Читать онлайн Дело Уоллеса бесплатно

Пролог

Центральный полицейский участок, Ливерпуль. 23 января 1931 года. 10:15 утра.

Воздух в кабинете инспектора Альфреда Мэсси был густым и едким. Не дешевый сигарный дым – он был лишь верхней нотой. Снизу поднимался запах пота, старого дерева, пыли из папок и едкой остроты чернил. Дым висел слоями, цепляясь за занавески, оседая на уже пожелтевших бумагах, грудами лежащих на столе. Сам стол был битком набит: папки с отогнутыми уголками, потрепанные блокноты, пепельница, переполненная окурками, и бутылка чернил, оставившая рядом с собой темно-синее кляксовое озеро.

Прямо напротив Мэсси, за этим хаосом, сидел Уильям Герберт Уоллес. Он держался неестественно прямо, словно спина его была привязана к спинке стула невидимым шнуром. Руки лежали на коленях, пальцы сплетены – не в молитве, а скорее в попытке удержать их от дрожи. Очки с тонкой металлической оправой сидели низко на переносице. За их стеклами глаза смотрели куда-то в пространство над плечом инспектора, но в них не было фокуса, только глубокая, почти физически ощутимая усталость. Темные круги под глазами казались синяками. Лицо было бледным, восковым.

Рядом с Уоллесом, занимая добрую половину пространства для посетителей, восседал его адвокат, Джозеф Хеминг. Массивный, тяжелый, он заполнял кресло. Его костюм из добротной шерсти казался броней. Руки, толстые и сильные, лежали на подлокотниках. Взгляд из-под нависших бровей был неподвижен и направлен прямо на инспектора Мэсси. Ни тревоги, ни сомнения – только холодная, оценивающая готовность.

Сбоку от стола, на менее удобном стуле, примостился сержант Паркс. Перед ним лежал открытый блокнот, ручка с пером была зажата в его костлявых пальцах. Он сидел, слегка наклонившись вперед, словно хищная птица, замершая перед броском. Его взгляд метался от Уоллеса к Мэсси и обратно, ожидая первого слова, первого признака слабости. Кончик пера уже касался бумаги, готовый скрипеть, фиксируя каждую паузу, каждую интонацию.

Инспектор Мэсси откашлялся. Звук был резким, разрывающим тягучую тишину. Он взял со стола фотографию – снимок комнаты в доме №29 на Вулвертон-стрит. Следы жестокой борьбы. Темное пятно на ковре у камина. Очень темное.

Мэсси открыл папку с громким щелчком. Голос его был низким, как ворчание недоброй собаки.

Мэсси: «Мистер Уоллес. Для протокола. Ваше полное имя и адрес.»

Уоллес: «Уильям Герберт Уоллес. Дом 29, Вулвортон-стрит, Анфилд.»

Мэсси: «Вы даете показания об обстоятельствах смерти вашей жены, Джулии Уоллес, обнаруженной вами вечером 22 января, примерно в 20:45, в вашем доме.»

Уоллес: «Да.»

Мэсси: «Опишите ваш день 22 января. Час за часом. Начиная с утра.»

Уоллес откашлялся, голос звучал ровно, но безжизненно.

Уоллес: «Я покинул дом примерно в 7:45 утра. Направлялся в офис «Пруденшал» на Дейл-стрит. Прибыл к 8:15. До 10:00 работал с бумагами, сверился со справочником насчет адреса «Менлав Гарденс Ист» – не нашел. Затем посетил клиентов.»

Мэсси: «Конкретно.»

Уоллес: «С 10:30 до 11:15 – миссис Элис Бэйнс, Токстет, Окленд-стрит, 12. Она подтвердит время. Я оформил ей отсрочку платежа. Затем, с 11:45 до 12:30 – мистер Гарольд Дженнингс, Эдж-Хилл, Бриндл-роуд, 8. Он внес квартальный взнос. Констебль Барнс, патрулировавший Бриндл-роуд, видел, как я подходил к дому и выходил оттуда около половины первого. Я сел на трамвай №4 обратно в центр.»

Мэсси: «И далее?»

Уоллес: «Около 13:00 я вернулся домой на обед. Джулия была дома. Мы пообедали вместе на кухне. Она выглядела уставшей, но говорила, что чувствует себя немного лучше, чем утром. Миссис Грин, наша соседка с дома 33, заходила как раз перед моим приходом, приносила бульон. Она видела меня, когда я подходил к дому, мы поздоровались. Я был дома примерно до 14:15. Затем снова вышел.»

Мэсси: «Куда?»Уоллес: «Посетил еще двух клиентов в районе Валласи. С 15:00 до 15:20 – миссис Эдит Фаррелл, Оук-лейн, 17. Она рассказывала об ограблении у соседей. Продавец табачной лавки на углу Оук-лейн и Принсес-роуд, мистер Энтони Кларк, видел меня, когда я спрашивал дорогу к дому Фаррелл. Затем, с 15:35 до 16:00 – мистер Эдгар Торнтон, его бакалейный магазин на Вулвертон-стрит, 41. Он внес страховой взнос за склад. Его помощница, мисс Молли Смит, была там и видела меня. После этого я вернулся домой, чтобы переодеться перед вечерней поездкой, о которой мне сообщили накануне.»

Мэсси: «Этот злополучный визит к «мистеру Куолти». Опишите.»Уоллес: «Я ушел из дома примерно в 18:45. Направлялся на трамвайную остановку на Энфилд-роуд. Кондуктор трамвая №4, мистер Артур Лидс, помнит меня – я покупал билет до Норрис-Грина. Мы коротко перекинулись словами о погоде. Прибыл на конечную «Менлав-авеню» около 19:05. Сразу направился в магазин мистера Джона Листера Джонстона на углу Менлав-авеню и Вултон-роуд. Я спросил дорогу на «Менлав Гарденс Ист, 25». Он подтвердит – я был у него в магазине около 19:10. Он сказал, что такой улицы нет. Я вышел и начал искать Менлав Гарденс Ист, предполагая ошибку.»

Мэсси: «И? Нашли?»Уоллес: «Нет. Я спрашивал дорогу. Около 19:25 я зашел в бакалейную лавку на Кальдерстон-Парк-Роуд. Хозяйка, миссис Этель Прайс, не знала улицы, но показала направление на Менлав Гарденс Вест. Я пошел туда. На углу Менлав-авеню и Менлав Гарденс Вест, примерно в 19:40, я спросил дорогу у молодой пары – мистера Питера Доу и мисс Энни Хьюз. Они указали на Менлав Гарденс Вест. Я прошел по ней, но дома 25 не было. Примерно в 19:55 я встретил констебля Сэлмона на углу Принсес-Роуд и Смитдаун-Роуд. Я снова спросил его о «Менлав Гарденс Ист, 25». Он ответил, что знает только Менлав Гарденс Вест, Норт, Саут. Посоветовал спросить на трамвайной остановке или в гаражах. Я пошел по Смитдаун-Роуд, свернул на Бэлмолл-Роуд. Там, около 20:10, спросил дорогу у мужчины возле гаража – механика мистера Томаса Берча. Он тоже не знал Менлав Гарденс Ист. Я вернулся на Менлав-авеню, нашел Менлав Роуд. Около 20:30 спросил у женщины на улице, миссис Флоренс Годдард. Она указала на дом 25. Я подошел. Мне открыла хозяйка, миссис Агата Норрис. Она сказала, что не знает мистера Куолти и никогда не слышала о нем. Было около 20:40. Я понял, что это ошибка или розыгрыш. Пошел на трамвайную остановку на Менлав Роуд. Кондуктор трамвая №5, мистер Джейкоб Финн, помнит, как я сел около 20:45. Он подтвердит. Я вышел на остановке Брекин-Роуд около 21:05. Шел по Ромни-стрит, затем Крэнбук-Роуд к дому. Подошел к парадной двери со стороны сада около 21:10. Она была приоткрыта…»

Уоллес замолчал, его голос впервые дрогнул. Он снял очки, протер их платком. Мэсси не сводил с него холодного взгляда.

Мэсси:«Приоткрыта. Насколько?»

Уоллес: «Не плотно закрыта. На защелке, но не на замке. Я толкнул… и увидел…» Он снова замолчал, глотая комок в горле.

Хеминг (Адвокат):«Мой клиент далее обнаружил тело супруги в гостиной и немедленно обратился за помощью к соседям, миссис и мистеру Джонстон, что уже зафиксировано в первоначальном протоколе. Его действия после этого шока не являются предметом текущего допроса о его перемещениях, инспектор.»

Мэсси: (Игнорируя адвоката, снова к Уоллесу) «Очень занятной день, мистер Уоллес. Утро – работа, клиенты, свидетели. Обед дома – соседка видела. После обеда – снова клиенты, свидетели. Вечер – целая процессия свидетелей ваших блужданий: кондукторы, продавцы, прохожие, констебль… И все подтверждают, что вы спрашивали дорогу на несуществующую улицу. Как по нотам. Идеальное алиби. Слишком идеальное. И ровно на то время, когда вашу жену зверски убили в вашем доме.»

Уоллес: «Это не алиби! Это ловушка! Кто-то хотел, чтобы я ушел из дома! Чтобы меня не было! Все эти люди… они просто видели меня в тех местах, когда я искал!»

Мэсси: «Все эти люди, мистер Уоллес, подтверждают ваше присутствиев разных точках города между 19:10 и 20:40. Они не подтверждают, что вы все это время непрерывно искали улицу. Они неподтверждают, где вы были междувизитами к этим свидетелям. Между разговором с констеблем Сэлмоном (~20:10) и появлением у миссис Годдард на Менлав Роуд (~20:30) – минут двадцать. Между механиком Берчем (~20:10) и миссис Годдард (~20:30) – тоже около двадцати минут. Двадцать минут – это много, Уоллес. Расстояние от места вашего последнего подтвержденного контакта (скажем, гаража Берча) до вашего дома на Вулвортон-стрит можно пройти быстрым шагом за 15-18 минут. Совершить убийство? Возможно. Успеть обратно к трамваю? Вплотную… но возможно, если действовать быстро. Ваши свидетели оставляют вам окна. Удобные окна.»

Уоллес: «Это абсурд! Я искал! Я ходил кругами, заходил в переулки, терял ориентацию в тумане! Я не смотрел на часы каждую секунду! Эти двадцать минут – они растягиваются, когда блуждаешь!»

Мэсси: «И самое удобное – этот звонок. «Мистер Куолти». Несуществующий человек. Несуществующий адрес. Как раз то, что нужно, чтобы отправить вас в долгое, подтверждаемое свидетелями путешествие по городу. Кто мог знать ваш график? Кто мог знать, что вы примете это сообщение всерьез? Кто, кроме вас, мистер Уоллес, мог так точно спланировать ваше алиби?»

Уоллес: «Я не знаю! Возможно, кто-то наблюдал за мной. Или за домом. Я не знаю! Но я невиновен!»

Мэсси: «Вы говорите, что спрашивали дорогу у констебля Сэлмона. Около 20:15 на углу Принсес-Роуд и Смитдаун-Роуд.»

Уоллес: «Да. Констебль Сэлмон. Он подтвердит это.»

Мэсси: «Констебль Сэлмон подтвердил, что примерно в это время к нему подошел мужчина, похожий на вас, и спрашивал дорогу на Менлав Ист. Он подтверждает, что сказал, что такой улицы не знает. Это подтверждает, что вы спрашивалидорогу в этом месте в это время. Это неподтверждает, где вы были до этого и после этого. Это не подтверждает, что вы действительно искали улицу все это время. Это не подтверждает, что вы не могли быть дома на Вулвортон-стрит раньше.»

Уоллес: «Но как я мог быть дома? Я был в клубе до 20:00! Потом шел пешком, спрашивал дорогу…»

Мэсси:«Расстояние от шахматного клуба на Сити-Роуд до вашего дома на Вулвортон-стрит можно пройти пешком за 25-30 минут в хорошем темпе. Вы вышли из клуба в 20:00. Теоретически, вы могли быть дома к 20:25 или 20:30. Совершить убийство. Уйти. И появиться у констебля Сэлмона в 20:15? Нет, не могли. Время не сходится. Но давайте посмотрим на обратный путь. После разговора с женщиной на Менлав Роуд, около 20:45, вы сели на трамвай. До Анфилда. Вышли около 21:05. Шли домой 5 минут. Пришли в 21:10. Но между 20:15 (разговор с Сэлмоном) и 20:45 (ваше появление на Менлав Роуд) – целых 30 минут. Где вы были эти 30 минут? Вы сказали, что ходили, спрашивали. Но конкретных свидетелей, кроме констебля Сэлмона и женщины на Менлав Роуд, вы не назвали. Тридцать минут – достаточное время, чтобы добраться от места разговора с Сэлмоном до вашего дома, совершить убийство и успеть к трамваю на Менлав Роуд.»

Уоллес: «Это абсурд! Я не был дома! Я искал эту чертову улицу! Я заходил в магазин на Кальдерстон-Парк-Роуд! Я спрашивал людей! Тридцать минут – это не так много, когда блуждаешь в незнакомом районе и спрашиваешь дорогу! Я не следил за часами каждую минуту!»

Мэсси: «Убийство было жестоким. Нанесено множество ударов тяжелым предметом. Вероятно, куском свинцовой трубы, который мы нашли рядом. Это требовало времени и сил. В доме царил беспорядок, как будто искали что-то. Имитация ограбления? Но пропало немного: кошелек вашей жены с несколькими шиллингами. Больше ничего ценного не тронуто. Странное ограбление. Ваша жена была убита в гостиной. Ее тело лежало у камина, накрытое пальто и ковриком. Зачем убийце накрывать тело?»

Уоллес: «Я не знаю! Я не знаю, что там произошло! Я нашел ее так!»

Мэсси: «Вы сказали соседям: «Я думаю, кто-то убил мою жену». Почему вы сразу подумали об убийстве? Вы видели только тело, накрытое макинтошем. Почему не предположили, что она упала, ударилась, потеряла сознание?»

Уоллес: «Кровь! Я видел кровь! И беспорядок! Стол опрокинут! Это было очевидно, что произошло что-то ужасное!»

Мэсси: «Ваши отношения с женой. Вы говорите, любили ее. Но соседи отмечали, что вы были сдержанны друг с другом. Не было особой близости в последнее время. Финансовые трудности?»

Уоллес: «У нас не было «былой страсти молодости», это правда. Но мы заботились друг о друге. Жили спокойно. Делили домашние обязанности. Финансы… да, времена тяжелые. Но мы справлялись. Я работал. У нас были скромные сбережения. Я любил Джулию. Я не мог причинить ей вред!»

Мэсси:«Страховка. У вашей жены было страхование жизни?»

Уоллес: «Да. Небольшая. В «Пруденшал», где я работаю. Но сумма незначительна.»

Мэсси:«Достаточная, чтобы быть мотивом?»

Уоллес: «Нет! Это смехотворно!»

Мэсси: «Вернемся к звонку. Звонивший представился «мистером Куолти». Это имя. Возможно, псевдоним. Но почему именно «Куолти»? Это редкая фамилия. Вам это имя ничего не напоминает? Ничего в вашем прошлом? Среди клиентов?»

Уоллес: «Нет. Ничего.»

Мэсси: «Человек, звонивший в клуб, попросил именно вас. Он знал, что вы будете в клубе в этот вечер. Значит, он знал ваш график. Круг людей, знающих, что вы играете в шахматы по четвергам, не так велик. В основном члены клуба. Вы подозреваете кого-то из них?»

Уоллес: «Нет. Я не могу поверить, что кто-то из знакомых мог сделать это.»

Мэсси: «Голос звонившего. Вы не слышали его. Но мистер Кэпстик слышал. Он описал его как грубый, возможно, с акцентом. Искусственный?»

Уоллес: «Я не знаю. Я не слышал звонка.»

Мэсси: «Почему вы не поехали на трамвае сразу к предполагаемому адресу? Зачем идти пешком через незнакомые улицы?»

Уоллес: «Я подумал, что Менлав Ист где-то рядом с другими улицами Менлав. Я ошибался. Я решил пройтись, сэкономить на трамвае. И спросить дорогу по пути.»

Мэсси: «Экономия пенни на трамвае привела к тому, что вы потратили почти час на бесцельные блуждания и опоздали домой ровно настолько, чтобы застать жену мертвой. Удобное совпадение.»

Уоллес: «Это не было совпадением! Это был план! Меня подставили! Явите хоть каплю понимания!»

Мэсси:«Понимание, мистер Уоллес, приходит с фактами. А факты пока выглядят так: вы единственный, кто получил выгоду от смерти жены, пусть и небольшую. У вас шаткое алиби, основанное на загадочном звонке в несуществующего человека. Ваши перемещения в ключевой период времени подтверждены лишь частично и оставляют окно возможностей. Вы первый обнаружили тело, но ваше описание состояния комнаты и тела… излишне детализировано для человека в шоке. Имитация ограбления выглядит неубедительно. Все указывает на вас.»

Уоллес: (Голос дрожит) «Это неправда! Я невиновен! Я любил ее! Я…»

Хеминг (Адвокат):«Инспектор Мэсси, этого достаточно. Вы переходите границы.» Голос Хеминга был резким и деловым. «Вы строите обвинение исключительно на косвенных обстоятельствах и собственных умозаключениях. Вы не представили ни одного прямого доказательства, связывающего моего клиента с этим преступлением. Ни отпечатков пальцев на орудии убийства или в комнате, которые бы совпадали с его. Ни свидетелей, видевших его около дома в критическое время. Ни следов крови на его одежде, которую тщательно осмотрели вчера. Ни мотива, кроме ваших домыслов о страховке, которая ничтожна.»

Мэсси посмотрел на адвоката. «Расследование продолжается, мистер Хеминг.»

Хеминг: «Именно. Расследование. А не обвинение. Вы фокусируетесь исключительно на мистере Уоллесе, игнорируя другие возможности. Этот звонок «Куолти» – очевидная попытка создать алиби для кого-то другого. Чтобы отвлечь внимание и обеспечить себе время. Настоящий убийца мог знать, что мистер Уоллес уходит в клуб по четвергам. Он позвонил, зная, что сообщение будет передано. Зная, что мистер Уоллес, будучи добросовестным агентом, отправится по указанному адресу. Это дало убийце окно для действий. Мистер Уоллес стал жертвой чудовищной инсценировки. Ваша задача – найти настоящего преступника, а не пытаться вогнать в рамки обвинения невиновного человека, который пережил страшную трагедию.»

Мэсси: «Мы проверяем все версии. Но пока основные подозрения падают на вашего клиента. Его версия событий содержит несоответствия.»

Хеминг:«Несоответствия? Или просто неудобные для вашей теории детали? Время в пути? Тридцать минут «неподтвержденного» времени? Это типично для человека, заблудившегося в незнакомом районе. Отсутствие других свидетелей? Он спрашивал у случайных прохожих, которые не запомнили его. Вы не нашли ни одного свидетеля, который видел бы его близко его дома в этот период. Это работает в его пользу. Алиби, основанное на звонке? Да, оно странное. Но это не его изобретение. Звонок был. Его зафиксировал мистер Кэпстик. Это факт. И он вынудил моего клиента действовать именно так. Его поведение после обнаружения тела – шок, обращение к соседям – естественно. Утверждать, что он «слишком детально» описал сцену – спекуляция. Он описал то, что увидел. Допрос в таком ключе бесперспективен и оказывает неправомерное давление. Мой клиент дал исчерпывающие показания. Если у вас есть новые фактические вопросы – задавайте. В противном случае, мы закончим.»

Мэсси несколько секунд молчал, просматривая записи сержанта Паркса. «Хорошо. На сегодня достаточно. Мистер Уоллес, вы свободны. Но не покидайте город. Мы продолжим выяснение деталей. Сержант, зафиксируйте в протоколе время окончания допроса: 11:45.»

Уоллес: «Я могу идти?»

Мэсси: «Да. Но будьте на связи. Расследование только началось. Мы проверим каждую минуту вашего времени. Каждого, с кем вы говорили. Каждую вашу улицу. Найдем этого «мистера Куолти». Или выясним, почему его не существует.»

Хеминг: (Вставая) «Мы готовы к сотрудничеству в рамках закона, инспектор. Но любое дальнейшее общение – только в моем присутствии. Пойдемте, мистер Уоллес.»

Уоллес встал. Он выглядел измотанным. Мэсси наблюдал, как адвокат и его клиент выходят из кабинета. Сержант Паркс перечитывал свои записи.

Мэсси (обращаясь к Парксу): «Сверим его маршрут. Проверь всех констеблей на маршруте от Сити-Роуд до Менлав Роуд, кто был на посту вчера вечером между 20:00 и 20:45. Найди тот магазин на Кальдерстон-Парк-Роуд. Найди продавщицу. Найди мужчину у гаража на Бэлмолл-Роуд. Найди женщину на Менлав Роуд. Узнай, что они видели, кого запомнили. Проверь всех членов шахматного клуба. Особенно тех, кто мог знать, что Уоллес будет там вчера. Найди всех, кто знал Джулию Уоллес. Кто мог войти в дом? Проверь финансовое положение Уоллеса. Тщательнее обыщи дом еще раз. Ищи следы, любые следы. И найди этого чертова «Куолти». Начни с телефонных станций. Кто звонил в шахматный клуб вчера около 19:10?»

Паркс: «Слушаюсь, инспектор.»

Мэсси откинулся на стул. Дело было сложным. Прямых улик не было. Но его интуиция подсказывала, что тихий страховой агент что-то скрывает. Алиби было слишком гладким, слишком причудливым. Расследование только начиналось. Нужно было найти слабину в истории Уоллеса. Или найти настоящего убийцу. И то, и другое казалось одинаково трудным.

Глава Первая: Звонок в Шахматном Клубе. Ливерпуль, понедельник, 19 января 1931 года.

Городской Шахматный Клуб, Ливерпуль. Вечер, 19 января 1931 года. Около 19:00.

В зале клуба царила сосредоточенная тишина, нарушаемая лишь редким стуком фигур по деревянным доскам и тихим бормотанием игроков. Воздух был плотным от табачного дыма. К семи часам вечера в помещении находилось около десяти завсегдатаев.

За ближним к окну столом шла напряженная партия между Джозефом Катоуной и Джоном Муром. Их лица были склонены над доской, пальцы замерли над фигурами в раздумье. За соседним столом Ричард Каллендер, хмурясь, передвинул ладью, а его противник, Фредерик Уильям Севелл, тут же ответил резким ходом коня. У столика прямо у входа, под висящей лампой, сидел секретарь клуба Сэмюэл Бид. Он склонился над журналом учета членских взносов, аккуратно внося записи тонким карандашом. Рядом с его столиком стоял, прислонившись к стене, Джеймс Кэмпбелл. Он что-то тихо говорил Биду, поглядывая на играющих.

Томас Дьюхерст сидел чуть поодаль от стола Катоуны и Мура, наблюдая за их игрой с видом знатока. В углу, на жестком стуле, неподвижно сидел Джозеф Данн. Он ждал опоздавшего партнера, его взгляд блуждал по залу. Пятидесятидвухлетний страховой агент компании "Пруденшиал", Уильям Герберт Уоллес, в клуб еще не пришел.

19:05.

Резкий, пронзительный звонок разорвал тишину клуба. Все вздрогнули. Несколько голов повернулось к источнику звука – маленькому тамбурчику у самого входа, где на стене висел телефон.

Сэмюэл Бид отложил карандаш, поднялся из-за стола. Его стул скрипнул. Он прошел несколько шагов до тамбура, открыл дверь, вошел внутрь и закрыл ее за собой. Тесное пространство освещалось одной тусклой лампочкой. Бид снял трубку с рычага.

«Городской Шахматный Клуб. Слушаю вас», – произнес он четко, привычно.

В трубке отчетливо прозвучал мужской голос. Низкий, ровный, без особого акцента. «Я хотел бы оставить сообщение для мистера Уоллеса. Для мистера Уильяма Герберта Уоллеса. Он является членом вашего клуба?»

«Да, он наш член», – ответил Бид. – «Но он еще не прибыл сегодня вечером. Я могу принять сообщение и передать ему?»

«Хорошо», – голос на другом конце провода не выражал эмоций. – «Передайте ему, пожалуйста. Меня зовут Р. М. Квалл. Я представляю фирму «Мэсси и Квалл», мы дилеры по фарфору и хрусталю высокого класса. Наш офис находится по адресу Мэннерхайм-Стрит, 25. Вы знакомы с этим районом?»

Бид нащупал в кармане пиджака маленький блокнот и короткий карандаш. «Мэннерхайм-Стрит, 25? Минуточку, я запишу. Повторите адрес, пожалуйста?»

Голос повторил, чуть медленнее, подчеркивая слова: «Мэннерхайм-Стрит, 25. Это угол Мэннерхайм-Корт. Рядом с парком Принсес. Он должен знать это место?»

Бид торопливо выводил карандашом: *Мэннерхайм-Стрит, 25. Угол Мэннерхайм Корт. Рядом Принсес Парк. Р.М. Квалл. Мэсси и Квалл. Фарфор/Хрусталь.* «Рядом с Принсес-Парком? Да, записал. И что именно передать мистеру Уоллесу?»

«Сообщите ему, что мы хотели бы обсудить возможность назначения его нашим постоянным торговым представителем в Ливерпуле», – голос звучал деловито. – «Мы получили рекомендации о нем как о человеке исключительной надежности. Завтра вечером у нас назначена важная встреча с потенциальными дистрибьюторами. Мы считаем необходимым встретиться с мистером Уоллесом лично перед этим, чтобы обсудить детали контракта. Сможет ли он подойти к нам завтра вечером? Скажем, около семи тридцати? Это критически важно для нас».

Бид дописывал: Предлож. пост. предст. Ливерпуль. Встр. завтра 19:30 обсудить детали перед встреч. с дистриб. Важно. «Завтра вечером. Семь тридцать. Мэннерхайм-Стрит, 25. Встреча по поводу представительства. Я правильно понял?»

«Совершенно верно», – подтвердил голос. – «Пожалуйста, передайте ему это сообщение без промедления, как только он появится. Это очень важно. До свидания».

«Хорошо, я передам», – сказал Бид. – «До свидания». Он положил трубку на рычаг. Звонок стих. Бид вышел из тамбура, держа в руке листок с записями. Он вернулся к своему столику у входа.

Джеймс Кэмпбелл, все еще стоявший рядом, вопросительно поднял бровь. «Что-то важное, Бид? Кто звонил?»

«Звонили для Уоллеса», – ответил Бид, кладя записку на столик так, чтобы она была хорошо видна. – «Какой-то мистер Квалл. Говорит, из фирмы «Мэсси и Квалл». Предлагают Уоллесу стать их представителем по фарфору и хрусталю. Просят прийти завтра в половине восьмого на Мэннерхайм-Стрит, 25. Адрес возле Принсес-Парка».

«Мэннерхайм-Стрит?» – Кэмпбелл нахмурился, явно напрягая память. – «25-й номер? Там же в основном жилые дома, разве нет? Офисы? Странное место для дилера фарфора».

«Именно так», – согласился Бид, постукивая пальцем по записке. – «Но звонивший четко назвал адрес. Записал, как есть. Передам Уоллесу, когда он придет».

Томас Дьюхерст, оторвавшийся от наблюдения за игрой Катоуны и Мура, повернул голову: «Представитель по фарфору? Уоллес-то? Вот это новости. Не знал, что он в этом разбирается. Интересно, кто ему такую рыбку подсунул?» – В его голосе звучало легкое недоумение и скепсис.

Ричард Каллендер, не поднимая глаз от шахматной доски, где его позиция явно ухудшалась, пробормотал сквозь зубы, двигая пешку: «Времена, Кэмпбелл, тяжелейшие. Безработица. Любой крючок, даже самый блестящий, может показаться золотым».

Около 19:15.

Тишина клуба, нарушенная звонком, снова сгустилась. Стук фигур, скрип стульев, редкие хриплые покашливания заполняли дымное пространство. Игроки вернулись к доскам. Сержант Паркс, не игравший, углубился в газету. Бид дописывал строку в журнале.

Дверь открылась резко, впустив волну холодного, влажного уличного воздуха. В проеме стоял Уильям Уоллес. На нем было его обычное темное, слегка поношенное пальто поверх темно-серого костюма. В правой руке он держал сложенный зонт с деревянной ручкой. Капли воды блестели на его плечах и на полах пальто. Его лицо, подчеркнутое металлической оправой очков, было бесстрастным, устало-спокойным. Он переступил порог, дверь захлопнулась за ним.

Он сразу направился к столику у входа, где сидел Бид, а рядом стоял Кэмпбелл. Его шаги по деревянному полу были тихими, но отчетливыми.

«Добрый вечер, Бид. Добрый вечер, Кэмпбелл», – произнес он ровным, негромким голосом, сняв шляпу. Капли с нее упали на пол.

«Добрый вечер, Уоллес», – ответили они почти хором.

Уоллес повернулся к вешалке у стены, аккуратно повесил пальто и шляпу, зонт поставил в угол. Под пальто виднелся аккуратный костюм, галстук сдержанного узора.

Не дожидаясь, пока он подойдет обратно, Бид поднял со стола тот самый клочок бумаги. «Вам звонили, Уоллес», – сказал он сразу, как только Уоллес обернулся. – «Минут десять назад, не больше. Какой-то мистер Квалл. Оставил сообщение. Весьма настойчиво просил передать немедленно». Он протянул записку.

Уоллес шагнул ближе, принял бумажку. Его брови чуть приподнялись над оправой очков. «Квалл?» – переспросил он, глядя на Бида, а не на записку. – «Фамилия мне ничего не говорит. Не знаком». Он опустил взгляд на текст. Сначала он просто пробежал его глазами. Затем его взгляд остановился. Он начал читать медленнее, внимательно, строчка за строчкой. Легкая складка появилась между бровей. Он перечитал адрес и время еще раз, его губы слегка шевельнулись, беззвучно повторяя слова.

«Мэннерхайм-Стрит, 25?» – произнес он вслух, поднимая голову и смотря поверх очков прямо на Бида. – «Завтра? В семь тридцать вечера? Представительство? По фарфору?» – В его обычно монотонном голосе прозвучало искреннее изумление. Он снова взглянул на записку. – «И больше ничего? Ни телефона? Ни способа перезвонить? Только адрес и время?»

Бид покачал головой. «Только то, что записано. Голос был четкий, деловой. Назвал фирму – «Мэсси и Квалл», дилеры фарфора и хрусталя. Особо подчеркнул, что слышал о вас как о человеке исключительно надежном. Хотят встретиться лично завтра в семь тридцать перед своей встречей с дистрибьюторами. Адрес – Мэннерхайм-Стрит, 25, угол с Мэннерхайм-Корт, возле Принсес-Парка. Вы знаете этот район? Знаете эту улицу?»

Уоллес покачал головой, его взгляд снова прилип к записке. «Нет… Нет, не уверен. Кажется, это далеко. За Смитдаун-Роуд, глубокий юг города. Весьма отдаленный район». Он замолчал на мгновение, его лоб снова наморщился. «Чрезвычайно странно. Почему офис дилера фарфора в чисто жилом районе? Почему встреча так поздно? И кто, черт возьми…» – он оборвал себя, резким движением сложил записку пополам, затем еще раз. Аккуратный квадратик бумаги исчез в верхнем кармане его жилета. «Хм. Ладно. Спасибо, Бид. Посмотрю завтра на карте перед выходом». Его голос снова стал ровным, но в нем чувствовалось напряжение.

Он повернулся от столика и направился к столам. Сначала подошел к партии Катоуны и Мура. Встал чуть в стороне, руки сложил за спиной. Его взгляд скользил по шахматной доске, но глаза не фокусировались на фигурах. Он смотрел сквозь них. Пальцы, сцепленные за спиной, слегка постукивали друг о друга. Он простоял так минуты две-три, не произнеся ни слова, не прокомментировав ход. Затем так же бесшумно перешел к столу, где играли Каллендер и Севелл. Встал в той же позе. Наблюдал. Но его присутствие было призрачным; мысли явно были где-то далеко, на Мэннерхайм-Стрит, 25.

Около 19:25.

Уоллес отошел от стола Каллендера и Севелла и снова направился к столику Бида. Его лицо было сосредоточенным.

«Бид», – обратился он к секретарю, снимая очки. – «Не будете ли вы так любезны? Очки запотели на улице. Не могли бы вы их вымыть? Я плохо вижу».

Бид, прервав запись, посмотрел на него. «Конечно, Уоллес. Сейчас». Он взял очки за дужки, поднялся и прошел в маленькую подсобку за стойкой. Слышался звук льющейся воды, легкое трение стекол. Через минуту Бид вернулся. Очки в его руках блестели чистыми, сухими стеклами. Он протянул их Уоллесу.

«Благодарю вас», – сказал Уоллес, надевая очки. Он поправил их на переносице, моргнул, огляделся по залу. Теперь его взгляд был четче, но выражение лица оставалось непроницаемым, отстраненным. Он кивнул Биду и медленно направился к свободному стулу в углу, не присоединяясь ни к одной из игр. Он сел, вынул из внутреннего кармана пиджака кожаный кошелек с медной застежкой и начал что-то в нем перебирать, как будто пытался стряхнуть невидимую пыль с мыслей о загадочном мистере Квалле. Записка в жилетном кармане ощущалась маленьким, горячим угольком.

Шум в клубе поутих. Большинство партий завершились или вошли в стадию эндшпиля. У стола у окна Джозеф Катоуна и Джон Мур как раз убрали фигуры в коробку. Доска была пуста.

Уильям Уоллес подошел к их столу. Его шаги были чуть быстрее обычного. Он обратился к Катоуне: «Не сыграете ли партию, мистер Катоуна?»

Катоуна взглянул на него, кивнул. «Хорошо, Уоллес. Одна быстрая партия». Они достали фигуры из коробки и начали расставлять их на доске. Уоллес взял белые. Он сделал первый ход быстро, почти автоматически: пешка с e2 на e4. Катоуна ответил зеркально: его пешка пошла с e7 на e5. Партия началась.

Первые десять ходов прошли стремительно, без пауз. Уоллес развил коня на f3, затем слона на c4. Катоуна вывел своего коня на f6, слона на c5. Уоллес сделал короткую рокировку (0-0). Позиция была ровной, классической. Уоллес играл уверенно, его движения были точными.

Двенадцатый ход белых.Уоллес поднял руку. Вместо ожидаемого продолжения развития, он резко передвинул пешку с d2 на d4. Сильный, агрессивный ход. Катоуна замер. Его взгляд прилип к доске. Он потер подбородок, задумался на полную минуту. Затем его рука потянулась к коню на f6 и взяла пешку Уоллеса на d4. Уоллес тут же ответил – его слон с c4 срубил коня Катоуны на d4. Позиция Уоллеса выглядела предпочтительнее: он выиграл темп и получил небольшое преимущество в центре.

После этого игра Уоллеса изменилась.Он сделал следующий ход – ладьей с f1 на e1 – заметно медленнее. Его взгляд скользнул вверх, к большим круглым часам на стене над дверью. Катоуна, не задерживаясь, ответил отходом слона на b6. Теперь Уоллесу нужно было защищать пешку e4 или развивать другую фигуру. Он замер. Его пальцы сжались на коленях. Он снова посмотрел на часы. Стрелки показывали без двадцати восемь. Он наклонился к доске, его взгляд метался по фигурам. Наконец, он передвинул коня с f3 на g5 – атакующий, но рискованный ход.

Катоуна ответил немедленно, без раздумий: пешка с h7 на h6, атакуя коня. Уоллес отдернул коня обратно на f3. Катоуна тут же сыграл ферзем на f6, нацеливаясь на пешку f2 и одновременно усиливая давление на центр. Уоллес поморщился, как от зубной боли. Он защитил пешку f2, поставив ферзя на e2. Но его позиция сразу стала тесной, пассивной. Инициатива перешла к черным.

Следующие ходы.Катоуна развивал атаку. Уоллес снова задумался перед своим ходом. Его глаза опять потянулись к часам. Было пять минут девятого.

«Что-то беспокоит, Уоллес?» – спросил Катоуна, откидываясь на спинку стула. – «Или мой скромный уровень игры внезапно стал для вас неинтересен?» В его голосе звучало не столько раздражение, сколько искреннее любопытство.

Уоллес взглянул на него поверх очков. «Извините, Джозеф. Да, тот звонок…» – он понизил голос. – «Странное предложение. Непонятный адрес где-то на юге города. Вечерняя встреча…» Он коротко, скупо пересказал суть сообщения от мистера Квалла. «Как будто кто-то решил подшутить… или что-то гораздо хуже.» Его пальцы нервно постукивали по краю стола.

«Заманчиво звучит, если правда», – заметил Катоуна, делая ход ладьей на e8, укрепляя позицию. – «Но адрес действительно сомнительный. Жилой квартал. Будете ехать?»

«Не знаю», – сказал Уоллес, передвигая пешку на a3. Ход был пассивным, почти бессмысленным в этой позиции. – «Наверное, да. Надо же разобраться, что за чертовщина. Посмотрю завтра, где это…» Он не закончил фразу, его взгляд снова потянулся к часам. Стрелки показывали 20:10.

Катоуна, видя ослабление королевского фланга белых, немедленно сыграл ферзем на g6, создавая двойную угрозу. Уоллес попытался защититься, выведя слона на e3. Это была фатальная ошибка. Катоуна не стал раздумывать. Его рука уверенно протянулась к ферзю и срубила беззащитную пешку g2. Ферзь черных встал на g2. Слон на b6 прикрывал его. Белый король на g1 был окружен своими же фигурами. Пути отхода отрезаны.

Мат.

На доске воцарилась тишина. Уоллес замер. Он несколько секунд смотрел на позицию, словно не веря глазам. Его лицо оставалось непроницаемым, но шея слегка покраснела. Наконец, он медленно протянул руку через доску.«Хорошо сыграно, Катоуна», – его голос был ровным, монотонным, но в нем не было обычной, пусть сдержанной, теплоты. – «Сегодня вы были сильнее. Мат в один ход… Неловко. Совершенно неловко.»

Катоуна пожал протянутую руку, кивнул. «Бывает, Уоллес. Мы все сегодня немного… рассеяны. Спасибо за партию.»

Уоллес встал так резко, что его стул отъехал назад с резким скрипом. Он посмотрел на часы. Было 20:20. «Мне пора. Холодно, да и завтра… Этот странный визит.» Он быстрыми шагами направился к вешалке, схватил пальто, стал натягивать его с непривычной поспешностью, почти суетливо.

«Вы уходите рано, Уоллес», – заметил Бид, поднимая голову от журнала.

«Да», – отрывисто бросил Уоллес, застегивая пуговицы пальто. – «После того сообщения как-то не по себе. Хочется домой. Нужно подготовиться к завтра.» Он кивнул в сторону зала, не глядя ни на кого конкретно: «Доброй ночи, господа.»

«Доброй ночи, Уоллес», – раздалось несколько голосов. Джеймс Кэмпбелл и Томас Дьюхерст переглянулись. В их взгляде читалось недоумение.

Уоллес схватил зонт и вышел, не оглядываясь. Холодный, пропитанный туманом воздух Кальдер-стрит обжег лицо. Он повернул направо, быстрым шагом направился к трамвайной остановке на Ричмонд-Парк. Он стоял под тусклым фонарем, переминаясь с ноги на ногу, дыхание превращалось в пар. Через несколько минут показались огни трамвая №7. Уоллес заплатил кондуктору, сел на жесткое деревянное сиденье у окна. Трамвай тронулся, скрипя рельсами, в сторону Энфилда. Уоллес сидел неподвижно, уставившись в запотевшее, темное стекло. В отражении мелькали смутные огни города, но его взгляд был устремлен куда-то внутрь себя, в предчувствие завтрашнего вечера на Мэннерхайм-Стрит.

Трамвай №7 скрежетал по рельсам около двадцати минут. Уоллес сидел у окна, неподвижно, лицо было обращено к темным, проплывающим улицам. Он вышел на своей остановке, недалеко от Вулвертон-Стрит. Холодный, сырой воздух обволакивал его сразу. Туман был гуще, чем в центре. Он застегнул пальто на все пуговицы, поднял воротник. Его шаги по пустынным, плохо освещенным улицам Энфилда были быстрыми, целенаправленными. Фонари отбрасывали расплывчатые желтые круги света, между которыми лежали островки глубокой темноты. Он свернул на Вулвертон-Стрит, подошел к знакомому фасаду дома №29. В окнах гостиной и кухни горел свет – желтый, уютный, домашний. Он вынул связку ключей из кармана брюк, нашел нужный, вставил в замок «Йель» входной двери. Замок щелкнул, дверь открылась. Теплый воздух смешался с холодным.

«Джулия, это я», – позвал он, переступив порог прихожей. Его голос звучал чуть громче обычного. Он снял пальто, затем шарф, аккуратно стряхнул с них невидимую влагу. Пальто повесил на вешалку рядом с дверью, шарф перекинул через крючок. Снял галоши, поставил их на подставку в углу. Зонт поставил рядом, ручкой вниз.

Джулия Уоллес появилась из гостиной. На ней было простое темно-синее домашнее платье, поверх – вязаный кардиган. Лицо было бледным, под глазами легкие тени усталости, но она улыбнулась слабой улыбкой. «Добрый вечер, Герберт. Как клуб? Как партия?»

«Добрый вечер, дорогая», – ответил Уоллес, поправляя очки. – «Как обычно. Играл с Катоуной.» Он сделал короткую паузу. – «Проиграл. Глупо.» Он засунул руку в карман только что снятого пальто, вынул бутылку молока. «Принес молоко. Вчерашнее, думаю, уже на исходе.»

«Спасибо,» – сказала Джулия, принимая холодную бутылку. – «Да, как раз заканчивается. Иди погрейся у печки, ужин почти готов. Овощной суп.» Она направилась на кухню, держа бутылку.

Уоллес прошел в гостиную. Комната была скромно обставлена: диван, кресла, книжная полка, каминная полка с часами. Он подошел к невысокой печке-буржуйке, протянул к ней руки. Тепло было приятным. «Сырость сегодня ужасная. Пронизывает. В клубе тоже едва топят, дубак.»

«Да, я весь день зябла,» – отозвался голос Джулии с кухни. – «Не выходила.»

Через несколько минут Джулия поставила на кухонный стол две фаянсовые тарелки с дымящимся овощным супом. Рядом – тарелка с нарезанным хлебом. Уоллес пришел на кухню. Они сели друг напротив друга за стол. Запах супа заполнил маленькую комнату.

Уоллес взял ложку, попробовал суп. «Как ты себя чувствуешь сегодня?» – спросил он, глядя на Джулию поверх тарелки. – «Боль в боку прошла? Ты утром жаловалась.»

Джулия слегка поморщилась, приложив руку к левому боку. «Немного лучше, наверное. Но все равно слабость. Весь день читала, дремала. В магазин не ходила, холодно и… не хотелось.»

«Правильно,» – сказал Уоллес, отламывая кусок хлеба. – «Отдыхай. Завтра, если надо, я схожу за хлебом или чем еще.»

Во время ужина, после нескольких ложек супа, Уоллес вынул из кармана жилета тот самый смятый клочок бумаги. Он разгладил его пальцем на столе и осторожно подтолкнул к Джулии. «Странная вещь случилась сегодня, Джулия. Пока меня не было, в клуб звонил некий человек. Оставил сообщение для меня. Бид записал.»

Джулия отложила ложку, взяла записку. Она наклонилась ближе к свету лампы, висящей над столом. Ее глаза пробежали по строчкам. «Р. М. Квалл?» – прочитала она вслух. – «Фирма «Мэсси и Квалл»? Фарфор и хрусталь?» Она подняла взгляд на Уоллеса, в нем читалось недоумение и настороженность. «Никогда не слышала таких имен. И адрес… Мэннерхайм-Стрит, 25? Где это? Это звучит… Герберт, это звучит жутко странно. Совсем не похоже на правду.»

«Где-то возле Принсес-Парка, за Смитдаун-Роуд,» – пояснил Уоллес, его голос был ровным, но взгляд не отрывался от лица жены. – «Бид сказал, что звонивший говорил четко, по-деловому. Предлагают стать представителем их фирмы в Ливерпуле. Уверяли, что слышали обо мне как о человеке исключительно надежном. Просят прийти завтра вечером, ровно в семь тридцать. Обсудить детали контракта перед их собственной важной встречей с дистрибьюторами.»

Джулия нахмурилась сильнее. Она снова посмотрела на записку, как будто ища подвох в словах. «Вечером? В такую даль? На окраине? И фирма неизвестная…» – ее голос дрогнул. – «Герберт, это кажется… опасным. Кому ты мог перейти дорогу? Почему встреча не днем? Почему не в центре, в нормальном офисе?»

«Я тоже так подумал сразу,» – согласился Уоллес, доедая суп. – «Но Бид записал точно. Адрес, время, имя… Возможно, это шанс подзаработать… Или…» – он замолчал на секунду, – «…или кто-то хочет меня туда заманить. С какой целью…»

«Тогда тем более не ходи!» – воскликнула Джулия, ее рука непроизвольно сжала записку, смяв уголок. – «Позвони им завтра! Выясни!»

«Номера нет,» – покачал головой Уоллес. – «Только адрес. Надо проверить, Джулия. Надо понять, что это за чертовщина. Посмотрю завтра на карте. Если найду улицу – схожу. Осторожно. Посмотрю на дом.»

«Будь очень осторожен,» – повторила Джулия, ее голос стал тише, но в нем слышалась тревога. – «Незнакомый район, темнеет сейчас так рано… Туман… Пожалуйста, не ходи… Мне страшно.»

«Я поеду на трамвае,» – ответил Уоллес, избегая ее пристального взгляда, убирая свою пустую тарелку. – «До Смитдаун-Роуд, а там пешком, как указано. Посмотрю на место. Если что-то не понравится – развернусь и уеду.»

Они закончили ужин в тягостном молчании. Джулия встала, собрала тарелки и ложки. «Я помогу вымыть?» – спросил Уоллес, поднимаясь.

«Нет, спасибо,» – сказала Джулия, уже наливая воду в раковину. – «Иди отдохни. Я сама быстро управлюсь.»

Уоллес кивнул и вернулся в гостиную. Он подошел к книжной полке, снял толстый, в темно-синем переплете, атлас Ливерпуля и окрестностей. Принес его к обеденному столу в гостиной, зажег настольную лампу с зеленым абажуром. Свет упал на полированную столешницу. Он открыл атлас на подробной карте города, листал страницы, пока не нашел район Эвертон и Принсес-Парк. Его указательный палец медленно, методично скользил по переплетению тонких линий, обозначающих улицы. Он водил пальцем вдоль Смитдаун-Роуд, затем свернул на одну из боковых улиц, сравнивая названия.

«Нашел?» – спросила Джулия, заходя в гостиную и вытирая руки о фартук. Она подошла к столу.

«Кажется, да,» – указал Уоллес на карту. Его палец остановился на короткой улочке, отходящей от Мэннерхайм-Корт. – «Вот, здесь. Мэннерхайм-Стрит. Довольно далеко. От трамвайной остановки на Смитдаун-Роуд нужно будет идти минут десять, наверное. Может, больше, если туман.»

Джулия наклонилась над картой, ее тень легла на страницу. «Далековато, Герберт. И вечером, в такую погоду… Ты уверен, что хочешь идти? Может, все же не стоит?»

«Думаю, да,» – сказал Уоллес, не отрывая взгляда от карты, изучая расположение домов. – «Если это реальное предложение… Нужно проверить. Вернусь, как смогу. Не задержусь.»

Джулия вздохнула, пряча руки в карманы фартука. «Как знаешь. Я пойду почитаю немного в кровати. У меня голова болит. И эта… новость не добавила спокойствия.»

«Хорошо, дорогая,» – сказал Уоллес, все еще склонившись над картой. – «Выпей аспирина.»

Джулия молча кивнула и ушла в спальню. Уоллес остался один в гостиной. Перед ним на столе лежал раскрытый атлас. Он еще раз внимательно проследил маршрут: трамвайная линия, Смитдаун-Роуд, поворот, Мэннерхайм-Корт, Мэннерхайм-Стрит, дом 25 – предположительно угловой. Он мысленно прикидывал время. Закрыл тяжелую книгу, поднялся и аккуратно поставил ее на прежнее место на полке между другими томами.

Уоллес прошел на кухню. Джулия уже ушла. Он подошел к окну над раковиной. Форточка была закрыта. Он проверил задвижку – металлическая щеколда была плотно задвинута в паз рамы. Он дернул ручку форточки – она не поддалась, была заперта изнутри. Он выключил свет на кухне. Комната погрузилась в темноту, лишь слабый свет из гостиной падал на порог.

Затем он подошел к входной двери в прихожей. Он проверил верхнюю задвижку – тяжелый металлический штырь плотно сидел в проушине на дверной коробке. Нижняя задвижка, более короткая, также была надежно заперта. Он дернул на себя дверную цепочку – звенья цепи натянулись, кольцо на двери уперлось в паз на коробке. Он повернул ручку замка «Йель» – язычок вышел с глухим щелчком и убрался обратно плавно. Все было в порядке. Он выключил свет в прихожей.

Уоллес зашел в спальню. Джулия уже лежала на своей стороне широкой двуспальной кровати, повернувшись на правый бок, спиной к дверям. Она была укрыта стеганым одеялом до плеч. В руках у нее была раскрытая книга – сборник стихов Кристины Россетти в темно-красном переплете. Свет настольной лампы-ночника с розовым абажуром падал на страницы. На дубовой тумбочке рядом стоял стакан с водой.

Уоллес подошел к своему стулу у туалетного столика. Снял пиджак, аккуратно расправил его и повесил на высокую спинку стула. Затем снял жилет. Его рука нащупала в правом кармане жилета записку от Бида. Он вынул смятый клочок бумаги, разгладил его на ладони, прочитал еще раз при тусклом свете: "Р.М. Квалл. Мэсси и Квалл. Мэннерхайм-Стрит, 25. Завтра 19:30. Представительство." Он сложил записку обратно вчетверо и положил в тот же карман жилета. Жилет он повесил поверх пиджака на спинке стула.

Он сел на стул, снял туфли, поставил их аккуратно рядом, носками к кровати. Снял носки, сложил их. Переоделся в пижаму: темные брюки и светлую рубашку с длинными рукавами. Потушил основной свет в спальне, оставив только розовый ночник на тумбочке Джулии. Подошел к кровати, приподнял одеяло с своей стороны и лег. Повернулся на спину, уставившись в потолок, слабо освещенный отраженным светом ночника. Тиканье будильника на каминной полке в гостиной доносилось сквозь приоткрытую дверь спальни – размеренное, неумолимое. Джулия перевернула страницу книги, бумага слегка шуршала.

«Нашел дорогу?» – спросила она, не отрываясь от книги, голос был тихим, усталым.

«В общих чертах,» – ответил Уоллес, не двигаясь. – «До Смитдаун-Роуд на трамвае. Потом пешком. Дом на углу, как писали. Должен быть заметен.»

«Надеюсь, оно того стоит,» – тихо сказала Джулия, откладывая книгу на тумбочку и поворачиваясь на спину. Она потянулась к выключателю ночника.

«Посмотрим,» – ответил Уоллес. Он услышал, как щелкнул выключатель. Комната погрузилась в темноту. «Спокойной ночи, дорогая.»

«Спокойной ночи, Герберт.»

В доме воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только мерным тиканьем часов в гостиной и редким завыванием ветра в щелях оконных рам за окном. Уильям Уоллес лежал на спине в темноте, глаза открыты, глядя в черноту над кроватью. Джулия Уоллес, измученная тревогой и недомоганием, скоро уснула, ее дыхание стало ровным и тихим. Записка с адресом лежала в кармане жилета Уоллеса, висевшего на спинке стула в двух шагах от кровати. Свет погас. Где-то на улице, в саду или у калитки, громко скрипнуло дерево – как будто кто-то наступил на половицу или дернул защелку. Уоллес резко повернул голову на звук, замер, прислушиваясь, напряженный в темноте. Больше звуков не было. Только ветер. Он медленно перевернулся на бок, спиной к окну.

Глава Вторая: Утренняя рутина 20 января 1931 года.

Будильник на каминной полке в спальне прозвенел ровно в семь часов утра. Уильям Уоллес открыл глаза. Он потушил звонок, встал с кровати. Джулия спала, повернувшись к стене. Уоллес надел халат и тапочки. Он вышел из спальни, спустился в прихожую первого этажа.

Первым делом он подошел к задней двери, ведущей в крошечный двор. Он проверил верхнюю задвижку – штырь плотно сидел в петле. Нижняя задвижка также была заперта. Замок «Йель» щелкнул при проверке ручки. Дверь была надежно заперта изнутри. Уоллес прошел на кухню.

На кухне он открыл дверцу угольной плиты. Зола от вчерашнего огня была холодной. Он совком достал несколько кусков угля из ведра у плиты, положил их в топку. Сверху положил смятые газеты и щепки из коробки рядом. Он чиркнул спичкой, поджег бумагу. Когда щепки занялись, он прикрыл дверцу, оставив заслонку поддувала открытой. Пламя разгоралось.

Он наполнил чайник водой из крана над раковиной, поставил его на плиту рядом с разгорающимися углями. Достал из шкафа металлическую кастрюльку, насыпал в нее полчашки овсяных хлопьев из бумажного пакета. Залил хлопья двумя чашками воды из-под крана. Поставил кастрюльку на плиту, на край, где было менее жарко. Достал из хлебницы половину буханки черного хлеба. Отрезал два ломтя. Положил их на решетку над углями, чтобы подсушить.

Пока плита разогревалась, Уоллес вернулся в прихожую, поднялся на второй этаж. Он прошел в ванную комнату. Умылся холодной водой из крана. Побрился безопасной бритвой, используя кисточкой кусок мыла из мыльницы. Вытер лицо и руки полотенцем, висевшим на крючке. Причесал волосы гребнем. Оделся в чистую рубашку, жилет, брюки, носки и туфли. Пижаму и халат сложил на стул в спальне. Джулия проснулась, пока он одевался. Она села в кровати, опираясь на подушки, и закашлялась.

Уоллес спустился на кухню. Вода в чайнике закипала. Овсянка на плите булькала. Он помешал ее деревянной ложкой. Ломти хлеба подрумянились. Он снял их с решетки щипцами, положил на тарелку. Намазал тонким слоем маргарина из жестяной банки. Выключил плиту под овсянкой. Разлил кипяток из чайника в заварной чайник, где уже лежала ложка сухого чая. Накрыл чайник грелкой. Налил овсянку в миску. Положил ломоть хлеба рядом. Поставил миску, тарелку с хлебом и пустую чашку на поднос. Налил в чашку крепкого чаю. Добавил в чай одну ложку сахара из сахарницы. Своего завтрака он не стал подслащивать.

Он поднялся в спальню с подносом. Поставил его на тумбочку рядом с Джулией. «Доброе утро», – сказал он.Джулия кашлянула еще раз. «Доброе утро». Ее голос был хриплым. Она посмотрела на поднос.

«Чай с сахаром. Овсянка. Хлеб», – перечислил Уоллес. – «Как спалось?»

«Плохо, Уильям», – ответила Джулия. – «Кашель не давал уснуть до самого утра. Спина болит». Она взяла чашку двумя руками, сделала осторожный глоток чая. К еде не притронулась. «Я только чай попью. Спасибо».

«Тебе нужно принять лекарство», – сказал Уоллес, указывая на два пузырька и коробочку с пилюлями на тумбочке рядом со стаканом воды. – «Я оставлю тебе обед на кухне. Вареная картошка и говядина. И лекарства здесь. Я уезжаю в офис, потом по делам к клиентам, потом… к этому Кваллу. Вернусь поздно. Ты уверена, что справишься?»

Джулия кивнула, отпивая чай.

«Да, да. Я буду отдыхать. Миссис Грин заглянет днем, спросит, не нужно ли чего. Она обещала вчера. Не беспокойся».Уоллес кивнул. «Хорошо. Постарайся поесть хоть немного». Он не поцеловал ее, не обнял. Развернулся и вышел из спальни.

Он спустился на кухню. Достал из шкафа глубокую тарелку. Положил в нее три очищенные, сваренные накануне картофелины и кусок вареной говядины. Накрыл тарелку другой, чуть меньшего размера, чтобы еда не заветривалась. Поставил тарелку на кухонный стол. Убрал со стола свою миску из-под овсянки, вымыл ее. Вымыл ложку и кастрюльку. Протер стол тряпкой. Потушил огонь в плите, прикрыв заслонку поддувала. Выпил свой чай, стоя у окна. Погода была пасмурной, моросил дождь. Он поставил чашку в раковину.

Прошел в прихожую. Надел коричневое пальто, шляпу. Взял свой черный портфель, в котором лежали страховые бланки, квитанционная книжка, ручка, записная книжка. Проверил карман жилета – кошелек с несколькими монетами и банкнотами на месте. Взял зонтик, стоявший в углу. Перед выходом он подошел к задней двери и снова проверил задвижки и замок. Все было заперто. Затем подошел к парадной двери. Отодвинул верхнюю и нижнюю задвижки. Повернул ключ в замке «Йель», открыл дверь. Вышел на улицу, закрыл дверь за собой. Повернул ключ два раза, запер замок снаружи. Спустился с двух ступенек крыльца на тротуар Вулвертон-стрит. Направился в сторону трамвайной остановки на Энфилд-роуд. Было около восьми часов утра.

Джулия Уоллес осталась в доме одна. Она допила чай. Отодвинула поднос. Попыталась съесть ложку овсянки, но снова закашлялась. Отложила ложку. Приняла две пилюли из коробочки, запила водой. Выпила ложку микстуры из одного из пузырьков. Откинулась на подушки. Закрыла глаза. Она чувствовала слабость и боль в груди при каждом вдохе. Встать с кровати и подойти к окну, чтобы посмотреть на мужа, у нее не было сил. Она слышала, как шаги Уильяма затихли за дверью, как он удалялся по улице. Затем наступила тишина, нарушаемая только тиканьем часов на каминной полке в гостиной внизу и ее собственным прерывистым дыханием.

Дом в Отсутствие Уоллеса: 8:00 – 12:00

Дом опустел. На кухне стояла тарелка с холодной вареной картошкой и куском вареной говядины, накрытая другой тарелкой. Рядом лежала чистая вилка. На плите остывал чайник. В раковине стояла чашка из-под чая Уоллеса. Мыло в мыльнице было влажным. Полотенце на вешалке висело немного неровно. Ведро с углем стояло у плиты, совок воткнут в уголь. Коробка со щепками была наполовину пуста. В хлебнице лежала оставшаяся половина буханки хлеба, нож лежал рядом. Маргарин в жестяной банке был закрыт. Сахарница стояла на столе, ложка внутри нее.

В гостиной на столе у окна лежала раскрытая книга Джулии – сборник стихов Кристины Россетти. Рядом с ней лежал сложенный вечерний выпуск газеты «Ливерпуль Эко» от 19 января. На другом конце стола, рядом с настольной лампой, лежал клочок бумаги – записка от мистера Квалла, которую Уоллес вынул из кармана жилета вечером и, видимо, забыл убрать. Над камином тикали часы. На полу у дивана стояла корзинка для рукоделия Джулии с неоконченной вышивкой. Печка в углу была холодной.

В прихожей на вешалке висело только легкое пальто Джулии. Зонт Уоллеса стоял в углу. Галоши стояли на подставке у двери. На полу у порога лежала небольшая влажная дорожка от капель дождя.

На втором этаже в спальне Джулия дремала. Поднос с почти нетронутым завтраком стоял на тумбочке. Стакан воды был наполовину пуст. Пузырьки с лекарствами стояли рядом. На спинке стула висел жилет Уоллеса, поверх него – пиджак. На стуле аккуратно лежали пижама и халат. В ванной комнате раковина была влажной, полотенце смято. Гребень лежал на краю раковины.

В маленькой комнате, служившей Уоллесу кабинетом и лабораторией, царил порядок. На столе стоял микроскоп, накрытый чехлом. Рядом лежали несколько чистых предметных стекол. На полке стояли ряды пробирок в держателе, все чистые и сухие. Склянки с химикатами (помеченные этикетками: «Сульфат меди», «Нитрат серебра», «Хлорид натрия») стояли плотно закрытыми на другой полке. На столе лежала стопка страховых бланков компании «Пруденшиал», несколько конвертов с письмами, чернильница с перьевой ручкой. На отдельном столике в углу стоял футляр со скрипкой, закрытый. Смычок висел на крючке рядом. Стул был аккуратно задвинут под стол. На полу не было пыли.

Крошечные суммы денег были спрятаны в разных местах дома, как это было их привычкой. В кухонном шкафу, за банкой с чаем, лежал запасной кошелек с несколькими шиллингами. В книге на полке в гостиной (том III собрания сочинений Диккенса) между страницами 210 и 211 лежала сложенная банкнота в один фунт. В выдвижном ящике туалетного столика в спальне, под стопкой носовых платков, лежала маленькая кожаная сумочка с медяками – около пяти шиллингов. Основные сбережения хранились в банке.

Около десяти часов утра Джулия ненадолго проснулась. Она допила воду из стакана. Приняла еще одну дозу микстуры от кашля. Попыталась встать, чтобы сходить в туалет, но почувствовала головокружение и слабость. Она снова легла. Снова задремала. Кашель периодически будил ее. Она больше не пыталась встать.

Около половины двенадцатого раздался стук в парадную дверь. Джулия проснулась. Стук повторился, негромкий. Затем послышался голос: «Миссис Уоллес? Это я, Амелия Грин. Вы дома?»Джулия слабо крикнула: «Да… Войдите! Дверь открыта!» Она имела в виду, что замок снаружи открывается ключом, но задвижки внутри были задвинуты.Миссис Грин попробовала открыть дверь. Ручка повернулась, но дверь не поддалась. «Миссис Уоллес? Дверь заперта изнутри!» – крикнула она.Джулия поняла свою ошибку. «Извините… Я не могу встать… Задвижки…» – крикнула она, но голос был слаб, и миссис Грин вряд ли расслышала.«Миссис Уоллес?» – миссис Грин постучала еще раз. Помолчала. «Ладно, дорогая, я зайду позже, когда вам будет лучше! Отдыхайте!» – крикнула она в щель двери. Шаги удалились по тротуару.Джулия вздохнула. Она снова закрыла глаза. Больше никто не беспокоил дом до возвращения Уоллеса. Дом снова погрузился в тишину, нарушаемую только тиканьем часов, редким кашлем Джулии и завыванием ветра в печной трубе на кухне.

Утро Уильяма Уоллеса: 8:15 – 12:30

Уоллес дошел до трамвайной остановки на углу Энфилд-роуд и Вулвертон-стрит. Он подождал около пяти минут. Подошел трамвай №7, идущий в центр Ливерпуля. Уоллес поднялся в салон, заплатил кондуктору два пенса за билет до центра. Сел у окна. Трамвай тронулся, громыхая по рельсам.

За окном проплывали очереди. У пекарни на углу стояла молчаливая толпа – в основном женщины в поношенных пальто, с пустыми сумками. У ворот церкви Св. Луки – другая очередь, к благотворительной кухне; запах дешевого супа доносился даже сквозь закрытые окна трамвая. На дверях каждого третьего магазина – таблички "Продается" или "Сдается". Окна некоторых домов были заколочены фанерой. На перекрестке девочка лет восьми, босая, несмотря на холод, продавала с лотка жалкие тряпичные куклы. Пассажиры трамвая молчали, уставившись в пол или в окна с пустым выражением. Обрывки разговоров: "…на бирже сказали, вакансий нет…", "…мясо опять на пенс дороже…", "…Мерфи выселили вчера, вещи на тротуар…".

Он проехал мимо парка Стэнли, повернул на Принсес-роуд, затем на Парк-роуд. Было около половины девятого утра. Пассажиров было немного: несколько рабочих с усталыми лицами, служанки с пухлыми сумками (вероятно, с покупками для тех, кому еще везло), клерки в потертых костюмах. Уоллес смотрел в окно на проплывающие мокрые улицы, фабричные корпуса с потухшими трубами, доки, где у причалов стояли пустые или полуразгруженные суда.

Он вышел на остановке у Ливерпуль-Лайм-стрит. Прошел пешком по Лайм-стрит мимо вокзала. У входа в вокзал толпились люди с узелками – те, кто искал работу в других городах или просто ночлег. Полицейский равнодушно наблюдал за ними. Свернул на Лорд-стрит, главную торговую улицу города. Даже здесь витрины многих магазинов выглядели полупустыми, а покупателей было мало. Дошел до здания офиса компании «Пруденшиал» на Дейл-стрит. Вошел в здание, поднялся на второй этаж. В офисе было несколько клерков за столами. Уоллес поздоровался с дежурным менеджером, мистером Парри.

«Доброе утро, Уоллес».

«Доброе утро, мистер Парри».Он прошел к своему столу в углу. Открыл портфель. Достал квитанционную книжку, записную книжку с адресами клиентов, папку с документами. Сверился со списком визитов на день.

Клиентка №1 (Токстет, ок. 10:30): Миссис Элис Бэйнс

Уоллес вышел из офиса. Шел мелкий дождь. Он раскрыл зонт. Се на трамвай до Токстета. Район был убогим, дома обшарпанные. Нашел нужный дом – ветхий, с облупившейся краской. Поднялся по темной лестнице на третий этаж, постучал в дверь. Дверь открыла миссис Элис Бэйнс, худая пожилая женщина в заплатанном платье. Маленькая квартирка за ней пахла капустой, сыростью и керосином.

«Миссис Бэйнс? Доброе утро. Уильям Уоллес, «Пруденшиал». По поводу просроченного платежа по вашему полису».Женщина встретила его со слезами на глазах. «Мистер Уоллес, войдите, войдите… Я просто не могу заплатить на этой неделе. Совсем не могу. Артур… сын мой… его опять сократили на верфи на прошлой неделе. Чем кормить его детей, не знаю…». Она безнадежно развела руками.

Уоллес вошел в крошечную, бедно обставленную комнату. Выслушал вежливо, но без особой эмоции.

«Миссис Бэйнс, я понимаю трудности. Но если платеж не будет внесен, полис может быть аннулирован. Вы потеряете все вложенные средства. Может, оформить официальную отсрочку? Нужно заполнить заявление». Он достал из портфеля бланки. Миссис Бэйнс, дрожащими руками, подписала бумагу, которую он ей терпеливо объяснил.

«Спасибо, мистер Уоллес, вы добры, что пошли навстречу…». Уоллес кивнул, убрал бланк в портфель.

«Заявление отправлю в офис. Вам пришлют подтверждение. До свидания». Он видел таких клиентов много. Визит занял около двадцати минут.

Клиент №2 (Эдж-Хилл, ок. 11:45): Мистер Гарольд Дженнингс

Уоллес доехал на трамвае до Эдж-Хилла. Дом мистера Дженнингса, слесаря, был в лучшем состоянии, хотя район тоже небогатый. Постучал. Дверь открыл сам Дженнингс, мужчина лет сорока, в рабочей робе, но выглядящий бодрее большинства.

«Уоллес! Заходи, заходи! – Дженнингс был в приподнятом настроении. – Недавно вернулся на завод, после чертовых полутора лет! Получил первый аванс – могу заплатить!». Он широко улыбнулся.

Уоллес вошел в небольшую, но опрятную гостиную. Достал квитанционную книжку. Мистер Дженнингс отсчитал несколько монет – полную сумму. Уоллес аккуратно выписал квитанцию, вручил ее.Завязался короткий разговор.

«Как дела на заводе?» – спросил Уоллес формально.

«Пока держимся. Заказов мало, но хоть что-то. Говорят, на верфи «Кэммелл Лэрд» опять набирают, партия малая…», – сказал Дженнингс.

«Да? Это хорошо», – отозвался Уоллес, думая о своем маршруте к следующему клиенту и о вечерней встрече. Он отказался от предложенного чая. «Извините, время поджимает. Следующий клиент ждет». Визит занял около десяти минут.

Клиентка №3 (Эдж-Хилл, ок. 13:00): Миссис Эдит Фаррелл

Последний визит в Эдж-Хилле был к миссис Эдит Фаррелл, пожилой женщине, живущей одной в небольшом домике на тихой улочке. Она открыла дверь, выглядев взволнованной.

«Мистер Уоллес! Слава Богу, это вы! Входите, входите скорее!»

Уоллес вошел. «Добрый день, миссис Фаррелл. По поводу взноса?»

«Взнос? Ах да, взнос… – Она махнула рукой, как о чем-то неважном. – Но вы не поверите, что вчера случилось! В нашем переулке! Дом старика Томаса, через три дома отсюда… Ограбили! Средь бела дня!»

Уоллес насторожился. «Ограбили?»

«Да! Вломились, пока он в сарае был! Вынесли его сбережения, что копил на похороны, говорят. Да и его самого… – Женщина понизила голос. – Нашли без сознания. Говорят, в больнице, в шоке. Страшно, мистер Уоллес! Рядом! В нашем тихом переулке!». Она нервно оглянулась.

Уоллес внимательно выслушал. Принял небольшой взнос, выписал квитанцию. Новость об ограблении так близко к его собственному дому вызвала у него легкую, но отчетливую тревогу. Он вспомнил о Джулии, одной дома на Вулвертон-стрит. «Будьте осторожны, миссис Фаррелл, – сказал он, его голос звучал чуть суше обычного. – Не открывайте дверь незнакомцам. И запирайте двери на засовы». Его слова звучали как профессиональная рекомендация страхового агента, но за ними стояло личное беспокойство. Визит занял около пятнадцати минут. Было около четверти второго.

Возвращение в офис и обед

Уоллес вернулся в офис «Пруденшиал» на Дейл-стрит около половины второго. Он сдал вырученные деньги (взнос Дженнингса и частичный взнос миссис Фаррелл) кассиру. Сдал заполненные квитанции и отчет по визиту к миссис Бэйнс (отсрочка) секретарю. Записал в журнале агентов время и результаты визитов. Положил портфель в ящик своего стола.

«Уходите, Уоллес?» – спросил мистер Парри.

«Да. Пойду обедать. Потом у меня еще одно деловое назначение вечером», – ответил Уоллес. Мысли о грабителях в Эдж-Хилле и больной жене дома не давали покоя, но его лицо оставалось непроницаемым.

«Удачи», – кивнул Парри.

Уоллес надел пальто, шляпу, взял зонт. Вышел из офиса.

Он направился в недорогую столовую на Кэстл-стрит. По пути миновал угол, где оратор-коммунист, стоя на ящике, что-то кричал о "капиталистических кровопийцах" перед небольшой, апатично слушавшей его группой безработных. Полицейские стояли неподалеку, наблюдая. Возле столовой подросток пытался продать газету "The Daily Worker". Уоллес прошел мимо.

В столовой он заказал мясной пирог с картофельным пюре и чашку чая. Заплатил девять пенсов. Обедал молча, читая вечерний выпуск «Ливерпуль Пост», купленный по дороге. В газете не было ничего особо примечательного: сухие новости о росте безработицы на национальном уровне, краткий отчет о заседании городского совета о сокращении расходов на помощь бедным, спортивные сводки. Он дочитал газету, допил чай. Посмотрел на часы на стене столовой. Было без двадцати час. До назначенной встречи с мистером Кваллом оставалось больше шести часов. У него было время. Он решил зайти домой проведать Джулию, прежде чем ехать на Мэннерхайм-стрит. Новость о дневном ограблении в соседнем районе усиливала это желание. Он вышел из столовой и направился к трамвайной остановке на Лайм-стрит, чтобы сесть на трамвай №7 обратно в Энфилд. Мысли его были заняты предстоящей поездкой, странным предложением о представительстве и неясным чувством тревоги за Джулию. Гнетущая атмосфера города, его очереди, закрытые магазины и разговоры о преступлениях висели тяжелым фоном.

Около часа дня Уильям Уоллес вышел из трамвая №7 на своей обычной остановке у Энфилд-роуд. Дождь усилился. Он раскрыл зонт и быстрым шагом пошел по Вулвертон-стрит к дому номер 29. Подойдя к крыльцу, он достал из кармана брюк связку ключей, нашел ключ от парадной двери. Вставил его в замок «Йель», повернул два раза. Открыл дверь. Внутри он отодвинул верхнюю и нижнюю задвижки, вошел, закрыл дверь за собой, но не стал снова задвигать засовы.

Из гостиной донеслись голоса. Уоллес повесил пальто и шляпу на вешалку, поставил мокрый зонт в угол прихожей. Прошел в гостиную.

Джулия сидела в своем кресле у печки, которая теперь слабо топилась. Она была одета в домашнее платье поверх халата, волосы причесаны. Рядом, на диване, сидела миссис Амелия Грин, соседка с дома номер 33. На столе стояли две пустые чайные чашки и блюдце с крошками.

«А, Герберт, ты вернулся», – сказала Джулия, повернувшись. Ее голос звучал менее хрипло, чем утром, хотя лицо все еще было бледным.

«Добрый день», – сказал Уоллес, кивнув жене и соседке. – «Миссис Грин».

«Добрый день, мистер Уоллес», – ответила миссис Грин. – «Заглянула проведать Джулию. Принесла ей немного свежего хлеба от булочника». Она указала на буханку, завернутую в бумагу, лежащую на краю стола.

«Очень любезно с вашей стороны», – сказал Уоллес.

«Я разогревала чайник, мы попили чаю», – добавила Джулия. – «Миссис Грин помогла мне спуститься. Я чувствую себя немного бодрее».

«Рад это слышать», – сказал Уоллес. Его взгляд скользнул по комнате, остановился на записке от мистера Квалла, все еще лежавшей на столе. Он подошел к ней, взял в руки, снова прочитал. «Я зашел пообедать перед вечерней поездкой», – пояснил он, кладя записку обратно.

«О, да, тот странный звонок», – вспомнила миссис Грин. – «Джулия мне рассказывала. Надеюсь, это стоящее предложение».

«Посмотрим», – ответил Уоллес. – «Извините, мне нужно поесть». Он направился на кухню.

На кухне он подошел к плите. Заслонка поддувала была прикрыта, но угли еще тлели. Он открыл заслонку, подбросил два куска угля из ведра. Достал спички, разжег газету, сунул ее под угли, подул. Огонь разгорелся. Он поставил чайник на плиту. Затем снял тарелку, которой была накрыта его порция обеда – холодная вареная картошка и говядина. Поставил сковороду на плиту, капнул немного маргарина. Когда маргарин растопился, выложил в сковороду картошку и мясо, нарезанное на куски. Стал помешивать, разогревая обед. Пока еда грелась, он достал тарелку, нож и вилку. Поставил их на кухонный стол. Достал из хлебницы ломоть хлеба, отрезанный миссис Грин. Налил в заварник чай из жестяной банки, залил кипятком из чайника. Накрыл заварник грелкой.

Через несколько минут обед был горячим. Уоллес переложил его на тарелку, поставил на стол. Налил себе чаю. Сел и начал есть. Из гостиной доносились негромкие голоса Джулии и миссис Грин, обсуждавших, вероятно, соседские новости или здоровье. Уоллес ел быстро, без спешки, но и не задерживаясь. Доел картошку, мясо и хлеб. Выпил чай. Встал, вымыл тарелку, вилку, нож, чашку и сковороду в раковине. Вытер посуду полотенцем, убрал на место. Потушил огонь в плите, прикрыв заслонку. Протер стол.

Он вернулся в гостиную. Миссис Грин собиралась уходить, надевая пальто, которое она сняла, видимо, повесив на спинку стула.

«Ну, я пойду, Джулия, – сказала соседка. – Отдыхайте. А вы, мистер Уоллес, удачи с вашей встречей».

«Спасибо, миссис Грин», – ответил Уоллес. – «Спасибо, что заглянули».

«Да, спасибо, Амелия», – добавила Джулия из кресла.

Миссис Грин вышла в прихожую. Уоллес открыл ей дверь. «Доброго дня».

«Доброго дня», – ответила она и вышла на улицу. Уоллес закрыл дверь, задвинул нижнюю задвижку на всякий случай.

Он подошел к Джулии. «Как самочувствие сейчас?»

«Лучше, чем утром. Чай и разговор подбодрили. И лекарство помогло. Я, наверное, поднимусь наверх, полежу».

«Хорошо», – сказал Уоллес. – «Я помогу тебе подняться?»

«Нет, спасибо, я справлюсь сама», – ответила Джулия, с усилием поднимаясь из кресла. Она взяла палку, стоявшую рядом. – «Ты скоро уезжаешь?»

«Да. Сейчас переоденусь, проверю дорогу еще раз и поеду. Вернусь, как смогу».Джулия медленно пошла к лестнице. «Будь осторожен. И… постарайся не задерживаться слишком поздно».

«Постараюсь», – сказал Уоллес. Он наблюдал, как она осторожно поднимается по ступеням, опираясь на палку и перила. Когда она скрылась наверху, он вздохнул.

Приблизительно 13:45 – 16:00

Уоллес подошел к столу, снова взял записку от мистера Квалла. Достал из кармана брюк записную книжку и карандаш. Переписал адрес: «Мэннерхайм-Стрит, 25. Угол Мэннерхайм-Корт». Закрыл книжку, положил ее и карандаш обратно в карман. Записку снова положил на стол.

Он поднялся в спальню. Джулия уже лежала в кровати, накрывшись одеялом. Ее глаза были закрыты.Уоллес прошел к своему туалетному столику. Открыл ящик, достал чистый носовой платок. Положил его в карман брюк. Достал кошелек, проверил содержимое: несколько монет, банкнота в десять шиллингов. Положил кошелек в карман жилета. Снял с вешалки в шкафу свой лучший костюм – темно-синий, почти черный, в тонкую серую полоску. Снял пиджак и жилет, которые был на нем (серый рабочий костюм), повесил их в шкаф. Надел чистую белую сорочку. Затем надел брюки и пиджак лучшего костюма. Жилет надел поверх сорочки. Поправил галстук. Подошел к зеркалу, поправил волосы.

Спустился вниз. Прошел в прихожую. Достал из шкафчика под лестницей коробку с ваксой и щетки для обуви. Снял туфли, которые были на нем (они были слегка влажными и грязными от утренних поездок). Достал из коробки в шкафчике свои лучшие черные ботинки. Се на стул в прихожей. Нанес ваксу на ботинки, тщательно начистил их щеткой до блеска. Надел начищенные ботинки. Зашнуровал их. Убрал коробку с ваксой и щетки обратно в шкафчик. Поставил утренние туфли на полку внутри.

Тиканье часов на каминной полке отсчитывало секунды в опустевшей гостиной. Было около половины третьего, когда шаги Уильяма Уоллеса отозвались на тротуаре Вулвертон-стрит. Он поднялся по ступеням крыльца дома №29, привычным движением достал ключ и дважды повернул его в замке «Йель». Дверь открылась; он отодвинул верхнюю и нижнюю задвижки, вошел в прихожую, плотно закрыв дверь за собой.

Повесив серое пальто на вешалку, положив шляпу сверху и поставив черный портфель у стены, Уоллес прошел в гостиную. Его взгляд сразу упал на кресло у слабо тлевшей печки. Джулия спала, укрытая пледом до подбородка. Ее лицо, обращенное к спинке кресла, казалось бледным и усталым даже во сне; дыхание было поверхностным, но ровным. Он постоял мгновение, глядя на нее, затем тихо повернулся и вернулся в прихожую.

Без лишнего шума он снова надел только что снятое серое пальто, поправил на голове шляпу. Поднял портфель. Перед выходом его рука инстинктивно потянулась к задвижкам парадной двери, но он остановился, бросив взгляд в сторону гостиной. Она спит, заперта изнутри, все в порядке, – промелькнула мысль. Вместо того чтобы задвигать засовы, он просто потянул на себя ручку, убедившись, что замок «Йель» держит дверь надежно, и вышел на улицу. Ключ дважды щелкнул в замке снаружи. Было ровно четыре часа дня.

Последние визиты (16:00 – 16:45)

Четверть пятого застала его у входа в «Торнтонс Провижнс» на Вулвертон-стрит, 41. Влажный воздух пасмурного январского дня пробирался под пальто. Лавка пахла мукой, сушеными травами и влажным деревом прилавка.

«Мистер Торнтон. Взнос по полису складского помещения. Квартальный», – произнес Уоллес ровным голосом страхового агента.

Торнтон, пересчитывая монеты, кивнул. «Тридцать шиллингов, как положено. Слыхали новость, мистер Уоллес?» Он протянул деньги. «Лавку Хиггинса на Кедрик-стрит вчера обчистили. Дверь топором сломали. Средь бела дня, представьте!»

Уоллес, выписывая квитанцию в своей книжке, лишь слегка поднял голову. «Да, слышал, мистер Торнтон». Его лицо не выразило ничего, кроме деловой сосредоточенности. Он оторвал квитанцию, передал ее лавочнику. «До свидания».«До свидания, мистер Уоллес. Осторожней там», – проводил его взглядом Торнтон.

Шестнадцать тринадцать. Уоллес шагал по направлению к Оук-лейн, портфель тяжелел в руке. Четыре минуты спустя он уже стучал в дверь дома №17.

Дверь открыла мисс Агата Пемброк, прямая и суховатая, как всегда. «А, мистер Уоллес. По поводу продления страховки на библиотеку?» – спросила она, пропуская его в холл, пахнущий старыми книгами и пчелиным воском.

«Годовое продление, мисс Пемброк», – подтвердил Уоллес, раскрывая портфель на небольшом столике в прихожей. Он быстро заполнил необходимые бумаги, его движения были отточены годами. Пока он работал, хозяйка дома внимательно разглядывала его.

«Выглядите озабоченным, мистер Уоллес, – заметила она наконец. – Трамваи из-за тумана ходят с перебоями?»Уоллес поставил последнюю подпись. «Вечерняя встреча, мисс Пемброк. В Менлоу. Незнакомый район». Он сложил документы, убрал квитанционную книжку.

«Менлоу? – Брови мисс Пемброк удивленно поползли вверх. – Довольно далеко от центра. Что ж, удачи вам».

«Спасибо. До свидания», – кивнул Уоллес, беря портфель.

Шестнадцать двадцать шесть. Он вышел на улицу и быстрым шагом направился обратно на Вулвертон-стрит. К половине пятого он уже подходил к своему дому, №29. Ключ снова щелкнул в замке, он вошел, на мгновение прислушался. Из кухни доносилось легкое потрескивание углей и… тихий свист кипящей воды. Он снял пальто, шляпу, поставил портфель.

Подготовка к встрече (16:45 – 17:55)

Шестнадцать сорок пять. Уоллес прошел на кухню. Джулия стояла у плиты, помешивая суп в кастрюльке. Она обернулась, ее лицо казалось менее бледным, чем днем, но усталость все еще читалась в глазах. «Успеешь поесть?» – спросила она, ее голос звучал чуть сильнее, чем утром, но все еще с легкой хрипотцой.

«Нет, – ответил Уоллес, снимая пиджак рабочего костюма и вешая его на спинку стула. – Трамвай в 17:00.» Он снял галстук, расстегнул жилет. «Мне нужно переодеться».

Шестнадцать сорок семь. Он поднялся в спальню. Действуя методично, он снял пиджак, жилет, галстук и наконец рубашку своего повседневного костюма. Из комода он достал чистую белую сорочку и надел ее. Затем открыл шкаф. Там висел его лучший костюм – темно-синий, почти черный, с едва заметной серой полоской. Он надел брюки, затем жилет, аккуратно застегнув его. Пиджак лег на плечи, придавая ему более формальный вид. Последним он завязал галстук – темно-бордовый, шелковый.

Теперь настала очередь карманов. Из карманов только что снятого рабочего жилета он переложил в карманы нового жилета:

Кожаный кошелек с деньгами.Небольшую записную книжку, где на первой странице был аккуратно выведен адрес:

R.M. Qualtrough, 25 Menlove Gardens East

.Короткий заточенный карандаш.Сложенный чистый носовой платок.

Он подошел к вешалке, где висело его серое пальто. Засунув руку во внутренний карман, он нашел ту самую записку, переданную ему Бидо в шахматном клубе. Он развернул ее, бегло пробежался глазами по знакомым словам, затем сложил и положил уже во внутренний карман пиджака своего лучшего костюма. Qualtrough… Menlove Gardens East…Мысль о предстоящей поездке в незнакомый Менлоу снова сжала ему грудь легкой тревогой.

Следующий этап – обувь. Он достал из шкафа коробку, снял крышку. Там лежали его лучшие черные ботинки, тщательно ухоженные. Достав щетку и ваксу, он сел на край кровати и принялся начищать кожу до глубокого, ровного блеска. Каждое движение было отработано до автоматизма. Надев начищенные ботинки и зашнуровав их, он убрал коробку и принадлежности обратно.

Семнадцать пятьдесят пять. Он спустился в прихожую. Надел свое лучшее темное пальто поверх костюма, повязал шерстяной шарф, нахлобучил шляпу. Взял в руку крепкий зонт-трость. Проверил карман – ключ от дома на месте. В последний раз он взглянул в сторону кухни. Джулия стояла в дверном проеме, опираясь на косяк.

«Все готово?» – спросила она тихо.

«Да. Я пошел», – ответил Уоллес. Он открыл парадную дверь.

«Будь осторожен, Уильям», – донеслось до него.

Он кивнул, не оборачиваясь: «Постараюсь не задерживаться». Дверь закрылась за ним. Ключ дважды повернулся в замке «Йель» снаружи. Он поправил шляпу, раскрыл зонт против накрапывающего дождя и зашагал в сторону трамвайной остановки на Энфилд-роуд, растворяясь в сгущающихся сумерках. Дом 29 по Вулвертон-стрит, с его тикающими часами, тлеющей печкой и Джулией, оставшейся стоять в приоткрытой двери кухни, остался позади.

Глава Третья: День Несуществующего Адреса. 20 января 1931 года.

(17:58 – 19:10)

Вечер 20 января 1931 года сгущался над Ливерпулем не просто сумерками, а плотной, влажной пеленой. Туман, уже клубившийся днем, теперь поднялся из доков и реки Мерси, заполнив улицы Энфилда жидкой, пронизывающей холодом дымкой. Уильям Уоллес, затянутый в свой лучший синий костюм под темным пальто, с зонтом-тростью в одной руке и сжатым в другой портфелем, шагал по Вулвертон-стрит к трамвайной остановке на углу Энфилд-роуд. Его шаги, отмеренные привычным ритмом, отдавались глухо в странной, приглушенной тишине, наступившей с приходом тумана. Фонари, зажженные раньше обычного, превращались в расплывчатые желтые шары, едва освещавшие ближайшие несколько футов тротуара. Влага оседала на шерстяной ткани его пальто, на полях шляпы, заставляла кожу лица мерзнуть и неметь.

"17:58".Мысленно он отметил время, сверяясь с часами на башне вдали, чьи очертания тонули в серой вате. Он был пунктуален до педантичности. Встреча назначена на 19:30. Трамвай в 18:00, около часа пути… он должен успеть. Но какая-то смутная тяжесть лежала в желудке с тех пор, как он переписал адрес из записки Бида. "R.M. Qualtrough, 25 Menlove Gardens East". Менлоу… незнакомый район. Почему именно там? Почему так поздно? В голове невольно всплыл разговор с мисс Пемброк: "Менлоу? Довольно далеко. Удачи." И новости об ограблениях – Хиггинса на Кедрик-стрит, старика Томаса в Эдж-Хилле… Он резко встряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли. Деловое предложение. Возможно, важный контакт. Нужно сосредоточиться.

Трамвай №4, громыхая и позванивая, вынырнул из тумана точно в 18:00, как призрак на рельсах. Салон был набит битком – рабочие с ночных смен, служанки, возвращающиеся из центра, люди с усталыми, затуманенными лицами. Воздух внутри был спертым, пропитанным запахом влажной шерсти, дешевого табака и человеческой усталости. Уоллес протиснулся к окошку, заплатив кондуктору четыре пенса до "Норрис-Грин". Он нашел крошечный свободный участок сиденья у самого стекла. Конденсат тут же начал затягивать его холодными слезами, скрывая мелькающий за окном мир. Лишь расплывчатые тени домов, редкие огоньки фонарей и реклам, силуэты людей, появляющиеся и исчезающие, как в дурном сне.

Уоллес прижал ладонь к холодному стеклу, пытаясь протереть запотевшее пятно, чтобы видеть хоть что-то. Его дыхание тут же снова затуманило его. Он откинулся на спинку. Звуки трамвая – скрежет колес, лязг сцепок, приглушенные голоса – доносились словно из-под воды. Его мысли метались. Джулия… осталась одна. Он еще раз проверил засовы? Да, конечно. И задняя дверь. Миссис Грин приходила днем, Джулия казалась бодрее. Но этот туман… он словно запечатывал дом, делал его беззащитным островком в белесом море. Адрес… Menlove Gardens East. Он достал из внутреннего кармана пиджака записку Бида, развернул ее. Буквы, выведенные печатными буквами, казались теперь какими-то подозрительно неряшливыми. "Qualtrough". Странная фамилия. Никогда не слышал.

Время в трамвае тянулось мучительно долго. Остановки объявлялись глухо, названия тонули в гуле двигателя и шуме за окном. Они миновали знакомые районы, потом въехали в кварталы, которые Уоллес знал лишь понаслышке или по карте. Туман сгущался. Трамвай двигался все медленнее, кондуктор то и дело звонил в колокольчик, предупреждая невидимых пешеходов и повозки. Уоллес снова посмотрел на часы. Уже 18:45. Они должны были быть ближе. Его пальцы нервно постукивали по портфелю. Атмосфера всеобщей подавленности в салоне, гнетущая серая пелена за окном, незнакомая местность – все это давило, усиливало ту самую смутную тревогу, которую он пытался подавить. Он представлял себе мистера Квалла. Деловой, уверенный в себе человек? Или какой-то чудак? Почему такой странный адрес? "Gardens East"… звучало респектабельно. Возможно, новый жилой массив.

Наконец, после бесконечного часа десять минут пути, когда нервы Уоллеса были уже на пределе, трамвай с громким скрежетом затормозил на конечной остановке. Голос кондуктора прозвучал сквозь гул: "Менлав-авеню! Конечная! Все выходите!" Было 19:05. Уоллес вжался в толпу пассажиров, выплеснувшуюся на темную, залитую туманом улицу. Холодный воздух обжег легкие. Он оказался на перекрестке, где Менлав-авеню упиралась в более широкую Вултон-роуд. Огни трамвая быстро скрылись в обратном направлении, оставив его одного в почти непроглядной серой мгле. Видимость не превышала двадцати ярдов. Фонари стояли редко, их свет рассеивался, не достигая земли. Он почувствовал себя абсолютно потерянным.

(19:07 – 19:13)

Туман был не просто густым; он был жидкой, ледяной стеной. Уоллес шел, почти ощупью, вдоль Менлав-авеню. Фонари светили желтыми, расплывчатыми пятнами, не пробивая и десяти ярдов. Дома по обеим сторонам были лишь темными, громоздкими силуэтами, безликими и недружелюбными. Он сбился со счета, сколько раз уже прошел мимо одного и того же мутного фонаря, не в силах разглядеть номер на воротах или стене. Отчаяние, холодное и липкое, начало подниматься из желудка к горлу. *25-й… Где же чертов 25-й?*

И вдруг, справа, сквозь пелену, пробился смутный ореол света. Он усилился по мере приближения, превратившись в четкий прямоугольник освещенной витрины. Спасительный островок. Небольшой магазинчик, втиснутый между двумя особняками, прямо на углу. Вывеска над дверью, полустертая временем и влагой, с трудом читалась: "Дж.Л. Джонстон. Бакалея и Табак". Стекла витрин были запотевшими изнутри, но за ними горел яркий, почти ослепительный электрический свет, отражаясь на банках с вареньем, бутылках с соусами, коробках чая и пачках табака. Уоллес, почти инстинктивно, свернул к нему, почувствовав слабый прилив надежды. Его рука, закоченевшая в тонкой кожаной перчатке, потянулась к железной дверной ручке.

Резкий, пронзительный звон колокольчика над дверью разрезал тишину магазина, когда он вошел. Теплый, густой воздух, насыщенный запахами – воском деревянного прилавка, острым сыром чеддер, копченой рыбой, свежим хлебом, крепким табаком и сладковатым ароматом чая – обрушился на него, обволакивая, почти опьяняя после ледяного тумана. За прилавком стоял мужчина лет пятидесяти, в клетчатом фартуке поверх жилетки. У него было добродушное, но усталое лицо с морщинами у глаз и щетиной на щеках – сам мистер Джонстон. Он поднял голову от газеты.

Уоллес подошел к прилавку, чувствуя внезапную неловкость. Он не собирался ничего покупать, но свет, тепло и присутствие другого человека были сейчас жизненно необходимы. Он снял перчатку, сунул ее в карман пальто, и дрожащими от холода (или чего-то еще?) пальцами достал из внутреннего кармана пиджака тот самый смятый клочок бумаги от Бида. Он старался держать руку ровно, когда протягивал записку Джонстону, но легкая дрожь все равно выдавала внутреннее напряжение.

"Простите за беспокойство," – начал он, голос прозвучал чуть хрипло, пересохший от холода и сдавленный волнением. – "Я ищу один адрес." Он постучал пальцем по записке в руке Джонстона. "Двадцать пятый, Менлав Гарденс Ист. Вы не подскажете, где это находится? Я совершенно заблудился в этом тумане."

Джонстон взял записку, поднес ее близко к глазам, нахмурив лоб так, что морщины стали глубокими бороздами. Он медленно прочел адрес, его губы беззвучно шевелились, повторяя слова. Потом он поднял взгляд на Уоллеса, и в его глазах Уоллес с ледяным ужасом прочел не просто непонимание, а… жалость?

"Menlove Gardens East?" – переспросил Джонстон, растягивая слово "East" с явным сомнением. Он покачал головой, выражение лица стало озадаченным и твердым. "Нет такой улицы, сэр. Вот честное слово перед Господом. Двадцать два года здесь торгую, знаю каждый закоулок, каждый дом в округе. Есть Менлав Авеню," – он повернулся и ткнул пальцем куда-то в туман за окном, влево вдоль улицы, по которой пришел Уоллес, – "есть Менлав Гарденс Вест, есть Норт, есть Саут… А Ист?" Он снова покачал головой, уже решительнее. "Никогда не слыхал. Никогда. Это ошибка какая-то, сэр."

Уоллес почувствовал, как земля буквально уходит из-под ног. Холодный, тяжелый комок страха сдавил горло, перехватывая дыхание. Он почувствовал легкое головокружение. "Не может быть!" – вырвалось у него, голос сорвался. "Биду передали… точно записал… Возможно…" – он заставил себя взять себя в руки, пытаясь найти хоть какое-то логичное объяснение, – "возможно, имели в виду Menlove Avenue East? Дом двадцать пятый?" Его рука, все еще без перчатки, непроизвольно сжала ручку зонта так, что костяшки побелели.

Джонстон снова покачал головой, но на этот раз чуть менее категорично, с тенью сочувствия. "Менлав Авеню – да, она одна, сэр. Без всяких Ист или Вест. Просто Менлав Авеню." Он снова указал пальцем в том же направлении, вдоль Менлав-авеню. "Идет вот туда. Номера идут по порядку, вроде как. Двадцать пятый…" – он задумался, прикидывая, – "где-то четверть мили отсюда, наверное. Если идти в ту сторону." Он посмотрел в окно, в непроглядную, молочную стену тумана, за которой виднелись лишь смутные очертания ближайшего фонаря. "Но, сэр," – его голос стал тише, серьезнее, – "в такую темень… черта лысого разглядишь номера. Фонари редкие, светят тускло. Дома стоят далеко от дороги, за садами и заборами, особняки многие. На воротах таблички маленькие, темные. Будет ох как сложно, если не сказать невозможно."

Тишина в маленьком магазине повисла тяжело, гулко, нарушаемая лишь тихим потрескиванием электрической лампочки над прилавком. Уоллес чувствовал, как взгляд Джонстона изучает его – слишком нарядный, явно не по погоде костюм, портфель, бледное, растерянное лицо, запах дорогого одеколона, смешавшийся с запахами магазина. Ему нужно было что-то сделать, чтобы скрыть нарастающую панику, заполнить эту невыносимо неловкую паузу. Его взгляд скользнул по полкам за прилавком, упал на витрину с табаком и коробками спичек.

"Спасибо," – выдавил он наконец, голос звучал чужим. – "Тогда… я возьму коробок спичек, пожалуйста." Это было единственное, что пришло в голову. Жест, чтобы оправдать свое появление, заплатить за информацию, за эту толику тепла и света.

Джонстон кивнул, явно обрадованный возможностью сделать хоть какой-то бизнес и смягчить неловкость. "Конечно, сэр. Swan Vesta? Один пенс." Он протянул маленькую красную картонную коробочку.

Уоллес молча порылся в кармане брюк, нащупал монету, отсчитал пенс. Его пальцы касались пальцев Джонстона, передавая холод. Он взял спички, сунул их в карман пальто. "Спасибо," – еще раз пробормотал он, уже отворачиваясь к двери. Он не мог больше выносить этого взгляда. "Попробую поискать." Голос был почти шепотом.

"Удачи, сэр," – сказал Джонстон, и в его голосе снова прозвучала та же нотка сомнения и жалости, что и у мисс Пемброк. Она резанула сильнее прямого отказа.

Уоллес кивнул, не оборачиваясь, и толкнул дверь. Резкий, насмешливый звон колокольчика прозвенел ему вслед, громче, чем при входе. Он шагнул обратно в ледяное, слепое объятие тумана. Тепло магазина исчезло мгновенно. Он машинально взглянул на часы. 19:13.Первая и последняя точка опоры – уверенность в существовании адреса – рухнула окончательно. Осталось только смутное направление вдоль бесконечной, невидимой Менлав-авеню и предупреждение о невозможности задачи. И холодный, тяжелый ужас, сжимающий сердце.

(19:20 – 20:15)

Уоллес повернул налево, как указал Джонстон, и шагнул в гущу тумана на Менлав-авеню. Здесь он был еще плотнее, тяжелее. Мелкая изморось перешла в назойливый, холодный дождь, смешиваясь с туманом в ледяную кашу, мгновенно пропитывающую одежду. Тротуар стал скользким под ногами. Зонт был бесполезен против этой всепроникающей, горизонтальной влаги; вода затекала за воротник, стекала по лицу. Видимость упала до пятнадцати, максимум двадцати ярдов. Уоллес шел медленно, напряженно щурясь, пытаясь разглядеть хоть какие-то цифры на воротах или фасадах особняков, скрытых за высокими кирпичными стенами, чугунными оградами и плотными кустарниками, которые были лишь неясными, темными силуэтами в серой, движущейся стене. Звуки мира приглушились до минимума – только его собственные шаги по мокрому асфальту, хлюпающие и неуверенные, да редкий, заглушенный гул машин где-то далеко, на Вултон-роуд, за спиной.

"Система. Нужна система," – приказал он себе сквозь стиснутые зубы, пытаясь заглушить панику. Он сунул руку в карман пальто, нащупал коробок спичек. Достал одну, чиркнул о боковую полоску. Маленькое, желтое пламя вспыхнуло, едва пробивая туман на расстояние вытянутой руки. Оно осветило только ближайшие капли дождя, летящие навстречу, и тут же захлебнулось, погасло под натиском влаги. Уоллес бросил огарок на мокрый тротуар, где он тут же потемнел. Бесполезно. Оставалось только идти вперед, вглядываясь в серую мглу до рези в глазах.

19:25: Справа, почти вплотную, вырисовались массивные каменные ворота с коваными створками. Уоллес подошел вплотную, уперся лицом в холодные, мокрые прутья. На одном из каменных столбов, вмурованная в кладку, была выбита цифра: "21". Слабый луч надежды пронзил отчаяние. Значит, нумерация есть. Он двинулся дальше, стараясь идти размеренным шагом, отсчитывая про себя: Двадцать второй… Двадцать третий… Четверть мили… Джонстон сказал примерно 440 ярдов. От магазина он шел минут семь… значит, 25-й должен быть где-то здесь.

19:30: Следующие ворота. Более скромные, чугунные, с острыми пиками. На одном из столбов, прикрепленная маленькими гвоздиками, висела влажная металлическая табличка. Уоллес поднес лицо почти вплотную. С трудом прочел выгравированное: "23. Доктор Э. Грейвз". В окнах первого этажа этого дома горел свет – теплый, желтый, манящий прямоугольник в серой мгле. Уоллес замедлил шаг почти до остановки. Постучать? Спросить? Его рука непроизвольно потянулась к воротам. Но тут же он представил себе раздраженное лицо человека в домашнем халате, недовольный, сонный голос: "Menlove Gardens East? Да вы что, милейший, никакого Ист тут и в помине нет! Проваливайте и не беспокойте по пустякам!" Он сжал челюсти так, что заболели скулы, и резко шагнул вперед, прочь от теплого света. *Дом 23. Значит, следующий – 25-й. Он должен быть здесь.*

Он шел дальше, медленно, как по дну океана, напрягая зрение до боли. Каждый шаг давался с усилием. 19:35.Он должен был стоять у цели. Но… ничего. Ни ворот, ни калитки. Только сплошная, темная стена – то ли высокий забор, то ли густая живая изгородь, сливающаяся с туманом в одно мрачное пятно. Он прошел вперед еще несколько ярдов, протирая очки платком, уже мокрым насквозь. Ничего. Развернулся, прошел назад, к дому 23. Вглядывался в предполагаемый промежуток между 23 и следующим видимым строением. Опять ничего. Ни намека на проход, ворота, табличку. Паника, холодная и липкая, поползла вверх по позвоночнику, сжимая горло. "Где же он? Не может же номер просто пропасть!" Он снова достал спички. Чиркнул одну – погасла. Вторую – та же участь. Третью судорожно поднес к тому месту, где, по его расчетам, должны быть ворота. Пламя осветило только мокрые листья плюща на стене да капли дождя. Никаких признаков дома. Дом 25 словно растворился в тумане.

Он пошел дальше, отчаявшись найти пропущенный номер, надеясь, что просто ошибся в счете. 19:40:Новые ворота. Темные, массивные, из кованого железа, без единого опознавательного знака. Дом в глубине участка, едва различимый, казался темным, необитаемым. Ни огонька в окнах, ни таблички, ни номера. "Это 27?" – подумал он с горечью, чувствуя, как силы покидают его. Или 25 все же был там, но без номера? Почему? Сомнения грызли его изнутри. Он остановился перед этими мрачными, безмолвными воротами, не решаясь постучать. Что он скажет? Извините, я ищу дом, которого нет?

19:50: Еще один особняк. Солидные каменные ворота, по бокам – каменные львы, покрытые мхом и блестящие от влаги, как чудовища из сна. И наконец – на правом столбе, чуть выше человеческого роста, бронзовая цифра "29", тускло поблескивающая в отблеске далекого, мутного фонаря. Уоллес почувствовал, будто получил удар в солнечное сплетение. Воздух вырвался из легких со стоном. *Он прошел мимо 25-го!* Значит, он был где-то между 23 и этим 29-м! Но где? Почему его не видно? Почему нет никакого знака? Неужели мистер Квалл живет в доме без номера? Это же полный абсурд!

Сомнения ("Может, я пропустил?", "Может, табличка упала?") и холодный страх ("Это ловушка, ты это знаешь!") боролись в нем с упрямством и чувством долга ("Я проделал этот путь, я долженпопытаться"). Возможно, в доме 27 или 29 знают что-то о соседях, о доме без номера. Он развернулся и пошел обратно, к темным, безликим воротам, которые он отметил как предполагаемый дом 27.

20:05: Он стоял перед воротами без номера. Дождь хлестал сильнее. Туман казался еще плотнее, тяжелее. Дом в глубине был темным и безмолвным, как склеп. Уоллес набрал воздух в легкие, нащупал на мокром металле ворот тяжелый чугунный молоток в форме львиной головы. Поднял его. Бам!Глухой, влажный удар разнесся по застывшему воздуху и тут же был поглощен туманом и шумом дождя. Он замер, прислушиваясь, затаив дыхание. Ни шагов, ни скрипа двери, ни света в окнах. Только монотонное шуршание дождя в листве деревьев. Он постучал снова, отчаяннее, сильнее. Бам! Бам! Звук казался беспомощным. Он ждал целую вечность, минуту, может больше. Абсолютная тишина в ответ. Дом был мертв. Или просто не хотел открывать незваному, промокшему до нитки гостю в такую погоду.

Отчаяние, смешанное с последними проблесками надежды, толкнуло его дальше, к дому 29. К каменным львам и бронзовой цифре. 20:10: Он нашел в каменной кладке столба небольшую, блестящую от влаги кнопку электрического звонка. Нажал пальцем. Где-то в глубине дома, за тяжелой дубовой дверью с витражным стеклом, зажегся свет в прихожей – теплый, желтый квадратик, тускло видимый сквозь туман и цветные стекла. Надежда! Сердце екнуло. Он ждал, затаив дыхание, не смея пошевелиться, вода стекала с его шляпы, с носа. Свет горел… но никаких звуков из-за двери не доносилось. Ни шагов, ни голосов. Он напряг воображение: Кто-то подошел к двери, заглянул в глазок, увидел его – мокрого, посиневшего от холода, растерянного, в лучшем, но промокшем костюме, с портфелем, беспомощно ждущего под дождем – и решил не открывать. Или… или в доме никого не было, и свет зажегся автоматически, от звонка? Он ждал. Секунды растягивались в мучительные минуты. Сердце бешено колотилось, стуча в висках. И вдруг – свет в прихожей погас. Так же внезапно и окончательно, как зажегся. Ни звука. Ни движения. Полное, ледяное игнорирование.

В этот момент, под струями ледяного дождя, у чужих ворот с каменными львами, Уильям Уоллес понял. Его обманули. Жестоко, цинично, с изощренной жестокостью. Не было никакого мистера Кваллро. Не было фирмы "Мэсси и Квалл". Не было Menlove Gardens East. Не было деловой встречи. Его заманили. Заманили в эту туманную, незнакомую глушь, подальше от дома, на пустое место, заставив потратить два часа на бессмысленные, унизительные поиски призрака. 20:15. Он стоял, окоченевший, чувствуя себя не просто дураком, а пешкой в чьей-то страшной игре. Холод проник глубже костей, но это был не только холод сырости. Это был холод осознания ловушки. И тут же, как удар обухом по затылку, пришла мысль, перехватившая дыхание: Джулия.

(20:15 – 21:30)

Все его тщательно выстроенное педантичное спокойствие рухнуло в одно мгновение. Он резко развернулся, спиной к каменным львам дома 29, и почти побежал обратно по Менлав-авеню, туда, откуда пришел. К трамвайной остановке на Вултон-роуд. Портфель, который он раньше нес аккуратно под мышкой, теперь болтался на ремне, бил его по бедру, мешая бежать. Зонт он забыл раскрыть, держал его как бесполезную палку. Холодный дождь хлестал прямо в лицо, заливал глаза, стекал за воротник. Он не видел дороги, спотыкался о неровности тротуара.

"Джулия. Одна. В темноте. Этот проклятый туман… Ограбления… Нападения…" Ужасные, яркие картины вставали перед его мысленным взором, гнавшие его вперед. Он споткнулся о выступающий край тротуарной плитки, едва не упал плашмя в лужу, судорожно выправился. Сердце бешено колотилось, не столько от бега, сколько от леденящего, всепоглощающего страха. Каждая секунда промедления казалась вечностью, отделяющей его от дома.

20:30: Он выбежал из туманного тоннеля Менлав-авеню на более широкую Вултон-роуд. Знакомый угол. Магазин Джонстона был уже закрыт, ставни опущены, окна темные и слепые. Трамвайная остановка пустовала. Не было ни души. Он остановился под редким, тусклым фонарем, опершись руками о колени, задыхаясь. Пар вырывался клубами изо рта. Он озирался по сторонам, вглядываясь в густую серую пелену тумана в надежде увидеть спасительные огни приближающегося трамвая. Ничего. Только непроглядный мрак, шум дождя по асфальту и редких проезжающих машин, фары которых резали туман короткими, беспомощными лучами. Его мокрый костюм и пальто леденили тело, дрожь стала неконтролируемой. Он судорожно достал часы, поднес близко к глазам. 20:30. Половина девятого. Последний трамвай? Он должен был быть! Паника сдавила горло стальным обручем. Что, если трамваи уже не ходят? Как он доберется домой? Пешком? В такую погоду? По незнакомым районам? Это займет часы!

20:40: Десять мучительных минут спустя. Он уже начал метаться по пустой остановке, считая секунды. И вдруг – из тумана, со стороны центра, медленно, словно нехотя, выплыли знакомые желтые огни трамвая. Номер 4. Обратное направление. Уоллес чуть не зарыдал от облегчения. Он бросился к краю тротуара, отчаянно махая свободной рукой, боясь, что его не заметят. Трамвай заскрипел тормозами, остановился. Он вскочил на подножку, едва дверь открылась, ввалился внутрь, обдавая салон волной холодного пара.

"До Мэтер-авеню! Угол Смитдаун-роуд! Четыре пенса!" – выпалил он кондуктору, срывающимся голосом, швыряя монеты на его поднос, не дожидаясь сдачи. Салон был почти пуст. Лишь пара усталых рабочих в дальнем углу. Уоллес рухнул на жесткое деревянное сиденье у двери. Дрожь сотрясала его тело – от пронизывающего холода и нарастающего, невыносимого ужаса. Трамвай тронулся, двигаясь еще медленнее, чем на пути сюда, скрипя и покачиваясь на стыках рельсов. Каждая остановка ("Остановка по требованию!" – глухо звучал голос кондуктора), каждый сигнал колокольчика перед переездом, каждое замедление на перекрестке казались ему изощренной пыткой. Он сжимал кулаки до боли, упирался лбом в холодное, запотевшее стекло окна, пытаясь прогнать страшные, навязчивые мысли. "С Джулией все в порядке. Она спит. Дверь заперта на все засовы. Миссис Грин с верхнего этажа, может, заглянула вечером…" Но тень сомнения, брошенная вечером безуспешных поисков в тумане, превратилась в черную, бездонную пропасть. "Зачем? Кому это было нужно? Заманить меня сюда? На этот проклятый адрес-призрак? Зачем?!"

Его воображение рисовало дом на Вулвертон-стрит: темный, тихий, уютный. Джулия, спящая в своей комнате. Запертые двери. Но эти образы навязчиво сменялись другими: разбитое окно в кухне, темная, скользкая фигура в прихожей, открытая настежь входная дверь, хлюпающий звук на полу… Он встряхивал головой, как бы отгоняя мух, стискивал виски пальцами. Нет! Прекрати! Но кошмары возвращались с удвоенной силой. Трамвай полз, будто сквозь патоку. Время текло с мучительной медленностью, как расплавленный свинец. Он выхватывал обрывки времени: 21:00… 21:15…

21:30: Наконец, долгожданный, глухой возглас кондуктора: "Мэтер-авеню! Угол Смитдаун-роуд!" Уоллес вскочил еще до полной остановки. Сердце колотилось где-то в горле. Едва двери со скрежетом разъехались, он выскочил на мокрый тротуар, не глядя по сторонам. Дом был в пяти минутах ходьбы. Последний рывок. Он побежал.

(21:30 – 21:40)

Он знал этот последний отрезок пути как свои пять пальцев. От угла Смитдаун-роуд и Мэтер-авеню до его дома, №29 на Вулвертон-стрит – ровно три минуты быстрым шагом по прямой. Но сейчас он бежал. Портфель, вырванный из трамвая, болтался на ремне, бил по ноге. Зонт остался где-то в салоне трамвая – не до него. Ледяной дождь хлестал по лицу, заливал глаза, но он его не чувствовал. Весь мир сузился до одной точки: дом. До Джулии. Каждый нерв, каждая клетка его тела были натянуты как струна.

Он свернул с освещенной Смитдаун-роуд на Вулвертон-стрит. Улица погрузилась в неестественную, гнетущую тишину. Окна соседних домов – №33, №31 – были темными, глухими прямоугольниками. Редкие фонари боролись с туманом и косыми струями дождя, их свет рассеивался в мутной дымке, создавая жуткие, движущиеся тени. Он бежал по левой стороне улицы, как всегда, ближе к тротуару своего дома. Сердце гнало кровь вихрем, дыхание рвалось хриплыми рывками. Его дом, №29, должен был появиться вот-вот, за следующим силуэтом.

21:35. Он промчался мимо темного фасада дома №31. Впереди, сквозь серую завесу дождя и тумана, должен был вырисовываться знакомый контур его крыльца, силуэт калитки. Он прибавил шаг, почти спотыкаясь о мокрый асфальт, готовый увидеть теплый свет в гостиной или кухне, любой признак жизни. Еще несколько шагов. И вдруг…

Что-то было не так.

Его бег замедлился сам собой, ноги стали тяжелыми. Еще шаг. И еще. Потом он остановился как вкопанный, замер на мокром тротуаре, в двадцати ярдах от своего крыльца. Сердце в груди сначала сжалось, замерло, а потом ударило с такой бешеной силой, что кровь оглушительно загудела в висках. Он не мог оторвать глаз от дома.

Глава Четвертая: Последний День Джулии. 20 января 1931 год

Тишина, наступившая после ухода Уильяма, была не просто отсутствием звука. Это была плотная, почти осязаемая субстанция, заполнившая каждый уголок дома на Кромвель-стрит, 29. Джулия Уоллес, оставшаяся в постели наверху, ощущала ее как физическую тяжесть, давящую на грудь, смешивающуюся с привычной, но от этого не менее мучительной болью в спине и глухим гулом в голове.

Утро (7:45 – 12:00)

Она лежала, прислушиваясь к отдающимся в стенах звукам его утренней рутины внизу: глухой стук крышки плиты, скрип крана, звон посуды. Знакомые, годами отлаженные звуки, которые сегодня казались особенно гулкими и… чужими. Ей не хотелось вставать. Тело, измученное хроническим нефритом, отказывалось подчиняться. Каждое движение отзывалось резью в пояснице, тошнотой, головокружением. Отеки на ногах и руках делали кожу тугой, болезненной. Лекарства – микстуры, таблетки в пузырьках на тумбочке – приносили лишь временное, смутное облегчение, оставляя во рту горькое послевкусие безнадежности.

Она допила остывший чай, который Уильям принес. Тоста почти не тронула – аппетита не было, да и жевать было больно. Взгляд упал на окно. Запотевшее стекло, серое небо, капли дождя, медленно сползающие вниз. Картина, повторяющаяся изо дня в день. Как и эта боль. Как и это одиночество.

Воспоминание всплыло неожиданно, ярко и болезненно:

Солнечный свет, льющийся в окна большого, шумного дома в Честере. Она, Джулия Торнли (Julia Thornley), молодая, полная сил и каких-то смутных надежд. Голоса брата Джозефа (Joseph Thornley), такого же энергичного, целеустремленного, почти властного, и сестры Клары (Clara). Споры за обеденным столом о политике, о новых веяниях, о будущем. Отец, солидный коммерсант, снисходительно улыбающийся их пылу. Мать, тихая, всегда немного озабоченная. Ощущение принадлежности, крепкой семьи. Запах воска, свежеиспеченного хлеба, отцовского табака.Потом… Уильям. Уильям Уоллес. Интеллигентный, сдержанный, непохожий на шумных поклонников ее брата. Он казался островком спокойствия, ума, надежности. Его увлечение наукой, музыкой – это было так… достойно. Она видела в нем выход из провинциального Честера, путь к другой, более утонченной жизни. Джозеф не одобрял. "Он же нищий, Джулия! Страховой агент! Что он может тебе дать? У него нет будущего! Он тебя засушит!" Голос брата звучал в памяти резко, презрительно. Она не послушалась. Гордость? Упрямство? Или иллюзия любви? Она выбрала Уильяма и уехала с ним в Ливерпуль. Разрыв с братом был окончательным, жестоким. Письма от Клары приходили редко и были полны натянутой вежливости. Связь с семьей оборвалась. Отец умер, оставив наследство, о котором она узнала лишь по слухам – Джозеф распорядился всем. Мать угасла вскоре после. Она осталась одна. С Уильямом.

Джулия сглотнула комок в горле. "Он же нищий… Что он может тебе дать?" Джозеф оказался прав в главном. Не в деньгах дело. А в этом… вечном холоде. В этой вежливой отстраненности. В этих раздельных спальнях. В этих годах, прожитых рядом, но не вместе. В этой болезни, которая превратила ее в обузу. И детей не было. Пустота. Были ли счастливые моменты? Наверное. Но сейчас, в этой серой тишине, сквозь туман боли, они казались призрачными, нереальными.

Другое воспоминание, темное, стыдное, всплыло, как масляное пятно на воде:Ранние годы в Ливерпуле. Уильям много работал. Она молода, здорова, скучает. Легкий флирт? Невинные встречи? Или больше? Она пыталась вытеснить это из памяти. Имена, лица стерлись. Но осталось чувство – острое, запретное, давно забытое возбуждение. И потом – страх. Страх, что Уильям узнает. Страх скандала, позора, окончательного краха и без того хрупкой жизни. Она загнала это глубоко внутрь. Никогда, ни словом, ни намеком. Но иногда, особенно в последние годы, в моменты особой слабости, этот страх возвращался. Туманным, неконкретным ужасом. Как будто прошлое могло вырваться наружу и добить ее. "Он знает? Догадывается?" – проносилось в голове. Нет, Уильям был слишком погружен в свои шахматы, химию, отчеты. Он не замечал. Или не хотел замечать. Но страх жил своей жизнью, сливаясь со страхом перед болезнью, перед нищетой, перед будущим.

Она вздрогнула от резкого приступа боли в спине. Слезы выступили на глазах. Отчаяние накатило волной. Зачем все это? Этот брак, эта жизнь, эта медленная агония в чужом, холодном городе? Ради чего? Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Нужно было отвлечься. Хотя бы встать, умыться. С огромным усилием она сползла с кровати, опираясь на тумбочку. Голова закружилась. Она постояла, пока волна тошноты не отступила, затем медленно, шаг за шагом, пошла в ванную комнату в конце коридора.

Полдень (12:30 – 13:15)

Звонок в дверь раздался неожиданно громко, заставив Джулию вздрогнуть. Она сидела на краю кровати, едва держась на ногах, и пыталась собраться с силами, чтобы спуститься на кухню к обеду, который оставил Уильям. Кто это? Уильям? Нет, слишком рано. Почтальон? Ее сердце забилось быстрее. Страх, иррациональный и острый, сжал горло.

Джулия медленно спустилась по лестнице, цепляясь за перила. Каждая ступенька давалась с трудом. Она подошла к двери, не открывая ее. «Кто там?» – спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. «Это я, Джулия! Флоренс! Флоренс Джонстон!» – раздался бодрый, чуть пронзительный голос соседки.

Джулия выдохнула, почувствовав, как напряжение немного спало. Она отодвинула задвижку и открыла дверь. На пороге стояла румяная от холода миссис Джонстон в теплом пальто и шерстяной шапочке с корзинкой в руке. Ее лицо расплылось в улыбке, слишком широкой и оживленной для этого серого дня.

«Добрый день, Джулия, дорогая! Я как раз мимо шла и подумала заглянуть, узнать, как вы. Уильям говорил, что вы неважно себя чувствуете», – сказала Флоренс, шагнув в прихожую без приглашения и оглядываясь. «Ох и сыро же на улице! Прямо до костей пробирает!»

Джулия слабо улыбнулась в ответ, чувствуя себя еще более изможденной рядом с этой энергичной соседкой. «Да, Флоренс, спасибо, что зашли. Я… не очень. Спина опять», – она махнула рукой в сторону гостиной. «Проходите, пожалуйста. Только извините, я не успела прибраться…»

«Да что вы, дорогая! Не беспокойтесь!» – Флоренс сбросила пальто на вешалку без помощи и направилась в гостиную. «Главное – о вас позаботиться! Я вам куриного бульона принесла. Наш Гарольд вчера свежую птицу принес, так я с утра сварила. Самый наваристый!» Она поставила небольшую кастрюльку, завернутую в полотенце, на столик в гостиной. «Вам сейчас же подогреть? Выпейте, сил прибавится!»

Подтекст висел в воздухе, неловкий:

"Я выполняю свой соседский долг. Я добрая. Я принесла еду больной"."Я знаю, что Уильям ушел, а ты здесь одна и беспомощная"."Я вижу, как ты плохо выглядишь, и мне одновременно жалко тебя и… любопытно"."Я сплетница, и этот визит – возможность что-то узнать, что потом можно будет обсудить с другими соседками".

«Спасибо, Флоренс, это очень мило», – сказала Джулия, опускаясь в своё кресло у камина. Её лицо выглядело бледным и уставшим, а гостиная оставалась неубранной. – «Я позже, наверное. Сейчас не могу. Тошнит немного».

«Ох, бедняжка!» – Флоренс присела на диван напротив. Её глаза внимательно скользили по лицу Джулии, осматривая комнату и останавливаясь на малейших деталях. – «Лекарства принимаете? Уильям заботится о вас?»

«Да, да, конечно. Уильям… он на работе», – ответила Джулия, чувствуя необходимость как-то объяснить своё одиночество.

«Ах да, конечно! Вечно он по делам!» – Флоренс кивнула с преувеличенным пониманием. – «Наш-то тоже на работе с утра пропал, неизвестно где. Тяжёлые времена, каждому нужно работать».

Она замолчала, затем, понизив голос доверительно: – «А вы слышали, Джулия? Вчера на Элм-авеню ограбили старика Томаса! Средь бела дня! Дверь выбили, старика чуть не убили, деньги забрали! Полиция ничего не может поймать!»

«Ограбили?» – переспросила Джулия, её голос звучал слабо. – «На нашей улице?»

«Нет-нет, слава Богу, пока не у нас! Но в двух шагах! Вы только представьте!» – Флоренс махнула рукой в сторону окна, её лицо выражало тревогу. – «Вот я и думаю: сидите тут одна, больная… что, если? Страшно же! Вы дверь-то на замок запираете? Уильям вас одну оставляет?»

«Да… да, конечно. И заднюю тоже. Уильям велел», – ответила Джулия, чувствуя себя виноватой и слабой под этим пристальным взглядом.

«Правильно, правильно!» – кивнула Флоренс. – «В наше время лучше перебдеть. Я вам бульон оставлю на кухне. Подогрейте, когда захотите. Или я могу сейчас…»

«Нет, нет, Флоренс, не беспокойтесь!» – Джулия поспешно встала, давая понять, что визит пора заканчивать. Её голова раскалывалась, и ей нужно было снова лечь. – «Я сама потом. Спасибо вам огромное. Вы очень добры».

«Ладно, ладно, дорогая! Не буду вас утомлять!» – Флоренс встала с дивана, её голос звучал бодро. – «Вы отдыхайте! Главное – не волнуйтесь! Дверь на задвижку!»

Она направилась в прихожую, натягивая пальто. – «Если что нужно – стучите в стенку или в окно! Мы рядом!»

«Спасибо, Флоренс», – повторила Джулия, держась за дверной косяк. – «До свидания».

Флоренс Джонстон вышла на улицу, её фигура растворилась в серой мгле. Джулия медленно закрыла дверь, задвинула щеколду и для верности зацепила цепочку.

(13:15 – 15:30)

Она не пошла на кухню. Бульон Флоренс, стоявший там, вызывал тошноту. Она с трудом поднялась наверх, снова легла в постель. Боль в спине усилилась, пульсируя в такт ударам сердца. Мысли путались.

Образ брата Джозефа снова возник перед глазами. Не молодого и пылкого, а каким она представляла его сейчас – солидного, преуспевающего, уверенного в себе. Живущего в их старом доме в Честере, распоряжающегося отцовским наследством. Считающего ее неудачницей, выбросившей жизнь на ветер. "Я же тебе говорил, Джулия". Его голос звучал в голове с ледяной ясностью. Он был прав. Она проиграла.Потом всплыли другие лица из прошлого Ливерпуля. Смутные, без имен. Вечеринки. Шепот в полутьме. Прикосновения, которые когда-то казались волнующими, а теперь вызывали лишь стыд и страх. "А что, если кто-то помнит? Что, если кто-то расскажет? Уильяму? Соседям?" Она представляла себе шепот за спиной: "Слышали про миссис Уоллес? Да, ту, больную… А в молодости-то она…" Страх перед разоблачением, перед позором парализовал. Он был иррационален – прошло столько лет! – но в ее нынешнем состоянии слабости и зависимости он казался реальной угрозой.И поверх этого – свежий страх, навеянный Флоренс. Ограбление. Всего в нескольких улицах. Старик, оставшийся один. Его могли убить. Она одна. Больная. Беззащитная. Дверь… Она вспомнила, что после ухода Уильяма днем она не проверяла заднюю дверь! Он проверял утром, но вдруг…?

Паника, острая и холодная, схватила ее за горло. Она села на кровати. Нужно было проверить. Сейчас же. С огромным усилием, превозмогая боль и головокружение, она снова спустилась вниз. Прошла по коридору мимо кухни, к задней двери. Дернула ручку. Заперто. Задвижка на месте. Она прислонилась лбом к холодной деревянной панели, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. "Все в порядке. Заперто. Уильям проверил". Но чувство уязвимости не уходило. Она вспомнила о деньгах.

В спальне, под матрасом своей кровати, в старом носке, лежали их небольшие сбережения – несколько фунтов стерлингов, отложенные на черный день. Сумма смехотворная в случае настоящей беды, но для них – значительная. Уильям знал, где они. Она подошла к кровати, приподняла тяжелый матрас, нащупала спрятанный сверток. Деньги были на месте. Но это знание не принесло облегчения. Наоборот. Эти несколько фунтов казались магнитом для беды. Если воры вломились к старику Томасу, они могут вломиться и сюда. И найдут. И… Она содрогнулась.

Она опустила матрас, медленно вернулась в гостиную. Села в свое кресло. Тишина снова сгустилась вокруг, но теперь она была наполнена не просто одиночеством, а ожиданием беды. Каждый скрип дома, каждый шум с улицы заставлял ее вздрагивать. Она вспомнила рассказ Уильяма о странном звонке в клуб. "Куалтро". Несуществующий адрес. Зачем? Зачем кому-то заманивать Уильяма так далеко вечером? Просто ошибка? Или что-то… зловещее? Эта мысль, туманная и пугающая, присоединилась к общему хору ее страхов. Мир за стенами дома казался враждебным, полным невидимых угроз.

(15:30 – 18:00)

Боль и усталость взяли верх. Тревога, выматывающая, как физическая боль, постепенно сменилась апатией. Она снова поднялась наверх, легла. Лекарства подействовали, погружая ее в тяжелую, беспокойную дремоту. Сны были обрывками: лицо брата Джозефа, искаженное гневом; темная фигура, крадущаяся по саду к задней двери; Уильям, уходящий в туман и не оглядывающийся; она сама, молодая и здоровая, смеющаяся на какой-то вечеринке, а потом вдруг понимающая, что все смотрят на нее с осуждением…

Она проснулась от собственного стона. В доме было почти темно. Сумерки сгустились за окном. Где-то внизу гулко капал кран на кухне – Уильям забыл его плотно закрыть утром. Кап-кап-кап. Этот монотонный звук резал нервы, вгрызался в сознание. Было холодно. Она натянула на себя плед, но дрожь шла изнутри. Где Уильям? Он должен был быть уже здесь? Нет, он говорил, что поедет к этому Куалтро… вернется поздно. Значит, еще долго.

Она лежала, прислушиваясь к каплям воды и тиканью часов в гостиной внизу. Звуки сливались в жутковатую, навязчивую мелодию одиночества и угасания. Страхи отступили, сменившись глухой, всепоглощающей тоской. Жизнь казалась бессмысленной цепью страданий и разочарований. Честер, семья, молодость – все это было так далеко, как будто в другой жизни. А здесь, в этой темной комнате, в этом холодном городе, в этом теле, изъеденном болезнью, оставалась только боль и ожидание конца. Какого конца? Она боялась думать об этом. Но мысль о том, что все это когда-нибудь прекратится, приносила мрачное утешение.

Вспомнился снова Уильям. Его спокойное, сосредоточенное лицо за микроскопом. Звук скрипки, который она так редко слышала в последние годы. Его вежливый, ровный голос: "Как ты себя чувствуешь сегодня, Джулия?" Была ли между ними хоть капля настоящей теплоты? Или это всегда была лишь видимость, прикрывающая пустоту? Она снова увидела его уходящую спину сегодня утром. Без поцелуя. Без прикосновения. Только формальные слова. "Было ли это хоть что-то? Или я просто потратила свою жизнь?" Вопрос повис в темноте без ответа.

(18:00 – 19:00)

Внезапно ее поразила мысль: а что, если Уильям не вернется? Что, если с ним что-то случилось? Или… что, если этот странный звонок был ловушкой и для него? Паника, мгновенная и леденящая, снова пронзила ее. Она встала, накинула халат. Нужно было спуститься. Посмотреть в окно. Может, он уже идет? Она спустилась в гостиную, подошла к окну, отодвинула тяжелую портьеру. Улица была погружена в темноту и туман. Фонари светили тусклыми, размытыми пятнами. Ни души. Только мокрая брусчатка да силуэты домов напротив. Где-то далеко проехала машина, ее звук быстро затих.

Она стояла у окна, прижав лоб к холодному стеклу. Страх за Уильяма смешивался со страхом за себя. Одиночество в этом большом, темном доме стало невыносимым. Каждый шорох казался шагом на лестнице. Каждый скрип – звуком открывающейся двери. Она подумала о деньгах под матрасом. Глупость. Но она снова пошла наверх, достала сверток, спустилась. Куда их спрятать надежнее? Буфет в гостиной? Нет, первое место, где будут искать. Камин? Слишком очевидно. Она засунула сверток глубоко за книги в нижней полке книжного шкафа. Глупо. Но это дало ей минутное ощущение контроля.

Она вернулась к окну. Туман сгущался. Становилось все страшнее. Она вспомнила наставление Уильяма: "Дверь на задвижку, никому не открывай". Она подошла к парадной двери. Проверила щеколду. Задвинула ее до упора. Потом, после секунды колебаний, зацепила и тонкую цепочку. Теперь дверь можно было открыть лишь на маленькую щель. "Так безопаснее", – подумала она. Хотя что могла сделать эта цепочка против решительного мужчины?

Ей нужно было лечь. Силы окончательно покидали ее. Она погасила свет в гостиной (экономили на электричестве) и медленно, шаг за шагом, держась за стены и перила, поднялась наверх. Снова легла в постель. На тумбочке тикали ее маленькие часики. Кап-кап-кап с кухни доносилось снизу. И тиканье часов. Кап… тик… кап… тик… Этот звуковой фон стал саундтреком ее ожидания. Ожидания Уильяма? Или ожидания чего-то другого? Она не знала. Она закрыла глаза, пытаясь заглушить страхи, но они витали в темноте, как летучие мыши.

Последняя мысль перед тем, как тяжелый, медикаментозный сон снова начал окутывать ее: "Почему он оставил меня одну? Почему я всегда одна?"

Она не услышала, как внизу, в тишине дома, где-то между 18:30 и 19:00, тихо щелкнула задняя дверь. Задвижка была бесшумно отодвинута ловкой рукой с улицы через почтовый прорезь с помощью проволоки или тонкой пластины – метод, известный домушникам. Дверь открылась, впуская в дом не только струю холодного, туманного воздуха, но и чью-то бесшумную тень. Тень, которая знала, что Уильяма нет дома. И что Джулия лежит беспомощная наверху.

Ее последний день одиночества закончился. Начался ее последний час.

Глава Пятая: Кровь на Каминной Решетке. 20 января 1931 года, 20:45 – 22:30.

(20:45)

Ледяной холод, пропитанный туманом и дождем, въелся сквозь мокрое пальто и костюм Уильяма Уоллеса, пока он шел от трамвайной остановки на Мэтер-авеню к своему дому на Кромвель-стрит. Туман висел такой плотной, слепой пеленой, что редкие фонари светили лишь жалкими, размытыми желтыми пятнами высоко над землей, не достигая тротуара. Его ноги, измотанные часами бесплодных блужданий по Менлав-авеню, отяжелели еще больше под гнетом провала и нарастающей, как ледяная волна, тревоги за Джулию. Он кусал губу, злясь на себя – потратил вечер, силы, деньги на трамваи, поддавшись на дурацкую уловку с несуществующим адресом, оставив больную, хрупкую жену одну в этот кромешный мрак. Всплыли слова миссис Фаррелл утром: "Осторожнее, мистер Уоллес, грабят теперь в белый день". Он не был осторожен. Он попался.

Он свернул на Кромвель-стрит. Знакомые силуэты домов угадывались с трудом. Его шаги замедлились по мере приближения к №29. Он поднял глаза. Окна гостиной на первом этаже – темные. Окно их спальни наверху – темное. Полная, глухая чернота. Это было необычно. Даже если Джулия легла спать рано, она всегда оставляла тусклый ночник на лестничной площадке или маленькую лампу в гостиной – из экономии, но и чтобы не шарить впотьмах, если ей ночью понадобится встать. Эта абсолютная, неестественная темнота насторожила его мгновенно, как удар током. Что-то не так.

Он подошел к парадной двери. Его рука в мокрой перчатке судорожно порылась в кармане пальто, нащупала связку ключей. Пальцы, закоченевшие от холода, с трудом нашли знакомый рифленый ключ от входной двери. Он вставил его в замок "Йель". Ключ провернулся легко, с привычным щелчком. Он нажал на холодную латунную ручку вниз, ожидая, что дверь подастся. Она не поддалась. Упёрлась во что-то твердое изнутри. Он нажал сильнее, плечом. Ничего. Дверь была заперта изнутри. На верхнюю задвижку. Или на нижнюю щеколду. Или на обе. Твердо. Намеренно.

(20:46 – 20:50)

Первой реакцией была раздраженная досада. "Опять Джулия перестраховывается," – пронеслось в голове автоматически. Она всегда боялась грабителей. Но мысль умерла, не успев сформироваться, смытая леденящим валом чистого страха. Она знала, что он вернется поздно. Она никогда, никогда не запирала дверь изнутри на засов, зная, что ему придется стучать и будить ее. Это было против всех их негласных договоренностей за годы брака. Против ее привычек, особенно сейчас, когда она слаба и больна. Каждая клетка его тела кричала: Что-то не так. Что-то страшно не так. Сердце Уоллеса не просто забилось чаще – оно колотилось о ребра, как пойманная птица, перехватывая дыхание.

"Джулия!" – его голос, неестественно громкий, рванул тишину улицы. Кулак в мокрой перчатке глухо ударил в дерево двери. Бум! Звук был приглушен сырым воздухом и казался жалким. – "Джулия! Это я, Уильям! Открой дверь!"Тишина. Густая, тяжелая, зловещая. Ни шороха шагов на лестнице внутри, ни скрипа половиц, ни сонного оклика. Только его собственное прерывистое, хриплое дыхание и бешеный стук крови в ушах.

"Джулия! Проснись! Открой дверь, ради Бога!" – Он забарабанил сильнее, отчаяннее, уже не кулаком, а всей ладонью, ударяя ребром руки по твердой древесине. Бам-бам-бам!Страх сжимал горло стальным обручем, голос сорвался на визгливую ноту. – "Джулия! Отвечай! Слышишь меня?!"

Ничего. Абсолютная, мертвенная тишина из-за двери. Туман, как холодные, влажные пальцы, обволакивал его лицо, залезал за воротник. Мысли метались, сталкиваясь в панике: Упала? Стало плохо? Не слышит из-за дождя? Но почему тогда дверь заперта? Заперта изнутри… Или… Его охватила волна чистой, неконтролируемой паники. Воспоминание о бледном лице миссис Фаррелл, ее слова об ограблениях, слились с его собственным вечерним кошмаром на Менлав-авеню и этой жуткой, всепоглощающей тишиной за дверью. Ловушка. Ее часть. Он отпрянул от двери, как от раскаленного металла, озираясь по сторонам в слепом ужасе. Темные окна соседних домов смотрели на него пустыми глазницами. Туман плыл по пустынной улице. Нужна помощь. Сейчас же.

(20:50 – 21:00)

Ближайший проблеск света в кромешной тьме улицы горел в окне гостиной соседнего дома, №27. Уоллес почти бросился бежать туда, спотыкаясь на мокром, скользком тротуаре, портфель мешал ему, бил по ноге. Он влетел в крошечный палисадник, нащупал в темноте кнопку звонка у двери и стал нажимать на нее отчаянно, раз за разом, не переставая. Звонок трещал непрерывно где-то внутри. Сердце бешено колотилось.

Через несколько мучительных секунд дверь распахнулась. На пороге стоял Джон Джонстон, сосед, муж Флоренс. Он был без пиджака, в жилете и подтяжках, крепкого телосложения, лицо выражало удивление и мгновенно сменившуюся настороженность. За его плечом виднелась испуганная фигура самой Флоренс Джонстон, в домашнем халате.

"Мистер Уоллес?" – удивленно и озабоченно произнес Джонстон, вглядываясь в его мокрое, перекошенное страхом лицо. – "Боже правый, что случилось? Вы выглядите…"

"Джон! Флоренс!" – перебил его Уоллес, его голос дрожал, срывался на хрип, слова вылетали пулеметной очередью. – "Помогите! Ради всего святого, помогите! Я не могу попасть домой! Дверь заперта изнутри! На засов! Джулия не открывает! Она не отвечает! Я стучу, кричу… Ничего! Ни звука! Я боюсь… с ней что-то ужасное случилось! Вы же знаете, она больна, слаба… одна весь вечер… Я… я должен попасть внутрь!"

Флоренс ахнула, прикрыв рот рукой, глаза расширились от ужаса. Джонстон нахмурился, его взгляд стал жестким, деловым.

"Спокойно, Уоллес, возьмите себя в руки," – приказал он властно, уже поворачиваясь назад в прихожую и на ходу натягивая пиджак, который схватил с вешалки. – "Флоренс, останься тут. Мы с мистером Уоллесом идем к нему. Может, она упала, не может подойти к двери. Или не слышит. Дверь заперта на засов, говорите? Странно… Очень странно. Ладно, пойдемте, пойдемте скорее!"

Трое мужчин (Флоренс осталась в дверях своего дома, вцепившись в косяк, ее лицо было белым от тревоги) быстрым шагом, почти бегом, вернулись к темному фасаду №29. Уоллес снова судорожно вставил ключ, провернул его – замок щелкнул. Он нажал на ручку изо всех сил – дверь упорно не подавалась. "Видите?!" – его голос был полон отчаяния.

Джонстон отстранил его. "Дайте-ка я." Он громко, твердо постучал костяшками кулака в дверь, затем прижал ухо к холодному дереву, слушая."Миссис Уоллес! Джулия! Это Джон Джонстон, сосед! Откройте, пожалуйста! С вами все в порядке? Отзовись, Джулия!"Тишина. Даже сквозь толстую дверь чувствовалась абсолютная, зловещая тишина внутри дома. Ни шороха, ни стона, ни шагов.

"Ни черта не слышно," – пробормотал Джонстон, его лицо стало серьезным, озабоченным. Он потряс ручку сильнее, упираясь плечом. Дверь даже не дрогнула. – "Заперто наглухо. Ладно. Черный ход! Попробуем через кухню. Быстро, Уоллес, покажите дорогу!" Он уже сходил с крыльца, направляясь к узкому проходу между домами, ведущему в задний двор. Уоллес, забыв про дождь и холод, бросился за ним, чувствуя, как ледяной комок страха в груди сжимается все сильнее. Каждая секунда промедления могла быть роковой.

(21:00 – 21:05)

Они обошли дом, протискиваясь по узкому, темному проходу между кирпичными стенами №29 и №27. Мокрая штукатурка цеплялась за пальто. Задний двор открылся крошечным, сырым пятачком, утопающим в тени и тумане. Черный ход – массивная деревянная дверь, покрашенная темной краской, с маленьким запотевшим окошком наверху – вел прямиком в кухню. Джонстон шагнул первым, его тяжелый ботинок хрустнул по гравию. Он схватил холодную железную ручку, нажал вниз и толкнул плечом.

"Заперто!" – выдохнул он резко, обернувшись к Уоллесу. Лицо его было напряжено в тусклом свете, пробивающемся из кухни соседнего дома. – "И здесь заперто изнутри! На задвижку!" Он потряс дверь изо всех сил. Дерево глухо застонало, но не поддалось. – "Видите? Задвижка на месте." – Он ткнул пальцем в узкую щель между дверью и косяком, где был виден тусклый блеск металлической пластины. Она плотно сидела в пазу. Задвинута.

Уоллес стоял рядом, прислонившись к мокрой кирпичной стене. Он дрожал – мелкой, неконтролируемой дрожью от холода и всепоглощающего страха. Его лицо в отблеске чужого света было мертвенно-бледным, восковым. Глаза за стеклами очков неестественно широко раскрыты, рот полуоткрыт.

"Но… но я же проверял ее утром! И днем, перед уходом!" – слова вырвались хриплым шепотом, больше похожим на стон. – "Я дергал ручку! Задвижка была заперта! Как же…? Как она могла…?"

"Уильям, держитесь!" – снова сказал Джонстон, но в его голосе уже не было прежней уверенности, только сдерживаемое напряжение. Он прильнул лицом к холодному, мутному стеклу окошка, заслоняя его ладонями от дождя. – "Ни черта не видно. Темно, как в могиле." – Он отстранился, сжал кулак и с размаху ударил ребром ладони по двери рядом с замком. Бум! Дерево амортизировало удар. Тогда он схватил ручку обеими руками, уперся ногой в косяк и дернул вниз и на себя с такой силой, что мышцы на шее напряглись, как канаты. И случилось неожиданное.

Раздался резкий, сухой звук – не щелчок, а скорее скрежет металла о металл. Задвижка, видимо, плохо подогнанная или со старым, изношенным механизмом, поддалась под мощным давлением. Возможно, язычок выскочил из паза из-за перекоса, вызванного рывком. Дверь подалась, открывшись на пару дюймов.

"Поддалась!" – выдохнул Джонстон, не веря своему успеху. Он тут же вставил пальцы в щель, нащупал внутренний край двери и потянул сильнее. Дерево скрипнуло, и дверь распахнулась внутрь, открывая черный провал кухни. Холодный, спертый воздух с запахом гари из потухшей плиты и чего-то еще… сладковатого… ударил им в лицо. – "Идемте! Быстро!" – Джонстон шагнул первым в темноту, нащупывая стену рукой. Уоллес, забыв дышать, ринулся следом, спотыкаясь о порог. Его рука в темноте нащупала выключатель на стене. Щелчок. Голая лампочка под потолком кухни мигнула и залила комнату резким, неумолимым светом. Они замерли.

На полу, у камина, лежало тело Джулии Уоллес. Неподвижное. Темное пятно расплылось на ковре под ее головой. Лицо было скрыто растрепанными волосами. Кровь. Ее было много. На полу. На стене у камина. На краю кресла. Уоллес издал странный, захлебывающийся звук, похожий не то на стон, не то на крик, застрявший в горле. Он сделал шаг вперед, рука непроизвольно потянулась к жене, но Джонстон резко схватил его за плечо, удерживая на месте.

"Не трогай!" – его голос был резким, как удар хлыста. – "Не трогай ничего! Флоренс!" – он обернулся к открытой двери в сад, через которую они вошли, и крикнул в темноту, хотя соседка не могла их слышать: – "Флоренс! Беги! Зови полицию! Сейчас же! Беги!"

Джонстон осторожно, не приближаясь к телу, сделал шаг в гостиную. Его взгляд скользнул по беспорядку – перевернутый стул, сдвинутый ковер. Он обвел комнату, ища признаки грабителя, оружие, что угодно. Потом его глаза вернулись к Уоллесу. Тот стоял посреди кухни, не двигаясь, уставившись на жену. Его лицо было маской шока, абсолютно бесстрастным, если бы не глаза. Глаза за мокрыми стеклами очков отражали ужас, который невозможно выразить словами. Он медленно поднял руку и снял очки, машинально вытирая их платком, хотя они не были запотевшими. Его пальцы дрожали.

"Уильям…" – начал Джонстон, но слова застряли. Что можно сказать?Уоллес не ответил. Он смотрел на Джулию. Мир сузился до этого пятна на ковре, до неподвижной руки, до страшной тишины, которая теперь заполнила дом, несмотря на шум дождя снаружи и далекий, нарастающий вой сирены, который, казалось, звучал только в его голове. Он прошептал одно слово, едва слышно, больше для себя:"Джулия…"

(21:07 – 21:10)

Уильям Уоллес не закричал. Он не упал. Он замер. Полное, ледяное оцепенение сковало его тело. Его глаза за стеклами очков неестественно широко раскрылись, вбирая в себя весь ужас картины перед ними. Казалось, он перестал дышать. Лицо превратилось в неподвижную маску смертельной бледности, почти синеватой в свете лампочки. Весь его упорядоченный мир – мир точных химических формул, продуманных шахматных ходов, аккуратных страховых отчетов – рухнул в одно мгновение. Его погребли под этой темной лужей, растекающейся по ковру, и видом жены, накрытой знакомым бежевым макинтошем, который теперь был пропитан чем-то темным и ужасным.

"О, Боже милостивый…" – выдохнул Джонстон, крепкий мужчина, отшатнувшийся назад и схватившийся за дверной косяк кухни для опоры. Его лицо позеленело, губы подергивались. – "О, Господи… Она… Она же…" – Он не смог закончить. Его рука прижалась ко рту, как будто сдерживая рвоту. Ужас и отвращение исказили его черты.

Этот сдавленный шепот Джонстона, казалось, выдернул Уоллеса из глубин ступора. Но не в истерику или рыдания. Его реакция была странной, отстраненной, механической. Он сделал один шаг вперед, в комнату, словно движимый не волей, а пружиной. Его взгляд скользнул с неподвижного тела жены к стене у плиты. Там, из газовой колонки, с шипением и свистом вырывался газ. Запах керосина смешивался с медным запахом крови.

"Газ…" – прошептал он хрипло, почти беззвучно, голос был чужим. – "Нужно… перекрыть газ…"

Он двинулся к стене, обходя пятно на полу широким полукругом. Его движения были медленными, точными, как будто он снова был в своей лаборатории за реактивом. Он нашел вентиль, ухватился за него пальцами, сжал и с заметным усилием повернул по часовой стрелке. Шипение прекратилось. Резкий запах остался, но перестал усиливаться. Затем его взгляд, пустой и невидящий, снова упал на тело. Он стоял в двух шагах, глядя вниз на кровавое месиво волос, на знакомую ткань макинтоша, который он, вероятно, сам выбирал для нее в магазине. Ни слез. Ни звука. Только глубокая, бездонная пустота в глазах и едва заметная дрожь в кончиках пальцев правой руки.

– "Они…" – он начал снова, голос все так же тихий, монотонный, прерывистый, – "Они убили ее." – Это была не эмоция, а констатация факта. Холодная. Клиническая. Шокирующе спокойная посреди этого ада. "Они".

(21:10 – 21:20)

Джонстон наблюдал за Уоллесом. Его собственный первоначальный ужас и отвращение постепенно сменялись настороженностью, а затем – ледяным подозрением. Эта реакция мужа… Она была неправильной. Где вопль отчаяния? Где рыдания? Где попытка броситься к жене, проверить пульс, что-тосделать? Вместо этого – ступор, потом это механическое, безэмоциональное действие с газом, и наконец – ледяная констатация: "Они убили ее". "Они"? Почему "они"? Во множественном числе? И как эти "они" вошли? И вышли? Черный ход, который Джонстон только что с трудом открыл? Парадная дверь, запертая изнутри на засов? Мысли путались, складываясь в тревожную картину.

"Уильям…" – осторожно, но твердо начал Джонстон, делая шаг к нему, но не приближаясь к телу. – "Не трогай ничего. Слышишь? Ничего! Ни к чему не прикасайся! Полиция. Нужно срочно звонить в полицию. Иди… иди ко мне домой. К Флоренс. Тебе нельзя здесь оставаться. Это… место преступления."

Уоллес медленно, как будто сквозь вату, повернул к нему голову. Его взгляд был стеклянным, отсутствующим, будто он смотрел сквозь Джонстона.

"Полиция… Да…" – пробормотал он, кивнув раз, как автомат. – "Но… но как онивошли? Двери… обе были заперты…" – Он оглянулся через плечо на черный ход, ведущий в сад, который они только что открыли, потом его взгляд ушел в темноту коридора, где была заперта парадная дверь. На его бледном лице читалась мучительная путаница, смешиваясь с шоком. "Я… я проверял…"

Этот вопрос, заданный в такой момент, с такой настойчивостью, словно гвоздь вбился в подозрения Джонстона. Он решительно схватил Уоллеса за рукав выше локтя, мягко, но не позволяя сопротивляться, потянул его обратно в сторону кухни и открытого черного хода.

"Идем, Уильям. Сейчас же. Обсудим потом. Флоренс поможет. Я позвоню в полицию из нашего дома. Иди." – Его голос не допускал возражений.

Он почти вытолкал Уоллеса на сырой задний двор, следом вышел сам, прикрыв за собой дверь в кухню (но черный ход остался распахнутым настежь, как они вошли – трогать ничего было нельзя). Они быстро, почти бегом, обошли дом по узкому проходу. Флоренс все еще стояла, прижавшись к косяку двери своего дома №27, бледная как мел, глаза полные ужаса.

"Флоренс!" – крикнул Джонстон, подталкивая Уоллеса вперед. – "Джулия… она… Она мертва! Ужасно! Возьми Уильяма! Дай ему воды, коньяку, что угодно! Успокой его! Я бегу звонить! В полицейский участок! Сейчас же!" – Он уже поворачивался, чтобы бежать к телефону.

Флоренс вскрикнула, ее рука снова прижалась ко рту. Она кивнула, не в силах вымолвить слово, и протянула дрожащую руку к Уоллесу. Тот стоял на тротуаре, как сомнамбула, глядя в туманную пустоту в направлении своего дома, но не видя его.

"Уильям… иди… иди сюда, милый…" – прошептала она наконец, голос дрожал, срывался.

Уоллес позволил ей взять себя за руку. Он не сопротивлялся, когда она повела его через порог в ярко освещенную, теплую прихожую, а затем в кухню своего дома. Он шел покорно, не оглядываясь на темный фасад №29, где в луже крови у камина лежала его жена, накрытая окровавленным бежевым макинтошем.

(21:20 – 21:45)

В теплой, уютной кухне Джонстонов, пахнущей недавним ужином, Уоллес молча опустился на стул у стола. Флоренс суетилась, достала графин с водой, налила ему полный стакан. Руки ее предательски тряслись, вода расплескалась на скатерть.

"Выпей, Уильям… О, Господи… Джулия… бедная, бедная Джулия…" – Она не могла сдержать слез, которые катились по щекам. – "Какой ужас… Кто мог…?"

Уоллес взял стакан дрожащими руками. Он поднес его ко рту, но не сделал ни глотка. Просто поставил обратно на стол. Капли воды смешались со слезами Флоренс на клеенке. Он снял очки, достал платок – уже мокрый от пота и дождя – и начал методично протирать линзы. Автоматический, бессмысленный жест. Его лицо по-прежнему было маской шока, но теперь в глазах, лишенных очков, появилось что-то еще. Страшное, неотвратимое осознание. Он смотрел куда-то в пространство над столом, не видя ни Флоренс, ни обстановки кухни.

"Двери…" – прошептал он снова, его голос был хриплым шепотом. – "Обе… обе были заперты… Тщательно. Как… как они вошли? Как вышли?" – Он медленно поднял глаза на Флоренс. В его взгляде читалось немое, почти детское недоумение, смешанное с мукой. – "Я проверял… утром… днем, перед уходом… Черный ход… Джон сказал, она была заперта… но потом… открылась… Почему? Почему она открылась?"

Флоренс замерла, глядя на него. Стакан в ее руке задрожал сильнее. Его настойчивость с этим вопросом, его странное, нечеловеческое спокойствие после увиденного кошмара, его отстраненность – все это пугало ее теперь больше, чем сама мысль об убийстве по соседству. Она вспомнила свой дневной визит, бледную, слабую Джулию, ее тихий голос, ее страх. "Будь осторожен, Уильям", – говорила Джулия ему утром о вечерней поездке. А теперь… Теперь Флоренс смотрела на мужа, сидящего за ее столом, вытирающего очки, и в ее душе, помимо жалости, закрадывался холодный, липкий ужас и вопрос, от которого стыла кровь: "А он? Неужели… он?" Снаружи послышались первые, далекие, воющие звуки полицейских сирен, стремительно приближающихся по мокрым улицам Ливерпуля.

(21:45 – 22:30)

Тяжелая тишина на кухне Джонстонов была разорвана звуками с улицы. Быстрые, тяжелые шаги по мокрому тротуару, сдержанные мужские голоса. Джонстон вернулся. С ним были двое полицейских в темно-синих мундирах и фуражках – констебли, первые, кто прибыл по вызову из ближайшего участка Эйгбурт. Их лица под козырьками фуражек были напряжены, глаза настороженно сканировали темный фасад дома №29. Джонстон быстро, шепотом, но четко объяснил им ситуацию прямо на пороге дома Уоллесов: запертая парадная дверь, открытый черный ход, ужасная находка в гостиной.

Полицейские обменялись краткими взглядами. Старший, коренастый констебль с седыми усами, кивнул. Они достали тяжелые электрические фонари (освещение в доме могло быть отключено или ненадежным) и вошли в дом через зияющий черный ход в кухню. Джонстон жестом указал им путь в гостиную, но сам не пошел, оставаясь на пороге кухни, как свидетель, не желающий видеть кошмар снова. Через несколько мучительных минут, которые показались вечностью, один из констеблей – молодой, с бледным от природы лицом – вышел обратно на кухню. Теперь его лицо было землисто-серым, губы плотно сжаты. Он сделал несколько глотков воздуха у открытой двери в сад, затем решительно направился к дому Джонстонов.

Констебль вошел в освещенную кухню, снял фуражку. Его взгляд упал на Уоллеса, сидящего за столом как статуя. Голос был официальным, но с натянутой ноткой сочувствия:

"Мистер Уоллес?" – Он подошел ближе. – "Вы… вы можете формально подтвердить личность женщины в гостиной? Это ваша супруга, миссис Джулия Уоллес?"

Уоллес медленно поднял голову. Его глаза, казалось, фокусировались с трудом. Он кивнул один раз, коротко и резко. Ни слова.

Констебль открыл блокнот, достал карандаш. "И… вы можете сообщить что-либо, что могло бы помочь? Знаете ли вы, кто мог это совершить? Или возможную причину? Были ли угрозы? Конфликты?"

Уоллес покачал головой. Его губы дрожали, но звука не было. Потом он заговорил, голос был хриплым, прерывистым шепотом, будто слова давались с огромным трудом:

"Нет… Нет, не знаю… Она была одна… Больная… Слабая… Я был… на работе… потом…" – Он замолчал, снова погружаясь в оцепенение, его взгляд упал на дрожащие руки, лежащие на коленях. Затем, словно вспомнив что-то очень важное, он резко поднял голову, уставившись на констебля. – "Странный звонок… Вчера вечером… В клуб… Мистер Кваллро… Menlove Gardens East… Несуществующий адрес… Меня… меня заманили туда… Нарочно… Чтобы… чтобы она была одна… Когда я ушел…"

Слово "заманили" повисло в теплом воздухе кухни, как удар гонга. Оно было слишком точным, слишком осознанным для человека в глубоком шоке. Констебль и Джонстон, стоявший у двери, мгновенно переглянулись. В их взгляде мелькнуло одинаковое понимание: это звучало как признание в организации отвлекающего маневра. И произнес его сам муж жертвы. Констебль сделал пометку в блокноте, подчеркнув слово.

"Понятно, сэр. Зафиксировано. Пожалуйста, оставайтесь здесь, не уходите. Скоро прибудет детектив-инспектор. Нам потребуется ваше подробное показание. И… примите наши искренние соболезнования." – Последняя фраза прозвучала сухой формальностью, ритуалом, лишенным смысла в этом контексте.

Пока констебль вернулся к своему напарнику и начал организовывать оцепление дома – растягивая веревку между фонарными столбами, отгоняя редких, робких зевак, привлеченных шумом и теперь светом фонарей в окнах – Уильям Уоллес оставался сидеть на кухне Джонстонов. Он смотрел на свои руки, которые не слушались его, на стакан с нетронутой водой, в котором отражался тусклый свет лампы. В его ушах стоял навязчивый свист вырывавшегося газа, смешанный с глухим, влажным звуком удара – таким, каким он представлял себе удар по голове Джулии. Перед глазами – невыносимая картина: лужа темной, почти черной крови на знакомом ковре, абсурдная бежевая ткань макинтоша, наброшенного поверх, искажающая контур того, что лежало под ней. И главный, невысказанный вслух вопрос, который теперь витал в воздухе, читался в каждом взгляде полицейского, в тревожных глазах Флоренс, в жесткой складке на лице Джонстона: "Где вы на самом деле были сегодня вечером, мистер Уоллес? И почему обе двери в дом были заперты изнутри?"

Его долгий, абсурдный и кошмарный день закончился. Наступала ночь, в которой скромный, педантичный страховой агент и любитель шахмат Уильям Герберт Уоллес стремительно превращался из потрясенного мужа в единственного и главного подозреваемого в одном из самых жестоких, загадочных и бессмысленных убийств в истории Ливерпуля. Его алиби – поездка к несуществующему мистеру Кваллро на несуществующую улицу – теперь выглядело как тщательно продуманная и циничная ложь. Его шоковая реакция на тело жены – как бесчувственность или притворство виновного. Его собственные слова о "западне" – как ключ к разгадке мотива. Ад, настоящий ад, только начинался. И первой его ступенью стали стены этой чужой, слишком яркой кухни, где он сидел под немым взором соседей, ожидая приезда людей, которые пришли не помочь, а обвинить.

Глава Шестая: Улики и Алиби. Ночь с 20 на 21 января 1931 года.

(22:30 – 23:00)

Туман над Кромвель-стрит сгущался, тяжелый и ледяной, пропитанный теперь не только влагой, но и резким запахом смерти, пыли и напряжения. Желтые лучи полицейских фонарей, установленных у входа в дом №29 и в палисаднике, пробивали мрак тревожными конусами света, в которых клубились капли тумана. Тени от фигур полицейских двигались как призраки. К дому Джонстонов, где Уильям Уоллес неподвижно сидел на кухне под бдительным, испуганным взглядом Флоренс, подкатил черный полицейский "Воксхолл". Мотор заглох. Из передней двери вышел человек, чей вид и манера держаться мгновенно выдавали в нем старшего офицера.

Инспектор Герберт Голдман (Inspector Herbert Goldman) был немолод, коренаст и крепко сбит. Его лицо, изборожденное морщинами, не выражало ничего, кроме сосредоточенной деловитости. Глаза цвета мокрого шифера были маленькими, проницательными и лишенными тепла. Жесткая линия рта была скрыта под аккуратно подстриженными седыми усами. На нем было темное, добротное пальто поверх строгого костюма и галстука, а не мундир – знак серьезности дела. За ним, неся тяжелый кожаный чемоданчик и громоздкую камеру на треноге, вылез сержант – криминалист.

Голдман коротко, кивком, ответил на салют констеблей, охранявших вход. Он выслушал взволнованный, сбивчивый отчет Джона Джонстона, стоявшего рядом. Джонстон жестикулировал, указывая на черный ход, на парадную дверь, на освещенное окно кухни соседей. Инспектор слушал молча, лишь изредка задавая короткий, точный вопрос. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул к освещенному окну кухни Джонстонов, за которым, как за стеклом аквариума, виднелась бледная, застывшая фигура Уоллеса. Взгляд задержался на секунду, не больше. Затем Голдман резко повернулся к дому №29.

"Полное оцепление. Никого не пускать. Ни соседей, ни прессу, ни любопытных. Констебль Бернс, обеспечьте периметр. Сержант Эдвардс," – он кивнул криминалисту, – "со мной." Осмотр начинаем с точки проникновения. Черный ход.

Он не стал ждать ответа. Его тяжелые, уверенные шаги по мокрой тропинке к заднему двору были быстрыми и целеустремленными. Сержант Эдвардс поспешил за ним, кейс и камера мешали ему в узком проходе. Голдмин остановился перед распахнутой дверью черного хода. Он не спешил войти. Достал из кармана пальто мощный электрический фонарь, включил его. Яркий луч выхватил из темноты кухни следы грязи на полу – их собственные и Джонстона с Уоллесом. Он медленно провел лучом по дверной коробке, пристально изучая задвижку, ее паз, следы на металле. Его пальцы в тонких кожаных перчатках осторожно ощупали края щели вокруг задвижки, затем саму задвижку, проверяя люфт. Он присел, осветил порог, гравий под ногами. Нашел несколько окурков – свои? Джонстона? Или чужие? Сержант Эдвардс тем временем установил камеру на треногу у входа, приготовившись фиксировать.

"Следы здесь, сержант," – сухо указал Голдман лучом фонаря на грязные отпечатки на кухонном полу. – "Зафиксируйте. Особенно этот – частичный, у двери. И задвижку. Крупным планом. Следы возможного инструмента на металле."

Затем луч фонаря Голдмана пополз дальше, вглубь кухни, выхватывая из мрака холодную плиту, стол, раковину. Он остановился на выключателе света на стене – тот был включен. Его взгляд скользнул мимо, к проему в гостиную. Луч фонаря, как дрожащее копье, пронзил полумрак соседней комнаты. Он выхватил край кресла, сдвинутый ковер, и наконец – темное пятно на полу у камина. Неподвижную форму под тканью. Железную палку рядом.

Голдман замер на мгновение. Его лицо оставалось каменным. Лишь мышцы челюсти под усами слегка напряглись. Он сделал шаг вперед, в кухню, затем еще один – к порталу гостиной. Его луч медленно, методично пополз по полу, по стенам, по мебели, выискивая детали в хаосе: опрокинутый стул, брызги на обоях у камина, странный след на спинке кресла. Он остановился на теле. Не подходя ближе, он осветил его полностью – размер, положение, ткань макинтоша, темное пятно под головой, растрепанные волосы. Ни тени содрогания, только холодная констатация.

"Сержант," – его голос был тихим, но резким в тишине. – "Сюда. Фиксация всего. Положение тела, орудие, все следы на полу, стенах, мебели. Крупный план повреждений на… на жертве. И этот след на кресле. Выглядит как кровавый отпечаток. Возможно, рука."

Он сам отступил назад, в кухню, давая место криминалисту с камерой. Его фонарь теперь выискивал детали на кухонных поверхностях: чистый стакан у раковины, кастрюлю на холодной плите, запертую форточку. Он подошел к газовой колонке, осмотрел выкрученный кран – его положение, возможные отпечатки. Его взгляд упал на небольшой клочок бумаги, застрявший между досками пола у плинтуса – не заметный с первого взгляда. Он не стал трогать, лишь осветил его для Эдвардса.

Пока сержант работал со вспышкой, заполняя дом резкими, ослепительными всплесками света и теней, инспектор Голдман стоял в дверях кухни, спиной к ужасу в гостиной. Его проницательный взгляд был устремлен через черный ход, во влажную тьму сада, на тускло освещенное окно дома Джонстонов. За этим окном сидел человек, чье алиби рассыпалось как карточный домик, чьи двери были заперты изнутри, чья реакция на смерть жены не укладывалась в норму. Голдман знал: улики внутри этого дома – пятна, следы, положение тела – были лишь частью уравнения. Другая часть, возможно, ключевая, сидела в соседнем доме и ждала своего часа. Уравнение было жестоким и неумолимым. Инспектор поправил воротник пальто. Начиналась долгая ночь. И первое слагаемое в этой страшной сумме предстояло собрать ему.

(23:00 – 23:30)

Инспектор Голдман щелкнул выключателем мощного электрического фонаря. Белый луч, резкий и холодный, выхватил из темноты узкий переулок и черный, облупившийся задний ход дома. Он медленно провел лучом по поверхности двери. Дерево старое, дубовое, покрыто слоями темной краски, местами потрескавшейся до волокон. Но массивное. Прочное. Замок – простой ригель, видимый в щель. Вертикальная металлическая задвижка внутри, с пазом в косяке. Голдман прицелился лучом в щель, примерившись.

"Вы утверждаете, она была заперта, но вы смогли открыть?" – Голсдман не отрывал глаз от механизма, его голос был ровным, без интонаций. – "Точная последовательность, мистер Джонстон."

Джонстон, вызванный обратно инспектором, стоял чуть позади, кутаясь в пиджак от сырости. Его дыхание клубилось в холодном воздухе.

"Я… я просто дернул ручку вниз, инспектор. Сильно. Очень сильно." – Он сделал резкое движение рукой. – "И почувствовал, что задвижка… поддается. Сдвигается. Возможно, она не была до конца задвинута? Или механизм изношен… Я смог ее отодвинуть."