Читать онлайн Героини, из которых мы выросли. Как Царевна-Лягушка, Блондинка в законе и Русалочка сформировали нас и мир вокруг бесплатно

• Для чего тебе эта ночь?
• Ох, для чего тебе черна ночь?
• Что толку воду в ступе толочь?
• Из дома, из души выйди прочь.

Ежовы Рукавицы, песня «Бабская»

Когда мы только начинаем понимать что-то сложнее историй про бычка и досочку и удивляемся, почему дети у бабушки пьют бражку, примерно в этот же период мы знакомимся со сказками Александра Николаевича Афанасьева. Думаю, большинство из тех, кто вырос на постсоветском пространстве, рано или поздно встречают этот основательный сборник «Русских народных сказок»[1].

Конечно, Александр Николаевич несколько лукавит, потому что сколько из этих сказок «русские» – сложно сказать. Он собирал их с помощью членов Русского географического общества, куда его приняли в 1852 году. Александр Николаевич собственноручно сказки никогда не записывал – он пользовался наработками Общества, что-то ему передавали безвозмездно, как сделал, например, Даль (тот самый, который составил толковый словарь), а в основном ему присылали сказки, притчи, пословицы и легенды все, кто мог и хотел. А вот были ли они «русскими» – большой вопрос, поэтому в этой главе я буду использовать определение «славянские».

Когда начинаешь подряд читать сказки из сборника, неожиданно выясняется, что сказок про сильных, могущественных и способных дать отпор героинь удивительно много! Больше, чем могли бы выдержать современные противники феминизма. А вот, оказывается, каковы наши традиционные ценности. Ролевые модели славянские сказки предлагают на любой вкус: хочешь богатыршу – пожалуйста, почитай про Царь-Девицу; хочешь волшебницу – Василиса Премудрая специально для тебя; хочешь неоднозначную, но очень могущественную колдунью – история про Марью Моревну и ее победу над Кощеем уже ждет тебя в книжке.

Несмотря на то что сейчас мы можем слышать о том, что для женщин испокон веков была характерна покорность, молчаливость и страх, сказки – прямое доказательство, что это было совсем не так. Однако героиням приходилось значительно сложнее, чем героям. И мы рассмотрим это на примере сказки о Василисе Прекрасной и ее маленькой куколке.

Благословение умирающей матери

В редкой истории про девочку мы видим ее мать. Даже принцессы Диснея вписываются в эту печальную тенденцию. С одной стороны, можно подумать, что это нужно для драматизма ситуации, но согласитесь, что большинство приключений или даже, скорее, испытаний не случились бы, будь у героинь матери. Не в том смысле, что мамы обычно слишком тревожные для того, чтобы отпускать дитятко в одиночестве бродить по человеческому берегу или же жить с семью шахтерами в дремучем лесу, а потому, что если бы за девочкой присматривала мудрая взрослая женщина, то никаких злоключений и не случилось бы. Но сказки неумолимы, поэтому встречайте еще одну героиню, оставшуюся наполовину сиротой, – Василису.

«В некотором царстве жил-был купец <…> и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: “Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью”. Затем мать поцеловала дочку и померла».

«Благостное» начало сказки, ничего не скажешь. Кларисса Эстес, которая написала культовую книгу о женских архетипах и о том, как изучение сказок может помочь разобраться в себе, предложила такое объяснение, почему мать в начале сказки обязательно должна умереть: мать детства, нежная, заботливая и любящая, должна смениться мачехой отрочества, когда девочка начинает становиться женщиной и ей необходимо разочароваться в идеальном мирке и в принимающей матери, чтобы начать прокладывать свой путь. Поэтому мать и мачеха, заявляет Эстес, – это две стороны одной женщины, разница лишь в том, что одна поддерживает еще маленького и слабого ребенка, а вторая начинает воспитывать и требовать выполнения взрослых функций от формирующегося подростка[2].

Если смотреть с исторической перспективы, то низкий уровень медицины способствовал тому, что дети достаточно часто оставались без матери, поскольку каждые роды могли быть последними для женщины, и мачехи были распространены повсеместно. Кстати, очень интересно, что у мачехи часто всего несколько дочерей и уже довольно взрослых. Вероятно, ее собственное вдовство позволило ей дожить до зрелого возраста и не рожать каждые два года, а следовательно, дожить до следующего замужества.

Как бы то ни было, даже умирающая мать не может оставить дочь без защиты. Показательно, что на отца-купца никто не рассчитывает: мать передает дочери куколку – символ своего благословения, как неумирающую часть матери, которая поможет девочке в дальнейшем.

Кукла служит защитой: в славянской традиции куколки-обереги были очень распространены не только как часть детских забав, но и как символы женского божества, которые могли храниться в красном углу подчас и вместе с иконами[3]. Куклы сворачивали из тряпочек и веток, но никогда не рисовали им лица. Считалось, что лицо может позволить кукле стать одушевленной и через даже нарисованные глаза могут проникнуть злые духи, поэтому простейшие женские фигуры оставались безликими. Интересно, что мужская фигура даже в детских играх не изображалась с помощью куклы, а условного «жениха» могла играть щепка или еще какой-то предмет, поэтому куклы – в первую очередь женский атрибут.

Что же мать передает дочери вместе с куклой? Сейчас мы могли бы это назвать интуицией, внутренним компасом, который срабатывает быстрее, чем наше сознание в принципе успевает что-то заметить. Таким образом, куколка соединяет в себе христианское благословение и языческий оберег: теперь Василиса будет под двойной защитой.

А вскоре на смену матери придет мачеха, которая станет главным злом и одновременно главным двигателем сюжета.

Разговоры с куклой и антитерпение

Что же остается делать бедной сиротке? Или она не такая уж бедная? В противовес Золушкам из сказок Перро и Гримм (о которых мы тоже поговорим, но в следующем разделе) Василиса не становится пассивной заложницей обстоятельств, даже бледность и худобу как признаки несчастья не приобретает:

«Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то что они всегда сидели сложа руки, как барыни».

И в делах ей помогает куколка, но не за «просто так» – у всего есть цена, а куколка берет недорого – небольшие жертвенные подношения оказываются очень кстати: «Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, приговаривая: “На́, куколка, покушай, моего горя послушай”». Это очень похоже на существующие до сих пор представления о правильном разговоре с духами, домашними или нет.

Оставить духу дома молока и какую-то сладость в деревнях было в порядке вещей, а уже после можно просить возвращения любимой вещи или помощи в делах. Подобные подношения есть и в христианской традиции, например, в моей православной семье было принято на Пасху отвозить угощения на могилу к родственникам. Так к кому же ближе куколка: к домовому или все же к духу предка? Нечто посередине, но отметим, что знание о том, как именно обращаться со сверхъестественной силой, уже выделяет героиню – возможно, информацию о важных ритуалах ей все же успела перед смертью передать мать.

Когда куколка поест, Василиса начинает делать одну из самых осуждаемых вещей в нашей культуре: «выносить сор из избы», или, проще говоря, жаловаться. Она не повелевает, как это делает Иван в сказке «Сивка-бурка»: «Встань передо мной, как лист перед травой!», – она сетует на свою тяжелую судьбу, или даже хуже – сплетничает!

«Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?»

Исследовательница женских архетипов в мифах и сказаниях Мария Татар в своей книге «Тысячеликая героиня»[4] много внимания уделяет запретам и табу на женские разговоры в целом и на «недостойные» беседы вроде сплетен в частности. Она рассказывает о том, как женские разговоры оказались вытеснены из мира мужчин и, как следствие, из мира чего-то значимого. Истории, которые рассказывали женщины в кругу других женщин, считались неважными и клеймились как «пустой треп» и сплетни. И постепенно идеалом женского поведения стало молчание – или даже замалчивание (в том числе своих потребностей и проблем). И немногими доступными для женщин собеседниками становились неодушевленные объекты или явления природы. Как и куколка – главная слушательница всех бед Василисы, но у нее есть огромное преимущество: оживленная благословением предка (умершей матери), она может отвечать. И все жалобы главной героини и просьбы о помощи будут услышаны.

Путешествие в лес

Дальше судьба Василисы складывалась по шаблону: отец уехал, мачеха невзлюбила, сестры способствовали выдворению нелюбимой родственницы в темный лес.

«Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала: “На́, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к Бабе-яге; Баба-яга съест меня!” Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки. “Не бойся, Василисушка! – сказала она. – Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у Бабы-яги”. Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес».

Владимир Пропп, исследователь волшебных сказок начала XX века, проанализировав множество сказочных историй со всего мира, выяснил, что все они, в сущности, похожи. Герой (реже героиня) сначала живет неплохо, потом что-то случается, и вот уже нужда или недобрые персонажи заставляют бедного героя двинуться в путь, чтобы сражаться со злом, добывать себе царевну или обещанные полцарства[5]. Почему этот сюжет постоянно повторяется? Пропп и другие исследователи фольклора и его повторяющихся мотивов, например Джозеф Кэмпбелл[6], сходятся на том, что все сказки так похожи, потому что описывают обряд инициации – набор ритуалов, правил и событий, после которых член племени перейдет из состояния ребенка в состояние взрослого.

Пропп считает, что завуалированное описание обрядов инициации, которые мы видим в сказках, относится к охотничьим сообществам, существовавшим до неолитической революции, – освоение земледелия и скотоводства (примерно 10–12 тысячелетий назад). До этого люди в основном были заняты охотой и собирательством, достаточно легко перемещались, кроме того, отношения между полами были более равноправными. Например, молодые люди не приводили невест к себе в племя, а уходили в племя будущей жены – кстати, там же часто еще до свадьбы они воспитывались, взрослели и проходили тот же самый обряд инициации[7].

Что из себя представлял этот обряд? Если говорить коротко и без метафизической подоплеки, то это были многочисленные телесные истязания (иногда с использованием психотропных веществ), которые в сумме должны были имитировать умирание человека в статусе ребенка и возрождение его уже как полноправного взрослого. Чем менее примитивным было общество, тем мягче и символичнее были обряды. Так, со временем исчезли практики отрубания пальцев, шрамирования или оглушения. Тут вы должны одновременно ужаснуться и подумать о том, где подобные ужасы могли бы быть в сказках. Кто в сказках обычно угрожает герою членовредительством, а в итоге дает ему новые навыки и знания, так что герой становится сильнее? Конечно, Баба-яга!

Баба-яга – женщина, которая знает

Я довольно долго преподавала литературу подросткам, в том числе мы говорили и про сказки. И вот мой любимый вопрос: что делает в сказке Баба-яга? Если это не был специальный филологический класс, то в 95 % случаев ответ будет – пытается сожрать героя. На мое резонное замечание, что лесная старушка так никого и не съела, ученицы отвечают задумчивым молчанием…

Почему Баба-Яга воспринимается как злодейка, которой дай только волю – она посадит на лопату и скорее-скорее в печь?

Известная нам Баба-яга, которая есть практически в каждой культуре, но под разными именами, – на самом деле героиня – проводник между мирами детей и взрослых, а также между мирами живых и мертвых. У восточных славян ее называют Бабой-ягой, у западных славян и части европейцев – Пе́рхтой, или Pehtra baba (так старуху называют в Словении), а в Сербии, Черногории и Хорватии – рогатой женщиной, Бабой Рогой, и пугают ею детей так же, как нас пугали Бабой-ягой. Старуха наполовину жива, наполовину мертва, отсюда и костяная, то есть усохшая, нога, слепота или огромный размер тела или иногда только груди, поэтому и атрибуты старушечьего интерьера соответствующие: кости да черепушки.

«Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка Яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо дверей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка́ – рот с острыми зубами».

Так кто же эта популярная архетипическая героиня? Давайте вернемся к инициации. Когда юношей собирают для проведения обряда, всем действием руководит шаман… или шаманка. Очень часто это человек из соседнего племени, который надевает ритуальные одежды и всячески маскируется, чтобы духи и демоны из потустороннего мира не сумели его запомнить и не преследовали в повседневной жизни. Но главную часть перевоплощения составлял травестизм – переодевание в одежду противоположного пола[8]. Вряд ли тут есть длинная мифологическая связь, но забавно, что в большинстве советских фильмов Бабу-ягу действительно играет мужчина.

Так вот, после облачения подростков провожали в хижину, которая напоминала тотемное животное. В каждом регионе или даже селении тотемы могли отличаться, и вы, конечно, уже догадались, что куриные ноги избушки – это атавизм, остаток былого величия хижины-животного. И после в этом ритуальном пространстве проводился обряд. Мы уже знаем о жестокости ритуала перехода из одного состояния в другое, а шаманы, которые трансформировались позже в образ Бабы-яги, были акторами жестокости. Отсюда и пошло представление, что сказочная старуха агрессивна, кровожадна и постоянно пытается кого-то запечь.

Испытания для девочек

Мы все о мальчиках! Мальчики идут в хижину, мальчиков терзают, их встречает Баба-яга. Но что же девочки? А с Василисой-то что? С описанием женской инициации есть проблема: поскольку у девушек существует природная инициация в виде менструации, дополнительные, немного искусственные переходы не нужны. Все, у кого может быть менструация, вероятно, понимают, что менструальные боли уже сами по себе большое испытание, да и еще не раз в жизни, а каждый месяц. Поэтому традиций и ритуалов, связанных с переходом девочки в статус женщины, не слишком много. Кстати, есть одна из теорий, согласно которой телесные истязания для мальчиков нужны не как «закалка мужественности» на будущее, а как имитация телесных страданий, которые из-за своей физиологии претерпевают женщины. Ведь девушки кровоточат сами по себе, и начало кровотечения означает изменение их статуса, поэтому шрамирование, калечение и избиение мужчин может быть социально выстроенной традицией, которая бы имитировала природную инициацию девочек[9].

Волшебные сказки редко или почти никогда не упоминают менструацию как часть обряда перехода, ее обычно замещает проверка базовых бытовых навыков: пол подмести, печь вычистить, еды приготовить. Этим же и начинает заниматься Василиса, как только оказывается в доме Яги.

«Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала: “Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнем к тебе”. – “Хорошо, – сказала Яга-баба, – знаю я их, поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня; а коли нет, так я тебя съем! <…> Войдя в горницу, Баба-яга растянулась и говорит Василисе: “Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу”.

Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на заборе, и начала таскать из печки да подавать Яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, меду, пива и вина».

Наученная жизнью с мачехой, Василиса не перечит и выполняет все, что просит старуха. Но с каждым разом требования и список заданий только растут, и, устав под вечер, Василиса обращается к своему оберегу-куколке, прося у нее поддержки. Куколка отвечает: «Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися; утро мудреней вечера!» Забавно наблюдать, конечно, как соседствуют обереги, Баба-яга и совет помолиться, но нам ли удивляться этому, когда мы празднуем Масленицу и сразу после – Пасху?

Наутро все готово, почти все! Куколка выполнила бо2льшую часть заданий, а Василисе осталось только обед приготовить. Нравится мне, что Василиса не просто пользуется куколкой, как джином, а разделяет с ней все дела. Если воспринимать куколку как помощницу, как старшую родственницу или мать, можно предположить, что это своеобразная подготовка к самостоятельному ведению быта – но не все же сразу. Пусть Василиса, как юная девушка, сначала готовку освоит, а потом уже и за другие обязанности берется.

Куколка помогла, в избушке на курьих ножках порядок – все? Испытание пройдено? Еще нет, это была лишь часть, которая может показаться не слишком важной: много кто может приготовить обед, но вот вести диалог с древним божеством – не каждая.

«Наутро Баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула: “Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!” Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча. “Что ж ты ничего не говоришь со мною? – сказала Баба-яга. – Стоишь как немая!” – “Не смела, – отвечала Василиса, – а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем”. – “Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать, скоро состаришься!” – “Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?” – “Это день мой ясный”, – отвечала Баба-яга. “Потом обогнал меня другой всадник – на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?” – “Это мое солнышко красное!” – отвечала Баба-яга. “А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?” – “Это ночь моя темная – все мои слуги верные!”

Василиса вспомнила о трех парах рук и молчала. “Что ж ты еще не спрашиваешь?” – молвила Баба-яга. “Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь – состаришься”».

Что происходит? Это очередное испытание на личные качества? Нужно показать, что ты достаточно любознательная или, наоборот, не показаться слишком любопытной? Зная, как сильно порицается женское любопытство в нашем обществе, логично было бы предположить, что беспроигрышный вариант – это взять огонь и молча уйти поскорее, ничем не интересуясь. Но Василиса поступает по-другому.

Героиня видела трех всадников, которые символизировали день, солнце и ночь, и про каждого из них Яга говорит «мой» – получается, что старуха управляет временем, солнцем и, кто знает, может, и всем остальным. Образ Бабы-Яги оказывается сложнее, чем мы предполагали ранее. Она не только колдунья и проводник, но и древнее божество, подобное Гее в древнегреческой мифологии, или матери-земле – той, что породила все вокруг себя, в том числе и небесные светила, которые каждый день летят мимо ее двора. Но почему старуха дает Василисе возможность задать интересующие ее вопросы?

Во-первых, Василиса прошла первую часть испытаний, а значит, заслужила приобщиться к тайному знанию, которое обещано аккурат после обряда инициации. Во-вторых, Василиса теперь женщина, а значит, она так же, как и богиня-земля, может создавать новую жизнь. Хоть она вряд ли станет хозяйкой природы и воплощенным божеством, но теперь ей нужно будет ориентироваться на природные циклы и сравнивать их со своими. Хоть в сказке и нет Луны, чьи фазы можно было бы сравнить с женским менструальным циклом, аналогия, я думаю, понятна. Теперь Василиса – не просто забитая мачехой девочка, а гораздо больше. Но почему Василиса останавливается в своих вопросах? Почему не спрашивает дальше про странные пары рук, которые помогают Яге?

В сказке это объясняется простой присказкой – много будешь знать, скоро состаришься. Но о чем это? Знания могут состарить? Получается, учеба до 11-го класса и университетские годы были ловушкой? Но, думаю, здесь речь все же не о физическом старении. Тогда о чем?

На первый взгляд кажется, что Василиса просто проявляет уважение к Яге и не хочет злоупотреблять гостеприимством, а может, и побаивается ее. Но если копнуть глубже, то, вероятно, часть знаний, которую героиня все же получила, как раз подходит под ее инициацию и только-только зарождающуюся взрослость. Другие же умения и мудрость она сможет получить позже, когда перейдет на следующие жизненные этапы женщины: вступит в брак, заведет ребенка, вырастит его, переживет потерю репродуктивной функции и менопаузу и только после этого станет старухой, знающей женщиной, которую не испугают даже летающие сами по себе руки.

Возвращение домой (?)

После разговора Яга не стала слишком церемониться и вскоре вытолкала Василису за дверь, узнав, что та ходит с благословенной куколкой.

«“Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?” – “Мне помогает благословение моей матери”, – отвечала Василиса. “Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных”».

Все еще обожаю сказки, где уживается и монотеистический христианский Бог и Баба-яга, но не об этом сейчас. Самое главное – Василиса получает огонь, за которым изначально шла! И возвращается в ужасе с ним домой.

Огненная черепушка – это волшебный предмет, который символизирует знание, которое получила Василиса, то, что поможет видеть мир яснее. Мне нравится сравнивать череп с интуицией, которая иногда может быть нам самим непонятной, а часто и пугать своими предположениями, но важно донести ее до своего внутреннего дома, чтобы не позволить больше мачехам и сестрам плохо с тобой обращаться.

«Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся – глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло».

Череп – подарок Яги – абсолютно далек от любых норм морали. Сказки вообще жестоки и безжалостны, особенно к тем, кто обижает главных героев. Судьба мачехи и сестер незавидна, но ожидаема! Но самое интересное, что Василиса после этого не остается дома и зарывает череп.

Если у вас нету дома

Фольклористка Варвара Добровольская[10] заметила, что, в отличие от героев, которые возвращаются в родное царство, а то еще и невесту с собой приводят, героини почти никогда не могут вернуться к себе домой, разве что ненадолго. Это может отражать более поздние традиции, которые и у нас сохраняются в некоторой степени, когда жена уходит из родительского дома и, пройдя очередную инициацию (свадьбу), переходит в новое пространство – дом мужа и его семьи. Похожее происходит и с Василисой, но между злобной мачехой и специфическим царем – отцом царевича – проходит некоторое время.

Чем будет заниматься Василиса?

Ткачество, судьба и женщины

«…Пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке; живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке: “Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду”. Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок».

Кажется, что Василиса, достаточно жестоким образом сепарировавшись от родительской семьи, начинает свою карьеру: ведь нужно как-то выживать, хотя не очень понятно, почему бы не продолжать вести хозяйство в собственном доме. Кстати, отец так и не появился на протяжении всей истории: этот купец уезжает в самом начале и вплоть до финала сказки никак себя не проявляет. Но почему именно ткачество? Почему бы не пойти в служанки, посудомойки, няни или не наняться работницей в ближайшее хозяйство?

Ткачество не просто одно из типичных женских занятий. Начиная с богинь судьбы Мойр из древнегреческой мифологии, с которыми не могут справиться даже боги-олимпийцы, ткачество, прядение (необязательно нитей судьбы) имело ритуальные корни. Создание ковров, полотен, картин из куска шерсти наделяло женщин символической властью, хотя бы в рамках дома, где они жили в античные времена и откуда их не слишком охотно выпускали в более поздние исторические периоды.

Мария Татар считает, что ткачество было тесно связано со сказительством, переплетением нарративов и правдоискательством, которыми занимались женщины[11]. В качестве одного из примеров исследовательница рассказывает историю древнегреческой героини Филомелы, которую изнасиловал муж ее сестры, а потом, для того чтобы избежать наказания, отрезал ей язык. Но Филомела все равно сумела рассказать о совершенном насилии: она вышила историю, которая с ней произошла.

Еще один пример – это также древнегреческая героиня Арахна, которую Афина превратила в паука; именно в ее честь была названа боязнь пауков – арахнофобия. Но за что Афина так жестоко наказывает девушку? Культурная память подбрасывает нам поучительную мораль: Арахна обращена в паука за то, что посмела бросить вызов богине. Но дело оказывается сложнее. Арахна и Афина состязались в ткачестве, но важнее, что же было выткано на полотнах: Афина выткала Олимп и богов-олимпийцев, а Арахна выткала похождения Зевса – как он в виде змея, лебедя, быка и даже золотого дождя похищает, соблазняет и насилует женщин. Афина, любимая дочь Зевса, появившаяся из его головы, не может этого стерпеть и проклинает Арахну. Эти два примера показывают, как ткачество связано с попыткой рассказать правду и отстоять себя. Но вернемся к Василисе, чья судьба хоть и трагична, но все же не настолько, как у героинь Греции.

Василиса с помощью куколки ткет такое полотно, которое доказывает ее уникальность, ведь никто, кроме нее, не способен из такой тонкой материи сшить царю сорочки:

«Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет царский слуга; вошел в горницу и говорит: “Царь-государь хочет видеть искусницу, что работала ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук”. Пошла Василиса и явилась пред очами царскими. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти. “Нет, – говорит он, – красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою”».

Интересно, что Василиса уже самостоятельно может творить некоторое волшебство, например создавать уникальные предметы, которые даже царя заставляют влюбиться в нее. Мы говорили, что она прошла первичную инициацию, когда встретилась с Бабой-ягой и служила ей, но здесь Василиса также обретает и мастерство, которое вместе с материнским благословением поможет ей идти по жизни.

Сказка «Василиса Прекрасная» могла бы продолжаться и дальше, рассказывая о том, как Василиса проходила следующие ступени взросления и инициации. Справилась ли она с ними? Конечно, ведь мы знаем, что «куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане» и стала фактически главой семьи, приютив у себя старушку, у которой жила приживалкой после смерти мачехи, а также приняв отца, который неожиданно вернулся и поселился рядом с дочерью.

• Пела лесная горлица,
• Прочила чудеса.
• Выпорхнув за околицу,
• Не возвращайся в сад.

Princesse Angine, песня «Выходи в сад»

Сказка «Царевна-лягушка», на первый взгляд, не должна была попасть в эту книжку, ведь она в основном об Иване-царевиче. О том, как брак по расчету или женитьба по случайности могут оказаться удивительно выгодными или же о том, что нужно не обижать супругу, а если обидел, то попытаться все исправить, даже если придется дойти до Кощея: его дуба, сундука, зайца, утки и так далее. И с этим можно было бы согласиться, если бы история, подобная нашей, не встречалась в фольклоре большинства народов мира, и эта история – отнюдь не царевича. Сюжет о невесте-оборотне всегда имеет похожие элементы.

• Мужчина-человек находит себе невесту, которая, мягко говоря, не человек.

• Женится на ней, часто с помощью силы или обмана.

• Жена-оборотень какое-то время живет вместе с мужем-человеком, иногда успевает родить детей.

• Жена-животное из-за проступка мужа-человека сбегает, прихватывая с собой детей, если они есть[12].

А вот идет ли муж после искать свою супругу – зависит от того, пережил ли он акт мести жены, ставшей человеком поневоле.

Жили долго и счастливо… или нет?

В сборнике Афанасьева сказка о Царевне-лягушке представлена в трех версиях: из Пермской, Тамбовской и Саратовской губерний, самая знакомая из них – последняя, и вкратце сказка звучит так.

Царь велит троим сыновьям жениться и в невесты взять ту, которая подберет стрелу, выпущенную из лука. Стрелы старших братьев попадают к боярской и купеческой дочерям, а младшему достается квакуша из болота. Дальше царь решает всех невесток испытать: сначала нужно испечь хлеб, потом соткать полотно и, наконец, станцевать на царском пиру. Каждый раз, когда отец выдавал новое испытание, Иван-царевич горевал, но лягушка ночью оборачивалась девицей, призывала «мамок-нянек», а наутро все было готово. Но танцевать на пир квакуша поехала одна, уже после того, как уехал царевич, и показалась всем красавицей. Перед пляской она спрятала в рукав косточки лебединые, а в другой вылила остатки вина и во время танца, взмахнув руками, сотворила озеро с живыми лебедями. Старшие невестки пытались повторить, но ничего не вышло, кроме смеха. Иван-царевич вернулся домой раньше и сжег шкурку до того, как успела приехать жена, ну а дальше все стандартно:

«– Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве – у Кощея Бессмертного.

Обернулась белой лебедью и улетела в окно».

На этом сказка не завершается, но путь, который проходит Иван-царевич, нас уже не очень интересует: это стандартный путь героя с испытаниями, помощниками и дарами, а мы тут все же говорим о героинях. Конечно, муж возвращает жену домой и все приходит в норму, если предположить, что нормой был и подобный союз с мужем, который распоряжается судьбой жены без ее ведома.

У нас нет данных, в какой период сформировался именно такой сюжет, однако другие варианты сказок намного более хаотичные и даже кровожадные, и вполне можно предположить, что они более древние и были сказками, которые предназначались не только для убаюкивания и развлечения детей, но и для разговора взрослых со взрослыми.

Так что же нам предлагают альтернативные версии? Сказка Шадринского уезда Пермской губернии отличается мелкими деталями. Так, царь просит соткать ему не ковер, а рубаху, что как-то по смыслу ближе к «кожухе» (так в сказке названа шкурка) лягушки. Кто знает, может, земноводное не только обращаться, но и обращать может, хоть об этом сказка и умалчивает. После того как Царевич сжигает животное воплощение Царевны, та не сразу оборачивается лебедем и улетает, а все же проводит с ничего не подозревающим Царевичем последнюю ночь, а под утро исчезает без превращений, будто в воздухе растворяется. Но дальше путь Царевича совсем иной: он уже не идет с боем и хитростью возвращать жену у Кощея, как это было в самой популярной версии, он идет к Бабе-яге, точнее, к Бабкам-ежкам – их всего три.

И первая, младшая, ему говорит:

– Ой, дитятко, как ты долго (не бывал)! Она с первых-то годов часто тебя поминала, а теперь уж не помнит, да и у меня давно не бывала. Ступай вперед к середней сестре, та больше знат.

Значит, прошло больше года в потустороннем мире, хотя Царевич в мире реальном решался на поход 12 месяцев. Ну, допустим. Но интересно, что Царевна уже перенеслась в потусторонний мир, который в сказках обычно обозначается как тридевятое царство, а поэтому и земную жизнь свою начала забывать.

Вторая старушка, средняя по возрасту, вторит младшей:

– Ой, Иван-царевич, – сказала старуха, – как ты долго! Она уж стала забывать тебя, выходит взамуж за другого: скоро свадьба! Живет теперь у большой сестры, ступай туда да смотри ты: как станешь подходить – у нее узнают, Елена обернется веретешком, а платье на ней будет золотом. Моя сестра золото станет вить, как совьет веретешко, и положит в ящик, и ящик запрет, ты найди ключ, отвори ящик, веретешко переломи, кончик брось назад, а корешок перед себя: она и очутится перед тобой.

Появляются новые вводные: лягушка уже снова выходит замуж, а еще может обращаться не только лягушкой и человеком, но и веретенышком, если увидит приближающегося Царевича. Манипуляции с веретеном нужно проделать такие же, как и с иглой, в которой таится смерть Кощея: нужно разломать физический объект, чтобы вернуть возлюбленную. Но почему Елена Прекрасная (в этой сказке ее зовут именно так, хотя в других могут назвать и Василисой Премудрой, поэтому мы все же остановимся на Царевне-лягушке, даже если она сейчас и часть от прялки) превращается именно в веретено? Пропп, Мелетинский, Аникин и другие исследователи славянского и не только фольклора не слишком много времени уделяют этому предмету быта, поэтому придется посмотреть в другую сторону, а именно – в сторону античности и европейских сказок.

Веретено и прялка – исконно женские атрибуты. Хоть большинство женщин помимо тяжелой работы на земле вынуждены были обшивать всю семью, создавая материю с нуля, часто возможность заниматься только шитьем и рукоделием указывала на привилегированность положения женщины. Создавать сложные узоры, кружева или работать с тонкими материями могли позволить себе обеспеченные или одаренные, как в нашем случае с Василисой, девушки. Вспомним немного контекста: какие культовые образы связаны с тканями? Пенелопа ткет в ожидании своего мужа Одиссея, а ночью распускает полотно, обманывая женихов, которые давно хотят прибрать к рукам не столько женщину, сколько имущество за ней. Арахна – умелая ткачиха, которая рассердила покровительницу ткачества Афину и была превращена в паука за то, что посмела выткать на своем ковре похождения любимого отца богини – Зевса, а также жертв его похоти. Спящая красавица была проклята Малефисентой и уснула вечным сном, как только коснулась прялки и укололась ею. Что общего у этих историй? На первый взгляд, не слишком многое. Все это истории о женском страдании в той или иной степени, но еще это истории о судьбе и проклятье, которое тоже можно посчитать судьбой, но со знаком минус, а значит, роком. В прошлой главе мы уже подробно говорили о связи женственности, богинь судьбы Мойр и ткачестве, здесь лишь упомянем, что превращение в веретено может быть попыткой как раз от судьбы скрыться, в данном случае – спрятаться от Царевича, который снова пришел пытаться вернуть отношения.