Читать онлайн Близнецы из Пиолана бесплатно

This edition is published by arrangement with Hugo Publishing in conjunction with its duly appointed agent Books And More Agency #BAM, Paris, France.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме с помощью каких-либо электронных или механических средств, включая изготовление фотокопий, аудиозапись, репродукцию или любой иной способ, или систем поиска и хранения информации без письменного разрешения издателя.

*** * ***

Моему мужу, настоящему герою

Пролог

1 сентября 1989

– …«Хитрый Бизон»[1] рекомендует всем автомобилистам избегать основных магистралей между десятью утра и шестью вечера. На это воскресенье объявлен оранжевый уровень опасности.

К другим новостям: по-прежнему не найдены близнецы из Пиолана[2], брат и сестра одиннадцати лет, пропавшие в прошлую субботу во время Фестиваля чеснока – праздника, ежегодно отмечаемого в последние выходные августа. Очередной поисковый рейд жандармерии[3] Оранжа[4] начнется завтра в десять часов утра. Наш специальный корреспондент Матье Бото собрал многочисленные свидетельства соседей, которые также собираются принять участие в поисках…

11 ноября 1989

–…Благодарим Оливье Янна и Бертрана Корта за эти кадры. Пользуясь случаем, напоминаем, что сегодня вечером «Антенна-2»[5] представляет документальный фильм, в котором по архивным материалам воссозданы основные этапы сооружения Берлинской стены, а за ним последует спецвыпуск нашей информационной программы, в котором мы попытаемся объяснить вам суть политических и экономических игр, которые с тех самых пор дестабилизируют Германию.

К другим новостям: дело о пропавших близнецах из Пиолана приняло трагический оборот. Сегодня утром тело маленькой Солен было найдено на кладбище при часовне Сен-Мишель-де-Кастеллас, недалеко от города Ушо – менее чем в десяти километрах от того места, где ее видели живой в последний раз. Согласно первым сведениям, полученным от жандармерии, девочка умерла менее суток назад. Наш корреспондент побеседовал с садовником приходской церкви, который обнаружил тело. Все еще потрясенный своей ужасной находкой, он сказал, что маленькая Солен была похожа на ангела – в белом платье, с венком в волосах. У нее был такой умиротворенный вид, что поначалу он принял ее за спящую, даже несмотря на то, что было холодно. Но потом узнал в ней пропавшую девочку, чьи фотографии были разосланы по всему региону. Ее брат-близнец пока не найден, но очевидно, что сегодняшнее трагическое событие позволит следствию выявить новые детали происшедшего, которые, будем надеяться, помогут раскрыть преступление…

1 января 1990

–…197 сожженных автомобилей только в этом департаменте. Префектура, однако, считает нужным отметить, что их число немного меньше, чем в прошлом году…

Еще один акт вандализма был совершен ночью накануне празднования Дня святого Сильвестра[6], но в этом случае причиной стало не развлечение или алкогольное опьянение: наутро жители Пиолана, городка, расположенного в департаменте Воклюз, увидели оскорбительные надписи на фасаде мэрии. Начертанные кроваво-красной краской, они обвиняли городские власти в том, что те прекратили поиски маленького Рафаэля, второго из пропавших близнецов, о котором до сих пор нет никаких известий. Дело об убийстве его сестры не закрыто, но жандармерия Оранжа неофициально признает, что надежды на счастливый исход событий для мальчика, которому, напоминаем, всего одиннадцать лет, почти не осталось…

14 февраля 1996

– Этот праздник, весьма популярный по ту сторону Атлантики[7], среди нас, французов, вызывает споры. В самом деле, если женщинам идея романтичного ужина в ресторане или небольшого подарка скорее нравится, то мужчины видят в этом некую разновидность вымогательства и считают, что День всех влюбленных имеет коммерческую основу…

Благодарим Алена Фора за эти кадры. Теперь вернемся к сюжету, который мы уже освещали в начале недели. Напоминаем: в понедельник Виктор Лессаж подал ходатайство о возобновлении расследования убийства его дочери Солен и исчезновения его сына Рафаэля. Семь лет спустя после этих трагических событий он сказал, что готов дать согласие на эксгумацию тела дочери, чтобы взять образец ДНК. Стоит отметить, что начиная с прошлого года этот метод все шире используется полицией, и, очевидно, уже скоро он позволит раскрыть множество преступлений. С нами в студии – Мишель Шевале, который сейчас попытается объяснить суть исследования митохондриальной ДНК – надеюсь, я правильно произнес это слово – и расскажет, почему это открытие – настоящая революция в судопроизводстве…

31 августа 2009

–…Министр национального образования, занявший этот пост всего два месяца назад, предупредил, что начало учебного года ожидается более хлопотным, чем обычно. Завтра утром у нас в гостях – месье Люк Шатель, который расскажет, что изменится для наших детей в новом учебном году, и ответит на вопросы в прямом эфире.

Сегодня в пятнадцать часов состоятся похороны Люс Лессаж, матери близнецов из Пиолана. Она покончила с собой в прошлую среду у себя дома, ровно через двадцать лет, день в день, после исчезновения ее детей. Напомним, что тело маленькой Солен было обнаружено два с половиной месяца спустя и убийство так и не было раскрыто. Ее брат Рафаэль до сих пор не найден. Сразу после погребальной церемонии в Пиолане пройдет «Белый марш»[8]. Организаторы сообщают, что в нем собираются принять участие более десяти тысяч человек – это в два раза больше всего населения Пиолана, – и надеются таким образом вновь привлечь внимание к этому трагическому событию, которого никто из местных жителей не забыл. Возглавит шествие Виктор Лессаж, отец близнецов.

20 июня 2018

–…Несмотря на то, что уже два дня на месте действуют силы охраны правопорядка, не удалось обнаружить никаких следов пропавшей Нади Вернуа, девочки одиннадцати лет. В последний раз ее видели рядом со школой «Ла Рока» в Пиолане. Обычно Надя возвращалась домой в компании двух своих подруг, но в тот день она сказала, что ей надо к врачу, и ушла в противоположном направлении. С тех пор о ней ничего не известно. Отметим, что это исчезновение вызвало самые мрачные воспоминания у жителей города. В самом деле, двадцать девять лет назад, почти в такое же время, пропали близнецы из Пиолана – Солен и Рафаэль. Будем надеяться, что маленькую Надю не постигнет участь Солен, убийство которой до сих пор не раскрыто, а между тем срок давности истекает всего через месяц…

Чтобы завершить этот выпуск на чуть более жизнерадостной ноте, сообщаем, что тридцать шестой по счету, уже традиционный Праздник музыки[9] в этом году для большинства французов проходит под дождем. Однако плохая погода не испугала юных музыкантов, с которыми встретился наш корреспондент Флоран Тома. Флоран, вам слово…

1

Жан неотрывно смотрел на Виктора Лессажа, ожидая объяснений, которых все не было. Бывшие коллеги из жандармерии Оранжа, видимо, желая оказать ему любезность, оставили его наедине с этим человеком, знакомым ему почти тридцать лет, который неожиданно предстал перед ним в качестве задержанного. Виктор сам настоял на его присутствии. После всех этих лет отец близнецов все еще верил в него, хотя Жан в глубине души сомневался, что этого заслуживает.

– Просто скажи мне, что ты не имеешь никакого отношения к исчезновению Нади.

– Как ты можешь меня подозревать? – спросил Виктор упавшим голосом.

В таком подавленном состоянии Жан его раньше не видел. Это что-то новое. Все тридцать лет Виктор был борцом, бунтарем, подстрекателем, порой даже обвинителем, но угнетенным – никогда. Втайне Жан выругал себя за свои слова, но улики свидетельствовали против Виктора, и игнорировать их означало бы оказать ему дурную услугу.

– Зачем ты попросил, чтобы меня позвали?

– Ты же знаешь, мне они не поверят. Я – идеальный подозреваемый. Я несколько месяцев боролся за то, чтобы дело об убийстве Солен не закрывали по истечении срока давности, – и вот другая девочка исчезает почти в самую годовщину роковой даты… Следователям наверняка придется возвращаться к моему делу. Даже если твои дружки не найдут никаких следов настоящего преступника – всегда ведь легче искать под фонарем… А я – вот он. Тот, кому преступление выгодно в первую очередь. На их месте я бы тоже меня арестовал.

Жан невольно улыбнулся. С самого начала их знакомства Виктор никогда не скрывал своего презрения к полицейской братии, и Жан не мог его за это упрекать. Двое детей Виктора исчезли, дочь – навсегда, сын, возможно, тоже, и никто не смог дать ни малейших объяснений случившегося. Чего он не понимал, так это почему он сам, Жан Вемез, вынужденный вновь вернуться к этому делу – при всей, казалось бы, очевидности фактов, свидетельствующих против Виктора, – продолжает сохранять симпатию к нему.

– У них есть и другие улики, – нехотя произнес он. – Они нашли ее шапочку у тебя дома.

– Надя заходила меня навестить время от времени.

– То есть как – «заходила навестить»?! С каких пор? Почему ты им об этом не сказал?

– Чтобы они вдобавок приняли меня за старого извращенца? Нет уж, спасибо!

– Скажи, зачем она к тебе приходила? – настаивал Жан. Ему стало не по себе.

– Расслабься, Жанно, это не то, о чем ты подумал. Ничего похожего на разврат. Будь уверен, штатный психолог тебе скажет, что я совершил «трансфер»[10] по отношению к этой девочке, но клянусь тебе, это не так. Надя в курсе нашей семейной истории, ей известны все детали. Она решила сделать в школе доклад, посвященный Солен. Это итоговая работа, которую она должна была представить к концу учебного года. Ну, знаешь, эти школьные задания для самостоятельной работы… Каждый пишет свой доклад в течение всего года, а потом выступает с ним перед классом. Надя отчего-то вбила себе в голову, что все ее ровесники должны узнать, что случилось с моей семьей. Долг памяти в каком-то смысле… Она была хорошей девочкой, очень умной для своих лет.

– Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени? – перебил Жан более резким тоном, чем хотел.

– Да, в самом деле… – пробормотал Виктор. – Наверно, со мной и впрямь произошел этот чертов «перенос». Послушай, Жан, я не знаю, что случилось с этой девочкой, но клянусь тебе, я первым пойду ее искать, если меня отсюда выпустят. Только не думай, ради бога, что я почувствую себя менее одиноким, если с ней что-то случится. Такую боль нельзя ни с кем разделить. Я давно это понял…

Жан пристально смотрел на этого человека, которым по-прежнему втайне восхищался. Все эти годы Виктор сражался как лев. За то, чтобы правосудие свершилось, за то, чтобы никто не забывал его – и его детей. Даже самоубийство жены не смогло остановить его на пути к истине. Все свое свободное время Виктор Лессаж проводил в поисках трещины в монолитной стене, расширив которую он смог бы вызвать обрушение. Он читал все научные статьи о новых технологиях, используемых в полицейских расследованиях, с тем чтобы добиться их применения в своем деле. Так, он настоял на анализе ДНК, в то время как сами полицейские еще относились к этой идее скептически. К сожалению, эксгумация останков Солен оказалась напрасной – на основе сделанных тестов ничего выяснить не удалось. Виктору уже который раз пришлось отступить. Он создал ассоциацию в память о Солен и собрал немало участников, но со временем большинство их них рассеялось. Когда появился «Фейсбук», Виктор немедленно купил компьютер и завел аккаунт. Он уже давно понял, каким мощным влиянием обладают медиа. Его запомнившийся многим поступок – обвинения, начертанные красной краской на фасаде мэрии, – который тридцать лет назад стал темой для новостного телесюжета, обеспечил ему поддержку огромного количества людей со всей Франции. Теперь в распоряжении Виктора оказался новый могущественный инструмент – социальные сети. На данный момент у него насчитывалось более пяти тысяч друзей. Он не был лично знаком ни с одним из них, но всегда пользовался их поддержкой, когда требовалось напомнить властям, что дело об убийстве его дочери по-прежнему не раскрыто, а сын пропал без вести. До сих пор все его усилия оставались бесплодными, но от этого уважение, которое испытывал к нему Жан, только возрастало: этот человек, оставшийся без детей, а потом и без жены, не собирался отступать.

– Коллеги мне сказали, что у тебя нет алиби на момент исчезновения Нади, – после недолгого молчания снова заговорил Жан.

– Когда ты наконец перестанешь называть их коллегами? – хмыкнул Виктор. – Десять лет, как уволился…

– «Жандарм бывшим не бывает». Знаешь такую поговорку?

– Первый раз слышу.

– Тогда считай, что я ее сам придумал. Если не возражаешь, вернемся к твоему алиби.

– Ну, что я могу тебе рассказать такого, чего еще не рассказал им? Я был дома. Один. Как всегда. С того самого дня, когда Люс решила сунуть голову в петлю…

– Никто тебя не видел в тот день?

– До тебя что, не дошел смысл слов «один дома»?

– Попытайся вспомнить: может быть, ты кому-то звонил? Или заказывал фильм по VOD[11]?

– На черта он мне сдался?

– Подумай, вспомни. Вообще-то я, если вдруг ты не заметил, пытаюсь тебе помочь.

Виктор какое-то время размышлял, затем покачал головой.

– Одинокий и праздный… Идеальный подозреваемый!

– Кажется, ты не понимаешь всей серьезности ситуации, – уже начиная раздражаться, заметил Жан.

– Наоборот, – сухо ответил Виктор. – Уж если кто понимает ее в полной мере, так это я. Пока мы тут с тобой ведем светские беседы, а твои «коллеги» собирают против меня фальшивые улики, которым грош цена, поисками Нади никто не занимается!

– Это не так! Ты не имеешь права так отзываться о них. Всех подняли по тревоге. Они уже перевернули вверх дном твой дом и сад, а сейчас, скорее всего, уже осматривают твои виноградники.

– Тогда пусть Бог спасет этого ребенка, Жан, потому что больше никто этого не сделает!

2

Два часа, на протяжении которых Жан пытался вытянуть из Виктора Лессажа хоть какую-то информацию, прошли впустую. Человек, сидевший напротив него, казалось, смирился с судьбой. «Проклятый из Пиолана», как называл его кое-кто из местных, почти не реагировал на провокационные вопросы бывшего жандарма. Однако Жан Вемез и не ожидал признаний. Он ни секунды не верил в вину Виктора. Нет, все, чего он ждал, – это хоть какой-то реакции, малейшей зацепки, которая позволила бы ему вытащить этого человека отсюда.

Сам он предпочел бы сейчас оказаться как можно дальше от этого городка. «Дело близнецов из Пиолана» когда-то было «его» делом – точнее, его провалом, его проклятьем. Вскоре после получения офицерского звания и вступления в должность, в тридцать пять лет, он волею судеб возглавил оперативную группу, занимавшуюся поисками близнецов и, как вскоре выяснилось, не сумевшую действовать должным образом. Считается, что наиболее критическими для поисков являются первые сорок восемь часов после исчезновения детей. Жан слишком поздно убедился в справедливости этой статистики.

Бывший жандарм все еще хорошо помнил то утро 11 ноября 1989 года. Как и многие другие, ночь накануне он провел без сна – но не из-за расследования. Кадры разрушения Берлинской стены, транслируемые в прямом эфире на протяжении двадцати четырех часов, заворожили его. Музыка Ростроповича, игравшего на виолончели, взволновала его до слез. Однако эти эмоции не шли ни в какое сравнение с теми, которые он ощутил несколько часов спустя.

Солен в белом платье для первого причастия… Венок из белых цветов в волосах… Маленькое тельце, лежащее на влажной от росы траве, со сложенными на груди руками… При взгляде на нее первая мысль Жана была такой же, как у нашедшего ее садовника: Солен и правда была похожа на ангела.

Вскрытие установило, что перед смертью девочка не подвергалась жестокому обращению и сексуальному насилию. Это было хоть каким-то утешением, за которое весь город уцепился как за соломинку. Солен умерла от удушья. В трахее не обнаружилось никаких инородных частиц, и наиболее вероятной была признана версия, что убийца сдавил ей горло руками. Ее личико выглядело таким маленьким… Не требовалось обладать особой силой, чтобы ее задушить.

Платье, надетое на ней, как выяснилось, было не из ее гардероба, но сшито словно ей по мерке. Отсюда сделали вывод, что убийца купил его специально для нее. Эта была первая улика за три месяца, оказавшаяся у них в руках. Они обследовали в этом регионе все магазины детской одежды, а также швейные и ремонтные ателье. Но безрезультатно.

После долгих недель поисков пришлось смириться с очевидностью: обнаружение тела Солен никоим образом не помогло продвинуться в расследовании. Ее смерть осталась загадкой, и никто уже не чаял, что удастся найти ее брата живым. Только Жан Вемез продолжал в это верить. И, конечно же, Виктор Лессаж. Из этой общей веры и выросло некое подобие дружбы или, по крайней мере, взаимное уважение.

– А на кладбище вы искали? – неожиданно спросил Виктор.

Этот вопрос застиг Жана врасплох. Вообще-то, с того момента, как он вошел в комнату для допросов, спрашивать здесь полагалось только ему.

– Ты имеешь в виду кладбище Сен-Мишель?

– Ну да, какое же еще?

– Виктор, на данный момент нет никаких доказательств, что исчезновение Нади как-то связано с похищением Солен.

– И Рафаэля.

– Что, прости?

– Я сказал: и Рафаэля! – резко повторил Виктор. – Все как будто уже забыли, что мой сын тоже до сих пор не найден!

Жан ничего не ответил. Что он мог сказать, кроме того, что мальчик, о котором шла речь – даже если он все еще жив, – к сегодняшнему дню превратился в сорокалетнего мужчину и, конечно, больше не имеет ничего общего с тем ребенком, которого Виктор так любил?..

– Я не знаю, искали они там или нет, – наконец произнес он, – но я им скажу, чтобы посмотрели.

– Спасибо.

– Не благодари раньше времени. Поскольку они считают тебя виновным, могут и не прислушаться ко мне.

– Но то дело они теперь должны открыть снова, так?

– На твоем месте я бы не слишком на это рассчитывал. Еще раз: ты для них главный подозреваемый. И большинство этих парней даже на свет еще не родились, когда твои дети исчезли. Я знаю, это не то, что ты хочешь услышать, но для них Солен и Рафаэль далеко не на первом месте в списке ежедневных забот.

– Тот же возраст, та же школа, почти та же дата… Только не говори мне, что это просто совпадение!

– Возраст – согласен. Что касается школы – извини, не соглашусь. Половина всех детей из Пиолана ходит в школу «Ла Рока». «Та же дата» можно сказать только с большой натяжкой – сейчас у нас июнь, а твои дети исчезли в конце августа.

– А тот факт, что Надя интересовалась историей Солен?

– Ты же сам сказал, что не сообщал об этом жандармам – и, как по мне, это твоя большая ошибка.

Жан заметил некоторую перемену в манере Виктора держать себя: в его глазах снова появился блеск, спина выпрямилась, поза стала более уверенной – он снова был готов к бою.

– Пусть сюда зайдет этот кретин, который считает себя большим начальником! – потребовал он.

– Его фамилия Фабрегас, и он отнюдь не кретин.

– Как тебе угодно.

Втайне радуясь, что собеседник наконец-то взялся за ум, Жан направился к двери, но она вдруг распахнулась так резко, что едва не сломала ему нос.

На пороге возник юный лейтенант. Жан не знал его имени, но вспомнил, что видел его рядом с Фабрегасом во время первой пресс-конференции.

– Вы как раз вовремя, лейтенант! Не могли бы вы передать капитану Фабрегасу, что месье Лессаж хочет кое-что ему сообщить?

– Он как раз меня и прислал, капитан, – ответил лейтенант, едва успев остановиться, чтобы не столкнуться с Жаном.

– Я больше не капитан, лейтенант.

Молодой человек машинально кивнул, давая понять, что принял к сведению эту информацию, и тут же выпалил:

– Ее нашли, месье!

Жан и Виктор, одинаково пораженные, переглянулись. Поскольку лейтенант больше ничего не добавил, бывший капитан жестом побудил его сообщить подробности.

– Я не знаю, месье, могу ли я информировать вас в присутствии задержанного, – произнес тот.

– Я за него ручаюсь, лейтенант. Скажите хотя бы, она жива?

– Да, месье. Ее родители позвонили нам и сообщили, что она вернулась домой.

– Это что, была шутка? – спросил Виктор со странной смесью облегчения и разочарования в голосе.

– Пока еще не очень понятно, – отвечал лейтенант. – По словам ее родителей, она… на себя не похожа.

– То есть как «не похожа»? – спросил Жан.

– Она не сказала ни слова с тех пор, как вернулась.

– И это все? – продолжал расспрашивать Жан, поскольку видел, что лейтенант колеблется, не решаясь говорить при постороннем.

– Ее одежда, месье…

– Ну так что с ее одеждой?

– Одежда была другая. Не та, что была на ней в тот день, когда она пропала.

Лейтенант бросил быстрый взгляд на Виктора и, немного помолчав, добавил словно через силу:

– На ней было белое платье. И венок в волосах…

3

Виктор метался в четырех стенах, словно лев в клетке. Надя вернулась домой живой и здоровой, и он ожидал, что его сразу же освободят. Однако распоряжение на его счет было категоричным: он останется здесь, пока девочка не заговорит или, по крайней мере, пока не истечет законный срок задержания без предъявления обвинения – иными словами, еще тридцать два часа[12].

Напрасно Жан Вемез пытался ходатайствовать перед капитаном Фабрегасом о смягчении участи задержанного – белое платье, неизвестно каким образом оказавшееся на Наде, лишь усилило подозрения, которые и без того уже вызывал Виктор Лессаж. Эта деталь, вместо того чтобы оправдать его, вызывала неизбежные ассоциации с «Делом близнецов из Пиолана», вновь превращая его в главное действующее лицо незавершенной трагедии.

Вызванная из Авиньона детский психолог, которая обычно сотрудничала с местной полицией, в данный момент находилась возле девочки. Скудные крохи информации, которые Жану удалось раздобыть, мало чем помогли – он лишь узнал, что в течение получаса Надя так и не произнесла ни слова.

Виктор тем временем рвал и метал. Ему казалось, что если у кого и есть право расспросить Надю первым – так это у него. Он готов был отдать все что угодно за возможность оказаться сейчас рядом с ней. Отныне она представляла собой неиссякаемый источник сведений, которые он так жаждал получить.

– Жан, ты что, не понимаешь?! Она видела похитителя моих детей!

– Мы не знаем точно. Это может быть какая-то постановка.

– Что ты имеешь в виду?

– За последние тридцать лет я видел немало психов, которые убеждали меня, что это они украли твоих детей, или обвиняли в этом своих соседей. Я проверял все следы, один за другим. А знаешь, что было общего у них всех? Газетные вырезки. Каждый из этих типов, кто переступал порог моего кабинета, имел при себе коллекцию этих гребаных вырезок! А ведь их было черт знает сколько! Помнишь? Огромное количество статей, освещавших все подробности расследования. Тело Солен, где его нашли, как она была одета… Писали даже, что именно она накануне ела на обед. Все до мельчайших подробностей. Можно было подумать, что журналисты неотлучно ходят за мной по пятам. Я уж не говорю о судмедэксперте, который прочитал целый курс лекций по этому делу всего год спустя, несмотря на то что еще действовал запрет на разглашение информации… Да, с тех пор мы сильно ограничили коммуникации с прессой, научившись на ошибках… но какой ценой!

– Ты хочешь сказать, что какой-то псих разыграл похищение Нади только для того, чтобы над нами поглумиться? Да ну, брось…

– Я хочу сказать, что на данный момент ничего еще не известно, поэтому лучше не питать ложных надежд. Только и всего.

– Все, чего я хочу, – чтобы мне позволили с ней поговорить.

– Исключено.

– Тогда сам с ней поговори! Тебе-то они разрешат!

На этот счет у Жана были некоторые сомнения, но сама ситуация вызывала у него не меньшую тревогу, чем у Виктора. В конце концов, эта девочка и впрямь может оказаться ключом к разгадке. Когда-то он надеялся, что, уйдя в отставку, избавится от своих демонов, но внезапно выяснилось, что они лишь затаились на время и теперь снова преследуют его.

Пришлось выдержать нелегкий разговор с Фабрегасом, прежде чем тот сдался и уступил его просьбе. Сыграли свою роль давнее сотрудничество, законность требований Жана и – не в последнюю очередь – его воодушевление. Фабрегас в свое время поступил на службу, едва закончив школу, и Жан в меру своих сил помогал ему продвигаться по карьерной лестнице. Фабрегас, без всякого сомнения, был отличным профессионалом, но в глубине души сознавал, что без поддержки Жана его послужной список выглядел бы несколько иначе. Поскольку он был человеком чести, напоминание об этом, сделанное Жаном со всей тактичностью, возымело свое действие.

Итак, Жан получил разрешение присутствовать при разговоре психолога с Надей вместе с ее родителями, но при одном категоричном условии: ни в коем случае не вмешиваться самому. Про себя он надеялся на большее, но согласился, поскольку это был его единственный шанс оставаться в курсе событий, связанных с расследованием.

Расположившись в одном из кресел, стоявших в гостиной, Жан внимательно наблюдал за Надей. Прежде он видел ее только на школьной фотографии, которая широко разошлась за последние сорок восемь часов. Ее улыбка и чуть лукавое выражение лица растрогали всю Францию. Но сейчас Жан видел перед собой совсем другого ребенка – сумрачный взгляд, напряженно сжатые губы… Казалось, она повзрослела сразу на несколько лет. Лицо по-прежнему сохраняло полудетские черты одиннадцатилетней девочки-подростка, но что-то изменилось… Глаза. Жан пытался разгадать, что отражается в них. Печаль и в то же время… суровость? Он не мог сказать точно. Но одно было для него очевидно: последние два дня начисто стерли ту едва уловимую извечную беззаботность, что свойственна всем детям.

Жан слушал и запоминал вопросы детского психолога, хотя предпочел бы услышать ответы Нади, но девочка по-прежнему молчала. Про себя Жан поразился терпению психолога. Голос этой женщины звучал мягко и успокаивающе на протяжении всего сеанса, но уже чувствовалось, что ей не помешало бы немного отдохнуть. Упорная немота Нади обескуражила бы кого угодно, но доктор Флоран сохраняла спокойный и невозмутимый вид. Должно быть, для нее это привычно, подумал Жан, в глубине души одновременно довольный и раздраженный, что от Нади пока не удалось получить никакой информации: она ведь могла оказаться совсем не такой, которую он ждал…

Было ли это специальной уловкой доктора или простым совпадением, но, едва взрослые поднялись с мест, собираясь выйти из комнаты, внезапно раздался голос Нади:

– Вы – друг месье Лессажа?

Жан вздрогнул и обернулся. Этот вопрос был обращен к нему. Он не сразу смог ответить – холодный, бесстрастный тон, которым были произнесены эти слова, его буквально оледенил. Теперь, когда она наконец заговорила, он сомневался, что хочет услышать продолжение.

– Вы его друг или нет? – повторила она уже более нетерпеливо.

– В некотором роде, – слегка запнувшись, ответил Жан.

– У меня есть для него сообщение.

– Сообщение? От кого?

– Просто скажите ему, что Солен его прощает.

4

«Просто скажите ему, что Солен его прощает».

Эта простая короткая фраза вызвала настоящую бурю, которая немедленно обрушилась на голову несчастного Виктора Лессажа. Человека, который хотел любой ценой вновь привлечь внимание к своему делу. И вот его мечта сбылась…

Фабрегас изменил основание для задержания – отныне Виктор считался главным подозреваемым в убийстве Солен и похищении ее брата Рафаэля. Как в прошлый раз…

Тогда, тридцать лет назад, жандармы вцепились в него бульдожьей хваткой. Они допрашивали его целыми днями, почти непрерывно. Статистика говорила, что в подобных делах часто замешаны люди из ближнего круга жертв, и Виктор казался идеальным подозреваемым (тем более что других не нашлось). Однако у него имелось алиби. У них с женой был свой выставочный стенд на Фестивале чеснока, возле которого они находились в тот день, когда их дети исчезли. Но только Люс Лессаж подтвердила, что ее муж никуда не отлучался от стенда на протяжении всего дня. Другие свидетели тоже сказали, что видели Виктора в тот день, однако не смогли поручиться, что он все время оставался на месте.

Жан Вемез, который допрашивал Виктора в тот раз, в конце концов отпустил его за отсутствием улик. Только после обнаружения тела Солен он поверил в его невиновность. Тогда Виктор буквально рухнул ему на руки, и никто не допустил даже мысли о том, что эта скорбь лишь притворство.

Но последние два часа Жан не знал, что и думать.

Возможно ли, чтобы человек, которого он знал столько лет, все же оказался каким-то образом замешан в это дело? Неужели он, пусть даже в самой малой степени, причастен к похищению своих детей… к убийству дочери? Жан не мог в это поверить. Он гнал эти мысли прочь… и одновременно злился на себя за это.

Фабрегас позволил ему наблюдать за допросом сквозь поляризованное стекло. Жан был признателен ему за это, хотя про себя полагал, что его место – в комнате для допросов. Ведь когда-то именно он занимался делом о пропавших близнецах. Он был единственным в этом здании, кто помнил все обстоятельства, все подробности. И самое главное – он был единственным, кто имел хоть какой-то шанс разговорить Виктора.

Конечно, доктор Флоран попыталась смягчить категоричность Надиных слов. Она сделала ряд предположений, которые, не затрагивая сути самого высказывания, могли бы объяснить, чем оно было вызвано.

Прежде всего, похититель мог заставить девочку произнести эти слова, пригрозив наказанием, если она ослушается. Однако Жан не слишком верил в такую версию – Надя обратилась к нему без всякого страха, уверенным тоном. Непохоже было, что ее запугали. Если бы ей действительно кто-то угрожал, это было бы заметно по ее голосу и поведению. Но она и бровью не повела.

Согласно еще одной гипотезе психолога, могло произойти самовнушение. Потрясение от случившегося было слишком сильным и вызвало у девочки временное психическое расстройство.

– Надя долгое время интересовалась судьбой Солен, – объяснила она. – И вот, напуганная случившимся, одинокая, беспомощная, она как бы вызвала ее к жизни. Создала себе «воображаемого друга».

Жан Вемез был рационалистом – все, что выходило за пределы логики, ускользало от его восприятия, поэтому сейчас он не стал возражать. Странно было бы предположить, что ребенок, умерший тридцать лет назад, в самом деле попросил передать послание своему отцу, тогда как объяснение психолога, верное или ошибочное, было, по крайней мере, логичным.

Что до Виктора, он был полностью выбит из колеи таким поворотом событий. Как и следовало ожидать, сначала он не поверил услышанному. Затем, когда он понял, что жандармы вновь подозревают его в похищении собственных детей, недоверие сменилась яростью. А потом, совершенно неожиданно, – слезами. Он даже не пытался скрыть или вытереть их. Успокоившись, он погрузился в оцепенение и долго сидел молча, глядя в одну точку.

Фабрегас настойчиво задавал ему один вопрос за другим, но Виктор никак не реагировал. Из него словно ушла жизнь. От этого зрелища Жану, наблюдавшему за допросом сквозь поляризованное стекло, стало не по себе. Человек, сидящий напротив, для него не был обычным подозреваемым – Жан относился к нему как к товарищу по несчастью, попутчику на долгой дороге невезения. Они с Виктором поддерживали друг друга все эти годы. Когда один из них терял надежду и готов был все бросить, другой находил нужные слова, чтобы его утешить и подбодрить. Но странная фраза Нади все изменила. Теперь Жан не вполне понимал, каким стало его отношение к Виктору.

Воспользовавшись перерывом в допросе, он подошел к Фабрегасу.

– Жюльен, разреши мне с ним поговорить.

Между двумя бывшими сослуживцами сохранялись дружеские отношения, позволявшие в разговорах наедине обходиться без чинов.

– Не могу, Жан. Сам понимаешь.

– Но ты ничего от него не добьешься!

– Может и так, но я не собираюсь давать ему поблажек, чтобы помочь выкрутиться!

– Я не прошу у тебя остаться с ним наедине. Я просто хочу, чтобы ты взял меня с собой, когда вернешься на допрос.

– Но ты сказал, что хочешь с ним поговорить.

– В твоем присутствии. Никаких проблем. Ты вызвал эксперта по давнему делу о пропаже близнецов. Кто тебя за это упрекнет?

Фабрегас некоторое время размышлял, помешивая ложечкой кофе. Он понимал, что ему вряд ли удастся «расколоть» Виктора, и было бы глупо отказываться от помощи своего бывшего начальника, которую тот предложил сам.

– О’кей, – наконец нехотя произнес он, – но имей в виду, Жан: это тебе я делаю одолжение, а не ему. И если я почувствую, что ты пытаешься подсказать ему нужные ответы, чтобы смягчить его участь, я тут же прекращу допрос и отправлю тебя домой. Безвозвратно. Договорились?

– Будь по-твоему.

Виктор не сразу заметил Жана, вошедшего в комнату для допросов, – глаза его все еще застилали слезы, – но, осознав присутствие друга, выпрямился, расправил плечи и начал забрасывать его вопросами:

– Что дословно она тебе сказала, Жанно? Какие чувства испытывала? Гнев? Печаль? Солен говорила ей что-нибудь еще? Например, о том, страдала ли она?

Жан успокаивающим жестом приподнял руки, но Виктор продолжал требовать ответов. Наконец бывшему жандарму удалось его перебить:

– Это было все, что она сказала, Виктор. И поверь, я всеми силами пытался узнать еще хоть что-то.

– Но это какая-то бессмыслица! – почти простонал Виктор.

– Вот ты и скажи мне, в чем тогда смысл?

– С какой стати?!

– Объясни мне, почему Надя заговорила именно со мной? Почему я был единственным, кому удалось услышать от нее хоть что-то?

– Откуда мне знать?

Жану не терпелось задать один-единственный вопрос, который жег ему губы:

– Виктор, что ты сделал Солен такого, за что она могла бы тебя простить?

Несколько секунд Виктор смотрел ему прямо в глаза, но затем не выдержал и отвел взгляд.

– Это не то, что ты думаешь, Жан. Клянусь тебе!

5

Слова Виктора прозвучали как гром среди ясного неба. Фабрегас уже собирался что-то сказать, но Жан его опередил – он одним прыжком оказался возле Виктора и, схватив его за воротник, принялся трясти изо всех сил.

– Что ты ей сделал, скотина?

Виктор даже не пытался освободиться. Казалось, он не будет сопротивляться, даже если Жан ударит его – и это вполне могло бы произойти, если бы не вмешался Фабрегас.

Жан, опомнившись, снова сел и, хотя не без труда, вернул самообладание. Сжав зубы и стиснув кулаки, он сверлил взглядом Лессажа, ожидая объяснений.

Виктор, сидевший по другую сторону стола, полностью утратил самообладание. Взгляд его метался по комнате, словно в поисках поддержки, – хотя он не мог не сознавать, что сейчас только чудо Божье могло бы его спасти.

Капитан Фабрегас, воспользовавшись этим кратким затишьем, продолжил допрос:

– Будьте любезны ответить на вопрос, месье Лессаж. Что вы сделали вашей дочери?

Все, что смог сказать Виктор, – повторить дрожащим голосом уже произнесенную фразу:

– Это не то, что вы думаете. Клянусь вам.

– Мы пока ничего об этом не думаем, – сказал Фабрегас сухим, но лишенным агрессивности тоном. – Просто скажите нам, что произошло.

Виктор оперся локтями о стол и обхватил голову руками. Фабрегас с некоторым удивлением наблюдал, как задержанный в буквальном смысле рвет на себе волосы. Когда Виктор наконец поднял голову, его лицо было все в слезах.

– Это было за неделю до того, как мои малыши…

Он не смог закончить фразу – его плечи вновь затряслись от рыданий. Через какое-то время, выпив несколько глотков воды, он продолжал:

– Люс попросила меня побыть с детьми в тот вечер. Она собиралась пойти на какую-то лекцию или что-то в этом роде, не помню точно. Я даже обрадовался, что проведу весь вечер с ними – давно такого не было…

Понемногу Виктор разговорился.

Он рассказал, как дети смеялись над ним из-за его кулинарных промахов – приготовленные им макароны так сильно разварились, что все слиплись, а когда он стал поливать их кетчупом, то так сильно встряхнул бутылку, что выплеснулась сразу половина… Потом они играли в «Семь семеек»[13], и близнецы, как всегда, жульничали… Рафаэль помогал сестре, тайком передавая ей карточки под столом, а Виктор делал вид, что ничего не замечает… А потом все пошло наперекосяк. Перед сном дети захотели принять ванну вместе, как делали это каждый вечер, но Виктор под предлогом того, что сегодня он единолично распоряжается по дому, решил установить новые правила, раз и навсегда. Он сказал, что они уже большие и им пора принимать ванну раздельно. Близнецы бурно протестовали целых полчаса и наконец крайне нехотя смирились. Они все еще что-то недовольно бормотали, когда Виктор отправил их спать.

– Потом я решил к ним зайти, чтобы поцеловать их на ночь. Мне не хотелось, чтобы они заснули обиженными на меня. Мы провели такой хороший вечер… Было бы жаль, если бы он запомнился им только этой ссорой.

– И?.. – нетерпеливо произнес Жан, предчувствуя, что так долго ожидаемый ответ вот-вот прозвучит.

– А дальше между нами произошло недоразумение, – вздохнул Виктор. – Огромное недоразумение…

– Не тяни кота за хвост!

– У них была двухъярусная кровать. Рафаэль спал наверху. Я сначала поднялся наверх по ступенькам лестницы, чтобы поцеловать его. Но он повернулся ко мне спиной, и я не стал настаивать. Я спустился вниз, к Солен, но она сделала то же самое, что и ее брат. О, поверьте, этим двоим даже не надо было видеть друг друга, чтобы поступать совершенно одинаково!.. И тогда я сорвался. Я попытался взять себя в руки, но не смог – я резко схватил ее за плечо и развернул к себе. И… Жан, поверь, я совершенно не ожидал того, что произошло потом. Солен закричала, принялась меня колотить, и…

– Вы ударили ее в ответ? – спросил Фабрегас.

– Нет-нет, что вы! – запротестовал Виктор. – Я бы никогда не смог ударить мою девочку! Нет, она… она принялась меня оскорблять, она выкрикивала ужасные вещи – что я нарочно ее схватил, что я хотел потрогать ее за грудь…

– Вы действительно этого хотели? – невозмутимо спросил Фабрегас.

– Да вы с ума сошли! За кого вы меня принимаете? Ей было одиннадцать лет! Всего одиннадцать лет, слышите? Да у нее и груди-то еще не было, у бедняжки…

– Тогда почему она так говорила?

– Если б я знал!.. Тридцать лет я задаю себе этот вопрос! Рафаэль, услышав это, бросился ей на помощь – спрыгнул с кровати и начал бить меня кулаками…

– А вы? Вы били его?

– Нет, – ответил Виктор тихо, – то есть не совсем.

– Что значит «не совсем»?

– Я его просто оттолкнул. Может быть, слишком сильно. Он упал и заплакал. Тогда Солен заорала на меня как бешеная, и я вышел из комнаты… Вот и все.

– Все? – переспросил Фабрегас.

– Говорю вам, больше ничего не было! На следующий день оба вели себя как обычно. Они даже ни о чем не рассказали матери, и я, кретин, тоже этого не сделал! Я должен был извиниться или хотя бы попытаться с ними поговорить – но я ничего не сделал! Я надеялся, что все это забудется со временем. Откуда мне было знать, что всего через неделю они пропадут?

Жан и Фабрегас смерили Виктора скептическим взглядом и, не говоря ни слова, вышли из комнаты. Когда они вернулись в кабинет Фабрегаса, Жан буквально рухнул на стул. Этот допрос его полностью вымотал.

– Ты ему веришь? – спросил он.

– Ты давно с ним знаком, тебе лучше знать, – ответил Фабрегас уклончиво. – Пока у нас есть только его версия и никого, кто мог бы ее опровергнуть.

– В том-то и проблема.

Фабрегас тоже сел и, помолчав некоторое время, спросил:

– Жан, а ты не допускал такой возможности… еще когда только взялся за это дело… что они сами могли сбежать? – По его тону было заметно, что ему не слишком нравится эта гипотеза.

– Само собой, – ответил Жан и, словно защищаясь, поспешно добавил: – Но много ли тебе известно таких случаев, чтобы сбежавшие одиннадцатилетние подростки не оставили вообще никаких следов? К тому же, после того как нашли тело Солен, стало понятно, что речь идет не о побеге.

– Понятно. Но я все же должен был спросить.

– А я вот спрашиваю себя, откуда Надя узнала, что Виктору есть в чем себя упрекнуть.

– Да, ты прав. Либо она необыкновенно проницательна для своих лет, либо тот, кто ее похитил, знает об этом деле больше нас. Так или иначе, я думаю, нам пора вызвать ее сюда. Навести ее снова и заодно узнай, нет ли у нее новых посланий для твоего друга.

6

Мать Нади весьма сдержанно восприняла предложение явиться в жандармерию вместе с дочерью. Прошло двое суток с момента возвращения девочки домой, и она только начала понемногу приходить в себя. Надя по-прежнему отказывалась говорить о том, что с ней происходило во время двухдневного отсутствия, но захотела вернуться в школу как можно скорее, чтобы отучиться последнюю неделю учебного года. Доктор Флоран сочла это хорошим знаком. Она полагала, что не стоит нарушать привычный для девочки распорядок дня, поэтому попросила провести допрос в школе, во время обеденного перерыва, в одном из пустых классов.

Это были несколько не те условия, на которые рассчитывал капитан Фабрегас, но в этом деле Надя была жертвой, и он не хотел лишний раз травмировать ее. Он лишь попросил в качестве ответной уступки, чтобы Жану разрешили присутствовать на допросе. Он был первым, с кем девочка заговорила по возвращении, и, возможно, она захочет сообщить ему что-то еще.

Учительница Нади, мадемуазель Готье, встретила их, даже не пытаясь скрыть нервозность. Впервые в ее жизни порог класса переступили жандармы. Фабрегас, который уже допрашивал классную наставницу после исчезновения Нади, теперь воспользовался случаем, чтобы задать ей несколько дополнительных вопросов.

– Вы в курсе, какую тему Надя выбрала для своего доклада?

– Вы имеете в виду историю семьи Лессаж? Да, я знаю.

– Это вы ей подсказали тему?

Учительница покраснела и опустила глаза. В других обстоятельствах Жюльен Фабрегас нашел бы это очаровательным. Это была молодая женщина, не слишком красивая в общепринятом смысле слова, но с тонкими чертами лица и необычным для этих мест светлым, почти полупрозрачным оттенком кожи, который ничуть ее не портил, наоборот, придавал некий дополнительный шарм.

– Нет, не я… – пролепетала мадемуазель Готье, – я только сказала, когда узнала об этом, что это интересная тема и очень хорошо, что она ее выбрала…

– Но вы не знаете, кто подал ей такую идею?

– Нет, к сожалению… Если бы я хоть на секунду заподозрила, что это может оказаться для нее опасным…

– Вам не в чем себя упрекнуть, – поспешно заверил ее Фабрегас. – Не беспокойтесь.

Мадемуазель Готье застенчиво улыбнулась и, выслушав еще несколько ободряющих фраз капитана, покинула класс.

Надя терпеливо ожидала своей очереди, сидя между матерью и доктором Флоран. Фабрегас расположился напротив них, предоставив Жану держаться на некотором расстоянии. Детский психолог, легким предупредительным жестом попросив у капитана позволения говорить, произнесла:

– Хочу, чтобы вы знали: я сочла нужным объяснить Наде, что она ни в коем случае не обязана отвечать на ваши вопросы, если они поставят ее в затруднение тем или иным образом. То, что произошло с детьми месье Лессажа, конечно, ужасно, но я напоминаю вам, что в этой истории Надя прежде всего жертва. Именно в этом качестве вам следует ее воспринимать и обращаться с ней соответственно.

– Разумеется, доктор. Я не собираюсь обвинять ее в убийстве или похищении, – добавил Фабрегас и немедленно об этом пожалел.

Психолог буквально испепелила его взглядом и, словно собираясь защитить Надю, инстинктивным жестом положила руку ей на плечо. Фабрегас привык к тому, что в подобных ситуациях на защиту детей бросаются родители и бьются за них зубами и когтями, но сейчас осознал, что в первую очередь ему придется иметь дело с доктором Флоран. Он посмотрел на свою противницу более внимательно. На вид ей было около сорока. Суховатое лицо с резкими чертами, губы настолько узкие, что губная помада выглядела на них как тонкий горизонтальный штрих… Только глаза вызывали желание узнать ее получше. Черные, глубокие, повелительные – должно быть, повергшие в трепет не одного человека… Сейчас, однако, она смотрела на него всего лишь с легким раздражением. Фабрегас изобразил дружелюбную мину и обратился к Наде:

– Твоя мама сказала, что ты сама захотела вернуться в школу. Я рад, что ты чувствуешь себя лучше.

Надя изобразила слабое подобие улыбки, но не произнесла ни слова. Фабрегас, ничуть не смутившись, продолжал:

– Спешу тебе сообщить: мы передали твое послание отцу Солен. Он очень тебе благодарен. Он рад был узнать, что она больше не сердится на него.

Это был рискованный шаг. Жюльен Фабрегас понимал, что должен завоевать доверие Нади, чтобы получить от нее больше информации. До сих пор она демонстрировала неуступчивость в случае любого, даже слабого нажима, поэтому капитан решил избрать другую тактику.

– Тем лучше, – равнодушно ответила Надя, словно не до конца осознав смысл услышанного.

Фабрегас продолжал тем же беззаботным тоном, хотя про себя и понимал, что ему трудно будет разбить ледяную стену, которой девочка отгородилась от него:

– Солен говорила тебе что-то еще? Она упоминала о своем брате?

– Нет. Она ничего не говорила о Рафаэле.

Снова тот же холодный, равнодушный тон, слабым эхом отдающийся в пустом классе.

– А о чем тогда говорила? Ты можешь рассказать?

– Нет. Я ей обещала, что буду молчать.

Капитан начинал терять терпение. Этот разговор не имел никакого смысла. Солен умерла и похоронена почти тридцать лет назад, а он пытается узнать что-то у одиннадцатилетней девочки, ведущей доверительные беседы с воображаемой подругой. Судя по всему, он зря теряет время… Однако профессиональный инстинкт побуждал его продолжать:

– Я все понимаю, Надя, я не прошу тебя предавать свою подругу, – но подумай о ее отце. Ты ведь с ним знакома. Ты знаешь, как он мучается от неизвестности. Солен хотя бы объяснила тебе, что с ней произошло?

– Не совсем… – На сей раз голос Нади прозвучал неуверенно.

– Не совсем? – переспросил Фабрегас, боясь спугнуть неожиданную удачу.

– Она сказала только, что он не должен ее забывать. И если вдруг еще что-то случится, ему не надо беспокоиться. В этот раз все пройдет хорошо.

Эти слова Фабрегасу очень не понравились. Еще не полностью осознавая их смысл, он уже понимал, что они предвещают плохие новости. Он еще не успел мысленно углубиться в эту тему, как его опасения подтвердились.

На пороге класса появилась мадемуазель Готье. Голова ее была опущена, руки скрещены на груди. Фабрегас тут же понял, что возникла какая-то проблема. Он быстро встал, подошел к учительнице и кивнул, давая понять, что слушает.

– Может быть, это еще ничего не значит… – тихо заговорила она. – Но одной из моих учениц не было сегодня в столовой во время обеда. На всякий случай я позвонила ее родителям, чтобы выяснить, не ходит ли она обедать домой, – оказалось, что нет. Мы с коллегами всюду ее искали, но не нашли. И при этом никто не видел, чтобы Зелия выходила из школы.

7

Первоочередная задача Фабрегаса заключалась в том, чтобы не дать этой новости распространиться. Нельзя было допустить паники в «Ла Рока». Ученики все еще оставались в столовой, и капитан попросил учителей возобновить уроки после обеденного перерыва, как обычно.

Мать Зелии прибыла в школу через десять минут после телефонного звонка, ее муж – почти сразу вслед за ней. Фабрегас уже знал, чего ждать. Слезы и растерянность должны были вскоре уступить место гневу. Родители девочки, скорее всего, будут настаивать, чтобы в действие ввели план «Алерт»[14], хотя в данной ситуации от него никакой пользы.

Слишком мало времени прошло после пропажи Зелии, чтобы точно установить, что речь идет именно о похищении и что ее жизнь в опасности. К тому же у жандармов пока не было никакой информации, которую имело смысл массово распространить. Эту систему поиска, внедренную двенадцать лет назад, можно было задействовать лишь при определенных условиях. Фабрегас о них знал, хотя в глубине души считал их не слишком целесообразными. Как объяснить обезумевшим от тревоги родителям, что в картотеке пропавших детей около пятидесяти тысяч имен и при этом план «Алерт» с момента своего появления осуществлялся в среднем два раза в год? Прежде всего нужно было убедиться, что Зелия попросту не задержалась где-то на несколько часов или что она не сбежала из дома умышленно. Хотя это последнее предположение и казалось родителям абсурдным, его нельзя было отметать с порога. Затем, чтобы план мог быть осуществлен наиболее эффективно, нужно было собрать как можно больше конкретных деталей. Признаки, по которым можно было бы установить местонахождение жертвы или подозреваемого. Описание автомобиля, в который ребенок мог сесть, или внешности похитителя… Ко всему прочему добавлялось и неожиданное возвращение Нади. Это еще больше усложняло ситуацию. Прокурор Республики, разумеется, потребует, чтобы любая информация проверялась как минимум дважды. Он и только он имеет полномочия на введение в действие тревожного плана, а последние двое суток явно были не самыми приятными в его жизни. Тот факт, что Надя вернулась живой и здоровой, был, конечно, из разряда хороших новостей, но именно поэтому ко второму подобному исчезновению министерство юстиции отнесется, скорее всего, скептически. Все эти причины побуждали Фабрегаса пока не предавать дело широкой огласке.

На данный момент наилучшей из всех зацепок в этом деле, которые имелись в распоряжении полиции, была Надя. Возможно, она держала в руках ключи ко всем загадкам, но, увы, по-прежнему хранила молчание. Сказать, что эта ситуация крайне раздражала Фабрегаса, было бы, пожалуй, слишком мягко. Капитан был вынужден постоянно напоминать себе о том, что имеет дело с ребенком одиннадцати лет, который совсем недавно пережил сильное душевное потрясение. Если бы Надя была взрослой, он бы охотно отправил ее под арест за намеренное создание помех следствию.

Детский психиатр, понимая, что теперь опасности подвергается другая девочка, приложила все усилия, чтобы разговорить Надю, позволяя себе даже слегка на нее давить. Капитан распорядился отвезти обеих домой, чтобы не допустить их встречи с родителями Зелии.

Директор школы, казалось, с трудом осознавал сообщенную ему новость. Фабрегас наблюдал за этим растерянным человеком, сидевшим напротив него с другой стороны стола. Два исчезновения детей меньше чем за неделю – это был рекорд, которым ни одна школа не захотела бы гордиться. Однако надо отдать ему должное – предвидя дальнейшие вопросы, он распорядился как можно скорее собрать все сведения, имевшиеся в распоряжении школы, – личное дело Зелии, план школы со всеми входами и выходами, а также список всех посторонних лиц, которые предположительно могли оказаться в здании «Ла Рока» во время обеденного перерыва.

Камер наблюдения в школе не было. После исчезновения Нади их собирались установить, но не успел еще административный совет распорядиться на этот счет, как девочка вернулась. Директор твердо пообещал себе, что, каков бы ни был исход этой новой истории и какое решение ни принял бы совет, камеры будут установлены, даже если ему придется оплатить их из собственного кармана.

Фабрегас быстро пролистал досье Зелии. Ее учительница, мадемуазель Готье, отзывалась о ней как о способной, но не слишком старательной ученице. Капитан невольно вспомнил свои собственные школьные характеристики, в которых неизбывно присутствовало то же самое – «способен на большее»; он настолько свыкся с этой формулировкой, что повторял ее сам себе в тех случаях, когда расследование продвигалось не так быстро, как хотелось бы. На фото, прикрепленном к первой странице, у Зелии Мурье были каштановые волосы, красивые голубые глаза и лукавая улыбка. При взгляде на нее у Фабрегаса на мгновение защемило сердце.

Сосредоточившись на сведениях об успеваемости, он констатировал, что оценки Зелии резко ухудшились во втором триместре[15], и спросил у директора, не знает ли тот, в чем причина.

– Мадемуазель Готье и в самом деле отметила это по итогам проверочных работ, которые проходили в конце прошлого года… Тем не менее она согласилась, что уровень успеваемости Зелии достаточно высок, чтобы перевести ее в следующий, шестой класс. Зелия – энергичная, жизнерадостная девочка, эти качества мы очень ценим в наших учениках… Хотя, конечно, я не назвал бы ее одной из самых дисциплинированных…

После каждой фразы директор улыбался одними уголками губ – словно речь шла о каких-то ностальгических воспоминаниях, полностью относящихся к прошлому.

– Но как объяснить такое резкое снижение успеваемости? – продолжал настаивать Фабрегас.

– Не знаю. Скорее всего, мадемуазель Готье сможет дать ответ на этот вопрос. Она проводит много времени с учениками и в курсе многих событий их жизни.

Затем капитан изучил график работы школьного персонала. Особенно его интересовали технические работники, отсутствующие в данный момент (что до учителей, все они с самого утра находились в стенах школы). У «Ла Рока» был заключен договор с одним из сетевых ресторанов о доставке в школу готовых обедов. Работники службы доставки пользовались входом, расположенным с обратной стороны здания, откуда вел коридор на кухню, – и директор специально уточнил, что их никто никогда не видит.

– Это, так сказать, наше закулисье, – добавил он. – Мы работаем с ресторанной сетью «Элита» вот уже много лет, и у нас с ними никогда не возникало проблем. Мы знаем почти всех их сотрудников и предоставляем им самим организовывать доставку.

– Почти? – повторил Фабрегас.

– Иногда они нанимают кого-то на время, это распространенная практика…

– Этих временных работников вы вносите в свои списки?

– Нет, конечно! Я даже не знаю, кто сегодня приезжал. Надо уточнить…

– Уточните, пожалуйста. Заодно узнайте, кто привозил обеды в тот день, когда исчезла Надя.

– Но Надя исчезла уже после того, как вышла из школы! – запротестовал директор.

Фабрегас лишь бросил на него тяжелый взгляд, пресекающий любые возражения.

8

Жюльен Фабрегас уединился в учительской. За тот час, что прошел с момента исчезновения Зелии, капитан не терял времени даром. Все его люди уже прочесывали окрестности в поисках малейших следов предполагаемого похищения, доктор Флоран прикладывала все усилия, чтобы получить дополнительную информацию от Нади, по всему региону велись проверки на дорогах. Но Фабрегас по-прежнему считал, что этого недостаточно. Всю последнюю неделю его не оставляло неприятное ощущение, будто он простой зритель какого-то спектакля. Еще до того, как его подчиненные организовали масштабные поиски Нади, она вернулась домой сама – без посторонней помощи, равно как без всякого желания объяснить, что, собственно, с ней произошло. Только он собрался изучить ее школьное досье, чтобы попытаться найти возможную причину ее исчезновения, как пропала еще одна девочка – буквально у него из-под носа. То ли похититель откровенно насмехался над ним, то ли просто не знал о его присутствии в школе в этот день?.. Необходимо было правильно ответить на этот вопрос, чтобы составить точный психологический портрет преступника.

Была и другая проблема – Виктор Лессаж; эту проблему тоже нужно было решать как можно скорее. Оставлять его под арестом означало дать повод для сплетен журналистам, которые, без сомнения, нагромоздят кучу невероятных гипотез – с самыми непредсказуемыми, в том числе и катастрофическими, последствиями. Так или иначе, Фабрегас не располагал никакими новыми сведениями по «Делу близнецов», и уж точно их отец не имел никакого отношения к исчезновению Зелии Мурье. Итак, придется подписать приказ о его освобождении и сосредоточиться на тех данных, которые имелись в распоряжении капитана на сегодняшний день.

После первого похищения комиссия психологов, специализирующихся на кризисных состояниях, попыталась создать как можно более точный портрет похитителя, но до сих пор он оставался довольно-таки размытым. Предполагалось, что это мужчина, житель данного региона, белый, в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти лет, с большой долей вероятности имеющий семью, а также постоянную работу. Ознакомившись с этими данными, Фабрегас почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Если все они были верны, под такое описание подходило более двадцати процентов мужского населения департамента Воклюз – иными словами, около ста тысяч человек. Пользы от подобных сведений, мягко говоря, немного.

Зато совсем недавние события вызвали к жизни вопросы куда более интересные. Почему человек, похитивший одиннадцатилетнюю девочку, через два дня отпустил ее, чтобы почти сразу похитить другую? Возможно ли, что в первый раз он ошибся с выбором жертвы? Это казалось маловероятным. А как он сумел заставить Надю молчать о том, что случилось? Угрозами? Но она не выглядела ни слишком потрясенной, ни тем более запуганной. Напротив, она держалась уверенно и явно по собственной воле отказывалась отвечать на расспросы взрослых. Фабрегас еще раз перечитал свои записи и повторил вслух то, что услышал от нее чуть раньше: «И если вдруг еще что-то случится, ему не надо беспокоиться. В этот раз все пройдет хорошо».

Эта фраза стала для Фабрегаса доказательством того, что они с самого начала ступили на ложный путь. С Надей кто-то говорил, но не воображаемая подруга – по той простой причине, что такой фантом не смог бы предсказать будущее. Солен?.. Но Солен умерла тридцать с лишним лет назад, это бесспорный факт. Кто же тогда? Капитан только что осознал, что даже не пытался пойти по этому следу. Принимая во внимание слова детского психолога, а также сам факт благополучного возвращения девочки домой, Фабрегас расспрашивал ее не слишком настойчиво. Теперь вопросы так и роились у него в голове. Как выглядит эта «лже-Солен»? Она ровесница Нади или взрослая женщина? Видела ли Надя ее или только слышала? Фабрегас чувствовал, что ему становится трудно дышать. Ему нужны ответы на эти вопросы, и как можно быстрей, если он хочет сохранить контроль над этим делом. Фраза «В этот раз все пройдет хорошо» звучала в его ушах словно тиканье бомбы с часовым механизмом. Как будто на самом деле стоило ожидать чего-то прямо противоположного…

Фабрегас оставил на дежурстве в «Ла Рока» двух жандармов, а сам отправился к родителям Нади. Усевшись за руль, он включил на полную громкость сирену, как бы предупреждая, что находится не в лучшем расположении духа. Время поджимало, и проявлять особую деликатность во время допроса больше не имело смысла. Если Надя и в самом деле скрывает ценные сведения, которые могли бы помочь в поисках Зелии, он добудет их во что бы то ни стало.

Мать Нади встретила его и проводила в гостиную, не сказав ни слова. Глаза ее были красны от слез, плечи опущены – из нее как будто ушли все силы. Фабрегас подумал, что такое состояние, скорее всего, вызвано двойным шоком – от внезапного исчезновения и столь же неожиданного возвращения дочери, – но, как вскоре выяснилось из объяснений доктора Флоран, ситуация продолжала развиваться, и весьма беспокоящим образом.

Детский психолог, как и обещала, поговорила с Надей уже в более жесткой манере и объяснила ей всю серьезность происходящего, а также ценность любой информации, которую Надя до сих пор не сообщила. Но девочка, ничего не ответив, сразу же ушла и заперлась у себя в комнате, где и остается последние полчаса, отказываясь от любых контактов.

– Избавлю вас от пересказа всех тех оскорблений, которыми она осыпала нас обеих – меня и свою мать, – выкрикивая их через дверь. Лишний раз убеждаюсь, что нынешние дети знают слишком много из того, что знать им еще рано.

Доктор Флоран произнесла эти слова без всякого осуждения, с легкой ироничной улыбкой, но Фабрегас почувствовал, что от ее былой доброжелательности по отношению к Наде не осталось и следа. Стыдно признаться, но и у него самого промелькнула мысль, что на этом одиннадцатилетнем ребенке лежит часть вины за похищение Зелии. Молчание Нади стало для ее соученицы роковым.

– У вас есть ключ или какой-то инструмент, чтобы открыть дверь? – спросил он у матери Нади.

– Она никогда раньше не запиралась… – всхлипнула та, не ответив на его вопрос. – Я не узнаю свою дочь, капитан!

В других обстоятельствах Фабрегас постарался бы найти нужные слова, чтобы утешить эту несчастную женщину. Но сейчас он вместо этого буквально прорычал:

– Мадам Вернуа, я взломаю дверь, если потребуется! В последний раз спрашиваю: у вас есть ключ?

Он подумал, что женщина сейчас упадет в обморок, но вместо этого она ушла и вскоре вернулась с плоской отверткой в руке.

– Недавно в ванной заклинило замок, – дрожащим голосом произнесла она, – и мой муж сумел открыть его вот этой штукой. Может быть, у вас тоже получится?..

На хрупкую, дрожащую мадам Вернуа было жалко смотреть. Капитан ободряюще улыбнулся и взял отвертку, хотя понимал, что причинил женщине боль своим резким тоном, и это уже поздно исправлять.

Равно как поздно было и ломать дверь в комнату Нади.

9

– Все указывает на самоубийство, – произнес Жан.

– Да вы там все рехнулись, что ли? Когда это одиннадцатилетние дети кончали жизнь самоубийством, скажи на милость?!

Виктор кипел от гнева. Придя к нему домой, Жан буквально с порога сообщил ужасную новость. Надя мертва. Фабрегас обнаружил ее бездыханное тело в ее комнате. Несмотря на то что пульс не прощупывался, капитан продолжал делать ей массаж сердца со всей энергией отчаяния вплоть до прибытия скорой. Но было уже поздно. Ребенок был мертв.

– Такое случается, Виктор. Печально, но факт. В прошлом году во Франции покончили с собой сорок детей. Самому младшему было всего пять лет.

– Господи… Жан, в каком мире мы живем?

– В мире, где их заставляют взрослеть слишком быстро.

Фабрегас обнаружил Надю неподвижно лежащей на кровати. Сначала он подумал, что она спит, но что-то неуловимо неправильное в ее позе встревожило его. Руки были сложены на груди, ноги вытянуты и плотно сведены вместе. Она казалась собственным надгробным изваянием. Рядом с ней было разбросано множество пустых упаковок из-под снотворного. Мать Нади с ужасом признала в них свои собственные, которые она обычно хранила в настенном шкафчике ванной комнаты – месте, доступном для всех членов семьи.

Надя оставила предсмертную записку – на самом видном месте, в центре письменного стола. Аккуратным округлым почерком она вывела короткое сообщение о том, что ей очень жаль и она приносит извинения родителям, но у нее нет выбора. Так будет лучше для всех.

Виктор слушал своего друга со слезами на глазах. Он снова, будто воочию, видел девочку, сидящую у него в гостиной на диване, на том самом месте, где сейчас расположился Жан с блокнотом в руках – порой он перелистывал страницы, освежая в памяти недавние записи. Кто мог подумать еще неделю назад, что этот ребенок, такой улыбчивый и жизнерадостный, совсем скоро по своей воле уйдет из жизни?

– И вы там у себя уверены, что ее не заставили написать это письмо?

– На данный момент жандармы ни в чем не уверены, – ровным тоном ответил Жан. – Прямо сейчас эксперты прочесывают ее комнату мелким гребнем и изучают ее домашний компьютер чуть ли не под лупой. Ее мать сказала, что у Нади был аккаунт в «Фейсбуке». Может быть, она делилась с друзьями чем-то важным. Нужно только выяснить пароль…

– Так я его знаю, пароль!

Жан уставился на Виктора в полном изумлении.

– Откуда?! Даже ее родители его не знают!

– Перестань уже подозревать всех и каждого! Я его знаю по той простой причине, что она сама мне его сказала! «Соленирафаэль» – с маленькой буквы, в одно слово. Я думаю, она хотела таким образом мне показать, что эта история действительно для нее важна. Она назвала мне его с самого начала, когда в первый раз пришла меня расспрашивать.

Жану стало не по себе. Это была критически важная информация, и ее следовало немедленно сообщить Фабрегасу – но Жан боялся его реакции. Это новое открытие наверняка показалось бы капитану – как, впрочем, и ему самому – весьма неоднозначным. К тому же, хотя Виктора и освободили, он по-прежнему оставался среди фигурантов дела, в статусе подозреваемого в исчезновении своих детей. Заставить Фабрегаса поверить в то, что Надя добровольно сообщила этому человеку пароль от своего аккаунта в соцсети, будет непросто.

– А эта, как ее… псевдопсихолог, про которую ты говорил, – она что же, ничего не замечала? Разве это не ее работа – предотвращать такие случаи?

– Педопсихолог, – поправил Жан, имея в виду официальное название специальности доктора Флоран. – Она сейчас там же, вместе с Фабрегасом. Пытается найти объяснения поступку Нади…

– Очень мило, но искать их надо было раньше – чтобы его не допустить! Она должна была заметить, что девочку что-то гложет! Никто не кончает с собой по сиюминутной прихоти!

– Ты знаешь не хуже меня, что Надя по возвращении домой отказывалась говорить о случившемся. Нельзя заставить человека говорить, если он сам этого не хочет.

– Зря стараешься. Все равно я никогда не поверю, что ее нельзя было спасти!

Жан понимал, как тяжело его другу принять эту новость. Любой испытывает отчаяние, отягощенное чувством собственного бессилия, столкнувшись со смертью ребенка, особенно если речь идет о самоубийстве, – но для Виктора это событие имело и другие последствия. Помимо того, что Надя была единственной, кто проявлял интерес к его истории, и между ними завязалось что-то вроде дружбы, она, возможно, обладала важной информацией, касающейся его детей. И то, что бывший жандарм собирался сказать нынешнему подозреваемому, точно не улучшит ситуацию…

Жан долго говорил с Фабрегасом, прежде чем решиться на такой рискованный ход – устроить Виктору проверку. Сейчас он вновь сомневался, стоит ли это делать. Виктор был человеком упорным, если не сказать – упертым. Когда он понял, что дело о похищении его детей зашло в тупик, то решил взяться за него сам. Он вел собственное расследование, порой подходя к самым границам законности. Собранное им досье было толще того, что удалось собрать жандармам. Оно объединяло показания всех тех, кто присутствовал, пусть хотя бы не дольше часа, на том самом злополучном Фестивале чеснока 26 августа 1989 года. Преодолев все препоны, он буквально перепахал всю землю на кладбище, где обнаружили тело Солен, в поисках малейших улик. Местный священник позволил ему это сделать без единого возражения.

Жан догадывался, что Виктор собирается возобновить свою охоту сразу после освобождения, и понимал, что больше не сможет защищать своего друга, как все последние тридцать лет. Даже если Фабрегас доверял инстинкту своего бывшего начальника, все же он как капитан жандармерии не позволит Виктору вмешиваться в расследование, и конфликт между ними рано или поздно будет неизбежен.

Здравый смысл советовал Жану молчать, но с годами голос этого советчика становился все тише. Так или иначе Виктор все равно об этом узнает, и Жан предпочел бы сообщить ему эту информацию сам. Скрепя сердце, он произнес:

– Есть еще кое-что, о чем тебе стоит знать.

Виктор, кажется, сразу догадался, что услышанное станет шоком для него. Но он не сказал ни слова и обреченно ждал, словно на него должен был обрушиться нож гильотины.

– В предсмертной записке Надя упоминала о тебе.

Не в силах ни прочитать вслух запись из своего блокнота, ни выдержать взгляд Виктора, Жан просто молча протянул ему блокнот.

Виктор надел очки и принялся изучать страницу. Его руки дрожали так же сильно, как и его голос, когда он прочитал вслух:

– «Обязательно передайте месье Лессажу, что теперь все будет хорошо. Солен и Рафаэль наконец смогут жить в мире».

10

Пароль Нади в самом деле оказался «соленирафаэль». Информация, содержащаяся в ее аккаунте, помогла следствию понять или, по крайней мере, объяснить поведение девочки после возвращения домой, так же как ее самоубийство.

Выяснилось, что долгое время Надя общалась с некой «Солен Лессаж» (никнейм, разумеется, мог принадлежать и мужчине). Аккаунт этого человека был подзамочным, но жандармы смогли восстановить всю переписку между ним (ней?) и Надей с самого первого дня. Поначалу в репликах Нади ощущалось недоверие, но мало-помалу собеседник сумел расположить ее к себе. Надо сказать, лже-Солен оказалась весьма убедительна. В частности, она сообщила Наде сведения по «Делу близнецов», изначально известные лишь немногим. Однако девочка не могла знать о том, что за последние тридцать лет число этих «избранных» значительно увеличилось. Следователи, журналисты, частные детективы, обычные любопытствующие – все они в меру своих возможностей поспособствовали тому, что многие детали расследования перестали быть тайной. Когда-то это дело всколыхнуло всю Францию. У каждого сложилась своя версия, и как минимум раз в год очередной журналист уголовной хроники излагал новую.

Переписку Нади дали прочитать детскому психологу. Та категорично заявила, что собеседник девочки – взрослый человек, в совершенстве овладевший искусством манипуляции. Никаких синтаксических или орфографических ошибок, однако используемый словарный запас достаточно прост, чтобы одиннадцатилетняя девочка могла поверить, что говорит со сверстницей. Тон был одновременно заговорщическим и приказным. Солен – до выяснения настоящего имени эту особу решили называть так – последовательно и умело впрыскивала яд в душу Нади.

Прежде всего она попросила девочку о помощи, чтобы восстановить справедливость. Чтобы виновный в похищении ее самой, Солен, и ее брата был наказан. Затем она предложила Наде встретиться. Именно тогда они вдвоем разработали план фальшивого похищения. Точнее, Наде казалось, что она тоже участвует в составлении плана, тогда как анализ текстовых посланий четко указывал на то, что в действительности единственным инициатором этой идеи была ее собеседница. Первой значимой информацией, полученной по итогам чтения переписки, стало то, что Надя так никогда и не увидела фальшивую Солен в реальности. Переписка продолжалась и в те два дня, когда Надя исчезла, – хотя ради правдоподобия на это время должна была бы прекратиться. Солен написала, что не сможет прийти в условленное место встречи, но Надя должна обязательно провести там сорок восемь часов, прежде чем вернуться домой. Если это условие не будет выполнено, весь «их» замысел рухнет. Самозванец все предусмотрел. В условленном месте он оставил ей еды на два дня, а также белое платье и венок, которые Надя должна была надеть перед возвращением. Итак, они с фальшивой Солен не встретились – ни тогда, ни после. Два дня Надя просто где-то пряталась.

Хотя Фабрегас прекрасно понимал, что взрослый человек может с помощью искусных манипуляций заставить ребенка сделать что угодно, один вопрос все же не давал ему покоя. Солен объяснила Наде, что это не ее тело нашли на кладбище много лет назад, а другой девочки. Что жандармы ошиблись. Разумеется, такое объяснение было полностью притянуто за уши, но, как ни странно, могло и сработать. С другой стороны, если принять эту гипотезу на веру, это значило бы, что Солен сейчас взрослая женщина сорока с лишним лет и, значит, не может быть той маленькой девочкой, за которую себя выдает.

– Все говорят о Наде как о серьезной, умной девочке, – сообщил Фабрегас детскому психологу во время очередной беседы. – Как же она могла позволить так грубо себя обмануть?

– Да, Надя была умной девочкой, я согласна, но в ней жила очень сильная жажда признания. Воображая, что помогает своей ровеснице, попавшей в беду, она обрела цель жизни. Даже если логика буквально кричала об обратном, миссия, которую Надя взяла на себя, сделала ее глухой к доводам разума. Во время наших разговоров меня поразила эта деталь – сильнейшая потребность стать для кого-то полезной, даже незаменимой. Она страдала от того, что родители ее не любят. И, поговорив с ее матерью, я, кажется, поняла, из чего возникло это чувство. У четы Вернуа был ребенок еще до рождения Нади. Сын. К несчастью, он умер от менингита в двухлетнем возрасте. Мать, надеясь, что рождение другого ребенка поможет им с мужем забыть об утрате, забеременела всего через несколько месяцев, хотя и знала, что мужу не слишком нравится эта идея. Эта беременность еще углубила пропасть между супругами, и даже появление дочери не смогло ничего исправить. Надя стала для них как бы воплощением всех их несчастий.

– Но объяснить этим такую странную недогадливость… – с сомнением произнес Фабрегас.

– Потребность быть любимым может проявляться как величайшее самоотречение, вопреки всякой логике. На это и рассчитывал самозванец. Он сумел обнаружить уязвимое место своей жертвы, и с этого момента мог манипулировать ею, как хотел. Именно поэтому он смог убедить ее совершить самоубийство – объяснив, что это тоже принесет пользу. Что благодаря этому ничто не пропадет напрасно и Солен с Рафаэлем будут отомщены.

Фабрегас по-прежнему не готов был принять эту теорию и даже сомневался, стоит ли ему дальше слушать детского психолога. Смириться с тем, что достаточно нескольких реплик незнакомца в интернет-переписке, чтобы одиннадцатилетний ребенок совершил немыслимое, было выше его сил.

– Понимаю, что мои слова покажутся вам слишком жестокими, – вновь заговорила доктор Флоран, – но что сделано, то сделано. На вашем месте я бы сосредоточилась не на этом факте, а на другом.

– Я вас слушаю.

– Солен очень много говорила о Рафаэле в своих посланиях.

– И что с того? Наверняка она это делала, чтобы придать своим словам больше правдоподобия.

– К сожалению, не могу разделить вашу уверенность.

– Что вы хотите сказать?

– Самозванец говорит о Рафаэле, как о ребенке. Словно тот навсегда остался в возрасте, когда его похитили. Но слова, приписываемые ему, выглядят… как бы вам сказать… подлинными.

– Не понимаю.

– Все указывает на то, что лже-Солен поддерживает связь с каким-то другим ребенком. С мальчиком, которому она отвела роль Рафаэля.

– То есть вы считаете, что в эту историю может быть вовлечен и другой ребенок?

– Весьма возможно.

– И вы думаете, что ему угрожает опасность?

Доктор Флоран кивнула. Фабрегас уже собрался отмести эту версию, но что-то его остановило. Он ощутил слабое покалывание в основании шеи, а потом словно чей-то тихий голосок прошептал ему на ухо, что кошмар еще не кончился. Возможно, только начался.

11

Фабрегас не спал всю ночь. Рано утром он помчался в участок, по пути нарушая все допустимые ограничения скорости, словно надеясь таким образом избавиться от чувства вины, преследующего его с того момента, как он обнаружил бездыханное тело Нади. Он говорил себе, что должен был проявить больше внимания, больше такта. Помнить о том, что имеет дело с ребенком…

Слова детского психолога, услышанные накануне, лишь усилили его гнетущее состояние. Выяснилось, что еще один ребенок может подвергаться опасности. Мальчик, которому отвели роль Рафаэля… Фабрегас кипел от гнева. Он чувствовал себя беспомощным, неспособным управлять ситуацией. Грядут новые драмы – он это знал, чувствовал кожей, однако не имел ни одного четкого следа. Как добраться до этого ребенка, пока с ним ничего не случилось? Специалисты по информационным технологиям, находящиеся в его подчинении, сказали, что найти мальчика не представляется возможным. Они пытались вычислить его через аккаунт Нади, но у девочки оказалось полторы сотни друзей, половина из которых была мужского пола, и приватная переписка с ними не содержала в себе ничего подозрительного.

Фабрегас не знал даже, с чего начать поиски. Ничто не указывало на то, что ребенок из Пиолана или хотя бы из этого региона. Тем не менее нужно было провести проверку в «Ла Рока» – она оставалась его последней надеждой. Не только потому, что там училась половина городских детей, но и потому, что это было единственное место, имеющее отношение ко всем похищенным – близнецы Лессаж тридцать лет назад, а также Надя и Зелия ходили именно в эту школу.

Фабрегас явился в «Ла Рока» в сопровождении четырех подчиненных. Директора он предупредил заранее, чтобы тот облегчил ему задачу. План был прост: опросить всех мальчиков десяти-одиннадцати лет и выяснить, не появлялась ли в последнее время среди их фейсбучных друзей некая Солен или кто-то еще, с кем они не были знакомы в реальной жизни.

Директор, которому эта история нравилась все меньше и меньше, выполнил все требования жандармов наилучшим образом. Он освободил несколько классов, вызвал родителей тех учеников, которых предстояло опросить, и попросил учителей перенести утренние занятия на другое время.

Капитан, в свою очередь, провел короткий инструктаж для подчиненных: детей опрашивать только в присутствии кого-то из родителей или представителя DDASS[16]; ни в коем случае не выходить за рамки формата обычной беседы. При опросах будут присутствовать школьные учителя, которые проследят за тем, чтобы эти правила не нарушались. Отнюдь не всем родителям понравилась идея увидеть свое чадо сидящим напротив человека в жандармской униформе, но директор проявил незаурядный дипломатический талант и сумел их убедить, что все происходящее имеет лишь одну цель: предотвратить новые трагедии.

От результатов опроса Фабрегас пришел в ужас. Почти все дети сказали, что регулярно общаются в сети с людьми, которых не знают и никогда в жизни не видели. Аргументация была примерно такой: «Ну, он все время вывешивает всякие приколы у себя на стене», «У него куча друзей и свой Ютуб-канал». Единственное, что немного утешало, – никакой Солен в друзьях у опрошенных в последнее время не появлялось. Однако нельзя было исключить, что похититель использует и другие псевдонимы. Возможно, выбирает их, ориентируясь на увлечения своих будущих жертв. К тому же «Фейсбук» наверняка был далеко не единственным из его охотничьих угодий. Многие дети пренебрежительно говорили, что эта сеть «только для старичья» и что «из наших там одни придурки».

Через два часа Фабрегас вышел из класса в еще более угнетенном состоянии, чем туда зашел. В глубине души он понимал, что все эти расспросы бесполезны. Ни разу за все это время он не ощутил столь знакомого ему покалывания в основании шеи – этой личной примете он уже давно научился доверять. Если кому-то из этих детей предстоит стать следующей жертвой похитителя, те скудные сведения, которые жандармам все же удалось собрать, никак не смогут этому воспрепятствовать.

Фабрегас уже собрался уходить, когда его окликнул директор школы. Как выяснилось, ему прислали список работников службы доставки, которые привозили школьные обеды накануне.

– Среди них действительно был один временный работник, – сообщил директор с ноткой торжества. – Его анкету они тоже обещали прислать.

Эта информация, вместо того чтобы обрадовать капитана, лишний раз напомнила ему, сколько невыполненных задач остается на данный момент, тогда как время работает против него. Нужно найти Зелию живой и здоровой, при этом не забывать о том, что еще одному ребенку, ее ровеснику, может угрожать опасность. Фабрегас пытался убедить себя, что вероятность этого не слишком высока и стоит сконцентрировать все усилия на том преступлении, которое уже свершилось. Девочка похищена, и ее нужно вернуть родителям, пока еще не слишком поздно.

– Мне нужна эта анкета немедленно! – заявил он категоричным тоном, словно желая утвердиться в своем окончательном выборе.

– Должно быть, уже прислали, – ответил директор. – Если хотите, я схожу проверю.

– Я пойду с вами, – объявил Фабрегас и направился следом за директором в его кабинет.

Дойдя до двери кабинета, директор остановился и, немного поколебавшись, произнес:

– Есть еще кое-что, о чем вам нужно знать, капитан.

– Я вас слушаю.

– По поводу этого временного работника…

– Ну и?..

– Я выяснил, как вы меня и просили… Он приезжал и в тот день, когда исчезла Надя.

Фабрегас застыл на месте. Наконец-то он нашел зацепку. Он был в этом уверен.

Те несколько минут, которые понадобились директору, чтобы открыть дверь, включить компьютер и проверить почту, показались капитану нескончаемыми. В голове пульсировала только одна мысль: узнать имя и увидеть лицо человека, который отныне будет фигурировать в этом деле как главный подозреваемый.

Письмо с прикрепленным файлом действительно пришло. Директор хотел было распечатать файл, но Фабрегас больше не мог ждать. Он развернул монитор экраном к себе и открыл присланную анкету. Она содержала обычные сведения: имя, адрес, номер карточки социального страхования – все это существенно облегчало поиски. Затем Фабрегас всмотрелся в данные внимательнее – и ему показалось, что его внутренности завязываются в узел.

Здравый смысл подсказывал ему, что это может быть обычным совпадением.

Но стук крови в висках заглушал эти доводы.

Временного работника сети ресторанов «Элита» звали Рафаэль Дюпен, и, согласно данным карточки соцстрахования, он родился в 1978 году.

В том же году, что и Рафаэль Лессаж.

12

Фабрегас взял с собой всего двоих подчиненных, чтобы отправиться по адресу, указанному в анкете Рафаэля Дюпена. Официально капитан намеревался лишь задать этому человеку несколько вопросов в рамках текущего расследования: не заметил ли он чего-то странного в день исчезновения Зелии? Не видел ли он Надю, выходящую из школы, неделей раньше? Ни один следственный судья не выдал бы ордера на арест только на основании факта, что временный работник службы доставки школьных обедов носит то же имя и родился в том же году, что и мальчик, пропавший тридцать лет назад. В глазах любого чиновника эти детали сами по себе не давали основания для подозрений.

Однако первоначальная интуитивная догадка Фабрегаса вскоре нашла вполне рациональное подтверждение.

Остановившись возле дома под номером 1879 по авеню Прованс, жандармы вынуждены были смириться с очевидностью: Рафаэль Дюпен их провел. Это было небольшое двухэтажное здание, первый этаж которого занимал магазинчик печатной продукции, а на втором располагалась единственная квартира, принадлежащая его владельцу. Последний, впрочем, почти сразу же сообщил, что предоставлял свой почтовый ящик (за скромную плату) в распоряжение человека, о котором шла речь, – доставщика школьных обедов, – но тот редко забирал почту сам.

– Иногда вместо него приходила женщина, иногда – другой мужчина. А его я видел всего три-четыре раза – это за полгода.

– Вы могли бы его описать?

– Попробую, – вздохнул торговец, явно сожалея, что приходится терять драгоценное время вместо того, чтобы заработать несколько лишних евро.

Чуть раньше Фабрегас уже отправил запрос в ресторанную сеть «Элита» с требованием составить словесный портрет Рафаэля Дюпена. Если два описания совпадут, он сможет организовать наблюдение за магазином прессы, а также приступить к разработке плана незамедлительных действий. Поскольку в его распоряжении пока не было никаких внешних примет подозреваемого, расставлять по всей округе полицейские кордоны не имело смысла. Оставалось запастись терпением и ждать.

Вернувшись в участок, Фабрегас нос к носу столкнулся с Жаном Вемезом. Бывший начальник, судя по всему, успел разузнать последние новости и решил явиться непосредственно к их источнику за дополнительными сведениями.

– Извини, Жан, но при всем уважении к тебе я не могу посвящать тебя в детали расследования.

– Да подожди ты! Я знаю, что у тебя есть подозреваемый и что этот человек может оказаться сыном Виктора. Позволь тебе напомнить, что я практически полностью разрушил свою карьеру из-за поисков этого мальчика, и уж если кто заслуживает быть посвященным во все подробности, так это я!

Фабрегас кипел от возмущения. Эта информация ни в коем случае не должна распространиться. Придется принять жесткие меры, чтобы избежать утечек. Пиолан – городок всего на пять тысяч душ, и любой слух здесь разлетается мгновенно. Последнее, чего хотелось бы капитану, – чтобы все местные жители включились в охоту за воображаемым преступником.

– Позволь мне делать свою работу, – сдержанно сказал он. – У меня пока одни только предположения, и, честно тебе скажу, все они вилами по воде писаны. Все, что я могу тебе сказать, – человека, которого мы ищем, действительно зовут Рафаэль, и он родился в том же году, что и сын Виктора Лессажа. Но, согласись, это не бог весть что. К тому же у нас нет ни одного доказательства, что он причастен к похищению девочек. Все, чего я хочу, – это допросить его.

– Мне-то лапшу на уши не вешай. Не забывай, что я тебя и натаскал. Жюльен, ты ведь не просто так вышел на него? Кто-то дал тебе путеводную ниточку, верно?

Фабрегас сделал глубокий вдох и медленный выдох. Он понимал, что бывший начальник не оставит его в покое так просто, и не мог его в этом винить. На его месте он вел бы себя точно так же.

– Чтобы между нами не возникало разногласий, – сказал он, будто не слышал вопроса, – я попрошу тебя держать Виктора Лессажа подальше от всего этого.

– Но ведь речь идет о его сыне!

– Ты не знаешь этого наверняка, Жан, и я тоже не знаю! Если уж ты считаешь его своим другом, мне кажется, самое меньшее, что ты можешь для него сделать, – это не давать ему ложных надежд, пока все не прояснится.

На это Жан Вемез не нашел что возразить, поскольку и сам с трудом мог поверить в возвращение сына Виктора. Все эти годы у бывшего жандарма только крепла уверенность, что Рафаэль мертв. Она единственная помогала ему поддерживать в себе силы. «Дело близнецов из Пиолана» стало для него бездной, которая полностью его поглотила. Оно разрушило его брак, сильно осложнило отношения с сыном и едва не лишило разума. Если он до сих пор продолжал бороться, то только ради Виктора. Этот человек заслуживал того, чтобы узнать правду.

– Какой у тебя план? – спросил он, как бы по умолчанию принимая условие Фабрегаса.

– Как только у меня будут его приметы, я разошлю их во все участки, чтобы начать поиски повсюду. Если этого окажется недостаточно, пусть развесят объявления с его фотороботом на каждом столбе. До сих пор, как я понимаю, он особо не скрывался. Так что, надеюсь, еще до вечера мы узнаем о нем побольше.

Словно в подтверждение этих слов застекленная дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник юный лейтенант, один из помощников Фабрегаса, с листком бумаги в руке. Капитан жестом разрешил ему войти.

– Вы получили описание? – спросил он.

– Да, капитан. На его основании был составлен фоторобот.

– Хорошо. Вы знаете, что делать, – разошлите его во все полицейские участки и патрульные службы департамента.

Лейтенант, которому, судя по бравому виду, не надо было ничего повторять дважды, тем не менее замешкался у дверей.

– Чего вы ждете, Викар? Письменного распоряжения?

Лейтенант продолжал переминаться с ноги на ногу, не решаясь заговорить.

– Кажется, в этом нет особой необходимости, – наконец произнес он нерешительным тоном.

– Вот как? И почему же?

– Все как с цепи сорвались, – пробормотал лейтенант, – мы не успеваем отвечать на звонки… С тех пор как в городе узнали о пропаже Зелии, чуть ли не каждый житель хочет сообщить, что он что-то такое заметил… А теперь еще этот…

– Викар! – категоричным тоном прервал его Фабрегас. – Даю вам ровно десять секунд, чтобы все объяснить! Время пошло!

– Рафаэль Дюпен…

– Что – Рафаэль Дюпен?

– Он сидит у нас в приемной. Хочет с вами поговорить.

13

Фабрегас, безусловно, оценил бы по достоинству такую сознательность Рафаэля Дюпена, если бы не вновь усилившееся неприятное ощущение, которое не покидало его с самого начала расследования. Капитан в очередной раз убедился, что не управляет ходом событий, а подчиняется ему.

Он решил немного помариновать Дюпена в комнате для допросов, а заодно дать себе небольшую передышку, чтобы подумать, как лучше выстроить разговор. Капитан хотел составить впечатление о собеседнике заранее, поскольку, пусть даже Дюпен добровольно явился в участок, он по-прежнему оставался подозреваемым номер один.

Фабрегас наблюдал за Дюпеном сквозь поляризованное стекло. Человек, удобно расположившийся на стуле, закинув ногу на ногу, не проявлял ни малейшей обеспокоенности. Разве что иногда, словно забывшись, покусывал ноготь, но вид у него при этом был рассеянно-скучающий, словно он не знал, чем еще себя занять. Фабрегас слегка улыбнулся. Большинство преступников считают себя умнее всех. Они думают, что могут управлять своими эмоциями и сохранять внешнюю невозмутимость, словно профессиональные игроки в покер. В этом они, надо признать, не так уж неправы. Но они не понимают, что именно эта показная безмятежность их и выдает. Если бы им довелось хоть раз присутствовать на допросе в качестве посторонних наблюдателей, они бы знали, что невинный человек всегда трепещет перед лицом правосудия.

Фабрегас начал допрос тоном дружеской беседы. В конце концов, Рафаэль Дюпен явился сюда сам, по доброй воле, поэтому нет нужды излишне на него давить.

– Вы даже не представляете, от скольких хлопот вы нас избавили, месье Дюпен!

– Вот как?

– Ну да. Мы ведь уже собирались объявлять вас в розыск.

– Ах, вы об этом… – он пожал плечами. – На работе мне сказали, что вы хотите со мной поговорить.

– И вы тут же сами к нам пришли, – констатировал Фабрегас без тени иронии.

– Но ведь это проще всего было сделать, разве нет?

– Вы могли бы нам позвонить.

– У меня нет телефона.

Дюпен по-прежнему выглядел спокойным, почти апатичным. В его тоне Фабрегас не уловил ни малейшего раздражения. Казалось, этот допрос ничуть его не касается. Словно бы на вопросы отвечало физическое тело, тогда как у души были занятия поинтереснее. Где-то в другом месте.

– У вас нет телефона, – повторил Фабрегас, – и, насколько я понимаю, почтового ящика тоже нет.

– Именно так.

– Мы с коллегами побывали в доме, который вы указали в анкете как место проживания.

Подозреваемый слегка нахмурился, словно ему потребовалось сделать усилие, чтобы понять, куда клонит собеседник. Но почти сразу в его глазах промелькнул веселый огонек.

– Когда я пришел к ним наниматься, у меня вообще не было крыши над головой – с одной квартиры я съехал, другую еще не нашел. Поэтому и адреса не было. В анкете я указал тот, где забирал почту. А новый адрес я забыл им сообщить.

– Ах, вот в чем дело. Но вы забыли сообщить его не только в сети ресторанов «Элита», куда устроились на работу, но и в магазине прессы, где продолжали забирать почту.

– Да, наверно… Замотался на работе. Знаете, как бывает…

– Само собой. – Видя, что этот след никуда не ведет, Фабрегас предпочел сменить тему. – Вы родились в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, правильно?

– Именно так.

– Не могли бы вы уточнить, где?

– В Карсане. Богом забытый городок на том берегу Роны… А что, это важно?

Фабрегас отметил про себя, что Дюпен впервые отреагировал на заданный вопрос. А ведь этот человек с самого начала заявил, что понятия не имеет, зачем жандармы его ищут, но до сих пор так и не потребовал объяснений.

– Профессиональное любопытство, – уклончиво ответил капитан. – Ну что ж, месье Дюпен, я полагаю, вам не хочется здесь задерживаться, так что перейдем к делу. Как вы знаете, две девочки из школы «Ла Рока» пропали с интервалом в несколько дней, и до сих пор ничего не известно об одной из них.

Фабрегас не сообщил ничего сверх того, что было опубликовано в прессе. Только те, кто имел отношение к расследованию, знали о том, что Надя отсутствовала два дня по собственной воле, и тем более о том, что она совершила самоубийство.

– Да, я знаю. Ужасная история.

Это было сказано без особого сочувствия, но, в конце концов, отсутствие эмпатии само по себе не преступление.

– Нам известно, что вы доставляли обеды в школу в те дни, когда обе девочки исчезли.

– Да?.. Ну, раз вы так говорите…

Фабрегас начинал терять терпение. Он не мог понять, с кем имеет дело – то ли с недалеким обывателем, то ли с первоклассным актером.

– Да, я так говорю, – произнес он уже более сухо. – Но хотелось бы услышать, что скажете по этому поводу вы.

– По какому поводу? Простите, я не понимаю…

– Вы не заметили возле школы что-то странное или не совсем обычное в те два дня?

– Да разве я теперь вспомню?.. В какие два дня, кстати?

Все тот же безучастный голос. Такое ощущение, что говоришь с подростком, которого только что разбудили…

– Вчера, месье Дюпен, я говорю о вчерашнем дне! В тот день пропала Зелия. Что касается Нади, к ее похищению мы еще вернемся…

– Надя – это та, что вернулась?

– Совершенно верно. К сожалению, мы не можем сказать того же о Зелии, поэтому нам нужна ваша помощь.

– Но что вы хотите от меня услышать? Я приехал в школу к десяти утра и оставался на кухне до половины третьего. Потом я сел в фургон и поехал домой.

– Прямиком домой?

– Нет, конечно, сначала я заехал на работу, оставил грузовик там и пересел в свою машину.

– И за те четыре часа, что вы были на школьной кухне, вы ничего странного не заметили?

– Да нет, я был занят по горло. Может, мой напарник что-то видел? Он часто выходил из кухни в столовую. Вы с ним уже говорили?

– Пока нет, но обязательно поговорим.

Чем больше затягивался допрос, тем отчетливее Фабрегас понимал, что у него нет оснований задерживать этого человека. За исключением того, что он приезжал в школу в те два дня, когда пропали две девочки – причем одна из них, как выяснилось позже, скрывалась по собственной воле, – ему нечего было предъявить. А если считать это поводом для ареста, с таким же успехом можно арестовывать и директора, и всех учителей… Нет, единственная причина, по которой Рафаэль Дюпен оказался здесь, – это сочетание его имени и года рождения. Любой адвокат опротестует задержание в два счета, да еще и поглумится над незадачливыми стражами порядка… Но поскольку подозреваемый пока не настаивал на присутствии адвоката, Фабрегас решил пойти ва-банк:

– Месье Дюпен, не могли бы вы оставить нам свой образец ДНК?

14

Все это время Жан провел по другую сторону поляризованного стекла, наблюдая за допросом. Фабрегас не возражал: его бывший начальник умел быть убедительным. Жан Вемез знал Солен и Рафаэля почти столько же лет, сколько их собственный отец. Образы близнецов сопровождали его всю последующую жизнь – он запомнил каждую более-менее примечательную черточку их внешности и характера, проявившуюся за одиннадцать лет их жизни.

Однако сейчас он смотрел на человека сорока с лишним лет и понимал, что эти сведения вряд ли окажутся полезны. Да, Рафаэль Дюпен обладал некоторым, едва заметным сходством с исчезнувшим много лет назад подростком, но Жан ни в коем случае не стал бы категорически утверждать, что это он и есть. В его воспоминаниях у Рафаэля, которого он искал почти полжизни, были более тонкие черты и более задумчивое выражение лица, но разве нельзя сказать того же о любом мальчике его возраста? У человека, сидящего в комнате для допросов, были те же орехового цвета глаза, что у Рафаэля Лессажа, но более приплюснутый нос и слегка обвисшая кожа на лице, впрочем, это вполне объяснялось возрастными изменениями. Жан прекрасно помнил метаморфозу, произошедшую с его собственным сыном. Менее чем за два года ангелочек с шелковистыми волосами превратился в нескладного неуклюжего дылду, тощего как жердь. Даже голос стал другим. Издержки переходного возраста…

В конце концов Жан вынужден был признать: его экспертиза ничего не стоила. Рафаэль Дюпен мог оказаться Рафаэлем Лессажем – как мог им оказаться любой другой более-менее похожий мужчина, рожденный в 1978 году. Хотя в те времена это имя было менее распространено, оно отнюдь не считалось экзотичным. Конечно, Виктор Лессаж смог бы определить точнее, но требование Фабрегаса было категорическим: Виктор не должен знать ничего о ходе расследования и тем более появляться в участке. Предвидя возможную реакцию Лессажа-старшего, капитан справедливо опасался непоправимых последствий.

Рафаэль Дюпен отказался от анализа ДНК. Отказ прозвучал не грубо, но твердо. Подозреваемый слегка улыбнулся Фабрегасу и коротко ответил: «Нет». Судя по всему, этот человек знал о своих правах и понимал, что у него не могут принудительно взять образец ДНК в отсутствие серьезных либо многочисленных улик. Фабрегас, разумеется, сообщил, что отказ может расцениваться как косвенное свидетельство вины, но Дюпена это ничуть не впечатлило.

Фабрегасу ничего не оставалось, кроме как отпустить его. Не было никаких оснований для задержания, к тому же тот факт, что подозреваемый явился к жандармам самолично, развеял бы сомнения любого следственного судьи. Даже если Дюпен и есть тот самый человек, которого они ищут, он очень ловко маневрирует.

Дежурный проводил Дюпена к выходу, оставив Фабрегаса одного, в досаде и раздражении.

Через некоторое время, отчасти восстановив душевное равновесие, капитан вызвал Викара, чтобы дать ему новые инструкции. Теперь, когда жандармы выяснили настоящий адрес Рафаэля Дюпена и место его рождения, Фабрегас решил, что должен узнать о нем все.

– И если я говорю «все», лейтенант, это не фигура речи, – добавил он. – Я хочу знать, в какой школе он учился, чем занимались его родители, в каком состоянии его банковские счета… Короче, я хочу, чтобы вы прочесали всю его жизнь мелким гребнем. Надеюсь, я понятно выразился?

– Без ордера… – нерешительно произнес Викар.

Фабрегас ненадолго задумался, потом все же решил умерить свои притязания.

– Пока соберите столько данных, сколько сможете. При необходимости напирайте на то, что речь идет о безопасности детей. Я тем временем решу вопрос с ордером.

– Слушаюсь, капитан!

Когда Викар вышел, Фабрегас помахал рукой перед стеклом, давая знак Жану, который все это время терпеливо ждал в соседней комнате, что он может зайти. У капитана не было необходимости спрашивать бывшего шефа, узнал ли тот в подозреваемом Рафаэля Лессажа, – они заранее договорились, что в случае твердой уверенности Жан войдет в комнату, прервав допрос под каким-нибудь незначительным предлогом. Поскольку он этого не сделал, стало понятно, что его сомнения так и не развеялись.

– Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, – с кислой миной процедил Фабрегас.

– Я не говорю, что это не он. Просто я не уверен…

– А образец ДНК мы не можем у него взять без его согласия.

– Да, я знаю.

Расследование так и не сдвинулось с мертвой точки, тогда как с момента исчезновения Зелии прошло уже двадцать четыре часа. Ее жизнь могла находиться в опасности – двое сидящих в комнате мужчин это прекрасно понимали. Но не было ни одного следа, по которому они могли бы пойти.

Догадываясь, о чем думает Фабрегас, Жан попытался его утешить:

– А что, если с Зелией та же история, что и с Надей? Может быть, она тоже скрывается по своей воле?

– Может быть… – без особой уверенности отозвался Фабрегас.

В глубине души Жан разделял его скептицизм, но мысль о том, что они могут найти еще одно бездыханное тело ребенка, была невыносима. Он так и не оправился после смерти Солен. До сих пор, тридцать с лишним лет спустя, перед глазами у него порой возникала девочка в белом платье и венке. Он закрывал глаза, но она не исчезала. Иногда она улыбалась, но чаще вид у нее был жалобным, она словно молила о чем-то… Такого он не пожелал бы никому, тем более человеку, сидящему напротив. Фабрегасу и без того отныне предстояло жить, постоянно помня о самоубийстве Нади, и этот груз был слишком тяжел, чтобы добавлять к нему новый.

В комнате для допросов воцарилось гнетущее молчание. Фабрегас стиснул зубы, словно загораживая путь словам, о которых он, возможно, пожалел бы после. Жан пристально разглядывал свои ладони, как будто читал по ним судьбу. Он сидел на том самом стуле, с которого недавно встал Рафаэль Дюпен, – и внезапно заметил у самого края сиденья, между своих раздвинутых колен, какой-то крошечный посторонний предмет, похожий на едва заметный выступ. Жан уже хотел машинально смахнуть его на пол, но в следующий миг его рука застыла в воздухе. Затем он осторожно сунул ее в карман, вытащил носовой платок, аккуратно подобрал им свою находку и поднес к глазам. Сначала он подумал, что это хлебная крошка, но нет, это оказалось нечто иное. И впервые за долгое время Жан улыбнулся.

– А ведь правду говорят, что грызть ногти – дурная привычка…

Фабрегасу понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять, куда клонит бывший начальник. Взгляд капитана прояснился, затем снова помрачнел.

– Ты прекрасно знаешь, что я ничего не могу сделать. Как только станет известно, что я добыл материал для анализа ДНК незаконным путем, все мои дальнейшие действия будут также признаны незаконными.

– Твои – да, но не забывай, что я официально на пенсии и могу проводить свободное время как мне вздумается. Все знают, что я не теряю надежды раскрыть «Дело близнецов» и время от времени поднимаю старые связи, если мне требуется помощь. Мне достаточно попросить сделать анализ ДНК в частном порядке и принести тебе результаты. И тогда ты, как должностное лицо, возглавляющее данное расследование, просто обязан будешь принять эти результаты к сведению.

Фабрегас прекрасно понимал, что это весьма сомнительное предложение. Если их совместная авантюра будет раскрыта, то не только доказательства вины подозреваемого будут признаны недействительными, но хуже того – самого капитана наверняка отстранят от расследования. Фабрегас уже собирался отказаться, как вдруг в комнату вбежал Викар, даже не постучавшись.

– Извините, капитан, – произнес он, с трудом переводя дыхание, – но вам звонят из «Ла Рока».

15

За все время пути Фабрегас не сказал бывшему начальнику ни слова. Кошмар продолжался, и никакие разговоры не могли его остановить.

Директор сообщил им о пропаже ученика даже раньше, чем его родителям. В последний раз мальчика видел школьный надзиратель во время перемены – тот играл со своими друзьями во дворе. Но после того, как занятия возобновились, Габриэль Пенико, еще один учащийся второго класса средней школы[17], не явился на урок.

– Доктор Флоран была права! – наконец прорычал капитан. – Она мне говорила, что так и будет и что я не смогу этому помешать!

– Не зацикливайся на этом, Жюльен. Чувство вины – не лучший союзник, уж поверь мне. Если ты позволишь ему завладеть собой, оно в конце концов свяжет тебя по рукам и ногам.

Жану было хорошо знакомо это чувство беспомощности, и сейчас он понимал, что именно оно вызывает ярость у его бывшего подчиненного. Поэтому он настоял на том, чтобы сопровождать капитана. Расследование, которое вел Жан все эти годы, в конце концов изолировало его от коллег. Даже его помощники, хотя и не отказывались выполнять распоряжения шефа, смотрели на него как на человека, безнадежно увязшего в болоте. «Вот наш начальник, он маньяк», – говорили они новоприбывшим. Жан знал об этом. Он догадывался, что они сочувственно переглядываются у него за спиной, стоит ему отвернуться, и не мог злиться на них – они, в сущности, были правы. «Дело близнецов» стало его неотвязным спутником, бодрствующим день и ночь, и Жан не желал для Фабрегаса подобной участи. Пусть не повторяет его ошибок.

Габриэль Пенико был одним из тех подростков, которых они опрашивали накануне. Фабрегас просмотрел записи, которые сделал беседовавший с Габриэлем лейтенант, но там не оказалось ничего, что могло хотя бы намекнуть на столь неожиданное развитие событий. Габриэль был обычным ребенком, таким же, как сотни и тысячи его ровесников. Увлекался видеоиграми и футболом. Он сказал, что «Фейсбук» ему нравится, потому что «там прикольно и много разных видеоигр».

Еще до прибытия жандармов директор «Ла Рока», не дожидаясь распоряжений, вызвал к себе в кабинет учительницу Габриэля, мадемуазель Готье, а также школьного надзирателя, который последним видел мальчика на перемене.

Когда все пятеро, включая прибывших, расселись за небольшим столом для совещаний, Фабрегас без всякого вступления заговорил резким тоном, обращаясь к учительнице средних классов:

– Мадемуазель Готье, почему я не удивлен, увидев вас здесь? И почему вы сами, кажется, не слишком удивлены тому, что ваш класс превращается в какой-то Бермудский треугольник?

Учительница опустила глаза и покраснела до корней волос. Обвинения Фабрегаса были несправедливы, и он сам об этом знал, но надеялся с их помощью вызвать спонтанную реакцию, которая могла оказаться полезной в плане новых сведений.

– Я не понимаю, что происходит… – пролепетала мадемуазель Готье. – Я восемь лет работаю в «Ла Рока», и никогда…

– Не оправдывайтесь! – перебил ее директор. – Капитан, – обратился он к Фабрегасу, – ваши слова неуместны. Мы с коллегами собрались здесь, чтобы вам помочь, а не становиться мишенями для стрел вашего сарказма.

Фабрегас уже собирался ответить колкостью в том же духе, но перехватил взгляд Жана и сдержался. Немое послание напарника читалось без труда: сейчас не время сводить счеты.

– Простите, не расслышал вашего имени… – обратился Фабрегас к школьному надзирателю.

– Брюно. Брюно Жиандо.

– Месье Жиандо, вы не заметили ничего необычного в школьном дворе во время перемены? Например, каких-то посторонних людей?

– Директор меня уже об этом спрашивал.

– Теперь и я, в свою очередь, вас спрошу, месье Жиандо!

– Нет, я ничего такого не видел.

– Вы уверены?

– Послушайте, у меня без малого сто чертенят под присмотром! Я не могу уследить за всем вокруг! Я видел, как Габриэль играл с приятелями в футбол. Но не смотреть же мне было на него все время!

Надзиратель держался весьма агрессивно. Фабрегас подумал, что он боится потерять работу, поэтому старается выгородить себя в глазах директора.

– А вы, мадемуазель Готье, ничего не заметили? Каких-то изменений в поведении Габриэля в последнее время, пусть даже небольших?

Молодая женщина молча теребила в руках одноразовый носовой платок, который время от времени подносила к глазам. Наконец она слабо покачала головой.

– Расскажите мне об этом мальчике, – попросил Фабрегас уже более спокойным тоном. – Какой он?

Мадемуазель Готье глубоко вздохнула, прежде чем заговорить:

– Ну, что вам сказать?.. Габриэль… Он ангел. Всегда улыбается, со всеми ладит. Хорошо учится, старается. Хотя иногда любит подурачиться… Да, он стал немного разболтанным в последние недели, но в это время такое происходит со многими детьми… Учебный год тянется слишком долго для них, они еще маленькие… И вот осталась всего неделя до летних каникул… Терпеть уже невмоготу.

При мысли о том, что Габриэль может так и не порадоваться летним каникулам, учительница запнулась и замолчала. Ее душили слезы, которых она больше не пыталась скрыть.

Жан, который до сих пор не произнес ни слова, внезапно нахмурился. Что-то в словах мадемуазель Готье зацепило его внимание, но он не мог понять, что именно. Он попытался воспроизвести про себя фразу за фразой, сказанные ею, но поскольку беседа продолжалась, он не мог сосредоточиться. Жан сделал знак Фабрегасу, уведомляя, что ненадолго отлучится, и вышел из кабинета.

Оказавшись в коридоре, он принялся расхаживать взад-вперед, вспоминая каждую реплику. Он надеялся, что если восстановит ход беседы, слово или фраза, чем-то привлекшие его, всплывут сами. Итак, учительница сказала, что в последнее время Габриэль стал разболтанным… Жан вспомнил, что примерно то же самое она раньше говорила и о Зелии, но сама же дала этому вполне убедительное объяснение: к концу учебного года дети устают и становятся рассеянными. Жан замечал такое и за своим сыном. Нет, не то… Было еще что-то. Какое-то не совсем обычное слово… Прошло несколько минут, прежде чем Жан вспомнил его. «Ангел». Учительница сравнила Габриэля с ангелом. Подобное сравнение было нередким и применительно к Солен и Рафаэлю. К Солен – особенно часто после того, как нашли ее тело в белом платье и венке. К Рафаэлю – реже, но вполне заслуженно: черты его лица были почти такими же тонкими, а взгляд – таким же нежным, как у сестры. И еще он носил ангельское имя.

Как и Габриэль.

Жан Вемез научился не доверять совпадениям. Но какой-то тихий голосок нашептывал ему, что по этому следу стоит пойти. Жан достал смартфон и проверил кое-что в «Гугле». И почувствовал, как по спине пробежал холодок.

У Зелии тоже было кое-что общее с близнецами. Ее именины праздновались 17 октября. В тот же день, что и у Солен.

16

– Жюльен, ты что, не понимаешь? Мы имеем дело с тем же человеком, который похитил близнецов в восемьдесят девятом году! Он опять взялся за старое!

Фабрегас, сидевший за рулем, искоса поглядывал на напарника, не поворачивая головы. Жан был вне себя, его нервное напряжение ощущалось почти физически. Он едва дождался окончания беседы Фабрегаса с директором и сотрудниками школы, чтобы поделиться с ним своими открытиями. Теперь, когда они остались наедине, он говорил не умолкая. Слова обгоняли друг друга, Жан с трудом переводил дыхание.

– Мы должны начать все с нуля, – наконец завершил он.

Фабрегас знал: то, что он собирается сказать в ответ, не понравится бывшему начальнику. Поэтому нужно постараться обойти все острые углы.

– Жан, не забывай, что ты на пенсии, и нет никого, кто мог бы начать «Дело близнецов» с нуля – потому что никто больше им не занимается. Имей в виду, я сильно рискую из-за того, что ты вот так свободно разъезжаешь повсюду со мной.

– Да брось! Ясно как день, что речь об одном и том же похитителе. И ты прекрасно знаешь, что без меня тебе не обойтись!

– Это ты так считаешь. Но по факту, кроме совпадения имен, у нас ничего нет.

– Да, само по себе это мелочь, но я уверен, что за этим что-то кроется! Не бог весть какая зацепка, но уж какая есть. Извини, а много ли у тебя других?

На это Фабрегасу было нечего возразить. С самого начала его не оставляло чувство, что преступник либо сбил их со следа, либо каким-то образом всегда успевает оказаться на шаг впереди. Когда Надя вернулась домой, капитан был уверен, что ему удастся убедить ее рассказать обо всем. Результат: девочка покончила с собой еще до того, как он хотя бы попытался с ней поговорить. Рафаэль Дюпен, чье присутствие в «Ла Рока» в дни исчезновений детей делало его идеальным подозреваемым, был на допросе в жандармерии в то время, когда пропал Габриэль. И вот теперь Фабрегас, по сути, пытается отстранить от расследования единственного человека, который собрал абсолютно полное досье из материалов по «Делу близнецов», – сам не вполне понимая почему. Из страха, что его самого отстранят по какому-нибудь формальному поводу? Или из опасения, что Жан подорвет его авторитет у подчиненных? Но, какой бы ни была истинная причина, капитан понимал, что она не имеет никакого значения в подобной ситуации. Жизнь двоих детей важнее его карьеры и его самолюбия.

– А сам-то ты кого подозревал все это время? – наконец спросил он, как бы по умолчанию давая понять бывшему начальнику, что их сотрудничество продолжается.

– О, у меня длинный список.

– Ну что ж, надеюсь, ты свободен сегодня вечером?

Прибыв в жандармерию, они почти одновременно увидели сквозь полуоткрытую дверь, выходившую в коридор, скрещенные женские ноги, которых – Фабрегас мог поклясться в этом – до сих пор здесь не наблюдалось. Доктор Флоран расположилась в тесном кабинетике, который предоставил в ее распоряжение Викар. Выполняя просьбу о помощи следствию, она привезла заключение о самоубийстве Нади и теперь перечитывала его. Фабрегас, который еще не виделся с детским психологом после недавней трагедии, воспользовался случаем, чтобы поблагодарить ее за работу.

– Вы шутите?! – горько сказала она. – Если бы я сделала свою работу хорошо, Надя осталась бы жива.

Капитан пытался найти слова, чтобы ее утешить, но понимал, что их обоих теперь гнетет одно и то же чувство вины, которое не заглушить шаблонными соболезнованиями.

– Вы возвращаетесь сегодня вечером в Авиньон? – спросил он, чтобы сменить тему.

– А что, вы собирались пригласить меня на ужин?

Хотя Фабрегас не мог не заметить сарказма в ее голосе, он решил сделать вид, что принял это предположение всерьез.

– А что, неплохая идея! Надеюсь, пицца в нашей столовке вас устроит? Когда еще такое попробуете!

Доктор Флоран некоторое время ошеломленно смотрела на него, потом с легким смешком спросила:

– Вам уже говорили, что ваша манера сближаться с женщинами несколько… прямолинейна?

Чтобы сгладить неловкость, Фабрегас улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок, надеясь смягчить собеседницу, прежде чем объясниться.

– Понимаете, я бы с удовольствием пригласил вас в самый лучший местный ресторан, – извиняющимся тоном произнес он, – но дело в том, что мы с Жаном весь вечер будем изучать материалы следствия, и ваша помощь была бы весьма кстати.

– Моя помощь?.. Вы хотите, чтобы я побеседовала с еще одним ребенком?

– Нет-нет, мне просто хотелось бы получить психологический портрет нашего похитителя, хотя бы в общих чертах.

На сей раз доктор Флоран взглянула на него с искренним недоумением:

– Но я детский психолог, а не судебный психиатр!

– Я знаю. Но вы единственная, кто спрогнозировал похищение еще одного ребенка.

– А что, так и случилось?!

Фабрегас тут же осознал свой промах. Об исчезновении Габриэля на данный момент было известно лишь немногим посвященным. За исключением школьного персонала «Ла Рока», а также родителей подростка, с которыми местный штатный психолог беседовал прямо сейчас, пытаясь их успокоить, местные жители не знали о новом исчезновении. Поскольку они и без того уже пребывали в тревоге, было решено строго дозировать информацию, чтобы избежать паники, – Фабрегас понимал, что в ином случае он не сможет сохранить контроль над ситуацией.

Он вкратце пересказал последние события доктору Флоран и в заключение попросил сохранить всю информацию в тайне. Она некоторое время молчала, словно оглушенная этими известиями, затем кивнула в ответ на просьбу капитана.

1 «Хитрый бизон» (фр. Bison fute) – французский информационный сервис, созданный одноименной некоммерческой организацией автомобилистов. Включает в себя веб-сайт, мобильное приложение и т. д. Регулярно сообщает о погодных условиях и ситуации на дорогах в масштабах всей страны. В частности указывает, какими объездными путями можно воспользоваться, чтобы избежать пробок, – отсюда и название (французское сленговое слово fute означает скорее не «хитрый», а «ушлый», «прошаренный», но первый вариант уже стал частью официального названия в русском языке). – Здесь и далее примечания переводчика.

2 Небольшой городок на юге Франции.

3 Жандармерия во Франции входит в состав вооруженных сил и подчиняется Министерству обороны. При необходимости выполняет функции полиции или оказывает ей содействие.

4 Город на юге Франции.

5 «Антенна-2» (фр. Antenne-2) – информационно-развлекательный телеканал (в 1992 году переименован в France-2).

6 Во Франции и других католических странах – 31 декабря.

7 Имеется в виду День святого Валентина.

8 Движение, возникшее в Бельгии, в память о детях – жертвах серийного убийцы Марка Дютру (арестован в 1996 году) и других маньяков-педофилов. Впоследствии распространилось на другие страны.

9 Музыкальный фестиваль под открытым небом, который ежегодно проходит во Франции. Открывается 21 июня, в день летнего солнцестояния.

10 Трансфер, или перенос, – психологический термин, означающий бессознательное перемещение чувств, испытанных ранее к одному лицу, на другое лицо.

11 VOD (Video on demand) – «Видео по запросу», система индивидуальной доставки абоненту фильмов и телепрограмм по кабельной или спутниковой сети.

12 Согласно УПК Франции, максимальный срок задержания без предъявления обвинения составляет 48 часов.

13 Детская настольная игра.

14 Имеются в виду масштабные поиски пропавших детей с привлечением волонтеров.

15 Учебный год во Франции структурирован следующим образом: с сентября по июль дети учатся по шесть недель с последующим перерывом на двухнедельные каникулы. Второй триместр начинается в ноябре и заканчивается рождественскими каникулами.

16 La direction departementale des Affaires sanitaires et sociales (DDASS) – Департамент по делам здравоохранения и социальной защиты.

17 Школьное обучение во Франции делится на три этапа: начальная, средняя и старшая школа. Второй класс средней школы – фактически пятый, в нем учатся дети в возрасте 11–12 лет.

Продолжить чтение