Читать онлайн Ласточкин крик бесплатно

Ahmet Ümit

Kırlangıç Çığlığı

Светлой памяти отважной журналистки, литературной работницы, моей дорогой подруги Букет Ашчи Гюрель

А также дорогому Сердару Гюрелю, верному спутнику Букет,

который отдавал ей всю свою любовь

Потеряй этот мир совесть,

был бы он чем-то другим, если не адом?

Я видел боль. Видел, как медленно гаснут прежде сиявшие яркими огоньками зрачки глаз, чтобы потом потухнуть окончательно. Видел, как трясутся губы, как лица становятся цветом похожи на свечной воск, как проваливаются щеки и остро выступают вперед скулы, как на месте глаз появляются глубокие темные бездны, как вяло болтается язык внутри пересохшего рта. Благодаря этому я понял, что наша суть раскрывается нам только в тот момент, когда мы корчимся в тисках боли.

Не крик, нет, не приступ озноба, не тихий шепоток, а иной, дикий стон, точный источник которого мне было сложно определить, родился в глубине моего сердца. Дыхание перехватило, глотка пересохла, тело пылало, все происходило будто в дурном сне, и меня все сильнее затягивало в эту пустоту. Я столкнулся лицом к лицу с самой темной тайной этой жизни. Той, о которой прежде никто не говорил, не писал, не изображал в цвете. Я погрузился на самое дно тьмы, услышал, как течет кровь, как тянется по венам холодок смерти. Не буду возражать, мне понравилось, с какой яростью эта простая истина прочистила все мое нутро. Мое тело помолодело, душа просветлела, внутри себя старого я нашел себя нового. И я даже не говорю о тех мучительных воспоминаниях, которые долгие годы меня не отпускали. Все они остались где-то далеко позади. Я, как змея, сбросил шкуру прошлых обид. Зиявшая внутри меня рана пусть время от времени и болела, но сделала меня сильнее. Я понял, что кошмар, запятнавший собой все мои детские воспоминания, одновременно создал и самую большую возможность в моей жизни. Я уже давно скинул со своих плеч горб прошлого. Теперь меня интересовало только настоящее. Я говорю о самой сути: о возвышении жизни через смерть, об очищении души муками, о том, чтобы не падать ниц перед богами, а занимать место рядом с ними на троне. Я говорю о том, как опьяненный силой мятежный дух через ни на что не похожий озноб, через глубинный страх обнаруживает свое собственное значение. А ведь когда-то я этого боялся.

Я боялся. Боялся, потому что видел, что происходит сразу после того, как один человек убивает другого. Я слышал, как кричит от радости победы убийца и как вопит от страха его жертва. И я сам кричал, как убийца, и я сам вопил от страха, как жертва. И мне понравилось это состояние. Никакая другая истина не стягивала мои чресла с подобной страстью, никакая другая истина не трогала так глубоко мое естество. Именно поэтому я и боялся начинать все сначала, снова переживать этот невероятный опыт. И из-за этого я сдерживал себя. Я долгие годы вновь и вновь предавал себя, подавляя этот великолепный, готовый проснуться в любое мгновение импульс – лишь бы не вернуться в самое невинное человеческое состояние, в истинную природу индивидуума. Я пытался вылечить являвшееся моей сутью роскошное горе дешевыми крохами радости, выбирал что-то более скучное, чем первобытные инстинкты. Я обманывал и себя, и весь мир. И почти получилось…

Но нет, увы, они сами начали делать это за меня. Более того, убивали без всякого удовольствия, не воздавая должного ни на что не похожей красоте этого действия, не чувствуя глубокого внутреннего удовлетворения, не постигая всей тайны темноты. Я не смог больше выдерживать такой грубости, такой вульгарности, такого транжирства. Да, именно из-за этого я вернулся…

1

У нас снова труп!

Та вереница убийств, что превратила светлые летние деньки в ночной кошмар, началась на второй день июня. Все три дня до этого непрерывно шел дождь… Весь город был погружен в липкую летнюю жару… Это был первый день сезонной духоты, способной вывести любого человека из душевного равновесия…

Вечер прошел в мейхане[1]Евгении в Татавле [2]. Мейхане так и называлось – именем старого района. Мы сидели на нашем обычном месте, за столиком в тени древнего платана. Кожистые зеленые листья, украшавшие толстые ветки старого дерева, застыли без движения. Огромный платан нависал над нашим столом, словно был какой-то искусной скульптурой. Евгения в надежде, что это поможет нам немного освежиться, вытащила из зала на улицу вентилятор. Но все напрасно: хоть маленьким лопастям и удалось изобразить подобие ветерка, влажность была настолько сильной, что развеять ощущение, будто мы находимся почти под водой, не получилось.

Завороженный запахами, голосами, песнями, не без участия, конечно, паров алкоголя, но в первую очередь от близости любимой женщины я совсем позабыл о повседневности, о самом себе. Я не помнил ничего: ни когда мы закрыли мейхане, ни когда пошли к Евгении домой. В памяти остался только лавандовый запах ее кожи, милый шепот в ночной темноте, то, как наши тела растворялись друг в друге, и последовавший за этим глубокий спокойный сон. Чего уж тут кривить душой под взглядом Всевышнего, ночь, сменившая вечер, была одной из тех незабываемых ночей, которые редко выпадают человеку в его жизни.

Когда я проснулся, солнце легкомысленно падало на лицо и волосы моей любимой. Я не сдержался и прикоснулся к ее русым волосам… Она тут же проснулась, и бледные губы сами собой сложились в улыбку.

– Доброе утро, заяц, – в ее голосе сквозила нежность, – доброе утро, мой дорогой Невзат.

Я потянулся и чмокнул ее в губы.

– Доброе утро, Евгения, доброе утро, милая моя. – Взгляд скользнул за окно: а уже довольно поздно. – Пора бы мне и честь знать.

– Ни за что! – Она села на кровати. – Без завтрака никуда не отпущу!

И будто я был каким-то страшным обжорой, она тут же стала выставлять на стол самые разнообразные лакомства. В дело пошли сыры: тулум, оргю, дил, отлу [3]… В розетки были положены коричневые, черные и зеленые оливки… Нарезаны темно-красные помидоры, свежие перцы, хрустящие ченгелькейские огурчики [4]… Теснились рядом друг с другом вазочки с розовым, клубничным, персиковым, абрикосовым, апельсиновым и померанцевым вареньем… Все это варенье Евгения делала сама. У всех бывают какие-то устоявшиеся домашние традиции, и для нее такой традицией было изготовление варенья. Прежде этим занималась ее бабушка Марика. Марика считала, что варка варенья определенным образом действует на человеческую душу. Интересно, что при этом она страдала диабетом, а значит, не пробовала и ложечки из приготовленных собственными руками десертов. Но никогда не бросала свое занятие.

– Для нее это было своего рода терапией, – рассказывала моя греческая любовь, – благотворительной деятельностью.

Предполагаю, что по этой причине после смерти Марики обязанность варить варенье взяла на себя Евгения. Она словно чувствовала, что если откажется от этой традиции, то предаст память родной бабушки. Плоды ее трудов весь год украшали полки на входе в мейхане. Никому не разрешалось даже трогать эти разноцветные банки, они использовались в качестве подарков для самых дорогих друзей.

– Только хорошие люди заслуживают такое есть… Только хороших людей можно допускать до этой священной еды.

На самом деле для того, чтобы насытиться, моему желудку хватило бы и глазуньи из двух яиц, но Евгения настаивала, чтобы я попробовал померанцевое варенье:

– Я приготовила его из цедры мерсинских померанцев. Их специально для меня собирали. Удивительный вкус, тебе очень понравится.

Обижать ее было нельзя, но в тот момент, когда я уже намазывал на хлеб янтарное варенье, зазвонил мой мобильный. На экране возникло имя Али – и сразу стало понятно, что дело служебное, где-то опять кто-то кого-то убил. Снова придется ехать на место преступления, снова в поисках улик обыскивать все вокруг, сантиметр за сантиметром, снова опрашивать свидетелей, которых еще надо найти, снова устанавливать подозреваемых… Внезапно я почувствовал, до чего же устал. Мне уже было не интересно, ни как убили жертву, ни кто был убийцей. Я не хотел снова видеть кровь, и меня напрягало, что придется в который раз прикасаться к коченеющему телу. Я что, постарел? Мне наскучила моя работа? Нет-нет, это не про скуку – я просто устал, и все дело в мерзкой липкой жаре.

Когда я поднял голову, Евгения встревоженно смотрела на меня своими зелеными глазами. Я отложил в сторону настойчиво звонивший телефон и, чтобы как-то замаскировать свои невеселые мысли, с преувеличенной охотой принялся за бутерброд с вареньем.

– Мм… Фантастика! – прочавкал я. – Даже вкуснее, чем тыквенное варенье мадам Сулы!

– Ну ты и дурак, Невзат… – Евгения не сдержала гнева и легонько ударила кулачком в мое левое плечо. – Большой дурак!

– Погоди! Погоди! – Я попытался увернуться от следующего удара. – Да это просто шутка! – И указал на кусочки цедры внутри медовой жидкости: – Воистину, фантастика… Клянусь, до сего дня не ел такого вкусного варенья. Запах, вкус, сладость, консистенция – это что-то невероятное, ты великая мастерица.

Глаза, в которых еще светилась ночная усталость, просияли:

– Спасибо большое, Невзат, спасибо. Ешь на здоровье.

До чего же просто подарить счастье моей милой возлюбленной! Черт бы побрал этого Али! Да, телефон все еще продолжал звонить.

Евгения не выдержала:

– Ты не ответишь? Наверное, что-то важное.

Но я вместо того, чтобы ответить, выключил звук и, состроив крайне довольное выражение лица, продолжил пережевывать бутерброд с вареньем. Али больше не звонил.

Мы закончили завтракать, я помог Евгении убрать со стола и только после этого набрал своего помощника.

– Комиссар, у нас снова труп! – поделился он «радостной новостью». – Мы в сквере, в Касымпаше [5]. Если вы сможете приехать, будет отлично.

В том, что лично мне от этого будет «отлично», я сомневался, но деваться некуда… Поцеловал Евгению в ее влажные губы, пахнущие кофе, и отправился на место преступления. Несмотря на утренний час, машина раскалилась, как печь. Я опустил стекла до упора, и салон наполнился шумом с проспекта Куртулуш. В надежде услышать какую-нибудь хорошую песню включил радио. Но нет – нарочито бодрый женский голос рекламировал холодильники. Терять время было нельзя, и я нажал на газ.

2

Рановато им пришлось познакомиться с человеческой жестокостью…

Стамбул полон сюрпризов. Ничего не предвещало, что посреди плотной бетонной застройки может возникнуть такой зеленый оазис. Какая-то злая ирония присутствовала в том, что труп был обнаружен именно в этом приятном местечке, зажатом среди серых неоштукатуренных зданий.

Я припарковал свою старенькую машинку прямо за белым фургоном криминалистов. Стоило открыть дверь, в лицо тут же ударила кулаком жара. Асфальт, приклеившиеся к нему автомобили, мусорный бак, стоявший чуть в стороне, электрический столб, железные ограждения и калитка сквера – все вокруг, казалось, вот-вот начнет плавиться. Быстрыми шагами я направился к месту преступления, мечтая, что получится укрыться от солнца под раскидистыми деревьями с плотными кронами, но все напрасно. Наличие тени никак не помогало – она защищала от света, но пот все равно продолжал течь из каждой поры тела.

Когда я вынул из кармана платок, чтобы промокнуть шею, меня окликнули:

– Добрый день, господин комиссар.

В нескольких шагах впереди, под молодым деревцем, стоял мой помощник и бодро, будто бы и не было никакой жары, скалил свои ровные белые зубы в приветственной улыбке. Я попробовал улыбнуться в ответ:

– Привет, Али, все в порядке? Где труп?

– Вон там, на детской площадке. – Рукой, в которой была зажата шипящая рация, он указал в самый дальний от улицы и самый укромный угол сквера. – Судя по всему, его притащили сверху. По ночам здесь никого нет.

Али имел в виду дорогу, которая вела на холм, а сам сквер находился у подножия холма.

Я подошел к нему поближе и спросил:

– А кто обнаружил тело?

– Два мальца… лет по восемь-девять. – На этот раз рука с шипящей рацией ткнула в сторону здания за деревьями. – Вот школа, в которой они учатся. Тайком прибежали сюда на перемене, чтобы покататься с горки, увидели тело – и в крик.

– А что, оно так жутко выглядит?

– Да нет. Ничего особенного, но все-таки труп… Да и лежал он прямо под горкой.

Я живо представил, какой страх пришлось пережить ребятишкам, и пробормотал:

– Рановато им пришлось познакомиться с человеческой жестокостью…

– Прошу прощения, комиссар? – не расслышал Али.

– Нет-нет, все в порядке. – Я вновь оглядел сквер. Кроме двух собак, черной и белой, прятавшихся от жары в тени деревьев, тут никого не было. Кроме криминалистов, конечно. – Хорошо, а что со свидетелями? Кто-то может сказать, что произошло?

Мой подчиненный потупил глаза, будто это была его вина:

– Нет, Невзат-бей, никто. Вероятно, убийство произошло глубокой ночью… Кто в такое время будет торчать в сквере?

– Все равно следует поискать, Али. Возможно, какие-нибудь полуночники распивали вино в кустах. Пройдись-ка по кварталу, поспрашивай в кофейнях, в лавках, не видел ли кто ничего странного вчера? Как знать, вдруг заметили что-то подозрительное. Не было ли каких-то непонятных шумов, криков, звуков драки…

– Так точно, господин комиссар! – Мой помощник направился к калитке, через которую я недавно вошел.

– Как закончишь, возвращайся сюда!

Я вышел из тени и направился вглубь сквера к детской площадке, на краю которой рос гигантский каштан. Площадка как площадка. Качели-карусели, раскаленные солнцем, веревочный мост, детская горка цвета барбариса… И как раз под языком горки находилось тело. Убитый мужчина сидел на земле, как расстроенный маленький ребенок. Как будто он неудачно скатился с горки и теперь не мог подняться без посторонней помощи. Черные, цвета воронова крыла, волосы падали ему на лоб. Глаза закрывала красная шелковая тряпица, завязанная узлом на затылке. Из-за того, что голова слегка упала вперед, лица было не разобрать. Выстрел был произведен со спины, и пуля вышла через рот. Кровь, стекая по груди, окрасила белую рубашку, но она давно уже свернулась, а на желтом песке остались коричневые пятна. В поисках улик в песке копались криминалисты; на них были белые защитные костюмы и медицинские шапочки.

– Судя по всему, здесь его убили.

Я сразу узнал голос Зейнеп. Рядом с ней высилась фигура комиссара Шефика, руководителя криминального отдела, человека крайне щепетильного. Они с Зейнеп с трудом терпели друг друга. А все из-за того, что оба были успешны в своем деле – успешны до такой степени, что вызывали зависть у многих коллег. Шефик не упускал ни одной детали на месте преступления. А Зейнеп объединяла все собранные им детали в единую картину, анализировала, как именно произошло преступление, рисовала психологический портрет убийцы. Ей постоянно нужна была новая информация, и она непрерывно запрашивала ее у главы отдела. Шефик всегда был жутко занят – в Стамбуле каждый день происходит несколько убийств, и Зейнеп действовала ему на нервы; он тихо злился: «Господин главный комиссар, утихомирьте уже вашу девушку. У меня и без нее много работы. Разве можно человеку по пять раз в день названивать?» Оба были ценны, и оба были нужны мне, поэтому я старался сделать все возможное, чтобы не рассорить их друг с другом: «Хорошо, Шефик, занимайся своей работой, я обязательно поговорю с Зейнеп».

Теперь, насколько я понял, они опять сцепились друг с другом.

– Видимо, его убили здесь, – повторила Зейнеп, – иначе бы не натекло столько крови.

Но Шефик явно был не согласен – он показал на две линии, тянувшиеся на песке параллельно горке:

– Не похоже! Смотри, жертву волоком дотащили сюда. Ты что, не видишь следы?

Но Зейнеп стояла на своем:

– Ты прав, его сюда волоком дотащили. Но пока тащили, он был еще жив. А убили уже здесь. Сейчас твои ребята еще немного покопаются и найдут в песке и пулю, и гильзу.

– Хорошо, а следы убийцы? – включился я в обсуждение. – Где они? Их что, нет?

Заметив наконец меня, оба подобрались.

– Он их стер, господин комиссар, – ответила Зейнеп. – Вероятно, действовал профессионал. – Она показала на затылок трупа. – Убил одним выстрелом. Думаю, использовал глушитель. – Ее взгляд скользнул в сторону улицы. – Иначе бы кто-нибудь точно услышал. Хоть это и посреди ночи было, но на звук выстрела сложно не обратить внимания…

Шефик постарался найти компромисс:

– Если так, если его сюда притащили, то он был в бессознательном состоянии, оглушен. Иначе бы точно были следы сопротивления.

Я пригляделся к убитому: кожа лица постепенно приобретала грязно-желтый цвет, нижняя половина правого уха отсутствовала.

– Да, убийца забрал часть уха жертвы, – подтвердила Зейнеп. – Крови справа на черепе нет, видимо, отрезал не здесь, раньше. А рану прижег.

Дело постепенно приобретало интересный оборот, но тут Шефик, отерев со лба пот тыльной стороной ладони, переменил тему:

– До чего же печет, господин главный комиссар, мы тут будто на болоте сидим…

И правда, чем выше поднималось солнце, тем труднее становилось дышать в сквере – духота давила, а глотка пересыхала. Я огляделся вокруг, нет ли у кого-то воды, и тут мой глаз зацепился за какой-то розовый предмет в желтом песке. Что-то было под ногой у жертвы. Я подошел поближе.

– Если уже утром так жарко, то что будет к полудню? – продолжал стонать Шефик.

Его нытье рассеивало внимание, мешало думать.

– Подожди, Шефик, – сказал я довольно резко, – не мешай мне секунду.

Он с интересом уставился на меня. Зейнеп тоже насторожилась.

– Что такое, Невзат-бей? Вы что-то обнаружили?

Вместо ответа я подозвал худощавого паренька-криминалиста:

– Ну-ка, что это там такое розовое?

– Кукла, господин главный комиссар, это кукла Барби, – пояснил вместо него Шефик. – Мы специально ее здесь оставили, ждали вашего приезда, чтобы ничего не менять на месте преступления.

Я вновь обратился к подчиненному Шефика:

– Дай-ка сюда эту куклу, сынок.

Большим и указательным пальцем правой руки в медицинской перчатке он аккуратно взял Барби и протянул ее мне. Я вытащил из кармана платок и так же аккуратно взял куклу за левую ногу. И тут слова сами сорвались с моих губ:

– Айсун! Это же игрушка Айсун!

Все потрясенно посмотрели на меня. После небольшой паузы Зейнеп спросила:

– Вашей дочери? Но как это возможно?

– Не знаю. Я не знаю, Зейнеп.

Я внимательно разглядывал куклу. Трещины на правой руке не было. Я пригляделся: нет, точно нет – и с облегчением выдохнул.

– У Барби Айсун была сломана правая рука, я потом сам клеил. Так что это не ее кукла.

Зейнеп обрадовалась:

– Ну вот! Да и как кукла вашей покойной дочери, господин главный комиссар, могла здесь оказаться!

Шефик тоже расслабился, и, хотя никто его об этом не просил, начал строить теории:

– Возможно, игрушка никак и не связана с этим делом. Возможно, ее забыл кто-то из девочек, которые вчера здесь играли. Все-таки это детская площадка…

Я уже собрался согласиться с ним, когда мое внимание привлекло что-то странное в волосах жертвы. Волосинки были чересчур толстыми, и черный цвет на солнце выглядел ненатурально. Похоже, это парик. Я подошел поближе, чтобы разглядеть лицо убитого, но ничего не получилось. Пришлось попросить одного из криминалистов:

– Развяжи-ка ему глаза и подними голову, будь добр.

Парень осторожно снял шелковую тряпицу, а затем, придерживая нижнюю челюсть, медленно поднял голову убитого. Я вздрогнул, задержал дыхание и посмотрел еще раз.

Нос с горбинкой, толстые брови, глубоко посаженные, безжизненные сейчас карие глаза, острый подбородок с ямочкой…

– Черт… – произнес я вслух. – Этот мерзавец.

Да, это был он, немного постарел, но сомневаться не приходилось. Шефик и Зейнеп застыли в изумлении, ничего не понимая. Зейнеп, не в силах вынести напряжения, не сдержалась и задала вопрос:

– Кто? О ком вы говорите, Невзат-бей?

Мое лицо сморщилось, словно я увидел мерзкое, отвратительное существо:

– Этот тип… Вот этот самый тип… Это тот самый извращенец, что много лет назад приставал к моей дочке.

3

Что это – простое совпадение или некое послание для меня?

Я сидел под тенью ивы. Рядом со мной устроился Али – он вернулся без особых результатов. Точнее, результат был нулевой: никто не слышал ничего странного и не видел ничего подозрительного. Как сказала Зейнеп, убийца или убийцы действовали очень профессионально. Но на чем-то они все равно должны были проколоться и оставить нам какую-то зацепку. Так всегда было, и так будет в этот раз. Однако у криминалистов, сколько они ни прочесывали детскую площадку, не получалось найти ничего стоящего. Зейнеп, тем не менее, все еще надеялась, что отыщутся пуля или гильза.

Если бы кто-то посмотрел на меня, то наверняка решил бы, что я внимательно слушаю Али, но моя голова была сосредоточена на другом – может ли это убийство быть связанным с Айсун? Мужчина, который к ней приставал, Барби в розовом платье, так похожая на куклу моей дочери… Что это – простое совпадение или некое послание для меня?

Пока я раздумывал над этими вопросами, в сквере появился прокурор Надир.

– Доброе утро, коллеги, – начал он довольно жестко, но смягчил тон, увидев меня. – О, главный комиссар! Значит, этим делом занимаетесь вы. Прекрасно, будем работать вместе.

Так же, как и на Али, жара на него как будто и не действовала: он выглядел бодрым и подтянутым, голос звучал громко.

Я поднялся на ноги и протянул ему руку:

– Доброе утро, господин прокурор.

Потом мы вместе подошли к горке.

– Вот жертва… – начал я, но Надир не стал дожидаться продолжения и опустился на корточки, чтобы рассмотреть труп.

У меня не было сил стоять – я сел на игровой пенек поблизости и стал докладывать:

– Он был убит выстрелом в затылок… Преступник отрезал кусок правого уха жертвы. Это говорит в пользу версии о наемном убийстве: мочка уха может стать для заказчика доказательством, что дело сделано. Очень вероятно, что жертву притащили сюда волоком, а потом убили. И он, пока его тащили, скорее всего, находился без сознания. Причину, почему он был в отключке, и был ли, покажет вскрытие. Преступник мог действовать как в одиночку, так и в паре с кем-то – точно мы сказать пока не можем.

Пока я все это озвучивал, я никак не мог решить, стоит ли рассказать Надиру о том, что убийство может быть связано с моей покойной дочерью, или лучше сохранить это в тайне? По правде говоря, теперь мне захотелось взяться за это дело, от утренней апатии не осталось и следа. Во-первых, оно, возможно, имело какое-то отношение к моей дочери, а во‐вторых… вся эта выстроенная на детской площадке мизансцена… Профессиональное чутье подсказывало, что преступление изначально замышлялось как вызов нам, полицейским, – настолько дерзко, даже нагло, все было обставлено, и мне бы очень хотелось найти убийцу и передать его в руки правосудия. Но тут возникало одно «но». Если тут и правда как-то замешана моя дочь, то включаться в работу мне все же не стоило. В силу профессиональной этики я должен был сказать Надиру про то, что узнал жертву. И про куклу тоже – что убитый когда-то подарил моей Айсун похожую куклу. Но быть отстраненным от дела мне не хотелось. Удивительно, конечно, что Шефик и Зейнеп тоже промолчали. А ведь Зейнеп, слышавшая наш разговор, вполне могла бы выложить прокурору все те существенные детали, о которых я не упомянул. И Шефик, он бы мог вставить, что труп приволокли сюда откуда-то, в этом контексте тоже упомянуть про куклу: мол, подбросили специально. Тем не менее никто из них не добавил к моим словам ни полслова. Таким образом, решение говорить об этом или нет оставалось за мной.

Надир и не подозревал, какие мучительные мысли занимали мою голову, – сидя на корточках, он рассматривал песок рядом с убитым. Я был неплохо знаком с Надиром: хотя он был молодой и в должность вступил относительно недавно, мы уже поработали вместе над несколькими делами. Он всегда добросовестно проводил расследования, а таких людей в наше время сложно встретить в правоохранительных органах. Но что уж кривить душой, мне показалось чрезмерным то, как он чуть ли не обнюхивал песок при такой жуткой жаре. Скорее всего, наш прокурор о чем-то напряженно размышлял, но на меня повисшая в воздухе пауза давила все сильнее и сильнее.

– Он был педофилом, – наконец решился я и встал со своего пенька. – Приставал к детям и был осужден.

– Педофилом? – удивленно переспросил Надир. – Вот как?

– Да, – сохранить все в тайне у меня не вышло. – В том числе он приставал к моей дочке.

Вот и все. И зачем надо было что-то скрывать? Мне стало легче, я расслабился, а в глазах у Надира, по-женски красивых, появилось удивленное выражение.

– Что вы такое говорите, господин главный комиссар?! К вашей дочери?

Я покачал головой:

– Да, к моей покойной дочке, много лет назад… История долгая, но убитый тогда подарил моей Айсун Барби, очень похожую на ту, что мы обнаружили рядом с трупом.

Видно было, что эта информация глубоко поразила Надира, впрочем, он быстро взял себя в руки. Прокурор еще раз внимательно оглядел тело, которое под воздействием жары начало раздуваться, и снова обратился ко мне:

– И что вы можете сказать об этом? Какой у всего этого смысл?

Хотя я был весь на нервах, показывать этого было нельзя. Поэтому, скрестив руки на груди, я пустился в рассуждения:

– Вероятно, его убил тот, к чьей дочери он приставал. Мне знакомо это чувство… Упаси Аллах попасть в похожую ситуацию… После такого родителям легко потерять контроль над собой. Ты перестаешь хоть что-то понимать и в слепой ярости можешь запросто убить педофила.

Я перевел дух и указал на жертву:

– Но это преступление вряд ли совершено в состоянии аффекта. Когда человек теряет контроль над собой, тело убитого бывает искромсанным от ярости, а здесь, смотрите, обошлись одним выстрелом. Убийца действовал хладнокровно и очень профессионально… И это убийство – своего рода послание нам. То, что тело оставили именно на детской площадке, то, что глаза были завязаны красной тряпкой, то, что хватило одного выстрела, то, что ему отрезали мочку уха, – у всего этого есть смысл. Как и в том, что рядом с ним оставили – если, конечно, оставили, это еще нужно доказать, – куклу в розовом платье. Еще раз повторю, не приходится сомневаться в том, что убийца хочет передать нам некое сообщение…

– Некое сообщение, господин комиссар? – перебил меня Али. – По-моему, он явно намекает: если государство не способно разобраться с педофилами, то придется взяться за самосуд.

Надир бросил на моего подчиненного короткий взгляд, но никак его слова не прокомментировал.

– Невзат-бей, я не пойму, как это убийство связано с вами? – спросил он, вытирая синим носовым платком крупные капли пота со лба.

Али задело, что на него не обращают внимание, и он уже вскинулся, чтобы ответить за меня, но Зейнеп опередила нас обоих:

– Может быть, никакой связи тут и нет. Может, это просто совпадение. Педофил мог подарить такую же куклу другой девочке. Барби в розовых платьях могли быть его фетишем. Отец пострадавшей девочки убил его и оставил куклу рядом с телом.

Сомнение из глаз Надира не исчезло. Так же, как и мы, он пытался представить картину происшествия, но фрагменты пазла никак не складывались.

– Все может быть, – наконец произнес он. – Возможно, скоро мы все поймем, Зейнеп-ханым.

Его взгляд снова упал на песок.

– Один-единственный выстрел в затылок, повязка из красного шелка, детская площадка, кукла в розовом платье… Вы правы, комиссар, все это выглядит как части одной истории… Истории, которую мы пока не знаем. Надеюсь, это не начало серии… – Прокурор глубоко вздохнул. – Честно сказать, здесь чувствуется почерк серийного убийцы. Надеюсь, что я ошибаюсь и расследование придет к другим выводам, но я бы посоветовал покопать и в эту сторону.

Он на секунду замолк, а потом доверительно улыбнулся мне:

– Не волнуйтесь, есть в этом деле связь с вами или ее нет, мы будем заниматься расследованием вместе. Не хочу упустить возможность поработать с главным комиссаром Невзатом…

4

Но это не обычный серийный убийца…

Акиф Сойкыран – так его звали. Именно это имя носил педофил, чье тело сегодня утром было обнаружено на детской площадке. Когда я первый раз увидел его, он был значительно моложе и симпатичней, хотя лысеть начал еще тогда.

Его лицо крепко отпечаталось в моей памяти, а мозг сохранил в мельчайших деталях все, что было с ним связано. Вообще-то, несмотря на профессию, я никогда не мог похвастаться цепкой памятью, а в последние годы тем более. Например, по утрам иногда не мог вспомнить, куда положил перед сном свои наручные часы. Но эта история… Она так глубоко въелась в мою память, что я помнил абсолютно все, что касалось Акифа Сойкырана, все детали его облика.

У него было открытое, доброе лицо. Встретив его, вы бы никогда не подумали, что такой человек может быть извращенцем и приставать к детям. Он очень хорошо разговаривал, был вежлив, даже излишне вежлив… Он работал в магазине канцтоваров рядом со школой Айсун, и я бы никогда ничего дурного не почуял…

Это было, когда Айсун училась в третьем классе. Первой неладное заметила моя покойная жена Гюзиде. Увидев, что дочка вернулась домой из школы с новенькой Барби в розовом платье, она спросила, откуда у нее эта игрушка. Айсун сказала, что Барби ей подарил некий дядя Акиф, и Гюзиде насторожилась. Вечером она поделилась со мной своими подозрениями. Сначала я не придал этому большого значения – Айсун была дружелюбной и общительной девочкой, она любила со всеми знакомиться и заводить новых друзей. Хотя Гюзиде постоянно просила ее быть осторожной, это не очень-то помогало, и мне не показалось чем-то необычным, что «дядя Акиф», очарованный ее милотой, решил сделать подарок.

Но Гюзиде материнским чувством поняла, что здесь что-то не так.

– Дорогой, подумай сам своей головой, зачем незнакомому человеку дарить чужому ребенку игрушку? – сердилась она. – Разве это нормально? Кто себе такое позволяет?!

Мне казалось, что она немного перебарщивает, но я знал, что женщинам в таком взвинченном состоянии лучше не возражать.

– Невзат, завтра ты пойдешь к этому человеку… Пойдешь и вернешь ему куклу! – довольно жестко потребовала Гюзиде.

После этих слов Айсун почти заплакала. Было понятно, что она уже успела полюбить новую игрушку и расставаться с ней не хотела.

Глядя на дочь, Гюзиде немного смягчилась:

– Ладно, так и быть, кукла останется у нас. Ты, Невзат, просто отдашь ему за нее деньги. Но предупреди этого человека, чтобы он никогда больше не дарил чужим детям игрушки и всякое такое.

Затем она обратилась к Айсун:

– Доченька, мы с отцом купим тебе все, что ты захочешь. Но ты никогда ничего не должна брать у незнакомых людей. Это опасно…

Айсун потупила голову, а затем, как всегда делала во время споров с матерью, бросила на меня взгляд, взывающий о помощи. Но в этот раз помощи она не дождалась. Пусть и с трудом, я подавил сочувствие и твердо сказал:

– Мама права. Ты не должна принимать подарки от незнакомцев. Мы сами тебе все купим.

Видимо, сообразив, что мы ругаем ее не просто так, Айсун быстро вытерла намокшие глаза и отправилась к себе в комнату.

Несмотря на то что я поддержал Гюзиде в ее воспитательной беседе, я и представить не мог, какая неприятная развязка будет у этой истории с куклой. На следующее утро я, как всегда, повез дочку в школу. Но до уроков мы вместе зашли в магазин канцелярских товаров. Айсун показала на симпатичного, хорошо одетого молодого человека за прилавком и сказала:

– Вот это дядя Акиф.

Парень, увидев меня, сильно побледнел, но постарался скрыть свое беспокойство. А я положил куклу на прилавок и спросил:

– Это ты подарил игрушку моей дочери?

Его пухлые красные губы сложились в невинную улыбку. Он пару раз сглотнул и, заикаясь, произнес:

– П-п-п-прошу п-п-п-прощения. Вашей дочке так понравилась Барби, что я не сдержался… Я всегда считал, что радовать детей – богоугодное дело.

Сказано было вполне искренне, но я решил все же дожать его.

– Слушай, Акиф, никогда ничего не дари детям, когда рядом с ними нет их родителей, – предупредил я парня.

– Но, господин… – начал он.

Я не дал ему продолжить:

– Никаких «но»! Вляпаешься в большие проблемы. Понял?

– Понял, уважаемый, все понял… – закивал он и еще раз попытался оправдаться: – Поверьте, пожалуйста, я правда ничего плохого не хотел…

– Не важно, хотел или не хотел, – снова перебил я парня. – Ни я, ни моя дочка тебя не знаем. Да и ты с нами тоже незнаком. Ты мог действовать из лучших побуждений, но в итоге поступил крайне неподобающим образом. Сейчас я дам тебе деньги за эту куклу, а ты впредь никогда, повторяю, никогда не будешь дарить игрушки или что-то такое незнакомым детям!

– Хорошо, все будет так, как вы сказали, – пробормотал он.

Парень был так огорчен, что я даже пожалел, что вел себя с ним слишком жестко. Возможно поэтому, отдав деньги за игрушку, я пожал ему руку. И удивился: у него была очень мягкая, нежная ладонь. «До чего же холодная, как у трупа», – пронеслось в голове. «Наверное, он испугался, причем сильно», – подумал я и решил извиниться, но тут встретился с ним взглядом, и огонек ненависти, мелькнувший в его глазах, пробрал меня до костей. Но он возник только на мгновение и сразу исчез. Все произошло так быстро, что я решил – показалось. Но почему-то забыть этот взгляд у меня не получилось.

Как только я оказался на работе, я сразу связался с Косым Мюниром и попросил его пробить по базам Акифа Сойкырана. Много времени это не заняло – через пару часов выяснилось, что, хоть парню и было всего 25 лет, его уже четыре раза задерживали по подозрению в совершении противоправных действий в отношении детей. Первым моим желанием было тут же выехать за ним с нарядом и бросить в кутузку. Но ничего незаконного на этот раз он не совершил – не отдавать же его под суд за подаренную куклу. Немного поразмыслив, я снова набрал Мюнира, рассказал ему обо всем и попросил установить за Акифом слежку. Мюнир был из бойких ребят:

– Ни о чем не волнуйтесь, господин главный комиссар, мы скоро прищучим этого засранца!

Все было выполнено так, как я и просил. Не прошло и пары недель, как гражданин Акиф Сойкыран был задержан в магазине, когда зажал в углу ребенка.

Я видел его всего один раз, больше мы не встречались, но спустя три года в одной из газет мне на глаза попалась новость про него. В тюрьме города Токата, куда он был помещен за покушение на половую неприкосновенность восьмилетней девочки, его пытались линчевать. Акиф получил тяжелые ранения, но выжил. После этого он был переведен в одноместную камеру, а в итоге вышел на свободу. По закону он получил свое, но, видно, кто-то о нем все это время не забывал – и прикончил эту тварь одним выстрелом в затылок.

Пока все было понятно, пока картинка складывалась, и только Барби в розовом платье никак не шла у меня из головы. «Это просто совпадение или кто-то целенаправленно хотел втянуть меня в это дело? Если так, то скоро будет ясно, с какой стороны распутывать этот узел…»

За такими размышлениями я проводил время у себя в кабинете, когда влетели мои подчиненные: по их виду было понятно, что они что-то накопали. Али был взвинчен, Зейнеп – внешне спокойна, и только огоньки в глазах выдавали ее волнение. Положив мне на стол синюю папку, она уже не могла сдерживаться.

– Слепой Кот! – выпалила Зейнеп. – Он вернулся, господин главный комиссар…

– Слепой Кот – это кто? И почему вернулся?

– Серийный убийца… Надир-бей был прав. И это его почерк – Слепого Кота.

– Да, господин комиссар, мы столкнулись с легендарным преступником! – торжественно заявил Али. В его голосе, выражаясь высокопарно, звучал азарт воина, столкнувшегося с достойным соперником. Однако я сам, признаться, пока ничего не понимал.

– Так, ребята, давайте-ка спокойно и с самого начала.

– Серийный убийца, господин комиссар, – произнесла Зейнеп, и ее глаза от волнения стали круглыми. – Слепой Кот – безжалостный серийный убийца…

Али перехватил инициативу:

– Но это не обычный серийный убийца, господин комиссар – он убивает педофилов, – чуть ли не с восторгом произнес парень. – Его называют Слепым Котом за то, что он завязывает глаза жертвам, словно говорит: «Это не я их убиваю, а духи пострадавших детей». Видимо, считает себя орудием справедливости. Впрочем, не так уж он и не прав.

Вот те раз: мы еще даже не установили личность убийцы, а мой подчиненный уже поет дифирамбы в его честь!

– Что же, Али, получается, ты его поддерживаешь?

Парень на секунду задумался, а потом его глаза засияли знакомым хитрым огоньком.

– Нет, господин комиссар, не поддерживаю… Но Слепой Кот все же удивительный человек. Видимо, он решил посвятить себя искоренению зла… Он совсем не похож на тех, за кем мы обычно охотимся.

Я начал смутно что-то припоминать. Да, было дело – в газетах и на телевидении подняли шум: у нас в стране появился серийный убийца. Я в то время расследовал тройное убийство в Анталии и поэтому, конечно, всех деталей громкой истории не запомнил, но что убийце дали прозвище Слепой Кот у меня все же отпечаталось. Однако я не был уверен, что сейчас мы столкнулись именно с ним.

– Али, сынок, откуда у тебя такая убежденность? – нужно было охладить пыл моего подчиненного. – Разве у нас есть факты, что убийство совершил именно Слепой Кот? Или ты считаешь повязку на глазах Акифа Сойкырана достаточным подтверждением?

Зейнеп поспешила развеять мой скептический настрой:

– Тут дело не только в повязке, господин главный комиссар, – все остальное тоже совпадает с его обычным стилем. Он всегда убивает жертв одиночным выстрелом в затылок, всегда завязывает им глаза красной тряпкой, всегда отрезает им кусок правого уха и оставляет рядом игрушку.

В разговор опять вклинился Али:

– Кроме того, он всегда оставляет тела жертв в школьных дворах, на детских площадках, в луна-парках, короче говоря, во всех тех местах, где обычно гуляют дети. Разве может быть большее сходство? Короче, говорю вам, мы точно столкнулись со Слепым Котом!

Вполне вероятно, но все же спешить с выводами не следовало.

– А когда Слепой Кот совершил свое последнее убийство?

Зейнеп опустилась в кресло и взяла с моего стола синюю папку.

– Секунду, господин комиссар. – Ее тонкий длинный палец скользил по строчкам досье. – Ага, вот оно… В две тысячи двенадцатом году, в июне. Да, точно, шестого июня две тысячи двенадцатого года. Жертва – Нури Карлыдаг, слесарь по ремонту кузовов. Тоже был зарегистрирован как педофил. Установлены эпизоды сексуального насилия по отношению к трем мальчикам. Был осужден, сидел в тюрьме. Тело Карлыдага найдено шестого июня во дворе школы в Алтунизаде [6]. Рядом с трупом найден фиолетовый игрушечный грузовик. Убит выстрелом в затылок. На глазах была красная шелковая повязка, половина правого уха отрезана. На месте преступления не нашли ни пули, ни гильзы.

Невероятное сходство… Слепой Кот увлекал меня все сильнее.

– А после этого никаких эпизодов?

Зейнеп покачала головой:

– Нет, господин комиссар, после этого он как под землю провалился. И вот, спустя годы, он, кажется, снова начал убивать…

– А как тут не начать? – опять завел шарманку Али. – Столько извращенцев развелось у нас в стране! Вот человек и не выдержал, принялся за работу…

Отлично, мой подчиненный дошел до того, что открыто защищает преступника. Но сейчас у меня не было настроения философствовать с ним о природе справедливости.

– О’кей, а сколько всего человек убил Слепой Кот до настоящего момента?

– Двенадцать, господин комиссар, – сразу ответила Зейнеп. – И все преступления были совершены в двенадцатом году. Видимо, число двенадцать для него имеет особое значение…

Она на секунду замолчала и посмотрела на меня, чтобы понять, какое впечатление произвели ее слова.

– Но почему именно двенадцать? Что он этим хочет сказать? – В глазах Зейнеп заплясал огонек любопытства. – Мы пока этого не знаем, но скоро выясним.

Да, перед нами выросла загадка под названием «Слепой Кот». Безумец, который возомнил себя орудием справедливости. Вероятно, убивая, он пытался справиться со своей внутренней болью.

Чтобы не осталось никаких пробелов, я уточнил:

– И все двенадцать убитых в двенадцатом году были педофилами?

Зейнеп поправила упавшую ей на глаза прядь волос:

– Да, именно так, господин комиссар, именно педофилы. Все были осуждены по статье, связанной с педофилией. Некоторые сами признали свою вину, другие были опознаны пострадавшими детьми. У каждого в деле как минимум по два эпизода по растлению малолетних.

– И Слепой Кот убивал всех одним и тем же способом?

Моя подчиненная уверенно кивнула:

– Да. Все были убиты выстрелом в затылок, на глазах – красная шелковая повязка, кусок правого уха отрезан, тело оставлено в местах, где бывают дети, а рядом с трупом оставлена игрушка.

– Двенадцать педофилов убито в двенадцатом году! – вновь вскинулся Али. – И это, если мы еще всех нашли! Могли быть и другие…

– Слушай, я так не думаю, – перебила его Зейнеп. – Слепой Кот не скрывал своих убийств – наоборот, он хотел, чтобы о них знали. Ему было важно показать, что он наказывает преступников. Он верил, что вершит правосудие. Но, что еще важнее, видимо, когда он был ребенком, к нему кто-то приставал или даже его изнасиловал. Так он пытается отомстить людям, которые разрушили его жизнь… Возможно, и число двенадцать с этим как-то связано. Возможно, его изнасиловали двенадцать раз…

– Или двенадцать человек за один раз, – выдвинул я версию.

Наша прекрасная коллега не смогла такого вынести:

– Господин комиссар, не может такого быть, чтобы двенадцать человек на одного маленького ребенка…

Я знал о вещах и пострашнее, но углубляться в эту тему было бессмысленно.

– Хорошо, а у нас есть еще какая-то информация по этому человеку? Что-то связанное с личностью Слепого Кота? Какие-то улики, свидетели, зацепки?

В ответе Зейнеп сквозила безнадежность:

– Нет, господин комиссар, он и правда очень профессионален. Двенадцать эпизодов, и нигде не прокололся. Ни следа, ни улики, ни волоска. Никто ничего не видел, ничего не слышал. Он хорошо знает наш подход к расследованиям. Может быть такое, что он сам из наших…

Али взорвался смешком:

– А вдруг это наш Шефик? Глава отдела криминалистики, он знает все о том, что обычно оставляют убийцы на месте преступления.

Ни Зейнеп, ни я даже не улыбнулись. Не выношу, когда даже в шутку в число подозреваемых включают кого-то из коллег.

– А кто занимался этим делом, Зейнеп? – Я показал на синюю папку. – Кто расследовал убийства Слепого Кота пять лет назад?

Зейнеп открыла досье.

– Да, вот… Главный комиссар Зекаи… Главный комиссар Зекаи Оваджик…

Я улыбнулся, услышав знакомое имя:

– Ага, Грейхаунд Зекаи!

Али с Зейнеп на меня непонимающе посмотрели.

– Не надо таких взглядов! Это его прозвище. Он был хорошим полицейским, просто отличным. Раскрывал все дела, за которые принимался. Поэтому его и называли «грейхаундом». Он был чертовски хороший охотник, и правда как собака. – Тут я остановился и указал на синюю папку. – Но вот этот случай, очевидно, оказался ему не по зубам.

5

Для всех серийных убийц ритуал очень важен

Сад был наполнен ароматом цветов. Бывшего главного комиссара – ныне пенсионера – Грейхаунда Зекаи я обнаружил сидящим на корточках и вскапывающим землю в садике перед скромным домом. Заметив меня, он широко улыбнулся и выпрямился.

– Невзат, кого я вижу! Ну, главный комиссар, здравствуй! – Он широко развел руки и сразу стал выглядеть еще больше обычного. – Вот же встреча! Добро пожаловать! Сколько мы не виделись?

Мы крепко обнялись.

– Да уж пару лет прошло. – Я ударил его кулаком по спине. – Помнишь, мы тогда охотились за Парфюмерщицей? Те самые убийства в Сарыере [7]…

Его вислые уши – одна из причин, почему прозвище Грейхаунд так прочно за ним закрепилось, – казалось, приподнялись, карие, с янтарным отливом глаза просияли:

– А-а-а, ты про тех старух, убитых сиделкой… Знатная была маньячка! Наносила на своих жертв парфюм. Как же он назывался… Что-то французское…

– Ô de Lancome, – подсказал я ему, пусть и не с самым удачным французским произношением, – он мало где продавался. Взяли ее при оптовой закупке.

Старик посмотрел на меня с завистью:

– Браво, Невзат! Я вот уже с трудом вспоминаю, чем завтракал, а у тебя память по-прежнему острая.

– Да нет, Зекаи, – подернул я плечами. – Дело Парфюмерщицы просто необычным было, вот у меня все так хорошо и отложилось в голове…

Он прищурил глаза и постарался вспомнить что-то еще:

– Там была ведь какая-то история, связанная с ее бабкой по материнской линии, я ничего не путаю? Она была лежачей больной или что-то типа того, да?

– Все верно. Когда Парфюмерщица была совсем маленькой, ее приставили ухаживать за бабушкой. Старуха ходила прямо под себя, а мать заставляла девочку все убирать. Причем на этом не остановилась и вынудила потом дочку стать сиделкой. Да и другие проблемы там, наверное, были. Короче говоря, в определенный момент она сорвалась и начала убивать старых женщин. А затем наносила на трупы тот же парфюм, которым пользовалась ее собственная бабка…

– А ты Невзат-бею даже присесть не предложил!

Мы обернулись на женский голос. Освещенная мягкими лучами предвечернего солнца, перед нами стояла Джелиле-ханым.

– Позор на твою седую голову, Зекаи! Разве так принимают гостей?

Зекаи виновато улыбнулся и принялся оправдываться:

– Джелиле, не начинай, пожалуйста. Комиссар только пришел, мы и поздороваться-то еще по-человечески не успели.

Джелиле была одного, притом не маленького, роста с мужем, да и в объемах ему не уступала. Бросив на него испепеляющий взгляд, корпулентная женщина боснийских корней повернулась ко мне.

– Невзат-бей, не обижайтесь, пожалуйста! Муженек-то совсем ничего не соображает. – Джелиле указала на стулья под магнолией. – Пожалуйста, проходите присаживайтесь, там попрохладнее будет.

Впервые за много лет мой коллега целые дни напролет проводил дома, и его жена, казалось, еще не привыкла к этому. Уверен, Зекаи и сам был не в восторге от скучного пенсионерского досуга, но максимум, что он мог сделать – торчать не в комнатах, а на улице, копаться в саду, ухаживать за цветами. Однако, честно сказать, выглядел он вполне себе бодро. Ни следа уныния, какой-то напряженности… Я даже подумал грешным делом, что было бы неплохо так же расслабленно проводить время. Ладно, еще успею, и посмотрим, как Евгения будет меня терпеть.

– Пойдем, Невзат, присядем. – Зекаи взял меня под руку и потянул к деревянному столику, стоявшему под раскидистыми ветвями магнолии. – Пойдем, пойдем, а то Джелиле нас в покое не оставит.

Я без всяких возражений последовал за ним – под магнолией и правда был намек на прохладу. Свежий морской ветерок каким-то чудом проникал сквозь узкие улочки, зажатые между высокими домами.

– Кофе вам приготовить? Или, может, холодного лимонада хотите? У меня есть. – Голос пышнотелой женщины звучал мягко, располагающе, и было бы просто невежливо отказаться:

– Если вам, конечно, не трудно…

Она, будто обидевшись, приподняла брови:

– Какое уж тут трудно, Невзат-бей! Вы, дай Аллах, раз в сто лет к нам захаживаете.

– В таком случае я бы попросил лимонад.

Она смерила мужа насмешливым взглядом:

– Ну а вам, Зекаи-бей, что будет угодно?

Старик с искренней любовью посмотрел на жену:

– Я бы тоже выпил вашего знаменитого лимонада, Джелилеханым. Кофе плохо пойдет на такой жаре.

Гостеприимная хозяйка с неожиданной для ее комплекции проворностью устремилась в дом, а Зекаи присел на стул напротив меня.

– Ну что, дорогой, какими ветрами тебя сюда занесло? Надеюсь, ничего ужасного не произошло?

Похоже, он догадался, что меня привел сюда какой-то важный вопрос. Поэтому я сразу перешел прямо к делу:

– Меня привело одно расследование пятилетней давности, Зекаи-бей. Вроде бы ты им занимался…

Его лицо напряглось, было видно, что он с трудом пытается вычислить, о чем идет речь.

– Убийца педофилов, – пришел я на помощь. – Ты еще прозвище ему дал.

– Слепой Кот… – с удивлением произнес Зекаи. – Ты о нем? Получилось его поймать?

Было сложно понять, был ли он рад тому, что преступник, за которым он гонялся, наконец попал в руки полиции; или же, наоборот, расстроился, что не он ухватил его за хвост.

– Увы, мы не поймали его. И он снова начал убивать.

На лице Зекаи появилось какое-то странное выражение.

– Он снова начал убивать? – переспросил он, будто услышал что-то удивительное.

– Мы так предполагаем. Этим утром обнаружили труп. Убийство было совершено в соответствии с ритуалом Слепого Кота.

Зекаи положил локти на стол и чуть придвинулся ко мне:

– По какому именно ритуалу?

В тени его карие глаза еще больше потемнели, он вперил в меня взгляд и весь превратился во внимание.

– Ты же сам знаешь – его жертвами были педофилы, убийства совершались одиночным выстрелом в затылок, на глазах убитого – шелковая красная повязка…

– А игрушку оставил? – не сдержался он.

Я кивнул:

– Да, куклу Барби… Часть правого уха тоже отрезал…

Расслабленность человека на заслуженном отдыхе куда-то пропала – передо мной снова был бравый комиссар, загоревшийся азартом расследования. И что-то сильно его смущало, какой-то вопрос крутился у него в голове.

– А какой сейчас у нас месяц? Май? – спросил он будто у себя самого.

– Июнь, – поправил я. – Сегодня второе июня.

– Второе июня… – задумчиво повторил Зекаи. – В двенадцатом году он тоже совершил убийство второго июня. – Его глаза радостно просияли. – Да, по всему, Слепой Кот и правда вернулся.

Дувший с моря ветерок неожиданно прекратился, и мне стало тяжело дышать на жаре.

– Точно он?

Зекаи на секунду задумался, но вместо того, чтобы ответить, задал вопрос:

– А где вы нашли тело?

Расстегивая воротник, я сказал:

– В Касымпаше, на детской площадке сквера.

Вперившись в меня глазами, бывший полицейский утвердительно кивнул:

– Под горкой, в песке!

У меня не получилось сдержать удивления:

– Откуда ты знаешь?

Он скривился, будто вспомнил о чем-то неприятном:

– Ровно пять лет назад, второго июня, на детской площадке был обнаружен труп. Тот, кого убили, будто скатился с горки, а встать не смог. Ноги так и остались на песке, а под ними лежала кукла Барби в розовом платье.

Расследование становилось все интереснее и интереснее.

– Тогда тело тоже нашли в Касымпаше?

– Нет, в сквере в Джихангире [8]… – толстяк хитро улыбнулся. – Слепой Кот не стал бы так рисковать. Он никогда не отмечался где-то по второму разу. Каждое из двенадцати убийств было совершено в новом месте – сомневаюсь, что сейчас он изменил своей привычке.

Это было сказано с таким видом, словно он восхищался преступником.

– Но он все же не изменяет своему ритуалу – по крайней мере, места похожи.

Зекаи стал медленно и степенно, словно говорил о хорошо знакомом ему человеке, разъяснять:

– Для всех серийных убийц ритуал очень важен, и наш Слепой Кот не исключение. Это ведь как визитная карточка или автограф – от такого не отказаться. Если случится еще одно убийство, то труп будет найден рядом с детским садом, – он на секунду задумался, – четвертого числа, да. Ты понял? Если будет новая жертва, то вы найдете ее четвертого числа во дворе детского сада, потому что пять лет назад он поступил ровно так же. Труп был оставлен во дворе детского сада в Фирузага [9].

Тысяча чертей! Ни мне, ни моим подчиненным и в голову не пришло подробнее приглядеться к архивному делу. Не буду кривить душой – это была ценнейшая информация, но я не мог показать Зекаи, что мы упустили такие детали.

– Да, мы тоже так подумали. Мы, конечно, возьмем четвертого числа все сады под особое наблюдение, но вдруг он никого не убьет?

Зекаи возбужденно заморгал.

– Убьет, Невзат, иначе никак! Он просто обязан убить, чтобы цепочка не прервалась, но…

Его взгляд остановился на мне.

– Что – «но»? – спросил я.

Старик недовольно откинулся на стуле.

– Есть одна неувязка… – Он словно перелистывал гроссбух, упрятанный глубоко в его памяти. – Да, Невзат, есть тут неувязочка. Дело в том, что свое первое убийство Слепой Кот совершил в январе. Не второго июня, а первого января. И если он снова начал…

– То он бы начал с первого января, – закончил я за него.

– Верно, – вздохнул Зекаи. – Если во всем остальном он в точности повторил ритуал, то с чего бы ему менять время?

– Может, он был в отъезде, – предположил я, – или в тюрьме, потому и не смог в январе.

Зекаи посмотрел на меня так, будто я совсем ничего не понимаю.

– Нет, он бы выждал еще год – я хорошо его знаю, ему хватило бы терпения. – Он снова вздохнул. – Нет, Невзат, Слепой Кот не разорвал бы цепочку.

Старик был прав, но я все равно почувствовал потребность возразить:

– Хорошо, но если на то пошло, он психопат и безумец. И вполне мог поступить нелогично. Взял да отступил от правил.

Зекаи был готов сорваться на меня:

– Не может такого быть! Он никогда не изменит алгоритм. Пойми, для него это как религиозный обряд! Для серийного убийцы нет никаких правил, кроме тех, которые он сам для себя установил, а Слепой Кот из тех, кто фанатично следует своему ритуалу. Именно поэтому мы его так и не поймали – он никогда не изменяет установленному порядку, никогда не спешит и никогда не делает ошибок. Он со всем тщанием выбирает потенциальных жертв, предельно хладнокровно их убивает, с фанатизмом художника выстраивает мизансцену на месте преступления и не оставляет ни единой улики.

В словах отставного полицейского чувствовалась боль – так говорят о тех, кого не получается забыть: о любимых, разбивших сердце, о родственниках, с которыми разорвались отношения, о друзьях-предателях… В этот самый момент до меня дошло, что единственным делом, которое он не довел до конца в своей профессиональной карьере, было дело этого серийного убийцы.

– Да, Зекаи, я знаю, насколько Слепой Кот профессионален, – проговорил я спокойно, – мне приносили досье. Ты прав – зацепиться не за что. Именно поэтому я и пришел сюда. Лучше тебя никто его не знает. Я надеялся, что у тебя есть какие-то догадки – что-то, что не отражено в досье.

Зекаи опустил глаза – кажется, я попал в точку, но он стал отнекиваться:

– Нет, Невзат, клянусь, я знаю ровно столько, сколько знаешь ты. Я бы очень хотел тебе помочь, но все, что я раскопал, ты и так уже прочитал.

Он явно врал и, как обычно делают в таких случаях, стал лить воду.

– Слепой Кот – виртуоз. Честно сказать, я даже подозревал, что он работает в полиции. Не оставить никаких улик – ни следов от ботинок, ни отпечатка пальца, ни волоска, ни плевка, ни капли пота, – для этого надо хорошо знать, что и как мы обычно ищем. И ни одного свидетеля, притом что трупы находили на открытых пространствах.

– Возможно, у него есть сообщник, – предположил я.

Было видно, что он сам над этим много думал.

– Нет, сообщника у него нет. Слепой Кот действует в одиночку – будь там двое, вероятность допустить промах возросла бы кратно. Сам знаешь: чем больше людей задействовано в преступлении, тем больше улик остается. Нет, Невзат, он работает в одиночку и очень профессионально.

– А что, если его сообщник так же хорош? – начал я, но Зекаи сразу отмел это:

– Не может у него быть никакого сообщника! У того, кто расправляется с педофилами, в прошлом должна быть куча тяжелых травм, и рассказывать о них он никому не будет. Нет, я абсолютно уверен, Слепой Кот работает в одиночку. Он, конечно, пользуется машиной, но машину тоже никто не видел, мы не знаем ни цвета, ни марки. Перед нами очень умный убийца и очень ловкий.

Его голос звучал так пессимистично, что мне стало не по себе.

– И что же тогда делать? Не искать его?

Нацепив фальшивую улыбку, Зекаи попытался меня приободрить:

– Искать, конечно. Но нужно запастись терпением. Тебе, Невзат, нужно подождать – затаись ненадолго, посмотри, что произойдет.

Мой ответ прозвучал резче, чем я планировал:

– То есть нам сидеть и ждать, пока он еще кого-то убьет?

Толстяк пожал плечами:

– Не сомневаюсь, ты сделаешь все как нужно: устроишь засаду перед детскими садами и будешь ждать. – Он поднял руки, будто показывая, что сдается. – Я знаю, ждать – сложнее всего, но другого выхода нет. Нужно подождать, когда Слепой Кот снова кого-то убьет, а мы найдем труп в выбранном им месте, – короче, когда он сделает все, согласно своему ритуалу. Кто знает, возможно, он где-то проколется. Других способов я не вижу. Может, тебе больше повезет, ведь я так и не поймал его…

Поймать он его не поймал, но какая-то не отмеченная в досье информация у него имелась – я был в этом уверен, чувствовал всем нутром. Плохо было, что он не захотел делиться. И тут же я подумал: это оттого, что мой коллега, так и не закрыв дело, все еще шел по следу Слепого Кота. Да, у него не было на это полномочий, но для Зекаи ловить преступников было не просто работой, а смыслом жизни.

Пока в голове проносились эти мысли, в саду появилась Джелиле-ханым с двумя запотевшими стаканами холодного лимонада на подносе.

– Пейте на здоровье!

Глоток янтарной жидкости с ароматом мяты оставил в моем пересохшем горле ощущение сладковатой свежести. Когда я опустил стакан на стол, хозяйка дома спросила:

– Как дела у Евгении-ханым? Надеюсь, все в порядке? – Они с Зекаи были в гостях в Татавле и очень полюбили Евгению.

Сделав еще один глоток, я ответил:

– Спасибо, Джелиле-ханым, у нее все отлично. – И в этот момент решил схитрить: – Когда Евгения услышала, что я к вам собираюсь, она велела обязательно позвать вас в гости. Так что ждем вас.

Отставной полицейский недовольно покосился на а Джелиле-ханым воскликнула:

– Конечно, придем! Как замечательно! Сколько мы уже никуда не выбирались. – Она толкнула локтем мужа. – Правда, дорогой? Мы же сходим?

– Конечно, конечно. – На его лице засияла фальшивая улыбка, а в голосе слышалась не менее фальшивая искренность. – Если Евгения-ханым зовет, как нам не прийти?

6

Бередить старые раны не следует

Стоило мне припарковать свой драндулет, как послышалась собачья перебранка. Из окна было видно, как наш Бахтияр гонит прочь трех чужих псов. Один из них, светлошерстый, довольно большой, вдруг поднялся на задние лапы, но наш буян завалил его на спину. И уже оскалился, чтобы вцепиться в глотку. Я поспешил выскочить из машины.

– Фу! Прекрати, Бахтияр, фу!

Он сначала не понял, кто осмелился помешать, и повернулся ко мне, злобно скаля зубы.

– Бахтияр! – закричал я. – Что ты такое делаешь, черт тебя дери?

Узнав меня, пес замер в нерешительности, но продолжал недовольно рычать.

– Бессовестный! Чего на меня зубы скалишь!

Рычание сменилось глухим ворчанием, и светлошерстый пес, сообразив, какое счастье ему привалило, тут же выскочил из-под лап Бахтияра. Наш Цербер, гроза квартала, собрался было броситься за ним вслед, но я его снова осадил:

– Бахтияр, фу, сидеть!

Он в нерешительности посмотрел на меня, потом вслед улепетывавшему сопернику, но все же команды послушался, поджал хвост и, слегка взвинченный, направился ко мне.

– Правильно, молодец, разве можно с таким остервенением бросаться на других собак?

Пес посмотрел на меня так, будто хотел что-то сказать, но, видно, понял, что я его не пойму, и потрусил в сторону миски, где лежали здоровенные кости.

– Вы не правы, господин главный комиссар, – я повернул голову и обнаружил Арифа-усту[10], глядевшего на меня с упреком, – Бахтияр не виноват, это другие собаки к нему пристали. Я видел, как все началось, – он просто защищался.

– Вот как? – только и получилось вымолвить. – А я-то подумал…

Я перевел взгляд на несправедливо обруганного Бахтияра – тот спокойно грыз кость.

– Все равно, не вмешайся я, он бы убил другую собаку, – захотелось мне оправдаться перед соседом.

Ариф-уста, владелец небольшого кафе, был честным человеком и всегда говорил прямо.

– Скорее уж те три пса разорвали бы в клочья Бахтияра. Бедняга грыз себе спокойно кости, которые я ему принес, и тут налетела эта троица. Они будто взбесились! – Ариф посмотрел в переулок, где исчез один из псов. – Совсем уж винить их грешно: наверняка голодные были. Но драку начали именно они, а наш просто защищался. Испугайся он, его бы на месте и загрызли. Да вы лучше меня знаете, комиссар, насколько жесток этот мир. Среди людей то же самое. Если молчать и не сопротивляться, тебя быстро сломают.

Я не знал, что сказать, но Ариф-уста и не ждал ответа.

– Ладно, мне пора, хорошего вечера.

Не успел я пробормотать что-то в том же духе, как Ариф, уже собравшийся уходить, вдруг остановился и вновь повернулся ко мне:

– Послушайте, комиссар, я тут приготовил кое-что вкусненькое. И немного острое, как вы любите. У вас ведь дома нет ничего, здесь почти не бываете, так приходите, вместе поедим. Сейчас я джаджик [11]быстренько соображу. – Это было дружеское предложение поужинать, типичное для него.

– Спасибо, Ариф-уста, но у меня есть немного бамии [12]. Лучше ты ко мне приходи, ее на двоих хватит. Еще есть дыня, сыр на закуску, да и парочку стаканчиков можно пропустить.

Он улыбнулся, показав пожелтевшие от курения зубы:

– Может быть, в другой раз, комиссар. Мне еще заготовки на завтра делать. Хорошо вам вечер провести.

Ариф удалился, а я присел рядом с любимцем нашего квартала.

– Не обижайся, Бахтияр, – сказал ему мягко, – не обижайся, дружок. Я просто все неправильно понял. Но в любом случае я бы никогда не дал тебе убить другую собаку.

В карих глазах не видно было ни обиды, ни упрека. Он словно хотел сказать: «Ну чего ты! Не такое уж и большое дело!»

Я оставил пса грызть кость и отправился домой. Стоило открыть дверь, как меня встретила знакомая прохлада. Несмотря на вечер, улица была раскалена, и эта прохлада, по идее, должна была радовать, но нет – меня снова охватила тоска… В этом доме после гибели жены и дочери пустота была незаполняемой, а моя рана за все эти годы так и не затянулась.

Конечно, я не всегда был погружен в тоску – какой бы большой ни была боль, человек со временем привыкает к ней, перестает обращать внимание. Раньше я думал, что это голословное утверждение, но потом убедился – так и есть. Я ничего не забыл – не мог позволить себе забыть, – но детали постепенно стирались: уходили цвета и запахи, исчезали голоса. Иногда я пытался вспомнить лица жены и дочери, но не получалось – они не появлялись, как бы я ни старался. В итоге мне приходилось снова пересматривать фотографии. Я злился на себя, не понимая, почему так происходит. Винил себя за это, но ничего не помогало – воспоминания таяли…

Однако сегодня… После того как я увидел в сквере такую же куклу, какая была у Айсун, после того как понял, кто убит, находиться в доме, который весь дышал прежней жизнью, было невыносимо. Я действительно редко здесь появлялся – жил теперь в основном у Евгении. Она все время напоминала мне, что бередить старые раны не следует, и была права. И все же меня тянуло домой, а сегодня мне нужно было кое-что найти здесь. С утра мои подозрения чуть улеглись, но к вечеру тревога снова стала набирать обороты. Все-таки связано это убийство, совершенное с таким мастерством, со мной или нет?

Я решительно двинулся в сторону лестницы, ведущей в подвал. С тех пор как я спускался по ней, прошло так много времени, что каждый мой шаг отдавался протяжными вздохами ступенек.

Ключ хранился в маленьком ящике, висевшем сбоку от деревянной двери, этот ящичек я сам когда-то сделал. Опасаясь, как бы не заклинил замок, я вставил местами проржавевший ключ и осторожно повернул, потом еще раз и еще раз. Медленно толкнул дверь – и в нос ударил тяжелый влажный запах. Нашарил выключатель, и лампочка под потолком, несколько раз моргнув, зажглась. Никакого порядка тут не было – подвал напоминал склад: хаотично составленные друг на друга коробки, еще коробки – на стеллаже, пыльный граммофон на крышке гигантского сундука из орехового дерева, абажур и поеденный молью гигантский ковер. В одной из картонных коробок должны были храниться куклы Айсун – я так и не смог заставить себя выбросить или отдать хоть что-то из ее вещей. Одежда, игрушки, книги, сережки, кольца, часики моей дочки – все было разложено по коробкам и коробочкам. В других коробках лежали вещи Гюзиде. Когда-то это был их дом – Гюзиде и Айсун, и пусть физически моя жена и дочь уже были не со мной, их вещи, как я считал, должны были остаться в доме.

Коробки с вещами Айсун занимали три полки стоявшего у стены стеллажа. Они были подписаны – я сам написал, где что лежит, будто мы собирались куда-то переезжать и опасались запутаться в вещах. Сегодня я бы уже не смог так сделать, но в те страшные дни после смерти Айсун и Гюзиде я делал все возможное, чтобы увеличить количество боли, – мне хотелось сжечь себя в огне скорби, раствориться в гневе… Так я наказывал себя, пестовал чувство вины за то, что убийцы моих любимых девочек так и не были найдены.

На самом деле я ничего не помнил о том времени, ничего… Я принимал лекарства, которые глушили все чувства, но и без них я был оглушен. Думаю, я все забыл, потому что мне просто очень нужно было все забыть, и психика сама отключила вызывающие боль картины.

Перед тем как начать открывать коробки, я на секунду замер, чтобы собраться. Как же четко я всё расписал… «Игрушки Айсун»; чуть ниже – «Кухонный набор, модельки домов, лего». Нет, здесь Барби нет, она, должно быть, в коробке пониже. Да, вот она: «Куклы Айсун». Коробка была доверху набита – дочка очень любила кукол. У каждой было свое имя, своя история, каждая говорила своим голосом. Айсун болтала с ними, будто куклы – ее настоящие подружки. Скажет что-нибудь – и отвечает сама себе, изменив голосок. Сначала нас с Гюзиде это немного смущало. Потом, после консультации у психолога, мы успокоились: он убедил нас, что в дочкиных играх нет ничего страшного – просто у нее живое воображение.

Когда Айсун немного подросла, ее интерес к куклам поуменьшился, но ни одну из них из своей комнаты она не убрала.

Я вытащил коробку и снял с нее крышку. Каждая из этих кукол была для Айсун настоящим сокровищем, а сейчас пластиковые глаза смотрели на меня с упреком – «Почему о нас забыли?» Я почувствовал, как от подступающих слез перехватило дыхание – сдержаться получалось с трудом, – и начал медленно разбирать кукол в поисках Барби в розовом платье. Но ее среди всех этих блондинок, брюнеток, шатенок, рыжих, с длинными и короткими волосами, больших и маленьких, в разноцветных платьях красавиц не оказалось. Неужели я ошибся, неужели рядом с трупом действительно была кукла Айсун? Но разве такое возможно? Разве убийца мог проникнуть в мой дом, спуститься в подвал и найти в коробке игрушку? Нет-нет, это какая-то фантастика!

Как бы я ни старался сохранять спокойствие, сердце билось все чаще, на коже начал выступать пот. Перебирая кукол, я глубоко вдохнул и чуть не закашлялся от пыли. Пора было уходить. Уже ни во что не веря, я снова залез в коробку… Да вот же она! На самом дне, между ног большого лысого пупса!

Расслабившись, я взял Барби и внимательно осмотрел ее правую руку – так и есть, склеена. Это точно кукла Айсун. Я с радостью прижал ее к груди и не смог сдержать слез.

«Совпадение, – всхлипывал я, – просто совпадение».

7

Есть что-то такое, что Зекаи скрывает

Меня разбудило не само солнце, а принесенная им жара. Я проснулся весь в поту, постель промокла насквозь. Встал, поменял постельное белье и вновь растянулся на кровати, но теперь заснуть было невозможно, сколько ни ворочайся. Разгоряченное солнце било в окно, и я обливался потом. Было ясно, что сегодня будет еще жарче и еще тяжелее, с учетом влажности. Зря я не лег спать в комнате на первом этаже, где окно выходит на север. Теперь-то уже поздно туда перебираться, да и сна не было ни в одном глазу.

Я пошел в ванную и принял холодный душ – это немного освежило, потом побрился и оделся. Когда я уже собирался уходить, внезапно вспомнил, что забыл полить цветы. Мой взгляд упал на фотографию Гюзиде, и в голове прозвучало с ее интонацией: «Опять, Невзат!»

– Да, дорогая, снова забыл.

Подхватил графин и пошел за водой на кухню. На балконе рядком выстроились горшки с цветами, и фиалки уже начали вянуть.

– Ах, Невзат-Невзат! – произнес я вслух еще одну фразу, которую часто повторяла моя покойная жена, и стал поливать растения теплой водой. Сухая земля втягивала в себя влагу, как губка, – последний раз я был дома три дня назад. Фиалки вроде живы, но сколько уже можно – надо быть повнимательнее к ним. А геттарда неплохо справляется с жарой: на ней распустились мелкие белые цветки.

Закончив с поливом, я аккуратно собрал опавшие листики, почувствовал себя гораздо лучше и улыбнулся фотографии жены:

– Я все исправил, дорогая моя Гюзиде, теперь не засохнут.

Вернувшись в дом, взял со стола найденную в подвале куклу Айсун и вышел на улицу.

За дверью меня встретил слабый ветерок, впрочем, большой погоды он не делал – давила влажность. Огляделся по сторонам:

Бахтияра не было. Вероятно, побежал вниз, к Золотому Рогу, в надежде найти место попрохладнее. Пару раз я его уже там встречал, неподалеку от лодочного сарая рыбака Махмута. Там всегда был сквознячок, и, вероятно, пес решил освежиться.

Прыгнув в свою развалюху, я поехал в центр города. А на работе, не теряя впустую времени, направился в камеру хранения вещдоков. Это было глупо, признаю́, но я все еще не мог избавиться от сомнений. Почему-то мне казалось, что только непосредственное сравнение двух кукол избавит меня от подозрений, что это преступление может быть как-то связано со мной или с моей покойной дочерью.

Среди множества пакетов с уликами найти нужный не составило труда. Вот он – лежит на самом краю стола. Барби, очень похожая на ту, что я держал в руке, была запакована в прозрачный пластик и, как казалось, с болью смотрела на меня. Я положил обе игрушки рядом. И увидел, что они довольно сильно различаются: у куклы Айсун платье было ярко-розового цвета, почти красное, а у куклы, обнаруженной на месте преступления, оттенок холодный, близкий к голубому. Кроме того, найденная вчера кукла была на пару сантиметров длиннее. Теперь я мог быть уверен: убийца не оставлял мне никакого персонального послания. Как и говорила Зейнеп, это просто совпадение. Вновь вышедший на охоту Слепой Кот просто осуществил свой обычный ритуал, и поэтому на месте преступления появилась кукла. А я принял ее за Барби Айсун. Вот и все.

Выйдя из камеры хранения вещдоков, я увидел в другом конце коридора Али и Зейнеп, нырнувших в кабинет. Когда я там появился, оба сидели на столе и готовы были приняться за уничтожение принесенных с собой булочек-погачей, распространявших восхитительный аромат. Ребята сразу же вскочили на ноги.

– Не надо, сидите, сидите. Приятного аппетита!

Лицо Али засияло:

– Присоединяйтесь, господин старший главный комиссар, тут на всех хватит.

Румяные погачи в бумажном свертке словно сами просили, чтобы их съели.

– Эх, ну тогда и чайку надо, – сказал я, усевшись на стул.

Али с готовностью протянул свой стакан:

– Можете взять, а я за другим схожу. – Не дав мне возможности возразить, парень пулей вылетел в коридор.

– Вот уж спасибо, – улыбнулся я. – Скажи, Зейнеп, а что вы забыли таким ранним утром на работе?

Девушка вся подобралась.

– Мы всю ночь провели в сквере, господин комиссар. Искали пулю, которой была убита жертва, но так и не нашли. Вам может показаться, что я преувеличиваю, но мы действительно пропустили весь песок через сито…

То, что она сказала, было важно, ведь, найди они пулю, это означало бы, что убийство совершил кто-то другой. А раз все следы были подчищены, сомнения в том, что спустя пять лет вернулся Слепой Кот, сводились к минимуму.

– Значит, наш клиент не отступил от своего ритуала, – кивнул я.

Зейнеп моргнула красными от недосыпа глазами и произнесла:

– Похоже на то, но есть одно отличие.

– Какое же?

– Даты, господин комиссар, – ее голос, утратив хрипотцу невыспавшегося человека, зазвучал звонко. – Самое первое убийство Слепого Кота, то, что он совершил пять лет назад, по датам не совпадает с нынешним. Если бы он снова взялся за старое, мы бы обнаружили тело первого января.

Про себя я поаплодировал подчиненной: она сама нашла важное расхождение, на которое мне указал Зекаи.

– Именно так, – поддержал я ее, – даты не совпадают.

Девушка взяла из пакета самую аппетитную булочку и спросила:

– Так вы полагаете, господин комиссар, что убийца – Слепой Кот?

Я покрутил в руках булочку.

– Не знаю, Зейнеп. Убийство совершил человек с большими ментальными проблемами. Зекаи настаивает на том, что Слепой Кот никогда не изменит своему ритуалу, но может быть и по-другому.

Зейнеп потянулась за добавкой и поделилась своими размышлениями:

– Возможно, он так делает, чтобы нас запутать. Допустим, он склонен придерживаться ритуала, но он же не хочет, чтобы его поймали. А вдруг поэтому он поменял дату, когда начал снова убивать? Чтобы запутать следствие?

Я откусил от погачи еще кусочек, прожевал и сказал:

– Во всяком случае, второго июня, как и пять лет назад, он оставил жертву на детской площадке под горкой.

Зейнеп к своей булочке не прикоснулась.

– Да, именно, – сказала она. – И все, что там полагалось по его плану, он тоже совершил. А значит, если он соблюдает ритуал, то следующая жертва будет обнаружена завтра, четвертого июня.

Было видно, что прошлой ночью они с Али хорошо проработали тему.

– И это дает нам неплохую возможность, Зейнеп. Если Слепой Кот останется верен себе, мы сможем его поймать.

Она не поняла, и я пояснил:

– Место преступления, дорогая. Пять лет назад четвертого июня он оставил жертву во дворе детского сада.

Ее каштанового цвета глаза просияли:

– Значит, нам надо взять под наблюдение все детсады Стамбула!

– Да, – согласился я. – Этой ночью мы устроим засады. Я скоро переговорю с начальством на эту тему.

Зейнеп рассеянно кивнула.

– Давай ешь, чего ты ждешь? – Я запил чаем следующий кусочек суховатого теста.

Но она вся была в своих мыслях и будто не услышала моих слов.

– А вдруг это не Слепой Кот? Вдруг ему кто-то подражает? – в глазах девушки читалось волнение. – Может, я повторяюсь, но если все наши знания о серийных убийцах верны, господин старший инспектор, то они не могут просто так нарушить обычный для них порядок вещей. Кроме того, мы говорим о маньяке, который вновь начал убивать спустя пять лет. Наверняка он хочет, чтобы о нем вспомнили…

Все это я уже слышал от Зекаи. И поспешил внести ясность:

– Да, так тоже вполне может быть. Но даже если убийца кто-то другой, дело Слепого Кота – то, пятилетней давности, – мы не можем просто так отложить.

– Даже если убийца кто-то другой? – переспросил вернувшийся с чаем Али. – Кто-то еще может быть убийцей?

– Пока мы только рассуждаем на эту тему.

Али поставил дымящийся стакан на стол и скривил губы:

– Глупости! Все факты говорят в пользу того, что убивал Слепой Кот. Каких еще доказательств ждать? Все просто как дважды два.

Зейнеп куснула наконец погачу и задумчиво покачала головой. Это не укрылось от внимания Али.

– Разве это не твоя мысль? – удивленно произнес он. – Ты разве не об этом говорила ночью?

Я не хотел, чтобы ребята ссорились.

– Зекаи тоже говорил про Слепого Кота… Я заходил к нему вчера во второй половине дня. Но и он до конца не уверен.

Али уселся на стул:

– Тот самый инспектор по прозвищу Грейхаунд?

– Да, Зекаи Грейхаунд. Он единственный, кто знает это дело от и до. Но, к сожалению, Зекаи говорит, что ничего нового добавить не может. Исходя из того, что он сказал, в деле нет ни малейшей зацепки.

Брови Зейнеп удивленно вскинулись:

– И вы ему верите?

Я глотнул еще чая.

– Нет, конечно. Он врет. Есть что-то такое, что Зекаи скрывает. Что-то, что не отражено в материалах дела.

Лица ребят вытянулись от удивления.

– Ну, чего застыли? – засмеялся я. – Ешьте погачи, остынут. Приятного аппетита!

Прихлебывая чай, Али задал очень важный вопрос:

– А зачем ему что-то скрывать? Он что, пытается покрыть Слепого Кота?

Я поставил стакан на стол.

– Нет, это точно нет. Просто он хочет сам его поймать. Понимаю, обидно, если кто-то другой задержит преступника, за которым ты гонялся столько лет. А может, он просто не верит в других. Думает, что только он способен вычислить убийцу.

Мой молодой подчиненный, пока что не познавший мир во всех его тонкостях, слегка растерялся:

– Ну и ну… До чего же странные люди встречаются!

– Не называй его странным, сынок. Зекаи всей душой предан полицейскому делу. Не было ни одного убийства, которого он не смог бы раскрыть. А тут споткнулся. И то, что он так и не поймал Слепого Кота, его не отпускает.

Али, как всегда, был прямодушен:

– Господин комиссар, а почему вы открыто у него не спросили? Может, и рассказал бы.

– Нет, это исключается – он начал бы отпираться. Я хорошо знаю Зекаи: человек он упертый, его не переубедить. – Я проглотил последний кусочек погачи. – Но так или иначе, нам придется еще раз обратиться к Зекаи. Ну, или он сам может к нам прийти… Ты вот что, Али, свяжись с близкими всех жертв Слепого Кота. Пусть расскажут о жизни убитых – может, мы выйдем на какие-то детали, которые не были отмечены в деле. И поинтересуйся аккуратно, не встречался ли с кем-нибудь из них в последнее время Зекаи?

– Так точно, господин главный комиссар. Наша Зейнеп умница – всю нужную информацию она вынесла в отдельную таблицу. За сегодня постараюсь управиться.

– Прекрасно. – Я повернулся к девушке. – А мы с тобой встретимся с близкими Акифа Сойкырана, может быть, им тоже есть что рассказать.

Зейнеп вздохнула.

– У Акифа Сойкырана нет родственников, господин комиссар, он вырос в приюте.

Это обстоятельство сразу привлекло внимание Али, который сам был из детского дома.

– А что за приют? Стамбульский какой-то?

Тоном отличницы, идеально выполнившей домашнее задание, Зейнеп ответила:

– Нет, в Чанаккале [13]. Приют закрылся десять лет назад, но нам повезло: его бывший начальник, Хиджаби-бей, сейчас на пенсии и живет в Стамбуле, в районе Зейтинбурну[14]. Мы с ним вчера разговаривали по телефону – он сразу вспомнил Акифа. Расстроился, когда узнал, что тот мертв, но выразил готовность нам помочь.

– Отлично, это то, что нам надо! – Я показал на погачи, оставшиеся в пакете. – Давайте доедайте, а я пока пойду к начальству, пусть расставят людей у детских садов.

8

Каждый мой воспитанник – чистое золото

Не так уж давно – всего-то лет двадцать назад – район Зейтинбурну, застроенный одноэтажными геджеконду [15], был пусть и бедным, но довольно приятным зеленым уголком города. Но теперь от цветов и деревьев не осталось и следа – друг за другом громоздились уродливые, почти неотличимые бетонные здания, выстроенные на деньги муниципалитета. Бывший директор детского дома, в котором вырос Акиф, жил на пятом этаже. Лифт не работал, и нам пришлось подниматься по узкой лестнице. Перед дверями квартир была выставлена обувь, слышались детские голоса, кто-то готовил еду, и ее тяжелый запах был невыносим при такой жаре. Люди, живущие здесь, так и не смогли стать в полной мере стамбульцами – они несли на себе печать родной анатолийской[16]деревни, немало, впрочем, не стесняясь этого. Их основной задачей было просто выжить в бетонных джунглях, и с этим они замечательно справлялись.

Хиджаби-бей, казалось, сидел под дверью и ждал нас – стоило нам позвонить в звонок, как он мгновенно открыл. Несмотря на душную жару, он был при параде – галстук темно-кофейного цвета, горчичная рубашка и коричневый официальный костюм. Очевидно, бывший директор придавал большое значение нашей встрече. Большие черные глаза светились легким стеснением.

Заминка продлилась недолго, на тонких губах Хиджаби-бея появилась широкая улыбка, лицо просветлело:

– Зейнеп-ханым, не так ли? А вы, должно быть, главный комиссар Невзат? – Он отошел в сторону, пропуская нас. – Прошу, заходите. Добро пожаловать!

Зейнеп, а следом за ней и я просочились в коридор. Чистая квартирка была обставлена пусть и дешевой, но довольно симпатичной мебелью. Кроме хозяина, никого не было, и Зейнеп опередила мой вопрос:

– Вы живете один?

Хиджаби-бей погрустнел.

– Да, в полном одиночестве. С браком не получилось у меня, дорогая Зейнеп-ханым. Когда по долгу службы постоянно переезжаешь из города в город, крепкие отношения не складываются. – Он улыбнулся мне. – Не скажу, что я не пытался. Пытался, и не один раз, но судьба распорядилась иначе. А сейчас я уже слишком стар. Не удивляйтесь так, Зейнеп-ханым, в этом году мне исполнилось уже шестьдесят пять. Какой из меня кавалер в таком возрасте?

Он был слишком придирчив к себе. На вид Хиджаби-бею было не больше пятидесяти; он был радушен и, очевидно, мог поддержать любую беседу. Он чем-то напоминал старых актеров из фильмов Йешильчама [17]– седые виски, потемневшая от долгого нахождения на солнце кожа, загадочные черные глаза под четкой линией бровей. Драматического шарма добавлял глубокий шрам на левой щеке. Женщинам обычно нравится такой типаж. А у дам постарше такие мужчины вызывают приятную ностальгию по минувшим временам. Но какое нам дело до его отношений с женщинами, мы не за тем пришли.

Хозяин показал на зеленый диван рядом с чугунной печкойбуржуйкой:

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Заметив, что печка привлекла мое внимание, он с улыбкой пояснил:

– Семейное наследие… Много у меня воспоминаний с ней связано, поэтому так ее нигде и не оставил – все время возил за собой. Здесь вообще-то есть газовое отопление, но, сами видите, привез, установил, никак не могу отказаться от единственной оставшейся от отца вещи.

– Понимаю, Хиджаби-бей, – поддержал его я, – мне тоже тяжело расставаться с памятными вещами.

Мы с Зейнеп уселись на диван. Сидеть было не очень удобно, но я откинулся на спинку, и стало получше. А Зейнеп, хотя и не спала всю ночь, кажется, была всем довольна.

Я не стал тянуть резину:

– Спасибо большое за то, что согласились поговорить, Хиджаби-бей. Как вам сообщила по телефону Зейнеп, мы занимаемся расследованием убийства Акифа Сойкырана.

На его лице отразилась непритворная грусть.

– В это сложно поверить. Когда я услышал, меня прямо затрясло. – Он не смог продолжить, так как по щекам покатились слезы. – Прошу прощения, извините. – Хиджаби-бей вытащил из кармана платок, и по комнате распространился легкий запах парфюма. – Стоит только подумать – сразу не по себе. – Он вытер глаза, аккуратно сложил платок и вновь положил в карман. – Акиф был хороший, добрый парень… Спокойный, ни с кем не ссорился, не хулиганил. Кто же такое сделал с беднягой?

«Он что, не знает, что Акиф был педофилом?» – подумал я и спросил:

– А как вы с ним познакомились? – Было очевидно, что, если начать с подноготной бывшего ученика, Хиджаби-бей сразу уйдет в глухую защиту. Или даже скроет что-то, что знает. – Акиф, должно быть, попал к вам в приют совсем малышом?

Глаза мужчины затуманились:

– Да, он был маленьким, девять лет. Добрый и очень умный ребенок. Его родители погибли в аварии. В Эзине [18]жили два его дяди. Но они жили бедно, на своих детей денег еле хватало. Старший из них и привез Акифа в приют. Кажется, его звали Зюхтю. А младшего я ни разу не видел. Зюхтю в первый год еще приезжал, а потом перестал. Да так всегда и случается, – он глубоко вздохнул. – Для приютских детей я был и матерью, и отцом…

– А сколько Акиф пробыл в приюте? – спросил я.

– До окончания старшей школы, – не задумываясь, ответил Хиджаби-бей. – На второй год он ни разу не оставался, и аттестат у него приличный. Я, кажется, говорил уже, что он был очень умным и прилежным. Писал неплохие рассказы. Я думал, он станет писателем. У нас тогда был один преподаватель литературы, Талат-бей… Да, Талат Кызылчай. Они очень хорошо ладили друг с другом. У Талата были две дочки, но он относился к Акифу как к собственному ребенку: дарил книжки, ручки, всякое такое. А на праздники даже приносил ему одежду и обувь.

Мы с Зейнеп переглянулись – нас посетила одна и та же нехорошая мысль.

– А Акиф тоже любил учителя? – осторожно спросила моя подчиненная.

Информация об излишне щедром внимании со стороны Талат-бея внушала подозрение, и в детстве Акиф вполне мог стать жертвой изнасилования. Но Хиджаби-бей был спокоен.

– Конечно, любил. – На его губах играла невиннейшая улыбка. – Как же он мог не любить? Кроме меня, Акифом так тесно занимался только Талат-бей. Очень хороший был человек. Могу смело сказать – один из лучших учителей, которых я знал. Умер, правда, ужасно. Представьте, такого доброго, чудесного человека зарезала собственная жена! Говорят, ревновала к ученикам. Видимо, не все в порядке с головой было. Ее потом поместили в сумасшедший дом. А что с дочками стало, я не знаю.

– Хорошо, – снова перебил я его, – до выпуска из старшей школы Акиф жил в вашем приюте. А потом вы с ним оставались на связи?

По взгляду показалось, что он даже обиделся:

– Бог с вами, Невзат-бей, как же нам не быть на связи? Я что, похож на человека, который забывает о своих воспитанниках, как только они выходят во взрослую жизнь?

Он показал на окрашенную в бежевый цвет стену. В рамках понемногу выцветали фотографии. Люди на них были запечатлены на выпускных, на свадьбах, а один юноша даже держал на руках новорожденного ребенка.

– Все это мои дети. А их дети – мои внуки. Я со всеми состою в переписке, созваниваюсь. Сейчас еще появился Интернет, меня просят через него писать, но я все никак не могу освоить.

– А Акиф Сойкыран, – пришлось уточнить, – с ним вы были на связи?

Его лицо потемнело.

– Да, мы с ним общались. Последний раз два месяца назад. С ним в один год выпускался парень по имени Семих, и Акиф собирал деньги ему на свадьбу. Мы вырастили очень порядочных ребят. Они всегда друг другу помогают.

Зейнеп не смогла больше сдерживаться:

– Если вы считаете, что так хорошо знаете Акифа, от вас не должен был ускользнуть тот факт, что он был педофилом.

Брови Хиджаби-бея взлетели, на лице отразилось сначала удивление, а потом и гнев:

– Как?! Как?! Что вы такое говорите, Зейнеп-ханым?!

Но моя коллега не собиралась идти на попятную:

– Я говорю вам, что Акиф Сойкыран, о высоких качествах которого вы сейчас рассказывали, был человеком с тяжелым психическим отклонением. Он был педофилом. К детям приставал. Его даже судили за это. Он в тюрьме сидел. Вы это не слышали, нет?

Лицо хозяина квартиры приобрело мертвенно-бледный цвет.

– Как?.. Нет-нет, здесь какая-то ошибка. Я слышу об этом первый раз от вас. – Он запаниковал. – Просто имена одинаковые. Это другой Акиф Сойкыран. Мой мальчик такого не совершил бы!

Хиджаби-бей произнес это совершенно искренне, но слова явно расходились с реальностью. Либо он преувеличивал, когда говорил, что поддерживает тесный контакт со всеми своими учениками, либо обманывал нас.

– К сожалению, ошибки здесь нет, Хиджаби-бей, – мой голос звучал холодно. – Убитый Акиф Сойкыран воспитывался в вашем приюте. И он на самом деле был педофилом. Вероятно, из-за этого он и был убит.

Черные глаза широко открылись от удивления, но я был не в том настроении, чтобы ждать, пока он придет в себя:

– К сожалению, дело обстоит именно так. И я хочу у вас узнать, не было ли у Акифа в детстве или ранней юности жалоб по этому вопросу? Приставания или что-то в этом роде? Например, Талат-бей… Вы утверждаете, что он был хорошим учителем, я и не собираюсь его в чем-то обвинять. Но поймите, нам надо со всем разобраться, в том числе и для того, чтобы найти убийцу Акифа.

Хиджаби-бей крепко сжал колени и возмущенно замахал у нас перед носом указательным пальцем:

– Вы ошибаетесь! Все, что вы говорите, неправда. Акиф совсем не такой, и Талат-бей не такой! – У него затряслась челюсть. – Такого… такого просто не могло произойти в моем приюте! Каждый мой воспитанник – чистое золото.

Прежний Хиджаби-бей, гостеприимный и вежливый, пропал, теперь на его месте сидел готовый броситься в драку старик. Он еще больше повысил голос:

– Невзат-бей, вы все неправильно представляете! Вы возводите напраслину на Акифа! Никто из тех, кого я воспитал, не мог совершить такую мерзость. Нет, господин комиссар, никто вам не поверит.

Без всяких сомнений, директор приюта был хорошим и добрым человеком и ждал того же от воспитанников. Но он жил в каком-то своем фантазийном мире. Я прекрасно знаю людей такого типа. Они всегда стремятся игнорировать все плохое, что их окружает. Считая, что все остальные от рождения так же добры, как и они сами, такие люди не верят, что в мире может произойти хоть малейшая несправедливость. И хотя жизнь постоянно показывает им свое истинное лицо, они не в силах отказаться от своего оголтелого оптимизма.

– То есть, Хиджаби-бей, – вступила Зейнеп, – дети в вашем приюте никогда не подвергались сексуальным домогательствам?

В его глазах загорелась ненависть.

– Да как вы можете такие вопросы задавать? – вскричал он. – Как только наглости хватает?

Казалось, он сейчас бросится на Зейнеп.

– Успокойтесь! – вмешался я. – Хиджаби-бей, пожалуйста, успокойтесь. Вы разговариваете с женщиной. На женщин кричать нельзя. Такое поведение совсем не соответствует вашему статусу.

Он явно не ожидал от меня такой реакции.

– Но она же открыто обвиняет… Она упрекает… Инкриминирует! – Хозяин квартиры вновь повернулся к Зейнеп. – Нет, уважаемая, при мне в приюте такой гадости не происходило. Если не верите, можете сходить в центральное управление детских приютов, там собраны все фиксировавшиеся жалобы. – Словно в поисках какого-то выхода, он начал оглядываться по сторонам. – И… И прошу меня извинить, но я больше не хочу отвечать на ваши вопросы. Пожалуйста, уходите из моего дома. Оба… Наш разговор окончен. Пожалуйста, оставьте меня одного.

9

Похоронами занимается Дудка Исмаил

Влажная жара, о существовании которой удалось позабыть, пока мы сидели у Хиджаби-бея, вновь обрушилась на нас, стоило выйти из дома. Слава Аллаху, я догадался припарковать свой драндулет в тени. Зейнеп села впереди, но была очень тихая и будто чем-то обиженная. Видимо, ее сильно задела грубость хозяина квартиры, да и бессонная ночь стоила нервов. Пока мы спускались по лестнице, с ее губ и слова не соскользнуло. Да и сейчас, пока я пытался завести машину, она все так же безмолвно наблюдала за двумя девочками и мальчиком, резвившимися в небольшом саду.

Только я собрался сказать ей, чтобы она не принимала близко к сердцу случившееся, как зазвонил телефон. Не было никаких сомнений, кто это мог быть.

– Да, Али, слушаю, – тихо произнес я в трубку.

Апатию Зейнеп как рукой сняло. Я притворился, что не заметил улыбки, появившейся на губах у нашей темноволосой Джульетты, и сосредоточился на том, что говорил ее Ромео.

– Прощание с покойным состоится завтра во время полуденного намаза. Место проведения – мечеть Михримах-султан. Вскрытие выполнено, Зейнеп может забрать отчет.

Это было не особо важно, но я все же не смог не уточнить:

– Церемонию прощания устраивает муниципалитет? У покойного Акифа родных и близких нет…

– Не совсем так, комиссар. Похоронами занимается Дудка Исмаил.

Ничего себе, такого я не ожидал.

– Тот самый Дудка Исмаил? Этот поганец?

– Именно он, господин комиссар. Его люди с самого утра ошиваются у ворот морга…

Дудка Исмаил был главарем мафиозной группировки, которая терроризировала округу на протяжении последних лет. Я знал, что он занимается рэкетом, рейдерскими захватами, участвует в подставных тендерах и прочих незаконных делах. Дудка также был замешан в потасовке в баре в Кючукчекмедже [19], в ходе которой трое были убиты. Его бесчисленное количество раз арестовывали, но всякий раз выпускали на свободу, потому что подельники брали всю вину на себя. После того случая в Кючукчекмедже я его допрашивал. Он был хладнокровным мерзавцем, но никогда не нарушал установленные для самого себя правила. На допросе он держался прямо и спокойно, не юлил. Вряд ли для него допустимо вести дела с педофилом.

– Что может быть общего у этого психа с нашей жертвой?

– Не знаю, господин комиссар, я тоже сильно удивился, когда услышал. Возможно, Акиф был в его банде?

Тут же перед глазами всплыло лицо Акифа, еще молодого, каким я его увидел в магазине. Нет, он был не из тех, кто вступил бы в банду. У этой размазни храбрости хватало только на то, чтобы приставать к беззащитным маленьким детям.

– Не думаю, Али.

Впрочем, стоило мне возразить своему подчиненному, тут же в душе возникли сомнения.

– Хотя быть уверенным до конца тут сложно… Возможно, ты и прав, возможно, он был как-то связан с бандитами.

В голосе Али прорезались нотки азарта:

– А хотите, я прямо сейчас задержу Дудку, и проведем ему допрос с пристрастием?

Я не сомневался, что он может так сделать. Плевать на последствия, возьмет бандита за шкирку и приволочет в участок. Но стал бы тот говорить правду?

– Не надо, Али. Давай немного подождем. Поговорим с ним завтра на похоронах. Ты что-то еще успел накопать? Получилось собрать какую-нибудь информацию по жертвам Слепого Кота?

– Пока я успел поговорить с отцом одного из убитых, Камилем Чотуком. Его сына, Харуна Чотука, убили в январе двенадцатого года. Камиль очень религиозный, очень порядочный человек. Ну или просто выглядит таким. Конечно, события пятилетней давности его сильно потрясли. Даже сейчас, когда мы с ним разговаривали, его прямо передергивало. Причем старика больше всего задевает не то, что его сына убили, а то, что все помнят Харуна как педофила.

Знаете, он не пытался обелить сына. О том, что Харун пристает к детям, он, конечно, подозревал, но никак не смог на него повлиять. Никаких предположений по поводу убийцы у него нет. Да ему это и не важно. Старика больше занимает, что там творится с его сыном в загробном мире. Все твердил и твердил: «Надеюсь, он искупил свои грехи. Надеюсь, Всемогущий его простил». Мне показалось, он даже рад, что Харуна убили. Ведь говорят, что если кто-то понесет наказание за свои проступки при жизни, то в ином мире ему удастся избежать ада. Короче говоря, господин комиссар, про убийцу – ничего, а вот насчет господина Зекаи Камиль-бей кое-что интересное выдал. Вы были правы, наш пенсионер продолжает вести расследование. Несколько месяцев назад он навещал старика. И даже не упомянул при этом, что теперь находится в отставке…

Этого я и ждал.

– А о чем спрашивал Зекаи?

– Да то же самое, о чем и я: были ли у Харуна враги, получал ли он при жизни угрозы, есть ли какие-то догадки о личности убийцы… Камиль-бей на все ответил отрицательно, и, с его слов, Зекаи явно занервничал. Предупредил, чтобы старик от него ничего не скрывал, потому что только он, Зекаи, может найти убийцу Харуна. А уходя, Зекаи оставил свой номер на случай, если старик что-то вспомнит.

Все ровно так, как я и думал: Зекаи не может расслабиться, пока не закроет последнее дело. Чтобы обрести покой, ему нужно поймать Слепого Кота. Бывшего коллегу я не осуждал, скорее, хорошо его понимал. Единственная проблема заключалась в том, что он не захотел сотрудничать с нами. Это могло негативно повлиять на ход расследования… Возможно, если я уличу Зекаи в том, что он ведет несанкционированное расследование, это вынудит его объединиться с нами в одну команду. Конечно, это тоже противоречит всем правилам, но, если мы поймаем убийцу, начальству будет уже все равно.

– Али, дорогой, я все понял, – сказал я подчиненному. – Ты пока продолжай опрашивать родственников жертв, а мы съездим домой к Акифу. Ближе к вечеру встретимся.

Дав отбой, я наткнулся на встревоженный взгляд Зейнеп. Она слегка приоткрыла дверцу, чтобы проветрить машину. Но это не помогало – по ее лбу крупными каплями стекал пот.

– И мы станем такими же? – спросила она.

Я не совсем понял, о чем она говорит.

– Какими – такими?

– Такими, как Зекаи… Он все еще расследует дело Слепого Кота, я правильно поняла?

Пусть она и не слышала, что говорил Али, но достроила все правильно. Убирая в карман телефон, я кивнул:

– Да, наш Грейхаунд все еще идет по следу Слепого Кота. И, видимо, пока не поймает его, не успокоится. Боюсь, что, действуя параллельно, он может помешать нашему расследованию.

– Но я хотела спросить о другом, господин комиссар. Неужели работа значит для него так много?

С моих губ сорвался смешок:

– О Зейнеп, тут дело не в работе, а в том, что он не способен провести границу между работой и жизнью. Для Зекаи между тем и другим стоит знак равенства, и, кажется, ни разу за годы карьеры он об этом не пожалел. Он действительно не может просто так все бросить и уйти.

– И мы будем такими же? – снова спросила она, но теперь в ее голосе было куда больше грусти. Сложно было понять, то ли она жалеет Зекаи, то ли ее пугают перспективы Али, ее жених тоже работал в полиции; больше того – он был по-настоящему увлеченным своим делом. В таком случае, насколько разумным было вообще выходить за него замуж, заводить детей? А возможно, Зейнеп переживала, что и сама может уподобиться Зекаи: утратить адекватность, гоняясь за убийцами.

Я попробовал успокоить ее, сомневаясь в собственной искренности, ведь и во мне было много от Зекаи.

– Честно сказать, я не знаю, Зейнеп. Но все же это не самый плохой подход. Куда лучше, чем у многих наших коллег, которые делают свою работу, просто чтобы от них отстали. Люди, которые увлечены, которые всей душой верят в то, чем занимаются, делают этот мир лучше. И Зекаи такой. Но не волнуйся, он в итоге поймет, что нет смысла с нами соревноваться. Придет и все нам расскажет.

10

Нет у них ни души, ни совести. Это подонки, одержимые собственными страстями

Акиф жил в Эюпе [20], на цокольном этаже старого кирпичного дома. Дом давно уже отслужил свой срок, и ему не помог бы даже хороший ремонт. Улица была вымощена белым камнем, солнце, отражавшееся в нем, слепило глаза. За рассохшейся деревянной дверью нас встретил устоявшийся запах плесени, знакомый каждому, кто жил в Стамбуле в прибрежных районах. Но черт с ним, с запахом, зато после адской жары мы наконец-то оказались в прохладе.

В глазах Зейнеп, когда мы зашли в подъезд, появился интерес – видимо, ей не часто приходилось бывать в таких местах. На стенах не было ни следа побелки или краски – только надписи, сделанные хулиганами. Стоило нам ступить на истертые ступеньки, как снизу донесся голос, заставивший нас вздрогнуть. Согласно ориентировке, в цоколе была только одна квартира, в которой жил Акиф Сойкыран, один. Зейнеп с недоумением посмотрела на меня, а я потянулся к оружию и продолжил спускаться. Добравшись до двери, мы замерли: она была приоткрыта. Держа руку на кобуре, я толкнул створку.

– Ну и что же это такое? – вновь раздался голос. – Почему в рамах ничего нет? Что он хотел этим сказать?

Мы проскользнули в коридорчик, но человек, видимо, услышал скрип половиц и замолчал.

Мы столкнулись у дверей в гостиную.

– Господин главный комиссар! – радостно завопил вышедший нам навстречу полицейский. – Господин главный комиссар, вы ли это?

Передо мной был Косой Мюнир собственной персоной. Тот самый, который когда-то помог мне со слежкой за Акифом Сойкыраном. Тогда Мюнир был еще на младших должностях, а теперь дослужился до звания комиссара. В его слегка раскосых глазах играли радостные огоньки.

– Ты что здесь делаешь? – спросил я вместо приветствия.

– За педофилом охочусь, что ж еще… – Тут он разглядел Зейнеп и застыл – девушка полностью завладела его вниманием. Чтобы привести его в чувство, я спросил:

– Эй, ты в курсе, что Акиф Сойкыран мертв?

Красота моей подчиненной настолько поразила Мюнира, что он даже не заметил моего ироничного тона, но все же соизволил отреагировать:

– Да в курсе я, в курсе… Поэтому и здесь. – Ему явно с трудом удавалось переключиться. – Только вы не подумайте, господин старший инспектор, что я хочу как-то помешать вашему расследованию. Мы просто пытаемся защищать детишек от таких мерзавцев, как Акиф. Поэтому продолжаем разрабатывать их и после смерти. Выясняем, с кем они дружили, какие сайты посещали, есть ли связи с другими извращенцами.

Он перевел раскосые глаза на мою подчиненную.

– А вы, значит, тоже по его следам сюда пришли… Как у вас там вообще, какие-нибудь улики обнаружили?

– Ты к кому сейчас обращаешься? – Прозвучало грубо, но так было надо, чтобы хоть немного охладить пыл этого сердцееда.

– А? Вы что-то сказали, господин главный комиссар?

– Ты кому сейчас вопрос задавал, Мюнир? У тебя один глаз на меня смотрит, другой на Зейнеп, не боишься, что глаза совсем разойдутся?

Зейнеп с трудом удержалась от смеха, а заросший трехдневной щетиной Мюнир покраснел.

– Прошу прощения, господин комиссар, – промямлил он. – Ваша спутница такая симпатичная, что я… э-м-м… немного растерялся…

– Моя спутница вообще-то очень хороший криминалист и моя правая рука. И молодой человек у нее есть… Ты ведь знаешь Али?

Я оглянулся на Зейнеп – девушка слегка нахмурила брови и спрятала глаза. Мои слова ее огорчили – вероятно, она посчитала, что я лезу не в свое дело, вступаясь за нее.

– Ну ладно, Мюнир, давай перейдем к делу, – смягчил я тон. – Акиф Сойкыран… У вас в отделении есть досье на него?

Моего коллегу обрадовала перемена темы.

– Конечно, есть, – выдохнул он. – К тому же очень подробное.

Дальше последовала небольшая заминка.

– Вы же помните, этот человек приставал к вашей дочке…

Я грустно покачал головой:

– Да, помню, Мюнир. К сожалению, я очень хорошо все это помню.

– Да и не может человек такое забыть! – рассерженно произнес он. – Да, господин комиссар, в жизни часто встречаются подонки, но педофилы, конечно, хуже всех. Мертвы они или нет, об их грязных делишках нам забывать нельзя. После того как эта скотина Акиф вышел из тюрьмы, мы взяли его под наблюдение. Не было никакого официального приказа по этому поводу, но педофилов мы просто так не оставляем без внимания. Следим за ними, контролируем каждое их движение. Узнаём, где они работают, где живут. Общаемся с их руководителями, соседями по району, интересуемся, не замечали ли они чего-то странного. По нашим данным, за Акифом последние два года никаких грешков не водилось. Ну или нам просто не удалось засечь. Скорее всего, его прикончили за прошлые преступления. А у убийцы, видимо, есть список с именами педофилов.

Мюнир довольно хорошо разбирался в теме, и мне захотелось узнать его мнение.

– На месте преступления мы нашли куклу. Очень похожую на ту, что Акиф когда-то подарил моей дочке. Глаза жертвы были завязаны красной тряпкой, а правое ухо…

Мюнир не дал мне закончить.

– Слепой Кот? – пророкотал он. – Выходит, Слепой Кот вернулся…

Он запнулся и внимательно посмотрел на меня.

– А вы как-то связаны с этим? Это что, вызов какой-то?

Я не ответил, и он с восторгом произнес:

– Ого, а Слепой-то Кот вышел на новый уровень. Он и лично вам бросает вызов, и всей нашей службе.

Я совершенно так не думал. У Слепого Кота не было никакого мотива вовлекать меня в свою странную игру. Но я понял, что у Мюнира есть еще какая-то информация о серийном убийце.

– Расскажи-ка немного о Слепом Коте.

Мюнир уже совершенно забыл про Зейнеп, он облизал губы и начал:

– На самом деле этот человек – герой. Он делает то, что не можем сделать мы. Он кардинально решает вопрос педофилии…

Н-да… Полицейский открыто восхищается серийным убийцей и называет его героем. Но я предпочел не спорить – просто спросил:

– Так кто он, этот Слепой Кот?

Мюнир пожал плечами:

– Откуда ж мне знать, господин главный комиссар. Ведь этим делом не я занимался, а убойный отдел. Но, насколько я знаю, Слепой Кот очень аккуратен, он не оставляет вообще никаких улик.

– Верно, ни одного прокола… Слушай, ты, похоже, разбираешься в педофилах. Скажи, есть вероятность, что Слепой Кот сам стал жертвой педофилии в детстве?

Полицейский помрачнел.

– Может быть. У нас были такие случаи, и не раз. Бывает, что тот, кого изнасиловали в детстве, сам становится насильником. Но я не думаю, что у Слепого Кота в биографии есть такой эпизод. Нет, не похоже. Но, возможно, насилию подвергся близкий ему человек. Дочь, сын или, может, младший брат… Такой мотив тоже имеет смысл рассмотреть. – Он задумчиво поскреб подбородок. – Понимаете, господин комиссар, изнасилования детей – это очень сложная тема. Случившееся оставляет отпечаток не только на психике жертвы, но и на психике близких. Чтобы преодолеть душевную травму, человек может причинить боль и кому-то другому. То есть как… Чтобы уничтожить боль внутри себя, думает он, нужно выплеснуть ее на другого…

– Так можно унять ее только на короткий срок, – перебила его Зейнеп. – Но затем боль возвращается, а значит, снова надо выплескивать ее на кого-то, снова кого-то убивать.

– Именно так, Зейнеп-ханым. – Мой упрек сделал Мюнира куда более учтивым. – Наверняка и у Слепого Кота все так же. В двенадцатом году он убил двенадцать человек. Казнь двенадцати педофилов успокоила его на пять лет, и теперь он снова начал убивать. И у нас снова нет никаких зацепок.

Мюнир говорил искренне, но я был уверен: мы можем выудить из него еще что-то полезное.

– Хорошо, давай вернемся к Акифу. Как по-твоему, Акиф Сойкыран мог в детстве подвергаться сексуальному насилию?

Тоном большого эксперта Мюнир произнес:

– Не обязательно, господин комиссар. Среди педофилов есть и те, кого насиловали, и те, у кого было вполне счастливое детство. Не надо искать им оправдания, это дает какую-то обоснованность их поступкам, а никакой обоснованности тут нет.

Кто знает, с какими жуткими случаями доводилось сталкиваться Мюниру за годы работы в полиции, и я вполне мог понять, почему он так ненавидит педофилов.

Я кивнул в сторону гостиной:

– У тебя получилось осмотреть квартиру? Нашел что-то интересное?

– Да, господин комиссар, кое-что обнаружил. Вряд ли это поможет поймать Слепого Кота, но дает отличное представление о внутреннем мире жертвы. – Он отошел чуть в сторону. – Проходите, посмотрите сами.

Шагнув в гостиную, я тут же понял, о чем он. Стены были покрашены в синий цвет глубокого темного оттенка; окна закрыты бордовыми занавесками.

– До чего же мрачная атмосфера, – прошептала Зейнеп. – Какие тяжелые цвета…

На стенах висели покрытые дешевой позолотой рамы, но в этих рамах не было ни картин, ни фотографий – только белые картонки. Не было в них ни радости, ни горя – они словно символизировали собой непрожитые воспоминания и события, которым не суждено случиться и в будущем.

Я подошел поближе и стал внимательно со всех сторон исследовать раму.

– Не трудитесь, господин комиссар, мы тут все изучили, даже ультрафиолетом просветили. Никаких скрытых кодов, надписей или рисунков.

Мюнир продолжал что-то говорить о рамах, но моим вниманием уже завладел стоявший в углу небольшой деревянный стеллаж. Как и рамы, он был выкрашен позолотой, а на полках стояли книги в обложках того же синего цвета, что и стены. Конечно, проще всего было бы свалить эту символику на то, что Акиф был сумасшедшим, но все же за позолотой рам, трагичной синевой стен и обложек, а также за белой пустотой картонок мог скрываться определенный смысл.

– Интересно, что он читал? – Зейнеп вытянула одну из книг и быстро пролистала ее. – Пусто? – В голосе моей подчиненной звучало удивление. – Да тут ничего не написано! Уж не был ли этот Акиф маньяком?

Я тоже взял книгу и, открыв ее, обнаружил, что там не было ни строчки текста, ни рисунков. Это были не книги, а неисписанные тетради. Я вспомнил, что говорил бывший директор приюта Хиджаби-бей. По его словам, Акиф писал хорошие рассказы. Эти тетради предназначались для них? Нет, ерунда, на такое хватило бы и парочки, а тут ими был забит целый стеллаж – штук пятьдесят, не меньше.

– Возможно, это еще не написанные книги, – голос Мюнира вывел меня из задумчивого состояния. – Может быть, Акиф Сойкыран собирался написать о всех тех мерзостях, которые он совершил с маленькими детьми, но не смог набраться духу.

Зейнеп вернула тетрадь на полку.

– Жаль, что не написал, нам бы это очень помогло. – В ее голосе не было ни гнева, ни злобы.

– Как бы помогло, Зейнеп-ханым? Он бы точно все переврал, постарался бы выставить себя агнцем невинным.

Моя помощница бросила на Мюнира ледяной взгляд:

– Не думаю. Акифу тяжело было жить с таким психическим расстройством. Пустые рамы, пустые тетради – это выражение его внутренней боли. Если бы он смог что-то написать, выразить в словах свое состояние, вспомнить все и выстроить цепочку, он бы перестал приставать к детям. Потому что он бы оказался лицом к лицу с тем злом, которое, возможно, совершали по отношению к нему, и с тем злом, которое он сам совершал. Описывая все шаг за шагом, он бы достиг внутреннего примирения, а затем попросил бы прощения у несчастных детей.

Мюнир был не согласен с такой позицией.

– Нет, так просто они от своего не отказываются. Ведь им никакое лечение не помогает – лечи не лечи, они все равно вновь и вновь ломают детские судьбы… Не знаю, но мне кажется, единственное, что можно с ними делать, – так это кастрировать. Но кто из них согласится на такое…

– Кто-то, может, и согласится, – в словах Зейнеп звучал упрек. – Пусть извращенец, пусть педофил, но это в первую очередь человек. У него, как у вас, как у нас у всех, есть душа. Возможно, и педофилы испытывают муки совести. Нам надо понимать причины такого поведения. Не понимая причин, как можно бороться со следствиями?

Мюнир закипал все сильнее, но девушка не давала ему вставить и слова.

– Мы всегда должны смотреть в корень проблемы. Точно так же, как нельзя положить конец убийствам, просто переловив всех убийц, нельзя уничтожить педофилию, просто перебив всех педофилов. Акиф Сойкыран никогда не был счастливым человеком. Очевидно, что он хотел бы другой жизни, в которой нет места грязи и насилию. – Она показала на стену. – Такой же чистой и светлой, как эти картонки, как страницы этих синих тетрадей. Жизни, открытой творчеству… Он не выбирал, как ему жить, но помешать самому себе стать таким, каким он стал, у него тоже не получилось.

– Нет, все совсем не так, – не выдержал Мюнир. – Не хочу вам сейчас в подробностях все расписывать, Зейнеп-ханым, но поверьте, нет у них ни души, ни совести. Это подонки, одержимые собственными страстями.

Мне стоило вмешаться, иначе спор грозил затянуться:

– Кто знает, может, для Акифа эти страницы не были такими же пустыми, как для нас. Может, для него в этих тетрадях содержались романы, повести или поэмы. Конечно, это были его собственные произведения. Просто он не хотел ими ни с кем делиться, а потому и не стал ничего записывать. – Я еще раз оглядел комнату. – Все это напоминает декорацию к фильму. Возможно, такой интерьер помогал ему спастись от воспоминаний о том, что он сделал детям, или о том, какая боль была причинена ему самому.

– Возможно, господин комиссар, – Зейнеп поддержала меня. – Разве мы сами не читаем книги для того, чтобы забыть ежедневные горести и проблемы? Возможно, и у Акифа Сойкырана только так получалось справляться с грузом прошлого.

Мюнир, пусть с иронией, но очень жестко поставил точку в нашем разговоре:

– Да уж, шикарную услугу этому мерзавцу оказал Слепой Кот. Помог наконец-то расправиться со страшным грузом прошлого.

11

Эта жара не предвещает ничего хорошего

Единственной нашей надеждой был вечер: казалось, стоит солнцу покатиться к горизонту – с моря повеет ветерком, жара уйдет, и жуткая духота развеется. Но нет – температура не снизилась даже на полградуса, а влажность, наоборот, увеличилась.

Мы расположились в кафе у дворца Долмабахче [21]. Безоблачное небо постепенно темнело, на Босфоре царил штиль, и, если бы не паромы, проходившие мимо, на поверхности воды не было бы и призрака волны. Свободных столиков в кафе не было – такое чувство, будто все стамбульцы устремились поближе к воде в надежде урвать хоть кусочек прохлады, и нам еще повезло, что мы сумели занять местечко. Зейнеп отлучилась в уборную, а мы с Али молча сидели за столом. Он пока не перешел к отчету о своих сегодняшних встречах – сидел и задумчиво созерцал воду, окрашенную красным цветом заката.

– Будто лава… – в его голосе звучали странные нотки. – Аж жаром дышит… Того гляди, растечется, затопит все вокруг. Расплавит набережные, подожжет весь Стамбул…

Мои губы расползлись в ироничной улыбке, но Али продолжал философствовать:

– Вы смеетесь, но эта жара не предвещает ничего хорошего, господин комиссар. Такая погода всех нас в гроб загонит.

Воротничок его рубашки был расстегнут, волосы взъерошены, грудь приподнималась так, будто ему тяжело было дышать. Даже наш храбрый борец с мафией, человек, который никогда и ничего не боялся, сдался перед лицом такой погоды.

– Не накручивай, Али, все будет хорошо, через несколько дней жара схлынет. Поверь своему начальнику, не сегодня, так завтра подует ветерок и станет легче дышать. А мы потом будем говорить друг другу: «Эх, помнишь, до чего же жуткая жара была тем летом». – Я показал на пролив. – Вот эта вода, которая тебе кажется похожей на лаву, в пятьдесят четвертом году покрылась льдом. Нет, не сам Босфор замерз, просто пригнало льдины с Черного моря. Мой отец рассказывал, что молодежь, перепрыгивая со льдины на льдину, добиралась до противоположного берега. Вот и ты когда-нибудь будешь рассказывать своим детям об этом жарком июне…

Он через силу улыбнулся:

– Надеюсь, у меня получится дожить да этого момента.

Али не спал со вчерашнего дня, силы его были на исходе, а нервы на пределе.

– Конечно, получится. Говорю тебе, эта жара не будет длиться вечно. Вспомни-ка, совсем недавно в Стамбуле три дня подряд шли проливные дожди. Обычно дожди бывают в первых числах июня, а в этом году чуть пораньше выпали. После дождей и случается жара. Не такая, конечно, сильная, как сейчас, но потерпи немного, скоро все это кончится.

Он стер пот со лба и произнес:

– Все, что вы сказали, господин комиссар, конечно, очень убедительно, но что-то не похоже, чтобы температура в ближайшее время понизилась. Может, Судный день скоро?

– О, дружок, да ты совсем как безумная старуха зазвучал.

Парень рассмеялся:

– Ну как тут знать, я такого никогда в жизни не видел. Мы прям как в аду оказались. – Он кивнул на стакан крепко заваренного чая, стоявший передо мной. – Как вы еще чай умудряетесь пить, я совершенно не понимаю.

– А ты попробуй. Чай замечательно в жару помогает.

– Да какое помогает, господин комиссар. Я, пока мы тут сидим, уже две бутылки ледяной воды выпил, и то не берет, а вы упорно пьете горячий чай.

Я собирался прочитать ему лекцию о пользе потребления чая в жарком климате, но неожиданно зазвонил телефон. Это была Евгения.

– Да, дорогая.

В ушах зазвучал ее пьянящий голос:

– Здравствуй, Невзат! От тебя новостей не было, вот и решила позвонить. Как ты? Ничего плохого не произошло?

Если не считать, что маньяк, пять лет назад убивший двенадцать человек, начал новую серию, то, в принципе, ничего плохого и не произошло.

– Все в порядке, – произнес я уверенным тоном. – Надо было кое-какие бумажки перебрать, поэтому и не получилось позвонить. А у тебя как дела?

– У меня тоже все нормально. Хотя… – Она запнулась, что-то было не так. – Сама я хорошо, но вот сирийские беженцы…

Может быть, она что-то увидела в новостях… Но нет, ерунда, она тогда не стала бы меня беспокоить. Видно, ей от чего-то другого не по себе.

– Да, мне тоже всегда грустно, стоит задуматься о них, – попробовал я поддержать Евгению. – Даже и не знаю, что мы можем сделать в этой ситуации.

– Да нет, я не об этом, я про нашего Медени. С ними случилась большая беда.

– Медени – это кто?

– Господи, – удивленно произнесла она, – точно, ты же с ними не знаком. Медени с семьей живет в Ферикёе [22]в центре для беженцев. Иногда они заходят ко мне в гости. Сегодня тоже придут – у них сейчас очень большие проблемы. Я тебе поэтому и звоню. Тебе нужно с ними поговорить. Приходи ко мне вечером, хорошо?

У нее был встревоженный голос, и обычно она не просила меня о помощи. Похоже, тут действительно все серьезно.

– Конечно, приду, глубокоуважаемая королева мейхане Евгения-ханым. Если вы зовете, то как же мы можем позволить себе не прийти! У нас тут небольшое совещание, как только закончится, я сразу буду в вашем распоряжении.

– Спасибо, Невзат. Я буду ждать.

Что же могло ее так встревожить?

– Эй, Али! – вернул меня в реальность голос Зейнеп. – Вот уж ты себя распустил!

Парень тут же подобрался и застегнул две пуговицы рубашки.

– Чего уж сразу распустил? Это все из-за солнца. К тому же с кучей людей пришлось сегодня переговорить, устал я. – Он почесал потный затылок и повернулся ко мне. – Как мы и предполагали, господин комиссар, никто из них ничего не знает об убийце. Даже не подозревают никого. После обеда я посетил четверых родственников убитых в двенадцатом году. Никому из них не понравилось, что пришлось вспоминать те события. Отцы троих выразились примерно одинаково: «Мы уже позабыли о том, что случилось, препоручили заботы о них Всевышнему». Вот как можно так безразлично относиться к убийству собственных сыновей, пусть они и педофилы? Немного иначе отреагировала Сеннур-ханым, мать Илькера Бахтчи, убитого второго июня. Она с надеждой спросила у меня: «Вы же найдете убийцу моего сына? Пожалуйста, найдите его. Моего сына оговорили, память Илькера запятнали. Найдите мерзавца, который его убил, пусть все узнают правду!» Короче, только она захотела мне как-то помочь, но, к сожалению, никакой полезной информации у этой женщины не было.

Я сделал глоток чая:

– Все жертвы были педофилами, как же у них не может быть врагов? А как же родители детей, к которым они приставали?

Мой подчиненный грустно вздохнул:

– Я тоже не могу этого понять, господин комиссар, хотя внимательно изучил все дела. Родители пострадавших детей никогда этим мерзавцам не угрожали… Были инциденты в тюрьмах, где они отбывали свой срок. Двоих сокамерники избили до полусмерти, одного даже пырнули ножом, но на этом все.

– Да, – подтвердила Зейнеп, – если не считать нападений в тюрьмах, то никто из них, включая Акифа Сойкырана, даже угроз не получал. Я тоже внимательно изучила дела и ничего такого не увидела.

Мне пришлось повысить голос, чтобы перебить шум машин, стоявших в пробке:

– А откуда у педофилов смелость, чтобы жаловаться на угрозы в полицию? Подумайте сами, они же как прокаженные. Все смотрят на них с отвращением. То же касается и их семей. Наличие родственника-педофила пятнает репутацию. Сложно быть матерью, отцом, братом или сестрой педофила. Али же сказал, что им совершенно не хочется смахивать пыль с этой истории. Повторно испытать жгучий стыд – это большой стресс. Они хотят всё забыть, потому и уклоняются от разговоров. Да и что они могут сказать? Вполне возможно, кто-то думает: «Вот и хорошо, что умерли. И так нас опозорили».

Зейнеп кивнула и потянулась к запотевшей бутылке с водой.

– Скорее всего, все именно так, господин комиссар, – сказала она, наливая воду в стакан. – И нам, вероятно, не стоит больше тратить время на опрос родственников. Одна надежда – прижать Зекаи и от него узнать что-то интересное.

Я допил чай и посмотрел на Зейнеп.

– Хорошо, я еще раз поговорю с Зекаи. Но нам нужно набрать еще какой-то информации. Нельзя идти к нему с пустыми руками. Тебе надо хорошенько покопаться в двенадцатом году. Да, ты уже нашла немало, но нужно знать абсолютно все. В том числе, что писала выходившая в дни убийств пресса, кто и что говорил на эту тему, какие реакции были. Попробуй вытащить то, что раньше не казалось важным, что было пропущено, самые мельчайшие зацепки… Иначе мы не сможем полностью понять стиль Слепого Кота.

Али, видимо, все еще не давал покоя вопрос, как я могу пить чай в такую жару. Он покосился на мой стакан и произнес:

– Но мы уже и так знаем его стиль, господин комиссар.

– Нет, Али, не знаем, – отрезал я. – Все, что мы знаем, так это что он завязывает жертвам глаза, убивает выстрелом в затылок, оставляет труп в местах скопления детей, а рядом кладет игрушку… Нужно сконцентрироваться на датах преступления. Что говорят нам эти числа? Мы должны понять смысл. Слепой Кот убил двенадцать человек в двенадцатом году. Что это значит? Нужно нащупать связи между датами убийств и местами, где были оставлены трупы. Есть ли что-то, что связывало жертв друг с другом? Какой-то третий персонаж или, может быть, некая организация? Все это нам необходимо узнать.

Я на секунду замолчал и продолжил:

– Когда мы это исследуем, мы можем и не обнаружить ничего, что приблизит нас к разгадке личности убийцы. Но попробовать – обязаны. Мы столкнулись с очень запутанным делом, поэтому прошу вас быть в два раза более внимательными и в два раза более чуткими, чем обычно.

Зейнеп вскинулась в приливе азарта:

– Так точно, господин комиссар, не волнуйтесь, в самый короткий срок я найду всю информацию, которая вам нужна.

Я окинул взглядом обоих:

– Мне нужна не только информация, мне нужны еще и ваши комментарии. Нам надо составить психологический портрет Слепого Кота. Каким бы он ни был ловким, все убийцы допускают ошибки. Вероятно, и Слепой Кот допускал, просто мы не заметили.

А если даже он ошибок пока не делал, то рано или поздно все равно сделает. Чего мы только не видели, с чем только не сталкивались в нашей профессии. Есть убийства, которые не привиделись бы и дьяволу в самых страшных снах. Преступники выстраивали многоуровневые комбинации, чтобы запутать полицию, а потом прокалывались по-глупому на мелочах. Давайте не забывать, ребята, жизнь всегда работает против убийц. Убийцы всегда допускают ошибки и оставляют зацепки, и нам же нужно просто найти их.

12

Фаххар, наш Фаххар пропал. Вышел утром из дома и не вернулся

Стоило мне приоткрыть дверь мейхане в Татавле, как с кухни донесся запах еды, возбуждавший аппетит. Мюзейен Сенар [23]пела: «Есть еще одна возможность, хочешь – назови ее смертью…» Меня снова перекрутило чувством безграничного счастья, хотя оно и смешалось с легким смущением. Да, смущением, причину которого я не мог понять. Возможно, мне просто было сложно полностью отдаться ощущению счастья, когда весь мир до краев полон боли и несправедливости. Но должен признаться, приходя в мейхане Евгении, я будто оказывался в другой стране, и каждый из проведенных здесь часов был часом, проведенным в счастливом путешествии. В этом оазисе не было ни злобы, ни крови, ни насилия – только нежность, доброта и понимание. Я вполне понимал, что мир этот иллюзорный, но до чего же хорошо иногда ошибаться. Благодаря этой прекрасной иллюзии получалось верить: сколько бы ни было в жизни разных мерзостей, всегда есть возможность куда-то сбежать от них, и для этого совсем не надо умирать, как в песне Мюзейен Сенар.

– Невза-а-ат! – голос Евгении вывел меня из задумчивого состояния. Я повернул голову и встретился со взглядом ее зеленых глаз.

– Ох, Невзат, я уже битый час пытаюсь привлечь твое внимание, – с шутливым упреком добавила она. – Кем, интересно, так заняты твои мысли?

Я громко расхохотался:

– Ну кем они могут быть заняты, кроме тебя!

Евгения слегка поморщилась:

– Ну-ка, перестань, котик, меня умасливать.

Не будь рядом людей, я бы сжал в крепких объятиях пахнущую лавандой любимую женщину.

Оправдываться я не собирался.

– Не придумывай, дорогая. Я действительно ужасно по тебе соскучился…

И вот когда мы, пара зрелых людей, уже готовы были, как юные влюбленные, поцеловаться, раздался тихий голос:

– Евгения, Евгения…

Я обернулся и увидел маленькую девочку, чьи черные волосы шевелил сквозняк. Но куда больше, чем она сама, меня заинтересовала игрушка в ее руках. Это была кукла Барби. Я не верю в сверхъестественное, но обнаружить в мейхане у Евгении такую же игрушку, что и на месте убийства, было жутковато.

– Кукла! Откуда у тебя эта кукла? – сорвалось с губ неожиданно для меня самого.

Девочка не поняла вопроса, нахмурила брови и молча уставилась на взрослого дядю, задающего такие бестактные вопросы.

– Я купила, – вмешалась Евгения, которой явно не понравился мой вопрос, а еще больше мой тон. – Эту куклу купила ей я. Что случилось, Невзат?

Сложно было не почувствовать напряжения в ее голосе.

– Нет, все в порядке. Извини, я просто так спросил.

Она не поверила, но решила не продолжать, а вместо этого повернулась к девочке:

– Азез, ты что-то хотела, маленькая?

Девчушке было около шести лет. Смуглая, очень милая… Прижав куклу к груди, она слегка покачивалась на носочках.

– Пить, – тихо произнесла девочка. – Водичка кончилась…

Евгения нагнулась и чмокнула ее в худую щеку:

– Все в порядке, заинька моя, возвращайся за стол, а воду я сейчас принесу.

Азез помчалась к столу, стоявшему в углу сада; подол ее желтого платьица развевался над маленькими ножками.

– Сирийка, – пояснила Евгения с еле заметным упреком в мой адрес, – одна из тех несчастных сирийских детишек… Что произошло, Невзат, почему ты так взъерепенился? Ты что же, подумал, что она воровка?

Моя несдержанность, конечно же, заслуживала осуждения.

– Нет, прости, все немного не так. Я просто перепутал ее Барби с другой куклой, которую мы нашли на месте преступления. Когда я ее увидел, то почему-то потерял контроль над собой. Прости, я правда извиняюсь. И я вовсе не подумал о ней как о воровке.

На красивом лице моей возлюбленной расплылась понимающая улыбка.

– Понимаю, Невзат.

Ее взгляд скользнул к столу, за которым сидела дюжина человек: женщины были печальны, мужчины подавлены, а дети, как им и подобает, веселились и смеялись, бегали и играли в свои игры.

– Они в очень сложном положении, – пробормотала Евгения. – Я уже сказала тебе по телефону, что время от времени зову их сюда. Они живут в центре для мигрантов в Ферикёе.

С ее губ сорвался тяжелый вздох.

– Погоди, сейчас я им воду отнесу и вернусь. – Она сделала несколько шагов, но потом поспешно развернулась, будто о чем-то вспомнила. – Ох ты боже мой, не думай, что я про тебя забыла… Проходи за свой столик под платан, я уже там накрыла…

– Да ты что? Не переживай за меня, занимайся своими делами.

Пока я шел к столику, мой взгляд вновь упал на Азез. Она что-то оживленно объясняла мальчику, такому же смуглому, как она сама. Я вспомнил мою Айсун. Волосы у дочки были посветлее, чем у маленькой сирийки, да и сама она была покрупнее. Но в чем-то они были похожи. В шесть лет Айсун тоже была очень активной, ее сложно было удержать на месте. Постоянно что-то тараторила, без устали задавала вопросы, на которые ей неважно было получить ответ.

Внутри все сжалось, я больше не мог спокойно смотреть на сирийскую девочку, пришлось отвести глаза.

Евгения, как всегда, расстаралась. Среди разнообразных мезе [24]стояла бутылка ракы, весь вид которой выражал недовольство, что ее все еще не открыли. Сложно было не откликнуться на такой призыв, и в тот момент, когда я уже разбавлял ракы водой, послышался голос Евгении:

– Пожалуйста, не стесняйтесь. Мой дом – ваш дом; если что-то будет нужно, сразу говорите.

Сирийцы смотрели на нее как на святую – с восторгом и глубокой благодарностью. Когда я сделал первый глоток, самый старший из мужчин, сидевших за столом, поднялся на ноги. Высокий и худой, он чем-то напоминал сухое дерево. Сириец говорил так тихо, что я не мог разобрать слов. Видимо, это были выражения благодарности, потому что щеки Евгении зарделись. Моя красавица всякий раз, когда ее хвалили, от смущения готова была провалиться под землю. Но монолог продолжался, и стало ясно, что мужчина перешел на другую тему. Евгения, выслушав его до конца, показала в мою сторону и произнесла:

– Не волнуйся, сейчас мы все расскажем Невзату, он разберется. – И только я собрался сделать второй глоток ракы, они появились у моего стола. – Невзат, позволь представить тебе Медени-бея.

Худой и высокий мужчина смотрел на меня с испугом.

– Добрый день, – я протянул ему руку, – очень приятно.

У него был темный цвет кожи, умные карие глаза и усталое лицо.

– Мне тоже очень приятно, – слегка поклонился он.

Пальцы мужчины были настолько сухими, что я испугался, что если слишком сильно пожму ему руку, то могу их сломать.

– Прошу, – я показал на стул напротив. – Присаживайтесь.

Он посмотрел куда-то в пол:

– Нет, я не хочу мешать.

У него был легкий акцент, но по-турецки он говорил очень правильно.

– Вы никому не помешаете, Медени-бей, – покачала головой Евгения. – Невзат здесь специально, чтобы с вами пообщаться.

Пожилой мужчина скромно уселся на стул, Евгения тоже присела рядом. Повисло молчание, которое пришлось разорвать мне:

– Так вы из Сирии сюда приехали, как я понимаю?

– Да, из Алеппо, – воодушевился он. – Я был переводчиком с турецкого… Учился в Анкаре, в университете Хаджеттепе… Переводил для официальных лиц, бизнесменов, приезжавших из Турции. Мой младший брат Эдхем жил в Латакии. Моя дочка Адевие тоже туда переехала, когда вышла замуж. Мы скучали друг без друга, но все же жили хорошо… А потом началась война, и все пошло прахом: теперь ни семьи, ни дома, ни родины… Мою дочку, брата, его жену убило одним взрывом. Они все прятались в одном доме, и всех убила одна ракета… – В глазах мужчины заблестели слезы, две капельки задрожали на кончиках длинных ресниц. – Ладно, не буду вас мучать пересказом собственной биографии. В итоге мы оказались в Турции.

Чтобы как-то разрядить напряжение, я с сочувствием в голосе произнес:

– Мы рады вас принимать здесь. Как вам у нас, все в порядке?

Он слегка заколебался, не будучи уверенным, стоит ли ему говорить правду или нет.

– Все в порядке. Вернее, все было в порядке… А потом мы потеряли Фаххара…

Я не понял, кого он имеет в виду:

– Фаххара?

– Фаххар – это второй сын моего младшего брата Эдхема. После смерти родителей мы забрали его к себе. Кроме меня, он единственный мужчина в семье.

Я показал взглядом на игравшую в догонялки девочку:

– Он брат Азез?

Медени перевел свои печальные глаза на малышку:

– Да, Фаххар ее старший брат, у них большая разница в возрасте.

Евгения внимательно слушала старого сирийца.

– До чего же правильно вы поступили, когда взяли к себе племянников, – произнесла она восхищенно. – Вам за такое стоит руки целовать, Медени-бей. Вы удивительный человек.

Его худая спина сгорбилась.

– Ну что вы, все это по воле Аллаха. Он повелевает, а мы лишь исполняем.

Мы начали отходить от темы, и требовалось вернуть ее в прежнее русло:

– Так что же с Фаххаром? Что с ним случилось?

Медени-бей пару раз сглотнул:

– Фаххар, наш Фаххар пропал. Вышел утром из дома и не вернулся.

Слезы помешали ему говорить. Мы с Евгенией переглянулись, ни у кого из нас не хватало смелости возобновить разговор. Дали мужчине немного проплакаться, справиться со своим горем. Это долго не продлилось, и вскоре он, шмыгнув носом, поднял голову.

– Прошу прощения… Все и так сложно, а тут это еще навалилось. До чего же сложно сыну человеческому жить в этом дольнем мире…

Я протянул ему стакан воды:

– Выпейте, поможет.

– Спасибо, – ответил он с благодарностью. – Большое спасибо.

Он вытер слезы тыльной стороной сухой ладони и продолжил говорить:

– Три дня… Фаххар пропал три дня назад.

Вот и все. Снова замолк.

– И никаких вестей от него?

– Нет, ничего. Ему тринадцать лет… Очень умный и очень воспитанный мальчик. Он недавно нашел работу в кондитерской в Шишли [25]. Работал там месяц. В тот день сказал, что ушел на работу, но так и не вернулся.

– Вы ходили в кондитерскую? Что там говорят?

Его задел мой вопрос, и он слегка повысил голос:

– А как я мог не пойти? Сразу же, в первый вечер. Поговорил с хозяином. Тот очень удивился. Потому что тем же утром Фаххар ему позвонил, сказал, что заболел и на работу не придет, останется дома. Но мы его так и не дождались ни тем вечером, ни следующей ночью.

– Вы обращались в полицию?

Легкая обида на его лице сменилась агрессией:

– Конечно, обращался! Они меня выслушали, записали мои показания. Сказали: «Если что-то узнаем, позвоним». Но день прошел – звонка не было, второй день прошел – снова не звонят. Я опять пошел в участок. «Не волнуйтесь, мы занимаемся вашим делом, – сказали они, – но пока безрезультатно». Мы не знаем, что нам делать. Пытаемся говорить с разными людьми, но они нам не верят, думают, что мы жалость к себе пытаемся вызвать, денег выпросить… А мы просто переживаем за нашего ребенка…

Мне нечего было сказать, и я предпочел сосредоточиться на главном:

– Вы разговаривали с друзьями Фаххара? Он, возможно, мог уехать из Стамбула. Например, попробовать через Грецию прорваться в Евросоюз.

Щеки Медени вздрогнули, лицо сморщилось:

– Нет, Фаххар бы так не поступил. Если бы уехал, то точно предупредил бы нас. Мы в очень большой беде… пожалуйста, ради Аллаха, помогите нам!

Глаза мужчины снова наполнились слезами.

– Все в порядке, Медени-бей, – постарался я его успокоить, – не накручивайте себя, он мог, например, пойти в те места, о которых вы не знаете, например, к какому-нибудь приятелю. Но мы все узнаем, не волнуйтесь, сейчас я позвоню коллеге.

Я набрал номер Мюнира, но тот не ответил. Я снова повернулся к Медени:

– Выключен. Потом еще наберу. И как только что-то узнаю, сразу свяжусь с вами.

Сириец попытался в знак признательности поцеловать мне руку, но я отдернул ее. Рассыпавшись в благодарностях, он вернулся к столу, где сидели его родственники.

– Ты должен найти Фаххара, – произнесла Евгения. Ее глаза увлажнились, но тон был решительным. – Ты должен найти племянника Медени-бея. Куда в таком возрасте может пропасть парень?

У меня было много вариантов ответов, и, к сожалению, почти все они ничего хорошего не предвещали. Поэтому я просто попытался успокоить ее:

– Не волнуйся, Евгения. Не волнуйся, я найду мальчишку. Обещаю тебе, я выясню, что произошло.

13

Кладбище непохороненных детей

У дверей дома меня встретил Бахтияр, будто бы и не замечавший жары. Пес поднялся с земли и завилял хвостом. Стоило мне выйти из машины, как он вразвалочку подошел поближе и беспардонно потерся о штанину. Я погладил его по мягкой шерстяной голове.

– Привет, Бахтияр! Как дела, дружок?

Пес уперся мне в ногу лбом. Он уже забыл, что случилось вчера, – мы снова были друзьями.

Любимец квартала покрутился вокруг меня, видимо, предлагая поиграть, но у меня не было на это сил.

– Прости, дорогой, уж очень я устал. Давай в следующий раз.

Он посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Эх, ну да ладно, ничего страшного», и вновь растянулся на земле слушать тихое бормотание моих соседей, которые, стремясь поймать хоть какую-то прохладу, коротали ночь на балконе.

Дома меня встретило знакомое тиканье. Я бросил взгляд на старые напольные отцовские часы, стоявшие под лестницей: 00:37, не так уж и поздно. У Евгении я надолго не задержался – после разговора с Медени-беем у нас у обоих пропало все настроение, даже ракы и мезе потеряли свой вкус. К тому же на меня накатила дикая усталость. Евгения видела, в каком я состоянии, но все равно попросила остаться. Я сказал, что не смогу, и она отпустила меня, заставив перед уходом выпить собственноручно сваренный кофе.

Пока я поднимался по лестнице, усталость накатила еще сильнее – я с трудом поднимал ноги, чтобы шагать со ступени на ступень. Больше всего хотелось растянуться на кровати и спать, спать, спать. Но я знал, что выспаться у меня не получится: сладкая дрема продлится всего несколько минут, а потом глаза все равно откроются. В голову, как всегда, полезут мысли о том, что произошло в течение дня. Снова перед глазами будут мелькать лица жертв, и я буду размышлять о том, кто же убийца. Буду пытаться вычислить мотивы преступления, доискиваться до сути, до смысла. Конечно, ни к какому выводу я не приду, зато буду без конца ворочаться в постели. Именно поэтому я пошел спать не сразу – решил сначала принять душ.

Холодная вода хорошо на меня подействовала – я сразу почувствовал себя живым. Но стояла такая жара, что я успел вновь вспотеть, пока шел из ванной в спальню. Лампу включать не стал – света с улицы хватало, чтобы разобрать, что где лежит. Взял со стоявшей в изголовье кровати тумбочки графин с водой, наполнил стакан и выпил половину. Затем лег, уставился на свисавшую с потолка лампочку и стал думать о Слепом Коте.

Почему он нарушил свой привычный порядок? Почему сбилась дата преступления? Или Зекаи был прав – последнее убийство мог совершить кто-то другой? Нет, об этом слишком рано говорить, следует выждать. Да, звучит ужасно, но нам нужно дождаться следующего убийства. Слепой Кот или кто-то другой – такой же человек, как мы. Как и все мы, он совершает ошибки. Думать, что он безупречен во всем, непродуктивно.

Но если преступник или, может быть, преступники не связаны со Слепым Котом? Тогда какова их цель? Чего они хотят? Просто подражают известному серийному убийце? Некоторые часто возводят маньяков в объект культа и пытаются им подражать. Но, может быть, преступник или преступники преследовали совершенно иные цели? А если это подражательство, как бы на это отреагировал Слепой Кот? Понравилось бы ему такое «творчество» или скорее разозлило? Что-то подсказывало – нет, не понравилось бы. Скорее, его рассердит, что кто-то воспользовался его славой и стал убивать от его имени. Это опасно, это может быть воспринято как покушение на его наследие. И в таком случае он может сам захотеть разобраться с подражателями. Но Слепому Коту, если это не он расправился с Акифом, еще надо узнать о последнем убийстве. А может быть и такое, что Слепой Кот организовал преступление, но исполнил его не своими руками, а руками своих верных последователей. Кто может знать, что происходит в головах безумцев?

Тут я заметил, что чем больше вопросов крутится у меня в голове, тем сильнее закрываются глаза. Хорошо было бы записать все мои прикидки, но навалилась такая тяжесть, что я с трудом повернулся на левый бок, к стенке. И уткнулся взглядом в фотографию Айсун. Даже в зыбком свете ее огромные глаза смотрели прямо на меня.

«Что ты делаешь, папа? – будто бы говорила она. – Тебе что, не хватило того, что ты стал причиной нашей смерти, так ты теперь ищешь, как бы убить самого себя?»

Я сомкнул веки и попытался стереть связанную с Айсун мысль, но от мертвых так просто не спастись. Даже тяжелое покрывало сна не защитит от них.

Не знаю, как долго я лежал с закрытыми глазами, но внезапно из темноты выступило заросшее деревьями пространство. Сначала я подумал, что это кладбище, где похоронены Айсун и Гюзиде. Но, пройдя через деревянную калитку, я понял, что ошибся – это была рощица, в которой я никогда прежде не был. В нос ударил резкий запах инжира. Кроме инжира, здесь росли деревья грецкого ореха, сливы, акации, кукули, сосны, дубы, ели и каштаны – много, очень много деревьев. Все они были одинаково молодыми, крепкими и здоровыми. Ветви были настолько раскидистыми, а листья самых разных оттенков зеленого – настолько большими, что небо почти не просматривалось.

Между серебристыми, светло- и темно-коричневыми стволами петляло двенадцать тропинок… Двенадцать – снова это число. Все тропинки вели в одно место – к детской площадке. Чего на ней только не было: качели, карусели, горки, лесенки, песочницы… – и все из дерева. Но почему-то это прекрасное место рождало во мне чувство тоски. И почти сразу я понял, почему – здесь не было ни одного ребенка. Не спорили друг с другом девчонки, не вопили мальчишки, не было слышно детского смеха. Все эти горки, качели и карусели, назначение которых – радовать детей, дышали неутолимой тоской. Потом до меня дошло, что вокруг царит мертвая тишина: не пели птицы, не шуршали в деревьях белки, ветер не шелестел в ветвях, не было слышно человеческих голосов… Я всегда стремился сбежать от городского шума подальше в глушь, но меня пугало зловещее безмолвие.

В этот момент я увидел ребенка: он бежал по третьей из опутавших рожицу на манер коричневой паутины двенадцати дорожек. Он даже не бежал, а летел меж стволами деревьев. Но это не было радостным стремлением поскорее оказаться на детской площадке – напротив, ребенок был несчастен, испуган, затравлен. Я не видел его лица, но по движениям понимал, что он охвачен паникой. Было видно, что ребенок хочет от кого-то убежать, рвется изо всех сил. Он был худ, плохо одет, на взгляд, ему было лет десять. Цвет волос разобрать не получалось.

Пока я думал, кого же он так испугался, от кого бежит, появился мужчина в длинном плаще. Его походка, манера двигаться кого-то мне напоминали, но я не мог вспомнить, кого именно. Было ясно, что он преследует ребенка и, судя по всему, погоня длилась уже давно.

На секунду мужчина потерял ребенка из виду, остановился и стал оглядываться по сторонам. Потом он снова побежал – то есть полетел. Его ноги не касались земли, и он летел гораздо быстрее, чем преследуемый им ребенок. Спасения не было, мужчина неизбежно поймает свою маленькую жертву.

«Стой! – закричал я. – Стой, кому говорю!»

Но мой крик, отразившись эхом от толстых стволов деревьев, вернулся ко мне:

«Стой! Стой, кому говорю!»

Мужчина будто бы не услышал меня, еще секунда, и он растворился в зарослях. Но – что за чудо, – сделав несколько шагов по тропинке, я внезапно увидел ее всю: как она извивается между деревьями и как упирается в стену из красного кирпича.

«Господи, – испуганно сорвалось с моих губ. – Господи, он же его поймает…»

Я перевел дыхание и устремился к стене – мне нужно было добраться туда прежде, чем мужчина догонит ребенка. Но каким бы коротким ни казалось расстояние, стена только удалялась от меня. По сторонам мелькали ореховые деревья, ели, платаны, дубы, каштаны, ивы, но я ни на метр не мог приблизиться к этой чертовой стене.

«Почему так?» – сорвался с моих губ крик, и тут я, зацепившись обо что-то, растянулся на земле. Только я попробовал встать, как почувствовал, что коснулся чьей-то кожи. Пригляделся и увидел маленькую ножку. На тропинке лежал мертвый ребенок. Его лицо было землисто-бледным, а тело уже окоченело. Внезапно я с ужасом осознал, что вокруг меня десятки, если не сотни трупов. Вся земля была покрыта телами мертвых детей. Мертвые дети были везде – между стволами деревьев и даже в ветвях. Это было кладбище – кладбище непохороненных детей.

Меня обуяла дрожь, но со страхом получилось быстро справиться. Я вспомнил про убегавшего ребенка – хотя бы его смерти не допустить. Да вот же он – на тропинке, бежит в мою сторону! Слава Аллаху, ему удастся спастись от этого человека. Еще чуть-чуть, и он выбежит из тени деревьев, еще чуть-чуть, и я обниму его, спасу от мерзавца, что за ним гонится.

Стараясь не наступать на тела мертвых детей, я выбрался на тропинку… и остолбенел. На меня бежала моя дочка Айсун! Она бежала молча, не кричала: «На помощь!», «Спаси меня, папочка!» Я раскинул руки, чтобы подхватить ее, укрыть от беды, успокоить, но тут понял, что она меня вообще не замечает.

«Айсун! Айсун, доченька!» – прокричал я.

Она не слышала и в панике бежала прямо на меня. Но когда я шагнул к ней, она прошла сквозь меня – просочилась, как призрак.

У меня даже не получилось удивиться, потому что между деревьями уже мелькал силуэт мужчины. Силуэт мерзавца, монстра, который гнался за моей дочерью и убил всех детей в этой роще. Я потянулся за пистолетом, вынул его из кобуры, снял с предохранителя и затаил дыхание, но мужчина пропал – его нигде не было! Куда же делась эта скотина?! Должно быть, он заметил меня и спрятался. Ведь он трус, смелости ему хватало, только чтобы расправляться с маленькими детьми. Но от меня ему не спастись.

Вытянув пистолет перед собой, я двинулся к деревьям, где видел его в последний раз, и вдруг почувствовал чье-то дыхание на своем затылке.

«Ты хочешь в меня выстрелить, Невзат? – спросил знакомый голос. – Хочешь меня убить?»

Я быстро развернулся и остолбенел, увидев хорошо знакомое лицо. Из моего рта вырвался вопль ужаса. Мужчина, смотревший на меня с усталой улыбкой, был я сам…

В панике я распахнул глаза. Роща, кладбище непохороненных детей – все тут же исчезло; я обнаружил себя в промокшей от пота насквозь постели.

– Это сон, – произнес я вслух. – Слава Аллаху, это сон.

Повернул голову и вновь встретился со взглядом Айсун. И он снова говорил: «Что ты делаешь, папа? Тебе что, не хватило того, что ты стал причиной нашей смерти, так ты теперь ищешь, как бы убить самого себя?»

14

Нет мерзости хуже политики

– Фаххар Эль-Кутуби, Фаххар Эль-Кутуби… – бормотал себе под нос Мюнир, пока рылся в компьютере. – Вы сказали, что он работал в Шишли, я правильно помню, господин старший главный комиссар?

У меня получилось дозвониться до него только утром. Как оказалось, он обычно выключает свой рабочий телефон на ночь. Я рассказал ему о пропавшем сирийском мальчике.

– Господин комиссар, если у вас есть время, подъезжайте, вместе посмотрим, – ответил Мюнир.

Через полчаса я уже был в его скромном кабинете, хлебал кофе, сидя в кресле перед заваленным бумагами столом.

– Дядю его зовут Медени, не так ли? – спросил мой коллега. Раскосые глаза все еще были прикованы к экрану, но в голосе уже слышался некоторый оптимизм. Вероятно, он наконец-то нашел нужный файл.

– Да, Медени, – быстро произнес я. – Именно он и попросил меня о помощи.

Мюнир откинулся на спинку своего кресла и побарабанил пальцем по столу.

– Врать не буду, я уж думал, что в компьютере ничего нет, господин комиссар. Очень много пропавших детей… Причем именно сирийцев. Каждый день заявления от родственников получаем. Уже и удивляться устали. Собственно, поэтому я и попросил вас приехать сюда – чтобы вы сами увидели, как нам тяжело справляться с таким потоком. И тоже скрывать не стану: некоторым заявлениям мы ходу не даем, даже в базу данных не вносим. Но это у нас есть. – Он вновь наклонился к компьютеру. – Фаххар Эль-Кутуби. Пропал три дня назад. Дядя обратился к нам вчера.

Должно быть произошла ошибка.

– Прошу прощения, Медени-бей был у вас вчера?

Мюнир прищурил глаза и еще раз пробежался по файлу.

– Да, тут написано, что заявление было загружено в систему третьего июня, в пятницу, в десять тринадцать. А что такое? Почему вы спрашиваете?

Медени говорил, что они обратились в полицию три дня назад. Может быть, наши что-то напортачили при загрузке данных? Ладно, не буду в это слишком углубляться.

– Нет, все в порядке. Так что там у тебя?

Мюнир тоскливо скользил глазами по экрану.

– На самом деле ничего. Парень работал в кондитерской в Шишли. Довольно известная кондитерская с филиалами по всей Турции. Но вечером с работы не вернулся…

Я сделал еще один глоток кофе и недовольно произнес:

– Это я уже знаю, Мюнир, от дяди мальчишки. Важно – что произошло дальше. Что предприняла полиция? Получилось ли выяснить что-то про Фаххара? Кто видел его последним? С кем вместе он уходил с работы?

Мюнир посмотрел на меня со смесью стыда и отчаяния:

– Нет, ничего об этом тут нет.

Он глубоко вздохнул, потянулся к стоявшему на столе телефону и набрал номер:

– Не волнуйтесь, господин главный комиссар, сейчас узнаем… Алло, Реджаи? Давай-ка быстро ко мне в кабинет!

Повесив трубку, он погрузился в объяснения:

– Реджаи занимается пропавшими сирийскими детьми. Да будет милостив к нему Аллах, я бы врагу не пожелал такой работой заниматься. – Мюнир отъехал на офисном кресле от компьютера, и мы оказались друг напротив друга. – Главная проблема в чем, господин комиссар: мы совершенно не справляемся с сирийцами. Честно скажу: ну ничего у нас не получается. Сколько лет я работаю в полиции, а впервые с такой бедой столкнулся. Сначала мы пытались помогать беженцам, забирали с улиц, пристраивали в приюты. Но их стало так много, что мы уже и не знали, что делать. Постепенно начались кражи, совсем мелкие, правда. Ведь многим сирийцам даже на хлеб денег не хватает. Полагаю, скоро начнутся какие-то стычки, они ведь уже создают группировки. Это огромная проблема, господин инспектор. А дети… Дети в очень тяжелой ситуации находятся. Кого-то находим мертвыми, кто-то фактически в рабство попал, а некоторые попадают в лапы сутенеров…

И женщинам сложно. – Он скривил лицо. – Вы даже не поверите, какие мерзости, какие гадости происходят. Всякий раз, когда я заглядываю в дела, я разочаровываюсь в человечестве. – Тут он понизил голос, будто кто-то мог нас услышать. – Вот скажите, господин комиссар, зачем мы вообще влезли в эту сирийскую историю? Гуманитарная помощь – это правильно, но разыгрывать из себя еще одну сторону конфликта? Зачем? Что у нас за интересы в этой Сирии?

Похожий вопрос крутился и у меня в голове, он заводил в тупик, огорчал и расстраивал.

– Нет мерзости хуже политики, дорогой мой Мюнир, – сказал я. – А если уж туда вмешивается религия, то пиши пропало… Но мы сейчас живем в такое время. Более того, цену за это должен платить весь народ. Конечно, нам хочется помочь этим бедным сирийцам хоть немного, но, к сожалению, даже с этим мы не справляемся. Так, всё, ладно, давай закончим на этом…

В дверь постучали, она приоткрылась, и я увидел рыжеволосого и полноватого молодого полицейского.

– Давай, Реджаи, проходи. Ну-ка, скажи, что там случилось с этим ребенком, Фаххаром Эль-Кутуби? Он пропал три дня назад.

Реджаи боязливо покосился на меня, видимо, подумал, что я проверяющий, и, встав навытяжку, спросил:

– Что за Фаххар, Мюнир-бей?

Я подумал, что Мюнир сейчас сорвется, но нет:

– Ребенок из Шишли.

– А! Вы про девушку-попрошайку? Так ее грузовик сбил…

И вот тут мой коллега, не выдержав, заорал:

– Какой, к черту, грузовик, Реджаи! Я о пропавшем спрашиваю!

Рыжеволосый громко сглотнул:

– Шеф, но та девушка тоже числится в пропавших! Ее вроде бы в больницу отвезли, но я пока не проверял…

– Реджаи, прекращай! – рявкнул Мюнир. – Фаххар, по-твоему, женское имя? Я про мальчишку, который работал в кондитерской, а вечером не пришел домой.

– А-а-а, вы про него… – Снова бросив на меня опасливый взгляд, полицейский сделал шажок вперед. – Я лично сходил в кондитерскую и со всеми поговорил. Мальчик действительно пришел на работу утром, но довольно скоро у него начались боли в паху. Боли были настолько сильными, что ему даже на ногах стоять сложно было. Поэтому его отвезли в больницу Этфаль. В больнице была большая очередь, и паренек, который его туда отвел, ждать не стал, поехал обратно на работу. После этого о Фаххаре не было никаких вестей…

Мюнир насупился:

– И что же, ты съездил в больницу? Поговорил с врачами?

– Как я мог не поехать, поехал, конечно. И с врачами, и с медсестрами, и даже с сиделками разговаривал, кто дежурил в тот день. Но все в один голос утверждают, что такого мальчика не видели. Я проверил журнал поступающих больных – Фаххара там нет.

Мюнир пальцем показал на компьютер:

– Почему здесь нет того, что ты мне только что рассказал?

Пухлые щеки полицейского еще сильнее покраснели:

– Времени не было, шеф. Вы мне сказали работать над делом двух сирийских девочек, которых в сексуальное рабство забрали. Помните ведь того продавца тросов и веревок из Тахтакале [26], Абдуррахим его звали. Мы еще обыск устроили в его доме в Башакшехире [27]. Он кричал, что официально заключил временный брак [28], и не хотел пускать нас в дом. Пришлось заставить… Три последних дня я этим делом и занимался. Честно, шеф, я ночью всего два часа спал. Вы же сами знаете, что мы работаем на износ. Нам нужны еще сотрудники…

Мюнир, не зная, что на это ответить, бросил на меня взгляд в духе: «Ну вы видите, как у нас дела обстоят», а потом произнес:

– Понятно, Реджаи, все понятно. С этим Абдуррахимом ты уже разобрался, теперь примись за поиски Фаххара.

На полицейском явно висела еще куча дел, и он попытался возразить:

– Но, шеф…

– Никаких «но», Реджаи. Делай то, что я сказал. Дуй опять в больницу, проверь по камерам наблюдения, был ли там Фаххар. И не отлынивать! Прямо сейчас гони туда. До обеда мне нужны результаты. Все понятно объяснил?

Реджаи снова встал навытяжку:

– Так точно, шеф…

Когда он проходил мимо, по его взгляду и напряженному молчанию нетрудно было догадаться, что в случившейся взбучке он винит именно меня.

– Жестко ты его, – укорил я Мюнира. – Он не бездельничает.

Тот посмотрел на дверь, за которой скрылся Реджаи, и, слегка понизив голос, сказал:

– Тут такое дело, господин комиссар… Этот мерзавец Абдуррахим натурально купил двух сирийских девочек. Им всего по четырнадцать лет. Не поверите, в Стамбуле можно купить двойняшек за двадцать тысяч долларов, Причем у их же родителей. Но родителей можно понять… У них еще три ребенка, и денег на пропитание не хватает. Они хоть как-то из ямы вылезти пытались. О случившемся сообщили соседи, и мы взялись за дело. Бросили мерзавца за решетку. Так вы не поверите, тут же начали звонить сверху, выяснять, что да как: разные начальники, уважаемые люди, даже партийные деятели. Просто мрак какой-то…

– Угрожают?

Мюнир зло выдохнул:

– Да будто бы нет. Начинают рассказывать, какой это Абдуррахим хороший человек. Что ничего плохого он в уме не держал, а просто хотел спасти девочек, чтобы тем не пришлось жить на улице. Но мне они напрасно названивают. Как таких мерзавцев отмазывать можно!

Я знал, что, к глубокому сожалению, и среди полицейского начальства водились персонажи, которые не считали сирийцев людьми – сирийцы для них были разновидностью движимого имущества.

– Не мучь себя, – мягко произнес я. – Тут ничего не сделаешь.

– Да, это верно, с этим, конечно, ничего не сделаешь. Но хоть бы они нам нашу работу нормально делать давали. Вы же видели Реджаи – парень на части разрывается от нагрузки. И он прав, после наплыва сирийских беженцев нам срочно необходимо увеличение штата. Сколько раз я об этом говорил, сколько заявок писал. И ни ответа, ни привета… Ладно, не буду больше жаловаться на нашу жизнь. Не волнуйтесь, господин старший инспектор, мы обязательно выясним, что случилось с Фаххаром…

Я доверял Мюниру – он, так или иначе, доберется до истины. И уже собирался встать, как он спросил:

– А у вас как? Есть что-то новое по убийству Акифа Сойкырана?

Надо же, Слепой Кот по-прежнему владел его вниманием.

– Пока ничего нового, продолжаем работать. – В этот момент мой телефон зазвонил, вызов шел от Али. – Да, слушаю.

– Господин комиссар, найден еще один труп…

Значит, Слепой Кот опять выходил на охоту.

– В детском саду?

– Нет, в Музее детства. Он нас обманул, оставил второй труп в Музее детства в Топхане [29].

15

Такие удивительные серийные убийцы у нас редко попадаются

Музей детства располагался в одноэтажном здании, выкрашенном темно-зеленой краской. Я протиснулся сквозь толпу зевак и сразу же увидел труп. Он лежал в саду музея на высохшем газоне под могучей сосной, отбрасывавшей слабую тень. Первое, что бросилось в глаза, – на правой ноге еле удерживалась готовая в любой момент сорваться коричневая туфля. Размер туфли удивил – совсем маленькая, почти детская. В этот раз ребенка, что ли, убили? Но стоило подойти поближе, стало ясно, что жертва – взрослый человек, просто очень худой, тщедушный. Рассмотрев повнимательнее его лицо, я понял, что ему было сорок с чем-то лет. Ладони убитого тоже были странными – маленькие, как и ступни, они будто принадлежали совершенно другому человеку. Как и говорил Али (хотя мог бы и не говорить), убили человечка выстрелом в затылок. Кровь, вытекшая из пулевого отверстия, залила всю шею. Глаза были перевязаны красной тряпицей, в правую ладонь вложен игрушечный микроавтобус «Фольксваген» золотистого цвета, половина правого уха отрезана.

Начальник криминального отдела Шефик копался под головой жертвы, слегка приподняв ее.

– Пули снова нет, господин комиссар, – грустно произнес он.

Надо же, заметил, что я пришел.

Пусть я и знал, какой ответ получу, не мог не спросить:

– А гильзы?

– Гильзы тоже нет!

Стараясь ничего не задеть, я подошел ближе к Шефику. Обнаружив над собой мою тень, он опустил голову убитого на землю и повернулся ко мне.

– Все так же профессионально, как и в Касымпаше. Просто как в зеркале. Выстрел в затылок, повязка на глаза, отрезан кусок правого уха, на месте преступления оставлена детская игрушка.

Он с тяжелым вздохом поднялся на ноги, прищурил глаза на солнце и устало произнес:

– Это снова Слепой Кот, господин комиссар. Убийство совершил этот психопат.

Виновато улыбнувшись, он добавил:

– Если, конечно, кто-то его не копирует… Такие удивительные серийные убийцы у нас редко попадаются… Вот ведь дела.

Что вообще случилось с нашими сотрудниками? Откуда у них какая-то нездоровая симпатия к серийным убийцам? Дай им волю, так они еще и советы начнут раздавать, как правильно убивать.

– И что дальше, Шефик? – спросил я. Прозвучало жестче, чем мне самому хотелось бы. – Убийца, который так тебя увлекает, лишил жизни двенадцать человек. Прибавим к ним еще этих двух, получим в сумме четырнадцать. И за пять лет мы не смогли добыть никакой информации о нем! Ни одной улики, ни следов, ни отпечатков пальца… Мы даже его психологический портрет не составили. Может, пора уже делом заняться?

Он смутился:

– Господин главный комиссар, я вовсе не собирался ему дифирамбы петь. Те, кто занимался этим делом до нас, возможно, не все учли. Но теперь дело в надежных руках. Разве было такое, чтобы мы кого-то не поймали? Вот и Слепой Кот никуда не денется. И опять же, именно вы курируете расследование… Да я с кем угодно готов поспорить, что мы найдем убийцу самое большее – через две недели.

Шефик был не такой человек, чтобы льстить попусту, нет, – он действительно верил в то, что говорил. Однако насчет сроков я сомневался.

– Не надо преувеличивать, – сказал я. – И хватит меня расхваливать, давай занимайся своей работой.

Он состроил обиженную гримасу.

– Я не преувеличиваю, господин комиссар. Слушайте… а как по-вашему, Слепой Кот турок?

– Шефик, ну какая разница, турок он или, например, американец? Психопаты везде одинаковые. Ты, видно, насмотрелся американских детективных сериалов. Там просто культ серийных убийц, и тебе, верно, хочется, чтобы что-то похожее было у нас.

Он пожал плечами:

– Но ведь и правда интересно. К тому же многие сериалы сняты по реальным событиям. Вот возьмите Теда Банди, например. Он убивал только рыжих женщин, потому что у его матери были волосы такого же цвета. Всего тридцать женщин убил… И это только те убийства, которые удалось доказать. Уверен, что жертв было больше. Вот вы сколько лет уже работаете в полиции, а часто ли вам приходилось вести столь захватывающие расследования? Я не припомню более странных убийств.

Я покачал головой:

– Любое убийство странное, Шефик. Странно, когда один человек вдруг решает, что может лишить жизни другого. Или тебе обязательно, чтобы за этим стояло некое психическое расстройство? Или ты думаешь, что убийца обязательно должен следовать какому-то хитроумному плану? Нет, Шефик, каким бы ни было убийство – это убийство. И человек, совершающий его, психопат он или нет, все равно является душегубом. А с моей точки зрения, все убийцы – никчемные люди. Ценить их не за что.

Шефик заметил, что я завелся, и решил никак не комментировать мое высказывание. Сам я не смог удержаться и укорил его:

– Вместо того чтобы разглагольствовать о хитроумных маньяках, лучше бы ты свою работу как полагается делал. Что же вы даже ограждения никакого не выставили?

Шефик, поняв свой промах, покраснел как рак и заорал на самого тщедушного из троих своих подчиненных:

– Джесур, почему вы не растянули ленту?

Тот вяло отреагировал:

– Скоро будет, шеф. В нашем микроавтобусе кончилась, Неджип поехал за лентой в участок.

– В смысле – кончилась?! – вспыхнул Шефик, но я поспешил его осадить:

– Ладно, ладно, хватит. Тебя не затруднит поднять ему голову еще раз?

Он слегка растерялся:

– Это что, тоже ваш знакомый?

– Дорогой мой, ну как я тебе скажу, я же лица его не видел еще.

Придерживая за челюсть, Шефик приподнял голову и развязал повязку на глазах. Нет, этого человека я не знал. Мое внимание привлекли аккуратно выщипанные брови, глаза были подведены, ресницы накрашены. Губы были пухлые, кажется, искусственно подкачанные. Трансвестит? При жизни у жертвы было очень женственное лицо.

Мой взгляд скользнул на землю под головой:

– Почему тут нет крови?

– Крови?

– Крови, Шефик! Почему на земле нет крови? Если бы его убили прямо здесь, должна была натечь лужа крови.

Шефик пожал плечами:

– Значит, это тоже часть ритуала Слепого Кота. Кого-то он убивает на месте, кого-то, наоборот, приносит уже мертвым.

Ну да, конечно.

– Вам удалось идентифицировать личность убитого?

– Ферит Сельджим, господин главный комиссар, – прозвучал женский голос у меня за спиной. Я обернулся и увидел Зейнеп с блокнотом в руке.

– Он же Лапуля Ферит. Тоже привлекался как педофил. Но приставал исключительно к мальчикам.

Как же я рад был ее увидеть!

– Погоди, Зейнеп, душа моя. Откуда такая скорость? Как тебе удалось так быстро все узнать?

От моей похвалы она засмущалась, а Шефик принялся с преувеличенным вниманием изучать игрушечный «Фольксваген».

– Когда позвонил Али, я была в участке. Али сказал про маленький размер ноги, и я порылась в базе данных. Там была фотография, так что сомнений нет.

1 Мейхане – традиционное досугово-распивочное заведение в Турции. Традиционно в мейхане подается национальный турецкий алкогольный напиток ракы. – Здесь и далее примечания переводчика.

2 Татавле – старый район Стамбула неподалеку от площади Таксим. С 1929 года носит название Куртулуш.

3 Тулум – турецкий мягкий, крошащийся сыр из козьего молока. Оргю – турецкий сыр, пришедший из района Диярбакыра; плетеный, тянущийся, очень похож на чечил. Дил – турецкий молочный сыр, нечто среднее между чечилом и моцареллой. Отлу – овечий или коровий мягкий сыр, изготавливаемый с добавлением самых разнообразных трав.

4 Ченгелькей – район в азиатской части Стамбула, расположенный на побережье за первым мостом. Прежде там действительно выращивался особый вид огурцов, но сейчас это жилой район, а такие огурцы выращивают в основном в Ялове, на восточном побережье Мраморного моря.

5 Касымпаше – исторический район Стамбула в европейской части города, к северу от залива Золотой Рог.

6 Алтунизаде – район в азиатской части Стамбула.

7 Сарыер – район в европейской части Стамбула, недалеко от побережья Черного моря.

8 Джихангир – район в европейской части Стамбула, к югу от площади Таксим.

9 Фирузага – район в европейской части Стамбула, к юго-западу от Джихангира.

10 Уста – в турецком языке вежливое обращение к человеку – мастеру в своем деле. Это может быть какое-то ремесло, искусство, кулинария.

11 Джаджик – закуска вроде холодного супа. Готовится на основе зелени, огурцов и разведенного водой натурального йогурта.

12 Бамия, или окра, – растение, чьи молодые стручки употребляются в пищу.

13 Чанаккале – город-порт в Турции, расположенный на побережье пролива Дарданеллы.

14 Зейтинбурну – район Стамбула, расположенный на юго-западе города, непосредственно за историческим центром.

15 Геджеконду – дословно «построено за одну ночь». Это домики-времянки, которые строились на окраинах турецких городов анатолийскими крестьянами, мигрировавшими в большие города в поисках работы. По одному из старых турецких законов считалось, что если у дома есть четыре стены и крыша, то сносить его без судебного разбирательства нельзя.

16 Анатолия – азиатская часть Турции.

17 Йешильчам – район в европейской части Стамбула, между Таксимом и Галатой. Во второй половине XX века там располагалось множество киностудий, производивших историческое и мелодраматическое кино для внутреннего потребления.

18 Эзине – маленький город недалеко от Чанаккале.

19 Кючукчекмедже – район на окраине европейской части Стамбула.

20 Эюп – район в европейской части Стамбула. Очень важен для религиозных мусульман, поскольку считается, что во время осады Константинополя османами в 1453 году там были найдены останки Аюба Ансари, сподвижника пророка Мохаммеда.

21 Долмабахче – бывший султанский дворец середины XIX века, расположенный на берегу Босфора, в районе Бешикташ.

22 Ферикёй – район в европейской части Стамбула, к северо-западу от площади Таксим.

23 Мюзейен Сенар – турецкая эстрадная певица середины – второй половины XX века.

24 Мезе – закуски, обычно подаваемые к ракы.

25 Шишли – район в европейской части Стамбула, к северу от Таксима.

26 Тахтакале – район в европейской части Стамбула, к северу от Гранд Базара.

27 Башакшехир – глубокая окраина европейской части Стамбула.

28 Временный брак в исламе – договоренность между мужчиной и женщиной о том, что женщина за материальное вознаграждение на какой-то срок становится «временной женой» в доме мужчины.

29 Топхане – район на северном берегу бухты Золотой Рог в Стамбуле.

Продолжить чтение

Читать онлайн Ласточкин крик бесплатно

1 У нас снова труп!

2 Рановато им пришлось познакомиться с человеческой жестокостью…

3 Что это – простое совпадение или некое послание для меня?

4 Но это не обычный серийный убийца…

5 Для всех серийных убийц ритуал очень важен

6 Бередить старые раны не следует

7 Есть что-то такое, что Зекаи скрывает

8 Каждый мой воспитанник – чистое золото

9 Похоронами занимается Дудка Исмаил

10 Нет у них ни души, ни совести. Это подонки, одержимые собственными страстями

11 Эта жара не предвещает ничего хорошего

12 Фаххар, наш Фаххар пропал. Вышел утром из дома и не вернулся

13 Кладбище непохороненных детей

14 Нет мерзости хуже политики

15 Такие удивительные серийные убийцы у нас редко попадаются