Читать онлайн Дикая природа бесплатно

Abby Geni

THE WILDLANDS

ТОО «Издательство «Фолиант», 2025

* * *

Посвящается моим родителям

Пролог

Я не слышала воя сирены. Не слышала, как поднявшийся ветер ломал сучья деревьев и швырял ветки на крышу нашего дома. Не слышала мычания коров в поле и тревожного ржания лошадей, нервно бивших копытами. Я спала. После обеда, в весенний субботний день, много лет назад.

К тому времени, когда сестра разбудила меня, небо уже приобрело зеленый оттенок. Это первое, на что я обратила внимание, сонно моргая и зевая. Дарлин сдернула с меня одеяло. Мне тогда было всего шесть лет, совсем еще малышка. Поэтому Дарлин перекинула меня, потную после сна, через плечо и бегом понесла по коридору. Подскакивая на ее спине, я глянула в окно и увидела, что небо Оклахомы окрасилось в необычный цвет. Цвет запотевшего нефрита. Горохового супа. Мха на камне.

Дарлин сгрузила меня на диван и снова помчалась наверх. С минуту я сидела, будто оглушенная. В доме и во дворе царила суматоха. Вся моя семья носилась туда-сюда – нескончаемый топот, несмолкающие голоса. Везде был включен свет. Лил дождь, но не такой, как обычно. То хлестал, заливая окно и дверь, то внезапно прекращался, и тогда наступала неестественная, жуткая тишина. Мимо, тряся животом, протрусил запыхавшийся отец. В руках у него была коробка, которая отзывалась клацаньем на каждый шаг, когда он неуклюже спускался по лестнице в подвал.

Я встала с дивана, прошла к окну, раздвинула занавески. В воздухе мельтешили бело-коричневые крапины – бумага, листья, мусор. Казалось, ветер подхватывал с земли что ни попадя и снова бросал, словно ребенок, выбирающий игрушку. Я пыталась осмыслить происходящее. С верхнего этажа доносились громкие пронзительные крики. Это горланили Такер и Джейн. Насколько я могла понять, они соглашались друг с другом, только уж больно сердито.

На оконном стекле оседали в мозаичном порядке дождевые капли. Я увидела, как большой дуб клонится, словно в молитве. Мимо окна промелькнула птица, задом наперед – клюв смотрит не в ту сторону, шея вытянута, все мышцы напряжены. Я едва не рассмеялась при виде такого зрелища. У птицы не получалось лететь вперед, она даже развернуться не могла в нужном направлении. Перья взъерошены, торчат под острыми углами, клюв раззявлен. Она безвольно трепыхалась на ветру, гнавшем ее куда-то, словно стремнина – палку.

Из подвала вылез папа. Его восковое лицо лоснилось от пота.

– Две минуты! – заорал он во все горло, взглянув на наручные часы. – Ни секундой больше!

Папа ринулся на улицу через черный ход, так сильно хлопнув дверью, что дом содрогнулся. Потом наступило безмолвие. Какое-то мгновение я не слышала ничего, кроме завывания ветра.

Я прижала ладонь к стеклу. Небо быстро темнело, словно в облака плеснули чернил. У забора громоздились беспорядочной кучей наши садовые стулья. Двор не был похож на тот, где я играла вчера. Его усеивали полиэтиленовые пакеты, обрывки грязной бумаги, чужой мусор. На траве валялись сучья. Мои игрушки исчезли: ни обруча, ни фрисби, ни теннисной ракетки. Переливчатая пелена дождя скрывала амбар и загон для коров.

Наша ферма занимала несколько акров. Прищурившись, я пыталась увидеть некий порядок в хаосе мусора и дождевых струй. Это было непросто, а тут еще деревья грозно, со стоном раскачивались, заслоняя обзор. Вдалеке жались к земле коровы – серебристые силуэты на мокрой траве. Это настораживало. О коровах я знала много, поскольку постоянно вертелась возле них, гладила мясистые шеи, слушала, как они жуют, отгоняя мух хвостами и следя за каждым моим движением. Я кормила их, поднося к мордам пучки травы на раскрытой ладони, чтобы они не покарябали ее своими большими зубами. Коровы обдавали мою руку горячим молочным дыханием, облизывали ее шершавыми, как наждак, языками. Они целыми днями паслись в поле, мычали, переговариваясь друг с другом. К земле коровы припадали только в случае какой-то беды – засухи, чрезмерной жары, надвигающейся бури.

Остальных животных я не видела. Лошади, наверное, находились в амбаре, где им ничто не угрожало. У нас их было три: старый серый конь, норовистая кобыла и игривый пони гнедой масти с бронзовым отливом. Обычно пони после обеда резвился в траве – высоко вскидывая передние ноги, выгибал стройное туловище в прыжке, словно мог бы преодолеть земное притяжение и улететь на крыльях ветра. Мой брат Такер имел особый подход к лошадям. Приближаясь к какой-нибудь из них, гладил ее бок, что-то нашептывал. Лошадь замирала, навострив уши, будто внимала каждому его слову, тыкалась в него мордой так, что их дыхание смешивалось.

Снова примчалась Дарлин. Она раскраснелась, челка ее растрепалась, вздымалась надо лбом, словно пар. Сестра забегала по гостиной, собирая фотографии нашей мамы. Их было штук пять, все в красивых рамках. На той, что занимала место на камине, мама стояла, освещенная солнцем, в поле с цветами. На фото с журнального столика мама сидела верхом на нашем сером жеребце и смеялась, нацелив палец на объектив. На снимке с приставного столика мама позировала в незнакомом мне лесу вместе с черной собакой, которую вживую я никогда не видела. Дарлин сгребла все фотографии в охапку. Я хотела кое о чем спросить у нее, но она уже выскочила из комнаты и бегом бросилась в подвал.

Я отвернулась к окну. Футах в тридцати передо мной внезапно промелькнул теленок – выскочил откуда-то из-за дерева и исчез в кустах. В стаде недавно родились несколько телят. Какой из них это был? А как там куры в своем тесном курятнике? И где нашел укрытие наш козлик – робкий, пугливый, с шерстью пушистой, как сладкая вата?

На мой затылок легла чья-то рука. Рядом стоял брат.

– Небо позеленело, – проронила я.

– Знаю.

– Коровы встревожены.

Такер опустился передо мной на корточки, и теперь его лицо находилось на уровне моих глаз. Ему было семнадцать. Жилистый, мускулистый, ловкий парень с волнистыми волосами, собранными на затылке в хвостик, он никогда не делал лишних движений.

– Ты понимаешь, что происходит? – спросил Такер, взяв меня за плечи.

– Нет.

– Помнишь укрытие от торнадо в подвале?

– Да.

– Сейчас мы пойдем туда, – сказал он.

Потом я услышала крик – панический жуткий вопль. Его донес к нам ветер. Мы с Такером оба посмотрели на улицу. Ужасающий страдальческий крик не прекращался. Я склонила набок голову, пытаясь определить источник этого звука.

– Лошади, – произнес Такер.

– Что?

– Они в амбаре. Я запер их там… – Он умолк на полуслове, нахмурившись. – Говорили же, что это обычная гроза. Про торнадо в новостях сообщили всего пару минут назад. Я сказал папе…

Его голос сорвался. Такер был бледен как полотно, лишь на каждой щеке проступало по одному ярко-розовому пятну в форме треугольника.

Душераздирающее ржание вдалеке не прекращалось. Я вдруг подумала, что истошный крик перепуганного животного неузнаваем. По нему невозможно определить ни род, ни вид, ни размеры существа, которое его издает. То ли женщина голосит, то ли птица верещит, то ли койот заходится воем.

Сзади нас послышалось шарканье. Появилась Джейн. Она спускалась по лестнице с перекинутой через плечо громоздкой набитой сумкой. Плотная, крепкая, со светлой косой, для своих одиннадцати лет она была слишком рослой. Обычно уравновешенная, собранная, сегодня она морщила лоб и руки ее заметно дрожали от напряжения. Даже волосы были растрепаны: золотистые пряди то и дело падали на лицо.

– Иди сюда. Помоги! – отрывисто бросила она брату.

Такер поспешил к ней на подмогу. Джейн оступилась и, наверное, кубарем пролетела бы оставшиеся ступеньки, но брат вовремя поймал ее под локоть. Вдвоем они неуклюже взяли за ручки тяжелую сумку и поволокли в подвал. Я услышала, как открылась дверь. Их голоса стали удаляться и вскоре стихли.

Я придвинулась ближе к окну. Зонтик на террасе раскачивался. В плохую погоду отец обычно складывал его и крепко завязывал. В ясные дни выцветший купол в красно-желтую полоску был раскрыт; стержень, на котором он держался, потемнел от времени, приобрел тусклый черный цвет. Сегодня папа забыл его сложить: должно быть, сильного ненастья никто не ожидал. Прямо на моих глазах зонтик начал крутиться, вращаться на одном месте, сверкая двухцветными полосами. Подставка под ним запрыгала, с лязгом ударяясь о пол террасы. Один раз подскочила, второй, и зонтик взмыл в небо, как НЛО. Я провожала его взглядом, раскрыв рот. Стояла, сцепив руки, таращилась и пыталась понять.

Что такое торнадо, я, конечно, знала. Я жила в Оклахоме и с малых лет слышала предупреждения о приближении разрушительных вихрей. Наш маленький городок Мерси находился в самом центре «аллеи торнадо»[1]. Я помогала папе обустраивать бункер в подвале – носила туда консервы и батарейки. Выслушивала его лекции о надежном прочном укрытии: оно должно полностью находиться под землей и иметь крепкие бетонные стены не менее фута толщиной. Я принимала участие в учениях на случай торнадо: вместе с другими детьми сидела, скорчившись у стены, и ждала, когда учитель свистнет в свисток и сообщит, что воображаемая угроза миновала.

Но полученный опыт не подготовил меня к тому, что происходило сейчас. Поднялся рев. Мимо окна просвистела тряпка – может, чья-то рубашка, сорванная с бельевой веревки. В воздухе летали какие-то обрывки и обломки. Лошади затихли, или же их ржание потонуло в реве ветра.

Коровы в поле поднялись с земли и стали испуганно кружить по огороженному пастбищу; телята трусили позади них. Верные своей стадной природе, они бежали не за вожаком – такового среди них не было, – а все вместе, гуртом, подчиняясь инстинкту самосохранения. Ритмично двигая лопатками, задевая друг друга могучими боками, коровы неслись все быстрее и быстрее, прибавляя скорость на каждом витке. Спасения нигде не было, но они все равно бежали.

Облачный слой постепенно менял форму. Я увидела движение, извив. Один пушистый завиток отделился от остальных. Дымчатый палец выгнулся, вытянулся вниз. В углу неба что-то сверкнуло. Я подумала, что это наш зонтик издалека помахал нам на прощание. Мимо окна пролетела птица, на этот раз вверх тормашками. У самого горизонта шелковистые облака разверзлись, и в образовавшуюся дыру сверху на землю посыпался пепел. Серый столб. Танцующий столб.

Казалось, это какой-то магический трюк: торнадо словно заставил себя материализоваться из пустоты. Громкое завывание ветра, жалившее уши, зазвучало по-другому, обрело новый ритм, своеобразную пульсацию. Воронкообразное облако текло вниз, как вода, по некоему воздушному руслу, невидимому человеческому глазу. Тонкая струйка извивалась, меняла направление, медленно, но верно лилась на землю. Над горизонтом облако на мгновение зависло, прекратив движение.

Я так и не увидела, как оно коснулось земли. Чьи-то руки грубо оторвали меня от пола. Такер схватил меня в охапку, как футбольный мяч, и, не обращая внимания на мой крик, побежал вместе со мной к лестнице в подвал.

Все остальные тоже бежали один за другим, вся моя семья. Прижатая к плечу Такера, я увидела сзади Дарлин – глаза вытаращены, рот раскрыт в беззвучном крике. Джейн трусила с выражением солдатской решимости на лице. Одета она была странно: старые джинсы с пятном от краски на колене, рубашка шиворот-навыворот и лишь один носок. Только теперь я заметила, что волосы у нее мокрые. Возможно, она принимала душ, когда взвыла сирена, вот и натянула на себя то, что оказалось под рукой.

Мы быстро спускались по лестнице, летели, будто птицы. Я попыталась принять более удобное положение на руках у Такера, но это было бесполезно. Он держал меня, как в тисках. Я не могла издать ни звука. В подвале было темно, всюду плесень, паутина. Емкости для хранения разных материалов, старый нерабочий холодильник, мамин велосипед – покрытый пылью, со спущенными колесами, поскольку на нем давно никто не ездил. Половину пространства занимал папин верстак. На нем – ящик с инструментами, ножовка, незаконченные деревянные изделия: папа любил мастерить, но свои начинания редко доводил до ума. К стене была прислонена доска, усеянная погнутыми гвоздями. Недоделанный кукольный домик для Джейн стоял на верстаке всегда, сколько я помню. Комнаты разные по размеру, все сооружение кренится на одну сторону – вот-вот завалится. Джейн перестала играть в куклы как раз в то время, когда папа мастерил для нее этот домик.

Такер первым добрался до убежища. Дарлин наступала ему на пятки. Брат впихнул меня в бункер. Я обо что-то ударилась виском, из глаз посыпались искры. Было темно, но я поняла, что сижу на скамье. В голове звенело: должно быть, я ушиблась о полку, на которой стояли консервы. Все кричали. Дарлин пересчитывала нас по головам, громко называя имена.

– Такер, Джейн и Кора. Такер, Джейн и Кора, – снова и снова повторяла она, словно декламировала детский стишок.

Брат пытался найти выключатель, вслух комментируя свои движения:

– Налево… так… вот здесь…

Холодные руки Джейн крепко обхватили меня, будто это гарантировало ей безопасность.

Зажегся свет. Тусклые стены. Низкий потолок. Ряды коробок и бутылки воды. Такер закрыл дверь, и наступила тишина. Тут было тесно; полки отбрасывали густую тень. Стоя посередине помещения, Дарлин раскинула в стороны руки, потрогала каждого из нас, словно ей недостаточно было видеть, что мы здесь, рядом, а требовалось убедиться в этом путем физического контакта.

Отца среди нас не было.

Мы это сообразили лишь через несколько секунд. Я все еще оглядывала бункер: в углу – рюкзак Джейн, на полу – стопка маминых фото, на скамейке рядом со мной – мобильный телефон с зарядкой Такера. Пахло потом, духами и грозой, имевшей особенный, медно-мускусный запах.

– Где он? – спросила Дарлин.

– Я схожу за ним.

Такер взялся за дверную ручку. Дарлин среагировала так быстро, что я даже не успела ничего понять. В мгновение ока она оттолкнула брата от двери, а сама встала перед ней и сложила на груди руки.

– Отсюда никто не выйдет, – заявила она.

– Господи помилуй! – воскликнул Такер. – Папа же…

– Нет, – отрезала Дарлин. – Он сейчас придет. С минуты на минуту.

– А что, если…

– От нас теперь ничего не зависит, – перебила она и оскалилась, как дикая кошка.

Такер шагнул к ней. В ответ она прижалась спиной к двери, вдавившись ногами в пол, – шея напряжена, пальцы полускрючены. Словно приготовилась дать бой.

– Может, папа ранен, – тихо произнес Такер. – Может, ему нужна помощь.

– Может быть, – согласилась Дарлин.

– Ну, пожалуйста…

Подушечкой ладони она потерла уголок глаза, но с места не сдвинулась. Лампочка на потолке замигала. Джейн крепко обнимала меня, фактически посадив к себе на колени. Такер топтался в нерешительности посреди каморки. С лица брата не сходило вызывающее выражение, но, судя по его позе, он отказался от борьбы. В конце концов, Дарлин была самой старшей из нас. Такер беспомощно топнул ногой и, по-юношески порывистый, бухнулся на скамью.

Я пыталась представить, где сейчас папа. Может быть, он был в амбаре. Успокаивал лошадей. Или проверял, крепко ли заперт курятник. Или пытался остановить коров, пока те не загнали себя до изнеможения, как это было однажды, когда на огороженное пастбище пробрался койот. Я ждала, что папа вот-вот постучит в бункер. Думала, если зажмурюсь, затаю дыхание, услышу его стук. С минуты на минуту.

Над нами что-то сорвалось. Как будто сломалось что-то деревянное. Может быть, папа наверху переставляет мебель? Бряцанье, противный скрежет, словно по полу с трудом тащили что-то громоздкое и тяжелое. У меня возникло странное ощущение: казалось, я нахожусь близ железнодорожных путей, а мимо с ритмичным грохотом проносится поезд.

Через несколько минут я услышала дождь – тихое «кап-кап» над головой. На мгновение это умиротворяющее постукивание меня успокоило.

Это мое первое воспоминание. Тот день, та буря, природное бедствие, вызвавшее переполох, все то странное и ужасное, что произошло. Бункер, где мы спрятались. Руки Джейн в моих ладонях. В углу – мамины фотографии уже в разбитых рамках. Папы нет. Я изо всех сил пыталась представить его – брюшко, кривая улыбка, широкие плечи. Надеялась, что, если буду очень стараться, он неожиданно окажется рядом с нами. Дождь усиливался. Я не понимала, что это означает. Не знала, почему Такер опустил голову в ладони, а Дарлин обмякла, осела на пол. Мне не пришло в голову, что в подвале я не должна слышать шум дождя. Прижимаясь к Джейн, я слушала тихий перестук капель. Шестилетняя девочка, я все еще была полна надежд и не сознавала, что мы навсегда потеряли отца, дом, ферму и всю нашу живность.

Май

1

В то лето я исчезла. А началось все одним теплым весенним вечером. В ту пору мне было девять лет. Я лежала в постели, сон не шел. Рядом посапывала Джейн, своим дыханием щекоча мне плечо.

Почти три года миновало после того гибельного торнадо. В открытое окно дул слабый ветерок. Высоко в небе плыла луна. Я осторожно вылезла из-под одеяла и взяла свой фонарь. Осветила лучом комнату: ветхие занавески, пустая корзина, одежда на полу. Стол, заваленный бумагами, тарелка с крошками от сэндвича. Среди беспорядка комнаты мои мягкие игрушки были похожи на диких зверей, притаившихся в подлеске.

На цыпочках я прошла в соседнюю комнату, где в бегающем луче фонаря диван и телевизор выглядели по-другому – двухмерными, плоскими. Как будто это не мебель, а нарисованные предметы. На диване спала Дарлин – сумрачная тень, ворох одеял. Я замерла, прислушиваясь, пока она не издала тихий всхрап.

В трейлере у нас только одна спальня, которую занимали мы с Джейн. Вторая комната, открытой планировки, служила нам одновременно кухней и гостиной, где также можно было и спать. Тут всегда было чисто, все блестело и стоял запах моющих средств. Благодаря Дарлин. Своей комнаты у нее не было, а значит, она не имела возможности уединиться за закрытой дверью. Кровать ей заменял диван. Днем о том, что она здесь спит, и не догадаешься. Каждое утро Дарлин складывала одеяла и убирала их вместе с подушкой, словно стыдилась того, что не может обходиться без сна, и хотела скрыть эту «дурную привычку».

Я вышла из трейлера и вдохнула ночной воздух, напоенный ароматом цветочной пыльцы. На аспидном небе светила полная луна – размытый по краям небрежно очерченный диск. Стоял май. Лето еще только начиналось, а ветер уже был горячий, хоть и несильный. Я погасила фонарь, чтобы глаза привыкли к темноте. Трейлерный поселок в ночи мерцал всеми оттенками серого. Я двинулась по тропинке. До меня доносилось шуршание сверчков в траве, вспугнутых моими шагами.

Дарлин любила говорить, что мы живем в стационарном передвижном доме, хотя, на мой взгляд, это взаимоисключающие понятия. Но сестра считала, что «стационарный передвижной дом» звучит солиднее и красивее, чем «трейлер». Снаружи наше жилище выглядело как домик из настольной игры: идеальный прямоугольник из хлипкого материала. Вокруг – забор, доходивший мне до пояса. Все трейлеры в нашем ряду были более или менее одинаковыми, хотя обитатели многих добавили кое-какие отличительные штрихи: уличный очаг, китайские колокольчики, собака на цепи, табличка «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Наш трейлер занимал место под номером 43, стоял на краю оврага с высохшим руслом на дне и зарослями куманики на склонах. Здесь мы жили с тех пор, как торнадо лишил нас крыши над головой и исковеркал наши души. Наш трейлер выделялся тем, что на нем лежал налет запустения. Кое-кто из соседей выращивал овощи в глиняных горшках, но у нас на это не хватало времени. Когда кто-то готовил сытный ужин, по поселку плыл пряный душистый аромат, но у нас на стряпню не оставалось сил. Трейлер номер 43 имел все признаки того, что его обитатели довольствуются малым.

Где-то вдалеке раздался вой койота – скорбный гортанный плач. Мне не полагалось гулять по ночам. Дарлин предпочитала жить по заведенному порядку, не признавала отступления от правил, что проявлялось как в ее собственном поведении, так и в отношении к нам с Джейн. В трейлере везде – над раковиной, у входной двери, в ванной – висели начерканные ее рукой записки. Вытирайте ноги. На ручку слива давить 15 секунд. Джейн, не трогай мою косметику.

Койот снова заголосил в надежде, что кто-то из сородичей отзовется. Его хриплый заунывный вой повис в воздухе, словно туман. Ему никто не отвечал. Дарлин, если б знала, где я, устроила бы мне разнос, а Джейн еще и отшлепала бы. Но мне было все равно. Не в первый раз я пускалась в ночное приключение – и наверняка не в последний.

Такер бы меня понял. На мгновение я застыла в темноте, тоскуя по брату. Это чувство было столь же привычно, как дыхание. Уже более двух лет я жила в женском царстве. И на собственном опыте усвоила, что на мужчин полагаться нельзя. Папа погиб во время торнадо. А несколько месяцев спустя сбежал Такер. Отец оставил нас не по своей вине, а вот брат собрал вещи и ушел по собственной воле. Но результат был один.

Об отце в памяти отложилось мало, зато Такера я помнила хорошо. Помнила, каким он был – неугомонный сгусток железных мускулов. Он валил меня на диван и принимался катать и вертеть, приветствуя после недолгих отлучек. Или, раскинув в стороны руки, кружил по гостиной трейлера номер 43, изображая торнадо, который разрушил наш дом. Целовал меня в лоб, когда я просыпалась от кошмара. Мой храбрый, пылкий, красивый брат… Его уход – невосполнимая утрата, и ничего тут не поделаешь. Проблема, не имеющая решения. Болезнь, от которой нет лекарства. Просто справляешься сама как можешь. Боль тупая, но щемящая, как безответный клич одинокого койота. Обычно мне удавалось мириться с ней, но, когда она становилась нестерпимой, я хватала фонарь и уходила в темноту.

Луна и ночной ветер – своего рода целебная мазь – действовали успокаивающе. Я шагала по тропинке с выключенным фонарем. Землю покрывало пыльное мерцание лунного сияния, и я вполне отчетливо видела, что находится у меня под ногами. Каждый мой шаг сопровождался шорохом – это кузнечики и жуки бросались врассыпную с моего пути. Они словно аплодировали мне, щелкая своими блестящими тельцами. Где-то ухнула сова – пугала добычу. Я миновала трейлеры номер 42 и 41. Наш трейлерный поселок именовался «Тенистые акры», но не оправдывал своего названия. На территории росли несколько деревьев, однако листва на всех была пожухлая. Трава тоже была желтой и чахлой. В засушливом климате Оклахомы растительность пышно не зеленеет. Даже сейчас, майской ночью, воздух был горячий, будто пар поднимался из закипающего чайника.

Я запрокинула голову, и ветер завихрился вокруг меня, перебирая пряди моих длинных волос. На природе я всегда чувствовала себя ближе к Такеру. Представляла, что он где-то рядом, по-прежнему здесь, со мной, просто ненадолго скрылся из виду. Может, за дерево спрятался. Или в овраге. И сидит там, посмеивается. Такер, до того как покинул нас, не раз водил меня на ночные прогулки. Дарлин ничего об этом не знала, а Джейн он никогда не приглашал. Ко мне Такер испытывал особую привязанность.

Первый раз это случилось, когда мы только-только поселились в трейлере номер 43. Четверо сирот. Растерянные и оглушенные горем. Подавленные, скучающие по родному дому. Однажды ночью, пока сестры спали, мы с Такером выскользнули на улицу. Я помню, как шла рядом с ним на цыпочках, держа его за руку, а у самой голова кружилась от нашей с ним лихости. Я чувствовала себя бодрой и живой как никогда. Помнится, Такер шепотом рассказывал мне про летучих мышей, пролетавших над нами, говорил, что у них есть сонар, а скелет особенный: удлиненные пальцы «рук» образуют крылья. Помню, как я сидела с братом под деревом, привалившись к его плечу, и смотрела на четкий профиль, освещенный луной. В нашей семье он теперь был единственным мужчиной.

Какой-то шум заставил меня резко повернуться. Я вытащила из кармана фонарь и стала светить вокруг себя. Заметила движение. Это скорпион застрял в скрученном опавшем листе и теперь в нем копошился. Наконец, выпутавшись, пополз ко мне. Я отскочила на несколько шагов, и скорпион, воинственно задрав хвост, скользнул мимо. Направив на него луч фонаря, я подумала: может, поймать паука? А что? Посажу в банку, отнесу в школу… Как-то скорпион укусил в ногу Джейн, и я не забыла, как она мучилась, лежа на диване: нога у нее распухла, и она постоянно рыгала в ведро, пока яд не вышел из организма.

Поблескивая панцирем в свете фонаря, скорпион уползал все дальше и дальше. Я следила за ним, пока он не исчез из виду.

И я снова осталась одна.

Двигаясь по краю оврага, я пошла на крик совы. Было что-то завораживающее в моем одиночестве, аж дух захватывало. Вокруг – темные трейлеры, а за стенами их спящие обитатели. Я направила луч фонаря на ближайший домишко – номер 24. Его стенку украшало изображение черепа со скрещенными костями, нанесенное краскораспылителем. Этот трейлер принадлежал Гранджерам, молодой паре. Дарлин терпеть их не могла. Мужчина был беззубый, весь в татуировках; женщина, хоть и с косичками, на вид настоящая наркоманка. В общем, типичная гопота. Моя сестра их поведение воспринимала как личное оскорбление.

Я снова погасила фонарь. На мгновение меня окутала кромешная тьма, не видно ни зги. Как будто я выключила весь мир, нажав на кнопку.

Такер… Во время второй нашей ночной прогулки мы далеко отошли от поселка, на несколько миль. Брат повел меня на какую-то ферму смотреть лошадей. В ту ночь на небе был лишь краешек луны – рыболовный крючок в ветвях деревьев. Мы с Такером наперегонки помчались из «Тенистых акров». Он легко скользил в ночи, почти не касаясь ногами земли. Мы добрались до дороги, и Такер повел меня по обочине, поросшей куманикой и остролистной травой. Машин почти не было. Изредка прогромыхает какой-нибудь грузовик, рассекая ночь своим тарахтением и светом фар. Мы шли, держась за руки, – за компанию, ну, и чтобы удержать друг друга от падения на неровной темной земле.

Брат рассказывал мне разные истории про животных на нашей ферме – про тех, что погибли во время торнадо. А у нас было девять коров. Жеребец, кобыла и пони. Шесть кур. Козленок Леденец. Брат любил всю нашу живность, ну и я, соответственно, тоже. Такер рассказывал о том, как ухаживал за лошадьми, как они подрагивали от удовольствия, когда он чистил и мыл их. Он рассказывал о том, как возился с коровами: они доверяли ему и следовали за ним всюду, куда б он их ни повел, покорно тащились за ним по прерии. Рассказывал и про кур: у них мучнистый запах, перья шелковистые и умные глаза-бусинки. Брат признался, что гибель фермы для него тяжелая потеря, будто его разорвали надвое. Без животных дом не дом.

Лошадей мы услышали до того, как увидели. Казалось, они резвятся в темноте, фырканьем и стуком копыт оглашая округу. Такер замер, словно его слух уловил музыку. Потом рассмеялся. Я обожала его смех. Мы подошли к ограждению. Брат поднял меня, помогая перебраться в загон, и затем перелез сам. Лошадей было три или четыре, все темной масти – подвижные тени на фоне теней. Они метнулись от нас, слились с ландшафтом, но потом подошли ближе и нервно заржали, вскидывая головы. В свете луны было видно, как сверкают их зубы. Постепенно любопытство животных возобладало над страхом, и они стали ходить вокруг нас. Воздух наполнился запахом землистого мускуса. Мое плечо задел хвост. Такер больше не смеялся, но все его существо, казалось, вибрировало от дикого восторга. Он стоял не шевелясь – ждал, когда лошади привыкнут к нам. И крепко, до боли, стискивал мою руку.

В загоне мы пробыли довольно долго. Лошади обнюхивали меня. Одна ткнулась мордой мне в шею, вторая пористым языком ерошила мои волосы. Грациозные животные отходили от нас и снова важной поступью приближались, словно исполняли танго. И все они прониклись любовью к Такеру. Вся четверка окружила его, тянула к нему темные головы, борясь за его прикосновение. Он гладил их гривы, что-то нашептывал им в уши. В темноте лошади казались невероятно огромными – горы на копытах, дыхание вулкана. Такер сказал, что украдет их. Сказал, что освободит их. Пообещал это им, пообещал мне.

Я не помню, как мы вернулись домой в ту ночь. Через какое-то время меня одолела сонливость, и я опустилась на траву у какого-то куста, где лошади не могли меня затоптать. Смотрела, как они галопируют на ветру, наблюдала, как загораются созвездия, а потом осознала, что моя голова лежит на плече у Такера, что он несет меня, убаюкивая своим ритмичным шагом.

2

Меня разбудил громкий стук в дверь. С минуту я лежала в растерянности, не понимая, где нахожусь. В занавесках запутался солнечный свет. Щека мокрая от слюны. Я не помнила, как вернулась в наш трейлер номер 43.

– Подъем! А то опоздаете, – крикнула Дарлин.

Не без труда я вытащила руку из-под Джейн и села в постели. Сестра не проснулась. Где-то на некотором удалении жужжала газонокосилка. Нос защекотали запахи свежесрезанной травы и сигарет.

Сегодня была третья годовщина торнадо. Вспомнив это, я громко застонала. Знала, чего ожидать. В школе будет организована панихида – показная скорбь, не имеющая ни малейшего отношения к моему личному неизбывному горю. Я слезла с кровати и принялась рыться в ворохе одежды на полу, ища что-нибудь относительно чистое. Натянула на себя какую-то футболку и почти сразу сняла, сообразив, что это футболка Джейн. Газонокосилка на улице зафыркала и заглохла. Наши соседи ругались – перекаркивались, как вороны. Издалека донесся плач младенца. Если хочешь знать, что происходит в трейлерном поселке, нужно просто найти время прислушаться. Я знала больше, чем следовало.

В кухне стоял густой аромат кофе. Я села за стол, и Дарлин поставила передо мной миску с мюсли. Иногда мне нравилось фантазировать, что мы находимся в вагоне поезда. Та же форма, тот же размер. Нетрудно было представить, что вот-вот раздастся свисток, колеса под нами придут в движение, и мы покатим куда-нибудь – туда, где лучше.

Дарлин потягивала кофе. Волосы она туго зачесала назад и собрала в хвостик. Сестра работает в супермаркете и сейчас была одета соответствующе – в бежевую униформу, источавшую слабый запах лука, хотя накануне Дарлин ее выстирала и выгладила. К униформе, которую она украсила маминой брошью, был прицеплен бейджик с ее именем. Лицо у Дарлин некрасивое, худое, но квадратные очки сглаживали угловатость ее скул.

– Сегодня после победа мы едем на кладбище, – предупредила она.

– Знаю.

– Я заеду за тобой в четыре. Ровно в четыре. Чтобы к этому времени была готова как штык.

Я кивнула. Спорить с Дарлин было бесполезно.

В два часа дня вся начальная школа городка Мерси собралась в спортзале. Солнце высвечивало грязь на оконных стеклах, легкие разъедал вонючий запах пота от множества тел, втиснутых в небольшое пространство. В флуоресцентном освещении наши лица отливали фарфоровой белизной. Мой класс сидел в самой глубине спортзала, под баскетбольным кольцом. Мисс Уотсон, крупная женщина с приятным добрым лицом, осторожно переступая через наши ноги и рюкзаки, просила, чтобы мы не шумели и не вертелись.

Как я и ожидала, возле меня она задержалась. От торнадо пострадало много семей, но наша особенно, и в Мерси все это знали. Свое сочувствие мисс Уотсон выразила незаметно – просто ласково коснулась моей головы. Третьеклассники были добры ко мне. Учебный год через несколько недель завершится, и, думаю, летом я буду скучать по мисс Уотсон.

Она отошла, и я закрыла глаза, представляя, что сейчас я не в спортзале, где мы будем в очередной раз вспоминать наши утраты, а снова в классе. Там стены выкрашены в уютный цвет, под потолком крутится мобиль, изображающий Солнечную систему, и царит атмосфера спокойствия и непринужденности.

Спортзал затих. Перед учащимися появился директор со стопкой карточек в руке.

– Приветствую всех, – начал он. – Сегодня печальный для нас день.

Слово «печальный» послужило триггером. Несколько голов повернулись ко мне, учителя пытливо всматривались в мое лицо, дети пихали друг друга локтями. Даже директор глянул в мою сторону, прежде чем продолжить речь. Я почувствовала, что краснею. Я привыкла к тому, что меня жалеют, но легче от этого не было.

Торнадо, пронесшемуся над Мерси, присвоили категорию «5» по шкале Фудзиты. Вернее, по усовершенствованной шкале Фудзиты, по которой оценивается мощность всех смерчей. За одну ночь наш городок обрел печальную известность. Все в Оклахоме – а может, и во всей стране – знали, сколь ужасная трагедия постигла жителей Мерси. Одержимость «погодной порнографией», как выражалась Дарлин, вообще присуща американскому обществу: все кому не лень с особым смаком дают исчерпывающий анализ тому или иному стихийному бедствию, сопровождая свои комментарии жуткими фото. Три года назад всеобщее внимание привлек Мерси.

В двух с половиной милях от школы торнадо разворотил фермы, как бейсбольная бита – осиное гнездо. Наш дом был стерт с лица земли. Наши вещи разбросало по всей округе. Найти удалось немного: под почтовым ящиком застрял покореженный велосипед Дарлин; в бассейне валялась разбитая кухонная плита; из ствола дуба торчал папин молоток, вонзившийся в дерево на шесть дюймов. Спортивную сумку брата обнаружили аж в двадцати милях от нашего бывшего дома. Торнадо рушил дома, машины сминал, будто банки из-под содовой, сдирал асфальт с тротуаров и вырывал из земли водопроводные трубы. В тогдашней природной катастрофе погибли двенадцать человек, в том числе мой отец.

– А теперь давайте споем, – сказал директор. Он поднял подбородок и удивительно глубоким басом затянул первую строчку гимна «О, благодать»[2]. Все, кто был вокруг меня, принялись подпевать монотонными бубнящими голосами, как обычно поют дети из чувства долга. Мисс Уотсон носовым платком промокнула глаза.

Мне хотелось поднять руку и выразить протест. Я не видела смысла в своем присутствии на панихиде, поскольку ничего не помнила. Торнадо стал отправной точкой моего сознательного существования. Все, что было раньше, начисто стерлось из памяти – пустота. Я знала параметры этой трагедии: скорость ветра – 320 миль в час; 40 человек ранены, 12 – погибли. Вихрь срывал с фундаментов дома и снова швырял их на землю. Сдирал кору с деревьев. Поднимал в воздух машины. Официальная характеристика – «торнадо невероятной силы».

Однако для меня торнадо означало нечто иное. Нечто глубоко личное, сокровенное. Мое первое и оно же последнее воспоминание об отце. Большой живот. Озабоченное выражение на лице. Сильные мозолистые руки. Я помнила, как он нес коробку, в которой что-то бряцало. Помню, как он кричал, чтобы мы поторопились. Помню, что его не было в подвале, и потом не было – после того, как ураган стих. Отсутствие отца я ощущала каждый последующий день. Но не могла скорбеть о нем по-настоящему. Даже мертвый для меня он оставался загадкой. Его тело так и не нашли. Он бесследно исчез – как и некоторых других, его засосало в небо. Отца считали погибшим. Останков нет – хоронить нечего.

Все, что осталось от него – это фотографии и рассказы, информация из вторых рук. Я собирала любые подробности. Расспрашивала Дарлин и Джейн – и Такера, пока он не сбежал. Просматривала семейные фотоальбомы, которые сберегла Дарлин. Листала их, надеясь оживить хоть какие-то воспоминания, но все снимки – родители в день свадьбы, сестры в младенчестве, группа неясных фигур на пикнике – воспринимались как иллюстрации прошлого незнакомых мне людей. Для меня все эти фотографии ничего не значили, но Дарлин и Джейн дорожили ими. Семейные альбомы и мамины фотографии в рамках Дарлин сохранила ценой своего ноутбука, шкатулки с драгоценностями и красивой кожаной куртки. (Это она мне говорила много раз. В то же мгновение, как раздался вой сирены, она сделала свой выбор. Всего пару минут на сбор вещей. Только то, что можно унести на себе за один раз.) После того как семейные альбомы перекочевали вместе с нами в трейлер номер 43, Дарлин потратила деньги, которых нам всегда не хватало, на замену треснувших рамок с мамиными фото на новые. Такого фанатизма я не понимала.

Для меня торнадо олицетворял нечто большее, чем силы природы. Хаос, что он посеял на земле, нашел отражение в моем сознании, стер мою память. Я была уверена, что мы всегда жили в трейлере номер 43. Всегда были бедны. Дарлин всегда была жесткой, а Джейн – непонятной. И я никогда не знала своего отца.

Ровно в четыре Дарлин затормозила перед зданием начальной школы. Игровая площадка походила на сумасшедший дом. Всюду носились малыши с ранцами, подпрыгивавшими на плечах. Дети, облепившие «лазилки», то и дело сталкивались и падали на землю. Несколько девочек раскачивались на качелях, взмывая все выше и выше, а потом спрыгивали с самого верха дуги. На долгое мгновение их силуэты отпечатывались на фоне неба, и создавалось впечатление, будто они сейчас спланируют вниз, как листья.

Дарлин помахала мне. Она смотрелась несуразно за рулем пикапа, некогда принадлежавшего нашему отцу. Сестра от природы была аккуратисткой, а автомобиль был во вмятинах, со следами ржавчины на капоте и постоянно вычихивал дым из выхлопной трубы – то есть никак не соответствовал представлениям Дарлин о чистоте и порядке. Я залезла в кабину, пропахшую кожей, бензином и мускусным одеколоном, которым, должно быть, пользовался отец. Он был механиком, зарабатывал на жизнь ремонтом чужих машин, а сам ездил на ржавой колымаге из прошлого века. Сапожник всегда без сапог. Вообще-то, пикап пережил торнадо именно потому, что находился в столь плачевном состоянии. Когда разразился ураган, он стоял в городе, ждал ремонта в гараже, где работал отец. Нечаянное наследство.

– Пристегнись, – велела Дарлин.

Она завела двигатель, и пикап со скрежетом тронулся с обочины. Дарлин хмурилась, на ее лице лежала печать усталости – темные круги под глазами, синеву которых подчеркивала оправа ее очков. Она включила радио.

– …такой силы наш маленький город столкнулся впервые, – вещал диктор. – Подобные торнадо называют «Перст Божий», и не зря. Я уверен, никто из наших слушателей не забыл, где они находились в тот день, когда…

– Господи, ну сколько можно! – раздраженно буркнула Дарлин, резким движением выключая радио.

Я стала смотреть в боковое зеркало, наблюдая, как наша школа исчезает вдали. До кладбища час езды. Оно находилось в тридцати милях от города. На могильном камне, установленном на участке нашей семьи, были выбиты имена обоих родителей, но здесь покоилась только мама. Однако Дарлин настаивала, чтобы мы ежегодно навещали могилу именно в тот день, когда на нас обрушился торнадо. Не знаю почему. Ведь она не была ни сентиментальна, ни религиозна, да и поездки эти скорее расстраивали, чем приносили утешение. Но я не смела оспаривать ее решение. Воля Дарлин была необоримой – и в этом, и во всем остальном. Если она что-то вбила себе в голову, возражай не возражай, ничего не добьешься. Протест приведет к ссоре, озлобленности, а в конечном счете Дарлин все равно сделает по-своему.

Я вздохнула. Самое обидное, что Джейн в этом году не сопровождала нас. Будучи спортсменкой, в нашей семье она находилась на особом положении и имела некоторые привилегии. Например, синдром расколотой голени и вросший ноготь Джейн лечила у врача, а Дарлин довольствовалась домашними средствами, борясь с периодически мучавшими ее мигренями. Форма у Джейн всегда была добротная и нарядная, а я ходила в обносках с чужого плеча, которые мне были либо велики, либо малы. Ни разу в жизни я не заходила в магазин, чтобы купить что-то новое из одежды. У Джейн сегодня была важная игра – настолько важная, что Дарлин позволила ей пропустить ежегодный ритуал. Сейчас она была на футбольном поле, в окружении других восьмиклассниц в синей форме, – бегала бесстрашно по жаре в бутсах и щитках.

Мы миновали нефтяные вышки. Они работали без остановки, со скрипом и скрежетом стрелы качались вверх-вниз, как клювы пьющих воду птиц. Давным-давно, в другой жизни, брат объяснял мне, какую функцию эти вышки выполняют, как выкачивают нефть из земли. Затем мы проехали пшеничное поле, полуразвалившийся фермерский дом и тронутую ржавчиной водонапорную башню.

В двадцати милях от города стояла косметическая фабрика – громадное серое здание с маленькими окнами. Безликое, даже грозное сооружение. «Джолли косметикс» одновременно разрабатывала и производила косметические средства. Воображение рисовало мне чаны с булькающей тушью для ресниц, похожие на котлы с кипящим зельем в ведьминой пещере. Я представляла массивные бордовые башни из губной помады, вокруг которых трудились рабочие с ножами, вырезая крошечные цилиндрические отверстия, куда вставлялись тюбики вроде того, какой носила в своей сумке Дарлин. В «Джолли косметикс» работали некоторые из наших соседей. В Мерси все жили на грани нищеты и хорошую работу найти было трудно.

На кладбище было безветренно, ни один листочек не шелохнется. Небо затягивали облака, такие плотные, будто их подвергли обжигу в печи. В траве и зарослях крапивы беспрестанно прыгали сверчки. Их тельца производят ложное впечатление. Черные, толстые и блестящие, они кажутся склизкими, но я знала, что они сухие и легкие, как бумажные журавлики.

Дарлин не плакала. Не разговаривала с мертвыми. Она даже цветы родителям не купила, хотя на многих других могилах лежали свежие букеты. Стояла с суровым лицом, вытянувшись в струнку, каждой частичкой своего существа сообщая, что испытывает дискомфорт. Словно отсчитывала про себя минимальное количество секунд для достойного выражения скорби. Хотя за ней никто не наблюдал.

Надгробный камень на могиле наших родителей представлял собой мраморную плиту, на которой витиеватым курсивом было выгравировано: «Дорогой жене и матери. Любимому мужу и отцу». Моя мама умерла во время родов, папа погиб, когда мне было шесть лет. Меня растили Дарлин и – в течение недолгого, но прекрасного времени – Такер. Слова «мама» и «папа» я никогда не употребляла, в отличие от моих школьных друзей – нормальных детей.

Я встряхнулась. Обычно я стараюсь не жалеть себя. Достаточно того, что меня жалеет весь город. Если я вдруг начинала роптать на судьбу, мне хватало одного взгляда на Дарлин, чтобы жалость к себе как рукой сняло. Сестре приходилось гораздо тяжелее, чем мне.

Когда налетел торнадо, Дарлин было восемнадцать лет. Она оканчивала школу, училась в выпускном классе. Была полна энтузиазма и надежд на блестящее будущее. Ее только что зачислили в Оклахомский университет. На стене в своей комнате она повесила карту студгородка и кнопками отметила места, которые хотела посетить. Она часто распевала студенческий гимн: «Мы – оклахомцы по рожденью и оклахомцами умрем». Дарлин скоро должна была уехать из Мерси, о чем она мечтала всю жизнь.

Конечно, я сама ничего этого не помнила. Знала по рассказам Джейн: у той сохранились яркие воспоминания о том, какая была Дарлин – наивная, воодушевленная. Я знала, какую куртку Дарлин собиралась купить себе для университета, знала про женское общество, в которое она надеялась вступить. Знала, что она готовила себя к карьере медика. Планировала стать медсестрой в отделении травматологии престижной больницы и вершить там великие дела, используя свой прагматичный ум, природное спокойствие и полученное в университете медицинское образование.

Теперь, в двадцать два года, Дарлин намертво застряла в Мерси. Единственная кормилица младших сестер – меня и Джейн, она тащила на своих плечах всю нашу семью. Всюду возила нас, помогала делать домашнее задание. Содержала в безупречной чистоте трейлер, в соцсетях оставляла вежливые комментарии на страничках своих друзей-студентов, чьи судьбы не были покалечены торнадо. Она трудилась в гастрономе, выполняя работу, которая была ниже ее достоинства во всех отношениях.

Я склонилась к надгробию на могиле родителей, ладонью счистила пыль, покрывавшую мрамор. Потом краем глаза заметила на некотором удалении какое-то движение. На краю кладбища стоял парень.

Я выпрямилась, глядя на него. Было в нем что-то интригующее. Во-первых, он пришел один. Держался особняком, не лез на глаза скорбящим. Гибкий, стройный, он напомнил мне Такера. Впрочем, мне многое напоминало о Такере.

– Смотри, – я показала на него пальцем.

Но Дарлин меня не слышала.

– Все, нам пора, – сказала она, взглянув на наручные часы.

Мы направились к нашему пикапу. Я обернулась, но парня среди деревьев не увидела. Игра света. Обман зрения. Призрак.

В ту ночь мне не спалось. В очередной раз мною овладело безудержное безрассудство, и я в одиночку вышла из трейлера. Прокралась мимо спящей на диване Дарлин, надела вьетнамки, сунула в карман фонарь. В ночи копошились насекомые, лениво дул ветерок, меняя направление с каждым порывом.

Идя по тропинке, я услышала шум. Этакий шуршащий треск, как бусинки стучат в рейнстике[3]. Я знала, что это за звук. На Юго-Западе все его знают. Я втянула в себя воздух и затаила дыхание. Медленно, осторожно стала прощупывать лучом землю вокруг себя, пока не увидела гремучую змею.

Свернувшись в клубок, она лежала под одним из кустов – слишком далеко от меня, чтобы напасть. Змея подняла голову, и я увидела, как танцует ее язык, обнюхивая воздух. Глаза у нее были будто из стекла, немигающие, как пуговки. Упругая шея, украшенная узором из завитушек, гипнотически изгибалась и рябила. Погремушка на хвосте мерцала.

Внезапно я ощутила необъяснимый прилив гордости. Стойкость и воинственность – вот главные качества всех существ, населяющих Оклахому. Здесь выживает сильнейший. Наши змеи ядовиты и умеют подавать предупреждающий сигнал. Наши насекомые способны противостоять хищникам и бороться с обезвоживанием. Наши птицы наделены когтями, телескопическим зрением и полыми костями. Обитатели дикой природы созданы для жизни в суровых условиях. Слабость и мягкость они утрачивали в процессе эволюции, под воздействием пыльных бурь, засух и торнадо. Природные катастрофы в Оклахоме столь же типичное явление, как и закаленное небо. Раки защищены панцирем сложной конструкции. Койоты пугливы, умны и неуловимы, как грезы. Лесные сурки роют глубокие норы, в которых прячутся от жары и ветра. Черепахи и лягушки ведут земноводное существование, то погружаясь в тепловатую воду, то выныривая на благоуханный воздух. Дикобразы носят свое оружие на спинах. Чернохвостые олени обладают молниеносными рефлексами. Аллигаторы глупы, но хорошо вооружены. Я завидовала им всем – их свирепой силе и острому чутью, их мощи и выносливости. Они были рождены, чтобы выживать.

Даже торнадо им был нипочем. На следующий день после того, как «Перст Божий» пронесся по Мерси и окрестностям, дикие животные, не затронутые ни скорбью, ни потрясением, спокойно возобновили свое привычное существование – охотились, кормились, спаривались. Пострадали только люди – ну и наш домашний скот, конечно же. Ленивые покорные твари, запертые в сараях и клетках. У них не было шансов выжить. Как и мой отец, наши коровы и лошади растворились без следа.

На моих глазах гремучая змея развернула свои кольца и, извиваясь в траве, заскользила прочь. Меня так и подмывало пойти за ней, посмотреть, где она облюбовала для себя дом. И опять я вспомнила Такера. Он говорил, что гремучие змеи эволюционировали миллионы лет, чтобы дать всем понять: «Оставьте нас в покое».

В этот момент произошло нечто поразительное. Стоя на тропинке, я вдруг почувствовала, как земля под ногами задрожала. Всколыхнулась. Двери трейлеров заскрипели на петлях, пожухлая листва на деревьях зашелестела. Словно Мерси сделал глубокий судорожный вздох.

Дрожь. Вибрация. На моей памяти такое было впервые. В Оклахоме землетрясения не случались. У меня мелькнула мысль, что это сделала гремучая змея – так сильно тряхнула хвостом, что взбудоражила весь мир. Я не знала, что и думать, а спросить было не у кого. В «Тенистых акрах», кроме меня, все спали. Застыв на месте, я ждала повторного толчка.

3

На следующее утро, когда я вышла из спальни, в гостиной работал телевизор. Была суббота. Джейн принимала душ. Купаясь, она фальшиво горланила песни, и ее грубоватый альт разносился по всему трейлеру. Небо заволокло тучами, и в окно струился тусклый свет. Дарлин, подобно колибри в саду, наворачивала круги по комнате, останавливаясь то у кофейника, то у раковины, то у холодильника. Вид у нее был одновременно потерянный и занятой. Казалось, она ходит туда-сюда, просто чтобы двигаться. Видимо, она и сама не сознавала, что мечется бесцельно. Так она обычно смотрела телевизор: мерила шагами гостиную, чувствуя себя стесненно на небольшом пространстве. Площадь нашего трейлера составляла всего около трехсот квадратных футов[4].

Я забралась на стул и взяла пачку хлопьев. На экране вещал телерепортер, стоявший на фоне знакомой местности. Я узнала серое здание «Джолли косметикс», обосновавшейся в двадцати милях от Мерси. Ветер ерошил рыжевато-каштановые волосы мужчины, о чем-то с серьезным видом рассказывавшего перед офисом компании. Телевизор орал так громко, что заглушал пение птиц на улице.

– Уму непостижимо, – проговорила Дарлин.

Она показала на экран, на заголовок «ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ», резко выделявшееся на красном фоне. Я стала прислушиваться к словам репортера. Признаться, я еще не совсем отошла от впечатлений вчерашнего дня – поездка на кладбище, ночная прогулка, – а телерепортер то и дело употреблял выражения, смысла которых я не понимала.

Умышленная порча имущества…

Изготовление, хранение и перевозка взрывного устройства…

– А что случилось? – полюбопытствовала я.

– Катастрофа! – Дарлин сжала руку в кулак.

Из ванной в облаке пара выплыла Джейн с тюрбаном из розового полотенца на голове. Она на секунду остановилась у стола и взяла с тарелки Дарлин кусочек поджаренного хлеба.

– Кто-то выпустил на волю всех животных, – сообщила Дарлин. – Надо же, я и не знала, что на фабрике есть животные. Видимо, их использовали для опытов.

На экране замелькали фотографии. Распахнутая клетка. Несколько белых крыс. Разбитое стекло. Гончая, убегающая за угол.

– Взрыв на фабрике, – объяснила Дарлин.

– На нашей фабрике? – изумилась Джейн. – На «Джолли»?

– Да. Этой ночью. Какой-то придурок дождался, пока фабрику покинут все рабочие. Остались только уборщик и охранник. И этот чокнутый – подозреваемый – выгнал из клеток всех животных и привел в действие какое-то взрывное устройство.

Я вспомнила, как ночью у меня под ногами задрожала земля. Выходит, это я взрыв почувствовала?

Телерепортер, снова появившись на экране, что-то быстро говорил, нахмурив брови. По-видимому, здание фабрики сильно пострадало.

Затем показали красную лужу, забрызганную красным облицовочную плитку, измазанный красным осколок стекла. Меня затошнило. Репортер принялся рассуждать о том, откуда взялась кровь. Никто из рабочих не пострадал. Возможно, взрывом задело кого-то из животных. А может, и сам злоумышленник был ранен.

– И это все на «Джолли косметикс», – недоуменно произнесла Джейн. – Бред какой-то.

Следующие несколько часов я провела в пути. Так бывало каждую субботу. Джейн нужно было ехать на тренировку по футболу, а Дарлин никогда не брала отгулы по выходным. Как правило, она соглашалась на любые смены, что ей предлагали. Мы выехали из «Тенистых акров». Я сидела в кузове папиного пикапа. Джейн по праву старшей сестры заняла пассажирское кресло. Дарлин молча вела машину. Со своего места я видела только конский хвостик сестры и иногда ловила быстрый взгляд в зеркале заднего обзора. Джейн развалилась в кресле, задрала ноги на приборную панель и большими пальцами обеих рук что-то набирала на клавиатуре телефона. Ну а я кренилась и подпрыгивала на каждой рытвине, на каждом камне. Ремни безопасности в задней части пикапа отсутствовали, приходилось держаться за борт и прижиматься к изгибу колесной ниши. По радио звучала песня в стиле «кантри», но я различала только мелодию – слова тонули в громыхании колес. Пикап подпрыгнул на очередном ухабе, так что у меня клацнули зубы. Мы проехали мимо АЗС у единственного в городе мотеля.

Городок Мерси был предельно рациональным – во всем. В нем было только то, что требовалось для жизни в Оклахоме, – не больше и не меньше. Универмаг и супермаркет. Три школы по возрастам – начальная, средняя и старшая; на все три школы – один директор. Полицейский участок; пожарное депо с одной старенькой пожарной машиной; кинотеатр, в котором показывали один фильм в неделю – обычно спустя несколько месяцев после выхода на экраны. На главной улице – два ресторана и хозяйственный магазин. В некоторых районах улицы были заасфальтированы, но оставались также грунтовые дороги и неухоженные газоны; дома скрывались за кустами ежевики. На окраинах Мерси простирались сельхозугодья. Обширные поля с ощетинившейся кукурузой и пахучей соей. Некоторые земли оставались под паром, на свободных пасся скот. Наш трейлерный поселок «Тенистые акры» прятался на западной окраине, будто постыдное зрелище.

Табличка в окне мелькнувшей цветочной лавки напомнила о том, что грядет День матери. Меня охватило привычное чувство неловкости. В школе мы делали открытки, украшая их блестками и забавными картинками. Свою я собиралась выбросить, как только мисс Уотсон отвернется.

Мама покинула этот мир через час после моего рождения. А ведь беды ничто не предвещало. Беременность протекала благополучно, схватки и роды прошли нормально. Отец держал меня – липкий орущий комочек – на руках, а акушерка, склонившись над мамой, ощупывала ее живот. Вдруг из мамы хлынул фонтан крови, и через несколько минут она скончалась. Геморрагический шок. У мамы была редкая группа крови, и в больнице ее оказалось недостаточно для переливания. На первых фотографиях со мной – помертвевший от ужаса папа, Джейн с опухшими от слез глазами, Такер с пепельно-бледным лицом.

Дарлин, не будучи особо деликатной, периодически излагала мне подробности маминой смерти, и всегда невозмутимым тоном.

По моей просьбе. Вероятно, я надеялась, что в очередной раз сестра поведает эту историю как-то по-другому, и выяснится, что это вовсе не я невольно стала причиной маминой смерти. Похоже, Дарлин это понимала. Ее голос немного смягчался, и в завершение рассказа она всегда говорила: «И в том, что случилось, твоей вины нет».

Вообще, о маме я знала очень мало. По сути, только обстоятельства ее смерти. Это были конкретные факты. Я задавала четкий вопрос и получала четкий ответ. Менее определенные детали и особенности маминой жизни трудно было облечь в слова. Судя по фотографиям, она была полноватой, в одежде предпочитала неяркие цвета. Дарлин унаследовала ее брови, Такер – рот. Что до фигуры, можно ожидать, что Джейн, имеющая крепкое телосложение, обретет примерно такие же формы, когда станет взрослой.

А вот что от мамы досталось мне – это я затрудняюсь сказать.

Мне было известно, что наша семья начала приобретать домашний скот именно по маминой инициативе. Когда Дарлин была маленькая, мама купила у кого-то клетку для домашней птицы и стайку жизнерадостных кур с оперением пыльного цвета, из-под которых по утрам она собирала теплые коричневые яйца. Когда мама была беременна Такером, она наняла соседского парня построить загон для коровы, которую решила купить. Потом в загоне появилась вторая корова, потом еще две, а потом собралось целое стадо симпатичных коров. Каждые несколько лет живности у нас прибавлялось. Загоны строились бессистемно, имели разные формы и разные ограждения, отчего на ферме царил этакий уютный беспорядок. Вскоре после рождения Джейн мама спасла упитанного жеребца серой масти, которого коннозаводчик собирался продать на скотобойню. Она дала жеребцу кличку Моджо, каждый день приходила к нему и показывала Дарлин и Такеру, как чистить шерсть и копыта.

Вышло так, что этот жеребец пережил маму. После ее смерти Моджо очень печалился и оправился от горя только тогда, когда папа привел ему кобылу.

Мы с Дарлин высадили Джейн у футбольного поля, дождались, когда она вольется в группу девчонок в такой же форме, как у нее. Затем зашли в аптеку, а после остановились у библиотеки. Наконец сестра въехала на стоянку супермаркета, припарковала пикап на обычном месте и немного посидела молча, склонив голову. Я ее не дергала. Ждала. Вскоре она вздохнула и выбралась из машины. Я накинула на плечи рюкзак и поплелась за ней.

За два с половиной года Дарлин сделала неплохую карьеру в супермаркете. Недавно ее назначили заместителем директора и немного увеличили ей зарплату. Выше она подняться не могла: директором был сын владельца супермаркета, имевший свой кабинет с письменным столом, хотя магазином в основном управляла Дарлин. Она наизусть знала коды всех товаров и могла выполнить любую работу в торговом зале: подмести пол, закрепить ценники на полках, разложить покупки в пакеты. Сегодня ей поручили провести инвентаризацию на складе, а я должна была ее ждать. У меня с собой была стопка библиотечных книг в хрустящих пластиковых обложках. Сев у стены, я стала читать про динозавров под трескотню кассового аппарата.

В конце смены Дарлин подозвала меня к столу в глубине магазина. По договоренности с шефом она имела право брать себе любые продукты из тех, что шли на выброс. Мы стали перебирать пакеты с молоком и консервы с истекшим сроком годности, фрукты и овощи нетоварного вида. Были еще червивые яблоки, проросший картофель, попалась упаковка с частично разбитыми яйцами. Всего набралось несколько пакетов. Мой рацион питания в основном состоял из продуктов, которые другие выбрасывают на помойку.

Когда мы шли к пикапу, нас остановил, опираясь на трость, мистер Картер, пожилой мужчина с копной вьющихся седых волос; кудри его, казалось, жили сами по себе: обвивались вокруг черепа, словно щупальца актинии. Конечно же, я все знала о мистере Картере. Мерси – городок небольшой, здесь все всё знают обо всех. Мистер Картер заведовал аптекой, пока не вышел на пенсию несколько лет назад.

– Дарлин Макклауд! – воскликнул он. – Неужели это ты?! Надо же, как выросла.

Сдержанно улыбнувшись, Дарлин позволила старику приобнять себя, но пакеты с провизией на землю не поставила – видимо, не хотела обнимать его в ответ. Дарлин не любит, когда к ней прикасаются.

– Как поживаете, сэр? – спросила она, поспешно отступая.

– Не жалуюсь. А это у нас кто? – Мистер Картер скосил взгляд на меня, потом в притворном изумлении попятился, схватившись за сердце. – Неужели малышка Кора? В прошлый раз, когда я тебя видел, ты под стол пешком ходила!

– Да, – смущенно проронила я.

– Как же ты на маму свою похожа, – добавил он. – Я ведь хорошо ее помню. Как жаль, что ее нет с нами! У тебя кудрявые волосы, как у нее, правда?

– Да, сэр, – прошептала я.

Мистер Картер резко повернулся к Дарлин и ткнул в нее пальцем. Рот его приоткрылся, обнажая два ряда зубных протезов.

– Я тебя не осуждаю, – сказал он. – Хочу, чтоб ты это знала.

– Что, простите? – отозвалась она.

– Я знаю, что говорят люди, – продолжил он. – Но ты поступила так, как должна была поступить. Я считаю, тебе стыдиться нечего.

Дарлин подтолкнула меня к пикапу и, пресекая попытку старика еще раз обнять ее, отступила от него на шаг и помахала ему на прощанье.

– Старый хрыч, – пробурчала сестра, трогая машину с места.

Я прислонилась лбом к стеклу, наблюдая, как за окном мелькают дома, отделанные белой штукатуркой. Яркое солнце обесцвечивало все вокруг до бледно-желтого и кремового оттенков.

Вечер выдался безветренный. Мы валялись на диване, как щенята. В новостях по-прежнему обсуждали взрыв на косметической фабрике, но Дарлин настояла, чтобы мы включили какой-нибудь другой канал. К нам этот взрыв не имеет отношения, объяснила сестра, а если все это смотреть, кошмары начнут сниться. В конце концов мы выбрали какое-то реалити-шоу. В углу гостиной тарахтела наша крохотная стиральная машина с сушилкой – куб цвета инея. У нее, видимо, был разбалансирован барабан, и на максимальных оборотах каждого цикла машина зычно рычала, заглушая телевизор; иногда от ее громыхания трясся весь трейлер. На новую стиральную машину денег у нас не было, и Дарлин жила в постоянном страхе, что наша малютка сломается и тогда придется ездить в прачечную самообслуживания.

Через какое-то время Джейн ушла спать. Дарлин уже спала, сцепив руки на животе. Дыхание у нее было ровное и глубокое. Очки она сняла, и без них лицо ее выглядело моложе.

Я оставалась там, где была, думая о мистере Картере. «Я тебя не осуждаю», – сказал он. Я поняла, о чем он говорил.

После торнадо на Мерси, словно стая саранчи, налетели телерепортеры и журналисты. Они фотографировали разрушенные дома, беседовали с осунувшимися людьми, оставшимися без крова. В целом город отреагировал на нашествие СМИ с холодной вежливостью – кто-то ответил на пару вопросов, кто-то неохотно разрешил себя щелкнуть. Никаких личных подробностей. Жители сомкнули ряды, присматривая друг за другом.

Все, кроме Дарлин. Не знаю, как это вышло (мне было всего шесть лет, и я к тому же переживала психологическую травму), но мы, в отличие от всех остальных, охотно общались с прессой. Помню, как я в своем лучшем платье сидела с сестрами перед камерой на диване. Помню, как мы по очереди что-то говорили в микрофон. Такера с нами не было – тогда я не понимала почему. Кто-то вручил мне фотографию отца, попросил держать ее повыше и смотреть в камеру. Какая-то женщина со свирепым лицом нанесла мне макияж, впервые в жизни. От юпитеров исходил жар, руки у меня дрожали, и я ужасно обрадовалась, когда съемка закончилась.

И это было не единственное наше интервью. Мы давали их довольно часто. Не помню, что появилось раньше – статьи в газетах, телерепортаж или журнал с нашими фотографиями на обложке. Мы оказались в центре общественного внимания: четверо сирот, оставшихся без крова и без средств к существованию – трогательное зрелище. Поступало огромное число запросов на новые репортажи, и Дарлин всегда отвечала согласием, если за это платили деньги.

На какое-то время семья Макклауд стала лицом случившейся трагедии. Помнится, я сидела на коленях у Дарлин, а оператор велел мне не улыбаться. В память врезался заголовок одной статьи: «Самая горемычная семья в Мерси». Ниже была помещена фотография, на которой сидим мы трое – Дарлин, Джейн и я, – растерянные, жалкие, как бездомные котята.

Было во всем этом что-то постыдное. После того как телерепортеры и журналисты перестали приезжать и звонить, мы поняли, что обитатели Мерси наше поведение не одобрили. Я привыкла к тому, как жители городка смотрят на меня – до сих пор. С приторной жалостью. С некоторой брезгливостью. Похлопывают меня по руке. Специально подходят к кассе, чтобы заплатить за меня, когда я покупаю товары для школы в долларовом магазинчике. Дарлин приветствовали чопорно, словно не были с ней знакомы. Торнадо мы пережили вместе, но теперь от нас все отвернулись. Дарлин продала трагическую историю нашей семьи, а вместе с ней и всех нас. И это пятно позора лежало на нас по сей день.

В ту пору Такер очень злился. При приближении репортеров мгновенно отворачивался. Ни в какую не желал фотографироваться. Жаль, что нельзя у него спросить, почему он так себя вел, да и вообще у меня к нему много вопросов, но, разумеется, задать их ему я не могу. Вскоре после трагедии брат сбежал от нас. А я надеялась, что, может, хотя бы он знает, как нам перестать быть самой горемычной семьей в Мерси. Это определение пристало к нам, как клеймо.

4

В понедельник я пошла в начальную школу Мерси в последний раз. Правда, сама я этого, конечно, еще не знала. Не знала, что скоро исчезну.

Утро выдалось неудачным. Еще до рассвета меня разбудила соседская собака. Красавчик был дружелюбный пес, на привязи его никогда не держали, он спокойно разгуливал по трейлерному поселку, спал под машинами, выпрашивал объедки. Я и сама нередко подкармливала его, когда никто не видел. А теперь он то и дело заходился лаем, от которого я проснулась.

Я села в кровати. Джейн даже не шелохнулась, спала как спала, ей любой шум был нипочем. Отодвинув занавеску, я увидела, что солнце еще не взошло. Красавчик казался тенью на фоне дымчатого пейзажа, белые пятна на его спине светились во мгле. Пес стоял на краю оврага и лаял, глядя вниз.

За стеной раздался голос Дарлин:

– Черт бы побрал этого пса!

Я выскользнула из постели. В гостиной моя сестра, копошась в темноте, натягивала толстовку и резиновые сапоги – первую попавшуюся пару обуви. Она ринулась к выходу, в гневе даже не заметив меня.

Приятно было босыми ногами ступать по влажной от росы траве. Воздух полнился пением первых летних цикад. Прищурившись, я взглянула на небо, и меня поразил плавный переход цвета от голубовато-синего на востоке до черного на западе. В вышине еще мерцали несколько звездочек. Дарлин впереди меня шла быстрым решительным шагом. Она резко наклонилась к Красавчику, а тот – сгусток напрягшихся мускулов – все лаял и лаял, в тревоге задрав хвост.

– Мы уже поняли, – рявкнула на него Дарлин. – Ты что-то услышал в овраге. Да, там, наверное, какой-то зверь. Да уймись же ты! Пойдем я отведу тебя домой.

Она взяла пса за ошейник. Красавчик стал лапами упираться в землю, пытаясь найти точку опоры. Я наблюдала, как они идут по дороге. Их силуэты клонились в противоположные стороны.

Я подошла к краю оврага. Передо мной земля круто уходила вниз, кусты и заросли куманики на склоне переплетались в паутину веток, в которых застревала темнота. Я не животное – не могла услышать то, что слышал Красавчик, не могла почуять то, что учуял он. Что же все-таки пряталось в тенях оврага?

За завтраком я была не в духе. Дарлин принимала душ. Работал телевизор. На стене плясали радужные отблески кристаллов, которые развесила на окнах Джейн. Она считала, что это красиво, а меня раздражало, что весь трейлер переливается световыми бликами.

Джейн, что-то ворча про себя, опустилась на стул рядом со мной. Она держала в руках мобильник и, судя по выражению ее лица, писала сообщения мальчишкам. Я в задумчивости наблюдала за ней. В нашей семье не было красивых женщин. Все мы были широкоплечие, с угловатыми чертами лица: большой выпуклый лоб, упрямый подбородок. Это нам досталось по наследству от мамы, если судить по фотографиям, которые я видела. Сама я была тощим ребенком, и тело мое украшали отметины, свидетельствовавшие о том, что я росла в сельском районе Оклахомы: голени в царапинах, следы от укусов клещей, шрамы от падения с деревьев. Я даже не могла похвастаться собственным стилем, поскольку ходила в обносках с чужого плеча. Джейн отличали выпирающие передние зубы и большой нос, но, как ни странно, ее это не портило: она производила впечатление миловидной девочки. Спокойная, уравновешенная, с отсутствующим взглядом, казалось, она постоянно думает о чем-то бесконечно далеком. Я завидовала ее умению отвлекаться от реальности, в мыслях переноситься в другие края.

Джейн прибавила громкость телевизора. На экране появилась ведущая выпуска новостей – блондинка с идеально уложенными волосами и яркой помадой на губах. Читая сообщения, она активно жестикулировала, сверкая полированными ногтями. У нее за спиной на экране возник схематический рисунок взрывного устройства, заложенного в трубу. Насколько я поняла, на вид это действительно был кусок трубы, заполненный взрывчаткой, с детонатором.

Сообщалось, что полиция получила результаты экспертизы, которые показали, что кровь, обнаруженная на месте преступления, принадлежала человеку, а не животному. По итогам хромосомного анализа, предполагаемым преступником был конечно же мужчина. У него оказалась редкая группа крови, какой не было ни у кого из работников фабрики. Получалось, что это кровь преступника. Полицейские не знали, сколь серьезно тот пострадал. Возможно, он находился в бегах и нуждался в экстренной помощи. Фоторобот подозреваемого обещали показать в ближайшее время. Сейчас же проводился анализ его ДНК.

Очевидно, преступник сделал взрывное устройство из подручных хозяйственных материалов. Из обычных компонентов – трубы, пороха и нитки – он создал опасное оружие. Хорошо хоть, что не пострадали ни в чем не повинные люди, подумала я. Животные при взрыве не погибли, но, выпущенные на волю, они оказались в условиях дикой природы, где сами о себе позаботиться не могли. Семь гончих, тринадцать кроликов, тридцать две белые крысы и один шимпанзе стали жертвами нежеланной свободы. Жителей предупредили о возможности их появления в жилых районах. Они не могли выжить без посторонней помощи.

Дарлин высадила меня у школы. Мы приехали с опозданием на несколько минут. Я устало поднялась по широкой каменной лестнице, толкнула входную дверь и увидела полный вестибюль встревоженных лиц. Школьники, толкая друг друга, расходились по классам. Одна девочка неподвижно стояла у своего шкафчика с поднятой рукой, как будто хотела что-то достать с верхней полки, а потом передумала. Вся начальная школа Мерси пребывала в поганом настроении.

О причине я догадалась. Торнадо нередко называли «деянием Господа», а по-моему, Господь тут ни при чем. Члены моей семьи церковь не посещали, но религиозность – вездесущая, как летняя жара, – пропитала все сферы жизни в Оклахоме, и я волей-неволей усвоила ее основные понятия. Я знала, что Бог – это олицетворение порядка и безопасности, рай для праведников и ад для грешников. Но к торнадо все это не имело отношения. Стихия нанесла удар без предупреждения, вне всякой логики и системы. Торнадо не сразил нечестивцев, пощадив добродетельных граждан. Торнадо – это просто ветер, атмосферный вихрь, который уничтожает все без разбору.

До сих пор район, в котором воронкообразное облако коснулось земли, оставался страшным памятником взбесившейся стихии. В свое время там проводились работы по ликвидации последствий катастрофы: бульдозеры сгребли в кучи строительный мусор, расчистили дороги. Но потом обнаружили первую бочку с токсичными отходами. Огромную – емкостью в пятьдесят пять галлонов. Черного цвета. С логотипом «Джолли косметикс». Бочка была повреждена, из нее что-то вытекало. Намокшая земля под ней источала ядовитое зловоние.

Бригада по разбору завалов сразу же прекратила работу. Стихия сотворила одновременно чудо и кошмар: воронка торнадо обошла стороной косметическую фабрику, но с ревом пронеслась по дальней автостоянке к востоку от нее, где хранились бочки с опасными химреагентами, ожидавшие вывоза и утилизации. Вихрь поднял и расшвырял по округе больше дюжины двухсоткилограммовых бочек, обстреляв ими, словно пулями, весь район, где жила моя семья. Они разбились в канавах, в руслах рек. Яд попал в грунтовые воды. Погибли растения. Воздух наполнился едким смрадом.

Это ознаменовало гибель нашего района. Теперь уже ездить через него в другие части города неопасно. Но наш дом и хозяйственные постройки никогда не будут восстановлены. Жители забрали все, что удалось спасти, и разъехались кто куда. Местное правительство оказалось в затруднительном положении, столкнувшись с необходимостью соблюдать требования природоохранного законодательства при отсутствии финансовых средств. Время от времени проводились общие собрания представителей органов власти и населения, но они ни к чему не привели. А старый загрязненный район – заброшенный и необитаемый – оставался где-то на задворках всеобщего внимания, словно коллективное бессознательное жителей Мерси. Мы все знали, что он существует, никуда не делся, но мы не ездили через него без крайней необходимости. По возможности старались его объезжать.

Я не винила «Джолли косметикс» за то, что ее химреагенты загрязнили наш город. И никто ее не обвинял. Компания обеспечивала хранение опасных отходов в соответствии с действующими требованиями. Но налетел торнадо и посеял хаос. Причиной катастрофы стали действия людей, но не их намерения. Они не допустили ошибки, не стремились нанести ущерб. Просто случилось несчастье.

И вот теперь какой-то придурок устроил взрыв. Еще одна катастрофа, но не из разряда неизбежных. Это уже было слишком. Для всех. Моему разумению не поддавалось, как можно умышленно причинить вред. Одно дело торнадо, но злостное применение насилия – это совсем другое. Кто-то специально выбрал в качестве жертвы наш тоскливый городок. Мерси не купался в богатстве и до торнадо. А сегодня, три года спустя, население кое-как перебивалось благодаря продовольственным талонам, чекам на оплату социальных нужд и собственному упорству. Способность населения терпеть невзгоды была на исходе. Мне вспомнились слова Такера: удача – не дама, удача – подлый пьяница, который не отдает себе отчета – бьет и бьет, не соображая, что пора бы уже остановиться.

Во время школьных занятий кое-кто из учеников не выдержал, сломался. Один мальчик разревелся прямо на уроке, когда учитель рассказывал про образование облаков: его отец работал на косметической фабрике и мог погибнуть при взрыве. Несколько детей обратились в медпункт с жалобами на боль в животе. Люди стали шептаться об опасности лишиться работы, о возможных задержках зарплаты. Говорили, что фабрику надолго закроют. Раньше такого не случалось. На следующий день после торнадо фабрика работала. Стихия ее не задела; ураган разнес по округе отходы, но сама фабрика не пострадала. Предприятие избежало удара стихии, и вот три года спустя подверглось нападению человека.

В обеденный перерыв в столовой произошла драка. Я осторожно глодала свой бутерброд, стараясь не кусать его там, где была плесень, как вдруг над моей головой просвистела банка с газировкой. Школьники стали подниматься из-за столов, двигаясь как в кадрах замедленной съемки. Посреди столовой яростно дрались два мальчика. Работницы столовой выбежали из-за прилавка и разняли их.

Позднее я узнала, что одну девочку постарше, пятиклассницу, учительница на руках отнесла в медпункт, а та все время кричала, что на Мерси лежит проклятие. Мои одноклассники перешептывались об этом, передавали друг другу записки. Сидя за партой, я тоже об этом размышляла. В принципе, для такого мнения основания имелись. Последний час школьных занятий я думала о том, какие злые чары околдовали наш бедный иссушенный городок.

Сквозь жалюзи пробивались лучи солнца, испещряя класс золотистыми полосками. Учительница что-то бубнила под скрип пишущих карандашей и тиканье часов. Но я ее не слушала. Снова думала о Такере. Он не выходил у меня из головы.

Я вспомнила запах плесени в нашем убежище под домом, стук дождя. Вспомнила, как Такер с Дарлин вместе пытались открыть дверь. Снаружи ее завалило мебелью и кирпичами, так что нам не сразу удалось выбраться. Я вспомнила, как Джейн стиснула мою руку, когда мы вышли из бункера и оказались на развалинах нашего дома. Вспомнила, как я изумленно заморгала, ослепленная небом, которого из подвала, конечно же, не должно быть видно.

Какое-то время мы так и жили – четверо детей против всего мира. Все вместе мы встретились с социальным работником. Мы всегда держались рядом, старались не отходить далеко друг от друга, постоянно прикасались друг к другу. Дарлин продевала палец в петельку на спине моей рубашки, Такер склонял голову на ее плечо. Когда кому-либо из нас нужно было в туалет, мы шли все, Такер ждал нас за дверью. Все вокруг виделось как бы на расстоянии – нечетко и даже иллюзорно. Словно опустилась полупрозрачная занавеска, затуманивавшая и отдалявшая от нас остальной мир. Лишь сестры и брат в моем восприятии не утратили четкости. Порой мне казалось, что я не просто вижу их, а чувствую, словно у меня появилось инфракрасное зрение, как у змеи. На фоне серого унылого окружающего пейзажа, только мои родные светились ярким светом.

Две недели мы кочевали, перемещаясь из одного здания в другое: ночевали то на почте, то в муниципалитете, то в чьей-то гостиной. Мы мерзли, спали на полу – без подушек, в чужих спальных мешках – в окружении наших бывших соседей. Еды всегда не хватало, и мы перебивались бутербродами из торговых автоматов и соками из пачек. Душа тоже нигде не было. Эта неустроенность меня не очень раздражала, такая жизнь чем-то напоминала походный лагерь. Но меня нервировало ожидание. Нервировало безделье. Не устраивало то, что мои сестры вели себя, как выжившие герои в фильмах про зомби. Джейн все время спала. А у Дарлин был такой вид, словно ее только что отхлестали по щекам.

Состояние Такера было не лучше. Просто стресс проявлялся у него по-другому. Он был как огненный шар. Неугомонно ходил взад-вперед. Постоянно дразнил меня: «Не догонишь», а потом удирал со всех ног. Он украдкой выскальзывал на улицу, чтобы покурить тайком от Дарлин. Казалось, брат вообще не спал. Помню, как-то я проснулась в незнакомом вестибюле, где мы ночевали вместе с другими бездомными, которых, как и нас, лишил крова торнадо. В темноте слышалось только тихое сопение спящих. Дарлин спала, прижавшись ко мне, Джейн – по другую сторону от нее. Мрак рассеивало лишь красное свечение таблички «Выход». Мой взгляд упал на брата, стоявшего у стены. Спина прямая, руки запущены в волосы, в лице – благоговение и ужас. Он был как каменное изваяние, словно внезапно на него снизошло озарение.

Но в целом Такер, казалось, был такой, как всегда. Именно он впервые завел меня в трейлер номер 43. Потом притащил откуда-то матрас, на котором мы с Джейн спим до сих пор. Первым опробовал нашу новую духовку, разогрев в ней замороженную пиццу. Он пел мне на ночь песни, делая вид, что аккомпанирует себе на гитаре. Показывал фокусы, чтобы меня развеселить – притворялся, что якобы гнет ложки и достает у меня из уха монетку. Именно Такер как-то раз ночью повел меня смотреть чужих лошадей на далеком поле.

Мне не очень запомнились подробности того вечера, когда брат сбежал. Началось все со ссоры между ним и Дарлин. Я лежала в постели, рядом с Джейн, но та, конечно, уже спала. За стенкой кто-то из них грохнул кулаком по столу. Я слышала почти все, что они кричали, но ничего не понимала. Не могла взять в толк, из-за чего они ссорятся. Оба гневались, бросая друг другу непонятные обвинения, произносили какие-то длинные слова, внезапно перескакивали с темы на тему, перебивали друг друга. Как будто они говорили на неизвестном мне языке. Я затаила дыхание в темноте, теребя край простыни. Молилась о том, чтобы Дарлин овладела собой, а Такер уступил, чтобы оба постепенно остыли.

Но вместо этого я услышала, как с грохотом захлопнулась дверь. За стенкой Дарлин тихо всхлипнула. Скрип шагов на гравийной дорожке.

И все. Такер нас покинул.

5

Жара была такая, что, казалось, воздух спекается в пастообразную массу. Стоявшие в ряд трейлеры почти не отбрасывали тени. Высоко в синем небе кружили два грифа. Я пребывала в предвкушении: несколько часов наш трейлер будет полностью в моем распоряжении. У Джейн семинар, потом – тренировка; они с Дарлин вернутся поздно вечером. Вокруг стрекотали яркие, как изумруды, кузнечики со сверкавшими на солнце крыльями. С каждым днем трава становилась выше, насекомые – крупнее.

Возле нашего трейлера я остановилась. Почувствовала что-то неладное. Дверь была приоткрыта, чем-то измазана. Я в недоумении уставилась на пятно, пытаясь сообразить, что это может быть. Должно быть, краска. Большое неровное малиновое пятно. Присмотревшись, я увидела, что дверная ручка тоже испачкана красным.

Я стояла в нерешительности, чувствуя, как ремни рюкзака врезаются в плечи. Солнце нещадно палило. Я все еще мечтала о том, как проведу вторую половину дня: перекушу арахисовым маслом и солеными огурцами, побалдею в одиночестве час или два, посмотрю какие-нибудь мультики.

В приотворенную дверь я увидела знакомый линолеум, край дивана. Отступила на шаг и стала думать. Ведь надо что-то предпринять. Мне уже девять лет, у меня есть свой ключ от дома. Я шустрая, меня не так-то легко напугать. Обычно я возвращалась домой на школьном автобусе и сама отпирала дверь. Я знала, как действовать, если в трейлер постучится кто-то чужой. Знала, что делать, если засорится туалет. Или отключат электроэнергию. Я знала, где у нас огнетушитель.

Но такой ситуации я никогда не предвидела. Мозг кипел, но не соображал, толку никакого. Где-то каркнула ворона. Я бросила рюкзак на землю и, приставив ладонь ко лбу, окинула взглядом из конца в конец вереницу безучастных трейлеров. Никого.

Наклонившись к двери, понюхала. Кровь…

– Эй, кто здесь? – крикнула я.

Никто не откликнулся. Я распахнула дверь, стараясь не прикасаться к красному пятну. Изнутри донесся грохот, потом всплеск. В ванной полилась вода, застучали трубы. Шум смываемого унитаза – оглушительный, как львиный рык.

На линолеуме – кровь, отпечаток подошвы с узором. Длинный след по всему трейлеру. Но только одной ноги. Кровь свежая, еще не высохла, блестит. Спрятаться у нас особо негде. Трейлер представлял собой простой прямоугольник, на одном конце кухня, на другом – наша с Джейн спальня. В середине – ванная, вдоль нее проход, узенький, как кроличья нора. В гостиной было сумрачно, в воздухе мельтешили пылинки.

Внезапно дверь ванной с грохотом распахнулась. Ко мне вышел какой-то человек.

Одну руку он неловко держал на весу. Пальцы на ней были как-то странно вывернуты, сама ладонь напоминала кровавое месиво. От неожиданности я онемела. По запястью незваного гостя текла кровь. На рубашке проступали алые пятна.

Левая штанина джинсов была разорвана. Из-под лохмотьев ткани виднелась рана. Она выглядела столь ужасно, что я на миг впала в ступор. Никак не могла понять, что у меня перед глазами, и возникшее чувство нереальности происходящего подействовало на меня успокаивающе. Из голени был выдран кусок, словно медведь постарался. Кожу будто изрезали на лоскуты. На пол натекла лужа. Носок пропитался кровью. Ботинок тоже.

– Слава богу, – сказал он. – Помоги мне, пожалуйста.

Я закричала. Крик вырвался из моего нутра, словно вой сирены скорой. Казалось, столь объемный звук, высокий и пронзительный, просто не мог уместиться в моем теле.

– Убирайся! – визжала я. – Это мой дом! Убирайся!

– Успокойся, – сказал он.

– Смотри, что ты наделал! Весь пол залил кровью, а Дарлин его недавно мыла!

Незнакомец отступил назад, поднял здоровую руку, пытаясь меня утихомирить. Я тоже отступила на шаг, подальше от него. Вдохнула острый запах освежителя воздуха и невольно сжала руки в кулаки. И только теперь заметила, что его каштановые волосы завязаны в неряшливый конский хвостик, а на лице – густая золотистая бородка.

– Не знаю, насколько серьезны мои раны, – проговорил он. – Возможно, я умираю.

Я пристально посмотрела на него.

– Я так рад, что это ты, – сказал он. – Очень хотел, чтобы это оказалась ты.

Озадаченная, я окинула его растерянным взглядом еще раз. Высокий, долговязый, худой. Одна ладонь раздроблена, наверное, и не заживет. Пальцев на ней не хватало, а те, что остались, были не той длины. На месте мизинца и безымянного торчали кровоточащие обрубки. Синие джинсы пропитались грязью и кровью. Он стоял на правой ноге, левая, согнутая в колене, едва касалась пола. Рубашка пестрела красными загогулинами, похожими на иностранные буквы, но раны под ней, видимо, не было. Смуглое и в то же время бледное лицо. Широкий подбородок. Прямой нос. Наконец я встретила его взгляд.

Он пошатнулся, ухватился за стену, чтобы не упасть. И я с радостным криком бросилась к нему. Это же мой брат!

6

Такер сказал, что он голоден, и я сделала ему сэндвич. Он попросил воды, и я принесла ему стакан. Он стал с жадностью пить, проливая воду на подбородок. Я сделала ему еще один бутерброд. Снова и снова наполняла водой его стакан. Он ел и пил с ненасытностью дикаря, будто пищи и воды не видел несколько недель. Торопливо поглощая сэндвич, пачкал кровью хлеб, но все равно запихивал его в рот.

Он велел, чтобы я помогла ему раздеться. От него исходил смердящий запах – грязи, пота, нечистот и чего-то кислого, как от дохлых мышей, которых я иногда находила в ловушках, расставленных Дарлин в кухне. Одежда Такера затвердела от крови, и это создавало трудности. Ткань не поддавалась. Несколько пуговиц приклеились наглухо – вообще не расстегнуть. Раны были рваные, к таким лучше не прикасаться, но я плохо представляла, как стянуть с него рубашку и брюки, не задев поврежденные участки тела. В конце концов я взяла ножницы и срезала с брата одежду, как это делали врачи в телефильмах. Меня больше не тошнило и не трясло. Серьезность ситуации вынудила меня настроиться на прагматичный лад.

Такер велел промыть раны. Сказал, что я должна быть храброй и не отступать, даже если он будет кричать. Я повела его в ванную. Он шел впереди, я поддерживала его сзади, потому что в узком коридоре идти рядом мы не могли. Вместо ванны в трейлере имелась только душевая кабинка. С моей помощью Такер, теперь уже в одних трусах, залез в нее и грузно опустился на плитку. В глаза мне сразу бросилась его худоба – выпирающие ребра, бугорки позвонков на спине. Он прислонился щекой к стене и смежил веки.

Я научилась обрабатывать ссадины и порезы, но с подобными ранами имела дело впервые. Поразмыслив пару секунд, я взяла мыло Дарлин. Мыло было гипоаллергенное, без запаха, и я рассчитывала, что оно будет не так сильно щипать раны, как те средства для ухода за кожей, которыми пользовалась Джейн. Я капнула гель на ладонь, но потом замешкалась, не решаясь прикасаться к брату. Мне казалось, что он задремал, развалившись на кафеле.

– Давай, – произнес Такер, не открывая глаз.

Я включила душ. Он дернулся в сторону от брызг. Я намылила ладони и наклонилась к нему, приготовившись взяться за дело. На фоне облицовки неприятного цвета морской пены капли крови сверкали как неон. Я осторожно приподняла изуродованную ладонь Такера. У левого мизинца не хватало одной фаланги, у безымянного пальца – двух. Края ран почернели. Крови было немного, как будто ожог загерметизировал концы обрубков.

Другие пальцы, хоть и обескровленные, с содранной кожей, оказались целыми. Я отвернула лохмотья кожи на одном покалеченном пальце и намылила все мелкие расщелинки в ране. Такер взревел. От кожи на ладони вообще ничего не осталось – липкое кровавое мясо. Неуклюже сидя на корточках возле унитаза, я вытаскивала мелкие камешки из оголенных волокон мышцы. Потом намылила все до единой дырочки. В слив стекала кровавая пена. Через открытую дверцу кабинки на пол, на унитаз и на меня летели брызги воды.

Наконец я занялась ногой Такера. При более пристальном рассмотрении выяснилось, что раны на икре не столь ужасные. Длинные, но не глубокие. Я постаралась прочистить их как можно тщательнее. Направляя струю вдоль волокон мышцы, вымывала мыльную пену и песчинки. К тому времени, когда я закончила, Такер уже не морщился и не вскрикивал. Он был пугающе молчалив.

– Поднимайся, – сказала я.

Он не шелохнулся. Я встряхнула его за плечо.

– Вставай!

Такер шевельнулся, заморгал, глядя на меня.

Я повела его в комнату. Он еле-еле передвигал ноги, сильно наваливаясь на меня: я думала, что упаду под тяжестью его тела. В гостиной я помогла брату лечь на диван. Он был в полубесчувственном состоянии, периодически проваливался в забытье. На какое-то время затихал, дыхание его становилось ритмичным и глубоким, как у спящего, мышцы расслаблялись. А потом вдруг вздрагивал, морщился, открывая глаза, и давал мне указания. Из аптечки я принесла бинты и пластырь. Раны обработала дезинфицирующим средством, срок годности которого истек несколько лет назад. Наложила повязки как могла, неумело обмотав белыми бинтами его руку и голень, так что после моих манипуляций он стал похож на мумию.

Такер лежал с закрытыми глазами. В одних трусах. Почти голый. Я только теперь обратила на это внимание и с любопытством рассматривала его мужскую фигуру. Узкие бедра; плоская грудь; соски в пучке волосков, как клубника в саду; на ногах ни грамма лишнего жира. Мужчина, скроенный из углов и прямых линий.

Сквозь мокрую ткань белых трусов я видела контур его паховых волос и различала очертания гениталий – вялую свернутую змейку. Почти всю жизнь я жила среди женщин, Дарлин и Джейн видела во всех состояниях раздетости, но Такер был животное иного рода. Его мужская природа повергала в изумление.

– У Дарлин есть лекарства?

– Что? – спросила я, очнувшись от своих мыслей.

– Такие, что отпускают по рецепту?

– Вряд ли. Только от мигрени и болей в животе.

– Неси, что есть. – Он пожал плечами.

В аптечке я нашла несколько флаконов с болеутоляющими средствами, которые обычно мне брать не разрешали. Такер из каждого флакона вытряхнул в ладонь по горсти таблеток, пересчитывать не стал.

– Мне холодно, – сказал он.

На моих глазах его кожа покрылась пупырышками. Я кинулась к шкафу, стала рыться в вещах Дарлин. Достала старые спортивные штаны, утратившую форму выцветшую футболку и шерстяные носки. Как быть с обувью, я не знала: ботинки Такера пропитались кровью и были безнадежно испорчены, а ноги у него были большие, в кроссовки Дарлин он бы не влез.

Я вернулась в гостиную и помогла брату одеться. Такера сильно знобило, и мне приходилось крепко его держать, контролируя движения, подобно тому как мать управляется с новорожденным. Сквозь бинты на покалеченной руке уже проступила кровь.

– Я правда здесь, да? – спросил он.

– Да, – подтвердила я.

Когда брат оделся, я села рядом с ним на диван, но к нему не прикасалась. Впервые я почувствовала запах самого Такера – не вонь его ран, грязного тела и крови, а резкий пьянящий дух взрослеющего юноши, присущий только ему.

– Получилось? – спросил он.

Я не поняла, что он имеет в виду, но решила, что лучше его успокоить. Ответила:

– Да.

– Нормально получилось? Мне казалось, я все предусмотрел.

– У тебя здорово получилось.

Я обвела взглядом трейлер. У стены лежал окровавленный ворох изрезанной одежды Такера. Его раненая нога оставила на полу цепочку кровавых следов. Ванная была забрызгана кровью. Даже входная дверь была испачкана.

– Который час? – спросил Такер.

– Семь, – удивленно ответила я, глянув на цифры, светившиеся на микроволновке. Прошло всего несколько часов, а казалось, что целая вечность. Небо за окном было будто подернуто дымкой. Зависшее над горизонтом солнце наполняло трейлер каким-то плотным потусторонним светом.

– Время идет, – расстроенно произнес Такер. – Так, теперь ты должна всё убрать. Всё, слышишь? Наведи порядок. Сделай так, как было раньше.

Этого я никак не ожидала. Я рассчитывала на похвалу за свой героизм, а не на новые поручения. Но мне и в голову не пришло ослушаться брата. Пока он отдыхал, я отдраила ванную, грязные полотенца запихнула в стиральную машину, наполнив ее холодной водой, чтобы кровь отстиралась, а не запеклась на белье. Затем вымыла шваброй пол. Когда оттирала кровь с входной двери, держа в одной руке чистящий спрей, в другой – бумажные полотенца, мне казалось, что я стою на грани двух миров. У меня за спиной садилось солнце; обычно гладкое небо Юго-Запада усеивали овальные облака. В трейлере на диване лежал мой пропавший-объявившийся брат. Каждый раз, когда мой взгляд падал на Такера, я изумлялась тому, что снова вижу его – настоящего, во плоти, одновременно призрачного и живого, незнакомого и до боли привычного.

– Избавься от моей одежды, – велел он.

– Хорошо.

Такер приподнялся на локте, морщась от боли.

– Ее нужно уничтожить, – сказал он. – Может быть, закопать или… Сжечь сумеешь? Лучше всего сжечь.

Мне не полагалось играть с огнем, но иногда я экспериментировала. Умела зажечь спичку, знала, как долго можно держать палец над огнем, чтобы пламя его не опалило. На участке соседей с задней стороны трейлера стоял металлический мусорный контейнер. Мистер Авила как-то раз сказал мне, что сжигает в нем старые документы: «Это лучше, чем бумагорезка, если вдруг власти заявятся к тебе в дом». Они с женой были не очень дружелюбные люди, но я привыкла к их сварливости и не боялась заходить к ним на участок в случае крайней необходимости.

Я собрала одежду Такера – то, что от нее осталось, – и снова выскользнула на улицу. Начинало смеркаться, воздух наполнялся особым благоуханием, тени удлинялись. Ветер доносил стрекот цикад. Соседей видно не было. Авилы работали допоздна: она была официанткой, он – барменом, их смены всегда заканчивались глубокой ночью, и оба приходили в ярость, когда Джейн в субботу и воскресенье по утрам будила их ударами футбольного мяча о стенку нашего трейлера. Я запихнула вещи Такера в мусорный контейнер, принесла бутылку керосина, которую мистер Авила прятал в тайнике, зажгла спичку, и улики с шипением вспыхнули, обдав меня жаром слепящего огня.

С минуту я стояла в сумерках, с наслаждением внимая жужжанию насекомых, любуясь слабым мерцанием звезд. Дул прохладный ветер. Наступало лето, а лето в Оклахоме – это не шутка, но сейчас ветерок вздымал на моих плечах копну кудряшек.

Я ждала Дарлин. Ждала с того самого момента, как появился Такер. Неосознанно прислушивалась, надеясь, что вот-вот захрустит гравий под колесами машины, хлопнет дверца. С ней приедет Джейн, но присутствие Джейн сейчас не имело особого значения. Вот Дарлин сразу поймет, что нужно делать. С ее прибытием с меня будет снято бремя ответственности за врачевание ран брата, и я буду свободно радоваться его возвращению к нам.

Только я вошла в трейлер, Такер поднялся с дивана и заковылял ко мне. Он выглядел нелепо в одежде, которая была ему не по размеру. Лодыжки и частично живот были оголены, словно его растянули, как резиновую куклу.

– Ты что? – воскликнула я. – Не вставай.

– Надо.

– Скоро приедет Дарлин. Она позаботится о тебе.

– Нет, – яростно возразил он. – Дарлин ничего не должна знать. И все остальные тоже.

Такер дошел до двери и, тяжело дыша, навалился на косяк. Он возвышался надо мной, а я смотрела снизу вверх на его искаженное гримасой боли лицо.

– Помоги мне спуститься в овраг, – сказал Такер. – Я там поночую какое-то время.

– В овраге?

– Я уже две ночи сплю там. Не волнуйся, Кора. Пойдем.

Инстинктивно я вытянула в стороны руки, загораживая выход. Впервые меня охватила паника.

– Я не понимаю, что происходит, – сказала я. – Ты только что вернулся. Я так по тебе скучала. Дарлин должна тебя увидеть. Она обо всем позаботится, честное слово. Такер, ты тяжело ранен. Тебе нельзя уходить. Ты не можешь снова уйти.

Брат заключил в ладонь мой подбородок. От этого знакомого прикосновения меня пробрала дрожь. Таким ласковым жестом он всегда успокаивал, приободрял меня. С самого раннего детства. Я помнила его на подсознательном уровне.

– Я хочу видеть только тебя, – сказал он. – И больше никого.

– Но…

– Я никуда не денусь. Ты будешь знать, где я.

– Не уверена, – с сомнением произнесла я.

– Мы со всем разберемся. Только ты и я. – Такер улыбнулся. – Ну-ка, повтори.

– Ты и я.

– Вот и молодец. А теперь помоги мне выйти на улицу.

Я прижалась к нему. Здоровой рукой он вцепился в мое плечо, и вместе мы, пошатываясь, вывалились на улицу. Вечер был как парное молоко. Солнце закатилось, облака в вышине окрасили небо в размытые пастельные тона. Двигались мы как две половинки единого организма, разве что немного скособоченного и нескладного. Брат кряхтел и чертыхался. Стук его сердца эхом отдавался в моем ухе. В это время суток овраг выглядел грозным – пропасть, черная дыра. Мы с Такером продвигались черепашьим шагом. Щекой я чувствовала, как расширяется и опадает его грудная клетка. В полумгле «Тенистые акры» соответствовали своему названию – мозаика из шелка и сланца.

На краю глубокого оврага Такер опустился на землю. Скорее рухнул. Ноги под ним подкосились, с губ слетел стон. Короткая прогулка изнурила его. Я села рядом, нервно сцепила вместе ладони.

– Мне нужно, чтобы завтра ты не ходила в школу, осталась дома, – сказал Такер. – Сможешь это устроить?

– Наверное.

– Скажи Дарлин, что тебе нездоровится. Она оставит тебя здесь одну, так?

– Да.

– Отлично. Мы с тобой вместе проведем целый день. И заодно обдумаем, что и как.

Его лицо светилось любовью. Глаза были такие же карие, как у меня.

– Ты моя любимица, – сказал он.

Я не хотела, чтобы брат уходил. Он начал спускаться на дно оврага. Сидя, скользил по склону, здоровой рукой контролируя свой спуск. Глядя, как раскачивается его конский хвостик, как он тормозит ногами, я чувствовала, что из меня рвется крик. Такер меня не слышал. Он нырнул в пучину теней и растворился.

7

Спустя несколько минут домой вернулись сестры. Я сидела за столом, когда к трейлеру подъехала машина. Я выбежала на улицу и ринулась к Дарлин.

I Обняла сестру, лицом зарываясь ей в живот. Она сухо рассмеялась. Спросила:

– Что с тобой? Ты никогда меня не обнимала.

– Ты мне нравишься, – ответила я.

– Ты тоже мне нравишься, дикарка. – Она взъерошила мои волосы.

Я отстранилась от Дарлин и подняла глаза к ее лицу. И сразу поняла, что сестру опять мучает мигрень. Все признаки налицо: неестественная бледность, напряженный взгляд, опущенные плечи. У меня сжалось сердце. Этого следовало ожидать. У Дарлин были месячные, которые часто вызывали мигрень. У них с Джейн это происходило одновременно, и одна неделя в месяц всегда была особенно напряженной. От их раздраженности по трейлеру искры летали, как при столкновении воздушных потоков и разрядов статического электричества во время грозы. Иногда они ссорились, иногда вместе рыдали из-за каких-то щенков, которых показывали по телевизору. Мне тоже надо к этому готовиться. Через пару лет я составлю им компанию.

Джейн уже открывала дверь трейлера. Дарлин неторопливо вошла следом. Сбросила туфли, поставила сумку на стол.

– Сами поужинаете, ладно? – сказала она.

– Попкорн можно? – спросила я.

– Сегодня? Конечно.

Она сняла колготки, затем юбку, не выказывая присущей ей стыдливости. Настолько устала, что даже халат не стала надевать. Распустила конский хвостик. На ее темных волосах осталась вмятина от резинки. Джейн плюхнулась на диван прямо в своих пахучих наколенниках. Я топталась посреди комнаты с таким чувством, будто у меня в груди трепещут крылья.

Дарлин сняла очки и потерла виски.

– Я посплю немного на вашей кровати, – сказала она. – Разбудите, когда пойдете спать.

– Хорошо, – ответила Джейн, уткнувшись в свой телефона.

Дарлин исчезла в спальне. Выключила свет и закрыла дверь.

Уже тогда в глубине души я понимала: только что моя судьба была предопределена. Если б Дарлин в тот вечер была самой собой – наблюдательной, бдительной, – она непременно заметила бы, что в трейлере кто-то побывал. Обратила бы на меня свое внимание, пронизывая пристальным взглядом, таким же лучистым и беспощадным, как голая лампочка в комнате для допросов в полицейском участке. Она выпытала бы у меня правду – о Такере, обо всем. Она предотвратила бы то, что, я уже чувствовала, скоро произойдет.

А так я провела вечер на диване с Джейн, поедая попкорн из одной миски на двоих. Наливая себе содовую, переодеваясь в пижаму с рисунком из ракет, прислоняясь к плечу сестры, я постоянно вздрагивала, как молодой олень в лесу. У меня появился секрет. Прежде секретов у меня никогда не было. И теперь этот секрет вертелся у меня на кончике языка, заполонял все сознание, громоздился в моих пустых руках. Я не узнавала собственный голос. За окном в мусорном баке на участке четы Авила догорал костер, который я развела; вверх тянулась бледная струйка дыма.

Я окинула взглядом комнату. Фотографий Такера здесь не было. Все его снимки куда-то спрятали. Со свадебного фото в рамке на кухонном столе улыбались мама с папой. С фотографий на холодильнике улыбались мы с сестрами, позируя в школьных платьях или в обнимку друг с другом. Но о Такере ничто не напоминало. Чужой человек, войдя в трейлер номер 43, ни за что не догадается, что у нас есть брат.

Джейн переключила телик на канал, где шел детектив. Каждый раз, когда раздавались выстрелы, она поднимала глаза от дисплея своего телефона на экран побольше. Заявила, что мне этот фильм лучше не смотреть, в нем показывают слишком много насилия, но телевизор не выключила. За окном пели цикады – громко верещали, выводя ритмичную стрекочущую мелодию, от которой звенели нервы. Луна спряталась за облака. Где-то далеко завыл койот, но его умоляющий гортанный зов так и оставался без ответа.

Сидя на диване, я невольно задумалась о былом. Встреча с Такером пробудила во мне давние воспоминания. Они были яркие, затмевали все, что было вокруг, отодвигая на задний план Джейн с ее сотовым телефоном. Я живо представляла, как танцую с Такером, стоя на его ногах, а он кружит и вращает меня под громкую музыку. Это было три года назад – после торнадо, но до его исчезновения. Тогда я едва доставала ему до пояса. Он, как кукольник, уверенно управлял мной; его рукам невозможно было противостоять.

Я вспомнила, как сидела с Такером в каком-то вестибюле. Мы ждали, когда Дарлин закончит давать интервью. Брат сочинял историю о том, как мы с ним вдвоем путешествуем, направляясь в волшебное королевство. Он выдумывал на ходу – то и дело умолкал, ожидая вдохновения, или для того, чтобы подкорректировать свой рассказ. «Нет, туда мы все-таки не пойдем…» – с полнейшей убежденностью заявлял он, так что я до сих пор помню ту сказку. Жужжали флуоресцентные лампы, легкие забивал неприятный спертый воздух, но мы с ним, не обращая внимания на дискомфорт, витали в своем придуманном мире – лазали по горам, вброд переходили реки, заколдовывали дракона, пробирались через густые леса и находили свое счастье, полагаясь только на смекалку и друг на друга. В ту пору я еще была маленькой и без оглядки ступала на тропу выдуманных приключений, бесстрашно закрывая за собой дверь. Такер уводил меня из нашего мира в другую, более прекрасную страну.

Возможно, я и сейчас еще ребенок. Возможно, меня опять уводят в волшебную страну.

Началась программа новостей. На экране возникла женщина-репортер, стоящая на фоне знакомого здания косметической фабрики. Ее кожа имела янтарный оттенок, а коса была заплетена из мелких косичек.

– Экстренное сообщение, – объявила она.

Джейн отложила телефон и с любопытством воззрилась на телеэкран. Репортер коснулась уха, кивнула и заговорила в камеру. Судя по ее манере растягивать слова, она была родом откуда-то южнее Мерси. Может, из Луизианы.

– Полиция увеличила изображения с камер видеонаблюдения, и теперь у них есть нарисованный портрет преступника. Просим вас быть бдительными. Этот человек может быть вооружен и очень опасен. Если увидите его, не вступайте с ним в контакт. Позвоните по указанному здесь телефону «горячей» линии и ожидайте помощи.

На экране появился портрет. Я поежилась от страха еще до того, как осознала, что видят мои глаза. Возможно, я даже громко охнула, но Джейн не обратила на это внимания. Хмурясь, она смотрела на телеэкран и рассеянно наматывала на палец прядь волос.

На рисунке был Такер. Конечно, это был Такер. Его выпуклый лоб. Широкий подбородок с ямочкой посередине. Волнистые волосы, собранные в конский хвостик. Искусный набросок пером и тушью показывал лицо брата с поворотом в три четверти, точно передавая дерзкое выражение, характерную складку губ, решимость в чертах.

Будь я постарше, я гораздо раньше сообразила бы, что к чему. Но мне было всего девять лет. Я еще не задалась вопросом, откуда у Такера такие чудовищные раны. Как и подобало ребенку, я усвоила главное: брат нашелся. Естественно, я не усмотрела взаимосвязи между недавним репортажем о взрыве и Такером, между разгуливающим на свободе раненым преступником и моим раненым братом, между лужей крови на фабрике «Джолли косметикс» и кровью в нашей ванной.

У меня участилось дыхание. Мне было очевидно, что на этом рисунке изображен Такер, хотя, возможно, я не заметила бы сходства, если б не видела его всего несколько часов назад. Некоторые детали не совпадали. На рисунке шея у мужчины была тонкая, а у Такера – жилистая. Глаза у мужчины были сощуренные и злые, а у Такера – распахнутые и внимательные. Брови у мужчины были выгнутые, а у Такера – прямые. Тем не менее художник точно запечатлел его суть.

Грудь сдавило, из горла вырвался свист. Джейн испуганно взглянула на меня.

– Господи! – воскликнула она. – Да что с тобой такое?

Я не потеряла самообладание. Не расплакалась. Ничего ей не сказала. Я ждала, когда уляжется возбуждение, от которого мое маленькое тело дрожало, как земля во время землетрясения. Джейн выключила телевизор. Другого света в комнате не было. Вокруг нас сгустились тени. Луна спряталась, цикады наконец-то затихли, улеглись спать. Мы их пересидели.

– Хватит с тебя телевизора, юная леди, – сказала Джейн.

По молчаливому согласию мы решили не будить Дарлин и не выдворять ее из нашей постели. Джейн залезла под одеяло, я пристроилась рядом с ней. Дарлин откатилась к стене, освобождая для нас место. В ту ночь – мою последнюю ночь дома – мы с сестрами спали все вместе, тесно прижавшись друг к другу.

8

Приблизившись к оврагу, я услышала шуршание. Из зарослей выбрался мой брат с сухими веточками в волосах. Он широко улыбался мне.

Такер не умер, как я того боялась. А ведь ужасные раны, отсутствие медицинской помощи и ночь, проведенная в овраге, запросто могли бы его прикончить. Я представляла, как по нему ползают насекомые, устраивая гнезда в его волосах.

– Что так долго? – упрекнул он.

Такер начал взбираться ко мне. Морщился, но карабкался быстро. Было видно, что он не до конца утратил былую ловкость и силу. Колючие и ползучие растения, коими поросли склоны оврага, царапали его своими шипами и цеплялись за одежду. Низкое солнце пряталось за серыми облаками. Цикады только что проснулись и снова завели свою нестройную песню, – правда, пока еще не в полный голос.

– Где мой завтрак? – спросил Такер.

В трейлере он умял пачку замороженных вафель, опустошил бутылку сиропа и доел сливочное масло. Зажарил яичницу из десяти яиц и съел всю, да еще и посетовал, что нет бекона. Мне велел вымыть посуду, но потом сказал, чтоб я не заморачивалась. Включил телевизор, потом выключил, включил радио. Зазвучала песня в стиле кантри. Он повернул ручку до отказа вправо и стал подпевать, голосом грубоватым, но приятным, словно коричневый сахар. Здоровой ногой даже пританцовывал. Он еще не окреп, то и дело морщился от боли. Но у него хватило сил принять душ без моей помощи, хоть он и бранился нещадно под шипящими струями воды. Хватило сил самостоятельно обработать свои раны. Правда, руку перевязать я ему помогла. Обмотав полотенцем нижнюю часть туловища, он стал рыться в шкафу Дарлин – искал для себя более подходящую одежду. С его мокрых волос на голую спину капала вода. Смотреть на него было огромное удовольствие и в то же время немного мучительно, будто я переела праздничного торта. Наконец он откопал довольно объемную новую футболку, купленную на Оклахомской ярмарке, и нашел пару вьетнамок, в которых мог ходить.

После усадил меня на диван и, морщась, неуклюже сел рядом. Поврежденную руку он положил на колени. На свежих бинтах уже была кровь.

– Я видела тебя в новостях, – выпалила я. Почему-то в лицо я ему смотреть не могла.

– Правда, что ли?

– Ты взорвал косметическую фабрику.

Я не знала, как брат на это отреагирует. В душе надеялась, что он станет все отрицать.

А Такер рассмеялся. Здоровой рукой он стиснул мои пальцы. Воскликнул:

– Ух ты! Меня показывали в новостях! С ума сойти! Жаль, что я не видел. Свои пятнадцать минут славы просидел в канаве.

– Я не понимаю… – Я не могла подобрать нужных слов. Возможно, для такой ситуации слов вообще не существовало.

– Спрашивай что хочешь, – сказал Такер. – У меня нет секретов.

– Ты правда сделал бомбу?

– Да. Вообще-то не одну, а целых три.

Я смотрела на наши переплетенные пальцы. Давление его руки усиливалось, он сминал мою ладонь как цветок.

– Сам вырезал трубу, – продолжал Такер. – Потом пошел на стрельбище, насобирал на настиле пороха. Так лучше всего. Получается смесь разных марок пороха. Улик не остается.

Наконец мне удалось встретиться с ним взглядом. В его лице я не заметила признаков стыда или сожаления.

– Ты почувствовала взрыв? – спросил Такер.

– Да. Земля затряслась.

– Я думал, что точно рассчитал время взрывов, – объяснил он. – Хотел, чтобы три бомбы бабахнули одновременно. Но одна взорвалась раньше. Так я и поранился. Ничего, в следующий раз не ошибусь.

– В следующий раз?

– Конечно. Моя работа не закончена. Еще многое предстоит сделать.

Свет в комнате изменился. Ветер гнал по небу облака, отчего пасмурная мгла ритмично чередовалась со слепящим сиянием. Солнце расцветило волосы Такера яркими полосами, на щеке его танцевал блик, и на мгновение у меня возникло странное ощущение, будто я смотрю на свое зеркальное отражение. Сейчас мы были очень похожи.

– Ровно через три года после торнадо, – сказал он. – День в день. Здорово, да?

Я не ответила. Меня раздирали противоречивые эмоции – ужас, безумная любовь и медленно закипающий гнев.

– Но взрыв бомбы – это не самоцель, Кора. Я освободил животных. Всех кроликов и собак, всех до единого. Про это ты слышала, да? Об этом тоже говорили в новостях?

– Да.

– Отлично. Я пробрался на «Джолли косметикс» после того, как они отравили всю округу. Эта фабрика – зло. Сколько же там крыс! Если б ты только видела, в каком они состоянии! Нескольких специально ослепили. Некоторые были обриты, вся кожа в чирьях и волдырях. Ученые для своих опытов использовали биглей. А знаешь почему? – Не дожидаясь ответа, Такер продолжал: – Бигли очень дружелюбны. Делай с ними что угодно, они никогда на тебя не набросятся. Хоть ядом их накачай, хоть лапу ампутируй. Даже умирая, они не становятся злыми. Завидев тебя, все так же будут вилять хвостами. А исследователям это только на руку.

Голос у него был резкий. Гневным взглядом он смотрел перед собой, словно видел то, что недоступно моему взору. Лучи солнца снова преломились, рассекли надвое его лицо, озарив одну скулу. Теперь он стал похож на Дарлин.

– Я узнал об этом некоторое время назад, – сказал Такер. – В «Джолли косметикс» целое крыло было забито охотничьими собаками. Мне это не давало покоя.

– О.

– У них была самка шимпанзе, – добавил он. – Представляешь? Я раньше не знал. А эти животные разумные существа, умеют чувствовать. И ей никто не мог помочь.

Такер обвел взглядом комнату, словно забыл, где находится. Играя мускулами, отвел назад плечи.

– Как-нибудь я тебе все объясню, – пообещал он.

– Ладно.

– У тебя есть чемодан?

– Что? – опешила я от столь внезапной смены темы разговора.

– Большая сумка или еще что-то. Для тех вещей, что ты возьмешь с собой.

Я морщила лоб, пытаясь сообразить, что к чему. Безуспешно.

– Я ничего не понимаю, – призналась я.

– О… – Такер протяжно вздохнул.

Солнце спряталось, оставив после себя холодную сонную мглу. Такер бороздил пальцами распущенные волосы, высушивая спутанные волнистые пряди.

– Я же тебе не рассказал еще про наш план, да? – уточнил он.

– Нет.

– Сколько тебе лет?

– Девять, – ответила я. – А тебе?

– Двадцать.

Одним плавным движением он скрутил волосы в узел на затылке. Я ждала, что сейчас он закрепит свой пучок резинкой, но Такер этого делать не стал. Его каштановые волосы, густые и волнистые, сами были как липучка, удерживали любую форму, какую им ни придашь.

– Мы ведь с тобой родственные души, да? – спросил Такер. – Всегда по-особому были привязаны друг к другу.

Я кивнула.

– Помнишь ту ночь, когда мы украдкой сбежали из трейлера и ушли смотреть лошадей?

– Я все время об этом думаю, – смущенно призналась я.

– Я тоже. А помнишь, как лошади безбоязненно подошли к нам, будто знали нас? Помнишь, как я всю дорогу нес тебя домой на руках?

– Помню, – ответила я.

Широко улыбаясь, Такер неотрывно смотрел на меня. Одна его каштановая волнистая прядь выбилась из пучка и упала на щеку.

– Пойдем со мной, – предложил он.

– Куда?

– По всему белу свету.

Он широким жестом очертил дугу перед собой. И весело рассмеялся. В то мгновение я почувствовала, будто меня куда-то несет, закрутил очередной торнадо – мощный поток воздуха, которому невозможно противостоять.

– У меня есть план, – продолжал Такер. – Первый шаг сделан. Я выпустил на волю животных, взорвал фабрику. Отметил годовщину.

– Да.

– Я нарушил закон, – сказал он. – Нарушил все возможные законы. Ты это понимаешь, да?

– Конечно, – с жаром ответила я.

– Теперь я должен скрыться. – Он улыбнулся еще шире. – Копы будут гоняться за мной.

Брат смотрел на меня не мигая. Взгляд у него был теплый, зазывный, как плавательный бассейн знойным летом. Я почувствовала, что невольно улыбаюсь ему в ответ.

– Ты ведь мне доверяешь, да? – спросил Такер.

– Да.

– Пришла пора волшебства, Кора, – сказал он. – Мы уезжаем.

Он убрал волосы с моего лица, щелкнул меня по носу.

– Но… – нерешительно начала я, – как же Дарлин и Джейн?

Его лицо омрачилось. Каждая новая эмоция, казалось, поглощала его целиком, накладывая отпечаток на его позу, заставляя выражать ее особой мимикой и особыми жестами.

– Нет, – твердо сказал Такер, – Дарлин не видит целостной картины. Она погрязла в рутине. Безнадежный случай. – Он помолчал, хмурясь. – Я никогда не хотел бросать вас. Ты же это знаешь, да?

– Не хотел?

– Вы – моя семья, Кора. Я люблю вас больше жизни.

– Любишь?

– Вот это все ненастоящее. – Здоровой рукой он хлопнул по дивану, возможно, имея в виду трейлер, а то и весь Мерси. – Не настоящий мир. Это обыденное существование. Я не могу здесь оставаться. Не могу жить в этом месте.

Он опять заключил в ладонь мой подбородок.

– Пора приниматься за работу, – сказал Такер. – У нас много дел. Уходим прямо сейчас. Только ты и я, вдвоем.

Меня пробрала дрожь дежавю. Казалось, это я уже видела во сне или когда-то слышала в одной из историй: обнадеживающее выражение на лице Такера; его вопросы, зависающие в воздухе; тишина комнаты; возможность преображения. У меня было такое чувство, что ответ я уже знаю, приняла решение давным-давно.

9

Такер нашел старый синий рюкзак Дарлин, который был чуть больше, чем мой школьный ранец. Мы стали вместе укладывать в него вещи. Положили моего плюшевого медведя, мою «счастливую» красную рубашку, любимую книжку с картинками, любимую пижаму с ракетами, подаренный Дарлин медальон и зубную щетку. По совету Такера я взяла с холодильника несколько снимков Дарлин и Джейн, сунула их в передний карман рюкзака.

– Чтоб не забыть, как они выглядят, – мудро заметил он. Для себя брат взял с кухонного рабочего стола мамино фото в рамке – то, на котором она сидит верхом на лошади, улыбаясь в объектив. С минуту смотрел на снимок со скорбной улыбкой на лице, а потом тоже сунул в рюкзак и велел мне поторопиться. По его указке я уложила в рюкзак брюки и шорты, маечки на бретельках и фуфайки, а также свое теплое пальто. В боковой карман запихнула резиновые сапоги. Носки свернула в тугие комочки и втиснула в пустоты между вещами. И взяла с собой как можно больше трусиков – сколько уместилось.

– Хорошо, что одежда у тебя маленькая, – сказал Такер. Когда вещи были собраны, оказалось, что рюкзак тяжелый – я с трудом его подняла. Зато брат с легкостью перекинул через плечо. Вместо трости он взял обычную палку – она очень помогала ему при ходьбе, да и меня избавляла от необходимости заменять ему покалеченную конечность, на которую он не мог опираться. У выхода я помедлила, напоследок еще раз оглядев трейлер номер 43. Такер уже был на улице, посвистывал сквозь зубы. Я смотрела на кухонный стол, на телевизор, на диван, пытаясь запечатлеть в памяти каждую частичку родного дома.

Я не имела ясного представления о том, что будет дальше. В каком-то смысле мне это было все равно. Я доверяла Такеру, как ребенок обычно доверяет родителям – абсолютно, безоговорочно, с радостью. Его долгое отсутствие не подорвало мою веру в него. Напротив, мне казалось, что нас теперь связывают еще более крепкие узы, чем раньше. Я никогда не анализировала свою любовь к сестрам; наша взаимная привязанность была столь же незримой и насущной, как кислород. Но с Такером было по-другому. Его любовь ко мне и моя – к нему были как дурман, наполняли благоуханием сам воздух, которым я дышала.

И я охотно подчинялась его воле, что было для меня облегчением. Дарлин растила меня, воспитывала, но она никогда не изображала из себя мать, которая знает, что хорошо, а что плохо для ее ребенка. А мне порой не хватало именно материнской руки. Невольно оказавшись главой семьи, в суровых жизненных обстоятельствах Дарлин делала все для того, чтобы мы с Джейн окончили школу, заботилась о нас из последних сил, всегда руководствуясь добрыми намерениями. А я хотела чувствовать себя такой же защищенной, как другие дети, у которых были родители. Их холили, как цветы в саду – поливали, избавляли от сорняков, оберегали от всего плохого. Но чувство защищенности, о котором я мечтала всю сознательную жизнь, было мне незнакомо. Остальные дети мне всегда казались свободными, как ветер, потому что бремя ответственности за их жизни лежало на плечах других.

И вот появился Такер. Пришел, чтобы все это изменить. У него был план. А прежде насчет меня никто никаких планов не строил. Он хотел вести меня за собой в той же мере, в какой я хотела быть ведомой.

– Машина там, – сказал он, показывая в ту сторону, куда убегала тропинка.

После полудня установилась на удивление прохладная погода. Горизонт затягивали тучи, собирался дождь. Было пасмурно, мы с Такером даже не отбрасывали тени. Опираясь на палку, он все равно шел очень осторожно. Больной ногой ступал только на носок, а не на всю ступню. Из-за рюкзака на плече Такер постоянно кренился на один бок. При каждом шаге неуклюже взмахивал забинтованной рукой, чтобы удержать равновесие.

Чем дольше мы шли, тем сильнее он истекал кровью. При ходьбе все его раны открылись. На левой штанине вскоре проступили бордовые пятна. Вьетнамки на его ногах – одна сухая, вторая склизкая – шлепали и хлюпали. С такими глубокими ранами, как у него, обычно обращаются в больницу, их должен зашить хирург. А Такер удовольствовался содержимым домашней аптечки. У него наверняка останутся шрамы.

– Машину пришлось оставить довольно далеко, – объяснил он. – Парковаться в «Тенистых акрах» было рискованно. Кто-нибудь непременно заметит.

Издалека донесся раскат грома. Я чувствовала запах дождя, хотя небо над нами было по-прежнему чистым и белым, как хлопок. Гроза, как всегда, маячила близ горизонта.

Мы добрались до шоссе и повернули на запад. Держались обочины, наблюдая, как мимо проносятся полуприцепы и пикапы. Из-под колес машин прямо на нас летела пыль. Такер шел впереди, я – сзади. Мы по очереди пили воду из одной бутылки. С каждым порывом ветра температура опускалась все ниже. Раскаты грома учащались, заставляя трепетать листву на деревьях. Стрелы молнии высвечивали провалы в густом слое облаков. Гроза была еще далеко, так что причинная связь между вспышками и грохотанием не прослеживалась: сверкала молния, стонал гром, но они никак не соотносились друг с другом. Облака потемнели, окрасились в цвет угольной пыли. На тротуар время от времени плюхались шальные капли. Кровь из Такера уже не хлестала – не находила выхода. Его раненая нога превратилась в бурую липкую колонну; в тех местах, где кровь на штанине засохла, ткань наглухо прилипла к коже. Вьетнамка на больной ноге приклеилась к ступне.

Наконец мы дошли до грунтовой дороги. Это место было мне знакомо, хотя по узкой тропинке, вьющейся между деревьями, я никогда не ходила. Лес был старый, толстенные стволы опутывали ползучие растения. По одну сторону стоял единственный дом – грязная развалюха. Лужайку перед ним занимали ржавые автомобили в разной степени запустения. У одного из двигателей пробивалась трава. На окнах здания лежал сплошной налет грязи, так что через них вообще ничего нельзя было разглядеть. Может, это и к лучшему.

Такер продолжал ковылять вперед, испуская стон при каждом шаге. Я семенила рядом. Начался дождь. Сверху над нами зашуршал и затрясся навес из ветвей, листья пустились в пляс. Я ежилась от холода под дождем. Мокрая земля потемнела. Такер запрокинул назад голову, подставляя лицо под струи.

Автомобиль был хорошо спрятан: бурый «универсал» сливался с бурыми зарослями подлеска. Запросто можно пройти мимо, ничего не заметив. Я стала продираться сквозь кусты к дверце со стороны пассажирского кресла. Ветки цеплялись за мои волосы, царапали кожу. Такер с трудом сел за руль и, бледный, влажный, обессиленный, обмяк в кресле. Какое-то время мы просто сидели, слушая стук дождя по крыше машины. Лобовое стекло представляло собой мозаику из дождевых капель и световых бликов, мертвых жучков и птичьего помета. Я оглядела салон и поняла, что мой брат жил в этой машине. Под задним стеклом валялась в беспорядке грязная одежда, на заднем сиденье – подушка. Пакет со злаковыми батончиками и картофельными чипсами.

Постанывая, Такер вставил ключ в зажигание.

– Ты уверен… – начала я.

– Не волнуйся.

– Может, подождем немного. Ты хотя бы дух переведи.

– Все нормально. – Он завел двигатель.

– Куда мы едем? – поинтересовалась я. Этот вопрос уже какое-то время свербел у меня в голове и, когда я задала его, мне даже стало легче.

– В безопасное место, – ответил Такер.

– Ладно.

Он дал задний ход, выезжая из зарослей. Раздался визгливый скрежет: это ветки скребли по металлическому корпусу машины. Я поморщилась от такого звукового сопровождения. Такер вырулил на ухабистую грунтовку и включил «дворники». Правда, толку от них было немного: они не столько чистили стекло, сколько размазывали по нему грязь, и видимость от этого не улучшалась. Такер нажал на газ. Старый автомобиль на большой скорости свистел и ревел, в щели с воем врывался ветер.

– Куда мы едем? – снова спросила я.

– Домой, – ответил Такер.

Мы покатили к центру Мерси. Я увидела «Тенистые акры». Издалека наш трейлерный поселок казался маленьким – глазом моргнуть не успела, как мы его уже проскочили. Миновали кинотеатр, старшую школу, публичную библиотеку. Низкие тучи прорезали вспышки молнии. Такер включил радио и заулыбался, слушая какую-то песню.

Прогремел гром, небо содрогнулось прямо над нашими головами. Весь квартал погрузился в сумрак. Теплое сияние ресторана на углу исчезло. Уличные фонари, автоматически загоревшиеся в ответ на грозовую мглу, с шипением погасли. В плохую погоду электричество часто отключалось, но сейчас я восприняла это как знак свыше, хотя и не понимала, что это могло бы сулить.

Центральные кварталы Мерси остались позади, теперь мы петляли по извилистым дорогам обширных окраин. Люди нам не встречались: дождь всех загнал под крыши. С каждой милей пригороды становились все более захудалыми. Дома все дальше отстояли друг от друга и были менее ухоженными. На газонах вместо травы буйствовали сорняки. Деревянные заборы с зияющими дырами напоминали рот с частично выпавшими зубами. Изрытая выбоинами улица больше походила на каменоломню.

Теперь я поняла, куда мы едем. Я давно не бывала там – три года, если быть точной. Я увидела разбитые окна с картоном вместо стекол и поросшие мхом обвалившиеся ступеньки крылец. Даже если бы в Мерси сейчас не отключили электричество, в этом районе вряд ли работали электросети.

Мы повернули за угол, и последние следы цивилизации окончательно исчезли. Я увидела тропу, что проторил «Перст Божий» на земле. Расщепленные деревья походили на вилки. Телефонные столбы лежали, а не стояли. Дома и домами назвать было уже нельзя. В стенах некоторых зияли дыры, и в них виднелись пустые комнаты, где уже разрастались ползучие растения. Другие перекосились, сильно кренились, вот-вот упадут; держались только благодаря деревянным распоркам, проводам и водопроводноканализационным трубам. От нескольких остался только бетонный фундамент.

Я отметила, что руины частично убрали. Местность выглядела не такой, какой я ее помнила сразу после торнадо. Ликвидаторы последствий стихийного бедствия сделали все, что могли – бульдозерами сгребли обломки в кучи, расчистили улицы, из поваленных деревьев сложили ощетинившиеся крепости, в которых теперь, возможно, поселились животные. Тут и там на невозделанных землях прерии виднелись проплешины – вероятно, отметины, оставшиеся от луж токсичных отходов «Джолли косметикс»: даже закаленная трава Оклахомы не сумела противостоять ядовитому воздействию химикатов. В некоторых местах земельные участки, которыми уже никто не владел, разделяли проволочные ограждения.

Мне все это напомнило Джейн и ее наборы лего. Одно время она была одержима этим конструктором. Возводила из него грандиозные замки, к которым никому не было дозволено прикасаться. Ее сооружение по нескольку дней стояло на столе в кухне, словно скульптура в музее. Потом она разрушала свое творение столь же методично, как и строила, разбирая на мельчайшие детали крошечные блоки.

Здесь торнадо сотворил нечто подобное. Разворотил дома, превратив их в груды кирпичей, деревянных обломков, погнутых труб, сорванных с петель дверей и карамельных комьев изоляционного материала, из которых потом нагромоздили холмы и башни. Теперь это не жилой район. Пластмассовый ящик, в который Джейн сваливала ненужные фрагменты лего.

Такер сказал: «Едем домой».

Он крутанул руль, и автомобиль, возмущенно визжа тормозами, съехал с дороги на траву. Я выбралась из машины и подняла глаза к мглистому небу, вдыхая запах мокрой земли. Дождь почти прекратился.

Такер принялся маскировать машину. Каждые несколько секунд он останавливался, делал глубокий вдох и хмурился, закрыв глаза. Я благоразумно стояла в стороне, когда из ближайшей кучи мусора он взял кусок рубероида, приволок его к машине и накрыл капот. Приставив лист фанеры к боковому окну, он заковылял на середину пустынной улицы, чтобы оттуда оценить результат своего труда – убедиться, что «универсала» не видно.

– Сойдет, – произнес он и повел меня по развалинам.

Мы миновали покореженную посудомоечную машину, огромную груду обломков мебели, выше моего роста, и ступили во двор, некогда принадлежавший нашей семье. Я увидела то, что осталось от амбара – оседающую на бок одну-единственную стену блеклого красновато-крапчатого цвета, который приобрела некогда радостная алая краска под воздействием ветров и дождей. О загоне, где когда-то обитали коровы, напоминали лишь несколько уныло торчащих шестов. В траве блестело что-то черное – возможно, пленка от бочки вместимостью пятьдесят пять галлонов.

– Разве здесь безопасно? – спросила я. – Все же отравлено… токсинами…

– Идем, – сказал Такер.

Мы подошли к лестнице, что вела в подвал, заваленный мусором и трухой, катушками проводов и обломками кирпичной кладки. Грязный мокрый пол устилала опавшая листва. Я стала спускаться вниз. Ступеньки подо мной продавливались, как губка. Пол в подвале был неровный, тут и там мерцали лужи. Мне показалось, что где-то прошмыгнула мышь, а может, скорпион. Среди обвалившихся балок и глыб бетона я не сразу заметила дверь в убежище от торнадо.

– Нас ищет полиция, – сказал Такер. – Они подумают, что мы подались в бега, а мы никуда не побежим. Отсидимся здесь. Понимаешь, да?

Я прикусила губу.

– Это ничейная земля, – продолжал брат. – Идеальное потайное место. Пить будем бутылочную воду, хорошо? Поживем здесь немного, ничего с нами не случится.

Дождь иссяк, обратился в хмарь. В воздухе плыли клочья тумана, облепляя меня, словно марля. Кожа блестела от скопившейся на ней влаги. Я запыхалась, еле переводила дыхание. Такер подошел к двери бункера и с благоговением прижал к ней поврежденную ладонь.

– Они раскинут сети по всему штату, – сказал он. – Перекроют дороги, расставят блокпосты – в общем, устроят тотальную облаву. А мы будем прятаться прямо у них под носом. В конце концов они поймут, что в Мерси ловить нечего, и станут искать в другом месте. Тогда-то мы и сделаем свой шаг.

Он рванул на себя дверь. Петли, на которых она висела, застонали. Убежище, тесное и сумрачное, показалось мне еще меньше, чем я его помнила. Полки были забиты консервными банками, пятилитровыми бутылями воды и батарейками, которые отец заготовил много лет назад. Ничто из этих запасов не было использовано, их никто не трогал, никто к ним не прикасался. Моя семья покинула это место сразу же, как пролетел торнадо, и с тех пор никто сюда не приходил. С одной из полок Такер взял коробок спичек и зажег свечу, заслоняя пламя забинтованной ладонью. Я шагнула вглубь затхлой пещеры. Брат закрыл дверь, отгораживаясь от уличного света.

Вот так я и исчезла.

Июнь

10

Гроза началась во второй половине дня, вскоре после того, как в супермаркет вторглись животные. Дарлин сидела на кассе. Ей все действовало на нервы: флуоресцентное освещение, гремевшая из динамиков слащавая поп-музыка, даже запах дождя, влетавший через распахнутые двери вместе с порывами ветра. Мигрень немного утихла, но не прошла. Дарлин потерла виски.

В магазине была лишь одна покупательница. Старая миссис Родригес уже битый час бродила между полками, толкая перед собой тележку со скрипучим колесом. Время от времени она доставала из кармана список намеченных покупок и принималась изучать его с выражением полнейшего замешательства на лице. Долго разглядывала полку с банками арахисового масла, так что Дарлин даже стала опасаться, не хватил ли старушку апоплексический удар. День выдался спокойным, даже по масштабам маленького городка. Она вытерла ленту транспортера. Не раз и не два разложила по номиналам купюры и монеты в кассовом аппарате. Стала подумывать, не позвонить ли Коре, проверить, как у нее дела. И вдруг раздался душераздирающий крик.

Из подсобки выбежал рыжеволосый Бэйлор. Белый как полотно, он в панике пронесся по проходу между полками, чуть не сбив с ног миссис Родригес. Бэйлору было далеко за сорок, но он, взрослый мужчина с уровнем умственного развития школьника, всегда был складским рабочим.

– Там какая-то тварь! – вопил он.

– Что? – Дарлин вздрогнула от удивления.

Бэйлор, тяжело дыша, бросился к ней.

– Я выносил мусор, вижу – в переулке какой-то зверек. Какой – не разглядел. Он юркнул в магазин, прямо мимо меня проскочил.

Меж стеллажей бегали три белые крысы. Подсобка занимала небольшое помещение, но там было много мест, где грызуны могли спрятаться: коробки с еще не выставленным товаром, стопки пакетов для покупок, темные углы. Дарлин стала выгонять крыс метлой, одновременно убеждая миссис Родригес, что это – случайность, что магазин вовсе не заражен паразитами, и пытаясь успокоить Бэйлора. От него толку было мало. И от крыс тоже. Очумев от страха, они метались по подсобке, не видя распахнутой двери на улицу, к которой гнала их метлой Дарлин. Крысы визжали как резаные и бежали куда угодно, только не к выходу.

По крайней мере, замаскироваться животные не могли: они были белые, с розовыми глазами. Вероятно, над ними проводили какие-то опыты. У них была удалена шерсть в разных местах: у одной обриты задние лапы, у другой живот голый и в шрамах, у третьей острижена спина.

Дарлин пыталась сообразить, куда бы обратиться за помощью. Очевидно, крысы сбежали с косметической фабрики. В новостях предупреждали о нашествии лабораторных животных, но не сказали, как действовать в случае их появления. Фабрика по-прежнему была закрыта. Не звонить же в службу «911» из-за трех грызунов.

Без четверти четыре пришел директор магазина. Фред, как всегда, опоздал к началу своей смены. Плечи у него были мокрые: попал под дождь. Дарлин загнала крыс к стене и теперь метлой подталкивала их к выходу. Бэйлор стоял в углу и кричал, тыча пальцем:

– Вон они! Там!

– Что здесь происходит? – Фред в удивлении приподнял брови.

Дарлин еще раз взмахнула метлой, и крысы одна за другой, задевая хвостами за косяк, выскочили на улицу под дождь. Бэйлор радостно заулюлюкал. Дарлин вытерла пот со лба.

– Что случилось? – спросил Фред.

В этот момент раздался треск. Лампы дневного света замигали, потускнели. Все встревоженно посмотрели вверх. А потом электричество и вовсе отключили.

Умолкла ритмичная музыка металлического тембра, утих настойчивый рокот низкотемпературных прилавков. Дарлин не сразу сообразила, что произошло. Темноту подсобки рассеивал лишь сырой серый свет, струившийся в помещение с улицы через открытую дверь. Бэйлор по-прежнему испуганно жался в углу, озирался по сторонам, словно опасался, что отключение света может привести ко второму вторжению крыс.

Тишину заполнял шум дождя. Дарлин глянула на дальнюю стену, вдоль которой стояли холодильники. Теперь это были сонные таинственные тени. Сквозь запотевшие стеклянные дверцы виднелись пачки молока и яиц. Через несколько часов продукты в холодильниках начнут нагреваться. Любая задержка в восстановлении энергоснабжения могла привести к порче товарных запасов на сотни долларов.

Фред уставился на нее рыбьим взглядом, в котором читалось изумление.

– В чем дело, черт возьми? – воскликнул он.

Дарлин посмотрела на часы.

– Простите, босс, – ответила она. – Уже пятый час. Моя смена закончилась.

Пикап капризничал – как всегда в сырую погоду. Улица была такого же дымчатого цвета, что и небо. Навстречу Дарлин попался коричнево-желтый фургон. Сквозь заливаемое дождем грязное ветровое стекло невозможно было разглядеть, кто сидит в кабине. Давным-давно, в другой жизни, возможно, она бы осталась в магазине и помогла Фреду в нелегкой ситуации. И это было бы хорошо и правильно, но сейчас ей «все осточертело», как выражался отец. Она позвонила на горячую линию энергокомпании, и автоответчик сообщил, что восстановление энергоснабжения может занять несколько часов. Как выяснилось, авария затронула только центральный район Мерси; на фермах за чертой города электричество не отключали, значит, дома, в «Тенистых акрах», свет был, и бедняжка Кора, которая осталась сегодня дома из-за плохого самочувствия, не сидела в темноте. Дарлин отметила время своего ухода с работы и, махнув директору на прощанье, покинула магазин с чувством глубокого облегчения. Как приятно столкнуться с проблемой, которую можно свалить на других, а не решать самой. Такое бывало нечасто.

Она включила радио. В кабине зазвучала песня в стиле кантри о душевных муках. Дарлин стала подпевать. В воображении возникло серое, со стеклянными глазами лицо Коры. Сегодня утром сестра выглядела неважно – рассеянная, нервная, на себя не похожа.

Радиоведущий стал рассказывать о взрыве в Оклахома-Сити. Дарлин слышала об этом происшествии, хотя трагедия случилась в 1995 году, еще до ее рождения. В ту пору считалось, что это крупнейший теракт в США за всю историю страны. Дарлин видела фотографии развалин административного здания имени Альфреда Марра после взрыва: целую стену как будто срезало и снесло, словно часть ледника обрушилась в море. Погибли десятки людей, сотни зданий в центральной части города были уничтожены или повреждены.

По сравнению с этим взрыв на фабрике «Джолли косметикс» был не такой уж страшный. Хоть какое-то утешение. Дарлин выключила радио, и сразу стало слышно, как скрипят и пощелкивают «дворники», елозя по ветровому стеклу. Вот позади осталась церковь со шпилем, чернеющим на фоне тумана и дождя. Когда-то давно, по настоянию мамы, семья Макклаудов по воскресеньям, надев свои лучшие наряды, регулярно посещала церковные службы. Но папа никогда не был религиозным человеком, а после безвременной кончины жены и вовсе разуверился в Боге. Дарлин не была в церкви уже много лет. А Кора вообще ни разу.

Наконец Дарлин затормозила у трейлера номер 43. Дождь прекратился, в воздухе ощущалась приятная прохлада. Она бесшумно вошла в дом. Думала, что услышит телевизор, но ее встретила тишина. Дверь в спальню была закрыта. Дарлин решила, что сестренка спит. Вот и славно, обрадовалась она. Кора нуждалась в отдыхе, да и она в кои-то веки немного насладится уединением. Переодеваясь, Дарлин отметила, что на брюках ее бежевой униформы появилось пятно от пролитого сегодня оливкового масла. Она вздохнула. Такое жирное пятно до конца не отстирается.

Если б она жила в идеальном мире, то сейчас принимала бы ванну, долго нежась в пене, пожалуй, даже с бокалом вина в руке. Именно так поступали уставшие женщины в телесериалах. Но те женщины не жили в тесном трейлере, где в санузле имелась только душевая кабинка. Дарлин вспомнилась ее любимая ванна из детства, старинная, на изогнутых ножках, крапчатая от многолетнего использования. Довольно большая – они с Такером вдвоем в ней помещались, когда были еще совсем маленькими и их купали вместе.

Дарлин закрыла глаза. Дня не проходило, чтобы она не вспоминала их старый дом. Лестницу с орнаментом из завитушек. Кухню, где пахло лимоном. Дуб с раскидистой кроной. После внезапной кончины мамы – удар под дых – дом стал истинным утешением. Его высокие стропила. Занавески, освещенные солнцем. Незыблемость прочного здания, не подверженного переменам. Ей пришлось нелегко. Новорожденная Кора вопила в колыбели, убитый горем отец всегда был рассеян, долгая дорога из дома в школу и обратно утомляла, малышке нужно было все время менять пеленки, Такер закончил год с двойкой по математике, заболела корова, вся семья была в трауре. Однако Дарлин всегда чувствовала, что дом помогает ей держаться, служит опорой. Порой утраченный дом казался ей более реальным, чем этот трейлер.

Она бродила по трейлеру, брала в руки то одну вещь, то другую и снова клала на место. Расслабиться не получалось, она утратила этот навык. Ее не покидало смутное желание заняться уборкой. В трейлере вроде было чисто, но что-то ее смущало. Словно кто-то помыл полы без ее ведома. Дарлин надела любимые спортивные штаны с блестящей надписью «Оклахомцы» на заднем месте. Налила себе чашку холодного сладкого чаю. Мигрень прошла, словно ее смыло дождем через носовые пазухи. Теперь осталось побороть оставшуюся тошноту. Каждый раз после мигрени ее мучили расстройство желудка, повышенная чувствительность к свету, усталость.

И все же сейчас она могла отдохнуть. Сегодня вечером Джейн домой она не ждала: та осталась ночевать у подруги – конопатой девочки из ее команды (она играла на позиции полузащитника), у которой была своя комната. Дарлин с любовью взглянула на дверь, за которой отдыхала Кора. Они проведут чудный спокойный вечер вдвоем. На ужин разогреют в микроволновке что-нибудь вкусненькое. Скажем, тушеное мясо.

Дарлин взяла стопку глянцевых каталогов, которые прислали по почте, и пошла с ними к дивану. Из этих каталогов она никогда ничего не заказывала, но их все равно ей отправляли. Она принялась листать один из журналов, пытаясь сфокусировать внимание на летних моделях пастельных тонов.

– Успокойся, – вслух пробормотала Дарлин. – Не нервничай.

Но беспокойство не покидало ее. Что-то было не так. Она не могла сосредоточиться на фотографиях в каталоге. Не могла понять, что ее тревожит. Может, ее выбили из колеи лабораторные крысы в магазине. А может, все дело в череде странных происшествий последних дней. Дарлин не очень внимательно следила за развитием событий, связанных с «Джолли косметикс»: у нее было слишком много своих забот. Может, она разволновалась из-за Коры, ведь раньше сестренка никогда не болела, – Дарлин даже не могла вспомнить, когда в последний раз Кора простужалась. Может, ее вывела из равновесия годовщина торнадо. Она терпеть не могла ежегодные посещения родительских могил. Это ничего не давало – она не чувствовала внутренней связи с родителями, ни чувствовала психологического очищения, – лишь напоминало обо всем, чего она лишилась.

Но и не поехать на кладбище она не могла, не имела права делать вид, что эта дата ничего не значит.

Когда-то давно она заинтересовалась историей этого кладбища. Хотела узнать, почему оно находится так далеко от Мерси. И, к своему удивлению, выяснила, что кладбище старше их города более чем на сто лет. Намного старше компании «Джолли косметикс» и самого штата Оклахома. Первые захоронения появились во время «земельной лихорадки»[5]. Так что мертвые обосновались здесь раньше, чем живые. И место их упокоения расположено неудобно для всех, кроме самих мертвых.

Дарлин не сомневалась, что в этом заключался какой-то великий смысл, но была вероятность, что это просто какая-то не до конца сформулированная догадка, которая иногда появлялась перед погружением в сон. Она свернулась калачиком на теплом диване и закрыла глаза.

11

Ее разбудил звонок в дверь. Она не сразу поняла, где находится. Оказалось, что на своем диване. В темноте. На коленях лежал раскрытый каталог. Рука была закинута за голову, пальцы онемели и покалывали.

Снова звонок, более настойчивый. С тяжелым вздохом Дарлин встала с дивана, включила свет. Ее удивило, что комната Коры по-прежнему закрыта. Она поплелась к выходу и распахнула дверь.

На приступке стоял какой-то мужчина. Без очков Дарлин не удавалось рассмотреть его лицо: оно то расплывалось, то снова обретало четкость. Ей показалось, что мужчина вполне симпатичный: волевой подбородок, уверенная улыбка. Потом она сообразила, что это полицейский. Мешковатая форма одновременно скрывала и подчеркивала мощь его плеч. Он был не один. У него за спиной стояла напарница, пониже ростом, миниатюрная. В свете фонаря над входом ее лицо отливало молочной белизной. На копне светлых волос восседала синяя фуражка.

Дарлин выудила из кармана очки. Едва к ней вернулось нормальное зрение, она сразу узнала обоих гостей. В Мерси так или иначе все друг друга знали. Как зовут мужчину, Дарлин не помнила. Они были знакомы со школы. Возможно, вместе посещали занятия по музыке. Женщина, Кендра Дрейк, была ее одноклассницей. Та натянуто улыбнулась, и Дарлин ответила ей столь же деланной улыбкой. В школе Кендра слыла красавицей и, беззастенчиво пользуясь своими внешними данными, всегда была на первых ролях. Дарлин ничуть не удивило, что, повзрослев, она пошла служить в полицию.

– Рой Раш, – представился мужчина, протягивая руку.

– Дарлин Макклауд, – назвалась она. – Впрочем, вы, конечно, знаете, к кому пришли.

– Школьный оркестр, да?

– Что? – переспросила она, машинально пожимая ему руку. Потом вспомнила. В девятом классе она играла в школьном оркестре на тромбоне, пока не выяснилось, что у нее недостаточно подвижные пальцы для этого инструмента. А Рой играл на ударных. Он уже был в выпускном классе. Ей вспомнились их репетиции: Рой – симпатичное сочетание мускулов и небольшого брюшка – виртуозно барабанит, сидя у задней стены музыкального класса, и его шоколадная кожа с оттенком меди лоснится на свету.

– Вы позволите войти? – спросил он. – Уделите нам минутку?

– Конечно. Пожалуй.

Через открытую дверь в трейлер ворвался ветер. Дарлин сообразила, что она в спортивных штанах и майке на бретельках, без бюстгальтера, и мгновенно затвердевшие от холодного воздуха соски проступают из-под ткани. Все еще сонная, она сложила руки на груди. Осознание происходящего проникало в нее постепенно, подобно тому, как растворяется брошенный в чай кусочек сахара.

Рой и Кендра прошли в гостиную, издавая много шума: форма на них шуршала, портупеи скрипели. Дарлин жестом предложила гостям расположиться на диване, а сама присела на подлокотник. От Роя пахло сигаретным дымом. Красота Кендры с годами поблекла, хмурый взгляд утратил былую обольстительность.

– Нам необходимо задать вам несколько вопросов, – начал Рой.

Дарлин кивнула.

– А в чем дело? Что-то случилось?

– В этом доме проживают трое, так? – уточнил он. – Вы и две ваши сестры?

– Совершенно верно.

Казалось, сердце ее сбилось с ритма, выдает какие-то странные слабые спазмы, от которых по телу бегут электрические разряды. В телевизионных постановках визиты полицейских в неурочный час всегда предвещали нечто ужасное – увечья, даже смерть.

1 «Аллея торнадо» (англ. Tornado Alley) – неофициальный термин, обозначающий совокупность территорий США, где чаще всего наблюдаются торнадо. Это область между Скалистыми горами и горной системой Аппалачи, охватывающая с юга на север территории штатов Техас, Оклахома, Канзас, Небраска, Южная Дакота и восточные районы Колорадо. – Здесь и далее прим. пер.

2 «О, благодать» (англ. Amazing Grace) – христианский гимн, созданный в 1779 году. Написан английским поэтом и священнослужителем Джоном Ньютоном (1725–1807), автором около 250 духовных гимнов.

3 Рейнстик (дождевая флейта) – ударный музыкальный инструмент народов Южной Америки, представляет собой длинную полую глухо закрытую на торцах трубку с расположенными по всей длине внутренними перегородками, частично заполненную мелким сыпучим наполнителем (крупы, мелкие камешки, бисер и т. д.).

4 Около 28 кв. метров.

5 Земельная лихорадка началась в США в первой половине XIX века. В это время из Ирландии, Великобритании и других регионов Европы в Америку мигрировало множество людей, которым в Америке предоставляли надел земли в размере 160 акров (64 гектара).

Продолжить чтение