Читать онлайн Убийство одной старушки бесплатно
Предыстория в двух частях (вместо пролога)
Фрежюс, 5 января 1910 года. Усадьба «Гермес» на окраине города.
Январская ночь дышала тишиной и влагой, сошедшей вместе с туманом на опустевшие поля и пугающий чернильной темнотой лес. Небольшой деревянный забор из валежника был самым живым элементом всего комплекса старой усадьбы на краю городка Фрежюс. Неприветливые, отдающие холодом фронтоны, объятые грубой рустикой и цепкими костлявыми руками дикого винограда венчал горельеф бога Гермеса с барашком на плечах.
Безмолвие ночи прерывалось редким, едва слышимым перешёптыванием и осторожными шагами, которые выдавал лишь хруст сухих веток и жухлой листвы.
– Мы должны сделать это сегодня, ты поняла меня?! Мы должны успеть, никто не должен ничего увидеть! – голос девушки был преисполнен уверенностью и злостью, она шла украдкой, буквально крадучись по одинокому саду.
– Елена, прошу, давай не будем этого делать, это очень опасно! Ты уверена, что его точно нет дома? – дрожащим голосом молила другая, почти рыдающая от страха.
– Конечно уверена! В зале на стене не было его ружья, как и сюртука на вешалке у двери. Он ушёл на охоту, вернётся как обычно, на рассвете. Торопиться, нам нужно торопиться, если мы попадёмся ему на глаза, да ещё и за этим делом, он сотрёт нас в порошок! Чем болтать, лучше помоги мне вынести горючее из конюшни. Живее!
Обветшавшая серая конюшня давно использовалась жильцами как амбар, где под строгим учётом хозяина владений хранились бытовые мелочи и провиант на ближайший месяц. Напористая мадемуазель злобно шипела и подгоняла вторую – и вот уже они волочили тяжёлый бидон с горючим в дом.
– Консуэло, оставь его здесь, нужно немного отдохнуть, у меня разболелось запястье. И где перо на твоей шляпе? Разиня, подбери с пола, мы не должны оставлять никаких следов!
Мадемуазель Консуэло виновато подняла синее перо, выпавшее из её скромной, но изящной широкополой шляпки. Она остановилась, и оглянулась вокруг. Сняв перчатку, она приложила ладонь к сырой и холодной стене зала, пока виновница суеты отдыхала, переводя дыхание на банкетке.
– Давай вернёмся в пансион, Елена. Мы не должны этого делать, Богом молю! Давай вернёмся, пока ещё не поздно! Ты осознаёшь, что если мы это сделаем, назад уже ничего не вернуть? В конце концов, этот дом! Он для меня что живой человек! Разве… Разве ты совсем ничего к нему не чувствуешь, Елена?
Эти слова нисколько не разжалобили пылающую в ярости Елену. Она зыркнула карими глазами и хуже любой разъярённой гадюки сквозь зубы прошипела:
– Какая же ты дура, Консуэло! Истинная дура! Ты хочешь до седины на висках стряпать обеды и натирать полы в этих четырёх стенах, терпя бесконечные унижения и выдаивая у этого старика нищенское содержание?! Хватит с меня твоих христианских поучений, ещё одно слово и я рассержусь! Принимайся за дело, живо!
Консуэло повиновалась. Она сквозь слёзы и страх пошла на греховное дело. И когда уже тягучие капли горючего медленно стекали по опорам деревянной балюстрады, периллам и ступеням, она бросилась наверх.
– Что ты творишь, Консуэло?! Я уже почти развела огонь!
– Подожди, Елена, прошу, не спеши! Мне показался какой-то шум наверху, лучше я сама пойду и проверю, может он вернулся раньше…
– Сейчас же вернись! – закричала Елена, сжав кулаки. – Вернись, не то я клянусь, если ты меня ослушаешься, я подожгу этот хлев прямо сейчас, и ты останешься здесь навеки!
Для Консуэло это был непосильный выбор. По глазам Елены она поняла, что та солгала ей. Что делать? Поддаться страху? Или пойти на риск во спасение человеческой жизни? А может, ей и самой не мешало бы подумать, как уцелеть?
Прошло 33 года…
Ницца, 23 декабря1943 года. Семейная усадьба «Урфе».
В камине из белого мрамора уютно потрескивали поленья, наполняя комнату теплом и уютом. В хрустальном графине, наполненном коньяком, пёстро отражались пляшущие язычки пламени. Красивый, статный блондин лет сорока с аккуратно выстриженными усиками наслаждался окружающей его гармонией, и мог часами наблюдать за этой игрой света и теней в своём бокале. Казалось, у него совершенно нет тревог и забот в этой жизни. Или он просто хотел казаться беззаботным, убегая от ошибок и ответственности?
В каминную комнату вошла она. В её руках была веточка омелы, сплетённая с остролистом, которая намекала на её ожидания – провести Рождество вдвоём. Нет, это отнюдь была не мадам Урфе. Несомненно, она была старше этого статного мсье, но несмотря на цифры, эта дама ещё не растратила своего обаяния и притягательности, чтобы быть для него интересной.
Накануне Рождества он отправил мадам Урфе и детей загород, погулять на ярмарке. Да, это было не первый раз. Но такие скрытые от посторонних глаз вечера для него были лишь мимолётной интрижкой, сродни смене обстановки. Может, не многие знают, от чего женатые мужчины на время берут «отпуск» у семейной верности. По сути, это случается только в одном из двух возможных раскладов: когда у вас есть абсолютно всё и когда вы можете потерять абсолютно всё. Для мсье Урфе выпал последний расклад. И эта авантюра должна была помочь ему переключиться на что-то другое, пока он окончательно не сошёл с ума. Особенно после того, как его последний проект был на грани провала, когда главного инженера призвали на фронт, а подрядчик сбежал из страны с крупной суммой денег кредиторов. Как итог: усадьба заложена, ассигнации под арестом, как и его помощник, у жены слабое здоровье, а дети растут по часам.
Конечно, такому «отпуску» рано или поздно приходит конец, и в итоге настаёт пора вернуться к своей собственной «мебели». У мсье Урфе на Рождество были совершенно другие планы…
«И как ей сказать? Как всё закончить? Зачем я вообще начал эту чёртову авантюру! Даже сыграть в русскую рулетку было бы лучше, чем повестись на её провокации…», проедал сам себе плешь мсье Урфе. Он понимал, что у неё более далекоидущие планы, чем он того бы хотел. Она никогда не уступала и всегда добивалась цели, даже если ради этого нужно было пройтись по чужому трупу. Всеми силами он хотел порвать с этой дамой, но не мог найти в себе смелости. Подбирая слова, он отложил бокал и сделал вид, что не замечает её, с головой окунувшись в газету.
Она аккуратно опустила цветы в вазу на столике, и присела на край его кресла. На её лице появилась мягкая улыбка, а хитроватые глаза были полны какого-то детского умиления. Дама нежно оплела руками его шею, после чего вовсе оставила след губной помады на его щеке. Прижавшись к его груди, она была подобно мурлыкающей кошке. Деловой мсье что-то буркнул себе под нос, и это вызвало заливистый смех женщины.
– Оторвись же наконец от газеты, дорогой. Давай лучше подумаем, как проведём наши праздники. Может, съездим в Тюрби?
– Я проведу выходные с женой, – строго отрезал мсье Урфе, не отрывая глаз от газеты.
Женщина переменилась в лице и стала более настойчивой. Она выхватила газету из рук прочь и обхватив ладонями его лицо заставила посмотреть ей в глаза. Она знала, что он всегда терялся, когда она смотрела на него так. Его мягкая натура, так тщательно скрытая за антуражем делового и строго человека была уязвимой.
– Мы, кажется, это уже обсуждали, дорогой. – пока ещё спокойным, но твёрдым, уверенным тоном сказала она. – А если у тебя плохая память, то я могу напомнить тебе о твоих обещаниях.
– Мне не нужно ничего напоминать, Елена, я ничего тебе не обещал. Я твёрдо решил, что это был последний раз. Между нами всё кончено. Сразу после Рождества получишь расчёт и рекомендацию. Тебе не о чем беспокоиться, с таким гонораром ты сможешь отдыхать от работы несколько лет.
Она резко встала и подошла к камину, утирая слёзы ладонью.
– Мужчины любят быть рядом с сильными женщинами, но боятся брать их замуж из-за собственной слабости. – хрипловатым, слабым голосом проговорила она.
– Елена, не ломай комедию! Тебе были нужны только мои деньги и связи. Ты помогала мне со взглядом в будущее, ожидая довольно скоро стать хозяйкой. Я искренне сожалею, что повёлся на аферы твоего дружка мэтра. Хотя чего тут удивляться, зубы ты ох как умеешь заговаривать, о, на это у тебя настоящий талант! Ничего, на этот раз у меня достаточно смелости чтобы покончить со всем этим раз и навсегда.
Ещё пару минут назад, она была полна отчаяния и горя, но после сказанных им слов, слёзы на ещё щеках удивительно быстро просохли. А были ли они вообще?
– Аферы? – злобно прошипела она. – Если бы ни я, и мои знакомства, ты бы уже гнил в тюрьме, а твоя пигалица со своим выводком ходили бы с протянутой рукой! И ты ещё смеешь укорять меня в чём-то?! Ты, неблагодарная низость! И ты думаешь, что я так просто это оставлю, как подарок под рождественской ёлкой? Да я уничтожу тебя и всю твою жизнь сведу под откос! Ничтожество, ты полнейшее ничтожество, Люк Урфе!
Мсье Урфе поднялся со своего кресла и вцепился в её локоть:
– Я не позволю тебе говорить в таком тоне о моей семье. Я был глупцом, что раньше не понимал твоего замысла. Я жалею о том мгновении, когда я позволил себе подобную слабость и прикоснулся к тебе даже взглядом. Запомни, Елена, я готов пойти на всё, чтобы защитить мою семью!
Но она лишь презрительно фыркнула ему в лицо и оттолкнула в сторону, саркастично заявив:
– Кого ты собрался защищать, ты себе-то толку дать не можешь! И говоря о гонораре, ты не обмолвился о чеке и о сумме, или ты думаешь, что я дурочка, готовая верить на слово? Сколько ты мне отписал? Вшивых пару сотен? Да, ты прав – я хотела и продолжаю хотеть видеть себя хозяйкой этого дома! Я хочу просыпаться на шёлковых простынях, хочу, чтобы моей кожи касались золото и драгоценные камни! Я хочу красивой жизни, богатства, которого была лишена!
На всё это мсье Урфе искренне покачал головой:
– Ты безумна, Елена… Безумна! Ты помешалась на вожделении благ. Ты любишь только деньги, Елена, это сгубит тебя. Одумайся, пока не поздно, спасёшь свою душу от вечного огня.
Она замолчала. Эти слова не заставили её задуматься, напротив, она вспомнила то, что было много лет назад, и о чём она уже давно успела забыть. И вместо совести у неё появился план. Но уйти, не съязвив напоследок, она не могла.
– В самом деле, эту проповедь вещает истинный христианин, прелюбодей и мошенник! Деньги… Разве так плохо их любить? Вот интересно, чтобы ты сказал, когда бы они тебе действительно понадобились? Когда умрёт твоя жена, ты не думай, что её проведут на тот свет бесплатно. Как и твоих детей не станут жаловать на улице, бездомных и голодающих, им не подадут и ломаного гроша… Люди жестоки, Урфе, они уважают лишь деньги!
Люк не стал выслушивать до конца, его на столько обуревала злость, что он даже не сразу заметил, как его руки сжали ей горло…
– Повторяю тебе, я не позволю, не позволю тебе этого сделать! – словно заколдованный, он повторял одно и тоже, всё больше и больше сдавливая пальцы.
Он продолжал сжимать ей горло, пока она не захрипела, но одумавшись, тут же освободил её шею от своих рук. Елена упала у его ног, тяжело дыша и хрипло откашливаясь. На её шее остался кровоподтёк от узора обручального кольца Люка. От одной только мысли, что он мог убить её, его бросало в холодный пот. Мсье Урфе тотчас налил воды и протянул ей. Елена, немного прийдя в себя, едва поднесла стакан к своим дрожащим от злости губам, как резким движением выплеснула воду в лицо обескураженного Люка.
Прошло ещё 20 лет…
Глава 1. Слишком томно для юга
Адриан раскинулся в кресле на террасе, наблюдая с высока за неспешным променадом вдоль Английской набережной Ниццы. Солнечные блики танцевали по морской глади, ветви мощных пальм мелодично шелестели на лёгком ветерке. Да, зима на Лазурном берегу Франции в этом году выдалась благословенной. Разве можно найти более прекрасный пейзаж? Но даже такая умиротворённая обстановка не помогала обрести покой и душевное равновесие Адриану Фавро, который уже почти месяц пытался отойти после бесславной гибели своего племянника1.
– Знаешь Конте, этот затянувшийся отдых только ввел меня в хандру. И что хуже всего – в Париж вернуться я тоже не могу. Парадокс, но именно сейчас я ещё более опустошен чем до приезда сюда.
Конте прищурил глаза на солнце и медленно потягивал кофе, вальяжно развалившись в плетёном кресле в уголке террасы.
– Конечно, Фавро. Ведь ты ничего умнее не придумал как зачем-то тащиться в Ментон на эту чёртову деревенскую выставку. Один только вид мотыги XVI века вгоняет в депрессию. Хотя дамочки в Ментоне, я тебе замечу, ничего… И вообще, время мёртвого сезона на Лазурном Берегу предназначено для неспешных прогулок вдоль моря и медленного распития местных виноградных соков. Так что, расслабьтесь мой друг, и получайте от этой скуки удовольствие.
– Я не получаю от этого удовольствие, Конте. Ни от прогулок, ни от вина, ни от женщин, ни от этих видов. Видимо, для меня даже отдых должен быть работой. Понимаешь, я должен что-то делать, и не важно, что… А ведь я не плохо рисую. Пару дней назад я даже подумывал снять крохотную коморку под мастерскую и начать творить. Или записаться на уроки гончарного мастерства…
– Я смотрю, Адриан, ты решил стать вторым Ван Гогом? Ты по осторожней с этой богемой, а то придётся войти в синий туман и лишиться уха.
Адриан вяло усмехнулся, и огорошил комиссара новостью:
– Я не сказал, но… Утром я звонил в Департамент. Конте, я подал в отставку. Теперь и я завязал с Парижем, причём окончательно.
– О, вот так новость! Что-то ты быстро сдался, Адриан. Не ожидал я от тебя такого! Значит, быть синим ночам и отрезанному уху?
– Побуду впервые за другой стороной баррикад – займусь частным сыском.
– Вот как. Значит решил уйти на вольные хлеба. Что ж, может это именно то, что тебе сейчас нужно, дерзай. Но не надейся, что ты взвалишь на мои плечи эту ношу – проявлять смекалку тебе придётся одному. Хотя я более чем уверен, что ты быстро выгоришь на такой работёнке – сбежавшие любовники богатых тётенек, пропавшие собачки и кошельки, неверные мужья. Классика жанра сурова и монотонна.
– А кто сказал, что я собираюсь браться за всё подряд? Кое-какие сбережения у меня есть, с голоду не помру. Мне интересен только эксклюзив, где есть над чем поломать мозги.
– Ты успел получить лицензию, Фавро? Не забудь, с оружием так просто теперь не погуляешь, детектив.
– Брось, Конте! К чёрту бюрократию. В моих планах вначале прощупать рынок, так сказать. Дам пару-тройку объявлений, пускай дела начнут идти. Вот тогда подумаю и про лицензию. Может быть.
– Что ж, желаю тебе самого эксклюзивнейшего эксклюзива, который только может подвернуться новоиспечённому частному детективу и бывшему опытному легавому. Дам бесплатный совет: начни экономить уже сегодня, иначе к концу недели с такими амбициями вылетишь в трубу. Лазурный Берег местечко не из дешёвых. А мне уже пора – не хочу опаздывать на встречу.
На последнем слоге Фавро сильно оживился:
– Встреча? Не с той ли блондиночкой из Ментона?
– Чертовски жаль, что не с ней! Нет, у меня назначен приём к Гийому Шаболо.
– Это ещё кто такой? Какой-нибудь дантист?
– Хуже, властелин Департамента Лазурный Берег – Южные Пиренеи. Он начальник моего нового региона.
– Удачи, Конте. Надеюсь, этот Шаболо будет получше нежели теперешний каторжник Бруссо и ему подобная братия.
– Не забегай вперёд Адриан. Что-то мне подсказывает, что человек с такой фамилией не может приносить удачу…
После завтрака на террасе «Премьер-Отеля» каждый отправился по своим делам. Конте с неугасающим чувством любопытства спешил на встречу чтобы поглазеть на своё новое начальство, а Фавро справился по телефону об услугах типографии и недорогих отелях, после… начал паковать вещи: сбережения сбережениями, а лучше воспользоваться советом и начать экономить пораньше.
Неспешным шагом комиссар добрался к пункту назначения – главному полицейскому Департаменту лазурного региона. Отдалённо предвкушая сухую официальную беседу, Конте больше фантазировал о служебной машине и служебной квартире, ключи от которых намеревался получить у Шаболо.
Типичное, хмурое и очень серое здание явно не вписывалось в красочный юг. Распахнув двери, Конте предоставил удостоверение на проходной, и будучи преисполненным уверенности, направился в кабинет главного. Медленный лифт плавно высадил пассажира на восьмом этаже, и вот, в конце коридора завлекала полуоткрытая дверь…
– Мсье Шаболо, прибыл комиссар Конте из Парижа. – безжизненно пролепетала уставшая секретарша в летах и принялась дальше возиться с бумагами. Конте стоял в растерянности.
– Так что, войти-то можно?
– Можно, когда вам позволят. – тем же еле живым голосом отрезала дама.
Конте слегка обалдел от подобного нахальства, но сдерживал себя из любопытства и желания досмотреть весь этот фарс до конца. Скрестить руки на груди было лучшим решением, чтобы не показывать уже заранее сжатые в ярости кулаки.
Спустя почти четверть часа секретарше был подан сигнал, что недостойный удостоился чести быть приглашённым внутрь.
Кабинет начальника оказался просторным и светлым, с большими окнами, практически от пола открывавшими панорамный вид. Обстановка минималистична, но в южном стиле – с шиком и лоском. Лаконичные чёрные кожаные кресла, такой же чёрный стол с мраморными разводами, однотипный канцелярский инвентарь обязательно в оттенках золота. В шикарном кресле с набитыми до треска подлокотниками сидел начальник всех и вся – Гийом Шаболо. Статный мужчина в годах, в более чем хорошей, подтянутой форме, волосы цвета графита с лёгкой проседью и небольшая щетина, прибавлявшая дерзости и вызова. Элегантный костюм тёмного, благородного синего оттенка с сапфировыми запонками и галстук в тон – готовая модель для журнала мужской моды. Мсье Шаболо не считал нужным поднять голову в сторону комиссара, оторопевшего от увиденного. Право, Конте почувствовал себя босяком-оборванцем, пришедшим на поклон к богатому хозяину.
– Садитесь, – приказал Шаболо, подрезав сигару. – Назначение с вами?
Конте молча вывалил бумаги на стол. Сделав несколько затяжек, Шаболо устремил взгляд в даль, углубившись в свои мысли и начисто забыв о босяке перед ним. В какой-то момент он волею случая вспомнил о Конте и краешком авторучки перелистал пару страниц из личного дела комиссара, словно брезгуя брать эту макулатуру в руки.
– И зачем вы пришли? – надменным тоном прервал тишину Шаболо.
Конте опешил, но не растерялся:
– Я рассчитывал, что вы сами ответите на этот вопрос.
– Понятно, наелись досыта столицей, теперь захотелось погреться в лучах южного солнца. Спешу вас разочаровать, что служба здесь не тождественна отдыху в загородном доме. Вы хотя бы имеете представление о здешней криминальной конъюнктуре? С чего намереваетесь начинать?
– Да, мне знаком этот регион и его криминогенная обстановка. Большинство персонажей начинали на задворках Парижа, и я более чем уверен, что вам, мсье Шаболо, об этом известно. В первую очередь, меня интересует Юг Кассегрен, тип, который…
– Не нужно мне пересказывать его биографию. – резко оборвал Шаболо. – Департамент решает, чем будет заниматься подведомственные подразделения. И никак иначе. В противном случае, вы получите предупреждение за самоуправство ещё до вступления в должность. Вы меня ясно поняли, Конте?
Строгий выговор начальника не смог заткнуть за пояс Конте, и он перешёл в наступление:
– Нет, не понял. Иными словами, вы накладываете вето на моё назначение?
– Меня смущает ваш послужной список. Человек такого сорта и на такой должности… – язвительно ухмыльнулся Шаболо, отбросив бумаги в сторону.
– Сорта? Простите, любезный мсье Шаболо, но я не привык, когда меня ставят на одну полку с ананасом или картофелем. На улице ХХ век – уже прошли те времена, когда людей делили на сорта и виды.
– Конте, вы сейчас пытаетесь упрекнуть меня в узколобости или прямолинейности?
– Что вы, мсье Шаболо, я не сомневаюсь ни в вашей образованности, ни в не прикрытой честности. – саркастично парировал Конте.
– Тогда что вас смутило в моих словах? Исходя из вашей биографии легко сделать вывод, что вы далеко не мальчик из церковного хора. И вы удивите меня, если скажете, что верите в равенство, братство и прочую лабуду на служебном поприще. Уж не считаете ли вы достаточным иметь пару хвалебных бумажек чтобы для вас по щелчку распахнулись двери рая?
– Вы правы, я человек видавший виды и изрядно потрёпанный судьбой, о чём никогда не сожалел и чем всегда гордился. И даже не заглянув на первую страницу вашей биографии мсье Шаболо, я и так знаю, что вы всегда держались от жестких реалий жизни поодаль. Возможно, для вас это будет открытием, но существует лишь два типа людей: одни могут, а другие нет.
– Считаете, что вы можете? – ухмылка не сходила с лица Шаболо, но терпение стремительно иссякало.
– Да, я причисляю себя к подобному типу, а не сорту людей.
– Что ж, простите если эта фигура речи оскорбила ваши чувства. – Шаболо хитровато улыбнулся и стал мягче. Но ему лишь нужен был спокойный фон для предстоящего неофициального разговора.
– Я никогда не питал симпатий к ботанике, мсье Шаболо.
Отложив сигару на обсидиановую пепельницу с золотой каймой, мсье Шаболо мизинцем прижал кнопку селектора:
– мадемуазель Сильвет, в ближайшую четверть часа меня ни для кого нет. – Шаболо взял небольшую паузу на раздумья, и когда план разговора был мысленно составлен, надменная ухмылка вновь сменилась хитроватой улыбкой. – Напрасно Конте вы думаете, что я пижон-белоручка. Отнюдь, я начинал с простого следователя в самом захудалом участке департамента Сомма, можете себе только представить эту забитую глухомань. Через несколько лет грязной и неблагодарной работы мне подвернулся шанс перебраться в Ивелин, а это на полпути до Парижа. Увы, удача не всегда была на моей стороне, я тщетно был уверен, что являюсь охотничьим псом, но по итогу сам не раз оказывался в капкане.
– Судя по вашему теперешнему состоянию, вы были достаточно проворны и быстро зализывали раны перед очередным прыжком.
– Мне не далось это легко, Конте. Я многое потерял и многим пожертвовал ради того, что имею сейчас. И я готов идти по головам дальше, чтобы это удержать.
– Послушайте, Шаболо, неужели вы видите во мне соперника?
– Без обид – вы самый неподходящий субъект на роль моего соперника, Конте. Но есть одно «но» – вы не остались на дне, где начали свой жизненный путь. Более того, вы стремитесь к вершинам, уверенно идёте наверх. Так что моя на первый взгляд агрессивная неприязнь к вам является лишь банальным проявлением бдительности.
– Ваши слова мне льстят, Шаболо. Надеюсь, и вы простите мою прямолинейность, если я скажу, что вы достигли такого Олимпа далеко не усердным трудом и покладистостью.
– Вы прощены. – глаза Шаболо буквально заискрили, скрывая своё ожесточение. – Конте, вы охотитесь? – внезапно переменил тему мсье Гийом.
– Смотря на кого.
– У меня есть небольшой загородный домишко в Компьене. Я бываю там раз в несколько месяцев, в основном, в сезон охоты. Я скорее уверенный любитель в этом деле, нежели высококлассный профессионал. Но зато очень внимательный участник этой игры. И я бы хотел поделиться с вами некоторыми наблюдениями, которые, как знать, и вам могут сослужить службу в будущем. Знаете ли вы, как ведёт себя умная лиса?
– Просветите меня, мсье Шаболо.
– Умная лиса, Конте, прикидывается мёртвой, и ждёт, пока её палач не взгромоздит себе трофей на шею. Выждав удачный момент, она оживает и пускает в ход свои зубы, перегрызая ему глотку, тем самым занимая место победителя. Понимаете?
– Прекрасно понимаю.
– Не сомневаюсь в этом, Конте. Поверьте на слово, я очень внимательно следил за делом Бруссо и Жозефа. В тот раз вы были неподражаемым лисьим воротником с острыми зубами.
– И вы не хотите подставлять приезжему лису свою шею, не так ли, Шаболо?
– Правильно. Потому вы поймёте и мои дальнейшие действия. Я просто не могу позволить себе стать трамплином под вашей подошвой – следы грязной обуви очень тяжело отмыть.
– Мне не терпится узнать, какую участь вы мне уготовали.
– Это не участь, а урок. Сначала поработаете как рядовой комиссар в одном из участков, заслужите моё доверие и уважение, пускай проявятся ваши незаурядные способности и подходящие для такой работы качества, если таковы конечно имеются. А дальше – будет дальше.
– Ясно, вы уготовали мне ссылку. И на сколько вы меня засылаете?
– Терпение, Конте, терпение. Хороший охотник никогда не забегает вперёд. – Шаболо откатил ящик в столе и вынул оттуда уже заранее готовый пропуск и «верительную грамоту» для нового комиссара. Окинув глазом новенький оттиск печатей, Шаболо язвительно ухмыльнулся, бросив документы на стол. Вспомнив ещё об одном моменте, он снова начал рыться в нижнем ящике. – И да, вот ключи от вашего нового средства передвижения. Вы найдёте его на служебной парковке с обратной стороны здания. Синее Пежо номер 32-17.
Конте невозмутимо забрал все бумажки и ключи от авто, выпалив очень неуместную для начальника Шаболо вещь:
– А служебная квартира?
Начальник недоумевающе поднял глаза на Конте, замерев на несколько секунд:
– Как вы сказали? Ах да, в нашей префектуре действует постановление, что квартиры на время перевода не предоставляются иногородним работникам. Но вы имеете право на 20 франков в день за непредвиденные расходы. Обратитесь в кассу муниципалитета, график выдачи государственной милостыни вам подскажет моя секретарша, она часто туда обращается. Если вопросов у вас больше нет, то вы свободны, Конте.
– Вопросов нет, мсье Шаболо – вы максимально чётко изъяснились. Благодарю за тёплый приём, и надеюсь, что уже совсем скоро мы сможем поохотиться вместе.
– Держитесь подальше от чужих угодий, Конте – в неизведанных местах много капканов.
Обменявшись многозначительными любезностями, Конте был хладнокровен и спокоен, чем одновременно заинтересовал и взволновал начальника Департамента. Но эта была лишь маска – на самом же деле, то чувство, когда хочется «рвать и метать» как нельзя лучше подходило под настроение Конте. Взвинченный до предела, он выскочил из Департамента как пробка из бутылки игристого. Опомнившись, что отныне является счастливым обладателем служебного транспорта, ему пришлось вернуться на парковку и начать поиск своего экипажа.
«Так, какой номер назвал этот олух? Чёрт, со злости забыл… Ладно, увижу-вспомню».
Пройдя несколько раз по рядам, Конте обратил внимание на шикарный автомобиль Вега Экселлянс, внешний вид которого говорил, что эта «экстра» только что покинула заводской конвейер. Блестящий, лощённый серебристый корпус, понтовые хвостовые «плавники» и каретные задние двери – да, это была та самая лимитированная «детка», о которой восторженно шумели в колонках светской хроники. По сути, это был французский премиум, сравнимый с американскими люксами, как Кадиллак или Линкольн.
Пройти мимо было невозможно, и Конте не сдерживая восторга, подошёл поближе. Всего в нескольких метрах один из среднестатистических клерков Департамента парковал свой небольшой старенький Ситроен, родом из сороковых. Заметив парня, Конте не мог не спросить его о владельце Веги:
– Извините, чья эта красотка?
– Эта? Начальника Департамента, мсье Гийома Шаболо.
«Ну кто бы сомневался? У этого засранца на редкость хороший вкус и непомерно тугой кошелёк», подумал Конте, сцепив зубы.
Походив вокруг да около, комиссар вернулся к поиску своей «птички». Сконцентрировав внимание на номерах, он не сразу заметил, какое «сокровище» ему преподнес с барского плеча сам Департамент.
«40-88, 12-04, 10-45… 32-17 – оно! Но… Чёрт его дери, что это вообще такое?!».
Перед Конте предстал удивительного вида автомобиль, в котором-то и одному будет тесно, и который судя по амортизации не только застал Вторую Мировую, но и лично принимал участие в самых жестоких боях. Синий цвет не имел ничего общего с морем или небом, а скорее был ближе к мерзейшей голубой краске, которой выкрашивали спинки и ножки кроватей в больницах и сиротских приютах. Низ, боковины и кузов машины были «украшены» царапинами, словно по ней лазила какая-то внеземная тварь с когтями по полметра, и которая ко всему прочему прихватила с собой правый «глаз» и левый дворник старичка-Пежо. Машина стояла довольно нетипично на ровной плоскости – левая часть была выше правой. Конте опустился на колено, и бросив несколько бранных словечек, поставил диагноз этой перекошенности: спущенное до самого пола переднее колесо.
Пока Конте возился со своим новым стальным конём, который по факту едва мог тянуть на старого больного ослика, Фавро уже успел найти себе пристанище поскромнее. Сняв скудненько-миленькую комнатку в маленьком частном пансионате «Мимоза», Адриан навестил несколько типографий и редакций, заказав себе одновременно и рекламу в местных изданиях и визитные карточки. За пару часов он справился на отлично, успев подать объявление как раз к вечернему выпуску. Отказавшись от обеда в ресторане на берегу моря, ему ничего не оставалось как вернуться в «Мимозу». Забавно, но заведение полностью оправдывало своё название – в этом старинном доходном доме сыпалось всё, к чему бы вы только не успели прикоснуться.
Глава 2. Дело ценою в жизнь
Обстановка в пансионате была полной противоположностью комфорту в «Премьер Отеле». Удушающе затхлый запах старых половиц и древней мебели с порога сбивал с ног, как и непроглядный туман, источаемый пыльным креслом даже если на нём никто не сидит. Скрипучая, прогибающаяся кровать, постель с ароматом нафталина и духота, мерзкая, навязчивая духота этих старых стен, даже несмотря на открытое настежь окно. Можно было часами вымораживать эту комнату вечерней прохладой, но всё было бестолку – мало того, что вы задыхаетесь, так ещё и задыхаетесь полностью окоченелым от холода. Но для Адриана это был тот самый желанный вызов, которого он ждал с самого приезда в Ниццу. Эта небольшая встряска уже зажгла в нём интерес перед новыми делами. Но Адриан Фавро никак не мог предположить, что новое дело свалится ему на голову буквально в тот же вечер…
Самым лучшим решением было ночевать с открытым окном – потому Фавро лишь слегка задёрнул занавеску и улёгся на кровать в том же костюме, в котором проходил весь день, лишь слегка ослабив галстук. Пиджак пришлось развесить на спинке убого старого стула – он слишком сковывал в плечах, не позволяя подложить руки под голову. Над кроватью висели чудаковатые часы с намертво закрытым окошком – видимо, кукушка скончалась по естественным причинам ещё в прошлом веке. Но этот звонкий грохот часового механизма был воистину настоящим испытанием на прочность. Выслушивая раздражающий стук, Адриан не мог позволить себе встать с кровати и снять часы прочь – он слишком хорошо устроился, обустроив тело между старых скрипящих пружин, и шелохнись он хоть на миллиметр, этот баланс будет нарушен, а несколько рёбер получат довольно неприятную пощёчину металлическими прутьями кровати. Так прошло три с четвертью часа, пока не зашумела колыбельная дождя.
Глубоко за полночь, застывший в положении горельефа Адриан уже не слышал ни мерзкого грохота старых часов, ни исторических ароматов старой мебели – он просто растворился в пространстве. Пока нечто, а точнее, некто не нарушил эту идиллию. На письменном столе, стоявшем практически под открытым окном, опрокинулись сразу несколько пузырьков с шариками от моли и клопов, и с отрезвляющим дребезжанием разлетелись по всему шероховатому полу. Адриан резко открыл глаза и по инерции слегка шевельнулся, что вызвало тупую боль в затёкших мышцах. В тёмной, лишь слегка освещаемой светом луны комнате показался немного согнутый силуэт человека и послышалось тяжёлое дыхание…
– Не глупи, иначе пристрелю! – приказал возбуждённый голос незнакомца.
Адриан осторожно приподнялся, пытаясь рассмотреть непрошенного гостя в лучах ночного светила, но всё, что он смог увидеть, это лишь внушительное дуло пистолета, мокрые, растрёпанные волосы и горящие от ярости или даже от страха глаза. «Здесь одно из двух – либо начинающий домушник, либо наркоман со стажем», подумал Адриан.
– Что тебе нужно? Если деньги, то ты плохо шарился, они в верхнем шкафчике. Забирай, я не жадный. Ну а если что другое – то ты ошибся адресом, друг.
– Это ты подавал объявление в «Вечернюю Ниццу»?
Ненадолго впав в ступор, Адриан выдавил:
– И?
– У меня есть срочное дело. – торопливо продолжил незнакомец, не отводя оружия.
– Чёрт, кажется, я дал объявление не в той газете…
– Слушай меня внимательно: Адия Урфе. Урфе, Адия. Запомни это имя!
– Провалами памяти не страдаю. Меня больше интересует, зачем мне его знать?
– Ты должен её защитить. Любой ценой! Если с ней что-нибудь случится, всё равно что, запомни – я убью тебя! Убью, где бы ты не находился! Запомни это – для меня не существует замков и дверей!
– Это я уже понял, что ты предпочитаешь входить через окна. Слушай, друг, ты бы объяснил толком что тебе от меня нужно?!
Незнакомец очень сильно торопился, словно за его голову было назначено баснословное вознаграждение, а гончие ищейки спущены с цепей. Действительно, спустя мгновение на улице отдалённым эхом доносились октавы полицейской сирены – возможно, колокол звенел именно по этому типу.
– Не смей меня обмануть! Не смей, иначе… Полиция найдёт твой холодный труп!
На этой весьма поэтичной ноте мокрый и взлохмаченный бандит скрылся в том же окне, оставив обескураженного Адриана в не ведомстве своей судьбы.
До утра Фавро не сомкнул глаз. В его голове постоянно прокручивались слова незнакомца с пистолетом. И отнюдь не угрозы волновали Адриана, а имя. Имя, вверенное ему под защиту.
Ко времени завтрака к пансионату с шумом и треском подъехала старенькая машинка – Конте прибыл как нельзя кстати.
В «Мимозе» была обустроена замечательная деревянная терраска с видом на зелёный садик. Старенькие столики, хлипкие стульчики-прищепки, затёртые, но выстиранные скатерти – всё это больше походило на антураж дома престарелых, нежели на туристический отель.
Прежде всех дел – добротный, чёрный кофе и несколько подгорелых, но аппетитно смазанных лимонным джемом тостов в компании с презрительно прищуренной яичницей-глазуньей.
– Конте, я звонил в «Премьер Отель», мне сказали, что ты ещё вчера съехал. Теперь кутишь в служебных апартаментах?
– Какой там чёрт, Фавро! Эта сволочь из Департамента подложила мне самую настоящую свинью, отправив меня на черновую работу в участок рядовым комиссаром. Как оказалось, из всех привилегий мне положены лишь 20 франков и ржавое корыто. Пол дня вчера провозился с машиной, чтобы просто сдвинуть её с места! Проехав метров сто, двигатель заглох с концами, да ещё и как назло, прямо перед носом выезжавшего на всех парах Шаболо. И тот конечно же не мог стерпеть, чтобы не съязвить напоследок…
– Я бы может сейчас похохотал над твоими злоключениями Конте, но у меня и своих пригоршня. Моё веселье началось после полуночи и длится до сих пор.
– Неужели, уже нашёл дело себе по нутру?
– Скорее оно меня нашло. Вчера ночью в мой номер ввалился какой-то тип с сумасшедшими, дикими глазами, и размахивая стволом приказал мне стеречь какую-то Адию Урфе.
– Предоплату оставил? – подшутил комиссар.
– Смешно, но плата за это дело – моя собственная жизнь. Он грозился прикончить меня если с неё упадёт хоть ресница.
– Адриан, ты уверен, что он не какой-нибудь бродяга или наркоман? Судя по твоему рассказу, больше смахивает на такого…
– Нет, Конте, я могу отличить обкуренного не адеквата или проспиртованного забулдыгу от человека, попавшего в задницу. Вот он как раз в полнейшем заду, Конте. Я более чем уверен, что он беглец. Но причём здесь эта Адия…
– Справки о ней не наводил?
– Справочное бюро не даёт мне никаких данных без лицензии, будь они прокляты! А время идёт, чёртово время… Нет, я не переживаю за свою жизнь, меня волнует тот факт, что чья-то жизнь именно сейчас висит на волоске, и её спасение целиком и полностью зависит только от меня. Право, Конте, просто…
– Просто это эксклюзив, который может оказаться тебе не по зубам, Адриан. И не нужно вовлекать меня во всю эту муть – мне не интересно. Ни капли. Помогать не стану. У меня своих дел по самый край, и всё благодаря этой мрази Шаболо, чтоб он сдох.
– Понятно, понятно. Просто я думал, что мой ныне официально трудоустроенный друг мог бы хотя бы адресок подкинуть, так по старой дружбе…
– Ладно, адресок разузнаю. Но это последняя уступка, мсье Эркюль Пуаро. Дальше извольте справляться сами.
– Не рассчитывай Конте, что я упомяну тебя в своём завещании.
– Не дави на жалость, старый друг. Хотя я рад, что у тебя появился азарт к жизни. К обеду адрес будет перед твоим носом, при условии, что моя новая колымага не разложится на четыре части по пути в участок…
Чертыхаясь, Конте выехал с приличной автострады на узкие дорожки улиц южного городка. Его Пежо едва тянуло 60 километров в час, что невыносимо играло на и без того расшатанных нервах. Как и пробки, которые оказались похлеще чем в Париже. Вместо привычных двадцати минут к участку он добрался за полтора часа – злой и вспотевший. Новый костюм увы, начал терять своё былое очарование…
Участок №14 располагался в самом сердце Старой Ниццы, по улочке Святого Франсуа, 18. Но ужасы транспортной развязки на этом не закончились: следующим испытанием было найти парковочное место.
На старой маленькой площади рядом с участком был разбит привозной базарчик с бравурной трескотнёй арабских торгашей и женщин, зазывавших прикупить улов дня.
В попытке сделать разворот Конте несколько раз обнесли южным диалектом, и столько же раз прямо перед носом увели свободное место. Но напористость комиссара взяла верх над ситуацией, и он всё же поставил свою телегу на площади, подперев палатку какого-то араба. Обматерившись себе под нос, он направился к участку, где перед Конте предстали все прелести плотной застройки. Сам участок был зданием о двух этажах, зажатым с двух сторон более серьёзными противниками в лице шумного почтового отделения и гудящей небольшой поликлиники. Наступая на землю, в пятки ощутимо отдавалась какая-то дрожь, то ли от топота галдевших посетителей ярмарки, то ли от визга ненавистной бор машины, жужжавшей на всю улицу благодаря открытым окнам на втором этаже поликлиники.
Внутри здание было каким-то чересчур консервативным, от него веяло архивом или библиотекой муниципалитета. По коридору ходили коллеги Конте с высокомерным видом в относительно солидных костюмах, и большинство из них почему-то не считали нужным снимать солнцезащитные очки в помещении. Конте продолжал чертыхаться, и без остановки продвигался к своему кабинету, проходя лабиринтами стенок и заграждений, часто обтирая спиной стены и задевая локтями проходящих.
Наконец, отыскав свой кабинет, комиссар попал сначала в предбанник, где с важным видом сидел его секретарь. Довольно тучный и унылый мужчина лет сорока, с короткой тёмной стрижкой неспешно, но достаточно ритмично стучал пишущей машинкой, не подымая глаз по сторонам.
– Очень хорошо. Так это мой секретарь, – издал мысли в слух комиссар.
– Добро пожаловать. Рад знакомству. – сухо и вяло отчебучил секретарь, после и вовсе на уровне ультразвука процедил сквозь зубы своё имя.
– Как-как?! – переспросил комиссар, рассчитывая если не на конструктивный диалог, то хотя бы на видимость делового знакомства.
Но секретарь лишь слегка вздохнул, и оторвав одну руку от машинки, указательным пальцем постучал по карточке на столе, где было выбито его имя: «Эрик Каррель».
Мысленно послав Карреля к чёрту, комиссар решил попытать удачи дальше. Но уже прямо с порога он впал в оцепенение: за его столом сидела молодая, нет, даже очень юная мадемуазель, которая раскладывала папки и прочие документы. Увидев Конте, она встрепенулась, как воробушек от капель дождя, подскочила с места и сразу замялась, покраснев и опустив глаза.
Это была тоненькая, худенькая девчонка в длинном серо-голубом плащике, в острых туфельках на маленьком каблучке-рюмочке. Её каштановые с лёгкой золотинкой волосы не знали ни балаяжа2 ни краски и были убраны в строгий, но элегантный пучок, что безусловно добавляло ей несколько лет.
– Простите, то есть, здравствуйте, мсье, то есть, комиссар Госс Конте, извините, мне просто было удобно сортировать документы сидя за столом. Я хотела, чтобы к вашему приходу всё было на своих местах…
Юной особе было настолько неловко, что это чувство передалось самому Конте – у него вспотели ладони.
– Всё в порядке… Я полагаю, вы практикантка, новенькая здесь. А как там мой помощник, уже на месте?
Девушка остолбенела, округлив глаза:
– Вы имеете в виду кого-то конкретного? – немного заикаясь, пролепетала она.
– Да, этот, как там его… Вик. Где он бегает?
– Ви… Вик?!
– Ну да, этот, Вик-тор, или как там его, словом, мсье Дюкетт.
Мадемуазель отложила папки в сторону и смущённо поправила ладонью волосы:
– Извините, но… по документам указано Виктуар Дюкетт…
– Да плевать как там его по паспорту! Где он шарахается?!
– Нигде не шарахается…
– Как? Стало быть, совсем не пришёл?
– Пришёл. Он здесь. И он – не совсем он… Но здесь – перед вами… – едва слышно ответила мадемуазель.
Это был нокаут дня: Конте был раздавлен.
В кабинете нависла тишина. Юная мадемуазель Виктуар Дюкетт скованно и растерянно стояла, не шевелясь и не дыша, а Конте облокотился об стол, чтобы не рухнуть на ватных ногах. Глянув на свою помощницу, он понял, что нужно соображать быстрее, пока она сама не грохнула в обморок от волнения.
– Что ж, мадемуазель Дюкетт… Приношу свои извинения, я не ожидал, что на этой должности окажется дама…
– Но вы можете звать меня Вик, если вам так удобнее! – мадемуазель Дюкетт практически закричала в полный голос.
– Хорошо, хорошо! Скажите… Вы уже успели где-нибудь поработать?
– Н-нет, комиссар, два месяца назад я окончила университет Ниццы по специальности следователь-криминалист. Опыта у меня нет, кроме теории, но я… Я… Я очень надеюсь, что… Что вы не будете разочарованы в моих знаниях и… Комиссар, если вам нужно, я покажу вам свои дипломы!
– Довольно, довольно! Я верю, что вы достаточно… квалифицированы. – внезапно комиссар почувствовал прилив жара и потребность выругаться на недавнего нового знакомого. – Извините, мадемуазель Дюкетт, но мне нужно выйти на минутку. Позвонить. По важному делу.
Дюкетт дрожащими руками на лету сняла телефонную трубку:
– Я могу помочь вам соединиться с коммутатором, или скажите номер и я соединю вас!
Конте попал впросак: не скажет же он этой девчонке что хотел проветрить свои мозги, изрядно выругиваясь за сигаретой?! Что делать – придётся импровизировать на ходу…
– Спасибо конечно, но… Это… международный звонок. Заказной. Матери. Да, звонок матери.
– Она живёт далеко? – не отставала с расспросами Дюкетт.
– Да, мадемуазель Дюкетт, очень, очень далеко…
– А ваш отец?
«Господи, зачем ей мой отец-то сдался?! Прицепилась ко мне как репей!», накалялся Конте, пытаясь вырваться на свежий воздух.
– Отец? А отец ещё дальше, мадемуазель Дюкетт…
– Как жаль! Я живу со своей матерью, мой отец умер, но есть ещё дядюшка во Фрежюсе и двоюродная тётка кузины во Флоренции. Поэтому я немного понимаю вас. Для меня будут поручения на время вашего отсутствия?
– Нет, пока… нет! Отдохните… Я скоро вернусь.
Сверкая пятками мимо тучного секретаря, который, кажется, намертво прирос к своему стулу и пишущей машинке, Конте даже перепутал дорогу к выходу. Но мсье Каррель пришёл на помощь. Как всегда, не отрываясь от своего выстукивания, он пару раз щёлкнул пальцем, чтобы привлечь внимание комиссара, после указал ему большим пальцем нужное направление.
Выйдя на улицу, Конте пребывая в холодном поту, перекрестился…
«Какой матери-то я звонить собрался?! Идиот, полнейший придурок! Нет, полнейший придурок это Шаболо, чтоб он сдох в сию же минуту! Подсобил гад! В таких условиях я за пару часов дойду до ручки! Одного не пойму – чего я так себя повёл, как сопливый мальчишка? Ну девчонка в кабинете, ну жирдяй в коридоре, ну разлагающаяся повозка на четырёх колёсах. И что? Да ничего особенного! Бывало и похуже, только в этот раз видимо придётся всё тянуть на себе…».
Выкурив четверть пачки сигарет, Конте пошёл обратно, словно на плаху. Тянувшееся за ним табачное амбре тут же распространилось по всему кабинету, и молоденькая криминалистка сразу заподозрила, что здесь что-то не в порядке…
– Простите, комиссар…
– А? – словно током шарахнуло Конте.
– Вы дозвонились своей матери в Австралию? Всё в порядке? Если это что-то личное, можете не отвечать…
– Нет, нет! Всё в порядке. Спасибо, Вик, то есть, мадемуазель Дюкетт.
– Вы готовы к рассмотрению заявлений?
– Что?
На самом деле, Конте задумался, с чего она упомянула Австралию.
– Заявления, комиссар. Через час у нас, то есть у вас, приём граждан. Из Департамента нам уже передали все документы. Вот они, – мадемуазель Дюкетт указала на шесть томов дел, переданных по указке Шаболо. – Можем начинать?
Отвыкший от всей этой рутины Конте бессознательно вздохнул:
– Да. Можем начинать, мадемуазель Дюкетт…
Глава 3. Предвестник счастья
Конте решил навестить Адриана несмотря на то, что ещё в обед передал адрес искомой им особы. На самом же деле, комиссару просто требовались свободные уши. Хотя, сегодня в пансионате «Мимоза» был весёлый вечерок – на первом этаже в гостиной собрались старожилы городского ансамбля «До-ре-ля», и больше всего хотелось залить в уши воск нежели слушать жалостливый писк расстроенной виолончели и депрессивной Страдивари. Благо деревянные двери на террасе были ещё в состоянии сдерживать львиную долю шума.
Расслабляться было рано, потому ни о каком аперитиве не было и речи – только чёрный, обжигающий табачной горечью кофе.
– Эта скотина завалила меня всевозможными «пуговицами» – от дорожных пробок до побитых фонарей, писающих посреди площади собак, карманных краж, квартирных потопов и семейных разборок. Клянусь, я чуть не сдох, пока копался во всём этом дерьме! Кто кого отколотил, где чья кошка под чей порог нагадила, и толпы старух – чёрт, Фавро, это место пропитано старостью! Эти чёртовы старухи хуже Интерпола. Им до всего есть дело, они вынесут мозги даже мёртвому! Мой секретарь – какой-то жиртрест с каменным лицом, как у статуи, или мумии. Помощник – это вообще нечто! Фавро, эта девчонка, да ей едва исполнилось двадцать!
– А что в этом плохого? – скривившись от кофейной горечи протянул Фавро.
– Да в общем-то ничего… Ничего, за исключением того, что она оружие видела только на картинке, при ней не выругаешься, на неё не наорёшь, не прикрикнешь, а то, чего доброго, ещё в обморок грохнет. К тому же, её очень заботит моя мать и интересует мой отец. Да я даже в собственном кабинете не могу покурить!.. У меня крыша съедет, если я что-то не придумаю.
– Я бы с радостью помог, но занят своим «эксклюзивом».
– Можешь не язвить, Адриан, я понял твои намёки. Ты, кстати, ходил к этой Адие?
– Конечно же нет!
– Нет?! Почему?!
– А как ты себе это представляешь, Конте?! Я, по-твоему, должен завалиться в дом и с ноги заявить, что меня наняли под дулом пистолета следить за девицей, которую я никогда в своей жизни не видел?!
– Ха-ха! Прости, но мы практически в одной лодке.
– В одной заднице!
– Лодке! С сегодняшнего дня я отвыкаю от брани, иначе брякнув эдакое, введу мадемуазель-криминалистку в шок. Ну а ты, детектив вне закона, что собираешься делать?
– Пока не знаю, Конте. Скорее всего, послежу за домом, за его жильцами, узнаю их повадки, обычный режим дня…
– Так, дело запахло проникновением в чужое жилище и скорее всего со взломом. Ну-ну, дерзай Фавро, дерзай!
Следующий день в участке ничем не отличался от предыдущего, кроме того, что комиссар приехал на полчаса раньше, чтобы избежать обыденных утренних пробок. Тем более, что ехать пришлось медленными перебежками, периодически съезжая на обочины – лучше максимально щадить старушку, нежели тратиться на ремонты или не приведи Господь пересесть на общественный транспорт.
Куда бы Конте не приткнулся, всюду его настигала скука и уныние. Нескончаемые вереницы жалующихся мучеников, людей со зловонным перегаром и мятыми рубашками, подбитыми глазами и напрочь скошенными носами. Когда алкогольный душок, дешёвый одеколон и слащавые ноты парфюма старух смешались воедино, Конте окончательно вышел из себя…
Зайдя в уборную, он навис над умывальником и окатил лицо холодной водой. Конечно, ему было известно не понаслышке, что из любой ситуации можно найти выход. Нужно лишь нащупать правильный подход. Но в этой ситуации он никак не мог даже представить, с какой стороны ему подойти…
Выходя на улицу с галстуком набекрень и первой сигаретой за день, Конте направился к привычной ложбинке за палаткой, где парковал своё Пежо. Но сегодня вместо банановых шкурок и сена его машина оказалась завалена коробками с колючей экзотикой. Лотков двадцать набитых ананасами блокировали старенькую машинку, а рядом нагнувшись копошился собственник этого добра.
– Эй, эй! Ты не обалдел?! Это что тебе, стеллаж или полка холодильника?! Убирай всё это по-хорошему, пока я тобой не нафаршировал эти ананасы!
Араб оглянулся, скривил нос и недовольно прищурил брови, после безмолвно поднял палец вверх, указав на знак запрета парковки.
«Чёртовы южные нравы, даже лень шевельнуть губами», подумал про себя Конте и продолжил наступление.
– Ты глухонемой что ли? Я сказал, убирай своё барахло! Это служебная парковка. Перед этим птичьим базаром вообще-то поликлиника, почта, полицейский участок в конце концов!
– Будешь ждать, пока я не загружу коробки. Ты чем ворчать помоги лучше, быстрее я закончу, быстрее ты свалишь отсюда, и чтоб возле моего магазина я твою рухлядь больше не видел!
Конте просто выпал в осад.
– Я смотрю ты конкретно оборзел! У тебя вообще есть разрешение на торговлю?
– Даже если бы и было, разбежался я всяким показывать! И чтоб ты знал, в моём удостоверении личности указано, что я француз!
– Да хоть эскимос, мне плевать к какому племени ты себя относишь! Твоя кибитка стоит впритык к участку полиции и к тому же занимает парковочное место СЛУЖЕБНЫХ автомобилей.
– А, так ты из этих, в мундире, потому в позу становишься. Думаешь, что знаешь закон лучше какого-то продавца? Первее здесь торговая площадь, а уже потом все эти паразиты общества, и мы, честные продавцы, имеем преимущественное право становиться здесь, и можем беспрепятственно это делать до 22 часов вечера, а если таким как ты, что-то не нравится, добро пожаловать через Вильфранш на выход!
– На выход ты сейчас у меня пойдёшь, понял? Последний раз предупреждаю – убирай это барахло, пока я не поволок тебя в кутузку!
– А мне твои угрозы до одного места! И вообще, не хочешь проблем – нечего парковаться как полнейший ахмак3!
– Кто?!
Араб ничего не ответил и продолжил возню с коробками, бормоча ругательства на своём языке себе же под нос. Почему-то эти заковыристые и на слух ругательные словечки спровоцировали у комиссара приступ истерического смеха. Или может это было уже на нервах в конце рабочего дня. Закончив юмористическую паузу, Конте выдохнул, и… принялся помогать честному торговцу-французу – за эти пару дней он достиг лимита по новым врагам, а сил продолжать изматывающий словесный поединок уже не было.
– Знаешь, у меня есть друзья наподобие тебя в Париже. Бывал в столице? – остановившись на перекур, комиссар попытался разговорить араба.
– Приходилось. – с оттенком любопытства ответил торговец.
– Знаешь Габбаса?
– Это не тот Габбас что сдаёт койки на баркасе?
– Тот самый. Он мой хороший друг.
Управившись с коробками, араб посчитал, что его новый приятель справился довольно сносно, что даёт ему основание закопать топор, точнее, ананас войны.
– Ну раз я торгую в неположенном месте, а ты паркуешься в неположенном месте, тогда мы равны. Но я не жадный: разрешаю, ставь это корыто здесь, за моим магазином когда хочешь.
Конте окинул взглядом пёструю от заплаток палатку еле-еле уловимого оранжевого цвета. Выгоревший на солнце брезент подпирался несколькими деревяшками, и был натянут в не самом удачном месте площади. Покупателей в это укромное местечко приходилось затаскивать чуть ли не силком…
– Ты называешь эту палатку магазином? – улыбнулся комиссар.
Продавец ананасов недоумённо покосился на свой ларёк, но сделал вид, что не понимает сарказма.
– А что, не нравится?
– Нет. Но мне всё равно, главное, чтобы эта раскладушка не прихлопнула мою голову, когда я буду проходить к своей машине. Кстати, тебя самого как зовут?
Араб неожиданно выпрямился, задрал голову к небу и гордо произнёс:
– Саид Назир! Саид – это счастье, Назир-предвестник. Моё имя означает, что я предвестник счастья!
Конте засмеялся – всё-таки, это было нервное.
Закончив загружать коробки с ананасами в мини-фургон, Саид протянул Конте лохматый и довольно колючий экземпляр:
– На, держи! Заслужил.
– Зачем мне эта дикость? Ты не думай, что за один ананас или пару манго я каждый день буду ишачить на тебя ради возможности заехать в эту нору.
– Держи говорю, на счастье! Это последний. Посади в горшок, через два года ещё один снимешь. Только не забывай поливать в начале и в конце недели. А вот эти в коробках я сдам на рынок, завтра привезу сюда помидоры. Хорошие, крупные, красно-багряные, как сердце льва! Как разгрузишь – получишь целый ящик!
Приняв ситуацию как есть и осознав бесполезность спора, Конте уже ничему не удивлялся, и с ананасом в обнимку уселся в душный салон служебного Пежо.
Уже с окна машины, комиссар крикнул перед отъездом:
– Эй, ананасовый предвестник, так что такое «ахмак»?
Саид растянул улыбку до ушей:
– Подрежете в пробке любого белого, он вам переведет!
Конте усмехнулся и со второй попытки завёл свою колымагу…
Глава 4. Дом на Кипарисовой Аллее
Каминный зал казался ещё более уютным в приглушённом свете. В кресле перед камином сидел блондин лет тридцати, довольно симпатичной внешности. Он был сосредоточен на своих раздумьях, и молча сидел, вглядываясь в искры языков пламени. Его пронзительные голубые глаза были равнодушными. Изредка он доливал немного коньяка в бокал, и только лишь ради того, чтобы хотя бы на пару секунд отвлечься от тяготящих мыслей.
Огромный дом на Кипарисовой Аллее всегда был мрачным и холодным, подобно мертвецу. Эта тишина в каминном зале была привычной для всех жильцов дома, но именно в этой комнате она звучала по-особенному. Оставаясь наедине у камина, Эрцест словно разговаривал внутри себя, откапывая в памяти моменты своей жизни. Эти вечера никогда не приносили ему расслабления, скорее наоборот, были сопоставимы с напряжённой умственной работой. Раздумья, рассуждения, воспоминания… Но привели ли они к чему-то за эти двадцать лет?
– Почему ты так рано ушёл, дорогой? – словно ниоткуда появилась молодая дама в норковой накидке, прервав своим недовольным тоном это безмолвие.
– Прости, но я устал от шума. – сухо отрезал Эрцест, даже не повернув голову в её сторону, сразу потянувшись за графином старого Наполеона.
– Я понимаю, дорогой, на тебя сильно повлияла смерть Елены, но… Но я ведь жива! Я не могу больше выносить твоего ненормального поведения. Если так будет и дальше продолжаться, отец подыщет для тебя хорошего психиатра.
– Твой отец… Ему самому нужен психиатр!
– Что? И ты смеешь так говорить о нём, после всего, что он для тебя сделал? А может, мне стоит напомнить тебе, кем ты был и кем стал?!
– Как был никем, так и остался никем. Оставь меня Ровенна, я не хочу выслушивать твои нотации сегодня.
– Что-то подсказывает мне, что ты специально всё это делаешь, Эрцест. Не надейся, что ты сможешь испортить мне жизнь. Этого не будет никогда – слышишь? Я никогда тебя не отпущу, если только не в гробу! Ты хорошо меня понял?
– Если бы я понял это раньше…
– Елена правильно сделала, что не оставила тебе ни гроша. Ты себе-то толку дать не можешь, не то, что распоряжаться состоянием, даже если оно ничтожно.
– Ровенна, разве ты думаешь, что я когда-либо держался за эти деньги? Или за этот угрюмый замок? Или за положение твоего отца? Я скорее бы разделил судьбу бродяг, нежели терпел то, что терплю сейчас ради этой блажи!
– Мой отец прав во всём: ты неблагодарная сволочь!
– Может, он и прав, но только в этом. Ведь я ничего у него не просил.
– Эрцест, а твои измены?!
– Которых не было, Ровенна! Я устал от твоих преследований и гнёта твоего отца. Вы сами превратились в сумасшедших, выслеживая каждый мой шаг!
– Кто она?!
– Мне нечего тебе сказать, Ровенна.
– Я спросила, кто она?!
– Что мне ответить, чтобы ты отстала?!
– Правду, Эрцест! Я годами пытаюсь услышать от тебя ПРАВДУ!
Эрцест поднялся с кресла и спокойно прошёл мимо Ровенны к выходу. Но она не дала переступить ему порог, вцепившись в локоть:
– Я не отпущу тебя! – прошипела она.
– Прошу, дай мне пройти. Ты знаешь, я всё равно это сделаю.
Ровенна заградила собой проход:
– Тебе придётся идти сквозь стены или толкнуть меня с лестницы. Пускай со мной будет покончено, пускай я буду первой жертвой твоего сумасбродства, чтобы наконец на твою больную голову обратили внимание!
Эрцест вздохнул и вернулся в зал. Он сел на прежнее место и снова подлил коньяку. Ровенна продолжала причитать и истерить, но Эрцест сидел словно заворожённый и глядел на пляшущие языки пламени в камине, которые искрами отражались в опустевшем бокале…
Не встретив сопротивления, охрипшая Ровенна отступила:
– Хорошо, Эрцест. Иди, если тебе там лучше! Слышишь?!
– Запри за мной дверь. Сегодня я не буду ночевать дома.
– Кто бы сомневался! Мне непонятно зачем ты делаешь всё, чтобы я тебя ненавидела? За что ты наказываешь меня? Чтоб ты был проклят, чтоб ты сдох, я тебя ненавижу, ненавижу, ты слышишь! Ненавижу!!! Доигрался?! Ты этого хотел?! Катись на все четыре стороны по своим девкам! Ненавижу!
Надев пальто, Эрцест вышел во двор. Сев за руль, он поехал по автостраде через перевал Вильфранш, оставляя Ниццу за плечами. Проехав несколько десятков километров, он свернул на пригородный маршрут и вскоре остановился у обочины, где оставил машину. Ночь обняла старого знакомого мелодией цикад и ободряющей прохладой. Только здесь Эрцест чувствовал себя счастливым. Вдохнув полной грудью, он ступил на просёлочную дорогу, окружённую голыми, кряжистыми дубами. Двадцать лет… Возможно, для человека это кажется очень долгим сроком и режет слух. Но что такое двадцать лет для дерева? Эти немые свидетели несильно изменились за эти годы, не изменился и Эрцест, для которого эта дорожка была как родная. Он узнавал каждый камушек и каждый сорняк, скрип досок и влажный воздух деревни.
Совсем скоро Эрцест пересёк мостик через заросший камышами пруд, и на горизонте показался маленький сельский домик. Он никогда не подходил к нему близко, никогда не переступал его порог. Всё, что ему нужно было – просто прийти к этому месту и смотреть на крыльцо в мучительном ожидании.
На самом деле эта дорожка была протоптана Эрцестом годами. Он начал приходить сюда ещё с тех пор, как был мальчишкой тринадцати лет. Двадцать лет, практически каждый день с редкими перерывами максимум на пару недель. Он приходил сюда с трепетом, а возвращался назад с каким-то странным чувством недосказанности. За эти годы он видел так много событий одной семьи, что мог бы написать о них настоящую летопись. Он видел малышку Жюльетт, которая из задорной и непоседливой пятилетней девчонки превратилась в юную красавицу. Теперь вместо косичек с алыми лентами она распускает волосы, завивая кудри. Он видел похороны её отца и даже плёлся вслед за процессией, провожая главу семейства в последний путь. Впоследствии он не раз бывал на его могиле – стоял тихо, смотрел на чёрно-белый портрет покойного, и часто оставлял одну яркую, оранжевую герберу, чтобы хоть как-то озарить жизни тех, кто придёт его навещать. Он видел мать малышки Жюльетт, ещё довольно молодую вдову, которой приходилось справляться самой с хозяйством в старом доме и растить дочь. Видел он первые слёзы и первые радости малышки Жюльетт, её взлёты и падения. Он знал имя её любимой куклы, а впоследствии – предпочитаемый цвет губной помады, счастливое платье, любимую песню на радио. На первый взгляд, это может показаться маниакальным, вот так, со стороны подсматривать за чьей-то жизнью. Но для Эрцеста это была связующая ниточка с теми событиями, которые разделили его жизнь на прошлое и настоящее.
Это была зависимость, от которой не помогла даже женитьба на дочери ближайшего друга семьи адвоката Лавроне – достаточно обеспеченной и до ужаса ревнивой красотке Ровенне. Медовый месяц они провели в Роскофе, в загородном доме семьи Лавроне. Ровенна была счастлива, заполучив Эрцеста, и сделала всё, чтобы отвезти его в маленький северный городок, упрятав подальше от завистливых подруг, в каждой из которых видела потенциальную любовницу и разлучницу. По сути, вся поездка была сведена к трём вещам: хождение по старым во всех отношениях друзьям семьи, прогулки вдоль берега в густых туманах Ла-Манша и иногда, выбрав любую лодку из коллекции её отца, недолгие выходы в пролив.
И даже когда Эрцест выходил на террасу дома в Роскофе, то всматриваясь в туманный горизонт над проливом, он ясно видел знакомое крыльцо и всё ту же малышку Жюльетт, которая читала книгу, лёжа на пледе под деревом, пока её мать развешивала постиранное бельё…
У Эрцеста была довольно веская причина держаться подальше от этого дома и даже было вполне законное основание ненавидеть эту семью. Но от ненависти и даже мести, о которой он часто думал, его отделяла… фарфоровая сахарница в виде уточки, которая на следующий день после печальной кончины его родителей оказалась пуста. Странно, не правда ли?
В доме на Кипарисовой Аллее было принято не зажигать свет после девяти вечера, не устраивать вечера для гостей и не отапливать пустующую часть дома. К этому правилу жильцов приучила покойная хозяйка этой пещеры в целях экономии, хотя состояние Елены Жако на момент её смерти нельзя было назвать убыточным, наверное, и трёх жизней было бы недостаточно, чтобы потратить все её накопления, если бы их смогли найти.
В библиотеке тускло горела витражная лампа. Статный седоватый мужчина, слегка прищурившись читал газету. Он избегал носить очки, чтобы не показывать свои вполне естественные слабости. Напротив сидела его дочь с заплаканными глазами – она закрыла ладонью лицо, страдая от собственных напрасных подозрений.
– Ты снова плакала, Ровенна? – как бы невзначай спросил мэтр.
– Зачем ты спрашиваешь то, что очевидно? – хрипло прошептала она.
– Почему ты не оставишь его?
– Потому что люблю, отец! – сказав это, она снова залилась слезами.
– Но он тебя никогда не любил. И ты знала об этом, когда выходила за него замуж.
– Ты делаешь мне ещё больнее этими разговорами, чем он своим поведением!
– Прости меня, но я правда переживаю. Мне тоже больно, больно видеть, как ты страдаешь, дитя моё. Послушай меня всего лишь пару минут: ты слишком хороша для него, и достаточно завидная невеста чтобы легко выйти замуж во второй раз. Подумай об этом!
– Что ты хочешь от меня отец? Чтобы я подала на развод? Скорее умру, но никогда этого не сделаю! Не сделаю, пусть даже и моя жизнь похожа на сущий кошмар…
Мэтр Лавроне был человеком хладнокровным, и если уж что-то действительно заслуживало его внимания или вызывало волнения, то свои чувства он переживал глубоко в себе. Затихнув, он как ни в чём не бывало окунулся в газету. Но это чтение новостных сводок было поверхностным: пока глаза скользили вдоль полей, голова адвоката была занята составлением плана грядущей битвы.
«Молодая, красивая, богатая и… вдова. Разве такая партия может быть кому-либо неинтересной?», кажется, мыслительный процесс вывел мэтра Родольфо Лавроне на нужный путь…
Глава 5. Конте берётся за дело
У комиссара пошёл третий день рутинной работы в участке, и он уже понимал, что закипает. Отбросив в сторону очередную кипу доносов и нытья, Конте откинулся в кресле, подложив руки за голову. Кажется, только отпустив поводья, можно выжить в этой сумасбродной суете.
– Вам не мешает эта колючая штука на столе? – мадемуазель криминалистка предвзято бросила взгляд в сторону ананаса.
– Нисколько. К тому же, это не штука. Это моя мать.
Дюкетт не сразу поняла шутку комиссара, но благо на этот раз обошлось без смущений.
– Кем бы вам «это» не приходилось, не забывайте, что его нужно поливать, а не просто воткнуть в коробку из-под печенья, которая, кстати, ему не по размеру. И разговаривайте с ним почаще, растения чувствуют хорошее отношение, начинают расти быстрее, пышнее цветут, крупнее плодоносят…
«Вот чего мне ещё не хватало, так это чтобы Шаболо застукал меня за беседой с рассадой. Хотя, может идея и неплоха – от смеха он точно помрёт», предвкушал счастливый финал Конте.
– Сварить вам кофе, комиссар? Нам предстоит разобрать ещё вон те папки, увы, они почти под потолок…
«Кофе. Папки. Ананасы в коробке. Всё. Конец. Дошёл до пика. Иду в наступление», подумал комиссар и перешёл к действиям. Отпустить поводья – так отпустить, но лишь для того, чтобы было легче набрать скорость.
– Ты говорила называть тебя Вик? Хорошо. Так вот, Вик. Отложи эту макулатуру в угол, пора заняться серьёзной работой. Но сперва сбегай в архив. Справься о жильцах дома по Кипарисовой аллее, 19. И ещё кое-что… Фамилия Урфе, она ведь не такая уж распространённая, так?
– Да вроде нет, комиссар.
– Значит найди сводки обо всех людях с этой фамилией живущих или ранее живших. Естественно, в пределах Ниццы.
– Будет сделано, комиссар!
– И Вик – как вынырнешь с архива, свари кофе.
Мадемуазель Дюкетт была охвачена энтузиазмом, и довольно быстро управилась – за сорок минут она отыскала всё, что требовалось. Следом за пыльными папками появилось белое блюдце и бела чашечка с чёрным, крепко сваренным кофе. Сама мадемуазель предпочла уплетать круассан с мягким сливочным маслом, запивая молоком.
– Что теперь? – довольно спросила Вик.
– Ты читала эти бумаги? – скривившись от пересахаренного кофе строго спросил Конте.
– Ещё нет, комиссар!
– Так почитай. Расскажешь, как попадётся что-нибудь интересное.
– Ага!
И юная мадемуазель криминалистка принялась за изучение бумаг. Страница за страницей, она вдумчиво клевала носом по строкам, стараясь ничего не упустить от красной строки до точки.
– Вот, здесь общие сведения о доме на Кипарисовой аллее… Ой, а там оказывается было убийство!
– Уже интереснее. Давай подробнее.
– Как подать информацию, комиссар: субъект, объект и прочее?
– Вик, давай без формализма: кто, кого, зачем. Если, конечно, дело уже раскрыто и закрыто.
– Нет, комиссар, дельце ещё свеженькое!
– Вероятно, как и труп. Кто счастливец?
– Счастливица. Елена Жако – женщина, возраст 74 года, была убита в ночь на 5 января в том самом доме по Кипарисной аллее, 19.
– О, и что дальше? Уже нашли, кто замочил старушку?
– Следствие ведётся. Её тело наши изрешечённое пулями из какого-то старого бельгийского ружья. Вероятно, орудовал грабитель, в сводках очень скудное упоминание открытого сейфа.
– Подозреваемые есть?
– Не могу сказать, комиссар. Это общие сведения по делу, которые есть в архиве. Сейчас дело ведёт инспектор Маттиа Лашанс.
– Хорошая фамилия, мне нравится, очень воодушевляющая. Ты знаешь его?
Вик немного смутилась и покраснела:
– Так, виделись мельком, в общем потоке, так сказать…
– Что этот тип из себя представляет?
– Ну скажем… Он будет постарше меня, но помоложе вас. Достаточно амбициозный и сосредоточенный на работе. Раньше он работал в следственном управлении на севере Франции и заработал себе очень хорошую репутацию человека с жёсткой хваткой.
– И вероятно тоже не снимает очки в помещении…Слушай Вик. Сходи-ка к этому мсье Шансу и потолкуй о делах. Мне очень кстати узнать о ходе следствия…
Мадемуазель Дюкетт смутилась:
– Ой, комиссар, лучше вы сами… Это как-то не очень…
– Что за сопли, Вик? Я же не на рандеву тебя отправляю. Хотя идея хорошая, нужно будет запомнить как план «Б» в случае провала. И что значит «лучше вы сами»? Это как бы твоя обязанность, детка!
Дюкетт вздохнула и напряжённо потёрла руки.
– Если дело требует…
– Погоди, Вик! А что там с Урфе? – внезапно вспомнил Конте.
– Урфе? Разве я не сказала? Ах, да, правда. Это старое дело, двадцать лет уже прошло, еле отыскала. Матильда и Люк Урфе. Но тут без криминала – несчастный случай.
– Авария?
– Нет, угарный газ. Халатность печного мастера.
– Ещё какие-нибудь имена были?
– В этом деле нет. Но была какая-то бумага об усыновлении или удочерении. К сожалению, выписка настолько старая и заляпанная, что я ничего не смогла рассмотреть.
– Ладно, об этом потом справишься. Ну что стоишь, давай, вперёд – маршируй к коллеге, делай полезное дело.
– А на что мне сослаться, комиссар? У вас есть какие-то сведения относительно дела? Может, у вас в Париже как-то иначе, но поймите, здесь никто просто так мне такие данных не предоставит.
– А ты попробуй, Вик. Придумай на ходу. Если заартачится – не вешай нос. Сошлись на мои прихоти. Если нужно, можешь даже сказать, что у меня нелады с головой. Или скажи, что я хуже разъярённого дракона и испепелю тебя дотла если ты не справишься. И вообще – пусть забегает ко мне на кофе, охота поглядеть на этот Армагеддон следственного управления.
Вик немного воспряла духом и улыбнувшись, пошла на задание.
Кабинет инспектора Матти Лашанса был расположен практически по соседству с кабинетом Конте. Но Дюкетт не сразу осмелилась постучать в его дверь. Ей потребовалось какое-то время, чтобы продумать текст обращения, выстроить тон голоса и вообще, придумать с какой ноги к нему входить.
– инспектор Лашанс, уделите мне минутку? – кратко постучав, Вик сразу зашла в кабинет. – Я мадемуазель Виктуар Дюкетт. Меня прислал мой начальник, комиссар Конте по поводу дела об убийстве в доме на Кипарисовой Аллее…
Молодой брюнет Лашанс со стороны казался каким-то нервным и даже заносчивым. Он вдумчиво заканчивал формировать отчёт, словно готовится представить его к Нобелевской премии. Услышав лепетание Вик, он вызывающе прищурился, и даже не поднял на неё глаз, как-то презрительно ответив:
– Кто-кто?!
– Комиссар Конте… – недоумённо смотрела на гордеца Дюкетт.
– Помолчите минут пять, я занят. – строго отрезал молодой инспектор Лашанс.
Обождав на пороге добрые семь минут, Вик уже начала терять терпение. Но Лашанс дописав до точки свой отчёт уже немного начал вспоминать что она существует.
– Теперь к нашим баранам. Мадам… как там вас?
– Мадемуазель Дюкетт. Виктуар Дюкетт – с явным недовольством ответила Вик.
– Так, и что, кто вас прислал?
– Я уже говорила, комиссар Конте. Госс Конте. Дело об убийстве на Кипарисовой Аллее. Старушка Жако.
Маттиа удивлённо поднял голову:
– Жако? Откуда такие имена, он что, рылся в моих делах?!
– Ему нужны последние сведения о ходе расследования…
– Стоп, стоп, стоп! Вы отдаёте себе отчёт о том, что сейчас сказали, мадемуазель Дюкетт?
– Я…
– Нет, не говорите параллельно, это признак дурного тона! Во-первых, «ему нужно» не равносильно «мне нужно». Во-вторых. Сведения о ходе расследования. Это уже называется вмешательство в служебную деятельность. Вам знакома эта статья уголовного кодекса или вы читаете только комиксы?
Сначала Дюкетт была смущена, но к концу моралей Лашанса она кипела от злости и готова была испепелить одним лишь взглядом этого самодовольного и заносчивого фазана. Собравшись с силами, она парировала ему в ответ:
– Во-первых, я получила диплом высшей юридической школы, к вашему сведенью – с отличием, и мне знаком целый уголовный свод нежели какая-то одна статья. Во-вторых, комиссар Конте мой начальник, а я – подчинённая, и я выполняю служебную инструкцию без права действовать вопреки. Или вы от фонаря ставите подпись под локальные акты, не читая их, мсье Лашанс?!
От такого напора Лашанс впал в ступор, но зато успел оценить смелость молодой криминалистки.
– Что ж, мадемуазель Дюкетт, думаю, вы прошли хорошую школу, ведь такие дипломы не должны раздавать кому попало с улицы. Я зайду к этому вашему комиссару Конте на неделе.
– Нет! Вы зайдёте сегодня, инспектор Лашанс, се-го-дня! В противном случае, он сам найдёт время посетить ваш кабинет, но предупреждаю – он настоящий псих, и этот разговор вы запомните надолго!
Такая реклама заинтриговала Лашанса и он был решителен:
– Буду через полчаса. Какой кабинет?
– Кабинет 28. И извольте захватить с собой папки по делу.
Мадемуазель Дюкетт ушла, гордо подняв голову и громко хлопнув дверью. Пускай она и фыркнула по-девичьи, но зато от души!
Забежав вихрем в кабинет, Дюкетт не могла успокоиться.
– Ну что, уговорила?
– Через полчаса он посетит «этого комиссара Конте»!