Читать онлайн Таинство детства. Беседы известного духовника с родителями бесплатно

ПРЕДИСЛОВИЕ: КНИГА ДОВЕРИЯ

Нет дела более трудного, чем воспитание ребенка, об этом знает, наверное, каждый. Воспитание же в ребенке христианина в сегодняшнем мире, давно утратившем христианские черты, кажется, требует столько труда, что успех в этом начинании можно приравнять уже поистине к дару свыше. О таком даре мы говорим, что он дается незаслуженно и посылается извне. Однако суметь принять его — значит помочь ему открыться изнутри. Его нужно окликнуть и разбудить. Свет Христов просвещает всякого человека грядущего в мир, но разве всякому удается с ним встретиться? Узнать этот свет способен лишь тот, кто сам открыл его в своей глубине, тот, кто умеет им делиться. Призвание христианского воспитателя начинается с того, чтобы разглядеть, почувствовать Христа в ребенке. Для такого воспитания нужно быть зрячим самому и научиться передавать этот дар другому. Эта задача может показаться непосильной, но по сути она куда легче, чем мы думаем. «Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф 11, 30). Удача книги о. Виктора Мамонтова именно в том и заключается, что она помогает нести то благое, легкое бремя, которое налагает на нас присутствие Христово. Такое присутствие открывается сознательной вере, созревающей в ребенке. Веру следует бережно, осторожно, иной раз «в поте лица» выращивать, сознавая при этом, что она дается нам просто так, что она живет с нами от начала, со дня творения.

Есть полезные книги, которые хорошо учат, как следует воспитывать детей. По прав де говоря, мне думается, что неторопливая беседа о. Виктора о воспитании лишь отчасти принадлежит к категории полезных книг. Она учит — если учит — прежде всего доверию к тому, что заложено во всяком человеке и к тому, что надо лишь разбудить, я бы сказал, проявить в нем. Однако никакой истины нельзя проявить, если не хранить в себе «негатива» этой истины, оставшейся где–то за порогом нашей памяти, в довзрослом, забытом мире. Разве не в том заключается первая из задач христианского воспитателя, чтобы прежде всего вернуться к ребенку в себе самом? «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф.18,3). Иисус говорит: подлинное, царственное детство — не позади, а всегда впереди вас. И называется оно святостью. Известно, что многие святые находили свой особый, им ведомый язык общения с детьми (здесь на память приходит, прежде всего, преп. Серафим) и чувствовали себя легко и свободно только в их обществе. Да, по сути, все воспитание, не состоит ли, прежде всего, в этом «обращении» в детство Христово или в святость? Если не обратитесь, не узнаете подлинную радость Благой Вести. Путь к этой радости следует искать уже с первых лет жизни. Беседа о. Виктора — и мягким тоном своим, и всем смыслом — служит, прежде всего, не столько добрым советом, сколько пробуждению добрых, детских, христовых чувств в самом воспитателе.

Наш мир стремительно повзрослел за последнее время, и за пределами особо устроенных, отгороженных, перегороженных изнутри «архипелагов церковности», отнюдь не ищет, чтобы его кто–то воспитывал. При этом сегодня, ничуть не меньше, чем вчера, он нуждается в том, чтобы его будили. Христианский воспитатель призван вернуть ребенка к его собственному подлинному детству. Или подвести его к той тайне, которая в нем заложена. Для этого самому воспитателю необходимо будет явить эту тайну в себе, заставить прислушаться к ней. Заставить, конечно, не силой авторитета, но убедительностью ее присутствия.

В этом смысле профессия православного священника становится, на мой взгляд, одной из самых «детских» профессий. Она несет свидетельство о той мудрости младенчества, которую мы утрачиваем уже в самые первые годы нашей жизни. Иногда к ней возвращаются уже на пороге старости. Она учит доверию к тому, что заложено в нас, доверию ко Христу, который входит в наше существование еще до того, как мы могли осознать его. В нынешней жизни много всяких гуру, водителей, возбудителей толп, но слишком мало детей, не по возрасту, а по духу. Только человек, вернувшийся в себе к ребенку–Христу, вправе быть христианским воспитателем.

«Я не даю советы, — говорит о. Виктор, — я сею семена».

Решусь добавить: это семена детства. Конечно, семена Божии давно посеяны, но чтобы взойти, им нужна добрая почва. Им нужна душа, чей слух открыт Слову и Духу, восприимчивая к той первозданной открытости мира Божия, которая длится, поет, радуется в нас. Научиться «быть как дети» значит также обратиться к дару творения, который наполняет всякую тварь своим неслышным звучанием. Становясь взрослыми, мы забываем о нем.

Когда я читал о. Виктора Мамонтова, я натолкнулся на одну запись в дневнике американского трапписта Томаса Мертона. Этот текст совсем не о православном воспитании. Он взят совсем из иной, далекой реальности. И все же именно им мне вдруг захотелось завершить это коротенькое вступление. В нем есть какая–то догадка, к которой — совершенно иным, доверительным путем — подводит нас и книга о. Виктора:

«Однажды ночью Карл Барт[1] видел во сне Моцарта…

Ему приснилось, что он назначен экзаменатором Моцарта по богословию. Барту хотелось проэкзаменовать его с максимальной снисходительностью, и он намеренно ограничил свои вопросы лишь мессами, которые Моцарт написал.

Но Моцарт не ответил ни на один вопрос».

Мертон где–то услышал об этом и задумался. Каждое утро, говорит он, прежде чем приняться за свою догматику, Барт играл Моцарта. Может быть, бессознательно он хотел пробудить Моцарта, который где–то скрывался в нем самом. Барт говорил, что в музыке Моцарта ребенок, более того, божественный ребенок говорит с нами.

«Не робей, Карл Барт, — обращается к нему Мертон. — Хоть ты и стал великим богословом, Христос внутри тебя всегда остается ребенком. Твои книги, как и мои, значат гораздо меньше, чем мы с тобой думаем. Но есть внутри нас Моцарт, который спасет нас»[2].

Свящ. Владимир Зелинский

Несколько предварительных слов от «авторов»

Одна моя подруга, мать трех замечательных девочек, сказала однажды: «Не люблю ходить на исповедь к священникам–монахам. Я поступаю так только в крайних случаях, когда поблизости нет «семейных» батюшек. Что могут знать о моих проблемах те, у кого не только детей, но даже семьи нет! Монахи конечно, люди очень высокой, чистой веры, но они не соприкасаются с моими житейскими трудностями, поэтому между нами обычно — стена».

После разговора прошло несколько лет. Однажды Дональд Марсден, большой друг нашей семьи, познакомился через нас с архимандритом Виктором. Встреча так потрясла его, что он, американец и пресвитерианский пастор, стал постоянно искать встречи с православным священником из маленького латвийского городка. Через некоторое время Дональд предложил нам с мужем сделать книгу о воспитании детей в Церкви. Несмотря на некоторую, с моей точки зрения, неосуществимость идеи, муж сразу принял ее. У него к тому времени уже был накоплен родительский опыт, хотя, по его словам, не совсем удовлетворительный.

Работа продолжалась почти два года. Мы часто встречались с отцом Виктором, беседовали с ним. Многое было прожито, переосмыслено. Иногда за спиной «вырастали крылья» — таким радостным было прикосновение к тайне богообщения, к тайне замысла Божьего о человеке, к удивительному доверию Бога своим чадам. Но подчас приходилось очень трудно. Похоже на чтение Священного Писания: никогда не знаешь, чем кончится новое погружение в давно знакомый текст. Что для тебя сейчас приготовил Господь? Обрадует, ободрит, утешит, или — обличит, снимая привычные маски или шоры.

Впрочем, прямое обличение — не стиль отца Виктора. За все годы нашего знакомства, я ни разу не услышала от него слов, звучащих в некоторых храмах: «Это ты должна делать, а вот это — не должна». В сознании православного человека духовник часто понимается либо как копилка житейской мудрости, либо как передатчик Божественной воли. Отец Виктор никогда не позволяет себе даже намека на духовное насилие. Роль духовника он видит в том, чтобы побудить человека вступать в личные отношения с Господом, чтобы научиться слышать и ответственно исполнять Его волю.

Сам батюшка в общении со своими духовными чадами как бы «уходит в тень». Некоторые люди, впервые приехав в Карсаву, уезжают озадаченные и даже разочарованные: ехали много сотен километров, преодолев нередко большие трудности, чтобы получить «серьезный духовный совет», а батюшка только выслушивал, иногда произносил несколько слов, напрямую вроде бы к делу не относящихся, и отпускал с миром. А где же точное указание, как действовать? Но со временем встреча с батюшкой, если она была молитвенной, приносит плоды, а его слова для тех, у кого «уши открыты», обретают глубокий смысл.

Такое отношение духовника к своим чадам может и должно стать основой взаимоотношений взрослых и детей. Это стало для меня главным открытием при создании книги. Воспитатель должен владеть искусством общения с ребенком «на расстоянии двух свобод», чтобы иметь возможность раскрыть в ребенке личность, которой Божественным замыслом даровано уникальное предназначение во Вселенной. Такое отношение ничего общего не имеет с безразличием, оно прямо противоположно авторитаризму. Трудность состоит в том, что, как и любое другое искусство, оно даруется Богом, но, в то же время, нельзя приступать к воспитанию, не владея им. Выход видится только один — с глубочайшим смирением испрашивать у Господа этот дар.

Начиная работу над книгой, я не могла даже представить, как много придется изменить в себе и во взаимоотношениях с ближними. Сейчас кажутся несколько наивными наши вопросы той поры. И все же мы не стали их опускать: размышления отца Виктора часто выходят за рамки конкретных вопросов, поднимая собеседника от узко–специфических ситуаций к целостному видению человека и его жизни с Богом.

Возвращаясь к своим сомнениям перед началом создания книги, могу с уверенностью сказать: да, священник–монах может поведать о детях то, что подчас скрыто даже от многодетной любящей матери — если он имеет чистое сердце, к которому приложил духовную мудрость, готовность слушать и слышать ребенка.

Мы умышленно попытались избежать любого рода структурирования книги. В ней нет тематических разделов и почти нет подбора материала по заранее задуманному плану. Канва книги напоминает пейзаж любимой отцом Виктором японской живописи: только легкий намек. Взмах кисти — и мазок художника начинает преображать мир, делая его прозрачно–трепетным, как капля утренней росы на освещенной солнцем паутинке…

Марина Гриц

Кавычки, вынесенные в заголовок, очень значимы. С одной стороны, мы вовсе не стремились ощутить себя «авторами», желая как можно больше места в книге дать словам отца Виктора. С другой стороны, приходилось постоянно вести действительно авторскую работу — задавать темы и ставить вопросы, снова и снова искать целостную композицию…

Кроме того, нам приходилось работать в определенном жанре «духовных бесед», отмеченном такими выдающимися работами, как книги Оливье Клемана[3] и Джованни Гуаита[4], которые были в определенном смысле образцами, хотя мы отдавали себе отчет, что даже претендовать на сравнение с ними нелепо. Поэтому все время приходилось помнить библейскую заповедь «не оглядывайся назад» (Быт 19.17).

В отличие от патриархов Афиногора и Гарегина I, отец Виктор (Мамонтов) не занимает ни выдающегося, ни даже заметного места в церковной иерархии, являясь настоятелем единственного православного прихода в маленьком городке Карсава Латвийской республики. Он любит повторять в своих проповедях, что «не важно, какое место ты занимаешь в жизни, но важно, какая у тебя душа. Светишь ли ты миру, свидетельствуешь ли своей жизнью о свете Христовом или только коптишь небо?»

Сам архимандрит Виктор свидетельствует, причем именно так, как учит других — своей жизнью. Господь сберег его в тяжелые для церкви годы в тишине латвийского захолустья. Но нельзя надолго скрыть горящий светильник — трудная дорога в Карсаву стала известна многим людям, ищущим такого свидетельства.

Устная и письменная речь о. Виктора, филолога по образованию, исключительно проста по лексике и по стилю. Он всегда говорит очень ясными и понятными словами и предложениями, не стараясь поразить собеседника изяществом слога. Когда мы переводили на бумагу наши беседы, то старались сохранить особенности его речи.

Многие люди знали о нашей работе и оказывали нам разнообразную поддержку, в первую очередь, молитвенную. Ободрение и дружеское внимание в тяжелые минуты сомнений приходили от друзей и знакомых, живущих в различных городах и странах. Сердечно благодарим каждого. Но некоторые имена мы должны непременно отметить. Это епископ Серафим (Сигрист), свящ. Иаков Рыклин, свящ. Владимир Зелинский, пастор Валдис Страздыншь и его жена Юта, доктор Mоше Навон, Петр и Юлия Палтерман, Алла Михайлова и Алексей Лочмелис. Им всем огромная благодарность.

Идея книги и ее тема была предложена нам президентом издательства «Нарния» Дональдом Марсденом. Без его неизменно дружеской, настойчивой и всегда очень доброжелательной поддержки работа над книгой вряд ли была бы завершена.

Особая благодарность Раисе, родной сестре отца Виктора и ее мужу Владимиру Моисееву, совсем недавно от нас ушедшему (… 23.12.2004), за понимание и неизменную поддержку.

Благодарность людям, согласившимся прочитать рукопись и высказать свои замечания: Каринэ Черняк, Михаилу Логачеву, Федору Василюку и Ольге Филипповской. Их ценные советы позволили завершить работу над текстом.

Благодарим также Анну Годинер, чья обстоятельная и, одновременно, исключительно деликатная редактура вдохновила нас на последнем этапе работы над книгой.

Два года труда над книгой стали Божьим благословением и огромным счастьем для нашей семьи. Искренне желаем того же и всем читателям этой книги.

Илья Гриц

Нужны ли дети миру сему?

Илья Гриц (далее — И.Г.). Отец Виктор, мы хотели бы побеседовать с Вами о жизни с детьми в Церкви. Прошло уже более пятнадцати лет после того, как в России и других странах бывшего СССР стала возрождаться церковная жизнь. За это время выросло первое поколение детей, которых родители когда–то ввели в Церковь, не живущую под внешним притеснением. Ныне эти дети вступают в самостоятельную жизнь. Что–то стало уже хорошо видно, в первую очередь — ошибки в их духовном воспитании. Многие взрослые очень этим обеспокоены. Поэтому стала осознаваться необходимость осмысления и, наверное, переосмысления духовного воспитания и образования детей.

Складывается такое впечатление, что современному миру, миру вне Церкви, дети просто не нужны. Это некая реальность, которую мы видим. Для некоторых людей приход нового ребенка в мир — событие не совсем приятное. Как детей встречает государство, отдельные социальные группы, общество в целом? Все направлено на то, чтобы детей было меньше. Появление каждого нового ребенка — трудность для общества. Достаточно посмотреть на то, сколько сейчас сирот, бездомных и брошенных детей. Общество с этим не справляется.

Отец Виктор Мамонтов (далее — О.В.). Мир сейчас, к сожалению, духовно болен. Было бы неверно говорить, что каждый человек, живущий в этом мире, радуется тому, что на свет появилось еще одно существо. Это потому, что многие воспринимают детей как обузу, а не радость.

Причина не в том, что материальная нужда косит многих людей, а в том, что человек потерял связь с Богом и дух его растлился. Из растленного человеческого духа не может явиться правильное понимание жизни, правильное понимание человека и его достоинства. Вся беда в том, что человек, отрываясь от Бога, хочет быть самодостаточным, жить и решать свои вопросы без Бога, по своей воле.

Без Бога все дозволено. Убить одного ребенка, потом второго, третьего, четвертого — и уже человек не думает о количестве, это неважно. Общество это поощряет, потому что оно живет только правом, а не по совести. А Божий закон — закон совести. Поэтому, когда человек начинает жить с Богом, он духовно преображается, становится способным творить новую жизнь. Он уже не может убивать.

Люди, которые многие годы жили вне Церкви, а потом пришли в нее, всегда пересматривают свою жизнь и уже не допускают тех злодеяний, которые делали раньше. Все женщины говорят: «Если бы я знала Бога, то никогда бы не подняла руку на своего младенца!»

Уже ветхозаветный человек знал тайну усыновления, хотя до Христа она решалась иначе. Тайна усыновления была в соотнесении своей жизни с Богом. Ветхозаветный праведник «ходил пред Богом». Мы видим в Писании много примеров праведной жизни.

Но мир секуляризованный этой тайны понять не может. Человек соотносит свою жизнь с обществом, с миром и считает, что его рождает общество, а не он сам творит вместе с Богом жизнь, к которой призван. Это отказ от вечной жизни. Если человек не рождается для вечной жизни, не посвящается вечной жизни, то он рождается как бы в пустоту, в какую–то бездну. Зачем он тогда рождается? Надо это глубоко осмыслить.

Псалмопевец говорит: «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него — плод чрева».[5] Из этого и надо исходить: дети — награда от Бога. Но, чтобы к этому прийти, нужно устроить свою жизнь с Богом так, чтобы она была реальной, а не формальной.

И.Г. Есть замечательный христианский памятник II–го века, документ ранней Церкви «Послание к Диогнету». Оно написано в языческом мире, где один христианин пишет письмо другу–язычнику и рассказывает, кто такие христиане. Он говорит, что они селятся в разных городах, в разных странах, культурах, у них нет особенной одежды, пищи. Они принимают обычаи всех тех народов, куда они попадают, т. е. это — обычные люди. И вдруг завершает он несколько неожиданно: «Они вступают в брак, как и все, рождают детей, только не бросают их»[6].

Отец Виктор, как Вы думаете, почему именно это считается исключительной особенностью жизни христиан?

О.В. Бросить ребенка — это поступок духовно незрелого человека, эгоистичного, занятого собой. Такой человек не желает иметь ребенка и нередко говорит: «Хочу писать диссертацию», или: «Хочу карьеру сделать». На одну чашу весов бросается карьера, а на другую — ребенок. Человек выбирает карьеру, т. е. призрак, а жизнь уходит.

Я встречал таких людей. Впоследствии человек достигал высокой ступени светского образования, но был не радостен. Почему, когда осуществляются мечты, человеку вдруг становится грустно? Потому что ничто земное не может удовлетворить душу человека. В каждом из нас живет неистребимое желание жить всегда, а все земное имеет предел. Блаженный Августин молится в своей «Исповеди»: «Господи, прости, что я возлюбил творение больше, чем Тебя!»

Воспитание ребенка до рождения

И.Г. Японцы говорят, что самое важное происходит в жизни человека до четырнадцати лет, после четырнадцати уже ничего существенно в человеке не меняется — не внешне, конечно, не событийно, а в формировании личности.

О.В. Те же японцы считают, что жизнь человека начинается не тогда, когда он выходит из материнской утробы, а когда он еще находится в ней. Все эти девять месяцев они уже считают жизнью ребенка. Периоду плодоношения уделяют особое внимание и стараются, чтобы в это время женщина жила в такой атмосфере, которая никоим образом не травмировала бы того, кого она вынашивает.

Верующие родители начинают воспитание сына Божия, когда он только зачат, находится в материнской утробе. В период плодоношения всё, чем живёт мать — её впечатления, её состояние души — отражается на ребенке. Поэтому его нужно правильно духовно выносить.

И.Г. Что значит «правильно духовно выносить»?

О.В. Я слышал однажды многодетного священника, который говорил: «Некоторые соблазняются тем, что у меня много детей. Но период плодоношения — это самый аскетический период в жизни и нельзя позволять того, что принесет вред. Перед тем, как подумать о новом ребенке, мы с матушкой постились и когда узнавали, что он у нас будет, мы прекращали всякие отношения по плоти».

Некоторые же понимают это по–другому. Мне приходится иногда крестить детей, родители которых допускали во время плодоношения плотские отношения. Люди не понимают, что это допускать нельзя. Во время крещения с такими детьми случаются истерики.

И совершенно иными рождаются дети, которые вынашивались по–другому. Будучи еще в утробе, они уже как бы воспитывались в церковной ограде, когда чревоносящие матери каждое воскресение приходили к Чаше и, тем самым, помогали своему ребенку развиваться в утробе не только физически, но и духовно.

Часто люди об этом не думают. Полагают, что важно сохранить плод физически. Если начинаются какие–то отклонения, то прилагают очень много стараний, чтобы все нормализовать. А о духовном развитии ребенка совершенно забывают. Матерям кажется, что «вот, родится, тогда буду его воспитывать». Нет, воспитывать нужно еще до его рождения, потому что он уже потенциально есть в тебе — в том семени, которое в тебе.

Вообще говоря, семя всегда присутствует в мужчине и женщине. Значит, он в тебе есть потенциально всегда. И от твоего образа жизни зависит, какого ты родишь ребенка.

Только в Церкви родители могут понять эту тайну жизни и не делать ошибок, потому что Церковь стоит на страже Духа. Пастырь, если он действительно заботится о своих пасомых, о матери, о будущем ее ребенка, должен дать родителям благоразумный совет, чтобы предотвратить те ошибки, те духовные и физические болезни, которые могут проявиться на почве греха во время плодоношения.

В нашем приходе женщины во время плодоношения стараются всегда быть в храме, не пропускают воскресных служб. Ребенок, который уже через мать общался с Богом, рождается совершенно иным. Мать трудилась, пренебрегая физическими и прочими немощами, чтобы прийти в храм и участвовать в службах и, тем самым, приобщить будущего ребенка к жизни вечной.

Потом, когда ребенок рождается, он уже органично живет в духовной атмосфере. Все, что происходило духовно с матерью, уже записано в его сердечке. И зерна вечной жизни начинают прорастать. Это чудо, что, не будучи еще крещенным и не имея возможности, как мы, подходить к Чаше, он, тем не менее, через кровь причащающейся матери тоже причащается Телу и Крови Иисуса Христа. Это большая тайна.

В Израиле говорят, что в утробе матери ребенок изучает Тору. И он все знает, открыт всему. Но потом, когда он рождается, то ангел ему кладет печать на уста: по фольклорному преданию, ямка на верхней губе — это след печати ангела. Тогда вся жизнь человека превращается как бы в воспоминание того, что он знал в материнской утробе. Но вспомнить он может гораздо меньше того, что знал.

Самое главное не в том многознании, которое там было. Жизнь наша показывает, что невозможно все это сознательно вместить в себя, а бессознательно в нас уже все есть. По физическому возрасту мы — семилетние, тридцатилетние, шестидесятилетние. А по возрасту человечества мы такие, сколько существует человечество. Как говорил поэт Максимилиан Волошин:

«весь трепет жизни,

всех веков и рас

живет в тебе всегда, теперь, сейчас».

Из этого опыта человек может вспомнить только то, что нужно. Мы не можем сейчас одновременно интересоваться Сократом, Авраамом, Платоном, Пикассо — всем сразу. Хотя в каждом из нас это знание каким–то образом сокрыто. Джон Пауэлл, автор книги «Почему я боюсь любить?», в одном из своих произведений говорит, что человек реализует свои возможности на 9–12 процентов. Это очень немного.

Рождение ребенка — Богоявление

Ребенка, который выношен и рождается в Духе, встречают в семье верующей, христианской, не просто как сына человеческого, а как сына Божьего. Поэтому рождение ребенка может стать Богоявлением. Он предстанет перед нами в такой чистоте, в такой первичности! Это обновит и мать, и отца, и всех в семье.

Это непостижимое таинство, которое я не познал, будучи монахом, но с которым соприкоснулся через общение с семьями многодетных верующих. Однажды я спросил:

– А сколько же их будет у вас?

Родители ответили:

–Это не планируется, это по Божьему вдохновению.

И дали такой образ: дом на одной стене не стоит, на двух — тоже нет, и на трех — нет. А на четырех стоит прочно.

– Ну, а если, — говорят, — пятый, шестой, то это уже — Божье вдохновение!

Как встретить ребенка, чтобы он был только сыном человеческим? — Закормить, заласкать, как домашнее животное, приручить только к себе — и все. Этого довольно. Так мы сможем отлучить его от Бога. А встретить как сына Божьего — это значит, воспитывать его духовно, чтобы он был церковным человеком.

Вот семья одного нашего брата А. Для нас она пример того, как родители стремятся воспитывать детей как чад Божиих. Родители сами служат Церкви, считая это самым важным делом своей жизни. И своих детей они стараются с самых первых дней их зарождения, еще в утробе матери, также приобщать к разным сторонам церковной жизни.

Не надо их опыт идеализировать — как и у всех церковных семей, у них много проблем, и началось у них все достаточно трудно: первый их ребенок родился еще как сын человеческий. И хотя он сам пытается теперь воцерковиться, но многое ему мешает — и в общении с другими детьми в семье, и со сверстниками в храме. Потому что у него накоплен нехороший опыт.

М.Г. Получается, что дети несут на себе грехи родителей? И крещение, причастие никак не могут это изменить?

О.В. Это все же не механически бывает. Таинства Церкви — крещение, евхаристия — разумеется, действуют благодатно, но это не подразумевает, что они действуют автоматически. Ребенок сам должен как–то отвечать на призыв Духа.

Дети и родители — чада Божии

Мать–христианка видит ребенка не как своего, хотя она его выносила и родила. Как мы можем присвоить в этом мире городскую площадь, реку, облака? Это все общее. Так и мы не принадлежим ни себе, ни матери, ни отцу, ни дедушке, ни бабушке, как бы мы их ни любили. А мудрость жизни Божией заключается в том, чтобы каждого человека увидеть как сына Божьего. Мы к этому призваны, потому что у нас есть единственный Отец.

Все мы читаем молитву «Отче наш». В верующей семье на вечерней молитве могут предстать перед нашим единственным Отцом и прабабушка, и бабушка, и мать, и отец, и старшая сестра, и старший брат и совсем маленькие дети, и тот, кто еще не может предстать, а только «предлежит» в колыбельке.

Иисус Христос хочет, чтобы принимали дитя во Имя Его. И если мы принимаем дитя во Имя Его, тогда и Он входит вместе с ребенком в жизнь семьи. Тогда это полная жизнь. Тогда в семье есть и Отец абсолютный, Отец единый, есть и отец по крови, через которого имеется возможность путем трудов и усилий обрести Небесного Отца.

Это двойное отцовство обязательно. Мы должны чувствовать связь с теми, кто дает физическую жизнь, и с Тем, Кто дает жизнь духовную. Понятно, что и физическую жизнь дает нам Бог. Но Бог дает нам Духа Святого, а родители не могут быть для нас источником Духа. Поэтому они должны занять свое скромное место в иерархии жизни и себя как бы устранить: и быть родителями и, в то же время, как бы исчезнуть.

Когда в родителях пробуждается человеческий инстинкт: «мой, мой!», появляется опасность разлучить ребенка с Богом, и это страшно. Да, он и мой, но ведь нельзя на этом остановиться, потому что ребенок — дар Божий, Бог дал его и он принадлежит Богу. Всю свою жизнь он должен посвятить Богу. Если родители каждого ребенка, родившегося в семье, видят сыном Божьим, то и жизнь его будет тоже как сына Божьего, а не как сына человеческого, т. е. он будет не просто душевным человеком, но и духовным существом. Родители его приведут не к себе, а к Богу.

Есть заповедь о почитании родителей земных. Нельзя Бога почитать Отцом, минуя своих родителей. В наш храм приезжала девушка из Санкт–Петербурга, старая мать которой была некрещеной. Девушку это очень раздражало, поэтому она часто покидала ее, общалась с верующими людьми и считала, что у нее правильная духовная жизнь. Но на исповеди в одном монастыре священник ей строго сказал: «Ты ищешь Отца, полноты жизни и радости. Но у тебя ничего не получится, потому что ты забыла свою мать!»

Цель христианского воспитания

Есть разные уровни понимания цели воспитания. Некоторые родители видят смысл воспитания своих детей в том, чтобы их хорошо накормить, одеть и дать им светское образование. Этого недостаточно. Это горизонталь жизни — природная жизнь. Душа ребенка нуждается в духовной пище и в общении с Богом. И такую пищу нужно непременно давать. Но это возможно в том случае, если сами родители ведут духовную жизнь, постоянно общаются с Богом — и дома, и в церкви.

После своего рождения ребенок какое–то время живет в семейной среде — он не идет сразу в детский сад или в школу. Даже в храм его приносят не сразу по рождении, а лишь по истечении какого–то, пусть малого времени. В этот период должно быть заложено все, что ему нужно будет для жизни.

Двухлетний ребенок сам не придет в церковь. Все зависит от родителей. Если они сами воцерковились, то поняли, что жизнь в семье по крови не самодостаточна и не несет в себе той полноты, которую можно обрести только тогда, когда эта семья по крови входит в большую семью, в Церковь, не растворяясь в ней, как соль в пресной воде. Она остается семьей по крови, но она становится одухотворенной семьей, преображенной.

Сегодня пришли ко мне муж и жена договориться о крещении. Михаилу, их сыну, восемь месяцев. Я всегда стараюсь познакомиться с теми, кто собирается совершить это таинство, и выясняю, верующие ли они люди, церковные ли? И таковых ли они выбрали себе крестных отца и мать? Очень важно знать, могут ли родители духовно воспитывать своих детей, создать домашнюю Церковь. Выясняется, что отец этого ребенка не крещен. Тогда говорю: «А вы понимаете, что хотите сделать, что значит это таинство, и почему оно нужно?» Он, конечно, не понимает. Его жена, крещенная в детстве, номинальная христианка, также не понимает. Я сказал, что детское крещение — это акт веры не самого ребенка, а его родителей. Необходимо, чтобы после крещения ребенок жил в атмосфере молитвы и любви и возрастал духовно. У их сын, родившись в крещальной купели, потом не будет иметь возможности общаться с Богом. Родители фактически лишают его будущего. Дать физическую жизнь — это дело природы, а воспитать духовно — это уже дело свободной воли человека и большой труд, труд осмысленный и самый важный.

Нужно поддерживать евхаристический ритм, т. е. регулярно причащать ребенка, чтобы ребенок, по слову митрополита Сурожского Антония, с младенчества находился в церковной колыбели. При крещении сеется только семя и нужны садовники — родители и крестные.

Нецерковные родители после крещения ребенка не приносят его к Чаше. И когда через год–полтора вспоминают, что его надо причащать, и приносят его в храм, то духовно одичавший ребенок обычно отказывается принимать причастие и может устроить такую истерику перед Чашей, как будто ему яду дают. Огорченные родители уносят его из храма не причащенным. И в дальнейшем, бывает, уже боятся приносить его в храм и причащать. А кто виноват? Ребенок стал жертвой их духовной расслабленности.

Если нет духовного воспитания ребенка, то нет у него истинной жизни, она отнимается. Но семя вечной жизни, всеваемое при крещении, нужно оберегать и взращивать, чтобы получить духовный плод.

Анастасия Ивановна Цветаева, когда жила в ссылке, однажды спросила одну неграмотную женщину: «А зачем ты будешь крестить своего ребенка?» Та ответила: «А что, он должен жить как скотина?» «Меня этот ответ потряс», — рассказывала Анастасия Ивановна.

В Израиле говорят: «Если родители не дают религиозного воспитания своему ребенку, они крадут у него будущее». И это действительно так. Не дав духовного воспитания ребенку, мы оставляем его в круговороте этой жизни, у которой есть начало и конец, и конец этот — смерть. Все, что от природной жизни, умирает. Душа не может удовлетвориться ничем материальным, потому что по природе она иная, и у нее есть иной запрос, высший. Это то религиозное чувство, о котором А. П. Чехов писал в своих записных книжках. Когда его спросили, чем отличается человек от животного, он пояснил: «Животное ест, пьет, трудится, веселится, размножается. То же делает и человек». Человек же отличается от животного тем, что у него есть высший религиозный запрос. Если человек его не удовлетворяет, он не живет на уровне своего достоинства. Он не может обрести вечной жизни. Жить на уровне своего достоинства — значит, быть Божиим человеком. Если он — просто сын человеческий и еще не поднялся на эту высшую ступеньку, то ему нужно помогать подниматься.

Где это делать? Прежде других это должны делать родители и, прежде всего, в семье. Воспитание заключается не в том, чтобы каждый день читать морали. Можно замучить ребенка, испортить ему всю жизнь, превратить ее в скуку и просто раздавить его своим командованием, давлением. А нужно, как писал митрополит Сурожский Антоний по поводу духовного наставничества, внимательно следить, как Дух Святой действует в жизни человека, и не мешать этому. Родители должны радоваться, если видят, что ребенок находится в благоприятной духовной ситуации — когда он открыт Богу, когда он не закомплексован. Они не должны передавать ему свои неврозы и свои духовные болезни. Ни при каких обстоятельствах нельзя распускаться. Хочется накричать на ребенка — остановись!

Главный принцип воспитания — умаление себя. Общение на расстоянии двух свобод

Когда мы чему–то учим ребенка, то не должны проявлять власть, возвышаться над ним, а встать как бы (не абсолютно) на его уровень. В английском и немецком языках есть слово understand, понимать. Буквально это — «встать под», а не «над». А родители часто хотят встать «над», и думают, что чем выше они поднимутся, тем больше будет пользы ребенку, и они ему столько дадут! Хотят набить его, как мешок, какими–то правилами. А в данный момент, может быть, достаточно сделать что–то совсем малое.

У нас всегда бывает ставка на результат, хотим, чтобы результат сразу был виден. А важно, чтобы началось что–то до результата, важно какое–то семечко бросить. Взрослый человек сильнее маленького ребенка. Он, конечно, может заставить его что–то делать силой, сказать: «Я лучше тебя знаю, что тебе надо!» В этот момент не возникает никакого общения. Это — разрыв. Тогда я закрываю тебе ум, закрываю тебе сердце. И ты — марионетка, ты — объект, которым я манипулирую. Этих слов не должно быть в семье, на них должен быть наложен запрет.

Надо видеть в ребенке немощное существо, которое может вместить еще очень мало. Это малый сосуд. В него не вольешь сразу ведро воды. Можно только по капелькам, только гомеопатическими дозами. Хотя, когда я говорю так, это не абсолютно. Потому что ребенок более одарен, чем мы о нем думаем. И в нем еще не растрачено то, что уже потеряли мы.

Истинное общение с ребенком — родителей, священника, воспитателя, — начинается тогда, когда более сильный и опытный ставит себя в равное положение с этим маленьким и более слабым существом.

И.Г. То есть умаляется?

О.В. Да, это то, что я хотел сказать: перед ребенком должны умаляться и мать, и священник, и епископ. Умаляться — это не значит сюсюкать с ним. У нас иногда думают: умалиться — это значит, папа должен встать на коленки и ползать перед ним, выполняя любой каприз. А речь идет не о физическом действии, а о духовном явлении.

Умалиться — значит, создать чистое поле свободы, когда ничего еще нет. Бог творит из ничего. Когда есть это поле свободы, там не присутствует моя авторитарность. Это все должно уйти. И тогда Бог может действовать. А как Он будет действовать — это уже тайна. Мы же не можем подсмотреть, как будет действовать Дух Святой! Мы говорим: «Дух дышит, где хочет». Это не значит, что Дух физически двигается, Он просто проявляется, возникает.

Бог так же поступает с нами — Он тоже умаляется. У Бога нет никаких трудностей заставить нас делать то, что мы не хотим делать. Ведь Он призвал все к бытию из небытия, из ничего! Он мог бы заставить человека поступать так, как Ему угодно. Но Он не делает этого. И не может. Это тот знаменитый тезис о «бессилии» Бога: Бог все может, но Он не может заставить любить Себя и вообще заставить нас что–то сделать. Если Он заставит, то Он будет насильником, диктатором. Это не будет моим свободным волеизъявлением, это не будет творением той жизни вечной, где все в свободе и в Духе Святом. Сила Божия — это полнота любви и отказ от власти, безвластие.

Так и власть родителей. Она — любовь. Ребенок способен преображаться только благодаря любви. Чтобы ее иметь, нужно, конечно, трудиться над своей душой. Мы никогда не станем совершенными в этом мире, всегда будем грешниками. Но, несмотря на это, истинный христианин всегда стремится к совершенству. Родители должны начать с себя, начать трудиться над своей душой, чтобы было что дать детям. Пусть дети видят их жизнь и учатся христианской жизни.

Однако часто в сознании многих, даже верующих родителей происходит какое–то смещение относительно понимания силы Божией. Для них сила Божия — это могущество, власть, и т. д. И так, в согласии со своим пониманием, они начинают относиться и к ребенку. Поэтому в семье ребенок часто бывает унижен. Он много не умеет, им начинают командовать, управлять. Воспитание же заключается совершенно в другом: в том, чтобы увидеть в нем личность, свободную личность.

Если мать говорит ребенку: «Ты меня не любишь», или ребенок говорит матери: «Ты меня не любишь», то происходит это как раз в тех случаях, когда родители не могли явить детям такую любовь, которая проникла бы в сердце ребенка. Когда солнечный луч касается закрытый цветка, цветок начинает раскрываться. Здесь нет видимого действия, все очень сокровенно.

В общении с ребенком должна быть боязнь насилия, боязнь нарушить его свободу. Как хорошо, когда родители стремятся не ставить себя над ребенком, а быть с ним. Взрослый еще может защититься, а ребенок — нет, он беззащитный. Поэтому должно быть бережное и чуткое отношение к нему, общение на расстоянии «двух свобод»: его свобода не меньше, чем свобода моя. Эта свобода обитает даже в младенце, который еще не умеет говорить. Он — свободное существо. С ним надо очень бережно обращаться.

Ребенок в семье — учитель

Родители, даже верующие, имеют груз всяких комплексов. Бывают комплексы командования, авторитарности, подчинения, порой осознанные, или неосознанные. Ребенок имеет то, что не имеют родители. У ребенка больше возможностей умалиться перед Богом.

И.Г. И у взрослых появляется возможность больше умалиться перед Богом, когда рядом есть дети.

О.В. Это верно. Ребенок своей чистотой призывает родителей стать иными, т. е. такими, как дети, но не в буквальном смысле, а обрести тот первичный образ Божий, который подчас в нас тускнеет. Надо чувствовать и понимать, что дети обновляют своих родителей. Родители сами свидетельствовали мне об этом и благодарили детей за то, что те им подарили.

Вопреки мнению родителей, что они учителя, учителем часто оказывается ребенок. Но родителю все равно нравится думать, что если ребенок и учитель, то — с маленькой буквы, а сам он — с большой, потому что взрослый.

Те родители, которые правильно воспитывают детей, так же, как и умный педагог, всегда говорят: «Меня учат дети». Это кажется парадоксом, но если подойти к этому духовно и без всяких стереотипов, без каких–либо программ посмотреть на воспитание, то это — творчество Духа Святого, Который созидает, творит отношения человека с Богом. И когда ребенок растет, он все равно продолжает быть учителем. Но важно, чтобы он об этом не знал. Это надо скрыть.

Бывает так, что все действия ребенка вызывают раздражение, он мешает. Ребенок не должен мешать! Он — соработник, он — на равных правах. Дело не в количестве прожитых лет. А человек пытается все рассмотреть материально, утилитарно: раз ты маленький — значит, занимай самое последнее место в семье. Но ребенок не должен быть униженным, а должен жить на уровне своего достоинства. Родители ни в коем случае не должны попирать это достоинство своим неразумием.

Марина Гриц (далее — М.Г.). Если ребенок мешает родителям в детстве, то потом и во взрослой жизни у него останется комплекс, что он всем мешает. С человеком происходят странные вещи: с одной стороны — желание спрятаться от всех, с другой — острая потребность заявить о себе, поставить себя в центр внимания.

О.В. Ребенок очень быстро научается делать себя центром и в том случае, когда ему некому послужить. Все внимание сосредоточено на нем. Он получает нравственную и духовную травму. Это часто случается в семьях, где только один ребенок.

Когда в семье несколько детей, то они служат друг другу, вместе изживают те недостатки и комплексы, которые в них есть: эгоизм, сосредоточенность на себе. В многодетной семье ребенок без всякого морализирования, очень органично может стать духовно здоровым. В большинстве случаев дети из многодетной семьи не испытывают ревности к новорожденным братьям или сестрам, они радуются, что они появились. Есть возможность послужить им в духе Христа, Который говорил: «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить».[7]

Молитва ребенка

О.В. Ребенку свойственно такое молитвенное состояние, которое он не всегда может выразить словами. Он призывает Бога сердцем и хочет что–то Ему сказать, пообщаться с Ним.

Когда мы видим, что опыт молитвы уже начинает проявляться у ребенка, то должны чувствовать и охранять это молитвенное состояние. Именно охранять, мне хочется подчеркнуть это слово. Надо стараться не разрушить его каким–то вторжением, внести нечто искусственное, что–то навязать ребенку. Для взрослого человека молитвенное состояние ребенка всегда тайна, и эту тайну можно только наблюдать и внимательно к ней подходить.

Если ребенок смущается, то надо как–то его вдохновить — или внешним образом, или словом, или как–то иначе. Надо сделать все, чтобы молитва продолжалась, насколько это возможно для ребенка. Нельзя пойти на поводу его чувств или смутить его еще больше, чтобы от нашего вмешательства ему больше не захотелось молиться.

Мать и отец должны дать ребенку понять, что Богу очень приятно и радостно, когда он молится, когда вообще все люди молятся. Это должно постепенно войти в сознание ребенка.

Как призвать ребенка, чтобы он молился в Духе? Я думаю, не путем какой–то догматической беседы, это будет ему недоступно. Дух приходит ко внимающим. Значит, нужно знать Того, к Кому я обращаюсь, и обратить на Него внимание. Ребенку можно сказать:

- Ты сейчас разговариваешь со мной. Я слышу тебя. А когда ты говоришь с Богом, Он тоже все слышит, все понимает. Он тебя видит, как и я. А представь, что ты со мной разговариваешь, а я ухожу куда–нибудь, спиной поворачиваюсь. Тебе это понравится? Ты будешь со спиной разговаривать, не видя меня? Разговора не получится. Так и в молитве. Только при этом ты будешь разговаривать не со мной, а с Богом. Я тебя люблю, и Он тебя любит. Как ты мне говоришь, что тебе нужно, так и Ему скажи. Ему тоже хочется тебя послушать. Может быть, тебе хочется сказать Богу то, что ты не можешь сказать мне. Не потому, что ты хочешь что–то утаить или тебе стыдно.

Это важный момент: дети должны учиться ничего не утаивать.

Диалог человека с Богом — это то врожденное, что дано человеку. Бог всегда хочет общаться, Он не может без нас. Ребенок должен почувствовать, что не только ему нужно общаться с Богом, а что и Богу это нужно. Это очень сложный вопрос.

Вечером, когда заканчиваются все дела, чтобы подвигнуть ребенка, можно спросить:

- Что ты сейчас будешь делать?

Тот, кого уже приучили к молитве не периодически, от случая к случаю, а постоянно, он уже не может не сказать:

- Я буду разговаривать с Богом.

Он может даже не сказать: «молиться».

У Софьи Куломзиной в одной книге рассказывается, что мальчик встал, открыл окно и сказал:

- Спокойной ночи, Боженька!

И все, этого было достаточно.

Молитва должна быть не просто словами, а выражать то, что есть в сердце человека. Когда человек приходит на исповедь, ему нужно рассказать о том, что у него на совести, что сейчас беспокоит, не утопая при этом во всех подробностях. Так и в молитве — можно говорить очень много, а толку не будет.

Ребенок сам скажет то, что нужно. Не обязательно он повторится. Сегодня он может пожелать «Спокойной ночи!» А завтра — поблагодарить. Конечно, хорошо, когда ребенок начинает с благодарности, но это не всегда может получаться. С малышей нельзя требовать постоянства (например, каждый день благодарить или каждый день каяться), только, если это будет их желание. Но благодарности обязательно надо учить.

Сложная проблема в детской молитве — постоянство. И взрослые нередко выпадают из молитвы. Мне, как духовнику, часто приходится слышать, что «утром не молюсь, только вечером». Или наоборот: «утром молюсь, а вечером уже падаю, сил нет». Некоторые говорят: «Вот, я не молилась, а все равно какая–то легкость была, и было очень хорошо!» Но это самообман. Потому что потом от того же человека можно услышать, что произошел срыв в отношениях с ближними, возникла пустота. Поэтому взрослый человек должен биться за постоянство в молитве, и ребенка тоже нужно к этому приучать. Хотя многие склонны думать: «он еще ребенок, и это ему не обязательно». Но как раз вот это обязательно. Нужно внедрение постоянства. Чтобы ребенок не думал, что в какое–то время жизни можно «отдохнуть от Бога» — можно раз помолиться, потом бросить, потом опять помолиться. Бог нужен всегда.

Ребенок в своей молитве может сказать Богу всего несколько слов, самых простых, но именно таких, которые он может сказать сам. Например, поблагодарить Бога за этот день. Можно дать ребенку образ из природы: птички начинают день не с того, что ищут муху или червячка, а начинают петь. Можно предложить ребенку самому это увидеть и услышать: встать с ним рано и послушать это предрассветное пение птиц.

Когда мы в храме совершаем молебен на начало учебного года, или когда в храме творится молитва о городе (у нас есть такая молитва), тогда в этих службах участвуют и дети. Они говорят краткие молитвы, но очень конкретные по содержанию. Если ребенку захочется молиться дома про себя, то надо дать ему такую возможность, не пытаясь как–то открыть его молитву.

И.Г. Очень часто дети начинают молиться за свою кошку, за собаку или птичку. Они и взрослых призывают участвовать в такой молитве.

О.В. Любовь Божия распространяется на всю тварь. И если они так заботятся о своих животных, то, конечно, они похожи в этом на Бога. Помните, Бердяев в «Самопознании» говорил, что он не может представить себе Царство Божие без своего кота Мури. Для некоторых это будет еретическим опусом. Но как он воспринял страдания кота! — Как страдания человека. Предсмертный крик страдающего животного остался в нем как рана на всю жизнь.

Дети молятся очень искренно, и при этом нет никакого лукавства и любования собой, которые иногда присутствуют в молитве взрослого человека. Взрослый человек может молиться и думать: «как я хорошо молюсь!» Он может любоваться даже интонациями своего голоса. А ребенку такое совершенно несвойственно.

Некоторые родители повредили детям тем, что преувеличивали значение написанных молитв и старались, чтобы ребенок выучил их наизусть как можно больше. Взрослые должны понимать, что, если дети не научены молиться в Духе, то молитва их становится механической. У них очень хорошая память, они могут запомнить много молитв. Но будет ли ребенок сознавать то, что читает? Будет ли его опытом то, что он произносит?

Недавно ко мне обратилась одна женщина 46 лет из Риги. Она первый раз исповедывалась и причащалась. Дома она пыталась молиться по молитвослову.

— Но, когда, — говорит, — я дохожу до некоторых молитв, то не сознаю, что я такая, как там сказано. Я не чувствую, что я «блудный, грешный и окаянный»[8]. Получается, что я наговариваю на себя».

Это не значит, конечно, что тот, кто написал эти молитвы, написал неправду. Он исходил из своего духовного опыта, из глубины смирения. Но человек, не имеющий еще такого опыта и такого глубокого смирения, не может органично произнести эти слова. Он должен ценить опыт того молитвенника, но сознавать, что это еще не его «одежда» и не его состояние. Поэтому он не может войти в эту глубину и молиться реально этими словами.

Если взрослый почувствовал смущение, то ребенок тем более. Когда мы слышим такие молитвы из уст ребенка, то в этом чувствуется неправда. Он тоже наговаривает на себя. Если заставить его подумать, почему он «блудный, грешный и окаянный» — он ничего не придумает, это неразрешимая для него проблема. Ребенок просто будет отчитывать эти молитвы, как попугайчик, и это не будет соответствовать никакой его духовной реальности.

Если человек молится искренно, сердцем, то молитва не утомляет, а, наоборот, питает его душу. Но ребенок, поскольку он молится искренно и говорит правду, чувствует, что, когда он ее выскажет, больше уже ничего сказать не может. Поэтому всегда важно знать границы молитвы. Иногда это может быть просто вздох. Говорят же иногда: «Воздохнем пред Богом!» Взрослый, который молится не искренно, не доверяет такой краткой молитве, исторгнутой из сердца ребенка. Взрослому кажется, что нужно говорить очень много слов — вот он и говорит, говорит… А ребенок чувствует границы, потому что он искренен. И это очень важно.

Детская молитва порой кажется очень забавной. В беседе с детьми воскресной школы я спросил девочку из Москвы:

- О чем ты вечером разговариваешь с Богом?

Она сказала:

- Я молюсь, чтобы Бог взял мою душу.

Так она трансформировала взрослую молитву из молитвослова: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой!»[9] Я спрашиваю:

- А о чем ты утром молишься?

- Я прошу, чтобы Бог возвратил мне ее обратно.

Ребенок очень буквален в своем понимании мира, отношений с людьми, с Богом. У него нет символического образа мышления, это ему недоступно, но в этой молитве есть правда, несмотря на немножко комическую форму выражения. Почему девочка так говорит: отдаю, потом — прошу? Это связано с реальным опытом ребенка. Все дети что–то иногда теряют — игрушку, еще что–то. Они хотят, чтобы это возвратилось. Даже если он отдает игрушку какому–то товарищу поиграть, то помнит об этом, а потом просит ее обратно. Так и с этой молитвой, когда «предаю дух свой» — она просит его обратно, чтобы ей иметь его.

Это показывает, какие искренние отношения у ребенка с Богом. Что он чувствует, то и говорит, ничего не придумывает.

Семейная молитва

Истинная молитва ребенка может родиться, когда есть хорошая семейная обстановка: ребенок видит молящихся отца, мать, предстоящих пред Богом, он особо чувствует какую–то защиту. И он сам, и все вместе могут ощутить эту защищенность, огражденность. Если у ребенка были страхи, какие–то беспокойства, то в совместной молитве они могут уйти, и ребенок обретает радость и покой.

Мы уже говорили, что молитвенный дух в ребенке нужно воспитывать не только с пеленочного возраста, но и тогда, когда он находится еще в утробе.

Когда он уже на руках матери, покой его иногда нарушается тем, что в пространство, которое его окружает, может проникнуть какая–то нечистота: от напряженного разговора родителей, ссоры детей, громкой музыки. Чистый дух ребенка не приемлет духа нечистого, он каким–то таинственным образом его чувствует и отвергает, начиная беспокоиться, кричать, потому что это его ранит, и он беззащитен. Нужно большое внимание, чтобы чутко понять причину беспокойства и немедленно начать ее устранять, но только молитвой. Молитва очищает атмосферу в доме, ограждает ребенка.

Общая семейная молитва — является хорошей школой для всех — и для малых, и для больших, потому что очень органично вводит в молитву церковную. Ребенок, научившийся молиться дома, с радостью идет в храм и узнает те молитвы, которые творились дома, а теперь воспеваются в храме. И ему хочется вместе со всеми служить в храме так же, как он участвует и в домашней молитве.

И в семейной молитве, и в храмовой рождается и укрепляется чувство предстояния пред Богом не одного, а всех вместе. Это — ценный опыт соборности, которая есть природа церкви. Если мы этот опыт не накапливаем, то церковь разрушаем. Общая молитва восстанавливает эту природу, которую, к сожалению, церковь сейчас во многом утратила, но должна ее вновь обрести, ибо без сослужения всех нет Церкви. Когда за нас служат, а мы стоим как потребители — дети или взрослые — то мы лишь слушатели, а не участники молитвы.

И дома, и в церкви мы молимся о мире всего мира. Но, когда эта молитва звучит дома, то она имеет более конкретный язык и направление, приближается к условиям конкретной семьи. Для детей в семье мир — это, прежде всего, тот домашний мир, знаемый ими в подробностях, в нем они развиваются и живут, и его нужды стараются в этой молитве представить Богу и разрешить. Им очень хочется, чтобы Господь подал помощь всем, о ком они молятся. Молитва становится более конкретной. Это относится и к молитве о живущих, и к молитве об усопших.

В совместной семейной молитве у ребенка рождается чувство собственной ценности: вместо униженности (как часто это бывает, когда к нему относятся снисходительно, а не как к личности) он обретает достоинство личности. Ему тоже дают возможность участвовать в прошении перед Богом. Когда он молится о здоровье мамы, папы, бабушки, он понимает, что тут он — на равных.

М.Г. Потому что у всех нас один Отец.

О.В. Да, и это рождает в нем чувство достоинства (ничего не имеющего общего с гордыней), которое оценивается как добродетель. Воспитать в каждом человеке достоинство человека и достоинство христианина — это высокая духовная задача, и выше ее нет. Человек часто стремится соскользнуть на более низкий уровень. Есть поползновение жить ниже своего достоинства, ниже своего назначения. И особенно это проявляется в жизни детей в семье. Ведь дети часто бывают унижены по нерадению родителей, по их духовной невоспитанности, незрелости.

Чтобы взрастить в ребенке достоинство, нужно внимание к каждому его действию — и внутреннему, и внешнему. На домашней молитве должна царить особая атмосфера. Когда идут частные прошения о нуждах семьи, важно, чтобы те, кто хочет подать свой голос первым, уступили самому маленькому. Пусть он что–то пролепечет, но этот детский лепет пред Господом очень важен. Задача родителей — этот превратить лепет в голос. Это и будет, по Евангелию: «пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им» [10], т. е. не опережайте их, начните с них. Это воспитывает у них чувство собственной ценности. Они начинают понимать, что перед Богом мы все — предстоящие. Все равны: и дети, и взрослые. Дети чувствуют в этом свою свободу. Семейная молитва должна не препятствовать рождению таких чувств, а, наоборот, пробуждать их у ребенка.

Но это — творчество. Это зависит от духовной чуткости молящихся и от их сердечного внимания друг к другу. Семейная молитва должна твориться в духе свободы и любви, а любовь, мы знаем, не ищет своего и первых мест. И, если это рождается, слава Богу!

Нужно бояться того, чтобы семейная молитва не переродилась в обязательное молитвенное правило, когда дети стоят как маленькие солдатики, принужденные старшими. Митрополит Сурожский Антоний в своих размышлениях о молитве приводит рассказ, как мальчик с мамой молились вместе. Вернее, они физически были вместе, но молилась только мама — она молилась по молитвослову, а мальчик стоял рядом, изнемогая от усталости. Он переминался с ноги на ногу и все время одергивал маму, призывая окончить молитву, которая его утомила физически. Эта молитва не питала его душу. Он не понимал слов, произносимых матерью. И, наконец, мама сказала, что молитва окончена. Тогда мальчик говорит ей:

– Мама, мы теперь отмолитвословились, нельзя ли нам помолиться Богу? Господи, я очень Тебя люблю! — сказал он Богу, и больше — ничего.

Почему он так сказал? Может быть, в глубине он испытал какую–то радость, что–то пришло очень светлое, хорошее, что пронзило его душу, и он решил сказать Богу, что он Его любит. Это очень важно — увидеть в детской молитве, что ребенок иногда более взрослого знает границы молитвы не умом, а сердцем, всем своим существом.

Очень важно, чтобы в общении между членами семьи не угасал Дух любви и свободы, чтобы в свободе и любви они предстояли пред Богом. Тогда не будет перерождения молитвы в обязательное исполнение молитвенного правила, и не будет этих «маленьких солдатиков».

М.Г. Один брат говорил мне, что у них дома есть проблема: никто в семье не молится своими словами. Они обычно поют песнопения или читают что–то из Евангелия. Даже взрослые очень редко молятся своими словами, а дети вообще не имеют этого опыта. И он сказал, что не знает, как подготовить детей к молитве своими словами.

О.В. Это надо постараться увидеть — что произошло в семье за день, из этого может родиться молитва. Например, кто–то посетил семью, это было радостно. К этому детей можно подвести: не просто приходил сосед, но, если общение было духовное, то можно сказать, что в это время в доме присутствовал Сам Господь.

А иначе, если молитвы только заученные, они получаются, как заклинание. С Богом нельзя разговаривать только чужими словами. Чтобы войти в них, нужно иметь высокое духовное состояние. Если его нет, то лучше просто сказать: «Слава Богу!». Но сказать искренне, и это будет лучшей молитвой. Для Него должны найтись у нас и свои слова.

Можно предложить этому брату молитвы с детского молебна, которые составляли сами дети. Но и это — не эталон, а только образец. Можно написать свои молитвы. Если эти слова будут повторяться, это уже не будет механическое повторение, потому что это их, детей, слова.

Роль отца в семейной молитве особая. Он — предстоятель пред Богом за всю семью, это ему доверено очень органично, и дети чувствуют его предстоятельство, у них рождается чувство защищенности. Конечно, отец должен быть на том духовном уровне, чтобы оправдать чувства тех, с кем он молится, и кто его воспринимает так в этой молитве.

В то же время, нужно постараться воспитать в ребенке чувство личностного общения с Богом — не только через посредников, но и с Самим Богом. Когда дети видят отца на молитве, они, конечно, радуются, что он — предстоятель. Но они не должны замыкаться на нем, надо дать им понять, что человек и Бог — совершенно несоизмеримые величины. Объяснить это трудно, это должно родиться постепенно. Ребенок должен почувствовать, что Бог лучше папы и мамы знает, что мне нужно делать, как мне поступать. Это не приглашение к дерзости, а трезвое осознание несоизмеримости человека и Бога.

Понимание такой иерархии — очень важный момент. На первом месте в жизни ребенка должен быть Бог, а не папа и мама. Это вовсе не разрушает их авторитеты, они неизменно будут любимы, но пред Богом они — тоже дети. Очень важно, чтобы в этом ощущении и восприятии не вставал барьер возраста. «Бабушка очень старая — какой же она ребенок?» Или, допустим, «папа такой сильный — он не ребенок!»

М.Г. У одного нашего друга именно так и случилось, когда он попал в больницу. Его старшая дочь привыкла, что папа всегда — основание и «столп» семьи, что на него всегда и во всем можно положиться, он найдет выход из любых ситуаций. Но однажды, увидев его без сознания, девочка впервые почувствовала, что папа, оказывается, может быть немощным. Потрясение было настолько серьезным, что девочка впала в настоящую депрессию. Мама, хотя и понимала причину, ничего не могла сделать.

О.В. Через это состояние Господь, конечно, хотел привести ее к Себе. Открыть ей эту тайну — что все от Него. Папа не может сам себя поднять с постели. Папа не знает, как знает Бог, что ты будешь делать завтра, допустим, в 11 часов 15 минут утра. Ни один верующий человек не знает это даже про себя, поэтому он и говорит: «Если даст Бог…». Последнее слово — за Богом, а не за человеком. Ребенок, если он находится в сознательном возрасте, должен это реально чувствовать и понимать.

Очень важно, чтобы ребенок понял, что он может сам общаться с Богом, разговаривать с Ним каждое утро и каждый вечер, хотя бы краткими молитвами. Конечно, он может выучить молитвы, такие, как «Отче наш», «Богородица, Дево, радуйся». Но многого понимать в них он еще не сможет. В молитве «Отче наш» реальным для него, может быть, будет только ощущение Бога как Отца. А «остави нам долги наши» — это уже сознание взрослого сердца. Но, разумеется, эти молитвы следует допустить в его жизнь. «Богородица, Дево, радуйся» может дать ему эмоциональный подъем, радость. Обращение к Божьей Матери приближает его и к своей матери, и к Иисусу Христу. Эти две молитвы могут совмещаться с молитвами своими словами, очень краткими.

Ребенку можно очень просто объяснить, что утренняя его молитва — это «доброе утро!» Богу. Такое же «доброе утро!», которое он говорит маме и папе. И что в этот день он должен поприветствовать Бога, начать с Ним жить. Некоторые дети, проснувшись утром, хотят сразу играть или просят есть. Но надо объяснить ребенку, что будет странно, если он, проснувшись в своей семье, увидит маму, папу, братьев, сестер и пройдет мимо, не поприветствует их или улыбкой, или взглядом, или словом. Таким действием он как бы показывает, что их для него не существует. Поэтому, если утром ребенок не обратится к Богу, то это значит, что он говорит: «Нет, Ты мне не нужен!»

А Бог нужен нам всегда — на всякий час, на всякий миг жизни.

Однажды в мае месяце, в пасхальные дни мы приехали в детский приют. Это была вторая половина дня, и уже можно было говорить о подарках Божиих за сегодняшний день. Я спросил детей:

– Чем вас обрадовал сегодня Господь?

Один мальчик сказал:

– Я утром проснулся и поблагодарил Господа за то, что Он приготовил нам этот день. — Он обрадовался, что опять увидел свет.

Девочка вспомнила:

– Я увидела сегодня аиста.

Другая девочка рассказала:

– А я сегодня бабушку увидела во сне. — Она утром пробудилась, и этот образ остался с ней как радость.

Вечерняя молитва должна быть очень конкретной. Мы должны говорить Богу то, что у нас на совести, то, что нас заставляет думать, переживать. В этой вечерней молитве нужно выразить (не только выразить, но и просветлить) опыт прожитого дня.

Это очень важно. Выразить — значит, словесно назвать то, что произошло. А просветлить — это относится к тем темным переживаниям или нехорошим действиям, которые совершены были делом или словом и могли ранить кого–то, а потом мучить нас самих. Надо освободиться от этих мучений и примириться с тем, кто на тебя обижен. Примириться — значит просветлить свои отношения с ближним и с Богом, потому что мой грех встает преградой не только между мной и ближним, но и между мной и Богом. Я не могу тогда к Нему свободно обратиться. Просветление совершается тогда, когда чистосердечно просят прощения (не утопая в словах, конечно). Можно от всего сердца сказать, допустим: «Прости, я нагрубил тебе!» И отходить ко сну уже с миром. Это меня готовит к вступлению в завтрашний день. Потому что я, в непросветленном состоянии отходя ко сну, могу еще более засориться во сне всякими сновидениями, наваждениями, и мое пробуждение от сна будет нелегким, а душевное и духовное состояние — тяжелым. К «тяжкому сну ленности», как мы говорим в молитве, добавляется и тяжелое духовное состояние.

За день человек получает много впечатлений — и хороших, и плохих. Если он все это вбирает в себя, это, естественно, расширяет его ум. Но просветление отношений, о котором мы говорим, расширяет его сердце. Если сердце чистое, оно способно вместить в себя, прежде всего, всех членов семьи: нет между мной и любым членом семьи никакой преграды, я не отделился от них, я их всех взял в сердце.

Во время молитвы за других людей, не только членов семьи, у ребенка расширяются «горизонты сердца». Сколько людей включить в свою молитву — это уже тайна сердца. Может случиться, что ребенок вдруг захочет помолиться за всех в мире — вдруг у него будет такое дерзновение. Слава Богу, что сердечко его расширилось!

Дело не в продолжительности молитвы, а в том, чтобы она состоялась. Чтобы все чувствовали, что наступил момент, когда они могут благодарить. За что? Родители могут сказать детям:

- Как хорошо, что все пришли домой из детского садика! Один мальчик сегодня не возвратился домой, потому что он подвернул себе ножку и сейчас в больнице. А мы все здоровы. Господь нас всех сохранил. Можем благодарить и за то, что Он подарил нам этот день, и за то, что Господь был с нами.

И, конечно, помолиться вместе за этого мальчика.

Вечером все в семье могут просить прощения друг у друга. Но это должно быть органично, без принуждения.

М.Г. А если ребенок по каким–то причинам не хочет участвовать в молитве? Ему скучно, например, или не хочется отрываться от игрушек?

О.В. Надо оставить его в покое и продолжать молиться самим. При этом, как мы уже говорили, надо выяснить причину, почему ребенок не хочет молиться вместе со всеми — может быть, он обиделся на родителей, может быть — на Бога.

М.Г. Если ребенок еще сам не узнал Бога, не успел опытно почувствовать, что Бог присутствует и действует в мире, отвечает на его молитвы, то он может спросить: «Где Бог, почему я Его не вижу?»

О.В. — И я не вижу! Хотя я взрослый. Ты думаешь, если я взрослый, то у меня зрение лучше, очки такие есть очень хорошие? Я тоже Его не вижу!

Тут важно что–то не договорить, не обязательно все сразу доводить до предельного объяснения. Можно просто сказать:

- Мы сейчас будем разговаривать с Богом. У нас есть, что Ему сказать. Ты видишь, как бабушка больна. Ты чувствуешь, что ей плохо? Тебе жалко ее? И нам жалко. А как помочь ей? Как сделать, чтобы она выздоровела? Ты можешь помочь ей?

- Нет!

- А кто может?

Ребенок уже сам, через состояние больной бабушки поймет, что помощь нужна. Даже если он не даст сразу ответа.

Конечно, не следует ребенку говорить такие вещи, которые я однажды сказал одной бабушке: «Откуда ты знаешь, что тебе нужно быть здоровой?» Ребенку невозможно осознать и понять то, что нужно научиться терпеливо страдать.

Но, тем не менее, это разговор будет в духе свободы и творчества. Он кажется незначимым, но на самом деле это не так, потому что он выявляет главное в семье. Потому что мир в душе ребенка — это мир семьи.

Я знаю родителей, которые своим детям в колыбели читают псалмы. Ребенок еще не понимает смысла такой молитвы. Но родители свидетельствовали, что проходит беспокойство, от которого ребенок не мог заснуть: он утишается и вскоре засыпает, как бы окутанный этой молитвой. Может быть, сам звук музыки псалма действует на него, как необычная колыбельная. Ребенок живет в общей молитве, которая проникает в его подсознание. Он еще не мыслит, еще не рассуждает. Дух Святой его учит без слов. Духу Святому все возможно — войти и в сознание, и в подсознание, и быть вне сознания. К Его действию в младенце должно быть доверие.

Алтарник Алексей мне рассказывал, что был период в жизни его семьи, когда дети не могли уснуть из–за тесноты и скученности. Всякие покачивания, соски не помогали. А когда по молитве родителей приходил Дух Святой, дети успокаивались.

И.Г. Из опыта известно, что первые два месяца в жизни ребенка — самые трудные. Это период привыкания: нелегко переходить от жизни утробной, безопасной и уютной, к жизни в этом мире. Когда мои дети ночью плакали, а сил встать и подойти к ним уже не было, то я начинал молиться Иисусовой молитвой, а иногда молился даже без слов. И они успокаивались.

Молитва без слов

О.В. В домашней молитве должно быть найдено место для тихой молитвы, т. е. молитвы без слов. Что происходит в молчании? Открываются наши раны сердечные. Когда я не молчу, то мое внимание направлено не на них. А если молчу, то, если что–то болит, я чувствую, что болит. Допустим, мучает совесть за какой–то некрасивый поступок. Ребенок, может, хочет об этом сказать, но почему–то стесняется, или еще что–то мешает ему. И вот, когда его не тормошат, не отвлекают, он в минуту молчания может чувствовать эту рану, потому что весь погружен в себя.

Бог говорит из тишины, а не из шума и суеты. Это не просто какая–то пустота, тишина ради тишины, а тишина духовная, не физическая. Духовная тишина, в которой присутствует Дух, и которая Духом Святым творится, потому что Дух Святой очищает. Если Его призвали, значит, Он начинает действовать и все обновляет. Во Франции в траппистском монастыре после молитвы всегда расходятся молча.

Во время молчания, когда рана в сердце раскрывается, Господь может коснуться и начать её исцелять. Как это произойдет — уже тайна. После молчаливой молитвы человек успокаивается, уравновешивается. Проясняется то, что нужно сделать сейчас, вот в эту самую минуту. В состоянии диалога это часто уходит. А здесь он в тишине погружен в себя и, может быть, пробьется к Богу. А если к Богу и не пробьется, то хотя бы увидит, что болит, это тоже важно. И, когда выйдет из состояния молчания, ребенок может об этом сказать. Если он затаит, не скажет о своей трудности, это может рождать неврозы. Он подавит свои эмоции, но не освободится от них. Однако в каждой семье все должно происходить творчески. В некоторых случаях лучше в тишине разойтись.

Трудности общей семейной молитвы

Когда есть общение с Богом, есть и общение с ближним — одно с другим связано. Я думаю, вся причина в этом: насколько человек любит Бога. Если человек удаляется от Бога, он уходит и от ближнего. Мы начинаем разговор о неблагополучии в семье с того, что у супругов или у родителей и детей расстроились отношения. А нужно поставить вопрос так: а какие у них отношения с Богом — не ухудшились ли они? Потому что своими силами человек жить не может.

Сможет ли человек исправить свою молитву, свои отношения с Богом, захочет ли он это делать или нет — это тайна его души. Нужно преодолевать все трудности, чтобы молиться.

Многие люди утром не молятся. «Я спешу на работу!» Но ведь несколько минут можно всегда высвободить. Дело не в продолжительности молитвы, а в ее качестве, в ответе на потребности души. Если такой потребности нет, надо все равно делать усилие: «Господи, я уже теряю связь с Тобой! Помоги!»

Если рядом есть верующая семья, которая живет в молитве и духовном общении, то она может помочь. Здесь важно не остаться безразличным к трудному положению ближних. Это все равно, что узнать о семье, не имеющей хлеба, и не помочь ей.

В общине «Тивериада[11]» братья посещают неблагополучные семьи, и им нередко удается духовно помочь таким семьям. Не думаю, что они делают это с помощью какой–то специальной методики. Сначала устанавливают дружеские связи, отвечают на вопросы людей, а потом приглашают их в общину, где люди пробуждаются духовно.

М.Г. Супруги в молодых христианских семьях часто стремятся молиться вместе, и если это по каким–то причинам не получается, то очень смущаются и видят в этом признак духовного неблагополучия. Как Вы считаете, обоснованы ли такие опасения?

О.В. Думаю, что не обязательно, чтобы молитва всегда была общая, главное — чтобы люди молились. Бывают обстоятельства, когда помолиться вместе невозможно. Но нужно стремиться преодолевать их и стараться молиться вместе.

Это важно и для детей. Их надо приучать открывать в семейной молитве грехи, совершенные за день, не дожидаясь того, когда они пойдут в церковь на исповедь. Иногда ребенок не приходит в храм каждое воскресенье, и тогда он будет жить с неисповеданным грехом, который его беспокоит. Если он останется один на один со злом, которое совершил, то не исцелится длительное время.

Однако не нужно из ребенка «вытягивать» грехи. К покаянию его можно побудить через исповедь матери или отца. Мама может сказать о себе: «Господи, прости, что я нагрубила своему ребенку. Меня это беспокоит, и я хочу отдать это Тебе». Ребенок, видя, что мама это сделала, тоже может открыть свой грех.

Молитва должна быть жизненной, а не исполнением ритуала, чтобы не сказать потом: «Вот, мы вместе молились!» А зачем?

Как воспитать в ребенке дух благодарения?

О.В. За общей вечерней молитвой, даже если в семье будет покаянное настроение, ни в коем случае нельзя оставить молитвы благодарения Богу. Мы уже говорили о том, что надо воспитывать в ребенке дух благодарения. Нельзя просто пойти и заснуть как животное. Важно поблагодарить Бога за прошедший день, за все, что Он дал в течение дня.

У ребенка дух благодарения может не присутствовать, если его не воспитывать. Мама может спросить:

- Ты сегодня радовался чему–то, у тебя было что–то радостное? А кто тебе это дал?

Если ребенок скажет:

- Дядя Миша,

то можно спросить:

- А ему Кто дал?

В итоге надо привести ребенка к тому, чтобы он почувствовал, что все не от человека, а от Бога.

И.Г. Но будет ли рождение в ребенке такого понимания, что все, что у него есть, дал ему Бог, довольно для того, чтобы он начал благодарить? Очень часто приходится наблюдать, что ребенок принимает подарки как должное: «Да, это мне папа дал, это мне тетя Маша дала, но мне все и должны дарить подарки! Все знают, что я хороший мальчик (девочка), поэтому и дарят. Вот и Бог теперь знает».

О.В. Нет, этого совсем не достаточно, когда человек смотрит только на дар, а не на Бога. Помните, я рассказывал о ребенке из приюта, который благодарил Бога за то, что Он приготовил нам такой хороший день? Ведь это благодарение было ненадуманное, ни за какую–то конкретную вещь, которой он мог бы пользоваться сам. Он сказал «нам» — это не «мне», а всем. Он разделил эту радость и благодарение со всеми.

Молитвенное общение с Матерью Божьей

М.Г. Практически все православные молитвословы для детей, даже для самых маленьких, включают в себя молитвы к Богородице. Разумеется, замечательно научить малышей этим прекрасным молитвам, но их слова выходят за пределы личного опыта детей, по крайней мере, многих из них.

Как вы думаете, батюшка, важен ли для маленьких детей опыт молитвенного общения с Божьей Матерью или в их возрасте важнее, чтобы они научились разговаривать со Христом?

О.В. Я думаю, что этот опыт может прийти потом. Потому что даже и взрослые люди не одинаковы: одни молятся больше Божьей Матери, другие — больше Христу, у всех разный опыт. Это связано, видимо, с внутренними причинами, с какой–то мистической встречей, которая произошла в их жизни. Как, например, у Серафима Саровского: опыт встречи с Божьей Матерью в детстве изменил всю его жизнь. Не думаю, что в детстве он сам как–то искал этот опыт. Не сам он пришел к нему, но был призван к такому общению.

А у Антония Великого не просматривается такой мистический опыт общения с Божьей Матерью. Да и вообще у египетских или у сирийских отцов этого нет. Это не значит, что они Ее не почитали. Так Господь в их жизни действовал.

Поэтому и ребенка не надо этому специально учить. Но надо смотреть, что получится, ведь даже некоторые взрослые допускают такое смещение: Божья Матерь им кажется Богом. Часто Покров Божьей Матери они воспринимают как Покров именно ее, а не Божий.

И.Г. Вчера группа паломников–католиков, пришедшая в храм, попросила рассказать о Божьей Матери. Мы говорили, что Церковь уже две тысячи лет ищет самые лучшие формы почитания Божьей Матери. И все, что было обретено в церковном опыте — и в древности, и в последние века — это драгоценно. Этот опыт — сокровище Церкви, его нельзя забывать. Но, возможно, самые прекрасные формы почитания Девы Марии еще впереди: в умалении, в тишине, созвучной Ее жизни.

Мы знаем немало случаев явления Божьей Матери детям. Например, отроку Прохору — будущему Серафиму Саровскому, в XVIII веке. А в XX веке — трем простым португальским детям в Фатиме. То, как они вдруг изменились, соприкоснувшись с Ее тишиной, — это признак подлинной встречи. Одна из тех девочек, встретившаяся совсем маленькой с Девой Марией, жива и поныне. Это монахиня Лючия, которая всю жизнь прожила очень тихой, отстраненной от мира сего жизнью.

О.В. Да, и ее можно понять: если она уже погрузилась в эту тайну, то никакие встречи или общение в мире сем уже насытить не могут.

Аскетика ребенка

И.Г. Кто из святых отцов, по Вашему мнению, был идеальным воспитателем в истории Церкви?

О.В. Христос. Только Христос. Потому что у каждого, даже святого, есть вещи, которые трудно применить в жизни и с которыми даже иногда трудно согласиться. Особенно это встречается у ранних отцов, людей высокой аскетики, тех, которые выбрали особый путь жизни, который совсем не применим в практике нашей церковной жизни. Попробуйте кого–то попросить сажать капусту корешками вверх или носить воду в дырявом ведре. Самое главное в аскетической практике, чтобы человек ушел от самости, от эгоизма. А когда это все уйдет, тогда и Христос придет к нему.

Но это путь взрослого человека. А ребенка этому же можно научить очень простым способом: например, если у ребенка есть что–то вкусное, что хочется съесть самому, то надо попросить его поделиться. С этого можно начать. Если человек умеет делиться, он уже начинает жить в Евангельском духе. В Евангелии же говорится, что с нас не спросят, какие у нас были аскетические упражнения, сколько мы молились, а спросят: напоил ли ты жаждущего, одел ли нагого? Если человек умеет делиться — и куском хлеба, и временем своим, и горем, и радостью, и игрой, и песней (хорошо не одному петь, а вместе!), то в этом и будет его аскетика.

И.Г. А опыт Христа как воспитателя универсален полностью?

О.В. Конечно. Потому что в нем обозначены самые главные вещи. А практика — это уже творчество каждого. И те святые отцы, имена которых мы не можем все и перечислить, хотели, чтобы в них изобразился Христос. Об этом пишет и апостол Павел. Так же и каждый из нас, читая труды, например, Антония Великого, Макария Великого, или наших отцов–аскетов: Нила Сорского и других — хочет, чтобы не Нил Сорский, и не Антоний Великий изобразился в нем, а Христос.

Когда сын одного нашего прихожанина Димитрий праздновал свои именины в храме Димитрия Солунского, то после Литургии ему подарили большую шоколадку. Он был очень рад, но сразу же, не задумываясь, разломал ее на кусочки, и, когда люди подходили к кресту, он раздавал ее всем. Вы бы видели, как он радовался! Он поделился не только шоколадкой — он поделился своей радостью. И она так умножилась, что отобразилась на всех, кто был в храме. Маленький мальчик смог это сделать.

Семья — часть Церкви

О.В. Очень важен выход из домашней молитвы в церковную, потому что из семейной жизни можно сделать культ и превратить семью в какой–то замкнутый, самодостаточный мир. Такой уютный мирок, которого ни у кого нет. «Посмотрите, как у нас хорошо! Мой дом — моя крепость!», — так ведь?

В христианстве никаких крепостей нет. Семья — не есть какая–то самодостаточность, она — часть целого, часть всего мира.

Все мы, рожденные в семьях по крови, должны обрести семью духовную, которая есть община–приход. И, в более расширительном смысле, это — вся Церковь, потому что Дух Святой живет в каждой семье — семье по крови и семье церковной — если она открыта Духу Святому и приняла Его.

Так происходит возрастание открытости сердца каждого христианина, маленького ребенка или взрослого. В своем пределе это — открытость к миру, к каждому, живущему в этом мире. Тогда нет чужих, а все — братья и сестры. Эту тайну братства должен каждый прочувствовать и лично пережить. Не умом знать об этом, а пережить бытийно.

М.Г. У ребенка может возникнуть вопрос:

– Вот, я живу в братской церковной семье, а Петя, мой лучший друг, который со мной вместе в песочнице играет, но Бога не знает, он, что, получается, для меня чужой?

О.В. Можно ему сказать:

– Он тоже Божий, у него тоже есть Отец, но он еще с ним не познакомился. А наступит время, когда он Его узнает, и тогда, как и ты, он пойдет в дом Его, т. е. в храм, и будет вместе с тобой молиться. А сейчас он пока с Ним не знаком. Ты ведь не знаком с дядей, который живет в доме напротив? Ты каждый день его видишь, но ни разу не бывал у него в гостях, не пил с ним чай, не разговаривал. Так и этот мальчик. Он ни разу еще не побывал в доме у Бога и не говорил с Богом. Но он узнает Его, как и ты. Ты ведь тоже когда–то не знал Бога!

Человек тогда растет духовно, когда он способен включать все новых людей в свою жизнь, в свое сердце. Общение домашней церкви и Церкви Христовой — это движение Духа Святого. И это движение очень нужно. Потому что, если «дом — моя крепость» или «моя семья — крепость», то возникает духовный застой, «кровообращения» нет и наступает кризис, болезнь семьи, и, в конце концов, она может разрушиться. Такого не случится, если есть постоянное общение семей — малой и большой.

Нужно «проветривать» воздух в семье, когда там возникает нужда в таком обновлении. В эту малую семью могут приходить в гости братья и сестры из большой — из Церкви.

Ребенок иногда не слышит маму или папу. А то, что скажет брат или сестра из Церкви, он услышит. Но делать это нужно очень осторожно. Не надо учить ребенка. Взрослый может в его присутствии рассказать о ком–то, кто уже справился с похожими трудностями. Как говорят французы, «намек действует». Ребенок это услышит.

Должно быть и общение семей в домах за общей трапезой. Но может быть и совместная поездка — на прогулку, на экскурсию. Семьи из Риги рассказывали, что у них возникали сложности с детьми. Я посоветовал:

- Соединитесь, посмотрите, что из этого получится!

Когда они оказались на природе и вместе готовили трапезу, а дети в этом участвовали — собирали хворост, носили воду, разжигали костер, то между всеми возникло настоящее единение.

Один наш брат Е. из Резекне часто собирает вместе детей из разных семей и едет с ними за город. Без взрослых, одни мальчишки, самые трудные дети. Они делают все вместе. При этом разрешают какие–то жизненные вопросы. Но это делается в свободной форме, без давления. Как бы между прочим, но, в то же время, целенаправленно.

Нельзя искусственно сближать семьи. Тяготение должно возникать на почве общих интересов. Допустим, нужно помочь детям и в этой семье, и в той. Как? — Через общение детей друг с другом. А взрослые общаются уже на своем уровне. Такое общение полезно всем.

Но бывает другая ситуация. Родителей посетили прекрасные друзья. Ведется очень тонкая беседа на духовные темы. А ребенку некуда уйти. Он сидит, все это слушает, и получает нагрузку, ему совершенно не нужную, как непосильное для него бремя. Он может состариться в такой атмосфере, выйти из границ своего возраста. Я видел такого мальчика, который говорил как взрослый, будучи очень маленьким, и, понятно, что он говорил не из своего опыта, а все, что слышал. Это было фальшиво.

Приведу светский пример, услышанный мной от Анастасии Ивановны Цветаевой. Марина Цветаева в присутствии гостей спрашивала свою маленькую дочь, Ариадну:

– Тебе нравится «Евгений Онегин»?

– Мог бы написать и лучше! — отвечала девочка.

Это, конечно, было не из опыта.

Нужна ли в Церкви модель поведения?

И.Г. Сын наших друзей, подросток, сказал однажды родителям, что он не хочет ходить в храм, потому что там нет ни одного нормального человека. Он не видел там примеров для подражания. Отец ему сказал: «Я тебя понимаю, да мы и сами — ненормальные».

Но ведь этот подросток еще не поймет слов Христа «не здоровые имеют нужду во враче, но больные», которые мы читаем в Евангелии[12]. Они становятся ясными, только когда «набьешь себе шишек», когда имеешь какой–то жизненный опыт, опыт ошибок. В пятнадцать лет вовсе не хочется начинать жизнь «ненормальным».

О.В. Может быть, все же в этом приходе есть один–два человека «нормальных» даже для взора подростка?

М.Г. Конечно, один–два найдется, и даже больше.

О.В. Значит, можно сказать, что это пример того, как «ты в е видишь нечистым оком, вся проблема — в тебе».

М.Г. Он говорил о большинстве в его церковной среде.

О.В. Невозможно подружиться и тесно общаться со всеми сразу. Надо начать с одного–двух. И церковь начинается не с этого. Даже какая–нибудь малая община начинается не так. Появляется человек, общается с другим человеком — и вокруг них вырастает община.

Причина — в нем, в этом подростке. Надо начать с себя. Он обвинил всех, что все такие плохие, а он, значит, хороший. Но это — не так. Нет абсолютных праведников. Если согласиться с ним, то и жизни христианской нет. Возможно, он заметил, что взрослые более увлечены внешним, чем внутренним. Тогда родителям надо подумать о том, как сделать гармоничной свою жизнь, чтобы не было этого перекоса.

Ему надо дать понять, что у него есть возможность быть в доме Божием. Там начинается наша жизнь, там она продолжается, там и заканчивается. «Если ты начал ее в Доме Божием, то почему вдруг хочешь уходить? Ты уходишь от людей? Нет, ты уходишь от Бога. Только через общение ты можешь и себя познать, и Бога». Поэтому надо стараться общаться.

В его голове есть модель поведения, созданная обществом — модель супермена, а в церкви моделей нет. Этому подростку можно сказать: «Ты свободный человек, ты можешь выбрать модель, но можешь жить свободным человеком».

Что значит «любить ребенка»?

М.Г. Часто, когда говорят о любви к ребенку, подразумевают, что ребенок должен стать центром внимания. Но внимания какого–то очень однобокого. Не важен сам ребенок как личность со своими радостями, заботами, а только что–то внешнее. Например, часто гости, приходящие в дом, начинают с того, что говорят ребенку, какой он замечательный (послушный, красивый, воспитанный, и т. д.). Все его ласкают, балуют, носят подарки. И это считается нормой поведения взрослых по отношению к ребенку. Со временем у него вырабатывается привычка — ожидание от гостей похвал и подарков.

О.В. Любить — это не значит ласкательствовать. При детях не надо говорить: «Какой ты хороший!». Японцы не хвалят ребенка в его присутствии, они находят иной способ поощрения.

Жан Ванье[13] предупреждает всех, приходящих в его общину «Ковчег»: «Бегущих к вам навстречу не гладьте сразу по головке, вы их обманываете. Вы еще не имеете к ним расположения». До этого надо еще дорасти. Чтобы это был не просто внешний жест, как погладить кошечку или собачку, а чтобы это было естественным порывом сердца, органично, а не просто внешне. Дети очень чувствуют фальшь.

Как Жан Ванье или сестры в его общине ведут себя с детьми? Они же не сюсюкаются с ними! Дети бывают жестокие, ругаются, ломают все, капризничают. Воспитатели терпят все это со смирением. Это терпение и есть любовь.

Любить — это не значит говорить добрые слова, комплименты и т. д. Любовь — в том, чтобы не мешать человеку Жить в высоком смысле этого слова. Гиперопека может травмировать ребенка, стать помехой в воспитании. Он будет несчастен. Нельзя в чашку сыпать сахар бесконечно — нечего будет пить. Так и с любовью.

Чтение Священного Писания

О.В. Родители должны прививать любовь, интерес детей к Священному Писанию, не смущаясь тем, что их сознание еще недостаточно развито, потому что, как говорил один священник, ощущение Божьего присутствия должно быть глубоко в подсознании человека. Подсознание будет принимать то, что ребенок еще не понимает, и принятое будет в нем лежать до какого–то времени как зерно, которое должно прорасти.

Один священник из Латвии рассказывал мне, как он читал с пятилетней дочерью в Ветхом Завете о грехопадении. После прочтения ничего не произошло. А через два дня девочка разрыдалась:

– Почему же он вкусил этот плод? — Она переживала за Адама и в то же время говорила: — Мы бы тогда были счастливыми и не умирали!

То, что она сразу не откликнулась на прочитанное, не значило, что она ничего не восприняла. Какое–то время услышанное прорастало, в ней что–то зрело. Значит, она как–то размышляла над этим. Вопросы ее показали, что думала она очень серьезно.

Этот пример хорошо показывает, что нам, взрослым, нужно верить в способности и возможности ребенка воспринимать Священное Писание. Все оказывается им доступно, если к этому подойти с любовью.

И.Г. Нередко бывает, что родители хотят почитать ребенку Священное Писание, а он не хочет слушать. Не потому, что ему ни разу не читали, и он не знает, что это такое. Но вдруг случается у него такое состояние — не хочет слышать Священное Писание. А в семье складывается определенный ритм молитвенной жизни, это уже становится настоящей потребностью для всех членов семьи. Как выйти из этой ситуации, как ее разрешить?

О.В. Приказать, насильно заставить — самый худший вариант. Лучше этого не делать. Пусть не будет этого насилия. Но все же родителям нужно искать выход. Надо найти причину. Почему у него возникло это нежелание? Родители должны подумать: может быть, они обидели чем–то ребенка? А если эта обида есть, тогда понятно, почему он не хочет из их уст слушать Священное Писание. Оно прозвучит для него фальшиво.

Может быть такой вариант: он обиделся на Бога. Ребенок что–то просил у Бога, а Он не дал. Теперь Бог виноват! Из этой ситуации тоже нужно каким–то образом выходить. Как спросить у ребенка о состоянии его души — непредсказуемо, но это нужно делать очень бережно, потому что иначе можно все испортить. И, конечно, если ребенок искренне сможет сказать, что у него есть обида на Бога, то родители будут молиться вместе с ним, чтобы изжить ее. Это будет еще одна возможность для родителей упрочить свои отношения с ребенком. А когда в душе ребенка настанет мир, можно начать чтение Писания.

Я в свое время обратил внимание на опыт митрополита Антония, как он читал Священное Писание с детьми. То, что он читал, в том конкретном контексте уже не было просто повторением того, что каждому знакомо. Сначала владыка живо, эмоционально пересказывал евангельские события, как бы вовлекая детей в свое эмоциональное поле. Это не были пространные рассуждения, он как бы проживал Священное Писание. Если бы он не пережил все это, как свою собственную жизнь, он не мог бы так говорить о библейских событиях и о людях.

Когда он чувствовал, что у детей уже пробудился интерес к тому, что он рассказывает, то переходил к чтению самого текста Священного Писания. При этом все запечатлевалось еще сильнее: какие–то вещи, которые были немножко расплывчаты, уходили, какие–то как бы огранялись, очерчивались. Дети уже слышали слова тех самых людей, которые жили в Священном Писании.

Здесь нужно учесть, что не каждый способен так передать Священное Писание. Если ты не чувствуешь в себе способности к целостному пересказу, близкому по духу к Писанию, то лучше не «лить воду», а просто взять текст и выразительно, молитвенно прочитать. Если же человек обладает даром речи, то он может очень живо, образно представить эти евангельские ситуации, лица, Самого Иисуса Христа в понятной для детей форме, не исказив при этом ничего из смысла Писания.

Думаю, такой пересказ можно доверить и ребенку. У нас в приходе был очень духовно развитый и талантливый подросток, Александр. Он приезжал на лето к своей бабушке, которая жила в Карсаве. Когда ему было лет 13, мы доверяли ему иногда рассказывать в храме жития святых. Предварительно он прочитывал текст имеющегося жития, иногда не лучшего по форме и содержанию. Но в хорошем пересказе Александра оно становилось живым и ясным.

У нас в приходе не было опыта пересказа Священного Писания. Но, думаю, стоит войти в такой опыт, это — дело творческое. Нужно, чтобы у ребенка было живое отношение к Богу и к Писанию, чтобы он мог выразить в словах то, что он прочел, прочувствовал, общаясь с Богом.

М.Г. Трудно выразить словами свое духовное переживание. Для этого у ребенка должен быть навык пересказа. Когда мы читаем и обсуждаем Писание вместе с группой детей, каждый ребенок привносит в этот рассказ что–то свое — то, что запомнилось ему. Слово Божие в каждом отзывается по–разному. Так они «прядут нить» Евангелия, которая уже прошла через их сердца.

О.В. Да, они творят Евангелие от детей.

В каком возрасте начинать знакомство детей со Священным Писанием?

О.В. Родители могут приучать своего ребенка к чтению Священного Писания когда он еще находится, как это ни странно звучит, во чреве матери. Вдумаемся, что тогда происходит? Мать читает вслух Священное Писание. Все, что происходит с ней, происходит и с ним. Если она радуется, если она почувствовала какое–то озарение, не может быть, чтобы тот, кто пребывает в ней, не ощутил этого. Свидание Марии и Елизаветы показывает, как может ребенок возрадоваться во чреве. Это не просто метафора, это реальность.

М.Г. Это был все–таки не простой ребенок…

О.В. Но речь идет о том, что он встретился с Господом. Это не значит, что любой ребенок взыграет так, как написано в Евангелии. Это произойдет, может быть, неощутимым образом, но произойдет. Конечно, при условии, что мама будет читать благоговейно, со вниманием и любовью, а не по обязанности. Впоследствии ребенок будет более способным воспринимать Священное Писание, в нем уже будет что–то заложено.

Для самых маленьких иногда можно допустить, такой вариант, когда Священное Писание читается без вопросов. Читать надо очень выразительно, но не по–актерски, конечно. Этого будет достаточно.

К нам приезжала из Франции Ноэль Дюк, которая всю свою жизнь посвятила воспитанию детей. Она — автор нескольких книг, некоторые переведены даже на латышский язык. Ноэль проводила у нас беседу о сотворении мира. Священное Писание не читалось, но подразумевалось, что она его прочитала, хорошо знает и сейчас расскажет, как был сотворен мир. Беседа была очень лаконичной. В ней преобладало не слово, а показ, живые картины, которые были очень выразительны. Дети живо их воспринимали.

Она сказала:

– Бог — свет.

Ассистент подал зажженную свечку. Ее поставили на деревянный штатив, рассказчица села рядом. Тихо зазвучала музыка. Дети тоже сосредоточились. Ноэль не призывала детей: «Давайте помолимся!», но они молились вместе с ней.

Самым маленьким можно пересказывать притчи. Может быть, очень подходящей будет для них притча о Добром Пастыре. Ребенок еще живет в мире сказок, и там он встречается с разными животными. Там могут быть и волки, и овцы. Образ Доброго Пастыря, Который не боится волка, может стать для ребенка понятным и близким. Потом этот образ может каким–то образом соединиться с Давидом — он ведь тоже был пастушком и пас овец.

Очень рано можно объяснить детям и притчу о потерянной драхме. Здесь же напрашивается притча о потерянной овце.

И.Г. Однажды мой пятилетний сын потерялся в парке большого города и был очень растерян и испуган. Когда он нашелся, то первое, что он спросил:

- А как я себя должен вести, если еще потеряюсь?

Я ответил:

- Если ты понял, что потерялся, то стой на месте, стой и молись, я тебя всегда найду.

Потом, уже дома, мы читали с ним притчу о потерянной овце, и он ощутил ее как свой опыт.

О.В. Если Вы заговорили об опыте, то у каждого ребенка есть такой опыт. Он теряет вещи или игрушки, которые очень любит. Расстраивается и плачет. Через этот драматический опыт можно объяснить, как Бог скорбит, когда теряет человека.

Когда ребенок подрастет, можно предложить притчу о сеятеле. Если это городской ребенок, то можно предварительно рассказать о процессах, которые происходят при росте семени, не уходя, конечно, глубоко в биологию. Дети очень много наблюдают и делают выводы, для них в какой–то момент это становится ясно. Затем можно сказать: как все это совершается в природе, так и в душе. Но это только идея, а как ее развить — это уже творчество.

Очень трудно объяснить детям притчу о работниках последнего часа, которых Он пригласил работать в Свой виноградник. Дети чутки к несправедливости. Эта притча может их очень задеть. Но как ее объяснить — почему первые, которые много трудились, получили равную долю? Они обратят на это внимание. Если возникнет много вопросов, (то это хорошо), здесь уже можно приоткрыть тайну.

И.Г. У детей может быть и такой опыт. Когда устраивается детский праздник, с подарками, то дети обычно должны что–то принести: стихи, рисунки, поделки. И редко бывает, что к началу праздника все приходят вовремя. Некоторые появляются с большим опозданием. Опоздавшие получают подарки так же, как и те, кто пришли первыми. И дети это очень хорошо понимают. Те, кто их позвали, всем дают рбвно: тот, кто прочитал один стишок, получает не меньше, чем тот, кто прочитал много.

О.В. У нас так бывает с подарками на Рождество. Большинство детей находятся в храме всю ночь. Долго молиться со взрослыми им очень трудно. И наступает момент, когда сон их одолевает. Тогда они ложатся у вертепа, как солдаты на привале. Совершая каждение в храме, я радуюсь их блаженству. Если бы у меня в детстве было такое Рождество, чтобы я в храме мог и помолиться, и поспать!

Наутро дети, не участвовавшие в ночном бдении, узнают, что в храме раздавали подарки. И вот вечером, когда совершается служба, и еще стоит вертеп, они приходят в храм — и тоже получают подарки.

Притча о блудном сыне может проходить через разные возрастные периоды. Эта притча очень ёмкая. Маленькие дети могут понять, что блудный сын — это заблудившийся, потому что у них есть опыт, когда они отбивались от мамы или не могли найти дорогу домой, т. е. оказывались в положении заблудившегося. Конечно, это немного перемещает смысл притчи, но такое перемещение смысла будет позволительно для того, чтобы понять радость человека, который нашел отца, или радость отца, который нашел сына.

Подросткам можно объяснить, что в течение всей жизни человек не раз впадает в положение блудного сына. Даже в продолжение дня можно не один раз отходить от Отца. Согрешили — отошли от Него. Пусть на малое расстояние, но удалились.

Для подросткового возраста с его бурями, протестами, крушением авторитетов, можно в Священном Писании найти истории, в которых выделяются личности. Подростку можно рассказывать об их жизни. Они из жизни вошли в книгу, чтобы опять стать нашей жизнью.

Надо обратить внимание подростка на то, как тот или иной персонаж Священного Писания стал личностью, что он для этого сделал. В то же время важно, чтобы у ребенка не создалось впечатление, что все можно достичь своими силами. Бог помогает тому, кто хочет расти.

Иногда можно совмещать чтение Писания с такими занятиями, как викторины на знание Священного Писания. Полезны и походы — там можно читать Священное Писание вместе. Темы могут рождаться из общения, исходя из интересов конкретных детей.

Семейная трапеза

О.В. В семейной жизни очень важно участие в трапезе.

Как вкушается трапеза, как она поставляется, зачем она? Сейчас, когда семьи разрушены, и ритм жизни очень спешный, суетный, то люди редко собираются вместе на трапезы — утром это невозможно, потому что все в разное время уходят на работу, в школу, а вечером тоже возвращаются в разное время. Каждый вкушает в отдельности. Даже если трапеза совершается с молитвой, благочестиво, но всеми членами семьи порознь, в этом нет еще полноты жизни. Такая трапеза не в радость, и человек лишается того, что мог бы получить, когда все собираются вместе.

Мне рассказывал один священник из Пскова, что он не знает, что такое таинство семейной жизни, потому что никогда не знал таинства семейной трапезы. Мать была учительницей, он — школьником, у обоих всегда случались перегрузки. Мать вынуждена была отдать его в группу продленного дня. Закончив учебу, он бежал питаться в столовую, она — тоже. В итоге он получил просто невосполнимый ущерб.

И.Г. Наши американские друзья говорят, что это одна из самых трудноразрешимых для них духовных проблем — отсутствие регулярных совместных трапез с детьми. Сегодня их дети совсем не имеют такого опыта, не знают, что такое ежедневная совместная трапеза. И, более того, многие из них вообще не знают, что такое трапеза — они непрерывно перекусывают. Похоже, что этот образ жизни детей к нам тоже скоро придет. Что же тогда с этим делать?

О.В. Надо, вопреки всем трудностям, собираться. Это нелегко. Но и в церковь трудно собраться всем. Люди преодолевают разные препятствия: старые люди — физические недуги, проблемы с транспортом, еще какие–то причины. Но все равно люди стараются общаться. Потому что знают, что без этой Трапезы они не просто ослабнут, они не выживут.

Необходимо, чтобы дети почувствовали в трапезе не только физическую природу пищи, но и духовную. Семейная трапеза есть общение. Но общение где–то на уровне подсознания. Ведь в большей степени люди вкушают пищу в молчании, может быть, изредка переговариваясь. Пища — это не только чревное дело, но и дар Божий. Ребенок должен понять, что продукты мама и папа не просто за свои деньги купили и в сумке принесли, а что это — дар Божий.

М.Г. Сейчас это очень сложно, особенно, когда нет опыта голода.

О.В. Да, сложно. Но надо дать ребенку понять, что этот хлеб, картошка, огурец, которые ты ешь, это — любовь. Это — Любовь Бога к нам, это Его дар. Когда нам что–то дают– мы говорим «спасибо». Так и за пищу тоже нужно благодарить — но кого? папу, маму? Да, и их надо поблагодарить, что они потрудились. Но нельзя остановиться только на родителях.

В трапезе должны участвовать все — не только в смысле потребления того, что предложено на стол, но и в приготовлении её. Надо подключать даже самых маленьких детей, которые еще мало что умеют делать.

У нас в храме поставляются трапезы отдельно для детей и для взрослых, а был период, когда мы не имели возможности разделить эти трапезы из–за отсутствия места. Я помню, как маленький сын одного нашего брата, Михаил, которому поручали раздавать чайные ложки, зажимал их в ручке и так радовался, что сейчас начнется его служение! Он спешил всех обойти, подходил к каждому человеку и подавал ложку. Когда человек принимал и благодарил его, он радостно смеялся. Устраивая детские трапезы, мы просим, чтобы дети тоже служили — сами накрывали стол, резали хлеб, подносили к столу не обходимую еду.

Семейная трапеза как приготовление к Евхаристии

Трапеза призвана объединять всех в семье. За общей трапезой стираются всякие шероховатости, которые возникли в поведении и в поступках. За столом — все вместе, сидят лицом к лицу, и всё общее — и еда, и молитва. А главное — здесь присутствует Христос. Потому что «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»[14]. Это относится не только к Евхаристии — Евхаристия начинается уже за нашей обычной трапезой. Она может завершиться в храме и стать вершиной этой трапезы. Поэтому семейная трапеза — тоже священнодействие. Я детям иногда говорю:

— Когда смотрите на пищу, подумайте, что она станет вашим телом!

И.Г. Как дети реагируют на эти слова? Они вам что–то отвечали?

О.В. Они задумываются, и это важно. От этого можно пойти и дальше.

— Что ты вкушаешь в храме? Ты видел, просфора приготовлена из муки. Но этот хлеб тоже станет Телом — и Христа, и твоим. Сначала — Христа, а потом — твоим, если ты согласишься принять это Тело.

Иногда я слышу:

— Как я буду Тело Христа вкушать? Это — людоедство!

Тогда отвечаю:

— А когда ты был маленьким, мама сначала кормила тебя только грудью, а не молоком коровы или козочки. Получается, что ты вкушал свою маму!

Это — большая тайна, об этом надо думать.

Однажды в соседней с нами деревне умирала старая женщина. Последние годы жизни она болела и не ходила в храм. Во время беседы я услышал, что она перестала причащаться семь лет назад. Однажды она смутилась стихом перед причастием: «Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь…»[15] Вдруг ей приходит в голову безумная мысль: «как это жестоко — есть Тело и пить Кровь Христа!» И ее так это заполонило, помрачило, что она перестала причащаться. Потом прозрела и позвала меня исповедовать и причастить ее.

Когда я детям говорю, что еда станет твоей плотью, они как–то замолкают. Вижу, что это их задевает, они так не думали никогда. Для них это удивительно, кажется чудом. Рождается какой–то очень глубокий смысл всего, что происходит на трапезе — и на домашней, и на священной Трапезе. Дети, если все и не поймут, то хотя бы задумаются. Не обязательно, чтобы они сразу все поняли. Это процесс. А как это потом прорастет? — Тайна. Все, вошедшее в ум и сердце ребенка, будет расти постепенно.

Здесь можно коснуться молитвы «Отче наш». Мы просим: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». В этой молитве надо выделить сейчас только этот момент. Когда мы просим этот хлеб? — Перед тем, как вынесут Чашу. Какого Хлеба мы просим? — Мы просим Самого Христа. И Он приходит. Если младенец хочет есть, мама быстро идет к кроватке и начинает его кормить грудью. И из алтаря выносится Чаша Жизни, и Христос дает вкусить Себя.

Семейное чтение

Духовно развивает детей в семье не только молитва, но и домашнее чтение. Ныне семейное чтение уходит из быта семьи, а в старые времена оно было самым уютным занятием: кто–то из родителей читал, а дети внимательно слушали.

Когда я приезжаю в Германию и останавливаюсь в семье, в которой четверо детей, то мое утро всегда начинается со стука в мою комнату. Дети несут показать свои рисунки или садятся вокруг меня с возгласом: «Почитай!» Они готовы слушать, сколько угодно. И я радуюсь, что у них есть вкус к такому чтению.

М.Г. Отец Виктор, а вы не помните, что за книги вы им читали?

О.В. Дети сами выбирали книги. Просили прочитать «Карлсона», читал его им раза три. Я им даже Гамлета читал, по их просьбе. Видеокассету известного фильма они видели много раз, но однажды им захотелось услышать пьесу.

Подбор книг в этой семье очень хороший, потому что мать и отец — церковные люди: Ирина поет в Штутгарте в церковном хоре, Димитрий вместе с сыновьями — Иоханесом и Даниилом — прислуживает в алтаре. Самому младшему мальчику пять лет. Он — первый инициатор чтения. Дети впитывают то, что читаю, часто задают вопросы. У родителей очень мало времени; но они стремятся быть вместе с детьми и читать им. Вокруг такого чтения происходит собирание семьи.

Когда они приезжали в Латвию, моя сестра Раиса рассказывала им сказки. Потом она говорила мне:

- Ты бы видел, как Анастасия слушает! Она — как кошка, которая следит за птичкой.

Она и сейчас читает хорошие книги, слава Богу!

Домашнее чтение имеет такой же смысл, как и общая семейная трапеза. Там вкушают телесную пищу с молитвой, и это вкушение всех объединяет. И во время чтения — также то, что слышат, переживается всеми вместе и всех наполняет радостью. Если бы детям не нравилось то, что читают, они бы не слушали. Значит, у них есть потребность в хорошей книге, в хороших примерах жизни.

Какая польза от домашнего чтения? Оно развивает у детей дар слушания и дар речи. Такие дети говорят правильным литературным языком. Осмысленно, с очень хорошим словарным запасом. Чтение обогащает и интеллектуально, и духовно. Оно сближает, наполняет все высоким смыслом, дает радость детям.

В домашнее чтение можно включать и хорошие христианские жития. Если же читается художественная литература, то — высокого художественного уровня, не чтиво, не легковесное что–то. Научение через книгу — очень ценное. Такой способ общения, как я уже говорил, из жизни семьи сейчас почти исчез. Нужно его возрождать.

М.Г. Отец Виктор, а могли бы Вы порекомендовать какие–то конкретные книги для семейного чтения?

О.В. Это зависит и от того, в какой среде живет семья, какие у нее интересы, и от уровня развития родителей: что они сами любят. Некоторые дети больше любят слушать сказки, некоторые — «Капитанскую дочку». Сергей Сергеевич Аверинцев рассказывал, что для своих детей он не нашел книги лучшей, чем «Капитанская дочка».

Нужно заботиться, чтобы не вовлечь детей в пустоту и не дать вместо хлеба кукурузных палочек. Можно читать книги, которые могут быть занимательными, но они будут как глоток пустоты. Важно, чтобы книга была интересна и родителям. Если они ее любят, то смогут передать свою любовь и детям. Другой вопрос, какого качества эта книга — ведь можно любить и пустые книги. К счастью, сейчас к нам возвращаются книги в том виде, в котором они вышли из сердца писателя, те книги, из которых в советское время были выброшены все евангельские мотивы: это и «Том Сойер», и «Хижина дяди Тома», и «Робинзон Крузо».

Как научить ребенка любви к книге?

И.Г. Христиан всегда называли «людьми книги». Еще недавно люди любили книгу и читали, не отрываясь. С удовольствием учили наизусть стихи, читали друг другу.

Но в наше время многие быстро разучиваются читать. Они получают информацию другим образом. На Западе даже появился термин: функционально грамотные люди. Это те, кто в принципе умеют читать, могут составить документ, прочитать какую–то инструкцию, а по своему желанию они никогда не читают, у них нет желания это делать. В домах таких людей (нередко имеющих дипломы о высшем образовании!) нет книг — совсем нет! Вместо них на полках они иногда ставят муляжи книг — выглядит очень красиво и гораздо дешевле.

С этим приходится сталкиваться даже на оглашении. Когда людей просят: «Прочтите Евангелие или Притчи», они честно читают. Но — как на работе, т. е. «от сих до сих» — ровно столько, сколько было задано. И у них не возникает никаких вопросов. Они не имеют навыка чтения. Это большая беда.

Очень беспокоит, что скоро люди могут перестать читать и слово Божие. Я однажды сказал о своих опасениях знакомому священнику, но он отнесся к этому очень спокойно, и ответил: «Что ж, мы знаем много хороших христиан, которые были неграмотными. Будет новое средневековье. Грамотными останутся только священники, клир».

О.В. Нужно не уступать веку, а поступать вопреки миру сему. Книга учит жизни. В ней концентрируется разный опыт жизни. Важно приобщать детей к этому опыту. Мы не можем лично познакомиться с теми людьми, которые имеют интересный опыт жизни, они физически удалены от нас. Они, написав книгу, нам этот опыт дарят. Встреча с их опытом обогащает человека, помогает ему жить.

Человек должен ощутить потребность в чтении Священного Писания и понять, что со словом Божиим ничто не сравнимо. Это и слово премудрости. Когда человек стремится к мудрости мира сего, то он старается много знать. А мудрость заключается не в том, чтобы знать много, — а чтобы знать главное. «Познайте истину, и истина сделает вас свободными»[16]. Когда человек, читая Священное Писание, примет это, тогда, не отрицая художественную и прочую литературу, он поймет несоизмеримость уровней той и другой и поймет, что Священное Писание — это пища для его духовной жизни.

Одна женщина свидетельствовала мне, что прошла катехизацию, не прочтя всего Писания, в надежде, что потом прочтет. Вскоре у нее умерла мать, и внутри было смятение. Она по церковной традиции начала читать Псалтирь по усопшей. Она стала читать понемногу каждый день. Эта книга, ее глубина открылась ей так, что внутри появился мир. А затем наступил какой–то перелом. Она ощутила такую радость, покой и жажду этого слова, что стала читать уже не потому, что мама умерла, а потому, что душа захотела этой пищи.

Поэтому, думаю, не надо человека принуждать на оглашении читать все Священное Писание, пусть он прочтет вдумчиво, внимательно, молитвенно только некоторые книги. И когда родится органичная, внутренняя сердечная потребность в слове Божием, то он будет чувствовать, что и те книги, которые он еще не прочел, откроют ему то, что было до времени сокрыто.

И.Г. Нежелание читать проявляется и у детей. Когда у них спрашиваешь: «Что вы читаете?», в ответ все чаще можно услышать: «Ничего!». В лучшем случае — то, что задали по школьной программе, да и то, если мама очень беспокоится. А добровольно большинство детей почти ничего не читает.

О.В. Надо прививать навык, не перегружая, но вовлекая ребенка в чтение. Может быть, читать вместе с ним, меняясь ролями: то родители читают, то дети. У родителей больше возможностей это сделать, чем у воспитателя или педагога. Мать может читать какое–то произведение, а какое–то место дать прочесть ребенку. Это поможет вовлечь его и в процесс чтения, и в слушание. Потом можно поговорить о прочитанном, не навязывая, конечно, а только если какое–то место задело. Надо порассуждать об этом месте, преподнести его как очень значимое — по мысли или по чувству.

И.Г. Но есть дети, которые отказываются даже от того, чтобы им читали. «Мы лучше будем смотреть телевизор!»

О.В. Бывают такие дети. Но не всегда надо идти на их поводу. Нужно искать выход, не прибегая к насилию. Надо найти такой способ, чтобы то, что им кажется скукой, стало очень интересным. А как это сделать — зависит от мастерства и творчества родителей.

У нас на трапезе после службы тоже бывает чтение, но для взрослых. То, что читается, воспринимается с живым интересом, с комментариями. Часто это превращается в цепь очень интересных свидетельств слушателей.

Опыт встречи с Писанием

И.Г. Как Вы впервые познакомились со Священным Писанием?

О.В. Это было в начале 60–х годов, примерно 1961 год. Я читал Евангелие регулярно, будучи еще некрещеным. Первое свое Евангелие я сохранил до сих пор даже с пометками мест, которые мне очень понравились. Я делал пометки карандашом. Оно сейчас хранится в алтаре. Полный текст Библии тогда был недоступен. В церкви, конечно, я слышал отрывки из Ветхого Завета, но не имел возможности приобрести. А потом уже я познакомился и с другими книгами Священного Писания.

И.Г. Что Вас больше всего поразило в Евангелии, когда Вы его первый раз читали?

О.В. Я нашел то, что искала моя душа.

И.Г. Вы сразу поверили тому, что все — правда?

О.В. Да, я чувствовал, что это правда. Особенно в сравнении с той ложью, которая была в жизни.

Я знал, что некоторые вещи я исполнить не могу, это очень трудно. Однажды в Троице–Сергиевой Лавре я попал на исповедь (не потому, что хотел исповедываться, а просто там вышел священник на исповедь и перечислял грехи). Тогда я не вместил этого: отречься от того, от другого. Он говорил это через Евангелие, но, может быть, от того, как он говорил — напористо, запутанно, слишком морализировал, — прозвучал о это так, что не расположило к покаянию, а произвело обратную реакцию. Я думал: «В таком случае, надо быть камнем!» Мне тогда показалось, что отречься от себя — это потерять личность.

Но потом я воспринимал по–другому то, что слышал, уже исходя из опыта, который появился. Я понял, что так и должно быть: отречься от себя означает отречься от самости, самолюбия, себялюбия. А смещение тогда, в Лавре, произошло, наверное, от того, что я еще эти вещи не продумал, еще не было такого опыта.

И.Г. Когда Вы познакомились с Ветхим Заветом?

О.В. Сначала — через чтение паремий, а потом — когда учился в аспирантуре. С книгой Бытия я познакомился, когда мне уже было 25 лет. На другой кафедре один человек, специалист по Лескову, под предлогом того, что культурному человеку нужно познакомиться с Библией, устраивал дома чтение Библии. Чтения были тайные. Те, кто собирались, были верующие, правда, они об этом не говорили, была какая–то неоткрытость. Но я благодарил этих людей за то, что они доверяли мне. Тогда очень было опасно. Я ходил на чтения не регулярно, а когда мог.

Когда я поступил в монастырь, это уже стало доступно. В Почаевской Лавре Библии были, и чтений на службе было много. Великим Постом каждый день совершалась служба с чтением. Пророк Исаия каждый год прочитывался за великопостную службу в полном объеме, только какие–то малые купюры делались.

Сейчас я читаю Священное Писание подряд, у меня есть потребность читать его, как и Евангелие. Читаю по книгам, смотря по потребности.

Также прочитываю книги Писания, которые просим читать оглашаемых. Это в радость, потому что не утомляет, хочется читать и читать. Я читаю Писание каждый день: и Псалтирь, и Евангелие, и послания. А из Ветхого Завета — то, что появляется, как потребность. Если есть возможность, надо читать. Это как хлеб.

Телевизор в семейном досуге

О.В. Родителям часто вместо общения с ребенком легче включить телевизор — он говорит и думает за тебя. Общение в семье нарушается. Телевизор может быть полезен, когда родители устали, у них уже нет сил на внимание к ребенку. Тогда он и поможет — высвободит нужные час–полтора для отдыха. Но если смотреть его весь день — то это потеря физического здоровья, разрушение ума и сердца, и всех отношений. Он становится диктатором, идолом, наркотиком.

Нужно знать, когда его «впускать» в семью. На него должна быть «цензура» — надо поставить ему пределы: определить порядок просмотра передач и их уровень. Увиденные хорошие передачи можно обсуждать с детьми, отвечая на их вопросы.

И.Г. Телевизор можно «приручить» с помощью видеомагнитофона. Но и в этом случае надо бы осторожно «дозировать» просматриваемые программы.

О.В. Да, должно быть ограничение. Родители определяют: «Это мы смотрим, а это — нет».

М.Г. Но у ребенка со временем может возникнуть любопытство: «А почему мы это не смотрим»? Дело даже не в том, что его одолевает любопытство, а иногда просто дети во дворе обсуждают какой–то фильм, передачу. И ребенку хочется участвовать в обсуждении, поэтому он смотрит передачу тайком, чтобы потом можно было сказать: «Я тоже видел!»

О.В. Да, чтобы присоединиться, не выделяться.

Родители могут объяснить, почему не нужно смотреть такие фильмы или передачи. «Ты посмотрел фильм — и кричал во сне. Почему? Потому что в фильме много стреляли, взрывали. Это же не дало тебе радости. Ты боялся, но смотрел».

Ребенок и творчество

О.В. Дар творчества — это Божий дар человеку. Прежде всего, нужно пробудить в ребенке творца, чтобы он почувствовал в себе способность творить. Дар творчества уникален и свойственен только человеку.

Животное творить не может, оно способно только повторять. Пчела времен Моисея, античных времен и 21–го века создает одни и те же соты, а у человека так не получится.

Важно, чтобы ребенок почувствовал необходимость развивать свой талант, потому что дар, который дал ему Господь, нужен Церкви. Если бы человек не умел так красиво строить, ему негде было бы молиться, не научился бы рисовать — не было бы прекрасных икон, не научился бы петь — в храме мы не могли бы славить Господа.

Ребенок должен ощутить храм не просто как здание, икону — не как картину, а воспринять их как что–то живое. Через творение мы знакомимся с Творцом. Я могу сказать:

— Ты нарисовал этот рисунок. Я вижу тебя и твой рисунок. А если бы ты прислал мне его по почте, то я, не зная тебя, все равно бы с тобой познакомился и узнал, кто ты. Нарисованное тобою — это твой рассказ о тебе: если я вижу цветок, я знаю, что ты любишь природу. Если нарисован человек — ты любишь людей и общение, нарисована машина — ты интересуешься техникой.

Храм построили люди, которых ныне мы не видим. Благодаря их трудам, мы имеем возможность в нем молиться. Иконописец написал икону, дав нам возможность общаться с этим святым. И не только со святым, но и с самим иконописцем.

В храме мы пребываем с теми, кого видим физически, и с невидимыми творцами этой красоты, живущими в их творениях. Мы радуемся их духовному наследию. Дети тоже способны осознать присутствие веков и всех, кто жил в этих веках — И это тоже является органичным вхождением в искусство.

Храм — не музей. Храм — живой, и искусство — тоже живое. Дети еще более войдут в эту жизнь, еще более почувствуют себя живущими в традиции церковного искусства и искусства вообще, если будут приобщаться ему и сами начнут творить.

Попытка нарисовать Христа, Божию Матерь — это еще не икона, но дети хотят их изображать. Можно сказать:

— Ты смог это сделать только потому, что увидел икону, которую написал иконописец, живший давным–давно. Ты сейчас продолжаешь это делать, и после тебя будут люди, которые, смотря на твою икону, будут создавать свою. Если бы люди этого не делали, то у нас не было бы ни икон, ни церковного искусства.

Так же можно рассказать, что во времена земной жизни Христа дети пели, встречая Его при входе в Иерусалим. Люди передают друг другу опыт, учат друг друга. Поэтому нам надо учиться и петь, и рисовать.

Мы можем сказать ребенку:

- Давай попробуем. Ты любишь рисовать, нарисуй, пожалуйста, человека.

И он нарисует человека сегодня. Этот рисунок можно сохранить. Через некоторое время можно попросить его сделать то же самое, а потом сравнить эти рисунки. Ребенок сам увидит, что, в отличие от пчелы, каждый раз у него получается все новое. Так и Господь говорит: «Творю все новое»[17].

Важно дать ребенку ощущение, что человеческое лицо более значимо, чем цветок, дерево, и т. д. Это — не принижение красоты. Через человека можно видеть Бога так, как Его не увидишь, глядя на цветок.

— Ты можешь порадоваться красоте цветка, но он как бы мертв для тебя, потому что с ним не поговоришь, и он не может тебя любить. Человек же способен разговаривать даже без слов. Он посмотрит ласково, с любовью, и ты уже чувствуешь, что так любит тебя и Бог, потому что Он есть в каждом из нас.

Есть нерукотворный мир красоты, а есть мир красоты рукотворный. Если нет возможности посещать музеи, то можно вводить в мир красоты в домашних условиях, имея, например, хорошие альбомы по искусству. Можно внимательно просматривать их с детьми, делая какие–то пояснения. Конечно, дети не смогут воспринять много, но дело не в количестве просмотренных картин.

В связи с этим я вспоминаю, как отец Зинон мне рассказывал, что, когда он посещал Лувр, то из всей богатейшей коллекции мировых шедевров, которые там находятся, он выбрал только несколько картин. Он знал, что пойдет смотреть именно их. Если бы он не сделал этого выбора, то не смог бы увидеть ничего.

Дар творчества можно развивать на занятиях по искусству в воскресной школе. Здесь важна духовная основа, а усовершенствоваться в технике — живописной, графической, музыкальной и любой другой — ребенок может, обучаясь в специальных школах.

Детям нужно ощутить, что все возникает из духа, из сердца человеческого — если в сердце добро, то будет и доброе произведение. То, что он хочет создать, это не придумывается, а рождается. Если мы придумываем, то есть создаем вещь не в духе, то она может быть красивая, но мертвая. А если в духе — то она может быть несовершенная по форме, но очень живая, потому что мы увидим движение духа. Нас так радуют рисунки детей, потому что они искренние и живые, при всем несовершенстве внешней формы. Детский рисунок всегда обращает на себя внимание тогда, когда в нем присутствует это веяние Духа. Присутствие Духа нужно выявить и развить в ребенке, в его творчестве.

Десятилетний Виктор, сын нашего алтарника Алексея, лепит из глины и рисует. До какого–то периода он не ходил в художественную школу. Однажды я поговорил со скульптором из Риги: не следует устроить ли встречу мальчика с каким–нибудь профессионалом, который мог открыть бы ему секреты своего мастерства? Но он посоветовал этого не делать, потому что можно помешать органичному росту таланта, данного Господом мальчику. И я с этим согласился.

Однажды Виктор побывал в мастерской гончара и лепил там то, что хотел — не по заказу, а по вдохновению: распятия, монахов, храмы, ангелов, подсвечники. Побывали у гончара и дети из приюта, которых учили лепить, рисовать, но по трафарету. Я видел их работы: стандартные, похожие на аппликации. На полке лежали законченные и обоженные работы этих ребят и работы Виктора. Когда в мастерской появились иностранные туристы и пожелали что–то приобрести, то они обратили внимание только на работы Виктора, захотели их купить. Без согласия автора гончар не дерзнул их продать.

Когда ребенок творит без принуждения, а ему лишь ненавязчиво помогают, то он более ощутит себя творцом, а тот, которым понукают, просят делать все по трафарету, в лучшем случае станет ремесленником и будет похож на пчелу, делающую одно и то же.

Если показать ребенку домик, который нарисован просто как чертеж и домик, нарисованный «от руки» — что он увидит? Сначала ребенок может сказать, что красивее тот, который нарисован под линейку, потому что в другом — «кривые линии». Здесь есть, о чем подумать. Как подвести к тому, что один домик — живой, а другой — не живой? А жизнь — это красота, конечно.

И.Г. Батюшка, а если бы Вам принесли плоды трудов детей воскресной школы — красивые рисунки, по–настоящему творческие, то можно ли как–то их включить в храмовую жизнь? Ведь мы можем сколько угодно говорить детям, что их творчество, их искусство очень нужны церкви, но ведь в храмах мы этого не увидим!

О.В. Такие рисунки и иконы я видел в Москве, в больничном храме при Детской республиканской больнице. Там развешены на стенах картины больных детей на религиозные темы и даже их попытки написания икон.

В нашем храме, в притворе, можно выставить детские рисунки, чтобы все видели первые попытки детей войти в церковную традицию, творить красоту.

Каждое воскресенье дети Воскресной школы приносят в храм свои рисунки. Я показываю их всем присутствующим. Всегда находятся желающие получить их, и мы их дарим с доброго согласия авторов. Паломники из Германии, Нью–Йорка, Санкт–Петербурга, Москвы и других мест увозят с собой рисунки наших детей.

Знакомство детей с красотой

И.Г. Отец Виктор, а как мы можем помочь детям увидеть красоту?

О.В. У известного поэта Николая Заболоцкого есть стихотворение «Некрасивая девочка». Оно начинается с того, что он описывает радость мальчика, катающегося на новом велосипеде. За ним бегает девочка, видимо, из соседнего подъезда. Он радуется, забыв про нее. И она радуется. Поэт описывает ее вид, который «напоминает лягушонка»:

…рот длинен, зубки кривы,

черты лица остры и некрасивы.

Но для нее «чужая радость также, как своя». Потому что

младенческая грация души

уже сквозит в любом ее движенье.

Потом поэт размышляет над ее судьбой:

…будет день, когда она, рыдая,

увидит с ужасом, что посреди подруг

она всего лишь бедная дурнушка!

Кончается стихотворение вопросом:

А если это так, то что есть красота,

и почему ее обожествляют люди?

сосуд она, в котором пустота,

или огонь, мерцающий в сосуде?

Современные люди часто предпочитают пустоту — как раз то, что не является красотой. Красота — не в пышном убранстве храмов, не в роскошных паникадилах и сладкозвучном пении. Ее, прежде всего, нужно увидеть в людях. Поэтому дети могут увидеть красоту, смотря на личики друг друга, потому что красота должна быть явлена человеком. Когда человек делает добро, он прекрасен. Если дети это увидят, если их это обрадует, то наша задача в этом смысле будет решена.

Я помню, как рассказывал детям о двух сестрах, которым дедушка подарил куклы на Рождество. Одна девочка стала с ней играть, забыв все на свете — и дедушку, и сестру. А другая вспомнила свою бедную подружку, у которой были только самодельные тряпичные куклы. Она посмотрела на свою коллекцию кукол и говорит дедушке:

- Можно я эту куклу подарю подружке?

Дедушка поцеловал ее и сказал:

- Иди.

Оттуда она прилетела, как на крыльях, и личико ее сияло от радости. А тем временем сестренка ее продолжала играть. Я спрашиваю детей:

— Кто радовался больше — та девочка, которая играла, или та, которая отдала куклу?

Они все сказали:

— Та, которая отдала. Ее радость лучше.

Такое явление духовной красоты дети должны уметь увидеть, потому что они не всегда понимают красоту. Дети думают, что красота — это что–то яркое, блестящее, что хорошо пахнет, имеет красивые формы. Важно, чтобы они осознали добро как красоту и учились посильно творить добро.

Если ребенок сделал кому–то доброе, то от этого оба становятся лучше. Это уже двойное явление красоты.

Когда дети приходят на исповедь, я не спрашиваю их: «в чем ты согрешил», или «скажи о своих грехах». Я слово «грех» не произношу. Я говорю: «Скажи о том, что ты сделал некрасивого. Что тебе самому очень не понравилось? Что не понравилось твоей маме, твоим друзьям?» И они понимают, что спрашиваю.

Хорошо, если дети имеют возможность приобщаться к красоте через труд — помогая в доме, во дворе, на даче в огороде. Они почувствуют, что в порядке тоже присутствует элемент красоты. Можно посадить что–то очень красиво, гармонично, а можно небрежно, как попало. Можно двор свой убрать, облагородить, а можно — захламить. В порядке есть мир и гармония. Беспорядок внешний порождает беспорядок внутренний. Или отражает его.

И.Г. Батюшка, расскажите, пожалуйста, о вашей встрече с красотой. Что вы помните из самых первых таких встреч в детстве?

О.В. Все было удивительным и все радовало. Помню реку. Вода меня всегда очень потрясала — ее покой, порой не различимая граница между небом и водой. Года три мы жили на берегу Тихого океана. Можете себе представить эту стихию? На всю жизнь у меня сохранилась эта любовь к морю. Однажды я плыл на Валаам. И Ладожское озеро, и небо были жемчужными. Это тоже очень запомнилось. Господь дал мне увидеть Черное и Средиземное моря, Атлантический океан. Всюду я соприкасался с этой стихией. Если изредка мы приезжаем к Рижскому заливу, то есть возможность уединяться на побережье, возвратиться к тем впечатлениям детства, когда море вводило в какой–то особый, нематериальный даже мир. От Тихого океана, когда не было шторма, исходила неземная тишина, торжественный покой и величие.

Было в моей жизни соприкосновение с восточной культурой, с Японией. На Курильских островах сохранилось очень много прекрасных садов в японском стиле, домов особой архитектуры, в которых не было того нагромождения, которое есть в европейских квартирах. Там все очень просто — циновки, раздвижные перегородки.

В японском искусстве присутствуют дух покоя и созерцания. Японцы их очень любят. Эти маленькие садики, дорожки, посыпанные гравием.… По асфальту люди бегут как безумные, а по такой дорожке человек идет, не спеша, может задуматься. Все продумано, располагает к тому, чтобы человек не пребывал в смятении.

Этот покой может быть другой, чем тот, который мы обретаем на молитве. Но через созерцание природы человек тоже соприкасается с Господом. Там это чувствуется.

Господь дал мне возможность побывать и в самой Японии. Я посетил древний город Киото. Там меня очень многое удивило. Было такое чувство, что мир я вижу впервые. Потому что все не так, как в Европе.

В Киото видел древний деревянный храм из криптомерии. Он расположен у склона горы и находится как бы между небом и землей, потому что в основании — только подпорки, нет никакого фундамента. Крыша — из сосновой драни, местами уже замшелая. Колонны храма — из огромных неокрашенных стволов деревьев. Цвет творит время. Строители никогда не увидят того великолепия, которое видим мы, потому что храм, старея, как бы возвращается обратно в природу. Но, конечно, они видели свою красоту, когда храм только что родился.

В Японии можно увидеть такие шедевры архитектуры, которые очень просты, и вся их красота — в их простоте. Человек только чуть–чуть прикасается к тому, что уже дано Богом. Он даже не дерзает сам цвет сделать, потому что это будет рукотворно, а поручает делать это Богу. Этот нерукотворный цвет прекрасен.

Такая нерукотворность цвета присутствует и у нас в храме. Когда мы его реконструировали в 1985 году, то не стали красить масляной краской. Так возник его нерукотворный цвет. Стены похожи на стволы сосен, когда их освещает солнце. Купол нашего храма сделан из осины, и цвет его раньше был золотистым. Когда его поднимали, и он вдруг показался из–за крыши, было впечатление, что солнце восходит. Со временем он приобрел серебристый цвет.

И.Г. Отец Виктор, а ведь, насколько мне известно, современные учебники православной культуры вообще не упоминают о красоте в японской культуре, впрочем, как и о самой Японии. Как Вы думаете, надо ли знакомить детей, входящих в Церковь, с другими культурами — например, с японской?

О.В. Обязательно надо. Когда я видел эти произведения, то поражала их лаконичность, легкость. За этим стоит школа. Чтобы достичь этой предельной свободы в творчестве, их учат очень серьезно и много. Я имею в виду и техническую сторону. Глядя на шелковые свитки — какэмоно — ты удивляешься, как легко это сделано, как свободно, как какой–то танец руки.

Вы помните, наверное, этот знаменитый случай, когда японскому художнику человек заказал для ниши своего дома такой свиток, на котором надо было изобразить петуха. Он заплатил деньги. Приходит через три дня — заказ не готов. Художник извиняется, говорит:

- Придите еще через два дня.

Тот приходит — заказ опять не готов. Он разгневался, и художнику ничего не оставалось делать, как взять свиток белого шелка, развернуть его, достать черную тушь, кисть. Танец руки, о котором я говорил, и — петух готов. Художник отдает заказчику. Тот возмутился. Художник спрашивает:

- А что, вам не нравится?

Заказчик восклицает:

- Нет, все хорошо, но я вам такие деньги заплатил, а тут работы на пять минут!

Тогда художник подходит к шкафам, открывает дверцы. Оттуда падают горы рулонов, штудий, на которых то гребешок петуха изображен, то — шпора, то — крыло. Чтобы достичь этой свободы, нужно тщательно отрабатывать каждый штрих. В японской школе очень хорошо учат искусству рисования, искусству версификации. Этому можно было бы и нам поучиться. Тогда не было бы псевдопоэтов. Не стал бы каждый виршеплет утверждать, что он — поэт. На фоне, когда все умеют писать стихи, обнаружится самый лучший поэт.

И.Г. Японская культура традиционно считается языческой, никак не связанной не только с христианством, но даже с монотеизмом. Однако в ней есть что–то удивительное. Один человек однажды замечательно сказал, что японская живопись — это тоже икона. Только если православная икона изображает горний мир как бы через глаза человека, то японская картина — это мир, каким его видит Бог.

О.В. Это верно, потому что тот мир, который изображают лучшие японские художники, располагает к созерцанию. Когда мы предстоим пред Богом, то входим в это состояние созерцания, покоя. В японских картинах исчезает «Я» художника. Европейские художники свое «Я» обязательно покажут, а здесь «Я» исчезает.

В японском театре Кабуки не играют женщины. Одежды актеров–мужчин, играющие женские роли, очень сложные, это кимоно разных форм. В них очень легко, повернувшись, запутаться, нарушить гармонию вида. Поэтому на сцене вместе с актерами находится помощник, одетый в черные одежды. Он внимательно следит за происходящим. Как только актеру нужна помощь, он как молния бросается к нему, быстро поправляет одежду и летит в угол, закрывает лицо и словно превращается в тень. Его нет, он устраняется.

Картину японского художника смотришь в свободе, тебе ничто не мешает. Это похоже на созерцание океана, когда ты стоишь перед его великим простором. Ты видишь эту стихию в первозданном виде.

Преображение мира через преображение души

О.В. Современный человек хочет создать что–то красивое в этом мире, но — сам по себе, занимаясь самовыражением и самоутверждением, отключившись от Бога. Он преподносит миру свои страсти — в музыке, в живописи, в кино, и т. д. У людей полно своих страстей, а их еще навязывают извне. И человек взрывается от перегрузок.

Если человек пишет картину, художественное произведение, музыку без Бога, то его творения будет плодом мира сего, а не плодом вечной жизни. Христос говорит: «Без Меня не можете творить ничего»[18]. А современный человек дерзает быть самодостаточным, делая себя центром мира. Он находится в богоборческом состоянии, хочет поклонения себе, не стесняется искать славы человеческой и ищет ее, а не славы Божией. Это — болезнь духовная.

Кризис современного искусства заключается в том, что религиозное сознание человека находится на очень низком уровне. Сейчас господствующая религия — это религия материализма и поклонение человеку. «Бог нам не нужен!» Поэтому современная культура и искусство находятся в глубоком упадке. Идет их расчеловечивание. Мы живем сейчас в постхристианскую эпоху не потому, что Христос ушел из жизни — Он всегда с нами — а потому, что люди ушли от Христа. Устраивают жизнь недуховную, поэтому не могут создать таких произведений, которые могли бы научить истинной жизни.

Вне Церкви красоты быть не может, потому что красота это Бог. Когда Достоевский говорил, что «красота спасет мир», то он имел в виду Бога, а не то, что думает об этом светский человек. Он считает, что красота это внешняя оболочка. Но красота — явление сокровенное, которое может проявиться и во внешнем, но проявиться в той гармонии, когда и форма, и содержание соединены, их невозможно отделить. Что возникает раньше: форма или содержание? — «Что?» и «как?» рождается одновременно. Поэтому, чтобы создать настоящую культуру, настоящее искусство, человек должен одухотвориться, т. е. он должен это делать не сам, не своими силами, а вместе с Богом. И тогда мы будем иметь истинное произведение искусства, как явление духовное.

Как пишет Марина Цветаева в статье «Искусство при свете совести», в XIX веке к писателю шли, как к учителю жизни, и получали ответы на очень сложные жизненные вопросы. Цветаева, не будучи церковным человеком, все же имела духовную интуицию, чтобы сказать правду и о себе, и о состоянии современной литературы и искусства. Будучи гениальным поэтом, она говорила, что «быть человеком важнее, потому что нужнее».

Я думаю, что каждый писатель должен быть учителем жизни. Надо стараться не низводить творчество на обыденный уровень, а открывать в своих произведениях смысл жизни, давать возможность человеку познать самого себя и одухотвориться. Конечно, если писатель только душевный — он может преподнести читателю только уровень жизни душевного человека. Но истинный писатель должен быть духовным человеком, чтобы поднимать читателя на более высокую ступень жизни, жизни духовной.

Какая душа у писателя, таким будет и его произведение. Какая будет душа у народа, такая создастся жизнь. Потому что общественную жизнь человек творит сам. Когда говорят: «общество рождает личность», то это ошибка, потому что ее сотворить может только Господь, а уже она способна создать духовную жизнь в себе и вокруг себя. Весь вопрос современной жизни заключается в том, чтобы ее преобразить, одухотворить. Наш единственный Целитель уже явился в мир и спас его. Важно, чтобы человек принял Его, стал Его сотрудником и вместе с Ним исцелял больной, израненный грехом мир.

Если человек живет с Богом и в Боге одухотворяется, то все в нем красиво. Старец Силуан Афонский был малограмотный человек, только две зимы ходил в школу. Но я читал свидетельство о нем одного епископа, что в старце не было ни одного грубого движения души — ни внутреннего, ни внешнего. Откуда такая деликатность, откуда сие? Это Дух!

Это не та этическая выучка и тщательное изучение правил поведения, которые удобны только в контактировании, а не в общении. Общение в Боге, в Духе Святом не предполагает таких скучных занятий. Это отменено Духом Святым.

В церкви имеются правила, но они не должны заслонять Духа Святого. Мир и человек станут красивы тогда, когда человек будет с Богом. Без Бога и человек разрушается, и мир, и жизнь — все превращается в суету. Тогда заедает спешка. Как говорит Е. Евтушенко в своем стихотворении:

Проклятье века — это спешка, и человек, стирая пот ,

По жизни мечется как пешка, попав затравленно в цейтнот. Поспешно пьют, поспешно любят, и опускается душа.

Поэт делает такой вывод:

…Пойми: забегавшийся — жалок, остановившийся — велик.

Я тут, конечно, не могу согласиться с остановкой. Но ее нельзя здесь понимать в абсолютном смысле. Просто нужно иногда, действительно, остановиться, чтобы задуматься. Но не оставаться в этом недвижимом состоянии. Заканчивается стихотворение таким призывом:

О, человек, чье имя свято!

Подняв глаза с молитвой ввысь,

Среди распада и разврата, –

Остановись! Остановись!

Т.е. не иди к пропасти, остановись на грани гибели.

Люди, которые хотят понять, что такое красота и смутно ее чувствуют, приходят в Церковь и ищут ее там, потому что красота, предлагавшаяся, например, искусством соцреализма, была обманом. Люди же хотели знать, где найти истинную красоту? И они шли в Церковь. Интуиция им подсказывала, что только там ее можно найти.

Но в храме иногда можно увидеть много безвкусицы: неудачные росписи, искажения в архитектуре, в пении платных хоров, которые не являют красоту, а, наоборот, искажают ее, стараются показать только свои голоса.

И.Г. Беда — не столько в том, что бывают неудачные иконы или архитектура храмов или плохое пение, а в том, что для многих в церкви потерян их смысл. Архимандрит Зинон говорит о том, что икона литургически как бы выпала из церкви. Для многих даже церковных людей она с легкостью заменяется на открытку, лишь бы она была благообразная и «задрапированная». Часто крохотная, чуть ли не с почтовую марку неразборчивая икона обволакивается огромным количеством фольги, мишуры и становится любимой иконой дома или в храме. И если бы это делали только люди, не имеющие воспитания и образования!

Кажется иногда, что церковь, вслед за обществом, тоже в каком–то смысле перешла в постхристианскую эпоху. Она не чувствует нужды в истинной красоте. Речь идет о церкви, конечно, не с большой буквы, а об «эмпирическом» православии, как его назвал однажды один священник. Сможет ли наша историческая церковь преодолеть это или нет, мы не знаем, но детей мы вводим именно туда, другой же у нас нет! И дети начинают знакомиться не с истинной красотой, а с каким–то суррогатом. И воспринимают подмену красоты как норму, вот что ужасно!

О.В. Главное в церкви — это не пение, не икона даже, потому что человек может быть слепым или глухим. Мария Египетская ушла в пустыню. Какие там были иконы? Она предстояла перед Богом. Может быть, ангелы и пели там, и она слышала их пение, это — тайна. Но дело не в этом. Все это — ниже Бога. Самое главное в Церкви — это Христос и человек. Какие у нас отношения со Христом? Живем ли мы с Ним, стал ли Он для нас жизнью, а не просто идеологией? Христианство тоже можно идеологизировать!

Самое главное в нашей жизни — единение со Христом и друг с другом. Мы называем это общением. Я думаю, что сейчас в церкви есть кризис общения. А без общения нет и Церкви. Без общения она может превратиться в религиозное учреждение. Когда нет общения, люди пытаются искать его. Плохо, что они делают это, не начиная с себя. Они ищут внешнего разрешения вопроса — идут в секты или создают общение на таком уровне, на котором нет настоящего христианства.

Современный человек сам себя мучает одиночеством. Но он не одинок, потому что Бог всегда с человеком, с любым: с тем, кто познал Его и с тем, кто не познал. О не познавших Бога, не встретивших Христа и не соединившихся с Ним, о. Александр Мень говорил как о тех людях, которые живут с Богом анонимно, инкогнито. Но наступит время, когда и они встретятся с Богом, и тогда они будут жить не только природной, душевной жизнью, но и духовной — выстроится и горизонталь, и вертикаль. Люди, приходившие в церковь в поисках красоты, часто искали лишь оболочку, но не искали Бога как источника красоты.

Одна женщина мне рассказывала, как она попросила свою подругу отвести ее в церковь, и та привела ее в храм на богослужение, стала с радостью показывать иконы, и говорит:

- Сейчас будут петь Херувимскую, на такой–то распев!

Та смотрела на все и говорит:

- Ты мне показываешь иконы, архитектуру, пение. Но ты мне покажи Церковь!

У нее уже пробуждалось правильное представление о том, что есть Церковь. А ее подруге нечего было показать, потому что она, хотя и ходила в храм, но была одиночкой, ее совершенно не интересовало, кто рядом с ней молится. Она не понимала, что такое общение, не стремилась к нему.

И.Г. Иными словами, Вы утверждаете, что красота, искусство в церкви возродятся после того, как возродится истинное общение — общение в Духе Святом, которое в ранней Церкви называли «общением святых»?

О.В. Человек невоцерковленный не может создать такое произведение, которое могло бы быть признано Церковью как раскрывающее полноту и Истину жизни. Каким бы одаренным человек ни был, он не может быть совершеннее нашего единственного Учителя. Но если все его творчество устремлено к Богу и посвящается Богу, то, даже если нет ощутимой степени совершенства, все равно его произведение духовное и церковное.

Каждый христианин своей жизнью должен быть свидетелем красоты. Красоты Самого Бога. Если человек приходит к Богу, то он понимает, что познание духовного мира выше познания материального мира. Тогда он скажет, как блаженный Августин в «Исповеди»: «Господи, прости, что я возлюбил творение больше, чем Тебя Самого!» Даже из шедевров живописи, литературы, музыки нельзя делать кумира.

Икона как явление преображенного мира

И.Г. Как же вводить детей в эту красоту, чтобы они на ней не остановились, не сделали из нее нечто самоценное, или даже идола, а увидели за творением — Творца?

О.В. Если говорить о той красоте, которую может явить Церковь в искусстве, то это икона. Но превращать икону в идола, как это делают иногда, это грех, ошибка ума человека. То, что мы видим, это не Сам Бог. Бога в иконе нет. Если мы даже видим прекрасную икону, это тоже не Сам Бог, а только знак Его присутствия в этом мире. Икона ничего не изображает, она являет. Она представляет уже преображенный мир. Это — как окно в вечность. Нельзя на иконах изображать не преображенную плоть. Поэтому там не лицо, а лик.

Отец Павел Флоренский в «Иконостасе» дает такую градацию: «Лик — лицо — личина». Чтобы добраться до лика, нужно иметь очень высокое духовное состояние и чистоту сердечную. Нужно не заниматься самовыражением, самоутверждением. Не случайно иконописец не подписывает свою икону. Художник часто с удовольствием ставит свою подпись и хочет, чтобы это заметили. А иконописец икон не подписывает, потому что он не считает ее своим произведением. Он помнит слова Христа, о которых мы уже вспоминали: «Без Меня не можете творить ничего». Бог даровал, а иконописец стал орудием воспроизведения этого дара. Иконописец умаляется перед Богом, и тогда он становится великим.

Когда Афанасия Фета хвалили за его «воздушные стихи», он, имея благоразумие, отводил вежливо эти похвалы и говорил: «Не я, не я, а Божий мир богат». И — никаких кумиров!

Когда человек создает произведения без Бога, то через него могут «проговориться» стихии темные. Марина Цветаева говорила: «Поэт не волен, он — эолова арфа, через него проговариваются стихии. Светлые, темные, демонические — неважно. Он неволен, он — над толпой». Мотив — «Поэт и чернь». А потом, полемизируя с невидимым утешителем, который называет ее стихи божеским делом, Цветаева трезво отвечает: «Если мои вещи отрешают, просвещают, очищают — да, если обольщают — нет, и лучше бы мне камень повесили на шею». Это — по–евангельски. В то же время она отдает себе отчет, что часто в поэзии присутствует и то, и другое: «То же сомнительное пойло, что в котле колдуньи: чего только ни навалено и ни наварено!» Она давала понять, что не писала «чего изволите?», никогда не была ангажирована: «…если есть Страшный суд слова — на нем я чиста». Она была свободна. Но — свободна от мира, а не от себя. Внутренней свободы не обрела и споткнулась. Если бы она отдала душу свою Господу, то Он вывел бы ее из тупика. Но с ее стороны возникало сопротивление, она была занята собой.

Судьба очень драматичная, трагическая, но в ней отражаются судьбы многих поэтов. Люди искусства, будучи гениальными и имея дар от Бога, погибают, оторвавшись от Бога. Этот дар нужно одухотворять, но они не смогли этого сделать, потому что не ушли от себя.

Мы никогда не можем стать вполне святыми, сколько бы мы ни каялись и не причащались. Выходя из крещальной купели, человек не становится совершенным, хотя часто ему кажется: «Какой я сильный!» А потом, когда приходят искушения, чтобы человек увидел свои немощи, он восклицает: «Какой я слабый!» Тогда нужна будет помощь Божия, тогда он будет вопить, стремиться к Богу, тогда он поймет, что не своей силой будет жить, а силой Божией. Человек, пока не поймет этой тайны, хочет жить своими человеческими силами и тем даром, который Господь дал. Да, он может быть гениальным, но может истощиться и потускнеть, если его не одухотворять.

Достоевский начал свой путь в литературе блестяще: «Бедные люди» и прочее, но потом все последующие вещи стали много хуже. И вот наступает тот момент, когда он — на эшафоте и этот миг жизни переживает очень сильно. Его отправляют на каторгу. Оторванный от письменного стола, от столичной жизни, от славы, и пребывая в унижении и немощи, он стал высоко духовным человеком, приблизившись к Богу. Тогда он и сумел написать свои последние гениальные произведения, которые сделали его писателем первой величины. Так оценили его и студенты Сорбонны, когда там проводился опрос, кто, по их мнению, писатель номер один в мире.

И.Г. Но нередко в среде церковных людей, особенно молодых, недавно вошедших в церковь, можно услышать такое мнение, что искусство — от лукавого.

О.В. Что здесь происходит и как опровергнуть это неверное суждение? Как показать, что в творчестве нет повода для гордыни, нет чего–то демонического?

Автор может гордиться тем, что он создал. Конечно, в искусстве может присутствовать и демоническое. Шарль Бодлер одну из своих книг назвал «Цветы зла». Но искусство здесь не при чем. Надо начинать с человека, а не с искусства. Важно, какая душа у творящего, что она выбрала: добро или зло. Если душа выбрала зло, то появятся «цветы зла», а если — добро, то появятся «цветы добра».

Можно гордиться и тщеславиться тем, что ты поешь в церкви. Написал икону — и тоже можешь тщеславиться. Если человек воспринимает свое творчество как служение Богу и людям, то никакого тщеславия нет. Он отдает и забывает себя. Если человек будет воспитываться так, то он сможет создать то, что обрадует людей и будет добрым плодом.

Семья плотская и семья духовная

О.В. Дети живут в большом мире, и он, к сожалению, еще не Церковь. Мы имеем заповедь и благословение Христа просветить его, и все человечество преобразить в богочеловечество. Но, поскольку человек свободен в своем выборе — выборе жизни и смерти: Бога или того, что ниже Бога, — то не все приходят ко Христу, в Церковь.

Чтобы дети имели Жизнь, которую не знает мир, лежащий во