Читать онлайн Грязекопатель бесплатно

Глава 1. Мать врача умерла в больнице от болевого шока

Когда у сорокавосьмилетнего журналиста Карагая во время теннисного матча внезапно закололо под рёбрами, он решил, что это просто возраст. Или жара. Или, в конце концов, плохо размялся. Но его соперник – профессор Брудер, философ и тренер-любитель в одном лице, – сразу понял, что дело нешуточное.

– Камень, говоришь? – нахмурился он, когда в перерыве Иван, наполовину согнувшись, вяло пошутил про «камень не в душе, а в организме». – Камни, вообще-то, фундаментальные штуки. Но когда они оказываются внутри нас – это уже не просто физиология. Это как будто сама природа говорит: «Я не фон. Я – помеха. Обрати внимание».

Он на секунду замолчал, глядя в сторону, будто вспоминая, что и с ним когда-то было нечто похожее – и тоже не просто так.

– Ты можешь думать, что это просто случайность. Но такие вещи редко бывают случайными. Камень в теле – это не только диагноз. Это сигнал. Со временем в нас накапливается не только кальций. Увы, внутри нас собираются и тревоги, и обиды, и усталость. Пока в какой-то момент не начинает болеть.

На правах наставника Брудер прервал матч, хотя они уже дошли до тай-брейка.

– Ничья – это идеал, – сказал он с улыбкой человека, который знал, что удивит. – Ничья исключает не только победу, но и поражение. Считай, Митрофанович, что ты выиграл, потому что не проиграл. А сейчас я немедленно отвезу тебя к врачу, а не то, не дай бог, – перитонит. Даже не спорь!

Лежа на кушетке в кабинете участкового терапевта, Карагай с заумным видом пытался разгадать ребус: почему именно в таком месте и в такой момент? Пышная, едва влезающая в белый халат женщина лет пятидесяти мяла ему живот и равнодушно слушала болтовню. Безучастно дослушав до «перитонита», она вдруг прыснула и сразу помолодела.

– Знатоки… Как же! Все считают, что в медицине разбираются. Даже если ни в чем не разбираются, а в медицине – ну, конечно! Все приходят с диагнозами. Мы – бесплатное приложение. Вы бы написали об этом, Иван Митрофанович!

Доктор посмотрела на пациента, словно тот собирался взять у нее интервью.

– О чем написать? – не сразу понял Карагай.

Просьбе он не удивился. За годы работы в «Шахтерской губернии» кто только не просил его «написать». У всех что-то «болело»… Даже Туреев, всесильный владыка их края, однажды после пресс-конференции его задержал: «Вот что, Иван, с коррупцией пора кончать, уже два года как я назначен. Пиши о переменах. У нас строят. А уголь, металл, химия? Больше стали продавать за границу. Об этом надо писать!» Он хотел возразить, но не успел. Одутловатое лицо стареющего туркмена дернулось, словно человек невпопад икнул. Пресс-секретарь вскочил, лисьими шажками оббежал стол, прихватил его за локоть и потянул: «Пойдем. Губернатор сильно занят».

Видя, что собеседница тоже не поняла его вопроса, Карагай переспросил:

– О чем писать-то, Зоя Ивановна? Что все считают себя знатоками медицины? Посвежее тему дайте – напишу. Нам ведь лишь бы гонорар платили.

Терапевт будто ждала такого поворота. Кремово-белое лицо покрылось пятнами, история болезни журналиста была отодвинута.

– Да о том! Напишите, что нас, медиков, за людей не считают. Вот вы сколько получаете? Небось, побольше нас, если такой сотовый купили… – Она кивнула на его Nokia 3210. – А что делаете? Пишете… Если не читать газеты – ничего не случится. А когда болит? Бегут к врачу! Почему нам платят такие гроши? – Женщина чуть не всхлипнула. – Жена-то у вас тоже в здравоохранении. Видите ее зарплату?

Карагай нахмурился. Он не любил делиться личным.

Доктор замолкла, точно прикусила язык, затем снова заговорила с обидой:

– Почему нас держат в черном теле? Говорят, у государства на здравоохранение денег нету. Неужели же нету? За газ же Европа платит.

Разговор стал неинтересен. Старая песня бюджетницы. «А спроси, за кого голосовала? – подумал Иван. – Небось, за партию жуликов и воров. Дура набитая!»

– Зоя Ивановна, у меня проходит, но вы все-таки выпишите что-нибудь. На всякий случай… И мне надо бежать, редактор срочно зовет, – соврал он, вспомнив про свою машину у корта.

– Куда бежать? Вы что, очумели?! Лежите. А если протоку закупорит? Перитонита хотите? – протараторила терапевт и снова прыснула. – Ладно, вставайте. Сейчас бы вас хирургу показать, да он уже ушел. Но нужно сделать УЗИ. Я не хочу за вас отвечать.

– Завтра, завтра… Сейчас уже отпустило. До завтра доживу? Выпишите что-нибудь, да я пошел.

Доктор засуетилась, начала рыться в папке.

– Доживете. Обещаю. Если вечером сильно прихватит – вызывайте «Скорую». Если не очень – выпейте обезболивающее. До утра дотянете, а утром на УЗИ. Одна проблема…

Она замялась.

– Что еще? – Карагай натягивал пиджак.

– Талончиков на бесплатное обследование нет. Они у нас в дефиците.

Карагай удивился. Он привык слышать слово «дефицит» в аптеках, магазинах – да где угодно, только не в медицинских учреждениях.

– Вы шутите? – рассмеялся, хотя боль все еще напоминала о себе.

– Какие шутки… Нам дают мало талонов. Главная говорит: не хватит – пусть пациенты платят. Это система. – Зоя Ивановна вдруг заговорила как-то совсем буднично, словно пересказывала новостную ленту. – Люди платят в кассу, а деньги уходят неизвестно куда. Что тут непонятного?

– Но я не собираюсь платить за «хотелки» вашего начальства! – повысил голос Иван. – У меня же полис ОМС. Медпомощь в стране бесплатна!

Доктор грустно улыбнулась.

– Бесплатное сегодня – это как радуга. Видишь, а дотронуться нельзя. Все знают, что она есть, но где начало и конец?

– А как же врачи? Разве вы не можете изменить систему?

– Мы? – Зоя Ивановна усмехнулась. – Думают, врачи – благородные спасители. Но и нас кто-то должен спасать…

Она отвернулась, потом снова посмотрела на пациента – в глазах что-то изменилось.

– Нас это самих достало! Работать невозможно, не думая о плане по платным услугам! Думаете, медики не платят? Ошибаетесь!.. Мама лампочку хотела ввернуть, упала, сломала ногу. Отвезли ее в Третью горбольницу. Боль была сильная, а они… коллеги… не начинали операцию, пока я деньги не привезла.

До сих пор она держалась, но после слова «деньги» глаза вдруг быстро наполнились слезами.

Карагай даже растерялся.

– Что с вами?.. Ну, конечно, я заплачу. Куда же денусь?

Доктор вынула салфетки, промокнула глаза, немного помолчала.

– Дело не в оплате. Талончик я займу у наших девочек, завтра зайдите.

Что-то сидело в ней внутри, большое, колкое, и рвалось наружу.

– Мама умерла в той больнице… Я всё заплатила, как требовали там. Но они… коллеги… чтобы сэкономить, делали операцию без обезболивания. Два часа ковырялись в ноге. Она терпела, терпела… Умерла от болевого шока, так показала экспертиза. Если бы я не была врачом – никто бы не узнал. Подключила профессора, он в меня когда-то был влюблен. Не смог соврать… Ну, бегите, а то еще влетит от редактора, – проговорила Зоя Ивановна и снова потянулась за салфеткой.

Карагай застыл. Всё вокруг поплыло. Это было уже слишком. Слишком жестоко, слишком бесчеловечно.

– Но это же незаконно! – непроизвольно вскрикнул он.

– Всё, что у нас происходит, облечено в форму законности. Это не исключение. Это правило. Просто никто не хочет видеть. Да идите вы уже!

Когда журналист закрыл дверь, по щекам врача опять потекли ручьи.

Выйдя на улицу, Карагай медленно побрел к тому месту, где оставил свою «девяносто девятую». Боль в боку сдалась, временно или навсегда – было не совсем понятно, но сейчас она уступила место другой боли, не физической, но такой же тягостной.

Вечерело. Пока он находился на приеме, прошел мелкий осенний дождик. Воздух был свежий и чистый. Улица уже тонула в полумраке, и редкие фонари бросали тусклые лучи на мокрый асфальт. Иван шел, дыша полной грудью, по знакомым улицам и не замечал ни машин, ни прохожих. Перед глазами у него стояли слёзы Зои Ивановны. А ведь она не просто рассказывала – она жаловалась. Она, врач, отдала свою жизнь медицине, но оказалась беспомощной перед тем, что сама же и представляла. И этот абсурд, этот очевидный диссонанс терзал повидавшего и не такое журналиста не слабее желчного камня.

Впрочем, он не сильно тревожился из-за «какого-то» камня, потому что ещё не знал, что эта боль станет началом расследования, которое вскроет гнойные дыры системы, где каждый, от хирурга до высокого чиновника, берёт не только деньги – но и судьбы. Камень в его теле окажется не самой тяжёлой преградой. Он просто не успел понять, что время сжалось до предела. Очень скоро Карагай осознает: чтобы остаться в живых, ему придётся не просто пройти серьезное лечение – а вскрыть страну, как воспалённый орган.

Глава 2. "Не трогай меня – ты пишешь слишком остро"

Дома его ждали. Белый халат Альбины – тот самый, в котором она иногда встречала его по вечерам – лежал в пластиковом тазике, замоченный в воде с порошком. Он долго умывался холодной водой, плеская её себе на лицо снова и снова, будто хотел смыть что-то большее, чем усталость.

Тонкий, но настойчивый голос с кухни позвал:

– Ваня! Машенька! Идите за стол!

На выходе из ванной его поджидала дочка.

– Папочка! – закричала малышка, обнимая его за колени. – Ты будешь есть с нами?

Он улыбнулся дочке, но улыбка вышла какой-то неестественной. Почти болезненной.

– Конечно, милая!

Они прошли на кухню, где Альбина стояла у плиты, завершая подготовку. Она была выше Ивана почти на треть головы, с тонкой фигурой и прозрачными чертами лица. Молодая женщина благосклонно позволила мужу дотянуться усами до своей щеки. Для этого он привстал на цыпочки и отодвинул пряди её густых тёмно-рыжих волос.

На столе красовался ужин: горячий ароматный суп, свежая сырная нарезка, омлет с яркими помидорами – всё это выглядело словно крик домашнего уюта в их не всегда спокойной жизни. Свечи мерцали, бросая мягкий свет на посуду – и казалось, этот свет мог бы растопить даже самые крепкие стены отчуждения.

Но Иван сидел, погружённый в себя, словно чужак, переступивший порог своей семьи. Его молчание было громче любых слов, а глаза, блуждающие по поверхности стола, не замечали улыбающихся близких.

– Как прошёл день? – осторожно спросила Альбина.

– Нормально, – угрюмо бросил Иван, не поднимая глаз.

– Нормально? – удивлённо переспросила она. – Обычно ты не можешь остановиться, рассказывая о своих статьях, людях, которых встретил. А сегодня – как в рот воды набрал. Что с тобой?

Иван молчал. Он ел медленно. Еда казалась картонной. Маша, сидя напротив, разглядывала отца. Она привыкла, что он шутит, рассказывает разные истории. А сегодня он был другим. Молчащий отец – это страшнее строгого.

– Папочка, ты сегодня сказку не расскажешь? – пропищала она.

– Потом, милая, – неопределённо ответил он.

Маша сморщила носик, поиграла вилкой, поела немного и попросилась в гостиную.

– Иди, солнышко.

Малышка вышла, и на кухне повисла тишина.

– Ну, что с тобой? – с раздражением заговорила Альбина, убирая тарелку. – Я целый день на работе, потом мчусь в детсад, стою на кухне, готовлю твой омлет, а ты сидишь как привидение! Хоть бы дома отвлекался от своих раскопок!

– Отвлекался? – Иван поднял взгляд. – Ты думаешь, это просто?

– Да! – отрезала Альбина. – Работа – работой, а дом – другое. Ты должен уметь разделять. Это твой долг.

– Долг? – усмехнулся Иван. – Знаешь, что я сегодня услышал? Как врач рассказала, что её мать умерла от болевого шока – сэкономили на наркозе. А ты – про долг.

– Я про твой долг перед семьёй! – вспыхнула Альбина. – Мы ждём тебя каждый день, надеемся, что хоть вечером ты немного побудешь с нами. А ты снова с мыслями о работе! Даже на Машу не взглянул!

– Потому что это не просто работа! – резко ответил Иван. – Я пишу о том, что происходит с сотнями людей. Это… – он осёкся.

Альбина внимательно посмотрела на него.

– Ванечка, я не говорю, что это неважно, – уже мягче сказала она. – Но ты должен найти баланс. Иначе потеряешь то, что действительно важно.

– Что важно? – выдохнул он. – Дом, ужин, омлет? Моя работа – это не просто статьи. Это моя жизнь…

– А если ты потеряешь нас? – в её голосе прозвучало отчаяние. – Ты не замечаешь, что, принося сюда весь этот мрак, разрушаешь нас. Ты уже потерял себя. Неужели не видишь?

Иван молчал.

Он знал, что она права.

Но признать это – значило отказаться от самого себя.

Альбина начала убирать со стола.

– Я готовила, а ты посуду помоешь, – сказала она сухо.

Ночь. Улица. Фонарь… Сон где-то заблудился, ускользая из рук. Мысли Ивана метались между кабинетом врача и женщиной, лежавшей рядом. Наконец образ кабинета взял верх.

Журналист мысленно представил себя участковым терапевтом. Хм… допустим. Когда-то ведь хотел поступать в мединститут… Мать падает с табуретки, ломает ногу, звонит ему. Он мчится, везёт её в больницу, оплачивает операцию…

Погружаясь в эту картину, как в гипнотический сон, Карагай ощутил боль Зои Ивановны – неспособность защитить мать от страданий… Горечь наполнила его сердце – сердце уже не юного мужчины с воображением, которое, как говорил Эйнштейн, может увести далеко за пределы знаний.

Сильный ветер бросал капли дождя в окно, их щелканье по стеклу вернуло Ивана в реальность.

– Ванечка, ты чего не спишь? Ворочаешься…

Шёпот Альбины прозвучал, как спасительный гонг. Он повернулся к ней:

– Мешаю? Прости, радость моя. А ты чего не спишь?

– Не знаю… О чём ты думаешь?

Она пристроила голову на его плечо и обвила его рукой.

– Ты, наверно, из-за камней расстроился. Не бери в голову. Сейчас это легко решается…

– Просто сказать – «не бери»! Черт побери, не очень-то приятно…

– Так все больные говорят, – усмехнулась Альбина. – Не чертыхайся. Сколько раз просить?

Он поцеловал её в висок.

– А что ещё больные говорят? Мне интересно.

– Да много… Ты бы сбежал.

– Что, так страшно? Кровь, боль, слёзы?

– Смотря что считать страшным. К крови можно привыкнуть. Слёзы вытереть. Стоны – тяжело слушать, но есть обезболивающее…

Он коснулся её лба губами.

– Вот ты у меня какая! Ничего не боишься. А чего тогда пугаешь, что я не выдержу? Не разлюбила ли ты?

– Не мели чепухи… Выдержишь, если надо. Но ты впечатлительный. Как ребёнок. У тебя может психика не выдержать. Ты думаешь, легко смотреть в глаза обречённому?

– Согласен. Свою смерть легче встречать… Ты меня порадовала.

– Ты что, совсем? – Альбина высвободилась. – Тебя бы – в реанимацию!

– Не! Я человек сугубо штатский, а у вас – как на фронте. Лучше уж гнить в редакции… Обрадовала, что я не обречён.

– Дурак… Ну, дурак! Камни – не приговор! Вырежут – и через месяц снова будешь носиться, как лось, по своему корту.

– А без вырезания нельзя? – насторожился он.

– Когда камни не могут выйти, лучше удалить пузырь. Чем ждать закупорки.

– А раньше разве не реже удаляли? Что, люди другие были? А операция – по полису или платно?

– Бесплатно? Ха! Хотя… если нечего взять, могут разрезать живот. Но это же никому не надо. Сейчас все умные: подавай малоинвазивные технологии.

– Это ещё что?

– Щадящие, значит. Несколько проколов – и всё. За это разве не стоит платить?

– Не знаю… Наука развивается. Больницы переоснащают. Но не всё же переводить на платность. Деньги на аппараты ведь бюджетные – значит, мы уже заплатили. Лучше называть медицину не бесплатной, а предоплаченной. Разве не так?

Альбина пыталась что-то вставить, но он говорил с таким жаром, будто отбивался не только от неё – от самой мысли, что может быть неправ.

– Всё у тебя просто… – не выдержав, перебила его Альбина. – А лечат не аппараты, а врачи. Зарплата у них… Платные услуги – не от хорошей жизни. Это чтобы кадры сохранить. Сколько специалистов уже ушло в частные центры! У всех семьи, дети… Ты хочешь, чтобы медики святым духом питались?

– Не, не хочу, чтоб ты питалась святым духом. Но знаешь, к чему может привести платность в медицине?

И он снова рассказал – подробно, с деталями – о том, что услышал от терапевта. О её молчаливых слезах, о том, как он сам был потрясён.

Альбина слушала молча. Потянувшись, она включила торшер. Лицо её было каменным. Пухлые губы сжаты в ниточку, но всё ещё оставались нежными. Ивану захотелось их поцеловать, но он сдержался – момент был неподходящим.

– Ты, надеюсь, не думаешь, что врачи делают ненужные операции из-за денег?

Ледяная интонация супруги смутила его.

– Нет, конечно! Ты что, радость моя? Мы же не в загнивающей Америке живём… Зря только рассказал. Зарекался же говорить о своих темах. Давай-ка лучше спать.

Альбина не отреагировала.

– Думай о чём хочешь, – сказала она холодно. – Это твой хлеб. Думай, пиши, зарабатывай. Может, наконец, сменим халупу на нормальную квартиру…

Он предостерегающе кашлянул. Они уже ссорились из-за его дохода и наложили табу на тему денег. Он зарабатывал меньше, чем торговцы с рынка, но не меньше инженеров или врачей. Уходить в торгаши он не собирался.

– Хорошо, не буду, – с плохо скрытой иронией сказала Альбина. – Но если вдруг тебя потянет на медицину, пиши хоть о чём, хоть о самом Минздраве – только «Трешку» не трогай! Понимаешь?

– Конечно. Я знаю, что ты там работаешь. Если я что-то раскопаю, тебя вытурят. Но я не враг тебе. Ты же не считаешь меня врагом?

– Дурак… – Альбина снова устроилась на его плече. – Ты отец нашего ребёнка. Как я могу считать тебя врагом? Так не бывает… – проворковала она, но в голосе не было прежней теплоты.

– Ещё как бывает! – огорчённо проговорил он. – Если врагов не наживаешь, ими становятся близкие. Но нам с тобой это не грозит. У меня врагов и так хватает.

– Ты смеёшься, а я ведь серьёзно. Больницу нашу не трогай. Я не хочу лишиться этого места. Мне там нравится. Обещаешь?

Её голос стал грудным и нежным – этим тембром она умела растопить любой лёд. Карагай прижался к ней, нащупывая край её ночной рубашки.

– Обещаю, – как бы между делом прошептал он. – Конечно, обещаю. Мы же это обсуждали.

Альбина затихла. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, они были на одной волне. Он осторожно гладил её бедро, и уже почти поверил, что всё налаживается…

Но вдруг она резко сказала:

– Не трогай меня! Ты пишешь слишком остро… Живём от скандала до скандала… И ещё, Ваня – в следующий раз будь повнимательнее с Машкой. Довёл ребёнка до слёз! «Папочка», называется.

Глава 3. «Хватит уже социализм качать!»

Провалявшись в постели почти до десяти часов, Карагай не пошел ни в какую поликлинику, а сразу поехал в контору. Захлестнувшие его накануне эмоции и переживания с началом нового рабочего дня превратились в непреодолимое желание заняться темой так называемых платных медуслуг. О чем ему хотелось срочно поставить в известность редактора.

Вообще-то темы своих материалов он никогда и ни с кем не согласовывал. Чай, не мальчик-первогодок… Проблема была в том, что медициной и всем, что с ней связано, в «ШГ» ведала Марина Викторовна Шумская, заядлая курильщица с властным голосом. Она, как и Карагай, тоже была старожилом редакции, даже еще более ранним. С годами старая журналистка тоже заработала негласную привилегию писать о чем пожелает и резко реагировала, если кто-нибудь вторгался на ее поле. Редактор ее немного побаивался.

Потому Иван и решил заблаговременно с ним пошушукаться. Типа посоветоваться, а фактически – упредить будущие разборки.

Кабинет руководителя издания выглядел вполне достойно. Вся мебель в нем была одного цвета – цвета топленого молока. От двери к начальственному столу-аэродрому вела красная ковровая дорожка, потертая, но еще довольно сносная. Все это досталось «Шахтерской губернии» от регионального комсомольского органа печати под названием «Молодой коммунист», каковым газета значилась до перерегистрации в начале девяностых.

Долганов был выходцем из села. Немного выше среднего роста, плотного телосложения, с наметившимся животом, большими залысинами и добродушным округлым лицом, Евгений напоминал сытого и вполне довольного жизнью деревенского кота лет восьми-десяти. В редакции все звали его просто Женей.

Заметив краем глаза заглянувшего в кабинет расследователя, он махнул рукой.

– Заходи, заходи, Вань! Только недолго, ага? Мне скоро надо ехать.

Редактор быстро просматривал лежавшие на столе бумаги, некоторые из них засовывал в черную барсетку. Карагай, устроившись за приставным столиком, с интересом наблюдал за этими манипуляциями.

– Ты это куда намылился? Как на битву, собираешься…

– А это и будет битва. Ага. Еще бы знать, какое оружие на нее взять… Дела наши, Ваня, сам знаешь какие. И ни малейшего просвета. Что же, мне ждать, когда совсем не будет денег на бумагу и типографию? Они только об этом и мечтают. – Редактор хмуро зыркнул на потолок. – Не дождутся! Короче, решил я угостить обедом нескольких денежных мешков. Может, по пьянке уболтаю кого-нибудь на помощь газете.

Долганов не выглядел удрученным, но голос у него не излучал обычного оптимизма.

– Хорошая у тебя работа, – попытался пошутить Карагай.

– Ты что, издеваешься?! У меня же язва… А ты чего пришел? Что-то срочное? – Редактор откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. Этот жест означал, что он приготовился слушать, но не обещал согласиться.

– Да как сказать… – Иван немного замялся, всем своим нутром почувствовав трудность стоявшей перед ним задачи. – Я хочу заняться темой платных медуслуг. Провести специальное расследование.

Редактор недоуменно приподнял бровь.

– Расследование? По медуслугам? С чего бы вдруг? Мы же, кажется, целую полосу по медицине раз в неделю выдаем. Плюс через день да каждый день идет реклама от Терфонда ОМС. Куда уж больше?

– Это будет не просто статья… Понимаешь, вчера я был у врача, – Иван заволновался, чувствуя, как понемногу заводится. – И то, что я там услышал… – Он замолчал, пытаясь подобрать слова. – Врач не могла направить меня на УЗИ, потому что у них закончились талоны на бесплатное обследование. Это полнейший абсурд! Бесплатная медицина существует только на бумаге, а фактически все вынуждены платить.

Долганов изобразил праведное удивление.

– Тебя обидели, и ты решил написать. Это называется использованием служебного положения в личных целях…

– Не мели чепухи! Личный опыт журналиста тоже может быть информационным поводом для материала. Ты об этом не знал или забыл? Или то и другое, вместе взятое?

Редактор уязвлено потрепал усы: мол, согласен, согласен, но… Он тяжело вздохнул и опять посмотрел на потолок, словно оттуда должно было прийти какое-то откровение.

– Послушай, Вань, ты же не хуже меня знаешь, что мы сейчас только за счет рекламы Терфонда ОМС и держимся. Ты же можешь лишить газету этого источника! Ведь ты же не умеешь писать, как все. Я уже только по одному твоему голосу могу сказать, что ты опять устроишь такой вселенский скандал, что еще и медики станут нашими лютыми врагами. Мало нам врагов в администрации, судах, ментовке…

Скуластое лицо Карагая выравнялось. Он весь подобрался, как будто пребывал на корте и ждал подачи соперника. Мяч с другой стороны был отражен не очень изящно, но надежно и точно.

– Так ты врагов нажить боишься, Женя! Так бы сразу и сказал… С каких это пор ты стал таким боязливым?

Долганов досадливо покачал головой и начал перекладывать бумаги на столе. Он выглядел так, как будто во время неких важных прений выбрал неправильные аргументы и теперь лихорадочно искал в голове другие.

– Ничего я не боюсь… – как старый дед на завалинке, пробурчал он. – Но тебе что, других тем мало? Все-таки медициной у нас Шумская занимается…

Иван сжал кулаки, чувствуя, как внутри крепчает раздражение.

– Марина пишет поверхностные, заказные материалы, которые только прикрывают настоящие проблемы! Она просто повторяет лозунги системы, которые простых людей кормят обещаниями!

Пластинка сменилась. Редактор удовлетворенно помолчал, наблюдая, как Иван накаляется, словно до финального взрыва осталось совсем немного. С вышедшим из себя человеком дискутировать гораздо проще.

– Вот ты сам ей об этом и скажи, – произнес Долганов с нескрываемым облегчением, потянулся к внутреннему телефону и тихо бросил в трубку несколько коротких фраз.

– Подожди, Жень… Ты что, позвал эту фурию? Зачем?! Неужели ты хочешь, чтобы я получил ее разрешение? Не уху ли ты сегодня ел, дружище?

Редактор сделал вид, что не услышал. Он с деланно отстраненным видом снова начал перекладывать бумаги, но неловкие движения рук выдавали, что видимость спокойствия давалась ему нелегко.

В кабинет буквально ворвалась низкорослая женщина с копной подстриженных под каре совершенно седых волос и вызывающе ярко накрашенными губами. Матовый цвет лица почти без морщинок говорил не столько о хорошем состоянии кожи женщины, сколько о ее навыках нанесения макияжа. Взгляд заведующей медотделом не предвещал ничего хорошего.

– Ивашечка! – издевательски проскрипела она еще с порога. – Ты что, вздумал, как козленочек, в моем огороде попастись?

Редактор изо всех сил делал вид, что занят бумагами.

– Медициной теперь интересуешься? – громко продолжала Шумская, словно задалась оправдать свою фамилию. – Если ты заболел, то так и скажи, я могу тебя устроить в хорошую больничку.

– Я интересуюсь правдой, – сдержанно ответил Иван, твердо глядя в глаза старшей коллеге.

– А я, по-твоему, все вру! Да? Ты один тут у нас правдолюб. Так, что ли? Ивашечка! Раньше ты был такой милый мальчик, а с возрастом стал совершенно невыносим! Ты кем себя возомнил? Думаешь, если для тебя сделали отдел расследований, значит, тебе можно всюду совать свой длинный нос?

Карагай вспыхнул. Нос у него и впрямь был немного длинноват.

– Ну, вы и… – зло начал он и остановился, подбирая нужный эпитет. Договаривать ему не пришлось, потому что редактор предостерегающе похлопал ладонью по столу.

– Потише, потише, ребята! Еще не хватало, чтобы вы тут поцапались, – сказал он. – И давайте покороче, мне уже пора собираться на встречу.

– А чего тут рассусоливать? – Марина с издевкой уставилась на Карагая. – Ивашечка! Ну-ка, скажи, что это за правду в медицине ты хочешь раскрыть? Правдоискатель ты наш…

– Например, правду о том, что бесплатную медпомощь при каждом удобном случае подменяют платными медуслугами, – ответил Карагай, изо всех сил стараясь не сорваться на крик.

Марина Викторовна ухмыльнулась, словно знала секрет, как отличать серьезные намерения человека от несерьезных.

– Ты что, в своем уме? Новый Робин Гуд, только не с луком, а с ручкой вместо стрел? С ветряными мельницами собрался сражаться?

Хрипотца в голосе старой журналистки усиливала уничижительность интонации ее слов.

– Не пытайтесь меня высмеять. – Иван еле сдерживал себя. – Вы прекрасно знаете, что система прогнила. Люди вынуждены платить за то, что им полагается по закону. И я хочу это раскрыть.

Шумская резко опустилась на стул напротив и, скрестив руки на груди, театрально вздохнула:

– Ох, Иван, Иван… Ну, сколько можно этот социализм качать? Да, медицина должна быть платной. Это мировая практика. Пора уже перестать верить в сказки, что государство будет за всех нас платить. Нынешняя Конституция – это пережиток прошлого, вот и всё.

– Пережиток? – Карагай вскинул брови, его голос дрожал от негодования. – Конституция – это главный закон государства, который гарантирует гражданам право на бесплатную медицинскую помощь. Если вы забыли, Марина Викторовна, вы как журналист должны защищать эти права, а не подлизывать систему!

Завотделом медицины резко распрямилась:

– Да ты, Ивашечка, не правдоискатель, а популист. Ты хочешь раскопать что-то, чтобы стать героем на пару дней, пока это всем интересно. А я занимаюсь реальными проблемами. Я пишу о том, как работают врачи и медсестры, как государство борется с нехваткой кадров. А ты, как всегда, готов устроить бунт на ровном месте.

Редактор, наблюдая за этой перепалкой, осторожно встрял:

– Ваня, я понимаю твое рвение, но ты должен понимать и другую сторону. Ты прекрасно знаешь, что фонд медицинского страхования – наш крупнейший рекламодатель. Если ты полезешь слишком глубоко, они могут прекратить финансирование.

– Это я от тебя уже слышал… – разгоряченный разговором, махнул рукой Карагай; редактор обиженно хмыкнул. – Но ты мне вот что, дорогой, скажи: мы что, должны молчать, потому что нам платят? – Он возбужденно вскочил на ноги. – Мы журналисты или мы просто рекламный буклет?

– Это не так просто, – пробормотал редактор, начиная чувствовать, что его аргументы теряют вес.

Шумская усмехнулась, наблюдая за его растерянностью:

– Видишь, Ивашечка? Всё это не так просто, как тебе кажется. Ты думаешь, что мир чёрно-белый, но на самом деле он серый, и тебе нужно с этим смириться.

– Смириться? – Иван снова повернулся к ней. – А что насчёт того, что люди умирают, потому что не могут получить квалифицированную помощь? Что насчёт того, что люди вынуждены продавать свои дома, чтобы оплатить операцию для близких? Ты считаешь, что с этим тоже нужно смириться?

Журналистка издала короткие смешки, которые можно было счесть за карканье старой вороны, настолько они были скрипучи и бездушны.

– Умирают, говоришь? Всегда кто-то умирает, Ивашечка. Мы не можем спасти всех. И твои расследования ничего не изменят. Ты просто хочешь посеять панику.

Редактор снова оторвался от бумаг.

– Я тоже не понимаю, Ваня, зачем ты это делаешь, – строго начал он и отвел глаза в сторону. – Мы можем потерять финансирование. Как ты не можешь понять? У тебя уже и без того хватает тем. Зачем тебе еще в медицину лезть?

Карагай с нескрываемым разочарованием посмотрел на редактора. С этим человеком он работал бок о бок не один десяток лет. С этим человеком была выпита не одна бутылка водки…

– Потому что вы можете об этом молчать, а я не могу, – с вызовом ответил он. – Я не могу сидеть и просто наблюдать, как и без того нищих людей в госбольницах обдирают, как липок. Это несправедливо!

Долганов устало потер виски, а Шумская, явно ободренная его поддержкой, снова возвысила голос:

– Ты такой наивный, Иван! Думаешь, что если ты напишешь какую-то статью, всё изменится? Нет, ничего не изменится. Люди продолжают платить, потому что такова реальность. А ты в своих розовых очках видишь мир таким, каким его не существует!

– И вы готовы защищать эту систему? – спросил Иван, сверкая глазами. – Вы готовы закрыть глаза на то, что люди страдают?

– Я готова признать реальность, – важно изрекла женщина, намеренно манерно поправляя седую прядь. – А ты, похоже, продолжаешь верить в утопии.

– Утопии? – Иван фыркнул. – Я верю в то, что можно что-то изменить. И если никто не начнёт говорить правду, то ничего не изменится никогда.

Редактор наконец устало махнул рукой, словно сдаваясь:

– Всё это очень красиво звучит, Ваня… Нет, правда, мы не можем позволить себе потерять поддержку Терфонда ОМС. Ты должен понимать, что газета может просто не выжить без их денег.

– А если мы выживем, но станем всего лишь рупором для рекламы? Что тогда? – Иван сжал кулаки, чувствуя, что теряет терпение. Его голос дрожал от негодования и горечи.

Марина Шумская прищурилась, словно предвещая победу в споре.

– А что тогда, Ивашечка? Мы все взрослые люди. Ты не можешь думать, что газета может жить на чистом энтузиазме. Можешь выйти на площадь, размахивая флагом своей борьбы за справедливость, но кто тогда будет платить за бумагу, зарплаты нам? Или ты готов работать бесплатно?

От неожиданности такой постановки вопроса Карагай просто растерялся. У него непроизвольно мелькнула мысль об Альбине, дочке… Он почувствовал, как его пальцы врезаются в край стола. Ему хотелось возразить, что честность и принципиальность важнее денег, но слова не приходили. Марина ударила туда, где у него не было быстрого ответа.

Редактор наконец встал из-за стола и, оглядывая их обоих, как судья, старавшийся вынести справедливый вердикт в сложном деле, произнёс:

– Я думаю, нам нужно закончить на этом. Ваня, ты хороший журналист-расследователь, но эта тема не для тебя. Тема медицины – это Маринино дело, она им начала заниматься еще тогда, когда ты был всего лишь практикантом. Я не могу позволить, чтобы ты такую больную тему, как наша медицина, слишком радикально переформатировал. Терфонд ОМС – наш крупнейший рекламодатель. Без его денег газета рискует закрыться. Я не хочу этого. И ты не хочешь, – он пристально уставился на усы коллеги, словно намекая на его зрелый возраст.

Шумская самодовольно усмехнулась и наклонилась поближе к Ивану, её голос упал почти до шепота, но каждый шипящий звук был точен и ядовит:

– Знаешь, Ванюша, иногда в жизни надо просто признать, что мы не герои. Мы – всего лишь шестерёнки в большом механизме. И если ты веришь, что можешь изменить систему, то верь. Но судьбой всей редакции не играй!

Карагай оттолкнулся от стола и сделал шаг назад, как бы отгораживаясь неким экраном от происходящего. Внутри него бушевал ураган эмоций. Он окинул взглядом редактора, который был не намного старше него, и коллегу, которая пыталась закрасить свою старость парфюмом, на их ставшие спокойными и почти одинаковыми лица, которые, казалось, олицетворяли весь мир, против которого он хотел сражаться.

– Значит, так… – Иван на мгновение замолчал, подбирая слова. – Я не собираюсь больше быть шестерёнкой в этой прогнившей машине. – Он бросил равнодушный взгляд на завотделом медицины, будто уже исключил ее из своего сознания, а затем посмотрел редактору в глаза. – Если ты, Женя, не хочешь, чтобы я занимался настоящей журналистикой, я поищу место, где её ценят.

Дверь за Карагаем с глухим стуком закрылась. Завотделом и редактор стояли, молча переглядываясь. Шумская с искрящимся от довольства лицом хотела снова присесть, чтобы, видимо, подвести некую черту под состоявшимся разговором, но глава издания ледяным тоном бросил:

– Идите работать, Марина Викторовна! Идите! Мне совершенно некогда, я уезжаю на встречу.

Глава 4. Главред поддался на провокацию "вылезших из шахты"

В банкетном зале ресторана «Волна» стояла теплая, почти заговорщическая атмосфера. Мягкий свет люстр падал на тяжелые скатерти, поблескивая на фирменных бокалах, рюмках и приборах. Евгений Долганов смущенно задвинул барсетку подальше за спину и поправил лацканы своего бывалого пиджака. Он терпеливо ожидал, когда все собравшиеся займут места за столом – терпеливо, но не без волнения.

Редактор «Шахтерской губернии» прекрасно знал: если сейчас не получится найти поддержку у этих людей, газета может не дожить до весны. Но надежда всё ещё теплилась в его груди – ведь каждый из приглашённых однажды приносил к ним в редакцию громкие статьи о свободе, демократии и… необходимости поддержки независимой прессы. Давно это было, еще в начале горбачевской «перестройки», но ведь было.

Он оглядел собравшихся. За столом уже расположились с десяток человек: все они местные бизнесмены, каждый – со своим состоянием и устоявшимися взглядами на жизнь. Евгений решил начать с общих комплиментов, чтобы разрядить выжидательное напряжение, которое витало в воздухе. Заказы уже были сделаны, и официанты начали неспешно приносить на стол закуски и напитки.

– Друзья, – начал он, поднимаясь из-за стола, – я рад видеть вас всех здесь. Мы с вами не первый год знакомы, поэтому я буду говорить откровенно. Мы живем в интересные времена, полные перемен. Вы с самого начала шли в авангарде новых веяний, и, я надеюсь, запал у вас еще не пропал. Сейчас наша страна снова балансирует на грани, потому что новый рулевой оказался далеко не тем, кого все мы ждали. Признаки отката назад уже трудно не заметить. От тех, кто держит руки на пульсе экономики и медиа, зависит, каким будет дальнейший путь страны. – Он набрал в легкие воздуха и как-то натужно выдохнул. – Предлагаю выпить за свободу слова, основу основ всех прогрессивных преобразований!

За столом прозвучало несколько дежурных реплик. Все без особого энтузиазма подняли бокалы и рюмки. Коротко постучали приборы. И – повисла неопределенная тишина, нарушаемая лишь шагами официантов и бульканьем воды, наливаемой в высокие стаканы.

Первым заговорил владелец пивоварни Петр Борисов, рослый мужчина с тяжелыми руками и глубокими морщинами на лбу. Производство популярного напитка приносило предпринимателю неплохой доход, но он выглядел так, будто каждый вечер лично вручную грузил свою продукцию по машинам. Впрочем, кто знает, может быть, и такое бывало.

– Мне бы не хотелось, чтобы мы сейчас лезли туда, где от нас ничего не зависит. – Пивовар недвусмысленно устремил глаза вверх, а затем, словно исполнив некий священный ритуал, уважительно обратился к редактору газеты. – Дорогой Евгений Анатольевич, я вас прекрасно понимаю и полностью поддерживаю, – проговорил он, словно пробуя слова на вкус, как только что принесенное пиво. – Газета у вас хорошая, нужная. И все было бы просто, как хвост селедки, если бы не… – Он еще раз бросил взгляд ввысь. – Мы же не в Европе. Давайте начистоту. Тут если начнешь поддерживать свободную прессу, так и себе на шею петлю накинешь.

– Петлю? – переспросил Михаил Львович, хозяин агрофирмы, полноватый мужчина лет пятидесяти в немного излишне плотно подогнанном костюме. – Не думаю, что прямо петля. Но давление? Да. Не будем лукавить, шаги назад уже, действительно, нельзя не заметить, нелюбовь к свободомыслию со стороны власти уже вовсю чувствуется. Наш Хан, похоже, теперь главный в стране по части давления. С теми, кто рот открывает – не церемонится вообще. Но ведь и Хана нельзя назвать слишком самостоятельным, он полностью свободен разве что в плане обогащения себя любимого и своих холуев, а никак не в вопросах развития народовластия. – Мужчина сдержанно хохотнул и, положив руку на сердце, сказал: – Хочу помочь, Женя, правда, но тут такая ситуация…

Он замолчал, будто увидел невидимую цепочку, тянущуюся от его стула к губернаторскому кабинету, а оттуда – к знаменитому историческому сооружению с башнями, венчаемыми звездами. Эта цепочка с каждым годом становилась всё крепче, всё явственнее ощущалась на его горле.

Снова наступило неловкое молчание.

Редактор «Шахтерки» чувствовал, что встреча начинается не совсем так, как ему хотелось бы. Но он пока не понимал, чем можно взять за живое этих людей, чьи судьбы тесно переплелись с государством.

Снова на выручку пришел Борисов. Он скептически обежал взглядом стол и поднял рюмку:

– Ну, давайте сразу по второй. А то сидим, как на похоронах. За тех, кто в лаве! Все обязаны выпить по полной.

– Вот это по-нашему! Конечно!

– Поехали! За шахтеров, кормильцев наших!

Все с удовольствием опорожнили емкости. За столом стало гораздо оживленнее.

– Ну, вот, давно бы так. В нашей стране всегда надо сразу по две наливать, – со вкусом крякнув, произнес с довольным видом Михаил Львович. – Господин Борисов, – обратился он к пивовару, – а я вот за товарища… э-э… нынешнего не голосовал. И что теперь?

– Волю большинства надо признавать, вот что! Лично я тоже выступаю за демократию, поэтому считаю, что идти против воли большинства – это как-то нецивилизованно. Нет ничего ненавистнее меньшинства, навязывающего волю большинству.

По всей видимости, предприниматель затронул некий болевой нерв, потому что заговорили все разом. В банкетном зале стало шумно, как и подобает подобному месту. Удивительно, но даже официанты подтянулись, лица у них оживились и порозовели. Долганов, пытаясь вставить реплику, поматывал головой и вежливо приподнимал руку – совсем, как в редакции на летучке, которую сам же и вел.

– Можно я скажу? Можно?.. Я что хочу сказать. Что большинство всегда право, это перебор, друзья. Ага. Но я сейчас не об этом. Сделало у нас в стране большинство свой выбор или не сделало – это еще бабка надвое сказала. Вот в чем наша беда. Если кто-то нарисовал нужные цифры, это еще не выбор народа. То меньшинство, которое у нас сегодня рулит, в принципе не может быть право, такое оно лживое и двуличное. Лично я могу прямо сказать: товарищ… нынешний – не мой президент!

Гомон за столом плавно утих. Представители регионального бизнеса с интересом поглядывали на журналиста, переговариваясь между собой вполголоса. На лицах у некоторых из них появились неявные признаки тревоги. Надо признать, Долганов действительно внес сумятицу в души многих из присутствующих: в ту пору считалось, что "органы" – а под этим словом обычно подразумевалась «контора», преемница приснопамятной пыточной под аббревиатурой НКВД – прослушивает все и вся; в ресторане-то уж наверняка могли установить прослушку. Неприятностей никому не хотелось. Некоторые участники ужина выглядели так, будто ждали команды разойтись. Лишь семидесятилетний владелец консалтинговой фирмы, опальный экс-замгубернатора Сергей Васильевич Березкин, побывавший на самом верху и знавший, как работает система, с невозмутимым видом ковырялся в салате. Ему довелось участвовать в десятках банкетов, и чего там только подшофе не говорили. Пьяную брань даже в политической охранке экстремизмом не считали.

Банкетный зал переваривал слова руководителя самой популярной газеты региона.

– Евгений Анатольевич, маленький вопрос. А в газете можете написать, о чем сказали? На кухне, знаете ли, все мы герои. – Экс-замгубернатора смотрел на редактора «ШГ», лукаво улыбаясь и где-то даже рисуясь своей экстравагантностью.

Долганов ненадолго задумался, как в бассейне перед прыжком с пятиметровой вышки. На него смотрели зрители. Отступать было нельзя да и некуда. Редактор угодил в ловушку, которую сам себе и подстроил.

– Хорошо, я обязательно это напишу, – сказал он тоном школьника, отвечавшего на вопрос учителя.

Люди за столом отреагировали на эти слова по-разному. Кто-то широко открыл глаза, кто-то показал большой палец, а кто-то с ехидной улыбкой похлопал в ладоши…

– Ну-у… – протянул Березкин, и было непонятно, одобряет он намерение руководителя газеты или осуждает.

А у Долганова снова испортилось настроение. Он с тоской подумал, что напрасно поддался на провокацию. Ничего его заметка с едким содержанием не изменит, а злобу со стороны власти по отношению к газете может усилить. Без "может" – усилит. Наверняка. Он не боялся, нет. Но было бы ради чего рисковать. Газета и так едва держится на плаву. Он снова и снова с надеждой всматривался в лица участников сборища, и ему показалось, что еще не все потеряно.

Он еще раз встал и легонько постучал по бокалу вилкой, призывая к вниманию. Официанты меняли блюда, запахи горячего мяса и пряностей наполняли зал. Все с интересом уставились на главу «Шахтерки», прекратив звенеть бокалами и стучать приборами. Атмосфера в зале снова стала тягостно-выжидательной. В наступившей тишине можно было даже различить тяжелые вздохи некоторых гостей.

Редактор «ШГ» решил сменить тактику и говорить более прямо. Он слишком долго подбирал слова, пытаясь излагать стоявшую перед ним проблему округлыми фразами, но теперь в нем что-то щёлкнуло. Вечер мог быть последним шансом спасти их газету, поэтому… Терять-то нечего.

– Друзья! – начал он, голос его звучал сдержанно, но вкрадчиво, как у шахматиста, обдумывающего сложный ход. – Наша газета, как вы знаете, всегда была голосом народа. Мы не только информировали жителей региона о всем, что касалось их жизни, защищали людей силами наших корреспондентов, но и давали им самим высказаться о наболевшем. Но сейчас люди снова стоят перед перспективой оказаться безголосыми и беззащитными. Стоит ли вам напоминать, что «Шахтерка» осталась почти последней независимой газетой края, до которой пока еще не дотянулась удушающая рука цензуры? Да вы и сами это хорошо знаете… Так неужели же вас не волнует, что народ может утратить право голоса, право открыто задавать вопросы власти и требовать честные ответы? Как вы себя будете чувствовать, если это случится? По-прежнему будет спать спокойно, как будто ничего не происходит? А не вы ли приносили нам заметки о необходимости гласности и борьбы с засильем бюрократии?.. Ах, вы сейчас предприниматели! Вы сейчас далеки от политики! Вы устроили свои дела и теперь считаете, что отсутствие свободы слова уже не повлияет на бизнес. Это иллюзия, друзья. Авторитаризм всегда действует по одной схеме: сначала уничтожает свободу слова и печати, затем – права человека, а там и свобода предпринимательства превращается в фикцию. А в конечном итоге все становится похожим на большой лагерь. Я имею в виду отнюдь не лагерь отдыха…

За столом царила гробовая тишина. Стоявшие поодаль официанты тоже замерли и с нескрываемым интересом ждали продолжения.

Долганов поднял бокал и еще раз внимательно оглядел всех собравшихся, как будто пытаясь увидеть, что у них внутри.

– Я предлагаю тост. Давайте выпьем за то, чтобы наш народ стал по-настоящему свободным, а страна двигалась вперед, а не назад, в концлагерь. Это реально? Думаю, что да, но только если мы не будем прятать голову в песок равнодушия, как страусы? За свободу нашего народа! Только учтите, что ни один народ не станет свободным, если у него не будет свободы слова.

Он душевно улыбнулся и сделал радушный приглашающий жест. Однако некоторые бокалы остались стоять на столе, словно бетонные опоры.

Владелец пивоварни Борисов закашлялся. Глотнув минеральной воды, он мрачно усмехнулся и произнес:

– Что сказать, устыдили, Евгений Анатольевич… Сравнение со страусами было интересным. Что тут скажешь – спасибо большое! Но вы знаете, мне совсем не стыдно. Я всего добился сам и не собираюсь ничего и ни у кого просить, а если потребуется, я сумею себя защитить. Что касается народа, то я не уверен, что народу, знаете ли, всегда нужно говорить. Бывает, что тишина дороже золота.

Владелец агрофирмы удивленно взметнул на пивовара глаза и, отложив в сторону нож, которым разрезал стейк, переспросил:

– Дороже? А разве дело только в цене? Мне кажется, что народ наш и так довольно шумный. Особенно когда нужно получить льготы или субсидии. А касательно остальной части страстного спича Евгения Анатольевича скажу так. Не судите, да не судимы будете. И еще вот что. Я думаю, газеты скоро отомрут, уже начинают отживать свое. Кто теперь читает что-то на бумаге? Все смотрят телевизор, а многие вообще начинают переключаться на интернет.

– Интернет, да, – в тон ему заметила Екатерина Владимировна, владелица сети салонов красоты, поправляя свою безупречно уложенную причёску. – Сейчас людям нужны картинки и гламур. А читать про проблемы – кому это интересно? Ну, кто будет смотреть на серые листы с унылыми заголовками?

Она насмешливо посмотрела на Долганова, словно тот предлагал ей рекламировать свои салоны в каменном веке.

В конце стола раздался характерный звук, как будто кто-то от досады прочищал горло перед тем, как дать отпор обидчику в споре.

Поднялся средних лет мужчина спортивного телосложения. Это был Вячеслав Тихий, владелец мебельного цеха, диваны особой конструкции которого шли нарасхват.

– Пожалуй, не стоит перебарщивать, – эмоционально проговорил предприниматель, потирая щетинистый подбородок.

Он поднял стакан воды и начал осторожно вертеть его в руках, словно это был хрупкий глобус, который мог разбиться от одного неверного движения.

– Нельзя перебарщивать, – повторил он. – Так можно с водой ребенка выплеснуть. Бумажная газета или лента новостей в интернете – это просто разные технические средства донесения информации до людей. Я понимаю Женю… Евгения Анатольевича… сохранив газету сегодня, его команда завтра может дополнить бумажный выпуск интернет-версией или вообще перейти на последнюю. Все это детали, главное – иметь свободу говорить правду народу и давать возможность народу высказывать свое мнение. Например, о том же Хане. Они же, эти столичные и региональные ханы, отчего так наседают на независимую прессу – без нее им гораздо легче воровать и превращать население в свою дешевую обслугу. – Мужчина виновато улыбнулся. – Конечно, это только одна сторона медали. Другая – нужно думать и о реальности. Увы, но реальность такова, что все мы – как в шахте. Вздохнул – получил угольную пыль в лёгкие. Не вздохнул – задохнулся. Простите, если я что-то не так сказал.

Редактор газеты благодарно кивнул выступавшему. Они обменялись теплыми взглядами, приподняв бокалы.

Долганову захотелось рассказать о планах, которые вынашивались в редакционном коллективе. Эти планы, конечно же, касались и растущей интернетизации жизни. Он приподнял руку, словно занимая очередь к невидимой трибуне.

– В шахте? – опередил его пивовар. – Это ты хорошо сказал, Слава. Но ты забыл уточнить, что бывает с теми, кто пытается вылезти из «шахты», в кавычках. Их обычно обратно туда и запихивают. И хорошо, если не в черных целлофановых мешках.

– Вот-вот, – подхватил Ренат Сулейманович, гендиректор недавно учрежденного небольшого разреза, добывавшего низкокалорийный уголь. – Мы живем в мире, где шахта и есть вся страна. Или наоборот, выбирайте, как вам нравится. Тесно, мрачно, но ты работаешь, работаешь, работаешь… А если перестанешь? Пыль тебя и похоронит. Мы с вами – не из тех, кто может просто выйти наружу и построить себе новый мир. Мы часть этой системы. Нас просто не отпустят.

– Не отпускают тех, кто замарался, – усмехнувшись, вставил Березкин. – Не грешите и не наказуемы будете.

Все с интересом посмотрели на бывшего замгубернатора, но он не стал развивать свою мысль и снова уткнулся в тарелку. Стало ясно, что ждать помощи газете от него не стоит.

Интеллигентного вида коренастый мужчина лет сорока с аккуратной черной, как смоль, бородкой, которого все присутствующие ласково называли Василь Василич – он возглавлял один из новоявленных банков – философски заметил:

– Ребята, тренд уже обозначился, это ясно, как божий день. Но все-таки не накатывайте сильно на Хана. Он тоже только винтик возрождающегося… – Банкир с каким-то отчаянием взмахнул рукой. – Да что уж там, возродившегося монстра. Этот монстр пока своих не жрёт, но похоже – недолго осталось. Сдаётся мне, у этого монстра аппетит только просыпается. Это видно уже по тому, что даже такой напрочь зависимый от центра винтик, как наш Хан, возымел практически неограниченную власть над сотнями тысяч людей. Хочет – без средств к существованию оставит, хочет – в тюрьму упечет… И так по всей стране. Мне очень и очень жаль, Евгений Анатольевич, простите, но я не вижу смысла вкладываться в вас. Хан не будет долго терпеть, чтобы его заднице угрожала такая заноза, как «Шахтерская губерния». Ведь один ваш Карагай чего стоит…

Упоминание о сотруднике, материалы которого не раз вызывали громкие скандалы, Долганова огорчило. Нехорошо сегодня получилось, подумал он, нашел, между кем выбирать… Но был ли у него выбор как у руководителя, за спиной которого стоят почти четыре десятка голодных ртов, даже больше, если считать с семьями?

– Василий Васильевич, – мягко обратился журналист к банкиру, чувствуя, как разговор начинает уходить в темные воды страха и выживания. – Я понимаю ваши опасения. Но неужели вы не видите, что именно эта система, эта шахта, как вы её называете, разрушает нас всех? Чего мы достигнем, если будем покорно наблюдать, как нагло игнорируются основополагающие принципы демократии?

– Да поймите же вы, – перебил его банкир, словно задыхаясь в тисках слов, – никто не хочет быть первым, кто попытается выступить против губернатора. Да и вы сами понимаете – кто нас прикроет, если что? Мы потеряем всё.

– Всё? – переспросил Долганов, но в этом слове не было вопроса, только горечь. – А что вам останется, если вы потеряете возможность говорить? Вы готовы существовать в тишине, как на кладбище? Или вам больше нравится жить под шорох купюр, чем под шум правды?

Ответа не было. Тишина, как железная пружина, скрутилась в тугую спираль, и её уже нельзя было раскрутить словами. Собрание явно можно было считать закрытым ещё до того, как кто-нибудь из присутствующих попытается подобрать хотя бы одно уважительное оправдание своему бездействию перед лицом наметившейся катастрофы.

– Мы могли бы… мы могли бы попытаться хоть что-нибудь изменить, чтобы сохранить самоуважение, – неуверенно сделал еще одну, явно бесполезную попытку редактор «ШГ».

Сказав это, он чуть было не прикусил язык. Господи! Почти такими же словами Карагай пытался убедить его, что нужно всерьез заняться проблемой расчеловечения системы здравоохранения. А что ответил он, редактор?..

Кажется, эти мысли пришли к Долганову не в самое подходящее время… Совершенно расстроенный, он склонился над тарелкой и словно козырьком от яркого солнца прикрыл глаза рукой.

Это его состояние не осталось незамеченным. Вдоль стола прокатилась волна шушуканья.

Банкир поставил бокал с вином на стол с таким усилием, что он едва не треснул.

– Попытаться? – его голос прозвучал резко, как удар топора по бревну. – Но что мы можем изменить? Как вы понимаете, это риторический вопрос… Вы, я вижу, Евгений Анатольевич, обиделись. Напрасно. Не обижайтесь. Вы поймите, наша власть, она, действительно, вроде угольного пласта. Давит, чернит, сжимает. Она разрушает и перерабатывает нас, делая из каждого лишь тень того, чем мы могли бы быть.

В этот момент Екатерина Владимировна, довольно улыбнувшись, отпила шампанского и негромко произнесла:

– Ну, что же, мы все-таки красивые тени. Тени, у которых всё хорошо, пока они остаются в своих рамках.

– А я вот всё думаю, – с дальнего конца стола подал голос Алексей Иванов, молодой владелец нескольких современных автомоек – его голос был на удивление глубок и мягок. – Вот вы, Евгений Анатольевич, хотите сохранить газету. Но скажите, для кого она нужна? Для народа? Или для вас, чтобы показать, что свобода ещё жива? Но свобода без правды – это просто вывеска. А правда… правда сейчас никому не нужна, если она не продаётся. Вот и всё.

Слова начинающего предпринимателя повисли в воздухе, будто попавшие в невесомость капли воды, и за столом, казалось, каждый почувствовал, что не может легко оспорить эту мысль. Долганов было дернулся, чтобы встать и ответить на вопрос, но только обреченно махнул рукой и плюхнулся обратно на стул, чувствуя, как его внутренний пыл угасает под тяжестью циничных истин. Взяв в руки свой бокал, он уставился в него, словно пытаясь найти в вине ответы на все мучившие его вопросы. Но вино молчало.

И тут, будто изгоняя душевную усталость, Петр Борисов постучал рукояткой ножа по столу.

– Ну, что, хватит нам грустить! – воскликнул он. – Газету не спасли, но вечер прошел замечательно. Так давайте выпьем за нас – людей, которые, несмотря на все проблемы, живут и продолжают работать. Да, мы в шахте, но разве мы не лучшие шахтёры? Мы справляемся!

Его тост был встречен искусственными улыбками, но все охотно подняли бокалы. Это был момент притворного единства – каждый за столом понимал, что живет в клетке, но никто не хотел открыто об этом говорить.

– А ужин-то кто оплачивает? – неожиданно спросила Екатерина Владимировна, повернувшись к хозяину агрофирмы.

– Я, конечно, – ответил он, усмехнувшись. – Пусть не демократию, так хотя бы ужин спасу. Надеюсь, Создатель зачтет, когда будет решать, куда определить меня на вечный пансион.

– Тогда и меня возьмите в долю, не обижайте, – с улыбкой проворковала служительница красоты.

Глава 5. Из казино – в реанимацию

Редактор «Шахтерки» снял с плеча барсетку и натянул плащ, как спасательный жилет. Затем он снова перекинул ремень сумочки через голову и направился к выходу. Свежий ветер обнял его, когда он вышел на улицу, но это был ветер не перемен, а обычный осенний бриз, мимолётный и безразличный. Резкий брякающий звук железной двери ресторана отозвался коротким эхом в пустом проулке. Было еще не очень поздно, но город горняков, металлургов и химиков, казалось, уже укладывался спать, чтобы завтра рано утром, как добросовестный трудяга, с новыми силами продолжить строить то, что народу преподносили как новую жизнь, а на самом деле было старым добрым рабовладельческим строем, хотя и образца начала двадцать первого века.

Долганов постоял на высоких ступеньках заведения, раздумывая, в какую сторону двинуться, на троллейбус или стоянку такси. Не зная, как долго продлится встреча, он не стал приказывать редакционному водителю Мише, чтобы тот подождал. Подобная скромность была очень свойственна ему, выходцу из села, где у многих туалеты до сих пор находились на улице.

Он сжал воротник плаща, поддался порыву ветра и шагнул в сторону троллейбуса. Так, по крайней мере, будет некоторое время, чтобы хотя бы немного остыть от позорного провала и не принести всю эту тягомотину домой.

Неожиданно рядом раздался знакомый голос. Евгений оглянулся и увидел Вячеслава Тихого. Появление человека, который хоть и не до конца, но поддержал его в ходе встречи, не вызвало у Долганова отторжения, несмотря на безрадостное настроение.

Раньше они не раз контактировали. Тихий был из тех людей, которые умудряются найти тёплую сторону даже в суровом сибирском климате. Такие люди импонировали общительному редактору «ШГ», и имя успешного мебельщика частенько появлялось на страницах газеты. Несколько раз они даже беседовали за рюмкой чая.

– Ну что, Женя, – легко и непринужденно проговорил предприниматель. – Ты же не ожидал, что они в один миг станут героями?

Долганов усмехнулся. Герои. Где они теперь, эти герои? Прячутся по углам, как мыши, когда в воздухе витает запах кошки.

– Идём, – Вячеслав махнул рукой в сторону парковки. – Всё не так плохо. Ты забыл старую мудрость: «Когда тебе кажется, что всё кончено – это и есть начало чего-то нового». Давай, я отвезу тебя домой. Кстати, как жена, дети?

– Спасибо, все хорошо.

Они сели в машину Тихого – чисто вымытый седан ВАЗ-2115 с надраенным салоном, хорошо знакомым Долганову: несколько раз, когда старенькая редакционная «Волга» стояла в ремонте, предприниматель выручал его с транспортом.

Долганов устало откинулся на бархатную спинку сидения, чувствуя, как вечер ложится тяжёлым грузом на плечи. С каждым километром отдаляясь от ресторана, от пустых разговоров, от вежливых отказов, он словно бы отрывался от реальности. Вячеслав что-то рассказывал про новые станки, про свои идеи и планы, про безумие, царившее в контролирующих органах города, но Евгений его почти не слушал. Все слова слились в один монотонный поток, который стал почти колыбельной.

– Эй, ты где? – предприниматель хлопнул его по колену, словно будя ото сна. – Нет, я вижу, тебя нужно срочно чем-то отвлечь от твоих апокалипсических мыслей, а не то ты можешь плохо кончить. Еще инфаркта тебе только не хватало… Знаю я, как это бывает… Вот что. Я припоминаю одно местечко, где мы можем неплохо расслабиться.

Долганов вздрогнул.

– Никаких лебедей! Я своей жене никогда не изменял и не собираюсь!

Человек за рулем с облегчением рассмеялся. Случай был явно не безнадежный.

– Договорились. Лебедей оставим на другой раз, а сейчас мы с тобой заедем в одно новое казино.

– В казино? – журналист не поверил своим ушам. – Сейчас мне только казино не хватает. Ты шутишь?

– Совсем нет. Ничто так не отвлекает от тяжелых дум, как возможность ухватить за хвост удачу. К тому же, говорят, новичкам всегда везёт. Ты ведь ни разу ещё не играл, верно?

– Слав, ну, что за шутки! Ты же знаешь, что это не мое! – начал было возмущаться Долганов, но машина уже сворачивала на бульвар, на котором среди десятилетних тополей притулилась гостиница "Угольная", в одном из крыльев которой недавно открыли казино.

– Вот и посмотрим, не твоё ли это. Иногда то, чего ты боишься, и есть то, что на самом деле тебе нужно. Пошли, не пожалеешь.

Игровой зал встретил их привычной яркой суетой. Блеск фишек, звон монет, хруст купюр, переливы колес рулетки. Всё это казалось бессмысленным калейдоскопом, но Долганов внезапно почувствовал, как в нём что-то шевельнулось, какое-то странное чувство – смесь усталости, отчаяния и непонятного жжения где-то под ложечкой.

– Ты ведь всё равно уже проиграл сегодня, – усмехнулся Вячеслав, подтолкнув журналиста к окошку, где можно было купить фишки. – Так почему бы не рискнуть ещё раз?

Евгений поначалу просто наблюдал. Легкая музыка из динамиков, радужные огни, кругом люди, лица которых выражали смесь надежды и обреченности. Но когда Тихий предложил ему сыграть, он вдруг почувствовал странный порыв: «А что, если?..» – мелькнула мысль. Одним движением руки он, не раздумывая, поставил на красное, и шарик начал кружить по рулетке, словно играя в догонялки с судьбой.

– Zero, – объявил крупье.

Редактор «Шахтерки» разочарованно вздохнул и повернулся к выходу.

– Все, я пас! Я больше не хочу заниматься этими глупостями.

Тихий осторожно попридержал его за рукав.

– Ну, подожди, Женя… – Он смотрел так, будто видел человека впервые. – Чего ты так торопишься? Вот уж не думал, что в газетах работают люди, которые так быстро сдаются. Знаешь, что? – предложил он вдруг. – Давай сюда все свои фишки, я сам сыграю, но как бы от твоего имени. Давай договоримся так. Если я проиграю, я тебе все полностью компенсирую. А если выиграю, все пойдет на газету. Согласен?

Долганов лишь скептически хмыкнул.

Дождавшись знака крупье, предприниматель сделал ставку на «красное». Рулетка закрутилась. Долганов незаметно опустил веки, будто старался не спугнуть нечто очень желанное.

– Красное, – бесстрастно объявил крупье.

Тихий хлопнул газетчика по плечу.

– Ну, вот, а ты боялся.

– А причем тут я? Кстати, твоя теория, что новичкам везет, не подтвердилась. Такие теории не работают.

– Ну, почему же? Я же тебе сказал, что играю от тебя. И фишки твои были. Так что все подтверждается. Но мы можем еще раз проверить…

С этими словами владелец мебельного цеха снова сделал ставку. Потом еще одну, еще… Рулетка крутилась, а их выигрыш фантастически увеличивался, будто мир, наконец, решил пошутить.

– А вот теперь нам надо остановиться, – неожиданно прошептал Тихий. – Слишком уж как-то гладко все идет, а долго так никогда не бывает. Надо уметь вовремя остановиться. Сваливаем отсюда.

Евгений с ошеломленным видом последовал за ним в сторону кассы. Он не верил своим глазам. Деньги, которых ему не дали бизнесмены, свалились на него буквально с неба. Как так? Конечно, никаких закономерностей во всем этом не прослеживалось. Но в чем смысл таких случайностей?

Они вышли на улицу, ощущая странную эйфорию. Долганов, как ребенка, придерживал болтавшуюся на боку раздутую барсетку. Ночная прохлада бодрила, но где-то в глубине души Евгений ощущал нарастающее беспокойство. Всё было слишком легко, слишком просто – как будто что-то важное осталось за кадром, ускользнуло. Он всегда помнил, как мать, сельская учительница, говорила ему: «Удача без труда недолговечна».

ВАЗ-2115 плавно вырулил с парковки «Угольной». Через несколько минут они выехали на широкий проспект, протянувшийся на добрый десяток километров из одной части города в другую.

– Жень, по-моему, за нами хвост, – внезапно вымолвил Вячеслав, всматриваясь в зеркало заднего вида, и его руки крепче сжали рулевое колесо.

Долганов оглянулся. Позади них ехал джип, массивный, с затемнёнными стёклами, двигался он без огней, как хищник, крадущийся за добычей.

– Кто это? – удивленно спросил он.

– Это местные ребята, их все знают. Им наверняка дали наводку. Они на охоту вышли.

– А чего им надо?

– Лучше не узнавать… – ухмыльнулся предприниматель. – Ладно, давай попробуем оторваться.

Он резко вдавил педаль газа в пол, и изделие отечественного автопрома на удивление шустро рвануло вперед. Хвост легко сделал то же самое. Теперь все стало ясно и понятно… Тихий, казалось, слился с рулем. К удивлению редактора «ШГ», он оказался весьма умелым водителем, к тому же город знал, как свои пять пальцев. Уличные огни замелькали, словно вспышки на старой киноплёнке.

Вот они уже мчатся по внутриквартальным улицам, совершая довольно небезопасные маневры на не совсем сухом асфальте. Преследователи не отстают, словно знают каждый их шаг наперёд. Вячеслав лавирует между машинами, подрезая углы, сильно рискуя, как будто жизнь их действительно зависела от скорости.

Редактор «Шахтерки» осторожно, стараясь не задеть водителя, попытался перебраться назад. Его грузное тело с трудом протискивалось между спинками сидений, каждый сантиметр давался с усилием, словно он пробивался через узкий проход. В конце концов, он устроился на заднем сиденье, тяжело дыша.

– Ты жми, не отвлекайся, я сам буду следить за этими тварями…

Он чувствовал, как адреналин взрывается в его жилах, как гулко и неравномерно бьётся в груди сердце. Уличные атрибуты мелькали перед глазами, размываясь в световые линии, но страх был кристально ясен. Автомобиль, гнавшийся за ними, то приближался, то отставал, словно играл с ними в кошки-мышки.

Улучив момент, Тихий совершил маневр, называемый полицейским разворотом, затем резко свернул направо в узкий проезд, там за первым же домом в виде букв «Г» повернул налево, за ним еще раз налево и, выключив бортовые огни и немного снизив скорость, повёл машину через сквозные дворы вдоль ряда разнокалиберных пятиэтажек сталинских времен.

Немного погодя Долганов, оторвавшись от заднего стекла, с придыханием произнес:

– Кажется, оторвались… Да, вроде бы чисто, Слав… Уф! Даже не верится… Да ты, бродяга, просто гений рулевого колеса!

– Ну, не мог же я допустить, чтобы эти ублюдки отняли деньги у твоей газеты, – с нервным смешком отозвался предприниматель.

Вырулив из дворов на проспект, он пересек его и снова углубился в лабиринт проулков. Виляя по ним, машина вышла на неширокую улицу с трамвайными путями посередине. Время близилось к полуночи, ни пешеходов ни транспорта почти нигде не было. Вячеслав облегченно выдохнул и, на мгновение повернув голову к заднему сидению, сказал:

– Жень, если хочешь, перебирайся снова сюда… Да подожди ты, не лезь со своим пузом, сейчас где-нибудь тормозну…

В эти самые секунды из заросшей кустами боковой улочки быстро вырулил мусоровоз. Он появился словно из ниоткуда, как беззвучная тень, как олицетворение парадоксов этого вечера. Вячеслав лишь успел рявкнуть:

– Куда прешь?!.. Женя, ложись!..

Он резко ударил по тормозам, но никакие тормоза не могли спасти от того, что было неизбежным. «Пятнашка», хотя и успела сбавить ход, но все же на приличной скорости врезалась в бок многотонной махины. Удар был такой силы, что мир вокруг для людей в легковушке как бы перестал существовать.

Всё смешалось в один грохот, звук металла, впивавшегося в металл, крики, которые растворились в шуме. К счастью, Евгений успел среагировать и укрыться между сиденьями. Удар пришёлся по ним обоим, но Вячеслава накрыло гораздо больше – его голова бессильно склонилась на руль, когда машина перестала трепыхаться.

Мир замер. Казалось, время остановилось, и только тяжёлое дыхание Евгения, который с трудом приходил в себя, нарушало тишину. Он с неимоверным усилием приподнялся и огляделся. Ветровое стекло превратилось в паутину, приборная панель нелепо перекосилась и въехала в салон… В воздухе витал едва уловимый запах бензина и крови. Висевший на руле Тихий тоже очнулся и тяжело стонал.

– Женя… – донесся до Долганова пугающе натужный зов со стороны водителя, как из могилы. – Прости меня.. я не хотел…

Журналист просунул голову между спинками сидений. Его товарищ казался неподвижным, но явно был жив.

У Долганова немного отлегло от души.

– Держись, Слава! Ради всего святого, держись! Сейчас вызову «Скорую».

– Женя… не бросай меня… – прошептал Вячеслав. – Потом я что-нибудь еще придумаю… Мы спасем твою газету… обещаю…

Помутневшим взором редактор «ШГ» заметил, что вокруг стали собираться люди, кто-то даже попытался открыть помятые дверцы «пятнашки».

При виде людей Долганов почувствовал огромное облегчение – теперь ответственность за судьбу пострадавшего будет лежать не только на нем.

Самого его жутко мутило, но Долганов осознавал, что лично ему еще крепко повезло. Он-то отделался легкими ушибами. Как ему это удалось? Вовремя перебрался назад. Кто его надоумил на это? Только Он, Спаситель наш, больше было некому. С этими мыслями журналист на некоторое время словно потерял связь с реальностью и лишь с отстраненным видом наблюдал, как суетятся вокруг них спасатели, сотрудники милиции и люди в бело-голубых комбинезонах с красными крестами.

Глава 6. Сдал друга на руки врачам

Когда «Скорая» мчалась по улицам под вой сирен и вспышки огней, редактор газеты не мог отделаться от чувства, что всё произошедшее – это не просто цепочка случайных совпадений. Это был какой-то странный узор, который, будучи вписанным в ткань времени, наконец, начал проявляться. Трагедия и удача, страх и триумф – все смешалось, оставив его в положении, в котором не было ни победителей ни побеждённых. Только жизнь, как рулетка в казино, крутилась без остановки.

«Что ж, – подумал он, прикрывая глаза, – если жизнь – это игра, то её правила очень просты: кто любит выигрывать, тот должен быть готов и к проигрышу».

Он уже не знал, кто в этой истории потерял больше – они со Славой или те, кто их преследовал.

– Жень… – превозмогая боль и стараясь перекрыть шум машины, простонал Тихий. – Ты же знаешь мой телефон… домашний… звякни моей… ладно?

– Конечно, конечно!

Долганов нервно нащупал барсетку и стал откапывать среди бумаг и пачек купюр свой мобильник.

Когда «Скорая» подъехала к шлагбауму Третьей городской, он с немалым удовлетворением про себя отметил: повезло Славе, что сегодня дежурит эта больница. В «Трешке», говорят, кого угодно на ноги поставят. Новые руки-ноги сделают, если потребуется. Правда, и дурная слава за муниципалкой тянется, так ведь по другому поводу: обирают больных до последней нитки, до такой степени завысили расценки. Ничего, деньги они теперь найдут.

Долганов глянул на часы. После столкновения прошло минут тридцать. Крови у Вячеслава не видно, не считая рассеченной брови. Дышит, кажется, несколько раз приоткрывал глаза…

Встретила их медсестра в изящно скроенном белом халате из дешевой парчи. Лицо её скрывала стандартная марлевая повязка. Глаза за модными очками, голос и руки с накладными ногтями говорили, что перед ними существо довольно юных лет.

Врач и санитар скорой помощи, прежде чем уехать, ловко переложили пострадавшего с носилок на больничную каталку. Каталку закатили в приемный покой и оставили в коридоре у двери смотрового кабинета. Долганов обеспокоенно посмотрел на медсестру.

– Сейчас доктор спустится, – успокоила она.

Девушка быстрым шагом зашла в кабинет, набрала номер внутренней связи и бесстрастно бросила в трубку:

– С ДТП привезли.

Услышав короткую эту фразу через щелку в двери, редактор «Шахтерки» с облегчением вздохнул. Слава Богу, они в больнице! Теперь все будет нормально. Долганов присел на диванчик, мягкий, удобный, и с некоторым удивлением огляделся. В больницах он не бывал уже много лет – с тех пор, как отвозил на обследование матушку. В памяти остались обшарпанные коридоры, выкрашенные ядовито-зеленой краской, тусклые плафоны с многолетней пылью, растрескавшиеся полы… Было это более десятка лет тому назад. Казалось, время пошло на пользу здравоохранению. Там, куда их с Тихим привезла карета скорой помощи, в одном из корпусов известной всему региону «Трешки», все выглядело очень даже сносно: коридор хорошо освещали оригинальные светильники, на идеально ровных стенах, покрытых приятной для глаз светло-голубой эмульсией, висели литографии в одинаковых рамках. У каждой двери стояли симпатичные диванчики. С одной стороны коридор упирался в запертую дверь европейского образца, с другой – тянулся до вестибюля, откуда доносилось журчание фонтана и тянуло прохладой.

Долганов ловил струи свежего воздуха и думал о том, что ему нельзя раскисать. Ему бы самому сейчас тоже улечься где-нибудь, но он должен первым делом пристроить друга к докторам.

В коридоре они находились не одни. Диванчик чуть поодаль от газетчика занимала семейная пара не самого зрелого возраста. Мужчина тянул лет на сорок, он был худощав и очень сосредоточен; женщина выглядела постарше и массивнее, но она была живчиком и сидела, как на иголках, постоянно вскакивала и снова садилась. Люди явно чего-то или кого-то ждали.

И вот «европейские» двери распахнулись, и в проеме показалась фигура мужчины в бирюзовом хирургическом комбинезоне. На груди у него болталась, вероятно, только что снятая медицинская маска. Пара бросилась ему навстречу.

– Доктор, как все прошло? Все нормально? Она сможет танцевать?

– Сможет, да еще как! Да вы не волнуйтесь. Все хорошо, все нормально, операция прошла успешно. Думаю, через недельку выпишем.

– Мы можем ее увидеть? Хотя бы ненадолго?

– Сейчас она еще только отходит от наркоза. До утра ее лучше не беспокоить, а утром можете прийти. Конечно, приходите.

Хирург ушел, довольный собой и своей хорошо проделанной работой. Говорят, в такие минуты врачи чувствуют себя богами, способными одаривать простых смертных счастьем и радостью. Успех всегда окрыляет людей, а люди в белых халатах особенно в нем нуждаются. Для них успех – как некий допинг. Как публикации для журналистов. Без публикаций перья журналистов тупятся. Без успеха в лечении хиреет вера врача в себя, а без веры врача в себя – нет и веры в лечение у пациента.

Из невольно подслушанных обрывков разговора пары Долганов уловил, что они привезли в больницу свою юную дочь. Девочка на полном ходу угодила в какую-то щель в тротуаре, у нее что-то случилось с голенью. А она занималась в танцевальной студии… Родители безумно переживали: ведь кто знает, как сложилась бы судьба их дочки, если бы хирург оплошал.

Глядя на плачущую от радости маму девочки и счастливое лицо ее родителя, Долганов тоже расчувствовался – у него даже немного защипало в носу. Возможно, сказывался выходящий хмель, но и не только это. Во всем, что касалось дела, а делом всей его жизни была «Шахтерская губерния», Евгений Анатольевич Долганов отличался редкой твердостью и хладнокровием. Это был волевой человек, не способный бросаться в крайности и поддаваться чрезмерным эмоциям в сложных ситуациях. Но его всегда очень трогало, если он видел счастливых людей, особенно если эти люди были семьей; наблюдать любящих друг друга людей он, хороший муж и глава дружной семьи, почитал за великое наслаждение.

Случайно подсмотренная сценка живо напомнила редактору «Шахтерки» дневной спор с завотделом расследований. «Вот бы Ваню сюда, – размякнув, думал он. – Ага. Интересно, что бы сказал этот упертый грязекопатель, когда бы у видел людей, плачущих от подаренного врачами счастья?»

Долганова всего будто выворачивало от слабости. Он с усилием поднялся и дошел до вестибюля. Обнаружив там аквариум почти во всю стену, понаблюдал немного за двумя рыбками величиной с ладонь. Куда одна, туда и другая. На других, мелких, рыбешек эти две не обращали никакого внимания. Везде идет своя жизнь.

Он далековато отошел от каталки с пострадавшим, но мертвая тишина ночного коридора позволила ему услышать, как Тихий призывно застонал.

Долганов спешно подошел. Предприниматель смотрел на него умоляюще и пытался что-то вымолвить. Из груди у него вырывались хрипы и какие-то подозрительные звуки.

Редактор «ШГ» с возмущенным видом шагнул к смотровому кабинету. И тут на посту охраны раздался женский голос:

– Муж у меня здесь… На «Скорой» должны были привезти…

Долганов узнал по голосу супругу Тихого и пошел встречать.

– Здесь он, Инга, здесь. Это жена того пострадавшего в ДТП, – сказал он двум одетым в форменную одежду охранникам, ткнув пальцем в сторону каталки.

Вертушку из нержавейки разблокировали. Женщина подбежала к каталке.

– Евгений Анатольевич, а почему его в коридоре держат? Он без сознания? Или спит?

– Заснул только что, – ответил Долганов.

Он отошёл и заглянул в смотровой кабинет, чтобы избежать других вопросов. Юная медсестра и санитарка с совершенно седой головой сидели и разговаривали. Вид у них был самый безмятежный.

Долганов взбеленился:

– Где же ваш врач? Что это такое! Минут сорок уже прошло. Тут человек без сознания, а им и дела нет. Что у вас тут за порядки такие?!

Почти в тот же самый миг в приемный покой быстрым шагом вошел высокий молодой мужчина в белом халате и белой шапочке. Выглядел он запыхавшимся. Медсестра, уже собравшаяся было ответить на выпад Долганова, лишь удостоила его взгляда, от которого ему захотелось провалиться сквозь землю. Редактор «Шахтерки» считал свою выдержку и самообладание визитной карточкой. А тут на тебе – сорвался…

– Вот и доктор пришел, – язвительно бросила из-под маски медсестра. – И чего ждете? Завозите сюда больного.

Санитарка начала закатывать каталку. Рядом беспомощно суетились Долганов и Тихая.

Когда пострадавший оказался в смотровом кабинете, медсестра строгим взглядом указала мужчине на дверь. Взрыв эмоций отнял у Евгения много сил, и он не стал спорить.

В коридоре, почувствовав смертельную слабость, навалившуюся на все тело и тянувшую куда-то вниз, он опустился на диванчик и начал растирать ладонями уши. Солидный человек, представитель прессы, он был крайне недоволен собой. В «Волне» разболтался, словно мальчишка. Здесь, в больнице, начал дергаться, как щенок. И, главное, это казино… Деньги, конечно, не помешают. Но не такой же ценой! Сдерживая закипающую злость, и прежде всего на самого себя, Долганов чуть было не упустил момент, когда его вырвало. Он едва успел задержать блевотину ртом, судорожно выхватил из кармана носовой платок, и освободил ротовую полость. Его всего передернуло.

Из кабинета вышла санитарка. Подозрительно глянула на него.

– Выпили лишнего, что ль?

– Я с той же аварии… – обиженно пробормотал Долганов. – Ну, что с ним? Что у него? – кивнул он в сторону кабинета.

– Так вы тоже были с ним? – Лицо старой женщины озарилось сочувствием. – Ах, молодежь, молодежь… Мой-то внук тоже ездит как угорелый. Я ему говорю, смотри, до поры до времени. А он все смешком да смешком… Я вам что скажу. Доктор осмотрел вашего друга, угрозы его жизни нет, давление почти в норме. С ним жена находится. Скоро операционная освободится, тогда будем и вашего туда поднимать. А вы бы ехали лучше домой, всё равно ничем здесь помочь не сможете. А вам, смотрю, сейчас бы полежать надо. Поберегли бы себя, годы-то уже не те.

Долганов счел совет вполне разумным. Слова санитарки, свидетельницы многих драм и трагедий, его почти окончательно успокоили, да и, действительно, все шло не так уж и плохо. «Скорая помощь» примчалась сравнительно быстро. Вячеслава осмотрели, ничего опасного не нашли, скоро его увезут в операционную. Здесь есть кому о нем позаботиться, а он свое дело сделал. Да, надо поберечься, сердце что-то щемит и щемит.

Пробираясь к воротам со шлагбаумом по полутемному двору больницы, редактор «Шахтерки» с каким-то новым ощущением всматривался в окна больничных корпусов. Большинство окон были темные: больные наверняка уже спали. А за теми окнами, что светились, несли ночную вахту люди в белых халатах. Дай Бог им сил и здоровья! Нет, что ни говори, а врач самая великая профессия на земле. Не зря кто-то умный сказал, что один искусный лекарь стоит сотни воинов. Что бы мы делали, если бы не было врачей? Страшно даже представить. Долганов снова вспомнил разговор с Карагаем, и на душе у него по новой заскребли кошки. Господи, какими же мы, журналисты, бываем отвратительными чудовищами! Бегаем, рыщем, копаем. Придумываем, «делаем» новости. Высасываем темы из пальца. Берем факты с потолка. Раздуваем из мухи слона. Гадаем на кофейной гуще. Лезем людям в душу и постель. Гоняемся за «жареным», не замечая красоты повседневной жизни людей. И все для чего? Чтобы любой ценой удержать тираж… Цель оправдывает средства… Тьфу! Догонялись! Чуть было на врачей не замахнулись. Да разве же так можно! Да для святых этих людей никакой платы не жалко.

Долганов твердо решил не давать хода новой теме редакционного расследователя. «Пустое все это, пустое и надуманное, идет супротив жизни, – думал он, ожидая уже за шлагбаумом вызванное такси. – Ваня хочет доказать свой тезис аргументами, но оружием правды являются не аргументы, а факты. Факты же говорят о том, что подавляющее большинство врачей честно и добросовестно исполняют свой профессиональный долг, и за это надо платить. Исключения есть – часть врачей и впрямь подсели на деньги, как на амфетамин; в семье не без урода, что же поделаешь. Но делать выводы на основе исключений – это все равно что решать задачу, не прочитав ее условий. Ванька, конечно, упрется…»

Долганов понимал, что ломать через колено такого человека, как Карагай, совершенно бесполезно. Не в «Шахтерку», так в другую газету материал отдаст. И он, Долганов, будет выглядеть не в лучшем свете: получится, что он чего-то испугался, и корреспонденту пришлось публиковать расследование в другом издании. Но разве он против острых публикаций? Нет. Он трус и слабак? Нет, конечно! Никакой тут слабостью даже и не пахнет. Ваня ведь знает его, Ваня никогда не сочтет его предателем, просто этого остолопа надо убедить, что борьба с коррупцией – это долг журналистов, противодействие казнокрадам и желающим обирать народ – похвально и почетно. Но замахиваться на святое, гнаться за «сенсацией» в ущерб правде жизни – дело не для настоящих профессионалов. Поймет ли это Ваня?

«Ничего, разберемся! – Словно потрогав руками ее величество Истину, редактор «Шахтерки» вновь обрел спокойствие и уверенность. – Если без бутылки не разберемся, то разберемся с бутылкой. Все будет хорошо. И Ваня все поймет. Обязательно поймет! Очевидных вещей не понимают только совсем глупые люди».

Глава 7. Киллеры приходили ночью. Убили троих соседей

Проснулся Карагай от боли в животе. Боль была везде, справа налево, вдоль и поперек; внутри него крутило, сжимало, давило – все одновременно. Когда-то много лет назад у него случилась почечная колика: кто не испытывал, тому не объяснишь. Неужто то же самое? Не вставая с кровати, он выпил приготовленный с вечера баралгин, который по совету участкового врача держал теперь всегда рядом с собой. Но ждать, когда препарат начнет действовать и подействует ли, не смог. Растолкал Альбину.

– Что? Болит? Где? – спросонья ошарашенно смотрела она. – Ну, все, допрыгался! Как ты не берег свой пузырь, теперь тебе придется оставить его нам. Я вызываю бригаду.

Пожилой врач с осоловелым от бессонной ночи лицом, узнав, что Альбина тоже медик, на минутку попросился с ней на кухню. Вернулся с приговором:

– Вам срочно надо в больницу, уважаемый. Собирайтесь!

– Так вы же меня даже не глянули…

– Не волнуйтесь, сейчас глянем.

Доктор помял ему живот явно для блезиру. И – тот же приказ:

– Собирайтесь! Чем быстрее на стол, тем лучше.

Дежурила Третья городская. Пока ехали, сделанный доктором укол стал загонять боль в задний угол сознания. Но, когда проезжали больничный шлагбаум, Иван еще сильнее, чем в начале пути, заерзал на холодной лежанке в салоне УАЗика. Что было дальше, он не помнит.

Пришел в себя в палате. Губы пересохли. Нестерпимо хотелось пить.

– Пить… пить… – жалобно выдавливал он из себя.

Лежавший на соседней койке старик встал, натянул трико с лампасами и, направляясь к двери, проскрежетал:

– Нельзя тебе пить. Терпи! Сейчас сестричку покличу… Спать не дает!

Вместо дежурной медсестры объявился заспанный доктор с совершенно лысой головой и обвисшими щеками. Был он похож на соседского бульдога. Карагай насторожился.

– Ну, ничего, ничего, как-нибудь обойдется, – прошамкал доктор. – Вы это… Вы не волнуйтесь. Что я сейчас вам скажу, вас может расстроить, но, поверьте, и так можно жить.

– Что такое? – Карагай стал ни жив ни мертв. – Доктор, что случилось? Операция прошла нормально?

– Нормально, нормально. Жить будете. Вы, главное, не волнуйтесь. Понимаете, мы… мы… как бы это выразиться… мы…

– Ну, что – вы? Что вы мычите, как корова? – разозлился Карагай.

– Мы… мы по ошибке вырезали вам не то.

Невзирая на затаившуюся боль, которая была почему-то в груди, Иван приподнялся на локтях. Старик на соседней кровати истерично хохотнул и испуганно зажал себе рот крючковатой ладонью.

– Что вы сделали? По ошибке вырезали не то? Да вы что, в тюрьму захотели! Что же вы вырезали, эскулапы недоделанные?

Доктор превратился в болонку. Вид у него был испуганный, разве только хвостиком не вилял.

– Мы… мы… мы по ошибке вырезали вам сердце.

Карагай в ужасе подпрыгнул на кровати. Он сидел в окружении смятых подушек и одеял и с удивлением узнал свою комнату. С кухни доносилось щебетание дочки. Судя по всему, Альбина поила ее чаем. Обычная утренняя процедура перед уходом в детский сад. Все в порядке. Разве что в груди немного саднит. Ну и сон, мать вашу-перевашу!

– Вы уже уходите? Машенька, ты зайдешь ко мне? Поцеловать папочку, чтобы ему легче было просыпаться.

Немного погодя послышался веселый детский смех, и в комнату на коленках вползла Маша. Она изображала одной ей известного зверя.