Читать онлайн Цена подлинности бесплатно
Глава 1: Новая команда
Октябрьское утро 2025 года окутало Москву серой дымкой моросящего дождя, превращая мегаполис в импрессионистскую картину из размытых контуров и блестящих от влаги поверхностей. Елена Светлова стояла у панорамного окна своего кабинета на четырнадцатом этаже здания Генеральной прокуратуры России, наблюдая, как город медленно просыпается в объятиях осенней меланхолии.
Вид отсюда открывался поистине завораживающий – словно кто-то решил уместить в одном кадре всю многовековую историю российской столицы. Прямо напротив, за Неглинкой, поднимались к низким облакам золотые купола храма Христа Спасителя, их теплый блеск пробивался сквозь утреннюю дымку, напоминая о том, что у этого города есть душа, которую не смогли уничтожить ни революции, ни войны, ни десятилетия атеистической власти. Левее, словно каменные стражи прошлого, громоздились сталинские высотки – архитектурные гиганты, которые когда-то должны были символизировать мощь советской империи, а теперь просто являлись частью городского ландшафта, свидетелями ушедшей эпохи.
Но между этими островками прошлого уверенно прорастало настоящее: стеклянные башни бизнес-центров тянулись к небу, их фасады отражали утренний свет, создавая игру отблесков и теней. На рекламных экранах, установленных на крышах зданий, светились строки новостей и реклама – цифровая пульсация современного мира. Елена заметила, как между высотками пролетел дрон службы доставки – белая точка в сером небе, еще один символ XXI века, который органично вписался в московский пейзаж.
Внизу, на улице Большая Дмитровка, уже началось обычное утреннее движение. Поток машин тек между историческими зданиями XIX века и современными стеклянными офисами, создавая тот контраст старого и нового, который так характерен для российской столицы. Пешеходы, закутанные в плащи и куртки, спешили по мокрым тротуарам, их силуэты сливались в единую человеческую реку, устремленную к своим ежедневным заботам и делам.
Елена невольно улыбнулась, глядя на эту картину. Два года и четыре месяца назад она смотрела в это же окно совершенно другими глазами – глазами обычного майора прокуратуры, который расследовал убийство в галерее на Остоженке и даже не подозревал, что это дело изменит всю его жизнь. Тогда Москва казалась ей просто большим городом, где случаются преступления и где нужно искать преступников. Теперь же она видела в каждом здании, в каждой улице отражение той культурной памяти, которую ей приходилось защищать.
Дело международной сети "Наследие" сделало имя подполковника Светловой известным не только в России, но и далеко за ее пределами. Схема торговли произведениями искусства спорного происхождения, которую они раскрыли тогда, оказалась лишь верхушкой айсберга. За два с лишним года работы нового отдела выяснилось, что мир искусства пронизан сетями мошенников, фальсификаторов и откровенных преступников, которые превратили торговлю культурными ценностями в высокодоходный криминальный бизнес.
Теперь Елена носила звание подполковника и возглавляла специальный отдел по преступлениям в сфере культурных ценностей – первое подразделение такого рода в российской истории, созданное по личному указанию президента после громкого раскрытия дела "Наследия". Кабинет ее располагался в новом крыле здания, построенном специально для подразделений, занимающихся особо важными делами.
Строгий интерьер в серых и синих тонах, современная мебель, три больших монитора на рабочем столе и, конечно, сейф для секретных документов – все это должно было подчеркивать серьезность задач, которые решал отдел. На стенах висели несколько репродукций русских художников – Левитан, Поленов, Серов – и диплом о высшем образовании по искусствоведению, который Елена получила заочно уже после назначения на новую должность. "Нельзя бороться с преступлениями в сфере искусства, не понимая самого искусства", – часто говорила она подчиненным, и в этих словах не было показной мудрости – за годы работы она действительно полюбила живопись, научилась различать стили и эпохи, понимать язык художников прошлых веков.
Но сегодня утром что-то не давало ей покоя. Может быть, это была осенняя хандра, а может быть – предчувствие, которое редко обманывало опытного следователя. За окном моросил дождь, на столе лежали рутинные отчеты, в приемной тикали часы, отсчитывая минуты обычного рабочего дня. И все же Елена чувствовала – сегодня произойдет что-то важное.
За два года работы отдел значительно расширился. Если изначально в нем работали всего пять человек, то теперь штат составлял двадцать три специалиста различного профиля – от криминалистов до IT-экспертов, от искусствоведов до специалистов по международному праву. Но костяк команды остался прежним – те самые люди, которых Елена лично отбирала, формируя уникальное подразделение на стыке криминалистики, искусствоведения и высоких технологий.
Иногда, в минуты откровенности с самой собой, Елена признавалась, что эта работа далась ей нелегко. После дела "Наследия" ей пришлось многому учиться заново – не только профессиональным навыкам, но и умению жить в мире, где на тебя смотрят как на героя. Интервью журналистам, выступления на конференциях, встречи с международными коллегами – все это было непривычно для человека, который привык работать в тени, тихо и методично расследуя преступления.
Личная жизнь тоже изменилась. Муж Андрей, поначалу гордившийся ее успехами, постепенно стал все больше отдаляться. Ему, университетскому преподавателю истории, было сложно принять, что жена стала более известной и успешной, чем он. Развод случился год назад – тихий, цивилизованный, без скандалов и взаимных упреков. Просто два человека поняли, что идут разными дорогами.
Теперь Елена жила одна в квартире на Патриарших прудах – символично, в районе, где когда-то творили многие выдающиеся деятели искусства. По вечерам она часто гуляла по этим улицам, размышляя о том, как переплетаются судьбы людей и произведений искусства, как через века протягиваются невидимые нити, связывающие художника и зрителя, прошлое и настоящее.
Одиночество не тяготило ее – скорее, оно стало необходимостью. Работа требовала полной отдачи, а личные отношения могли стать уязвимым местом. Дело "Наследия" научило ее, что преступники не брезгуют угрозами в адрес семьи, и Елена предпочитала не подставлять под удар близких людей.
Мысли Елены прервал мягкий стук в дверь. Она обернулась от окна, мысленно переключаясь с созерцания осенней Москвы на рабочие вопросы.
– Елена Викторовна, можно? – заглянула в кабинет Анна Волкова, самый молодой прокурор в отделе.
– Конечно, Анна. Проходи.
Анна вошла в кабинет, но не сразу направилась к креслу для посетителей. Вместо этого она остановилась у двери, нервно теребя папку с документами. За два года совместной работы Елена научилась читать настроение своих подчиненных по малейшим деталям, и сейчас она видела, что молодой прокурор явно волнуется.
Анна Волкова за эти два года заметно изменилась, превратившись из амбициозной выпускницы юридического факультета МГУ в настоящего профессионала. Высокая, стройная, с короткими каштановыми волосами и внимательными карими глазами, она научилась сочетать природную энергичность с необходимой в их работе осторожностью. В свои двадцать восемь лет Анна уже успела поработать над десятком сложных дел и зарекомендовать себя как талантливого юриста с аналитическим складом ума.
Но сегодня в ее поведении было что-то такое, что заставляло думать о серьезных проблемах.
– Анна, что-то случилось? – спросила Елена, указывая жестом на кресло. – Садись, рассказывай.
– У нас новое дело, – начала Анна, устраиваясь в кресле, но все еще нервно сжимая папку. – Кража из частной коллекции. Но… есть особенности, которые меня беспокоят.
– Какие именно?
– Украли всего одну картину, игнорируя более дорогие произведения. И… – Анна помедлила, словно сомневаясь, стоит ли говорить дальше. – И дело происходит на Остоженке.
Елена почувствовала знакомое покалывание интуиции – то же ощущение, которое было у нее два года назад, когда она впервые услышала о загадочной смерти коллекционера Виктора Волкова. Остоженка… Этот престижный район в центре Москвы, где в старинных особняках живут состоятельные люди и располагаются дорогие галереи, уже однажды стал местом, изменившим всю ее жизнь.
Улицы Остоженки были особенными – здесь каждый дом дышал историей. Построенные в конце XVIII – начале XIX века для московского дворянства, эти особняки пережили революции, войны, советскую эпоху и постсоветскую перестройку. Теперь, после тщательной реставрации, они стали домами для новой российской элиты – предпринимателей, высокопоставленных чиновников, деятелей культуры.
Именно здесь, в галерее "Русское наследие", два года назад нашли мертвого Виктора Волкова – коллекционера, который пытался выяснить происхождение картин в своей коллекции и наткнулся на международную сеть торговцев произведениями искусства спорного происхождения. То дело началось как обычное расследование убийства, а закончилось арестами в нескольких странах и созданием нового отдела в прокуратуре.
Елена до сих пор помнила тот особняк – красный кирпич, белокаменные наличники, высокие окна с ажурными решетками. Помнила запах старого дерева и масляных красок, тишину галерейных залов, где картины словно ждали зрителей, готовых понять их немой язык. И помнила ощущение, что прикасается к чему-то большему, чем обычное преступление – к вечной борьбе между теми, кто создает красоту, и теми, кто пытается ее купить, продать или уничтожить.
– Расскажи подробности, – попросила Елена, садясь за рабочий стол и открывая блокнот.
– Коллекционер Игорь Белкин, сорок пять лет, владелец IT-компании "БелТех", – Анна открыла папку и начала читать. – Живет в отреставрированном особняке XIX века на Соймоновском проезде. Коллекционирует русскую живопись уже больше пятнадцати лет.
– Что именно украли?
– Картину Василия Поленова "Московский дворик", 1878 год. Предварительная оценочная стоимость – около пятидесяти миллионов рублей.
– А что с остальными картинами в коллекции?
Анна перелистнула несколько страниц.
– Вот здесь самое странное. В коллекции Белкина есть гораздо более дорогие полотна. Левитан "Золотая осень" – семьдесят миллионов рублей, Серов "Портрет неизвестной" – восемьдесят миллионов, несколько работ Коровина общей стоимостью около ста миллионов. Но воры взяли только Поленова.
– И никого не было дома во время кражи?
– Белкин вернулся из командировки поздно вечером, лег спать около часа ночи. Утром обнаружил пропажу. Сигнализация не сработала, записи с камер видеонаблюдения удалены профессионально.
Елена записывала информацию, одновременно обдумывая услышанное. Схема была знакомой – профессиональная работа, точное знание того, что нужно брать, минимум следов. Но что-то в этом деле заставляло ее насторожиться еще больше, чем обычно.
– Анна, а система безопасности? Кто ее устанавливал?
– Компания "СекьюритиТех", работают с Белкиным уже четыре года. Очень надежные, обслуживают многих VIP-клиентов в Москве.
– Значит, либо кто-то из сотрудников компании участвует в краже, либо преступники имеют очень высокую квалификацию.
– Я склоняюсь ко второму варианту, – осторожно сказала Анна. – Белкин производит впечатление порядочного человека, а компания работает на рынке уже двадцать лет без серьезных нареканий.
Елена встала и снова подошла к окну. За стеклом Москва продолжала жить своей утренней жизнью – машины стояли в пробках, люди спешили на работу, рекламные экраны мигали яркими цветами. Обычный день в большом городе. Но где-то в этом огромном городе скрываются люди, которые превратили кражу произведений искусства в профессиональную деятельность.
– Хорошо, – решила Елена. – Собираем команду через полчаса. Нужно обсудить это дело со всеми специалистами.
– Я уже предупредила, все будут, – кивнула Анна, поднимаясь с кресла.
– И еще, Анна…
– Да?
– Хорошая работа. Ты правильно почувствовала, что в этом деле что-то не так.
Анна улыбнулась – первый раз за утро искренне и без напряжения.
– Спасибо, Елена Викторовна. Просто после дела "Наследия" я стараюсь обращать внимание на детали, которые раньше могла бы упустить.
Когда Анна ушла, Елена еще несколько минут стояла у окна, обдумывая услышанное. Кража на Остоженке, профессиональная работа, странный выбор картины… Все это напоминало начало того дела, которое два года назад перевернуло ее жизнь.
Но была и разница. Тогда она была обычным майором, который расследовал убийство и не подозревал о масштабах проблемы. Теперь она знала, насколько сложным и опасным может быть мир торговли произведениями искусства. Знала, что за красивыми картинами часто скрываются большие деньги, международные связи и люди, готовые на все ради прибыли.
Через полчаса в переговорной собрался весь основной состав отдела – пятнадцать человек, каждый со своей специализацией и характером. Просторное помещение с большим овальным столом из темного дерева, современным проектором и панорамными окнами, выходящими на внутренний двор здания, располагало к серьезным обсуждениям.
Но основную работу по сложным делам по-прежнему вела первоначальная команда из пяти человек, которых Елена считала лучшими специалистами в своих областях. За два года совместной работы они превратились в слаженный механизм, где каждый знал свою роль и мог рассчитывать на поддержку коллег.
Максим Крылов, которому недавно исполнилось тридцать лет, сидел за своим обычным местом у стены, окруженный ноутбуком, планшетом и несколькими внешними дисками. IT-специалист нового поколения, он мог найти любую информацию в сети за считанные минуты, взломать практически любую систему безопасности и восстановить данные, которые другие считали безвозвратно утерянными.
Высокий, худощавый, с всклокоченными темными волосами и внимательными серыми глазами за модными очками в тонкой оправе, Максим иногда забывал о существовании реального мира, полностью погружаясь в цифровую реальность. Его рабочее место больше напоминало космический корабль – три монитора разного размера, механическая клавиатура, которая стучала под его быстрыми пальцами, как дятел по дереву, и множество кабелей, которые он периодически переподключал с видом ученого, проводящего сложный эксперимент.
За два года работы в отделе Максим стал настоящим экспертом по киберпреступлениям в сфере искусства и помог раскрыть множество дел, связанных с подделкой документов, онлайн-мошенничеством и цифровым пиратством. Но иногда Елена ловила себя на мысли, что для Максима искусство существует прежде всего в виде файлов на компьютере – пикселей, мегабайтов, цифровых кодов. Понимал ли он, что за каждой картиной стоит живой человек со своими чувствами и переживаниями?
Сейчас он сосредоточенно смотрел в экран ноутбука, изучая что-то, что требовало полного внимания. Максим имел привычку полностью погружаться в работу, забывая о времени и окружающих людях. Елена знала, что сейчас он, скорее всего, уже начал изучать технические аспекты кражи – анализировать системы безопасности, искать цифровые следы, проверять базы данных.
Вера Николаевна Морозова, пятидесяти девяти лет, представляла противоположный полюс – искусствовед старой школы с энциклопедическими знаниями и безукоризненным вкусом. Элегантная женщина среднего роста с седеющими волосами, собранными в строгий пучок, она относилась к новым технологиям с некоторым недоверием, зато в вопросах атрибуции и оценки произведений искусства ей не было равных в России, а может быть, и в мире.
Вера Николаевна закончила искусствоведческий факультет МГУ еще в советское время, защитила кандидатскую диссертацию о русской живописи XIX века, двадцать лет проработала в Третьяковской галерее, дойдя до должности заместителя директора по научной работе. Ее приход в прокуратуру два года назад стал настоящей сенсацией в мире искусства – такие специалисты обычно всю жизнь работают в музеях или университетах, а не в правоохранительных органах.
Но Веру Николаевну привлекла возможность бороться с теми, кто превращает искусство в товар, кто подделывает шедевры или торгует краденым. "Произведения искусства должны принадлежать человечеству, а не отдельным богачам", – часто говорила она, и в этих словах слышалась искренняя убежденность человека, посвятившего жизнь служению прекрасному.
Сейчас она сидела прямо, держа в руках папку с репродукциями, и время от времени поправляла очки – привычка, которая выдавала ее внутреннее волнение. Елена знала, что для Веры Николаевны каждая украденная картина – это не просто материальный ущерб, а рана, нанесенная культуре.
Даниил Сергеев, тридцати шести лет, бывший оперативник уголовного розыска, перешедший в прокуратуру полтора года назад, сидел с прямой спиной и внимательно слушал разговоры коллег. Крепко сложенный мужчина с короткой стрижкой и внимательными темными глазами, он привык действовать, а не размышлять, и эта привычка иногда создавала трения с более интеллектуальными членами команды.
За плечами у Данила пятнадцать лет работы в уголовном розыске, опыт работы с организованными преступными группировками и безупречная репутация честного сотрудника. Он специализировался на экономических аспектах преступлений в сфере искусства – отмывании денег через покупку произведений искусства, незаконном вывозе культурных ценностей, махинациях на аукционах.
Прямолинейный и практичный, Даниил часто служил противовесом более теоретическим рассуждениям коллег. "Красота красотой, но преступление есть преступление", – любил говорить он, и эта житейская мудрость часто помогала команде не уходить в абстрактные рассуждения об искусстве, а сосредоточиться на поиске конкретных преступников.
Сейчас он листал материалы дела, делая пометки в блокноте. Елена знала, что Даниил уже мысленно составляет план оперативных мероприятий – кого допросить, где провести обыски, какие документы запросить. Для него расследование было прежде всего логической цепочкой действий, которые должны привести к раскрытию преступления.
И Анна Волкова – самый молодой член команды, но уже успевшая доказать свою ценность как юрист и аналитик. Она была единственной из команды, кто получил образование уже в новой России, свободно владела тремя иностранными языками и легко находила общий язык с международными коллегами.
Анна представляла новое поколение российских юристов – технически подкованных, амбициозных, готовых работать в международной среде. Но иногда Елена замечала, что молодой прокурор слишком торопится доказать свою компетентность, иногда принимая решения поспешно, без достаточного анализа всех обстоятельств.
– Итак, коллеги, – начала Елена, когда все расселись за столом, – у нас новое дело. Кража из частной коллекции на Остоженке. Анна уже изложила основные факты, но давайте обсудим детали.
Максим поднял голову от ноутбука.
– Елена Викторовна, я уже начал изучать техническую сторону. Система безопасности дома Белкина – "СекьюритиТех Премиум", одна из самых современных в России. Двенадцать камер высокого разрешения, датчики движения, инфракрасные барьеры, прямая связь с пультом охранной компании.
– И как преступники ее обошли?
– Вот в том-то и дело – они ее не обходили, – Максим повернул ноутбук к команде, показывая схему системы безопасности. – Система продолжала работать в штатном режиме всю ночь. Но записи видео велись не в основное хранилище, а в специально созданную скрытую папку, которая потом была удалена с помощью профессиональной программы для безвозвратного стирания данных.
Вера Николаевна сняла очки и задумчиво протерла их.
– Простите, Максим, но я не очень понимаю техническую сторону. Можете объяснить простыми словами?
– Конечно, Вера Николаевна, – Максим привык объяснять сложные технические вещи неспециалистам. – Представьте, что вы записываете что-то в дневнике, но не в обычный дневник, а в специальную тетрадку, которую потом сжигаете. Для окружающих кажется, что вы ведете обычный дневник, но на самом деле никаких записей не остается.
– Понятно. То есть нужны очень серьезные знания в области компьютеров?
– Именно. Это могли сделать только высококлассные специалисты. Таких хакеров в России наберется от силы человек тридцать-сорок.
Даниил положил ручку на стол и наклонился вперед.
– Максим, а есть возможность вычислить, кто именно это сделал? Может быть, по стилю работы или используемым программам?
– Работаю над этим. Некоторые приемы довольно специфичные. Думаю, к вечеру смогу составить примерный профиль хакера.
Елена делала пометки в блокноте, обдумывая полученную информацию.
– Хорошо. Вера Николаевна, что можете сказать о самой картине?
Искусствовед открыла папку с репродукциями и разложила несколько фотографий на столе.
– "Московский дворик" Поленова – одно из самых знаковых произведений русского реализма, – начала она тем спокойным, размеренным голосом, которым обычно читают лекции в университетах. – Написано в 1878 году, когда художнику было тридцать четыре года. Это время расцвета русской живописи, эпоха передвижников, поиска национальной идентичности в искусстве.
– А что изображено на картине?
– Обычный московский двор с его повседневной жизнью. Но в этой простоте – вся философия русского реализма. Поленов показал красоту обыденного, поэзию повседневности. Каждая деталь картины пронизана любовью к родной земле.
Анна подняла руку.
– Вера Николаевна, а сколько существует вариантов этой картины? Поленов писал только один "Московский дворик"?
– Отличный вопрос. Сейчас оригинал находится в Третьяковской галерее. Но существует несколько авторских повторений и множество копий – как современных Поленову, так и более поздних. Чтобы точно определить, что именно украли у Белкина, нужна специальная экспертиза.
– А какова стоимость оригинала Поленова на современном рынке?
– Если это действительно авторское повторение "Московского дворика", то стоимость может достигать ста-ста пятидесяти миллионов рублей. Поленов – один из самых дорогих русских художников на международных аукционах.
Максим поднял голову от ноутбука, где мелькали строки кода.
– А вот тут у меня интересная информация, – сказал он, поворачивая экран к команде. – Я проверил активность в интернете, связанную с "Московским двориком". И нашел кое-что странное.
– Что именно?
– Сегодня утром, в восемь часов тридцать минут, на NFT-платформе OpenSea была выставлена на продажу цифровая версия "Московского дворика" Поленова.
В переговорной повисла тишина. Все знали, что такое NFT – цифровые сертификаты подлинности, которые позволяют "владеть" цифровыми копиями произведений искусства. Но связь между кражей физической картины и появлением ее цифровой версии была неожиданной.
– Что такое NFT? – спросила Вера Николаевна, как всегда честно признаваясь в незнании новых технологий.
– Non-Fungible Token, – объяснил Максим терпеливо. – Цифровой сертификат подлинности. Покупаешь не саму картинку, а уникальные права на нее в блокчейне. Как будто покупаешь оригинал картины, только цифровой.
– И сколько просят за эти права?
– Два миллиона долларов.
Даниил присвистнул.
– Два миллиона долларов за компьютерный файл? Люди с ума сошли.
– Дело не в файле, а в статусе владения, – возразил Максим. – NFT дает эксклюзивные права. Плюс многие покупают как инвестицию – цены на NFT известных произведений постоянно растут.
Елена почувствовала знакомое покалывание интуиции – то же ощущение, которое было у нее в начале дела "Наследия".
– Максим, это случайность или связано с кражей?
– Слишком странное совпадение для случайности. Тем более что продавец скрывается под псевдонимом ArtReborn.
– ArtReborn?
– "Возрождение искусства". Философская позиция, судя по названию.
Вера Николаевна помрачнела.
– Какое может быть возрождение искусства через продажу компьютерных файлов?
– Некоторые считают, что цифровое искусство – это будущее, – осторожно сказал Максим. – Что NFT демократизирует доступ к культуре.
– Ерунда, – отрезала Вера Николаевна. – Искусство – это не пиксели на экране. Это материал, техника, время, душа художника.
– Но ведь большинство людей видят "Московский дворик" именно в цифровом виде – в интернете, в книгах, на открытках, – возразил Максим. – Может быть, NFT – это просто новый способ сделать искусство доступным?
– За два миллиона долларов? – язвительно спросил Даниил. – Очень демократично.
Елена подняла руку, прерывая спор.
– Коллеги, пока это только предположения. Анна, есть ли информация о похожих кражах в последнее время?
Анна открыла планшет и быстро пролистала несколько страниц.
– Проверила по базе данных МВД. За последние три месяца зафиксированы четыре кражи произведений искусства, которые подходят под нашу схему.
– Какие именно?
– Левитан "Золотая осень" из частной коллекции в Сочи – украли месяц назад. Шишкин "Утро в сосновом лесу", копия начала XX века, из музея в Екатеринбурге – три недели назад. Куинджи "Лунная ночь на Днепре" из галереи в Санкт-Петербурге – две недели назад. И Серов "Девочка с персиками", авторское повторение, из частной коллекции в Калининграде – неделю назад.
– И везде такая же схема – берут одну конкретную картину, игнорируя более дорогие?
– Именно. И во всех случаях воры работали профессионально – никаких следов, отключенные системы безопасности, точное знание планировки помещений.
Максим уже работал за ноутбуком, его пальцы быстро скользили по клавиатуре.
– Проверяю NFT-платформы на предмет этих картин… Есть! – он повернул экран к команде. – Левитан выставлен на продажу три недели назад, Шишкин – две недели, Куинджи – неделю, Серов – позавчера. Продавец везде один – ArtReborn. И все уже проданы!
– За сколько?
– Левитан – за полтора миллиона долларов, Шишкин – за миллион двести тысяч, Куинджи – за два с половиной миллиона, Серов – за три миллиона.
Даниил быстро подсчитал в уме.
– Итого почти десять миллионов долларов за четыре файла. При том, что украденные оригиналы стоят в общей сложности около пятисот миллионов рублей – это примерно семь миллионов долларов по текущему курсу.
– Хорошая доходность, – мрачно заметила Елена. – Украл на семь миллионов, продал за десять.
Вера Николаевна сняла очки и задумчиво протерла их дрожащими руками.
– Но зачем красть оригиналы, если для NFT достаточно хорошей фотографии?
– Хороший вопрос, – согласилась Елена. – Максим, можете определить качество изображений, на основе которых созданы NFT?
IT-специалист поработал несколько минут за компьютером, изучая метаданные файлов.
– Разрешение исходных изображений превышает возможности любой фотографии, – сообщил он наконец. – Это либо профессиональное 3D-сканирование с разрешением в сотни мегапикселей, либо какая-то другая технология высокоточной оцифровки.
– То есть преступникам нужны именно оригиналы, а не фотографии?
– Похоже на то. Для создания таких качественных NFT требуется доступ к самим картинам.
Елена встала и подошла к окну. За стеклом осенняя Москва продолжала жить своей размеренной жизнью, но в переговорной складывалась картина масштабного преступления.
– Итак, что мы имеем, – подвела она итог, не оборачиваясь от окна. – Международная группа крадет знаменитые картины русских художников XIX века. Затем на основе этих оригиналов создает сверхкачественные цифровые копии и продает их как NFT за миллионы долларов.
– Но оригиналы куда деваются? – спросила Анна.
– Хороший вопрос. Возможно, их продают в частные коллекции людей, которые готовы владеть заведомо краденым. А возможно…
– Возможно, что?
– Возможно, уничтожают. Чтобы цифровая копия стала действительно единственным способом увидеть произведение.
В переговорной повисла тяжелая тишина. Мысль об уничтожении произведений искусства ради создания компьютерных файлов казалась кощунственной.
– Это же варварство, – прошептала Вера Николаевна.
– Для них это бизнес, – жестко ответил Даниил. – Производство эксклюзивного цифрового контента.
Елена повернулась к команде.
– Хорошо. У нас есть зацепка – продавец ArtReborn. Максим, изучайте его цифровые следы. Попробуйте выяснить, кто скрывается за этим псевдонимом. Вера Николаевна, составьте список картин, которые могут украсть следующими – знаменитые произведения русской живописи в частных коллекциях или региональных музеях. Даниил, проанализируйте схему – кто покупает NFT за такие деньги, откуда у них средства. Анна, свяжитесь с международными коллегами – возможно, похожие кражи есть и в других странах.
– А что будете делать вы? – спросила Анна.
– Поеду к Белкину. Хочу лично поговорить с человеком, который стал жертвой этой схемы, и посмотреть на место преступления.
Совещание завершилось, но Елена задержалась в переговорной, глядя на материалы дела, разложенные на столе. Фотографии украденных картин, схемы, распечатки с сайтов NFT – все это складывалось в картину нового типа преступности, которого она еще не встречала.
Кража произведений искусства ради создания цифровых копий – это было не просто преступлением, а покушением на саму природу искусства. Если их теория верна, то где-то в мире есть люди, которые считают, что компьютерный файл может заменить холст, краски и прикосновение руки художника.
И их нужно остановить любой ценой.
Глава 2: Коллекционер
Соймоновский проезд встретил Елену торжественной тишиной старой Москвы – той особой атмосферой, которая возникает только в местах, где каждый камень помнит историю. Узкая улочка, зажатая между Остоженкой и Пречистенкой, словно существовала в параллельном времени, где современный мегаполис останавливался у невидимой границы прошлого.
Особняк Белкина – трехэтажное здание из красного кирпича с белокаменными наличниками – выделялся среди соседних домов своей величественной строгостью. Построенный в 1890-х годах для семьи московского промышленника, он пережил революцию, когда здесь размещались коммунальные квартиры, затем советские учреждения, и наконец, в 2000-х, был выкуплен и кропотливо отреставрирован новыми владельцами.
Елена остановилась перед ажурными воротами, изучая фасад. Архитектура эпохи Александра III – эклектика с элементами русского стиля, когда зодчие искали национальную идентичность в камне и кирпиче, так же как художники искали ее на холсте. Высокие окна первого этажа украшали кованые решетки тонкой работы, а над входом красовался фамильный герб прежних владельцев – орел с распростертыми крыльями, державший в когтях свиток.
Охранник в сером костюме – молодой мужчина с военной выправкой – вежливо проверил документы и сопроводил к парадному входу. Тяжелая дубовая дверь с бронзовыми накладками открылась почти бесшумно, впуская Елену в мир, где время текло по другим законам.
Холл особняка поражал сочетанием исторической подлинности и современных технологий. Паркет из мореного дуба, уложенный более века назад, сиял под мягким светом LED-панелей, стилизованных под старинные люстры. Стены украшали репродукции – Елена узнала Брюллова, Айвазовского, Крамского. На консоли XVIII века стоял современный планшет системы "умный дом", его черный экран контрастировал с позолоченными завитками антикварной мебели.
Воздух был особенным – слегка прохладным, с едва уловимым запахом старого дерева, кожаных переплетов и того специфического аромата, который появляется в домах, где живут картины. Система климат-контроля работала практически бесшумно, поддерживая идеальную температуру и влажность для сохранности произведений искусства.
– Елена Викторовна? – в холл спустился мужчина лет сорока пяти, и Елена сразу поняла – перед ней человек, в котором удивительным образом сочетались мир высоких технологий и классическое искусство.
Игорь Белкин был среднего роста, стройный, с тщательно подстриженными темными волосами, в которых уже появлялись первые серебристые нити. Одет он был в дорогой, но сдержанный костюм темно-синего цвета – итальянский крой, безупречная посадка, но без показной роскоши. На запястье поблескивали классические швейцарские часы, а в петлице пиджака – небольшой значок, который Елена сразу не смогла рассмотреть.
Но больше всего ее поразили глаза Белкина – умные, внимательные, но в них читалась какая-то глубокая усталость. Не физическая, а душевная – усталость человека, который многого достиг в жизни, но так и не нашел того, что искал.
– Игорь Львович, – Елена протянула руку. – Спасибо, что согласились на встречу.
– Конечно, – его голос был приятным, слегка хрипловатым, с едва заметными нотками интеллигентности старой закалки. – Проходите, пожалуйста. Хотя после случившегося дом уже не кажется таким уютным.
Он провел ее во второй этаж, в просторную гостиную, которая явно служила основным местом для демонстрации коллекции. Высокие потолки с лепниной, паркет с художественным узором, и, конечно, картины – десятки картин на стенах, каждая в своем мире света благодаря индивидуальной подсветке.
– Впечатляющая коллекция, – искренне сказала Елена, медленно оглядывая стены.
– Семнадцать лет собирал, – в голосе Белкина появились теплые нотки. – Каждая картина – это история, встреча, иногда – настоящее приключение.
Елена остановилась перед пустым местом на стене – ровным светлым прямоугольником на темных обоях, где еще вчера висел "Московский дворик" Поленова. Рядом висели другие полотна – Левитан "Вечерний звон", Коровин "Парис. Кафе де ля Пэ", Серов "Портрет актрисы М.Н. Ермоловой". Каждая стоила миллионы, но воры взяли только одну, конкретную картину.
– Расскажите, как вы пришли к коллекционированию, – попросила Елена, устраиваясь в кресле, обитом старинным шелком.
Белкин задумался, глядя в окно, где за стеклом виднелись голые ветви старых лип.
– Это семейное. Мой дед, Лев Михайлович Белкин, был искусствоведом – работал в Пушкинском музее еще до войны. Мать – художница, правда, не очень успешная, но с настоящим пониманием прекрасного. – Он помолчал, словно перелистывая страницы памяти. – В детстве я проводил часы в мастерской матери, смотрел, как она работает. Запах масляных красок, скрип мольберта, игра света на холсте… Это формирует человека.
– А как вы совместили IT-бизнес с искусством?
– Противоречие кажущееся. – Белкин улыбнулся первый раз за разговор. – IT – это тоже творчество, просто на другом языке. Алгоритмы могут быть такими же красивыми, как мазки кисти. Но цифровой мир слишком быстрый, слишком изменчивый. А картины… они вечны. Поленов писал свой "Московский дворик" в 1878 году, а мы до сих пор видим в нем жизнь, правду, красоту.
– Расскажите об этой картине. Как она попала к вам?
Глаза Белкина загорелись – Елена видела, что это его любимая тема.
– Аукцион Сотбис в Лондоне, май 2019 года. – Он говорил медленно, словно смакуя воспоминания. – Лот 247. Поленов "Московский дворик", авторское повторение 1902 года. Предварительная оценка – от восьми до двенадцати миллионов фунтов.
Белкин встал и подошел к пустому месту на стене.
– Зал был полон. Коллекционеры со всего мира, представители музеев, арт-дилеры. Чувствуется особая энергия, когда люди борются за подлинную красоту. Торги начались с шести миллионов. Быстро дошли до десяти. Остались только трое – я, какой-то американский миллиардер и анонимный покупатель по телефону.
– Анонимный покупатель?
– На аукционах это обычная практика. Кто-то не хочет светиться. В итоге я выиграл за тринадцать миллионов восемьсот тысяч фунтов. – Он повернулся к Елене. – Почти миллиард рублей по тогдашнему курсу.
– Немалая сумма даже для успешного предпринимателя.
– Я продал долю в одном из своих стартапов. Коллеги считали меня сумасшедшим – потратить столько на "кусок холста с краской". – В голосе Белкина появилась легкая горечь. – Они не понимают. Это не инвестиция в обычном смысле. Это… сопричастность вечности.
Елена вспомнила слова Веры Николаевны с утреннего совещания о том, что "Московский дворик" – это символ русского реализма, поэзия повседневности. Поленов сумел показать красоту обыденного московского быта, вложить в простую картинку глубокий философский смысл о ценности каждого момента жизни.
– А экспертизы? Как вы убеждались в подлинности?
– Полный цикл. – Белкин достал с полки толстую папку с документами. – Рентгенография показала характерные для Поленова слои грунта. Спектральный анализ красок подтвердил использование пигментов, доступных в 1902 году. Дендрохронологический анализ подрамника дал точную датировку дерева – 1901 год. И главное – стилистическая экспертиза. Каждый мазок, каждая деталь композиции говорила: это рука мастера.
– То есть сомнений в подлинности нет?
– Абсолютно. – Белкин закрыл папку. – Но знаете, что интересно? Иногда я думаю: а если бы это была идеальная копия, выполненная современным мастером с абсолютной точностью? Изменилось бы мое восприятие? Стала бы картина менее прекрасной?
Вопрос повис в воздухе. Елена понимала, что затрагивается очень важная тема – что делает произведение искусства ценным? Рука конкретного художника? Историческая аутентичность? Или само визуальное воздействие, независимо от авторства?
– Сложный вопрос, – осторожно сказала она. – А что вы думаете о цифровом искусстве? NFT, например?
Реакция Белкина была неожиданной – он заметно напрягся, а в глазах мелькнуло что-то похожее на боль.
– А откуда этот вопрос?
– Сегодня утром в интернете появилась цифровая версия вашего "Московского дворика". Выставлена на продажу как NFT за два миллиона долларов.
Белкин опустился в кресло, словно получив удар.
– Этого не может быть.
– К сожалению, может. Наш IT-специалист проверил – изображение сверхвысокого качества, явно сделано с оригинала.
Белкин молчал несколько минут, глядя в пустое место на стене. Потом тихо заговорил:
– Два года назад я сам запускал проект в сфере NFT. "АртЧейн" – платформа для продажи цифровых сертификатов подлинности. Идея была благородная: создать неподдельный реестр произведений искусства, где каждая картина получала бы цифровой паспорт в блокчейне.
– Что случилось с проектом?
– Закрыл через полгода. – Голос Белкина стал жестким. – Слишком много мошенников. Люди продавали NFT картин, которые им не принадлежали. Создавали "цифровые копии" несуществующих шедевров. Платформа превращалась в барахолку для спекулянтов.
– И вы разочаровались в цифровом искусстве?
– Не в искусстве. В людях. – Он встал и подошел к окну. – NFT может быть прекрасным инструментом для демократизации доступа к культуре. Но когда за этим стоят только деньги, когда цифровая копия становится важнее оригинала… это убивает саму идею искусства.
– Вы считаете, что NFT может обесценить физические произведения?
– Это философский вопрос. – Белкин повернулся к Елене. – Если миллионы людей будут владеть "цифровыми правами" на "Московский дворик", что останется от уникальности оригинала? Что останется от той магии, которая возникает, когда стоишь перед настоящим холстом, на который полтора века назад наносил краски живой человек?
В его словах звучала настоящая боль – боль человека, который видит, как то, что он любит, превращается в товар.
– Игорь Львович, мне нужно задать несколько личных вопросов.
– Слушаю.
– Вы живете один?
Белкин помедлил с ответом.
– Развелся три года назад. Сын живет с матерью в Америке, изучает программирование в Стэнфорде. Видимся редко. – Он с горечью улыбнулся. – Артем считает, что я трачу состояние на "старье". Для него искусство – это видеоигры и цифровая графика.
– То есть коллекция – это ваша семья?
– Может быть, да. – Белкин снова посмотрел на пустое место на стене. – Каждая картина – как живой собеседник. Прихожу домой, включаю подсветку, и они встречают меня. "Московский дворик" висел напротив входа в гостиную – я видел его первым, заходя сюда.
Елена почувствовала, что подходит к важному моменту разговора.
– За последние недели вам кто-нибудь звонил? Интересовался коллекцией? Может быть, предлагал купить что-то?
Белкин снова напрягся.
– А почему вы спрашиваете?
– Возможно, это была не случайная кража. Воры знали, что именно брать.
– Был один звонок. – Белкин встал и прошелся по комнате. – Недели три назад. Мужской голос с немецким акцентом. Представился коллекционером из Берлина, сказал, что хочет обсудить "взаимовыгодное сотрудничество".
– Что именно он предлагал?
– Участие в каком-то международном проекте по "цифровой архивации культурного наследия". Говорил о создании сверхточных цифровых копий для музеев и частных коллекций. Обещал большие деньги.
– И что вы ответили?
– Отказался. Сказал, что не интересуюсь. – Белкин остановился у окна. – Но он настаивал. Звонил еще дважды. Последний раз сказал странную фразу: "Мистер Белкин, искусство должно принадлежать миру, а не отдельным людям".
– Вы записывали эти разговоры?
– Нет. А зря, видимо.
Елена записывала информацию в блокнот, чувствуя, как складывается картина. Международная группа, которая целенаправленно выходит на коллекционеров, изучает их собрания, а потом крадет конкретные произведения для создания NFT.
– Игорь Львович, а у вас есть подозрения относительно того, кто мог знать о системе безопасности дома?
– Система установлена четыре года назад. Обслуживает ее "СекьюритиТех" – очень надежная компания. Но доступ к коду имеют несколько человек: я, управляющая дома Марина Викторовна, горничная…
– Можно поговорить с управляющей?
– Конечно. Она в доме, на первом этаже.
Белкин провел Елену вниз, в небольшой кабинет рядом с кухней. Марина Викторовна Соколова оказалась женщиной лет пятидесяти, с внимательными глазами и сдержанными манерами. Работала у Белкина два года, рекомендации безупречные, доступ к сейфу и системе безопасности.
– Я очень расстроена случившимся, – сказала она, отвечая на вопросы Елены. – Игорь Львович так любил эту картину. Часто стоял перед ней, особенно по вечерам.
– А кто еще бывает в доме?
– Редко кто. Игорь Львович ведет довольно замкнутый образ жизни. Иногда приезжают партнеры по бизнесу, но в кабинет на первом этаже, не в гостиную. Коллекцию он показывает только близким людям.
– А в последнее время ничего необычного не замечали?
Марина Викторовна помедлила.
– Может быть, и нет ничего такого, но… в прошлую среду видела странную машину во дворе. Темный седан, номеров не разглядела. Стоял минут пятнадцать, потом уехал.
– Опишите подробнее.
– "Мерседес", кажется. Новый. Тонированные стекла. Я подумала – может, кто-то из партнеров Игоря Львовича, но обычно он предупреждает о визитах.
Елена записала информацию и попросила описание управляющей приобщить к делу. Возвращаясь в гостиную к Белкину, она чувствовала, что получила достаточно информации для первоначальной картины, но одновременно понимала – что-то важное остается за кадром.
– Игорь Львович, последний вопрос. Вы абсолютно уверены, что рассказали мне все?
Белкин встретил ее взгляд, и Елена увидела в его глазах внутреннюю борьбу.
– Есть еще одна деталь, – сказал он наконец. – Тот коллекционер из Германии… в последнем разговоре он сказал, что знает о моем проекте "АртЧейн". Знает детали, которые не были публичными.
– То есть он изучал вас заранее?
– Похоже на то. И еще… – Белкин подошел к письменному столу и достал из ящика небольшую флешку. – Три дня назад я нашел это в почтовом ящике. Без всяких сопроводительных записок.
– Что на ней?
– Презентация какого-то проекта "ArtReborn". Идея создания "цифрового музея будущего", где физические произведения искусства заменяются сверхточными NFT-копиями. Автор утверждает, что так искусство станет доступнее и демократичнее.
– Вы изучали эту презентацию?
– Пролистал. Красивые слова о "новой эпохе в истории культуры". Но по сути – план уничтожения традиционного коллекционирования. – Белкин передал флешку Елене. – Возможно, это связано с кражей.
Елена взяла флешку, чувствуя, что получила важную зацепку. ArtReborn – тот же псевдоним, под которым в интернете продавались NFT украденных картин.
– Спасибо за откровенность. Это может быть очень важно.
– Елена Викторовна, – Белкин проводил ее к выходу. – Скажите честно: есть шанс вернуть картину?
– Мы сделаем все возможное. Но я должна предупредить – это дело может оказаться намного сложнее обычной кражи.
– Понимаю. – Он остановился у двери. – Знаете, что самое страшное? Не потеря денег. А то, что где-то есть люди, которые считают цифровую копию равноценной оригиналу. Которые готовы уничтожить подлинное искусство ради виртуального.
Выходя из особняка, Елена еще раз оглянулась на его фасад. За окнами второго этажа горел мягкий свет – подсветка коллекции, которая продолжала жить и без одного из своих главных экспонатов. Но пустое место на стене гостиной словно кричало о потере, о ране, нанесенной не только Белкину лично, но и культуре в целом.
В машине, по дороге обратно в прокуратуру, Елена обдумывала услышанное. Игорь Белкин – сложная личность, человек на стыке двух миров. С одной стороны – успешный IT-предприниматель, представитель цифровой эпохи. С другой – романтик, ценитель классического искусства, одинокий коллекционер, для которого картины заменяют семью.
Его рассказ о звонках анонимного "коллекционера из Германии" подтверждал версию о целенаправленной подготовке к краже. А флешка с презентацией проекта ArtReborn могла стать ключом к раскрытию всей схемы.
Но больше всего Елену беспокоило другое. В словах Белкина, в его реакции на вопросы о NFT она услышала настоящий страх. Страх человека, который понимает – мир стоит на пороге изменений, которые могут навсегда изменить отношение людей к искусству.
Что, если за кражами стоит не просто желание наживы, а настоящая идеология? Что, если ArtReborn – это не криминальная группа, а движение людей, которые искренне считают, что цифровое искусство должно заменить традиционное?
И тогда украденный "Московский дворик" – это не просто картина. Это символ в войне между прошлым и будущим, между подлинностью и виртуальностью, между теми, кто хочет сохранить искусство, и теми, кто готов его "переродить".
Елена посмотрела на флешку в руке. Небольшое устройство размером с монету могло содержать ответы на все вопросы. Или наоборот – породить новые, еще более тревожные.
Глава 3: Цифровые следы
Генеральная прокуратура в восемь вечера погружалась в особую атмосферу – здание словно меняло свою сущность с наступлением темноты. Днем это был улей деятельности, где в коридорах звучали голоса, стучали каблуки, работали лифты. Вечером же оно превращалось в молчаливую крепость, где каждый звук отдавался эхом, а длинные коридоры с их строгими портретами бывших генеральных прокуроров создавали ощущение соприкосновения с историей российского правосудия.
Елена проходила через пропускной пункт, где дежурный охранник – пожилой мужчина с орденскими планками на форме – привычно кивнул ей, даже не поднимая глаз от мониторов систем безопасности. Здесь все знали подполковника Светлову – женщину, которая создала первый в России отдел по преступлениям в сфере культурных ценностей и раскрыла дело международной сети "Наследие".
Лифт плавно поднял ее на четырнадцатый этаж. За окнами кабины мелькали освещенные окна других этажей – где-то еще работали следователи, изучая материалы дел, где-то дежурные прокуроры принимали срочные решения по ночным происшествиям. Жизнь большой правоохранительной машины не останавливалась ни на минуту.
Войдя в свой кабинет, Елена почувствовала знакомую смесь усталости и азарта. Усталость – от долгого дня, от разговора с Белкиным, от необходимости постоянно держать в голове множество деталей. Азарт – от ощущения, что они нащупали нить, которая может привести к раскрытию не просто кражи, а чего-то намного более масштабного.
Она включила настольную лампу, бросив теплый свет на рабочий стол, где уже лежали материалы дела. Фотографии украденных картин, распечатки из интернета, заметки с утреннего совещания – все это складывалось в мозаику, которая пока не давала полной картины, но уже намекала на ее грандиозность.
Из кабинета Максима, расположенного в конце коридора, доносился характерный стук механической клавиатуры – IT-специалист работал в своем привычном ритме. Елена знала этот звук – когда Максим был на правильном следу, он мог просидеть за компьютером до глубокой ночи, погружаясь в цифровую реальность как дайвер в морские глубины.
Она взяла флешку, полученную от Белкина, и направилась к Максиму.
Кабинет IT-специалиста больше напоминал лабораторию сумасшедшего ученого, чем рабочее место государственного служащего. Три больших монитора образовывали полукруг вокруг его рабочего места, на экранах мелькали строки кода, схемы сетевых соединений, графики и диаграммы. Второй стол был завален внешними дисками, различными адаптерами, кабелями и устройствами, назначение которых Елена могла только догадываться.
Максим сидел в своем эргономичном кресле, склонившись над основным монитором. Его всклокоченные волосы торчали в разные стороны – верный признак того, что он долго работает. На столе стояла уже третья чашка кофе, и рядом с клавиатурой лежали печенье и энергетический батончик – боевой паек современного хакера.
– Максим, – позвала Елена с порога. – Как дела?
Он поднял голову, и она увидела в его глазах смесь восторга и легкого беспокойства.
– Елена Викторовна! – он повернулся в кресле. – У меня есть кое-что интересное. Очень интересное.
– Рассказывай.
– Для начала посмотрите на это, – Максим повернул один из мониторов к ней. На экране была открыта NFT-платформа OpenSea, где красовалось изображение "Московского дворика". – Я проанализировал метаданные этого файла. Качество просто фантастическое – разрешение 8K, глубина цвета 16 бит на канал. Это не просто фотография.
– А что тогда?
– 3D-сканирование высочайшего качества. – Максим открыл другую программу, где крутилась трехмерная модель картины. – Видите? Здесь воспроизведена не только поверхность, но и фактура мазков, толщина краски, даже микротрещины лака. Такое сканирование стоит десятки тысяч долларов и требует специального оборудования.
– То есть преступники действительно имели доступ к оригиналу?
– Не просто доступ. Они его сканировали часами, возможно, сутками. Это не быстрая операция.
Елена достала флешку.
– А вот это Белкин нашел у себя в почтовом ящике.
Максим взял флешку и вставил ее в защищенный компьютер, изолированный от основной сети. Через несколько секунд на экране открылась презентация с логотипом "ArtReborn".
– Смотрите, что у нас тут, – пробормотал Максим, пролистывая слайды. – "Будущее искусства в цифровую эпоху". "Демократизация доступа к культурному наследию". "Технология воскрешения утраченных шедевров".
Елена читала текст на экране. Презентация была выполнена профессионально – дорогой дизайн, продуманная структура, убедительные аргументы. На одном из слайдов было написано: "Физические произведения искусства – это анахронизм. Они доступны только избранным, подвержены разрушению, привязаны к конкретному месту. NFT-технология позволяет сделать искусство вечным и общедоступным".
– Красивые слова, – заметила Елена. – А что на самом деле?
– А на самом деле – посмотрите вот это, – Максим переключился на другой экран, где работала программа для анализа изображений. – Я исследовал все NFT, выставленные пользователем ArtReborn. И нашел кое-что поразительное.
На экране появилось увеличенное изображение фрагмента "Московского дворика".
– Видите эти мазки? – Максим указал на экран. – В оригинале Поленова здесь должна быть небольшая неточность – историки искусства знают о ней. Но в NFT-версии эта неточность исправлена.
– То есть?
– То есть они не просто сканировали картину. Они ее улучшили. – Максим открыл еще одну программу. – Смотрите, я сравнил NFT-версию с фотографиями оригинала из Третьяковской галереи. Цвета стали ярче, детали четче, даже композиция слегка изменена.
– Как это возможно?
– Искусственный интеллект. – В голосе Максима звучало восхищение технологией, смешанное с тревогой. – Современные нейросети могут анализировать стиль художника и дорисовывать недостающие детали, убирать дефекты, восстанавливать утраченные фрагменты. Получается картина "лучше оригинала".
Елена почувствовала холодок. Если это правда, то смысл всей затеи становился еще более зловещим.
– Максим, а можете ли вы отследить, откуда пришла эта флешка?
– Уже работаю над этим. – Он переключился на третий монитор, где запущена была программа сетевого анализа. – Файлы на флешке последний раз редактировались три дня назад с IP-адреса… – он помолчал, изучая данные. – Интересно. Очень интересно.
– Что именно?
– IP принадлежит серверу в Швейцарии. Цюрих, дата-центр компании "SecureCloud AG". Очень дорогие услуги, максимальная анонимность клиентов.
– Можете узнать больше?
Максим потер затылок – привычка, выдававшая его волнение.
– Могу попробовать, но это будет… скажем так, в серой зоне закона. Мне придется использовать методы, которые швейцарские коллеги могут не оценить.
– Насколько серой?
– Проникнуть в защищенную систему иностранной компании? Это может создать дипломатические проблемы.
Елена помолчала, обдумывая ситуацию. С одной стороны, они расследовали серьезное преступление, и любая информация могла быть важной. С другой стороны, международный скандал из-за хакерской атаки российского прокурора на швейцарский сервер никому был не нужен.
– Пока воздержитесь от прямого проникновения, – решила она. – Но постарайтесь узнать все, что можно легальными методами.
– Хорошо. А еще я нашел кое-что про саму технологию, – Максим открыл новое окно. – Помните, я говорил про ИИ, который улучшает изображения? Таких систем в мире очень мало. Технология называется "Deep Art Restoration" – глубокое восстановление искусства.
– И кто ее разрабатывает?
– Вот тут становится интересно. Основные игроки – Google Arts & Culture, Microsoft AI for Cultural Heritage и несколько стартапов. Но есть один проект, который работает в тени.
– Какой именно?
– "Renaissance AI" – швейцарская компания, зарегистрированная в том же Цюрихе. Официально они занимаются реставрацией цифровых копий произведений искусства для музеев. Неофициально – я нашел упоминания об их работе с частными коллекционерами.
– И какая связь с ArtReborn?
– Пока только географическая. Но слишком много совпадений для случайности.
В кабинет заглянула Вера Николаевна. За день она успела сменить строгий костюм на более удобную одежду – твидовый жакет и юбку, но выглядела так же элегантно и собранно.
– Простите, что беспокою, – сказала она. – Анна сказала, что вы изучаете техническую сторону дела.
– Проходите, Вера Николаевна, – пригласила Елена. – Максим как раз рассказывал об искусственном интеллекте, который улучшает произведения искусства.
Искусствовед подошла к монитору и внимательно изучила изображение.
– Это кощунство, – сказала она тихо, но с такой силой, что в кабинете повисла тишина.
– Почему вы так считаете? – осторожно спросил Максим.
– Потому что искусство – это не просто картинка, – Вера Николаевна повернулась к нему. – Это след живой руки, дыхание художника, его сомнения и прозрения. Каждый мазок Поленова – это его решение, его видение мира. А ваш компьютер это решение меняет.
– Но ведь он делает картину лучше, – возразил Максим. – Убирает дефекты времени, восстанавливает первоначальные цвета…
– А кто сказал, что следы времени – это дефекты? – Вера Николаевна села в кресло напротив его стола. – Патина, потемневший лак, микротрещины – это тоже часть истории картины. Это свидетельства ее жизни, ее путешествия через века.
– Но тогда получается, что мы должны смотреть на картины через призму разрушения, а не в их первоначальном виде.
– Максим, а вы бы стали "улучшать" лицо пожилого человека, стирая морщины, которые рассказывают историю его жизни?