Читать онлайн Лунные девочки бесплатно

Часть 1. Дом

1

– Мы занимаемся ерундой.

– Дай другую отвертку.

Рита, не оборачиваясь, протянула раскрытую ладонь. Я вложила в нее крестовую отвертку. Она поднесла ее к шурупу, примерила и хмыкнула – подходит.

– Нам обязательно снимать вентиляционную решетку? Давай повесим кусок марли сверху.

Этот вопрос я должна была задать еще двадцать минут назад, когда мы бегали по квартире в поисках марли.

– Во-первых, марля не будет держаться, а, во-вторых, важно, чтобы она плотно прилегала к решетке. Я же тебе говорила: нужно сделать фильтр. Мы прикрепим марлю к дыре воздуховода, а уже сверху на нее повесим решетку. В том блоге писали, что это лучший из вариантов.

Она любит объяснять. Даже на простой вопрос у Риты всегда готов исчерпывающий ответ – многословный, произнесенный таким тоном, словно она читает без выражения стихи у школьной доски. Рита мысленно считает тезисы, загибает пальцы: во-первых, во-вторых, в-третьих, четвертых и пятых. Я редко слушаю ее до конца.

Все это время Рита балансировала на ободке унитаза, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до вентиляционной решетки. Выкрутив шурупы, она аккуратно сняла ее и чихнула, когда в воздух поднялось облачко пыли. На секунду Рита потеряла равновесие и чуть не соскользнула ногой с ободка, но я рефлекторно вытянула руку и придержала ее за спину.

– Рита, мы только зря теряем время! Вирус так не остановить!

Я понимаю, что свободного времени у нас столько, что мы можем снять все вентиляционные решетки в подъезде, но ничего не могу поделать – раздражаюсь. Мне надоело проверять на практике каждый способ борьбы с вирусом, о котором Рита читает в интернете.

– Юль, ну, тут как? Пятьдесят на пятьдесят – либо поможет, либо нет. Хуже мы в любом случае не сделаем.

Я вздохнула и присела на корточки. В туалете было душно, воняло канализацией и освежителем воздуха с ароматом розы. У потолка из-за влажности начала расползаться черная плесень. Эта деталь хорошо вписывалась в интерьер нашей съемной квартиры. Последний ремонт ее хозяйка делала при Брежневе.

Этажом выше сосед зашелся кашлем – глубоким и сухим, до хрипоты. Звук, словно упругий мячик, скатился по воздуховоду. Мы с Ритой невольно отпрянули и переглянулись.

– Думаю, надо поторопиться, – сказала она, и я молча – не время для споров – сбегала на кухню за табуреткой. Встала на нее, оказавшись с Ритой плечом к плечу, и поднесла к вентиляции кусок марли, который все это время лежал у меня в кармане. Рита вернула решетку на место и закрутила шурупы. Марля стала фильтром, эффективность которого равнялась нулю.

– Какое сегодня число? – спросила она.

– 31 марта, а что?

– Ого, уже месяц, как мы на самоизоляции. У меня в голове дни слились.

Точно, я и забыла, месяц прошел – а толку? Это не первая эпидемия за последние годы. Мы выучили наизусть все о своих правах и обязанностях, пересели на удаленный режим работы, даже мусор выходили выкидывать в защитных масках и перчатках, но бетонные стены квартир не смогли стать преградой для вируса. Число заболевших в одной только Москве уже исчислялось несколькими десятками тысяч.

Каждый раз, когда я об этом думала, вспоминала видеоролик, опубликованный на YouTube. Его снял волонтер временного госпиталя, развернутого в здании цирка (свободные койки в больницах закончились две недели назад). На круглом алом манеже, окруженном рядами зрительских кресел, плотно стояли десятки раскладушек, а на них – заразившиеся. Казалось, что они спят, у некоторых на щеках выступил румянец. Мужчина ходил между ними, подносил камеру телефона к лицам, но реакции не было. К концу ролика волонтер осмелился дотронуться, а затем потряс одну из пациенток – пожилую женщину – за плечо. Она продолжила спать.

У людей, заразившихся новой чумой, начиналось все с простуды: поднималась температура, першило в горле, появлялась боль в суставах. В течение трех-четырех дней симптомы нарастали: голова гудела так, что зрение падало, появлялась рвота. Заканчивалось все тем, что заразившийся не просыпался – впадал в состояние, похожее на кому, но дышал самостоятельно. Со стороны – мирно спящий человек, только разбудить его не получается.

Вирус впервые зафиксировали в России месяц назад, и за это время никто не умер. Эта счастливая новость меня пугала. Люди умирают от обычного (цинично, но так!) гриппа, но продолжают жить с этим вирусом. Почему? Что с ним не так?

Пока я думала об этом, Рита слезла с унитаза и отряхнула руки. Протирать пол, убирать инструменты, осыпавшуюся с потолка побелку и клочья пыли она поручила мне. Одна делает – другая убирает, сказала с улыбкой.

Дыши-дыши-дыши.

Каждое утро я обещаю себе не раздражаться, но хватает меня на 15 минут. Мы с Ритой дружим восемь лет, и еще никогда она не бесила меня так сильно, как в последние дни. Я закипаю, даже если она молча сидит рядом.

– Напоминаю, что через семь минут начнутся новости, – крикнула Рита из кухни. Я мысленно ее передразнила.

Единственный в нашей съемной квартире телевизор – старый, с пузатым экраном и громоздким задником – стоял на кухне. Мы включили его в первый раз неделю назад, хотя в этой квартире жили уже три года. До этого я предлагала телевизор выбросить – кухня была крошечной, а он занимал тумбу целиком. Напротив него стоял узкий невысокий холодильник и маленький столик с двумя табуретками, и все – двум людям уже не разойтись. И ведь Рита признавала неудобство, но на уговоры так и не поддалась!

Мы снимали квартиру у коллеги ее отца. Это была дама старой закалки – из тех, что чулки штопает, а не выбрасывает. Рите казалось, что одним предложением выкинуть рабочую вещь мы можем ее ранить. «Мы этот телевизор не покупали, не нам его и выбрасывать», – подытожила она. После этого я оставила любые попытки сделать наше общее жилье уютнее.

Я сметала с плитки в туалете мусор и слышала, как загудел телевизор, когда Рита щелкнула кнопкой, но голоса в этом белом шуме различить сложно. Раздался шорох: чтобы настроить изображение на экране, она двигала по подоконнику круглую антенну на деревянной ножке. Включить прямой эфир на ноутбуке Рита тоже отказывалась, она объясняла, что для нее важен ритуал, точка опоры.

Я закончила уборку и зашла на кухню. Здесь всегда царил полумрак: солнце пряталось за ветвистой липой под окном. Лишь осенью и зимой, когда дерево скидывало листву, кухню заливало светом, но и его было недостаточно: по утрам мы включали свет и пили кофе в болезненно-желтом пятне, отбрасываемым люстрой. Обои, которые за годы впитали жир, летящий из раскаленных сковородок, только усиливали эту темноту.

Я ненавижу эту квартиру.

Еще до пандемии думала о поиске другого жилья, но быстро отказалась от этой идеи. Отдельную квартиру снимать мне не по карману, а переезжать в комнату – менять шило на мыло. Нас с Ритой связывает нечто большее, чем схожесть интересов, – общие воспоминания: годы в университете, сплетни, поиски первой работы, встречи и расставания с бойфрендами (моими). Она единственная моя подруга. Если я сейчас арендую другую комнату, то мне придется привыкать к новым соседям – чужим людям с кучей недостатков.

– Начинается, – буркнула Рита и еще раз толкнула антенну: изображение на экране телевизора раздваивалось, хотя звук стал чистым. Я села на табуретку возле дверного проема и скрестила руки на груди.

– Во, сейчас нормально, оставь, – сказала я, когда изображение на экране телевизора более или менее прояснилось. Вспыхнула фигура ведущей с волосами, собранными в идеальный – ни одного выбившегося волоска – пучок. Она секунду молча смотрела в камеру, а после начала читать новости. Я следила за тем, как двигаются ее брови и уголки губ – как будто они держатся на ниточках.

В России за сутки заболели более 100 тысяч человек.

Новой чумой заразились полтора миллиона жителей страны.

В Москве развернули 20 дополнительных временных госпиталей.

Власти призывают соблюдать режим самоизоляции и не выходить без острой необходимости на улицу.

Рита сидела вплотную к телевизору и чуть склонилась, чтобы быть еще ближе к экрану. Она хмурилась, грызла ноготь на большом пальце и слишком часто терла шею – на коже остался розовый след. Зачитав статистику, ведущая объявила, что сейчас начнется репортаж из больницы, построенной на острове, название которого я услышала впервые – медвежий угол. Журналист с восторгом рассказывал о местных врачах, которые, несмотря на удаленность от большой земли и благ цивилизации, готовились к борьбе с эпидемией.

– При помощи листьев подорожника и спирта, – закончила я. – Вирус до них даже не долетит.

Рита махнула на меня рукой и прибавила звука. А я в ответ включила электрический чайник, и он шумно начал закипать.

– Я понимаю, что тебе неинтересно, но дай мне, пожалуйста, посмотреть, – сказала Рита, прибавив звук до максимума.

– Чая захотелось, тебе сделать? – сказала я и ухмыльнулась.

Не дождавшись ответа, я достала из шкафа над раковиной две чашки, кинула в них по чайному пакетику и залила кипятком. Рита, не отрывая взгляда от экрана, подхватила кружку и громко – чай был горячим – из нее отхлебнула.

– Знаешь, чего понять не могу, – сказала она, развернувшись на табурете. – Больницы забиты, но зачем госпитализировать заразившихся? Всем очевидно, что лечить их нечем, но они и не умирают. Зачем вытаскивать больных из квартир и распространять вирус, заражать врачей?

Я пожала плечами.

– Никто не знает, что будет дальше – может, они резко помирать начнут. Я бы тоже предпочла находиться в больнице, если заболею. Там хоть можно рассчитывать на помощь, а дома что? Но это все до поры, до времени. Может, место и не закончится, но врачи – точно.

Выпуск новостей завершили фрагментом вчерашнего обращения мэра. Седой мужчина сидел за столом в комнате, обезличенной, как номер в отеле – только без пейзажей-репродукций на стенах. Он объявлял об усилении мер контроля за жителями, смотрел прямо в камеру и не моргал. Текст мэр чеканил, делая короткие паузы после каждого слова.

Нарушителей самоизоляции, обещал он, будут отслеживать по городским камерам и штрафовать. Для выхода из дома нужно оформлять специальные пропуска, в которых сообщать причину нарушения режима – поход в магазин, выгул собаки или вынос мусора.

В конце обращения мэр напомнил о врачах, которые трудятся в больницах, и об ученых, разрабатывающих вакцину, пожелал всем быть сильными и верить в… Рита выключила телевизор.

– Ничего нового, – сказала она. – Я сегодня, кстати, прочитала интересную статью: там утверждалось, что новые вирусы появляются из-за глобального потепления. Оно каким-то образом, я не поняла каким, на это влияет, ну, и ледники таят, неизвестно, что в них там заморожено. Возможно, то самое, что убило динозавров.

– Как быстро потеряли интерес к китайским лабораториям!

– Я скорее поверю, что этот вирус искусственно создали, чтобы регулировать численность населения планеты, – понизив голос, сказала Рита.

– Поэтому никто так и не умер.

Нашу кухню от входной двери отделял узкий темный коридор, да и слышимость в доме была хорошей – ночью и ранним утром я следила за передвижениями соседей по их топоту. Поэтому сейчас мы обе вздрогнули, когда загремела входная дверь в квартире напротив, раздался исступленный лай.

– Вася с Бубликом пошел гулять. О! Надо бы у него узнать, насколько сложно оформить пропуск на выход, – сказала Рита и сделала большой глоток чая.

– Точно, и еще про жену спросить!

Я спрыгнула с табурета и в три шага оказалась у входной двери. Хотела дернуть за ручку, но Рита подскочила со спины и нацепила мне на лицо медицинскую маску. Хотела обозвать ее занудой, но промолчала – она права. Поправила маску на лице, достала из ящика тумбы в коридоре пару медицинских перчаток, надела их и распахнула входную дверь.

Василий был нашим с Ритой ровесником, но выглядел старше: высокий и широкий, плотный, с пушистой темной бородой и короткими волосами. Крупный мужик, но словно не имеющий четкой формы – он как дрожание воды.

Вася работал сутки через трое, его жена Нина, медсестра в больнице, дежурила по другому графику, поэтому виделись они редко. Все свободное время Василий сидел дома, и ему явно не хватало общения, поэтому каждая мимолетная встреча с соседями растягивалась на час.

Я ненавижу болтать о погоде с людьми, чьи имена не вспомню через месяц, поэтому стараюсь лишний раз с ним не пересекаться. Перед тем как выйти из дома, я всегда слушала – не идет ли Василий, не скрипит ли замок его входной двери, не скулит ли Бублик, требуя у хозяина прогулки, – и только потом открывала входную дверь.

Когда я окликнула Васю, он уже подходит к лифту. Невысокая дворняжка – черная с белыми пятнами – так рвалась на улицу, что натягивала поводок и вставала на задние лапы.

– Вася, привет! – крикнула я и сделала шаг в сторону соседа, но он остановил меня движением руки.

– Помним о дистанции, – сказал он. – Как ваше здоровье? Как Рита?

Я из вежливости поблагодарила его за заботу и спросила про Нину – почему мы давно ее не видели.

– А-а-а, – поморщился он. – Спроси, когда я ее видел. Она сейчас днюет и ночует в больнице. У них не хватает медсестер и санитарок. Не врачам же утки из-под больных выносить.

– А я как раз хотела у тебя узнать, как она там, есть ли новости с той стороны?

– Нинка в кардиологии работает, от больных с новым вирусом отказалась, они в отдельном крыле лежат. Зарплаты в спецотделении получше и премии отличные, мы на новую машину смогли бы накопить за полгода, но Нинка рисковать не хочет. Поэтому знает она не больше моего. Да и уволят в один момент, если языком чесать. Мы даже по телефону ничего не обсуждаем. Правда, жаловалась мне, что скоро все врачи у них заболеют, средства защиты не помогают, каждый день кто-то из персонала «складывается».

Мне показалось, что с последней нашей встречи голос Васи стал более глухим: как будто он пытался говорить между приступами кашля. Бублик скулил, «ловил» взгляд хозяина, несколько раз обкрутил его ноги поводком и раскрутил обратно. Вася кивнул в сторону пса:

– Пойдем мы, а то он прям здесь нассыт.

– А про лекарство ничего не известно? – выпалила я, но Вася, не обернувшись, мотнул головой и зашел в лифт. Бублик визгливо залаял от нетерпения.

Я вздохнула и вернулась в квартиру. Понятно, что Вася вряд ли выдал бы правду, но была надежда, что он знает какие-нибудь сплетни: что происходит с больными и почему они не умирают, работают ли над вакциной, как лечат вирус. Я сорвала маску и перчатки, помыла руки и умылась в ванной с хозяйственным мылом, вернулась на кухню, не глядя, протянула руку за своей чашкой с чаем, а той не было.

– Я помыла, – сказала Рита, проследив взглядом за моим жестом.

– Если бы я составляла топ твоих отвратительных привычек, эта была бы на первом месте. Зачем мыть чашку, в которой есть чай?!

Рита пожала плечами.

– Бардак меня нервирует. Так что сказал Вася: сложно оформить пропуск?

– Я не спрашивала.

– О чем вы тогда говорили?

Я пересказала нашу с Васей беседу и поняла, что эмоционально вымоталась. Последние несколько дней дались особенно тяжело: работы почти не было, целыми днями я лежала в кровати и листала ленту в соцсетях. Иногда открывала окно, чтобы подышать свежим воздухом – прохладным и влажным, но и двух минут хватало, чтобы замерзнуть. Деньги на карте таяли, и радовало только то, что я успела отложить сумму, необходимую для оплаты аренды за месяц.

Все чаще перед глазами мелькали образы из детства, хотя я старалась не вспоминать те годы. Сцены возвращались в виде снов или предрассветных видений: мать уходит на работу и на трое суток запирает меня в квартире.

Из всех развлечений – растрепанная кукла Маша и несколько книг, в основном любовных романов, которые мама украдкой читала. Иногда я собирала чеки и рисовала на обороте ручкой, но чаще – сидела и смотрела в окно, искала в облаках фигуры и выдумывала истории о людях, идущих мимо дома. Мужчина в шляпе на самом деле оказывался пиратом, который скрывался от милиции под видом учителя физики. А дама с маленькой белоснежной болонкой – бывшей балериной Большого театра.

Потом в моей жизни появился Олег, и мы стали придумывать новые жизни уже себе. То я была принцессой, а он – драконом, то я превращалась в правонарушителя, а он – в милиционера, и мы разыгрывали допрос. И эту мою жизнь много лет назад придумали мы. Я перестала разговаривать с Олегом в семнадцать, когда сбежала из дома. Хотя даже сейчас иногда скучаю по нему: с Олегом никогда не была одна.

– Юля, у тебя все в порядке?

Рита дотронулась до моего плеча и заглянула в лицо. Я тряхнула головой и почувствовала, как волосы щекочут плечи.

– Все в порядке. Просто устала. Такое чувство, что за этот месяц площадь квартиры сократилась вдвое. Воздуха не хватает.

– Понимаю, но подумай о том, что все не зря: вирус остановится, и в итоге все ограничения снимут. Хочешь обняться?

– Мне плохо сейчас – в конкретный момент, и будущее «хорошо» этого не исправит, – сказала я и почувствовала, что опять «завожусь».

Рита во всем видела хорошее и старательно игнорировала плохое. Иногда я завидовала этому качеству, но чаще оно меня раздражало. Рита любила успокаивать: не грусти, это не проблемы, а уроки, проанализируй, почему мир послал тебе испытания. Позитивное мышление, как это принято называть, а не мытье чашек с чаем, – вот первая строчка в моем «хит-параде ненависти».

Рита улыбнулась, мне показалось, что вымучено, но ничего не ответила. Она сдернула тряпку с края раковины и начала протирать чистый стол. Узнаю жест – она недовольна.

– Ты звонила матери? – спросила Рита будничным тоном, каким обычно спрашивают о сахаре, который нужно положить в чашку.

Я вздрогнула и вцепилась взглядом в ее затылок. Есть линии, которые нельзя пересекать, если даже намеренно жалишь другого человека. Я редко рассказывала о матери, но того, что говорила, было достаточно, чтобы понять – в эту «комнату» заходить не надо.

– Нет, не звонила. Неделю назад писала ей в вотсапе, – я старалась, чтобы мой голос был вызывающе спокойным. – Она считает, что вируса не существует.

Я ждала, что Рита продолжит атаку, чувствовала, как в мою грудь летит очередная стрела, но она неожиданно сменила тему.

– Забыла рассказать, вчера созванивалась с родителями. Их переселили в пункт временного размещения. В Нью-Йорке для застрявших туристов их открыли в 15 отелях. Интернет по-прежнему появляется раз в сутки, а про открытие границ новостей все еще нет.

Я посмотрела в окно. Между домами загорелись фонари. Вася, громко топая, и Бублик – цокая когтями по плитке, вернулись домой. К нам пришла весна, и я не знаю ни одного города, которому бы она шла так, как Москве. Хочется на улицу, хотя бы на секунду вернуть свою жизнь – без вирусов, ограничений и тревог.

– Пойдем прогуляемся? Замотаем лица шарфами, чтобы камеры нас не зафиксировали, – спросила я у Риты, хотя, конечно, знала ответ.

Рита не подвела: она уставилась на меня, будто я заговорила на французском или китайском. Еще так, наверное, смотрят, когда предлагаешь убить и съесть соседа.

– В смысле? – не поняла она.

– В прямом: наденем джинсы и кофты, куртки и ботинки, выйдем за дверь, закроем ее на ключ, спустимся в лифте на первый этаж и выйдем из подъезда. Пройдем три круга вокруг дома и вернемся обратно, никем не узнанные и не пойманные.

– Ты шутишь? Вирус не только от человека к человеку передается. Говорили же, что он на поверхностях остается. Ради чего рисковать?

– Ради десяти минут свободы.

– Юля, я понимаю, нам всем тяжело сидеть на самоизоляции. Но ты же понимаешь, что десять минут свободы не стоят жизни. Я не могу, конечно, тебя ограничивать: ты можешь пойти на улицу, но обратно, пожалуйста, не возвращайся. Живи две недели в другом месте, соблюдай карантин. Я не могу нарушать правила, тем самым подвергая нас и наших соседей опасности. Если все вдруг выйдут на улицу и пойдут гулять, то Москва вымрет за сутки.

Рита улыбнулась, пожелала мне спокойной ночи, развернулась на пятках и ушла в свою комнату. Не вставая с табурета, я дотянулась до выключателя и щелкнула им. Свет на кухне погас. Облокотившись о подоконник, я рассматривала людей в окнах соседнего дома. В мужчине с прической, похожей на шляпу, я угадала пирата, скрывавшегося в Москве под видом учителя физики.

С Ритой в тот день мы больше не разговаривали.

Глава 2

Я проснулась в девять утра и обнаружила в мессенджере новые сообщения от заказчика – никак не могу отучить себя спать со смартфоном под подушкой. Прочитала их и поняла, что пора вставать. Каждый день Рита ставила будильник на восемь, и я поспешила на кухню, чтобы поделиться с ней новостью.

– Представляешь, – сказала я, – заказчик отказался от моих услуг!

– Какой?

Рита стояла возле раковины и споласкивала после завтрака тарелку. На тумбе рядом лежал ноутбук: у нее начался рабочий день, и параллельно она отвечала на сообщения в мессенджере в телефоне.

– Не знаю, помнишь ли ты его. Алексей, для которого я должна была подготовить десять текстов о мебели. Сегодня он отменил заказ.

Ноутбук несколько раз пискнул, Рита согнулась над ним и щелкнула мыльным пальцем по тачпаду.

– А что так? – не оборачиваясь, спросила она. – Извини, мне нужно ответить на письмо коллеги, мы сегодня должны составить один важный пресс-релиз. Но я тебя внимательно слушаю!

– Все окей, – махнула я рукой. – Алексей свалил все на пандемию, говорит, сокращение штата, «вы же понимаете». То есть я его понять должна, а он может продолжать не понимать, что мне надо покупать еду и платить за квартиру.

– Я тебе говорила, что нужно заключать официальный договор, в котором прописывать неустойку за отказ от услуг в одностороннем порядке.

– А я тебе объясняла, что на таких условиях с фрилансером работать не будут. Зачем вешать на себя обязательства, когда можно нанять человека без списка требований к заказчику.

Мы обе замолчали. Рита делала вид, что читает что-то на экране, а я полезла в холодильник за яйцами. Осталось четыре, возьму из вредности сразу три. На плите стояла сковородка, которую Рита еще не успела помыть после завтрака, я разбила в нее яйца и включила плиту.

– Остались у тебя еще заказчики? – спросила она.

– Только Долбанутая Лена, но и она не пишет уже неделю.

Долбанутая Лена – первая клиентка, которую я нашла после увольнения из редакции газеты. Ей тридцать, она энергична и считает себя специалистом по любым вопросам – от проктологии до квантовой физики, при этом Лена всю жизнь работает мастером по маникюру. Я писала ей тексты для блога. Долбанутой она стала после того, как я составила ей пост из трех абзацев, а она прислала к нему правки на четырех страницах.

– Елена, видимо, не пишет тебе, потому что сейчас сложно найти клиентов на маникюр. Даже невозможно. Все салоны закрыты, да и будь они открыты – самоизоляция.

– Она подпольно принимает у себя дома.

– Точно долбанутая.

Когда Рита ругалась, она понижала голос до шепота, а когда материлась – это было очень-очень редко, – то краснела. Меня это забавляло.

Яичница затрещала и зашипела в сковороде. Я дождалась, когда края глазуньи потемнеют и чуть закрутятся, после чего положила ее на тарелку. Ела я, прислонившись спиной к подоконнику.

– Вот что мне делать? Где искать клиентов?

– Обнови резюме, посмотри, может, кому-то нужен удаленный автор на полную ставку. Поживем пока на мою зарплату, вернешь деньги, когда заработаешь. Друзья для того и нужны, чтобы поддерживать друг друга в сложные моменты.

– У меня тысяч пять на карте есть, ну, и кредитка с лимитом в 40 тысяч.

– Не переживай, у нас на работе пока все спокойно. Начальство сказало, что сокращений не планируется. Вместо этого они отменили все корпоративы в этому году, ну, и оптимизировали кое-какие расходы.

– Никогда бы не подумала, что пиар окажется самой стабильной сферой.

Рита, которая все это время продолжала переписываться с коллегой, подняла взгляд и улыбнулась, лицо ее при этом стало светлее. Я подцепила кусок яичницы вилкой и отправила его в рот.

– Я просто работаю в правильном пиаре в очень правильной западной компании по невероятно правильному трудовому договору, – сказала Рита.

Опять намек на то, что она лучше знает, как нужно выстраивать рабочие отношения. В такие моменты я думаю о том, чтобы никогда больше ничего ей не рассказывать. Все равно есть только два мнения – ее и неправильное.

Рита подхватила ноутбук и уселась с ним за стол. С ровной спиной она начала резво набирать текст. На чистом листе перед ней появлялись и складывались в абзацы предложения. Одно за другим приходили сообщения в мессенджер. Рабочий день кипел.

Я доела глазунью, бросила тарелку в раковину (помою вечером!) и ушла в свою комнату. Всего их в квартире было две, обе – изолированные. Мне досталась маленькая, и в ней помещались односпальная кровать, советский лакированный письменный стол и напольная вешалка. В углу висело квадратное зеркальце без рамы, а на подоконнике с облупившейся пожелтевшей краской стояли горшок с кактусом и солевая лампа в виде совы с круглыми глазами-бусинами. Я включала ее, когда читала в кровати, и комнату заполнял тусклый желтый свет. Становилось уютнее – лампа, бумажная книжка, толстое и тяжелое одеяло, казалось, что я готова провести так всю жизнь. Раньше казалось. После месяца на самоизоляции недосягаемой мечтой стала прогулка.

Я упала на кровать и завернулась в одеяло. В комнате было прохладно и пасмурно – солнце не показывалось несколько дней. Интересно, Рита догадалась, что меня задел отказ заказчика? Я всегда убеждала себя, что отказ – не оценка, это не характеризует меня как специалиста, но в глубине души продолжала считать себя самозванкой, которую наконец вывели на чистую воду.

Чего я добилась за эти годы? Уехала после школы в Москву, окончила местный вуз – и все. Ни карьеры, ни накоплений. Я даже на море ни разу не съездила, а с этой пандемией вряд ли когда-нибудь там побываю. Можно было бы продолжить жалеть себя, но я вспомнила про одноклассников, и стало интересно, как сложилась их жизнь. Вряд ли кто-то из них получил Нобелевскую премию, но вдруг? Я достала смартфон из-под подушки и нашла в соцсетях страницу старосты Кати. В последний раз мы виделись на последнем звонке восемь лет назад. В день, когда в школе устраивали выпускной вечер, я уже тряслась в поезде «Минеральные Воды – Москва».

Судя по странице Кати, сразу после школы она вышла замуж, родила двоих детей и никуда не уехала. Она каждый день публиковала фотографии – в нашем городе продолжалась обычная жизнь: Катя ходила с детьми в бассейн (почему он работает?!) и в магазины, гуляла на детской площадке. Единственное, что выдавало актуальную дату, – медицинские маски на лицах некоторых прохожих.

– Мы вымрем из-за вас, – сказала я фотографиям и открыла сайт, на котором публиковали статистику по заболевшим. В Ставропольском крае, в отличие от Московской и Ленинградской областей, заразившихся было мало – тысяча человек за все время пандемии. Особый почти горный воздух и нарзаны, видимо, помогали. Я выключила телефон и забросила его обратно под подушку.

Ох, может, поискать вакансию курьера? Они сейчас особенно нужны. Из редакции я уволилась за несколько месяцев до начала пандемии, казалось, что на фрилансе смогу заработать в два раза больше, чем корреспондентом окружной газеты, поначалу так и было. Я нашла несколько крупных заказчиков, и, хотя работа казалась однообразной, оплачивалась она стабильно и щедро. А потом появился вирус.

Не хочу об этом думать. Я снова схватила телефон и начала листать ленту соцсети, не вникая в содержание. Окно комнаты выходило на детский сад. Обычно в это время воспитательница выводила малышей на прогулку, и гам доносился даже через закрытые створки – словно драки те устраивали в соседней комнате, а не в песочнице.

Теперь же стояла тишина, она казалась настолько противоестественной, что невольно привлекала внимание. Если бы мне нужно было описать чувство, то я бы сравнила эту тишину со снесенным домом, мимо которого ты пять лет ходил на работу. Еще прячешься в тени, которую он отбрасывает, но видишь только горизонт.

Детский сад без детей.

Дороги без машин.

Высотные офисные здания, в которых не горит свет.

Тишина куполом, только щебет птиц и стук капель по железному карнизу. Изредка симфонию московской весны пронзал звук сирен скорой помощи, но он стал привычным. В последние дни сирен уже не было.

Усилием воли я сфокусировала взгляд на ленте новостей.

Мэр Москвы отменил движение наземного общественно транспорта.

Глава министерства здравоохранения Испании сообщил о нехватке больничных коек.

Официально: в ООН причиной пандемии назвали необратимые изменения климата.

Я читала только заголовки: ни одна из новостей не заинтересовала меня настолько, чтобы прочитать текст. Мое восприятие за последние недели изменилось: свой личный мир я невольно ограничила бетонными стенами, и внутри них не производилось новостей. Все замерло – случайностей больше не существовало. Мой личный фильм сжался до одного кадра, а все остальное – пандемия, необратимые изменения климата, остановившиеся трамваи и автобусы – крутили в другом кинозале.

Смартфон пискнул, на него пришла срочная новость. В комнате Риты скрипнула дверь, послышался топот – она с силой наступала на пятки, и слышно ее было даже с закрытой дверью. Рита не зашла – запрыгнула – в комнату и бросила в мою сторону свой телефон.

– Ты видела?!

Я нехотя его взяла и прочитала открытую новостную заметку. И ничего не поняла.

– Что это значит? – спросила я у Риты и села на кровати, повыше подтянув одеяло. Меня зазнобило, в желудке словно застрял мяч с шипами.

– Что именно? – она забрала телефон и начала читать. – «В Боткинской больнице в Москве очнулись три пациента, заразившиеся новым вирусом более месяца назад. Они находились в коме от 11 до 19 дней. По словам источника издания, пациенты не реагируют на раздражители, но двигаются самостоятельно. Один из них проявил агрессию к санитару, ему сделали инъекцию успокоительного…»

– Рита, блин, я умею читать! Я не понимаю, что значит «не реагируют на раздражители», но при этом «проявляют агрессию».

– Понятия не имею, боевой овощ?

– Журналисты либо что-то не так поняли, либо – записали. Возможно, вброс, тем более новость основана на словах неизвестного источника, а не на официальном сообщении главврача. Думаю, это из разряда одна бабка сказала.

Рита нависла надо мной как столетний дуб. Она еще раз прочитала новость и сказала:

– В конце приписка, что в больнице отказались от комментариев.

– Естественно. Они бы от них отказались, даже если бы у них реально зомби начали по коридорам ползать.

– Да, но они могли опровергнуть и не сделали этого. Думаю, не все так однозначно, что-то там происходит.

– Ой, это уже конспирология, – я выхватила у Риты телефон и запихнула его под подушку – к своему.

– Как бы узнать, что там в Боткинской?

Следующий час мы мониторили новости и социальные сети, искали по хештегам и геометкам посты из больницы, слушали телевизор, даже достали с антресолей старый радиоприемник и настроили его на новостную волну. Но нигде больше об очнувшихся пациентах не говорили, а в социальных сетях распространяли лишь эту заметку. По телевизору показывали фильмы и сериалы, политические ток-шоу и повторы передач, где герои пытались узнать при помощи анализа ДНК, являются ли отцами своих детей.

Рита пыталась дозвониться до родителей в Нью-Йорке, чтобы обменяться новостями. Звонок проходил, она слышала гудки, но к телефону никто не подходил. На сообщения в мессенджерах тоже не отвечали.

Она нервничала, я хотела сказать что-то ободряющее, но на ум шли банальности – «не переживай», «все образуется», «это сбой связи». Хотя, конечно, прежним уже ничего не будет и вряд ли «образуется». Уж лучше молчать, чем говорить то, во что не веришь. Я еще раз зашла на страницу новостного издания, но той заметки уже не было.

– Удалили!

Я поднесла экран смартфона прямо под нос Риты, та отстранилась.

– А в какой больнице жена Васи работает? – уточнила я.

– Не помню, хотя он говорил. Кажется, как раз в кардиологическом отделении Боткина. Оно же там есть?

Я загуглила его и кивнула – есть.

– Пойду-ка схожу к нему в гости. Он, наверное, снова меня развернет. Но я буду давить на то, что это общественно значимая информация, и он обязан мне сказать все, что знает.

Я надела сразу две медицинские маски (вспомнила странный тембр голоса Васи), одноразовые перчатки и вышла из квартиры. Рита к моей идее отнеслась без энтузиазма, оно и понятно – вряд ли она могла думать о чем-то, кроме родителей. У них были близкие отношения, хотя ее отец та еще заноза.

Я познакомилась с Ритой на вступительных экзаменах в университете. В первый месяц учебы стало понятно, что нам будет сложно найти общий язык с однокурсниками. Ее отец – профессор этого же вуза, а она – слишком правильная профессорская дочка. Я же привыкла решать проблемы в одиночку, мне казалось, что ни друзья, ни соратники мне не нужны. Хотя если быть откровенной, то боялась быть отвергнутой: в школе со мной не дружили из-за матери. Ее рядом уже не было, а привычка осталась. Я решила, что с однокурсниками проще не сближаться. Но с Ритой чувствовала себя расковано с самого начала, наверное, благодаря любви к одним и тем же книгам.

Я подошла к двери Василия, повыше натянула перчатки и рефлекторно опустила рукава кофты, чтобы полностью закрыть кожу. В длинном коридоре, пропахшем жареной курицей и луком, из двух лампочек горела только одна (уборщики и электрики из управляющей компании не приходили с начала пандемии), из-за чего наше крыло освещалось только благодаря свету из квартиры – специально не стала закрывать дверь.

Я трижды позвонила в дверной звонок. По квартире пробежала трель и, цокая когтями по паркету, заметался Бублик. Он вплотную подошел к двери с той стороны и фыркал возле косяка. Однако шагов Васи слышно не было, как и в целом намеков на его присутствие. Я позвонила еще раз – без результата.

– Что там? – спросила Рита, выглянувшая из комнаты в коридор.

– Не открывает. Может, в магазин пошел.

– Либо он дома, но не хочет открывать, – сказала она, когда я вернулась в квартиру и захлопнула входную дверь. – Надеюсь, не заболел.

– Вчера он больным не казался.

Я умолчала про хрипотцу в его голосе, мне могло показаться, а Рита – тот еще паникер. Стянула с себя перчатки и маски, выбросила их в помойное ведро и дважды вымыла руки с мылом. Внутри нарастала паника: вдруг он заболел, а мы вчера разговаривали лицом к лицу. Я мысленно «прощупала» тело – нет ли аномалий, дотронулась ладонью до лба – не горит ли. Но ничего нового и странного не обнаружила. Интересно, какие симптомы самые первые?

– Если тебе станет хотя бы немножко хуже, скажи мне. Это и мое здоровье тоже, я имею право знать. А еще лучше на три дня разойтись по комнатам, – предложила Рита.

Я видела, что ее спокойствие напускное: когда она нервничала, то всегда грызла ноготь на большом пальце – как и сейчас.

– Мы с тобой за это время общались миллион раз. Если я заболела, то ты тоже.

Надо срочно перевести тему, иначе я рискую месяц сидеть в запертой комнате и писать в ведро. Рита стояла передо мной, облокотившись о дверь в кухне. Взгляд ее был направлен вовнутрь, и разобрать, о чем она думает, кроме моей мифической болезни, сложно. Не поднимая взгляда, она спросила:

– Интересно, сколько в нашем доме заразившихся? Заметила, как стало тихо в квартире над нами?

– В той, где дети круглосуточно носятся? Да, не слышно, хоть поспать нормально можно, – буркнула я и спохватилась, когда поняла, к чему она клонила. – Необязательно, что они заболели. Могли, например, уехать на дачу или к родственникам в город, где поменьше заразившихся.

– Раньше никогда не уезжали, а сейчас уехали?

– Да, а сейчас уехали.

Я старалась сохранять самообладание, контролировала свой тон, но последнюю фразу сказала громче и резче нужного. От напряжения заныла челюсть. Сколько месяцев нам сидеть вдвоем под одной крышей? Я подошла к навесному шкафу и открыла дверцы.

– Давай устроим ревизию. Нужно достать всю еду и посчитать, сколько осталось. Неси ручку и блокнот!

Рита послушно ушла в свою комнату и вернулась с бумагой. Она села за стол и принялась считать пакеты с крупами, которые я ставила перед ней. Цифры она записывала столбиком.

Гречка – 2 пачки.

Горох – 1 пачка.

Рис – 3 пачки.

Макароны – 6 пачек.

Конс. горошек – 1 банка.

Конс. кукуруза – 2 банки.

Марин. огурцы – 1 банка.

Пельмени – 3 пачки.

Вареники с творогом – 1 коробка.

Банка горбуши – 4 штуки.

Килька в томате – 1 банка.

– Проверь сроки годности, – попросила я, пока доставала бытовую химию из тумбы под телевизором. – Мне кажется, половина продуктов осталась от предыдущих жильцов. Кто из нас мог купить кильку?!

– Ее купила я. Люблю кильку в томате. Она напоминает мне о дедушке, мы часто ночью, когда родители уже спали, в темноте пробирались на кухню и ели кильку вилками прямо из банки.

– Моя бабушка была противницей консервов, говорила, что их есть унизительно.

– Почему?

– Она считала консервы искусственной едой. А раз власти заставляют их есть, то принимают людей за скот.

У моей бабушки на все имелось свое мнение, но я очень ее любила. Она прикладывала много сил, чтобы мое детство хотя бы отдаленно напоминало «лучшую пору». Все окончательно развалилось, когда она умерла.

После того как Рита проверила сроки годности, ей пришлось вычеркнуть из списка пачку гороха и рис, две пачки макарон и маринованные огурцы. Их я сложила в пакет и убрала в тумбу к бытовой химии. Не то время, чтобы выкидывать еду, тем более с сухим горохом или рисом вряд ли могло случиться непоправимое.

– У нас осталось четыре рулона туалетной бумаги, один гель для душа, две пачки прокладок. Зубной пасты больше нет.

Рита приподняла бровь, сама заглянула в тумбу и пересчитала содержимое. Проверила запасы в ванной комнате – слышно, как выдвигаются ящики в шкафчике под раковиной и разъезжается экран под ванной – и вернулась с пустыми руками.

– Кажется, пора идти в магазин, – сказала она.

Мы попытались заказать продукты через сервис доставки еды, но на экране смартфона загорелось уведомление о приостановленной по техническим причинам доставке. Я чертыхнулась. Рита скачала другие приложения, но и они доставку «временно» не осуществляли.

– Что за ерунда? Сейчас самое время для того, чтобы начать доставлять еду! – сказала я.

– Пару дней назад читала жалобы в соцсетях, что заказы не доставляют дней по пять. Курьеры, видимо, не справляются с нагрузкой.

Я предложила оформить на завтра пропуск и сходить в ближайший супермаркет. Рита нахмурилась, эта идея ей явно не понравилась, но выбора у нас не было – и она это понимала.

– Придется идти в несколько магазинов, уверена, что полки везде уже пустые. В любом случае надо составить список необходимого.

Рита протянула руку за блокнотом, и остаток вечера мы потратили на то, чтобы составить список продуктов на месяц вперед.

Параллельно я разбиралась, как оформить пропуск на выход из дома. Сначала пришлось скачать специальное приложение на телефоны (один человек – один пропуск), затем заполнить анкету. Помимо паспортных данных, власти хотели знать, сколько человек живут со мной в квартире, есть ли у меня симптомы простудных заболеваний, болеет ли кто-нибудь из моих близких. Интересно, как они будут проверять, правду ли я указала?

– Что еще хотите узнать? Группу крови? Пин-код от банковской карты моей тети? – ворчала я.

– Обязательно укажи, какой расцветки нижнее белье на тебе, – улыбнулась Рита.

Пропуска нам прислали на электронную почту спустя полчаса после оформления. Рита за это время закончила составлять список и переписала его в двух экземплярах – себе и мне, всего 20 пунктов.

Мы договорились пойти в магазин пораньше, часов в 9 утра, в надежде, что в это время людей будет немного, и разошлись по комнатам. Даже отпуск в прежние времена я не жаждала с такой силой, как эту краткую прогулку до ближайшего сетевого супермаркета. Возможный риск заразиться уже не пугал.

Плюхнувшись на кровать, я достала из-под подушки книгу, которую читала. Хозяйка квартиры преподает в институте славянский фольклор, и квартира завалена научной литературой. Я пыталась прочитать хоть что-то, но это скука смертная, а не книги. Порывшись в шкафу, нашла справочник для тупых и «грызла» его по пять страниц в сутки.

Но сейчас не осилила и двух. Все мои мысли – в завтра. Я лежала и мечтала о том, как вдохну весенний воздух и медленно обойду все магазины района.

Утром мы с Ритой проснулись одновременно – еще до звонка будильника. Обе чувствовали страх и нетерпение – мандраж, какой бывал перед важным экзаменом в университете. Мы не завтракали, лишь умылись и причесались, а затем вышли из дома. В подъезде стояла тишина, какой и по ночам не бывало. Вниз спускались по лестнице, вызывать лифт опасно – замкнутое пространство. Хотя времени прошло не так много, на перилах скопилась пыль, а на ступеньках местами – комья земли. Переполненный мусоропровод вонял, я закрыла нос рукавом куртки и прибавила шагу, но кислый запах отходов все равно преследовал.

Мы с Ритой выбежали из подъезда, и нас ослепил солнечный свет. Несмотря на резь в глазах, я улыбнулась и подняла лицо к небу. Прохладный влажный ветер взлохматил волосы. На проводах, нахохлившись, сидели голуби, они смотрели в нашу сторону, и на радостях я захотела помахать им рукой. Но Рита не дала мне насладиться минутой.

– Пойдем скорее, у нас нет на это времени, – сказала она, дернув меня за рукав.

Втянув голову в плечи, согнувшись и уперев взгляд в землю, она посеменила в сторону перекрестка, где нам предстояло разделиться. Я же смотрела на мир вокруг с восторгом прозревшего слепого: на желтые пушистые соцветия мать-и-мачехи, которые светились на фоне бурой земли, на белесое небо без единого облака, на бликующие окна домов. Рита же, казалось, боялась посмотреть по сторонам – будто одного этого взгляда было достаточно для заражения.

Мы вышли из нашего двора, обогнули жилой комплекс, стоящий буквой П, и подошли к дороге. На перекрестке Рита пошла налево, а я – прямо. И тут, и там находились супермаркеты.

Я подождала, когда Рита скроется за ближайшими деревьями, сбавила шаг и стянула с лица медицинскую маску. Дышала глубоко и медленно, пыталась насытиться прогревшимся на солнце воздухом. Надышавшись, пошла дальше, но останавливалась через каждые десять метров, чтобы сфотографировать что-то на телефон. Мне хотелось поминутно сохранить этот день в памяти, чтобы иметь возможность к нему вернуться.

Времени было мало: мы с Ритой условились, что потратим на поход по магазинам не более получаса. Пришлось прибавить шагу.

Первый магазин, который обычно работает круглосуточно, не работал, но объявления о причинах закрытия не было. Вдруг дверь заело, подумала я, и подергала пару раз ручку, но она не поддалась. Я спустилась с крыльца и попыталась заглянуть в торговый зал через панорамные окна. Хотя они были заклеены полупрозрачной пленкой с брендированным узором, я смогла разглядеть: в зале ни света, ни людей. Но товар на полках стоял, только продать его некому.

Если мы дойдем до стадии мародерства, то я знаю, куда бежать в первую очередь – главное успеть.

Развернулась и пошла в сторону магазина в соседнем дворе, в метрах 200 от меня. На телефон пришло сообщение от Риты: она писала, что первый из ее списка супермаркет закрыт.

Не работал и второй продуктовый. Я чертыхнулась и пошла дальше. Наш район с двух сторон окружала железная дорога: чем ближе к ней, тем меньше жилых домов. Зато недавно там – посреди складов – отстроили офисный квартал. И я знала, что рядом открылся маленький несетевой продуктовый магазин. О нем прознали еще не все жители, поэтому если он работает, то в нем должно остаться что-то из продуктов.

Я подошла к старым складским зданиям с влажными пятнами от дождя, расползшимся по желтоватой штукатурке. Среди них высились три бизнес-центра с панорамными окнами, они были закрыты с начала пандемии. Не приближаясь, я пару минут постояла и посмотрела на пустующие опенспейсы на нижних этажах: ряды столов, компьютеры с выключенными мониторами, напольные кашпо с засохшими цветами. Ни души вокруг – даже стоянка опустела, хотя раньше машины торчали на ней круглосуточно.

Нужный мне магазин находился за бизнес-центрами, возле заправки. Это была одноэтажная каморка с покатой крышей, построенная лет тридцать назад. Еще издалека я увидела, что в окнах горит свет. Работает!

– Здрасте! – гаркнула я, ввалившись в торговый зал. – Вы работаете?

Кассирша, которая в это время говорила по телефону, спустив маску на подбородок, вздрогнула. Задержав на мне взгляд на пару секунд, она кивнула и с раздражением махнула рукой в сторону полок.

Я покатила продуктовую тележку в торговый зал.

– У нас почти ничего не осталось! – спохватившись, крикнула она мне в спину и вернулась к телефонному разговору.

Полки с товаром стояли так плотно друг к другу, что двум покупателям с тележками не разъехаться, зато здесь продавалось все – и прокладки, и конфеты, и рыба с колбасой. Раньше. Сейчас ряды стояли полупустые, а стоимость продуктов на ценниках бесстыдно завысили. Но я могла выбирать продукты без спешки, в зале никого больше не было.

Сначала я достала список продуктов, написанный Ритиной рукой, и сверялась с ним, наполняя тележку. Но затею эту быстро забросила и начала брать все более или менее съедобное, либо то, что могло пригодиться в хозяйстве. Три банки рыбных консервов, два дорогущих пакета булгура, жареный миндаль, брусок хозяйственного мыла, крем для рук, мармелад, шесть сырков «Дружба». Что еще здесь есть? Хлебцы, копченые колбаски под пиво, сушеный кальмар. Меня не остановить!

Я заполнила тележку с горкой – половину продуктов не пробовала раньше – и подкатила ее к кассе. Проблемы у меня две: вероятное недовольство Риты и почти пустой банковский счет. Расплатиться я решила кредиткой. Надеюсь, что отдавать долг не придется – мы на грани конца света.

Выложив продукты на ленту, я постучала банковской картой по пластиковой монетнице в попытке привлечь внимание кассирши. Она посмотрела на меня, сощурив глаза, и натянула маску обратно на нос. Зажав смартфон между плечом и щекой, женщина начала пробивать товар.

– Кофе по акции брать будете? – пробубнила она, но я не поняла, к кому она обращается – ко мне или к своему невидимому собеседнику, поэтому ничего не ответила.

– Кофе. Брать. Будете? – с нажимом сказала она, подняла на меня взгляд и отвела телефон от уха.

– Бу. Ду! – ответила я, скопировав ее тон.

– Хамка!

Я набрала полные легкие воздуха, чтобы ее послать, но передо мной сидела усталая раздраженная женщина, которая давным-давно попрощалась с молодостью и с тех пор проживала каждый день через силу. Не буду портить себе карму скандалом с ней.

– Семь тысяч шестьсот тридцать два рубля и 50 копеек.

Поднесла кредитку к платежному терминалу, оплата прошла сразу же. Не успела я сложить продукты в пакеты, как на телефон упало сообщение от Риты. «Ты скоро? Купила несколько товаров по списку, но многого не было», – написала она мне. Отвечать я не стала.

– Девушка, вы могли бы поскорее продукты собирать в пакеты? Вы меня задерживаете!

– А у вас тут, смотрю, аншлаг! – не выдержала все-таки я, покидала оставшиеся продукты прямо в тележку и выкатила ее из зала.

– Куда ты ее катишь? А ну вернись немедленно, воровка!

Продавщица кричала, взмахивая руками, одной из которых все еще сжимала телефон, но из-за кассы не вышла. Воспользовавшись этим, я прибавила ходу, выскочила с телегой из магазина и побежала в сторону бизнес-центра. Колеса тележки гремели, грязь под ногами летела во все стороны, а пакеты с продуктами подпрыгивали на каждой ямке.

Даже если она вызовет полицию, те приедут часа через два, если приедут. Попади на городские камеры слежения, кто будет заморачиваться поиском девушки, угнавшей тележку? Идеальное преступление!

Ход я сбавила, когда пересекла перекресток. Это было достаточное расстояние на случай возможной погони. Остановилась на несколько секунд, чтобы отдышаться, и поехала дальше – довольная собой, этим днем и списком купленных продуктов. Все происходящее меня будоражило: впервые за много дней я чувствовала жизнь.

В памяти, как часто бывало в последние дни, всплыл профиль матери. Я не видела ее восемь лет, но помнила каждую морщинку на лице. Много лет пыталась забыть, даже решилась однажды на прием у психолога. Весь сеанс сидела, как приговоренная к казни, а в конце врач дал домашнее задание – написать десять вопросов к матери. У меня был только один: за что? Ответ я знала, поэтому на второй прием не пошла.

Рита написала, что ждет меня дома. Ну, да, с двумя пакетами, в которых болтается пачка крупы и коробка рафинада, до квартиры дойдешь быстро. Моя же тележка то и дело буксовала в грязных лужах на асфальте.

Я мельком посмотрела в сторону подъезда одного из домов – и замерла. На лавке, сгорбившись, сидел человек. На бездомного он похож не был. Мужчине на вид лет сорок, в джинсах, ботинках на шнуровке, в вязаной красной шапочке и темно-синей парке. Голова опущена, руки скрещены на животе. По расслабленной позе можно предположить, что он задремал. Но я сразу поняла – это не сон, и лучше бы мне поскорее смотаться. Вряд ли он встанет и чихнет на меня, но все равно не по себе.

В голове, откуда-то из тех глубин, о которых не хочешь знать, раздался голос: «Не бойся, ты далеко, иди домой». Несмотря на прошедшие годы, я сразу узнала голос. В глазах начало темнеть и ладони вспотели: это был прилив счастья и ужаса одновременно. Со мной говорил Олег.

Я тряхнула головой, стараясь избавиться от эха после его слов. Олег замолчал, а мне захотелось выть. Я дернулась с места с тележкой как болид на финальном заезде «Формулы-1». И минуты не прошло, как оказалась перед подъездом.

Нужно срочно отвлечься и главное – не думать. Вот тебе, Юля, квест: затащи тележку в квартиру. Но чтобы добраться с ней до лифта, преодолей пять проклятых ступенек. Ок!

Я напряглась: поднимала задние колесики на первую ступень, но, когда затягивала тележку дальше, то она снова скатывалась вниз – с такой силой, что выпадали пакеты с продуктами.

Вряд ли мою одержимость можно назвать здоровой, но это было уже делом принципа. Я выложила все пакеты, чтобы облегчить тележку, подняла на руках – тяжело, но терпимо – и поставила возле лифта. И, погрузив обратно пакеты, поехала домой.

Но задачка помогла ненадолго. Уже в лифте меня затрясло. Казалось, что собственный мозг поставил подножку, и я больше не могла ему доверять. Даже дышать старалась медленнее и тише, будто бы Олег мог услышать и снова заговорить.

Мама била меня только однажды – когда узнала о том, что я с ним разговариваю. Забавно, что я сама ей рассказала, хотела порадовать, а она молча начала меня бить всем, что попадалось под руку. Никогда не забуду ее лицо: на нем не было ни одной эмоции. Спасла меня бабушка, она возвращалась с работы и решила зайти к нам в гости на чай. У нее был свой ключ от квартиры, и когда она зашла, то увидела, как мать нависла надо мной, вжавшейся в стену. Бабушка закричала, схватила ее за руки… Что было дальше, я не помню: то ли потеряла сознание, то ли мозг, та его часть, что отвечает за выживание, подтер воспоминания.

После этого бабушка забрала меня к себе. Мы сходили к детскому врачу и выписали какие-то таблетки – голос Олега стих. Следующие полгода мать я не видела, не знаю, сама она не хотела встреч или их запретили. Бабушка не планировала возвращать меня домой, но ее подвело сердце. В тот день рано утром она отвела меня в школу, мы договорились, что вечером пойдем в кино, но на работе у нее случился инфаркт. Скорая помощь приехала слишком поздно. Я вернулась к матери. «Я тебя тоже ненавижу», – голос, возникший в голове, принадлежал уже мне.

Двери лифта открылись и спасли меня от этого марева. Выкатила тележку и пошла в сторону квартиры.

– Это что? – сказала Рита, когда я закатила телегу в коридор.

– Тележка с продуктами! – ответила я, взмахнув в ее сторону руками. – Предупреждаю: покупала продукты не по списку. Брала все, что считала полезным.

– А тележка?

Рита была в замешательстве, и благодаря эффектному появлению пропустила фразу о списке.

– Пакетов много, я бы их не донесла, пришлось взять тележку.

– Ты ее украла? – голос Риты стал глухим.

– Взяла взаймы.

Рита опустилась на пуфик в коридоре. Она неотрывно смотрела на тележку с продуктами.

– Юля, ты что творишь?

Она наконец посмотрела на меня, и этот взгляд не сулил ничего хорошего: кажется, только что я стала преступницей.

– Клянусь: когда все закончится, я отвезу ее обратно.

Не дожидаясь ответа, сняла верхнюю одежду, разулась и начала носить пакеты с продуктами на кухню. Но Рита не успокоилась: она потребовала, чтобы я откатила тележку обратно прямо сейчас – сию минуту, ни секундой позже, молниеносно, бегом.

– Тогда я нарушу режим самоизоляции – раз, шансы подхватить вирус увеличатся в несколько раз – два. Что тебя пугает больше? Взятая взаймы телега или это? – сказала я после того, как отнесла последний пакет.

– Больше всего меня пугает, что украсть тележку из магазина для тебя оказалось чем-то нормальным.

Не дожидаясь ответа, Рита ушла в свою комнату и громко хлопнула дверью. Какое счастье, что я не успела сказать, что оплатила продукты кредиткой – и не собираюсь возвращать деньги.

Пока я раскладывала продукты по местам, Рита вернулась и выкатила телегу из квартиры. Ее не было пару минут, дальше коридора она, видимо, ее не повезла. Проверять не пошла.

Она вошла на кухню, подняв вихрь наэлектризованного как перед грозой воздуха, и отчеканила:

– Не хочу, чтобы в нашей квартире были ворованные вещи!

Я пожала плечами и положила две пачки крупы в один из ящиков.

– Что это? – сказала Рита, подхватив со стола пачку «Дружбы». – Разве это было в списке?

– Нет, не было.

– А почему ты это купила! Мы же договаривались!

Я встала лицом к окну и сделала глубокий вдох. Вот как с ней нормально общаться? Как можно не понимать очевидного: уже завтра никаких продуктов в магазинах не будет. Спокойно, медленно и четко я попыталась донести до нее эту простую мысль.

– Почему ты не позвонила, чтобы согласовать эти покупки? Ты должна была это сказать до того, как оплатила продукты!

– Рита, очнись! – самообладание меня покинуло. – Магазины закрываются, доставки не работают. Дальше будет только хуже! Нам нужны любые доступные продукты, а не креветки по списку!

– В списке не было креветок, у меня на них аллергия! Ты драматизируешь. Такой огромный город, как Москва, не будет отрезан от поставок продовольствия. Закроются магазины, так власти введут продовольственные карточки или организуют какую-нибудь социальную службу доставки. Не вижу повода для переживаний! И для нарушения договоренностей!

– Окей, пусть будет так – проверять я не хочу. В любом случае, еда на месяц вперед у нас теперь есть.

Я посмотрела Рите в глаза, и она выдержала взгляд, после чего молча взяла стакан, налила в него воды и ушла к себе. Я же без сил плюхнулась на табурет. Надо быть мудрее – не провоцировать конфликты и соглашаться с ней, чтобы хоть как-то просуществовать еще несколько месяцев. Как только пандемия закончится, мы разъедемся. Клянусь себе в эту самую минуту.

Я посмотрела на часы – это был рыжий кот с циферблатом на боку – на телевизоре. Уже почти полдень, скоро обед. Приготовлю что-нибудь и Рите – в искупление своей «вины», может быть, она станет добрее и перестанет жрать мой мозг чайной ложкой.

Повар из меня так себе, но гречка с жареной морковью и луком получалась на удивление хорошо. Без ложной скромности. Жаль, что в магазине не было шампиньонов, если добавить и их, то гречку мы бы съели вместе с кастрюлей.

Когда квартира наполнилась ароматом жареных овощей, Рита вернулась на кухню. Я стояла у плиты, и она заглянула через плечо. Ее лицо отразилось в стекле дверцы кухонного шкафа. От ссоры она отошла, и ей было неловко – я давно научилась «читать» ее выражения лица.

– Гречка?

Кивнула.

Она села за стол, помолчала и выдала:

– Я просто хочу, чтобы ты принимала в расчет и мое мнение. Пока мы живем вместе, мы должны решать все сообща, понимаешь?

Я снова кивнула, размашистым движением положила гречку в тарелку и поставила перед ней.

– Приятного аппетита.

Рита улыбнулась, и я ответила на эту улыбку.

В детстве я думала: повзрослею, и в жизни все станет гораздо легче. Нет, проще было тогда. Когда ты мелкий, проблемы за тебя решают взрослые. А сейчас взрослый – это ты, и проблем становится с каждым днем только больше.

Сначала мы с Ритой обедали молча, но разговорились и вскоре уже болтали так, будто ничего не случилось.

Глава 3

Мальчик родился в маленьком городе, где все дети гуляли по улицам одни, круглый год – даже зимой – стояло лето, а взрослые ходили нарядными и всегда улыбались. Хорошее место.

Его папа тоже улыбался, даже хохотал, – и мама, она еще не знала, что через несколько лет будут сильно грустить.

Пока же мальчик был совсем крохой – розовощекий, пухлый, с темным пушком на макушке и голубыми, как небо над роддомом, глазами, – все десять баллов по шкале Апгар.

Мама брала его, туго спеленатого, в руки и подносила к открытому в палате окну, а под ним внизу стоял папа. Он кричал, смеялся, тряс кулаками, хотя видел лишь кулек из одеяла.

Мальчик читал все мамины мысли, она их особо и не скрывала, но ответить ей не мог, хотя очень хотел.

Он, например, знал: в первую минуту его жизни мама поняла, что ей теперь никто в этом мире больше не понадобится. Есть мальчик – этого достаточно. Но ему от этого было грустно, ведь он знал, что будет с мамой не так долго, как ей хочется. Ему придется уйти, а ей – остаться и искать его всю жизнь.

Маму было жалко, но изменить ее судьбу мальчик не мог, потому что был сначала туго спеленатым младенцем (и еще не умел ни говорить, ни показывать знаки пальцами), а потом – забыл. Все всегда забывают те откровения, с которыми родились.

Из роддома маму с мальчиком приехал забирать папа. Он в первый раз в жизни заказал такси, и это подчеркнуло торжественность момента. На папе был коричневый брючный костюм, он надел его в третий раз в жизни: сначала на выпускной в школе, затем на свадьбу и, наконец, на выписку из роддома. Папа начистил до блеска черные кожаные туфли, выбрил щеки, растер ладонями одеколон и похлопал по лицу.

По дороге он попросил таксиста притормозить у палатки с цветами, купил алые гвоздики. Папа всегда путал, какое число цветов на праздник, а какое – на похороны. Он купил шесть цветков, это его любимое число.

Продавщица удивилась, но не подсказала: у нее ночью напился муж, и этим утром она злилась и мучилась от недосыпа. Радость папы ее раздражала – стоит перед ней, сияет, как начищенное медное блюдо, вся жизнь у него впереди, вон, даже сдачу не взял со своих трех рублей, чтоб ему пусто было!

Когда папа подъехал к роддому, то первым делом забрал у мамы кулек с мальчиком, затем вручил ей букет и поцеловал в щеку. Маме одного взгляда на гвоздики хватило, чтобы распознать ошибку. Лицо ее меняло цвет каждую секунду: побледнела, позеленела, пожелтела и покраснела – и стала злее продавщицы в цветочном магазине.

К ним подбежал фотограф, попросил сделать торжественные лица. Мама хотела на него гаркнуть, но сдержалась. Папа выпрямился, приосанился, улыбнулся во весь рот и чуть вытянул вперед мальчика, будто показывая его фотографу и миру. А рядом встала мама в легком ситцевом платье, с русыми локонами, убранными в высокий пучок, жизнерадостными гвоздиками – сгорбленная и с перекошенным лицом.

Втроем они подошли к такси, и мама начала ругаться на папу, когда он приоткрыл перед ней дверь автомобиля. В машине она продолжила – и кричала до самого дома. Папе повезло, что город был маленьким, и ехали они всего восемь минут.

Когда мальчика занесли в однокомнатную квартиру на пятом этаже, его там встретили две бабушки и два дедушки. Конечно, ведь маме и папе мальчика было всего по 19 лет. Они вместе ходили в детский сад и в школу, а затем – сразу в ЗАГС.

Дома мама рассказала о промахе папы бабушкам, и они уже втроем накинулись на него, как чайки на колбасу в приморском городе, который мальчик никогда не посетит.

Папа продолжал улыбаться, но уже без радости и через силу. А потом махнул своей широкой ладонью, развернулся и ушел из дома прямо в домашних тапочках.

Мама плакала, бабушки ее успокаивали, а дедушки продолжали пить на кухне водку. На столе перед ними стояла ваза с шестью гвоздиками. Один из дедушек только раз отвлекся, он зашел в комнату и бросил: «Запилили парня, стервы!» Мама заплакала пуще прежнего, а бабушки зашикали уже на дедушку.

Про ребенка все забыли, и он был этому рад.

Мальчик рос. Мама с папой все чаще ссорились: сначала кричали, а потом долго молчали. Дедушки перестали приходить к ним в гости, и мама папы тоже. А вот вторая бабушка приходила, но только когда папы мальчика не было дома. Он трудился на заводе, где воду сначала выкачивают из земли, а потом разливают по стеклянным бутылкам и отправляют во все города страны вечного лета. Что там делал папа, мальчик не знал, хотя его каждый день заставляли пить эту невкусную соленую воду, пахнувшую тухлыми яйцами.

– Для здоровья полезно, будешь крепеньким, самым сильным мальчиком на свете, – приговаривала бабушка и наливала мальчику второй стакан.

Он рос послушным, поэтому пил и даже не капризничал. Больше всего на свете ему нравилась газировка «Байкал», папа всегда покупал ему бутылочку, когда они гуляли вдвоем по парку в выходной, и разрешал пить прямо из горлышка. Маме об этом они не рассказывали. Мальчик в свои два с половиной года говорил еще не слишком умело, а папа – всегда молчал, хотя говорить умел.

Дома у них царила тишина: она была вязкой, как тесто, и им залепили рты каждого жильца. Даже когда приходила бабушка, они с мамой говорили только шепотом на кухне, пока там не было мальчика. Он думал, что это специально – чтобы не разбудить Мучного бога. Иногда мальчик его искал в чулане и под кроватью, хотел взглянуть ему в лицо и спросить, почему он пришел именно к ним и заставил маму с папой страдать.

Иногда мальчик – он знал, что так делать нельзя – прятался за углом в коридоре и слушал, о чем бабушка с мамой говорят на кухне.

– Я так больше не могу, я устала, – говорила мама.

– Ты должна сохранить семью, ты женщина, это твоя задача, – отвечала бабушка.

– Мама, но он же прямо сказал, что больше меня не любит! Что мне сохранять? – мама чуть было не сорвалась на крик, но бабушка шикнула, и мальчик вздрогнул.

– Мало ли, что он там любит! – сказала она низким и чужим голосом. – У вас ребенок, тут уже не до любви! Раньше надо было думать!

Мама после этих слов, а бабушка говорила их часто и на разный лад, плакала. Мальчику хотелось подбежать и обнять ее, как делала она, когда плакал он. Мальчик не понимал, почему мама мамы ее не жалеет – она только сильнее злилась.

– Чего ревешь? Иди лучше мужу ужин приготовь! Не дело это, когда мужик с работы голодный приходит, а дома жрать нечего. Расчешись еще как следует, посмотри, на кого похожа стала!

Мама хлюпала в последний раз и начинала греметь посудой, затем шла в ванную (мальчик к этому времени возвращался в комнату, боясь быть обнаруженным), сбрызгивала волосы водой и крутила бигуди, чтобы локоны лежали на плечах волнами. Мальчик, уже забывавший к тому времени о слезах мамы и злом голосе бабушки, смеялся – волосы у мамы после бигуди становились пушистыми, как у его плюшевого льва Тимоши. И когда мама слышала его смех, то улыбалась в ответ и целовала его в лоб. Все у них было хорошо – в те часы, когда бабушка уже уходила, а папа еще не приходил.

Однажды папа вообще – совсем – не пришел. А потом пришел, сложил вещи из шкафа в коричневую сумку, и ушел уже навсегда. Мама швыряла ему под ноги тарелки, чашки и вазу, как будто хотела вымостить путь стеклом. Но папа на маму даже не взглянул. Он потрепал мальчика широкой мозолистой ладонью по голове и вышел из квартиры.

– Нету у нас больше папы, – сказала мама.

Посуды у нас тоже больше нет, подумал мальчик.

Затем пришла бабушка, она охала и ахала, убирала осколки с линолеума, выгребала их из-под дивана и шкафов, из-под холодильника, плиты и раковины. Осколки были везде, даже под одеялом.

Бабушка убиралась и приговаривала, какой папа оказался сволочью. Зато проклятие с их квартиры было снято, Мучной бог ушел вместе с папой. Правда, с мамы колдовство пока не спало: она сидела на краешке дивана, молчала и смотрела в одну точку. Бабушка, подметая, поднимала ей ноги – таким же жестом, каким отодвигала табуретку.

Мальчик в один момент даже забеспокоился, слишком уж мама стала похожа на фарфоровую статуэтку – одну из тех, что отправились под ноги папы. Как бы она ни повторила эту судьбу, подумал он, но мама почесала нос – и он успокоился.

– А знаешь, к кому он ушел? – неожиданно сказала бабушка, откинула веник, выпрямилась и потерла поясницу. – Да к Светке! Дочке Люси из третьего подъезда! Всегда знала, что девка дрянь растет. Как лет двенадцать исполнилось, так начала ходить, жопой крутить. Каждую субботу намалюется…

Тут бабушка сплюнула и покрутила ладонью возле лица, чтобы продемонстрировать, как именно Светка малевалась, и продолжила:

– Намалюется, как последняя… Не при ребенке сказать! Платья напялит, еле жопу прикрывают, зато в самой Москве купленные! Туфли польские наденет на каблучищах. И откуда деньги-то у нее? У дочери доярки? А я знаю откуда!

Бабушка, крякнув, подняла веник и продолжила мести пол. Он мало чего понял из ее монолога, кроме того, что его папа ушел к какой-то Светке, дочери доярки, у которой нет денег. Он хотел уточнить у бабушки, почему это плохо, но решил, что безопаснее будет молчать и продолжать делать вид, что он рисует в альбоме.

– Ох, я эту Светку! Выдеру как Сидорову козу…

Бабушка еще что-то сказала, но мальчик таких слов не знал, зато мама вздрогнула, ожила и шикнула на бабушку, кивнув в его сторону. Но та лишь махнула рукой.

– Да он все равно еще ничего не понимает! Ох, Люське я выскажу!

Неожиданно мама встала, пригладила складки на своем платье и спокойным, даже будничным, голосом сказала:

– Не надо никому ничего высказывать. Ушел, так ушел. Насильно мил не будешь.

Она развернулась и ушла на кухню греметь посудой. Бабушка, стоявшая все это время с открытым ртом, в сердцах бросила веник и побежала за мамой.

– Ну, не дура ли?! Какая любовь? Жить надо как нормальные люди, ребенка растить! Ты думаешь, у меня с твоим отцом любовь большая? Да мне рожа его опостылела еще 20 лет назад, но живем же! Тебя вон вырастили!

Мальчик на цыпочках проскользнул в коридор и занял свое любимое место за углом. Он осмелел настолько, что не только подслушивал, но и подглядывал – бабушка с мамой стояли посреди кухни, обе – уперев руки в бока.

– А я не хочу как у тебя с отцом! Я по-другому хочу!

– И как же это, интересно?!

– По любви!

– О-о-ох, дура!

– Дура! – воскликнул мальчик и выскочил из-за угла, делая вид, что стреляет в маму и бабушку из невидимого пистолета.

Он хотел развеселить маму, но она заплакала, а бабушка подхватила веник и ударила его по попе.

– Плохое слово! Нельзя такое говорить, особенно маме!

Теперь и мальчик расплакался. Так они и плакали, обнявшись с мамой, и только бабушка раздраженно вздыхала и уже молча мела пол.

Глава 4

Я проснулась в семь утра, когда солнце только начинало подниматься над городом и мир еще казался призрачным. Под окном каркала ворона и скулила собака.

Или это пищит Бублик? Звук совсем рядом, на нашем этаже. Гулять просится? Слишком рано, Вася, кажется, с ним часов в десять выходит. У меня никогда не было собаки, поэтому я не знаю, насколько они последовательны в соблюдении ритуалов.

В глаза как песка насыпали. Даже когда я работала в офисе, то не вставала раньше девяти. Уж лучше опоздать на работу, но выспаться. Главный редактор однажды пытался меня оштрафовать за то, что я пришла на 40 минут позже. Но в ответ я пообещала уходить с работы ровно в 19:00, как прописано в трудовом договоре, и ни минутой позже. Учитывая, что все сотрудники постоянно задерживались на работе, о штрафе ему пришлось «забыть».

Я вытащила из-под подушки телефон (опять забыла поставить его на зарядку) и открыла новостную ленту. За ночь скопилось более 100 уведомлений о новостях, никогда такого не было. Я почувствовала, как моя голова сдувается как шарик. П-ш-ш-ш – и улетела в потолок, чтобы повиснуть на люстре. Меня сейчас вырвет. Попыталась открыть одно из сообщений, но руки тряслись, и я дважды промазала.

В России зафиксировали рекордное количество заболевших новой чумой. 800 тысяч за сутки, из них 500 тысяч – в Москве.

Мэра Москвы госпитализировали с новым вирусом. Он впал в кому через 5 часов после появления первых симптомов.

В Москве закончились больничные койки во временных госпиталях.

В столицу из регионов с минимальным количеством инфицированных направили две тысячи врачей и медсестер.

Жителям Москвы запретили покидать квартиры. В ближайшее время заработает правительственный сервис доставки продуктов и медикаментов.

Я быстро листала ленту уведомлений, когда мой взгляд «споткнулся» о заголовок новости. Заметку час назад выпустило государственное информационное агентство, тем самым превратив слухи в быль. При этом в тексте нет ни одного официального источника, только неназванные врачи и пациенты, но и этого достаточно.

В сознание пришли пациенты, госпитализированные с новым вирусом в конце февраля. Врачи наблюдают у них признаки нарушения умственной и нервной деятельности.

Я прочитала заметку полностью и дважды перечитала. Пациенты очнулись, но стали сверхагрессивными. В состоянии покоя они не двигаются, но стоит появиться внешнему раздражителю – дуновению сквозняка, вскрику птицы, севшей на плечо мухе – как они приходят в неистовство.

«Я зашла поменять пациенту подгузник, но как только открыла дверь, он кинулся на меня с ревом и начал бить наотмашь. Его смогли оттащить только четыре санитара, у меня сломано запястье и диагностировано сотрясение мозга. У моего коллеги открытый перелом руки после встречи с другим пациентом», – рассказала агентству на условиях анонимности медсестра.

Она добавила, что пациенты не могут себя обслужить – они не принимают пищу и не пьют. Кормить и поить их приходится насильно, но для этого требуется как минимум шесть человек.

«У нас нет такого количества свободных людей. А без этого больные умрут от голода и обезвоживания. Мы работаем на пределе возможностей, у нас медсестры не спят по трое суток, каждый день новые заболевшие среди персонала», – сказала медсестра.

Смертей среди заболевших новым вирусом не зафиксировано.

Автор заметки в конце статьи приводил слова иммунолога, тоже анонимного. По его словам, вирус предположительно мутировал и стал еще заразнее, при этом человек проходит все стадии болезни не за месяц, как было в начале пандемии, а за несколько часов. Я вспомнила новость о госпитализации мэра, и снова почувствовала приступ тошноты.

На телефон пришло уведомление о свежей новости. В Москве зафиксировали десятибалльные пробки – жители пытаются покинуть город. Как я их понимаю! Первый порыв – собрать вещи и сбежать хотя бы в Подмосковье. Москва превратилась в «Обитель зла», эпицентр с щупальцами, тянущимися в разные стороны.

Бежать! Но как?

Билеты на поезд не купить, да и опасно это – как и любой другой общественный транспорт. Контактировать с людьми нельзя, толпы обязательно будут брать вокзалы штурмом. Машины у нас с Ритой нет – я и права не получала.

Пожалуй, лучшее, что можно сделать сейчас, – оставаться на месте. Так у нас будет больше шансов «убежать» дальше.

Я присела на край кровати, книжка о славянской мифологии с грохотом упала на пол (оказывается, я с ней уснула), наклонилась всем туловищем и уставилась в паркет. Что делать-то? Паркет молчал.

Почему я одна об этом думаю?

Встала, натянула треники, валявшиеся все это время на полу, и пошла к Рите в комнату. Та спала с плотно задернутыми шторами, в комнате темно, как в безлунную ночь в сибирском полузаброшенном селе. Еще и холодно, спит она с открытым окном даже зимой. Я на автомате включила свет и прыгнула к ней в кровать. Рита вскрикнула, сорвала с лица маску для сна с кошачьими глазками и вскрикнула снова.

Не дожидаясь отповеди, я сунула ей под нос телефон с открытой статьей о «пробудившихся». Рита щурила и терла глаза, пока читала.

– Странно, и опять ни одного официального комментария, – наконец сказала она.

Я показала ей другие новости – о побеге из города, заразившемся мэре, запрете покидать квартиры, и только после этого спросила:

– Что нам делать-то?

– Н-у-у-у… – протянула она и задумалась.

– Ну-у-у?

– Не думаю, что у нас есть выбор, – зевнула и почесалась. – Ехать некуда и не на чем. Да и мыслить нужно рационально: в давке вирус распространяется в десять раз быстрее. Предлагаю жить, как раньше, и читать поменьше плохих новостей.

Я выругалась, и очень нехорошо.

– Нет, читать как раз их нужно, мы должны быть готовыми ко всему.

Рита пожала плечами, поднялась с кровати и жестом попросила меня выйти из комнаты, пока она переодевается.

Разговор окончен.

Хотя бы по первому пункту мы согласились друг с другом: ехать сейчас никуда нельзя. Но я точно знала, что в конечном итоге Москву нам покинуть придется – и случится это максимум через месяц. Это время я планировала посвятить составлению плана.

Завтракали мы с Ритой по-отдельности, у нее видеоконференция на работе. Я же в это время размышляла о том, как нам раздобыть машину. Куда ехать, я знала – в город, в котором я родилась. Моя бабушка жила в небольшом селе в предгорье, дома там разбросаны на удалении друг от друга, да и сама деревня еще в те годы была не слишком обитаемой. Идеальное место, чтобы переждать шторм. Туда нужно добраться, но как это сделать – основной вопрос.

– Представляешь, – Рита зашла на кухню, и я резко свернула на телефоне приложение с картой, пока она не заметила, – я писала на днях нашему лендлорду, но она не ответила. Сегодня написал ее сын, сказал, что Людмила Васильевна заболела и уже четыре дня лежит в коме.

Меня всегда забавляло, что Рита называет преподшу, да еще и славяниста (или как эти славянские мифологи называются?), лендлордом. Сразу представлялся уставший от жизни аристократ с проседью в волосах и счетом в британском банке, доставшимся в наследство от троюродного прадедушки, а не русская тетя Люся в колготах телесного цвета, шерстяном костюме и туфлях на устойчивом каблуке.

– Тогда нам можно не платить за квартиру?

– Удивительная черствость, – фыркнула Рита и поставила греться чайник. – Ее сын прислал мне номер своей карты.

– И после этого черствой ты называешь меня?

Наступил полдень, и Бублик выл уже без пауз. Вася с ним так и не гулял. Меня это напрягло, но я боялась намекнуть о подозрениях Рите. Если Вася заболел, то я, а значит и она, в зоне риска. Могу сто раз повторить, что чувствую себя хорошо, Рита не поверит. Она будет говорить только об этом и уже к вечеру я выйду в окно – лишь бы больше ее не слушать.

– Думаю, в какой-то момент нам все же придется уехать, – сказала я, пытаясь прощупать почву. Черт дернул.

Рита мельком посмотрела меня, приподняв брови.

– В смысле? Мы же с тобой утром обсудили и пришли к выводу, что ехать куда-либо опасно и бесполезно.

– Это сейчас, а дальше?

Не вдаваясь в подробности, я поделилась с ней своими предположениями. Рита слушала молча, скрестив руки на груди. По одной позе я поняла, что она со мной не согласна категорически.

– Юля, ты моя близкая подруга, – как можно спокойнее ответила она. – Я тебя очень люблю и ценю. Но скажу честно: ты нагнетаешь, и мне с каждым днем сложнее это слушать. Я и без того в последние дни тревожна: родители не выходят на связь, я не знаю, где они и что с ними. Поэтому прошу тебя как друг – давай перестанем обсуждать тему побегов, мародерств, ограблений. Это деструктивно и негативно влияет на наши отношения и общий психологический фон. Спасибо.

Рита быстро налила себе чай и вышла из кухни. А я осталась «обтекать» – приложила она меня знатно. Зачем вообще пытаться ее спасти? Я уже свыклась с мыслью, что общаться мы в дальнейшем не будем. Но все равно бесит этот тон – будто я ребенок, которому взрослая умная тетя объясняет, что гадить в штаны в его возрасте позорно.

Я пошла в свою комнату и с такой силой хлопнула дверью, что хрустальная люстра задребезжала. И бабкин интерьер меня тоже достал!

Настало время продумывать план на случай, если Рита так и не решится уезжать из Москвы.

Мне нужен водитель и машина. Я могу опубликовать объявление в интернете о поисках, но есть две проблемы: первая – я не смогу проверить, здоров ли человек, вторая – интернета через неделю может не быть.

Сколько бы я об этом ни думала, все равно возвращалась к мыслям о Рите. Упрямая, недальновидная, правильная до тошноты, она же с первого дня общения смотрела на меня с жалостью. Куда мне до нее? До профессорской дочки, говорящей на трех языках и никогда не расстраивающей семью.

Я плюхнулась на кровать и накрылась с головой одеялом.

«Олег, – мысленно позвала я. – Ты меня слышишь? Поговори со мной».

Тишина.

Наверное, я все-таки схожу с ума – еще бы, столько дней с Ритой под одной крышей. Но в любом случае, как можно слышать голос того, кого никогда не видел?

С раннего детства мне казалось, что он тенью стоит за спиной и ждет момента, чтобы заговорить. В первый раз я услышала его в пять лет. Я сильно заболела, несколько дней пролежала с высокой температурой. Врач приказал каждые шесть часов давать мне жаропонижающее, но оно помогало на короткий срок. Временами я выныривала из черноты, и комната перед глазами кружилась и расползалась, как бензиновые пятна в луже.

На четвертый день внутри моей головы раздался голос, он пообещал, что я скоро поправлюсь. Это был Олег. Я действительно пошла на поправку.

С бабушкой мы обсуждали голос только раз, но она была непреклонна: «Во всем виновата только твоя мать. Любить надо живых, а не мертвых». Я хотела спросить, в чем именно виновата мама, но так и не решилась. Хотелось быть для бабушки хорошей, а не расстраивать ее неудобными вопросами.

«Олег, поговори со мной».

Опять тишина.

Неужели я так и умру в этой квартире? У меня не было больших планов на жизнь, я мечтала лишь о нормальности. Даже с этим минимумом не справилась. Я потуже закрутилась в одеяло и попыталась поплакать, но фиг там. Когда слезы нужны, их никогда не выжать.

Рита постучала в дверь. «Ну!» – крикнула я в ответ.

– Ты слышишь, как пищит Бублик?

Он так давно скулил, что я уже перестала обращать на него внимание: звук стал фоновым, как шелест дождя за окном. Но прислушавшись, поняла, что пес не просто воет, а уже гавкает и кидается на дверь.

– Да, видимо, Вася забыл с ним погулять. Может, его дома нет, – ответила я.

Рита в комнату так и не зашла, она говорила сквозь небольшую щель. Думает, что я заразилась?

– Ерунда. Куда он мог деться? Мне хорошо слышно, когда он выходит, и сегодня дверь точно не открывалась.

Я не сдавалась:

– Ночью мы спим, он мог куда-то пойти в темноте, чтобы проскользнуть мимо камер.

– Это Вася, а не Бэтмен или Человек-Паук. Никуда он не ходил, посмотри правде в глаза: он заболел, – с этими словами Рита чуть прикрыла дверь.

– Ты просила меня не нагнетать, я не нагнетаю.

Она хмыкнула, но не ушла.

– Давай заберем собаку, – предложила Рита наконец.

Тут уже я не знала, что ответить. Лежала и разевала рот – карп на прилавке в рыбном магазине.

– Ты как себе это представляешь? Мы взломаем входную дверь в квартиру Васи? Не знала, что ты умеешь.

– Если бы я заболела, а у меня в квартире находились животные, то я не стала бы запирать входную дверь, чтобы их могли спасти соседи.

– Если бы я заболела, то времени и сил на мысли о спасении зверей у меня не было бы. Но если ты так думаешь, то сходи и проверь. Только осторожно: если Вася заболел, то вирус там, наверное, повсюду!

Я знала, что она никуда не пойдет. Но непоследовательность Риты часто сбивала с толку. Еще вчера она выгоняла меня на улицу за предложение прогуляться, а сегодня хочет зайти в квартиру к зараженному, чтобы спасти собачку. Мне тоже жалко Бублика, но вряд ли мы можем ему помочь.

Рита все еще стояла с той стороны двери, я слышала ее дыхание.

– Я думаю, что тебе нужно сходить, – выдала она, и я хрюкнула в ответ.

– С чего вдруг? Я расходный материал что ли, меня не жалко?

– Нет-нет, просто ты не так давно говорила с Васей. Лучше, если с ним будет контактировать один человек. Так меньше шансов заразиться.

Как не пыталась, логики я не поняла. Но, видимо, Рита действительно считала, что я заболела, поэтому держалась от меня подальше.

– Рита, иди сама. Если я заразилась, то ты тоже. Шансы равны. И закрой уже дверь в мою комнату, я планирую вздремнуть.

Сна не было. Я слышала, как Рита что-то печатает в своей комнате – с силой бьет пальцами по клавишам, и слушает музыку, похожую на индийские мантры. Но спать не давал вой Бублика. Пес страдал, он хотел гулять, есть, бегать, я могла ему помочь, но не захотела. Чего мне стоит выйти в коридор и просто дернуть за дверную ручку? Вдруг она правда открыта?

С другой стороны – а почему Рита не может этого сделать? Если я заразилась, то и она тоже, мы провели достаточно времени вместе для этого. Но Рите всегда проще дать парочку указаний мне.

Бублик с криком, похожим на всхлип ребенка, ударился о дверь – как и о мое сердце. Ладно, я спрыгнула с кровати, натянула на лицо несколько медицинских масок, перчатки и пошла в сторону двери. Риту предупреждать не буду. Обойдусь без зрителей. Однако она услышала шаги, и сама выскочила в коридор.

– Ты идешь? – спросила она.

– Нет, маску примеряю.

– Хамить необязательно, я тебе ничего не сделала.

– Рита, а что ты вообще сделала? В этом вопрос, понимаешь? Единственное, что у тебя получается в эти дни, – натужно делать вид, что все по-старому, мы живем привычную жизнь и строим планы на отпуск.

Я обещала не лезть на рожон, нам еще неизвестно сколько времени сосуществовать в одной квартире. Но сейчас все равно: если она позволяет себе читать нотации, то почему я должна молча их слушать.

Прятала глаза, стараясь не смотреть в сторону Риты, а она мне ничего так и не ответила. Натянув уличную обувь, я вышла в коридор и встала напротив двери в квартиру Васи. Услышав движение, Бублик залаял и несколько раз ударил лапой о дверь.

– Тише-тише, – попыталась я его успокоить, но, кажется, лаял он не по-доброму. Решительность, с которой я пять минут назад поднималась с кровати, исчезла. Сейчас у меня заныл живот и захотелось в туалет: было тревожно. Почему в нервных ситуациях меня первым подводит ЖКТ?

– Думаю, он радуется, – шепнула за моей спиной Рита. Из квартиры она не вышла, стояла в проеме, чтобы, видимо, вовремя закрыть дверь.

Я медленно подошла к Васиной квартире и легонько дотронулась до дверной ручки так, будто она раскалилась, и отдернула руку. Бублик молчал, а у меня затряслись ноги. Рита, кажется, тоже задержала дыхание. Дотронулась снова, уже решительнее, и опустила ручку до конца, потянула за нее и дверь… поддалась! Остальное за меня сделал пес. Когда я приоткрыла дверь, он ударился всем телом о нее (и меня заодно), я не удержала равновесия и осела на пол, а он вырвался в коридор и, скуля, рванул к лестнице.

Выругалась, кое-как поднялась на ноги, трижды поблагодарив себя за то, что не поленилась надеть перчатки, и побежала за собакой. На мгновение я забыла о существовании вируса – и бегом спустилась на первый этаж. Дверь подъезда открыта, и мне оставалось только наблюдать, как Бублик скрывается за углом дома. Я пару раз позвала его по кличке, но он не вернулся.

И стоило рисковать своим здоровьем ради этого неблагодарного животного, думала я, поднимаясь в квартиру. Повезло, что хоть соседей не встретила, иначе Рита бы точно выгнала меня из дома.

– Ну, что? – спросила она, высунувшись из-за двери, когда я вернулась. – Убежал?

– Ага.

Рита вздохнула и удалилась. Я на секунду задержалась, чтобы закрыть дверь в квартиру Васи – и черт меня дернул заглянуть внутрь. Из черноты в глубине, пульсируя, расплывались упругие волны тишины – такой, что волосы на руках вставали. Но она не пугала, а была как кристально чистое озеро, в воды которого ты погружаешься знойным июльским днем. Нечто звало тебя на ту глубину, где нет места ни рыбам, ни водорослям.

– Юля, ты что делаешь? – вскрикнула Рита и потянула меня за капюшон толстовки.

Я вынырнула, и мир снова обрел четкость. Однако я обнаружила, что уже стою одной ногой на паркете в квартире Васи.

– Ты с ума сошла! Там наверняка вирус, ты посмотри, какая тишина и темнота.

Рита все еще держала меня за капюшон, для этого ей приходилось вытягиваться всем телом – из нашей квартиры она так и не вышла. Я подвигала спиной, давая ей знак, что все в порядке и можно отпускать.

– Точно?

Кивнула.

– Я просто… – судорожно пыталась найти причину, по которой сунулась в квартиру Васи, но ничего дельного в голову не приходило. – На всякий случай хотела послушать, не зовет ли Василий на помощь. Он мог, например, упасть, поскользнувшись в душе и разбить голову.

Что за бред я несу?

– Что за ерунду ты говоришь? – удивилась Рита. – Ладно, не хочу ничего знать.

Она хлопнула себя руками по бедрам и ушла на кухню. Я за ней не пошла, так и стояла у входа в соседскую квартиру. Вася точно подхватил вирус – видела, как он без движения лежит на диване, на его ноги падала полоска света. Жена Васи, видимо, тоже заболела, лежит в коме у себя в больничке в инфекционном отделении. Иначе почему мы ее столько дней не видели и не слышали?

Не переступая порога, я мельком изучила обстановку в коридоре. Мне всегда нравилось заглядывать в чужие окна во время прогулок: рассматривать интерьеры и следить за сценами чьих-то жизней. А тут я будто зашла в квартиру прямо через окно и осталась никем не замеченной. Опасно, но эйфория такой силы, что я забыла о страхе и тревоге.

На тумбочке блестели ключи от автомобиля с брелоком сигнализации. Я хихикнула: в моих глазах на них словно упал луч света – как на артефакт в компьютерной игре. Мне захотелось захлопать в ладоши, но лучше не тревожить Васю, если он жив – а проверять этого не хотелось.

От ключей меня отделяли три больших шага. И, возможно, невидимая стена, выстроенная вирусом. Времени на сомнения точно нет, еще десять секунд и Рита вернется спросить, где я застряла. Я сделала глубокий вдох, задержала дыхание, как перед прыжком в воду, метнулась в квартиру, схватила ключи и, вернувшись в коридор, прикрыла дверь. Это заняло от силы пять секунд.

– Я только одолжу, – пообещала призракам мужчины, женщины и их собаки. Их образы уже растворились во времени, но пока еще отбрасывали тень. Ключи лежали у меня на ладони, металл кое-где поела ржавчина, но брелок автосигнализации новеньки . Я запихнула их в карман и вернулась в нашу квартиру.

Теперь надо очень быстро утилизировать маски с перчатками, выстирать одежду и для большего спокойствия сходить в горячий душ. Я начала стягивать с себя вещи, на которых мог осесть вирус, прямо в коридоре. Не знаю, как и почему, но про ключи в тот самый момент я забыла – видимо, именно это называется состоянием аффекта.

– Ты где опять застряла? – спросила Рита, выглянув из кухни, и добавила, удивившись. – И зачем ты раздеваешься?

Я стояла уже в нижнем белье. Неудобно, конечно, перед Ритой, но мы столько лет знакомы, что вряд ли ее смутит вид моих голых ягодиц.

– Мне надо срочно в душ и постирать все это! Мало ли, что я могла подхватить, открыв дверь в квартиру Васи, – сказала я, указав пальцев на гору одежды на полу.

– Подожди, – понимающе сказала Рита и, отлучившись на пару секунд, вернулась с антисептиком-аэрозолем. – Давай я сначала по тебе им пройдусь.

Она встряхнула баллон и обдала меня раствором – обработала сначала волосы, затем лицо, спину, грудь и ноги. На одежду она тоже на всякий случай попшикала. Антисептик приторно пах, и меня замутило. Пожалуй, этот запах сможет вытравить лишь горячая ванна с солью и пеной.

– Представляешь, – Рита замерла, подняв баллон на уровень моих глаз (я зажмурилась), – в нашем отделе осталось всего два сотрудника – я и младший менеджер Стас.

Она снова потрясла баллоном у меня перед лицом и пшикнула в районе шеи, хотя там уже брызгала.

– Мы делаем вид, что ничего не произошло, выполняем требования высшего начальства работать в прежнем режиме, но…

И снова рукой – вверх-вниз, я слышала, как в баллончике трясется металлический шарик. П-ш-ш-ш, Рита направила приторную струю мне в живот, и я неосознанно его втянула.

– Сегодня я составила отчет, который больше некому отправить. Моя начальница не выходит на связь, ее зам – тоже, старший аналитик – туда же.

Рита хотела еще раз обдать меня антисептиком, но я остановила ее, взяв за запястье. Аккуратно достала из ее ладони баллончик и вложила вместо него ключи от машины, после чего быстро зашла в ванную комнату, щелкнула шпингалетом и вывернула на максимум вентиль – кран дернулся, когда из него хлынула струя воды.

Так я не услышу Риту, даже если она будет кричать и биться о дверь в ванную головой.

Глава 5

Я лежала в ванне до тех пор, пока не остыла вода. Затем медленно вытерла тело (даже полотенце взяла поменьше), расчесала волосы, посидела на бортике, оделась, еще раз причесалась, намазала лицо кремом, покрутилась перед зеркалом, еще чуть-чуть посидела и вспомнила, что не почистила зубы. Сколько минут стоматологи рекомендуют чистить зубы? Я делала это в три раза дольше – чуть эмаль не стерла.

– Сколько веревочке не виться, – сказала себе, бросила прощальный взгляд в зеркало и, раскрасневшаяся и распарившаяся, вышла из ванной комнаты. Отопление еще не отключили после зимы, поэтому в квартире было тепло, но после горячего душа все равно зябко – я поежилась, по рукам побежали мурашки.

Оглянулась – коридор свободен.

Я, конечно, не думала, что Рита все это время сидела под дверью, но все равно выдохнула. Забежав в свою комнату, я выпрыгнула из банного хлопчатобумажного халата и поскорее натянула шерстяную кофту, штаны до пят и носки из верблюжьей шерсти, чтобы согреться. Волосы высушить не успела, и на спине сразу же образовалось мокрое пятно. Вода стекала по шее.

Надо идти на кухню.

Опять посидела – уже на кровати. Полежала. Посмотрела в потолок.

Встала и пошла.

Рита сидела за столом, склонившись над книгой. Ключи от машины лежали рядом. Я зашла, на ходу вытирая волосы полотенцем, – так я пыталась сделать вид, что ничего не произошло, быть естественной и непринужденной. Мне казалось, что это неплохая тактика.

– Ты можешь вытирать волосы в ванной комнате? – процедила Рита. – С тебя вода капает. Мне опять придется мыть пол в коридоре.

Ничего не ответив, я села на табурет рядом с ней и потянулась, чтобы включить чайник.

– Теперь и на кухне пол мыть, – добавила она, не открывая рта.

Она развернулась на табурете в мою сторону: руки скрещены на груди, брови сведены так сильно, что превратились в полоску, и даже ее хвостик, скрепленный резинкой высоко на затылке, казалось, трясся от негодования. Мне конец.

– Ну, и откуда у тебя ключи от машины?

Я улыбнулась – будь естественной и непринужденной!

– Одолжила у Васи. Ему они уже не пригодятся, а нам – могут.

Рита нахмурилась сильнее, ее брови уже практически стали точкой на переносице.

– Хватит меня отчитывать, – буркнула я, не ожидая от себя такой смелости. – Да, я взяла у него ключи. Он болен, его жена, вероятно, тоже. Да, и я могла заразиться, но я была предельно осторожна и не ходила дальше коридора – ключи валялись у двери. Да, воровать нехорошо, но это и не воровство. Я их верну, если Вася, его жена или их наследники попросят.

Рита подняла руку, призывая меня остановиться.

– Я не хочу это слушать, извини. Я понимаю, что в новых условиях действуют новые правила, но нужно установить границы, иначе мы превратимся в животных. Мародерство – это одна из красных линий.

– Рита, это не мародерство! Это вопрос выживания! Нам нужно свалить из Москвы как можно скорее, машина – единственный способ это сделать! За что ты так отчаянно хватаешься? У тебя даже работы почти нет! Все заболели!

Рита подскочила на табуретке, но, подумав, плюхнулась обратно и закрыла лицо руками. Пока она думала о чем-то своем, я вскипятила чайник и заварила нам обеим «извиняющийся» чай.

Вечерело, свет в доме напротив горел лишь в двух окнах. Машинально я включила его и у нас. Это как огонек маяка, опознавательный знак, мне хотелось подарить соседям надежду – они не одни, мы тоже здоровы и не капитулируем перед вирусом.

– Да уж, дела, – сказала Рита скорее себе, чем мне. Голос ее показался усталым.

– Забыла рассказать, – продолжила она совсем другим тоном, бесцветным и глухим, – Стас сегодня написал пресс-релиз, прислал на согласование, мы вместе его подправили и отправили клиенту, но тот тоже не отвечает. Я и в мессенджер писала, и звонила нашему персональному менеджеру и его коллегам. Бесполезно. Так что да, ты права, работы у меня уже, считай, нет.

Я поставила перед ней чашку, захотелось сделать какой-то примирительный жест. Нужно ее приобнять, но как же я не люблю все эти прикосновения!

Наклонилась, тело стало деревянным, развела руки – два необтесанных бревна – в стороны, свела их возле плеч Риты и три раза хлопнула ее ладонями – шмяк-шмяк-шмяк. От напряжения защемило позвоночник. Рита повернулась и посмотрела на меня, приподняв бровь.

Улыбнулась ей (уже не столь естественно и непринужденно). Все, я сделала все, что смогла.

– Ну, может завтра ответят? Скорее всего у них там тоже многие болеют, а оставшиеся просто не справляются с количеством работы.

Рита пожала плечами.

Пили чай молча. Она продолжила читать книгу, правда, страницу так и не перевернула.

– Что читаешь?

Нужно вернуться к обсуждению нашего отъезда, но начать лучше издалека и с безопасной темы.

– А? – Взгляд Рита расфокусирован, она посмотрела на книгу, будто увидела ее впервые. – Да нашла какую-то в библиотеке лендлорда. Похоронные обряды язычников Древней Руси.

– Интересно?

Она пожала плечами. Разговор не клеился.

Посидели, помолчали. Рита снова читала, я махала ногой и ерзала на табурете.

– Знаешь, что думаю: а зачем? – неожиданно сказала она, оторвавшись от книги, и я вздрогнула от звука ее голоса. – Кому нужны эти пресс-релизы, отчеты. Мир умирает. Сколько еще мы продержимся? Неделю? Месяц?

– Ну, тут как? Мы попытаемся продержаться подольше. Именно поэтому я забрала ключи у Васи. Спасение утопающих, сама понимаешь. Альтернатив у нас немного: лечь на диван и ждать заражения.

И снова – книга, молчание, табурет. Я оглянулась на окно, в еще одной соседской квартире загорелся свет.

– Ох, – подытожила этот вечер Рита. – Возможно, ты права. Нужно что-то делать. Я, кстати, порылась в интернете, нашла в американской газете информацию о туристах. Многих перевели в центры временного размещения за чертой города, якобы это безопаснее. Пишут, что их регулярно осматривают врачи. Но почему тогда родители не отвечают?

Потому что они заразились, Рита!

Вслух я этого не сказала.

Не хочу быть тем человеком, который заберет у нее последнюю надежду.

В глубине души я завидовала Рите и ее отношениям с родителями: они заботились друг о друге даже в мелочах. Когда мы ходили в городскую оранжерею и после прогулки заглянули в магазин при ней, то обнаружили в продаже несколько сортов фиалок. Рита купила кустик для мамы и прервала прогулку, чтобы поскорее отвезти его ей.

Подарки родителям она начинала выбирать за несколько месяцев до даты. Именно с ней я впервые поняла, что подарок должен просто радовать.

Мне на дни рождения дарили полезные вещи и часто приурочивали к этому дню, например, поездку на рынок за новой одеждой. Выбирала ее мать, и моего мнения не спрашивала – пара трусов, носки, колготы, штаны на размер больше (на вырост). Меня с собой она брала только для того, чтобы померить брюки или обувь. Все делалось молча. Она редко отвечала на вопросы и не реагировала на жалобы. «На», «меряй», «вот это», «ничего, походишь», вот и все, что она говорила.

– Возможно, что-то со связью, – наконец сказала я Рите. – Сеть по России ловит, а за ее пределами уже нет. Симки-то у них российские.

– Хм, возможно, конечно. Я не знаю, как это работает, поищу в интернете, наверняка в блогах об этом писали. Но они могли бы взять у соседей телефон и набрать смс.

– Их соседи тоже туристы с неместными симками, да и они по-прежнему могут быть изолированы.

Рита кивнула, удовлетворенная ответом. Как хорошо, что ей сейчас есть, о чем подумать, кроме меня и ключей от Васиной машины. Она продолжила рассуждать о родителях и их жизни в Нью-Йорке. Я поддакивала, но старалась не смотреть ей в глаза, чтобы себя не выдать.

Надеюсь, завтра всем отключат интернет, и она никогда не узнает правды о судьбе мамы с папой. Пусть верит в лучшее – в то, что они живут в пригороде Нью-Йорка, ежедневно гуляют на природе, наслаждаются пением птиц и ароматами дикорастущих цветов и трав, пока пчелы порхают над бутонами и пыльца парит в солнечном свете. Пусть самые сложные дни будут у нас, а у них – свобода, тишина и безопасность. В сознании Риты. Это поможет выжить обеим.

– Кстати, я тебе не говорила, когда мы в последний раз беседовали с родителями, они тоже сказали, что при возможности лучше уехать из Москвы.

Святые люди! И она молчала! Скажи Рита это раньше, мы бы уже мчались по дорогам моего родного города.

– Они правы, – спокойно и с чувством собственном достоинства ответила я. – Нам действительно лучше продумать пути отхода.

– Как мы выйдем, если город окончательно закроют?

– Будем искать обходные пути. Да и вряд ли его закроют для всех. У меня в конце концов прописка не московская, обязаны выпустить.

– У меня московская.

– Мы вдвоем поедем, выпустят, не парься.

– Я посмотрела в интернете, в Минеральных Водах, да и во всем Ставрополье, по-прежнему не так много заболевших.

То есть она все это время думала о том же, но себя не выдавала. Хитро!

– У нас там вода целебная, любые вирусы убивает.

Ситуация с работой Риту очевидно отрезвила. Я настроила себя на путешествие в одиночку, но компания человека с автомобильными правами повеселее.

– Если поедем, то в любом случае в Минеральных Водах оставаться не будем, – продолжила я. – Поедем в бабушкин дом, там безопаснее всего. Мать за ним все эти годы присматривала, поэтому он, хоть и старенький, годный для житья. Да и места красивые, горы, все дела.

Рита смотрела на меня с улыбкой. А я не могла остановиться: рассказывала ей о летних каникулах, что проводила у бабушки в горах, о том, как мы собирали травы, чтобы засушить на зиму. Начало мая – чабрец, почки березы – весной, а листья – летом. У бабушки на участке стоял специальный навес для сушки трав – стол, крыша и две стенки. Нужен воздух, говорила она, чтобы у них сохранялся аромат.

– Если мы с тобой туда доедем, то обязательно пособираем травы, это успокаивает покруче медитаций, – подытожила я.

– Звучит, конечно, неплохо, но ты подумала о простых радостях жизни? Магазины, душ, работа. Нам надо будет на что-то жить, чем-то питаться, покупать лекарства от банальной простуды. Изоляция в нашей ситуации – хорошо, но даже сейчас она невозможна на сто процентов. Есть ли там интернет и телевизор, чтобы следить за новостями? А то мы рискуем пропустить победу над вирусом.

Интернет отключат со дня на день, вещание прекратится, потому что работать будет некому. Тут главное продержаться хотя бы несколько месяцев, подумала я.

– Сейчас лучше жить одним днем, – сказала вслух.

Это испытание для Риты похлеще пандемии: она человек, у которого есть план, и от заранее продуманного до мелочей сценария отойти ей сложно.

– Сегодня среда. Давай дождемся воскресенья, и примем окончательное решение, – сказала она. – Я пока не готова бросить все, вдруг что-то изменится.

Маленькая, но победа. Она не только допустила мысль об отъезде, но и обозначила дату, когда мы примем окончательное решение. Уверена, что в воскресенье Рита потребует еще неделю на раздумья, но я готова подождать. А теперь контрольный выстрел.

– Окей, давай заранее составим план. Думаю, нам будет легче. Я установила на телефон офлайн-карты и сделала на всякий случай кучу скриншотов со съездами и поворотами. Сейчас главное понять, где и как можно покинуть город.

– Надо поискать в блогах и социальных сетях, думаю, не мы одни задаемся этим вопросом. Я пока еще составлю список вещей, которые потребуются нам в дороге и в первое время на месте.

Ха, Рита проглотила наживку. Она сбегала за ноутбуком, а я взяла телефон – мы собирали информацию по крупицам, но к концу дня у нас появился более или менее четкий план действий. Я сохранила в записной книжке в телефоне несколько постов блогеров, где они по пунктам перечисляли, как можно покинуть Москву и что говорить, если машину тормозят на блокпосте.

Рита изучала форумы туристов с обсуждением дороги на Кавказ: где переночевать, где заправить машину, опасные участки. Отдельные фрагменты она выписывала в карманный блокнотик, у нее таких было несколько десятков. Рита не доверяла гаджетам и предпочитала хранить важную информацию на бумаге. Она единственный знакомый мне человек, у которого еще сохранилась мозоль на среднем пальце, появляющаяся, когда много пишешь от руки. Моя «сошла» вскоре после окончания университета.

Дни до воскресенья пролетели незаметно. Мы не спорили, не ругались, но и почти не говорили. Каждая занималась своим делом. Я собирала вещи в дорожную сумку – в ту самую, с которой много лет назад приехала из Минеральных Вод в Москву. Не знаю, почему хранила ее все эти годы. Наверное, потому что эта сумка – единственное, что связывало меня с местом, которое я должна считать домом.

В пятницу написала матери сообщение, что, возможно, скоро приеду. Она не ответила, но прочитала – в мессенджере появились двойные галочки. Значит, жива и здорова.

В одну из ночей мне приснился Олег, мы катались на велосипедах в бабушкином селе. Он рассказывал какие-то истории, но я не смогла вспомнить ни одной, когда проснулась. Все то утро я проплакала. Но оплакивала я не его – сколько можно, а себя – ту, которой могла бы стать, не случись того, что случилось. Хотя понимала, мы с Олегом никогда бы не встретились – я бы просто не родилась.

Еще мне снилась бабушка, мы собирали одуванчики в предгорье. И только мать никогда не приходила во снах, спасибо ей за это большое.

В субботу Рита вышла из своей комнаты дважды. Не знаю, чем она занималась в остальное время, но с ее стороны не доносилось ни звука. Интернет у меня на телефоне работал медленно, страницы грузились по несколько минут, да и новостей появлялось все меньше. Сомневаюсь, что дело было в их недостатке, скорее писать их больше некому.

По телевизору крутили повторы старых репортажей. Чиновники выходили по видеосвязи из своих квартир, чтобы сказать несколько общих слов и отключиться – часто навсегда.

Ежедневную статистику по заболевшим обнародовать перестали: возможно, чтобы не усиливать панику. Последние сводки, опубликованные за несколько дней до этого, для нас с Ритой были утешительными: в Ставрополье по-прежнему не так много заболевших, людей там жило меньше, чем в Москве. В Минеральных Водах, например, всего 74 тысячи жителей – против 12 миллионов в столице.

В воскресенье я встала пораньше и сварила кофе. Рита из комнаты не выходила, но торопить ее не надо. Пусть примет решение самостоятельно, чтобы потом, если все пойдет наперекосяк, обвиняла себя, а не меня.

Я разлила кофе по чашкам, поставила их на стол и принялась ждать. Давай же, Рита! Это единственный наш шанс на выживание. Хотя я сама уже начала сомневаться: у нас есть еда, мы живем в изолированной квартире и не контактируем с людьми. В поездке может произойти что угодно, на нас в конце концов могут напасть.

Нужно выдохнуть. Напомнила себе, что за меня сейчас говорит тревога. Нам все равно когда-нибудь придется выйти на улицу – хотя бы за едой, а там мы точно пересечемся с людьми. Если к тому времени останется хотя бы один здоровый человек.

– Я тут подумала, – Рита вошла на кухню бесшумно, хотя, возможно, это я слишком погрузилась в мысли. – А давай возьмем с собой Стаса?

Она села за стол и взяла чашку. Я же своей так грохнула о стол, что расплескала кофе. Приехали!

– Нет.

– Почему? Он хороший парень.

– Нет.

– Назови причину.

– Ты серьезно? Сама не понимаешь?

Рита упрямо мотнула головой, одна из прядей выбилась из пучка. Резким, даже злым, движением она убрала ее за ухо.

– Не понимаю. Он живет один, ни с кем не контактирует. Именно поэтому он так долго продержался.

– Ты не можешь быть уверена в этом! Чем больше людей в группе, тем меньше контроля и выше шанс заразиться.

– Ты перегибаешь, – скрестила она руки на груди. – В любых обстоятельствах нужно быть людьми. Иначе что останется после нас?

– Извини, я человек простой и философскими вопросами не занимаюсь. Просто хочу выжить – и чтобы ты выжила.

Я видела, как Рита отключилась – взгляд у нее стал стеклянным, она съежилась, будто бы даже высохла. Она теребила ту самую прядь, с которой воевала всего секунду назад.

Кажется, сегодня мы снова никуда не уедем.

Интересно, как ей пришла в голову идея взять с собой этого Стаса? Я не знала, что они приятельствуют. Рита считала, что отношения на работе должны оставаться деловыми, не любила панибратства и ходила только на официальную часть корпоративов. За все годы работы, я знала, она не сблизилась ни с кем из коллег, не обсуждала в столовой личную жизнь и соблюдала нейтралитет во всех спорах. В отличие от меня. А тут она готова доверить свою жизнь какому-то Стасу. Я – нет.

Рита одним движением отодвинула от себя кружку с кофе, поднялась и быстро ушла в комнату, где провела остаток дня. Чем она там питается? Небось припрятала в хлебные времена батончики и шоколад.

Я провела весь день, перебирая вещи и проверяя, все ли нужное с собой взяла, отбирала книги, которые возьму в дорогу – хотя зачем, славянство у меня уже в горле комом стоит.

Одежды у меня было немного, видимо, поэтому я прикипела к ней. Я раскладывала на кровати джинсы, свитера, водолазки, платья и вспоминала, как их покупала. Не выдержав, все же добавила к дорожной сумке пару пакетов и рюкзак. Все платья пришлось вернуть в шкаф – в деревне они точно не понадобятся.

Я слышала, как Рита ходит по комнате, открывает и закрывает ящики в комоде (они тугие и приходилось вытягивать их с силой), громыхает дверцами шкафа.

Последним я упаковала ноутбук – в рюкзак. Интернета в бабушкином доме нет, вряд ли он будет мне нужен ежедневно, но вдруг я захочу написать текст или поиграть во что-нибудь. Да и оставить его в квартире – значит, потерять. Сюда мы больше не вернемся.

Рита не выходила даже в туалет. Или я не слышала? Она же топает, как бегемот.

Надеюсь, не передумает. Не хочу обрекать себя на медленную смерть. Даже если нас не подкосит вирус, завтра могут начаться беспорядки и мародерство. Бабушкин дом для меня сейчас, как заколдованный оазис, где время остановилось и нет болезней. Даже если к жильцам приехали родственники, население села точно не превысит пару десятков человек. А с ними, когда живешь в доме на своем участке, легко не пересекаться.

Есть еще кое-что – то, в чем сложно признаться самой себе. Я встала у окна, день был пасмурным, с низко висящим бесцветным небом и ветром, гоняющим прошлогодние иссохшие листья. Я хочу увидеть маму.

Действительно хочу – так, как ни разу не хотела за эти годы. Раньше было проще: жить и знать, что у вас есть будущее. Я не общалась с ней и не мучилась чувством вины – мы могли встретиться в любой момент. Для этого было достаточно вернуться в родной город.

Сейчас же есть только настоящее, и я боялась, что больше никогда в жизни ее не увижу.

Хотела ли я попросить прощения? Нет, я хотела дать ей шанс извиниться и избавиться от чувства вины передо мной. Возможно, после этого мы смогли бы общаться, близости, конечно, не будет, но говорить по телефону раз в неделю сможем.

Если у нас будут эти недели, вечера и телефоны.

Я переставила вещи к двери и еще раз – в двенадцатый, наверное, – осмотрела комнату. На подоконнике стоял маленький горшочек с кактусом. Его я выставлю к окну на лестничной площадке, чтобы соседи, если они еще у нас есть, могли забрать себе.

Теперь точно: я готова.

Осталось дождаться Риту. У меня свело живот от предвкушения поездки, хотя вряд ли ее можно назвать увеселительным предприятием. Путешествие будет не из легких, это понятно, но зачем заранее готовить себя к неприятностям. Сейчас все слишком быстро меняется.

В понедельник я проснулась рано и услышала, как Рита гремит посудой на кухне. Полежав немного в кровати, встала, переоделась в одежду, в которой не стыдно выйти на улицу (я все еще надеялась уехать), и вышла к ней. Риту я застала застрявшей в холодильнике. На ней были пижамные шорты и майка, она стояла за распахнутой дверью – только ноги видны, и выставляла продукты на стол.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Ну, мы с тобой собирались уезжать. Смотрю, какие продукты нам пригодятся, а что лучше выбросить. Ехать до Минеральных Вод нам около двух суток, думаю, даже йогурты не успеют испортиться, можно их взять. Продукты еще есть в морозилке, но их, наверное, забрать не получится. Те же пельмени растают и слипнутся.

– Наверное, – ответила я. Человек в пижаме рассуждает о том, брать ли пельмени с собой в дорогу.

– Я предупредила Стаса, чтобы завтра с утра был у нашего дома с вещами. Сказала, что мы выезжаем в восемь, – как бы невзначай сказала Рита, в одной руке она держала стаканчик с йогуртом, в другой – банку с горчицей, и сверяла на них сроки годности.

– Э, мы вроде уже обсуждали…

Договорить мне Рита не дала. Она подняла руку и остановила меня.

– У Стаса тоже есть водительские права. Он сможет меня подменять за рулем, мы быстрее доедем. Это во-первых.

– Разумно, окей. Во-вторых?

– Во-вторых, я подробнее расспросила его, выходил ли он куда-нибудь. Нет. Последние полторы недели он сидит в квартире, живет один, как я уже говорила. Насморка, кашля, температуры и других симптомов у него нет.

– Такую историю и я могу придумать. Как мы проверим?

– А мы не будем проверять. В-третьих, прав у тебя нет, а у меня – есть. Без Стаса я не поеду. Если ты хочешь уехать, то придется согласиться с моими условиями.

Ультиматумов от Риты я не ожидала. Она намекает, что решение сейчас лежит на мне? Хочу уехать – соглашаюсь со Стасом?

– А если я не поеду? – спросила я.

– То мы со Стасом уедем без тебя, – пожала плечами Рита. – Половину продуктов я заберу с собой.

Дерзко. От возмущения я даже не нашлась, что ответить. Стояла, щелкая суставами пальцев и сжав челюсть. Еще вчера мне казалось, что я смогла расслабиться. Ничто меня не тревожило, я была уверена в Рите и нашем плане. А сегодня думаю о том, как бы разгромить свою комнату, Ритину комнату, кухню и всю эту чертову квартиру. Сил мне сейчас точно хватит.

– Этот шантаж мерзок, – ответила я Рите и не узнала своего голоса. Меня как будто душили, но я успела прохрипеть три слова.

Она снова пожала плечами. Я представила, как отрываю Рите руки и избиваю ее ими. Посмеялась бы над этим образом, но злость не дает.

Просить себя успокоиться бесполезно, поэтому я ушла в свою комнату, открыла окно и высунула голову. Лицо обдал мокрый ветер. Моросил дождь, под окнами рядом с желтыми шапочками мать-и-мачехи взошли первоцветы. Пахло асфальтом и талым снегом.

Раз.

Два.

Три.

Дыши: вдох-выдох-вдох-выдох.

Просто доехать до бабкиного участка. Я мысленно представила, как с той же невозмутимостью предложу Рите катиться на все четыре стороны из моего дома. Пусть снимает себе номер в отеле. Вместе со Стасом. Нафантазировав еще несколько сцен мести, я наконец успокоилась – и решила согласиться.

У меня есть цель, и с этих пор – она не общая, а принадлежит только мне. Судьба остальных членов нашей команды меня не волнует. Если мне оставят условия, то и я буду.

На кухне Рита уже разбирала шкафы – доставала крупы и систематизировала запасы. Увидев меня в дверях, она расслабила лицо и заискивающим тоном сказала:

– Извини, я, кажется, перегнула палку. Не хотела тебя обидеть.

– Я не обиделась, все в порядке, – выдавила я. – Ты действительно права, мы должны помочь человеку.

– Ты так думаешь? – просияла она.

Конечно, нет.

– Да.

– Это здорово! Я рада, что мы смогла прийти к консенсусу. Стас тебе понравится, он очень хороший парень, студент, учится сейчас на последнем курсе и, несмотря на пандемию, продолжает писать диплом.

– Как он до нас доберется?

Биография коллеги Риты меня не интересовала. Я даже говорить в машине с ним не планирую.

– Он живет в соседнем районе, у него есть самокат. Я попросила его не подниматься в квартиру, чтобы не рисковать – вдруг встретит кого-то из соседей. Будет ждать у подъезда.

Кивнула.

– Давай устроим прощальный пир? Приготовим всю ту еду, что не сможем с собой взять, и объедимся!

Рита кинула мне пачку пельменей, я рефлекторно поймала. Хотелось запереться в своей комнате и больше никогда ее не видеть, но нужно подыгрывать. Я снова кивнула.

Она принялась что-то щебетать и ставить кастрюлю с кипятком на плиту, смеяться своим же шуткам. А я сидела на табурете и думала о том, как она живет с полным отсутствием эмпатии. Действительно не понимает, что обидела меня? Или старается сделать вид, что все в порядке – авось само рассосется?

– Я, кстати, попыталась оформить пропуск на завтра, но получила отказ. Придется нарушить правила, – добавила Рита.

– Да уж, придется.

Меня зазнобило.

Глава 6

Мальчика разбудило солнце. Оно настырно заглянуло в комнату через щель между шторами и пощекотало ему кончик носа. Он чихнул.

«Вставай!» – сказало солнце.

Мальчик в ответ спрятал голову под подушку. То не сдалось и принялось щекотать его голую пятку, что высунулась из-под одеяла.

Такой наглости мальчик не выдержал. Он подскочил на кровати и погрозил солнцу, висевшему напротив дома, кулаком. Но то лишь засмеялось и спряталось за угол дома.

В этот момент мальчик вспомнил! Он помчался на кухню со скоростью, с которой убегают от полярных медведей (мальчик читал о них в книжке об Арктике). Спросонья не вписался в поворот и ударился плечом о косяк, но оборотов не сбавил. Ворвавшись в кухню, встал в боевую стойку – как каратист, каким он себе его представлял – и одним движением-ударом сорвал листок с отрывного календаря.

«1 июня 1994 года», – отчеканил тот.

– Ура! Каникулы! – закричал мальчик и запрыгал по квартире. От его топота в серванте задребезжал хрусталь. Как хорошо, что соседи на работе и не смогут пожаловаться маме.

Мама тоже была на работе, поэтому он мог делать все, что захочет. Смотреть телевизор до тошноты.

Превратить письменный стол в шалаш (придется выкрасть постельное белье из шкафа).

Валяться на полу и читать все подряд книги.

Сделать и съесть сразу три бутерброда с малиновым вареньем.

Доехать на велике до Края света и сбросить с него пакет, наполненный водой, или даже плюнуть, хотя это невежливо.

Нет-нет, это все он оставит на десерт. Сейчас у него есть дело: ему нужно дописать рассказ, который он начал вчера перед сном.

Мальчик стеснялся рассказывать о своем увлечении даже маме и бабушке, но уже несколько месяцев записывал в школьные тетради (с конца, там всегда оставалось место) истории, которые словно сами стучались ему в голову – как гости, которых не звали, а они пришли. Но он был рад, поэтому никогда не отлынивал и тщательно все конспектировал.

Это были истории про людей, которые людьми не были. Они жили на луне и считали ее своей мамой. А другие не-люди жили на солнце и почитали его как отца. Друг с другом они не дружили – до тех пор, пока не родился мальчик, который выглядел, как обычный ребенок, и знал, как всех помирить.

Получится ли это у него, земной мальчик еще не знал, но искренне болел за успех. Он очень хотел показать свои истории папе, и каждый раз расстраивался, когда вспоминал, что больше никогда его не увидит.

Удивительно: есть папа, и нет папы. При этом в памяти мальчика он все еще «есть». Папа так долго уговаривал маму дать им с мальчиком видеться, а когда она сдалась и разрешила, попал под трактор.

«Бухать надо было меньше», – сказала тогда бабушка, мамина мама, и больше они о папе не говорили.

Мальчик знал, что, по маминому мнению, он о папе уже не помнит. Это было, конечно же, не так, однако он не хотел ее расстраивать разговорами. Еще мальчик побаивался злости бабушки, в последний раз она раздулась, как индюк, и начала кричать: «Мать на тебя жизнь положила! Работает в две смены, чтобы тебя, саранчу, прокормить, а ты все к папке просишься! К предателю!»

Кого предал папа и почему из-за этого по нему нельзя скучать, мальчик не знал. Папа часто тайком ждал его у школы после окончания уроков, давал ему конфеты и водил в парк, где все так же покупал «Байкал». Хотя мальчику, положа руку на сердце, давным-давно больше нравилось «Ситро», он никогда об этом не говорил. Ему казалось, что папе важно покупать именно «Байкал», а если мальчик выберет другую газировку, то словно чуть-чуть перестанет быть его сыном, и папа больше никогда не будет приходить за ним в школу.

Ладно, грустные мысли прочь!

Первый день каникул, и это лето будет лучшим в его жизни. Он прямо сейчас в этом себе поклянется, а если не сдержит клятву, то провалиться ему на этом самом месте.

Мальчик достал из ящика письменного стола, за которым всегда делал уроки, тетрадку с рассказом и побежал с ней на кухню. Перед тем как начать слушать истории, он все-таки сделал себе три бутерброда – тонкий ломоть белого хлеба, большой слой варенья, а сверху насыпал чайной ложечкой сахар. Он любил сладкое, а мама запрещала его есть. Но власть мамы на сегодня не распространяется.

Мальчик встал на табуретку и достал из шкафчика над раковиной самую большую чашку – практически ведро, и заварил в ней чай из пачки со слоном. Последний штрих – пять ложек сахара, и можно перемешать, гремя ложкой.

«Ты ешь так много сахара, что к концу школы останешься без зубов! И жопа у тебя слипнется, ломом не разломишь!» – раздался у мальчика в голове голос бабушки, но он отмахнулся от него, как полчаса назад от солнца.

Угощение готово. А теперь можно сесть за рассказ. Однако время шло, чай выпит, бутерброды съедены (и ничего не слиплось, бабушка!), а ни одного нового слова в тетрадке не появилось.

Мальчик взъерошил волосы и откинул ручку. Ему нужно описать большие горы (а не понурую Змейку возле его дома), которые растут на луне, но в жизни сам он их видел только издалека. А как можно описать то, чего не видел? Мама много раз обещала свозить его на экскурсию, от их городка ехать туда на автобусе всего пару часов, но каждый раз планы менялись. То мама работала, то уставала, то еще что.

Мальчик еще знал, что у бабушки в горах есть дом, хотя она никогда его туда не приглашала. Он вообще не бывал у нее, только она – у них.

Нет, больше он ждать не будет. Ему в конце концов десять лет, он уже достаточно взрослый для маленького и скорого путешествия. Денег на автобус нет, поэтому он поедет на велосипеде.

Мальчик вспомнил задачку по математике, которую они решали в классе незадолго до начала каникул. Средняя скорость автобуса – 60 километров в час, а велосипеда – 30. Если ехать до гор два с половиной часа, то это 150 километров. На велосипеде он их преодолеет за пять часов.

Мальчик посмотрел на настенные часы над кухонным столом: 12 часов. У мамы смена до десяти часов вечера. Дома она будет в 22:30. Хм, подумал он, успеет ли вернуться? До гор нужно не только доехать, их нужно как следует рассмотреть.

– Я могу не ехать в сами горы, – сказал он себе, – а просто поближе подъехать к ним, это не займет так много времени.

Не теряя ни одной драгоценной секунды, мальчик схватил рюкзак, вытряхнул из него тетради и учебники, закинул вместо них пачку овсяного печенья для перекуса. Потом выбежал из квартиры, – хорошо, что дверной замок сам защелкивался, – схватил велосипед, застывший в ожидании в коридоре, и покатил его вниз по лестнице. Тетрадку с рассказом он спрятал на полку над кроватью, между книжек, которые мама никогда не открывает.

На улице мальчик, как ковбой из рассказов о Среднем Западе, оседлал железного коня и начал крутить педали что есть силы.

Ехал он долго – сначала по городу, потом по дороге, вьющейся по полю. Ехал до тех пор, пока не увидел в поле папу, который смеялся и махал ему. Папа был нарядным, в костюме с белоснежной рубашкой и начищенных туфлях. А за папой, чуть в стороне, стояли не-люди с солнца и луны. Они тоже помахали.

И тогда мальчик понял, чем закончится история. Он громко засмеялся, развернул велосипед в сторону поля и поехал к папе, к солнечным и лунным жителям.

Да, это лето действительно будет лучшим в его жизни, и проваливаться ему никуда не надо. Клятву он сдержал.

Мальчик уже не узнал, что было после.

Он не видел, как мама – уставшая и голодная после десятичасового рабочего дня – вернулась домой по южной ночной тьме.

Как она вставила ключ в дверной замок и прокрутила его два раза.

Как открыла дверь и замерла на пороге, когда на нее сразу со всех сторон навалилась тишина и темнота.

И как она в тот момент умерла, хотя прожила еще очень много лет.

Глава 7

– Олег, поговори со мной, – сказала я брату, когда уже отчаялась уснуть. Часы на телефоне показали три ночи. Часа через четыре нужно будет вставать, а сна – ни в одном глазу.

Я слишком перенервничала из-за ссоры, касавшейся поездки. Рита наготовила кучу еды, но я не смогла засунуть в себя ни одного пельменя.

Конечно, же Олег снова не ответил. К лучшему – значит, с ума я пока не сошла, хотя временами хотелось. Говорят, жить после этого становится проще: решения ты больше не принимаешь и ответственность ни за что не несешь.

Я вертелась в кровати, простынь подо мной сбилась и складки впивались в оголившуюся поясницу. Пришлось встать и разгладить ткань. Сна по-прежнему не было. На чтение книг не хватало концентрации. Оставалось только лежать и смотреть в синий квадрат потолка. Один раз мимо дома проехала машина, по стенам заскользил луч света от фар. Я кинулась к окну, ударившись локтем о подоконник, чтобы посмотреть на автомобиль – кто это, полиция или скорая? Не успела, машина спряталась за деревьями у дома, а после и вовсе повернула – было заметно по движению бликов.

Я вспомнила, как мы с Олегом придумывали истории о прохожих, и, сама того не заметив, начала «рисовать» личность водителя.

Кем он был? Участковый, объезжающий свой район? Или водила скорой помощи, с начала пандемии выкуривающий две пачки сигарет за смену?

Нет, это обычный парень лет 26. Он живет один и выходит по ночам на улицу, чтобы убедиться, что он не последний человек в этом мире. Он ездит на своем автомобиле и выискивает глазами прохожих, смотрит на окна, в которых горит свет, издалека наблюдает за районным отделением полиции. Все это время ему удается оставаться невидимым. Ближе к рассвету он паркуется и скользит тенью к своей подъезду, а потом…

Что было потом, я придумать не успела – закрыла на секунду глаза, а открыла их под резкий звук будильника. Семь утра, пора вставать. Глаза аж болели от напряжения и сухости.

Я потянулась до хруста в шее. Подумала поспать хотя бы еще десять минут, но Рита в соседней комнате зашуршала и затопала. Дверь открылась, по паркету загремели колесики чемодана.

Бум-бум-бум.

Она постучала в мою дверь и крикнула, что пора вставать. Я натянула одеяло на голову, подремать мне точно больше не удастся. В эту секунду стало тоскливо: сложно уезжать с насиженного места, считай, прыгать в неизвестность. И квартира начала казаться не такой плохой, а моя комнатка так вообще – образец уюта, одна соляная лампа чего стоит. Здесь прошли не самые плохие мгновения жизни.

А еще стало страшно: страшно заразиться, страшно попасть в передрягу, страшно нарваться на сумасшедших с битами и ружьями, страшно не доехать и страшно доехать. Может быть, я зря это затеяла? Я рвалась в Минеральные Воды действительно потому, что верила в спасение или просто хотела проведать мать? Помочь ей, спасти и ее тоже?

Беда в том – и это я тоже понимала – что моей матери не требовалось спасение. Она любила свое горе и не была готова с ним расстаться даже сейчас. Мать носила траур большую часть жизни, поэтому уже не помнит, как это – стряхнуть с себя черный наряд и надеть джинсы.

Сгорбившись, сидела на кровати и смотрела на свои голые ноги. Дорожную одежду я собрала еще с вечера: просторные треники, худи с начесом и капюшоном, теплые носки. Кучей они лежали на стуле рядом. Я медленно их натянула, только со второго раза попав ногой в штанину, все мятое, но и так сойдет. Отнесла дорожную сумку с вещами в коридор.

Застала Риту: она открыла ящики комода в прихожей и рылась в хранящейся там мелочевке.

– Проверяю, не забыли ли мы чего-то важного, – сказала она.

Оказалось, что она проснулась в пять утра: собрала нам в дорогу еды, заварила в термосе кофе, прибралась там, где смогла, чтобы не оставлять мусор в чужой квартире, написала бумажное письмо хозяйке и продублировала его на электронную почту.

Рита удивилась, что я не услышала шума.

Я пожала плечами и вернулась в комнату. У меня еще оставались там пакеты со шмотками, их тоже отнесла к своей сумке. Кактус поставила в прихожую на тумбу, чтобы не забыть.

Вроде все.

– Как ты себя чувствуешь? Может, кофе на дорожку выпьем? Время есть, – предложила Рита.

Я чувствовала кожей исходящий от нее вихрь энергии: у меня на руках волосы встали дыбом. Не успела ответить, как она убежала на кухню, а я поплелась следом и споткнулась о сумку-холодильник. Где она ее только откопала?

Кухня не сияла так даже в наш первый день в этой квартире. Рита израсходовала запас чистящих средств, зато отмыла застарелые пятна на обоях и столешнице, отполировала саму плиту (ни одного развода!) и отдраила чайник. Это великолепие досталось нам по наследству с квартирой или это мы оказались не слишком чистоплотными жильцами? Уже и не вспомнить, но убираться я точно никогда не любила.

– Чувствую вину, что мы бросаем квартиру и уезжаем, – объяснила Рита, хотя я и не спрашивала. – Надо все-таки согласовать отъезд с лендлордом, она должна проверить квартиру и получить ключи из наших рук.

– Не переживай, ключи бросим в почтовый ящик. А проверка… У нее в любом случае остается залог, так что мы квиты.

Хотя квартиру мы арендовали по знакомству, хозяйка попросила внести залог, равный стоимости аренды. Эти деньги она обещала вернуть, когда мы съедем и сдадим квартиру «в целости». Почему мне кажется, что она бы все равно их не отдала? Отходящая паркетная доска – уже нарушение целостности, и не доказать, что отходить она начала в первую же неделю жизни здесь.

Я думала медленно и все никак не могла продрать глаза, они слезились, предметы вокруг проступали словно через пелену. Зато Рита говорила, забыв о паузах, – что вижу, о том пою. Погода вроде неплохая, но, кажется, начнется дождь, как мы найдем машину Васи, если не знаем, как она выглядит, она так давно не сидела за рулем, как же мы поедем, но хорошо, что с нами будет Стас, он подскажет, если что, или сменит ее, она сделала в дорогу бутербродов – на перекус, еще упаковала остаток пельменей и кое-что по мелочи, остальную непортящуюся еду сложила в пакет.

Я кивала и старалась сделать хотя бы один глоток кофе. То ли недосып, то ли нервы, но в горле стоял ком. Я снова и снова возвращалась к мыслям о ничтожности побега: покинуть город, который, вероятно, закрыт – в пандемию. Каждый прохожий опасен: ни помощи, ни совета не попросить. Даже если мы сможем покинуть Москву, машина может сломаться на пути в Минеральные Воды. Куда нам возвращаться, если нас развернут на блокпосте?

– Рита, а давай все же не будем кидать ключи в почтовый ящик? Лучше их, наверное, оставить. Мало ли что?

– А что?

Она напряглась.

– Ну, вдруг город закрыли.

– Думаешь?

А теперь я пожалела, что начала этот разговор: как бы она не передумала уезжать. Надо было забрать у нее ключи и сделать вид, что кинула их в почтовый ящик, а на деле – спрятать.

Рита допила кофе в три глотка и вскочила.

– Сейчас проверю в интернете, подожди, сбегаю только за телефоном.

Ее не было дольше необходимого: дойти до комнаты, забрать смартфон и вернуться. А когда она появилась в дверном проеме, то я поняла: что-то случилось. Рита протянула мне телефон. Я взяла его и поднесла к лицу: на смартфоне был открыт браузер, но страница не грузилась.

– Ты оплатила интернет?

Я отключила вай-фай и попыталась выйти в сеть через мобильный интернет.

– Оплатила, конечно. Я пыталась открыть страницу всеми доступными способами.

Действительно, не помогло. Тогда я зашла в мессенджер и попыталась прогрузить там каналы и чаты, горело оповещение об обновлении, но оно так и не прогрузились.

– Сбой, как считаешь? Или все – связи больше нет? – сказала Рита, забирая у меня телефон.

– Позвони кому-нибудь, Стасу своему, например.

Она кивнула и включила громкую связь. Из трубки не доносилось ни звука. Рита набрала Стаса еще раз и еще, но с таким же успехом.

– Не подключается?

Я сбегала за своим телефоном, операторы у нас с Ритой разные, и проделала на нем все то же самое – и с таким же успехом.

– Все, – не выдержала я, – поздравляю, мы остались без связи. Я потрясла телефоном перед Ритой и продолжила: – Теперь это просто кирпич, годный лишь на то, чтобы запульнуть его в окно соседям.

– И что нам теперь делать? Вдруг мы реально не сможем уехать из Москвы? Стоит ли так рисковать?

– Рит, лучше попробовать, чем не пробовать. Повезет – вырвемся из Москвы, нет – вернемся обратно.

О своих опасениях лучше не говорить, иначе точно не уедем. А попробовать стоило, в этом я теперь уверена. Отключение мобильной связи отрезвило – как лицом в сугроб упасть. Я что, действительно не хотела отсюда свалить еще 15 минут назад? Это не про меня! Я готова прямо сейчас выпрыгнуть в окно.

Вскоре мы стояли в коридоре и шнуровали ботинки. Вещей было много, но от идеи вынести их во двор в несколько этапов мы отказались. Это дополнительные риски – можно нарваться на соседа, который идет выгуливать собаку, например. Правда, есть вероятность, что в этом доме мы уже единственные жильцы, но проверять не хотелось.

Одной рукой я взяла сумку и пакет, второй – сумку-холодильник. Рита – чемодан, рюкзак, дамскую сумочку (там документы, объяснила она) и пакет с ноутбуком. Мы надели побольше теплой одежды на себя, чтобы таким образом сэкономить место в багаже, но и не оставлять ее здесь.

– Ты готова? – спросила я и открыла первый из замков входной двери.

Рита кивнула, но когда я отперла замок и приоткрыла входную дверь, она воскликнула:

– Подожди! Я наушники забыла!

Бросив сумки, Рита метнулась в комнату. В этот момент произошло сразу несколько событий, суть которых сводилась к одному: наушники, вещь в целом сейчас бесполезная, спасли наши жизни и им нужно поставить маленький памятничек.

Когда Рита уже шуршала в комнате, а я заносила ногу, чтобы переступить через порог, из холла раздался рев и по двери с той стороны ударило нечто. Равновесие удержать не удалось, но чудесным образом, падая, я не отпустила дверную ручку, а инстинктивно дернула ее на себя и захлопнула дверь. Мне потребовалась секунда на то, чтобы подняться и закрыть оба замка – хотя руки тряслись так, что я бы и по носу пальцем не попала.

– Что это было?

Рита, выскочившая в коридор, смотрела на меня широко распахнутыми глазами. В руках она сжимала футляр с беспроводными наушниками.

Я попыталась ответить, но голос не слушался – только разевала рот, как большая рыбина. Чувствовала, как воздух застыл у меня в гортани, и никак не могла ни сглотнуть, ни выпустить его наружу. Прислонившись спиной к стене, я опустилась на пол.

Господи, что это было?.. Дрожь волнами распространялась по всему телу: мне было то жарко, то холодно, и ладони вспотели.

Рита повторила вопрос, склонилась надо мной и дотронулась до плеча. Я не могла ей ответить: смотрела в одну точку и пыталась вернуть контроль над своим телом и головой. Хорошо, что Рита догадалась сбегать на кухню и принести воды.

Выпив ее, я медленно, держась за стенку, поднялась, подошла к двери и прислушалась. Рита за моей спиной замерла, поднеся ладонь ко рту. Тишина – и хриплое дыхание. Не мое, не Ритино. Теперь нужно посмотреть в дверной глазок, но сердце колотилось с такой силой, что рисковало сломать мне ребро.

– Давай! Ты должна, чтобы спастись! – крикнул Олег внутри меня.

Это уже слишком, только его не хватало: мир перед глазами сначала завертелся, а потом потемнел. Рита подскочила ко мне и подхватила подмышки.

– Не падаем, – сказала она и помогла мне сесть на пол.

– Г-г-г-глазок, – выдохнула я и ткнула пальцем куда-то вверх. Казалось, я давным-давно избавилась от всех следов заикания, но каждое слово снова давалось мне с большим трудом.

Рита, нахмурившись, кивнула и с решительностью, наигранной, уверена, подошла к глазку.

– Это Вася, – сказала она, и тон был таким будничным, даже чуть усталым, словно она ждала гостя к обеду, а он пришел к ужину.

Правда, после этого Рита уселась рядом со мной, и мы обе уставились в стену – на розы на пожелтевших обоях.

– Интересно, а Вася – это все-таки Вася или уже иная форма жизни? – спросила она.

– Вирус, который управляет Васей? Как в фильмах про одержимых.

– Хм, интересно.

Мы снова сконцентрировались на обоях. Я только сейчас заметила, что на фоне роз проглядывали стебельки колокольчиков – их было сложно сразу уловить взглядом, проявлялись они лишь при долгом рассматривании.

– Ты видишь эти цветы рядом с розами? – спросила я, толкнув Риту плечом.

– А? Что?

Значит, на обои смотрела я одна.

– Что будем делать? Надо выбираться.

– Вася, кажется, зол. Давай подождем, когда он сам уйдет.

Я силилась вспомнить: когда ходила за ключами в его квартиру, то закрыла ли дверь? Я прикрывала ее за собой – это точно, но так торопилась, захлопнула ли ее? Какая же я бестолочь!

– А с чего ты взяла, что он уйдет? Тут скорее ждать, когда помрет от голода, правда, неизвестно, случится ли это или он питается силой своей ярости.

– Стас скоро подойдет, надеюсь, он не будет подниматься.

– Откуда он знает куда, ты же не сказала ему номер квартиры.

– Я этаж назвала.

Только этого не хватало! Я помотала головой, чтобы снять оцепенение: спящая некрасавица очнулась. Чем Рита думала, когда называла Стасу наш этаж? Договорились же, что он не будет подниматься! Я была раздражена, но это состояние всегда помогало действовать.

– Так, – сказала я, поднимаясь, – нам нужен план, пока твой дружочек не столкнулся с Василием возле нашей двери. В этом, конечно, есть неоспоримый плюс: он примет удар на себя, но…

Рита ойкнула, видимо, до нее только сейчас дошло, чем может обернуться эта история.

– Может, поговорить с Васей? Вдруг еще не все потеряно?

– Нет! Давай исходить из наихудшего варианта: Василия больше нет, поэтому говорить мы с ним не будем. Действовать нужно решительно и…

Я замолчала. А как нужно действовать? Вася дышит нам в дверь: как только мы ее откроем, он кинется сюда и, судя по его настроению, забьет нас до смерти.

– Давай я все же попробую его уговорить?

Я отошла и указала ей на дверь – будто пропустила. Рита прижалась к двери щекой и обратилась к Васе, но свой монолог окончить она не успела. Сосед с рыком ударил в дверь, если судить по грохоту и тому, как та вздрогнула, – всем телом. Потом он забарабанил по мягкой обшивке кулаками и начал выкрикивать что-то нечленораздельное.

– Может, он соли хочет попросить? – хмыкнула я, но Рита шутку не оценила: нахмурилась и отползла подальше от двери.

– Ну, посмотрим, какой у тебя план, – ответила она.

Я почувствовала, как по спине сползают капли пота. Верхнюю одежду мы так и не сняли. Сумки грудой валялись в коридоре, из пакета выкатились две банки консервов. Я машинально задвинула их ногой обратно. Что же делать: перебирала варианты, но ни один из них не казался достаточно безопасным и действенным.

Энергия человека в экстремальных условиях неисчерпаема: нервно-психическое напряжение мобилизует как физические, так и моральные силы, вспомнила я лекцию одного из наших университетских преподов. Что-то думать яснее пока не получается.

Посмотрела на Риту: она стояла возле стены, руки свисали вдоль тела, взгляд расфокусирован. Помощи ждать бесполезно.

– Может, написать Стасу эсэмэску, чтобы не поднимался?

– Так связи же нет.

– А вдруг получится отправить?

Я махнула рукой: пусть пробует, хоть чем-то себя займет, может, быстрее очнется. Но Рита не пошевелилась.

Юля, думай! Ждать нам точно нельзя: даже если Вася погибнет через неделю, у нас просто нет столько времени в запасе. Что будет с Москвой завтра? Неизвестно. Одна из последних новостей, что я прочитала, – весть о серии вооруженных ограблений банков. Полиции не хватает, город скоро накроет волна анархии – пока еще есть кому буянить. Фиг бы с погромами, но эти люди же будут тесно взаимодействовать, а это значит, что вирус начнет распространяться еще быстрее. Тогда попытка уехать будет похожа на самоубийство. Возможно, я драматизирую, но проверять точно не хочу.

– Рита, – гаркнула я, и она вздрогнула. – Нам нужно отвлечь Васю и за это время сбежать.

– Как? Мы же даже дверь не можем открыть.

– Может, выкинуть что-то из окна? А Вася побежит на шум?

– Тогда он будет торчать у подъезда, а там Стас, да и выход из дома всего один – нам его будет никак не обойти.

– Верно.

Я ходила взад-вперед по коридору, как хорошо, что он длинный, и пыталась придумать хотя бы один рабочий вариант.

– А громкое у нас что-нибудь есть?

Рита молчала: снова ушла в себя. Крикнула еще раз и щелкнула двумя пальцами у ее лица.

– А?

Повторила вопрос.

– Только телевизор.

Точно!

– Точно! Смотри, мы поставим его в самый дальний угол квартиры и врубим на полную громкость, – начала я импровизировать. – Этот раздражитель будет сильнее шума, который мы можем произвести. Вася побежит к нему, а мы тем временем выберемся из коридора и закроем его в квартире.

– А вещи?

– Что вещи?

– Мы должны их взять.

– С ними мы не сможем действовать быстро. Придется их оставить.

– Нет, это плохая идея, вещи нам точно понадобятся в поездке, там еда, теплая одежда, ноутбук, я еще пару книг взяла в дорогу.

У меня была знакомая, которая в сложные моменты жизни уходила в парк и орала на деревья. Сейчас я ее очень хорошо понимала: мне захотелось выйти во двор и покричать на березы. Злость (уже даже не раздражение!), как монетка на магнит, стягивалась в район затылка, я крутанула головой до хруста в шее.

– Рит, какие варианты? – сказала наконец.

– Не злись. Путь неблизкий. Нам точно будет нужна еда и вода в дороге. Ты сама не знаешь, в каком состоянии дом твоей бабушки, есть ли там хотя бы минимальный набор вещей. Не думаю, что будет так просто купить что-то по дороге в Минеральные Воды.

– Я еще раз тебя спрашиваю: какие варианты? Все понимаю, но я их не вижу.

– Может, скинем вещи вниз? Третий этаж, вряд ли они сильно пострадают.

– Будет грохот и те же ноутбуки разобьются, да и пакеты вряд ли выдержат.

– А если аккуратно на веревке спустить?

Она сбегала в свою комнату и вернулась с мотком бечевки. «Откуда он у тебя?» – спросила я, но не стала слушать объяснения. Взяла моток, чуть его распустила и проверила на прочность – нитка была тонкой, но если сложить в несколько раз, то, может, выдержит.

Из тяжелого у нас чемодан и дорожная сумка. Но первыми лучше отправить на улицу пакет с едой и сумку-холодильник, они полегче и понужнее.

– В целом можно попробовать, – сказала я, распустила моток, сложила нить в несколько раз (и даже не запуталась в ней сама). Мы с Ритой подошли к кухонном окну, открыли его и посмотрели вниз. Палисадник под нами идеален – ровный как вертолетная площадка, ни кустика, ни травинки. Только дерево: хотя его ветки и тянулись к окну, они тонкие и пока еще голые, сумки не застрянут.

Мы подхватили сумку, пропустили под ее ручкой бечевку, а затем перекинули через окно. Веревку держали в четыре руки, я – за свои концы, Рита – за свои, и отпускали ее медленно, чтобы не зацепиться за что-нибудь «грузом». Повезло, погода стояла безветренная, поэтому сумка шла легко и не раскачивалась настолько, чтобы пробить соседям под нами стекла в окнах. Если они живы, то очень удивятся.

Дело заняло минуты четыре. Сумка мягко приземлилась на влажную землю – возле ствола дерева. Рита отпустила конец веревки, и я, быстро перебирая руками, затянула всю ее обратно на кухню.

– Супер, – сказала Рита, – давай теперь попробуем с чемоданом, он тяжелее.

Она притащила из коридора чемодан, я приподняла его – килограммов семь-восемь. Вдвоем мы затянули его на подоконник и начали очень медленно спускать. Я боялась, что веревка не выдержит, она впилась в мои ладони до ссадин, мышцы во всем теле напряглись – я стала, как железнодорожная шпала. И тут почувствовала, как под внезапным порывам ветра чемодан ударился о стену.

– Замри, – процедила Рите.

Перед тем как спускать дальше, мы дождались, чтобы чемодан перестал раскачиваться. Кожа ладоней защипала.

– Я надеюсь, ты догадалась выложить оттуда хотя бы книги! – сказала я Рите, но та деликатно промолчала.

Чемодан наконец приземлился, и я заметила, что половину его пути задерживала дыхание. Рита захлопала в ладоши. Раз мы спустили этот чудовищно тяжелый чемодан, то с остальными вещами проблем не возникнет.

Притащили сумку и пакеты на кухню и по одному спустили вниз. Рюкзак и сумку с документами решили взять с собой – оставлять их без присмотра на улице не хотелось, да и унести с собой будет легче.

Напоследок Рита высунулась в окно по пояс и, изогнувшись всем телом, попыталась рассмотреть, стоит ли Стас у подъезда. Но подъезд находился с торца дома, в неудобном для обзора месте – тем более по бокам росла высокая и пушистая сирень, ограничивающая видимость даже в оголенном после зимы виде.

Рита покачалась из стороны в сторону, но, так ничего и не увидев, вернулась в комнату и закрыла окно.

– Переходим к этапу номер два, – сказала я. – Заманиваем Васю в квартиру и бежим отсюда к чертовой матери.

Мы подхватили кухонный телевизор с двух сторон – он весил, кажется, больше моего чемодана – и оттащили его к ней в комнату. Поставили на прикроватную тумбу, и она пошатнулась от веса. Рита подключила телевизор к розетке, а я попыталась настроить вещание, но без антенны на экране мерцал белый шум, а вместо членораздельного звука – шипение.

– Как считаешь, хватит ли этого шума или все же подрубить антенну? – уточнила я у Риты.

– Мне кажется, лучше, чтобы был голос. Вдруг на просто шум эти существа не так активно реагируют.

Я сходила на кухню за антенной и попыталась настроить телевизор, но даже с ней картинка нечеткая, а звук прерывается.

– Ладно, оставь, – наконец сказала Рита. – Думаю, этого будет достаточно, главное погромче пусть работает.

Она выкрутила громкость на панели до максимума. Шел какой-то сериал – из тех, что показывают в дневное время, про любовь скромной золушки из деревни и богатого городского бизнесмена. Изображение мигало, слова актеров терялись в какофонии скрипов, шипений и гудений.

Интересно, сериалы сейчас включаются автоматом – и вмешательство человека в процесс не требуется или на телевидении пока еще кто-то работает? Если человечество вымрет, то сериалы все равно будут крутиться по главным федеральным каналам?

У меня заболели уши от шума: барабанные перепонки того и гляди воспалятся и лопнут.

– Пойдем скорее, – сказала я Рите и потянула ее за руку ко входной двери. В коридоре она закинула рюкзак на спину, набросила ремень от сумочки через плечо и кивнула, что готова.

– Нет, подожди. Давай обсудим, как будем действовать, нужно еще взять что-то такое, чем можно будет его ударить, если все пойдет не по плану.

– Юля, у меня уже куртка подмышками промокла, давай скорее покончим с этим.

– Как бы с нами не покончили! – хлопнула я ее по плечу.

Сбегала на кухню за ножом и передала его Рите, себе взяла палку от швабры. Надеюсь, они нам не пригодятся, убивать Васю все же не хочется – вдруг болезнь обратима.

– Встань за мной, – приказала я Рите. – Если он накинется на нас, то бей наотмашь – в меня только не попади, не рефлексируй, но старайся задержать дыхание, может, это поможет не подхватить болезнь.

Рита посмотрела на нож в своей руке и позеленела.

– Ты что, я не могу, я даже мяса стараюсь не есть, а тут воткнуть в человека!

Тогда представь, что это не человек.

Мы надели перчатки и медицинские маски. Я посмотрела на Риту, та медленно кивнула и взяла нож покрепче. Мы стояли у стены возле двери, вытянув руку, я провернула замок и нажала на ручку. Дверь медленно открылась. Мы с Ритой затаились: только бы не чихнуть.

Звук то плавно, то рывками плыл по квартире и заполнял собой пространство. В дверь никто так и не вошел. Я почувствовала, как напряглась моя челюсть и вжала локти в бока до боли. Кажется, ситуация начала выходить из-под контроля и главное сейчас не начать паниковать.

Я хотела обернуться, чтобы увидеть Риту, но тело не слушалось: оно стало чужим и в глазах начало темнеть. Успокойся, сказала я себе, и дыши: вдох-выдох-вдох-выдох.

Сериал прервался на рекламу и квартиру заполнили жизнерадостные голоса любителей сока «Классный»: мамы, папы и детей. Они пели песню под незатейливую мелодию и, я помнила, танцевали. Когда женщина взяла самую высокую ноту, дверь рванули с такой силой, что она ударилась ручкой о стену в коридоре. Василий с ревом, словно каждый вдох доставляем ему жгучую боль, вбежал в квартиру и, не обернувшись на нас, – я видела лишь его затылок, – бросился в комнату с телевизором.

У нас было несколько секунд: я схватила Риту за руку, вытолкнула ее в коридор, захлопнула дверь и даже успела закрыть ее на ключ. Мы услышали грохот и звук бьющегося стекла: Вася расправился с телевизором.

Напряжение спало: мои ноги онемели, и я начала оседать на пол. Рита отбросила нож и подхватила меня под локти.

– Уходим, мало ли что, – сказала она, и мы на цыпочках, вдруг рядом есть подобные Васе, пошли в сторону лестницы. Мне никогда в жизни не было так страшно: закрутило живот, задергалась челюсть, мутило. Каждый удар сердца отдавал в виски. Когда мы проходили мимо окна на лестничной клетке, я вспомнила о кактусе, который должна была выставить сюда: впервые решила кого-то спасти и сразу же провалила миссию.

Хотя не спасла ли я только что Риту?

В подъезде тихо – как и несколько дней назад. Выглянувшее из-за облаков солнце отбрасывало блики на лестничную площадку, белая и коричневая плитка, выложенные в шахматном порядке, сияли, тени стали глубже и острее. Мы спускались медленно и старались не создавать лишнего шума. Я уже в десятый, наверное, раз коснулась кармана куртки, в котором лежали ключи от машины. Глупость, но я будто бы не верила своей памяти, казалось, что ключи в любой момент исчезнут – растворятся в прошлом.

Мы спустились на первый этаж, там пусто.

– Фух, теперь можно сказать, что я, простите, чуть не обосралась? – сказала Рита, облокотившись на перила. – Когда дверь открылась, а Вася так и не зашел в квартиру, я подумала, что все, конец.

– Думаю, нас спасла та ужасная реклама. Видимо, пели они слишком фальшиво.

По моим ладоням, которые еще минуту назад были ледяными, начало растекаться тепло, хороший знак. Да и чувствовала я себя пободрее, по крайней мере, лечь прямо здесь и умереть мне больше не хотелось.

Прислушивалась, пытаясь уловить топот ног по полу, детский смех, чихание или кашель. Но наш многоквартирный дом превратился в саркофаг – стал последним приютом для сотен жильцов. Надо поскорее отсюда уезжать, пока он не переварил и нас.

Мы с Ритой вышли на улицу осторожно, осматриваясь по сторонам. Никого не было, и мы расслабились, даже посмеялись над Ритиной шуткой, которую я сразу же забыла.

И все было хорошо, пока Рита, завертев вдруг головой, не спросила:

– А где Стас?

Глава 8

Валентина сидела за столом на кухне и рассматривала фотографии сына в фотоальбоме. Вот они с бывшем мужем и младенцем на лестнице возле роддома – день выписки, а вот малыш еще неуверенно стоит в кроватке и держится пухлыми ладошками за бортик. На нем светлый костюмчик с нарисованным на груди котиком. Фотография черно-белая, но Валентина и без подсказок помнила: костюмчик желтого цвета, его привезли из Чехословакии для дочки соседки снизу, но та была крупной девочкой, он оказался ей мал.

Сыну Валентины – как раз. За сколько рублей они его выкупили? Этого в памяти не сохранилось.

Она перевернула страницу альбома: бывший муж учит малыша кататься на трехколесном велосипеде. Идиотская затея. Разве мог этот человек научить ребенка хорошему? Не научись мальчик кататься, все обернулось бы иначе. Как ее угораздило в свое время выйти замуж за такого никчемного человека? Глупость, свойственная юности, или же просто глупость?

Ладно, не сегодня, не в этот день.

Год, подумала Валентина, целый год прошел. В день исчезновения сына Валентина, уходя рано утром на работу, не стала его будить – каникулы, пусть поспит подольше, думала она тогда. Знала бы: разбудила и целовала-целовала-целовала. Взяла бы выходной, отвела его в парк или свозила к Эльбрусу. Сколько лет она ему обещала эту поездку?

– Куда же ты исчез? – выдохнула она и погладила пальцем лицо мальчика на фотографии, на этой черно-белой карточке он уже постарше, лет шести, играет с пластмассовым самосвалом на детской площадке во дворе. Какого цвета на нем комбинезон? Синего, Валентина помнила и это, а кепка – красная. А самосвал зеленый, с красными колесами. Песок в песочнице коричневый – влажноватый после дождя, кусты зелено-бурые – август, жара стояла много дней. Память Валентины обострилась, она помнила каждую минуту дня, замаринованного в этой фотокарточке.

Сейчас час дня, солнце в зените, душно, но форточка закрыта. Валентина взяла на сегодня выходной, его дали без лишних вопросов, Люся из отдела кадров смотрела на нее то ли с жалостью, то ли со стыдом – брови опущены, глаза прячет. За этот год Валя поняла, что люди не знают, как быть с ее горем. Она прокаженная – от нее сторонились, будто она могла заразить бедой одним прикосновением.

Коллеги и бывшие приятельницы отворачивались, или переходили на другую сторону дороги, или проскальзывали мимо – якобы не заметили. Те же люди, что год назад помогали ей искать сына. «Она ополоумела от горя», – говорили соседи, мать ей передала.

Валя вспомнила, как вернулась домой, вспомнила ту тишину – такую, которую никогда раньше не слышала и вряд ли еще услышит. Эта тишина подчеркивала отсутствие, ставила на пустоте ударение. Тишина заполнила выемку в ее жизни – место, оставшееся от сына.

Первым делом Валентина обошла соседей: мальчик общался с детьми некоторых из них, мог зайти в гости и заиграться. Нет, в тот вечер его у них не было. Лишь баба Катя с первого этажа вспомнила, как развешивала утром белье во дворе и видела, что мальчик сел на велосипед и скрылся за поворотом.

Куда он мог поехать, гадала тогда Валентина. К одноклассникам? Она взяла телефонную книжку и обзвонила родителей, хорошо, что в свое время догадалась выписать их телефоны.

«Прошу прощения за поздний звонок, не заходил ли мой сын к вам сегодня? Нет? Да, если можно, спросите у своего ребенка, может, он что-то знает. Тоже нет? Извините за беспокойство».

И так 26 раз. Она обзвонила матерей и отцов мальчиков и девочек, учащихся в классе сына. Стрелки на часах приближались к полуночи, когда она сдалась и пошла в милицию. Отделение находилось в соседнем районе, транспорт уже не ходил, и ей пришлось идти пешком по темным улицам. Но вглядывалась в темноту она не из-за страха: Валентина надеялась, что из нее вынырнет сын и кинется ей на шею. Выяснится, что это недоразумение —заехал слишком далеко, заблудился, но сейчас вернулся, не волнуйся, мама.

Из темноты выскользнул лишь рыжий кот с порванным ухом. Валентина вздрогнула, а котяра скользнул по ней взглядом и скрылся за гаражами.

В отделении Валю отправили к дежурному милиционеру – мужчине лет сорока с пышными усами песочного цвета и мясистым носом с большими (она видела их даже со своего места напротив) порами, глаза при этом у него узкие, верхнее веко так сильно нависало, что прятало половину зрачка.

– Сколько пацану-то? Десять? Да гуляет он, маманя. Первый день каникул, ослабила бы хватку, пусть порезвится.

– Да вы все матери одинаковые: это не в его характере, он так бы не сделал, а потом оказывается, что гайки так сильно закрутила, что пацану было проще сбежать. Одна его небось воспитываешь? Задушила любовью.

– Не надо никакого заявления. Во-первых, три дня еще не прошло – не можем мы его пока искать. А во-вторых, ну, ты парню-то судьбу не порть, найдем по заявлению, придется на учет ставить, а это лишние проблемы и в школе, и потом при поступлении в институт.

– Да-да, иди домой и жди. Вот уверен, вернется он не сегодня, так завтра. Ну, а если не вернется, то приходи дня через три, напишем заявленьице и будем искать.

Валентина вернулась домой и села у окна. Она не ела весь день и не помнила, пила ли хотя бы раз чай, но есть и пить сейчас казалось кощунством. Она будет сидеть у окна и смотреть на улицу до тех пор, пока ее сын не вернется – всю ночь, весь день, неделю, столько, сколько потребуется.

А может он уехал к бабушке, осенило ее. Мальчик ни разу не был у той дома, но адрес знал, мог решить навестить. Ведь не позвонить даже, у матери телефона нет. Завтра у нее выходной, надо будет ехать на первом автобусе в шесть утра.

Точно, конечно же, он у бабушки. Где еще? Странно, что она не нашла способа с ней связаться и дать знать. Может, мальчик соврал, что предупредил. Такое возможно: лгуном он не был, но фантазировать любил и границу между ложью и фантазией не всегда улавливал. Ох, и надерет она ему уши, если он все это время торчал у бабушки. Хотя нет, зацелует и заобнимает, лишь бы в порядке.

Валентина не спала ни минуты. Она сидела у окна, пока небо не окрасилось в нежно-розовый цвет. Утро. Как была во вчерашней одежде, так и встала: вышла из квартиры и отправилась на автобусную остановку. Она пришла за сорок минут до первого рейса, на улице прохладно и тряпочные туфли промокли из-за росы. Валентина этого не замечала. Она стояла на остановке, сжимала в руках дамскую сумочку и смотрела в одну точку на горизонте – в ту, где должен был материализоваться автобус.

Она не помнила, как доехала, как вышла на нужной остановке. Следующий кадр в ее памяти: она подходит по проселочной дороге к дому матери, над ней словно нависают горы, воздух ледяной, но солнце припекает. Первым делом она заметила, что возле калитки нет велосипеда. Куда мальчик его дел? Поставил за домом?

Калитка на участок, как и дверь в дом, открыта, мать никогда их не закрывала. Валентина, привыкшая к жизни в городе, понять этого не могла. Как можно лечь спать и при этом чувствовать себя в безопасности с открытой дверью? Но бог с ними. Она зашла в дом и окликнула мать, та всегда вставала еще до восхода солнца. Снова тишина, но не такая, как накануне вечером. Это тишина жилища, которое покинули временно.

Валентина прошлась по всем трем комнатам, пусто. Мать с мальчиком, наверное, пошли собирать травы. Она любила ходить за ними по утрам, с росой. Вот и мальчика с собой взяла, ребенка могут заинтересовать такие вещи, есть в этом действе что-то сказочное.

Валентина за ними решила не идти: она не слишком хорошо знала местность, да и куда они могли забрести? Вместо этого поставила греться чайник и залезла в холодильник, чтобы найти, из чего приготовить завтрак.

Мальчик обожал сладкое – блины, оладьи. Мука, молоко и яйца у матери были, а в погребе небось стояло варенье. Валентина напекла тонких, идеально круглых блинов, положила их на тарелку, накрыла фольгой и сверху полотенцем, чтобы не остыли. На все это у нее ушло около получаса, но мать с мальчиком никак не возвращались.

Она снова принялась ждать.

– А ты чего здесь делаешь? – спросила у нее мать, когда вошла в дом. В руках она сжимала фиолетовые цветы на длинных стебельках.

– А где сынок? – спросила у нее Валентина и улыбнулась. – Я ему блинов напекла, небось позавтракать еще не успел. Достанешь варенье?

Мать Валентины выронила пучок трав и села на стул возле стены.

– Где он? – спросила она.

– Как где? У тебя.

Мать мальчика не видела. Но Валя ей не поверила, она еще раз обошла дом. Это, видимо, розыгрыш. Зашла в первую спальню и заглянула в шкаф, под кровать и в чулан. Пусто. Дальше – комната поменьше, в которой мать спала. Напротив кровати стоял маленький диванчик «для гостей», но Валентина не помнила, чтобы у той хоть кто-то ночевал – она не приглашала даже внука, хотя тому полезнее провести лето с бабушкой в горах, чем в однушке в городе. Здесь стоял большой сундук. Валя открыла его рывком: аккуратно сложенные простыни, полотенца, отрезы ткани. Не мальчик.

Сына нет во всем доме.

Валентина упала на кровать. С чего она вообще взяла, что он здесь? Как бы доехал до горной деревни, если даже дороги не знал? Сколько времени она потеряла впустую?

Дальше – чернота. Когда Валентина пришла в себя, то обнаружила, что сидит на деревянном полу (кажется, в ладонь она посадила занозу) и воет. Воет так, что звук уже стал глухим и хриплым. Мать одной рукой сует ей стакан воды, а другой кладет в ладонь таблетку. Валентина взяла ее и послушно проглотила.

– Доченька, дорогая, объясни, что случилось? Где Олежка?

Валентина почувствовала такую усталость, что произнести даже одно слово вдруг показалось невыполнимой задачей. Она выпила залпом воду из стакана, протянутого матерью, и рассказала все, что случилось за последние сутки.

– Как в милиции не приняли заявление?! – возмутилась та. – Сейчас схожу к соседу, его сват работает в нашенской прокуратуре, он ему позвонит, и те точно забегают. Ты иди пока приляг.

Валентина хотела отмахнуться, приподнялась даже, чтобы пойти с матерью, но ноги ослабли, и она упала на колени. Мать, цокая языком и причитая, помогла ей встать и уложила на кровать. Как только голова Валентины коснулась подушки, она уснула.

Сны ей не снились.

Валя не знала, сколько прошло времени, – мама растолкала ее и приказала собираться. Возле дома их ждали «Жигули» алого цвета: тот самый сосед, чей сват работал в прокуратуре, вызвался помочь.

Валентина замерла и посмотрела вокруг: везде горы. Если невидимая рука их сдвинет, то нас раздавит как мух, подумала она. Скольких людей эти горы сгубили?

Почему-то она вспомнила историю о местном парнишке, вскормленном этими горами, – он рос здесь с рождения и знал, куда вернуть каждый сдвинутый камень. В 18 лет он погиб: поднялся с соседом на один из пиков, залез на камень возле обрыва, радостно вскрикнул, но потерял равновесие и соскользнул прямо в расщелину. Достали ли его тело? Валентина никак не могла вспомнить. Ее тогда поразила жестокость – горы не пощадили даже своего ребенка.

Хорошо, что я не успела свозить сюда сына, думала Валентина, он никогда не будет принадлежать этим горам.

Мать окликнула ее, и они сели в машину. Сначала заехали в дом свата – тот жил в горном Тырныаузе, на берегу Баксана, но работал в прокуратуре Минеральных Вод. Когда они подъехали к его дому, Расул, так звали соседа, пошел поговорить со сватом один на один. Он вбежал в многоквартирный дом и застрял там на целых полчаса.

Валентина начала терять терпение, она физически чувствовала, как таят минуты – те самые мгновения, которые, возможно, стоят ее сыну жизни. Где он? Вдруг упал в заброшенный колодец и умирал на его дне, переломанный и обескровленный, пока она каталась с матерью по горам? Или его похитил нехороший человек – и лучше даже не думать о том, что он может в эти секунды делать с ее ребенком.

– Мама, – сказала Валентина, хотя это было больше похоже на всхлип. – Почему так долго?

– Ждем.

Прошло еще минут десять, прежде чем Расул вместе с мужчиной лет шестидесяти вышел из дома. Сосед сел за руль, напоследок посигналил свату, и с силой хлопнул дверью.

– Это сват мой дорогой, Заур Асхадович, – объяснил Расул, сдавая на машине назад, он обернулся и смотрел на дорогу через заднее стекло. – Позвонили мы в милицию, примут они заявление сегодня, сейчас поедем. Я с тобой пойду, если не примут, прямо там Зауру Асхадовичу позвоним.

Как и обещал Расул, заявление в тот день в милиции неохотно, но приняли. Тогда же организовали поиски, помимо милиционеров, к ним присоединились местные жители, Расул с братьями и соседями. Весть об исчезновении в городе ребенка разлетелась мгновенно: люди сочувствовали, даже незнакомцы предлагали Валентине помощь.

Мальчика искали целый месяц. Валя, выбрав одну из последних фотографий сына (потом она ее сожгла, не могла больше на нее смотреть), обошла с ней все магазины в округе. Никто из продавцов его не видел. Тогда она начала опрашивать водителей автобусов, проводниц поездов, дворников.

Милиция тем временем проверяла заброшенные дома и колодцы, опрашивала бывших зэков, живущих в Минеральных Водах, рассылала ориентировку в соседние города и даже в Москву. А неравнодушные горожане обошли уже все возможные поля и леса. Они пытались найти если не мальчика, то хотя бы его след – что-то, что может указать, где искать дальше.

Куда же ты поехал? Валентина искала ответ на этот вопрос все время, что не спала. Даже во сне она бродила сквозь туман и выкрикивала имя сына. Она миллион раз прокрутила день исчезновения в голове и, кажется, восстановила его уже по минутам.

Вот и сейчас, год спустя, Валентина помнит все подробности. Она встала в семь утра. Сын спал на соседней кровати, как он любил, уткнувшись носом в ковер на стене. Вышла из комнаты на цыпочках и прикрыла за собой дверь.

Выпила на кухне чая, съела бутерброд с докторской колбасой, умылась, причесалась и в восемь утра вышла на работу. На дежурство она заступила в половину девятого. О чем они говорили с сыном накануне? Она спрашивала его о планах на первый день каникул, и он не собирался никуда ехать.

«Дома буду, книжку почитаю, ну, может, во двор на полчаса выйду, но мы с ребятами не договаривались идти гулять».

Валентина помнила каждое его слово. Так куда же он поехал на велосипеде? Почему он ей не сказал? У них была договоренность: не уходить со двора без предупреждения. Он послушный беспроблемный мальчик, так почему ослушался? Кто и куда его заманил?

Может, он поехал к ней на работу? Мальчик иногда так делал. Этот путь ему знаком, и это недалеко – заблудиться негде.

Она вставала и шла – в любое время дня и года. Прокручивала в голове, лежа в кровати без сна, возможные маршруты сына, вскакивала, накидывала халат на ночнушку и бежала на улицу, даже если ходила этим путем уже раз десять.

Дорога на работу лежала через частный сектор. Сначала она бродила там и заглядывала под каждый камень – буквально, вдруг именно под ним она найдет кусок ткани, носок, наручные часы или велосипедный гудок. А потом, когда стала узнавать уже каждую травинку, начала стучать в калитки. Вдруг мальчика держат взаперти? Одни люди, зная ее историю, пускали к себе на участки, разрешали заглядывать в сараи и погреба, а другие гнали, пообещав спустить собак.

Она возвращалась домой и ставила отметку ручкой прямо на обоях в коридоре – писала дату, чтобы отметить день, в который сын так к ней и не вернулся.

Через четыре месяца внимание Вали привлек хозяин дома, мимо которого она каждый день ходила на работу. Забор у него на участке не глухой, и каждый раз, когда она шла мимо, мужчина бросал дела и смотрел ей вслед, она даже спиной чувствовала его взгляд. Долговязый, с мозолистыми, грязными руками, одежда на нем висела, как на вешалке, а кепка держалась на ушах.

К нему Валя когда-то стучалась, умоляла пустить на участок. Он отказал. Жил мужчина один, по крайней мере, никого кроме него на участке она не видела.

Через несколько домов от него жила ее коллега Алла. Подругой ее Валя назвать не могла, но приятельницами их, наверное, можно считать – вместе ходили в столовую, пили чай в перерывах на работе, делились невзгодами, но забывали о существовании друг друга, когда выходили за ворота производства.

– А ты что-нибудь знаешь о соседе? – спросила Валентина во время перерыва. Они несли подносы с обедом к свободному столику в столовой. Вокруг стоял гам: разговоры, цокот вилок и ложек о тарелки, смех, и запах котлет с жареной картошки. Алла переспросила, наклонившись к Вале. Та, смущаясь, практически прокричала свой вопрос.

– Понравился что ли? – хохотнула в ответ Алла и подмигнула ей, Валя покрылась румянцем. – Правильно, полгода прошло, нужно помнить, но жить дальше.

– Четыре месяца, – Валя сказала, как ударила, кровь от ее лица отхлынула, но она поспешила улыбнуться, чтобы сгладить резкость. Надо лучше контролировать эмоции, мысленно одернула она себя, и так уже люди на улицах убегают от нее.

– Сергеем его зовут, – продолжила Алла, не заметив грубости, она широко раскрывала рот, так, что можно было пересчитать все зубы, и кусала пирог с вишней. – Мужик нелюдимый, не женат и не был, детей тоже нет. Но мы не общаемся особо, он раньше с матерью жил, но та померла, теперь сам крутится. Он тебя лет на пятнадцать точно старше.

Алла говорила с открытым ртом и крошки падали ей на розовую блузу. Валентина следила за ними как под гипнозом, но продолжала слушать и запоминать. Ей следовало бы натолкнуть Аллу на нужные мысли, но не спрашивать прямо – Валентине не хотелось, чтобы по работе пошли сплетни, а Алла была той еще болтушкой.

– Неужели у него и друзей нет? Никто не заходит? Я как не пройду мимо, он один на улице, что-то мастерит или копает.

– Ой, – Алла махнула рукой, – я будто слежу, но кто-то заходит, ребята из школы, он кружок по радиотехнике вроде ведет. А ты что не ешь?

Она кивнула в сторону полных еды тарелок.

– Аппетита нет.

Чистая правда: Валентина сложила тарелки обратно на поднос и опустила руки на колени. Она думала: одинокий мужчина, живущий на отшибе, к которому к тому же ходят мальчики. Что ей делать? Сходить в милицию? Нет, на них надежды нет, там только посмеются и отправят ее домой. Надо ей проверить самой – и сегодня же.

В тот день Валя задержалась на работе, чтобы дождаться ухода коллег, она боялась, что кто-то из них увяжется с ней. Когда все ушли, она встала, накинула плащ, сжала в руках сумочку и пошла прямиком к участку Сергея.

Сентябрь клонился к закату, уже чувствовалось первое дыхание зимы – пронизывающее и острое, пришедшее с октябрем. Сергей пилил доски у сарая, шапка, пришедшая на смену кепке, сползла на затылок.

Валентина подошла к калитке и постучала в нее – обычная, деревенская, из реек – условная, поэтому жест этот номинальный. Сергей увидел ее, прислонил пилу к козлам и медленно, закуривая на ходу, подошел к Вале. Он молчал.

– Я знаю… – голос Вали дрожал, она проглотила следующее слово и замерла, ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы продолжить. – Я знаю, что мой сын у вас.

Она решила говорить в лоб, чтобы посмотреть на реакцию: испугается, заерзает или будет спокоен. Закончила, но добавила для убедительности:

– Я все про вас узнала.

Сергей все также курил, и ни одной эмоции на его лице не проявилось. Валя опустила глаза, посмотрела на свои туфли, синий кожзам запылился по дороге, и затеребила ремешок сумочки. «Зачем я все это затеяла», – думала она, аж виски заныли.

Наконец Сергей пошевелился: он открыл калитку и махнул рукой в сторону своего участка.

– Проверяй, – сказал он и закурил еще одну сигарету. Говорил тихо и твердо, но без злости или раздражения. Интонация человека, не склонного разбрасываться словами.

Валя засуетилась, она зачем-то его поблагодарила, забежала на участок и первым делом зашла в сарай – пусто, заглянула в колодец – пусто, туалет – никого, уличный погреб – только банки с соленьями. Валентина даже отважилась войти в дом, маленький, из двух комнатушек, но и там не было никого – только толстый рыжий кот и фотография матери на стеклянной полке в серванте. «Как здесь чисто, – подумала Валя и сама себя одернула, – не время размышлять о такой ерунде».

Сергей зашел за ней в дом. Увидев, как Валя обходит комнаты, он сам откинул ковер на полу – под ним был люк в еще один погреб.

– И тут не забудь, – буркнул он Вале.

Не задумываясь, она бросилась к люку и подняла его – погреб маленький, как раз на одного человека, но там стояли лишь банки и мешки с картошкой.

Валя захлопнула крышку и села рядом прямо на пол – в юбке и драных капроновых колготках, она зацепилась ими за гвоздь, пока лазила по сараю. Казалось, сил не хватит даже на дорогу домой.

– Жалко мне тебя, дуру. Маешься, ходишь по дворам, стучишь к людям. Помер твой парень, смирись уже и живи дальше, – сказал ей Сергей, после чего вышел из дома. Валя услышала, как он снова начал пилить – дерево захныкало.

Собрав остаток сил, а их оказалось не так уж и мало, Валя встала, отряхнула юбку, быстрым шагом подошла к Сергею и ударила его по плечу. Неловко, скорее шлепнула. Но даже этого было достаточно: впервые в жизни она подняла руку на человека.

– Мой сын жив, и я его найду.

Этот удар придал ей уверенности и противоестественной гордости, но она растеряла их сразу же, как вышла с участка Сергея и повернула за угол.

Там Валя опустилась на землю, и ей показалось, что тело ее ссохлось, из него выкачали и влагу, и кислород. Даже странно, что линии рук и бедер плавные и округлые, куда правильнее, если бы они стали как сушеные грибы. Она перевела взгляд с ладони на дыру на правом колене, ее, конечно, уже не зашить.

«Обидно, последние», – подумала Валя и разревелась.