Читать онлайн Кровь не водица. Часть 2. Алиса бесплатно
Глава 1. Сон
Северное лето было похоже на смущенную улыбку исподволь – то ли оно есть, то ли его нет – катится скромно, искрится в неяркой траве почти незаметным цветом – вот морошка с клюквой отцвели, вот еще что-то почти невидимое, и вдруг, на крошечном холмике – раз, вспыхнули две ромашки и сами испугались своей смелости, выскочки. Но иногда, среди прохладных деньков вдруг откуда не возьмись перепадали жаркие, да такие, что девчонки наряжались в сарафаны и босоножки, прыскали разноцветными стайками по ожившим полянкам, хихикали около купанок, ныряя в теплую, быстро прогревающуюся воду. Такие дни Лиза не любила. Они нагоняли на нее тоску, воспоминания жалили и терзали, и тогда она уходила к морю. Было у нее одно местечко на берегу, там тихая заводь глубоко вдавалась в берег, светло-желтый песок быстро высыхал на солнце, легко рассыпаясь под ногами, а три небольшие сосенки, сбившиеся в стайку, отбрасывали кружевную тень на огромное, выбеленное водой бревно, упирающееся торцом в обрыв. Это было Лизино тайное место, сюда она приходила часто, долго сидела у воды, вглядываясь в серую даль, считала барашки суровых волн. У этого моря всегда был такой цвет, в любую погоду – оно отливало свинцом. Даже в самый ясный день, когда небо сияло радостной голубизной, вода была сизой. Она как будто стеснялась этого глупого детского неба, оставалась спокойной и сдержанной. И Лизе это нравилось… Сегодня ей страшно хотелось плакать. С тех пор, как уехал Виктор, она не проронила ни слезинки, а вот сейчас, как прорвало. Она лежала на песке животом вниз , рыдала белугой, и песок жадно глотал ее слезы, как будто ему не хватало соли. И как будто просил – ну! Давай еще! И тебе хорошо, и мне… Отрыдавшись, судорожно всхлипнув пару раз восстанавливая дыхание, Лиза села, поджав под себя ноги, собрала напившийся песок в кучку, пропустила его между пальцами. В груди болело от еще накатывающих слез, но плакать уже не хотелось, стало легче. Подобрав платок, который она всегда брала с собой, ветер здесь мог сорваться совершенно неожиданно, причем холодный, почти ледяной, она встала, обернулась, решив посидеть здесь еще, перебравшись на свое бревно под сосны, и вздрогнула от неожиданности. На бревне сидела Майма. Майма сдала за это время и сдала сильно. Лучики морщин вокруг ее ласковых черных глаз стали совсем глубокими и темными, вокруг свежего еще совсем недавно рта залегли глубокие тени, стройные плечи слегка сгорбились, придавая ее маленькой фигурке непривычную печаль. Лиза понимала, что это из-за нее и из-за сына, но она не чувствовала жалости, наоборот – она винила свекровь. Винила сама не зная в чем, может быть связывала с ней свою неудачную семейную жизнь, свою потерю, страшную и невосполнимую, и сделать с собой ничего не могла. И еще ее бесило, что Майма не гонит ее из своего дома. Кто она ей? Уже не невестка, муж ее бросил, уже не мать долгожданной внучки, так – пришлая. И вот это – ее пришлость, ненужность, и непонятная доброта к ней этой маленькой женщины мучили особенно сильно. – Лиза, ты опять здесь… Я просто места себе не нахожу, когда ты уходишь к морю. Вот честно, как будто ты можешь от меня уплыть… Ну, или улететь, как чайка – фррр и нет тебя. И я опять одна останусь. У Лизы чуть помягчело внутри, она села рядом, прислонилась в теплому боку свекрови, прикрыла глаза – Ты же из-за меня, мам, опять в доме живешь. А хотела уйти и жить со своими. Получается, я тебя держу… Майма распахнула полы своей мягкой меховой безрукавки, с которой она не расставалась даже в жару, укрыла Лизу от вдруг поднявшегося ветра, шепнула – Мне с тобой хорошо, Лиза. Ты мне больше дочери, не знаю, как такое произошло. Не кори себя ни в чем. И меня не кори. Лиза опять всхлипнула, но тоска уже совсем отпустила ее, захотелось кваса с хлебом, прямо вот полбуханки бы съела. – Пошли домой, мам! Обедать будем, время-то уже к вечеру Лиза было улыбнулась, но тяжелый взгляд глаз Маймы остановил эту улыбку – Лиз… Я не просто так пришла…Звонил Витя… И Лизы екнуло в животе, она знала, что рано или поздно это случится, вот только в последние месяцы ей хотелось, чтобы это произошло позже… – И что? Что, мам, сказал, что не приедет? Я и не жду… Майма коснулась холодной ладошкой Лизиного лба, вздохнула… – Нет… Он приедет, скоро. Совсем скоро, Лиза…И привезет Алису… Имя дочери взорвалось у Лизы в голове, взорвалось так, как будто там лопнула шутиха, потемнело в глазах и на мгновение пропал слух. – Алису… Так она же в интернате…Разве ее могут освободить после убийства? Майма вздохнула, потерла пальцами виски, встала – Там много всего случилось, моя хорошая. Умерла мать Ираиды, а следом за ней смертельно заболела и она. Она, вроде, и была больна, время тянула, надеялась видно. Но смерть все равно пришла, и перед смертью Ири призналась в убийстве. Душу, наверное, хотела спасти, да разве такую душу спасешь? Но это не нам судить с тобой, какие мы судьи, судить есть кому. Лиза слушала Майму, и ей казалось, что это сон. Так бывает, когда среди спокойной, наладившейся жизни вдруг приходит прошлое, приходит во сне, мучает ужасами так, что просыпаешься в холодном поту, долго приходишь в себя, но призраки не оставляют, таятся в темных углах спальни, прячутся…
Майма поняла, взяла Лизу за руку, потянула за собой
– Пошли…Надо приготовится к встрече. И к вашему отъезду тоже. Девочку надо лечить, спасать ее надо. И я знаю как…
Глава 2. Встреча
Лиза долго стояла перед зеркалом, вглядывалась в его темноватую глубину, как будто искала ответ – а что дальше? Что дальше в этой ее неудавшейся жизни, какой новый провал, в какую пропасть она снова будет падать – долго, мучительно, больно. И ответа не было, зеркало равнодушно отображало не очень молодую и очень усталую женщину с рыжей, чуть взлохмаченной челкой, с тоскливыми, уже даже не зелеными, а скорее оливковыми глазами, с бледной, немного помятой кожей и бескровными губами. Кто показал бы Лизе это ее нынешнее отражение лет пять назад, она не поверила бы, послала нафиг обманщика, а вот, пожалуйста, получите-распишитесь. Вот она – Лиза! Стареющая неудачница, умудрившаяся за совсем небольшой промежуток времени потерять все и не найти ничего… Впрочем, она всегда была такой – неудачливой. Неслась по течению, как высохший листочек в ручье, крутило ее в водоворотах, швыряло вниз, поднимало наверх – и все само собой, без воли и желания, как получится…
Лиза вздохнула, пригладила челку, потом вдруг показала язык своему тоскливому отражению, рванула резинку, удерживающую хвост на затылке, освободила волосы. Рыжина тоже поблекла, успокоилась, как будто покрылась пылью, но Лизе это даже шло, она стала изысканнее и тоньше – дама печального образа. Расчесав пряди, она собрала их высоко на затылке, закрутила в жгут, и уложив его кольцом, заколола шпильками. Потом, решительно выдернув ящик комода, достала свою нехитрую косметику, нарисовала стрелки, подведя к вискам неяркие глаза, мазнула кистью по щекам, подумав, накрасила губы, просто обведя их карандашом и почмокав пару раз.
– Пусть! Мне сейчас только о дочери надо думать. Все остальное – хрень и пустые капризы, Алиса страдает, а я тут морду разрисовываю. Все-таки недаром мне Борис ее бил, морду эту крашеную – поделом. Неважная я мать, прав был покойник.
Лиза хотела было стереть с губ карандаш, но передумала, вытянула из шкафа шелковый палантин – подарок Маймы, закутала в него плечи и пошла к выходу. Машина уже гудела у ворот, они приехали…
…
Когда Виктор помог Алисе выйти из машины, Лиза, вцепившись в руку Маймы, еле устояла. Ее повело в сторону, как пьяную, голова зазвенела, как пустой чугунок. Алиса была неузнаваема. Виктор держал за руку не девушку , пусть странную, но живую, кокетливую, умненькую, Виктор вел к крыльцу куклу. Алиса чудно перебирала прямыми ногами, казалось они не сгибаются у нее в коленях, поэтому она их просто переставляла, как костыли – одну, другую, одну – другую. Волосы, впрочем назвать волосами тот коротенький ежик, который ощетинился на ее аккуратной головке, было бы слишком сильно, совершенно потеряли свой изумительный оттенок старого золота, они вообще стали не рыжими, так, сероватый мягкий мох, влажный от жары и страха. Поравнявшись с Лизой, Алиса перевела на нее совершенно пустые глаза, и они были похожи на пуговицы мутно-бутылочного цвета, но она сразу их отвела. Этот взгляд Лиза еще помнила, эти глаза до сих пор иногда смотрели на нее из кошмаров, от которых она просыпалась в холодном поту – так смотрел Руслан. Лиза сделала пару неуверенных шагов к дочери, Виктор хотел было поймать ее, задержать, но не успел, и Алиса остановилась, встала, вытянувшись в струнку перед матерью, медленно, как зомби уперлась взглядом ей в переносицу.
– Ты кто? Что тебе надо?
Голос дочери звучал, как надтреснутый колокольчик, глухо и отдаленно, хрипловато и тускло. Лиза подошла, коснулась ледяной ладони девочки, но Алиса убрала руку, брезгливо сморщившись, как будто ей приложили к пальцам жабу
– Отстань. Не мешай. Глупая тетка.! Мне сказали, что я еду к маме? Где она? Уйди с дороги!
Алиса с силой толкнула Лизу в грудь, да так, что та отлетела к стене и упала бы, если бы Майма не подхватила ее под руку, и пошла вперед к высокой лестнице крыльца. Пошла легко, уверенно, не оглядываясь, правда по-прежнему деревянно передвигая прямые ноги, но у первой ступеньки остановилась, оглянулась беспомощно. Виктор, поравнявшись с Лизой, шепнул ей на ухо, и от этого шепота ей стало горячо и тошнотно у сердца.
– Она не может подняться по лестнице. У нее какой-то блок. Я ее отнесу.
Он взял Алису на руки, девочка доверчиво, как будто на мгновение вновь стала собой, обхватила его за шею, и поднял к входной двери, поднял легко, как пушинку. Лиза бегом бросилась следом, Майма за ней, и у обеих было чувство, что они попали в чью-то чужую жизнь, как будто незваные актеры в снимаемое талантливым режиссером кино.
В холле Виктор опустил Алису на пол, помог ей присесть на высокий, обитый тюленьим мехом диван, растерянно встал рядом и посмотрел на женщин. Лиза совершенно не знала, что ей делать дальше, и слава Богу, что рядом была Майма – ее друг, мать и самое надежное плечо
– Алечка…Можно я так буду тебя называть? Ты не против?
Алиса враждебно глянула в сторону Лизы, но при взгляде на Майму ее глаза немного потеплели, как будто размякли. Она кивнула, стянула ветровку, и у Лизы сердце подпрыгнуло к горлу. Дочь была не просто худой – она была истощенной. Хрупкий скелетик, обтянутый бледной кожей, с непомерно большой, почти лысой головой, проваленной внутрь грудью и огромными пустыми пуговицами глаз. Было непонятно, как девочка вообще держится на ногах, ее качало, как тростинку на ветру, но Майма собрала все силы, улыбнулась ласково, погладила Алису по плечу, потом осторожно обняла
– Мы сейчас с мамой покажем тебе твою комнату. Ты немного отдохнешь, и мы пойдем в баньку. А потом будем обедать, все вместе. А потом будем собираться в дорогу, нам ехать очень долго, сначала на машине, потом на вертолете полетим, потом на катере. Ты когда-нибудь летала на вертолете?
Алиса слушала молча, как будто не понимала слов. Помолчала, подняла тоскующие, как у запертого в коробке щенка глаза и тихо сказала
– Здесь нет мамы…Зачем вы обманули меня…
Глава 3. Коньяк
Алиса спала, открыв рот и бессильно раскинув в стороны худые руки, и у Лизы, тихонько, как мышка прокравшейся в комнату и присевшей рядом с кроватью на табурет, защипало в глазах. Так дочь спала в детстве, совсем маленькой, пока еще ей не поставили этот страшный диагноз, и она была обычным ребенком, милым, любимым, родным. Она и пахла тогда не так, не этим будоражащим ядом, от нее веяло молоком и медом – тепло, сладостно, нежно. Лиза еще помнила это, оно обожала тогда встать на колени перед кроваткой двойняшек, затаить дыхание, чтобы, не дай Бог, не разбудить малышей и сунуть нос между прутьями, вдыхать этот теплый аромат, таять от счастья и любви…
Кто этот страшный, который смял их жизнь, как кусок ненужной бумаги, скомкал плотно, чтобы невозможно было расправить и выбросил в мусорное ведро? Кто он? Не иначе, дьявол, только вот зачем ему маленькая Лизина судьба? Почему он выбрал ее? Лиза уже на раз думала об этом, а вот недавно нашла ответ… Наверное, потому, что ее очень легко было смять. Ни ее тело, ни душа не сопротивлялись этим безжалостным рукам. Она была пустой и бесхребетной, без воли, без чувств, ее просто не было… Не было никакой Лизы, была амеба, ватная игрушка, оболочка, ничто.
Эти горькие мысли потихоньку меняли Лизу, исподволь, незаметно, тайно внутри ее рос и креп стержень, она больше не хотела и не могла плыть по течению. Она решила бороться. И с собой, и с этим, чьи руки ломали ее жизнь, и со всем миром, если он вдруг вздумает встать у нее на пути. Она решила бороться и победить даже ценой собственной жизни.
Алиса беспокойно задышала, пальцы-прутики зашевелились, как будто девочка хотела что-то ухватить тоненькое, мешающее, то ли паутину, то ли нить, но Лиза прикоснулась горячей рукой к ее плечу, погладила, и дочка успокоилась. Повернулась лицом к стене, натянула одеяло с головой и снова уснула, дышала почти не слышно, как птичка и иногда тоненько постанывала.
– Пошли, Лизонька. Там Витя нам стол накрыл, привез коньяк какой-то необыкновенный, я хоть и не люблю крепкие напитки, но выпью, такого больше не попробуешь. Да и поговорим пока Алечка спит, надо поговорить.
Майма куталась в толстый вязаный шарф – лето разом исчезло, как будто его не было, с севера ледяными ветрами принесло тяжелые, снежные облака, и, похоже, зиму. Лиза ненавидела осень, поэтому эта, вдруг невесть откуда взявшаяся зима, радовала ее. Не будет мерзкой, слякотной грязюки, раз и сразу белоснежная чистота…
– Сейчас, мам. Еще секундочку, она плачет, как будто.
Но Майма с силой потянула Лизу за руку, заставив встать, и они пошли на цыпочках, почти поплыли над полом, чтобы даже досочка не скрипнула.
Стол Виктор накрыл в маленькой гостиной, такая была недалеко от кухни, в ней селили недолгих гостей, не очень жданных, случайных. Но гостиная была , тем не менее, уютная теплая, вся в янтарном дереве, с современной, стилизованной под старинную, мебелью, с большим мягким диваном с пушистым пледом, с настольными лампами, похожими на свечи. Бутылка, торжественно стоящая посреди маленького стола, накрытого красной скатертью, и правда была шикарной – тяжелой, плоской, с сверкающими стеклянными бусинами на ребрах, с пробкой, похожей на корону. Широченные бокалы казались настолько тонкими, что было страшно их взять в руки, здоровенная деревянная тарелка с сыром, фруктами и орехами была размещена на идеальном расстоянии от бутылки и крошечных фарфоровых тарелок, поблескивающих золотыми ободками. “Виктор явно не зря столько служил в их семье, время провел с пользой”,– мелькнула у Лизы странная мысль, но она сразу отогнала ее, испугавшись, что Майма поймет и обидится за сына.
– Садись, Лизонька, рядом со мной, а Витя напротив. Так удобнее будет разговаривать, тема сложная у нас. Ну-ка. Вить. Наливай свою красоту, поухаживай за своими дамами.
Майма шутила, но голос у нее напряженно вздрагивал, Лиза чувствовала это и тоже завелась. Махнув разом, как будто старые привычки снова вернулись к ней, коньяк, она даже не почувствовала его вкуса, кинула в рот какую-то фруктину, опустила тяжелые руки на стол
– Я слушаю, мам.
Но Майма молчала. Она аккуратно пригубила из своего бокала, поковыряла кусочек сыра, глянула на Виктора.
– Вить…
Виктор медленно коснулся взглядом Лизиного лица, проговорил хрипловато
– Алису отпустили, Лиза. Она больше никому не нужна, и не интересна, да и вот-вот ей стукнет восемнадцать. Ты помнишь это? Твоя дочь совершеннолетняя, а то что она недееспособна, так это всем по барабану. Впрочем, там вдруг вспомнили, что у нее есть настоящая мать…
Лиза с трудом складывала разрозненные слова мужа в целые фразы, она уже вообще ничего не понимала, мир стал абсурдным и лживым, и в этой лжи погрязли все.
– Они же… Я ничего не понимаю…
– А и никто не понимает… Там сейчас вообще творится жуткий бардак, какие -то родственники слетелись, что-то делят, адвокаты роятся, как мухи над дерьмом, я Алису выдернул оттуда и уехал.
– Так, Вить… Она же наследница! Как ее отпустили, без нее как?
Виктор встал, его взгляд стал свинцовым и страшным, он навис над столом, долбанул ладонью, да так, что подпрыгнули тарелки
– Наследница? Мне нужно было оставить ее там? В этой стае шакалов?
Лиза молчала, А Майма подошла с сыну, прижалась головой к его плечу, успокаивающе погладила по руке. Он кивнул, сбавил обороты, сел.
– Лиза, девочку держали не в интернате. Она полгода провела в сумасшедшем доме. В хорошем, дорогом, но все-таки, в отделении для ненормальных, обвиняемых в преступлениях. Ее лечили, как я понимаю, такими препаратами, после которых не восстанавливаются. Слышишь? Не восстанавливаются! Никогда!
Майма передвинула стул так, чтобы видеть лица детей, плеснула себе еще каплю коньяка, смочила губы.
– Восстанавливаются! Теперь я скажу, а вы слушайте! Есть один скит, вернее, скажем так, поселение. Там живет одна жуткая дьяволица, она когда-то была моей бабкой. Ей, наверное, триста лет, и теперь она не признается в родстве с людьми, считает себя высшей. Меня она тоже не признает, но она примет вас. Я послала ей весточку и получила ответ – она вас ждет. Уезжаем послезавтра, мы и так задержались, должны были отправиться давно. Едем все, мы проводим, а там останутся только Лиза и Алиса. Это условие…
Лиза кивала. Она знала, что даже если ей скажут прыгнуть в пропасть, чтобы поправилась дочь, она прыгнет. И не задумается ни на мгновение.
Глава 4. Река
Вертолет трясся так, что у Лизы прыгало и екало что-то внутри, было такое чувство, что внутренности стояли комком у горла и норовили выскочить наружу. Лиза то резко бледнела, то краснела, она понимала это и сама, потому что кожа лица вдруг холодела мертвенно, то становилась горячей – коснись, обожжет. Лиза старалась держаться и не подавать вида, что от это тряски ее вот-вот вывернет наизнанку, потому что ее попутчики были абсолютно спокойны. Майма уткнулась в небольшую книгу, она часто ее читала и никогда не показывала – то ли молитвы, то ли наговоры, что-то тайное, то, что знать посторонним не обязательно, Виктор молча смотрел в окно, Алиса спала. Дочь теперь спала почти постоянно, видимо действие препаратов продолжалось, и это было необъяснимо, любая химия должна была давно уйти, но нет…
Вертолет завис над небольшой долиной у реки, начал медленно снижаться, и Лиза облегченно вздохнула – слава Богу. Подсев к Алисе, она поплотнее завязала шарф на воротнике ее пушистой шубки, натянула капюшон, девушка открыла глаза, недовольно сморщилась, увидев мать так близко, но промолчала, лишь раздраженно дернула плечом.
– Сама потуже платок повяжи, на затылок вон сполз. Тут холодища ого-го, ветры такие, что с ног сносят. Да и речка… Два градуса летом вода в ее ручьях, в ней самой еле-еле до десяти поднимается. Увидит вас бабка в такой одежде, разгон даст. Вырядились, скажет. Она всегда так…
У Маймы был странный тон – и вроде чуть насмешливый, подшучивающий над старухой, но и уважительный, даже боязливый, голос смеялся, но чуть дрожал. Виктор тоже натянул капюшон пуховика, оглядел свою компанию, вздохнул.
– Держитесь, садимся. И бабку-то как твою зовут? Так и не сказала…
Майма улыбнулась, потрепала Алису, как котенка, чуть ущипнула ее за впалую щеку
– Не грусти, скоро увидишь, какая там красота. А бабку зовут Марфа! Только по имени, Марфа и все тут. Не любит она по-другому.
У Лизы промелькнула мысль, что где-то она подобное уже встречала, но вспоминать не стала, потому что вертолет перестал дрыгаться, плавно опустился на белые камни долины, заглох и как будто поник, как усталая птица.
– Приехали. Вылезай! Лиса, давай я тебе помогу, ты слабенькая еще.
Виктор вытащил Алису из вертолета, потом стянул рюкзаки, каждый размером с небольшой дом, снял Майму, протянул руки Лизе. Она спрыгнула вниз, на мгновение задержавшись в его объятиях, осторожно подняла глаза и увидела такую боль в его взгляде, то испугалась, выскользнула, присела на рюкзак рядом с Алисой
– И что дальше? Тут нет никого, прямо пустыня.
Майма подошла к воде, постояла, глядя в зеркально-светлые потоки, обернулась
– Лодка скоро придет, обещали. Туда по реке еще километров двадцать, скит скрытый, тайный, не каждому глазу доступный. Пещерами добираться будем, их там каскады.
Лиза тоже смотрела на реку. Она никогда не видела такой воды – одновременно и бешеной и спокойной, как будто она за показным благодушием скрывала буйный нрав, только попадись… Река была узкой, сдавленной между обрывистыми, почти белыми от вымытого течением гипса, берегами. Со всех сторон к ней подступали склоны и кручи, изломанные, исчерченные черными трещинами и провалами, изрытые ледяными ручьями, с высоты срывающимися в воду, запятнанные темными вмятинами пещер. Казалось, что с воды невозможно выбраться на берег, так высоки и недосягаемы были леса, находящиеся на вершинах этих высокомерных круч, выйдешь из лодки, и так и останешься на узкой каменистой полоске между водой и скалой. Виктор тоже задумчиво смотрел на воду, и было видно, что он растерян и даже испуган.
Лодка появилась неожиданно, на полной скорости вырвавшись из-за поворота, она неслась, задрав нос к небу и была похожа на сбесившуюся рыбу. Резко сбросив скорость, лодка зарылась носом в волну, и когда она подошла поближе, то Лиза разом поняла, откуда у нее такая прыть – лодочник оказался молод, вихраст и хитроглаз, один в один шкодливый и хитрый пес.
– О! Да вас тут прям толпа! Мне Марфа не говорила, что столько народу, я вас разом не увезу. Два захода буду делать, кто первым сядет?
Алиса вдруг встала и сама пошла к лодке, Лиза было бросилась следом, но Виктор удержал ее за локоть, остановил.
– Мать с ней поедет, а мы следом. Матери лучше поехать с Лисой, она с этой Марфой встретится первая, все уладит. Погоди, я их усажу.
Виктор долго усаживал Алису и Майму, размещал их небольшие рюкзачки, оставив здоровенные на потом, и когда лодка, взбрыкнув, рванула вперед, присел рядом с Лизой.
– Минут через сорок вернутся. Ты как?
Лиза пожала плечами, уселась поудобнее, съежившись от холода, но Виктор распахнул куртку, притянул ее к себе, прижал.
– Вить… Может, ни к чему это все снова, а? Ты вроде все сказал своим отъездом – ты сказал, я поняла. Зачем вставать в ту же реку, это невозможно, ты же знаешь.
Виктор молчал. Он просто согревал озябшую женщину, совсем потерявшую себя, и это было все, чего он хотел.
Лодка снова выскочила, как черт из коробочки, и Лиза вынырнула из блаженной дремоты и теплого покоя, она даже не заметила, как задремала, прижавшись к горячей груди мужа. Виктор уложил рюкзаки, помог Лизе сесть на сиденье, крепко ухватил ее за плечи и лодка понеслась. Мимо пролетали белые скалы, мелькали неровные камни, хищно высовывающиеся из темно-серебрянной воды, то здесь, то там нависали над водой, чудом приткнувшиеся на крошечных кусочках суши изуродованные ветром, корявые деревья. И вместе с этим ледяным и суровым пейзажем мелькало время, тоже похожее на эти рваные куски неприветливых берегов.
Глава 5. Пещеры
Ткнувшись со всей силы в каменистый берег носом, лодка, как показалась Лизе, даже всхрапнула, как норовистая лошадь, которую дернули за поводья. Хитроглазый лодочник по-обезьяньи вскарабкавшись на нос своей лошадки, ловко вытянул ее на мелкие камни, накинул веревочную петлю на криво торчавшее из воды бревно, подтащил корму к суше.
– Ну, вылазь, мужик. Тягай бабу свою, мне с вами возиться недосуг, у меня еще одна ездка. Щас провожатый подтянется, задержался чуток, колченогий. Ты, как там тебя, девку-то потеплей закутай, в пещерах зябко, как в могиле. Тянет смертным холодом, насквозь хреначит, идти недалече, а кони кинешь. Шарф ей на ухи повяжи, а то с того платка, как решето, толку ноль. Башку застудит, бегай с ней потом. Ишь, фря.
Лиза хотела было подумать, что уж очень он похож на пса, прямо вот вылитый, особенно, когда вот так трясет длинными ушами меховой шапки, да и шапка, как собачья голова – встрепанная, да мохнатая. Да не успела оформить свои мысли в четкую картинку, мпарень отвязал свою лодку, с силой толкнул ее немаленькой ногой в сапоге с меховой отделкой, прыгнул, хищно глянул по сторонам, цвекнул комком белой слюны, рванул мотор и был таков.
– Слушай, Вить. А вдруг этот провожатый не придет. Мы ж окочуримся здесь, темнеет уже.
Виктор стянул с Лизы ее тоненький платок, а с себя пушистый шерстяной шарф, плотно намотал его Лизе на голову, проверил хорошо ли застегнуты верхние крючки ее шубки. Потом поднял капюшон, завязал ворот Лизиным платком, зябко поежился, натянув кожаные перчатки, хмыкнул.
– Чего-то мать упустила, прямо. Нет, сказать, чтобы оделись потеплее, тулупов в доме полно, валенки есть. Сейчас бы горя не знали. Холодно тебе, маленький?
От этого давно забытого слова у Лизы слезы навернулись на глаза, а ведь совсем недавно это раздражало ее, казалось пошлостью и примитивом.
– Вить, зачем опять? Не береди…
Виктор вдруг резко развернул Лизу к себе лицом, впился взглядом, ловя ее взгляд, жарко прошептал.
– Ты что думаешь? Я тебя разлюбил? Дура! Этого не может быть ни-ког-да, я в могилу унесу эту любовь к тебе! Но ты! Ты же не любишь меня, Лиза! Ты никогда меня не любила, я вот, дурак, понял только это не сразу. Ребенка от меня хотела родить без любви. Страшный ты человек, безжалостный, равнодушный. Пользуешься только людьми, а любить не умеешь. Не дано!
Лиза с ужасом и удивлением смотрела на Виктора, такого жара, такой боли, такого отчаянья она не ожидала, в ее, давно погасшей душе, никогда не цвели такие огненные цветы, муж, наверное, прав – не дано.
– Послушай, мы с тобой уже большие ребятки, нам жить надо спокойно и мирно, зачем нам это дурь? Какая любовь? Мне за сороковник, тебе и того больше. Я к тебе отношусь, как к родному, маму твою ценю. Что ты еще хочешь от меня?
Виктор опустил руки так бессильно, как будто это перебитые крылья, тихо сказал
– Нет, Лиза. Мне подачек не надо, мне нужна ты полностью или не нужна совсем. Прости.
Он отвернулся, долго смотрел на тускнеющую к закату воду, молчал. Потом, чуть повернув голову спокойно, ровно и равнодушно бросил
– Не придет провожатый, значит здесь останемся, пока лодочник не вернется. Костер разведем, вон сухостоя сколько валяется. Не бойся, все будет хорошо.
Провожатый возник, как привидение, как будто материализовался из темнеющего воздуха – большой, бородатый, в тулупе и неуклюжих валенках, с здоровенной керосиновой лампой в руке, в которой тлел неяркий огонек. Бронзовый, до блеска начищенный корпус отливал оранжевым в сгущающейся темноте, и от лампы шел не только свет, но и тепло. Потоптавшись, как медведь на одном месте, мужик дождался, пока Лиза с Виктором встанут, ткнул лампой куда-то вбок, и медленно пошел вперед. Виктор, резво сунув руку в карман рюкзака, вытащил фонарь, щелкнул и яркий свет лед-лампы осветил дорогу.
– У вас, что там, даже фонарей нет? С керосинкой ходишь! А свет есть в ските? Или вы там с лучинами сидите?
Провожатый обернулся на мгновение, дернул уголком рта, изображая улыбку, и Лизе вдруг она показалась странно знакомой. Как будто она видела эту чуть кривоватую усмешку узковатого сильного рта, может во сне, может в кино, а может и сама придумала в девичьих мечтах.
– Все у нас там есть. А фонарям я не доверяю, сломается в неподходящий момент. А в пещерах без света шутки плохи, там ходов, как у крыс в норах, не туда зайдешь, там и останешься.
Голос у мужика был настолько хриплым, что трудно разбирались оттенки, то ли он шутит, то ли всерьез, но Лиза на всякий случай поспешила вперед, встав между мужчинами, чтобы не дай Бог не потеряться.
Провожатый, прихрамывая на правую ногу, поковылял дальше, и вдруг остановился, подняв руку с лампой. Виктор осветил белесую стену перед собой. Внизу, у самого берега зияла узкая черная щель страшная, как ход в преисподнюю.
– Сядете на пятые точки сначала, потом откинетесь на спины и сползете. Смотрите, как это сделаю я. Там дальше широко, не бойтесь, это только вход такой. И не тормозить. Все делать быстро и четко.
Лиза вдруг подумала, что для такого медведя, выросшего в глуши, у него слишком правильная и грамотная речь, но додумать снова не успела, мужик исчез в расщелине, как будто его слизала языком эта белая гора.
– Давай, Лиз, не бойся, он там поймает тебя. Садись.
Лиза села на край щели, и Виктор буквально столкнул ее вниз. Зажмурив глаза от ужаса Лиза провалилась в этот ад, уже приготовившись со всего маху ляпнуться на дно жуткого каменного мешка, но сильные руки ее поймали, аккуратно поставили на ноги.
– Отойдите немного, а то ваш муж вас придавит. Не ушиблись? Ну и славно. Меня зовут Никодим. Запомните? Не совсем светское имя, ну уж как есть.
Лиза кивнула, и, с облегчением дождавшись приземления Виктора, крепко вцепилась в его руку.
Дальше они шли вереницей. Пещеры оказались довольно просторными и почти не страшными, Виктор освещал их своим мощным фонарем, разрывая на клочки их таинственный мир. Небольшие ручьи прорывали камни то здесь, то там, и от ледяной воды поднимался холодный пар, оседая каплями на стенах. Кое-где над головой нависали тяжелые карнизы, тогда приходилось наклоняться, протискиваясь в низкие ходы, но самым неприятным было проходить в узких и очень тесных коридорах между пещерами. Камни давили, лишали возможности дышать, и Лизе казалось, что она возьмет и упадет плашмя в одном из этих каналов, и вытащат ее из него уже недвижимую, саму как этот холодный камень.
Пещеры кончились вдруг – неожиданно, как будто их обрубили топором. Просто раз – и вокруг возникло огромное ночное небо, усеянное звездами и белый простор искрящейся снежной долины. Лиза задохнулась от хрустального воздуха и закашлялась.
– Выбрались, спасибо Всевидящему. Вон, смотрите – за сосновым бором светятся окошки. Это наш скит. Осталось немного. Пошли.
Глава 6. Марфа
Никодим быстро поковылял вперед, у него по-заячьи подпрыгивали уши напяленной до бровей мохнатой ушанки, и вихлялся из стороны в сторону узкий зад. Из-за этой худобы нижней части тела казалось что огромный тулуп напялен на вешалку – плечи у мужика были широченные, как у Гулливера. Лиза с Виктором еле успевали за проводником, правда, мужа тянул в земле рюкзак, было удивительно, что они вообще затащили этого монстра в пещеры сквозь тот тесный лаз. Так, почти бегом по петляющей в еще скромному снегу тропке, они добрались до поселения, Никодим остановился у массивных деревянных ворот, достал из кармана здоровенный старинный ключ.
Скит, если этот крошечный поселок на десяток домов можно было так назвать, был окружен высоким забором – двухметровые горбыли, пригнанные почти вплотную, смотрели в небо остро срубленными верхушками, нигде ни щели, ни лаза, хозяева за этим, похоже, следили. Ворота тоже удивляли своей основательностью – подвешенные на толстых, с две руки толщиной бревнах, они закрывались тяжелым металлическим засовом, он был дочиста отдраен от ржавчины и черноты и сиял в свете поднявшегося месяца ярко и празднично. Виктор устало скинул рюкзак прямо в снег, со скрипом распрямил уставшие плечи, хмыкнул.
– Зело тут у вас. Окопались, танком не прошибешь. Там, за забором канавы нет, мост не поднимаете, часом, на ночь?
Никодим, поковырял ключом в замке размером с пудовую гирю, с лязгом откинул засов, оттянул створку ворот, кивнул – идите, мол.
Виктор пропихнул Лизу внутрь, кинул на плечи рюкзак, пробурчал
– Час назад мать с Алисой пришли, а ворота опять снаружи закрыты. Это как?
Никодим потоптался, перебирая ввленками, как медведь лапами, прохрипел
– Они, видите ли, и изнутри закрыты. Есть у нас тут чудеса да тайны, тропки-лазы. Поживете, узнаете. А пока пошли, Марфа не любит поздно спать ложиться, но ждет вас.
За воротами и вправду была глубокая канава, перекинутый через нее мостик казался неустойчивым и опасным, благо с одной стороны хлипкой дощатой конструкции болтались перила. Лиза поплелась за Никодимом, полуприкрыв от страха глаза и цепляясь всеми силами за промасленную веревку, но перешла, выдохнула, дождалась Виктора. Никодим закрыл такой же засов изнутри, потом, с усилием повращав большое колесо, прикрученное к толстому стволу сухой березы поднял мостик, показал рукой на небольшой, ярко освещенный дом. Больше ни в одном доме света не было, поселенцы, похоже, ложились спать с курами.
– Туда идите, там ваши и Марфа там. Ее девчата отведут вас куда надо, а я спать. С утра работы много, по дрова еду. Увидимся на завтраке.
Медвежья фигура проводника как будто растворилась в темноте, Лиза с Виктором несмело пошли по тропинке и через пару минут поднимались на небольшое, аккуратное крыльцо.
В сенях было прохладно, но намного теплее, чем на улице, горел неяркий свет, но все достаточно освещалось, и Лиза разглядела светлые бревенчатые стены, неширокие лавки вдоль стен, большие кадки из выбеленного дерева, маленькие, как будто на ребенка, тулупы, висящие ровным рядком, и такие же маленькие белые валенки, выстроенные около лавки по струнке. Виктор оставил рюкзак на лавке, прошел вперед и толкнул дверь в дом.
– Заходьте, заходьте, не толкитесь там в сенях. Робкие какие, надо же. Марья, иди встрень, а то робеют.
Дверь распахнулась настежь, веселая, румяная Майма выскочила, как чертик из коробочки, втянула Лизу в теплую, ярко освещенную комнату, кивнула Виктору, подтолкнула из к столу. Маленькая сухонькая, остроносая, как Буратино старушка, встала навстречу, ласково улыбнулась, протянула птичью лапку. Лиза осторожно коснулась хрупких пальцев и сразу выпустила их, как будто побоялась сломать. У нее, видно, были такие изумленные и такие выпученные глаза, что Марфа вдруг рассмеялась звонко и раскатисто и молодо, да так, что ее лохматые седые бровки зашевелились, как напуганные гусеницы, поправила белоснежный ажурный платок, сказала
– Вот ведь, в грех ввела, спать пора, а я тут веселюсь с вами. Ты, что, девка, ждала чудищу о трех ногах, с черным котом на загривке, да с когтями метровыми? Ну, точно, ждала. Ладно. Вы, давайте, совенка своего сонного у меня оставьте, а сами идите в дом, где Лиза с дочкой поселятся. Нина вон вас отведет, вы там все подготовьте как надо, Лису завтра заберете. А ты, коза, с мужиком вещи складайте, да до дому сбирайтесь. Слышь, Машк? Приедете через месяц погостить. Не ране.
Марфа по-молодому вскочила, открыла окно, крикнула в ночь
– Нинка! Давай, иди, опять телишься, телушка. Ночь-полночь скоро, а я на рассвете встаю.
Лиза осторожно глянула на Майму, тихо спросила
– Алиса? Алиса где?
Свекровь успокаивающе коснулась Лизиной щеки, шепнула
– Она там ее уложила, у себя. Спит все… Пошли, а то сердиться будет, не любит она ослушников, привыкла, что все по струнке ходят.
Нина ждала их в сенях, и если бы Лиза уже не увидела Марфу, она бы точно подумала, что ведьмака – это она. Высокая, черная, как ворона, лет сорока, а может и больше, не полная, а скорее плотная, набитая, как чемодан женщина производила впечатление ведьмы, ну, может, начинающей, но недоброй. Особенно пугала странная прическа – вороные с проседью волосы были высоко заколоты гребнем на затылке, и негустые пряди падали вдоль лица на шею, как у лошади грива. Нина молча повернулась широкой спиной, выскользнула на улицу и пошла прямо по снегу вдоль рядком растущих сосен. Майма подхватила Лизу под руку и они побежали следом, не обращая внимания на пыхтящего сзади Виктора, сражающегося с опостылившим рюкзаком.
Глава 7. Лизин дом
Дом, в который их привела Нина был как будто небольшим, очень аккуратным, с белеными стенами, окошками, украшенными настоящими ставнями, с невысокой крышей. В свете совершенно потерявшего берега месяца, который светил не просто отчаянно – истошно, дом даже светился, настолько был белым. Нина, всю дорогу с достоинством несшая свое полное тело, тряхнула непокрытыми космами, видно обозначая конец пути, неспешно подплыла к калитке и толкнула ее внутрь – калитка была не заперта.
– Идите. В доме есть свет, выключатель справа на стене, как войдете. Вода в колодце на дворе, уборная у овина. Фонарь есть у тебя?
Она в упор смотрела на Виктора, в серебряном свете месяца ее глаза по-кошачьи мерцали, тот почему-то смутился, кивнул
– Ну вот, хорошо. На ночь ведро себе поставьте, к непривычки по двору не шлындрайте, тут всякое бывает. А утром все рассмотрите, станет проще.
Она развернулась, как лодка, попавшая в противотечение, пошла было назад, но остановилась
– Ты, мужик, фонарь им оставь, сам обойдешься, а им без света ночью печаль. Тут многое ночью происходит, особо с новенькими.
Лиза догнала женщину, тронула ее за локоть
– Подождите. Моя дочь, Алиса, она что, там останется, в том доме? Я хочу, чтобы ее привели, я хочу, чтобы она жила со мной.
Лиза поймала себя на том, что она верещит капризно и настырно, точно, как ребенок, у которого отняли игрушку. Нина локоть не вырвала, просто повернула голову и цепко всмотрелась в Лизино лицо.
– Тут, дорогая, совершенно не важно, кто чего хочет. Тут делают то, что велит Марфа. Странно, Мария, что ты не научила ее.
Майма потупила голову, подошла к Лизе, потянула ее за собой, и, затащив во двор, плотно прикрыла калитку.
– Подожди, Лизушка. Не гони коней, приведут они Алису, они здесь не балуются, все очень строго. Давай, успокойся, посмотрим дом и ляжем спать.
Лиза и вправду почувствовала себя неразумным дитем, послушно пошла за Маймой, они вошли в дом, Виктор нащупал выключатель и включил свет.
То, что увидела Лиза, было похоже на старое кино. Причем настолько старое, что его герои ходили, деревянно перебирая ногами, говорили напыщенно и смешно, женщины красили высоко выгнутые брови очень черной краской, а губы, круто изломанные в бантик ярко алой. Хотя нет, какие еще краски… Герои нынешнего Лизиного фильма были деревенскими, ходили в валенках, да тулупах, мужчины напяливали меховые ушанки, женщины пуховые платки. Именно они жили в таких домах – стены не были обиты, они смущенно темнели выпуклыми бревнами, посреди зала, в который они вошли, красовался небольшой круглый стол, накрытый кружевной скатеркой, у окна высился здоровенный деревянный буфет, напротив, у стены – не намного меньший комод. Рядом с широкой скамьей стоял неизвестный Лизе агрегат с деревянным колесом, на небольшом столике у окна притулилась старая швейная машинка. В переднем углу висела черная икона, она была настолько старой, что потемневший лик трудно было узнать, и лишь присмотревшись, Лиза поняла – Казанская. Икону обрамлял вышитый рушник, у двери висело зеркало, тоже в рушнике, вдоль стен стояли лавки. Майма положила свой рюкзачок, устало села на лавку, откинулась назад
– Бывала я в этом доме. Здесь все по уму, все есть – и огород, и скотный двор, и сенник. В конце двора банька, правда топится по-черному, но научишься, не Боги горшки обжигают. Все обойдется.
Лиза присела рядом со свекровью, прошептала
– Ну ты и научишь нас с Алисой всему. Куда ж мы без тебя…
Майма покачала головой и вдруг зевнула – широко, беззастенчиво, как кошка.
– Устала я, как собака. Нет, Лизушка, мы с Витей завтра уезжаем. Прямо после завтрака, ты уж сама учись. Тебе долго здесь жить, привыкнешь.
– Долго, это сколько? Месяц?
Майма улыбнулась, встала, потянула Лизу за руку, кивнула Виктору
– Там ваша спальня. А моя -там…
Она помолчала, глянула Лизе в глаза вопрсительно, испытующе
– Нет, Лиз, не месяц. Думаю, минимум год.
В спальне было тесно, как в пенале, крошечная комнатка выходила в зал узкой дверкой, узкой настолько, что в нее еле протиснулся Виктор. От него пахло дымком и теплой, разогретой шерстью, он прямо в новом свитере шерудил в печке, выгребал золу, подкидывал дрова, хозяйничал. В спальне было не просто тепло – жарко, Лиза стянула шубку, бросила ее на единственный стул, стоящий у кровати, бессильно опустилась прямо на белоснежное покрывало.
– Подожди, Лиз. Все убрать надо, видишь как она застелена – парадно. Сейчас сниму
Уже сквозь сон Лиза смотрела, как муж стаскивает с высоких, уложенных пирамидкой подушек прозрачную, кружевную накидушку, раскидывает их уютной шеренгой, складывает покрывало, трясет пушистое одеяло, тыркает кулаками в перину.
– Раздевайся, ложись. Спать будешь, как в раю – все на гусином пухе. Я такое у прабабки видел, спал даже, обалдеть. Не спи стоя.
…
Утра Лиза не заметила, в их спальню-пенал свет не проникал, окна не было. Она открыла глаза, потому что ее вовсю трясла Майма, ругаясь на чем свет стоит, впервые Лиза видела ее такой возмущенной
– Нет, ну вы подумайте! Одна спит, теперь другая. Сейчас Марфа нам выдаст за опоздание на завтрак, пойдешь картошку чистить, как провинившаяся. Давай! Бегом! Виктор воды принес, хоть умоешься.
Шатаясь, как пьяная, Лиза добрела до умывальника, хищно нацелившегося в ее протянутые ладошки ледяным соском. Но зато сразу после первой пригоршни воды крупинками острых льдинок, она враз проснулась и увидела солнце! Огромное, холодноватое, задумчивое. Оно смотрело в окно кухни и заговорщически улыбалось.
…
В длинный, похожий на барак дом, вытянувшийся как поезд вдоль сосновой рощицы, тянулось немного людей – буквально с десяток. Они все были практически одинаковы – валенки, тулупы, шапки. платки, все серенькое, неброское. Майма на секунду приостановилась, притянула Лизу и Виктора, шепнула
– Это совсем убогие, кто не может сам себе приготовить, да и работники при Марфе. Остальные своими домами живут, едят у себя, кто один, а кто и с семьями уж. Ты тоже будешь все сама делать, сначала одна, потом с Алисой. Это в первый день вам поблажка. А завтра уже нет.
–Мам, а кто здесь вообще живет? Для кого это все? Скит этот…На игру похоже…
Лиза снова назвала Майму мамой, это так ей нравилось и так согрело душу, что вдруг захотелось повторить. Протянуть так – нежно и ласково – маааам. Но она удержалась.
Майма тихонько сжала ее руку своей
– Кто? Те у кого душа болит. Мается, места себе ищет. Нездоровые тут, Лиза. Мечущиеся…Ну и лекари, конечно. Разные.
Лизу этот ответ странно устроил. Она успокоилась, пошла вперед и уже на подходе к крыльцу увидела Марфу. Маленькая старушка в белом тулупе. в белоснежных валеночках и ажурном платке быстро шла в бараку. А рядом с ней, резво перебирая ногами в таких же валенках, шла Алиса. Она куталась в тулуп и с интересом глазела по сторонам. И в блестящих зеленых глазах сияло два солнышка.
Глава 8. Серые валенки
– Ты, девочка, пока Алечку не трогай. Я ее ночь отпаивала, секунды не спала, так она сейчас, как ниточка шелковая – тронь, оборвется. Как так дите запустили, ума не приложу, умные ж люди, городские все. Нехорошо!
Марфа тыркала своей птичьей лапкой Лизу в живот, но не сильно, тихонько, ласково, шелестела, как будто ветерком веяла, и, несмотря на то, что та укоряла ее, Лиза не стыдилась, не испытывала каких-то неприятных чувств, просто чуть смущалась, вдруг загоревшись теплым огоньком изнутри. Так бывает, когда тебя слегка журит мать, но не сильно, для порядка, смотрит так ласково, чуть укоризненно. Лиза кивнула, проводив дочь взглядом, а Алиса легко и уверенно взбежала по невысоким ступенькам и скрылась за тяжелой деревянной дверью.
– Я, Марфа, не трогаю, как скажешь. Ты тут хозяйка и доктор, мы приехали девочку лечить, как же я буду тут свои порядки устанавливать… Не буду…
Марфа внимательно посмотрела в лицо Лизе, даже не посмотрела, рассмотрела его, как будто, каждую черточку, каждую морщинку и изгиб. И Лиза тоже рассмотрела ее лицо. Вчера, усталая и обалдевшая, она толком и не поняла ничего, не заметила, запомнила только длинный остренький нос, а вот сейчас… Лицо Марфы было удивительным. Тонким, иконописным, с большими, очень темными, внимательными и очень молодыми глазами, с узкими губами, неяркими, спрятавшимися в морщинках-лучиках, с седыми бровями, вставшими чуть удивленным домиком и острым, немного ведьмачьим, выступающим вперед подбородком. Но особенно поражали ее глаза. В них было страшновато смотреть – черная глубина пульсировала, как бездна, затягивала в себя, и Лиза быстро отвела глаза, на всякий случай.
– Доктор, говоришь? Нет, девонька, какой я тебе доктор? Доктора вы себе сами, я только инструмент. Поправлю, направлю, помогу. А ваше дело лечить себя, за уши тащить из того болота, в каком сидите. В которое, кстати, вы себя сами и заперли. Впрочем, рано это мы с тобой обсуждать взялись. Пошли-ка, поешь, я Алечку покормлю, у нас вкусно готовят, не шалят. Сама слежу.
Она отпустила Лизу, шмыгнула мышкой вперед и тоже скрылась за дверью. Майма подтолкнула Лизу к дверям, сказала.
– Правда, Лизушка, пошли, у меня аж живот подвело, есть хочу. Да и Витька,глянь, позеленел аж. Да и ехать нам.
В доме было сильно натоплено, пахло молоком, блинами и, почему-то, розами. Длинный стол, за которым можно было бы разместить человек пятьдесят, был накрыт только в начале – стояли простые тарелки, стаканы, лежали большие и маленькие ложки, вилок и ножей не было. “Как в психушке”, – почему-то подумала Лиза, но, естественно, промолчала, села у самого уголка, притянула к себе тарелку. Майма уверенно уселась рядом, положила Лизе три блина из высокой горки, аппетитно дымящейся посреди стола, плюхнула сметаны, достала каждому по яйцу из глубокой эмалированной миски, жадно впилась зубами в свой блин.
– Умеет Нинка блины печь, мастерица. Язык проглотишь. Она вообще, ведьма, чуешь розой пахнет, так это от нее. Ты, Лиз, ешь, время здесь на завтрак немного дают, не наешься – до обеда будешь голодная. А обед аж в три. А ужин так – простокваша да хлеб. Так что наворачивай.
Лиза тоже оторвала кусочек блина и даже зажмурилась от удовольствия, блинчик был хорош, а уж со сметаной, так вообще.
Завтрак пролетел вмиг, откуда-то из-за перегородки ударил гонг, все вскочили, бросились к вешалке, начали натягивать свою полушубки. Лиза тоже хотела было одеваться, но к ним снова подошла Марфа, присела рядом, показала рукой – ждите, мол.
– Лиза, ты сегодня и обедаешь и ужинаешь. А завтра начинаешь все делать сама. У тебя там печка, в погребе есть кое-что для начала, осваивай хозяйство. В сараюшке две козы, десяток курей, пяток утей, через неделю поросенка дам, ростить будешь. Как освоишь, как я увижу, что все у тебя получается, так и дочку отдам. А пока – тренируйся. Помощника дам, так не брошу, завтра утром и встренешь. А покуда иди, на седня у тебя работа на кухне – посуду помоешь, картохи начистишь, короче все, что Нинка скажет. А ты, коза…
Марфа развернулась к Майме, ее лучики у рта зашевелились весело, и лицо сразу стало простым и ласковым
– Манатки сбирай, молодца своего за шкирбан, вас уж ожидают. У нас лодки не простаивают, работы навалом. Давай-ка. Бегом!
Она подтолкнула Лизу к кухне, обняла Майму за талию и повела ее к выходу. И Лиза только успела поймать прощальный взгляд уходящего следом Виктора.
…
Когда Лиза выползла из кухни огромная луна уже висела над скитом. Она весь день не высовывала носа во двор, сновала от плиты к столу, от стола к тазу с водой, и опять в плите. У нее ныла спина, распаренные руки зудели от горячей воды и висели плетьми, ей даже трудно было натянуть перчатки, да они и не налезли бы. Кое-как свалившись с крыльца, она буквально провалилась по колено в мягкий пушистый снег, он, видимо шел целый день, и теперь лежал сверкающими подушками вдоль тоненькой тропочки, сиял, как бешеный, и как бешеная светила взбесившаяся луна.
– Господи, какая же красота. Наверное, в раю тоже снег. Вот такой же.
Несмотря на усталость Лиза решила не спешить домой, тихонько пошла, вдыхая хрустальный воздух, потом, уже у дома остановилась около старой сосны, прислонилась к ней спиной, подняла голову. Бархатное небо, усыпанное звездами, выглядело так, как будто кто-то рассыпал сахарный песок по черной тарелке, только вот крупинки оказались крупноваты, почти, как горох. Протянув ладонь Лиза подождала, а вдруг на нее просыпятся эти бриллиантики, и вдруг почувствовала, как же она замерзла. Не замерзла – застыла, эта ее одежонка совершенно не подходила для новой жизни, просто вот совсем. Лязгнув зубами, Лиза поежилась, хотела было рвануть к дому, но там, у самого ее крыльца мелькнула какая-то тень. То ли человек, то ли зверь, размером с крупного медведя, на мгновение заслонил от Лизы луну, потопал около крыльца, потоптался, потом поднялся, потыркался в дверь. Лиза ойкнула, спряталась за дерево, затихла, боясь даже сдвинуть одеревеневшие ноги, чтобы не хрустнуть снегом. Но медведь на крыльце простоял недолго, повздыхал, пристроил что-то большое и круглое, привалив его к перилам, скатился вниз и скрылся за поворотом. Лиза, чуть постояв, колотясь от холода и страха так, что ходуном ходили руки, все -таки решилась, подошла к дверям, оттянула край мешка, который принес медведь. И оттуда, из мохнатых теплых глубин высунулся краешек серого мягкого валенка.
Глава 10. Коза Дунька
-Ты красивая. Правда, замученная, городская, бледная, но ничего, поживешь здесь, еще краше станешь, у нас женщины кровь с молоком. Рыжих вот нет, Марфа остерегается рыжих, говорит – они все ведьмы. Ты не ведьма, Лиза?
Никодим отодвинул тарелку, поискал что-то глазами, не нашел, вытер седеющие усы полотенцем, улыбнулся сыто, так улыбается наевшийся сливок кот. И Лизу опять кольнуло воспоминание, она уже видела такую улыбку, но улыбка эта всплывала сама по себе, как будто у нее, улыбки, не было лица. А еще она вспомнила ощущение от этой ухмылки – ей она не нравилась. Она вызывала у нее стыдливое смущение и раздражение, и… желание, чтобы она повторилась.
– Никодим, скажи. Ты же здесь давно живешь, или я ошибаюсь?
Никодим покопался в кармане, достал металлическую коробочку, листок бумаги, ловко скрутил трубочку и засыпал ее табаком. Встал, потоптался у вешалки, накинул тулуп, пробурчал
– Я, Елизавета, здесь столько, сколько себя помню. А вот сколько я себя помню – это уже другой вопрос. Мы пока не будем все это бередить, время настанет поговорим. Пойду курну, а ты чай завари, я там принес в баночке. Побалуемся, чай у меня на травах, такого здесь ни у кого нет.
Он плотно придавил за собой дверь, впустив облачко морозного пара, Лиза потрясла головой, отгоняя пустые мысли, взгромоздила здоровенный чайник на плиту, сыпанула травы в заварник. И когда она залила чай кипятком, то по кухне поплыл такой аромат лета, что у нее закружилась голова.
– Во! Я говорил, чай у меня уникальный. Я все лето по тайге тут брожу, травки собираю отборные, лучшие. Там и земляничка, и облепиха, и лимонник, пей, он тело и душу укрепляет. Да мед положи, мед здесь таежный, бортовой, такого нигде не поешь.
Лиза, блаженно прижмурившись, тая от тепла, от аромата и сладости, попивала чай, и ей казалось, что она достигла своего рая. Так бы и сидела, грела руки о глиняную кружку, облизывала соты, не думала ни о чем, как кошка. Но Никодим долго блаженствовать ей не дал, слегка стукнул по столу, пробасил
–Ты, Елизавета, не обольщайся. Это я сегодня всю твою работу сделал, пока ты на печке спала, до вечера еще помогу, а завтра все сама. У меня своей по горло, за меня ее никто не сделает, так что кончай чаевничать, посуду в таз, потом помоешь и пошли на двор, буду тебе урок давать, как, где и что. Хозяйство у тебя небольшое, но беспокойное, только поворачивайся. Давай-ка, одевайся, я тебя жду на улице.
Лиза вздрогнула, как будто ее выдернули из полусна, кивнула, но не удержалась, спросила
– Слушай, Никодим. Ты ведь сельский, а речь у тебя совсем другая – правильная, городская. В селе так не говорят, вроде. Или я ошибаюсь?
Никодим пожал плечами, глянул вскользь.
– Да? Не замечал. Говорю, как все, что-то ты придумала. Пошли, не тяни, дел много.