Читать онлайн Боги и герои бесплатно

Боги и герои

По волнам моей памяти, или По следам Синдбада

Я в прошлой жизни – волк морской,
Не то чтоб Ларсен Вульф, конечно,
Но снится мне ночной порой
Сон – дежавю теперь извечный,
Где мой герой такой живой,
Что чуешь жизни скоротечность…

Мой путь последний в Сингапур —
Что он последний, я не знаю,
Но смутно что-то ощущаю,
И потому немного хмур.
Я старый боцман с бородой,
Корабль ритмично подо мной
Волной качается неспешно,
Даль расстилается безбрежна,
Фрегат снастями, как живой,
Скрипит, кряхтит так безутешно,
Хоть гладь морская безмятежна,
Поход последний чует свой…
А стайки чаек за бортом
Танцуют вместе танец волн,
Качаясь плавно в пенных гребнях,
Как будто лёгкий белый чёлн,

Даруя призрачно надежду,
Что наш поход будет успешным
И что финал не предрешён…
А их крикливые собратья,
Что реют рядом над водой,
Не знают лучшего занятья,
Парить чем в солнечных объятьях
И вечно добывать прокорм.

И наше, скажешь, в этом счастье
Крутить Сансары вечный кон?

Вот солнце огненной дугой
Неспешно тонет в глади моря,
И равномерною волной
Рябит размыто на просторе.
Так дышит грудью океан,
То вверх корабль волна вздымает,
То вниз в пучину опускает,
То штиль полощет паруса.
Ночная вахта, тишь и мгла,
Фонарь бликует и мерцает,
И в небе круглая Луна
Путь судну скупо освещает…

Один на палубе в ночи,
Один, как будто во Вселенной,
И бледный полнолунья лик
Льёт свет холодный и надменный.
Он не причастен ничему,
И не сочувствует нисколько,

И наблюдает жизнь лишь только,
Как муравьиную возню.

Ложусь на курс. Всегда компáс
У нас настроен на удачу,
Попутный ветер нам в придачу,
И будь что будет, в добрый час!

Сгустилась ночь, какой-то звук,
Но нет, похоже, показалось,
И отраженье примелькалось,
Хотя… опять всё тот же стук…
Вот наваждения сюрприз —
Йеманжа плещется власами,
Искрит играючи с волнами,
Дорожку стелет вглубь и вниз.
Сплетая тени над водою,
Зовя сиреною морскою,
В подводный сумрак манит мысль,
Хоть к мачте накрепко вяжись.
Вот показалась из воды,
И вижу я её черты,
И, поднимаясь на хвосте
В своей всевластной красоте,
Блистает радужным сияньем,
Играя женским обаяньем,
Златою чешуёй горя,
Круги пускает от себя.
Глядит призывно томным взглядом,
В рачки, ракушки нарядясь,
Сверкая световым каскадом,
Вдруг… обратившись водным гадом,

Рассыпалась, как водопадом,
Под хохот жуткий скрылась с глаз…

Поют, манят русалки-нимфы,
Ныряя рядом за бортом,
Влекут корабль мой на рифы,
Со смехом плёская хвостом.
И ты, заслушавшись их пеньем,
Всё ниже клонишься за борт,
Но тут фальшбортом мне мгновенно,
Нанёс корабль апперкот.
Штурвал спасительно качнулся,
Лежу, на палубе простёрт,
Ещё чуть-чуть, и кувырнулся
В ночной русалий хоровод.

Нет петуха на морок ночи,
Есть попугай, но он как против,
Чтоб разорвать все путы прочь,
И странно долго длится ночь…
Болтал бы хоть бесперебойно,
И стало бы душе спокойней,
Но нет, вцепился мне в плечо,
Молчит, как будто стал сычом.
С душой, хоть птичьей, но живой,
Всё ж лучше быть в ночи такой.

Плывём мы дальше по волнам,
С удачей-бесом пополам,
И в море нам нельзя иначе —
Маяк надежды светит нам.
В туманной дымке полутьмы,
Как будто отблески гирлянды,
По реям всем искрят огни,

Коронным щёлкая разрядом,
Всё ближе остов корабля,
Мрачнее тем от освященья,
Предвестником грозы слывя,
Горят огни святого Эльма.
Лохмотья рваных парусов
Полощутся зловеще ветром,
На реях в пляске лоскутов
Играют тени лунным светом.
Глазницы чёрные окон
Темнеют мрачно у Голландца,
И где-то силуэт мельком
Возник, и сгинул среди вантов,
Идёт Летучий прямо в лоб,
Курс на атаку не меняя,
И склянки бьют, и рынды звон,
И ветер тихо завывает.
И поздно в сторону свернуть,
Летит, как будто над волнами,
Скользя бесплотными бортами,
По гребням пролагая путь.
Штурвалом правлю напролом,
Сливаясь вместе с кораблём,
В едину сущность превращаясь,
Идём сквозь призрачный фантом.
Жду, вот раздастся треск и грохот —
Но он проходит через нас,
Не повредив корабль нисколько,
Лишь в паруса дохнув, смеясь.

И, пересилив дух смущённый,
Что скован призраком ночным,
Плеснул воды в лицо студёной
И трубку жадно закурил…
Пусть кто-то скажет мне потом,
Что это преувеличенье,
Но тот, кто слышал судна стон,
Он знает это, без сомненья, —
У судна тоже есть душа,
Сплетённая из душ погибших,
Эмоций тех, тогда возникших,
Страстей и страхов госпожа,
Чувствительная, как у женщин,
Ревнива, мстительна, поверьте,
И в ростре та заключена,
Что украшается наядой,
Прекрасным божеством морей,
И, не терпя соперниц рядом,
Обручена с командой всей.

Мы жили славно и шутя,
Как может жизнь любить дитя,
Весёлый дух в горячем сердце,
С лихвой в судьбу добавил перца,
Грехов, быть может, несть числа,
Но не творили миру зла!
А вот владыки всех морей,
Решили взять себе трофей,
Как мзду-налог или оброк,
Включив безжалостный злой рок,
Для тех, кто море бороздил,
Пространство их стихий и сил.

И как бездушна и строга
Бывает к нам тогда судьба,
Рвёт жизни нить она порой,
Когда ты молод, рвёшься в бой,
Или победы ты достиг,
Или любви твой сладкий миг,
И в этот час всего нелепей
Твоей судьбы злосчастный жребий…

Вот начинает ветер злиться,
Волненье в шторм перерастает,
Видать, владычица Калипсо
Морскую мзду опять взымает.
Сверкнула молния, как нерв,
Словно сигнал к началу действа,
И рында, словно клич «наверх»,
Звенит, сливаясь с громом дерзко.
Команда в несколько прыжков,
Слетая с сеток гамаков,
Покинув молниеносно трюм,
Спеша наверх и наобум,
Метнулась выполнять приказы,
С бегучим справясь такелажем,
Убрала веер парусов,
Рангоут крепя без лишних слов,
Везде и всюду все бегом,
Агония правит кораблём…

Сильнее шторм, всё волны круче,
Нептун мешает море с тучей,
Морскую бездну обнажает,
Трезубцем внутрь понуждает —

Дух корабля – не сломлен он,
Приказу он не подчинён,
И, споря стойко с волей вышней,
Ведёт фрегат сквозь мрак и шторм.
Тот, как живой сопротивляясь,
Плывя по краю, не сдаваясь,
Как нерв единый напряжён,
Берёт решительный разгон.
Виски стучат, и бой сердец
Нам заглушает шторм вконец,
И как во сне замедлен бег,
А вдруг удастся нам побег!
Вокруг стихия вся кружит,
Дух корабля нам ворожит,
Он с нами вместе заодно,
Иначе всем идти на дно,
И капитан, хрипя, ругаясь,
Кляня и крепко выражаясь,
Команды резко отдаёт,
Но тянет нас в водоворот.
Мы вновь уходим под уклон,
И буря хлещет нас дождём…
Матросы рубят мачты все,
Балласт выкидывая за борт,
А может, повезёт в беде
И море не возьмёт всех разом!
Кого-то вытолкнет наверх,
И он найдёт спасенья мель?
А кто-то сможет сделать плот,
Но время вышло, и вот-вот
Фрегат заваливает набок!

Пора судьбу встречать лицом,
Боролись вместе с кораблём,
Но не сдержать – корабль несёт,
Влекомый властно силой вод…
Всё добавляет Посейдон,
Ветра пославши нам вдогон,
Порывом ветра всё решает,
Фрегата гибель ускоряет,
Его судьба предрешена,
К финалу всех ведёт она,
И всем в волнах одна могила,
Всё лучше, чем в дыму трактира,
Для бренных наших душ и тел
Положен временной предел…
Вздох мощный судно издаёт,
И мы, потоком увлекаясь,
Но с кораблём не расставаясь,
Попав в воронку, длим исход,
Окончен бал, и шторм ревёт,
Добычу он не отдаёт,
Уходим в глубь враждебных вод…

Темно и холодно кругом,
Всем содрогаясь существом,
В последний миг осознавая,
Уж в междумирии пребывая,
Всё было точно ярким сном,
Мы – тени в странствии земном…
Хоть жалко, трепетно в груди,
Но все метанья позади,
И это лишь одно мгновенье,

Всё канет, словно наважденье,
Мы сбросим тело-аватар
И вновь обрящем жизни дар,
И снова мир, и снова свет,
И я средь вас, и смерти нет!
В другом лице, и пол другой,
Но сон мой, дежавю, со мной…

Пока подвластны мы богам,
Идём стезёй, что пишут нам,
Всё обнуляя в новом теле,
Но прорываясь еле-еле,
Мы можем заглянуть туда,
Куда запрет пока нам дан,
И, ленту жизней раскрутив,
Мы вскроем памяти архив,
Какую роль вверяли мне
Играть в Божественной Игре!

23.04.23

Щит Ахиллеса

Хранит Эвксинский понт[1] преданья
Античной древности былой,
Скалистый остров в море дальнем
Герою вечный дал покой.
Изрезан острыми краями,
Стоит один средь бурных волн
Он, продуваемый ветрами,
Лишь Посейдоном окружён.
Здесь полтора тысячелетья,
Культ Ахиллеса процветал,
Издалека белел заметный
Всем кораблям колонный храм.
История событий давних,
Своей причудливой стезёй
Переплелась вдруг с настоящим,
На мир влияя тем собой…

Сам громовержец Зевс могучий
И Посейдон, морской владыка,
Исполнились вдруг страсти жгучей
К Фетиде-нимфе, но интрига
Была вся в том, что Прометей
Изрёк пророчество о ней,
Предупредив любвеобильных
Искателей руки богини,
Что породит Фетида сына,
Кто превзойдёт отца по силе.
Сместит отца, и трон упрочит,
Величье властно утверждая,

И устрашился Зевс и прочие,
Власть над Олимпом сберегая.
И охладил свой пыл Верховный,
К чему ему в своей семье
Родить себе замену словно,
Чтоб сын сильнее был вдвойне.
Итак, красу морей Фетиду
По повелению Олимпа
Связали узами со смертным,
Что уязвительно для нимфы.

Герой Пелей был аргонавтом
И сын эгинского царя,
Внук Зевса по отцу и славный
Во Фтии царь мирмидонян.
Склонил к супружеству Фетиду,
Сразившись с нею в поединке,
Смог удержать её, хоть нимфа
Владела водною стихией.
Текла водой, огнём пылала
И львицей дикою рыкала,
Сжимала сильною змеёй,
Но он сломил её настрой.

На свадьбе их был весь Олимп,
За исключением Эриды[2],
Но всё ж смогла нарушить мир,
Внесла опять разлад богиня.

Подбросив яблоко златое[3]
«Прекраснейшей» из всех богинь,
Тем вызвала меж ними споры
И свадебный смутила пир.

Везде от яблок одни беды,
Раздор богинь из-за него,
То засыпают сном мертвецким,
Вкусив лишь яблочка того,
«В гробу качаются хрустальном»,
До принца в Лету погрузившись,
То рай теряют эпохально,
Тем вход для всех туда закрывши…

Итак, великий и прекрасный
Родился сын у той богини,
Как полубог силён и властен,
Ему сулят полёт орлиный.
И чтоб он был непобедим,
Мать в воды Стикса[4] окунала,
Лишь там остался уязвим,
Где за лодыжку мать держала.
Его учил всему кентавр,
Хирон воспитывал героя,
И как с оружием обращаться,
И стал он бог на поле боя.
Кормил Ахилла мясом вепрей,
Мозгами хитрыми медведей,
И печень львиную отведший
Стал скор, могуч от этой снеди.

И Агамемнон[5] знал поверье,
Десятый год стоя у Трои:
Падёт сей град тогда в сражении,
Когда Ахилл примкнёт к их строю.
И стал искать его повсюду,
В осаде постарел уже,
Нашли Ахилла только чудом,
Не скрылось шило в том мешке.

Фетида, зная, что опасна
Ахиллу воина стезя,
Что оборвётся жизнь злосчастно,
Хоть подвиг будет жить века,
И доблестных сражений факел
Огнём пылать будет навечно,
Упрятала его подальше,
Вполне по-женски… человечно.
Одела в женскую одежду,
Как много скрыть подвластно ей!
На остров Скирос, к Ликомеду[6],
Меж юных царских дочерей.
Хоть молод был Ахилл ещё,
Лишь девять лет ему минуло,
Но страстен был водоворот,
Кипучей крови к деве юной.
Тогда взрослели по часам,
И царь вкусил о том досаду,
Был скор Ахилл не по годам,
И дева принесла отраду.
Но скрыт, не выдан был Ахилл,

Героя поиск затянулся,
Лишь старец вещий всем открыл —
На Ликомеде круг замкнулся.
Но вот беда: среди девиц
Посланники Агамемнона
Не усмотрели мужьих лиц,
Все были в туниках до пола.
Все молоды, стройны, милы,
Власы струились с плеч волною.
Прибегли к хитрости они,
Чтоб выявить средь них героя.
Купцами тканей, бус, каменьев
Они предстали пред царём
И разложили украшенья,
И меч средь них лежал притом.
Так хитрый Одиссей придумал,
И дал опасности сигнал,
Все от испуга врассыпную,
И лишь Ахилл меч в руку взял…

* * *

Так оказался в стане воин
(Ему было пятнадцать лет)
Под стенами у самой Трои,
Чтоб грекам дать приоритет.
Но духом был Ахилл раздвоен,
Осады время затянулось,
Он в распре был с Агамемноном.
Обиду тот нанёс большую.
Забрав трофей его законный,
Пленённую им Брисеиду,
Чем оскорбил бесцеремонно,

При войске честь его унизив.
Но удержал свой меч Ахилл,
Вняв наставлению Афины,
Но наперёд предупредил:
Не будет помощи отныне
Тому, кто отнял у своих
Достойную делам награду,
Презрев военный их союз,
В сражении не бывав ни разу.
Пятьдесят военных кораблей
Привёл с собою Ахиллес,
От мирмидонцев брег гудел,
Их копий колыхался лес.
Он выжидал и наблюдал,
Готов был повернуть назад,
И в поединках наповал,
Разил, не ведая утрат.
Но не желал он воевать,
Чтобы вернуть честь Менелаю[7],
Своим здесь войском рисковать,
Тем паче смерть здесь предрекают.
Он не спешил ввязаться в бой,
На Трою шёл не за награду,
Он силу чуял за собой
И лишь стяжать желал он славу.
И вот троянский перевес,
Теснят и гонят войско к морю,
И флот горит, тут Ахиллес,
Послал Патрокла на подмогу,

Свои доспехи ему дал,
Врагов что устрашали сразу,
Он с ними быстро побеждал,
Но Аполлон вдруг сбил атаку.
Погиб любимый друг Патрокл,
Доспехи Гектору достались,
Ахилл был в гневе, и с напором
Его войска в войну ввязались.
И криком раненного зверя
Кричал Ахилл на поле боя,
Избыть желая боль потери,
Он страшен был, вкусивший горя.

И видя сына без доспехов,
В бою опасном средь врагов,
Фетида просит у Гефеста
(Лишь он трудился средь богов),
Чтоб сыну выковал доспехи,
Чтоб невредим был и удачен,
И принесли ему победу,
Тем долг Гефеста был оплачен.
Чтоб щит внушал троянцам ужас,
Слепил бы бликами металл,
Ахилл чтоб, на врага обрушась,
Им шанса ни на миг не дал.
И выковал Гефест доспехи,
Доспехи бога самого,
И враг бежал, его завидев,
Троянцы слепли от него.

А был Гефест спасён Фетидой,
Когда мать Гера отказалась,
Родивши слабого младенца,
В пучину вод его бросая.
Его Фетида сохранила,
И вырос он на дне морском,
И там вошёл в свою он силу,
И стал Вулканом грозным он.
Ковал он молнии для Зевса,
Построил Тартар для Аида,
Он бог огня, живитель ветра,
Строитель горнего Олимпа.

Ахиллу он вложил в доспехи,
И всем, кто ими обладает,
В бою они ведут к успеху,
И миг победы приближают.
А щит волшебный пятислойный,
Античной бронзы сложный сплав,
Включал он злато, медь и олово,
Сребро зеркальное в состав.
Из трёх окружностей он слажен,
Декором сложным испещрён,
И с филигранностью украшен —
Сама Вселенная на нём.
Весь ход светил на нём показан,
Мощь Ориона и Гиады,
И россыпь звёзд на небосводе,
Видны в их сонме и Плеяды.
Щит возвышение имел,
То Пуп Земли по центру тверди,
Скала Срединная на ней,
Щит – символ Мирозданья древних.
И жизни круг там уместился,
Земля и небо, море, горы,

Там жизнь богов и быт народов,
В сраженьях среди смертных боги
В междоусобной бьются брани,
И так сменяет жизнь картины,
И водят хоровод крестьяне,
Вином наполнены кувшины.
И тучный скот пасут в полях,
Охоты сцены, схватка с тигром,
И вепрей там, на вертелах,
Готовят к свадебному пиру.
И юношей удалых пляска,
И красота желанных дев,
Цветенья жизни вечной сказка,
И вечной жизни круговерть.
И не было таких доспехов
Ни у божеств, ни у героев,
Щит мог найти любое место,
Как компас указать на Трою,
На дом отца и свою землю,
На место слабое врага,
И даровать тому победу,
Кто сей захватит артефакт.

Гефест Фетиде передал
Доспехи славные для сына,
Но нить судьбы уж сплетена
Богиней Мойрой для Ахилла.

Он был стремителен и меток,
Неуязвимый для врага,
Разил противника мгновенно,
И щит блистал в его руках,
И не встречал на поле боя
Себе он ровни никогда,
Непобедимый славный воин
Таким остался навсегда…

Настал последней битвы час,
Когда он вёл в атаку греков,
И даровал он войску шанс
На безусловную победу.
Врата открыты, пыль столбом,
Горячей схватки жар, смятенье,
Стрелу Париса[8] Аполлон,
Вонзил в пяту на пораженье.
И, правя смертного рукой
(Так повествует «Илиада»),
Прервал Ахилла путь земной,
Он пал средь вражеского стана.

О, как же меток глаз богов,
Играющих судьбою смертных,
Хоть он, Ахилл, и полубог,
Но смерти от богов подвержен.
И не рискуют ведь ничем,
Никем замечены не будут,
Лишь подливая в бой страстей,
Спектакль ярче прорисуют.
И, разделившись меж собой,
Как партию играют нами,
Подначивая всех на бой,
Воюют смертного руками.
Они невидимы для нас,
Меняют резко ход сражений,
Вдруг одному представят шанс,
Другого ввергнут в пораженье.
Им доставляет развлеченье
Смотреть на ход кровавой брани,
Показывают лишь они
Своих страстей азарт над нами.
И смею я предположить —
У смертных доблесть много выше,
Чтоб жизнь в сражении положить,
А раж бессмертных для престижа.

Ведём мы о героях речь,
Но в чём же доблесть жаркой брани?
Как можно больше рук отсечь,
Голов срубить водимой дланью?
Все это радости богов
И правила от высших к низшим,
И проливать не должен кровь
Никто, лишая жизни ближних.
Герои – отпрыски богов,
Потомки, внуки вечной Геры,
Которые смешали кровь
С земными, тем ослабив гены.
И хоть они близки богам,
Узнали, как несправедливо,
Прописан путь земным сынам —
Развлечь дух высший, горделивый.
Но вот под жернов пали сами,
Играть задуманный спектакль,
Судьбу, возвещенну богами,
И погибать в пылу атаки.
Терять друзей, страдать от ран,

Всё это не дано бессмертным,
И боль такую испытать,
Что дух оставит тело бренно.
Любить, но помнить смертный час,
Звенеть натянутой струной,
Успеть, не упустить свой шанс,
Свой счастья миг, пока живой.

Как мать Фетида ни старалась
Спасти любимого Ахилла,
Но предреченье оправдалось,
Накрыла сына тень Аида.
И тело вынесли из боя,
Спасли его от поруганья,
Воздвигли в его честь из брёвен
Костёр великий погребальный.

По воле Зевса шёл покос,
Шла жатва душ геройских буйно,
И вот встаёт тогда вопрос:
Кому пролитие крови нужно?
Видать, скучают там они
И развлекаются кроваво,
А люди смертные для них,
Сюжет играют. В чём тут слава?

А в эпосе «Эфиопида»[9],
Как продолженье «Илиады»,
Нам повествует, что Фетида
С костра Ахилла похищает
И, воскресив, его уносит
На остров, что в Эвксинском понте,
Блаженных, Белый, Левка позже,
Ныне Змеиным называют.
Элизиум[10] для душ блаженных,
Где вечная царит весна,
Обитель грёз неизреченных,
Где радость льётся сквозь века…
И там, средь избранных героев,
Он продолжает вечно жить,
Под спудом в тайнике сокровен,
Достойным Щит и Меч хранит.

Сам Александр Македонский,
С собою Щит Ахиллов брал,
До Индии с ним победоносно
Всю Ойкумену прошагал.

Три тысячи лет с тех пор прошли,
Как отшумели те событья,
Но нравы те же в наши дни,
Хоть действуют другие лица.
Чтоб преимущество иметь,
Владеть сакральным артефактом,
От тел готовы дух отсечь
И нынешние «боги» власти.
За Щит, как за Копьё Судьбы[11],
Отчаянно велась охота,
Идут бои и в наши дни,
Чтоб захватить сакральный остров.
А по легенде кто сумеет
Добыть преславный Щит Ахилла,
Врагов своих он одолеет
И будет править целым миром!
Подобно греческим богам,
Получит власть над миром бренным,
Играл чтоб судьбами он сам,
Подняв себя над долей смертных…

Легенды спущены народам,
Чтоб длить божественный спектакль,
И чтоб ломались снова копья,
За обладанье артефактом.
И вырывают друг у друга,
Переходящий вымпел сей,
В том мифа древнего заслуга,
Что добавляет в мир страстей.
И льётся снова кровь обильно,
И снова гибнут за «металл»,
Конца желаниям не видно —
Владенье миром цель-финал.

А как же «боги» или Силы,
Что снова сталкивают нас?
Подкидывают нам интриги,
Чтобы собрать опять гаввах…
Доколе мы на всё ведёмся,
Теряем молодых ребят,
А осознав, вдруг… не прогнёмся,
Смешав пророческий расклад!

А всем героям, что по чести
Служили совести своей,
Не поднимали меч из мести,
За власть и злато от людей,
И пусть они сторон противных,
Но защищали отчий дом,
И жизни всех, не только близких,
Старались сохранить притом,
Хоть были смертными, отвагу
Являли в доблестном бою,
Им честь великая и слава,
И место им живым в Раю!

Глубокой древности легенды,
Вплетаясь в современность вновь,
Рождают живость киноленты
И трепетно волнуют кровь.
Герои ярко свои жизни,
Как факел, прожили свои,
В Раю, в Вальхалле, на Олимпе,
Достойны нашей к ним любви…

27.06.22

Вечный скиталец

Уж пятый век живёт легенда,
Что вызывает трепет в нас
При созерцании смятенном,
Нас будоража непременно,
Когда штормит в полночный час.

Зовёт стихия вдохновеньем,
Всё мрак завесой затянул,
Готовясь к светопреставленью,
Зевс молнию, сверкнув, метнул,
Разрезав с треском небеса
И море всё до дна пронзя.
Блистают трепетно зарницы —
Чуть виден мрачный силуэт,
Бледнеют рядом чьи-то лица,
Но нет, привиделось, лишь свет…

И началось… грозой играя,
Ветров властитель призывает
Морских стихий мощь роковых,
Небесных вод и вод земных,
И воды вместе все мешая,
В лихой торнадо превращая,
Что набирает свою мощь,
Готовый буйствовать всю нощь.
И свищут ветры урагана,
Поднявши волны океана,
В раскатах грома виден зрак,
Как отворенье судных врат,
Армагеддона репетиция —
Всем правит божия десница…
И сквозь отверсты небеса,
Нежданной карой всем грозя,
И все мы, вольно иль невольно,
Подвластны силе сей юдольно…

Луна лишь скроет лик свой томный,
И снова мрак наступит полный,
Чтоб ярче молниям блистать
И темень ночи освещать…
Средь всполохов в ночи темнея,
В лохмотьях парусов на реях,
Ничто благое не суля,
Вдруг виден остов корабля,
Легко скользящий над волнами
И, багровея парусами,
Без якорей и без надежды
Несёт свой дух в волнах мятежный,
С огнями Эльма по краям,
Летит навстречу всем ветрам…

Но вдруг, со всполохом иным,
Растает в небе наважденьем,
То есть недоброе знаменье —
Предупреждение живым…

Корабль-призрак – сказка ль это?
Морских историй фаворит
Страх суеверный сеет щедро
И мистикой своей пленит.

Веков былых тревожа мифы,
Не отведём им место сказки,
Но осторожно в суть их вникнем,
Запоминая их подсказки.

И зная мир наш многомерный
О параллельностях вселенной,
Миров, сквозь кои есть ходы,
Порталы есть и есть мосты,
Где время как бы заплутало,
А кое-где и вовсе встало,
Вполне возможно – так бывает,
Туда нежданно попадает
Корабль, поезд, человек,
Там провождая целый век,
Где нет ни времени старенья,
Ни жизни долгой утомленья,
Незрим и быстрый переход,
Туман внезапно окружает,
Густая дымка всё скрывает,
И вот другой уж небосвод.

Ловушка времени блуждает
И произвольно пропадает,
Несчастных прихватив с собой,
Ломая мирозданья строй,
Но по причине, нам безвестной,
Вновь возвращает их телесно,
А те не знают, что прошло
Без них, бывает, лет так сто.

Иль призрак, в облаках плывущий,
Являет город в небе сущий,
Или фрегат скользит в ветрах,
Блуждая где-то в облаках,
Гонимый там нездешней Силой,
Для нас земных непостижимой…

И надо бы ещё сказать,
О кораблях чумных… под стать
Летучему Голландцу,
Им в гавань тоже не пристать —
То позаботились британцы,
Коль судно шло из дальних мест —
В нём нет чумы иль всё же есть?
Закон ввело Адмиралтейство:
На выстрел пушечный корабль
Не смел приблизиться, на рейде
Коль сорок дней не простоял,
Лишь после порт его пускал.

И неспроста закон писали,
Написан кровью тот закон,
Иль вымирали городами —
Суровость нужная времён.

А чумный борт эскадры гнали
В Атлантику от всех портов,
И залпы бегство подгоняли —
Уйти на милость волн-ветров.

И шёл отверженный корабль
Навстречу гибели своей,
Вдаль унося с собой заразу,
Чтоб сгинуть где-то вместе с ней.

И множество таких судов,
Носили ветры в океане,
Пока болезни, глад и скорбь
Сих обречённых не прибрали.

А корабли могли годами,
Белея мёртвыми костями,
Под погребальный вой ветров
И колыбельность вечных снов,
Скрипя задумчиво снастями,
Бродить потерянно морями…
Под рынды звон случайный редкий
На реях бился парус ветхий,
В лохмотьях путалась Луна,
В плен попадая иногда,
Испепелял их зной полдневный,
Солёный воздух неизменный,
Зловеще ветры в них играли,
Секли дожди, шторма кромсали.
Под скрежет мачт и такелажа
Штурвал крутился до отказа,
И пел останкам экипажа
Эол на вантах, как на струнах,
Им песни моря о тайфунах,
Лагунах тёплых и покое,
Что даст со временем им море.

Ну а дотоль скитаться им,
Пока корабль невредим,
Не управляемый никем,
Блуждает в устрашенье всем…

* * *

Волной кудрявою играя,
Стада барашков подгоняя,
Ветра разносят над водой
Старинных мифов след седой…
Им волны дружно подпевают
О том, что все стихии знают,
Что всё живое есть вокруг,
Вода, пространство, ветер тут,
Что здесь витает бестелесно,
Подвластный Силе повсеместной,
Она везде творит миры,
Сплетая между них ходы,
Тоннели, лазы, переходы,
И через речки, как Сморода,
В мир параллельный торит броды…
Морские духи Силе служат,
Портал для нас не обнаружат,
Но подчиняясь Силе той,
Играют смертного судьбой…

И есть законы во Вселенной,
Непостижимы телу тленну,
И нам неведомы они,
Но отражаются миры
Друг в друге явно, словно в линзе,

Как силуэты в некой призме,
Лучами в гало преломившись,
Как от воды слегка размывшись,
И, радугой окружены,
Бывают нам порой видны…
Как сферы в грозди винограда
Растут и множатся монады,
Соприкасаясь меж собой,
Тут может дать система сбой…

А есть эффект фата-морганы,
Над горизонтом, над водой,
Суда парят над морем прямо
Как бы в реальности другой.

И гибнет путник в миражах,
Стремясь к оазису в песках, —
Он видит ясно средь пустыни
Спасенья своего картины…

В день жаркий, знойный на шоссе
Зеркальность луж встречали все,
Подъедешь – сушь везде стоит,
А дальше снова всё блестит!

Нам зренье обмануть несложно,
Явлений много видим ложных,
Мы ограничены в познаньях,
Но надо ширить нам сознанье…

Веду к чему я эту речь —
Мы можем мифом пренебречь,
Но в мире наших представлений,
Корабль наших убеждений
Однажды может дать нам течь…

Бывает всё под солнцем этим,
И тайн бессчётно есть на свете,
И тот скиталец, может быть,
Всё продолжает бороздить
Моря, заливы, океаны
В реальности фата-морганы,
Попав во времени петлю,
Чтоб вечно плавать кораблю,
Не зная старости и тленья,
Без смерти как отдохновенья,
Под качку волн стремясь к покою
И примирению с судьбою…

* * *

Итак, легенда о Голландце,
Что обросла уж бородой,
О том таинственном Скитальце,
Что прочит миг всем роковой.

История быль иль полуправда,
Что к нам из глубины веков
Дошла, домыслена изрядно,
Чтоб взволновать вам в жилах кровь.

В старинных пожелтевших книгах
И судовых журналах ветхих
Находим капитана имя,
Голландец был он – Ван дер Декен.

Клянётся кто-то, что Ван Страатен,
Из Делфта – истинный Голландец,
Но, как бы ни было, согласен —
Свирепым нравом отличался.

Была из кожи плеть при нём,
Где на конце свинцовый шарик,
И борода в грозу на нём
Рыжела, словно загораясь.

Он плавал к Индии и к Яве,
К Антильским дальним островам,
И где другие погибали,
Он невредимый проплывал.

Казалось, были нипочём
Ему ни бури и ни рифы,
Корабль как заговорён,
Но помогали не молитвы.

Ему во всём была удача,
Везучий был всегда и горд,
Любил он славу больше злата,
И неуместен был с ним торг.

Он был известен, даже слишком,
На всех причалах и портах,
О дерзком нраве было слышно
На самых дальних островах.

Был экипаж ему под стать,
Отпетые головорезы,
Иль кто с законом не в ладах —
Лихого нрава и замеса.

Возил шелка, корицу, перец,
Не брезговал живым товаром,
Их мёрло много от болезней,
И он выбрасывал их за борт.

Косяк акул за кораблём
Шел по пятам, не отставая,
Они жирели с каждым днём,
Подачки новой ожидая.

На мачте даже развивался,
Весёлый Роджер иногда,
И капитан на абордаж шёл
На одиночные суда.

Сходило с рук ему всё это,
И с ним была удача снова,
Ведь он не оставлял свидетельств,
Сам дьявол бил ему подковой.

Лишь капитан сходил на берег
И шёл по городу вразвалку,
Шептались тихо – это Декен,
И спины гнули все вповалку.

Входил в кабак с своей ватагой,
Горланя песни без разбора,
И каждый местный завсегдатай,
Спешил убраться поздорову.

Хозяин резвостью не славен,
Быстрей сновал средь бочек с пивом,
Проворность редкую являл он,
На стол тащил всё суетливо.

Индеек жарил над огнём,
Их поливал сухим вином,
И жирных каплунов вдобавок,
Вздыхал он – вечер будет жарок…

Стараясь услужить как лучше,
Вся челядь тут же на подхвате,
И чтоб не стало чего хуже,
Не заикался об оплате.

А гость, насытившись изрядно
И раскуривши важно трубку,
Начнёт рассказ невероятный,
И блеск в глазах играет жуткий.

Как продирался он сквозь шторм
И рухнула его фок-мачта,
Но всё равно корабль провёл
Чрез зубы рифов он удачно.

Как не затёрло чуть во льдах,
Почти раздавлен был корабль,
Как мимо айсберг проплывал
Со шхуной вмёрзшей и командой.

Молили моряки спасти,
Но он не повернул назад,
И трое тут с ума сошли,
Он вылечил их, бросив за борт.

Обвёл всех слушателей взглядом,
Взглянув придирчиво в глаза,
Застыл в них ужас, не мигая,
Молчат, дар речи потеряв.

И горе, если кто нарушить
Посмеет, паузу прекратить,
Спросить, иль вставить, или хуже —
Его захочет перебить.

Побагровевшее лицо
К нему со злобой обернётся,
Удар – и тело за порог,
А он лишь только ухмыльнётся.

* * *

Когда он шёл от Мартиники,
Через мыс Горн к Хуан Фернандес,
Плыл из Атлантики он в Тихий,
Штормило и туман сгущался.

У Огненной земли рассыпан
Архипелаг из островов,
Сплошь скалы острые, и дикий
Всегда здесь слышен вой ветров.

Здесь столкновение течений
Двух океанов и мыс Горн —
«Вход в преисподнюю» – в поверьях
Зовут матросы меж собой.

Шёл месяц март, и мыс во льду,
Пройти в то время невозможно,
Там бури триста дней в году,
И шанса нет или ничтожный.

Здесь мрачно высится утёс,
Как на погибель морякам,
Дробится волнами торос
О выступ в кашу и туман.

И грохот там стоит такой,
Никто не слышит голосов,
Ветра всё раздувают шторм,
И волны выше парусов.

Но бесшабашный капитан
Не хочет повернуть назад,
Идёт навстречу ураган
И барабанит крупный град.

И коркой льда покрылось всё,
И мачты, снасти, корпус сам,
И волны плещут всем в лицо,
Корабль дрожит, треща по швам.

Средь льдин виднеются обломки
Погибших ранее кораблей,
И буря их швыряет громко
О борт, и хруст как от костей.

Решивши обогнуть мыс Горн,
Голландец словно входит в раж,
Кричит неведомо кому,
И страх сковал весь экипаж.

Ужасна буря, тучи в клочья,
Беснуясь, воет океан,
С волнами дьявол слился точно,
На мыс бросается он сам.

И две недели здесь корабль,
Как пёс на привязи, крутился,
Нырял, карабкался на гребень,
Всё с места стронуться стремился.

Голландец верил, что удача
Их не оставит и теперь,
Но где ж помощник? Не иначе
Оставил их, обрёк на смерть!

Он клялся тысячей чертей,
Что мыс злосчастный обойдёт,
Могилу сотни кораблей,
Хоть плыть им вечность напролёт!

И он… уловлен был на слове
И договор с душой признал,
Всегда тут дьявол наготове —
«Да будет так, как ты сказал!»

И взвился смерчем в поднебесье,
И молнией грянул о корабль,
Подписан договор навечно,
И вихрь наполнил паруса!

Но, зная слабости природы,
Ему как будто фору дал,
Коль сыщет верную подругу,
Проклятье сгинет… и он сам…

И раз в семь лет ступать позволил
Ему на берег для того,
Чтобы найти себе невесту
И верную навек любовь.

Лукавый знал, что значит верность,
Насколько редка эта ценность,
Чтоб высший соблюсти баланс,
Он дал Голландцу этот шанс.

Лукавый, хоть и против воли,
Душе послужит к лучшей доле,
Принудив выучить урок,
Чтобы душа ожила вновь.

* * *

Давно смягчился дух мятежный,
Давно усвоен им урок,
Но носит их в морях безбрежных
Власть клятвы дерзкой и злой рок.

Сон не несёт ему надежды
И не сомкнёт Скитальцу вежды,
И бледный капитана лик
Не озарит улыбки миг,
Он обречён искать одну,
Ту путеводную звезду,
Найдя которую в веках,
Рассыпется, влюбившись, в прах…
И ей он счастья не несёт,
Чтоб ждать его семь лет из вод,
А встретив истинную верность,
Что снимет клятву через тленность,
Любовь поманит, как спасенье, —
Но только на одно мгновенье!
Но возродится с ней душа,
Уже для светлого служа.
Их души встретятся в час свой,
Но там… за жизненной чертой…

Но знает Гейне, «тот шутник»,
О чём условие говорит,
О том, как часто возвращаться,
В моря спасительно скитаться,
Пришлось Голландцу вплоть досель,
Ища в любви спасенья мель…
И дал мораль он для девиц,
Остерегались чтоб любить
Голландцев всяких и Скитальцев,
Пытаясь кашу с ним сварить…
А для мужчин, уж как всегда,
Всё зло от женщин – это да!
И гибнет сильный пол, конечно,
От их фривольностей беспечных.

Романтик Вагнер суть исправил,
Был счастлив в браке против правил,
Сюжет он весь переписал
И женщин честь в нём оправдал,
Но, правда, броситься с утёса
Заставил Сенту – в том финал.
Корабль канул в тот же миг,
Проклятье спало, и возник
Вдруг в облаках влюблённых образ,
Где счастье вечное слепит…

И Грин шутник был, не иначе,
Что пожелал Ассоль удачи,
Дождаться алых парусов,
Ведь знал же чьи – и был таков…

21.07.24

Венера Боттичелли

Из глубины сказаний-мифов
Эллады древней и великой
Узнаем, как в волнах прилива
В мир появилась Афродита.

О том поведал нам Вергилий,
Гомер и «Стансы» Полициано,
Как боги горнего Олимпа,
Тогда дела свои свершали…

Уран весьма любвеобильный,
Верховный бог, что правил миром,
Познал отмщение обиды,
Что Гея с сыном учинила.

Уран неистов был в изменах,
Плодил чудовищ, пряча в Гею,
Земля, страдая чрезмерно,
Взывала к сыну о спасении.

Урана сын и Геи, Кронос,
Отсёк причину и начало,
Чем прекратил в нём детородность,
Его от власти отстраняя.

От плодоносной силы отчей,
Из отсечённых уд Урана,
Пролилось семя с кровью тотчас,
Что сильно Гее досаждало.

Осуществил желанье Геи,
Как сын, её покорен воле,
И совершилась месть страшнее,
Чем мог Уран представить более.

И где на землю пало семя,
Там родились Эринии-Фурии,
Что людям мстят за преступленья,
Ввергая грешников в безумие.

Как удивляться, что земные
Обиженные дщери Геи,
Бывает, мстят, как Фурии злые,
Мужьям, имея в том примеры.

И породилось племя мелий,
Нимф ясеня – дриады смертны,
Произвела на свет их Гея —
Дела божеств внутрисемейны.

А капли, что упали в море,
Вдруг вспенились морской волною,
И чадо божье неземное
Создал отец последней волей.

И в этот миг благословенный
Из снежно-белых волн виденьем
Явилось лучшее творенье —
Венеры пенное Рожденье.

Как было в точности, не знаем,
То в мире древнем схоронилось,
Судьба Венеры-Афродиты
Нам лишь немного приоткрылась.

Венера, в мифологии Рима,
Что Афродита древней Греции,
Любви и красоты богиня
И всех плотских желаний сердца,

Имела пылкого супруга,
И нрав его, Вулкана, грозен,
Детей Формидо и Амура,
Чьи стрелы раны нам наносят.

Века сменялись постепенно,
От стрел Амура нет спасенья,
Творят великие шедевры
От ран сердечных пораженья.

* * *

Давно, в эпоху Возрожденья,
В правленье Медичи Лоренцо,
Жил некто Сандро Боттичелли,
Был истый сын своей Флоренции.

Он, сын кожевника Мариано
И матери своей Смеральды,
В квартале жил Санта-Мария,
И было трое старших братьев.

Его прозвали Боттичелли,
Что значит попросту «бочонок»,
За тучность брата, хоть взрослели,
Но звали так, хоть был не полон.

Он – Алессандро Филипепи,
Талантом с детства отличался,
Подростком у Филиппо Липпе,
В учениках он подвизался.

Историю Фра Филиппо Липпе,
Пожалуй, стоит рассказать,
Был он монахом-кармелитом,
И лет тому уж будет – дцать.

Известный был уже художник,
Вдруг буйной страстью воспылал
К монахине Лукреции Бути,
Так что Лукрецию украл.

И вознамерился жениться,
Похитив из монастыря,
Лишь Медичи, как покровитель,
Их спас от строгого суда.

Сам герцог Козимо Медичи
Укрыл дрожащую чету
Лукреции юной и Филиппо,
Дав жизням этим полноту.

И стали жить молодожёны,
Заступнику благодаря,
Благополучно, защищённо,
Картины и детей творя.

Покинул Липпе кармелитов,
Что наложило отпечаток,
Известен стал свободомыслием
И в живописи был новатор.

В истории случай сей изрядный
Сандро Филиппе превзошёл,
И сына, тот учитель знатный,
Отдал ему учеником.

И мастерство с Андреа Верроккьо
Сандро довёл до совершенства,
Там встретил Перуджино Пьетро,
И да, да Винчи Леонардо.

Пересеклись пути великих,
Что Ренессанс всем подарили,
Божественных высот достигших,
Из мастерской Верроккьо были.

Сандро востребован, известен,
В церквях стал фрески рисовать,
Сам папа Сикст окажет честь ему,
Призвав капеллу расписать.

Он испытал период славы,
Заказы шли к нему рекой,
И в мастерской с учениками
Мог выбирать, писать какой.

По мненью многих был он странен,
Совсем не гнался за богатством,
Жил в мире образов, фантазий,
И в красоте нашёл он счастье.

Медичи вызвал Боттичелли,
Чтоб расписать виллу Кастелло,
Чтоб он там жил, писал картины
И украшал им интерьеры.

Место и время оказалось
Благословеньем Боттичелли,
Тогда вполне раскрыл он дар свой,
Создав великие творенья.

Тогда увидит свет «Венера»,
От грёз воздушное созданье,
Что лицезреть желал Лоренцо
Всегда в своей опочивальне.

И с ней «Весна», как праздник жизни,
В цветах и неге изобилия,
Природы буйное веселье
Там, где всегда царит идиллия.

У всех богинь в его картинах,
Мы лик знакомый узнаём,
Он чист и девственно невинен,
Веспуччи Симонетта в нём.

Была то муза Боттичелли,
Красавица, что нет милей
За всю эпоху Возрожденья,
Все прелести собрались в ней.

Он рисовал её повсюду,
И в каждом образе своём
Он видел её облик чудный,
Недосягаемый во всём.

И все фигуры на картинах
Имеют профиль или лик,
Их стан исполнен плавных линий,
Во всём и вся она сквозит.

Все женщины рыжеволосы,
Как отблеск красоты её,
И возраста её, и роста,
И взгляд невинный от неё.

Но он писал её на память,
Он помнил все её нюансы,
И не была моделью прямо,
Она была кровей дворянских.

Она всегда была звездою
На небосклоне у него,
И, вдохновлявшая собою,
Была замужнею давно.

Её искали благосклонность,
Забыв её замужний статус,
Медичи собственной персоной,
Но Богу лишь она досталась.

Её супруг Марко Веспуччи,
Брат морехода Америго,
Их дом постигла злая участь,
Безвременно ушла супруга.

Она скончалась от чахотки,
Ей было только двадцать три,
И вдохновенья образ кроткий
Подвластен холоду судьбы.

Писал «Венеру» Боттичелли,
Когда тому прошло шесть лет,
В глазах её свет невечерний,
И лик несёт надмирный след.

Всю нерастраченную нежность
Сандро вложил в свою богиню,
И осиял её нездешний
Свет, что струится и поныне.

Светла, мила, невозмутима
В своей безгрешной наготе,
И целомудренная сила
Сердца растапливает все.

И он трагедию потери
Своим талантом превратил,
В Рожденье вечное Венеры,
И той, чей облик оживил.

Теперь над ней не властно время,
Он Симонетту воскресил,
И юный лик, почти нетленный,
Для нас как символ сохранил.

Он вечно предан своей пассии,
И в срок, когда он в гроб сходил,
Свои похоронить останки
У ног возлюбленной просил.

Но лишь спустя тридцать четыре
С её ухода долгих лет
Покинул землю Боттичелли,
В раю искать любимой след.

Друзья исполнили желанье,
Что Боттичелли завещал,
И Симонетта с Алессандро,
Навеки с ним, как он мечтал.

* * *

Но я немного отвлеклась,
Вернусь на нить повествованья,
Когда к искусствам чутка власть —
Шедевр возможен к созерцанью.

Семейство Медичи практичны,
Вложеньям своим знали счёт,
За вкус к искусствам, эстетичность
Им благодарность и почёт.

Могли бы тратить капиталы
На удовольствия, охрану,
Вести войну и строить замки,
Им было это по карману.

И было, впрочем, это так,
Им светские близки манеры,
Но им дано было сверх меры
Чутьё к прекрасному всегда.

Их почитал сам Боттичелли
За покровительство искусствам,
Ценилась роскошь в их правление
И некая свобода в чувствах.

Их благородства есть примеры,
Любви к твореньям красоты,
Умение ценить шедевры
И поощрять творцов мечты.

Славна и знаменита этим
Медичи знатная семья,
Отцы это привили детям,
И продолжали сыновья.

И знали мудрые банкиры:
Чтоб след оставить свой в веках,
Переплести им надо имя
С тем, что пребудет жить в сердцах.

Прошло тому с десяток лет,
Погиб Джулиано при восстании,
Ушёл Лоренцо меценат,
Последний отпрыск был в изгнании.

И власть семьи пришла в упадок,
Правление взял Савонарола,
Монах-аскет, доминиканец,
Был веры яростный поборник.

Чернец неистовым погромом
Принёс Флоренции «Судный день»,
Грозил он молнией и громом
Всем, кто к искусствам тяготел.

Он звал предать огню творенья,
Что есть пособники греха,
И светские произведенья,
Все, в чём заметна красота.

Всё, что, по мнению монаха
(Кто должен жить в монастыре),
Смущает ум, лишает страха
И дарит радость на земле.

И, проповедь свою продолжив,
На площадь вывел горожан,
И запылал костёр безбожно
Всем тем, что он конфисковал.

Горели книги и картины,
Произведения искусства,
Свирели, лютни, клавесины,
Их струны лопались так грустно.

Сжигались тонкие одежды,
Пылали роскоши наряды,
Горели, плавились шедевры,
И бились зеркала и статуи.

Предал огню, «Костру тщеславия»,
И Сандро сам в порыве яром
Свои картины – мифографии
Исчезли в пламени пожара.

Но тот огонь, что пламенел там,
Где красота вдруг стала тленом,
Пожрав учеников творенья,
Не тронул нежную Венеру.

А через год на том же месте
Сожжён был сам Савонарола,
Народ тот, с фанатизмом тем же,
Волок на казнь его сурово.

Его правление было кратко,
Но в разрушении преуспел,
Пока не отлучил сам папа,
Он натворил немало дел.

Но проповедь его проникла,
В глубины сердца, и сомненьем
Смутила душу живописца,
Чуть не сгубив его творенья.

Казнь тяжело в нём отразилась,
И Сандро, мучимый виной,
Стал постепенно нелюдимым,
Сменив в картинах свой настрой.

И жизнь сменила свои краски,
И постепенно, день за днём,
Угасла яркость его сказки,
Что била трепетным ключом.

Иссяк поток заказов частый,
В картинах изменилась суть,
Едва сводил концы с концами,
Чтобы держаться как-нибудь.

И так обычно происходит,
Коль жизнь стремится под уклон,
На пике мало кто уходит,
Таков привычный есть закон.

И лишь спустя четыре века
Вновь Боттичелли знаменит,
Его «Рождение Венеры»,
Всех восхищает и пленит.

Весьма капризная Фортуна,
То дарит нам удачи проблеск, —
Богатство и признание всюду,
То забытии разверзнет пропасть,

То снова дарит благосклонность,
Забывши прежний свой каприз,
Вновь позволяет славы громкость,
Но некому вручать сей приз.

* * *

Но мы вернёмся к краскам рая,
Где плещет радостно прибой
И волны, ракушку качая,
Несут её на брег морской.

Светла, прекрасна, Дева моря,
Жемчужина лазурных вод,
На гребешке – дар Посейдона,
Уран её нам отдаёт.

Она, как будто пробуждаясь,
Для мира этого рождаясь,
Ещё она в задумке божьей
И в мир другой пока что вхожа.

Не весела и безучастна,
Её душа невозмутима,
Эфир пока её пространство,
Где мысль творит непостижимо.

И, видя в нас несовершенность
Тел и природы нашей бренность,
Её печалит обреченность,
Любви земной предел и смертность.

Но, пробуждаясь постепенно,
Вступает в мир природы тленной,
Любовью землю наполняя,
Как открывая двери рая.

И свет, и тон, и радость жизни,
И всех надежд исток возник,
И дух захватывает вихрем,
Что да, возможен счастья миг!

И в торжестве Природы силы
Все боги радостно встречают,
Зефир и Флора вход почтили,
Её цветами осыпают.

Зефир, бог западного ветра,
С женой своей, цветов богиней,
Союз плотской с духовной силой
Символизируют в картине.

Дочь Зевса и Фемиды Ора,
Богиня смены времён года,
В цветочном праздничном уборе,
Спешит закрыть её покровом.

Новорожденье созерцая,
Красу Венеры прославляя,
Порфирой власти наделяет,
Её, как божество, венчает.

А за спиной весенней Оры,
Склоняясь, ветвями к Венере,
Знак плодородия, жизни полной,
Есть апельсиновое древо.

Дождь из фиалок, маргариток
И белых роз, что, по преданью,
Он не случаен на картине —
Несёт любви очарованье.

Из этих трав готовят зелья,
Чтобы привлечь любви избыток,
Собрав богов благословенья,
Готовят так любви напиток.

И здесь камыш, как символ «скромность»,
Он хочет спрятать красоту
От тех, кто видит в ней греховность,
Что глаз мозолит чернецу.

Но если мысли ваши чисты,
Вас не смутит и нагота,
Находит каждый то, что ищет,
И бес мутит их неспроста.

А вот… Венера торжествует,
Весь Кипр в праздничном цветении,
«Весна» о том благовествует
Шедевром ярким Боттичелли.

Хоть не являются диптихом,
«Весна» как будто продолженье,
Как две сестры – иконы стиля,
Всегда совместны в обсуждении.

Стихам Лукреция внимая,
В сюжет картины полагая,
Поэме «О природе (всех) вещей»,
Явилась иллюстрацией к ней.

И, нá берег легко ступая,
Ковёр цветочный расстилая,
Венеры шествие чудес,
Встаёт вокруг фруктовый лес.

И всё весной благоухает,
Собой Венеру прославляет,
И наполняет всё вокруг
Цветеньем, пеньем птиц, и в круг

Танцуют грации, маня
И жизнь в раю благословя,
Их талиям не нужнà узда,
В них плодородие всегда,

Вуаль и газ их обнимают,
Но мало что они скрывают,
Им нет границ и нет цепей,
Цветущим в радости своей.

Зефир там Хлою похищает,
Супружество ей обещает,
Она же от него таилась,
Во Флору сразу превратилась.

И, вырвавшись из его рук,
И говорит цветами вдруг,
И вот уже в красе другой
В венке нас радует собой.

Венера в миртовой листве,
Под сводом арочным ветвей,
Стоит застенчива, скромна,
В порфире царственной она.

Над нею озорной Амур,
Не виден нам его прищур,
Парит, готов пустить стрелу
В беспечном баловстве кому —

Ему не ведомо, куда —
Завязаны глаза всегда,
Но знает то его стрела
И ждёт в натяге тетива…

Меркурий сад тот охраняет
И кадуцеем управляет,
С мечом косым наперевес
Он гонит тучи все с небес.

Прекрасен в мужеской красе,
В пурпурном шёлковом плаще.
С ним атрибуты божества,
В сандалиях, шлеме два крыла.

Несёт достаток и прибыток
Торговли бог, хитёр и прыток,
Скор на обмен и на заём,
Мешочек золота при нём.

Предсвадебное наставленье,
Несёт собой это творенье,
Меркурий в облике Лоренцо,
Ди Пьерфранческо род Медичи,
Невеста есть Семирамида,
И облик сей несёт Харита.
Харита смотрит на Меркурия,
Любви начальное мгновенье,
Чтоб были счастливы супруги,
Союзу то благословенье.

Античной мудрости идеи
С христьянским духом сочетая,
В том римский папа (всех святее)
Не видел диссонанс морали.

И мы восторженной душою,
Внимаем чуду Боттичелли,
Что гимн поёт всему живому,
Любви и счастью прославленье.

Он сам прекраснейшей душою
Привлёк из высших сфер небесных
Поток любви к земной юдоли,
Создав гармонии блаженство.

1 Эвксинский понт – Чёрное море.

2 Эрида – древнегреческая богиня раздора, подбросила Гере, Афине и Афродите яблоко раздора с надписью «Прекраснейшей».

3 Яблоко раздора – молодильное яблоко из сада Гесперид, дарующее бессмертие, это яблоко добыл Геракл.

4 Стикс – река в Аиде.

5 Агамéмнон – в древнегреческой мифологии царь Микен.

6 Ликомед – в древнегреческой мифологии царь острова Скирос, сын Аполлона и Парфенопы.

7 Менелáй – герой гомеровского эпоса «Илиада», младший брат Агамемнона, муж Елены Прекрасной. Менелай пришёл под стены Трои, чтобы вернуть свою жену Елену, похищенную Парисом, и разрушить Трою.

8 Парис – в древнегреческом эпосе сын троянской царской четы Приама и Гекубы, виновник развязывания Троянской войны.

9 «Эфиопида» – древнегреческая эпическая поэма, созданная в VIII или VII веках до н. э. (автором считается Арктин Милетский) и повествующая о событиях Троянской войны, следующих за описанными в «Илиаде», особенно о подвигах Ахилла и смерти великого героя.

10 Элизиум, или Элизий, Елисейские поля – в древнегреческой мифологии часть загробного мира, обитель душ блаженных. Противопоставляется Тартару.

11 Копьё Судьбы – копьё, которым центурион Лонгин пронзил распятого на кресте Христа, является священной христианской реликвией. Копьё Судьбы стало символом власти и источником таинственной силы. Им владели многие правители мира – от Ирода Великого и до последнего обладателя, Адольфа Гитлера, стремившихся изменить судьбу мира и человечества.

Продолжить чтение