Читать онлайн Ледяное сердце эриды бесплатно

Говорят, были времена, когда эриды стояли за спинами монархов, незаметные, но всесильные. Нас называли хладными тенями, усмирителями чувств, глушителями крика и шёпота внутри человеческих сердец.

Эридов приглашали к королевским детям, чтобы убрать панику, вытравить из памяти те эмоции, что делали будущих королей слабыми. Сильнейших из нас держали при советах, генералах и правителях. В ночи, когда трон сотрясался от сомнений, наши руки ложились на виски монарха, вычищая всё лишнее: жалость, зависть, угрызения совести и даже слабый отблеск нежности к врагам. Не эмоции правили королевствами, а расчёт, отточенный нашими прикосновениями. Благодаря нам короли становились почти божественными: праведными, несгибаемыми, не знающими жалости или смятения.

Все шептались, что сами эриды не способны испытывать человеческие эмоции. Любовь, сострадание и раскаяние – чуждые слова, не касающиеся нашей плоти и разума. Так повелось думать, что у эридов нет сердца, лишь тихий холод между рёбрами, пульс для чужих эмоций, но не для собственных.

Мы не плакали. Ни при жизни, ни перед лицом смерти. Ни один правитель не видел нашей слезы, до того момента пока один король не пал.

Из хроник Золотого ВекаНеизвестный автор

Глава 1

В этом лесу нет чудовищ. Есть только голодные и те,

кто ещё не понял, что их ищут.

Я голодна.

Но это не тот голод, который выворачивает живот наизнанку, не тупое требование плоти: хлеба, мяса или чего там ещё люди в себя кидают, чтобы притушить внутренний вой. Мой голод иной. Он – холодный. Лёд медленно ползёт по костям, стягивает кожу на руках и проступает инеем на пальцах. Ещё немного и поползет выше: к шее, под скулы, к глазам, делая фиолетовые зрачки почти прозрачными.

Последние дни лета выдались непривычно холодными – между корнями сосен стелется туман, цепляется за мох и старую хвою. Запредельный лес застыл где-то между ночью и рассветом, хорошее время, чтобы объяснить себе, зачем я снова вышла так рано. В этом нет тайны, ведь я – эрида. Существо, которое живёт питаясь человеческими эмоциями. От того люди рассказывают о нас сказки, будто мы призраки или злые духи. Это неправда.

Я смотрю на свои руки: пальцы такие же, как у людей, разве что на них тонкий иней, да ногти чуть светлее. Волосы выбеленные, глаза, вероятно сейчас слишком светлые, но под моей кожей кости и кровь. Просто сердце не бьётся. Всего-то.

Рядом идёт Эсса.

Она ступает мягко, почти не оставляет следов, волосы собраны в свободную косу. На ней простая туника с длинными разрезами по бокам и плащ с капюшоном. Её одежда не сковывает движения и не звенит, Эсса не любит кожу, говорит, что она слишком громкая. А я наоборот, всегда выбираю броню. Лёгкие кожаные наплечники и плотный корсет привычно скрипят на плечах и талии, ремни чуть натирают кожу под рукой, но мне нужно ощущать вес и жёсткость защиты.

– Если бы не твоя привычка вставать до рассвета, Селина, я бы сейчас спала, – произносит Эсса, не сбавляя шага.

Я смотрю на нее.

– То есть тебе пища не нужна? Посмотри на себя, скоро с инея на твоём лице можно будет соскребать крошки.

Отмечаю, как у неё побелели уши, скулы отливают серебром.

– Я не собираюсь спорить, – её взгляд изучает меня бегло, потом уходит в глубину леса. – Просто предпочитаю охотиться бодрой. Сон даёт точность, ты же знаешь.

– А я предпочитаю, чтобы мои пальцы ещё могли сжимать человеческое горло, когда появится шанс насытиться. Сон подождёт.

Я не жду согласия, нам обеим нечего доказывать. Если бы не новый указ Верховного, я бы сейчас шла по этому лесу одна, как и тысячи раз до этого. Охотиться парами – нелепость. Для эридов всегда было проще рассчитывать только на себя и я не привыкла делить охоту ни с кем, даже с себе подобными. Но теперь правила изменились. В этом лесу стало опасно даже для охотников, потому что кто-то начал охотиться уже на нас.

– Если свернём на эту тропу, – Эсса чуть кивает подбородком в сторону, – выйдем на поляну с артеррой. Люди собирают её как раз в такую рань, как ты любишь.

Я смотрю туда, куда она указывает. Лаэр рассказывал про артерру – редкую траву, которая тянется к лунному свету и сгорает под солнцем. Он не раз просил собрать её по пути с ночной охоты. Её ростки тонкие, серебристые, будто сплетённые из света и инея. Если не успеть к восходу солнца от неё останется только пепел.

Осторожно приседаю в тени массивного корня, когда вдалеке трескается ветка. Не зверь – звери чувствуют нас. Это человек.

– Не спеши, – бросаю взгляд на Эссу.

Она внимательно смотрит на заросли.

– Чувствуешь? Мужчина. Один.

Я киваю, но не отвечаю. Сейчас важнее тишина и запах человеческой тревоги. Я ощущаю её: она тёплая, немного солоноватая, уже доходит до меня, обещая облегчение.

Эсса медленно выпрямляется, я вижу, как у неё дёргается уголок рта – признак нетерпения, привычка сдерживаться, чтобы не выдать себя раньше времени.

В голове крутится мысль: если сейчас не подпитаюсь, начну терять чувствительность. Это пугает больше, чем любые человеческие ловушки. Они называют нас бессердечными, но если бы они только знали, как отчаянно мне сейчас хочется почувствовать что-то тёплое, впитать эту хрупкую, дрожащую волну страха и наконец снова стать собой.

– Держись в тени. Он идёт сюда, – тихо шепчу, чтобы Эсса услышала.

Я замираю. Всё тело становится напряжённым. Человек уже совсем рядом, он нас не замечает, занят сбором артерры, смотрит по сторонам в поисках новых ростков. Я наблюдаю за ним, не моргая, слежу как он срывает стебли, кладёт их в мешок, оглядывается через плечо. Его тревога уже доходит до меня, делая внутри немного теплее. Знаю, что нельзя спешить. Если броситься сразу, удастся вызвать только поверхностный страх, а мне нужно больше – хочется добраться до самого корня его эмоций.

Эсса отходит чуть в сторону, прикрывает меня, чтобы никто не подошёл сзади. Она сторожит, а я подбираюсь ближе. Мужчина поднимает голову, встречается со мной взглядом и резко отшатывается, будто увидел что-то ужасное.

– Нет! Не трогайте меня!

Он резко срывается с места и кидается в сторону от тропы. Я мгновенно бросаюсь за ним, ловлю его за плечо, наношу удар по коленям – не слишком сильно, чтобы не покалечить, но достаточно, чтобы сбить с ног. Он падает в мокрую траву, мешок с травами выскальзывает из руки. Я тут же хватаю его за горло, сжимаю крепко, но не перекрываю дыхание – просто удерживаю и заставляю смотреть мне в глаза.

– Нет! – он захлёбывается страхом, пытается вырваться. – Нет, Всевышний защити, прошу…

Я ловлю его взгляд. Мои глаза прозрачные, как талая вода, сталкиваются с его карими. Эсса стоит рядом, слышу её дыхание, но она не вмешивается. Я чувствую её нетерпение, голод нарастает, но она держит себя в руках – сейчас мой черёд.

Впитываю эмоции медленно, не спеша, позволяя его страху раскрыться, как ночной цветок: сначала верхний слой – отчаянная надежда, вдруг я его пощажу, потом – сдавленный ужас, а за ним – чистая, обнажённая паника. Я позволяю этим чувствам пройти через себя: они заполняют меня изнутри, разливается по коже, разгоняют иней в суставах. Хочу забрать всё, добраться до последнего, самого тёмного слоя его страха, где уже нет надежды, только обречённость.

– Селина! – Эсса вдруг рычит мне в ухо. – Они идут! Надо уходить!

Я не отвечаю, продолжаю пить его страх с холодной жаждой, в которой нет ни капли сожаления. Мне мало, – иней ещё не полностью растаял внутри. Мужчина уже почти не дышит, у него на губах булькает хрип, взгляд теряется.

– Хватит, – Эсса резко хватает меня за плечо, отдёргивает мою ладонь от его горла. – Ты его высушишь! Охотники рядом! Ты что, не слышишь?!

Я моргаю, связь с жертвой рвётся. В этот же момент что-то режет туман – слышу свист, хлопок, мимо лица проносится стрела, почти задевает кожу потоком воздуха.

– Уходим! – Эсса уже тянет меня за собой, но я вырываюсь, быстро оборачиваюсь, чтобы понять, откуда опасность.

Уйти? И не посмотреть в глаза тем, кто ловит таких, как я?

Слышу приближающийся стук копыт. В воздухе надвигается запах железа, кожи и острого мужского раздражения. Веларрон. Даже сквозь утренний сумрак вижу их чёрную форму – развевающиеся плащи, нагрудники с гербом дракона.

– Эсса, – шепчу, но она хватает меня за рукав, и тянет в чащу, туда где проходит старая кабанья тропа.

Я бегу за ней, мышцы в теле звенят от внезапной резкости.

Всадники мелькают между деревьями, крики рвутся за спиной:

– Вон они!

– Не дай уйти!

Слышу, как их лошади сшибают молодые деревья. Один из всадников на мгновение теряет равновесие, копыта громко лязгают по корням, но он удерживается и уже стреляет нам вслед. Вторая стрела вонзается в ствол прямо передо мной.

Замечательно, Селина. Ещё десять минут назад ты ставила человека на колени, а теперь бежишь, как последняя трусиха.

– Левее! Не дай им пройти к мосту!

Я уже вижу этот мост – подвесная конструкция через бурную речку, верёвки обвиты мхом, доски скользкие и шаткие. Ненавижу воду, ненавижу речку и этот проклятый мост… но это единственный путь. Запрыгиваю на него, доски трещат, прогибаются под весом, но держат. За спиной слышен топот, один из преследователей рвётся вперёд, слышу, как его клинок лязгает по дереву.

Очередная стрела свистит за спиной и вдруг жжёт мне руку – царапает кожу выше локтя. Острая боль заставляет меня крепче вцепиться в трос, чтобы не упасть.

Эсса оказывается рядом, хватает меня за талию и почти несёт через мост, подхватывает каждый раз, когда я оступаюсь на скользких досках. Мы делаем ещё несколько шагов и, наконец, оказываемся на другой стороне. Под ногами твёрдая земля, в ушах гудит кровь, а позади слышится шум воды.

– Идём! Надо бежать! – Эсса хватает меня за плечо и тянет дальше. Я вырываюсь, останавливаюсь и, почти не контролируя себя, оборачиваюсь.

Двое всадников уже остановились у самого края обрыва. Сквозь туман пробиваются первые лучи солнца, они ложатся на них полосами, блестят на доспехах, отражаются в металле. Лошади тяжело дышат: гнедая вскидывает голову, чёрная бьёт копытом по траве.

Я втягиваю воздух, позволяю их эмоциям пройти сквозь себя. Сразу чувствую злость и раздражение – это идёт от того, кто сидит на гнедой. У него массивный лук в руках, тетива натянута.

Второй стоит ближе к краю. У него тёмные, растрёпанные ветром волосы, бледное лицо, почти неподвижное. Я пытаюсь почувствовать его эмоции, но натыкаюсь на пустоту. Ни гнева, ни ненависти, ни злости. Там ничего нет. Будто врезаюсь в стену. Он смотрит прямо на меня, взгляд не отводит, и мне кажется, что он видит меня насквозь даже через утренний туман.

Эсса хватает меня за руку, резко дёргает, её пальцы впиваются в запястье. Слышу её голос, она говорит настойчиво, но я не слышу, что именно. Даже когда она тащит меня дальше в лес, я всё ещё ощущаю на себе этот взгляд. Он как будто преследует меня, не отпуская, даже на расстоянии.

Только когда запах сырого мха перебивает это ощущение, мне удаётся выдохнуть. Но внутри появляется новое чувство – впервые я встретила человека, чьи эмоции для меня закрыты.

Глава 2

Мох под ногами сменяется камнями, воздух становится холоднее. Шум реки за спиной постепенно стихает. Только в ушах ещё отдаются удары копыт и эхо криков, будто нас всё ещё преследуют. Я останавливаюсь, прижимаюсь спиной к старой сосне, стараюсь выровнять дыхание и не дать себе ослабнуть. Поднимаю руку, смотрю на кровь, которая стекает по рукаву и размазывается по запястью.

Из кустов выходит Эсса. Волосы выбились из косы, на щеке у неё налипла ветка, она смахивает её коротким движением, подходит ближе и хмурится, как будто ждёт от меня объяснения.

– И что это было, Селина?

– Ты о чём? – делаю вид, что не понимаю, хотя прекрасно знаю, что она имеет в виду.

– Ты едва не осушила того травника! – голос у неё напряжённый, она резко отходит на шаг, будто так ей легче сохранять спокойствие. – Ты забыла, что бывает, если взять слишком много? Ты же знаешь, что нам нельзя…

– …вытягивать эмоции полностью, – перебиваю я её, не поворачиваясь. – Знаю. Видимо, просто человек попался слабый.

Мне не хочется объясняться. Я разворачиваюсь и иду дальше. Слышу за спиной хруст веток – она не отстаёт, догоняет меня через пару шагов.

– А всадники? – Эсса бросает мне в спину. – Я уже думала, ты сейчас бросишься на них с ножом, в следующий раз хотя бы предупреди, если собираешься рваться в бой.

– Я не собиралась рваться в бой, – отвечаю спокойно и чуть сбавляю шаг, чтобы она не подумала, что я убегаю от разговора. – Хотела посмотреть, кто нас ловит. Разве тебе самой не было интересно?

– Интересно? Может быть, – отзывается она. – Но у меня сейчас нет лишних жизней, чтобы проверять, кто там за нами пришёл. Ты хоть понимаешь, что если бы они нас догнали, то никого бы не интересовало, зачем ты пялилась на них?

– Ты слишком громкая, Эсса или тебя так веларронцы взбодрили? – я оборачиваюсь, поднимаю брови. – Может, пойдем в тишине? Хватит разговоров.

– Не могу! Ты-то хоть немного насытилась, а я?

Мысленно усмехаюсь: голод делает Эссу разговорчивой – редкое, странное явление.

– Ты же собиралась спать, – говорю нарочито небрежно. – После полудня сходишь с Ривеном, он будет рад твоей компании.

Она смотрит на меня с таким недоумением, будто я предложила ей прыгнуть в ледяное озеро Луциора.

– С Ривеном? Вот уж спасибо, – Эсса резко выдыхает и вдруг замечает мою руку. Кровь всё ещё стекает по запястью. – Тебе надо к Лаэру. Он вылечит, даже шрама не останется.

Я смотрю на кровь, потом на Эссу. Чувствую, как раздражение снова поднимается, перемешивается с остатками голода.

– Это просто царапина, сама перевяжу.

– Ага, просто царапина. Поэтому у тебя уже весь рукав в крови? Или думаешь, эриды бессмертны, если иней внутри? Не спорь, Селина. Я не хочу потом объяснять Верховному, почему из-за твоей гордости он потерял свою драгоценную охотницу.

Я не отвечаю, потому что Эсса права. Мы, эриды, не бессмертны, как бы люди нас ни описывали в легендах. У нас есть сердце, просто оно не бьётся – оно холодное, затянутое инеем. Сколько бы я ни впитывала людских эмоций, оно не становится теплее. Но кровь у меня настоящая, густая и тёмная. Вместо пульса её гоняет по телу имфирион – поток энергии, который я впитываю из человеческих чувств. Без имфириона тело медленно замерзает изнутри, покрывается инеем. Не самая приятная участь – уж лучше умереть от стрелы или меча, чем окоченеть заживо.

Мы наконец выходим из леса. Первое, что я вижу – небо. Здесь оно всегда кажется ниже, чем где-либо: тяжёлое, плотное, как будто сама гора, над которой стоит Луциор, держит облака за горло.

Город притаился у подножия огромного Гранного Пика. Дома здесь, как будто сливаются со скалой, повторяя её линию. Солнечные лучи скользят по стенам и на камнях вспыхивает слабый, неуловимый блеск инея, будто весь город укрыт тонкой прозрачной вуалью. Это знак нашего рода, холодный отпечаток того, что здесь живут эриды. В расщелине между скал, стекает водопад. Вода скользит по камню почти беззвучно и исчезает в глубине озера, кромка которого даже летом разбита льдинами.

Дом Лаэра стоит немного в стороне от остальных, ближе к скалам и подальше от тренировочной арены. Здесь ветер всегда сильнее. Перед входом на перекладине сохнут травы: синий мох, связки сушёных корней. Запах здесь всегда резкий, будто лекарства въелись даже в камни. Я открываю дверь плечом, пропуская Эссу вперёд. Внутри прохладно и сумрачно. На стенах деревянные полки, уставленные банками и глиняными горшками. Под потолком висят пучки листьев, стоят плошки с порошками и маленькие сосуды с синими отметками. В углу – низкая кушетка, застеленная шерстяным пледом. Всё чисто, но видно, что здесь главное – порядок и быстрый доступ к снадобьям, а не уют.

Эсса сразу идёт к столу, за которым сидит Лаэр, наш лекарь. Он высокий, очень худой даже для эридов, с длинными руками. Волосы собраны в узел, несколько прядей выбились на лоб. На нём простая серая рубаха, рукава закатаны, пальцы тонкие, в потёртостях от работы с травами. Лаэр скоблит засохшую кору лезвием, смотрит лениво и чуть насмешливо. Иногда кажется, что он дышит этими настоями и сам стал наполовину лекарством.

– Не думал, что вы вернётесь до полудня, – он бросает взгляд на мою руку. – Охотники?

– Ты бы хоть раз сделал вид, что удивлён, – бросает Эсса, глядя на него. Она опускает капюшон, и я вижу, что ей важно, заметит ли Лаэр её голод.

– Удивляться? – он чуть улыбается, лезвие замирает в руке. – Если бы я не знал, что вы умудряетесь нарываться на неприятности даже там, где их нет, давно бы перестал держать этот дом открытым.

Эсса закатывает глаза. Слишком демонстративно, чтобы я поверила, будто она действительно недовольна, но достаточно резко, чтобы у Лаэра дрогнуло веко. Иногда думаю, если бы нам можно было питаться имфирионом друг друга, Эсса могла бы кормить половину нашего воинского отряда только своим раздражением.

– Сколько смотрю на тебя, – вдруг говорит Эсса, останавливается у стола, опирается на спинку стула, – ты всё время в своей лекарне пропадаешь. Ты что, питаешься эмоциями своих трав? Скоро прорастёшь корнями к этому полу.

Лаэр не отрывается от работы, проводит пальцем по лезвию, смахивает стружку, ухмыляется:

– У растений нет имфириона, но знаете, я сделал очень любопытное открытие. – Он кладёт лезвие на край стола, касается указательным пальцем обожжённого пятна на доске. – Артерра. Помните, я рассказывал, что она сгорает под первыми лучами солнца? Так вот… Я взял свежие ростки, поджёг их ради любопытства. Хотел проверить, как дым действует на настой, ничего не ждал особенного. И знаете, что произошло?

Он делает паузу, будто ждёт, пока мы с Эссой приготовимся слушать. Я непроизвольно переношу вес на носки, слежу за его руками на столе. Внутри появляется почти забытое ощущение любопытства.

– Ну? – Эсса наклоняется вперёд. – Что же произошло?

– Я едва не сдох!

Он не шутит. Улыбка исчезает, пальцы сжимаются в кулак.

– Этот дым – едкий, как жгучая зола. Он буквально сожрал весь мой имфирион за пару минут. Если бы у меня не было фриала с запасом… я бы не дотянул до ближайшей охоты.

В комнате становится тихо. Я ловлю взгляд Эссы и понимаю, что она оценила серьёзность ситуации. Внутри меня отзывается холод, тот самый, который чувствую, когда голодна.

– Не приближайтесь к артерре во время рассвета, – добавляет Лаэр уже спокойно, как будто ставит точку в приговоре. – И никогда не вдыхайте дым. В последнее время этой травы стало слишком много, раньше её почти не встречалось. Теперь она везде, как сорняк.

– Главное, чтобы люди не узнали, насколько этот дым опасен для нас, – говорю я, переводя взгляд на то самое пятно на доске. – Если они поймут, что для нас это яд, начнут жечь артерру у нас под носом.

– Ладно, хватит разговоров, – резко перебивает Эсса. – С артеррой всё ясно: если кто-то ещё раз притащит её в Луциор, я лично закопаю его на берегу озера. Но если Селина не ляжет на твой стол прямо сейчас, она просто свалится на твой драгоценный пол. Её рукав уже насквозь промок, если ты не заметил.

Лаэр наконец откладывает лезвие, смотрит на Эссу, потом задерживает взгляд на мне чуть дольше, чем обычно, будто прикидывает, сколько у меня ещё есть времени, прежде чем я действительно свалюсь на его пол.

– Давай, Лаэр, удиви меня своим отваром, – говорю, наблюдая, как он уже достаёт из-под стола перевязочную сумку. – Только не начинай читать мне лекции о дисциплине и о том, как беречь здоровье рода. Я уже всё это слышала. Просто делай своё дело.

Он смотрит прямо, не моргая, в этот раз даже не улыбается. Морщит лоб, достаёт новую флягу с настоем, открывает её аккуратно, будто собирается налить яд.

– Не буду читать лекций. Просто промою, перевяжу и запишу ещё одну глупость в твой личный список.

– Ну наконец-то, – выдыхает Эсса с такой показной облегчённостью, что мне хочется бросить ей что-нибудь вслед. – Всё. Передаю нашу воительницу в твои руки, а мне надо доложить Верховному, что мы вернулись. Ох уж эти новые правила пар… Если завтра снова придётся идти с тобой, я не выдержу твоей ранней бодрости, Селина. И эта артерра…

Смотрю, как она быстро исчезает за дверью, её шаги короткие, резкие. Я понимаю, что сегодня она осталась голодной. Её очереди не было. Я просто отмечаю это для себя, ни вины, ни сочувствия не испытываю – я не умею.

Я оборачиваюсь к Лаэру. Он встаёт спокойно, не торопится, будто не чувствует ни спешки, ни опасности – только этот дом, этот момент и моя кровь, которая продолжает пачкать воздух.

– Это были не просто охотники, – произношу ровно. – Веларронские всадники.

– Я не стану спрашивать, зачем ты опять зашла так далеко на территорию людей, Селина, потому что у меня есть подозрение, что причина одна: голод и дурная привычка проверять границы.

– Не надо драматизировать, – бросаю ему взгляд исподлобья и сажусь на скамью. – Мы не заходили далеко. Это люди сами подбираются всё ближе к нашим границам. Скоро травники Веларрона начнут копать прямо у наших скал, если мы ничего не предпримем.

Он ждёт, пока я расстёгиваю ремешок – плечо ноет, доспех тянет вниз. Наплечник с глухим стуком падает на стол, и я, чуть скрипя зубами, подтягиваю рукав выше, открывая воспалённую кожу.

Лаэр касается раны, и по телу пробегает озноб.

– Глубже, чем казалось, – отмечает он. – Но даже с этим ты могла бы справиться сама. Я же учил: собираешь концентрацию имфириона, направляешь её в рану, и кожа затягивается. Не все эриды умеют так лечиться, но у тебя есть к этому способности. Или ты решила сегодня устроить мне утро практики?

Он оттирает кровь, выжидая, не вздрогну ли я от боли, – будто проверяет мою стойкость, хотя я давно научилась не реагировать на его прикосновения.

– Не хочу тратить то, что в последнее время и так едва добывается. Не каждый раз возвращаюсь с охоты с достаточным запасом. А ещё у нас есть ты.

Лаэр тихо вздыхает, быстро и уверенно выливает настойку на ткань, берёт мою руку своими длинными, пахнущими травами пальцами. Жжение от лекарства острое, кожа сразу стягивается.

– Ты, конечно, молодец, что считаешь меня универсальным способом латать ваши дыры, но тебе всё равно придётся научиться расходовать то, что есть. В какой-то момент ты можешь дотянуться до той грани, за которой и я уже ничем не помогу. Ни настойкой, ни бинтами, ни своими навыками.

Лаэр наконец заканчивает с обработкой раны, наматывает лоскут ткани плотно, почти туго.

– Жить будешь, – добавляет он и отходит, оценивая результат. – Хотя для полного эффекта лучше было бы всё-таки потратить каплю имфириона. Ты упрямая, Селина, иногда до глупости.

– Может, и глупая, но решать, на что тратить своё, я всё же буду сама.

В ответ Лаэр только коротко дёргает губами, будто хочет что-то добавить, но передумывает. Он возвращается к столу, начинает перебирать склянки. Я поднимаюсь, медленно выпрямляю плечи, с края стола беру наплечник, ловко просовываю руку в ремень, застёгиваю пряжку. Не прощаясь, просто киваю Лаэру и выхожу из дома.

На улице меня сразу встречают резкий свет, холодный воздух и глухой стук моих шагов по камню. Луциор ещё не проснулся до конца: двери домов закрыты, в переулках мелькают редкие силуэты, над крышами медленно стелется пар – утро только начинается.

Но даже сейчас, несмотря на боль в руке, меня больше всего беспокоит не рана. Я никак не могу избавиться от ощущения того взгляда, мужского, человеческого, который до сих пор стоит в памяти.

Всадник. Я не смогла почувствовать от него – ни презрения, ни злости, вообще ничего. Всю жизнь я читала людей, ловила их страхи и тревогу, это давало мне силы. А сейчас – пустота, ни малейшей эмоции. Как будто встретила не человека, а стену. И эта стена смотрела на меня дольше, чем я на неё.

На повороте к внутреннему двору тишина улицы быстро сменяется глухими ударами металла о металл. На тренировочной площадке, в круге, нарисованном мелом, двое сражаются на клинках. Я сразу узнаю этот ритм: шаг, выпад, короткое скольжение стали по воздуху.

Орвин – старший воин и наставник, тот, кто тренировкой заменил нам ритуалы взросления. По нему нельзя понять, сколько ему лет: у эридов возраст не отражается на лице, наше тело не изнашивается как у людей, холод бережёт и замедляет старение. Орвин высокий, широкоплечий, слегка хромает на правую ногу. Лицо вытянутое, скулы жёсткие, волосы собраны в небрежный хвост. Движения у него точные, всегда выверенные.

Против него – Ривен, он моложе, чуть выше ростом и крепкий. Брови всегда сведены, взгляд упрямый. Волосы у него короче, чем у других эридов – Ривен говорит, что так удобнее в бою. В его технике сражения больше порывистости, нет Орвиновской точности, зато есть напор: если не получилось обойти – пробьёт в лоб, если пропустил удар – никогда не отступит, только яростнее пойдёт в ответ.

Они идут друг на друга, шаг за шагом. Мечи сталкиваются, звон разносится по всей площадке. Ривен снова и снова пытается перехитрить наставника, но Орвин сбивает его ритм, парирует все выпады.

Я подхожу ближе. Орвин первым замечает меня.

– Ты слишком рано вернулась с охоты, Селина. Что с рукой? – спрашивает он.

Он продолжает отбивать выпады ученика, но я знаю, что всё его внимание теперь на мне.

– Веларронские всадники. Один из них оказался слишком метким, – отвечаю коротко. Если бы спросил кто-то другой, я бы просто отмахнулась, но перед наставником проще сказать правду, чем притворяться неуязвимой.

– Больно? – спрашивает Ривен, с вызовом, почти усмехаясь, не отвлекаясь от сражения.

– Нет такой боли, которую я бы не выдержала, – спокойно отвечаю, наблюдая, как их клинки сталкиваются, железо скользит по железу, воздух вибрирует от коротких, точных ударов.

Мне было шесть лет, когда родители решили, что из меня нужно готовить не собирательницу трав, не портниху и даже не мастерицу, как многие девочки в Луциоре. Меня определили в стражницы. Может быть, слишком рано, но среди эридов не спрашивают, кем ты хочешь стать. В те времена казалось, будто каждый второй ребёнок учится владеть клинком, и только самые тихие оставались прислуживать лекарям, да кожницам, помогая чистить шкуры.

Орвин готовил из нас особый отряд эридов, именуемый стражами Грани. Мы следим за границей, не даём людям подходить слишком близко. Так же мы ищем и отмечаем на карте места, где растут ягоды, травы и грибы – именно там чаще всего появляются люди. Изучаем тропы, планируем, где они могут собирать добычу или устроить привал, фиксируем их костры, места охоты. Потом эти карты передаются другим охотникам, чтобы никто не искал людей впустую. Каждый новый выход становится не просто проверкой навыков, а частью общей работы: собирать знания, делиться ими, делать так, чтобы лес оставался под контролем эридов.

Наблюдаю, как Ривен снова пытается прорваться через защиту наставника. Он действует напористо, старается взять силой, но Орвин не подпускает, встречает каждое движение, клинки сухо сталкиваются. Ещё шаг, разворот, замах – и меч ученика летит в сторону.

Ривен переводит дыхание, смотрит на меня, ухмыляется.

– Раз ты так хорошо справляешься с болью, бери клинок, Селина, – поддёргивает он меня, поднимая меч. – Покажи, что для тебя важнее – победить или пожалеть свою руку.

Он едва заметно улыбается краем губ – это не издёвка, скорее ожидание, почти азарт. Он хочет увидеть, приму ли я вызов, который он бросает мне не впервые.

Я беру меч со стойки, чувствуя, как холодное лезвие привычно ложится в ладонь.

– Только не ломайте друг другу кости, – Орвин бросает это небрежно, но в голосе чувствую напряжение. – В остальном – никаких правил. Покажи ей, Ривен, что ты не всегда решаешь всё лбом. А ты, Селина, попробуй хоть раз не считать его предсказуемым.

Я крепче сжимаю рукоять меча. Орвин всегда умел бросить вызов так, что он цепляет за всё: и за гордость, и за старую привычку доказывать, что я могу держаться дольше всех, и за ту часть меня, которая всегда слишком остро реагирует на любой вызов.

Встаю в стойку, чувствую, как тело напрягается, каждая мышца гудит, рука болит, но я не подаю виду. Ривен делает короткий круговой шаг, его клинок скользит по воздуху, будто ищет слабое место.

Первый удар – прямой и резкий. Я парирую, ощущаю, как боль с хрустом расходится до плеча. Ривен давит, сближает дистанцию, снова и снова пытается загнать меня к краю круга. Я скольжу по линии, ухожу влево, позволяю ему сделать лишний шаг.

– Не боишься потерять руку, Селина? – бросает Ривен на ходу, не столько с насмешкой, сколько проверяя: не отступлю ли.

Я усмехаюсь, держу меч на весу.

– Ты забыл, что у меня их две.

Он сдвигает брови, двигается вперёд, не сбавляет темпа, наваливается корпусом, клинок давит на мой меч.

– Упрямая, – откликается он. – Ты и правда решила, что с одной рукой сможешь драться наравне? Я не собираюсь уступать только потому, что ты ранена. Даже если придётся выбить меч из твоей руки.

Я не даю ему времени, иду на сближение, перехватываю инициативу. Сталь встречается со сталью, острие его меча скользит по моей защите, я едва успеваю блокировать следующий выпад. Замечаю, как Орвин наблюдает за нами с лёгким прищуром, не вмешивается, просто отмечает для себя скорость и угол наших ударов.

– Кстати, теперь на охоту ты ходишь со мной, – заявляет Ривен.

– Что? Почему вдруг?

Он ухмыляется, ловит мой выпад на крестовину меча.

– Эсса подходила. Жаловалась, что из-за тебя осталась без… как там у людей называется… – он на секунду задумывается, сбивается, чуть не пропускает мой быстрый удар, – без завтрака. Точно. Без завтрака. Говорила, ты оставила её и без добычи, и без сил.

Я про себя отмечаю: я и Ривен вместе – это всегда вызов. Мы с детства соперничаем во всём и теперь ещё охота в паре?

– Ты всерьёз думаешь, что единственный вариант для меня – это ты? – спрашиваю, не отпуская меч.

– С тобой все боятся ходить, Селина. Говорят, ты слишком холодная даже для эрида, а я ценю наши правила. В беде никого не оставляю и тебя не брошу. К тому же, это решение Орвина.

– Орвин решил? – уточняю, сразу отбиваю его боковой удар.

– Не веришь? Он прямо так и сказал: «Значит, Селина будет ходить в паре с Ривеном». Мне приказал – идти с тобой. Значит, будем делить и добычу и ошибки на двоих.

– Ты последний, с кем я бы захотела делить охоту, – бросаю, отбиваю очередной выпад, чувствую, как тянет мышцы в плече. – Ты слишком шумный, слишком предсказуемый. Даже Орвин, что бы он ни твердил, не смог бы назвать тебя неожиданностью.

– Вот и нет, Селина, – наставник подходит ближе к кругу, скрещивает руки на груди, в глазах ленивый прищур. – Если бы Ривен был настолько предсказуем, как ты думаешь, он давно бы лежал у твоих ног. А теперь оба! Хватит друг другу зубы показывать, учитесь держать линию. В паре – значит в паре. Не нравится – жалуйтесь Верховному. А пока на площадке слушаете меня.

Ривен перехватывает рукоять меча крепче, встаёт ко мне вполоборота:

– Тогда давай сделаем вид, что работаем вместе. Кто проиграет – чистит арсенал неделю. Без перчаток.

– Тогда готовься снимать перчатки, Ривен. Я не собираюсь проигрывать.

В этот момент на арену выходит Эсса. Она быстро смотрит на меня, взгляд острый, но почти сразу переводит его на Ривена, как будто решает, кто из нас сейчас опаснее.

– Ну? – спрашиваю коротко, не скрывая усталости. – Что случилось?

– У меня новость от Верховного.

Я сразу хмурюсь, внутри всё напрягается:

– Если ты сейчас начнёшь говорить про новые правила Эзара Дарра…

– Именно об этом и собираюсь сказать, – спокойно перебивает она, смотрит мне прямо в глаза. – С завтрашнего дня каждый должен собирать часть имфириона во фриалы. Это касается всех, особенно стражей Грани – с вас двойной объём. Все понимают, у вас больше шанс не сдохнуть.

Я смотрю на неё, не отвечаю, только чувствую, как внутри поднимается холодное негодование. Первым реагирует Ривен – то ли усмехается, то ли фыркает зло:

– Отлично. Как будто мы и так не ходим голодные, а теперь ещё и должны кого-то кормить? Почему сразу двойной объём со стражей? Мы и так чаще всех бываем в Запредельном лесу, рискуем больше остальных, теперь ещё и город питать?

– Думаете, я в восторге? – резко парирует Эсса, разводит руками. – Я не знаю зачем это. Может, Верховный решил, что кто-то собирает больше, чем положено, или хочет создать запас. Меня в такие планы не посвящают. Просто передаю, как есть: захотите возмущаться – знаете, что будет.

Она замолкает, бросает взгляд через плечо, словно проверяет, не подслушивает ли кто-то.

– Можете высказать всё лично, если хватит смелости. Верховный собирает Совет, и вы оба там будете. Так что готовьте свои вопросы, – заканчивает она с усталым раздражением, поправляя ремень на талии.

Внутри у меня всё опускается, холод разливается под кожей. Ривен только скалится, взгляд становится ещё жёстче.

– Совет… Конечно. Снова слушать, как нам объясняют, что делиться – наш долг. У меня уже всё тело звенит от долга.

– Вам не положено обсуждать действия Верховного, – пресекает Орвин, его голос звучит твёрдо. – Ваша задача – слушать приказ. С завтрашнего дня делитесь добычей.

В голове отзывается глухой звон: в Луциоре долг всегда на первом месте. Так заведено, спорить с этим бессмысленно. У эридов нет той эмоциональной связи, как у людей, которая делает нас сплочёнными, поэтому придумали строгие правила, контроль и обязательства, которые нельзя обойти. Всё решает Верховный и его Совет – старшие рода, те, кто принимают решения для общего будущего. Без этих законов мы давно бы стали одиночками: охотились бы поодиночке, исчезали бы по одному, и люди уже бы истребили нас до последнего.

Это чувство долга вбивают с детства: нельзя нарушать правила, если не хочешь, чтобы из-за тебя пострадал весь род. Для эрид нет ничего страшнее, чем подвести своих – не потому что ты им дорог, а потому что твоя ошибка станет общей проблемой.

Я отбрасываю эти мысли, возвращаюсь к движению: клинок, шаг, атака. Чувствую внутри усталость: чем дальше, тем меньше у меня остаётся своего. Даже имфирион, который я добываю, теперь не мой, а чей-то, записанный во фриал. Всё становится общим, распределённым между голодными, а я всё больше растворяюсь в этом долге.

Злость уходит в движение. Делаю шаг в сторону, Ривен кидается мимо меня, и, не давая ему опомниться, со всей силы бью ему локтем между лопатками. Раненая рука вспыхивает болью, но я не показываю этого – просто сжимаю зубы и довожу удар до конца. Ривен не ждал такого, теряет равновесие, падает на колени, его рука с мечом уходит вниз. Я сразу подхожу ближе, прижимаю клинок к его шее, сталь касается кожи чуть ниже уха.

– Арсенал твой на неделю, – выдыхаю тихо, почти шепотом, чтобы слышал только он. Не убираю меч, пока он сам не расслабляет плечи и не опускает голову – признаёт поражение.

Я отступаю, кладу меч на стойку, рука ноет, ладонь дрожит после удара. Коротко киваю Орвину и разворачиваюсь к выходу. Не хочу ни слушать, ни говорить с ними, сейчас мне нужна только тишина.

Прохожу узкий переулок и выхожу на широкую улицу. Здесь стоит школа – низкое, каменное здание без украшений, только серебристая эмблема белой совы над входом. У двери уже собираются юные эриды. На всех бурые плащи, волосы выбелены, лица спокойные, глаза чуть темнее, чем у взрослых, но в них уже есть осторожный интерес. Замедляю шаг, наблюдая за ними: кто-то тянет руку к учителю, кто-то щурится от солнечного света, кто-то прижимает к груди фриал, который все носят на длинной кожаной ленте через плечо. Эти пузатые колбы, их единственный запас, пока не научатся добывать имфирион сами. Им ещё не разрешено охотиться, но уже учат: как выискивать людей, как поглощать их эмоции, как вовремя останавливаться в момент Аль-риена, и не терять контроль.

Проскальзываю мимо кузницы, миную последние дома, поднимаюсь по узкой тропе между скал. Ветер крепчает, камни под ногами становятся круче. Через несколько минут я уже на вершине. Склон уходит вниз почти отвесно, дальше раскинулось озеро. Вода тёмно-бирюзовая, спокойная, ледяные плиты дрейфуют у берега, будто охраняют границу между этим миром и тем, что скрыто под водой. По краям озера крутые склоны, покрытые густой растительностью, выше – голый камень и пятна снега.

Я стою на месте, позволяю ветру пробирать меня до костей. Здесь, наверху, всё кажется проще: нет ни городских звуков, ни звона мечей, только шум воды и треск сталкивающегося льда. Воздух другой – густой, холодный, тяжёлый, будто сама гора дышит мне в затылок.

Каждый, кто стоял здесь до меня, знал, зачем пришёл. Никто не спрашивал, не спорил – с этим не спорят. Казнь для эридов не просто наказание, это ритуал, который вбивается в страхе с самого детства. Нарушишь долг, предашь род, пойдёшь против Верховного – окажешься на этой скале, босиком, под взглядами всего Луциора. Без слов тебя столкнут в ледяную воду. Ни крика, ни прощания, только короткий толчок – и ты полетишь вниз, грудью разбивая поверхность озера. Вода не держит нас. Лёд внутри тянет ко дну, не даёт всплыть. Тело исчезнет в глубине, где уже не видно света.

Не оставят даже имени: тех, кого сбрасывают сюда, не вписывают в Книгу Памяти. Для эридов отсутствие имени в этой книге – стирание из рода, лишение права на память.

Я смотрю на льдины. Даже сейчас, летом, они не тают. Их много: есть большие, есть совсем маленькие, стёртые временем. Каждый раз, когда здесь появляется новая льдина, она дрейфует у берега, встаёт среди других и больше не исчезает. Напоминая, что будет с тем, кто осмелится нарушить долг и поставить себя выше Верховного.

Глава 3

В Обители Луциора, что возвышается над скалой, всегда холоднее, чем на улице. Здесь большой, круглый зал с высоким сводчатым потолком, его стены покрыты толстым ледяным слоем, будто зал дышит тем же воздухом, что и сердце каждого из нас. В центре стоит круглый стол из серого камня, тяжёлый, отполированный до блеска.

Во главе стола возвышается Эзар Дарр. Верховный сидит, не опираясь на спинку трона, и кажется, будто он сдвинул с места не только этот Совет, но и саму скалу, под которой построен Луциор. У него длинные, прямые волосы, они блестят и ровно ложатся на плечи. Лицо вытянутое, черты острые, губы плотно сжаты. На нём только белое: камзол без гербов, плащ без вышивки, ни одной цветной нити, никаких символов, кроме него самого. Его власть и есть его знак.

Советники сидят полукругом, облачённые в белоснежные мантии.

Среди них – Сейра. Лицо у неё спокойное, черты мягкие, взгляд цепкий. Объёмная коса венчает голову, подчёркивая правильность её движений. Она Хранительница имён, ведёт Книгу Памяти, куда вписывают достойных павших, и записывает летопись рода. Перед ней всегда лежит большая книга, перо с острым срезом и чернильница.

Дальше по кругу – Халем. Волнистые волосы обрамляют его лицо, спокойные черты, уверенный взгляд. Он отвечает за разведку: следит, чтобы Луциор знал всё о мире за Гранью. У Халема есть свои наблюдатели среди эридов, они пробираются в города людей, собирают новости, изучают их быт, привычки, слабости. Всё, что они находят, Халем приносит сюда, к этому столу.

Справа от трона сидит Реваль Энн, командующий стражей Грани. Он крупнее большинства эридов: широкие плечи, резкие черты, угловатый подбородок. Реваль отвечает за патрули и порядок на границах Луциора. Всю информацию из леса, что мы приносим, Орвин передаёт ему.

Я вхожу в зал одной из первых. Рядом проходит Орвин, его плечо едва касается моего, за ним идут остальные стражи Грани. Среди них и Ривен, его присутствие ощущаю ещё до того, как он появляется – этот эрид всегда двигается с лишним шумом, будто проверяет, кто выдержит его присутствие, а кто дрогнет.

Когда все рассаживаются, Эзар Дарр выпрямляется, кладёт ладони на колени.

– Сегодня Совет обсуждает новый порядок, – объявляет он, оглядывая зал так, будто оценивает каждого в отдельности. – С сегодняшнего дня каждый эрид, выходящий за Грань, отдаёт часть имфириона во фриалы. Времена меняются, угрозы растут. Мы больше не можем жить по старым законам, когда каждый заботился только о себе. Теперь наш долг – собирать запасы, чтобы род выжил. Это касается всех без исключения.

Я ловлю взгляды соседей. Ривен скалится, кто-то вздыхает, но никто не возражает вслух.

– Мое решение не обсуждается, – продолжает Верховный. – Нарушения будут караться. Всё, что вы приносите с охоты, делится. Всё, что удастся собрать, хранится под защитой. Сейчас время выживать вместе, или не выжить вовсе.

– Вчера вечером из Элмора прибыл один из моих наблюдателей, – Халем наклоняется вперёд, говорит спокойно, будто просто докладывает о чём-то ожидаемом. – Принёс вот это. – Он достаёт из внутреннего кармана сложенный лист, аккуратно раскладывает его перед Верховным. На листе неясные линии, словно нарисованные наспех углём: вытянутая форма, треугольники, дуги, какие-то прямые линии.

– Люди называют это кораблём, – поясняет Халем, проводя длинным пальцем по рисунку. – Они строят такие, чтобы переправляться по реке Хорн, собирают людей со всех городов к северу от Элмора. Работают быстро, не жалеют ни древесины, ни рабочих. Наблюдатели видели уже три таких корабля. Люди собираются использовать реку для перемещений между городами, чтобы не попадаться нам на глаза. Если раньше мы отслеживали их по тропам, теперь придётся стеречь берега.

В зале проходит сдержанный гул. Люди постоянно что-то придумывают, используют страх, чтобы строить дороги, плотины, лестницы. Новые человеческие изобретения всегда приносят нам только проблемы.

– Выходит, что всё идёт к тому, чего мы опасались, – Реваль подаётся вперёд, опирается на стол обеими ладонями. – Если люди перенесут часть путей на реку, то в Запредельном лесу их станет меньше. Значит, нам будет труднее добывать имфирион.

– Они не оставят Запредельный лес, – отвечает Сейра, не поднимая головы от Книги. Перо скребёт по странице чуть резче обычного. – Лес кормит их, даёт древесину, ягоды, травы, дичь – всё, что им нужно. Люди не откажутся от леса, даже если у них появится река.

– Тем не менее, – Реваль переводит взгляд с неё на Халема, потом на Верховного, – это сильно сократит их количество. Люди будут реже попадаться нам. Меньше добычи – больше голода.

Я слушаю и быстро прокручиваю всё внутри: если людей в лесу станет меньше, охота для нас превратится в игру на выживание. Кто сегодня встретил человека – тот выжил, кто нет – будет ждать следующей возможности с холодом под кожей.

– Жечь их корабли, – Ривен откидывается на спинку скамьи, усмехается, белоснежные зубы резко выделяются в тени. – Что тут думать? Пусть собирают дерево, тратят силы, а мы всё сожжём. Один раз сгорит – десять раз подумают, стоит ли снова соваться в реку.

– Ты хочешь войны, – возражает Халем, не отрывая пальцев от рисунка. – Поджог кораблей – это открытый удар. Люди не оставят его без ответа.

– Они уже начали войну, – Ривен подаётся вперёд, улыбка исчезает, в голосе становится больше тяжести. – Строят лодки, перетаскивают оружие, людей, свои законы. Думаете, они остановятся на кораблях? Нет. Сначала захватят берега, потом мосты, потом построят стены. Если ждать, они придут к нам сами. Лучше встретить их дымом, чем ждать их костры под нашими скалами.

– Никто не тронет человеческие корабли, – говорит Верховный, не повышая голос, но я чувствую в его тоне предупреждение. – Это не обсуждается. Мы не устраиваем ловушек, не жжём их постройки, не убиваем без причины. Я запрещаю любые провокации. Кто ослушается – сам ответит за последствия.

Он не смотрит на Ривена специально, просто переводит взгляд по залу, на каждого по очереди, медленно, давая всем понять, что всё услышано. В зале становится совсем тихо. Слышу, как перо Сейры снова скребёт по странице – она записывает решение в Свод.

Совет продолжает обсуждать детали: кто и как будет следить за сбором, сколько фриалов выделить каждому охотнику, что делать, если кто-то вернётся без добычи. Голоса звучат мягко, обсуждение спокойное, но под этой поверхностью напряжение только нарастает.

– Селина, – вдруг тихо обращается ко мне Сейра, вытягивая меня из мыслей, – расскажи, что именно произошло с тобой и твоей парой на вчерашней охоте. Совет должен понимать, насколько опасны сейчас вылазки в Запредельный лес.

Внутри мысленно цокаю языком. Вот и началось. Какой смысл превращать каждый выход в лес в публичный разбор? Может, ещё и записи начнут вести, кто когда питался и сколько имфириона забрал с собой? Бросаю взгляд на Орвина. Лицо у него закрытое, но по тому, как он поджал губы и чуть отвёл взгляд, понимаю: это он сообщил Совету – для порядка, чтобы все знали, что его воины ничего не скрывают.

– Вчера мы с Эссой вышли на охоту до рассвета, – спокойно рассказываю, не позволяя голосу дрогнуть. – Всё шло по обычному маршруту, пока в лесу не встретили человека. Один из травников Веларрона собирал артерру. Я насытилась, не до предела, просто взяла столько, сколько было нужно. Как положено.

Я делаю короткую паузу. Замечаю, что кто-то из молодых стражей наклоняется ближе – наверняка сам ещё не сталкивался с настоящей погоней.

– На нас вышли двое всадников из Веларрона, – продолжаю. – Я узнала их по гербу с драконом и плащам. Они действовали слаженно, охотились не на зверей, а на нас. Мы ушли через подвесной мост через реку. Меня задела стрела, но серьёзных ран не было. Преследование не продолжалось, всадники остановились у самой границы.

Я замолкаю, даю словам осесть. Сейра кивает и что-то записывает в свою Книгу, остальные советники перешёптываются, Реваль хмурится, будто уже примеряет новые патрульные маршруты.

– Я закончила, – тихо добавляю. – Если нужно, могу показать маршрут или описать место встречи. Больше ничего необычного не было.

Бросаю взгляд на Орвина, жду – скажет ли что-нибудь, но он только хмурится и тяжело выдыхает.

Эзар Дарр откидывается на спинку, скрещивает руки, его взгляд задерживается на мне. Не давит, не одобряет – просто оценивает, запоминает.

– Это меняет порядок охоты, – говорит он. – Реваль, подготовь новые маршруты. Больше никто из охотников не выходит в Запредельный лес в одиночку. Только парами. Никаких самостоятельных вылазок.

– Может, сначала выясним, зачем они это делают? – предлагает Реваль. – Люди ведь не всегда нападали на нас, раньше избегали встречи. Что изменилось?

Он смотрит на Халема, явно ожидает ответ от того, кто лучше всех знает о людях.

– Им надоело, что мы нападаем и берём своё без спроса. Разве это не очевидно? – вставляет Орвин, делает паузу, собирает взгляды на себе. – Люди больше не хотят быть дичью, на которую охотятся. Теперь отвечают силой на силу.

– Но мы ведь не осушаем их, – откликается один из стражей, его голос низкий, чуть хриплый. – Никто не забирает у людей весь имфирион. Каждый эрид знает, когда остановиться во время Аль-риен.

В зале кто-то негромко переговаривается – ясно, что эту тему не любят обсуждать вслух. Вспоминаю то, что нам объясняли наставницы на первых охотах: если забрать у жертвы все эмоции, не остановиться вовремя в момент Аль-риена, – человек станет безмолвной тенью, не способной не то что бы чувствовать, даже слово произнести. Они называли это «осушением». Каждый раз, когда ловишь эмоцию и чувствуешь, как имфирион разливается по венам, внутри щёлкает инстинкт – взять ещё, дотянуться глубже, выкачать всё до последней капли. Но у каждого эрида свой предел, и нас учат чувствовать его с самого начала. Если впитать больше, чем можешь, имфирион разрывает сосуды, кровь идёт из глаз и рта, а потом – смерть.

Но есть и те, кто верит: если пережить предел и не погибнуть от избытка имфириона, можно пробудиться. То, есть раскрыть в себе новые способности в управлении имфирионом. И это не просто про лечение ран – навык который может развить в себе любой эрид. А совсем другое, нечто опасное: власть усиливать чувства других, управлять эмоциями. Иногда даже – вытягивать имфирион на расстоянии или подчинять своей воле.

Я ни разу не слышала, чтобы кто-то признавался в этом открыто. Да и кто решится? Полное осушение – это граница, которую запрещено переступать не только из-за правил, но и из-за страха. Нас слишком мало, каждый на счету, и любой, кто рискует ради новых сил, становится угрозой для всех. Совет не прощает такие ошибки: если кто нарушит запрет, его сбросят в ледяное озеро. Имя такого не внесут в Книгу Памяти.

– Запредельный лес всегда был общим, – бросает Реваль, выпрямляется. – Четыре государства граничат с ним, каждый брал своё. Сотни лет мы питались эмоциями людей в этих лесах, они боялись, не нападали, чтобы не навлечь проклятие. Теперь в их глазах мы не духи, а охотники. Они учатся считать наши шаги, изучают маршруты. Если так и дальше пойдёт, они принесут в лес больше железа, чем у нас есть клинков.

– Может, стоит поговорить с ними? – предлагает Ривен. – Мы тратим время на споры, а могли бы выяснить, чего они хотят.

– Поговорить? – Реваль усмехается, в голосе ирония. – Ты серьёзно думаешь, что они будут говорить с тем, кто питается их эмоциями? Для них мы чудовища, не соседи. Как ты это видишь? Прийти к ним в город, поклониться, попросить не стрелять в спину?

– Разговор ничего не даст, – отзывается Сейра. – Люди давно с нами не говорят. Они строят границы, ставят ловушки, просто чтобы забыть, что мы существуем. Для них мы угроза, которую проще прогнать, чем понять.

– А если попробовать проникнуть в Веларрон? – предлагает Халем. – Я могу отправить туда своих наблюдателей тайно. Они выяснят, что происходит, услышат разговоры, поймут, куда пропадают эриды, которые не вернулись с охоты. Может, причина не в лесу, а в самом городе.

– Селина Эйвен ясно сказала, – Реваль наклоняется вперёд. – Всадники остановились за мостом, они не перешли нашу границу. Они показали, что могут преследовать, но не готовы идти дальше. Может, это предупреждение, а может – проверка. Но если мы сами пересечём черту, тогда нарушителями станем уже мы.

– Я запретил посещать их государство, – спокойно, но твёрдо останавливает Эзар Дарр. – Никто из нас не должен проникать в Веларрон без моего разрешения. Наблюдать в Запредельном лесу – можно. Переходить границу – нельзя. Запомните это, прежде чем действовать.

Я задерживаю взгляд на Верховном. Из всех государств, что окружают Запредельный лес, только Веларрон всегда умел держать границу так, что ни один из наших, даже самые опытные, не могли пересечь её незаметно. Иногда кажется, что у веларронцев особое чутьё на нас. Они не терпят чужаков. Если кто и исчезал навсегда, чаще всего это случалось, как раз возле Веларрона.

Воздух в зале становится тяжелее. Советники переглядываются, кто-то шепчет Верховному, кто-то просто сжимает пальцы, будто каждый про себя считает, сколько ещё можно терпеть эту холодную войну за каждую тропу в лесу.

В этот момент Сейра вдруг замирает, взгляд цепляется за Эзара Дарра, рука с пером зависает над страницей.

– Есть ещё одна вещь… – говорит она осторожно. – Может быть, им нужно то, о чём давно никто не говорил вслух. Возможно – то, что скрывают старые сказания о наших… слезах.

В зале на секунду становится по-настоящему тихо. Чувствую, как все разом смотрят на неё: кто-то с раздражением, кто-то с опаской. Ривен резко выпрямляется, будто собирается что-то возразить, но сдерживается. Орвин отводит взгляд, а Реваль морщит лоб, явно недовольный тем, что разговор уходит в сторону легенд.

– Довольно. Мы не обсуждаем мифы, – произносит Верховный ровно. – Старые сказания и страхи не должны управлять нашими решениями. Если люди ищут то, что давно забыто, это их проблема и их жадность. Наша задача – не повторять ошибки прошлого. С этого дня никто не упоминает о слезах вне этого круга. Ни в рассказах, ни в предупреждениях. Любой, кто нарушит это правило, будет отвечать передо мной. Если у людей есть новые намерения – узнаем, если хотят войны – мы ответим. Но не будем больше подкармливать старые ужасы.

Он задерживает взгляд на каждом из нас, ясно давая понять: ни малейших исключений, никаких обсуждений вне этого зала. Кто-то опускает глаза, кто-то, наоборот, поднимает взгляд на Верховного, но никто не спорит. Слово «слеза» здесь – как заклинание, которое может разрушить весь порядок.

– Часть добытого имфириона собирается во фриалы, – подводит итог Верховный, складывая руки перед собой. – Охота только парами, никакой самовольной добычи. Границу Веларрона не пересекать без моего разрешения.

– Если кто-то не вернётся с охоты, – негромко добавляет Сейра, не поднимая глаз, – его имя будет вписано в Книгу Памяти.

Она аккуратно поправляет страницы, возвращаясь к своей обычной работе, как будто этим жестом приводит зал к тому порядку, где даже смерть подчиняется правилам.

– Совет окончен, – заключает Верховный, плавно вставая с трона. Советники поднимаются за ним, кто-то кивает, кто-то напряжённо сжимает мантию у горла. Все расходятся молча, у каждого на плечах появляется новая тяжесть.

– Селина. Останься, – голос Эзара доносится мне в спину. Я останавливаюсь у выхода, плечи цепенеют. Зал быстро пустеет: кто-то выходит сразу, кто-то задерживается у двери, обсуждая что-то вполголоса. Скрипят шаги, створки закрываются. В конце остаёмся только вдвоём.

Верховный не торопится начинать разговор. Он складывает руки за спиной, медленно обходит стол, останавливается у высокого окна. За окном видно ледяное озеро между скалами – тяжёлое, серое, словно собирает на себе все забытые имена.

– Знаешь, – спокойно говорит он, почти мягко, – я помню, как впервые увидел тебя здесь. Ты была совсем маленькой. Стояла у стены, сжав кулаки, готовая ударить любого, кто попробует подойти ближе. Уже тогда ты была слишком смелой и упрямой, даже для эрида. Не отступала и не пряталась.

– Я помню. Тогда ты сказал, что с этого дня будешь решать всё за меня, раз моих родителей больше нет.

– Именно так я и сказал, – отвечает он. – И с того дня я делал всё, чтобы твоя смелость не стала безрассудством, а упрямство – слабостью. Я учил тебя выбирать, где это может послужить роду, а где – сломать.

Мысленно усмехаюсь. Выбирать? Нет, Эзар. Ты никогда не давал мне настоящего выбора. С девяти лет ты воспитывал не ребёнка и не охотницу, а свою ручную волчицу, которой можно управлять во имя «блага рода». Он говорит о выборе, а внутри у меня нарастает глухое раздражение. Кто бы мне его дал, этот выбор. Всё, что мне позволено – подчиняться, исполнять, не задавать вопросов. Он всегда повторяет, что у эридов нет свободы, есть только долг и те, кто этим долгом распоряжается

Верховный плавно разворачивается от окна, не спеша, будто у него впереди целая вечность. Плащ мягко скользит по полу, белая ткань улавливает солнечные блики. Он смотрит прямо на меня, взгляд становится тяжёлым, будто взвешивает мою позу, ту самую упрямую прямоту, с которой я стою перед ним.

– Быть Верховным, Селина, – продолжает он, – значит брать на себя груз, который не делишь ни с кем, даже с самыми близкими. Иногда приходится принимать решения, которые нельзя озвучить даже перед собой. Но эти решения всегда принимаются во благо рода, никогда ради личной прихоти, даже если окружающим кажется иначе.

– Во благо рода, – повторяю я, стараясь не отводить взгляд, но внутри всё время звучит немой вопрос: во благо кого именно? Себя? Меня? Нас всех?

Эзар не спешит говорить дальше. Просто изучает меня, как будто смотрит на ледяную трещину: не знаешь, когда подломится, но понимаешь – если это случится, треск будет слышен по всему Луциору.

– Ты знаешь, что я имею в виду, Селина. То, что ты сделала, останется между нами. Не для Свода событий. Не для Совета. Не для тех, кто придёт после. Это не подвиг, не ошибка, не месть. Это – долг. И только так это должно называться.

Он подходит ближе, но не подходит вплотную – просто меняет угол, чтобы видеть моё лицо под другим светом.

– Я хочу быть уверен, что ты всё ещё понимаешь это. И что не поддашься соблазну превратить прошлое в оружие против того, кто дал тебе будущее.

Внутри поднимается знакомый холод. Вот оно что, Эзар… Сначала отдаёшь приказы, прячась за долгом, а теперь опасаешься, что этот долг обернётся против тебя. Тебе нужно, чтобы я держала это в себе. Но кому я скажу? Кому признаюсь? Стоит мне раскрыть рот и меня сбросят в ледяное озеро.

Эзар ждёт ответа, не отводит взгляда.

– Я всё поняла, – говорю тихо. – Всё, что было, останется между нами. Как ты и велел.

Он смотрит внимательно, долго молчит, будто решая, верить мне или нет. Потом чуть кивает, как будто принял решение.

– Ты всегда знала границы. Продолжай знать их и дальше. И не давай повода усомниться в моей правоте, – он коротко жестом отпускает меня. – Можешь идти, Селина.

Эзар снова смотрит в окно. Я для него сейчас уже не важна – разговор закончен. Он просто напомнил, на каком поводке держит свою «важную» охотницу. Только он не понимает, что этот поводок ржавеет с каждым новым приказом. Я умею держать дистанцию, умею слушаться, когда нужно, и молчать, когда того требуют правила.

Но внутри всё равно живёт память о том, что выбор – даже если его у меня отняли – всё равно принадлежит мне. Просто не вслух, не в зале Совета, не перед этим окном, за которым дрейфуют льдины тех, чьи имена никто не вспомнит.

Глава 4

Шаги Ривена слышны за спиной сильнее, чем запах мха и прелых еловых иголок. Он ломает ветки неосторожно, будто специально оставляет следы: был здесь, не скрывался, не боялся. Я иду впереди, чуть в стороне от тропы – держусь в гуще ветвей, но даже здесь его тяжёлые шаги чувствуются в земле. Птицы замирают на миг, потом снова перекликаются где-то наверху, а Ривен, кажется, только громче дышит – как будто делает это нарочно.

– Ты когда-нибудь пробовал идти тише? – бросаю через плечо. Руку держу на ремне, чтобы не поддаться привычке схватиться за нож. – У нас всё-таки охота, а не сбор хвороста.

– Может, я просто хочу, чтобы они боялись сильнее? Чем больше страха, тем сытнее для тебя, разве нет?

Осматриваюсь по сторонам, мимолётно ловлю, как на его лице играет свет: взгляд хитрый, плечи будто шире обычного, словно ему важно, чтобы его заметили все.

– Ах, да, – добавляет он негромко, сдерживая улыбку. – Я всё время забываю, что насытиться можно не только страхом. По словам Эйдана, мы слишком зациклены на людской панике.

Я замедляю шаг, пропуская острый изгиб ветки вперёд. Эйдан – из тех, кто чаще бывает в человеческих городах, чем в Луциоре. Он носит короткие волосы не из-за удобства в бою, а потому что так делают все наблюдатели Халема. Ни длинных прядей, ни привычной одежды – только тёмный капюшон, чтобы не выделяться среди людей. Цвет глаз скрывает отваром Лаэра, чтобы радужка стала темнее, почти как у людей. В толпе его не замечают, а он видит всё.

Эйдан каждый раз возвращается с записками, слухами, иногда с тонкими листами пергамента, на которых он срисовывает уличные вывески, разные механизмы, детали их оружия, печи, даже систему подачи и подогрева воды. Помню, как однажды принёс схему умывальника с кранами, которые дают воду без ведра. Он хранит всё это в своей дорожной сумке, аккуратно завёрнутое в ткань – будто очень ценит, хотя мы смотрим на это без интереса.

Но больше всего Эйдан любит рассказывать об эмоциях. Не о тех, что мы ловим здесь – не о страхе, не о панике, не о резкой ненависти. Он описывает совсем другие чувства. Сдержанная нежность, когда старик протягивает руку ребёнку. Тоска у мужчины, который каждый день приходит на мост и стоит там в одиночестве. Смущение – неловкое, тёплое, когда парень не может посмотреть в глаза девушке, улыбается и не знает, почему. Простая радость у детей, которые гоняются друг за другом, с липкими от мёда пальцами.

Я отмечаю всё это про себя, как будто перечёркиваю список, который давно уже ничего не вызывает во мне. Всё, что Эйдан приносит из городов, все эти эмоции – не для меня. Мне не нужна их нежность, ни эти крошечные вспышки радости, которые он описывает так, будто держит что-то очень хрупкое. Я не создана, чтобы ловить это, и не питаюсь этим. Я знаю своё место в этой цепи. Всё, что человек должен испытывать рядом со мной – это страх. Всё остальное пусть оставят другим.

– Смешно. Ривен, если хочешь, пробуй насытиться восторгом или скукой. Только заранее предупреждай, когда начнёшь, мне бы хотелось посмотреть на это.

– Ты бы посмотрела? – он замедляет шаг, всматривается в меня. – А если мне понравится? Если я не смогу остановиться и вытяну из человека всё, до последней эмоции? Сделаю его безмолвным?

Останавливаюсь у вывороченного корня, оглядываюсь. Он стоит чуть в стороне, руки в карманах, взгляд упрямый, будто уже готов спорить, но ждёт, что я скажу дальше.

– Если вытянешь всё, тебя в Совете будут разбирать дольше, чем у тебя хватит терпения оправдываться.

– Ты говоришь, как будто никто из нас никогда не рисковал. Ни разу не тянул больше, чем положено. Не верю. У всех есть предел, но иногда его хочется проверить. Ты сама… хоть раз брала у человека больше, чем следовало?

В голове вспыхивает чужой взгляд. Помню тот вкус – слишком острый, слишком сильный, когда жертва едва могла дышать. Кровь из глаз, кожа леденеет, в венах будто взрывается иней, и я вижу, как человек оседает на руках, не отпуская мой взгляд. Тогда казалось – ещё миг, и я напитаюсь по-настоящему. Но вместо насыщения пришла тяжесть, рвущийся в грудной клетке холод, и желание вырвать всё изнутри.

Моргаю.

– Нет, – отвечаю ровно. – Никогда.

Ускоряюсь, петляю между стволами, вглядываюсь в мох, стараюсь ловить не только звук, но и остатки того, что здесь было: эмоции, следы, тонкие линии на влажной земле.

– Только не забывай, теперь нам надо не просто насытиться, – бросаю через плечо, – имфирион собирать во фриалы, иначе Орвин с нас шкуру снимет.

Ривен хмыкает, касается ладонью сумки на поясе – там тихо звякает стекло.

Слышу впереди лёгкий хруст, мелькает тень между стволами. Улавливаю запах – острый, с примесью железа и костяники, с ноткой пота. Люди. Два голоса, два дыхания. Выглядываю: первый выше, плечи напряжённые, явно настороже. Второй ниже, держится чуть позади, всё время оглядывается. У обоих оружие – у первого лук на плече, у второго короткий топор. Не для дров. Для головы, если понадобится.

Замедляю шаг, показываю Ривену жест: быть тише. Он сразу ловит мой ритм, перестаёт ломать ветки, становится осторожнее.

Выхожу из тени резко, не даю им времени среагировать. Первый сразу выхватывает нож, пытается ткнуть мне в горло – перехватываю его запястье, выкручиваю кисть так, чтобы пальцы сами разжались, нож падает в траву. Второго Ривен валит на землю, прижимает коленом, кладёт ладонь на шею – парень хрипит, дёргается, но быстро затихает.

Первый бросается на меня, замахивается кулаком, но я отталкиваю его ногой в ствол ели. Слышу хруст, когда воздух выбивается из его лёгких. Тут же оказываюсь рядом, хватаю одной рукой за ворот, второй сжимаю горло. Ловлю взгляд – он замирает, и уже не может сопротивляться.

На пару секунд мы будто застываем во времени: мы оба держим своих людей, оба впитываем их эмоции. Раздражение, паника, всплески боли, внутренний протест. Вокруг становится совсем тихо. Инстинкт подталкивает взять больше, дотянуться глубже, но что-то внутри удерживает: предел переступать нельзя. Отпускаю раньше, чем хочу. Глаза у первого мутнеют, он медленно оседает по стволу ели, скользит вниз в мох.

Бросаю взгляд на Ривена – его рука всё ещё давит на шею второго охотника.

– Не увлекайся, – тихо предупреждаю.

Он слышит, сжимает зубы и нехотя разжимает пальцы. Парень под ним резко глотает воздух, грудная клетка вздымается рывками. Он не пытается встать, просто отползает на локтях, будто боится снова оказаться под его рукой.

– Уходите, – коротко приказываю. – Живы остались, считайте повезло.

Они не ждут повторения: один спотыкаясь бросается прочь с тропы, второй бредёт за ним, не разбирая дороги. Лес быстро скрывает их силуэты, шум в кустах затихает.

Достаю фриал из сумки. Колба холодная, прозрачное стекло переливается на свету. Подношу её к губам, втягиваю воздух, собираю имфирион, выдыхаю его в длинное, узкое горлышко. Он заполняется серебристым облаком, как будто в него вливается холодный туман, стекает по стенкам, собирается в пузырьке на дне.

Ривен наблюдает за мной, повторяет движение, чуть крепче сжимает стекло в ладони. Смотрю, как внутри фриала колышется слабое свечение – уже не чистое чувство, а его отголосок, пригодный для хранения.

– А это даже интересно, знаешь. – Ривен смотрит на фриал, взвешивает его в ладони. – Не думал, что собирать имфирион вот так… может быть почти увлекательно.

Я убираю колбу обратно в сумку, проверяю ремни, скользя взглядом по его лицу. Сейчас в его глазах не азарт, а обычная сосредоточенность, какая бывает у него только на тренировках. Обычно он упрямый, раздражённый, а сейчас будто внимательно оценивает каждое действие.

– Посмотрим, что ты скажешь после десятого фриала, – откидывая сумку за спину. – Весёлых к этому моменту обычно мало остаётся.

Ривен усмехается, чуть склоняет голову, не сводит с меня взгляда.

– А знаешь, я тут подумал… Может, мы зря столько сил тратим на охоту. Имфирион можно усилить и без этого, есть же другой способ.

Он смотрит внимательно, чуть прищурившись, словно ждёт, что я пойму намёк.

И я прекрасно понимаю к чему он клонит. О близости у нас почти не говорят, и это никогда не про чувства. Только, как способ пережить на время голод, когда охота становится опасной или временно невозможной. В этот момент имфирион вспыхивает мощнее, чем после любой охоты. А после… после каждый уходит по своей тропе. Если конечно, случайно не появляется потомство. Только из-за этого наверное мы ещё не вымерли.

Я чуть поднимаю бровь, показывая, что поняла его намёк.

– Думаешь, стоит попробовать? Ты не первый, кто решил, что охоту можно заменить близостью.

– Почему бы и нет? – отвечает равнодушно, как будто обсуждает обычную задачу. – После такого фриалы наполнятся быстрее, да и контроль держать проще.

Я не успеваю ответить. Делаю шаг вперёд и вдруг земля буквально уходит из-под ног. Петля захлёстывает лодыжку, больно режет кожу, меня подкидывает вверх. Сумка с фриалами срывается, я пытаюсь поймать её, но ремень скользит между пальцев. Она падает на землю, стекло внутри глухо звенит, наполненный фриал выкатывается на мох. Всё происходит слишком быстро, я только выдыхаю сквозь зубы ругательство и хватаюсь за нож на поясе.

– Вот только этого не хватало… – Ривен выдыхает коротко. – Теперь весь отряд узнает, кто у нас ловушки собирает, а кто в них сам лезет.

Висну вниз головой, иголки с веток сыплются мне в лицо. Злость поднимается почти сразу – отвлеклась, пропустила простую ловушку.

– Великолепно, – бурчу сквозь зубы, цепляясь пальцами за петлю. Верёвка режет сильнее, вырваться сразу не удаётся.

Слышу, как где-то в чаще трещат ветки – быстрые шаги, несколько голосов. Почти сразу между деревьями появляются люди, запах их волнения и азарта чувствуется даже отсюда. Впереди – массивный рыжий, широкие плечи, борода взлохмачена, двигается так, будто ему всё нипочём. Сбоку мелькает мальчишка, тоже рыжий, движения быстрые, в руке зажата трубка. Замыкает тройку темноволосая женщина, невысокая, двигается легко, но держится чуть в стороне. В её эмоциях нет страха – только интерес и азарт.

Рыжий сразу бросается на Ривена. Парнишка выныривает сбоку – быстрый, чуть суетливый, уже сжимает в руке тонкую трубку, подносит её к губам и делает короткий вдох. Слышится щелчок – дротик летит быстро, почти без звука. Ривен только успевает повернуться, чтобы понять, что произошло, но наконечник уже впился в кожу.

– Проклятие… – голос Ривена хрипнет, он пытается сорвать дротик, но пальцы уже не слушаются. Держится пару секунд, потом падает на колени и оседает на землю.

Женщина подходит ко мне, ступает мягко, смотрит с интересом, в глазах у неё почти весёлое любопытство.

– Вот и поймали тебя, эрида, – говорит она, и я понимаю, что для неё этот момент – как долгожданная награда.

Я срываюсь, размахиваю ножом. Сталь скользит по воздуху, но мужчина хватает меня за запястье, вырывает клинок из пальцев. Женщина сразу перехватывает меня за плечо, не даёт вырваться, сжимает сильно, будто фиксирует для осмотра.

– Успокойся.

– Лучше убейте меня, – выдыхаю, глядя ей прямо в лицо. Петля давит на лодыжку, кровь приливает к голове, пальцы сжаты в воздухе – ножа уже нет, но я не отпускаю хватку.

– Не спеши с такими просьбами, – отвечает женщина, в голосе хладнокровная уверенность. – Ты нам живая нужнее.

Я не успеваю даже подумать, как всё меняется: острый укол в шею, будто оса. Всё внутри тут же становится вялым, мысли начинают растягиваться, тело не слушается. Пытаюсь ударить, но руки уже тяжёлые, не поднимаются.

– Тише, тише, – слышу у уха, когда ещё раз пытаюсь дёрнуться. – Не рыпайся. Теперь ты наша, эрида.

Меня резко срывают на землю. Мужчина крепко хватает за плечи, встряхивает. Чувствую влажную землю под лицом. Где-то рядом лежит Ривен – не дальше пары шагов, его лицо расплывается, зрение уходит, всё вокруг теряет чёткость. Пытаюсь напрячь мышцы, но тело подводит – яд расползается по венам.

– Осторожно, – шипит охотник, перебрасывая меня через плечо, больно давит костью в живот. Мир снова переворачивается, всё плывёт.

Последнее, что успеваю уловить – смешок женщины у самого уха:

– Сладких снов, чудовище.

Глава 5

– Просыпайся, эрида, хватит спать, – грубый голос пробивается сквозь туман в голове. Потом по щеке прилетает короткий, звонкий шлёпок. Открываю глаза, всё плывёт, свет бьёт в лицо, пытаюсь сфокусировать взгляд.

Надо мной наклоняется лицо рыжего: борода взлохмачена, скулы жёсткие, светлые глаза смотрят внимательно, цепко. Он наклоняется ближе:

– Слышишь меня? – трясёт за плечо, пальцы давят до боли. – Проснулась? Отлично.

Тянусь двинуть рукой, но замечаю цепи на запястьях, холод металла впивается в кожу.

Нет. Это сон. Сон ведь? Не может быть, чтобы люди поймали меня, заковали в цепи…

Сквозь мутный свет различаю каменную дорогу под собой, она тянется из леса к огромной крепостной стене. Между башнями расположены массивные деревянные ворота, в центре которых вырезан дракон с распахнутыми крыльями, его пасть раскрыта так, будто готова проглотить любого, кто решит пройти внутрь без приглашения. Веларрон. Меня притащили в этот проклятый Веларрон, – смешно, не думала, что увижу его так близко. Всю жизнь обходила его стороной, считала, что только дурак сам сунется сюда. И вот, я здесь.

Голова всё ещё тяжёлая, мысли словно завязли в тумане. Вспоминаю, как меня тащили – лес, болота, короткие стоянки у реки. Стоило чуть прийти в себя, мальчишка с иглой опять делал укол и жидкость обжигала плечо, тело моментально становилось ватным, даже попытки разозлиться куда-то тонули. На третьем уколе перестала понимать, где день, где ночь.

Рыжий резко хватает меня под локоть, дёргает, ставит на ноги. Боль отзывается в плече, колени сгибаются сами по себе. Сглатываю раздражение, не даю себе пошатнуться.

Сбоку появляется женщина, морщит лоб, смотрит на меня с явным раздражением.

– Поторопись, Айвен, – командует она рыжему, даже не смотря на меня. – Только проверь цепи как следует, слышишь? Не как в прошлый раз.

– Да сделаю, Мира, – отвечает рыжий раздражённо, отмахиваясь от неё. – Я помню, как тот зверь чуть не вырвался, теперь два раза смотрю. Кей, иди сюда!

Мальчишка тут же выбегает из-за спины. Он, видно, нервничает, бегло осматривает замки, щёлкает по кольцам – пальцы у него быстрые, но чуть дрожат. Раздается звон стали, цепи на запястьях и щиколотках натягиваются сильнее.

– Готово, – выдыхает он, отступая в сторону.

Айвен проверяет ещё раз на всякий случай – дёргает за цепь, смотрит в глаза. Ожидает, наверное, что я сейчас рванусь или заору, но я просто стою.

– Кей! Шляпу не забудь, – напоминает Мира. – Будешь отвечать за сбор с тех, кто глазеть будет, понял? И чтобы ни одной серебряной монеты не прошло мимо!

Мальчишка не спорит, только кивает и шмыгая носом, отводит взгляд.

Рыжий перехватывает мою цепь на запястьях и тянет вперёд. Я делаю первый шаг, металл тут же звякает о камни. За спиной женщина коротко толкает в спину.

– Пошла, – бросает она. – Не заставляй меня повторять.

Вот и всё. Дожила, Селина. Так легко попасться людям – охотилась на них полжизни, считала себя осторожной, а вот теперь шагаю за ними словно трофей.

Краем глаза ищу Ривена, но его нигде не видно. Может, остался в лесу, а может… нет, не сейчас. Тревога внутри медленно разгорается, но отрава ещё держит мысли в тумане.

Перед воротами уже ждёт стража. На груди у них герб Веларрона – тот самый дракон, что теперь встречается мне с каждой стены. Айвен тянет меня к ним, достаёт пару серебряных монет, протягивает их стражнику. Тот берёт деньги быстро, даже не считает, просто бросает на меня холодный взгляд и отводит засов. Ворота медленно распахиваются с тяжёлым гулом. Я шагаю вперёд, ощущаю, как Айвен дёргает меня за цепь, а Мира нетерпеливо подгоняет меня в спину.

Веларрон открывается сразу – широкие улицы из серого камня, дома высокие, вытянутые вверх, на балконах кованые решётки, под ногами ряды лавок. Торговцы выкладывают рыбу, хлеб, ткани, связки лука прямо на камень. Воздух наполняют звон молота, смех, крики, но как только цепи звякают на всю улицу, люди тут же оборачиваются.

– Смотрите, эриду ведут! Настоящую! – орёт кто-то из толпы, тянет шею, чтобы рассмотреть.

– Демон бессердечная! – слышу другой голос, кто-то явно настроен агрессивно.

Меня тащат по мостовой, цепи не просто звенят – гремят так, что слышно, наверное, в каждом доме. Люди сбегаются, запах пота, дыма, крики и чужое дыхание бьют в лицо. Кто-то смотрит с ненавистью, кто-то с опаской, но все жадно ловят мой взгляд.

Я выпрямляюсь, позволяю спине оставаться прямой, подбородок приподнимаю выше, чем нужно. Пусть ищут в моём лице страх, а находят только холодное безразличие. Слабость – последнее, что я позволю себе выдать этим людям.

– Эрида! Покажи глаза! – мальчишка прыгает в стороне, отчаянно пытается разглядеть меня из-за чьих-то спин.

– Хладоносец! – подхватывает женщина, лицо у неё в саже, волосы собраны в узел.

– Серебряный за взгляд чудовища! – выкрикивает Кей, поднимает шляпу и крутит её над головой, ловит монеты, которые летят в воздух со всех сторон. – Серебряный за взгляд! Не зевай, народ!

Толпа сразу начинает сыпать монетами, звон серебра перемешивается с выкриками.

– Платите, кто хочет увидеть чудовище!

В меня летят грязные тряпки, корки хлеба, даже гнилой помидор, от него я отшатываюсь, и липкая кожура размазывается по чьей-то рубахе позади. Айвен резко дёргает цепь, подтягивает меня к себе, не даёт толпе дотянуться, но люди всё равно лезут со всех сторон. Эмоций слишком много, словно меня бросили в кипящую реку криков, интереса, пьяного восторга. Мир гудит, шумит, бьёт в виски – я хочу зажать уши, сбежать из этого роя. Неужели все пропавшие в лесу эриды прошли через это? Их так же волокли по улицам, выставляя напоказ, будто диковину, ради зрелища и горстки монет?

Меня охватывает раздражение. Жалкие люди – они называют нас чудовищами, бессердечными, а сами толпятся вокруг, кидают грязь, хватают за цепи, как за поводок. Им нужна возможность почувствовать себя сильнее, унизить, забрать последнюю тень достоинства. Если это их человеческая справедливость, я предпочту свою гордость их шумному стаду.

Городские улицы бесконечно тянутся, шум толпы сливается в однотонный гул. Крики не стихают: кто-то орёт прямо в ухо, требуя повернуть голову, чтобы увидеть мои глаза, кто-то толкает, пробует дотянуться до цепей. Дети визжат – «покажи зубы, покажи клыки!» Глупая ребятня, я эрида, а не зверь из их ночных сказок.

В какой-то момент кажется, что я иду так уже вечность, как вдруг охотники сворачивают за угол и я вижу впереди площадь. Она вспыхивает светом, шумом, словно всё, что было до этого, только преддверие большого представления.

В центре площади возвышается массивный каменный столб со следами ржавых цепей и высохшей лужи крови. Сжимаю зубы, смотрю прямо, не даю себе дрогнуть. Рыжий разворачивает меня спиной к столбу, обводит цепь вокруг груди, защелкивает на шее и запястьях.

Толпа расступается, чтобы лучше видеть. Кей машет рукой, ловит ещё одну монету, в шляпе уже слышен звон. Мира остаётся рядом, длинный хвост болтается за спиной, подбородок чуть поднят – она не смотрит на меня, только скользит взглядом по лицам вокруг, высчитывая, сколько ещё серебра можно выжать из этого зрелища.

Айвен выходит вперёд, поворачивается к толпе, поднимает руки, чтобы его все слышали:

– Ну что, народ Веларрона! Кто хочет проверить, есть ли у этого чудовища сердце? Подходите, платите, слушайте! Не бойтесь, цепи крепкие. – Он ухмыляется, тянет монету к небу. – Кто первый? Не бойтесь, подходите!

– Не подходите к ней! – выкрикивает мужчина из задних рядов. – Кто услышит, как сердце эриды бьётся, тот умрёт. Все так говорят! От неё одно проклятье!

– У эридов нет сердца, идиот, – резко отвечает женщина впереди, бросает взгляд через плечо, как будто хочет посмеяться над суеверием. – Пусто у них внутри, что ты выдумываешь?

Рядом кто-то кивает, кто-то отшатывается. Воздух становится плотнее, по толпе пробегает короткий, нервный смешок. Я замечаю, как несколько человек отступают, но большинство наоборот подходят ближе, толкаются локтями, чтобы получше разглядеть чудовище, которому они приписали столько страхов.

Из толпы отделяется молодая женщина – щеки у неё румяные, губы сжаты, глаза напряжённые. Она выходит вперёд, будто сама себя заставляет идти через ряды людей, делает шаг и замирает прямо передо мной. Её пальцы дрожат, но она вытягивает шею, склоняется ближе и задерживает дыхание.

– Не бьётся…

– Я же уверяла! Бессердечная! – выкрикивает кто-то сзади.

Монеты падают в шляпу, Кей собирает их, не поднимая головы.

– Дальше! Кто смелее? – бросает он в толпу.

Шум растёт, очередь не уменьшается, и каждый раз слышу одно и то же:

– Не бьётся.

– Нет сердца…

– Мёртвая!

Я стою, позволяю им трогать себя, позволяю слушать мою грудь, и не моргаю ни разу. Всё, что у меня остаётся в этот момент – это прямая спина, спокойное лицо и холодная тишина внутри.

– Пусто, – хрипит очередной мужчина, резко отступает, будто только что коснулся смерти. Его ладонь дрожит, он быстро вытирает её о плащ, избегая моего взгляда.

Сколько раз они будут убеждаться в одном и том же, прежде чем поверят, что сердце у меня действительно не бьётся?

– Видите?! – выкрикивает Айвен, сверкая глазами, – Нет у неё сердца и не будет! Такие, как она, живут за счёт чужой боли!

Толпа шумит, волнуется, бросают ещё деньги. Кто-то начинает скандировать:

– Казнить! Казнить!

Хочется закатить глаза от предсказуемости человеческих ритуалов. Вот так, значит, и выглядел конец для тех, кого ловили до меня: публичное унижение, азарт толпы, выкрики, деньги на потеху. Казнить, чтобы не бояться ночью. Казнить, чтобы рассказать детям, что чудовище больше не придёт.

Два палача выходят из-за спины, их лица скрыты глубокими синими капюшонами, руки в бурых перчатках до локтя, в руках у каждого костяные крюки, отполированные до матового блеска. Я не успеваю толком вдохнуть, как один из них уже прижимает крюк к моему животу, ищет место между рёбрами.

Я стискиваю челюсти, не даю себе выдать ни звука, даже когда крюк входит под кожу, рвёт ткани. Дышу часто, через зубы. Второй палач подходит ближе, его рука ложится мне на плечо, крюк скользит по коже и в следующую секунду входит внутрь, чуть ниже первого, цепляется за кость. Кровь тут же проступает, струится по животу, впитывается в ткань. Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. Не прощу себе, если закричу сейчас.

Рыжий поднимает руку, толпа замолкает:

– Народ Веларрона! Сегодня вы увидите, как умирает та, кто много лет питалась вашим страхом. Сегодня конец для чудовища, которое вызывало ужас в ваших семьях!

Палачи берутся за ручки, готовятся тянуть. Всё готово, чтобы разорвать, чтобы не осталось сомнений, чтобы все увидели: у эриды нет сердца. Как же они ошибаются…

И вдруг площадь рассекает глухой удар копыт, такой чёткий, что хочется заткнуть уши. Палачи замирают. Несколько секунд никто не двигается – даже крики замирают, как будто сам город задержал дыхание.

Сквозь толпу, на чёрном жеребце выходит всадник. Всматриваюсь в его лицо, и всё внутри сжимается от узнавания. Тот самый человек. Тот самый взгляд прожигающий на сквозь. Он будто сгусток ночи на фоне светлой площади – непреклонный, невозмутимо спокойный. Волосы тёмные, аккуратно уложены, открывая лоб и строгую линию бровей. Скулы резкие, подбородок уверенный, губы сжаты в тонкую линию, глаза тёмные, цепкие. Чёрные, матовые доспехи облегают фигуру, повторяя силуэт – на груди рельефный дракон, крыльями охватывающий весь торс. В его неподвижности и сдержанности есть сила, от которой толпа сама собой отступает.

Охотники делают шаг к краю площади уже без прежней бравады. Вся их троица уходит в сторону, почти бегом, растворяясь среди людей.

– Принц Каин… – прокатывается глухо по рядам.

– Сам наследник.

Он соскальзывает с седла, идёт твёрдым шагом, его плащ шуршит по камню. Подходит почти вплотную, так близко, что я чувствую его дыхание. Делаю незаметный вдох, будто надеюсь уловить в нём хоть намёк на эмоцию, но от него не тянет ничем. Внутри этого человека тишина и это сбивает с толку.

– Забавно. Ты смеешь держать этот взгляд. Даже сейчас, когда тебя уже записали в мёртвые. Даже сейчас, когда вся эта толпа жаждет крови, ты стоишь, будто тебя это не касается.

Его взгляд опускается ниже, к месту, где костяные крюки впиваются мне в живот, скребутся между ребрами. Даже слабый вдох заставляет их шевелиться внутри, раздвигать ткань и плоть. Он смотрит внимательно, будто изучает не тело, а то, как долго можно продержаться в моём положении. Толпа напрягается, каждый ждёт – вот сейчас, вот ещё немного, и эта эрида не выдержит, закричит. Но я держусь. Просто дышу поверхностно, медленно, чтобы не дать боли прорваться наружу.

– Интересно, сколько ты выдержишь, – принц наклоняется ближе, чтобы никто не услышал, – или ты уже привыкла к боли настолько, что даже смерть кажется тебе скучной?

– А ты чего хочешь? Чтобы я умоляла тебя о пощаде? Ждёшь крика, хочешь увидеть, как я теряю самообладание и вою от боли?

Он чуть поворачивает голову к толпе, на мгновение вижу его профиль: резкие черты, тёмные глаза, в которых нет сочувствия, – только твёрдое решение.

– Мне не нужно видеть, как ты кричишь, – говорит он чуть громче. – Я хочу понять, что ты чувствуешь. Что у тебя внутри, когда ты понимаешь: это конец. Что ты скованна цепями, в твоём теле крюки, а от смерти тебя отделяет один мой приказ?

Он снова смотрит прямо в глаза, явно ожидая, что я сорвусь, что в голосе появится хоть намёк на уязвимость.

– Ты хочешь узнать, что у меня внутри, но я тоже хочу понять, принц. Почему я не могу услышать твои эмоции, не могу нащупать твои края, будто тебя здесь нет совсем?

– И это тебя раздражает?

– Нет, не раздражает. Скорее настораживает, – отвечаю без паузы. – Я привыкла чувствовать людей. Ты же для меня, как пустое место.

Я чуть склоняю голову, разглядываю его так же внимательно, как он меня.

– Может, ты особенный, а может, просто хорошо скрываешь то, что у других всегда на виду.

– Значит, ты хочешь меня прочесть? Тебе интересно, что у меня внутри?

– Мне всё равно, что у тебя внутри, – отвечаю спокойно, не моргая, – просто странно не чувствовать рядом никого. Даже врага. Особенно врага.

Каин чуть приподнимает бровь, в его лице появляется едва заметная тень усмешки, скорее усталой, чем ироничной.

– Ты ошибаешься, эрида. Я не враг тебе.

Он выпрямляется, бросает короткий взгляд на палачей.

– Освободите её.

Палачи переглядываются, но спорить не решаются. Крюки выходят из тела, оставляя за собой полосу крови.

Принц снова смотрит на меня, теперь чуть дольше, чем нужно, будто ждёт моей реакции на этот неожиданный поворот.

– Ты пожалеешь, принц, – тихо говорю, не угрожая, а скорее констатируя. – Пожалеешь, что освободил меня и не позволил им разорвать меня здесь, на площади. Лучше бы так. Для тебя, для них и для всех.

Каин наклоняется, так близко, что я чувствую холод металла на его доспехах и что-то острое во взгляде.

– Ты всё ещё не поняла, я не враг тебе, но и не твой спаситель. Теперь ты принадлежишь мне, эрида. Не перепутай милость с необходимостью. Ты жива, пока нужна мне.

Он скользит взглядом по моему лицу, задерживается на губах, а потом резко отступает, словно только что выдернул себя из какого-то наваждения.

– Уведите её. Эта эрида, теперь моя ответственность. – Бросает он стражам, и направляется к своему коню.

Стражники сразу снимают с меня цепи, не успеваю сделать шаг сама, как они уже подхватывают под локти, рывком тащат вперёд.

– Быстрее, эрида, – рявкает один из них. – И не вздумай падать. Его Высочеству не нужны лишние проблемы.

Быстрее? У меня дыра в животе, я держусь только на упрямстве и злости. Каждый шаг даётся с трудом, но показывать им свою слабость я не собираюсь – иду вперёд, держась за последнее, что у меня осталось: за собственную гордость.

Слежу взглядом за принцем – он легко садится в седло, и толпа расступается перед ним с уважением и страхом. Он вытащил меня из рук палачей не чтобы спасти, а чтобы решить мою судьбу по-своему. И, возможно, на площади было бы проще.

Стражник чуть сильнее сжимает мою руку, будто предупреждает: не вздумай даже моргнуть не так. А я смотрю в спину принца.

Принц…

Значит, тот всадник в лесу был из королевской семьи. Не просто охотник, не просто воин. Наследник.

Сын короля.

Замок Веларрона возвышается над городом, словно каменная цитадель, лишённая украшений. Высокие стены, суровые башни, на главных воротах выбит тот же дракон, что встречал меня у городских стен. Я задерживаю взгляд на этом символе. Для них дракон – не только страх, но и власть, предупреждение всем: «Я не боюсь чудовищ. Я сам ими управляю». И пока на воротах вырезан этот знак, они верят, что никто не пройдёт в замок, если не поклонился их силе.

Стражники распахивают ворота и мы проходит внутрь. Двор шире, чем кажется снаружи, мостовая чистая, ни пыли, ни мусора, только следы копыт, да отполированные камни. По периметру двора тянутся галереи, тяжёлые двери ведут вглубь, между ними в тени стоят вооружённые стражники. Они не обращают на меня внимания, их взгляд скользит мимо, словно таких, как я, тут видели уже не раз.

Непонятно, для чего принц привёл меня сюда. Ясно только одно: сбежать из этого места не получится. Даже если бы не было этой раны, даже если бы с меня сняли цепи, из этого двора не выйти. Охраны слишком много.

Меня волокут по тропе к небольшому деревянному дому, который прячется в глубине сада, в тени деревьев, будто специально выстроен для тех, кого нельзя держать на виду.

Внутри тесно и темно. Всё пространство заставлено грубыми шкурами, на стенах – высушенные черепа волков и кабанов, кости вбиты в потолок, будто охотник, собрал здесь все доказательства чужих страданий. Стол у стены заляпан засохшей бурой жидкостью, а в углу стоит низкое железное кресло, к которому меня подводят стражники.

– Садись, – кивает один, второй тянет за локоть, и в следующий миг я оказываюсь на этом холодном, будто выкованном для пыток «троне».

Руки запирают в металлические кольца на подлокотниках. Ноги стягивают кожаными ремнями, чтобы я не могла вырваться или даже дёрнуться. Я стискиваю зубы, не даю себе ни стонать, ни проклинать вслух. Боль под рёбрами заставляет меня почти не дышать.

В комнате становится теснее, когда в дверях появляется Каин. Он не торопится, заходит так, будто всё здесь принадлежит ему, его плащ задевает медвежью шкуру у порога. Останавливается напротив, быстро оглядывает всё вокруг: кресло, бурые пятна на полу, стражников, что стоят слишком близко.

– Выйдите, – приказывает он.

Стражники переглядываются, но спорить не решаются. Как только дверь за ними закрывается, Каин подходит ближе, становится сбоку и, склонившись, касается окровавленной ткани моей брони. Не задаёт вопросов, просто начинает снимать ремни на корсете – кожа трещит, стягивается, одна пряжка срывается с хрустом, вторую он перерезает ножом. Холодный воздух касается кожи, рана тут же начинает тянуть сильнее.

– Терпи, – бросает он коротко.

Я замечаю, что пальцы у него сильные, но касается он осторожно, будто не хочет причинить большей боли, чем уже есть. Шепчет себе что-то под нос, наверное, считает, сколько понадобится нитей. Вдруг резко выпрямляется, идёт к столу, открывает ящик. Движется быстро, без суеты: находит чистые тряпки, пузырёк с прозрачной жидкостью, металлическую чашу, тонкую иглу. Окунает лоскут в раствор, выжимает и возвращается ко мне.

Я задерживаю дыхание, когда он касается мокрой тканью раны. Щиплет сильно, но я только стискиваю челюсти до скрежета, не даю себе застонать. Он методично вытирает кровь, всё делает спокойно, будто лечит не врага, а соратника после драки.

– Никогда бы не подумала, что принц Веларрона возьмётся латать чужие раны, – усмехаюсь, не отводя взгляда от его лица.

– Не обольщайся, эрида, – отрезает он. – Живая ты мне пока нужнее, чем мёртвая. Можешь считать это необходимостью. Не жди особой мягкости, если бы был другой выбор, я бы даже пальцем тебя не тронул, но у меня нет времени искать тебе замену.

Он откидывает окровавленную тряпку на стол, берёт иглу, задерживает её между пальцами, потом подносит к язычку свечи. Смотрит, как сталь становится золотистой, держит ровно столько, чтобы нагреть, потом быстро протирает спиртом.

– И ради чего ты собираешься держать меня здесь? Какая в этом необходимость? – спрашиваю.

– Причины тебя не утешат, а правду я всё равно не скажу.

Он наклоняется ближе, ловко и быстро делает первый стежок. Кожа туго стягивается под нитью. Его взгляд скользит по моей руке, будто проверяет – дрожу ли я, боюсь ли. Я не дрожу. Но внутри всё напряжено до предела, как будто каждая клетка держится за своё место. Не хватало ещё потерять сознание перед ним – пусть считает меня хоть упрямой, хоть безрассудной, но не слабой. Я не должна отключиться. Ни сейчас, ни здесь. Щека судорожно дёргается, только бы он не заметил, как сильно мне плохо.

– Всё, что я могу сказать тебе сейчас: ближайшее время будет не самым приятным в твоей жизни. Привыкай к новому порядку.

Оно уже не приятно. Хочется пнуть его ногой – это почти автоматический рефлекс, но ремни держат крепко, не дают даже толком вдохнуть, не то что двинуться. Я вжимаюсь в жёсткую спинку кресла, стараюсь не смотреть на его руки, не думать о том, что он делает, но взгляд всё равно опускается вниз

Я слежу, как он вытаскивает иглу, быстро затягивает узел. Молча проверяет, не появилась ли новая кровь, потом берёт длинный узкий лоскут ткани, проводит один конец за моей спиной. Осторожно затягивает повязку вокруг моего живота, укладывает каждый виток ровно, без складок.

Его наклоняется так близко, что я могу разглядеть: след усталости под глазами, щетину, морщину между бровей. От него пахнет чистой кожей, чуть металлом, на пальцах ощущается терпкий запах крови.

– Не пытайся выбраться и сопротивляться, – предупреждает он, затягивая повязку туже. – Ты привыкла питаться страхом людей, но в этом доме никто не станет тебя бояться. Если ты ищешь, на что опереться – напрасно. Здесь, для тебя нет ничего, кроме моей воли и моего порядка. И тебе придётся жить по этим правилам, хочешь ты этого или нет.

Он затягивает последний виток, аккуратно прячет концы под слоем ткани и не сразу отходит, задерживает взгляд, словно ждёт, поняла ли я, или ему придётся повторить.

– Можешь хоть каждый день напоминать мне о своей власти, но если думаешь, что я приму твои правила, ты ошибаешься.

– Осмотрись, эрида, – резко бросает он резко. – Посмотри, где ты находишься. Это не твой лес, не твои скалы, не твоя охота.

Я поднимаю голову, заставляю себя разглядеть обстановку. Деревянные стены увешаны шкурами, черепа и головы зверей смотрят пустыми глазницами. На полу тёмное пятно, старая кровь въелась в дерево. Даже время не смогло стереть её: она отпечаталась, как напоминание, что даже пол под ногами хранит следы чужих расправ.

– Если думаешь, что ты выше этого, – принц кивает на черепа, – ошибаешься. Здесь ты такая же, как и эти звери. Разница только в том, что у тебя ещё есть возможность дышать и говорить.

– И ради чего всё это? Чтобы доказать себе, что ты хищнее меня? Что можешь сломать эриду, сделать из неё трофей для своей коллекции? – Поворачиваю голову чуть вбок, уголки губ едва поднимаются, усмешка выходит холодной, короткой. – Или всё проще, принц? Ты действительно веришь в старые сказки? В слезу эриды? Думаешь, что если достаточно надавить, я подарю тебе чудо и рассыплюсь в слезах, как это описывают твои летописцы?

Я качаю головой, смотрю прямо ему в глаза.

– Придётся тебя разочаровать. Я не умею плакать – ни как человек, ни как чудовище из ваших легенд. Всё, что ты получишь – моё равнодушие. И ни капли слёз.

Он слушает, не перебивая, только на секунду задерживает взгляд на моей шее, как будто проверяет, осталась ли там уязвимость, на которую можно надавить.

– Посмотрим, эрида, – произносит он наконец, медленно, почти бесцветно, – кто первый сдастся. Ты или твой холод.

Он отходит на шаг, бросает взгляд на дверь. В этот момент становится ясно – разговор окончен. Чувствую его спину, даже когда он выходит из комнаты: не спешит, не демонстрирует силу, просто оставляет меня одну, в этой тёмной клетке, среди его трофеев и запаха старой крови.

Я остаюсь наедине с этим «инвентарем» и отмечаю: всё, что есть в этом доме, уже проиграло свою битву. Я – нет.

Глава 6

Ривен

Открываю глаза и долго не понимаю, где нахожусь: запах мха, земли, во рту ржавый привкус. Голова трещит, виски ломит – яд всё ещё не вышел из крови. Сажусь, упираюсь ладонями в сырой мох. Под пальцами чувствую разбитый фриал, стекло хрустит. Память возвращается обрывками: ловушка, рычание Селины, этот мерзкий свист и укол в шею. Я вырубился не сразу, когда всё поплыло. Помню, как рыжий громила скрутил её, перекинул через плечо и потащил в глубь леса. А я валялся, как выпотрошенная шкура.

Осматриваюсь вокруг. Ночь давит, туман клубиться между деревьев, где-то за ветками мелькают обрывки их следов – примятая трава, сломанная ветка, ещё один фриал, раскатанный по земле. Они торопились, волокли её, будто добычу. Думают, если усыпили одного – второй не пойдёт по следу? Наивные.

Поднимаю нож, с трудом вкладываю его обратно в ножны. Медленно вдыхаю, вслушиваюсь в лес. Следы ведут вниз, к старой просеке, там, где тропа выходит к разломанному мосту, а дальше дорога только одна: в сторону Веларрона. Ну, конечно. Куда же ещё. Именно туда, где начинается территория, за которую Эзар Дарр лично обещал сбросить любого в ледяное озеро. Пересекать границу одному, без дозволения…

Почти смеюсь в темноте: уж очень удачно для ловцов и очень плохо для меня.

Стою, смотрю на просеку, где их следы разбивают мох, перебираю в голове варианты – один хуже другого. Вернуться без неё? Рассказать, что меня усыпили, что я потерял напарницу, что позволил утащить людям самую важную охотницу Верховного?

Я не слишком близок с Селиной, но достаточно хорошо знаю, как близко Эзар Дарр к ней… близко настолько, что никто не рискует даже смотреть в её сторону лишний раз, чтобы потом не жалеть о своих глазах. Но одно я знаю точно: если вернусь без неё – он мне шею свернёт. Не станет разбираться, был ли яд, сколько их было, и что я вообще мог сделать против двух ловцов. В его глазах я обязан был не вырубаться, не валяться в грязи, не терять напарницу. Да и не только в его глазах.

Мы с Селиной всегда были на ножах, не потому что враги – просто она упрямая, а я всегда считал своим делом спорить, задевать её. С детства мы соперничали на тренировках: кто первым поднимется на стену, кто дольше выдержит в бою без отдыха. Эта эрида никогда не давала мне чувствовать себя сильнее, ни на миг. Даже когда валялась на земле в крови, могла глянуть так, что все твои победы тут же обесценивались. Иногда казалось, что кроме вечных споров у нас ничего и нет.

Долго стою на месте, сжимая рукоять ножа, будто он может дать мне хоть каплю ясности. Нет, возвращаться нельзя.

Я делаю шаг в просеку, по разбитому мху, и в этот момент отступает даже ржавый привкус во рту – осталась только одна мысль: идти вперёд, пока не догоню, не вытащу, или хотя бы не сдохну, пытаясь.

Глава 7

Селина

Просыпаюсь рывком, втягивая воздух. Всё то же кресло – неподвижное, жёсткое. Пробую шевельнуть запястьями, оковы держат крепко, ремни на ногах затянуты, но не настолько, чтобы пережать кровоток. Раны от крюков тянут, боль перекатывается под рёбрами. Замираю, начинаю дышать медленно, чтобы не разорвать свежие швы. Знаю, что могла бы снять боль, затянуть рану, просто направив остатки имфириона, как учил Лаэр, но сейчас это слишком рискованно. Неизвестно, когда удастся насытиться в следующий раз. Любая трата – риск остаться в холоде и замёрзнуть. Сжимаю пальцы, позволяю боли держать меня в бодрости.

В комнате тихо. Слышу только, как изредка по крыше перебираются птицы или кто-то разговаривает во дворе. Пытаюсь понять, что именно нужно принцу. Ради чего он вытащил меня из под казни, притащил сюда и теперь держит на замке. Каин смотрел на меня так, будто ждал чего-то большего, чем просто покорности. В его глазах не было желания мести, но было другое: интерес, злое терпение. Как будто он решил доказать что-то самому себе. Или, может быть, мне. Или всему этому городу.

Я вдыхаю чуть глубже. Пусть даже он действительно хочет увидеть слезу – ничего у него не выйдет. Наивные люди всегда верят в свои сказки. Им кажется, что мы такие же, как они, раз внешне похожи. Думают: если человек способен плакать от боли, значит и эрида рано или поздно сдастся, попросит пощады и зальётся слезами.

В какой-то момент слышу за дверью шаги. Не стражник, не принц – другой ритм, другой вес. Дверь скрипит, впуская короткий луч света, и в комнату входит мужчина, сухой с сутулой спиной. На нём темная до пят мантия с зауженными рукавами, пальцы жилистые, ладони испещрены ожогами и пятнами. Лицо узкое, морщинистое, волосы редкие, почти седые. В руках потёртый чемодан.

– Приветствую, эрида, – бросает он, проходя в комнату и ставя чемодан на стол, – меня зовут Рогнар Мар. Я алхимик при дворе, Его Величества. Думаю, ты уже знаешь, зачем я здесь и что собираюсь делать с тобой?

– Догадываюсь, – отвечаю, усаживаясь удобнее на стуле. – Ты собираешься добыть слезу, и вряд ли переживаешь о том, как именно это произойдёт.

Я чуть наклоняю голову, не свожу с него взгляда:

– Ты зря потратишь своё время, глупый алхимик. Ни одна легенда, ни один приказ твоего принца не дадут тебе того, что ты ищешь. Слёзы эриды – выдумка. Не верь сказкам, Рогнар Мар, здесь тебе никто не заплачет.

– Я здесь не только по приказу принца, но и по собственному интересу. Слишком многое в вашей природе осталось для меня неясного. Возможно, ты даже не знаешь всего о себе, эрида.

Во мне сразу вспыхивает раздражение. Я отлично знаю свои способности и с радостью сейчас бы применила одну из них на нём. Но нельзя. Даже просто вспышка силы для этого человека будет приглашением копать глубже, изучать, проводить эксперименты. Даже если бы смогла избавиться от него, но на мне оковы. Всё рассчитано на контроль, на случай любого моего выпада.

Рогнар откидывает крышку чемодана так, будто открывает древний сундук, и запах старого железа, прелых трав и чего-то едкого, наполняет комнату. Внутри аккуратные ряды инструментов: узкие ножи с матовыми лезвиями, стеклянные флаконы, стальные зажимы, иглы. Всё разложено с педантичной точностью, даже петли чемодана блестят.

– В каждой легенде, – начинает он медленно, будто читает по памяти, – есть зерно истины. Сказка, это не ложь, а искаженная память о том, что было. Люди боятся забыть чудо, и потому передают его от одного к другому, пока чудо не становится страшилкой, а правда – россыпью полуправды и вымысла.

Он откладывает нож, достает длинный стеклянный шприц с толстой иглой, крутит его в пальцах, проверяет ход поршня.

– Вы, эриды, слишком долго кормили этот мир своим молчанием. Слишком много запретов, тайн, притворства. Я намерен докопаться до сути, вытравить эту суть из тебя, любыми способами. Думаешь, я не пытался раньше? Думаешь, мне жалко испачкать руки ради открытия? Нет. Я начну прямо сейчас.

Рогнар опускает шприц в высокий узкий флакон. Внутри густая, бледно-жёлтая жидкость. Он медленно тянет поршень, и раствор заполняет стекло.

– Красота в том, – продолжает он тихо, будто рассуждает с самим собой, – что природа всегда поддается, нужно лишь найти правильный ключ. У кого-то это страх, у кого-то крик, а у вас, эридов… думаю, ключом будет боль.

Он подходит ближе, держит шприц иглой вверх, коротко щёлкает по стеклу, чтобы собрать пузырьки.

– Слеза эриды, – произносит он почти с наслаждением, поднося иглу к моей коже. – Любая цена за одну каплю.

Он резко вонзает иглу в плечо, жидкость жжёт изнутри, будто вся мышца горит. Я дёргаюсь всем телом, не могу сдержать это движение. Плечо вырывается из-под иглы, но оковы не дают отодвинуться. Боль расходится по руке, как кислота.

– Что это за дрянь? – вырывается у меня.

Рогнар не торопится отвечать, только чуть склоняет голову, наблюдая за моей реакцией.

– Смесь. Моя собственная. Для человека – несколько часов боли, рвота, лихорадка. Для эриды… – он склоняется ближе, в его глазах появляется блеск исследователя, – … жидкость прожигает кровь. Делает её слишком горячей, слишком быстрой. Она начнёт выжигать твоё тело изнутри. Боль будет достаточно сильной, чтобы ты попросила меня остановить её.

Он улыбается, почти по-доброму.

– Но я щедрый человек, эрида, – продолжает он, наклоняясь ещё ближе. – Мне не жалко дать тебе антидот. Достаточно только… проронить слезу. Одна капля и всё закончится. Боль исчезнет.

Жар в плече быстро разливается по руке, поднимается к шее. Это ощущение мне знакомо. Почти такое же было, когда я не остановилась во время Аль-риэна. Тогда я думала, что имфирион разорвёт меня изнутри, особенно когда кровь начала выливаться из глаз.

Поднимаю взгляд на Рогнара. Он стоит немного в стороне от света, наблюдает.

– Сколько таких, как я, уже прошло через твои руки?

– Достаточно, – отвечает он невозмутимо, откладывая шприц на металлический поднос. – Каждый реагировал по-своему. Кто-то терял сознание почти сразу, кто-то бился в ремнях, пока не сдирал кожу. Некоторые умирали прямо в кресле. Но ни один не дал мне того, что нужно. Может, ты станешь первой.

Его взгляд скользит по моему лицу, оценивая каждую мелочь – дыхание, тень возле глаз, напряжение в челюсти. Понятно, что он ждёт малейший признак того, что я вот-вот сдамся.

– Значит, остальные так и проронили слезу? Думаешь, со мной что-то выйдет?

– Те умирали, прежде чем успевали заплакать. По тебе вижу, что ты крепче. Живучей. Для меня это даже удобнее. Тебе – не особо.

Он подходит ближе, наклоняется так, что я чувствую его влажное, пахнущее травами, дыхание.

– Я буду менять яды, пробовать другие дозы, искать новые способы, – отмечает равнодушно. – И если ты сдохнешь в процессе, это будет лишь побочный результат. Не первая, не последняя. Принц приведёт ко мне ещё одну. И ещё. Пока я не получу то, что нужно.

Он выпрямляется, снова берёт шприц.

– Мне всё равно, сколько тел сгорит, прежде чем я найду способ достать то, что спрятано под вашим холодом. Так что держись, эрида. Я никуда не тороплюсь.

В этот момент дверь резко открывается и в проёме появляется Каин. Его взгляд сразу цепляется за меня. Вижу, как он оценивает моё состояние: лицо, раны, оковы на руках, каждый сантиметр этой «сцены».

– Принц Безжалостный, – бросаю ему в лицо, голос срывается от жара в груди. – Пришёл насладиться зрелищем? Или проверить, что твой алхимик работает по инструкции?

– Я пришёл посмотреть, насколько это действительно работает, – отвечает без эмоций. – И понять, сколько из этого работа алхимика, а сколько твоя показная стойкость.

– Ваше Высочество, реакция идёт по схеме. – вступает Рогнар делая полшага вперёд, склоняет голову в лёгком поклоне. – Десять минут с введения препарата. Она держится, но это вопрос времени.

Каин даже не смотрит на него.

– Вопрос времени для кого? Для неё, чтобы сломаться, или для тебя, чтобы показать мне, как красиво ты работаешь?

– Для результата, Ваше Высочество. Я подбираю дозу и точки, чтобы получить то, что нужно.

Каин наконец поворачивается к алхимику, взгляд прицельный, с тем самым оттенком недовольства, который не требует повышать голос.

– Дозы и точки будешь подбирать на своих кроликах, Мар. Я привёл её сюда не для того, чтобы ты мерился со мной выносливостью пленных. Если я ещё раз увижу, что ты убил эриду, прежде чем добыл из неё хоть что-то, ты последуешь за ней в тот же день.

Рогнар выдерживает паузу, но в его глазах на миг что-то вспыхивает.

– Я делаю всё возможное, чтобы получить результат. Иногда тело не выдерживает…

– Значит, плохо работаешь, – резко обрывает его Каин. – Мне нужна слеза, а не труп. И если ты снова перепутаешь цель, я найду того, кто сможет работать аккуратно.

Алхимик чуть щурится, но опускает взгляд, будто признаёт за принцем право диктовать условия.

– Услышал, – отвечает коротко, сухо. – Сегодня всё под контролем.

Каин переводит взгляд на меня, и в его глазах появляется то холодное внимание, от которого воздух будто сжимается. Он чуть наклоняется, упираясь ладонью в край кресла, так близко, что я успеваю заметить, как дёрнулась жилка у него на шее.

– Показная стойкость – вещь красивая, эрида. Но если это всё, что у тебя есть, долго она не продержится. Ты думаешь, что сжатые зубы и ровный взгляд – броня. Но любая броня ломается, и я хочу понять, что у тебя под ней.

Каин выпрямляется, отходит на полшага, но не сводит с меня глаз.

– Так что решай, эрида. Ты хочешь, чтобы я увидел только эту маску? Или отдашь то, что мне нужно, прежде чем я сорву её с тебя?

– Забавно. Ты говоришь о маске, но сам в ней живёшь. Разница в том, что мою снять нельзя. Она не надета – она моя кожа. Хочешь сорвать её? Придётся содрать вместе с мясом. И, принц, – я делаю акцент на последнем слове, – тебе вряд ли понравится то, что останется. Я не боюсь тебя. Не боюсь боли. Даже если мне придётся глотать кровь, даже если придётся отдать всё, что у меня есть, ты не увидишь моей слабости. И я клянусь, принц Безжалостный, – говорю чуть тише, голос почти срывается, – если ты когда-нибудь дождёшься моей слезы, запомни: она станет твоим проклятием. Не исцелением, не чудом, а началом того, что разрушит тебя изнутри.

Каин слушает, не перебивая. Его взгляд становится ещё темнее, и в нём на миг мелькает что-то, похожее на азарт. Он чуть наклоняет голову, будто оценивает каждое слово.

– Тогда, эрида, мне тем более интересно дождаться этого момента.

Он поворачивается к алхимику:

– Не вздумай убить её, Мар. Она должна остаться целой, как можно дольше.

– Услышал, Ваше Высочество, – Рогнар кивает коротко, но по тому, как он крепче сжимает руки, ясно, приказ ему неприятен.

Каин ещё несколько секунд стоит напротив, как будто проверяет, не дрогну ли я сейчас, когда жар в теле стал почти невыносимым. Потом наконец поворачивается и идёт к двери.

– Начинаем по новой, – алхимик подходит ближе, игла блестит в его пальцах. Я вдыхаю, чувствуя, как жар от первого укола ещё не ушёл, а он уже собирается пустить по венам вторую волну.

Глава 8

Сперва я слышу смех. Резкий, человеческий – будто кто-то за стеной празднует мою пленённость. Ощущаю радость и впервые я ловлю эту эмоцию так ясно. Обычно она ускользает, теряется на фоне тревоги, ожидания опасности. Но сейчас… сейчас она будто бы расползается по воздуху, тяжёлая, сытая, и, что удивительно, мне безумно хочется попробовать её на вкус, узнать, почему она такая сильная, почему от неё пульсирует воздух у двери. Пробую вдохнуть глубже, будто от этого радость станет ближе, но всё что остаётся – пустой, сдавленный отклик внутри. Ничего не дотягивается до голода. Радость не для меня. Ни сегодня, ни завтра.

Прошло три дня. По ощущениям – месяц. Рогнар не терял времени, появлялся по нескольку раз в день, с набором своих инструментов. Я уже перестала считать, сколько раз он заставлял меня открывать рот, вдыхать едкий дым, заглатывать горькие настои, терпеть уколы под кожу. Каждый раз он наблюдал за мной с почти маниакальной жадностью. Иногда вместе с ним приходил Каин. Он стоял в дверях, не приближаясь, только смотрел, словно хотел лично убедиться: я всё ещё здесь, всё ещё не сломалась. Его взгляд не был ни холодным, ни жестоким, а скорее настороженно-выжидательным, как у человека, который следит за ходом опыта, а не за страданиями живого существа. Принц ничего не говорил Рогнару, а только коротко кивал, одобрял или давал понять, что время вышло, и алхимик должен уходить. Иногда задерживался у порога, разглядывал меня. Я ловила его взгляд и удерживала, не опуская глаз, не позволяя себе даже моргнуть раньше него. В эти мгновения мне казалось, что именно этот немой поединок и есть настоящее испытание: не боль, не яды, а эта тишина между нами.

Они уходили, и комната снова сужалась до уровня кресла. Боль утихала до ноющей тяжести. Всё, что у меня осталось, – сухие губы и слова принца в голове: «Не вздумай убить её, Мар. Она должна остаться целой, как можно дольше».

Сквозь щелку в окне сочится призрачный лунный свет. Я сжимаю ладонь, снова ощущая лёгкий, треск инея под кожей – остаток сил, которых хватит ещё на несколько дней. Может, меньше, если снова попробуют пытать. Потом холод начнёт сковывать тело, дыхание станет короче, иней пойдёт к глазам, тогда зрение потускнеет. И всё, что останется, – ждать, пока не замёрзну.

Голоса за стеной обрываются, и сразу становится ясно, что кто-то идёт ко мне. Тяжёлые шаги быстро отделяются от остальных: уверенные, мерные, слишком выверенные для обычного стражника. Не суета охраны, не нервный Рогнар. Так двигается только он.

Дверь открывается. Принц входит один, несёт в руках простую жестяную кружку, внутри что-то плескается. Он подходит ближе, останавливается в паре шагов от меня, свет от лампы пробегает по его чёрной броне, отражается в глазах, делая их ещё темнее.

– Знаю, что вы не едите обычную пишу, но вам же нужна вода?

Вода… тело отзывается сразу: холод становится чуть ярче, а сухость во рту напоминает – питьё нужно даже мне.

Я поднимаю голову, скалюсь – больше по привычке, чем от настоящей злости.

– Ты решил сыграть в милосердие или это новая форма допроса? Будешь выливать воду на пол, чтобы проверить, как быстро я сломаюсь?

Он смотрит не отрываясь. Ждёт реакции? Ждёт, что я сломаюсь прямо сейчас? Смешно. Пусть сам попробует прожить три дня на сухом воздухе, под ядами Рогнара, с этой тянущейся болью в животе от крюков.

– Нет, – отвечает спокойно, – я не играю в милосердие. Просто не хочу, чтобы ты умерла раньше времени. Мне не нужны мёртвые пленники.

Каин протягивает кружку, осторожно, будто даёт яд, а не воду. Я смотрю на его руку, на блеск воды в железе. Он терпеливо ждёт, держит кружку перед моим лицом, словно моя потребность в воде ещё один пункт в длинном списке его дел.

Я пытаюсь рассчитать, чего он ждёт. Если выпью – это победа для него? Если откажусь – проигрыш для меня? Жажда разрывает горло, но я жду, сколько могу. Он не торопится. Капля воды дрожит на краю кружки.

– Считай, что я принимаю твой подарок, – выдыхаю спокойно, хотя голос всё равно срывается на хрип.

Тянусь к воде, но оковы не дают приблизиться. Он вздыхает – то ли устало, то ли раздраженно и сам подносит кружку к моим губам. Пью медленно, сдерживая дрожь, хотя так хочется выхватить у него воду и вылить на себя, чтобы хоть на мгновение смыть с тела всю эту боль, унижение и чужую радость, до которой мне никогда не дотянуться. Всё это время принц смотрит на меня внимательно, почти пристально.

Когда он отнимает кружку, ощущаю, как влага растекается по языку, оседает в груди. Непривычно. Его взгляд скользит по комнате, по черепам висящим на стенах, по шкуре медведя лежащей на полу и потом снова останавливается на мне.

– Ты удивительно смотришься на этом фоне. Обычно здесь оказываются те, кто когда-то был хищником. Кого боялись, за кем охотились. А теперь они просто часть комнаты. Ты подходишь сюда, эрида. Даже больше, чем любой из них.

Каин медленно ставит кружку на край стола, проходит мимо кресла и останавливается возле чучела рыси. Он проводит рукой по её жесткой, блестящей шкуре, несколько секунд его пальцы скользят по изгибу спины, задерживаются у шеи, чуть сжимают её.

– Ты ведь тоже хищник, – продолжает, не отрывая взгляда от застывшей пасти, – только твоя охота куда чище, чем у них. Ты не оставляешь крови. Пожалуй, это самое опасное, что есть в таких, как ты. На вид – ничего, кроме равнодушия, а внутри – ни капли жалости. Даже эта комната, где столько раз проливали кровь, не может выбить из тебя ни одного крика.

Он наконец отрывается от зверя и медленно проходит мимо стола, шаги приглушает медвежья шкура на полу.

– Я хочу понять, что ты видишь, когда смотришь на этих мёртвых зверей. Ты чувствуешь себя одной из них?

– Нет, – отвечаю тихо, без вызова, – я не вижу себя среди них. Они мертвы, их страх и сила остались только в головах тех, кто их убил. А я… я всё ещё здесь, и это, похоже, не даёт тебе покоя.

– Тем не менее, смею напомнить, что ты не на свободе, эрида. Ты в цепях, – он обходит кресло, оказывается у меня сбоку, его пальцы скользят по прохладному металлу спинки, но до меня так и не дотрагивается. Рука замирает рядом, напряжённая, будто он сдерживает желание встряхнуть меня.

– Кто ты теперь, эрида? Не человек, не зверь, не охотник. Просто тело, которое слишком долго смотрело на всех сверху вниз. Ты ведь не думала, что однажды с тобой так поступят?

– Я не трачу время на такие мысли. Может, здесь для тебя я просто тело. Но и для себя я нечто большее, чем твой трофей среди мёртвых шкур.

– Большее… Ты хочешь убедить и меня, и себя, что в тебе есть нечто, чего я не способен разглядеть. Ты правда веришь, что отсутствие всего человеческого – твоя сила? Ты думаешь, что тебя нельзя ранить, потому что внутри ничего нет?

Он хмурится, задерживает дыхание, будто собирает внутри себя очередной аргумент. Отсутствие человеческого… Принц повторяет это, будто обвинение. Но он не понимает: то, чего нет, не может быть раненым. Уязвимость – это привилегия тех, кто ещё не научился выживать без сожалений.

– Ты не знаешь, что такое сожаление. Не знаешь, что такое любовь. Никогда не переживёшь тоску, когда потеряешь что-то своё. Не испытаешь благодарности, даже если я дам тебе свободу. Не узнаешь, что такое быть важной для кого-то. Ты не проснёшься ночью от того, что скучаешь. Не поймешь, каково это – радоваться мелочам. Всё, что в тебе есть, это твоя холодная пустота.

Он бросает каждое слово, как будто ставит отметки на стене за каждым из чувств, которых мне, по его мнению, не достаёт.

– Ты не боишься смерти, потому что ничего не держит. Не горюешь, потому что терять тебе нечего. Не радуешься, потому что счастье, не про тебя. Всё, что у тебя есть – отсутствие всего, что делает человека живым. Так скажи, эрида, есть ли смысл в том, чтобы бороться, если в тебе нет ничего, ради чего стоило бы жить?

Я ощущаю его слова почти физически, как давление воздуха, как тонкий лёд, который пытаются сломать тупым лезвием. В паузах между фразами его взгляд становится всё тяжелее, задерживается то на моей руке, затянутой в стальной обруч, то на багровом пятне на полу.

– На площади ты видела людей, – продолжает он, голос становится чуть ниже, будто он вытаскивает эти образы из собственной памяти. – Слышала, как они кричали, плевались, ждали, когда тебя разорвут на части. Ты думаешь, они ненавидят тебя за то, что ты эрида? Нет. Они ненавидят тебя за то, что ты ставишь себя выше них. За то, что твоя холодная кровь делает тебя глухой к их страху. За то что ты не просишь пощады и не показываешь слабости, когда тебе ломают кости и вбивают крюки под кожу. За то, что ты – живое напоминание каждому из них: даже в цепях ты не даешь им почувствовать власть.

Он наклоняется, ладонь ложится мне на плечо, вес руки ощутим, почти давит вниз. Я не отшатываюсь – невозможно, оковы держат крепко.

– Тебя хотели разорвать, чтобы увидеть, что у тебя «внутри». Хотели, чтобы ты заорала, чтобы показала хоть что-то, кроме этого равнодушия. Но ты даже этого не дала им. Не потому что сильная. А потому что думаешь – всё ещё думаешь, что ты особенная. Эрида. Не человек, не зверь, не трофей.

Он замолкает на пару секунд, будто даёт мне время впитать каждое слово. Рука по-прежнему лежит на плече, тяжелее, чем надо, и я ощущаю это давление куда сильнее, чем боль от недавних швов.

– Хочешь знать правду, эрида? Ты не вершина этой цепочки. Ты не начало, не конец. Ты ошибка, которую никто не будет вспоминать через день после смерти. Всё, что ты значишь, это то, как умираешь: молча, в цепях, под аплодисменты тех, кому твоя жизнь – повод вычеркнуть свой страх.

Он выпрямляется, тень его ложится на мои ноги.

– Когда ты умрешь, – продолжает он медленно, почти шипя, – никто не заплачет о тебе. Ни один человек не опустит голову, не вспомнит твой голос, твой взгляд, потому что твоя смерть станет для них облегчением. Для них ты – угроза, от которой наконец избавились.

Я ловлю его взгляд и не могу понять: для чего он так настойчиво выводит передо мной схему моей ничтожности? Он бросает обвинения, будто надеется разбить меня ими, как камнями. Как будто каждое его слово должно стать гвоздём в крышку моего гроба, но мне не больно. Я слушаю его и всё сильнее ощущаю пустоту между нами, как пропасть, через которую ему не перебросить мост.

Я смотрю ему в глаза – спокойно, даже лениво, и ловлю себя на том, что не чувствую ничего, кроме усталого равнодушия.

– А твои сородичи? – Каин снова склоняется ближе. – Среди эридов нет тех, кого будет печалить твоя смерть. Потому что никто из вас не умеет ни сожалеть, ни скорбеть, ни любить. Никто не станет оплакивать тебя – ни здесь, ни там, ни в памяти, ни во сне. Потому, что ты – ничто. Никому не нужная и не любимая.

Принц ставит руки по обе стороны от моих плеч, опирается на спинку кресла так, что я оказываюсь буквально зажата между ним и холодом металла. Он наклоняется ближе, и теперь от него веет холодной решимостью и чем-то опасным, хищным.

– Каково понимать, что ты не нужна никому настолько, чтобы ради тебя кто-то захотел жить? Что ни одна живая душа не вспомнит тебя перед сном? Никто не станет хранить твои вещи или беречь твой запах на одежде. Не сожмёт кулаки, не прокричит твоё имя? Говори! Каково это – быть никем для всех! КАКОГО ЭТО – ЭРИДА!!!

Он почти кричит, голос обжигает, дрожит в воздухе и в моих ушах.

Я медленно вдыхаю, позволяю его словам пройти мимо, как будто это просто поток воздуха, а не крик. Его слова ищут во мне что-то, чего нет и никогда не было. Каин пытается сломить меня одиночеством, внушить, что я лишняя, и ждёт, что я не выдержу, сорвусь под этим натиском. Но внутри меня нет того, за что он мог бы зацепиться.

– Я не жду ни сожаления, ни любви, принц. Ты хочешь знать, каково это? Пусто. Не больно, не страшно. Просто ничего. Никто не заплачет и это единственная честная вещь в этой комнате. Здесь всё – обман: и боль, и твоя забота, и эти слова. Только пустота – настоящая.

Внутри появляется спокойная, устойчивая сила. Я не защищаюсь и не оправдываюсь – просто принимаю: меня действительно никто не будет оплакивать, и в этом нет трагедии. Для меня это обычное состояние, не горе.

– Ты злишься, – добавляю тише, – потому что хочешь увидеть во мне то, что есть у вас. Но этого не будет. Мне не знакома ни та боль, которую ты мне навязываешь, ни та надежда, которой ты меня дразнишь. Мне не нужно, чтобы кто-то помнил моё имя. Я не живу ради чужой памяти. Это просто факт. Тебе этого не понять, и наверное, это правильно.

Каин застывает напротив, напряжённо вглядывается в моё лицо, словно ждёт, что вот-вот появится трещина, хотя бы слабый намёк на что-то человеческое во мне. Его чёрные глаза становятся глубже, в них впервые проступает не раздражение и не презрение, а усталость, будто он сам себя загнал в угол этим разговором.

– Знаешь… – его голос почти срывается на шёпот, – Мне даже жаль тебя.

Он разжимает пальцы на спинке кресла. На миг он будто борется с собой, затем, одной рукой осторожно прикасается к моему лицу, заставляя поднять взгляд. Его кожа горячая, прикосновение твёрдое, властное, но не грубое. Он смотрит долго, пристально, будто силится увидеть в моих глазах опровержение всему, что только что услышал.

– Потому, что ты никогда не узнаешь, чего лишена. Никогда не почувствуешь, что это такое, когда кто-то выбирает тебя. Когда кто-то смотрит так, как будто ты – причина, по которой он живёт.

Принц чуть качает головой, уголки губ едва заметно дрожат.

– А хуже всего, что ты даже не поймешь, что тебе жаль. Ты живёшь ради того, чтобы не чувствовать. Ради того, чтобы не быть ни для кого важной. Держишься за этот холод, будто он даст тебе вечность. Но что останется, когда никто не вспомнит ни твоё имя, ни твой голос, ни даже твой взгляд?

Он не отводит глаз, пальцы чуть сильнее прижимают моё лицо.

– Я бы не хотел такой жизни. Потому что если тебя никто не ждёт, не помнит и не любит, что тогда отличает тебя от стены или этого железа?

– Кажется, ты забыл, принц, кто сидит перед тобой. Я не человек. Мне не понять никогда ваших чувств, как и тебе не понять моих.

Каин задерживает дыхание. Смотрит на меня ещё мгновение и наконец, отпускает, будто сбрасывает с себя лишний вес, делает шаг назад, выпрямляя спину, выравнивая дыхание.

– Если это твоя броня, носи её сколько сможешь. Но напомню, что для тебя есть только два пути, эрида. Я могу держать тебя здесь столько, сколько понадобится. Рогнар будет ломать тебя до тех пор, пока не получит то, ради чего ты здесь. И если ты дашь ему то, что я ищу, ты умрешь в этом доме, на этом кресле, и никто не узнает, была ли в тебе хоть капля того, что отличает тебя от мёртвого зверя.

Он сжимает кулак, замедляет дыхание, взгляд становится жёстче, холоднее.

– А если нет – я выведу тебя обратно на площадь. И тогда я не стану тебя защищать. Я позволю этим людям сделать всё, чего они требовали, всё, что они не успели, когда я остановил. Там не будет ни слова, ни суда, ни твоего равнодушия. Там будет только их гнев, только их жажда, только их радость от того, что можно уничтожить того, кто не даёт им спать спокойно. Вот твои два выхода, эрида. Здесь, в железе, или там, под их криками. Не думаю, что один из них лучше другого. Но у тебя нет третьего.

Свет от лампы скользит по его лицу, выхватывает острые скулы, бросает резкую тень на стену позади, будто вырезая его силуэт из темноты. На миг его правая рука тянется к кольцу на безымянном пальце – жест едва заметный, но в нём застывает всё напряжение разговора.

Ощущаю, как иней проступает на пальцах, под ногтями появляется холодный налёт. Онемение растекается от кончиков к ладоням, охватывает запястья, где металл оков впивается глубже. Каин не видит этого инея, не замечает, как лёд пробирается выше, стягивает суставы. Принц пытался понять, что у меня внутри. Вглядывался, вытягивал слова, пробовал на прочность каждую границу, надеялся услышать в моих ответах что-то похожее на их, человеческое – страх, жалость, раскаяние, хотя бы намёк на чувство, ради которого стоило бы удержать меня в живых. Не вышло.

– Ты так жаждешь этой слезы, – бросаю коротко, – но зачем она тебе, принц? Ты болен? Или хочешь бессмертия? Думаешь, эта капля изменит твой мир, даст тебе власть? Или ты веришь, что слеза эриды оживит кого-то, кто для тебя важен? Скажи честно, что ещё рассказывают о слезе эриды в твоём государстве?

– Я не верю в бессмертие, если тебе это интересно. – Пальцы его едва заметно сжимаются, костяшки белеют, он будто борется с собою, выбирая между ответом и молчанием. – В моей семье достаточно тех, кто погнался за чудом и сгорел, ничего не получив. Мне не нужен твой дар как украшение в коллекции. Я хочу сохранить то, что ещё принадлежит мне.

Он подходит к столу, тянется за кружкой, металл звонко касается дерева, когда он берёт её в ладонь. Несколько секунд стоит, разглядывает тёмную поверхность, будто в ней можно найти ответ на то, чего не услышал от меня, потом направляется к двери.

– Значит, уйдешь и даже не убедишься, есть ли у меня сердце?

Каин замирает у порога, не оборачивается сразу. Пальцы сжимают кружку так крепко, что по металлу проходит лёгкий скрип.

– Тебе так важно, чтобы я проверил?

Позволяю себе едва заметную усмешку, чуть склоняю голову, ощущая, как волосы сползают на плечо.

– А может, ты боишься, принц, – выдыхаю почти беззвучно, цепляясь взглядом за его профиль. – Твой народ говорил, что если кто-то услышит, как бьётся сердце эриды – тот умрёт. Это ведь не я придумала, у вас многие в Веларроне в это верят. Ты тоже веришь?

Каин остаётся в проёме, почти сливаясь с сумраком. Его рука с кружкой едва заметно дрожит, потом снова замирает. На мгновение кажется, что он сейчас шагнёт вперёд, но он только глубже уходит в полумрак, будто отгораживается стеной от меня и от своих мыслей.

– Я не боюсь, эрида. Просто предпочитаю не знать, как звучит то, что нельзя изменить.

– Конечно, – произношу спокойно, не опуская подбородка, взгляд всё такой же цепкий. – Проще верить в легенду, чем убедиться, что под ней ничего нет. Проще жить со страхом, чем с собственным разочарованием.

Он не отвечает. Я вижу, как по его спине проходит едва заметная волна напряжения: плечи становятся чуть более жёсткими, он задерживает дыхание, делает ещё шаг в сторону двери, останавливается, будто что-то удерживает, потом резко оборачивается. Взгляд – острый, упрямый, почти раздражённый.

– Думаешь, мне есть дело до сказок? Ты и сама не знаешь, что у тебя внутри. Может, ищешь ответ во мне, а не в себе?

Вскидываю бровь, едва заметно улыбаюсь:

– Я знаю, что во мне – тишина. Пусть тебя это успокоит.

Он сжимает губы, смотрит чуть дольше, чем надо, и в этот миг я почти верю, что он всё-таки сделает шаг ко мне, но вместо этого Каин отводит взгляд обратно к двери.

– Живи со своей тишиной, если можешь. Только не жди, что кто-то захочет разделить её с тобой.

Он остаётся в проёме ещё несколько секунд, будто внутри всё ещё борется с решением, затем, почти бесшумно, исчезает за дверью. Лампа качается, отбрасывая тени на бревенчатую стену, в комнате вновь становится тесно.

Слышу, как за дверью замирают шаги, и вдруг – глухой звук. Что-то тяжёлое с лязгом ударяется об дверь снаружи. На миг мне кажется, что дом вздрогнул вместе со мной. Я понимаю, что это была его кружка – та самая, из которой я пила воду. Это его способ поставить точку. Бросить лишнее прочь, оставить за дверью всё, что не вписывается в его внутренний порядок.

Я не шевелюсь. Слушаю, как за стеной замирает этот звук, а вместе с ним и сама ночь.

Глава 9

Каин

Выхожу за дверь, захлопываю её сильнее, чем нужно. Воздух снаружи сразу кажется другим – прохладным, влажным, пахнет ночью, древесиной и свежим плющом, что тянется по балкам над головой. Пальцы сжимают жестяную кружку, она холодная, чуть погнутая, край вдавился от моей же хватки. Не раздумывая, бросаю её с размаху об дверь. Металл с глухим лязгом отлетает, звук отдаётся в бревенчатых стенах. Дыхание вырывается через стиснутые зубы, грудная клетка будто сдавлена ремнями.

Зачем я туда зашел?

Всё было ясно с самого начала – поймал, приковал, передал алхимику, пусть выжимает эту слезу. Как и много раз до этого. Я не должен был задерживаться рядом. Не должен был слушать, как она говорит, и тем более смотреть, как она держится в цепях. Никогда раньше не позволял себе вглядываться в пленника дольше, чем нужно, не вникал в их привычки, не выискивал объяснений.

Сжимаю пальцы сильнее. Перед глазами вдруг мелькает то утро в лесу. Первый раз, когда я увидел её взгляд через туман на мосту. Она была ранена – кровь стекала по пальцам, но эта эрида стояла так, будто не чувствует боли. Невозмутимая, прямая, словно за её спиной был целый отряд, готовый рвануться вперёд по первому слову.

Этот взгляд… эти глаза цвета аметиста. В ней есть что-то такое, что тянет сильнее, чем страх или любопытство. Она не отталкивает, а притягивает так, что невозможно отвести взгляд, даже когда знаешь, что лучше бы отвернуться. Я до последнего не верил. Не бывает такого, чтобы внутри ничего не было. Пытался заставить её выдать себя, зацепить, вынудить хоть на миг почувствовать. Хотел увидеть в ней ту самую человеческую слабость – привязанность, сожаление, хоть что-то. Но она действительно – лёд. И чем дольше я смотрю, тем сильнее понимаю: этот лёд не трескается.

– Принц, ты решил наконец выбить что-то живое из этого дома или просто не в духе? – доносится голос из полутьмы.

Поворачиваю голову на звук. У дальней стены стоит Теоден: руки крепко скрещены на груди, один локоть упирается в шершавую поверхность бруса. Он почти сливается с тёмным фоном двора – только лицо и волосы заправленные за уши, ловят серебристый свет луны. На нём – чёрная рубашка, рукава закатаны до локтей, старый ремень с потёртой пряжкой чуть перекошен. Всё сидит на нём, как всегда, – чуть небрежно. Широкие плечи, Лицо спокойное, даже ленивое, но в серых глазах та самая выжидательная прямота, из-за которой в детстве я частенько срывался на спор или драку. Этот взгляд – ни капли стеснения, ни капли холопской почтительности, только честность и невидимый вызов. Но за всем этим я всегда чувствовал: Теоден – единственный по-настоящему родной мне человек в этом доме. Двоюродный брат по матери. Не прямой наследник, но если не останется никого из Эрданов, именно он формально сможет претендовать на трон. Хотя Теоден всегда лишь усмехался: корона, мол, ему не по размеру, а настоящая его стихия – лес, битва и риск, а не скучные заседания в зале Совета.

Я задерживаю на нём взгляд, не меняя выражения лица и выхожу с крыльца во двор.

– Не в духе, – отвечаю коротко. – Это у меня теперь новое увлечение: выбивать живое там, где его не должно быть.

За спиной раздаётся скрип деревянного пола – Теоден отлипает от стены и почти сразу догоняет меня.

– Ну так давай я попробую. Может, ей просто другой подход нужен или другой… человек.

– Даже не думай, – пресекаю резко. – К ней никто не зайдёт, кроме меня и Рогнара. Не надо ни говорить, ни смотреть на неё, ни прикасаться, без моего разрешения.

– А то, что я вогнал ей стрелу в руку, считается? – Он усмехается краем рта, идёт чуть впереди, перехватывает взгляд, не сбавляя шага. – Или тогда можно было, пока ты не объявил её своей собственностью?

– Сейчас – нельзя. Тогда было по-другому. Пусть Рогнар закончит с ней. Впустишь его завтра утром, не раньше. До рассвета в охотничий дом никто не заходит. Ни стража, ни ты.

– Понял, принц, следить за дверью я умею. Только смотри, чтобы твой алхимик не перестарался. Ты знаешь, как быстро Рогнар забывает про границы, если его никто не держит. Ты уверен, что хочешь довести всё до конца именно так?

Я останавливаюсь, перехватываю взглядом его профиль на фоне тёмного камня замка. Внутри всё ещё гудит, досада, какая-то тихая злоба. Да, я должен довести до конца. Обязан. Если я хочу добиться своего – придётся получить эту чёртову слезу, даже если ради этого придётся пройти по краю, который другим и не снился. Но, в этот момент что-то внутри дёргает, как будто игла под рёбрами.

Сжимаю кулаки и через силу поворачиваюсь к охотничьему дому. В лунном свете он кажется почти нереальным – тяжёлые брёвна стены сыреют под плющом, покосившийся навес отбрасывает рваную тень на ступени. В этом доме, среди трофеев, шкур, пустых черепов, всегда пахло железом и мускусом зверя. Здесь когда-то радовались удачным охотам, смеялись у камина, спорили и выпивали до рассвета, пока на стенах не появлялись новые головы. Теперь этот дом стал клеткой. Для неё.

– Не хочу, но так надо.

– Это не простая пленница, Каин. Она не человек. И не обычная женщина, к которой можно подступиться как к другим. С ней твои обычные схемы не сработают, как бы ты себя ни уговаривал.

Слова цепляются где-то под кожей, раздражают. Я сам это знаю. Напомнил себе раз десять, пока держал в руке кружку, пока наблюдал, как она пьёт. Знаю, что она не похожа ни на кого. Это напоминание преследует меня с первой встречи, с её первого взгляда там, по ту сторону моста.

– Просто следи за дверью, – повторяю, наконец отрывая взгляд от дома. – Остальное не твоё дело.

– Ладно, будет по-твоему, принц. Но я вообще-то, ждал тебя здесь не ради эриды. Принцесса из Элмора прибыла. Наэль Вайрон. Только что с пристани сообщили.

– Она? Уже? – не скрываю удивления. – Мне докладывали, что она должна была прибыть только через четыре дня.

Теоден коротко кивает, скрещивает руки на груди.

– Она приплыла на новом корабле, что только достраивали. Её люди говорят, принцесса устроила переполох и требовала, чтобы отплыли немедленно, хоть половина судна ещё пахла смолой. Сказала – везите к принцу, всё остальное неважно.

Несколько секунд я молчу, пытаюсь сообразить, что стоит за её поспешностью – каприз, страх остаться без контроля или попытка застать меня врасплох? Придётся менять планы. Как всегда.

– Где она сейчас?

– Уже отдыхает. Принцесса хотела увидеться с тобой сегодня, но я сказал, что ты занят и не появишься раньше утра. Её разместили в гостевом крыле, охрану приставили у дверей, слуги разнесли воду и полотенца, будто сама королева пожаловала.

– Хорошо, – киваю ему коротко, сцепляя руки за спиной и ощущая, как постепенно спадает напряжение, – значит, утром встречу. Докладывай, если что-то изменится. С эридой никаких изменений. Ты – у двери, Рогнар не появится до рассвета.

– Понял, – отвечает он без прежней усмешки, бросает быстрый взгляд на охотничий дом, будто собирается к бою.

Я разворачиваюсь и шагаю прочь по каменной дорожке. Завтра встреча с Наэль. Если всё пойдёт по плану – моей будущей женой.

Глава 10

Селина

Просыпаюсь и первая мысль – кто-то слишком близко. Ощущаю тёплые и грубые пальцы на запястьях. Металл оков скользит по коже, слышу сухой щелчок. Один, второй.

– Не дёргайся, – бросает кто-то у плеча, голос не знакомый, не алхимик, не принц.

Пытаюсь сдвинуться, но тут же чувствую, как к шее прижимают что-то холодное и тяжёлое. Ошейник. Замок с лязгом защёлкивается, в ключицу тут же упирается цепь. Не хватает только клейма на лбу – удобно, можно не объяснять, кто тут зверь.

– Шевелись, – слышу короткий, неразличимый голос у самого уха. Лиц не вижу, всё делают быстро. Придерживают за плечи, ремни с ног сдёргивают резко.

Не понимаю, что происходит. Может после вчерашнего разговора принц всё-таки решил избавиться от меня? Всё понятно: выведут на площадь, приставят к столбу, под крики и сбор серебра для казны. Зачем иначе эти цепи, эта спешка в такую рань?

Сжимаю зубы, позволяю им всадить меня в эту новую форму покорности: ошейник, цепь, руки сжаты за спиной, и никакой возможности сделать даже шаг в сторону. Хотя разрешаю на мгновение представить себе что, если сейчас рванусь к выходу? Мысль цепляется за действие: дёрнуться всем телом, вывернуть плечо. Мгновенный разрыв – один крик, пару секунд свободы, может быть даже уловлю запах крови, если удастся укусить или ударить локтем в нос. Мышцы помнят схему, тело отзывается: нужно согнуться, встать на колени, уйти вниз, сорваться с захвата.

Если бы не цепь…

Понимаю, что стоит рвануться слишком сильно, то металлическое кольцо на шее затянется до щелчка. А дальше последует короткий хруст в позвонках, и всё закончится. Простой выбор: один неверный угол и либо свобода, либо смерть в два движения.

Пока ведут к двери, слышу, как по ту сторону топчутся, шаркают сапогами по доскам:

– Принц не давал приказа выводить её на улицу. Ты что, оглох, Мар?

Голос мужской, низкий, раздражение проступает в каждом слове.

Один из охранников открывает дверь та распахивается резко, в глаза бьёт яркий солнечный свет. На пороге спиной ко мне, стоит мужчина, высокий, плечистый, в тёмной одежде. Он не оборачивается, разговаривает с Рогнаром, чей силуэт топорщится чуть поодаль.

– Я сказал ясно: приказа не было. Куда ты собираешься её вести?

– Принц дал мне право действовать по своему усмотрению, – Рогнар отвечает мягко, как всегда, когда готовится перешагнуть через чьи-то границы. – Его единственное условие: эрида должна остаться целой. Всё остальное на моей совести.

– На твоей совести? Тогда сам и отвечать будешь, если что-то пойдёт не так.

Рогнар дёргает уголком губ, не отводя взгляда:

– Ответственность я беру на себя, Теоден. Доложи Его Высочеству, если считаешь нужным. Мне нечего скрывать. Всё, что я делаю с этой эридой для дела, не для забавы.

Так значит, этот мужчина – Теоден и верный подчинённый принца. Они перебрасываются словами, как будто решают судьбу не живого существа, а мешка с зерном. Каин очевидно запретил выводить меня наружу, держал в охотничьем доме, подальше от чужих глаз. Для него порядок похож на стену между властью и беспорядком: каждый должен знать своё место. Даже я, хоть и вне закона, всё равно существую в рамках его правил. Рогнару такие рамки не по нутру. Его волнует только возможность проверить очередную теорию и вряд ли он собирается устроить мне банальную прогулку на свежем воздухе.

– Хорошо, Мар, но я пойду с вами. Принц не любит, когда его приказы толкуют слишком вольно.

Алхимик смотрит на мужчину с явным раздражением, щурится, будто готов возразить, но передумав, резко кивает. Теоден чуть отходит в сторону, уступая дорогу. Я прохожу мимо него, но в последний момент оборачиваюсь, чтобы разглядеть: серые глаза, крепкие плечи, знакомая угловатая челюсть. И вдруг узнаю – это тот второй всадник из леса. Тот, кто стрелял в меня и задел стрелой руку.

Он дёргает уголком рта, чуть ухмыляется, замечая, что я его узнала.

Рогнар щёлкает пальцами, нетерпеливо, как будто уже потратил на спор лишние минуты.

– Не задерживайтесь. Мы идём в мою лабораторию, тебя там ждёт кое-что интересное, эрида.

Лаборатория. Значит, очередная выжимка слезы. Смотрю ему в затылок на слипшиеся седые волосы, как у старого волка. Он так спешит, что едва сдерживает улыбку. Эта жадность к слезе – его личная страсть, его азарт, ради которого он пренебрегает приказами, безопасностью, даже страхом перед принцем. Всё, что ему нужно, это результат, а что будет потом не имеет значения.

За спиной ощущаю напряженное присутствие Теодена. Он идёт чуть в стороне, не сбавляя шага, не выпускает меня из поля зрения, будто ждёт, что я рванусь и попытаюсь отомстить за ту стрелу. Внутри мелькает почти приятная мысль, что даже скованная, даже уставшая, я всё ещё держу этих людей в напряжении. Но трезвость приходит быстро: за всё это время ещё не было ни единого случая хотя бы попытаться бежать. И каждый день, каждый час шанс улизнуть становится меньше. Иней уже ползёт от груди к рукам и шее. Его не видно под одеждой, но я чувствую, как тонкая корка покалывает кожу на костяшках пальцев.

Мы поворачиваем за угол, проходим мимо тёмного арочного прохода, из него выходит служанка, кажется совсем юная, с тонкой светлой косой. В руках у неё глиняная миска. Она едва не сталкивается с нами нос к носу и замирает. Глаза её расширяются, когда взгляд цепляется за меня. Девушка несколько секунд стоит неподвижно, дыхание сбивается, щёки бледнеют.

– Эрида! – вдруг выкрикивает она, голос ломкий, взвинченный. – Это чудовище, это… это из-за таких, как она, моя сестра боится в лес ходить! Вы зачем её привели?! Почему она здесь?!

Слова будто бьют в грудь. Охранник рядом сжимает цепь сильнее, толкает меня вперёд, но служанка вдруг делает шаг вбок, хватает миску обеими руками и с размаху бросает мне в лицо. Всё происходит слишком быстро. Из-за цепей я не успеваю ни уклониться, ни прикрыться: тяжёлая глина бьёт в голову, во лбу вспыхивает боль, слышится хруст.

Суматоха поднимается сразу. Стражник, стоявший на посту, бросается к служанке. Охранник хватает меня за локоть так, что чуть не выворачивает руку, Рогнар рычит сквозь зубы, а Теоден оказывается рядом в одно мгновение.

– Уйди отсюда, – бросает он служанке резко, сжимая её плечо, – ещё раз тронешь пленную, то будешь сама на цепи, поняла? Стража, уберите её с дороги. Кто позволил ей сюда выйти? Кто за этим двором следит?

Один из стражников начинает оправдываться, другой хватает девушку и пытается увести её.

– Почему её не казнили? Зачем держите среди людей?! – выкрикивает она, вырываясь из рук стражника. Голос её срывается на крик, по щекам текут слезы, но она не отступает. – Вы все будите прокляты!

Так хочется закатить глаза. Прокляты, конечно, все будут прокляты. Вот уж действительно, что люди навыдумывали о нас за эти столетия… Слушаю её крик, и внутри поднимается что-то среднее между усталостью и досадой. Надо же жить в мире, где одной моей тени достаточно, чтобы кого-то трясло от страха и ненависти.

На её вопли сбегается другая прислуга: кто-то выглядывает из окон, кто-то выходит из-за угла, несколько человек столпились у стены, не решаются приблизиться.

Теоден подходит ко мне ближе, оценивает ссадину на лбу.

– Стоишь? Держишься? – спрашивает, и только сейчас я понимаю, что отвечать тут не обязательно. В его эмоциях нет ни страха за меня, ни жалости.

Не ожидая ответа, он оборачивается к Рогнару.

– Ты доволен? Это твоя инициатива, Мар! Думал, тут никого не будет на рассвете?

Рогнар щурится, видно, как ему всё происходящее противно, но он не спорит. Стража разгоняет набежавших на крики людей, кто-то оттаскивает служанку в сторону, кто-то пытается перекрыть ей рот, но она всё равно вырывается, бросает в мою сторону ещё что-то злое.

– Что здесь происходит?

Всё движение на дворе будто замирает. Охрана расступается, служанка мгновенно замолкает. Даже Рогнар выпрямляется, будто уже собирается оправдываться.

В проходе, подсвеченном холодным светом, стоит Каин. Его взгляд скользит по всем. Сначала по алхимику, на мгновение задерживается, и этого хватает, чтобы тот опустил голову. Затем – Теоден, короткий кивок, будто он отмечает его на своём поле. Потом стражники, служанка, все остальные. В конце взгляд останавливается на мне, скользит по цепи у шеи и задерживается на оковах.

– Все – вон, – бросает он ровно. – Стража, вернуться к постам. Слуги, по своим делам, чтоб ни одной лишней души во дворе не было пять минут. Рогнар и Теоден – останьтесь. Остальные ушли. Сейчас же.

Двор начинает пустеть почти мгновенно: охранники отводят глаза, стараются не встречаться с ним взглядом, служанку тащат к воротам, она уже не сопротивляется, только дрожит, сжимая руки в кулаки. Остаётся только тяжёлое дыхание рядом, цепь у меня на шее и двое мужчин по бокам и один впереди.

– Мар, – обращается принц к алхимику, – объясни мне, почему ты решил действовать без моего разрешения и вывел эриду во двор?

– Ваше высочество, – выдыхает Рогнар, будто заранее готовит оправдание. – Мне было необходимо подготовить её к эксперименту. Вы же сами говорили, что главное результат. Я действовал по ситуации, выбрал время, когда во дворе никого не должно было быть.

– Все твои эксперименты должны проходить в стенах охотничьего дома! Если тебе не хватает места для своих опытов, значит ты не подходишь для этой работы. Решишь ещё раз вывести её из дома, полетишь к чертям вместе со своими ядами!

Рогнар нервно щурится, видно, как в нём всё клокочет, но перечить не решается.

– Я понял вас, Ваше Высочество. Больше подобных ошибок не будет.

– Уведи эриду обратно в дом, – приказывает он Теодену. – И чтобы до конца дня ни одна живая душа не пересекла этот двор без моего ведома.

Теоден коротко кивает, перехватывает цепь у меня на шее. Рогнар скрипит зубами, будто хочет возразить, но только отступает, опуская руки за спину, и отходит к стене, не желая лишний раз попадаться под взгляд принца. Вся его жажда эксперимента моментально схлопывается, уступая место раздраженной сдержанности.

Каин смотрит на меня чуть дольше, чем надо. В этом взгляде нет прежней холодной отчужденности, а скорее, внимательность, почти беспокойство.

– Уводи, – повторяет он, и Теоден разворачивает меня на пятках, ведёт обратно к дому.

За спиной слышу, как Каин тихо говорит что-то Рогнару, но слов не различаю.

Не знаю, чего принц так напугался, но, к собственному удивлению, я испытываю облегчение – если не от самой ситуации, то хотя бы оттого, что пытки на сегодня, кажется, отменяются. Ну… по крайней мере, не в той форме, какую для меня приготовил алхимик.

В этот раз путь обратно кажется короче. Теоден ведёт меня всё так же молча, не позволяя замедлить шаг, но не дёргает за цепь. На виске пульсирует тупая боль, кажется, кровь медленно стекает по лбу. Вокруг по всему периметру двора расставлены стражники в чёрных доспехах. Они дежурят у всех ворот, вдоль стены, у каждого пролёта, даже у сарая и старого колодца. Один кашляет, другой поправляет лямку на плече, третий бросает взгляд на цепь у моей шеи и тут же отводит глаза. В голове сразу прокручиваю маршрут: от двери до калитки пятнадцать шагов, потом открытое пространство, за ним стена и пятеро стражников. Это даже не план, а скорее рефлекс, привычка отмечать каждую возможность. Теоден ведёт меня уверенно, не торопясь. Правая рука всегда чуть наготове, между мной и цепью, будто если я попробую вырваться, он перехватит в одну секунду.

Десять метров до двери, и я считываю каждое его движение, каждую деталь. Как бы я напала? Пнуть под колено, рвануть вперёд, врезаться плечом, чтобы он потерял равновесие. Сорвать из его рук цепь… Я чуть прищуриваюсь, в голове всплывает образ: как он валяется на земле, а я бегу к забору, раскидываю этих стражников, оставляю за спиной цепи, двор, всех их. Но это всё только мысль, только внутренний импульс. Тело даже не напрягается.

Он открывает дверь, впускает меня первой, а сам перекрывает проход плечом, закрывая возможность рвануть наружу. Я невольно отмечаю: работает, как настоящий охотник. Научен, где и как держать жертву, чтобы не дать ей надежду на отступление.

– Двигайся, – командует коротко, в голосе ни злости, ни сочувствия.

Я вхожу в дом. Тут тише, воздух тягучий, как перед бурей. Только сейчас понимаю – меня уже никуда не выпустят. Сегодня – нет. И если что-то и изменится, то не снаружи, а внутри этих стен.

Глава 11

Каин

Я иду по коридору так быстро, что почти срываюсь на бег, будто каждое движение только подчёркивает злость, сдерживаемую внутри. Теоден держится на полшага позади, молчит – понимает, что сейчас любое его слово добавит масла в огонь.

– Если о случившемся, узнает принцесса, – говорю сквозь стиснутые зубы, не оборачиваясь, – головы полетят. Все, кто был рядом, – по одной, в ряд. И тебе, Теоден, достанется первым.

В груди до сих пор гудит злость, за ней проходит раздражение. Как вообще могло прийти в голову тащить пленницу через весь двор на глазах у всех? Едва не устроили представление для кухарок и слуг. Неужели ни у кого не хватило ума сообразить, чем это грозит? Я сжимаю зубы так, что начинает болеть челюсть.

Теоден ускоряет шаг, идёт вровень со мной, чуть наклоняя голову по привычке, когда слышит угрозу, но не верит, что я до неё дойду.

– Я предупреждал Рогнара, что нельзя выводить эриду во двор. Но он начал давить, мол, ты сам дал ему свободу действий ради результата.

Резко обрываю шаг, встаю посреди пустого коридора, разворачиваюсь к нему вполоборота. Пальцы сжимаются в кулак, сдерживаю желание выбросить гнев кулаком в стену, чтобы не наделать шума на весь замок.

– Для меня главное – порядок. Если ещё раз позволишь алхимику действовать без моего разрешения, – лишишься должности командира и встанешь у ворот. Ты понял меня, Теоден? Мне не нужен тот, кто закрывает глаза на беспредел во дворе. Мне нужен человек, который удержит всё под контролем, даже если придётся самому ломать чужие пальцы ради этого контроля.

Я смотрю ему прямо в лицо, не отводя взгляда, давая понять: сейчас нет места ни нашему прошлому, ни нашему родству.

Теоден опускает глаза, чуть сжимает губы, но не спорит.

– Понял. Больше этого не повторится, а с Рогнаром я разберусь лично.

– Не с Рогнаром сейчас надо разбираться, – возражаю чуть тише, но жёстче. – Ни одна из слуг не должна заикнуться, что я держу во дворе эриду. Наэль не должна знать об этом ни слова. Ни намёка, ни слуха, ни шёпота в коридорах. Понимаешь ведь, чем это нам грозит?

Теоден поднимает взгляд, морщится, но молчит. Вижу, как внутри него натягивается напряжение. Он всё понимает, но ждёт, что я скажу вслух.

– Если кто-то узнает, зачем мне эрида, что я ищу, а самое главное для чего, – продолжаю уже почти шёпотом, чтобы даже стены не слышали, – это станет открытым приглашением для всех врагов. Стоит кому-то узнать и всё рухнет. Совет, союзники, каждый, кто сидит за столом переговоров, все они ждут нашей слабости. Если всплывёт хоть малейший намёк, что власть в этом замке держится на иллюзии, Веларрон превратится в падаль для Териона. И тогда они уже не будут ограничиваться диверсиями и поджогами. Они нападут в открытую.

Резко увожу взгляд в сторону, будто тень на стене способна вынести то, чего не выдерживает Теоден.

– Поэтому, – снова встречаю его глаза, – я не позволю, чтобы какая-то ошибка, какой-то шёпот или самовольство Рогнара сорвало крышку с этого котла. Служанку, что поднимала шум, убери с глаз долой. Неважно как, чтобы сегодня же её нигде не было, чтобы она забыла, кого видела. Всех стражников и остальную прислугу, кто был в тот момент, под страхом казни. Откроют рот и будут висеть у ворот.

Он кивает, коротко. Вижу по его глазам, что он всё понял: тут не до разговоров про совесть и правила, тут вопрос выживания.

– Сделаю. К вечеру никто ничего не вспомнит. Найду ту девчонку, объясню, как надо себя вести и стражники будут молчать, не переживай. Если надо, то запру их в казарме до тех пор, пока принцесса не уедет.

Я не отвечаю. Бросаю ему последний взгляд, иду дальше, уже не контролируя шаг. Всё, что выстраивал месяцами, в одну минуту готово рассыпаться из-за чьей-то халатности.

Не могу отделаться от ощущения, что контроль уходит из рук, медленно, по капле. Каждый здесь будто хочет проверить, насколько далеко можно зайти, пока я не остановлю. Даже Теоден привык, что всё прощается, что я всё равно оставлю его рядом, потому что он сын Нейварда, родного брата моей покойной матери.

Дохожу до дверей зала, замираю. Ладонь прижимаю к груди – будто этим могу унять злость, не дать ей прорваться наружу. Не могу позволить себе войти туда злым, не могу показать Наэль ни малейшей трещины. Делаю вдох, жду секунду, чтобы дыхание стало ровным и толкаю двери.

Отец Наэль – король Алерик Вайрон, каждую осень приглашал моего отца на охоту, и я был вынужден следовать за ним. Мне было шестнадцать, когда я впервые встретил Наэль, а ей десять. Тогда она казалась просто ребёнком в ярком платье, остроносая, тонкая, всегда с лентой в рыжих кудрявых волосах. Пока остальные дети играли, она упрямо ходила за мной по всему двору замка, будто боялась упустить что-то важное. Не отпускала, пока не узнавала, чем Веларрон отличается от Элмора, зачем нужны дозоры, какие законы действуют на границе. Она засыпала меня вопросами про охоту, оружие, почему у нас на гербе дракон, а у них виноградная лоза, почему мы не носим таких ярких плащей, как у них. Иногда казалось, что она изучала меня, как редкую птицу: не отводила взгляда, слушала внимательно, ждала честного ответа, даже если её вопрос глупый. Я помню, как раздражался на неё за это внимание. Хотел избавиться, уйти, но она шла следом по всем дорожкам: по камню, по траве, даже на кухню пробиралась за мной. Остальные смеялись, а я только хмурился. Но к концу недели поймал себя на мысли, что я уже сам ищу её взгляд. Привык к этому ощущению, когда кто-то назойливый ищет моего внимания. С тех пор прошло двенадцать лет, и теперь она не просто любознательная девочка с лентой в волосах. Она женщина, которая привыкла требовать, чтобы с ней считались.

Вхожу в главный зал, выпрямляю плечи, Наэль сидит у высокого окна, локоть опирается на подлокотник кресла. Солнечный свет падает на неё так, что на щеках отчетливо проступают веснушки. Кажется, за эти годы их стало только больше, они разбегаются по носу и скулам, собираются у самой линии волос. Лицо у неё открытое, взгляд цепкий, волосы всё так же кудрявятся вокруг висков и шеи, а в прядях видна та же тёмно-синяя лента.

Заметив меня, Наэль плавно поднимается из кресла. Синее шёлковое платье обтекает её фигуру, золотая вышивка на рукавах поблёскивает, манжеты плотно охватывают запястья.

– Ты должна была приехать только через четыре дня, Наэль. Совет ещё не подготовил планы встречи, весь двор стоит на ушах. Я не ожидал, что ты так поспешишь.

– Если бы меня предупредили, что ты настолько занят, я бы и вправду приехала позже. Но раз уж ты здесь, надеюсь, мы не будем тратить время на формальности?

Я встречаю её взгляд, коротко киваю. Не хочется обсуждать, что именно задержало меня этим утром. Ни двор, ни эрида, ни Рогнар не должны выползать на первый план.

– Рад видеть тебя, Наэль, – смягчаю тон. – Спасибо за ожидание. В последнее время здесь хватает дел, которые не терпят отлагательств.

– Эти дела… – она делает шаг вперёд, и свет на мгновение играет на золотой вышивке её рукавов. – Как-то связаны с тем, что произошло утром?

В этот момент я едва не выпрямляю плечи ещё выше. Не подаю виду, что её вопрос задевает, но внутри уже начинаю перебирать, кто мог рассказать, и сколько она на самом деле знает.

– Мне сообщили, что у тебя во дворе был шум. Кто-то из пленных сбежал, или это очередная драка между стражей?

Значит, не знает подробностей. Только слухи – шум, суета, кто-то что-то видел издалека. Хорошо. Её люди ещё не успели дойти до кухни, и слуги, похоже, пока молчат. Есть время повернуть разговор туда, куда нужно мне.

– Обычные трудности. Новый отряд стражи, не все знают друг друга, не поделили что-то на посту. Привыкают к порядкам, вот и всё. Я уже дал распоряжения, тебе не стоит волноваться.

Вру почти не задумываясь. Всё, что касается эриды, – не тема для обсуждения с ней. И хотя Наэль здесь как союзник и возможно будущая жена – всё равно чужая в моих личных делах.

– Если ты так говоришь, – произносит спокойно, – значит, так и есть. Я ведь не для того приехала через весь Альверонд, чтобы ловить слухи. Просто, если тебе нужен союз, Каин, ты должен научиться доверять хотя бы тем, кто готов стоять рядом с тобой.

Наэль делает шаг ко мне, привычно уверенно, как будто уже не гостья, а хозяйка этого зала. Легко касается ткани моего камзола на груди и я невольно задерживаю дыхание, ощущая это прикосновение.

Наэль улыбается чуть шире, взгляд становится мягче.

– Ты ведь знаешь, почему я здесь, Каин. Я хочу быть уверена, что союз между нами не просто слова. Если ты готов – я тоже.

Она говорит о союзе так просто, будто речь о будничном деле, а не о власти над двумя королевствами. Я никогда не стремился к этому союзу. Не представлял, что однажды придётся делить с Наэль не только постель, но и будущий трон. Даже сейчас, когда королева Майриса дышит мне в спину, когда война на расстоянии одного неверного слова, я не чувствую желания броситься в эту связь. Мог бы удивиться её смелости, ведь мало кто пошёл бы на союз с мужчиной, у которого за спиной вот-вот вспыхнет открытая война. Но я знаю, что Наэль пользуется этим моментом не сколько ради помощи мне, сколько ради себя. Этот союз для неё, в первую очередь, способ вырваться из-под влияния брата, уйти от брака с одним из его советников и получить власть – свою, настоящую. Она просчитывает риски и я для неё не худший из вариантов.

– Я помню, для чего ты здесь, Наэль. И если этот союз действительно важен для тебя, значит, мы оба знаем, как сделать его выгодным для обеих сторон. Но ты уверена, что понимаешь на что идешь? Терион сейчас держит нас на острие меча. Каждый месяц их люди устраивают диверсии, подсылают лазутчиков в наши города. Союз втянет вас в войну. Что твой брат думает об этом?

– Арвид всё понимает, – отвечает Наэль, наконец убирая ладонь с моей груди. – Он не стал бы отправлять меня сюда, если бы не был готов ко всем рискам. Мы обсуждали это не только с ним лично, но и с советниками. Мой отец… Алерик понимал, что этот союз – единственный способ удержать оба наших государства.

Я замечаю, как в её голосе проскальзывает что-то хрупкое, память об отце всё ещё свежа, хотя она старается не показывать этого. Король Алерик всегда казался мне фигурой нерушимой. Мы с ним виделись много раз за охотой, за столом, в те годы, когда он сам приезжал к отцу с вином и старыми историями. Он был одним из немногих, кому отец доверял, если вообще это слово можно было применить к нашему дому. Странно признавать, что после его смерти теперь Элмором правит мальчик, которого я толком не знал, и что Наэль стала единственным связующим звеном между нашими домами.

Наэль выпрямляется, лицо снова становится спокойным.

– Арвид считает, что сейчас нет выбора. Либо мы стоим рядом, либо проигрываем поодиночке. Еще он помнит, как твой отец, король Роден, послал нам помощь, когда Элмор трясли нападения мятежников.

Я невольно напрягаюсь. В груди на миг всё сжимается от внутреннего раздражения, что разговор заходит на тему Родена. Сейчас – последнее, чего я хочу, чтобы Наэль говорила о моём отце.

В тот год, Алерик уже лежал при смерти, а её младший брат Арвид, готовился вступить на престол, их советники метались и не знали, кому верить. Мой отец как добросовестный друг отправил меня с моей личной гвардией в Элмор, чтобы поддержать порядок, не дать мятежникам прорваться к дворцу. Мы стояли там почти месяц: оберегали ворота, держали ночные караулы на стенах. Наэль и её брат видят в этом поступке знак благородства, военной поддержки и старую дружбу между домами, пример того, как должен вести себя настоящий союзник. Для них всё выглядит достойно: король Роден прислал помощь в трудный час, поставил их интересы рядом со своими. Я же знаю, что для отца всё выглядело куда проще. Он был рад любому случаю выслать меня подальше из Веларрона и он ещё бы больше радовался, если бы я не вернулся.

– Элмор всегда относился к дому Эрданов с уважением, – подчёркивает Наэль, не сводя взгляда с гобеленов на стене. Я замечаю, как она, будто невзначай, задерживается взглядом на старинных узорах: сцены охоты, гербы двух домов, вышитые золотой нитью. Для неё всё это часть истории, в которой наш союз кажется естественным продолжением. – Отец говорил, что настоящий король не бросит друга даже на грани войны. И ещё…

Она чуть улыбается, будто вспоминает что-то личное.

– В знак преданности и будущего союза, брат передал королю Родену Элморское вино, то самое, которое он любит. Просил, чтобы я вручила его лично, не через слуг. Когда я могу это сделать?

Наэль смотрит на меня с ожиданием, как будто просто выполняет волю отца, и в то же время проверяет, насколько я готов пустить её ближе к семейным делам.