Читать онлайн Молчи, Марат! бесплатно

Предисловие

Учительница начальных классов, не имея водительских прав, спасла целый автобус учеников, когда у шофера случился сердечный приступ. Женщина схватила руль и сманеврировала в поле, избавив полтора десятка юных душ от лобового тарана с какой-нибудь вероятной встречной фурой, груженной песком.

И вот уже ей, учительнице начальных классов, за подвиг вручают заслуженную медаль. О ней пишут в газетах и зовут на эфиры телеканалов, чтобы узнать из первых уст о достойном поступке, а заодно расспросить, что учительница начальных классов думает о воспитании подрастающего поколения и по поводу последнего выступления профессора МГУ Сан Саныча Аузана.

А двумя тысячами километров западнее школьник, проходящий мимо частного дома, видит дым из окошка. Рискуя жизнью, он спасает оставленного без присмотра младенца. И мальчика также чествуют, словно Гагарина.

И это – здорово. В том числе потому, что герой становится примером для других.

И все же…

Кто ты, богиня Подвига? Как выбираешь избранных, посылая им испытание? Какие костяшки бросаешь на стол, чтобы указать красивым перстом на того, кому выпал черед? Или крутишь барабан, как в лотерее лото? Даешь ли ты каждому шанс либо здесь работает какой-то математический расчет? Случайная выборка, логическая последовательность, фаза Луны?

Как выглядишь, божество? Будто некая тетя Света Лаврова, с ее миловидным лицом и соболиными бровями, или ты нечто иное, что сложно описать словами?

Да, тетя Света Лаврова. Со временем непременно сообщу благодарному читателю, кто это. Но пока – не время. Еще не время. Надо чуть-чуть подождать. Проявив терпение.

За семь дней до трагедии

Где-то над бушующим океаном голодная чайка рухнула к воде, увидев добычу. Но за мгновение до того, как ее белое крылатое тело достигло пенистых волн, из воды взметнулся в воздух гигантский хвост кита. Сотни миль соленой воды могли скрыть города, страны и все живое, что есть на земле, но оказались тесными для птицы и млекопитающего. Хвост хлестко ударил пернатого по грудке, отбросив на добрые несколько метров назад. Птаха, издав истошный вопль, полетела вперед хвостом, стукнулась о воду, чертыхнулась, ударилась о волну, кувыркнулась, второй раз выругалась на птичьем и тяжело взлетела к тяжелым облакам.

Именно здесь набирал силу холодный фронт, который через несколько дней, распоясавшись, обрушит в тысячах миль от этих мест гигантское количество горя на людей, совершенно не готовых к стихии.

Теперь же чайка, наглотавшись воды холодного моря, полетела дальше искать себе пропитание. Пока совсем не разыгрался шторм. А кит пошел на глубину, где всегда спокойно и нет никакой погоды. Он коснулся дна своим длинным животом, подняв два облака взвеси по бокам туловища, и напугал стайку краснокнижных крабов, которые попятились назад, на время бросив основательно уже пожеванный остов глубоководного окуня.

В это время значительно южнее стоит еще теплая погода. Снуют в футболках доставщики еды на велосипедах, нагруженные квадратными рюкзаками за спинами. И припыленная за теплое лето зелень деревьев, лишь кое-где пожелтевшая, еще не собирается сбрасывать листву, несмотря на календарь. На одну из петуний клумбы в парке Виктора Дрындина приземляется пчела, которая неспешно ковыряет пестик, будто у нее впереди целая вечность.

Оператор регионального телеканала «Первый Упский» Артур, припав на колено, снимает насекомое на цветке, чтобы этот материал дать на заставку к погоде. Он с большим усердием добивается идеальной резкости кадра, молясь, чтобы пчела не улетела с цветка и «картинка не ушла». Записывает достаточный по продолжительности видеотрек и удовлетворенный, отключив камеру, прячет ее в кофр. Встает, отряхивает запыленное правое колено. Теперь ему можно возвращаться в редакцию, где он сунет флэш с только что снятыми пейзажами ненасытному режиссеру, которому вечно недостает каких-либо материалов. И, бывает, ради какой-нибудь прихоти мальчишки, операторам приходится бросать свои обеды и лететь куда-то на съемки в формате «совершенно срочно» или «почему сами не догадались снять еще вчера?».

«Странная вещь – телевидение, – думает в этот момент Артур. – Столько сил ради мгновения, которое будет выдано в эфир и забыто. Профессия постоянно незавершенного вида. О как! Надо запомнить».

– Ты с телевидения, сынок? – пристал к оператору дед лет восьмидесяти, проходивший мимо.

– Да, – кивнул Артур, – с «Первого Упского». А что?

– Ты вон дорогу сними, а не цветочки, – сообщил прохожий.

– Зачем? – не сообразил Артур.

– Чтобы губернатор по шапке дал этим строителям. Все лето профукали. Зима скоро, а дороги так и нет.

– Хорошо, – кивнул оператор, – обязательно сниму.

– Вот-вот, – крякнул удовлетворенный старичок и потер руки. – Пусть по шапке даст. У нас по-другому дела не двигаются, пока начальник не рявкнет.

– Да, – Артур подобрал ручки кофра, висевшего на плече, плотнее к шее и припустил в сторону редакции быстрым шагом.

За шесть дней до трагедии

В сельском медпункте села Замирово запахло вареной картошкой. Это было небольшое помещение в ветхом домишке, построенном при царе Горохе. По стенам здесь стояли два металлических шкафа со стеклянными стенками и полками, в которых хранились кое-какие настойки, лекарства, марля с ватой и нехитрые медицинские инструменты. Стол с журналами и настольной лампой, небольшой сувенир, изображающий Останкинскую телебашню в миниатюре. Этот девайс когда-то воспроизводил частоту центрального радио, но давно уже вышел из строя и теперь просто пылился безделушкой. В углу располагалась ширма из трех рам с натянутыми белыми занавесками, а у противоположной от окна стены – тумбочка с электрической плиткой, чайником и стеклянной банкой, в которой стояли ложки и нож. На плите варилась картошка.

Фельдшер Мария Петровна взяла столовую ложку, вытащила из кастрюльки на электрической плитке корнеплод.

– Баб Маш, – раздалось за спиной.

– О господи, Соня, ты? – вздрогнула женщина.

– Я.

– Перепугала, Сонечка! Проходи, девочка. Сейчас картошечка подоспеет. Голодная? Мамка опять пьет?

– Не знаю. Дня два, как у Ушастого что-то празднуют. Тот как из рейса приезжает, вся наша жизнь наперекосяк.

– Это – да. Трагедия. Как ты себя чувствуешь, дочка? Тебе ведь через пару недель уже пора, вроде.

– Да, баба Маша. Уже скоро. Толкается. Непоседой будет, наверное.

– Может, и непоседой. Лишь бы здоровым родился малыш-то. Переживаешь?

– Да.

– Не переживай. Такое наше дело. Не ты первая. Рано, конечно. Но что тут сказать-то. Так, видимо, Господь устроил. Во всем есть его промысел.

– Да.

– Ладно, посиди. Сейчас покушаем картошечки. Это «Королева Анна» сорт. Чудесная. Только вот маслица сейчас принесу. Давай, вот тарелка. Чисти картошку. Аккуратно, не обожгись! Горячая. Дома газ, а я все здесь на плитке готовлю. Привычка. Ничего не попишешь. Дура старая.

– Что вы, баб Маш? Вы – замечательная.

– Ну да, скажешь тоже. Господи, прости! – Баба маша перекрестилась. – Да, Сонечка, тебя что-то беспокоит? Или так зашла?

– Грустно как-то, баб Маш.

– Да. Осень, дочка! Вон туманы у Баюн-горы. Значит, скоро совсем зима. О, Марат куда-то пошел.

Баба Маша подошла к окну и отворила форточку.

– Марат, привет, сынок! Зайдешь?

– Спешу, баб Маш! В другой раз.

– У меня тут Сонечка в гостях.

Соня кивнула.

– Соня тебе привет передает!

– И ей, баб Маш! Как она?

– Рожать скоро.

– Что, не расслышал?

– Рожать ей скоро.

– Это понятно! Молитесь за нее!

– Обязательно.

Баба Маша прикрыла форточку.

– Не зайдет? – спросила Соня.

– Спешит. Опять, видимо, кто-то дебоширит. Не дают минуты покоя нашему участковому.

– Да.

– Хороший он, Марат-то.

– Я знаю, баб Маш. Хороший.

– Ты бы… это…

– Чего?

– Да ничего. Это я так. Хорошая бы из вас пара получилась.

– Баба Маш!

– Прости, Сонечка! Сердце за тебя болит, девочка! Ладно. Масло. Надо до дома добежать. Посидишь, дочка? Мне бы тебя в Довлатово уже определить на сохранение. Мало ли что. Давай поговорим. Сейчас я масло принесу, да обсудим все.

– А мамка как без меня?

– Мамка, – махнула рукой баба Маша. – Нашла тоже причину. Мамка. Недоразумение, а не мамка. Все, побегу.

За пять дней до трагедии

В редакции регионального телеканала «Первый Упский» был очередной рабочий день.

– У моих знакомых мать престарелая всю жизнь хотела на море съездить, – заместитель главного редактора регионального телеканала «Первый Упский» Евгения пододвинула костыль ближе к стулу и, облокотившись на него, переместила вес туловища на другую ягодицу. Она была привлекательной женщиной средних лет с мягким характером доброй старшей сестры. Модная дизайнерская блузка подчёркивала небесный цвет её глаз, а сильно узкие черные брюки как будто сдерживали едва заметный намек на полноту. – Долго собирались. Решились. Усадили бабку на заднее сиденье авто. Обложили пакетами с соком, боксами с пирожками, чтобы старая дорогу в удовольствии провела. И вот. Двинули на юга. Все хорошо. Трасса, небо, бабочки. Едут-едут по просторам страны. Заехали в какую-то глушь. Смотрят – а бабка уже не дышит. Умерла бабка.

– Атас! Реально труп? – уточнил Беня Белорус, снимая с носа очки. Он был старшим группы редакторов сайта. Дородный, слегка лысеющий в свои двадцать с копейками, болезный. Диабет, или нечто подобное, и склонность к полноте понуждали его к четким диетам и сдержанности. Бросалось в глаза, что его зубы были посажены как-то вразрядку. Может, из-за недостаточной ширины либо по каким-то другим причинам их не хватало, чтобы заполнить все расстояние двух челюстей. И это тоже не располагало назвать человека однозначно очаровательным. Но при этом он был добрым малым, принципиальным и грамотным. Беня носил черные майки, посвященные женским боям без правил, ибо увлекался этим, как говорят, видом спорта с «потным мясом».

– Реально, – кивнула Евгения.

– У Бенечки на слово труп лампа в голове зажигается, – рассмеялся Сафрон Лукумыч. Сафрон был одним из редакторов сайта телеканала. Получил свой жизненный опыт за три десятка лет в профессии, сменив несколько городов и пройдя ногами буквально половину России. Он был одет в джинсы и черную кофту с капюшоном. – Профессиональная деформация. Раз труп, значит есть информационный повод.

– Это – да, – подтвердил круглолицый, заканчивая протирать очки платочком. Он наклонился под стол и выудил из рюкзака коробочку с творогом. Поставил ее рядом с клавиатурой и принялся разыскивать ложку.

– Вот что обескураживает, так это очки, – сказал со знанием дела Лукумыч, – они в пятнах до протирки работают лучше, чем после.

– Не поспоришь, – кивнул Беня, – есть такая проблема.

– У Бени на труп не просто лампа загорается, но и аппетит просыпается, – вставил Лев Дорожкин – телеведущий. Молодой мальчишка с большим добрым сердцем и весьма острым умом. Лева готовился к скорому эфиру, поэтому уже был тщательно причесан и облачен в студийный костюм серого цвета и галстук. Черноволосый, с большой головой, пронзительно глубоким взглядом. Он был традиционно небрит, что стало имиджем одного из титульных лиц «Первого Упского».

– Беня, в отличие от львов, творожок предпочитает, – съязвила кудрявая Варя, которая работала на «Первом Упском» корреспондентом. Красивая, статная девушка с длинными вьющимися волосами цвета чуть темнее спелой ржи. О таких говорят «огонь-девка» или «кровь с молоком». Талантливая, смелая – она в свои двадцать с небольшим по профессионализму могла вполне дать фору куда более опытным мастерам телевизионных жанров.

– Смотри, Варя, чтобы Лева там тебе ляжку не отгрыз за абьюз, – урезонил коллегу Белорус.

– И что с бабкой-то решили делать? С трупом, в смысле, – вернул диалог в русло самый креативный журналист телеканала Слава Марракеш. Слава был сыном упского писателя. Чуточку полноватый, большеглазый, дерзкий в плане телевизионного творчества. Марракеш когда-то и сам примерял на себя, подобно отцу, роль писателя. Но выбрал путь, который не требовал такой усидчивости. Ибо творчество – это высокая гора с забором у самой вершины, который разделяет любительство и профессионализм. Чтобы добраться до самого солнца, нужно много терпения. Некоторые взбираются десятками лет, но так и не преодолевают уровни собственного тщеславия или излечения психики. Ободранные, с кровоподтеками или без, возвращаются в свои избы у подножия, где тепло и много обывательского счастья, так и не познав, что там, за забором. Сам не видел, но предполагаю, что там не меньше камней, просто чуть ветренее и ближе к мерцающим звездам.

– Морок, хорош там бабками интересоваться, – выкрикнула из своего дальнего угла опенофиса, отгороженного стеклом, главный редактор Елена Первая – маленькая худощавая бестия – вечный раздражитель редакции. Она любила появляться за спиной так внезапно, что человек вздрагивал и благодарил бога, что в этот момент сидит на стуле и от неожиданности не падает на пол. Ей было плевать, какой темой занят журналист. Она качала свой контент, испепеляла работника и так же молниеносно испарялась куда-то еще до того, как заканчивал дребезжать ее голос. Пацанка, выросшая на задворках Упска, – выглядела молодо, хотя тронутые сединой брови выдавали ее реальный возраст. И тем не менее она сохранила мальчишескую походку и аналогичную стилистику отъявленной шпаны из подворотни. – Сюжет про детскую площадку уже на монтаже должен быть.

– Пишу! – сообщил Мараккеш.

– Сергей, шпигели когда готовы будут? (Шпигелями или шапками на телевидении называют короткие анонсы новостей перед программой, которые должны привлечь внимание зрителя. – Авт.)

– Пишу, – кинул ей Сергей Каталонский. Сергей Геннадьевич был двухметровым ведущим возраста чуть за пятьдесят. Коротко стриженный, почти лысый, с блеклыми глазами, словно у рыбы, он носил серьгу в ухе и разделял европейские ценности. Особенно любил испанский образ жизни, отчего и прозвали его Каталонским. Одетый всегда в сдержанных цветов одежды из натурального льна, он выглядел помято, но это было его профессиональным амплуа – приходить на эфир в нарочито домашнем дизайне. – Так, бабка. Что дальше. Похоронили на месте?

– Нет, – хмыкнула Женя, – это зашквар – без свидетельства о смерти хоронить. Ночь наступала. До ближайших населенных пунктов далеко. Устали. Сил не было. Позвонили в полицию, мол, так и так. Те: «Везите труп!» Куда везти? Темень. Водитель носом клюет в полном физическом истощении. Решили до утра перекантоваться, а со сранья уже двигать в полицию. Трупу хуже уже не станет. В машине тесно. С покойницей – жутко. Подумали на землю рядом уложить. Но как-то не по-человечьи это. Покрутились, валерьянки приняли. Делать нечего. Решили бабку в торпеду на крыше машины уложить. Там, что немаловажно, попрохладнее. Как-то ее туда засунули с глаз долой.

– Поместилась? – уточнила кудрявая Варя.

– Видимо, поместилась. Не все такие двухметровые, как наш Серега, – парировала Женя. – Ну и вот. Утром просыпаются. Головы трещат от пережитого накануне. Смотрят, а торпеды на крыше нет.

– Как это нет? Куда же она делась? – Варвара, не поворачивая от своего ноутбука туловища, запрокинула голову назад, отчего ее великолепные кудри упали вниз, словно драпировки на натюрмортах лучших мастеров эпохи возрождения.

– Пропала торпеда. Бесследно. Решили, что кто-то спер ее. Может грибники какие, может рыбаки или бомжи. Мало ли кто по лесам бродит. Позвонили в полицию, – продолжила Женя. – Так и сяк. Факт есть, человека нет. Там дело возбудили. Уголовное дело. Уж не знаю, какая там статья. Представляете, какая история? Но все по форме – осмотр места происшествия, протоколы, фигуранты, подписки о невыезде. Вот такой ужас.

– Атас, – покачал головой Сафрон Лукумыч, – вот так история. И мораль – не пойми какая.

– Да просто дно, – вставила Варвара.

– Мало кому выпадает случай подвиг совершить, – пространно дополнил Сафрон. – Мы чаще на пустом месте в истории вляпываемся.

– Карма, – кивнул Каталонский, – просто карма.

Кабинет редакции был большой комнатой с прозрачной перегородкой, сделанной по принципу открытого офиса. Тут всегда было шумно, народ обменивался шуточками, язвил, ел прямо на рабочих местах подле своих ноутбуков. Сидели плечом к плечу, в несколько рядов. Чтобы здесь вдумчиво работать, требовалось умение концентрироваться, погружаться в свой текст настолько глубоко, чтобы на время просто выпадать из всеобщей полемики по всяким темам.

Елена Первая всегда подчеркивала, что так сделано специально, чтобы редакция могла жить единым организмом, а журналисты – опылять друг друга темами. На самом деле, конечно, она лукавила. Редакции попросту не хватало квадратных метров на пятом этаже арендуемого здания.

Поэтому рядом локоть к локтю оказались два продюсера – Света и Альбина, которые могли звонить каким-то статусным людям, договариваясь о съемках, а на заднем плане Марракеш вздумывал грязно выругаться по матушке. И девушки, краснея, пытались прижать микрофоны в трубках руками. Тут же работала Настя Сэмэмэ – красивая девушка, словно «Неизвестная» с великого полотна Крамского. Саша Серебряный колокольчик – молодой журналист родом из поселка Узловской Упского края. Она была в детстве певицей, подающей большие надежды в вокале. Но, поломанная в школе за талант, выбрала профессию журналиста. Галя Скрепа – приезжий журналист из ближнего зарубежья и еще несколько других, о которых расскажем по мере необходимости.

Также в открытый офис периодически залетали по разным нуждам и вопросам Оля Бакс – рекламный менеджер, Сережа Фемида – очень сильный юрист телеканала, блистательная Вера – работник отдела кадров и другие.

Если в кабинете ломался стул или компьютер, могли появляться Леха Сис – дородный и флегматичный системный администратор, который один лишь знал, зачем столько проводов висит в серверной, а также Дима Вольт и Сергей Косуха – мастера на все руки и добрые парни.

– Так, народ, – Лена Первая выскочила из-за своей загородки, – еще три минуты – и шпигели в папке. Готовые. Или вам рты скотчем заклеить?

– Так мы ушами тявкать начнем, ты же знаешь, – парировал Марракеш.

– Слава, у тебя три минуты.

– Все, Лена, уже сохраняю. Смотри. Лежит файл в папке на прайм (час пик просмотра телевизионного эфира. – Авт.). Называется «Площадка Гонь».

– Хорошо. Хоть кто-то работает.

– Все работают, – поджал губы Каталонский. – Я тоже шпигели… так-так. Сэйф ас. Готово.

– Где текст сюжета о площадках? – ввалился в кабинет юркий худой юноша режиссер эфира Егор де Помпадур. – Славка, ты делаешь?

Помпадур был легальным мальчиком для битья всей редакции, воспринимавшим, похоже, свою роль без каких-либо комплексов. Он носил спортивный костюм, похожий на мундир полицейского с надписью «Провинция» на спине. Не склеив карьеру сценариста, провалив собеседование во ВГИКе у профессора Марусенкова, он обозвал про себя авторитетного киношника «блеклой пиявкой на теле искусства» и решил самостоятельно осваивать курс драматургии. И даже однажды открывал некий талмуд с теорией о драматических блоках, переключателях и точках равновесия, но, долистав бегло до раздела с «Клиффхэнгерами» («висящий над обрывом» – англ. – Авт.), смачно выругался и решил продолжить чтение позже, что чаще всего на практике превращается в никогда.

– Господи, опять, дурило, тебя ветром надуло? – возмутился Марракеш. – Протри глазки. Лежит в папке. «Площадка Гонь».

– Опять ты сучкиным голосом со мной разговариваешь? – парировал Помпадур.

– Сблызни, ушлепанный, не порть полдень, – попросил Слава.

Лева Дорожкин наблюдал за диалогом с наслаждением, улыбаясь, думая над своим возможным участием в унижении режиссера.

– Славик, хорош меня безызбежно провокацировать. Лева, чего лыбишь бесстыжую мордашку? Пошли в студию, пора. Будешь улыбаться в эфире – зубы сушить.

– Щас приду, – Дорожкин встал, щелкнул кнопку электрического чайника на подоконнике. – Не нуди, убогий. Успеем. Я – бог тайминга.

– Я бы сказал, чего ты бог, да язык не поворачивается.

– Это у тебя-то, лизожоп? – Лева растянул рот в широкой улыбке.

– Сам – голова говорящая, – бросил Помпадур.

– Слабовато, Егорка, теряешь сноровку-то, – хмыкнул Марракеш. Он посмотрел в сторону Елены Первой и, убедившись, что та не смотрит, затянулся вейпом и выпустил пар в потолок.

Егор хмыкнул, развернулся в сторону выхода, собрался сказать что-то еще, но передумал и, махнув рукой, спешно вылетел в дверь.

– Лукумыч, – неожиданно проснулся Каталонский, – а у тебя есть мечта, например?

– Это ты к чему? – оторвался от подготовки новости Сафрон.

– Да просто интересно, – сообщил Сергей.

– У всех есть мечта, – отозвался Лукумыч.

– Это – да, – кивнул Каталонский, понимая, что тема исчерпана.

– Простая, как у всех, – неожиданно дополнил Сафрон. – Чтобы дети мои были счастливыми.

– Это – да, – опять повторил, кивая, Серега. Ему, видимо все-таки хотелось поговорить.

– Маму хочу в театр сводить, пожалуй, – вспомнил Лукумский. – Привезти в Упск. В драму. Конечно, в оперу бы хотел. Но тут ее нет. Так что в драму. На Островского или Чехова, например. Читал, здесь премьеру по повести графа Толстого готовят? Мы на сайте на прошлой неделе анонсировали.

– Нет, по какой пьесе? – захлопал глазами Каталонский.

– Эх ты, – включился в тему Беня, – вот для кого мы работаем день и ночь?

– Вас на сайте пятеро, – Сергей недовольно отмахнулся, – а у меня я – только один.

– Повесть «Отец Сергий», – сообщил Лукумский.

– Я такого не читал, – признался Сергей.

– Да и не удивительно, – кивнул Сафрон. – Я считаю это произведение не очень удачным, если честно. И опубликовано оно было уже после смерти графа, насколько я помню. Так что это не совсем то, куда бы хотелось ехать с мамой. А еще хочу, чтобы тетка моя перестала мне слать тик-токи. А попросить ее прямо – стыдно. Наверное, у каждого из нас есть такая назойливая родня, которая вынуждает регулярно чистить память телефона от всякой лажи.

– Да, – живо закивал головой Беня, – у меня бабушка такая. Мало того что присылает мне котиков да бегемотиков. Так она потом еще и расспрашивает, как я оценил ее видосы.

– А ты ее в торпеду, – предложил Каталонский.

– Фу, Геннадьевич, – вздрогнул Беня, – я бабушку люблю. Пусть живет вечно.

– Юр, занят? – кинул в сторону сидевшего за спиной коллеги Слава, перебив полемику о тетях и бабушках.

Юра Мощь – это еще один из журналистов «Первого Упского», о котором не было упомянуто ранее. Невысокий, богатырского торса, с аккуратно подстриженными волосами и челкой, возвышавшейся шишечкой надо лбом, он напоминал хоккеиста из команды хороших мальчиков из мультфильма советского времени «Шайбу, шайбу!». В редакции он был авторитетным, работал добротно, основательно – надежный, эффективный, грамотный. Говорил мало, исключительно конкретно и по делу.

– Нет, не особо, – Юра Мощь повернул свои могучие плечи к Марракешу.

– Зацени, какой в Гони стендап забацал. (Стендап – работа журналиста в кадре на месте события – часть некоторых информационных сюжетов, требующих от репортера особого навыка владения связанной речью без бумажки. – Авт.)

Мощь встал из-за стола и с интересом уставился в монитор ноутбука коллеги.

– Ой, я тоже хочу взглянуть, – Беня Белорус проворно вскочил с места.

– И я, – изъявила кудрявая Варвара.

– Хорош, дети, я что вам тут – цирк шапито? – выдал Марракеш недовольно. Но на лице было написано, что ему импонирует такое внимание.

В результате вокруг его стула собрались человек пять-шесть ротозеев. Слава выдернул наушники из гнезда, чтобы звук пошел динамиком. И нажал на воспроизведение. «Я понимаю, почему детскую площадку в рамках программы «Народный бюджет» здесь назвали «Космической», – этот текст Славка воспроизводил, забираясь на детскую горку в виде ракеты. Он уселся на попу, едва умещаясь, двинул телом и съехал вниз. Затем, вытерев рукавом нос, заявил: – Ощущения – действительно космос».

– Молодец, Славка! – хлопнул по плечу товарища Юрка. – Очень здорово придумал.

– Да, понимаешь, такая тоска эта Гонь. Дыра дырой. Как там вообще люди живут?

– Да, был я там, – кивнул Юрка. – Молодец, хорошо раскрасил.

– Да, мастер, – согласился Белорус. – На пустом месте, а – хорошо.

– Нос забавно утер, – кивнул Серега Каталонский. – Прямо как Филипок. Хотя наверняка не знаешь, кто это. Ваше поколение графа Толстого только в виде Левы Дорожкина ведает.

– А вот и знаю, между прочим, – возмутился Марракеш. – Только при чем тут Толстой? Это Некрасов, по-моему: «Однажды в студеную зимнюю пору».

– Вот, Серега, – рассмеялся Лукумыч, – не подавляй молодых своим дремучим возрастом. Все прочитают с годами. Будь милостив.

– Да уж, – вздохнул Каталонский. – Хорошо, что хоть Некрасова помнит.

– А чего? – заморгал Славка. Он наклонился к клавиатуре и стал что-то набирать.

– Про Филипка ищет, – кивнул Серега. – Так, глядишь, классику-то и освоим. Спасибо Гуглу!

– А, блин, я читал, – выпалил Марракеш. – Читал я вашего Филипка. Забыл просто.

– Вот я по поводу Гони не согласен с тобой, Славка, – сказал Сафрон, снимая очки и потирая глаза большим и указательным пальцами. – Там очень хорошие люди живут, простые, а не душнилы какие-нибудь.

– Ах, вот оно что, Сафрон в тренде, – рассмеялся Лева. – Такие словеса отпускает.

– Папаша Сафрон всю ночь словарь сленга учил, чтобы вас понимать, красавцев, – Лукумыч взял со стола у своего ноута носовой платок и вытер уголки рта под усами. – Жарко у нас как-то.

– Давай окошко открою? – участливо предложил Каталонский.

– Открой, Серж, – кивнул Лукумыч. – Столько сердец пламенных вокруг, аж в жар бросает. Вы – как тетя Света Лаврова, ей богу.

– Кто это? – Спросил Лукумский.

– О-о! – потянул Сафрон. – Неужели не знаешь?

Сергей застучал клавишами, запрашивая Гугл. Лукумский таинственно улыбался в усы.

– Сафрон, посмотри новость свою про мошенников, криво раздалась в телеграме, – сообщил Белорус.

– Да, спасибо, весь день сегодня так. Сейчас поправлю.

– У меня тоже косячит, – проснулся Вася по прозвищу Нихт, который тоже работал редактором сайта. Он был по профессии школьным учителем немецкого, но быстро устал от современных детей и пришел на рерайт в телекомпанию. (Рерайт – переработка чужих текстов в свои с сохранением смысла, но изменением подачи. Таким образом общедоступным текстам придается уникальность. – Авт.)

Василий был совершенно незаметным педантом, притаившимся у стены и, как правило, молчавшим. Худой очкарик, непримечательный, с тонкими губами и прямым носом, он и сам походил на немца по национальности. Работал над новостями методично, очень грамотно, но без творческого полета. Умнице в части технической, ему ощутимо тяжелее давалось нечто фантазийное. Но это было совершенно нормально в формате информационных жанров.

На столах одновременно пикнули несколько смартфонов.

– Что там? – изрек Лукумыч, такая в телефон пальцем. – Ага, Беня, пресс-служба прокуратуры пишет.

– Да, вижу, берешь?

– Взял. Тут что? Кража из сетевого магазина. На три тысячи сто рублей. Житель Древнеторсово.

– На отложку ставь, раз мелко. (Отложка – подготовка новости, которая будет опубликована в нерабочее время. Таким образом наполняют сайт новостями заранее, чтобы не сидеть с ним круглыми сутками. – Авт.)

– Да, на двадцать два сделаю. Настя потом подвинет куда надо, – кивнул Лукумыч.

– Не нашел я никакой Светы Лавровой, – сообщил Каталонский с досадой. – Колись, Сафрон, кто такая эта тетя Света?

– Да, делай, двину, – рыжая Настя на этой неделе отвечала за ночные новости. – Спасибо.

Настя была еще одним редактором отдела сайта «Первого Упского». В строении лица молодой девушки читалось нечто шотландское, будто она росла далеко от Упских мест. Однако, возможно, в том были виноваты ее далекие предки. Сама Настя родилась и выросла здесь. Была самой быстрой из редакторов, способной переработать чужую новость за считаные минуты. Умница, надежная, грамотная. Находила время не только работать над своим контентом, но и приглядывать за чужим, что не всегда ловил старший группы – слегка медлительный Беня.

– Тетя Света, ребята, Лаврова… – начал было Лукумский.

Но тут смартфоны завибрировали опять.

– О, это пресс полиции, – сообщил Василий. – Телефонные мошенники. Беру.

– Это на сейчас, – кивнул Беня.

– Хорошо. Пять минут – и подготовлю.

– Можно и шесть, – хмыкнула рыжая Настя.

– Нет, только пять с половиной и ни секунды дольше, – пошутил Белорус, делая лицо глуповатым.

– Хорошо, – заморгал глазами Вася, не обнаруживая, раскусил ли он сарказм. Было в нем нечто от робота. Нечто механическое или хирургическое.

– Ребята, Древнеторсово – это Алезевский район? – спросил Лукумыч коллег. – Тут Гугл кажет, что городской округ.

– Нет, пиши под Алезевым, нет такого района, – ответил Белорус.

– Ясно, что не докрутили с этими округами. А может, сознание народа инертное. Так и спотыкаемся. (Речь идет о реформе местного самоуправления в России 2003-2009 годов. – Авт.) Пресс-служба пишет «прокуратура Алезевского района».

– Да. У нас и полиция так пишет. А по факту – округа. Но где-то районы. Всегда надо смотреть, чтобы не ошибиться. Часть – так, часть – по-другому, – Беня наклонился под стол за бутылочкой с водой, выудил ее из рюкзака и распрямился. – Я вот три года на новостях, так и не запомнил в массе, где и что по краю.

– Грустно, однако.

– А у тебя на родине, Сафрон, по-другому? – поинтересовался Марракеш.

– Да идентично. Ленинский округ, а население все по привычке – район. И конторы все Ленинского района. И с Центральным – такая же засада.

– Ребята, сайт, приговор по Молчанову на судах видим? – выкрикнула Елена Первая из своего дальнего угла.

– Уже на сайте минут как двадцать, – сообщил ей Беня с интонацией гуру.

– Молодцы! Ах, да, вижу. Обновилась. Хорошо.

– Так, отложку сделал, – сообщил Сафрон. – Беру Роспотреб с сайта – о контрафакте молочки.

– Я взяла уже, – сообщила рыжая Настя.

– А, молодец. Хорошо. Тогда город, ограничение движения на завтра.

– Бери, – кивнул Белорус. – Где ограничивают?

– Ленина, от кремля до Толстого. Ремонт тротуаров.

– Ясно. Норм. Делай. Я пишу, сколько популярные стендап-комики просят за шоу в Упске. Новость – огонь.

– И сколько же? – поинтересовался Сергей.

– От миллиона до трех за один концерт, – ответил Белорус.

– Серьезно?

– Да.

– Чтоб я так жил.

– Так кто мешает, Геннадьевич? – поинтересовался Сафрон.

– Лень, – хмыкнул Каталонский. – Нам всем мешает только она. Ты не закончил про тетю Свету.

– Золотые слова, бро! – весело изрек Лукумыч. – Про тетю Свету, которая Лаврова, скажу. У нее дивной красоты соболиные брови. И это – факт.

– Ну, блин, Сафрон, – выдал Беня, – ты, оказывается, еще тот жук навозный.

– Слав, это ты сюжет про Гонь делал? – спросила Женя, пытаясь привстать, облокотившись на костыль.

– Я, а что?

– Да не поверю. Ни одной грамматической ошибки.

– Не может быть.

– Это он Толстого почитал, – съязвил Каталонский.

– Ага, понятно, – рассмеялась Евгения. – Молодец, Славка. Из такой чуши шедевр сотворил.

– Беня, МЧС дал про боеприпас, – сообщил Сафрон. – Заберу?

– Давай, на сейчас.

– Понял.

– Я следком забрала, – сообщила рыжая Настя.

– Что там у суска? (Следственное Управление Следственного комитета. – Авт.) – спросил Белорус.

– Травма позвоночника девочки в парке аттракционов.

– А, это в Котошляпе? Та история, где карусель аварийная была?

– Да.

– Окей, хорошо. Опять телеграм кривит, да что такое? Задолбал просто.

– Слушай, Беня, изумительно пресс-службы работают, – сообщил Сафрон. – Настя из ГИБДД в выходной до часу ночи мне комментировала. Прокуратура, МЧС, УМВД, Росгвардия, объединенная пресс-служба судов. Я просто и не знаю, кого выделить. Все – умницы. Никогда такого не встречал. Работают ноустоп.

– Это да, – кивнул Белорус, – есть такое. Они и сами помойки мониторят (под помойками Беня имел в виду кучу всяких сообществ в соцсетях, именуемых «Упск. Жесть», «Упск. Происшествия», «Подслушано Упск», и добрую сотню других. – Авт.)

– Сафрон, чайник вскипел, – сообщил Лева. – Даже уже остывать начал.

– Спасибо, братец! – Лукумыч встал из-за стола и отправился с чашкой за кипятком.

– Сафрон, – Беня поднял взгляд от клавиш своего ноутбука, – а для тебя Упск стал родным городом?

– Вот те на, – хмыкнул Лукумыч, – с чего это у тебя всплыло, Белорус? Домой тянет?

– Я в Упске родился, – сообщил Беня. – Это предки мои оттуда.

– Знаешь, Беня, для меня, волею судьбы ставшим перекати-поле, родной уже тот город, в котором знаю хотя бы пару мест, где можно бесплатно сходить в уборную. Так что – да. Учитывая умывальники на пяти этажах в этом здании, я – на родине.

– Печально звучит, – оживился Слава Марракеш. – Хандришь втихаря, Лукумыч?

– Хандрю, если откровенно.

– А ты подвиг какой-нибудь соверши, – предложил Каталонский.

– Ага, хорошая идея, – хмыкнул Сафрон. – Только пойду костюм человека-паука нацеплю. На самом деле про героя – ты попал мне в самое сердце. Вот истории наши – бабка в дороге умерла, в торпеду положили. И что? В чем суть? Прикол. Лажа. Где герой? Одна хохма – издевательство. Не больше. Обмельчали мы, что ли. Отупели. Где они – герои? Моррок, не знаешь? А ты, Беня? Чем мы тут занимаемся? О чем пишем? Что снимаем? Какой пример детишкам нашим транслируем? Вот я брожу по городам в поисках героя – а так ни одного и не встретил, кроме тети Светы Лавровой.

– О, как тебя понесло, Сафрон. Хорош демагогировать, дорогой! Встретишь и ты героя, я в тебя верю. Все на сегодня, потяпала я домой, – сообщила Евгения, пробираясь на костылях к выходу. – За мной муж пришел. Давайте тут, умнички, не шалите. Сафрон, поаккуратнее с уборными. Не провались от счастья в смывное отверстие.

– Тебе помочь с рюкзаком? – спросил Сафрон, пропустив сарказм. Он был к Жене ближе всех.

– Нет, не нужно, работай. Грубовато пошутила? Прости.

– В духе редакции – нормально. Я прошлый раз иду по лестнице. Ты и мужичок какой-то с твоим вторым костылем в руке. Первая мысль – незнакомец у нашей Женечки палку отобрал. Ну, думаю, сейчас я насильника вежливо попрошу уйти. Уже чуть было не прыгнул, чтобы подвиг совершить. Но успел понять, что мордаха у тебя больно счастливая для потерпевшей. Вот таким чудом мужичок твой и остался живым.

– Да, муж у меня сказка. Не каждой бабе так повезло.

– Когда скакать-то перестанешь? – поинтересовался Каталонский. – Мне тебя в эфире ой как не хватает.

– Еще не скоро. Плохо оно срастается. Еще месяцев шесть. Мы там с ребятами в студии табурет задумали с пуфиком для ноги. Чтобы я могла уже полноценно работать и нога вытянутая в кадр не попадала.

– А чего, с ногой в кадре работай. Хайп, как говорит молодежь, – хмыкнул Геннадьевич.

– Нет, это перебор, – Женя заковыляла к двери.

– Знаешь, Сафрон, где наша Женька поранилась? – спросил Каталонский Лукумыча.

– Нет, откуда? Любознателен, но не любопытен.

– Это правильно. Поддерживаю, – Серега хлебнул кофе из бумажного стаканчика, что выдавал кофейный аппарат внизу. – Ты чего остановилась, калека. Ковыляй на выход. Не заставляй мужа золотого ждать, а то какой другой бабе повезет.

– Я хочу послушать, насколько достоверно ты факты изложишь.

– Поверь, сказочно.

– Ну-ну, продолжай.

– Поехала эта женщина сюжет снимать про ремонт фасадов. И нет чтобы по-тихому. Синхрон (часть сюжета, где герой самостоятельно говорит о событии в кадре. – Авт.), другой и в постельку к мужу. Нет, ее на верхотуру понесло. Ну и бабах. С высоты второго этажа.

– А оператор, собака, вместо того, чтобы полет снимать, камеру разбил, – вставил словечко Марракеш. – Спасать, видишь ли, бросился.

– Да, камера в ремонте побывала и бегает. А я вот – нет, – тяжко вздохнула Евгения.

– По крайней мере, тебе куда легче, чем той бабке в люльке.

– Это верно.

– Достоверно рассказал? – поинтересовался Сергей. – Можешь со спокойной совестью валить.

– Достоверно! Валю. До завтра, ребята!

– Пока! – прошелестел хор по офису.

Как только Евгения ушла, Каталонский привлек внимание Сафрона взмахом руки и почти шепотом сказал:

– Ты, Лукумыч, уши-то не развешивай по теме травмы Женьки, – он ухмыльнулся. – Официальная версия совсем не из жизни. Сбил ее коммерсант местный на машине. Дело замяли, конечно. Денег вдоволь, говорят, сунули. И ей, и оператору. Оператор, правда, уже уволился.

– Понятно, – скучно отреагировал Лукумский. – И печально.

Никто в редакции больше не высказал никаких мнений по поводу уточнения Каталонского. Только Беня посмотрел на Сергея с упреком и молча пождал губы.

Упск и правительство

Пока холодный фронт, сформированный за тысячи километров севернее, набирает свою бешеную силу, чтобы обрушиться на Упский край, позволю себе сделать остановку, чтобы рассказать чуть более подробно о самом Упске – милом городе со славной историей. Российской жемчужинке с прекрасным народом, который черпает свою мощь от родной земли.

Сердце города украшает кремль, который построили славяне в XIII-XIV веках. Он укреплял город от набегов Батырбая Великого. Как ни пытался одолеть его неприятель, так и не поддался непокорный град. Истощенный, без провианта, он стоял насмерть, но ни пяди не отдал. Батырбай один раз потоптался у каменных стен, другой раз, третий. Занемог и умер от чахотки или холеры. Сын его заступил главой. Топтался, топтался. Ничего не достиг. Так и продолжалось годами, как гласят летописцы. Но однажды правнука Батырбая разбила наголо дружина ополченцев, собранная по округе. Ударили в затылок, когда орда была на марше. С разных сторон, используя рельеф. Сеча, по преданиям, была принципиальной. И погнали русичи остатки басурман прочь. Гласят, что до Алезева гнали и дальше.

Однако сей редут много веков спустя опять испытал сложные времена. В упомянутые девяностые ХХ века некто по кличке Фунтик, безбашенный, говорят, бандит, решил подмять под себя такую усадьбу. Заселил туда свое войско. Без боя. По беспределу. И пару лет из-за стен святыни со своими бригадами вполне успешно совершал набеги на мирное население окрестных закоулков. И насыщал город дурью, которую, как рассказывают знающие, требовал продавать даже в школах.

Но песня его, не успев как следует сложиться, была заглушена на взлете у центральных ворот. Когда какой-то залетный бабай, последыш Батырбая, в длиннополом плаще с капюшоном выпустил в выезжающий джип Фунтика всю без остатка обойму из автомата.

Органы облегченно вздохнули, что правосудие свершилось само по себе. Они что-то возбудили по форме, как положено, но в целом понимали, что это уголовное дело – висяк. Так оно, по-моему, и случилось. Но возражающих и ищущих справедливости по этому вопросу совсем не нашлось.

Фунтик переехал на почетное место городского кладбища под помпезный обелиск в его честь. По этому случаю собралась к тому моменту основательно поредевшая шушера из других околотков. Она не стеснялась плакать, понимая, что пришло ее время встать друг за другом в очередь к крематорию. Начинались нулевые.

Говорят, уже несколько десятилетий с момента переезда Фунтика в царство Аида раз в полчаса из-под земли раздаются аккорды хита «Гоп-стоп». Могилу ваяли лучшие европейские архитекторы – Франческа Порчи и Альберт Гутью, которые вмонтировали в обелиск «вечную» аудиосистему. Выкололи ли им после окончания строительства глаза, история не уточняет. Однако, говорят, пантеон памяти Фунтика вышел дорогим и безвкусным.

Город получил назад сакральное место силы – свой кремль. Атмосферное пространство, свободное от Фунтика и его дуболомов. Теперь здесь была центральная зона отдыха горожан. У северной стены работал роскошный музей баяна, потому как по ряду свидетельств именно Упск зарождал массовое производство этого инструмента.

У юго-западной стены произрастала важная городская достопримечательность – дуб, пустивший корни в эту землю, когда в Вифлееме родился Богомладенец Иисус. У древнего дерева на витиеватой ножке была установлена табличка с надписью «Просто дуб». И студенты имели традицию прислонять к величественному стволу свои лбы перед экзаменами и зачетами. Считалось, что это приносит удачу.

У противоположной, юго-восточной стены приютилась популярная в народе пирожковая русской национальной кухни «Тандыр». На крыше ее одноэтажного здания владелец общепита установил огромных размеров хинкал. Заведение горело ежегодно, поэтому постоянно перестраивалось. К пожарам здесь народ давно привык, и когда в один из годов происшествия не случилось, все средства массовой информации в итогах года это отметили. Надо ли уточнять, что «Тандыр» задымился прямо в выходные первых чисел января, а потом еще трижды. Каждый раз это событие в деталях отражалось в информационных лентах в язвительно-смешливых тонах. Некоторые считали, что таким образом закусочная достигает санитарных норм, потому как отмывать ее и избавлять от полчищ крыс было всегда сложно.

Пирожковая и дуб выходили на проспект Ленина – широкий, но основательно обезображенный гирляндами толстых электрических проводов, подвешенных вдоль и поперек проезда так, что возможно было разглядеть лишь некоторую часть неба.

Другая сторона проезда заканчивалась величественной площадью, где по центру возвышался дом областного правительства и городской администрации. Сделанный без украшательств, простой в геометрии, как шлакоблок, он смотрелся весомо. На наклонных клумбах по периметру из камня были сделаны официальные гербы Упского края из разноцветного гранита. Под короной Дома Романовых на щите был изображен суслик с веткой топинамбура в лапках.

По Ленина курсировали обожаемые горожанами новые трамваи, получившие в народе название «Львята». Ведущий «Первого Упского» Лева Дорожкин любил говорить, что это в его честь назвали городской транспорт. И мы с самым внимательным читателем, безусловно, догадались, что это чистейшая журналистская правда.

Проспект уходил на юго-восток, пересекался с улицей графа Льва Толстого – личности не менее известной, нежели персоналия Льва Дорожкина, и выскакивал к речке Бровке. Через нее был протянут старейший Екатерининский мост, построенный к приезду российской императрицы, но так и не пригодившийся по причине несостоявшегося визита царственной особы. За мостом начинались однотипные свечи спального района Старая Юза, чуть южнее – частный сектор поселка Кумкват.

В другую, юго-западную сторону от кремля проспект тянулся вдоль огромного парка имени Виктора Дрындина, выдающегося сканвордиста современной России. К сожалению, прожившего всего пятьдесят лет. Здесь было множество артобъектов, атмосферных пространств и лофт зон, как любили утверждать чиновники регионального минкульта. Не имея четкого понимания, что они имеют в виду, скажу, что в парке на асфальте были нарисованы шахматные доски с метровыми фигурами, детский боулинг, большой Кубик Рубика и еще два десятка менее известных интеллектуальных головоломок и авиасимулятор. Помимо этого, работали всякие лотки с фастфудом, а в навершии парка располагался огромный гипермаркет с аквапарком «Дрындинград».

Далее проспект Ленина пересекал улицу 8 Марта, где на самом углу стояла величественная сталинка с вазонами на крыше, отданная поэтажно региональным министерствам и управлению судебных приставов. Здесь же, на самом верху, на пятом этаже, располагалась телекомпания «Первый Упский» – самый популярный в крае информационный ресурс.

На самом юге города, за Бухарским проездом, начинался элитный поселок с теремками местной знати. Забавно, но назывался он Карабасово.

Еще из достопримечательностей хотелось бы отметить бронзовый памятник Крокодилу Гене, установленный в новостройках на западе в парке Котошляпа. Истукан с гармонью в руках вышел не очень гармоничным, за что администрация упрятала его подальше от глаз туристов. Но местные, скорее от большой любви, окрестили монумент «Памятником пресмыкающегося мэра» и каждый год к разным датам надевали на него шарфы и платья. Деда Мороза – к Новому году, клубный шарф – к игре местной волейбольной команды «Надежда» и так далее. Все это с удовольствием также смаковали местные СМИ. И ходила байка: потереть Крокодилу хвост – к деньгам. Надо ли говорить, что это место у пресмыкающегося сияло. И давно уже не было у дел того мэра, так и не достроившего Чебурашку, а прозвище истукана продолжало жить.

Упской областью руководил, кстати, Сергей Владимирович Семенов. Генерал, умница, патриот и государственник. Им здесь гордились. Истинно, всенародно. Если где-то и подворовывали на муниципальном уровне, то всегда с глубоким чувством угрызения совести. И так, скорее по мелочи, потому что было стыдно перед могучим Семеновым. Не справиться, не оправдать и так далее. Понятно, что так и не смогли дороги летом строить, продолжая месить грязь по осенней распутице. Но уже осознанно, по причине поздних дат поступления бюджетных ассигнований, а не как раньше – по разгильдяйству.

По понедельникам глава проводил оперативки. Лишнего не говорил. Все как-то само складывалось вокруг него. Он только переводил взгляд с одного министра на другого. И те на лету понимали, какой вопрос хочет задать губернатор.

Бывало, достанет Семенов смартфон и спросит в пустоту: «Как эта хрень зелененькая называется?» И все правительство хором, наперебой отвечает: «WhatsApp, Сергей Владимирович».

– Ага. Ясно.

А потом технарь какой заумь научную доложит, в надежде спрятаться за сопроматом. Так Семенов кивнет и такой вопрос задаст, что у докладчика челюсть на пол отвалится, какой компетенцией глубокой глава обладает. И все переглядываются, что за юмор у генерала про WhatsApp.

Кадры Семенов не рубил. Просто на оперативке слова не давал тому или другому подразделению. И уже этого было достаточно и даже избыточно. Минспорт начинал массовее, Минцифра – устремленнее, Минздрав – активнее.

Тут мэр с докладом. Так, мол, и так: «Осваиваем незастроенное поле у Змеиного пруда. По генеральному плану – спальный район. Утвердили строительство двадцатиэтажного многоквартирного дома. Будет доминантой микрорайона. Застройщик…»

Семенов поднял указательный палец вверх. Мэр притих, так и не успев включить подготовленную презентацию проекта.

– А вторую двадцатиэтажку построите, – спросил Сергей Владимирович, – две доминанты будут?

Городской глава заморгал, пытаясь понять, к чему клонит шеф.

Губернатор посмотрел на министра строительства и ЖКХ. Тот выправил осанку и четко высказал, загибая пальцы на правой руке:

– Дорога, детский сад, школа, поликлиника. Потом – хоть три двадцатиэтажки.

– Я понял, Сергей Владимирович! – склонил голову в пол мэр. О чем-то тягостно подумал мгновение. – Сергей Владимирович, дай добро. Проект долгий. Пока ваять будем, дорогу протянем. Сад, школу, поликлинику – проекты есть. Деньги изыщем.

Губернатор посмотрел на своего первого зама Тракторищева. Это был маленький и невыразительный человек с пальцами, как у лягушки, только без перепонок. Семенов его ценил за талант видеть суть цифр и разбираться в гигантских потоках документооборота. «Наш Тракторищев не гудит, но пашет, – говаривал глава. – С гарантией человек».

– Да, стройте, раз все проекты согласованы. По социальным объектам зайдете ко мне послезавтра. К одиннадцати. Посмотрим, что можно по софинансированию сделать. У нас есть возможность федеральными деньгами поддержать.

Помощница за спиной Тракторищева вскочила, что-то шепнула на ухо шефу.

– В одиннадцать десять приму вас, – уточнил первый зам.

– Хорошо, – кивнул мэр, – спасибо. Спасибо, Сергей Владимирович, горожанам нужен этот объект.

Семенов отмахнулся и посмотрел на Тракторищева снова. Тот перевернул лист повестки заседания правительства, хотя знал список вопросов наизусть:

– По программе празднования Дня народного единства, Сергей Владимирович, доложит министр культуры. Прошу, Инесса Игоревна.

– С полудня парад оркестров в Центральном доме культуры. Погоду прогнозируют скверную, что смогли, перенесли под крыши. Программа утверждена. Главное событие – вечерний концерт Ведуна также в ЦДК. Начало – в 19 часов. И в 22 часа финал – фейерверк над Бровкой. Концерт транслирует в прямом эфире «Первый Упский». Просили вас обязательно быть. Им нужна картинка.

Губернатор не любил мелькать в телевизоре. Он был нацелен на реальные дела, а не на говорильню. Глава недовольно нахмурил брови.

– Я настаиваю, Сергей Владимирович! – своенравно надула губы Инесса.

– В частном порядке решим, – возмутился Тракторищев. – Что мы тут на правительство выносим?

– Прошу прощения.

– Я приду на концерт людей поздравить лично. И ни с какими другими целями, – уточнил губернатор. – Дети?

– Со всеми кинотеатрами согласованы бесплатные кинопоказы для деток. Театр юного зрителя – тоже. Будет три сеанса по сказкам Пушкина. Взрослая драма тоже дает три детских спектакля. Везем детей из интернатов, многодетных, социально неблагополучных. Охватим более пяти тысяч этой категории по области. Пункты выдачи сладостей организовали. Двадцать по городу. Всего будет работать с программами 57 мест притяжения и все творческие коллективы города. Все по плану. Накладок не прогнозируется.

– Город ограничил продажу алкоголя на весь день, оптимизировал парковки в местах массовых гуляний, – вставил реплику мэр. – Соответствующие службы в режиме готовности. По непогоде – бригады и техника – готовы.

– Хорошо! – ударил ладонями по столу Семенов. – Заседание объявляю закрытым. За работу, соратники!

На глиняных ножках

У нас тут глина во всех видах – от жидкой до газообразной.

– Пройти дай, гад, – Петр поднял выше пакет с морожеными куриными лапками, чтобы здоровая рыжая псина не выхватила угощение из рук. – Тебе несу, не прыгай!

Пете было чуть за сорок. Худой, с жидкой бороденкой – он обожал все живое, что тявкало, мяукало и чирикало. И на каждую свою смену тащил из магазина местной своре собак разные субпродукты или кости.

На кирпичном заводе, где Петя работал загрузчиком-выгрузчиком, его прозвали Бородой, хотя, помимо него, здесь было достаточно личностей, не любивших бриться.

Упский кирпичный завод был предприятием частным, основанным еще при царе Горохе почти две сотни лет назад. Понятно, что за такой промежуток времени здесь сменилось несколько поколений владельцев и работников, но сами стены хранили традицию выживать в любой экономике и с любым качеством кадров, дефицит которых всегда подстегивал менеджмент искать пути решения производственных задач. Так, относительно недавно основной контингент работников составляли так называемые в народе «химики» – лица, приговоренные судом к обязательным работам. Этот полууголовный элемент, абсолютно никак не мотивированный, в основном, проводил здесь время до финального звонка. Но завод при этом работал, демонстрируя непостижимую стабильность бытия, выдавал керамический строительный кирпич отменного качества. Затем были сложные девяностые, когда приходилось работать по бартеру и с трудом находить пути, как платить зарплату работникам. Но ничего не рушилось, вопреки логике. Непостижимым чудом со склада без сбоев выезжала продукция, которая была способна удовлетворить даже самого придирчивого потребителя. При этом разные технические службы удачно находили решения, как удешевить состав необходимой для производства шихты, не теряя свойств конечного продукта.

Одновременно шли на компромиссы и давали всевозможные послабления работягам, часто закрывая глаза на их слабости и недостатки, в том числе – пьянство. Не официально, конечно, но мирились с тем, что иногда загрузчики, работники печек, слесари и прочий люд устраивали здесь попойки или приходили на смены в не совсем адекватном виде. Потому что производство тяжелое, пыльное и вредное, а очереди на трудоустройство не было. И выгонять кого -то – это был для завода совсем не вариант, потому как новые специалисты приходили сюда не очень часто, а еще реже оставались надолго, поняв, что деньги тут достаются не сладко.

Петр был как раз из тех любителей «наступать на стакан» – регулярно и беспробудно. Но он знал свое дело до таких глубин, что мог снимать с элеватора полки теплого кирпича на таком уровне рефлекторности, что, по сути, трезвое мышление ему особо было и не нужно. За почти десятилетие, проведенное здесь, он научился катать кирпич от накопителя в сушку так ловко, что, наверное, мог бы это воспроизводить даже с закрытыми глазами.

Какое-то время назад прямо на рабочем месте Бороду разбил инфаркт. Скорая, операция по установке кардиостимулятора, долгий больничный. Но даже это не исправило образа жизни – он продолжал регулярные возлияния, уже даже не пытаясь образумиться или взять себя в руки.

Недавно Борода был женат. Все мечтал о детях, но супруга ставила ему условие, при котором Петр мог бы стать отцом. Не пить. Борода несколько раз пытался бросить, но на второй-третьей неделе обязательно вновь уходил в крутое пике. И оставался бездетным.

Он, конечно, будучи человеком веселым и слегка даже озабоченным, пытался как-то обмануть жену и обстоятельства. Иногда, проспавшись, старался победить тему с наследниками почти насильно. Но получал решительный отпор и потом долго корчился на полу, зажав двумя руками ушибленный орган.

Совсем недавно терпение его супруги иссякло. Последней каплей было то, что Борода уселся пьяным за руль своих стареньких «Жигулей» и, поехав куда-то в таком состоянии, попал под раздачу несговорчивого сотрудника ГАИ, официально оформившего на Бороду протокол. Борода остался без прав. И без жены.

До кучи последняя, собрав чемодан, забрала с собой и любимую псину Петра – Нору. Борода остался один. И завыл бы, словно пес, если бы не отдушина. Старый славный завод и изо дня в день регулярная бутылка.

– Привет, Борода! – протянул руку товарищу слесарь смены Юрец-огурец – молодой мальчишка, похожий на пионера, которых когда-то рисовали на плакатах советской пропаганды. – Чего это ты рано сегодня?

Юрка был местным Кулибиным – человеком с техническим талантом, как, что и где приспособить так, чтобы работало. По всему заводу у него были припрятаны металлические пластинки, проволочки и болтики. Юрец все пускал в дело. Самое поразительное, что у него за плечами были лишь с трудом домученные восемь лет общеобразовательной школы. Большего лентяя, способного хладнокровно наблюдать, как работают другие, представить себе было сложно. И все его ноу-хау происходили как раз по причине поисков легкого для себя пути, а не стремления к совершенству мира.

– Да, блин, сам удивляюсь, – махнул рукой Борода. – Где работаем сегодня, Юрец?

– На старом прессе. Пятиполочный большемер (элеватор приспособлен для десяти полок кирпича стандартных размеров. – Авт.). Скручивай лишние полки с вагонетки.

– Скручу, дай переодеться. Ласковый плешивец, подлец, опять перед начальством прогнулся, собака. Два загрузчика, и на тебе – большемер. На крайнюю смену. Что за идиот! Может, и не переодеваться? Сразу назад домой. В гробу я видел такую работу.

Егор Ласковый был мастером смены, который не смог добиться авторитета среди своих работников. Изворотливый, он обманывал подчиненных на премии и плохо разбирался в технологии процесса производства кирпича. Поэтому его открыто презирали и старались гнать подальше, чтобы не мешал работать. Внешне Егорка был благообразным блондином со смазливым лицом. Однако он начал рано лысеть – его макушка оголилась полумесяцем, но он давно махнул на это рукой, стараясь не обижаться на прозвище «плешивый». Он вообще ко многому смог привыкнуть. В том числе к негативному отношению к себе. «Зарплата тикает, – успокаивал себя мастер, – все остальное – ерунда».

– Да как хочешь, Борода, – ответил Юрец-огурец со скукой на лице. – Я тебе не начальник. Хочешь – вали. План смена не сделает, сам будешь лапу сосать.

– Большемер, – продолжал бухтеть Борода, скрываясь в подсобке, где рабочие принимали пищу. Там стояло несколько ветхих столов со стульями, старый холодильник, микроволновка и чайник. – Вот Ласковый придет, все ему выскажу. Большемер. Ласковый, блин, ну ни черта не может для смены. Одно слово – Егорка. Какой же это мастер? Одно название!

– Не слышу я тебя, Борода! – крикнул Юрец-огурец.

– Ласковый – подлец! – повторил Петя, выходя из подсобки. – Егорка-объегорка.

– Это – факт, – кивнул Юрец. – Еще какой подлец! Мне в прошлом месяце: «Убери галерейную ленту, я тебе КТУ (коэффициент трудового участия – повышающий зарплату рабочих параметр. – Авт.) высокий поставлю. И – хрен. Обманул, плешивый! Я греб там, как Папа Карло. И – ни хрена. «Где, – говорю, – Егорка, мой КТУ?» А он – бежать от меня. Мол, начальник цеха ждет. Так и не ответил. Простил мне КТУ, собака.

– А я тебе говорил, не ведись на его плюшки. Этот гад врет как дышит. Все они тут – подлецы. Лишь бы работяг объегорить? Но Бороду в дураках оставить не выйдет. Я могу хуже чирья в ноздре жизнь попортить.

– Это да, Борода. Ты еще та заноза.

– У меня в армии прапор был. Я его так достал, что тот с катушек начал съезжать. Однажды спал дома. С женой. Приспичило. Вскочил в туалет. И сидит у ванной. Нервно курит. Жена его проснулась, спрашивает: «Чего сидишь, любимый? Чего свет не выключаешь?» А он ей говорит: «Жду, – говорит, – когда Борода в туалет сходит».

– Фига себе история.

– Ага. Я – тот еще геморрой. О, смотри, Катюха чешет. Вырядилась, стерва, как на парад.

Катюха работала сушильщицей – проверяла температуру и влажность в камерах, где доходил до нужной кондиции перед обжигом кирпич. Тридцатилетняя, имевшая уже взрослого сына, она тянула мальчишку одна и всегда давала достойный отпор похотливым соратникам по заводу. При этом иногда и сама закладывала за воротник, тяготясь своей непростой женской долей.

– Привет, Катюха, – крикнул ей Борода, когда та еще была далеко. – Беги быстрее, чмокну тебя в щечку.

– Борода, не выбешивай! Иди к черту, – ответила та, скривив рот.

– Да, – запыхтел театрально Петя, – будь со мной грубой, Катюха! Да!

– Дождешься, Борода, шмякну, чем потяжелее.

– Да, Катюха, так, продолжай.

Та отмахнулась и промолчала, спешно скрывшись за дверью кабинета сушильщиц.

В это время из-за угла в самом конце сушильных камер на рельсы вышел еще один загрузчик – Артем по кличке Крашеный. Теме, наверное, было около тридцати лет. Шею его украшала татуировка с какими-то иероглифами. Правая кисть руки была синей. Так бывает, когда пытаются спрятать ранее неудачно «набитый» рисунок. Выше к локтю были изображены какие-то зеленоватые мечи, птички, розочка. Все это «шкурное» творчество выдавало не просто отсутствие вкуса, но вызывало подозрение в адекватности персонажа. Крашеные волосы Артема были небрежно взъерошены. Большие глаза в воспаленных веках, прямой нос, невнятный подбородок, острый и хрупкий на вид. Обтягивающая майка с надписью «Анапа» видала лучшие времена: была основательно выцветшей и рваной. Возможно, была куплена до того, как ее обладатель отъел небольшой живот, стянутый по низу ремнем черных брюк.

Артема догнал Сева, который, видимо, пробежал несколько метров, чтобы поздороваться с товарищем. Издалека было видно, что Севка тяжело дышит. Он был плотно сбитым, почти полным юношей с недюжим здоровьем, которым наградила его природа. Сева работал на многоковшовом экскаваторе и подавал на конвейеры глину, из которой смена формовала кирпич. Часто, когда его старый и ветхий экскаватор выходил из строя, мальчишка брал в руки увесистую кувалду, которую называл «малышкой», и отстукивал ей погнувшиеся механизмы. Ковши крепились к цепи с помощью так называемых «пальцев», которые фиксировались шпонками. Конструкция грубая, требующая при ремонте большой физической выносливости. Но Сева орудовал кувалдой так, будто она невесомая.

– О, идут, красавцы, – констатировал Борода. – Сейчас порадую Крашеного большемером, чтобы морда от счастья не сверкала.

Смена ненавидела большемеры – нестандартный кирпич разных форм и пропорций, потому что его приходилось делать на старом и хлопотном прессе, который постоянно выходил из строя, ронял мимо элеватора рамки с кирпичом, вынуждая работяг таскать брак в шарабаны вручную. Помимо этого, большемера умещалось на полке в два раза меньше, чем стандартного кирпича. Поэтому за единицу времени удавалось загрузить в камеры куда меньше готовой продукции, рискуя не выполнить план и недополучить, соответственно, денег.

– Борода, – сказал Крашеный, подойдя с Севой к лавке, где восседали в ожидании смены Юрец-огурец и Петька, – ты вчера шихтовку (технологическая ниша под конвейером, где располагаются болты натяжки ленты для ее правильной регулировки на валах. – Авт.) не убрал? Ласковый на меня попытался наехать. Я, правда, выгораживать тебя не стал. Сдал, как положено, с потрохами.

– Собака, – хмыкнул Борода, – удавил бы гада, да руки пачкать неохота.

– А чего не так? Я плюсики зарабатываю, когда вас ругают.

– Суконец.

– Да, я тот еще приспособленец, – Крашеный рассмеялся, полагая, что удачно шутит. При этом он посмотрел по очереди на каждого из коллег, изучая, кто и как отреагировал на его реплику.

Юрец-огурец махнул рукой и пошел в комнату мастеров, чтобы поставить чайник. Здесь тоже было пыльно, как и везде на кирпичном. Даже на календарях и стендах, висевших на стенах, налипла сухая грязь мелкой фракции.

В комнате был уголок гражданской безопасности, календари на стене за предыдущий и текущий годы. Первый – с рыбами, второй – с пейзажем лаванды на фоне гор. Металлический шкаф с какими-то цепями и резиновыми ремнями, стол со сваркой и маской, аккумуляторами для вагонеток. Ряд с тремя стульями. Технологическая схема производства от 1999 года, нарисованная, возможно, еще плакатным пером. На ней был изображен карьер, открытый склад добавок, площадка складирования производственного брака, установки обогрева глины. Внизу на схеме был изображен трактор МТЗ 82 с прицепом и «Камаз», который везет готовую продукцию потребителю. Здесь же была изображена кольцевая обжига, приемный бункер, ящичный питатель и ситобурат, электропередаточные тележки и десятиполочные вагонетки, накопитель элеваторного типа и так далее.

Юрец-огурец нажал кнопку электрического чайника и достал свой смартфон, чтобы поиграть в игру, пока закипает вода. Через время он услышал снаружи крики и мат. Слесарь выскочил из комнаты мастеров наружу и увидел странную картину. Сева, который уже переоделся в свою рабочую робу, держал за шею мастера смены, прислонив, словно куклу, Егорку Ласкового к стене. Ноги последнего висели над землей. Морда мастера была лиловой.

– Козел плешивый, – трясясь от злобы, вещал Сева, – тебя кто просил в сумку мою лазить? А? Чего молчишь, ушлепок? Что ты там потерял? А?

Мастер сипел. Казалось, что ему вовсе уже нечем дышать, и Юрец-огурец бросился спасать Ласкового, потому что картина была закрайней.

В это время у лавки нарисовался Крашеный, который возвращался из раздевалок. Вместо того чтобы помочь разрулить конфликт и успокоить разбушевавшегося экскаваторщика, он спешно бросил приготовленные к смене кофейные пакеты и сигареты на лавку и начал снимать инцидент на телефон.

Сева, которого Юрец-огурец схватил за руки, пытаясь высвободить шею Ласкового, пришел в чувство и отпустил почти потерявшего сознание мастера. Плешивый рухнул на пол, перевернулся на бок, подогнул ноги к груди, словно младенец, и продолжал сипеть, поднимая пыль с пола своим судорожным дыханием.

В этот момент Борода, возмутившись поступком Крашеного, подскочил к Артему и выхватил его смартфон из рук. Не успел Тема что-то выразить, как Петька, сделав широкий мах рукой, шмякнул трубку Крашеного на бетонный пол. Смартфон разлетелся вдребезги.

– Сука! – заревел Артем, бросаясь на Бороду с кулаками.

Борода отскочил назад и вбок, отталкивая оппонента двумя руками.

На полу стонал Ласковый. Сева вытирал рукой пот со лба, размышляя, стоит ли врезать лежавшему на полу мастеру башмаком по лбу, или это будет уже перебор.

– Ух, – восхитилась Катерина, которая вышла на шум из кабинета сушильщиц. – Ну, мальчики, вы даете.

Часы, висевшие на колоне элеватора, показывали десять часов вечера. В этот момент смена должна была начать формовку кирпича: Всеволод должен был уже разрабатывать новый участок на глинозапаснике, ровняя ковшами выработку, привода и вальцы должны были крутиться, разогреваясь и притирая ножи, водяной насос, ленты. Ничего еще и не думало запускаться.

– Народ, – громко сказал Юрец-огурец, – работать будем сегодня или переубиваем друг друга, наконец, чтобы не мучиться?

– Ты видел, Юрец? – Сева поставил левую ногу на плечо лежавшего на полу мастера. – Этот сучок бутылку водки разбил. Вдребезги. Кто просил в сумку мою лезть, гад? Чего ты там забыл? Мне плевать, Плешивый, но ты торчишь на литровочку. Или никакого кирпича сегодня. Слышишь меня, гнида?

Ласковый молчал, боясь, что ему может еще прилететь. Он мучительно соображал, что стоит предпринять в этой ситуации: звонить начальнику цеха, каким-то образом сбежать с завода, чтобы не убили, обратиться в полицию?

Крашеный же, улучив момент, бросился на шею Бороды, пытаясь отомстить товарищу за разбитый телефон. Но Борода опять оказался проворнее. Он метнулся в сторону, пропуская тушку Крашеного мимо, и хлестко ткнул Артема башмаком под зад. Вышло настолько технично и смешно, что развеселились все, включая продолжавшего лежать на полу мастера.

В этот момент у лавки появилась Наташа – оператор пресса и мудрая девушка, которая, в отличие от мастера, обладала авторитетом среди работников. Она была крашеной блондинкой, слегка полной, с крупным лицом, не лишенным, однако, какого-то очарования.

– Ребята, я тут с ребенком задержалась, – сообщила она, разглядывая соратников с удивлением. – Думала, что вы уже запустились без меня. Чего стоим? Кто план делать будет?

– Да, Наташа… – начал было объяснение Сева, – тут такое дело.

– Сева, потом все объясните, – прервала его оператор. – Бегом за работу, черти! Ласковый, чего разлегся? Вставай и вперед! Не курорт. Юра, заводи привода!

– Да, Наташа, – кивнул Юрец-огурец, радуясь, что наконец-то побоище закончилось и все в конечном итоге живы, – иду!

Минут через десять все заплясало, заработало, затрещало и заскрипело. Со шнека пошла теплая прямоугольная полоса глиняного бруса, которую, выпуская резкий выдох сжатым воздухом, резала на метровые фрагменты рамка со струной. Каждый брус ускорялся, въезжая в пресс с многострунной рамкой, поднимался на приемном столе, выталкивался дальше. Сбоку подавались одна за одной алюминиевые рамки. Каждый брус, разрезанный на тринадцать кирпичей, въезжал на очередную рамку и ехал дальше к укладчику-элеватору. Там по лентам подавался к полкам, которые поднимались выше, когда рамка занимала свое место. Таким образом элеватор заполнял поочередно правую сторону, состоявшую из десяти рамок. Затем – левую. Выгрузчики вгоняли по рельсам вагонетки, оборудованные штангами с клыками под полки с кирпичом. Нажимали кнопки, которые приспускали полки и вывозили теплый кирпич на рамках к тележкам. Завозили вагонетки на тележки, застегивали страховочный каблук, чтобы вагонетка не свалилась с тележки во время движения, и мчались к сушильным камерам, в которых по стенам были установлены русты для полок с кирпичами. Ряд за рядом. Камера за камерой. Такая однообразная работа. Иступляющая. Тяжелая. Но не требующая ни образования, ни специальных знаний. Только сноровки. И усердия. Физической выносливости.