Читать онлайн Ночные игры бесплатно

Глава 1 Начало

Лето в маленьких советских городах всегда пахло одинаково – пылью, нагретым асфальтом и свежим хлебом из булочной, куда выстраивалась очередь ещё до открытия. Люди жили просто, почти счастливо. Женщины в ситцевых платьях торопились с сумками на рынок, мужчины в панамах возились в гаражах, а дети носились по дворам, будто времени у них было бесконечно и лето было совсем не из трёх месяцев, а целых двеннадцати. Утром из каждого окна доносилось бодрое «Слушайте Москву!», и казалось, что весь Союз дышит в унисон: стройки, колхозы, школы, лагеря – огромная страна, у которой нет и не могло быть никаких жутких тайн.

Город жил неторопливо, как будто боялся утерять это зыбкое счастье. Кинотеатр с немного облупленной вывеской показывал фильмы про героев войны и космос, по вечерам во дворе собирались подростки с гитарами, а в школе, перед каникулами, пахло свежей краской – готовили классы к новому году. Никто не думал о тьме или чём-то жутком. Даже слова «страх», «ужас» звучали там, где им и положено быть – в детских шутках, в немного юморных страшилках у костра или в играх во дворе.

Конечно же, слухи ходили. В любой городок, каким бы он ни был тихим, всегда заносило странные истории. То кто-то видел чёрную «Волгу» без номеров, которая якобы увозит зазевавшихся детей. То шептались о призраке старого завода, где когда-то погиб рабочий. То о мальчике, который исчез в лесу и больше не вернулся. Но все это оставалось где-то на задворках взрослой жизни. Взрослые смеялись: «Детские сказки!». Дети же слушали, замирая, и верили.

В этом и был парадокс: взрослый мир казался защищённым и прочным, как бетонные плиты новых домов, а детский мир – зыбким и хрупким, полным невыдуманных чудес и кошмаров. Но никто не придавал этому значения. Взрослые жили своими заботами, детьми – своими фантазиями. И казалось, что граница между ними нерушима.

А потом случилось лето, которое эту границу стерло. Лето, когда страшилки перестали быть шутками. Когда детские истории вошли в реальность и начали жить собственной жизнью. Лето 1970 года.

***

Мальчика Севу в этом городе знали немногие – разве что дворник дядя Паша, который любовался, как мальчик рисует на асфальте корабли, и библиотекарша тётя Галя, что выдавала ему «Науку и жизнь» и хмыкала: «Рановато тебе, Сева, изучать это. Но молодец!». Ему было двенадцать, и он уже умел не задавать лишних вопросов взрослым. И это было важнее, чем уметь свистеть через два пальца, или иметь кучу друзей, которых у Севы-то и не было. Он уже свыкся что многие его вопросы остаются без ответа. Что до его изысканий многим просто всё равно. Жил он, как полагается, – с родителями. В их хрущёвке на третьем этаже пахло всегда свежими щами и варёной картошкой; на подоконнике торчали кактусы, которые редко кто поливал; на стене висели лыжи, которые обещали вынести в кладовку, но не вынесли.

Отец работал электриком на хлебозаводе, приходил домой поздно и всегда приносил с собой запах тёплого теста и разную выпечку. Мать шила – сначала по заказам соседок, потом ей предложили ставку в ателье, и она согнулась над машинкой «Подольск», как будто разговаривала с ней шёпотом. Их жизнь протекла как и у всех. Иногда ссорились, иногда Сева мог что-то такое ляпнуть, отчего родители входили в ступор, по типу теории о "квантовой физике" или чём-то таком, что для них казалось слишком далёкой темой, и явно не для 12 летнего мальчика. К ним иногда приходила бабушка – маленькая, жёсткая, со взглядом, который видел то, чего другие, может быть, не замечали. Бабушка приносила с собой всегда слухи и, конечно же, вместе с пирожками. Про «волгу», про мальчика без головы, про женщину, что умерла в прошлом месяце выпив кваса из бочки. Сева любил эти истории. В них для него было что-то, что давало ощущение свежего глотка. На фоне серых будней. «Не слушай ты её, – говорила мать ему каждый раз когда бабушка уходила. – Тебе это ни к чему. Глупости это всё. Ты и так не от мира сего!». Бабушка пожимала плечами, а потом всё равно рассказывала – украдкой и тайком, пока родители были в другой комнате.

Сева верил и не верил одновременно. Так бывает, когда тебе двенадцать: ты умеешь держать в голове две правды, как два яблока в одной ладони, и не выпускать ни одно. Днём он шёл во двор, где ребята играли в «казаки-разбойники», и всё было как у всех: солнце, пыль, смех, драка из-за мячика, который попал в кусты. Ночью он лежал, уткнувшись в подушку, и прислушивался к звукам дома. Дом ночью был совсем другим – он шептал, трещал, свистел, переговаривался с ветром в форточке, и где-то далеко-далеко, в чужой квартире, кто-то включал воду так, словно что-то страшное произошло бы, если её выключить. В такие бессонные ночи Сева иногда видел в стекле окна своё отражение – и оно казалось чужим. Стоит моргнуть, и кажется, будто отражение моргнёт не в такт.

На тумбочке у Севы лежала тетрадь в клетку. Он любил рисовать в ней на полях лестницы – такие, как рисуют все мальчишки: от клетки к клетке, вверх и вправо, вверх и вправо. Иногда линия срывалась вбок, и лестница ломалась. Он не придавал этому значения. Просто рука уехала. Просто клетка подвела. Просто очередной рисунок. И иногда мог нарисовать что-то другое, но рисование никогда не было его любимым занятием, поэтому это всегда было что-то геометрически более простое.

Сборы в пионерлагерь начались в один день, в который город вдруг пах сильнее обычного – то ли от скошенной травы, то ли от дождя, прошедшего ночью. Мать достала из антресоли чемодан с отломанной ножкой, протёрла тряпкой пыль и стала складывать вещи, приговаривая как заклинание: «Трусы… майки… полотенце… кружка… ложка… мыло… зубная… да шнурки запасные…» Пионерский галстук нашёлся под телевизором, и Сева рассмеялся – он почти не носил его в конце года, потому что жарко, потому что мешает, потому что на физкультуре некуда девать. Мать сказала: «В лагере – будешь носить». Отец в это время сидел у окна, чистил складной нож и молчал, как всегда молчал, когда о чём-то думал. «Не шастай по ночам, – сказал он наконец, не поднимая глаз. – И в воду после отбоя – ни ногой». Это были простые слова, слова всех отцов всех времён, но Севе они отчего-то казались слишком серьёзными, как вывеска «Посторонним вход воспрещён» на двери, за которой пусто.

Путёвку в лагерь дали через школу. Классная руководительница прочитала список имён с аккуратными паузами между фамилиями, и у каждого, кого называли, внутри что-то подпрыгивало: лагерь – это костры, это песни под гитару, это девочки, от которых так приятно пахнет, это ночные разговоры, это легенды, которые рассказывают шёпотом. Это было как обещание приключения, и Сева чувствовал это обещание всем телом. «Ты не будешь там выпендриваться? – спросила мать, завязывая узел на пакете с печеньем. – И не дружи с… ну ты знаешь, с тем длинным, который дерётся. Он хулиган!». Сева кивнул. Он умел поддакивать. Всё равно сделает как ему нужно. Ровно как и всегда делал.

В тот вечер, накануне отъезда, они пошли к речке всей семьёй. Городская речка была неглубокой, тёплой, усыпана тиной возле берега; на том берегу, где росли ивы, сидели рыбаки, молча глядя на поплавки. В пыли на тропинке оставались следы босых ног. На мосту стоял паренёк в полосатой майке и плевал в воду, целясь в кружок от своего же плевка. Сева с отцом встали рядом. «Будешь звонить по воскресеньям, – сказал отец. – С автоматов, у столовой. И чтобы без глупостей там, не хочу краснеть потом.». Сева кивнул. Вода под мостом шла тихо, как и его мысли в этом момент.

Когда стемнело, они вернулись домой, и Сева долго не мог уснуть. Двор за окном казался чужим – слишком тёмным, слишком пустым. Где-то, вдалеке, завыла собака, потом другая. Тикали часы. И вокруг как ему казалось было столько чужих снов и мыслей, как знать, может и он там сможет спать нормально, не думая обо всём на свете по пол ночи?

Утром город снова стал обыденным и дружелюбным. Автобус до лагеря стоял у школы, жёлтый, с белой надписью «ДЕТИ», и пах бензином так, как будто бы в нём вымачивался всю ночь. Вожатые – молодые, смеющиеся, с красными косынками на шее – отмечали фамилии в списках. У одной на носу был веснушчатый остров, и Сева поймал себя на том, что разглядывает этот остров и думает, что веснушки – это как созвездия у людей: у каждого своё небо. Мальчишки грузили чемоданы сзади в багажное место, кто-то уже открыл карамельки и пихал себе в рот, будто боялся, что в лагере сладкого не будет вообще. Девочки держались кучкой, тихо переговаривались, кто-то прятал взгляд, кто-то, наоборот, смотрел в упор, как кошка.

У крыльца школы стояла библиотекарша тётя Галя, и её надменный голос сегодня казался мягче. «Не дрейфь, всё будет хорошо, – сказала она Севе и вскинула бровь. – И книжку не потеряй». Он не понял, какую именно – она всегда выдавала ему по две-три, а возвращал он аккуратно, хотя однажды и случайно уронил на один сборник про динозавров спичку (с тех пор у книжки была прожжённая точка на корешке). Сева сказал: «Не потеряю, хоть и не понимаю о какой именно вы говорите!», и автобус распахнул двери, как пасть, готовая проглотить всё его лето вместе с ним самим.

Дорога была долгой – потому что любая дорога в детстве длиннее, чем она есть на самом деле. За окнами тянулись поля, редкие домики с покосившимися заборами, железнодорожные переезды, где долго-долго никто не ехал, и шлагбаум был опущен, словно уже никого и не ждал вовсе. Автобус подпрыгивал на кочках и было немного душно. Вожатый с гармошкой, сидевший спереди, – пытался завести песню, и половина автобуса запела, половина притворилась, что поёт.

Спустя часов пять, перед лесом дорога стала уже. Лес подступал близко, как зрители в первом ряду, и казался тёмным даже при дневном солнце. Сон укачал половину автобуса; к стеклу прилипли лбы, на стекле остались круглые следы, как от прикладываемой монеты. Сева не спал. Он смотрел на сосны и думал о том, что лес – это как ночь, только наяву. В нём есть тропинки, но ты всё равно идёшь по темноте. Где-то в глубине, очень далеко, мелькнула полоска воды – должно быть, озеро.

Лагерь объявился внезапно: как если бы кто-то вынул его из кармана и поставил на обочину. Деревянные корпуса, выкрашенные в выцветшее зелёное, столовая с белой лестницей, хозяйственные постройки с покатыми крышами, и ворота – металлическая арка с названием. Буквы когда-то были ярко-красными, но сейчас немного поблекли, и теперь «ОГОНЁК» читалось так, как будто кто-то произносил это слово шёпотом. За воротами виднелась площадка с флагштоком и трибуной из досок. Поодаль – тарелка радиоузла на столбе, многократно перекрашенная, и «ленинская комната» в отдельном домике, окна которой были закрыты шторами даже днём. На площадке ветер гонял пыльные обрывки бумаги, и один из них норовил прилипнуть к ногам первому, кто войдёт.

Автобус остановился. Двери открылись. Лес взял лагерь в ладони и их всех и прижал к себе. Так показалось Севе.

– Приехали! – крикнула веснушчатая вожатая. – Не теряемся, все собираемся вместе на площади на распределение по отрядам!

И всё завертелось. Чемоданы, перекличка, щебет, кто-то уже успел поссориться из-за койки, кто-то – влюбиться, потому что так устроено лето: оно торопится. Сева шёл за вожатым – худым, длинным, с вечно прищуренными глазами – и чувствовал, как запах города смывается с него, как запах мыла на руках исчезает, уступая место смоле, иголкам, тёплой доске крыльца. Так началось его знакомство с лагерем "Огонёк".

Глава 2 Первые дни

Дети потянулись колонной. Сева шёл рядом с другими мальчиками из его школы, и всё пытался разглядеть лагерные домики. Они стояли рядком, похожие на скворечники: свежая зелёная краска, занавески в окнах, крепко сделанные ступеньки – видно что лагерь ремонтировали буквально перед приездом детей. Но Сева обратил внимание, что возле одного домика валялась чья-то старая кукла без головы. Сева задержал взгляд и поёжился. Неужели строители настолько торопились что даже не обратили внимание на куклу?

На площади уже собирались пионеры из других автобусов. Они толпились кучками, смеялись, разглядывали друг друга украдкой. В центре стояла деревянная трибуна, обвитая гирляндой из бумажных флажков. Над трибуной развевался красный флаг, и от этого зрелища веяло чем-то торжественным и чуть пугающим, такое Севе, конечно, приходилось видеть, но больше по телевизору, да и то редко. А тут он сам участвует в подобном собрании.

И тут за трибуну встал директор.

Он был высокий, сутулый мужчина в сером костюме. Лысина блестела на солнце, глаза – маленькие, водянистые, будто всегда прищуренные. Голос у него оказался громкий, хрипловатый, но уверенный. Он поднёс к губам микрофон, и динамики, прикреплённые к столбам, заскрежетали.

– Дорогие ребята! – начал директор. – Добро пожаловать в наш лагерь «Огонёк»!

Толпа загудела, многие начали аплодировать.

– Здесь вы проведёте чуть меньше месяца, полные радости, дружбы и полезных занятий, – продолжал он. – У нас здесь есть всё для развития полноценного пионера и члена общества – спорт, песни, костры и, конечно, дисциплина и много полезных книг. Здесь вы научитесь быть настоящими пионерами, крепкими и смелыми.

Голос директора то поднимался, то опускался, будто он читал не столько детям, сколько себе.

– Но главное… – он сделал паузу, и в тишине послышался крик вороны. – Главное, чтобы вы слушались вожатых. Как вы обратили внимание – вокруг нас лес. Большой и тёмный. И ходить туда одним – строго запрещено. Вы ведь не хотите потеряться? Тем более там обитают дикие животные, с которыми, при всём уважении к вашей пионерской удали, я бы не хотел чтобы вы столкнулись.

Он сказал это так просто, будто мимоходом, но у Севы по спине пробежал холодок. В толпе кто-то нервно хихикнул, кто-то переступил с ноги на ногу.

– Дисциплина, порядок и дружба! – снова взял тон директор. – Вот три кита нашего «Огонька». Кто нарушит правила – будет иметь дело со мной. А со мной шутки плохи. Я не буду церемониться и отправитесь домой, с позором. А теперь – будет распределение по отрядам! Слово старшей вожатой Марине!

Он улыбнулся, но улыбка вышла какой-то странной – узкой, как трещина в камне.

Сева сжал в кулаке шнурок от рюкзака. Ему стало не по себе, хотя вроде всё было как обычно: директор сказал приветственные слова, дети переглянулись, заулыбались. Но в воздухе повисло что-то неясное. Будто за этими правильными словами пряталось другое – невидимое, но куда более важное.

И в тот момент Сева подумал, что лето будет особенным. Только он ещё не понимал, каким именно.

Когда директор, кашлянув в микрофон, отступил в сторону, на трибуну поднялась женщина. Высокая, стройная, в белой блузке и синей юбке, с ярким красным галстуком на груди. Её русые волосы были стянуты в тугой хвост, лицо – строгое, но не злое, скорее напряжённое, словно она тащила на себе груз, который никто, кроме неё, не мог поднять.

– А теперь слово старшей вожатой Марине Сергеевне, – ещё раз объявил директор, убирая окончательно руку с микрофона.

Она шагнула вперёд, и толпа притихла. Даже самые шумные мальчишки на миг стихли. В её голосе было что-то учительское, властное, но вместе с тем и странно уставшее.

– Ребята, – начала Марина, улыбнувшись уголком губ. – Я рада видеть вас всех в нашем «Огоньке». Кто-то здесь впервые, кто-то уже был, но для каждого это лето должно стать особенным. У нас четыре отряда, и каждый отряд будет жить в своём корпусе.

Толпа загудела. Кто-то начал перешёптываться: «А с кем я буду?», «А вдруг с этими дураками?».

– Тихо! – сказала она мягко, но так, что сразу наступила тишина. – Сейчас я буду читать списки. Слушайте внимательно.

Она достала из папки листы и стала называть фамилии. Каждое имя звучало громко, сухо, будто отсекая детей один за другим. Когда назвала Севу, он шагнул вперёд, ощущая, как сердце у него колотится. Ему достался второй отряд. Там же оказался Мишка, его одноклассник, и Сева облегчённо вздохнул. Хоть один знакомый человек здесь.

– Запомните, – сказала Марина, когда распределение закончилось. – Вы теперь семья. Отряд – это не просто компания. Это ваши друзья, ваши товарищи, ваша опора. Если кто-то из вас оступится – это падение всего отряда. Если кто-то добьётся успеха – это победа всего отряда.

Она произнесла это с какой-то странной убеждённостью, почти с нажимом. Сева поймал себя на мысли: «Словно она говорит не про лагерь… а про что-то другое».

Марина перелистнула листок.

– Теперь о правилах. У нас есть распорядок, и он одинаков для всех. Подъём в семь утра. Зарядка. Завтрак. Занятия. Обед. Тихий час. Кружки. Полдник. Купание в реке – только с разрешения и только с вожатым. Ужин. Вечерняя линейка. Отбой в десять. Никаких ночных посиделок и прочего. Если узнаем – исключение из лагеря.

Она делала паузы, чтобы слова врезались в головы. Некоторые ребята закатывали глаза, кто-то зевал. Но Сева слушал внимательно.

– В лагере запрещено выходить за территорию без сопровождения. Запрещено ходить в лес в одиночку. Запрещено… – она на миг замялась, глядя куда-то поверх толпы. – Запрещено играть в странные игры, которые могут напугать других. Мы – будущее нашей страны и мы не должны верить во всякие суеверия и тем более пересказывать их другим, надеюсь это слышат как вожатые, так и дети, что приехали в наш "Огонёк" в этом заезде!

Кто-то хихикнул. Сева заметил, как глаза Марины на секунду сузились, а пальцы сжали папку чуть сильнее.

– Я знаю, вы все любите страшные истории, – сказала она уже мягче. – У костра, в спальнях, под одеялом. Это нормально. Но помните: всё должно быть в меру. Есть вещи, с которыми лучше не шутить. Тем более в таких глухих местах как наше.

Толпа зашепталась. У Севы по спине пробежал холодок.

Марина выпрямилась.

– Ещё одно. В лагере, как и везде, есть правила безопасности. Не трогайте и не ходите в старые постройки за лагерем. Не лазайте на деревья. Не заходите в подсобные помещения. И если что-то покажется вам странным или пугающим – не бегите и не прячьтесь. Сразу зовите вожатого или любого старшего товарища в лагере.

Она снова замялась. Казалось, что в эту секунду она хотела сказать что-то ещё, но сжала губы и проглотила слова.

Сева почувствовал, что рядом Мишка тихо шепнул:

– Будто тут и правда что-то есть.

И от этой фразы в груди стало тяжело. И Сева ответил шуткой что единственнное что он тут боится – что их заставят перечитывать все труды "Ленина" в красной комнате.

После конца последней фразы Марины, толпа загудела. В первых рядах девчонки прыснули со смеху – тонко, визгливо, прикрывая рты ладошками. Один из старших мальчишек, долговязый, с лихо зализанной чёлкой, шепнул так, чтобы слышали все вокруг:

– Ну всё, ребята, «чур не я – чур не я» сегодня отменяется.

Компания рядом захохотала. Сева увидел, как один паренёк даже показал пальцами «рожки», словно изображая черта.

Марина не рассердилась, но её взгляд стал ледяным. Она задержала глаза на хохочущих, и смех сам собой сошёл на нет. В наступившей тишине снова было слышно, как где-то на дереве стрекочет кузнечик.

– Смейтесь, смейтесь, – сказала она тихо, но так, что это прозвучало сильнее крика. – Я когда была в вашем возрасте, тоже думала, что всё это глупости. Только потом почему-то половина лагеря спала с включённым светом. Не стоит придумывать того чего нет и затем пугаться этого.

Толпа снова загудела, теперь уже неловко. Кто-то переминался с ноги на ногу, кто-то пытался пошутить, но шутки повисали в воздухе.

– Ладно, – Марина хлопнула папкой. – Давайте к делу. Теперь с каждым отрядом познакомятся его вожатые.

Она сделала шаг в сторону, и на площадку вышли трое молодых людей.

Первым был парень лет двадцати двух, крепкий, с загорелым лицом и чуть насмешливыми глазами. На груди у него поблёскивала значок «Всегда готов!». Он поднял руку в приветствии.

– Второй отряд! – сказал он звонким голосом. – Меня зовут Алексей Иванович. Но можно просто Лёша. Будем дружить, друзья!

Сева почувствовал, как плечо Мишки напряглось рядом. Парень был симпатичный, открытый, с лёгкой улыбкой – именно такой, каким представляешь себе «старшего брата». И почему-то именно в нём было что-то такое… тревожащее. Может быть, слишком открытая улыбка? Или то, как он слегка щурился, будто что-то недоговаривал. Или смотрел прямо в душу. Но в общем-то это впечатление Сева сразу же отогнал, в итоге поняв что Лёша не такой уж и плохой, без чего-то злобного внутри, как ему казалось несколькими секундами назад.

За ним выступила девушка в зелёной платке завязанном сверху на волосах, тонкая, с большими глазами и немного строгим лицом. Это была вожатая первого отряда. Она представилась сухо – Ольга Петровна. Видно было, что она привыкла держать дисциплину железной рукой.

Третьим был худой парень с мягким голосом, третий отряд. Он долго мялся, прежде чем заговорить, и даже слегка заикался. Дети сразу начали перешёптываться, некоторые фыркнули, представился Павлом Владимировичем.

Четвёртой и последней вожатой вышла девушка. Когда она вышла – было видно как лицо Марины немного поменялось на слегка пренебержительное. И было сразу ясно почему. Девушка была видная: все формы при ней, довольно короткая и обтягивающая юбка, и такая же чуть открытая блузка, значок "Всегда готов" приколот на груди и образ дополняли светлые волосы и ярко-голубые глаза, и чистая, чуть игривая улыбка. Представилась она Ангелиной, без отчества.

Но Сева с Мишкой уже было всё равно на неё и других вожатых: они знали – их вожатый Лёша – самый лучший в этом лагере.

– Второй отряд, ко мне! – сказал он, отойдя в сторонку на отдельную тропинку.

Толпа подростков сдвинулась, кто-то пихал друг друга локтями, кто-то ворчал, что «лучше бы к Ангелине попал».

– Ну что, бойцы, – сказал Лёша, оглядывая их. – Второй отряд у нас особенный. Мы держимся вместе, понимаете? Если один схалтурил на зарядке – страдает весь отряд. Если один молодец – значит, молодцы все. Мы как кулак, как мушкетёры!

Он сжал руку в кулак и поднял вверх. Несколько мальчишек автоматически повторили жест.

Сева почувствовал, как внутри всё дрогнуло. Было в этом кулаке что-то не только дружеское, но и вдохновляющее. Как будто это не просто слова вожатого, а целое политическое заявление.

– А теперь идём в наш корпус. Заселимся, устроимся, а вечером – костёр. Знакомство с песнями, играми. Ночь длинная – успеем.

Они двинулись по дорожке. Сева шёл рядом с Мишкой, то и дело оглядываясь. Дети болтали, смеялись, кто-то пытался запевать строевую песню, и спустя пару мгновений – пение разнеслось по всему лагерю. В воздухе витал запах хвои, свежести и чего-то ещё – чуть прелого, мокрого, будто в глубине леса лежала сырая, затхлая яма.

– Ты чего? Задумался? – толкнул его Мишка.

– Да так… – Сева пожал плечами. – Пахнет странно.

Мишка фыркнул.

– Это лес, дуралей. Тут всегда так.

Но Сева всё равно не мог избавиться от ощущения, что запах – не лесной. Он был какой-то… иной. Не такой каким он помнил запах леса. Это был не первый раз когда он в лагере и было ощущение, что пахло чем-то ещё.

Они дошли до домика: бетонного корпуса, обитого зелёными досками и такими же ступеньками внутрь. Выглядело добротно и весьма неплохо, как до этого уже заметил Сева. Лёша бодро захлопал в ладоши, встав на первую ступеньку.

– Ну что, бойцы! Вот ваша новая крепость. Не самая новая, но зато наша. Запоминайте: порядок держим сами. Бросил носки – получай наряд. Проспал зарядку – бежим вместе. Договорились?

– Договорились! – крикнули несколько голосов.

– Вот и ладненько, – улыбнулся Лёша. – Заходите.

Дети потянулись внутрь. Сева шагнул через порог и сразу ощутил – пахло чем-то странным. Сначала – обычное: дерево, пыль, свежие простыни. Но за этим запахом пряталось что-то ещё. Как будто старое железо, кровь, ржавчина. Но он списал это на свою тревожность, которую до этого отметил Миша, и так же опустил эту мысль.

Он замер, глядя на узкий коридор с дверями в комнаты. В этот миг ему показалось, что в конце коридора мелькнула тень. Но когда он моргнул, там была только дверь и сам коридор.

– Эй, ты чего? – Мишка снова толкнул его. – Идём скорее, кровати займём, а то будешь спать у двери. Мы четверо в комнате живём. Займём получше, чтобы не спать возле прохода!

Сева кивнул, но ощущение липкого холода в груди никуда не делось.

Комната когда они зашли в неё оказалась довольно маленькой – четыре железные кровати по углам, между ними узкий проход, шкаф с облезлой краской, и одно большое окно с рассохшейся рамой. Оттуда тянуло прохладой и смолой, и всё бы было нормально, если бы не то ощущение, что воздух в комнате… какой-то чужой.

– Давай вон туда, у окна! – радостно выкрикнул Мишка и кинул свою сумку на правую кровать. Пружины жалобно скрипнули.

Сева кивнул и плюхнулся рядом – на соседнюю. В ногах у него тоже скрипнуло железо, будто не кровать, а старый вагон, который недовольно принял на себя лишний вес.

– Да мало ли… – Мишка хитро прищурился. – Вдруг ночью ведьма какая придёт.– Тут и свежо, и если что – прыгнем через окно, – хмыкнул Мишка. – И часто ты в окна от ведьм убегаешь? – улыбнулся и слегка сощурился Сева. Сева усмехнулся, но внутри будто что-то холодное зашевелилось. Почему-то слово «ведьма» прозвучало слишком пугающе.

Затем в комнату вошли ещё двое.

Первым – рыжий, веснушчатый, с торчащими вихрами. Он сразу швырнул сумку на ближайшую к выходу кровать так, что та жалобно скрипнула.

– Валера, – коротко сказал он и уселся, будто боялся, что его место могут отобрать. Вторым оказался мальчик пониже, в аккуратных очках, с серой сумкой и слишком серьёзным взглядом. Он поставил вещи осторожно, будто в музее, и даже вытер пыль с тумбочки возле кровати платком. И представился Андреем.

– Во! – обрадовался Мишка, оглядев всех четверых. – Значит так: у нас теперь целый взвод. Давайте сразу решим – кто главный?

– Ты что, начальник штаба? – хмыкнул Сева. – Тут все равные.

– Как равные? – возмутился Валера-рыжий. – Если равные, значит, я командир. Я старше выгляжу!

– А думаешь, если башка большая, значит умный? – поддел его Мишка, и мальчишки разом расхохотались. Даже очкарик, который сперва собирался промолчать, невольно улыбнулся.

Смех получился звонкий, чистый, детский. На мгновение Сева даже забыл, где они находятся. Будто это не странный старый лагерь с запахом сырости и ржавчины, а обычные каникулы где-нибудь в деревне, которые только начинаются.

Но стоило смеху стихнуть, как Сева заметил – на потолке, прямо над его кроватью, проступило тёмное пятно. Будто в штукатурке проявилась влага. Оно напоминало вытянутую ладонь – длинные пальцы, кривые, как сучья.

Сева моргнул. Пятно исчезло. Осталась лишь трещина да паутина в углу.

– Чего застыл? – толкнул его Валера. – Ты в шахматы в голове играешь?

– Немного… – пробормотал Сева, стараясь отвести взгляд и немного помотал головой.

– Отлично! – оживился очкарик. – Я доску привёз! Можно вечером сыграть. Я люблю настольные игры!

– Ну всё, считай, у нас своя штаб-квартира, – заключил Мишка. – Командир, стратег и два бойца. Только сигарет не хватает.

– Я у брата видел, как он курит, – с гордостью сказал рыжий Валера. – Но у меня не получается. Кашляю. Да и плохо это. Говорят лёгкие выплюнуть можно!

Все снова расхохотались, а Сева, улыбаясь вместе с ними, всё равно никак не мог выбросить из головы то пятно на потолке. Ему даже почудилось, что где-то под кроватью, в темноте, что-то тихо-тихо скребётся.

Смех в комнате ещё не стих, когда вожатый крикнул из коридора: – Ну что, разведчики, осваивайтесь, только не сильно разбрасывайтесь!

Дверь за ним хлопнула, и сразу стало тише. Сева вдруг заметил, как в коридоре гулко прокатилось эхо шагов – будто там кто-то прошёл, хотя они все знали: вожатый ушёл в другую сторону.

Коридор лагерного корпуса был длинным, тянулся метрах в тридцати, с ровно побеленными стенами. Лампочки под потолком же в свою очередь светили тускло, дрожащим жёлтым светом, и казалось, что они не рассеивают темноту, а лишь подчёркивают её. Полы скрипели – так громко, что иногда не разобрать: это кто-то идёт или просто доска «вздохнула».

Комнаты располагались по обе стороны: в каждой жило по четверо. Двери были одинаковые, крашенные серой масляной краской, но на каждой кто-то уже успел нарисовать мелом какие-то смешные рожицы, звёздочки или надписи: «Зоркий сокол», «Команда №2», «Мы первые».

Сева заметил, что в одной из приоткрытых дверей мелькнуло лицо мальчишки – чёрные глаза, слишком серьёзные для его возраста. Он посмотрел прямо на них и тут же исчез, будто спрятался.

– Слышал, ночью здесь кто-то ходит, – тихо сказал Валера, выглядывая в коридор. – Мне брат рассказывал. У него в лагере под окнами всегда шаги были.

– Дурак ты, – хмыкнул Миша, но сам невольно оглянулся.

Левее коридора располагался зал для собраний: пустой, но огромный, и из-за этого ещё более жуткий. Стулья, выставленные рядами, казались молчаливыми свидетелями чего-то, что уже когда-то происходило здесь. За залом тянулся ряд тусклых туалетных комнат.

Ближе к выходу была комната вожатого. Дверь плотно закрыта, но Севе отчего-то показалось, что из-под неё тянет сыростью, как из подвала. Но он списал это в очередной раз на свою тревожность, и после того как ещё раз пригляделся – уже никакой сырости не было вовсе.

Коридор тянулся, как кишка какого-то чудовища: длинный, узкий, с повторяющимися дверями. И было в нём что-то неправильное. Стоило сделать несколько шагов – и он будто становился длиннее, чем раньше. Сева даже подумал, что если идти ночью, можно запросто заблудиться, хотя всё здесь на первый взгляд просто.

Спустя минут тридцать Лёша, их вожатый, собрал весь отряд в зале для собраний. Там было прохладнее, чем в коридорах, и даже пахло немного иначе – не такой затхлой сыростью, а скорее старыми досками, лаком и чуть-чуть гарью от прошлогодних костров, будто запах проник сюда и застрял в стенах.

– Так, бойцы, слушаем внимательно! – сказал Лёша, хлопнув в ладоши. – У нас с вами первые сутки в лагере «Огонёк». Значит так: завтра у нас подъём в семь утра, зарядка на площадке, потом завтрак, потом линейка. После обеда – купание на озере, но только с дежурным и под моим присмотром. Поняли?

– Поняли, – хором откликнулись ребята, хотя не все уверенно.

– Вот и отлично. Запомните главное: никаких походов ночью по коридорам, никаких вылазок в лес. Лагерь большой, лес рядом густой – запросто заблудитесь. А я вас потом по шишкам собирать буду, – он нарочно скривился, изображая, как будет поднимать «шишки» с земли. Дети захихикали. Лёша заулыбался. – А страшилки можно? – крикнул кто-то из заднего ряда.

– Страшилки – после отбоя, шёпотом под одеялом, – подмигнул Лёша. – Но если какой-то другой вожатый услышит, то всем достанется наряд вне очереди. Я если что с вами в сговор не вступал!

Зал гудел, дети переговаривались, смеялись, толкались локтями. Сева сидел рядом с Мишей и Валерой и Андреем, слушал Лёшу вполуха, а сам всё думал о коридоре и о том тёмном пятне в их комнате.

И вдруг… скрип. Чёткий, протяжный, как будто за дверью кто-то медленно прошёл.

Зал стих. Смех оборвался. Все головы разом повернулись к двери. Лёша нахмурился, шагнул ближе. Скрип повторился, уже в другом месте – прямо напротив зала, в коридоре. Кто-то там ходил. Медленно. Словно проверял шаг за шагом.

– Сидим тихо, – сказал Лёша и поднял ладонь.

Дети замерли, даже дышали осторожно. Было слышно, как капает вода из крана в туалете – кап-кап-кап. И шаги, будто кто-то прошёл совсем рядом.

Лёша тихо открыл дверь и вышел в коридор. Дверь за ним закрылась, и зал снова погрузился в гулкое ожидание. Секунды тянулись мучительно долго. Кто-то зашептал: «Это призрак!», кто-то нервно хихикнул и тут же замолчал.

Минуты через три дверь распахнулась, и Лёша вернулся. Лицо у него было обычное, спокойное, даже слегка улыбчивое.

– Ну что, паникёры, – сказал он. – Это мальчик из соседнего отряда. Заблудился, видимо. Идти-то недалеко, а вот шуму наделал, будто слон. Так что успокойтесь.

Но Сева заметил – глаза у Лёши почему-то не улыбались. И шаг его был чуть слишком быстрым, будто он хотел поскорее закрыть дверь за собой, чтобы не видеть того, что осталось в коридоре.

На этом собрание окончилось и ребята пошли на ужин, бурно обсуждая, кто же это мог быть. Догадки были самые разные – от вурдалаков, до вия или оборотней. Но с каждой версией Севе становилось всё больше не по себе.

Глава 3 Дверь

После ужина, ночь накрыла корпус липким пологом тишины. Сева ворочался на скрипучей кровати, и чем больше он пытался заснуть, тем сильнее чувствовал, что стены давят на него. Остальные ребята заснули почти сразу, а он никак не мог. Воздух был спертым, будто сам дом не хотел, чтобы он отдохнул.

Он натянул одеяло до подбородка, но глаза не закрывались. И вдруг – щёлк. Где-то в коридоре что-то треснуло. Сева замер. Сердце застучало, как барабан.

– Наверное… крыса, – шепнул он себе, но сам себе не поверил.

Медленные, тягучие, будто босые ноги ступали по половицам. Шлёп… шлёп… шлёп. Сквозь тьму до него донёсся звук. Нет, не крыса. Шаги. Сева весь съёжился, пытаясь стать невидимым. Он никогда раньше не слышал ничего подобного сам, только в страшилках бабушки, да и у Гоголя в "Вие". Но сейчас… шаги были настолько явные, что казалось, будто кто-то идёт прямо к двери их с ребятами комнаты.

А потом… царапанье. Будто длинные ногти прошлись по деревянной двери его комнаты. И правда – шаги остановились. Тишина. Слышно было только гул крови в его ушах и сопение ребят на соседних койках. Сева зажал рот ладонью, чтобы не закричать.

– Это всё кажется. Я просто устал и перенервничал. Это всё бред! – твердил он про себя, но взгляд всё равно метался к щели под дверью.

Тень. Чёрная, длинная, перекошенная, тянулась оттуда, будто чьи-то ноги стояли за дверью. И тень медленно, очень медленно наклонилась… как будто кто-то приложил голову прямо к двери и слушал его дыхание. И он увидел. Кровать под ним жалобно в очередной раз скрипнула. Сева зажмурился, и вдруг услышал тихий шёпот. В щель двери, хоть он и был далеко от неё, но слышал это отчётливо:

– …Сева-а-а…

Он рванул одеяло на голову, вцепился зубами в край и замер, умоляя весь мир, чтобы это исчезло.

Прошло ли пять минут или час – он не понял. Но когда всё стихло, он впервые в жизни пожалел, что вообще умеет слышать. И затем просто вырубился без сил.

Утро встретило ребят ярким солнцем и запахом каши из столовой на весь лагерь. Сева проснулся тяжёлым, как будто всю ночь не спал вовсе, хотя так и было, но виду не подал. Он сел на кровати, глядя на других.

– Ну что, как спалось? – будто невзначай спросил он.

Андрей поправил очки и улыбнулся:

– Отлично. Снилось, что я стал гроссмейстером. Представляешь? Целый стадион, все аплодируют. Валера потянулся и ухмыльнулся:

– А мне снилась гитара. Та самая, «Урал», что батя обещал на Новый год. Красная, с белым корпусом. Чуть не проснулся, хотел пойти проверять – есть или нет. Но потом вовремя вспомнил что я не дома. Мишка сел, зевая так, что чуть челюсть не вывихнул.

– А я море видел. Настоящее. Вода до горизонта. Даже солёный вкус во сне был, прикиньте. Все засмеялись. Все, кроме Севы. Он только пожал плечами и отвернулся к окну. Если бы он сказал правду – про шаги, про шёпот в щель, про царапанье – никто бы не поверил. А если бы и поверили, то лишь засмеяли: «страшилки перед сном».

Он молчал.

На завтрак повели всем отрядом. Столовая пахла манкой и какао, по окнам бежали полосы солнечного света. Пионеры галдели, шутили, толкались локтями, кто-то даже пытался пролезть без очереди. Вожатый Лёша сразу подскочил:

– Эй, спокойно! Это вам не базар, а очередь! Кто последний – тот последний. Еды хватит всем! Ясно?

– Ясно! – нестройно ответили ребята, хотя двое всё равно хихикнули.

Лёша умел быть строгим, но не злым. У него была особая манера – слегка прищуриваться, будто он видел кого-то насквозь. Иногда от этого взгляда становилось даже неловко. Это было ещё понятно почти сразу как Сева познакомился с ним. Лёша был не самым сложным человеком в его жизни.

Севе показалось, что Лёша сегодня как-то бледнее обычного. Может, от недосыпа, а может, показалось. Но, когда они сели за длинный деревянный стол и зашуршали ложками по мискам, Лёша вдруг сказал, тихо, почти вполголоса:

– Слышали что-то ночью?

– Что? – переспросил Валера.

Лёша усмехнулся, но как-то без веселья:

– Да так… ветки, наверное, по крыше скреблись. Или кто-то в туалет ходил. Видимо, так и было… Сева вздрогнул, уронив ложку в кашу. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле.

После завтрака всех собрали на линейку – стандартная формальность: поднятие флага, речь старшей вожатой Марины о дружбе и дисциплине, немного песен. Но Сева ловил себя на том, что слушает лишь вполуха. Его взгляд всё время возвращался к корпусу, к двери их комнаты.

Когда линейка закончилась, большая часть ребят побежала к озеру, визжа и смеясь. Сева с Мишей и Анрдеем пошёл обратно в корпус переодеться. Но уже у самой двери их комнаты остальные протиснулись внутрь, оставив его последним. И тут он заметил странность.

На деревянной двери, рядом с ручкой, были глубокие царапины. Они выглядели так, будто кто-то проводил ногтями или даже когтями сверху вниз. Дерево было ободрано, и свежие занозы торчали наружу. Сева осторожно провёл пальцем – ощущение было неприятное, будто дверь отдавала … холодом.

А ещё… прямо возле замочной скважины кто-то выцарапал символ. Тонкая линия, пересечённая четырьмя дугами. Нечто похожее на дверь, но с неровными очертаниями. Символ казался почти выжженным.

Сева наклонился ближе, пытаясь рассмотреть… и в этот момент резкая тяжёлая ладонь легла ему на плечо.

– Иди переодевайся, не отставай от других, – тихо, почти шёпотом сказал Лёша. Его голос прозвучал странно – будто издалека.

Сева вздрогнул и резко обернулся. Лёша смотрел на него своими светлыми глазами, в которых мелькнула тень усталости или… знания.

– Не верь во всё, что слышишь иногда… – добавил он тихо и медленно, будто каждое слово имело вес. Он убрал руку и прошёл мимо, даже не взглянув на дверь.

Сева остался стоять с лёгким ознобом. Казалось, будто Лёша говорил вовсе не про обычные слухи лагеря, а про что-то совсем другое. Затем Сева взял себя в руки и зашёл в комнату, где уже переодевались парни. Затем вместе спустя минут 5, они шли из корпуса в сторону озера.

Озеро встретило ребят запахом тины, тёплой воды и солнцем, которое отражалось в волнах. Деревья стояли плотной стеной, оставляя только один выход к воде – там, где деревянный мостик уходил вглубь.

– Кто последний, тот корова! – завопил Валера и первым побежал к воде, на ходу стягивая рубаху.

– Да ты сам как корова, – крикнул ему Мишка и швырнул в него скомканным полотенцем.

Ребята смеялись, перегоняли друг друга. Даже Андрюха-очкарик, обычно спокойный и степенный, неожиданно для всех первым нырнул с мостика – прямо в одежде, вызвав взрыв смеха у всего отряда.

– С ума сошёл! – воскликнула Ангелина, стройная и красивая вожатая, поправляя волосы. – Очки потеряешь, потом родители меня живьём съедят!

– Ничего, – прохрипел Андрюха, вынырнув. – Я их дома оставил!

– А мозг дома не оставил? – подколол его Валера.

Смех снова разнёсся по озеру.

Ангелина была словно с другой планеты. Высокая, с тонкой талией, в голубом сарафане поверх купальника – на фоне простых вожатых и пионерских форм она выглядела как актриса из западного фильма, случайно попавшая в лагерь. Девчонки из других отрядов, и другая вожатая, уже откровенно завидовали её красоте, а мальчишки украдкой бросали взгляды.

Лёша, их вожатый, пытался держаться серьёзно, но стоило Ангелине улыбнуться – он сам как-то сразу тянулся к ней.

– Ну что, товарищ Ангелина, – сказал он, стараясь звучать строго, но голос дрогнул, – давайте распределим, кто купается, а кто дежурит.

– Ты дежурь, – ответила она с лёгкой улыбкой. – А я искупаюсь.

Она легко сняла сарафан и прыгнула в воду с такой грацией, что вся детвора ахнула. Брызги долетели даже до тех, кто ещё не заходил в воду.

– Я умею плавать, – парировал Сева.– Ну всё, я утонул, – театрально вздохнул Мишка, хватаясь за сердце. – Ты всегда тонешь, как только видишь красивую девушку, – ответил Сева, улыбаясь. – А ты что, не тонешь? – поддел его Валера. Смех, плеск воды, визги девчонок, которые визжали от ледяных брызг – всё смешалось в шумный, весёлый гул.

Один из мальчишек, Сашка из соседней комнаты, попытался прыгнуть «бомбочкой» и так шлёпнулся животом, что аж озеро звякнуло. Все хохотали, а он вылез, красный, но довольный:

– Зато брызг много было! – Ты ещё животом на асфальт попробуй! – крикнул Мишка.

Постепенно все расслабились: кто-то учил плавать тех, кто боялся глубины, кто-то плескался у берега. Андрюха пытался объяснить правила шахмат Валере, прямо сидя по горло в воде, но тот только отмахивался:

– Ладно тебе, какие шахматы, когда тут царство Нептуна!

Ангелина в это время заплыла чуть дальше, а Лёша, стараясь не пялиться слишком явно, всё равно следил за ней взглядом. Когда она обернулась и улыбнулась, он замялся, но всё же крикнул: – Сильно далеко не заплывай, а то я за тобой прыгну!

– А я думала, ты герой только на линейке, – поддразнила она и снова нырнула.

Ребята тут же начали переглядываться и перешёптываться:

– Ага, трус… зато с ней пообщается! – Слышали? Она ему намекает! У нас шансов никаких значит уже! – Да он всё равно трус, не позовёт её погулять. Мальчишки подзадоривали Лёшу, и тот, видимо, чтобы не выглядеть глупо, тоже разулся, снял рубашку и полез в воду. Его встретил взрыв аплодисментов и смеха от отряда.

– Вот это лагерь! – радостно сказал Валера, вытирая лицо. – Ещё три недели таких каникул, и я домой вообще не поеду. Останусь тут жить навсегда!

Сева тоже смеялся вместе со всеми. Но где-то глубоко внутри его всё ещё грызло воспоминание о ночных шорохах и странных царапинах на двери. И в какой-то момент, когда он оглянулся на корпус лагеря, ему показалось, что в окне их комнаты мелькнула тёмная тень.

Он моргнул – и там снова не было ничего. Только пустое окно.

Спустя мгновение Сева услышал крики о помощи. Один из мальчишек, Витька, нырнул… и не выныривал. Секунды тянулись липкими каплями – три, пять, десять. Сначала все решили, что он просто задержал дыхание на спор. Но когда по воде пошли пузыри, будто из глубины кто-то выдохнул – веселье мигом оборвалось.

– Витька! – крикнула девчонка, наклоняясь над водой.

И тут он вылетел наверх, тяжело отхаркивая. Глаза круглые, кожа белее обычного. Никто не понял – шутка ли это была, или его действительно что-то тащило вниз.

– Там… там что-то было… Схватило меня за ногу и тянуло вниз… Еле вырвался! – выдавил он сипло, хватая друзей за руки, словно боялся снова оказаться в воде.

На поверхности плескалась рябь, и только в самой глубине озера, если приглядеться, будто шевельнулось нечто тёмное. Но мигом исчезло.

Но Сева успел заметить на его щиколотке тёмный след – будто синяк в форме ладони.

И тут налетел ветер. Резкий, холодный, неуместный в этот тёплый, ленивый день. Он пробежал по коже мурашками, листья на ивах у берега замерли. Тишина стала густой, липкой. Даже крики детей показались далекими, будто приглушёнными.

Секунды через три всё вернулось: снова смех, плеск, солнце, шутки. Только Сева не мог отделаться от ощущения, что в глубине под водой что-то дышит и ждёт.

Все поспешили уйти по корпусам, потому что уже поднялся холод, и купаться уже было чревато болезнями.

Оставшийся день тянулся, как лента – светлый, яркий, почти обманчиво беззаботный.

После купания был обед: запах макарон и котлеты, скрип вилок о тарелки. Кто-то спорил, у кого компот вкуснее – в их лагере или в «Сосновом бору» через дорогу. Андрюша рассказывал, как видел однажды настоящего шахматного гроссмейстера, и в это время его очки всё время сползали, блестя в солнечных лучах.

Смеялись много. Мишка на спор сунул в рот три куска хлеба и едва не подавился. Валера нашёл в компоте вишню с косточкой и заявил, что это «сердце утопленника». Дети хохотали, а Сева вместе с ними – но смех почему-то отдавался внутри пустотой.

После обеда – тихий час. Коридор стал похож на длинное, сонное горло, тянущееся в темноту. Сева лежал, уставившись в потолок, и слышал, как где-то вдали хлопнула дверь. Никто, казалось, не обратил внимания.

А потом – игры на поляне, мяч, крики, беготня. Девчонки дразнили мальчишек, мальчишки гонялись за девчонками. И снова всё выглядело нормально, почти идеально. Но иногда Севе казалось: в тени деревьев кто-то стоит. Не движется, не машет, не зовёт. Просто смотрит.

К вечеру началась суета: вожатые готовили костёр, кто-то натаскал дров, кто-то принёс старую гитару. Ангелина бегала между ребятами, раздавая поручения, её волосы золотились в закатном свете, а Лёша то и дело находил повод подойти слишком близко, шутливо приобнять за плечи. Девчонки шептались и хихикали, мальчишки поддевали друг друга. Другие два вожатых с двумя отрядами сделали свой костёр, и их даже почти не было видно.

– Будет круто! – сказал Валера, держа в руках сухую ветку. – Как в кино: костёр, песни… чур я первый гитару трогаю!

– Только не начинай свою «Катюшу», – отозвался Мишка. – Я лучше утону, чем это слушать! И все опять засмеялись. Но когда солнце почти спряталось за лес, и они вышли на поляну, где уже ждали сложенные дрова, Сева почувствовал – смех стал тише. Как будто даже дети это чувствовали: в воздухе сгущалось что-то ещё.

Лес вокруг был слишком неподвижным. И огонь, который вот-вот должны были зажечь, казался не просто костром, а чем-то вроде оберега – слабого, но единственного.

Огонь разгорался медленно. Сначала с треском загорелись тонкие щепки, потом в костёр легли поленья, и в небо рванул дым – густой, пахнущий смолой. Дети сидели вокруг, кто на бревне, кто прямо на траве, протягивали руки к теплу, хотя вечер ещё не успел стать холодным.

Сначала пели вполголоса – «Взвейтесь кострами, синие ночи», потом перешли на «Катюшу», которую так не хотел слушать Мишка. Гитара в руках Валеры дрожала, струны фальшивили, но всё равно получалось как-то по-особенному волшебно. Вокруг костра, в круге света, все были будто равны – даже те, кто днём командовал – Ангелина и Лёша, сейчас сидели плечом к плечу, хохотали, перебивая друг друга.

Лёша сидел чуть в стороне, чуть обняв колени, и тоже улыбался. Иногда подбрасывал в костёр ветки, следил, чтобы огонь не затухал. Ангелина сидела рядом с ним, её волосы в рыжих отблесках огня казались ещё светлее, и Лёша шутливо дёргал её за локон, когда думал, что никто не смотрит. Девчонки сразу это подмечали и шептались с хитрыми, но добрыми улыбками.

– А давайте страшилки! – выкрикнул кто-то, когда песни стихли.

– Да ну! – протянул Мишка. – Мы же дети ещё. Я не хочу. Давайте лучше про космос! Это куда интереснее!

– Какие дети? Какой космос?! – не согласился Валера. – Нам по двенадцать-тринадцать! Уже взрослые! Хочу про вурдалаков послушать!

Все засмеялись. Кто-то предложил рассказать про чёрную руку, кто-то – про безголового пионера, бродящего по лагерям. Смеялись ещё громче, перекрикивали друг друга.

Но когда Костя поднял голос и сказал: – А давайте… давайте попробуем призвать Пиковую даму! – тишина повисла мгновенно.

Треск огня вдруг стал слишком отчётливым. Листья на деревьях вокруг словно перестали шуршать. Сева почувствовал, как внутри холодок расползается, хотя совсем недавно они хохотали так беззаботно.

– Да ну тебя, – махнула рукой Ангелина. – Глупости детские.

– А ты боишься? – ухмыльнулся Костя, и в его очках отразилось пламя.

Несколько девочек прыснули смехом, но уже тише, осторожнее. Лёша нахмурился, хотел что-то сказать, но передумал – только вкинул в огонь новую ветку.

– Чтобы её вызвать, – продолжал Костя с каким-то странным азартом, – нужно зеркало. И свечу. И сказать три раза…

– Хватит, – резко сказал Лёша. Голос прозвучал непривычно твёрдо. – Это сказки. Мы сюда приехали отдыхать, а не глупостями заниматься.

Дети затихли. Кто-то хмыкнул, кто-то поёрзал.

И только Сева не мог отвести глаз от огня. Вспомнил пятно на стене над своей кроватью. Вспомнил шаги ночью. Вспомнил холодок у озера.

И вдруг ему показалось: в языках пламени, в самом их центре, мелькнуло лицо. Бледное, женское. С чёрными провалами вместо глаз.

Он моргнул – и исчезло. Только костёр, только искры, поднимающиеся в небо.

– Эй, Сева, чего застыл? – пихнул его Мишка в бок. – Испугался, что ли?

Сева хотел ответить, но слова застряли в горле.

Они пели ещё, шутили, хрустели хлебом с вареньем, которое принесли из столовой. Но когда костёр начал гаснуть, и круг света сузился, каждый ребёнок невольно стал сидеть ближе к соседу. И каждый раз, когда ветер колыхал ветви, казалось, что в темноте между стволами кто-то стоит и смотрит.

Ночь лагерь приняла целиком – и будто больше не хотела отпускать.

И такой, что волосы на затылке у Севы встали дыбом. Огонь догорал, угли краснели, и казалось, что ночь придвинулась вплотную к кругу детей. Вдруг – с той стороны лагеря, где за деревьями темнели корпуса, раздался крик. Дикий. Не детский. Мужской.

Крик рвался, захлёбывался, переходил в сипение и вдруг обрывался, будто глотку зажали. Дети подскочили на ноги, кто-то вскрикнул, девочки вцепились друг другу в руки.

– Здесь сидите! – коротко бросил Лёша, и в голосе его впервые за весь день не было ни тени мягкости.

Лёша сорвался на бег, вслед за ним – Ангелина. В огне отразилось её лицо, вытянутое, бледное, совсем не похожее на то солнечное, каким оно было буквально минут 5 назад . – Валера, за главного! – крикнул Лёша на ходу. Рыжий, растерянный, только кивнул.

И вот… они остались.

Круг подростков вокруг костра, а за спиной – густая, вязкая тьма. Крик уже стих, и именно это было страшнее всего. В воздухе повисла тишина, такая плотная, что слышно было, как потрескивает смола в полене. Сева заметил, что у многих губы дрожат. Подкинул немного дров в костёр. Тот заново разошлёлся ярким пламенем. Кто-то шептал: – Может, это медведь? – Или упал кто? – Но всё это звучало фальшиво, как оправдание.

И тут Костя, который всё время сидел чуть в стороне, вдруг двинулся ближе к огню. Глаза его сверкали за стёклами очков, и в руках блеснуло маленькое зеркальце, круглое, с облупленной крышкой.

– А давайте. Сейчас самое время. – Чего давайте? – хрипло спросил Мишка.

Костя улыбнулся, уголками губ. Достал из кармана губную помаду – красную, выщербленную.

– Пиковую даму. Вызовем. Прям сейчас. Пока старших нет. Кто ссыт? Дети ахнули. Девчонки прижались друг к другу, кто-то нервно засмеялся – слишком громко для такого момента.

– Ты больной, – буркнул Валера. Но голос его прозвучал неуверенно. Почти хрипло.

– Ну-ну, – протянул Костя. – Тогда откажись вслух. Прямо сейчас. Скажи: «Я трус, и я не верю». Давай, Валера. Рыжий дернулся, открыл рот, но слова не вышли. И это было хуже любого признания.

Костя усмехнулся.

– Вот видите? Все вы – слабаки . Даже старший. А Сева? Ты же не хочешь, чтобы тебя считали ссыклом, как Валеру теперь? Сева молчал. Горло будто стянуло. Где-то позади, за костром, в темноте, ему казалось, что-то шуршало. Трава, листья – словно кто-то шагал медленно, в тени в их сторону.

– Ну так что? – Костя поднял зеркальце, и в отблесках пламени его лицо стало странным: худым, вытянутым, с длинными тенями вместо щёк. – Или мы все герои, или все трусы.

И один за другим дети начали кивать. Одни – со смехом, чтобы заглушить страх. Другие – с бледными лицами, не отрывая взгляда от огня.

И затем почти одним движением, Костя вынул из кармана маленький огрызок свечки – видно, прихватил ещё дома, нарочно. Поджёг её прямо от костра. Пламя дрожало, играло на его очках, и тень от носа легла на лицо, делая его чужим.

– Садимся кругом. Все. Никто не отлынивает.

И они подчинились. Даже Валера, который ворчал что «это глупости», уселся рядом. Девчонки приглушённо хихикали, но смех звучал как-то нервно, обрывисто. Сева почувствовал, как земля под ним холодна и зыбка, будто он сидит не у костра, а где-то в подвале на бетоне.

Костя поставил зеркальце на колени и начертал на нём помадой неровную дверь и лестницу ведущую от неё. Красный силуэт дверного прохода, словно мазок крови, в отблеске свечи выглядел совсем настоящим.

– Говорим вместе. Смотрим в зеркало, и повторям одновременно. «Пиковая дама, приди».

Кто-то прыснул:

– Да ну, бред…

Но, встретив взгляд Кости, – упрямый, жёсткий, – все зашептали. – Пиковая дама, приди… Пиковая дама, приди…

Голоса сплетались, рвались, у кого-то срывались на смех, у кого-то – на хрип. Сева смотрел в зеркало. Там отражались лица – смазанные, тёмные, будто не его друзья, а какие-то чужие дети. Будто зеркало показывало их немного другими. Чуть старше, чуть бледнее, с огромными тенями под их глазами, словно они не спали целую вечность.