Читать онлайн Как Гитлер украл розового кролика бесплатно
Originally published by HarperCollins Publishers under the h2:
WHEN HITLER STOLE PINK RABBIT
Text and illustrations © Kerr-Kneale Productions Ltd 1971
Translated under licence from HarperCollins Publishers Ltd
The author/illustrator asserts the moral right to be identified as the author/illustrator of this work.
© М. Аромштам, перевод с английского, 2017
© ООО Издательство «Альбус корвус», издание на русском языке, 2019
Предисловие
И вот в твоей родной стране все начинает меняться. Сначала ты будто бы ничего не замечаешь, а некоторые уже понимают: жить здесь становится опасно. К твоему удивлению, среди этих людей – твой папа. Именно это случилось с Анной в Германии в 1933 году.
Анне девять лет. У нее много детских дел: она ходит в школу, катается с друзьями на санках – и не обращает особого внимания на политические плакаты. А с плакатов смотрит Адольф Гитлер – человек, который в скором времени изменит жизнь всей Европы. И жизнь маленькой Анны.
Анна не успевает осмыслить происходящее: события слишком быстро следуют друг за другом. Однажды вдруг исчезает ее папа. Анне становится страшно. Потом и она сама, и ее брат Макс вынуждены расстаться со всем, что им дорого, – с родным домом, школьными друзьями, любимыми игрушками: мама срочно увозит их из Германии.
За пределами Германии члены семьи снова соединяются, но они вынуждены то и дело переезжать из одной страны в другую. Это «приключение» растягивается на годы. Анне и Максу приходится осваивать новые языки и учиться налаживать отношения с новыми людьми, преодолевать неуверенность в себе, жить в бедности. Анна открывает для себя, что быть беженцем – это особое умение и, оказывается, в этой ситуации тоже можно найти что-то положительное. Главное, чтобы все члены семьи были вместе. Остальное не имеет значения. Но если что-то заставит их разлучиться…
Джудит Керр хорошо известна благодаря придуманным ею книжкам-картинкам для маленьких детей. Но эта замечательная и захватывающая повесть адресована читателям постарше и выводит писательницу на новую орбиту. Ведь история про розового кролика написана по следам реальных событий.
Моим родителям
Джулии и Альфреду Керр
Глава первая
Анна возвращалась домой из школы со своей одноклассницей Элизабет. Этой зимой в Берлине выпало много снега. Снег долго не таял. Дворники сгребали его к краю тротуаров, и там в течение долгих недель он лежал печальными серыми кучами. А теперь, в феврале, снег превратился в грязное тающее месиво. Повсюду были лужи. Анна и Элизабет то и дело перепрыгивали через них.
Обе были в ботинках с высокой шнуровкой, в толстых пальто и вязаных шапках, натянутых на уши. А у Анны был еще шарф. Для своих девяти лет Анна была маловата ростом, и концы ее шарфа свисали почти до самых колен. Шарф почти полностью скрывал ее нос и рот – так что видны были только зеленые глаза и прядки темных волос. Приближалось время обеда, а Анне еще надо было попасть в магазинчик писчебумажных принадлежностей, чтобы купить цветные мелки. Она так торопилась, что запыхалась, и потому обрадовалась, когда Элизабет вдруг остановилась перед большим красным плакатом.
– Здесь изображен тот самый человек. Мы с моей младшей сестренкой вчера его уже видели – на другом плакате. Сестренка решила, что это Чарли Чаплин.
Анна разглядывала лицо на плакате: какой мрачный! И будто впился в нее глазами.
– Ни капельки он не похож на Чарли Чаплина… Только усы такие же…
Девочки разобрали имя под фотографией: Адольф Гитлер.
– Он хочет, чтобы на выборах все проголосовали за него. И тогда он разберется с евреями, – сказала Элизабет. – Как ты думаешь, он разберется с Рахель Левенштейн?
– Никто ничего не сделает Рахель Левенштейн, – возразила Анна. – Она же староста класса! Может, этот Гитлер и со мной разберется? Я тоже еврейка.
– Ты?.. Да ну?
– Ну да. Папа на прошлой неделе разговаривал с нами об этом. Сказал, что мы – евреи. И что я и мой брат должны об этом помнить.
– Но ты ведь не ходишь по субботам в еврейскую церковь, как Рахель Левенштейн!
– Просто мы нерелигиозные. Мы вообще не ходим в церковь.
– Вот бы мой папа был нерелигиозным! – вздохнула Элизабет. – А то мы должны каждое воскресенье ходить на службу и сидеть, пока судороги не начнутся, – она взглянула на Анну с любопытством. – Я думала, у евреев кривые носы. А у тебя нос нормальный… У твоего брата кривой нос?
– Нет, – ответила Анна. – В нашем доме кривой нос только у горничной Берты. Но это потому, что в детстве она вывалилась из коляски и сломала его.
Элизабет почувствовала легкое раздражение.
– Слушай, если ты с виду – обычный человек и не ходишь в еврейскую церковь, откуда ты знаешь, что ты – еврейка? С чего это ты так уверена?
Анна задумалась.
– Ну… – протянула она. – Мои мама и папа евреи. И их мамы и папы тоже были евреями… Наверное, поэтому. До прошлой недели, до разговора с папой, я об этом как-то не думала.
– Фу, глупости! – сказала Элизабет. – Гитлер, евреи и остальное – все это глупости!
И она припустила бегом, Анна – за ней.
Так без остановки они добежали до писчебумажного магазинчика. Какая-то посетительница у прилавка беседовала с продавцом, и сердце Анны упало: она узнала фрейлейн Ламбек, жившую неподалеку. Сейчас на ее лице было какое-то овечье выражение. Она то и дело восклицала: «Ужасные времена! Ужасные времена!» – и при этом так встряхивала головой, что ее серьги болтались взад-вперед, взад-вперед.
Продавец магазинчика согласно кивал: «1931 год был тяжелый. 1932-й был еще хуже. Но, помяните мои слова, 1933-й будет самым ужасным». Тут он увидел девочек: «Что вы хотите, мои дорогие?»
Анна уже собиралась сказать, что хочет купить мелки, но тут ее заметила фрейлейн Ламбек. «Это же маленькая Анна! Как у тебя дела, деточка? Как поживает твой дорогой папочка? Такой прекрасный человек! Я читаю каждое написанное им слово. У меня есть все его книги. Я всегда слушаю его по радио. Но почему-то на этой неделе в газете не было его статьи. Я надеюсь, с ним все в порядке? Может, он где-то читает лекции? Мы так нуждаемся в нем в эти ужасные времена!»
Анна терпеливо ждала, пока фрейлейн Ламбек закончит стенать. «У него грипп», – сказала она наконец. Это вызвало новый взрыв соболезнований. Можно было подумать, фрейлейн Ламбек причитает над умирающим родственником, ближе которого у нее никого в жизни нет. Она советовала лекарства. Она советовала докторов. Она трясла головой, и ее серьги брякали. И не могла успокоиться до тех пор, пока Анна клятвенно не пообещала передать папочке от фрейлейн Ламбек горячий привет и пожелания скорейшего выздоровления. Уже собираясь уходить, фрейлейн Ламбек остановилась у двери, повернулась и сказала: «Деточка! Не надо передавать папочке привет от фрейлейн Ламбек. Передай ему наилучшие пожелания от его восхищенной почитательницы!» – и только после этого наконец убралась восвояси.
Анна быстро купила цветные мелки. Потом они с Элизабет стояли у магазина на холодном ветру. Здесь их пути обычно расходились. Но сейчас Элизабет медлила. Она давно хотела кое о чем спросить Анну, и вот теперь, казалось, наступил подходящий момент. Элизабет решилась:
– Анна, а это как – когда твой отец знаменитый? Здорово?
– Не очень, когда встречаешься с фрейлейн Ламбек или с кем-нибудь, как она, – ответила Анна. Погрузившись в свои мысли, она рассеянно свернула в сторону своего дома. Элизабет, тоже о чем-то раздумывая, продолжала идти рядом.
– А если без фрейлейн Ламбек?
– Тогда, конечно, здорово. Папа ведь дома работает. Мы с ним много общаемся. А еще иногда нам бесплатно дают билеты в театр. Однажды у нас даже брали интервью для газеты, спрашивали, что мы любим читать. Мой брат сказал, что любит Зейна Грея[1]. И на следующий день ему подарили целый набор его книг.
– Вот бы мой папа был знаменитый! – сказала Элизабет. – Но он на почте работает. Там нет ничего такого, из-за чего бы люди делались знаменитыми.
– Может быть, ты сама станешь знаменитой. А тот, у кого знаменитый папа, почти никогда не становится знаменитым.
– Не становится? Почему?
Анна вздохнула.
– Не знаю. Вряд ли в одной семье может быть двое знаменитых людей. Из-за этого мне иногда грустно.
Они остановились у белой калитки дома, где жила Анна. Элизабет пыталась лихорадочно сообразить, что бы такое могло сделать ее знаменитой. Но тут в окно их увидела Хеймпи и открыла дверь.
– Мамочки! Опаздываю к обеду! – воскликнула Элизабет и бросилась прочь по улице.
– Ты – и эта Элизабет! – проворчала Хеймпи, когда Анна вошла в дом. – Ты бы еще с обезьяной на дереве что-нибудь обсуждала!
На самом деле Хеймпи звали фрейлейн Хеймпел. Она нянчила Анну и ее брата Макса, когда те были маленькими. А когда они подросли, Хеймпи занялась домашним хозяйством. Но стоило Анне и Максу после школы появиться на пороге дома, как Хеймпи тут же начинала вокруг них суетиться. «Надо ж, как ты упакована! Да еще и перевязана, – приговаривала она, разматывая шарф Анны и стягивая с нее верхнюю одежду. – Давай-ка освободим тебя».
В гостиной играли на пианино. Значит, мама была дома.
– Ноги сухие? Не промочила? – спросила Хейм-пи. – Тогда быстро иди мыть руки. Обед почти готов.
Анна поднялась вверх по лестнице, крытой толстым ковром. Через залитое солнцем окно были видны последние пятна снега в саду. Из кухни доносился запах жареного цыпленка. Как же здорово прийти из школы домой!
В ванной кто-то возился. Анна открыла дверь и столкнулась лицом к лицу с братом Максом. Макс спрятал руки за спину и покраснел до корней своих светлых волос.
– Что такое? – спросила Анна и поймала взгляд Гюнтера, друга Макса. Гюнтер тоже смутился.
– А, это ты… – Макс с облегчением перевел дух.
А Гюнтер засмеялся:
– Мы думали, кто-то взрослый.
– Что это у вас? – полюбопытствовала Анна.
– Значок… Сегодня в школе была страшная драка – нацисты против социалистов.
– Кто такие нацисты и социалисты?
– В твоем возрасте можно было бы уже знать, – сказал двенадцатилетний Макс. – Нацисты будут голосовать за Гитлера. А мы социалисты. Мы против него.
– Вы же вообще не будете голосовать, – возразила Анна. – Вы еще слишком маленькие!
– Ну, наши отцы будут, – насупился Макс. – Это одно и то же.
– Все равно мы им врезали, – заметил Гюнтер. – Ты бы видела, как они удирали. Мы с Максом поймали одного и отобрали значок. Только… Даже не знаю, что скажет мать, когда это увидит, – Гюнтер печально взглянул на свои разодранные брюки. Отец Гюнтера потерял работу, и на новую одежду в их семье денег не было.
– Ничего, Хеймпи починит, – сказала Анна. – Можно я посмотрю значок?
Небольшой значок был покрыт красной эмалью, и на нем был нарисован черный крючковатый крест.
– Такой есть у всех нацистов, – заметил Гюнтер. – Называется «свастика».
– А что вы с ним будете делать?
Макс и Гюнтер переглянулись.
– Хочешь взять себе? – спросил Макс.
Гюнтер помотал головой:
– Не хочу ничего, что хоть как-то связано с нацистами. Моя мама и так боится, как бы мне не проломили голову.
Макс кивнул.
– Они дерутся нечестно. Палками, камнями, всем, что под руку попадется, – он посмотрел на значок с возрастающей неприязнью и повернул его изображением вниз. – Мне он тоже не нужен.
– Спусти его сам знаешь куда! – сказал Гюнтер.
Так они и сделали. Когда они первый раз спустили воду в унитазе, значок не смылся. При-шлось опять дергать за цепочку. Только после этого он наконец исчез – и все облегченно вздохнули. Тут раздался звук гонга, извещавшего о начале обеда.
Пока они спускались вниз, пианино еще звучало. Но когда Хеймпи стала раскладывать еду по тарелкам, дверь распахнулась, и в столовую вошла мама:
– Привет! Привет, Гюнтер! Как дела в школе?
Все разом заговорили, и комната наполнилась шумом и смехом. Мама знала по имени всех учителей и помнила обо всем, что происходило в школе. Поэтому, когда Макс и Гюнтер рассказали, как сегодня разозлился на них географ, она заметила: «Ничего удивительного после того, как вы его разыграли на прошлой неделе!» А когда Анна сообщила, что ее сочинение читали вслух всему классу, мама сказала: «Это замечательно. Фрейлейн Шмидт не станет читать что-нибудь такое, что недостойно внимания, так ведь?»
Слушала мама всегда с полным вниманием. А когда что-нибудь говорила, вкладывала всю душу в свои слова. По сравнению с другими людьми она все делала с удвоенной энергией. А ее голубые глаза казались Анне самыми голубыми на свете.
Перешли к сладкому (на сладкое был яблочный штрудель). И тут вошла горничная Берта и спросила, не может ли мама побеспокоить папу. Его просят к телефону.
– Нашли время звонить! – воскликнула мама и так резко вскочила со стула, что тот чуть не опрокинулся, но Хеймпи успела его придержать. – И не вздумайте съесть мой штрудель!
Мама выбежала из столовой.
Все притихли. Анна слышала мамины торопливые шаги – как она спешит к телефону. А чуть позже – снова шаги, еще более торопливые: мама поднималась по лестнице в папину комнату. Потом стало тихо.
– Как папа себя чувствует? – спросила Анна.
– Ему чуть полегче, – ответила Хеймпи. – Темпера-тура немного снизилась.
Анна с удовольствием доедала штрудель. Макс и Гюнтер получили уже по третьей добавке. А мама все не возвращалась. Это было немного странно: ведь она так любит штрудель!
Вошла Берта – убрать со стола. Хеймпи повела мальчиков к себе выяснять, можно ли что-то сделать с разорванными брюками Гюнтера.
– Нет, это не починишь, – сообщила она. – Сто́ит тебе вздохнуть, и все снова разъедется. Я дам тебе Максовы брюки, из которых он уже вырос. Тебе они будут в самый раз.
Анна осталась в столовой, не зная, чем заняться. Через специальное окошко они с Бертой убрали посуду в кладовку. Маленькой щеткой они смели крошки со стола на совочек. А когда начали складывать скатерть, Анна вдруг вспомнила про фрейлейн Ламбек, оставила Берту разбираться со скатертью и побежала в папину комнату. Оттуда доносились голоса родителей. Анна открыла дверь:
– Папа, я встретила фрейлейн Ламбек…
– Не сейчас, не сейчас, – воскликнула мама. – Мы заняты.
Она сидела на краю папиной кровати.
Подушки, поддерживающие папу, подчеркивали его бледность. Оба – мама и папа – выглядели сосредоточенно-хмурыми.
– Но фрейлейн Ламбек просила сказать…
Мама рассердилась:
– Боже мой, Анна! Нам сейчас не до фрейлейн Ламбек. Уходи сейчас же.
– Зайдешь попозже, – мягко произнес папа.
Анна захлопнула дверь. Ну, это слишком! Не очень-то и хотелось передавать папе глупые слова фрейлейн Ламбек. Но все равно обидно!
В детской никого не было. Снаружи доносились голоса: наверное, Макс и Гюнтер играли в саду. Но ей не хотелось играть вместе с ними. Ее ранец висел на спинке стула. Она достала новые мелки и вынула их из коробки: розовый! Оранжевый! Но синие – лучше всех. Три разных оттенка синего, празднично-яркие. И красный тоже такой красивый. Внезапно в голову Анне пришла идея.
Недавно она сочинила стихи и нарисовала к ним картинки. Это всех восхитило и дома и в школе. Одно стихотворение было про пожар, другое – про землетрясение, а третье – про человека, который умер в страшных мучениях, потому что его проклял какой-то бродяга. Почему бы не попробовать сочинить что-нибудь про кораблекрушение? Слова «море» и «горе» хорошо рифмуются, и она могла бы использовать все три оттенка синего, чтобы раскрасить картинку. Анна взяла лист бумаги и начала сочинять.
Она так увлеклась, что не заметила, как в комнату вползли сумеречные тени, и даже испугалась, когда вошла Хеймпи и зажгла свет.
– Я испекла пирожки. Хочешь вместе со мной покрыть их глазурью? – спросила Хеймпи.
– А можно я сначала покажу папе вот это? – Анна закрасила синим последний кусочек моря.
Хеймпи кивнула.
На этот раз Анна не сразу открыла дверь, а постучалась и дождалась, пока папа скажет: «Войдите». В комнате горел только прикроватный ночник, и кровать казалась островом света в царстве теней. Анна едва различала папин письменный стол с пишущей машинкой, заваленный таким количеством бумаг, что они перевешивались через край и грозили сползти на пол. Из-за того что папа часто работал ночью, его кровать стояла тут же, в кабинете: так он не мешал маме спать.
Глядя на папу, трудно было подумать, что ему стало лучше. Сильно осунувшийся, он сидел неподвижно, сосредоточенно глядя перед собой. Но, когда вошла Анна, улыбнулся. Она показала ему стихотворение и картинку. Папа прочел стихотворение целых два раза и похвалил его. Картинка ему тоже очень понравилась. А когда Анна рассказала про фрейлейн Ламбек, они оба очень смеялись. Сейчас папа вел себя как обычно, и Анна спросила:
– Тебе действительно нравится стихотворение?
Папа кивнул.
– Тебе не кажется, что оно недостаточно жизнерадостное?
– Ну, – сказал он, – кораблекрушение – не то, о чем можно рассказывать жизнерадостно.
– А моя учительница фрейлейн Шмидт считает, что я должна писать что-нибудь жизнерадостное – о весне, о цветах.
– А тебе самой хочется писать о весне и цветах?
– Нет! Я хочу писать о разных катастрофах.
Папа чуть заметно усмехнулся. Возможно, заметил он, желание Анны вполне соответствует нынешнему моменту.
– Как ты думаешь, – вдруг забеспокоилась Анна, – ничего, что я пишу о катастрофах?
Папа сразу посерьезнел.
– Конечно. Если тебе хочется писать о катастрофах, нужно писать о катастрофах. Не нужно стараться угодить другим. Хорошо написать можно только о том, что тебя действительно волнует.
Анну вдохновили папины слова, и она решилась спросить, сможет ли она, Анна, когда-нибудь стать знаменитой. Как он думает? Но тут рядом с кроватью так громко зазвонил телефон, что они оба вздрогнули.
Папа снял трубку, и на его лице опять появилось выражение озабоченной сосредоточенности. Все-таки странно, подумала Анна, как по-разному может звучать папин голос. «Да… да…» – отвечал папа и еще сказал что-то про Прагу. Анне стало неинтересно. Но папа скоро закончил разговаривать.
– Наверное, лучше тебе сейчас бежать, – проговорил он и обнял Анну. – А то еще, чего доброго, подхватишь мой вирус.
Анна помогла Хеймпи покрыть пирожки глазурью, и они вместе с Максом и Гюнтером съели их. Осталось три пирожка, которые Хеймпи положила в бумажный пакет, чтобы передать маме Гюнтера. А перед тем как Гюнтер ушел, она еще дала ему сверток с вещами, из которых Макс уже вырос, а Гюнтеру они были как раз.
Остаток вечера Макс и Анна провели, играя в разные игры. На Рождество им подарили красивую коробку с играми, которые они еще толком не успели освоить. В коробке были шашки, шахматы, «Лудо», игра «Змеи и лестницы»[2], домино, шесть наборов для разных карточных игр. Если надоедало играть в одну игру, можно было сразу же переключиться на другую. Хеймпи сидела вместе с ними в детской и штопала носки и даже сыграла с Анной и Максом в «Лудо».
Незаметно подошло время укладываться спать.
На следующее утро Анна побежала в комнату к папе: ей хотелось увидеться с ним перед уходом в школу. На письменном столе царил абсолютный порядок. Кровать была аккуратно застелена.
Папы не было.
Глава вторая
Первая мысль, которая пришла Анне в голову, была настолько ужасна, что у нее перехватило дыхание: ночью папе стало хуже. Его увезли в больницу. Возможно, он… Ничего не видя перед собой, она выскочила из комнаты – и попала в объятия Хеймпи.
– Все в порядке, – сказала Хеймпи. – Все в порядке. Папа просто уехал.
– Уехал? – Анна не могла в это поверить. – Но он же болен. У него температура…
– Он решил, что надо уехать, – сухо сказала Хеймпи. – Мама собиралась тебе объяснить все, когда ты вернешься из школы. Но, пожалуй, надо рассказать прямо сейчас. А фрейлейн Шмидт, я думаю, простит тебе опоздание.
– Что такое? Мы прогуливаем школу? – с надеждой спросил только что появившийся Макс.
Тут из своей комнаты вышла мама. Она была еще в халате и выглядела очень уставшей.
– Не стоит очень уж беспокоиться, – сказала она. – Но кое-что я должна вам сказать. Хеймпи, принеси, пожалуйста, кофе. Я думаю, детям надо поплотнее позавтракать.
Когда они все уселись в комнатке Хеймпи с кофе и булочками, Анне стало чуть лучше. Она даже сообразила, что пропускает урок нелюбимой географии.
– Все довольно просто, – сказала мама. – Папа считает, что Гитлер и нацисты выиграют выборы. А он не хочет жить под властью нацистов. Он считает, что в этом случае мы должны покинуть Германию.
– Потому что мы – евреи? – спросила Анна.
– Не только поэтому. Папа считает, что в случае победы Гитлера уже нельзя будет свободно выражать свое мнение. И он не сможет писать. Нацистам не нравятся люди, которые думают хоть сколько-нибудь иначе, чем они сами, – мама сделала несколько глотков кофе и немного приободрилась. – Конечно, этого может и не случиться. А если случится, то долго не продлится – месяцев шесть или чуть дольше. Но в данный момент мы можем только гадать, что будет.
– А почему папа уехал так внезапно? – решил выяснить Макс.
– Вчера ему позвонили и сказали, что у него могут отобрать паспорт. Поэтому я собрала ему маленький чемодан, и он прямо ночью уехал в Прагу. Это был самый быстрый способ покинуть Германию.
– Кто может отобрать у папы паспорт?
– Полиция. Среди полицейских есть нацисты.
– А кто ему позвонил?
Впервые с начала разговора мама улыбнулась.
– Тоже человек из полиции. Папа с ним незнаком, но этот полицейский читал папины книги, и они ему очень нравились.
Анне с Максом потребовалось некоторое время, чтобы все это переварить.
– А что теперь? – спросил Макс.
– Осталось всего десять дней до выборов, – сказала мама. – Если нацисты проиграют, папа вернется домой. Если выиграют, мы поедем к нему.
– В Прагу?
– Нет, в Швейцарию. Там говорят по-немецки, и папа сможет там работать. Возможно, мы снимем маленький домик и будем жить там до тех пор, пока ситуация не изменится.
– А Хеймпи поедет с нами? – спросила Анна.
– Да, Хеймпи тоже поедет.
Все это воодушевляло. Анна уже размечталась: маленький домик в горах… козочки… или коровки?.. Но мама прервала ее мечты.
– Однако есть одна важная вещь. Важнее всего, что я уже сказала. Папа не хочет, чтобы кто-нибудь знал о его отъезде из Германии. Если кто-нибудь будет спрашивать у вас про папу, говорите, что он еще болеет.
– Что же – и Гюнтеру ничего нельзя говорить? – не выдержал Макс.
– Ни Гюнтеру, ни Элизабет – никому.
– Ну, – засомневался Макс, – это вообще-то сложно. Про папу все время кто-нибудь спрашивает. Вообще никому ничего нельзя говорить? Почему папа так велел?
– Послушайте, я как могла попыталась вам все объяснить. Конечно, вы еще дети и не можете все понять. Папа боится, что нацисты могут… Нацисты могут сильно усложнить нашу жизнь, если узнают, что папа уехал. Поэтому он и не хотел, чтобы вы с кем-либо это обсуждали. Вы сможете сделать то, о чем он вас просит?
Анна сказала: конечно! Они никому ничего не скажут.
Хеймпи выпроводила их обоих в школу. Анна все волновалась, что же ей говорить, если вдруг кто-нибудь спросит, почему она опоздала. «Просто скажи, что мама проспала. Это почти что правда», – посоветовал Макс.
Но ее опоздание никого не интересовало. На уроке гимнастики они прыгали в высоту, и Анна прыгнула выше всех в классе. Она была так довольна, что в течение школьного дня почти забыла о папе, уехавшем в Прагу. А вспомнила об этом лишь по дороге домой. Анна вдруг испугалась, что Элизабет опять начнет приставать к ней с какими-нибудь смущающими вопросами. Но мысли Элизабет были заняты более важными вещами. К ней должна была прийти тетя, которая обещала купить ей йо-йо. Так что Элизабет размышляла, какое йо-йо выбрать. И какого цвета. Считалось, что деревянные в целом лучше. Но Элизабет видела одно такое ярко-оранжевое из жести, и оно совершенно ее покорило. Так что теперь она мучилась, на чем остановиться. Время от времени Анна коротко отвечала на вопросы Элизабет: «нет» или «да». И когда вернулась к обеду домой, день казался даже более обычным, чем всегда. Утром все виделось несколько иначе.
Ни Максу, ни Анне на дом ничего не задали. Гулять было холодно, поэтому днем они сидели у батареи в детской и смотрели в окно. Ветер хлопал ставнями и гнал по небу клочья облаков.
– Хорошо бы пошел снег, – заметил Макс.
– Макс, как ты думаешь, мы поедем в Швейцарию? – спросила Анна.
– Не знаю, – ответил Макс. Тогда они столько всего пропустят. Гюнтер… Их с Гюнтером футбольная команда, школа. – Думаю, в Швейцарии мы пойдем в школу.
– О! Это будет здорово!
Анна почти не стыдилась, что ей нравится об этом думать. И чем больше она об этом думала, тем больше ей этого хотелось. Оказаться в стране, где все совершенно другое, – жить в другом доме, ходить в другую школу с другими ребятами… Ее переполняло желание нового. И хотя Анна знала, что это нехорошо, она не могла сдержать радостную улыбку.
– Но это ведь всего на шесть месяцев, – сказала она извиняющимся тоном. – И мы будем все вместе.
Следующие несколько дней прошли совершенно обычно. Мама получила письмо от папы. Он неплохо устроился в одной из пражских гостиниц и чувствовал себя лучше. Все приободрились. О папе спрашивали какие-то люди. Но дети говорили, что папа еще болеет. Тех, кто спрашивал, ответ совершенно удовлетворял. Эпидемия гриппа – ничего удивительного. На улице по-прежнему было очень холодно, и оттаявшие было лужи опять затянулись льдом. Вот только снега все не было.
Наконец в один воскресный полдень перед выборами небо сильно потемнело и вдруг разверзлось, исторгнув из себя крутящуюся, вихрящуюся белую массу. Анна и Макс в это время играли на улице с Марианной и Питером по фамилии Кентер из дома напротив. Все прервали игру и смотрели, как падает снег.
– Эх, вот бы снег пошел чуточку раньше! – сказал с сожалением Макс. – А теперь на санках можно будет кататься, только когда уже станет темно.
Снегопад прекратился только к пяти вечера: Анна и Макс уже собирались домой. Питер и Марианна проводили их до дому. Всюду толстым слоем лежал сухой, скрипучий снег, сверкающий в лунном свете.
– Можно было бы покататься на санках и при луне, – сказал Питер, которому было уже четырнадцать.
– Думаешь, нас отпустят?
– Отпускали же раньше. Спросите у мамы.
Мама сказала, что разрешает – если они будут гулять все вместе и вернутся домой к семи. Анна и Макс оделись потеплее и побежали на улицу.
Идти нужно было минут пятнадцать до Грю-невальда, где лесистый склон удобно спускался прямо к замерзшему озеру. Они много раз катались тут с горки, но всегда днем, когда вокруг было много других детей и воздух полнился их голосами. Теперь же только ветер шумел в верхушках деревьев, да снег хрустел под ногами, и слышалось легкое повизгивание скользящих за спиной санок. Над головами у них было темное небо, а под ногами голубел в лунном свете снег, исчерченный тенями деревьев.
На вершине склона они остановились и посмотрели вниз. До них здесь еще никто не съезжал. Нетронутый мерцающий снежный путь тянулся к самому озеру.
– Кто первый? – спросил Макс.
Анна, совершенно не ожидавшая этого от себя, вдруг стала подпрыгивать и выкрикивать:
– Пожалуйста! О! Пожалуйста…
– Ладно, – согласился Питер. – Уступим самому младшему.
Это значило, что Анна поедет первой: Марианне было десять.
Анна села на санки, натянула веревку, набрала побольше воздуха и оттолкнулась. Санки мягко и медленно тронулись с места вниз.
– Давай! – закричали мальчишки. – Толкайся сильнее!
Но Анна не стала толкаться. Не снимая ноги с полозьев, она позволила санкам набирать скорость медленно. Вокруг нее вихрилась поднятая санками снежная пыль. Деревья сдвинулись с места и побежали – все быстрее, быстрее. По снегу прыгали блики лунного света. Анне стало казаться, что она летит сквозь толщу снежного серебра. Санки наткнулись на бугорок у подножия холма, перескочили через него и приземлились в пятно лунного света на замерзшем озере.
Это было чудесно!
Остальные неслись за ней с визгом и криками.
Они съезжали с горы, лежа на животах, головой вперед – так что лицо обдавало снежной пылью. Они съезжали с горы, укладываясь на спину, ногами вперед – так что прямо над их головами проносились черные макушки елей. Они все вместе устраивались на одних санках и мчались вниз с такой скоростью, что их выносило аж на середину озера. После каждого спуска они карабкались вверх на гору, волоча за собой санки и тяжело дыша. Несмотря на мороз, в теплой одежде было жарко.
Потом снова пошел снег. Сначала никто не обращал на него внимания. Но затем поднялся ветер и стал швырять снегом прямо в лицо. Макс вдруг остановился на полдороге к вершине горы и спросил: «Сколько времени? Может, уже пора возвращаться?»
Часов ни у кого не было, и они вдруг поняли, что понятия не имеют, как долго катались. Возможно, уже очень поздно, и их давно ждут дома.
– Пошли, надо торопиться, – сказал Питер.
Он снял варежки и постучал ими одну о другую, чтобы стряхнуть налипший снег. Руки его покраснели от холода – как и у Анны. Она вдруг почувствовала, что ноги у нее окоченели.
На обратном пути им было очень холодно. Ветер насквозь продувал промокшую одежду. Луна скрылась в облаках, и тропинка между деревьями казалась черной. Анна обрадовалась, когда они вышли на дорогу. Вскоре показались уличные фонари, горящие окна домов, магазины. До дома было уже недалеко.
По уличным часам со светящимся циферблатом они наконец узнали, сколько времени. Семи еще не было. Они облегченно вздохнули и пошли медленнее. Макс и Питер беседовали о футболе. Марианна связала двое санок вместе и бежала далеко впереди по пустой дороге, оставляя за собой на снегу сетку путающихся следов. А Анна тащилась позади всех: ее закоченевшие ноги болели.
Она видела, что мальчики уже подошли к дому и поджидают ее, продолжая беседовать. Анна прибавила шагу. Но тут внезапно заскрипела калитка, и на дорожке возникла бесформенная фигура, которая двигалась прямо на Анну. Анна испугалась – но это была всего лишь фрейлейн Ламбек в меховой накидке с письмом в руке.
– Малышка Анна! – вскричала фрейлейн Ламбек. – Так поздно! А я как раз собиралась пойти бросить письмо в почтовый ящик. Подумать только! Встретить дитя на улице! Ведь уже так темно! Как поживает твой папочка?
– У него грипп, – привычно ответила Анна.
Фрейлейн Ламбек застыла как вкопанная.
– До сих пор? Малышка Анна, ты еще неделю назад говорила, что папа болен.
– Да, до сих пор, – повторила Анна.
– И он до сих пор лежит? С температурой?
– Да.
– О! Бедняжка! – фрейлейн Ламбек положила руку Анне на плечо. – Его как следует лечат? К нему приходит доктор?
– Да.
– И что говорит доктор?
– Он говорит… Я не знаю, – Анна смутилась.
Фрейлейн Ламбек заботливо наклонилась к ней и заглянула в глаза.
– Скажи мне, малышка Анна, насколько высокая у папы температура?
– Не знаю, – голос Анны внезапно сорвался на визг. – Извините, мне нужно идти домой! – и она помчалась так быстро, как только могла, прямо к Максу, который как раз открывал дверь.
– Что с тобой? – спросила Хеймпи, когда Анна вбежала в прихожую. – Врываешься в дом как угорелая!
Дверь в гостиную была полуоткрыта, и Анна увидела маму.
– Мама! Я ненавижу врать! Ненавижу! Это ужасно. Почему мы должны всем врать? Я не хочу так делать!
Тут только она заметила, что мама не одна. В гостиной в кресле сидел дядя Юлиус. (На самом деле он был не родной дядя, а старый папин друг.)
– Успокойся, – резко сказала мама. – Никому не нравится врать, но это необходимо. Я бы не просила тебя об этом, если бы в этом не было острой нужды.
– Она наткнулась на фрейлейн Ламбек, – объяснил вошедший следом за Анной Макс. – Ты ведь знаешь, как это бывает. Беседовать с фрейлейн Ламбек неприятно, даже когда ничего не надо скрывать.
– Бедная Анна! – сочувственно сказал дядя Юлиус. Он был очень тактичным человеком, и все в семье его обожали. – Твой папа просил меня передать, что он по вам очень скучает и очень вас любит.
– Вы его видели, дядя Юлиус? – воскликнула Анна.
– Дядя Юлиус только что вернулся из Праги, – сказала мама. – Папа чувствует себя хорошо. Он будет встречать нас в Цюрихе в воскресенье.
– В воскресенье? – не поверил Макс. – Через неделю? Но в воскресенье – выборы. Я думал, все будет зависеть от того, кто победит.
– Папа решил, что ждать не имеет смысла, – сказал дядя Юлиус, с улыбкой поглядывая на маму. – Я думаю, он относится к происходящему с чрезмерной серьезностью.
– А почему? Он чего-то боится? – продолжал выпытывать Макс.
Мама вздохнула.
– С тех пор как папе стало известно, что у него хотят отобрать паспорт, он беспокоится, что это может случиться и с нами. И тогда мы не сможем уехать из Германии.
– Да с чего им так делать? – удивился Макс. – Если нацисты так нас не любят, они будут только рады от нас избавиться.
– Безусловно, – согласился дядя Юлиус и снова улыбнулся маме. – Твой муж – прекрасный человек, у него богатое воображение. Но, если честно, сейчас он немного перебарщивает. Впрочем, в любом случае вы прекрасно проведете каникулы в Швейцарии. А через несколько недель возвратитесь в Берлин, и мы непременно сходим вместе в зоопарк, – дядя Юлиус был ученым-натуралистом и все время ходил в зоопарк. – Дай мне знать, если понадобится моя помощь. Увидимся!
Он поцеловал маме руку и ушел.
– Мы правда уезжаем в воскресенье? – спросила Анна.
– В субботу, – ответила мама. – До Швейцарии долго ехать. По дороге нам придется заночевать в Штутгарте.
– То есть это наша последняя неделя в школе? – воскликнул Макс.
Это было что-то невероятное.
Глава третья
Дальше все происходило как в фильме, который прокручивают в ускоренном темпе. Хеймпи целыми днями раскладывала и паковала вещи. Мамы почти все время не было дома, или она разговаривала по телефону – договаривалась о том, чтобы сдать дом в аренду и отправить куда-нибудь на хранение мебель. Дом с каждым днем все больше пустел.
К ним опять заглянул дядя Юлиус: Макс и Анна как раз помогали маме паковать книги. Он окинул взглядом опустевшие полки и улыбнулся: «Вам придется немало потрудиться, чтобы потом вернуть все на место!»
Однажды ночью Анну и Макса разбудили пожарные машины. Не одна, не две – около дюжины машин, бряцая колоколами, мчались куда-то по главной улице. Анна и Макс выглянули в окно: небо над Берлином – там, где центр города, – было ярко-оранжевым. Утром все только и говорили, что ночью сгорел Рейхстаг, где заседал германский парламент. Нацисты утверждали, что Рейхстаг подожгли революционеры и только они, нацисты, способны положить конец подобным вещам – поэтому все должны голосовать за них. А мама слышала, будто нацисты сами устроили этот пожар. И когда к ним зашел дядя Юлиус, он впервые не стал говорить, что они в скором времени вернутся назад в Берлин.
Последние дни в школе были странными. Макс и Анна не могли никому рассказать о своем отъезде. Пока шли уроки, они и сами совершенно об этом забывали. Когда Анне дали роль в школьном спектакле, она обрадовалась, а потом вспомнила, что не сможет ее сыграть. Макс получил приглашение на день рождения к однокласснику и вдруг понял, что не сможет туда пойти…
После уроков они возвращались домой, в опустевшие комнаты, заставленные бесконечными рядами чемоданов и деревянных ящиков с вещами. И решали непростую задачу – какие игрушки взять, а какие оставить. Анне и Максу очень хотелось забрать с собой тот набор с играми, который им подарили на Рождество, но он был слишком большой. Все книги и все мягкие игрушки Анны нужно было вместить в один-единственный ящик. Кого выбрать – розового кролика, верного товарища Анны с незапамятных времен, или новенькую плюшевую собачку? Оставить собачку, с которой Анна почти не успела поиграть, было бы очень жалко, и Хеймпи упаковала ее. Макс решил взять футбольный мяч. Мама сказала: они всегда смогут попросить прислать им какие-то вещи в Швейцарию, если окажется, что придется пожить там немного дольше, чем они предполагают.
В пятницу после уроков Анна подошла к учительнице и тихо сказала: «Я не смогу завтра прийти на уроки. Мы уезжаем в Швейцарию». Фрейлейн Шмидт даже не удивилась – кивнула и сказала: «Да-да… Желаю удачи…» Элизабет тоже не выказала никакого интереса. Только заметила, что и она хотела бы съездить в Швейцарию. Но она туда никогда не поедет, потому что ее папа работает на почте.
Сложнее всего было прощаться с Гюнтером. В последний школьный день после уроков Макс привел его на обед, хотя Хеймпи уже не успевала готовить и приходилось обходиться сэндвичами. После обеда они довольно вяло играли в прятки среди запакованных чемоданов. Большого удовольствия это никому не доставило: Макс и Гюнтер пребывали в мрачном настроении, а Анна с трудом сдерживала возбуждение. Конечно, ей очень нравился Гюнтер, и расставаться с ним было очень жалко. Но в голове у нее все время вертелись мысли: «Завтра в это же время мы уже будем в поезде… а в воскресенье в это же время мы уже будем в Швейцарии… а в понедельник?..»
Наконец Гюнтер ушел домой. Хеймпи отобрала для его мамы вещи и упаковала их так, как умела делать только она. Макс отправился с Гюнтером, чтобы помочь ему дотащить все это до дома. Вернулся он в более приподнятом настроении: хорошо, что прощание с Гюнтером было уже позади.
На следующее утро Анна и Макс были готовы к отъезду задолго до выхода. Хеймпи проверила, чистые ли у них ногти и есть ли у них носовые платки (у Анны – два, потому что она была немного простужена) и не сползли ли у них носки.
– Один бог знает, до какого состояния вы себя доведете, – бормотала она.
– Но ведь ты через две недели к нам приедешь! – напомнил Макс.
– За две недели ваши шеи почернеют от грязи, – мрачно заметила Хеймпи.
До приезда такси делать было совершенно нечего.
– Давай пройдемся по дому в последний раз, – предложил Макс.
Они начали с верхнего этажа, а потом спустились вниз. Все в доме выглядело иначе, чем раньше: мелкие вещи упакованы, коврики свернуты; всюду лежали газеты и какие-то узлы. Анна и Макс шли и говорили: «Прощай, папина спальня!.. До свидания, лестница!.. Ступеньки, пока!..»
– Только не перевозбудитесь, – попросила мама, когда они проходили мимо нее.
«…До свидания, прихожая!.. Прощай, гостиная!»
Они шли все быстрее, и Макс кричал: «Прощай, пианино!.. Прощай, диван!..»
И Анна вторила: «До свидания, занавески!.. Пока, обеденный стол!.. Прощай, дверца в чуланчик!..»
В тот самый момент, когда Анна прокричала: «Прощай, дверца!», две маленькие дверцы распахнулись, и из чуланчика высунулась голова Хеймпи. Что-то дрогнуло у Анны внутри. Когда она была совсем маленькая, Хеймпи делала точно так же, чтобы ее удивить. Они называли эту игру «Посмотри в дверную щелочку» – Анна очень любила в нее играть. Как это вдруг она возьмет и уедет? У нее на глаза навернулись слезы, она воскликнула: «Хеймпи! Я не хочу от тебя уезжать! От тебя и от нашей дверцы!» Это прозвучало довольно глупо.
– Ну, дверцу я не могу упаковать в чемодан, – заметила Хеймпи.
– А ты точно приедешь в Швейцарию?
– А что мне остается делать? – спросила Хеймпи. – Твоя мама уже вручила мне билет на поезд. Он лежит у меня в кошельке.
– Хеймпи, если в твоем чемодане вдруг окажется место – только если места будет достаточно… Ты не могла бы захватить наш игровой набор?
– Если, если, если… – ответила Хеймпи. – Если бы да кабы во рту росли грибы…
Больше она ничего не сказала.
Зазвонил дверной колокольчик. Приехало такси, и времени больше ни на что не оставалось. Анна обняла Хеймпи.
Мама сказала:
– Не забудь, пожалуйста, что в понедельник придет человек покупать пианино, – и тоже обняла Хеймпи.
Макс никак не мог найти свои варежки, хотя они все это время лежали у него в кармане. Берта плакала. Неожиданно пришел садовник и пожелал им счастливого пути. Когда таксист уже собирался тронуться с места, к машине бросилась маленькая фигурка. Гюнтер! Он что-то держал в руке. Через окно он сунул Максу пакетик и что-то сказал про свою маму. Слов было не разобрать: такси уже тронулось с места. Макс закричал: «Пока!» – и Гюнтер замахал в ответ. Пока они ехали по своей улице, Анна еще могла видеть дом, и Хеймпи, и Гюнтера, машущего им вслед… Еще можно разглядеть кусочек дома… Такси проехало мимо Кентеров. Те как раз шли в школу. Питер и Марианна разговаривали друг с другом и не видели Макса и Анну… Вот и конец улицы. Но сквозь деревья еще был виден краешек дома… Такси свернуло за угол, и дом исчез из виду.
Все-таки это было странно – ехать на поезде с мамой, но без Хеймпи. Анна немножко нервничала – боялась, что ее укачает. Когда она была маленькой, ее постоянно укачивало в поезде, и даже когда она повзрослела и переросла эту слабость, Хеймпи всегда брала с собой в поезд бумажный пакет – на всякий случай. Есть ли у мамы с собой бумажный пакет – если вдруг что случится?
В поезде было полно народу, и Анна с Максом радовались, что им достались места у окошка. Сначала они смотрели на мелькающий за окном серый пейзаж, но пошел дождик. Они стали наблюдать, как шлепают и медленно стекают по стеклу капли, однако это им скоро наскучило. Что теперь? Анна краешком глаза взглянула на маму. У Хеймпи на такой случай всегда было припасено несколько яблок и конфеты.
Мама сидела, откинувшись на сиденье. Уголки ее губ были опущены, и она невидящим взглядом смотрела на лысину незнакомого мужчины напротив. На коленях мама держала дамскую сумочку, которую они с папой привезли из какой-то поездки. На сумочке был нарисован верблюд. Там лежали билеты и паспорта, и мамины пальцы так сильно ее сжимали, будто хотели вдавить морду верблюда внутрь.
– Мам, ты его раздавишь, – тихо заметила Анна.
– Что? – мама наконец поняла, что Анна имела в виду и чуть расслабила пальцы. Глуповатая и довольная морда верблюда, к облегчению Анны, приняла обычные очертания.
– Вам скучно? – спросила мама. – Мы сейчас поедем через ту часть Германии, где вы никогда не бывали. Я надеюсь, что дождик скоро кончится, и вы сможете всё увидеть.
На юге Германии всюду растут фруктовые сады, сказала мама. Километр за километром – сады и сады.
– Если бы мы отправились в путешествие чуточку позже, то смогли бы увидеть, как они цветут.
– Может, уже что-то зацвело? – с надеждой спросила Анна.
Но мама считала, что для цветения еще рановато, и лысый мужчина согласно кивнул. Вообще, это очень красиво, сказали мужчина и мама. Как бы Анна хотела увидеть цветущие сады!
– Но потом мы ведь это увидим?
Мама чуть помедлила с ответом:
– Надеюсь.
Дождик все не переставал. Анна и Макс решили играть в загадки. Мама тоже играла с ними – и с большим успехом. Хотя в окно они почти ничего не видели, но, когда поезд останавливался, до них доносились голоса людей, говоривших с непривычным акцентом. Иногда даже трудно было понять, что именно говорилось. И Макс придумал на остановках обращаться к людям с необязательными вопросами: «Это Лейпциг?» или «Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени?» – только для того, чтобы еще раз услышать, как звучат слова.
Обедали они в вагоне-ресторане. Это было так здорово – выбирать в меню блюда, которые тебе нравятся. Анна заказала сосиски и свой любимый картофельный салат. И ее совсем не тошнило!
После обеда они с Максом ходили из одного конца поезда в другой, а потом стояли в коридоре. Дождь лил сильнее, чем раньше, и очень рано стемнело. Если бы даже фруктовые сады и цвели, Анна и Макс все равно не смогли бы это увидеть. Некоторое время они развлекались тем, что наблюдали за собственным отражением в стекле на фоне несущейся мимо темноты. А потом у Анны заболела голова и потекло из носа, будто из солидарности с дождиком за окном. Она забралась обратно на сиденье и мечтала только о том, чтобы они скорее прибыли в Штутгарт.
– Может, посмотрите книгу, которую дал вам Гюнтер? – предложила мама.
Гюнтер передал им два подарка. Для Макса – прозрачную коробочку, на дне которой был нарисован монстр с открытой пастью. Нужно было загнать монстру в пасть три крошечных шарика. Сделать это в поезде было нелегко.
А еще – книгу, которая называлась «Они росли, чтобы стать знаменитыми», подписанную рукой мамы Гюнтера: «Спасибо вам за замечательные подарки. Эта книга поможет вам не скучать в дороге». В ней рассказывалось о детстве разных людей, которые потом чем-нибудь прославились. И поначалу Анна, которую эта тема очень волновала, с любопытством стала листать страницы. Но написано было так скучно и таким высокопарным слогом, что Анна постепенно утратила всякий интерес.
Все знаменитые люди пережили в детстве тяжелые времена. У одного отец был пьяницей. Другой заикался. Третий должен был перемывать сотни грязных бутылок. То есть у всех них было трудное детство. Следовало усвоить, что без этого невозможно стать знаменитым.
Полусонная Анна то и дело терла свой нос уже промокшими до основания двумя носовыми платками и мечтала, что вот они приедут в Штутгарт, а потом, через много лет, в один прекрасный день она станет знаменитой… А поезд мчался через Германию сквозь темноту. И сквозь дремоту в стуке колес Анне чудились навязчивые слова: «Трудное детство… трудное детство… трудное детство…»
Глава четвертая
Анна почувствовала, что ее легонько трясут. Видимо, она заснула.
– Через несколько минут мы прибываем в Штутгарт, – сказала мама.
Полусонная Анна натянула пальто. И скоро они с Максом уже сидели на чемоданах перед входом штутгартского вокзала, а мама пошла искать такси. Дождь все лил, барабаня по вокзальной крыше. Светящаяся стена воды отделяла Анну и Макса от темной площади. Веяло холодом. Наконец мама вернулась.
– Вот безобразие! – воскликнула мама. – У них какая-то забастовка, что-то связанное с выборами. И такси не найдешь. Видите вон ту синюю вывеску? – (На противоположной стороне площади что-то смутно светилось сквозь толщу дождя.) – Это отель. Возьмем с собой только самое необходимое и пойдем пешком.
Они сдали большую часть багажа в камеру хранения и двинулись через тускло освещенную площадь. Сумка, которую несла Анна, то и дело била ее по ногам. Дождь был настолько сильный, что она перед собой почти ничего не видела, споткнулась, наступила в глубокую лужу и промочила ноги. Наконец они добрались до отеля. Мама сняла номер, и Макс с Анной смогли перекусить. Анна ужасно устала, сразу легла в кровать и тут же уснула.
Проснулись они еще затемно.
– Мы скоро увидимся с папой, – сказала Анна, когда они завтракали в полутемной столовой. Кроме них там никого не было. Заспанный официант с недовольным видом поставил перед ними на стол несвежие булочки и кофе. Мама дождалась, пока он уйдет на кухню, и сказала:
– Перед тем как мы прибудем в Цюрих и увидимся с папой, нам предстоит пересечь границу.
– Нужно будет выйти из поезда? – спросил Макс.
– Нет. Мы останемся в купе. Придет человек и проверит наши паспорта – так же, как контролер обычно проверяет билеты. Но запомните, это важно, – мама посмотрела на детей – сначала на одного, потом на другую. – Когда он войдет, вы должны сидеть молча. Вы меня поняли? Ни единого звука!
– Почему? – удивилась Анна.
– Потому что иначе он скажет: «Какая болтливая маленькая девчонка! Отберу-ка я у нее паспорт!» – съязвил Макс. Если он не высыпался, у него всегда было дурное настроение.
– Мама! – воскликнула Анна. – Но он же не может, правда? Он не может забрать у нас паспорта?
– Нет-нет… Думаю, нет, – сказала мама. – Но на всякий случай… Папино имя хорошо известно. И нам в любом случае нельзя привлекать к себе хоть какое-то внимание. Поэтому, если кто-то войдет в купе, ни слова!
Анна кивнула.
Дождь наконец-то кончился, и идти через площадь к вокзалу было на удивление легко. Небо просветлело, и теперь Анна видела, что всюду расклеены предвыборные плакаты. Несколько человек стояли перед входом на избирательный участок, дожидаясь открытия. Анна гадала, за кого они собираются голосовать.
Поезд был почти пустым, и в их распоряжении оказалось целое купе – до появления дамы с корзиной, которая вошла на следующей станции. Из корзинки доносилось какое-то шуршание, как будто там сидел кто-то живой. Анна пыталась поймать взгляд Макса: слышит ли он что-нибудь? Но Макс все еще был в плохом настроении и хмуро глядел в окно. Анна почувствовала, что у нее тоже портится настроение. К тому же у нее опять начала болеть голова, а ботинки так и не высохли со вчерашнего вечера.
– Когда мы подъедем к границе? – спросила она.
– Не знаю… Скоро, – ответила мама.
Анна заметила, что мамины пальцы опять вжимаются в верблюжью морду.
– Через час, как ты думаешь?
– Ты когда-нибудь прекратишь задавать свои вопросы? – встрял Макс, хотя это было совсем не его дело. – Заткнись наконец.
– Сам заткнись, – огрызнулась Анна. Она страшно оскорбилась и искала, что бы такое обидное сказать Максу. – Жаль, что у меня брат, а не сестра.
– Жаль, что у меня сестра, – тут же отозвался Макс.
– Мама… – всхлипнула Анна.
– Господи! Прекратите сейчас же! – воскликнула мама. – Мало нам проблем и без этого?
Она то и дело открывала сумку с верблюдом и проверяла, на месте ли паспорта.
Анна сердито завозилась на своем месте. Все кругом были просто отвратительными. Дама с корзинкой вытащила большущий кусок хлеба с ветчиной и стала есть. Долгое время никто не произносил ни слова. Потом поезд стал сбавлять скорость.
– Простите, вы не подскажете? Мы подъезжаем к швейцарской границе? – спросила мама.
Дама с корзинкой, не переставая жевать, отрицательно покачала головой.
– Вот видишь: мама тоже задает вопросы, – заметила Анна Максу.
Макс даже не потрудился ответить: просто закатил глаза к небу. Анне очень хотелось стукнуть его, но мама могла заметить.
Поезд остановился и снова тронулся, остановился и снова тронулся. И каждый раз мама спрашивала, не граница ли это, и каждый раз дама с корзинкой отрицательно качала головой. Наконец, когда поезд вновь замедлил движение и показались какие-то здания, дама с корзинкой сказала: «Вот, подъезжаем».
Все замолчали и ждали, когда поезд прибудет на станцию. До Анны доносились голоса и звуки открывающихся и закрывающихся дверей купе. Послышались шаги в коридоре. Дверь купе отворилась, и вошел инспектор паспортного контроля. Он был в форме, как билетный контролер, а еще у него были большие темные усы.
Он проверил паспорт у дамы с корзинкой, кивнул, маленьким резиновым штампиком поставил печать, вернул даме документ и повернулся к маме. Мама, улыбаясь, протянула ему паспорта. Но ее рука, державшая сумочку, так сдавила верблюда, что верблюжьи очертания совершенно исказились. Инспектор проверил паспорта, затем взглянул на маму, сверяя ее лицо с фотографией, взглянул на Макса, на Анну – и приготовил свой резиновый штампик. Потом вдруг как будто бы что-то вспомнил и снова взглянул на паспорта…
Наконец проштамповал их и вернул маме.
– Приятного путешествия, – пожелал им инспектор, покидая купе.
Ничего не случилось. Зря Макс пугал ее!
– Вот видишь!.. – воскликнула Анна.
Но мама взглядом велела ей замолчать.
– Мы еще в Германии.
Анна почувствовала, что краснеет. Мама убрала паспорта в сумочку. Наступило молчание. Анна снова услышала, как что-то шуршит в корзинке, дама жевала новый кусок хлеба с ветчиной, звуки открывающихся и закрывающихся дверей удалялись все дальше и дальше от их купе. Казалось, это будет длиться вечно…
Потом поезд тронулся, проехал сотню метров и опять остановился. Снова стали открываться и закрываться двери, на этот раз довольно быстро. Послышались голоса: «Граница. Кто будет что-то декларировать?» В купе вошел другой человек. Мама и дама с корзинкой сказали, что им нечего декларировать, и человек сделал пометки мелом на всех вещах их багажа, включая корзинку дамы. Опять остановка, опять свисток – и наконец поезд снова тронулся. На этот раз он набрал скорость и мчался, урча и пыхтя, по сельской местности.
Прошло довольно много времени, и Анна спросила:
– Мы уже в Швейцарии?
– Думаю, да, – ответила мама.
Дама с корзинкой перестала жевать.
– О да, – сказала она удовлетворенно, – это Швейцария. Теперь мы в Швейцарии. Моя родная страна!
Это было чудесно.
– Швейцария! – воскликнула Анна. – Мы и правда в Швейцарии!
– На некоторое время! – хихикнул Макс.
Мама положила сумочку с верблюдом на сиденье и улыбнулась.
– Да! Да! И скоро мы встретимся с папой.
Анне вдруг стало легко-легко, ее охватила какая-то глупая радость. Ей хотелось сказать что-нибудь необычное, вдохновенное, но она ни о чем не могла думать и поэтому обернулась к швейцарской даме и спросила:
– Извините, пожалуйста, а что у вас в корзинке?
– Да там моя кошечка, – ответила дама своим мягким голосом с деревенским выговором.
Почему-то это показалось Анне невероятно смешным. С трудом сдерживая смех, она взглянула на Макса и поняла, что его тоже распирает.
– Что?.. Какая кошечка? – снова спросила она.
Дама откинула крышку корзинки, и, прежде чем кто-то что-то успел сказать, оттуда с пронзительным «мяу!» высунулась взъерошенная черная кошачья голова.
Тут Анна и Макс не смогли сдержаться. Они так и покатились со смеху.
– Она тебе ответила! – задыхался от смеха Макс. – Ты спрашиваешь: какая кошечка? – а она тут и отвечает…
– «Мяу!» – мяукнула Анна.
– Дети, дети, – пыталась остановить их мама.
Но все было бесполезно: они продолжали хохотать. И хохотали по любому поводу всю дорогу до Цюриха. Маме пришлось извиняться перед дамой, но та ничего не имела против. Как только она увидела этих детей, то сразу почувствовала их удивительное жизнелюбие.
Каждый раз, когда они вроде бы успокаивались, стоило Максу сказать: «Какая кошечка?», Анна тут же мяукала: «Мяу!» – и они снова взрывались хохотом. И продолжали смеяться даже тогда, когда оказались в Цюрихе на платформе, где их должен был встретить папа.
Анна увидела его первой. Он стоял у билетной кассы – побледневший, искавший их глазами в толпе возле поезда.
– Папа! – крикнула она. – Папа!
Папа обернулся и увидел их. И вдруг он, который всегда держал себя с таким достоинством и никогда ничего не делал в спешке, – вдруг он побежал к ним. Папа обнял маму и прижал ее к себе. Потом обнял Анну и Макса. И обнимал их, обнимал и никак не мог отпустить.
– Я сначала вас не увидел, – сказал он наконец. – Я боялся…
– Я знаю… – сказала мама.
Глава пятая
Папа забронировал для них номер в лучшей гостинице Цюриха. Там была вращающаяся дверь, всюду богатые ковры и позолота. Так как было только десять часов утра, они решили позавтракать еще раз и за завтраком рассказать друг другу о том, что случилось после отъезда папы из Берлина.
Сначала казалось, что все рассказать невозможно. И стало ясно, что лучше всего просто сидеть всем вместе без всяких слов. Пока Макс и Анна уминали круассаны с четырьмя видами джема, мама и папа сидели и улыбались друг другу. Время от времени они вдруг что-то вспоминали, и папа спрашивал: «Ты не забыла книги?» Или мама вдруг говорила: «Звонили из газеты. Хотели, чтобы ты подготовил для них статью, если это возможно». Но потом они снова погружались в себя, в свое улыбчивое молчание.
Наконец Макс выпил последний глоток горячего шоколада, смахнул со рта крошки круассана и спросил:
– Что будем делать дальше?
Об этом никто не подумал. Папа предложил:
– Давайте пройдемся по Цюриху.
Сначала они решили подняться на вершину холма и посмотреть оттуда на город. Холм был настолько крутым, что пришлось воспользоваться фуникулером – специальным лифтом на колесах, который въезжал на вершину. Анна никогда до этого не ездила на фуникулере, и ее то охватывал восторг, то она с беспокойством рассматривала трос, к которому был привязан фуникулер: вдруг он где-нибудь перетерся?
С вершины холма было видно весь город и огромное синее озеро, на берегу которого стоит Цюрих. По сравнению с озером город казался маленьким, затерянным среди гор. По воде туда-сюда плавали пароходы, останавливаясь то у одной, то у другой деревушки на побережье. С высоты пароходы казались игрушечными. В сияющем солнечном свете все виделось таким гостеприимным!
– А можно покататься на пароходе? – спросил Макс, опережая Анну.
– Хотите? – переспросил папа. – Тогда давайте днем покатаемся.
Обедали они на стеклянной террасе превосходного ресторана с видом на озеро, но Анна едва притронулась к еде. Голова у нее кружилась – возможно, из-за того, что они так рано проснулись. И хотя из носа у Анны вроде бы больше не текло, зато разболелось горло.
– Ты не заболела? – с беспокойством спросила мама.
– Нет-нет, – быстро ответила Анна.
Она просто немножко устала… Зато впереди у них – поездка на пароходе!
В небольшом магазинчике рядом с рестораном они купили почтовые открытки. Анна отправила открытку Хеймпи, а Макс – Гюнтеру.
– Интересно, кто победит на выборах? – спросила мама папу. – Неужели немцы действительно выберут Гитлера?
– Боюсь, что да, – ответил папа.
– Да не могут они выбрать Гитлера, – убежденно заверил Макс. – Большинство мальчишек из нашей школы были против него. Вот увидите, завтра станет известно, что почти никто не голосовал за Гитлера. И мы поедем домой – как говорил дядя Юлиус.
– Возможно, – кивнул папа. Но Анна видела, что он думает по-другому.
Путешествие на пароходе было просто замечательным. Анна и Макс, несмотря на холодный ветер, стояли на открытой палубе и смотрели на озеро и на другие суда. Кроме пароходов по озеру плавали небольшие моторки и даже несколько весельных лодок. Их пароход, пыхтя, плыл от одной прибрежной деревушки к другой. Опрятные домики, прятавшиеся среди лесов и холмов, выглядели так живописно! Как только пароход подплывал к пристани, он протяжно и громко гудел, чтобы в деревне все знали о его прибытии. И довольно много людей сходили на берег и поднимались на борт. Примерно через час пароход развернулся, поплыл через озеро к деревушке на другом берегу и скоро привез их обратно в Цюрих – туда, откуда они отправились в плавание.
На обратной дороге от шума машин и автобусов и от клацанья трамваев у Анны опять разболелась голова, и она вдруг почувствовала, что очень сильно устала… Как хорошо, что они наконец вернулись в отель, в свои комнаты. Голода Анна совершенно не чувствовала, а выглядела настолько утомленной, что мама сразу уложила ее в кровать. Как только голова Анны коснулась подушки, все тут же поплыло куда-то в темноту – с клацаньем и пыхтением, как будто вокруг теснились моторки или трамваи. А может быть, шумело у нее в голове.
Когда утром Анна открыла глаза, свет показался ей невыносимо ярким. Она быстро зажмурилась и некоторое время лежала, пытаясь собраться с мыслями. Из другого конца комнаты доносились приглушенные голоса и какое-то непонятное шуршание. Видимо, было уже довольно поздно, и все остальные уже проснулись.
Анна вновь осторожно открыла глаза. Снова возник яркий свет, все завертелось, закачалось и наконец обрело очертания знакомой комнаты. На другой кровати еще в пижаме сидел Макс. А мама с папой стояли рядом. Папа держал газету: вот что шуршало. Все разговаривали вполголоса – думали, что Анна еще спит. Затем комната снова качнулась, Анна опять закрыла глаза и опять поплыла куда-то сквозь едва различимые голоса. Один голос сказал: «У них большинство…» – и тут же растаял. Другой заметил (или это был тот же голос?): «Ровно столько, чтобы делать все, что они хотят…» Затем послышался невеселый голос Макса (тут Анна не могла ошибиться): «Значит, мы не вернемся в Германию… значит, мы не вернемся в Германию… значит, мы не вернемся в Германию…» Неужели он сказал это трижды? Анна с величайшим усилием открыла глаза и позвала: «Мама!» Какая-то неясная фигура отделилась от остальных, подошла к ее кровати, и Анна близко-близко увидела лицо мамы. «Мама…» – снова сказала Анна и заплакала от боли в горле.
Все опять стало расплываться. Мама и папа стояли возле ее кровати и смотрели на столбик термометра. Папа был в пальто. Видимо, он выходил, чтобы купить термометр. Кто-то сказал: «Сорок!» Это у нее? Не может быть. У нее никогда не было такой температуры.
Когда Анна в следующий раз открыла глаза, то увидела человечка с бородкой. «Так, барышня», – сказал человечек и улыбнулся. И, все так же улыбаясь, оторвался от земли, превратился в птицу, взлетел на шкаф и стал каркать оттуда: «Грипп!» – пока мама не согнала его со шкафа на подоконник.
Потом внезапно настала ночь, и Анна попросила Макса дать ей воды. Но вместо Макса к ней подошла мама.
– Почему ты спишь на кровати Макса?
– Ты заболела, Анна, – ответила мама.
Анна обрадовалась: раз она заболела, значит, Хеймпи будет за ней ухаживать.
– Скажи Хеймпи… – но от слабости она забыла, что хотела сказать.
Через какое-то время опять появился человечек с бородкой. Он сильно расстроил маму, повторив не раз и не два:
– Осложнение… осложнение…
Человечек что-то делал с распухшей шеей Анны. Анне было больно, и руки человечка чувствовали это. Анна резко вскрикнула: «Не надо!» – но человечек не обратил на это никакого внимания и попытался вынудить ее выпить что-то отвратительное. Анне очень хотелось все это оттолкнуть, но тут вдруг она увидела на месте человечка с бородкой маму. В маминых голубых глазах светилась яростная решимость сделать то, что требуется, и противиться было бессмысленно.
После этого мир обрел некоторое равновесие. Анна начала понимать, что болеет и что у нее держится высокая температура. А чувствует она себя так плохо из-за того, что у нее на шее сильно воспалились желёзки.
– Мы должны сбить температуру, – сказал доктор с бородкой.
А мама сказала:
– Сейчас я кое-что положу тебе на шею, и станет легче.
Анна увидела, что над миской поднимается пар.
– Горячо! – заплакала она. – Не хочу!
– Будет не очень горячо, – попыталась убедить ее мама.
– Нет! Ты не знаешь! Ты не знаешь, как за мной ухаживать! Позови Хеймпи! Хеймпи не станет класть мне на шею горячее!
– Ерунда, – возразила мама. И приложила дымящуюся шерстяную подушечку к собственной шее. – Видишь, мне совсем не горячо. И тебе не будет горячо.
Подушечка шлепнулась на шею Анны, и мама крепко примотала ее бинтом.
Было горячо, но терпимо.
– Все не так страшно, правда? – заметила мама.
Анна слишком сердилась, чтобы отвечать, к тому же комната опять закружилась. Но, уплывая неизвестно куда, Анна все же услышала, как мама проговорила:
– Я заставлю эту температуру снизиться – чего бы мне это ни стоило!
Наверное, Анна слегка задремала или уснула, потому что шее больше не было горячо, а мама разматывала бинты.
– Как поживает бедный толстенький поросеночек? – спросила мама.
– Толстенький поросеночек? – слабо отозвалась Анна.
Мама осторожно дотронулась до одной из распухших желёзок Анны.
– Вот толстенький поросеночек, – объяснила она. – Это самое неприятное. Другой чуть лучше. Будем считать его тощеньким поросеночком. А здесь вот – маленький розовый поросеночек. А этот – самый крошечный поросеночек. А как мы назовем вот этого?
– Фрейлейн Ламбек, – ответила Анна и засмеялась.
Она была так слаба, что смех ее больше походил на кудахтанье. Но мама очень обрадовалась. Она опять поставила Анне на шею припарку, но в этот раз все было не так неприятно: мама то и дело шутила по поводу толстенького и тощенького поросеночка и по поводу фрейлейн Ламбек. Хотя желёзки Анны стали немного лучше, температура еще держалась. Когда Анна просыпалась, то чувствовала себя в целом неплохо, но к обеду у нее опять начиналось головокружение, а к вечеру все путалось и расплывалось. В голову приходили непонятные мысли. Ее пугали рисунки на обоях, она боялась оставаться в комнате одна. Однажды мама спустилась вниз за ужином, а Анне вдруг показалось, что комната стала сжиматься. И сжималась все больше и больше – пока Анна не закричала от страха, что ее сейчас раздавит. Хорошо, что вернулась мама с ужином на подносе… Доктор сказал: «Скоро это должно пройти».
Однажды Анна лежала, рассматривая шторы. Мама как раз их задвинула, потому что стемнело, и Анна разглядывала складки. Накануне вечером ей там привиделся страус. И чем выше поднималась температура, тем отчетливее он становился, пока в конце концов Анна не заставила страуса разгуливать по комнате. Она надеялась, что на этот раз у нее получится слон. И тут в другом конце комнаты послышался шепот. Она с трудом повернула голову. Папа с мамой сидели рядом и читали письмо. Анна не слышала, что сказала мама, но по голосу поняла, что мама сильно расстроена. Папа убрал письмо и взял маму за руку. Анна все ждала, что папа уйдет, но папа не уходил, а все сидел и сидел в комнате и держал маму за руку. Анна смотрела на них, пока не устали веки и ей не пришлось закрыть глаза. Шепот стал еще тише. Почему-то он действовал успокаивающе, и Анна, прислушиваясь, заснула.
Когда она проснулась, то сразу же стало ясно: она проспала очень долго. И было и еще нечто странное, но Анна не понимала, что именно. Комната тонула в полутьме. Светильник горел только на столе, за которым обычно сидела мама. И Анна подумала, что мама, должно быть, забыла выключить лампу, когда пошла спать. Но мама еще не ложилась. Они с папой по-прежнему сидели рядом, и папа держал маму за руку, а в другой руке держал сложенное письмо.
– Привет, – сказала Анна. – Я чувствую себя как-то непривычно.
Мама и папа подошли к кровати, и мама положила руку Анне на лоб, а потом поставила ей термометр. Когда пришло время проверить температуру, мама, казалось, не верит своим глазам.
– Нормальная! Впервые за четыре недели!
– А остальное – ерунда, – сказал папа и скомкал письмо.
После этого Анна пошла на поправку. Постепенно толстый поросеночек, тощий поросеночек, фрейлейн Ламбек и остальные похудели, и шея Анны перестала болеть. Анна начала есть и читать. Приходил Макс, и они играли в карты, иногда – вместе с папой. А вскоре Анне разрешили вставать с кровати и какое-то время сидеть на стуле. Без помощи мамы Анна еще не могла ходить даже по комнате, но счастьем было уже и то, что можно сидеть у окна на стуле и нежиться в теплых лучах солнца.
За окном было голубое небо, и люди шли по улице без пальто. На тротуаре напротив в маленьком ларечке дама продавала тюльпаны, а каштан на углу покрылся зелеными листьями. Пришла весна. Анна удивлялась тому, как все изменилось за время ее болезни. Люди на улице, казалось, радовались весне и покупали цветы в ларечке. Дама, торговавшая тюльпанами, была полная и темноволосая и немного напоминала Хеймпи.
Вдруг Анна вспомнила: Хеймпи должна была приехать к ним через две недели после их отъезда из Германии. Но прошло больше месяца. Почему она не приехала? Анна хотела спросить об этом у мамы, но вошел Макс.
– Макс, а почему Хеймпи не приехала?
Макс растерялся.
– Ты хочешь лечь? Помочь тебе?
– Нет.
– Ну… Я не знаю, можно ли что-то тебе рассказывать… Тут много всего случилось, пока ты болела.
– Что?
– Гитлер выиграл выборы. И очень быстро подчинил себе все правительство. Как папа и говорил, никто не посмел сказать слова против. А тот, кто посмел, того сразу арестовали.
– Хеймпи сказала что-нибудь против Гитлера? – Анна тут же представила себе Хеймпи в сыром подземелье.
– Нет. Зато папа посмел. И он до сих пор это делает. Но сейчас никто в Германии не решится напечатать то, что он пишет. Он не получает денег. И мы не можем платить Хеймпи жалованье.
– Я понимаю… – сказала Анна и добавила: – Мы теперь бедные?
– Думаю, да. Немного. Если бы папа смог писать для швейцарских газет, тогда бы все стало нормально.
Макс уже собрался уходить, и Анна быстро сказала:
– Вряд ли Хеймпи так сильно заботят деньги. Если у нас будет маленький домик, она наверняка захочет приехать жить вместе с нами – даже если мы не сможем платить ей много.
– Тут такое дело… – Макс замялся, но все же добавил: – Вряд ли у нас теперь будет домик. У нас и мебели-то нет.
– Но…
– У нас все украли нацисты. Это называется конфискацией имущества. На прошлой неделе папа получил письмо, – Макс усмехнулся. – Это было примерно так же, как в какой-нибудь ужасной пьесе: в дом врывается человек с плохими новостями… А в довершение ко всему – ты. Хотела откинуть лапки.
– Не хотела я откинуть лапки! – возмутилась Анна.
– Да знаю, что не хотела, – согласился Макс. – Но этот швейцарский доктор рисовал нам довольно мрачные картины. Ты хочешь лечь?
– Да, наверное…
Анна почувствовала слабость, и Макс помог ей добраться до кровати.
– Макс, – спросила Анна, оказавшись в постели, – а конфискация… Это так называется? Нацисты, они всё забрали? И наши вещи тоже?
Макс кивнул.
Анна пыталась представить, как это: пианино… занавески с цветочками, которые висели в гостиной… ее кроватка… и все игрушки! И ее розовый кролик! Она вдруг страшно расстроилась из-за кролика. У него были черные вышитые глазки. (Сначала-то у кролика глазки были стеклянные, но они пришли в негодность много лет назад.) У Анны была привычка теребить его лапки. Шерстка кролика, теперь уже не совсем розовая, была такой мягкой, такой родной. И как Анна могла упаковать с собой какую-то невыразительную шерстяную собачку вместо розового кролика? Это было ужасной ошибкой, и теперь ее не исправишь.
– Я всегда знал, что надо было взять с собой игровой набор, – сказал Макс. – А теперь в него, наверное, Гитлер играет. Вот прямо сейчас и играет…
– И тискает моего розового кролика, – добавила Анна и засмеялась, но по щекам у нее катились слезы.
– Все равно нам повезло, что мы здесь.
– Почему? – спросила Анна.
Макс как будто бы что-то внимательно рассматривал, глядя в окно за ее спиной.
– Папа знает от Хеймпи, – сказал он, – что на следующий день после выборов нацисты пришли за нашими паспортами.
Глава шестая
Как только Анна достаточно окрепла, из дорогого отеля пришлось переехать. Папа с мамой нашли небольшую гостиницу в одной из деревушек у озера, недалеко от пристани. Называлась она «Гастхоф Цвирн» – по фамилии владельца. Перед гостиницей был мощеный дворик, большой фруктовый сад тянулся от дома до самой воды. Обычно в гостинице никто подолгу не жил – сюда заходили, чтобы поесть и выпить, – но у герра Цвирна было несколько комнат, которые он сдавал за небольшую плату. Мама и папа сняли две комнаты: одну – для себя, другую – для Макса с Анной, и это позволяло сильно экономить.
На первом этаже была большая удобная гостиная, украшенная оленьими рогами и веточками эдельвейсов. А в теплую погоду столики накрывали в саду под каштанами, отражавшимися в водах озера, и фрау Цвирн обслуживала посетителей здесь. Анне это очень нравилось.
По выходным сюда приходили музыканты из деревеньки и играли до позднего вечера. Можно было слушать музыку и смотреть, как сквозь листву поблескивает вода и как по озерной глади скользят пароходы. В сумерках герр Цвирн включал в саду свет – и на деревьях загорались маленькие фонарики, освещавшие столики с едой. На пароходах тоже зажигались сигнальные огни (обычно желтого цвета), чтобы их было видно другим судам. Но иногда встречались яркие пурпурно-фиолетовые огни. На фоне темно-синего неба они так красиво отражались в глубинах озера! Каждый раз Анне казалось, будто кто-то сделал ей маленький волшебный подарок.
У герра и фрау Цвирн было трое детей, которые всюду бегали босиком. И как только Анна настолько окрепла, что ее ноги уже не казались ей ватными, они с Максом стали осваивать окрестности вместе с маленькими Цвирнами.
Дети Цвирнов, как и все жители деревни, говорили на швейцарском диалекте, который Макс и Анна поначалу понимали с трудом, но скоро освоились. Старший сын герра Цвирна Франц взялся учить Макса ловить рыбу (хотя Макс все равно ничего не мог поймать), а сестра Франца Френели обучала Анну прыгать через скакалку так, как это было принято в ее деревне.
Благодаря такой жизни к Анне быстро вернулись силы, и в один прекрасный день мама объявила: пришло время возобновить школьные занятия. Предполагалось, что Макс будет посещать среднюю школу для мальчиков в Цюрихе. Ему придется ездить туда на поезде. Это не так интересно, как плыть на пароходе, зато гораздо быстрее. А Анна будет ходить в деревенскую школу с детьми Цвирнов. Анна и Френели были примерно одного возраста, так что они окажутся в одном классе.
«Ты будешь моей лучшей подругой!» – заверила Френели Анну. У Френели были длинные тоненькие косички, похожие на мышиные хвостики, и выражение постоянной обеспокоенности на лице. Анна еще не совсем понимала, хочет ли она быть лучшей подругой Френели. Но ответить так было бы верхом бестактности. И утром в понедельник они вместе отправились в школу. Френели шла босиком, а туфли несла в руках. По пути к ним присоединились другие дети, почти все – босые, и почти все несли свою обувь в руках. Френели познакомила Анну с некоторыми девочками, а мальчишки стояли поодаль, с другой стороны дороги, и молча на них смотрели. На школьном дворе их встретил учитель. Зазвонил колокольчик. Началась ужасная суета: все бросились обуваться. По школьным правилам в школу можно было входить только обутым, но большинство детей вспоминали об этом в последнюю минуту.
Учителя Анны звали герр Граупе. Он был довольно старым, с желтоватой седой бородой и внушал всем благоговейный трепет. Герр Граупе указал Анне место рядом с веселой светловолосой девочкой по имени Рёзели. Анна пошла к указанному ей месту по центральному проходу между партами – и класс дружно охнул.
– Я сделала что-то не так? – шепотом спросила Анна у Рёзели, когда герр Граупе повернулся к ним спиной.
– Ты прошла по центральному проходу, – шепнула в ответ Рёзели.
– Ну и что?
– По центральному проходу можно ходить только мальчикам.
– А где должны ходить девочки?
– Только не по центральному проходу.
Это было довольно странно, но герр Граупе начал писать на доске примеры, не оставив Анне возможности вдаться в подробности. Примеры оказались совсем легкими. Анна все быстро решила и наконец огляделась. Мальчики сидели двумя рядами с одной стороны класса, девочки – с другой стороны. В берлинской школе такого не было. Там мальчики и девочки всегда были вперемешку. Герр Граупе велел сдать книги. Френели стала собирать книги у девочек, а высокий рыжеволосый мальчишка – у мальчиков. Оба они подошли к герру Граупе, каждый со стопкой книг, но рыжий мальчишка прошел к учительскому столу через середину класса, а Френели – кружным путем. И хотя каждый из них избегал смотреть на другого, от Анны не укрылось, что Френели, оказавшись рядом с рыжим мальчишкой, сильно покраснела.