Читать онлайн Кровь – не водица. Часть 4. Жизнь бесплатно
Глава 1. Назар
Мааам. Ну хва, что ты в самом деле-то? И так уже сияю, как пятак медный, начистила. Опоздаем же…
Лиза снова и снова придирчиво осмотрела сына. Все, вроде, в порядке, брюки сидят, как влитые, светлая свободная рубашка идеально наглаженная, красиво подчеркивает широкие сильные плечи, а пиджак он наотрез отмел, не захотел.
– У нас с Катькой все по-простому, не свадьба эта дурная с шарами и куклами, мы же договорились. А ты костюм мне купила. Ни к чему.
Назар гудел, как возмещенный шмель, а Лиза скрытно любовалась сыном – он вырос настоящим красавцем. Высокий, широкоплечий, очень стройный, даже худощавый, с гордой, какой-то особой осанкой – то ли воина, то ли святого, парень привлекал внимание всех девчонок в институте, но свою любовь к маленькой смешной Катьке он пронес бережно и верно. И сразу после госэкзаменов, только получив диплом, он явился к матери, выдернул из-за спины так и оставшуюся крошечной, как птичка Катюшу, у которой от смущения в круглых глазах стояли слезы, а хвостик, туго стянутый резинкой на затылке, задорно подпрыгивал, точно, как испуганного чибиса, и сообщил уверенно и спокойно.
– Мам, мы решили пожениться. Жить будем на съемной, уже подобрали, я и взнос уже заплатил, мне, кстати, зарплату повысили. Я же теперь не подработчик. Кать! Ну что ты там уперлась? Маму, что ли боишься?
Лиза тогда чуть не заплакала… Не спросили, не посоветовались, все решили сами, без матери… Но дело даже не в этом. Она останется одна. Совершенно, безысходно, до конца… Почему у нее вдруг возникло такое чувство, она не знала, но оно возникло, укололо больно, на миг лишило дыхания. Назар, как будто прочитал мысли матери, обнял ее, погладил по голове, как маленькую, ласково шепнул
– Ну что, ты, мам. Кто же тебя бросит. мы с тобой всегда, мы рядом. Внуков будешь нянчить, еще надоест. Как маленькая, честное слово.
И она тогда поверила сыну, успокоилась, и сейчас, перед самой свадьбой чувствовала себя счастливой.
– Не опоздаем, сынок. Сейчас Сергей Алексеевич свою ласточку подгонит, так мы с ним, как на самолете. За одно мгновение долетим.
Назар кивнул, аккуратно поправил золотистый бантик на изящном букетике ландышей – любимых цветов Кати, за которыми он сам мотался на автобусе за шестьсот километров к северу, улыбнулся.
– И вот, мам – наконец Сергей Алексеевич сможет спокойно у тебя остаться. А то вы, как школьники почти пятнадцать лет по свиданкам. Нехорошо.
Лиза вдруг покраснела, и правда, как школьница. Сын был прав – отношения с Сергеем у нее сложились странные. Вроде и нравился ей этот мужик, с ним было спокойно и надежно, как за каменной стеной, добрый, ласковый, терпеливый. Но, как будто кто-то поставил между ними стену, преграду непреодолимую, и как только Лиза чувствовала, что начинает к нему тянуться, так сразу прядала назад, словно испуганная лошадь, и возвращалась к исходной точке – то ли дружбы, то ли доброго соседства, то ли не свершившейся любви.
– Прекрати, сын. Если бы мы хотели, то давно бы сошлись, нет у нас такой цели. А у меня так и вообще она одна – что бы тебе хорошо было, да Алисе. Мне другого счастья не надо. Вернее надо одно… Но оно невозможно.
Назар нахмурил брови, он понял, о чем ведет речь мать. И промолчал. Потому что один раз она уже попыталась вернуть себе это свое недостающее счастье. А потом лежала полгода в больнице. И если бы не Сергей Алексеевич – наверное, не вытянули бы ее, так и ушла бы от них туда, откуда не возвращаются.
…
Тогда Лиза уперлась… Сколько прошло лет, с тех пор, как они покинули скит? Пять? Чуть больше? Наверное, чуть больше, потому что Назар с Катькой уже заканчивали школу, Ефим тоже уже был в выпускных классах, и его переводили в училище – Сергей нашел для него такой чудесный интернат, в котором очень профессионально поддерживали таких ребят, умело корректировали их постоянные то взлеты, то падения, и они жили в своем замкнутом мирке, учились, работали, даже создавали пары. Даже Лизина роза уже набрала силу, огромная масса потрясающих цветов лавиной стекала на дорожку, заливая все вокруг своим ароматом – их жизнь совсем наладилась, покатилась ровно и спокойно, как тяжелый шар по намеченной дорожке. И именно тогда Лизе попала вожжа под хвост.
– Алис, я поеду. Я не могу просто больше так жить! Сима обещала, но она мне не отвечает, затаилась. Так, бросит пару слов, как будто отвязаться хочет. Вдруг ей плохо совсем? Что ты молчишь?
Алиса смотрела на мать молча. Сейчас казалось, что это она старше – полная, высокая, со спокойным и властным взглядом зеленых глаз, она одним движением красивой брови управляла своим семейством, никто и не думал противоречить – настоящая королева-мать. Даже шкодливая и вертлявая, как блоха Верушка, вымоленное и выстраданное Алисино дитя, мигом стихала от выразительного взгляда ярких глаз матери, не послушать ее, такой вариант даже не рассматривался. Только вот собственная мама Алисе не подчинялась, и это ее даже удивляло – как так…
– Мама, ты разве не понимаешь, что там тебя никто не ждет. Ты не найдешь там ни дочь, ни мужа. Нет их там. Умерли.
– Как ты можешь так говорить? Это сестра твоя! Ладно, пусть Никодим тебе никто, ты всегда его не любила. Но Сима! Это же твоя кровь!
Алиса устало присела на стул, подтянула к себе притихшую Верушку, поправила кучерявый хвостик на ее круглой головенке, поцеловала в затылок.
– Вот моя кровь. И ты. Назара люблю, он чудесный парень, хоть и странный. Ефим… да, тоже мой. А Сима? Нет, мам, прости. Чужая она мне. Ее просто, как будто нет.
Она подтолкнула Верушку к выходу, шепнув ей “Пойди поиграй” , подсела к Лизе, сказала тихонько.
– Не надо ехать, мам. Послушай меня, хотя бы раз. Послушай…
Но Лиза закусила удила…
Глава 2. Опасность
Катюшка смущенно пряталась за отца, она так и осталась той смешной, чуть угловатой, наивной девчонкой, которая росла в скиту, и даже южная, почти городская, почти светская жизнь не испортила и не изменила ее. Антон шутливо прятал дочь за широкой спиной, и у него получалось, потому что за эти годы мужик раздобрел и стал похож на матерого медведя, который почему-то отпустил красивую, седоватую и очень ухоженную бородку.
– А ну, женишок, раскошеливайся. Мне вон сегодня жена на пивасик денег не дала, так хоть с тебя сниму маленько. Давай, не жадобся.
Антон скалил красивые белые, совершенно здоровые зубы, прямо, как у молодого, и шутливо отпихивал в сторону пытавшуюся помешать ему Алису.
– Не лезь. Не мешай с зятьком будущим беседовать. Пусть мошной тряханет, ему ж, небось, зарплату повысили. А, зятек?
Назар дрожащими руками достал кошелек из кармана наглаженных брюк, и, копаясь там вдруг повлажневшими пальцами, все старался заглянуть через плечо распоясавшегося тестя, но, несмотря на немаленький рост, ничего не видел. Тесть тоже был ростом не обижен. да и плечи. как у стенного шкафа.
Все это безобразие вдруг прекратила Катюшка. Она выскочила из-за спины отца, поправила тоненькой ручкой упавшую на глаза челку, мотнула пушистым хвостом, крепко затянутом на затылке белоснежной блестящей лентой, подскочила к совсем растерявшемуся Назару, притянула его к себе и чмокнула в нос.
– Не обращай внимания, Назарка! С ума они посходили. Ух, какие ландыши, где ты взял?
Она выдернула из рук жениха букетик, с наслаждением вдохнула аромат цветов, прикрыла глаза от удовольствия, прижалась к плечу успокоившегося враз парня.
– Для тебя, Катюш, на край света готов, только скажи. Какая ты красивая…
Катюшка и правда сегодня была потрясающе хороша. Настоящая фарфоровая куколка – белокожая, глазастая, маленькая, нежная. Легкое шелковое платье цвета чайной розы, чуть открывающее худощавые стройные колени необыкновенно красило ее – превращало в принцессу. Назар не мог отвести глаз, его Катюшка всегда ходила в джинсах и широких мальчишеских рубашках, заплетала волосы в тугую косу, и только на работе, в больнице, где она работала медсестрой, он видел ее в другой одежде, но это было редко и вскользь.
– Все, брачующиеся! Некогда сопли-слезы на кулак мотать, в ЗАГСе ждать не будут. А ну – бегом!
Алиса, как всегда привела расслабившуюся компанию в чувство, все загрузились в машины Сергея и Антона и помчались по неширокой дороге в сторону города.
…
– Не знаю, Алис…Может быть мы зря разрешили им так эту свадьбу справить? Все как-то не по человечески, не по – людски. Ни фаты, ни гостей, ни венчания… Не знаю…
Алиса молча собирала посуду. На веранде их с Антоном немаленького дома, увитого виноградом и одуряюще пахнущей каприфолью было смутно и тайно, очень уютно и спокойно. Ребята уже уехали на такси в свою новую квартирку, Антон сопел в уголке на плетеном диванчике с пышными подушками, Сергей задумчиво пыхал сигарой на лавочке у крыльца. Почти уже зашедшее за гору солнце еще красило золотом узорчатые края виноградных листьев, и, почему-то резкий запах моря щекотал ноздри. И было бы счастье абсолютно полным, если бы не две кровоточащие раны. Вечно и очень больно режущие сердце Лизы.
– Не знаю, мам… Им решать, они теперь видишь какие? Совсем другие. Главное, они счастливы. Может быть первые в нашем роду…
У Лизы вдруг подкатили слезы к горлу, они обожгли, как будто были огненными, она их сглотнула, налила себе ледяной минералки, попыталась залить пламя.
– Она сказала, что пять лет хватит… Уже прошло шесть. Я хочу забрать ее, Алис из скита. Думаю, пора…
Алиса резко повернулась, подошла к матери, посмотрела ей прямо в глаза.
– Она велела тебе забыть. Не упоминать, не вспоминать, вычеркнуть образ из памяти. Только так она сможет помочь. А ты – что делаешь?
Лиза окончательно погасила пламя в своем саднящем горле, хрипло шепнула
– Я все делала, как она сказала. Но время вышло. Я больше не могу. Я поеду за Снежей. Пора!
…
Очередная попытка Лизы приехать в скит тогда, через пять лет после их ухода снова оказалась таким же глупым и странным поступком, как и тогда, в первый раз. Разругавшись с дочерью, наняв проверенную и очень хорошую няню для Снежи – ту самую учительницу, она оставила свой уже полюбившийся дом и снова погнала через ветры и снега в это чертово место, отнявшее у нее любимых. И снова скит встретил свою беглянку радушно – нарядное село сияло новенькими крышами хорошо окрашенных домов, намытыми окнами, золотистым куполом небольшого храма…
– Видишь, Лизушка, у нас теперь и храм есть. Мать Серафима набожная стала, не то что Марфа была. Всех к молитвам приучает, правда вера у нее какая-то другая, светлая. А мы и не против. Свет – он всегда свет…
Майма очень постарела, стала похожа на сморщенную старушку, но это совсем не портило ее, наоборот делало уютной и родной. Она весело теребила Лизу, все целовала ее куда не попадя, щебетала радостно.
– У меня остановишься, дом твой уж занят. У нас Петяй такую пристройку отгрохал, всех твоих поселить можно, вы бы приехали погостить что-ли? Теперь можно, мы открыты, у нас тут, как северный курорт. Красота.
– Подумаем, мам! Может быть. Ты скажи мне…
Лиза вдруг смутилась, как девчонка, даже кровь прилила к щекам, да так, что полыхнуло пламенем, осторожно глянула на Майму. Она поняла…
– Он у нас блаженный теперь, Лиз. Не убогий, не сумасшедший, именно блаженный. Может быть тебе не стоит на него смотреть?
Лиза молчала… Она уже знала, чтобы она не говорила, что бы не чувствовала – ее Димка – это ее крест… Это ее болезнь, неизлечимая, смертельная, такая же, как у него – София. И никуда ей от этой хвори не деться, пока Димка жив…
…
– Ты не считай сколько мне лет, мам, это не имеет значения. Я старая уже. Древняя… И в этом возрасте я буду жить долго, может быть вечно. Ты не жалей об этом. И не плачь.
Серафиму было трудно узнать. Худая, закутанная в светлую ткань холщового платья с высоким воротом, с гордо поставленной высокой стройной шеей, несущей маленькую аккуратную головку, плотно затянутую до тонких изящных бровей платком, она была красива неземной, потусторонней красотой. Она сидела на высоком стуле перед компьютером, щелкала мышкой, периодически кидая пронзительный взляд странных глаз на мать.
– Ты хочешь увидеть отца? Я позволяю. Завтра. Это можно, тем более, что ты вернешься еще сюда. И не раз.
Дочь встала, проскользила тенью мимо Лизы, открыла окно, впустив в и так холодную, аскетически обставленную комнату ледяной воздух ранней весны.
– Скоро вернешься. А сестре я помогу. Придется помочь…
Тогда Лиза неслась домой так, как будто за ней гнались волки. Она уже не помнила ни безумного лица Никодима, ни заплаканных глаз Маймы, ни странной улыбки Серафимы. Она чувствовала только одно – опасность. Страшную, каменную, непреодолимую.
Глава 3. Страшное
– Мам, пять лет прошло, пять! Нет, шесть даже. Снежа жива, здорова, ты должна быть благодарна Серафиме, по гроб жизни просто. А ты, мне кажется, ее ненавидишь… Как так…
Алиса вновь и вновь начинала этот разговор, она как будто пыталась выведать у матери что-то такое, чего не могла понять, она не успокаивалась. То что случилось после той поездки Лизы в скит, и сейчас вспоминалось с ужасом, кровь стыла в жилах и каменел позвоночник, но уже прошло время, девочка была спасена, но эта недоговоренность осталась, они не понимали друг друга, а Лиза снова стояла на своем.
– Она хочет отнять у меня дочь! Ты что? Не понимаешь? Она ищет себе помощницу, она, как Марфа тянет к себе свою кровь. А я не отдам!
Алиса вздохнула, поправила воротничок на форменном платье Верушки, покопалась в ее школьной сумке и крикнула в сторону двери
– Антон! В школу она опоздает, опять с голубями своими завис? Давай, шевелись.
Верушка выскочила в сад, растворившись в его осеннем золоте – сама, как белая березка с рыжей лохматой и растрепанной кроной, Алиса проводила ее взглядом и пробурчала
– Достал своими голубями, прям, как мальчишка. Знаешь, мам…
Она подтолкнула поближе к матери чашку с простоквашей, положила на ее тарелку кусок румяной запеканки.
– Ешь. Я вот что хочу сказать… Иногда мне кажется, что ты хочешь вернуть Снежу из скита любой ценой. Что именно – любой ценой. И ты не боишься ей навредить…
Лиза молчала… Она не знала ответа на этот вопрос. Она не могла на него ответить все эти долгие шесть лет.
…
Тогда, влетев в дом с такой скоростью, и с таким необъяснимым ужасом, она натолкнулась на белые, как стена лица Алисы и Антона и потеряла сознание. А когда пришла в себя – увидела незнакомый светлый потолок, такие же безликие серые стены, на фоне которых блестящие детали стоек капельниц и еще какие- то штуки так светились холодным металлом, что резало в глазах. У ее кровати сидела Алиса, она была такая же серая, как эти стены, красные от слез глаза и опухшие губы делали ее неузнаваемой.
– Мам, она жива. Она сейчас здесь, в больнице, в реанимации. Врачи сказали, что она будет жить… Вот только не встанет. Никогда.
Уже потом, когда их со Снежей выписали из больницы, Лиза, сидя у кровати дочери, и гладя ее бессильную, невесомую ручку, она снова и снова прокручивала в голове этот ужас. И снова и снова пыталась ответить себе – что бы было, если бы она не поехала к прокля’тому и про’клятому Никодиму. И ответ был страшен и однозначен – Снежа была бы здорова. А поэтому в этой страшной беде виновата только она – Лиза!
– Она, мам, в парк ее повела, Снежа очень просила. Она там на самокате каталась по дорожкам, здорово у нее получалось, прямо мастерски. А тут нянька зазевалась, вроде как со знакомой заболталась, Снежа рванула через мостик, там такой – гнутый, без ступенек. Ну и не удержалась. Летела через голову, упала спиной на камень. Ну хватит же! В этом не виноват никто! Слышишь? Никто!!!
Лиза тупо кивала дочери, она не слушала ее. Она просто знала – этот чертов Никодим в очередной раз вынул ей душу. И в этот раз, наверное, навсегда!
…
Три женщины, вошедшие в комнату Лизы и Снежи казались неживыми. Невесомые и полупрозрачные тени скользили вдоль стены, почти не отражаясь в зеркалах, и Лиза не сразу поняла, что это обман зрения – просто их легкие длинные платья были цвета ее стен – светло-серые, серебристые, и они совсем бы потерялись в пространстве, если бы не яркие, белые платки, повязанные плотно, до бровей. Лиза встала им навстречу, и от неожиданности отпрянула назад – перед ней стояла Серафима. Сколько ей было тогда лет – шестнадцать? Но она не была похожа на юную девушку, она правду сказала матери – она была древней и мудрой. Взгляд Марфы – пронзительный, проникающий под кожу, не оставляющей никакого шанса хоть что-нибудь скрыть, был у Лизиной дочери, и снова жаркая волна непонятного страха окатила Лизу.
– Здравствуй, мама. Я за Снежей. Ты должна понять – здесь она умрет, а я ее вытащу. Не лишай ее этого шанса.
А дальше мир покатился свинцовым шаром под горку. Снежу собрали, уложили в машину на заднее сиденье, и Лиза сейчас даже не могла вспомнить, как они доехали до скита. Память ей подсказывала только это – Серафима жестко и прямо смотрела ей в глаза и говорила громко, почти кричала.
– Пять лет здесь не должно быть даже твоей ноги. Через пять лет я тебе ее отдам здоровую. И важно – говорить о ней ты тоже не должна. В идеале – сотри ее из памяти, если ты хочешь, чтобы она поправилась. Или, хотя бы – сделай вид. А пока – изыди. От тебя много бед.
И уже через месяц Серафима прислала ей видео – Снежа сидела на кровати, опираясь на подоткнутую подушку, неуверенно и осторожно держала в слабой ручке яблоко и пыталась укусить его за румяный бочок. А рядом с ней, странно потряхивая совершенно седой головой и глядя куда-то мимо дочери светлыми, ничего не видящими глазами сидел Никодим. И на его коленях, острых, как у скелета, обтянутого кожей тоже лежало яблоко. Румяное, свежее, налитое.
…
– Мам, хочешь я поеду с тобой? Тебе же легче так будет, мы можем даже Катюху взять! Она развеется, вспомнит детство, ей сейчас нужны положительные эмоции, а она скит любила. И все-таки мужская сила! А мам?
Лиза слушала Назара молча. А потом вдруг поняла – она хочет, чтобы сын поехал с ней за Снежей. Ее сын вдруг оказался единственным мужчиной, с которым она чувствовала себя спокойно и защищено. Как за каменной стеной.
–Поехали, Назар. Катю не надо брать, ее сейчас беречь надо, пусть дома побудет. Мы с тобой вдвоем. Спасибо тебе!
Глава 4. Домик для гостей
Эта дорога среди вековых елей, торжественно и неотвратимо ведущая в иное измерение жизни и души не казалась Лизе чужой. Наоборот, ей казалось, что она знает здесь каждую травинку, каждый цветок, а разлапистые листья папоротника, как широкие сильные ладони протягивали ей свои пластины – иди, мол, Лиза, ляг на нас, как в колыбель, мы тебя укачаем. И ей, действительно хотелось выйти из машины, расправить руки, как крылья свободной птицы и, чуть взмыв над этой пышной, яркой зеленью, пролететь внутрь тайги, опуститься на траву около лазурно-синей в этот погожий день реки, и так лежать – смотреть на высокое небо, считать легких овечек – облаков, и не думать ни о чем. Просто стать травой, чемерицей лесной или марьиным корнем, а может земляникой или голубикой, врасти в землю сильными корнями и навеки остаться здесь в покое и неге.
– Мам… Ты все молчишь… Ты смотри, какая дорога здесь теперь, прямо трасса. Она что – до самого скита идет? Вот это Серафима!
Назар красиво и уверенно вел машину. Лизе всегда нравилось смотреть, как мужчина держит руки на руле автомобиля, она сразу определяла его силу и уверенность – так вот ее сын был силен и уверен в себе. Они были в дороге уже четвертые сутки, так решили – ехать сами. Они не спешили, останавливались в кемпингах, как будто собрались на курорт. Это было желание Лизы – эту дорогу она использовала, как тайм-аут, время для размышления, наведения мостов между своими желаниями и душой, принятия решений. Назар понимал это, не торопил мать, но вот уже эта дорога кончалась, до скита оставалось совсем немного, меньше получаса.
– Это, конечно, ее заслуга, но пахали, строя эту дорогу все. Там, сын, скит разросся, целый город уже. Прибежище сирых, сломанных, потерянных. Я все думаю – может не надо было тебя с собой брать? А вдруг ты захочешь остаться?
Назар улыбался, это было видно лишь по легкому движению губ, краешек, которых подрагивал, потом чуть повернулся к матери, не отводя глаз с дороги.
– Я что? Сирый? Ну, ты скажешь, мать! Меня Катька ждет, у нас сынок скоро будет. Мы, вон, ипотеку хотим взять, дом купить. А ты про какой-то скит. Не… Снежку заберем и домой…
Он помолчал, пристально вглядываясь в уже начинающую пропадать в сумерках дорогу, потом тихо сказал
– И отца увидеть хочу. Не отпускает он меня, мам. Не могу забыть…
…
Ворота скита выглядели странно – как будто их установили прямо посреди леса, и они торчали так, между двух мощных еловых стволов, неизвестно зачем поставленные.
– Видишь, Назар, забор убрали. Теперь только ворота эти, как напоминание о том, что сюда можно через них войти и так же уйти – все свободны. Серафима не держит скитчан, у них какие-то другие путы, намного более сильные.
Назар притормозил у ворот, вышел из машины, подал руку матери
– А въехать туда как? Или пешком Снежу поведем?
Лиза устало оперлась на руку сына, толкнула створку ворот, сказал
– Можно, только в объезд, Завтра машину загонишь, она тут, как у Бога за пазухой, не тронет никто. Пошли.
Уже совсем стемнело, но вдоль тропы, ведущей внутрь села светились редкие невысокие фонари, их хватало ровно на то, чтобы не потерять натоптанную в траве и посыпанную песком дорожку. Скит возник неожиданно и сразу, за эти годы дома подступили совсем близко к воротам, раз – и они пришли.
Тут уже было все совсем иначе – улочки освещались ярко и празднично, аккуратные, почти пряничные домики было видно, как днем, и Назар, открыв рот, смотрел по сторонам, он не узнавал место своего детства.
– Здравствуй, брат. Ты стал мужчиной. Я, наверное, не сразу бы узнала тебя, если бы встретила в миру. Красивый… Сильный… Сын в тебя будет. А дочь … Впрочем, посмотрим.
Серафима появилась неожиданно, как будто проявилась из темноты недосягаемого для фонарей леса, нависающего темной стеной над скитом. Она по-прежнему была в белом – легкое льняное платье почти по щиколотку, светлые матерчатые туфли, шелковый платок, плотно обтягивающий красивую головку. Тяжелый узел волос, угадывающийся под шелком, чуть оттягивал ее голову назад, и от этого ее фигура казалась слишком прямой, горделивой, надменной.
– Сима… Я тебя тоже бы не узнал. Ты прямо монашка.
Серафима подошла к Лизе, коснулась ее щеки прохладными губами, потом поцеловала Назара.
– Вы очень вовремя приехали, я рада. Снежа здорова, но я вас просто так не отпущу. Побудете недельку, мне очень хочется, чтобы вы разделили мою радость. Я замуж выхожу.
Лиза прямо почувствовала, как у нее отвисла челюсть. Последнее время ее мало что удивляло, наверное, ее душа стала древней и искушенной, а тут… Она смотрела на дочь и не верила своим ушам, Сима даже хихикнула, как будто снова вернулась в детство, коснулась руки матери прохладными пальчиками
– Продолжательницу дела нашего с бабушкой себе родить хочу. Не на вас же, изменщиков, надеяться! Вы, вон, сбежали! А скиту твердая рука нужна, потерянных душ все больше в мире. Кто ж им поможет, если не мы. Ладно, на вас лица нет. Пошли отдыхать, ваш домик готов. А Снежу я к вам завтра приведу, к ночи не надо.
…
Домик был маленьким, на одну комнатку и крохотную кухоньку. Лиза еще в прошлый приезд заметила – из таких домиков в скиту состояла целая улица. Она шла по краю села, граничила с лесом, не очень хорошо освещалась, но была уютной и тихой. А этих домиках селили пришлых, новеньких, тех кто пришел, но еще ничего не понял и ничего не решил. Ну и гостей, конечно.
– Назар, там, за печкой еще кушетка есть. За занавеской. Ужин тоже в печи разогретый стоит, с прошлого раза еще знаю. Ты поесть хочешь?
Назар кивнул, и они еще целый час сидели за маленьким трехногим столиком, пили простоквашу с теплым хлебом, колупали яйца, такие свежие и такие вкусные, что даже двух показалось мало, а потом пили чай с вишневыми пончиками и смотрели на далекую луну, холодно и равнодушно висящую над лесной стеной.
Глава 5. Дождь
Дождь колотил в окна так, что спать было невозможно, казалось, что звонкие, резиновые капли воды лупят не на улице, а прямо здесь, в доме, разбивая в хлам хлипкую легкую мебель. Лиза резко вскочила с кровати, чуть посидела, справляясь с головокружением – вот так тебе, попрыгушка-стрекоза, прыгай, не прыгай, а никуда не денешься, возраст. Накинув халат, она заглянула за занавеску, но Назара в доме уже не было, топчан был аккуратно застелен, без единой складочки, по военному.
– Господи, куда ж он в дождь-то такой! И рань ведь, только светает. И не завтракал…
Потуже завязав платок, Лиза зашуровала у плиты, но не могла глаз отвести от маленького окошка, и все валилось из рук. Наконец, плюнув, поняв, что она все равно ничего не соображает и делать не может, оделась, накинула тоненький плащик, предусмотрительно оставленный хозяевами на гвоздике у дверей и выскочила на улицу. Улица, тянущаяся вдоль леса была похожа на узкую реку, так затопило ее все ночь беснующимся дождем, рассвет, еще неуверенный, только свершающийся, почти не давал света, да еще и плотный, дымящийся туман лежал плотным одеялом, делая все вокруг неверным и мерцающим. Лиза с сомнением посмотрела на свои туфли, но выбора не было, она вступила в лужу, которая оказалась, на удивление, теплой и побрела по воде к центру села. И когда она уже почти дошла, когда длинное здание столовой, стоящее недалеко от дома Серафимы, вдруг проявилось, как на старой пленке, кто-то ее ухватил под локоток
– Ну вот! Свиделись! Думала уж помру, не увижу тебя больше, девочка моя. Пять лет!
Майма теребила Лизу сухонькими ручками, и Лиза вдруг с такой болью поняла – ее любимая свекровь стала совсем старенькой. И лет-то ей, наверное, было не так уж много, чуть за семьдесят, а жизнь не пощадила ее – сухонькая, седая старушка подслеповато щурилась, пытаясь разглядеть Лизино лицо.
– Ты к матушке, наверное, за Снеженькой? Так рано. Они в храме, молятся, каждое утро они там вдвоем. Погоди, пошли в столовую, видишь, дождь лупит.
Они почти бегом влетели на крыльцо, весело вломились в дверь, и Лиза обалдело остановилась – ничего было не узнать, как будто она попала в иное измерение. Майма внимательно вгляделась в ее лицо, улыбнулась.
– Тут компьютерный класс у нас теперь. Нас, сирых да убогих, интернетом пользоваться учат, чтобы все, как в миру. И я хожу, да старым мозгам не впрок. Да и не надо оно мне.
Лиза молча шла по узкому проходу между пластиковых столов, на которых лежали ноутбуки. Этот сюр становился все более острым, и она перестала уже понимать, где реальность, где фантазии, все смешалось.
– Откуда деньги у нее на это, мам? Ведь и стройка, и учителя, и врачи? Не понимаю.
Майма села на высокий компьютерный стул, притянула к себе Лизу, прижалась к ней худеньким телом, потом отстранилась, шепнула
– У нее спонсоров полно, так это, вроде, сейчас называется. Плюс скитчане, если они в миру денежные, участвуют. Кто-то дома свои продал, здесь навек поселился, кто-то квартиры. Здесь очень странный народ, ломаный, как хворост, они за это место зубами цепляются, да и матушка, конечно, силы великой, из небытия их возвращает. Ты не думай про это, доченька, зачем тебе. Не удумаешь всего.
Лиза села напротив Маймы, погладила ее по щеке.
– Ну, а ты как, мам? Как живется тебе?
Майма чуть погасла, как будто дунули на свечечку внутри нее, потемнела лицом
– Живу… Болею немного, но здесь мне хорошо. Петяй вот только ушел, одна я. Ничего. Живу. Да и осталось недолго.
Она смахнула слезы невесомой ручкой, хотела что-то сказать, но не успела. Дверь распахнулась и вместе с порывом дождливого ветра в комнату влетели две феи. Обе в белом, легкие, невесомые, как стрекозы, только одна высокая, вторая поменьше, вот и вся разница. Лиза вскочила, как встрепанная, бросилась к дочери, прижала к себе, как будто боялась, что она исчезнет.
– Снежа! Маленькая моя! Господи, думала не дождусь. Доченька.
Она плакала навзрыд и целовала прохладные нежные щечки девочки, у дочки с головы сползла косынка и шелковистые, совершенно белые волосы рассыпались по плечам. Лиза ошалело собирала ее пряди, с ужасом глядя на Серафиму.
– Ничего, мам. Эта седина со временем чуть изменится, станет казаться, что она просто такая светленькая. Грань была так близка, что оставила след. Мы справились, лед растопили, но снегом, видишь, чуть припорошило. Так у нее и имя такое, снежное…
Сима улыбалась, подталкивала Снежу к матери, а девочка смущенно опускала глаза, дичилась.
Лиза встала перед дочкой на колени, и все прижимала ее к себе, глотая слезы.
– Все, девушки, и так дождь, а тут вы еще. До ужина время ваше, а к восьми все собираемся в зале. Даниил проповедь для вас приготовил, да и знакомить я вас буду. И не опаздывать!
Серафима кивнула головой Снеже, и та повиновалась, поцеловала Лизу, помогла ей встать, послушно встала рядом. Что-то появилось такое в девочке, как будто она чуть отстранилась от Лизы, отгородилась невесомой, невидимой стеной. Майма успокаивающе дотронулась до Лизиной ладони, шепнула
– Все будет хорошо, девочка. Ты подумай – пять лет! Она умирала три раза, год лежала пластом, спала. А сейчас – вон, невеста. Все пройдет, просто держи ее за руку.
…
Дождь так резко кончился, как будто на небе кто-то взорвал опостылевшие мешки с водой, они лопнули и обвалились, и сквозь обрывки выглянуло победное горячее солнце, и, безжалостно добивая тучи, торжественно осветило мир. Листва разом засияла миллиардами капель, аромат близкого леса стал густым и упоительным, тропинка разом подсохла, и Снежа пошла впереди матери к их гостевому домику. А там, на крылечке, их уже ждал Назар. И его чуть насмешливые, как у отца, глаза сияли, как будто их тоже омыл этот сбесившийся дождь.
Глава 6. Залы
Вечер был необыкновенным. Для этих северных мест, даже для разгара лета такой нежный, не по-вечернему жаркий воздух был редкостью, прошедшая недавно гроза сгустила краски и ароматы, и Лиза даже задохнулась от их плотности – даже дома, на юге такое бывало не всегда. Снежа сидела на своем маленьком диванчике, который сегодня каким-то чудом появился в их домике, сложив на коленях руки, как паинька их детской книжки, она почти не смотрела на мать, прятала глаза. И только Назар нашел ключик к ее закрытому сердечку, и при взгляде на брата Снежа оттаивала, у нее даже румянец появлялся на фарфоровом лице, особенно, когда Назар чуть подшучивал над сестрой, ласково и добро.
– Ребят, надо чуть перекусить бы, Сима просила в какой-то зал прийти, там что-то будет читать Даниил. Давайте чайку с молоком и сырники. Как вам?
Творог и сметану сегодня принесла Лизе пышная, томная, розовощекая, как яблочко Тамара. Вперла корзинку на крыльцо, толкая ее толстым животом поставила на лавочку, отдышалась, весело похлопала длинными ресницами, вдруг став сама похожей на молодую коровку.
– Творожку вам, матушка велела. Вкусный творожок, козий. Кушайте. А к завтрему я вам опять принесу, и простоквашки. Снеженька с утра простоквашку любит, да с блиночком. Фуууу, упарилась.
Она быстро и ловко разгрузила корзинку, и только когда девушка снова опустилась на лавочку, обмахивая потное лицо сдернутой с кучерявых волос косынкой, Лиза увидела – у нее нет одной кисти. Кружевной рукавчик удачно скрывал изуродованную руку, и Лиза бы никогда не подумала, глядя на ее умелые, быстрые, ловкие движения, что у девушки такая беда. Тамара проследила за взглядом Лизы, усмехнулась чуть грустно.
– Мужик меня наказал. Я деньги у него стащила, мамку лечить. А мамка все равно померла, выходит зря я. А он за волосья меня к дровяннику притащил, руку на пень уложил, да и хрясть! Не воруй, говорит… А как не воровать, коль мамка криком кричала.
Лиза почувствовала, как кровь валом отхлынула у нее от лица, бешеная жалость захлестнула сердце, да так, что слезы чуть не брызнули из глаз. Тамара с удивлением глянула ей в лицо, покачала головой
– Да ничего! Я тогда чуть не померла, да и не от руки, а от беды. Любила я мужика своего очень, прямо вот до смерти. Его в тюрьму, я в омут, да вытащили. А потом сюда привезли, спасибо матушке, теперь я по-другому мир вижу. У нас все так,
– Как же ты без руки, Тамар? Ты же на дойке, коровы у тебя, козы… Не представляю
– А что дойка -то! У нас аппараты. Да я что – вот у нас учителка, та без обеих рук, и то живет. Каждый из беды свою дорогу находит, матушка помогает, она – свет. Заболталась я с вами, вы кушайте, я побегла.
Тамара шариком скатилась с крыльца и через секунду ее и след простыл. Назар забрал у матери банку со сметаной, поставил ее на стол, присел на табурет.
– Видел, я, мам, и отца и Федору эту. Отец помрет, наверное, скоро, черный весь. А Федора – худая, злая, желтая какая-то, на осу похожа. И правда – без рук. Но ничего, лётает, протезами так ловко управляет. Тебе привет передала, обещала забежать. Давай перекусим, действительно есть охота. Снежинка! Не сиди, сугробиком станешь. Иди сырники трескать, мама напечет сейчас.
Снежа подошла – тихонько, как будто была невесомой, взяла из мисочки уже замешанный Лизой кусочек теста, умело слепила красивый сырник, уложила на сковородку. Через пару минут сковородка скорчала румяными, ровненькими, как в ресторане сырничками, Снежа подошла к матери близко-близко, снизу вверх глянула, как щеночек на хозяйку.
– Мам, давай пойдем обязательно. К Даниилу нельзя не ходить, плохо это. Быстренько надо поужинать и идти. Чтобы не опоздать.
Собралась Лиза быстро, свободные полотняные брюки, скромная кофточка-распашонка до талии, волосы, туго стянутые в узел, глянула в зеркало, понравилась сама себе. И уже там – в отражении увидела напряженный взгляд Снежи, девочка смотрела на мать в упор, ей явно что-то не нравилось. Назар подошел к сестре, нежно поправил ей косынку, чуть отодвинув ткань со лба, спросил
– Что, сеструх? Не так что-то?
Снежа подошла к небольшому шкафу, почти незаметно притулившемуся у стены, распахнула створки, вытащила длинное белое платье – простое, почти как рубаха, из легкого хлопка.
– Маме надо это надеть. И платок. Иначе в зал не пустят, у нас строго. Это обязательно.
Лиза переодевалась за занавеской, напряженно и болезненно переваривая все, что происходило с ней и с дочкой. И у нее было такое чувство, что скит снова тянет ее к себе, и хватка его с каждым днем лишь крепнет…
…
… Теперь они со Снежей стали почти одинаковыми, если бы не немолодое Лизино лицо, уже отмеченное неприятными метками вроде морщин и слегка отечных век, то, наверное, их вообще трудно было бы различить – одинаковые белые платья, косынки, закрывающие лоб и брови, легкие парусиновые тапки. Они шли впереди, держась за руки, Назар шел сзади, и уже через пять минут они подходили к очень простому, вытянутому, как вагон зданию. Дом почти полностью состоял из больших и высоких окон, сиял намытыми стеклами, в которых отражался ярко-оранжевый закат, и, казалось, что это не дом, а корабль, плывущий куда-то через темно-зеленый, неспокойно дышащий океан. Снежа чуть дернула Лизу за руку, тихонько сказала
– Здесь залы. Мы тут все собираемся, помогаем друг другу. Сегодня идем в большой, весь скит придет, Даниил читает не часто. Пошли скорее.
Почти бегом они влетели на крыльцо здания, Назар открыл тяжелую, похоже дубовую дверь, и Лиза очередной раз открыла рот.
Это, действительно, были “залы”. Стены, полы, сделанные из выбеленного дерева сияли, натертые воском, в глянцевом потолке отражались ряды светлых кресел, а торжественный парчовый занавес, наполовину закрывающий широкую, полукруглую сцену, играл полосками света, идущего от огромной люстры, похожей на сугроб из ледяных свечей. На креслах уже сидели люди – все в белом, в такой же одежде, как они, а на сцене, за простым столом красовался человек. Очень высокий, худощавый настолько, что казался изможденным, с темными провалами глаз на иконописном лице. Он с интересом листал толстую тетрадь, но ему мешали длинные, чуть седоватые пряди, падающие вдоль щек, и он, нетерпеливо тряхнув головой, собрал их в хвост.
– Даниил, смотри, мам. Ты только слушай его внимательно, не отвлекайся. Пойдем.
Снежа потянула их вдоль стены зала, и они остановились у почти пустого ряда кресел
– Это наши. Тут сядет матушка, Майма, и мы. Пробирайся. И знаешь…
Она подтянула Лизу к себе, как когда-то очень давно, когда была крошкой, прижалась к матери плотно, шепнула
– Он жених матушки. Только не говори, что я проболталась.
Глава 7. Проповедь
Лиза неуверенно прошла на свое место, села, опустила глаза. Ей очень хотелось смотреть по сторонам, как маленькая крутить головой, разглядывая соседей, но ощущение, что здесь так нельзя, стыдно, сковало ее, не давало расслабиться. Краем глаза она видела, что люди потоком идут по узкому проходу между стеной и рядами кресел, и эта монотонная череда одетых в белое фигур превращало реальность в ирреальность, во что-то на грани сна и яви, причем это ощущение было таким сильным, что вызывало дурноту.
– Во, блин, мам… Это сеструха тут такое наворотила, оно ж не было так, а? Или я забыл чего?
Назар шептал это Лизе прямо на ухо, а она испугалась, дернула сына за руку – не дай Бог услышат, и как воспримут неизвестно.
– Тише, Назарушка, тише. Мы тут гости, хозяев гости не судят. Нехорошо.
Назар глянул на мать ласково, но с насмешкой, уселся на свое место, притянул к себе Снежу, хотел сказать ей что-то шутливое, но поежился – из ясных, немного холодных глаз сестры пальнуло, как из ружья таким осуждением, что шутка застряла у парня в горле. Девочка уселась на кресло, чуть подвинулась вперед, разместившись на краешке, выпрямила спину и впилась глазами в сцену, напрягшись струной.
Даниил встал. Он тоже выпрямился, превратив свое изможденное тело в натянутую струну, расправил плечи, которые оказались вдруг неожиданно широкими, твердыми, как будто высеченными из камня, откинул назад голову, от чего на жилистой шее отчетливо проявился острый кадык, и в этот момент как будто где-то раскрылись двери и окна. И свежий, острый, как острие хорошо наточенного ножа, ветер ворвался в зал, пронесся над головами скитчан, почти не тронув их склоненные ниц головы, и, добравшись до сцены, порывом ударил в лицо Даниилу, рванув назад его длинные волосы, и он поддался ветру, отдался его воле.
– У каждого из нас есть доска! Огромная, плоская, тяжелая, плотно лежащая на влажной земле! Вспомните ее!!!
Голос Даниила сначала звучал громко и четко, он был низким, утробным, похожим на жужжание шмеля, только очень большого, страшного. Но вдруг он исчез, растворился, вернее остался только где-то в сознании, как будто Лизе в уши вставили наушники и по максимуму приглушили звук, заставив вслушиваться. И Лиза напрягала слух, пытаясь ловить слова, но слов не было. Зато она очутилась в маленьком садике. Там, у бабушки с дедушкой, в самом конце сада, у задней калитки рос шиповник. Он цвел небольшими плотными, как помпоны белыми цветами, похожими на розы, и от них по всему саду пахло сладко, тревожно и счастливо. Но Лиза бегала туда не из-за цветов. Там, у самого забора на земле лежала доска. Старая, растрескавшаяся от времени, пропитанная влагой, она лежала там, наверное, сто лет. И вот Лиза, однажды зачем-то подняв эту доску, вернее, с трудом приподняв, кое-как оторвав от земли (хотела утащить ее в свой тайный домик в кустах сирени и сделать из нее лавку), увидела, как оттуда, из-под доски рванули в разные стороны мерзкие насекомые с торчащими в стороны мохнатыми ногами. И было их столько, что трава враз покрылась их шевелящейся массой. Лиза с криком бросила доску и помчалась по тропинке к дому, с отвращением стряхивая с себя несуществующих гадов. И, казалось бы, больше никогда бы не видеть эту гадость, вообще обходить стороной эти ужасные кусты, но нет… Лизонька снова и снова приходила в этот угол сада, поднимала доску, затаив дыхание ждала, когда твари поползут в разные стороны, и снова бросала доску, с визгом отпрыгивая в сторону.
Картинка потихоньку таяла, голос Даниила становился ближе, плотнее, явственнее, и Лиза снова увидела вокруг себя зал, скитчан, и проповедника. Люди вокруг выглядели странно. Они смотрели куда-то вдаль, шевелили губами, дергали руками, как будто пытались что-то поднять, шептали какие-то слова горячо и истово. И вдруг все кончилось, все враз пришли в себя и снова впялились в Даниила пронзительно и преданно.
Даниил протянул руки вперед, чуть пошевелил пальцами, как будто ласково и нежно гладил своих слушателей, и Лиза почувствовала ласковое касание на своем затылке. И вдруг Даниил сделал пару шагов вперед, как будто хотел спрыгнуть с высокой сцены в зал, вздернул руки вверх, и Лизе показалось, что он подбросил вверх плотный слой горячего воздуха.
– Так подними ее! Подними свою доску, решись хоть один раз, выдержи страшное до конца. И разбегутся гадкие твари, сдохнут от жаркого солнца, просохнет под доской земля. И зацветут в этом месте нежные цветы, и пройдет боль в душе твоей.
И снова голос стал глухим и потусторонним, и снова Лиза очутилась на тропинке среди кустов шиповника. Вся сжавшись от страха, она подняла доску, выпустила страшных тварей, выдержала их отвратительный бег, в том числе по своим парусиновым тапкам, зажав рот, чтобы не заорать. А потом, почти не веря своим глазам, смотрела, как быстро сохнет земля под доской, как легко и нежно она покрывается изумрудной травкой, как распускаются бутоны алых и голубых цветов, и уже через десять минут, на месте мерзкой слякоти появляется цветочная полянка, над которой порхают бабочки и стрекозы.
…
– Я рада, что вы все правильно поняли. Даниил прекрасен и всесилен, завтра он ждет каждого, кому нужна его помощь. А сейчас все свободны, ему надо отдохнуть…
Лиза даже не заметила, что Даниила на сцене больше нет, что перед ними стоит Сима, улыбаясь так, что свет ее глаз проникал всюду. И Лиза почувствовала, как нежная радость заливает ее изнутри, делая счастливой.
…
– Вот видишь, мам, тебе же тоже понравилось? Даниил не может не понравится, но даже не в этом дело. Он спасает. Тех, кого, конечно, можно спасти…
Они шли домой, Лиза держала за руку Снежу и слушала ее звенящий голосок. Она вдруг поняла, что дочку у нее почти отняли, что за эти пять лет, ребенок стал неузнаваемым и немного чужим. Но она так же четко и ясно поняла – в скиту она не останется. И девочку им она не отдаст…
…
Утро снова было дождливым. Лиза чувствовала себя неважно, у нее что-то сжималось в груди, как будто кто-то безжалостной горстью сжал ее сердце, желая его остановить. Кое-как встав, она вскипятила чайник, нарезала бутерброды, села за стол, бессильно опустив плечи.
– Мааам… Ты что? Заболела?
Назар аккуратно положил ей на лоб руку, потом наклонился и коснулся губами. И когда она выпрямился, Лиза поняла по напряженному взгляду его глаз – дела так себе.
Глава 8. Болезнь
Небо было огромным…. Нет, правильнее и точнее было сказать, что неба не было – было бесконечное ярко-голубое пространство, в котором струились переливающиеся перламутром и серебром прозрачные струящиеся потоки. Они возникали неожиданно и ниоткуда, лучами сходились то в одной точке, то в другой, а потом исчезали так же неожиданно в никуда. Лиза – маленькая, худенькая, невесомая, в батистовой белоснежной рубахе до пят парила в этом пространстве, и ее шелковыми рыжими кудряшками играл ласковый, душистый ветерок. Лиза то расправляла тоненькие руки, как крылья и планировала, поднимаясь или опускаясь, впрочем, в этом пространстве это было неважно, то приостанавливалась, паря, касалась перламутровых потоков, играла с ними, пропуская их через растопыренные пальцы полупрозрачной ладони, и наслаждалась ощущением. Потоки на ощупь были прохладными и слегка игристыми, как будто она подставляла руки струям льющегося шампанского. На вкус они тоже были похожи, и она, зачерпнув влагу, собранными ковшиком ладошками, пила ее, чувствуя, как приятно начинает кружится голова. А потом снова расправляла руки и парила. И не было в ее жизни ничего приятнее этого, и она все бы отдала, чтобы ей не помешали летать.
– Мама… Мама… Смотри на меня… Мама…
Этот голос напряженный и назойливый был похож на веревочную петлю. Грубая, безжалостная она опустилась откуда-то сверху или поднялась снизу, перехватила тело Лизы, сжав как будто тисками, дернул с силой, вырывая его из этой ласковой голубизны, и Лиза пролетела ее насквозь, ворвалась в черную плотную и вязкую субстанцию, захлебнулась в ней и перестала себя ощущать. И лишь болезненные острые токи от ступней до затылка прожигали ее изнутри, на долю секунды приводя в чувство.
Лиза окончательно пришла в себя от того, что чья-то маленькая прохладная ручка касалась ее лба. Она плотно прижималась к ее горящей коже, дарила облегчение и исцеление. С трудом открыв воспаленные, как будто засыпанные песком глаза, Лиза увидела бледное личико Снежи. Дочка сидела рядом с ее кроватью на высоком табурете, мочила салфетку в тазике с водой и протирала Лизин лоб. И глаза ее были такими испуганными и такими сочувствующими, что Лиза чуть не заплакала.
“Это ее голос был, Господи, как не похож. Наверное, я с ума схожу, до сих пор его слышу”. Лизу, действительно, еще держала это петля, и от этого ей было больно и душно.
– Смотри на меня. Смотри. Я здесь.
Наконец, Лиза увидела, кто ее тянул из легкого и счастливого пространства. За спиной Снежи стояла Серафима. Она не разглядела ее, видимо, потому, что дочь полностью слилась с беленой стеной – она по-прежнему была вся в белом с головы до ног. Дочь подошла к кровати, на которой было распластано, раздавлено тяжестью неожиданной болезни тело Лизы, присела рядом, осторожно приподняла ее за плечи, принудив приподнять голову, скользнула пальцами по шее.
– Все позади. Думала, не вытащу тебя, а это у меня бывает редко. Спасибо Даниилу, его сила не в пример моей. Он направил. Снежа!
Лиза следила за происходящим, как будто со стороны, она, вроде и была в сознании, но оно было неверным, зыбким, неустойчивым. И дочери перед ее взглядом то приближались устрашающе, становясь вдруг огромными белыми глыбами, то отдалялись, превращаясь в крошечных снежных гномиков.
– Снежа! Давать настойки каждые полчаса. Я их поставила в том порядке, в котором будешь наливать. Кончится ряд, начинай заново. При малейшем изменении ее состояния ко мне бегом. Ну, или Назара пошлешь. Где он?
Лиза снова провалилась в плотную темень и не услышала ответа девочки.
…
– Ты напугала нас, мам. Я сам чуть со страху не помер, лежала, белая, не дышала даже. Спасибо этому фокуснику, Даниилу, в смысле. Он мастер, конечно, и что-то мне подсказывает, что он врач. Короче, хорошо, что все позади. Дай, шарф поправлю.
Лиза сидела в саду на скамейке, она уже могла потихоньку выходить. Настои Симы делали чудеса, силы Лизины прибавлялись даже не по дням, по часам, и уже к концу шестого дня чувствовала себя неплохо. Назар закутал мать поплотнее в пуховый шарф, поцеловал в щеку, присел рядом, виновато заглянул в глаза.
– Мам, прости. Я уезжаю сегодня к вечеру, мне надо к Катьке. Что-то она там хандрит, вроде в больницу даже положили. Я там разберусь и приеду за вами, хотел тебя сразу забрать, но Даниил говорит нельзя. Да и Симка! Нахохлилась, как ворона, каркает – потащишь мать, наделаешь дел. Вы здесь поживите еще с недельку, я за вами приеду. Только Катьку успокою. Не обидишься?