Читать онлайн Золушки из Ирландии бесплатно

Юность сестёр

Две хорошенькие девочки, одна черноволосая, а другая – чуть светлее, склонились над источником.

– Ты веришь, Молли, что вода святой Бриджит сделает нас красавицами? – боязливо спросила младшая из сестёр.

– Конечно, Бетти! – с уверенностью ответила старшая.

– И нас все будут любить?

– Главное – это нравиться мужчинам! Маменька говорит, что тогда мы сможем выйти замуж за богачей!

– За таких же, как наш дядюшка Митчелл?

– Ещё богаче!

– А когда мы станем богатыми, то я перестану донашивать твои платья? – после паузы продолжала допытываться Бетти.

– У нас будет много красивых нарядов, и, сам король, может, пригласит нас к себе во дворец! – продолжала мечтать вслух Молли.

После её слов Бетти, наконец, решилась зачерпнуть из источника. Бойкая же Молли одновременно успевала с удовольствием озирать живописные окрестности городка Коттон, расположенного в английском графстве Уэст-Мидлендс. Согласно поверью, вода из местного источника Святой Бриджит дарила девушкам здоровье и красоту. Неподалёку находилась резиденция Уильяма Митчелла, дяди Молли и Бетти Ганнинг, которые часто приезжали сюда вместе со своими родителями.

Дед сестёр, Брайан Ганнинг, сельский джентльмен из Ирландии, принадлежал к почтенной семье и даже претендовал на титул графа. Хотя его родовые замки Кут и Роксоммон были разрушены, он обладал значительным состоянием и ясно выразил свою последнюю волю:

– Моё имущество должно остаться неделимым.

Таким образом, львиную долю состояния Ганнинга получил старший из его шестнадцати детей, Джордж. К сожалению, этот расточительный наследник не только нарушил волю отца, но и внёс раздор в семью, завещав фригольд (право собственности на недвижимость) одному, а права аренды – другому из его оставшихся в живых братьев. После небольшой перепалки, длившейся несколько месяцев, Барнаби Ганнинг, наконец, предложил младшему брату:

– Мы должны поступить разумно!

– Хорошо, обойдёмся без судебного разбирательства, – согласился Джон.

Покладистость отставного полковника Ганнинга объяснялась тем, что он как раз собирался жениться на достопочтенной Бриджит Бурк, дочери шестого виконта Майо. А поскольку переговоры о браке были в самом разгаре, Джон старался избегать любых конфликтов, связанных с деньгами. Интересно, что отец невесты приходился братьям Ганнингам зятем, потому что несколькими месяцами ранее женился на их старшей сестре Маргарет, о которой современники отзывались так:

– Замечательная леди!

– Да, хотя и пережила трёх мужей!

Итак, 24 августа 1731 года два брата-ирландца встретились у нотариуса в Лондоне, чтобы подписать мировую. А уже 23 октября состоялась свадьба Джона и Бриджит. Где же поселились новобрачные? В трёх милях от городка Роскоммона на берегу реки Сук на месте разрушенного замка Кут находилось родовое жилище Ганнингов с соломенной крышей, вокруг которого простирались пустоши с овечьими выгонами и редкими жилищами людей. Но это поместье досталось Барнаби, поэтому Джон, скорее всего, привёл молодую жену в дом, известный как Нью-Инн, бывший частью фамильной собственности и находившийся в пригороде Роскоммона.

Как и у многих ирландцев, в характере полковника, было много от гасконца. Он любил прихвастнуть, притворялся равнодушным к деньгам и был завсегдатаем местной «Кофейни Тома», где собиралась весёлая компания его приятелей. При этом Джон был крепко сбит, имел красивые черты лица и привычку к физическим упражнениям, что позволило ему оставаться сильным и активным до конца жизни. Его юная жена тоже была дамой редкого обаяния и такта, позволявшего ей частенько смягчать опрометчивые поступки мужа. Кроме того, её письма своим изящным стилем и орфографией выделяются среди писем большинства женщин того времени.

Увы, Бриджит принесла мужу не слишком большое приданое, поэтому Джон был вынужден обменять свои права аренды на небольшой, но регулярный доход, получаемый с земель в Конноте. Несмотря на это, семья Ганнингов едва сводила концы с концами, и вскоре после медового месяца её глава сказал жене:

– Дорогая, мы скоро уедем в Англию.

– В Лондон? – обрадовалась та.

– Нет, в Хэмингфорд-Грей в графстве Хантингдоншир.

– А где мы там будем жить?

– В сельском доме, который мне любезно согласился сдать за небольшую плату мой зять сэр Уильям Митчелл.

– Надеюсь, там красивая природа, – улыбнулась Бриджит, чья мягкая лучезарность оставалась непоколебимой среди всех превратностей судьбы.

Оставив свою ирландскую собственность на попечителей, Джон покинул Изумрудный остров и с молодой женой поселился в английской деревушке Хемингфорд-Грей. Причина такого выбора им места жительства очевидна: в сельской местности было жить гораздо дешевле, чем в городе. Муж его младшей сестры Элизабет унаследовал крупную земельную собственность в Хантингдоне вместе с так называемым «Красным домом», который он предоставил на льготных условиях в распоряжение шурина. Вероятно, об этом Уильяма Митчелла попросила жена, о которой говорили:

– Просто замечательная леди!

– Да, если не учитывать того, что её свёкор был простым разносчиком (бродячим торговцем) из Шотландии!

Действительно, отец Митчелла приехал в Англию с одной котомкой за спиной, но, благодаря своей неслыханной скупости, сколотил значительное состояние и умер чрезвычайно богатым человеком. По крайней мере, на образование своего единственного наследника шотландец денег не жалел, отправив его сначала в Итонскую школу, а затем – в колледж в Кембридже. В любом случае, Уильяму Митчеллу было выгодно сдать дом Ганнингам, так как это позволяло ему в любой момент встречаться в графстве со своими избирателями, когда у него появились политические амбиции. Так, сначала он получил должность верховного шерифа Кембриджшира и Хантингдона, а пять лет спустя был избран членом парламента от партии вигов.

15 августа 1732 года, всего лишь немногим более чем через девять месяцев после своей свадьбы, в Хемингфорд-Грей, в приземистом особняке с остроконечной крышей, Бриджит родила свою первую дочь. Её назвали Мэри в честь Святой Девы, а крестили в старой церкви на берегу реки Грейт-Уз. В следующем году, 17 декабря, у Мэри появилась сестра Элизабет, названная в честь тётки, миссис Митчелл. В том же доме, в Хемингфорд-Грей, родились ещё две дочери Ганнингов – Кэтрин и София (последняя умерла в младенчестве).

В 1740 году материальное положение семьи немного улучшилось, вероятно, в связи с окончательным дележом наследства, оставшегося от бездетного Барнаби, брата Джона. Поэтому в конце этого или в начале следующего года Ганнинги вернулись в Ирландию и снова поселились в Роксоммоне. Там появилась на свет их младшая дочь Лиззи, названная в честь тётки по матери, настоятельницы женского монастыря Ченнел-Роу в Дублине, которая скончалась в восемь лет от туберкулёза, а также – их единственный сын Джон, будущий генерал-лейтенант армии.

По мере того, как Мэри и Элизабет (домашние прозвища «Молли» и «Бетти») взрослели, их яркая внешность не оставалась незамеченной. Высокие и стройные, с нежным цветом лица, сёстры были наделены природной грацией. Мэри, жизнерадостная брюнетка, в чьих смеющихся тёмных глазах светился огонь, всегда была полна энергии и жаждала удовольствий, как её отец. В то же время Элизабет, копия матери, с её мягким взглядом голубых глаз и золотисто-каштановыми волосами, была более спокойной, но не менее очаровательной, чем её боевая сестра.

– Мы не должны допустить, чтобы красота наших дочерей пропала даром! – как-то заявила мужу предприимчивая Бриджит.

– Но что Вы предлагаете, дорогая?

– Нам следует переехать в Дублин!

– Вам же известно, что мои братья оставили после себя одни долги! Мой доход не позволяет нам жить в столице.

– Значит, Вас не беспокоит то, что Молли и Бетти похоронят себя в безвестности?

– Хорошо, дорогая, как Вам будет угодно, – сдался Джон.

Уже 23 декабря 1745 года за скромную арендную плату в восемь фунтов в год Ганнинги сняли дом на северной стороне Сент-Мартинса, в пригороде ирландской столицы. В то время Дублин находился на пике своего расцвета под управлением графа Честерфилда, вице-короля (и лорда-лейтенанта) Ирландии. С этим остроумным государственным деятелем и писателем, кстати, связывают новое значение английского слова «флирт», которое переводится как «что-то быстро двигать туда-сюда».

– Я присутствовал при том, как это знаменательное слово спорхнуло с самых очаровательных в мире уст, – утверждал Честерфилд.

По его словам, знаменитая чаровница леди Френсис Ширлей, беседуя с понравившимся ей кавалером, то открывала, то закрывала веер, то прятала за него всё лицо, то только глаза. Когда же её собеседник в шутку сделал ей замечание за такое дразнящее поведение, она с невинным выражением ответила:

– Но ведь это только флирт (она лишь машет веером).

Галантное поведение вице-короля позволило миссис Ганнинг, называвшей себя «леди Роскоммон», мечтать о блестящем будущем для своих очаровательных дочерей при его дворе.

Однако, как и предсказывал её муж, жизнь в столице оказалась им не по средствам. Однажды утром в дом Ганнингов ворвались люди брокера, который представлял интересы заимодавцев Джона, и попытались описать всё его имущество в счёт долгов. Охваченная горем и стыдом, несчастная Бриджит сидела и плакала в гостиной, окружённая своими детьми. Её рыдания привлекли внимание хорошенькой Джордж Энн Беллами, известной дублинской актрисы, которая случайно проходила мимо по улице. Движимая состраданием, эта энергичная миниатюрная блондинка, не обращая внимания на судебных приставов, охранявших дверь, смело вошла в дом и обратилась к хозяйке:

– Могу ли я быть Вам чем-нибудь полезной, миссис…

– Леди Роксоммон, – с достоинством подсказала Бриджит, прервав свои рыдания.

– Так могу ли я помочь Вам, миледи?

Хотя супруга Джона Ганнинга не была знакома с актрисой, она была тронута её сочувствием. Слёзы снова выступили на её глазах, и она рассказала, что её муж влез в долги, потому что жил не по средствам. Чтобы избежать ареста, он был вынужден бежать из Дублина. А родной брат Бриджит отказался оказывать Ганнингам какую-либо помощь. Тогда добросердечная актриса, не раз попадавшая в подобные переделки, придумала следующий план: с наступлением темноты хозяйка дома передаст через окно гостиной самые ценные вещи служанке мисс Беллами и отправит своих детей к ней на квартиру. Сама же Бриджит наймёт почтовую карету и присоединится к мужу за городом. План был осуществлён тем же вечером и сёстры Ганнинг ещё долгое время пользовались гостеприимством актрисы.

Безусловно, эта история, которую позднее рассказала мисс Белами, свидетельствует о том, что Мэри и Элизабет были ей многим обязаны. Однако больше нет никаких доказательств, подтверждающих, что сёстры были знакомы с этой актрисой, возмущённой неблагодарностью своих бывших гостей. Хотя её рассказ, который кажется правдивым, был дополнен ещё одной, более приятной историей.

В один прекрасный день Мэри Ганнинг уговорила актрису посетить прорицательницу, известную как «мадам Фортуна». Прекрасным сёстрам хотелось знать, что уготовано им в будущем. Старая колдунья, несомненно, хорошо разбирающаяся в людях, с первого взгляда смогла разгадать характер каждой из посетительниц. Пылкой Мэри она напророчила:

– Вас, мисс, ждёт блестящий, но несчастливый брак!

Бедной Беллами, как актрисе и жрице любви, было предсказано:

– Вы никогда не выйдете замуж!

А Элизабет, казавшейся более осторожной и трезвомыслящей, чем её сестра, предсказательница предрекла величие и власть. Вдобавок, учитывая утончённость красоты девушки, ей также было предсказано проклятие слабого здоровья. Впрочем, как и большинство подобных пророчеств, эти получили огласку только после того, как сбылись.

Неизвестно, кому первому пришла в голову мысль предложить девушкам попробовать себя в качестве актрис, мисс Беллами или их матери, но считается, что именно последняя, когда Мэри и Элизабет достигли совершеннолетия, уговорила их выйти на театральные подмостки, дабы помочь семье своим заработком.

Какое-то время девушки работали в дублинских театрах. Хотя актёрская игра не считалась респектабельной профессией, поскольку многие актрисы «подрабатывали» куртизанками, ублажая богатых меценатов, Бриджит повсюду сопровождала своих дочерей и сумела сохранить их репутацию. По её просьбе, за ними также присматривал старый актёр Томас Шеридан, директор одного из театров. По крайней мере, позже он рассказывал следующую историю. Как-то Мэри и Элизабет с матерью отправились на местную ярмарку, где встретили компанию знакомых молодых ирландцев, их поклонников. Те решили, невзирая на присутствие Бриджит, обесчестить её дочерей, и подсыпали в общую чашу с вином, из которой пили посетители ярмарки, сильное снотворное. Но когда парни хотели увести одурманенных женщин в укромный уголок, на сцене, словно герой драмы, появился Томас Шеридан, и лишил злодеев их добычи. Впрочем, биографии обеих сестёр изобилуют различными мифами, и, вполне возможно, актёр придумал эту историю, столкнувшись в будущем с неблагодарностью тех, кого он когда-то облагодетельствовал.

Во время жизни красавиц в Дублине им посчастливилось обрести более могущественного друга, чем старый Шеридан. Это был Соломон Дейроллс, секретарь лорда-наместника Ирландии и пристав чёрного жезла в Ирландской палате лордов, которого Мэри Ганнинг покорила своей жизнерадостностью. После того, как в 1746 году графа Честерфилда отозвали назад в Англию, он перед отъездом назначил своего крестника распорядителем всех дел.

Узнав о новом поклоннике своей старшей дочери, Бриджит сразу мысленно произвела его в свои зятья:

– Прекрасная партия! Говорят, король Георг обожает лорда Дейроллса и даже даровал ему должность мастера пирушек!

– А он тебе нравится, Молли? – в свой черёд поинтересовалась у сестры Элизабет.

– Да, Бетти, – не задумываясь, ответила та. – Хотя он смуглый, как дядя Митчелл, зато учтивый, как сам вице-король.

Неизвестно, лелеял ли сам Дейроллс матримониальные планы в отношении Мэри, но в мае 1747 года его неожиданно назначили на важный дипломатический пост в Гааге. Впрочем, своё дело он сделал – ввёл девушек в местное общество, благодаря чему через год они получили приглашение на знаменитый бал в Дублинском замке, который Уильям Стэнхоуп, первый граф Харрингтон и новый лорд-лейтенант Ирландии, решил устроить в честь дня рождения короля Георга II.

– Но в чём вы поедете на бал? – вздыхая, сказала Бриджит дочерям. – Ведь доходы Вашего отца не позволяют справить вам новые туалеты!

– Нужно что-то придумать, матушка! – настаивала Мэри. – Ведь, возможно, нам с Бетти больше никогда не представится такая возможность!

– Мне всё равно ещё нет пятнадцати, поэтому Молли лучше поехать на бал одной, – смиренно предложила Элизабет. – Ведь найти деньги на одно платье легче, чем на два…

– Нет, мы поедем туда вместе, Бетти! – пылко возразила её сестра. – Я кое-что придумала!

По её замыслу, в качестве доброго «фея» выступил Томас Шеридан, предоставивший девушкам сценические костюмы Джульетты и Леди Макбет, персонажей, которых тогда играли в платьях по последней моде. За что старик получил поцелуй от каждой из красавиц.

30 октября 1748 года по широкой лестнице Дублинского замка Мэри и Элизабет с матерью поднялись между стражниками с боевыми топорами в новый бальный зал, спроектированный лордом Честерфилдом. До появления вице-короля туда разрешалось входить только дамам и стражникам, которые следили за тем, чтобы никто, кроме знатных гостей, не занял красные скамьи, стоявшие вокруг трона. Бал открыл граф Харрингтон со своей невесткой (он был вдов) леди Кэролайн Петершем. Величественный менуэт продолжался до тех пор, пока не распахнули свои двери карточная комната и буфет. В этот праздничный вечер прилавки были уставлены всевозможными блюдами, а внутренний фонтан, источающий аромат лаванды, охлаждал воздух. В примыкавшей к залу галерее среди цветов и листвы мерцали свечи, оттуда же доносилась музыка: флейты и валторны. Затем начались деревенские танцы.

После бала сёстры Ганнинг стали очень популярны. Самые модные дамы Дублина наперебой приглашали их прогуляться по тенистым аллеям сада возле собора Святого Стефана, так как они привлекали туда множество кавалеров. Газеты напечатали длинную поэму местного поэта в честь Мэри, а начинающий художник Бенджамин Уилсон, который приехал в Дублин в поисках заказов, создал гравюру с её изображением для вице-короля. В конце концов, взбалмошная Мэри заявила матери и сестре, что устала от всей этой суеты, капризно добавив:

– Дублин – самое глупое место на свете!

– Но вы с Бетти пользуетесь здесь большим успехом! – возразила Бриджит.

– Что толку от этого, матушка?

– Раньше тебе нравился весь этот шум вокруг тебя, Молли, – заметила, в свой черёд, Элизабет.

– Однако теперь я стала другой, и ничто на свете не привлекает меня так сильно, как одиночество. Помнишь, как хорошо нам было в Англии, Бетти? Хемингфорд-Грей казался мне в детстве земным раем…

– А я помню, как ты жаловалась, что чуть не умерла там от скуки.

Тем не менее, уловка Мэри возымела своё действие: после паузы её мать задумчиво изрекла:

– Молли права: среди нищих ирландцев вам достойных женихов не найти.

Воспользовавшись тем, что её дочери стали местными знаменитостями, Бриджит решила убедить лорда Харрингтона назначить ей пенсию в размере 150 фунтов и использовать эти деньги на то, чтобы подыскать им блестящие партии в Англии. Заручившись предварительным согласием вице-короля, семейство Ганнингов летом 1749 года отправилось в Хемингфорд-Грей. В то время Мэри, конечно, не предполагала, что больше никогда не увидит Изумрудный остров.

В поисках женихов

Хотя об этом путешествии Ганнигов не осталось никаких записей, можно предположить, что прекрасные сёстры благополучно добрались до Англии. Известно лишь, что богатая миссис Плейстоу из Роксоммона, возможно, подруга Бриджит, частично оплатила их поездку. Когда восемь лет назад Мэри и Элизабет возвращались в Ирландию, они были ещё детьми и мало что помнили о том времени. Поэтому их впечатления от новой страны обладали очарованием новизны. В свой черёд, их бывшие друзья и соседи были очарованы сёстрами. А после того, как девушки 17 сентября 1749 года посетили ассамблею в Хантингдоне, грандиозное мероприятие, организованное под покровительством всех знатных семей в округе, весть об их красоте распространилась по всей Англии. Ибо многие присутствовавшие там леди и джентльмены рассказали о них своим знакомым или упомянули в письмах:

– Из Ирландии только что приехали две сестры, самые красивые девушки в Соединённом Королевстве!

Кажется, каждый, кто видел Мэри и Элизабет, восхищался ими. Даже некая миссис Монтегю, известная как синий чулок, вынесла свой вердикт:

– Действительно, они очень красивы.

После чего добавила, что девушки производят такое сильное впечатление, потому что появляются везде вместе. Возможно, она была права: две сестры, обладавшие равным очарованием, казались восхищённым зрителям неповторимыми. Однако вскоре и молодые люди, и старцы, которые танцевали с ними на ассамблее, осознали, что у Мэри и Элизабет есть не только красота, но и чувство собственного достоинства. Хотя их стремление нравиться, милая улыбка и потупленный взор, казалось, указывали на то, что первый же настойчивый кавалер легко добьётся победы над ними. Тем не менее, красавицы, воспитанные умной матерью, знали себе цену и были готовы отдать своё сердце только богатому жениху с высоким положением.

Увы, те немногие молодые аристократы, с которыми они познакомились в Хантингдоне, не собирались жениться на бедных девицах с простонародными манерами. Что же касается женихов из среднего класса, то их ухаживания не поощрялись.

Однажды банковский клерк Артур Мерфи и его приятель Генри Трэйл, вероятно, возмущённые холодностью сестёр, решили подшутить над ними. Наняв уличного разносчика и нарядив его в новый костюм, молодые люди явились в дом, где остановились Ганнинги, и представили своего сообщника как пэра королевства. Польщённые таким знакомством, Мэри и Элизабет настояли на том, чтобы гости остались на чай. Однако у новоявленного «пэра», который оказался ирландцем, внезапно проснулась совесть. Не желая обманывать своих соотечественниц, он поднялся из-за чайного стола и обратился к Мерфи и Трэйлу:

– Юные джентльмены, когда же, наконец, вы покончите с глупыми шутками?

После чего снова повернулся к девушкам:

– Леди, не обращайте внимания на этих весёлых парней! Если же вы захотите купить несравненные шёлковые чулки или настоящие индийские носовые платки, то вот они!

С этим словами разносчик засунул руки в карманы и начал выкладывать на стол свой товар. Излишне говорить, что через несколько минут вся троица оказалась на улице.

В этой истории, поведанной позже женой Мерфи, две юные ирландки выглядели как бессовестные охотницы за мужьями. Но она ценна тем, что проливает свет на характеры сестёр. Если гордая Элизабет так и не простила шутникам их дерзкой выходки, то более легкомысленная Мэри притворилась, что забыла о ней. Матери девушек приходилось постоянно быть настороже, чтобы уберечь своих бесхитростных дочерей от сомнительных знакомств.

– Всё, что Вы слышали о двух мисс Ганнинг, правда, – писала своей сестре чопорная миссис Делани, супруга декана из Хантингдона. – За исключением того, что у них есть состояние. Но, боюсь, они стремятся к большему, чем позволяет благоразумие.

Несмотря на недовольство завистников, сёстры обрели поддержку в лице прессы. Модный журнал опубликовал хвалебную оду их красоте, благодаря чему их слава распространилась по всему Лондону:

Стой, моя муза. Ах, как чудесна рана, нанесённая двумя Г*,

Хотя и непохожими, но равными по красоте!

Так мудрые философы видели рождение

Двух сияющих солнц под одинаковыми небесами.

Тем временем Мэри и Элизабет уже очаровывали своих поклонников в деревушке Энфилд, расположенной в Шордиче (Восточном Лондоне). Здесь они могли наслаждаться танцами в скромном зале для собраний и водными вечеринками на извилистых речушках.

В этом живописном уголке, среди деревьев, лужаек и сверкающих ручьёв, их встретил Сэмюэл Ричардсон – автор романа «Памела», который по своему сюжету напоминает сказку «Золушка». Однако, в отличие от восхищённых поклонников сестёр, модный писатель не испытывал к ним тёплых чувств. В его глазах они были всего лишь «театральными артистками», у которых «не было ни ума, ни состояния». Возможно, Ричардсон предсказывал всевозможные несчастья охотницам за богатыми мужьями потому, что они отвергли его. Но писатель ошибался, так как Мэри и Элизабет суждено было получить ту же награду, что и его вымышленной героине Памеле Эндрюс.

Весной 1750 года Бриджит, наконец, получила обещанную пенсию, что позволило ей отправиться с дочерями на новые «пастбища». В юго-восточной части Виндзорского леса, в шести милях от королевского замка, находились источники Саннингхилл-парка, где знатные люди могли насладиться уединением, которого не было на более известных курортах. За крошечной деревушкой простирались широкие, поросшие дроком пустоши, на которых измученные красавицы могли подышать свежим воздухом, не потревоженные толпой любопытных. По утрам в понедельник компания любителей воды вокруг старого Уэллс-хауса была более весёлой и многочисленной. В придорожной гостинице мистера Дэвиса был открыт для публики ресторан, а на тенистой лужайке играли скрипачи, заставляя молодёжь танцевать.

Однако в первые недели жаркого июля любопытных привлекли сюда другие достопримечательности. Все приехали с намерением отправиться в Виндзор в четверг, 12-го числа, чтобы стать свидетелями празднества в честь новых рыцарей, принятых в Орден Подвязки. Ходили слухи, что маленький принц Джордж тоже будет присутствовать там. Это побудило Мэри и Элизабет совершить путешествие в Саннингхилл-Уэллс, что стало поворотным моментом в жизни одной из них. Ибо богатый и привлекательный двадцативосьмилетний дворянин – лорд Дирхерст, сын и наследник пятого графа Ковентри, тоже решил посетить Виндзор. И как только он увидел милое личико Мэри Ганнинг, то сразу отчаянно влюбился в неё.

Несколько дней спустя красавицы ещё раз посетили места своего детства. А 24 июля в Хантингдоне начались ежегодные скачки – три спортивных дня, сопровождаемые многолюдными ночными собраниями, начавшими входить в моду. Среди посетителей был и Эдвард Уортли-Монтегю, эксцентричный английский писатель и путешественник. Он был избран членом парламента от Хантингдоншира, сменив Уильяма Митчелла, дядю Мэри и Элизабет, к тому времени уже погребённого в склепе на церковном дворе Фаулмера. Вместе с этим молодым политиком пришли его друзья – весёлый Том Боулби и Джордж, граф Сассекс, которые были поклонниками сестёр Ганнинг и превозносили их как «божественных созданий».

В течение нескольких месяцев, проведённых в Англии, старый Джон Ганнинг и его супруга с радостью наблюдали за тем, как их Молли и Бетти достигли высот, недоступных для легкомысленных молодых сквайров и амбициозных молодых горожан. Однако, несмотря на это, две девушки вступили на опасную тропу, и их непосредственность стала причиной нечестивого соперничества среди аристократов, которые начали увиваться за ними. Гордый отец и бдительная мать не подозревали, что все эти лорды видели в их прекрасных дочерях легкодоступных дам, которые, если уделить им немного времени и терпения, не смогут отказать ни в одной просьбе.

В отличие от целомудренной Памелы, героини романа Ричардсона, которой пришлось столкнуться с преследованием только одного кавалера, сёстры должны были противостоять ухаживанию полусотни мужчин. К сожалению, придирчивый писатель не знал, как мужественно они отстаивали своё право на брак, руководствуясь его философскими взглядами. В те дни яркая и весёлая Мэри, которой едва исполнилось восемнадцать лет, затмила свою более скромную сестру. Её преданным оруженосцем стал трудолюбивый молодой клерк из адмиралтейства по имени Филипп Стивенс. Несмотря на скромное происхождение, он мог похвастаться знатными друзьями и покровительством леди Кэролайн, невестки вице-короля Ирландии, что делало его весьма влиятельным в аристократических кругах. Не осталось незамеченным, что Стивенс часто сопровождал сестёр Ганнинг в различных общественных местах: в парке Воксхолл на южном берегу Темзы, в увеселительных садах Ранелаг в Челси, в лондонском ресторане «Ризотто» и в Опере. Поговаривали, что он стремится сделать Мэри своей женой.

Однако многие из кавалеров, которые добивались её расположения, были движимы более низменными чувствами. Сплетники утверждали, что один из её аристократических поклонников, Том Медликотт, ранее преследовавший своими домогательствами актрису Беллами и прозванный современниками «Всеобщий Галант», цинично утверждал:

– Поскольку среди куртизанок много знатных дам, вполне возможно, что ирландская девушка без гроша за душой предпочтёт богатого покровителя, а не бедного мужа!

До нас также дошла история о том, как Мэри и Элизабет посетили знаменитую Мейфейрскую ассамблею – ежегодный бал дебютанток высшего общества, который проводился под эгидой герцогини Бедфордской. Однажды на Бери-сквер, где остановились Ганнинги, была оставлена открытка с приглашением на бал. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это подделка. По слухам, мошенничество было раскрыто генералом Уоллом, суровым старым ирландцем и давним поклонником своих прекрасных соотечественниц. Он использовал своё влияние в Бедфорд-Хаусе, чтобы заменить фальшивое приглашение настоящим. Согласно другой версии, миссис Ганнинг, осознав, что над ней подшутили, отправилась на Блумсбери-сквер со своей старшей дочерью и, добившись встречи с хозяйкой, рассказала ей об обмане. Добродушная герцогиня Бедфордская, очарованная посетительницей, настояла на том, чтобы Бриджит привезла своих дочерей на ассамблею.

По одной из версий, виновником розыгрыша был баронет Фрэнсис Блейк Делавал, который позже стал печально известен своими любовными связями с актрисами.

Судя по всему, сёстры появились на Мейфейрской ассамблее до того, как их пригласили в Сент-Джеймский дворец. Благодаря газетам, их известность стала настолько широкой, что прекрасных ирландок посчитали достойными быть представленными королевскому двору. Это произошло в воскресенье, 2 декабря 1750 года.

– Какое королевское зрелище Вы больше всего хотели бы увидеть? – с улыбкой поинтересовался король Георг II у Мэри.

– Больше всего на свете, Ваше Величество, я хотела бы увидеть коронацию, – бестактно брякнула та, не подумав о том, что коронации обычно предшествуют королевские похороны.

К счастью, стареющий монарх, на которого красота молодой ирландки произвел большое впечатление, нашёл её ответ забавным.

В том же месяце герцог Дорсетский, сменил графа Харрингтона на посту лорда-лейтенанта Ирландии. Вероятно, Мэри поддержала просьбу об увеличении пенсии, которую её мать подала новому вице-королю. Несколько недель спустя в одном модном журнале появилось стихотворение под названием «О недавнем инциденте с леди», которое утверждало, что Его Светлость проявил стойкость перед чарами соблазнительницы.

Однако простых смертных красота сестёр впечатляла гораздо сильнее, о чём свидетельствовали проявления массового фанатизма в первые месяцы нового 1751 года. Майским вечером по Лондону разнеслась весть о том, что Мэри и Элизабет должны были посетить сады Воксхолла. В результате там собралась толпа из восьми тысяч любопытных зрителей. В ожидании красавиц лондонцы прогуливались по широким, обсаженным деревьями проспектам, освещённым волшебными лампами, или бродили по тенистым аллеям среди сверкающих статуй и плещущихся фонтанов. Если разодетые по последней моде дамы, сопровождаемые немногочисленными кавалерами, при появлении Мэри и Элизабет торопились свернуть на посыпанные гравием дорожкам, то жёны и дочери городских торговцев следовали за ними по пятам. Даже когда сёстры, желая поужинать, укрылись в своей ложе – ярко освещённой кабинке на открытом воздухе, обращённой в сторону музыкантов, поклонники с разинутыми ртами продолжали толпиться на пороге. Неожиданно юная дочь одного из зрителей выбежала из ложи, выразив своё отвращение к происходящему в гневных словах. Один из знатных спутников красавиц в ответ вытащил шпагу, после чего завязалась потасовка. Но когда кровопролитие уже казалось неизбежным, лорд был вынужден смирить свою воинственность. Вероятно, красавицы выступили в качестве миротворцев. Если в последующие годы Мэри пожелала стать свидетельницей дуэли, её младшая сестра с обычной своей добротой всегда старалась предотвратить «дело чести».

Примерно в это же время один из самых настойчивых поклонников Мэри стал постепенно вытеснять своих конкурентов. 18 марта 1751 года пятый граф Ковентри скончался, и его сын Джордж Уильям, лорд Дирхерст, унаследовал отцовский титул. Вдобавок, благодаря своему другу герцогу Ньюкаслскому, он стал лордом-лейтенантом Вустершира. Его внимание к старшей из сестёр Ганнинг были настолько явным, что газеты неоднократно писали:

– Шестой граф Ковентри, наконец, женился на предмете своей страсти.

Однако другие полагали:

– Нет, он, следуя примеру сэра Медликотта, хочет сделать её своей любовницей.

В течение всего лета интерес публики к красавицам не угасал. Газеты писали о посещении сёстрами модных заведений, а хвалебные стихи в честь них заполонили журналы:

Их изящные формы и воздушная лёгкость очаровывают.

У них румяные щёки и светлый цвет лица…

Один бард, увидев портрет Мэри работы Уилсона, написал, что это творение самого Купидона, которое Венера ошибочно приняла за своё собственное изображение. Типографии тиражировали гравюры с такими названиями, как «Прекрасная ирландка» или «Ирландские сёстры». В течение всего лета девушки наслаждались своим триумфом, хотя им не хватало знаний о свете. Говорили, что однажды, когда они проезжали через Хэмптон-Корт, экономка, желая показать гостям комнату, где висели картины Неллера, известные как «Красавицы Хэмптон-Корта», воскликнула:

– Сюда, дамы, сюда! Здесь красавицы!

На что Мэри возмущённо ответила:

– Мы с сестрой пришли посмотреть на дворец, а не для того, чтобы нас показывали как достопримечательность!

В другой раз они нанесли визит в Динс-Ярд в Вестминстере, где учился их младший брат Джон, которого актриса Белами называла своим «маленьким мужем». Среди толпы ликующих мальчишек красавицы принялись выпрашивать отпуск для своего брата у его старого наставника, получив в качестве сомнительного вознаграждения неизбежные стихи. Каждый раз, когда Мэри и Элизабет отваживались подышать свежим воздухом в Сент-Джеймсском парке, их окружала толпа любопытных. Однажды одна из сестёр даже упала в обморок, и её пришлось нести домой в кресле. В другой раз их кавалеры вынуждены были обнажить шпаги, чтобы спасти красавиц от толпы.

Осенью сёстры, как обычно, отправились на воды в Танбридж, где собиралась самая изысканная компания, и раз в неделю устраивался бал. По возвращении в Лондон флирт между Джорджем и Мэри продолжился, и большинство сплетников утверждали:

– Вот увидите, старшая мисс Ганнинг согласится стать содержанкой лорда Ковентри!

Однако граф Честерфилд, бывший лорд-наместник Ирландии, хорошо зная мать девушек, лишь качал седой головой в ответ на эти речи.

14 мая, когда король Георг II отправился в сопровождении государственных чиновников открывать очередную сессию парламента, старшая из сестёр Ганнинг присутствовала в зале палаты лордов. Но даже по такому случаю Мэри не разрешили пойти туда без сопровождения. Когда граф Ковентри поднялся, чтобы обратиться с речью к своему государю, Бриджит наивно заметила сидевшему рядом лорду Грэнвиллу:

– Я здесь из-за моей дочери и рада, что милорд так хорошо выступил, потому что бедная девушка была готова упасть в обморок!

Вскоре все знакомые Ганнингов осознали, что добродетель может принести нечто большее, чем её собственные плоды.

Замужество красавиц

16 января 1752 года в лондонском Оперном театре был устроен бал-маскарад, на котором присутствовало 11-12 тысяч представителей знати. С момента своего представления при дворе сёстры Ганнинг стали признанными красавицами, и, несомненно, они были королевами бала. В просторных позолоченных залах среди танцующих масок присутствовал также двадцатисемилетний герцог Джеймс Гамильтон. По этому хрупкому шотландскому аристократу с благородной осанкой вздыхала половина столичных девиц на выданье. Во время учёбы в Оксфорде он выказал себя с лучшей стороны, но после смерти отца, пятого герцога Гамильтона, прославился как повеса, игрок и участник лошадиных скачек. Азартные игры были не единственным пороком молодого герцога, который ещё сильно выпивал.

– Я обнаружил, что он изменил свои намерения оплыть морем в Лиссабон, – писал о Гамильтоне один из его приятелей, – он настолько слаб, что не может отправиться в путешествие из-за своего желудка, поскольку его дважды доставляли (к врачу) с сильной рвотой кровью. Они (врачи) говорят, что он (бедняга) не проживёт долго, потому что, как только немного приходит в себя, пьёт до четырёх, пяти или шести утра.

Известный английский писатель и политик Гораций Уолпол, чей отец был врагом старого герцога Гамильтона, тоже не упустил возможность в своих письмах к другу, барону Мьюру, опорочить Джеймса:

– Позволь мне спросить тебя, дорогой Вилли, как у тебя дела с девушками? Являются ли они… таким же редким товаром в Гамильтоне или… по-прежнему таким же изобильным?

Тем не менее, друзья отзывались о шестом герцога Гамильтоне как о «литераторе», потому что он состоял в писательском «Избранном обществе» Эдинбурга. А одна из современниц заявила:

– Он был очень развратен в обществе плохих женщин, но среди дам он был одним из самых вежливых и воспитанных мужчин в Великобритании.

В юности Джеймс был помолвлен с некой Элизабет Чадли, но во время его пребывания за границей его невеста вышла замуж за другого, что сделало герцога Гамильтона ярым противником брачных уз. До маскарада в Опере он не был знаком со знаменитыми ирландскими красавицами, и, можно было бы предположить, что этому безрассудному молодому человеку должна была понравиться весёлая кокетливая Мэри. Но всё произошло с точностью до наоборот. Вероятно, наученный горьким опытом, Джеймс без памяти влюбился в более скромную из двух сестёр.

По слухам, герцог Гамильтон решил жениться на Элизабет весной. Но сплетники ошиблись: он проявил в этом деле необычную поспешность под влиянием, как говорили, заключённого во время попойки пари. Через месяц после маскарада в Оперном театре, 14 февраля (в День Святого Валентина) лорд Честерфилд дал большой бал в Бедфорд-Хаусе в честь завершения строительства своего лондонского дворца. Мэри блистала на балу в роскошном наряде, расшитом золотом и блёстками (подарок графа Ковентри?), который составлял резкий контраст со скромным тёмным платьем её младшей сестры. Таким образом, герцог Гамильтон был окончательно покорён, и, оторвавшись от карточного стола, ещё до конца вечера сделал Элизабет предложение, хотя был знаком с ней всего месяц. Два дня спустя она стала герцогиней Гамильтон.

Об этой романтической истории мы узнаём от того же Горация Уолпола:

– Событие, наделавшее больше всего шума со времени моего последнего письма, – это импровизированная свадьба младшей из двух (сестёр) Ганнинг… Лорд Ковентри, серьёзный молодой дворянин, один из немногих оставшихся патриотов, долгое время ухаживал за старшей (сестрой), уважая её добродетель, но не слишком заботясь о своей репутации. Около шести недель назад герцог Гамильтон, полная противоположность графу, вспыльчивый, распутный, экстравагантный и, в равной степени, с пострадавшим состоянием и репутацией, влюбился в младшую на маскараде и решил жениться на ней весной. Примерно две недели назад во время огромного собрания у лорда Честерфилда… герцог Гамильтон был занят страстным ухаживанием в одном конце зала, в то время как в другой стороне играл в фараон… Однако двумя ночами позже, оставшись с ней наедине, пока её мать и сестра были в Бедфорд-Хаус, он почувствовал такое нетерпение, что послал за священником…

Однако без лицензии, кольца и оглашения пастор отказался венчать пару. Тогда молодые люди поженились после полуночи в часовне Кита на Керзон-стрит (где не требовали лицензию) с кольцом от полога кровати. Хотя осторожная мать, такая как Бриджит, не доверила бы свою дочь распутному молодому аристократу, если бы не состоялась настоящая помолвка. Где именно произошло это знаменательное событие, неизвестно. Но тайный брак Джеймса и Элизабет был действительно заключён благодаря преподобному Александру Киту, вернее, одному из его заместителей. Дело в том, что сам пастор, много лет венчавший подряд всех желающих не без выгоды для себя, был заключён в тюрьму по доносу своего конкурента в лице настоятеля церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер. Несмотря на это, неустрашимый Кит, даже будучи заключённым, умудрился снова открыть часовню с другой стороны улицы. Здесь его помощники каждый день до четырёх часов вечера продолжали совершать таинство брака. Поэтому, без сомнения, слуге Гамильтона пришлось ещё до полуночи разбудить одного из двух капелланов.

Утром в пятницу, 16 февраля 1752 года, лондонские газеты написали:

– Герцог Гамильтон вчера рано утром обвенчался с младшей мисс Ганнинг, леди действительно необыкновенной красоты и грации, и вскоре после этого отправится с ней в своё поместье Сомборн в Хэмпшире.

Это событие, согласно письму графини Помфрет своему мужу, наконец, побудило Джорджа Ковентри, назначенного лордом опочивальни Георга II, сделать предложение Мэри:

– Милорд Ковентри, к несчастью для него, появился при дворе в то утро, когда новоявленная супружеская пара отправилась на поля Аркадии (в свадебное путешествие), и над ним заслуженно насмехались, как утверждают некоторые, до тех пор, пока он не воскликнул, что намеревается немедленно последовать столь справедливому примеру и сделать старшую мисс Ганнинг Её Светлостью…

Нищий поэт с Граб-стрит поддержал кавалеров Сент-Джеймсского дворца стихотворением «Очарование красоты, или грандиозное состязание между прекрасными ирландками и английскими герцогами, которое привело к браку Его Светлости герцога Гамильтона с мисс Элизабет Ганнинг и к ожидаемому браку её старшей сестры с неким благородным графом».

 Не прошло и пяти дней после тайного венчания на Керзон-стрит, как в газетах появилась новость о том, что Джордж собирается жениться на следующий день, несмотря на отсутствие приданого у его юной избранницы. Наконец, появилось и долгожданное объявление:

– В четверг вечером граф Ковентри сочетался браком с мисс Мэри Ганнинг, известной своей изысканной красотой и достижениями, которые могут придать элегантность и достоинство самому высокому положению. Сразу после церемонии они отправились в поместье лорда Эшбернхэма в Чарлтоне (графство Кент), чтобы отпраздновать своё бракосочетание.

Согласно записям в регистрационной книге церкви Святого Георгия, была получена специальная лицензия, что позволяет предположить, что венчание могло состояться в резиденции жениха на Гросвенор-сквер в Лондоне. Учитывая, что место, выбранное для медового месяца, находилось всего в семи милях от города, вполне вероятно, что свадьба состоялась вечером. Через несколько дней новоиспечённая графиня Ковентри вернулась в Лондон для своего официального представления на Капитуле Ордена Подвязки, рыцарем которого был её муж. А 13 марта её снова приняли в Сент-Джеймсском дворце. Было отмечено, что белизна щёк Мэри объяснялась искусным гримом (современники много писали об её чрезмерном увлечении косметикой).

Тем временем джентльмен по прозвищу «Подглядывающий Том» сел сочинять графине Ковентри эпиталаму, а старина Джон Ганнинг выразил своё удовлетворение браком старшей дочери в доморощенных стихах.

Герцогиня Гамильтон совершила более продолжительное свадебное путешествие, чем её сестра. Простуда задержала возвращение Элизабет и только неделю спустя она появилась в Лондоне.

– Мир по-прежнему сходит с ума по Ганнингам, – утверждал в своём очередном письме Уолпол, – герцогиня Гамильтон была представлена (ко двору) в пятницу; толпа была настолько велика, что даже знатные люди в гостиной забрались на стулья и столы, чтобы посмотреть на неё. У их дверей толпятся люди, чтобы увидеть, как они садятся в свои кресла; и публика приходит пораньше, чтобы занять места в театрах, когда становится известно, что они будут там…

– Они очень своевременно вышли замуж, – в свой черёд, заметил английский актёр и драматург Сэмюэл Фут, оценивая карьеру двух красавиц, – ещё месяц – и они из богинь опустились бы до уровня простых женщин.

А в мае Уолпол снова сообщил своему другу:

– Ганнинги уехали в свои замки, и больше о них никто не слышал, за исключением того, что посмотреть на герцогиню Гамильтон собралось столько народу, что семьсот человек всю ночь сидели в гостинице в Йоркшире и вокруг неё, чтобы на следующее утро увидеть, как она садится в карету.

Элизабет и её супруг отправились в Шотландию, где у Джеймса было много поместий, в том числе, и Шательро с дворцом Гамильтон в стиле неоклассицизма, послужившим позже образцом для Крум-корт в Вустершире, который граф Ковентри унаследовал от своего отца. Именно туда Джордж привёз Мэри. Однако супруги Ковентри пробыли там недолго. Как засвидетельствовал уже в июле Уолпол, они решили присоединиться к невестке лорда Честерфилда, собиравшейся в Париж:

– …леди Кэролайн Питершем и леди Ковентри только что отправились туда. Вряд ли последняя сможет наделать там столько шума, сколько наделала с сестрой в Англии. Я не могу сказать, что её гений равен её красоте: она каждый день совершает грубые ошибки…

Далее автор готических романов иронически замечает, что Мэри во время медового месяца прониклась слишком «огромной любовью» к своему мужу. Друг Ковентри, лорд Даун, встретив супругов в Кале, предложил молодой графине:

– Если хотите, я могу уступить Вам свою кровать-палатку, потому что на постоялых дворах полно клопов.

– О! – ответила Мэри. – Я предпочла бы быть загрызенной до смерти, чем провести хотя бы одну ночь без моего дорогого друга!

Вероятно, Уолпол намекал на то, что чрезмерная экзальтированность красавицы может стать причиной её разлада с мужем. К сожалению, он оказался прав: «огромная любовь» Мэри вскоре подверглась испытанию, и произошло это в мировой столице моды. Хотя Париж был поистине волшебным городом, она не чувствовала себя там счастливой.

– Парижский двор слишком высокомерен! – жаловалась графиня Ковентри впоследствии.

Дело в том, что во Франции эталоном красоты считалась белокурая маркиза Помпадур, фаворитка короля Людовика XV. Поэтому кельтская внешность Мэри не произвела впечатления на парижан, которые смеялись над её глупостью, недостатком воспитания и незнанием французского языка. Тем не менее, не желая отставать от моды, она переняла у маркизы Помпадур привычку использовать густые белила на основе свинца, что было очень вредно для кожи, и румяна.

Однажды, когда Мэри спустилась к ужину с белым, как мел, лицом и ярко-красными щеками, граф Ковентри, по словам присутствовавшей там же леди Кэролайн, хмуро приказал жене:

– Немедленно умойтесь!

А когда та не послушалась, он вытащил из кармана носовой платок и, прямо на глазах у гостей, бесцеремонно стёр с её лица макияж. Кроме того, Джордж оказался ревнивцем, и из-за этого у молодожёнов было несколько ссор.

Зато по возвращении в Англию Мэри произвела настоящий фурор своим внешним видом. Теперь уже она сама установила моду в лондонском обществе на белую кожу с румяными щеками, и её популярность росла с каждым днём. Всякий раз, когда она появлялась в Гайд–парке, её окружала толпа. Этому способствовало и распространение гравюр, созданных по мотивам пастели Жана-Этьена Лиотара, которому графиня Ковентри позировала в Париже. Модный живописец недавно вернулся с Востока и предложил своей модели надеть турецкий костюм, как нельзя лучше подчёркивающий её экстравагантный характер. Тщеславие Мэри, считавшейся первой красавицей английского двора, было полностью удовлетворено.

А как в это время протекало путешествие Элизабет?

В понедельник, 30 марта 1752 года, вереница карет в сопровождении форейторов и отряда конных пехотинцев выехала из дома герцога Гамильтона на Джордж-стрит. Толпа зевак, привлечённая великолепным зрелищем и жаждущая хоть мельком увидеть молодую герцогиню, наблюдали за кавалькадой до тех пор, пока она не скрылась вдали.

Новобрачная, которая впервые отправлялась со своим мужем на родину его предков, была очаровательна во всех отношениях. Элизабет обладала высоким ростом, идеальной грациозной фигурой и изящной головкой с греческим профилем. Её округлые руки и кисти с длинными тонкими пальцами были безупречны. Черты лица юной герцогини, хотя и не отличались особой выразительностью, тоже были прекрасны. На всех портретах можно увидеть её изящные губки в форме «лука Купидона», тонкий нос, полуопущенные веки и длинные ресницы. Её кожа цвета слоновой кости словно светилась изнутри, нежный румянец покрывал щёки, а когда солнечные лучи касались её каштановых волос, они отливали золотом. Не менее привлекательным был характер Элизабет. Искренность и преданность, которые читались в серо-голубых глазах молодой женщины, определяли все её поступки. В час опасности и во время скорби её мужество оставалось непоколебимым. Наделённая бесконечным сочувствием, она никогда не забывала отблагодарить тех, кто к ней проявил доброту. Мягкое сердце герцогини Гамильтон делало её щедрой ко всем, кто нуждался в ней. Недостатков в этой милой натуре было не так уж много. Обвинение в тщеславии, простительном грехе красивой девушки, скорее должно быть отнесено к её сестре. Чувство собственного достоинства было естественной чертой человека, чьё положение до сих пор было не столь высоким, и являлось своеобразным щитом в тот галантный век. Образованная, хотя и не слишком умная, одарённая даром предвидения, хотя и лишённая интуитивной прозорливости, по интеллекту Элизабет Ганнинг была равна большинству женщин своего времени.

Известно, что супруги Гамильтон путешествовала по Северной дороге, и люди стекались туда, чтобы увидеть знаменитую красавицу. Сохранились свидетельства того, что она была искренне благодарна публике за её неподдельное восхищение. Путешественники преодолели около тридцати миль в час, миновав Грэнтэм и Ньюарк, а затем – Йоркшир. В понедельник, 6 апреля, они добрались до Ньюкасла, где их ожидала карета, отправленная из столицы Шотландии.

На следующее утро, примерно за час до полудня, вокруг гостиницы собралась огромная толпа и, когда очаровательная герцогиня Гамильтон решила выйти к своему экипажу, она задержалась на ступеньках крыльца с добродушным самодовольством, позволяя незнакомцам удовлетворить своё любопытство. Чуть позже появился её супруг, который, вероятно, опасаясь оспы и прочей заразы, яростно заявил:

– Будь у меня пистолет, я выстрелил бы прямо в толпу!

Затем, усадив свою жену в карету, он велел форейторам трогаться с места, добавив:

– Чем больше миль мы будем проезжать в день, тем лучше!

– Это неудивительно, ведь он охранял такое великое сокровище! – добродушно заметила Рода Делаваль, английская аристократка и художница, когда ей рассказали об этой вспышке гнева герцога Гамильтона.

До этого момента Джеймс не осознавал, что женившись на красавице, должен быть готов к ухаживаниям её поклонников. Возможно, его также разозлили требования жадного трактирщика или слухи о том, что на скачках в Ньюмаркете в предыдущую субботу лошадь капитана Вернона обошла его скакуна Сатурна.

Очевидно, 7 апреля супруги остановились на ночлег в Олнвике. На следующий день они преодолели тридцатимильный путь до Бервика, где их радостно приветствовала большая толпа людей. На третий вечер после выезда из Ньюкасла путешественники прибыли в Белтонфорд – своё последнее место привала на пути в Эдинбург. Около часа следующего дня, когда они спускались с холмов и смотрели вниз на шотландскую столицу, юная герцогиня увидела башни Холируда – первого из своих северных дворцов. Даже волнение от проезда по переполненным улицам Эдинбурга, должно быть, померкло перед романтикой её нового жилища.

Покои, отведённые для герцога Гамильтона как наследственного хранителя бывшего королевского замка, тянулись вдоль западного фасада, охватывая массивную башню Якова V, и вдоль северного фасада, возведённого весёлым королём Карлом II. Они включали в себя первый и второй этажи. Над обеденным залом в западной башне, где молодые герцог и герцогиня наслаждались уединённым ужином, располагалась бывшая приёмная Марии Стюарт. Из зала к ней вела винтовая лестница, по которой когда-то поднимались наёмные убийцы, чтобы расправиться с Риччи – секретарём королевы и её предполагаемым любовником. В спальне всё ещё можно было увидеть ложе Марии, покрытое покрывалом, вышитым её собственными руками, и в каждом уголке замка таились призрачные воспоминания о тех временах. Однако в этот раз у Элизабет было совсем немного свободного времени, чтобы насладиться своими апартаментами в Холируде. На следующее утро она вместе с мужем покинула Эдинбург.

2 апреля, вероятно, ещё до наступления темноты, супруги прибыли в Шательро, западную резиденцию Гамильтона, где их встретили огни костров и яркие вспышки фейерверков. Самый большой загородный дом в Шотландии располагался почти в сорока милях от Эдинбурга и в одиннадцати милях от Глазго в плодородной долине на окраине города, благодаря которому он и получил своё название. С двумя крыльями, выступающими под прямым углом от главного фасада в палладианском стиле, особняк возвышался над деревьями Низкого Парка. Высокие белые стены с тремя ярусами окон обрамляли широкие лужайки, которые простирались между аллеей, засаженной вязами, и берегами реки Эйвон. В южной части поместья находились Олений парк и Охотничий домик, спроектированный архитектором Уильямом Адамом. В самом дворце располагались две библиотеки и знаменитая коллекция произведений изобразительного и декоративного искусства.

В течение лета произошло несколько событий, которые нарушили монотонность жизни в Гамильтоне. Мэр Глазго, Мердок, со своими помощниками и другими магистратами не упустил возможность, чтобы обратиться с приветственным словом к новоиспечённой герцогине. Последняя 14 мая приняла их в галерее Шательро – просторном зале с покрытыми лаком стенами, великолепными потолками и семью высокими окнами, из которых открывали вид на зелёные просторы парковой зоны. Приветливость Элизабет покорила всех присутствующих. После этого, без сомнения, её муж, обрадованный тем, что нашёл в лице гостей достойных собутыльников, открыл винные погреба, и началось настоящее шотландское веселье.

Спустя два дня герцог, желая оказать честь горожанам, привёз свою жену в Глазго. Её сопровождали исполнительные судьи, которые с радостью показали Элизабет стекольные и чугунолитейные заводы и другие достопримечательности этого быстро развивающегося города.

6 июля в Гамильтоне состоялся грандиозный праздник в честь дня рождения Джеймса, которому исполнилось двадцать восемь лет. На торжество собрались представители местной знати и джентри. При этом, по слухам, гости больше хотели увидеть знаменитую красавицу, чем поздравить именинника.

А однажды группа молодых джентльменов, которые приобрели широкую известность в местных кругах, решив поставить пасторальную комедию «Кроткий пастух» в пользу семьи, оказавшейся в трудной ситуации, осуществила своё намерение дать представление для герцогини. Если не считать этих случайных развлечений, первое лето Элизабет в Шотландии не было особенно насыщенным событиями.

Примерно в это же время шотландский художник Гэвин Гамильтон, носивший ту же фамилию, что и её муж, создал трогательный «Портрет новобрачной». На картине Элизабет изображена в наряде фамильных цветов Гамильтонов – сером и малиновом, ласкающей собаку из питомника Шательро, чьи лапы покоятся на её атласной юбке. В начале следующего года гравюры, выполненные Джоном Фабером по мотивам этой прекрасной картины, оформленные в рамки с лондонской короной или нарисованные на стекле, поступили в продажу в Лондоне и в Эдинбурге.

Если верить газетам, молодая герцогиня очаровала своих новых друзей и соседей своей добротой, искренностью, а также тактичностью и вниманием к окружающим. Одним из первых её начинаний стало основание благотворительной школы в Гамильтоне. В это заведение были приняты двенадцать девочек в возрасте семи лет, которым предоставляли одежду, кров и питание до четырнадцати лет. Каждую из девочек учили читать и прясть, а деньги, вырученные от продажи их изделий, передавались маленьким работницам в конце рабочего дня. Это было поистине удивительное учреждение для середины восемнадцатого века. О любви Элизабет к детям свидетельствует и её подарок городской церкви – купель для крещения.

Однако холостяцкие привычки её мужа стали причиной глубокого горя для прекрасной герцогини. Лорд Гамильтон был известным пьяницей, и даже в ту эпоху любому случайному наблюдателю было очевидно, что его разум и тело были разрушены из-за излишеств. С 1753 по 1756 он возглавлял масонскую ложу в Гамильтоне, что не мешало ему тратить огромные суммы на поле для гольфа и за игорным столом. В результате ему приходилось продавать земли, о чём свидетельствуют рекламные колонки в газетах. Не говоря уже об увлечении герцога скачками. На стенах его родового дворца была роспись, изображающая четырёх лошадей с форейторами и колесницами во время знаменитого забега, состоявшегося 29 августа 1750 года. Причём скакун, выигравший ставку, был из конюшен Гамильтона. Однако это лето оказалось неудачным для герцога, так как в Хантингдоне, Барнете, Стокбридже и Ньюмаркете он потерпел одно поражение за другим. И за весь сезон на его счету не было ни одной победы.

Поздней осенью состояние здоровья герцогини вынудило её провести зиму в столице Шотландии, и 17 октября она поселилась в своих апартаментах в Холируде.

Пока Мэри и Элизабет путешествовали, члены лондонского клуба «Уайтс» заключали пари, кто из сестёр раньше подарит своему супругу ребёнка, и в первые недели нового 1754 года ежечасно ожидали результатов. Когда пришла новость о том, что графиня Ковентри 31 января родила девочку, те, кто поставил на неё, были уверены в своей победе. Увы, 4 февраля прибыла шотландская почта из Эдинбурга: герцогиня Гамильтон тоже родила дочь в Холируде, но 26 января, на пять дней раньше своей сестры. Это произошло в пятницу, день недели, в который она вышла замуж и впервые переступила порог дворца Холируд.

На следующее утро лорд Хобарт, поставивший на Элизабет, пришёл в клуб на Сент-Джеймс-стрит, чтобы подразнить своих друзей и получить заслуженный выигрыш.

История Джейн Дуглас

За некоторое время до того, как она встретила своего будущего мужа, Элизабет познакомилась с человеком, который оказал значительное влияние на её судьбу. Однажды днём, нанеся с сестрой визит леди Тайроули, она обнаружила у неё стройную элегантную женщину с тонким, бледным лицом и очаровательными манерами, свойственными аристократкам. Черты её лица ясно говорили о том, что её прошлая жизнь была полна печали. Это была Джейн Дуглас, школьная подруга хозяйки и представительница одного из самых гордых шотландских родов.

История клана Дугласов берёт своё начало в VIII веке. Однако лишь в 1703 году представитель этого рода Арчибальд Дуглас впервые получил титул герцога. Он также стал хранителем короны шотландских монархов, которую передал в Эдинбургский замок после закрытия последнего парламента в связи с вхождением Шотландии в состав Великобритании. В 1715 году Арчибальд привёл на помощь английской армии свою кавалерию против восставших шотландских горцев. За это во время нового восстания замок Дуглас был сожжён, и герцогу пришлось восстанавливать его. В общем, в молодости он был человеком вполне адекватным, не считая того, что питал отвращение к браку.

Наследницей огромного состояния Дугласа считалась его единственная сестра Джейн (они рано лишились родителей). Хотя её друзья и утверждали, что репутация этой девушки безупречна, это было не совсем так. В юности многие шотландские дворяне были не прочь жениться на ней, но она выбрала Фрэнсиса Скотта, графа Далкейта, наследника герцогства Баклю. Однако в марте 1720 года помолвка была внезапно расторгнута. В конце месяца между несостоявшимся женихом и герцогом Дугласом, который вступился за честь сестры, произошла дуэль. К счастью, никто из участников не пострадал. Некоторые говорили:

– Причиной ссоры была очаровательная Китти Хайд, за которой приударил Далкейт!

Но другие, включая лорда Марка Керри, близкого родственника Дугласов, утверждали:

– Леди Джейн сама своим поведением дала повод жениху разорвать помолвку!

Спустя месяц Китти, которая предпочла выйти замуж за герцога Куинсберри, сосватала Далкейту свою золовку, полную тёзку Джейн Дуглас. В расстроенных чувствах девушка переоделась мальчиком и вместе со своей горничной-француженкой отправилась в Париж. Этот дерзкий поступок отпугнул всех её потенциальных женихов. Однако герцог Дуглас, который очень любил свою сестру, позволил ей вернуться в родной замок. Несколько лет Джейн уединённо жила там с братом, пока последний не сошёл с ума.

В 1725 году Арчибальд убил капитана Джона Керра, внебрачного сына своего дяди, Марка Керра, во время сна в своей родовой обители, куда сам его пригласил. Некоторое время убийца скрывался в Голландии, но влиятельные друзья, высокое положение и тот факт, что герцог был не в своём уме, спасли его от наказания. Тем не менее, Джейн была настолько шокирована этим ужасным поступком, что покинула замок Дуглас и поселилась у друзей в Эдинбурге.

В 1738 году жестокость герцога по отношению к собственному слуге вызвала гнев его соседей, и ему припомнили старое преступление. Даже раздавались угрозы подать жалобу на Дугласа правительству. Услышав, что её брат намеревается посетить Эдинбург, Джейн отправила письмо, в котором убеждала его не рисковать и не появляться на публике, чтобы не навлечь на себя неприятности. Расценив её совет как угрозу, герцог был смертельно оскорблён и так и не простил свою сестру до конца жизни. Возможно, назло брату, она завела роман с полковником Джоном Стюартом. Однако, поскольку тот не имел состояния, Джейн вскоре разорвала отношения, заявив ему:

– Я испытываю отвращение к браку!

Между тем Арчибальд настолько озлобился, что в 1744 году изменил своё завещание, лишив её наследства в пользу герцога Гамильтона, ближайшего родственника Дугласов. Потеря благосклонности брата стала серьёзным испытанием для бедной леди Джейн, которая, будучи щедрой и недальновидной особой, зависела от жалких 300 фунтов в год, выделенных ей из королевского состояния Дугласа. Между тем её кредиторы становились всё более назойливыми, и леди могла оказаться в приюте для бездомных, поскольку после смерти брата ей грозила нищета. И всё же существовало простое средство от обоих зол. Много раз в минуты прояснения рассудка Дуглас уговаривал сестру выйти замуж, клянясь, что, поскольку у него самого никогда не будет жены, её дети унаследуют его поместья. Брак не только обеспечил бы Джейн защиту, но и обезопасил бы её от преследований кредиторов. Если бы она могла подарить наследника древнему роду Дугласов, герцог наверняка забыл бы о давней вражде.

Джейн написала своему давнему поклоннику, вдовцу Джону Стюарту, с просьбой возобновить их прежние отношения. 4 августа 1746 года, в сорок восемь лет, она вышла замуж за пятидесятидевятилетнего полковника, пользующегося дурной репутацией солдата удачи. Для утончённой и образованной леди их дома Дугласов брак с этим азартным игроком, обременённым долгами, которого её брат называл «изношенным старым повесой», был явным мезальянсом. Лишь в одном отношении её выбор оказался верным: на протяжении всех лет брака он оставался её преданным рабом.

– Горько мне, – писала миссис Карс, наперсница Джейн, узнав о её браке, – что она запятнала, нет, испортила свою репутацию, поскольку это позор для прекрасного дома, к которому она принадлежит…

Другие её друзья тоже были опечалены этим неравным браком, который держался в тайне около двух лет. Джейн опасалась, что её брат может лишить её последней скудной пенсии из-за того, что она вышла замуж за известного якобита – однофамильца и сторонника свергнутой королевской династии Стюартов.

После церемонии бракосочетания супруги отправилась на континент – сначала в Гаагу, где пробыли три месяца, затем перебралась в Утрехт, проведя там остаток зимы, и, наконец, 27 апреля 1747 года объявились в Экс-ла-Шапель. Незадолго до этого, 10 апреля, Джейн сообщила брату о своей беременности. Однако 21 или 22 мая она совершила неосмотрительный поступок, покинув Экс-ла-Шапель, где у неё было множество друзей. Хотя она объяснила это экономией средств, переезды вряд ли обошлись ей дешевле. Некоторым своим друзьям Джейн говорила:

– Я хотела бы жить в стране, где могла бы свободно исповедовать протестантскую религию.

Но, опять же, тогда и немного позже она поддерживала настолько близкие отношения с католическими священниками и монахинями, что они надеялись вернуть её в лоно своей церкви.

Миновав Льеж и Седан, беременная Джейн по ухабистой дороге в жару 7 июня 1747 года добралась до Реймса, но 2 июля спешно покинула его, позже объяснив:

– Одна леди сказала мне, что в этом городе лекари и акушерки невежественны, как скоты.

Кроме мужа, Джейн постоянно сопровождали преданная компаньонка, миссис Хелен Хьюитт, и две шотландские девушки-горничные по имени Эффи Коу и Изабель Уокер. Однако на этот раз она взяла с собой только одну компаньонку, оставив служанок в арендованном доме в Реймсе. Одновременно полковник уволил своего слугу, без которого любой дворянин не считал возможным путешествовать.

7 августа Джейн написала своему брату, что её самые заветные мечты сбылись. Несмотря на свой пятидесятилетний возраст, она подарила дому Дугласов не одного, а сразу двух наследников – близнецов, которые, по её утверждению, появились на свет в Париже 8 июля 1747 года. Однако в тот же день Джейн отправила шесть писем разным друзьям, но ни в одном из них не упомянула о знаменательном событии. Позже она пыталась объяснить, что отправила письма рано утром, ещё до родов. Она также утверждала, что ошиблась с датой, хотя сама упомянула об отправке писем в своей записной книжке. Кроме того, полковник Стюарт в своём послании к другу, лорду Кроуфорду, также не сообщил о рождении своих детей. Правда, в следующем письме, словно спохватившись, муж Джейн заявил, что неправильно датировал предыдущее письмо. В тот же день миссис Хьюитт сообщила о том же горничным, оставленным в Реймсе. Все эти обстоятельства привели к слухам, что Стюарты усыновила в Париже детей из трущоб.

Тем временем Джейн продолжала совершать ошибки, утверждая в письмах, что отправляет их из Реймса, а не из Парижа. Таким образом, никто из её знакомых в Шотландии не знал ни места, ни названия улицы, ни дома, где появились на свет дети Стюартов. Даже кузен её компаньонки Хелен Хьюитт, который жил тогда в Париже, не имел об этом никакого представления. Но это ещё не всё. По возвращении в Реймс 16 августа Джейн привезла с собой только одного ребёнка, сообщив слугам:

– Мой младший сын родился настолько слабым, что его пришлось оставить на попечение врача и акушерки.

После чего 22 сентября при большом стечении народа состоялись крестины старшего мальчика, Арчибальда, причём по католическому обряду! Только спустя пятнадцать месяцев, в ноябре 1748 года, Стюарты, вновь в сопровождении лишь миссис Хьюитт, отправились в Париж за своим вторым сыном Шолто. Впоследствии скептики утверждали, что эта чудесная история о близнецах могла бы иметь другой, менее счастливый конец:

– Если бы леди Джейн не удалось найти второго младенца, то Шолто бы скоропостижно скончался!

Как и прежде, её визит в Париж был окутан тайной, и впоследствии ни она, ни полковник не могли вспомнить, где останавливались. Таким образом, к концу декабря супруги добрались до Лондона с двумя живыми и здоровыми детьми.

В то время как в Эдинбурге ходили самые ужасные слухи о сестре герцога Дугласа, её друзья были убеждены, что она легко опровергнет их. Ведь это было так просто: можно было обратиться к врачу и акушерке, принимавшим её роды, и поднять соответствующие регистрационные записи. Однако Джейн этого не сделала, а когда сплетни дошли до неё, заявила:

– Я не способна на такое преступление!

В свой черёд, доверчивый торговец бельём, в чьём доме в Челси она остановилась, позже утверждал:

– Эта леди сетовала, что бедность мешает ей отправиться во Францию за доказательствами того, что её дети не являются самозванцами.

Когда герцог Дуглас узнал о рождении племянников, он не только не смягчился, но и перестал выплачивать сестре пособие. В результате её обанкротившийся муж оказался в долговой тюрьме в Саутуорке, на южном берегу Темзы. В отчаянии Джейн решила обратиться к премьер-министру Пелхэму, описав своё бедственное положение в самых трогательных выражениях:

– Я, наследница состоятельной и знатной семьи, умираю от голода с двумя своими детьми.

В ответ на её мольбы, премьер-министр убедил короля назначить бедной женщине пенсию в размере 300 фунтов в год.

Как раз тогда Джейн познакомилась с сёстрами Ганнинг, о чём написала своему мужу, всё ещё сидевшему в тюрьме:

– Они чрезвычайно очаровательны. Неудивительно, что они вызывают восхищение у всех, кто их видит, и я действительно думаю, что им не нужна доля здравого смысла; и вряд ли они от этого сильно страдают. Я видела многих, у кого нет права и на половину их очарования, тем более такого.

В другом своём письме она сообщает в своей обычной официальной манере:

– Дорогой мистер Стюарт, из газет Вы узнаете, что герцог Гамильтон женился на младшей мисс Ганнинг. Она очаровательное милое создание, и о ней, как правило, хорошо отзываются.

При этом – ни одного плохого слова в адрес мужа Элизабет, чья креатура, некто Уайт из Стокбриджа, нашёптывал о ней гадости в залах замка Дуглас. И всё же у этой удивительной снисходительности была своя причина, как позже выяснила герцогиня Гамильтон.

В надежде смягчить сердце своего жестокого брата, Джейн Дуглас 8 августа 1752 года привезла в Эдинбург своих четырёхлетних сыновей, Арчибальда и Шолто. Если последний со своими голубыми глазами и бледным лицом был точной копией своей матери, то первый – смуглый и темноволосый, не напоминал ни одного из родителей.

Тем не менее, большинство друзей и родственников поддержали несчастную леди, поспешившую уведомить своего мужа:

– Мои дети были обласканы сверх всякой меры, что я даже подумала, будто люди готовы были съесть их!

Во время своего пребывания на Севере Джейн как-то нанесла визит Уильяму Гранту, лорду-адвокату Шотландии, обратившись к нему со следующими словами:

– Моя честь поставлена под сомнение в связи с рождением моих детей, но Бог знает о моей невиновности и о том, что дети принадлежат мне. Если Ваша Светлость сочтёт это необходимым, я приведу любые доказательства, которые сочту необходимыми.

– Вам не нужно беспокоиться по этому поводу, – ответил великий адвокат, – поскольку Вы и мистер Стюарт признаёте детей, дополнительных доказательств не требуется; если кто-либо оспаривает их рождение, он должен доказать, что они не ваши дети.

С тех пор, как Элизабет Ганнинг вышла замуж, Джейн постоянно передавала ей поздравительные послания через леди Шарлотту Эдвин, тётку герцога Гамильтона, гордую и набожную даму, которая была камеристкой вдовствующей принцессы Уэльской. А как только прекрасная герцогиня переехала в Холируд, истинная дочь рода Дугласов поспешила нанести ей визит. Таким образом, когда Элизабет особенно нуждалась в душевном покое, ей было суждено столкнуться с тайной, которая омрачила её жизнь на последующие семь лет и не давала покоя до самой смерти.

Поскольку добросердечная юная красавица надеялась вскоре стать матерью, природный инстинкт подсказывал ей, что она должна принять бедную родственницу, попавшую в беду. Даже хмурые взгляды мужа не смогли остановить её. Но, когда Джейн пришла в королевский дворец, она обнаружила, что дверь перед ней закрыта. Элизабет не была виновна в этом оскорблении. Желая сохранить расположение герцога Дугласа, её муж послал спросить у него:

– Следует ли леди Гамильтон принять жену полковника Стюарта?

На что последовал ответ:

– Поскольку я навсегда отверг свою сестру, то восприму с пониманием и доброжелательностью, если её не впустят в Холируд.

Элизабет перешла на сторону своего мужа, который убедил её следующими словами:

– Надеюсь, Вы не хотите, чтобы это нищее отродье, которое подобрала леди Джейн в Париже, помешало нашему будущему ребёнку унаследовать поместья Дугласов?

Примерно в это же время в газетах появилась история о том, как сумасшедший герцог, в минуту просветления посетив своего предполагаемого наследника, был настолько очарован красотой его жены, что вручил ей чек на 10 000 фунтов стерлингов.

– Это было сделано с таким тактом, что не допускало отказа, – восторженно утверждал автор статьи.

Наконец, Джейн собралась с духом, чтобы встретиться лицом к лицу с самым большим испытанием в её жизни. В апреле 1753 года она приехала в замок Дуглас, где провела своё детство и юность. Сквозь щель в воротах Джейн увидела свою старую служанку, проходившую по двору, и окликнула её. В свой черёд, заметив, что она стоит снаружи с двумя малышами, та отодвинула засов, чтобы впустить свою бывшую госпожу. Но Джейн отказалась входить, пока её брату не доложат о ней. Без колебаний служанка отправилась к герцогу, который, на удивление, не выказал никакого негодования и лишь пробормотал:

– У меня нет места, чтобы их разместить… Где я могу их разместить?

– Здесь достаточно места, – возразила служанка.

И вот, когда судьба несчастной Джейн и её детей висела на волоске, на сцену выступил её заклятый враг Джеймс Уайт, чьё слово было законом в замке. Отведя герцога в сторону, он о чём-то переговорил с ним, а затем сказал служанке:

– Передай леди Джейн, что ей нельзя находиться здесь.

Тогда из маленькой гостиницы около замка она написала своему брату:

– Умоляю Вас о прощении! Можете подвергнуть меня любому наказанию, если я не смогу при личном свидании убедить Вас за несколько мгновений, что я невиновна в выдвинутых против меня низменных обвинениях!

Однако Дуглас остался твёрд и не ответил ей. Тем временем жизнь несчастной женщины подходила к концу. Вскоре после своего визита в замок Дуглас, больная, она отправилась в Лондон по каким-то делам, связанным с её пенсией, оставив детей на попечении своей служанки Изабель Уокер. Через два дня после её отъезда младший мальчик заболел злокачественной лихорадкой и умер.

– О, Шолто, Шолто! – причитала, она, когда рассказывала об умершем ребёнке своему другу. – Мой сын Шолто! Что сказали бы мои враги, если бы увидели меня лежащей в прахе земном из-за смерти моего сына Шолто?

Хотя здоровье Джейн было настолько подорвано, что она едва могла ходить без посторонней помощи, женщина снова совершила путешествие в Эдинбург, куда прибыла 12 августа. С неподражаемым мужеством она продолжала время от времени заниматься верховой ездой, надеясь победить свою болезнь. Затем, когда на краткое время болезнь действительно отступила, она предприняла ещё одну последнюю попытку смягчить сердце своего брата, но он оставался глух ко всем её мольбам. Всем было очевидно, что дни измученной горем страдалицы сочтены. Окружающие также заметили, что её любовь к маленькому Арчибальду, которого каждый день приводили в её спальню, казалось, становилась всё больше по мере приближения смерти. Друзья Джейн, должно быть, радовались, что из её уст не сорвалось предсмертное признание, подписанное, скреплённое печатью и засвидетельствованное нотариусом. Возможно, она понимала, что теперь уже слишком поздно исправлять свои грехи и для врагов до последнего вздоха у неё был только один ответ:

– Если кто-то сомневается, пусть докажет, что мой ребёнок – самозванец!

И всё же, в эти последние мгновения Джейн, будь она невиновна, могла бы навсегда заставить замолчать своих врагов, поскольку могла дать клятву перед лицом смерти, что Арчибальд – её родной сын. Возможно, в последние мгновения жизни она не хотела лгать окружавшим её родственникам, друзьям и слугам, любившим её с непоколебимой преданностью. Через два месяца после того, как она добралась до Эдинбурга, страдалица скончалась 22 ноября 1753 года в скромном жилище неподалёку от Ветряной мельницы в приходе Святого Катберта на руках своей верной компаньонки. С трудом удалось убедить жестокосердного герцога Дугласа взять на себя расходы по её похоронам, поскольку она умерла в нищете. Однако её брат строго-настрого запретил маленькому Арчибальду принимать участие в похоронной процессии. Поэтому, когда мальчик был готов отдать последний долг той, кого считал своей матерью, его, плачущего, вытащили из траурной кареты. Неудивительно, что после этого у Арчибальда появилось множество друзей, сочувствующих его горю. Сына Джейн взял на воспитание герцог Куинсберри, дальний родственник Дугласов и муж Китти Хайд, которая, возможно, так пыталась искупить свои грехи перед покойной.

Вдова

Вскоре после крещения своей дочери, 6 марта 1754 года, герцог Гамильтон устроил великолепный прием в её честь, превратив просторную картинную галерею Холируда в бальный зал. В подобных случаях благородные жители Эдинбурга, похоже, проявляли к Джеймсу, чьи предки были наследниками шотландского престола, почти такое же почтение, какое они оказывали членам королевской семьи. Когда гости собрались, музыка играла до тех пор, пока не появились хозяин и хозяйка.

– А вот и герцогиня, – раздался шёпот при появлении Элизабет.

Толпа расступилась, освобождая путь для статной красавицы, и все дворяне преклонили колени перед ней.

Затем снова послышался шёпот:

– Вот герцог.

И снова люди расступались уже перед Джеймсом, образуя широкий проход. Возможно, именно в эту ночь один «парень из Хайленда», чей гордый дух не мог смириться с подобным раболепством, предпринял отчаянную попытку унизить герцога. Он стоял в центре бального зала, гордо подбоченившись и повернувшись спиной к двери, в то время как остальные гости почтительно расступались перед хозяином. В ответ на это муж Элизабет, как ни в чём не бывало, приблизился к гостю, преградившему ему путь, нежно взял его за руку и спросил:

– Маккиттрик, как поживаете?

Затем, непринуждённо беседуя с ним, Джеймс отвёл озорника в верхний конец зала, где уже сидела герцогиня, и оставил его одного, смущённого и разочарованного, на всеобщее посмешище. Возможно, эта история была выдумана, но язвительный и недалёкий Джимми Маккиттрик, когда-то довольно уважаемый врач, вполне был способен на подобный поступок.

Уже 27 апреля, после своего возвращения в Гамильтон, Элизабет присутствовала на балу, данном офицерами 20-го пехотного полка, расквартированного в то время в Глазго. Там ей выпала честь познакомиться с человеком, которому было суждено совершить один из самых блестящих воинских подвигов в истории Великобритании, одержав победу над французами в Квебеке. В отсутствие лорда Бери командование полком принял подполковник Джеймс Вулф, недавно вернувшийся с континента. Этот стройный рыжеволосый офицер был известен как лучший танцор в полку, и, поскольку он предпочитал грациозных женщин в качестве партнёрш, то, должно быть, остался доволен Элизабет. Несомненно, она тоже была в восторге от его обаяния и добродушной галантности, потому что несколько дней спустя Вулфа пригласили отобедать в замок Гамильтон, куда на своём резвом сером скакуне он мог доехать из Глазго за час. Хотя у великого солдата осталось лишь мимолётное впечатление от знаменитой красавицы, его набросок очень интересен:

– Леди нисколько не утратила своей молодости и красоты, и чувствует себя очень хорошо. Она ведёт себя прилично, поддерживая своё достоинство с приемлемой для себя легкостью и, кажется, спокойно относится к своей удаче.

Ближе к концу года молодого ирландского студента-медика по имени Оливер Голдсмит стали часто приглашать на обеды и ужины в апартаменты Гамильтонов в Холируде. Странный маленький человек развлекал своими песнями и увлекательными историями собравшихся за столом, за что Джеймс, любивший весёлых гостей, платил ему небольшое жалованье и называл своим компаньоном, чтобы не задевать его гордость. Как и Вулф, Голдсмит был очень высокого мнения о прелестях герцогини, считая её внешность безупречной.

Следующим важным событием стало посещение супругами Гамильтон Йоркских скачек в августе 1754 года. Герцог, без сомнения, был в прекрасном настроении, так как его лошадь выиграла приз в пятьдесят фунтов как в Эпсоме, так и в Данстейбле. А Элизабет была довольна успехами своей благотворительной школы, где «её маленькая семья сирот» заработала значительную сумму, трудясь на ткацких станках. В знак благодарности своим покровителям девочки соткали набор кружевных манжет ко дню рождения Джеймса.

– В этом году весь мир съехался на Йоркские скачки, – свидетельствовал современник.

Посетители восхищались великолепной новой трибуной с просторной платформой, открывающейся из большого зала. В этом роскошном павильоне знатные посетители наслаждались освежающими напитками, любуясь прекрасным видом на ипподром.

На скачках Элизабет встретилась со своей сестрой впервые с тех пор, как уехала из Лондона. Присутствующие дамы не замедлились обсудить красавиц.

– Смотрите, какая модная шляпка у леди Ковентри! – с восторгом заметила одна из них.

– Однако сама графиня выглядит не лучшим образом и даже не танцевала на ассамблее!

– Да, герцогиня Гамильтон и её сестра пользуются здесь не большим вниманием, чем мы, простые смертные!

Действительно, жизнерадостная Мэри, которая была не в ладах со своим пунктуальным нравоучительным мужем, казалась непривычно степенной, поэтому не вызывала особого интереса у публики. Возможно, это объяснялось тем, что она снова была в положении.

Рождение «маленького виконта» ожидалось в начале декабря, но, к большому разочарованию Мэри и её мужа, ребёнок снова оказался девочкой. Зато во вторник, 18 февраля 1755 года, герцогиня Гамильтон подарила своему мужу наследника. Как и малышка Бетти, он появился на свет в Холируде. В печати сразу же появился ожидаемый стих «Джону Ганнингу, эсквайру, услышав, что Её Светлость герцогиню Гамильтон уложили в постель», по всей видимости, переданный в газеты самим дедушкой:

Пусть будет благословенна эта благоприятная пора,

Когда у Гамильтона родился сын.

О, Ганнинг, тебе ещё предстоит услышать хвалу:

«Ты создал дерево, от которого тянется эта ветвь».

15 марта, в субботу вечером, в апартаментах Гамильтона в Холируде состоялось знаменательное событие – крещение маленького маркиза Клайдского. Множество гостей, включая самых близких друзей, собрались, чтобы разделить этот радостный момент. В завершение вечера все выпили по бокалу вина за здоровье юного наследника. Особый знак благосклонности был получен от короля Георга II, который согласился стать одним из крёстных отцов младенца и позволил ему носить своё имя. Через несколько дней в том же месте сбылась давняя мечта герцога Гамильтона – он был посвящён в рыцари шотландского ордена Чертополоха.