Читать онлайн Мое лицо первое бесплатно

Шторм

Я не сразу расслышала телефонный звонок. Вообще мало что слышишь, когда ладонями закрываешь уши и вчитываешься в текст на мониторе. Корректуру сказки предстояло сдать уже в понедельник, а риск провалить первое самостоятельное задание в должности стажера рос пропорционально усилению голосов Микеля, Кристины и Лотты. Даже сквозь плотно сомкнутые пальцы проникали вопли соседей по съемной квартире, на этот раз сцепившихся не на шутку.

– Не собираюсь я звонить этой шизанутой! – кричал Микель со стороны ванной, где его осадили девчонки-сокурсницы. – Она больная на всю голову. Мне моя жизнь дороже каких-то задрипанных тапок!

– Ниче они не задрипанные! – задыхаясь от Микелевой наглости, визжала Кристина. – Это, между прочим, реквизит. У нас представление в воскресенье, завтра – генеральная репетиция, а волк как будет выходить на сцену, в носках?!

– И зачем твоей подружке тапки понадобились? – вступала вторым голосом Лотта, колотясь в дверь ванной: очевидно, Микель заперся, опасаясь коллективного девичьего гнева. – Они же сорок пятого размера. И на них вообще когти.

– Может, у нее ноги мерзли! – из последних сил защищался загнанный в кафельную ловушку парень. – И вообще, она русская. У них принято в тапках дома ходить. А других у нас не было.

– А выходить из дому в тапках у них тоже принято? Причем в чужих? – не унималась Кристина.

– Ага, и с чужой заколкой в крашеных патлах! – вторила ей Лотта, ставшая еще одной жертвой последней Микелевой пассии. – А мне эту заколку подарили, между прочим. Аж из Венгрии привезли. Ручная работа, художественная ковка.

Тут ко мне в уши и пробился трезвон мобильника. Не глядя, я протянула руку, разворошила кипу распечаток на столе и вытянула наружу черный «самсунг». Незнакомый номер начинался с +44. Звонок из-за рубежа. Наверняка ошиблись номером или хотят что-то продать. Вон Микелю вечно звонят из Индии насчет виагры. Хотя ему только виагры для счастья не хватало.

Я сбросила вызов и снова закрыла ладонью ухо, в которое успело ворваться продолжение перепалки:

– И вообще, она, наверно, уже укатила.

– Куда?

– В Россию свою, куда же еще.

– В моих тапках?!

– Ага. По Красной площади теперь цокает. Когтями.

– Микель! – Кажется, Кристина и Лотта вдвоем навалились на дверь ванной.

Я вздохнула и исправила «пядесят» на «пятьдесят» в предложении о количестве драконов. Не понятно, как вообще столько гигантских ящеров могло уместиться на острове двадцати метров в диаметре. Даже если это сказка. Они ведь не водоплавающие. Хотя жизнь, конечно, часто удивляет. Вот, например, Микель. Мы с Лоттой и Крис решились взять его в долю и позволили занять самую маленькую комнату в студенческой квартирке только потому, что были уверены: парень – гей. Одни его розовые футболки и джинсы в цветных заплатках чего стоили. А еще свисающая на нос челка, крашенная в синий цвет; пирсинги, включая колечки в сосках, отчетливо проступающие сквозь ткань тех самых футболок; черный лак на ногтях… И вот поди ж ты. Такого бабника пришлось бы поискать! И ладно еще, что он без всякого стеснения таскал бесконечных подружек к себе в комнату и оттуда потом часами доносились красноречивые звуки. Но у Микеля оказался не просто дурной, а раздражающе отвратительный вкус.

То он заявлялся с бомжеватого вида костлявым нечто, опустошавшим холодильник, невзирая на аккуратные надписи, отмечающие, кому принадлежат продукты на каждой полке. То с арабкой в хиджабе, которая засоряла сток в душе лобковыми волосами, а потом натравливала своих правоверных братьев на Микеля, и у бедняги неделями не сходили синяки. Дольше всех продержалась негритянка с торчавшей от поясницы под прямым углом неимоверной жопой, обожавшая развешивать на наших стульях слоновьи футболки, едко воняющие потом. Сменила ее та самая русская, дефилировавшая по квартире в реквизитных меховых тапках с когтями и занятом у меня шелковом халатике, очень небрежно запахнутом в стратегических местах. Странно, кстати, почему она не увела и халат. Впрочем, возможно, у меня пропало что-то другое. Я не проверяла.

Блин, снова звонят. Придется ответить и, если это волшебная омолаживающая косметика, послать их… да вон к тому же Микелю. Пусть с русской поменяется на тапки.

– Да заглохните там уже! – рявкнула я, вытягивая руку с телефоном вверх. – Звонят… Алло? – Я зажала мобильник между ухом и плечом, торопясь поставить запятую, отсутствие которой только что заметила. – Чили слушает.

– Генри Кавендиш. «Некст менеджмент», Лондон, – прозвучал в динамике мягкий мужской голос. Английский был сдобрен британским акцентом, напомнившем мне сериал об инспекторе Барнаби. – Вы меня не знаете, но… – Мужчина слегка замялся. – У нас есть кое-что общее. Я бы хотел поговорить с вами о Шторме.

Я машинально глянула в окно. Голые ветви деревьев раскачивались от порывов ветра; между ветками вспыхивали искрами прошедшего праздника нити елочного дождика. Погода, конечно, мерзкая, но до настоящего шторма еще далеко. Мне ли, прожившей пять лет на юго-западном побережье, этого не знать.

Тут я сообразила, что загадочный мистер Кавендиш вряд ли интересуется местной погодой.

– Вы ошиблись номером, – ответила я, беря телефон в руку и прикрывая микрофон от совершенно не рабочего гвалта, все еще доносившегося со стороны ванной. Наверное, «Шторм» – новый роман, который переводят в издательстве. С тех пор как мой номер выложили на сайте «Турб鿑ны» в разделе «Наши сотрудники», мне уже несколько раз звонили авторы и литагенты – очевидно, когда не могли поймать редактора. – Я всего лишь стажер. А вам, наверное, нужна Анетта из отдела переводной литературы. Сейчас поищу ее номер… – Я открыла на ноуте вкладку с сайтом редакции.

– Нет, мисс Даль, мне нужны именно вы, – терпеливо выслушав меня, настойчиво сказал незнакомец. – Вы ведь знали Шторма, только под другим именем. Дэвид. Дэвид Винтермарк. Шторм – это псевдоним. Я полагал, вам это известно…

Строчки на экране расплылись. Звуки чужого языка перемешались, лишая слова смысла. Мне захотелось сесть, но оказалось, что я уже сижу, хотя ноги не чувствовали пола.

Этот человек сказал Дэвид.

Внезапно я вижу его так, как видела, оборачиваясь за своей партой. Серая в синюю клетку фланелевая рубашка расстегнута, ткань на локте протерлась до паутинной тонкости. Надпись Snow Patrol почти не различима на видавшей виды футболке.

Его голова склонена над тетрадью: отросшие темные волосы топорщатся на шее, падают на глаза. Обтрепанный рукав без пуговиц скрывает кисть до кончиков пальцев, сжимающих ручку. Мальчик ерошит челку обгрызенным колпачком, закусывает нижнюю губу. И вдруг, словно почувствовав мой взгляд, смотрит прямо на меня. Светлая радужка ртутно блестит между грязноватых прядей – словно испуганная рыбка, застывшая в темной глубине.

Я зажмурилась, потерла свободной рукой веки, которые болезненно покалывало с внутренней стороны.

– …дружили с ним в детстве, так? – донесся до меня голос англичанина – глухой, будто в уши мне натолкали вату.

– Дружили? – медленно повторила я, едва узнавая собственный голос. – Мы учились в одном классе. Жили по соседству. Но совсем недолго, так что…

– Он говорил, вы были его лучшим и единственным другом.

Из горла вылетел то ли смешок, то ли всхлип.

– Дэвид так говорил?! – Полузабытое имя само собой сорвалось с языка. Оно показалось чужим и тяжелым, как камень. Камень, который долго лежал на берегу, прежде чем его сдвинули с места и подняли. Куда он теперь упадет? Внезапно меня охватила запоздалая подозрительность. – А откуда вы его знаете?

– Простите, мне следовало сразу объяснить. – В баритоне невидимого собеседника зазвучали виноватые нотки. – Я – агент Шторма. То есть Дэвида. Он улетел в Данию четыре дня назад – повидать больную мать. И с тех пор от него ни слуху ни духу. Шторм должен был вернуться в Лондон сегодня утром, но так и не появился. Я очень волнуюсь: это совсем на него не похоже. Он обязательный парень, если бы что-то случилось – позвонил бы уже сто раз. На следующей неделе у нас поездка в Японию, может сорваться крупный контракт.

В голове у меня все смешалось. Лондон? Агент? А теперь еще Япония. Впрочем, почему бы Дэвиду и не оказаться в Лондоне. Ведь где-то же он есть. То, что я не думала о нем почти десять лет… То, что я запретила себе думать, не означает, что Дэвид умер для всего мира. А мне хотелось бы, чтобы он умер не только для меня? Что за ерунда! Он же ничего мне не сделал. Да, вот именно. Ничего. Или все. А я…

– Вы уверены, что мы говорим об одном и том же Дэвиде? – вырвалось у меня.

– А что вызывает у вас сомнения? – В голосе агента засквозило напряжение, британский акцент стал отчетливей.

«Сюзанна, вот что! – чуть не заорала я. – Дэвид – тот Дэвид, которого я знала – никогда бы не вернулся домой, пусть даже его мать лежала бы в луже собственной мочи в хосписе, а если бы и вернулся, то только для того, чтобы лично ускорить ее переход в мир иной… А может, – осенила меня внезапная мысль, отзываясь ледяной щекоткой в кончиках пальцев, – именно для этого он и приехал?»

– Прошло столько лет, – пробормотала я, лихорадочно соображая. Что может знать этот агент? Едва ли Дэвид с ним близок. Хотя… рассказал же он Кавендишу о «лучшем друге». – Почему вы звоните именно мне? Если… – Мне пришлось сделать усилие, чтобы произнести имя, которое казалось наиболее безопасным. – Если Шторм навещал мать, то не логичнее было бы спросить в больнице или у его семьи?

Собеседник тяжело вздохнул.

– В том-то и дело. Пришлось повозиться, чтобы раздобыть нужные номера, но… родственники Дэвида не видели. Ни в больнице, ни дома он не появлялся. Вот я и подумал: может быть, вы?..

Незавершенный вопрос повис в пространстве. Все это не имело никакого смысла.

– Мистер Кавендиш, – я постаралась, чтобы голос звучал твердо, – сегодня я услышала о Дэвиде впервые за десять лет. От вас. Так что, боюсь, ничем помочь не смогу.

– Что ж… – Человек по ту сторону Северного моря колебался. Неужели не верит мне? – Тогда прошу прощения за беспокойство. Однако… Если Шторм все-таки объявится… Не передадите ему, чтобы срочно мне позвонил?

Я пообещала, как будто такая возможность действительно существовала. Кавендиш уже прощался, когда я неожиданно для себя самой прервала его:

– Скажите, а… где можно купить книги Дэвида? То есть… Не могли бы вы подсказать пару названий? – Загадочное молчание англичанина подстегивало. Неужели Шторм так известен? Вроде бы я слежу за новинками, особенно англоязычными, но совершенно не помню автора с таким именем. – Хотя вот что: я сама могу их найти на сайте издательства. С каким вы сотрудничаете?

В телефоне послышалось хмыканье, похожее на подавленный смешок.

– Мисс Даль, к сожалению, я имею очень далекое отношение к миру литературы, впрочем, как и мой клиент. Шторм – не писатель. Он модель.

Настала моя очередь смеяться. Я хохотала, а мир вокруг затягивала прозрачная пелена слез. Надо же, а я на миг подумала… Полный тезка, бывает же такое совпадение. Да, и еще где-то в этой маленькой, затерянной на карте мира стране есть другая девушка с именем Чили. Которой повезло быть соседкой мальчика по имени Дэвид. Все это, конечно, просто чья-то идиотская шутка. А мистер Кавендиш неплохо подделал лондонский выговор.

– Не вижу в этом ничего забавного. – Голос в телефоне похолодел сразу на сотню градусов. – Взгляните на обложку «Л’Оффисиель хоммес» за лето прошлого года. Если, конечно, вам действительно интересно, чем занимается Дэвид.

В ухе запищали короткие гудки.

– Хоть один человек в этой гребаной хате чему-то радуется! – Кристина хлопнулась на кресло-качалку у окна и гневно вытянула в мою сторону ноги в пушистых носках.

Ее появление выдернуло меня из астрала и вернуло в собственное тело. Правый носок почти протерся на большом пальце. Я смотрела на недодырку в розовой махре и чувствовала, как отпускает сведенные напряжением мышцы: будто не по телефону поговорила, а выходила в глубокий космос.

– Хорошие новости? – Крис дернула подбородком на мобильник, который я все еще сжимала в руке. Челюсти ее интенсивно двигались: наша «звезда сцены» бросала курить, переключившись на жвачку.

Я сунула «самсунг» в кипу бумаг на столе и снова потерла глаза.

– Да просто тупой телефонный розыгрыш. Как там Микель? Жив еще?

– Что ему станется! – фыркнула Кристина и энергично закачалась в кресле. – Мы с Лоттой решили: ищем новую соседку. И как только найдем – озабоченному Лисенку[2]пинок под зад и адиос. Ты с нами?

Я отрешенно кивнула, набирая название модного журнала в строке поиска. Конечно, ничего такого там не могло быть. Просто хотела убедиться. До конца.

Ага, вот и нужная картинка. Сейчас увеличим…

Куда ты пойдешь, когда у тебя на плечах вся тяжесть мира? Какую бы дорогу ты ни выбрал, она все равно приведет тебя к началу. Чем быстрее ты будешь бежать, тем раньше вернешься в исходную точку. Ты можешь только блуждать по кругу, создавая видимость движения, но ты так же прочно насажен на крючок, как часовая стрелка нанизана на ось. В чем же тогда смысл метаний, принцесса?

– У-у, какой красавчик! – Над ухом зачавкало жвачкой, запахло смесью клубники и химии. – Я на таких прям теку. – Обтянутая футболкой грудь Крис мазнула меня по плечу, теплые руки обвили шею. – Ты мужской модой интересуешься или от недотраха парней разглядываешь?

– Просто для редакции нужно было кое-что проверить, – соврала я и быстро перевела курсор к крестику на экране, чтоб закрыть вкладку.

– Подожди! – Кристина прижала мою руку с мышкой. – Это фотожаба, или у него правда глаза…

Мне удалось свободной рукой ткнуть в кнопку выключения компа. Экран почернел и погас. Я выскользнула из объятий Крис и вылетела на балкон – пятачок бетона, окруженный перилами, между прутьев которых грустно свисали стебли засохших цветов. Холодный воздух рванулся в легкие, ветер дернул за полы кофты. Я привалилась спиной к стеклянной двери.

Почему Дэвида сняли именно так? С влажной челкой, спадающей на лоб, мокрым лицом и таким цепким взглядом, словно он до боли всматривается во что-то по ту сторону объектива? Зачем сделали изображение монохромным? Почему не загримировали шрам, ставший продолжением левой брови?

У него появился пирсинг в нижней губе. И татуировка на шее – что именно, я не успела разглядеть. Но это, несомненно, был он, Дэвид. Сходство пугало. Как человек мог измениться настолько и в то же время остаться прежним? Дэвид, которого я знала, ненавидел, когда на него пялились. Больше всего на свете он хотел быть обычным, незаметным, невидимым. Общее внимание было для него худшей пыткой. Теперь на него беспрепятственно мог смотреть любой. Более того, собственное лицо взирало на него с витрин, экранов, прилавков магазинов. Дэвид ненавидел свое лицо. Шрам тому доказательство. А теперь он даже его выставил напоказ.

Нет, это не Дэвид. Не может быть Дэвид. Разве что в его теле поселился двойник – Шторм.

В стекло за спиной постучали.

– Чили? С тобой все в порядке?

Я вздрогнула и, зябко поежившись, обхватила себя руками. Холодно. Господи, как же тут холодно!

Дом на краю света

Одиннадцать лет назад

12 октября

Я всегда думала, что «край света» – это просто устойчивое выражение вроде «у тебя не все дома» или «на льду нет коровы»[3]. Папа сказал бы: фразеологизм. Он учитель, мой папа. Языки, история, обществоведение. Типичный гуманитарий в мятых вельветовых штанах и с очками на носу. Может, для него «край света» так и остался речевым оборотом. А я сегодня узнала, где он, этот край. Он находится в местечке под названием Хольстед. Хотя правильнее ему было бы зваться Хульстедом – это та еще дыра.[4]

Представь, дорогой дневник, еще утром ты живешь в городе, где почти не видно неба – всюду торчат стены, над ними – крыши и церковные шпили, а там, где все-таки пробился серый клочок, он испещрен голубями, или расчерчен белыми следами от самолетов, или дымом из труб, или… В общем, обжитое оно, это небо. Такое же, как улицы под ним – запруженные людьми, велосипедами, машинами, автобусами. Небо отражается в лужах, а лужи отражаются в нем – вот в каком городе я жила всю свою жизнь: шумном, не очень чистом, пестром, иногда вонючем, – и всегда на бегу, частенько навеселе, а иногда и под кайфом.

И вот ты говоришь ему «Прощай!», закидываешь упакованные вещички в багажник семейной машины, пристегиваешься рядом с папой и, проторчав часок в пробках, выкатываешься наконец на скоростное шоссе. Жаришь по нему – но не слишком быстро, потому что впереди едет грузовик с нашей мебелью. Все, конечно, в него не влезло. Но там мое любимое кресло-качалка. И папин письменный стол – ореховый мастодонт с ящиками и шкафчиками по обе стороны. И бабушкин буфет, который достался мне в наследство. И куча чего еще.

Дорога прямая, почти без поворотов. По сторонам – звукопоглощающие щиты или бесконечные поля с овцами. Скучища. Два моста – Сторбельт и Лиллебельт – разбавляют однообразие на несколько минут, но вот они позади, и снова – щиты, поля, овцы.

Кажется, я засыпаю, а когда открываю глаза – мы уже в Хольстеде. И я сразу понимаю: все, мир кончился. Это dead end. Тупик. Конечная станция. И дело не в том, что, когда выглядываю из окна в нашем новом доме, я вижу только пустое поле с полоской леса на горизонте и громадой неба сверху. Точнее, не только в этом. Дорогой дневник, я как-то смотрела по телику программу о городах-призраках в Америке. Кучка пустых домишек посреди пустыни, хлопающие на ветру ставни, перекати-поле на улицах – и ни одной живой души. Вот! Это Хольстед. Только вместо пустыни – поля с торчащими из голой земли обрубками кукурузных стеблей. А вместо перекати-поле – смерчики из опавших листьев. И да – ни человечка на вымерших улицах. Даже цветы в горшках за пыльными стеклами низких домов кажутся давно высохшими или бутафорскими. И еще тишина. Тишина, в которую глядится небо – ведь надо же ему в чем-нибудь отражаться.

Может, я все еще сплю в машине и все это мне снится? Сейчас ущипну себя за руку. Блин, больно. И я все еще здесь. Ненавижу Хольстед!

13 октября

Я все еще ненавижу это место.

Выбрала себе комнату на втором этаже с окнами на улицу. Сжатое поле наводит на меня тоску. А отсюда я хотя бы могу смотреть на дома соседей. И заглядывать в сад напротив. Он окружен высоченной живой изгородью, так что с дороги фиг что разглядишь. А вот из моей спальни – пожалуйста. Изгородь, кстати, подстрижена очень красиво: верх у нее не плоский, как у всех, а в виде гребня, как замковая стена. Таких изгородей раньше я нигде не видела, даже в парке. Газон тоже идеально ухожен, как и клумбы с розами. Мама бы отдала им должное, ну а я к этим зализанным зазнайкам равнодушна. Мне всегда больше нравились георгины – они ведь бывают разные: маленькие и огромные, гладкие шарообразные и встрепанные, одноцветные и такие пестрые, что в глазах рябит. Это мой цветок – георгин. Впрочем, может, и георгины в соседском саду есть – просто отцвели уже?

Вот, перечитала, что я тут понаписала – полная чушь! Ну не умею я писать дневники. Занялась этим, только чтобы как-то использовать мамин подарок. Даже не помню, когда она мне подарила эту тетрадку, на день рождения или на Рождество? В каком году? Точно не в прошлом, я бы запомнила. Хотя… Мама никогда не дарит мне то, что я прошу. Она всегда покупает вещи, которые, как ей самой кажется, нужны мне. Например, гитару. Это такой намек: пора бы тебе, доченька, заняться музыкой. Или видеоуроки «Идеальная фигура за две недели» – даже думать не хочется, на что это был намек. Но все рекорды, пожалуй, побил кактус – чудовище в полтора метра высотой и с двадцатисантиметровыми колючками. Значение этого подарка я так и не смогла угадать, поэтому пришлось спросить прямо. Мама совершенно серьезно ответила: «Чили, лапочка, мне кажется, настало время тебе учиться о ком-то заботиться. Это твой первый питомец». Вообще-то я хотела собаку. Но ма решила, что я должна начать с первого уровня, а не прыгать сразу на двадцатый. Кактус сдох через месяц. Когда мы везли его на помойку, мама ругалась, что в магазине ее обманули. Ей сказали, что этот вид происходит из мексиканской пустыни и выносит засуху и перепады температуры до 30 градусов.

В багажник, кстати, кактус не влез, и пришлось положить его на заднее сиденье. Угадайте, на что я села, когда поехала с родителями на очередное совместное мероприятие под лозунгом «Проводите больше времени с вашим ребенком»? Правильно. Колючки у меня из попы вытаскивал папа: маме от зрелища ягодиц, похожих на подушечки для булавок, стало дурно.

Гитару и видеоуроки аэробики я сдала в секонд-хенд, когда мы разбирали домашний хлам перед переездом. Приторно розовая тетрадка в крылатых лошадях, бриллиантиках и с замочком должна была отправиться туда же. Я просто совершенно про нее забыла. А вспомнила, когда обнаружила среди своих книг, плотно набитых в коробку с надписью одеяла, подушки. Грузчики жутко ругались, когда ее волокли. «Че это у них за гребаные одеяла, мэн! Они в них че, завернули дедушку своего долбанутого в центнер весом?» «Ага, только сначала порубили его на куски». Придурки думали, я не слышу. Короче, на упаковке мне никогда не работать – уволят в первый же день.

Выкидывать тетрадку мне стало жалко. Где тут секондхендовские контейнеры, я еще не знаю. Может, их вообще в этой дыре нет. Вот я и стала вести дневник. Не для того чтобы познать себя и заняться саморазвитием личности, как надеялась мама. Я собираюсь познать совсем другое. Есть в этом Хольстеде что-то такое… жутковато странное. От чего бегают мурашки по коже. И в то же время – привлекательное. Такая ущербная красота, какая бывает в руинах и заброшенных зданиях. Я, конечно, мало еще что тут видела, но…

Блин! Я только что установила зрительный контакт с первым обнаруженным аборигеном! Пришлось прервать писанину из-за шума. Сначала я думала, папа наконец нашел пылесос. Но жужжание вроде доносилось снаружи. С какой стати папе пылесосить крыльцо? Я высунулась в окно. Источником звука оказался странный агрегат, похожий на трубу с ручкой и мешком. Он засасывал с газона опавшие листья и находился в руках соседа из дома напротив. Сосредоточенно работавший мальчишка вполне мог оказаться моим ровесником, а мог учиться и класса на два младше – в этом возрасте по парням не поймешь. Бывает, ему только тринадцать, а он вымахал под потолок. А бывает, что пятнадцатилетний пищит цыпленком и макушкой тебе в подбородок упирается.

Это я к тому, что сосед мой оказался из малахольных. А если его прикид отражает местное представление о моде, то мне явно придется пересмотреть свой гардероб, чтобы вписаться в стадо. Клетчатая рубашка, фланелевая, линялая и такая здоровенная, что свисала чуть не до колен; куцые джинсики до лодыжек, а в довершение всего – клоги, размером больше напоминающие выброшенные на мель корабли. Причем надетые на босые ноги.

Брр, у меня от одного их вида побежали мурашки по коже – за окном-то сегодня вряд ли выше десяти градусов. Да еще ветрюган – хламида пацана хлопала на нем, как флаг неведомого краесветского государства.

Лица соседа сверху не удалось разглядеть – мальчишка пялился на жерло «листососа». Мне было видно только давно не стриженную темноволосую макушку. Внезапно в поле зрения появился еще один персонаж. Из двери дома напротив вышел мужик типа «шкаф-купе» и решительно направился к парнишке. Папашка его? Фигура – почти совершенный прямоугольник, маленькая круглая голова едва выдавалась из мощных плечей. Козырек бейсболки закрывал физиономию – на виду оставалась только бульдожья нижняя челюсть, мясистая и гладко выбритая.

Мальчишка стоял спиной к мужчине, а потому не видел его и, само собой, не слышал из-за шума «пылесоса», как тот подходит. Я видела, как открывается и закрывается рот мордоворота – он что-то говорил или кричал. Пацан вздрогнул и присел, чуть не уронив свой агрегат. Мужчина схватил его за плечо, развернул к себе – так резко, что мальчишка едва не упал. Теперь, когда они оказались нос к носу, стала еще заметнее разница в росте. Бульдог склонился над парнишкой. Козырек кепки скрыл лицо полностью, но я увидела, как темная от волос ручища стиснула плечо под безразмерным рукавом: толстые пальцы почти сомкнулись. Пацан стоял сгорбившись, опустив голову. Если бы он был собакой, хвост наверняка бы поджал под самое брюхо. Мужчина встряхнул мальчишку напоследок и отпустил.

Бедолага перехватил поудобнее «пылесос» и торопливо зашлепал по дорожке, чуть не теряя свои башмаки-лодки. Мужчина зашел в дом. Заинтригованная, я стояла у окна и пыталась сообразить, что только что видела. Мальчишка вернулся – уже без агрегата, но с веерными граблями и тачкой. Снова принялся за листья. Теперь дело шло медленнее. К тому же ветер норовил то и дело разворошить кучку опада, аккуратно сгребаемого пареньком. Я наблюдала за его сизифовым трудом еще какое-то время. Не знаю зачем. Может, надеялась, что сосед поднимет голову, и я разгляжу его лицо. Но он смотрел только в траву.

– Чили, ты где? Не поможешь распаковать фарфор?

Это папа. Пришлось поспешить ему на помощь, пока он не раскокал половину бабушкиного антикварного сервиза. Но в голове застряла картинка, как слайд в древнем слайдоскопе: сгорбленный мальчишка и вцепившийся ему в плечо тип с комплекцией игрока в регби. Какого дерева?! Ничего ведь не произошло. К тому же я не знаю, что натворил это пацан. Конечно, мой папа никогда и пальцем меня не тронул. Но вот с мамой у нас бывали стычки. Когда я доводила ее до истерики, она тоже могла вцепиться мне в плечи и трясти. Разве это не то же самое? Обычная семейная сцена. Ага, только мама с фигурой модели и сосед-качок – это разные весовые категории.

Мы провозились с распаковкой коробок часов до трех. К этому времени оба выдохлись и поняли, что голодны как волки.

– Перерыв, – объявил папа. – Если ты сходишь в магазин, я накрою на стол. Супермаркет совсем рядом, даже велосипед брать не обязательно.

Я все же выкатила из гаража велик – не хотелось переть мешки с продуктами на собственном горбу. Только перекинула ногу через раму – и бац! Вот он, соседский пацан. Как раз скребет дорожку своими граблями. Мне его было видно через ворота: они у них кованые, со всякими завитушками на прутьях. Бедняга что, так с утра тут и мучился? Я представила, как ветер снова и снова раскидывает собранные им в кучки листья, как выдувает опад из тачки и издевательски крутит желто-красные торнадо по идеально подстриженному газону.

Наверное, мальчишка почувствовал мой взгляд или просто услышал что-то, потому что он поднял голову. Блин, хорошо, что я не успела сесть на велик – точно бы навернулась. Господи, ну и урод! Мне даже жалко его стало. Сначала показалось, что лицо у бедолаги кривое. Не просто ассиметричное, а будто взяли правую половину от одного человека, левую от другого и неудачно склеили. Да еще на той половинке, что слева, выкололи глаз. А другой глаз затянули бельмом. В общем, персонаж из мультика «Монстры против пришельцев».

Вероятно, выражение морды лица у меня было соответствующее, потому что монстрик явно смутился. На обветренных скулах вспыхнули пятна. Он сгорбился, будто хотел сделаться меньше ростом, развернулся и уже собрался удрать со своими граблями.

То ли от жалости, то ли от стыда за свое поведение – тоже мне, вылупилась, как детсадовка в зоопарке – я бросила велик и подошла к воротам.

– Привет, я ваша новая соседка, – говорю, пытаясь, чтобы это звучало мило, но голос виновато дрожит. – Мы вчера приехали. Меня, кстати, зовут Чили. А тебя?

Он обернулся – всего на мгновение. Но я теперь была ближе – да и первый шок уже прошел – и успела его рассмотреть: лицо паренька вовсе не было кривым. И слепым он тоже не был. Так казалось из-за разницы в цвете глаз. В правый будто черных чернил плеснули, вот почему мне почудилось, что там дыра. Зрачок совершенно сливался с радужкой. А левый светлел настолько прозрачной голубизной, что выглядел больным.

Ничего не ответив, пацан отвел взгляд и исчез за живой изгородью. Вот так я и познакомилась с соседом!

14 октября

Гетерохромия – вот как это называется. Сегодня папа подключил наконец Интернет, и я пробила разные глаза в Гугле. Такая фигня может быть врожденной, может возникнуть в результате травмы, а может быть симптомом всяких жутких болячек. Если сосед-монстрик болен, то мне его действительно жаль. Особенно если я его обидела. Надо как-то извиниться перед ним. Или сделать для него что-нибудь приятное.

Я выглянула в окно. В саду никого не было. Зеленый газон казался настолько же усыпанным опадом, как и вчера. То ли пацан не слишком старался, то ли ветер все-таки победил. Какой умник вообще мог додуматься убирать листья в такую погоду? Вон у нас весь двор ими завален и что? Мы не заморачиваемся.

Я спустилась вниз и обнаружила папу в кабинете. Он готовился к завтрашним урокам. В понедельник у него первый рабочий день в местной школе. А у меня – первый учебный.

– Пап, – решила я прощупать почву, – а когда вы с мамой въехали в нашу квартиру, вы навещали соседей? Ну там, чтобы познакомиться, подарить бутылку вина или тортик.

– М-м… – Папа листал какую-то книжищу, очки сползли на кончик носа. – Кажется, фру Мортенсен снизу заходила к нам. С печеньем и орешками. Печенье пришлось размачивать в кофе, а орешки мы, к счастью, попробовать не успели. На следующий день заскочил ее внук и предупредил, чтобы мы все выбросили. Печенье это лежало в шкафу фру Мортенсен с его конфирмации[5]. А орешки остались от шоколадных конфет. Понимаешь, она не могла жевать ядрышки, а шоколад обсасывала, и…

– Фу, ну и гадость! – Я замахала руками. – Слушай, если испеку пирог, сходишь со мной к соседям напротив?

– М-м? – Папа сосредоточенно делал заметки в толстом блокноте.

– Просто визит вежливости. Странно будет, если я пойду одна… Папа!

Он вздрогнул и в последний момент подхватил падающие очки.

– Замечательно, золотце, что ты хочешь установить хорошие отношения с соседями. В конце концов, теперь это наш новый дом. Так что, – папа со вздохом поправил высящуюся на столе кипу бумаг, – конечно, я схожу с тобой… Только позже, – добавил он и снова углубился в свои заметки.

Я решила испечь шоколадный торт. Нет, я не какой-то там расчудесный кулинар. Я вообще не умею готовить. Уроки домоводства в старой школе для меня всегда были жутким кошмаром. Котлеты превращались в хрустящие на зубах горькие угольки. Булочки – в расползающийся серый клейстер. Если мне приходилось крошить овощи для супа, я щедро приправляла его своей кровью. Если меня ставили разбивать яйца, одно из них обязательно оказывалось тухлым, и все летело в помойное ведро. Нашей училке становилось все труднее и труднее подобрать для меня группу. В конце концов со мной соглашались иметь дело при одном условии: я тихо стою в сторонке и ничего не трогаю.

А как меня доставало «остроумие» одноклассников! Зачитывают, например, в рецепте: «Приправьте блюдо по вкусу». И тут же раздается скорбный хор: «Только не надо Чили!» Или вот кто-нибудь пробует доходящее до готовности рагу, корчит отвратную морду и орет: «С Чили переперчили!» И все в таком духе. Естественно, у меня сложился комплекс кулинарной неполноценности, и на кухню я заходила, только чтобы что-нибудь слопать. Но теперь мама с нами больше не живет, а папа снова выходит на работу, и волей-неволей придется ему помогать. Так что чем раньше начну осваиваться в роли домохозяйки, тем лучше.

Шоколадный торт – беспроигрышный вариант. Ну как можно накосячить с готовой смесью из супермаркета, в которую просто надо добавить воды? Я воткнула штепсель кухонного комбайна в розетку и тут обнаружила, что не знаю, где лежат насадки. С папой, ответственным за распаковку кухонного инвентаря, общаться было бесполезно – он с головой ушел в оккупационный период. Порывшись в ящиках и оставшихся неразобранными коробках, я плюнула и схватила ложку: замесим тесто вручную. Тетки и дядьки в кулинарных шоу делают это с полпинка. Неужели у меня не получится?

Я попыталась забыть печальный опыт с булочками и рьяно взялась за дело. Когда липкая бурая масса покрыла руки до локтей и свесилась с носа – мне пришлось его почесать в процессе, – стало ясно: что-то пошло не так. Пытаясь спасти остатки теста и собственного достоинства, я плюхнула то, что удалось соскрести с себя и стенок миски, в форму. Эта круглая штука тут же приклеилась к пальцам и не желала оставаться в духовке одна – только вместе со мной. Когда мне наконец удалось захлопнуть за тортом дверцу, я в изнеможении повалилась на пол. Пот лил с меня в три ручья. Кажется, я поняла, как маме удавалось сохранять идеальную фигуру.

Моя руки, я выглянула в окно. Оно тоже выходило на улицу, как и окно моей спальни. Живая изгородь не позволяла ничего не рассмотреть, кроме торчащей над ней крыши с солнечными батареями. На коробке из-под смеси значилось, что торт будет готов через полчаса. Надо было пойти переодеться, а то всю футболку разукрасили шоколадные пятна. Я представила, как мы с папой звоним в дверь, массивную, черную, с полукруглым оконцем на самом верху – я ее хорошо разглядела сверху. А открывает он – Монстрик. Блин, а что если папа тоже вытаращится на него? Как бабуля Сида из «Ледникового периода» – он на нее похож, когда в очках. Мальчишка тогда точно сбежит, тортик там или не тортик. Нет, папу надо подготовить.

Я снова потащилась в кабинет. Папа включил настольную лампу под зеленым абажуром – тоже антиквариат. Абажур – это зонтик, который держит бронзовая дама. В остальном в комнате ничего не изменилось: отец сидел в той же позе, разве что очки снова сползли на кончик носа.

– Пап, – начала я издалека, – ты знаешь, что такое гетерохромия?

– М-м? – Он оторвал взгляд от записей, но меня, конечно, не видел.

Пришлось повторить вопрос.

– Как помнится, это аномальная пигментация глаз, обусловленная переизбытком или недостатком меланина… А почему ты спрашиваешь? – Папины очки наконец сфокусировались на мне.

– А-а я… – Вот тут бы мне и рассказать про соседа, чего тут такого-то. Но у меня само собой вылетело: – Я наткнулась на это слово в книжке.

Развернулась и скачками понеслась наверх, к себе. Сердце колотилось так, что в ушах отдавалось. Блин, что за фигня? Надо было все объяснить папе, он бы понял. Этот парень действительно урод. Ошибка природы. Или просто больной. Но он же не виноват, что так выглядит. Так же как я не виновата, что меня зовут Чили. Это все мама с ее любовью к экзотике. Папа хотел назвать меня Марией в честь бабушки. Просто Марией. Но мама, как всегда, победила. Она сказала, что второго ребенка они назовут так, как решит папа. И где он, мой братик, или она, моя сестричка? Я так и осталась единственной в семье. Единственной на всем земном шаре девчонкой по имени Чили.

Сменив футболку, я вернулась в кухню. Тортик поднялся и горкой торчал из формы – на вид совсем не плохо. А на запах? Я открыла духовку и сунула туда нос. Пришлось тут же зажмуриться – в лицо так и пахнуло жаром с ароматом ванили. Отдернула голову назад и открыла глаза. Нет, вот дерьмо, что за фак?! Торт стремительно опадал, будто шарик, из которого выпускают воздух. Вот его верхушка на уровне краев формы, вот она опустилась еще ниже, и на дне остался комковатый непривлекательный блин. Нет! Неужели ничего нельзя сделать?! Реанимация, разряд, искусственное дыхание!

Захлопнула дверцу духовки и вывернула ручку на полную мощность. 4000 вольт! Разряд! За стеклом ничего не произошло. Похоже, пациент мертв. Что вы скажете теперь, доктор Хаус? Когда наконец зазвонил таймер, я вытащила наружу нечто черное, воняющее гарью и напоминающее лаву, навеки застывшую в кратере Везувия. Нет, с этим невозможно явиться к соседям. Я не фру Мортенсен.

Я поскакала наверх и ключиком открыла копилку-пингвина. В супермаркете были готовые торты. Придется раскошелиться на один такой. Одна нога тут, другая там – папа даже не заметит, что меня нету дома. Когда я уже закатывала велик в гараж, на тротуаре напротив появилась процессия: Бульдог в бейсболке, рядом тетка, которую с большим преуменьшением можно было бы назвать полной, в кильватере мелочь лет пяти – близнецы, судя по одинаковой одежде. Замыкал кортеж темноволосый парень, но точно не Монстрик. Этот тип был высокий, широкоплечий и явно похож на отца. Только квадратная челюсть не выпирала вперед и нос не прятался между мясистых щек. В общем, он выглядел даже симпатично, хоть и не в моем вкусе. Все семейство при параде, явно таскались на чей-нибудь день рождения или еще куда. Но где же Монстрик? Может, он и правда болен и остался дома?

Я схватила пакет с тортом из корзинки на багажнике велика и шмыгнула в дом через гараж, чтобы не заметили. Оставила покупку на кухне и понеслась в кабинет.

– Пап, торт готов. Соседи дома. Пошли!

Когда мы топали через дорогу, папа покосился на бумажный пакет с логотипом местного пекаря и нахмурил рыжеватые брови:

– Мне показалось, ты пекла что-то на кухне. Или там просто прошел ураган?

Я пожала плечами:

– Технические неполадки.

– Бывает, – согласился папа со вздохом.

Наверное испугался, что на ужин придется кушать мою лаву. Зря. У нас есть микроволновка, а в супермаркете – гамбургеры в вакуумной упаковке.

Я оставила ему право нажать кнопку звонка. Сама осторожно держалась за папиной спиной – вдруг Бульдог кусается. К тому же если дверь все-таки открыл бы Монстрик и папа начал бы пялиться, я смогла бы незаметно его пнуть. К счастью, отперла нам жирная тетка. У нее были короткие светлые волосы, фальшивая улыбка и пухлые запястья, перетянутые тонкими браслетами. Папа вручил ей бутылку вина, и она ее держала в вытянутых руках, будто это ядовитая змея.

На зов толстухи в прихожую выбежал Бульдог. Мы все представились друг другу, и я тут же забыла соседские имена. Нас пригласили в гостиную. Откуда-то возник парень-симпатяга, уже переодетый в толстовку с какой-то спортивной эмблемой. На полу возились близнецы. Монстрика нигде не было видно. Я начала сомневаться. А может, он вовсе тут не живет? Может, он просто так подрабатывает – помогает соседям с работой в саду? Только странно как-то: чего тогда Бульдог на него орал и тряс его? Так обычно с наемными работниками не поступают. И Монстрик, похоже, явно этого мужика боялся. Или я себе все напридумывала?

Чтобы отвлечься, я начала глазеть по сторонам. Вокруг сияла стерильная чистота. Полы отполированы. На светлых коврах ни пятнышка. Мебель не современная, но явно дорогая, массивного дерева – не эта «собери сам» фигня из «Икеа». Будто случайно провела пальцем по ближайшей полке, уставленной какими-то кубками и призами. Ни пылинки.

Бульдог тут же это заметил и начал распинаться насчет Эмиля – так зовут высокого симпатягу. Того, мол, вот-вот отберут в юниорскую хоккейную лигу, он принес своей команде кучу побед, восходящая звезда национального уровня и бла-бла-бла. Сама звезда внимала не краснея и так и пожирала меня глазами – совершенно нормальными, неопределенно серыми. Мне не очень понравилось, что эти зенки ползали в районе моих сисек, хоть и основательно прикрытых свитером типа «мешок».

Я демонстративно отвернулась, уселась в кресло и взяла кусок торта. Мамаша Эмиля принялась разливать кофе по чашкам. Папа трепался с Бульдогом – обычный разговор взрослых: спорт, политика, работа, местные сплетни. Я начала жалеть, что сюда пришла, да еще и папу затащила. Он ведь явно принуждал себя поддерживать разговор. Бульдог – тип из тех, кто считает свое мнение единственно верным и пытается подавить собеседника авторитетом. Если авторитетом не выходит, то может и просто подавить. Его было слишком много, выходная рубашка чуть не трещала по швам, эго и тестостерон постепенно заполняли гостиную.

Возможно, это издержки профессии. На одной из фоток, что красовались на стене, он стоял в полицейской форме. Я попыталась обнаружить на фотографиях Монстрика, но его нигде не было. Отвечала односложно на вопросы мамаши-толстухи о школе, нашем переезде и прочей фигне. Тетка ничего не ела, и я представила, как после нашего ухода она волочет остатки торта на кухню и там, судорожно косясь на дверь, запихивает шоколадную массу в рот обеими руками.

Наконец этот спектакль мне настолько надоел, что я не выдержала:

– Так что, у вас трое детей? – Вопрос прозвучал по-идиотски, и я тут же сбивчиво пролопотала: – В смысле близнецы ваши такие шустрые: кажется, их то трое, то четверо.

– О, да, – толстуха улыбается, демонстрируя мелкие зубы, – чудные подвижные детки. Но ты угадала. У них есть еще один брат. Дэвид. Он приболел, поэтому не ходил с нами в церковь.

Церковь? Блин, да, сегодня же воскресенье! Но кто в наши дни ходит в церковь по воскресеньям? Если только восьмидесятилетние бабульки, которых, наверное, автобусами возят из дома престарелых – надо же обеспечить пенсионеркам хоть какое-то развлечение. Я подозрительно покосилась на бутылку вина, стоящую на столе рядом с папой. Соседи вежливо, но твердо дали нам понять, что не употребляют алкоголь. Даже по праздникам. Зашибись! Куда я затащила папу?! Подобравшись, чтоб при необходимости быстрее вскочить с кресла, я выпалила:

– Вы случайно не свидетели Иеговы?

Разговор в гостиной на секунду замер. Папа послал мне из-под очков отчаянный взгляд. А Бульдог поставил свою чашку на стол и весомо так заявил:

– Нет, мы не сектанты. Мы просто верующие христиане. – Он сделал упор на слове «верующие». – Для нас жизнь вечная и воскрешение плоти не пустой звук.

– Мы ходим в церковь, ведем здоровый образ жизни, а наш сын поет в церковном хоре, – поспешила пояснить толстуха при виде моего вытянувшегося лица. – В целом, мы самая обычная семья.

– Не смотри на меня так, – замахал ладонями-лопатами Эмиль. Скорчив такую рожу, будто только что угодил рукой в плевок, он ткнул пальцем в пол: – Это Дэвид у нас мальчик из хора.

Я тупо уставилась на натертый паркет. Бедный Монстрик еще и в хоре поет? В церковном? Как он вообще дожил до своих… предположительно тринадцати лет?

– У нас там цокольный этаж, – зачем-то объяснила мамаша и поспешила сменить тему: – А вы, Генрих, что будете у нас преподавать?

Папа облегченно встрепенулся:

– Датский, историю и обществоведение в старших классах.

– Значит, и в девятом, у Эмиля? – Толстуха многозначительно посмотрела на сына.

– Да. – Папа отпил глоток кофе.

– И в восьмом? – Многозначительный взгляд в сторону Бульдога.

– В «В» классе. Восьмой «А» я оставлю своим коллегам, – улыбнулся папа и стряхнул крошки с колен. – Видите ли, там будет учиться Чили.

– И что такого? – хохотнул Бульдог, расслабленно откинувшись на спинку кресла. – Дочка сомневается в папиных преподавательских способностях?

Тут меня снова понесло:

– Папа прекрасный учитель. Дело не в этом. Просто не хочу, чтобы одноклассники думали, будто ко мне на его уроках особое отношение.

– Дорогуша, – Бульдог продолжал пребывать в приподнятом настроении, – к тебе всегда будет особое отношение.

Мне не понравилась его усмешка. И то, как его маленькие колючие глазки уставились на меня. Расхотелось спрашивать, что он имеет в виду. Захотелось смыться от них поскорее. Наверное, папа почувствовал мое состояние. Он быстро завершил тему, поблагодарил за кофе и начал прощаться.

Когда мы вышли за калитку рядом с воротами, я почувствовала, что у меня болят шея и плечи. Кажется, все время, что мы сидели в стерильной гостиной, мои мышцы были напряжены, будто тело ожидало внезапного нападения. С какого перепугу?! И творилась ли такая же фигня с папой?

За ужином я спросила, что он думает о наших соседях. Папа выдавил кетчуп на вялый гамбургер и деликатно сказал:

– Ну, на первый взгляд милые люди. Конечно, наши политические взгляды расходятся, но…

– Пап! – Я закатила глаза, заметив под потолком паучка, который свисал на паутинке и шевелил лапками. – Кончай уже со своей толерантностью.

Папа вздохнул и взял горчицу.

– Я бы на твоем месте проверил, в порядке ли фонари на твоем велосипеде.

В этом весь папа. Фонари!

– Знаешь, кажется, я поняла, почему мама нас бросила. – Я встала из-за стола, швырнув недоеденный гамбургер в раковину. Конечно, не попала. – Ты никогда не называешь вещи своими именами!

И я эпично затопала по лестнице наверх.

15 октября

Ненавижу, ненавижу, ненавижу в двенадцатой степени!

Сегодня был первый школьный день. Утром долго торчала у шкафа, решала, что надеть. Почти все шмотки, что покупала мне мама, кончили в секонд-хенде вместе с гитарой. Мама работала в Доме итальянской моды и регулярно моталась в Милан, откуда привозила пробники новых коллекций. Вот в этих пробниках я обычно и расхаживала: готовая детская модель для сотрудницы Дома и предмет дикой зависти всех девчонок в школе. Гламурные, естественно, пытались набиться в друзья, одновременно строя за спиной всякие козни. Ботанки от меня шарахались как от чумы. Мальчишки пускали слюни, но, к счастью, издалека – королев за попу не хватают. В итоге через все свои школьные годы чудесные я шла одиноко и с высоко поднятой головой, мечтая о драных джинсах и кофте с капюшоном, который можно пониже надвинуть на голову.

Теперь мой шкаф заполняли как раз такие джинсы и еще куча дешевого ширпотреба из H&M. Я пыталась создать себе новый имидж. В меру спортивный, в меру современный, в меру расслабленный… никакой. Это было трудно. Действительно трудно. Провозившись полчаса и основательно взмокнув, я плюнула на все, влезла в наобум взятые тряпки и рванула из дому. На велике долетела до школы за восемь минут. И все равно пропустила утреннее песнопение – такая тут идиотская местная традиция: петь всей школой перед началом занятий. Папа, конечно, это заметил – он-то пришел на работу вовремя.

Ладно, плевать. Я заметалась по коридорам. В отличие от моей старой школы, эта оказалась скопищем одноэтажных зданий из желтого кирпича, слепленных кое-как вместе с помощью крытых переходов. Строения разделялись на блоки А, В, С и так далее. В очередном коридоре я наткнулась на план, но только он скорее запутал, чем помог. Расписание, заботливо распечатанное папой, я, конечно, забыла дома, так что для меня оставалось загадкой, в каком блоке располагались старшие классы. Спросить тоже было особенно некого. Первый урок уже начался, и вокруг носилась только какая-то малышня в дождевиках – очевидно, собираясь на занятие на свежем воздухе.

Я бросилась влево, свернула за угол, потом за другой… и облегченно перевела дух. В следующем коридоре торчала знакомая фигура. Линялую рубашку сменил столь же линялый и растянутый свитер, свисавший так низко, что напоминал уродливое платье. Вместо клогов на ногах красовались потрепанные кеды. Без шнурков. Тощей шеей, торчавшей из широкого грубого ворота, Дэвид напоминал выпавшего из гнезда птенца. Он изучал пол с растерянным выражением на лице – будто, как и я, не знал, куда ему нужно или нужно ли ему куда-нибудь вообще.

Я притормозила и спокойно подошла ближе – не хотелось спугнуть Монстрика. Блин, ну и грязнущий у него рюкзак! Им что, после дождя в футбол играли? Хотя… Кто знает, если парнишка успел засветиться как мальчик из церковного хора.

– Привет, – начала я жизнерадостно. – Я твоя соседка из дома напротив, Чили, помнишь?

Он вскинул на меня свои жуткие глаза и – опа! Сжался, съежился, будто хотел стать еще меньше ростом – ну прямо мимоза стыдливая. Снова уставился в пол. Руки повисли по бокам безвольно, как плети. Лицо закрыла сальная челка.

– Слушай, – меня все его комплексы стали реально раздражать, – ты Дэвид, да? Я тут типа опаздываю, никак не могу найти восьмой класс. Восьмой «А». Не знаешь, где у них первый урок?

Пацан молчал, как рыба об лед. Я почему-то подумала, что если бы он наконец поднял голову и распрямил спину, то, наверное, стал бы выше меня.

– Скажи хотя бы, я в нужном блоке?

В ответ – тишина. Может, он вообще немой? Ага, немой мальчик из хора. Или глухой?

Я склонилась к его уху и рявкнула:

– Восьмой «А» – где он?

Парень отскочил, глянул на меня быстро и искоса, как-то по-птичьи, черным своим глазом. Что-то пробормотал и потопал по коридору. Кул! Я уже решила, что никогда не найду этот чертов класс. Но тут Монстрик остановился, опять как-то бочком, и стоит такой, на месте топчется. До меня дошло, что это он меня поджидает! Я дернула за ним. Дэвид ускорился. Я уже почти бежала, а он топал себе впереди своими длинными ногами – нос в землю, рот на замке. Внезапно мне стало смешно. Я остановилась. Интересно, что теперь?

Он пронесся еще немного, замедлился, встал на месте. Снова вполоборота. Вроде: я на тебя не смотрю, я тут так, случайно проходил. Но он ждал меня. Теперь я это точно знала. Он вел меня к цели и не ушел бы без меня. Я улыбнулась ему. Непонятно было, видел ли он что-нибудь: Дэвид упорно пялился в пол. Но я все равно улыбнулась. Сделала шаг. Он тоже сделал шаг. Замерла. Он остановился. Это походило на странную игру. Я могла следовать за ним, но не могла идти рядом. Так мы и дошли до очередной двери. Все так же молча парень открыл ее для меня.

Оказалось, я попала куда надо. Еще оказалось, что я ошиблась. Дэвиду было не тринадцать. Потому что он – бочком-бочком – вперся в класс следом за мной.

– Во, у Гольфиста появилась подружка! – раздалось с задней парты.

– Причем зачетная!

Ржач, свист, мечущаяся у доски пухлая коротышка, пытающаяся успокоить разошедшихся придурков. А я стояла и пыталась сообразить: при чем тут гольф?

Дэвид между тем проскользнул мимо меня, все так же не отрывая глаз от пола, будто там была нарисована путеводная линия. Кто-то высунул в проход ногу, но он ее просто перешагнул. Кто-то двинул ему кулаком в бедро – парень покачнулся, но даже не пискнул. В своем черном свитере-платье, с опущенной темноволосой головой он напоминал пингвина, бесстрашно пробирающегося к гнезду через лежбище агрессивных моржей.

Наконец он дошел и чуть ли не упал за пустую парту. Кто-то почти достал беднягу – дернул сзади за рюкзак. А до меня дошла одна простая истина. Дэвид был паршивой овцой класса со странным прозвищем Гольфист; чмом, которого не гнобит только ленивый. И меня угораздило засветиться рядом с ним.

«Сбей меня своей гребаной тачкой, я тебе заплачу!»

Сегодня мне полагалось находиться в универе, но я ушла с пар, сославшись на головную боль. Потом возьму конспекты у Лотты – она всегда лекции записывает на айпад, так что ей будет достаточно ткнуть пальцем в экран и скинуть файл мне на почту.

На самом деле я твердо настроилась отсидеть занятия до конца. Но когда во время любимого курса «Культура и СМИ» поймала себя – который раз! – на рассматривании фоток Шторма в Гугле, позорно сбежала с корабля науки и бросила якорь в кафе. Находилось заведение предположительно одинаково далеко и от дома, и от универа, так что шанс наткнуться тут на кого-то из знакомых был минимальный. Мне просто требовалось подумать и подлечить взбудораженную психику какао со взбитыми сливками и печеньками.

Телефон, специально засунутый на самое дно объемистого рюкзака с ноутом, загадочным образом снова оказался на столе, с той же открытой вкладкой на экране: левый и правый профиль Дэвида, явно студийное фото. Я уже поняла, что фотограф намеренно избегал использовать контактные линзы, играя на естественной разнице в цвете глаз модели. Казалось, снимки принадлежат двум разным людям: на обоих – тонкий золотой обруч типа короны. Но у черноглазого, который снят в правый профиль, на венце шипы. А у его двойника, повернутого влево, из уголка светлого до серебристости глаза течет струйка крови. Крипи.

«В чем смысл? – задумалась я, постукивая по зубам вытащенной из какао ложечкой. – Это что, из серии “найди пять отличий”? Кстати, вот еще одно. И на одной, и на другой фотке у Дэвида на шее татуировка ворона с расправленными крыльями. На горле и, очевидно, на шее сзади перья обеих птиц соединяются – вот почему я сначала не разобрала, что за тату было на снимке с журнальной обложки. На первый взгляд рисунки совершенно идентичны, но над головой каждого ворона – руническая надпись, и вот надписи разные. Кстати, на истории письма мы проходили руны, только еще во втором семестре. Надо бы посмотреть конспекты: что-то же это явно значит».

Я машинально потерла горло. «Наверное, это чертовски больно: кожа тут очень нежная. Зачем бы Дэвид пошел на такое? Разве в его жизни и так не хватало боли?»

Чтобы отвлечься от опасной темы, я решила проверить, когда были сделаны татуировки. Фото оказалось датировано 2014 годом. Впрочем, он мог забиться и раньше. А нет ли каких-то снимков посвежее? Как насчет инсты? Разве не туда все постят свои селфи, даже звезды? Когда-то я установила себе это приложение, но быстро поняла, что оно будет поглощать уйму моего времени, отнимая его от учебы или работы, и удалила – к страшному разочарованию Лотты и Крис. Не собираюсь его восстанавливать даже ради Дэвида: просто зайду из интернет-браузера. Наверняка у модели есть персональная страничка: надо же себя продвигать. Скорее всего, публичность – часть его профессии. Блин, все еще не могу поверить, что Дэвид зарабатывает этим на жизнь, пусть он и стал Штормом!

Ввела в строку поиска: Шторм модель инстаграм. Ничего себе улов! Наверняка, 99 процентов всех этих инста-аккаунтов создано фанатами. Вернее, фанатками. Ага, такими, которые текут, вроде Крис. Из них можно было бы составить целую мокрую армию. Хорошо хоть, Дэвид не снимался обнаженным: мне почему-то казалось, все модели «делают это». Увидеть его таким – все равно что узнать, что с него содрали кожу. Невыносимо. Но пока мне попадались только фотографии с полуголым торсом. То рубашка приспущена до локтей, то свободная майка болтается на худощавом теле, обнажая роскошные, явно недешевые «рукава». Похоже, прошедшие годы парень потратил, чтобы превратить себя в ходячую рекламу татуировок. Может, ему за это доплачивают? Вон и на груди какая-то черно-кровавая жуть с очень реалистичным черепом и колючей проволокой. А вдруг так он пытается спрятаться? Влезть в чужую кожу? Так же, как напялил на себя выдуманное имя Шторм?

Вот и пошли прахом мои предрассудки насчет мужчин-моделей. Мне-то казалось, что у них все замазывают татухи, чтоб товарный вид не портили. И вообще, я как-то думала, что модели с привеском в штанах бывают двух видов: либо прожаренные в солярии качки с недельной щетиной, почему-то считающейся сексуальной; либо длинноволосые мальчики-андрогины интересной ориентации. Хотя насчет ориентации качков уверенности тоже нет.

Шторм не подходил ни под один из воображаемых стандартов. Ну что это за безумие по всей руке, будто кожа разошлась, а под ней шестеренки? И ни разу он не загорелый, наоборот, так и остался бледным, как из склепа. И худым, но мускулы четко выделяются. Про таких еще говорят «жилистый». На каких-то фотках он даже с боксерскими перчатками. Значит, все-таки не гей?

Боже, что за фигней я страдаю! Мне-то какая разница? Будь он хоть трижды разведен и счастливо женат на Максимилиане Артуре Третьем. Лучше бы подумала, какого дерева Дэвид приперся в Данию – после стольких лет, после всего… Не сидеть же у постели больной Сюзанны, на самом деле? Матерью ее назвать у меня язык не поворачивается.

О! Вот это находка. Кажется, этот аккаунт в инсте оригинальный. Постит фото и пишет сам Шторм: то-то тут почти сто тысяч подписчиков. Не понимаю только, почему снимков всего три. Может, профиль закрытый или старый? Да нет, последний пост сделан всего пару недель назад. Здесь Дэвид в бейсболке, капюшон куртки так плотно натянут сверху, что напоминает шлем космонавта. Привет лунатикам, да еще физиономия такая… решительно-мужественная, как у исследователя далеких галактик. А это что? Зачем он себя душит? Кажется, будто пытается руками поймать птиц, вспорхнувших с шеи, удержать их на месте. А из открытого рта вырывается дым. Он начал курить? Хотя по сравнению с суицидной позой вредная привычка вызывает наименьшие опасения.

Больше всего комментов под самой первой фоткой – за четыре сотни. Простое селфи, похоже, сделанное перед зеркалом. Хотел продемонстрировать поклонникам новое тату? Поэтому вечная челка – ты до сих пор от нее не избавился? – откинута со лба? Надпись у кромки волос слишком мелкая, не прочитать. Зато можно прочесть комментарии.

Когда твоя гребаная жизнь полна дерьма, вспомни, что Шторм вернулся.

Шторм! Что за неведомая хрень у тебя на лбу?!

Не удаляй свои фото, плиз! Зачем ты это сделал? Как ты относишься к своим ЛГБТ фанатам?

Мой идол.

OMG!

На фига ты такой сладкий?

Блин, ты так крут и такой няшный! Как тебе удается выглядеть таким невинным? Оставайся крутым, Шторм!

Он вернулся, сук.

Сбей меня своей гребаной тачкой, я тебе заплачу!

Хочу себе такого же мальчика. Заверните и отправьте в Колорадо.

Этот парень изобрел фарфоровую бледность, худобу, неприкаянность. Он сломал все правила и изобрел моду.

Смилуйся надо мной!

Ты правда забил себе башку, чувак? Круто!

Ты просто крышесносен! Никогда в жизни так не хотела, чтобы кто-нибудь врезал мне по лицу! Посильнее, пожалуйста.

Привет, Шторм! Только нашла тебя в инсте и тут же влюбилась. Ты просто офигеть какой обалденный. Надеюсь, мы когда-нибудь встретимся!

Хочу от тебя ребенка.

Все!!!

Я отбросила от себя мобильник, будто он перегрелся и обжег пальцы. Господи, у парня хотя бы хватило ума им не отвечать. Но что все это значит? «Он вернулся». Интересно откуда? Фотографий, очевидно, было когда-то гораздо больше, но он их удалил вместе с комментариями. Почему? И действительно, что за неведомая хрень у него на лбу? Будто ворона по снегу прошлась…

Залпом допив остывший шоколад, я снова взялась за телефон. Не глядя, закрыла комменты и увеличила фото до максимума. Блин, все такое нечеткое! Вроде похоже на руны, но какие именно, не разобрать. Что ж, это хотя бы в том же стиле, что и надписи над воронами. Какие мы мрачные.

Может, чтобы увидеть фото в хорошем качестве, нужно зайти в приложение? Ладно, снова его загрузить – пара минут. Войти можно через «Фейсбук» – так быстрее всего. Правда тогда все увидят мое настоящее имя, но кто им заинтересуется? Разве что ребята из универа да Лотта с Кристиной. «Подписаться». Ну вот, теперь смогу следить за обновлениями. Неужели Шторм не щелкнет себя на фоне королевского дворца в обнимку с солдатом в медвежьей шапке? Специально для своих ЛГБТ фанатов. Зря мистер Кавендиш за него переживает. Наверняка подопечный агента занят тем, что делает кому-то ребенка – вон желающих хоть отбавляй. А фотка у меня все равно больше не увеличивается. Зря только старалась. И дневник зря полдня вчера искала. Давно пора было его выбросить. Уже когда в Орхус переехала, а все таскаю за собой всякое старье и детские воспоминания. Неужели не ясно, что хватит?

У Дэвида все хорошо. Настолько, насколько вообще все может быть хорошо у человека, от которого в восторге весь мир. Комментарии на русском, китайском и испанском я прочесть не смогла, но смайлики и сердечки показывают, что они не от хейтеров. Что ж, он заслужил. Справедливость существует, и она восторжествовала, аминь. Интересно, няшка все еще поет в церковном хоре? Скажем, в рамках благотворительности.

На вокзале было холодно. Крошечный зал ожидания промерз насквозь. В нем воняло табачным дымом, влажной шерстью пальто и мочой. Ежедневные усилия уборщицы и запрет на курение не могли побороть застарелую вонь, въевшуюся в пожелтевшие от времени беленые стены. Впрочем, быть может, она исходила от бородатого бомжа с рваным пакетом, из которого торчали пустые бутылки? Он сидел на лавочке у выхода на перрон столько, сколько я себя помнила. Возможно, он был бессмертен, как Вечный жид? Или же на смену старику явился его сын, доказывая переход по наследству социального статуса, на статьи о чем тратится так много типографской краски?

Снаружи шел снег, но здесь ледяной воздух согревало дыхание трех людей, не считая бомжа: молодой матери с девочкой лет семи и темнокожего мужчины за сорок. Когда я вошла в зал, все трое взглянули на меня – бомж был так неподвижен, будто давно умер. На миг мне почудилось, что все они знают, зачем я здесь, и по телу прошла зябкая дрожь.

Впрочем, женщина, скорее всего, была ненамного старше дочери, когда все случилось. Мужчина же, вероятно, перебрался в Хольстед совсем недавно: десять лет назад в городке жило 0,0 иностранцев, тем более с таким цветом кожи.

До регионального поезда оставалось 10 минут. Другие не ходили в Дыр-таун – крохотную, ничем не примечательную дыру в поверхности планеты. Такую нужно искать на карте с мощной лупой. Хотя если послушать местных, то они вели речь не иначе как о самом пупе Земли. В последние два дня я уже наслушалась таких разговоров досыта, но сама предпочитала держать рот на замке – ради покойного папы.

– Я хочу слепить снеговика!

– Нет, золотце, твое пальто намокнет, а нам еще в поезде сидеть.

Девочке не разрешили выйти на перрон. Я сделала это одна. Крупные снежинки покрыли влажными поцелуями губы и веки. Они взяли меня в свой хоровод, закружили, зашептали в уши бесплотными голосами: «А помнишь?..»

– Дэвид Винтермарк тоже приедет на похороны.

– Кто? – Я подумала, что ослышалась. Что адвокат отца имел в виду одного из многочисленных родственников Винтермарков, заселявших округу.

– Сын Сюзанны и… Не Эмиль, другой. Ну, тот, из-за кого начался весь сыр-бор. В тот год, когда ты с папой приехала в Хольстед. Помнишь?

– Дэвид? Да, конечно. Но как?..

– Я пригласил его. Так пожелал твой отец в завещании. Как адвокат я обязан был исполнить его последнюю волю.

– Но как вы его разыскали?

– В бумагах Генриха нашелся адрес. Странно, правда? Дэвид приедет поездом. Все дороги погребены под этим ужасным снегом.

Дэвид тоже был покрыт снегом в ту ночь, одет им, как в саван, промораживающий до костей. Его пальцы не гнулись, когда он стучал в окно моей комнаты. Я открыла ему. Одна-единственная в целом городе впустила его в тепло.

Поэтому я теперь стою на перроне, охваченная снежным вальсом – чтобы защитить моего мальчика от холода так, как тогда это сделала? Разделить с ним тепло своего тела посреди зимней бури?

Поезд появился внезапно, сломав строй белых птиц. Время распалось, закрутилось вихрями. Мимо плыли редкие темные силуэты пассажиров. Его среди них не оказалось.

Внезапно меня поразила догадка. Я высматриваю четырнадцатилетнего мальчишку в слишком большой и слишком тонкой куртке, из карманов которой выглядывают покрасневшие руки с трещинками на коже. Как же я узнаю Дэвида после всех этих лет? Почему я не подумала об этом раньше?

После морозной свежести спертый воздух вокзала ударил в лицо пьяной пощечиной. Я задержалась у окна, выходящего на перрон. Снежинки липли к стеклу, рисовали на нем таинственные руны, которые я была не способна прочитать. Бомж убрался вместе со своей бородой и бутылками. На лавке осталась только газета с некрологом в черной рамке на последней странице. Его сердце остановилось. Мое стремительно превращалось в лед.

По окну постучали. Медленно, боясь спугнуть надежду и поверить, я подняла глаза. Высокий стройный мужчина по ту сторону стекла казался чужим и в то же время бесконечно знакомым. Кончики моих пальцев коснулись прозрачной преграды, и она начала таять.

Спасибо, папа.

– Папа? Папа! – Я вскочила на постели, растирая ледяные руки.

Боже, приснится же такое! Отец умер от инсульта больше года назад. Была действительно зима, но… Как же я по нему скучаю! Блин, только бы не разреветься. Только не сейчас.

Завещание, похороны… Полный бред. Папу кремировали по его желанию, прах захоронен совсем не в Хольстеде, дом там выставлен на продажу. За прошедшее время цена сильно упала – кто польстится на недвижимость в заднице мира?

Проклятое воображение наверняка наложило новость о приезде Дэвида в Данию на переживания, связанные со смертью папы, и вот готов очередной кошмар. Причем очень реалистичный. Проклятый Генри Кавендиш! Проклятый Шторм! Кто дал ему право ворваться вот так в мою жизнь и все переворошить?! Завтра же, как вернусь с занятий, вышвырну детский дневник. Да, и снова удалю «Инстаграм». Ибо нефиг.

Но человек предполагает, а Бог, как говорится, располагает. На следующий день в университет заявились полицейские.

18 лунок

Одиннадцать лет назад

24 октября

Дорогой дневник, прости меня, если сможешь. Я несколько раз принималась делать записи, но в конце концов выдирала исписанные странички. Сегодня я подровняла бумажную бахрому ножницами, но все равно заметно, что ты похудел. Конечно, ты ни в чем не виноват, это все я – вернее, моя больная совесть. Трудно писать о том, что хотела бы забыть. Ну, если не забыть, то вернуться в прошлое и полностью изменить. Но ошибка уже совершена. Все, что я теперь могу сделать – попытаться исправить ее.

Сегодня мы сидели у мельничного пруда – да, блин, в нашем Дыр-тауне есть старая водяная мельница, хоть она, конечно, давным-давно не работает. Это единственная местная достопримечательность, стратегически расположенная рядом с «Фактой» – местным супермаркетом. Типа затоварился пивком и чипсами, и добро пожаловать на травку на бережке, расслабляйся.

В общем, так мы и сделали – ну, не считая пива, нам его по возрасту продавать не положено, да не очень-то и надо – вкус у пива противный, я пробовала. Хотя других это, очевидно, не останавливало, судя по тому, что из бурой воды у берега торчало горлышко пивной бутылки, а в утрамбованной телами аборигенов траве поблескивали жестяные банки и обрывки целлофана от сигаретных пачек.

Погода выдалась на редкость теплая и солнечная, делать в Дыр-тауне все равно нефиг, так почему бы не посмотреть на воду и не потрындеть, подставляя бледные моськи солнышку.

Мосек, собственно, было три: моя, Кэт и Анина. Вместе с Кэт я оказалась, потому что теперь мы сидим за одной партой, ну а Аня шла к Катрине довеском – как ее лучшая подруга. Выбора у меня, с кем сидеть, в общем-то и не было. Хотя, если совсем честно, он всегда есть, конечно. Просто иногда приходится выбирать между меньшим и большим злом. И при этом порой можно ошибиться.

Когда я в тот первый школьный день смотрела на море колышущихся голов, которое рассекал Монстрик, мне внезапно стало страшно. Не за него, за себя. Я с шести лет ходила в частную школу, в нашем классе было двенадцать человек, которых за прошедшие годы я выучила наизусть, как многократно перечитанную книгу. Я знала, конечно, что в новой школе придется делить аудиторию с двадцатью пятью мальчишками и девчонками, причем мальчишек будет большинство. Даже пыталась представить себе: как это, два моих класса, сложенных вместе? То, что я почему-то не приняла во внимание, огрело меня теперь по башке бейсбольной битой. Эти ребята – совсем не городские баунти. Они – краесветские. Дети кукурузы, привыкшие дышать ароматами удобрений и не знающие, что такое смог. С моего места у двери мне было трудно отличить их друг от друга – одинаково румяных и светловолосых. Они казались единым живым организмом, многоголовой гидрой, агрессивно отторгающей все чужое и инакое. Так, как они отторгали Дэвида. Как, возможно, отторгнут и меня.

Внезапно я остро пожалела, что поторопилась избавиться от моей сияющей кольчуги – итальянских шмоток. Мой новый дешевый прикид плохо сидел, натирал шею и поясницу ярлычками и превращал фигуру в бесформенный и бесполый мешок. Одного критического взгляда на меня сверху вниз хватило бы, чтобы прийти к печальному заключению: одета как чмо. Подходящий имидж для подружки Гольфиста. Помню, мама учила меня, как произвести впечатление на незнакомых людей. Я, конечно, эту лабуду пропускала мимо ушей, но одну вещь таки запомнила: все решают первые тридцать секунд. Ты можешь толкать речь, стоять столбом или медитировать, но стоит часикам протикать тридцать раз – и все, мнение о тебе уже сложилось. И попробуй потом его измени!

Мои тридцать секунд стремительно истекали, и если я не хотела, чтобы на первой же перемене меня заперли в мужском туалете, или чем тут развлекаются аборигены, то мне требовалось срочно что-то предпринять. Тут училка, которой удалось наконец понизить уровень децибелов в классе, обратилась ко мне:

– Чили, да? Какое необычное имя. Садись на свободное место. Вон, скажем, рядом с Дэвидом.

Предложение вызвало взрыв восторга, только не с моей стороны. Бедняга Гольфист съежился так, что чуть не уткнулся носом в парту. Как будто это могло сделать его невидимкой. Сейчас или никогда! Я вложила все свое обаяние в улыбку и спросила:

– А можно мне сесть вот с ней?

У девчонки через проход от Дэвида были лиловые секущиеся волосы, по-кроличьи выпирающие зубы и вытянутая физиономия с россыпью прыщей. Но все это перевешивало важное преимущество: она сидела за партой одна. Не дожидаясь ответа училки, я продефилировала к свободному стулу. Вернее, он был не совсем свободный – на нем бесформенной кучкой лежал пестрый рюкзак с бирюльками. Девчонка подняла на меня голубые глаза навыкате, казавшиеся странно голыми из-за бесцветных ресниц… и вдруг широко улыбнулась. Рюкзак полетел на пол, и я облегченно уселась на освободившееся место.

– Я Кэт, – шепнула зубастая. – А тебя реально зовут Чили?

Откреститься от Дэвида оказалось легко. Не знаю такого. Никогда раньше не видела. Мы просто случайно столкнулись в коридоре. Он тоже живет на Терновой улице? Неужели? Никогда бы не подумала! Вопрос исчерпан и закрыт.

Забыть о Гольфисте было еще проще. Чувак умел растворяться в массе, сливаться с интерьером, будто понимал, что он – как соринка в глазу. Что-то, без чего всем лучше. Его можно было заметить, только если специально искать – как ищут ошибку на картинке-ребусе. Тогда из путаницы линий и цветных пятен вдруг выступала неподвижная сутулая фигура, уставившаяся в землю. Ошибка кода. Персонаж онлайновой игры, брошенный игроком. Другие юзеры бегают вокруг по своим миссиям, суетятся, толкают его. А он торчит себе посреди уровня и не реагирует на раздражители.

В классе Дэвид обычно появлялся со звонком, садился за свою парту и сразу утыкался для разнообразия не в пол, а в учебник или тетрадь. Кропал там себе чего-то с сосредоточенным видом, хоть в шею его тычь ручкой, хоть расстреливай бумажными шариками. А со звонком тут же куда-то исчезал.

На уроках его почти не спрашивали. И я быстро поняла почему. Когда Дэвида вызывали, он выпрямлялся, будто чтобы показать, что слышал: это к нему обращаются. И молча сидел с напряженной спиной, не поднимая глаз. Сидел, плотно сжав губы, до тех пор, пока учитель, потеряв терпение и так и не добившись ответа, не переключался на кого-то другого. Странно, что преподы совсем не оставили эти попытки. Наверное, им казалось, что в один прекрасный день педагогическое чудо все-таки свершится и Валаамова ослица заговорит. И каждый раз, когда этого не происходило, они тяжело вздыхали и начинали ненавидеть упрямого ученика немного больше.

Говорили, Гольфиста перетягивали из класса в класс только благодаря письменным работам, за которые он умудрялся получать высокие оценки, и авторитету отца, уже который год заседавшего в совете школы. Наверное, со временем и я бы привыкла к странному парню, как все остальные, и перестала обращать на него внимание – в классе, как говорится, не без урода. Но только не после того, что случилось сегодня у пруда.

Так вот: мы сидели на берегу и поджидали парня Кэт, Тобиаса. По слухам, она с ним постоянно то сходилась, то расходилась, а он ей все прощал – у нее же депрессия! Когда Кэт училась во втором классе, разом умерли ее папа и дедушка, и на этой почве она загремела в психушку и до сих пор сидела на каких-то таблетках. Мама у нее тоже больная. И отчим. У них ПТСР. Это значит «посттравматическое стрессовое расстройство», или вьетнамский синдром. Мать Катрины, правда, ни разу не была во Вьетнаме, а отчим воевал, но в Афганистане. С вертолета он видел, как расстреляли его отряд. Что видела мама Кэт – не очень понятно, но, наверное, тоже что-то ужасное. Хотя что ужасного может случиться в Дыр-тауне? Местный алкаш свалится в пруд и потонет?

Кэт из-за депрессии все можно – и это иногда страшно раздражает. Можно косить под готку и уходить домой с уроков, когда у нее «болит голова». Или сидеть в классе с мобильником и в наушниках: музыка ее типа успокаивает. Хотя она вовсе и не слушает музло, а лазает в соцсетях или по ютубу. А всем остальным – минуточку! – телефоны приходится отключать.

Еще Кэт чуть что начинает реветь, но над ней никто не смеется – она же болеет. Ага, уже вот как лет шесть. Ходит к психологу, но лучше ей не становится. Если она не сдает домашку, то просто сует в нос учителям записку от мамы: девочке, мол, вредно перенапрягаться. Одноклассники считают, что это кул. Кто бы мог подумать, что справка с диагнозом дает такой статус!

Аня, подружка Катрины – еще одна разновидность фрика, кажется, довольно безобидная: очкарик с брекетами и жутким смехом, похожим на хрюканье больного борова. Неудивительно, что у нее нет парня. И кстати, Аня тоже поет в церковном хоре. Вместе с мамой. По ходу, они тут все помешались на церкви и песнях, но это вполне объяснимо. Иначе в Дыр-тауне со скуки можно помереть.

Сидя с Аней и Кэт на берегу у заводи в тот день, я стала всерьез задумываться о своих перспективах. Что со мной станется через пару месяцев в Дыр-тауне? Заработаю депрессуху и начну красить башку в кислотные цвета или заведу привычку таскаться в церковь по воскресеньям, нацеплю очки и буду выть псалмы?

От печальных мыслей меня отвлекло появление Тобиаса – с Еппе и Йонасом в кильватере. Грузный и всегда потеющий Тобиас – звезда местной гандбольной команды. От него вечно разит парфюмом – он по наивности считает, что «Хуго Босс» заглушит его стойкий природный аромат. Тоби-ас наставил на нас свою монобровь и начал многозначительно вещать что-то о пятничной тусе у него дома. Моя интуиция еще не отмерла как атавизм, и я не сомневалась, что он пригласит Кэт – у них как раз наступил период потепления, – ну и меня до кучи. Еппе пялился на меня влажными глазами, ножками перебирал и рукой все по светлой щетке волос на башке елозил – прямо, блин, брачный танец самца птицы-поганки. Йонас молча курил и разглядывал из-под тяжелых век запунцовевшую Аню, будто решал, что с ней сделать, когда дососет свою сигу – тащить в кусты или нет.

Разговор как раз прошел уровень «кто-сколько-выпил-в-прошлый-раз» и начал вяло затихать, когда на горизонте показалась фигура, вдохнувшая в унылый вечер новую жизнь. Из супермаркета, по обыкновению сгорбившись, выплыл Дэвид. В обеих руках он волочил битком набитые пакеты.

Возможно, его бы не заметили – парни сидели на травке спиной к «Факте» – и все пошло бы совсем по-другому, но Кэт услужливо обратила на беднягу всеобщее внимание.

– Глядите, какие люди и без охраны, – скучающе протянула она, беззастенчиво ковыряя вскочивший над губой прыщ. – Не понимаю, как Гольфиста вообще в магазин пускают. От него же плесенью несет, будто он уже месяц как сдох. Небось, своими грязными граблями все продукты на полках перелапал, а нам их потом есть.

Внутри у меня все скрутило от жалости к Монстрику: да, от него попахивало чем-то затхлым, волосы выглядели неопрятно жирными, будто он неделями не мылся, но руки его были чистыми. Я точно знаю, потому что вчера в школе у него сломался карандаш, и я ему одолжила свой – задолбалась смотреть через проход, как он сидит-мается, не решаясь ни у кого попросить.

Троица Тобиас-Еппе-Йонас мгновенно приняла стойку, как охотничьи псы при виде дичи. В глазах засверкал азарт, губы сложились в глумливые усмешки.

– Хей, Чили, – вдруг повернулся ко мне Еппе, – а ты знаешь, почему Гольфиста зовут Гольфистом?

Я мотнула головой, пытаясь выглядеть безразличной. Может, тогда они оставят парня в покое?

– А давайте ей покажем! – гоготнул Тобиас, и все остальные с готовностью заржали, будто он рассказал бородатый, но все еще ужасно смешной анекдот.

Йонас свистнул, сунув в рот два пальца, его приятели заорали:

– Гольфист! Эй, Гольфист! Греби сюда!

Дэвид споткнулся и чуть не выронил свои мешки, что вызвало новый взрыв смеха и тупых комментариев. К счастью, парень быстро оправился и продолжил свой путь через парковку. Он по-прежнему смотрел в землю, притворяясь глухим, но его защита была уже пробита, и обрадованные первым успехом гонители не собирались останавливаться.

– А ну тащи сюда свою жопу, вонючка! Ты че, оглох? Может, тебе клюшкой уши прочистить?

От супермаркета в сторону дома Дэвида вели две дорожки. Одна, проходившая мимо мельницы и того места, где мы сидели, упиралась прямо в Терновую улицу. Другая шла в обход, и Дэвиду, выбери он ее, пришлось бы сделать крюк, зато с каждым шагом он оказывался бы все дальше от своих мучителей. Мысленно я молилась, чтобы парень свернул на дальнюю дорожку, чтобы из магазина вывалила толпа покупателей или мимо нас прошел взрослый. Но ничего подобного не случилось. Размеренно шагая длинными тощими ногами, как цапля-робот, Дэвид оставил позади пустую парковку и потопал по направлению к мельнице.

Быть может, он просто не хотел показывать слабость и страх, но на троицу во главе с Тобиасом этот маневр подействовал, как красная тряпка действует на быка. Еще бы, какой-то чмошник их игнорил: вместо того чтобы прибежать по первому свистку, шлендрал себе преспокойно мимо, морда тяпкой.

Отстрелив пальцами бычок, Йонас сказал:

– Ну все, трындец тебе, обсос.

Парни рванули с места, как по сигналу. Монстрик и пикнуть не успел, как его уже волокли к нам, заломив руку. Один пакет остался сиротливо лежать на дорожке, из него раскатились краснобокие яблоки. За второй Дэвид цеплялся так отчаянно, будто там была выручка из ограбленной им кассы. Он все еще смотрел в землю, завесившись челкой, но Йонас дернул его за волосы, заставляя поднять голову. Разноцветные глаза, огромные и дикие, заметались по берегу, запнулись о зрителей, с удобством расположившихся в партере. Казалось, черный смотрит на нас с ненавистью, а прозрачно-голубой видит насквозь. Я знаю, это ужасно, но в тот момент – давай уже будь честной с самой собой – мне захотелось ударить парня: за то, что он знал. Точно знал, что я из себя представляю и что чувствую.

– Смотри, Чили, – Еппе одним движением сдернул мешковатые джинсы с тощих бедер Дэвида. – Вот почему он у нас Гольфист: носит с собой все восемнадцать лунок[6].

– Ага, и шары в них закатывает!

Я не успела зажмуриться, а теперь было уже поздно. Вокруг гремел смех, а я не могла отвести глаз от трусов Дэвида: восемнадцать лунок или нет, но через дырочки в застиранной до желтизны ткани просвечивала бледная кожа, а длинные полы рубашки не скрывали маленькую выпуклость посередине – выпуклость, к которой приклеились жадные девчоночьи взгляды.

Монстрик тонко, невнятно вскрикнул и попытался прикрыться оставшимся пакетом. Его тут же безжалостно вырвали и бросили на землю. Из лопнувшего бока высунулся пакет молока, в траву потекла тонкая белая струйка.

– Ну че, позвеним бубенчиками? – Еппе подмигнул мне и потянулся к трусам Дэвида.

Тот тоже понял, что сейчас случится, и забился в руках Йонаса и Тобиаса. На тощих ногах выступили пупырышки, полы рубашки задрались, обнажая несколько маленьких голубоватых шрамов на левом бедре.

– Не надо! – вырвалось у меня непроизвольно. – Оставь его, Еппе, пожалуйста! Хватит!

Я встретилась с блондином глазами: он колебался. Неожиданно мне на помощь пришла Кэт:

– И то верно: ненавижу маленьких розовых червяков, бр-р. Потом еще кошмары будут сниться. А нам в пятницу на пати, верно, Чили? – Она приобняла меня за плечи, и я кивнула через силу.

Тогда я готова была на что угодно, лишь бы этот кошмар наяву поскорей закончился!

Еппе ухмыльнулся и убрал руку. Воздух с шумом вырвался у меня из груди: оказалось, все это время я задерживала дыхание. Но ничего еще не завершилось: блондин вдруг нагнулся и выхватил из мешка полупустой молочный пакет. Пальцы стиснули стенки, и белая жидкость брызнула на живот и трусы Дэвида, потекла по его ногам. От неожиданности он вскрикнул и инстинктивно сдвинул бедра, от чего мучители покатились со смеху:

– Гольфист обкончался!

– Гляди, Чили, как ты его возбуждаешь.

– Не, он же педик, у него на Еппе встал.

Казалось, это будет длиться вечно. Держали Дэвида крепко, и он оставил попытки вырваться. Только смотрел на меня – казалось, прямо в душу, – закусив губу. И оба его глаза просили об одном – чтобы меня там не было.

– Эй, что вы там делаете? Хулиганы! – дребезжащий старушечий голос долетел до нас с парковки.

Пацаны обернулись. Ухоженная бабулька довольно бодро двигалась в нашу сторону, толкая перед собой ролятор. Смехотворная угроза, но с рожи Тобиаса вдруг исчезла ухмылка.

– Фак! Это мамашка дира! – Он напрягся. – Валим!

Да будет благословен Дыр-таун, в котором любой школьник знает, как выглядят родственники их директора!

Дэвида толкнули напоследок, и он рухнул на колени, запутавшись в штанах.

– Ходу! – Кэт вздернула меня на ноги.

Сразу за поляной у пруда начинался лесок, туда мы и рванули. Я чувствовала себя преступницей. Всей душой меня тянуло к Дэвиду: помочь ему подняться, собрать продукты – как он их дотащит в одном пакете? Извиниться перед ним наконец. Ведь я не хотела всего этого! Я совсем не такая! Что он теперь обо мне подумает?! А что я должна думать о самой себе?

Как только мы отбежали подальше, я соврала, что подвернула ногу, и, нарочито хромая, отправилась домой. Пацаны вызвались проводить меня, но я отказалась. Мочи не было выслушивать, как они смакуют подробности недавнего «подвига». «А ты видела, как он?..» «А как я его?..» «Вот педик!» «Ага, урод!»

Тьфу, мерзость. Отвратительно, гадко и стыдно. Как же мне было стыдно!

Дома я спряталась от папы в своей комнате: если бы он меня о чем-нибудь спросил, я бы не выдержала. Разрыдалась и выложила ему все, а это было бы просто самоубийством – он же учитель!

До темноты я наблюдала за домом соседей из окна. Вдруг Дэвид выйдет? Тогда бы я могла набраться мужества и все-таки извиниться перед ним.

Но он так и не появился.

Так далеко и так невообразимо близко

Меня вызвали прямо с коллоквиума. Секретарша из администрации факультета засунула прилизанную голову в аудиторию и объявила, что Чили Даль жаждут видеть в деканате. Я чуть кирпичей не наложила: у меня что, слишком много пропусков? Или с курсовой какая-то проблема? А может, с зачетом по методике? Но почему тогда выдергивают прямо с пары? Что за срочность?

Кристина пихнула задремавшего Микеля под локоть, зашептала ему в ухо. Оба проводили меня сочувственно-обеспокоенными взглядами. Я молча проследовала за секретаршей в деканат. Ее напряженная спина так и кричала, что там меня не ожидает ничего хорошего. И точно: уже на подходе через стекло офисного аквариума я различила две фигуры в черной униформе. Полицейские! Совпадение?

В груди неприятно екнуло, а перед глазами пронесся перечень всего криминала, совершенного мною за последние месяцы. Блин, как же скучно я живу! Ничего страшнее вождения велосипеда в нетрезвом виде и без фонарей даже не припомнишь. За это, конечно, тоже по головке не погладят, но вряд ли панцири[7]заявились в универ посреди учебного дня только для того, чтобы заставить меня дыхнуть.

– Чили Даль? Я – Аллан, а это моя коллега Ребекка. – Полицейские по очереди пожали мне руку. Я заметила у обоих на поясе кобуру и рацию. Боже, они бы еще в бронежилетах сюда приперлись! – Простите за беспокойство, но нам необходимо с вами поговорить. Надеюсь, вы не возражаете?

Я скосила глаза на секретаршу, успевшую занять стратегическую позицию за своим компьютером, и несколько столь же прилизанных дам, которые с жутко деловым видом пялились в свои мониторы. Казалось, я вижу, как уши у них вытягиваются и встают торчком.

– А о чем, собственно?

– Нам любезно предоставили кабинет для беседы. – Смуглая полицейская, в чертах которой сквозило что-то восточное, махнула в сторону одной из дверей дальше по коридору: – Давайте пройдем туда, и мы вам все объясним.

Ха, как будто у меня был выбор.

В небольшом помещении, где обычно проходили беседы с научным руководителем или специалистом по карьере и профориентации, стоял на столе графин с водой, рядом белела стопка пластиковых стаканчиков. Под одним из стульев валялась смятая салфетка, еще не обнаруженная уборщицей. Я отодвинула соседний. Полицейские уселись напротив.

Внезапно мне стало нечем дышать. Как будто из тесной комнаты выкачали весь кислород. Моя грудь судорожно вздымалась, но воздух не поступал в легкие. Внутренности скрутило, я чувствовала подступающую дрожь в ногах и пальцах.

– Что с вами? Вам нехорошо? – Панцирь, назвавшийся Алланом, обеспокоенно нахмурился, снял верхний в стопке пластиковый стаканчик, нерешительно им похрустел. – Может, воды?

Я задержала дыхание и медленно выпустила воздух сквозь стиснутые зубы. Спокойно, это не коллеги Свена Винтермарка. Мы в сотнях километров от Хольстеда. Это другое полицейское управление и вообще даже не допрос.

– Спасибо, все нормально. – Я засунула подрагивавшие пальцы между коленями. Как обычно, на отливной волне приступа я ощутила благостное спокойствие и расслабилась. – О чем вы хотели со мной поговорить?

Полицейские переглянулись.

– О Дэвиде Винтермарке, известном широкой публике как Шторм, – взяла слово смуглянка Ребекка.

У меня возникло ощущение дежавю. Выходит, неуемному Кавендишу мало было самому мне названивать. Теперь он решил еще и панцирей на меня натравить!

– Послушайте… – Я старалась говорить спокойно и смотреть копам прямо в глаза – кажется, так делают те, кто искренен? – Я уже все рассказала Генри Кавендишу, агенту Шторма. Мы разговаривали в четверг, и, поверьте, с тех пор у меня никаких новостей о Дэвиде.

Полицейские молча сверлили меня бездушными взглядами. Наверное, такие вырабатываются в душных, провонявших потом подозреваемых опросных, где людям в черном часами приходится мурыжить всяких бедолаг. Меня начала раздражать эта игра в гляделки.

– Не понимаю, зачем вообще было вмешивать полицию, – пробормотала я, переводя глаза на окно. Начался дождь, и первые капли прокладывали по стеклу неуверенные извилистые дорожки.

Старший в паре, Аллан, хмыкнул, а Ребекка, по виду едва окончившая полицейскую школу, заявила с неприязнью:

– Вообще-то, именно полицию вмешивают, когда бесследно исчезает человек. А разве вам не все равно, что случилось с вашим другом?

Я сдавила коленями ладони и снова взглянула на полицейских. Ну точно, подозрительность в карих и голубых глазах + 20 lvl. Ладно, давайте сразу расставим все точки над «i».

– Десять лет назад мы с Дэвидом в течение нескольких месяцев учились в одном классе и жили через дорогу друг от друга. Несколько месяцев десять лет назад, офицер. Вы следите за судьбой всех одноклассников из вашего бывшего восьмого «А»? Поддерживаете с ними связь? – Я уставилась на Аллана, пытаясь представить этого рослого тридцатилетнего мужчину мальчуганом с зелеными от травы коленками. – Или это был восьмой «В»? Меня, конечно, беспокоит, что от Шторма нет вестей, но…

Губы панциря дрогнули в намеке на улыбку, глаза неожиданно потеплели:

– «В». Я учился в «В». И до сих пор общаюсь почти со всеми в фейсбуке. А в прошлом году был на встрече выпускников… Но даже если не так, – голубизна его глаз внезапно покрылась ледком, – у меня бы точно сложилось особое отношение к парню, по делу которого я проходил одним из основных свидетелей.

Слова полицейского ударили меня под дых. Несколько мгновений я сидела, тупо пялясь на стопку пластиковых стаканчиков, и беззвучно шевелила губами, отыскивая потерянные слова.

Ну, конечно. Первое, что они сделали – это пробили CPR номер[8]Дэвида по своей базе.

– Я даже не выступала в суде, – пробормотала я. – Мои показания сняли на видео.

– Потому что вам на тот момент еще не исполнилось пятнадцати лет, – кивнула въедливая Ребекка.

Наверное, она в полиции новичок, вот и рвет жопу на службе.

А дальше на меня посыпались вопросы:

– Вы поддерживали связь с Дэвидом после суда?

– Нет.

– Вы знаете, где он может сейчас находиться?

– Нет!

– Какие отношения вас связывают?

– Кто, по вашему мнению, мог бы желать Дэвиду зла?

Тут я не выдержала и взорвалась:

– Да кто угодно! Он же селебрити. Знаете, сколько у него фанатов только в инстаграме? И какие психи ему там пишут?

– Вы же только что говорили, что не следили за жизнью Дэвида после того, как ему вынесли приговор? – Ребекка с рвением молодой легавой решила подловить меня на слове.

Пришлось, скрепя сердце, объяснить копам про инсту и даже показать комментарии горячо желающих забеременеть от Шторма девиц.

– Можно? – Панцирша поколдовала над моим мобильником: то ли отправила себе скриншот, то ли поделилась аккаунтом модели.

Аллан по старинке пометил что-то в небольшом блокноте с потрепанной обложкой.

– Шторму угрожали? – перехватил он инициативу.

Я пожала плечами:

– Возможно. – И поделилась своими мыслями по поводу удаленных Дэвидом фотографий и его временного отсутствия в «Инстаграме».

Копы снова обменялись непроницаемыми взглядами.

– Вы подозреваете кого-то конкретного? – посмотрел на меня Аллан. – Быть может, за угрозами стоял кто-то из прошлого Шторма?

– Все-таки не у всех за плечами имеется судимость и приговор к бессрочному психиатрическому лечению, – прибавила, сверкнув глазами, Ребекка.

Я отплатила той же монетой и облокотилась на стол.

– Приговор ведь давно пересмотрен, так? Дэвид здоров. Иначе его бы не выписали.

– У любого может случиться рецидив, – скривила нетронутые помадой губы панцирша.

– А что, кто-то еще умер? – ляпнула я и тут же пожалела об этом.

История повторяется. Я снова становлюсь для Дэвида прекрасным адвокатом.

Коллега Ребекки только головой покачал:

– Давайте не будем заниматься домыслами. Сосредоточимся на том, что нам известно. Мы разговаривали с аэропортом Каструп. Дэвид прошел паспортный контроль восемнадцатого января в десять тридцать два утра. Затем его кредитка засветилась при билетном контроле в скором поезде Копенгаген – Фредерисия. Во Фредерисии Дэвид должен был пересесть в региональный поезд до Хольстеда. Но пассажир с его данными билетный контроль в тот день не проходил. Впрочем, как и в последующие дни, – подытожил Аллан, сверля меня взглядом.

Я машинально сжала сплетенные пальцы. Значит, Дэвид все же прилетел в Данию. И даже доехал до Фредерисии. А оттуда до Хольстеда рукой подать. Немыслимо!

– Может, кредиткой Дэвида воспользовался другой человек? – предположила я. – Ну, может, его ограбили в аэропорту или на вокзале.

– Заявлений от имени Дэвида Винтермарка к нам не поступало, – отмел мою версию полицейский.

– Фредерисия – узловая станция, – озвучила Ребекка всем известный факт. – Что, если Дэвид пересел там на поезд до Орхуса? – Ее темные глаза уперлись в меня так, будто хотели сделать фронтальную лоботомию.

– До Орхуса? – Я непонимающе нахмурилась, но тут меня осенило: – Вы к чему клоните? Я ведь уже сказала, что не видела Дэвида с…

– Вы знали, что он проходил лечение в детско-юношеском региональном центре в Рисскове? Сколько это километров от Орхуса? Четыре? Пять? – Судя по ее торжествующему виду, этот козырь Ребекка приберегала в рукаве с самого начала.

– В каком году вы переехали в Орхус, Чили? – Аллан хрустнул пластиковым стаканчиком, который так и крутил в пальцах. – Сразу после окончания школы?

– Вы навещали Дэвида во время его лечения? – подхватила его напарница.

Так далеко. И так невообразимо близко.

Край стола пронесся передо мной убегающей косо к горизонту полоской рельс. Качнулись над головой сосны, пахнуло хвоей. А потом пришла темнота.

Почему молчит Дэвид?

Одиннадцать лет назад

25 октября

Сегодня Монстрик не пришел в школу. В общем, я могла его понять. Будь я на его месте, после вчерашнего вообще бы в эти стены больше носа не показала. Перевелась бы в другое заведение, а еще лучше – переехала на другой конец страны и сменила имя. Вот только вряд ли предки Дэвида подписались бы на такой план. Нетрудно представить, как парню сейчас хреново.

Зная своих одноклассников, Монстрик наверняка предвидел, что его унижение быстро станет достоянием общественности. И действительно: стриптиз Винтермарка перед девчонками, закончившийся молочной кульминацией, сегодня стал новостью дня. Без всяких угрызений совести Тобиас и компашка в лицах разыгрывали пьесу «Как мы опустили Гольфиста» – к восторгу жадной до зрелищ публики.

Отвратительное шоу и дружный ржач одноклассников укрепили мое решение поговорить с Дэвидом. Нужен был только благовидный предлог, чтобы заявиться к нему домой. И такой, к счастью, нашелся. На английском нам задали совместный проект: доклад о каком-либо известном человеке, американце или британце. Знаменитость мы могли выбрать сами.

Ребята начали разбиваться на группы по трое и четверо, чуть не дерясь за право рассказывать о Бритни Спирс или Бекхэме. Вскоре неохваченным остался один Дэвид. Не то чтобы никто не хотел с ним работать: несмотря на статус чмошника, он считался выгодным приобретением, когда дело касалось проектов. Еще бы, его одногруппникам можно было балду пинать, пока Гольфист старательно строчил доклад за всю группу. Ну а для разнообразия можно было и побить его – просто потому, что он написал слишком мало, слишком много или слишком заумно. Устную презентацию ведь приходилось делить на всех. Тут Дэвид, по обыкновению, молчал, понижая общую оценку, но это же мелочи по сравнению с халявным докладом!

Сегодня про отсутствующего просто забыли и вспомнили, только когда простуженная англичанка обвела класс красными, слезящимися глазами со словами:

– Кто хочет взять к себе Дэвида? – Из-за заложенного носа имя она произнесла как «Тэвит».

– Кто хочет сыграть в гольф? – пропищал кто-то дурашливым голосом с задней парты.

По рядам разнеслось фырканье. Тобиас ухмыльнулся и вытянул руку, но я опередила его:

– А можно Дэвид будет со мной, Катриной и Аней?

Кэт больно пихнула меня в бок, но было уже поздно.

– О, новенькой понравился стриптиз. Дайте два! – снова тот же дурацкий писк.

Фырканье переросло в конское ржание. Англичанка скривилась, прижав одну руку ко лбу, и подняла свободную руку, утихомиривая учеников:

– Отлично, Дэвид войдет в группу Чили. Сдаем работы на следующей неделе. И не забудьте воспользоваться планом презентации, который я вам раздала! – Последние слова ей пришлось выкрикнуть, чтобы заглушить пронзительную трель звонка.

– Ну и зачем тебе это понадобилось? – ворчала Кэт, шаркая за мной на перемену и выражая всем видом ущемленную мрачность.

– А чем ты недовольна? – неожиданно поддержала меня Аня. – Пусть Гольфист старается. У нас же туса, потом все выходные отходить… Не до инглиша будет.

– А вдруг он еще неделю дома собирается отсиживаться? – Катрина нервно содрала корочку с прыща на щеке. – И про задание вообще ни сном ни духом?

– Можно ему позвонить, – предложила я невинно.

Девчонки одновременно фыркнули.

– Как ты с ним будешь разговаривать? Он же молчит, чучело огородное! – Кэт сгорбилась и уставилась в пол, раскорячившись в коридоре навроде пугала. Монстрика изобразила.

– Да у него и мобильника нету. – Совиные глаза Ани стали еще больше за очковыми линзами. – Прикинь?

Я решила воспользоваться шансом и задала давно интересовавший меня вопрос:

– А Дэвид разве немой? В смысле я думала, что немые не могут издавать звуков, а вчера он… кричал. – Мой голос невольно дрогнул на последнем слове, и я поспешила замаскировать это кашлем.

– Ага, немой. Щас! – Аня обнажила брекеты. – Гольфист прекрасно может разговаривать, когда ему это нужно. Скажи, Кэт?

– Ну, – подтвердила ее подружка, разглядывая в карманном зеркальце красноватую отметинку на щеке. – Подойдет к тебе близко-близко, смотрит в пол и бормочет себе под нос: фиг разберешь, чего хочет. Прям мороз по коже. – Катрина передернула покатыми плечами.

Я задумалась.

– А вы не боитесь тогда, что Дэвид может рассказать обо всем отцу? Ну, тот все-таки полицейский.

Аня хихикнула:

– Кто расскажет? Гольфист-то?

– Не, – тряхнула лиловыми волосами Кэт. – В прошлом году оба седьмых класса в лагере были неделю. Так там Гольфиста на всю ночь привязали к флагштоку в одних труселях. Ну, в общем, тогда к нему кликуха и приклеилась. В мае дело было, но стоял колотун, градусов десять – это днем. Чмошник подхватил воспаление легких, так и то ни слова никому не вякнул. А тут подумаешь – молоком плеснули. Шутка. – Она запрыгнула на подоконник и принялась болтать ногами в расписанных разноцветными фломастерами конверсах.

Я представила длинное тощее тело Монстрика, тускло белеющее во мраке; хлопающую на ночном ветру веревку, по которой поднимают флаг; сову, вторящую из темноты жутким бесприютным звукам… Дэвид не кричал или ему на всякий случай заткнули рот?

Я поежилась и обхватила себя руками.

– Так, может, с ним что-то… ну, не в порядке?

– Угусь. Не в порядке. – Кэт закатила глаза и покрутила у лилового виска пальцем. – С головкой.

Аня заговорщицки понизила голос:

– Говорят, он типа аутист.

Все, что до того момента знала об аутистах, я почерпнула из фильма «Человек дождя». Хм, признаться, что-то общее у Дэвида с Рейнменом действительно было. Тот тоже почти не разговаривал и смотрел куда-то в пространство. Хотя Дэвид, конечно, не инвалид. Даже учиться мог бы на отлично, если бы преподы оставили попытки вытянуть из него хоть слово.

– Так типа или аутист? – решила я сразу прояснить все до конца.

Аня страдальчески нахмурилась, а Кэт закинула в рот вытащенную из кармана жвачку, предложив пару зеленых подушечек и нам.

– Тебе-то не все равно? – жуя, сказала она. – У него вроде что-то такое на «г». Страшная хрень, не лечится.

– Нет, лечится! – возразила Аня, снова округляя и без того выпученные по-коровьи глаза. – Зачем его тогда к психологу таскали? Или к психиатру… – Она снова нахмурилась.

– Да мамаша его просто с моста уронила! А на «г» у гомика геморрой! – заржал Тобиас, очевидно слышавший обрывок нашего разговора, и взгромоздился на подоконник рядом с Катриной. – Ну че, красавица, решила, с чем придешь на тусу?

Дома, в спокойствии своей комнаты, я залезла в Интернет и пошарила по сайтам, связанным с аутизмом. Как выяснилось, под этим термином скрывается целая куча различных психических расстройств – от тяжелых, как в фильме про Рейнмена, до довольно легких. Так они и называются: расстройства аутического спектра. Возможно, говоря про «г», Аня имела в виду синдром Аспергера? Тогда у Монстрика все не так уж плохо. Люди с этим заболеванием вообще часто бывают гениями. Вот, например, наше все – Ганс Христиан Андерсен. Или Эйнштейн. Ньютон. Моцарт. Билл Гейтс! Ну, уж насчет последнего я стопроцентно уверена: Билл Гейтс скорее из Монстрика вырастет, чем из таких дебилов, как Тобиас или Еппе.

Хм, может, спросить насчет аутизма у папы? Так, ненавязчиво. Типа нам на биологии задали реферат. Хотя вдруг папа тесно общается с биологичкой? Фиг знает, о чем они трындят у себя в учительской. Нет, лучше уж я как-нибудь сама. Путем анализа и наблюдений.

Вот, кстати! По моим наблюдениям, скоро к соседям будет идти неприлично поздно – как раз попаду на время ужина. А я запланировала сегодня передать Дэвиду распечатку и задание по инглишу. Ну и заодно сказать, что необязательно ему дома отсиживаться. Во-первых, буря уже отгремела, завтра стриптиз у пруда затмит другая новость. Да хотя бы приближающаяся вечеринка. А во-вторых, есть в классе люди, которые вовсе не на стороне буллеров. Ну, может, и не люди. Может, один человек. Но он же все-таки есть! И очень близко. Совсем рядом, можно сказать.

Зашибись! Я только что сходила к Винтермаркам. Но Дэвида так и не увидела. Зато тесно пообщалась с его старшим братом – по-моему, даже слишком тесно. Ну ладно, обо всем по порядку. Блин, пишу это, а буквы в дневнике так и скачут. Еще бы…

Как раз Эмиль открыл, когда я позвонила в дверь виллы Винтермарков, сжимая во вспотевшей руке листочек с планом презентации. Был парень в одних спортивных штанах и босиком. Он энергично растирал влажные волосы полотенцем – наверное, только что из душа вышел. Я чуть не зажмурилась от обилия мускулистой плоти на расстоянии вытянутой руки.

– О, соседка! Заходи, – просиял брат Монстрика, закидывая полотенце на широкие плечи и благоухая ментоловой свежестью.

Мой взгляд уткнулся в темные кустики волос под мышками, и я поспешно перевела глаза вглубь коридора. Блин, надеюсь, Эмиль не заметил, как я на него пялилась!

– Привет, а Дэвид дома? – от волнения я говорила так быстро, что слова наскакивали друг на друга. – Его сегодня в школе не было, вот я и принесла ему домашку. В смысле у нас общая презентация. В группе. Вот. – Я сунула Эмилю под нос уже основательно измятый листок.

– Воу, какая ты шустрая! – Парень сделал испуганные глаза, но тут же рассмеялся. – А мне это даже нравится. – Внезапно он шагнул вперед, почти коснувшись меня распаренным обнаженным торсом. – Придешь к Тобиасу на тусу?

– А… – у меня вдруг вылетело из головы, зачем я вообще туда приперлась, – разве девятый класс там будет?

– Обижаешь, Перчик. – Я вдруг поняла, почему меня раздражает улыбка Эмиля. В ней слишком много зубов. – Мы ж с Тобиасом в одной команде. Так ты придешь?

Блин, знала бы я, что он так прицепится!

– Меня зовут Чили, – поправила я Эмиля, подпустив в голос льда. – И я с Еппе, если что.

Сама бы никогда не подумала, что буду использовать этого идиота как прикрытие! Если честно, чем дальше, тем меньше мне хотелось идти на эту треклятую вечеринку.

– Еппе? – Густые ровные брови Эмиля взлетели к кромке темных волос. – Какой еще на фиг Еппе?

– Натуральный блондин, – заявила я, решительно сложив руки на груди, которую обшаривали Эмилевы зенки. – Так где там Дэвид? – Я качнулась в сторону и вытянула шею, пытаясь разглядеть, есть ли кто-то в гостиной, через ее открытую дверь.

– А Дэвид в подвале, – с готовностью сообщил один из близнецов, возникший в конце коридора, лепясь к дверному косяку. В руке он сжимал собранного из «лего» оранжево-черного трансформера.

А я и забыла, что у Монстрика комната в цокольном этаже.

– Спрысни на фиг, Лукас! – рявкнул обернувшийся на детский голос Эмиль.

– А я маме скажу, что ты снова лугаешься. – Из-за плеча мальчика показалась голова сестры, укоризненно качавшей крысиными хвостиками.

– Позови-ка мне Дэвида, Лукас, – улыбнулась я, старательно демонстрируя дружелюбие.

– Не-а, – близняшки синхронно покачали круглыми головами.

– К нему низя, – пояснил мальчик.

– Его запелли. – Девочка выставила перед собой руки и с гордостью показала мне накрашенные вкривь и вкось малиновым лаком ноготки. – Нлавится?

– Да сдрисните отсюда уже оба! – Эмиль замахнулся полотенцем и громко топнул, будто собирался погнаться за братом с сестрой.

Мелкие взвизгнули и бросились наутек.

– Достали уже, клопы, – проворчал парень, снова поворачиваясь ко мне.

– А что значит, – я поежилась в коридоре, который вдруг показался мне слишком тесным и темным, – Дэвида заперли?

Эмиль широко улыбнулся:

– Не заперли, а заперся. Мия не только «р» не выговаривает, но и в словах путается иногда. Говорят, – он понизил голос и подступил еще ближе, вынудив меня прижаться спиной к закрытой двери, – кто-то из ваших подшутил над ним вчера. Вот он и не хочет никого видеть.

Я не выдержала взгляда темных глаз и уставилась в стенку, на которой торчали какие-то рога, служившие вешалкой для ключей. В голове билась мысль: «Неужели Эмиль знает, что я там была?»

– Это… трудно назвать шуткой. – Я сглотнула. Пересохшее горло царапнуло. Казалось, я даже через одежду ощущала жар, идущий от груди и живота почти незнакомого парня. Между мной и его обнаженной кожей оставался только тонкий листок бумаги, который я держала перед собой как щит. – Я… в общем, я хотела извиниться. За то, что случилось с твоим братом. Это было ужасно, и…

– Да ладно. – Я вздрогнула, когда Эмиль коснулся моей щеки, и вскинула на него глаза. Мы говорили о Дэвиде, но я поняла, что сейчас его брат меньше всего думает о нем. – Не убивайся, Перчик. Дэв переживет.

Угол его рта тронуло подобие усмешки – жесткой усмешки, которая мне не понравилась. Так же мне не нравилось чувствовать себя загнанной в угол между дверью и стеной, чувствовать чужую ладонь на лице. «Блин, вот же вляпалась! – подумала я. – И где, интересно, старшие Винтермарки? Тоже в подвал провалились?»

Я не верю в Бога, но считаю, что какие-то высшие силы все же существуют, и вот тому подтверждение: стоило мне вспомнить о родителях Эмиля, как за дверью завозились, зашаркали, и тяжелая створка толкнула меня в спину. Парень мгновенно отскочил от меня на метр, полотенце укрыло голые плечи.

– Пап? Привет. – Я уже поняла, что идеальная улыбка Эмиля была фальшивой насквозь. – А к нам вот тут соседская девочка зашла. Передать домашку для Дэвида.

Бульдог, наверно только что вернувшийся с работы, буркнул в мою сторону что-то, что с натяжкой можно было принять за приветствие. Он тяжело потопал вглубь дома, тесня своей тушей Эмиля и рокоча:

– Сюзанна! Сюзанна, черт бы тебя побрал! У тебя под носом сын голый с какой-то девкой обжимается, а ты зад от дивана оторвать не можешь!

Представь себе, дорогой дневник! Этот старый козел так и сказал: «С какой-то девкой!»

Меня бросило в жар, я с трудом нащупала ручку двери дрожащими пальцами и положила несчастный листок на приткнувшийся у стены столик для перчаток.

– Это для Дэвида. Передай ему, пожалуйста.

Тридцать метров, отделявшие крыльцо Винтермарков от нашего, я проскочила за секунду: даже не чувствовала, как ноги касаются земли. Захлопнув за собой дверь, я привалилась к ней всем телом, будто Эмиль с папашей гнались за мной по засыпанной листьями дорожке. Кровь бешено пульсировала в горле, колени тряслись, перед глазами мелькали темные пятна. В таком состоянии меня и обнаружил папа, забредший в коридор с ключом от почтового ящика.

– Чили, золотце, нельзя же так хлопать дверью. Дом уже старый, штукатурка со стен сып… Что это с тобой? – Он подвинул на переносицу сползшие на кончик носа очки и поспешил ко мне, запнувшись о выступающую половицу. – Малыш, на тебе лица нет! – Папины большие теплые руки легли мне на плечи, легонько сжали, и я не выдержала.

– Крыса! – выпалила я первое, что пришло в голову, и уткнулась в уютно пахнущий трубочным табаком и книгами пиджак. – Я увидела в саду огромную мерзкую крысу. Она бросилась ко мне, и… и… – От необходимости продолжать меня избавили рыдания.

– Крыса? – Папа крепко-крепко прижал меня к себе, в голосе его прозвучали беспокойство и недоумение. – Господи, откуда тут крысы? Она тебя укусила?

Я провыла что-то нечленораздельное, возя мокрым носом по вельветовому лацкану. Пока папа успокаивал меня, гладя по спине и обещая вызвать службу по борьбе с вредителями из муниципалитета, я почему-то думала о Дэвиде.

Окажется ли запертая дверь для него достаточной защитой от крыс?

На краю пропасти

– Да на этих ублюдков в суд мало подать!

Тонкие ноздри Крис раздувались, она в гневе вышагивала из стороны в сторону перед диваном, на котором сидела я – укутанная пледом и с огромной чашкой какао в руках. Пирсинг в виде бриллиантика, который подруга вставила в нос в прошлом году, поблескивал, когда на него падали лучи солнца из окна. Крохотные вспышки зачаровывали, и я старалась не отводить взгляд от блестящего камушка. Так проще было не думать о том, что недавно произошло, отгонять свинцовые мысли на самый краешек сознания, чтобы они не проломили тонкий лед реальности, поддерживающий меня на поверхности.

– Подумать только! – продолжала разоряться Кристина, энергично размахивая руками. – Мало того, что эти сволочи приперлись в учебное заведение среди бела дня, оторвали студентку от занятий и допрашивали как последнюю уголовницу. Так они ее еще до припадка довели!

– Это не припадок. – Я вяло поморщилась и глотнула какао. Под черепом завязался тяжелый узел боли, вопли Крис заставляли его пульсировать. – Просто месячные начались, давление упало, вот и хлопнулась в обморок. Полицейские тут ни при чем.

– О-о-о! Они очень даже при чем! – Крис развернулась ко мне так резко, что ее длинные рыжие волосы взметнулись конским хвостом. – Что-то ты раньше со стульев не хлопалась, когда к тебе коммунисты приходили. – Коммунистами подруга, начисто лишенная политкорректности, называла менструацию. – А эти заявились – и вот те нате, хрен в томате! – Она ткнула в диван с обличительным видом: – Чего от тебя хотели бандерлоги?

Этот вопрос Кристина задала уже раз сто, пока ехала со мной в машине Фредерика: в перерыве между парами она подвязала обладателя личного транспортного средства с нашего потока доставить меня домой со всеми удобствами. Об автобусе и речи быть не могло: вдруг я завалюсь под ноги бездушным пассажирам? Не хотелось думать, что забота обо мне болящей помогла Крис отмазаться от ненавистной ей скандинавской литературы. Но даже если и так, я была благодарна подруге за какао.

До сих пор Кристине не удалось добиться из меня внятного ответа, но теперь, когда я более-менее пришла в себя, мне придется чем-то ее порадовать – иначе она с меня не слезет. С нее станется еще в полицию позвонить и вправду нажаловаться, а этого я допустить никак не могла.

Я отхлебнула какао для храбрости и выдала наиболее близкую к правде ложь:

– Полиция разыскивает одного из моих бывших одноклассников. Он пропал. Копы просто хотели узнать, не пытался ли он выйти со мной на связь. Это обычная процедура – они всех знакомых пропавшего парня сейчас опрашивают.

– Фигасе! – Крис плюхнулась на диван. Челюсти заходили ходуном, так что от жвачки у нее во рту, наверное, остались одни ошметки. – Он что, был твоим близким другом? А чего ты про него никогда не рассказывала? Ты же не думаешь, что его… Ой, прости! – Она выпучила глаза и хлопнула себя по губам. – Вот я дура! Ясно теперь, чего ты…

– Все нормально, – поспешила я прервать Кристину, пока она себя еще больше не накрутила. – Мы не были близки. Просто жили по соседству. Да и давно это было. Я со школы ничего об этом парне не слышала.

Подруга поджала под себя ноги и задумчиво накрутила на палец медную прядь.

– Не понимаю. Чего тогда панцири приперлись к тебе прямо в универ?

Отведя взгляд, я пожала плечами:

– Не знаю. Может, кто-то сказал, что мы в школе общались… Слушай, я что-то устала. Можно я сейчас побуду одна?

Стоило Кристине выйти из комнаты – предварительно она убедилась, что мне не дует и какао еще не остыло, – я поставила чашку на столик, сползла спиной по подушкам и неловко вытянулась на диване. Правда, выбившая из меня дух там, в комнате с пластиковыми стаканчиками, скользнула по сознанию камнем для керлинга и покатилась, сшибая все на своем пути.

Как я могла? Как могла жить своей маленькой, уютной и безопасной жизнью в то время, когда Дэвид был совсем рядом, на велосипеде можно доехать – запертый с безумцами и преступниками, одинокий, напичканный психотропными препаратами, лишенный поддержки близких, надежды и будущего… Бессрочное принудительное лечение! Он ведь не мог знать тогда, как все повернется. Не мог, наверное, даже представить себе, что выйдет на свободу, сделает карьеру модели и добьется международной известности. Боже, как это все дико. До сих пор не верится, что Монстрик и Шторм – один и тот же человек.

Я снова открыла «Инстаграм». В учетной записи Шторма обновлений не было, так что я перешла на официальную страницу, которую вело от его имени агентство «Некст менеджмент» – то, где работал Генри Кавендиш. Странное фото: Дэвид на фоне исписанной граффити бетонной стены. За спиной ангельские крылья, а в зубах сигарета. Свободная белая майка полощется на ветру. На обнаженных руках четко виден узор татуировок. В объектив парень не смотрит: его взгляд обращен вправо, будто он собирается переходить дорогу или высматривает кого-то. Глаза прищурены от яркого солнца.

Как вообще это случилось? Как встретились двое настолько разных людей: англичанин Кавендиш, наверное всегда упакованный в стильный костюм с галстуком, и Дэвид? Парень с психиатрическим диагнозом и судимостью, без профессии и образования, едва способный выдавить из себя связную фразу на родном языке, не то что на иностранном. Или в университетской клинике в Рисскове с ним сотворили чудо? Дали волшебную пилюлю, не только излечившую его болезнь, но и купировавшую воспоминания о том, что годами коверкало его личность, о том, что сделало Дэвида забавной диковиной вроде деревца бонсай с искривленным стволом? Что с ним сотворили в психушке? Подвергли лоботомии? Стерли память электрошоком? Хотя, говорят, его применяют для того, чтобы пробудить воспоминания, а не подавить их.

А что, если тот Дэвид, которого знала я – это просто болезнь, ее проявления, анамнез. А настоящий Дэвид Винтермарк без всего этого – совсем другой. Кто-то, о ком я не имею ни малейшего представления. Кто-то настолько идеальный, что от одного взгляда на него становится больно дышать. Человек с белоснежными крыльями на фоне грязной стены. Тот, кто смог наконец взлететь.

Какой диагноз тогда ему поставили? Шизофрения? Нет, что-то похожее, но не это… Какое-то расстройство чего-то там. Быть может, в те короткие восемь месяцев, что мы знали друг друга, я была для него всего лишь иллюзией, галлюцинацией, выдуманным другом? А кем был он для меня? Почему я так открещиваюсь от него – даже сейчас, спустя столько лет? Отрицаю наши отношения даже перед самой собой? Не потому ли, что, как только признаю, что значил для меня Монстрик на самом деле, придется сделать следующий шаг и заглянуть наконец в бездну – измерить глубину моего предательства и устлать эту пропасть своими костями.

«Если увидите моего отца, передайте: мне снилось, что я перерезал ему глотку»

Одиннадцать лет назад

26 октября

Почти всю ночь я промучилась без сна, ворочаясь на сбитых горячих простынях. Задремала только под утро и, конечно, проспала, не услышав будильник. Раcтолкал меня папа, слишком поздно заметивший отсутствие дочери на кухне, где я обычно завтракала булочкой с какао. Впрочем, какао – это сильно сказано. Просто растворимый «Несквик». Только мама умела варить настоящий шоколадный напиток, и он у нее никогда не убегал, заливая всю плиту и намертво прикипая к конфоркам.

Если бы я встала вовремя, мы с папой вместе поехали бы на велосипедах в школу, которая находилась почти в трех километрах от нашего дома. Конечно, папа мог бы подобрать жилье и поближе к месту работы – выставленных на продажу или сдающихся домов в Хольстеде хватало. Впрочем, как и давно закрытых магазинов с пыльными витринами. Население бежало из Дыр-тауна в поисках лучшей жизни в большие города, один из которых мы как раз покинули. Некому было покупать цветы, антиквариат или изделия художественной ковки, о которых сообщали поблекшие, выстиранные дождями вывески.

Папа выбрал дом на Терновой улице из-за низкой цены и расположения в живописной исторической части городка: рядом со старой мельницей, вьющейся между красными кирпичными домиками речушкой, больше похожей на разбухший ручей, и церковью, будящей горожан по выходным колокольным звоном. Помню, на мое ворчание, что в школу придется таскаться к черту на рога, папа сказал, что нам обоим полезны физическая нагрузка и свежий воздух. Десятиминутная поездка на велосипеде до школы и обратно должна была гарантировать одно и другое.

Сегодня папе пришлось катить на работу одному – ему ведь нельзя было опаздывать. Я забила на завтрак и вылетела из дому без семи восемь, на ходу закидывая рюкзак на плечи. Пришлось поднажать на педали. Я мчалась по сонным безлюдным улочкам, борясь со злым ветром, заставляющим глаза слезиться. Руки на руле мгновенно онемели и сравнялись цветом с гусиными лапами. Чертова осень! Только позавчера чуть не загорать можно было, а сейчас того и гляди превратишься в ледяную скульптуру «Девочка на велосипеде». Чертов папа с его нездоровой тягой к здоровому образу жизни!

Я просквозила мимо футбольного поля. Тут ветер, которому не препятствовали дома и деревья, дул так сильно, что велик кренился влево и я с трудом удерживала равновесие. Когда наконец показались желтые корпуса школы, у меня оставалось еще полминуты, чтобы закинуть велосипед под навес и добежать до класса.

И тут я увидела Монстрика. Он как раз заходил на парковку, но с неожиданной стороны – противоположной той, откуда приехала я. Дэвид не надел куртку. Ветер трепал нижний край длинного свитера, висящего на мальчишке как на вешалке. Казалось, вот-вот тонкая фигурка взмахнет крыльями и взлетит к хмурому, низко нависшему небу.

Монстрик ковылял, будто грязные поношенные кеды натерли ему ноги. Голова была низко опущена, спутанная челка свесилась на глаза. Вряд ли он заметил меня.

Я быстро оглядела парковку. Никого, только поваленные ветром велосипеды. Еще бы – звонок вот-вот должен был прозвенеть, если уже не прозвенел. Возможно, лучшего случая поговорить с Дэвидом наедине мне бы не представилось.

– Привет! – Я тормознула и соскочила с велика рядом с ним.

Монстрик шарахнулся в сторону. Руки вскинул, защищая голову, и слегка присел, словно готовясь принять удар. «Бедный парень! – подумала я. – До чего тебя довели».

Я сглотнула вставший в горле ком и растянула губы в самую широкую улыбку, на какую оказалась способна.

– Ты что, шел от дома пешком? В такой-то колотун? – Безопаснее всего начинать с нейтральной темы, а что может быть нейтральнее, чем погода?

Дэвид опустил руки, но поза оставалась напряженной, будто он не знал, чего от меня ожидать – пинка или подначки. Челка, закрывавшая пол-лица качнулась. Наверное, это значило «нет».

– А где тогда твой велик?

Его рука поднялась и вытянулась куда-то влево. Я заметила, что Монстрик натянул рукава свитера на кисти: покрасневшие большие пальцы торчали из дырок в вязаной ткани. Никогда раньше не встречала такой альтернативы перчаткам.

Наверное, по моему взгляду Дэвид понял, что его пантомима оставила меня в недоумении: никакого велосипеда в указанном направлении я не обнаружила.

– У детсада.

Он сказал это так тихо, что я бы не услышала, если бы ветер не бросил слова прямо мне в лицо. Боже праведный! Он! Сказал! Это! Аня с Катриной не обманули: парень действительно был не немой! И кстати, у него оказался приятный голос. Довольно высокий и мягкий, с тягучей ноткой неуверенности в конце фразы, будто Дэвид сам удивлялся тому, что говорил.

– У детсада? – переспросила я, пытаясь скрыть воодушевление. Мне хотелось снова услышать его голос. – Ты завозил туда братишку с сестренкой? – высказала я свою догадку. Это было просто: под навесом во дворе Винтермарков я видела здоровенный тяжелый велик с детской тележкой-прицепом.

Кивок.

Блин, сказала я себе, надо задавать вопросы, на которые нельзя ответить просто «нет» или «да»!

– Ну ты силен! Я против ветра еле педали крутила, а ты еще прицеп с близнецами тащил. Кстати, а они уже не слишком ли большие, чтобы сидеть в тележке? У них же есть свои велосипеды? – Пока я тараторила, Монстрик шаркал себе к школе. Я не отставала, катя велик, который держала за руль. – Почему бы мелким не крутить педали самим?

Дэвид скосил на меня черный глаз и неопределенно двинул головой. И снова прозвучал мягкий тихий голос с вопросительной ноткой в конце фразы:

– Много машин.

Ничего себе! Это в Хольстеде-то? Да тут даже по центральной улице тачка в час проезжает. И через каждые пять метров знаки понатыканы: на одних девочка с косичками, мячик и надпись «Осторожно, дети!», на других – «Снизь скорость».

Ладно, раз мы продвинулись так далеко, пора было подходить к самому главному.

– Дэвид…

Он сбился с шага, услышав свое имя. Попытался спрятаться за волосами, но ветер нахально откинул их со лба. Прозрачный, как чистейшая вода, глаз нерешительно уставился на меня, а черный близнец буквально сверлил мое лицо.

Я кашлянула и поставила велосипед на подножку. Знала, что его наверняка перевернет ветром, но места под навесом уже не осталось.

– Тебе передали вчера задание по английскому?

Он медленно кивнул. Из-за его странных глаз мне трудно было понять, куда смотреть. Светлый выглядел пустым и слепым, а черный казался дырой в полотне лица, из которой на меня взирала тьма.

– А ты… его прочитал?

Снова последовал кивок. Блин, как было понять, заметил ли Монстрик надпись, которую я сделала карандашом на задней стороне распечатки? Вчера я сомневалась, что он захочет со мной разговаривать, вот и оставила для него коротенькое, но важное послание: «Прости меня».

– И что ты думаешь?

Его веки дрогнули и чуть опустились, тень от густых ресниц сделала взгляд почти обычным. Язык нерешительно тронул корочку на губах. Я чувствовала: Дэвид хочет что-то сказать. Быть может, что-то большее, чем два коротких слова.

Выкрик «Прогуливаем?» заставил меня подскочить на месте. Я чуть не повалила собственный велик, а Монстрик испуганно сжался, прячась в привычную раковину. Девчонка из девятого промчалась мимо нас, пихнув рюкзаком Дэвида. Он сунулся вперед, взмахнул руками, чтобы не упасть.

Я среагировала инстинктивно: подхватила его под локти – такие острые, что было непонятно, как они не прорвали свитер.

На мгновение мы оказались очень близко друг к другу – Мон-стрик и я. Его пальцы вцепились мне в плечи. На горле Дэвида сильно и часто пульсировала жилка. Исхлестанные ветром щеки горели. Я видела собственное крошечное отражение в черном зеркале одного широко раскрытого глаза и тонула в прозрачной лагуне другого. Казалось, я навсегда поймана его зрачками и не смогу найти дорогу обратно.

Он отпустил меня первым. Моргнул. Отшатнулся. Скользнул взглядом по школьным окнам и прихрамывая почти побежал ко входу, низко опустив голову. Но почему-то я знала, что я все еще там: в его разных глазах.

Я оказалась права. Дэвида, конечно, шпыняли, доставая бесконечными шуточками про гольф и спрягая на разные лады глагол «кончать». «Слыхали? Моются два гольфиста в душе, вдруг видят: сперма поплыла. Один другого спрашивает: дорогой, ты кончил? А тот отвечает: нет, пукнул». Или: «А чего это у Гольфиста тетрадь слиплась? – Да это он хотел сочинение кончить, а вместо этого кончил на сочинение». Ну и подобный идиотизм. Но жертва, по обыкновению, прикидывалась глухонемой, фантазия постепенна иссякла, и все переключились на обсуждение приближающегося вечера и тусовки у Тобиаса.

Ожидалось, что хозяин обеспечит закусь, а гости принесут с собой выпивку. С этим у нас в доме было совсем плохо: папа пил только вино и только за компанию с гостями. На случай неожиданного визита в буфете хранилась пара пыльных бутылок, но вряд ли кто-то из одноклассников польстился бы на их содержимое. Судя по всему, у них котировались сладкие алкогольные коктейли, пиво и крепкое спиртное. Что ж, вот и нашелся предлог откосить от сомнительной вечеринки.

Я поделилась с Кэт своими опасениями, но та только выпучила глаза и затрясла лиловыми локонами:

– Да ты чего! Даже не заморачивайся на этот счет: Еппе притащит на двоих. И вообще, Тобиас сказал без тебя не приходить. Там один парень из девятого, – Катрина взяла меня под локоть и понизила голос, ее волосы щекотно коснулись моего уха, – очень хочет тебя видеть. Он тут у нас типа звезда спорта. Гандбол, хоккей. Говорят, его вот-вот отберут в молодежную лигу. Короче, чел перспективный. К тому же незанятый и та-акой секси…

– А чела случайно не Эмилем зовут? – прервала я бесплатную рекламную акцию в исполнении одноклассницы.

Кэт хихикнула и почесала ранку от прыща на подбородке:

– Так ты его знаешь? Ну да, ну да. Вы же вроде соседи. Вот кому-то повезло.

Я считала такое везение очень сомнительным. А тут еще на математике открыла тетрадь и глазам своим не поверила. Кто-то написал карандашом на первой чистой странице крупными печатными буквами: НЕ ХОДИ НА ВЕЧЕРИНКУ. Хорошо, Катрина как раз рылась в пенале и не заметила надпись: я успела стереть ее резинкой.

Весь урок я косилась в сторону Дэвида – чуть шею не свернула. Неужели это он? Нашел мое послание и теперь типа ответил на него? Или в моей тетради отметился кто-то другой? Но кто? Может, Еппе? Скажем, парень к Эмилю ревнует. Или кто-то из девчонок, имеющих виды на «незанятого» почти легионера? И что будет, если я все-таки пойду? Терпеть не могу, когда мне угрожают или указывают, что делать, а от этой надписи попахивало и тем, и другим. С другой стороны, меня доставали сомнения из-за тусовки с малознакомыми людьми. Могла ли я положиться на кого-то, кроме Ани и Кэт? Эпизод у пруда сделал меня и троих парней сообщниками, но что, если они догадались, как я на самом деле отнеслась к случившемуся?

Я решила начать с Дэвида. Если надпись сделал он, пусть объяснит, что имел в виду. Не учла я только одного: Монстрик оказался неуловим. Не бегать же мне было за ним по всей школе! Казалось, он нарочно избегал меня, растворяясь в толпе и исчезая за углом очередного коридора, стоило мне показаться на горизонте. Вот и пойми: то ли Дэвид все еще считает, что я заодно с Тобиасом и остальными, то ли не хочет признаваться, почему расписался в моей тетрадке.

Так ни в чем и не разобравшись, я поступила малодушно и, наверное, глупо. За десять минут до того, как девчонки должны были заехать за мной по пути на тусу, послала Кэт эсэмэску: «Голова раскалывается. Приняла таблетки. Передай Тобиасу:

мне очень жаль, но прийти не смогу». А на тот случай, если они все-таки заявились бы меня уламывать, я демонстративно улеглась в постель с влажным компрессом на голове.

Вскоре к нам действительно позвонили. Подкравшись на цыпочках к приоткрытой двери спальни, я услышала, как папа разговаривает с кем-то внизу приглушенным голосом. Даже дыхание затаила, готовая в любой момент нырнуть в кровать и накрыться одеялом с головой. Но вот за окном брякнул велосипедный звонок, раздался звонкий девичий смех, и все стихло. Я осталась одна.

Ну что сказать. Не прошло и десяти минут, и я уже жалела о своем решении. Заняться было совершенно нечем – разве что читать в постели (я же теперь была вроде как больная) или пялиться на улицу из окна. Так там уже стемнело. Голые ветви деревьев превратили свет ближайшего фонаря в мечущиеся блики – ветер все не утихал. В доме напротив уютно горели окна. Я разглядела свет в крошечном окошке цокольного этажа: конечно, Монстрик тоже сидел дома. Только, в отличие от меня, его никто никуда не приглашал.

27 октября

Суббота. А на моем телефоне с утра целая куча сообщений. Они еще ночью пришли, только мобильник стоял на беззвучке. В основном фотки с тусы. Кэт и Аня решили показать, как много я потеряла. Да уж, таких окосевших рож я давно не видела. Это как же надо набухаться, чтобы двое парней танцевали танго в паре – ну, если это, конечно, было танго, а не танец дикарей из племени мумбо-юмбо, – а Миле, самая тихая девчушка в классе, валялась в кустах за домом и потом не могла найти дорогу обратно, зато пыталась штурмовать соседский забор, вопя: «Перегородили тут все, сволочи!»

Папа с утра предложил поехать в ближайший большой город за покупками. Ему понадобилась то ли дрель, то ли какой-то другой инструмент, чтобы полку повесить. Я отказалась. Во-первых, у меня все еще как бы болела голова. Во-вторых, утреннее затишье я могла использовать, чтобы наведаться наконец в местную библиотеку. Она недалеко от школы находится, но именно сегодня шансов столкнуться по дороге с кем-то из одноклассников практически не было – все дрыхли или лечились от похмелья.

Сколько себя помню, всегда была записана в библиотеку и постоянно брала там книги, фильмы и музыкальные диски. А тут после переезда все руки не доходили… вернее, ноги. Вот и пришла пора это исправить.

Здание библиотеки самое современное в Дыр-тауне. Видишь его, и кажется, будто сел в машину времени и мгновенно перенесся из прошлого века, где прочно застрял Хольстед, в сегодняшний 2007 год. Одну сторону квадратной стеклянной коробки занимает фитнес-центр, а другую – стеллажи с книгами. Их уже с дороги видно, так что, если ищешь библиотеку, не ошибешься.

Я решила взять новую книгу о Гарри Поттере и пошла в указанный библиотекаршей раздел юношеской литературы и фэнтези. За стеллажами заметила столы читального зала, никем не занятые в субботнее утро, и ряд компьютеров для читателей. Перед одним из мониторов скрючилась знакомая фигура: всегдашний свитер и немытые темные космы, смешно торчащие вверх из-за напяленных на голову огромных наушников. Мон-стрик собственной персоной.

Он сидел ко мне спиной, совершенно поглощенный текстом на экране: пальцы так и порхали по клавиатуре, голова ритмично подергивалась – наверное, в такт музыке, которую он слушал. Обычно слова из Дэвида было вытянуть все равно что банкомат взломать, а тут он, походу, целый роман уже сочинил. Я вытащила с полки первую попавшуюся книгу, чтобы объяснить причину своего прихода, если он спросит, и осторожно приблизилась к Монстрику. Подглядывать не собиралась, но строчки на двадцатидюймовом экране сами бросились в глаза.

– Это доклад по инглишу? – вырвалось у меня невольно.

Вряд ли Дэвид меня услышал – скорее заметил упавшую на клаву тень. Во всяком случае бедняга подскочил на стуле, сорвал с головы наушники и крутанулся ко мне лицом. Движение вышло слишком резким. Стул покачнулся. Задница Дэвида эпично съехала с сиденья, увлекая за собой все нескладное, угловатое тело. Бумс! Это мальчишка треснулся головой о край стола. Разноцветные глаза часто заморгали, ноги в грязноватых джинсах раскинулись в стороны. Рядом закачались оброненные наушники, повиснув на проводе.

Знаю, это очень плохо, но я не смогла удержаться. Смех прорвался сквозь ладони, зажимавшие рот. Мне с трудом удалось восстановить дыхание и выдавить:

– Боже, Дэвид, как ты? Сильно ушибся?

Взгляд Монстрика немного сфокусировался, рука ощупала шишку на голове. И вдруг случилось невероятное. Обветренные губы дрогнули, их тронула робкая улыбка, озаряя все лицо. Глаза мальчишки словно вспыхнули и согрелись изнутри: светлый замерцал голубизной, черный принял оттенок только что сваренного шоколада. Дэвид улыбался всего мгновение, но в этот миг он показался мне удивительно красивым. Монстрик исчез. Сквозь его личину проступили черты зачарованного принца.

– Что тут происходит? Молодые люди, разве вы не знаете, что нужно соблюдать тишину?

Резкий голос библиотекарши вернул все на свои места. Дэвид сгорбился, уставился в пол, подбирая под себя голенастые ноги.

Я пришла ему на помощь:

– Все в порядке. Мой друг упал со стула. Это просто неловкость.

Тетка тут же оттаяла и даже попыталась предложить пострадавшему лед – к месту ушиба приложить. Но Дэвид, конечно, только головой замотал и забился от нее дальше под стол. Мне удалось вытащить его оттуда, только когда библиотекарша удалилась обслуживать нового посетителя – тщедушного старичка с тростью.

– Прости, что напугала. – Я подала Монстрику все еще висевшие на проводе наушники и кивнула на экран компьютера: – Так это доклад? Смотрю, ты уже почти все написал.

Дэвид кивнул и неловко присел на край стула, словно опасаясь, что он снова его подведет.

– А какую знаменитость ты выбрал? Кэт с Аней, конечно, все равно, а я вот думала рассказать о Джоан Роулинг. В этом году она заняла сорок восьмое место в рейтинге влиятельных знаменитостей журнала «Форбс».

Парень как-то сник, его пальцы нервно тискали основательно поюзанную мышку. На меня он не смотрел, но чуть подвинулся вместе со стулом. «Хочет, чтобы я прочитала, что он написал», – догадалась я.

– Можно?

Дождавшись кивка, я подтянула ближе соседний стул, уселась и вгляделась в английский текст на экране.

Ему не было и года, когда его отец бросил семью, а мать отдала его на воспитание тете.

С 5 лет он жил в трейлере и постоянно переезжал из города в город с матерью, алкоголичкой и наркоманкой. Сменил более 10 школ.

Когда он учился в 4-м классе, его избили так, что понадобилось 12 докторов, чтобы привести его в сознание. Он провел в коме 10 дней, а когда очнулся, его первыми словами были: «Теперь я могу правильно написать “победитель”».

В 14 лет он попал в больницу от удара по голове. Из уха не переставая шла кровь, 5 дней он пролежал в реанимации.

В 16 лет его выгнали из школы после того, как он трижды провалил экзамены. Мать заставила его пойти работать. Он мечтал читать рэп, но никто не обращал на него внимания.

Когда ему было 19 лет, его дядя и лучший друг застрелился из дробовика.

В 24 года он выпустил альбом, который оказался провальным. У него не было денег на жизнь. Одежду ему покупали друзья.

В 26 лет его выселили из дома, и он отправился на «Рэп Олимпикс». Занял в баттле 2-е место и остался без денежного приза.

В 27 лет он оказался на самом дне жизни, впал в депрессию, подсел на наркотики.

В том же году его следующий альбом заметил знаменитый продюсер Dr. Dre. Альбом стал трижды платиновым. Белый рэпер добился всемирной популярности, выпустил еще несколько платиновых альбомов. И в итоге возглавил топ как самый продаваемый рэп-исполнитель в мире.

Этот человек известен миру как Эминем.

Несколько мгновений я сидела молча, не зная, что сказать. Сердце тяжело бухало в груди, я чувствовала, как пульсирует кровь у меня в горле. Я никогда не понимала рэп и потому не слушала, но теперь мне захотелось это сделать.

– Это его музыка? – Я кивнула на наушники, которые Дэвид так и не надел на голову.

Последовал осторожный кивок.

– Можно послушать?

Монстрик снова кивнул и открыл вкладку ютуба. Я устроила поудобнее на голове мягкие чашки наушников. В них тут же зазвучал задорный речитатив:

Я отвела глаза от парня в смирительной рубашке на экране и покосилась на Дэвида. Он смотрел на меня с таким видом, будто поймал птицу вымирающего вида и пытался скормить ей червяка. Станет она есть и выживет в неволе или откажется, и ему придется выпустить ее на свободу? Не сказала бы, что песня привела меня в восторг, но мне захотелось сказать Мон-стрику что-то приятное.

– У него… очень богатый словарный запас. И потрясающая история жизни. Думаю, у нас получится отличная презентация. Спасибо, Дэвид.

Монстрик снова улыбнулся. Совсем чуть-чуть, уголками рта. Наверное, он впервые поверил в то, что я не улечу.

За что вы хотите себя наказать?

Кабинет психотерапевта был отделан в теплых пастельных тонах. Стул, на котором я сидела, покрывала мягкая белоснежная овчина. Свет из окна заливал низкий столик рядом. На нем стояли графин с водой, стакан и коробочка с бумажными носовыми платками. Очевидно, люди, которые сюда приходили, часто плакали.

Психотерапевта звали Марианна. Худенькая, словно высушенная женщина лет пятидесяти сидела напротив меня, положив руки на обтянутые темно-зеленой юбкой колени. Рядом торчала на штативе направленная в мою сторону камера. Обычно все сессии снимались на видео, но клиент имел право отказаться от съемки. Я отказалась.

Я бы вообще никогда не пришла сюда, если бы не Крис. Она так и сказала: если не пойдешь, мы с Микелем тебя волоком притащим. И пусть даже я буду сидеть и молчать целый час. Соседи по квартире готовы были заплатить 900 крон за это, лишь бы я снова стала прежней собой. Столько стоило время Марианны – 900 крон в час. Вот только что бы сейчас ни произошло в ее кабинете, я никогда не стану прежней.

Уже почти неделю я засыпала только с помощью снотворного. Днем, когда туман в сознании рассеивался, я пыталась одурманить мозг бесконечными тупыми сериалами: валялась на диване перед теликом, пока друзья были на учебе. И все равно Крис, когда возвращалась – обычно она приходила первой, чтобы присмотреть за мной, – часто заставала меня с красными глазами и опухшим лицом. Вечерами я запиралась в своей спальне: присутствие других людей было невыносимым; я едва могла смириться с мучительной заботой Крис, кормившей меня почти насильно.

Очевидно, именно Кристина первой забила тревогу и убедила остальных, что у меня не просто стресс, вызванный большими нагрузками в универе и подработкой. Именно она сообщила в деканат и издательство о моей болезни и позвонила Марианне.

Эта женщина когда-то здорово ей помогла. Кажется, дело было в тяжелом разрыве с парнем и последующей булемии – я не прислушивалась к рассказу Кэт, и если честно, мне было совершенно все равно. Прошлые страдания подруги казались мне каплей по сравнению с тем морем боли, в котором тонула я – тонула и не видела берегов.

– Тебе необходимо с кем-то поговорить, – убеждала меня Крис, не смущаясь тем, что я смотрела сквозь нее. – Поверь, тебе сразу станет легче. Я понимаю, это наверняка что-то очень личное. Возможно, настолько, что ты ни с кем из нас не можешь поделиться. Вот почему я предлагаю Марианну. Она профессионал, обязана соблюдать полную конфиденциальность. И что бы ты ни сказала, она тебя не осудит.

Я не верила Крис. Возможно, эта психотерапевт действительно профессионал настолько, что не скажет мне ни единого слова упрека. Но я увижу правду в ее глазах, и это станет тем камнем, что окончательно утащит меня на дно.

А потом Кристина упомянула кое-что. И вот я сижу здесь и смотрю на Марианну. Ее руки на зеленой юбке расслаблены, дыхание ровное, взгляд, устремленный на меня, спокоен и внимателен. Кажется, ее совсем не волнует, что я молчу и пялюсь на нее. Что мои руки намертво вцепились в деревянную раму стула, прикрытую шкурой. Что каждая моя мышца напряжена до предела, горло сжимается от подступающей тошноты, пересохший язык тщетно пытается смочить губы.

Интересно, Дэвид чувствовал себя так же, когда смотрел на нее? Смог ли он довериться этой стареющей женщине, не прячущей седину? Довериться настолько, чтобы рассказать ей… рассказать ей все? Быть может, именно поэтому его выписали? Признали здоровым и отпустили в мир, которому, как считали слишком многие, было бы лучше без него?

«Когда вы работали в Рисскове, среди ваших пациентов был Дэвид Винтермарк?» – вот какой вопрос мне хотелось задать больше всего. Хотелось с тех пор, как Крис, расхваливая высокую квалификацию психотерапевта, поведала, что до того, как начать частную практику, Марианна работала в отделении детско-юношеской психиатрии при университетском госпитале.

Вместо этого я спросила совершенно другое.

– Скажите, – голос прозвучал по-детски тонко, наверное, из-за того, что горло сдавил спазм, – бывает так, что человек забывает что-то… что-то очень важное на долгие годы и живет себе так, будто этого чего-то никогда и не было, а потом – бац! – Я качнулась вперед, но женщина напротив и бровью не повела, хотя со стороны я, вероятно, выглядела как настоящая психопатка. – Да, бац – и он вспоминает все! И продолжает вспоминать. И эти воспоминания… – Я судорожно перевела дыхание. Психотерапевт спокойно ждала продолжения. – Они как вода. Как будто плотину прорвало, понимаете? Такую высоченную бетонную стену. А внизу – деревня. И вот вся эта масса воды обрушилась сверху и погребла ее под собой. Только крыши самых высоких зданий и шпиль церкви торчат. А ты выжил. И барахтаешься, цепляешься за обломки. Но куда плыть, непонятно. Все вокруг изменилось. И ты сам изменился. И неясно, стоит ли вообще плыть. – Я закусила губу и почувствовала на языке соленый вкус. Руки женщины неподвижно лежали на коленях. Ее неподвижность и ровное дыхание почему-то успокаивали. Ее внимательный взгляд показывал, что она слушает и все слышит. – То есть, может, в этом и был весь смысл, понимаете? В том, что ты должен пойти ко дну. Потому что только этого ты и заслуживаешь. Потому что…

Слова кончились. Комнату наполнила тишина, нарушаемая только моим хриплым, частым дыханием. И тогда Марианна негромко сказала:

– За что вы хотите наказать себя, Чили?

Понимание резануло по горлу ножом. Слезы брызнули из глаз, закапали на белую шкуру. И казалось, этим слезам не будет конца.

Чили кон карне

Одиннадцать лет назад

29 октября

Кто бы мог подумать! В пятницу дорогие однокласснички не только напились в сопли. Эмиль с Еппе сцепились, как пара бешеных псов. Эмиля я еще не видела, а у Еппе под обоими глазами лиловеют два фингала-полумесяца. И носяра у него здорово распух. Тобиас, кстати, жутко зол на обоих, потому что во время драки они раскокали аквариум и потоптали рыбок. А те, между прочим, были тропические. Несколько тыщ крон за штуку. Короче, парень теперь под домашним арестом, и новую тусу у себя он сможет организовать разве что после похорон. Его предков, конечно.

Кэт уверена, что парни подрались из-за меня. Она сказала об этом, возбужденно сверкая глазами. По ее мнению, я наверняка должна была упасть в объятия победителя. Но меня никогда не привлекали альфа-самцы. Это во-первых. А во-вторых, Катрина, конечно, преувеличивает. Это обычные пьяные разборки. Я тут совершенно ни при чем.

1 ноября

Сегодня состоялась презентация по инглишу. Кэт с Аней встали на дыбы, когда услышали, что рассказывать придется про какого-то рэпера. Но потом я уговорила их заглянуть в текст. Кэт сказала, что он очень удобно составлен: легко на части по периодам делить. Она возьмет детство Эминема, Аня – школьные годы, а я расскажу про его путь к славе. Я спросила, что достанется Дэвиду. На меня посмотрели как на идиотку. Какой смысл давать кусок презентации человеку, который все равно будет молчать?

И Дэвид молчал, из-за чего нам понизили общую оценку до семи баллов.[10]После урока девчонки выскочили из класса, довольные результатом, а я дождалась, когда помещение опустеет, и подошла к учительнице.

Бенте, нашу англичанку, можно было принять за негатив – это такая штука, с помощью которой делали фотографии в доцифровую эпоху. Черное на негативе становилось белым, а белое – черным. Вот и у Бенте кожа даже в ноябре была загорелая до черноты, а короткие волосы торчали острыми белоснежными прядками, как иголки у ежа.

Я подошла к столу, на котором англичанка складывала листочки с докладами в аккуратную стопку, и выдала:

– Я не согласна с вашей оценкой.

Бенте подняла на меня глаза. Угольно-черные брови чуть сдвинулись.

– С чем именно ты не согласна, Чили?

– Это Дэвид, – сказала я, и у меня не осталось пути назад. – Он сделал весь доклад. Собрал материал. Написал текст. Я знаю, сама его видела в библиотеке. А мы с девочками только прочитали написанное вслух. В смысле… – Я смешалась, не зная, как найти верные слова. – Ну, Дэвид бы и сам мог, если бы он… А мы ничего не сделали. Я считаю… – Я сжала кулаки и выдохнула: – Считаю, мы не заслужили этой семерки. А Дэвид сделал доклад на двенадцать. Он же не виноват, что… ну… – Я потупилась под пристальным взглядом учительницы и закончила совсем тихо: – Что он не говорит.

– Я знаю, – чуть помолчав, сказала Бенте.

Я вскинула на нее глаза.

– Знаете?! Но… как?

Нет, правда! Она же не могла вычислить Дэвида по почерку: все должны были написать доклады на компьютере и сдать в распечатанном виде. Потому Монстрик и занимался в библиотеке: наверное, у него дома не было принтера. Ну, или комп сломался.

Англичанка улыбнулась, в уголках ее глаз обозначились гусиные лапки.

– Я знаю своих учеников. Девочки не слушают рэп, верно? Во всяком случае не такие, как Кристина и Аня. К тому же ни одна из них не смогла бы написать по-английски «провальный альбом» или «застрелился из дробовика».

Из чистого упрямства я вздернула подбородок:

– А может, это написала я?

Улыбка учительницы стала еще шире:

– Ну тогда ты не стояла бы тут, не так ли?

Я закусила губу, мотнула головой:

– Но… не понимаю. Если вы знали, почему ничего не сделали?

Лицо Бенте стало серьезным, она вздохнула:

– А что я, по-твоему, должна была сделать, Чили? Поставить Дэвиду высшую оценку и заставить остальных переделать задание?

Я кивнула. Наконец-то! Именно к этому я и вела!

– Допустим, я бы так сделала. – Англичанка сложила руки на груди. Я заметила, что один из ее пальцев обмотан детским пластырем с микки-маусами. – Как думаешь, какие бы были последствия?

– Вряд ли мы с девчонками натянули бы на семь, – фыркнула я.

Бенте покачала головой:

– Я говорю о последствиях для Дэвида.

«Для Дэвида? – мысленно повторила я. – Блин. Об этом я как-то не подумала».

– Ну-у, – протянула я, размышляя, как бы сформулировать помягче, – парню бы это явно не прибавило популярности.

Учительница немного помолчала, испытующе глядя на меня, потом спросила:

– Чили, ты знаешь, почему Дэвид не разговаривает?

Я с сомнением предположила:

– У него что-то вроде аутизма?

– Не совсем. Хотя гиперлексию считают одним из симптомов аутизма.

– Гиперлексию? – переспросила я и подумала: «Это что, та самая загадочная болезнь на “г”, о которой говорила Кэт?»

– Да. – Англичанка потерла смешной пластырь на пальце. – Это значит, что у человека повышена способность к развитию навыков чтения и письма и в то же время понижена способность к устной речи. Довольно редкое явление. Его противоположность, дислексия, встречается гораздо чаще.

Про дислексию я знала. Ребят, у которых ее обнаруживали, обычно переводили в коррекционный класс. Некоторые их них едва могли написать собственное имя.

– Но если у Дэвида болезнь, – осторожно начала я, – почему он не учится в «К» классе? – Я предположила, что там, среди других «особенных», его бы так не травили. Наверное.

Бенте покачала головой:

– Это не болезнь, а нарушение развития. Родители Дэвида считают, что здесь ему будет лучше. В этом есть свой резон: для мальчика очень важно приобрести навыки социализации, важно стимулировать речь. В обычном классе таких возможностей больше, чем среди детей с поведенческими расстройствами или другими… кхм, сложностями. По крайней мере, так считают Винтермарки.

Я медленно кивнула, а учительница взглянула на часы, ахнула и подхватила стопку докладов.

– Надо же! Мы почти всю перемену проговорили. Знаешь, Чили, а ты первая, кто признался, что групповую работу выполнил Дэвид. – Она улыбнулась, блеснув белоснежными, под стать волосам, зубами. – Я рада, что у мальчика наконец появился друг.

Друг. Наверное, это какое-то особенное слово. Стоит один раз его произнести, даже не задумываясь, и оно возвращается к тебе снова и снова.

2 ноября

В школе Хольстеда четыре факультативных предмета: музыка, спорт, кулинария и ИЗО. Один из них обязательно выбрать на целый год. Я решила, пусть будет кулинария. Это только доказывает, какой я безнадежный оптимист.

Аня с Кэт ходят на ИЗО, зато на школьной кухне мне обеспечено общество Дэвида. Да, Монстрик, очевидно, любит готовить. Ну, или хочет стать поваром. Что бы еще могло сподвигнуть мальчишку раз в неделю находиться в компании кастрюль и девчонок, затянутых в нелепые фартуки? Все остальные парни из нашего класса ходят на спорт и музыку: в школе есть ударная установка и две электрогитары.

Сегодня нам задали приготовить чили кон карне. Это такое блюдо мексиканской кухни из говяжьего фарша и фасоли. Ну и, конечно, перца чили. Я вклеила на соседней странице рецепт, если что.

Конечно, как только учительница назвала блюдо дня, на кухне мигом разразилось бурное веселье. Ну, мы к такому уже привычные. Вяло отшучиваясь на подколы вроде: «А какую часть чили нам лучше покрошить?», я потихоньку наблюдала за Дэвидом. На кулинарии, в отличие от письменных групповых заданий, с Гольфистом в команде никто быть не хотел. Еще бы: от него ведь воняет! И вообще он грязнуля, и наверняка у него вши. Да еще неизвестно, чего недавно касались пальцы, которыми он тянется к нашим помидоркам. Чтобы он цапал своими клешнями продукты, которые мы потом отправляем в рот?! Да лучше мы сами отравимся, ко-ко-ко!

Мне стало так противно, что я готова была собственноручно затолкать в глотку этим курицам их помидоры! Но вместо этого просто подошла к Дэвиду и спросила:

– Хочешь быть в команде со мной?

Таких ошалелых глаз я давно не видела. Не знаю, у кого они оказались больше – у Монстрика или у девчонок. Не дожидаясь ответа, я подтолкнула к нему разделочную доску и шепотом спросила:

– Надеюсь, ты умеешь готовить?

Дэвид вспыхнул и ответил едва слышно:

– Теоретически.

Румянец на скулах ему очень шел.

– Я тоже. Теоретически. – Я вытащила из подставки самый большой нож и взвесила его на ладони. – Кажется, из нас получится прекрасная команда.

Монстрик бросил на меня быстрый взгляд из-под челки, осторожно взял с моей руки нож, а потом выбрал другой, поменьше и покороче.

– Для овощей, – робко пояснил он и прибавил, возвращая приглянувшийся мне тесак обратно в подставку: – Для мяса.

– Гениально. – Его познания действительно заслуживали восхищения. – Ты готовишь, я режу овощи.

Пока я крошила сладкий перец и чили, Монстрик обжаривал фарш. Он закатал обтрепанные рукава фланелевой рубашки, чтобы не мести ими по плите, и я с трудом сдержала улыбку: оба его запястья обвивали детские браслетики. Такие малышня обычно делает в детском саду, нанизывая цветные бусины на резинку. Наверное, их ему подарили близнецы. Очевидно, им нравилось заниматься творчеством: я насчитала пять браслетиков на левой руке и шесть на правой.

Внезапно розовые мишки и желтые звездочки расплылись перед глазами. Чертов лук! Вечно от него слезы в три ручья. Я яростно потерла глаза, потянулась за бумажным полотенцем и… замерла в ужасе. Глаза страшно жгло, кожа вокруг них горела, а слезы, хлынувшие Ниагарским водопадом, только усиливали жуткие ощущения. Казалось, мне в лицо плеснули кислоту.

– Я… ничего не вижу! – взвизгнула я, нелепо размахивая руками.

Что-то с грохотом полетело на пол; я вскрикнула, больно треснувшись коленом – вероятно, о ножку стола. Чья-то рука мягко обхватила меня за плечи, потянула вперед, наклонила. Звук льющейся воды заглушил обеспокоенные голоса вокруг. В глаза плеснула влага. Еще и еще. Кто-то уверенно, но осторожно обмывал мне лицо, и боль постепенно отступала. Мысли прояснились.

«Ну, конечно! – завертелось в голове. – Надо же быть такой идиоткой – сунуть в глаза пальцы, измазанные соком чили! Кажется, у меня теперь все шансы стать ходячим школьным анекдотом. Вот блин!»

Под нос сунулось чистое кухонное полотенце. Мне помогли осторожно промокнуть лицо. Проморгавшись, я увидела прямо перед собой глаза Дэвида: светлый глядел виновато, в черном плескалась угрюмая тревога. Вот кто был мой загадочный спаситель!

– Спасибо, – всхлипнула я, пытаясь улыбнуться.

Хорошо, рожа у меня тогда была, наверное, как обваренная, от перца: никто не заметил, что я покраснела. «Подумать только, – сказала я про себя, – Монстрик касался моего лица! И его руки были такими… легкими и даже… нежными? Бли-ин, есть от чего впасть в ступор».

– Чили, с тобой все в порядке? – Я сообразила, что передо мной ломает руки перепуганная учительница.

Вдруг запахло горелым.

– О боже, фарш!

Дэвид метнулся к плите, но было уже поздно. Основной ингредиент чили кон карне превратился в вонючие угольки.

Обычно, приготовив программное блюдо, мы рассаживались за столами и ели собственную стряпню. Стоит ли говорить, что моими стараниями нам с Монстриком досталась фасоль с таком. Впрочем, Дэвид уплел ее и нарезанные мной овощи с завидным аппетитом.

Последние десять минут урока отводились на мытье посуды и уборку кухни. Эта почетная обязанность обычно возлагалась на Гольфиста. Вот и сегодня всех словно ветром из класса выдуло, и Дэвид принялся безропотно собирать со столов тарелки с остатками еды.

– Давай помогу. – Я схватила у него с подноса почти полную тарелку и вывалила содержимое в мусорное ведро.

Надо же было отплатить человеку добром за добро. Человек, однако, совсем не выглядел довольным моей помощью. Злобно зыркнув на меня черным глазом, Монстрик тряхнул головой и загородил грязную посуду своей тщедушной тушкой. Наверное, забоялся, что я снова что-нибудь раскокаю или «Фейри» себе в лицо плесну.

Я взяла кухонное полотенце:

– Ну хорошо, я только вытирать буду.

Дэвид снова затряс челкой. «Ну и ладно, – подумала я, – очень надо. Было бы предложено. Может, стоит попроситься перевестись на ИЗО, пока не поздно? Все-таки кулинария – явно не мое».

Уже в кабинете химии я обнаружила, что забыла на кухне пенал: делала пометки карандашом в рецепте, да и оставила на столе. Пришлось тащиться за ним обратно.

Когда я открыла дверь, сначала мне показалось, что внутри никого нет. Гора грязной посуды исчезла, столы были вытерты.

Мой собранный и застегнутый пенал одиноко лежал там, где я его оставила.

Я сделала шаг к нему – и замерла. Дэвида скрывала плита, поэтому я сразу его не заметила. Картина, которая мне открылась, врезалась в память как что-то невероятное и дикое, нечто нереальное. Монстрик стоял на коленях перед мусорным ведром. Одна его ладонь была полна остывшего чили кон карне. Он торопливо приникал ртом к красно-коричневой массе, горло судорожно сжималось с каждым глотком. Парень ел быстро и жадно, как собака, которая боится, что у нее отнимут кость.

Внутри у меня что-то перевернулось, я ощутила тошноту. Стараясь не дышать, я бесшумно отступила назад. Попятилась, наткнулась спиной на дверь и так же беззвучно вышла в коридор. Тут ноги подкосились, и я привалилась к приятно прохладной и твердой стене.

«Боже, что это сейчас было? – завертелись мысли в голове. – Может, чили выжег-таки мне глаза и я вижу глюки? Или Дэвид действительно стоял на коленях и ел из помойного ведра – глотал объедки, оставленные его одноклассниками? Что это, какой-то новый способ поиздеваться над ним? Но ведь Монстрик остался на кухне один. Нет, я уже ничего не понимаю…»

На химии Дэвид отдал мне мой пенал. Он выглядел совсем обычно. Длинные рукава снова скрывали детские браслеты, челка завешивала разные глаза.

Дорогой дневник! Этот парень для меня – сплошная загадка. И чем дальше, тем больше мне хочется ее разгадать.

Через боль достигается мудрость

По словам Марианны, то, что, скорее всего, случилось со мной, называется психогенная амнезия. Бегство от реальности в результате психологической травмы – защитная реакция сознания. Такая амнезия может длиться годами, даже десятилетиями, а вернуть память о травматичных событиях способна абсолютно незначительная в глазах других деталь. Например, упавшая малярная кисть.

Психотерапевт рассказала мне о мужчине, который ребенком подвергся насилию. Его рассудок подавил ужасные воспоминания почти на двадцать лет. Но однажды он красил комнату у себя дома и уронил кисть, покрытую белой краской, на пол. Это оказалось триггером, перенесшим его в прошлое – в тот день, когда он помогал соседу по даче красить окна. И мужчина вспомнил все. Тогда он тоже уронил кисть в белой краске, потому что пожилой сосед схватил мальчика сзади, когда тот стоял на лестнице.

В моем случае дело было не в сексуальном насилии, а в чувстве вины – настолько всепоглощающем, что оно грозило разрушить меня изнутри.

– От Дэвида тогда отвернулись все, – рассказывала я Марианне то, о чем не говорила никому и никогда, что не могла доверить даже своему дневнику, оборвавшемуся в мае того страшного года. – Не то чтобы у него были друзья. И все же кто-то его жалел. Кто-то сочувствовал, как сочувствуют изгоям – издалека и молча. А после того как он подписал признание, его просто возненавидели. Для всех он стал убийцей, монстром. Никто не хотел иметь с ним ничего общего – ни семья, ни школа, ни одноклассники.

Понимаете, Дэвид признался, а потом замолчал. Не отвечал на вопросы – ни устно, ни в письменной форме. Даже с адвокатом своим говорить отказался. Ни слова не произнес на суде. Ни слова не сказал психиатрам, которые проводили его освидетельствование на вменяемость.

В газетах писали, что это было ритуальное убийство: Дэвид совершил его в свой пятнадцатый день рождения. Журналисты видели в этом доказательство того, что преступление было спланированным и хорошо подготовленным. Это противоречило линии защиты, которая строилась на утверждении, что подросток действовал в состоянии аффекта. А я уже тогда видела во всем этом противоречие.

– Противоречие? – повторила Марианна, спокойно рассматривая меня. Ее расслабленные руки все так же лежали на коленях, пальцы один за другим слегка приподнимались и опускались, и это странным образом успокаивало.

– Да. Понимаете, Дэвид был умным. За всю свою жизнь я мало встречала людей, равных ему по интеллекту. – Я помолчала, собираясь с мыслями. Женщина в кресле напротив терпеливо ждала. – Так вот. Дэвид наверняка знал, что если бы он выстрелил всего одним днем раньше, то его бы не смогли судить. Ему бы даже обвинение не предъявили.

– Возраст уголовной ответственности, – кивнула Марианна, – наступает в пятнадцать лет.

– Именно, – выдохнула я. – Выходит, все вышло случайно. Он не хотел… Просто не выдержал… Или это была самозащита. А все представили как убийство, совершенное с особым цинизмом. В газетах писали… – Я осознала, что у меня ломит пальцы, намертво вцепившиеся в стул, и осторожно разжала их – только для того чтобы по привычке сунуть между скрещенными ногами. – Писали, что он бродил с винтовкой, еще не остывшей после смертельных выстрелов, по улицам города, а жители прятались от него по домам – прямо как на Диком Западе. Но Дэвид не бродил. Он шел сдаваться. Понимаете, у него же не было телефона…

Психотерапевт молча кивнула.

– В газетах еще много чего писали. – Я поежилась. Ладони, стиснутые бедрами, казались ледяными. – Папа прятал их от меня, но одноклассники таскали статьи о Дэвиде в школу. Он ведь стал местной знаменитостью. До какого-то момента я даже собирала вырезки…

– До какого момента? – поинтересовалась Марианна.

Я думала, у меня горло разорвется. Сердце в груди лопнет. Язык вспухнет и перекроет кислород. Но этого не случилось. Воздух прошел в легкие. И я сказала не своим, надтреснутым голосом:

– До того как единственный человек, который мог спасти Дэвида, предал его. До того как я предала его.

Казалось, мы сидели молча невыносимо долго. Я смотрела в пол, покрытый темно-серым ковром. Между ворсинками застряло что-то белое. Клочок шерсти от шкуры? Обрывок салфетки, которой кто-то утирал слезы? Не поднимая глаз, я знала, что женщина напротив смотрит на меня. Смотрит и ждет. Но я не могла. Я просто не могла сказать…

– Что, по-вашему, вы сделали, Чили? – медленно произнесла Марианна. – Или что, по-вашему, вы не сделали?

Ее слова попали точно в цель. Облегчение, которое я испытала, было сродни тому, что чувствуешь после того, как вскроешь нарыв. Мгновенная резкая боль, выступающий из раны мерзкий гной, а потом – чистая кровь и пустота, предшествующие исцелению.

– Я сдалась, – тихо проговорила я, поднимая глаза на психотерапевта. – Не боролась до конца. Позволила убедить себя, что взрослые все знают лучше. Знают, что хорошо, что плохо и что лучше для меня. – Я судорожно вздохнула и прибавила, цепляясь взглядом за спокойное лицо Марианны: – Сначала я рассказала им все.

– Им?

– Полиции. Но они заявили, что это просто мои домыслы. Фантазии девчонки, которая насмотрелась всяких ужасов в интернетах. Ведь никто не мог подтвердить мои слова. А Дэвид… Дэвид молчал.

Я тоже замолчала, изо всех сил стараясь не подпустить воспоминания слишком близко, чтобы они не растерзали меня, как гарпии. За стеной слышался приглушенный мужской голос: наверное, там вел сессию коллега Марианны. Наконец я собралась с силами.

– Тогда я совершила первую ужасную ошибку. Я отдала полиции желтую тетрадь. Хотя поклялась Дэвиду никогда и никому ее не показывать!

Я судорожно вздохнула.

– Что это была за тетрадь, Чили?

Спокойствие женщины в кресле напротив так контрастировало с моими моральными корчами, будто она была ангелом у райских врат, а я – грешником, который уже жарится в аду. От этой ассоциации с моих губ слетел неуместный горький смешок.

– Она принадлежала Дэвиду. В ней он записывал свою историю. Это было что-то вроде сказки. Очень страшной сказки. – Я обхватила себя руками, как будто так могла удержаться в настоящем, на сиденье удобного, покрытого мягкой шкурой стула. – В свои четырнадцать Дэвид прекрасно писал. Настоящий талант, понимаете? Я вот сейчас в издательстве работаю, делаю корректуру чужих текстов, а мнение свое до сих пор не изменила. Я сразу так и сказала ему: Дэвид, ты будешь писателем. А он только посмеялся. Как будто речь шла о какой-то ерунде. А я до сих пор помню все: героев, атмосферу… Да у меня мороз пробегал по коже… И знаете, вот так бывает: читаешь книгу – и становится так гадко, хочется бросить, но не бросаешь, поскольку понимаешь, как это прекрасно, и хочется узнать, что же будет дальше… И какова глубина.

– Глубина? – повторила Марианна своим ровным приятным голосом.

– Да. Глубина падения в бездну зла. Если долго падать, можно ли достичь дна? Или его попросту нет?

Женщина напротив ненадолго задумалась, потом спросила:

– Чили, что побудило вас нарушить клятву? Почему вы посчитали нужным отдать желтую тетрадь полиции?

Я плотнее обхватила свои плечи. Меня бил озноб.

– Мне показалось… Я была почти уверена, что в форме сказки, аллегорично Дэвид пытался передать какой-то личный опыт. Ужасный опыт, такой, какого не должно быть ни у одного ребенка. Я думала, тетрадь станет доказательством в его защиту. Но вышло… – Голос сорвался, и мне пришлось глотнуть воды, чтобы вернуть себе способность говорить. – Вышло наоборот. Тетрадь использовали в суде против Дэвида. Обвинитель утверждал, что Дэвид жил в мире иллюзий, которые создало его больное воображение. Что его фантазия превратила людей, которые любили его и желали ему добра, в плотоядных чудовищ. И что причиненное ему воображаемое зло он использовал, чтобы оправдать свое преступление. Дэвида выставили психопатом, параноиком. Быть может, тетрадь спасла его от тюремного срока, но она же помогла отправить его в психушку.

Я чувствовала себя опустошенной. Будто сквозь меня промчался ураган и унес с собой все чувства, все эмоции, что скрывались в темных уголках души, куда я давным-давно перестала заглядывать. Но сеанс еще не закончился.

– Вы сказали, что, отдав тетрадь, совершили первую ошибку. Значит, была и вторая?

– Да. – Какой смысл останавливаться на полпути? Хуже уже не будет. – Я скрыла другой документ. Документ, который мог бы подтвердить мои показания. Понимаете, я вела дневник. И примерно с ноября на многих страницах в нем говорилось о Дэвиде. Я была наблюдательной девочкой. Подмечала то, чего не видели или не хотели видеть остальные.

– Почему же вы не показали дневник полиции?

Да, вот он – вопрос, которого я ждала. Который так боялась задать сама себе.

– Потому… – Я помедлила и с силой провела ногтями по внутренней стороне предплечья. На коже проступили тонкие красные следы. Косой крест. Руна Одина «наудиз». «Через боль достигается мудрость». – Потому что тогда все бы узнали, что я любила Дэвида. Что я полюбила монстра.

Братьев не выбирают

Одиннадцать лет назад

4 ноября

Дорогой дневник, сегодня в моей жизни начинается новая эпоха – эпоха дэвидоведения. И пусть наука эта малоизвестна (собственно, ею во всем мире занимается пока только один человек – нижеподписавшаяся Чили Даль), объект ее тем не менее заслуживает самого пристального внимания. Итак, прощай скука Дыр-тауна и да здравствует торжество разума над серым бытом… Ну, или как-то так.

Изучение Дэвида я решила начать с составления списка вопросов. Ответив на них, я надеюсь лучше узнать Мон-стрика и понять, что с ним не так. Я не имею в виду гиперлексию – тут как раз все понятно, хотя и с этим нарушением развития, видимо, можно справиться. Нет, я хочу сосредоточиться на всех тех вещах, что делают Дэвида легкой мишенью для насмешек. Тех, что приговаривают его к вечному статусу чмошника. Мне просто интересно, как он стал таким и почему. И можно ли что-то с этим сделать. Может, когда вырасту, я стану психологом? Или частным детективом? Ладно, речь сейчас не обо мне.

Итак, вот какие вопросы у меня возникли, когда я перечитывала собственные записи:

1. Почему Д. плохо одевается? (Здесь и далее я буду называть Дэвида Д. для краткости.) Примеры: свитер, трусы, кеды, рубашка. NB: Семья Д. не нуждается.

2. Почему Д. не пострижется нормально?

3. Почему Д. редко моется?

4. Чем от Д. все время пахнет? (Запах неприятный.)

5. Почему Эмиль не заступается за младшего брата? Или он все-таки заступается? Вдруг Эмиль подрался с Еппе из-за Д.? (Эта версия пришла мне в голову только сейчас.)

6. Почему Д. ел из мусорного ведра после урока кулинарии?

7. Как Д. может петь в церковном хоре, если у него гиперлексия? (Он почти не говорит.)

8. Почему Д. оставляет велосипед у детского сада, а не у школы? (От детсада до школы примерно двести метров.)

9. Почему Д. не может дать сдачи, когда мальчишки его задирают?

Хм, для ровного числа не хватает еще одного вопроса. И, кажется, жизнь только что мне его подкинула. Я писáла, сидя на подоконнике в своей комнате, и тут увидела Д. Он стоял у себя в саду и ел бутерброд. Если честно, я и раньше замечала, что он ест вне дома. В первый раз подумала, что он ждет кого-то, скажем, своего брата, чтобы куда-то отправиться вместе с ним, и перехватывает на ходу. Но Монстрик доел бутерброд, стоя перед окнами гостиной Винтермарков. Потом поторчал там еще с полчаса. А потом зашел в дом. Все это выглядело очень странно.

Честно говоря, я почти забыла об этом эпизоде, а вот сейчас вспомнила. Я пишу, а Д. стоит внизу, в своем саду, и лопает бутер. Здоровый такой, с ломтями серого хлеба. Такой хлеб продают круглыми буханками. Одну ладонь держит ковшиком под сэндвичем, чтобы в нее падали крошки. Д. ест и смотрит в окно – не мое, меня он не видит, а своего дома. Как будто ему там кино показывают.

Что за странная привычка – есть стоя? Да еще на улице, в такую холодрыгу! Хорошо, хоть дождь не идет. Определенно, этот факт требует внимания истинного дэвидоведа. Итак, запишем:

10. Почему Д. ест в саду? (Бутерброды.)

5 ноября

Сказано – сделано. Сегодня в школе я спросила Кэт насчет Эмиля – с этого, казалось, начать проще всего. Не думает ли она, что на самом деле парень подрался с Еппе из-за Д. – потому что узнал, как блондин с остальными над его братом издевались?

Катрина взглянула на меня круглыми глазами, а потом как заржет! У нее даже жвачка изо рта вылетела.

– Не понимаю, что тут смешного! – возмутилась я.

– Да просто Эмиль младшего брата терпеть не может, – хихикнула Аня, блеснув брекетами.

– Он сам Гольфиста больше всех раньше щемил, – подключилась Кэт. – В младших классах постоянно пацанов на него натравливал. Вечно у него куча идей была: чего бы еще над Заморышем учинить. Так и называл брата: Заморыш. А потом ему то ли надоело, то ли что, но сам Эмиль чморит брата теперь редко. Зато и других не останавливает. А они теперь уже и без Эмиля… – Катрина сунула свежую пластинку «Орбита» в рот и сжала ее по-заячьи крупными зубами.

– Находят идеи, – закончила за нее Аня.

– Офигеть, – протянула я. – Они же родные братья!

У меня просто в голове такое не укладывалось. Если бы у меня был младший братик, я бы заботилась о нем, защищала и оберегала. Или я так думаю, потому что я – единственный ребенок в семье?

– Братьев, знаешь ли, не выбирают, – заметила Аня, словно прочла мои мысли.

У нее самой младший: учится в шестом классе и слывет самым толстым мальчиком в школе. В школе шутили, что в случае мировой катастрофы семья Хансенов точно выживет за счет жировых запасов их сына. Аня хихикала вместе со всеми, но не думаю, что ей было приятно такое слышать.

И все равно, с большим трудом удавалось представить, как Эмиль стаскивает штаны с Д. или привязывает его к флагштоку. Ну не сочеталось это с положительным имиджем красавца-спортсмена. Хотя… образ золотого парня с клюшкой уже дал первую трещину в моих глазах, когда Эмиль зажал меня в прихожей у них дома. А теперь, походу, пьедестал, на который все его возносили, основательно пошатнулся.

7 ноября

Сегодня я убедилась в правдивости слов Кэт об Эмиле. Боже, какая он все-таки сволочь! Меня до сих пор трясет.

Я случайно увидела его с Д. – они были в кабинете для самостоятельных занятий, а там дверь стеклянная. Я туда шла, чтобы доделать домашку по физике – дома не успела. Дернула дверь – закрыто. И сразу поняла: что-то не то, во время учебного дня дверь никогда не запирают.

Ну, я заглянула внутрь – а там они. Эмиль, еще какие-то парни из девятого – и Д. Его притиснули к стене, а Эмиль бил брата по щекам наотмашь: бац, бац! У Монстрика голова так и моталась на тонкой шее, но он молчал. Парни гоготали, а Эмиль орал – зло так орал, вот только что – было не разобрать. Стекло слишком толстое. Рожа у Эмиля покраснела и перекосилась вся. Он схватил какую-то тетрадку, сунул Д. в нос… Нет, буквально! Прямо вмял ему в лицо. А потом снова стал бить по щекам, уже тетрадью.

Я от такого зрелища просто окаменела. Вроде и понимаю, что надо остановить это, на помощь позвать, но ноги как к полу приросли.

А ужас за стеклом продолжался.

Эмиль схватил брата за шиворот и швырнул на пол. Д. упал в проход между столами, я услышала грохот, опрокинулся стул. Эмиль вздернул мальчишку вверх – за ноги. Монстрик слабо брыкался, но старший брат стиснул костлявые лодыжки, и вот бедняга уже повис в воздухе вниз головой, словно тряпичная кукла. Эмиль настолько выше Д., что тот едва касался руками пола.

Полы рубашки упали Монстрику на лицо, футболка задралась. Я увидела впалый живот и ребра, часто-часто вздымавшиеся под туго натянутой кожей. Заметила разноцветные пятна – лиловые, багровые, желтые, – прежде чем кулак вмялся в беззащитную плоть.

Д. не кричал. Его тело дергалось, изо рта на лицо текло что-то желтое – оно пачкало полы рубашки, волосы, капало на кроссовки парня, который нанес удар. Белые кроссовки, огромные, как парусные лодки. Парень отскочил в сторону и завопил. Он отвесил Д. пинок. И тут я отмерла.

Заколотилась в дверь как бешеная. Даже не заметила, как рассадила кожу на кулаках. Парни внутри вздрогнули и обернулись. Но увидели всего лишь меня. Лицо Эмиля закаменело. Он не отпустил брата, но глазами показал: «Уйди!»

И тогда я побежала. Заглядывала по пути во все кабинеты, пока не наткнулась на учителя. Он ничего не ведет в нашем классе, но это было не важно. Я чуть не волокла за руку рыжего бородача по коридору, вопя что-то о том, что там человека убивают. Вряд ли учитель поверил моим словам, скорее моему лицу – я его совсем не чувствовала, и даже поле зрения как-то странно скакало: то в него попадали шарахающиеся от меня ученики, то не очень чистый пол под ногами, то моя трясущаяся рука, тянущаяся к двери, то размазанная по стеклу кровь.

– Там заперто! – выкрикнула я визгливо. – Наверное, замок чем-то забили. Изнутри.

Учитель осторожно взял меня под локоть, отстранил от двери и нажал на ручку. Она легко подалась. Но я уже увидела через стекло, что внутри никого нет. Никого, только на полу желтело размазанное подошвами пятно рвоты. Боже, что они сделали с Д.?!

Бородач повернулся ко мне. На его широком лице отразилось беспокойство. В коридоре начал толпиться народ, я заметила одноклассников. Все смотрели на меня как на психопатку. Все смотрели на кровь на моей руке.

Я распихала их и помчалась на поиски Д.

Мой взгляд наткнулся на него в тот момент, когда я уже собиралась проорать его имя. Он стоял, опираясь на стену, у двери туалета. С челки Монстрика капала вода, полы рубашки были влажными, на щеках горели красные пятна. Оба его глаза, дымчато-голубой и черный, смотрели прямо в мои глаза с отчаянной мольбой. И я поняла: у меня всего доля секунды, чтобы принять решение. Поступить так, как считаю правильным я сама? Или так, как нас учат взрослые? Или так, как, я уверена, будет лучше для Дэвида? Поступить так и, скорее всего, потерять его. Или сделать то, о чем просит разноцветный взгляд, и получить кое-что бесценное взамен: доверие Монстрика.

Внезапно рядом со мной оказался тот учитель, бородач. Но прежде чем он успел что-то сказать, я сорвалась с места и побежала. Растолкала тех, кто пялился на меня с любопытством, страхом или радостным предвкушением. Во мне кипело столько ярости, что кто-то отлетел к стене и возмущенно заорал мне вслед.

Больше всего мне хотелось прогулять физику. Хотелось вообще уйти домой. Но я поняла, что на следующий день все равно пришлось бы объясняться и мое странное поведение показалось бы еще более подозрительным с учетом прогула. Так что я осталась. В туалете дождалась звонка и пошла на урок.

Удивительно, но Д. тоже сидел за своей партой. Не знаю, чего я ожидала. Что он пойдет к медсестре? Отпросится домой? Но он же никогда никого ни о чем не просит. А вот сегодня попросил, хоть и без слов. Меня.

Перед глазами всплыли синяки, которые я успела разглядеть на его ребрах и животе. Следы побоев? Значит, то, что я наблюдала, не единственный эпизод? Или я себя накручиваю, и Д. просто ушибся… Где? Он же не ходит на физкультуру. У него освобождение. Каждый урок он просто сидит на скамейке в спортзале или помогает тренеру с инвентарем. Значит, и спортом ему заниматься нельзя. Вот, кстати, еще один вопрос: почему? Мне всегда казалось, что получить освобождение от физры можно, только если сдохнешь. Ну, или ногу сломаешь, как минимум. А у Д. с ногами вроде все в порядке.

– Это он там наблевал, да?

Шепот Кэт заставил меня крутануться за партой. «Блин, только бы не спалили! – стрельнуло в голове. – Я уже битый час сижу и сверлю глазами Монстрика вместо того, чтобы на доску смотреть. То-то он, бедный, креветкой за партой свернулся».

– Кто? – Я прикинулась веником и принялась листать учебник.

– Гольфист, кто ж еще! – Катрина придвинулась ближе ко мне, ее наэлектризованные волосы защекотали мне щеку. – Тобиас там был и все видел. – Я вздрогнула, но соседка по парте этого, к счастью, не заметила. – Говорит, весь кабинет самоподготовки заблевал кто-то. Вот мерзость! А дверь кровью измазали. И у тебя на руке была кровь. Что там произошло-то?

Я посмотрела в горящие возбуждением глаза Кэт:

– А почему ты решила, что это как-то связано с Дэвидом?

– Ну-у, – она смерила меня взглядом, и от холодного, оценивающего выражения на ее лице меня замутило, – просто в последнее время ты почему-то постоянно оказываешься с ним рядом. И потом, – Кэт повела головой в сторону Мон-стрика, – он весь мокрый. Так что у вас там случилось?

– Ничего. – Я уткнулась в учебник. – Просто кому-то – не разглядела кому – стало плохо на самоподготовке. Я позвала учителя, а когда тот пришел, в кабинете уже никого не было. Вот и все.

Спонтанная ложь отдалась в ушах фальшивым эхом.

– Кому-то, – повторила Кэт мои слова тоном «Ну-я-то-знаю-кто-этот-кто-то», – походу, нужны очки. А кровь на двери?

Я продемонстрировала Катрине ссадину на руке:

– Забыла, в какую сторону она открывается. Толкала, а надо было тянуть. Просто протупила.

Тут училке, видимо, надоела наша болтовня, и она вызвала Кэт к доске. Я облегченно перевела дух. Но худшее было еще впереди.

На перемене меня нашел папа. Завел в пустой класс и начал пытать – все про то же. Ему Андерс настучал, тот самый бородач. Учительская солидарность у них называется. Раз уж Андерс ничего от меня не добился, пусть типа Профессор свою дочь воспитывает. Это папу так ученики называют – Профессор. Наверное, из-за очков и трубки, которую он тайком покуривает.

Не глядя в тревожные глаза за толстыми стеклами, я повторила ту же версию событий, что скормила Кэт. Папа на это не купился.

– Чили… – Большие теплые руки легли мне на плечи, и я чуть не согнулась под их легким весом от понимания одной простой истины: каждый раз, когда вру, это причиняет боль папе, потому что с каждым таким разом я становлюсь чуть больше похожей на маму. – Ты же знаешь, что можешь мне доверять. Знаешь, что можешь рассказать все что угодно. Пожалуйста, золотце, давай справимся с этим вместе.

Я молчала, глядя в пол, и, наверное, была в тот момент как никогда похожа на Д.

– Ну хорошо. – Он посмотрел на часы. – Сейчас будет звонок. Давай поговорим обо всем дома?

Я вяло кивнула (что мне еще оставалось делать?) и поставила себе задачу: подловить Монстрика одного и добиться от него правды. Раз уж мне предстояло врать папе, по-крупному врать, то я хотела точно знать почему.

Как назло, Д. остаток дня прятался по углам, как таракан, за которым гонялись с тапком – впрочем, в каком-то роде так и было. Жалость к нему странным образом сочеталась во мне с желанием его прибить.

Выловила я Монстрика только по пути домой. Помог метод дедукции: раз Д. отвозил близнецов в детсад, он должен был и забирать их оттуда. Я заняла стратегическую позицию под козырьком библиотеки: оттуда парковка у детсада была видна как на ладони. К тому же там не капало. Как назло, с утра сыпал мелкий противный дождь, так что пришлось надеть поверх школьной одежды куртку с капюшоном и непромокаемые брюки. Папа утром настаивал еще и на резиновых сапогах, но лучше я с мокрыми ногами буду, чем стану окончательно похожа на фермершу-свинарку.

Наконец Д. появился. По случаю дождя на нем была защитного цвета куртка, огромная, словно плащ-палатка вроде тех, в каких ходят на ярмарках ополченцы из Hjemmeværnet[11]. Капюшон он надвинул так низко на голову, что вообще было непонятно, как парень что-то перед собой видит. А ведь детей же вез! Они, кстати, неплохо устроились в сухости в своей тележке под пластиковым пологом.

«Сейчас или никогда!» – мысленно воскликнула я, вылетела из засады и в два счета догнала Монстрика, медленно разгоняющего неповоротливый драндулет.

– Дэвид!

Переднее колесо его велика вильнуло, задело бордюр. Я уже думала, что парень навернется, да еще и тележку опрокинет, но, к счастью, в последний момент Д. выровнял руль. И едва скрыла жалость, смешанную с раздражением: «Боже, да что же он от меня так шарахается!»

– Прости, что напугала. Нам надо поговорить, – деловым тоном начала я, пристраиваясь на своем маунтинбайке рядом с его допотопным велосипедом.

Насчет близнецов я не беспокоилась: они махали мне ладошками через прозрачный полог, но вряд ли могли что-то расслышать из-за стука капель по пластику.

Д. крутил себе педали, пряча лицо под большим капюшоном, но я не сомневалась, что он-то как раз прекрасно меня слышит.

– Мой папа узнал о… Ну, о том, как я психанула. – Ехать нам было самое большее десять минут, так что я сразу взяла быка за рога. – Ты его знаешь. Он преподает историю и обществознание в параллельном классе и в девятых. Его еще Профессором называют.

Музейный драндулет покатил медленнее. Капюшон чуть повернулся ко мне.

– Нет, я не сказала ему, что случилось. Я соврала. Но он мне не поверил.

Д. снова уставился на дорогу. Несколько мгновений мы ехали молча. Я сдвинула свой капюшон на затылок: Монстрик обычно говорил так тихо, что шорох волос о плащевую ткань мог помешать расслышать его слова. Вот только их не было. Я решила, что он не понял, что я сказала. Ведь Википедия утверждала, что у людей с гиперлексией могут быть сложности с расшифровкой устной речи.

Вдруг до меня донесся глуховатый голос:

– Он тебя накажет?

Целых три слова подряд! Вот это был прогресс!

– Кто, папа?! Ага, блин, выпорет, а потом в угол поставит! – ответила я с усмешкой.

Д. затормозил так резко, что прицеп дернулся, и близнецы восторженно взвизгнули. Мне пришлось замедлиться и остановиться, развернув к нему велосипед. Из-под капюшона виднелась только нижняя половина лица: бледная кривая черточка плотно сжатых губ, резко очертившиеся скулы.

«Да что это с ним?!» – подумала я.

И вдруг вспомнила, что выяснила в рамках дэвидоведения: люди с расстройствами аутического спектра часто воспринимают слова других буквально. Они не улавливают иронию и переносный смысл.

– О боже, Дэвид, – я подкатила свой велик ближе, невольно обращаясь к Монстрику мягко, как к маленькому ребенку, – это просто шутка. Папа никогда меня даже пальцем не тронул. К тому же если кого и следует наказать, так это Эмиля. То, как он и его дружки с тобой поступили… – Я покачала головой, подбирая слова, способные описать мое негодование.

– Эмиль, – пробормотал Монстрик, почти не шевеля губами. – Я подвел его.

– Подвел?! – Я хлопнула себя по ляжкам от такой наивной простоты. – Да что бы ты ни сделал! Ни один человек не заслуживает того, чтобы с ним так обращались. Ты это понимаешь?

Д. отвернулся. Теперь я видела только кончик носа, торчащий из-под капюшона. С него свесилась крупная дождевая капля.

– Понимаешь?!

Мне захотелось тряхнуть его, чтобы добиться ответа, но Монстрик кивнул. Капля сорвалась.

– Позволь мне рассказать, что они сделали! Нужно, чтобы их остановили.

Капюшон уставился на меня. Кончик языка слизал влагу с губ.

– Их не остановят, – сказал Д. с уверенностью, которой обычно не было в его голосе. – Станет только хуже.

– Хуже?!

Мое воображение зашкалило в попытке представить, что может быть хуже того, что я уже видела. Пока я с этим разбиралась, Монстрик уселся на седло своего велика и снова покатил в сторону дома.

Я быстро нагнала его.

– Послушай, давай я все-таки поговорю с папой, а? – предложила я, считая, что было еще рано сдаваться. – Он все-таки учитель. И он очень умный. Ты, наверное, боишься, что эти придурки будут тебе мстить? Уверена, папа придумает, как не допустить этого. Как тебе помочь.

Монстрик знай себе крутил педали.

– Это из-за того, что Эмиль твой брат, да? – попробовала я зайти с другой стороны. – Так он как старший должен заботиться о тебе, а не… не… мучить! – Наконец нашлось нужное слово. – Ему должно быть стыдно, вот что! Хочешь… хочешь, мой папа поговорит с твоим отцом насчет Эмиля?

– Нет! – На этот раз Д. почти выкрикнул ответ.

Его велосипед вильнул и чуть не врезался в мой. Я едва успела вывернуть руль. В итоге мы оба свалились. Я умудрилась проехаться по асфальту коленом, непромокаемые штаны безнадежно порвались. Близнецы верещали в тележке, заскочившей на бордюр одним колесом и опасно накренившейся. Хорошо хоть, малышня была пристегнута.

Д. сидел на земле, у него спал капюшон. Лицо казалось совершенно белым, правый глаз темнел растекшейся по бумаге кляксой.

– Нет, – тихо повторил он.

– Ладно, – кивнула я, машинально поглаживая ушибленное колено. – Но я хочу, чтобы ты знал: это неправильно. Все это, – я махнула рукой, которую тоже ободрала, – неправильно.

Он поднялся и протянул мне ладонь. Под краем рукава мелькнули неуместно яркие детские браслетики.

– Мир вообще неправильное место.

Это была самая длинная фраза, которую я до этого дня слышала от Д.

Дома я ничего не сказала папе.

Думаю, в тот день душа у него болела сильнее, чем у меня колено.

Свет укажет путь

– Почему вы говорите о Дэвиде в прошедшем времени?

– Что? – Я вынырнула из омута памяти, хватая ртом воздух. Неужели я все еще сижу в кабинете психотерапевта? Значит, и часа не прошло? А по ощущениям будто полжизни заново прожила. – Ну… – мои губы искривила горькая улыбка, – я ведь рассказываю о прошлом, так?

– Вы сказали: «Дэвид был умным», – процитировала меня Марианна с поразительной уверенностью. А ведь психотерапевт за все время беседы не записала ни строчки, хотя на столике рядом со штативом с камерой лежал блокнот.

– Ну… вряд ли он с тех пор поглупел, да? – хихикнула я и тут же заткнулась.

Боже, что я несу?!

– Тогда почему вы сказали «был»? – Цепкие глаза женщины не отрывались от моего лица.

В груди шевельнулось что-то тяжелое и шершавое. Я не хотела отвечать, но взгляд Марианны требовал ответа.

– Не знаю, – пробормотала я и уставилась в пол. Быть может, белый клочок, забившийся между ворсинками ковра, – это перышко? Пух ангела, которого тут ощипали. Хотя… полный бред! Ангелы сюда не залетают. Сюда ходят только грешники.

– Чили, вы… думаете, что Дэвида нет в живых? – Слова психотерапевта звучали очень четко, без мягкой покатости, присущей местному диалекту. А еще Марианна с раздражающим постоянством произносила то, что я боялась сказать даже самой себе.

– Чушь! – Я выпрямилась на стуле, стиснув руками колени. – С чего бы мне так думать?! Конечно, он жив. Да! У него все прекрасно. Хотите, покажу вам фото? Он работает в одном из лучших модельных агентств. Известен, популярен, всеми любим. Парадокс, верно? Кто бы знал, что жизнь так повернется. Скажи я ему об этом тогда, он бы… он бы… – Слова внезапно иссякли. Воздух кончился в легких. Я снова тонула.

Психотерапевт поняла это и бросила мне спасательный круг.

– Вы так и не рассказали, почему прорвало плотину. Бетонные стены не рушатся сами по себе.

Я сказала «спасательный круг»? Скорее, жернов, который утащит меня на дно.

– Разве? – Я смотрела на свои пальцы. Они нервно сплетались и расплетались на коленях, словно длинные белые черви. – Мне казалось, я с этого начала.

– Нет. Боюсь, вы опустили этот момент.

Черт! Да у этой бабы память, как у слонихи!

– Наверное, потому, что не случилось ничего особенного. Ерунда. Телефонный звонок.

Я увидела малярную кисть, падающую на серый ковер. Быть может, белое пятнышко осталось от краски?

– Звонил Дэвид?

– Что? – Я вскинула голову. Черты Марианны колебались. Я видела вместо нее то Сюзанну, то свою мать. – Нет. Господи, конечно, нет!

Кабинет наполнило молчание. Мужской голос за стеной все бубнил и бубнил. Слова сливались в монотонное гудение, будто в окно залетел шмель.

– Вы сказали, что любили Дэвида. – Наверное, психотерапевт отчаялась от меня чего-то добиться и потому сменила тему. – А как вы относитесь к нему сейчас?

Я рассмеялась:

– Боже, я тогда была подростком. Пубертат, гормоны, первая влюбленность, понимаете?

– Понимаю. – Марианна помолчала. – Вы замужем? У вас есть молодой человек?

Да куда она лезет?! Что она вообще возомнила о себе, эта психотетка?!

Ногти вонзаются в запястья. Это лучше, чем кричать. Я вижу свежие красные следы на коже поверх старых. Линии пересекаются, напоминая опрокинутые набок песочные часы. Знак бесконечности. Руна «дагаз». Первая буква имени Дэвид.

– Нет.

Мой ответ вобрал в себя случайные руки на моем теле; мужчин, чьих имен я не помнила, а может, и не знала; чужой запах на моей коже; краткие минуты близости, которая не вела ни к чему, кроме пустоты.

– Если бы вы встретили Дэвида снова, что бы вы почувствовали?

Я услышала собственный смех.

– Чили, вы понимаете, что это ваша защитная реакция? – Глаза Марианны смотрели на меня с сочувствием, но без жалости. – Я говорю о смехе. Вы смеетесь, когда испытываете страх или гнев.

Звуки застряли у меня в горле.

– Я не боюсь Дэвида!

– Хорошо. Тогда вы не против встретиться с ним?

Я уставилась на психотерапевта так, будто она была фокусником, готовым вытащить из уха крохотного Монстрика, накрыть платком и достать из-под пестрой ткани Шторма.

– Но… как?!

Марианна поудобнее уселась в кресле.

– Представьте, что я – это Дэвид. Дайте себе время, не спешите. – Размеренный тихий голос убаюкивал, навевал воспоминания. Невозможное поначалу стало казаться возможным. В конце концов, воображение – великая сила. Стоит только по-настоящему захотеть, и…

– Я – Дэвид, – повторил едва слышный голос. – Что ты хочешь сделать сейчас, Чили?

Я шумно втянула в себя воздух. Дэвид никогда не возвращался. Все эти десять лет. Даже во сне. Пока не раздался проклятый телефонный звонок.

А теперь он здесь. Прямо передо мной. А его лицо… Его лицо…

– Что ты делаешь, Чили? Ты кричишь на меня?

– Да! – вырывается из меня с хрипом. – Я кричу. Ору так, чтобы до тебя наконец дошло.

– Что ты кричишь, Чили?

– Почему ты сделал это?! Ты бросил меня! Бросил меня одну! Сбежал. Спрятался в своем молчании. Сделал меня своим голосом. Но я не смогла! Не справилась. Оказалась слабой. Я всегда думала, что слабый – это ты. Что ты позволил им сломать тебя. А вышло, что сломали меня, Дэвид.

– Ты ненавидишь меня за это?

– Да, мать твою! Я ненавижу тебя!

– Как сильно? Настолько, чтобы ударить? Хочешь ударить меня, Чили?

– Да!

– Как ты ударишь меня? Кулаком? Пнешь ногой? Станешь топтать, когда я упаду? Выцарапаешь мне глаза?

Тяжелое и шершавое во мне растет, распирая грудь. Мне трудно дышать. Мышцы сводит. Ногти впиваются в кожу. Я вижу кровь на его лице. Слышу обращенный ко мне голос, который звучит только в моей голове: «Какой из них тебе больше нравится? Голубой? Или черный?»

– Я возьму нож, – выдавливаю я сипло. – Закончу то, что ты начал. Вырву твои чертовы глаза из глазниц. Зачем они тебе, если ты не смог найти дорогу ко мне? Ты должен был умереть, Дэвид. Раз я умерла, то и ты должен был умереть.

– Тогда убей меня, Чили. Возьми нож и убей меня.

Я замахиваюсь. Лезвие ножа в моей руке сверкает на солнце.

Говорили, он выстрелил в упор и снес ему полчерепа. Тело упало в воду, а половина лица с куском скальпа осталась на мосту. Одежду Дэвида усеяли мелкие капельки крови, обломки костей и комочки мозгового вещества. Когда он вернулся в город, тоже ярко светило солнце. А еще говорят, будешь плохо себя вести, и в твой день рождения разразится шторм. Шторм! Это действительно смешно…

Я снова увидела перед собой немолодую, словно высушенную временем женщину. Она смотрела на меня без страха, будто моя рука не была все еще занесена для удара. А что, если бы…

Я тряхнула головой. Рука упала на колени.

– Не могу. Я бы никогда не смогла причинить Дэвиду боль.

Марианна кивнула:

– Конечно. Не смогли бы. В этом и проблема, Чили. Вы злились на него: за его беспомощность и слабость; за то, что он ставил вас в ситуации, когда вам приходилось делать сложный, совсем не детский выбор; за ту ответственность, которую вы сами на себя возложили – ради него; за то, что он оставил вас одну среди хищников. Вам казалось, что Дэвид предал вас, верно? Так легче было предать его. А теперь легче жить с призраком мертвого Дэвида, чем с Дэвидом живым. Мертвые не могут обвинять, правда? Мертвые не могут задавать вопросы. Мертвые не могут любить, несмотря ни на что.

Кабинет в пастельных тонах расплылся за пеленой слез. Кажется, после сегодняшней сессии Марианне придется снова закупать бумажные салфетки.

– Вы думаете, Дэвид?.. – Боже, как жалко это звучит сквозь всхлипывания! Будто в какой-то малобюджетной мелодраме. – Думаете, он все еще?..

– Не знаю, – прозвучал голос из-за радуги, распустившейся на мокрых ресницах. – А вам хотелось бы узнать?

Я замерла в нерешительности.

– Понимаете, ваш гнев на Дэвида совершенно естественен. Любой бы на вашем месте разозлился. Даже пришел в ярость. Но вы не могли дать выход вашим чувствам, боясь ранить мальчика, который и так уже был весь изранен. Вы носили все в себе. И гнев стал пожирать вас изнутри, призвав на помощь союзников – страх, вечный страх за Дэвида и чувство вины. К счастью, мудрое тело решило все за вас. Механизм защиты пришел в действие и оттеснил все связанные с Дэвидом травматичные воспоминания в подсознание. Вы жили так, будто соседский мальчик действительно умер. Даже сейчас вам проще смириться с мыслью о его смерти, чем с тем фактом, что Дэвид жив и что новая встреча с ним – не фантазия, а потенциальная реальность… Итак, скажите, Чили.

Ресницы высохли, и я снова увидела спокойный, сосредоточенный взгляд Марианны.

– Вы бы хотели увидеться с Дэвидом?

Я опустила глаза. Подушечка большого пальца потерла царапины, складывающиеся в подобие песочных часов. Руна «дагаз», руна Бальдера, светлого бога, говорила: «Свет укажет путь».

– Да, – тихо кивнула я. – Только для этого мне придется его найти.

Стукачей у нас нет

Одиннадцать лет назад

8 ноября

Катрина с Аней давно звали меня в клуб. Молодежный клуб при школе у нас открыт три раза в неделю, с шести до девяти вечера. В Дыр-тауне нет других развлечений, и он стал естественным центром тусовки тинейджеров, начиная с шестого класса – мелочь младше двенадцати туда не пускают. Теперь, когда погода не позволяла проводить время на улице, клуб наверняка был набит битком.

Честно говоря, особого желания приобщиться к местной молодежной культуре я не испытывала. Но я ведь уже однажды продинамила подруг с пати у Тобиаса. И если бы снова отказалась, это выглядело бы так, будто я не хочу иметь с ними ничего общего. К тому же клуб казался мне лучшей альтернативой: там уж точно не распивают спиртное. В баре можно было купить разве что лимонад и чипсы с попкорном. Об этом рассказали девчонки. Да и первых три пробных посещения обошлись бы мне, вернее папе, совершенно бесплатно.

Единственное, чего мне оставалось опасаться – это встречи с Эмилем. После эпизода в кабинете самоподготовки я старалась не попадаться ему на глаза. Не знаю точно, чего боялась. Просто каждый раз, когда видела его атлетичную фигуру в школьном коридоре, в животе у меня все завязывалось узлом и я снова ощущала на щеке прикосновение его жестких пальцев.

Впрочем, Кэт заверила меня, что девятиклассники в клуб почти не ходят, не считая нескольких задротов, которые режутся в «Каунтер страйк» в компьютерном зале. Типа не круто зависать в месте, где в каждом углу торчит воспитатель или любопытный шестиклашка. Хотя педагогов в клубе работает всего три, причем один из них – практикант. Это мне тоже девчонки рассказали.

Они зашли за мной в шесть, и мы покатили на великах через спускающиеся на городок сумерки. По пути я почему-то думала о Монстрике. Ходит ли он в клуб? Хотя вряд ли ему там были бы рады. Так что, скорее всего, нет. Чем тогда он занимается долгими дыртаунскими вечерами? Сидит за уроками? Читает? Слушает Эминема? Да, это было бы на него похоже.

Как и предполагала, в клубе я сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Большинство пацанов уже обсело игровые компьютеры или сгрудилось у симуляторов гонок и других автоматов. Девчонки набились в комнату с большой плазмой, смотрели какой-то ужастик. Аня с Кэт и меня потащили туда.

Сразу скажу: ужастики я не люблю. Мне от них не страшно, а только зевать тянет. Все эти шедевры киноиндустрии обычно сняты по одной простой схеме, и когда очередной маньяк-вампир-зомби оказывается за спиной у ничего не подозревающей жертвы, – о, тупость! – больше всего мне хочется переключить канал. Ну, или сменить диск.

В общем, через полчаса киношных воплей, перемежаемых девчачьим повизгиванием и хрустом попкорна, я не выдержала. Встала и стала тихонько пробираться к выходу из душного помещения. Впрочем, на меня никто не обратил внимания. Как и на Кэт, которая, как выяснилось, ушла еще раньше – не знаю, как давно. Вот хитрюга! Наверное, тоже фильмы ужасов терпеть не может, вот и свалила. И меня с собой не позвала!

Я решила отыскать Катрину, а заодно как следует осмотреть клуб. Вдруг там можно было найти себе занятие поинтереснее.

Помещения клуба располагались в здании, примыкающем к школьной территории. Они показались мне запутанными, как лабиринт, может, из-за того, что я была тут в первый раз. Общий зал с баром и настольным хоккеем; компьютерный зал; комната с игровыми автоматами; уголок мальчиков, набитый лего, фигурками роботов и странными настольными играми; уголок девочек с приторно розовыми подушками и заваленным косметикой столом; креативная мастерская, где пяток шестиклашек усердно возил по бумаге кисточками; и еще коридор с лестницей, уходящей вниз. Кажется, Каспар, работник клуба, объяснил в самом начале, что там, в цокольном этаже, находится спортзал. «Странно, – подумала я. – Что бы абсолютно неспортивная Катрина стала делать в спортзале? Но ведь в других комнатах ее нет. Не укатила же она домой на самом деле. Мы же только что пришли!»

В общем, я решила спуститься, хотя и слегка очковала. К лестнице вел пустынный, полутемный коридор. Да и на ступеньки падал только свет пары тусклых настенных ламп, отчего казалось, что лестница уходит во мрак. Вот где была настоящая-то жуть, а не в комнате с плазмой.

Но я все-таки пошла вниз. В конце концов, я уже давно не ребенок, чтобы бояться темноты.

И действительно, у подножия лестницы внезапно посветлело. Просторный спортзал, залитый голубоватым сиянием мощных ламп, сначала показался пустым. Но когда глаза немного привыкли к яркому освещению, я заметила мальчишек, вяло стучащих мячом на противоположном конце, под баскетбольным кольцом. Наверное, из-за того, что помещение находилось в подвале, тут была странная акустика: стены будто поглощали все звуки.

Никто не обратил внимания на мое появление: ни пацаны, ни парочка, которую я обнаружила на гимнастических матах за футбольными воротами. Девчонка и парень увлеченно сосались: его руки гуляли под полосатой кофточкой, а девица в черных лосинах закинула ногу на его обтянутое джинсами мускулистое бедро. В глаза бросились рассыпавшиеся по потертой коже мата лиловые локоны, черный лак на ногтях руки, лежащей на крепкой шее парня. «Кэт и Тобиас! – офигела я. – Так вот как они проводят время в клубе!»

Я попятилась к лестнице. Развернулась и побежала вверх по ступеням, радуясь, что в кроссовках с толстыми подошвами ступаю почти бесшумно. В полумраке я не заметила человека, идущего мне на встречу, и на бегу врезалась ему в грудь.

– Извини, – успела пробормотать я, прежде чем поняла, чьи руки ухватили меня за плечи.

«Эмиль! – екнуло сердце. – Но ведь Кэт говорила…»

– Что ты тут делаешь? – выдохнула я.

– А ты? – Он усмехнулся, и внезапно я осознала, что мы одни в темном коридоре, а лицо Эмиля снова очень близко от моего – неприятно близко.

Я попыталась отстраниться и почувствовала спиной стену. Блин, как все повторяется!

– Я уже ухожу. – Я попробовала обойти его, но он легко удержал меня.

– А что так рано? Тебе тут скучно? А может… одиноко? – Его рука потянулась к моему лицу, но я отдернула голову.

«Блин, как он меня уже достал!» – мелькнуло в голове.

– Предпочитаю одиночество обществу человека, который избивает собственного младшего брата!

При этих словах самоуверенную рожу Эмиля перекосило, аж желваки на скулах выступили.

– Ты все не так поняла, Перчик. – Он через силу улыбнулся. Видно, все еще надеялся сразить меня своим обаянием.

– Да ну, – прищурилась я. – Надо же, какая я дура, хоть и не блондинка. Думала, ты Дэвида бьешь, а ты, оказывается, его по лицу гладил. А кверху ногами держал, потому что учил брата на руках ходить, да?

Верхняя губа Эмиля вздернулась, обнажая ровные острые зубы.

– Да ты знаешь, что этот заморыш сделал?!

– Дэвид не заморыш! – отрезала я и снова попыталась пройти. Бесполезно. – И что бы он ни сделал…

– Он настучал! – прошипел Эмиль мне в лицо. Капли слюны брызнули на щеку. Я поморщилась. – Снова! Холодная ночка в лагере его ничему не научила.

«Настучал? – мысленно повторила я. – Но…»

– Что? – Парень снова усмехнулся, разглядев недоверие в моих глазах. – Думаешь, этот тихушник не способен быть крысой? Ну, рука-то у него пока не отсохла, в отличие от языка. – Эмиль сложил пальцы так, будто держит невидимую ручку, и поводил кистью в воздухе. – Знаешь, за что его проучили в тот раз?

Я покачала головой. Перед глазами у меня стояла тетрадь, которую Эмиль вминал в лицо Д.

– А я расскажу. – Брат Монстрика склонился к моему уху, и я не оттолкнула его. Я хотела знать. Я должна была узнать о Д. все. – Тогда в лагере пацаны подшутили над одной училкой. Сперли ночью ее одежду вместе с нижним бельем и подняли на флагштоке вместо флага. Ну, утром линейка, все дела, а над двором вместо Даннеброга[12]труселя с лифаком развеваются. – Эмиль жестко ухмыльнулся. – Меня там не было, конечно. Это потом восьмиклассники рассказывали. Так вот. Кое-кто стуканул учителям, заложил всех с потрохами. Мой так называемый брат, – он сказал «брат» с той же интонацией, с какой произносил «заморыш», – в ту ночь снова нассал в постель, проснулся и попытался прибрать за собой. Так что он точно знал, кого не было в кроватях. Вот только не подумал о том, что его тоже видели. – Лицо Эмиля исказила гримаса отвращения. – Все сразу поняли, кто был грязной крысой. А у нас не любят крыс.

Он замолчал, но теперь говорил его взгляд. Внутри у меня снова набух холодный узел.

– Вот почему у нас нет стукачей. За исключением одного тупого говнюка. – Эмиль чуть отстранился и убрал с моего лица соскользнувшую на лоб прядь. – Ведь у нас их нет, верно, Перчик?

Кто-то взвизгнул и рассмеялся дальше по коридору, послышался звук шагов. Не помню, как я выскользнула из-под руки Эмиля, как ухватила куртку, как выскочила на улицу. Немного пришла в себя, уже оказавшись верхом на велосипеде. Ледяной ветер остужал горящее лицо и выступающие на глазах слезы. В спешке нахлобученный велошлем сползал на лоб. Полы расстегнутой куртки хлопали за спиной.

Я хотела было остановиться, чтобы ее застегнуть, когда заметила свет сзади. Велосипедные фонари, несколько. И все приближались ко мне. «Боже, – лихорадочно завертелось в голове, – что, если это Эмиль и его дружки?! Что, если парень решил, что я заложила их учителям или папе?! Что… что они тогда со мной сделают?!»

Паника подстегнула не хуже кнута. Педали бешено закрутились – я забыла переключиться на более высокую скорость. «Быстрей! – подгоняла я себя. – Еще быстрее!» Оглянулась через плечо. Фонари не отставали!

«Блин, – проклинала я саму себя, – ну почему я не позвонила папе перед тем, как выезжать?! Почему поехала одна, не дождавшись хотя бы Аню?! Что теперь? Держаться самых освещенных улиц, надеясь, что встречу каких-нибудь взрослых? Или срезать через мельничный мост, рискуя оказаться на темной дорожке между глухими стенами зданий?»

Как назло, улицы были совершенно пустынны. Еще бы, кому в такое время понадобилось бы высовывать нос из дому? Я свернула к мельнице, надеясь, что ошиблась, что мои преследователи – обычные возвращающиеся из клуба ребята. «Вдруг они просто поедут дальше?»

Одного взгляда через плечо хватило, чтобы понять: фонари свернули на дорожку вслед за мной. Более того, их свет приблизился. Мне показалось, я уже слышу грубый смех, чувствую табачную вонь – один из велосипедистов не выпускал сигарету изо рта. Самого парня я не видела, но различала красный мерцающий огонек, плывущий через мрак.

– Осторожно!

Испуганный вскрик заставил меня снова взглянуть на дорогу. Прямо передо мной выросла приземистая тучная фигура с собакой на поводке. Я едва успела затормозить. Французский бульдог залился лаем. С огромным облегчением я слезла с велосипеда. Как же я была счастлива, что наш сосед слева со смешной фамилией Пост всегда выгуливает своего пса после ужина.

– Добрый вечер! Простите, тут так темно…

– Света здесь вполне достаточно, – недовольно ответил господин Пост, перекрикивая лай. – Если бы кто-то смотрел перед собой вместо того, чтобы ехать затылком вперед, то…

Четыре тени бесшумно пронеслись мимо нас. Под ноги мне упал еще не потухший окурок. Одним из парней, несомненно, был Эмиль. Его победная улыбка, обрамленная капюшоном, все еще плыла передо мной в темном воздухе.

Уже дома, дрожа под теплым одеялом, я поняла: они знали, что я никому ничего не сказала. Это было просто предупреждение. Предупреждение.

12 ноября

Сегодня у нашего класса был медосмотр. Всех по очереди вызывали с уроков к школьной медсестре. Она оказалась морщинистой грымзой, измерявшей рост, вес, проверявшей зрение, слух и всякое такое. Еще она задавала кучу мерзких вопросов, типа есть ли у меня месячные и живу ли я половой жизнью. Это, кстати, еще ничего. На прошлом медосмотре, в шестом классе, бедную Аню спросили, мастурбирует ли она. Аня тогда не знала, что это значит, и ответила да. Потом она, конечно, побежала за объяснением к Кэт. В тот же день Анин фейл стал достоянием одноклассников и пополнил копилку школьных анекдотов.

Кстати, я написала, что к медсестре вызывали всех, но это не так. На самом деле был один человек, которого грымза видеть не пожелала. Угадай с трех раз, дорогой дневник, кто это? Ага, правильно, Д.

– А его никогда к медсеструхе не водят, – пояснила Катрина в ответ на мой недоуменный вопрос. – Помнишь, на прошлой неделе нам бумажки выдавали, которые родокам надо подписать? Так вот, предки Гольфиста каждый раз пишут отказ. Это типа право родителей. Везет же некоторым.

Я лично не считаю, что Монстрику так уж невероятно свезло. У меня чем дальше, тем больше создается впечатление, что Винтермарки-старшие стремятся предельно усложнить жизнь своему сыну, все время обособляя его от коллектива. То физра, то вот теперь это. А коллектив, как известно, не любит тех, кто отделяется.

Возможно, именно поэтому на датском, который стоял у нас последним уроком, произошло то, что произошло.

В школе у нас есть буфет, но покупать в нем еду все время дорого, да и продают только сосиски в тесте, мини-пиццы и булочки с изюмом. Фрукты правда тоже есть, но за какой-то чернеющий банан дерут вдвое дороже, чем в супермаркете – прям жаба душит. Так что большинство берет обеды с собой из дома. В классе у нас стоит холодильник, куда можно положить коробки с ланчем и поставить бутылки с водой, соком, ну или что там у кого.

Кэт рассказывала, что раньше холодильник стоял в коридоре вместе с холодильниками других классов, но потом кто-то повадился таскать оттуда еду. Вора так и не поймали и для лучшего надзора все холодильники перенесли в учебные аудитории. Это действительно помогло: бутерброды и йогурты перестали пропадать.

Естественно, Дэвид, как и все остальные, ставил в холодильник свою коробку с ланчем и бутылку с питьем. Их легко было опознать: и на детском голубом ланч-боксе с полустершимися покемонами, и на пластиковой бутылке из-под «Аква минерале» черным маркером было написано: Дэвид В. Как будто кто-то мог позариться на копеечную тару или бокс, который Мон-стрик, наверное, не менял с первого класса.

Ага, это я до сегодняшнего дня так думала.

Не успела я зайти в класс после перемены и сесть за парту, как Катрина пихнула меня в бок и заговорщицки прошипела:

– Смотри! – Палец с облупившимся черным лаком на ногте ткнул куда-то в сторону среднего ряда парт.

Я покрутила головой. Хм, вроде ничего необычного. Вот-вот прозвенит звонок. Кто-то топает по проходу, кто-то вертится на стуле, кто-то копается в рюкзаке – обычная движуха.

– Да не туда. – Кэт закатила глаза и снова вытянула руку, чуть не задев пальцем мой нос. – На парте Гольфиста. Видишь?

Мои глаза нашли место Д. Сам Монстрик, по обыкновению, где-то болтался, но на стуле лежал потрепанный черный рюкзак, а рядом с учебником по литературе стояла бутылка – та самая, с написанными маркером буквами ид: остальных мне с моего места было не видно. Бутылку на этот раз наполняла не вода, а что-то янтарно-желтое. Похоже, яблочный сок.

– И что тут такого? – пожала я плечами.

Кэт фыркнула с видом человека, который знает невероятно смешную и постыдную тайну и с нетерпением ждет момента, когда наконец можно будет ее раскрыть.

Я снова взглянула на парту Дэвида, обвела глазами класс. Теперь я заметила это. Что-то знала не только Катрина. Аня оживленно перешептывалась с Миле. Тобиас, Еппе и Йонас ржали на заднем ряду. И все нетерпеливо поглядывали то на дверь класса, то на место Д. Что-то явно намечалось, и это что-то не обещало Монстрику ничего хорошего.

«Блин, что еще задумали эти придурки? – подумала я. – Сунули использованный презерватив ему в рюкзак? Налили туда воды? Порвали тетрадь с домашкой?..»

Я снова посмотрела на бутылку с желтой жидкостью, торчавшую посреди парты. И внезапно меня пронзила догадка. «Не-ет, только не это! – простонала я мысленно. – Они бы не посмели! Неужели…»

Все еще не в силах поверить в худшее, я обернулась к Кэт:

– Только не говори мне, что это…

Она схватила меня за плечо, обрывая на полуслове.

В класс просочился Д. Наверное, он думал, что так привлекает меньше внимания, потому не входил в дверь нормально, а проскальзывал боком. А потом так же бесшумно, и ни на кого не глядя, пробирался к своему месту.

На этот раз за передвижениями Гольфиста напряженно следили. Внешне вокруг ничего не изменилось – все так же вяло текли разговоры, скребли по полу ножки стульев, шелестели страницы, – но в воздухе повисло напряжение, которое, казалось, почувствовал даже Монстрик. По крайней мере, он сгорбился больше обычного и скорее заполз на стул, чем сел. Тут он и увидел бутылку.

Класс замер, затаив дыхание. Д. смотрел на бутылку, бутылка смотрела на Д.

– Блин, до него доходит еще дольше, чем до тебя! – прошептала, не выдержав, Катрина. – Вот имбицил!

«Не трогай ее! – мысленно взмолилась я. – Просто не трогай!»

Но Монстрик, вероятно, въехал наконец-то, что его бутылка чудесным образом переместилась из холодильника на парту, да еще и наполнилась новым содержимым. Он протянул к ней руку, поднял и покрутил, как будто хотел удостовериться, на месте ли буквы, составляющие его имя.

Кэт снова схватила меня за руку.

– Щас глотнет! – Ее влажный шепот обжег мне ухо. – Глотнет, точняком. Вот чмо!

Наверное, я должна была что-то сказать, предупредить его. Но на меня снова напал ступор – как тогда, перед стеклянной дверью, когда я видела, как Д. бьют по щекам. Борясь с тошнотой, я смотрела, как парень подносит бутылку к лицу, чтобы рассмотреть поближе содержимое, – и молчала!

Я видела, как застывают его черты, когда до Д. доходит то же, что недавно дошло до меня; видела, как он вскидывает голову и, вместо того чтобы прятать глаза, оглядывает класс. Черный глаз горит неприкрытой ненавистью («Кто?! Кто?!»), голубой полон недоумения («Почему?»).

Монстрик раскрылся, пусть всего на мгновение – показал, что у него есть чувства, что он все еще способен испытывать боль. И стервятники бросились на него.

– Че, Гольфист, яблочный сок не нравится? Разве его тебе не мамочка налила? – подскочил к Д. Еппе. Он перехватил запястье мальчишки, пытавшегося поставить бутылку на парту.

– Че ж ты не пьешь? Может, он слишком кислый? – Тобиас обхватил Дэвида сзади, не давая ему подняться со стула.

– Давай глотни! Попробуй. – Йонас вцепился Монстрику в волосы, чтобы тот не отвернул голову.

– Энергетический коктейль специально для гольфистов. – Морщась от отвращения, Еппе начал откручивать пробку. – Пей давай. Еще добавки просить будешь!

Все это время остальные одноклассники не оставались в стороне. Изобретательную троицу подбадривали смехом, одобрительными выкриками и свистом. Я не сомневалась, что именно эти трое наполнили бутылку мочой. Кто-то столь же находчивый уже вытащил мобильник, чтобы сделать фото.

Мне бы очень хотелось написать, что от последнего унижения Д. спасла я. Но правда гораздо непригляднее. В класс просто зашла учительница по датскому.

Когда открылась дверь, кто-то крикнул: «Земля горит!» Еппе, стоявший спиной ко входу, обернулся. Д. воспользовался моментом. Наверное, хватка державших его парней ослабела. Монстрик рванулся, почти дугой выгнулся на стуле. Злополучная бутылка вылетела из его руки и плюхнулась прямо под ноги нашей датчанки. Вероятно, от удара по пластику пошли трещинки, и сквозь них тонкие желтоватые струйки брызнули на туфли и брюки молодой учительницы. По классу поплыл характерный сортирный запах.

Училка взвизгнула и подскочила на месте подстреленным зайцем. Замерший было класс отмер и взревел, как лохнесское чудовище. Ржали все, кроме учительницы, визжавшей: «Что это?! Кто это сделал?!», Д., скорчившегося на своем стуле, и меня, сгорающей от стыда за всех нас.

Между тем бутылка, из которой вытекала моча, откатилась к доске и там замерла, демонстрируя предательские буквы на боку: Дэв. В нашем классе только у одного человека имя с них начинается, потому Симоне – так нашу датчанку зовут – не потребовалось много времени, чтобы вычислить виновника происшествия.

– Дэвид! – взвизгнула она, притопывая ногами – видимо, сомневалась, стоит ли отряхивать брюки с риском испачкать руки. – Это твое? – Носком туфли Симона брезгливо коснулась протекающей бутылки.

Повскакивавшие с мест одноклассники расступились, спины раздвинулись. Д. сидел, сгорбившись и завесившись волосами; его руки делали что-то под партой – оттуда доносились странные повторяющиеся щелчки.

– Дэвид! – Голос училки взлетел на октаву вверх – ей явно надоело дожидаться ответа.

Монстрик медленно кивнул. Датчанка перевела дыхание.

– Это ты бросил? – спросила она уже спокойнее.

Я глазам своим не поверила, когда Д. снова кивнул. Его судьба была решена – беднягу отправили в кабинет директора.

– Почему он признался?! – выпалила я, как только мне представилась возможность поговорить с Кэт. – Ладно, стучать не хотел, но мог бы ведь просто…

Я хотела сказать «промолчать», но вовремя сообразила, как бы нелепо это прозвучало.

– Гольфист – тупой аутист, – произнесла Катрина так, словно это само собой разумелось. – Разве ты не знала? Аутисты отстойнее даунов, даже соврать не могут.

И тут до меня дошло. Бутылка ведь действительно вылетела из руки Д. Выходит, он ее бросил. Монстрик просто сказал правду. И пострадал за нее.

Это открытие потрясло меня. Неужели Д. не может лгать? Неужели… его считают стукачом из-за этого?

Браслеты из резиночек

– Когда вы работали в Рисскове, среди ваших пациентов не было Дэвида? Дэвида Винтермарка?

Мучивший меня вопрос я задала уже в дверях, не особенно надеясь на ответ. Марианна не имела права разглашать информацию о клиентах. Она сама заверила меня в этом перед началом сеанса – сразу после того как рассказала о своем образовании и профессиональном опыте, подтвердив слова Крис.

Визитка, которую протягивала мне психотерапевт, чуть заметно дрогнула.

– Дэвида направили на лечение в университетский центр в Рисскове? – Женщина покачала седеющими кудряшками. – Значит, он содержался в юношеском отделении судебной психиатрии. А я работала в клинике СДВГ. Корпус «У-два» – закрытый. Боюсь, мы с Дэвидом никак не могли пересечься.

Я кивнула и взяла визитку из пальцев с коротко остриженными, ухоженными ногтями.

– Я подумаю насчет еще одного сеанса. Спасибо вам. За все.

Моя рука уже легла на ручку двери, когда сзади донеслось:

– Чили, постойте.

Я медленно повернулась. Марианна задумчиво смотрела на меня, словно пыталась принять какое-то решение.

– Скажите, вам стало бы легче, если бы вы узнали, как проходила жизнь Дэвида в клинике?

Внутри меня вспыхнувшей спичкой зажглась надежда. Я, как никто, знала, насколько быстро может потухнуть этот огонек и насколько больно он обжигает, если вовремя не разжать пальцы.

– Да, – ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Намного легче.

Марианна слегка улыбнулась:

– Вы когда-нибудь бывали в психиатрической больнице?

Мы обе знали, что вопрос прозвучал двусмысленно, и я улыбнулась в ответ:

– Нет, никогда.

– Тогда, может, организовать вам небольшую экскурсию? Скажем, в тот же Риссков?

Я всмотрелась в глаза женщины, протянувшей мне путеводную ниточку из мрачного лабиринта, в котором я блуждала последние дни.

– Не слишком ли я взрослая, чтобы стать их пациенткой?

Дурацкая шутка. Дурацкий смех, призванный скрыть охвативший меня страх. Чего я боюсь? Что узнаю себя среди обитателей психушки? Или что смогу убедиться в реальности Дэвида?

Марианна ответила без улыбки:

– Я попробую связаться с моими бывшими коллегами. В какое время мальчик находился на лечении?

– С две тысячи восьмого года. Но я не знаю, как долго.

– В любом случае его должны были перевести во взрослое отделение по достижении двадцатилетнего возраста. Если, конечно, Дэвида не выписали раньше. – Марианна пытливо взглянула мне в глаза: – Учтите, Чили, я не обещаю вам большего, чем краткое посещение центра. И предупреждаю сразу: в закрытый корпус вас не пустят. Доступ туда разрешен только близким родственникам пациентов.

– Понимаю, – ответила я поспешно. – Меня все устраивает.

Лицо Марианны смягчилось. Сеточка морщин вокруг добрых глаз разгладилась.

– Я вам позвоню.

Но первым мне позвонил Генри Кавендиш.

На экране высветился датский номер, поэтому, услышав в телефоне голос с британским акцентом, я удивилась почти так же, как в первый раз. Загадка, впрочем, вскоре разъяснилась. Агент Дэвида прилетел в Данию, чтобы оказать содействие полицейскому расследованию. Не знаю, что должно было изменить его личное присутствие, если панцири уже больше недели не могли отыскать одного человека среди пяти миллионов – а это, между прочим, меньше, чем живет в Лондоне. Возможно, поездка просто помогала ему отогнать те же мысли, какие все чаще непрошено скользили и по краю моего сознания. Что, если полиция не в состоянии найти Дэвида потому, что его уже нет в живых?

– Боюсь, не смогу сообщить вам ничего нового, мистер Кавендиш, – осторожно сказала я агенту. – Дэвид не связывался со мной. Только полиция.

– Мы могли бы встретиться? Пожалуйста. – Просительные нотки в его голосе заставили меня придержать уже вертевшиеся на языке отговорки. Поразительно, как слабость в мужчинах всегда делает и меня слабой.

– Зачем?

– Мне нужно поговорить с вами. Прошу вас, не отказывайте. Я в отчаянии.

– Хорошо, – вздохнула я. Наверное потому, что мне было знакомо это чувство. – Только обещайте, что не будете расспрашивать о Дэвиде.

Немного помолчав, Генри Кавендиш сказал:

– Обещаю.

Я предложила встретиться в кафе «Ангел» в латинском квартале. Популярное заведение вечно кишело туристами, там легко было раствориться в массе людей. К тому же из-за высоких цен шансы наткнуться на студентов сводились к минимуму. Я все еще не ходила в университет, хотя на работе появилась: очень не хотелось потерять место стажера.

Только войдя в светлое помещение со слишком маленькими и стоящими слишком тесно столиками, я сообразила, что забыла спросить у Генри Кавендиша, как он выглядит. Шум многих голосов почти заглушал джазовую музыку. Я стала высматривать одинокого мужчину средних лет, предположительно в костюме. Но агент Дэвида меня опередил.

– Мисс Даль?

Я обернулась. Он оказался высоким, наверное, почти таким же высоким, как Дэвид, только гораздо массивнее. То ли лысый, то ли гладко выбритый череп плавно переходил в короткую шею; покатые плечи обтягивала светло-желтая рубашка поло. Лицо англичанина, белокожее и совершенно лишенное растительности – у него не было даже бровей, – выглядело мягким и обтекаемым. Оно напоминало сдобную булку с двумя крупными темными изюминами-глазами.

– Мистер Кавендиш? – Я вежливо улыбнулась и пожала протянутую крупную белую руку. Она оказалась приятно теплой, сухой и мягкой, под стать всему остальному. Моя ладонь полностью утонула в ней. – Можете звать меня просто Чили. Как вы меня узнали?

– Вы похожи на вашу фотографию. Я занял место вот там. – Он указал на столик в дальнем углу, под картиной с изображением угловатой женщины в бикини и мужчины в зеленом, лежащего на столе, задрав ноги к потолку. Перспектива на полотне была по-детски нарушена. – И кстати, для вас я – Генри.

– Вы видели мою фотографию? – пробормотала я, зигзагами пробираясь мимо развешанных на спинках стульев сумок и пальто.

– С фейсбука, – кивнул англичанин. – Дэвид мне показывал.

Ну, конечно. Найти в соцсети кого-то с таким редким именем и из такой крошечной страны смог бы даже чайник. Пусть даже я выкладывала что-то у себя на странице пару раз в год. Дэвид следил за моей жизнью. Он знал, что я учусь. Знал, кто мои друзья. И что у меня нет парня. Но ему даже в голову не пришло связаться со мной. Почему?

– Честно скажу, в жизни вы выглядите просто восхитительно, даже лучше, чем на фото. – Агент Дэвида по-джентльменски отодвинул для меня стул.

– Боюсь, вам не удастся меня завербовать. Я не заинтересована в карьере модели, – отшутилась я, пододвигая к себе меню.

– Шторм поначалу говорил то же самое, – подмигнул глазом-изюминой Генри.

– Но вам удалось его переубедить.

– О да. Но, поверьте, это далось мне нелегко. – Англичанин улыбнулся собственным воспоминаниям, и кончик его длинного, мясистого носа чуть загнулся книзу.

«А он забавный, – внезапно поняла я. – Такая странная мимика – все как бы немного чересчур. И лицо инопланетянина. Может, потому Дэвид и сработался с ним. Потому что не боялся».

У нашего столика возник молодой парень в форменном бордовом берете и такого же цвета фартуке:

– Ваш заказ. Эспрессо. Какао со взбитыми сливками.

Я удивленно уставилась на огромную чашку с шапкой пены, украшенной шоколадной стружкой.

– Но я еще не…

– Я позволил себе сделать заказ, пока вас ждал. – Крупные белые пальцы Генри охватили кофейную чашечку. Великан, играющий с детским сервизом. – Простите мне эту вольность.

Я потрясенно подняла глаза от какао:

– Вы ясновидящий? Откуда вы знали, что я…

Англичанин покачал головой.

– Шторм, – сказал он так, будто это все объясняло.

– Дэвид рассказал вам, что я люблю какао? – Я просто ушам своим не верила. – И что еще он вам рассказал?

– Только хорошее, – улыбнулся Генри успокаивающе. – Шторм о вас самого высокого мнения.

Замечательно. Великолепно. Я вспомнила, как открещивалась от дружбы с ним при первом разговоре с агентом, и поторопилась склониться над какао.

– И часто вы… – я сделала большой глоток горячей жидкости, смешанной с прохладной пеной, – обо мне говорили?

– Мисс… Чили. – Крупные белые ладони легли на стол, Генри слегка наклонился вперед. – Шторму часто приходилось нелегко, особенно в первый год работы. И когда ему нужно было с кем-то поговорить, он приходил ко мне. Нередко он вспоминал человека, чья поддержка когда-то помогла ему выжить. Кто увидел человека в нем самом. И протянул этому человеку руку. Он вспоминал о вас, Чили.

Я таяла, как шоколадная стружка в горячем молоке. А когда-то ведь была твердой и горькой. Что там говорила Марианна? Чувство вины. Дэвид помнил протянутую руку. И забыл про омут, в котором эта рука почти его утопила. Что это? Тоже форма избирательной амнезии?

– А как вы познакомились с Дэвидом? – Я рассматривала руки Генри. Безволосые, как и его голова. Кольцо на безымянном пальце. Он женат? А поначалу мне показалось, что в его облике и манере держаться проскальзывает что-то гейское. Хотя, возможно, во мне говорят обычные предрассудки. Вон насчет Микеля мы с девчонками ведь тоже ошиблись. – Простите, если задала слишком личный вопрос.

– Что вы. – Одна из зачаровавших меня рук поднесла ко рту крошечную чашечку. Бледные губы изогнулись в полуулыбке. – Знали бы вы, сколько раз меня спрашивали об этом же журналисты.

– И что вы отвечали?

– Что я впервые увидел Шторма, когда работал в Копенгагене. Обратил внимание на необычную внешность мальчика, катавшегося на скейтборде. И предложил ему контракт.

Копенгаген? Скейтборд? Да у Дэвида и доски-то никогда не водилось!

– Так все и произошло? – спросила я, пытаясь скрыть охватившее меня недоверие.

– Почти. – Англичанин снова улыбнулся. – На самом деле все было несколько сложнее. Но эта история не для прессы.

– Поделитесь? – брякнула я. Ведь говорят же: наглость – второе счастье.

Генри поставил на стол чашку-наперсток. Кофе в ней почти не убавилось.

– Вы никуда не торопитесь? Боюсь, рассказ будет долгим.

– У меня полно времени.

Целых десять лет. Именно столько я задолжала Дэвиду.

Темные глаза англичанина затуманились. Он смотрел на меня, но видел перед собой совсем другое лицо. Проектор памяти уже прокручивал перед ним прошлое.

– Я приехал тогда в Копенгаген на восемь дней. В июне там должна была пройти часть съемок международного проекта «Саги северных морей». Мы сотрудничали с местным агентством «Элита». Впрочем, – Генри оборвал сам себя и промокнул салфеткой совершенно чистые губы, – не буду утомлять вас деталями. Достаточно сказать, что я поселился в одном из отелей Христиансхавна[13]– специально, чтобы ходить к месту съемок пешком. У меня слабость к пешим прогулкам в красивой местности. А тут – каналы, лебеди, зелень, очарование старого города.

Кажется, это был второй день после приезда. Я прогуливался по набережной, полагаясь на то, что джи-пи-эс в телефоне приведет меня к «Саду талантов». Тут я и увидел его – парнишку на скейте. Он несся прямо по тротуару на такой скорости, будто за ним гнались все демоны ада. Впрочем, в оправдание юноши надо сказать, что проезжая часть улицы была выложена брусчаткой и для поездок на скейтборде совершенно не подходила.

Губы англичанина тронула мечтательная улыбка, он провел подушечкой большого пальца по краю хрупкой чашки.

– Прохожие шарахались от него в стороны, но никто не обронил ни слова. Датчане вообще поразительно терпимые люди, вы согласны? Впрочем, паренек ловко лавировал между прохожими и препятствиями. Полы незастегнутой рубашки развевались за спиной, как клетчатые крылья. В одном месте на тротуаре лежали какие-то трубы – вы заметили, в центре Копенгагена вечно идет ремонт? Парнишка взвился в воздух вместе с доской, перемахнул через трубы и был таков. Пола его рубашки задела мою руку – так близко он пролетел. Впрочем, думаю, этот эпизод быстро вытеснили бы из памяти новые впечатления, если бы в тот миг, когда юноша выпрямился на скейте, мы не встретились глазами.

Генри на мгновение прервал рассказ, чтобы сделать глоток остывающего кофе.

– Видите ли, в то время я очень тесно сотрудничал с восходящей звездой в области художественной фотографии – Алексом Ино. Всемирную известность ему принес проект «Иная красота». В его рамках Алекс открыл миру несколько замечательных моделей. Он работал с девушкой, пораженной витилиго – то есть с нарушенной пигментацией кожи, и с альбиносами, и с парнем, который татуировками превратил свое тело в живой анатомический макет, и с бывшим угонщиком из Брайтона – темнокожим с пронзительными голубыми глазами. Алекс неутомимо разыскивал новые необычные лица, и мне тогда показалось, что я увидел одно – лицо, которое могло бы его заинтересовать.

– Интересный проект, – скептически заметила я, собирая ложечкой остатки взбитых сливок. – Звучит как паноптикум фриков.

Генри внимательно посмотрел на меня и продолжил:

– Все эти фрики теперь имеют годовой доход в несколько миллионов. Они выходят на подиум, снимаются в кино, телешоу и музыкальных клипах, появляются на обложках модных журналов. Впрочем, насчет Шторма я тогда был совсем не уверен. Видел его только мельком и все же заметил не только потрясающие разные глаза, но и другие детали. Грязь на коже. Густые и длинные, но спутанные волосы. Рваную одежду. Даже его скейтборд выглядел так, будто он его вытащил из ближайшей помойки. Я подумал, что парень, возможно, бездомный. Или наркоман. Что у него могут быть проблемы с законом.

Я попытался выкинуть его из головы и сосредоточиться на работе. Это мне даже удалось. Вплоть до момента, когда я снова шел по набережной Христиансхавна и поймал себя на том, что высматриваю скейтера с разными глазами. Но тогда я его не встретил. Зато на следующий день…

К нашему столику снова подошел официант. Спросил, не хотим ли что-то еще. Быстро глянув в меню, я заказала пирожное. Мне просто необходимо было что-то сладкое, чтобы переварить услышанное. Дэвид жил на улице? Вполне возможно. А куда ему было идти после выписки из психушки? Кто мог его ждать во внешнем мире, если не ждала даже я? Теоретически о таких, как он, должны были заботиться социальные службы. Но стал бы Дэвид принимать помощь от тех, кто год за годом закрывал глаза на то, что с ним делали? Все те годы, когда его еще не поздно было спасти.

– На следующий день, – продолжил Генри, – я вышел на набережную с решимостью отыскать скейтера со странными глазами. Я заметил небольшой магазин на пересечении набережной с заставленной машинами и опутанной строительными лесами улочкой. Американцы называют такие заведения «аптека», но у датчан есть свое обозначение магазинчиков, в которых продают всякую всячину…

– Киоск, – подсказала я.

– Именно! – У воодушевленного Генри раздулись крылья мясистого носа. – Я подумал, что можно спросить там о пареньке. Если он жил неподалеку, продавцы могли его знать. Может, юноша что-то у них покупал, и они запомнили неординарную внешность.

– И вы зашли в киоск?

– Не совсем. – Англичанин усмехнулся. – Как только я взялся за ручку двери, она распахнулась с такой силой, что чуть не ударила меня по лбу. Я едва успел отклониться, но парень, выскочивший из магазинчика, оттолкнул меня с дороги. Не удержав равновесия, я упал, перевернув стойку с открытками для туристов. Головой ударился о металлическую урну у входа, в глазах потемнело. Сознание, однако, я не потерял. Чувствовал, как по мне протопталась пара ног – очевидно, беглецов было двое и второму я преграждал путь. Слышал крики в глубине киоска, хотя, конечно, не понимал слов. Я до сих пор могу сказать по-датски только «спасибо» и «здравствуйте».

– Это… было ограбление? – Я смотрела на агента Дэвида, выпучив глаза. – О боже, вы… серьезно пострадали?

– Отвечу да на первый вопрос, а на второй… – Генри сложил пальцы домиком и устроил их под круглым подбородком, где уже намечался еще один. – Я набил огромную шишку. Кожа лопнула, ухо и шею залила кровь – знаете, тут проходит много мелких сосудов, – он прикоснулся к голове сбоку, и я заметила на коже голубоватую полоску шрама. – Зрелище наверняка было пугающим. Боюсь, какое-то время я выглядел положительно мертвым. – Англичанин хмыкнул и наконец допил свой кофе из миниатюрной чашечки. – Иными словами, у Шторма были все причины перескочить через меня и броситься наутек, как это и сделали остальные. Однако он остался. Более того, попытался оказать мне первую помощь.

В итоге первым, что я увидел, придя в себя, было его немытое лицо, бледное под грязью, и полные тревоги невероятные глаза. А позади мальчика высился работник киоска с занесенной над головой бейсбольной битой.

– Иисусе! – выдохнула я. – Он прибил Дэвида?

Генри негромко рассмеялся:

– К счастью, я успел опомниться настолько, что остановил руку Немезиды[14]. Сотрудник магазинчика привык к туристам и вполне свободно изъяснялся по-английски. И все же убедить его не сдавать Шторма полиции оказалось нелегко. Он вцепился в паренька как клещ. Мне пришлось оплатить стоимость похищенного – бутылки водки, бутылки виски и блока сигарет. Предполагаю, их умыкнули те двое, что выскочили из киоска первыми.

– Думаете, Дэвид был с ними заодно?

– Уж продавец-то в этом не сомневался. Он сказал, что парнишка с доской отвлекал его внимание, выбирая комиксы, пока двое других воровали с полки алкоголь.

– Комиксы. – Сердце у меня упало. Монстрика никогда не интересовали комиксы. Вот если бы в киоске продавали романы Фаулза или Хемингуэя… Выходит, Дэвид и правда скатился на самое дно.

– Для меня это не имело значения. – Англичанин философски пожал плечами. – Все, о чем я мог думать, пока ждал такси, чтобы поехать в травмпункт, – это как заполучить Шторма. Видите ли, Чили, тогда я полагал, что мальчик – несовершеннолетний. Он удивительным образом выглядел моложе своих девятнадцати. Знаете, чаще с детьми, которые многое пережили, бывает наоборот: уже в двенадцать они кажутся взрослыми. А Шторм… – Генри задумчиво покачал головой. – Сто восемьдесят четыре сантиметра роста, а я не дал бы ему больше шестнадцати – такой невинный у него был взгляд. Ангел с опаленными крыльями, вывалянный в грязи, но все еще не смирившийся с несправедливостью жестокого мира – вот кого он напоминал. И мне захотелось дать ему новые крылья.

Я вспомнила фото в «Инстаграме» и комментарий: «Ты выглядишь так невинно».

– Я предложил Шторму сигарету – тогда я еще курил, – продолжил между тем англичанин. – И спросил, нужна ли ему работа. Он сказал: «Смотря что за работа». Я ответил: «Фотомоделью». А он сказал, что не раздевается за деньги. Даже перед теми, кому должен.

Из моей груди вырвался хриплый вздох. Генри крутил в пальцах кофейную чашку, будто пытался обнаружить дефект на гладкой белой поверхности.

– Я пытался рассказать ему о «Некст менеджмент» и Алексе, но Шторм мне не поверил. Я едва успел всучить ему свою визитку, прежде чем он захлопнул за мной дверцу такси. Пока мне накладывали швы, я думал о том, что не узнал ни имени скейтера, ни его адреса. Что через несколько дней собираюсь улетать, а шансы на звонок парня практически нулевые. И тогда я решил прибегнуть к помощи Флавии, моей помощницы-датчанки.

– Флавия? – повторила я, принимая от официанта долгожданное пирожное. – Имя совсем не датское.

– У этой девушки африканские корни. Я надеялся на ее знание языка и города, в котором она родилась. И попросил ее разыскать мальчика с разными глазами.

– И она нашла его? – Я слизнула с ложечки шоколадный крем, почти не чувствуя вкуса.

Англичанин кивнул:

– Рассказывая ей о происшествии у киоска, я упомянул, что продавец кричал вслед убегавшим подросткам что-то вроде: «Fucking Christianites!» Тогда я подумал, что он назвал их сектантами. Но оказалось, речь шла о христианитах – жителях вольного города[15], граница которого проходила всего в нескольких сотнях метров от маршрута моих прогулок. Там Флавия и начала свои поиски.

– Постойте, – заметила я, проглотив огромный кусок пирожного. – Христианитам запрещено воровать. Если они нарушат это внутреннее правило коммуны, их могут изгнать.

Генри заглянул в пустую чашечку, будто надеялся обнаружить там еще кофе.

– Люди, которые считают, что правила созданы для того, чтобы их нарушать, никогда не переведутся, вы со мной согласны? К тому же ребята присвоили чужое не в Христиании, а за ее границами. Сотрудник киоска признался Флавии, что уже устал от частых набегов торчков и хипарей, как он выразился. Вот и держит под прилавком биту, раз на полицию надежды нет.

– Так ваша помощница нашла Дэвида в Христиании?

Генри снова кивнул:

– Это стоило немалых усилий и нескольких сотен крон, чтобы развязать языки, но да – в конце концов Флавия предоставила мне адрес парнишки. Местные называли его Страшилой. Он жил в доме женщины по имени Виви.

Что еще за Виви?!

– Меня, конечно, порадовало, что мальчик не спал на улице. Но я, по понятным причинам, решил, что Виви – его мать. А о ней шла слава… – Генри деликатно кашлянул, – женщины легкого поведения, да к тому же постоянной клиентки Пушер-стрит[16].

О боже! В девятнадцать Дэвид спутался с наркоманкой и проституткой! Он для нее еще и выпивку приворовывал. Куда катится мир?!

Стараясь, чтобы шок не отразился на моем лице, я натянуто улыбнулась:

– Виви стала для вас проблемой?

– Виви? – Генри мягко рассмеялся. – Скорее наоборот. Я появился в ее жизни ниоткуда и лишил ее сразу няньки и источника доходов.

– Няньки? – Я уже ничего не понимала.

– Эта милая ночная бабочка быстро убедила меня, что не имела никакого отношения к появлению на свет Шторма. На самом деле она была ненамного его старше. Первого ребенка родила в пятнадцать – мальчику на момент нашей встречи исполнилось десять. Кроме него, в квартире размером со спичечный коробок обитало еще двое детей. Младший ползал по полу в памперсах. Среднего Шторм когда-то спас от бродячей собаки и привел домой. За это Виви предложила ему матрас на полу. Шторм, который тогда жил в коробке в кустах у озера, согласился. Понимаете, Чили, приближалась зима…

– Ясно. – Пирожное лежало в желудке тяжелым камнем. – Скажите, Дэвид тоже был наркоманом? Он и эта Виви… они?..

– О, Святая Мария, нет! – Англичанин всплеснул руками. – Виви не называла Дэвида иначе как Страшила или Приблудный. Она терпела его потому, что парень присматривал за ее детьми да еще платил за несчастный квадратный метр пола, на котором спал. Он даже умудрялся поддерживать мало-мальский порядок в квартире и следить, чтобы детям не попадались на глаза клиенты матери. Насколько это было возможно, конечно. А наркотики… В Шторма даже обычный аспирин приходится запихивать. Быть может, это последствия психиатрического лечения, но он с большим недоверием относится к лекарственным препаратам, что уж говорить о веществах, изменяющих состояние сознания. Так что курение – единственная зависимость, которую я обнаружил у Шторма.

Я подумала о детях Виви. Наверное, Дэвид очень скучал по близнецам. А может, увидел в малыше – заброшенном, болтающемся по улицам и искусанном одичавшим псом – себя маленького?

– А чем Дэвид зарабатывал на жизнь? – спросила я, перебирая в уме возможные варианты ответа. Грабил киоски? Торговал гашишем? Обчищал карманы туристов? Или связался с одной из делящих вольный город банд?

Англичанин покачал головой:

– Меня это не интересовало. Я только спросил Шторма, есть ли у него паспорт и дадут ли родители ему разрешение на выезд. Он ответил, что он совершеннолетний и что с паспортом проблем не будет. На этот раз я подготовился к нашей встрече. Показал ему на планшете работы Алекса, сайт агентства и объяснил: все, что нам поначалу потребуется – это сделать его снэпшоты[17]. И пригласил на очередной съемочный день «Саг». Я хотел показать Шторму, что собой представляет работа модели. Хотел, чтобы он знал, на что идет.

– И Дэвид согласился?

– Ну, – Генри печально рассмеялся, – когда он увидел меня в прихожей Виви, то сначала чуть не сбежал в окно. Остался только потому, что побоялся со мной детей оставить. Шторм ведь принял меня за сталкера-извращенца. Пришлось доказывать, что хоть я и гей, но на лиц мужского пола не бросаюсь, независимо от возраста.

Значит, все-таки гей. Я невольно взглянула на кольцо, слишком похожее на обручальное. То, с каким восхищением Генри говорил о Дэвиде… Это гордость агента за открытую им звезду, или… или что-то совсем другое?

– А потом Шторм рассказал мне о шрамах. И даже показал некоторые. На запястьях, знаете? – Генри поднял крупные бледные руки, повернув ладони тыльной стороной ко мне. – Он прятал их под детскими браслетами. Такими, из цветных резиночек.

Я кивнула, зная, что не справлюсь с голосом. В школьное время это были браслеты из бусин. Резиночки придумали позже.

– Он думал, я откажусь от него из-за дефектов на коже. – Англичанин машинально потер запястье ладонью. – Я сказал, что решать будет Алекс. Но если Шторм захочет избавиться от шрамов, их можно сгладить. Или скрыть татуировками. Так уже делали до него. Парень даже не раздумывал. Он сказал, что подпишет контракт, если в нем агентство обязуется оплатить любые тату по его желанию. Я принял это условие, но понял его, только когда Шторм разделся для снэпшотов до белья.

Генри сглотнул, будто правда застряла у него в горле – огромная, шершавая и уродливая, ни выплюнуть и ни проглотить.

– Дэвид рассказал, откуда у него шрамы? – тихо спросила я и провела пальцем линию от края брови к скуле.

Англичанин склонил безволосую голову над столом.

– Прежде чем подписать контракт. Он сам на этом настоял. Хотел, чтобы я все знал. О том, что он сделал. И о том, что сделали с ним… Наверное, – ухоженные пальцы дрогнули, смяли салфетку, – Шторм думал, что я тут же укажу ему на дверь. Возможно, он сам хотел сбежать. Я не дал ему. – Генри вскинул потемневшие до черноты глаза-изюмины, обращая на меня отчаянный взгляд. – Если Шторм не сбежал тогда, он бы ни за что в жизни не сбежал сейчас, как бы полиция ни пыталась убедить меня в обратном. С ним что-то сделали, мисс… Чили. С ним сделали что-то дурное насильно. И я не успокоюсь, пока не найду этого недочеловека и не найду Шторма.

Его рука протянулась через стол и легла на мою, холодную и бесчувственную.

– Вы поможете мне в этом, Чили?

«Давай дружить»

Одиннадцать лет назад

13 ноября

В любой гуманитарной науке самое главное – критическое отношение к источникам. Так всегда говорит папа. А дэвидоведение, безусловно, гуманитарная дисциплина. Возможно, под-ветвь антропологии? Ведь антропология – это наука о человеке.

За последнее время я узнала о Д. следующее (перечисляю в произвольном порядке):

1. Д. писается в постель. В медицине это называется энурез. По-моему, если это правда, то это ужасно. Но правда ли это? Вот в чем вопрос. Источник информации – Эмиль. Достоверность источника: сомнительная. Мог ли Эмиль мне соврать? Запросто. Возможная причина: Эмиль ненавидит брата, поэтому хотел унизить его в моих глазах. Возможность проверки достоверности информации: пока маловероятна.

2. Д. всегда говорит правду. Он не может врать из-за своего нарушения развития. Источник информации: Кэт. Достоверность источника: хм… У Катрины нет причин обманывать меня насчет Гольфиста. Конечно, она не врач. Но зато знает Д. с первого класса. К тому же Гугл подтверждает, что у людей с аутизмом фантазия подчинена логике, а оттого на прямой вопрос они дают прямой ответ. Возможность проверки достоверности информации: велика. Мне просто нужно поставить Д. в ситуацию, в которой нормальный человек соврал бы. Блин, нормальный – неудачное слово. Д. ведь не псих. Он просто особенный.

3. Д. доносит учителям на одноклассников, попросту говоря, стучит. Источник информации: снова Эмиль. См. выше по поводу достоверности. Хотя историю с флагштоком подтвердила Кэт. Но она не сказала, почему с Д. так обошлись. Возможность проверки достоверности информации: невелика. Я попробую, конечно, расспросить Катрину о подробностях. Но тут возникает другая проблема: невозможно доказать, что похитителей белья училки заложил именно Д. Если только не признается сам Д. или настоящая крыса.

Итак, подведем итоги. Я пока что ответила только на вопрос номер пять из списка дэвидоведа, зато прибавилось еще новых три. Чтобы продвинуться дальше, мне необходим достоверный источник информации. А какой источник может быть достовернее самого объекта наблюдения?

Да, из Д. обычно и слова не вытянешь. Но, кажется, я нашла решение этой проблемы. И ведь оно все время лежало на поверхности! У Монстрика гиперлексия, так? Значит, с ним нужно не разговаривать, а переписываться! Тут, конечно, снова закавыка. У Д. нет мобильника, а возможно, и компа с подключенным Интернетом. Значит, остаются аналоговые носители информации, попросту бумага, по которой пишут ручкой. Думаю, можно попробовать начать с записок. Ну, а если хорошо пойдет, и на письма перейти. Главное – чтобы никто об этом не узнал. Потому что если одноклассники пронюхают, то плохо придется не только Д., но и мне. И попробуй потом объясни про антропологический эксперимент. Или не поверят, или запишут во фрики.

Вот почему необходимо: а) использовать шифр и б) найти безопасный способ передачи сообщений. Я уже взяла в библиотеке книгу о шпионах и конспирации. Рассчитываю почитать ее сегодня вечером.

P. S. Интересно все-таки, предупреждение в тетради насчет вечеринки оставил мне Д. или кто-то другой?

14 ноября

Думаю, вопрос с шифром решен. Буду вместо него использовать руны! У нас дома есть рунический алфавит – я увидела его в одной книге про викингов. Папа использовал ее для подготовки к занятиям. Палочки и закорючки рун напоминают птичьи следы на снегу. Их должно быть легко рисовать. А если кто-то увидит фразу, написанную рунами, то подумает, что это бессмысленные детские каракули. Никому и в голову не придет, что закорючки что-то значат. А уж тем более расшифровывать их!

Никому кроме Д. Уверена, если он получит записку, написанную рунами, то не успокоится, пока не найдет ключ и не прочтет текст. А с его гиперлексией, думаю, эта задачка будет для Монстрика проще пареной репы. Пока что я обнаружила только одну сложность: в руническом алфавите всего 18 букв, а в датском – 29! Например, эквивалента буквы «ч», первой в моем имени, среди рун нет. Впрочем, как и буквы «ж», например.

В общем, я обратилась к папе. Учитель он в конце концов или ху? Сказала, что нам на истории рассказывали о рунах и я хочу попробовать написать рунами свое имя. Папа мне объяснил насчет «ч». Викинги писали так, как слышали. Буква «ч» обозначает сложный звук. Значит, надо подобрать две-три руны, которые его передают наиболее близко. Например, «турисаз» и «соль». Выходит, первая руна моего имени – «тури-саз», что значит «шип». Она даже похожа на шип или острие. Палочка и треугольник посредине – любой ребенок нарисует.

Я долго думала, что написать в первом сообщении Дэвиду. Оно ведь должно быть кратким, но емким. И еще позитивным – таким, чтобы Д. захотелось ответить. В итоге я вырвала страничку из блокнота и написала просто: «Давай дружить. Ч.». Рунами, конечно.

Для начала я решила оставить записку в учебнике или тетради Д. Если все пойдет как задумано и Монстрик расшифрует послание и ответит положительно, то придется подумать о почтовом ящике – безопасном надежном месте для обмена записками. Месте, которым и я, и Д. могли бы пользоваться, не вызывая подозрений, но которое нельзя случайно обнаружить.

Завтра попробую поискать такое в школе.

15 ноября

Сегодня утром, пока готовила бутеры себе для ланча, мне пришла в голову одна мысль – по-моему, гениальная! Нужно подкрепить свое послание жестом доброй воли. А то Д. еще подумает, что кто-то решил над ним подшутить в извращенной форме. Это я насчет дружбы. Зато вот если бы записку подкреплял еще и поступок…

Я тут заметила на днях кое-что. Возможно, это касается пункта № 6 из моего списка – насчет интереса Д. к объедкам. Я уже писала о коробке для ланча, которую Д. ставит вместе со всеми в холодильник. Ну так вот. Это вышло случайно. Я совала свой ланч-бокс на полку, которая и так уже была битком набита. Ну и свернула Дэвидову коробку на пол. Ничего с ней, к счастью, не случилось, да и не видел этого никто.

Я сразу подняла ланч-бокс, чтобы вернуть на место. И тут кое-что меня насторожило. Коробка была слишком легкая. Ну, я не утерпела: спряталась за дверцей холодильника и открыла ее. А там пусто! Ну, можно было бы, конечно, это объяснить тем, что Монстрик уже все слопал. Вот только, во-первых, дело было утром, еще до первого урока. А во-вторых, в боксе даже крошек не водилось, которые там обычно после бутеров остаются. И едой из него не пахло, вот.

Да, дорогой дневник, я действительно обнюхала коробку Д. – на что только не пойдешь ради науки!

В рамках эксперимента я продолжила проверять ланч-бокс с покемонами каждое утро, стараясь выбирать момент, когда около холодильника никого не было. И каждый раз коробка оказывалась пустой. Напрашивается вопрос: зачем таскать в школу ланч-бокс без еды? И зачем занимать место в холодильнике?

Варианты ответов:

1. У Д. действительно чердак прохудился. Например, ему кажется, что в коробке лежат бутерброды.

2. Д. делает так, чтобы все думали, что у него есть с собой ланч. Чтобы снова не выделяться. Чтобы никто не задавал вопросов.

Вот уж не знаю, какой из этих ответов мне не нравится больше. Хочется выкинуть мысли об этом из головы и не думать, но не получается. К тому же настоящие ученые не закрывают глаза на факты. Даже на те, которые не укладываются в их картину мира.

Ну так вот. Я мазала масло на хлеб, когда меня осенило: а не сделать ли двойную порцию бутеров? Одну – для себя, а вторую я могла бы потихоньку положить в ланч-бокс Д. Конечно, я не знаю, какие бутеры ему нравятся – тут я уверена только насчет чили кон карне. Но во всяком случае колбаса у меня свежая и в помойке не побывала. И ветчина. И сыр. Еще я обычно беру с собой морковку. Ест ли Д. морковку? Может, почистить ему парочку?

Тут я, к счастью, вспомнила о размере ланч-бокса, в который собиралась все это впихнуть, и ограничилась двумя бутербродами.

Я знала, что Д., как и все, заберет коробку из холодильника в обеденный перерыв и куда-то усвищет, как он это обычно делал. Вряд ли мне удастся за ним проследить. Придется смириться с тем, что я не увижу выражения его лица, когда он откроет бокс. Если он его откроет. Вдруг Д. не заметит, что коробка потяжелела? Или решит, что мои бутеры ему тоже кажутся?

В общем, в школу я пришла вся в сомнениях. Зато адреналин в крови просто зашкаливал. Интересно, как с этим справляются настоящие шпионы? Или антропологи, которых забросили в джунгли, где обитает людоедское племя? Даже Кэт заметила, как меня колбасит. Пришлось соврать, что это из-за предстоящей родительской беседы.

У нас действительно вечером должны были проходить собеседования. Как обычно, учителя по очереди будут вызывать родителей вместе с каждым учеником и в течение четверти часа грузить пап-мам инфой об успеваемости, поведении, посещаемости и социальных навыках их ребенка. Многих ребят перед этим событием плющило – хорошо хоть, случалось такое всего два раза в год. Кэт же не знала, что если твой отец учитель, то эта пурга напоминает хорошо отрепетированный спектакль, когда все актеры помнят реплики друг друга слово в слово.

«Чили могла бы быть немного активнее на уроках». «Мы так рады, что у Чили быстро появились друзья». «Нужно бы немного подтянуть географию». Все это мы с папой уже дома проходили, и не раз. Но на беседу тащиться все равно придется – правила есть правила, они одинаковы для всех.

Блин, от ланча отвлеклась. Так вот, я подошла к холодильнику последней, заслонила собой полки и быстренько сунула два бутера в коробку Д. Она едва закрылась! Тут как раз звонок прозвенел, и от испуга я чуть не выронила свой бокс. Вот так напряг! А ведь еще предстояло подсунуть Д. записку до большой перемены.

Как назло, в классе постоянно тусовался народ. Подойти к парте Д. незамеченной не было никакой возможности. В итоге пришлось разыграть целую комедию. Я будто бы хотела поговорить с Аней, но споткнулась о чей-то рюкзак, когда шла к ней по проходу. Уцепилась за парту Д. и свалила с нее «Косого мальчика» – этот роман мы как раз проходили на датском. Бумажка в кулаке стала влажной от пота, но я все же умудрилась впихнуть ее между страниц, когда клала книжку на место.

Я завела себе карманное зеркальце – якобы чтобы проверять, не размазалась ли тушь и не растрепались ли волосы. На самом деле с его помощью было очень удобно подглядывать, что происходит сзади меня. Например, нашел Д. рунное послание или нет.

Точно я, конечно, пока сказать не могу, но думаю, что нашел. Потому что, когда я в очередной раз глянула в зеркальце, Мон-стрик оторвался от созерцания собственного пупка и настороженно рыскал глазами по классу. Так и зыркал из-под челки. Черный смотрел угрюмо-подозрительно, голубой сверкал неожиданно острым любопытством. Наверное, оба пытались определить автора странной писульки. Я невольно улыбнулась.

– У тебя что, новый блеск для губ? Или тени?

– С чего ты взяла? – Я быстро спрятала зеркальце в пенал и повернулась к Кэт.

– Ну, ты все время пялишься в эту штуку с довольным видом. – Соседка по парте всмотрелась в мое лицо.

– На самом деле я выщипала брови, – прошептала я, заговорщицки склонившись к ее уху.

Лоб Кэт прорезала вертикальная морщинка:

– Да? Что-то не похоже. Думаю, подруга, причина совсем в другом.

У меня аж в груди екнуло.

– И в чем же? – едва выговорила я.

Катрина торжествующе улыбнулась:

– Ты втрескалась. Признайся, ведь так?

Я не знала, плакать мне или смеяться, поэтому просто промолчала. А Кэт придвинулась ближе и пихнула меня плечом:

– Скажи, это Эмиль, да?

Тут мне реально поплохело. Кажется, в последнее время у меня аллергия на это имя.

– А что, это так заметно? – прошипела я, но, кажется, подруга не уловила сарказма.

– Еще бы! Ты как его увидишь, так то краснеешь, то бледнеешь. Прячешься от него по углам. Зато в клубе…

– А что в клубе? – насторожилась я.

– Это ты мне скажи, что вы с Эмилем в темном коридоре делали, – хихикнула Кэт, прикрывая лицо учебником. – Говорят, вы стояли ну о-очень тесно друг к другу, а его рука…

– Чили, Катрина! – Училке по датскому надоело терпеть наше перешептывание. – Кажется, кому-то из вас очень хочется прокомментировать главу, которую мы разбираем. Кстати, а какую главу мы сейчас разбираем?

Мы с Кэт беспомощно переглянулись.

– Ясно. – Учительница вздернула подбородок и перевела прищуренные глаза на Д. – Тогда, быть может, нам поможет Дэвид? А то он у нас уже весь искрутился от нетерпения.

«Вот, блин, – подумала я. – У Симоны после желтого душа из бутылки явно зуб на Монстрика, и кажется, она как раз решила этот клык наточить».

– А можно Дэвиду выйти? А то ему очень писать хочется, – раздался дурашливый писк Еппе с задней парты.

– Да, Симона[18], пусть он лучше выйдет!

– А то как бы снова чего не вышло!

– Или не вылилось…

– Не брызнуло!

Ну вот. Вроде Монстрик и не делал ничего, а снова стал клоуном для всего класса. И как только это у него получается?

Кстати, Симона – одна из учителей, которые присутствовали на беседах с родителями. Она, математик и наша классная руководительница, биологичка. Как и ожидалось, для меня все прошло безболезненно: трибунал мило потрепался с папой, мягко пожурил меня за болтовню на уроках и отпустил нас с миром. А я все пятнадцать минут с ними лицом к лицу в пустом классе думала о том, стоит ли рассказать правду. Про Эмиля. Про Тобиаса и остальных. Про то, что они делают с Д. Думала о словах Монстрика «будет только хуже». И о предупреждении его брата.

А еще я думала о том, что, быть может, они знают. Все, кроме папы, конечно. Ведь у взрослых тоже есть глаза и уши, как и у меня. И они наверняка умнее, чем я. Должны быть умнее, так? А если они знают, значит, специально ничего не делают? Или они пытались, но у них ничего не получилось? Тогда почему должно получиться теперь?

Когда мы вышли после беседы, то увидели Д. Он сидел в коридоре рядом с отцом и ждал своей очереди. Бульдог был в полицейской форме, наверное, приехал в школу прямо с работы. Быть может, из-за этого или из-за того, как Д. скрючился на стуле, обхватив колени руками, парень напоминал малолетнего преступника после задержания, разве что наручников на запястьях не хватало. Их заменяли всегдашние детские браслетики. Д. щелкал одним, оттягивая и отпуская резинку снова и снова.

Резкий повторяющийся звук, наверное, действовал на нервы Бульдогу, потому что он молча положил свою лапу на руку сына. Мы как раз проходили мимо. Я заметила, как Д. замер, будто пятерня на его предплечье была ядовитой каракатицей. Он даже не среагировал на наше приветствие. Так и сидел окаменев. Кажется, даже глаза под челкой не мигали.

А потом мы повернули за угол, и я больше не могла его видеть.

«Каким ветром унесло Шторма?»

После разговора с Генри Кавендишем мне стало настолько лучше, что я отважилась наконец пойти на занятия. Возможно, дело было в том, что я будто стала на шаг ближе к Дэвиду, поговорив с человеком, который провел рядом с ним последние пять лет. А может, я просто обрела цель, которая придала всему смысл. Во мне проклюнулся росток надежды, что еще возможно все исправить. Оплатить долги, которые казались неоплатными. И для этого нужно найти Дэвида. Найти его живым, пока смерть не нашла его, опередив меня.

Генри хотел, чтобы я еще раз поговорила с полицией. Рассказала то, о чем умолчала при первом допросе. Англичанин дал мне визитку следователя, который ведет дело Шторма, но я не торопилась звонить. Мне нечего было добавить к тому, что Магнус Борг – такое имя панциря значилось на визитке – уже узнал от Генри о прошлом Дэвида. Англичанин убеждал меня, что могут оказаться важны даже незначительные на первый взгляд детали, – но come on! Что могут убавить или прибавить детали десятилетней давности к простому факту: от Дэвида нет вестей уже одиннадцать дней! Он словно растворился в воздухе. Вышел из поезда в центре страны и – пуф! Камера видеонаблюдения на вокзале Фредерисии зафиксировала его размытое изображение, и на этом все.

Его кредитками нигде не пользовались.

Его телефон мертв.

Его электронный ящик забит непрочитанной почтой.

«Инстаграм» зарегистрировал последний вход в аккаунт Шторма еще до его вылета из Лондона.

Да, Генри был хорошо информирован.

Сегодня утром мне пришлось воспользоваться автобусом, потому что у велика спустило колесо. Но это меня вполне устраивало: не хотелось выслушивать утренний треп Мике-ля, у которого даже от езды на велосипеде дыхалка не сбивалась, – слишком о многом следовало подумать. Например, о Магнусе Борге. Такой же ли он неприятно дотошный, как его подчиненные? Как их там… Аллан и Ребекка. Что, если он привлечет меня за дачу ложных показаний? За препятствование следствию? А то и сделает главной подозреваемой – сладкая парочка в форме уже пыталась. Придется рассказать ему про амнезию. И тогда панцири наверняка захотят проверить мои слова и свяжутся с психотерапевтом. А что скажет Марианна, если на нее надавит полиция? Ведь возможно, что совершено серьезное преступление. Не зря я отказалась снимать сеанс на камеру. Страшно подумать, что кто-то еще мог бы увидеть, как меня размазывает по реальности тонким слоем.

Двери автобуса открылись. Я вышла в промозглый холод, остановилась на мгновение, отыскивая в карманах перчатки. Глаза скользнули по стойке с утренними газетами у дверей круглосуточного магазина. Ноги уже несли меня дальше, когда цепь в мозгу замкнулась и перед глазами вспыхнуло фото с первой страницы. Знакомое лицо крупным планом: одна радужка черная, другая – почти белая, волосы зачесаны назад, только длинная темная прядь словно делит лоб пополам.

Я застыла на месте. Кто-то из людей, спешивших с остановки, толкнул меня в спину. Кто-то пробурчал ругательство. Я развернулась и пошла обратно, волоча ставшие вдруг чугунными ноги. Мне нужно было это увидеть. Только бы фото Дэвида в газете не появилось по той же причине, по какой когда-то опубликовали снимок моего отца – вместе с некрологом.

Крупные желтые буквы заголовка расплывались, отказываясь читаться. Я тряхнула головой и приблизилась к стойке. Ну же, соберись!

«Каким ветром унесло Шторма?» Первая строчка наконец приобрела смысл. Под ней шрифтом помельче значилось: «Британская супермодель бесследно исчезла в Дании».

Безмерное облегчение, превратившее ноги в студень, смешалось во мне со злостью. Какого черта Генри не предупредил меня, что собирается обратиться в прессу?!

Я схватила «B. T.»[19]со стойки и начала лихорадочно читать.

«В Дании бесследно пропал 24-летний британец датского происхождения Шторм (полное имя Шторм Винтер). Шторм – модель одного из ведущих лондонских агентств, у него сотни тысяч поклонников по всему миру. Вот уже одиннадцать дней звезда подиума не выходит на связь, тем самым сорвав крупный контракт с японским “Vogue”. На основании заявления от агента Шторма датская полиция начала расследование…»

Ущипните меня! Шторм Винтер?! Я думала, Шторм – просто творческий псевдоним. Дэвид что, официально перестал быть Дэвидом?

«Шторм принадлежит к числу наиболее скрытных селебрити Туманного Альбиона. Его личная жизнь окружена тайной, что, несомненно, только способствовало популярности модели с необычной внешностью. Шторм – первый и пока единственный в мире мужчина-модель с гетерохромией – различной пигментацией глаз…»

Скрытный Шторм, сохранивший только часть своей фамилии. Что ж, на его месте я, наверное, тоже поменяла бы паспорт. Раньше я как-то особо не задумывалась о публичной стороне жизни Дэвида, а ведь за ним, вероятно, охотятся папарацци. Вот бы они обрадовались, если б им удалось раскопать хоть что-то о его прошлом! Это же просто золотая жила! И конец карьеры Дэвида.

Я представила на миг заголовки: «Красавец-модель имеет судимость за убийство», «Селебрити из психушки», «Шторм, молодой да ранний: хладнокровное убийство в пятнадцать лет». Вполне понятно, почему парень не афишировал свое настоящее имя.

Ладно, что там дальше?

«Британское посольство в Копенгагене взяло расследование дела об исчезновении модели под свой контроль. Полиция склоняется к версии о возможном самоубийстве Шторма, который в последний раз засветился на камере во Фредерисии.

Однако поиски тела в Вайле-фьорде[20]пока не дали результатов. Агентство “Next Management”, с которым сотрудничала модель, отказалось от комментариев, однако известно, что незадолго до поездки в Данию Шторм удалил все фото и комментарии из личного аккаунта в “Инстаграм”. Возможно, это связано с угрозами от неизвестного лица или группы лиц…»

Что значит «поиски тела»?! Какое еще самоубийство?! Генри не говорил ни о чем подобном!

– Вы за газету платить будете? У нас тут не читальный зал! – Девчонка лет шестнадцати в форменной толстовке магазина сверлила меня густо подведенными глазами. В руке она держала лейку – наверное, вышла подлить воды в выставленные под навесом цветы.

Я дернулась, будто меня застигли на месте преступления, стиснула «B. T.» и рванула что есть мочи прочь по улице.

– Эй! Какого хрена?! Эй!

Визгливые вопли только подстегнули. Интересно, Дэвид так же себя чувствовал, когда воровал выпивку в киоске? Блин! Надеюсь, он был тогда в лучшей форме, потому что у меня уже черные мухи перед глазами и во рту мерзкий вкус.

Фух! Я наконец остановилась, уперев руки в колени. Одна из них все еще сжимала несчастную газету. Кажется, Дэвид, ты плохо на меня влияешь. Я только что совершила первое в жизни преступление. А ведь у меня даже штрафов за неправильную парковку не было!

Оглядевшись, я обнаружила, что домчалась почти до входа в университет. К счастью, никто из знакомых не видел мой спринтерский забег.

Я сунула газету в сумку и заскочила в холл. Забившись в укромный уголок за лохматым растением в кадке, я набрала Генри.

– Я видела статью в «B. T.», – выпалила я, едва он принял вызов. – Почему вы мне ничего не сказали?!

– С добрым утром, Чили, и, пожалуйста, успокойтесь. – Британец тяжело вздохнул. – Я сам ничего не знал. Мои коллеги были предупреждены: ничего не сообщать прессе. С полицией я тоже договорился. В посольстве со мной согласились, что в интересах следствия лучше пока подождать с обращением к СМИ. Ума не приложу, где произошла утечка…

– Я не об этом!

Мой вопль заставил испуганно обернуться проходивших мимо студенток. Я вымученно улыбнулась и спряталась поглубже за встрепанную пальму.

– Я о том, – зашептала я, прикрывая телефон ладонью, – что написали эти журналюги. О самоубийстве! Почему вы не сказали, что полиция всерьез рассматривает эту версию?!

– Потому, – голос англичанина прозвучал особенно гулко – наверное, он плотно прижал телефон к уху, – что я в нее не верю. У Шторма не было никаких причин сводить счеты с жизнью. В профессиональном плане он шел в гору. В личном… – В трубке послышался шорох. – Впервые за долгие годы парню представился шанс примириться с семьей, залечить старую рану, которая периодически гноилась. Мать чувствовала, что ей недолго осталось. Она умоляла его приехать. Как Шторм мог отказать? Он ехал домой полный надежд. Люди не убивают себя, когда у них есть надежда.

– Сюзанна умоляла?! – Я недоверчиво фыркнула. – Думаете, ей нужно было прощение Дэвида или что-то типа того, чтобы попасть прямиком в рай? Оставьте все это для воскресных лицемеров, называющих себя добрыми христианами! Да она бы плюнула сыну в лицо, если бы у нее не хватило сил оторвать голову от подушки. А его братец держал бы Дэвида, чтобы тот не смог отвернуться.

Генри откашлялся, очевидно смущенный моим напором.

– Люди меняются, Чили. И Шторм – лучший тому пример. Десять лет – большой срок. В конце концов, семья Дэвида приложила немало усилий, чтобы его разыскать, а письмо его матери…

– Сюзанна написала Дэвиду письмо?! – Я скользнула спиной по стене и уселась на пол. Вот уж действительно: люди меняются.

– Ну, сама она писать была не в состоянии. Это сделал старший брат Шторма, под ее диктовку. Но да, письмо было. Я сам его видел. Очень… правильное письмо.

Мы оба немного помолчали. Я пыталась уложить в голове новую информацию.

– И все равно, – упрямо выговорила я. – Вам не нужно было его отпускать.

– Знаю, – тихо ответил англичанин. – Но Шторм – взрослый самостоятельный человек. За пять лет, что мы работали вместе, он ни разу отпуска не взял. Работал иногда по четырнадцать часов в сутки. Мы оба знали, что в Японии снова будет аврал, и я думал… Думал, встреча с семьей пойдет ему на пользу.

– Но они так и не встретились, верно? – прошептала я.

– Чили?! Ты чего тут сидишь? – Растрепанные листья сдвинулись в сторону, и на их месте нарисовалась физиономия Микеля: штанги шевелятся в бровях, синяя челка задорно торчит кверху. – Щас уже пара начнется. А… у тебя все в порядке?

– В полном. Мне просто позвонили. – Я быстро сбросила вызов и сунула мобильник в карман.

– Оу. – Парень протянул мне руку, помогая подняться. Я заметила на его ладони телефонный номер, написанный ручкой. Новая подружка? О нет, только не это. – Тайный поклонник? – подмигнул мне Микель.

– Чего это он тайный, если звонит!

Мы выбрались из-за пальмы и влились в поток студентов, идущих к аудиториям.

– Да того, что его еще никто не видел.

Я продолжала перекидываться колкостями с Микелем, изо всех сил делая вид, что ничего не случилось. Но внутри росла решимость: мне необходимо поговорить с этим следователем, Магнусом Боргом. Возможно, агент Шторма рассказал не все. Ведь сама я не открыла ему всей правды. Я не сказала ее даже Марианне.

Быть тем, что ты есть, не значит есть, чтобы быть

Одиннадцать лет назад

19 ноября

Боже, боже, боже, боже!!! Сегодня я наконец обнаружила ответ от Д.! А ведь уже не верила, что мой план сработает!

Чего только я не передумала за прошедшие дни! Что Мон-стрик все-таки не нашел мою записку. Или нашел, но решил, что это просто каракули. Или заподозрил, что послание – очередной подвох, и выкинул бумажку. Или пытался расшифровать текст, но так и не подобрал ключ.

А я ведь специально старалась не толкаться в классе на переменах, чтобы у Д. была возможность подсунуть ответ в мои вещи. Но каждый раз, когда возвращалась за парту и осторожно, так, чтобы Кэт ничего не заподозрила, перелистывала учебники и тетрадки, меня ожидало разочарование. Ничего. И снова ничего. И снова.

Карманное зеркальце не помогало: сколько бы я ни бросала быстрые взгляды на Монстрика, он проявлял интерес только к тетради, в которой старательно записывал слова учителя.

Я уже почти собралась с духом повторить попытку, когда сегодня, открыв пенал на уроке математики, обнаружила там то, чего с утра в нем точно не было: сложенный квадратиком клочок бумаги.

Сердце в груди забухало так, что казалось, ребра ходят ходуном. В горле и висках горячо запульсировало, голова закружилась. Стараясь держать морду кирпичом, я покосилась на Кэт. Нет, подруга не заметила ничего особенного. Сегодня у нее был плохой день, и, надев наушники, она отгородилась от внешнего мира, уйдя в виртуальную реальность с помощью мобильника.

Я вытащила записку из пенала вместе с карандашом, сунула под тетрадку и осторожно развернула. Бинго! Всего одна строчка, зато написанная рунами. Только тут я поняла, какого дурака сваляла. Рунный алфавит остался у меня дома, в книге про викингов. Значит, чтобы расшифровать послание, придется ждать до возвращения домой!

Немного повернувшись на стуле, я незаметно взглянула на Д. Он пялился из-под челки на доску с формулами: ноль внимания, фунт презрения к моей скромной персоне. Усмехнувшись, я тоже сделала вид, что увлечена объяснениями математика. Монстрик может сколько угодно корчить из себя упертого ботана, который на всех забил. Я-то знаю, что у меня получилось! Мне удалось вытащить рака-отшельника из раковины.

Я едва дождалась конца уроков. Домой летела как на крыльях. Казалось, у велика шины вот-вот задымятся. Заскочив в дом, первым делом метнулась к книжным полкам. Утащила талмуд с рунами к себе и села переписывать послание Д. обычными буквами. Получившаяся фраза заставила меня нахмуриться и трижды перепроверить, правильно ли я все расшифровала. Нет, ошибки быть не могло. Монстрик написал: «Не делай больше так. Д.».

Так – это как?! Не делай больше что?! Не шли больше записок? Не предлагай дружбу? Или не подкладывай бутерброды в ланч-бокс?

Да, я продолжала подкармливать Монстрика все те дни, что дожидалась от него ответа. Чисто в рамках эксперимента. Чтобы поддержать мотивацию подопытного. Но мне так и не удалось узнать, что делал Д. с моими подношениями. Лопал, затихарившись где-то, как обычно? Выкидывал в мусорку? Скармливал голубям на школьном дворе? Все, что я знала – это что по утрам его коробка для ланча по-прежнему стояла в холодильнике пустой.

Внизу стукнула дверь. Папа пришел. А я все пялилась на строчку аккуратно выписанных рун. Блин! Не такого я ожидала. Я же старалась, правда! И не получила от Монстрика даже благодарности.

Вот возьму и все брошу. Пусть… Пусть сам со всем разбирается. Или и дальше прячется под своей челкой и уродским мешком, который считает свитером. Пусть позволяет издеваться над собой. Мне пофиг. Да. Сам виноват. Раз хочет забить на меня, то и я на него забью.

Я вскочила со стула и нервно заходила по комнате. Даже ногти прикусила, да вовремя спохватилась.

Да, но тогда получится, что я сдалась при первой же трудности. С чего я решила, что приручить Монстрика будет легко? Что он побежит ко мне, поскуливая, стоит мне свистнуть? Может, он просто боится довериться мне. С чего бы Д. доверять девчонке, которая в классе без году неделя, в то время как родной брат использует его вместо боксерской груши, а ребята, которых он знает с первого класса, – как бесплатное лекарство от скуки? Колбасой и сыром доверие не купишь.

Но я же не рассказала никому, что сделали с Монстриком Эмиль и остальные. Я даже папе ради него соврала! Неужели он этого не ценит?

Ну уж нет! Просто так Д. от меня не отделается. Истинного дэвидоведа не смутят временные трудности. Я напишу еще одну записку. Пусть Монстрик объяснит, что имеет в виду. Чего мне больше не делать и почему. И пусть объяснит это лично!

Да, именно. Я назначу Д. встречу. И никакое это не свидание. Ничего романтического. У нас будет чисто деловой разговор.

Я вырвала чистый листок из блокнота и написала карандашом с помощью рун: «Чего мне не делать? Объясни. Встретимся в библиотеке. В среду после уроков».

Немного подумала и стерла резинкой последние два слова. Д. наверняка придется забрать близнецов из сада. Лучше выбрать время попозже.

Окончательный текст гласил: «Чего мне больше не делать? Объясни. Встретимся в библиотеке. В среду в пять». Вместо подписи я опять вывела руну «турисаз». «Шип».

Вот так. А утром снова сделаю для Д. бутерброды. Как говорит папа, капля камень точит. Это такой фразеологизм. А я обточу Монстрика. И сделаю из него человека!