Читать онлайн Агата бесплатно

Глава 1. Гитара

Я хочу смешат́ь слова, как краски, чтобы черпать горстями и разливать по бесконечному холсту асфальта, расстилая километры чувств. Здесь бледно-розовым крупными мазками – растерянность, здесь желтым с коричневыми пятнами – непонимание, а тут, самым кончиком пальца, тонкая сиреневая паутина одиночества. Радость, печаль, отвага, нежность, коварство, предательство, поддержка, торжество, низость, благородство – стекают с пальцев бензиновым муаром, закрашивая пунктиры и сплошные. А здесь толстым слоем буду втирать ладонью в асфальт все цвета сразу. До мерзкой бурой жижи, чавкающей под пальцами. Это тщедушная трусость въелась, пропитала, пустила корни, глубоченные, как у зуба мудрости, и чтобы выдрать ее надо разворотить огромную воронку и посадить взамен дерево бесстрашия. Я полью его синей краской, чтобы забил источник. Напьюсь… А теперь влезу по локоть, намочив рукав, и достану слово, и напишу белым:

СВО-БОД-НА

Мне было пятнадцать, и этажей было пятнадцать. Выше не строили, потому что землетрясения. Выше над этим городом были только горы, взявшие его в кольцо. Я стояла. Половинки стоп оказались за краем крыши. Я ничего еще не успела вложить в эту жизнь, поэтому не особо ею дорожила. Мысленно проследила траекторию падения с пятнадцатого этажа, несколько секунд поразглядывала в темноте нарисованную воображением кровавую кляксу на асфальте. Стало неприятно. Подняла глаза к звездам. Мне было все равно в какую сторону лететь, лишь бы улететь. Раскрыла руки, вдруг получится, как тысячи раз с восторгом и священным ужасом уже делала во сне. Вы как летаете во сне? Стоя или лежа?

Я надышалась небом до ощущения какой-то своей полупрозрачности, сделала пару шагов назад, легла навзничь на теплый рубероид, нагретый за день мартовским солнцем. Рука откинулась на пузо рюкзака. Млечный Путь наливался звездами, густел, набухал, вот-вот начнет капать на меня из переполненного вымени. Я с вожделением открыла рот, приготовившись принять звездное молоко. Уснула.

Отчим и мама сидели на диване и смотрели устало. Видно было, что они не ложились. Рыбы столпились у стенки аквариума в тревожном ожидании развязки. Я вернулась. Побег длился одну ночь, проведенную на крыше. К утру рубероид остыл, мир передумал бесплотно течь сквозь прозрачную меня, затвердел, и стал вульгарно осязаем. Холод и голод не тётьки и не дядьки, они быстро возвращают звездное молоко обратно в небесное вымя, а мятежного подростка домой.

Мама даже не ругалась, видимо потому, что случившееся было возмутительно далеко за гранью той её картины мира, в которой добропорядочные пятнадцатилетние дочери никогда самовольно не ночуют за пределами дома. Отчим молчал по другой причине. Когда он ругал меня, она говорила: конечно, можно вымещать злость на ребенке, она же тебе не родная. А когда, наоборот, защищал, говорила: конечно, можешь быть добреньким, тебе все равно, кем она вырастет, она же тебе не родная. Мама сильно переживала, кем я вырасту, и думала, что если не пороть за любую мелочь, то вырасту я кем-то плохим. Вот я и выросла.

Отчим почему-то включил телек, щелкнув кнопкой на спинке дивана. Наверное машинально. Запиликали скрипки – шел второй день день траура по третьему подряд усопшему генсеку.

Я прошла к себе на балкон и выглянула в окно. Она всё ещё лежала внизу – искореженная и беззащитная в своей наготе. Выдранный с корнем гриф отлетел в сторону и растопыренные обескураженные таким поворотом событий обрезки струн тихонько подрагивали над колками от лёгкого колючего ветерка, прилетевшего с заснеженных гор. Ей холодно, подумала я, как же ей холодно там одной. Вторая половина струн тряслась на треснувшей пополам деке. Сочный вишнёвый бок гитары контрастно блестел полировкой в светло-зеленой молодой траве. С высоты третьего этажа всё выглядело как кадр из фильма про разбитую любовь. Одной части меня хотелось побежать, принести её домой, собрать хоть в какое-то подобие целого, отогреть руками и дыханием. Но в то же время зрелище было так трагически прекрасно, что другая часть меня мазохистски не могла им насытиться, впитывая живописную боль глазами и всей кожей. Скрипки в телевизоре оплакивали мою «Кремону», я тоже плакала в своем сердце и водила по щеке подушечками пальцев левой руки, на которых задубели крепкие мозоли от струн – всё, что мне от неё осталось.

***

Это случилось вчера вечером. Генсек Черненко накануне умер, и по причине всеобщего траура в школе отменили занятия на три дня. И в художке, и в кружке по гитаре. Мы слонялись по микрорайону без дела нашей обычной дворовой компашкой. Игорь – самый старший из нас, ему восемнадцать, учится в политехе на инженера каких-то там сетей, коллекционирует зарубежные пластинки, низким голосом с хрипотцой «под Высоцкого» поёт Nazareth, терзая гитару хардроковыми боями.

Леший и Майкл – из 10 «Б». К Лешему перейдёт голубятня, когда Игорь пойдёт в армию этой весной. Старая, добрая традиция передавать голубей от старших пацанов младшим. Интересно, кто и когда первым завел их в нашем дворе? Главная достопримечательность Лешего – портативный кассетный магнитофон, который он сам собрал из нескольких поломанных, и теперь модно закидывал на плечо, врубая на всю громкость Bonney M или Bad Boys Blue. Сколько помню, он всегда ходил в радиокружок, и уже класса с седьмого подрабатывал, ремонтируя соседям то телек, то приёмник, что было как нельзя кстати, потому что жили они с мамой небогато. Фамилия Лешего была Илюшин, звали Романом, но кроме как по кличке, странным образом происшедшей от фамилии, его никто не называл.

Майкл же на самом деле был Мишкой, а Майкл – просто прозвище такое под иностранца, потому что он носил удлинённую модную стрижку и одевался в фирму, которую привозил из-за бугра его дед-дипломат. Майкл тоже метит в дипломаты, поэтому добросовестно учит языки: английский и арабский. Ещё он кажется единственный, кто серьезно относился к урокам таджикского в школе, и хотя они закончились после восьмого класса, читает национальные газеты и постоянно практикуется с носителями – Мухой и Ниссо.

Я, Муха и Ниссо – одноклассники из 9 «А». Муха – Мухаммад Фазилев – огромный верзила-качок. Он занимался штангой, и, глядя на мощные кулаки и бугры мускулов под рубашкой, никто не решился бы дать ему кличку, поэтому просто сократили до Мухи, а он благосклонно отзывался. Ниссо, она и была – Ниссо, младшая поздняя дочка из состоятельной столичной таджикской семьи. Четверо её старших братьев и сестёр были совсем взрослыми, имели свои семьи, разъехались кто-куда, а Ниссо оставалась усладой родителей в старости. Хотя, не такие уж они были и старые, дядя Осим и тётя Фарида, которые всегда с радостью принимали всю нашу толпу у себя дома.

Меня же в младших классах дразнили армянкой, потому что папа мой был армянин и фамилия, соответственно, тоже на «ян». Я обижалась – в нашем классе, помимо титульных таджиков и русских, кого только не было: осетин, кореянка, татарин, немец, грузинка, узбечка, латыш и даже якут. Но дразнили по национальности только меня, и из-за природной робости я ничего не могла с этим поделать. Все изменилось в седьмом классе. С начала школы со мной за одной партой сидел Андрей Кукин – Кука – беспросветный двоечник и лоботряс. Он постоянно просил списать домашку по всем предметам и помочь решить его вариант контрольной по матеше. Мне было не жалко. Я вполне успевала за урок в охотку решить оба варианта и ещё, скучая до звонка, порисовать мультяшек на последней странице тетради. Однажды на перемене в столовой ко мне подошла Софка – известная на всю школу хулиганка. Говорили, что мать её алкашка, а отец сидит в тюрьме. Она попросила восемь копеек на пирожок. Я сказала, что денег нет. Софка толкнула меня в грудь и проорала в лицо, что я жмотло. Это увидел Кука, который за ней приударял и всячески старался добиться благосклонности. Не знаю, что уж там помутилось у него в голове, но, видимо пытаясь привлечь внимание Софки, он крикнул: «Бей армянку» – и помчался на меня, занося портфель для удара. Я смотрела, как приближается Кукин портфель будто в замедленной съемке, и невиданная до тех пор ярость подкинула меня вверх. Это была кульминация копившейся годами обиды за «армянку» и на Андрюху лично – за предательство. Я пантерой кинулась ему навстречу, не помня себя, толкнула, повалила, пинала ногами. Он жалко сгруппировался на полу, закрыл голову портфелем, а я лютовала, пока не оттащили Софка и набежавшие учителя. Потом маму вызывали к директору, песочили меня на общешкольном пионерском собрании, угрожали забрать галстук. Но с тех пор в классе зауважали, называть армянкой перестали. Я стала просто Агатой, ну, в крайнем случае, звали по фамилии – Симонян.

Сегодня к нашей компании присоединилась ещё Королева Марго из параллельного 9«В». Даже не присоединилась, а снизошла. Высокая, статная, ослепительно красивая в свои семнадцать, она хорошо знала себе цену, шествовала по школе со свитой не настолько красивых подруг, носила очень короткую юбку и золотые серёжки с подвесками. Почему-то даже учителя не делали ей замечаний, хотя других бы уже давно потащили к директору и заставили переодеться и заменить золотые серьги на скромные серебряные «гвоздики». Большим умом Королева не отличалась и даже оставалась в шестом классе на второй год. Как её перевели в девятый, а не вытурили в какое-нибудь швейное ПТУ после восьмого, оставалось загадкой. И кто бы мог подумать, что наш Игорь решит за ней приударить. А она возьмет и согласится.

Итак, мы бесцельно болтались по микрорайону так долго, что в магнитофоне Лешего сели батарейки. Я предложила вынести гитару и пойти на хаус. У нас, как и в каждом старом микрорайоне Душанбе, был хаус – небольшой бассейн, где в жару месила мутную коричневую воду малышня. А мы, великовозрастные отроки, собирались неподалёку за столом под чинарой. Рубились в карты, нарды или лото на двухкопеечные монеты, играли в ножички, пели под гитару. Сейчас, в марте, хаус стоял без воды, и стол оказался не занят – местный клуб аксакалов соберётся ближе к вечеру забить козла в домино и обсудить новости из вечёрки.

– Ребята, а может отметим траур? – спросила Королева Марго и стрельнула глазами в сторону Игоря..

– Траур не праздник, его не отмечают. – возразил Леший.

– Траур не праздник, траур – повод! – обрадованно подхватил Игорёк. – Я сейчас. – Он легко и как-то нарочито упруго зашагал в сторону магазина. Перед Королевой выделывается, подумала я.

Майкл забренькал на гитаре, все уселись прямо на стол, уперев ноги в скамейки. Сзади меня сел Леший, мы привалились друг к другу спинами, устраиваясь поудобнее. Муха с Ниссо сидели рядышком с торца стола, тихо переговаривались, наклонясь близко друг к другу. Остальные молчали, потому что уже наболтались обо всем на свете за этот длинный бестолковый день.

Королева сидела рядом на углу стола вполоборота и смотрела вслед Игорю, так что я могла спокойно её разглядывать. Кожаная черная курточка, короткая леопардовая юбка, модные колготки сеточки, туфли на платформе. Предмет моей зависти – стрижка «итальянка»: сверху шапка из завитых каштановых волос, а на затылке из под них длинные прямые пряди ниже плеч. Моя мама ни в какую не разрешала стричься, так что единственная доступная мне модная прическа была «конский хвост».

Вернулся Игорь. Он принёс бутылку портвейна, два плавленных сырка и бумажный пакет с булочками по три копейки. Мы освободили стол, расселись вокруг. Игорь достал перочинный нож и срезал пластиковую крышку с бутылки.

– Чисто символически, – сказал он. – Король умер, да здравствует король. – и отхлебнул прямо из горлышка. Передал бутылку Лешему. Тот отхлебнул и отдал Майклу. Муха скрестил ладони перед лицом, показывая, что он не будет:

– Скоро соревнования, поеду на республику среди юниоров. Тренер убьёт.

Майкл двинул бутылкой в сторону Ниссо – она покачала головой, я тоже отказалась, и бутылка оказалась у Королевы.

– Правильно, салаги вы ещё пить. Отдыхайте, детки. – сказала она и, не прикасаясь к горлышку, тонкой струйкой стала лить вино в рот.

– Ну закусь-то на всех, налетай ребята, – примирительно скомандовал Игорь, разворачивая сырки. – А теперь заупокойная. Спи мирно, наш дорогой генсек. – И взял гитару.

Ночь притаилась за окном, туман поссорился с дождем,

И в этот тихий беспробудный вечер.

О чем-то дальнем неземном, о чем-то близком, дорогом.

Сгорая, плачут, тихо плачут свечи.

Казалось, плакать бы о чем – мы, вроде, праведно живем.

Но иногда, но иногда под вечер

Мы вдруг садимся за рояль, снимаем с клавишей вуаль,

И зажигаем, зажигаем свечи.

И свечи плачут за людей, то тише плачут, то сильней,

И вытирать горячих слез не успевают.

И очень важно для меня, что не боится воск огня,

Что свечи плачут для меня и тихо тают.

Бутылка пошла по второму кругу и тут что-то на меня нашло. Я никогда ещё не пила спиртного. Мать не разрешала мне даже глотка шампанского на Новый год. Лимонад «Буратино», и всё.

– Дайте попробовать, – неожиданно для себя самой сказала я. Песня растормошила во мне какую-то вселенскую грусть. Я вспомнила бабушку Наринэ по отцовской линии, которая единственная любила и понимала меня по-настоящему, как мне казалось.Так захотелось её добрых объятий, тепла большого мягкого тела, легкого поцелуя в макушку. Она и папа жили в Кисловодске. Я навещала их каждое лето, а прошлой осенью бабушка умерла. В горле стоял ком, но я не собиралась реветь тут при них. При Королеве…

– Симонян, ты что так расстроена из-за смерти генсека? Смотрите, она сейчас заплачет праведными комсомольскими слезами. – Королева собрала идеально выщипанные в нитку бровки домиком и смотрела на меня с притворной жалостью..

Майкл хихикнул и протянул мне бутылку. Я отвернулась и немного задрала голову наверх, как будто приготовилась выпить, но на самом деле, чтобы накатившие слёзы впитались обратно в глаза. Не дождёшься.

– Светик, кончай приставать к ней. – вступился Муха.

Леший почувствовал моё состояние, приобнял по-дружески. Я сделала пару глотков – господи, что за противное пойло – вернула бутылку Майклу и быстро зажевала булкой с сыром.

– Эй налей-ка милый, чтобы сняло блажь… – затянула Королева.

– Чтобы дух схватило и скрутило аж… – подхватил Игорёк на гитаре.

– Да налей вторую, чтоб валило с ног, нынче я пирую, отзвенел звонок. – включились остальные.

Папа любит слушать шансон. Новиков, Шуфутинский, братья Жемчужные и иже с ними – я с детства знала весь репертуар наизусть. От портвейна и детских воспоминаний появилась странная лёгкость в голове, печаль моя сменилась залихватским весельем, я громко горланила и смешно дирижировала нашим хором. Под конец хохотали все, кроме Королевы Марго.

– Скучно. Давайте в «бутылочку» что-ли поиграем. – выдала она, когда допели. Повисла тишина, Майкл вопросительно поднял брови. Меня будто сбили на взлёте. Мы никогда не играли в «бутылочку» в нашей компании, и вообще не делали ничего до такой степени пошлого. Мы жили в одном доме, знали друг-друга чуть не от горшка, были закадычными друзьями и нам в голову не приходило переступать эту черту, когда собирались все вместе. А игра в «бутылочку» была явно за чертой. Муха помрачнел, видимо представил, что Ниссо будет с кем-то целоваться. Леший наоборот оживился, облизнул губы, как кот у миски молока. Мне стало мерзко от одной мысли о том, как это будет выглядеть.

– А давайте, правда. – Игорь слил в рот из бутылки последние капли. Вот что делает с нормальными парнями алкоголь и влюбленность. И в кого? В наглую красивую стерву. Я удивлялась, как в такой совершенной форме может быть такое ничтожное содержание. Что Игорь в ней нашёл? Кажется, я ревновала. Да, я ревновала. Игорь мне нравился, и я собиралась предложить писать ему в армию, когда заберут. Это было бы таким уклончивым признанием, что я буду ждать его возвращения. Что же, пусть теперь она ему пишет, если, конечно, умеет писать, зло подумала я.

– Я не буду. Пойду домой. – вскочила и потянулась за гитарой.

– Наша гордая правильная нецелованная комсомолочка. Что, мамка заругает? Или компартия не одобрит? Обещаю, мы только в щёчку. – томно промурлыкала Королева.

Это меня окончательно взбесило. До сих пор я терпела её тупые разговоры о шмотках и красивой жизни, грязные сплетни об учителях и одноклассниках. Пусть треплется, Игорь быстрей поймёт, с кем связался, и пошлёт подальше. Но сейчас она вбивает между нами всеми клин за клином, открывая рот только, чтобы сказать какую-нибудь гадость.

– Ты зачем привёл эту дуру? – заорала я на Игоря.

– Сама дура! – Королева вцепилась в воротник моей рубашки. Я рванулась, верхние пуговицы с мясом отлетели на землю. На шее остались две жгучие царапины от ногтей.

Собрав в кулак рубашку на груди, я убежала. Леший догнал меня с гитарой и пошел рядом:

– Агатка, не бери в голову, она реально дура.

– Да мне плевать на вашу Королеву, идите кланяйтесь ей в ножки, играйте в свою бутылочку, вам же всем охота с ней целоваться. Да ты бы видел себя со стороны, когда она предложила.

– Агатка, ну всё. Я же тут, с тобой.

Он попробовал взять меня за руку. Я вырвалась. Душа болела. Мне казалось, что большое и чистое чувство одной дружной семьи, которое нас объединяло всю жизнь, сегодня было измазано в гадкой липкой грязи. Я была самой младшей в компании – мама отдала меня в школу на год раньше, в шесть, – и видимо самой наивной. Я уже нарисовала себе в воображении, как Игорь обрадуется, когда я предложу писать ему в армию. И конечно мы обязательно поцелуемся у него на проводах, где-нибудь в укромном уголке. Не потому что «бутылочка» так решила, а потому что теперь он мой парень, а я его девушка, ждущая бойца из армии. Откуда взялся сегодня этот портвейн, Светка-Королева, сальные взгляды пацанов на неё? Какая-то сложная и отвратительная взрослая жизнь. Ты для него просто маленькая девочка, подружка детства. Забудь. Он не будет разводить с тобой сопливую романтику с письмами и целовать в щёчку на прощанье. Ему нужна осязаемая красивая стерва.

Леший довел меня до подъезда, отдал гитару, погладил по руке:

– Всё наладится, вот увидишь.

Я торопилась домой, чтобы успеть переодеться и привести себя в порядок до того, как мама придет с работы. Иначе вопросов не оберешься. Но, как на зло, столкнулась с ней прямо на пороге квартиры.

– Привет, мам, – быстро пролетела мимо вовнутрь, всё ещё надеясь, что она ничего не заметит, но мама задержала меня за рукав, развернула к себе и оглядела с головы до ног.

– Это что за вид? Кто порвал тебе рубашку? Откуда царапины на шее? Кто это был, говори. – вскипела она.

– Мама, это случайно получилось, со Светкой поругались.

Она потащила меня от порога и втолкнула в комнату.

– С какой Светкой, ты кого дуришь? От тебя вином разит. Это твоя шайка-лейка. Кто из них? Мишка? Ромка? Игорь? Говори. Я пойду к родителям.

– Мамочка, я не вру, не надо никуда ходить.

– Паршивка. – швырнула меня на диван. – Я знала, что эти ваши похождения с гитарами до добра не доведут. В подоле мне хочешь принести? Чтобы ни шагу из дома. И никаких гитар больше!