Читать онлайн Вирус бесплатно

Пролог

Шри-Ланка, археологический раскопки в джунглях Сигирии.

Воздух был густым и сладким, как перезрелый манго. Он обволакивал, лип к коже, смешиваясь с запахом влажной земли, гниющих листьев и пота. Солнце стояло в зените, раскаляя до бела известняковые скалы, но здесь, в тени гигантских фикусов, царил зеленый, душный полумрак.

– Раджив! Смотри, что я нашел!

Голос Аджита, молодого аспиранта, звенел от возбуждения, разрезая ленивое жужжание насекомых. Доктор Раджив Шарма, мужчина лет пятидесяти с сединой на висках и усталыми, мудрыми глазами, отложил в сторону кисть и медленно выпрямился, с трудом разгибая спину, затекшую от долгой работы в неглубокой траншее.

– Если это еще один черепок с орнаментом в виде волны, я лично закопаю тебя здесь вместе с ним, – проворчал Раджив, но в уголках его глаз залегли добрые морщинки. Радость Аджита была заразительной.

– Нет, сэр! Это другое. Каменный ларец. Герметичный, кажется!

Раджив поспешил к яме, где работал его протеже. Сердце застучало чаще. Герметичность – мечта любого археолога. Это означало нетронутость, возможность найти органику, папирусы, нечто, что не сгнило за тысячелетия.

Аджит аккуратно, с затаенным дыханием, счищал землю с плоского камня. Это действительно был ларец, грубо отесанный, но с искусно подогнанной крышкой, края которой были залиты темной, похожей на смолу субстанцией.

– Божественно, – прошептал Раджив, забыв об усталости. – Осторожнее, сынок. Дай мне.

Он надел перчатки и взял в руки инструменты. Минуты напряженной тишины, нарушаемой лишь цоканьем резца по камню. Наконец, раздался глухой скрежет, и крышка поддалась. Аджит замер, широко раскрыв глаза.

Внутри, на подложке из истлевшей ткани, лежали несколько изумительно тонких золотых пластин с вычеканенными письменами и маленькая алебастровая чаша, наполненная темным, высохшим порошком.

– Это не местный стиль, – завороженно произнес Раджив, проводя пальцем в перчатке по прохладному золоту. – Похоже на… нет, не может быть. Это нужно изучать.

Внезапно из-под камня, сдвинутого с места, метнулось что-то темное и юркое. Крыса. Крупная, откормленная на отбросах лагеря, она в панике пронеслась по руке Раджива, оставив на тыльной стороне ладони, где перчатка чуть сползла, тонкую, глубокую царапину.

– Ай! Проклятая тварь!

Раджив отдернул руку. Из царапины уже сочилась алая кровь, смешиваясь с грязью и пылью веков.

– Сэр! – испуганно вскрикнул Аджит. – Позвольте, я…

– Ничего, пустяк, – буркнул Раджив, но кровь не останавливалась, продолжая течь густой, тревожной струйкой. – Здесь, в этой влажности, любая царапина заживает неделями. Вода… нужно промыть.

Он пошагал к ближайшему ручью, что струился у подножия скалы, прозрачный и холодный на вид. Аджит беспокойно следовал за ним.

– Сэр, давайте лучше аптечку, йод! Кто знает, что было в земле…

– Йодом тут не поможешь, – отмахнулся Раджив, уже опуская руку в ледяную воду.

И тут произошло нечто странное. Вместо того чтобы смыться, кровь будто заиграла. Соприкосновение с водой не остановило кровотечение – оно усилило его. Алая струйка стала темнее, гуще, превратившись в поток, который не смывался, а растекался по воде, словно масло, создавая зловещие разводы.

– Что за черт? – прошептал Раджив, и в его голосе впервые прозвучала тревога. Он выдернул руку, но кровь продолжала хлестать с пугающей силой, капая на мшистые камни. Головокружение овладело им, и он пошатнулся.

– Сэр! Доктор Шарма!

Аджит, в панике, забыв обо всех правилах безопасности, схватил его за запястье здоровой руки, пытаясь осмотреть рану. Его пальцы запачкались в крови наставника – теплой, липкой, неукротимой.

– Пусти, мальчик, испачкаешься! – попытался отстранить его Раджив, но его голос ослаб. Он вдруг почувствовал жар, разливающийся по венам, и тошнотворную слабость. – Что-то не так… Мне плохо…

Он грузно опустился на колени, а затем на землю, судорожно хватая ртом воздух. Из носа у него потекла кровь. Затем из уголков глаз, окрашивая слезы в багровый цвет.

Аджит отпрянул в ужасе, глядя, как его друг и учитель превращается в окровавленное, дергающееся в агонии тело. Вода в ручье вокруг его рук была алой.

– Нет! Нет! Держитесь, сэр! Я бегу за помощью!

Аджит развернулся и бросился прочь, через джунгли, к лагерю. Его сердце бешено колотилось, в ушах стоял звон. Он бежал, спотыкаясь о корни, смахивая с лица слезы и пот. Через несколько сотен метров его охватила жажда. Он увидел еще один ручей, тот самый, что протекал мимо их палаток. Не думая, не помня о предостережениях, он рухнул на колени и стал жадно хлебать ладонями холодную воду. Она была такой же чистой и прохладной, как всегда. Он пил, задыхаясь, чувствуя, как живительная влага возвращает ему силы. Он не видел, как в нескольких метрах выше по течению вода все еще несет в себе невидимую заразу, переданную из раны Раджива.

Вставая, он почувствовал легкое головокружение и тошноту. «Страх, – решил он. – Просто от страха». Он снова побежал, уже видя палатки.

– Помогите! – закричал он, выбегая на поляну. – Доктору Шарме плохо! Нужен врач!

Люди высыпали из палаток. Кто-то схватил аптечку. Аджит, тяжело дыша, оперся руками о колени, чувствуя, как по его спине бегут мурашки, а в горле застревает ком. Он обернулся, чтобы показать дорогу, и почувствовал, как из его носа что-то теплое потекло на губы. Он провел тыльной стороной ладони по лицу и посмотрел на нее. Рука была в крови.

В тот же миг закричала женщина-археолог, первая добежавшая до него. Она с ужасом смотрела на его лицо. Аджит не понимал. Он почувствовал влагу на шее, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки – на груди проступали багровые пятна. Он посмотрел на людей вокруг. Их лица искажались от ужаса. Они отшатывались от него. Кто-то потянулся, чтобы поддержать его, но более осторожный коллега резко одернул его за руку: «Не трогай его!»

Но было уже поздно. Вирус, пробудившийся из тысячелетней спячки, уже вел свою страшную работу. Он вошел в мир не через дыхание, а через прикосновение и воду. Через кровь и страх. И ему было всего этого достаточно.

Глава 1

Глава 1

Маргарита

Пробирка в моей руке была ледяной, словно выточена из самого вечного льда. Я задержала дыхание, переводя взгляд с ярко-желтой биологической опасной маркировки на микроскоп. В его окуляре дремал наш общий кошмар – вирус «Пандемоний». Пока дремал. Всего несколько нанометров генетического кода, упакованных в идеальную, смертоносную сферу, которые уже перевернули мир с ног на голову. А еще раньше, всего пару недель назад, главной проблемой дня был кофе. Вернее, его отсутствие в нашей общей кухне, потому что его снова выпил тот, кто сейчас сидел напротив меня, по ту сторону стерильного бокса.

Лев Орлов. Лео – так мы все его называли. Его спина была идеально пряма, даже сейчас, в четыре часа вечера пятницы, когда институт практически опустел. Он был погружен в данные секвенатора, и свет от монитора отбрасывал голубоватые блики на его скулы и упрямо сжатые губы. Он не просто работал. Он медитировал над цифрами, отрешаясь от всего материального, словно буддийский монах, только в качестве мантры у него были последовательности РНК.

Мы работали в одной команде полгода, и за эти полгода мы не обменялись ни единым личным словом. Только факты. Гипотезы. «Передайте, пожалуйста, физраствор». «Ваша методика имеет погрешность в 0.4%». «В протоколе допущена ошибка».

Иногда, в самые редкие и странные моменты, я ловила на себе его взгляд. Не коллеги, оценивающий работу. Взгляд мужчины. Тяжелый, изучающий, такой плотный, что его почти физически можно было ощутить на коже. Он длился микросекунду, а потом бесследно испарялся, словно его и не было, а я оставалась с противным чувством, что мне показалось, и легкой дрожью в коленях, которую я приписывала усталости.

Я ненавидела эту его способность – выстраивать вокруг себя невидимую стену из абсолютного спокойствия. Пока весь мир сходил с ума от новостей о вспышках на юге, пока в соцсетях плодились панические посты, он оставался непоколебимым ледником. Меня это бесило. Потому что я чувствовала. Я читала каждое сообщение, каждую сводку, и внутри меня закипал ужас за всех этих незнакомых людей, чьи жизни превращались в статистику. А он видел лишь красивую математическую модель распространения.

– Захарова, вы закончили с культивированием? – его голос, низкий и безэмоциональный, прорезал гул системы вентиляции. Он не обернулся, продолжая смотреть в монитор.

«Захарова». Всегда «Захарова». Ни разу – «Маргарита» или хотя бы «Рита».

– Да, Орлов, – отозвалась я, стараясь, чтобы мой тон был таким же ровным и холодным, как и его. – Штамм P-42 показывает ожидаемую скорость репликации. В три раза выше, чем у P-41.

– Пришлите данные мне. Я веду сравнительный анализ.

Не «пришли, пожалуйста». Не «можно». Просто приказы, отданные в пустоту. Я стиснула зубы и несколькими кликами переслала ему файл. На его мониторе всплыло уведомление. Он кивнул, всего один раз, и погрузился в изучение. Я отвернулась к своему микроскопу, пытаясь сосредоточиться на прекрасной, страшной симметрии вирусных частиц. Но сегодня не получалось. Сегодня было тяжело. Утром пришло сообщение от подруги из соседнего города – у них ввели карантин в нескольких районах. Она писала, что в аптеках сметают все, а по улицам ездят военные грузовики. Мои пальцы непроизвольно сжали подол белого халата. Я представила этих людей. Их страх. Их семьи. Для Лео они были лишь переменными в уравнении. Для меня – нет.

Внезапно резко зазвонил телефон на столе у Лео. Не его личный, а служебный, прямой провод правительственной связи. Он вздрогнул – редкое проявление чего-то живого – и схватил трубку.

– Орлов, – отрывисто представился он.

Я притворилась, что занята своими пробирками, но все мое существо напряглось, ловя каждый звук.

– Когда?.. Где?.. Понятно. – Его голос стал еще жестче, в нем зазвучали стальные нотки. – Сколько образцов?.. Да, лаборатория готова. Жду.

Он положил трубку. В лаборатории повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь монотонным гудением оборудования. Он медленно повернулся ко мне на своем стуле. И впервые за все полгода я увидела в его глазах не холодное безразличие, а нечто иное. Сосредоточенную, острую, как скальпель, серьезность.

– Захарова, – произнес он, и мое имя в его устах прозвучало как приговор. – Карантин объявлен у нас. В городе. Первые заболевшие поступили в первую горбольницу час назад.

У меня перехватило дыхание. Холодная волна страха прокатилась от макушки до пят. Это было уже здесь. Рядом. Не на экране телевизора, а за стенами этого стерильного, безопасного кокона.

– Боже… – вырвалось у меня шепотом.

– Боги не имеют к этому никакого отношения, – холодно парировал он. – Ко мне сейчас доставят образцы тканей первых носителей. Нам предстоит работа. Вам лучше позвонить родным и сказать, что вы остаетесь здесь. На неопределенный срок.

Он встал и направился к шкафу, чтобы достать дополнительный комплект защиты. Его движения были выверенными, экономичными, лишенными суеты. Он выглядел так, словно ждал этого всю жизнь. А я стояла, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Я посмотрела на свой телефон. Родные. Мама, живущая в трехстах километрах отсюда. Я должна ей позвонить. Сказать… что? Что я заперта в лаборатории с самым опасным патогеном на планете и с человеком-айсбергом, который, кажется, вообще лишен эмоций?

Мои пальцы дрожали, когда я набирала номер. Лео уже облачался в дополнительный костюм биозащиты, и сквозь прозрачное пластиковое забрало его взгляд на мгновение задержался на мне. В тот миг мне показалось, что в его глазах мелькнуло нечто похожее на понимание? Нет, показалось. Просто свет играл.

Телефон на другом конце провода зазвонил. Где-то там, в другом, еще безопасном мире, моя мама, наверное, смотрела телевизор и волновалась за меня. А здесь, в этом мире, пахло стерильной чистотой и надвигающимся концом света. И единственным человеком, с которым мне предстояло встретить этот конец, был Лео Орлов. Молчаливый, холодный и абсолютно непостижимый. Я прижала телефон к уху, слушая длинные гудки, и поймала себя на мысли, что смотрю на его руки. Уверенные, сильные руки хирурга или пианиста, натягивающие вторую пару перчаток. И почему-то именно это зрелище заставило мое сердце бешено заколотиться не только от страха.

Глава 2

Лео

– Кофеин – это 1,3,7-триметилксантин. Эффективный психостимулятор. А прана не имеет доказательной базы, – парировал я, протягивая ей стакан. – Без сахара и молока. Они влияют на вкусовые рецепторы и могут создавать ложное ощущение комфорта, которое мешает работе.

Она взяла стакан, наши пальцы ненадолго соприкоснулись. Ее кожа была очень теплой. Помеха. Я отдернул руку.

– Спасибо, – она сделала небольшой глоток и поморщилась. – Крепкий.

– Оптимальная концентрация.

Мы пили кофе молча. Я стоял, прислонившись к лабораторному столу, она сидела. Это было странно. Мы никогда не находились в одном помещении в таком бытовом контексте. Без микроскопов и пробирок между нами. Я видел, как она украдкой изучает комнату, мой заваленный бумагами стол, мою походную кровать, аккуратно заправленную в углу. Я всегда был готов к худшему.

– Вы здесь живете? – наконец спросила она.

– Часто. Так эффективнее.

– А что насчет… личной жизни? – она задала вопрос, и сразу же покраснела, поняв, что перешла какую-то грань. – Извините. Не мое дело.

Обычно я бы оборвал любой подобный разговор на корню. Но сейчас обстоятельства изменились. Мы были заперты здесь, возможно, на недели. Конфликт был нерационален.

– Личная жизнь – это переменная, которая требует временных затрат, – сказал я, отставляя пустой стакан. – Сейчас ее значение стремится к нулю. Как и у вас, я полагаю.

Она взглянула на меня с вызовом.

– А если бы не стремилось? Была бы эта переменная хоть сколько-нибудь значима?

Вопрос застал меня врасплох. Он был из другой логической плоскости, к которой я был не готов. Я анализировал ее как коллегу, как умный, но слишком эмоциональный организм. Не как женщину. А сейчас, без халата, с растрепанными волосами и с стаканом моего кофе в руках, она была именно женщиной. Привлекательной. Что было абсолютно некстати.

– Я не вижу смысла обсуждать гипотетические аспекты, – ответил я, возвращаясь к своему монитору. – У нас работа.

Я чувствовал ее взгляд на своей спине. Пристальный, изучающий. Как будто она пыталась разгадать мой код, мою прошивку. Это было непривычно. Большинство людей отступали, столкнувшись с моей холодностью.

Через несколько минут она встала, подошла к своему рабочему месту и надела запасной халат. Действие было символичным – возвращение к профессиональным рамкам.

– Что первым? – спросила она деловым тоном. – Культивирование или сразу ПЦР?

– ПЦР, – сказал я, не оборачиваясь. – Мне нужна полная расшифровка штамма от первых носителей. Я хочу видеть каждую мутацию.

– Хорошо. Приступаю.

И понеслось. Часы растворились в монотонной, точной работе. Разморозка образцов, приготовление смесей, установка пробирок в амплификатор. Мы почти не разговаривали, только обменивались краткими фразами, отточенными до совершенства за месяцы совместной работы.

«Денатурация при 95». «Готово». «Отбери 5 мл». «Есть».

Мы были двумя шестеренками одного механизма. И, что бы я там ни думал о ее эмоциональности, как специалист она была безупречна. Ее руки не дрожали, движения были выверены до миллиметра. Я ловил себя на том, что наблюдаю за ней краем глаза. За тем, как она слегка прикусывает губу, концентрируясь, как прядь волос выбивается из хвоста и падает на щеку, как она ее задумчиво убирает обратно.

Помеха. Я сосредоточился на данных.

Через несколько часов раздался звук сигнала – прибыл курьер с образцами. Я вышел в шлюз, прошел полную процедуру дезинфекции и забрал герметичный контейнер. Холодный, обледеневший. Внутри – кусочки чьей-то трагедии.

Когда я вернулся с контейнером, она стояла у монитора амплификатора, на экране которого уже строились первые кривые.

– Лео, – сказала она, и это было первый раз, когда она обратилась ко мне по имени. Ее голос был сдавленным. – Посмотри.

Я подошел. Кривые были не просто плохими. Они были кошмарными. Вирус мутировал с невообразимой скоростью. Тот штамм, что мы изучали вчера, и этот, сегодняшний, – это были уже два разных врага.

– Скорость репликации… она на 40% выше, – прошептала она, тыча пальцем в экран. – И посмотри на белок оболочки… полная перестройка. Это значит…

– Это значит, что существующие протоколы лечения бесполезны, – закончил я за нее. Холодная тяжесть легла на плечи. Расчеты не сходились. Матрица рушилась. – Иммунная система не успевает выработать ответ. Она просто… не распознает угрозу.

Мы молча смотрели на экран, на эти роковые цифры. Рита отреагировала. Она медленно опустилась на стул, закрыла лицо руками. Ее плечи слегка вздрагивали. Я знал, что должен сказать что-то. Сделать что-то. Но все мои логические конструкции, все модели – они не содержали алгоритмов для этого. Для чужой боли.

Я сделал шаг вперед. Затем еще один. Моя рука сама поднялась и, прежде чем я успел проанализировать это действие на предмет целесообразности, легла ей на плечо. Она вздрогнула от прикосновения и подняла на меня глаза. В них не было слез. Только пустота и ужас.

– Мы не успеем, да? – тихо спросила она. – Мы не успеем найти вакцину.

Моя рука все еще лежала на ее плече. Через тонкую ткань халата я чувствовал тепло ее кожи. Еще одна помеха. Но на сей раз я не спешил ее убирать.

– Статистическая вероятность низка, – сказал я, и мой голос прозвучал чуть хрипло. – Но она не равна нулю. Пока мы дышим и наш мозг функционирует, вероятность не равна нулю. Это все, что имеет значение.

Она смотрела на меня, и в ее взгляде что-то менялось. Пустота отступала, уступая место знакомому упрямству. Она глубоко вздохнула и кивнула.

– Хорошо. – Она отстранилась, и моя рука повисла в воздухе. – Тогда мы будем работать. Пока не перестанем дышать.

Она повернулась к столу, снова взяв в руки пипетку. Ее поза была собранной, решительной. Я убрал руку, разжимая пальцы. На них все еще оставалось ощущение ее тепла. Иррациональное, ненужное, мешающее ощущение.

Вернулся к своим данным, к матрицам и расчетам. Но сегодня цифры не складывались в привычную стройную картину. Они плясали перед глазами, сбиваясь с ритма. И виной тому было тепло на моих пальцах и тихий голос, сказавший мне по имени – «Лео». Помеха.

Глава 3

Маргарита

Тишина после его слов повисла в воздухе густым, тягучим медом. «Пока мы дышим… вероятность не равна нулю». Это прозвучало так по-орловски: сухо, логично, без единого намека на пафос. Но почему-то именно это, а не слащавые слова утешения, заставило что-то дрогнуть внутри и сжать кулаки с новой силой.

Его рука все еще ощущалась на моем плече как призрачное, обжигающее пятно. Я отстранилась не потому, что мне было неприятно. Мне было слишком приятно. А в нашей ситуации это было опасно. Это отвлекало. А отвлекаться сейчас – значит умирать.

Я встала и снова взяла в руки пипетку. Пластик был прохладным и знакомым. Моя крепость, мой щит. Я могу развалиться позже. Сейчас – работа.

– Тогда мы будем работать, – сказала я, и голос мой прозвучал чуть хрипло, но твердо. – Пока не перестанем дышать.

Я чувствовала его взгляд на себе. Тяжелый, изучающий. Как будто я была новым, неописанным штаммом под микроскопом. Я не оборачивалась, сосредоточившись на приготовлении серий разведений. Руки делали свое дело автоматически, годами наработанная мышечная память брала верх над дрожью, что все еще прокатывалась по спине.

Мы погрузились в молчаливую работу. Часы растягивались, сливаясь в одно бесконечное «сейчас». Мир за стенами лаборатории перестал существовать. Существовали только пробирки, температурные циклы амплификатора, мерцающие строки данных на мониторах и его фигура на периферии моего зрения. Он двигался как робот – экономично, точно, без единого лишнего движения. Подойти к термометрам, проверить показания, внести данные в таблицу. Ни суеты, ни признаков усталости. Меня это одновременно восхищало и бесило. Как можно быть таким… нечеловеческим в ситуации, когда сама планета сошла с ума?

Мое собственное тело начало предательски ныть. Спина затекла от неудобной позы, глаза слезились от напряжения, а в горле першило от вдыхания сухого кондиционированного воздуха. И конечно, захотелось в туалет. Эта простая, бытовая ситуация вдруг показалась монументальной проблемой. Я отложила пипетку и потянулась, с трудом разгибая спину.

– Мне нужно… отлучиться, – произнесла я, нарушая многочасовое молчание.

Лео поднял на меня взгляд. Казалось, он только сейчас вспомнил, что я не просто часть лабораторного оборудования.

– Санузел через коридор. Система шлюзов работает. Инструкция на двери, – отчеканил он, снова утыкаясь в экран.

– Спасибо, капитан Очевидность, – буркнула я себе под нос, направляясь к выходу.

Процедура выхода из лаборатории напоминала подготовку космонавта к выходу в открытый космос. Дезинфекционная кабина, снятие костюма, душ с специальными растворами, повторная дезинфекция. Каждый шаг был расписан на плакате, висевшем на стене. Я механически следовала инструкциям, чувствуя, как с каждой сброшенной деталью защиты наваливается жуткая усталость.

Когда я вернулась, прошло уже добрых двадцать минут. Лео стоял у большого промышленного холодильника и разгружал оттуда замороженные пайки.

– Ужин, – коротко бросил он мне, протягивая вакуумную упаковку с чем-то коричневатым. – Разогреть в микроволновке. Две минуты на максимальной.

Я взяла пакет. На этикетке было написано «Рагу из говядины с овощами». Выглядело оно неправдоподобно и неаппетитно.

– Вы всегда такой… практичный? – не удержалась я, разминая затекшие плечи.

– Голод – это неэффективное состояние. Он мешает концентрации, – ответил он, разрывая свою упаковку. – Прием пищи – необходимая процедура по поддержанию организма в рабочем состоянии.

– О боже, – закатила я глаза. – Ты говоришь об этом как о дозаправке автомобиля.

– По сути, так оно и есть. Только наш двигатель несколько сложнее.

Он сел за свой стол и принялся методично, без всякого видимого удовольствия, есть свое рагу. Я с раздражением сунула свою пачку в микроволновку. Гудящий звук наполнил лабораторию, добавляя быта нашему апокалиптическому уединению. Когда я села напротив него с своей тарелкой, воцарилось неловкое молчание. Мы ели. Еда была съедобной, но безвкусной, как картон. Я ловила себя на том, что наблюдаю за ним. За тем, как он держит вилку. Как аккуратно отрезает кусочки. Как никогда не спешит. Во всем – чудовищный, выверенный контроль.

– А что там? – наконец спросила я, кивая в сторону зашторенного окна. – В городе?

Он закончил пережевывать, положил вилку и посмотрел на меня.

– Предположительно – хаос. Паника. Попытки ввести военное положение. Массовая эвакуация, которая только ускорит распространение.

– А наши?.. – я не договорила.

– Вероятность, что наша семья и друзья уже инфицированы, растет с каждой минутой, – сказал он тем же ровным, бесстрастным тоном. – Но поддаваться панике – значит снижать свои шансы им помочь, найдя вакцину.

Он снова был прав. Черт возьми, как же это бесило! Он всегда был прав своей бесчеловечной, ледяной правдой. Мои глаза наполнились предательскими слезами. Я резко отодвинула тарелку.

– Ты когда-нибудь вообще что-нибудь чувствуешь? Или у тебя вместо сердца там процессор с кулером? – выпалила я, голос дрогнул.

Он отложил вилку. Помолчал, глядя на меня. Его взгляд был не колючим, а… каким-то усталым.

– Чувства – это данные, Захарова. Очень сложные и зашумленные данные. Страх, например, – это древний механизм выживания. Он полезен, если заставляет тебя бежать от опасности. Но он бесполезен, если парализует тебя, когда нужно работать. Сейчас нам нужно работать. Поэтому я отфильтровываю шум.

Я смотрела на него, на его непроницаемое лицо, и вдруг мне нестерпимо захотелось докопаться до сути. Увидеть в нем трещину. Услышать в его голосе что-то живое.

– А что ты почувствовал, когда узнал, что мы заперты здесь? Надолго. Возможно, навсегда.

Он отвел взгляд, впервые за вечер. Его пальцы слегка постучали по столу.

– Облегчение.

Это было настолько неожиданно, что я онемела.

– Что?

– Здесь есть все необходимое для работы. Электричество, оборудование, образцы. И нет отвлекающих факторов. Ни паники, ни истерик, ни глупых распоряжений сверху. Это идеальные условия. – он снова посмотрел на меня. – Почти идеальные.

В его взгляде промелькнуло что-то… острое. Что-то, отчего по моей коже побежали мурашки. Это был не взгляд ученого на коллегу. Это был взгляд мужчины на женщину. Запертую с ним в подземелье. Я вдруг с болезненной остротой осознала всю серьезность ситуации. Мы были вдвоем. В огромном, пустом, технологичном пространстве. Нас разделяли всего несколько метров. И за стенами бушевала смерть. Я быстро встала и отнесла тарелку к раковине.

– Мне нужно закончить с электрофорезом, – бросила я ему через плечо, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Я вам помогу, – раздалось сзади.

Мы снова погрузились в работу. Но что-то изменилось в атмосфере. Воздух стал плотнее, электризованным. Я ловила его взгляд на себе, когда он думал, что я не вижу. И сама украдкой наблюдала за ним. За движением мышц на его предплечьях, когда он наклонялся над оборудованием. За тем, как он проводит рукой по лицу, сгоняя усталость.

Наступила ночь. Искусственное освещение стало казаться еще более ярким и неестественным. Времена года, время суток – все это утратило смысл. Здесь был вечный день. Я не выдержала первая. Глаза слипались, пальцы начинали дрожать, делая неточные движения.

– Я больше не могу, – призналась я, отходя от микроскопа. – Нужно хотя бы пару часов поспать.

Лео кивнул, не отрываясь от спектрометра.

– Ложитесь на койку. Я закончу с калибровкой.

Я не стала спорить. Дойти до того угла, где стояла его походная кровать, казалось подвигом. Я рухнула на жесткий матрас, не снимая халата, и накрылась тонким одеялом. Оно пахло им. Чистотой, холодком и чем-то еще… металлическим, неуловимым. Как он сам.

Я ждала, что усну мгновенно, но нет. Сознание отказывалось отключаться. Я лежала на спине и смотрела в ослепительно белый потолок, слушая мерные, уверенные звуки его работы. Щелчки клавиатуры, гул центрифуги, его шаги. Это было странно успокаивающе. В этом безумном мире он был константой. Предсказуемой, надежной, как закон всемирного тяготения.

Я не знала, сколько прошло времени, когда звуки прекратились. Я притворилась спящей, прикрыв глаза. Я слышала, как он подошел. Его шаги замерли рядом с койкой. Я чувствовала его взгляд на себе. Долгий, тяжелый. Затем он вздохнул. Погасил основное освещение, оставив только тусклую дежурную лампу над одним из мониторов. В полумраке я услышала, как он снимает халат, как садится на стул неподалеку, как заводит будильник на своем телефоне. Потом наступила тишина. Глубокая, оглушительная тишина, нарушаемая только ровным гудением техники и нашим дыханием. Его – медленным и ровным. Моего – я старалась дышать так же глубоко и спокойно, как он, но сердце бешено колотилось в груди. Мы были одни в этом стальном коконе. Двое самых разумных людей, призванных спасти мир. И двое самых одиноких. И пока я лежала с закрытыми глазами, слушая его дыхание, я ловила себя на мысли, что эта мысль – о нашем одиночестве вдвоем – пугала меня гораздо меньше, чем должна была.

Глава 4

Лео

Она уснула. Наконец-то. Ее дыхание, сначала неровное и поверхностное, выровнялось, стало глубоким и тихим. На фоне монотонного гула оборудования оно казалось самым громким звуком в лаборатории. И самым мешающим. Я откинулся на спинку стула, пытаясь сбросить напряжение с затекших плеч. Процедура калибровки была завершена, данные – сохранены и проанализированы. Все, что можно было сделать на этой стадии, было сделано. Оставалось ждать. А ожидание – самый неэффективный процесс из всех возможных.

Я позволил себе посмотреть на нее. Маргарита Захарова. Лежала на моей кровати, свернувшись калачиком, как ребенок. Ее обычно собранные в тугой узел волосы растрепались и рассыпались по подушке темными шелковистыми волнами. Лицо, лишенное привычной собранности и легкой насмешливости, казалось удивительно молодым и беззащитным. В уголках губ залегли следы усталости. До сегодняшнего дня я рассматривал ее как переменную в рабочем уравнении. Очень способную, временами даже гениальную, но чрезмерно эмоциональную. Ее способность видеть закономерности там, где я видел лишь хаос, раздражала и восхищала одновременно. Это было ненаучно. Нелогично. Но это работало.

Сейчас же уравнение усложнилось. Появились новые, неучтенные параметры. Тепло ее кожи под моими пальцами. Дрожь в голосе, которую она пыталась скрыть. Взгляд, полный ужаса, но не сдающийся. И этот запах. Слабый, едва уловимый аромат ее шампуня или мыла, который витал вокруг кровати, нарушая стерильную атмосферу лаборатории чем-то живым, теплым, абсолютно не относящимся к работе.

Я встал и подошел к главному компьютеру, вызвав на экран сводки, которые удалось перехватить перед полным отключением внешних каналов. Картина была предсказуемо катастрофической. Город напоминал растревоженный улей. Попытки блокировать районы, беспорядки, сообщения о первых случаях за пределами первоначального очага. Вирус распространялся с пугающей, почти математически безупречной скоростью. Как идеальный убийца.

Мои расчеты, какими бы пессимистичными они ни были, оказались завышенными. Реальность превзошла самые худшие модели. Я взглянул на образцы в криостатах. За этими стеклами содержался ответ. Ключ. И единственный человек, чей мозг мог работать в унисон с моим над его расшифровкой, спал в десяти шагах от меня, а я ловил себя на том, что анализирую кривую ее щеки, а не кривую роста вирусной нагрузки. Это было неприемлемо.

Я заставил себя вернуться к данным. Повторно проверил алгоритмы прогнозирования. Искал ошибку, зазор, любое несоответствие, которое могло бы указать на слабость вируса. Он был безупречен в своей разрушительной эффективности.

Внезапно она пошевелилась во сне и что-то пробормотала. Неразборчивое, обрывочное. Ее лицо исказилось гримасой боли или страха. Она сжалась еще сильнее. Логика подсказывала, что это естественная реакция нервной системы на пережитый стресс. Что вмешиваться не следует. Что сон – это автономный процесс. Но ее шепот звучал слишком одиноко в этом металлическом гробу.

Я подошел к ней, не отдавая себе отчета в своих действиях. Постоял над ней, глядя, как ее пальцы впиваются в одеяло. Затем, движением, лишенным всякой логики, накрыл ее своим запасным халатом, висевшим на спинке стула. Грубая ткань должна была быть холодной, но она, казалось, согрелась от одного прикосновения. Маргарита вздохнула глубже, и напряжение на ее лице немного спало. Ее рука бессознательно потянулась к краю халата и прижала его к щеке.

Мое сердце совершило один резкий, мощный удар о ребра, как будто протестуя против своей бесполезной биологической функции. Помеха. Чистейшей воды помеха. Я отвернулся и снова уткнулся в монитор, пытаясь загнать сознание в привычные рамки цифр и формул. Но они рассыпались, уступая место навязчивому вопросу: почему ее спокойствие вдруг стало для меня таким же важным параметром, как температура в инкубаторе?

Часы пробили три ночи. Время замедлилось до ползучей, вязкой скорости. Я проверял показания датчиков, которые и так были в норме. Переставлял пробирки с места на место. Делал все, чтобы не смотреть в ее угол. Она проснулась внезапно. Без всхлипываний или стонов. Просто ее дыхание изменило ритм, а через мгновение я почувствовал ее взгляд на своей спине.

– Вы не спали? – ее голос был хриплым от сна.

– Мне требовалось закончить, – ответил я, не оборачиваясь.

– Врете. Вы все уже три часа как закончили. Я видела сохраненные файлы перед тем, как отключиться.

Я обернулся. Она сидела на кровати, все еще кутаясь в мой халат. Ее глаза были немного опухшими, но ясными. Она смотрела на меня с тем самым пронзительным пониманием, которое так меня выводило из равновесия. Она видела не только цифры на экране. Она видела меня.

– Четыре часа семнадцать минут, если быть точным, – поправил я. – Но кто считает.

– Вы. Вы считаете, – она слабо улыбнулась. – Всегда. Спасибо.

– За что? – я искренне не понял.

– За это, – она кивнула на халат, прижатый к груди.

Я почувствовал легкое жжение на кончиках ушей. Глупо. Непрофессионально.

– Вам было холодно. Гипотермия снижает когнитивные функции, – отчеканил я. – Это была мера по сохранению работоспособности персонала.

Она не спорила. Просто смотрела на меня с этой своей утомляющей, все понимающей улыбкой. Потом встала и потянулась, и мой халат на ней вдруг показался чем-то невероятно интимным.

– Что теперь? – спросила она, подходя к кофемашине. – Данные есть. И они ужасны.

– Теперь мы ищем аномалию, – сказал я, переключая экран на сравнительный анализ геномов.– Любую. Вирус не может быть идеальным. Всегда есть компромисс. Скорость репликации в обмен на стабильность. Заразность в обмен на летальность. Мы должны найти его слабое место.

Она налила два стакана кофе и принесла один мне. На этот раз она не ждала приглашения.

– И как мы это сделаем? – она присела на угол моего стола, нарушая мое личное пространство. Ее босые ноги качались в воздухе. – Методом тыка?

– Методом системного анализа, – я отпил глоток. Кофе был остывшим и горьким. – Мы возьмем за основу самый первый, «дикий» штамм и будем искать точки дивергенции. Мутация, которая дала ему сверхспособности, должна была где-то проявить себя.

– Как супергерой с аллергией на криптонит, – усмехнулась она.

– Примерно так, – я неожиданно для себя поддержал ее аналогию. – Только мы ищем не аллерген, а архитектурную ошибку в его коде.

Мы погрузились в работу. Снова. Но на сей раз атмосфера была иной. Она не сидела за своим столом, а стояла рядом, чтобы видеть мой монитор. Ее плечо иногда касалось моего. Ее волосы пахли полем, а не антисептиком. И это не мешало. Наоборот. Ее вопросы, ее комментарии, даже ее молчаливое присутствие будто подстегивало мои чувства. Мы работали не как два отдельных организма, а как единая система. Я видел закономерности, она – исключения. Я строил модели, она находила в них изъяны.

В какой-то момент, обсуждая возможную структуру белка, она взяла с моего стола планшет и начала быстро рисовать набросок. Наши пальцы снова соприкоснулись. На сей раз никто не отдернул руку. Воздух между нами сгустился, стал упругим, заряженным. Она почувствовала мой взгляд. Подняла на меня глаза. Искра в них погасла, сменившись на удивление, а затем на… понимание. Ее губы приоткрылись. Воздух между нами сгустился, стал упругим, заряженным. Достаточно было одного движения. Одного наклона головы. Я отодвинулся. Резко. Стул заскрипел по полу.

– Ваша теория имеет право на существование, – проговорил я, и мой голос прозвучал неестественно громко. – Нужно проверить ее на синтезаторе. Займитесь, пожалуйста.

Я встал и отошел к противоположному концу лаборатории, к холодильникам, делая вид, что мне срочно нужно провести инвентаризацию криопроб.

Я чувствовал ее растерянный взгляд на своей спине. Слышал, как она медленно опускает планшет на стол.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Я займусь.

Я стоял, уткнувшись лбом в холодный металл холодильника, и пытался вернуть себе контроль. Найти сбой в собственном коде. Подавить эту вспышку, этот вирус чувственности, что угрожал уничтожить все мои защиты.

Она была так близко, что я чувствовал тепло ее щеки. Ее глаза горели азартом первооткрывателя, весь ее страх куда-то испарился. Я смотрел не на планшет. Я смотрел на нее. На искру в ее глазах, на капельку кофе у нее в уголке губ, на то, как ее грудь вздымалась от быстрого дыхания. И в этот момент я перестал анализировать. Я просто почувствовал. Я почувствовал резкий, болезненный укол желания. Не рассудочного, не взвешенного. Дикого, иррационального, животного. Желания не просто обладать ею. Желания быть тем, кто поддерживает в ней этот огонь. Кто стоит рядом, когда мир рушится.

И снова воцарилась тишина. Но теперь она была другой. Натянутой, как струна. Полной всего того, что мы не сказали и не сделали.

Глава 5

Маргарита

Сознание возвращалось ко мне медленно, выныривая из липкого, темного кошмара. Мне снилось, что я тонула не в воде, а в какой-то густой, алой жидкости, которая заливала рот и нос, не давая дышать. Я дергалась, пытаясь выплыть, и проснулась с резким, сдавленным вздохом. Сердце колотилось где-то в горле. Лаборатория погрузилась в полумрак, горел только дежурный свет над мониторами и тусклая лампа у выхода. Тишину нарушало лишь ровное, мощное гудение оборудования и его дыхание. Глубокое и размеренное. Он сидел в своем кресле, откинув голову назад, глаза были закрыты. Спал?

Я лежала, стараясь дышать так же тихо, приходя в себя. Одеяло пахло им. Настойчиво, мужски. И чем-то еще… озоном? Я нахмурилась, прислушиваясь. Гудение было каким-то напряженным. Более высоким, чем обычно. И тут замигал красный светодиод над дверью в крио-хранилище. Один раз. Два. Потом он зажегся ровным, тревожным светом. Одновременно на главном пульте тихо, но настойчиво запищал сигнал тревоги. Лео вздрогнул и мгновенно оказался на ногах, его глаза уперлись в монитор. Зрачки сузились, ловя отражение аварийных огней.

– Что? – сдавленно спросила я, садясь на койке. – Что случилось?

– Давление, – его голос был жестким, как сталь. – Падает в крио-хранилище номер два. Там образцы P-42.

Холодный ужас, куда более страшный, чем в кошмаре, обрушился на меня. P-42. Самый агрессивный и живучий штамм. Если система хранения даст сбой и образцы разморозятся, вирус может попасть в систему вентиляции. Мы будем заражены в течение минут.

– Аварийная система? – выдохнула я, уже срываясь с кровати.

– Не сработала. Или ее отключили, – он бросил на меня быстрый, тяжелый взгляд, полный невысказанной мысли. – Нам нужно вручную перекачать образцы в резервный криостат. Быстро.

Он уже совал мне в руки аварийный костюм – более громоздкий, с автономной подачей воздуха.

– Одевайся. И следуй строго за мной.

Мы облачились за считанные секунды. Мое сердце бешено стучало по ребрам, ладони вспотели внутри перчаток. Лео нажал на панель, и тяжелая дверь в шлюз с шипящим звуком отъехала в сторону. Крио-хранилище было небольшим ледяным адом. Из клапана на стене била струя белого, шипящего хладагента. Воздух был наполнен ледяной взвесью. Температура стремительно росла.

– Держи! – Лео крикнул мне через систему связи в шлеме, указывая на переносной крио-контейнер. Сам он бросился к аварийной панели, чтобы вручную запустить процедуру перекачки.

Я изо всех сил прижимала контейнер к выходному клапану хранилища, стараясь не смотреть на показания термометра. Столбик полз вверх. -90… -85… -80…

– Лео! – закричала я, чувствуя, как паника сжимает горло.

– Я знаю! – его голос в наушниках был сдавленным от усилия. Он колотил по заклинившему клапану монтировкой. – Держи, Захарова! Держи, черт возьми!

Внезапно клапан с резким металлическим скрежетом поддался. Ледяная струя образцов с шипением устремилась в контейнер, который я едва удерживала. В тот же момент главный клапан хладагента лопнул окончательно, и облако ледяной пыли хлынуло в комнату, резко ограничивая видимость.

– Лео! – снова закричала я, почти не видя его.

– Я здесь! – он возник из белой пелены, его фигура в костюме казалась огромной и нереальной. Он схватился за контейнер рядом со мной, его руки легли поверх моих, пальцы в грубых перчатках с силой впились в мои пальцы, заставляя меня крепче держать. – Тащи! Назад!

Мы понесли тяжеленный контейнер обратно в шлюз. Ноги скользили по обледеневшему полу. Я чувствовала его бедро, прижимающееся к моему бедру, его плечо – к моему плечу в тесном, отчаянном танце выживания. Дышать было тяжело, маски запотели. Я чувствовала каждое напряжение его мышц через корпус контейнера, слышала его прерывистое, хриплое дыхание у себя в ушах. Дверь в основную лабораторию захлопнулась за нами. Лео мгновенно загерметизировал шлюз и активировал систему экстренной дезинфекции. Только тогда мы рухнули на пол, срывая с себя шлемы, жадно хватая ртом воздух.

Адреналин плясал в крови огненными волнами. Я вся дрожала, обливаясь холодным потом, каждый нерв пел от пережитого ужаса. Лео сидел напротив, опершись спиной о стену, его грудь тяжело вздымалась. Он смотрел на меня расширенными глазами, в которых читался тот же дикий ужас и ликование от того, что мы живы.

– Мы… мы успели? – прошептала я, едва разжимая губы.

– Да, – он кивнул, его голос был хриплым. – Температура упала, но не достигла критической отметки. Образцы целы.

Словно по команде, мы оба рассмеялись. Коротко, истерично, почти рыдая. Это был смех снятия чудовищного напряжения.

– Твоя рука, – вдруг сказал он, перестав смеяться.

Я посмотрела вниз. На запястье, поверх перчатки, расходилось алое пятно. Я, видимо, ударилась или порезалась о что-то острое при переноске.

– Пустяк, – махнула я рукой, но он уже встал и потянулся за аптечкой.

Он вернулся, присел передо мной на корточки и взял мою руку. Его прикосновение было удивительно нежным. Аккуратно снял перчатку, и его пальцы, все еще взволнованно-теплые, обнажили мою кожу. Обработал царапину антисептиком. Я задержала дыхание. Его пальцы были твердыми и уверенными, но в них не было привычной холодности. Они дрожали. Слегка, почти незаметно, скользя по моей коже чуть дольше, чем было необходимо.

Он закончил перевязывать и не отпустил мою руку сразу. Его взгляд поднялся на меня. В серых глазах бушевала буря – остатки адреналина, страх, злость и что-то еще… что-то жгучее и голодное, темное и притягательное. Воздух вокруг нас снова сгустился, как перед грозой. Я видела капельки пота на его висках, слышала его учащенное дыхание. Я сама чувствовала себя разгоряченной, живой, готовой взорваться, каждая клетка моего тела кричала о жизни после мимолетного касания смерти. Он потянулся ко мне. Медленно, давая мне время отстраниться. Но я не двигалась, завороженная этим новым, диким Лео.

Его пальцы коснулись моей щеки, провели по линии скулы, откинули мокрую прядь волос. Большая, сильная рука скользнула мне за шею, пальцы вцепились в волосы у самого затылка, мягко, но неумолимо притягивая мое лицо к его лицу.

– Маргарита… – прошептал он, и мое имя в его устах прозвучало как заклинание.

И потом его губы были на моих. Грубо, почти по-звериному, без всякой нежности. Это был не поцелуй. Это было утверждение жизни. Выплеск всего страха, всей ярости, всего того ужаса, что мы только что пережили. Его язык властно вторгся в мой рот, жаждущий, требовательный. Вкус его был диким – смесью пота, страха и чистой, ничем не сдерживаемой мужской силы.

Я ответила ему с той же яростью, чувствуя под своими ладонями напряжение его шеи, впиваясь в его губы, отвечая на каждое касание его языка. Он поднял меня, посадил на край ближайшего лабораторного стола, смахнув на пол стопку бумаг. Они разлетелись белым веером.

Его руки не просто срывали застежки моего халата – они рвали ткань, обнажая мою грудь. Холодный воздух лаборатории обжег кожу, но его ладони, грубые и горячие, тут же сжали ее, большой палец прошелся по затвердевшему соску, заставив меня выгнуться от внезапного удара наслаждения. Мои пальцы лихорадочно расстегивали его пояс, толкая брюки вниз, жаждая ощутить его горячую кожу под руками.

Я не была невинной в свои почти тридцать. Любовь с однокурсником завертела меня словно водоворот, и так же отпустила, превратив в женщину. Но так и закончилась ничем, не перейдя во что-то более серьезное.

Не было ни нежности, ни ласк. Была только животная, всепоглощающая потребность чувствовать, что мы живы. Он вошел в меня резко, глубоко, одним мощным движением, заполнив собой все пространство. Я вскрикнула, впиваясь ногтями в его спину через тонкую ткань рубашки. Его бедра двигались в неистовом, яростном ритме, в такт нашему бешеному сердцебиению. Стол скрипел и содрогался под нами.

Я обвила его ногами, притягивая еще глубже, встречая каждый его толчок, чувствуя, как внутри меня нарастает огненная волна, рожденная страхом, болью и невероятным, острым как бритва, наслаждением. Это было быстро, жестко и до неприличия откровенно. Как будто не мы, а какие-то другие, первобытные существа, нашли друг в друге спасение от неминуемой смерти.

Когда конвульсии наслаждения наконец отпустили нас, мы остались сидеть так же – он стоял между моих раздвинутых ног, а я, обмякшая, опиралась лбом на его грудь, чувствуя, как его сердце колотится так же бешено, как и мое. От него пахло потом, озоном, и мужчиной. В ушах стоял звон.

Он первый очнулся. Я почувствовала, как его тело напряглось. Он медленно, почти с отвращением, выскользнул из меня. Его лицо снова стало маской, но на сей раз на нем читался не просто холод, а растерянность и… стыд.

– Это было ошибкой, – тихо произнес он, отступая на шаг и поправляя одежду, избегая моего взгляда. – Непростительной слабостью.

Он повернулся и ушел вглубь лаборатории, к душевой, оставив меня сидеть на столе одну, с разорванным халатом, с тлеющим в жилах огнем и с ледяной пустотой внутри, которая была куда страшнее, чем все ужасы крио-хранилища.

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Лео

Темнота. Абсолютная, густая, пропитанная запахом пыли, металла и страха. Я полз, отталкиваясь локтями и коленями от шершавых стен вентиляционного тоннеля, ориентируясь только на звук ее дыхания впереди. Оно было частым, прерывистым – мелкая дичь, загнанная в угол. Сзади доносились приглушенные удары и голоса. Они нашли люк. Быстро. У нас было минут пять, не больше.

– Держись левее, – прошипел я, пытаясь сделать голос максимально спокойным. – Стенка должна быть прохладнее. Это значит, мы идем вдоль внешней стены здания.

– Куда? – ее голос дрожал, но не срывался в истерику. Она держалась. Держалась, потому что я приказал ей держаться. И потому что моя рука все еще сжимала ее пальцы, как тисками.

– На крышу. Там есть выход для обслуживания. И там… есть кое-что.

Я не сказал, что «кое-что» – это старая, полуразвалившаяся пожарная лестница, которую я заметил уже давно и мысленно отметил, как потенциальный путь для эвакуации. Никогда не думал, что придется воспользоваться.

Мы ползли, время растягивалось, превращаясь в вечность. Я все время ждал выстрела сзади, ждал, что свет фонаря выхватит нас из темноты, и все кончится. Внезапно Рита замерла.

– Лео… я не могу. Там… там что-то шевелится.

В ее голосе был животный, первобытный ужас. Я подполз ближе, высвободив руку, и провел ладонью по полу перед ней. Мои пальцы наткнулись на что-то мягкое, шелковистое, теплое. Раздался испуганный писк, и что-то юркое метнулось прочь. Крыса.

– Просто крыса, – выдохнул я, чувствуя, как адреналин снова ударяет в голову. – Ползи.

– Нет! – она затряслась. – Я не могу. Они везде. Они…

Я не стал ее уговаривать. Время кончилось. Я просто двинулся вперед, буквально проползая под ней, и оказался впереди.

– Держись за мои ноги. И не отпускай.

Я пополз, чувствуя, как ее пальцы впиваются в мои лодыжки. Она следовала за мной, подчиняясь инстинкту следования за лидером. Мы были как два кольца одной цепи, связанные страхом и необходимостью выжить. Свет. Впереди забрезжил тусклый серый свет. И холодный воздух. Мы выползли к решетке, за которой был виден кусок неба и крыши соседних зданий. Я с силой вышиб заслон.

Мы вывалились на прохладную, покрытую гравием поверхность крыши. Я втянул в себя воздух, полный свободы и опасности. Город лежал внизу, безмолвный и темный. Ни огней, ни сигналов. Мертвый.

– Боже… – прошептала Рита, поднимаясь на ноги и озираясь. – Мы выбрались.

– Ненадолго, – я оттащил ее за собой к краю крыши. Там, где должна была быть пожарная лестница, зияла рваная дыра в креплениях. Кто-то или что-то сорвало несколько секций. Оставался только вертикальный, шаткий трап, ведущий вниз, в узкий, темный переулок.

– Вниз, – приказал я. – Быстро.

Она посмотрела и отшатнулась.

– Я не смогу. Высота… Я…

– Сможешь, – я схватил ее за плечи, заставив посмотреть на себя. В ее глазах стояли слезы. – Слушай меня. Они уже на крыше. У нас нет выбора. Я буду держать тебя. Ставь ноги куда я ставлю. Руки – куда я ставлю. Понимаешь?

Она кивнула, сглатывая. Я видел, как она силой воли заставляет себя дышать глубже. Я перелез через парапет и начал спускаться. Холодный металл обжигал ладони. Каждый шаг отзывался эхом в тишине. Я слышал, как она следует за мной, ее прерывистое дыхание прямо над моей головой.

Мы спускались, метр за метром. Город медленно поднимался нам навстречу. И вдруг сверху послышались голоса. Затем луч фонаря ударил по стене рядом с нами.

– Стой! Стрелять будем!

Я замер, прижимаясь к холодным перекладинам. Рита издала испуганный звук.

– Не смотри вверх! – крикнул я ей. – Просто ползи!

Раздалась очередь. Пули с визгом ударили в стену здания, высекая снопы искр. Они стреляли наугад, но рано или поздно… Я ускорился, почти падая вниз. До земли оставалось метров пять. Я прыгнул, приземлился на груду мусорных мешков, больно ударившись о что-то твердое. Обернулся.

– Рита! Прыгай!

Она замерла, глядя на меня сверху, ее лицо было бледным пятном в темноте.

– Я не могу!

– Прыгай! Сейчас же!

Сверху снова строчили. Пуля ударила в трап прямо у ее руки. Она вскрикнула от страха и… прыгнула. Я поймал ее. Вернее, попытался смягчить падение. Мы рухнули на асфальт, она – на меня. Воздух вырвался из моих легких с хрипом. На секунду все потемнело перед глазами.

– Лео? – ее испуганный шепот был прямо у моего уха. – Ты жив?

– Встаем, – я застонал, заставляя себя подняться. Ребра болели адски. – Бежим.

Мы рванули в темноту переулка. Сверху кричали, свет фонаря метался по стенам, пытаясь поймать нас. Мы бежали, не разбирая дороги, спотыкаясь о разбросанный хлам, ныряя под арки, пересекая пустынные улицы. Я вел ее, полагаясь на память, наработанную за годы жизни в этом городе. Нужно было найти укрытие. Любое.

Впереди показалось знакомое здание – старая библиотека. Массивные дубовые двери, кованые решетки. И главное – подвал с отдельным входом, куда я когда-то заносил оборудование для оцифровки архивов. Я подтащил ее к чугунной двери, почти невидимой в зарослях плюща. Замок был старым, ржавым. Я ударил по нему плечом раз, другой. Дерево треснуло, и дверь со скрипом поддалась. Мы ввалились внутрь, в полную, густую темноту, пахнущую пылью, плесенью и старыми книгами. Я захлопнул дверь, прислонившись к ней спиной, пытаясь отдышаться. Тишина. Только наши хриплые вздохи разрывали ее.

Я достал из кармана аварийный фонарик, щелкнул им. Луч выхватил из мрака горы запыленных фолиантов, стеллажи, уходящие ввысь. Мы были в каком-то подсобном помещении. Рита стояла, прислонившись к стене, вся трясясь. Ее глаза были огромными, в них читался шок.

– Мы… мы живы? – она прошептала.

– Пока что, – я подошел к ней, направив свет на ее лицо. Она была бледна как смерть. – Ты ранена?

Она молча покачала головой. Я провел светом по ней. Порванные штаны, ссадины на руках, но вроде бы ничего серьезного.

– А ты? – она вдруг выдохнула, заметив, что я прижимаю руку к боку. – Лео?

– Пустяки, – я отвел руку. – Ушиб.

Она шагнула ко мне, и в ее глазах читалась уже не паника, а тревога. Настоящая, острая.

– Покажи.

– Не надо, Рита. Все в порядке.

Но она была упряма. Ее пальцы дрожали, когда она осторожно приподняла край моей куртки, а затем – майки. Я зашипел от боли. На боку, вдоль ребер, расходилось огромное, багровое пятно. Гематома.

– Боже… – ее голос сорвался.

– Я сказал, пустяки, – я попытался отстраниться, но она не отпускала.

– Садись, – приказала она, и в ее голосе впервые прозвучали ноты, похожие на мои собственные команды. – Дай я посмотрю.

Она заставила меня сесть на какой-то ящик. Ее прикосновения были удивительно нежными и уверенными. Она ощупала ребра, ее лицо было сосредоточено.

– Кажется, не сломаны, – выдохнула она с облегчением. – Но ушиб серьезный.

Она порвала подол своей рубашки, смочила тряпку водой из моей фляги и принялась осторожно протирать ссадины на моих руках, на лице. Я сидел, завороженно глядя на нее. На ее сведенные брови, на прикушенную губу, на то, как она вся ушла в эту простую, необходимую заботу.

Она была прекрасна. Своей человечностью, которая пробивалась сквозь грязь, страх и усталость.

Я поймал ее руку. Она вздрогнула и подняла на меня глаза. В свете фонаря, лежавшем рядом, ее зрачки были огромными, черными.

– Спасибо, – прошептал я.

Она ничего не сказала. Просто смотрела на меня. И в этом взгляде было все. Весь пережитый ужас. Вся благодарность за то, что я не бросил ее. И что-то еще… что-то теплое и беззащитное. Я потянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Ее губы сами нашли мои. На этот раз поцелуй был не жадным, не яростным. Он был медленным, усталым, полным боли и облегчения.

Мы сидели на грязном полу в подвале библиотеки, среди вековой пыли и мрака, и целовались, как два последних человека на земле. И, возможно, так оно и было. Когда мы разомкнулись, она прижалась лбом к моему плечу, и я почувствовал, как по моей коже скатывается ее слеза.

– Что мы будем делать теперь? – прошептала она.

Я обнял ее, прижимая к себе, игнорируя боль в ребрах.

– Выживать, – ответил я, глядя в темноту за пределами нашего слабого островка света. – И искать способ победить. Теперь у нас есть для этого причина.

И я имел в виду не вакцину. Я имел в виду ее.

Глава 9

Маргарита

Тишина. Она была самой громкой вещью, которую я когда-либо слышала. Не та напряженная, гудящая тишина лаборатории, а глухая, толстая, поглощающая каждый звук. Пахло старыми книгами, пылью и нами – потом, страхом и кровью. Его дыхание было ровным, но слишком тяжелым. Я сидела на холодном каменном полу, прислонившись спиной к стеллажу с какими-то счетами позапрошлого века, а его голова лежала у меня на коленях. Он уснул почти мгновенно, как только я закончила обрабатывать ушибы. Его тело, обычно такое собранное и напряженное, обмякло, отдавшись на миг беспамятству. И в этом была его самая страшная уязвимость.

Я боялась пошевелиться. Боялась, что он проснется и снова станет тем железным Лео, который все контролирует. Потому что этот – спящий, с темным синяком на боку и сведенными от боли даже во сне бровями – был настоящим. И он доверил его мне. Свет фонаря, направленный в потолок, отбрасывал призрачные тени. Я осторожно провела пальцами по его волосам. Они были жесткими, в них застряли пыль и песок. Убрала со лба темную прядь. Лео вздохнул глубже и прижался щекой к моему бедру. По моей коже пробежала дрожь. Мы были здесь. Одни. Выброшенные из нашего стерильного кокона в этот архивный ад. Но странным образом я чувствовала себя в большей безопасности, чем за теми стальными дверями. Потому что там нас хотели убить. А здесь был только он и я.

Мои мысли возвращались к тому, как он кричал мне: «Прыгай!». Как он поймал меня, приняв весь удар на себя. Как вел через темные улицы, его рука никогда не отпускала мою. Он рисковал собой. Для меня. Эта мысль была одновременно пугающей и опьяняющей. Никто никогда… никто не делал для меня ничего подобного. Я всегда была сильной. Независимой. А тут этот человек, этот ходячий алгоритм, оказался готов разбиться о землю, лишь бы я не разбилась. Я наклонилась и совсем легонько, чтобы не разбудить, прикоснулась губами к его виску. Кожа была горячей, живой.

– Спасибо, – прошептала я так тихо, что это было скорее движением губ.

Он не проснулся. Но его рука, лежавшая на полу, непроизвольно сжалась в кулак, как будто даже во сне он был готов драться.

Время текло медленно. Я сидела, слушала его дыхание и пыталась не думать о том, что там, снаружи. О Краусе. О вирусе. О том, что мир, каким я его знала, больше не существовал. Вдруг Лео вздрогнул всем телом и резко сел, почти столкнув меня с ног. Его глаза метались по темноте, ничего не видя, полные дикого ужаса.

– Рита? – его голос был хриплым от сна.

– Я здесь, – я положила руку ему на спину, чувствуя, как напряжены мышцы под моими пальцами. – Все в порядке. Мы в безопасности.

Он обернулся, его взгляд наконец сфокусировался на мне. Паника медленно уходила из его глаз, сменяясь привычной бдительностью. Он кивнул, проводя рукой по лицу.

– Сколько я проспал?

– Часа два, не больше.

Он попытался встать, застонал и схватился за бок.

– Черт… Давай-ка не будем так делать снова.

– Дай я посмотрю, – я потянулась к нему, но он уклонился.

– Позже. Сначала надо понять, где мы и что делать дальше.

Он поднялся и взял фонарь. Луч заскользил по стеллажам, выхватывая корешки книг.

– Архив. Значит, должен быть выход в основное здание. И, возможно, вода.

Мы двинулись вглубь подвала. Он шел впереди, прикрывая меня собой, и я видела, как он преодолевает боль с каждым шагом. Мое сердце сжималось. Мы нашли тяжелую дубовую дверь. Она была заперта, но не на замок, а на засов изнутри. Лео медленно, со скрипом отодвинул его.

За дверью открылся огромный читальный зал. Высокие потолки, галереи, уходящие вверх, и длинные столы, покрытые белыми простынями, как саванами. Лунный свет пробивался сквозь огромные запыленные окна, окрашивая все в сизые, призрачные тона. Это было одновременно прекрасно и жутко.

– Библиотека, – прошептала я. – Я обожала это место в детстве.

Лео ничего не сказал. Он методично обошел зал, проверяя выходы. Все было заперто и забаррикадировано изнутри. Видимо, кто-то пытался устроить здесь убежище в первые дни паники, но потом ушел… или умер.

В углу мы нашли небольшой фонтанчик с питьевой водой. Он был сух, но когда Лео повернул вентиль, из него с хрипом брызнула ржавая жидкость, а затем пошла более-менее чистая.

– Кипятить обязательно, – пробормотал он, но в его глазах читалось облегчение.

Мы напились, я промыла его ссадины, и мы снова почувствовали себя немного людьми.

Он нашел служебную комнату, где хранилась уборочная техника. Там же оказалось и старое одеяло, и даже несколько банок с тушенкой, забытых кем-то. Мы вернулись в наш подвал. Это было безопаснее. Лео разжег небольшой огонь в металлическом ведре, используя старые бумаги. Пламя отбрасывало танцующие тени на стены, и стало почти уютно. Мы сидели рядом, закутавшись в одеяло, и ели холодную тушенку прямо из банки. Это было самое вкусное, что я ела в жизни.

– Как ты знал про этот подвал? – спросила я, ломая молчание.

Он помолчал, глядя на огонь.

– Я оцифровывал здесь часть архивов по эпидемиям XIX века.

Я смотрела на его профиль в огненном свете. Он казался высеченным из камня.

– Лео… о чем ты думаешь? О том, что будет?

Он повернулся ко мне. Его глаза отражали пламя.

– Я думаю о том, что у нас есть образцы, – он кивнул на нашу аварийную сумку, где лежали несколько пробирок, захваченных впопыхах. – И у нас есть наши мозги. И есть ты. Пока это есть, у нас есть шанс.

Он сказал «ты». Не «твои навыки». Просто «ты».

Я не выдержала. Я наклонилась и поцеловала его. Медленно, несмело, давая ему возможность отстраниться. Он не отстранился. Его губы ответили мне с той же осторожной нежностью. Я отодвинулась, положила ладонь ему на грудь, чувствуя под пальцами ровный, сильный стук его сердца.

– Твой бок… – прошептала я. – Я не хочу тебе делать больно.

Он посмотрел на меня, и в его глазах плясали не только отблески огня, но и что-то другое. Что-то теплое и дикое одновременно.

– Ты не сделаешь, – его голос был низким, хриплым. Он поймал мою руку и прижал ее к своей груди крепче. – Рита… я…

Он не договорил. Вместо этого он притянул меня к себе и снова поцеловал. Уже не нежно, а жадно, с голодом, который, казалось, копился в нем годами. Его руки скользнули под мою одежду, коснулись кожи на спине. Я вздрогнула от прикосновения его холодных пальцев, но не отстранилась. Наоборот, прижалась ближе. Одеяло сползло. Холодный воздух подвала обжег кожу, но его руки были горячими. Он целовал мою шею, ключицы, его дыхание обжигало. Я запрокинула голову, позволяя ему делать все, что он хочет, сама запутав пальцы в его волосах.

– Лео… – простонала я, когда его губы нашли мою грудь через тонкую ткань майки.

Он остановился, поднял на меня взгляд. Его глаза были почти черными от желания.

– Это… хорошая идея? – прошептал он, и в его голосе слышалась та же неуверенность, что и у меня.

– Это единственная идея, которая у меня есть сейчас, – честно ответила я.

Он сорвал с меня майку, потом свою. Его кожа была горячей под моими ладонями. Я осторожно обошла синяк на его боку, целуя его там, где не было боли. Он застонал, и этот звук был лучше любой музыки.

Мы сползли на одеяло, и больше не было ни страха, ни боли, ни темного подвала. Была только его кожа под моими губами, его руки на моем теле, его шепот в моем ухе, который твердил мое имя снова и снова. И когда он вошел в меня, это было не бегство. Это было возвращение домой. В единственное место, которое имело смысл в этом мертвом мире.

Мы лежали потом, сплетенные друг с другом, слушая, как трещит огонь в ведре. Его рука лежала на моей груди, и я чувствовала, как бьется его сердце у меня в спине.

– Я боюсь, – призналась я шепотом, нарушая тишину.

Он поцеловал меня в плечо.

– Я знаю. Я тоже.

– Что будем делать завтра?

– Выживать, – он обнял меня крепче. – Вместе.

И впервые за эти бесконечные дни я почувствовала, что это не просто слова. Что это – правда. И что этого, возможно, будет достаточно.

Глава 10

Лео

Тишина библиотеки была иной, нежели в лаборатории. Та была стерильной, выморочной. Здесь же тишина была плотной, древней, дышащей пылью веков и чернилами. И она была нарушена только нашим дыханием и треском огня в жестяном ведре. Ее признание повисло в воздухе. «Я боюсь». В нем не было слабости. Была обнаженная правда, острая, как скальпель. И она вонзилась мне прямо в грудную клетку, заставив сжаться что-то внутри. Я прижался губами к ее плечу, к той самой нежной впадинке у ключицы, что всегда сводила меня с ума, когда я украдкой наблюдал за ней в лаборатории. Кожа ее была соленой от пота и сладкой – такой, какой может быть только ее кожа. «Я знаю. Я тоже». Это было самое честное, что я сказал за последние годы. Страх был константой. Но теперь у него было лицо. Ее лицо. Страх не за себя, а за нее. Что не смогу защитить. Что не найду ответа. Что потеряю.

Ее вопрос «что будем делать завтра?» был логичным. Требующим плана, алгоритма, разложения на составляющие. Но мой мозг, всегда четкий и аналитический, отказывался работать. В нем был только он – запах ее волос, смешавшийся с запахом дыма, тепло ее спины, прижатой к моей груди, и бешено стучащее сердце. «Выживать. Вместе». И это не был план. Это была клятва. Та самая, что я дал самому себе, когда она прыгала с той проклятой лестницы.

Я чувствовал, как она расслабляется в моих объятиях, доверяя этому обещанию. Ее рука лежала поверх моей, на ее груди. Я мог чувствовать под ладонью упругий изгиб ее груди и ровный, успокаивающийся стук ее сердца. Но мое собственное тело отказывалось успокаиваться. Адреналин боя и бегства сменился другим, более древним и требовательным гормоном. Кровь пульсировала в висках и… ниже. Настойчиво, неумолимо. Я прижимался к ней, стараясь скрыть свое возбуждение, но это было бесполезно. Она почувствовала. Ее дыхание замерло, а затем участилось. Она медленно, почти невесомо, повернулась ко мне. В глазах, отражавших огонь, читалось не удивление, а понимание. И ответное желание. Темное, горячее, как расплавленное стекло.

– Твой бок… – прошептала она, и ее пальцы осторожно, с дрожью, коснулись моей гематомы.

– Забудь, – мои слова прозвучали хрипло, почти как рык. Боль была ничто по сравнению с тем, что творилось внутри меня.

Я не стал больше ждать. Я накрыл ее своим телом, впиваясь губами в ее губы. Этот поцелуй был не таким, как предыдущие. Не было в нем ни нежности, ни вопросов. Была только голодная, всепоглощающая потребность. Потребность чувствовать, что я жив. Что она жива. Что мы оба здесь, сейчас, и это все, что имеет значение.

Ее губы разомкнулись под моим натиском с тихим стоном, и ее руки впились в мои волосы, притягивая меня ближе, еще ближе. Наш язык встретился в жарком, безжалостном танце. Я тестировал ее – кофе, тушенку, страх и ту самую, только ей принадлежащую сладость. Мои руки скользнули под ее спину, сорвали с нее остатки майки. Она помогла мне, сгибаясь, чтобы я мог стянуть ткань через голову. И вот она лежала передо мной в лунном свете, пробивавшемся сквозь пыльное окно. Ее грудь высокая, упругая, с темными, набухшими от возбуждения сосками. Я склонился к одной из них, зажимая ее губами, проводя языком по чувствительному бугорку. Она вскрикнула, ее тело выгнулось, прижимаясь к моему. Ее пальцы впились в мои плечи, оставляя на коже полумесяцы. Боль была сладкой, желанной. Меткой.

– Лео… – она простонала мое имя.

Я перешел ко второй груди, лаская первую пальцами, сжимая, чувствуя, как она вся трепещет подо мной. Моя свободная рука скользнула вниз, к поясным пуговицам ее штанов. Пуговицы поддались с щелчком. Молния распахнулась с громким, неприличным звуком в гробовой тишине библиотеки. Я стянул с нее штаны и трусы одним движением. Она помогала мне, скидывая их с лодыжек. И вот она лежала полностью обнаженная, и я мог наглядеться. Ее тело было не просто красивым. Оно было совершенным. Длинные ноги, узкая талия, изгиб бедер… и та самая темная, влажная щель между ног, которую мои пальцы жаждали коснуться. Провел пальцем по ее складкам, и она вся вздрогнула. Она была насквозь мокрой, горячей, готовой принять меня. Я ввел один палец внутрь, и она застонала глубже, ее внутренние мышцы сжались вокруг меня, плотные и бархатистые.

– Боже, Рита… – прошептал я, чувствуя, как теряю последние остатки контроля. – Ты вся…

Я не договорил. Вместо этого я опустился между ее ног, раздвинул их шире и приник губами к ее клитору. Она взвыла. Буквально. Громко, не стесняясь, и эхо разнеслось по темным залам библиотеки. Ее руки вцепились в мои волосы, не отпуская, прижимая меня к себе. Я ласкал ее языком, вводя внутрь два пальца, находя тот ритм, что заставлял ее биться в экстазе. Ее бедра двигались в унисон моим движениям, ее дыхание стало частым, прерывистым.

– Я… я сейчас… Лео, пожалуйста…

Я знал, что она близка. Но я хотел быть внутри нее, когда это случится. Я поднялся над ней, срывая с себя оставшуюся одежду. Мой член был твердым, как сталь, и пульсировал от желания. Я направил его к ее входу, смотря ей в глаза. В них было столько доверия, столько жажды, что у меня перехватило дыхание. Я вошел в нее. Медленно, давая ей привыкнуть, чувствуя, как каждую секунду ее тело принимает меня все глубже. Она была невероятно тесной, обжигающе горячей. Она закинула ноги мне на спину, притягивая меня еще ближе, принимая всю мою длину.

– Двигайся, – простонала она, кусая свою губу. – Пожалуйста, двигай…

Я начал двигаться. Сначала медленно, вымеряя каждый толчок, наслаждаясь тем, как ее внутренности обхватывают меня. Но долго сдерживаться было невозможно. Скорость нарастала. Я входил в нее все глубже и сильнее, и она встречала каждый мой толчок, поднимая мне навстречу бедра. Звуки наших тел сливались в откровенную, влажную симфонию. Ее стоны, мое хриплое дыхание, шлепок кожи о кожу. Я чувствовал, как внутри нее все сжимается, готовое взорваться. Я наклонился и захватил ее сосок губами, одновременно ускоряя движения.

– Да… вот так… – она бредила, ее глаза были закачены. – Не останавливайся…

Ее тело вдруг затряслось в мощном оргазме. Внутренние мышцы сжали мой член с такой силой, что я увидел звезды. С ее губ сорвался долгий, сдавленный крик, который она пыталась заглушить, прикусив мою плечо. Волны ее удовольствия стали триггером для меня. Я вогнал в нее себя еще несколько раз, глубоко, до самого конца, и взорвался, с ее именем на губах. Мир сузился до точки – до нее, до этого момента, до этого жаркого, трепещущего соединения.

Я рухнул на нее, стараясь не давить на нее всем весом, и зарылся лицом в ее шею. Мы лежали, тяжело дыша, облитые потом. Постепенно дыхание выровнялось. Я осторожно перевернул нас на бок, чтобы не давить на нее, но не выпускал из объятий. Она прижалась ко мне, ее голова устроилась у меня на груди.

Я смотрел в темноту, на отсветы огня на потолке, и чувствовал, как что-то ломается внутри меня. Все мои барьеры, все защиты. Они были снесены этой хрупкой, невероятно сильной женщиной.

Она что-то прошептала, но я не расслышал.

– Что? – я провел рукой по ее спине.

– Я сказала… что, возможно, мы уже мертвы, – ее голос был сонным. – И это рай.

Я рассмеялся. Тихо, гортанно.

– Нет, – я поцеловал ее в макушку. – Это лучше. Это – жизнь. Наша жизнь.

И впервые за долгие годы эти слова не были пустыми. Они были наполнены ею. Ее дыханием, ее теплом, ее запахом. И я готов был сражаться за эту жизнь до последнего вздоха. Не ради науки. Не ради человечества. Ради нее.