Читать онлайн Абьюзер бесплатно
Глава 1. Пока ты думаешь, что ты сумасшедшая
Я проснулась от собственного рывка – как будто падала. Опять. Сколько уже этих снов, где я бегу, а земля уходит из-под ног? Где за мной следят? Где кто-то кричит, но слов не разобрать, только чувство – жгучее, липкое, будто кто-то рядом, слишком близко.
Я села на кровати. Сердце колотится, грудная клетка будто вибрирует от удара, как после пробежки. Но я не бегала. Я почти не выхожу из дома. Он говорит, что мне не стоит. Что мне небезопасно. Что мир стал жестокий. Люди – злые. И мне надо быть осторожной.
– Ты опять не спала? – его голос звучит спокойно, даже мягко. Я слышу, как он возится на кухне. Стучит ложкой по чашке. Я знаю: через три минуты он зайдет с кофе. Без сахара. Потому что "сладкое тебя возбуждает". Потому что "ты потом вся дерганая и раздражаешься".
Он прав. Я ведь правда часто нервная. Наверное, из-за сахара. Или… из-за того, что я стараюсь не ошибиться. Стараюсь держать в голове все, что он говорил, все, что он не любит. Папка с его правилами в моей голове каждый день обновляется.
Он заходит с чашкой, улыбается и протягивает ее, как будто ничего не произошло.
– Попей. А потом я расскажу, что мне приснилось, – говорит он, садясь рядом. Его рука ложится на мое бедро – слишком крепко, слишком точно, чтобы это можно было принять за ласку. Это якорь.
Я делаю глоток. Горький. Без сахара, как он любит. Он смотрит, как я пью. Я знаю, он будет смотреть до тех пор, пока я не проглочу весь напиток. И не поблагодарю.
– Спасибо, – говорю тихо.
Он кивает. – Молодец. Вот так хорошо. Видишь? Когда ты слушаешься – все спокойно.
Я киваю. Внутри – что-то гудит. Тонкий, едва уловимый протест. Но я придавливаю его. Он ведь прав. Он заботится. Он готовит мне кофе. Он не кричит. Сегодня.
***
Я протираю полки в зале, вжимаюсь в пыль, вжимаюсь в дыхание. Я уже дважды прошлась по тумбе под телевизором, но вдруг… вдруг я пропустила уголок? Я не слышу, как он заходит. Только ощущаю.
– Ты считаешь, это чисто? – его голос тихий. Это хуже, чем если бы он кричал. Я вздрагиваю, оборачиваюсь, смотрю туда, куда он указывает – микроскопическое пятнышко пыли возле рамки с фото.
– Прости. Сейчас… – я хватаю тряпку, вытираю, дышу быстрее.
– Ты устаешь, когда надо просто делать нормально? Я ведь просил: дом должен быть в порядке. Разве это много? – он смотрит так, как будто я его предала. Как будто я сделала это назло. Я чувствую, как подступают слезы.
Но я сдерживаюсь. Я не плачу. Потому что он говорил: "Ты плачешь, чтобы манипулировать. Не надо. Я тебя вижу насквозь".
Он уходит. Я слышу, как он громко закрывает дверь на кухню. Через час он приносит мне цветы. Букет лилий. Мои любимые. Заворачивает в теплую улыбку и говорит:
– Я же знаю, что ты у меня лучшая. Просто иногда ты устаешь. Я рядом, слышишь? Не бойся.
Я киваю. А в горле вяжет. Не от счастья. От ужаса, что я снова поверила.
***
Он называет это любовью. Говорит, что его строгость – это потому, что он не может иначе. Потому что он боится меня потерять. Потому что "мир слишком грязный, и ты слишком чистая".
Я смотрю на него. У него красивые руки. Чистые ногти. Он моет руки чаще, чем я. Он говорит, что все, что делает – только ради меня. Он хочет, чтобы я стала лучше. Чтобы я научилась молчать, когда надо. Чтобы я перестала суетиться. Перестала истерить. Перестала думать, что у меня есть способности.
– Ты не ведьма, ты просто впечатлительная. – он говорит это, когда я в третий раз за неделю угадываю, кто позвонит. Или когда песня, о которой я думала, начинает играть сама.
Он смеется. Но не как весело – как снисходительно. Как будто я ребенок, который нарисовал убогую каляку и ждет аплодисментов.
Я смеюсь в ответ. Чтобы не показать, что больно. Я хочу рассказать кому-то. Но кому? Мама давно замолчала, подруги "заняты", с работы я ушла "по его просьбе". Зачем тебе там работать, когда я тебя обеспечиваю?
Иногда я думаю, что если бы у меня осталась работа, я бы не стала такой… мнительной. Или наоборот – я бы раньше поняла, что сижу в золотой клетке. Он гладит мне волосы вечером. Говорит:
– Ты у меня как фарфоровая. Хрупкая. Ты не создана для шума, суеты. Все, что тебе нужно – это я.
Я засыпаю под это. И не знаю уже – боюсь ли я его, или люблю. Или и то и другое. Или просто путаю привязанность с подчинением.
Если будешь хорошей – все будет хорошо
Сегодня он ушел на работу. Я включила телевизор – и наткнулась на фильм, который мы с ним смотрели в первую неделю знакомства. Там была та же фраза, которую он мне когда-то сказал:
– «Если будешь хорошей – все будет хорошо».
Я вздрогнула. Переключила. Но следующая песня на радио была та, что играла в кафе, когда он впервые сказал, что любит меня.
Я смотрю на окно. Вижу свое отражение. Бледное, спокойное. Но внутри – кто-то шепчет. Очень тихо. Почти неслышно.
"Ты не сошла с ума. Ты просто начинаешь просыпаться."
Я быстро выключаю телевизор. Убираю комнату. Готовлю ужин. Надеваю платье, которое он любит. Если я буду хорошей – все будет хорошо. Ведь правда? Ведь он меня любит. Ведь он купил мне цветы. Ведь я сама выбрала остаться.
Глава 2. Истерика как метод
Он вернулся позже обычного. Вошел в квартиру, как всегда, беззвучно. Я услышала, как защелкнулась дверь, и замерла с ножом в руке – резала перец. Сердце вздрогнуло.
– Ты готовишь? – голос без эмоций.
– Да. Через десять минут будет готово.
– Ужин должен быть в семь. Не в 19:14, не в 19:20. В семь.
Он не кричал. Он просто смотрел на меня. Губы сжаты. Челюсть напряжена. Я стояла и кивала, как школьница. Хотела сказать: «Прости», но вспомнила, как в прошлый раз это его разозлило еще больше. Он кинул куртку на пол.
– Что ты теперь? Немая? Или думаешь, что если не отвечаешь, то не виновата?
Я опустила глаза. И тут он ударил по стене. Кулаком. Рядом со мной. С посудой. Со стеклом. Я вздрогнула. Он выдохнул и вышел на балкон.
Я дрожала, но продолжала резать овощи. Через пятнадцать минут он сел за стол. Как будто ничего не случилось. Посмотрел на тарелку, похвалил:
– Ммм, вкусно. Спасибо, солнышко.
Я кивнула, и впервые за вечер вдохнула свободно.
Ты без меня – никто
Он говорил это не прямо. Слишком умный. Он выбирал слова мягко. Заворачивал их в заботу.
– Тебе тяжело с людьми. Они не понимают тебя. А я понимаю. – Ты такая ранимая, а этот мир жрет таких. Я защищаю тебя. – Если бы не я – где бы ты сейчас была? Сломанная? Брошенная?
Я сначала думала – он заботится. Он спас меня. От родителей, от одиночества, от себя самой. Он дал мне дом. Еду. Покой. Но чем больше он говорил это, тем больше я чувствовала: я не человек рядом с ним. Я – проект. Объект.
Он контролирует, что я читаю. Он не любит, когда я ношу распущенные волосы. Говорит: «Ты же не та, кто выставляется. Ты же не как эти». Однажды я надела рубашку с узким вырезом. Он просто посмотрел. Минуту. Потом пошел в спальню и закрыл дверь. Я стучалась. Он не открывал.
Через день он вышел и сказал:
– Делай, что хочешь. Видимо, ты уже не та, кого я выбрал.
Я умоляла. Я плакала. Я снимала рубашку, дрожала, извинялась. Он обнял меня, поцеловал в лоб и сказал:
– Вот. Вот теперь моя девочка вернулась.
Тишина – лучшее оружие
Иногда он просто молчит. Часами. Днями. Не уходит, не скандалит – просто выключает себя из моего пространства. И это хуже крика.
Он ложится на диван. Не отвечает. Не смотрит в глаза. Не трогает меня. Я хожу по квартире – как призрак. Каждое движение – в тишине.
Я сама начинаю извиняться. За то, что не так посмотрела. За то, что пошутила не вовремя. За то, что дышала не в такт. А потом, на третий или четвертый день, он «оттаивает». Кладет руку на плечо. Говорит:
– Ну что ты, глупышка. Я не злюсь. Просто мне больно, когда ты становишься другой. Я скучаю по той тебе, которая была раньше.
И я – как идиотка – радуюсь. Что он снова меня «видит». Что тишина закончилась. Я больше не знаю, кто я. Я только учусь угадывать, какой я должна быть.
Но иногда ночью я слышу музыку. Песню, которую я напевала про себя – и она включается по радио. Или в телефоне случайно. И я замираю. Потому что это значит, что я все еще живая. Что кто-то где-то, как будто, отвечает мне.
Маленькая я и его холод
Иногда я думаю – все началось раньше. Гораздо раньше.
Мне пять. Я в коридоре. Платье мятого синего цвета, бабушка гладила его перед сном. Я стою босиком и жду. Папа пришел с работы. Он прошел мимо. Не обнял. Не посмотрел. Просто снял обувь и пошел на кухню. А я ждала его. Почему? Не знаю…
Я стояла и ждала, что он обернется. Хоть что-то скажет. Хоть кивнет. Но он уже наливал себе чай.
Я сжимала пальцы ног в ковер и не дышала. Все тело звенело: заметь меня. Вот я здесь. Я ждала тебя… Скажи, что я хорошая. Скажи, что ты меня любишь…
Он любил моего брата. Улыбался ему. Шутил. А со мной был холодный. Как будто я делала что-то не так, просто существуя.
И с тех пор что-то внутри меня стало как тонкое щупальце – все время тянущееся к теплу. Я чувствовала, когда кто-то смотрел на меня с одобрением. Когда что-то в тоне человека было мягче. Когда случайное слово было знаком. Я искала подтверждение, что я есть. Что меня видят.
Отсюда пошли мои сны. В них я чувствовала то, чего не хватало в реальности. Там на меня смотрели. Обнимали. Говорили, что я важная. Иногда кто-то в этих снах говорил фразы, которые я потом слышала днем – по телевизору, от случайного человека, в рекламе. И я замирала. Как будто мир со мной разговаривает, когда люди – молчат.
Я часто ловлю себя на ощущении, будто я уже была в этом месте. Видела этот взгляд. Слышала эту фразу. Дежавю стали для меня утешением. Как будто я не одна. Как будто внутри меня есть кто-то еще. Более чувствительный. Более настоящий.
Я выбирала мужчин, которые были похожи на папу. Закрытых. Строгих. Молчаливых. Тех, перед кем нужно было заслужить улыбку. Я чувствовала себя дома рядом с холодом. Хоть это и парадоксально. Просто я привыкла к нему. Тепло – пугает.
Как Влад. Он тоже проходил мимо. А я каждый раз – замирала в ожидании.
Глава 3. Его хорошее лицо
После той тишины, что длилась почти неделю, он стал другим. Или притворился. Я не знаю.
Он принес теплые булочки из той самой пекарни на углу. Пахли детством. Сказал, что просто шел мимо и подумал обо мне. «Ты ведь любишь с корицей, да?» – сказал он так нежно, что мне стало стыдно за все свои мысли. За подозрения. За обиду.
Потом мы сидели на балконе. Он держал меня за руку, а я смотрела на его пальцы и думала: неужели это все действительно происходит? Он говорил негромко, как будто боялся спугнуть тишину:
– Я в детстве боялся темноты. Прям до коликов. Мне казалось, что если я закрою глаза, то кто-то придет и утащит меня. Прятался под одеяло и ждал рассвета… Я кивнула. Он продолжил:
– А мама… она не любила такие вещи. «Ты же мужик», – говорила она. – «Хватит ныть. Иди уроки делай». И если у меня были плохие оценки, она просто… просто переставала разговаривать со мной. На несколько дней. Игнор полный. Это было хуже наказания. Я слушала. И внутри все переворачивалось. Он был сейчас… не Влад, который ломает. А ребенок. Маленький. С огромными глазами. Мне хотелось обнять его. Хотелось простить все.
Я кивала, слушала, прижималась к его плечу. И где-то внутри меня все снова рушилось – но в другую сторону. Я чувствовала вину. Как я могла думать о нем плохо? Он же такой… настоящий сейчас. Такой живой.
Но вдруг – воспоминание. Вспышка. Я снова маленькая, стою в углу кухни, босая, испачканная, с разбитой губой. Бабушка кричит на меня:
– Кто тебе разрешал есть этот шоколад?! Это не для тебя, это было для Коли.
Сам Коля стоял на заднем плане и бил кулаком по спинке дивана, воя как сирена. Я снова обратила внимание, что так он ведет себя только при своих сестрах и при бабушке, при мне он совершенно другой… Может быть, он и правда притворяется? Хотя, сомнительная выгода притворяться шизофреником, разве что только для того, чтобы тебя все жалели и покупали мешки сладостей…
Я не знала, что сказать. Просто хотела попробовать, хотя бы кусочек – как нормальный ребенок. Коле постоянно покупали шоколадки, конфеты, мороженое. Ему все позволялось. А мне… мне оставалось лишь наблюдать, как он обжирается сладким до тошноты, потом блевал, и все повторялось.
Я смотрела на него, на эти завалы вкусностей, и никак не могла понять: разве взрослые не видят, что ему плохо потом? Он иногда несколько дней не встает с кровати и его рвет чернотой. Моя соседка говорит, что это у него потому что он – чистое зло, ну это между нами, как он всегда добавляла. Что желчь выходит у него, ему бы в церковь сходить, вздыхала баба Нюра. А я видела связь шоколада, после пяти или десяти шоколадок, которые он съедал буквально за час, его потом просто выворачивало нещадно.
И тогда я задавась мысленно вопросом… Почему они снова и снова тащат ему эти пакеты с шоколадом, как будто платят дань какому-то идолу? Родственников было много – и каждый считал своим долгом принести Коле горы сладостей. Не каждый день, но довольно регулярно.
Впрочем, мне как бы тоже кое-что перепадало. Не особо баловали, конечно – так, по мелочи. Иногда дарили что-то из вкусняшек, но бабушка тут же отнимала. Говорила, что Коле нужнее. Что он особенный, больной, а я – обычная. И вот в этом "обычная" я тонула, как в грязной луже: незаметная, неважная, лишняя. Иногда Коля сам протягивал мне обгрызенную конфету – с видом благодетеля. И я брала. Потому что другого не было. Потому что это была единственная крошка внимания, которую мне разрешали.
Бабушка считала, что я не заслуживаю. И не было такой шкалы, по которой я могла бы заслужить. Шизофрения – вот пропуск в мир сладкого. У тебя нет диагноза – сиди и молчи. Я тогда еще шутила сама с собой, что, возможно, мне стоит симулировать безумие, чтобы получить хотя бы одну шоколадку.
А потом… Потом начались чудеса. Люди появлялись в моей жизни как по команде свыше. Будто ангелы. Зауч Таисия Ивановна, которая меня, беспризорницу, выбрала из всех детей – звала на чай, приносила бутерброды, защищала от унижений. Потом – кружки. Танцы, вышивка, хор. Уроки, где взрослые впервые обращались со мной по-доброму, с уважением. Меня записали туда не просто так – кто-то вложился душой. Я чувствовала: я кому-то важна.
И вот они – мои первые по-настоящему близкие. Мои взрослые, которые любили меня просто так. Я не понимала, почему. Ведь я не была благодарной. Я убегала, устраивала сцены, хамила. Я была дикаркой, кусающей руку помощи. Но они не сдавались.
Я долго не верила. Думала: бросят. Как отец. Он любил меня – до рождения брата. До пяти лет. А потом… исчез. Ушел душой в другого ребенка. И я поняла: его любовь была ненастоящей. Как только появился кто-то «лучше», я стала ненужной. Поэтому, когда бабушка в очередной раз орала на меня за попытку съесть шоколад, внутри звучал знакомый рефрен: "Ты недостойна. Ты всегда недостойна. Даже если стараешься. Даже если хорошая."
Я не была плохой. Но меня убедили, что я – лишняя. А это намного страшнее, чем быть плохой.
“Ты опять лезешь, как таракан!” – кричит бабушка. А я дрожу, прячу руки за спину. Губа пульсирует болью. На полу крошки и капли крови. А в животе – пустота. Не от голода. От стыда.
Потом снова спышка воспоминания. Флешбек – другое лицо. Дядя. Его пальцы на моих ребрах. Он сжимает их, медленно, с наслаждением, словно проверяет, сколько я выдержу. Я не кричу. Я просто не могу дышать. В груди – огонь. Глаза мутнеют. А он смотрит и шепчет: – Ты – ошибка природы. Тебя не должно было быть.
Я снова вспоминаю, как он прижимал меня к полу, шепча гадости. Как ловко запирал дверь ванной, притворяясь, что моется, а сам ждал, пока бабушка уйдет. Как выжидал, пока я одна. Он был как хищник. Его взгляд – не человеческий. Хищный. С животной, холодной радостью в глазах.
И снова этот момент с долбаным шоколадом, когда я съела то, что не должна была. Как мой дядя псих стоял на заднем плане и выл, его удары кулака равномерные и монотонные по спинке дивана. Словно часы…
Я снова вспомнила, что так он вел себя только при родных, а без них он типа нормальный… Если так можно назвать…
И теперь Влад. Его рука на моей. Его голос, будто нежный:
– Ты знаешь, тебе ведь просто повезло, что ты встретила именно меня, – начал он мягко, почти ласково. – Другой бы давно плюнул и ушел. А я увидел в тебе то, чего никто бы не заметил. Слишком ранимая, слишком нежная, с этой твоей тонкой душой, как фарфор. Ты цепляешься за любую доброту, потому что тебе ее не хватало. И кто, если не я, мог это понять? Я был твоим спасением. Без меня… ты сама знаешь, ты бы не справилась. Ты бы развалилась. Тебе ведь нужна опора. И я ею стал. Признай это. Неужели ты не видишь, как сильно тебе повезло? Ты же сама это чувствуешь, признай.
И я улыбаюсь. Киваю. И во мне снова просыпается та девочка. Та, что старалась быть удобной. Что кивала бабушке, чтобы ее не били. Что благодарила всех Богов, когда дяде становилось плохо, когда он лежал, рвало его по три дня, и он не мог подняться. Когда не мог замахнуться. И тогда я не дрожала от страха в подвале или на лестничной клетке, ожидая, когда бабушка вернется. Тогда я могла остаться дома. Тогда было тихо. Безопасно. На какое-то время.