Читать онлайн Верная Богу, Царю и Отечеству. ВОСПОМИНАНИЯ бесплатно
Верная Богу, Царю и Отечеству
Анна Александровна Танеева (Вырубова) – монахиня Мария
ВОСПОМИНАНИЯ
Автор-составитель – Юрий Рассулин
Написание и издание книги в разное время благословили:
1999 г.: архимандрит Иоанн (Крестьянкин);
2000 г.: высокопреосвященный Вениамин, архиепископ Владивостокский и Приморский;
2004 г.: схиархимандрит Херувим (Дегтярь).
Не умру, но жив буду, и повем дела Господня
(Пс. 117, ст. 17)
Избави мя от клеветы человеския, и сохраню заповеди Твоя
(Пс. 118, ст. 134)
Монахиня Мария, в миру Анна Александровна Танеева (Вырубова). Подвиг царского служения
Анна Александровна Танеева (Вырубова), монахиня Мария, заслуживает того, чтобы имя её навеки было соединено с именами Святых Царственных Страстотерпцев: Царя Николая, Царицы Александры, Царевича Алексия, Царевен Ольги, Татианы, Марии и Анастасии. Тональность публикаций об этой женщине, появившихся в последние годы, коренным образом изменилась. Если раньше в восприятии её личности довлели стереотипы, навеянные, так называемым, «Дневником Вырубовой» (сочинение А. Н. Толстого) и бульварными сплетнями, то в настоящее время люди, всё более отметая гнусную ложь, открывают для себя чудный образ благородной русской женщины, жертвенно послужившей русским идеалам.
Анна Танеева более известна, как Анна Вырубова по фамилии мужа, однако, похоронена под девичьей фамилией Танеева. Дата её рождения – 16/29 июля 1884 года.
Интерес к ней вызван целым рядом причин. Во-первых, временной отрезок её жизни пришёлся на особый период Русской и мировой истории. Анна Александровна оказалась в эпицентре событий, связанных с царствованием Николая II, будучи не только свидетельницей и очевидицей, но и одним из главных участников, что придаёт её свидетельству особое значение.
Во-вторых, внимание к этой женщине вызвано ещё и тем, что ей была уготована Богом удивительная судьба, удивительная своими поворотами, необычайными обстоятельствами.
В-третьих, личность Анны Танеевой интересна и сама по себе. Она обладала замечательными свойствами души, которые в её жизни проявились конкретными поступками и делами.
Наконец, четвёртое, она, как историческая фигура, была фрейлиной Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Но она была не просто фрейлиной, она была личным Другом Царицы. Все члены Царской Семьи воспринимали её как родного, близкого человека, почти члена семьи. В свою очередь, Анна Танеева (Вырубова) горячо любила Государыню, как и всю Царскую Семью.
Анна Александровна Танеева (Вырубова) и по линии отца, и по линии матери вела свою родословную от знатных дворянских родов. В связи с обширностью материала, родословная роспись предков Анны Александровны Танеевой вынесена в отдельное «Приложение».
Анна Александровна – русская женщина. Русская и по происхождению, и по воспитанию, и по характеру, и по духу. В её судьбе, как и в устроении её души, необыкновенным образом переплелись все те свойства, которые на протяжении веков отличали и украшали русского человека, и которые в значительной мере были утрачены представителями того сословия, к которому принадлежала Анна Александровна.
За что её полюбила и приблизила к себе Императрица? Можно указать много черт, которые могли способствовать такому сближению: это и принадлежность к кругу русских аристократов, и светская образованность, и замечательные музыкальные способности, наконец, её простота, искренность и весёлость нрава. Всё это могло служить поводом для сближения. Но, как нам кажется, основная причина дружбы заключалась всё же в другом, и искать её следует на духовной глубине, в сокровенных тайниках человеческой души. Именно так: Государыня Императрица Александра Феодоровна обрела родственную душу в новой фрейлине Анне Танеевой, которую и возвела в новое достоинство, не прописанное этикетом: Аня стала для Государыни близкой подругой. Духовное родство – подлинное родство, самое близкое, самое прочное основание жизненного союза людей. Такой союз неразрывен, поскольку скреплен узами подлинной любви, единства веры, единства служения, единства жизненных идеалов и целей.
На протяжении всей жизни Анны Танеевой случались особые, знаковые события, которые, во-первых, свидетельствовали о её глубокой религиозности, а, во-вторых, об особом промысле Божием в судьбе этой женщине, её предызбранности свыше. Выделим только один эпизод. В возрасте 17 лет на ней совершилось чудо по молитвам праведника, протоиерея Иоанна Кронштадтского. Господь через болезнь указал ей путь служения: царского служения, а также то, что на этом пути ей будут сопутствовать чудо и помощь Божья. Действительно, так много чудесного было в её жизни, о чём читатель сможет узнать, прочитав её воспоминания.
Было бы ошибкой обойти молчанием её дружбу с Григорием Ефимовичем Распутиным-Новым. Разговор о нём осложнён неоднозначностью отношения к личности этого человека. Разобраться в этом вопросе просто, достаточно взглянуть на вещи глазами самой Анны Александровны. В собственных воспоминаниях она считает своим долгом подробно рассказать о сибирском крестьянине, предложив читателю при этом определенные выводы.
Немного опережая её рассказ, отметим, что Анна Александровна относилась к сибирскому крестьянину, как к духовному человеку, Божьему страннику, наконец, как к старцу. Из доступных архивных и мемуарных материалов следует, что старец Григорий по сути был её духовным наставником, к которому она питала искреннее чувство уважения и любви, пользовалась его духовным советом, обращалась к нему за молитвенной помощью. Именно он помог Анне Александровне стать на путь живой веры, который привёл её к монашеству. Молитвы Григория Ефимовича сохранили ей жизнь после крушения железнодорожного состава, в котором Анна Александровна возвращалась из Царского Села. Она подробно пишет об этом в своих воспоминаниях. Реальность этого события подтверждена во многих воспоминаниях современников, в частности, в воспоминаниях директора Департамента полиции и товарища Министра Внутренних дел С. П. Белецкого, который по роду службы был детально осведомлён о случившемся.
Судьба накрепко соединила Анну Александровну и с Царской Семьей, и с Их Другом. Хотя она намного пережила их всех, этот духовный союз никогда не был расторгнут вплоть до её кончины, и, верим, был продолжен в вечности. Она дорого заплатила за это в земной жизни.
Народная мудрость гласит: близ Царя – близ чести и смерти. Всю свою жизнь Анна Александровна терпела поношение от современников. Поругание её имени не прекратились и после её кончины. Основной шквал обвинений обрушился на неё, начиная с 1914 года, наложив на всю последующую жизнь тяжёлый, трагический отпечаток. Война положила начало страшной травле четы Русских Венценосцев, а также Их ближайших друзей. Власть Помазанника Божьего сдерживала силы центробежные, разрушительные, подталкивающие мир к пропасти, ведущие человечество в царство антихриста. На пути их планов стоял Самодержавный Русский Царь, Помазанник Божий.
К сожалению, в России в то время мало кто из высших классов воспринимал идеал личного служения Царю, как жизненный принцип, как руководство к действию, мало, кто вложил эту мысль в своё сердце, кто подчинил ей свою волю, кто поставил целью своей жизни защитить животворные, подлинно русские начала. Идея царской самодержавной власти, как правило, воспринималась лишь умозрительно, отвлечённо, только как образ мыслей, но не как образ действия, образ жизни и служения. Русская интеллигенция предпочла идти широким путем отступления и увлекла за собой значительную часть русского простого народа, соблазнив, совратив, обесчестив его, лишив духовной силы.
Что же Анна Александровна? Она в полной мере разделила все невзгоды своего дорогого Отечества. Как уже было сказано, ещё до февральского переворота, ей пришлось пережить страшную железнодорожную катастрофу. Господь сохранил ей жизнь по молитвам старца Григория, хотя она и осталась калекой. Находила утешения только рядом с Царицей, а также в её (А. А. Вырубовой) собственном лазарете для искалеченных воинов. Этот лазарет Анна Александровна основала на деньги, выплаченные ей железной дорогой за понесённые увечья. Затем февральский переворот, тяжёлая болезнь корью, от которой новые власти так и не дали ей оправиться. Её арестовали больной, подняли с постели, разлучили с Царской Семьёй, отвезли в Петропавловскую крепость, заключили в одиночную камеру зловещего Трубецкого бастиона. Она перенесла издевательства моральные и физические, но осталась жива, и дух её не был сломлен. Чудесным образом была спасена от расстрела. Скитания по обезумевшему, революционному Петрограду. Далее бегство с матерью по льду Финского залива в Финляндию, жизнь в эмиграции, общение с Валаамскими старцами, принятие монашества в Смоленском скиту Валаамского монастыря, служение Богу в ангельском чине. И всё это на фоне не прекращающихся пересудов, косых взглядов, откровенной клеветы, противостоять чему можно было только бесконечным терпением, кротостью и смирением, незлобием и любовью.
Особый разговор о случаях литературно-исторической фальсификации её воспоминаний. В 1927 году в Советской России появился «Дневник Анны Вырубовой», настоящими авторами которого являлись известный советский писатель А. Н. Толстой и бывший член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, советский историк П. Е. Щёголев. Подобного рода попытки, но в более замаскированной форме, были предприняты и за пределами России. Их результатом явилось выход в США и Финляндии в 70-80 годах ХХ века разных версий, так называемых, «поздних» или «неопубликованных воспоминаний Вырубовой».
Тем не менее, Анну Александровну Танееву (Вырубову) – монахиню Марию можно назвать счастливым человеком. Столько претерпевшая от человеческой злобы, всеми гонимая женщина, уже при жизни получила неоценимую награду в виде проявления искренней дружбы и любви как со стороны своих Венценосных Друзей, так и со стороны Их необыкновенного Друга, так и со стороны простых русских людей, кто имел счастье близко сойтись с ней в жизни и оценить красоту её души. Верим, что и в Небесных обителях, Господь судил верной Анне быть рядом со своими Друзьями в вечности.
Царская Семья в своей жизни сумела воплотить идеал земного счастья – Божественного благословения роду человеческому. Необыкновенная милость Божия войти в жизнь Святой Царской Семьи. То, к чему прикоснулась волею судьбы и Промыслом Божиим Анна Танеева трудно описать словами. Можно прочувствовать сердцем, ощутить духовно и благоговейно склониться перед величием подвига жизни Святых Царственных Страстотерпцев. Анна Александровна совершила большее. Она деятельно послужила своим Венценосным Друзьям, попытавшись передать необыкновенное чувство сопричастности той небесной радости, которой, несмотря на многочисленные страдания и невзгоды, была проникнута жизнь святой Царской Семьи. Именно это и совершила монахиня Мария (Анна Александровна Танеева-Вырубова), написав о них необыкновенные воспоминания «Страницы моей жизни», а затем всю вторую половину своей жизни в изгнании твёрдо став на страже той правды, которую любящим сердцем и духом донесла до потомков верная Аня.
Блаженной памяти монахиня Мария, в миру Анна Александровна Танеева (Вырубовой) скончалась после непродолжительной болезни 20 Июля 1964 г. Похоронена на православном кладбище г. Хельсинки. Финский период жизни Анны Александровны более подробно отражён в Книге 2 «Верная Богу, Царю и Отечеству».
Анна Александровна Танеева (Вырубова) и её книга
Нравственный портрет
В ряду многочисленных воспоминаний о Государе Императоре Николае II и Государыне Императрице Александре Феодоровне книга Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) «Страницы моей жизни» занимает особое место.
Читая её, не покидает ощущение удивительной силы, убедительности и искренности слов автора, верности характеристик событий, точности в оценках людей. В то же время повествование проникнуто необыкновенным спокойствием и умиротворённостью, как рассказ человека много повидавшего, пережившего, передумавшего и много перестрадавшего, но при этом достойно вышедшего из всех испытаний, посланных судьбой, и не омрачившего своего сердца чувствами обиды и мести к своим гонителям и обидчикам, сохранившего внутренний мир и осенённого глубоким видением, проникающим в суть явлений, которое может даровать человеку только Господь Бог. Невольно охватывает тёплое чувство симпатии к автору, Анне Александровне Танеевой, и возникает желание поближе познакомиться с ней самой и её судьбой. Сделать это читатель сможет, прочитав «Страницы» её воспоминаний. Здесь же отметим лишь наиболее существенные черты её нравственного облика, которые позволили ей совершить этот необычный и замечательный труд.
Для раскрытия духовного облика Анны Александровны Танеевой немаловажным обстоятельством является её происхождение, о котором она подробно рассказывает на страницах своих воспоминаний. Укажем лишь на то, что по свидетельству современников, её отец, Александр Сергеевич Танеев, который, как пишет Анна Александровна, «занимал видный пост статс-секретаря и главноуправляющего Его Императорского Величества Канцелярией в продолжение 20 лет», был человеком широко образованным, выдающимся музыкантом и сделал всё от него зависящее, чтобы развить эти качества у своей дочери.
Анна Александровна, несмотря на своё аристократическое происхождение, по природе была человеком простым, мягким и вовсе не обладала свойствами героя. Однако, будучи человеком не только русским по крови, но и воспитанным в лучших русских традициях, православным, верным Престолу и преданным семье Помазанника Божия, осенённая глубокой верой в Бога и водимая особым о ней Промыслом Божиим, она смогла пройти через все тяжелейшие испытания, выпавшие на её долю, перенести физическую боль, нравственные страдания, унижения и поношения от людей и страшную, разрушительную клевету, которая, казалось бы, неминуемо должна была сломить её волю, подавить её как личность, наконец, ожесточить, заставить хоть в чём-то поступиться правдой, допустить эту ложь на страницы своих воспоминаний.
Но этого не произошло и, благодаря особым качествах своей души, она выстояла, не изменила любви и верности своим венценосным друзьям. Она не предала их, не исказила правды о них в угоду обстоятельствам и человеческой злобе, вынесла эту правду на своих немощных плечах, также как воин ценою жизни выносит боевое знамя с поля боя, не оставив его на поругание врагам и, тем самым, продолжила традиции своих славных предков.
Чтобы лучше понять необыкновенные свойства её души, полнее представить её нравственный облик, обратимся к свидетельствам людей, хорошо знавших её и занимавших самостоятельную, непредвзятую позицию в отношении Царской семьи и по отношению к ней самой, что было тогда редкостью, так как большинство представителей высшего аристократического общества, к которому принадлежала А. А. Танеева, повторим, за редким исключением, находились во власти той атмосферы, которую можно было бы охарактеризовать, как атмосферу разнузданной клеветы и жесточайшей травли Престола, а также всех тех, кто был искренне предан ему. Вот как характеризует состояние петербургского общества накануне революции товарищ обер-прокурора Св. Синода князь Н. Д. Жевахов в своих воспоминаниях: «Ещё меньше было тех, кто понимал, что происходило в тылу и что выражала собою та вакханалия сатанинской злобы, какая бушевала в самом Петербурге и всею своею тяжестью обрушивалась на самых лучших, самых чистых, самых преданных слуг Царя и России».3
Последние слова целиком и полностью можно отнести к Анне Александровне. О ней самой и её дружбе с Царицей князь Н. Д. Жевахов пишет следующее.
«Войдя в лоно Православия, Императрица прониклась не только буквою, но и духом его, и, будучи верующей протестанткой, привыкшей относиться к религии с уважением, выполняла её требования не так, как окружавшие её люди, любившие только «поговорить о Боге», но не признававшие за собою никаких обязательств, налагаемых религией.
Исключение составляла одна только Анна Александровна Вырубова, бывшая фрейлиной Государыни, старшая дочь Главноуправляющего Собственною Его Императорского Величества Канцеляриею, обер-гофмейстера А. С. Танеева, несчастно сложившаяся личная жизнь которой рано познакомила её с теми нечеловеческими страданиями, какие заставили её искать помощи только у Бога, ибо люди были уже бессильны помочь ей. Общие страдания, общая вера в Бога, общая любовь к страждущим создали почву для тех дружеских отношений, какие возникли между Императрицею и А. А. Вырубовою.
Жизнь А. А. Вырубовой была поистине жизнью мученицы, и нужно знать хотя бы одну страницу этой жизни, чтобы понять психологию её глубокой веры в Бога и то, почему только в общении с Богом А. А. Вырубова находила смысл и содержание своей глубоко несчастной жизни. И когда я слышу осуждения А. А. Вырубовой со стороны тех, кто, не зная её, повторяет гнусную клевету, созданную даже не личными её врагами, а врагами России и Христианства, лучшей представительницей которого была А. А. Вырубова, то я удивляюсь не столько человеческой злобе, сколько человеческому недомыслию… И когда императрица ознакомилась с духовный обликом А.А. Вырубовой, когда узнала, с каким мужеством она переносила свои страдания, скрывая их даже от родителей, когда увидела её одинокую борьбу с человеческой злобой и пороком, то между Нею и А. А. Вырубовой возникла та духовная связь, которая становилась тем большей, чем больше А. А. Вырубова выделялась на общем фоне самодовольной, чопорной, ни во что не веровавшей знати. Бесконечно добрая, детски доверчивая, чистая, не знающая ни хитрости, ни лукавства, поражающая своею чрезвычайною искренностью, кротостью и смирением, нигде и ни в чём не подозревающая умысла, считая себя обязанной идти навстречу каждой просьбе, А. А. Вырубова, подобно Императрице, делила своё время между Церковью и подвигами любви к ближнему, далёкая от мысли, что может сделаться жертвою обмана и злобы дурных людей…».4
Приведём отрывки из удивительных по своей непосредственности и чистоте воспоминаний Ивана Владимировича Степанова, которые написаны в эмиграции и впервые были опубликованы после его смерти в Париже в 1957 году под названием «Милосердия двери Лазарета Ея Величества».
И. В. Степанов после ранения на фронте проходил излечение в Царскосельском госпитале. Он пишет.
«Меня переносят в палату № 4, где лежат два офицера. Молодая сестра с простоватым румяным лицом и большими красивыми глазами подходит ко мне. С первых же слов я чувствую к ней искреннюю симпатию. Славная деревенская баба. Весёлая, болтливая. Она стелет мне простыни и вместе с санитаром переносит на мягкую кровать. Укладывая, всё спрашивает, не больно ли? Понемногу осваиваюсь. С ней так легко говорить.
– Сестрица, мне бы хотелось помыться, почистить зубы.
– Сейчас всё принесу. Обещайте, что вы мне будете говорить всё, что вам нужно. Не будете стесняться?
– Что вы, сестрица, с вами не буду. Но я знаю, что здесь придворная обстановка. Вероятно, все люди этикета. И мне радостно, что будет хоть один человек, с которым я не буду конфузиться.
– Теперь будем вас кормить. Что вы хотите, чай, молоко?
– Сестрица, спасибо. Я ничего не хочу. Мне так хорошо.
– И заслужили. Что же вы о своих не подумали? Хотите я протелефонирую?
– Потом. Петрограда из Царского не добиться. Я лучше напишу телеграмму.
Сестра приносит бумагу. Пишу. Она стоит, улыбается. Как-то сразу полюбил её. Редко видел людей, столь располагающих к себе с первого знакомства. Кто она? Сиделка простая?
– Давайте. Я пошлю санитара на телеграф.
– Спасибо, сестрица.
Хочется как-то особенно поблагодарить и не нахожу слов. В комнату ежеминутно заходят дамы в белом. Осваиваюсь. Расспрашиваю соседей. Мне называют фамилии: графиня Рейшах-Рит, Добровольская, Чеботарева, Вильчковская… Все мне знакомые. Привык читать в свите Императрицы: фрейлина Гендрикова, фрейлина Буксгевден, гофлектриса Шнейдер и госпожа Вырубова. Эта «госпожа Вырубова» (она не имела ни звания, ни должности) меня всегда особенно интересовала. Столько про неё говорили. Она ведь неразлучна с Императрицей… Мне говорили: интриганка, темная сила, злой демон…
– Вы не слышали здесь фамилию Вырубовой?
– Анна Александровна? Да ведь она всё утро тут с вами провозилась и теперь ушла с телеграммами…
Вырубова всегда приезжала и уезжала в автомобиле с Высочайшими особами. В палаты она заходила одна, когда никого из них не было. Каждого подробно обо всём расспрашивала. Очень смешила нас всякими пустяками. Всегда в прекрасном настроении. Её добродушие и сердечность как-то вызывали просьбы. И с какими только просьбами к ней ни обращались! Сколько вспомоществований, стипендий, пенсий было получено благодаря ей. Она ничего не забывала, всё выслушивала и через несколько дней радостно сообщала всегда благополучные результаты. От благодарности отказывалась.
– Я же тут ни причём. Благодарите Ее Величество».5
Что можно еще добавить к впечатлениям простого русского раненого офицера, в своих собственных физических страданиях так глубоко ощутившего красоту души Анны Вырубовой, так просто, трогательно и высоко оценившего качества золотого сердца русской женщины: милосердие, заботу о страждущем, ласку, доброту, отзывчивость на всякую просьбу.
Духовный подвиг. Судьба воспоминаний
За любовь и преданность семье Помазанника Божия Господь хранил Анну Александровну на всех путях её. После октябрьского переворота она чудом избежала смерти, сумела сохранить горячую любовь к Царской семье, не позволила клевете омрачить это священное чувство. Согреваемая и питаемая любовью, она на страницах своих воспоминаний донесла, как бесценное сокровище, врученное ей Богом, правду о Царе Николае II, Царице Александре и их Царственных детях, а также о событиях тех дней и людях, окружавших их, до нас грешных, современных православных христиан, а также до всех, кому небезразлична судьба России. Но хочется подчеркнуть, что, прежде всего, книга Анны Танеевой обращена конечно же к нам, русским людям, потому что именно в наших сердцах должна восторжествовать Правда о нашем Богом данном Царе Николае II, чего и ожидает терпеливо Господь от нас, русских людей, которых так горячо любил наш Батюшка-Царь и за которых Он принёс себя в жертву Богу. И ещё раз очень хочется подчеркнуть этот важный момент, что совершила Анна Александровна этот труд по Промыслу Божиему с тем, чтобы все, кто сегодня не равнодушен к судьбе нашей Отчизны, кто ищет ключ к пониманию дня сегодняшнего в событиях тех дней, для тех, для кого история – не мёртвый предмет, а живая связь времён, для всех тех, кто, по слову евангельскому, алчет и жаждет правды, смогли обрести эту Правду как Божественный Дар, который способен преобразить, освятить нашу жизнь, помочь осмыслить её, согреть души, растопить очерствелые сердца, наконец, разрушить клевету, до сих пор возводимую на Помазанника Божия и Его Царственную семью, очистить наши сердца от скверны лжи, рассеять сомнения в святости Царственных страдальцев, на пути покаяния испросить у Бога милости, чтобы Господь по молитвам Святых Царственных мучеников даровал спасение нашему дорогому Отечеству.
Написание воспоминаний А. А. Танеевой (Вырубовой) можно уподобить подвигу апостольскому. Святые апостолы возвещали народам Истину о воплотившемся Боге и Царе Иудейском Иисусе Христе, не понятом и отверженном иудеями. Подобно сему и эта книга открывает людям правду, не о Боге (подчеркнём это, дабы не обвинили нас в надуманном грехе «цесарепапизма»!), а о Помазаннике Божием и Царственных членах Его семьи, оклеветанных современными им фарисеями и книжниками, радеющими на словах о благе России, а на деле после изощрённых нравственных пыток и мучений отдавших на заклание своего Царя.
Что же касается самой Анны Александровны, то её судьба, начиная с детских лет и до того момента, как она после чудесного избавления от смерти вынуждена была покинуть Россию, достаточно подробно описана на страницах её воспоминаний. Удивительно, что трижды за рассматриваемый период её жизни Господь чудесным образом отвращал от неё неминуемую гибель, дважды по молитвам батюшки Иоанна Кронштадтского и один раз после страшной железнодорожной катастрофы по молитвам Григория Ефимовича Распутина. Обстоятельства дальнейшей её жизни в эмиграции скупо изложены в коротком историческом очерке, который составлен А. Кочетовым, как он пишет, «на основании исследований, проведённых отцом Арсением из Ново-Валаамского монастыря». Вот что мы узнаём.
«…Под своей девичьей фамилией (Танеева) фрейлина прожила в Финляндии более четырёх десятилетий. Скончалась она в 1964 году в возрасте 80-ти лет и похоронена в Хельсинки на местном православном кладбище.
В Финляндии Анна Александровна вела, по словам отца Арсения, очень замкнутый образ жизни в тихом лесном уголке Озёрного края, на что были свои причины. Во-первых, выполняя данный перед тем, как покинуть родину, обет, она стала монахиней; во-вторых, многие эмигранты не желали общаться с человеком, чьё имя скомпрометировано одним лишь упоминанием рядом с именем Григория Распутина. Правда, жить на территория монастыря, заниматься физическим трудом Анна Александровна не могла (последствия железнодорожной катастрофы 1915 г.), и посему обряд её пострижения в инокини был совершен тайно, что, однако, в те годы довольно часто случалось в среде эмигрантов».6
Книга воспоминаний А. А. Танеевой (Вырубовой) «Страницы из моей жизни», как свидетельствует А. Кочетов, издана в Париже в 1922 году [подробно историю издания см. ниже в отдельном очерке]. Кочетов со ссылкой на о. Арсения отмечает, что человеческая злоба и нравственные испытания не окончились для Анны Александровны на чужбине и продолжали преследовать её вплоть до кончины, причём не только её саму, но и её воспоминания.
Тот текст «Страниц моей жизни», который имеет возможность прочесть благочестивый читатель, представляет собой первоначальный и полный вариант воспоминаний. Все дальнейшие издания этой книги претерпели существенные изменения текста, более того, можно сказать, подверглись редакционной цензуре. В России один из таких вариантов был опубликован в сборнике «фрейлина Её Величества Анна Вырубова» в 1993 году издательством ORBIТА. Составитель сборника – Андрей Всеволодович Кочетов. Отметим, что сборник включает кощунственную фальшивку – «Дневник Анны Вырубовой», о котором будет сказано особо.
Как свидетельствует А. Кочетов, текст, вошедший в его сборник, воспроизведён по книге «Фрейлина Её Величества», которая вышла в 1928 году в латвийском буржуазном издательстве «Ориент». «К печати эту книгу подготовил некто С. Карачевцев, слегка прошедшийся по тексту редакторским пером и несколько сокративший мемуары, особенно в части характеристик Протопопова, Маклакова, Щербатова и Хвостова – министров внутренних дел», – пишет А. Кочетов. Следует заметить, что этот список далеко не полный. Слова «слегка» и «несколько» точнее было бы заменить словом «безжалостно», так как редакторская правка, вероятно, сначала касаясь отдельных слов, пунктуации, затем отдельных предложений, далее абзацев, страниц и так далее, в результате привела к сокращению половины авторского текста!
Кроме того, очень умело и тщательно из текста изымались, казалось бы, незначительные детали, которые как раз очень точно отображали внутренний мир и настроение автора, по-видимому, противоположные внутреннему миру и настроению «правщиков» и потому особенно неугодные им. Так, например, с титульного листа убрано посвящение Государыне Александре Феодоровне, а также слова 22-го псалма и слова из письма Государыни, принадлежащие прп. Серафиму Саровскому и используемые автором в качестве эпиграфа к воспоминаниям. Изъят первый абзац текста, который начинается словами: «Приступая с молитвой и чувством глубокого благоговения…». Понятно, что для верующего человека это не малозначащие детали, а определённые символы, наполненные глубоким смыслом, передающие и усиливающие особую духовную настроенность автора.
Вот такая кропотливая работа была проведена господами рецензентами латвийского издательства «Ориент». Сделано это было с лукавой целью создать у читателя впечатление об авторе как человеке недалёкого ума, что вполне соответствовало бытовавшему в эмигрантской среде мнению, нашедшему отражение во множестве воспоминаний, где говорится об Анне Вырубовой. Облить её грязью или по крайней мере исказить её нравственный облик служило, по-видимому, признаком хорошего тона.
Есть основания предполагать, что в дальнейшем, благодаря деятельности «доброжелателей» и в какой-то степени необыкновенной доверчивости и беззащитности самой Анны Александровны, воспоминания подвергались ещё более существенным искажениям и измышлениям, а также прямой фальсификации. Автор этой статьи имел возможность познакомиться с примером подобного рода, который рассматривается, как подлинные «неопубликованные воспоминания А. Вырубовой». Впечатление от чтения этих сенсационных «воспоминаний» можно уподобить эффекту кривых зеркал – вроде всё то же, но… ничего подобного. Прежде всего напрочь отсутствует сам автор, его дух, душа, его видение. Допущены вопиющие противоречия с подлинником в характеристиках Государя и членов Царской семьи. В результате картина описываемых событий искажена до неузнаваемости, а Анна Танеева как автор просто уничтожена, её там нет, а есть кто-то другой, другой автор, лишь прикрывающийся именем Анны Вырубовой. Объяснить это только неточностями переводов (с русского на английский, с английского на финский, с финского снова на русский и так далее) недостаточно, так как добросовестный переводчик стремится максимально приблизить свой перевод к авторскому тексту, не исказить смысл, передать дух, не совершить подмены истины небылицами. Остается признать, что «переводчик» был, мягко говоря, недобросовестным.
Не выдерживает критики и то объяснение, что Анна Александровна испытывала давление эмигрантской среды, так сказать, поддалась психологическому и духовному прессингу, что и послужило причиной тех существенных изменений, которые были внесены ею в поздние варианты своих воспоминаний. На это ответим так. Да, она была лишена опоры в лице своих родителей, своих венценосных друзей, была оторвана от Родины, но не лишилась главного основания в жизни – горячей веры в Бога, в Его благой Промысел, в конечное торжество Божией Правды. Отсюда она черпала силы для исполнения своего долга сохранить правду о Святых Царственных мучениках, с тем чтобы неискаженной передать её потомкам. Могла ли она поддаться давлению своих врагов, изменить Правде? Зная, что Помощником и Покровителем её в этом святом деле был Сам Господь Бог (Который и сокрыл её в пустыне, в тишине озёрного края от всех стрел лукавого), однозначно ответим: нет, не могла. Надёжным доказательством того, что это так и одновременно опровержением всех кривотолков на тему Анны Вырубовой и её воспоминаний пусть послужит сама её книга «Страниц моей жизни», а также всё то, что было сказано о ней, о её духовном облике в первой части нашей статьи.
Но оставим историкам и литературным публицистам, а может быть, и криминалистам выяснение вопроса о происхождении тех или иных позднейших вариантов воспоминаний.
По всей видимости, Анна Александровна была не в состоянии активно воспрепятствовать этим явлениям в силу особенности своего положения и в силу отмеченных выше качеств её характера, которые очень метко выразила дочь Григория Ефимовича Распутина – Матрена Григорьевна Соловьёва (Распутина) в своих воспоминаниях: «Анна Александровна никогда не могла постоять за себя. Да и не пыталась, считая это не то что бесполезным, но не нужным. Она-то сама знала про себя, что абсолютно чиста перед Богом и людьми, как знали и те, кто были ей дороги, а мнение остальных её не интересовало».7
Апофеозом дьявольской работы по искажению её воспоминаний и дискредитации самой Анны Танеевой, а через неё всей Царской семьи, является пресловутый «Дневник Анны Вырубовой», опубликованный в упоминавшемся сборнике издательства «ORBITA» в 1993 году. Как утверждает составитель этого сборника А. Кочетов, авторами этой гнусной фальшивки явились известный советский писатель А. Н. Толстой и историк П. Е. Щёголев, бывший член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. По мнению составителя, с которым невозможно не согласиться, «цель, которую преследовали авторы лже-дневника фрейлины Её Величества, определенно была достигнута; «воспоминания» сыграли роль этакого средства внедрения в легковерные умы читателей неверных представлений о действительном положении дел, подлили воды на мельницу тех, кто желал дискредитации Царской семьи, кто пытался предвзято представить дворцовую обстановку в канун революции».8 Добавим, что взяться за написание подобной стряпни могли только те, кто потерял совесть и чувство собственного достоинства, люди опустившиеся и распоясавшиеся от ощущения своей безнаказанности. Но… «Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь» (Рим 12:19. Второзаконие 32:35) – цитата из Священного Писания, приведённая Анной Александровной на страницах своих воспоминаний.
Для тех же, кто может столкнуться со всякого рода измышлениями на тему воспоминаний Анны Вырубовой, хочется отметить следующее. Господь сказал: «Я есть Истина», и ещё: «Бог есть Любовь». Отсюда следует, где Правда – там Бог, где есть истинная Любовь – там Бог, одно от другого неотделимо. А где клевета или даже малейшее искажение правды, то есть лесть, там нет Любви, там нет Бога, а есть дело Его противника. На «Страницах» воспоминаний Анны Танеевой истина запечатлена любовью, потому что Сам Бог осенял перо автора. Именно в этом, как было сказано, сила убедительности и искренности её слов, отсюда необыкновенное спокойствие и умиротворённость, которыми дышат подлинные воспоминания Анны Танеевой. Нельзя не поверить любящему и верующему сердцу. Вряд ли подобное чувство возникнет при чтении публикаций-искажений или публикаций-фальшивок, приписываемых Анне Александровне.
Но вот, несмотря на все ухищрения клеветника-дьявола, подлинный текст воспоминаний Анны Александровны Танеевой «Страницы моей жизни» перед вами. Это само по себе чудо, которое сотворил Господь ради нас грешных. Мы можем прикоснуться к Истине и Любви, развеять мрак лжи, рассеять сомнения, которые мешают прославить в сердцах наших Святых Царственных мучеников и, наконец, возблагодарить Бога за эту милость.
Завершая разговор о судьбе воспоминаний А. А. Танеевой и о ней самой, обратимся к Богу с молитвой об упокоении в селениях праведных многострадальной и любящей души монахини Марии, в миру Анны Александровны Танеевой (Вырубовой). Со Святыми упокой Христе Боже наш рабу Твою монахиню Марию, и нас, грешных, помилуй!
Небесное благословение
То, что появление книги А. А. Танеевой «Страницы моей жизни» в канун прославления Святых Царственных мучеников Юбилейным Архиерейским собором Русской Православной Церкви 2000 года не случайно, свидетельствует одно чудесное обстоятельство, сопутствовавшее принятию решения о необходимости публикации воспоминаний Анны Вырубовой. Автор этой статьи, в руках которого оказался текст воспоминаний, находясь под сильным впечатлением от прочтения их, решился искать возможность опубликования «Страниц» и с этой целью обратился к директору одного из православных издательств. Положительное решение было принято после того, как на издание воспоминаний Анны Вырубовой было получено специальное благословение архимандрита Иоанна Крестьянкина: «Вырубову в первую очередь!»
Тем не менее, возникли многие препятствия, и стало ясно, что впереди тернитый путь. Несмотря на благословение старца, сомнения в необходимости и успехе издания не оставляли. Всё же как первый шаг, книга была отдана на ксерокс. Но прошло довольно много времени, более двух недель, а копия текста по непонятным причинам всё не была готова. Недоумевая, как быть дальше, по какому-то особому, чудесному стечению обстоятельств оказался на Валаамском подворье, где только что закончилось чтение акафиста перед мироточивой иконой Царя-мученика Николая II. К сожалению, опоздал, так как икону уже увезли. Однако в храме на западной стене висела точная копия мироточивой иконы. Перед этой вот иконой Царя-мученика Николая с зажжённой восковой свечой в руке обратился с мольбою о помощи: «Царь-Батюшка, Николай Александрович, вразуми, укажи волю Божию, рассей сомнения, укрепи в решении!» Затем молитва была продолжена у иконы Святых Царственных мучеников – копии чудотворной, бывшей на Афоне в 1998 году, которая лежала на аналое ближе к солее. По-прежнему в руке горела свеча. И тут совершилось чудо. Свечка в руке молящегося замироточила, вся покрылась благоуханным миром, которое стекало по свече на пальцы и издавало необыкновенный аромат.
Но не было воли Божией явить это чудо немногочисленным посетителям, так как одновременно тишину храма нарушил сигнал пейджера. Обычным в этом случае нажатием кнопки сигнал был выключен, однако тут же раздался вновь, и так трижды. Находясь в волнении от совершившегося чуда, вместе с тем растерявшись от неожиданности и окончательно смутившись от того, что невольно нарушена благоговейная тишина храма, в полном замешательстве вышел, с досадой нажал кнопку прочтения сообщения… Каково же было удивление, перемешанное с чувством страха и вместе с тем радости, когда в сообщении, трижды возвещённом в храме, где только что присутствовала мироточивая икона Царя-мученика Николая и пели Ему акафист, во время молитвы, обращённой к Государю сначала перед иконой Царя-мученика (копии мироточивой), а затем перед иконой Всех Святых Царственных мучеников (также копии чудотворной), и при совершившемся чуде мироточения горящей свечи, говорилось о том, что «ксерокс Анны Вырубовой готов» и нужно приехать срочно забрать его. Этого было достаточно, чтобы понять смысл произошедшего. Чудесным образом был получен ответ, все сомнения были рассеяны. Государь и Все Святые Царственные мученики благословили издание посвященных им воспоминаний Анны Александровны Танеевой (Вырубовой).
Господи, помоги исполнить волю Твою и волю скорого заступника и помощника, небесного предстателя за народ русский, Святого Царя-мученика Николая!
Святой Батюшка-Царь Николай Александрович, Святая Государыня-матушка Александра Феодоровна, Святые Царственные Их дети, молите Бога о нас!
Ю. Ю. Рассулин 7/20 июля 2000 года, канун празднования Явления иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани.
История издания воспоминаний А. А. Танеевой (Вырубовой)
Воспоминания Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) отличаются от подобных по жанру произведений, которые во множестве были изданы и тиражированы в Европе. История их написания и публикации представляет самостоятельный интерес.
Рассказ о событиях, которые, по выражению американского журналиста Джона Рида, «потрясли мир», не могли выскользнуть из поля зрения тех, кто специализировался и неплохо зарабатывал на этой теме. Столицы европейских государств изобиловали издательскими центрами, которые охотились за мемуарами людей, недавно покинувших Россию и способных описать и дать оценку тому, что там произошло.
После прихода к власти большевиков и пополнения русской диаспоры изгнанниками из России Париж, уже ставший центром культурной жизни русского зарубежья, одновременно превратился в политическую столицу «России вне России», где оказались собраны виднейшие деятели Временного правительства: А. Ф. Керенский, Н. Д. Авксентьев, А. И. Коновалов, П. Н. Милюков, представители всех партий, политических течений и общественных движений, период формирования которых приходится на 1900–1910 гг. Объединённые общей бедой, политические изгнанники «перенесли во Францию атмосферу острых идеологических споров и беспощадной межпартийной борьбы, в которую вовлекались известные юристы, экономисты, историки, публицисты, крупные промышленники и успешные издатели. Все партии и объединения имели свои печатные органы». К ним присоединились представители новых политических направлений: сменовеховцы, развернувшие в 1921–1922 гг. полемику на страницах сборника «Смена вех» (Прага, 1921): Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов, С. О. Лукьянов и др.; евразийцы, участвовавшие в «Евразийских семинарах» философа Л. П. Карсавина, печатавшиеся в журнале П. Н. Савицкого «Евразийская хроника» (Париж, 1925-1937), еженедельнике «Евразия» (Кламар, 1928–1929), журнале «Версты» под редакцией Д. П. Святополк-Мирского – сына быв. министра вн. дел П. Д. Святополк-Мирского (Париж, 1926-1928), младороссы и др.9101112
Среди множества издательств Парижа, Берлина, Праги, выпускавших печатную продукцию на русском языке и для русского читателя (несколько десятков наименований) укажем на те из них, кто обслуживал политические запросы разномастных эмигрантских кругов.
«Я. Поволоцкий и Ко» – русское издательство, выпустившее книги А. Ф. Керенского «Издалека» и Г. В. Плеханова «Год на родине» (1921), пятитомные «Очерки русской смуты» А. И. Деникина (1921–1926).
«Современные записки» – общественно-политический и литературный журнал, основанный и руководимый эсерами Н. Д. Авксентьевым, И. И. Бунаковым (Фондаминским), М. В. Вишняком (псевдоним Марков), А. И. Гуковским и В. В. Рудневым. (1920–1940. Кн. 1–70).
«Издательство И. П. Ладыжникова» основано Иваном Павловичем Ладыжниковым в 1905 г. по поручению РСДРП (б) для тиражирования марксистской литературы. Издательство находилось сначала в Женеве, затем в Берлине. С И. П. Ладыжниковым активно сотрудничал и писатель Максим Горьким. В 1918 г. издательство приобретено Борисом Николаевичем Рубинштейном, но сохранило своё название; прекратило свою деятельность в 1927 г.
«Издательство З. И. Гржебина» основано в Петрограде в 1919 г. Зиновием Исаевичем Гржебиным (Зейликом Шиевичем) на условиях договора с Советским правительством о печатании книг советского издательства «Всемирная литература», а также собрания сочинений Максима Горького и журнала «Беседа», редактируемого Горьким. Однако, издательству было отказано в финансировании, несмотря на неоднократные ходатайства Горького в Совнаркоме. С конца 1920 г. находилось в Стокгольме, затем в Берлине. Издательством в 1923 г. выпущена «Летопись революции» в трёх книгах, включавшую мемуары представителей революционных партий меньшевиков: Ю. О. Мартова (Цедербаума), Н. Н. Суханова (Гиммера), Б. И. Николаевского, эсера В. М. Чернова и др. В 1923 г. издательство обанкротилось и прекратило своё существование.13
«Русское универсальное издательство» выпустило в свет «Воспоминания» бывшего военного министра В. А. Сухомлинова.
Издательство «Слово» и газета «Руль», созданы в 1920 г. при финансовой поддержке немецкой издательской фирмы Ульштейн, где был организован русский отдел. Руководителем и редактором и издательства, и газеты был Иосиф Владимирович Гессен – один из деятелей кадетской партии. В издательстве «Слово» вышли «Воспоминания Н. Н. Врангеля», «Дневник императора Николая II», «Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II», «Воспоминания: царствование Николая II» С. Ю. Витте, третий и четвёртый тома «Очерков русской смуты» А. И. Деникина, «Очерки русской культуры» П. Н. Милюкова, «Россия в мировой войне 1914–1915 гг.» Ю. Н. Данилова, а также 22 тома альманаха «Архив русской революции» под редакцией И. В. Гессена.
«Издательство «Скифы» начало свою деятельность в Берлине осенью 1920 г. с выпуска политических книг левоэсеровского толка. Руководили издательством Александр Александрович (Абрамович) Шрейдер (лидер левых эсеров в эмиграции), Исаак Захарович Штейнберг (бывший член ВЦИК, нарком юстиции и депутат Учредительного собрания) и Евгений Германович Лундберг (писатель, философ один из основателей группы «Скифы» в России).
«Медный всадник» – «русское национальное издательство», основанное в 1922 г. в Берлине поэтом Сергеем Александровичем Соколовым (псевдоним С. Кречетов) при финансовой поддержке герцога Георгия Николаевича Лейхтенбергского. Среди прочих книг в 1926–1933 гг. на деньги Н. А. Белоголовцева, Г. Н. Лейхтенбергского, С. В. Рахманинова и В. Э. Фальц-Фейна издательством было выпущено семь книг сборника «Белое дело» под редакцией А. А. фон Лампе. Сборник являл собой летопись Белого движения.
Названные издательства составляли небольшую часть от общего числа издательств, осуществлявших свою деятельность в основном в Париже, Берлине и Праге.
Издавалось всё: стихи, проза, полемика, охватывались всевозможные жанры, направления и формы издания: искусство, политика, мемуаристика, книги, периодика, газеты, журналы. Всему нашлось место. Но, как доказали события, в широком спектре издательских интересов, сформированных в основном теми, кто, либо ненавидел Советскую Россию, либо оправдывал её существование и желал сближения с ней, не нашлось места только одному – подлинным воспоминаниям Анны Вырубовой. На её имени по-прежнему как бы лежало табу, тяготело всеобщее предубеждение, которое превращало её личность в нечто недостойное именно серьёзного внимания то ли из чувства брезгливости, то ли из чувства страха перед своей совестью и судом истории. Она по-прежнему олицетворяла ту Россию, которую отвергли, с которой некогда боролись, которую презирали. А после всего, что произошло: падение России, гибель Царской Семьи, стыдливо опускали взор, не смея громко хулить Императорскую Россию, но и не имея сил погасить своё назойливое желание ещё и ещё раз открыто ли, исподтишка, лягнуть, потоптать, плюнуть в сторону того, что было некогда оплотом их благополучия и свободы, а теперь, поднявшись ввысь, покинув арену бренного бытия, стало недосягаемым для идейных отправлений, стало недоступным для нападок злобной критики, потому как того, подлинно чистого и подлинно высокого, уже нет, а они есть, в изгнании, позоре и прахе. Кого лягать, хулить, поносить, разве что себя? Поэтому тема воспоминаний Анны Вырубовой – оставалась оскоминой, источником раздражения оскорблённого самолюбия либо… запоздалым укором больной совести. И от неё отворачивались, по страусиному пряча голову в песок, отводя глаза, скрывая кривую гримасу вора, взятого с поличным.
Впрочем, это не совсем так, тема воспоминаний Анны Вырубовой всё же привлекала внимание и издателей, и писателей. Но интерес был не к тем подлинным воспоминаниям, принадлежавшим авторскому перу, а к воспоминаниям, которые желал бы прочесть болезненно нервированный рассудок. Именно такого рода продукцию, отличавшуюся маниакальным восприятием действительности, шизофреническими галлюцинациями и мечтаниями, пытались произвести в недрах специальных отделов ВЧК-ГПУ, специализировавшихся на особом способе большевистской пропаганды, который можно назвать литературной мистификацией. На это было брошены немалые силы в лице пролетарского литературного корифея – писателя Алексея Николаевича Толстого, работавшего в паре с маститым советским историком Павлом Елисеевичем Щёголевым. Именно Щёголев подготовил к публикации Материалы Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства, которыми пользовался А. Н. Толстой. Дальнейшее представлялось делом техники для опытного труженика пера. Лжедневник («Дневник Вырубовой») был напечатан в 1927 году издательством «Красная газета» (издание Ленинградского Совета рабочих и крестьянских депутатов) в № 1 иллюстрированного исторического альманаха «Минувшие дни» под редакцией М. А. Сергеева и П. И. Чагина. М. А. Сергеев, возглавлявший рабочее издательство «Прибой» (орган Северо-Западного Бюро ЦК ВКПб и Ленинградского Губкома ВКПб), являлся одной из ключевых фигур, ответственных за обеспечение издания новоиспечённого «дневника». В связи со чрезвычайной важностью задачи по созданию литературно-идеологического противовеса подлинным воспоминаниям Анны Александровны Танеевой (Вырубовой), предполагалось выпустить лже-дневник одновременно в Советской России и в Европе. С этой целью редактор издательства «Прибой» Зиновий Самуилович Давыдов, вёл переговоры с членом правления А/О «Русгерторг» в Берлине товарищем Абрамом Григорьевичем Галопом-Ремпелем относительно издания рукописи «Дневника» в берлинском издательстве «Петрополис» (Петрополис Верлаг). Переписка Давыдова с Галопом-Ремпелем хранилась в Архиве министерства внешней торговли Союза ССР в фонде Русско-Германского акционерного общества (А/О Русгерторг), а затем была передана в Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Издательство «Петрополис» начало свою деятельность в Петрограде 1 января 1918 г., где активно работало с 1920 по 1924 г. Отделение «Петрополиса» в Берлине функционировало с 1922 г. до конца 1937 г. Руководители издательства – Абрам Саулович Каган (по профессии экономист) и Яков Ноевич Блох (театральный критик). Запросив копию рукописи и проведя экспертизу, «Петрополис» отказался от предложения советских партнёров, поскольку слишком очевиден был поддельный характер «Дневника». Несмотря на тщательно разработанную советским издательством легенду о появлении «рукописи» и предоставлении письменных «свидетельств» подлинности, «Петрополис» не решился издать слишком откровенную фальшивку.
Возможно, дело решилось бы иным образом, если бы А. Н. Толстой открыл своё авторство. В издательской среде Парижа и Берлина Алексей Николаевич был своим человеком. Он печатался в издательстве «Север», основанном в 1920 г. и выпускавшим иллюстрированный журнал для детей «Зелёная палочка» (1920–1921), (редактор А. П. Шполянский, он же Дон Аминадо). В начале 1920 гг. произведения А. Н. Толстого печатало кооперативное издательство «Русская земля», возглавляемое Т. И. Полнером. А. Н. Толстой не погнушался поставить свою подпись ещё под одной гаденькой литературной буффонадой – пьесой «Заговор Императрицы», как две капли воды похожей на «Дневник Вырубовой», что указывает на общее авторство лжедневника и пьесы. Но в отношении «Дневника Вырубовой» связанный обязательствами, он не посмел нарушить тайны. На чистую воду его вывели другие. О литературно-исторической подделке и подлинном авторстве лжедневника прямо говорится в исследовании советского историка-архивиста В. Арсентева и в разоблачительной статье П. Горина «Об одной вылазке бульварщины» в № 61 газеты «Правда» от 11 марта 1928 г.
Сделаем «укор» в адрес Анны Александровны. Могла бы она и сама несколько «пригладить» свои воспоминания, подыграть публике, глядишь, и издали бы, не дожидаясь Толстого со Щёголевым. Но выходит не из того теста она замешана, не той она стати. Могла ли Анна Александровна Танеева (Вырубова) разменять святую правду на коммерческую выгоду, в угоду льстивой издательской конъюнктуре. Ответ дан в её подлинных воспоминаниях.
Воспоминания Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) «Страницы из моей жизни» были изданы впервые в Париже в 1922 г. издательством «Русский очаг» в 4 томе 7-ми томного сборника «Русская летопись». Сборник издавался с 1921 по 1925 гг.
В связи с написанием и изданием воспоминаний Анны Александровны интересно рассмотреть несколько вопросов. 1. Что помогло ей так быстро написать воспоминания? 2. Где воспоминания были написаны, в России или в Финляндии? 3. Почему они изданы в Париже? 4. Почему они вышли в издательстве «Русский очаг», а не, допустим, в издательстве «Слово» в составе сборника «Архив русской революции», редактируемого Гессеном? За ответом на каждый из вопросов стоят определённые люди. Те, кто участвовал в судьбе воспоминаний на последнем этапе, т.е. непосредственно на стадии издания, были не случайными людьми в том отношении, что всех их объединил и вдохновил образ Царя Николая II, образ, не соответствовавший закоснелым стереотипам, всеобщим воззрениям, ставшими догмой для большой части русской диаспоры за рубежом, не говоря уже о Советской России.
Ответ на первый вопрос связан с личностью пролетарского писателя Максима Горького (Алексея Максимовича Пешкова). В его личности одновременно уживались два начала. С одной стороны, он был материалистом, принявшим антихристианскую философию марксизма и большевизма, с другой стороны, он был романтик. Последнее, хотел того Горький, или нет, превращало Алексея Максимовича в духовно мыслящего человека, стихийного неосознанного певца высоких духовных идеалов. Алексей Максимович прошёл свои жизненные университеты, из которых вынес свои выводы и сформировал взгляды, давшие направление его творчеству. В центре его писательского интереса, как и у Ф. М. Достоевского, был обездоленный, страдающий человек, окружённый человеческой неправдой, стеснённый жестокими жизненными обстоятельствами. У Алексея Максимовича было сильно развито чувство жалости и сострадания, и это снова роднит его с Достоевским. Однако, приняв философию марксизма, писатель Горький решает вопрос обездоленного человечества совершенно по-другому, с иных мировоззренческих позиций, нежели Фёдор Михайлович. Достоевский в ореоле страданий своих персонажей увидел Бога, а Горький – Человека (вспомним его определение из пьесы «На дне»: «Человек – это звучит гордо!»).
Для Горького символ человечности и надежды – пролетарские идеи, его кумир – вождь революции Ленин. Это глубокое заблуждение, за которым последовало глубочайшее разочарование и, хочется думать, прозрение, отрезвление, что причинило самому писателю неимоверные переживания, и, возможно, явилось причиной преждевременной кончины. Ведь то, во что он верил (идеалы, образы, люди), оказалось не только бесполезными для той цели, которой он служил, бесплодным миражом, но как раз и явилось тем источником зла, причиной страданий и гибели невинных людей. Остро сопереживая чужому горю, чужой беде, как истинный русский человек, Горький всей своей судьбой доказал, что его чувства искренни, исходили из глубины сердца и дали писателю силы действовать во имя облегчения страданий и спасения ближнего – того самого «обездоленного человека», в образе которого оказались Великие князья! Что ж из того – певец революции бросился спасать своих классовых врагов, как евангельский самарянин бросился на помощь человеку, «впадшему в разбойники»!
Судьба свела Алексея Максимовича ещё с одним замечательным человеком – доктором И. И. Манухиным. Оба были объединены благородным порывом спасти ближнего. Доктор Иван Иванович Манухин, став врачом Трубецкого бастиона, увидев арестантов, погибающих от человеческого жестокосердия и несправедливости, истово бросился спасать всех, кто оказался в списках его пациентов. Он не стал разбираться в тонкостях их политических воззрений, справедливо или не справедливо они осуждены. Перед ним были живые люди, которые, возможно, в чём-то заблуждались, но они испытывали страдания, мучились, подвергались издевательствам, терпели унижение, были на грани физической гибели. Он действовал не только по долгу врача, но и как настоящий человек с большой буквы, человек широкой души и доброго сердца. Не жалея себя, не думая об опасности, не взирая на угрозы, он действовал, хлопотал, писал, доказывал, добивался, проявлял непреклонную волю, мужество, твёрдость, бесстрашие и полное безразличие к своей собственной судьбе и последствиям. Настоящее благородство, мужество, человечность. Таков же был и Алексей Максимович Горький. Однако его порыв оказался бесплодным, потому, как он надеялся оказать помощь людям, попавшим в беду с помощью тех сил, тех человеческих инструментов, которые и являлись причиной всех бед. В дальнейшем судьба развела Горького и Манухина. Манухин остался с Богом, а Горький – с Человеком.
Однако, через доктора Манухина Горький познакомился с Анной Александровной Танеевой (Вырубовой), после того, как Манухин «вытащил» её из тюремных казематов. Как писатель, как пытливый, думающий человек, он внимательно слушал, жадно впитывая то, что рассказывала ему Анна Александровна. И он поверил ей, и понял, и принял её правду. И это явилось ещё одним потрясением, которое он пережил. Он понял, что Царь Николай и Царица Александра Феодоровна – благородные, чистые, честные люди, понёсшие крест несправедливых обвинений, и подвергнутые страданиям из-за людской зависти и глупости, породивших злобу и жестокость. И вот Горький, выслушав Анну Александровну, со всей силой своего недюжинного характера обратился к ней с призывом написать правду о Царе Николае и обо всём, что связано с ним, чтобы открыть эту правду людям и «примирить народ с царём». Сама Анна Александровна считает, что писатель Горький желал с ней познакомиться «вероятно, ради любопытства». Далее она пишет: «Я же, надеясь спасти Их Величества или хоть улучшить их положение, кидалась ко всем. Я сама поехала к нему, чтобы моё местопребывание не стало известным. Я говорила более двух часов с этим странным человеком, который как будто стоял за большевиков и в то же время выражал отвращение и открыто осуждал их политику, террор и их тиранство. Он высказывал своё глубокое разочарование в революции и в том, как себя показали русские рабочие, получившие давно желанную свободу. Ко мне Горький отнёсся ласково и сочувственно, и то, что он говорил о Государе и Государыне, наполнило моё сердце радостной надеждой. По его словам, они были жертвой революции и фанатизма этого времени, и после тщательного осмотра помещений Царской Семьи во Дворце они казались ему даже не аристократами, а простой буржуазной семьёй безупречной жизни. Он говорил мне, что на мне лежит ответственная задача – написать правду о Их Величествах «для примирения царя с народом». Мне же советовал жить тише, о себе не напоминая. Я видела его ещё два раза и показывала ему несколько страниц своих воспоминаний, но писать в России было невозможно. Конечно, о том, что я видела Горького, стали говорить и кричать те, кому ещё не надоело меня клеймить, но впоследствии все несчастные за помощью обращались к нему. Несмотря на то, что и он, и жена его14 занимали видные места в большевистском правительстве, они хлопотали о всех заключённых, скрывали их даже у себя и делали всё возможное чтобы спасти Великих Князей Павла Александровича, Николая и Георгия Михайловичей, прося Ленина подписать ордер об их освобождении; последний опоздал, и их расстреляли».15
Из слов Анны Александровны следует, что Максим Горький вдохновил её, передал ей свой писательский порыв, подъём, силу. Ведь это был её долг рассказать правду людям о Царе, Царской Семье, об обстоятельствах их жизни и царского служения. Безошибочно можно полагать, что мысль о необходимости исполнить благородную миссию помогла ей выжить, дала ей силы и энергию исполнить свой долг, послужить Высшей Правде, послужить русским людям, послужить Царю. Анна Александровна начала писать воспоминания ещё в Петрограде, и первые листы рукописи показывала писателю Максиму Горькому. Но, по её собственным словам, в России писать было невозможно. Отсюда следует, что большая часть воспоминания были написаны на территории Финляндии, в Терриоках. И это ответ на второй вопрос.
Ответы на третий и четвёртый вопросы сопряжены с судьбой ещё одного выдающего сына Русского Отечества – дворянина Сергея Ефимовича Крыжановского. Основное поприще его деятельности связано с внутренней политикой Российского государства, а вершиной его государственной карьеры явилась должность Государственного секретаря. Несмотря на столь высокое положение, он не пытался его использовать для себя лично, что называется, не создавал себе рекламу и, оставаясь в тени, скромно и самоотверженно нёс свою службу, добиваясь результатов в интересах охранения традиционных монархических устоев Русского Отечества. С его именем связаны важные этапы развития государственного управления Российской Империи.
В 1904 вместе с А. А. Лопухиным по поручению министра внутренних дел кн. П. Д. Святополк-Мирского Крыжановский подготовил всеподданнейший доклад о реформе гос. управления. Сокращённый вариант доклада явился основой указа Императора Николая II «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» от 12 Декабря 1904 г. Одним из основных вопросов, которые «курировал» С. Е. Крыжановский, являлся вопрос о выборах в Государственную думу. Подход к выборам имел принципиальное значение. Крыжановский был одним из главных разработчиков закона о выборах, последовательно проводя линию ослабления либеральной составляющей и сохранения самодержавного начала. Именно С. Е. Крыжановский был главным разработчиком Положения о выборах в «Булыгинскую думу», которое фактически сводило к нулю достигнутые в результате революционных выступлений 1905 г. демократические «достижения». Законопроект, во-первых, подразумевал фактическое устранение от участия в выборах тех слоёв населения, где революционная пропаганда имела наибольший успех: рабочих, бедного крестьянства (на основании имущественного ценза), женщин и студентов. Во-вторых, согласно законопроекту Крыжановского Дума могла служить лишь законосовещательным органом при царском правительстве. После издания Манифеста 17 октября 1905 С. Е. Крыжановский в качестве заведующего Особым делопроизводством о выборах в Гос. думу разработал проект избирательного закона, который был утверждён 11 Декабря 1905 г. Став товарищем мин. внутр. дел при П. А. Столыпине (1906–1911 гг.) и сенатором (с 1907 г.), С. Е. Крыжановский разрабатывал новый закон о выборах в Гос. думу 1907 г., курировал выборы в 3-ю Гос. думу и, по мнению современников, во многом способствовал получению нужного правительству результата.16
В 1908 С.Е. Крыжановский поддержал восстановление процентной нормы приёма иудеев в вузы, предложив сократить её до 4% повсеместно. Выступал за последовательное проведение столыпинской аграрной реформы. Гос. секретарь (1911–1917 гг.). Разработал проект закона об образовании из восточных частей Люблинской и Седлецкой губерний особой Холмской губернии с изъятием её из управления варшавского ген.-губернатора (утверждён 23 Июня1912 г.). Законопроект был разработан в интересах русского населения, составлявшего большинство указанных областей. В I Мировую войну являлся членом Особого совещания по обсуждению и объединению мероприятий по обороне государства (с 1915 г.); председатель Совещания русских и польских членов законодательных палат об устройстве управления в Царстве Польском после окончания войны (1915 г.); статс-секретарь (1916 г.); с 1 Января1917 г. член Гос. совета. После Февральской революции 1917 г. подал в отставку, был арестован, допрошен Чрезвычайной Следственной Комиссией Временного Правительства. Освободившись из-под ареста, уехал в Финляндию (нач. 1918 г.), оттуда перебрался в Киев (лето 1918 г.), затем в Одессу (1919 г.), оттуда в Париж (1920 г.).17
В Париже Сергей Ефимович не оставил своего служения родному Русскому Отечеству, более того, он работал, не покладая рук. Во-первых, он продолжил своё детище – написание собственных воспоминаний, над которыми начал трудиться ещё в 1912–1913 гг. После Февральской революции 1917 г. черновики воспоминаний были им уничтожены. Но, оказавшись в эмиграции, где он был свободен от арестов, допросов и обысков, Сергей Ефимович принялся восстанавливать текст. Несмотря на относительную свободу, писательская и издательская деятельность была трудно исполнимой задачей. Вот, как сам Сергей Ефимович пишет об этом во Вступлении к изданию своих «Воспоминаний», (воспоминания были опубликованы после его смерти, в 1938 в Берлине):
«Автор настоящих заметок служил Императорской России, верным сыном которой был и ныне остаётся; благоговейную память о ней он унесёт с собой в могилу. <…> Находясь в беженстве во Франции, автор попытался воспроизвести свои записи по памяти, придав им более широкие рамки повести о прожитом; в чём мог, автор пополнил их общими соображениями и выводами, какие вытекали для него из опыта жизни. <…> Особые условия беженского существования, в непрерывных заботах о куске хлеба, почти не оставлявших досуга, отразились невольно бессвязностью повествования и отсутствием надлежащей отделки написанного. Сознавая эти недостатки, автор не может ставить их себе в упрёк.
За что автор любит Императорскую Россию? – За что мы любим близких своих? За то, что они совершенны? – Конечно, нет. Если разобрать, то в каждом найдутся недостатки, и смешные стороны, и даже пороки. Тем не менее, мы их любим, потому что они наши, они свои, они дороги нам, и жить с другими мы не хотим.
Но в привязанности автора к старому есть и другое, есть убеждение, что этот строй, по существу своему, независимо от лиц, был единственный обеспечивавший России силу и благоденствие, и в настоящем, и в ближайшем будущем. Он был Россия, а с его падением, – её не стало».18
Ещё одним детищем С. Е. Крыжановского явился «Союза ревнителей памяти Императора Николая II». Сергей Ефимович стал соучредителем и председателем правления этого Союза. Помимо него в состав учредителей вошли многие замечательные люди из круга единомышленников, приверженцев самодержавных устоев:
Пётр Михайлович Фон Кауфман Туркестанский – Председатель;
Граф Георгий Александрович Бобринский – Вице-Председатель;
Константин Петрович Гревс – Генеральный Секретарь;
Алексей Михайлович Фон Кауфман Туркестанский – казначей;
Князь Виктор Сергеевич Кочубей;
Сергей Ефимович Крыжановский – Председатель Правления;
Николай Николаевич Шебеко;
Графиня Ирина Илларионовна Шереметева;
Владимир Владимирович Свечин;
Пётр Львович Барк.
Устав Союза определял цель, задачи, принципы и условия организации работы, и в частности, в пункте 1 Устава отмечено, что Союз учреждён для увековечения светлого образа Царя-Мученика Императора Николая II.
В пункте 3. Союз имеет ближайшей задачей широкое ознакомление, как русских людей, так и иностранцев с личностью и державными трудами в Бозе почивающего Монарха, а равно и собирание, и сохранение всякого рода исторических материалов, документов и данных, которые могут служить для его жизнеописания.
4. С этой целью Союз:
а) Учреждает хранилище книг, рукописей, фотографий, рисунков и всякого рода материалов и документов, относящихся к личности и державным трудам Императора Николая II, которое будет открыто для всех желающих изучать историю Его царствования.
б) Учреждает, если окажется возможным, музей предметов, связанных с личностью Императора или памятью о нём, как то: Его писем, автографов, вещей Ему принадлежавших и т. п.
в) Издаёт подлежащие исследования, воспоминания и исторические материалы.
г) Устраивает публичные чтения, сообщения, выставки, посвящённые Его памяти и истории России Его времени.
9. Свято почитая память в Бозе почивающего Императора Николая II, члены союза обязаны прилагать все старания к распространению везде и всегда правильных сведений о жизненном Его подвиге и о державных Его трудах на благо России.
Касательно организационной деятельности, к которой непосредственно был причастен Сергей Ефимович, в пунктах 12, 13 и 14 Устава, отмечено, что:
12. Управление делами Союза, во всём его объёме и без всяких ограничений, принадлежит Совету онаго.
13. Совет Союза образуется из всех действительных его членов.
14. Совет союза избирает ежегодно из своей среды председателя, его заместителя, генерального секретаря и казначея.
Председатель руководит занятиями Совета и представляет Союз во всех его сношениях с другими учреждениями и лицами.19
Таким образом, на плечи Сергея Ефимовича, как бывшего Госсекретаря, имеющего громадный опыт и ставшего Председателем Союза, легла вся организационно-практическая работа, включая всю совокупность издательской деятельности. Вопрос об издательстве был далеко немаловажным. Был собран письменный материал, объём которого позволял подготовить не только единичное издание, но выпускать книги с определённой периодичностью. Но как организовать издание? Самым простым решением было обращение к тем, кто занимался этим профессионально. Издательств было множество, самых разномастных по направлениям и интересам. Но идеологические шоры парижских и берлинских издательских кругов не позволяли «поврещи святыню псам». Было принято единственно возможное решение – создание собственного издательства, которое получило название «Русский очаг». Кроме того, самостоятельное издательство при успешной его раскрутке, могло укрепить финансовое положение «Союза» за счёт прибыли с продажи книг. К созданию издательства и его работе напрямую причастен Сергей Ефимович Крыжановский. Об этом свидетельствует, в частности, следующая информативная сноска в конце, например, Книг Четвёртой и Пятой «Русской Летописи»: «В Склад изданий «Русского очага» в Париже 14, La rue de l'Yvette (16) [Рю-де-Л'Иветт – общественная дорога в 16-м округе Парижа, Франция] S. KRIJANOWSKY [С. Крыжановский]. Имеются и высылаются по письменному требованию следующие книги: «Русская Летопись» книга первая 1921 г. «Русская Летопись» книга вторая 1922 г. «Русская Летопись» книга третья 1922 г. «Русская Летопись» книга четвертая 1922 г. <…>
Историческое иллюстрированное издание Русская Лътопись, Издание «Русскаго Очага» въ Париже. Контора издания «Русская Летопись» 14, rue de l'yvette, Paris (16)» «Imp.e Presse Franco-Russe», 26, boulevard Raspail, Paris.» (Imperie Presse Franco-Russe – Империя Франко-Русская Пресса, бульвар Распайль, 26)»20
В 1938 году по почину и трудами Союза Ревнителей Памяти Императора Николая II в Александро-Невском храме Парижа был воздвигнут Крест-Памятник «Императору Великому Мученику, Его Царственной Семье, Его верным слугам, с Ним мученический венец принявшим, и всем Россиянам, богоборческой властью умученным и убиенным». В разные годы председателями Союза были Владимир Свечин, Сергей Позднышев, Николай Тихменов, Николай Щебако, А. Кауфман-Туркестанский, Владимир Коковцов, Александр Эристов, Сергей Оболенский.21
Каким образом в 1921-1922 гг., находясь в Выборге, на территории Финляндии, не стремясь афишировать своё местонахождение, Анне Александровне удалось выйти на издательство «Русский очаг», нам неизвестно. Это можно отнести к разряду маленького чуда, когда в дела рук человеческих вмешивается Промысел Божий, и всё устраивает так, что остаётся просто подивиться и восславить Господа! Ведь книга бесценных воспоминаний о Царской Семье близкой подруги Императрицы была издана там, где только и могла быть издана правда о жизни Святой Семьи Царя Мученика Николая, к чему с великим благоговением пришлось прикоснуться Анне Танеевой, а не там, где святые для русского человека имена могли подвергнуться кощунственному кривотолку, двусмысленности в трактовках и комментариях или прямому искажению и сокращению авторского текста в угоду скотскому мнению толпы, где невозможно было избежать редакторской правки ради коммерческих интересов издательской компании, для которой важно не потерять читателя, предлагая ему то, что требовала его подчас опустившаяся, разнузданная душа.
Наиболее вероятна следующая цепочки событий, благодаря которой, в конечном итоге, в руки С. Е. Крыжановского попал бесценный материал. И снова доктор И. И. Манухин, который, как и многие его соотечественники оказался в Париже. Он не терял из виду своих пациентов и живо интересовался их судьбой. Вот почему нет ничего невероятного в том, что он мог узнать адрес Анны Александровны и списаться с ней. Либо, наоборот, Анна Александровна навела справки о докторе Манухине и в письме известила своего спасителя о новых обстоятельствах в её жизни. Ведь он был её другом. И конечно, зная его парижский почтовый адрес, она написала ему, прося помощи или совета, чтобы пристроить свои воспоминания. Далее, вновь Максим Горький, с которым дружил доктор Манухин, и который активно издавал свои произведения, поэтому наверняка имел полную информацию о русских издательствах Парижа, наверняка был знаком лично со многими издателями, и был в курсе всех событий в издательском мире и не мог пропустить появления новинок на издательском рынке. А дальше дело его совести, какое именно издательство выбрать для воспоминаний Анны Вырубовой, с которой он был хорошо знаком, которой именно он и дал настоятельный совет написать воспоминания для «примирения народа с Царём». Чутьё не подвело Алексея Максимовича, и, думается, по его совету именно С. Е. Крыжановскому и была отправлена рукопись воспоминаний «Страницы из моей жизни», которая с благодарностью, как подарок от Бога, была принята Сергеем Ефимовичем. Воспоминания А. А. Танеевой (Вырубовой) «Страницы из моей жизни» были опубликованы в 4 томе 7-ми томного сборника «Русская летопись», издательством «Русский очаг», Париж, в 1922 г.
В 1923 г. воспоминания были переизданы в Берлине с несколько изменённым названием «Страницы моей жизни». Выбор места издания был продиктован более благоприятными условиями книгоиздания в Берлине в начале 20-х гг.: «инфляция, относительная дешевизна немецкой марки, дешевизна жизни, свобода и терпимость германских властей, дешевизна книжного производства, совершенство германской полиграфической техники и её «приспособленность» благодаря дореволюционным связям к русским изданиям, совершенные методы международной книжной торговли, либерализм немецкого торгового законодательства и закона о прессе». Именно в «Берлине в мае 1922 г. был создан единственный в эмиграции Союз русских книгоиздателей. В 1924 г. в нём было 87 членов».22 «Русским Универсальным Издательством» в Берлине в 1924 г. были изданы на русском языке воспоминания опального военного министра генерала В. А. Сухомлинова. Интересно, что «Воспоминания» Сухомлинова вышли в свет в новой орфографии; издательство полагало, что «Воспоминания» «должны найти широкий круг читателей в России, где новое правописание общепринято и куда ввоз книг, напечатанных по-старому, воспрещён»23.
В Берлине книга Анны Таневой «Страницы моей жизни» вышла отдельным изданием и, похоже, малым тиражом. Текст был отредактирован и дополнен иллюстративным материалом в виде блока фотографий из архива Анны Александровны.
Интересно, что ни на титульном листе, ни на обложке, нигде нет сведений об издании (выходных данных): отсутствуют названия и адреса издательства и типографии, объём тиража и проч. Остаётся загадкой, где издана книга, кем, кто редактировал издание. Похоже, что издатель, приняв плату за издание воспоминаний Анны Танеевой (Вырубовой), предпочёл остаться анонимным, чтобы не компрометировать себя. Наиболее вероятно, что переиздание в Берлине произошло вновь благодаря хлопотам С. Е. Крыжановского. Как можно предположить, с повторной публикацией воспоминаний издательством «Русский очаг» в Париже возникли определённые трудности.
Первоисточник издания 1922 г. без труда можно найти в подлиннике, например, в Российской Государственной библиотеке. Первоисточник издания 1923 г. поступил в Государственную публичную историческую библиотеку России (ГПИБ) в феврале 2017 г.
Текст воспоминаний А. А. Танеевой «Страницы моей жизни», Берлин, 1923 г. предоставлен в виде ксерокопии с оригинального издания Михаилом Александровичем Плотниковым, директором православного издательства «Правило веры».
Предисловие «Русской летописи» к воспоминаниям А. А. Танеевой (Вырубовой)
Истекает шестой год от начала русской смуты. Много за это страшное время пережито, и многое из того, что было тайным, становится явным.
Сквозь туман взаимных обвинений, раздражения и злобы, вольной и невольной неправды, истина пробивается на свет Божий. Раскрываются двери архивов, становятся доступными тайны отношений, растут воспоминания, и у людей начинает говорить совесть.
И по мере того, как с прошлого, одна за другою, ниспадают завесы, рушатся с ними и те злые вымыслы и сказки, на которых выросла, в злобе зачатая русская революция. Как будто встав от тяжелого сна, русские люди протирают глаза и начинают понимать, что они потеряли.
И все выше, и выше поднимается над притихшей толпой чистый образ Царственных страдальцев за грехи всея России. Их кровь, Их страдания и смерть тяжким укором ложатся на совесть всех нас, не сумевших Их оберечь и защитить и с Ними защитить и Россию.
Покорные воле Предвечного, с Евангельской кротостью, несли Они поругание, храня в душе непоколебимую верность России, любовь к народу, и веру в его возрождение. Они давно простили всех тех, кто клеветал на Них и кто Их предал, но мы не имеемъ права этого делать. Мы обязаны всех призвать к ответу и всех виновных пригвоздить к столбу позора. Ибо нельзя извлечь из прошлого благотворных уроков для грядущих поколений, пока это прошлое не исчерпано до дна.
____________________
Несколько времени назад, в Берлине, издательством «Слово» опубликован первый том собрания писем Императрицы Александры Федоровны к Государю за время войны. Письма эти известны давно, так как были напечатаны в американских газетах еще в 1919 году, а извлечения из них – в английских и французских изданиях. Содержание их, в общем, настолько интимно, в такой мере проникнуто нежностью двух существ, трогательно любивших друг друга, что, казалось, простая порядочность должна была удержать всякого русского человека для использования их полного текста для целей книгопродавческой наживы. Эта элементарная порядочность тем более была обязательна, что перевод писем на русский язык (подлинник писан по-английски) – по различию языков и свойственных им оборотов – искажает и даже опошливает внутренний смысл многих из выражений любящего чувства, в них встречающихся; к тому же большая часть их текста не имеет исторического значения и может быть интересна лишь для праздного любопытства людей, охочих подсматривать и подслушивать чужие, задушевные тайны.
Свято чтя память Того, кто хранил эти письма, как сокровище души своей, и отдал их в руки убийц только с жизнью, мы не считали возможным касаться этих драгоценных документов. Но теперь, когда похищенные у погибшего Императора, залитые Его кровью, письма эти стали достоянием русского книжного рынка, мы поставлены в необходимость на них ссылаться, полагая, что в создавшихся условиях это не может почитаться неуважением к памяти почивших. Мы дадим отчет о письмах, как только издание их будет закончено.
В настоящей же книге «Русской Летописи» мы даем ключ к пониманию некоторых сторон этих писем, – а именно воспоминания Анны Александровны Вырубовой, рожденной Танеевой.
Говорить много о их значении не приходится; оно само собой очевидно. Из всех посторонних Царской Семье лиц, А.А. Танеева* [*после развода она вновь носит свою девичью фамилию – прим. оригинала] ближе всех стояла к Ней в течение последних двенадцати лет, и лучше многих Ее знала. Она была все это время как бы посредницей между Императрицей Александрой Федоровной и внешним миром. Она знала почти все, что знала Императрица: и людей, и дела, и мысли. Она пережила с Царской Семьей и счастливые дни величия, и первые, наиболее горькие минуты унижения. Она не прерывала сношений с Нею до самого почти конца, находя способы поддерживать переписку в невероятно трудных для того условиях. За свою близость к Царской Семье она подверглась тяжким гонениям и со стороны Временного Правительства, и со стороны большевиков. И клевета ее не щадила. Имя её до сих пор в глазах известной части русского общества остается как бы воплощением чего-то предосудительного, каких-то интриг, каких-то темных тайн Двора.
Мы не имеем в виду ни оправдывать, ни опорачивать А.А. Танееву, и не берем на себя ответственности за правильность изложенных ею фактов и впечатлений. Напомним, однако, что действия её были предметом самого тщательного расследования, производившегося людьми, глубоко против нее предубежденными, и что расследование это направлялось Временным Правительством, для которого обнаружение в среде, близкой к Царской Семье, преступлений или хотя бы того, что принято называть скандалом, было жизненной потребностью, так как в предполагаемой «преступности» старого режима было всё оправдание смуты. И вот это расследование, вывернув наизнанку самые интимные подробности жизни и подвергнув эту женщину страшной нравственной пытке, не говоря о физических страданиях, ничего за ней не открыло и кончило тем, что признало её ни в чём не виновной. Мало того, В. М. Руднев – следователь, производивший разыскание об источниках «безответственных» влияний при Дворе, проводником коих почиталась А. А. Танеева, – дал ей в своих воспоминаниях (см. «Русская Летопись», книга 2-я) характеристику, совершенно обратную той, какую рисовала досужая молва. Он определяет ее, как женщину глубоко религиозную, полную доброты и «чисто христианского всепрощения», как «самую чистую и искреннюю поклонницу Распутина, которого до последних дней его жизни она считала святым человеком, бессребреником и чудотворцем». «Все её объяснения на допросах, – говорит следователь, – при проверке их на основании подлинных документов всегда находили себе полное подтверждение и дышали правдой и искренностью».
Не касаясь этой оценки по существу, нельзя не отметить, что факты, следователем установленные, сняли, во всяком случае, с А. А.Танеевой те обвинения нравственного порядка, которые возводила на нее молва.
Не все, быть может, найдут в воспоминаниях А. А. Танеевой то, чего от них ожидают. И действительно, во многом эти воспоминания слишком сжаты, во многом излишне подробны. Возможно, что в них есть кое-что недосказанного, вернее, неточно воспринятого и расцененного автором, например, степень влияния Распутина на образ мыслей Императрицы Александры Федоровны, доверявшей, к прискорбию, его прозорливости и пониманию людей. Нет в них достаточно подробных сведений и о содержании бесед с ним, и о тех советах, которые он иногда подавал по практическим вопросам жизни, и это тем более жаль, что его советы, если судить по письмам Императрицы, имели вовсе не тот характер, который им приписывали. Нет подробностей и о многих из лиц, которые через А. А. Танееву пытались проникнуть в круг внимания Императрицы и заручиться Её поддержкой. И вообще роль этого окружения кажется в воспоминаниях недостаточно выясненной.
Не следует, впрочем, забывать, что воспоминания – не исследование, и к ним нельзя предъявлять требований полноты впечатления, да и действительная жизнь всегда проще фантазии. Дело критики указать пробелы, если они есть, и мы имеем основание ожидать, что в этом случае автор не преминет восполнить их тем, что у него в памяти сохранилось. Искренность воспоминаний А. А. Танеевой тому порукой.
Однако и самый строгий критик должен будет признать, что воспоминания эти являются документом большого исторического значения, и что знакомство с ними обязательно для каждого, кто хочет дать себе ясный отчет в событиях, предшествовавших смуте.
Впервые из источника, осведомленность которого стоит вне всяких сомнений, мы узнаем о настроениях, господствовавших в среде Царской Семьи, и получаем ключ к пониманию взглядов Императрицы Александры Федоровны, нашедших себе выражение в Её переписке с Государем. Впервые мы получаем и точные сведения об отношениях Государя и Его Семьи ко многим событиям политической и общественной жизни и о внутренних переживаниях Их в трудные минуты объявления войны, принятия Государем верховного командования, и в первые недели революции.
Воспоминания А. А. Танеевой наводят на мысль, что одной из главных, если даже не главной причиной вражды против Императрицы Александры Федоровны, которая сложилась в известных слоях общества, а оттуда, приукрашенная молвой и сплетней, перешла в массы, был чисто внешний факт – замкнутость Её жизни, обусловленная, в значительной степени, болезнью Наследника, и вызывавшая безрассудную ревность со стороны тех, кто считал себя в праве близко стоять к Царской Семье. Мы видим, как росло это настроение, вызывая все большее и большее углубление в себя Императрицы, искавшей успокоения в религиозном подъеме, и стремившейся, в формах простой, народной веры, найти разрешение мучительным противоречиям жизни. Мы видим также, какое чистое, любящее и преданное России сердце билось в той, которую считали надменной, холодной и даже чуждой России Царицей. И, если это впечатление так упорно держалось, то, спрашивается, не лежит ли вина, прежде всего, на тех, которые не сумели или не захотели ближе и проще подойти к Ней, понять и охранить от клеветы и сплетни Её тоскующую душу?
Мы видим из воспоминаний А. А. Танеевой ярче, чем из всех других источников, весь ужас измены, окружившей Царский Дом, мы видим, как в минуту беды отпадали от Государя и Его Семьи, один за другим, все те, кто, казалось, обязан был первым сложить голову на Их защиту; как тщетно ожидали Императрица и Великие Княжны того флигель-адъютанта, которого считали ближайшим своим другом; как отказался прибыть в Царское Село по зову Государя Его духовник; как приближенные и близкие слуги, за исключением нескольких верных, поспешили покинуть Их при первых же признаках развала… и много другого, тяжелого и позорного узнаем мы из этих воспоминаний.
________________________________
Но есть в воспоминаниях А. А. Танеевой и особая черта, выделяющая их из других впечатлений первых времен смуты. Наряду с тяжелыми картинами развала, предательства и измены, как много чистых и светлых явлений ею отмечено. Среди бесконечного, казалось бы, озверения сбитого с пути народа, сколько прорывается чуткого сострадания и ласки, сколько геройского самоотвержения, сколько привязанности к старому, гонимому прошлому. Все эти трогательные люди, укрывающие от преследований несчастную, затравленную женщину, или пытающиеся оградить ее от остервенелых солдат и матросов, все эти раненые, помнящие добро и ласку, – в них оправдание России, в них её светлое будущее! Старое, доброе, хорошее погибло или примолкло, придавленное обвалившейся на него громадой злобы и зверских страстей, но Она жива – эта бесконечно трогательная душа православной сердобольной России. Под грубой корой предрассудков, под грязью и гноем, хлынувшими из трещин истории, – продолжает жить нежное и сострадательное сердце народа. Оно лучшая порука в том, что не все потеряно и погибло, что настанет день, когда из праха, из развалин и грязи встанет Россия, очистит себя покаянием, стряхнет с души своей инородное иго, и вновь явит изумленному миру беззаветную преданность исконным своим идеалам.
И погибший Праведник-Царь станет тогда первой святыней России.
ВОСПОМИНАНИЯ
А. А. Танеева (Вырубова)
СТРАНИЦЫ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ
Посвящается возлюбленной Государыне Императрице Александре Феодоровне
«Аще и пойду посреди сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси». (Псалом 22)
«Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь». (Слова Св. Серафима Саровского) – вот наш путь с тобою». (Из письма Императрицы Александры Феодоровны от 20 марта 1918 года из Тобольска).
I
Приступая с молитвой и чувством глубокого благоговения к рассказу о священной для меня дружбе с Императрицей Александрой Феодоровной, хочу сказать вкратце – кто я, и как могла я, воспитанная в тесном семейном кругу, приблизиться к моей Государыне.
Отец мой, Статс-Секретарь Александр Сергеевич Танеев, занимал видный пост главноуправляющего Собственной Его Императорского Величества Канцелярией в продолжение двадцати лет. По странному стечению обстоятельств этот же самый пост занимали его отец и дед при Императорах Александре I, Николае I, Александре II и Александре III.
Дед мой, генерал Толстой, был флигель-адъютантом Императора Александра II, а его прадед25 был знаменитый фельдмаршал Кутузов. Прадедом матери был граф Кутайсов, друг Императора Павла I.
Несмотря на высокое положение моего отца, наша семейная жизнь была простая и скромная. Кроме служебных обязанностей весь его жизненный интерес был сосредоточен на семье и любимой музыке, – он занимал видное место среди русских композиторов. Вспоминаю тихие вечера дома: брат, сестра и я, поместившись за круглым столом, готовили уроки, мама работала, отец же, сидя у рояля, занимался композицией. Благодарю Бога за счастливое детство, в котором я почерпнула силы для тяжёлых переживаний последующих лет.
Шесть месяцев в году мы проводили в родовом имении «Рождествено» под Москвой. Это имение принадлежало нашему роду 200 лет. Соседями были наши родственники – князья Голицыны, и Великий Князь Сергей Александрович. С раннего детства мы, дети, обожали Великую Княгиню Елизавету Феодоровну (старшую сестру Государыни Императрицы Александры Феодоровны), которая нас баловала и ласкала, даря платья и игрушки. Часто мы ездили к ним в Ильинское, и они приезжали к нам – на длинных линейках, со свитой – пить чай на балконе и гулять в старинном парке. Однажды, приехав из Москвы, Великая Княгиня пригласила нас к чаю, после которого мы, дети, искали игрушки, спрятанные ею в большой угловой гостиной, как вдруг доложили, что приехала Императрица Александра Феодоровна! Великая Княгиня, оставив своих маленьких гостей, побежала навстречу сестре.
Первое моё впечатление об Императрице Александре Феодоровне относится к началу царствования, когда она была в расцвете молодости и красоты: высокая, стройная, с царственной осанкой, золотистыми волосами и огромными, грустными глазами – она выглядела настоящей царицей. К моему отцу Государыня с первого же времени проявила доверие, назначив его вице-председателем Комитета Трудовой Помощи, основанной ею в России. В это время зимой мы жили в Петербурге, в Михайловском Дворце, летом же на даче в Петергофе.
Возвращаясь с докладов от юной Государыни, мой отец делился с нами своими впечатлениями. Так, он рассказывал, что на первом докладе он уронил бумаги со стола и что Государыня, быстро нагнувшись, подала их сильно смутившемуся отцу. Необычайная застенчивость Императрицы его поражала. «Но, – говорил он, – ум у неё мужской – une tète d’homme». Прежде же всего она была матерью: держа на руках шестимесячную Великую Княжну Ольгу Николаевну, Государыня обсуждала с моим отцом серьёзные вопросы своего нового учреждения; одной рукой качая колыбель с новорожденной Великой Княжной Татьяной Николаевной, она другой рукой подписывала деловые бумаги. Раз, во время одного из докладов, в соседней комнате раздался необыкновенный свист.
– Какая это птица? – спросил отец.
– Это Государь зовёт меня, – ответила, сильно покраснев, Государыня и убежала, быстро простившись с отцом.
Впоследствии как часто я слыхала этот свист, когда Государь звал Императрицу, детей или меня; сколько было в нём обаяния, как и во всём существе Государя.
Обоюдная любовь к музыке и разговоры на эту тему сблизили Государыню с нашей семьёй. Я уже упоминала о высоком музыкальном даровании моего отца. Само собой разумеется, что нам с ранних лет дали музыкальное образование. Отец возил нас на все концерты, в оперу, на репетиции и во время исполнения часто заставлял следить по партитуре; весь музыкальный мир бывал у нас – артисты, капельмейстеры, – русские и иностранцы. Помню, как раз пришёл завтракать П. И. Чайковский и зашёл к нам в детскую.
Образование мы, девочки, получили домашнее и держали экзамен на звание учительниц при округе. Иногда через отца мы посылали наши рисунки и работы Императрице, которая хвалила нас, но в то же время говорила отцу, что поражается, что русские барышни не знают ни хозяйства, ни рукоделия и ничем, кроме офицеров, не интересуются.
Воспитанной в Англии и Германии, Императрице не нравилась пустая атмосфера петербургского света, и она всё надеялась привить вкус к труду. С этой целью она основала «Общество рукоделия», члены которого, дамы и барышни, обязаны были сработать не менее трёх вещей в год для бедных. Сначала все принялись за работу, но вскоре, как и ко всему, наши дамы охладели, и никто не мог сработать даже трёх вещей в год. Идея не привилась. Невзирая на это, Государыня продолжала открывать по всей России дома трудолюбия для безработных, учредила дома призрения для падших девушек, страстно принимая к сердцу всё это дело.
Жизнь при Дворе в то время была весёлая и беззаботная. 17-ти лет я была представлена сперва Императрице-Матери в Петергофе в её Дворце Коттедже. Сначала страшно застенчивая, – я вскоре освоилась и очень веселилась. В эту первую зиму я успела побывать на 22 балах, не считая разных других увеселений. Вероятно, переутомление отозвалось на моём здоровье, – и летом, заболев брюшным тифом, я была три месяца при смерти. Брат и я болели одновременно, но его болезнь шла нормально, и через шесть недель он поправился. У меня же сделалось воспаление лёгких, почек и мозга, отнялся язык, и я потеряла слух. Во время долгих мучительных ночей я видела как-то раз во сне о. Иоанна Кронштадтского, который сказал мне, что скоро мне будет лучше.
В детстве о. Иоанн Кронштадтский раза три бывал у нас и своим благодатным присутствием оставил в моей душе глубокое впечатление, и теперь, казалось мне, мог скорее помочь, чем доктора и сёстры, которые за мной ухаживали. Я как-то сумела объяснить свою просьбу – позвать о. Иоанна, и отец сейчас же послал ему телеграмму, которую он, впрочем, не сразу получил, так как был у себя на родине. В полузабытьи я чувствовала, что о. Иоанн едёт к нам, и не удивилась, когда он вошёл ко мне в комнату. Он отслужил молебен, положив епитрахиль мне на голову. По окончанию молебна он взял стакан воды, благословил и облил меня к ужасу сестры и доктора, которые кинулись меня вытирать. Я сразу заснула, и на следующий день жар спал, вернулся слух, и я стала поправляться.
Великая Княгиня Елизавета Феодоровна три раза навещала меня, а Государыня присылала чудные цветы, которые мне клали в руки, пока я была без сознания.
В сентябре я уехала с родителями в Баден и затем в Неаполь. Здесь мы жили в одной гостинице с Великим Князем Сергеем Александровичем и Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной, которые очень забавлялись, видя меня в парике. Вообще же Великий Князь имел сумрачный вид и говорил матери, что расстроен свадьбой его брата, Великого Князя Павла Александровича. К июню я совсем поправилась и зиму 1903 года очень много выезжала и веселилась. В январе получила шифр – т.е. была назначена городской фрейлиной, но дежурила только на балах и выходах при Государыне. Это дало возможность ближе видеть и официально познакомиться с Императрицей, и вскоре потом мы подружились тесной, неразрывной дружбой, продолжавшейся все последующие годы.
Мне бы хотелось нарисовать портрет Государыни Императрицы Александры Феодоровны – такой, какой она была в эти светлые дни, пока горе и испытания не постигли нашу дорогую Родину. Высокая, с золотистыми густыми волосами, доходившими до колен, она, как девочка, постоянно краснела от застенчивости; глаза её, огромные и глубокие, оживлялись при разговоре и смеялись. Дома ей дали прозвище «солнышко» – «Sunny», – имя, которым всегда называл её Государь. С первых же дней нашего знакомства я всей душой привязалась к Государыне: любовь и привязанность к ней остались на всю мою жизнь.
Зима 1903 года была очень весёлая. Особенно памятны мне в этом году знаменитые балы при Дворе в костюмах времён Алексея Михайловича; первый бал был в Эрмитаже, второй в концертном зале Зимнего Дворца и третий у графа Шереметева. Сестра и я были в числе 20 пар, которые танцевали русскую. Мы несколько раз репетировали танец в зале Эрмитажа, и Императрица приходила на эти репетиции. В день бала она была поразительно хороша в золотом парчовом костюме, и на этот раз, как она мне после рассказывала, она забыла свою застенчивость, ходила по зале, разговаривая и рассматривая костюмы.
Летом я заболела сердцем. Мы жили в Петергофе, и это было первый раз, что Государыня нас посетила. Приехала она в маленьком шарабане, сама правила. Пришла весёлая и ласковая наверх в комнату, где я лежала, в белом платье и большой белой шляпе. Ей, видимо, доставляло удовольствие приехать запросто, не предупреждая. Вскоре после того мы уехали в деревню. В нашем отсутствии Императрица ещё раз приезжала к нам и оторопевшему курьеру, который открыл ей дверь, передала бутылку со святой водой из Сарова, поручив передать её нам.
Следующую зиму началась Японская война. Это ужасное событие, которое принесло столько горя и глубоко потрясло всю страну, отразилось на нашей семейной жизни разве тем, что сократилось количество балов, что не было приёмов при дворе и что мать заставила нас пройти курс сестёр милосердия. Для практики мы ездили перевязывать в Елизаветинскую общину. По инициативе Государыни в залах Зимнего Дворца открылся склад белья для раненых воинов. Мать моя заведовала отделом раздачи работ на дом, и мы помогали ей целыми днями. Императрица почти ежедневно приходила в склад; обойдя длинный ряд зал, где за бесчисленными столами трудились дамы, она садилась где-нибудь работать.
Императрица тогда была в ожидании Наследника. Помню её высокую фигуру в тёмном бархатном платье, опушенном мехом, скрадывавшем её полноту, и длинном жемчужном ожерелье. За её стулом стоял арап Jimmy в белой чалме и шитом платье; арап этот был одним из четырёх абиссинцев, которые дежурили у дверей покоев Их Величеств. Вся их обязанность состояла в том, чтобы открывать двери. Появление Jimmy в складе производило всеобщее волнение, так как оно возвещало прибытие Государыни. Абиссинцы эти были остатком придворного штата Двора времён Екатерины Великой.
Следующим летом родился Наследник. Государыня потом мне рассказывала, что из всех её детей это были самые лёгкие роды. Императрица едва успела подняться из маленького кабинета по витой лестнице к себе в спальню, как родился Наследник. Сколько было радости, несмотря на всю тяжесть войны; кажется, не было того, чего Государь не сделал бы в память этого дорогого дня. Но почти с первых же дней родители заметили, что Алексей Николаевич унаследовал ужасную болезнь, гемофилию, которой страдали многие в семье Государыни; женщина не страдает этой болезнью, но она может передаваться от матери к сыну.
Вся жизнь маленького Наследника, красивого, ласкового ребёнка, была одним сплошным страданием, но вдвойне страдали родители, в особенности Государыня, которая не знала более покоя. Здоровье её сильно пошатнулось после всех переживаний войны, и у неё начались сильные сердечные припадки. Она бесконечно страдала, сознавая, что была невольной виновницей болезни сына. Дядя её, сын королевы Виктории, принц Леопольд, болел той же болезнью, маленький брат её умер от неё же, и также все сыновья её сестры, принцессы Прусской, страдали с детства кровоизлияниями.
Естественно, всё, что было доступно медицине, было сделано для Алексея Николаевича. Государыня кормила его с помощью кормилицы (так как сама не имела довольно молока), как кормила она и всех своих детей.
У Императрицы при детях была сперва няня-англичанка и три русские няни, её помощницы. С появлением Наследника она рассталась с англичанкой и назначила его няней вторую няню, М. Ив. Вишнякову. Императрица ежедневно сама купала Наследника и так много уделяла времени детской, что при Дворе стали говорить, что Императрица не царица, а только мать. Конечно, сначала не знали и не понимали серьёзного положения здоровья Наследника. Человек всегда надеется на лучшее будущее. Их Величества скрывали болезнь Алексея Николаевича от всех, кроме самых близких родственников и друзей, закрывая глаза на возрастающую непопулярность Государыни. Она бесконечно страдала и была больна, а о ней говорили, что она холодна, горда и неприветлива: таковой она осталась в глазах придворных и петербургского света даже тогда, когда все узнали о её горе.
II
В конце февраля 1905 года моя мать получила телеграмму от светлейшей княгини Голицыной, гофмейстерины Государыни, которая просила отпустить меня на дежурство – заменить больную свитскую фрейлину княжну Орбельяни. Я сейчас же отправилась с матерью в Царское Село. Квартиру мне дали в музее – небольшие мрачные комнаты, выходящие на церковь Знаменья. Будь квартира и более приветливой, всё же я с трудом могла побороть в себе чувство одиночества, находясь в первый раз в жизни вдали от родных, окружённая чуждой мне придворной атмосферой.
Кроме того, Двор был в трауре. 4 февраля был зверски убит Великий Князь Сергей Александрович, Московский генерал-губернатор. По слухам, его не любили в Москве, где началось серьёзное революционное движение, и Великому Князю грозила ежедневная опасность.
Великая Княгиня, несмотря на тяжёлый характер Великого Князя, была бесконечно ему предана и боялась отпускать его одного. Но в этот роковой день он уехал без её ведома. Услышав страшный взрыв, она воскликнула: «It is Serge?»26. Она поспешно выбежала из дворца, и глазам её представилась ужасающая картина: тело Великого Князя, разорванное на сотни кусков…
Таким страшным образом погиб Великий Князь Сергей Александрович. Злодея-убийцу схватили и приговорили к смертной казни. Характерно, что Великая Княгиня сама поехала к нему в тюрьму сказать, что прощает его, и молилась возле него. Молился ли он вместе с ней, я не знаю: социалисты-революционеры гордятся своим безбожием.
Грустное настроение при Дворе тяжело ложилось на душу одинокой девушки. Мне сшили траурное чёрное платье, носила я и длинный креповый вуаль, как остальные фрейлины. Императрица приняла меня в большой приёмной гостиной. Она была тоже в глубоком трауре и показалась мне очень пополневшей. Она сказала мне, что видеть меня почти не будет, так как занята своими сёстрами, Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной и принцессой Ириной Прусской. Кроме того, у них гостила Императрица-Мать. Свиты было много, и я чувствовала себя среди них чужой.
По желанию Государыни главной моей обязанностью было проводить время с больной фрейлиной, княжной Орбельяни, которая страдала прогрессивным параличом. Вследствие болезни характер у неё был очень тяжёлый. Остальные придворные дамы также не отличались любезностью, я страдала от их частых насмешек, – особенно они потешались над моим французским языком, и я должна сознаться, что говорила я тогда очень дурно по-французски.
Государыню я видела только раз, когда она позвала меня кататься с собою, о чём мне сообщил скороход по телефону. Был тёплый весенний день, снег на солнце таял. Мы выехали в открытой коляске. Помню, как сейчас, что я не знала, как сидеть возле неё: мне всё казалось, что я недостаточно почтительно себя держу. Вообще я была подавлена всей окружающей обстановкой этой прогулки, кланяющейся публикой, казаком, который скакал за нами по дороге. Первые впечатления ярко остаются в памяти, и я помню все вопросы Государыни о моих родных, – и её рассказы о своих детях, в особенности о Наследнике, которому было тогда 7 месяцев. Императрица торопилась вернуться к уроку танцев детей.
Потом, вечером, княжна Орбельяни всё дразнила меня, что Императрица меня не позвала на урок; позови же она, может быть, княжна нашла бы предлог ещё больше издеваться надо мной: таков был Двор.
Был пост, и по средам и пятницам в походной церкви Александровского дворца служили преждеосвященные литургии для Государыни. Я просила и получила разрешение бывать на этих службах. Другом моим была княжна Шаховская, фрейлина Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, только что осиротевшая. Всегда добрая и ласковая, она первая начала давать мне религиозные книги для чтения.
Очень добра была ко мне и Великая Княгиня Елизавета Феодоровна. Меня поражал её взгляд – точно она видела перед собой картину убийства мужа… Но наружно она всегда казалась спокойной, по праздникам одевалась вся в белое, напоминая собой «мадонну». Принцесса Ирина Прусская была в трауре по случаю смерти её маленького сына, которого она так жалела и о котором она мне говорила со слезами на глазах.
Подошла Страстная неделя, и мне объявили, что дежурство моё кончено. Императрица вызвала меня в детскую проститься. Застала я её в угловой игральной комнате окружённую детьми, на руках у неё был Наследник. Я была поражена его красотой – так он был похож на херувима: вся головка в золотых кудрях, огромные синие глаза, белое кружевное платьице. Императрица дала его мне подержать на руки и тут же подарила мне медальон (серый камень в виде сердца, окружённый бриллиантами) на память о моём первом дежурстве и простилась со мной. Несмотря на её ласку, я была рада вернуться домой.
На лето я переехала на дачу с родителями в Петергоф и видела Государыню чаще, чем во время первого дежурства, работая в складе в Английском Дворце. Императрица приезжала туда почти ежедневно в маленьком экипаже и всегда сама правила. Каждую неделю она ездила в автомобиле в Царское Село в свой лазарет и два раза просила мать отпустить меня с ней. Во время одной из таких поездок состоялась закладка школы нянь, основанной ею в Царском Селе. В лазарете она обходила раненых офицеров, играла с ними в шашки, пила чай, – с материнской нежностью говорила с ними, нисколько не стесняясь, и в эти минуты мне казалось странным, что её находили холодной и неприветливой. С бесконечной благодарностью и уважением окружали её больные и раненые, каждый стараясь быть к ней поближе. Между мной и Государыней сразу установились простые, дружеские отношения, и я молила Бога, чтобы Он помог мне всю жизнь мою положить на служение Их Величествам. Вскоре я узнала, что и Её Величество желала приблизить меня к себе.
В августе Императрица прислала к нам фрейлину Оленину, прося отпустить меня с ними в шхеры. Отплыли мы из Петергофа на яхте «Александрия», в Кронштадте перешли на «Полярную звезду» и ушли в море. Сопровождали Их Величеств: флигель-адъютант князь Оболенский, граф Гейден, морской министр адмирал Бирилёв, контр-адмирал Чагин, командир яхты граф Толстой, Е. Шнейдер, я и другие.
Я была очень взволнована, сидя в первый раз около Государя за завтраком. Сидели за длинным столом, Государь на обычном своём месте, Императрица и я около него. Вспоминая тяжкий год войны, Государь сказал мне, указывая на Императрицу: «Если бы не она, я бы ничего не вынес».
Жизнь на яхте была простая и беззаботная. Каждый день мы съезжали на берег, гуляли по лесу с Государыней и детьми, лазили на скалы, собирали бруснику и чернику, искали грибы, исследовали тропинки.27 Их Величества, словно дети, радовались простой, свободной жизни. Набегавшись и надышавшись здоровым морским воздухом, мне так хотелось спать по вечерам, а садились пить чай только в 11 часов вечера. Раз, к моему стыду, я заснула за чаем и чуть не упала со стула. Государь дразнил меня, подарив мне коробку спичек, предлагал вставить их в глаза, чтобы они не закрывались.
Тогда же в первый раз мы начали играть с Императрицей в четыре руки. Я играла недурно и привыкла разбирать ноты, но от волнения теряла место и пальцы леденели. Играли мы Бетховена, Чайковского и других композиторов.28
Вспоминаю наши первые задушевные разговоры у рояля и, иногда, до сна, как мало-помалу она мне открывала свою душу, рассказывая, как с первых дней её приезда в Россию она почувствовала, что её не любят, и это было ей вдвойне тяжело, так как она вышла замуж за Государя только потому, что любила его, и любя Государя, она надеялась, что их обоюдное счастье приблизит к ним сердца их подданных.
Моя бабушка Толстая рассказывала мне случай, переданный ей её родственницей, баронессой Анной Карловной Пилар, фрейлиной Государыни Императрицы Марии Александровны. Во время посещения Государыней Дармштадта в семидесятых годах Принцесса Алиса Гессенская привела показать ей всех своих детей и принесла на руках маленькую принцессу Алису (будущую Государыню Императрицу Александру Феодоровну). Императрица Мария Александровна, обернувшись к баронессе Пилар, произнесла, указывая на маленькую принцессу Алису: «Baisez lui la main, elle sera votre future Imperatrice».29
Ещё маленькой девочкой в 1884 году Императрица приезжала в Петербург на свадьбу своей сестры, Великой Княгини Елизаветы Феодоровны. Она тогда очень подружилась с сестрой Государя, маленькой Великой Княжной Ксенией Александровной, а также с малолетним Наследником Николаем Александровичем, который как-то раз подарил ей маленькую брошку. Сперва она приняла её, но после решила в своей детской головке, что подарка принимать нельзя; но как сделать, чтобы его не обидеть? И вот, на детском балу в Аничковом дворце она потихоньку втиснула брошку в его руку. Государь был очень огорчён и подарил эту брошку своей сестре. С годами увлечение их росло, но Государыня боролась со своими чувствами, боясь сделать неправильный шаг в отношении своей религии.
Когда женился её брат и ей казалось, что после смерти отца, которого она обожала, ей больше уже нечего дома делать, чувство к Государю всё перебороло, и счастью их не было границ. Они вместе были на свадьбе брата в Кобурге; потом Государь приезжал к ней в Англию, где она гостила у Королевы Виктории.
В это время смертельно заболел Император Александр III, и её вызвали, как будущую Цесаревну, в Крым. Императрица с любовью вспоминала, как встретил её Император Александр III, как он надел мундир, когда она пришла к нему, показав этим свою ласку и уважение. Но окружающие встретили её холодно, в особенности, рассказывала она, – княгиня А. А. Оболенская и графиня Воронцова. Ей было тяжело и одиноко; не нравились ей и шумные обеды, завтраки и игры собравшейся семьи в такой момент, когда там, наверху, доживал свои последние дни и часы Государь Император.
Затем переход её в Православие и смерть Государя. Государыня рассказывала, как она, обнимая Императрицу-Мать, когда та отошла от кресла, на котором только что скончался Император, молила Бога помочь ей сблизиться с ней. Потом длинное путешествие с гробом Государя по всей России и панихида за панихидой.
«Так я въехала в Россию, – рассказывала она. – Государь был слишком поглощён событиями, чтобы уделить мне много времени, и я холодела от робости, одиночества и непривычной обстановки. Свадьба наша была как бы продолжением этих панихид – только что меня одели в белое платье».
Свадьба была в Зимнем Дворце. Те, кто видели Государыню в этот день, говорили, что она была бесконечно грустна и бледна.
Таковы были въезд и первые дни молодой Государыни в России. Последующие месяцы мало изменили её настроение. Своей подруге, графине Рантцау (фрейлине Принцессы Прусской), она писала: «Я чувствую, что все, кто окружают моего мужа, не искренни и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России; все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».
Государыня целыми днями была одна. Государь днём был занят с министрами, вечера же проводил со своей матерью (жившей тогда в том же Аничковом дворце), которая в то время имела большое на него влияние.
Трудно было молодой Государыне первое время в чужой стране. Каждая молодая девушка, выйдя замуж и попав в подобную обстановку, легко могла бы понять её душевное состояние. Кажущаяся холодность и сдержанность Государыни начались с этого времени почти полного одиночества, и Её находили неприветливой.
Не всё сразу, но понемногу Государыня рассказывала мне о своей молодости. Разговоры эти сблизили нас, и она стала мне ещё дороже. Офицеры яхты говорили мне, что я проломила стену, столько лет окружавшую Государыню.
Государь сказал мне, прощаясь в конце плавания: «Теперь вы абонированы ездить с нами». Но дороже всего были мне слова моей Государыни: «Благодарю Бога, что Он послал мне друга», – сказала она, протягивая мне руки.
Таким другом я и осталась при ней, не фрейлиной, не придворной дамой, а просто другом Государыни Императрицы Александры Феодоровны.
III
Вернувшись в Петергоф, на следующий день Императрица вызвала меня в Нижний Дворец у моря, где Их Величества жили совсем одни, без свиты. В крошечном кабинете, со светлой ситцевой мебелью и массой цветов, горел камин; Императрица, как сейчас помню, стояла в серой шёлковой блузочке; обняв меня, она, шутя, спросила: «Хотела ли я её повидать сегодня?» Шёл сильный дождь, в комнате же у огня было тепло и уютно. Императрица показывала мне все свои книги, прочитанные и переписанные места из её любимых авторов, фотографии родных, весь мир, в котором она жила. За письменным столом из светлого дерева стоял портрет во весь рост её покойного отца.
Через несколько дней после нашего возвращения я уехала с семьёй за границу. Мы остановились сперва в Карлсруэ у родных, затем поехали в Париж. Государыня передала мне письма к её брату, Великому Герцогу Гессенскому, и её старшей сестре, принцессе Виктории Батенбергской. Великий Герцог находился в имении Вольфсгартен. Дворец Герцога окружали обширный сад и парк, устроенный по его плану и рисункам. После завтрака, во время которого Великий Герцог расспрашивал меня о Государыне и её жизни, я гуляла в саду с госпожой Гранси, гофмейстериной Гессенского Двора, милой и любезной особой. Она показала мне игрушки и вещицы, принадлежавшие маленькой Принцессе Елизавете, единственной дочери Великого Герцога по первому браку, которая скончалась в России от острого заболевания. Видела я и белый, мраморный памятник, воздвигнутый гессенцами в её память.
Ко второму завтраку, на который меня пригласили, приехала Принцесса Виктория Батенбергская с детьми: красавицей Принцессой Луизой и маленьким сыном. Меня занимал этикет при Гессенском Дворе: Принцесса Батенбергская приседала перед своей молодой невесткой, Принцессой Элеонорой. Принцесса Виктория отличалась большим умом, но говорила настолько быстро, что многое терялось в её речи; она меня расспрашивала о русской политике, что ставило меня в затруднение, так как я мало что знала на этот счёт. Она пригласила меня и мою сестру завтракать к ней в Югенгейм, в окрестностях Дармштадта. И брат, и сестра моей Государыни снабдили меня письмами, я взяла их с собой в Париж, не зная, что ещё не скоро мне придётся их передать по назначению.
Пока мы приятно проводили время за границей, в России назревало народное неудовольствие, вызванное революционной пропагандой. Беспорядки начались забастовкой железных дорог, стачками рабочих и разными революционными демонстрациями. Всё это нам мешало вернуться в Россию, но мы ещё тогда не понимали, к чему всё это может повести. Сознавая тяжёлое положение Родины, я всё время думала о Государе, который должен был водворять порядок в государстве, и стремилась назад к Государыне, которая разделяла все его заботы.
О манифесте 17 октября мы ещё тогда ничего не слыхали. Манифест этот, ограничивающий права самодержавия и создавший Государственную Думу, был дан Государем после многочисленных совещаний, а также и потому, что на этом настаивали Великий Князь Николай Николаевич и граф Витте. Государь не сразу согласился на этот шаг не потому, что Манифест ограничивал права самодержавия, но его останавливала мысль, что русский народ ещё вовсе не подготовлен к представительству и самоуправлению, что народные массы находятся ещё в глубоком невежестве, а интеллигенция преисполнена революционных идей. Я знаю, как Государь желал, чтобы народ его преуспевал в культурном отношении, но в 1905 г. он сомневался, что полная перемена в государственном управлении может принести пользу стране.
В конце концов, его склонили подписать манифест.
Мне передавали, что Великий Князь Николай Николаевич будто бы грозил в противном случае застрелиться. Императрица рассказывала, что она сидела в это время с Великой Княжной Анастасией Николаевной, и у них такое было чувство, как будто рядом происходят тяжёлые роды. Слышала я тоже, что будто, когда Государь сильно взволнованный, подписывал указ о проекте Государственной Думы, министры встали и ему поклонились. Государь и Государыня горячо молились, чтобы народное представительство привело Россию к спокойствию и порядку.
Открылась Государственная Дума после Высочайшего выхода в Зимнем Дворце. Я с другими проникла в Тронный Зал и слышала, как Государь приветствовал членов Думы. Мало осталось у меня в памяти о первой Думе; много было разговоров, а дела мало. Она была закрыта по Высочайшему указу после двух месяцев существования. Газеты были полны сообщениями о событиях, происходивших на Руси, но до Дворца доходили лишь слабые отклики.
Государыня и я брали уроки пения у профессора Консерватории Нат. Алек. Ирецкой. У Императрицы было чудное контральто, у меня высокое сопрано, и мы постоянно вместе пели дуэты. Ирецкая говорила о голосе Императрицы, что она могла бы им зарабатывать хлеб. Пела с нами иногда моя сестра трио Шумана, Рубинштейна и другие. Пела Государыня и под аккомпанемент скрипки. Иногда приезжал из Англии знакомый Государыни скрипач Вольф, и мы много музицировали. В Петергофе мы брали уроки пения обыкновенно в Фермерском дворце, так как царицыно пианино стояло стена об стену с кабинетом Государя, а он вообще не любил, когда Императрица пела, почему никогда не приходил её слушать.
Летом, когда Дума кончила своё короткое существование, мы снова ушли в шхеры на два месяца на любимой яхте Их Величеств «Штандарт». Государь ежедневно гулял на берегу; два раза в неделю приезжал фельдъегерь с бумагами, и тогда он занимался целый день.
Государыня съезжала также на берег и гуляла в лесу. Мы постоянно были вместе, читали, сидя на мягком мху, или, сидя на палубе, наблюдали, как резвились и играли дети. К каждому из них был приставлен «дядькой» матрос из команды. Матрос Деревенько в первый раз нянчил Алексея Николаевича на «Полярной звезде» в 1905 г., научил его ходить и затем был взят к нему во дворец. Эти матросы получали ценные подарки от Их Величеств: золотые часы и т. п. К сожалению, и знаменитый Деревенько во время революции покинул Наследника.
Дни моего дежурства при Государыне были среды и пятницы. Тогда я на целый день уезжала в Царское Село, обедала с Августейшей Семьей и ночевала во дворце. Часто обедал у них Свиты Его Величества генерал Орлов, командир Уланского Ея Величества полка, единственный близкий друг Государя. После обеда Государь и генерал играли обыкновенно на бильярде, мы же с Государыней, сидя в той же комнате, работали у лампы. Ездил генерал Орлов с нами летом и в шхеры. Меня уже тогда все ревновали к Их Величествам, начались всевозможные сплетни и разговоры, и я часто говорила о всём этом с генералом Орловым, который стал моим искренним другом. Переживая впоследствии уже не пустяки, а тяжёлые испытания, я вспоминала его голос, убеждавший меня «быть молодцом».
В семейном кругу часто говорили о том, что мне пора выйти замуж, но никто из молодёжи, которая бывала у нас, не пленял моего воображения. Среди других часто бывал у нас морской офицер Александр Вырубов. В декабре он сделал мне предложение письмом из деревни, которое меня сильно взволновало и смутило. Приехав в Петербург, он стал ежедневно бывать у нас и терзал меня, умоляя скорее дать ему согласие. За одним из завтраков в феврале 1907 года, когда он пришёл сказать, что нашёл себе службу, меня поздравили его невестой. Затем был бал, на котором была объявлена наша помолвка.
Все в доме и Вырубов сияли от радости; начались обеды, визиты, приготовление приданого. Меня осыпали подарками, и мне казалось, что я счастлива. Государыня тоже одобрила мою помолвку. Только генерал Орлов выразил сомнение, советуя мне серьёзно обдумать этот шаг. Это случилось во время моего дежурства во дворце, и Государыня, войдя в комнату, решительно сказала, что нельзя меня смущать, раз слово уже дано.
Свадьба моя была 30 апреля 1907 года в церкви Большого Царскосельского Дворца. Я не спала всю ночь и встала утром с тяжёлым чувством на душе. Весь этот день прошёл как сон. Меня одевали в одной из запасных половин Большого Дворца. Как во сне встала я на колени перед Их Величествами, благословившими меня иконой, затем началось шествие по залам, как на выходе. Шествие открывал обер-церемониймейстер граф Гендриков, за ним шествовали Их Величества под руку, потом шёл мой мальчик с образом, граф Карлов и, наконец, я под руку с отцом. Подымаясь по лестнице, Государь обернулся и, вероятно, заметив моё грустное выражение, улыбнулся, глазами показывая на небо.
Во время венчания я чувствовала себя чужой возле своего жениха. В Золотой дворцовой церкви было немного народу. Налево стояли Их Величества, окружённые детьми, Великими Княжнами, и дети Великого Князя Павла Александровича. Один из них, Великий Князь Дмитрий Павлович, принявший впоследствии участие в убийстве Распутина, в день моей свадьбы был очаровательным мальчиком.
Гостей звали, кажется, лишь по выбору Их Величеств.
В зале, где нас поздравляли, произошёл забавный случай: старик-священник Благовещенский, венчавший нас, обнял меня и одного из моих шаферов, приняв его за жениха, назвав нас «дорогими детьми».
После обряда бракосочетания мы пили чай у Их Величеств.
Прощаясь, Императрица по обыкновению тихонько передала мне письмо, полное ласки и добрых советов насчёт моей будущей жизни. Каким ангелом она казалась мне в тот день, и тяжело было с ней расстаться. У родителей был семейный обед, после которого мы уехали в деревню, в Пензенскую губернию.
Тяжело женщине говорить о браке, который с самого начала оказался неудачным, и я только скажу, что мой бедный муж страдал наследственной болезнью. Нервная система мужа была сильно потрясена после японской войны и гибели флота у Цусимы; бывали минуты, когда он не мог совладать с собой, целыми днями лежал в постели, ни с кем не разговаривая. Помню, как во время одного из припадков я позвонила вечером Государыне, напуганная его видом. Императрица, к моему удивлению, пришла сейчас же пешком из дворца, накинув пальто сверх открытого платья и бриллиантов, и просидела со мной целый час, пока я не успокоилась.
В августе Их Величества пригласили нас сопровождать их на «Штандарте» во время путешествия по Финским шхерам. Тут случилось несчастье, трудно объяснимое, так как на «Штандарте» всегда находились финские лоцманы. Был чудный солнечный день; в 4 часа все собрались в верхней рубке к дневному чаю, как вдруг мы почувствовали два сильных толчка; чайный сервиз задребезжал и посыпался со стола. Императрица вскрикнула, мы все вскочили, яхту начало кренить на правый борт; в одну минуту вся команда собралась на левый борт и стали заботиться о Их Величествах и детях. Государь успокаивал всех, говоря, что мы просто сели на камень. Матрос Деревенько кинулся с Наследником на нос корабля, боясь разрыва котлов, что легко могло случиться. Моментально у правого борта стали миноносцы, конвоирующие яхту, детей с их няньками перевели на финский корабль. Государыня и я бросились в каюты и с поспешностью стали связывать все вещи в простыни; мы съехали с яхты последними, перейдя на транспортное судно «Азия». Детей уложили в большую каюту, Императрица с Наследником поместились рядом, а Государь и свита – в каютах наверху.
Всюду была неимоверная грязь. Помню, как Государь принёс Императрице и мне таз с водой, чтобы помыть руки. Повар Кюба всё же смастерил обед, и мы сели за стол около двенадцати часов ночи. На следующий день пришла яхта «Александрия», на которую мы перешли и жили две недели очень тесно, пока не пришла «Полярная звезда». На яхте «Александрия» Государь спал в рубке на диване, дети в большой каюте, кроме Алексея Николаевича. Напротив – Государыня, около неё – Наследник с Марией Ивановной Вишняковой. Я спала рядом на ванне30. Наверху в двух маленьких каютах помещались княжна Оболенская и адмирал Нилов. Свита, в том числе и мой муж, остались на финском корабле.
Бедный «Штандарт» лежал на боку. День и ночь работали машины, чтобы снять его со скалы.
После нашего возвращения в Петроград мужу стало хуже, и доктора отправили его в Швейцарию. Но пребывание там ему не помогло, а я всё больше и больше его боялась… Весной он получил службу на корабле.
После года тяжёлых переживаний и унижений несчастный брак наш был расторгнут. Я осталась жить в крошечном доме в Царском Селе, который мы наняли с мужем; помещение было очень холодное, так как не было фундамента и зимой дуло с пола. Государыня подарила мне к свадьбе 6 стульев, с её собственной вышивкой, акварели и прелестный чайный стол. У меня было очень уютно. Когда Их Величества приезжали вечером к чаю, Государыня привозила в кармане фрукты и конфекты [конфеты], Государь – «шери-бренди» [«черри-бренди», Cherry Brandy]. Мы тогда сидели с ногами на стульях, чтобы не мёрзли ноги. Их Величества забавляла простая обстановка. Сидя у камина, пили с сушками чай, который приносил мой верный слуга Берчик, камердинер покойного дедушки Толстого, прослуживший 45 лет в семье. Помню, как Государь, смеясь, сказал потом, что после чая у меня в домике он согрелся только у себя в ванной.
В 1908 году летом Их Величества ходили на «Штандарте» в Англию на свидание с Английским Королём.
Во время плавания в следующем году приехал прощаться с Их Величествами перед отъездом в Египет генерал Орлов, заболевший скоротечной чахоткой; его похоронили в Царском Селе, и Императрица иногда ездила на его могилу отвозить цветы. Эти редкие поездки на Казанское кладбище наводнили столицу целым потоком сплетен. Бедный генерал подобно мне страдал от зависти придворных, которые по-своему старались истолковать милостивое к нему отношение. Горе Их Величеств по случаю смерти генерала было чистосердечно и глубоко.
IV
Осенью 1909 года первый раз была в Ливадии, любимом местопребывании Их Величеств, на берегу Чёрного моря. С севера Ливадия защищена высокими горами, потому климат здесь почти тропический. Государь не желал, чтобы железная дорога нарушила тишину Ливадии, и отклонял проекты железных дорог в Крыму.
Трудно описать красоту этого места на фоне обросших густыми лесами гор, вершины которых большую часть года покрыты снегом, расстилающиеся цветущие сады и виноградники. Осенью полное изобилие винограда и всевозможных фруктов, весной неисчислимое количество цветущих деревьев, кустов, а всего больше розанов: розаны, розаны всех сортов, всех цветов; ими покрыты все стены строений, все склоны гор; в парке – лужайки, беседки. И тут же рядом – глицинии, море фиалок, целые аллеи золотого дождя; по местам такой одуряющий аромат, что голова кружилась. А какое горячее солнце и синее море!.. Разве могу я нарисовать волшебную картину Крыма?! Татары в своих живописных костюмах, женщины в шитых золотом платьях, белые мечети в аулах придавали особую поэзию местности.
Дворец в 1909 году имел вид большого деревянного здания с нависшими балконами, так что в комнатах было всегда темно и сыро; особенно же сыро было внизу, в бывших покоях Императрицы Марии Александровны, со старинной шёлковой мебелью и разными безделушками. Государь и дети ежедневно завтракали со свитой внизу в большой белой столовой, единственной светлой комнате; Государыня завтракала наверху одна или с Алексеем Николаевичем. Последнее время у Императрицы всё чаще и чаще повторялись сердечные припадки, но она их скрывала и была недовольна, когда я замечала ей, что у неё постоянно синеют руки, и она задыхается.
– Я не хочу, чтобы об этом знали, – говорила она.
Помню, как я была рада, когда она, наконец, позвала доктора. Выбор её остановился на Е. С. Боткине, враче Георгиевской общины, которого она знала с Японской войны, – о знаменитостях она и слышать не хотела. Императрица приказала мне позвать его к себе и передать её волю. Доктор Боткин был очень скромный врач и не без смущения выслушал мои слова. Он начал с того, что положил Государыню на 3 месяца в постель, а потом совсем запретил ходить, так что её возили в кресле по саду. Доктор говорил, что она надорвала сердце, скрывая своё плохое самочувствие.
Их Величества не смели болеть, как простые смертные, – малейший их шаг замечался, и они часто пересиливали себя, чтобы присутствовать на обеде или завтраке, или появляться в официальных случаях.
Жизнь в Ливадии была простая. Мы гуляли, ездили верхом, купались в море. Государь обожал природу, совсем перерождался; часами мы гуляли в горах, в лесу, брали с собой чай и на костре жарили собранные нами грибы. Государь ездил верхом и ежедневно играл в теннис; я всегда была его партнёром, пока Великие Княжны были ещё маленькие, и волновалась, так как он отлично играл и терпеть не мог проигрывать; он относился очень серьёзно к игре, не допуская даже разговоров; играя с ним, я, как сказала, на первых порах нервничала, но после приловчилась. Вообще Государь любил всякий спорт, прекрасно грёб, очень любил охоту и был неутомим на прогулках.
В Ливадию приезжал Эмир Бухарский. Он привёз Их Величествам всевозможные подарки: ожерелья, браслеты с алмазами и рубинами. Свита получила ордена и звёзды, украшенные камнями.
20 октября, в день кончины Императора Александра III, была панихида в комнате, где он почил, в его маленьком дворце; все стояли вокруг его кресла, покрытого черным сукном.
Мы прожили до середины декабря; стало холодно, в горах выпал снег. Государь уехал в Италию, в Ракониджи, к королю итальянскому. Это была первая при мне разлука Их Величеств. Простившись с Государем, Её Величество целый вечер плакала, замкнув свою комнату; никто, даже дети, не входили к ней. Но зато радости свидания не было границ.
– К сожалению, нам всегда приходится расставаться и встречаться при других, – говорила она, – при свите и публике.
Осенью заболел Наследник. Все во дворце были подавлены страданием бедного мальчика. Ничто не помогало ему, кроме ухода и забот его матери. Окружающие молились в маленькой дворцовой церкви. Иногда мы пели во время всенощной и обедни: Её Величество, старшие Великие Княжны, я и двое певчих из придворной капеллы. Фрейлина Тютчева читала шестопсалмие. Императрица обиделась, когда присутствующие заметили, что лучше всех читает София Ив. Тютчева.
Среди горестных переживаний болезни Алексея Николаевича приезжал с докладом дорогой мой отец.
К Рождеству мы вернулись в Царское Село. До отъезда Государь несколько раз гулял в солдатской походной форме, желая на себе самом испытать тяжесть амуниции. Было несколько курьёзных случаев, когда часовые, не узнав Государя, не хотели впустить его обратно в Ливадию.
В следующий раз, когда мы вернулись в Ливадию (1911 год), старый дворец уже не существовал, а на его месте был построен в 2 года новый дворец архитектором Красновым, тем самым, который выстроил дома в имениях Великого Князя Георгия Михайловича и Великого Князя Николая Николаевича. В самом деле, построить в 2 года не только дворец, который был одной из самых красивых построек на южном берегу Крыма, но вместе с тем огромный свитский дом и службы – целый городок – было почти волшебством.
Отправляясь в Крым, Их Величества радовались увидеть новый дворец. На яхте «Штандарт» мы подошли к молу в Ялте и следом за Их Величествами поехали в Ливадию. На набережной пёстрая толпа народа, флаги и горячее южное солнце; впереди коляски Их Величеств скакал татарин в шитом золотом кафтане на лихом татарском иноходце. В Крыму испокон веку перед коляской Их Величеств скакал татарин, расчищая путь на горных дорогах, где из-за частых поворотов легко можно было налететь на встречные татарские арбы. Впоследствии появились моторы, и Государь требовал необычайно быстрой езды. Господь хранил Государя, но езда захватывала дух; шофёр его, француз Кегресс, ездил лихо, но умело.
Когда мы проехали виноградники, глазам нашим представился новый дворец – белое здание в итальянском стиле, окружённое цветущими кустами на фоне синего моря. Их Величества прошли прямо в дворцовую церковь, где был отслужен молебен, и вслед за духовенством, которое кропило здание, последовали в свои помещения. Первые дни были посвящены устройству комнат и размещению оставшихся и привезённых вещей. Я много помогала Императрице развешивать образа, акварели, расставлять фотографии и т. д.
Спальня Их Величеств выходила на большой балкон с видом на море; налево в угловой комнате был кабинет Императрицы, уютный, с окнами на Ялту, со светлой мебелью и массой цветов; направо от спальни находился кабинет Государя с зелёной кожаной мебелью и большим письменным столом посреди комнаты. Наверху помещались также семейная столовая, комнаты Великих Княжон и Наследника и их нянь и большая белая зала. Внизу были приёмная, гостиная, комнаты для гостей и огромная столовая, выходящая на мавританский дворик, где вокруг колодца были посажены розаны. Государь имел обыкновение после завтрака курить на этом дворике, разговаривая с приглашёнными.
В эту осень Ольге Николаевне исполнилось 16 лет, срок совершеннолетия для Великих Княжон. Она получила от родителей разные бриллиантовые вещи и колье. Все Великие Княжны в 16 лет получали жемчужные и бриллиантовые ожерелья, но Государыня не хотела, чтобы Министерство Двора тратило столько денег сразу на их покупку Великим Княжнам, и придумала так, что они два раза в год, в дни рождения и именин, получали по одному бриллианту и по одной жемчужине. Таким образом, у Великой Княжны Ольги Николаевны образовались два колье по 32 камня, собранных для неё с малого детства.
Вечером был бал, один из самых красивых балов при Дворе. Танцевали внизу в большой столовой, – оркестр трубачей местного гарнизона стоял в Мавританском дворике. В огромные стеклянные двери, открытые настежь, смотрела южная благоухающая ночь. Приглашены были все Великие Князья с семьями, офицеры местного гарнизона и знакомые, проживавшие в Ялте. Великая Княжна Ольга Николаевна, первый раз в длинном платье из мягкой розовой материи, с белокурыми волосами, красиво причёсанными, весёлая и свежая, как цветочек, была центром всеобщего внимания. Она была назначена шефом одного из гусарских полков, что особенно её обрадовало. После бала был ужин за маленькими круглыми столами. Разрешено было и маленьким Великим Княжнам присутствовать на балу, и они очень веселились, порхая, как бабочки, среди приглашённых.
Второй бал был в декабре. В эту зиму Великие Княжны танцевали на двух балах, в Аничковом дворце и у Великой Княгини Марии Павловны.
Самые счастливые воспоминания связаны у меня с Ливадией и белым новым дворцом. Их Величества ездили туда весной 1912, 1913 и 1914 гг.
В 1912 году приехали в Вербную Субботу, цвели все фруктовые деревья, и на всенощной вместо вербы мы стояли с ветками цветущего миндаля. Два раза в день были службы в дворцовой церкви. В Великий Четверг Их Величества и мы все причащались. Её Величество, как всегда, в белом платье и белом чепчике31. Трогательная картина была, когда, приложившись к иконам, они кланялись на три стороны присутствующим32. Маленький Алексей Николаевич бережно помогал матери встать с колен после земных поклонов у святых икон. В Святую ночь, когда шли крестным ходом вокруг дворика, стало вдруг холодно и ветер задувал свечи. В светлое Христово Воскресенье в продолжение двух часов Их Величества христосовались: Государь – с нижними чинами охраны, полиции, конвоя, командой яхты «Штандарт» и т. д., Императрица – с местными школами33. Мы стояли за стеклянными дверями столовой, наблюдая, как подходившие получали из рук Их Величеств фарфоровые яйца с вензелями. Государь и Государыня чувствовали себя после этой церемонии утомлёнными.
Жизнь в Ливадии была сплошным праздником. Этой весной гостили брат Государыни Принц Эрнест с супругой и детьми; приезжала Великая Княгиня Елизавета Феодоровна, в своём красивом сером костюме Марфо-Мариинской общины. Для неё служили литургии34 в дворцовой церкви в Ореанде. Гостил Великий Князь Дмитрий Павлович. Приехал старый князь Голицын, подаривший Государю часть своего имения «Новый Свет», куда мы ездили на яхте «Штандарт».
Ездили мы в Гагры по приглашению Принца Ольденбургского. В этот день был свежий ветер и у кавказского берега сильно качало. К нашему общему разочарованию Императрица решила не съезжать на берег, так как плохо себя чувствовала; укачало и Великую Княжну Татьяну Николаевну. Встреча Государя была своеобразная и красивая. Государь посетил народный праздник, устроенный в честь его приезда: на кострах жарили волов на вертелах, хорошенькие княжны35 танцевали в национальных костюмах, но, к сожалению, накрапывал дождик. Государь был в прекрасном настроении духа и после часто вспоминал Гагры.
Описывая жизнь в Крыму, я должна сказать, какое горячее участие принимала Государыня в судьбе туберкулёзных, приезжавших лечиться в Крым. Санатории в Крыму были старого типа. После осмотров их всех в Ялте Государыня решила сейчас же построить на свои личные средства в их имениях санатории со всеми усовершенствованиями, что и было сделано.
Часами я разъезжала по приказанию Государыни по больницам, расспрашивая больных от имени Государыни о всех их нуждах. Сколько я возила денег от Ея Величества на уплату лечения неимущим! Если я находила какой-нибудь вопиющий случай одиноко умирающего больного, Императрица сейчас же заказывала автомобиль и отправлялась со мной лично, привозя деньги, цветы, фрукты, а главное – обаяние, которое она всегда умела внушить в таких случаях, внося с собой в комнату умирающего столько ласки и бодрости. Сколько я видела слёз благодарности! Но никто об этом не знал – Государыня запрещала мне говорить об этом.
Императрица организовала 4 больших базара в пользу туберкулёзных в 1911, 1912, 1913 и 1914 гг.; они принесли массу денег. Она сама работала, рисовала и вышивала для базара и, несмотря на своё некрепкое здоровье, весь день стояла у киоска, окружённая огромной толпой народа. Полиции было приказано пропускать всех, и люди давили друг друга, чтобы получить что-нибудь из рук Государыни или дотронуться до её плеча, платья; она не уставала передавать вещи, которые буквально вырывали из её рук. Маленький Алексей Николаевич стоял возле неё на прилавке, протягивая ручки с вещами восторженной толпе.
В день «белого цветка» Императрица отправлялась в Ялту в шарабанчике с корзинами белых цветков; дети сопровождали её пешком. Восторгу населения не было предела. Народ в то время, не тронутый революционной пропагандой, обожал Их Величества, и это невозможно забыть.
V
Кроме пребываний Их Величеств в Ливадии, которые я описала, Государь и Государыня обыкновенно каждый год, как я уже говорила, уходили на яхте «Штандарт» в шхеры, а также посещали родственников, проживающих за границей.
В 1910 году Их Величества направились в Балтийский Порт. Стоянка неважная, рейд со стороны моря открытый, так что малейший ветер разводит сильное волнение. Оттуда пошли в Ригу. За исключением Государя нас всех почти укачало. Приём в Риге был замечательный. Их Величества говорили, что они долго будут помнить эти дни.
Затем ушли в Финляндские шхеры. Сюда прибыли Король и Королева Шведские – визит был официальный. Императрица радовалась встрече с Королевой, которую она очень любила. У нас на яхте был обед, на шведском корабле – завтрак. Во время завтрака я сидела возле шведского адмирала; последний в этот день был удручён несчастным случаем на их корабле: один из матросов был нечаянно убит откатом пушки во время салюта.
Осенью Их Величества уехали в Наугейм, надеясь, что пребывание там восстановит здоровье Государыни. В день их отъезда из Петергофа погода стояла холодная и дождливая. Их Величества отъезжали из России в удручённом настроении, озабоченные серьёзным состоянием здоровья Императрицы. Государь говорил:
– Я готов сесть в тюрьму, лишь бы Её Величество была здорова!»
И слуги все разделяли беспокойство о её здоровье; они стояли на лестнице, и Их Величества, проходя, с ними прощались: все целовали Государя в плечо, а Государыне руку.
Я почти ежедневно получала письма из Фридберга, где жили Их Величества. Императрица писала мне каждый день, писали и дети, и Государь, описывая их жизнь и поездки. В одном из писем Государыня просила меня приехать в Гомбург, где лечился мой отец, чтобы быть от неё невдалеке. Приехав, я позвонила по телефону в Фридберг, и на другой день Императрица прислала за мной мотор. Я нашла Императрицу похудевшей и утомлённой леченьем. Пришёл Государь в штатском платье; с непривычки было как-то странно его так видеть, хотя в то же время очень забавляло. Императрица ездила с дочерьми в Наугейм, любовалась магазинами и иногда заходила в них что-нибудь купить.
Раз как-то приехал в Гомбург Государь с двумя старшими Великими Княжнами; дали знать, чтобы я их встретила. Мы более часу гуляли по городу. Государь не без удовольствия рассматривал выставленные в окнах магазинов вещи. Вскоре, однако, нас обнаружила полиция; откуда-то взялся фотограф, и в скором времени снятая им с нас фотография появилась на страницах журнала «Die Woche»36.
После оказии с фотографом Государь поспешил уехать; идя переулком по направлению к парку, мы столкнулись с почтовым экипажем, с которого неожиданно свалился на мостовую ящик. Государь сейчас же сошёл с панели, поднял с дороги тяжёлый ящик и подал почтовому служащему; тот едва его поблагодарил. На моё замечание, зачем он изволил беспокоиться, Государь ответил:
– Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!
Недолго спустя я вернулась с отцом в Россию, к сестре, у которой родился первый ребенок – Татьяна. Великая Княжна Татьяна Николаевна была крёстной матерью. Императрица писала мне, прося вернуться, и я опять уехала за границу.
В Фридберге Их Величества вышли ко мне навстречу очень весёлые, говоря, что у них для меня есть сюрприз. «Отгадайте!», – сказал Государь и затем добавил, что Великий Герцог приглашает меня в гости к себе в замок в Фридберге. Здесь встретила меня гофмейстерина, госпожа Гранси, и фрейлина Принцессы Батенбергской, Мисс Кар – весёлая и умная девушка; мне отвели комнату рядом с нею.
В этот вечер за обедом я сидела между Государем и Великим Герцогом; против меня сидел Принц Генрих Прусский, бывший в этот день в дурном расположении духа; тут же были – жена его, Принцесса Ирина, Принцесса Виктория Батенбергская и её красивые дочери, Принцесса Алиса Греческая, совсем глухая, с мужем, Принцесса Луиза и два сына Принца Генриха. Императрица обедала у себя, так как чувствовала себя утомленной после своего лечения. Великий Герцог был очень талантливый музыкант, художник, человек либерального образа мысли и очень популярный в герцогстве. Жена его, Принцесса Элеонора – особа очень любезная, но молчаливая. Принц Генрих отличался очень вспыльчивым характером, на вид же был красивый высокий мужчина. За вторым обедом я сидела возле него, и он поведал мне о неприятностях, которые ему приходилось испытывать от брата, Императора Вильгельма, в вопросах, касавшихся флота, где служил Принц Генрих. Жена его, Принцесса Ирина, видимо, была очень добрая, скромная женщина, не эгоистичная, посвятившая свою жизнь мужу и детям.
Замок Фридберг – старинное здание – выстроен на горе, с видом на долину и на маленький городок Наугейм. Особенных увеселений, кроме экскурсий в моторе, не было. Императрицу я не много видала, но иногда вечером, после того как все расходились, Их Величества приглашали меня к себе; как-то раз Государь угощал нас русским чаем; старик Рацих, его камердинер, приготовлял ему стакан чаю до сна. Государь шутя заметил, что обеды здесь очень лёгкие. Вообще же Государь очень умеренно кушал у себя дома и никогда не повторял блюд.
В ноябре Их Величества вернулись в Царское Село. Императрице лечение принесло пользу, и она чувствовала себя недурно; Их Величества были очень рады быть снова у себя дома. Несмотря на свой холодный домик, я тоже была рада быть в Царском Селе.
Большую часть дня Императрица проводила в своём кабинете, с бледно-лиловой мебелью и такого же цвета стенами (любимый цвет Государыни). Оставшись вдвоём с Государыней, я часто сидела на полу на ковре возле её кушетки, читая или работая. Комната эта была полна цветов, кустов цветущей сирени или розанов, и в вазочках стояли цветы. Над кушеткой висела огромная картина «Сон Пресвятой Богородицы», освещённая по вечерам электрической лампой. Пресвятая Дева изображена на ней спящей, приложившись к мраморной колонне; лилии и Ангелы стерегут её. Подолгу я смотрела на этот прекрасный облик Богоматери, слушая чтение, рассказы или разделяя заботы и переживания наболевшей души моей Государыни и друга. Тишину этой комнаты нарушали лишь звуки рояля сверху, где Великие Княжны поочередно разучивали одну и ту же пьесу, или же когда пробегут по коридору и задрожит хрустальная люстра. Иной раз распахнётся дверь, и войдёт с прогулки Государь. Я издали слышу его шаги, редкие и решительные. Лицо Государыни, часто озабоченное, сразу прояснялось.
Государь входил ясный, ласковый, с сияющими глазами. Зимой, стоя с палочкой и рукавицами, несколько минут разговаривал и, уходя, её целовал. Около кушетки Государыни на низком столе стояли семейные фотографии, лежали письма и телеграммы, которые она складывала и так иногда и забывала, хотя близким отвечала сейчас же. Обыкновенно раз в месяц горничная Маделен испрашивала позволение убрать корреспонденцию. Тогда Императрица принималась разбирать свои письма и часто находила какое-нибудь письмо или телеграмму очень нужную.
У Государя были комнаты с другой стороны большого коридора: приёмная, кабинет, уборная с бассейном, в котором он мог плавать, и бильярдная. В приёмной были разложены разные книги. Кабинет Государя был довольно тёмный. Государь был очень аккуратен и педантичен. Каждая вещица на его письменном столе имела своё место, и не дай Бог что-нибудь сдвинуть.
– Чтобы в темноте можно было бы найти, – говорил Государь. На письменном столе стоял отрывной календарь; на нём он помечал лиц, которым был назначен приём. Около уборной находилось помещение его камердинера и гардероб. В бильярдной, на маленькой галерее, сохранялись альбомы фотографий всего царствования. Их Величества лично клеили свои альбомы, употребляя особый белый клей, выписанный из Англии. Государь любил, чтобы в альбоме не было бы ни одного пятнышка клея, и, помогая ему, надо было быть очень осторожной. Государыня и Великие Княжны имели свои фотографические аппараты.
Фотограф Ган везде сопутствовал Их Величествам, проявляя и печатая их снимки. У Императрицы были большие зелёные альбомы с собственной золотой монограммой в углу; лежали они все в её кабинете.
Императрица писала чрезвычайно быстро, лёжа на кушетке; она в полчаса могла ответить на несколько писем. Государь же писал очень медленно. Помню случай, как однажды в Крыму он ушёл в 2 часа писать письмо матери и, вернувшись в 5 часов к чаю, сказал, что ещё не окончил письма. Случилось это после его поездки в имение Фальцфейна[37] «Аскания-Нова», и он в своём письме подробно описывал свои впечатления.
Жизнь при Дворе в те годы была очень тихая. Императрица утром занималась, не вставая с кровати, по предписанию врача. В час был завтрак. Кроме Царской Семьи к нему приглашался дежурный флигель-адъютант и иногда какой-нибудь гость. После завтрака Государь принимал, а потом всегда до чая гулял. Я приходила к Её Величеству в 2 с половиной часа. Если погода стояла хорошая, мы катались, а то занимались чтением и работали. Чай подавали ровно в 5 часов. В кабинет Её Величества вносился круглый стол, и я как сейчас вижу перед прибором Государя тарелку с горячим калачом и длинной витой булкой, покрытые салфеткой, тарелку с маслом и серебряный подстаканник. Перед Её Величеством ставились серебряная спиртовая машинка, серебряный чайник и несколько тарелочек с печеньем. В первую и последнюю неделю Великого поста масла не подавалось, а стояла тарелка с баранками и сайкой и две вазочки очищенных орехов. Садясь за чайный стол, Государь брал кусок калача с маслом и медленно выпивал стакан чая с молоком (сливок Государь никогда не пил). Затем, закурив папиросу, читал агентские телеграммы и газеты, а Императрица работала. Пока дети были маленькими, они в белых платьицах и цветных кушаках играли на ковре с игрушками, которые сохранялись в высокой корзине в кабинете Государыни; позже они приходили с работами; Императрица не позволяла им сидеть сложа руки.
Часто Государыня говорила:
– У всех бывает вкуснее чай, чем у нас, и более разнообразия.
При Высочайшем Дворе, если что заводилось, то так и оставалось с Екатерины Великой до нашего времени. Залы с натёртым паркетом и золотой мебелью душились теми же духами, лакеи и скороходы, одетые в шитые золотом кафтаны и головные уборы с перьями, переносили воображение в прежние века, как и арапы в белых чалмах и красных рейтузах.
С 6 до 8 часов Государь принимал министров и приходил в 8 часов к семейному обеду. Гости бывали редко. В 9 часов, в открытом платье и бриллиантах, которые Государыня всегда надевала к обеду, она подымалась наверх помолиться с Наследником. Государь занимался до 11 часов. Иногда приходил к чаю в 12 часов ночи. После чая Государь уходил писать свой дневник. Ложились Их Величества поздно.
Не знаю, какая судьба постигла дневники Государя, и попали ли они в чужие руки.
Жизнь Их Величеств была безоблачным счастьем взаимной безграничной любви. За 12 лет я никогда не слыхала ни одного громкого слова между ними, ни разу не видала их даже сколько-нибудь раздражёнными друг против друга. Государь называл Её Величество «Sunny» (Солнышко). Приходя в её комнату, он отдыхал, и Боже сохрани какие-нибудь разговоры о политике или о делах.
Фото 1. Государыня в своем кабинете
Заботу о воспитании детей и мелкие домашние дрязги Императрица несла одна.
– Ведь Государь должен заботиться о целом государстве, – говорила она мне. Заботы о здоровье Алексея Николаевича они несли вместе. Дети буквально боготворили родителей. Слава Богу, никто из них никогда не ревновал меня к матери. Одно время Великая Княжна Мария Николаевна, которая особенно была привязана к отцу, обижалась, когда он брал меня на прогулки как самую выносливую.
Одно из самых светлых воспоминаний – это уютные вечера, когда Государь бывал менее занят и приходил читать вслух Толстого, Тургенева, Чехова и т. д. Любимым его автором был Гоголь. Государь читал необычайно хорошо, внятно, не торопясь, и это очень любил. Последние годы его забавляли рассказы Аверченко и Теффи, отвлекая на несколько минут его воображение от злободневных забот.
Сколько писалось и говорилось о характере Их Величеств, но правды ещё никто не сказал. Государь и Государыня были, во-первых, люди, а людям свойственны ошибки, и в характере каждого человека есть хорошие и дурные стороны.
У Государыни был вспыльчивый характер, но гнев её также быстро и проходил. Ненавидя ложь, она не выносила, когда даже горничная ей что-нибудь наврёт; тогда она накричит, а потом высказывает сожаление:
– Опять я не могла удержаться!
Государя рассердить было труднее, но когда он сердился, то как бы переставал замечать человека, и гнев его проходил гораздо медленнее. От природы он был добрейший человек:
– L`Empereur est essentiellement bon38, – говорил мой отец. В нём не было ни честолюбия, ни тщеславия, а проявлялась огромная нравственная выдержка, которая могла казаться людям, не знающим его, равнодушием. С другой стороны, он был настолько скрытен, что многие считали его неискренним. Государь обладал тонким умом, не без хитрости, но в то же самое время он доверял всем. Неудивительно, что к нему подходили люди, мало достойные его доверия. Как мало пользовался он своей властью, и как легко было бы в самом начале остановить клевету на Государыню! Государь же говорил:
– Никто из благородных людей не может верить или обращать внимание на подобную пошлость, – не сознавая, что так мало было благородных людей.
Государыня любила посещать больных – она была врождённой сестрой милосердия; она вносила с собой к больным бодрость и нравственную поддержку. Раненые солдаты и офицеры часто просили её быть около них во время тяжёлых перевязок и операций, говоря, что «не так страшно», когда Государыня рядом. Как она ходила за своей больной фрейлиной княжной Орбельяни: она до последней минуты жизни княжны оставалась при ней и сама закрыла ей глаза.
Фото 2. Её Величество Государыня Императрица Александра Феодоровна.
Желая привить знание и умение надлежащего ухода за младенцами, Императрица на личные средства основала в Царском Селе «Школу Нянь». Во главе этого учреждения стоял детский врач доктор Раухфус. При школе находился приют для сирот на 50 кроватей. Там же она основала на свои средства инвалидный дом для 200 солдат-инвалидов японской войны. Инвалиды обучались здесь всякому ремеслу, для каковой цели при доме имелись огромные мастерские. Около инвалидного дома, построенного в Царскосельском парке, Императрица устроила целую колонию из маленьких домиков в одну комнату с кухней и с огородами для семейных инвалидов. Начальником инвалидного дома Императрица назначила графа Шуленбурга, полковника Уланского Её Величества полка.
Кроме упомянутых мною учреждений, Государыня основала в Петербурге школу народного искусства, куда приезжали девушки со всей России обучаться кустарному делу. Возвращаясь в свои сёла, они становились местными инструкторшами. Девушки эти работали в школе с огромным увлечением. Императрица особенно интересовалась кустарным искусством; целыми часами она с начальницей школы выбирала образцы, рисунки, координировала цвета и т. д. Одна из этих девушек преподавала моим безногим инвалидам плетенье ковров. Школа была поставлена великолепно и имела огромную будущность.
Государь обожал армию и флот; в бытность Наследником он служил в Преображенском и Гусарском полках и всегда с восторгом вспоминал эти годы. Государь говорил, что солдат – это лучший сын России. Её Величество и дети одинаково разделяли любовь к войскам – «все они были душки», по их словам. Частые парады, смотры и полковые праздники были отдыхом и радостью Государя. Входя после в комнату Императрицы, он сиял от удовольствия и повторял всегда те же самые слова: «It was splendid»[39], никогда почти не замечая каких-либо недочетов.
Вспоминаю в детстве майские парады на Марсовом поле. Нас возили во дворец Принца Ольденбургского, из окон которого мы наблюдали парад. После парада, к радости нас, детей, Государь и вся Царская Фамилия проходили по комнатам дворца, шествуя к завтраку.
Бывая в собраниях и беседуя с офицерами, Государь говорил, что он чувствует себя их товарищем; одну зиму он часто обедал в полках, что вызывало критику, так как он поздно возвращался домой, хотя за этими обедами офицеры в присутствии Государя не пили вина; дома же за обедом Государь обыкновенно выпивал 2 рюмки портвейна, который ставили перед его прибором. Любил Государь посещать и Красное Село.
Всем существом своим Государь любил Родину и никогда не задумался бы принести себя в жертву на благо России. Больно вспоминать о его доверии к каждому в частности, и ко всему русскому народу. Слишком много забот было возложено на одного человека. Кроме того, министры зачастую не только не исполняли его волю, но действовали именем Государя без его ведома и согласия, и о чём он узнавал только впоследствии. Его назначения, о чём пишу позже, совершались нередко под впечатлением минуты, – особенно характерны в этом отношении назначения Протопопова и Маклакова (см. гл. XI).
Несмотря на доброту Государя, Великие Князья его побаивались. В одно из первых моих дежурств я обедала у Их Величеств; кроме меня обедал дежурный флигель-адъютант, Великий Князь. После обеда Великий Князь стал жаловаться на какого-то генерала, что он в присутствии других сделал ему замечание. Государь побледнел, но молчал. От гневного вида Государя у Великого Князя невольно тряслись руки, пока он перебирал какую-то книгу. После Государь сказал мне:
– Пусть он благодарит Бога, что Её Величество и вы были в комнате, – иначе бы я не сдержался!
Фото 3. Государь Император Николай II
Сколько бы раз в день я ни видела Государя, а во время путешествий и в Ливадии я видела его целыми днями, я никогда за двенадцать лет не могла настолько привыкнуть, чтобы не замечать его присутствие. В нём было что-то такое, что заставляло никогда не забывать, что он Царь, несмотря на его скромность и ласковое обращение. К сожалению, он не пользовался своей обаятельностью; люди, предубеждённые против него, и те при первом взгляде Государя чувствовали присутствие Царя и бывали сразу им очарованы. Помню приём в Ливадии земских деятелей Таврической губернии, как двое из них до прихода Государя подчеркивали своё неуважение к моменту, хихикали, перешёптывались, – и как они вытянулись, когда подошёл к ним Государь, а уходя – расплакались. Говорили, что и рука злодеев не подымалась против него, когда они становились лицом к лицу перед Государем. Её Величество часто мучилась: она знала доброе сердце Государя, его любовь к Родине, но она знала также о его доверии к людям и что часто он действует под впечатлением последнего разговора и совета. Те, кто с ним работали, не могли сказать, что у него слабая воля.
Государыня же обдумывала все свои действия и, скорее, с недоверием относилась к тем, кто к ним приближался; но чем проще и сердечнее был человек, тем скорее она менялась40. Все, кто страдал, были близки её сердцу, и она всю себя отдавала, чтобы в минуту скорби утешить человека. Я свидетельница сотни случаев, когда Императрица, забывая свои собственные недомогания, ездила к больным, умирающим или только что потерявшим дорогих близких; и тут Императрица становилась сама собой, нежной, ласковой матерью. И те, кто знали её в минуты отчаяния и горя, никогда её не забудут. Неподкупно честная и прямая, она не выносила лжи; ни лестью, ни обманом нельзя было её подкупить. Но иногда Императрица была упряма, и тогда между нами происходили мелкие недоразумения.
Особым утешением её была молитва; непоколебимая вера в Бога поддерживала её и давала мир душевный, хотя она всегда была склонна к меланхолии.
Фото 4. Её Величество и Анна, 1909-1910 гг.
Припоминаю нашу жизнь на «Штандарте», и насколько беспечно, если так можно выразиться, жили мы, настолько предавалась думам Государыня. Каждый раз по окончании плавания она плакала, говоря, что, может быть, это последний раз, когда мы все вместе на дорогой яхте. Такое направление мыслей Государыни меня поражало, и я спрашивала её, почему она так думает.
– Никогда нельзя знать, что нас завтра ожидает, – говорила она и всегда ожидала худшего. Молитва, повторяю, была её всегдашним утешением.
Припоминаю наши поездки зимой в церковь ко всенощной. Ездили мы в её одиночных санях. Вначале её появление в углу тёмного собора никем не замечалось; служил один священник, пел дьячок на клиросе. Императрица потихоньку прикладывалась к иконам, дрожащей рукой ставила свечку и на коленях молилась; но вот сторож узнал – бежит в алтарь, священник всполошился: бегут за певчими, освещают тёмный храм. Государыня в отчаянии и, оборачиваясь ко мне, шепчет, что хочет уходить. Что делать? Сани отосланы. Тем временем, вбегают в церковь дети и разные тётки, которые стараются, толкая друг друга, пройти мимо Императрицы и поставить свечку у той иконы, у которой она встала, забывая, зачем пришли; ставя свечи, оборачиваются на неё, и она уже не в состоянии молиться, нервничает… Сколько церквей мы так объехали! Бывали счастливые дни, когда нас не узнавали, и Государыня молилась – отходя душой от земной суеты, стоя на коленях на каменном полу никем не замеченная в углу тёмного храма. Возвращаясь в свои царские покои, она приходила к обеду румяная от морозного воздуха, со слегка заплаканными глазами, спокойная, оставив свои заботы и печали в руках Вседержителя Бога.
Фото 5. Государыня Императрица Александра Федоровна, 1914 г.
Воспитанная при небольшом Дворе, Государыня знала цену деньгам и потому была бережлива. Платья и обувь переходили от старших Великих Княжон к младшим. Когда она выбирала подарки для родных или приближённых, она всегда сообразовалась с ценами. Государь же, выбирая, брал, что ему лично нравилось, не спрашивая о цене: о деньгах он понятия, конечно, никакого не имел, так как был сын и внук Царя, и всё уплачивалось за него Министерством Двора.
Личные деньги Государя находились у моего отца, в канцелярии Его Величества. Отец мой принял 400`000 тысяч, и увеличил капитал до 4 миллионов, и ушёл во время революции без одной копейки. Он и мы, его дети, гордились тем, что, прослужив более 20 лет, он не только не получал денежного вознаграждения, но и дачу летом нанимал на свои личные средства, тогда как всем своим подчиненным выхлопатывал субсидии.
Тысячи неимущих получали помощь из этих личных средств Государя. Отец мой был очень опечален, когда Государь на докладе о состоянии сумм не обращал внимания на увеличение своего капитала. Отец постоянно получал записки от Государя с распоряжением «выдать такому-то» столько-то денег. Его расстраивало, когда приходилось выдавать прокутившимся офицерам или Великим Князьям большие суммы денег. Часто Великие Князья и Княгини писали отцу, прося выхлопотать награды каким-нибудь «protègès»41, и это чрезвычайно его волновало, так как все эти награды требовались вне закона, и отец соблюдал интересы Государя. Государь рассказывал, как однажды во время прогулки в Петергофе офицер охраны кинулся перед ним на колени, говоря, что застрелится, если Его Величество не поможет ему. Государь возмутился этим поступком, но всё же заплатил его долги.
Когда Его Величество ездил к обедне в любимый Их Величествами Феодоровский собор в Царском Селе, Государю понадобились деньги, чтобы класть на тарелку. Его Величеству на этот предмет выдавали 4 золотых пятирублевых монеты в месяц, на четыре воскресенья. Помню, как Её Величество и дети трунили над Государем, когда случился праздник, и у Государя не оказалось золотого, и ему пришлось занимать у Её Величества. Как я уже писала, Её Величество была очень бережлива. Я лично никаких денег от Государыни не получала и часто бывала в тяжёлом положении.
Я получала от родителей 400 рублей в месяц. За дачу платили 2 000 рублей в год. Я должна была платить жалование прислуге и одеваться так, как надо было при Дворе, так что у меня никогда не бывало денег. Свитские фрейлины Её Величества получали четыре тысячи в год на всём готовом. Помню, как брат Государыни, Великий Герцог Гессенский говорил Государыне, чтобы мне дали официальное место при Дворе: тогда-де разговоры умолкнут и мне будет легче. Но Государыня отказала, говоря:
– Неужели Императрица Всероссийская не имеет права иметь друга! Ведь у Императрицы-Матери был друг – княгиня А. А. Оболенская, и Императрица Мария Александровна дружила с г-жой Мальцевой.
Впоследствии министр Двора граф Фредерикс говорил много раз с Её Величеством о моём тяжёлом денежном положении. Сперва Императрица стала мне дарить платья и материи к праздникам; наконец, как-то позвав меня, она сказала, что хочет переговорить со мной о денежном вопросе. Она спросила, сколько я трачу в месяц, но точной цифры я сказать не могла; тогда, взяв карандаш и бумагу, она стала со мной высчитывать: жалованье, кухня, керосин и т. д. Вышло 270 рублей в месяц. Её Величество написала графу Фредериксу, чтобы ей посылали из Министерства Двора эту сумму, которую и передавала мне каждое первое число. После революции во время обыска нашли эти конверты с надписью «270 рублей» и наличными 25 рублей. После всех толков, как были поражены члены Следственной Комиссии! Искали во всех банках и ничего не нашли! Её Величество последние годы платила две тысячи за мою дачу. Единственные деньги, которые я имела, были те 100 000 рублей, которые я получила за увечье от железной дороги42. На них я соорудила лазарет. Все думали, что я богата, и каких слёз стоило мне отказывать в просьбе о денежной помощи – никто не верил, что у меня ничего нет.
VI
1912 год, закончившийся тяжёлым заболеванием Алексея Николаевича, начался спокойно. Государь был занят делами государства, Императрица – детьми. Дети Их Величеств были горячие патриоты; они обожали Россию и всё русское и плохо говорили на иностранных языках. Старшие говорили недурно лишь по-английски, с маленькими же Императрица говорила по-русски.
Фото 6. Наследник Цесаревич Алексей и Пьер Жильяр, «Штандарт», Шхеры, 1914.
Старшим учителем, который заведовал их образованием, был некий П. Вас. Петров. Он назначал к ним других наставников. Кроме него, из иностранцев был Mr. Gibbs [мистер Гиббс] – англичанин и М. Gilliard [месье Жильяр]. Первой их учительницей была г-жа Шнейдер, бывшая раньше учительницей Великой Княгини Елизаветы Феодоровны. Она же потом обучала русскому языку молодую Государыню и так осталась при Дворе. У «Трины», как её называла Государыня, был не всегда приятный характер, но она была предана Царской Семье и последовала за ними в Сибирь. Из всех учителей дети Их Величеств больше всего любили М. Gilliard, который сперва учил Великих Княжон французскому языку, а после стал гувернёром Алексея Николаевича; он жил во дворце и пользовался полным доверием Их Величеств. Мr. Gibbs’а [Гиббса] тоже очень любили; оба последовали в Сибирь и оставались с Царской Семьёй, пока большевики их не разлучили. Великие Княжны так и не научились хорошо говорить по-французски, о чём и пишет М. Gillard. «Трина» давала детям уроки немецкого языка, но по-немецки они совсем не говорили. Их Величества всегда говорили между собой по-английски; семья Её Величества и её брат, Великий Герцог, говорили также по-английски. Дети между собой говорили только по-русски. Алексей Николаевич последние годы заговорил по-французски, так как всегда был вместе с М. Gillard. Императрица часами проводила в классной, руководя занятиями своих детей. Она учила их рукоделию. Лучше других работала Великая Княжна Татьяна Николаевна. У неё были очень ловкие руки, она шила себе и старшим сёстрам блузки, вышивала, вязала и великолепно причёсывала свою мать, когда девушки отлучались. Физически они были воспитаны на английский манер: спали в больших детских на походных кроватях, почти без подушек и мало покрытые. Холодная ванна по утрам и тёплая каждый вечер. Великие Княжны выросли простые, ласковые, образованные девушки, ни в чём не выказывая своего положения в обращении с другими. Императрица не допускала мысли, что они уже взрослые. В 1912 году Великой Княжне Ольге Николаевне шёл восемнадцатый год, Татьяне Николаевне – шестнадцатый. О старших Их Величества выражались: «Большие», – а о других: «Маленькие». «Большие» ездили с отцом иногда в театр, «маленькие» же ездили только в самых редких случаях. С любовью и душевной болью вспоминаю Великих Княжон.
Фото 7. Вел. княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анаставия. Крым 1914 г.
Из четырёх Ольга и Мария Николаевны были похожи на семью отца и имели чисто русский тип. Ольга Николаевна была замечательно умна и способна, и учение для неё было шуткой, почему она иногда ленилась. Характерными чертами у неё была сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чём она походила на свою мать. Эти прекрасные качества были у неё с детства, но ребёнком Ольга Николаевна бывала нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она умела себя сдерживать. У неё были чудные белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица, немного вздёрнутый нос, походивший на Государя. Великие Княжны Мария и Анастасия Николаевны были тоже обе белокурые. У Марии Николаевны были замечательные лучистые синие глаза: она была бы красавицей, если бы не толстые губы. Девочкой она была очень полной. У неё был сравнительно мягкий характер, и она была добрая девушка. Все эти три Великие Княжны шалили и резвились, как мальчишки, и манерами напоминали Романовых. Анастасия Николаевна всегда шалила, лазила, пряталась, смешила всех своими выходками, и, усмотреть за ней бывало нелегко.
Фото 8. Вел. княжна Анастасия Николаевна, адмирал Чагин, фл. адъютант Нарышкин. Финляндские шхеры, 1912 г.
Вспоминаю обед на яхте «Штандарт» в Кронштадте с массой приглашённых. Тогда Великой Княжне Анастасии Николаевне было пять лет. Она незаметно забралась под стол и, как собачка, там ползала: осторожно ущипнёт кого-нибудь за ногу, – важный адмирал в Высочайшем присутствии не смеет выразить неудовольствия. Государь, поняв, в чём дело, вытащил её за волосы, и ей жестоко досталось. Татьяна Николаевна была в мать – худенькая и высокая. Она редко шалила и сдержанностью, и манерами напоминала Государыню. Она всегда останавливала сестёр, напоминала волю матери, отчего они постоянно в шутку называли её «гувернанткой». Родители, казалось мне, любили её больше других. Государь говорил мне, что Татьяна Николаевна напоминает ему Государыню. Волосы у неё были тёмные, глаза темно-серые. Мне также казалось, что Татьяна Николаевна была очень популярна: все её любили, и домашние, и учителя, и в лазаретах. Она была самая общительная и хотела иметь подруг. Но Императрица боялась дурного влияния свитских барышень и даже не любила, когда её дети виделись с двоюродной сестрой Ириной Александровной. Впрочем, они не страдали от скуки; когда они выросли, они постоянно увлекались и мечтали то о том, то о другом. Летом они играли в теннис, гуляли, гребли с офицерами яхты или охраны. Их детские наивные увлечения забавляли родителей, которые постоянно подтрунивали над ними. Великая Княгиня Ольга Александровна устраивала для них собрания молодежи. Иногда и у меня они пили чай со своими друзьями. Портнихой у них была Мme Вrizaak43; одевались они просто, но со вкусом. Летом почти всегда в белом. Золотых вещей у них было немного. Двенадцати лет они получали первый золотой браслет, который никогда не снимали.
Фото 9. Царевич Алексей. Шхеры 1912 г.
Жизнь Алексея Николаевича была одна из самых трагичных в истории царских детей. Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и его няня, Мария Вишнякова, в раннем детстве его очень баловали, исполняя его малейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тяжело: ударится ли он головкой или рукой об мебель, сейчас же появлялась огромная синяя опухоль, указывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяжкие страдания. Пяти-шести лет он перешёл в мужские руки, к дядьке Деревеньке. Этот его не так баловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболеваний: «Подыми мне руку», – или: «Поверни ногу», – или: «Согрей мне ручки», – и часто Деревенько успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу про его болезнь, прося быть осторожным. Но Наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто бывало невозможно его удержать.
– Подари мне велосипед, – просил он мать.
– Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!
– Я хочу учиться играть в теннис, как сёстры!
– Ты знаешь, что ты не смеешь играть!
Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя:
– Зачем я не такой, как все мальчики?
Частые страдания и невольное самопожертвование развили в характере Алексея Николаевича жалость и сострадание ко всем, кто был болен, а также удивительное уважение к матери и всем старшим.
Наследник принимал горячее участие, если и у прислуги стрясётся какое горе. Его Величество был тоже сострадателен, но деятельно это не выражал, тогда как Алексей Николаевич не успокаивался, пока сразу не поможет. Помню случай с поварёнком, которому почему-то отказали от должности. Алексей Николаевич как-то узнал об этом и приставал весь день к родителям, пока они не приказали поварёнка снова взять обратно.
Он защищал и горой стоял за всех своих. Помню, как Их Величества не сразу решили сказать ему об убийстве Распутина; когда же потихоньку ему сообщили, Алексей Николаевич расплакался, уткнув голову в руки. Затем, повернувшись к отцу, он воскликнул гневно:
– Неужели, папа, ты их хорошенько не накажешь? Ведь убийцу Столыпина повесили!
Государь ничего не ответил ему. Я присутствовала при этой сцене. Не надо забывать, что не раз приход Распутина облегчал страдания во время тяжких заболеваний Алексея Николаевича. Распутин же уверил Их Величества, что с 12-ти лет Алексей Николаевич начнёт поправляться и впоследствии совсем окрепнет. И в самом деле, после 10-ти лет Алексей Николаевич всё реже и реже болел и в 1917 году выглядел крепким юношей.
Алексей Николаевич отличался большими способностями, учился отлично, как и Ольга Николаевна; любимой его игрой были солдатики, которых у него было огромное количество. Он часами расставлял их на большом столе, устраивая войны, маневры и парады. Деревенко, или «Дина», как называл его Наследник, принимал участие во всех этих играх, равно как его сыновья, 2 маленьких мальчика, и сын доктора Деревенько, Коля. Последние года приезжали маленькие кадеты играть с Наследником. Всем им объясняли осторожно обращаться с Алексеем Николаевичем. Императрица боялась за него и редко приглашала к нему его двоюродных братьев, резвых и грубых мальчиков. Конечно, родные за это сердились.
Вся Царская Семья любила животных. У Государя долго была собака Иман. После того как Иман околел, Государь не брал собак к себе в комнату, а только гулял с одиннадцатью английскими колли, которые помещались в маленьком домике в парке. У Государыни был маленький английский терьер «Эра»; я её не любила, так как она имела обыкновение бросаться неожиданно из-под кресла или кушетки. Когда «Эра» околела, Императрица плакала по ней. У Алексея Николаевича был спаниель «Рой»44 и большой кот, подаренный генералом Воейковым. Кот этот спал на его кровати. У Татьяны Николаевны был маленький буль «Ортипо»45 и «Джими» – кинг-чарлс, которого я ей подарила и которого нашли убитым в екатеринбургском доме, где были заключены Их Величества.
Далёкими кажутся мне года, когда подрастали Великие Княжны и мы, близкие, думали о их возможных свадьбах. За границу уезжать им не хотелось, дома же женихов не было. С детства мысль о браке волновала Великих Княжон, так как для них он был связан с отъездом за границу. Особенно же Великая Княжна Ольга Николаевна и слышать не хотела об отъезде с Родины. Вопрос этот был больным местом для неё, и она почти враждебно относилась к иностранным «женихам». Одно время Их Величества думали о Великом Князе Дмитрии Павловиче, за которого хотели выдать Татьяну Николаевну; но впоследствии Великий Князь совсем отошёл от Царской Семьи, так как очень кутил.
Приезжал румынский Наследный Принц со своей красивой матерью, Королевой Марией, и Их Величества в 1914 году отдавали визит – ходили из Крыма на яхте «Штандарт» в Констанцу. Ольгу Николаевну дразнили приближённые возможностью брака, но она и слышать не хотела. Во второй свой приезд в Россию в 1916 году румынский Принц просил руки Великой Княжны Марии Николаевны, но Её Величество нашла, что Великая Княжна ещё ребенок и не смеет думать о браке.
Помню, как раз в Петергофе я застала Государыню в слезах. Оказалось, что приехала Великая Княгиня Мария Павловна просить руки Ольги Николаевны для Великого Князя Бориса Владимировича. Императрица была в ужасе при одной мысли отдать ему свою дочь. К сожалению, Великая Княгиня Мария Павловна не простила Их Величествам их отказ и была в числе тех заговорщиков, которые свергли с престола Их Величества.
Летом 1912 года Их Величества ездили на два месяца в шхеры. Этим летом приезжала туда Императрица Мария Феодоровна. За 7 лет пребывания у Их Величеств я никогда с Государыней-Матерью не встречалась. Она очень редко бывала у Их Величеств. К Императрице Марии Феодоровне я питала должное уважение и мне потому трудно писать о ней. Казалось, что Государя она любила меньше других детей; думаю, что Государыню она совсем не любила. С детьми она была ласкова. Говорили, что Государыня Мария Феодоровна жалела, что долго не было Наследника; впоследствии же сожалела, что больной Алексей Николаевич занял место её здорового сына, Великого Князя Михаила Александровича.
Я лично думаю, что в отношениях двух Государынь виноваты были окружающие. Между дворами создался непонятный антагонизм; для лиц Двора Императрицы-Матери, что бы Их Величества ни делали, всё было плохо. Равным образом Императрица-Мать никогда не хотела уступить первого места Государыне Александре Феодоровне46, как царствующей; на выходах, приёмах и балах она всегда была первая, а Императрица Александра Феодоровна позади. Императрица-Мать любила общество, которое критиковало молодую Государыню. После целого ряда недоразумений отношения их, к сожалению, сделались только официальными, и хотя Их Величества называли Императрицу-Мать «Mother dear»47, но между ними ничего не было родственного48. Но несколько дней, которые Императрица-Мать провела в шхерах, все было очень хорошо. Во время игры в теннис на берегу Государь заметил нам, чтобы мы играли как можно лучше – «так как вот идёт Мама»… Государыня шла из леса быстрой походкой с несколькими лицами свиты, в белом платье. Издали она казалась молоденькой барышней. Сев на скамейку, она стала следить за нашей игрой. Мы завтракали на «Полярной Звезде»; Императрица обедала у нас на «Штандарте». 22 июля, в день именин Государыни и Великой Княжны Марии Николаевны, мы провели полдня на «Полярной звезде». Помню, после завтрака я снимала Государя с Императрицей-Матерью: она положила руку на его плечо, и её две японские собачки лежали в ногах. Потом мы танцевали на палубе, и Государыня Мария Феодоровна нас всех снимала. Вечером Великие Княжны Мария и Анастасия Николаевны представляли маленькую французскую пьесу, и Государыня-Мать от души смеялась. Наблюдая за обедом, многие из нас заметили, как при взгляде на Императрицу Александру Феодоровну у Императрицы-Матери совсем менялось выражение лица, и становилось грустно, что такая бездна недоразумений разделяет Государынь. Помню, как вечером, проходя мимо двери Алексея Николаевича, я увидела Императрицу-Мать, сидящую на его кроватке: она бережно чистила ему яблоко, и они весело болтали.
Фото 10. Анна и флигель-адъютант Арсеньев. Финляндские Шхеры, 1912 г.
Кончался день на «Штандарте». Как ясно я помню светлые июньские вечера, когда каждый звук доносился с миноносцев, стоящих в охране, запах воды и папироски Государя. Сидим мы на полупортиках и беседуем. Длинные рассказы о его юности или впечатления прошедшего дня, – и как мирно было в окружающих лесах, и на озёрах, и на далёком небе, где зажигались редкие звёздочки; так же мирно и ясно было на нашей душе. Проснёмся, и опять будет день, наполненный радостными переживаниями; все будем вместе, те же обстановка и люди, которых любили Их Величества.
– Я чувствую, что здесь мы одна семья, – говорил Государь.
Мне казалось, что и офицеры, соприкасаясь с Их Величествами и видя их семейную жизнь, проникались лучшими чувствами и настроением.
Фото 11. Баронесса С. К. Буксгевден, Анна, Татьяна Николаевна, ф. ад. Арсеньев, ф. ад. Бутаков и др. Шхеры 1912 г.
Фото 12. Татьяна Николаевна и Анна. Шхеры 1912 г.
Фото 13. Государыня и Алексей Н. Шхеры 1912 г.
Фото 14. Анастасия Н. на качелях. Шхеры 1912 г.
Фото 15. Государыня поднимается по траппу.
Фото 16. Государь. Шхеры 1912 г.
VII
Осенью 1912 года Царская Семья уехала на охоту в Скерневицы (имение Их Величеств в Польше). В то время в лесах, окружающих Скерневицы, ещё водились зубры, впоследствии, во время войны, уничтоженные немцами, вырубившими и леса. До войны Скерневицы были одним из любимейших местопребываний Государя.
Я же вернулась на свою дачку в Царское Село, но ненадолго. Получила телеграмму от Государыни, в которой сообщалось, что Алексей Николаевич, играя у пруда, неудачно прыгнул в лодку, что вызвало внутреннее кровоизлияние. В данную минуту он лежал и был серьёзно болен.
Как только ему стало получше, Их Величества переехали в Спалу, куда вызвали и меня. Проехав Варшаву, я вышла на небольшой станции, села в присланный за мною тарантас и после часовой езды по песчаным дорогам приехала к месту назначения. Остановилась в небольшом деревянном доме, где помещалась свита. По обеим сторонам длинного коридора шли жилые комнаты, из коих две были предоставлены мне и моей девушке. Великие Княжны меня ожидали и помогли разложиться. Они сказали, что Государыня меня ждёт, и я поспешила к ней. Застала я её сильно удручённой. Наследнику было лучше, но он ещё был очень слаб и бледен. Деревянный дворец в Спале был мрачный и скучный. Внизу, в столовой постоянно горело электричество. Наверху, направо, были комнаты Их Величеств, гостиная со светлой ситцевой мебелью, единственная уютная комната, где мы проводили вечера, тёмная спальня, уборная и кабинет Государя; налево от лестницы – бильярдная и детская. Пока здоровье Алексея Николаевича было удовлетворительно, Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано утром в высоких охотничьих шарабанах, возвращаясь только к обеду. Мы же занимались с детьми или читали с Государыней. После обеда, при свете факелов Государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены убитые олени; при осмотре охотники играли на трубах. Картина была красивая, но я не ходила, жалея убитых зверей. На лестнице и в коридорах во дворце повсюду были развешены оленьи рога с надписями, кто именно убил того или другого оленя. Дворец был окружен густым лесом, через который протекала быстрая речка Пилица; через неё был перекинут деревянный мост. Утром я часто гуляла по берегу реки; дорогу эту Их Величества называли дорогой к грибу, так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде гриба. Государь любил ходить далеко в лес. Помню, как он раздражался, когда замечал, что полиция следит за ним.
Фото 17. Государь со свитой: князь Орлов, князь Белосельский, граф Велиопольский. фл. ад. Дрентельн, фл. ад. Дараган, граф Фредерикс. Спала 1912 г.
Первое время Алексей Николаевич был на ногах, хотя жаловался на боли то в животе, то в спине. Он очень изменился, но доктор не мог точно определить, где произошло кровоизлияние. Как-то раз Государыня взяла его с собой кататься, я тоже была с ними. Во время прогулки Алексей Николаевич всё время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня, напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали ко дворцу, его уже вынесли почти без чувств. Последующие три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши. Государыня всё это время не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживая у кроватки своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой, часто без сознания. Ногу эту Алексей Николаевич потом долго не мог выпрямить. Крошечное, восковое лицо с заострённым носиком было похоже на покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный.
Как-то раз, войдя в комнату сына и услышав его отчаянные стоны, Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в кабинете, расплакался. Однажды Алексей Николаевич сказал своим родителям:
– Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник.
Из Петербурга выписали доктора Раухфуса, профессора Фёдорова с ассистентом доктором Деревенко. На консультации они объявили состояние здоровья Наследника безнадёжным. Министр Двора уговорил Их Величества выпускать в газетах бюллетени о состоянии здоровья Наследника. Доктора очень опасались, что вследствие кровоизлияния начнёт образовываться внутренний нарыв. Раз, сидя за завтраком, Государь получил записку от Государыни. Побледнев, он знаком показал врачам встать из-за стола: Императрица писала, что страдания маленького Алексея Николаевича настолько сильны, что можно ожидать самого худшего.
Фото 18. Принцесса Ирина Прусская с Вел. княжнами Ольгой и Татьяной. Спала 1912 г.
Как-то вечером после обеда, когда мы поднялись наверх в гостиную Государыни, неожиданно в дверях появилась Принцесса Ирина Прусская, приехавшая помочь и утешить сестру. Бледная и взволнованная она просила нас разойтись, так как состояние Алексея Николаевича было безнадежно. Я вернулась обратно во дворец в 11 часов вечера; вошли Их Величества в полном отчаянии. Государыня повторяла, что ей не верится, чтобы Господь их оставил. Они приказали мне послать телеграмму Распутину. Он ответил:
– Болезнь не опасна, как это кажется. Пусть доктора его не мучают.
Вскоре Наследник стал поправляться.
Фото 19. Григорий Ефимович Распутин-Новый.
В Спале не было церкви, службы происходили в саду, в большой палатке, где ставили походный алтарь. Служил вновь избранный духовник Их Величеств отец Александр Васильев. После слов: «Со страхом Божиим и верою приступите», – он пошёл со Святыми Дарами во дворец к Наследнику; за ним последовали Их Величества и кто хотел из свиты. Служба о. Александра очень нравилась Их Величествам. К сожалению, во время революции о. Васильев побоялся служить во дворце, когда его вызывали Их Величества. Несчастный всё же был расстрелян большевиками.
Выздоровление Алексея Николаевича шло очень медленно. Няня его, Мария Вишнякова, сильно переутомилась. Сама Государыня так устала, что еле двигалась. Часто за выздоравливающим мальчиком ухаживали его сёстры; им помогал г. Жильяр, который часами читал ему и его забавлял.
Мало-помалу жизнь вошла в свою колею. Начались охота и теннис. Уланский Его Величества полк во главе со своим командиром, генералом Манергеймом, нёс охранную службу и стоял в одной из ближних деревень.
Осень была холодная и сырая, солнце редко проглядывало.
Как-то раз Их Величества позвали меня к себе и сообщили о только что полученном ими известии, что женился Великий Князь Михаил Александрович.
– Он обещал мне этого не делать, – сказал Государь, который был сильно расстроен.
Второе известие, которое страшно огорчило Государя, была телеграмма о том, что адмирал Чагин покончил жизнь самоубийством. Государь не извинял самоубийства, называя такой шаг «бегством с поля битвы».
– Как мог он так меня огорчить во время болезни Наследника? – говорил Государь.
Адмирал Чагин застрелился из-за какой-то гимназистки.
Бедный Государь, каждое разочарование тяжело ложилось на его душу; он доверял всем и ненавидел, когда ему говорили дурное о людях; поэтому то, что Их Величества перенесли позже, было в десять раз тяжелее для них, чем для людей подозрительных и недоверчивых.
Фото 20. Государь в казачьей одежде. Спала 1912 г.
Великие Княжны до отъезда из Спалы ездили верхом.
Однажды я чуть не утонула. Государь повёз меня на лодке по Пилице, мы наткнулись на песчаный островок и чуть не перевернулись.
21 октября, в день восшествия на престол, Их Величества и кто хотел из приближенных причащались Святых Тайн.
Иногда Великие Княжны играли со мной в четыре руки любимые Государем 5-ю и 6-ю симфонии Чайковского. Помню, как тихонько за нами открывалась дверь и, осторожно ступая по мягкому ковру, входил Государь; мы замечали его присутствие по запаху папиросы. Стоя за нами, он слушал несколько минут и потом так же тихо уходил к себе.
Наконец врачи решили перевезти Цесаревича в Царское Село. Много рассуждала свита: можно ли по этикету ехать мне в царском поезде. По желанию Их Величеств я поехала с ними. Дивный царский поезд, в котором теперь катаются Троцкий и Ленин, скорее был похож на уютный дом, чем на поезд. В помещении Государя, обитом зелёной кожей, помещался большой письменный стол. Помещение Государыни, обшитое светлым ситцем, с кушеткой, креслами, письменным столом, книгами и фотографиями на полках, отделялось от кабинета Государя ванной. Их Величества вешали иконы над диванами, где спали, что придавало чувство уютности. Вагон Алексея Николаевича был также обставлен всевозможными удобствами; фрейлины и я помещались в том же вагоне. Как только отъехали от Спалы, Их Величества, посетив Алексея Николаевича, постучались ко мне и просидели целый час со мной. Государь курил; их забавляло, что мы едем вместе.
В последнем вагоне помещалась столовая, перед нею маленькая гостиная, где подавали закуску и стояло пианино. За длинным обеденным столом Государь сидел между двумя дочерьми, напротив его министр Двора и мы, дамы. Государыне обед подавали в её помещении или у Алексея Николаевича. Он лежал слабенький, но весёлый, играя и болтая с окружающими.
Закончу эту главу 300-летним юбилеем Дома Романовых в 1913 году. В феврале этого года Их Величества переехали из Царского Села в столицу, в Зимний Дворец. В день их переезда они с вокзала поехали в часовню Спасителя. Заранее никто об этом не знал. Шёл тихий молебен, но конечно, все всполошились, и Их Величества возвращались уже через собравшуюся толпу народа.
Юбилейные торжества начались с молебна в Казанском соборе, который в этот день был переполнен придворными и приглашенными. Во время коленопреклонной молитвы я издали видела Государя и Наследника на коленях, всё время смотревших вверх; после они рассказывали, что наблюдали за двумя голубями, которые кружились в куполе. Вслед за этим были выходы и приёмы депутаций в Зимнем Дворце. Все дамы по положению были в русских нарядах. Точно так же были одеты Государыня и Великие Княжны. Несмотря на усталость, Государыня была поразительно красива в голубом бархатном русском платье, с высоким кокошником и фатой, осыпанной жемчугами и бриллиантами; на ней была голубая Андреевская лента, а у Великих Княжон красные с Екатерининской бриллиантовой звездой. Залы дворца были переполнены. Царской Семье пришлось стоять часами, пока им приносили поздравления. В конце приёма Государыня так утомилась, что не могла даже улыбаться. Бедного Алексея Николаевича принесли на руках. Был спектакль в Мариинском театре – шла «Жизнь за Царя» с обычным энтузиазмом, проявляемым в подобных случаях. Все же я чувствовала, что нет настоящего воодушевления и настоящей преданности. Какая-то туча висела над петербургскими торжествами. Государыня, по-видимому, разделяла мои впечатления. Она не была счастлива: всё в Зимнем Дворце напоминало ей о прошлом, когда, молодая и здоровая, она с Государем весело отправлялась в театр и они, по возвращении, ужинали вместе у камина в его кабинете.
– Теперь я руина, – говорила она грустно.
В Зимнем Дворце заболела тифом Великая Княжна Татьяна Николаевна, и нельзя было сразу возвращаться в Царское Село. Когда оказалось возможным её перевезти, Их Величества переехали в Царское. Татьяне Николаевне постригли её чудные волосы.
Фото 21. Татьяна Николаевна после болезни. На балконе Александровского Дворца, Весна 1913 г.
Фото 22. Государыня Императрица Александра Феодоровна и Анна Александровна Вырубова. Весна 1913 г.
Весной они уехали на Волгу, в Кострому, Ярославль и т. д. Путешествие это в нравственном смысле утешило и освежило Их Величества. Прибытие на Волгу сопровождалось необычайным подъёмом духа всего населения. Народ входил в воду по пояс, желая приблизиться к царскому пароходу. Во всех губерниях толпы народа приветствовали Их Величества пением Народного Гимна и всевозможными проявлениями любви и преданности. Мой отец и вся наша семья были приглашены дворянством в город Переяславль Владимирской губернии49, так как род наш оттуда происходит. Государыни не было, – она лежала в поезде больная от переутомления, да кроме того, заболела ангиной50.
Московские торжества были очень красивы; погода стояла чудная. Государь вошёл в Кремль пешком, а перед ним шло духовенство с кадилами и иконами, как это было при первом царе, Михаиле Феодоровиче Романове. Государыня с Наследником ехали в открытом экипаже, приветствуемые народом. Гудели все московские колокола. Восторженные приветствия во всё пребывание Их Величеств в Москве повторялись каждый день, и казалось, ничто – ни время, ни обстоятельства – не изменит эти чувства любви и преданности.
VIII
Мирно и спокойно для всех начался 1914 год, ставший роковым для нашей бедной Родины и чуть ли не для всего мира. Но лично у меня было много тяжёлых переживаний, слава Богу, это продолжалось всего несколько месяцев и потом бесследно исчезло.
Всем известно, что между близкими друзьями скорее, чем между посторонними, случайные недоразумения способны вызвать временное охлаждение прежних отношений, горячие вспышки и взаимные упреки. Там, где эти дружественные отношения глубоко искренни и покоятся на твёрдом основании, подобные недоразумения и размолвки служат лишь пробным камнем дружбы и обычно ведут к дальнейшему упрочению и углублению дружественных связей и взаимному пониманию.
Подобному испытанию подверглась и моя любовь и преданность моей Государыне в 1914 году. Государыня без всякого основания начала меня лично ревновать к Государю. Считая себя оскорблённою в своих самых дорогих чувствах, Императрица, видимо, не могла удержаться от того, чтобы не излить свою горечь в письмах к близким, рисуя в этих письмах мою личность далеко не в привлекательных красках. (См. Письма Императрицы Александры Феодоровны, т. I, Берлин, 1922 г.).
Но, слава Богу, наша дружба, моя безграничная любовь и преданность Их Величествам победоносно выдержали пробу и, как всякий может усмотреть из позднейших писем Императрицы в том же издании, а ещё более из прилагаемых к этим моим воспоминаниям, «недоразумение» продолжалось недолго и потом бесследно исчезло, и в дальнейшем глубоко дружественные отношения между мною и Государыней возросли до степени полной несокрушимости, так что уже никакие последующие испытания и переживания, ни даже самая смерть – не в силах разлучить нас друг от друга.
Фото 23. Анна в Ливадии. Апрель-май 1914 г.
Фото 24. Царская Семья. Ливадия, апрель-май 1914 г.
Фото 25. Татьяна Николаевна в ливадийском саду.
Фото 26. Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна и Пьер Жильяр. Ливадия, апрель-май 1914 г.
Фото 27. Государь с дочерьми на пути в Космодемьянский монастырь.
Фото 28. Прогулка к зверинцу на Чучели в окрестностях Космодемьянского монастыря. 1914 г.
Фото 29. Государь у крылечка Охотничьего домика.
Фото 30. Вел. княжны на крылечке Охотничьего домика.
Фото 31. Государыня на балконе Ливадийского дворца. Весна 1914 г.
Фото 32. Государь на теннисном корте. Ливадия, весна 1914 г.
Фото 33. Чаепитие на ферме. Ливадия, весна 1914 г.
Фото 34. Ольга Николаевна, Анна Александровна и Александр Воронцов, 1914 г.
Фото 35. Государь на Нижней даче в Петергофе, 1914 г.
Фото 36. Царская Семья на прогулке, Царское Село, 1914 г.
Фото 37. Государыня и Татьяна Николаевна на прогулке. Царское Село, 1914 г.
Почти месяц прошёл после убийства в Сараеве, но никто не думал, что этот зверский акт повлечёт за собой всемирную войну и падение трёх великих европейских держав. Ещё до убийства австрийского Наследника и его жены Государь ездил в Кронштадт встречать французскую эскадру, а до этого приезжал в Петергоф король Саксонский. Из Кронштадта Государь отбыл на маневры в Красное Село. Вернувшись, Их Величества торопились уйти на несколько дней в шхеры на «Штандарте». Помню, как свита находила излишним ехать на короткий срок (Государь должен был вернуться на смотр) и считали за лучшее уехать после смотра на долгое время. Их Величества, хотя и торопились уехать, но были уверены, что после смотра они будут в состоянии продолжить пребывание на яхте. 6-го июля мы отбыли на несколько дней в шхеры; сопровождали нас только несколько человек. Пришли на любимый рейд «Штандарта», погуляли по островам, насладились голубыми озёрами. Императрица точно предчувствовала тяжёлое время, была очень грустна и все время повторяла, что она уверена, что мы последний раз все вместе на яхте. Так как мы должны были отлучиться всего на несколько дней, то даже оставили весь наш багаж на «Штандарте».
Фото 38. Их Вел. на палубе Штандарта, Финляндские Шхеры. 1914 г.
Фото 39. Государыня на яхте Штандарт. Июль 1914 г.
Фото 40. Государь и Алексей Николаевич на палубе Штандарта. Июль 1914 г.
Фото 41. На вершине валуна. Шхеры. Июль 1914 г.
Фото 42. Отдых на мху.
Фото 43. Вел. княжна Татьяна Николаевна, Шхеры. Июль 1914 г.
Фото 44. Государь Император Николай II на палубе императорской яхты Штандарт. Июль 1914 г.
Фото 45. Государь на прогулке по острову. Шхеры, 1914 г.
Австрия стала держать себя вызывающе после сараевского несчастья. Государь часами совещался с Великим Князем Николаем Николаевичем, министром Сазоновым и другими государственными людьми, убеждавшими его поддержать Сербию.
Как-то раз я отправилась завтракать к друзьям в Красное Село. Государь с утра также уехал в Красное на парад; вечером он должен был быть там же в театре. Во время завтрака влетел граф Ностиц, служивший в Главном штабе, со словами:
– Знаете ли, что Государь на смотру произвёл всех юнкеров в офицеры и приказал полкам возвращаться в столицу на зимние квартиры!
По этому поводу среди военных агентов поднялся страшный переполох: все посылают телеграммы своим правительствам. «У нас война!» – говорили присутствующие. Вернувшись к Государыне, я рассказала о происшедшем. Известие это её очень расстроило, и она не могла понять, под чьим давлением Государь решился на этот шаг. Государя я так и не дождалась, так как он вернулся очень поздно.
Дни до объявления войны были ужасны; видела и чувствовала, как Государя склоняют решиться на опасный шаг51; война казалась неизбежной. Императрица всеми силами старалась удержать его, но все её разумные убеждения и просьбы ни к чему не привели. Играла я ежедневно с детьми в теннис; возвращаясь, заставала Государя бледного и расстроенного. Из разговоров с ним я видела, что и он считает войну неизбежной. Но он утешал себя, говоря, что война укрепит национальные и монархические чувства, что Россия после войны станет ещё более могучей, что это не первая война и т. д. В это время пришла телеграмма от Распутина из Сибири, где он лежал раненый, умоляя Государя: «Не затевать войну, что с войной будет конец России и им самим, и что положат до последнего человека». Государя телеграмма раздражила, и он не обратил на неё внимания. Эти дни я часто заставала Государя у телефона (который он ненавидел и никогда не употреблял сам): он вызывал министров и приближённых, говоря по телефону внизу из дежурной комнаты камердинера.
Когда была объявлена общая мобилизация, Императрица ничего не знала. Я пришла к ней вечером и рассказывала, какие раздирающие сцены я видела на улицах при проводах жёнами своих мужей. Императрица мне возразила, что мобилизация касается только губерний, прилегающих к Австрии. Когда я убеждала её в противном, она раздражённо встала и пошла в кабинет Государя. Кабинет Государя отделялся от комнаты Императрицы только маленькой столовой. Я слышала, как они около получаса громко разговаривали; потом она пришла обратно, бросилась на кушетку и, обливаясь слезами, произнесла:
– Всё кончено, у нас война, и я ничего об этом не знала!
Государь пришёл к чаю мрачный и расстроенный, и этот чай прошёл в тревожном молчании.
Последующие дни я часто заставала Императрицу в слезах. Государь же был лихорадочно занят. Их Величества получили телеграмму от Императора Вильгельма, где он лично просил Государя, своего родственника и друга, остановить мобилизацию, предлагая встретиться для переговоров, чтобы мирным путём окончить дело. История после разберётся, было ли это искреннее предложение или нет. Государь, когда принёс эту телеграмму, говорил, «что он не имеет права остановить мобилизацию, что германские войска могут вторгнуться в Россию, что, по его сведениям, они уже мобилизованы», и «как я тогда отвечу моему народу?» Императрица же до последней минуты надеялась, что можно предотвратить войну. 19 июля вечером, когда я пришла к Государыне, она мне сказала, что Германия объявила войну России; она очень плакала, предвидя неминуемые бедствия. Государь же был в хорошем расположении духа и говорил, что чувствует успокоение перед совершившимся фактом, что «пока этот вопрос висел в воздухе, было хуже»!
Посещение Их Величеств Петербурга в день объявления войны, казалось, совершенно подтвердило предсказание Царя, что война пробудит национальный дух в народе. Что делалось в этот день на улицах, уму непостижимо! Везде тысячные толпы народа, с национальными флагами, с портретами Государя. Пение гимна и «Спаси, Господи, люди Твоя». Никто из обывателей столицы, я думаю, в тот день не оставался дома. Их Величества прибыли морем в Петербург. Они шли пешком от катера до Дворца, окружённые народом, их приветствующим. Мы еле пробрались до Дворца; по лестницам, в залах, везде толпы офицерства и разные лица, имеющие приезд ко Двору. Нельзя себе вообразить, что делалось во время выхода Их Величеств. В Николаевском зале был отслужен молебен, после которого Государь обратился ко всем присутствующим с речью. В голосе его вначале были дрожащие нотки волнения, но потом он стал говорить уверенно и с воодушевлением. Окончил речь свою словами, что «не окончит войну, пока не изгонит последнего врага из пределов русской земли». Ответом на эти слова было оглушительное «ура», стоны восторга и любви; военные окружили толпой Государя, махали фуражками, кричали так, что казалось, стены и окна дрожат. Я почему-то плакала, стоя у двери залы. Их Величества медленно продвигались обратно, и толпа, невзирая на придворный этикет, кинулась к ним; дамы и военные целовали их руки, плечи, платье Государыни. Она взглянула на меня, проходя мимо, и я видела, что у неё глаза полны слёз. Когда они вышли в Малахитовую гостиную, Великие Князья прибежали звать Государя показаться на балконе. Всё море народа на Дворцовой площади, увидав его, как один человек опустилось перед ним на колени. Склонились знамёна, пели гимн, молитвы… все плакали… Таким образом, среди чувства безграничной любви и преданности Престолу – началась война.
Их Величества вернулись в Петергоф в тот же день, и вскоре Государь уехал провожать на фронт разные части войск. Государыня, забыв свои недомогания, занялась лихорадочно устройством госпиталей, формированием отрядов, санитарных поездов и открытием складов Её имени в Петрограде, Москве, Харькове и Одессе. Я же проводила на войну дорогого, единственного брата…
Переехали в Царское Село, где Государыня организовала особый эвакуационный пункт, в который входило около 85 лазаретов в Царском Селе, Павловске, Петергофе, Луге, Саблине и других местах. Обслуживали эти лазареты около 10 санитарных поездов Её имени и имени детей. Чтобы лучше руководить деятельностью лазаретов, Императрица решила лично пройти курс сестёр милосердия военного времени с двумя старшими Великими Княжнами и со мной. Преподавательницей Государыня выбрала княжну Гедройц, женщину-хирурга, заведовавшую Дворцовым госпиталем. Два часа в день занимались с ней и для практики поступили рядовыми хирургическими сёстрами в первый оборудованный лазарет при Дворцовом госпитале, дабы не думали, что занятие это было игрой. Опишу одно такое утро. В 9 ½ час. мы приехали в госпиталь и тотчас же приступали к работе – перевязкам, часто тяжело раненных. Государыня и Великие Княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, Государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны. Объясняю себе тем, что она была врождённой сестрой милосердия. Великих Княжон оберегали от самых тяжёлых перевязок, хотя Татьяна Николаевна отличалась удивительною ловкостью и умением.
Фото 46. Государыня Императрица Александра Федоровна на перевязке. Рядом хирург княгиня Гедройц.
Выдержав экзамен, Императрица и дети, наряду с другими сёстрами, окончившими курс, получили красные кресты и аттестаты на звание сестёр милосердия военного времени. По этому случаю был молебен в церкви общины, после которого Императрица и Великие Княжны подошли во главе сестёр получить из рук начальницы красный крест и аттестат. Императрица была очень довольна; возвращаясь обратно в моторе, она радовалась и весело разговаривала.
Фото 47. Государыня, Вел. княжны Ольга, Татьяна и Анна Вырубова во время перевязки.
Началось страшно трудное и утомительное время. С раннего утра до поздней ночи не прекращалась лихорадочная деятельность. Вставали рано, ложились иногда в два часа ночи. В 9 часов утра Императрица каждый день заезжала в церковь Знаменья, к чудотворному образу, и уже оттуда мы ехали на работу в лазарет. Наскоро позавтракав, весь день Императрица посвящала осмотру других госпиталей.
Когда прибывали санитарные поезда, Императрица и Великие Княжны делали перевязки, ни на минуту не присаживаясь, с 9 часов иногда до 3 часов дня. Во время тяжёлых операций раненые умоляли Государыню быть около. Вижу её, как она утешает и ободряет их, кладёт руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидали её прихода, старались дотронуться до её серого сестринского платья; умирающие просили её посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами.
Фото 48. Государыня в сопровождении Анны Вырубовой среди раненых. Осень – зима 1914 г.
Фото 49. Августейшие сестры милосердия и Анна Вырубова среди раненых. В пальто главный врач Царскосельского госпиталя княжна Гедройц. Осень – зима 1914 г.
Фото 50. Августейшие сестры милосердия и Анна Вырубова среди раненых. В темном платье главный врач Царскосельского госпиталя княжна Гедройц. Осень – зима 1914 г.
Фото 51. Государыня Императрица Александра Феодоровна, Вел. княжны Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна и Анна Александровна Вырубова – сестры милосердия. Осень – зима 1914 г.
Кроме деятельности по лазаретам, Государыня начала объезжать некоторые города России с целью посещения местных лазаретов. В костюме сестры со старшими Великими Княжнами, небольшой свитой и со мной Государыня посетила Лугу, Псков, где работала Великая Княжна Мария Павловна младшая, Вильно, Ковно и Гродно. Здесь мы встретились с Государем (тут произошёл трогательный случай с умирающим офицером, который желал увидеть Государя и умер в его присутствии, после того, как Государь, поцеловав его, надел на него Георгиевский крест). Засим проследовали в Двинск.
Трудно описать любовь и радость, с которой везде встречали Государыню. Вспоминаю множество подробностей, но трудно всё описать. Вижу её в Ковенской крепости, проходящей по госпиталю и приветствуемой ранеными – словно Ангела, они окружали её, забывая свои страдания. После этого утомительного дня, по пути из Ковно, проезжали мы мимо санитарного поезда одной из земских организаций. Императрица приказала остановить императорский поезд и неожиданно для всех вошла в один из вагонов и обошла весь поезд. Кто-то из персонала узнал Её Величество. Весть, что Государыня в поезде, быстро облетела все вагоны, и радости не было предела. Таким же образом Государыня неожиданно посетила госпиталь в имении графа Тышкевича, оборудованный его семейством. Всюду, где Государыня появлялась одна в своём сестринском платье, её особенно восторженно приветствовали; ничего не было официального в этих встречах: народ толпился вокруг неё, и никто не сдерживал его восторга.
Вскоре потом Государыня со старшими Великими Княжнами, генералом Ресиным, командиром сводного полка, фрейлиной и со мной отправилась в Москву. Здесь впервые мы почувствовали возрастающие интриги против Государыни. На вокзале встретили Государыню Великая Княгиня Елизавета Феодоровна со своим другом, госпожой Гордеевой, начальницей Марфо-Мариинской общины. Генерал Джунковский почему-то распорядился, чтобы приезд Государыни в Москву был «инкогнито», так что никто о её приезде не знал. Проехали мы в Кремль по пустым улицам и пробыли в Москве 3-4 дня. По указанию и в сопровождении Великой Княгини Государыня объезжала лазареты, эвакуационные пункты и вокзалы, куда приходили поезда с фронта с ранеными. Фрейлина баронесса Буксгевден и я жили очень далеко от покоев Её Величества; было целое путешествие, чтобы добраться до её половины. Князь Одоевский, начальник Кремлёвского Дворца, устроил телефон между нашими комнатами, и Императрица звонила ко мне, когда была свободна.
Гофмаршальские обеды происходили в старинных покоях, недалеко от Грановитой палаты. Помню неприятный разговор между генералом Ресиным и генералом Джунковским, когда первый упрекал Джунковского по поводу холодного приёма, оказанного Государыне, и наговорил ему кучу неприятных слов, упрекая его, между прочим, в том, что он намеренно скрыл её приезд. Но тогда ещё нельзя было предвидеть, как разрастутся интриги против неё.
Великая Княгиня, бывшая нашим другом в детстве, холодно отнеслась ко мне, отказываясь выслушать доводы Государыни о нелепых слухах, касающихся Распутина, и я убеждалась, что враги Государыни стараются уронить её престиж, очернив меня, беззащитную, что было им весьма легко сделать. С горестью я замечала возрастающие недоразумения между сёстрами, понимая, что разные лица, вроде Тютчевой и компании, были тому причиной.
Фрейлина Тютчева поступила к Великим Княжнам по рекомендации Великой Княгини Елизаветы Феодоровны; принадлежала она к старинной дворянской семье в Москве. Поступив к Великим Княжнам, она сразу стала «спасать Россию». Она была не дурной человек, но весьма ограниченная. Двоюродным братом её был известный епископ Владимир Путята (который сейчас в такой дружбе с большевиками и повёл компанию против Патриарха Тихона). Этот епископ и все иже с ним имели огромное влияние на Тютчеву.
Приехав как-то раз в Москву, я была огорошена рассказами моих родственников, князей Голицыных, о Царской Семье, вроде того, что «Распутин бывает чуть ли не ежедневно во дворце», «купает» Великих Княжон, говоря, что слышали это от самой Тютчевой. Их Величества сперва смеялись над этими баснями, но позже Государю кто-то из министров сказал, что надо бы обратить внимание на слухи, идущие из дворца52. Тогда Государь вызвал Тютчеву к себе в кабинет и потребовал прекращения подобных рассказов. Тютчева уверяла, что ни в чем не виновата. Если впоследствии Их Величества и чаще видали Распутина, то в 1911 г. он не играл никакой роли в их жизни. Но обо всем этом потом, сейчас же говорю о Тютчевой, чтобы объяснить, почему именно в Москве начался антагонизм и интриги против Государыни.
Тютчева и после предупреждения Государя не унималась; она сумела создать в придворных кругах бесчисленные интриги – бегала жаловаться семье Её Величества на неё же. Она повлияла на фрейлину Княжну Оболенскую, которая ушла от Государыни несмотря на то, что служила много лет и была ей предана. В детской она перессорила нянь, так что Её Величество, которая жила детьми, избегала ходить наверх, чтобы не встречаться с надутыми лицами. Когда же Великие Княжны стали жаловаться, что она восстанавливает их против Матери, Её Величество решила с ней расстаться. В глазах московского общества Тютчева прослыла «жертвой Распутина»; в самом же деле все нелепые выдумки шли от неё, и она сама была главной виновницей чудовищных сплетен на чистую семью Их Величеств.
Мы были рады уехать из Москвы. Проехали Орёл, Курск и Харьков; везде восторженные встречи и необозримое море народа. Вспоминаю, как в Туле с иконой в руках, которую поднесли Государыне при выходе из церкви, меня понесла толпа, и я полетела головой вниз по обледенелым ступеням… Здесь же, за неимением другого экипажа, Государыня ездила в старинной архиерейской карете, украшенной ветками и цветами. Вспоминаю, как в Харькове толпа студентов, неся портрет Государыни, окружила её мотор с пением гимна и буквально забросала её цветами.
Проезжая Белгород, Императрица приказала остановить императорский поезд, выразив желание поклониться мощам свт. Иоасафа. Было уже совсем темно; достали извозчиков, которые были счастливы, узнав, кого они везут. Монахи выбежали с огнями встречать свою Государыню; отслужив молебен, мы уехали. На станции собралась уже толпа простого народу провожать Государыню. Какая была разница между этими встречами и официальными приёмами! Удивлялась я также губернаторам, которые заботились только о том, чтобы Императрица посещала учреждения, устроенные их жёнами; может быть, это естественно, но хотелось бы, чтобы в эти минуты личные интересы уходили на задний план.
6 декабря, в день именин Государя, мы встретились с ним в Воронеже; затем Их Величества вместе посетили Тамбов и Рязань. В Тамбове Их Величества навестили Александру Николаевну Нарышкину, которая была их другом; (она была убита большевиками, несмотря на то, что очень много сделала для народа).
Путешествие Их Величеств закончилось Москвой. Их Величества радовались встрече с маленькими детьми. Первого мы увидели Алексея Николаевича, который стоял, вытянувшись во фронт, и Великих Княжон Марию и Анастасию Николаевен, которые кинулись обнимать Их Величества.
В Москве были смотры; посещали опять лазареты, ездили и в земскую организацию осматривать летучие питательные пункты. Встречал князь Г. Е. Львов (впоследствии предавший Государя); он тогда с почтением относился особенно к Алексею Николаевичу, прося его и Государя расписаться в книге посетителей. Вечером иногда пили чай у Их Величеств, в огромной голубой уборной Государыни, с чудным видом на Замоскворечье. До отъезда Её Величество посетила старушку-графиню Апраксину, сестру своей гофмейстерины княгини Голицыной; вместе с Государем были у 80-летнего старца Митрополита Макария. Вернулись в Царское Село к Рождеству, где праздниками были многочисленные ёлки в лазаретах.
Должна упомянуть ещё об одном инциденте. Как-то раз Государь упомянул, что его просят принять сестру милосердия, вернувшуюся из германского плена: она привезла на себе знамя полка, которое спасла на поле битвы. В тот же день вечером ко мне ворвались 2 сестры из той же общины, из которой была эта сестра. Со слезами они рассказывали мне, что ехали с ней вместе из плена, что в Германии ей оказывали большой почёт немецкие офицеры; в то время, как они голодали, её угощали обедами и вином; что через границу её перевезли в моторе, в то время как они должны были идти пешком; что в поезде за 6 суток она ни разу перед ними не раздевалась, и что они приехали ко мне от сестёр общины, умоляя обратить на неё внимание. Они так искренне говорили, что я не знала сперва, что делать, и сочла обязанностью поехать и обо всём рассказать дворцовому коменданту. На следующий день, во время прогулки, я рассказала всё Государю, который сперва казался недовольным. Вечером меня вызвал дворцовый комендант и рассказал мне, что он с помощником ездил допрашивать сестру; во время разговора она передала коменданту револьвер, сказав, что отдаёт его, чтобы её в чем-либо не заподозрили и что револьвер этот был с ней на войне. Комендант потребовал её сумочку, которую она не выпускала из рук. Открыв её, они нашли в ней ещё 2 револьвера. Обо всём этом было доложено Государю, который отказал сестре в приёме.
IX
Вскоре после событий, рассказанных мною, произошла железнодорожная катастрофа 2 января 1915 года. Я ушла от Государыни в 5 часов и с поездом 5.20 поехала в город. Села в первый вагон от паровоза, первого класса; против меня сидела сестра Кирасирского офицера, г-жа Шиф. В вагоне было много народа. Не доезжая 6 верст до Петербурга, вдруг раздался страшный грохот, и я почувствовала, что проваливаюсь куда-то головой вниз и ударяюсь об землю; ноги же запутались, вероятно, в трубы от отопления, и я почувствовала, как они переломились. На минуту я потеряла сознание. Когда пришла в себя, вокруг была тишина и мрак. Затем послышались крики и стоны придавленных под развалинами вагонов раненых и умирающих. Я сама не могла ни пошевельнуться, ни кричать; на голове у меня лежал огромный железный брус53, и из горла текла кровь. Я молилась, чтобы скорее умереть, так как невыносимо страдала.
Через некоторое время, которое казалось мне вечностью, кто-то приподнял осколок, придавивший мне голову, и спросил: «Кто здесь лежит?» Я ответила. Вслед за этим раздались возгласы; оказалось, что нашёл меня казак из конвоя Лихачёв. С помощью солдата железнодорожного полка он начал осторожно освобождать мои ноги; освобождённые ноги упали на землю – как чужие. Боль была нестерпима. Я начала кричать. Больше всего я страдала от повреждения спины. Перевязав меня под руки верёвкой, они начали меня тащить из-под вагонов, уговаривая быть терпеливой. Помню, я кричала вне себя от неописуемых физических страданий. Лихачёв и солдат выломали дверь в вагоне, переложили меня на неё и отнесли в маленькую деревянную сторожку неподалеку от места крушения. Комнатка уже была полна ранеными и умирающими. Меня положили в уголок, и я попросила Лихачёва позвонить по телефону родителям и Государыне. Четыре часа я лежала умирающей на полу без всякой помощи. Прибывший врач, подойдя ко мне, сказал:
– Она умирает, её не стоит трогать!
Солдат железнодорожного полка, сидя на полу, положил мои сломанные ноги к себе на колени, покрыл меня своей шинелью (было 20 градусов мороза), так как шуба моя была изорвана в куски. Он же вытирал мне лицо и рот, так как я не могла поднять рук, а меня рвало кровью.
Часа через два появилась княжна Гедройц в сопровождении княгини Орловой. Я обрадовалась приходу Гедройц, думая, что она сразу мне поможет. Они подошли ко мне; княгиня Орлова смотрела на меня в лорнетку, Гедройц пощупала переломленную кость под глазом и, обернувшись к княгине Орловой, произнесла:
– Она умирает, – и вышла.
Оставшись совершенно одна, так как остальных раненых уносили, я только молилась, чтобы Бог дал мне терпение. Только около 10 часов вечера по настоянию генерала Ресина, который приехал из Царского Села, меня перенесли в вагон-теплушку какие-то добрые студенты-санитары.
Я видела в дверях генерала Джунковского, и, когда меня положили на пол в вагоне, пришли мои дорогие родители, которых вызвали на место крушения. Папа плакал. Вновь появилась Гедройц; она вливала мне по капле коньяку в рот, разжимая зубы ложкой, и кричала в ухо:
– Вы должны жить!
Но я теряла силы, страдала от каждого толчка вагона, начались глубокие обмороки.
Помню, как меня пронесли через толпу народа в Царском Селе, и я увидела Императрицу и всех Великих Княжон в слезах. Меня перенесли в санитарный автомобиль, и Императрица сейчас же вскочила в него; присев на пол, она держала мою голову на коленях и ободряла меня; я же шептала ей, что умираю. По приезде в лазарет Гедройц вспрыснула мне камфару и велела всем выйти. Меня подняли на кровать; я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, Государыня наклонилась надо мной, спрашивая, хочу ли я видеть Государя. Он пришёл. Меня окружали Их Величества и Великие Княжны. Я просила причаститься, пришёл священник и причастил меня Св. Тайн. После этого я слышала, как Гедройц шепнула, чтобы шли со мной прощаться, так как я не доживу до утра. Я же не страдала и впала в какое-то блаженное состояние. Помню, как старалась успокоить моего отца, как Государь держал меня за руку и, обернувшись, сказал, что у меня есть сила в руке… Помню, как вошёл Распутин и, войдя, сказал другим:
– Жить она будет, но останется калекой.
Фото 52. Сибирский крестьянин Григорий Распутин.
Замечательно, что меня не обмыли и даже не перевязали в эту ночь. Меня постоянно рвало кровью; мама давала мне маленькие кусочки льда – и я осталась жить.
Последующие шесть недель я день и ночь мучилась нечеловеческими страданиями. В 9 часов утра на следующее утро мне дали хлороформу и в присутствии Государыни сделали перевязку; от тяжких страданий я проснулась, когда меня подымали на стол, и меня снова усыпили. С первого дня у меня образовались два огромных пролежня на спине. Мучилась я особенно от раздавленной правой ноги, где сделался флебит, и от болей в голове – менингита; левая, сломанная в двух местах нога не болела.
Фото 53. В госпитале после крушения зима 1915 г.
Затем сделалось травматическое воспаление обоих лёгких. Гедройц и доктор Боткин попеременно ночевали в лазарете, но первую не смели будить, так как тогда она кричала на меня же, умирающую. Сёстры были молодые и неумелые, так что ухаживать за мною приходилось студентам и врачам. После десяти дней мучений мать выписала фельдшерицу Карасёву, которая принимала всех детей у моей сестры, и если я осталась жива, то благодаря заботливости и чудному уходу Карасёвой. Гедройц её ненавидела. Она же не допустила профессора Фёдорова меня лечить, сделав сцену Государыне.
Государыня, дети и родители ежедневно посещали меня. Государь первое время тоже приезжал ежедневно; посещения эти породили много зависти: так завидовали мне – в те минуты, когда я лежала умирающая!.. Государь, чтобы успокоить добрых людей, стал сначала обходить госпиталь, посещая раненых и только потом спускался ко мне. Многие друзья посещали меня. Приехала сестра из Львова, куда ездила к мужу, а брата отпустили на несколько дней с фронта. Приходил и Распутин. Помню, что в раздражении я спрашивала его, почему он не молится о том, чтобы я меньше страдала. Императрица привозила мне ежедневно завтрак, который я отдавала моему отцу, так как сама есть не могла. Она и дети часто напевали мне вполголоса, и тогда я забывалась на несколько минут, а то плакала и нервничала от всего
Фото 54. Анна дома после двух месяцев госпиталя. Весна 1915 г.
После двух месяцев мои родители и Карасёва настояли, чтобы меня перевезли домой. Там, по просьбе друзей, меня осмотрел профессор Гагенторн. Он так и развёл руками, заявив, что я совсем потеряю ногу, если на другой же день мне не положат гипсовую повязку на бедро. Два месяца нога моя была только на вытяжении, и лишь одна голень в гипсовой повязке; сломанное же бедро лежало на подушках. Гагенторн вызвал профессора Фёдорова. Последний, чтобы быть приятным г-же Гедройц и косвенно Государыне, которая верила ей, не желал вмешиваться в неправильное лечение. Гагенторн не побоялся высказать своё мнение и очень упрекал Федорова. Оба профессора, в присутствии Её Величества, в моей маленькой столовой на столе положили мне гипсовую повязку. Я очень страдала, так как хлороформа мне не дали. Государыня была обижена за Гедройц и первое время сердилась, но после дело обошлось. Гедройц перестала бывать у меня, о чём я не жалела.
Фото 55. Болезнь отступает. Весна 1915 г.
Каждый день в продолжение почти 4 месяцев Государыня Мария Феодоровна справлялась о моём здоровье по телефону. Многие добрые друзья навещали меня. Её Величество приезжала по вечерам. Государь был почти всё время в отсутствии. Когда возвращался, был у меня с Императрицей несколько раз, очень расстроенный тем, что дела наши на фронте были очень плохи. Помню, как тронута я была, когда на страстной неделе Их Величества заехали проститься со мной до исповеди. Доктора пригласили сильного санитара по фамилии Жук, который стал учить меня ходить на костылях. Он же меня вывозил летом в кресле во дворец и в церковь, после шести месяцев, что я пролежала на спине.
Летом 1915 г. Государь становился всё более и более недовольным действиями на фронте Великого Князя Николая Николаевича. Государь жаловался, что русскую армию гонят вперёд, не закрепляя позиций и не имея достаточно боевых патронов. Как бы подтверждая слова Государя, началось поражение за поражением; одна крепость падала за другой, отдали Ковно, Новогеоргиевск, наконец, Варшаву. Я помню вечер, когда Императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришёл Государь с известием о падении Варшавы; на нём, как говорится, лица не было; он почти потерял своё всегдашнее самообладание.
– Так не может продолжаться, – воскликнул он, ударив кулаком по столу, – я не могу всё сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют армию; я вижу ошибки – и должен молчать! Сегодня говорил мне Кривошеин, – продолжал Государь, – указывая на невозможность подобного положения.
Государь рассказывал, что Великий Князь Николай Николаевич постоянно, без ведома Государя вызывал министров в Ставку, давая им те или иные приказания, что создавало двоевластие в России. После падения Варшавы Государь решил бесповоротно, без всякого давления со стороны Распутина, или Государыни, или моей, стать самому во главе армии; это было единственно его личным непоколебимым желанием и убеждением, что только при этом условии враг будет побеждён.
– Если бы вы знали, как мне тяжело не принимать деятельного участия в помощи моей любимой армии, – говорил неоднократно Государь.
Свидетельствую, так как я переживала с ними все дни до его отъезда в Ставку, что Императрица Александра Феодоровна ничуть не толкала его на этот шаг, как пишет в своей книге Жильяр [M. Gilliard], и что будто из-за сплетен, которые я распространяла о мнимой измене Великого Князя Николая Николаевича, Государь решил взять командование в свои руки. Как мало Государь обращал внимание на такие толки о Великих Князьях, доказательством служит тот факт, что он не обратил внимания на известное письмо княгини Юсуповой (и телеграмму), о которых пишу в главе XI. Государь и раньше бы взял командование, если бы не опасение обидеть Великого Князя Николая Николаевича, как о том он говорил в моём присутствии.
Фото 56. Государь, Государыня и Алексей Николаевич. 1915 г.
Ясно помню вечер, когда был созван Совет Министров в Царском Селе. Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом Государь волновался, говоря, что, какие бы доводы ему ни представляли, он останется непреклонным. Уходя, он сказал нам:
– Ну, молитесь за меня!
Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло, Императрица волновалась за Государя, и когда пробило 11 часов, а он всё ещё не возвращался, она, накинув шаль, позвала детей и меня на балкон, идущий вокруг дворца. Через кружевные шторы в ярко освещённой угловой гостиной были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя, говорил. Уже подали чай, когда вошёл Государь, весёлый, кинулся в своё кресло и, протянув нам руки, сказал:
– Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел!
Передавая мне образок и смеясь, он продолжал:
– Я всё время сжимал его в левой руке. Выслушав все длинные, скучные речи министров, я сказал приблизительно так: «Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня!» Некоторые министры выглядели как в воду опущенные!
Государь назвал, кто более всех горячился, но я теперь забыла и боюсь ошибиться.
Государь казался мне иным человеком до отъезда. Ещё один разговор предстоял Государю – с Императрицей-Матерью, которая наслышалась за это время всяких сплетен о мнимом немецком шпионаже, о влиянии Распутина и т. д. и, думаю, всем этим басням вполне верила. Около двух часов, по рассказу Государя, она уговаривала его отказаться от своего решения. Государь ездил к Императрице-Матери в Петроград, в Елагинский Дворец, где Императрица проводила лето. Я видела Государя после его возвращения. Он рассказывал, что разговор происходил в саду; он доказывал, что если будет война продолжаться так, как сейчас, то армии грозит полное поражение, и что он берёт командование именно в такую минуту, чтобы спасти Родину, и что это его бесповоротное решение. Государь передавал, что разговор с матерью был ещё тяжелее, чем с министрами, и что они расстались, не поняв друг друга.
Перед отъездом в армию Государь с семьёй причастился Св. Тайн в Фёдоровском соборе; я приходила поздравлять его после обедни, когда они всей семьёй пили чай в зеленой гостиной Императрицы.
Фото 57. Государыня Императрица Александра Феодоровна 1915.
Из Ставки Государь писал Государыне, и она читала мне письмо, где он писал о впечатлениях, вызванных его приездом. Великий Князь был сердит, но сдерживался, тогда как окружающие не могли скрыть своего разочарования и злобы:
– Точно каждый из них намеревался управлять Россией!
Я не сумею описать ход войны, но помню, как всё, что писалось в иностранной печати, выставляло Великого Князя Николая Николаевича патриотом, а Государя орудием германского влияния. Но как только Помазанник Божий встал во главе своей армии, счастье вернулось русскому оружию и отступление прекратилось.
Один из величайших актов Государя во время войны – это запрещение продажи вин по всей России. Государь говорил:
– It is horrid the government would profit through the people’s drinking, in this matter Kokovtzev is in fault (ужасно, если правительство будет извлекать доход из народного пьянства – в этом Коковцев не прав). Хоть этим вспомнят меня добром, – добавил он.
Государь от души радовался, когда слышал, как крестьяне богатеют и несут свои сбережения в Крестьянский банк. Французский писатель Anet пишет: «c’est Nicolas II, c’est l’Empereur detrone` qui a gard`e l’honneur d’avoir realis`e la plus grande reforme interieure qui a et`e accomplie dans le pays en guerre aujourd’hui – c’est la suppression d’alcoolisme»54
В октябре Государь вернулся ненадолго в Царское Село и, уезжая, увёз с собой Наследника Алексея Николаевича. Это был первый случай, что Государыня с ним рассталась. Она очень о нём тосковала, – и Алексей Николаевич ежедневно писал матери большим детским почерком. В 9 часов вечера она ходила наверх в его комнату молиться – в тот час, когда он ложился спать.
Государыня весь день работала в лазарете.
Железная дорога выдала мне за увечье 100`000 рублей. На эти деньги я основала лазарет для солдат-инвалидов, где они обучались всякому ремеслу; начали с 60 человек, а потом расширили на 100. Испытав на опыте, как тяжело быть калекой, я хотела хоть несколько облегчить их жизнь в будущем. Ведь по приезде домой на них в семьях стали бы смотреть, как на лишний рот! Через год мы выпустили 200 человек мастеровых, сапожников, переплётчиков. Лазарет этот сразу удивительно пошёл, но и здесь зависть людская не оставляла меня: чего только ни выдумывали. Вспоминать тошно! Но что впоследствии, может быть, не раз мои милые инвалиды спасали мне жизнь во время революции, показывает, что всё же есть люди, которые помнят добро.
Невзирая на самоотверженную работу Императрицы, продолжали кричать, что Государыня и я германские шпионки. В начале войны Императрица получила единственное письмо от своего брата, Принца Гессенского, где он упрекал Государыню в том, что она так мало делает для облегчения участи германских военнопленных. Императрица со слезами на глазах говорила мне об этом. Как могла она что-либо сделать для них? Когда Императрица основала комитет для наших военнопленных в Германии, через который они получали массу посылок, то газета «Новое время» напечатала об этом в таком духе, что можно было подумать, что комитет этот в Зимнем Дворце основан, собственно, для германских военнопленных. Кто-то доложил об этом графу Ростовцеву, секретарю Её Величества, но ему так и не удалось поместить опровержение.
Все, кто носил в это время немецкие фамилии, подозревались в шпионаже. Так, граф Фредерикс и Штюрмер, не говорившие по-немецки, выставлялись первыми шпионами; но больше всего страдали несчастные балтийские бароны; многих из них без причины отправляли в Сибирь по распоряжению Великого Князя Николая Николаевича, в то время как сыновья их и братья сражались в русской армии. В тяжёлую минуту Государь мог бы скорее опереться на них, чем на русское дворянство, которое почти всё оказалось не на высоте своего положения. Может быть, шпионами были скорее те, кто больше всего кричал об измене и чернил имя русской Государыни.
Но армия ещё была предана Государю. Вспоминаю ясно день, когда Государь, как-то раз вернувшись из Ставки, вошёл сияющий в комнату Императрицы, чтобы показать ей Георгиевский крест, который прислали ему армии южного фронта. Её Величество сама приколола ему крест, и он заставил нас всех к нему приложиться. Он буквально не помнил себя от радости.
Отец мой – единственный из всех министров – понял поступок Государя, его желание спасти Россию и армию от грозившей опасности, и написал Государю сочувственное письмо. Государь ему ответил чудным письмом, которое можно назвать историческим. В этом письме Государь изливает свою наболевшую душу, пишет, что далее так продолжаться не может, объясняет, что именно побудило его сделать этот шаг, и заканчивает словами: «управление же делами Государства, конечно, оставляю за собою». Подпись гласила: «Глубоко Вас уважающий и любящий Николай».
В 1918 году, когда я была в третий раз арестована большевиками, при обыске было отобрано с другими бумагами и это дорогое письмо.
Фото 58. Главноуправляющий Собственной Его Императорского Величества Канцелярией Статс-Секретарь Александр Сергеевич Танеев.
X
Кому дорога наша Родина и кто ещё надеется, что после революции и большевизма настанет пора, когда Россия снова будет Великой Державой, тот человек поймёт, как мне тяжело писать следующие главы; а писать я должна правду. Трудно и противно говорить о петроградском обществе, которое, невзирая на войну, веселилось и кутило целыми днями. Рестораны и театры процветали. По рассказам одной французской портнихи, ни в один сезон не заказывалось столько костюмов, как зимой 1915-1916 годов, и не покупалось такое количество бриллиантов: война как будто не существовала.
Кроме кутежей общество развлекалось новым и весьма интересным занятием – распусканием всевозможных сплетен про Государыню Александру Феодоровну. Типичный случай мне рассказывала моя сестра. Как-то к ней утром влетела её bele Soeur55, г-жа Дерфельден56, со словами:
– Сегодня мы распускаем слухи на заводах, что Императрица спаивает Государя, и все этому верят.
Рассказываю об этом типичном случае, так как дама эта была весьма близка к великокняжескому кругу, который сверг Их Величества с престола, и неожиданно их самих. Говорили, что она присутствовала на ужине в доме Юсуповых в ночь убийства Распутина.
Клеветники выискивали всевозможные случаи и факты, за которые они могли бы ухватиться для подтверждения своих вымыслов. Так, из Австрии приехала одна из городских фрейлин Императрицы, Мария Александровна Васильчикова, которая была другом Великого Князя Сергея Александровича и его супруги и хорошо знакома с Государыней. Васильчикова просила приёма у Государыни, но, так как она приехала из Австрии, которая в данную минуту воевала с Россией, ей в приёме отказали. Приезжала ли она с политической целью или нет, осталось неизвестным, но фрейлинский шифр с неё сняли и выслали её из Петрограда в её имение. Клеветники же уверяли, что она была вызвана Государыней для переговоров о сепаратном мире с Австрией или Германией.
Дело о Васильчиковой было, между прочим, одним из обвинений, которое и на меня возводила следственная комиссия. Всё, что я слыхала о ней, было почерпнуто мной из письма Великой Княгини Елизаветы Феодоровны к Государыне, которое она мне читала. Великая Княгиня писала, чтобы Государыня ни за что не принимала «that horrid Masha» («эту ужасную Машу»). Вспоминая дружбу Великой Княгини с ней, которой я была свидетельницей в детстве, мне стало грустно за неё.
Клевета на Государыню не только распространялась в обществе, но велась так же систематически в армии, в высшем командном составе, а более всего союзом земств и городов. В этой кампании принимали деятельное участие знаменитые Гучков и Пуришкевич. Так, в вихре увеселений и кутежей и при планомерной организованной клевете на Помазанников Божиих началась зима 1915-1916 года, тёмная прелюдия худших времён.
Весной 1916 года здоровье моё ещё не вполне окрепло, и меня послали с санитарным поездом, переполненным больными и ранеными солдатами и офицерами, в Крым. Со мной поехали: сестра милосердия, санитар Жук и три агента секретной полиции – будто бы для охраны, а в сущности, с целью шпионажа.
Эта «охрана» была одним из тех неизбежных зол, которые окружали Их Величества. Государыня в особенности тяготилась и протестовала против этой «охраны»; она говорила, что Государь и она хуже пленников; но почему-то Их Величества не могли выйти из этого тяжёлого положения, вероятно, другие заботы были слишком велики, чтобы уделять время на этот предмет. Каждый шаг Их Величеств записывался, подслушивались даже разговоры по телефону. Ничто не доставляло Их Величествам большего удовольствия, как «надуть» полицию; когда удавалось избежать слежки, пройти или проехать там, где их не ожидали, они радовались, как школьники.
За свою жизнь они никогда не страшились, и за все годы я ни разу не слышала разговора о каких-либо опасениях с их стороны. Вспоминаю случай, как раз во время прогулки с Государем в Крыму, «Охранник» сорвался с горы и скатился прямо к ногам Государя. Нужно было видеть его лицо. Государь остановился и, топнув ногой, крикнул: «Пошёл вон!» Несчастный кинулся бежать.
Однажды, гуляя с Императрицей в Петергофе, мы встретили моего отца, и Императрица долго с ним беседовала. Только что мы отошли, как на него наскочили два «агента» с допросом, «по какому делу он смел обеспокоить Государыню». Когда отец назвал себя, они моментально отскочили – странно было им его не знать…
Фото 59. Военно-санитарный поезд № 117. Поездка в Евпаторию, май 1916 г.
Фото 60. В вагоне с ранеными. Поездка в Евпаторию, май 1916 г.
Итак, я отправилась на юг. Государыня при проливном дожде приехала проводить поезд. Мы ехали до Евпатории 5 суток, останавливаясь в Москве и других городах на несколько часов. Городской голова Дуван дал мне помещение в его даче, окружённой большим садом, на самом берегу моря; здесь я прожила около двух месяцев, принимая грязевые ванны. За это время я познакомилась с некоторыми интересными людьми, между прочим, с караимским Гахамом, образованным и очень милым человеком, который читал мне и рассказывал старинные легенды караимского и татарского народов. Он, как и все караимы, был глубоко предан Их Величествам. Получила известие, что Её Величество уехала в Ставку, откуда вся Царская Семья должна была проехать на смотры в Одессу и Севастополь. Государыня телеграммой меня вызвала к себе. Отправилась я туда в автомобиле через степь, цветущую красными маками, по проселочным дорогам. В Севастополь57 дежурный солдат из-за военного времени не хотел меня пропустить. К счастью, я захватила телеграмму Государыни, которую и показала ему. Тогда меня пропустили к царскому поезду, где жили Их Величества. Завтракала с Государыней. Государь с детьми вернулись около 6 часов с морского смотра. Ночевала я у друзей и на другой день вернулась в Евпаторию. Их Величества обещались вскоре приехать туда же, и действительно, 16 мая они прибыли на день в Евпаторию.
Я много путешествовала с Их Величествами, но думаю, что встреча в Евпатории была одна из самых красивых. Толпа инородцев, татар, караимов в национальных костюмах; вся площадь перед собором – один сплошной ковёр розанов. И всё залито южным солнцем. Утро Их Величества посвятили разъездам по церквам, санаториям и лазаретам, днём же приехали ко мне и оставались до вечера; гуляли по берегу моря, сидели на песке и пили чай на балконе. К этому чаю местные караимы и татары прислали всевозможные сласти и фрукты. Любопытная толпа, которая за всё время не расходилась, не дала Государю выкупаться в море, чем он был очень недоволен. Наследник выстроил крепость на берегу, которую местные гимназисты обнесли после забором и оберегали, как святыню. Обедала я в поезде Их Величеств и проехала с ними несколько станций.
В конце июня я вернулась в Царское Село и принялась снова за работу в своём лазарете. Лето было очень жаркое, но Государыня продолжала свою неутомимую деятельность. В лазарете, к сожалению, слишком привыкли к частому посещению Государыни, – некоторые офицеры в её присутствии стали держать себя развязно. Её Величество этого не замечала; когда я несколько раз просила её ездить туда реже и лучше посещать учреждения в столице, Государыня сердилась.
Атмосфера в городе сгущалась, слухи и клевета на Государыню стали принимать чудовищные размеры, но Их Величества, и в особенности Государь, продолжали не придавать им никакого значения и относились к этим слухам с полным презрением, не замечая грозящей опасности. Я сознавала, что всё, что говорилось против меня, против Распутина или министров, говорилось против Их Величеств, но молчала. Родители мои тоже понимали, насколько серьёзно было положение; моя бедная мать получила два дерзких письма: одно от княгини Голицыной, «belle soeur» Родзянко58, второе – от некой г-жи Тимашевой. Первая писала, что она и на улице стыдится показаться с моей матерью, чтобы люди не подумали, что и она принадлежит к «немецкому шпионажу». Родители мои в то время жили в Териоках, и я их изредка навещала.
Единственно, где я забывалась, – это в моём лазарете, который был переполнен. Купили клочок земли и стали сооружать деревянные бараки, выписанные из Финляндии. Я часами проводила у этих новых построек. Многие жертвовали мне деньги на это доброе дело, но, как я уже писала, и здесь злоба и зависть не оставляли меня; люди думали, вероятно, что Их Величества дают мне огромные суммы на лазарет. Лично Государь мне пожертвовал 20 000. Её Величество денег не жертвовала, а подарила церковную утварь в походную церковь.
Фото 61. Анна Александровна среди своих раненых на крыльце Серафимовское убежища-лазарета. Царское Село.
Фото 62. Раздача подарков раненым. Серафимовское убежище-лазарет. Лето 1916 г.
Фото 63. Анна Александровна среди персонала и раненых. Лето 1916 г.
Меня мучили всевозможными просьбами, с раннего утра до поздней ночи не давали покоя с разными горями, нуждами и требованиями. И все говорили в один голос: «Ваше одно слово всё устроит». Господь свидетель, что я никого не гнала вон, но положение моё было очень трудное. Если я за кого просила то или иное должностное лицо, то лишь потому, что именно я прошу – скорее отказывали; а убедить в этом бедноту было так же трудно, как уверить её в том, что у меня нет денег.
К сожалению, я была робка и глупа и, боясь кого-либо обидеть, принимала и выслушивала всех, кто ко мне ни обращался, а не гнала, как бы следовало многих из них, прочь. Государыня всегда всем со мной делилась; естественно, что и я, со своей стороны, передавала ей всё, что видела и слышала. Этим, разумеется, пользовались, как водится, и недостойные люди; ведь не всякого сразу разберешь59.
Была бы я другая, вероятно, врали бы на меня меньше; думаю, мало было людей, которых так эксплоатировали [так в оригинале] и благорасположенные, и враги, как меня…
Помню случай с одной дамой. Придя ко мне, она стала требовать, чтобы я содействовала назначению её мужа губернатором. Когда я начала убеждать её, что не могу ничего сделать, она раскричалась на меня и грозила мне отомстить…
Как часто я видела в глазах придворных и разных высоких лиц злобу и недоброжелательность. Все эти взгляды я всегда замечала и сознавала, что иначе не может быть после пущенной травли и клеветы, чернившей через меня Государыню. Настоящей нужде я старалась по мере сил помочь, но сознаюсь, что не сделала и половины того, что могла; посидев в тюрьмах и часто голодая и нуждаясь, я каюсь ежечасно, что мало думала о страдании и горе других, – особенно же заключенных; им и калекам хотела бы посвятить жизнь, если Господь приведёт когда-либо вернуться на Родину.
В жаркие летние дни Государыня иногда ездила кататься в Павловск. Она заезжала за мной в коляске; за нами в четырёхместном экипаже ехали Великие Княжны. Её Величество и старшие Великие Княжны целыми днями не снимали костюмов сестёр милосердия. Они выходили из экипажей в отдалённой части Павловского парка и гуляли по лужайкам, собирая полевые цветы. Вспоминаю одну такую прогулку. Мы ехали в Павловск по дороге к «белой берёзе». Правил любимый Их Величествами кучер Коньков. Вдруг один из великолепных вороных рысаков захрипел, повалился на бок и тут же околел. Вторая лошадь испугалась и стала биться. Императрица вскочила, бледная, и помогла мне выйти. Мы вернулись в экипаже детей. На меня этот случай произвёл тяжёлое впечатление. Конюшенное начальство приходило потом извиняться.
В лазаретах в Царском Селе устраивали для раненых всевозможные развлечения и концерты, в которых принимали участие лучшие певцы, рассказчики и т. д. В лихорадочной деятельности на пользу больных и раненых Государыня забывала о зловещих слухах, доносившихся до неё. В августе из Крыма приехал Гахам караимский. Он представлялся Государыне и несколько раз побывал у Наследника, который слушал с восторгом легенды и сказки, которые Гахам ему рассказывал. Гахам первый умолял обратить внимание на деятельность сэра Бьюкенена и на заговор, который готовился в стенах посольства с ведома и согласия сэра Бьюкенена. Гахам раньше служил по Министерству Иностранных Дел в Персии и был знаком с политикой англичан. Но Государыня и верить не хотела, она отвечала, что это сказки, так как Бьюкенен был доверенный посол Короля Английского, её двоюродного брата и нашего союзника. В ужасе она оборвала разговор.
Через несколько дней мы уехали в Ставку навестить Государя. Вероятно, все эти именитые иностранцы, проживавшие в Ставке, одинаково работали с сэром Бьюкененом. Их было множество: генерал Вильямс со штабом от Англии, генерал Жанен от Франции, генерал Риккель – бельгиец, а также итальянские, сербские, японские генералы и офицеры. Как-то раз после завтрака все они, и наши генералы, и офицеры штаба толпились в саду, пока Их Величества совершали «серкль»60, разговаривая с приглашёнными. Сзади меня иностранные офицеры, громко разговаривая, обзывали Государыню обидными словами и во всеуслышание делали замечания: «Вот она снова приехала к мужу передать последние приказания Распутина». «Свита, – говорил другой, – ненавидит, когда она приезжает; её приезд обозначает перемену в правительстве» и т. д. Я отошла, мне стало почти дурно. Но Императрица не верила и приходила в раздражение, когда я ей повторяла слышанное.
Великие Князья и чины штаба приглашались к завтраку, но Великие Князья часто «заболевали» и к завтраку не появлялись во время приезда Её Величества; «заболевал» также и генерал Алексеев. Государь не хотел замечать их отсутствия. Государыня же мучилась, не зная, что предпринять. При всем её уме и недоверчивости Императрица, к моему изумлению, не сознавала, какой нежеланной гостьей она была в Ставке. Ехала она туда окрылённая любовью к мужу, считая дни до их свидания. Но я глубоко сознавала и чувствовала во всех окружающих озлобление к тем, кого боготворила, и чувствовала, что озлобление это принимает ужасающие размеры; всё это заставляло переживать минуты неизъяснимой муки. Я лично постоянно чувствовала разные оскорбления, и во взглядах, и в «любезных» пожатиях руки и понимала, что злоба эта направлена через меня на Государыню.
Вскоре Их Величества узнали, что генерал Алексеев, талантливый офицер и помощник Государя, состоял в переписке с предателем Гучковым. Когда Государь его спросил, он ответил, что это неправда. Чтобы дать понятие, как безудержно в высшем командном составе плелась клевета на Государыню, расскажу следующий случай.
Генерал Алексеев вызвал генерала Иванова, главнокомандующего армиями южного фронта, и заявил ему, что, к сожалению, он уволен с поста главнокомандующего по приказанию Государыни, Распутина и Вырубовой. Генерал Иванов не поверил генералу Алексееву. Он ответил ему:
– Личность Государыни Императрицы священна для меня – другие же фамилии я не знаю!
Алексеев оскорбился недоверием к нему генерала Иванова и пожаловался на него Государю, который его стал не замечать. Пишу это со слов генерала Иванова; рассказывая мне об этом, генерал плакал, слёзы текли по его седой бороде. Государь, думаю, гневался на Алексеева, но в такое серьезное время, вероятно, не знал, кем его заменить, так как считал его талантливейшим генералом. Впоследствии Государь изменил своё обращение с генералом Ивановым и был к нему ласков.
Фото 64. Император Николай II, генерал Рузский и генерал Янушкевич. Ставка, Могилёв.
Приезжая в Ставку, Государыня с детьми и свитой жила в поезде. В час дня за нами приезжали моторы, и мы отправлялись в губернаторский дом к завтраку. Два казака конвоя стояли внизу, наверх вела крутая лестница; первая комната была зала, где ожидали выхода Их Величеств. Большая столовая с тёмными обоями. Из залы шла дверь в тёмный кабинет и спальню с двумя походными кроватями Государя и Наследника. Летом завтракали в саду, в палатке. Сад был расположен на высоком берегу Днепра, откуда открывался чудный вид на реку и окрестности Могилёва. Мы радовались, глядя на Алексея Николаевича. Любо было видеть, как он вырос, возмужал и окреп; он выглядел юношей, сидя около отца за завтраком; пропала и его застенчивость: он болтал и шалил. Особенным его другом стал старик бельгиец, генерал Риккель.
Каждый день после завтрака наши горничные привозили нам из поезда платья, и мы переодевались в каком-нибудь углу для прогулки. Государь уходил гулять со свитой. Императрица оставалась в лесу с Алексеем Николаевичем, сидя на траве. Она часто разговаривала с проходившими и проезжавшими крестьянами и их детьми. Народ казался мне там несчастным. Бедно одетые и приниженные, когда они узнавали, кто с ними говорит, они становились на колени и целовали руки и платье Государыни; казалось, что крестьяне, несмотря на ужасы войны, оставались верными своему Царю. Окружающая же свита и приближённые жили своими эгоистичными интересами, интригами и кознями, которые они строили друг против друга.
После прогулки и чая в губернаторском доме Государыня возвращалась к себе в поезд. Сюда к обеду приезжали Государь и Алексей Николаевич; фрейлина и я обыкновенно обедали с Августейшей семьей.
Среди неправды, интриг и злобы было, однако, и в Могилёве одно светлое местечко, куда я приносила свою больную душу и слёзы. То был Братский монастырь. За высокой каменной стеной на главной улице – одинокий бедный храм, где два-три монаха справляли службу, проводя жизнь в нищете и лишениях. Там находилась чудотворная икона Могилёвской Божией Матери, благой лик которой сиял в полумраке бедного каменного храма. Я каждый день урывала минутку, чтобы съездить приложиться к иконе. Услышав об иконе, Государыня также ездила раза два в монастырь. Был и Государь, но в нашем отсутствии. В одну из самых тяжёлых минут душевной муки, когда мне казалось, близка неминуемая катастрофа, помню, я отвезла Божией Матери свои бриллиантовые серьги. По странному стечению обстоятельств, единственную маленькую икону, которую разрешили потом иметь в Петропавловской крепости, была икона Божией Матери Могилёвской, – отобрав все остальные, солдаты швырнули мне её на колени. Сотни раз в день и во время страшных ночей я прижимала её к груди… И первое приветствие по освобождении из крепости была та же икона, присланная из Могилёва монахами, вероятно, узнавшими о моём заключении.
В последний раз, когда мы ездили в Ставку, в одно время с нами приехала туда княгиня Палей с детьми, чтобы навестить Великого Князя Павла Александровича. Она приехала из Киева, где жила Императрица-Мать и Великие Князья Александр Михайлович и Николай Михайлович. Я два раза была у них, один раз одна, второй раз с Их Величествами и детьми. Мне было тяжело слышать их разговор, так как они приехали, начинённые сплетнями и слухами, и не верили моим опровержениям. Вторым событием был приезд в Ставку Родзянки, который требовал удаления Протопопова. Редко кого Государь «не любил», но он «не любил» Родзянку, принял его холодно и не пригласил к завтраку. Но зато Родзянко чествовали в штабе!61 Видела Государя вечером. Он выглядел бледным и за чаем почти не говорил. Прощаясь со мной, он сказал:
– Родзянко has worried me awfully. I feel his motives are quite false. (Родзянко ужасно меня измучил, я чувствую, что его доводы не верны)62.
Затем рассказал, что Родзянко уверял его, что Протопопов будто бы сумасшедший!..
– Вероятно, с тех пор, что я назначил его министром, – усмехнулся Государь.
Выходя из двери вагона, он ещё обернулся к нам, сказав:
– Все эти господа воображают, что помогают мне, а на самом деле только между собой грызутся; дали бы мне окончить войну…, – и, вздохнув, Государь прошёл к ожидавшему его автомобилю.
На душе становилось всё тяжелее и тяжелее; генерал Воейков жаловался, что Великие Князья заказывают себе поезда иногда за час до отъезда Государя, не считаясь с ним, и если генерал отказывал, то строили против него всякие козни и интриги.
В последний раз мы были в Ставке в ноябре 1916 г. Его Величество уезжал с нами, а также его многочисленная свита и Великий Князь Дмитрий Павлович. Помню, как последний сидел на кушетке, где лежала Государыня, и рассказывал ей всевозможные анекдоты; дети и я работали тут же, смежная дверь в отделение Государя была открыта, и он занимался за письменным столом. Изредка он подходил к дверям с папироской в руках и, оглядывая нас своим спокойным взглядом, вдруг от души рассмеётся какой-нибудь шутке Великого Князя Дмитрия Павловича. Вспоминая это путешествие, я после думала: неужели тот же Великий Князь Дмитрий Павлович через три недели мог так сильно опечалить и оскорбить Их Величества?..
Фото 65. Государыня Императрица Александра Федоровна, Царевны и Анна Вырубова в Ставке. Ноябрь 1916 г.
Фото 66. Анна Александровна Вырубова в Ставке. Ноябрь 1916 г.
Вскоре, как-то раз, придя днём к Государыне, я застала её в горьких слезах. На коленях у неё лежало только-что полученное письмо из Ставки. Я узнала от неё, что Государь прислал ей письмо Великого Князя Николая Михайловича, который тот принёс самолично и положил ему на стол. Письмо содержало низкие, несправедливые обвинения на Государыню и кончалось угрозами, что если она не изменится, то начнутся покушения.
– Но что я сделала?! – говорила Государыня, закрывая лицо руками.
По рассказу одного из флигель-адъютантов, в Ставке знали цель приезда Великого Князя Николая Михайловича и потому были немало удивлены, когда увидели его приглашённым к завтраку. Государь любил Государыню больше своей жизни. Объясняю себе подобное поведение только тем, что все мысли Государя были поглощены войной.
Помню, как в то время он несколько раз упоминал о будущих переменах конституционного характера. Повторяю, сердце и душа Государя были на войне; к внутренней политике, может быть, в то время он относился слишком легко. После каждого разговора он всегда повторял:
– Выгоним немца, тогда примусь за внутренние дела!
Я знаю, что Государь всё хотел дать, что требовали, но – после победоносного конца войны.
– Почему, – говорил он много-много раз и в Ставке, и в Царском Селе, – не хотят понять, что нельзя проводить внутренние государственные реформы, пока враг на Русской земле? Сперва надо выгнать врага!
Казалось, и Государыня находила, что в минуту войны не стоило заниматься «мелочами», как она выражалась, и обращать внимание на неприязнь и клевету.
Помню, раз вечером она показала мне дерзкое письмо княгини Васильчиковой, но только сказала:
– That is not at all clever, or well brought up on her part (это совсем не умно и не хорошо с её стороны), – и смеясь, добавила, – at least she could have written on a proper piece of paper, as one writes to a Sovereign (и по крайней мере могла бы написать на соответствующей бумаге, на какой приличествует писать Государыне).
Письмо было написано на двух листочках, вырванных из блокнота. Но на этот раз Государь побелел от гнева. Сразу приказал вызвать графа Фредерикса. Это была одна из тех минут, когда было страшно к нему подойти. Третье подобное письмо, дерзкое и полное незаслуженных обид, написал ей один первый чин Двора, некто Балашёв, чуть ли не на десяти страницах. Я помню, как у дорогой Государыни тряслись руки, пока она читала. Видя её душевную скорбь, мне казалось невозможным, что те, кто наносил оскорбление Помазанникам Божиим, могут скрыться от Его карающей руки… И в сотый раз я спрашивала себя: что случилось с петроградским обществом? Заболели ли они все душевно или заразились какой-то эпидемией, свирепствующей в военное время? Трудно разобрать, но факт тот: все были в ненормальном, возбуждённом состоянии.
В начале декабря 1916 года Её Величество, чтобы отдохнуть душою, поехала на день в Новгород с двумя Великими Княжнами и маленькой свитой, где посетила лазареты, монастыри и слушала обедню в Софийском соборе. Помню, что и об этой поездке кричали в Петрограде, но что именно, не помню. Бог знает: и это не понравилось! Но в Новгороде огромная толпа народа восторженно встречала её. При звоне колоколов старинных церквей Государыня шествовала, окружённая любящим и ликующим населением, посещая святыни, и больных, и раненых воинов. До отъезда Государыня посетила Юрьевский и Десятинный монастыри. В последнем она зашла к старице Марии Михайловне, в её крошечную келью, где в тяжёлых веригах на железной кровати лежала много лет старушка. Когда Государыня вошла, старица протянула к ней свои высохшие руки и произнесла:
– Вот идёт мученица – Царица Александра!
Обняла её и благословила. Слова эти глубоко запали мне в душу. Через несколько дней старица почила.
XI
Через два дня после нашего возвращения из Новгорода, именно 17 декабря, началась «бескровная революция» убийством Распутина. 16 декабря днём Государыня послала меня к Григорию Ефимовичу отвезти ему икону, привезённую ею из Новгорода. Я не особенно любила ездить на его квартиру, зная, что моя поездка будет лишний раз фальшиво истолкована клеветниками.
Я оставалась минут пятнадцать, слышала от него, что он собирается очень поздно вечером ехать к Феликсу Юсупову знакомиться с его женой, Ириной Александровной. Хотя я знала, что Распутин часто видался с Феликсом Юсуповым, однако мне показалось странным, что он едет к ним так поздно, но он ответил мне, что Феликс не хочет, чтобы об этом узнали его родители. Когда я уезжала, Григорий Ефимович сказал мне странную фразу:
– Что ещё тебе нужно от меня? Ты уже всё получила…
Фото 67. Григорий Ефимович Распутин-Новый
Вечером я рассказала Государыне, что Распутин собирается к Юсуповым знакомиться с Ириной Александровной.
– Должно быть, какая-нибудь ошибка, – ответила Государыня, – так как Ирина в Крыму и родителей Юсуповых нет в городе.
Потом мы начали говорить о другом.
Утром 17 декабря ко мне позвонила одна из дочерей Распутина (которые учились в Петрограде и жили с отцом). Она сообщила мне с некоторым беспокойством, что отец их не вернулся домой, уехав поздно вечером с Феликсом Юсуповым. Известие это меня удивило, но в данную минуту особого значения я ему не придала. Приехав во дворец, я рассказала об этом Государыне. Выслушав меня, она выразила своё недоумение. Через час или два позвонили во дворец от Министра Внутренних Дел Протопопова, который сообщал, что ночью полицейский, стоявший на посту около дома Юсуповых, услышав выстрел в доме, позвонил. К нему выбежал пьяный Пуришкевич и заявил ему, что Распутин убит. Тот же полицейский видел военный мотор без огней, который отъехал от дома вскоре после выстрелов. Государыня приказала вызвать Лили Дэн (жену морского офицера, с которой я была очень дружна и которую Государыня очень любила). Мы сидели вместе в кабинете Императрицы, очень расстроенные, ожидая дальнейших известий. Сперва звонил Великий Князь Дмитрий Павлович, прося позволения приехать к чаю в пять часов. Императрица, бледная и задумчивая, отказала ему. Затем звонил Феликс Юсупов и просил позволения приехать с объяснением то к Государыне, то ко мне; звал меня несколько раз к телефону, но Государыня не позволила мне подойти, а ему приказала передать, что объяснение он может прислать ей письменно. Вечером принесли Государыне знаменитое письмо от Феликса Юсупова, где он именем князей Юсуповых клянётся, что Распутин в этот вечер не был у них. Распутина он действительно видал-де несколько раз, но не в этот вечер. Вчера же у него была вечеринка, справляли новоселье и перепились, а уходя, Великий Князь Дмитрий Павлович убил на дворе собаку. Государыня сейчас же послала это письмо Министру Юстиции. Кроме того, Государыня приказала Протопопову продолжать расследование дела и вызвала Военного Министра генерала Беляева (убитого впоследствии большевиками), с которым совещалась по этому делу.
На другой день Государыня и я причащались Святых Тайн в походной церкви Александровского Дворца, где по этому случаю была отслужена литургия. Государыня не пустила меня вернуться к себе, и я ночевала в одной из комнат на 4-ом подъезде Александровского Дворца.
Жуткие были дни. 19-го утром Протопопов дал знать, что тело Распутина найдено. Полиция, войдя в дом Юсуповых на следующее утро после убийства, напала на широкий кровяной след у входа и на лестнице, и на признаки того, что здесь происходило что-то необычайное. На дворе они в самом деле нашли убитую собаку, но рана на голове не могла дать такого количества крови… Вся полиция в Петрограде была поднята на ноги. Сперва у проруби на Крестовском острове нашли галошу Распутина, а потом водолазы наткнулись [и] на его тело: руки и ноги были запутаны верёвкой; правую руку он, вероятно, высвободил, когда его кидали в воду; пальцы были сложены крестом. Тело было перевезено в Чесменскую богадельню, где было произведено вскрытие. Несмотря на многочисленные огнестрельные раны и огромную рваную рану на левом боку, сделанную ножом или шпорой, Григорий Ефимович, вероятно, был ещё жив, когда его кинули в прорубь, так как лёгкие были полны водой.
Фото 68. Бездыханное тело Григория Ефимовича Распутина-Нового.
Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли: «Зверь был раздавлен, – как выражались, – злого духа не стало». От восторга впадали в истерику.
Во время этих манифестаций по поводу убийства Распутина Протопопов спрашивал совета Её Величества по телефону, где его похоронить. Впоследствии он надеялся отправить тело в Сибирь, но сейчас же сделать это не советовал, указывая на возможность по дороге беспорядков. Решили временно похоронить в Царском Селе, весной же перевезти на родину. Отпевали в Чесменской богадельне, и в 9 часов утра в тот же день (кажется, 21 декабря) одна сестра милосердия привезла на моторе гроб Распутина. Его похоронили около парка, на земле, где я намеревалась построить убежище для инвалидов. Приехали Их Величества с Княжнами, я и два или три человека посторонних. Гроб был уже опущен в могилу, когда мы пришли; духовник Их Величеств отслужил краткую панихиду, и стали засыпать могилу. Стояло туманное, холодное утро, и вся обстановка было ужасно тяжёлая: хоронили даже не на кладбище. Сразу после краткой панихиды мы уехали. Дочери Распутина, которые совсем одни присутствовали на отпевании, положили на грудь убитого икону, которую Государыня привезла из Новгорода. Вот правда о похоронах Распутина, о которых столько говорилось и писалось. Государыня не плакала часами над его телом, и никто не дежурил у гроба из его поклонниц.
Ужас и отвращение к совершившемуся объяли сердца Их Величеств. Государь, вернувшись из Ставки 20-го числа, всё повторял:
– Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью мужика.
Их Величества были глубоко оскорблены злодеянием, и если они раньше чуждались Великих Князей, расходясь с ними во взглядах, то теперь их отношения совсем оборвались. Их Величества ушли как бы в себя, не желая ни слышать о них, ни их видеть.
Но Юсуповы и компания не окончили своего дела. Теперь, когда все их превозносили, они чувствовали себя героями. Великий Князь Александр Михайлович отправился к Министру Юстиции Добровольскому и, накричав на него, стал требовать от имени Великих Князей, чтобы дело это было прекращено. Затем, в день приезда Государя в Царское Село, сей Великий Князь заявился со старшим сыном во дворец. Оставив сына в приёмной, он вошёл в кабинет Государя и также от имени семьи требовал прекращения следствия по делу убийства Распутина; в противном случае оба раза он грозил чуть ли не крушением Престола. Великий Князь говорил так громко и дерзко, что голос его слышали посторонние, так как он почему-то и дверь не притворил в соседнюю комнату, где ожидал его сын. Государь говорил после, что он не мог сам оставаться спокойным, до такой степени его возмутило поведение Великого Князя; но в минуту разговора он безмолвствовал. Государь выслал Великих Князей Дмитрия Павловича и Николая Михайловича, а также Феликса Юсупова из Петрограда. Несмотря на мягкость наказания, среди Великих Князей поднялась целая буря озлобления. Государь получил письмо, подписанное всеми членами Императорского дома, с просьбой оставить Великого Князя Дмитрия Павловича в Петрограде по причине его слабого здоровья… Государь написал на нём только одну фразу:
– Никому не дано права убивать.
До этого Государь получил письмо от Великого Князя Дмитрия Павловича, в котором он, вроде Феликса Юсупова, клялся, что он ничего не имел общего с убийством.
Расстроенный, бледный и молчаливый, Государь эти дни почти не разговаривал, и мы никто не смели беспокоить его. Через несколько дней Государь принёс в комнату Императрицы перехваченное Министерством Внутренних Дел письмо княгини Юсуповой, адресованное Великой Княгине Ксении Александровне. Вкратце содержание письма было следующее: «Она (Юсупова), как мать, конечно, грустит о положении своего сына, но «Сандро» (Великий Князь Александр Михайлович) спас всё положение; она только сожалела, что в этот день они не довели своего дела до конца и не убрали всех, кого следует… Теперь остаётся только «ЕЁ» (большими буквами) запереть. По окончании этого дела, вероятно, вышлют Николашу и Стану (Великого Князя Николая Николаевича и Анастасию Николаевну) в Першино – их имение… Как глупо, что выслали бедного Николая Михайловича!»
Государь сказал, что всё это так низко, что ему противно этим заниматься. Императрица же всё поняла. Она сидела бледная, смотря перед собой широко раскрытыми глазами… Принесли ещё две телеграммы Их Величествам. Близкая их родственница «благословляла» Феликса Юсупова на патриотическое дело. Это постыдное сообщение совсем убило Государыню; она плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить её.
Я ежедневно получала грязные анонимные письма, грозившие мне убийством и т. п. Императрица, которая лучше нас всех понимала данные обстоятельства, как я уже писала, немедленно велела мне переехать во дворец, и я с грустью покинула свой домик, не зная, что уже никогда туда не возвращусь. По приказанию Их Величеств с этого дня каждый шаг мой оберегался. При выездах в лазарет всегда сопутствовал мне санитар Жук; даже по дворцу меня не пускали ходить одну, не разрешили присутствовать и на свадьбе дорогого брата.
Мало-помалу жизнь во Дворце вошла в свою колею. Государь читал по вечерам нам вслух. На Рождество были обычные ёлки во дворце и в лазаретах; Их Величества дарили подарки окружающей свите и прислуге; но Великим Князьям в этот год они не посылали подарков. Несмотря на праздник, Их Величества были очень грустны: они переживали глубокое разочарование в близких и родственниках, которым ранее доверяли и которых любили, и никогда, кажется, Государь и Государыня Всероссийские не были так одиноки, как теперь. Преданные родственниками, оклеветанные людьми, которые в глазах всего мира назывались представителями России, Их Величества имели около себя только несколько верных друзей да министров, ими назначенных, которые все были осуждены общественным мнением. Всем им ставилось в вину, что они были назначены Распутиным. Но это сущая неправда.
Штюрмер, назначенный премьером, был рекомендован Государю ещё после убийства Плеве (см. «Воспоминания» гр. Витте, т. I, стр. 288). Он принадлежал к старому дворянству Тверской губернии, а не был из немецких выходцев. Он много лет прослужил при Дворе, так что Государь хорошо его знал, считал его за порядочного, хотя и недалёкого человека, который не изменит своим убеждениям. Полагаю, Государь назначил его за неимением под руками кого-либо другого, будучи занят в то время исключительно войной. Штюрмера поместили в Петропавловской крепости недалеко от меня. О его мучениях и смерти уже много написано. Впоследствии один из членов следственной комиссии, социал-революционер Н. Соколов высказался в том смысле, что если бы в ту пору существовало Учредительное собрание, то Милюков сидел бы на скамье подсудимых за клевету на Штюрмера.
Протопопов был назначен лично Государем под влиянием хорошего впечатления, которое он произвёл на Его Величество после его поездки за границу в должности товарища председателя Государственной Думы. Её Величество, получая ежедневно письма от Государя из Ставки, однажды прочла мне письмо, в котором говорилось о Протопопове, представлявшемся Государю по возвращении из-за границы в Ставке. Государь писал о прекрасном впечатлении, которое произвёл на него Протопопов, и (как всегда – под впечатлением минуты, что характеризовало его назначения) что он думает назначить его Министром Внутренних Дел:
– Тем более, – писал Государь, – что я всегда мечтал о Министре Внутренних Дел, который будет работать совместно с Думой… Протопопов, выбранный земствами, товарищ Родзянко.
Я не могу забыть удивление и возмущение Государя, когда начались интриги; однажды за чаем, ударив рукою63 по столу, Государь воскликнул:
– Протопопов был хорош и даже был выбран Думой и Родзянко делегатом за границу; но стоило мне назначить его министром, как он считается сумасшедшим!
Под влиянием интриг Протопопов стал очень нервным, а мне казался, кроме того, очень слабохарактерным. Во время революции он сам пришёл в Думу, где его и арестовали по приказанию Родзянко. И позже он был убит большевиками. Протопопов дружил с Распутиным. Дружба его имела совершенно частный характер. Распутин за него всегда заступался перед Их Величествами, но это и всё.
Н. А. Маклакова Государь в первый раз встретил во время Полтавских торжеств, в бытность Маклакова черниговским губернатором. После длинного разговора с ним на пароходе Государь решил назначить его Министром Внутренних Дел. Государь был им очарован и говорил:
– Наконец я нашёл человека, который понимает меня и с которым я могу работать.
Доклады Маклакова были радостью для Государя, он никогда не тяготился приездами его в Крым или на «Штандарт» и воодушевлялся, занимаясь с ним. Но настало время, когда Великий Князь Николай Николаевич и другие стали требовать его удаления, и, по рассказам самого Маклакова, которые мне передавали, Государь лично ему об этом сообщил на докладе. Маклаков расплакался… Он был один из тех, которые горячо любили Государя, не только как Царя, но и как человека, и был ему беззаветно предан. По желанию Великого Князя Николая Николаевича Маклакова сменил князь Щербатов, начальник коннозаводства, которое было близко и знакомо ему как кавалеристу. Но, несмотря на протекцию Великого Князя, он остался на посту всего только два месяца, так как оказался малосведущим в делах Министерства Внутренних Дел.
Щербатова заменил Алексей Хвостов. Государь знал о нём как об энергичном губернаторе, и ещё в 1911 году, после убийства Столыпина, он прочил его в Министры Внутренних Дел. Во время войны Хвостов был правым членом Думы, стал произносить громовые речи против немецкого засилия. Государь взял его, сказав, что «уж его в шпионстве не заподозрят». Хвостов производил неприятное впечатление. С первых же дней он познакомился с Распутиным, надеясь посредством этого знакомства приобрести доверенность Их Величеств. Он спаивал Распутина, заставляя его выпрашивать всевозможные милости. Когда же тот наотрез отказался, решился устроить покушение на Распутина с помощью своего товарища Белецкого и известного расстриженного монаха Иллиодора. Последний выдал обоих, министра и его товарища, прислав со своей женой все документы и телеграммы Хвостова. После этого он был отстранён от должности.
Генерала Сухомлинова Государь уважал и любил ещё до его назначения Военным Министром. Блестяще проведённая мобилизация в 1914 году доказывает, что Сухомлинов не бездействовал. Главными его врагами были: Великий Князь Николай Николаевич, генерал Поливанов и известный Гучков. Многие усматривали в походе против Военного Министра во время войны дискредитирование власти Государя64, находя, что эта интрига ещё опаснее для престола, чем сказки о Распутине. Сухомлинову приписывалось бесконечное множество злодеяний. Английский писатель Вильтон (стр. 225) говорит о нем: «Зачем гнали армию на южном фронте так отчаянно вперёд, когда не было надежды получить достаточное количество снарядов. Ответ можно найти в полном несогласии между Штабом Верховного Главнокомандующего и Военным Министерством». По проискам его врагов, и клеветников, и Думы генерала Сухомлинова арестовали ещё при Государе и заключили в крепость. Затем, во время революции, судили и приговорили к пожизненной каторге.
Я просидела четыре месяца в Петропавловской крепости рядом с Е. В. Сухомлиновой, которую раньше не знала. В страшные длинные ночи, когда мы всецело были в руках караула, её стойкость и самообладание не раз спасали нас от самого худшего: солдаты уважали её и боялись безобразничать. Она всегда занималась, читала, писала, когда позволяли, и из чёрного хлеба лепила прелестные цветы, краску брала из синей полосы на стене и кусочка красной бумаги, в которую был завёрнут чай. Суд оправдал её, и она вышла под рукоплескания всего зала. Во время амнистии г-же Сухомлиновой удалось освободить её престарелого мужа и перевезти его в Финляндию. После стольких несчастий, которые они перенесли вместе, г-жа Сухомлинова оставила своего мужа и вышла замуж за молодого грузина. Их обоих расстреляли большевики.
Много было разговоров и о митрополите Питириме, будто бы назначенном тем же Распутиным. В действительности Государь с ним познакомился в 1914 году во время посещения Кавказа. Митрополит Питирим был тогда Экзархом Грузии. Государь и свита были тогда очарованы им, и когда мы в декабре встретились с Государем в Воронеже, я помню, как Государь говорил, что предназначает его при первой перемене митрополитом Петроградским. Сейчас же после его назначения начали кричать о близости митрополита Питирима к Распутину, тогда как, по правде сказать, они были только официально знакомы.
Митрополит Питирим был очень осторожен и умён. Их Величества уважали митрополита, но никогда не приближали его к себе. Когда он раз или два был у Их Величеств, темой разговора, как они рассказывали мне, была Грузинская церковь, которая, по его словам, недостаточно поддерживалась Синодом, хотя, в сущности, была первой по времени Христианской церковью в России. По грузинским преданиям, церковь в Грузии (Иверии) была основана Самой Богоматерью, Которая получила её в Свой удел, посетив Иверию после Афона. Митрополит Питирим, видимо, всею душой любил Грузию, где и он был очень любим. Он же первый завёл речь о «приходах». Эти вопросы очень интересовали Их Величества, но они откладывали все вопросы до окончания войны.
После моего ареста Временным правительством одним из тяжёлых оскорблений, которое вынесла моя бедная мать от Керенского, была клевета, что «все бриллианты, которые я имею, это подарки митрополита Питирима!»…
Хочу сказать несколько слов о Министре Двора графе Фредериксе, который прослужил всю свою жизнь при Дворе, сперва при Александре III, а потом при Николае II, глубоко порядочном и беззаветно преданном. Ему не раз приходилось иметь дело со всевозможными денежными и семейными делами Великих Князей, что бывало подчас очень нелегко. Несмотря на разные интриги, все его уважали, любили и понимали, что он один из тех людей, которые не изменят своему принципу. Их Величества очень любили его; особенно нежно к нему относилась Государыня, называя в шутку «our old men»65. Он же, говоря о них, часто называл их «mes enfants»66. Государыня поверяла ему разные заботы и горести:
– Как часто помогает он мне добрым советом!
Дом его был мне вторым родительским, а дочери его, г-жа Воейкова и бедная больная Эмма – моими друзьями, которые мне никогда не изменили. У Эммы, несмотря на то, что она была горбатая, был прелестный голос. Государыня любила ей аккомпанировать. Граф Фредерикс был также арестован Временным Правительством, но позже освобожден из-за преклонных лет.
Государя постоянно упрекают в том, что он не умел выбирать себе министров. В начале своего царствования он брал людей, которым доверял его покойный отец, Император Александр III. Затем брал по своему выбору. К сожалению, война и революция не дали России ни одного имени, которое с гордостью могло бы повторять потомство. Один американский писатель говорит в своей книге, что «большевизм не развился бы в России, если бы почва для развития порока не была бы готова». Вероятно, нигде в мире нравственность не упала так низко, как у нас, и нелегко это сознавать русскому, любящему свою Родину.
К сожалению, мы, русские, слишком часто виним в нашем несчастье других, не желая понять, что положение наше – дело наших же рук, мы все виноваты, особенно же виноваты высшие классы. Мало кто исполняет свой долг во имя долга и России. Чувство долга не внушалось с детства; в семьях дети не воспитывались в духе любви к Родине, и только величайшее страдание и кровь невинных жертв могут омыть наши грехи и грехи целых поколений. Да поможет Господь нам всем русским – томящимся на далекой чужбине и страдающим в многострадальной, но бесконечно нам всем дорогой Родине – соединиться в любви и мире друг с другом, принося наши слёзы и горячее покаяние милосердному Богу за бесчисленные согрешения наши, содеянные перед Господом, и Богом венчанным Государем нашим, и нашей Родиной. И тогда только возродится великая и могучая Россия, на радость её сынов и страх врагам нашим.