Читать онлайн Вспомнить всё бесплатно

Всякому приходится расплачиваться за свои грехи.

Гай Петроний Арбитр

Prenez soin de vous en personne…¹

Глава 1

Париж утопал в благоухании цветов. Пока еще не наступила пора удушающего зноя и листва не пожухла под лучами обжигающего солнца, природа, изумляя своим разнообразием, услаждала взор невиданным буйством красок. Легкий июньский ветерок играл в зелени, которая оставалась по-весеннему яркой и сочной. Воздух был напоен ароматом, кружившим голову каждому, но в особенности влюбленным, неспешно прогуливавшимся по бульвару Сен-Мишель. Парижане наслаждались негой солнечного летнего дня, пением птиц, изумрудными лужайками садов и парков.

И только одиноко шагавшая фигура, казалось, не замечала ничего: ни очарования города, ни всеобщего приподнятого настроения. Погрузившись в свои мысли, женщина медленно шла вдоль бульвара, не обращая внимания ни на что вокруг. Дойдя до улицы Франциска Ге, она остановилась и поглядела на противоположную сторону. «Кафе «Le Lutèce», – прочитала она. – Как же давно я не приходила сюда. Боже, кажется, прошла целая вечность. А ведь меня не было в Париже всего две недели! Господи… всего ДВЕ недели. Вместе с тем за это время мне пришлось прожить целую жизнь: прекрасную и страшную одновременно, – со всеми ее ужасами и лишениями. Нет-нет-нет! Не хочу больше вспоминать. Ничего не хочу! Хотя нет… хочу забыться, хочу вычеркнуть из памяти тот вечер, разделивший мой мир на «до» и «после»; те длинные, бесконечные и мучительные недели заточения, те несколько лет скитаний по городам и странам. Хочу все забыть, но как?»

Женщина тряхнула головой, отгоняя от себя невеселые думы, и уверенной походкой направилась в кафе.

– Добрый день, мадам Тюренн, – радостно улыбнулся управляющий, приветствуя постоянную гостью. – Вы совершенно забыли вашего покорного слугу. Вот, прошу вас, присаживайтесь за этот стол. Внутри кафе душно, поэтому я советую вам остаться на воздухе, тем более что погода располагает к этому.

– Добрый день, мсьё Поль, – протягивая руку, откликнулась женщина. – Как же я могу предать забвению вас и ваши восхитительные круассаны? Увы, важные дела заставили забыть на время ваше гостеприимство, но уверяю вас, не проходило и дня, чтобы я не сожалела о том, что покинула Париж. Так что вы несправедливы ко мне.

– О, простите, мадам, – смущенно заметил мужчина, – просто без вас в этом кафе так пусто и мрачно. А появляетесь вы, и солнце вновь посещает мое скромное заведение.

– Вы неисправимый льстец, милый мой Поль, – улыбка тронула губы женщины. – Впрочем, я не могу сердиться на вас – вы так очаровательны.

– Всегда к вашим услугам, мадам. Желаю приятного отдыха в «Le Lutèce», где вы всегда желанный гость, – низко поклонился управляющий и, сделав еле заметный жест официанту, отошел в сторону.

– Добрый день, мадам Тюренн, – с почтением обратился к женщине молодой человек. – Что вы закажете? Мне бы хотелось посоветовать вам попробовать великолепный клафути² и бланманже³. Мсьё Жерар сегодня в ударе. Или вы хотите, как обычно, только кофе и круассаны?

– Здравствуй, Этьен… Нет, сегодня я хотела бы изменить своим привычкам. Принесите мне, пожалуйста, вино.

– Вино? – удивился гарсон. – Хорошо, мадам, конечно. Что бы вы хотели? Может быть, вам что-то подсказать? Я бы предложил…

– Chateau Pape-Clement 1899 года. Как вы думаете, у мсьё Поля найдется в кладовой бутылка этого вина?

– Уверен, мадам, что для вас он найдет все что угодно, – несколько растерянно пробормотал официант. – Что-нибудь еще?

Он пристально поглядел на сидевшую перед ним женщину, но увидев, что она отрицательно покачала головой, поспешил выполнить заказ. Гостья тяжело вздохнула и огляделась вокруг. Посетителей было немного, так как в этот воскресный теплый день многие предпочли покинуть Париж и отправиться на пикник. Влюбленная парочка, нежно ворковавшая за крайним столиком, да еще молодой человек, вошедший в кафе вслед за ней, – вот и все гости. Мужчина сделал заказ и, бросив беглый взгляд на женщину, погрузился в чтение газеты «Le Figaro».

– У вас все хорошо, мадам? Могу ли я помочь вам? – услышала она голос управляющего.

– Да, мсьё Поль, все хорошо, – вздрогнув от неожиданности, произнесла гостья. – А почему вы решили, что у меня что-то произошло?

– Этьен доложил, что вы заказали вино.

– И что из этого? Разве ваши посетители пьют только кофе и чай?

– Разумеется, нет, мадам, – сконфузившись, ответил управляющий, – только…

– Я немного устала после поездки, – слегка улыбнувшись, сказала женщина. – Уверяю вас, у меня все отлично… Если вам не трудно, не могли бы вы принести мне газету «L’Humanité».

– «L’Humanité»⁴, мадам? – брови мсьё Поля поползли вверх от изумления. – Разумеется. Я прикажу немедленно купить ее и принести вам.

Управляющий отошел от столика в полной растерянности. Графиня Тюренн сильно изменилась с момента их последней встречи. «Что могло произойти? – размышлял управляющий, то и дело поглядывая на гостью, которая, погрузившись в свои мысли, медленными глотками пила вино. – Вино, L’Humanité, непонятная задумчивость. Странно, очень-очень странно».

Что и говорить, сегодня Екатерина Тюренн мало походила на ту улыбчивую, доброжелательную посетительницу, часто посещавшую его кафе на протяжении последних трех лет. Чувствовалось, что ее что-то гнетет, тревожит. «А может быть, я просто слишком близко принимаю все к сердцу, потому что неравнодушен к молодой графине? Возможно, она на самом деле устала, или у нее плохое настроение, или плохо себя чувствует… Все обойдется!» – пробормотал мсьё Поль, постепенно успокаиваясь. Отдав гостье газету, он еще раз украдкой взглянул на нее. Графиня Тюренн пробежалась глазами по первой полосе, после чего скупая улыбка заиграла на ее бледном лице. Женщина отложила газету и неожиданно рассмеялась. «Ну вот, я же был уверен, что все хорошо, – удовлетворенно подумал мсьё Поль. – Просто плохое настроение, – вот в чем дело. Неплохо бы послать Шарля за цветами, хочется преподнести их графине перед уходом. Цветы – самое лучшее из всего того, что Господь создал после женщин! Ах, эти женщины… Нет, лучше я сам выберу цветы. На этого бездельника никак нельзя положиться, обязательно что-нибудь перепутает».

Если бы хозяин заведения знал в тот миг, чем обернется его отсутствие, то никогда бы не покинул своего поста.

– Налить вам еще вина, мадам? – осведомился гарсон, подходя к столику графини.

– Да, будьте так добры, – приветливо отозвалась гостья. – Совсем чуть-чуть. И принесите мне, пожалуйста, счет.

– Конечно, сию минуту!

Выпив залпом налитое вино, графиня Тюренн открыла ридикюль и достала деньги.

– О, это слишком много, – запротестовал официант, увидев купюру в сто франков. – Подождите, пожалуйста, сейчас я принесу сдачу.

Он стремглав пробежал мимо столика молодого человека, который, небрежно бросив мелочь на стол, медленно встал и направился к сидящей женщине. Но едва Этьен переступил порог кафе, как раздался оглушительный выстрел и вслед за ним крики ужаса. Став белым как полотно, официант обернулся и замер на месте: между столиками в луже крови лежала графиня Тюренн…

Глава 2

В доме комиссара Арно Вилара зазвонил телефон. Нехотя оторвавшись от книги «Дегуманизация искусства» Хосе Ортеги-и-Гассета, которую он мечтал почитать этим теплым июньским днем в тишине и покое, мужчина недовольно заворчал:

– Кому это я понадобился? Я же просил Дидье беспокоить меня только в самом крайнем случае. В самом крайнем! Ну что еще могло произойти в такой замечательный день?

Комиссар встал с кресла и, поправив халат, неспешно пошел в прихожую, где продолжал трезвонить телефон.

– Алло!.. Слушаю вас!.. Дидье, ты? Ради чего ты беспокоишь меня в мой первый выходной за последние два месяца?.. Что? Убийство? И что? Как будто у нас никогда такого не случалось. Сообщи Филиппу или Ришару. Пусть захватят ребят и съездят, все посмотрят, опросят свидетелей. Мне что, тебя учить надо, что ли? Все, не звони мне больше до завтрашнего утра!

Но едва Арно положил трубку, как телефон опять зазвенел.

– Ну что еще? – рявкнул в трубку комиссар Вилар. – А… Это вы, господин Кароль. Приветствую вас. Как ваши де… Да, я слушаю вас… Так, убийство на перекрестке улицы Франциска Ге и бульвара Сен-Мишель… Так, кафе «Le Lutèce»… Кто убит? Графиня Тюренн?.. Я уже сказал моему помощнику, чтобы туда выехали… Да, я понял, господин Кароль. Уже выезжаю… Обязательно обо всем доложу вам, когда что-то выясню. До свидания!

Комиссар положил трубку, но тут же с тяжелым вздохом поднял ее снова.

– Девушка, соедините меня с комиссариатом четвертого округа, с инспектором Дидье Легаром… Merci… Дидье? Это Вилар. Пришли мне машину поскорее. А сам поезжай в кафе и жди меня там. Только ничего не трогай! Понял? Да, и позвони Ришару, пусть по дороге захватит фотографа и доктора Ламбье. Все, до встречи!

Арно Вилар повесил трубку и, разведя руками от безысходности, пошел одеваться.

– Кто это был, mon cher? – спросила супруга из соседней комнаты.

– Это с работы, милая. К сожалению, мне придется съездить и посмотреть, что там приключилось. Сам префект полиции попросил об этом.

– Но у тебя же выходной!.. – возмутилась было женщина, появляясь в дверном проеме.

– Преступники не считаются ни с кем, милая… C’est la vie. Chaque chose en son temps⁵. К ужину не жди меня; я не знаю, когда вернусь. К тому же потом мне придется заехать еще и к префекту полиции, доложить о том, как продвигается расследование.

– Все как обычно, mon cher, – пожала плечами его жена. – Такова участь всех жен: ждать, ждать, ждать. Хотя, должна тебе заметить, они могли бы обойтись и без тебя сегодня. Ты будешь снова сердиться на меня, но я скажу в который раз: ты совершенно себя не жалеешь! Вот и сегодня, вместо того чтобы отдохнуть, ты опять отправляешься на работу. Несправедливо!

– «Когда мы засыпаем в объятиях покоя, тогда-то судьба и наносит нам смертельные удары», – процитировал Вилар известного ученого и составителя словарей Пьера Буастра. – Все будет хорошо, милая. Я позвоню…

Комиссар поцеловал руку супруги и пошел переодеваться. Дело не терпело отлагательств.

Через час Арно Вилар, одетый как принц Уэльский⁶, уже выходил из служебной машины, остановившейся недалеко от кафе, где произошло убийство. С трудом пробравшись сквозь толпу зевак, комиссар направился к своему помощнику инспектору Дидье Легару, который беседовал с постовым.

– Почему здесь так много людей? – заворчал Вилар. – Немедленно прикажи очистить улицу. Преступление не повод для праздного любопытства.

– Обязательно, сейчас все сделаю… Расходитесь, господа, расходитесь! Обо всем узнаете из газет… Да, господин комиссар, я уже иду!.. Марсель, уберите людей с улицы! Так приказано, а ты знаешь, что бывает, когда шеф не в духе.

Комиссар Вилар действительно был не в настроении. Мало того, что его оторвали от книги и лишили вкусного обеда, который утром пообещала мадам Легар, так еще и расследование началось с того, что не оказалось НИ ОДНОГО свидетеля преступления. И это-то днем, в кафе, практически у всех на виду!

– Дидье, чертов дурак, объясни, что произошло, в конце концов. Как такое могло случиться? Кто-то все-таки должен был видеть!.. Кстати, где тело? Внутри?

– Нет, вон там, среди столиков. Мсьё Поль предложил гостье выбрать стол на улице, так как в кафе в тот час было душно.

– Ришар с доктором уже приехали?

– Пока нет, но думаю, что они будут с минуты на минуту… Прошу вас, господин комиссар, следуйте за мной, я покажу.

– Хорошо, – проворчал Вилар, недовольный тем, что его сотрудники и не думают шевелиться.

«Чует мое сердце, что денек у меня будет длинным», – сокрушенно покачав головой, подумал комиссар и зашагал вслед за помощником.

Кафе «Le Lutèce» в те времена было популярным среди парижан. Не таким, конечно, как «Café de Flore», где Гийом Аполлинер⁷ проводил свои литературные вечера в 1910-х годах прошлого столетия, или La Rotonde, которое любили посещать Владимир Маяковский и Амедео Модильяни. Это небольшое уютное кафе притягивало разношерстную небогатую публику. Художники и писатели, порой не имевшие и нескольких сантимов за душой, могли иногда рассчитывать здесь на бесплатный обед. Мсьё Поль или друзья, внезапно получившие гонорар, угощали их. Взамен они устраивали здесь выставки своих картин, а начинающие поэты читали стихи. И вот теперь кафе оказалось подмостками, на которых развернулась кровавая драма.

Комиссар Вилар приблизился к тому месту, где между столиками лежало стройное тело графини Тюренн. Убитая была одета в черное шелковое платье прямого силуэта с рукавами-крылышками, модное тогда в Париже, украшенное лишь жемчужным колье. Каштановые волосы выбивались из-под съехавшей набок шляпки в виде колокола. На ногах – туфли из кожи и шелка на небольшом каблуке, застегнутые на перламутровые пуговицы. На неподвижном, как маска, лице не было заметно ни испуга, ни удивления. Большие карие глаза, обрамленные густыми длинными ресницами, неподвижно уставились куда-то вдаль. Рядом на полу лежали ридикюль и револьвер британской фирмы «Веблей». Комиссар нагнулся и двумя пальцами осторожно поднял его.

– Да-а, – протянул он, разглядывая оружие. – Револьвер отличного качества с высокой технической надежностью. Стоимость такого оружия из-за того, что рукоятки часто богато украшаются, достаточно велика, поэтому позволить себе купить его может только состоятельный человек. У этого, например, рукоятка сделана из слоновой кости.

– Что ж, – хмыкнул инспектор, – значит, можно с уверенностью сказать, что мадам убили не из-за денег. Ридикюль на месте, жемчуг не тронут, да и деньги на столе остались лежать. Но почему убийца оставил револьвер на месте преступления, зная, что по нему можно легко выяснить владельца?

– Может быть, он хотел именно этого, чтобы сбить следствие со следа, – буркнул Вилар, которому с каждой минутой это дело нравилось все меньше и меньше. Графиня принадлежала к тому кругу, в котором не терпели огласки.

– Уже сообщили ее мужу? – кладя на место револьвер, спросил комиссар.

– Пока нет, насколько мне известно. Когда мне позвонил мсьё Поль…

– Кто это? – перебил инспектора Вилар.

– Это управляющий и владелец кафе, господин комиссар, – ответил Дидье Легар. – Так вот… когда позвонил мсьё Поль, то я потребовал от него, чтобы, во-первых, никто не покидал заведения, во-вторых, ничего не трогали, а в-третьих, ни в коем случае никому ничего не рассказывали, даже близким. Я правильно поступил?

– Наконец-то ты чему-то научился, – проворчал комиссар. – Где этот мсьё Поль? Я хочу побеседовать со всеми, кто был в кафе в это время.

Через час стало понятно, что никто ничего не знает: хозяин кафе покинул заведение на несколько минут, чтобы купить цветы мадам («мне так хотелось порадовать графиню Тюренн, она была явно чем-то расстроена сегодня»); гарсон был внутри и ничего не видел, а только слышал «леденящий душу выстрел», молодая парочка так увлеклась признаниями в любви, что не замечала ничего вокруг себя.

– Кто был тот молодой человек, зашедший вслед за мадам Тюренн? Вы видели его когда-нибудь? – спросил Арно Вилар мсьё Поля и официанта.

Те только переглянулись, пожав плечами.

– В мое кафе заходит много людей, господин комиссар, но в основном одни и те же. Этого же мсьё я видел впервые, не так ли, Этьен?

– Да-да, – поспешно подтвердил гарсон, насмерть перепуганный событиями сегодняшнего утра. – Я никогда не видел его прежде.

– А что с ним произошло после убийства?

– Ну, я-то не знаю, так как, как уже говорил, покинул на время кафе… ах, господин комиссар, как я корю себя за это! – воскликнул управляющий, всплеснув руками. – Подумать только… если бы я остался, то, возможно, предотвратил бы убийство… Если бы я только знал…

– Никто не может знать заранее, что произойдет с нами в будущем, – скептически заметил Вилар. – Значит, вы ушли за несколько минут до убийства… У вас есть свидетели?

– Что? – ошеломленно уставился на него мсьё Поль. – Вы подозреваете меня, честного человека, в смерти графини? Так следует вас понимать?

– Ну-ну, не стоит так волноваться, мсьё, я только предполагаю. Сейчас все находятся под подозрением… Итак, ваше алиби…

– Мадемуазель Корин, цветочница из магазина, что находится в квартале отсюда, может подтвердить, что в то время, когда произошло… le meurtre⁸… Боже, как сложно выговаривать это слово… я выбирал цветы для мадам графини.

– А почему же вы не зашли в лавку напротив? Вам не пришлось бы идти так далеко, – пристально поглядев на управляющего, задал следующий вопрос Вилар.

– Что… что вы хотите этим сказать? – смутился владелец кафе, густо покраснев. – Уж не думаете ли вы, что я специально ушел из кафе в то время, когда напали на мою гостью?

– Нет, я ничего такого не думаю, просто интересуюсь… так почему?

– Хорошо… только между нами… У мсьё Руссе отвратительные цветы. Да, он поставляет их для меня, то есть для моего кафе, но качество их…

Мсьё Поль презрительно фыркнул.

– Тогда почему вы до сих пор работаете с ним? – вмешался в разговор Дидье Легар, удивлено приподняв брови.

– Ах, это все семейные традиции, господин инспектор, – сокрушенно покачал головой управляющий. – Наши матери были очень дружны, да к тому же Жорж делает большую скидку… так вот, я продолжу… Покупать посредственные цветы для мадам графини я не хотел, мадам достойна только лучшего.

– Она нравилась вам? – как бы невзначай бросил Вилар.

– То есть, – еще больше смутился хозяин кафе, – вас интересует, нравится… нравилась ли мне графиня Тюренн как женщина?

– Да.

– Ну… мадам очень миловидная, изысканная дама, господин комиссар, с тонким чувством юмора, образованная, великолепно воспитанная. Если бы вы были с ней знакомы, то тоже попали бы под ее очарование.

– Она часто приходила сюда?

– Достаточно часто.

– Одна или с мужем, а может, с подругой или компаньонкой?

– Нет, всегда одна… хотя, дайте подумать. Чуть больше месяца назад графиня пришла в кафе в сопровождении какого-то мужчины.

– Вы видели его когда-нибудь? – поинтересовался комиссар.

– Нет. Поверьте, я бы точно запомнил того господина.

– Это еще почему? – спросил Вилар, закуривая трубку.

– Уж больно большой контраст был между ним и мадам Тюренн. К тому же, как я понял, он был русским, как и сама графиня. Они весь вечер проговорили по-русски.

– Это уже интересно, – удовлетворенно хмыкнул Арно Вилар, бросив красноречивый взгляд на инспектора.

– Вы не знаете его имени?

– Нет, увы. Графиня представила его мне как своего близкого друга, – откликнулся мсьё Поль, который никак не мог взять в толк, почему этот l’homme grossier⁹ так заинтересовал полицию.

– Скажите, любезный друг, – продолжил комиссар, обратившись к официанту, – а не был ли сегодняшний молодой человек тем самым человеком, который сопровождал графиню в тот день?

– Нет, – отрицательно покачал головой Этьен, – да и мсьё Поль подтвердит, что я прав.

– Да-да, – согласился со своим служащим управляющий. – Они так непохожи.

– Так что сталось с тем молодым человеком, который сидел напротив мадам?

– Как я уже рассказывал вам, я принес счет графине Тюренн, – подбирая каждое слово, начал гарсон. – Она достала деньги… это было намного больше, чем нужно было заплатить… я сказал, что сейчас принесу сдачу… и направился в кафе быстрым шагом… мимо стола, за которым сидел тот господин…

– Вы не заметили ничего необычного в его виде или поведении? – полюбопытствовал комиссар.

– Да нет… он заказал кофе, читал газету… Но…

– Что «но»? – Арно Вилар превратился в слух.

– Посетитель то и дело посматривал на графиню, – закончил фразу Этьен. – Однако тут нет ничего удивительного: мадам такая красавица! Счастливчик ее муж.

– Этьен! – недовольно проговорил управляющий, сурово посмотрев на официанта. – По-моему, тебе пора идти в кафе и прибраться. Тело графини уже увезли, насколько я вижу.

– Одну минуточку, – вмешался в разговор комиссар. – А что было после того, как вы прошли мимо него?

– Проходя мимо посетителя, я краем глаза увидел, как тот бросил несколько монет на стол и поднялся. Вслед за тем, надев кепи, он направился к столику графини… Ну а дальше вы знаете.

– Вы точно уверены, что стрелял тот господин? Вы видели в его руках револьвер?

– Если бы я увидел револьвер, то тотчас поднял бы тревогу, – укоризненно поглядев на Вилара, отозвался Этьен. – Нет, хотя другого предположения у меня как бы нет.

– Что произошло с этим человеком, когда вы выглянули из кафе и увидели мадам Тюренн, лежащую на асфальте?

– Поспешно перейдя улицу, мужчина скрылся в соседнем доме.

– Хорошо… Вы сможете описать его? – обратился полицейский к управляющему и официанту.

– Да, без вопросов… несомненно, господин комиссар, – подтвердили они.

– Дидье, запиши данные, а я пока пойду еще раз побеседую с нашими голубками. Может быть, влюбленные создания смогут еще что-нибудь вспомнить. Позднее зайдем с тобой в дом напротив. Может быть, хоть там нащупаем нить Ариадны.

Глава 3

Переговорив с жильцами дома, куда, по словам официанта, направился незнакомец после побега с места преступления, и узнав, что никто из них не только не видел подозрительного мужчины сегодня утром, но и вообще незнаком с ним, комиссар Вилар, находясь в дурном расположении духа, покинул бульвар Сен-Мишель и направился на Рю Сен-Антуан.

– У вас уже есть какое-нибудь предположение относительно того, кто совершил преступление? – осторожно спросил инспектор Легар сидящего рядом с ним в машине комиссара.

– Дело весьма и весьма запутанное. Меня очень беспокоит то, что пока не могу понять мотива.

– А тот русский? «Близкий друг», она сказала. Может быть, это был ее любовник? Вспомните, они весь вечер проболтали на русском. Вероятно, графиня знала его раньше, и таинственный спутник специально приехал к графине. Заметьте, раньше его в кафе не видели. Может быть, убийство совершил муж? Ревность, и все такое…

– Это еще требуется доказать… Хозяин кафе запомнил того русского? Он смог бы его узнать, если бы увидел вновь?

– Думаю, да, – не совсем уверенно заметил Дидье. – Мсьё Поль сказал, что весь вечер очень внимательно рассматривал того человека, пытаясь понять, что графиня могла в нем найти.

– А что нам вообще известно о ней? – задумчиво проговорил Вилар, озабоченно постукивая пальцами по колену.

– Русская, двадцать шесть лет, до 1918 года жила в России, потом перебралась в Константинополь, затем в Берлин и, наконец, в конце 1921-го оказалась во Франции. По данным полиции, женщина прибыла в Париж в начале 1922 года. В 1923-м Екатерина Алексеевна Сергеева, так звали погибшую женщину до того, как она стала графиней, вышла замуж за графа Тюренна.

– Очень, очень интересно… Я слышал о нем. Весьма странная личность, я бы сказал. Граф один из самых загадочных персонажей Парижа. Его принимают не только в высшем свете, но и в правительстве; он завсегдатай собраний, устраиваемых союзами как левых, так и правых сил. Кто-то однажды даже назвал его «серым кардиналом», утверждая, что все политические процессы в Европе немыслимы без его участия… Где тут правда, где ложь? Кто знает. В любом случае, будет любопытно познакомиться с ним лично… А вот мы и приехали. Остановите здесь, Гастон. Merci.

Выйдя из машины, комиссар и инспектор энергичным шагом направились к массивной дубовой двери и позвонили. Дворецкий, открывший им, смерил их надменным взглядом.

– Что угодно господам? – осведомился он.

– Нам нужен граф Тюренн, – спокойным тоном отозвался Арно Вилар.

– Граф занят и просил никого к нему не пускать. Приходите завтра, господа.

– Мне очень жаль тревожить графа, но тебе все равно придется доложить о нашем приходе.

– Господа, вы, наверно, не понимаете, с кем имеете дело…

– Нет, мсьё, – вмешался Дидье, побагровев, – это ты не понимаешь, с кем имеешь дело… Комиссар Вилар и инспектор Легар из комиссариата четвертого округа.

– Простите, господа, – смутившись, ответил дворецкий, приглашая их пройти внутрь. – Проходите, я сейчас доложу о вас.

Прошло всего несколько минут, и перед глазами полицейских предстал граф Ренард Тюренн собственной персоной. Опытный взгляд комиссара Вилара сразу принялся изучать стоящего перед ним человека. Впрочем, ничего необычного в облике или манерах, на первый взгляд, он не обнаружил – типичный состоятельный француз: изысканно одетый, среднего роста, чуть полноват для своего возраста, мягкие черты лица, нос с небольшой горбинкой, волнистые темные волосы. Графа можно было бы назвать обыкновенным человеком, каких ежедневно можно встретить на улицах Парижа, если бы не его глаза… Взгляд голубых, как топаз, внимательных глаз, казалось, проникал в самые потаенные уголки души собеседника.

– Чем могу быть полезен, господа? – приветливо улыбаясь, поинтересовался граф.

– Мне бы хотелось обсудить с вами одно дело, господин Тюренн, – отозвался комиссар, покосившись на дворецкого, – без посторонних ушей.

– О, разумеется, – усмехнулся граф и жестом пригласил полицейских следовать за собой.

– Что-нибудь выпьете, господа?

– Нет, благодарю вас, – вежливо отклонил предложение графа Вилар и сразу приступил к делу:

– Господин граф, – начал он, – у меня очень трудная миссия. Даже не знаю, как вам сказать…

– О, не стесняйтесь, – беззаботно ответил Тюренн, закурив сигарету. – Я отвечу на все ваши вопросы, не утаив ничего. Так что вас интересует?

– Об этом чуть позже, – собравшись с духом, отозвался комиссар и продолжил уже более уверенным голосом: – Я вынужден сообщить вам прискорбную весть: ваша жена была убита несколько часов назад в кафе «Le Lutèce».

– Ч-что? – вздрогнул граф, выронив из рук сигарету.

– Ваше супруга умерла, господин Тюренн, и я имею все основания полагать, что это было убийство.

– Mon Dieu¹⁰, – прошептал мужчина, обхватив голову руками.

Известие настолько ошеломило его, что несколько минут граф не мог вымолвить ни слова. Затем он открыл портсигар и вновь закурил.

– Господи! – повторил Ренард, пытаясь взять себя в руки. – Этого не может быть! Вы, вероятно, ошиблись? Да-да, я думаю, что вы ошиблись. Я просто УВЕРЕН, что убитая женщина не графиня Тюренн. Вот увидите, Катрин сейчас вернется домой. Утром она сказала, что у нее сильно болит голова и ей нужно немного прогуляться… Почему вы качаете головой? Вы точно уверены, что та несчастная – моя жена?

– В котором часу ваша супруга ушла из дома? – спросил комиссар, не обращая внимания на вопрос мужчины.

– Я не помню точно, так как сразу после завтрака заперся в кабинете.

– В котором часу вы завтракали?

– Около десяти, – немного помедлил с ответом граф. – Обычно я встаю рано и ем один, но сегодня мне почему-то захотелось разделить трапезу с женой. Все дело в сентиментальности, наверно, мы все-таки не виделись две недели.

– Вот как? – брови Вилара взлетели от удивления. – Простите, если задам нетактичный вопрос: вы не встречались с графиней потому, что между вами произошла размолвка?

– О нет, безусловно, нет, – запротестовал Тюренн. – Мы никогда не ссоримся, то есть не ссорились. Да просто не было причин для выяснения отношений. Несмотря на разницу в возрасте, мы прекрасно понимали друг друга. Я… я очень любил свою жену. Для меня она была ангелом… Светлым, чистым ангелом. Не понимаю, кому потребовалось ее убивать. За что?

Из груди графа вырвался горестный вздох. Докурив одну сигарету, граф достал следующую. Он попытался ее зажечь, но дрожь в руках не позволила ему прикурить, поэтому мужчина в гневе бросил сигарету на пол и погасил спичку. «Либо Тюренн великий актер, либо весть о смерти супруги и на самом деле застала его врасплох», – подумал комиссар, наблюдавший за ним все это время.

– Вы сказали, что ваша жена куда-то уезжала, – продолжил допрос Вилар. – Не скажете, куда?

– Она ездила в Россию.

– Très intéressant¹¹, – пробормотал комиссар, обменявшись взглядами с инспектором. – Но с какой целью?

– Вы, наверно, не знаете, но моя жена русская. До революции Катрин жила в России, в Москве, но после октябрьских событий покинула родину; впрочем, так поступили и многие другие, не согласившиеся с политикой нынешних властей.

– Как вы познакомились с ней?

– На одном из приемов нас представил друг другу общий знакомый… хотя нет, постойте! Нас познакомила ее тётушка… по-моему, в парке. Кажется, это было только вчера, – печально проговорил граф Тюренн.

– Как графиня объяснила вам свое желание посетить враждебный для нее мир?

– Очень просто. Катрин рассказала, что ей пришлось покинуть Россию в спешке, из-за чего все фамильные драгоценности остались у старой экономки. Жена не захотела расставаться с ними, поэтому и поехала в Москву, чтобы забрать украшения.

– Вы смелый человек, – хмыкнул Вилар, попыхивая трубкой, – не побоялись отпустить графиню Тюренн одну. Ее же могли арестовать!

– Катрин поехала в составе американской делегации, – пожал плечами граф, – так что я был полностью уверен в ее безопасности.

– И что, мадам Тюренн удалось вывезти ценные вещи, принадлежащие ее семье, из России?

– Увы, нет. Экономка умерла два года назад. А в квартире, куда женщина переехала после октябрьских событий, давно уже живут другие люди. Так что драгоценности бесследно исчезли. Всё это очень огорчило мою жену. Катрин приехала осунувшаяся, с потухшим взором. Я всеми силами старался поднять ее настроение, но с каждым днем она все отдалялась и отдалялась от меня.

– Когда графиня Тюренн вернулась из России? – спросил инспектор Дидье, воспользовавшись паузой.

– Дней десять-двенадцать назад, точно не вспомню. Видите ли, я очень занятой человек. А что? К чему подобные вопросы? – отозвался мужчина, не особо понимая, к чему клонит Легар.

– Ваша жена, может быть, рассказывала о том, с кем она встречалась в Москве, куда ходила? – поинтересовался комиссар, задумчиво глядя на Ренарда.

– Н-нет, – неуверенно откликнулся граф. – По правде сказать, мы вообще старались не говорить о поездке. Катрин не хотела ничего рассказывать, а я, видя, что любое упоминание о родине причиняет ей боль, не расспрашивал ни о чем.

– Господин Тюренн, – после небольшой паузы проронил Вилар, – я хочу задать вам один вопрос, только…

– Что только? – насторожился граф.

– …только поймите меня правильно, – продолжил комиссар. – Я обязан его задать.

– Что ж, я постараюсь откровенно ответить на него.

– У вашей жены был любовник?

– Вы сошли с ума? – воскликнул мужчина, побагровев. – Что вы себе позволяете, господин комиссар? Катрин – самая преданная, самая верная жена. У нее чистая душа, она не способна на обман! Вы… Вы…

Граф Тюренн вскочил с кресла и начал ходить по комнате, от возмущения театрально воздевая руки.

– Спросите его о том русском, с которым мадам видели в кафе, – наклонившись к Вилару, посоветовал инспектор.

– Простите, господин граф, – примирительным тоном произнес комиссар, – но я должен был спросить вас об этом, так как у меня есть сведения, что ваша жена встречалась с неким русским около месяца тому назад в том самом кафе, где мы нашли ее тело сегодня.

Ренард Тюренн остановился посреди комнаты и пристально поглядел на Вилара.

– И что из этого? – недовольным тоном спросил он. – Почему жена не может встретиться с соотечественником? Ностальгия сейчас свойственна русским.

– Вы знаете, кто этот человек?

– Вне всякого сомнения, – усаживаясь в кресло, отозвался мужчина. – Это господин Семенов, сотрудник русского посольства. Мы познакомились с ним полгода назад на приеме в честь открытия… какой-то выставки… Простите, сейчас мне трудно сказать точно. Потом, вероятно, я вспомню, на какой именно.

– Что он за человек?

– Грубый, самодовольный, неотесанный мужик, – презрительно фыркнул граф. – Так что я не думаю, что жена могла увлечься le plébéien¹².

– Этот господин…

– Господин? – расхохотался Тюренн. – Товарищ, господин комиссар, ТОВАРИЩ! Он так кривится, когда называешь его «господином».

– Тrès bien, товарищ… Семенов часто бывал у вас в доме?

– Два или три раза жена приглашала его к нам.

– Но позвольте спросить, с какой целью? Если господин на самом деле так… ужасен, как вы нам описали, то зачем вы приглашали le plébéien в гости? – удивился Арно Вилар.

– Ce que femme veut – Dieu le veut ¹³, – неопределенно ответил граф. – Более того, Катрин вызвалась показать ему Париж.

В этот миг в холле раздался звонок. Граф тотчас же поднялся с кресла и, поглядев на полицейских с торжеством во взоре, быстро произнес:

– Это Катрин! Я уверен в этом… Наконец-то она вернулась домой. А вы рассказываете мне тут про какое-то убийство… Катрин, дорогая. Ну сколько можно гулять? Я же очень волнуюсь!

С этими словами граф вышел из комнаты быстрым шагом, оставив комиссара и инспектора в полном замешательстве.

Глава 4

– Что вам нужно? – грубо спросил граф Тюренн полицейского, увидев в дверном проеме вместо жены плотного человека в мундире.

– Мне, мсьё? – спросил ажан, тараща на него бессмысленные глаза.

– Ну, разумеется, – побагровел Ренард, злобно глядя на собеседника.

– Э-э, – замялся полицейский, – ну… мне надобно кое-что сообщить комиссару Вилару. Дело очень срочное!

– Мой дом не комиссариат и не проходной двор! – взорвался граф. – Вон отсюда! И не смейте больше появляться здесь.

Не зная, что ответить, ажан продолжал стоять в дверях, глупо уставившись на мужчину, который, потеряв самообладание, продолжал бушевать.

– Что здесь происходит? – услышал за спиной граф голос инспектора Легара.

– Вы еще спрашиваете, что здесь происходит, – процедил сквозь зубы Ренард. – Сначала вы врываетесь в мой дом и несете всякую ерунду о моей жене, обвиняя ее во всех грехах, затем ко мне в дом вламывается этакий громила…

– Во-первых, – прервал бурную речь Тюренна комиссар Вилар, – мы не нарушили закона, пожелав побеседовать с вами в связи со странной смертью графини Тюренн. И вы сами пригласили нас войти, дворецкий, уверен, подтвердит мои слова, если у вас появится желание подать на нас в суд. Поэтому обвинять нас в незаконном вторжении в ваш дом, по крайней мере, странно, если не сказать большего. Во-вторых, в настоящее время вы препятствуете расследованию, что, естественно, наводит на мысль о том, что вы хотите что-то скрыть от полиции.

– Н-ничего я не скрываю, – пробормотал граф. – Как глупо!.. Пожалуйста, располагайтесь. Мой дом – ваш дом.

– Это излишне, – сухо отозвался комиссар и скрылся за дверью с поджидавшим его ажаном.

– Ну что еще? – с нетерпением спросил Вилар.

– Инспектор Ришар велел мне передать вам вот это письмо, – с почтением протягивая конверт, отрапортовал полицейский.

– Хорошо, – коротко ответил Вилар, открывая его. – Никуда не уходи. Возможно, ты еще понадобишься мне.

– Слушаюсь, господин комиссар, – взяв под козырек, прогремел ажан и учтиво отошел в сторону.

«Господин комиссар, – так начиналось бессвязное письмо, написанное подчиненным Вилара, – спешу доложить, что мною была проведена проверка револьвера, из которого была застрелена мадам графиня, после чего мне удалось установить не только магазин, но и имя владельца. Получить информацию не составило труда, так как данный вид огнестрельного оружия встречается не так часто, как вы изволили заметить. Револьвер британской фирмы «Веблей» был приобретен у известного торговца оружием мсьё Дюбре. Хозяин магазина не стал отпираться и сразу же сознался в том, что пятого марта сего года продал этот предмет графу Тюренну, который выложил за него кругленькую сумму…»

– Пятого марта, – вслух повторил комиссар. – Это два месяца тому назад… Интересно, на кой черт та модель понадобилась графу? Уж точно не для того, чтоб красоваться. Странный выбор.

«…И это еще не все, господин комиссар. Только что ко мне прибежал, запыхавшись, мсьё Поль, владелец кафе, где днем было совершено убийство. Вообще, я сразу-то не понял, о чем он толкует, тыча пальцем в газету. Но позднее разобрался, что к чему. Это оказалась та самая газета, которую незадолго до смерти читала мадам графиня. На одной ее странице был изображен портрет мужчины, который, по словам владельца кафе, сопровождал убитую месяц назад. Мсьё Поль уверен, что не ошибся. Это именно тот русский… Господин комиссар, это господин Семенов, сотрудник советской дипломатической миссии. Так было написано в заметке».

– Très bien, – пробормотал комиссар, – хоть какая-то зацепка. Надеюсь, этот болван догадался тотчас же послать к нему наших людей?

«…К несчастью, мы вряд ли сможем его допросить, – как бы отвечая на вопрос Вилара, писал Ришар дальше, – так как он скоропостижно скончался вчера в больнице. Накануне его сбила машина, когда господин Семенов переходил улицу. Жду ваших дальнейших распоряжений».

– Какого черта тут происходит? – пробормотал Вилар, скомкав письмо инспектора. – Еще один, кому помогли покинуть белый свет. И этих двоих видели в том злосчастном кафе месяц назад… Странное совпадение. А совпадение ли?..

Он разозлился не на шутку. Прошло уже больше пяти часов с того момента, как префект полиции позвонил ему, попросив возглавить расследование (дабы информация не просочилась в прессу), а он, самый известный комиссар Парижа, не приблизился к разгадке тайны ни на дюйм. По крайней мере…

– Вот что, mon cher, – обратился Арно Вилар к ажану, стоявшему неподалеку и ожидавшему распоряжений комиссара. – Скажи инспектору Ришару, чтобы тот немедленно отправился к префекту полиции и попросил выписать ордер на обыск дома графа Тюренна. Скажи, что у меня имеются неопровержимые доказательства того, что он замешан в смерти своей жены, а возможно, и еще одного человека.

– Не может быть! – выпучив глаза, воскликнул ажан.

– Это еще что такое? – нахмурился комиссар. – Поговори мне еще! Твое дело слушать и выполнять приказы. Иди, да поскорее!.. И тотчас же принеси мне этот ордер сюда… Ну а я пока побеседую с предполагаемым le cocu¹⁴.

Комиссар Вилар вернулся в дом и в сопровождении графа (инспектора Дидье он оставил в холле, приказав ему принести постановление о производстве обыска сразу же, как только появится посыльный) опять поднялся в кабинет хозяина.

– Позвольте узнать, любезный комиссар Вилар, – наливая себе арманьяк, осведомился Тюренн. – Как долго вы будете удостаивать меня своим визитом? Признаться, вы интересный собеседник, но у меня назначено несколько встреч, которые я не хотел бы пропустить.

– Думаю, при сложившихся обстоятельствах вам придется все-таки их отменить, дорогой граф, – не замечая саркастического тона, отозвался Вилар. – Тем более что у меня еще несколько вопросов к вашей светлости.

– C'est bon!¹⁵ – проворчал собеседник, садясь в кресло. – Спрашивайте! О чем вы еще хотите узнать? Только побыстрее, пожалуйста. Я очень занятой человек.

– Я уже спрашивал вас о некоем русском, который не раз посещал ваш дом.

– О товарище Семенове? – изумился Ренард. – По-моему, я достаточно живописно описал этого человека.

– А как часто ваша жена общалась с ним?

– Что вы хотите сказать? – нахмурился Тюренн, поставив на стол бокал. – Вы так же, как и ваш помощник, считаете, что между моей женой и тем русским могла существовать какая-то связь? Чушь! Я никогда не поверю этому!

– Тем не менее ваша жена свободно появляется с ним в общественных местах… Например, их видели вместе в кафе.

– И что из этого следует? – прервал комиссара граф. – Ведь если бы они были любовниками, то, наоборот, стремились бы уединиться в каком-нибудь тихом месте.

– Допустим, что ваше умозаключение правильное.

– Что значит «допустим»? – взорвался Ренард.

– Я только предположил, дорогой граф, – примирительным тоном продолжил Вилар. – Не допускаете ли вы, что они были знакомы еще до встречи на выставке?

– Нет, я полностью в этом уверен, – отрицательно покачал головой мужчина. – Наша встреча произошла случайно… Катрин вообще не хотела сначала знакомиться с русской делегацией. Это я уговорил ее наладить отношения с господином Мальцевым.

– Мсьё Мальцев? Это нынешний посол так называемой Страны Советов?

– Да, совершенно верно, – кивнул головой его собеседник.

– А во имя чего вам понадобилось знакомиться с теми людьми?

– Господин комиссар, – в упор глядя на своего vis-à-vis, проговорил граф. – Я же не спрашиваю вас о методах вашей работы? Нет! У каждого человека есть свои секреты и профессиональные тайны. У меня они тоже есть. Политика вещь очень тонкая.

– Bon, – согласился Вилар. – То есть это вы заставили мадам графиню познакомиться с товарищем Семеновым?

– Да, совершенно верно. Сразу могу сказать, что он не понравился ей…

– Тем не менее мадам неоднократно принимала его дома, – перебил собеседника комиссар.

– Мне это тоже показалось странным, но Катрин объяснила свой поступок ностальгией, тем, что скучает по языку.

– Неужели до этого случая графиня не общалась ни с кем из русских эмигрантов? – подивился Вилар. – Мне всегда казалось, что они, наоборот, стараются держаться друг друга.

– У Катрин… Господи, как трудно говорить о ней в прошедшем времени… в Париже жила тётя. Она и приютила жену на первых порах, но год назад женщина умерла от чахотки. После ее смерти Кэти замкнулась и почти ни с кем, кроме меня, не общалась, предпочитая гулять в одиночестве и часами смотреть на Сену.

– Очень странное поведение, – хмыкнул комиссар, делая какие-то пометки в записной книжке.

– А часто мадам Тюренн отлучалась из дома? – неожиданно спросил Вилар после небольшой паузы.

– Достаточно, особенно в последнее время.

– И вы никогда не спрашивали у графини, как, где и с кем она проводит время?

– У нас не было тайн друг от друга… если только это не касалось политики, – многозначительно поглядев на комиссара, проговорил граф.

– Мадам была в курсе ваших дел? У вас были враги? Вы получали когда-нибудь письма с угрозами?

– Вы думаете, что ее убили мои недруги? – удивился граф.

– Я только интересуюсь, пытаюсь понять мотив преступления, – ушел от ответа Арно Вилар.

– И да и нет, – пожал плечами граф. – Несомненно, завистники есть у каждого человека, особенно у того, кому посчастливилось чего-то добиться. Но пойти на убийство…

Он отрицательно покачал головой, уверенно отвергая подобную возможность.

– Ну что ж, – протянул Вилар, – тогда я задам вам еще один вопрос, если вы не против.

Граф театрально развел руками.

– Прошу вас, господин комиссар. Все равно я уже опоздал на встречу, так что полностью в вашем распоряжении.

– Вы уверены, что ваша жена поехала в Россию одна?

– Нет, конечно, – отозвался Ренард.

– Вот как? И вы говорите об этом так спокойно?

– Я уже говорил вам, что Катрин поехала туда с американской делегацией. А о чем вы подумали? – нахмурился Тюренн.

– Ах, да-да, вы упоминали об этом, – пробормотал Вилар, опять что-то записывая в блокнот.

– После отъезда вашей жены вы больше не встречались с товарищем Семеновым?

– Один или два раза, наверно, – неуверенно ответил граф. – А почему вас это интересует? Вы считаете, что этот русский был подослан сюда, чтобы убить мою жену?

– Если бы Советы хотели уничтожить всех тех, кто покинул Россию, не признав революции, то улицы Парижа и многих других столиц Европы были бы завалены трупами.

– Но, возможно, Катрин о чем-то знала… ну, я не знаю… что-то видела…

– Сколько лет было вашей супруге, когда она покинула Россию?

– Около семнадцати.

– И вы считаете, что девочка семнадцати лет могла представлять серьезную угрозу для большевиков? – чуть улыбнувшись, спросил Вилар. – Я сомневаюсь в этом… Вы ревнивый человек, господин Тюренн?

Внезапно заданный вопрос застал графа врасплох. Он смутился и покраснел.

– Ну, как вам сказать, – встав с кресла и подойдя к окну, произнес мужчина. – Катрин очень интересная женщина; она молода, умна… и всегда притягивала взгляды противоположного пола.

– Вы ревновали ее?

– Немного, но жена никогда не давала серьезных поводов… Надеюсь, это все вопросы, которые вы хотели мне задать?

– На сегодня да, – поднялся с кресла Вилар, отчетливо осознав, что граф не желает с ним больше говорить. – Во всяком случае…

– До свидания, дорогой комиссар, – подходя к нему, сказал граф. – Если мне удастся что-то вспомнить, я непременно сообщу вам… Я провожу вас! S'il vous plaît¹⁶!

Вежливая улыбка застыла на лице графа. Арно Вилару ничего не оставалось, как проследовать в холл, где его с нетерпением поджидал инспектор Дидье. Они уже собирались выйти из дома, когда на пороге опять возникла тучная фигура ажана. Тюренн вздрогнул и покраснел от негодования.

– Вы когда-нибудь оставите меня в покое? – сквозь зубы процедил рассерженный граф. – Неужели вы не понимаете – у меня траур! Мне требуется время, чтобы прийти в себя после невосполнимой утраты!

– Ты привез, mon cher, то, что я просил? – не обращая внимания на слова Ренарда, осведомился у ажана Вилар.

– Да, господин комиссар! – взяв под козырек, отрапортовал полицейский, протягивая конверт и пакет.

– Très bien, – проронил Арно Вилар.

Затем он открыл пакет и удовлетворенно хмыкнул.

– Господин комиссар, – начал было граф, – я решительно протестую против того, чтобы в моем доме организовывалось собрание полицейских. Это может изрядно подпортить мою репутацию. Вы должны понять…

– Испортить вашу репутацию может нечто совершенно другое, – сдержанно заметил Вилар.

– Что это значит? – гордо поглядев на собеседника, задал вопрос Тюренн.

– Скажите, это ваше оружие? – вытаскивая из пакета револьвер, украшенный слоновой костью, поинтересовался комиссар. – Отпираться бесполезно. Мсьё Дюбре…

– Кто это?

– Торговец оружием в известном вам магазине. Он уже дал показания. Итак? Это ваш револьвер?

– Д-да, – ошеломленно откликнулся граф, совершенно сбитый с толку. – Но откуда он у вас? Я считал, что оружие лежит у меня в ящике.

– Из этого оружия сегодня утром была застрелена ваша жена, милейший господин Тюренн, – строго произнес комиссар. – Я жду от вас объяснений!

– Я… я… ничего… не понимаю, – бескровное лицо графа покрылось испариной. – Этого просто не может быть!.. Моя Катрин? Из ЭТОГО револьвера! Нет-нет! Пойдемте, я докажу вам, что этого просто не может быть!

Полицейские, включая ажана, проследовали за взволнованным графом в его кабинет. Подойдя к письменному столу, Тюренн начал выдвигать один ящик за другим, что-то бормоча себе под нос.

– Ну так что, господин граф? – после продолжительной паузы спросил Вилар. – Вы наконец предоставите нам ВАШ револьвер?

– Ничего… ничего не понимаю, – пробормотал Ренард, в который раз выдвигая то один, то другой ящик. – Он лежал тут еще вчера! Я проверял!

– Интересно, для чего, – усмехнулся инспектор и выразительно поглядел на начальника.

– Я клянусь честью, господин комиссар! – вскричал граф, задетый за живое. – Еще вчера вот в этом ящике лежал мой револьвер. Но сейчас его там нет…

– Мы видим это, – отозвался Вилар. – Скажите, пожалуйста, а для чего вы приобрели револьвер?

– Время сейчас неспокойное, поэтому я и решил купить его.

– А разве у вас до этого не было оружия?

– Было, но… но этот более удобный для ношения в пальто, сюртуках… Да он и намного мощнее, по крайней мере, так уверял меня продавец, – с беспокойством поглядывая на полицейских, произнес граф. – Я полностью убежден в том, что револьвер похитили, чтобы скомпрометировать меня.

– Sûrement¹⁷, – кивнул головой комиссар.

– Вы не верите мне?

– Да как сказать? – задумчиво протянул Вилар. – Совсем недавно вы сами признались в том, что ревновали свою жену.

– И что из того? – не понимая, куда клонит полицейский, поинтересовался Тюренн.

– А это означает, что вы из ревности могли нанять человека, которому приказали убить не только вашу жену, но и предполагаемого любовника.

– Вы в своем уме? Какого человека? Какого предполагаемого любовника? – вскричал граф, гневно поглядывая то на комиссара, то на инспектора, то на стоящего поодаль ажана.

Кровь прилила к лицу Ренарда. От ярости мужчина не находил себе места. Тюренн сжал кулаки, пытаясь взять себя в руки.

– Я еще раз повторяю: я не нанимал убийцу и ничего не знал о смерти жены, пока вы, господа, не сообщили мне о сем печальном событии. И я понятия не имею, каким образом исчез мой револьвер. Клянусь честью дворянина, еще вчера он лежал у меня в столе.

– А что касается того господина, – немного помедлив, продолжил мужчина, – которого вы упорно навязываете в любовники моей жене, тем самым незаслуженно пороча доброе имя Катрин, то вместо того, чтобы рассказывать тут небылицы, давно бы приказали привести его сюда… Провести, так сказать, очную ставку. И пусть тогда либо ТОВАРИЩ в лицо скажет мне о связи с моей женой, либо опровергнет вашу инсинуацию.

– Вы так смело говорите об этом, потому что знаете наверняка, что это пустой номер? – насмешливым тоном осведомился комиссар.

– То есть? – потупив взор, переспросил Ренард. – Почему пустой номер?

– Товарищ Семенов умер вчера в больнице после того, как накануне был сбит машиной, когда переходил улицу. Вы разве не знали?

– Признаться, я в полном замешательстве, – пробормотал граф и сел в кресло. – Что бы это могло значить?

– Я тоже хотел бы знать, господин Тюренн, – глядя на него в упор, проговорил Вилар. – Сначала умирает человек, которого видели вместе с мадам графиней в кафе; кстати, владелец заведения опознал его. Это в самом деле был тот русский, не раз посещавший ваш дом по приглашению вашей жены, как вы изволили сказать во время нашей беседы. На следующий день погибает графиня Тюренн. При этом она застрелена из ВАШЕГО револьвера, который якобы похитили.

– Все так и было!

– И вы хотите, чтобы мы поверили вам? – криво ухмыльнулся инспектор Легар.

– Да, бесспорно, как бы то ни было, но я говорю правду!

– Так или иначе, а говорите ли вы правду или нагло лжете, выяснит следствие, – ответил Вилар, которому, наконец, все стало предельно ясно.

«Банальная семейная история: обманутый муж в порыве ревности сначала убивает любовника, потом жену. И стоило из-за такой ерунды тратить свободный день», – подумал комиссар, почем зря ругая про себя всех рогоносцев и префекта.

– Господин Тюренн, вы обвиняетесь в предумышленном убийстве господина Семенова и вашей жены. Вы можете хранить молчание, но предупреждаю вас, что чистосердечное признание спасет вас от позора и виселицы. Уведите! – приказал он своему помощнику и ажану. – Пришли мне Ришара и еще парней, пускай осмотрят дом. Да, и о понятых не забудьте… А я пока займусь документами графа.

– Я протестую! – вскричал Тюренн, пытаясь вырваться из цепких рук полицейских. – Вы не имеете права!

– Имею, – проворчал Вилар. – Вот постановление на обыск и на ваш арест, подписанное префектом полиции. И кстати, на вашем месте я сейчас думал бы не о моих правах, а о том, как спасти свою шею, дорогой граф… Увести!

Глава 5

Si on vit sans but, on mourra pour rien¹⁸

На улице была уже глубокая ночь, а в доме графа Тюренна все еще продолжался обыск. За четыре часа полицейским, в том числе и комиссару Вилару, не удалось найти ничего, что могло бы послужить подтверждением причастности Ренарда к совершению преступления. Кроме злосчастного револьвера, обвинителю больше нечего будет предъявить в суде в качестве вещественного доказательства. Осмотр личных вещей графа и графини также не принес никакого результата.

– Ничего, совершенно ничего, – бормотал себе под нос комиссар, просматривая документы графа. – Вместе с тем могу с уверенность сказать, что не зря Тюренна называют серым кардиналом Франции. В его руках сосредоточена огромная власть. Все, буквально все наши властители, как они себя называют, хотя лично я назвал бы их «властелинами мира», находятся в руках этого человека. Поразительно! Теперь я понимаю, почему префект полиции не хотел огласки. Да только вряд ли удастся замять дело. Главное, чтобы русские не связали смерть сотрудника посольства с убийством эмигрантки. Тогда поднимется такой шум, разразится такой скандал, что в отставку уйдут многие-многие люди.

В дверь кабинета, где сидел комиссар, постучали.

– Да! Кто там еще? – недовольным голосом отозвался Вилар.

Он был рассержен тем, что его оторвали от построения умозаключений.

– Что тебе надо? – спросил он вошедшего инспектора Легара. – Нашли что-нибудь?

– Никак нет, господин комиссар, но…

– Тогда ради чего ты отвлекаешь меня? – проворчал его начальник, с осуждением поглядев на Дидье. – Посмотри, сколько еще мне предстоит разобрать!

И комиссар кивком указал на кресло, стоявшее рядом со столом, на котором были свалены в большую кучу различные папки, конверты и документы.

– Возможно, вам не придется их просматривать, – произнес инспектор с видом победителя.

– Чертов осел, объясни толком, – нахмурился Вилар. – Что за книгу ты держишь в руках?

– Это не книга, а дневник мадам Тюренн. Мы обнаружили его совершенно случайно в потайном месте, в стене за спинкой кровати.

– Как тебе пришло в голову отодвинуть кровать? – удивился Вилар, который считал Легара ограниченным и несообразительным.

Несмотря на такое нелестное мнение о подчиненном, комиссар в то же время очень уважал Дидье, считая его самым бесстрашным и решительным жандармом во всем Париже. Инспектор обладал бульдожьей хваткой и чутьем и был незаменим в погоне за преступником и при его задержании.

– Если честно, – смутился инспектор, при этом густо покраснев, – у меня под кровать закатилось яблоко… время-то позднее, целый день на ногах… без ланча и обеда… ну, а когда я и два полицейских отодвинули…

– Отлично! – вспыхнул комиссар. – Вместо того чтобы искать улики, наши доблестные полицейские разыскивают яблоки под кроватями. Тогда я не удивляюсь, почему вы ничего не нашли до сих пор.

– Господин комиссар! – развел руками Легар.

– Ладно, ладно, – смягчился Вилар. – В конце концов, не будь этого яблока, вы вряд ли нашли бы тот тайник… Ну что там у тебя? Давай сюда и иди продолжать поиски. Граф очень умен и необычайно хитер. Но я уверен, что он не все предусмотрел.

– Есть, господин комиссар, – отрапортовал повеселевший инспектор и вышел из комнаты.

– Так-так-так, – протянул Арно Вилар, листая дневник убитой днем женщины. – Графиня явно что-то скрывала от мужа, поэтому и соорудила тайник. Она очень не хотела, чтобы ее записи попали в руки супруга. Так что же убитая хотела утаить? Свои грехи? Какими тайнами мадам поделилась? Измена? Безусловно! Видимо, мадам знала, что муж не простит ее и выгонит на улицу. А графиня-белоручка не привыкла к труду… А Тюренн все-таки что-то разнюхал и, наверно, нанял детектива. А когда его предположения подтвердились, то разделался и с женой, и с любовником. Все складывается. Но при всем при том… уж больно как-то очевидно. Чутье подсказывает, что что-то тут не так… Дело не такое простое, как кажется на первый взгляд.

Удобно устроившись в кресле, комиссар открыл первую страницу и начал читать. По мере того как он погружался в повествование, его лицо становилось все серьезнее и серьезнее. Через несколько минут комиссар осознал, что у него в руках не просто душевные излияния избалованной женщины, не пустое бесполезное бумагомарание la paresseuse¹⁹, а трагическая исповедь человека, пережившего боль, страх и ужас.

«Я долго думала, стоит ли рассказывать кому-то о моей жизни, посвящая в тайны? – так начинала свой рассказ графиня Тюренн. – Хотя, с другой стороны, кто будет читать эти покаянные строки? Я скрою мой дневник от посторонних глаз, так как изложенное в нем вызовет бурю негодования и подвергнет жестокой критике мои действия и поступки. Но я не могла поступить иначе тогда и не могу сейчас. Мне нужно высказаться, с кем-то поделиться воспоминаниями о тех событиях, участницей которых я стала не по собственной прихоти и вопреки моим желаниям, объяснить самой себе жестокость, с которой я совершала преступные деяния. Господи! Как страшно об этом писать, и как горько осознавать, что моя жизнь полностью изменилась в ту страшную осеннюю ночь. С той поры прошло уже почти девять лет, а мне порой кажется, что это было только вчера, так явственно встают передо мной картины прошлого. Из-за постоянных кошмаров я не могу спать. Мой муж удивляется, почему я не выключаю свет по ночам и довожу себя до измождения чтением книг, засыпая с ними в руках. Наверно, следовало все рассказать Ренарду. Вероятно… Но как объяснить человеку, который не перенес и сотой доли страданий, выпавших на мою долю, причину совершенных мною чудовищных поступков? Это так же невыполнимо, как рассказать слепому о том, как прекрасен и разнообразен мир. Он не поймет… Да и с какой стати ему знать правду? Ах, как же я хотела бы обо всем забыть! Как я стремилась к этому! Но судьба-злодейка посмеялась надо мной, вновь напомнив мне о моем кошмаре. Да, только теперь я понимаю, что не могла поступить иначе. В противном случае совесть мучила бы меня до конца дней. В моем сердце не осталось ничего: ни жалости, ни сожаления. Да, как бы ужасно это ни прозвучало, но я не испытываю угрызений совести. Они все получили по заслугам. И если бы мне представился случай пережить заново последние месяцы, я поступила бы точно так же. Надеюсь, история нас рассудит»…

Комиссар поднял голову от дневника, достал трубку и закурил. Ему нужно было время, чтобы прийти в себя: он был ошеломлен. Что скрывается за страшными словами графини? О каких греховных поступках она не жалеет? И о каком ужасном событии упоминает? И кто же на самом деле эта Екатерина Сергеева-Тюренн?..

«Для того чтобы объяснить, кто я есть на самом деле и оправдаться в глазах тех, кто, прочитав случайно мой дневник, вероятно, посчитает меня преступницей, – как бы отвечая на немой вопрос комиссара Вилара, продолжала графиня, – мне следует начать повествование с рассказа о себе и о тех страшных для меня и для многих людей временах. Сейчас некоторые говорят: «Ах, если бы можно было вернуться в прошлое, вновь почувствовать его сладость». Я не люблю общаться с эмигрантами. И не потому, что я не хочу поддерживать связь с Россией. Нет! Моя многострадальная родина всегда будет жить в моем сердце. Тоска по прежним временам снедает меня с каждым днем все сильнее и сильнее. Но, увы, они прошли безвозвратно. Мы не смогли защитить свою Россию, не смогли спасти от гражданской войны, когда брат шел на брата, а отец поднимал руку на сыновей и дочерей. Повсюду кровь, голод, ужасы и страдания. Мечтая о свободе, о братстве, о равноправии, люди не чаяли взамен царского гнета получить того монстра, который появился в образе Красного Дьявола во время русской революции. Это страшно! Господи! Сколько пострадало людей, скольких убили или сослали в Сибирь, а скольким еще предстоит сложить головы ради чьих-то амбиций!

Но я отвлеклась… Я не могла общаться с эмигрантами, которые чаще всего погибали на чужбине либо от голода и безденежья, либо от распутства и пьянства. Бывшие военные – штабс-капитаны, хорунжие, майоры, урядники, полковники, генералы… Сколько в них было спеси, сколько надменности, когда они утверждали, что в состоянии защитить Россию от горстки разношерстной толпы под предводительством большевиков! А извечная борьба за власть Керенского и Корнилова… И где они сейчас? Одни побираются на турецких рынках, другие пьяно разглагольствуют о своем величии и о желании восстановить в разоренной России монархию. Но это только слова, одни пустые слова. Именно поэтому, когда я волею судьбы оказалась в Париже, я не искала встреч с теми, кто пропил и продал Россию. Вы скажете, а где была я? В 1917 году мне исполнилось только семнадцать лет. Что бы я могла сделать в столь юном возрасте? Я работала в госпиталях, помогая облегчить боль и страдания раненым, поступавшим на лечение сотнями с никому не нужного фронта… Это все, что я могла тогда сделать для несчастной любимой России.

Я родилась в прекрасное время: в Германии тогда осуществили первый испытательный полёт дирижабля, Джакомо Пуччини представил широкой публике новую оперу «Тоска» в Teatro Costanzi в Риме, в журнале «Русская мысль» была опубликована пьеса Чехова «Три сестры», стремительно развивались наука и техника. Мой отец через два года после моего рождения оставил судейскую практику в Санкт-Петербурге и, купив на доставшееся ему наследство несколько домов в Москве, стал домовладельцем. Когда я подросла, меня оправили учиться в Смольный. Не могу сказать, что учеба доставляла мне большое удовольствие, хотя меня считали талантливой и прилежной ученицей, у которой впереди большое будущее. Мое существование в институте скрашивали любимые книги по криминалистике. Это были не только детективные произведения Эдгара По, Уилки Коллинза и Агаты Кристи. Я любила читать и работы австрийского судебного следователя Ганса Гросса²⁰, Гершеля²¹, Гальтона²² и многих других. Моя подруга Сонечка Заварская всегда удивлялась, как я могу читать такую белиберду, и старалась приучить меня к французским любовным романам. Ах, милая Соня! Где ты сейчас? Что проклятая революция сделала с тобой? Во время моего последнего визита в Москву я так и не смогла найти тебя, чтобы отблагодарить за помощь и поддержку в трудное для меня время.

Моя жизнь покатилась под откос в тот день, когда я получила письмо из дома. Прошло уже столько лет, а я помню его наизусть.

«Моя дорогая дочка, мое сокровище, моя гордость, – так оно начиналось. – Мне очень жаль огорчать тебя, но, к сожалению, я вынуждена это сделать. Мы долгое время скрывали от тебя правду: твой отец смертельно болен. Врачи, увы, ничем не могут ему помочь. Бóльшая часть состояния ушла на процедуры и лекарства, однако улучшение так и не наступило. Нам пришлось даже продать дома, оставив только тот, в котором мы живем. Твоему отцу с каждым днем становится все хуже и хуже. Серж просил не беспокоить тебя, убеждая меня, что все пройдет, и он обязательно поправится, но я-то вижу, что дни его сочтены. Поэтому я прошу тебя вернуться домой как можно скорее. Любящая тебя мама».

Трудно описать словами, что я почувствовала, прочитав письмо матери. Это было как гром среди ясного неба. Я не могла поверить: как такое возможно? Отец? Болен? Это не могло быть правдой! Нет-нет-нет! В моей памяти papa всегда был сильным, смелым, основательным человекам, немного суровым (профессия накладывала свой отпечаток), но никак не больным. Представить его немощным, прикованным к кровати, я не могла.

– Моя дорогая, – услышала я голос одной из учительниц, – идем, тебя ждут. Надо поскорее собрать твои вещи.

– Кто? – недоуменно посмотрев на нее, спросила я. – Кто ждет меня?

– Вера Васильевна²³ поручила Леопольде Карловне проводить тебя на вокзал и посадить в самый первый поезд, идущий на Москву.

– Я… я не понимаю, – потупив взор, пробормотала я.

– Милая девочка, – обнимая меня за плечи, со слезами на глазах проговорила учительница математики, – увы, нам все уже известно. Мне так жаль… Но ты должна быть мужественной! Крепись, и Господь да поможет тебе!

Прощание со Смольным, в котором я уже не могла продолжать обучение из-за финансовых проблем семьи, прошло тихо, без эмоций. Я видела сочувствующие взгляды, слышала перешёптывание девочек за моей спиной, охи и ахи учительниц, всхлипывание подруги Сонечки. Но я не нуждалась в их сострадании. Сказать по правде, мне вообще ничего не нужно было в ту минуту. Я хотела лишь одного: чтобы мой обожаемый отец поправился. Я молилась всю дорогу от Санкт-Петербурга до Москвы, трясясь в вагоне второго класса. Однако… чуда не произошло. Он скончался за час до моего приезда. Мне так и не удалось ни поговорить с ним, ни проститься…

После похорон начались трудные времена. Оставшихся денег хватало лишь на то, чтобы еле-еле сводить концы с концами. Жильцы съехали, и квартиры пустовали. Наши друзья помогали, чем могли. В ту пору мы стали особенно близки с семьей Сонечки Заварской. Наши родители знали друг друга долгие годы, беда же сблизила их еще теснее. Благодаря связям Сергея Константиновича я и попала на новогодний бал, где произошла та судьбоносная встреча, которая, как позже выяснилось, и положила начало концу.

Глава 6

Tout commence par un choix²⁴.

– Кэти! Кэти! – услышала я звонкий голос подруги однажды вечером. – Посмотри, что papa достал для нас!

В комнату с шумом ворвалась моя подруга Соня, приехавшая из Санкт-Петербурга на Рождество и Новый год к родителям. На ее покрасневшем от мороза жизнерадостном лице изумрудные глаза сияли от восторга.

– Ты не представляешь, куда мы пойдем завтра! – затараторила она, бросаясь мне на шею.

Сонечка, в отличие от меня, отличалась живым задорным характером. Изящная блондиночка среднего роста с курносым носиком была полной моей противоположностью. Может быть, именно поэтому мы с детства легко находили общий язык и стали не разлей вода.

– Софи, дорогая! – вскричала я, обрадовавшись приходу подруги, которую не видела уже больше двух месяцев. – Как же я рада видеть тебя!

– Ах, если бы ты знала, сколько всего мне надо рассказать тебе! – восторженно затараторила она, присаживаясь на кровать. – Ты не представляешь… Мари Яковлева нагрубила Карловне, и ее вызывали к начальнице. Посадили даже на хлеб на неделю… А Нати сломала ногу, готовясь к балу… Но его вообще может не быть из-за войны… Елку ставить запретили, так жалко! А я так люблю искать подарки под елкой.

Я наблюдала за любимой подругой с улыбкой. Каким же она была, в сущности, еще ребенком. Из-за смерти отца, лишений и недостатка средств, вынудивших меня пойти работать в госпиталь, я быстро повзрослела. Мама была настолько больна, что нуждалась в хорошем уходе и питании. Фамильные драгоценности я берегла на самый крайний случай, который мог наступить не сегодня-завтра. Все заботы о матери, о доме, о тех немногочисленных жильцах, которые еще остались проживать у нас скорее из сострадания, легли на мои хрупкие плечи. Для шестнадцатилетней девушки ноша оказалась весьма трудной. Но я смогла выстоять тогда. Невзгоды только закалили мой и без того бескомпромиссный, твердый характер.

– Почему ты улыбаешься? – вдруг спросила меня подруга. – Я слишком много болтаю? Ох, ну прости меня, дорогая! Просто я так рада видеть тебя! Как же мне не хватало нашего общения. После твоего отъезда все стало серым, скучным, неинтересным… Ты не поверишь, но институт уже не тот без тебя… Ах, ну вот! Я все говорю да говорю, а о самом главном так и не сказала! Какая же я бестолковая!

Она вскочила с кровати и закружилась в вальсе, напевая при этом популярную в то непростое время мелодию, которую сочинил капельмейстер Джигиль²⁵.

– Софи, – засмеялась я, глядя на детскую непосредственность подруги, – сядь уже, наконец, и расскажи обо все. Я сгораю от нетерпения!

Сделав еще несколько па, девушка плюхнулась на кровать и залилась звонким заразительным смехом.

– Прости, прости, прости! – немного отдышавшись, промолвила она. – Радость переполняет меня!.. Итак, ты ни за что не догадаешься, куда мы завтра пойдем с тобой…

– Дорогая, перестань говорить загадками, – перебила я ее. – Говори уже скорей!

– Мы приглашены на новогодний бал, – выпалила она. – На самом деле, я предполагаю, что он будет мало похож на те великосветские балы, какими славился Петербург в начале века, да и война сейчас идет, из-за этого Святейший Синод запретил рождественскую елку как вражескую затею, но тем не менее в городском собрании организуют настоящий праздник. И мы приглашены туда!

Заметив на моем уставшем лице грустную улыбку, она замолчала и вопросительно посмотрела на меня.

– Ты разве не рада? – удивилась она. – Странно, но мне казалось, что ты будешь счастлива, узнав о новости… я сказала что-то не то?

– Нет-нет, дорогая, – поспешила заверить я подругу, – однако…

– Что «однако»? – не понимая причины моего странного поведения, переспросила Соня.

– Понимаешь… я… – По правде говоря, мне было очень горько от того, о чем я собиралась поведать подруге. – Боюсь, тебе придется пойти без меня, Софи… Только не обижайся, дорогая. Я очень ценю твою заботу и доброе расположение вашей семьи. Тем не менее…

– Я не понимаю тебя! – Соня надула губки. – Papa с таким трудом достал билеты… мы так давно не виделись и не танцевали. Нет, в моей голове это не укладывается.

– Хорошо, – спустя какое-то время продолжила я. – И хотя говорить об этом мне очень больно, но постараюсь объяснить тебе. Я отказываюсь пойти по одной простой причине: мне просто не в чем пойти на бал. Мы едва сводим концы с концами. Посмотри на мои руки! Они похожи на руки той Катрин, которую ты знала в институте? Нет?.. Я работаю в госпитале, чтобы иметь возможность ухаживать за матерью и обеспечивать ей нормальную жизнь, к которой она привыкла: я веду ведомости, готовлю еду, убираю комнаты. Бесспорно, нам помогают друзья, в частности, твои родители. Но лечение мамы, врачи, лекарства и многое другое стоит больших денег… Не сердись, Софи. Поверь, я не хотела тебя огорчить.

– Ох, я уже думала, что случилось что-то серьезное, – беспечно заявила подруга, в силу возраста и отсутствия денежных проблем так и не сумевшая вникнуть до конца в смысл моих слов.

Ее семья никогда не бедствовала, поэтому Соня не знала лишений (даже в Смольный постоянно приезжал слуга Тимофей и привозил из дома разные сладости, фрукты и пряности), а ее руки не знали тяжелой работы.

– Не стоит волноваться, душечка! – защебетала она. – Я уже обо всем позаботилась. В гостиной ты найдешь все, что понадобится для бала…

– О, только не сердись! – увидев, как мои брови сомкнулись на переносице от гнева, она умоляюще сложила руки.

Я никогда ни у кого ничего не просила, так как мне претила роль «бедной родственницы», поэтому слова Сони я восприняла враждебно.

– Душечка, это все papa. Это он сделал подарок. Также в гостиной есть сюрприз и для твоей maman. Пойдем, – вскочив с кровати, быстро заговорила подруга и, схватив меня за руку, потянула к двери.

В ярко освещенной гостиной, посреди которой стоял стол, уставленный коробками, уже находились моя мама и нянька Прасковья. Они рассматривали привезенные Соней подарки, то и дело ахая от восхищения.

– Regarde ma chérie! – вытаскивая из коробки бальное платье, проговорила мама. – C'est très beau, n'est-ce pas²⁶?

– Да, матушка, – отозвалась я безжизненным голосом.

– Тебе не нравится? – спросила она, удивленная моей реакцией.

– Нет, ну что вы, – натянуто улыбнулась я. – Оно великолепно.

– Ах, я всегда говорила, что у Надежды Кирилловны отличный вкус… Милочка, – обратилась она к Сонечке, – поблагодари от меня и моей дочери свою maman et papa. Мы будем молиться за них!

– Непременно, Наталья Николаевна, – сделав книксен, отозвалась подруга.

Затем Соня обернулась ко мне и сказала:

– Прости, душечка, но мне уже необходимо бежать. Родители заждались. Я ведь с поезда прямо к тебе поехала…

Мы обнялись и распрощались, договорившись, что завтра она заедет за мной перед началом бала. Я скрепя сердце согласилась. С одной стороны, мне страстно хотелось развлечься и окунуться хотя бы на несколько часов в беззаботную атмосферу, но с другой стороны, гордость не позволяла мне принимать милости от подруги и ее семьи. Но юношеская потребность в празднике пересилила, и я все же отправилась на бал.

Несмотря на то что шла война и Россия остро нуждалась в деньгах, бал, устроенный в канун Нового года, был великолепен. Устроители не пожалели ни сил, ни денег. Несомненно, он отличался от знаменитых балов, которые устраивались в Зимнем и Николаевском дворцах. Не было такой роскоши, да и столы не ломились от изысканных яств, шампанское не лилось рекой. Тем не менее дамы, одетые по последней парижской моде, блистали драгоценностями в свете искусственных огней, а благородные кавалеры в строгих смокингах и вестонах были галантны и учтивы. Звучала музыка, повсюду слышались смех и веселый гомон. Пары не только кружились в вальсе, но и танцевали венгерку, краковяк, падепатинер, падекатр. Царила сказочная непринужденная обстановка. Ничто не напоминало об ужасах войны. Но, несмотря на видимое спокойствие и безмятежность, легкость общения, все же чувствовалась напряженность, которую присутствующие старались не демонстрировать.

– Душечка, не правда ли, тут великолепно? – с восторгом во взоре спрашивала меня подруга. – Ах, как здорово! Сколько людей!.. Какие все красивые, нарядные! А какие мужчины… ты не находишь?.. Ах, как жаль, что твоя maman не смогла пойти с нами.

– Да, в самом деле жаль, – согласилась я с ней. – Праздник пошел бы ей на пользу. Но она очень упряма. Не хотела быть обузой для нас.

– Что за глупость! – передернула плечами Сонечка. – Мы все любим ее… Твоя maman такая чудесная!.. Ой, смотри, papa зовет нас. Побежали?.. Ах, нет. Барышням не следует вести себя как глупеньким девочкам.

С этими словами подруга быстро, но грациозно прошла вдоль ряда сидевших пожилых женщин, склоняясь в изящном поклоне перед ними. Я уже хотела последовать ее примеру, но тут мною овладело такое чувство безысходности, навалилась такая тоска, что стало не по себе. Неожиданно я почувствовала, что присутствую на бале в последний раз. В голове стучало: «В последний раз… в последний раз… больше никогда не повторится! Я никогда больше этого не увижу».

– Вам плохо, сударыня? – услышала я за спиной мужской голос.

– Что, простите? – я резко обернулась и увидела возле себя молодого человека, одетого в черный смокинг фрачного покроя с белым пикейным жилетом.

– Прошу извинить меня, если напугал вас, но вы покачнулись, и мне показалось, что вы внезапно почувствовали себя дурно. Рад буду услышать, что я ошибаюсь.

– В-все в порядке… Слегка закружилась голова… душно, очень много народа, видимо, поэтому… Простите, мне надобно идти!

Сделав реверанс, я отошла от него, сгорая от стыда из-за того, что не смогла сдержать чувств при посторонних.

– Душечка, ну где ты? – возмущенно произнесла подруга. – Papa хочет нас познакомить кое с кем… Пойдем! Нас уже ждут.

Мы прошли в соседнюю гостиную, и увидели родителей Сони, рядом с которыми стоял весьма импозантный мужчина лет тридцати пяти, крепкого телосложения и с уверенным взглядом.

– Александр Федорович, разрешите представить вам мою дочь, Софию, и ее подругу Екатерину Сергееву.

– Весьма рад знакомству, – несколько наигранным тоном проговорил мужчина, галантно склоняясь перед нами. – Очарован!

– Александр Федорович Керенский, блестящий адвокат, самый известный оратор Думы, генеральный секретарь Верховного совета «Великого востока народов России», – представил его нам отец Сони. – Попомните мои слова, дорогие, – этот человек станет гордостью России, великим человеком, который будет воплощать в себе милосердие, гуманизм, свободу и демократию. Уверен, что за ним пойдут сотни, тысячи, миллионы людей. Вы даже представить себе не можете, что произошло на собрании в Госдуме. О! Это было незабываемо! Александр Федорович! Какое выступление! Признаться, я был сражен наповал. Более смелой, я бы даже сказал, более радикальной речи, обличающей бездействие правительства, в нашем болоте не звучало никогда. Да, настало время проснуться нашей многострадальной родине… Между прочим, императрица была в ярости. Она даже посоветовала нашему Императору повесить вас.

– Сергей Константинович, – усмехнулся Александр Федорович, – позвольте заметить, что мы не в собрании, а на балу, поэтому неуместно вести подобные беседы, особенно в присутствии столь очаровательных прелестниц… Кстати, хочу представить вам кое-кого… Николай, подойдите сюда. Вот, знакомьтесь, – Николай Николаевич Аничков. Мой друг и помощник. Рекомендую.

Я подняла глаза и остолбенела: предо мной, улыбаясь, стоял тот самый молодой человек, с которым я разговаривала всего несколько минут назад. Густо покраснев, я опустила глаза.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он, целуя мне руку.

– Вы уже знакомы? – удивленно уставившись на нас, поинтересовалась Софи. – Вот так тихоня!

– Нет, дорогая, – смеясь, заметила я, – мы не знакомы. Случайно столкнулись в зале некоторое время назад.

– Так как вы себя чувствуете? Хотите что-нибудь выпить? Или немного потанцуем?

– Я думаю, что лучше мы потанцуем, – смущенно ответила я. – Простите, мне так неловко.

– Ну что вы, – благодушно улыбнулся он. – Я всегда к вашим услугам.

Я не буду писать о том, как прошел тот незабываемый вечер и все последующие дни. Меня захлестнула всепоглощающая волна влюбленности. Да-да, любовь с первого взгляда, о которой я не раз читала в романах, часто подсовываемых мне Сонечкой. Но наши чувства расцвели наяву, а не на книжных страницах. Матушка благосклонно отнеслась к моему избраннику. Николай понравился ей сразу. Да разве мог кому-то не понравиться воспитанный, внимательный, мужественный человек, обладающий только положительными качествами. Кто-то может заметить, что таких людей не бывает на свете, а влюбленные барышни просто парят в мечтах, пребывают в мире грез, а потому их избранники – небожители. Да, для меня Николя был именно таким. Мы часто виделись, гуляли, посещали театр, катались на коньках, обменивались письмами и признаниями в вечной любви. Видя, как тяжело мне приходится, он взял часть забот на себя, в том числе и оплату счетов за лечение мамы… Ах, как давно это было! Было…

Но вот наступил февраль 1917 года, положивший конец беспечным дням, беззаботной суете. Старый режим, а с ним и старая жизнь, унеслись в небытие. Пришло новое суровое настоящее, которое полностью изменило не только ход истории России, но и самих людей…

Глава 7

Александр Федорович, как и предсказывал отец Сонечки, в дни Февральской революции стал одной из центральных фигур политического процесса в стране. Этому способствовала не только популярность Керенского в обществе, но и неутомимая энергия и смелость будущего главнокомандующего. Именно он на заседании Совета, которое проходило в конце февраля 1917 года, призвал парламентариев не подчиняться указам императора Николая II. В своей речи ярый революционер заявил о необходимости роспуска Думы и передачи всей полноты власти Исполнительному комитету Государственной думы. В те роковые для России дни именно Государственная Дума стала центром революционного восстания в Петрограде. Именно с ее трибун звучали призывы, обращенные к солдатам и простым гражданам, идти к Таврическому дворцу.

Весть о восстании в Петербурге облетела Москву вечером двадцать седьмого февраля. Город замер в ожидании чего-то страшного. На пустынных улочках купеческой столицы не было никого, кроме изредка проходившего патруля. Вместе с тем никто не спал. Да и как можно было спать в ту ночь, когда решалась судьба государства, судьба каждого жителя огромной страны. Из-за того, что связь со столицей прервалась, по Москве поползли пугающие слухи. Страх поселился в душах людей. Все ждали рассвета…

Николя вот уже больше недели находился в Санкт-Петербурге. Боже! Как я волновалась в ту ночь, не зная, что с ним, где он. Мой избранник был очень близок к Керенскому, поэтому я догадывалась, что он находится в самой гуще событий. А они развивались так стремительно, что порой мне хотелось спросить себя: «А со мной ли это все происходит? Не приснилось ли? Не были ли те дни лишь страшным сном?»

Утром пришла телеграмма из Санкт-Петербурга, точнее, Петрограда, как стали именовать город на русский манер с августа 1914 года, с подтверждением того, что над нашей несчастной Родиной поднялась заря новой жизни. Тогда еще никто не знал, чем Февральская революция обернется для России. Люди, руководившие в те дни страной, хотели для нее лучшего будущего. В мечтах первые революционеры видели Россию богатой, свободной и демократической державой. Однако, наделав много ошибок, они потеряли власть, отдав многострадальную родину в руки тех людей, кто впоследствии массово истреблял население ради достижения СВОИХ целей.

Я всегда была далека от политики. Впрочем, как и многие другие мирные обыватели. Мне хотелось только одного: мира и стабильности. Поэтому я старалась не вникать в то, что происходило в те дни на улицах города, и не участвовать в митингах и собраниях. Да и когда мне было этим заниматься? С приходом новой власти жизнь в городе полностью изменилась: никто не работал, предприятия закрывались одно за другим. Последние жильцы съехали, оставив меня и маму ни с чем. Денег почти не было, впрочем, как и еды, так как вслед за заводами начали закрываться и магазины. Дошло до того, что стали выдавать карточки на хлеб и сахар.

Прошло две недели, а о Николя так и не было никаких известий, кроме той короткой телеграммы, которую я получила через несколько дней после начала революции. Я не находила себе места от тревоги и страха за жизнь человека, в которого была безумно влюблена. Меня снедали разные мысли: а вдруг с ним что-то случилось, а вдруг его за что-то арестовали? Вдруг убили, сослали? Но иногда мне приходило на ум и другое: а если он разлюбил меня? Если бросил? Господи! О чем только я не передумала в те страшные для всех дни.

Но однажды вечером в нашу дверь постучались.

– Прасковья, – поднимая голову от шитья, приказала maman, – пойди, открой дверь.

– Сейчас, матушка, – засуетилась старая нянька, ставя на стол самовар. – Иду уже, иду!..

– Батюшки! – услышали мы из передней испуганный голос Прасковьи. – Неужто вы!

Я вскочила со стула ни жива ни мертва. От волнения я не могла произнести ни слова. Неожиданно в дверях показалась мужская фигура.

– Николя! – бросилась я на шею вошедшему. – Наконец-то! Боже мой! Я не верю своим глазам! Мой Николя!

– Да, милая, это я. Похудевший, уставший, но я, – засмеялся Николай, крепко меня обнимая. – Как же я скучал по тебе! Не проходило и дня, чтобы я не думал о том, как живет дорогой мне человек, что происходит с ним. Если бы ты знала, скольких трудов мне стоило уговорить Керенского Александра Федоровича… ты же помнишь его?.. отправить меня в Москву. Сколько доводов я приводил ему, говоря о необходимости моего присутствия здесь в столь неспокойное время.

– Значит, – немного отстранившись от него, спросила я, – ты теперь будешь работать в Москве?

– Да, милая, с завтрашнего дня я возглавлю комиссию, которая будет устранять недоразумения, возникшие между солдатами, населением и рабочими. Так что если найдется для меня комната, то я с удовольствием поселюсь поближе к тебе. Квартплату обязуюсь вносить вовремя.

– Николушка, – вмешалась в разговор мама, – мы всегда рады видеть вас. Выбирайте любую комнату. Они все в вашем распоряжении… Прасковья, накрой на стол. Новый постоялец проголодался с дороги!

– Эх, матушка, боюсь, что окромя картошки и есть-то нечего, – сокрушенно покачав головой, проговорила нянька.

– Так ты поищи, – сурово уставилась на нее мать, недовольная тем, что старая женщина стала перечить ей.

– Прасковья, там, в прихожей, чемодан стоит… перевязанный веревкой. Так ты возьми его да отнеси на кухню. Уверен, что в нем ты найдешь что-нибудь съестное.

С этого вечера Николя стал нашим постояльцем и моей опорой. Он помогал деньгами, часто приносил то сахарную голову, то муку, то молоко, то масло. Я была настолько счастлива, что не замечала ничего: ни развала страны, ни настроений, царящих в обществе. Не задумывалась и над тем, что моя счастливая жизнь приближается к полному краху с неимоверной быстротой. Тогда мне казалось, что все трудности, невзгоды, лишения – это временно. Впереди нас ждет свободная от царского режима жизнь в демократическом государстве. Об этом говорилось на каждом митинге, на каждом собрании. Они проходили везде: то на заводах, то на фабриках, то в Московской думе, то в театрах. Но постепенно эйфория, охватившая широкие слои общества в первые месяцы после свержения монархии, сошла на нет, и наступило осознание того, что разрушить все до основания намного проще, чем построить: все-таки пообещать и сдержать данное слово не одно и то же. Да, свобода слова, свобода печати появилась, но ею сыт и обут не будешь, ею не накормишь маленького ребенка и не вылечишь больного. В обществе начинало назревать недовольство. Временное правительство всеми силами пыталось угодить и левым, и правым. Впрочем, это лавирование вылилось в еще больший негатив и недоверие к новой власти. Положение осложнила и внутриполитическая борьба между эсерами, меньшевиками, кадетами, октябристами, трудовиками, а впоследствии между двумя ключевыми фигурами Корниловым и Керенским. Россию лихорадило. Вихрь кровавой революции постепенно начал затягивать в безумный водоворот все больше людей. И вырваться из него удалось далеко не всем…

Наступил июнь, а вместе с ним и вынужденное принудительное выселение из нашего дома и переезд в полуподвальное помещение. Даже вмешательство Николя не привело ни к чему.

– «Московский совет рабочих депутатов постановил безотлагательно реквизировать для своих нужд ряд помещений», – прочитала я вслух бумагу, которую передал мне свирепый на вид мужчина под два метра ростом. – Что это значит?

– Это значит, дамочка, что собирайте пожитки и выметайтесь, – грубо ответил мне стоявший рядом с ним тщедушный парень, нагло рассматривавший меня.

– А вы в курсе, что мой муж, – решила я немного приукрасить, – работает в Исполнительном комитете общественных организаций? Не думаю, что он обрадуется, прочитав эту бумажку.

Впрочем, я соврала не так уж и сильно: во-первых, Николя действительно перешел работать в комитет месяц назад, после того как по приказу Керенского расформировали судебную комиссию, а во-вторых, мы уже были помолвлены и готовились к свадьбе.

– Дамочка, не серчайте, – уже более дружелюбным тоном пробасил великан. – С муженьком-то вечерком, думаю, порешите обо всем. Авось и обойдется. Мы только приказ исполняем… куды пошлют, туды и идем. А покудова дозвольте откланяться.

– Мама! Мама! – закрыв за ними дверь, позвала я. – Посмотрите на это безобразие! И что нам теперь делать? Неужели мы оставим наш дом на разграбление варварам?

Я вбежала в гостиную и увидела сидящую в полном оцепенении мать.

– Что случилось? Вам плохо? Позвать доктора? Прошу вас, только не молчите!.. Мама, вы пугаете меня! – бросившись перед ней на колени, вскричала я.

– Господи! – еле слышно произнесла она, наконец. – Это что же происходит? Когда же закончатся наши беды?

– О чем вы говорите, мама?

– Я слышала, доченька, ваш разговор… Господи! Чем провинились мы пред тобой, что ты посылаешь нам столько испытаний?.. Кати, дорогая, поговори с Николушкой. Я не могу уехать из дома, где мы так счастливо жили все эти годы, и где выросла ты, где скончался твой отец… Умоляю тебя!

– Конечно-конечно, я обязательно переговорю с ним, как только он вернется домой. Я все сделаю, только вы не расстраивайтесь. Все образуется, – пообещала я матери, не особо уверенная в том, что разговор сможет повлиять на нашу дальнейшую судьбу.

Постановления различных комитетов, комиссий, судов нередко противоречили друг другу. Николя часто рассказывал о недопонимании и неразберихе в комиссариатах, управах, да и не только там. Всем хотелось руководить, часто не имея при этом ни образования, ни понимания того, каким образом это делается.

– Любимая, – прочитав постановление, сокрушенно покачал головой мой жених, – мне безумно жаль огорчать тебя и твою матушку, но, к сожалению, я не могу отменить постановление. Прости, милая, это не в моих силах. Без сомнения, я завтра пойду и переговорю с их председателем, но, боюсь, надежды на то, что они изменят решение, очень мало. Единственно, что я могу с уверенность утверждать, так только то, что смогу подыскать вам приличное жилье. Задача, безусловно, не из легких, но к завтрашнему вечеру, уверяю тебя, я решу проблему. Подготовь маму к переезду.

Он оказался прав: свободных помещений в Москве практически не было. Из оставленных польских городов было переведено множество учреждений, а также фабрик и заводов с их рабочими и служащими. К тому же после Февральской революции появилось немало новых организаций, которые должны были где-то размещаться.

Как он и предполагал, найти понимания у Федора Семеновича, возглавлявшего в ту пору Совет рабочих депутатов, ему не удалось, поэтому ближе к вечеру я и няня принялись собирать вещи. Горько было осознавать, что я никогда больше не увижу ни свою спальню, в которой жила почти с рождения, ни уютную гостиную, где мы так приятно проводили вечера, пока отец был жив.

– Le temps perdu ne se rattrape jamais… Le temps perdu ne se rattrape jamais²⁷, – то и дело всхлипывая, приговаривала матушка.

Она бесцельно ходила по квартире, погруженная в свои мысли. Мне было жалко на нее смотреть. Буквально за ночь мама превратилась в сгорбленную сморщенную старушку. Мое сердце сжималось, а слезы наворачивались на глаза от мысли, что я могу потерять ее. Если бы я только могла изменить нашу жизнь! Но, увы. Мне кажется, что именно в то время ко мне впервые пришло осмысление ужасающей реальности, проявившейся так зримо и так ощутимо. Многие наши знакомые спешно покидали Москву. Кто-то перебирался в Петроград, кто-то уезжал в далекие губернии, где жизнь текла более размеренно, а кто-то и вовсе уезжал заграницу. Однажды я попыталась заговорить с мамой и Николя об отъезде в Париж, к дальней родственнице отца, но матушка только отрицательно покачала головой, а жених ответил, что не может предать революцию как раз в ту минуту, когда большевики начали раздувать кострище.

Семья Сонечки также пришла к заключению, что лучше остаться в Москве. Они поселились неподалеку от нас, так что мы могли видеться довольно-таки часто. Наши встречи стали для меня некой отдушиной. Мы редко говорили о настоящем, все чаще предаваясь воспоминаниям о прежних счастливых днях.

Мамы не стало в начале августа, неделю спустя после нашей с Николя свадьбы. Накануне maman попросила меня позвать к ней Николушку (так ласково она называла моего мужа).

– Подойди ко мне, мой мальчик, – попросила его мама. – Мне надо кое о чем поговорить с тобой.

– Матушка, конечно, – приветливо улыбнувшись, откликнулся Николай, взял стул и сел поближе к кровати, на которой лежала мама. – Я слушаю вас.

– Николушка, мое время подошло к концу, – начала Наталья Николаевна бесцветным голосом. – Не перебивай меня… я знаю… я чувствую. Ты знаешь, что у Кати никого нет, кроме меня и тебя. Та дальняя родственница мужа, которую я видела всего один раз в жизни, не в счет. Дай мне слово, что будешь защищать мою девочку до конца своих дней. Она сильная, но в то же время такая хрупкая. Ей нужна помощь и поддержка.

– Я обещаю, что сделаю все, что будет в моих силах, – взяв тещу за руку и слегка сжав ее, ответил Николай. – Вместе с тем мне кажется, что вы преждевременного говорите о кончине. А кто же будет нянчить внуков? Вы же обещали, неужто не припомните?

– Увы, Николушка, – печально вздохнув, отозвалась женщина, – силы покинули меня. Я очень люблю тебя и Кати. И я так рада, что успела увидеть вас счастливыми.

– Так будет всегда, даю слово.

– И еще… – немного помолчав, вновь заговорила Наталья Николаевна. – Я знаю, что ты не веришь в сны, но все равно выслушай меня. Несколько дней назад мне приснился очень странный сон. Ты и Кати стоите на какой-то платформе. Уже холодно, идет дождь со снегом… Рядом с вами какие-то люди с оружием в руках. Они кричат, ругаются… У тебя по щеке течет кровь и капает на белый снег… Вслед за этим налетает какой-то вихрь и уносит мою дочь. Она тянет к тебе руки, а ты только глядишь на нее и молчишь…

– Вам просто приснился дурной сон, – прервал ее рассказ Николай, не поверив ни единому слову пожилой женщины.

Он знал о пристрастии моей мамы к спиритическим сеансам, поэтому не доверял словам тещи.

– Все будет хорошо, матушка, не переживайте. Никто не посмеет обидеть ни меня, ни уж тем более вашу дочь… Вам нужно отдохнуть… Спокойной ночи, матушка.

– Спасибо, – спокойным голосом проговорила матушка и закрыла глаза.

Ближе к ночи ее не стало…

Следующие два месяца прошли словно в тумане. Смерть мамы сильно подкосила меня. Боль была такая, что мне казалось, будто из груди вырвали сердце. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, комок подступает к горлу, а глаза наполняются слезами. В то время я была готова отдать жизнь за час, за минуту, за секунду общения с ней.

Все те дни Николя был рядом со мной. Из-за своих переживаний я не замечала, как меняется настроение мужа: а оно с каждым днем становилось все мрачнее и мрачнее.

Неумелые действия Временного правительства, совершавшего одну ошибку за другой, привели к тому, что поднялась волна недовольства и началось окончательное разложение всякой социальной жизни. В бесконечных очередях за хлебом, за молоком, за калошами всегда находились люди, недовольные революцией, войной, правительством, не сумевшим облегчить тягости жизни и окружившим себя «жидами-спекулянтами».

Примерно с июня участились отказы идти на фронт, начались погромы винных лавок, захваты фабрик и заводов, убийства офицеров и продажа на улицах солдатского имущества, мародерство в городах и селах. Резня и грабежи стали привычным делом для умирающей России. После того как Керенского назначили Верховным главнокомандующим, наша жизнь кардинально изменилась. Восстание генерала Корнилова стало губительным не только для Временного правительства, но и для самого Александра Федоровича. Понимая, что с каждым днем сторонников становится все меньше и меньше, а его звезда угасает, он вызвал Николя в Петроград. Вместе с мужем поехала и я.

Глава 8

Петроград встретил нас жуткой непогодой. Каждый день с Финского залива дул пронизывающий холодный ветер, а мрачные свинцовые тучи, словно немые предвестники надвигающейся катастрофы, стремительно мчались по небу. Но не только ненастье влияло на настроение людей. То тут, то там раздавались возгласы недовольства, которое уже никто не хотел скрывать. Обстановка в городе накалялась с каждым днем. Какая-то темная сила умело управляла неграмотным народом, играя на его неразвитости и трусости интеллигенции, не желавшей вмешиваться в дела государства и предпочитавшей отсиживаться по домам вместо того, чтобы вести активные действия. К сожалению, когда Временное правительство во главе с Александром Федоровичем прозрело и осознало, что совершило непростительно много ошибок, времени на то, чтобы их исправить, не осталось. Было уже слишком поздно.

– Можно войти? – стоя в дверях кабинета Керенского, спросил Николай Аничков. – Как вы и пожелали, я прибыл в полное ваше распоряжение.

– Проходи, проходи, – на секунду подняв голову от бумаг, проговорил Александр Федорович, указывая на стул. – Рад видеть подле себя единомышленника в столь сложное для нашей страны время… Надеюсь, что еще не поздно…

– Вы правы, настрой у подавляющей части людей весьма враждебный. Все утомлены войной, растет волна слухов и протестов. Все ждут от вас решительных действий.

– Хм, решительных действий, – горько усмехнулся Керенский. – Да как они возможны, когда всякий тянет на себя одеяло, пытаясь урвать лучший кусок. Все разобщены! Социал-демократы, социалисты-революционеры, народные социалисты… К тому же, как ты знаешь, каждая из этих партий имеет два крыла: меньшевики и большевики, минималисты и максималисты. Такого не было никогда! В России слишком много партий, стремящихся не к объединению, а, наоборот, к разделению. Попытка объединить их, выработать общую программу действий оказалась непосильной ношей. Я давал им возможность, Бог свидетель, но что из этого вышло? Все пошло прахом. Мы предоставили народу слишком много свободы… слишком много.

– Вероятно, для того, чтобы объединить под своим началом людей, нужны более жесткие и хорошо продуманные меры с вашей стороны, – прозрачно намекнул Аничков на стремление Керенского быть «хорошим для всех».

Александр Федорович как-то странно поглядел на Николая, не произнеся при этом ни слова.

– Чтобы иметь возможность сильной рукой управлять такой огромной страной, как Россия, необходимо иметь мощную опору под ногами и сильный тыл, – наконец выдавил из себя Керенский. – На кого мне опираться? На меньшевиков-оборонцев или меньшевиков-интернационалистов? Одни выступают против войны, другие за. Или на большевиков, открыто агитирующих солдат, рабочих и крестьян захватить власть и передать ее Советам? Многие критикуют Временное правительство, в том числе и твоего покорного слугу, характеризуя меня как человека медлительного, безынициативного. Но Россия – это не Городская дума. Управлять ненадежным кораблем среди разъяренного шторма никак нельзя. В феврале мы выпустили джина из бутылки, искренне желая при этом нашей злосчастной родине обрести свободу, равноправие, пустить ее по пути демократии. Однако все пошло совсем не так, как мы мечтали.

– Да, вы совершенно правы, – согласился Николай Аничков, понимая, что Керенский не ошибается в своей оценке происходящего. – Когда произошла Февральская революция, и на горизонте заалела заря свободы, то всеми овладел единый порыв, единое чувство. Тогда не было ни споров, ни распрей. Всех объединяла вера в светлое будущее.

– Все так и было, – тяжело вздохнул Александр Федорович. – Но все-таки трудно построить новое за один день. Нет возможности его построить и за месяц, и даже за год. А невежественные массы требуют именно этого, не понимая, что без труда ничего не достичь. Между тем, что мы видим? Фабрики, заводы стоят, никто не работает… Впрочем, для чего я тебе рассказываю об этом? Ты и сам все прекрасно видишь. Пришлось даже ввести карточки на самое необходимое. Люди, часами стоя в очередях, надумывают черт знает что. Разве этого мы хотели в феврале?.. А крестьянские бунты? Народ требует предоставить им землю… Ну, отдадим мы им сейчас землю. И что? Что они будут с ней делать? Чем будут обрабатывать? Откуда возьмут зерно? Что будут делать с урожаем потом? Старые правила и законы устарели, а новых еще нет. Я приказываю Министерству внутренних дел подавить крестьянское движение, а тем временем Министерство земледелия, наоборот, старается раздуть мятеж, не подчиняясь требованиям Временного правительства. И я ничего не могу сделать.

– Быть может, надобно провести земельную реформу сейчас, отдав какую-то часть земель крестьянам? – осторожно предположил Николай, посмотрев на Керенского.

– Для того чтобы решать такие задачи, нужно знать мнение всех людей, а не отдельных личностей. С тем я и собираюсь организовать Учредительное собрание. Беда в том, что страна у нас слишком большая, трудно раскачивается. В Петрограде и в Москве партии готовы к съезду, а в других городах только думают, что и как. А если мы не учтем мнение всех людей, то опять появятся недовольные, опять будут волнения, опять смута, которая будет мешать строить новое государство.

– Не сочтите за дерзость, Александр Федорович, – покачал головой Аничков, – но вы вряд ли сможете угодить всем. Да и стоит ли это делать? Мне кажется, только поймите меня правильно, не стоит подстраиваться под каждого, а следует делать то, что в итоге принесет пользу России. В данном случае ваше промедление может стать для страны роковой ошибкой. Вы уже потеряли поддержку интеллигенции, связанной с буржуазией, подобное случится и с простым народом. Они пойдут за более сильным лидером.

Слова Аничкова явно пришлись не по душе Керенскому. Он порывисто встал и начал молча ходить по кабинету взад и вперед.

– И что ты предлагаешь? – сквозь зубы проговорил Александр Федорович, остановившись, наконец, напротив Николая.

– Прежде всего отменить подготовку к новой кампании. Никто не верит в победу, поэтому и не хотят участвовать в бессмысленной войне. Ваши враги, используя промахи Временного правительства в своих интересах, будоражат народ, поднимая новый мятеж. Откажитесь от союзнического долга!

– Что? – вскричал Керенский, покраснев. – Вы забыли про честь, милостивый государь? Как я могу отказаться от данного мною слова?

Он быстрыми шагами дошел до рабочего стола и вновь сел.

– Довольно об этом, – недовольным тоном сказал он. – Завтра ты получишь документы, в которых найдешь новые предписания и дальнейшие инструкции… Я слышал, ты приехал не один? Что ж, прими мои поздравления. Надеюсь, вам удалось подыскать приличное жилье. Если нет, то зайди завтра к Захарову, скажешь ему, чтобы помог… я сам сегодня переговорю с ним.

– Благодарю, Александр Федорович, не стоит, – вежливо отказался Аничков. – Мы уже устроились. На самом деле, не бог весть что, но тепло и уютно.

– Хорошо, – коротко ответил Керенский, вновь погрузившись в бумаги, лежащие на столе. – Тем не менее, если что-то потребуется, то дай знать.

С тяжелым сердцем Николай Аничков покинул кабинет Верховного главнокомандующего. Шестое чувство ему подсказывало, что конец уже близок. И предотвратить крушение всех надежд на светлое будущее, к сожалению, никому не под силу. Кормчий обладал аналитическим складом ума, силой воли и желанием рулить. Но при всех положительных качествах он не имел ни мужества для принятия непопулярных решений, ни достаточного характера, чтобы совершать какие-либо действия без гарантий успеха, ни способности признавать мир таким, какой он в реальности, ни готовности учиться на собственных ошибках. «Piscis primum a capite foetat²⁸, – подумал Николай, тяжело вздохнув. – Не помню, кто сказал… по-моему, Плутарх или Ксенофонт: «Предводитель должен отличаться от подчиненных не роскошным образом жизни, а трудолюбием и умением предвидеть события». Александр Федорович усерден, но не может или не хочет видеть предвестий новой назревающей революции. И что-то мне подсказывает, что она уже не будет бескровной, как Февральская. Много, много бед принесет России новая революционная волна…»

Так, погруженный в свои думы, Николай дошел до дома, где его с нетерпением поджидала я, охваченная тревогой и неопределенностью.

– Ты выглядишь очень расстроенным, – увидев мужа, проговорила я. – Что стряслось?

– Ах, моя милая Кэт, – печально покачав головой, отозвался он, – как тяжело сознавать, что ты хочешь, но ничего не можешь изменить. Мир катится в тартарары. Я не знаю, сколько у нас есть времени.

– Ты говоришь загадками, – нахмурившись, сказала я.

– Грядет новая революция, милая. И она уже не за горами. Ты уже слышала, о чем говорят люди?

– Да, и меня это пугает.

– Признаться, меня тоже, потому что к власти рвутся люди, которым нет никакого дела до людских бед. Они жаждут власти, жаждут величия, жаждут крови.

– Не говори так! – вскричала я. – Ты пугаешь меня!

– Прости, прости, милая, – обнимая меня за плечи, с нежностью в голосе произнес Николя. – Я и сам несколько напуган, так как вижу, что мы стоим на краю огромной пропасти и можем упасть в нее в любую минуту.

– Но что же делать? – прижавшись к мужу, задала я вопрос. – Может быть, уедем? Куда-нибудь… В Сибирь, за Урал… Или на юг, в Одессу… Или, как советовала матушка, за границу? Мы все равно ничего не можем изменить, так ради чего сидеть и глядеть, как умирает Россия?

– Милая Кэт, – отстранив меня и поглядев в мои заплаканные глаза, начал Николя, – неужели ты думаешь, что я способен бросить страну в такое сложное для нее время? Бросить всех, кто доверял мне, шел за мной, верил каждому моему слову? Как я могу подвести тех, кто рассчитывает на меня сейчас?

– Ты говоришь о Керенском? – вопрошающе глядя на мужа, спросила я. – А ты уверен, что глава Временного правительства не бросит свой пост и будет с нами до конца?

– Уверен, – усаживаясь на стул, отозвался Николя. – Во время нашей сегодняшней беседы я посоветовал ему отказаться от союзнической миссии, и знаешь, о чем Александр Федорович напомнил мне?

– О чем?

– О чести! Понимаешь, даже в такое трудное время, когда уже не знаешь, кто твой друг, а кто враг, ОН думает о чести.

– Прости, я, возможно, скажу сейчас глупость, но о какой чести может идти речь, когда на фронте гибнут люди? За какие идеи и идеалы они погибают? За Родину, за отца и мать?.. Во имя чего?.. Я работала в госпитале и видела изуродованные тела, гниющие раны, слышала душераздирающие стоны, чувствовала запах смерти. Поэтому я понимаю народ, который отказывается воевать за корыстные интересы, за бездумную политику, за ложь людей, стоящих у власти.

– Милая Кэти, я полностью согласен с тобой, но все же убедить в этом Александра Федоровича я так и не смог… К сожалению для всех нас. Не смог и уговорить собрать Учредительное собрание как можно скорее. Одна ошибка следует за другой…

Он встал и начал прохаживаться по убогой комнатке, в которой не было ничего, кроме кровати, небольшого стола и двух стульев. К сожалению, о комфорте приходилось только мечтать. Наконец, он остановился подле меня и, обняв за плечи, тихо произнес:

– Катюша, я вот о чем подумал… Тебе на самом деле нужно уехать на время. Погости у своей родственницы в Париже. Пускай тут все уляжется, успокоится, тогда и вернешься. Пойми, мне так будет покойнее.

– Как ты мог предложить мне подобное! – вырвавшись из его объятий, с возмущением ответила я. – Неужто ты мог подумать, что я брошу тебя одного? Я давала клятву перед алтарем быть вместе в горе и в радости. Поэтому что бы ни случилось, куда бы ни занесла нас судьба, я буду верна данному слову.

– Ты не понимаешь…

– Нет, это ты не понимаешь, – перебила я его. – Я останусь в любом случае. И давай не будем больше говорить на эту тему… Пойдем лучше поужинаем. Мне удалось достать немного хлеба и масла. Чайник уже вскипел…

Вдруг мы услышали стук в дверь.

– К-кто это может быть? – испугавшись, спросила я.

– Сейчас узнаем, – вынимая из пальто парабеллум, сказал Николя и осторожно направился к двери. – Пожалуйста, оставайся в комнате.

Я услышала, как муж открыл дверь, вслед за этим последовал короткий разговор, далее звук закрывающейся двери. Через несколько секунд в комнату вошел Николя, держа в руке конверт.

– Что это? – не понимая, в чем дело, спросила я.

– Это документы, о которых утром говорил мне Александр Федорович.

– Что в них написано? – внутренне похолодев, спросила я, подходя к мужу. – С какой стати Керенский прислал тебе их?

– Это касается моей дальнейшей работы, милая… Подожди…

– Понятно, – проговорил он через несколько минут, пробежавшись глазами по письму.

Он бросил конверт на стол и начал в задумчивости расхаживать по комнате.

– Что? Что понятно? – мною овладел ужас.

Неопределенность пугала меня.

– Ты уверена, что не хочешь уехать из страны? – еще раз спросил Николя. – Это последняя возможность…

– Ты знаешь ответ на свой вопрос: я буду рядом с тобой, чтобы ни случилось.

– Что ж, тогда тебе придется вновь собирать чемоданы, ибо мы уезжаем в длительную командировку.

– И куда мы направляемся?

– Керенский, не рассчитывая более на Петроград и Москву, ищет поддержки в центральных российских губерниях. Разумно… Эх, только бы не было поздно…

Глава 9

Guerre et pitié ne s’accordent pas²⁹.

Я не буду описывать нашу поездку. Сказать, что она была трудной, значит, ничего не сказать. Поначалу Николя принимали крайне враждебно. Никто не верил в то, что Временному правительству вновь удастся взять ситуацию под контроль. Однако после выступлений мужа, оратора от Бога, настроение толпы менялось. Народ и его вожаки словно завороженные смотрели на Николая, внемля каждому его слову. Нет, он не обещал земного рая, как это делали большевики на митингах. Муж разъяснял и убеждал людей в том, что без трудностей, без самоотверженного труда не построить новое государство, что только совместными силами мы сможем преодолеть испытания и зажить той жизнью, о которой мечтали многие годы. Естественно, на митингах случались и провокации. Лживыми речами и оговорами подстрекатели пытались озлобить толпу, открыто призывая к захвату власти, но их оттесняли в сторону, не поддаваясь угрозам и уговорам.

После многочасовых дискуссий руководители различных комитетов и советов, в конце концов, соглашались с доводами Николая и давали обещание поддержать Временное правительство на выборах в Учредительное собрание, которые должны были состояться 12 ноября. Дату же самого собрания, отложенного из-за необходимости подготовить аппарат для проведения беспристрастных и грамотных выборов, перенесли на 28 ноября. С каждым днем Николай становился все молчаливее и мрачнее. Кто, как ни он, мог лучше понимать, что до полного краха оставались считанные дни. «Слишком много времени прошло впустую, пока партии занимались перетягиванием одеяла на себя. Мы упустили возможность поднять Россию с колен… Господи! Скольким наша гордыня и наши промахи будут стоить жизни?»

Прошло полтора месяца после нашего отъезда из Петрограда. До нас доходили тревожные вести о том, что большевики все активнее и активнее ведут работу среди масс, подталкивая их к полному неповиновению. «Берите и захватывайте!» – вот каким был их основной лозунг.

– «Берите сейчас, не ждите, когда власти вам дадут то, что принадлежит вам по праву», – прочитал листовку Николя и со злостью скомкал ее. – Нет, ну как люди могут поддаваться на такой бред! Какими нужно быть глупцами, чтобы пойти за такими авантюристами?

– По-видимому, не все думают так, как ты, – пожала плечами я.

В силу молодости и беспечности, я не догадывалась о масштабе надвигающейся беды. Тогда мне казалось, что все вернется на круги своя, жизнь встанет на прежние рельсы, и мы заживем счастливо. Я буду ждать Николя с работы, растить детей, вести хозяйство. По праздникам звуки музыки и радостные голоса друзей станут оглашать наш гостеприимный дом. Летом мы, наконец, поедем в свадебное путешествие… «Ах, как же это будет прекрасно!» – погрузилась было я в мечты, но мои думы были прерваны словами мужа, который продолжал возмущаться:

– Вот, прочитай эту резолюцию Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов! «Вся власть Советам! Долой Временное правительство!» Они подняли вопрос о свержении действующей власти и тут же решили его в положительном смысле. Как тебе это нравится? «Расходитесь по домам! – кричат они. – Это буржуазия и офицеры в интересах своих и иноземных капиталистов продолжают войну. Они обманывают вас!» А вопрос о земле? Знаешь, каким образом они предлагают решить проблему? «Забирай все сразу! Грабь награбленное». И вот за такими людьми идут крестьяне, которые хотят получить все и сразу. Возможно ли это? Опять земли, имущество помещиков, лошадей, телеги и прочий инвентарь заберут те, кто имеет силу, а нуждающиеся крестьяне останутся с носом. Начнется междоусобная война… А фабрики и заводы? Со всех сторон звучит призыв к рабочим, что они, дескать, должны взять под контроль работу различных отделов и избавиться от хозяев и инженеров, как от эксплуатирующих элементов. Но разве знает простой рабочий, ничего не понимающий ни в технике, ни в хозяйствовании, КАКИМ образом нужно управлять? Заводы и фабрики встанут, и те, кто «забрал все и сразу», останутся на улице… А вот прочти: «Временное правительство медлит с созывом Учредительного собрания, так как боится воли народа». Что за ерунда!..

– Неужели резолюцию поддержали? – ужаснулась я.

– Нет, насколько мне известно, Центральный исполнительный комитет рабочих и солдатских депутатов, как и Исполнительный комитет советов крестьянских депутатов, выступил против переворота. Все ждут Учредительного собрания. Хотя надо признаться, большевистские лидеры действуют грамотно, я бы даже сказал, талантливо. Нам бы поучиться у них, – горько усмехнулся Николай.

– Не говори так! – возмущенно произнесла я. – Учиться у кого? У неграмотных мужиков?

– Не скажи, милая. По слухам, Ленин получил хорошее образование, правда, я не могу с точностью этого утверждать, ибо есть противоречивые сведения. Троцкий же, хоть и не закончил Новороссийский университет, обладает незаурядным умом и в совершенстве владеет ораторским искусством. Но это не главное: самое важное то, что они оба стремятся к власти и готовы на все для достижения своих целей. И пока у них это получается гениально. Даже Керенский вынужден признать, что перед ним сильный противник.

В дверь осторожно постучали.

– Войдите! – громким голосом приказал Николя.

На пороге появился щуплый, болезненного вида молодой человек. Это был портье гостиницы, в которой мы остановились.

– П-простите, пожалуйста, – немного заикаясь, проговорил он. – В-вам т-т-телеграмма из П-п-етрограда.

– Благодарю.

– Е-е-если что-то п-понадобится, господин Аничков, т-то я в в-в-ашем р-распоряжении, – низко поклонившись, проговорил худосочный парнишка и скрылся за дверью.

– Что в этой телеграмме? – подойдя к мужу, спросила я.

Тот вскрыл бланк и погрузился в чтение. Но чем дольше он читал, тем больше мрачнел.

– Нам следует срочно вернуться в Петроград, Кэт. Собери вещи, я пойду куплю билеты на поезд. Дай бог, чтобы мы прибыли вовремя…

Уже сидя на вокзале, Николай рассказал мне о положении дел: донское и кубанское казачество объявили себя самостоятельными республиками и начали переговоры с британским послом; с фронта хлынула толпа дезертиров; крестьяне, воодушевленными «вестями» с фронта, начали захватывать землю, грабить и жечь усадьбы, безжалостно убивая их владельцев. Созданный Керенским в противовес Съезду Советов Совет республики не имел никаких реальных полномочий; а Александр Федорович, который боялся потерять власть окончательно, фактически объявил себя диктатором. Петроградский совет воспользовался хаосом и во всеуслышание заявил, ссылаясь на заявление Родзянко, что новая власть собирается сдать Петроград немцам. Новость вызвала новую массовую бурю протестов. И вот в эту столицу нам предстояло вернуться… Точнее, только мне…

Трясясь в прокуренном вагоне, потому что ехать нам пришлось не в служебном, а в общем, я с тоской думала о том, что нас ожидает в Петрограде. Все же даже в самых страшных снах мне не могло привидеться то, что произошло с нами через несколько часов, когда моя жизнь окончательно разделилась на «до» и «после».

Выпив кипятку с остатками хлеба, я и Николя, утомленные поездкой, задремали. Постепенно умолкли разговоры, и вагон погрузился в тревожный сон. Где-то ближе к полуночи поезд прибыл на какую-то станцию. Впоследствии я так и не узнала ее названия, да мне, сказать по правде, сильнее всего хотелось обо всем забыть. Но память, как нарочно, не отпускала меня.

Сквозь дрему мне послышались громкие голоса на улице, которые требовали пропустить их в вагон.

– Кого это черти несут? Куды лезють? – неприлично выругавшись, проворчал наш сосед, выглянув в окно.

– Нечего, старый хрыч, сквернословить, – возмутилась пожилая женщина, одетая в крестьянскую одежду и вся увешанная тюками, с которыми она не пожелала расставаться. – Не вишь, барышня рядом. Негоже ей брань твою слушать.

– Так пущай привыкает, – усмехнулся мужик. – Эх, вот придет наша власть, так якшаться придется, хошь не хошь. А, молодица? Чаво это ты нос-то воротишь?

– Ах ты, балагур старый, совсем девку-то засмущал, – запричитала бабка. – Вон как краской залилась.

– Все хорошо, – пытаясь скрыть скорее возмущение, чем смущение, вымолвила я и тут же спросила: – Николя, что случилось? Кто там?

Муж во время моего диалога с попутчиками внимательно рассматривал столпившихся возле вагона людей. По его виду стало ясно, что он очень встревожен.

– Солдаты, – шепотом отозвался он, наконец садясь рядом со мной.

– Что им нужно? – удивилась я. – Вагон полон. Яблоку негде упасть.

– Я предполагаю, что они здесь не для этого.

– Тогда для чего? – все еще ничего не понимая, спросила я.

– Проверка документов, я думаю, – тяжело вздохнул муж. – Выявляют вражеские элементы… не следовало тебе ехать со мной, милая. Я теперь опасный попутчик.

– Ты не попутчик, а мой муж, – беря его за руку, отозвалась я, – поэтому я всегда буду с тобой, что бы ни произошло.

– Да пусти ты, пес поганый! – услышали мы грозный окрик одного из солдат. – Сказано тебе: проверка документов!

– По какому праву? – все еще пытаясь удержать оборону, спросил проводник.

– Правом, которое дал нам Петроградский совет рабочих и крестьян, единственная власть, которая ратует за свободу, равноправие и мир. Иль не слыхал о таком?.. Поди прочь, гнида!

– Господа, господа, – запротестовал было проводник, но тут раздался выстрел, и голос несчастного смолк.

Я с ужасом поглядела на побледневшего Николя. Я была испугана и подавлена. Внезапно мне захотелось свернуться калачиком, закрыть глаза и забыться. «Может быть, я сплю? – то и дело спрашивала я себя. – Сейчас открою глаза, и ничего этого не увижу. Все хорошо, дорогая, это только неприятное тягостное сновидение, плод воображения. Вероятно, я просто устала. Вот и мерещится невесть что. Мы вернемся в нашу квартирку, отдохнем, сходим в парк погулять… нет, лучше сходим в театр… да не все ли равно, куда. Лишь бы вдвоем». Между тем страшный сон наяву обрастал новыми и новыми деталями: в слабо освещенный керосиновыми лампами вагон после убийства проводника беспрепятственно ввалилась компания дурнопахнущих пьяных солдат и принялась бесцеремонно осматривать пассажиров.

– Ваши документы, – грубо обратился к нам молодой человек, одетый в кожаную куртку, шаровары с белым кантом, сапоги и кожаное кепи.

Я взглянула на него и похолодела. Никогда в жизни мне не забыть ледяного взгляда колючих синих глаз и ядовитую ухмылку на лице, похожем на морду выдры.

Николай невозмутимо отдал наши документы военному и молча стал ждать.

– Эй, кончай галдеть! – прикрикнул тот, услышав возмущенные возгласы пассажиров, у которых пьяная солдатня досматривала не только документы, но и вещи. – Ничего, ничего. Чай, не обеднеете… Так… Николай Николаевич Аничков… интересно!

Он задумчиво оглядел мужа и присвистнул.

– Видать, крупная рыбка попалась, – ехидно хмыкнул досмотрщик. – Из военных будете? Офицеришка?

– Я – юрист, – спокойным голосом ответил Николя. – По поручению Центрального комитета ездил в Псковскую губернию заключать договор о поставке хлеба и сахара в Петроград. Вот, если хотите, можете посмотреть документы.

Он полез было в портфель, чтобы вытащить бумаги, но человек в кожанке остановил его.

– Нечего тут фальшивыми документами трясти. Знаем мы вас, буржуев-спекулянтов. На любую подлость пойдете, лишь бы ограбить бедный люд.

– Энто точно, – крякнул сидевший напротив мужик. – Покамест власть имели, павами ходили, а как власть-то переменилась, враз притихли. Ишь, забились!