Читать онлайн Кляпа 3 бесплатно

Глава 1

Утро, как обычно, наступило исподтишка, без приглашения и без малейших признаков сочувствия. Валентина открыла один глаз, потом другой, потом снова закрыла оба, но, увы, реальность никуда не делась. Реальность сидела на груди тяжёлой, неотвязной кошкой, пахла вчерашней жареной картошкой и глухо гудела в висках, как старый пылесос на последнем издыхании. В голове шумело так, будто там всю ночь скакали маленькие, очень злобные мартышки в касках и со знаменами: "Позор! Позор! Позор!"

Тело ломило, словно вчера его старательно перебирали в руках три пьяные массажистки на спортивной ярмарке. Каждая мышца тихо подвывала о спасении, суставы хрустели при малейшем движении, а настроение вообще сбежало вон ещё до рассвета, хлопнув дверью и швырнув на прощание грязной тряпкой. Валя лежала на диване, закутавшись в плед до самого лба, как мумия, пережившая трёхдневную пьянку в компании оживших канцелярских папок.

Первые обрывочные мысли выползли на поверхность сознания, как стыдливые тараканы из—за плинтуса: воспоминания о вчерашнем офисном апокалипсисе. О да, это не забыть никогда. Ни—ко—гда. Ни через неделю, ни через год, ни даже через пятьдесят лет в доме престарелых, когда она, шурша подгузниками, будет рассказывать соседкам про самое эпичное увольнение бухгалтеров в истории цивилизации.

Картины вчерашнего позора вспыхивали перед глазами одна за другой, как яркие всполохи в огненном аду: визжащий Славик с застрявшей на голове коробкой для бумаг, самодовольная Люся, гордо расставившая ноги на столе, как будто рекламировала акции нового банка, обрушение стеллажей, еще раз обрушение стеллажей, визг Славика и самодовольная ухмылка Люси, которая, кажется, мечтала вручить себе орден за доблесть. Валя вспоминала всё это, с облегчением, что она успела удрать задолго до того, как в офис ввалились Сергей Валентинович и остальные сотрудники. Те даже не подозревали, что Валя была причастна к этому феерическому краху.

Сердце вяло хлюпнуло где—то в районе печени. Желание исчезнуть, стать плесенью на стене или хотя бы скатертью в каком—нибудь забытом подсобном уголке вновь накрыло Валю с головой. Но убежать было некуда. Она осталась здесь, среди разбросанных вещей, остывшего чая на столике и непонятного пятна на обоях, которое жутко смахивало на печать с надписью "Дно пробито".

Потом, из темных завитков полусна, где всё ещё слышались отголоски позора, поднялся голос. Весёлый, ехидный, с лёгкой хрипотцой, как будто в мозг прописалась весёлая торговка с центрального рынка.

– Валюша—а—а, – протянула Кляпа, растягивая гласные, словно кошка, потягивающаяся на тёплом полу. – Ну ты, конечно, жгла! Такого представления даже я не ожидала! Надо было продавать билеты! А лучше сразу трансляцию по всему офису – "Живое шоу имени Валентины Порывистой"!

Валя застонала, натягивая плед на голову до самых ушей, словно надеялась, что толстая шерстяная ткань сможет заглушить этот невыносимый внутренний комментаторский бред. Но Кляпу невозможно было заглушить. Она, как радостный таракан на вечеринке, шныряла по всем закоулкам сознания, шуршала, хихикала и вставляла свои ехидные пять копеек в каждую мельчайшую мысль.

– Это было восхитительно, – бормотала Кляпа с восторженным придыханием. – Я лично выписала бы тебе премию за вклад в развитие корпоративной морали! А за падение полок – отдельную медаль "За разрушение тылов противника"! Представляешь, какой эпический отчёт отправится наверх? "Причина увольнения Славика и Люси: разрушение офисной инфраструктуры в процессе сексуальной оргии третьего уровня".

Валя закатила глаза под пледом. Её трясло от бессилия и злости. Казалось, даже носки на ногах вибрируют от переизбытка внутреннего кипения. Так хотелось встать, схватить что—нибудь тяжёлое и запустить в стену, желательно туда, где у Кляпы условно находилась голова. Но, увы, в реальности было только остывшее тело и чувство, что её достоинство испарилось, как лужа под палящим солнцем.

"Хватит!" – вдруг ясно и чётко подумала Валя. Мысль была такая ясная, как удар мокрой тряпкой по лицу.

Она резко сбросила плед, так что он свалился с дивана тяжёлой кучей, и села, поджав под себя ноги. Волосы прилипли к щеке, одна прядь встала дыбом, словно антенна отчаяния ловила новые сигналы бедствия. Вале было всё равно. В глазах вспыхнуло что—то очень древнее, первобытное – возможно, то самое чувство, которое в своё время заставило первых женщин человечества сказать: "Да пошло оно всё!" – и изобрести орудия труда из кусков метеорита.

Кляпа не унималась.

– А ты представляешь заголовки новостей? "Сексуальный апокалипсис в бухгалтерии: версия инопланетян!" Или ещё лучше: "Заниматься любовью на рабочем месте – новая корпоративная практика?! Интервью с очевидцами и участниками!"

Валя глубоко вдохнула. Нос щекотало запахом вчерашнего чая и затхлой подушки. Вдохнула ещё раз. И ещё. Потом открыла рот и, чуть сипловато, но на удивление твёрдо произнесла в пустоту комнаты:

– С этого дня никаких твоих дурацких планов!

Кляпа сделала в голове драматическую паузу, как диджей на рейве перед выбросом баса.

– Лучше буду сумасшедшей, чем твоей марионеткой! – рявкнула Валя, вкладывая в каждую букву всю ту злость, всю ту безысходность, что копилась в ней недели, месяцы, может быть, всю жизнь.

На мгновение повисла тишина. Даже холодильник на кухне замер, перестав гудеть своим вечным песком отчаяния. Даже батарея перестала покашливать, и где—то во дворе словно почуяв происходящее замолчал соседский пес, известный своей любовью к бессмысленному лаю на голубей.

А потом в голове раздался знакомый смех. Заливистый, тягучий, как густой карамельный сироп, в который кто—то макнул всю её решимость. Кляпа ржала так, что, казалось, если бы у неё был физический рот, она бы уже захлебнулась собственным весельем.

– Ой, Валюша! – задыхаясь от хохота, простонала она. – Ну ты даёшь! Какая восхитительная истерика! Просто гранд—финал! Давай—давай, продолжай! Может, ты ещё флаг победы вышиваешь вязаным крючком? Или запишешь гимн свободы на плёнку из банановой кожуры?

Валя молчала. Сидела на диване, растрёпанная, потрёпанная, но впервые за долгое время – настоящая. Её решение было окончательным.

И даже если завтра её заберут психиатры, если Кляпа будет орать в голове день и ночь, если мир окончательно перевернётся вверх тормашками и начнёт крутиться, как барабан в стиральной машине, Она больше не будет покорной марионеткой в руках своей ехидной квартирантки. Её личная революция началась.

И первым пунктом программы было: психануть по—настоящему.

То же самое утро продолжало глумиться над Валентиной без предупреждения, без уважения к личным границам и без малейшего желания быть хоть сколько—то полезным. без предупреждения, без уважения к личным границам и без малейшего желания быть хоть сколько—то полезным.

Собиралась Валя на работу не просто нехотя – с такой обречённостью, словно шла не в офис, а на личную казнь, где зрители будут требовать повтора и хлопать в ладоши за каждый промах. Но сегодня в её голове зрело нечто большее, чем банальное страдание. Сегодня она собиралась превратить офис в арену собственного безумия, где правила будет диктовать не Кляпа, а она сама – Валентина Безумная, Валентина Освобождённая, Валентина "плевать я хотела на всю эту галактическую фигню!"

Кляпа, разлёгшаяся где—то между мозжечком и фантазиями о мировом господстве, осторожно приподняла внутреннюю бровь и прошептала с недоверчивым восхищением:

– Ой, что это там такое у нас шевелится? Неужели бунт? Ну—ну, Валюша, удиви меня.

Валя удивлять собиралась на полную катушку. Она подошла к зеркалу и с холодной решимостью сотворила с собой всё, что ещё вчера посчитала бы терактом против здравого смысла. Волосы – взлохмачены, будто её только что сбила тёплая панамская буря. Блузка – застёгнута через одно пуговичное отверстие, да так, что создавалось стойкое ощущение: либо Валя пила всю ночь и проиграла войну с одеждой, либо была атакована особо извращённым стилистом. Юбка – торжественно и бесповоротно надета задом наперёд, словно протест против всей банальности мира.

На ногах – разношенные серые балетки, одна из которых подозрительно скрипела при каждом шаге, создавая звуковой эффект то ли трагикомедии, то ли старого шкафа, жалующегося на судьбу.

Кляпа в голове хихикала, будто за кадром крутился какой—то мультик с особым сюжетом: «Как довести приличную девушку до стадии циркового номера за одну ночь».

– Боже, Валюша, ну ты мой персональный перформанс! – с восторгом шептала Кляпа. – Переоденься ещё в ламу, и я выдам тебе сертификат на вольное плавание в дурдоме без очереди!

Валя только фыркнула. И с таким торжественным видом, будто надела не юбку задом наперёд, а доспехи победителя, отправилась на работу.

Офис встретил её ароматом вчерашнего кофе, застоявшегося воздуха и невысказанного напряжения. Сотрудники, сидевшие за компьютерами, сначала даже не заметили подход Валентины. Она двигалась медленно, с важностью почётного гостя в каком—нибудь особом интернате для уставших от реальности взрослых.

Но стоило ей подойти поближе, как эффект разорвавшейся тюленевой бомбы сработал на ура.

Первым, кто поднял голову, был бухгалтер Петя, известный своей способностью засыпать с открытыми глазами. Он моргнул, присмотрелся и едва не выпал из кресла. За ним, по цепной реакции, поднялись головы: отдел кадров, маркетологи, даже молчаливая Таня из IT отдела, которой обычно был безразличен даже приход пожарных с сиренами.

Офис в полном составе ошеломлённо уставился на Валентину.

Валя, с лицом человека, который только что подписал мирный договор с собственной шизофренией, невозмутимо прошла к своему рабочему месту. Скрипучая балетка предательски застонала на каждом шаге, придавая её появлению особый трагикомичный оттенок.

Когда она плюхнулась в кресло и дернула мышку, компьютер выдал обиженный писк, как будто тоже пытался сбежать от приближающейся катастрофы. Валя поправила на себе криво застёгнутую блузку (ещё хуже, чем была), плотнее затянула задом наперёд надетую юбку и с самым серьёзным видом открыла первый попавшийся файл.

Но это было только начало феерии.

Валя неспешно вытянулась в кресле, как будто собиралась устроить сеанс публичной психотерапии. Громко прокашлялась, чтобы добиться всеобщего внимания (как если бы его ещё не было достаточно), и подняла голову.

– Не подходите ко мне близко! – объявила она торжественно, словно диктор на экстренном совещании по спасению мира. – Моя инопланетянка собирается чипировать всех мужчин!

В офисе повисла тишина. Настоящая. Такая, в которой обычно слышно, как растёт мох на ковролине.

Кто—то уронил ручку. Кто—то судорожно хихикнул в кулак. Кто—то, похоже, начал медленно съезжать под стол. Петя из бухгалтерии вдруг вспомнил, что ему срочно надо сверить отчёты в другом конце здания, и буквально вылетел за дверь, напоминая выброшенного за борт пассажира.

А Валя сидела в центре всего этого театра и сияла. Её лицо выражало невинную радость человека, который только что сорвал маску с серого унылого дня и подменил его карнавалом всеобщего абсурда.

Кляпа в голове заходилась в восторге:

– Браво, Валюша! Пять звёзд из пяти за лучший утренний перформанс! Ещё бы фейерверки из степлеров – и можно открывать новый цирк без шапито!

Коллеги вздрагивали. Кто—то судорожно смеялся, кто—то косился на Валю с тем выражением, каким обычно смотрят на особенно буйных родственников на семейных праздниках. В голове у всех бурлила одна и та же мысль: "Ну всё, поехала крыша у девочки!" Но Валя чувствовала себя прекрасно. Она сидела в кресле, расплывшись в блаженной ухмылке, как старенький кот на солнечном подоконнике.

В груди расправились крылья: не те жалкие обрывки самообладания, что трепыхались раньше, а настоящие, широкие, свободные. Словно с плеч наконец—то скинули тяжёлую плиту ожиданий, приличий и вечной обязанности быть "нормальной". Мир стал проще, смешнее и в сто раз легче.

План шёл идеально. Официальный день саботажа был объявлен открытым. Пора было продолжать разрушать унылый офисный космос собственным весельем и безумием.

Когда атмосфера в офисе наконец начала затихать после утреннего перформанса Валентины, как вдруг судьба, словно коварный сценарист в плохо отрепетированном фарсе, подкинула новый реквизит для спектакля.

Дверь в офис приоткрылась с тихим, предательским скрипом, и на пороге возник он – новый курьер. Молодой, свежий, как утренняя булочка из пекарни, с торчащими вихрами, застенчивой улыбкой и коробкой в руках, которая казалась слишком тяжёлой для его тонких запястий. На футболке у него красовалась надпись «Вперёд к приключениям!» в духе наивного оптимизма, который явно не был готов к встрече с сегодняшней Валей.

Где—то внутри её сознания Кляпа радостно захлопала в ладоши и зашипела с восторгом, как старый чайник на плите:

– У-у-ух ты, какой экспонатик подъехал! Валюша, давай, хватай его! Такой экземпляр сам в руки плывёт, грех упустить!

Валя, сидевшая за своим рабочим местом, невозмутимо подняла взгляд на вошедшего юношу. Внутри, за фасадом спокойствия, у неё вовсю клокотала смесь веселья, упрямства и неописуемого наслаждения ситуацией. Она не собиралась позволить Кляпе снова командовать ею. Сегодня день саботажа продолжался.

Курьер, не подозревая о надвигающейся буре, робко подошёл к стойке администратора, а потом, по велению судьбы и планировки офиса, направился прямиком к Валентине. Вид у него был такой, словно он одновременно искренне рад новой доставке и смертельно боится опоздать с заказом и потерять премию в пятьсот рублей.

Когда между ним и Валей осталось каких—то три метра, голос Кляпы в её голове достиг апогея истерического возбуждения:

– Валюша, ВПЕРЁД! Захвати его, оплодотвори и запусти в космос! Или наоборот – неважно, главное срочно!

Валя встала. Медленно. Театрально. С таким лицом, будто собиралась вручить курьеру не бумажку для подписи, а личный билет на корабль без возврата. Офис замер в предвкушении новой сцены из этой безумной пьесы.

Она сделала шаг вперёд, ещё один. Подошла вплотную, заглянула ему прямо в глаза – ясные, добрые, чуть растерянные – и, вложив в голос всю свою боль, ярость, абсурд и долю актёрского вдохновения, громко, чётко, на весь офис произнесла:

– Беги отсюда, пока не поздно! Они хотят оплодотворить меня твоим генетическим материалом и отправить в космос!

Голос её прозвучал торжественно, с такой интонацией, с какой обычно сообщают о приближении конца света или начале всеобщей эвакуации.

В офисе повисла звенящая тишина, в которой можно было расслышать, как кто—то в дальнем углу давится собственным кофе.

Курьер застыл, словно его ударило током от старой розетки. Глаза его, и без того немаленькие, расширились до размеров блюдец из советского буфета. На секунду показалось, что он вообще перестал дышать.

А потом Валя, с самым невинным видом, медленно подняла руку, будто собираясь благословить беднягу на последний путь, и вкрадчиво добавила:

– Мы выбрали тебя…

Эти три слова добили несчастного. Коробка в его руках жалобно дрогнула вместе с запястьями, паренёк дёрнулся всем телом, как под током, и тяжело уронил груз на пол, раскидав вокруг какие—то папки, брошюры и кучу упаковочного мусора, словно под аккомпанемент невидимого оркестра паники.

Парень отшатнулся на шаг назад, споткнулся о край ковролина, чуть не рухнул, но чудом удержался на ногах, размахивая руками, как молодой альбатрос, впервые выбравшийся на скользкую палубу.

Валя наблюдала за этим с безмятежной улыбкой Будды, которому наконец—то удалось убедить кого—то в бессмысленности бытия.

Курьер смотрел на неё с ужасом, полным священного трепета, как на ведьму из третьесортного малобюджетного хоррора, неожиданно ожившую в полдень.

Валя, не теряя ни секунды, резко хлопнула себя по животу и с придурковатой торжественностью выкрикнула:

– Начинается процесс передачи семени избранной!

От этих слов курьер взвыл каким—то непередаваемым звуком, одновременно похожим на визг чайника и скулёж щенка, развернулся и стремительно выбежал из офиса, лавируя между столами, стульями и сотрудниками, как марафонец, догоняющий последний автобус.

Петя из бухгалтерии, стоявший у ксерокса, в шоке уронил пачку договоров, Таня из IT рефлекторно перекрестилась, а отдел кадров молча засекал время, через сколько минут курьер подаст в суд за моральную травму.

Валя, не теряя достоинства, аккуратно подняла коробку, отряхнула её от обёрточной бумаги и с королевским спокойствием поставила на свой стол, как трофей.

Кляпа в голове сначала осела в молчании, словно к ней поступила информация о падении всех запасов шоколада на планете, а потом тихо, с лёгкой истерической ноткой, простонала:

– Ну ты, Валюша, зверь. Просто зверь! Я в шоке. Я в любовном шоке! Я тебя одновременно ненавижу и обожаю! Где мои таблетки?!

А Валя чувствовала, как по её телу разливается приятное, тёплое ощущение победы. Лёгкость. Свобода. Словно скинула с себя не только блузку с кривыми пуговицами, но и всю липкую паутину чужих ожиданий.

Миссия «оплодотворение» торжественно провалена.

А значит, план по саботажу шёл просто прекрасно.

После утреннего курьерского эпизода офис, потрёпанный морально и физически, ещё пытался прийти в себя. Кто—то поднимал разбросанные листы, кто—то пытался допить свой остывший кофе, который теперь казался гораздо нужнее, чем год назад диплом об окончании вуза. Но Валя уже окончательно вошла во вкус.

Следующей её жертвой стал новый стажёр со старым именем Паша – парень с лицом, вечно застывшим в смеси растерянности и недоумения, словно он только что проснулся в чужом городе без штанов и паспорта. Он только зашёл на кухню за кипятком, как Валя молча подошла к нему, посмотрела долгим, трагическим взглядом, сжала его руку холодными пальцами и зловещим шёпотом прошептала:

– Я выбрана. Мне нужен донор. Прямо сейчас.

Паша побледнел так стремительно, будто вместо кипятка в кулере обнаружил портал в ад. Кружка выпала из его рук с глухим стуком, и он, не проронив ни слова, взвизгнул и бросился прочь из кухни, как заяц, угодивший в логово лис.

Валя спокойно взяла себе кофе и вернулась за стол. Кляпа в голове фыркала от злости, шипела, как старая сковородка, но Валя только счастливо улыбалась в своё остывающее латте.

Не успели коллеги забыть утренние перформансы, как Валентина взяла новую высоту. Мимо проходил Дмитрий Иванович – вечно строгий начальник отдела продаж, человек с лицом, в котором было столько любви к жизни, сколько в булыжнике к современной живописи. Валя встала ему на пути, сделала страшно серьёзное лицо и спросила таким тоном, каким обычно сообщают о нападении зомби:

– А у вас, Дмитрий Иванович, уже стоит антенна для связи с материнским кораблём?

Дмитрий Иванович, человек, повидавший многое, включая трёхнедельные корпоративные тренинги по мотивации, замер на месте. Он медленно кивнул, осторожно обошёл Валю и исчез за углом со скоростью потерявшего всякую веру в человечество пингвина.

Кляпа заходилась в голове от негодования. Её бесценные «миссии» летели в тартарары одна за другой, а Валя, словно троллейбус без тормозов, мчалась вперёд по полю корпоративного абсурда.

Апофеоз случился в обеденный перерыв, когда весь офис собрался в столовой. Валя, вооружившись пластиковой ложкой как микрофоном, встала на стул и торжественно объявила:

– Граждане земного шара! С сегодняшнего дня мы все находимся под наблюдением Кляпы с планеты Кляпулия! Всем срочно надеть шапочки из фольги и следовать за мной к спасательным капсулам!

Реплика повисла в воздухе, как дурной запах в душном автобусе. Лицо офис—менеджера перекосилось в крик молчаливого ужаса. Марина из отдела маркетинга вцепилась в вилку с такой силой, что пластиковый прибор треснул пополам. А Артём из бухгалтерии тихо икнул и зашептал молитву.

Кто—то взвизгнул в углу. Кто—то снял обувь и, не веря своим глазам, попытался спрятаться под стол. Сотрудники выглядели так, словно на них одновременно спустили стаю летучих обезьян и устроили распродажу бреда без НДС.

Кляпа в голове сдавленно захрипела:

– Ты что творишь, дурочка?!!! Если мы не выполним план, Жука нас обеих отправит на переработку!

Голос Кляпы больше не звучал весело и ехидно, он шипел, булькал и трещал, как старая колонка в разгар шторма. Внутри сознания Вали впервые за всё это время почувствовалась настоящая паника. Маленькая, чёрная, вонючая паника, расползающаяся по закоулкам мозга и скребущая когтями по стенкам души.

Но Валя только довольно усмехнулась, криво, счастливо, широко.

Саботаж оказался такой вкусной вещью, что теперь она не собиралась останавливаться ни на секунду. Впервые в жизни ей было хорошо. Настоящее, плотное, горячее «хорошо», которое расползалось по венам, наполняя их не страхом, не стыдом, не тревогой, а лёгкостью. Весельем. Своеволием.

Бунт был сладок. Сладок, как краденое варенье в детстве, как первая прогулка без разрешения, как тот безумный момент, когда плюёшь на всё и просто живёшь, расправив крылья.

Валя вытянулась в кресле, закинула руки за голову и довольно улыбнулась потолку. Оттуда на неё уныло смотрела старая вентиляционная решётка, которая, казалось, тоже понемногу понимала, что сегодня офис живёт по новым законам.

Кляпа в панике носилась по голове, гремела виртуальными кастрюлями и требовала вернуть всё взад, спасти миссию, подчиниться плану! Но Валя больше не собиралась слушать её.

Весь мир наконец—то превратился для Валентины в одну большую сцену для абсурдного спектакля, где не она – кукла в чужой пьесе, а сама кукловод. И пусть даже за кулисами готовили санитаров с уколами, а Жука уже строчила отчёт о полной провальной миссии – Валя теперь играла по своим правилам.

И плевать, сколько потом будет штрафов, криков и угроз. Хуже, чем было, уже не станет. А значит – можно наслаждаться.

К обеду офис окончательно погрузился в странную атмосферу. Казалось, невидимый пар из абсурда и лёгкого ужаса повис в воздухе, пропитал каждую клавиатуру, каждый стаканчик с кофе, каждый уголок стола. Сотрудники ходили на цыпочках, переглядывались, перешёптывались, словно ожидали, что из—под потолка в любой момент выпадет ещё какая—нибудь бредовая пакость – например, армия тараканов в галстуках или дирижабль с надписью «Всё кончено».

Валя же сидела за столом, поглаживая мышку, как злодей в трёхкопеечном фильме ласкает белую кошку, и строила великий план следующей выходки.

В голове Кляпа уже не шептала и не фыркала, а натурально стонала, как прокуренная продавщица с базара после трёх смен подряд. Но Валю это лишь радовало. В её груди разгоралось чувство настоящего триумфа. Победного, сладкого, безумного.

Когда наступила середина дня и большинство сотрудников вернулось в офис после обеда – сонные, измученные и мечтающие только о вечере, – Валя поняла: звёздный час настал.

Она неспешно встала из—за стола. Потянулась, как кошка, наполовину прикрыв глаза. Пару раз покачнулась на месте, создавая иллюзию лёгкого помутнения рассудка, а затем, без лишних колебаний, уверенно залезла прямо на свой рабочий стол. Скрип кресла, шорох бумаг и дребезжащий звон кофейной ложечки, свалившейся на пол, сопровождали её восхождение, как фанфары очень бедной оперы.

Весь офис вцепился в эту картину глазами. Даже самые стойкие, кто ещё пытался в глубине души оправдывать Валю синдромом понедельника или последствиями плохой еды в столовой, наконец поняли: сегодня будет нечто.

Валя взмахнула рукой, словно зазывала невидимую публику, и, вдохновлённая внутренней бурей, громогласно провозгласила:

– Всё это правда! Они среди нас! В моей голове живёт пришелец по имени Кляпа, и она требует, чтобы я плодилась с вами, офисные самцы! Бегите, мужчины! Я опасна!

Последние слова Валя произнесла особенно звонко, отчеканив каждую букву, словно бросала в толпу боевые гранаты. Мир застыл.

Первыми среагировали бухгалтеры. Одна, дрожащими руками, попыталась спрятаться за монитором, словно плоский экран спасёт её от плотоядного инопланетного зачатия. Вторая бухгалтера, судорожно охая, полезла под стол, сбивая при этом стул, мусорное ведро и случайного мимо проходящего юриста, который не успел увернуться.

Кто—то в отделе маркетинга громко заорал: «БЕГИТЕ!» – и зачем—то бросился в туалет, хлопая дверьми, будто за ним гналась вся вселенская армия Кляп.

На ресепшене девочка—диспетчер всхлипнула и, дрожащими пальцами, начала набирать номер охраны. Впрочем, из—за дрожи попала вместо девятки на шестерку, затем на звёздочку, а потом вообще начала по привычке перезванивать маме.

Пара особо отчаянных сотрудников уже снимала происходящее на телефоны, тихо приговаривая:

– Если нас завтра уволят, хотя бы ТикТок взорвём…

Валя стояла на столе, как королева безумия, и с улыбкой Будды взирала на свою трепещущую паству. Она чувствовала себя настолько счастливой, что могла бы прямо здесь пуститься в пляс или запеть гимн космической эры. Но она сдержалась. Истинный артист всегда знает, когда вовремя остановиться, чтобы эффект был максимальным.

Кляпа в голове заскулила, попыталась забиться в дальний угол сознания, жалобно постанывая, словно кошка, которую позвали в ванную. Никакой привычной ехидности, никаких колкостей. Только страх. Только паника. И это было прекрасно.

Валя смотрела на своих коллег, шарахающихся в разные стороны, и чувствовала такую лёгкость, такую победу, что казалось: если сейчас подпрыгнуть, то можно взлететь, как воздушный шарик с дырявой латкой. Её душа парила над офисом, над этими бедными людьми, над унылыми столами и потрёпанными шторами.

Она наслаждалась каждой секундой.

Мир вокруг рушился, репутация трещала, но Валя стояла посреди всего этого безумия и знала: впервые за долгое время это было её собственное решение. Её бунт. Её свобода.

А офис тем временем превращался в маленький хаос. Кто—то в панике кричал:

– Закройте окна! Они могут ворваться!

Кто—то пытался колотить шваброй по потолку, подозревая там антенны для гипнотического управления. Кто—то организовал оборону за шкафами, начав сооружать баррикаду из архивных папок.

Одна из девушек из юридического отдела, вечно спокойная, как каменный истукан, теперь бегала между столами, размахивая подносом от кофемашины и выкрикивая странные заклинания против пришельцев.

Валя наблюдала за этим с изумлённым восторгом и чувствовала себя настоящей звездой собственного сумасшедшего шоу.

В голове, где недавно хозяйничала Кляпа, теперь царила странная тишина. Ни злорадства, ни приказов. Только меланхоличный вздох, словно капитуляция.

И эта тишина была лучше любых фанфар.

Разрушительная энергия Валентины ещё вибрировала в воздухе, когда по офису прокатился тихий, но отчётливый шёпот, словно пронёсся северный ветер перемен:

– Сергей Валентинович вызывает…

Эти слова несли в себе ледяной ужас и странное облегчение одновременно. Кто—то выдохнул с облегчением:

– Хоть кто—то попытается остановить эту вакханалию…

Кто—то шепнул:

– Всё, теперь её точно заберут…

Кто—то тайно скрестил пальцы за спиной, загадывая, чтобы всё это оказалось вирусной рекламой нового антистресса.

А Валя? Валя встала с чувством торжественного спокойствия, словно её приглашали не к начальству, а на вручение международной премии в номинации «Самая психованная корпоративная революция года».

Шла она медленно, размеренно, покачивая бёдрами в такт внутреннему маршу победителей. По дороге поправила волосы, взъерошив их ещё больше, чтобы производить впечатление особенно колоритного героя межпланетной войны.

Дверь в кабинет Сергея Валентиновича открылась с предательским скрипом, словно сама боялась, что сейчас за ней начнётся нечто непоправимое.

Шеф сидел за огромным столом, который всегда казался ему неприступной крепостью. Но сегодня даже эта крепость выглядела осаждённой. Сергей Валентинович нервно постукивал пальцами по крышке стола, а на лице его царила смесь раздражения, страха и глубокой внутренней молитвы о спасении всего офиса от безумия.

Он поднял взгляд, в котором отважная строгость тщетно пыталась скрыть звериный ужас.

– Валентина… – начал он осторожно, будто разговаривал с тигром, забывшим про обед. – Вы в порядке?

Валя спокойно присела на краешек стула, склонила голову набок, улыбнулась так, как улыбаются герои фильмов ужасов в последние три минуты до финальной резни, и очень серьёзно ответила:

– Спасибо за заботу, Сергей Валентинович. В полном порядке. Просто в моей голове теперь живёт пришелец по имени Кляпа.

У начальника нервно дёрнулся левый глаз, как будто пытаясь сбежать с лица первым.

Он кашлянул, сцепил пальцы в замок, с силой, которой хватило бы перекусить проволоку, и попробовал действовать в стиле офисного протокола:

– Может… э—э—э… возьмёте отпуск? Немного отдохнёте? Смените обстановку? Свежий воздух… новые впечатления…

Валя кивнула с выражением мудрого старца, которому только что предложили выехать за город в разгар нашествия инопланетян.

– О, Сергей Валентинович, вы совершенно правы, – благоговейно подтвердила она. – Только вам бы я посоветовала сделать это быстрее. Причём желательно срочно. И желательно на другую планету.

Шеф моргнул. Потом ещё раз. И ещё. Создавалось ощущение, что его внутренний процессор завис на фразе «на другую планету», безуспешно пытаясь найти среди стандартных офисных протоколов вариант развития событий.

Он медленно, очень медленно снял очки, протёр их салфеткой, потом снова надел, глядя на Валентину с надеждой, что за время манипуляций перед ним материализуется кто—то другой. Но нет. Перед ним всё ещё сидела Валя. С торжественным лицом бунтарки космического масштаба.

Шеф сжал губы в тонкую линию. Попытался открыть рот для очередной дипломатической тирады. Потом махнул рукой, тяжело, как человек, только что узнавший о падении метеорита прямиком в его огород.

– Ладно… – хрипло сказал он, уставившись в бумажки на столе так, будто те могли его защитить. – Ладно… работайте… как считаете нужным…

Он больше не пытался спорить. Он капитулировал. Валя вежливо улыбнулась, грациозно встала и неторопливо вышла из кабинета, оставив после себя лёгкий шлейф абсолютного триумфа.

В коридоре, где напряжение можно было резать ножом, сотрудники прильнули к мониторам, изображая из себя занятых делом, но одним глазом продолжая следить за ней.

А Валя шла, как легенда. Как героиня собственного сумасшедшего эпоса. Как живое доказательство того, что даже в самом унылом офисе можно устроить маленький конец света – и чувствовать при этом себя невероятно живой.

Вечер накрыл город медным тазом заката, стягивая по улицам длинные, расползающиеся тени и щедро поливая асфальт липким ароматом нагретой пыли и кофе навынос. Город привычно бурлил своей суетой, но для Валентины он сегодня звучал иначе: легко, музыкально, как весёлый марш каких—то расхристанных небесных трубачей.

Валя шла по тротуару, цокая подошвами балеток по плитке с таким задором, словно на спор собиралась протоптать новый туристический маршрут "по местам великого психоза". На лице у неё цвела довольная ухмылка человека, которому официально разрешили быть собой – сумасшедшей, счастливой, свободной.

Прохожие, завидев её, инстинктивно съеживались. Кто—то нырял в ближайший магазин с видом: "О, срочно вспомнил, что мне нужен кабачок!". Кто—то переходил на другую сторону улицы, косясь через плечо, как будто опасался заразиться непредсказуемостью.

Один пожилой велосипедист, бодро крутивший педали, при виде Валентины так растерялся, что врезался в урну, которая обиженно загремела, как медный барабан на репетиции оркестра. Валя милостиво кивнула ему и пошла дальше, гордо подняв подбородок.

Она смеялась – открыто, искренне, с той лёгкостью, с какой дети смеются над падающим осенним листом. Её заливистый, звонкий смех вился за ней, как хвост у кометы, наполняя улицу неведомой радостью, граничащей с лёгким безумием.

Кляпа в голове нервно поскуливала, как хозяйский кот, которого впервые выпустили на улицу без шлейки. Сидела где—то глубоко в сознании, недовольная, сбитая с толку, перепуганная.

Валя остановилась на перекрёстке, сложила руки за спиной, перекатываясь с пятки на носок, и, глядя на витрины вечернего супермаркета, громко, совершенно не стесняясь посторонних ушей, проговорила:

– Ну что, Кляпа, теперь ты поняла, кто здесь главный?

Пожилая женщина в синем берете, проходившая мимо, чуть не выронила пакет с молоком и замерла, уставившись на Валю так, будто та только что попросила у неё в долг звёздный флот.

Валя мило улыбнулась ей в ответ и, всё так же громко, добавила:

– Либо играем по моим правилам, либо я буду твоей самой большой неудачей!

Из кустов вылетела испуганная воробьиная стая. Молодая пара на другой стороне улицы поспешно ускорила шаг. А сам город, кажется, чуть вздрогнул, но, поняв, с кем имеет дело, решил не вмешиваться.

Валя пошла дальше, расправив плечи и смеясь. В её душе шумело настоящее веселье: не то фальшивое, которое выдавливают из себя на корпоративах, а дикое, яркое, как разлившаяся по асфальту радуга после дождя.

Плевать, кто что подумает. Плевать на косые взгляды и сочувственные вздохи. Она шла по улицам большого города, чувствовала каждый вдох, каждый шорох, каждый свой удар сердца, и впервые за долгое время это сердце билось для неё, а не для чьих—то ожиданий, планов или тупых миссий.

Где—то внутри Кляпа ворчала, обиженно фыркала, пыталась что—то пробормотать о дисциплине, сроках и инструкциях. Но Валя только усмехалась, как весёлая пиратка, захватившая наконец свой собственный корабль.

И весь мир под ногами наконец—то был её.

Квартира встретила Валю тяжёлым, родным запахом залежалого пледа, недопитого чая и слегка приунывшего кактуса на подоконнике. Всё было на своих местах, всё было так, как она его оставила. И впервые за долгое время это не угнетало, не давило на грудь каменным прессом ответственности. Наоборот – радовало, как старая футболка с пятнами, которую никто не осудит.

Валя сбросила туфли у порога, скинула сумку так, что та чуть не прибила забытый вчера пакет с картошкой, и растянулась на диване. Глаза прикрылись сами собой. Всё тело пело гимн свободе, слегка фальшивя, но с таким вдохновением, что заслушаться можно было.

Где—то на задворках сознания недовольно покряхтывала Кляпа, явно не зная, что теперь с собой делать, но Валя её игнорировала с той грацией, с какой коты игнорируют попытки их отмыть.

Шли минуты безмятежности, пока за дверью не раздалось настойчивое треньканье звонка.

Валя нехотя встала, потянулась всем телом, изобразив из себя ленивого гигантского кузнечика, и поплелась к двери. Там стояла мать – в пальто, застёгнутом набекрень, с прической, напоминающей ветреную тряпку, и лицом женщины, которой срочно нужен седативный комплекс и литр валерьянки.

– Валя… – трагическим шёпотом начала она, сразу проскальзывая в квартиру, будто за ней гнались космические коллекторы. – Мне позвонил Сергей Валентинович… Он сказал, что ты странно себя ведёшь… Он очень переживает за тебя…

Валя прищурилась, прикидывая, стоит ли сейчас бросаться в объятия или сразу искать ближайшую дыру в полу.

– Мама, я в порядке, – успокаивающе протянула она голосом, которым опытные сапёры обычно успокаивают особо нервные мины. – Просто у меня теперь в голове живёт инопланетянка по имени Кляпа. Всё под контролем.

Мать медленно осела на пуфик, обхватила руками голову и жалобно застонала:

– Господи… она уже не притворяется…

Валя, ничуть не смущаясь, плюхнулась рядом и заговорщицки зашептала:

– Они собираются чипировать всех мужчин. Начнут с директоров отделов. Уже занесли в списки…

Мать ахнула и, не дожидаясь развития сюжета, вылетела из квартиры, оставив за собой запах паники, духов и полузакрытую дверь. Валя, весело фыркнув, вернулась на диван и, сладко вытянувшись, включила мультики. Жизнь налаживалась.

Минут через тридцать снова раздался звонок. На этот раз под дверью стояли двое: участковый психиатр в аккуратном плаще цвета осеннего асфальта и медсестра с лицом человека, который за карьеру повидал всё – от буйных поэтов до молчаливых слесарей в фазе экзистенциального кризиса.

– Валентина Викторовна? – ласково поинтересовался врач, поглядывая на неё так, словно держал в уме план эвакуации на случай внезапного полёта на потолок.

– Зависит от того, кто спрашивает, – лукаво улыбнулась Валя.

Медсестра пожала плечами так, как это делают люди, решившие плыть по течению до ближайшего обрыва.

Психиатр кашлянул в кулачок:

– Мы тут… э—э—э… по просьбе вашей мамы… Хотели бы предложить вам… пройти небольшое обследование. Так сказать, убедиться, что вы чувствуете себя комфортно… в рамках общепринятого восприятия реальности.

Валя вежливо кивнула, сложила руки на груди и, самым серьёзным голосом объявила:

– Благодарю за заботу. Но я вынуждена отказаться. Инопланетный флот ещё не прибыл. Мне нельзя покидать Землю. Я на боевом дежурстве.

Психиатр и медсестра обменялись озадаченными взглядами, словно участники плохо отрепетированного синхронного плавания на грани нервного срыва.

Мужчина извлёк из кармана блокнот, что—то чиркнул туда короткими нервными движениями, переглянулся с медсестрой и тихо, почти шёпотом, сказал:

– Похоже, не критично. Пока.

Медсестра согласно кивнула. Оба они, пятясь, как дрессированные раки, покинули квартиру, прикрыв за собой дверь с вежливостью людей, решивших в следующий раз прийти с подарками и сразу с наручниками.

Валя осталась одна.

Комната словно наполнилась лёгким шёпотом победы. Стены перестали давить, потолок больше не угрожал обвалом, даже кактус на подоконнике выглядел менее судорожным.

Валя вдохнула полной грудью. Воздух был тёплый, тяжёлый, насыщенный запахами вечера и грядущей свободы. Ей было всё равно, что о ней подумают соседи, врачи, мать, коллеги. Она наконец—то принадлежала себе. Своим мыслям, своим глупостям, своим звёздам.

В голове Кляпа недовольно бурчала что—то о регламентах, но Валя только улыбнулась и отвернулась к окну, где застывал густой, бархатный вечер.

Все чужие ожидания перестали иметь значение, растаяв в её сознании, словно ненужный шум за окном. Мнения инопланетян, землян и всех промежуточных форм жизни были теперь одинаково далеки и смешны. И впервые за долгое время Валя почувствовала: она жива по—настоящему.

Ночь незаметно подкралась к квартире, села на подоконник, свесила ноги вниз и принялась рассыпать по небу звёзды, как надоевшие конфетти после затянувшегося праздника. В спальне Валя лежала в кровати, натянув плед до подбородка и уставившись в потолок, будто пыталась сосчитать там старые пятна от чайного пакетика, прилепленные однажды в момент глубоких размышлений.

Внутри у неё клубились мысли – странные, непослушные, как котята, впервые увидевшие лазерную указку. Валя пыталась заснуть, но сон, как обычно, играл с ней в прятки, а Кляпа, засевшая где—то в глубинах её сознания, ворочалась и вздыхала с такой силой, что казалось, ещё немного – и голова лопнет, как старый футбольный мяч.

Наконец, устав слушать эти душевные страдания, Валя, недовольно заёрзав, вслух бросила в темноту комнаты:

– Хватит уже ворочаться. Спать мешаешь.

– Я мешаю? – с негодованием пропыхтела Кляпа. – Это ты мешаешь. Ты сломала все мои планы, разбила в пух и прах самую перспективную миссию в истории галактики, а теперь тебе спокойно спится?!

Валя театрально вздохнула, поправляя плед с важностью примадонны второго состава провинциального театра:

– Ну извини, дорогая, если я нечаянно разрушила твои космические амбиции. Но, видишь ли, я вдруг обнаружила, что моя собственная жизнь мне гораздо дороже твоих инопланетных экспериментов.

В комнате повисла тяжёлая, почти физически ощутимая пауза, которую Кляпа использовала, чтобы набрать воздух для очередной тирады.

– Валентина! – наконец выпалила она голосом строгой учительницы, заставшей ученика на уроке физики за плетением бисером. – Послушай меня внимательно. Мы обе погибнем, если ты сейчас не прекратишь эти глупости и не возьмёшься за ум!

– Погибнем? – задумчиво переспросила Валя, закатив глаза к потолку так, будто увидела там заблудившегося таракана—астронавта. – Ну, знаешь, уж лучше погибнуть с достоинством, чем всю жизнь быть твоей ручной мышкой в лабиринте чужих хотелок.

Кляпа нервно фыркнула, явно не ожидая столь категоричного ответа:

– Достоинство! С каких пор оно тебе понадобилось, моя дорогая? Ты ведь прекрасно жила и без него!

– Жила, – с глубоким философским выражением согласилась Валя, – до тех пор, пока одна настырная инопланетная дама не решила, что моё тело – это такой уютный космический корабль, куда можно залезть и рулить в своё удовольствие. Но теперь, извини, дорогуша, придётся искать компромиссы. Либо играем по—человечески, либо вообще не играем.

Кляпа замолчала. Пауза затягивалась настолько, что Валя даже слегка забеспокоилась, не вырубила ли инопланетную квартирантку случайным образом коротким замыканием своей логики.

Наконец голос Кляпы прозвучал снова, на этот раз совершенно другим тоном – тихо, чуть устало, с примесью чего—то похожего на отчаяние:

– Валентина, я совершенно серьёзно. У меня нет запасного варианта. Это была моя последняя попытка, последний шанс. Если мы провалим миссию, Жука меня буквально пустит на молекулы. А тебя, между прочим, тоже. Она очень не любит провалы, особенно такие эпичные, как наш сегодняшний.

Валя слушала её внимательно, с тем особым интересом, с которым люди обычно слушают продавцов в магазине, предлагающих невероятную скидку на товары, которые никому и даром не нужны.

– Знаешь, Кляпа, – наконец протянула она, стараясь звучать максимально убедительно и величественно, – если бы ты с самого начала со мной советовалась, а не использовала меня, как маленький инопланетный самокат, мы бы давно нашли общий язык. Теперь же условия ставлю я. Если хочешь, чтобы мы обе вышли из этой истории без потерь и с минимальным количеством скандалов, придётся научиться договариваться. По—человечески.

Инопланетянка снова замолчала, видимо, обдумывая не только слова, но и перспективы всей своей дальнейшей космической карьеры. Валя представила, как где—то внутри её головы Кляпа мечется от одного края мозга к другому, яростно жестикулируя всеми щупальцами и пытаясь принять судьбоносное решение.

И в этот момент Валя вдруг почувствовала странное удовлетворение. Впервые за долгое время она сама решала, что делать, сама ставила условия и не боялась последствий. Инопланетянка, привыкшая рулить ей, как игрушечным роботом, впервые растерялась. Валя ощутила вкус этой маленькой победы, наслаждаясь каждым мгновением.

– Ты это серьёзно? – наконец осторожно спросила Кляпа таким голосом, будто впервые в жизни ей пришлось просить в долг у земной соседки соли.

– Абсолютно, – кивнула Валя, закрывая глаза и сладко зевая. – Либо компромисс, либо твоя космическая миссия закончится самой грандиозной неудачей в истории всех галактик, которые тебе известны.

Кляпа снова замолчала. Но в этой тишине уже не было прежней нервозности и раздражения. Теперь там звучали совсем другие ноты – задумчивость и осторожность существа, впервые задумавшегося о том, что землянка Валя оказалась не таким уж простым биологическим материалом, как ей казалось поначалу.

И Валя, ощущая это внутреннее смятение своей космической квартирантки, впервые за долгое время искренне улыбнулась в темноту. Она поняла, что впервые по—настоящему контролирует ситуацию. Инопланетянка, которая думала, что умеет управлять людьми, сама оказалась в плену человеческой логики и непредсказуемости.

Это было почти комично. Почти поэтично. Но главное – это было невероятно приятно.

Ночь мягко наползла на город, разливаясь по углам квартиры густыми тенями, и Валя наконец провалилась в сон. Но вместо привычных невнятных картинок мозг выдал ей такую премьеру, что даже театры Бродвея со своими мюзиклами нервно затянули бы шторы.

Всё началось с того, что звонок в дверь прозвучал не как обычно, а с эпическим эхо и легким жужжанием, словно по квартирам ходил не курьер с пиццей, а сама судьба на магнитной подушке.

Валя встала, пошаркала к двери босыми ногами, открыла – и обнаружила на пороге трёх гигантских осьминогов. У каждого – строгий серый пиджак на восьми щупальцах, значки на лацканах «Межпланетная служба защиты детей» и серьёзные лица, напоминающие одновременно заботливых бабушек и прокуроров.

– Валентина Земная? – спросил самый толстенький осьминог, щупальцем перелистывая какие—то документы. – Мы прибыли с планеты Кляпула. В связи с многочисленными жалобами на условия содержания нашей малышки Кляпы!

Валя, которой хотелось просто спать, уставилась на них и моргнула. А затем, сделав серьёзное лицо, пригласила их внутрь, решив выяснить, насколько далеко может зайти ночная шиза.

Осьминоги чинно проползли в квартиру, оставляя за собой мокрые следы на ковре, и тут же начали свою ревизию. Один щупальцем поднимал подушки на диване, другой ощупывал кактус, третий заглядывал в холодильник с выражением эксперта в области гастрономической безопасности.

– Где игровая зона для развития мелкой моторики? – строго поинтересовался осьминог с толстой папкой.

– Где комплект развивающих игрушек? – вторил ему второй, заполняя чек—лист с маниакальной педантичностью.

– А где, простите, персональный психолог? – трагически воскликнул третий, хватаясь всеми щупальцами за голову.

Валя, не веря своим глазам, прижала ладони к лицу, а потом всплеснула руками:

– Кляпа взрослее всех вас вместе взятых! У неё уже голос грубеет, понимаете? И усики почти пробились!

Но осьминоги не слушали. Они начали шмыгать носами (точнее, их осьминожьими аналогами) и, переглядываясь мокрыми глазами, устраивать маленький спектакль отчаяния прямо на ковре.

– Она так долго была одна! – всхлипывал один, заливая слезами Валин плед.

– Без поддержки! Без душевного тепла! – рыдал второй, размазывая по полу следы тревоги.

– И вы ещё смеете утверждать, что она готова к самостоятельной жизни?! – восклицал третий, размахивая щупальцем, как дирижёр, которому порвали партитуру.

Валя, наблюдая за этой истеричной сценой, сначала попыталась воззвать к логике, потом к здравому смыслу, потом к невидимому Богу, но осьминоги рыдали с таким упоением, что можно было бы смело открывать филиал драматического театра прямо в её гостиной.

Тогда Валя приняла единственно верное решение: включила в себе земного психолога.

– Так, – строго сказала она, хлопнув в ладоши, от чего осьминоги вздрогнули и притихли. – Садимся в кружок.

Расположив пришельцев на полу, Валя сама устроилась напротив, скрестив ноги, как в лучших тренингах личностного роста.

– Теперь каждый из вас по очереди рассказывает, почему он на самом деле не может отпустить Кляпу и пытается удержать её на цепи. Давайте! Открываем чакры! Дышим ровно!

Осьминоги, шмыгая носами, начали с неуверенных исповедей:

– Она была нашей единственной радостью на планете… Мы так боялись потерять её…

– Мы не верили, что она справится без нас…

– Мы просто хотели быть рядом… хоть чуточку…

Каждое признание сопровождалось новыми всхлипами, обниманиями щупалец и коллективным растроганным подвыванием. Валя сидела перед ними, чувствуя себя одновременно мудрой шаманкой и школьной учительницей, загнавшей весь класс в угол за плохое поведение.

Когда последний осьминог залился горючими слезами, она встала, мысленно положила руку на каждого и торжественно произнесла:

– Кляпа выросла. Она должна идти своим путём. А вы… вы должны гордиться тем, что воспитали свободную, сильную инопланетную женщину!

Осьминоги всхлипывали, кивали всеми щупальцами и протирали глаза бумажными платочками с надписью «Мы верим в тебя, Кляпа!»

И, на последнем аккорде этого странного ночного психотренинга, они торжественно достали из своих кейсов маленький документ, подписали его всеми доступными щупальцами и вручили Вале: «Акт о добровольном отпускании Кляпы на свободное плавание».

Затем осьминоги чинно выстроились у двери, поклонились так низко, что шляпы (да—да, у них были шляпы!) упали на пол, и, утирая последние слёзы, медленно уползли прочь в лунную ночь.

Валя осталась стоять в пустой квартире, держа в руках акт, и тихонько хихикала в кулак.

Никогда ещё её подсознание не выдавало таких шедевров.

Сон рассыпался, словно карточный домик, под лёгким дуновением утра. Валя открыла глаза, уставившись в потолок с таким выражением, будто ожидала увидеть там хотя бы одного осьминога с чемоданчиком. Но потолок был пуст, как всегда. Воздух в комнате пах свежестью, сырой от недавнего дождя улицей и капелькой абсурдной надежды. Валя потянулась, зевнула так широко, что могла бы проглотить мелкую планету, и хихикнула в подушку. Этот сон, каким бы диким он ни был, оставил в ней странное ощущение тепла и освобождения.

Глава 2

Валентина очнулась ни свет ни заря, и первым, что пронзило её сознание, был тихий, аккуратный ужас – такой, каким накрывает человека, когда вдруг осознаёшь, что лежишь не на своей кровати, а где—то на холодном полу, да ещё и лицом вниз. Только в этот раз никакого пола не было. Была её кровать, родная и скрипучая, только она, к великому стыду, совершенно не подчинялась хозяйке. Ни пальцем пошевелить, ни шею повернуть, ни даже пискнуть. Лежала, как варёная сосиска без шансов на амнистию.

В голове закружились панические мысли, каждая нелепее другой. Может, паралич? Может, она теперь овощ? Может, это за вчерашний эксперимент с трёхслойной шавермой на ночь? Всё бы ничего, если бы не появившийся внутри знакомый, вкрадчивый голос – ласковый, как наждачка по сырому колену: "Расслабься, дорогуша. Сегодня рулю я."

Где—то в глубине сознания Валентина заныла и заплакала. Мысленно, конечно. Настоящими слезами она бы сейчас удавилась от собственного бессилия, но даже этого роскошного удовольствия тело ей не предоставило. В полной беспомощности она осталась без права даже моргнуть. Настоящая VIP—ложа в театре ужасов, где главный актёр – её собственная кожа.

Тем временем Кляпа, как заправская хозяйка нового холодильника, взялась за ревизию. Встав перед зеркалом, она осматривала Валентину с таким интересом, будто только что выловила её из корзины с уценёнными товарами. Провела пальцами по шее, подцепила ключицу, задумчиво надавила на скулу – и всякий раз вздыхала так, будто оценивает треснувшую фарфоровую куклу на блошином рынке.

Пальцы неспешно скользили по коже, нащупывая под ней слабую дрожь ужаса. Валентина ощущала каждое прикосновение с той же остротой, с какой кошка ощущает взгляд собаки через три стены и две закрытые двери. Наблюдая это странное шоу, она начинала понимать: хуже быть не может. Как бы не так.

Кляпа уже расправила плечи, выгнула бедро и оценила в зеркале результат своих стараний. Увиденное явно пришлось ей по душе. Проблема была только в том, что всё это время Валя орала внутри так, что её внутренняя вселенная дрожала от акустики.

Следующим шагом стала церемония перевоплощения, и если бы Валентина могла, она бы заорала: "Нет!" – так громко, что лопнуло бы зеркало. Но Кляпа лишь хмыкнула и с энтузиазмом вытянула из шкафа короткое чёрное платье, такое, в каком приличные девушки разве что на кастинг в фильм ужасов идут, и то в роли первой жертвы. Платье, вопреки законам скромности, было не просто коротким – оно скорее напоминало компромисс между кусочком ткани и чистой наготой.

На ноги были водружены алые туфли на таких каблуках, что Валя, ещё в здравом уме, с их помощью могла бы успешно забор перелезть, а потом, возможно, и шею свернуть. Но теперь выбора у неё не было. Всё происходило с беззастенчивой торжественностью, как будто Кляпа собиралась не в город, а на вручение премии за вклад в дело общественного соблазнения.

Макияж стал отдельным актом этого безумного спектакля. Кляпа шла по лицу Вали кисточками и карандашами так, словно перекрашивала старый фасад перед приездом комиссии. Щёки – румянец цвета "помидор после бани", глаза – угольно—чёрные, будто Валя готовилась к выступлению в группе "Кисс". Губы стали такими алыми и вызывающими, что ими можно было сигналить кораблям в тумане.

Когда преображение подошло к концу, Кляпа заставила Валентину долго и тщательно вертеться перед зеркалом. С разных ракурсов, с изгибом, с поворотом головы, с полуулыбкой. И каждый поворот добавлял градус ужаса в бедную душу заточённой наблюдательницы. Всё это выглядело так, как если бы монахиню внезапно назначили лицом рекламной кампании нижнего белья.

И, как ни странно, где—то в самом—самом глубоком, стыдливо закрытом ящике её сознания мелькнула предательская мысль: "А ничего… Так даже красиво…" Валя сама испугалась этой мысли больше, чем всего происходящего. Мир окончательно сошёл с ума.

Кляпа не торопилась. Она наслаждалась каждой секундой, каждым вздохом, каждым взглядом на своё новое, свежеотполированное владение. В движениях чувствовалась неспешная, но властная радость. И чем дольше длилось это странное утро, тем яснее становилось Валентине: день будет очень, очень длинным.

Особенно если учесть, что Кляпа, закрутившись у зеркала, вдруг решила устроить фотосессию. Селфи в полный рост, портреты с губками бантиком, фотографии с демонстративным выгибанием бёдер. И всё это – для чего? Конечно же, чтобы обновить профиль Валентины в тиндере и сопутствующих ресурсах сомнительного качества. При этом Кляпа издавала такие сладостные комментарии в стиле "О-о-о, да ты – огонь!", что Валя изнутри сжималась до размеров вяленой клюквы.

Процесс был настолько увлекательным, что в какой—то момент Кляпа даже начала петь, вполголоса фальшивя и при этом тряся задом перед зеркалом. Валентина, к счастью, была парализована, иначе точно бы захохотала или, на худой конец, расплакалась.

Взгляд на часы дал понять: на работу они и так опоздали. Что, впрочем, Кляпу только развеселило. "Лучше опоздать эффектно, чем прийти вовремя в костюме дохлой устрицы," – заявила она с достоинством настоящего стилиста—революционера.

Валентина понимала: возвращения назад уже нет. Сегодня она – ходячее воплощение всех своих ночных кошмаров, дополненных помадой цвета "кровь девственницы" и туфлями "сломай себе лодыжку сам".

А впереди маячила только неизвестность. И каблуки.

Валентина – вернее, её временная квартирантка Кляпа – вышагивала так, будто собиралась не на работу, а на открытие модного борделя в центре мегаполиса. Каждый каблук её туфель отпечатывал на асфальте не следы, а вызов обществу. Каждое движение бёдер казалось обращением к народам всех континентов: "Любуйтесь, недостойные!"

Тёплое майское утро, пропахшее цветущими каштанами и свежестью влажного асфальта, расступалось перед ней, как Красное море перед Моисеем. Прохожие останавливались, таксисты сворачивали шеи, дворники замирали с метлами в руках. Один дедушка на лавочке даже перекрестился, не в силах осознать, что весна внезапно обернулась катастрофой его привычного мира.

Валентина внутри тела всхлипывала и умоляла Господа о незаметности, но Кляпа, как паровоз с живой манией величия, уверенно двигалась к метро, не замечая ни ужасов, ни надежд окружающих. Только кивала себе в зеркало витрин: мол, да, я – совершенство, я – торжество жизни над унынием.

На станции метро начался отдельный цирк. Первым вызовом стала эскалаторная полоса препятствий. В нормальной жизни Валентина держалась за поручень обеими руками, как утопающий за спасательный круг. Теперь же Кляпа, конечно, гордо вздернула подбородок, отпустила поручень и пошла, покачивая бёдрами так, что несколько мужчин чуть не споткнулись на своих скользких подошвах.

Когда состав подкатил, полный запахов утреннего кофе, духов с жасмином и свежевыстиранных футболок, Кляпа ловко нырнула внутрь и тут же заняла позицию в центре вагона. Как королева бала, только без короны – зато с таким выражением лица, что при малейшем движении можно было услышать фанфары.

Внутри Валентина стонала. Она чувствовала себя голой на школьной линейке. Причём в феврале. Причём на заднем ряду, где стоит самый гадкий учитель физкультуры. Все взгляды в вагоне слиплись на ней, как липучки на старых кроссовках, но Кляпа только горделиво вздёрнула нос и выбрала цель: солидного мужчину лет сорока, в костюме и с таким выражением лица, будто он уже пережил три брака и два банкротства.

План был прост и гениален, как всё, что придумывалось на бегу. Кляпа незаметно, но намеренно приблизилась к мужчине. Валентина, наблюдая изнутри, поняла замысел сразу и попыталась заорать от ужаса, но максимум, что могла – это мысленно махать руками, как в мультике про привидений.

Станция дернулась, вагон качнулся, и Кляпа, конечно же, не удержалась на ногах – а точнее, сделала вид, что не удержалась, – и мягко приложилась всем телом к мужчине, как если бы хотела с ним слиться в одну анкету для соцопеки.

Тот вздрогнул, словно его обожгли утюгом. Лицо изменилось мгновенно: из усталого унылого чиновника он превратился в встревоженного подростка, который впервые почувствовал, что у женщин вообще—то есть мягкие места, и они иногда соприкасаются.

Кляпа же, как истинная артистка, изобразила полную невинность: ах, мол, какая неловкость, простите—простите, сами видите – вагон, народ, культура падения на мужчин отработана плохо. А сама тем временем аккуратно продолжала касаться бедром его бедра, плечом его плеча, а бедром другого бедра того, чего трогать в приличном обществе не принято.

Валентина внутри сжалась до размеров неудачного кексика. Мужчина начал странно покашливать, ёрзать, снимать и надевать очки, шмыгать носом и всё больше превращаться в комок нервов и гормонов.

А Кляпа, словно опытная режиссёрша, только чуть наклонила корпус вперёд и, прижавшись к мужчине вплотную, начала едва заметно тереться лобком о его бедро, с тем же изяществом и невинным выражением лица, как дирижёр, поднимающий палочку перед началом вальса: мол, держи темп, мальчик, не отставай. И, кажется, если бы вагон проехал ещё одну станцию, у мужчины в штанах зацвёл бы целый сад бабочек. Валентина при этом чувствовала всё – каждый миллиметр чужой реакции, каждый стон души, каждую каплю липкого испуга.

В какой—то момент ей даже показалось, что, если бы на вагоне стоял измеритель неловкости, он бы взорвался, обдав пассажиров конфетти и сиреневым дымом.

На следующей остановке мужчина выскочил из вагона с такой скоростью, что на мгновение показалось: метро обзавелось новой системой экстренной эвакуации. Его портфель, забытый на полу, остался сиротливо валяться у ног Кляпы, а вокруг – затишье, полное многозначительных взглядов и нервных шмыганий носами.

Кляпа гордо откинула волосы назад, будто ветер океана трепал её локоны, и, не обращая внимания на всё это мелкое людское шушуканье, вальяжно поправила юбку. Валентина в этот момент мечтала умереть. Или хотя бы закопаться в первый попавшийся рекламный стенд.

На этом чудесном моменте – с гордо стоящей посреди вагона Кляпой, с выпученными глазами Валей внутри и оставленным портфелем у ног – день только начинался.

Офис встретил Валентину как буря встречает плохо пришитый зонт: с яростью, недоверием и явной готовностью вырвать из реальности последний оплот здравого смысла. Уже у самых дверей она почувствовала, как воздух вокруг сгустился, будто кто—то сварил его в одном котле с кофе и сплетнями.

Мужчины, едва завидев её, начинали вести себя так, будто вместо обычной коллеги в здание вошла ожившая реклама нижнего белья. Кто—то пытался незаметно поправить галстук, кто—то в панике терял документы, а особо впечатлительные – собственное достоинство в глазах начальства. Один бедолага уронил папку с отчётами прямо под ноги Кляпе и, пытаясь её поднять, заодно ухитрился ухватиться за каблук Вали. Он замер на секунду, как лягушка под взглядом удава, а потом, сдавленно хрюкнув, рванулся прочь, оставив на ковролине след в виде жирного пятна стыда.

В коридоре зашушукались женщины. Они сбились в плотные стаи возле кулера и в углах офисных лабиринтов, напоминая опытных рыбаков на базарной площади, обсуждающих размеры самой жирной щуки. Одни шептали о таинственном любовнике, якобы поселившемся у Вали в шкафу вместе с коллекцией туфель на каблуках убийственной высоты. Другие подозревали секту – причём не какую—нибудь унылую секту на тему «возлюби брокколи», а настоящую, с ритуалами, заклинаниями и, возможно, жертвоприношениями отделу бухгалтерии.

Кляпа, не снижая царственного размаха, вела Валентину сквозь офис, как дирижёр ведёт оркестр к триумфальному финалу. Походка – лёгкая, уверенная, в меру вызывающая, в меру убийственная для позвоночника. Плечи отведены назад, бёдра покачиваются так, что, если бы офисный линолеум был хоть чуть живее, он бы взмолился о пощаде. Полуулыбки метались направо и налево, ловя души несчастных сотрудников, как сети ловят беззащитную селёдку.

Валентина внутри сидела в стеклянной банке собственного сознания и лупила кулачками по стенкам, наблюдая за происходящим с ужасом. Она чувствовала себя то ли узником, то ли марионеткой на балу уродов. Каждая улыбка коллег, каждая фраза, адресованная этому новому облику, казались ей пощёчиной по гордости и гвоздём в крышку гроба её скромной, тихой, забитой личности.

Когда мимо неё проходил начальник отдела логистики – лысоватый, пузатый и вечно пахнущий одеколоном «Морской бриз для пенсионеров», – он чуть не врезался в кофемашину. Причём сделал это с таким энтузиазмом, что пролил кофе на белую рубашку и, не растерявшись, выдал: «Это к счастью!» – и быстро ретировался в подсобку, оставляя за собой шлейф аромата паники и стыда.

Кто—то из айтишников уронил ноутбук, не выдержав зрелища Валиных ног в туфлях—убийцах. Ноутбук с предсмертным писком задымился, добавив в офис запаха сгоревших надежд и битых пикселей. Валентина внутри вскрикнула, но Кляпа только кокетливо щёлкнула каблуками, как дирижёр палочкой о край пюпитра, созывая новый акт абсурда.

Женщины, наблюдая за этим представлением, спорили всё жарче. Марина из бухгалтерии ставила на то, что Валя вступила в подозрительную сеть финансового коучинга, где за миллион рублей учат, как правильно носить красные каблуки и разрушать жизни мужчин одним взглядом. А Лена из отдела кадров, закусывая бутербродом с колбасой, уверяла, что всё проще: "Накупила курсов по соблазнению в интернете, вот теперь и тренируется на живых!"

Кляпа тем временем наслаждалась каждым моментом своего торжества. Внутри тела Вали происходил целый театр жестокости: прикосновение к дверной ручке было похожим на приглашение в рай; взгляд через плечо – на смертельный выстрел в сердце каждого несчастного, кто осмелился посмотреть в её сторону дольше одной секунды.

Кофемашина, невинный свидетель вчерашних скучных утренников, за день стала местом паломничества. У кулера вообще собрались все те, кому хотелось поболтать, посплетничать и обсудить новую офисную легенду. Особенно горячо обсуждали юбку Вали: одни видели в ней вызов корпоративной этике, другие – пощечину здравому смыслу, третьи же – откровение, ниспосланное прямо с небес.

Валентина в своей банке всё это слышала, видела, чувствовала, и хотелось ей только одного – вернуться в свой унылый серый брючный костюм, натянуть поверх голову бадлон и запереться в архиве среди пыльных папок, где её никто бы не трогал, не видел, не шушукался за спиной. Но Кляпа словно нарочно выжимала из неё остатки страха и стыда, заставляя каждый шаг быть заявлением, каждый взгляд – ударом гонга в безумном балете самоуничижения.

И самое ужасное – в какой—то момент Валентина поймала себя на мысли, что ей… слегка нравится. Где—то глубоко внутри, за толстым стеклом ужаса и ханжества, что—то маленькое, мерзкое и безумное радостно похрюкивало от восторга. Ей нравилось внимание, нравилась власть над взглядами, нравилось, что каждый вздох мужчин вокруг словно подчинялся одному её движению.

Эта мысль испугала её куда сильнее, чем весь спектакль Кляпы.

Дмитрий Иванович, начальник отдела продаж, мужчина лет пятидесяти с выражением вечной юности на лице и пивным брюшком под рубашкой от "прошлого успеха", стоял у дверей, словно сам Купидон, отработавший вахту в ночном клубе. Его глаза при виде Валентины мгновенно наполнились таким восторженным обожанием, что, казалось, сейчас из—за ушей у него вылетят радужные единороги.

Он кашлянул в кулак, поправил пиджак и, придав голосу обманчивую строгость, пригласил Валентину "в кабинет обсудить важные вопросы текущей недели". Важность этих вопросов была настолько очевидной, что даже картонная вывеска "Запрещено кормить голубей" у входа в офис выглядела бы сейчас убедительнее.

Валентина внутри зашлась от ужаса, ударилась лбом о стеклянные стены своей внутренней тюрьмы и зашептала молитвы всем известным богам, включая того, что заведует неловкими ситуациями и корпоративными кошмарами. Но Кляпа лишь бросила в зеркало лукавую улыбку, склонив голову так, будто собиралась не на встречу с начальником, а на бал королевы проказ.

Войдя в кабинет, Валя ощутила, как стены немедленно начали испарять духоту дешёвых сигар и древней кожаной мебели, пропитанной тяжёлыми мыслями о бонусах и чужих зарплатах. Дмитрий Иванович галантно обошёл стол, театрально вздохнул, сел в кресло и, сцепив пальцы на животе, с видом полководца, который только что завоевал филиал в Урюпинске, начал свою атаку.

– Валентина, – выдохнул он, растягивая её имя так, будто хотел обернуть им мир, – вы сегодня просто… светитесь.

Кляпа театрально всплеснула руками, отчего её бюст задрожал так выразительно, что даже стоящий в углу офисный кактус, казалось, отвёл взгляд в сторону из вежливости.

– Ой, правда? – пропела она таким голосом, каким обычно мурлычут кошки, собираясь спереть колбасу со стола. – Я просто сегодня в таком настроении… таком… распахнутом!

Слово "распахнутом" она вытянула, как опытный иллюзионист вытягивает скатерть из—под сервированного стола, оставляя все бокалы целыми, а сердца мужчин – разбитыми.

Дмитрий Иванович слегка покраснел в районе ушей и, чтобы не свалиться лицом в чащу похоти, сделал вид, что ищет на столе какие—то важные бумаги. Бумаги, конечно, не нашлись. Нашлась только его правая рука, которая начала нервно мять край стола.

– Вы, Валентина, у нас человек… перспективный, – начал он, стараясь сохранять остатки служебной дистанции, хотя нос уже предательски тянулся к ней, словно кораблик к маяку в тумане. – И я хотел бы предложить вам… участие в очень важном… проекте…

Кляпа склонила голову на бок, вытянула ножку вперёд и, ненавязчиво расставив колени шире нормы корпоративного этикета, наклонилась вперёд так, что её декольте вежливо, но настойчиво вторглось в личное пространство начальника.

– Проекте?.. – пропела она, подмигнув так, что в комнате запахло весенним разгулом и лёгкой потерей совести.

– Да—да, проекте, – заикаясь, подтвердил Дмитрий Иванович и, чтоб совсем не сгореть, уткнулся взглядом в какую—то бумагу, которую сам же и перевернул вверх ногами. – Мы… это… думаем, как бы вам дать больше ответственности… да, именно ответственности…

Кляпа ловко обошла стол, медленно, как кошка, которую нарядили в вечернее платье и пустили на премьеру. Подойдя ближе, она наклонилась так, что её волосы коснулись щеки начальника.

– Я очень люблю брать на себя ответственность, – прошептала она так, что Дмитрий Иванович чуть не забыл, как дышать.

Валентина внутри завыла, схватившись за волосы, но сделать ничего не могла – тело уже принадлежало артистке, для которой нравственность была всего лишь скучной старой газетой.

Игра продолжалась. Дмитрий Иванович делал робкие попытки сохранить лицо, цепляясь за обрывки памяти о Кодексе деловой этики, но каждая улыбка Кляпы методично разрушала его оборону. Она легко водила пальцем по краю стола, словно по фортепианной клавиатуре, изображая из себя наивную студентку на экзамене у профессора с очень слабым сердцем.

– А какая будет награда за участие в проекте? – спросила она, хлопая ресницами так, что по кабинету, казалось, пронёсся ветерок.

– Ну… – заикаясь, начал Дмитрий Иванович, – карьерный рост… премии… бонусы… персональные консультации…

На слове "консультации" его голос окончательно предал его, превратившись в невнятный шёпоток, который только офисный паук под потолком ещё мог разобрать без слухового аппарата.

Кляпа сделала шаг ближе и наклонилась так, что начальник увидел свою мечту, обёрнутую в чёрное облегающее платье. Она провела кончиком ногтя по его галстуку и томно спросила:

– А если я буду очень—очень стараться?.. Меня… как—нибудь особенно… похвалят?

В этот момент Дмитрий Иванович понял, что находится в одном кабинете с бедствием планетарного масштаба, и что спастись можно только одним способом – немедленно инсценировать сердечный приступ. Но вместо этого он продолжал сидеть, сжимая ручку кресла так, будто хотел оставить на ней свой завещательный отпечаток.

Валентина внутри чувствовала, что сходит с ума. Её собственное тело устраивало спектакль, на который она бы в нормальной жизни купила билет только чтобы потом написать гневный отзыв на всех известных сайтах.

И всё это было только началом.

Kляпа неторопливо обошла стол и, не спрашивая разрешения, уселась прямо на него, как дерзкая первокурсница на парте у засыпающего лектора. Платье при этом предательски задралось, открывая зрелище, которое в один миг выбило Дмитрия Ивановича из реальности. Она села так близко, что его лицо оказалось почти на уровне её коленей – живых, гладких, мерцающих лёгким напряжением пружин.

Kляпа, продолжая смотреть на него с ленивой полуулыбкой, легко раздвинула ноги, и перед глазами мужчины открылась картина, для которой ни его возраст, ни жизненный опыт, ни даже вечный оптимизм отдела продаж не были готовы. Там, где по законам приличия должно было быть скромное кружево, зияла лишь голая правда бытия.

Дмитрий Иванович замер, превратившись в нечто среднее между удавом, наевшимся валерьянки, и школьником, впервые открывшим запрещённый раздел в библиотеке. Он судорожно сглотнул, и по подбородку у него, словно по залитой солнцем скале, скатилась одинокая капелька восхищения.

Kляпа медленно наклонила голову набок, словно любуясь этим зрелищем, потом, не спеша, прошептала, растягивая слова, как тонкую карамель:

– Вам нравится такой ракурс?

Дмитрий Иванович не нашёл в себе ни сил, ни слов для ответа. Он только беззвучно кивнул, как марионетка, у которой оторвали ниточки, оставив один механизм рефлекторных движений.

Kляпа, довольная, словно сфинкс, угадавший все загадки мира, наклонилась вперёд, обхватила его голову тонкими пальцами и мягко, но властно вцепилась в волосы. Движение было настолько уверенным, что мужчина даже не подумал сопротивляться. Он позволил ей направить себя, как будто всегда мечтал быть ведомым туда, где заканчиваются инструкции по технике безопасности.

Голова Дмитрия Ивановича медленно приблизилась к её паху, дыхание его стало прерывистым и влажным, а сам он, казалось, окончательно забыл о существовании всего остального мира.

Валентина внутри металась, визжала, скребла стенки сознания ногтями, но беспомощно наблюдала, как её тело, ведомое Кляпой, принимало эту непостижимую игру.

Когда его губы коснулись кожи, Дмитрий Иванович издал странный, сдавленный звук, похожий на скулёж щенка, дорвавшегося до запретного лакомства. Он работал ртом с таким усердием, что казалось: если бы его поставили в бригаду по замене асфальта, весь город уже бы катался на ровных дорогах.

Kляпа, с лёгким выдохом удовольствия, позволила себе немного прогнуться, откидывая голову назад. Её бёдра дрожали от мелких мурашек, пробегающих волнами, и каждый выдох, тяжёлый и замедленный, отдавался лёгкими толчками в глубине груди. Воздух вокруг сделался густым, липким, наполненным запахом возбуждения и отчаянного служения.

Дмитрий Иванович, забыв о возрасте, о положении, о зарплатной ведомости, стоял на коленях перед ней, словно верный пёс, который наконец—то нашёл дорогу домой. Его лицо краснело, шея напряглась, но он продолжал вжиматься в её тело, будто пытаясь раствориться в этой новоявленной богине.

Kляпа позволила себе медленно сползти со стола. Платье ещё выше задралось вверх, и теперь она стояла, держась за край стола руками, предоставляя мужчине полную свободу действий. Валентина внутри зажмурилась, желая провалиться сквозь пол, раствориться в атмосферной пыли, стать хотя бы канцелярской скрепкой – чем угодно, лишь бы не существовать в этом унизительном великолепии.

Дмитрий Иванович опустился ещё ниже, стоя на коленях как служитель в святом экстазе. Он так рьяно работал ртом, так преданно вжимался лицом, что казалось – ещё немного, и он начнёт подвывать от счастья. Его пальцы цеплялись за её бёдра, дыхание рвалось наружу короткими, горячими всплесками, обжигая кожу.

Каждое его движение было неловким, но искренним, в этом не было ни расчёта, ни хитрости – только голая преданность и восторг. Казалось, он нашёл смысл жизни, и этот смысл помещался между подолом её платья и изгибом бедра.

Kляпа смотрела на него сверху вниз с тем самым выражением лица, с которым смотрят на щенка, впервые поймавшего мячик: нежность, немного насмешки и гордость за хорошо выдрессированное существо.

Дыхание Валентины внутри стало частым и рваным, но уже не от ужаса. В этой странной, дикарской сцене было что—то пугающе живое, настоящее, глубоко животное. Как будто вся цивилизация, вся скромность и ханжество треснули, рассыпались в прах под натиском чего—то древнего и могучего.

Kляпа, чувствуя, как в ней нарастает этот вулканический трепет, чуть сильнее надавила бёдрами на голову Дмитрия Ивановича, словно говоря: «Ещё». Тот, не в силах сопротивляться, работал так, что воздух в кабинете начал дрожать, а кожаный диван в углу заскрипел от сочувственного напряжения.

В этот момент в комнате не было больше табелей учёта и служебных инструкций. Была только одна сцена: женщина, стоящая на грани удовольствия, и мужчина, который в порыве своего отчаяния и обожания готов был остаться на коленях навечно.

Дмитрий Иванович продолжал трудиться с тем рвением, которое в иных условиях могло бы принести ему грамоту "Лучший сотрудник месяца". Его движения были неуклюжими, но удивительно искренними: в них чувствовалась не расчётливая хитрость взрослого мужчины, а отчаянная, почти детская страсть понравиться, быть нужным, угодить.

Кляпа стояла, слегка покачиваясь, держась руками за край стола, как канатоходец за балансировочную жердь. Её пальцы побелели от напряжения, ногти вцепились в гладкую поверхность так, что подушечки под ними казались готовыми лопнуть.

Дыхание становилось всё тяжелей, срываясь короткими, трепещущими выдохами. Жаркая волна, поднимаясь изнутри, заливала грудь, живот, расходясь по бёдрам мелкими судорогами. Тело, до того подчинённое разумной игре, начало бунтовать, вырываясь из—под контроля с той же яростью, с какой заточённая птица мечется в клетке при виде открытой двери.

Дмитрий Иванович, словно почувствовав эти изменения, принялся работать ещё усердней. Его голова двигалась в рваном ритме, дыхание било жаром по внутренней стороне бёдер Кляпы. Его пальцы, вцепившиеся в её бёдра, дрожали, будто он держал не женщину, а канат над пропастью, за который цеплялась вся его жизнь.

Кляпа застонала – низко, хрипло, как дикая зверушка, застигнутая на рассвете волной сладкой агонии. Этот стон вырвался сам собой, пробив толщу контроля, разорвав плёнку игры. Лицо её исказилось в странной, прекрасной гримасе: губы приоткрылись, глаза закрылись, ресницы дрожали, ловя свет из ниоткуда.

Судорожный вздох пронёсся через всё тело, пробежав по позвоночнику шальной искрой. Бёдра Кляпы дрогнули, колени начали предательски подгибаться. В этот момент она обеими руками вцепилась в волосы Дмитрия Ивановича, впилась в них так, что наверняка оставила следы на коже головы, и, стонущая, прижала его лицо к себе с такой силой, что тот едва устоял на коленях.

Он принял этот натиск покорно, без единого звука протеста, позволил себе быть втянутым в этот вулкан удовольствия, словно давно мечтал об этом, как о высшей милости богов. Его лицо скользнуло глубже, прижимаясь к ней всем своим отчаянным существом.

Кляпа слегка присела, её тело невольно ловило ритм ударов сердца, с каждой секундой дрожа всё сильнее. Ноги дрожали, бёдра вибрировали, словно натянутые тетивы. Всё существо её оказалось в плену судорог, в коротких, прерывистых всплесках то ли боли, то ли наслаждения, то ли древнего, звериного восторга, которого человек стыдится наяву, но которому покоряется в тайне.

Валентина внутри сжалась до размеров горошины. Она ощущала всё, каждую дрожь, каждый выдох, каждый неуклюжий, но страстный рывок головой Дмитрия Ивановича. И вместе с ужасом, пронзающим до самых костей, в ней начала просыпаться странная, крамольная гордость: её тело, её женственность были способны довести мужчину до такого полного, безоговорочного подчинения.

Когда кульминация настигла Кляпу, она не смогла сдержать крик – глухой, рваный, будто прорывавшийся сквозь слой плотного воска. Всё её тело дернулось, выгнулось, сплелось в безумной судороге. Она чуть сильнее присела, прижимая голову Дмитрия Ивановича к себе, и в этот момент его лицо оказалось залито влагой удовольствия, тяжёлой, солёной, живой.

Мужчина не сопротивлялся. Наоборот, его пальцы сжали её бёдра крепче, а голова приникла так тесно, будто он хотел исчезнуть там, раствориться, стать частью этой всепоглощающей сладости.

Кожа Кляпы была влажной, горячей, пульсирующей. Судороги отступали медленно, отзываясь дрожью в животе, бёдрах, коленях. Её дыхание вырывалось короткими, резкими толчками, грудь вздымалась высоко, как у человека, только что выбравшегося из воды после долгого погружения.

Дмитрий Иванович медленно, почти благоговейно отстранился, но не встал с колен. Его лицо, обрамлённое прядями мокрых волос, было залито каплями удовольствия, словно бы сама природа наградила его за преданность.

Он смотрел на Кляпу снизу вверх с тем странным, бесстыдным обожанием, которое бывает только у существ, окончательно потерявших связь с реальностью. Его дыхание сбивалось, грудь вздымалась неровными толчками, руки всё ещё судорожно держали её за бёдра, будто боялись отпустить этот единственный якорь в море безумия.

Кляпа стояла, тяжело дыша, приподняв подбородок, с полузакрытыми глазами, в которых отражался и триумф, и наслаждение, и лёгкая насмешка над этим жалким миром, где женщина могла править целыми армиями одними только движениями бёдер.

Валентина внутри трепетала от ужаса и странной дрожащей гордости: в этом безумном, разнузданном акте было нечто большее, чем просто разврат. Это была сила, древняя, неоспоримая, всепоглощающая.

И в тот момент она впервые по—настоящему осознала, какую власть даёт женщинам их собственное тело – и как мало об этом знают сами мужчины.