Читать онлайн Развод по расчету бесплатно
Глава 1
Музыка грохочет, тела трутся друг о друга, воздух густой и липкий от пота и духов. Илона что-то рассказывает, но я почти не слышу, вглядываясь в толпу.
Стоп.
Неужели это…
Дима Соколов, бывший однокурсник, с которым когда-то, в студенчестве, у меня был короткий, бессмысленный роман. Стоит у барной стойки, болтая с каким-то парнем.
Да уж… Нормально он потолстел за это время…
Честно говоря, я не любительница «пивного» пуза. Его раньше не было. Он, типа, следил за собой в те времена.
Я перехватываю взгляд Илоны, и мы обмениваемся молчаливым согласием. Хихикаем, указывая друг другу на Диму, потом притворяемся, что занимаемся чем-то совершенно другим.
Это как раз тот самый мой бывший, который жутко бесил Илону. И когда мы с ним расстались, эта дура подарила мне фаллоимитатор.
Кстати, второй раз хвастаюсь, а про судьбу вибрирующей штуки умалчиваю. Так вот… Я принесла его обратно в квартиру Илоны и, пока она не видела, закинула его на шкаф в ее спальне.
Прикол в том, что прошло уже… Года три, наверное, а эта обезьяна до сих пор его не обнаружила.
Дима замечает нас. Его глаза останавливаются на мне. Улыбка становится шире. Он прокладывает себе дорогу сквозь толпу, направляется к нашему столику.
– Мира! Лона! – Он присаживается, заказывая что-то у официанта. – Как дела? Не ожидал вас здесь увидеть.
– Миралона, – усмехается подруга, присасываясь к трубочке.
– Привет, – отвечаю я, стараясь придать своему голосу беззаботный тон. – Всё в порядке. Вот решили отдохнуть.
– Давно не виделись, – говорит он, взглянув на меня с пристальным интересом. – Слышал, ты вышла замуж за кого-то бизнесмена. И о… трагедии.
Я чувствую, как кровь приливает к щекам. Вот оно. То, что мне придется ещё долго избегать.
– Уже развелись, – отвечаю холодно. – Вчера.
– Извини, – сразу говорит он. – Не знал.
Илона протягивает мне коктейль. Делаю глоток, и кажется, что всё вокруг становится немного размытым.
– Ну да, – говорю, стараясь выдержать его взгляд. – В прессу ещё не просочилась эта грандиозная новость.
Дима улыбается, но в его глазах я вижу что-то более сложное, чем просто интерес. Быть может, немного жалости?
Пошел ты!
– Помню, как мы вместе готовились к экзаменам по макроэкономике, – говорит он внезапно. – Ты тогда так упорно гнала на «отлично». Как у тебя дела в компании отца?
– Всё в порядке, – отвечаю равнодушно. – Я сегодня официально стала безработной, как и наша Илонка-тунеядка.
Илона весело толкает меня в бок.
– Помнишь, как мы… – Он начинает что-то рассказывать про нашу студенческую жизнь, но я резко перебиваю его.
– Дима. Не будем вспоминать.
Блин, ну реально стыдно вспомнить… Учитывая, что я с ним встречалась. Только Илона помнит, что в те годы он был симпатичнее, чем сейчас.
А если кто-нибудь из посторонних услышит?
Позор будет.
Этот пухлый кабанчик совсем не в моем вкусе.
Он смотрит на меня с удивлением, затем молчит, в его глазах мелькает растерянность. Мы молчим еще несколько минут, попивая коктейли.
Илона разгоняет напряжение, предлагает потанцевать, и я, отбросив напускное безразличие, иду с ней на танцпол. Дима тоже следует за нами.
Всё нормально. Просто оторвемся, как в студенчестве. Много водки, много танцев и дебильные поступки.
Музыка пульсирует в груди, басы вибрируют в костях. Тело само собой движется, подчиняясь ритму, забывая о боли, о пустоте, о жизни.
Илона, смеясь, кружится рядом, её волосы развеваются как пламя. Пью, не замечая вкуса, лишь чувствуя, как обжигающая жидкость скользит по горлу, оставляя за собой приятное тепло.
Один коктейль, второй, третий… Мир вокруг расплывается, краски становятся ярче, звуки громче.
А Димас, оказывается, неплохой танцор.
Он подхватывает меня, кружит, наши тела соприкасаются, и я не чувствую отторжения, только лёгкое головокружение от алкоголя и ритма.
Ну всё, пошла душа в рай…
Смех смешивается с музыкой, образуя какофонию, в которой я нахожу странное умиротворение. Разговоры теряют смысл, слова превращаются в поток звуков, который я воспринимаю как фон к танцу.
Отдаюсь движению, позволяю телу вести себя, забывая о прошлом, о будущем, о том, что меня ждёт завтра. Только сейчас, в этом водовороте музыки и света, я чувствую себя свободной, легкой, как будто все мои проблемы растворились в воздухе, как дым от сигареты, выкуренной ещё несколько часов назад.
Здесь, на танцполе, в этом калейдоскопе огней и звуков, я просто живу. Просто танцую. Просто пью. Просто глушу боль…
Глава 2
Голова раскалывается на части. Солнечный свет, пробивающийся сквозь жалюзи, режет глаза. В горле першит, язык прилип к нёбу.
Остатки виски в бутылке говорят сами за себя. Быстро допиваю, надеясь, что это хоть немного облегчит состояние. Чувствую себя выжатым лимоном.
Да уж…
Выпить больше нечего.
Или есть?
Роюсь по шкафчикам в поисках крепкого. Ни еды, ни выпивки… Конечно, тут никто не жил столько времени, откуда здесь что-то появится?
А, нет, есть бутылка Мартини.
Сколько ей лет?
Пофиг.
Включаю телефон. Ох, сколько смс, звонков.
В основном от родителей. Папаша рвет и мечет, наверное.
Сколько я уже здесь?
Дней пять?
«Мирослава, явись в офис немедленно!»
Отправлено позавчера…
Ладно.
Может, пора устроить шоу?
Натягиваю на себя темно-синий спортивный костюм, который хоть немного скрывает мое уже почти прозрачное тело. Сажусь за руль, едва держась на ногах.
«Инвестиционные Высоты», я возвращаюсь.
Но ненадолго.
На подземной парковке выхожу из машины, прихватывая бутылку с собой, и шатающейся походкой шагаю в офис.
Сотрудники… в ах*е.
Попроще слова не подобрать.
Конечно, вы на меня посмотрите!
Я же смерть, только пьяная. Делаю поклон знакомым рожам и плыву к лифту.
Слышу разговоры из кабинета отца.
Не раздумывая, вхожу, игнорируя все правила приличия и корпоративного этикета.
Удачно.
Отец и Волков здесь.
– Мирослава? – отец вскакивает с кресла, бросая на меня взгляд, полный недоумения и ярости. – Какого черта?
– Что? – поговариваю, стараясь держать равновесие, что удаётся с трудом. – Ты сам меня звал.
Пётр внимательно осматривает меня презрительным взглядом и отворачивается к окну. Кажется, сегодня он более спокоен.
– Какого черта ты в таком виде? – продолжает истерить отец.
Закатываю глаза, неуклюже падаю на стул.
– Папуль, давай ближе к делу. – протягиваю безразлично. – Я так понимаю, что господин Волков не намерен продолжать сотрудничество?
Волков оборачивается.
– А есть другие предложения?
– Вот видите, как я вовремя… – пожимаю плечами, улыбаясь при этом, и делаю глоток. – Я хочу вернуть свои акции тебе, отец. Не хочу иметь отношение к этому злополучному месту.
– Мирослава, ты понимаешь, что ты несёшь?
– А какая альтернатива? – бросаю нервно. – Тебе явно выгоднее потерять дочь, чем потерять крупного акционера.
Многозначительно смотрю на Петра. Его, кажется, заинтересовало мое заявление.
– Мирослава, – чеканит отец. – Ты ведешь себя неразумно!
Усмехаюсь.
Неразумно…
Как же часто я слышала это слово в свой адрес.
– Вы насильно выдали меня замуж, – бросаю, отпивая глоток. – Насильно развели. И то и то я одинаково не желала. Идите на хер, мне не нужна ваша сраная компания. Ваш союз всегда был вам важнее, чем собственные дети.
Оставляю бутылку на стол.
– Вы даже не удосужились ни разу подумать о том, каково нам с Владом, – горько усмехаюсь. – Это всё ваша вина. Вы виноваты в том, что сейчас он прикован к постели!
Хватаю бутылку. Ярость окутывает меня с ног до головы.
А ведь действительно!
Я полгода мучила себя виной за аборт.
Но главная проблема была в отцах. Мы с Владом изначально не должны были быть вместе. А нас свели, как собак на случку, угрожая потерей всего.
– Из-за вас всё это началось, Пётр! – срываюсь на крик. – Вы пришли и заявили о выгодном слиянии. О нашей женитьбе! А ты, отец? Ты, как всегда, заботился только о бизнесе, даже не подумав о том, как мне будет тяжело в браке.
Встаю с кресла, пошатываясь. Опираюсь на край стола руками.
– Я ненавижу вас всех, – цежу сквозь зубы.
Отец подлетает ко мне. Его лицо, полное ярости и презрения, расплывчато мелькает вблизи. Вижу, как он резко замахивается, чтобы ударить меня.
Его рука, тяжелая и быстрая, летит ко мне. Успеваю лишь зажмуриться, ожидая удара. Но его нет.
Открываю глаза.
Передо мной стоит Пётр, его лицо лишено всякого выражения, кроме холодной решительности. Он сжимает отцовскую руку в тисках, словно сломанную ветку.
– Игорь, – говорит Пётр, – ты перегибаешь палку. Это все-таки твоя дочь.
Пётр держит руку отца крепко, его взгляд полон предостережения. В кабинете повисает тишина, нарушаемая лишь моим сбивчивым дыханием. Смотрю то на Петра, то на отца, не понимая, что происходит.
– Мирослава, – Пётр поворачивается ко мне, его голос звучит неожиданно мягко. – Тебе лучше уйти.
Отец вырывает свою руку из его хватки и злобно смотрит на меня.
– Да, убирайся! Не хочу тебя видеть!
Отец Влада смотрит на меня внимательно, потом переводит взгляд на отца.
– Но я принимаю ее решение, – строго говорит он. – Если она вернёт тебе твою долю, то я согласен продолжить сотрудничество.
Неуклюже кланяюсь, едва не свалившись на пол.
– Готовьте документы, – выдавливаю, – Подпишу, и разойдемся, как в море корабли.
Бутылка Мартини, словно единственный верный спутник в этом безумии, повисает на моей руке. Выхожу из кабинета, даже не оглянувшись.
В глазах сотрудников – смесь шока и не скрываемого любопытства. Я фыркаю, проходя мимо рядов застывших в немом изумлении коллег.
– Чего пялитесь? – рявкаю я, голос срывается на хрип. – Работы мало, или все здесь гаданиями по гуще занимаются? Возвращайтесь к своим делам, а то на хер всех уволю. Пока могу.
Этот крик, хотя и не очень убедительный из-за похмелья, наконец раздвигает застывшие фигуры. Сотрудники, бормоча извинения, рассыпаются по своим местам.
Прохожу намеренно в кабинет Влада, закрываю за собой дверь и опираюсь на нее, пытаясь вернуть дыхание. Комната кружится, но я уже не обращаю внимания.
Мартини уже почти на дне. Делаю последний глоток, после чего бросаю бутылку в мусорное ведро.
Оглядываю кабинет. Здесь все так, как он оставил… Даже, кажется, аромат его одеколона витает в воздухе. К горлу снова подходит ком. Снова слезы.
В Германии я уже думала, что выплакала всю жидкость из организма… Оказывается, она бесконечная.
Удивительно, что Пётр не дал моему папаше ударить меня, хотя несколько дней назад сам протащил меня за шкирку через весь Мюнхен.
Смешно получается.
В браке я боялась пойти против отца и потерять всё, только заикнувшись о разводе. А теперь сама отказываюсь. Но это, кажется, самое лучшее мое решение за всю жизнь. Несмотря на пьяную голову.
Провожу пальцами по холодной поверхности стола. По бумагам, по…
Стоп.
Падаю в кресло, внимательно рассматривая маленький листочек между папок. Аккуратно, как могу, достаю его и читаю одну единственную фразу.
«Может, все же я проиграл?»
Проиграл?
В чем?
Эта записка выглядит, будто просто нацарапанная в глубоких раздумьях.
Это может быть связано со мной?
Может, он уже готов был сдаться?
Подать на развод?
Или… это было до свадьбы?
А может быть, это вообще никак ко мне не относится…
Из мыслей меня выводит противный стук в дверь. С раздражением кричу:
– У нас совещание с господином Волковым! Отвалите!
Охренели совсем, разве не понятно, что я не в духе?
Стук продолжается. В ярости встаю с кресла, засунув записку в задний карман брюк.
Открываю дверь и уже готовлюсь расцарапать морду тому, кто посмел меня потревожить, но замираю.
Илона.
Стоит на пороге, в шоке смотрит на меня.
– Мир, – шепчет она. – Что с тобой? Твой отец позвонил, сказал, что если я тебя не заберу, то он тебя в психушку сдаст. Боже, как же ты похудела…
Даю ей пройти внутрь.
– Всё в порядке, Ло, – отвечаю я, стараясь сделать голос веселым. – Просто развлекаюсь. А папаше не нравится, что я просто наконец-то высказала правду. Приняла решение. Вот и всё.
– Какое решение? – в голосе Илоны слышится недоверие.
– Отказалась от доли в компании. Подпишу бумаги и разойдемся.
Пауза. Затем Илона вздыхает.
– Мирослава… Ты уверена, что это верное решение?
– Всё, что я хочу, это еще выпить.
Шарю по стеллажам с папками. У Влада, сто процентов, здесь должно быть припрятано.
– Мира, – вздыхает Илона, перехватывая мои руки. – Давай поедем к тебе домой и ты расскажешь мне, что случилось. Почему ты вернулась в Москву?
– Нечего рассказывать, – отвечаю я спокойно. – Влад устал выносить мое присутствие и попросил Петра меня увезти силой. Рассказал ему обо всем.
Продолжаю поиски. Неужели он выпил тот коньяк, который дарили партнеры? Я же помню, как он небрежно поставил его на полку, потому что не любитель…
– Мира, – Илона не унимается. – Пожалуйста, поехали домой. Твой папаша в ярости.
Останавливаю поиски. Недовольно смотрю на нее.
– Я уйду отсюда, только когда они мне бумаги дадут, – цежу сквозь зубы. – Выйду отсюда только без прав на эту компанию. Иди и скажи ему это. А если этот черт старый решит на меня психушку натравить, я на весь офис заявлю, что брак с Волковым был фиктивный. Пусть слухи до прессы дойдут.
Илона молчит, взвешивая мои слова. Её лицо выражает смесь беспокойства и удивления. Она прекрасно понимает, что я говорю правду. Я всегда говорю правду. Даже когда вру, то все равно говорю правду. В своем понимании правды.
– Ладно, – наконец говорит она. – Я скажу. Но ты пообещай мне, что не будешь делать ничего глупого.
– Обещаю, – отвечаю я, хотя сама не уверена, что смогу держать себя в руках.
Илона кивает и выходит из кабинета. Я остаюсь одна. Тишина в комнате давит. Подхожу к окну, глядя на бесконечный поток машин на улице внизу.
Москва…
Город, в котором я родилась. В котором пережила столько боли. Город, который подарил мне любовь. И отобрал ее.
Через полчаса подруга возвращается. На лице у нее усталое, но удовлетворенное выражение.
– Он согласился, – говорит она, садясь напротив меня. – Бумаги готовы. Игорь Степанович был в ярости, но Волков успокоил его.
– Что он сказал? – спрашиваю я, интересуясь реакцией отца.
– Сказал, что не хотел подписывать документы, пока ты пьяная. А так он уже согласен. Даже сказал, что выкупит у тебя эту долю.
Усмехаюсь. Конечно. Ему же все равно. Его эго и бизнес всегда были важнее всего.
– Ладно, – говорю я. – Пойдем подпишем бумаги и поедем отсюда… в клуб. Нужно отпраздновать мою свободу. И догнаться… А то отпускать начинает.
Взяв со стола пачку сигарет, выхожу из кабинета. Подруга шагает за мной с обеспокоенным видом.
Снова прохожу в кабинет отца. Тут уже и юрист.
Не обращая на присутствующих внимания, останавливаюсь возле стола с бумагами. Пытаюсь прочитать, буквы плывут.
Выпрямляюсь и протягиваю бумаги Илоне.
– Прочитай, пожалуйста, – прошу ее. – Не вижу ничего.
Слышу сдавленный смешок Петра. Юрист предлагает свою помощь, но я останавливаю его рукой.
Пошел ты на хер, ещё обдерешь меня до нитки.
Илона берет бумаги, ее пальцы слегка дрожат. Она начинает читать вслух, но голос ее прерывист, словно она сама не верит в происходящее.
Смотрю на нее, на Петра Волкова, который наблюдает за нами с холодным, оценивающим взглядом. И на отца, лицо которого словно высечено из гранита. Его глаза полны сдержанной ярости, но он молчит, стиснув губы в тонкую линию.
– … Отчуждение доли в компании «Инвестиционные Высоты» в пользу… – запинается. – В пользу Ильинского Игоря Степановича… за… за сумму… – кашляет. – За сумму, эквивалентную рыночной стоимости…
Она заканчивает читать, голос ее почти не слышен. Тишина повисла в кабинете, густая и тяжелая, как дым от моей только что выкуренной сигареты.
По спине пробегает холодок. Сумма… Я даже не задумывалась о ней. Главное было уйти, разорвать все связи с этим местом.
Петр тихо усмехается. Его взгляд скользит по моему лицу, оценивая мою реакцию. Я не подаю виду. Не сейчас.
– Ну что, не передумала? – спрашивает он, протягивая мне ручку. Его голос ровный, спокойный, но в нем слышится сталь.
– Значит, доли Влада тоже больше нет? – интересуюсь, прикусываю губу.
Волков раздраженно вздыхает.
– Я тебе уже сказал, что он не вернется.
Проглатываю болезненный ком в горле от его слов. Беру ручку, подношу ее к документам, медленно, растягивая момент.
Я чувствую, как взгляд отца прожигает меня насквозь. Он ненавидит меня. Презирает.
Но в то же время он, сто процентов, ощущает облегчение. От того, что их сотрудничество с Волковым продолжается.
Подписываю. Резко, небрежно. Моя рука не дрожит. Я откладываю ручку, встаю, чувствуя себя неожиданно свободной, легкой как пушинка. Словно с меня сбросили груз, который я тащила долгие годы. Хотя не годы… Поменьше, конечно.
– Всё, – говорю я, голос мой звучит твердо, хотя внутри все еще клокочет буря эмоций. – Аривидерчи.
Поворачиваюсь и ухожу, оставляя их в мире богатства, власти и интриг. Илона следует за мной. На улице светит солнце. Я глубоко дышу, вдыхая свежий воздух, и чувствую, как наконец-то начинаю жить.
Но куда идти? Что делать дальше?
Точно. Клуб. Пора продолжать пьянку.
Илона садится за руль моей машины. Только ей могу позволить это. Пока сама… не в состоянии. Даже не помню, как я до сюда-то доехала.
– Мира, может, домой? – спрашивает Илона, положив руки на руль.
Недовольно цокаю.
– Ты что, за полгода в монастырь ушла? – бросаю нервно. – Обычно это я тебя из клубов силой вытаскивала.
Илона отворачивается, заводя двигатель.
– Я просто переживаю за тебя, – отвечает тихо. – Мира, ты сломлена, и я вижу это.
– Илона, – более резко проговариваю я. – Ты не видела меня по-настоящему сломленной. Там, в Мюнхене, четыре месяца назад. Минуту и двадцать секунд его сердце не билось. Вот тогда я была сломлена. А сейчас – херня.
Машу рукой, не отворачиваясь от окна.
– Я хочу отдохнуть. Только это отвлекает от того, что я не знаю, что он делает. Поел? Заговорил? Что смотрит по телевизору? Положили ли ему пульт в рабочую руку тупые медсестры? Сделали ли ему массаж? Я думаю об этом каждый день и не могу перестать. Мне страшно, что я не знаю, что там происходит.
Слезы снова подкатывают, но я их вытираю.
– Ирина же осталась там… – начинает Илона, но я резко ее перебиваю.
– И что? Мне от этого не легче, понимаешь? Я видела его в таком состоянии, что у меня до сих пор перед глазами стоит. Я только начала успокаиваться, радоваться, что он идет на поправку. Появилась надежда. Но меня выдернули оттуда, как слепого котёнка от сиськи оторвали. И я не знаю, как жить без этого.
Машина несется по вечерней Москве. Огни улиц расплываются в нечеткие пятна. Илона молчит, сосредоточенно управляя автомобилем.
Смотрю в окно на проносящиеся мимо дома, лица людей, мелькающие в свете фонарей. Все кажется нереальным, как в каком-то странном пьяном сне.
Внутри меня все еще бушует шторм эмоций. Освобождение от доли в компании, развод – все это кажется таким далеким. Словно произошло не со мной. Настоящей, острой болью остается только Влад. Его образ, прикосновения, его запах – все это живет во мне, мучает, не отпускает. А еще эта невероятная пустота…
Наконец мы возле клуба. Музыка бьется изнутри, проникая сквозь толстые стены. Люди выходят, входят, смеются, танцуют, живут своей жизнью. А я… Я просто сижу оцепенев.
Что я буду делать там, среди этой толпы?
Илона останавливает машину, поворачивается ко мне. Ее лицо в свете фар кажется бледным, уставшим.
– Мира… – она начинает, но я ее перебиваю.
– Я знаю… знаю, – говорю я голосом, который кажется мне чужим. – Ты переживаешь. Но мне нужно… мне нужно отвлечься. Хоть на время. Хоть на несколько часов.
Илона вздыхает.
– Хорошо, – говорит она тихо. – Но не переусердствуй. И пей поменьше.
Вот этого, вообще, не обещаю, подруга.
Выходим из машины. Музыка становится громче. Воздух наполнен запахом сигаретного дыма, духами, алкоголем. Чувствую, как на меня накатывает волна усталости и одновременно – какое-то странное, острое ощущение свободы.
В клубе темно и душно. Музыка оглушает. Я иду за Илоной, пробираясь сквозь толпу танцующих людей. На лицах их – ликование, радость, безумие. Все живут своей жизнью, не замечая моей боли, моего отчаяния.
Находим столик в углу зала. Подруга заказывает два коктейля. Я смотрю на нее, на ее светлое, немного тревожное лицо, и вдруг ощущаю прилив нежности, благодарности.
Она всегда рядом, всегда поддерживает. И это то единственное, что держит меня на плаву в этом безумном вихре жизни. Только… жаль, что и она не может меня уберечь от всего этого ужаса.
– Спасибо тебе, Ло, – шепчу я, поднимая бокал.
– За что? – спрашивает она, улыбаясь.
– За всё, – отвечаю я и выпиваю коктейль до дна.
Горько, сладко, резко… Как и сама жизнь.
Глава 3
Музыка грохочет, тела трутся друг о друга, воздух густой и липкий от пота и духов. Илона что-то рассказывает, но я почти не слышу, вглядываясь в толпу.
Стоп.
Неужели это…
Дима Соколов, бывший однокурсник, с которым когда-то, в студенчестве, у меня был короткий, бессмысленный роман. Стоит у барной стойки, болтая с каким-то парнем.
Да уж… Нормально он потолстел за это время…
Честно говоря, я не любительница «пивного» пуза. Его раньше не было. Он, типа, следил за собой в те времена.
Я перехватываю взгляд Илоны, и мы обмениваемся молчаливым согласием. Хихикаем, указывая друг другу на Диму, потом притворяемся, что занимаемся чем-то совершенно другим.
Это как раз тот самый мой бывший, который жутко бесил Илону. И когда мы с ним расстались, эта дура подарила мне фаллоимитатор.
Кстати, второй раз хвастаюсь, а про судьбу вибрирующей штуки умалчиваю. Так вот… Я принесла его обратно в квартиру Илоны и, пока она не видела, закинула его на шкаф в ее спальне.
Прикол в том, что прошло уже… Года три, наверное, а эта обезьяна до сих пор его не обнаружила.
Дима замечает нас. Его глаза останавливаются на мне. Улыбка становится шире. Он прокладывает себе дорогу сквозь толпу, направляется к нашему столику.
– Мира! Лона! – Он присаживается, заказывая что-то у официанта. – Как дела? Не ожидал вас здесь увидеть.
– Миралона, – усмехается подруга, присасываясь к трубочке.
– Привет, – отвечаю я, стараясь придать своему голосу беззаботный тон. – Всё в порядке. Вот решили отдохнуть.
– Давно не виделись, – говорит он, взглянув на меня с пристальным интересом. – Слышал, ты вышла замуж за кого-то бизнесмена. И о… трагедии.
Я чувствую, как кровь приливает к щекам. Вот оно. То, что мне придется ещё долго избегать.
– Уже развелись, – отвечаю холодно.
– Извини, – сразу говорит он. – Не знал.
Илона протягивает мне коктейль. Делаю глоток, и кажется, что всё вокруг становится немного размытым.
– Ну да, – говорю, стараясь выдержать его взгляд. – В прессу ещё не просочилась эта грандиозная новость.
Дима улыбается, но в его глазах я вижу что-то более сложное, чем просто интерес. Быть может, немного жалости?
Пошел ты!
– Помню, как мы вместе готовились к экзаменам по макроэкономике, – говорит он внезапно. – Ты тогда так упорно гнала на «отлично». Как у тебя дела в компании отца?
– Всё в порядке, – отвечаю равнодушно. – Я сегодня официально стала безработной, как и наша Илонка-тунеядка.
Илона весело толкает меня в бок.
– Помнишь, как мы… – Он начинает что-то рассказывать про нашу студенческую жизнь, но я резко перебиваю его.
– Дима. Не будем вспоминать.
Блин, ну реально стыдно вспомнить… Учитывая, что я с ним встречалась. Только Илона помнит, что в те годы он был симпатичнее, чем сейчас.
А если кто-нибудь из посторонних услышит?
Позор будет.
Этот пухлый кабанчик совсем не в моем вкусе.
Он смотрит на меня с удивлением, затем молчит, в его глазах мелькает растерянность. Мы молчим еще несколько минут, попивая коктейли.
Илона разгоняет напряжение, предлагает потанцевать, и я, отбросив напускное безразличие, иду с ней на танцпол. Дима тоже следует за нами.
Всё нормально. Просто оторвемся, как в студенчестве. Много водки, много танцев и дебильные поступки.
Музыка пульсирует в груди, басы вибрируют в костях. Тело само собой движется, подчиняясь ритму, забывая о боли, о пустоте, о жизни.
Илона, смеясь, кружится рядом, её волосы развеваются как пламя. Пью, не замечая вкуса, лишь чувствуя, как обжигающая жидкость скользит по горлу, оставляя за собой приятное тепло.
Один коктейль, второй, третий… Мир вокруг расплывается, краски становятся ярче, звуки громче.
А Димас, оказывается, неплохой танцор.
Он подхватывает меня, кружит, наши тела соприкасаются, и я не чувствую отторжения, только лёгкое головокружение от алкоголя и ритма.
Ну всё, пошла душа в рай…
Смех смешивается с музыкой, образуя какофонию, в которой я нахожу странное умиротворение. Разговоры теряют смысл, слова превращаются в поток звуков, который я воспринимаю как фон к танцу.
Отдаюсь движению, позволяю телу вести себя, забывая о прошлом, о будущем, о том, что меня ждёт завтра. Только сейчас, в этом водовороте музыки и света, я чувствую себя свободной, легкой, как будто все мои проблемы растворились в воздухе, как дым от сигареты, выкуренной ещё несколько часов назад.
Здесь, на танцполе, в этом калейдоскопе огней и звуков, я просто живу. Просто танцую. Просто пью. Просто глушу боль…
Глава 4
Свет режет глаза, как осколки стекла. Я пытаюсь открыть их, но каждый миг – это пытка.
Где я?
Последнее, что я помню – танцы, музыка, алкоголь… Затем – темнота. Постепенно сквозь туман в голове проступают смутные образы: Дима… Илона… Какие-то друзья Димы… Или просто посторонние ребята?
Я приподнимаюсь, и мое тело пронзает резкая боль.
А ещё я голая. В полном смысле слова. Паника подступает к горлу, сжимая его в холодном объятии.
Комната незнакомая, но довольно приятная: стильная, с большими окнами, сквозь которые пробивается солнечный свет. Это спальня.
Чья?
Встаю, шатаясь, и обхожу спальню в поисках своих вещей. Нахожу только толстовку и натягиваю ее, чтобы хоть немного прикрыться. Иду к двери.
В зале на полу, свернувшись калачиком, спит Илона. Она в своем платье, волосы распущены по полу, рука лежит на диване. Вид у нее потрясающий. Я не могу удержаться от смеха. Картинка прямо из дешевого фильма: две пьяные девушки в незнакомой квартире.
– Илона, – пинаю её легко ногой. – Ло, подъём!
Она мычит что-то несвязное, прижимаясь к полу. Я повторяю свою просьбу погромче. Наконец, она приоткрывает глаза, смотрит на меня с тупым удивлением, а потом вскрикивает.
– Мирослава! Твою мать! Где мы?
– В незнакомой квартире, – отвечаю я, стараясь сдержать смех. – Рассказывай, где мы оказались и почему я голая?
– А… – Илона потирает глаза, пытается вспомнить что-то. – Мы… Мы вчера… К Диме поехали.
– К Диме? – переспрашиваю я, и внутри что-то сжимается. Не удовольствие, а скорее некое замешательство.
– Да, – Илона кивает. – После клуба. Все втроём. Ты, я и… Дима.
Она показывает на кухню. На столе стоит несколько пустых бутылок абсента. Голова болит ещё сильнее. Беру недопитую бутылку и осушаю остатки. Протягиваю Илоне, она морщится, отказываясь.
– А где сам Дима? – спрашиваю я, снова делая глоток и падая на диван.
Илона с усилием садится рядом.
– Да откуда я знаю? – бросает она, недовольно оттирая грязное платье.
Весело откидываюсь на спинку дивана.
– Класс, как в лучшие студенческие годы! Мне больше интересно, где моя остальная одежда… Трусы, хотя бы…
Неожиданно за спиной слышится знакомый голос:
– Ты свои трусы вчера бармену отдала.
Оборачиваюсь и вижу своего бывшего. Он вышел из душа и выглядит бодрым, как будто и не пил с нами вчера. Так… ну если, я пьяная не увидела в нем сексуального красавчика, то трезвая тем более не вижу.
Илона заливается хриплым смехом.
– Точно, я помню, – говорит она. – Ты их в туалете сняла и притащила ему, в знак благодарности, вместо чаевых.
Бью рукой по лбу. Бедный парень, наверное, психическую травму после этого заработал.
Дима протягивает мне мои штаны. Быстро натягиваю их, стараясь не засветить голый зад.
– Димас, че за фигня? Надеюсь, мы не трахались? – спрашиваю усмехаясь.
– Не-а, – ржёт он. – Но ты очень хотела.
Морщусь.
– Врешь.
– Вру, – кивает.
Улыбаясь, откидывается на спинку стула.
– Нет, Мирослава, мы не… – он запинается, подбирая слова, – Мы просто пили, танцевали… Ты была… немного не в себе.
– Это я заметила, – бурчу я, рассматривая свои помятые штаны.
– А я? – спрашивает Илона.
– Ты тоже была не в лучшем состоянии, – говорит Дима, – Но ты хотя бы одета.
– Здорово, конечно, – язвительно отмечаю, – Чудесное проявление мужской солидарности.
– Я честно не знаю, почему ты разделась, – пожимает плечами парень, – Ты ушла в спальню раньше нас.
Я вздыхаю. Должно быть стыдно… А мне не стыдно… Мне весело. Первый раз за огромное количество времени, мне просто весело и абсолютно все равно.
– Есть ещё что-нибудь выпить? – спрашиваю у хозяина квартиры.
– Мира, может, хватит? – останавливает меня Илона, – Ты уже третий день пьешь. Ты хоть, что-нибудь ела за это время?
Странно, но моя подруга начинает меня раздражать.
– Илона, с каких пор ты такая правильная стала? – нервно бросаю я. – Мы с тобой каждые выходные зависали в клубах, а сейчас ты ведёшь себя как зануда.
Илона явно хочет что-то ответить, но поджимает губы. Вот и нечего! Я сама прекрасно разберусь.
Дима встревает в разговор:
– Девчонки, не ссорьтесь. У меня есть пиво, будешь?
Положительно киваю. Затем, меня как током прошибает.
– А где моя машина!? – выкрикиваю в ужасе.
– Да на ней мы приехали, пьянчуга, – недовольно произносит Илона, потирая виски. – Тут во дворе стоит.
Дима кивает. Я немного успокаиваюсь и жду обещанный пивасик.
Он разливает в два стакана. Беру свой, делаю большой глоток, холодящий горло. Ох… холодненькое, газированное…
Илона всё ещё смотрит на меня с осуждением, но молчит. Тишина повисает в воздухе, прерываемая лишь шипением в стаканах.
– Спасибо, Димасик, – говорю я, ставя стакан на стол. – Ну, рассказывай. Чем занимаешься после института? Сколько мы с тобой не виделись? Года два?
Дима смеётся. А Илона сдерживает улыбку.
– Мира, он нам всё это вчера рассказывал, – говорит подруга.
– Я ничего не помню. Чего вы от меня хотите? – бурчу. – Расскажи ещё раз, пока я снова не напилась.
Дима, кажется, рад возможности снова рассказать о себе. Он начинает с энтузиазмом, описывая свой небольшой, но успешный бизнес по разработке мобильных приложений. Рассказывает о новых проектах, о трудностях и радостях предпринимательства, жестикулируя и смеясь.
Я слушаю, делая вид, что внимательно слежу за его рассказом, но мысли мои витают где-то далеко, цепляясь за обрывки прошлого.
Илона, сидящая рядом, периодически кивает, добавляя короткие комментарии, но в основном, она молчаливо наблюдает за нами. В её глазах я вижу не только дружескую поддержку, но и какую-то скрытую тревогу. Наверное, она беспокоится за меня больше, чем я сама.
– …И вот, представляешь, Мира, мы заключили сделку с крупной корпорацией! – Дима заканчивает свой рассказ, и его лицо светится от гордости. – Это настоящий прорыв для моей компании!
Я делаю ещё один глоток пива, стараясь скрыть свое безразличие.
Зачем я спросила, если мне неинтересно?
Пффф… Ответ очевиден – он мне наливает.
– Поздравляю, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне. – Это действительно здорово.
– Спасибо, – улыбается Дима. – А ты чем планируешь заниматься?
Вопрос задевает меня за живое.
– Ничем, – мой голос звучит непринужденно. – Хочу просто отдыхать.
– Отдыхать тоже хорошо, – кивает Дима, – Может, тебе нужна помощь? В чём-то? Я имею в виду… ты можешь обратиться ко мне, если тебе что-то нужно.
Его слова звучат искренне, и в них нет ни намека на флирт или что-либо подобное. Но блин… серьезно?
Усмехаюсь.
– Спасибо, но… – протягиваю. – Ничего мне не нужно. Денег у меня куча. Возможностей ещё больше… А вот желания что-то делать, пока нет. Хочу просто бухать и наслаждаться свободой.
Слышу, как Илона недовольно вздыхает. Так ладно… Мне начинает надоедать эта компания. Встаю, уже немного придя в себя.
– Ладно, – вздыхаю, хлопая себя по карманам. – Илона, отвезешь меня домой? Я потом, тебе такси до дома вызову.
Илона с недоверием смотрит на меня. Как будто не верит.
– Ты точно будешь дома? – спрашивает она.
Закатываю глаза, допивая остатки в стакане.
– Да, только у меня дома шаром покати, заедем в магазин, – поворачиваюсь к бывшему. – Спасибо, Димасик. Даст бог, свидимся ещё.
Лениво пожимаю ему руку и иду на выход к своей машине. Слишком много заботы, слишком много советов. Просто хочу залечь, чтобы никто меня не трогал.
Илона отвозит меня в магазин. Быстро набираю всякой ерунды и, как обычно, полуфабрикатов. Готовить я не умею и не собираюсь…
Беру несколько бутылок крепкого в придачу. Илона неодобрительно качает головой, но молчит.
Она привозит меня домой, паркует мою Ауди, и я отправляю ее восвояси.
В моей квартире, как всегда, пусто, холодно и одиноко. Включаю музыку, сажусь на диван. Бутылка уже в моих руках. Смотрю в одну точку в окно. Не замечаю города, просто смотрю на небо.
Как он там? Есть ли новые сдвиги? Думает ли, он обо мне хоть немного? Хоть… чуть-чуть? Даже если плохое… Уже было бы хорошо… Лучше, чем если он просто вычеркнул меня и забыл…
Открываю телефон. Нахожу свадебные фото. Мы здесь играем счастливую пару… Может быть, из нас и по-настоящему могло что-то получиться?
Смотрю в основном на него. Так соскучилась по его здоровому цвету лица… Этой надменной усмешке, которая редко сходила с его губ. По его зеленым глазам, которые всегда горели огнем.
Я уже и не могу его такого вспомнить. Полгода… полгода он уже сломлен, но теперь, наконец, появилась надежда на то, что он хотя бы выживет. Страшное и правда позади, и надеюсь, что ему окажут профессиональную помощь, чтобы он и на ноги встал… Даже если я этого не увижу.
Не замечаю, как слезы снова текут из глаз. Тяжело и больно это все…
Музыка гремит в пустой квартире, заглушая мои мысли лишь частично. Я делаю большой глоток из бутылки, чувствуя, как обжигает горло. Алкоголь медленно разливается по венам, принося кратковременное облегчение. В голове всплывают обрывки воспоминаний о Владе. Его улыбка, его глаза, его прикосновения… Все это кажется таким далеким, словно это было в другой жизни.
Телефонный звонок вырывает меня из омута воспоминаний. Смотрю на экран – отец. Тяжело вздыхаю, но отвечаю.
– Да, пап?
– Мирослава, что это значит? – его голос звучит холодно и жестко. – Ты зачем вчера приезжала в офис в таком виде?
– А что случилось? – притворяюсь, что не понимаю, о чем он.
– Ты устроила там цирк! – кричит он. – Ты опозорила меня перед советом деректоровдиректоров, перед сотрудниками. Нашими подчиненными!
– Я просто вернула вам ваши акции, – говорю как можно более невинным тоном.
– Ты понимаешь, что ты натворила? – его голос полон ярости. – Ты поставила под угрозу всю нашу репутацию! Мне пришлось объяснять все совету директоров, ссылаясь на то, что ты просто переживаешь за здоровье своего мужа!
– Отлично, – шиплю в ответ. – Удивительно, что вы с Петром решили утаить про развод!
– Нам не нужна сейчас шумиха, – рычит он. – Но ты – обезьяна с гранатой!
– Да ладно тебе, пап, – отмахиваюсь. – Не преувеличивай. Я просто решила заняться своими делами.
– Какими делами? – он насмехается. – Пить и развлекаться? Я этому тебя учил?
– А что мне еще делать? – огрызаюсь. – Сидеть и оплакивать твоего любимого зятя?
– Хватит, Мирослава, – рычит он. – Я знаю, что ты натворила. И почему произошел развод.
– Я натворила? – переспрашиваю, чувствуя, как во мне закипает злость. – Ты серьезно думаешь, что только я одна виновата?
– Уверен! – кричит он.
– Да? – усмехаюсь. – А кто выдал меня за него? Он насиловал меня! Я забеременела после насилия! Поэтому я сделала аборт!
В трубке повисает тишина. Знаю, что попала в точку.
– Лжешь. Ты бы не стала молчать. Сама виновата, – наконец говорит он. – Ты разрушила свою жизнь.
– Да пошел ты! – кричу я и бросаю трубку.
Слезы брызжут из глаз. Ненавижу его! Ненавижу себя! Ненавижу всё!
Хватаю бутылку и делаю еще один большой глоток. Алкоголь не помогает. Боль не уходит. Она лишь становится сильнее.
Сука!
Правда глаза мне колит. Если бы это было насилие, я бы не стала молчать.
Но почему я постоянно пытаюсь оправдаться?
Почему я должна извиняться?
Или чувствовать вину?
Я не хотела рожать, не хотела детей. Это было мое решение и… Я просто хотела свободы.
Глава 5
Неделя. Две. Три. Время растекается бесформенной лужей, растворяясь в тумане алкогольного забытья. Моя квартира превратилась в мрачное убежище. Пустые бутылки – единственные свидетели моего существования. Телефон завален пропущенными звонками от Илоны, матери и отца. Я игнорирую все попытки связаться со мной. Никому не открываю двери, только кричу, что мне нужно время. Еда – это полуфабрикаты из ближайшего супермаркета, которые доставляет курьер. Почти не выхожу из квартиры, задергиваю шторы, чтобы скрыть себя от мира. Мир – это нечто лишнее, нечто, что мне сейчас не нужно. Дни сливаются в однородную массу – алкоголь, туманные обрывки кошмаров, в которых Влад то улыбается, то истекает кровью. Моя память начинает подводить: я путаю дни, события, людей. Кажется, что я живу в каком-то сюрреалистическом кошмаре, из которого нет выхода. Телефон начинает вибрировать в моих руках. Я вздрагиваю, но не сразу отвечаю. Смотрю на экран, сердце бешено колотится. Это он? Нет, это не он. Это просто незнакомый номер. Долго смотрю на экран, прежде чем ответить. – Да? – мой голос звучит хрипло и тихо. – Привет, – слышу знакомый голос, который заставляет меня замереть. – Как ты? Я молчу, не зная, что сказать. – Все еще пьешь? – продолжает он, слышу в голосе усмешку. – А что еще остается? – отвечаю, пытаясь скрыть свою боль. – Может, стоит прекратить? – предлагает он. – Ты же понимаешь, что это к хорошему не приведет. Я закрываю глаза, представляя, как он мог бы сейчас сидеть рядом со мной, обнимать меня, говорить эти слова с теплотой и заботой. Но это всего лишь голос в трубке. – Попробуй, – снова говорит он. – Я знаю, что ты сильная. Ты справишься. – Откуда ты знаешь? – спрашиваю, наконец. – Потому что я всегда это знал, – отвечает он. – И потому что я верю в тебя. Я всегда буду рядом, если тебе понадобится. НЕТ! Открываю глаза с душераздирающим криком. Нет! Нет! Нет! Не будешь! Не будешь рядом. Ты… вычеркнул меня! Утопил! Уничтожил! Я больше не понимаю, где сон, а где явь. Волков повсюду. Сидит в кресле, смотрит на меня своими пристальными глазами. Стоит в дверном проеме, окровавленный и злой. Он шепчет мне на ухо слова, полные ненависти и презрения. Я пытаюсь убежать от него, спрятаться, но он всегда находит меня. Он – мое проклятие, мой персональный демон, пришедший, чтобы свести меня с ума. Сегодня утром или это было вчера? Время окончательно потеряло свой смысл. Просыпаюсь на полу, рядом с пустой бутылкой водки. Голова раскалывается, во рту пересохло, в теле – слабость и тошнота. Встаю, шатаясь, и иду на кухню. Включаю чайник, достаю из холодильника лимон. Завариваю чай. Пью маленькими глотками, пытаясь хоть немного прийти в себя. В голове роятся мысли, одна страшнее другой. Что мне делать? Как избавиться от этих кошмаров? Или хотя бы как перестать пить? Реальность окончательно теряет свои очертания. Я больше не знаю, где заканчивается кошмар и начинается день. Или это все еще ночь? Он протягивает руку и нежно касается моего лица. Я чувствую его прикосновение, теплое и успокаивающее. Морской бриз треплет мои волосы. А Волков щурится с ухмылкой от закатного солнца. Позволяю утонуть в его объятиях. Но затем снова открываю глаза. Одна, в пустой квартире, окруженная призраками прошлого. Сердце колотится, дыхание сбивается. Смотрю на пустые бутылки на полу и чувствую отвращение к себе. Знаю, что разрушаю себя. Но не знаю, как остановиться. Не знаю, что дальше делать, если ничего не хочется. Разве возможно такое? Разве можно было так сильно полюбить кого-то, чтобы самовольно сходить с ума? Все же было совсем иначе. Я ненавидела его. Как так получилось, что теперь я зависима? Как избавиться от этого? Я всеми силами избегала привязанностей, потому что знала, что это больно, но всё-таки попала в эту ловушку. Отдала свою волю человеку, которого знала буквально несколько месяцев. Причем не сама, а просто так получилось. Просто накрыло в один момент. Ещё до свадьбы. Но продолжала сопротивляться. Хоть и тянуло к нему, как магнитом. Понимаю, что это что-то ненормальное, но душа продолжает болеть.
Глава 6
На четвертую неделю меня вырывает из этого алкогольного ада резкий звонок в дверь. Медленно, с усилием, поднимаюсь с кровати, оставляя на ней след мятого постельного белья и пустой бутылки из-под чего-то… Зачем этикетку оторвала? Через глазок вижу Илону. Ее лицо, обычно сияющее оптимизмом, сейчас выглядит обеспокоенным. Я игнорировала ее очень долго. Даже пару раз послала куда подальше. На мгновение колеблюсь, но затем, с глухим стоном, отпираю дверь. Илона врывается в квартиру, как вихрь. – Ну сколько можно!? – она бросается ко мне, ее глаза полны слез. – Ты выглядишь ужасно! Отворачиваюсь, пряча лицо в волосах. Запах её духов – легкий, цветочный – резко контрастирует с затхлым ароматом застоявшегося алкоголя и табачного дыма, пропитавшим мою квартиру. – Уйди, Илона, – шепчу я, голос хриплый и слабый. – Я же сказала, оставь меня в покое. – Не уйду! – Илона твердо ставит сумку на пол. – Ты уже месяц не выходишь из дома! Твой отец в ярости… Мать тоже плачет. Звонит мне постоянно, беспокоится. Говорит, что попасть к тебе не может. Сколько это будет продолжаться, Мира? Она подходит ближе, осторожно касаясь моей руки. Ее прикосновение – нежное и тёплое – вызывает во мне странную смесь раздражения и… чего-то еще. Тоски, что ли? – Да плевать мне на всех, – шиплю я, отдергивая руку. – Пусть хоть сдохнут. Мне всё равно. Сажусь на диван, хватая с журнального столика стакан с каким-то разноцветным месивом. Это я, видимо, играла в бармена. Твою мать! Выплевываю противную кисло-сладкую жижу обратно в стакан. – Не говори так, – Илона садится рядом, обнимая меня за плечи. Ее руки слабенькие, худые, но уверенные. Они словно пытаются прорваться сквозь стену моего отчаяния. – Ты не должна быть одна. Я ни за что не брошу тебя. Можешь снова посылать меня. Хоть убей – не уйду. Впервые за долгое время чувствую какое-то тепло. Что-то помимо холода отчаяния и липкого ощущения вины. Слёзы наворачиваются на глаза, но я сдерживаюсь, не желая показывать свою слабость. – Мне нужно выпить, – бормочу я, глядя на свои трясущиеся руки. – Мне обязательно нужно выпить. Илона вздыхает. – Мира, нет. Сегодня не будем пить. Пожалуйста. Я принесла тебе суп. Твой любимый, по рецепту моей мамы… Она достает из сумки огромный контейнер с едой. Аромат просачивается в гостиную, уничтожая тошнотворный перегар. Желудок сжимается моментально. Даже не помню, когда я ела последний раз. Слежу за ее действиями, опустив плечи. Меня реально колбасит. Невыносимо. Злость накатывает волнами, но я пытаюсь сдержаться. Не могу сорваться на нее. Снова. Она единственная, кто не пытается меня ни к чему принудить. Хочет только помочь. Я же и это рискую потерять. Последнего человека, который любит меня безвозмездно и искренне. – Ешь, – приказывает подруга, протягивая мне ложку, которую пыталась отмыть пару минут на засранной кухне. Нехотя беру прибор из ее рук. Ковыряюсь в ароматном "живительном эликсире", не решаясь попробовать. И есть охота, и тошнит одновременно. Все же зачерпываю бульон и отправляю в рот. Жидкость обжигает пищевод, как будто организм забыл, что такое горячая еда. Суп заходит легко, как дети в школу. Не замечаю, как съедаю полтарелки. Расслабленно откидываюсь на спинку дивана. – Спасибо, – шепчу подруге, прикрывая глаза. – Мира, – начинает она неуверенно, оглядываясь на дверь. – Тут такое дело… Не люблю такие фразы. Приподнимаю бровь, ожидая подвох. Илона явно тушуется. – Твоя мама… – начинает она тихо. – Она нашла хорошего психиатра… И едет сюда… Молчание повисло в воздухе. Слова Илоны ударили по мне, как кувалдой. Мама… Психиатр… Я стискиваю зубы, чувствуя, как знакомая волна ярости подкатывает к горлу. Я не готова к этому. Ни к маме, ни к психиатру. Я хочу остаться одна, в своем алкогольном тумане, где всё приглушенно, где нет боли, нет ответственности, нет… Его. – Нет, – говорю резко, отталкивая от себя ложку. Суп, который ещё минуту назад казался невероятно вкусным, вдруг стал противен. – Не нужно никаких психиатров. Я сама разберусь. Илона смотрит на меня с беспокойством, но не спорит. Она знает, что сейчас любая попытка возразить только ухудшит ситуацию. Тишина снова наполняет комнату, тяжелая и давящая. Чувствую, как напряжение нарастает во мне, как пружина, готовая сорваться. – Я устала бороться, – продолжаю, не отводя взгляда от своих рук. – Устала от всего. От Волковых, от отца, от этого проклятого бизнеса, от самой себя. Хочу просто… исчезнуть. Знаю, что это неправда. Я не исчезнуть хочу. Я хочу, чтобы Влад вернулся. Чтобы боль прошла. Хочу снова чувствовать себя живой. Но признаться в этом другим – стыдно. Хоть Илона и в курсе всего, да и остальные тоже все понимают. Я сломлена. По-настоящему. Сама не справлюсь. Знаю, что не справлюсь. – Я не дам тебе подохнуть из-за какого-то ублюдка, – говорит Илона тихо. Ее голос твердый, полный уверенности, которая так контрастирует с моей слабостью. – Я молчала. Все время молчала. Когда узнала, как он с тобой поступал, хотела лично ему глаза выцарапать, но он сам себя наказал. Значит, так и должно быть, слышишь? Она чуть повышает голос, и я даже немного опешиваю от ее злости. – Не хотела тебе говорить ничего, – продолжает она. – Видела, как ты с ума сходишь от страха за его жизнь, но сейчас я могу сказать. Он – нахер тебе не нужен. Мы с тобой замечательно жили до всей этой истории и будем жить дальше. Пока ты обратно в себя не придёшь. Посмотри на себя! Кем ты стала? Размазня. Наверное, я должна что-то ответить, но слова забиваются комом в горле. Знаю, что она права. Но легче-то не становится. Рассматриваю ее лицо, стараясь найти хоть намек на фальшь. Не нахожу. Только искреннее беспокойство и… надежда. – Ты ничего нового мне не сказала, – бурчу под нос. – Думаешь, я сама этого не понимаю? Просто запуталась. Все вокруг только и делают, что пудрят мне мозг. А я не железная. Позволяю слезам течь. От безысходности. От нежелания что-либо делать. От незнания, как прийти в себя. – Сейчас Валерия Михайловна приедет, – говорит Илона ровно, – И ты позволишь врачу тебя прокапать, ясно? Киваю, не в силах произнести ни слова. Голова гудит, тело ломит, а внутри всё сжалось в тугой, болезненный комок. Илона убирает пустые бутылки, стараясь не смотреть на меня. Чувствую себя униженной, как выброшенная на берег морская звезда. Позорная, беспомощная, отвратительная. Звонок в дверь прерывает тягостное молчание. Илона открывает, впускает мою мать. Глаза красные, волосы растрёпаны. Она выглядит так, будто и сама на грани нервного срыва. За ее спиной, действительно, вижу мужчину. Вероятно – врач. Мать проходит в гостиную. Её руки ложатся мне на плечи. – Пожалуйста, дай нам тебе помочь. Её слова… Они пробиваются сквозь туман моего похмелья, добираются до меня. Я не хочу выходить из этого состояния. Мне будет ещё больнее переносить эту боль на трезвую.
Мать смотрит на меня с болью. В её глазах отражается мое собственное разрушение, и от этого становится еще противнее. Пытаюсь вырваться из-под её рук, но она держит крепко. – Отпусти, – шепчу я, чувствуя, как слёзы подступают к горлу. – Нет, Мира, – качает головой. – Я не отпущу тебя. Не сейчас. Она наклоняется ко мне и обнимает. Крепко-крепко, словно боится, что я исчезну, растворюсь в воздухе. Чувствую её тепло, её запах – запах дома, запах любви. И на мгновение мне становится легче. Но лишь на мгновение. – Я не понимаю, что со мной, – шепчу я, прижимаясь к матери. – Мне кажется, что я схожу с ума. Мама вздрагивает, но не отпускает меня. – Григорий Сергеевич поможет тебе, – шепчет она мне на ухо и кивает мужчине пройти. Обращаю внимание на него. Довольно молодой. Может, чуть старше меня. Взгляд мягкий, но пристальный. Сканирует меня, как зверушку. От этого становится не по себе. Невольно ерзаю на диване. – Сколько уже употребляет? – спрашивает он скорее у них, чем у меня, но взгляда не сводит. – Чуть больше месяца, – вздыхает мать. Фыркаю. – Откуда ты так уверена? Может, я весь месяц спортом занималась. Нервно скрещиваю руки на груди, как будто это убережёт меня от нападок. Врач устраивается в кресле напротив. Записывает что-то. Перебрасывается парой фраз с матерью. Илона в это время уже конкретно принялась за уборку моего логова. А я сижу и понять не могу, почему во мне столько недовольства сейчас. Хочется каждого за шкирку выкинуть отсюда. Илону особенно. Она прямо сейчас выливает дорогущий виски в раковину. Чувствую, как дёргается глаз. – Мирослава Игоревна, – обращается ко мне врач. – Я буду рад, если вы начнёте со мной сотрудничать. Иначе я не смогу вам помочь. Херовый врач, значит. Крутится на языке, но вслух не решаюсь плюнуть. – А я буду рада, если вы не будете ко мне на «вы» обращаться, – отвечаю с издевкой. – Разница в возрасте у нас явно не большая. Взгляд мужчины немного прищуривается, но я вижу в нем некую забаву. Он чуть улыбается и кивает. – Как тебе будет удобно, – отвечает он спокойно. – Главное, чтобы ты чувствовала себя комфортно в общении со мной. А общаться мы будем очень много. Обреченно вздыхаю. Тяжело тебе будет, Гриша. Очень тяжело. Тебе попался настоящий варвар, а не пациент. Мать отходит к Илоне, украдкой поглядывая на нас, а Григорий, оказывается, не только наблюдательный, но и решительный. – Прямо сейчас прокапаемся, – заявляет он, взглядом скользя по разбросанным бутылкам и окуркам, словно оценивает масштабы бедствия. – Но нужно поехать в больницу. Ты употребляешь уже более двух недель, а значит, нужно очень внимательно следить за твоим состоянием. Нервно мотаю головой. – Я не поеду ни в какую больницу, – заявляю твердо. – Тут делай. Мне плевать. Хрен вы меня затащите в очередной стерильный ад. Врач приподнимает бровь, но не выглядит удивлённым. Мать все же подходит ближе. – Доченька, это всего на несколько часов. Так ведь, Григорий Сергеевич? Мужчина кивает. – Плюс, тебе нужно пройти обследование, – добавляет он. – Нужно проверить, как усугубилось твоё состояние за это время. Челюсти сводит от злости. Я не хочу никуда ехать. Тем более в больницу. Я и так провела в них полгода. Не выдержу даже и дня. – Я сказала, что не поеду, – цежу сквозь зубы, буравя их взглядом. – Придумывайте альтернативу, либо я нахер вас всех выкину отсюда. Григорий Сергеевич, кажется, ожидал моего сопротивления. Он спокойно достаёт из сумки планшет и что-то там листает. Его взгляд, хотя и мягкий, излучает настойчивость. – После длительного периода злоупотребления алкоголем, капельница – наиболее эффективный способ вывести токсины из организма. – говорит он, не отрываясь от планшета. – Месяц – это не шутки. Тебе необходим медицинский контроль, анализы крови, возможно, консультация кардиолога. Риск развития осложнений довольно высок. Я скрещиваю руки на груди, чувствуя, как злость снова накатывает волной. Полгода в мюнхенской клинике… Эти стерильные стены, запах лекарств, бесконечные процедуры… До сих пор стоит перед глазами бледное лицо Влада, его мучительные стоны… Ни за что! Атмосфера неприятная. Тем более я понимаю, в какую именно больницу меня увезут. И не факт, что они меня там не закроют. – Я сказала – никуда я не поеду, – повторяю, стараясь говорить ровно, несмотря на дрожь в голосе. – Найди другой способ. Ты сам сказал, что главное, чтобы мне было комфортно. Илона, которая до этого молча убирала следы вчерашнего пиршества, замирает с тряпкой в руке. Мама сжимает губы, её лицо бледнеет. Григорий наконец отрывает взгляд от планшета и встречается со мной глазами. Улыбка с его лица исчезает. – Мирослава, – говорит он, голос его становится немного строже, но без агрессии. – Ты сейчас эмоционально неустойчива. Твое решение не основывается на здравом смысле. Отказ от медицинской помощи в таком состоянии крайне опасен. – А твое предложение – это единственный здравый смысл? – с вызовом спрашиваю я. – Ты приехал сюда, как психиатр, давай лечи здесь. Ставь свои капельницы здесь. Если надо, могу тебе во все банки анализы сдать. Но я никуда отсюда не выйду! Последние несколько фраз я произношу с расстановкой, прикрикивая. Он молчит несколько секунд, взгляд его оценивающий. Затем медленно кивает. – Хорошо, – говорит тихо. – Мы рассмотрим альтернативные варианты. Поворачивается обратно к матери. – Я напишу список необходимых препаратов, – произносит он. – Сделаем капельницу здесь. Но необходимо место… почище. Мать кивает и ожидает, пока врач напишет что-то на бумажке, затем передает ее своему водителю. Илона принимается очищать мою спальню. Они с врачом ищут место, чтобы установить капельницу. Ничего лучше не придумали, чем приклеить ее на скотч к стене над изголовьем кровати. Хоть маленький скол краски будет – убью. Чувствую себя подопытным кроликом, которого укладывают на кровать, запрещая шевелиться. Григорий ловко устанавливает капельницу, его движения уверенные и точные. А прикосновения, хоть и профессиональные, вызывают странное ощущение – смесь дискомфорта и некого неизъяснимого интереса. Когда игла уже пронизывает мою вену, я, на удивление, не ощущаю ничего. – Комфортно? – спрашивает он мягко, фиксируя иглу пластырем. – Ты меня проткнул, – шиплю с издевкой. – Какой комфорт? – Переживешь, – улыбается он. – Главное – не дергайся. Расслабься. Легко сказать. Выпить хочется, аж чешется всё. – Давай теперь обсудим график моих посещений, – произносит он, присаживаясь на кровать рядом. – Терапию будем проводить три раза в неделю, но сначала я буду приезжать каждый день. Контролировать твоё состояние. Отлично. Нафиг я вообще сегодня двери открыла? Вот это внимание мне вообще ни к чему. Народа уж слишком много для меня одной. Да и ещё мужик какой-то ходит по хате. – В какое время тебе будет удобно? – спрашивает он. – Не с утра, – отвечаю сухо, отворачиваясь к окну. Понимаю, что нет смысла сопротивляться. Пусть делают что хотят. – Тогда буду приходить после обеда, – заявляет он, записывая что-то в своем блокноте. Долго пишет. Мемуары? Решил написать книгу о чокнутой пациентке, у которой есть всё, а она выпендривается? Капельница капает монотонно, тихий звук смешивается с шумом работающего пылесоса в гостиной. Воздух в комнате становится тяжелее, начинает клонить в сон. Но Григорий не даёт мне расслабиться. – Расскажи о себе, Мирослава, – говорит он спокойным, ровным голосом. – Что привело тебя в такое состояние? Смотрю на него исподлобья, стараясь спрятать всё свое отчаяние за маской безразличия. Слова даются с трудом, язык кажется тяжёлым. – Развод, – отвечаю равнодушно. – Принудительный брак. Папаша – тиран. Муж… Бывший муж – идиот. Он записывает это в своём блокноте, его ручка скользит по бумаге мягко и уверенно. – Расскажи подробнее, – просит он, его взгляд сосредоточен и внимателен. – С самого начала. Вздыхаю. Рассказывать всё? Зачем? Но почему-то чувствую, что этот молодой человек не просто врач. В нём есть что-то ещё… Какая-то скрытая чуткость, проникающая сквозь его профессиональный фасад. – Мой отец заключил соглашение о браке с сыном его конкурента, – начинаю я, выбирая слова осторожно. – Я была против. Но противиться им было бесполезно. Поначалу женишок был против тоже. Но потом… Не знаю. Щелкнуло у него что-то, и он принял это всё. И пытался заставить меня принять. Григорий кивает, не перебивая. Он слушает внимательно, не отрываясь от блокнота. – Я… Я хотела быть свободной, – продолжаю я, голос мой срывается. – От него. От брака. От ответственности. Пыталась не замечать то, что меня тянуло к нему. Пыталась избежать этих чувств. А потом он попал в аварию. Мне кажется, в этом есть доля моей вины. И после развода… После его решения разорвать всё… Я сломалась. Григорий записывает последние слова, его рука не дрожит. Он смотрит на меня с сочувствием, но без излишней сентиментальности. В его взгляде нет осуждения, только глубокое понимание. – Почему ты чувствуешь вину? – спрашивает он тихо. Потому что полюбила человека, которого не должна была любить. – Я сделала от него аборт, – признаюсь тихо. – На самом деле. Когда я узнала о беременности, испугалась больше того, что всё может поменяться. Того, что мы… станем нормальными. А это… Это было скучно. Глубоко вдыхаю, стараясь собрать мысли в единое целое. Трудно говорить об этом, трудно признаться даже себе, что я наслаждалась этим образом жертвы с ним. Этой игрой в кошки-мышки. Изощренная любовь. – Потом узнала, что он бесплоден. В принципе это и послужило его… аварии. То что я избавилась от… «Чуда». Последнее слово говорю с пренебрежением, пытаясь скрыть истинную боль. Григорий молчит, внимательно изучая свои записи. Тишина в комнате становится почти осязаемой, прерывается лишь шуршанием мамы и Илоны за дверью и монотонным звуком капельницы. Он поднимает на меня взгляд, и в его глазах я вижу не осуждение, а… сочувствие? Или что-то ещё, более сложное, что я пока не могу определить. – Мирослава, – начинает он наконец, голос его тихий, почти шёпот, – Ты говоришь о принудительном браке, о чувствах, которых ты пыталась избежать, о вине… Но мне кажется, что ты скрываешь что-то ещё. Что-то важное. Я смотрю в окно, за которым Москва расстилается в вечерних сумерках. Город огнями, шумом, жизнью, а я здесь, в этой тихой комнате, с незнакомым человеком, который пытается разобрать клубок моих мыслей и чувств. – А что ещё я могу скрывать? – спрашиваю я, голос мой звучит хрипловато. – Например, почему ты действительно сделала аборт? Ты сказала, что испугались перемен… Но это лишь часть правды, не так ли? Были и другие причины? Может быть, ты подсознательно не хотела ребёнка от мужа? Или… Боялась ответственности за него? За него и за себя? Я молчу. Его слова задевают что-то глубоко внутри. Он прав, конечно. Испуг был, но не только он. Было что-то ещё… Некая скрытая часть меня, которая не желала привязанности, стабильности, семьи. Часть, которая наслаждалась игрой, взаимным влечением и отталкиванием, этим опасным танцем на краю пропасти. И аборт был… Неким актом самосохранения, попыткой удержать контроль над ситуацией, над своими чувствами. – Не знаю, – шепчу я, голос мой дрожит. – Было много причин. Страх, нерешительность, жажда свободы… А может быть, и нежелание связывать себя с ним навсегда. Даже если бы все было изначально хорошо… Я не была уверена, что смогла бы стать хорошей женой и матерью. Григорий кивает, его взгляд сосредоточен. Он не осуждает, не настаивает. Просто слушает, понимая, что мои слова – только вершина айсберга, что глубоко внутри меня скрывается много неизведанного, много боли и непризнанных чувств. Капельница продолжает капать, время течёт, а я чувствую, что наконец-то, может быть, начинаю понемногу раскрываться, позволяя себе быть слабой, уязвимой, честной… Самой собой. – Как складывались ваши отношения? – спрашивает он. – Как он вёл себя по отношению к тебе? – Он хотел подчинить меня себе, – отвечаю, что первое приходит на ум. – Хотел завербовать меня, как будто. Мы оба любили манипулировать друг другом. Изощренное выражение любви… У него так точно. Его бесило, что я не признаю своих чувств к нему. Видел меня насквозь, поэтому действовал сам, а меня бесило, что он так ловко меня получает. – Твоя мама… – начинает он тихо. – Она сказала мне, что подозревает у тебя «стокгольмский синдром». Возможно такое? Усмехаюсь. Отрицательно веду головой. – Это когда жертва проникается к маньяку? – переспрашиваю с улыбкой. – Наврядли. Я просто заявила родителям, что он насиловал меня. Но какое это насилие, если я хотела его, как бешеная, но не хотела его радовать тем, что он добился своего. Врач приподнимает бровь и задумчиво потирает подбородок, его взгляд сосредоточен. Кажется, он обдумывает мои слова, сопоставляет их с тем, что уже знает. – Интересно… – наконец произносит он. – А как же авария? Ты сказала, что чувствуешь вину… Но почему? Если вы оба играли в эту игру… То кто здесь жертва, а кто манипулятор? Я немного поправляю подушку, чтобы не сбить капельницу. Его вопросы остры, как лезвия, они раскрывают новые грани моего состояния, заставляют меня видеть ситуацию с других сторон. – Авария… – говорю я, голос мой спокойнее, чем был несколько минут назад. – Он всегда был холодным и расчетливым… Но в том моменте… Он стал уязвим. – И ты чувствуешь себя ответственной за его поступки? – спрашивает он, его тон мягкий, но в глазах я читаю внимательное наблюдение. – Да, – отвечаю я, не скрывая ничего. – Я чувствую себя ответственной… За всё. За то, что он хотел быть со мной, за то, что не дала ему ни единого шанса, за то, что он теперь в Мюнхене восстанавливается без моей помощи… – А что бы ты сделала, если бы знала о его бесплодии раньше? Задумываюсь. Это вопрос, на который нет простого ответа. Если бы я знала… То, возможно, всё было бы иначе. Возможно, я бы повела себя по-другому. Но что бы это было? Не найти ответ. Игра в кошки-мышки продолжалась бы, но правила, возможно, изменились бы. – Не знаю, – шепчу я, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. – Может быть, я бы попыталась найти счастье с ним… Но я не уверена. Возможно, была бы еще более жестокой. Переняла бы на себя манипуляции. Отыгралась бы по полной. И в этом была бы моя трагедия, и его… Удивительно, как просто я рассказываю ему о том, в чем сама себе боялась признаться. Я всегда была такой. Пользовалась чужими чувствами ради собственной выгоды. Даже самые хорошие парни, которые уделяли мне внимание, страдали от меня. Наверное, поэтому в двадцать пять лет я до сих пор не нашла того, кто вынес бы меня. Волков просто оказался чуть сильнее остальных. Понял, как меня приструнить. Мне это и нужно было. Отдать ему свою волю. Отдать себя мужчине. Властному, непоколебимому. Тому, кто будет меня удерживать от дебилизма силой, но все же я и тут его обыграла. Не вынес… Ну и черт с ним. Капельница пуста. Гриша спрашивает меня о моем самочувствии, убирая иглу. Чувствую себя… в порядке. И на удивление, как будто в башке все встало на свои места. Я тот ещё демон. И надо лечиться. Иначе я так никогда никому не буду нужна. Психиатр аккуратно убирает использованные инструменты, его движения плавные и уверенные. Он, кажется, доволен сегодняшней сессией. Или, по крайней мере, старается это показать. Его взгляд, однако, всё ещё пристальный, изучающий. Я лежу на кровати, чувствуя странную смесь облегчения и пустоты. Рассказать всё – это как вылить из себя ведро грязной воды, но на дне остается осадок, неприятный и липкий. Осадок неуверенности в себе, в своих поступках, в своем будущем. – Мирослава, – говорит он наконец, нарушая тишину, – ты удивительно откровенна. Многие пациенты скрывают гораздо больше, чем ты рассказала за эти пару часов. Это, безусловно, положительный момент. Но откровенность – это только половина пути. Теперь нужно разобраться с последствиями твоих действий и, что важнее, научиться жить дальше. Он поднимает на меня взгляд, и я чувствую, как под ним, моя легкомысленная маска трескается. Стараюсь держаться спокойно, но внутри всё ещё бушует шторм. – Что дальше? – спрашиваю я, мой голос едва слышен. – Жить-то по-прежнему не хочется… Не договариваю, но он понимает. В его глазах я вижу отражение собственной пустоты, своего бессилия перед навалившимися проблемами. Он молчит некоторое время, как будто подбирая правильные слова. – Мы это исправим, – уверенно и с улыбкой отвечает он. – Я подумываю о сеансах когнитивно-поведенческой терапии. Разберем твои жизненные установки и перекроем их на нормальный лад. Предупреждаю сразу, что быстрого результата лучше не ждать. Всё будем делать постепенно. Вздыхаю. Ерунду какую-то навязывает мне. Поведенческое когн… что-то. Первый раз слышу. Этим мозгоправам лишь бы побольше денег выкачать… – Как скажешь, – отвечаю безразлично. – Если поможет – машину тебе подарю свою. Григорий усмехается. – Не спеши разбрасываться обещаниями, – произносит он. – Можно и пожалеть.
Глава 7
– Может уже остановишься? – Не хочу… – мотаю головой. Поднимаю взгляд. Изумрудные глаза смотрят в душу. – Да и зачем? – шепчу с горькой усмешкой. – Ты со мной, рядом… – Ты же понимаешь, что я лишь плод твоей отравленной алкоголем башки. Поджимаю губы, утыкаясь лбом в колени. – По-другому я не увижу тебя таким… живым. Фыркает. – Мне кажется, ты долго не протянешь, – говорит он. – Откуда ты это знаешь? – огрызаюсь я, поднимая голову. – Потому что я часть тебя, Мирослава, – смеётся Волков. – Если ты не начнёшь лечиться, то скоро сдохнешь, и тогда… Мы с тобой уже точно никогда не увидимся. – Оставь меня в покое, – шепчу неуверенно. – Разве тебе не одиноко? – насмехается он. – Разве тебе не нужен я? – Мне нужен покой, – отвечаю я. – И чтобы ты исчез из моей жизни. Он снова смеется, этот жуткий, леденящий душу смех. – Я уже исчез из твоей жизни, просто это ты не можешь отпустить меня, – протягивает ко мне руки. – Иди ко мне, малышка. Ты же хочешь этого. Смотрю с опаской. Больше пугает то, что в глазах читается такая безграничная нежность, что с ума можно сойти. От ненависти до любви – один шаг. И я никак не могу шагнуть обратно. Льну к нему. Ощущаю жар его твёрдого тела. Чувствую, как перекатываются мышцы под тонкой растрёпанной рубашкой. Даже запах… Его аромат. Все это вызывает безумную тоску. – Ты моя, – шепчет мне в волосы, обжигая горячим дыханием. – Всегда была и будешь. Слёзы наворачиваются на глаза. – Не хочу, – выдавливаю через силу. – Не хочу быть твоей. Это больно. Очень больно… Я больше так не могу. – Знаю, – усмехается он, отстраняясь. – Но ты сама это выбрала. ***** – Я не хочу говорить о снах. Они слишком… личные. Григорий качает головой, раскинувшись на кресле напротив меня. – Именно поэтому я хочу о них услышать, – отвечает он. – Хочу узнать тебя настоящую. Я смотрю на него. В его глазах нет осуждения, нет насмешки. Только искреннее желание понять. – Хорошо, – говорю я. – Сегодня мне снова снился он. Его лицо становится серьезным. – Муж? – Мой бывший муж, – поправляю я. – Галлюцинаций больше нет, но он приходит ко мне во снах. Говорит со мной, прикасается. Замолкаю, не в силах продолжать. Слишком тяжело говорить об этом. Слишком больно. Особенно учитывая, что я несколько дней после того, как за меня взялись, начала слышать голоса в голове. Думала всё – капут пришел. Ломало меня короче не по-детски. Оказывается, когда резко бросаешь пить, может настигнуть «белочка». – И что он говорит? – тихо спрашивает врач. – Что я никогда от него не избавлюсь, – трепещу я, пытаясь сдержать болезненный ком в горле. – Что я только его. – Я не зря сказал, что сны – это отражение наших собственных страхов и желаний. Ты сама понимаешь то, что все зависит от тебя, поэтому страдаешь от его присутствия в голове. Смотри, галлюцинации были только с его участием. Сны – тоже не дают покоя. Это все – твое подсознание, зацикленное на нем. Не могу принять тот факт, что он не хочет быть со мной, поэтому мое подсознание выдает обратное… Это я и так понимаю. – Не знаю, как отпустить. Врач задумчиво водит ручкой по листку, обдумывая мои слова. Такой спокойный… Правда, внушает доверие. Кажется, действительно может помочь мне. Или… хотя бы не смотреть на меня с укором, как те медработники в психушке. Меня когда накрыло первый раз, я на Илону орала здесь как резанная. Слышала голос Волкова в голове и в истерику впала, обвиняла ее в том, что это она издевается надо мной. Честно говоря, я чуть в окно не сиганула от страха и гула в голове. Вот моя надзирательница и не выдержала. Увезли меня. Посадили на «цепь». Ну, точнее, просто к койке привязали, как умалишенную. Вкололи добрую дозу транквилизаторов, так я и провалялась там неделю на пресных харчах. Гриша – мой единственный свет в конце тоннеля был все это время. Так переживал за меня. Ну, не знаю, может, моя мать ему просто оплачивает большую часть ипотеки, но это не столь важно. Главное, что он каким-то магическим образом привел меня в чувства с помощью препаратов и постоянных разговоров. Вспоминать тяжко… Это было ужасно. Самое страшное, что происходило конкретно со мной за всю жизнь. Когда ты не хозяин собственному разуму, то ты потерян. Полностью и целиком. Страшнее физического насилия может быть только моральное. Ну, главное, что все обошлось. Когда мне стало лучше, я слезно умоляла вернуть меня обратно домой и продолжать лечение тут. Как изначально и было обговорено… – Расскажи мне, что ты чувствуешь, когда просыпаешься после этих снов? – наконец произносит Григорий. – Какие мысли у тебя возникают? Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить. Страх, конечно… Но… это не мешает мне наслаждаться этим. Понимаю, что не хочу, чтобы он исчез бесследно. Знаю, что это ненормально и я больна. Но я просто не могу привыкнуть к мысли, что все кончено. – Страх, – отвечаю наконец. – И… и радость, что хоть так он рядом. Врач кивает. – Нельзя жить иллюзиями, Мирослава, – говорит он. – Я боюсь, что упустила самое важное, – говорю я, голос дрожит. Он немного приближается, берет мои руки в свои. – Не надо так говорить, – говорит он. – Ты не можешь изменить прошлое. Все, что ты можешь сделать, это изменить свое отношение к нему. Ты не должна винить себя за свои решения. Да, это понесло ужасные последствия… Но нужно жить дальше. Взять себя в руки и сделать определенные выводы. Его слова звучат как мантра, как заклинание. Я повторяю их про себя, пытаясь поверить в них. – Я… я пытаюсь, – говорю тихо, чувствуя ком в горле. – Но… не получается. Не могу переубедить себя. Он отпускает мои руки, снова берет ручку и блокнот. – Давай начнем записывать все, что с тобой происходит, – говорит он. – Это поможет нам понять, какие именно убеждения лежат в основе твоего подсознания. Записывай ситуацию, мысли, которые у тебя возникают в голове, и свои чувства. Беру из его рук принадлежности. Сердце все еще колотится, но я чувствую себя немного спокойнее. Может быть, все не так безнадежно, как мне казалось… Хотя идея записывать чувства сложнее, чем кажется. Я никогда не умела красиво говорить… Ну, только если это не касается работы… – Пиши все как есть, – врач будто читает мои мысли. – Не приукрашивая, не задумываясь о грамматике. Высказывай все, что лезет в голову. Делаю глубокий вдох. Пальцы скользят по бумаге, ручка дрожит. Что я чувствую? Страх, да. Но ещё… Какое-то болезненное, извращённое облегчение. Как будто частица меня, давно похороненная, вдруг ожила. Частица, которая до сих пор тоскует по нему, по той тёмной, всепоглощающей страсти, притяжению… По нему всему. Запах, вкус его тела… Все это сидит в памяти основательно, что даже сны передают всю картину прежнего его. Начинаю писать. Бессвязные обрывки воспоминаний, как осколки разбитого зеркала. «Мне… страшно. Но… одновременно с этим чувствую, что я не одна. Он… рядом. Живой, здоровый, и все такой же нахал и редкий говнюк», – пишу я, и слова кажутся бредом. Поднимаю взгляд, наши глаза встречаются. В взгляде Григория – понимание и… что-то ещё. Теплое… успокаивающее. Сочувствие? Или просто профессиональный интерес? – Продолжай. Не бойся быть честной. Это важно, – говорит он, его голос становится тише, почти интимным. Снова вздыхаю. Опускаю глаза на свой кривой от дрожащих рук почерк. Слёзы медленно затмевают взор, и я спешу их смахнуть, чтобы не намочить хрупкую бумагу блокнота. «Я боюсь, что он навсегда останется инвалидом… Боюсь, что будет всю жизнь винить меня в этом…» Тишина заполняет гостиную. Лишь черкание ручки по листу и шорох в коридоре нарушают ее. Психотерапевт внимательно наблюдает за мной. Молчит. А я пытаюсь разложить хаотичные мысли по полочкам. «Я никогда не прощу себе этого…» Отрываюсь от писанины. Откладываю все в сторону. – Только больнее становится, – бурчу под нос. – Это самоанализ, – отвечает мужчина. – Ты выплескиваешь все на бумагу и вместе с этим обдумываешь все. Тебе нужно научиться смотреть на свои проблемы со стороны. Врач тянется к своему портфелю. Достает оттуда несколько пачек с таблетками. Из каждой достает по одной. – Это новые, – поясняет он, указывая подбородком на таблетки. – Я немного внёс коррективы в твое лечение. Уменьшил дозу, чтобы ты всегда пребывала в здравом сознании. Нам ведь нужно выведать твои настоящие мысли, а не те, что приходят от алкоголя и транквилизаторов. Хорошо, если так… Эти жесткие уколы, которыми меня «обезвреживали», вызывают неестественную эйфорию и просто блокируют все живое… А таблетки – тихий ужас. Как будто тупо снотворное давали, чтобы поменьше внимания привлекала… Почему-то сейчас, после слов Григория, мне хочется их выпить. Хочется верить ему, доверить мою жизнь в его руки. Впечатление он такое производит… Будто это не просто работа. Тянусь к разноцветным «пуговкам», которые он выложил на столе, и медленно пью их, одну за другой. – Молодец, – улыбается мужчина, протягивая мне очередной стакан воды. – Я рад, что ты так ответственно подходишь к лечению. Мне и есть не надо с таким плотным завтраком. Одни таблетки и вода уже занимают большую часть желудка. – Поступим так, – делает паузу, что-то обдумывая. – Пиши всё время. Каждую деталь. Как я сказал: ситуация – мысли – чувства. Потом будем разбирать всё по полочкам вместе, согласна? Я снова беру блокнот и киваю. Понятно, это типа вести свой дневник, только дневник эмоций. Думаю, справлюсь. Мне очень хочется верить, что справлюсь. – Спасибо, – шепчу еле слышно. Он кивает с лёгкой улыбкой и уходит, оставляя меня одну с моим новым делом. Наблюдать за своими реакциями. Илона возвращается с работы всегда приблизительно через пару минут после его ухода. Всегда запыхавшаяся, как будто боится оставить меня одну хоть на секунду. Конечно, то, что она видела, врагу не пожелаешь. Представьте картину: вы сладко спите, пуская слюни на подушку, но тут вас будит лучшая подруга-алкашка и орет не своим голосом, обвиняя в том, что вы спокойно не дали ей принять душ. Якобы она слышала стук в дверь. Именно это Илона и услышала в тот день от меня. Потом голос в голове добавил мне безумия. Я готова была порвать ее на части за то, что она якобы включала диктофон с записью… До сих пор помню ее шок. Даже не знаю, что творилось тогда внутри нее. – Как прошло? – спрашивает она, проходя в гостиную и расслабленно устраиваясь на диване рядом. – Как всегда, – отвечаю безэмоционально. – Информативно, но не особо действенно. – Всему свое время, – отмахивается подруга. Вижу, как она поджимает губы от беспорядка на столике: разбросанные листы бумаги, пролитая вода, таблетки. – Я уберу чуть позже, – произношу тихо, понимая, что она заколебалась за это время убирать за мной, как за ребенком. Она взяла на себя какую-то странную роль няньки, домработницы и поварихи в моей квартире. С одной стороны, я в ужасе. С другой – ее присутствие спасает меня от одиночества. На самом деле мне плевать на порядок. Я никогда не была отличной хозяйкой… Да и хорошей тоже. Но так как в мою квартиру частенько наведываются гости теперь, приходится хоть немного поддерживать чистоту. – Что там красавчик-психотерапевт? – подмигивает подруга. – Есть хоть какие-нибудь продвижения? – Не начинай, – обрубаю. Закатываю глаза. Стоило раз сказать ей, что мы с ним прекрасно ладим, так она задолбала меня. Везде ей романтика мерещится.