Читать онлайн Большая книга ужасов 2013 (сборник) бесплатно

Глава 1

Охота

К полудню я вышел к дороге.

Я услышал ее еще утром – смесь запахов мазута, и разогретого железа, и ржавчины, так могла пахнуть лишь железная дорога после нескольких месяцев жары, ну и дохлятиной, конечно, по большей части птицами. Вообще дохлятиной у нас теперь почти везде пахнет, я привык и уже почти не замечаю, но тут соловьев попалось много, никогда не думал, что их столько в мире водится, по двадцать штук на каждый километр. Мертвые, но протухнуть не успели, словно высохли изнутри, и если нечаянно наступить, то белый прах взлетает облачком, точно от мышьей баньки, а глаза как бы остекленели, и крапинки красные внутри рассыпались, как бусы. Соловьи, однако.

Птицы сдохли. Вот что-то про выпь слышал, вроде бы она не болела, и журавли еще уцелели, а остальные все передохли, что дрозд, что страус, по радио еще месяц назад передавали. Дроздов я, кстати, тоже встречал в последнее время, лежали себе под ясенями, впрочем, может быть, это были щеглы, в птицах я не очень. А соловьев я узнавал, я и раньше встречал их дохлыми, а возле железной дороги соловьев валялось почему-то гораздо больше. Я устроился под старой осиной и отдыхал, стараясь привести дыхание в порядок, собраться с мыслями. Я здорово изменился за последнее время, стал думать по-другому. Сложнее, равнодушнее, старше, я постарел, сделался скучен и полюбил покой, дохлые соловьи мне совсем не нравились. Хотя мне в последнее время не нравилось все подряд, обращать внимание на это не стоило.

По дороге никто давно не ездил, здесь все тихо и забыто, и иван-чай, полыхнувший в апреле, заполонил насыпь, и пророс даже сквозь рельсы, а в мае он уже высох и покоричневел, и пах аптекой и покоем.

Только вот здесь было совсем небезопасно, я не знал почему, просто знал. Может, из-за того, что примерно в километре к западу за поворотом лежал опрокинутый поезд.

В лесу совсем уж тихо, и мне это тоже здорово не нравилось. Когда не поют птицы, все время хочется оглянуться, все время ждешь нападения, все-таки лучше, когда они поют, только нет, сдохли они все, чума, однако, зацвели и загнили болота, выпустили пагубу…

Звери тоже дохнут, впрочем.

Я лежал около получаса, думал – куда? Через дорогу или вдоль? Очень хотелось через, в лес, в надежную полумглу подлеска, нырнуть, раствориться и бежать, бежать, бежать, а к вечеру привычно найти лежку, забиться в коряги, в старую барсучью нору, выспаться. Но я понимал, что так нельзя. Лес пуст, а питаться черникой и лягушками третий день подряд я не мог, я не медведь какой. Поэтому вдоль дороги, к поезду, там наверняка что-то должно было остаться, еда, не ел уже три дня, много бегал и здорово спал в весе. С одной стороны, конечно, легко, с другой – сил мало осталось.

Направился все-таки к поезду. Медленно, чтобы слышать каждый свой шаг. Чтобы слышать, как скатывается по насыпи мелкий камешек, потрескивает высохший чертополох пополам с кипреем.

Лес вдоль линии был по-осеннему желт и даже немного прозрачен, листья опадали, при каждом шевелении ветерка податливо срывались с ветвей. Мир был желт, сух и хрупок, трава рассыпалась в летучую пыль под моими ногами, и эта пыль заставляла чесаться и без того воспаленные глаза. И небо, сожженное яростным зноем последних месяцев, оно тоже лезло в глаза, и спастись от этого было никак нельзя, язык распух и вываливался, и удержать его совсем не получалось.

С головой у меня еще проблемы, болит часто и сильно. Наверное, из-за того, что мозг не справляется с нагрузкой. Ведь я вышел в цвет. Нет, я и раньше различал некоторые цвета, особенно простые и яркие – красный, зеленый, синий, но теперь все стало по-другому, теперь на меня обрушились оттенки. Мозг заполнился лишней информацией и ощущениями, отчего я не узнавал некоторые предметы, и напротив, стал лучше различать другие. Спать еще все время хотелось. И уставал больше, засыпал чаще, просто так засыпал, чуть ли не через каждый час. Вот как сейчас, устал очень, уже не гожусь.

Я приближался к поезду, запахи становились резче и определенней, и я слышал, что еда там есть, точно есть.

Рельсы поворачивали вправо, начиналась низина, насыпь стала выше, можно было подняться на пути, но выходить на открытую местность не хотелось совсем. Решил шагать вдоль – так и незаметнее, и ручей в низине, может, не совсем пересох, удастся попить – с водой тоже трудности.

Впрочем, зря я надеялся на воду, не было ее, ручей пересох еще весной, в окаменевшей тине чернели вяленые головастики, они воняли рыбой и водорослями, я выбрал головастика побольше и попробовал.

Есть это было нельзя, колючки, и какая-то сухая дрянь, и вкус тины, гадость редкая, только слюну зря потратил.

Я поглядел влево, туда, где из насыпи торчала дренажная труба, из трубы тянуло гнилью и жженым пластиком, я не стал проверять, похоже, что там кто-то сдох, по запаху напоминает барсука, а ну его.

Перебрался через мертвый ручей и пошагал дальше, к повороту, за которым лежал развороченный состав.

Место катастрофы выглядело страшно. Вагоны друг на друге, изжеванный металл, колесные пары валяются вокруг, земля вспучена и вскорежена, погнутые рельсы задираются к небу, вещи. Вещей много, и все свеженькое, будто вчера все тут произошло. Клетчатые матерчатые сумки, портфели, рюкзаки, плоские компьютерные кейсы, все это лежало в желтой траве, почти совсем нетронутое, только кое-где мелочь просыпана, зубные щетки вот – их было слишком много, казалось, что этот поезд вез только зубные щетки.

Пахло едой уже очень сильно, настоящей едой, сухарями в круглых банках, чипсами, я попробовал воздух на язык, и обнаружил, что сухари совсем рядом, в десятке метров, в синем вагоне с выбитыми стеклами, в корзине. Лежат. Я увидел эти сухари сквозь расстояние, и живот мой сжался в комок и заворочался внутри, как взбесившийся еж, и я уже почти озверел и уже почти рванул в вагон…

Почти.

В последнее время сильно болит голова, кроме того, меня преследуют предчувствия. Иногда я хочу пойти прямо, и останавливаюсь, и начинаю думать – стоит ли прямо? Может, лучше направо? Вот и сейчас я остановился и стал чего-то ждать. Когда тебе хочется немедленно куда-то бежать, лучше задавить это желание и хотя бы немного подумать, задержать дыхание, чтобы запахи не отвлекали. Или просто подождать, не стоит руководствоваться зовом желудка.

Вот я и ждал.

Налетел сухой ветер, вокруг меня завертелся хоровод листьев и запахов, и я не удержался и вдохнул. Крысы, шоколад, бумага, высохшие еще в мае васильки, солидол и уголь и еще сорок три запаха и сто два оттенка, они ворвались в мой мозг и мгновенно нашли соответствия, и вызвали резкий приступ головной боли, так что я закрыл глаза и присел на рельс, и…

Я услышал ее.

Тварь. Молекулы тяжелого смрада, смешавшиеся с запахами знойного лета. Она поджидала меня на той стороне, в зарослях шиповника, если бы не ветер, внезапно сменивший направление, я бы и не узнал.

Наверное, дежурный. Твари завалили поезд уже давно и явно устроили пир – а для чего еще поезда ронять? Скорее всего поезд был загружен беженцами, уходящими к северу, много людей, есть чем поживиться, твари собрались здесь, в глухом удобном месте, и когда вагоны опрокинулись и люди выбрались на насыпь, они были готовы. А когда все закончилось, твари разложили по насыпи вещи и стали ждать.

Ловушка. Безмозглый мародер видит разрушенный поезд, видит разбросанные вещи и жадно стремится к смерти, как крыса, которая чувствует сыр и не чувствует мышеловку. Конечно, мародеров становилось все меньше и меньше, и тварей, которые их стерегли, тоже, и в конце концов осталась только одна, она сидела в кустарнике, поджидала кого-нибудь к завтраку.

Расстояние есть, приличное, если сорвусь прямо сейчас, может, и не прицепится. Во всяком случае, сильно подумает, прежде чем пускаться в погоню в одиночку – твари весьма чувствительны к энергозатратам, и никогда не израсходуют больше, чем смогут получить. В одиночку гнать тяжело, а я отощал, мяса во мне негусто… К тому же я их вкусовым предпочтениям не очень соответствую, жестковат, и вообще, не вхожу в их пищевую цепочку. Вполне может быть, она пока про меня не знает, у твари, конечно, неплохой нюх, но не такой, как у меня, именно поэтому я еще и жив. А некоторые из них уже нет.

Если честно, мне почти сразу захотелось отсюда убраться. Перемахнуть через рельсы – и в подлесок, в подлесок, в тайгу, в тундру, вряд ли они туда добрались, хотя в наши дни все бывает, может, они уже везде. И я уже почти шагнул в сторону, когда снова качнулся ветер.

Загривок прочесала морозная дрожь, точно в шею мне вонзился ледяной еж, есть же морские ежи, почему не быть ледяным?

Я услышал человека.

Человека трудно с чем-нибудь спутать, человек воняет. Конечно, тварь не идет ни в какое с человеком сравнение, но в человеке тоже ничего ароматного нет, воняет, порой и смердит. Потом, страхом, соплями.

Я не слышал человека уже больше месяца, во всяком случае, живого. А этот был жив. И передвигался. Он шагал по рельсам, причем довольно беззаботно шагал – я его не только носом слышал, но еще и ушами. Как он наступал на гальку, как громко дышал и всхлипывал, и еще какой-то звук был, я не мог его определить, что-то негромко лязгало, точно человек что-то за собой тащил.

Дурачок какой-то. Он что, не знает, что в мире творится? Впрочем, возможно, и на самом деле дурачок, я и таких встречал. Психика не выдерживает, ломается, у людей удивительно неустойчивая психика, я это уже давно понял.

Что ж он так гремит-то?

Тварь сдвинулась. Ее запах усилился, я отчетливо слышал, как она идет вдоль насыпи параллельно с человеком. Разумеется, она шагала практически бесшумно. Она увлеклась человеком, и меня она не чуяла, я вполне мог уйти, какое мне дело до этого ненормального, что сам сунулся в пасть? Как он вообще выжил с такими-то навыками?

Интересно, почему не нападает? Этот дурень ничего не слышит, а тварь не нападает. Наблюдает. Впрочем, они любят поиграть, и сущность их в этом прекрасно проявляется, они ведь звери.

Она дождется, пока человек приблизится к еде, и выскочит из укрытия. Конечно же, человек испугается. Если у него найдется оружие, он будет стрелять. С таким же успехом можно стрелять в стену. Он испугается и побежит, и тварь пойдет за ним. Человек – легкая добыча, это будет уже не охота, это будет прогулка. Сплошное удовольствие – гнать добычу, зная, что ты в состоянии достать ее в несколько секунд. Или, может, по-другому – она хочет отогнать человека обратно к югу, к стае своей? Тоже правильно, мясо само пришло, тащить не надо. Умная тварь. Бедный человек.

Бедный глупый человек.

Пусть сам разбирается, почему я должен ему помогать? Люди меня в последнее время не баловали, наоборот, за четыре последних месяца меня пытались убить трижды. Два раза стреляли, один – пытались сбить машиной. Про отравленное мясо я не вспоминаю, оно было разбросано почти возле каждого более-менее крупного населенного пункта. Так же, как трупы собак, енотов, иногда даже кошек – вот уж не мог подумать, что кошки им тоже мешали. Видимо, мешали, кошки – они ведь тоже слышат.

Бедный глупый человек, зачем ты сюда пришел?

Потом я уловил то, что мне совсем не понравилось. Запах человека – он был мне знаком. И теперь я понимал, почему человек попался в такую простую ловушку.

Человеку было совсем мало лет. Одиннадцать, может, двенадцать.

Глава 2

Лисий Лог

В мае я решил, что достаточно уже оторвался. В мае я решил остановиться. Поглядел в лужу и сказал себе, что вспоминать больше не буду. Не буду, никак, выкину из головы, сотру из памяти, не было ничего, не было, не хочу, чтобы в моей голове сохранился этот ужас, хоть капелька его, хоть точка. Все забыть, движения, запахи, звуки, хочу, чтобы в голове у меня пустота шептала, чтобы свет там только оставался, разливался от переносицы, плясали бы перед глазами разноцветные пятна, а в ушах море бы шумело. Или хотя бы озеро.

Здесь озеро было не такое, меньше в два раза и не шумит. Здесь вообще все маленькое, совсем крохотный городок, тысяч восемь, не больше, спокойное тихое место, несколько полудохлых источников с водой, пахнущей тухлыми яйцами. Местность лесистая, изрытая оврагами, прорезанная ручьями, впадающими в вытянутое рогаликом озеро, людей немного, мне как раз подходит. Ондатры везде, как только начинает смеркаться, так они и вылезают из берегов, пускаются купаться и булькать, и пожирать придонных червей, тупые безмозглые животные, милые и безвредные речные крысы. А лис совсем нет, несмотря на название. И до железных дорог далеко, в последнее время я раздражителен к ним.

И промышленности тут никакой – и это тоже радовало. Если есть промышленность, есть и дороги, есть движение и суета, а мне нужна тишина, покой мне нужен, чтобы в себя прийти, забыть окончательно, отдохнуть. А вообще, кажется, тут раньше был курорт – в окрестностях слишком много заброшенных зданий, стоят в лесу, глядят пустыми окнами. Санатории. Лечились здесь раньше марциальными водами, а потом мода на воды прошла, городок завял, хотя воды продолжали быть вполне себе целебными – я сам попробовал – пил два дня и почувствовал себя гораздо лучше. Я стал различать ручьи по целебности воды, некоторые хорошо действовали на желудок, от других не хотелось есть, третьи делали эластичными суставы. И воздух тут был хорошим, пах травой и землей, и очень скоро я нашел в зарослях над оврагами золотой корень и другие полезные травы, что оказалось как раз кстати, и я решил остаться здесь подольше, немного поправить здоровье. Нервную систему опять же, а может, и на зиму решу остановиться – один ручей был почти горячий, и как раз недалеко от него заброшенная грязелечебница с вполне себе нормальным подвалом. Оставалось решить вопрос с питанием.

Вокруг Лисьего Лога сохранились неплохие леса, сосновые рощи, лиственницы и небольшой кедровник, над оврагами росла малина и ежевика, на опушках щавель и земляной орех, в прудах обитали жирные и ленивые лягушки, но если честно, это было все не то. Конечно, я мог начать промышлять мелкую домашнюю живность, ее тут водилось изрядно, и козы, и куры, и свиньи, добыть кого-нибудь было совсем нетрудно. Нетрудно, но опасно, все животноводы очень не любят, когда их питомцев зажирают, поэтому в их сторону лучше и не смотреть. Я думал.

За неделю я изучил окрестности довольно неплохо, выяснил, что обычных источников пропитания тут нет – ни мусорных контейнеров, ни ресторанов, а на единственную свалку местные жители выбрасывали только пластиковые бутылки и ничего съестного. Неплохим подспорьем стали трюфели, которые я, к своему удивлению, выучился отыскивать, трюфели оказались вкусными и вполне себе питательными, я научился их запасать и хранить. Но трюфели скоро закончатся, они грибы сезонные, надо бы что-нибудь понадежнее.

И через неделю я нашел то, что мне требовалось.

Я обходил городок кругами, с каждым днем эти круги расширяя. И через три дня возле небольшой лесной речушки, впадающей в озеро, я наткнулся на оздоровительный лагерь, засек его по запаху – продвигаясь через лес, зацепился за тонкую ленту сочного мясного аромата.

Гороховый суп.

Раньше я ненавидел гороховый суп, разваренную желтую бурду, от которой пучило живот и к горлу поднималась изжога, теперь же…

Запах горохового супа показался мне восхитительным. Несколько минут я стоял и нюхал, ну, и еще немного подозревал. В последнее время у меня часто болела голова, снились странные бессмысленные сны, а иногда я еще слышал. Шорохи. Вздохи за спиной, я оглядывался и ничего не видел, и запахов вроде никаких, но все равно неприятно. Это от одиночества, если долго остаешься один, начинаешь слышать и видеть то, чего нет. И от того, что случилось, – не каждый удержится в разуме после того, что видел я. Да и по голове я получил изрядно, глаза совсем недавно ровно смотреть стали. И от цвета. И вообще моему мозговому разложению было множество причин.

Именно поэтому запах горохового супа в лесу меня изрядно смутил, и некоторое время я старался разобраться – настоящий ли он?

Настоящий. Вряд ли галлюцинации могут длиться дольше пяти минут, гороховый суп на копченых костях присутствовал в нашей вселенной, и довольно недалеко от меня. Я выдохнул, а затем снова втянул воздух и уловил еще много вкусного и не очень – пшенную кашу с изюмом и черносливом, черный хлеб, грязные носки, чай со жженым сахаром, мокрое белье, мыши, шоколад, дым, жареная рыба, я повернулся и поспешил в сторону запаха.

С каждым шагом он становился все сильнее и сильнее, и я уже различал в запахе супа пережаренный лук и горелую морковь, наверняка нарезанную квадратиками, я тянулся за этим запахом, но тут справа зафыркал мотоцикл. Я успел спрятаться в кочках и пронаблюдал, как со стороны города тащится старый, еле живой «Урал» с прицепом и сильно проржавевшей люлькой. В прицепе болтались два бидона с молоком, которое по пути превратилось уже почти в сливки, в люльке был хлеб, черный, кислый и вкусный. Вел мотоцикл пацан лет шестнадцати, к заднему сиденью мотоцикла он привязал флаг, когда мотоцикл влетал в канаву, флаг вздрагивал и развевался. На синем фоне рыжая лисья морда с черной повязкой через правый глаз, и галстук там еще был, зеленый, или тоже оранжевый, цвета все-таки плавали.

Лагерь. Это большая удача, я рассчитывал на привал охотников, на становище браконьеров, на привал копателей золотого корня, а тут лагерь. Возле лагеря можно продержаться до осени, а если очень повезет, то и зиму перетерпеть.

Мотоцикл протарахтел мимо, и я потащился вслед за ним, за хлебом и сыром, и через пару километров действительно встретился лагерь, он назывался так же, как город – «Лисий Лог». Здесь пахло уже совсем по-другому – баней, краской, медициной и антикомариными химикатами, бананами, здесь скрипели качели, свистели свистки, и кто-то орал и бил в кастрюлю. Приближаться к лагерю я не стал, не теряя времени, направился к главному месту. Конечно, у лагеря обнаружилась своя помойка – у каждого уважающего себя лагеря помойка должна наличествовать, небольшая, но весьма питательная. Я расположился возле нее в крапиве и стал ждать. Помойка выходила к этим зарослям, и ровно в три со стороны столовой показалась могучая повариха с большой алюминиевой кастрюлей, пахнущей разной едой. Повариха поставила кастрюлю на землю, жадно закурила, после чего опрокинула кастрюлю и удалилась, а я приступил к трапезе.

Не скажу, что я был в восторге от вареных картофельных очисток, недоеденной каши и копченых костей… Хотя нет, я был в восторге. На какое-то время я позабыл даже про то, что меня могут заметить, просто лопал, чавкал, и брызгал слюной, а потом под картофельными очистками обнаружил чудесную говяжью кость с неожиданно щедрыми обрывками мяса. И тут уж я совсем не удержался, и как самая заправская собака схватил ее поперек и уволок в глубь леса, свалился в траву, и стал ее грызть, крошить зубами, стараясь добраться до костного мозга, а потом уснул, не удержался, успел только заползти под смородину.

Проснулся уже ближе к вечеру. Со стороны лагеря доносились трубные звуки и какой-то задорный рев, я прислушался и обнаружил, что это хоровое пение, кажется, «любо, братцы, любо». Я был сыт, меня не искусали комары, было тепло, а со стороны помойки пахло свежей порцией еды. Я зевнул как следует и направился в сторону запаха.

Вечером в лагере давали творожную запеканку. Я умял восемь порций и успокоился, еда всегда меня успокаивала. Побродил немного вокруг «Лисьего Лога» и отыскал несколько полезных мест: старую бочку, в которой можно было переждать дождь, пригорок – на нем стояла водокачка, и лагерь оттуда просматривался отлично, ручеек с чистой водой, в котором не пересыхала вода, полянку с крупной земляникой. Нашел еще несколько заброшенных лисьих нор, для меня недостаточно просторных и поэтому бесполезных, нашел крапивные заросли, похожие на джунгли, старый вертолет, вросший в землю почти по пояс. Вертолет меня заинтересовал, потому что в нем обнаружилось сразу несколько тайников с конфетами и шоколадом, причем некоторым из них было по году, а то и больше – забытые, и я ими воспользовался.

И скоро я был сыт, у меня появилась крыша над головой, только вот лето… Оно оставалось жарким и ненормально сухим, с марта ветер не принес ни одного облачка, а солнце, напротив, жарило, как ненормальное. Но в лесу было много тени, она позволяла бороться с жарой. Очень скоро я отлежался и успокоился. И набрал вес, прибавил, наверное, килограммов пять и оброс мускулами, и шерсть стала толстой и крепкой, даже подшерсток завелся, густой и войлочный. Кости, скверно сросшиеся и от этого начинавшие ныть под каждое утро, успокоились. Морда же приобрела угрюмое, тяжелое выражение, так сильно пугавшее многих, так что когда я подходил к ручью попить водички, укрепляющей пищеварительную систему, я видел в воде весьма устрашающую картину. Хоть сейчас на выставку. Время, проведенное возле лагеря, явно пошло мне на пользу, я стал забывать весь этот кошмар, и порой мне казалось, что всё, что случилось, случилось совсем не со мной. Что это был сон, липкий тягучий морок, каким-то образом прорвавшийся из эфемерного мира грез в наш…

Не хочу вспоминать.

Лагерь жил своей летней лагерной жизнью, и скоро от нечего делать я оказался в курсе всех этих каникулярных дел. От скуки. От печали. Видимо, в лагере отдыхала волейбольная команда, во всяком случае, в волейбол они играли с утра до вечера, с перерывами на обед, завтрак и ужин, хорошо так играли, разбившись на две команды – я забирался к водокачке и болел за ту, что в белых футболках, и она отчего-то всегда проигрывала. По вечерам в лагере случалось обязательное пение, в обед все хором изучали португальский язык, днем спали в гамаках, подвешенных между деревьями, так хорошо спали, что меня тоже клонило в сон, и я укладывался возле водокачки и спал, прислонившись к теплому ржавому боку.

Вообще, атмосфера в лагере царила сонная, скорее всего из-за жары. И в волейбол они резались тоже как-то медленно, особенно после обеда. Эта сонная жизнь втянула и меня, плюс регулярное питание, плюс покой, и однажды я, как всегда, после обеда уснул. В кустах рядом с волейбольной площадкой.

Уснул себе и спал в покое, чувствуя, как какой-то наглейший муравей ползал у меня по носу, а может, это была божья коровка, жук-паровоз или еще какой-нибудь жук с дурацкой фамилией, гнать мне его было лень. Конечно, что-то там в голове не спало, потому что я слышал, что происходит вокруг, и услышал даже свист подлетающего мяча. И успел разжмуриться, и меня тут же хлопнуло по лбу, причем с такой силой, что из глаз брызнули крупные звезды.

И тут же я услышал голоса, двое пробирались через кусты и ругались, я не успел отползти, замер, постаравшись вжаться в землю и стать невидимым. Они остановились рядом со мной, один почти наступил мне на лапу.

– Ты чего так лупишь? – спросил один голос.

– Я не луплю, просто… Просто так получилось…

– Так получилось… – передразнил первый. – Ищи теперь в этих зарослях… Уже второй мяч теряем, между прочим, за неделю. Если не найдем, то Власов заставит сожрать две буханки черного. С майонезом.

– Не хочу с майонезом…

– А я и без майонеза не хочу.

Они замолчали и принялись шарить по кустам, мяч все не находился и не находился, со стороны площадки свистнули.

– Не находится! – крикнул один из искавших.

– Играйте запасным! – крикнул второй. – Сейчас найдем!

Я слышал, где лежит мяч, он закатился в одну из нор и застрял недалеко от входа.

– Нет нигде, – сказал второй. – Как провалился сквозь землю…

Они снова пустились бродить по кустам, бестолково вытаптывая лесные травы, плюясь и ругая Власова, и вообще лагерные порядки, и компот из прошлогодних сухофруктов. И вдруг остановились, и один сказал:

– Странно как-то… Мячи пропадают прямо на ровном месте, чертовщина все-таки тут у нас…

– Сейчас везде чертовщина. Мне брат звонил из дома, у них там тоже всякая ерунда происходит.

– Какая ерунда?

– Да всякая. Люди пропадают.

Я почувствовал в животе неприятную пустоту, хотя еще недавно я сходил к своей любимой кухне и позавтракал вчерашними макаронами. Люди пропадают. Значит, остановить это не удалось, значит, все продолжается. Хотя ведь люди могут пропадать по разным причинам.

– Как пропадают?

– Так. Брат рассказывает, у них соседи пропали. Жили себе жили, а потом раз – и нет их. Сразу целая семья.

Мальчишка перешел на шепот.

– И никаких следов не осталось. Они просто вышли куда-то ночью и дверь не закрыли. И другие люди исчезают – то здесь, то там. А по ночам кто-то бродит…

– Кто?!

Рассказывающий выдержал надлежащую паузу и продолжил пугательный рассказ.

– Оборотни, – сказал он. – Так-то…

– Вервольфы, что ли?

– Да не, оборотни просто. Вервольф – это когда человек в волка превращается, а оборотень это наоборот – зверь в человека. А самого человека он убивает, чтобы никто не узнал. Вот ты думаешь, что это твой друг, а это на самом деле не твой друг.

– А кто?

Рассказчик не ответил.

– Ты с чего это вдруг рассказал? – спросил второй. – Про друзей-то?

– Ни с чего. Просто. Просто ты не замечал, что Рыков… как-то изменился? После того, как он в лесу тогда заблудился.

– Изменился?

– Ну да. Ты вот посмотри, какого цвета у него глаза стали. Цвет поменяли. И в столовке он только мясо жрет. А вчера ночью я видел – едва только стемнело и все уснули, Рыков выбрался из своей койки, огляделся и направился прямиком-прямиком… А-аа! – рявкнул рассказчик.

Его собеседник взвизгнул, и, кажется, подпрыгнул.

– Придурок! – вскрикнул он. – Идиот! Дебил!

– Испугался! – рассказчик довольно рассмеялся. – Это шутка, не дергайся, давай лучше мяч искать.

– Дурак, я язык себе прикусил…

Они продолжили поиски, продолжили шуршать по кустам, а я лежал не шевелясь, все боялся, что они вот-вот меня обнаружат, и со страху наделают в штаны, и побегут вызывать взрослых…

Не нашли. И мяч не нашли, в норы заглянуть, конечно, не додумались.

– Куда все-таки мяч делся? – спросил рассказчик минут через пять блужданий. – Тоже исчез. Странно. А ты про наш этот лагерь историю слышал?

– Нет.

– Тоже мрак. Раньше тут была психлечебница, вот в этом самом месте. И тут опыты на психах проводили разные.

– Опыты?

– Ага. Сверхлюдей выводили. Чтобы лучше думали и быстро бегали. А трупы прямо здесь, в лесу, закапывали.

– Какие трупы?

– Обычные. Психи то и дело умирали, не получалось из них суперменов. Вот их здесь и закапывали.

– Прямо в лесу?

– Ага. Вот тут вокруг нас одни сплошные могилы, может, мы сейчас тоже на могиле стоим…

Нет тут никаких могил, если бы были, я бы чувствовал, я чувствую и столетнюю могилу, и раньше если, а тут чисто. Какие-то кости, конечно, лежат, но совсем древние. Кстати, и про психов вранье, выдумки, никаких психических лечебниц тут не было, я знал это наверняка. После лечебниц всегда остается тяжелый дух, в таких местах трудно дышать, а здесь ничего, как обычно.

– Ладно, хватит рыскать, – рассказчик плюнул. – Всё, исчез мяч.

– Власов…

– А пошел-ка этот Власов! Тут клещей наверняка полным-полно, нацепляем – мало не покажется. Я не собираюсь больше ничего тут разыскивать, а ты как хочешь.

– Да я тоже не хочу здесь, ну его. Тут и змеи вполне себе могут быть.

– И крокодилы.

– Крокодебилы!

Они рассмеялись и вернулись на площадку, а я остался лежать. Неприятные мысли бродили в моей голове, весьма неприятные. Люди пропадают целыми семьями. Конечно, это могли быть байки, дети любят сказки рассказывать, особенно страшные, но все же…

Все же я стал подумывать о том, чтобы податься еще дальше. От прекрасных здешних мест куда-нибудь поглуше. Казалось бы, ничего не случилось, подумаешь, болтовня…

Болтовня. С болтовней было тоже что-то не так просто. Через три дня после случая с мячом в томную послеобеденную пору я валялся в ручье, в тихом местечке, укрытом от посторонних глаз разросшимся вдоль воды кипреем. Вода текла прохладная, не успевавшая согреться на солнце, и в нестерпимую полуденную жару я пристрастился лежать в прохладе, к тому же вода текла явно полезная, настроение после нее у меня заметно улучшалось. К тому же в ручье водились пугливые рыбы необычной рубиново изумрудной окраски, если я лежал в воде не шевелясь, они показывались из-под нависающих корней, приближались ко мне и начинали выбирать из шерсти мусор и прочую другую дрянь, это было приятно и полезно, самый все-таки настоящий курорт. И вот в один из дней я лежал в прохладе и дремал, наблюдая только за тем, чтобы голова не опустилась в воду, и услышал шаги, и это были совсем не дети. Сначала я почуял довольно противный сигаретный дым, смешанный с крутым чесночным ароматом, затем через лес затрещали шаги. Шли двое, это я определил легко, правда, вот ступали они как-то тяжело, не по-человечески, это меня насторожило, не люблю я слишком тяжелых людей, подозрительно это как-то.

Вот и сейчас мне это не понравилось, я осторожно вылез из ручья и, не отряхиваясь, выбрался на берег. Двое приближались. Я вдруг подумал, что они тащат тело. Так сосредоточенно и молча можно волочь только труп.

Но это оказался совсем не труп. Два мужика в спортивных костюмах, скорее всего физрук и завхоз, тащили ковер. Точнее, палас – длинную, похожую на кишку трубу, изогнутую посередине. Мне сразу как-то полегчало, мужики натянули между двумя соснами веревку, закинули на нее палас и принялись лупить хлопушками.

Работали они с душой, а пыли в паласе оказалось премного, она распространилась по сторонам едким облаком, достигла меня, я не удержался и чихнул.

– Слышал? – спросил физрук – от него пахло потом и матами.

– Не, – ответил хозяйственник, от него пахло хлоркой, стружкой и лопатами – каждая вещь пахнет особенно, особенно пахнут лопаты, загробным миром, если точно.

– Кашлянул вроде кто-то…

Хозяйственник рыгнул и достал папиросы.

– Шишка упала, – сказал он. – Шишки падают с удивительными звуками, это как дождь.

Они принялись лупить по ковру, и скоро в воздухе повисла тяжелая пыль, и мне захотелось чихнуть снова, так что пришлось прикусить язык. Звук от ковра получался громкий, он раскатывался по лесу, отскакивал от деревьев, заполнял собой все вокруг, бум-бум-бум, и тишина.

Тишина наступила разом, я растерялся, глаза защипало от пыли,

– И что ты про все это думаешь? – спросил физрук.

– Про что?

– Про собрание.

Хозяйственник не ответил, закурил. И физкультурник тоже закурил, и некоторое время они курили на пару и молчали, распространяя вокруг себя тревогу, и дым, от которого мне хотелось чихнуть еще сильнее.

– Собрание… По-моему, это чушь, – сказал хозяйственник. – Мракобесие мракобесит. Знаешь, мне иногда кажется, что наша Валентуха в секте состоит. Идея каждому ребенку выдать по навигатору… Это бред!

– Родители не против. Слышал, что в городах творится?! Дети-то пропадают вроде как.

– И пенсионеры еще. Все дружно пропадают, знаю-знаю. Иногда я сам думаю – а не пропасть ли?

– Зря шутишь, это серьезно. У нас тут спокойно вроде бы, но уже и здесь что-то…

– Что не то? – насторожился хозяйственник.

– Интернет не работает. И мобильники…

– Так они и сразу не работали, – сказал хозяйственник. – Тут место такое. Низина, ничего нового не работает. К тому же озеро может перекрывать.

– У меня сначала телефон работал. А сейчас… Я вчера на эту башню водонапорную забрался, попробовал оттуда. Только эсэмэска пришла с незнакомого номера. Там пишется, что на людей нападает кто-то…

– Кто?

– Ну… Вроде как… оборотни.

Хозяйственник засмеялся.

– Подростки прикалываются. Детки любят такие шутки, какие мне только эсэмэски не приходили…

– А если не прикалываются?

Хозяйственник стал хлопать по ковру. Редко, но сильно, с остервенением, хлоп-хлоп.

– Ты мне эти сказки, пожалуйста, не рассказывай, – попросил хозяйственник. – У меня нервная система ослаблена, сплю плохо, кричу по ночам, меня на лесопилке бревном ушибло.

– Нервная система… – вздохнул физрук. – Это да. Надо в городок, что ли, съездить, узнать как. А то давно не были.

– Надо…

Они продолжили выбивать ковер, а я отправился бродить по лесу. На меня опять накатило плохое настроение, опять предчувствия и все такое, весь день я ходил вокруг лагеря и думал, что мне делать. Выбор был – уходить или оставаться. Уходить вроде как пока не из-за чего, явных признаков нет…

Но я-то знал, как оно начинается. Вчера и явных признаков нет, а сегодня мертвяки под каждым кустом. Надо решать.

А в середине июня я понял, что выбор делать надо как можно скорее. Потому что меня заметили.

В тот день с утра в небе висела белая пелена, похожая на водяной пар, к полудню пар стал собираться в облачка, но в тучу так и не сложился. Поэтому я этот день и запомнил. Ну и заметили меня в этот день.

Я обнаружил это совершенно случайно, вдруг. Судя по утренней музыке, в тот день была суббота. С вечера я никак не мог уснуть, не мог даже нормально устроиться для сна, потому что под открытым небом не спалось, лезть в тесную лисью нору тоже не захотелось, оставался вертолет, в нем-то я и устроился, залез под скамейку поглубже и уснул, почему-то очень хорошо уснул, как когда-то я засыпал дома, устроившись между диваном и стеной.

Проснулся поздно. В вертолете сохранялась прохлада, и вылезать наружу я не спешил, отдыхал себе под скамейкой. А потом услышал – по лесу перли двое, судя по шагам, дети. Выскакивать из-под лавки было поздно, я вдавился в пол и замер.

Мальчишки приблизились к вертолету, обошли вокруг, постукивая палками по бортам, звук получался гулкий, точно я сидел внутри барабана.

– Тут он, – сказал мальчишка. – Вон, под лавкой. Лежит…

– Это волк? – прошептал другой мальчишка. – Точно волк?

Они замолчали растерянно, а я не знал, что мне делать. Разве я похож на волка? Вот уж не думал, волки и окраса другого, хотя вроде и черные тоже встречаются.

– Я тебе говорил – здесь он живет, в вертолете.

– Волк, – повторил испуганный. – Настоящий…

– Я тебе говорил, а ты не верил.

Выскочить, что ли? Шугануть их? Кинуться с рыком, зубами клацнуть? Не надо лучше, еще перепугаются, поджилки порвутся. Буду лежать. Какой я им волк? Кажется, те же самые, что искали мяч.

– Я его давно заметил, он возле кухни болтается, очистки жрет. И выследил потихоньку.

– И что?

От обоих обильно пахло котлетами, видимо, только что из столовой. Котлетами их тут кормят, хорошо живут. Поступить бы в такой вот лагерь на службу, охранять территорию, питаться шницелями и пшенной кашей. Хотя толку от меня, наверное, немного, вот и выследили…

Меня выследили, усмехнулся я. Какой-то сопляк выследил, нет, точно старею. Выследили, а взрослым не рассказали, интересно, почему?

– Надо рассказать вожатым, – предложил испуганный. – Если это волк…

– Нет, – ответил первый. – Нельзя.

– Почему? – Испуганный закашлялся, и кашлял долго, до хрипа и слез. – Почему?

– Это же понятно.

– Что понятно? Что понятно?! Ты же помнишь, что на собрании говорили? Ну, когда лектор приезжал? Про собак? Взбесились все собаки, стали нападать на хозяев, если вы увидите собаку… Надо сразу же сообщить директору лагеря.

– Так это же волк.

– Что волк, что собака, какая разница… А потом он и на собаку тоже похож, у нас у соседей такая была. Слушай, давай расскажем, а? А вдруг он тоже бешеный, как и остальные?

Испуганный хлюпнул носом. На волка, оказывается, я похож. Интересно.

– Он не бешеный, – сказал рассказчик. – Я за ним наблюдаю давно уже, он тут живет. Возле кухни кормится.

– И что?

– Да просто же все. Это ведь настоящая тайна! А может, его получится приручить, а? Представь, мы его приручим и велим на Власова кинуться, а? Прикинь, как Власов наделает в штаны, а?

Не нравится им этот Власов явно.

– Ну, да, наверное… А ты умеешь дрессировать?

– Я в цирковую студию ходил два года. Правда, мы там гимнастикой обычно занимались, пирамиды всякие… Но дрессировка тоже, основы преподавали. И потом у нас там пудель был. Это просто, короче.

Циркач. Везет мне, дрессировщик вот теперь, укротитель, сейчас как начнет укрощать, так сразу хоть топись.

– Давай сюда.

Зашуршали пакеты, и котлетами запахло сильнее, я подумал, что сейчас будут меня приручать. А ничего котлеты, пахнут неплохо, луку только много.

– Он спит, – сказал Циркач. – Дрыхнет.

– День же, – возразил второй, пугливый. – Странно. Нет, он не спит, кажется… Может, он совсем… Умер? Вон, спина-то седая…

Вот уж не знал, что у меня седая спина. Не думал, что все так плохо, старость, однако. И вообще. Котлеты, однако, вкусные, пусть с луком.

– И что делать? – спросил Пугливый.

– Ты его ткни, а я ему котлету предложу.

– Ага, я его ткну, а он мне пальцы по локти откусит.

– Да не откусит, он спокойный. Седой. А потом он не волк все-таки, а собака. Седая только…

– Вот сам и ткни.

Они немного поругались, кому меня стоит побеспокоить, и никто из них не решился.

– Он, наверное, сильно есть хочет, – сказал Циркач. – Собаки всегда есть хотят…

– Так давай ему тут оставим, а сами уйдем.

– Давай, – с облегчением согласился Циркач.

Они оставили котлеты и убрались.

Котлеты оказались очень вкусные.

С тех пор я стал питаться еще лучше, гораздо лучше. Мальчишки таскали мне котлеты, иногда приносили много, сразу штук по двенадцать, и в такие дни у меня не возникало потребности идти к столовой. Обычно я прятался в зарослях крапивы вокруг вертолета, и ждал, пока они оставят еду на лавке, однако постепенно я привык, и они привыкли, и я стал показываться. Они смотрели на меня с подозрением, и не решались подойти, сидели на скамьях и болтали.

А я лежал и слушал. И настроение у меня ухудшалось и ухудшалось.

Глава 3

Нашествие

Вечером над лагерем повисла липкая тишина. Жара вытапливала из сосен смолу, и та растворялась в солнечных лучах, воздух был пропитан жидким янтарем, и любое движение вязло в нем, замирало и засыпало, сдавшись. Казалось, собирается гроза, небо давило на землю своей километровой высотой, у меня трещала голова и краснело в глазах, так что не было аппетита, я валялся в траве и смотрел, как перед моим носом пробивается из-под мха желтая упрямая сыроежка.

Во второй половине дня жизнь в лагере окончательно замерла, все попрятались по палатам, слышалось лишь потрескивание шифера по крышам и расхлябанное жужжание старенького кондиционера, задыхавшегося от перегрузки и запинавшегося на каждом шагу.

К сумеркам сыроежка окончательно выставилась из-под земли, развернула шляпку и тут же лопнула по краю, развалилась пополам и из треснувшего нутра посыпались мелкие черные жуки и белые черви с коричневыми головками. Меня едва не стошнило, а настроение испортилось совсем и надолго, не люблю червей.

Я отошел в сторону и попытался послушать лес, он оказался совершенно глух и молчалив, словно это был не лес, а его модель, точная, но неживая, лес стал как пластмассовый, ветерок умер среди деревьев, протух и опустился к земле, и все пропахло тленом. И паутины много стало, с утра уже дважды мордой впутывался, почти на каждом дереве, и пауки еще, и с крестиками, и без, и брюхо у каждого надутое, сытое. Наверное, это с птицами связано – птицы передохли, расплодились мухи, гусеницы и прочие древоточцы, и в ответ на их обилие народились пауки, разных величин, есть себе и вполне большие, неприятные, воняют смертью. Хуже паука воняет только комар, только комар. Пауки ждали – что-то должно случиться. Сегодня ночью. Землетрясение. Или цунами, или метеорит упадет, непременно, он уже идет к земле по своей неумолимой звездной дороге, и я чую его, и от этого страшно.

Я лег на землю и стал ждать. Небеса поворачивались, цепляя сосны зодиаками, а я думал – с чего это вдруг все вращается по часовой стрелке, а не наоборот, есть ли в этом смысл. Я пробовал закрыть глаза, и тогда созвездия начинали переворачиваться у меня в голове, и от этого я и сам вращался, только в другую сторону, и вселенная лежала у меня перед самым носом. А случилось уже перед рассветом, когда небо позеленело и приготовилось к свету.

Они появились разом, со всех сторон, я услышал их слишком поздно, когда они были уже метрах в пятидесяти. Между деревьями полилась кислая затхлая вонь, и я узнал в ней лис.

Я вскочил, пытаясь понять, отчего их так много – запах накатывал волной, густой и плотной, так что я не сумел опознать количество зверей, их было слишком много, десятки, может, сотни. И со всех сторон.

Не удержался и зарычал, запах был слишком мерзкий, выжимал слезы и вызывал тошноту, я начал отступать к лагерю, пятиться, оскалившись. И вот они появились, между деревьями полыхнуло оранжевое, наверное, и не оранжевое, а какое-то грязно-желтое, справа тоже.

Лисы. Злые худые лисы, голодные и свирепые, они должны были жить тут, в земельных норах, однако на самом деле они пришли с юга в огромном количестве. С виду не бешеные, то есть никаких внешних признаков – ни слюны из пасти, ни пены, ни дикого взгляда, ни целеустремленности – бешеные, они всегда только прямо ходят, а эти вроде ничего, в глаза смотрят. И бегут семьями – я успел заметить щенков.

Зарычал громче и приготовился, оскалив зубы, лиса никогда не схлестнется с собакой, никогда. Конечно, их много, и если они нападут разом, мне не поздоровится. Но зачем им на меня нападать?

И почему они бегут?

Никогда не слышал, чтобы лисы вот так откочевывали…

Я вдруг понял, что они боятся. Не меня, нет, на меня они особо и не посмотрели. Они боялись другого.

Они замерли всего на секунду, а затем принялись огибать меня слева и справа, они торопились, и повизгивали, и тявкали, сучили лапками и косили на меня глазами, то есть не на меня, а как-то мимо меня, стараясь не пересечься взглядом.

Я стоял, набычившись, а лисы обтекали меня по сторонам, их оказалось много, просто лисий потоп, лапы, зубы, хвосты, я захлебнулся в этой вони, но выбраться было уже нельзя я оказался втянут в оранжевый водоворот, закружилась голова, меня затошнило.

В лагере завизжали, и вдруг завыла сирена, и послышались крики, лисы шли через лагерь, наверное, это было страшно. Ты спишь, и вдруг сирена, ты выскакиваешь наружу, а вокруг лисы, сотни, бегут, непонятно куда, и что вообще происходит.

Слишком много лис, интересно, чем все это вызвано?

Я не успел понять, чем это вызвано, на меня кинулся старый матерый лис со рваными ушами. Он вынырнул из стаи и вцепился мне в плечо. Это оказалось не очень больно, но как-то неприятно, зубы оказались острые и тонкие, они пробили шерсть и вонзились в кожу, я двинул корпусом и стряхнул его, лис оказался легок, точно мешок, набитый травой, он отлетел в сторону, тут же вскочил и умудрился опять повиснуть на мне. Я изловчился и откусил лису хвост.

Неожиданно.

Не знаю точно, но мне всегда казалось, что хвост для лис значит очень многое, во всяком случае, лишившись хвоста, лис заорал душераздирающе, с надрывом и болью, что меня, если честно, порадовало. До сегодняшнего дня я еще никому не откусывал хвост, оказалось, что это совсем не трудно, хвост был гораздо менее твердым, чем, допустим, швабра. Щелк зубами – нет хвоста. Бесхвостый завизжал и ринулся прочь, остальные же, напротив, рассердились, они бросились на меня с разных сторон, не знаю почему, чем я им помешал, наверное, просто стадное чувство, инстинкт – на дороге чужой, значит, его надо убрать, хотя я никакой агрессии не проявлял, а может, бесхвостый это им приказал. Может, бесхвостый – их вожак, приказал – и они напали.

Тактика у них была интересная – они набрасывались, кусали, стараясь повиснуть, а когда я хотел прижать лиса зубами, тот ловко отпрыгивал в сторону. Каждый отдельный укус не наносил значительного вреда, но этих укусов было слишком много.

Пожалуй, я бы мог их убить. Не всех, конечно, но некоторых точно, лисы слишком долго не пили воды, и слишком хорошо подставлялись, наверное, от усталости, не знаю. От страха скорее всего, они боялись так сильно, что готовы были умереть. Но крови мне не хотелось, в сущности, лисы неопасные зверушки, немного нечистоплотные и склонные к поеданию мышей и падали, безобидные по большому счету. Пришлось откусывать хвосты.

Это оказывало на лис впечатление, действенная мера против лисьего беспредела, лишившись хвоста, лисы мгновенно утрачивали боевой настрой и отступали. Я откусил пять хвостов и не намеривался останавливаться на достигнутом, разозлили они меня очень.

Впрочем, лис было так много, что на замену одного бесхвостого тут же поступали двое хвостатых. И прыгали, и висли, целили в лапы, стараясь повредить сухожилия, это у них почти получалось. В конце концов я разозлился и цапнул пару штук по-хорошему, за бока и за лапы, до крови. Это несколько охолодило лис, они схлынули и стали нападать издали, тявкали громче и с ненавистью.

В лагере тем временем продолжалась неразбериха. Продолжала вопить сирена, а еще кто-то звенел в рельс, и слышались крики. Вряд ли лисы представляли настоящую угрозу, смысла нападать на людей у них никакого нет, просто… Это необычно, дико, лисье нашествие – где это видано.

Лисы нападали на меня и останавливаться не собирались, я начал отступать, я уже понял, что справиться с ними не удастся, и неплохо бы вообще убежать, конечно, это позор, но, с другой стороны, кто меня увидит? К черту этих лис…

Сбоку, я не заметил откуда, вынырнул тощий ободранный лисяра, он извернулся, сложив спину почти пополам, впился мне в бедро и попал в нерв, так что боль прострелила меня от когтей на прибылых пальцах до кончиков ушей. Я рявкнул и ухватил лиса поперек морды, и сжал зубы, я мог бы сильнее, чтобы переносица у лиса сломалась, чтобы откусить ему верхнюю челюсть, но я опять не стал этого делать – с возрастом становишься сентиментальным. Я не выпустил его, оступился, и мы вместе скатились с пригорка к ручью. И тут уж я не стал себя ограничивать – содрал шкуру ему с переносицы, и все, этого хватило – вонючка отвалился в сторону, обгадился и прикинулся мертвым. Достойный сын лисьего племени, все они такие, чуть прижмешь – сразу помет мечут.

Едва я поднялся на ноги, как меня обступила уже маленькая стая, семь штук, все злые, запахучие и готовые к убийству. Прикинувшийся мертвым дристун тут же ожил, отряхнул лапы и присоединился к своим товарищам. Лисы прижали меня к ручью. К этому моменту я был изрядно искусан и устал, я остановился на берегу над глубоким участком, затем ободранец, страдающий некрепким желудком, скакнул ко мне, завизжал и клацнул зубами перед носом. Нет, я не испугался, просто это случилось неожиданно слишком, я опять оступился и съехал, сначала по брюхо, потом и глубже, хлебнул воды и закашлялся.

А лисы вдруг успокоились. Они смотрели, как я стою в воде, громко дышали и фыркали с видом победителей. Сами в воду не спускались, я тоже не спешил выбираться, возникла передышка.

Я понял, почему они шли через лагерь – из-за озера. От лагеря до озера по прямой меньше километра, а дальше можно вдоль восточного берега, на север. Вдоль западного берега никак, там болота, так что можно только через лагерь. Хорошо, что только лисы, если бы лоси побежали, было бы сложнее, лосю рога не откусишь, они у него твердые, перешибет копытом.

Лисы были совершенно безмозглы, они стояли с победительским видом и скалили зубы. Я почувствовал, что сил у меня не осталось, могу только стоять и смотреть, к тому же когда я старался рыпнуться, лисы начинали рычать и скрести когтями по земле.

Наверное, через час все закончилось. Шум, доносившийся со стороны лагеря, стих, лисы исчезли, а я остался в воде, и сидел в ручье почти до вечера. Места укусов чесались, но воспаление не началось, края ран оставались бледными, это успокаивало. Конечно, инфекция могла проникнуть, но это станет известно не сразу, через пару дней, а значит, и думать об этом буду завтра. Лисы ушли, и я вполне мог бы выбраться на берег, мне очень хотелось лечь в мох и полежать, носом в подорожник, лапами в землянику. Только я не мог ничего с собой сделать – весь лес был заполнен вонью, лисьим запахом, и я тоже весь им провонял, даже ручей за многие часы не смыл с меня их кровь и слюни.

Я смог сломать себя только к вечеру. В лагере не зазвонили в колокол, и мне это не очень понравилось, я окунулся в воду еще раз, после чего выбрался на сушу.

Ноги дрожали. Кажется, я все-таки замерз, во всяком случае, я почувствовал холод – я затрясся, причем так сильно, что пришлось присесть. И зубы тоже защелкали, весь язык себе изгрыз, это ничего, главное, чтобы воспаление легких не подхватить, а лис переживем кое-как, переживем, через пару дней все выветрится.

Солнце уходило, с неба сбежал ветерок, стало холоднее, а еще между деревьями полетел пух, то есть лисья шерсть, которая осталась на кустах и деревьях, ветер сорвал ее и распространил в воздухе, и иногда эта шерсть втягивалась мне в нос, и я чихал.

Надо было сходить к лагерю и посмотреть, что там, но я никак не мог прийти в себя, не мог согреться, отправился куда глаза глядят, а потом и заблудился.

Первый раз в жизни я заблудился на такой небольшой территории. Нюх у меня оказался забит, и лагерь я не слышал. Солнце зашло как-то необычно, я пропустил момент, однако мне показалось, что оно зашло сразу в нескольких местах, отчего свет растекся по всем четырем небесным концам, и ориентироваться по солнцу тоже не получалось. Я очутился в странном пространстве, наполненном багровым светом, стволы деревьев сделались черными и мрачными, и листья, когда я смотрел на них снизу, на просвет были похожи на кости.

Стемнело окончательно, а я все брел меж деревьев, больной, усталый и ненужный. Здесь негде было путаться, озеро, ручьи, город и болота, и лесная дорога – куда ни двинься, наткнешься, но ни на что я не мог наткнуться, лес сделался одинаково мертвым и пустым, я потерялся в нем, я вообще давно потерялся…

И вдруг мох подо мной промялся, и я, не успев даже понять, что случилось, ухнул вниз, в темноту.

Испугаться я успел, если честно. Потому что решил, что это волчья яма, это было первое, что пришло в голову. Я ждал ржавых железных штырей. Или заточенных кольев. Или какой еще другой арматуры.

Не в этот раз.

Глава 4

Яма

Бродяга.

Так тогда сказал Клипер. Дух, забывший имя свое, это я. А мог бы быть дельфином, наверное, рассекать воду острым рылом, пасти стальные стада ставрид, следить за китовыми караванами, не знать границ, нестись в даль злой бездумной торпедой. Наверняка дельфином лучше. Море свободно, и в море нет этих… Хотя, собственно, почему нет? Океан огромен, вся планета – почти один океан, а в нем глубины, в нем мрак, в котором спят свои левиафаны и свои бегемоты.

Собственно, выбор не так уж велик. Обезьяны? Обезьяны – пародия на человека, лошади глупы, кошки… Слишком маленький мозг. Псы и дельфины. Может быть, тигры, хотя тигры – это те же кошки, а значит, с мозгом не дружат. Впрочем, нелюбовь к кошкам, это во мне от породы, бытие определяет сознание, конечно, далеко не целиком, но определяет, и кошки во мне вызывают всегда отвращение, даже сейчас.

Собаки. Наиболее подходящий объект.

Я зевнул и осмотрелся в сотый раз.

Видимо, это был старый колодец. Идеальная ловушка – поверх люка нарастал тонкий нежный слой мха, неудачник ступал на него и закономерно проваливался внутрь.

Стены бетонные, хотя и поросшие бесцветным прозрачным мхом, на дне тоже мох. И скелеты еще на дне. Кошачьи. Штук пять, не меньше. Глубина колодца метра три, для кошки не проблема, если бы не этот мох. Мох обрывался под когтями и кошки падали вниз, а потом пробовали еще, и снова падали, ну и все. Хотя откуда посреди леса кошки?

Кто его знает. Мир – странная штука, кошки в самых неожиданных местах, теперь к кошкам прибавится собака. Потому что если даже кошки не выбрались, то куда уж мне, останусь здесь.

Скелеты были сухие и спокойные, умиротворенные, что ли. А еще в колодце было тепло, я поплотнее закопался в мох и закрыл глаза, спал, как всегда.

Мне снился дом. Мой старый дом, пахнущий прошлым веком. Люди. Те, что меня любили, те, что считали своим. Па, и Ма, и Ли. Те, что потом предали. Я видел их и знал, что они меня предадут, но я не мог от них отвернуться, я улыбался и верил, что все будет в порядке, во сне хотя бы.

Иногда я просыпался и смотрел в небо, на звезды, потом снова засыпал, и мне снились кошки. Сначала явился Кики, сел и стал смотреть, а потом еще другие подтянулись, и тоже давай пялиться, хотя если Кики я знал неплохо, остальные кошки были мне незнакомы.

Не шевелились еще они, то есть сидели, смотрели и все. Неприятные кошки, вроде как и не кошки вовсе, что-то в них присутствовало постороннее, никак не мог уловить что. А потом вдруг оказалось, что кошки эти сидят ко мне спиной, мне почему-то сделалось очень интересно заглянуть этим кошкам в морды, но сколько я ни старался, у меня не получалось, кошки продолжали сидеть ко мне загривками. И при всем при этом мне было страшно увидеть этих кошек спереди, и страшно, и любопытно.

На следующий день прямо с утра я попытался выбраться. Ну, хотя бы попробовал попробовать. Ночью выпала роса, она скапливалась на мху, и я собирал ее языком, воды получилось довольно много, так что смерть от жажды мне не грозила. От голода тоже, во всяком случае, в ближайшее время. Надо подумать о будущем. Собственно, будущего у меня совсем немного, полтора метра в диаметре. Как-то я видел фильм про американские мертвые ямы – провалы в земле, куда периодически падали разные животные, и за тысячи лет накапливались тысячи скелетов. Интересно, с какой очередностью эти кошки сюда валятся? Раз в два года?

Я не испытывал особых надежд, даже дураку ясно, что вылезти отсюда не получится. Если бы тут имелась железная лестница, я бы, конечно, попробовал. Я знал пару овчарок, не очень далеких, но при этом чрезвычайно ловких псов, способных взлезать по совершенно вертикальным приставным лестницам, пару раз я пробовал, у меня не получилось, выше трех ступенек не продвинулся. Здесь лестницы не было вообще, для очистки совести я подпрыгнул, приземлился неуклюже, раздавив при этом прах какого-то Васьки. Прыжковая техника здесь не поможет. Вообще мало что, пожалуй, поможет, разве что потоп. Плавать я умею неплохо, так что если колодец зальет, я смогу всплыть.

А еще можно лаять. В принципе лагерь недалеко, в лесу тихо, и можно попробовать.

Я попробовал и выяснил, что голоса почти не осталось, вчерашнее сидение в ручье убило голос, я хрипел и брызгал слюной, выдавливая из себя только хрип и кашель. Но я все равно постарался. Только впустую, меня не слышали. Я мог тут орать до потери голоса, звук гас в стенах и улетал вверх. Хоть заорись – в космосе тебя никто не услышит. Поэтому я перестал лаять и лег в мох. Надо экономить силы, беречь воду, и думать о будущем, и не думать о том, что в колодце как-то тесновато.

Нет, тут на самом деле тесновато. Я сделал шаг вперед и уперся носом в бетон, сделал шаг назад и тоже встретился со стеной, и по бокам тоже была стена, вокруг, и колодец сжимался, и мне начинало казаться, что через минуту он сожмется совсем.

Я начал задыхаться. Я понимал, что это психика, воздуха здесь больше чем достаточно, тут смогут трое дышать вполне свободно, не то что я один, просто паника. Надо успокоиться, лечь на землю, зевнуть и хрустнуть шеей.

Так и сделал. Глаза не закрывал – стоило закрыть – и голова начинала беспощадно кружиться, просто смотрел в одну точку. В стену, в растрескавшийся бетон, сквозь который проросла трава, похожая на крапиву. Растрескавшийся бетон, холод, жара, вода, с каждым годом раскол все шире и шире, и вот уже можно ковырнуть…

Я протянул лапу и ковырнул, и неожиданно кусок бетона отвалился. И я ковырнул еще, и отвалился еще кусок, тогда я стал ковырять и ковырять и скоро проделал в стенке дыру, в которую можно было просунуть голову. Тогда я подумал, что в этом, наверное, есть какой-то смысл. А что, если раскопать побольше? Бетон просядет, надломится, и я смогу прокопать лаз. Конечно, тут лес и старые деревья, и корневая система наверняка развита, это не страшно, с корнями я справлюсь. Буду рыть лаз, это займет меня и отвлечет от кислых мыслей, и вообще, я не какая-то там кошка. Кошка не смогла бы прорыться, а у меня сил хватит, башка-то пролезла.

Не очень хорошо пролезла, надо бы расширить лаз. Я сплюнул и принялся грызть бетон. Он был размокший и мягкий, довольно легко крошился под зубами, иногда я натыкался на старую арматурину и отгибал ее. Через полчаса я расчистил место для раскопа, сломал зуб, он добавился к кошачьим зубам на дне, ладно, пускай, жизнь – это путь потерь, надо двигаться дальше. Я обрадовался земле, она была подходящая – мягкая, с преобладанием песка и редких корней, довольно мягких, я их легко перекусывал. И копал.

Это было не очень сложно, в конце концов, копать не слишком интеллектуальное занятие, зато из головы все ненужные мысли выбивает. Вот я и копал.

Через два часа когти расслоились, еще через час сломались, я остановился и почувствовал боль. Лапы в крови и в земле, лапы сильно печет, пришлось выползти из норы. Я не только сломал ногти, я еще стер подушки, так что даже стоять было трудно, приходилось лежать на брюхе. Я прокопал около метра, под небольшим уклоном вверх, узкий лаз, в который можно было протиснуться с трудом. Ничего, нормально, можно выкопаться. Если бы не лапы, наверное, через пару суток я смог бы выбраться наружу, теперь же придется ждать, пока лапы восстановятся, хоть чуть, пусть хотя бы коростой покроются.

Я лег на бок и опять уснул, провалился в жаркий мучительный сон, в котором вокруг меня опять стояли коты, а еще ног у меня не было, вместо них красные горячие шары, в которых пульсировала боль. Хотелось проснуться, но я нарочно не просыпался, терпел, так что боль в конце концов рассосалась, сон победил.

Проснулся и попробовал повыть. Выть было легче, чем лаять, только все это опасно. Ну, услышат, ну, придут, заглянут. Так и вытаскивать меня не станут, зачем? Плюнут разве что. Так что зови не зови, вой не вой, только тоскливее делается, решил сидеть молча, одиноко. Вообще, это интересно – оказаться в яме. Мир исчезает, вот только что он был огромный и загадочный, простирался и все дела – и вот вдруг он сжимается до полутора метров вокруг тебя, делается мал и забит кошачьими костями.

Умирать в одиночестве – невеселое дело, конечно, мне не привыкать… Но все равно.

После полудня опять попробовал копать. Уже не получилось. То есть совсем никак – каждое движение вызывало боль, я перегрыз несколько корней и вернулся в колодец. Все. До завтра рыть не смогу. Может, и до послезавтра. Когда лапы зарастут, попробую еще – если хватит, конечно, сил. Или зубами попробовать?

Попробовал. Копать зубами оказалось не очень, земля, конечно, поддавалась, но… Кому непонятно, может попробовать.

Я вылез из норы и лег. Теперь дно колодца было засыпано почвой, и мха не осталось, пришлось лежать в земле. Свежая земля напоминала о могиле, настроение от этого не особенно улучшалось, но делать было нечего. Так прошел день, и стало темнеть. За день я не услышал ничего, то ли колодец на самом деле располагался далеко от лагеря, то ли в лагере больше не осталось никого. Я бы на месте руководства после лисьего нашествия уже давно вывез бы всех детей, подальше бы вывез, или вообще по домам отправил. Потому что птицы просто так не дохнут и лисы просто так не убегают, это ведь все знаки вполне себе недвусмысленные, любой разумный человек задумался бы.

Хрустнула ветка. Я насторожился. Ветка хрустнула вдруг, случайно. Кто-то подкрадывался. Именно подкрадывался – если бы он просто шагал, я бы уже давно знал о его приближении. Значит, он шагал осторожно, значит, намерения у него были не слишком добрые.

Камень. Он ударил в бетонную стенку колодца, отскочил и хлопнул меня в лоб. Едва не попал в глаз, больно, я едва не завыл, но удержался, и тут же в колодец попал еще один камень, и в этот раз он угодил мне в лапу. Это было еще больнее, я заорал.

Там, наверху хихикнули и защелкали, щелчки походили на велосипедную трещотку, а хихиканье я узнал.

Шерсть у меня немедленно встала дыбом. И сердце забилось. И все внутри заболело, и сердце, и легкие, и желудок, и, кажется, кровь даже заболела. Захотелось заорать и выпрыгнуть в окно, не было тут окна, об стену с разбега захотелось. Только разбежаться здесь было негде.

Они меня нашли.

Нашли. Я прокусил язык.

Камни падали почти до утра. Тварь таскала их с берега озера и кидала издали, к колодцу не приближалась – я ее так ни разу и не увидел. Только слышал. Иногда она смеялась, иногда начинала прищелкивать, иногда что-то говорила на непонятном языке, от которого у меня бежали по спине мурашки, щерились клыки, а кожа на переносице собиралась в складку. Я не понимал смысла слов, но самих слов было достаточно, эти слова могли свести с ума, могли убить, что-то древнее и темное.

Она не решалась напасть. Если бы я встретил ее в лесу, шансов у меня было бы мало, другое дело в колодце, в тесноте. Поэтому и не нападала. Камни иногда прилетали вполне себе изрядные, размером с грейпфрут. Я прятался в раскопе и прикидывал – если она накидает камней достаточно много, я смогу по ним выбраться. Если до этого она меня, конечно, не убьет.

Иногда она прекращала обстрел и приближалась, чтобы убедиться, прислушиваясь ко мне, к моему сердцу. Она слышала, что я еще жив, и смеялась.

Иногда я срывался. Не от страха, от безысходности – принимался бешено лаять и кидаться на стены. Тогда она смеялась громче и с удовольствием, ее забавляла моя ярость, и вместо камня она кидала в колодец шишку. Тогда я лаял, старался придать голосу побольше ярости. Чтобы не возникло искушения подойти и расстрелять меня с короткого расстояния.

Наверное, это подействовало – тварь так и не приблизилась, кидалась издали камнями, утром ушла. Перед этим приблизилась к краю колодца и заглянула. Я увидел темный силуэт на фоне звезд. Я думал, она что-нибудь скажет. Но она промолчала. Она вытянула руку и разжала ладонь. Я шарахнулся в сторону, почему-то подумал, что она мне подкинула гранату, но это оказалась не граната.

Просто мертвая птица.

Глава 5

…И заглянут в окна

Теперь они не оставят меня в покое. Тварь ушла, но я был уверен, что она вернется вечером, едва только начнет темнеть, и скорее всего вернется не одна. Они соберутся вместе, спустятся к озеру и наберут булыжников. А потом просто похоронят меня заживо, это в их обычаях, они ведь любят, когда смерть медленна и мучительна. После меня они займутся лагерем. Вообще, вряд ли им нужен я, нет, у них совсем другие интересы, но и меня они тоже не отпустят.

Ведь я их чую.

Я долго пытался понять – с чего это началось. Раньше ведь их не было, я точно помню. А потом…

Сначала одна. Одна, и я думал, что единственная. Что жара разбудила тварь, проникшую в мою семью, дремучее зло, зверя, охотившегося на людей тысячи лет назад. Оказалось, что я был не прав.

Их было много.

Я замечал их присутствие в больших городах, и в скромных поселках, и везде, где были они, пропадали люди.

Они приходили к людям, и начинали жить рядом. И никто не видел, что это не люди, глупые иволги упрямо выкармливали на свою голову кукушат. Иногда, пробираясь сквозь лес, я обнаруживал ямы, похожие на могилы, точно кто-то выбирался из-под земли. Иногда я слышал запах тварей в поездах, приходивших с юга. Иногда я их видел среди людей – с виду почти как все, почти неотличимы.

Если бы не запах.

А еще очень часто я встречал собак, обычно мертвых.

Возможно, пришло их время. Земля разверзлась и выпустила дремавшее зло, солнце жарило не прекращая много дней, вымерли птицы, и собаки перестали быть друзьями.

Так вот оно.

Так.

Я проснулся поздно после рассвета, с распухшими лапами, с распухшей головой, с закисшими глазами. Вчера, когда я пытался выкопаться из колодца на поверхность, я сильно засыпал глаза землей, и теперь они воспалились, болели и ныли. Расслоившиеся когти зудели и чесались, хотелось пить, но вся влага, собравшаяся на мху, к моменту моего пробуждения уже испарилась, и мох просох, я взялся его жевать, но и здесь влаги добыть не удалось. Конечно, это не очень смертельно для человека, однако для меня уже завтра может стать серьезной проблемой. В обезвоживании нет ничего хорошего, придется проснуться пораньше и ждать, пока на стенках начнет собираться влага. А сегодня придется помучиться, в последнее время я это только и делаю, наверное, оттого, что совсем немного мучился раньше, ничего, придется потерпеть.

И надо копать. Копать, только так можно спастись.

Я сунулся в откопанную вчера нору и попытался копать, и, конечно же, не получилось – лапы немедленно ответили горячей болью, так что пришлось вернуться в колодец. Некоторое время я лежал в земле, глядел в стену и старался не думать, что получалось не очень хорошо, думал как нарочно. Время текло медленно, как оно всегда течет в таких ситуациях. Снаружи все было, как всегда, тихо и мертво и от этого становилось страшнее. Вернее, плоше, страшнее – нет, совсем недавно я понял, что у страха есть всего две степени, собственно страх и ужас. И всё. Последнее время я часто находился в состоянии ужаса, так что страшнее мне не стало. Обидно просто – не хотел я вот так глупо и бесполезно, не в схватке, не в бою, а в яме. И ладно, если просто сдохнешь, так ведь до этого можно и с ума сойти.

Я снова решил спать. Делать все равно нечего, а выспаться никогда не помешает. Я устроился поудобнее у стены, подальше от камней, и снова уснул, закрыв больные глаза.

Собаки вообще спят при каждой возможности.

И снова мне приснился сон, только в этот раз мне явились запахи. Сначала лимон, потом мята и железо, и кактусы, а потом сразу соль и ветер, а еще песок и янтарь, он пах просто превосходно, почти так, как корица. Через миллион лет здесь будет море и дюны, и какие-нибудь уроды с мохнатыми ушами станут добывать этот янтарь и делать из него безвкусные бусы, и среди янтаря будут лежать наши кости и черепа, мои и кошек – что может быть хуже? И кто-нибудь возьмет мой гладкий белый череп и вставит в него янтарные глаза с дохлыми мухами.

– Бугер! Бугер!

Кто-то шел по лесу и звал какого-то Бугера, придурок Бугер не нашел другого места, чтобы потеряться.

– Бугер, ты где?!

Интересно, это кто?

Знакомый голос.

– Бугер!

– Да нет его тут. Давай спорить, а?

Второй голос мне тоже был знаком.

– Да еще немного поищем – и все, десять минут…

Они, Циркач и Пугливый. А Бугер это, кажется, я, ну в принципе на ту же букву.

– А почему Бугер? – спросил Пугливый.

– У соседей пса так звали, хороший был… Слышал – вчера Власов домой звонил. Просил родителей забрать его, говорил, что тут его убить хотят.

– Убить?

– Ага. Все про вампира твердит. Вампир его типа как выбрал, вампир его наметил, вампир за ним придет, вампир каждую ночь за ним наблюдает…

– А я ведь тоже видел, – перебил Пугливый.

– Что ты видел?

– Вампира. Ну, может, это не вампир был, а… Не знаю кто. Я вчера в бане полотенце оставил, сегодня с утра пошел забрать, а в кустах вроде как человек.

– Днем вампиры не ходят, – возразил Циркач.

– Это не совсем настоящий вампир, наверное. На бродягу похож, вся одежда лохматая и грязная. Я как его заметил, у меня сразу голова заболела сильно-сильно.

– Да… – протянул Циркач. – Странно все это. И вампир этот… И собака пропала.

– И лисы, – напомнил Пугливый. – Я про такое и не слышал. А в соседнем лагере зайцы. У нас лисы, а тут зайцы. Не то что-то происходит, животные с ума посходили. Сестра двоюродная мне звонила, у них в городе вообще бабочки.

– Бабочки?

– Ага, – подтвердил Пугливый. – Просто нашествие бабочек, говорит. Но не простых, а черных, и они стаями летают и на людей набрасываются.

– Зачем?

– Глаза стараются выпить.

Мальчишки замолчали, видимо, обдумывая про бабочек, раздирающих глаза, я тоже прикидывал – стоит ли мне погавкать, чтобы они услышали.

– Вранье, – сказал Циркач. – Вранье, наверное – ну, про бабочек… А может, и не вранье, с чего эти лисы побежали?

– А ты хвосты видел?

– Ага. Лисы хвост отбрасывают – вообще интересно, да? Как лоси рога. Ладно, пойдем, еще там поищем, у озера.

– А может, не стоит? – Пугливый вздохнул. – Он, наверное, убежал, когда лисы пришли, он не дурак ведь. И вообще, ты чего так к этим собакам привязан, а?

– Да так… – Циркач щелкнул зубом. – Просто такая собака мне жизнь спасла.

– Как это?

– Да тонул когда-то.

– В проруби?! – с непонятным восхищением спросил Пугливый.

– Почему в проруби? Нет. В пруду. Я с мостика свалился, на лягушек засмотрелся – и тонуть стал сразу. А тут как раз мимо собака пробегала, увидела, что я тону и сразу в воду прыгнула.

– И она тебя вытащила? – удивился Пугливый.

– Ну да. Она стала рядом плавать, а я за ее ошейник держался, пока взрослые не прибежали. С тех пор я таких собак уважаю, хотел даже завести, только у нас у матери кошки все время живут, мне не разрешают… Знаешь, я когда эту собаку увидел, я подумал, что это не случайно.

– Как это? – не понял Пугливый.

– Ну, так. Я думал, что таких собак уже не осталось, и вдруг тут… А теперь она потерялась.

Я гавкнул.

– Ты слышал? – спросил Пугливый.

– Вроде да… Лает вроде…

Они замолчали, прислушиваясь, а я стал лаять громче. В этом было что-то унизительное, совсем немного, но все-таки. Ладно, хочешь жить, забудь про гордость.

Захрустел сухой мох, над краем колодца показались две головы.

– Он здесь, – прошептал Пугливый. – Вот это да… Как он сюда попал?

– Провалился, – ответил Циркач. – Я же тебе говорил, тут полным-полно подземных ходов, тут подземелья всякие, могилы.

– А что теперь делать?

Циркач не ответил. Он думал. А я ждал. Я знал, что делать – надо незаметненько сбегать в лагерь и взять лестницу, лестницу спустить ко мне, а я как-нибудь вылезу. Конечно, я не дрессированная овчарка, но тут уж как-нибудь напрягусь и вскарабкаюсь, к тому же если поставить лестницу правильно, наклон будет не такой уж и крутой.

Главное, чтобы они не позвали физрука, завхоза или еще какого взрослого, если у них хватит ума… Надеюсь, что хватит. Хотя они еще совсем мелкие, что с них взять.

– Надо веревку достать, – неуверенно предложил Циркач. – Можно от бани, там белье сушится…

– И что с веревкой делать? – спросил Пугливый.

– Бросить ему…

– Ага, а он сам этой веревкой обвяжется.

Можно завязать в узел, чуть не выкрикнул я. Навязать большой такой узел, я за него ухвачусь зубами, а вы потянете, и в общем-то можно вылезти даже отсюда. А может, и нет – вряд ли им получится меня вытащить вдвоем, я здоровый, для меня таких трое надо.

– Да, – вздохнул Циркач. – А что тогда делать?

– Надо подумать. – Пугливый почесался.

Головы исчезли. Лестницу тащите, хотел крикнуть я, но вовремя решил помолчать, лучше их не пугать пока. Если честно, я совсем не мог придумать, как еще меня можно вытащить.

И вдруг я услышал, как они уходят. Оба, и Циркач и Пугливый. Если честно, я едва не завыл, с трудом удержался, кинулся на стенку, скрипнул зубами. Сел. Смотрел на небо, там летел самолет, кажется, бомбардировщик, моторов слишком много.

Я стал ждать. Они вернулись через час. Шагали тяжело, что-то тащили, я очень надеялся, что это лестница. Но оказалось нет, во всяком случае, они не стали ее ко мне спускать, что-то такое сбросили на землю, и задышали тяжело, отдыхая.

– Надо кому-то слезть, – сказал затем Пугливый. – То есть в яму спуститься.

– Зачем?

– Установить, что непонятного-то. А он по ним и выскочит.

– А если не выскочит?

– Он же не дурак, – усмехнулся Пугливый. – Знаешь, я читал, что такие собаки сообразительные, мне кажется, что он поймет. А сверху не установить, надо слезать. А ты с собаками лучше меня знаком.

Оба помолчали, покряхтели, что-то подвигали. Я их вполне понимал – кому хочется лезть в яму к такому, как я? Я бы сам не полез, и никому не советовал бы.

– Ладно, – сказал Циркач.

Он заглянул в колодец.

– Ты как? – спросил он. – Безобразничать не станешь?

Пришлось сыграть собачку. Это довольно унизительно, но иногда приходится, в самых безвыходных ситуациях, конечно. Я уселся на землю, свернул умильную просительную морду, повилял хвостом, и даже поскулил, что было уж совсем позорно.

– Да ничего он вроде, – сказал Циркач. – Жрать, кажется, хочет. Такие собаки всегда жрать хотят, они могут слона слопать.

– Смотри, чтобы он тебя не слопал, – усмехнулся Пугливый. – А то потом…

Циркач не ответил, полез в колодец. Достаточно ловко он это делал, видимо, гимнастикой занимался. На всякий случай, я сместился поближе к норе, а вдруг Циркач свалится мне на голову? Но он не свалился. Он спрыгнул на камни и повернулся ко мне.

– Привет, – сказал он и стал отряхивать колени, долго и тщательно отряхивал, со старанием.

Все-таки он немного боялся. И руки дрожали, и в глаза старался мне не смотреть. Чтобы его хоть как-то подбодрить, я улыбнулся и протянул ему лапу.

Это тоже производит впечатление, мальчишка не удержался и пожал. Это как условный рефлекс – если собака протягивает лапу – ее надо пожать – и наоборот, если просят, ты протягиваешь лапу.

– Ты как? – спросил Пугливый сверху. – Все в порядке? Спокойно?

– Угу. Давай ящики.

Пугливый начал опускать в колодец ящики из-под яблок, легкие деревянные ящики, которые Циркач устанавливал друг на друга. Через пару минут в колодце выстроилась пирамида, все понятно, умненькие детки.

– Надо лезть, – сказал мне Циркач. – Вот так примерно…

– Кто здесь?! – нервно спросил Пугливый. – Кто?!

Мы поглядели вверх, Пугливого не было видно, зато он нервно хлюпнул носом.

– Что такое? – спросил Циркач.

– Мне кажется, тут кто-то есть… – прошептал Пугливый. – Там шевельнулось…

– Да это ветер, – сквозь зубы сказал Циркач.

– Никакой это не ветер! – нервно прошептал Пугливый. – Не ветер! Там черное что-то было! Черное!

– Спокойно! – Циркач принялся устраивать ящик на ящик. – Спокойно, я уже лезу…

Он вскочил на ящик и ловко вылез из колодца и тут же позвал меня сверху:

– Бугер! Давай! Давай, лезь!

Я поставил лапы на коробку, собрался, оттолкнулся, перескочил на второй ящик, оттолкнулся еще и вылетел на поверхность. Свобода. Воздух. Свет. Запахи, много, и со всех сторон, за время сидения в колодце я привык к вязкому запаху земли, мха и корней, я зажмурился от ароматов, обрушившихся на меня, потерял дыхание, несколько секунд ушло на то, чтобы проморгаться и продышаться, и запустить голову.

А мальчишки стояли и смотрели в лес, не на меня. Обычный сосновый лес, деревья, смола, лето, с одной стороны лето, и кажется, что все хорошо, что ничего не происходит…

– Я видел! – кивнул Пугливый. – Там же что-то… Пошевелилось!

Я попробовал воздух. Странно. Лес, обычный сосновый лес, деревья, мох, а между ними воздух, бездвижимое пространство, заполненное дыханием деревьев. Но почему-то неприятно. Мир продолжал меняться, в нем что-то рушилось, рассыпалось и оседало, ткань мироздания растягивалась и дрожала, как воздух над перегретым асфальтом, наверное, от этого и возникали видения. Мне тоже казалось, что за нами наблюдают.

Или не казалось. Ведь твари добрались досюда.

– Это от жары, – объяснил Циркач. – Воздух разогревается, начинает подниматься – от этого и представляется… Рефракция называется. Или резонанс…

Циркач замолчал.

Все подростки отпетые реалисты, они верят во что угодно – в рефракцию, в дифракцию, в резонанс, во все, но только не в черта. А иногда стоит поверить и в черта.

– Что или? – насторожился Пугливый.

– Или наводнение. По телику показывали, что перед стихийными бедствиями люди видят призраков. Это от звука происходит.

В звук, в цвет, не в черта только.

– От какого еще звука? – не понял Пугливый.

– От инфракрасного, – ответил Циркач. – Этот звук люди не слышат, а вот животные слышат. И они от этого звука с ума сходят, на берег выбрасываются…

– Кто на берег выбрасывается?

– Киты, кто еще? Дельфины всякие, осьминоги. А лисы убегают.

Я зевнул, как мяукнул, челюсть при этом хрустнула, Циркач и Пугливый отвлеклись от леса и своих дум и уставились на меня.

– Смотри! – прошептал Циркач. – Смотри, у него лапы все обгрызены!

– Зачем он их обгрыз? – спросил другой, как всегда испуганный.

– Не знаю… Может, он сдвинулся? С ума сошел, пока в яме сидел. Я слышал, собаки отгрызают себе лапы, если сильно психуют.

Надо их шугануть. Рявкнуть, пусть бегут. Они все должны бежать, как можно быстрее, как можно дальше отсюда, теперь здесь небезопасно. Наоборот, лагерь «Лисий Лог» – чрезвычайно скверное место, чрезвычайно, потому что тварь совсем не зря здесь появилась, у нее планы. У них всегда планы.

– Он как-то нехорошо смотрит… Собака то есть..

– А ты как бы смотрел, если в колодце бы просидел?

– Ну да, наверное… Слушай, Власов говорит, он опять вампира видел.

Циркач хихикнул, но неуверенно, оглянулся при этом.

– Ну, хватит, – попросил Пугливый. – Вампира видел… А Бэтмена он не видел? Человек-паук еще, знаешь ли, он не заглядывал…

– Точно тебе говорю, – прошептал Циркач. – Он ведь даже обделался от страха, и из палаты не выходит.

Теперь хихикнули оба. Но тоже не очень весело, неприятно им.

– Власов черешней отравился, – возразил Циркач. – Вот его и пропоносило, всю бумагу извел…

– А испуган он по-настоящему, и это не от поноса, – хихикнул Пугливый. – Он говорит, что вчера вампир снова в окно палаты заглядывал, долго стоял, смотрел, и вроде как когтем по стеклу скреб.

– Я же говорю – черешней отравился. – Циркач снова оглянулся. – Вот его и заглючило.

– Власов говорит, что он на него смотрел, вроде как гипнотизировал. Он вроде как и голос у себя в голове слышал, этот голос его на улицу просил выйти. А наутро Власов у себя под кроватью нашел пучок веток, связанных красной ниткой!

Холод. Он пробежал по животу декабрьским сквозняком, я заворчал, мальчишки посмотрели на меня.

– Странно, – сказал Циркач. – Он как будто понимает. Ему не нравится, когда ты рассказываешь про вампира.

Я зарычал еще.

– Пойдем отсюда. – Пугливый взял Циркача за руку. – Тут что-то происходит. Эта собака, она тоже… Я слышал про таких…

– Может быть…

Циркач смотрел на меня. А я на него.

– Бегите, – сказал я.

– Рычит… – выдохнул Пугливый. – Пойдем, а?

– Наверное…

Они стали пятиться.

– Бегите, – сказал я.

Они не удержались и кинулись прочь. Циркач и Пугливый. Глупые мальчишки, они спасли мне жизнь, вытащили меня из смерти, я их запомню. Спасибо, Циркач и Пугливый. Циркач, он никогда не ел суп, потому что терпеть не мог жареный лук. Пугливый, он всегда носил в кармане маленького резинового дракончика, и любил жевать под одеялом хлеб. Они бежали в лагерь, и им было страшно – потому что вчера ночью к ним приходил вампир.

И мне было тоже страшно, потому что я знал – это правда.

Хотелось пить – я вдруг почувствовал жажду, роса-росой, но воды мне сильно не хватало, и я побрел к ручью. Я долго искал ручей. Старался его учуять, услышать по увеличивающейся влажности, но ни яичного запаха, ни влажности не слышал, я начал уже подозревать, что дело во мне. Что я утратил нюх и чутье, такие вещи случались, но никогда я не мог подумать, что это случится со мной.

Потом я его все-таки услышал. Пробрался через поникшие заросли непонятной травы красноватого цвета и спустился к ручью. Ручей пересох. Это было странно – еще недавно он был холодный и отчасти полноводный, теперь ужался почти в два раза, словно ночью заявился огромный безмозглый великан и выдул все, чтобы остудить свое разгневанное нутро.

Я осторожно попробовал воду. Теплая. Не то чтобы совсем, но совсем не такая, как раньше, хотя пить и можно. И лапы надо лечить, вытягивать лапы.

Лакал, стараясь не спешить, чтобы не повредить желудок и не отравиться, пил медленно, вода словно выцвела и не отличалась прежним вкусом, точно трехдневный забытый на подоконнике чай…

Я рыкнул и отступил – по воде медленно плыла кровавая клякса. Вообще-то кровь растворяется в воде, легко растворяется, но сейчас мимо меня проплыл кровавый сгусток размером с кулак, он походил на красного дохлого осьминога. Я шарахнулся в сторону. Откуда тут…

Еще. По воде плыл еще один сгусток, не сгусток даже, приглядевшись, я обнаружил, что это вообще не сгусток, а кусок мяса, из которого торчала длинная, чуть желтоватая жила. Я стоял в воде у берега, и смотрел на это. И очень хотел отсюда бежать, вот прямо сейчас.

Конечно, я знал, что я не побегу. Потому что если я убегу, то между Циркачом, Пугливым и тварями не останется никого. А кроме этих двух еще пятьдесят с лишним голов, вполне себе нормальных людей, которых я не люблю, но и бросить не могу.

Вурдалаки придут – и заглянут в окна, и никто их не встретит, потому что в них никто не верит, верят в резонанс. Вурдалаки придут, окружат здание и дождутся полночного часа, и никто не сможет уйти.

Конечно, я не боец. Какой я боец – я старый, со сломанными когтями, с истертыми лапами, со сбитым дыханием, со сломанными зубами. Я слаб, я слишком много видел, я знаю, как будет. Они заглянут в окна.

Этому не будет конца.

Я двинулся вверх по течению. Брел по воде, стараясь не ступать на песок, перешагивая коряги и камни. Ручей был пуст, стало меньше воды и исчезла рыба, и жемчужницы вылезли на берег, сдохли и протухли, птицы не сожрали их, и над ручьем в некоторых местах воняло, но я брел и брел. Там, впереди, меня ждало страшное, но я знал, что не могу это обойти, судьба. Наверное, судьба, точно, судьба, за поворотом, в глубине.

За поворотом овраг был шире, а берега более отлогие, ручей разливался и достигал метров трех, песок желтого цвета, и еще больше коряг, черных, неопрятных, похожих на ведьмины руки, с длинными лохмами водорослей. Среди этих коряг лежало черное и большое, сначала я испугался, что это человек – по размерам походило. И запах примерно такой же – тяжелая вонь протухшего мяса. Я долго не решался подойти. Во-первых, я не хотел видеть мертвеца, ничего хорошего в том, что ты увидел мертвеца, нет. Во-вторых, я опасался ловушки. После колодца мне совсем не хотелось угодить в западню, поэтому я и не торопился, нет, не торопился. В-третьих…

Я решил посмотреть все-таки. Приблизился.

Кабан. Довольно крупный и взрослый, судя по клыкам, как он там называется, секач? Никаких кабанов тут вроде не водилось, во всяком случае, я не замечал. Кабана я бы заметил, то есть следы точно, кабаны, кажется, землю роют, корни жрут, желуди всякие. Тут определенно их не водилось, тут лисы, да и то когда-то. Откуда тогда кабан?

Лежит недавно, но в такую жару все разлагается быстро, ладно, если черви не завелись. А может, и не завелись – мух почему-то нет. В боку, кажется, дыра, из нее кровавые сгустки, а еще из-под загривка торчит сук, причем прошел насквозь – воткнулся в бок, а выскочил из спины, похоже было, что кабан прыгнул сверху и напоролся на эту корягу. Сам, что ли?

Кабан-самоубийца, вот новость. Хотя по нынешним временам все может приключиться. Впрочем, вряд ли это осознанно получилось – скорее всего кабан попросту убегал, да на корягу и напоролся. И сдох в ручье, бывает, целая куча мяса, неплохо бы поесть.

Затошнило. Почему-то мне стало этого кабана сильно жаль. Глупое животное, жило себе в лесу, жевало желуди, коренья выкапывало, а потом раз – и страшно. Так страшно, что забыл он про свои коренья и кинулся бежать, бежал-бежал и на сук напоролся.

Совсем все плохо. Птицы передохли, ручьи пересохли, жара. Я выбрался на берег и вообще выбрался из оврага. Было слышно, откуда этот кабан пришлепал, я отправился по следу. В последнее время я совершал много разных поступков, в которых было трудно различить смысл, вот как сейчас.

Я шел по лесу и видел кабаньи следы. Сломанные ветки, кора, сорванная с деревьев, вырванный мох, кабан, как лиса, пер напрямую, не задерживаясь, до смерти. Так я брел, наверное, километра два или больше, пока не остановился, у камня, похожего на яйцо.

Я остановился и понял, что их четверо и они со всех сторон.

Они.

Это похоже на шахматы. Противники еще не успели сделать ни хода, но партия была разыграна, и финал был известен. У меня оставалось еще некоторое время, пока они не начали, и я думал. Почему они не напали сегодня на мальчишек. Это ведь так удобно – эти дурачки сами вышли в лес, подставились, легкая добыча. Но твари не напали, они так и остались в тени, потому что им нужен был я. Я оставался опасен, я мог поломать их план, и они решили со мной покончить.

Уже четверо, постепенно подтягиваются. Четверо. А к вечеру их тут больше десятка будет, а то и два, и голодные. Кабана загнали, а жрать не стали, видимо, просто для тренировки, а может, и этот кабан тоже им мешал чем-то. Или для удовольствия, хищники убивают для удовольствия, я же говорил. К тому же кабанятина не есть их главное блюдо.

Наверное, они все-таки вели меня от колодца. Ждали, пока я останусь один, знали, что я захочу напиться и не пройду мимо кабана, и я не прошел, тоже дурак. Ладно, все равно бы добрались, с кабаном – без кабана. Что дальше делать?

Бежать. Но не сразу, если рвануть сейчас, у них сыграет инстинкт, и они кинутся за мной, не удержатся, разорвут. Поэтому не надо их провоцировать. И надо увести их подальше от лагеря.

Я потянулся, всем своим видом показывая, что ничего не понимаю, что я лопух и готов к тому, чтобы меня разодрали, после чего поковылял, прихрамывая, от лагеря прочь.

Они двигались параллельно, держали меня в плотной коробочке, но как они ни старались, перемещаться совсем беззвучно у них не получалось. Они как-то громко дышали, раньше я за ними такого не замечал, раньше они были почти совсем беззвучные. Все меняется, все.

Я брел по лесу, останавливался, смотрел по сторонам, срывал едва начавшую алеть бруснику, жевал. Твари не отставали. Видимо, хотели того же, что и я. Я хотел увести их подальше от лагеря, они тоже этого хотели – чтобы разобраться со мной по-тихому, без свидетелей. Чтобы не спугнуть взрослых. Потому что лагерь они хотели оставить себе. Остальным – ведь скоро прибудут остальные.

Надо было выбрать мгновение для рывка. Я шагал, усиленно изображая лопуха, шагал и вдруг понял, что нечего тянуть – надо бежать вот прямо сейчас, в сию же секунду.

И я рванул. И охота началась.

Они сразу пустились по следу. Не спешили, растягивая удовольствие.

Почти сразу они разделились – одна вырвалась вперед и вела меня, три чуть подотстали, контролировали фланги, грамотно, как настоящие охотники. Как волки.

Я бежал, знал, что долго не продержусь. Я и недолго не продержусь, я скверный бегун, особенно сейчас. Она догоняла, и я слышал за спиной насекомье с присвистом дыхание, все ближе и ближе. И опять не было страшно, потому что когда бежишь, тебе уже не страшно, ужас – это чувство первых шагов, потом отпускает. Когда бежишь, не думаешь уже ни о чем.

Неожиданно лес изменился. Я почувствовал острый технический запах, природа посерела, и я заметил вдруг, что зелень покрылась пылью, только не смог понять почему. А дальше все происходило быстро. Настолько быстро, что я не успевал думать, успевал только реагировать. Когда я почувствовал, что тварь собирается прыгнуть мне на загривок, я дернул из последних сил.

Я продрался через вялый ивняк и выскочил на дорогу. Это было неожиданно, не думал, что тут есть дорога, здесь ведь глушь, хотя в последнее время дороги строили почти везде, я выскочил на дорогу, и сейчас же над ухом заревел сигнал. Грузовик, американский дорожный крейсер, двадцать тонн, или больше, красная кабина и много хрома, он заревел у меня над ухом, и завизжали тормоза. Я рванул, выдирая с корнем остатки когтей, тормоза уже завыли, в сантиметре за моим хвостом прошло колесо.

Удар, и хруст, и вопль.

В канаве на другой стороне было полно чертополоха, я пролетел через него, раздирая в кровь шкуру, оставляя на иглах шерсть и мясо, и в самом низу я влип в густую грязь. На дороге грохотало, машину разворачивало поперек дороги, а под колесами у нее верещало и рычало.

Машина остановилась, и придорожную канаву накрыло тучей оранжевой пыли, и я почти ничего не видел, кашлял только.

Наверху гудел грузовик, я откашлялся, полез к дороге, во второй раз пробираясь через колючки, во второй раз оставляя на них части себя.

На дороге оседала пыль, в дорожной пыли валялись зеленые яблоки, вывалившиеся из разорванного борта фургона, много яблок. Колеса грузовика были перемазаны черной дрянью, похожей на деготь, дрянь воняла мертвечиной. На дороге за машиной валялась тварь. Она походила на черного паука, неосторожно свившего гнездо в недрах швейной машинки. Машинка заработала, паука сломало и выбросило вон. Попадание под двадцатитонную фуру не смогла пережить даже тварь, в конце концов, она тоже часть природы.

Повезло.

Я вообще везунчик, иногда мне кажется, что это совсем не случайно. Меня могли убить много-много раз, и до сих пор не убили. Возможно, в этом на самом деле имелся смысл. Предназначение, то-се. Вот у моего брата было предназначение, все эти мышцы-сухожилия-зубы, вся эта мощь и скорость спрессовались в тридцать последних секунд, он жил ради этих тридцати секунд. Ну, и умер тоже.

А я нет.

Грузовик, машина продолжала поскрипывать и пощелкивать, пахло давлеными яблоками и соляркой, и разлитым кофе, и химической жидкостью из разорванной тормозной системы.

Из кабины вывалился водитель. По лбу у него текла кровь, видимо, рассек бровь. Водитель покачивался и тер переносицу, он увидел тварь и испуганно направился к ней. Мне кажется, он решил, что сбил бомжа. Во всяком случае, фигура в черных лохмотьях очень его напоминала. Не знаю, что подумал водитель про меня, возможно, просто не заметил, дальнобойщики не замечают собак, даже когда те наматываются у них на колеса.

Водитель, покачиваясь, приближался к твари. Он до сих пор не понимал, он думал, что это человек, и лишь подойдя почти вплотную, увидел. И на его лице обозначилось сначала омерзение, а потом ужас. Шофер огляделся и снова меня не заметил. Он собрался и сделал шаг, и нагнулся над тварью, и его тут же вырвало. Ноги у него заплелись, и он упал, запнувшись сам за себя. Весил шофер вполне по-дальнобойному, килограмм за сто, отчего его отползание на заднице выглядело смешно, я бы посмеялся, если бы не то, что лежало в пыли на дороге.

Шофер всхлипнул и понесся к машине. Он долго пытался забраться внутрь, и у него ничего не получалось, то ли ручка была скользкая, то ли еще чего, шофер срывался и падал в пыль. При этом он, кажется, еще и плакал. Наконец у него получилось, и он оказался в машине. Двигатель зафыркал и заработал, машина скрипнула, сдвинулась и, сильно заехав на обочину, покатилась по дороге. Тварь осталась лежать и вонять, тогда и я подошел посмотреть.

Редко когда увидишь мертвого демона.

Тварь. Теперь она была похожа на человека гораздо меньше, чем та, с которой я познакомился прежде. Не знаю из-за чего, возможно, эта была старше, возможно, она моталась по лесам, или еще чего, но одежда на ней оказалась изодрана в лохмотья, при всем при том, что тварь была обряжена в толстый джинсовый комбинезон. Колеса фуры весьма сильно ее перемололи, в разные стороны торчали обломанные черные кости, будто бы покрытые мелкой поблескивающей чешуей, да и сама форма этих костей весьма и весьма отличалась – кости были точно составные, сделанные из тонких черных трубок. Вокруг них вились жилы, толстые и на вид весьма крепкие, и мослы весьма сильные. Шкура еще, кожей я бы это не назвал.

Вонь. Ага, вонь сбежавшего из зоопарка ягуара, только больного, почти мертвого, лысого, заросшего паршой. Так могли вонять только они.

Машина уехала, пыхтя пневматикой и взрыкивая двигателем, я остался один на дороге. Хотя уже не один – кусты шевельнулись и из них появились остальные, три штуки. В покое я смог их разглядеть получше. Они напоминали эту, мертвую. Черные, тощие и узловатые. И не очень напоминали людей. То есть на ту, что мне не посчастливилось встретить ранее, они совсем не походили. С виду люди вроде бы. На первый взгляд. Голова, руки-ноги, одежда. Правда, драная, грязная и какая-то мешковатая, точно одежду эту сняли с более толстых и рослых людей и надели на дистрофиков. Или если бы эти рослые и крупные люди вдруг усохли бы почти в два раза, и от этого почернели. То есть приобрели какую-то синюшную черноту, светившую из глубины кожи, они точно поднялись в мир из шахт, из подземелий, никогда не видевших света. Череп, обтянутый кожей, глаза белые и выпуклые, с маленькими, в точку, зрачками. Коричневые, будто никогда не чищенные зубы, но не расхлябанные кое-как, а острые и злые, готовые к делу. В целом твари походили на оживших мертвецов из фильмов, которые так любила Ли. Вендиго. Какие они, к черту, вендиго…

Да какая разница?!

Они везде. Пугала. Я вдруг понял, что они походят на пугала. Точно пугала ожили и отправились бродить по миру, заглядывать в окна.

И эти пугала стояли у дороги, в зарослях непонятной растительности, на меня они не смотрели, их интересовал друг. Товарищ, не знаю, как там у них. Они выползли из зелени и окружили своего. Я вдруг стал им не нужен.

Я отступил. Я пробирался сквозь ссохшуюся растительность, распадающуюся от моих прикосновений в коричневый прах, и слышал за своей спиной чавканье и хрюканье.

Уходить, надо уходить скорее.

Чем скорее, тем лучше, чем дальше, тем лучше, лучше бы на Северный полюс. Завербоваться ездовой собакой, хотя какая из меня ездовая собака, в лучшем случае возьмут тюрьму сторожить, а это не очень сладкое житие, почти всегда на цепи.

Надо что-то сделать. Надо что-то срочно придумать, срочно, когда они придут стаей, остановить их уже вряд ли получится. Кто их остановит? Физрук и завхоз? Так они ковер нормально выбить не могут… Пугливый и Циркач.

Ворваться в лагерь? Может, так? Изобразить свирепую псину, с рыканьем и брызганьем слюны, испугать повариху, куснуть – чего уж там – физрука – для увеличения эффекта. Завыть, ворваться в живой уголок, задавить шиншиллу. Конечно, это может и подействовать. Сначала бешеные лисы, затем бешеный я… Слишком долго. Для того чтобы поднялся шум, потребуется как минимум два дня, если не больше. А твари будут здесь уже к вечеру, та, что кидала в меня камни, явно разведчик, осматривалась здесь, разнюхивала тропы и наткнулась на меня. Это ее немного смутило. Или насторожило, во всяком случае, она поняла, что им здесь не будет легко, поперхнутся.

Ага, поперхнутся, как они поперхнутся – что я им смогу противопоставить? С одной и то не справиться, если же придет стая, шансов не будет вовсе. Я думал и не находил вариантов. В одиночку я вообще ничего сделать не смогу, сколько ни старайся…

И тут я услышал тарахтение. Громкое чихание, поскрипывание пружин амортизаторов и алюминиевое побрякивание – по дороге с натугой катил лагерный мотоцикл. Идея вспыхнула, и через секунду я уже несся ему вдогонку. То, что я придумал, было опасно. Весьма и весьма, но другого выхода я не видел, быстро и действенно.

Мотоцикл тащился по лесу с трудом, прицеп был забит полными молочными бидонами, двигатель стрекотал, постукивая клапанами, и погрохатывая глушителями. Скорость маленькая, километров, наверное, пятнадцать, я собрался, и, забыв про ободранные лапы, рванул через лес. Хотя это опять было больно. У меня вообще-то довольно высокий болевой порог, но все равно, для того чтобы когти подзажили, потребуется дня два. Ладно, потерплю.

Дорога виляла между деревьями, я бежал, стараясь обогнать мотоцикл, что оказалось не очень сложно – мотор чихал еле-еле.

Я обогнал его и выскочил перед мотоциклом, метров за двадцать. Наверное, я на самом деле выглядел плохо – водитель затормозил резко, со скрипом, бидоны грохнули и булькнули, водитель ругнулся. Он посмотрел через плечо, испугался, кажется. Меня часто пугаются, особенно в последнее время, после всей этой шумихи в газетах, после этих передач, молочник наверняка их видел. Он помахал мне рукой и сказал:

– Пошел вон!

Вполне так дружелюбно сказал, кстати.

Я сделал несколько шагов в его сторону, он бибикнул.

– Не подходи!

Молочник воткнул первую передачу и покатил прямо на меня, с сильно перепуганным лицом, с дрожащими руками, я немного разбежался и прыгнул.

Килограмм шестьдесят. Плюс моя скорость, плюс скорость мотоцикла. Этого оказалось больше чем достаточно, я только выставил перед собой лапы. Я не очень хорошо разбираюсь в математике, но, думаю, на молочника пришлось килограммов двести, из седла он вылетел легко. Мотоцикл еще некоторое время прокатился без водителя и врезался в дерево. Несильно.

Молочник тоже повредился не шибко, почти сразу поднялся и побежал, чуть приволакивая правую ногу, в сторону лагеря. Жить будет. Если вовремя уберется отсюда, подальше от лагеря, вообще подальше.

Я рявкнул ему вслед, еще пару раз, для придания скорости, это подействовало, молочник побежал резвее, оглядываясь и матерясь. Время терять было нельзя, я поспешил к мотоциклу.

Цилиндры потрескивали, остывая, я перехватил зубами бензошланг, сорвал его со штуцера, идущего к карбюратору. Бензин потек на землю, зазмеился мелким ручейком в сухую придорожную траву, сухая трава – лето жаркое, хотя бы что-то в этой жаре полезное. Когда земля промокла достаточно, я перевел шланг на выхлопную трубу. Бензин зашипел, испаряясь, но вспыхнул не сразу, трубы успели остыть, я уже испугался, что ничего не получится, но все-таки полыхнуло. Огонь побежал по цилиндрам, лизнул бак. Я отскочил в сторону. Пламя разбегалось по сторонам, занималась трава и кусты, и рванул бак, громко и мощно, я не ожидал, что так получится.

Пламя прыгнуло на ближайшую сосну, лето жаркое, смолы много, через минуту пламя поднялось до веток, еще через минуту дерево горело целиком, с жадным треском, плюясь смолой и разбрасывая в стороны горящую хвою. Трава тоже загорелась, и несколько деревьев вокруг, я пятился и пятился, огонь разбегался по кронам. Пожар. Самый настоящий пожар.

Лесные пожары – бич жаркого лета. Как начнутся, так и не остановишь, сначала лес, потом торфяники, потом все сразу. Когда начинается пожар, эвакуируют всех.

А потом – они не любят огонь. Твари. Они боятся огня, любая тварь его боится, я и то боюсь. Я уходил. Смотрел в небо. Пламя разбегалось с треском, я шагал под огненным куполом, это было красиво, честное слово. От дороги огонь начал расходиться в стороны, сначала медленно, затем все веселей и веселей. Воздух разогревался и поднимался, и на его место втягивался другой, холодный, он раздувал пламя, пожар раскручивал сам себя, лес давно ждал – или огня, или дождя, и явился огонь.

Глава 6

Встреча

Лагерь спасти не удалось. Пожар разбежался по лесу несколько быстрее, чем я рассчитывал. Огонь с нетерпением перепрыгивал с дерева на дерево, огонь хотел жрать. Через полчаса из города подкатили две пожарные машины и автобусы.

Я наблюдал издали. Выбрал безопасное место – рядом с водокачкой. Перед отъездом физрук открыл вентили, и из них до сих пор вытекала вода, она уже промочила весь холм и сбегала к лагерю ручьями, когда придет огонь, водокачка загорится не сразу, впрочем, огонь обойдет ее по сторонам и все равно возьмет свое.

Люди уходили. Детей торопливо загоняли в автобусы. Дети совсем не были испуганы, скорее наоборот – пожар стал для них развлечением, многие смеялись и снимали на телефоны поднимающийся над деревьями дым. Наверное, если им разрешили бы, они дождались бы и огня – чтобы получились красивые кадры.

Но пожарные знали, что надо делать, они подталкивали любителей прекрасного в спину и в течение нескольких минут затолкали их в автобусы, пересчитали по головам и отбыли. Последним отчалил физрук, он долго стоял, оглядывая лагерь, и мне казалось, что ему было грустно. Он был как капитан, прощался с тонущим кораблем, бросал последний взгляд на лагерь, обливался слезами сердца. Это было так трогательно, я сам едва не прослезился, честно.

И вдруг из автобуса выскочил Циркач с бумажным свертком. Циркач огляделся и побежал в мою сторону.

За Циркачом выбрался и Пугливый, он что-то кричал, указывая в сторону леса, и пытался вырваться, но грузная и уже знакомая мне повариха схватила его одной рукой и прижала силой к себе, и теперь Пугливый барахтался в ее корпусе и пытался выкарабкаться, но повариха была непреклонна, как Эверест. А Циркач тем временем раскладывал на скамейке котлеты. Рядом с ним стоял физрук, он орал что-то, и сжимал кулаки, и указывал в сторону, а потом ему надоело ждать, он схватил за шкирку Циркача, закинул его на плечо и потащил к автобусу.

А котлеты остались.

Они призывно лежали на скамейке, поджаристые и аппетитные, может, и не совсем свежие, но наверняка весьма вкусные, пусть и с луком.

Автобусы скрылись, я остался один в лагере, вода продолжала вытекать, она еще долго будет вытекать, очень долго, бак большой.

Лагерь выгорал. Занялась баня. Крыша была покрыта доисторической дранкой, такую изображают на старинных картинках, это выглядит весьма и весьма мило, ну и горит тоже неплохо. Баня вспыхнула, как костер, за ней клуб, за ним столовая, все просто молниеносно. Жилые корпуса были построены из кирпича и горели гораздо хуже. Зато деревья между домами горели гораздо шибче, чем лесные. За огнем можно наблюдать часами, я бы наблюдал, только котлеты отвлекали.

Начал трещать шифер, как стрельба прямо, я немного вздрагивал.

Огонь приближался. Котлеты звали. Я думал, что это, наверное, последние котлеты, которые мне удастся попробовать. Может, это вообще последняя человеческая еда, я не мог их отдать огню.

Я двинулся к котлетам. Успею, чего уж, чтобы смести десяток котлет, мне понадобится пара секунд, не больше.

По мере того, как я сходил с холма водокачки, становилось все жарче, я спускался точно в вулкан. Огонь окончательно сомкнулся над лагерем, до котлетной скамейки оставалось почти совсем ничего, метров двадцать.

Жар. Он тек навстречу, как лава, я чувствовал, как спекается шерсть у меня на загривке, но все равно шагал вперед, пробирался через горячий и плотный воздух. Когда до котлет оставалось метров пять, я прыгнул. Я почувствовал, что начинаю вариться живьем, и все, что было во мне животного, потребовало отступить, но все, что оставалось разумного, потребовало котлет, и разум победил – я подбежал к скамейке и принялся жевать. Несмотря на весьма неподходящую обстановку, я успел отметить, что котлеты вкусны, как всегда.

Кажется, я все-таки немного задымился – послышался характерный треск и запахло паленой шерстью, я проглотил последнюю котлету и кинулся к водокачке. Вода продолжала течь, я ворвался под струю и зашипел, как раскаленная чугунная болванка. От резкого перепада температур сердце едва не взорвалось, перед глазами поплыла красноватая муть, я оглянулся и заметил, что скамейка уже горит.

И я побежал. В очередной раз.

С тех пор я старался держаться подальше от людей вообще. Обходил даже деревни.

И правильно делал. Потому что в мире продолжало происходить страшное. Чума. Или другая болезнь, не знаю, мор, пагуба, мясоеда. Возможно, ее принесли твари. Возможно, она сама выползла из забытых африканских закоулков, убила птиц, свела с ума лис и кабанов, пробудила спящих чудовищ и отправила их бродить по миру и искать кровь и мясо. Какая разница? Мир разваливался, и я не мог ничего с этим сделать.

Леса были заполнены мертвечиной. Птицы, волки, кабаны, иногда и лисы, но мало, лисы успели уйти, ежи, эти дохли семьями, это было страшно. И реки. Я встретил реку, забитую гнилыми бобрами, ондатрами и выхухолями, они болтались вдоль берегов и воняли. А собак вот не было. Не знаю, чем это было вызвано, но дохлых собак почему-то я почти не встречал. То есть встречал совсем мало, и сдохших совсем не от болезни. Пристреленных, задушенных удавками, отравленных, ликвидированных в газовозках, они встречались как поодиночке, так и кучами. В канавах, во рвах, большими завалами, я обходил их подальше.

И везде я встречал их.

Я старался не приближаться, но не чуять их я не мог. Как не мог пройти мимо результатов их деятельности. Мне начинало казаться, что у них был план. Во всяком случае, многие действия выглядели продуманно и грамотно.

Они устраивали диверсии. Снимали рельсы и опрокидывали химический состав. Обычно это делалось возле небольшого городка, цистерны опрокидывались и заливали город хлором. Начиналась паника, жители спасались, бежали из своих домов, и в этой ситуации у тварей были развязаны руки. Люди исчезали, а в суматохе отступления этого никто не замечал.

Они начинали пожары – и хозяйничали в отрезанных огнем поселках.

Что творилось в больших городах, я не знал, но вряд ли там происходило что-то хорошее, большие города гораздо уязвимее, пара пожаров, прорыв плотины, и все, на дорогах пробки, и никто из города вырваться не может, конец.

Интересно, откуда их столько появилось?

Ведь это было как нашествие. Это и было нашествие. Вторжение. Когда-то человек вышел из пещер, приручил огонь и покорил мир, загнав тьму и ее порождений в ущелья и норы, и вот случилось наоборот, маятник качнулся в другую сторону, и теперь людям придется прятаться и быть начеку.

Все-таки интересно, откуда? Возможно, что-то с хромосомами, взбесившиеся гены, или еще что? Может, эти твари спали в людях и раньше. Там, в бесконечных спиралях ДНК, ожидая своего часа, дремали первобытные монстры. И вот час пробил, и человечество разделилось на волков и овец. И волков оказалось неожиданно много. Возможно.

Я уходил на север и знал, что возвращения скорее всего не будет.

Жара не прекращалась, мир был высушен и желт, лето слилось с осенью, и даже ночами было тепло и душно, точно на небе поселилось сразу два солнца. Кстати, порой мне действительно казалось, что это так – после заката совсем темно не становилось, небо продолжало светиться, причем достаточно ярко, Солнце тянуло к Земле свои горячие щупальца.

Впрочем, возможно, это просто выгорали города.

Иногда я думал. Про то, как оно будет дальше.

Иногда я вспоминал. Своих. И надеялся, что с ними все в порядке. С ними должно быть все хорошо. Вряд ли Па допустит…

Вряд ли. С ними ничего не случилось. Отец увез их подальше от всего этого, совсем далеко. У него есть знакомые моряки, он договорился, и вся моя семья погрузилась на атомный ледокол. И отправилась туда, где нет жары. В Арктику или в Антарктику. На год или на два, переждать это безумие.

Иногда я встречал людей. Некоторые впали в дикость и бродили по лесам и дорогам в озверении. Другие, напротив, были деловиты и собранны, они перемещались небольшими группами, как правило, на внедорожниках, и стреляли по всему, что двигалось. Я старался держаться подальше и от одних, и от других. Я бежал от каждого постороннего звука, потому что рядом с людьми всегда обнаруживалась опасность.

Леса стояли тихие, и в полях осела тишина, даже ветер не колыхал травы, звуки умерли, как птицы, время такое, без птиц.

Лето никак не могло закончиться, я сбился со счету дней, а потом и недель, я сбился с дороги и болтался по лесу между деревьями, я не видел людей и стал их забывать, я полюбил одиночество, в одиночестве безопасно. Сначала я видел самолеты. Раз или два в день они пролетали надо мной, некоторые высоко, в километрах от земли, другие – почти цепляя сосны. А потом самолеты исчезли, тишина доросла и до неба, и осталась там только синева, каждый день, впрочем, немного разная. Я не испытывал особых иллюзий, я знал, что рано или поздно они меня найдут. Или я на них наткнусь.

Поэтому я не очень удивился, когда возле растерзанного перевернутого поезда услышал знакомую вонь мертвечины.

Гораздо больше я удивился, когда услышал запах человека.

Потому что я его узнал.

Пугливый.

Мальчишка, который таскал в кармане дракончика, отлитого из дешевой китайской резины.

Мальчишка шагал по шпалам и, кажется, тащил за собой коляску – она по шпалам и лязгала. С каждым шагом он приближался к перевернутым вагонам, он хотел есть, я слышал, как бурчит у него в животе, да и выглядел он не очень – тощий и обезвоженный, я успел мельком заметить. Как он досюда добрался – непонятно. Наверное, повезло. Некоторым в жизни очень и очень везет, интересно, как там Циркач? Хорошо бы…

Пугливый остановился и стал оглядываться, тележку свою бросил.

Возможно, он что-то почуял, все-таки у людей тоже что-то такое есть – чувство скрытой опасности и тому подобное. Чувство чужого глаза. Правильно, сейчас на него целых две пары смотрели.

Перевернутые вагоны, разбросанные вещи, пластиковые бутылки и прочий мусор негромко похрустывали от всползшего в зенит солнца, это тоже было мне на пользу, звуковая завеса.

Тварь ждала. Ветер вроде затих, но воздух все равно перемещался, с закрытой тенью леса опушки он сползал к составу, нагревался на раскаленных вагонах и поднимался вверх, он напоминал мне одеяло, которое медленно, очень-очень медленно тянули над головой. В мою сторону. Поэтому я слышал тварь, она меня не слышала, она медленно кралась вдоль насыпи по той стороне, а я по этой. Между нами был мальчишка, который стоял на шпалах и думал.

Я ждал.

Другого не оставалось. Если я выскочу сейчас, уже ничего не получится. Мальчишка испугается окончательно и задаст деру, тварь кинется вдогон, и перехватить ее у меня уже не получится, не справлюсь я с ней.

Мальчишка вздохнул и снова двинулся в сторону состава, и тут случилось то, чего я не вполне ожидал. Тварь показалась из укрытия. Я предполагал, что она поступит по-другому – нет, сразу, конечно, не нападет, будет преследовать, гнать по лесу, выглядывать из-за деревьев, рычать, запугивать до смерти. Но она показалась сразу, вышла на насыпь, стряхнула с себя мусор, налипший на одежду за дни ожидания, и сказала:

– Здравствуй.

Своим этим пустым нечеловеческим разговором.

Тут возникла опасность, что она меня увидит. Вернее, почувствует, я ведь замер совсем недалеко, придержал дыхание, и даже смотреть старался в сторону, и не думать старался – чтобы мысли в голове не искрили.

Впрочем, мальчишка смердел так сильно и остро, что вряд ли она могла меня услышать. К тому же он испугался, и запах страха повис в воздухе так остро, что заглушил все, электричество его страха в разы перекрывало электричество моих мыслей. И тварь наслаждалась этим запахом, и ничего, кроме него, не слышала, ничего.

Хорошо. В этом есть преимущество… Какое-то. Я не знал, как им воспользоваться, пока не знал, тут требуется особая тактика.

– Здравствуй, – повторила тварь.

– Здравствуйте, – ответил Пугливый умершим голосом.

Он понял. Он пугливый, а не тупой, он понял, кто стоит перед ним, и испугался еще больше.

Тварь засмеялась. Она, видимо, пыталась сделать это приветливо и сердечно, но не получилось. Равнодушно и страшно – вот что получилось.

Ошибка.

Типичная, кстати. Животное нападает сразу, не разговаривая, а тварь так не может – она должна сначала как следует испугать. Желательно до полусмерти, чтобы человек обделался просто. И только после этого приступает к трапезе, упившись страхом досыта. Да я про это уже тысячу раз рассказывал, но все равно вспоминаю, потому что этот обычай мне в них омерзительнее всего.

– Здравствуй, – в очередной раз повторила она.

Они все говорили с акцентом. Он не походил ни на один знакомый мне акцент, ни из одного языка, потому что с таким акцентом говорили давным-давно, сорок тысяч лет назад, когда и слов-то наших еще не было.

А твари уже были.

Ладно, ее ошибка – наше везение.

– Ты хочешь кушать? – спросила тварь.

Пугливый промолчал, он не мог ничего ответить, настолько перепугался. Сердце его колотилось с таким грохотом, что слышно было издалека. И страх, тяжелый удушливый аромат ужаса распространился вокруг, залил обе стороны насыпи, я чуть не закашлялся.

– Ты хочешь кушать, – сказала тварь уже утвердительно.

Пугливый молчал.

Он, наверное, уже ничего не соображал, когда боишься с такой силой, уже ни о чем не думаешь.

– Пойдем со мной. Там можно много кушать.

Кажется, тварь взяла Пугливого за руку и повела вдоль линии. Пугливый запинался, у него отнялись ноги, во всяком случае, он их здорово приволакивал, ватные сделались.

Тварь была довольна, а Пугливый дрожал и почти стучал зубами.

Я крался сквозь чертополох. Медленно и осторожно, не как собака, а как какая-нибудь там пантера из семейства кошачьих, да уж, докатился.

Насыпь сделалась выше. То есть это яма под ней стала глубже, наискосок насыпи лежал опрокинутый купейный вагон, а сам склон оказался засыпан стеклом и железом.

Они остановились.

– Мне больно, – сказал Пугливый. – Отпустите руку…

– Сейчас будем кушать.

– Не надо… – попросил Пугливый.

Метра три. От края зарослей до вагона метра три, надо спрятаться там… Не успею. У твари наверняка мощное периферическое зрение, я кинусь, и она меня заметит.

Я вжался в землю. Ждать, лучше подождать.

– Так ты не хочешь кушать? – спросила тварь.

Пугливый промолчал.

– А я хочу, – сказала тварь. – Очень хочу кушать.

Пугливый шмыгнул носом. Это он зря. Ей ведь только этого и нужно. Страх для нее как кетчуп к картошке, с ним гораздо вкуснее.

Пугливый дернулся. Тварь рассмеялась. Она выпустила Пугливого, и он упал на рельсы. Решила поиграть. Она теперь уверена, что добыча никуда не денется, что пришло время полакомиться как следует.

Теперь все зависит от того, куда Пугливый шарахнется. Если в мою сторону насыпи – жизнь, если в другую – смерть. Это как монету подкинуть – решка или орел, судьба.

– Тебя как зовут? – спросила тварь.

Понятно. Это как молитва перед обедом.

– К-Костик, – ответил Пугливый, заикаясь.

Костик. Алиса, познакомься, это Пудинг, я вдруг вспомнил сказку, которую нам читала в детстве Ма. Только познакомились, а ты на него с ножом…

– Костик, – сказала тварь. – Костик, ты хочешь кушать?

Он шарахнулся в мою сторону и почти сразу запнулся и скатился по насыпи, цепляясь за стекло и за железо, а когда вскочил, от него уже сильно пахло кровью, кажется, он распорол ногу, во всяком случае, начал хромать.

– Ты куда? – усмехнулась тварь. – Ты куда? Подожди меня. Подожди меня.

Пугливый Костик прорвался сквозь чертополох и побежал в лес.

– Не спеши, – заклокала горлом тварь. – Не спеши, я сейчас уже. Иду.

Она постояла, дожидаясь, пока Костик отойдет далеко – чтобы наиграться вволю. Костик убегал через лес, ломился просто, я слышал каждый его шаг. Тварь тоже это слышала, когда Костик удалился на достаточное расстояние, она пустилась вдогонку.

Все получилось примерно так, как я рассчитал. Я знал, что мне с ней не справиться, тварь и сильней, и быстрей, поэтому я рассчитывал только на неожиданность. Она спускалась, прихохатывая и сыто прищелкивая горлом, и когда она оказалась рядом с чертополохом, я кинулся ей в ноги.

Я угодил, как и рассчитывал – в лодыжку. Ахиллесово сухожилие – оно есть у всех, кто ходит на двух ногах. Весьма уязвимая штука это ахиллесово сухожилие, я стиснул зубы, и разорвал его в секунду, и пролетел по инерции дальше.

Тварь сразу не поняла, она сделала еще несколько шагов, потом споткнулась и повалилась в стекло, зашипела, ощерилась зубатой пастью и тут же принялась подниматься. Ступня на правой ноге свернулась на бок, но она продолжала на нее опираться.

А я был уже далеко, метрах в десяти, и когда тварь попробовала кинуться на меня, отскочил еще дальше. Тварь снова упала в стекла. Отлично – ходить не может. Во всяком случае, в ближайшее время не сможет, будет ползать.

Тварь поползла ко мне, загребая туловищем стекло и железо, шипя и щелкая, я не стал ее дожидаться и побежал вслед за Костиком.

Тварь зарычала мне вслед. А пусть рычит. Конечно, стоило ее прикончить, только я не знал как, один на один мне с ней не справиться, а теперь она к себе близко не подпустит. Пусть, мое дело сейчас догнать пугливого Костика.

Он продолжал продираться сквозь лес, по воздуху тянулся отчетливый запах свежей крови, и догнать Костика оказалось легко. Я не спешил ему показываться, держался поодаль, метрах в тридцати. Он выдохся и выбился из сил через полчаса, успев со страху пройти почти пять километров, а затем просто свалился лицом в траву. Дышал, дышал, дышал.

Я немного подождал, затем показался из-за деревьев, приблизился и сел рядом. Костик уставился на меня с испугом. Я зевнул, долго и протяжно, вывалил язык и стал выглядеть мило и безопасно.

Не знаю, узнал он меня или нет. Для людей мы все на одну физиономию, разницы в нас не больше, чем в валенках одной фабрики. Но если и не узнал, то не испугался. Смотрел на меня спокойно, кажется, даже был мне рад.

Встречи, однако, не ожидал. Почему Пугливый, почему не Циркач?

А потому.

Но рассиживаться было нечего, Костик это понимал тоже, он поднялся и тут же сел снова, поморщился, задрал штанину. От колена спускался широкий разрез, стекло разрезало кожу, но прошло удачно, по кости, там, где почти нет мяса и мало сосудов, кровь текла, но не очень сильно, действительно повезло. А может, и нет, кто его знает, рана вроде чистая, но на самом деле, кто его знает… Человек существо нежное, может помереть от ржавого гвоздя, так что загадывать не стоит.

Костик всхлипнул, достал из рюкзака аптечку. Все-таки он солидный человек оказался – прихватил все, что надо. Сначала полил порез перекисью водорода. Рана запузырилась и зашипела, и в носу от перекиси у меня зачесалось, так что я не удержался и чихнул. Перекись – это здорово, пузырение грязь из раны вымоет, а водород, кажется, обеззараживает. Когда пузыриться перестало, Костик протер рану салфеткой, после чего водородную процедуру повторил, во второй раз шипело меньше. Костик вздохнул и достал пузырек с йодом. Долго отвинчивал крышку, потом плюнул и открутил зубами. Йод не зашипел. Зато зашипел Костик, скривился и принялся дуть на рану и скрипеть челюстями. Костик вздохнул и стал обматывать ногу бинтом.

Тут у Костика возникли проблемы, для заматывания нужен опыт, а его у Костика не имелось. Он обматывал ногу вкривь и вкось, получился кокон, на который с трудом налезла штанина. Сделал шаг, и тут же сморщился от боли, и плюхнулся обратно на кочку.

А я смотрел и ничего не мог сделать. Ни помочь, ни подсказать. И морда моя могла выражать лишь два чувства – подобострастие и равнодушие. Изображать подобострастие в данной ситуации было глупо.

Костик попробовал подняться снова, и снова свалился, и почти сразу заплакал, громко, навзрыд, почти захлебываясь. И плакал долго, не мог никак остановиться, наверное, вспоминал, а когда остановился, то сказал:

– Надо на север уходить, – сказал он. – Папа говорил… На север.

Он снова заплакал. На север. Это правильно.

Я терпеливо ждал. Ничего, проплачется, успокоится, люди не могут плакать бесконечно, у них просто физически не хватает слез, они заканчиваются гораздо раньше, чем плакательное настроение. Мальчишка на самом деле скоро успокоился, но это тоже выглядело невесело – он сидел и смотрел в одну точку, только тер красные щеки. А потом стал рассказывать.

Про то, что сначала все шло по-старому. Он вернулся из лагеря домой, и родители стали собираться в Турцию, потому что вокруг города было неспокойно, пропадали люди, и никто не мог их найти. Стали поговаривать о солнечном безумии, о том, что жара сводит людей с ума, что из-за температуры вскрылись скотомогильники, и кое-где появилась сибирская язва и вроде как чума, что в лесах объявилось бешенство и медведи-людоеды, что от рекордной жары многие люди забывают себя и уходят куда глаза глядят, а некоторые от сумасшествия поканчивают жизнь самоубийством. Отец заволновался и купил путевки аж на два месяца, они собирали чемоданы и выбирали снаряжение для подводного плавания.

Но в Турцию они так и не поехали, потому что отец работал на птицефабрике, а на ней неожиданно начался мор, все курицы, утки и перепелки вымерли буквально за одну ночь, и с этим надо было что-то делать. Отец остался решать проблему, и им пришлось остаться. Отец ночевал на работе, а они с мамой сидели дома, и однажды ночью мама исчезла. Костик просто спал, как в любой из дней, ему снились сны, и ничего необычного он не заметил, лишь проснувшись, обнаружил, что мамы нет. А входная дверь открыта.

Костик стал звонить отцу, но ничего не получилось, оказалось, что телефоны не работают, ни мобильные, ни обычные. Он остался один в доме и стал ждать, надеясь, что кто-то придет, или мать, или отец. Но никто не приходил, хотя Костик ждал и даже спал на первом этаже, возле дверей.

Через два дня отключили электричество, и все, что было в холодильнике, быстро испортилось из-за жары. Но дома все равно оставалось много еды, в подвале нашлись консервы, и Костик стал питаться ими. Без электричества было страшно, особенно по ночам, приходилось зажигать свечи, которые не очень помогали – при свечах Костик чувствовал себя провалившимся в прошлое. Зато на свечах можно было кипятить чай.

Время шло, Костик продолжал сидеть дома, опасаясь выйти наружу. Потому что снаружи происходило что-то нехорошее. Днем со стороны города слышались выстрелы и крики, а иногда земля вздрагивала, и под потолком начинали звенеть висюльки на люстре. А еще что-то горело – Костик брал бинокль, забирался на второй этаж и наблюдал, как над высотными кварталами поднимаются огненные столбы и черный резиновый дым, получающийся от сгорания покрышек. Но пугал Костика не огонь, а то, что пожарные не спешили этот огонь тушить. Ветра не было, и огонь распространялся, медленно переползая по улицам и лениво карабкаясь на многоэтажки, которые становились похожи на факелы. Костик почти не видел людей, и это тоже было странно. Совсем редко на улице появлялись потерянные фигуры или на большой скорости проезжали машины. И все.

Ночью пожар прижимался к земле. Небо над городом продолжало светиться так ярко, что сквозь зарево не просвечивались звезды.

Люди из соседних домов исчезли. На всей улице не осталось никого.

На пятый день Костик услышал писк. Что-то стрекотало в отцовском кабинете. Костик отправился посмотреть и обнаружил рацию. Это была старая рация, которую отец брал с собой на рыбалку. Мощный тяжелый аппарат, способный пробивать чуть ли не сорок километров. Рация лежала на подоконнике, издавала неприятное стрекотание и моргала желтой лампочкой.

Костик ответил.

Вызывал отец. Голос у него был больной и тихий, Костик поначалу и не узнал. Отец не стал спрашивать, как дела, не стал спрашивать, где мама и что с ней случилось, отец сразу велел уходить. Собирать еду, питье и одежду. И компас обязательно – это самое главное. Потому что идти надо на север, только на север, нигде подолгу не останавливаясь, не подходя к людям, только через лес. В лесу безопасно, гораздо безопаснее, чем вокруг городов, или вдоль дорог. Костик хотел сказать отцу, что собирается дождаться его, но отец приказал не дожидаться. Уходить, и все. На север, каждый день на север…

На другом конце связи замолчали. А потом отец закричал. Он кричал «Беги!!!»

Костик был послушный мальчик.

Глава 7

Подвал

Через два дня нога у Костика все-таки воспалилась. Он захромал и стал шагать медленно, запинаясь с каждым шагом и делая частые перерывы. Перерывы мне не нравились, они становились все дольше и дольше, я чувствовал, как нога набирает жар. Ну, хоть пахла не сильно, а если загниет, то ее слышно будет издали, гниль еще заметнее крови.

К полудню Костик стал ногу еще и подворачивать – чтобы не ставить на полную ступню. Это уже совсем плохо – сухожилия растянутся быстро, воспаление перекинется на них, а затем может добраться и до колена, и тогда нам придется туго, в лучшем случае Костик сможет передвигаться только с костылем. В худшем ходить он вообще не сможет.

Впрочем, до худшего доводить не стоит, поэтому нам нужна лежка. Костик достал карту и принялся в нее смотреть. Он неплохо разбирался в картах, но в этот раз он смотрел в бумагу долго. Нужно искать, где остановиться.

– Тут рядом деревня, кажется, – пробормотал Костик минут через пять. – Наверное, нам надо туда. Поискать… Поспать. Километров семь…

Семь километров растянулись почти на восемь часов, продвигались медленно, Костик то и дело валился и грыз губы от боли и плакал. Потом брели по ручью, стараясь сбить запах. Потом петляли. Не из-за запаха, заблудились просто. Компас у Костика был не очень точный, а может, сам Костик уже начал путаться, одним словом, в поселок мы вошли уже почти в сумерках. Так что выбирать особо не приходилось, я немного понюхал воздух и направился к тому дому, где пахло старушками. Костик спорить не стал, выглядел он плохо, с ног почти валился.

Дверь была закрыта, Костик достал плоскогубцы, старушки привесили хороший замок, вот только сама дверь оказалась хилой. Даже я мог выгрызть из нее пару досок, Костик с плоскогубцами выдрал бы замок за минуту. Но имелся и еще один путь, со стороны дровяного сарая, я его слышал вполне себе четко, через него старушки и уходили, кстати. Старушки – они ведь весьма предусмотрительные особы, любят строить запасные выходы, мало ли, вдруг что приключится? Пожар, наводнение, бандитское нападение опять же. А они потихоньку да огородами…

Я оказался прав, запасной выход в дровнике наличествовал, был замаскирован старой жестяной ванной, я ткнул ее носом и открылся ход. Вошли в дом.

Старушки были сестрами – на стене висела фотография. Жили аккуратно – даже покинутый дом выглядел опрятно, вещи лежат на своих местах, старый престарый телевизор накрыт кружевной салфеткой. Костик направился к постели, заправленной покрывалом в цветочек, но я гавкнул и потащил его в прихожую, где имелся ход в подпол. Его отыскать было проще простого – квадратная дырка для пролаза кошки, и впечатавшийся в дерево запах кошачьей шерсти.

Я гавкнул еще раз. Костик продолжал радовать догадливостью, кивнул и откинул крышку. В подвал вела широкая – под старушечью ногу – лестница с поручнями. Пахло землей, картошкой и луком.

– Ты думаешь, лучше туда спуститься? – спросил Костик.

Кивать я не стал, просто ступил на лестницу.

В подполе было светло – два маленьких вентиляционных окошечка пропускали свет и воздух в достаточном количестве. Да и сам подвал оказался неожиданно просторным и подготовленным к жизни. Вдоль стен тянулись дощатые полки с припасами. В основном стеклянные банки с самодельными консервами. Помидоры, огурцы, салаты какие-то, рубленные толстыми кусками кабачки. Причем банки явно разных урожаев, некоторые совсем запылившиеся, а другие свеженькие более-менее, прошлого лета. Мясные консервы, говядина, свинина, каши какие-то. Тоже много, всяких лет и разновидностей, много, можно долго продержаться, при виде этого изобилия у меня забурчало в животе, я бы умял пару банок прямо сейчас, но, пожалуй, этого делать не стоило – снаружи темнело, а в темноте не стоит рисковать и распространять мясной запах.

Кроме консервов имелась крупа, заботливо ссыпанная в двадцатилитровые стеклянные бутылки, в основном рис и пшено. Макароны в таких же бутылках. Сухари в бутылках. Запасы серьезные, хватит надолго.

С водой дело обстояло хуже, всего несколько пластиковых бутылок. Впрочем, воду заменял компот. Его тоже оказалось много, десятки трехлитровых банок, я и считать не стал, яблочный, вишневый и еще из ягод, напоминавших сливы, только мелкие.

Кроме того, в подвале имелись две раскладушки, застеленные ватниками. Старинный приемник с выдвижной антенной, фонарик, дрова, печка и огромные залежи журнала «Здоровье».

А в самом дальнем углу, за старинной ширмой с глазастыми и языкастыми драконами, обнаружился даже туалет. Бабушки были на самом деле запасливые. Неясно, чего они опасались, по мне так ядерной войны. А может, обычной войны, трудно сказать. Или к концу света готовились, думали, наступит, а они тут отсидятся до лучших времен.

Одним словом, нам с этими бабушками очень повезло, и, надо признать, с концом света они не сильно ошиблись, а то и совсем не ошиблись, угадали. Только вот куда сами делись?

Я решил не задаваться пустыми вопросами, нам очень сильно повезло – есть где отлежаться. Значит, надо отлеживаться.

– Да… – протянул Костик и закрыл за собой лаз.

Он расправил раскладушки, одну для себя, другую мне.

– Посидим тут пару дней, – сказал Костик и почти сразу заснул.

Я уснул далеко не так быстро, прислушивался. Ни мышей, ни сверчков, ни какого-либо движения. И снаружи тоже. Тишина почти полная – на окраине поселка скрипело что-то деревянное – и все. Не люблю замкнутых пространств, но пару дней продержаться можно.

Но в подвале мы просидели гораздо дольше. Нога у Костика воспалилась изрядно, краснота поползла по сторонам от раны, распухла и ступня, и колено, и ходить он никак не мог. Я опасался, что с ним приключится заражение крови, но с заражением, похоже, пронесло, просто воспаление.

На третий день воспаление достигло пика, колено стало похоже на мячик, Костик скрипел зубами и терпел. Аспирин не помогал, других лекарств не было, Костик лежал, стараясь не шевелить ногой, потому что каждое движение сопровождалось болью. Иногда он впадал в сон, похожий на бред, и снова начинал рассказывать то, что я уже слышал – про отца, про его рацию и про то, что надо уходить на север, только на север.

Ночь прошла неспокойно, я опасался, что Костик начнет кричать и привлечет внимание, однако он не кричал, а только все шептал и шептал, иногда совсем неразборчиво, понятно было лишь слово «север», а под утро он и вообще замолчал, а лишь только скрежетал зубами.

А дальше все наладилось. Следующим днем жар почти спал, да и рана начала заживать, не очень быстро, но все-таки, она затянулась гладкой прозрачной кожей, и Костик стал выздоравливать, спал и ел, питался консервами.

Ну и я.

Питались мы, кстати, неплохо.

Огня Костик благоразумно не разводил, еду готовил следующим образом – с вечера наливал в термос кружку воды, всыпал кружку крупы и хорошенько взбалтывал. К утру крупа разбухала, и Костик вываливал ее в котелок, после чего смешивал с тушенкой. Получалось много, как раз на двоих, мы делили получившуюся бурду пополам и обедали. Плотно ели один раз в день, потом пили компот.

Компоты были кисло-сладкие и не очень насыщенные, вкусные, в компотах старушки явно знали толк. После каждого обеда я вскрывал банку, бережно, чтобы не раздавить стеклянное горлышко, после чего Костик разливал компот по кружкам.

А вечером грызли сухари, оказавшиеся неожиданно вкусными.

Остальное время Костик лежал на раскладушке, повернувшись к пробивающемуся из окна свету. Он пил аспирин и читал журнал «Здоровье». А мне было скучно. Читать я не мог, к тому же журнал «Здоровье» мне никогда не нравился, а потом я не хотел смущать Костика – думаю, картина читающей собаки ему не очень понравилась бы. Поэтому в основном я дремал. Я устроил лежку на кирпичном фундаменте, возле основания деревянной стены. Здесь иногда двигался воздух – как-никак сквозняк, и я мог улавливать внешние запахи. Снаружи не приносило ничего опасного – горечь далеких лесных пожаров, аромат зацветшего по второму разу шиповника, пыль, ничего живого. Мир остановился. Кроме нас с Костиком в этом мире был лишь паук, свивший паутину в углу, между банками с вареньем.

Ближе к вечеру Костик включал приемник и бродил по волнам. В эфире стоял треск, и лишь на длинных концах всплывали китайские переговоры, Китай продолжал существовать. Впрочем, это могло быть и записью.

Перед сном Костик разматывал бинт и протирал ногу водкой. Опухоль рассасывалась медленно, и температура держалась, пусть хоть и небольшая, я чувствовал это даже издали. Сделать ничего было нельзя, только ждать.

Мы и ждали.

Через неделю я начал ощущать некоторое психическое угнетение. От потолка, от полумрака, от всего, что случилось раньше. Возможно, клаустрофобия. Все-таки последние месяцы своей жизни я жил на просторе, дышал воздухом, и такой резкий переход в подвал пользой не обернулся.

Можно было попробовать выйти на воздух и осмотреть окрестности, но я не спешил – не хотелось оставлять следы, зачем лишний риск? Поэтому я по большей части лежал. Развлекался тем, что наблюдал за пауком, который наблюдал за мной. Разговаривал с Костиком. То есть это он со мной разговаривал, а я ему поддакивал – сопел или урчал. Так и беседовали.

Еще через неделю нога почти зажила. Костик, впрочем, ходил плохо, прихрамывал и не наступал на пятку, в таком состоянии соваться наружу не следовало определенно. Стоило посидеть в подвале еще недельку, лучше посидеть сейчас, чем остановиться потом, Костик тоже это понимал и стал лечить свою ногу сильнее. Обнаружил в запасах бутылку с какими-то настойками и стал три раза в день прикладывать из этих настоек компресс. Кроме того, он жевал сырую свеклу и на ночь обкладывал этой жвачкой.

Дни тянулись медленно, сквозь полумрак и сквозь сон, одинаково и спокойно, и вот в один из дней я проснулся от странного ощущения. Что-то в мире было не то, только я долго не мог понять, что именно.

Голова вот болела. Начала еще вчера, а сегодня продолжила, прямо с утра. Что-то саднило в центре лба, точно кто-то очень и очень упорный собирался просверлить мне переносицу. Я вспомнил, что ночью меня беспокоили странные звуки в доме. Он точно ожил, скрипел половицами, потрескивал стеклами, вздыхал печкой, уснуть под такую музыку удалось далеко не сразу. Но постепенно привык, а когда открыл глаза, то увидел, что свет, пробивающийся из окошка, поменялся. Обычно желтый и насыщенный, он сделался серым и равномерным, я поднялся из ватника и выглянул.

В непривычном освещении мир казался чужим и посторонним, глаза, привыкшие к яркому и слепящему, не узнавали двор в мягком и блеклом. Сначала я вообще почти ничего не разглядел, только муть, точно все окружающее пространство залили молоком, красиво и спокойно, светло, и все предметы стали округлыми и потусторонними.

И вдруг я увидел тварь.

Она стояла у высохшей яблони и смотрела прямо на меня. Это было так неожиданно, что я чуть не сорвался с фундамента. Во всяком случае, едва удержался, чтобы не затявкать. Я сомневался, что она меня видела, просто чутье убийцы заставило ее остановиться возле нашего дома и проверить. Может, она стояла там уже несколько часов, сливаясь с выгоревшей черной корой, караулила, ждала движения или какого другого звука.

Я замер, стараясь унять дыхание и даже сердцебиение. Потому что тварь оказалась здесь явно не случайно. Она хотела есть, они ведь всегда хотят есть, они не остановятся, пока не сожрут всех, кто встретится у них на пути.

Нет, терпеливые они. Я думаю, они во многих городах сейчас сидят и караулят, ждут. Точно пауки.

Странно она стояла, необычно, я никак не мог понять, что именно меня смущало. И вдруг догадался. Как-то уж слишком расслабленно, как будто она спала стоя.

И еще что-то…

Что-то изменилось, я никак не мог понять, что именно.

– Бугер! – позвал меня Костик. – Бугер, ты чего?!

Я едва не завыл. Едва не откусил себе язык.

Потому что тварь услышала. Она чуть наклонила голову и повернула ухо в нашу сторону, хотя уха у нее, в общем-то, уже не было, так, какие-то гнилые обрывки.

– Бугер!

Тварь ожила окончательно и направилась к нам. Всё.

Тварь шагала по траве к нашему дому, и трава ломалась с хрустальным звуком. Как будто была из стекла. Я вдруг испугался, что мир остекленел, но потом до меня вдруг дошло то, что должно было дойти сразу, едва я открыл глаза.

Трава замерзла! Ночью прошел заморозок! Вот почему у меня болела голова, вот почему я туго соображал. Холод. Холод! В одну короткую ночь кончилось лето, и сразу, без перехода, наступила зима, я никогда такого не видел. С другой стороны, я вообще никогда не видел того, что происходило вокруг.

Тварь засмеялась своим довольным предвкушающим смехом, она чуяла добычу.

– Кто там?! – нервно спросил Костик.

Тварь приближалась по траве, хрустела льдом, выдыхала холодный пар.

Я ждал.

Тварь остановилась возле дома и постучала в стену пальцем, звук получился звонкий, какой может быть только в морозные дни.

Костик дернулся.

– Выходи, – произнес вкрадчивый голос. – Я знаю, ты здесь.

И снова постучала.

– Ты хочешь кушать?

Я уже это слышал. И от этого шерсть у меня на загривке поднялась, а нос сморщился, и вылезли зубы, я готов был уже зарычать, захлебнуться истерическим лаем, но удержался.

– Выходи, – ласково прошептала тварь. – Мне скучно.

Костик задрожал. То есть зубы у него застучали, и громко так.

– Мне скучно. Я тебя жду.

– Заткнись! – крикнул Костик. – Заткнись! Заткнись!

В ответ тварь расхохоталось, жирно, с удовольствием и, как я услышал, с искренней радостью. Они так долго могут, часами, наверное.

– Заткнись!

Тварь заскребла по бревнам, извлекая крайне неприятный скрежещущий звук, тоже знакомая штука, хорошо еще, что не по стеклу. Но даже если не по стеклу, впечатление производит. На Костика тоже произвела. Люди боятся темноты, красных глаз и скрежещущих звуков на генетическом уровне, мне кажется, в этом большая заслуга тварей. Костик допустил ошибку, отозвался.

А потом допустила ошибку тварь.

– Иди сюда, – сказал она. – Иди сюда.

И просунула руку в окошко. То есть лапу, конечно. Хотела напугать Костика до одурения. Чтобы он забился в дальний уголок подвала и сошел там с ума, медленно то есть сходил бы, а она наслаждалась, дышала бы страхом.

– Иди ко мне…

Она продолжала тянуть лапу, а мне почему-то казалось, что лапа эта вытягивается и вытягивается, как бы удлиняясь.

Не знаю, что с ней такое было – как она не учуяла меня. Впрочем, возможно, в этом был повинен Костик – перепугался он слишком сильно, так сильно, что запах его страха заглушил мой.

С лапы гнилыми рваными лоскутами слезала человечья кожа, когти были длинные и острые, пальцы сжимались в кулак и продвигалась к нам. Костя очнулся и смотрел на это, я видел, что сейчас он вот-вот закричит.

Тогда я сделал то, что мог. Я вцепился в запястье твари и дернул вбок. Кости хрустнули, но не сломались, брызнуло черным, тварь дернулась наружу, и ударила меня о стену, но я не отпустил, сдвинув зубы до звона. Она била меня о стену, а я не отпускал, я упертый тип, я не только не отпускал, но при любой возможности старался тянуть в сторону, в сторону, чтобы лапа шла на излом.

Она ударила в стену и завыла, а я не отпустил.

Сбоку подскочил Костик с ножом.

Нож у него был неплохой, лезвие с пилой поверху, этой пилой Костик и стал пилить. Тварь завизжала, лезвие врезалось в кость, я свалился с фундамента на землю, и лапа осталась у меня в зубах, я выронил ее, Костик отскочил к столбу, поддерживающему потолок, выставив перед собой клинок.

А на улице было уже тихо. Ну, почти, опять хрустела трава под ногами уходящей твари. Догнать!

Я кинулся к лестнице, влетел по ступеням, откинул лбом крышку люка и оказался в доме, затем через веранду, в кладовку, в дровник и наружу, на воздух.

И только здесь я ощутил холод. Температура упала здорово, если бы были лужи, они бы замерзли. На морде тотчас собралась изморозь, я совсем отвык от холода. Но и приятно тоже.

Я огляделся и послушал воздух. Нос мне сразу заложило, и ничего толком я не обнаружил, и твари тоже поблизости не было, исчезла, отправилась зализывать раны. А может, другую руку отращивать пошла, кто их поймет. Все, пора уходить. Конечно, Костик еще не восстановился, но теперь по-другому никак. Скоро тут будут остальные. Хотя это странно – что она не напала снова. Подумаешь, рука, мало ли…

Показался Костик, спросил:

– Он где?

Я не ответил.

Где. Где-то здесь, вряд ли далеко.

– Наверное, нам надо идти отсюда, – Костик попробовал присесть, проверить.

Нога хрустнула в колене. Нехорошо. Жидкости в организме мало, оно понятно, много сидели и мало пили.

– Я пойду, соберу чего-нибудь… – сказал Костик и побежал в дом, а я остался снаружи, наблюдал за окрестностями. Спокойно все вроде. Тварь исчезла, во всяком случае, я ее совсем не слышал.

Хорошо. Наверное, у нас есть сутки – чтобы хотя бы немного оторваться. Пока тварь доберется до своих, пока они вернутся сюда. Сможем оторваться.

Если только поблизости у них нет гнезда. Если есть… Тогда они здесь будут через полчаса, значит, можно не спешить вообще.

Костик вернулся через десять минут с рюкзаком. Собрался правильно. Из еды одних консервов взял. Бутылку компота. Бутылку водки для обеззараживания. Ватник. Все. Отрываться надо налегке.

– Холодно стало. – Костик поежился. – А нам на север еще… Где этот север…

Костик достал компас, определил направление.

И мы опять пошли на север. Все дальше и дальше.

Глава 8

Зима

Тушенка кончилась через десять дней, а еще через три дня, ближе к вечеру, я вдруг совершенно ясно осознал, что мы, наверное, умрем.

Всё.

Сидя в подвале, мы неплохо отдохнули и отъелись, поэтому особого голода не ощущали, даже несмотря на довольно длинные ежедневные переходы – километров по тридцать. Вечером открывали банку, делили пополам. После чего Костик забирался на дерево, я оставался внизу, закапывался в мох, а утром сразу в путь, с морозца, бодренько так.

Днем делали небольшую остановку, отдыхали и молчали.

Никого. Только лес, ручьи и реки, по мере продвижения на север все более частые и широкие. А еще болота, которые продвижение тормозили. Болота встречались огромные, иногда мы обходили их сутками, отбиваясь от комаров и мошки. Хотя в болотах имелся и свой плюс, по болотным опушкам росли, невзирая на жару, ягоды. Брусника, черника, мы останавливались на двадцать минут, наедались и торопились дальше. Часто Костик останавливался, сверялся с картой и задумчиво почесывал голову. Потому что мы заблудились, в этом не было никаких сомнений. Уже давно, дня три как. Карта слишком крупная, ничего не видать, а реки все одинаковые, загогулины одни. Заблудились. И сориентироваться никак – никаких населенных пунктов, ни даже дорог, глушь страшная, такая, что можно идти-идти и никуда не прийти. Никуда и никогда, и компас показывает в разные стороны. Года через два выбредешь к Ледовитому океану. А то и не выбредешь вовсе, так и останешься.

Твари не отставали. Я знал, что они идут за нами, не слышал и не видел, просто знал, они ведь настырные, они нас не оставят. Если бы я был один, а с Костиком…

Зачем тогда уходить на север? Если они все равно не отстанут? Я не знал. Знал только, что пока мы были в движении, мы оставались живы. Наверное, это понимал и Костик, он скрипел и хрустел зубами, и старался прибавить шагу, только не очень хорошо получалось.

С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Ночи удлинялись и темнели, если раньше мне казалось, что в небе висят чуть ли не два солнца и жарят вовсю, сейчас представлялось, что и одного там нет. Впрочем, я мерз не особо, спасал подшерсток. У Костика дела обстояли хуже. Костик стал дольше спать, и по утрам мне приходилось его будить, а после просыпания он еще долго лежал, старался прийти в себя, собраться, взять ноги в руки. Я ругался, а Костик, наоборот, улыбался. Он вообще стал еще больше молчать и чаще оглядываться, а в карту, наоборот, посматривал реже. Ну, и останавливаться. Каждый раз, когда Костик хотел остановиться, я поворачивался в сторону и начинал рычать и морщить нос, этого хватало, Костик тут же передумывал и торопился.

Тушенка закончилась через десять дней, через двенадцать дней Костик стал уставать. Я знал, что так случится. Потому что молодой. Да не молодой даже, сопляк. В его годы пережить такое… И болезнь. Да, мы передохнули в подвале, отъелись и компотом обпились, но дыра в ноге – это не шутки, на то, чтобы ее затянуть, слишком много сил потратилось. К тому же холод, в холод человек слабеет, хорошо хоть снега пока нет. Но, судя по всему, долго ждать его не придется.

Странная погода, я давно подозревал – что-то сломалось в космическом устройстве. Возможно, Земля соскочила с орбиты, и планеты перемешались друг с другом, и нет порядка даже в небе, нет ни лета, ни зимы, вернее, есть, но какие-то бестолковые.

На тринадцатый день начались овраги. Это случилось неожиданно, ну, насколько неожиданными могут быть овраги. С утра я почувствовал воду, ручей небольшой, но вполне себе чистый, он протекал по дну небольшого, только что начавшегося оврага.

Когда-то ручей был шире, но за месяцы дикого лета он усох и сжался, так что по сторонам остались глиняные откосы, поросшие коротенькой травкой, шагать по которой оказалось вполне удобно. Кроме того, ручей, если верить компасу, тек почти прямиком на север, с небольшими изгибами. Конечно, я вполне представлял себе, что путешествия вдоль лесных ручьев чреваты встречей с медведями, росомахами и прочими лесными ребятами, однако очень скоро выяснил, что лесные жители к ручью не приближаются. Или этих лесных жителей в окрестностях попросту нет, ни живых, ни мертвых.

К полудню ручей изменил направление, свернул на восток. Мы остановились и немного отдохнули на старой сгнившей сосне, лежавшей поперек и густо поросшей опятами, оказавшимися вполне себе съедобными, только слегка хрустящими от мороза. По вкусу они оказались ничего, кстати, немного напоминали жеваную бумагу, зато отлично заполняли желудок. Костик тоже ел грибы, правда, без особого аппетита и странно – откусывал шляпки и жевал в задумчивости, ножки отбрасывал в сторону. Была еще банка тушенки, но Костик благоразумно решил оставить ее на черный день, хотя если бы добавить тушенку к грибам… И черный день, он длился уже давно.

После опят мы выбрались из оврага и потянулись на север, немного прошагали по лесу и погрузились в другой овраг, а потом в следующий, а потом лес превратился в лабиринт, состоящий из заросших распадков, ям, пересохших ручьев и поваленных деревьев, и все это походило на настоящую засечную черту. Мне пробираться через всю эту чехарду было довольно просто, в основном я подныривал под стволы, потому что елки и палки все лежали на уровне человеческих плеч, отчего Костику приходилось сложней. Подлезать ему было неудобно, приходилось перелезать. На некоторых деревьях успела замерзнуть роса, отчего они сделались скользкими, Костик обрывался и падал, цеплялся ватником за сучки. Телогрейка уже изрядно обтрепалась, из дыр торчали клочья утеплителя, я представил, сколько за время нашего похода мы оставили ватных следов на деревьях, и загрустил – твари пройдут по ним, как по указателям. Тут слепой пройдет, а они ой как не слепы.

А к вечеру мы остановились совсем. Даже не к вечеру, раньше, солнце начало скатываться за полдень, и стало стремительно холодать, видимо, с севера сползал сильный заморозок. Костик прятал руки в рукавах, часто дышал в ладони и стучал зубами. Ватник, конечно, вещь хорошая, но вот валенки в подвале он взять не догадался, пережить зиму в кедах вряд ли получится. И эту ночь тоже.

Наверное, Костик это понимал. Он совсем погрустнел и ссутулился, дышать стал громко и часто. Прихрамывать опять начал, и в конце концов поскользнулся на очередном дереве, закатился под вывернутый корень. Я полез за ним и обнаружил, что Костик уснул – под корнями был собран мох и сопревшие еловые ветки, видимо, когда-то раньше здесь располагалась лежка. Или волк, или медведь, запах почти растворился, я чувствовал только давнего зверя, да и то уже совсем смутно. Только бурая шерсть клоками. Костик свалился на мох и теперь спал, свернувшись калачиком, я попробовал его разбудить. Бесполезно, отключился.

Нехорошее место. Темное какое-то. Я выбрал не до конца поваленную сосну, верхушкой покоившуюся на другом дереве, и попробовал на нее взобраться. Дерево лежало достаточно полого, сучья начинались выше, и у меня получилось подняться метра на три от земли.

Я видел перед собой поломанный сине-черный лес, ночной, неподвижный. Там, в глубине этого леса, нас ждало что-то страшное и чужое, и я знал, что обойти это не получится.

Кора съехала из-под когтей, я едва не сорвался, с трудом удержал равновесие. Возвращаться на землю пришлось пятясь.

Костик спал, с хрипом выдыхал воздух.

Наверное, его все-таки можно было разбудить, например, немного прикусить за ухо – вскочит, никуда не денется. Но я не стал этого делать, лег рядом. Пусть. Если заморозок будет настоящим, сильным, то скорее всего…

Костик улыбался во сне.

Я свернулся почти в клубок, подобрал под себя лапы, спрятал морду. Лесные звери очень хорошо умели делать себе лежки, тепло и сухо. Можно перезимовать. Уснуть и спать до весны, скоро выпадет снег, и спрячет нас под корнем, и вообще все спрячет, весь мир, останутся только сны, земляника воспоминаний, рассыпанная по забытым полянам детства.

Яблочное варенье. С корицей, прозрачное, с золотистыми ломтиками, густое и вкусное, однажды Па уронил пластиковую банку на кухне, она растеклась по полу, и пока он бегал за тряпкой, мы с Айком успели подобрать почти все. Вкусно.

И теплые носки. Осенью у меня ныли лапы, и Ли надевала мне свои шерстяные носки, и я ходил по дому, поскальзываясь на паркете и стукаясь об углы. А Айк завидовал, и по ночам воровал носки у Па, и натянуть пытался, только туп он был, туп, не мог он их надеть.

Весна, ветреные деньки, когда опадает яблоневый цвет, а воздухом нельзя надышаться.

Это не повторится уже никогда. Уже почти и не снится, сколько глаза ни закрывай.

Я закрыл глаза, а проснулся уже от крика.

Если честно, то я не очень надеялся на пробуждение – заморозок ведь, зима, холодно, очень холодно. А Костик орал где-то неподалеку.

Я открыл глаза и увидел звезду, в морозном воздухе казалось, что небо опустилось еще ниже и давит на затылок, и острые верхушки сосен чуть сгибаются влево под тяжестью ночи. Луна вывешивалась над горизонтом

Я кинулся на крик.

Голос отражался от деревьев, и от живых, и от поваленных, и доносился с разных сторон, точно в лесу был не один, а сразу несколько перепуганных мальчишек, я выбрал ближнего и направился к нему.

Костик продолжал кричать. А я продолжал его искать, потому что там, где я ожидал его встретить, само собой, никого не оказалось. Но я заметил на сосне клочок ваты, а неподалеку еще один. Вата пахла потом и страхом, но Костик вообще пах потом и страхом…

Он крикнул совсем рядом, я повернулся и увидел – он стоял под деревом, вжался в него и кричал. Точно, с ума сошел, свихнулся, кажется. Я подскочил и рявкнул на него, он вздрогнул и отлип от ствола. Левый глаз дергался вместе со щекой, Костик указал пальцем, я посмотрел.

Мне показалось, что это деревья – в морозном лунном свете было сложно различить, лучи дробились сквозь кроны сосен, свет мешался с тенью, полутона и резкие тени, и я почти ничего не мог различить, все-таки человеческое зрение гораздо лучше, я не видел и решил подойти поближе.

Костик всхлипнул и поплелся за мной.

– Я услышал… – шептал он. – Услышал… отца. Он меня хвалил, я хотел плаванием заниматься… И вдруг я слышу – он зовет. Вот так и зовет, как будто рядом где-то, и зовет – и зовет, и зовет, я и проснулся. А он зовет, как настоящий, я и не удержался, пошел… А его все нету и нету, только голос. А потом я и увидел… Тут нет папы вовсе. Ты видишь?!

Теперь я видел.

Тут тоже был овраг, но не продолговатый, а круглый и широкий, словно и не овраг, а воронка, в которой росли деревья, не сосны, какие-то другие, с толстыми ветвями, расположенными довольно низко. Деревья высохшие, в лунном свете слишком черные, и на этих черных деревьях висели мешки. Так я сначала подумал, висят, вытянувшиеся почти до земли, словно какие-то странные черные плоды.

– Они тут… – сказал он. – Тут все…

На меня обрушился запах. Как-то разом, вдруг, со всех сторон, а особенно сверху, вонь стекла с деревьев и заполняла все вокруг, так густо, что стало трудно дышать, в горле словно застряла вонючая плотная тряпка.

На ветках висели люди. Головами вниз. Как колбаса. Как запасы. Их было много, на каждом дереве человека два-три, на коротких веревках, и руки вытянуты вниз, и вообще люди вытянулись, в каждом, наверное, по два метра росту сделалось, и под силой тяжести мясо и кровь слезли под кожей вниз, люди стали похожи на капли, на черную смолу, свисавшую с деревьев.

Логово.

Гнездо.

Вот куда делись все жители села. Они тут висели все. Наверное, твари устраивали такое возле каждого более-менее крупного населенного пункта, только ведь мы вроде ушли… От того села, где сидели в подвале. Почти тринадцать дней мы бродили по лесу, старались оторваться – и не оторвались. Хуже – мы, как дураки, сами явились к ним в пасть. Впрочем, может быть, это было не случайно, может, они заморочили нас еще давно, и все это время они вели нас сюда. Чтобы повесить нас вверх ногами. Впрочем, я им вряд ли был нужен, они выпасали Костика. Он оторвался от них, причем не один раз, и оставить это они не могли никак – они мстительны, как любое порождение тьмы.

Наверное, возле Лисьего Лога они собирались устроить приблизительно это же, там тоже лес, и тоже деревья, только вот пожар помешал. А здесь пожар им не помешает, да и вообще, место тихое.

– Это они, – прошептал вдруг Костик. – Старушки… Как на фотографии. Вместе висят… бабушки… те самые, у которых половики…

Я не стал смотреть на то, как бабушки висят вместе, хватит, насмотрелся я на все на это. Скоро сами повиснем, и вот так же стечем к земле мертвыми каплями, хотя не успеем, нет, замерзнем.

Смех. Звонкий и рассыпчатый. Дети луны ударили по струнам из жил человеческих, отыскали живых своими красными глазами, ну вот оно, началось.

Капли вокруг нас колыхнулись, и лес вокруг нас наполнился движением, Костик закрыл глаза и сел на колени. Луна стала светить ярче, и каким-то красноватым цветом, и ее лучи разрезали лес на острые края.

Костик съежился и втянул голову в плечи, я вдруг увидел, что его волосы поблескивают лунным.

Тогда я заорал на него, так громко, как я только мог.

А они рассмеялись громче, они выглядывали из-за деревьев, улыбались мне черными зубами, и подвешенные люди продолжали покачиваться, и тогда я откусил Костику ухо. Верхнюю половину, она хрустнула на моих зубах, я ее тут же выплюнул, успев ощутить на языке соленый вкус человеческой крови.

Костик очнулся и кинулся бежать. Не глядя, почти сразу он наткнулся на труп, свисающий с ветки. Мне показалось, что мертвец схватил мальчишку за плечо, Костик замер и заверещал. На самом деле просто растрепанная фуфайка зацепилась за свисающие с руки покойника часы, но Костик этого не понял. Он рванулся, мертвец не отпустил.

Твари хохотали вокруг. Как гиены, я вдруг вспомнил, что видел передачу про гиен, добивавших раненых антилоп, так вот, эти гиены хохотали точно так. Окружив уже беззащитную добычу, чувствуя кровь и мясо.

Костик дернулся еще, затем вывернулся из фуфайки и побежал дальше в одной ветровке, а мертвец покачивался, поводя по сторонам рукой с растопыренными пальцами.

Он бежал, всхлипывая, запинаясь и оглядываясь, дотрагиваясь до уха, размазывая по щеке кровь.

Я за ним.

Тварь вылетела сбоку и ударила в холку, сбила с ног, я кувырнулся и почувствовал, как сломались ребра и обломки зацепились друг за друга. В голове полыхнула белая, как молния, боль, я вскочил на ноги, и меня сбили снова, и через секунду я оказался в воздухе, меня схватили за шкирку и просто подбросили в воздух.

Как щенка.

Я попытался извернуться в воздухе, но, конечно, не получилось, и я упал в мох, густой и мягкий, наверное, поэтому не сломал позвоночник. Только отключился на секунду и сразу поднялся на лапы, я всегда поднимаюсь, и тварь уже стояла рядом, черная и смрадная, и когти, и пасть, и в этот раз прыгнул уже я.

Это оказалось неожиданно легко, финт, обманка, я оказался у нее почти за спиной и вцепился в правое колено, в связки. Они оказались крепкими, очень крепкими, но не такими крепкими, как мои зубы. К тому же справа два зуба у меня были недавно сломаны, и я действовал этими острыми краями. Сухожилия разошлись под зубами, я зацепил часть хряща и дернул, успев напрячь шею, и через секунду я уже был в стороне.

Тварь упала. Нога у нее подломилась, сложилась в колене, только в обратную сторону, как у кузнечика, тварь завалилась. Кажется, я попал еще и в артерию – потому что через секунду после того, как она упала, из-под колена фонтаном ударила черная кровь.

Что-то изменилось. В первые мгновения я не понял, а потом вдруг до меня дошло. Скорость. Изменилась скорость. Твари стали гораздо медленнее. Я за ними почти успевал! Да что там – я успевал! Они не стали слабее, но они стали медленнее.

Из-за мороза, больше не из-за чего. Черная дрянь в их теле замерзала, и вместе с ней замерзали они.

Они стали медленнее.

Я кинулся догонять Костика.

В тишине. В холодном лесу слышалось лишь мое дыхание, всхлипы Костика и треск веток у него под ногами, и ребра мои хрустели, отдавая в уши острыми ударами. Стало гораздо яснее, просветы между соснами сделались шире, или поле, или река. Река вернее – какое поле среди оврагов? Костик это, кажется, тоже понял, повернул и дернул к реке, причитая и бормоча что-то про своего отца и про север.

Твари очнулись. И снова послышался смех, холодный и равнодушный, и снова они были почти вокруг, но почему-то нападать не торопились, может, стали опасаться, не знаю.

Впереди поблескивала река. Явно река, что еще? К реке пошел склон, Костик запнулся и покатился по нему, подскакивая и подпрыгивая на кочках.

Твари опять замолчали. Я слетел по склону, догнал Костика. Он уже поднялся, стоял у самой кромки.

Река оказалась затянута льдом. С первого взгляда это никак нельзя было определить, потому что лед был совсем прозрачный и гладкий, и только приглядевшись, я обнаружил тонкую сетку трещинок и скопления воздушных пузырьков, похожих на лягушачью икру.

Костик потрогал лед ногой, оглянулся, ступил на поверхность, поскользнулся, но удержался. Справа за деревьями защелкало, и я снова рявкнул на него, оскалив зубы. Он шарахнулся к другому берегу. Неправильно, кто же так по льду бегает, как по стадиону, надо скользить, а не топать! Скользить!

Я крикнул ему это вслед, но он не услышал и не оглянулся, бежал. Правильно! Беги! Беги, лед держит, наверное, сантиметр намерз, наверное, повезло.

– Ах, – сказали у меня за спиной.

Я резко развернулся. Тварь стояла метрах в пяти. Невысокая и нескладная, с выпуклыми желтоватыми глазами, я попятился, тут же почувствовал под ногами гладкое и холодное. Необычно. Щекотно почему-то.

Костик поскользнулся и с размаху хлопнулся, он был почти на середине реки, но я и оттуда услышал, как затрещал под ним лед.

Я начал отступать. Пятиться, стараясь не упустить из виду стоящую передо мной тварь.

Костик опять поскользнулся. Я услышал, как он хлопнулся, только в этот раз затрещал не лед. Я быстро оглянулся. Костик лежал ничком, лицом в лед, и не шевелился. До противоположного берега он не дотянул метров тридцать.

Я устремился к нему. Бежать по скользкому было не очень легко, я разъезжался и то и дело шлепался на брюхо.

Впрочем, тварям было не лучше. Три штуки вылезли на лед и теперь двигались за мной, не быстро, но и не медленно, размахивая лапами.

Лед крепкий. Лед слишком крепкий, будь он проклят! Они должны были уже несколько раз провалиться, но лед держал, весь трещеватый и пузырьковатый, но держал, не ломался.

Костик не вставал. Лежал и лежал, наверное, все-таки головой ударился, потерял сознание. Я доберусь до него первым и по льду дотащу до берега…

И ничего это не даст. То есть ничего совсем, они перейдут реку и на твердой земле они с нами справятся легко.

Я добежал до середины реки, остановился. Лапы тут же начали подмерзать, и мне приходилось пританцовывать.

Я стал его звать, но Костик так и не поднялся. Не слышал.

Ну, я и вернулся. Навстречу этим.

Тварь приблизилась ко мне, выставив в стороны руки, перебирая длинными когтистыми пальцами. И другая, справа. И слева. Треугольником, в центре которого оказался я. Неторопливые.

Мороз связал их движения, закрепостил мышцы и притупил реакцию, теперь они были почти как я. Но этого «почти» им вполне бы хватило.

Я понял это и подпрыгнул.

Я не очень любил всю эту собачью физкультуру, особенно прыжки, во-первых, это выглядит глупо, во-вторых, может искалечить скакательный сустав. Айк любил прыгать, я нет, я не лягушка. К тому же прыгать со сломанными ребрами не очень приятно.

Я подпрыгнул и хлопнулся на лед, всей своей массой. И еще раз. Твари успели переглянуться, и тут я подпрыгнул третий раз.

Лед разошелся подо мной, треснул на тысячу мелких осколков, я оказался в воде. Мне почудилось, что я провалился в кипяток, ошпарило всего, до кончиков ушей.

Но твари провалились вместе со мною. Все три.

Они утонули сразу, как гвозди, бульк, и все, нету, ушли, вода не терпит нечистых, надеюсь, что они погибли совсем, захлебнулись и легли на дно. Я барахтался, старался выползти на лед, зная, что это бесполезно. Человек в состоянии выбраться из полыньи, если не впадет в истерику. Собака вылезти не может. Совсем. Никак. В истерике, без истерики, никак. Нет у нее рук. Поэтому барахтаться можно долго.

Минут пять.

Я стал барахтаться. Это было довольно сложно – течение упорно затягивало меня под лед, я так же упорно ему сопротивлялся, даже зубами старался прихватиться, кстати, совсем бесполезно – лед крошился, как стекло, резал десны и язык. Костик продолжал лежать на льду не двигаясь.

Я опять позвал. Почти ничего из этого не получилось, я только хрипел и плевался кровью – видимо, ребра все-таки пробили легкие. Зато не больно – холодная вода прекрасное обезболивающе средство. Наверное, ты успеешь замерзнуть раньше, чем утонешь, сердце остановится, и ты преспокойно пойдешь ко дну, без особых каких-то мыслей, без сожалений. Собственно, неплохая смерть. Не самая плохая, конечно, есть гораздо хуже и мучительней.

Плохо, что ни о чем толком подумать не получается – когда изо всех сил скребешь по льду передними лапами, никакие мысли в голову не лезут. То есть лезут – поскорей бы все это закончилось, поскорее.

В груди кольнуло. То ли ребро окончательно пробило легкое, то ли все-таки сердце, какая разница, не очень сильно. Правда левая передняя лапа повисла, я перестал ее чувствовать, она повисла, и я снова уцепился за лед зубами, и удержался секунд двадцать. После чего лед, конечно же, раскололся.

Ну, а я утонул.

Ага, так оно и получилось.

Глава 9

Ожидание

– Бродяга!

Я открыл глаза.

Фельдшер здешний, воняет мхом. У него и фамилия подходящая, не то Машков, не то Мошков, одним словом, человек дремучих просторов. Человек.

– Бродяга…

Фельдшер улыбнулся.

Интересно, как догадался?

– Морозец сегодня – лапы отваливаются.

Это он так шутит.

Фельдшер по привычке подергал меня за передние лапы.

– Все с тобой ясно, – зевнул Фельдшер. – Скоро как новенький станешь. Ладно, посмотрим на Кузю…

Фельдшер вытянул из кармана мороженую рябину, просунул в клетку Кузе. Кузя – это снегирь. Толстый, ленивый и наглый. Но рябину любит, сразу клевать стал.

– Я и тебе принес, кстати.

Фельдшер достал кусок сахара, протянул мне. Я не взял – он бы еще зубом прицыкнул, ага, сейчас, не буду с рук, я не Разбегай какой. Фельдшер улыбнулся и положил сахар на подоконник.

– Ладно, потом возьмешь. Сахар тебе нужен.

Фельдшер ушел, я поднялся. Левая лапа не работала. То есть она попросту висела, и я ее совсем не чувствовал, она сделалась как тряпка, то есть совсем как тряпка, волочилась за мной везде и только мешала, ее бы отгрызть. Фельдшер говорит, что восстановится, однако я знаю, что так не будет, это навсегда. Впрочем, легко отделался.

Не удержался и собрал со стола сахар.

Показался Костик с автоматом – он теперь без него никуда.

– Как дела? – спросил.

Я кивнул.

А он ухо свое автоматически потрогал. Вряд ли он на меня как-то серьезно обижается, но все равно.

– У меня тоже. На кухне сегодня дежурил, вот.

Костик притащил мне кусок пирога с картошкой, вкусно.

– Через двадцать минут собрание, – сказал Костик. – В ангаре. Всем велено быть.

Непонятно, кому он это сказал, то ли мне, то ли вообще, сказал и вышел. Я подобрал крошки от пирога и тоже поковылял через весь лагерь к ангару. Он сильно засыпан снегом и похож на огромный сугроб, из которого с чего-то торчат трубы, похожие на валенки. И пахнет вкусно – пиленой древесиной. Наверное, здесь раньше располагалась лесопилка, и теперь тут всегда будет пахнуть смолой и стульями.

Люди уже все собрались, и устроились на скамейках, и сидели, держа на коленях карабины, и автоматы, и ружья, а под ногами у них были рюкзаки с припасами, и все выглядели решительно.

Я занял свое постоянное место на ящике с опилками. Фельдшер постучал в сковородку, затем пересчитал всех по головам. Сто восемь человек, и я сто девятый. В конце ангара, под самодельной керосиновой люстрой из старых ящиков, был сложен помост, на него взобрался Репей, он у нас предводитель.

Репей вооружился указкой и стал говорить. Говорил он плохо. То есть старался он говорить хорошо, красиво, но получалось у него плохо. Наверное, поэтому он часто делал паузы и в этих паузах мычал, подыскивая правильные слова. Но все его слушали, потому что он был очень уважаемым человеком. Он, кстати, меня и спас. Прыгнул в полынью и вытащил. Это он только с виду такой невзрачный, а на деле сильный – кузнецом работал, лапы – как клещи.

– Так вот оно, – начал Репей. – Все, значит, потихоньку и прояснилось, да-да. Позавчера сюда пришла группа, вы все знаете…

Репей указал в стену.

– С ними пришел человек один, – продолжал Репей, улыбаясь. – Он работал в правительстве и все рассказал… Они уже давно подбирались, потихоньку, и везде они были, в каждом городе, а некоторые и в семьи пролезли… Вот ко мне…

Репей поморщился носом.

– Такое по всей стране у нас. – Репей обвел пальцем окрестности. – Везде…

– Так кто они? – спросил кто-то из людей. – Откуда?

– Это эксперимент вроде такой, – ответил Репей. – Его запустили в пятидесятых, изучали…

Репей поглядел на Фельдшера.

– Ретрогеном, – пояснил Фельдшер.

– Ага, ретрогеном. Эти ретрогеномщики, они как бы будили в человеке темные начала… Хотели создать суперменов, так вот…

Репей закурил.

– Этих суперсолдат много наделали, – продолжил рассказывать он. – Их хотели в войне использовать, но нормальной войны так и не случилось, вот их на подземных базах и держали. А потом они взбесились и разбежались… Э-ээ… а сам проект… Его как бы закрыли и забыли… А эти стрыги потихоньку себе жили в лесах и потихоньку их становилось все больше и больше…

Репей почесался и опять забыл, о чем следует рассказывать.

– Они жили в лесу и создали что-то вроде…

– Цивилизации, – пояснил Фельдшер.

– Во-во, – кивнул Репей. – Они там жили, а все думали, что их нет. Думали, что это все бродяги. А они постепенно пробирались… в эту…

– Инфильтрация в политическую элиту, – сказал Фельдшер.

– Ну да, внедрение. В политику, в армию. И вообще… Законы себе удобные принимали. Собак вот перебили, эпидемии распространяли…

Тут все поглядели на меня.

Я в нашем отряде пользуюсь большим уважением. Потому что я последний пес. Многие считают, что вообще самый последний – что другие все погибли, твари нашли их и уничтожили. А я себя последним не считаю, так крайним немного.

Может, и правда, не знаю. Знаю, что меня все любят и подкармливают. Я не против.

– Говорят, что некоторые из них забрались очень высоко, – сказал Репей. – Очень-очень. И вроде как эксперимент опять запустили…

Не то. Я знал, что не то. Никаких лабораторий, никаких секретных исследований, какой, к черту, ретрогеном, чушь все это. Это просто… Другие. Они всегда были среди нас.

Те, кто любит мясо.

Были те, кто выкапывал коренья, и были те, кто ходил в лес за мясом. Охотники. А потом пришел холод, сполз ледник, и мяса не стало совсем, и хищники спрятались, ушли в землю, в глубины, остались собиратели. Они вырубили леса, засеяли поля и построили города там, где раньше жили мясоеды. А в этом году пришла жара. Температурные рекорды. Такой не было в последнюю тысячу лет, или в пять тысяч? Короче, не было никогда, солнце проснулось и проникло в самые глубокие щели, и разбудило тех, кто спал слишком долго.

И они хотели есть.

Все просто.

– Но Господь милостив. – Репей поглядел в потолок ангара, и все остальные тоже туда поглядели. – Он послал нам холод – и чудовища уснули. И теперь у нас есть время. Мы возвращаемся на свою землю. Туда…

Репей сновал указал на стену, на юг.

– Мы отправимся туда и очистим еще один город. А потом другой. Вот так вот. Я все сказал.

Он слез с помоста. Остальные начали собираться, надевали шапки, надевали рукавицы, закидывали за плечи винтовки, закуривали папиросы. Отряд уходил на зачистку.

Я оставался. На трех ногах не очень-то побегаешь, и вообще, я стар, дряхл и не готов. В поход идут молодые и сильные. Я останусь здесь и буду охранять лагерь. Вскарабкаюсь кое-как на лабаз и стану слушать окрестности.

Собственно, в этом теперь и состоит моя работа – нюхать да гавкать. Хотя гавкать совсем не приходится – за последние несколько месяцев к лагерю приближались только люди. Много людей, не думал, что столько осталось. И каждый день приходят, бредут через снег, являются полуобмороженные и полуживые, Репей всех принимает. Так что теперь нас много, почти сто человек. А сейчас они отправляются обратно, к югу.

Они отправляются к югу. Фельдшер, Репей, все остальные. Костик с ними. У каждого по два ружья и патроны, много патронов. А еще ножи, топоры, взрывчатка. Остаются только совсем малые да женщины. И я.

Они уйдут, снег заметет следы, я залезу в лабаз и буду слушать воздух. Это очень хорошо – слушать воздух и ждать своих. Они уходят, а я их дожидаюсь. И знаю, что дождусь.

Глава 1

Дом, в котором…

Она уверенно протопала по улице и сразу повернула к Дому. Миновала тополя, прошуршала теннисными туфлями в переросшей и уже начавшей подсыхать траве, остановилась около прудика.

Им сверху хорошо было видно, что прудик имеет форму креста. Равновеликий крест с пухлыми откормленными перекладинами. Метра два в обе стороны, не больше. Как раз, чтобы упасть, раскинув руки. Затянутая ряской вода колышется вровень с потрескавшимся асфальтом, с одного края бордюр зарос травой. Какие-то ненормальные забросали прудик пивными банками. От страха. Здесь все боятся. Особенно по вечерам.

Солнце садилось. Косые лучи били сквозь листву тополей, окрашивали Дом розоватым цветом. Там, где еще сохранилась штукатурка. Там, где штукатурки не было, виднелся кирпич. Его можно было и не окрашивать. Он уже был красный.

Девчонка приклеилась к прудику. Стояла. Смотрела. Шевельнулась только для того, чтобы пнуть камешек. Ряска без звука приняла подношение. Качнулся зеленый ковер, короткая волна омыла низкий берег.

И это запомнится. Здесь ничего не забывается.

Девчонка оторвалась от изучения прудика – он длиной-то был чуть больше ее роста – и повернулась к Дому.

Сама она была темная, с выбеленной челкой, косо падающей на глаза, длинная клетчатая рубаха с коротким рукавом и старые потертые джинсы с россыпью значков на левом колене. Кеды с местами отошедшей окантовкой.

Порванные кеды первым рассмотрел Ворон. Он самый глазастый. Ну и шустрый, как все представители врановых.

А Белобрысая уже стояла около правых перил, смотрела в разбитое окно. Чего там смотреть? Окно – оно и есть окно. Такое же с левой стороны. И перила там не менее раздолбанные, чем справа.

Дом симметричный. Три этажа, правое и левое крыло. Две лестницы нависают над землей двумя полукружьями, как сурово насупленные брови. Ступеньки начинаются от подвального окна, вросшего в землю аккурат по центру Дома. Лестницы ведут одна направо, другая налево и на уровне первого этажа, пройдя вдоль высоких, сильно вытянутых вверх окон, заворачивают за угол. Там двери, запертые на ключ, заколоченные. Выбитые стеклянные вставки окон гостеприимно приглашают внутрь.

Обычно поднимались через подвал. Лаз в него между лестницами, где полукруглое окно, на нем еще сохранилась узорчато выложенная окантовка. Раньше там стояла решетка, и протискивался сквозь нее один лишь тощий Скелет. Решетка исчезла однажды утром, словно кто специально приглашал в Дом. Теперь даже Чудовище пролезала.

А Белобрысая оказалась не дура, отошла от лестницы и присела на корточки около полукруглого окна, ведущего в подвал. Нормально башка варит. Сообразила, что из подвала должен быть ход на верхние этажи.

В Доме все не как у нормальных людей. Облезлая штукатурка, высаженные стекла, расписанные стены. И даже в таком виде он смотрится грозно. К нему и в солнечный день подходить неприятно, не то что в сумерки.

Когда вечерний свет четче обрисовывает выступающую трехгранную центральную часть Дома, его тяжелые старомодные рамы, когда в сохранившихся стеклах третьего этажа начинает играть обманный отсвет вечерней зари, кажется, что там кто-то стоит. Прижался лицом к окну. Оставил в пыли на стекле отпечаток пятерни.

Быстрее бежать! Прочь, прочь! Без оглядки! До ближайшей границы – с Литвой, кажется. В бывшем городе Тильзит, а ныне Советск. В этих краях много что носит приставку «бывшее». Только не этот Дом. Он был и есть всегда.

Янус поднялся бесшумно. Чудовище замахала на него кулаком, но на нее замахали в ответ, и она перестала изображать мельницу. Янус скользнул к лестнице. Только у него получалось тихо ходить по битому кирпичу, стеклу и известке. Он был как будто весь собран на шарнирах. Так и виделось, что его руки или ноги вот-вот примутся действовать отдельно друг от друга, а главное – отдельно от тела. Вроде бы он стоит спиной, но в любую секунду может повернуть голову на сто восемьдесят градусов и посмотреть совиными, чуть навыкате глазами.

Янус нашел кирпич, послал им прощальную улыбку и провалился в скособоченный дверной проем.

Белобрысая стояла около окна, с подозрением глядя на соседский дом. Он тоже выглядел неважно. Такой же заброшенный и облупившийся, тоже трехэтажный, но без крыльев лестницы и выступающей центральной части. Обыкновенный, и это сразу бросалось в глаза. Даже если какой-нибудь чудак сделал бы перед ним крестообразный пруд, эти заброшенные развалины все равно остались бы никакими. Дом так просто повторить было нельзя.

Белобрысая уже почти нырнула головой в подвал, когда по всему Дому пронеслось гулкое эхо. На это Янус был специалист. А то последнее время к Дому стало много всякой шушары таскаться, все стены испоганили невнятными надписями. И кто только таких грамотных в школе писать учит?

Шибко грамотные они и шибко пугливые. Их шуганешь разочек – все, больше не появляются. Ползут по городу новые слухи о проклятом Доме, какие там упыри обитают да сколько крови у зазевавшихся девушек они выпили. Тогда-то и появляются на Доме новые знаки, а в сумерках звучит странная музыка. Но это ненадолго. До вечерней зари, потом все психи предпочитают перебираться в более спокойные места.

Обычно нормальные люди после такой встречи – шум, падение камней, дрожание стен – бегут без оглядки, роняя баллончики с краской и маркеры. Ради развлечения им еще разрешается искупаться в прудике. Он неглубокий. Ряска из волос потом вычищается плохо. Особенно настойчивым Янчик врубал «Песню реки Стикс», как он сам ее называл. Вздохи, ахи, охи, бульканье, долгие эхо, вскрики, прихохатывания. Всё, визиты не повторяются. Никому не хочется встретиться с Хароном и разок прокатиться на его лодке по реке Забвения. Дорого он за это берет. Жизнь – одна штука, воспоминаний – мешок. Из таких путешествий не возвращаются. Зато на ближайшую неделю – Дом в их распоряжении. Ни любопытствующих, ни зевак. А готам и местных кладбищ хватает, так что они сюда не лезут.

Дом гудел от вздохов, подрагивал потревоженными стенами, но девчонка как сидела на корточках около подвала, так и осталась около него. Кажется, ногу одну вниз спустила – ее было уже плохо видно. Чтобы все рассмотреть, пришлось бы вылезти на крышу или ползти по торчащей балке, а это шумно. Даже Янус на такую эквилибристику не пошел бы.

К эху добавились тяжелые шаги, стены Дома задрожали.

Ну же, беги!

Белобрысой не было. Скелет глянул на Ворона, глаза того нехорошо блеснули. Качнул головой, показывая: никто не проскочил через темнеющий парк, никто не торопился оказаться на улице среди людей и машин, среди привычных звуков и голосов. Девчонка осталась около подвала (если уже туда не зашла), тем самым подписав себе смертный приговор. Сейчас Янус ее запугает до икоты и чертиков в глазах.

Чудовище негромко ахнула, предусмотрительно заткнув рот ладошкой. И правильно сделала, а то бы ее кто-нибудь другой заткнул. Потому как нечего сочувствовать непрошеным гостям. Если на заборе не висит табличка: «Осторожно, злая собака!», это еще не значит, что ее нет. Их там, скорее всего, три штуки, на всех табличек не хватило.

С шипением посыпались крошки кирпича – Янус пошел на крайние меры. Сейчас будет образцово-показательный спектакль под названием «Последний день Помпеи». Одним словом – не стой под стрелой, а то «снег, башка, совсем больной будешь».

Все замерли около дверного прохода. Только знающий человек пройдет по лестнице так, чтобы не споткнуться, чтобы под ногой не хрустнул камень, чтобы ничего не спихнуть вниз.

Выход из подвала наверх по развороченной лестнице, усыпанной кирпичами. В середине лестницы ступени почти сточены, надо красться по стеночке или прыгать. Янус крадется, неуклюжий Скелет прыгает. Галантный Ворон тащит пыхтящую Чудовище. Ворон Чудовищу покровительствует, а так бы ее давно выгнали. Хотя куда ее погонишь – разболтает. Легче уронить с третьего этажа. Они уже потеряли Синеглазку, и теперь каждый раз, видя около Дома новое лицо, невольно думается, что это ее работа, она навела: все рассказала, все объяснила и теперь вновь пришедший ничего не боится.

Первый этаж – две просторные комнаты, куда выводят двери с лестниц. Скрипучая лестница наверх, где в темноте прячутся закутки комнат. На третий сможет подняться только тот, кто знает. Потому что дверь туда заколочена, да еще навесной замок присобачен. Лишь посвященный человек без опаски потянет на себя ручку, заставляя бутафорские гвоздики выйти из пазов, а дужку распасться на две части. Где-то там, около двери, сейчас стоял Янус и пугал.

Он все делал правильно, но Белобрысую ничего не брало.

С шелестом обрушился камень, и сразу за этим наступила тишина. Было непонятно, кто кого больше пугает – они ее или она их. За шорохами все чудились шаги – она идет, преодолела все ловушки и вот-вот окажется на третьем этаже.

Ворон выпустил руку Чудовища и потянул с плеч куртку. Черную. На обороте еще и с серебряной ниткой, чтобы вампиры не докучали. Когда он набрасывал ее изнанкой на голову, становился очень похож на привидение, модненькое такое, с переливами.

Скелет кивнул, нехорошо улыбаясь. Сейчас все эти шорохи и шумы сменятся визгами. Они ее выкурят. Убежит как миленькая! Не в первый раз.

Ворон нырнул в дверной проем.

Завывание тяжело отразилось от влажных утомленных стен, отзвуки топота заметались по Дому. Вот-вот к этой какофонии звуков присоединится Янус, и дело будет сделано. Чудовище тихо хихикнула. Она любила эти шоу. Скелет для приличия осклабился.

Грохот еще сотрясал старые стены Дома, внизу что-то падало, ухало, скрипели ступени. Двор медленно погружался во мрак. Прудик наливался чернотой, на фоне светлого асфальта четче выделялась его необычная форма.

Звякнул навесной замок. Кто-то возвращался. Судя по шуму, не Янус. Тот являлся из ниоткуда, просто оказываясь рядом. Значит, Ворон летит с охоты.

– Через задний двор пробежала, – нарушил тишину Скелет. Ему не нравилась пустота перед Домом, не нравилось, что никто не мчится с криками и проклятьями прочь.

– Или шею свернула, – кровожадно предположила Чудовище. Она была мастером на добрые предсказания.

В дверном проеме завозилась темная фигура.

– Вы кто?

Темнота выплюнула белую челку, остальное приберегла для себя. Ну, и еще глаза. Они у девчонки были огромные, пронзительные, цвета спелой вишни.

– Ты какого сюда приперлась? – грубо ответил Скелет. Чудовище тщетно пыталась спрятаться за его тощую спину.

– А вы здесь что делаете?

Они молчали. Стояли спиной к небольшому окну, не давая тусклому вечернему солнцу осветить себя, и молчали. Белобрысая сделала шаг. Все это выглядело так, словно она пытается их столкнуть, выбросить из Дома. А внизу асфальт и крошечный прудик. Им вдвоем не поместиться.

– Убирайся! – выкрикнула из своего укрытия Чудовище. – Катись отсюда.

Белобрысая смотрела на них, кривя губы в презрительной усмешке. За ее спиной появился Янус. Она не услышала. Вспыхнувшие радостью глаза Чудовища выдали его. Белобрысая резко присела, уходя в сторону. Рука Януса мазнула пустоту. Ценную секунду она потеряла, вставая, Янус почти коснулся ее. Сейчас он задушит нахалку своими цепкими тонкими пальцами. Ввалившийся Ворон подсек отвлекшегося Януса, и тот упал.

– Это моя добыча! – пророкотал Ворон, распахивая куртку над головой. Синтетическая ткань наэлектризованно захрустела.

– Больные, что ли? – коротко бросила Белобрысая.

– Если среди нас и есть больной, то только один. – Янус сидел на полу и раздраженно встряхивал отбитой при падении рукой. – Черный! Ты придурок!

Ворон довольно тянул губы. Редко кому удавалось сбить с ног Януса.

Но Янус и не думал долго обижаться. Его холодный взгляд остановился на Белобрысой.

– У тебя два пути – через окно или по лестнице. Оба болезненны, но один из них более травмоопасный.

– Дом не ваш! – с вызовом крикнула Белобрысая.

– И не твой! – припечатал Янус. – Убирайся.

– Мой! – Белобрысая выпрямилась и даже как будто выпятила нижнюю челюсть, что в девчачьем исполнении выглядело скорее комично, чем устрашающе. Уж лучше бы она заплакала, ее бы жалко стало. А так – один смех.

– С чего вдруг? – подскочил Ворон. Он снова натянул куртку и стал похож на обгорелого до черных угольков колобка – маленький, кругленький, юркий.

– С того! Мой, и все.

– С тем же успехом, как и мой. – Янус стоял рядом со Скелетом и Чудовищем. Как он поднялся, никто не заметил.

– Тебе документы показать?

Девчонка словно притащила с собой парочку тонн льда Антарктики – столько в ее словах и взгляде было холода и презрения.

– Писа́ть и я умею. – Янус не уступал ей.

Внизу с шорохом обвалились камешки. Чудовище приникла к более надежному и объемному Ворону.

Шаги становились явственней. Кто-то поднимался тяжелой старческой походкой. Шипел песок, катились вниз обломки кирпича.

Янус улыбнулся. Его худое лицо раздалось от этой улыбки, стало добрым и приветливым. С такой улыбкой Фредди Крюгер подходил к своей жертве.

– Если Дом твой, то это к тебе.

Его силуэт на мгновение мелькнул в оконном проеме. Скрипнуло под легкой ногой старое железо, шваркнул ботинок о край крыши. Он был уже на втором этаже. Ловкий, черт.

Тяжелые шаги приближались.

Белобрысая недоверчиво посмотрела на замерших Скелета, Ворона и нервно вздрагивающую Чудовище.

– Там еще кто-то? – коротко спросила она.

– Это уже свои, – добродушно отозвался Скелет.

Он тоже начал отступать к окну, даже выглянул наружу – фокус Януса повторять было сродни самоубийству, никто бы не решился.

– Ой, мамочки, ой, мамочки, – запричитала Чудовище.

– Заткнись, – отстранил ее Ворон, зачем-то снова стягивая с себя куртку.

– Из ваших, что ли? – Белобрысая была невозмутима, но ей уже никто не ответил. Все с ужасом смотрели на дверной проем, откуда, пульсируя, наступала темнота.

Топ, топ, топ.

Тишина резанула по ушам, холод от пола передался через ботинки в ноги, стрельнул по напряженным телам. Чудовище зажмурилась.

За порогом крутанулись на пятках. Шуршащий звук, легкое восклицание.

– Видел? – подался вперед Скелет.

– С вами увидишь! – Появившийся в дверях Янус демонстрировал недовольство. – Вы так орете, что любое привидение напугаете.

– Но оно было? – с тайной надеждой спросил Ворон.

– Было, было. – Янус утомленно сунул руки в карманы и нахохлился, будто у него кончились батарейки, сил больше ни на что нет. – Барздук. Темная тень. На стене никаких отражений. Стояла около двери.

– А потом? – пискнула Чудовище.

– Суп с котом. В стену всосалось. Нет ничего.

– Вы о чем? – напомнила о себе Белобрысая.

Янус расплылся в кровожадной улыбке.

– Ворон! – коротко приказал он. – Давай, живенько, электровеником, собирайся!

– А чего опять я? – затянул свою любимую песню Ворон. – Чудовище разбросала, а я собирай.

– И Чудовище забирай.

Янус не спускал глаз с Белобрысой. Она стояла невозмутимо, как памятник самой себе. Лицо напряженное. Готова выскочить из кожи и продемонстрировать свою сущность.

Ворча про несправедливость, всяких мерзких товарищей, которые в тяжелую годину способны бросить друга, и про наступающее глобальное потепление, Ворон схватил за кончик покрывало. Зазвенели разбегающиеся чашки, плеснулось недопитое кофе, бутылка шипучки покатилась, задевая ложечки и сахарницу.

– И магнитофон не забудь, – Янус пошел к выходу.

Бросив покрывало, Ворон дернул магнитофон. Размотавшийся провод зацепился за трещинку в полу. Магнитофон вырвался из пальцев Ворона, грохнулся на пол, потревожив и без того обиженные на жизнь чашки.

– Если он не будет работать, я тебя задушу, – предупредил из темноты Янус.

– Так он же не от сети работает! – с готовностью доложил Ворон.

Всхлипывающая Чудовище стала паковать добро, демонстративно долго разглядывая на умирающий свет заляпанные салфетки. Скелет с любопытством смотрел на Белобрысую. Та все еще пыталась сохранить лицо, но пару раз оно у нее все же дернулось.

И это было только начало.

Ворон причитал, доказывая связь между шнуром и работой магнитофона. Чудовище закончила складывать салфетки и взялась за пересчет чашек. Янус появился в дверном проеме. Скелет нагнулся, сгреб покрывало вместе с чашками, салфетками, посыпавшимся сахаром и звякнувшим термосом и, перешагнув злополучный магнитофон, отправился на выход. Притихший Ворон подхватил магнитофон и помчался следом. Шнур за ним волочился, задевая за все неровности пола, подпрыгивая на камешках. Чудовище пробежала последний раз по комнате, два раза обогнула Белобрысую и скрылась на лестнице. Из темного провала грохнула музыка, стократ отраженная облупившимися стенами.

– Ну, вот видишь, работает, – проблеял Ворон во внезапно наступившей тишине.

Посыпались камешки, и все стихло.

Белобрысая осторожно прошла по комнате. Похожая на бункер, невысокая, потолок скошен с двух сторон. Скаты теряются в темноте, и кажется, что там есть продолжение, что стены раздвигаются, утопая в бесконечности. Два узких прямоугольника окна с остатками стекол. Ветер треплет обрывки бумаги на подоконнике.

Рядом вздохнули, но когда Белобрысая повернулась, никого не увидела. С треском вздрогнула старая газета на окне. Под ногой хрустнул камень.

– Эй! – позвала Белобрысая.

Звуки прыгали по трещинкам стен, по грязному полу. В нос ударил запах пролитого кофе. Бесконечное «эй» не хочет замирать, а носится и носится по кругу, как бешеный хомяк в барабане.

– Вы ушли?

Белобрысая неуверенно выглянула в дверной проем. Навстречу выступила темнота. Абсолютная, в какой никогда ничего невозможно увидеть. Зато в ней хорошо все слышно. Шаги. Кто-то уверенно поднимался по ступенькам. Шаг, еще, следующий. Он шел и шел. Неминуемый, как гром после молнии. Преодолел уже, наверное, ступеней двадцать. Перевалил третий десяток, и, видимо, настроился так шагать еще ступеней сто. Забраться на Эйфелеву башню, а потом и на самый высокий небоскреб Лондона. А там и до неба рукой подать.

– Кто тут? – Впервые голос Белобрысой выдал волнение. Она завертела башкой, отошла к окну. Но шаги заставили ее вернуться к дверному проему.

Топ, топ, топ… И как обрыв сердца – тишина. Уши заложило от ожидания.

И снова этот вздох. Прямо в ухо. Белобрысая успела повернуться. Ей показалось, что сумерки заползли в комнату, сгустились в углу, подбираются – сотня ножек, обутых в красные ботиночки, стучат по полу, передвигая массивное тело, чтобы прижать жертву в угол и задушить.

– А-а-а-а!

Белобрысая дернулась бежать. Путь был только на лестницу, а там стоит некто, что не отбрасывает тени, что умеет всасываться в стены. Что любит убивать. Как сказал парень? Барздук? Из узких окон на нее смотрел равнодушный сумрак. Он ждал, что выберет жертва, какую смерть.

Окно, дверь… Окно, дверь…

Белобрысая решилась. Он рванула к двери, зажмурившись, проскочила голый дверной проем, несколько ступенек, ведущие вниз, всем телом ударилась о дверь, выпала на второй этаж. И бегом, бегом, не оглядываясь. Сдирая ладони в кровь, обламывая ногти, набивая синяки на коленях, оставляя кровавые следы на стенах. Там, где не смогла вписаться в поворот, где ударилась, оцарапалась, стукнулась, содрала кожу в кровь.

Янус стоял около соседнего дома и изучал его неинтересные ободранные стены.

– Здесь тоже живет привидение? – шепотом спросил Ворон, устав ждать, когда вожак отомрет и уже что-то скажет.

– Везде живут привидения, – философски изрек Янус.

– Потому что в каждом доме кого-то убили? – От восторга Ворон стал захлебываться собственной слюной.

– Нет. – Янус наградил его свирепым взглядом. – Потому что в каждом доме в стену вмурован труп. Это был такой суровый прусский обычай. Ни один дом при строительстве не обходился без трупа.

– У нас в доме привидений нет, – доверительно сообщил Скелет.

– Ты крепко спишь. – Янус был невозмутим. – Или сам уже давно стал привидением, затерялся среди своих.

Многоголосое эхо выбросило из Дома испуганный крик, посыпался кирпич.

– Привидения есть везде, – довольно повторил Янус и пошел обратно к прудику. – Что это за дом, где нет привидений?

– А как же Москва?

– Москва – это другое дело. Там сами люди привидения.

– А Челябинск? – пискнула Чудовище и посмотрела на Януса своими огромными светлыми глазами.

– Так ведь Челябинска нет, его придумали.

– Разве бывают города-привидения? – прошептал Ворон.

– Бывают.

В окне первого этажа Дома появилась Белобрысая. Секунду помедлила и прыгнула вниз. Чудовище ахнуло.

– Вообще-то там не очень высоко, – заметил все это время молчащий Скелет.

– А ты, болван, весь кофе пролил, – вздохнул Янус. – Что мы теперь пить будем? Воду из прудика?

– Остается пить кровь болванов, – хмыкнул Скелет.

Белобрысая отбежала от Дома и остановилась.

Дом как Дом, ничего особенного. Черные провалы пустых рам, облезлая штукатурка на стенах. Все как всегда.

– Ну вот, можно возвращаться. – Янус медленно двинулся обратно к Дому.

– Там кто-то есть! – заорала Белобрысая.

Былого спокойствия нет. Глаза огромные, на бледных щеках румянец, челку смахивает, чтобы не мешала смотреть.

Янус не удостоил ее ответом, спокойно прошел к полукруглому подвальному окну, присел на корточки.

– Здесь всегда кто-то есть. В этом Доме наверняка бродит злобный барздук, плошки свои пересчитывает, – изрек он уже из темноты подвала.

– Но этот Дом наш! – зло крикнула Белобрысая.

Скелет демонстративно громко хохотнул и тоже скрылся в полукруглом окне. Ворон, по-деловому сопя, протопал мимо.

– Как это ваш? – Чудовище сделала невинное лицо. Большие глаза, тонкие скулы, нос, изящные губы – она была похожа на эльфа и в своей красоте словно светилась изнутри.

– Он принадлежал моему деду! Мы приехали оформлять документы.

Сказанное не удивило Чудовище, она только еще нежнее улыбнулась.

– А как же привидение? Его вы тоже заберете?

– Нет здесь никакого привидения!

– От кого же ты тогда сбежала?

– Чудь, ты где? – крикнули с третьего этажа.

Но Чудовище не отвлекалась. Какие могут быть возвращения, когда перед ней стояло ТАКОЕ чудо!

– Я просто ушла. – Белобрысая старалась сохранить порядком потрепанное достоинство. Губы прыгали, от этого слова звучали неубедительно.

– Оно там есть, – Чудовище говорила спокойно. Она обошла прудик, встав так, чтобы оказаться с незнакомкой на разных концах одной перекладины креста. – Привидение. И в соседнем доме тоже. И вообще в каждом доме этого города. Он полон тайн… и призраков прошлого.

– Ерунда! – Белобрысой очень хотелось выглядеть независимо, но испуг еще не прошел, улыбка получалась жалкой.

– Как знаешь! Мое дело предупредить.

И Чудовище скрылась в полукруглом окне подвала. Ворон ждал ее на выходе к первому этажу. У его ног расплывался мутно-желтый отсвет фонарика.

– Ну, и чего она?

– Говорит, Дом ее. Вместе с привидением.

– Ну-ну, – хмыкнул из пыльной темноты Янус.

Чудовище пробежала мимо Ворона и устремилась к вожаку.

– Ты же ее прогонишь, да, прогонишь? – заторопилась она.

– Сама уйдет. – Янус был невозмутим.

Наверху Скелет уже расстелил покрывало, расставил посуду и теперь вертел в руках чашку с отбитой ручкой. Вид у него был такой, как будто он сейчас заплачет. Тихо бормотало радио. Янус бесшумно появился за его спиной.

– Мы все равно останемся здесь, – заверил он печальную фигуру с чашкой.

Скелет мотнул головой, так что светлые волосы упали на лицо, закрыв его до подбородка. Из-под растрепанных прядей глянули злые темные глаза. Янус вынул у него из рук чашку и, подойдя к окну, выбросил на улицу.

– Ты что, а вдруг в нее? – подбежала к низкому подоконнику Чудовище.

Белобрысая стояла около прудика, смотрела вверх.

– Ничего с ней не станет, – прошептал Янус.

Чудовище что-то оттолкнуло от окна.

– А как это – Дом ее?

Янус поморщился.

– Не местная. Приехала откуда-то. Вполне возможно, ее предки здесь жили, и теперь они решили переоформить Дом. Но у них все равно ничего не получится.

– Почему? – Чудовище смотрела на Януса как на божество, вдруг спустившееся с небес.

– Потому что у Дома уже есть хозяин, и он их не пустит.

Янус взял с покрывала сушку, отошел к дверному проему.

– Это тебе, Дом! – крикнул он в темноту и бросил угощение.

Чудовище замерла, готовясь услышать глухой звук падения. Но его не было. Она даже качнулась, став на мгновение той самой сушкой, которая так и не долетела до пола, пропав в призрачном кулаке. Чуть не задохнулась от несбывшегося ожидания услышать звук падения. Но, кажется, никто этого не увидел.

– Любое привидение надо подкармливать, – прокомментировал свои действия Янус. – Особенно наше. Оно сегодня хорошо поработало.

– А разве привидения не питаются человеческими душами? Это же только домовые едят людскую еду.

– Здесь нет домовых, – заторопился всегда все знающий Ворон. – Здесь живут альпы и бородатые гномы барздуки. Если их кормить, они станут следить за хозяйством, мышей гонять, чужаков отваживать.

– Уж лучше мы сами, – буркнула Чудовище, слишком ярко представив бородатого гнома – маленький, страшненький. Ой, только не это!

– Никто не может быть хозяином того, чего нет, – философски изрек Скелет.

– А чего нет? – поинтересовался Ворон и еще голову набок склонил – слушать приготовился.

– Она говорит, что им принадлежал Дом. Но тогда он стоял на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. Сейчас этой улицы нет. Теперь она называется улица Гоголя. Тот еще был мистик.

– Так что же это выходит? – заторопился Ворон, собирая вокруг себя камешки. – Мы есть, а ее нет?

– Никого нет. – Янус смотрел в окно.

Чудовище передернула плечами. Как-то все это выходило… не так. Как будто две реальности накладывались друг на друга. И все вроде совпадает. Но вот здесь они есть, а там их нет и быть не могло.

– Скелет, спой что-нибудь, – попросил загрустивший Ворон, видимо, тоже представивший себе такую картинку – мир, но без них.

Словно из воздуха у Скелета в руках появилась губная гармошка. Она запела песню «Длинного вечера».

Они сидели на покрывале около окна и смотрели на улицу. Там, за кронами старых тополей, как за границей, начиналась жизнь. Бежали машины, шаркали шаги поздних прохожих, на той стороне улицы в домах загорались огни. И только этот Дом, как притихший вор с добычей, равнодушно смотрел пустыми глазницами окон в темнеющее небо. Он дремал, вернувшись в прошлое. Где звучали другие шаги, где по-другому гудели машины, не так громко смеялись, не на том языке говорили.

Белобрысая стояла под тополями. Она никогда ничего не боялась, и сейчас ей было непонятно, что такого произошло с ней в этом Доме, что она не смогла побродить по этажам, которые теперь принадлежат ей. Через неделю, через две здесь появятся рабочие, Дом наполнится голосами, шварканьем инструментов, звоном железа. Месяца не пройдет, как он превратится в розовостенного красавца с блестящими окнами, с веселым многоголосьем коридоров, с вызывающе красной черепичной крышей.

Она достала из кармана старую затертую фотографию. Под тополями было темно, и что там, на этой мятой картонке, не разобрать. Но она и так знала. Там был Дом с двумя тугими бровями лестниц, ведущих на первый этаж, с густо заросшим палисадником, с матовой поверхностью пруда, по которому плывут белоснежные цветы кувшинок. Из-за Дома выглядывает старик-дуб, тянет к крыше корявые ветки. Под деревом почти невидимый стоит дворник. А на первом плане девочка с огромным бантом, в тугом крахмальном платье, прижимает к груди мишку чуть ли не в рост себе. У нее большие немного испуганные глаза.

Папа обещал, ее Дом будет таким же, как прежде. И никакой улицы Гоголя! Только Эрнст-Вихерт-штрассе.

Белобрысая с ненавистью посмотрела на мрачную развалину. Совсем скоро все изменится. И нечего ее пугать. Нет никаких привидений. У них тут в Калининграде о чем ни заговоришь, все сводится к привидениям. Они в каждом доме, за каждым углом. Но ведь так не бывает!

Глава 2

Дом, с которым…

Утро выдалось ясное. От реки веяло прохладой. Смиля потянулась, вспоминая стремительно ускользающий сон. Там было что-то про Ворона, про печальное привидение и про непонятную девочку, столько времени проторчавшую под окнами Дома. Смиле снилось, что она кружит по разбитым комнатам Дома почему-то одна. Наверное, остальные поблизости, потому что без них она бы и шагу по Дому не сделала. Но она идет и идет, заглядывает в комнату, перевешивается через перила, вслушивается в умирающие звуки. Никого. Она бежит по коридору, замирает перед поворотом, понимая, что ее сейчас там встретит нечто страшное. Навалится, не даст дышать, подавит, и Смиля уже никогда не выберется из своего сна.

Мысль о том, что это сон, на мгновение выдернула ее из кошмара – колотится сердце, сбивается дыхание, подушка влажная, одеяло жаркое и тяжелое. Она понимала, что вот-вот проснется, но сон захватил ее снова, опустив на новый уровень, где почти невозможно ходить, где призрак неминуемо настигал ее, хватал липкими руками.

Смиля задохнулась… и открыла глаза. Солнце, лето. Она откинулась на подушку. Всего лишь сон.

Какое неприятное пробуждении… как бьется сердце. Волнение вместе с непонятным сном уплывало из ее памяти, просачиваясь сквозь наволочку и подушку, застревало холодным сквозняком в волосах. Что ее так напугало? Что произошло? Что заставило сердце стучать?

Забылось. Значит, не так все это и важно!

Солнце выгнало холод из рук и груди, и уже хотелось улыбаться, а не вспоминать виденное, гадая о тайных знаках и приметах.

Дурацкий Дом, месяц не отпускавший ее от себя, снова манил. Улица Гоголя, почти центр, район богатых особняков, и вдруг – развалины, которые не спешат обзаводиться хозяевами. Где такое еще увидишь? Почему этот Дом никто не покупает, не строит на этом месте крутой особняк, какие возвышаются справа и слева? Почему никто не берется ремонтировать старые стены, вставлять в оконные проемы стекла, не штукатурит фасад? Не чистит прудик? Не подстригает кусты? Не обрезает ветки на деревьях?

То-то и оно! Без скелета в шкафу не обошлось. Видать, плюнула пролетающая мимо ведьма и заколдовала. Бродят туда-сюда легенды, шепчут в уши напуганных людей разное. А улица-то тихая, машина лишний раз не проедет. А все почему? Боятся… Знать – не знают, но стараются обходить стороной.

Слухи, сплетни, а то и легенды роятся над линялыми крышами старых домов. Был и военный оркестр с выбросившимся из окна горнистом, и полковник, покончивший с собой, и тридцатилетнее запустение. Вот и деревья ухитрились вырасти так, что Дом год от года становится все незаметней. И ладно бы в этом Доме жило какое-нибудь зло, как любят показывать во всех этих глупых фильмах. Нет ничего. Были они там и днем, и ночью. Ни проклятий, ни тайного убийства. А секреты – так они в каждом старом доме хранятся. Кёнигсберг местные жители оставляли в двадцать четыре часа. По контрибуции земли Восточной Пруссии отходили победившему во Второй мировой войне Советскому Союзу, всех немцев и зажиточных пруссаков отсюда выгнали за сутки. А потом долго гоняли по подвалам потерявшихся мальчишек, отлавливали, вышвыривали из страны. Все, что не успели взять с собой, закопали. Может, напоследок кто из местных, в спешке увязывая тюки, и проклял завоевателей. Сами виноваты, нечего было в войну вступать, фашистов поддерживать. Так что все их проклятия пустые. Живут люди в домах, ничего не происходит. Ну да, бродят где-то призраки оставленных духов, бормочут недовольно, скрипят старыми ступенями. Но что могут призраки? Ничего.

Смиля вздохнула, выбираясь из одеяла. Перевернула подушку. Пускай все кошмары остаются здесь. Посидят в одиночестве, посидят, заскучают и уйдут. А Смиле в следующий раз приснится что-нибудь радостное. Например, как Янус признается ей в любви. Ну, или хотя бы Скелет. На Скелета она тоже согласна. А на Ворона? Нет, Ворон может спать спокойно. Не нужен он никому.

Неприятное впечатление от сна улетучилось, Смиля побежала умываться, одеваться и ставить чайник. Обо всем этом надо было срочно рассказать Вере. И бежать к ней стоило прямо сейчас, пока она куда-нибудь не учесала. Говорить по телефону – всего и не расскажешь. К тому же Вера последнее время старательно забывала мобилу в разных неподходящих местах: в кармане куртки, а потом вешала эту куртку в шкаф, так что звонка слышно не было; под подушкой и еще закидывала эту подушку одеялом и покрывалами; в микроволновке. Это была отдельная история. С микроволновкой.

Для очищения совести Смиля все же позвонила, послушала веселенький рингтон, немного потанцевала, решила, что на этот раз несчастный Верин сотовый нашел приют на дне посудомоечной машины, и дала отбой. Придется искать страдальца по свежим следам.

Утро было чудесным, Смиля не заметила, как добежала до подруги. Подъездный домофон, как всегда, сломан.

Вперед и вверх!

Звонок.

Вера открыла, не спрашивая. Распахнула дверь и отступила назад. Ждала кого-то? Или заранее знала, что придет Смиля. Кто ее разгадает? Она последнее время какая-то странная. Хотя последнее время все вокруг странные. Явные признаки глобального потепления.

– Где он? – ворвалась в Верину квартиру Смиля. – Где этот монстр?

У Веры небесно-голубые глаза с длинными ресницами. Пшеничные волосы падают на плечи (до лопаток), челка прикрывает высокий лоб. Все, больше смотреть не на что. Достаточно глаз и длинной челки. Синеглазка. Этим все сказано.

– Пока монстр здесь только один.

Из голубых глаз льется настороженность.

– Куда ты дела этого несчастного?

Смиля покопалась в разворошенной Вериной постели, заглянула под коврик на полу, сунула нос на книжные полки и прямым ходом, как гончая, взявшая след зайца, направилась на кухню. В чем-то она, конечно, шла на запах. Обворожительные ароматы плыли по коридору, заставляя желудок нервно сжиматься. Завтрак! Тебя сегодня не было.

На сковородке что-то жарилось.

– Что это? – приподняла Смиля крышку. Было похоже на сырники, но в Верином исполнении это могло быть и бланманже с киселем. Звучит красиво, неизвестно, как может выглядеть.

– Ты это искала? – холодно осведомилась Вера.

– Сотовый искала. Но готова и позавтракать.

Рядом знакомо пискнуло – Верин мобильный сообщал о пропущенном звонке.

Направление – цветы на подоконнике. А вернее, кактус. Он победно распушился, растопырил иголки, напыжился, издавая не свойственные ему звуки.

Пиииик.

– Я тебе звонила! – Смиля выудила находку из-за колючек.

– Мне много кто звонил.

Вера возилась около столика, расставляла чашки, колдовала с заваркой. Сейчас она в чайничек добавит душицу, мяту, чабрец, три раза плюнет, произнесет волшебное слово, и чай получится просто загляденье. Это была хорошая идея, завалиться на чаек к Вере.

– И кто же тебе звонит?

Смиля заерзала на табуретке, роняя сидушку и теряя тапочку.

Вера наградила ее осколками неба. Презрительного, холодного неба. Январского. В январе бывают такие прозрачные солнечные дни.

– Вот именно! – торжественно произнесла Смиля. – Никто тебе давно не звонит, а ты все прячешься.

Вера смотрела на нее в упор, и под этим взглядом захотелось куда-нибудь деться, скрыться, забиться под половичок, а лучше свернуться калачиком под крышкой в сковородке и сидеть тихо-тихо, неслышно поедая вкусняшки.

– Чего, правда звонят? – перестала ерничать Смиля.

– А ты все таскаешься с этими ненормальными на улицу Гоголя? – парировала Вера.

– И никакие они не ненормальные, – изобразила обиду Смиля. – Сама была в Янчика влюблена.

– А ты в кого сейчас влюблена? В Матвейку?

– С чего вдруг? – заторопилась Смиля, хоть сердце ее и заколошматилось, в голове поднялось гулкое эхо, собственных мыслей не слышно.

А Вера все била и била, найдя невероятно болезненное место.

– Иначе зачем?

Ответа на вопрос «зачем?» не существовало в принципе. Смиля и родителям сколько раз пыталась объяснить, что не обязательно иметь цель, чтобы куда-то ходить. Что иногда тебе куда-то просто хочется прийти. Словно какое сверхсущество зовет, приказывает быть именно там, с этими людьми. Смилю тянуло в загадочный Дом на улице Гоголя. С Верой этого уже не было. Ей хотелось сидеть на своей кухне и вздрагивать от звонка мобильного.

– Зачем туда ходить? – Задавая подобные вопросы, Вера начинала бледнеть. – Большое удовольствие сидеть на грязных подоконниках и слушать страшные сказки на ночь?

– Мне нравится! – Смиля смотрела в пол. Носки вчерашние, забыла достать новые, а эти уже запылились. В Доме запылились.

– Все ты врешь! Ничего тебе там не нравится. Кроме разве что Эрика. Больше и нравиться никто не может.

– Я не виновата, что ты испугалась! – закричала Смиля. – Никто больше этого не увидел.

И замолчала, с тревогой глядя на подругу. Могла и не стараться. Вера изучала картинку за окном, нежно поглаживая кактус. На полном серьезе – проводила пальцами по колючкам. Хоть бы что! Хоть бы руку отдергивала. Нет, так и чесала, с нажимом на желтые иголочки. Смотреть на это было невыносимо.

– Ничего, скоро с Домом будет покончено! – специально грубо произнесла Смиля.

– Его наконец-то снесут? – буркнула Вера, оставляя кактус в покое.

– Хуже! – демонически произнесла она – так, по крайней мере, Смиле показалось.

Вера на эти слова не обернулась, продолжая демонстрировать спину. Спина у нее была надменная, ничего не желающая знать. Кудрявый затылок. Впрочем, затылок не был столь категоричен. Но все равно Смиле пришлось заговорить первой:

– У Дома появилась хозяйка.

– Ты, что ли?

Смиля чуть не навернулась с табуретки от хохота. Опасно накренившись, она подхватила сидушку и сунула себе под попу.

– Хуже!

Вера выгрузила на тарелку нечто со сковородки и пододвинула Смиле. В глазах по тонне презрения.

– Пойдем вместе, увидишь, – расставляла силки и капканы Смиля.

Вера молчала. Помешивала ложечкой в чашке. Янтарный цвет чая заранее настраивал на вкусное времяпрепровождение. Смиля не выдержала. Сделала большой глоток и затараторила:

– Представляешь, заявилась такая наглая, белобрысая, с дурацкой высветленной челкой, говорит, Дом принадлежит ей.

– Эрик ее решил напугать, а она ни в какую, – закончила за подругу Вера, не отрывая глаз от дрожащей поверхности чая в своей чашке. Но при этом еле заметно поморщилась.

– Синеглазка! Ну чего ты? – заволновалась Смиля.

– Я с тобой никуда не пойду! – отрезала Вера, выходя из-за стола. – Хватит, находилась!

– Нет, ну, правда!

– Кривда! Эрик может сколько угодно строить из себя повелителя джунглей! Я никуда не пойду! Развлекайтесь своими привидениями без меня. Если вы считаете, что я все выдумала, – в путь! Я останусь со своими фантазиями, а вы со своими.

Голубое небо заволокло тучами. На землю обрушился настоящий водопад. Потоки слез затопили платье, стол, залили дрожащие руки. Спасайся, кто может, стройте плоты, тащите из речки Му-Му, рубите причалы для Мазая с зайцами, конец света близок.

Вера внимательно посмотрела на свою чашку. Курился белесый парок. Разговор был окончен.

Смиля сунула в карманы два куска пирога, с третьим куском в руке выскочила в коридор и уже оттуда заканючила, пытаясь для приличия утешить подругу:

– Все еще может измениться.

Не помогло.

– Хочешь, я к тебе Януса пришлю?

Ноль эмоции, тонна презрения.

– А хочешь, Скелет придет, сыграет тебе что-нибудь?

Плечо подозрительно дернулось.

– Синеглазка!

Это была ошибка. Вера метнула в ее сторону голубые стрелы. Выстрел был не хуже робин-гудовского, не просто в яблочко, но еще и предыдущую стрелу пополам вдоль древка разрубило.

– Я тебе не собака, чтобы меня по кличке звать! – вспылила Вера.

Приличия были соблюдены, подруга безутешно рыдала, и пока в нее не полетели более тяжелые предметы, чем слова, Чудовище решила ретироваться. Из вредности Смиля выложила обнаруженный в кактусе сотовый на подзеркальник в прихожей и выскользнула за дверь. Пускай Янус звонит и наводит порядок. У него это хорошо получается.

Выйдя на берег Преголя, Чудовище набрала Ворона. После трех сигналов Генрих сбросил звонок. Скелет поступил так же. Янусу можно было и не звонить. Если Ворон мчится к Дому, то вожак давно там. А если вожак там, то армия умирает, но не сдается. Они придумают, как выкурить этих внезапно свалившихся хозяев из Дома. Не в первый раз!

Смиля заторопилась. Бежала, не глядя на свинцовую воду Преголя, проскочила по двум гулким мостам, пересекла центральную площадь и помчалась по тенистой стороне улицы Фрунзе. Все дальше и дальше, через круговую Тельмана к Гоголя.

Около Дома стояло несколько машин – все больше крутые иномарки, особенно выделялся белоснежный «Нисан», и один экскаватор веселенькой желтенькой расцветки. Он был совершенно новый, только что из магазина, даже колеса особенно не испачкались. За веревочку его держал карапуз в тугих вельветовых шортах.

Видения настолько ошарашили, что Чудовище чуть надкусанный пирог не уронила.

Незнакомые люди бродили по заросшему травой палисаднику, тыкали палкой в прудик, обламывали ветки разросшихся кустов, рыли под левой лестницей. Судя по вялой траве рядом со свежевыкопанной землей, ковырялись пришельцы здесь давно.

Белобрысая сидела на ступеньках, возвышаясь над работающими. Впередсмотрящие на кораблях себя, наверное, так же вели – внизу все бегают, суетятся, паруса натягивают, тросы крепят, а эти стоят, семечки грызут, шелуху на головы собратьев бросают.

Девчонка ничего, конечно, не грызла, но если бы подвернулась косточка-другая, непременно метнула, например, в Чудовище. Взгляд, которым она наградила ее, был тяжелее сообщения о городовой контрольной по геометрии.

Чудовище с трудом прожевала последний кусок пирога и стала отступать к ближайшим кустам акации. Чуть не затоптала отвлекшегося Скелета. Скелет зашипел, изобразив из себя Змея Горыныча у реки Смородины под Калиновым мостом.

– Давно они здесь? – Чудовище сунулась в карманы за гостинцами, только сейчас заметив, что пироги оставили жирные следы на сарафане.

– Час возятся.

Скелет заглотил свой кусок в один прием и кровожадно посмотрел на оставшийся. Янус с сомнением изучал угощение.

– Это от Синеглазки, – покачала ладонью с пирогом Чудовище.

Они кинулись к пирогу одновременно, но Янус успел не только выпечку подхватить, но и по рукам Скелету дать. Скелет заскулил, отворачиваясь.

– Я, между прочим, первым их здесь засек и к Янусу побежал, – неприятным голосом выводил он. – Вы бы сюда только к вечеру пришли, а вместо Дома пустырь. Вон как они здесь все перекопали.

– Чего делим? – Ворон приближался вальяжной походкой очень довольного жизнью человека. Эдакий колобок после обморожения.

– Уже ничего, – облизал испачканные пальцы Янус. – Какие новости?

– Зовут их Томиловы, – с ходу стал докладывать Ворон. – Бабка носила фамилию Майер. И ей действительно принадлежал этот дом на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. Из Пруссии они уехали в Германию, потом в Польшу. Ее сын женился на эстонке, и жену потянуло на историческую родину. Внук, вот этот самый Томилов, уже сносно говорил на русском и учился в Москве. Жена его бросила и с дочкой уехала куда-то. Потом неожиданно вернула девочку, а сама скрылась. Умирая, бабка сказала, что в ее родовом имении закопано несметное сокровище, под вторым львом слева. Вот они и примчались.

– Это сколько лет бабке? – быстро подсчитал Скелет. – Сто, что ли?

– Чего там в Германии не жить-то? Живи – не хочу! – философски изрек Ворон, который дальше Светлогорска никуда не выбирался.

Все с бо́льшим интересом посмотрели на копателей.

– Ее зовут Снежана, – докладывал последнюю информацию Ворон. – Отца Милослав. А младшего Никодим.

– Как? – прыснула Чудовище.

– Ка́ком! – Ворон обиделся, что его никто не спешит носить на руках за добытую информацию. – Русское народное имя, между прочим.

– Ага, особенно Снежана, – не унималась Чудовище. Белобрысая ей не нравилась все больше и больше.

– Снежана имя славянское, – проявил осведомленность Ворон. – Так же как и твое. Ну, скажем, западнославянское. А я, кстати, типичный ариец. – И грудь выпятил.

– Может, они все выкопают и уедут? – предположил Скелет, прерывая бестолковый спор. В кулаке он сжимал губную гармошку. Налицо явные признаки сильного волнения. Сейчас играть начнет.

– Не может, – мрачно покачал головой Янус.

– Эх, я как чувствовал! – раздосадовано стукнул кулаком по ладони Ворон. – Надо было сюда с металлоискателем приходить. Чего мы целый месяц ерундой занимались?

– Их можно прогнать, – негромко произнес Скелет, между словами негромко поигрывая на губной гармошке. Получался задумчивый, еле слышный звук. – Они не знают, что это за Дом. Если им рассказать, они сами уберутся. Причем очень быстро.

Около Дома загалдели, сухие шваркающие звуки лопаты о землю прервались, послышался звонкий звук, как будто железо встретилось с чем-то металлическим.

– А еще там может быть бомба, – все так же спокойно изрек Скелет. – Следы войны. Рванет так, что никакого Дома не останется.

Крики копателей стали подозрительно громкими. Ворон коротко взвизгнул и скрылся в кустах.

– Вы можете отсюда уходить!

Голос, казалось, раздался оттуда же, куда умчался Ворон.

– Ничего, мы останемся и посмотрим, как вы будете драпать, – с презрением, сквозь губу процедил Скелет.

Снежана выступила из-за акации. На ней был длинный белый, расшитый белыми же нитками сарафан с завязками на шее. Волосы собраны в высокий хвост, подхваченный широкой шелковой белой лентой. Косая белая челка прикрывала лоб и глаза.

– С чего это мы отсюда уйдем? – с торжеством спросила она.

– Не вы первые, не вы последние, – равнодушно пожал плечами Скелет.

– Снежана, – весомо добавила Чудовище.

– И кто же был до нас?

Скелет бросил короткий взгляд на стоящего в стороне Януса.

– Достаточно! – заторопилась Чудовище, которой самой хотелось осадить эту гордячку, наконец-то увидеть в ее глазах испуг. – Отсюда кто только не сбегал!

– Ну, кто, кто? – начала заводиться Белобрысая.

Чудовище набрала в грудь побольше воздуха. Она уже не первый раз рассказывала эту историю, но всегда до того входила в роль, что у нее начинала кружиться голова.

– После войны сюда поселили военный оркестр, но они очень быстро съехали, потому что по ночам кто-то постоянно трогал их инструменты, перекладывал их с места на место, прятал. По утрам им приходилось инструменты все время искать.

– Чушь!

– А еще они по ночам слышали музыку: на их инструментах кто-то играл. Соседям шум мешал спать по ночам.

– Этого не может быть, это выдумки!

– И вот однажды музыканты проснулись от грохота. До утра они боялись выйти из своих спален. Как только взошло солнце, они выбрались в коридор и увидели, что все барабаны пробиты, у скрипок и альтов порваны струны. А один трубач не выдержал и среди ночи выбросился из окна. Можешь посмотреть, в парке еще виден холм его могилы. Музыканты ушли и больше в Дом не возвращались.

– Сказки! – В глазах Белобрысой сидело презрение. Как вчера. Неужели его невозможно превратить в испуг?

– А потом в Доме поселили генерала, – голосом злой вещуньи продолжила Чудовище. – Он не прожил и месяц, повесился. Говорят, ему являлись все убитые им солдаты. И с тех пор кто ни переходил порог дома, в панике бежал прочь. Прямо как ты вчера.

Белобрысая поджала губы. Она не верила. Она и не собиралась слушать этих ненормальных. Ей только хотелось посмотреть на их растерянные лица, на проигравших соперников.

Через кусты акации с треском проломился Ворон.

– Фигня там какая-то, – заторопился он с докладом. – Черепки. Говорят, сервиз был закопан. Но он раскололся еще в земле, от времени.

Белобрысая попятилась. Взгляд Януса стал насмешливым.

– Не советую приходить сюда в сумерках! – крикнул он. – Сумерки – время лжи. Дом вам припомнит эти черепки! Дракон, охраняющий клад, вселяется в того, кто клад потревожит. Считайте, что он среди вас.

Из подъездной аллеи вырулил Никодим со своим невероятно-желтым экскаватором. Он насуплено посмотрел на спрятавшихся в кустах взрослых и уплыл обратно к Дому. Оттуда слышался смех и легкий перезвон.

Белобрысая обиженно дула губы. Вроде бы пора уходить, но как сделать это с достоинством, чтобы уход не воспринимался как бегство?

– И еще! – Скелет сделал два быстрых шага к Снежане. Она вздрогнула и явно сдержалась, чтобы не отпрыгнуть в сторону. – Не забывайте кормить нашего домового. – Он сунул Белобрысой в онемевшую руку пакет с сушками. – Утром, днем и вечером. Оставляйте по кусочку около каждой двери. Он, когда голоден, сам не свой. Может начать буянить.

– Да, – по-стариковски поджал губы Ворон и так активно закивал, словно решил проверить шею на прочность. – Он такой… – Поискал слово. Глаза хитро блеснули. – Безобразник. Вы его не обижайте. По стенам постучит, в трубах повоет, камешки побросает. А еще любит кошек в пруду топить.

Кажется, Белобрысая очень любила кошек.

– Идиоты, – буркнула она, бросая пакет на землю. – Клиника! – Она помчалась прочь. Обернулась: – Вам всем лечиться надо!

Это был достойный уход. Янус довольно улыбнулся. А Ворон все продолжал мелко кивать. В лице масса невысказанного.

– Слушай, а ты чего про дракона загнул? – с волнением спросил он.

– К слову пришлось, – пожал плечами Янус. – Образ красивый. Наш Дом, а вокруг него обвился огромный дракон. И пламя из пасти.

– Они теперь отсюда никогда не уйдут, – расстроенно прошептала Чудовище.

– Нет, не уйдут, – качнул головой Скелет. В голосе ни грамма тоски-печали.

Янус понимающе посмотрел на него.

– Не уйдут, – согласился он.

Ворон открыл рот.

– Убегут, – завершил свою мысль Скелет. – Причем очень скоро.

– Правильно, – победно улыбнулся Янус, – всегда приятно, когда тебя понимают с полуслова. Пошли в библиотеку.

Подглядывающая за друзьями Белобрысая разочарованно засопела. Эта странная четверка уходила. Они что-то затеяли. И она не успела услышать – что. Пошли в какую-то библиотеку. Что за дикие люди? Кто в наше время таскается по пыльным складам книг? Кто в наше время вообще читает? Единственный, кто ей понравился, – черноволосый. Может, через него удастся что-нибудь узнать?

Библиотека имени Горького располагалась в старинном трехэтажном особняке на улице Лермонтова. Как многие дома в центре Калининграда, кирпич дома потемнел, а местами и выцвел. Вероятно, когда-то давно здесь, еще на улице Лёнсштрассе, жило очень много людей. Порой казалось, что внутри до сих пор витает эхо шагов бывших обитателей, и от этого библиотека выглядела слегка приосанившейся. Как будто наложили два времени, сейчас и тогда. Все эти тени, шорохи, неразличимые слова – оттуда, из того времени.

Безликий куб, пристроенный к библиотеке недавно, загораживал здание, заставляя забыть, что особняк собой представляет на самом деле. Не забывалось. Обитатели библиотеки с уважением относились к привидениям и отзвукам давно умерших шагов.

Даже говорливый Ворон перед входом замолк, а Чудовище сбавила шаг. Ей туда идти не хочется. Она отлично помнит свою предыдущую встречу – страх, одеревеневшие ноги, пыль, заменившую воздух.

Прихожая, холл, гардероб, стенды с информацией. Дверь в основное здание, убегающие направо-налево коридоры, лестница, карабкающаяся наверх.

– Издалека мне кричат: закрывайте двери, во́роги идут. А это всего лишь вы!

Елена Александровна недовольно глянула на Януса. Янус ответил ей одной из своих фирменных ухмылочек. Заведующая библиотеки не была строгой, но с Янусом пыталась держаться солидно. Когда успевала. Обычно ее хватало только на быстрое замечание, и она тут же скрывалась в своем царстве книг. Она всегда спешила. От книг, к книгам, от читателей к читателям. Готовила встречи, проводила встречи, ругалась после встречи. Невысокая, крепкая, с коротко стриженными светлыми волосами, светлыми лукавыми глазами. Ходила она быстро и, что самое удивительное, бесшумно – это у них, видимо, было семейное. Легко взрывалась неожиданно звонким смехом.

– Тетя Лен, а пустите нас в читальный зал.

Непривычно было слышать в голосе Януса просительные интонации. Он даже застыл в непривычной выжидательной позе.

– Эрик, опять?

Янус не отвел взгляда. Он просто ждал, когда ему разрешат. А в том, что разрешат, он не сомневался.

– Не забудьте поздороваться, – сдалась Елена Александровна. Чудовище только сейчас заметила, что к груди она прижимает две очень большие книги. Наверняка тяжеленные, но в руках заведующей они казались пушинками.

– Обязательно!

Янус первый бросился к лестнице. Своими длиннющими ногами он сразу перепрыгивал через три ступеньки, за ним несся вечно любопытный Ворон, чинно, но так же через три ступеньки вышагивал Скелет.

– Спасибо, – буркнула Чудовище, под внимательным взглядом Елены Александровны неизменно теряющаяся.

– И не засиживайтесь долго, – напомнила заведующая. – Мы работаем до шести.

– Спасибо, – повторила Чудовище, оборачиваясь. Как раз вовремя, чтобы поймать очень странный взгляд. Елена Александровна смотрела так, как будто все знала заранее – зачем пришли, что ищут, куда понесут найденные сведения. Так и подмывало спросить: чем все кончится? И услышать в ответ: плохо все кончится, поэтому дышать вам лучше через раз, по улице ходить, оглядываясь.

– Иди, иди, – движением бровей подогнала ее заведующая. – Поздороваться не забудь.

– Спасибо. – Чудовище побежала наверх. Шагов уже слышно не было, значит, все зашли. И получается, что два пролета ей идти одной.

Это было неприятно, словно чудовищу не на один этаж предстояло подняться, а в одиночестве против дивизии врагов выступить.

Ступеньки были скрипучие, крутые и неудобные. Пролет, еще. Прежде чем взяться за ручку двери, за которой уже скрылись все, набрала в легкие побольше воздуха, про себя несколько раз пробормотала скороговоркой: «Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!» и незаметно добавила: «Извините!»

Читальный зал большой, с высокими потолками. По центру стол с новинками, пара столов в стороне для жаждущих скоротать время в библиотеке, пустая конторка библиотекаря, а за ней полки, полки, полки.

Чудовищу показалось, что у нее над плечом вздохнули. Крутанулась. Дверь медленно закрывалась, выплевывая в зал остатки свежего воздуха с лестницы.

Скелет уже сидел на подоконнике, глядя на широкую улицу Лермонтова, гладил тонкими длинными пальцами свою губную гармошку. Высунув язык от старания, Ворон листал здоровенную книжку с цветными иллюстрациями – очередной рассказ про старый Кёнигсберг.

Чудовище встала поближе к Янусу. Пускай заметит, что она пришла и наконец скажет уже что-то ободряющее. А то она, как Синеглазка, перепугается, и окажется в их компании на одного человека меньше.

Находиться рядом с Янусом безопасно. Он здесь вроде как свой. Елена Александровна ему родная тетка. А значит, на Януса распространялась ее защита от всего нехорошего, что могло затесаться в эти края. А бродили здесь многие – альпы, вилктати, бородатые стражи жилищ, барздуки. После ухода из этих земель хозяев пруссов бесприютные духи расползлись кто куда, забились в норы, заполнили собой все щели.

Истории о живущем в библиотеке привидении манили и пугали одновременно. Елена Александровна сама рассказывала о вечерних шагах на третьем этаже, о говорливой лестнице, о тяжелых вздохах из темных углов, о пропадающих, а потом объявляющихся в неожиданных местах книгах. О том, как спотыкаются люди на ровном месте, как летят на пол тома. Как появляются закладки в старых, давно не читанных фолиантах.

Третий этаж – читальный зал, это здесь. Янус специально ходит в библиотеку, говорит, что спрашивает совета у духов. Хотя на самом деле просто листает книги.

Книг много, и если нет других посетителей, то можно громко переговариваться, показывать друг другу находки. Даже Ворон, после «Букваря» в первом классе никаких других книжек в руках не державший, здесь становится серьезней, ревностно выбирает себе что потолще и забивается в угол, чтобы без свидетелей смотреть картинки. Один Скелет хранит гордое равнодушие. Утверждает, что все нужные книги давно прочел.

Сейчас из его кулака раздается приглушенный стон губной гармошки. Закрыть глаза – так и видишь тощую сгорбленную фигуру какого-нибудь древнепрусского демона, готовую рассыпаться от собственной дряхлости.

– Что мы здесь ищем? – тихо спросил Скелет.

– Именно, что мы! – важно выпятил грудь Ворон, намекая на то, что Скелет под обобщающее местоимение не попадает.

Под пальцами Ворона мелькает журнал по авиаконструированию. И он вовремя эти самые пальцы убирает, потому что Янус бухает перед ним на стол убедительную стопку книг.

– Мы, – вожак особенно подчеркнул местоимение, – ищем какие-нибудь упоминания улицы Гоголя, она же Эрнст-Вихерт-штрассе, а еще о местных духах и привидениях. Смерти, убийства, необъяснимые явления. Падения метеоритов, явление инопланетян – все сгодится. До вечера есть время. Тогда мы вернемся в Дом и устроим новый спектакль. Думаю, у ее папочки нервы покрепче, надо придумать что-то более основательное.

– Чего тут искать? – Между фразами Скелет выдавал новый плачущий звук. – Выключи свет, хлопни погромче дверью, к тебе все сами придут и расскажут. Будешь ли ты этому рад?

Янус поморщился.

– Я не верю в существование призраков и духов.

– А сам здороваешься, – обиженно заметила Чудовище.

Она не просто верила, она боялась. Вот сейчас резко повернется, а оно стоит, смотрит, дышит в затылок. И что делать? Кричать: «Караул!» и падать в обморок?

– От моих здоровканий только воздух сотрясается. Духи не появляются просто так. Им нужен повод. Даже если здесь кто-то есть, какое ему дело до посетителей? Будет он на них тратиться?

– Судя по всему, местным мы не очень-то нравимся, – пробормотал Ворон, снова уткнувшийся в свой журнал. – Может, они мизантропы и вообще не любят людей?

Чудовище молчала, но очень выразительно сопела. Когда они впервые пришли в Дом, там тоже не на кого было тратиться. И все же какой-то злобный альп или айтварас, а то, может, и бородатый барздук, сильно заинтересовался Синеглазкой. Они почти поднялись на третий этаж, когда Синеглазка закричала. Ее крик отражался от стен, заставлял спотыкаться на кривых ступеньках. Вверх-вниз. Они обследовали каждый кирпичик, заглянули в каждый угол, Янус вылезал через окно, чтобы убедиться, что никто, кроме него, этот трюк проделать не мог. Они даже сбегали к ней домой, но Синеглазка не возвращалась. Янус стучал по стенам Дома, обещая, что сломает его.

И вдруг она вернулась из небытия.

Все сидели на третьем этаже, смотрели в небо, Ворон рассуждал о том, что надо принести святую воду и побрызгать по углам.

Сначала раздались шаги. Кто-то спускался по ступенькам в подвал. Ворон кинулся к дверям, Янус высунулся в окно. Синеглазка появилась на левой лестнице, спокойно сошла на землю, сделала три шага до прудика. Кажется, у нее зазвонил сотовый. Когда они слетели вниз, никого не было. Только экран брошенного в траву телефона догорал умирающим светом.

Синеглазка нашлась дома, в одежде сидела в душе и отказывалась что-либо объяснять. На ее сотовый постоянно звонили, номер не определялся. Янус ответил. На том конце сопели, вздыхали и даже как будто негромко подвывали. И так раз за разом, словно телефон, с которого шел звонок, проглотил огромный зверь, и теперь маялся животом, кишками или чем там, нажимая на кнопки.

Больше Синеглазка никуда не ходила. И по мобильному не отвечала. Янус бродил мрачный. Несколько раз заглядывал к Вере в гости.

«Вера, Верочка, Верунчик, ну не расстраивайся, все прошло. Тебе показалось. Больше ничего тебя не испугает. Ну, не плачь, не надо… Верь, все пройдет».

Фи, какая пошлая игра слов!

И зачем-то опять: «Ну, Синеглазка!»

В ответ молчание или крики, чтобы ее не звали собачьей кличкой. А как без этого обходиться, если условия игры такие? Ворон придумал. Не звать никого по именам, только прозвища. Знание настоящих имен подчиняет человека демону, злым силам. А так – кличка, никакого подчинения. Они и думать друг про друга стали кличками, когда находились около Дома. Но как только возвращались в квартиры к родителям, становились сами собой. Или не становились?

Ох, необычно все это.

От Веры Эрик приходил мрачнее тучи. Ничего не рассказывал. Наверняка они были влюблены друг в друга. Кто ж их напрямую спрашивал об этом? Ворон мог, но не интересовался. Может, сам мечтал о взаимности? При такой конкуренции хитрому Эрику даже выгодно, что Вера сидит дома, пироги печет.

– Нам надо придумать, как из Дома выкурить пришельцев, – флегматично рассуждал Янус. – Все говорят, что там водится привидение. Знает улица, знает весь город. Но это Томиловых не остановило. Им либо плевать, либо они еще не владеют этой ценной информацией, не догадываются, насколько все это опасно. И в том и в другом случае их можно остановить.

– Если они уже оформили Дом на себя, что их может остановить? – спросила Чудовище. – Они приведут мастеров, и через месяц-другой Дом будет как новенький.

– Есть деньги на Дом, есть деньги и на ремонт, – зачем-то поддержал ее Скелет.

– Есть деньги на могильщиков и пышные похороны. – Янус довольно жмурился, представляя то, о чем говорил. – Повешенные были, выбросившиеся из окна. На очереди утопленники. Пора запасаться зонтиками и плавками.

– Пускай сами убедятся, что жить в этом месте нельзя, – заторопился сказать свое веское Ворон.

– Это надо делать вечером, – не согласился Скелет. – А до вечера они торчать не будут.

– Это не работает без доказательств! – вдруг разгорячился Янус. – Нам нужно найти эти доказательства. И все.

На фоне книжных полок размахивающий руками худой Янус выглядел великолепно. Сквозь пыльные стекла падал мягкий свет. Чудовище им залюбовалась. А еще эта заунывная музыка… Брр… Хичкок отдыхает.

– Может, дракон? – пробормотал Скелет. Слезы, почти рыдания в его исполнении хватали за душу. Страшноватенько так получалось, тревожненько.

– При чем здесь дракон? – Ворон с тем же азартом, что перед этим журнал, теперь листал книжку. Картинки искал. Не находил. – Вы уже со своим драконом…

– Дракона мы не соорудим, – покачал головой Янус. Он с сомнением смотрел на стопку книг. – Это должно быть очень убедительно.

– Если в доме зарыт клад – а в Калининграде, что ни дом, то клад, – то его должен кто-нибудь охранять. Чаще всего это делают домовые… – с азартом делился своими знаниями Ворон.

– Какие домовые, если зарывали еще при пруссах, – проворчал Скелет. – Они тут должны по-другому называться. Альпы или айтварас…

– Вот этих других и надо найти, – произнес Янус. – А главное – ищите, как они действуют.

Ворон перестал шуршать страницами.

– Слушай, какие-то они тут не очень…

Чудовище на цыпочках подошла к столу. Ворон растерянно тыкал в картинку, где было изображено нечто, вылезающее из-под земли.

– Какая чудесная репродукция! – изрек Скелет, не удосужившись повернуть голову в сторону книги. Наоборот, он закрыл глаза и выжал из гармошки три плачущих звука.

– А зачем нам выгонять их из Дома? – невинно поинтересовалась Чудовище.

Ворон чуть книжку не уронил, гармошка Скелета подавилась звуками.

– Не можем же мы выгонять людей только за то, что они захотели жить в Доме. Он всегда кому-то принадлежал, ну… пока кто-нибудь в нем не умирал. Было понятно, что его в конце концов купят и наши посиделки закончатся.

Все на нее посмотрели как на священника, читающего вслух Библию в разгар вакханалии.

– Ты столько времени провела в Доме и не поняла, что это такое? – спокойно спросил Янус.

– Это просто место.

– Это место. Но не просто.

– О! – вставил свое солидное замечание Ворон.

– Там, без сомнения, что-то есть. И это что-то вредит неподготовленным. Пересечение реальностей. Считай, что мы их спасаем. Сломать шею, навернувшись на лестнице, недолго.

– А если они нас спасают? Может, мы должны свернуть шею, а они нам не дают это сделать?

– Что-то они на спасателей не тянут, – торопился с комментариями Ворон. Сейчас он как никогда был похож на свою кличку – темный, вертлявый. Так и виделось, что вот-вот вместо носа у него вытянется клюв.

– Не забывай Синеглазку, – Янус похлопал Чудовище по плечу. – Она кого-то увидела. Ты хочешь, чтобы твои новые друзья так же стали пугаться звонков сотовых телефонов и безвылазно сидели дома? Но только не в этом, а в каком-нибудь другом. С решетками на окнах. Все просто. Мы найдем причину и поможем им избежать ошибки. Поэтому все дружно читают! – Янус захлопнул книгу, снова чуть не отдавив Ворону пальцы. – Найдете что интересное, говорите. Ты тоже не сачкуй! – Он глянул на Чудовище, которая от переполнявших ее эмоций встала на цыпочки. – Возьми себе пару книг.

– Легче поискать в Инете. Что вы там накопаете? – Скелет вдруг проявил интерес к поискам, достал сотовый и углубился в изучение картинок, появляющихся на экране.

– Интернет нам тоже подойдет, но книги будут надежней. Нам нужно все. Все, что может пригодиться. Малейшие упоминания, ссылки. Может быть, там жила какая-нибудь ведьма. Или на этом месте было древнее капище? Не ленитесь!

Скелет важно кивал в такт его словам.

Чудовище устроилась на ковре под столом, разложила вокруг себя три фолианта. Выбрала тонкую коричневую книженцию с черным рисунком на обложке. На первом плане, спиной к зрителям, был нарисован рыцарь. Он смотрел на замок с развевающимися штандартами. Пикси, тролли, гоблины. Чтение обещало быть долгим. Надо у Синеглазки побольше пирогов натаскать.

Когда Елена Александровна заглянула на третий этаж, перед этим по привычке поздоровавшись с порогом, каждый был занят своим делом. Матвей, наигрывая на губной гармошке, что-то читал с экрана телефона. Под столом лежала Смиляна и, низко склонившись к страницам, сосредоточенно вгрызалась в текст. Эрик, развалившись на хлипком кресле библиотекаря, копался в ящиках каталога. Генрих около стеллажей воровато перелистывал журнал с комиксами.

Странные они были ребята. Очень странные.

– Смотрите, какую красивую легенду я нашла, – нарушила тишину Чудовище и шмыгнула носом, расчувствовавшись от прочитанного. Читать стала быстро, без пауз. – О земле Аистов ходили легенды. Говорили, что найти ее невозможно. Но встречались смельчаки, что утверждали – они дойдут до таинственных земель. Они уходили, и больше их никто не видел. Поговаривали, что, всего раз увидев землю Аистов, оторваться от нее уже невозможно. Другие утверждали, что, ослепленные красотой раскрывшейся перед ними земли, путники просто срывались с обрыва, ведь дорога туда была опасна. Но нашелся один человек, решивший обхитрить таинственную землю. Когда он забрался на скалу, за которой начиналась земля Аистов, он привязал себя веревкой к камню и так пересек границу. Никто не знает, что он там увидел, но когда он вернулся, был печален, постоянно вздыхал и частенько смотрел на горизонт, но больше никогда никуда не ходил.

– Про «никогда не ходил» – это хорошо, – согласился Янус, отправляя ящик с каталожными карточками на место. – Вот бы еще сделать, чтобы и не приходили никогда… Что же, в путь, по дороге обсудим.

Янус ринулся к двери, оставив за спиной разворошенный стол библиотекаря – карточки, каталоги, открытые журналы. Скелет, оказывается, уже давно стоял там, ждал друга. Бормоча под нос какую-то песенку, Ворон протопал через зал. Чудовище последний раз глянула на обложку книги. Неприятный коричневый переплет. Бежевое прямоугольное пятно рисунка. Черный силуэт всадника. Клякса замка на горизонте. В какую-то секунду показалось, что флаг на башне трепыхнулся. Раздался щелчок резко дернувшейся ткани.

Чудовище вздрогнула. На пороге стояла женщина с туго собранными в пучок волосами. Худое лицо. Темные глаза.

– О господи! – выдохнула Чудовище. Воздух слишком громко вышел из легких. – Извините.

Быстрый топоток. К двери подлетел кто-то маленький, больше похожий на мохнатый шарик. Взвились вверх две тонкие ручки. Они ухватили застывшую женщину, словно старый постер, дернули ее изображение вниз. Картинка с женщиной пошла рябью и пропала. Вместе с лохматым мячиком. Только дробь шагов тяжелым эхом отдавалась по комнате.

Придя в себя, Чудовище поняла, что снова смотрит на обложку книги. Всадник все так же стоял к ней спиной, все так же понуро свесил голову конь. Флаг не двигался.

Ху-у-у-у-у, – явственно услышала она над своим ухом.

Шею парализовало. Холод сковал левую половину лица. Как раз ту, с какой стороны дунули.

– Мамочки, – пискнула Чудовище, выныривая из-под стола. До двери расстояние в два хороших прыжка. Но, как во сне, ей кажется, что она не сможет их преодолеть, что она завязнет в искусственном ворсе ковра, что сердце не выдержит, колени подломятся.

Фух! – пронеслось у нее над головой.

Спазм перехватил горло, а то бы она непременно заорала. Монстр, огромный, страшный, гнался за ней, тянул свои чудовищные лапы, чтобы схватить за шею, сдавить, оторвать голову.

– Я могу? – начал человек, внезапно появившийся в дверях.

Неприятный коротконогий и сутулый старик с бородой, красные слезящиеся глаза, старый затертый пиджак.

– Это читальный зал? – прокаркал старик.

Чудовище промчалась мимо него, на всякий случай зажмурившись и втянув голову в плечи. Спустилась ли она сама, или кувырком прошлась по лестнице – не помнила.

Жух, жух – стучало в груди сердце.

Перед глазами картинка пульсировала, норовя выключиться. Вместо «до свидания» смогла только пискнуть что-то невразумительное проходящей по коридору Елена Александровне. Вывалилась на улицу.

Они стояли здесь. Все трое. Негромко переговариваясь. Ворон для солидности размахивал руками. Скелет посмотрел на Чудовище вопросительно. И Чудовище вдруг ясно поняла, что эти трое ее не любят. Что им все равно, что с ней могло произойти. Они ушли, даже не обернувшись. Их больше заботит Дом. Эта мрачная развалина, годная разве что для свалки истории.

Всхлип пробил сдавливающий горло спазм, и она заплакала.

Мальчишки не шевельнулись.

Смиля поскорее отвернулась. Незачем им смотреть на ее слезы. А то опять «Чудовищем» обзовут, как уже однажды случилось.

Она себя всегда представляла Красавицей, в чем-то была похожа на мультяшный прообраз – тонкое лицо, светлые волнистые волосы. В тот день, когда Янус дал ей кличку, она загремела на лестнице и громко плакала.

«Чудовище!» – сказал он. Так и осталось.

Глава 3

Дом, из которого…

Солнце неспешно валилось за крыши домов. Железные и черепичные головы рассверкивали вокруг себя остатки небесного света. Тяжелые, напитавшиеся временем кирпичи строений жадно заглатывали отблески дня. Город, разукрашенный кружевом теней, взмывал над землей, готовясь провалиться в ад ночи.

Сначала вокруг Дома крутились две девицы. Фотографировались. Около Дома любили бывать якобы загадочные натуры. В вечернем свете Дом выглядел великолепно. Он, как океанский бриг, пер на волну жизни, загребая носом в колючую воду, гордо вытягивая вверх бушприт, демонстрируя небесам свой длинный, изъетый ветрами и солью язык.

Из верхнего окна действительно торчал длинный брус. Когда-то давно обвалилась балка, ее попытались выкинуть, дотащили до окна, наполовину выставили да так и бросили. С другого конца балка была завалена досками и кирпичами. Груз был тяжелый, вполне выдерживал, если кто-нибудь, например, тощий Скелет, выбирался из окна на бушприт и дохлой кошкой свешивался вниз. В этот момент гордый бушприт превращался в кат-балку с разнежившимся якорем. Понимая, что его, как якорь, в какой-то момент могут бросить в море, Скелет цепко держался ногами за подоконник.

Девицы назойливо крутились на лестнице, выглядывали из слепых окон первого этажа. Одна с фотоаппаратом. Вторая в длинном черном бесформенном балахоне. Черные волосы до плеч. Готессу изображает. Она картинно полежала на гнутых перилах правой лестницы, присела на битый подоконник, распласталась по стене, аккурат под неприличной надписью, сделанной черной краской из баллончика.

Янус стоял под тополями, сунув руки в карманы. Таких было тяжело прогонять. Они либо начинали ругаться, либо принимались дружить. И то, и другое было ужасно и сильно мешало.

– Часа два, – прошептал за спиной Януса Скелет.

Янус дернул губами, пытаясь изобразить демонический оскал, но скорее продемонстрировал усталость. Они слишком много сегодня провозились в библиотеке.

Тополя зашелестели, роняя на головы пришедших древесный мусор.

– Часа через два станет темно, и они уберутся, – снова дал о себе знать Скелет.

Ворон нервно дышал в затылок приятелю. Чудовище равнодушно смотрела на улицу. Сейчас ей очень не хватало Веры. Летом они всегда были вместе. Дом, как старый шкаф с привидением, развел их. Вот бы пойти к ней, посидеть в прогретой солнцем кухне, послушать бесконечные повествования Вериного отца, любителя исторических изысканий и прекрасного рассказчика. Древние пруссы, войны, кровь, пролитая за эту землю, уходящие в прошлое, а местами и забытые боги и покровители пруссов.

Девицы бродили внутри Дома, скрипели старыми досками, шуршали камнями, громко переговаривались, разбрасывая вокруг себя гулкое эхо. Эти звуки летели в небо, вызывая недовольство. На мгновение показалось, что сквозь тучи пробился луч солнца. Он расколол действительность, а может, наоборот, склеил ее с чем-то еще. Стало прохладней, поднялся ветер. Принес незнакомый запах, далекий звук паровозного гудка. Откуда он здесь? Тополя стали как будто ниже и зеленее, в асфальте под ногами появились новые выщерблинки. Накатили голоса и отхлынули.

Из всей этой круговерти перед Домом соткалась тетка. Она внезапно появилась на правой лестнице. Вот ее не было, а вот она стоит. Все равно что одну действительность наложили на другую. Светлая кофта, узкая, пеналом, юбка до колен из какого-то грубого материала, черные глухие старомодные туфли со шнурками. Лицо круглое, пухлощекое, обрамлено симпатичными кудряшками. В руке она держит… сушку. Больше того. Выйдя на улицу, она от этой сушки откусила. Хруст оказался неожиданно звонким, словно над головами, да и над самим Домом сломали сухую, хорошо вылежанную доску.

– Ты чего, не убрал, что ли? – прошептал Янус.

– Да все я забирал! – Скелет вытянул шею. Неужели по запаху пытается определить, его это сушки или не его?

– С собой принесла, – быстро сообразил Ворон. – Или девка утренняя домовых покормила. – Он хрипло захихикал, подражая какому-то киношному монстру. – Ну эта, которая с челкой.

«Белобрысая», – мысленно подсказала Чудовище, но вслух говорить не стала. А ну как уже все в нее поголовно влюблены, а тут она со своими комментариями.

Тетка снова звучно хрустнула сушкой. Чудовище передернула плечами. Нет, это не ее ломали, это был всего лишь пересушенный хлеб. Но ощущения весьма и весьма неприятные.

На хруст выскочили девицы с фотоаппаратом.

– Ой, а мы думали, что здесь никого нет, – заверещала владелица сложной техники. Тетка головы в их сторону не повернула.

– Слушай, это, наверное, хозяйка, – догадался Ворон. – Мать Белобрысой. Она как-то не по-нашему выглядит. Как их там? Томиловы. Те, что томятся…

– Со своими сушками приехала, – хмыкнул Скелет. Упрек в том, что он что-то не убрал, его здорово задел.

Девицы с фотоаппаратом спешно ретировались.

Ничего необычного в тетке не было, разве только сушка. Она была, судя по всему, огромна – тетка все хрустела и хрустела ею. Но стоило девицам скрыться, как про хлебобулочное изделие было забыто. Тетка опустила руку и прямо посмотрела на тополя.

– Что же вы там стоите? – ласково произнесла она. Голос самый обыкновенный. Такой у дикторов бывает. Чистый и ровный, без акцента.

Ворон дернулся, чтобы выйти из-под дерева, Янус удержал его.

– Молчи, – прошипел он сквозь зубы.

– Я вас вижу! – Тетка улыбнулась. Ага, волки так улыбаются – зубы показала, а не улыбнулась.

– А мы тебя нет, – зачем-то прошептал Скелет.

– Давайте пойдем отсюда, – попросила Чудовище.

Ей не нравилась ни эта тетка, ни то, что вокруг происходит. Да и хватало с нее явлений на сегодня. И призрачных и не призрачных.

Она пятилась, старательно утаскивая с собой за рукав Ворона. Тот и не упирался особенно. Он всегда был не дурак вовремя сбежать.

А тетка уже шла к ним, протягивая на ладони несколько сушек. Директор сушечной фабрики, что ли?

– Зачем мы вам?

Янусу, хлебом не корми, дай с чудаковатыми тетками поговорить. И главное – как ловко: то всем молчать велел, а теперь вперед полез, комиссар тоже нашелся.

Чудовище вздрогнула, прогоняя подкатывающее раздражение. С чего она вдруг так на Януса? Он был таким, как всегда. Командиром, руководителем, фюрером. Может, с ней что не так?

– Ты чего?

Глаза Ворона огромные и подозрительно черные. Это у него зрачок так распахнулся. Видать, от страха. Но смотрит он не на Дом и не на тетку с Янусом, а на нее, на Чудовище.

– Руку-то отпусти, – легонько стукнул ее по пальцам Ворон. – Больно. Руку, говорю, отпусти! Шальная!

На запястье легла холодная ладонь Скелета, и Чудовище разжала пальцы. Ворон преувеличенно затряс рукой.

– Чуть не сломала.

Тревога иголочками прошерстила окрестности груди, кольнула в сердце. Им бы уйти, бросить все, забыть про заброшенный Дом, но было уже поздно.

– Кто это с тобой? – пел медовый голос. – Ребята, идите к нам.

– Ребят себе тоже нашла, – проворчал Ворон, все еще разминая пострадавшую руку. Но интерес в голосе появился. Сейчас тоже туда почешет.

– Пойдем отсюда, – зашептала Чудовище, повисая на Скелете. Его худое вытянутое лицо равнодушно. Не послушается. Побежит знакомиться. – Чего нам эта тетка? Хозяева поставили, ругаться будет.

– Ну, где вы? – настойчиво звала женщина.

– Уже идем, – отозвался Ворон, все еще тряся покалеченной рукой.

Нырнул под ветки деревьев. Какое-то время еще были слышны его шаги, а потом все стихло.

Скелет пожал плечами. Ему было все равно, куда и зачем идти. Вот он и пошел. К Дому.

Оставшись одна, Чудовище почувствовала себя неуютно. Словно ее вновь бросили в читальном зале библиотеки, и вот-вот в спину задышит страшное нечто.

Нет, хватит с нее на сегодня одиночества и призраков. На мгновение привиделось, что друзей у нее больше нет. Что там, за деревом, тетка уже пилит их тупым ножом.

Никто никого не пилил, все мирно поднимались по ступенькам. Впереди тетка, за ней послушной куклой вышагивал Янус, Ворон нетерпеливым щенком вился сзади.

– Не теряйся! – Скелет выступил из тени деревьев, так что Чудовище внутренне ахнула. Ей казалось, что он уже в Доме. – А то потеряешься, и мы тебя потеряем.

Тетка прошустрила по правой лестнице и скрылась за поворотом. Януса с Вороном видно не было. Скелет уныло брел к ступенькам – вроде бы как не хочет, но вынужден это делать. В этот момент он как-то по-особенному ссутулился. Перила, наоборот, выпрямились, ступеньки стали ровнее. В двери мелькнул отблеск стекла. Неужели успели поставить? Выходит, что Томиловы совсем и не томились тут.

Комната первого этажа, куда приводили ступеньки, преобразилась. Ни кирпичей, ни осколков, ни остатков буйных пиршеств смелых подростков. Кто-то прошелся по полу заботливым веником, а потом и тряпкой. Мусор исчез. Даже стены стали чище, словно им вернули прежние обои – что-то невзрачное с размытым рисунком. На окнах, и правда, стекла. А еще шторы. Тяжелые, темно-зеленые, бархатные. Чудовище подошла, потрогала – и правда, шторы. Вот это оперативность! В углу появился небольшой столик на колесиках, заставленный тарелками с бутербродами. Невероятный для этого места чайный сервиз толпился на краешке. Огромный пузатый заварочный чайник, а вокруг него, как цыплята около наседки, чашки. Что-то бело-хрупкое, с лиловыми цветочками и пупочками узора. Как это могли сюда принести? И зачем? Одно неосторожное движение – и красоте конец. А в том, что это движение непременно последует, сомнений не было.

– Заходите, заходите, не стесняйтесь, – мягко звала женщина. – Я вас еще утром приметила.

– Вы мама Снежаны? – вступила в светскую беседу Чудовище, сдерживаясь, чтобы не назвать вчерашнюю вредину Белобрысой. Кличка как нельзя лучше подходила девчонке. Надо бы узаконить.

Все было непонятно, а главное – тревожно. Еще Янус, который так себя ведет, словно знает эту тетку сто лет.

Женщина отряхнула руки. Чудовище отлично помнила, что в кулаке у незнакомки были сушки. Такие Скелет покупает каждое утро в местном магазине. Но сейчас с ладоней хозяйки почему-то посыпалось зерно. Веселые крепенькие ядрышки радостно запрыгали по чистому полу.

– Я – Лаума, – медленно произнесла женщина и с интересом уставилась на гостей, вероятно ожидая, что при упоминании этого имени они радостно закивают или, наоборот, в ужасе бросятся бежать.

Ничего не произошло. Янус жизнерадостно улыбался, Ворон тоже изображал что-то среднее между терпеливым ожиданием и любопытством. Скелет лениво потянул из кармана сотовый. Чудовище снова почувствовала внутреннее напряжение. И имя какое-то заковыристое, и все здесь пыльным мешком стукнутые. Почему они себя так по-идиотски держат?

– Меня оставили как бы за хозяйку, – произнесла Лаума. – А вы, я так понимаю, частенько здесь бываете? И как же вас зовут?

Янус, как самый воспитанный, уже и рот открыл, чтобы представиться, но Скелет сдвинул его в сторону и, галантно подхватив ручку Лаумы, изобразил манерный поцелуй.

– Скелет, – с несвойственным ему придыханием, произнес он. – А это, – неопределенный жест за спину, – мои друзья. Янус Многоликий, Ворон Чернокрылый и Обыкновенное Чудовище.

Женщина по очереди посмотрела на каждого, коротко кивая и закрывая глаза, словно сбрасывая полученное изображение с сетчатки глаза в базу памяти. На Чудовище она задержалась.

– Что же ты позволяешь себя обижать? – проворковала она. – Такая красивая девочка, и вдруг…

– Никто и не обижается, – попятилась Чудовище. – Я сама.

Она глянула на Януса. «Ну же, скажи! Это ведь была твоя игра!» Но Янус уже высматривал на столе добычу – они весь день не ели.

Лаума перехватила ее взгляд.

– Он тебе нравится?

Вопрос застал врасплох. Об этом ее уже спрашивали. Сегодня. Синеглазка.

– Я всем нравлюсь! – Не услышать вопрос было невозможно, а Янусу не прокомментировать его – так это просто перестать быть самим собой

Глаза у Лаумы были неожиданного зеленого цвета с коричневыми всполохами. Смотреть в них неприятно. Они засасывали, как болото.

– Вот еще, – отвернулась Чудовище. – Было бы чему нравиться.

– Не передергивай, красотка! – фыркнул Янус. – Любовь правит миром!

Ага! Сейчас! И решила для себя, что Янус не в ее вкусе. Ну ни капельки.

– Ты права, тут есть чему нравиться, – зачем-то произнесла Лаума.

В ответ Янус изобразил улыбку вампира в тридцать три зуба. Ворон довольно хихикнул, придвигаясь к столу. Скелет что-то набивал в телефоне. А Лаума на всех смотрела. Очень внимательно. Как сканировала.

– Угощайтесь, молодые люди! – словно опомнилась она, чуть поправляя тарелки на столе.

Звуки от слова «угощайтесь» еще не ударились о стены, как следом за ними полетели более приземленное чавканье и сопение. Мальчишки накинулись на еду. Чудовище обошла стол, встав ближе к чашкам. Они были невероятные. Тончайший фарфор. Сквозь него просвечивал умирающий дневной свет. На донышке стояло клеймо и что-то было написано на немецком. Язык легко узнавался по точкам над гласными, умлаутам.

– Чаю?

Лаума оказалась совсем близко. В сухих руках цепко держала большой пузатый заварочный чайник. Без усилий. Хотя в чайнике было, наверное, не меньше полутора литров.

Чудовище не успела ответить, а Лаума уже наливала пахучую жидкость в выбранную чашку. Пришлось держать ее ровнее и крепче, боясь, что от такого напряжения хрупкая ручка отколется.

– Я заварила с васильком и душицей. Тебе понравится.

– Почему? – Чудовище с сомнением смотрела в чашку. Чай и чай. Возможно, что и с васильком. Возможно, что и с душицей.

– Приворотное зелье.

Чудовище, отпившая глоток, поперхнулась.

– Шучу. Просто полезная штука.

Чудовище вновь опустила глаза в чашку. Чай как чай. Ну да, есть травки какие-то.

– Теперь отдай чашку тому, кто тебе нравится, – прошептала Лаума. – И он навеки будет твой.

Чудовище так и зависла, прижав к себе чашку. А ну как и правда выпьет какой-нибудь Ворон, а ты потом всю жизнь мучайся.

– Спасибо. Я подумаю. – Сразу захотелось эту чашку грохнуть об пол, чтобы никому не досталось.

– Ну, подумай, – Лаума отошла. – Не стесняйтесь, молодые люди, не стесняйтесь. Все свежее, только что с рынка.

В голову полезли нехорошие ассоциации со сказками. Сейчас баба-яга их накормит, напоит, в бане попарит, а потом и съест. Нет, не съест, заколдует сердца, и они станут ле-дя-ны-ми.

– Так что вы делаете в этом Доме? – Лаума присела на подоконник. – Клад ищете?

– А он здесь есть? – Ворон всегда умел слышать то, что ему было нужно.

– Кто ищет, тот всегда найдет. Знаю я одну травку… Любые клады открывает. – И без перехода, без паузы, просто резко повернув голову и в упор посмотрев на Януса: – Это же была твоя идея, не так ли? Прийти в этот Дом?

Янус не торопился. Он спокойно дожевал бутерброд, спокойно отложил взятый следующий бутерброд и только потом заговорил:

– Мы не черные копатели, мадам, мы уважаем традиции. Считайте, что мы этот Дом охраняли, старались не пускать сюда ненужных людей.

– Похвально, похвально, – пробормотала женщина. – Но вы ведь теперь лишитесь места встреч?

– Ничего. Нас объединял не только этот Дом.

– Как смело!

Женщина произнесла это громко, с вызовом, так что Чудовище снова подавилась чаем. Раздражение внутри распушилось. Не терпелось запустить руку за пазуху и поскрести кожу ногтями, чтобы выгнать непонятно как забравшееся туда волнительное чувство.

Но тут Лаума перевела взгляд на Ворона, который между едой не забывал внимательно слушать, о чем говорят.

– А ведь это ты нашел Дом? – Лаума сверкнула лукавым взглядом.

– Вы неплохо обо всем осведомлены. – Ворону явно льстило, что его тоже отметили. До этого его таланты добытчика информации были объектом острот и подколок, а никак не благодарностей.

– Это несложно было сделать, – буркнул Скелет, не отрываясь от сотового.

Что он там искал? План спасения от грызунов?

В холодном свете экрана мобильного лицо его выглядело злым и насупленным. Чудовище подавила в себе желание подсунуть свою чашку ему. Интересно было посмотреть, каким станет Скелет, когда влюбится. Может, хоть оживет?

– Ты так думаешь? – Лаума пропустила комментарии Скелета. – Не преуменьшай своих талантов. Ты же сам себя считаешь удачливым парнем. Так и есть. Среди всех ты самый везучий. Дай мне свою руку.

– Зачем? – спросил Ворон, уже протягивая раскрытую ладонь.

– Я тебе скажу, так ли это.

– Найти пустующий дом было несложно. – Скелет стал нервно постукивать телефоном по ладони. – На улице всего две развалюхи. Чего тут искать? Это сегодня искали. Клад. Вы видели? Кажется, там тоже был сервиз?

Как только Скелет заговорил, Ворон, опомнившись, потер ладонь о коленку и предпочел взять этой рукой бутерброд.

– Тоже, – согласилась Лаума, недовольно сузив глаза. – Но не этот. Этот древнее. Он из моего дома. Одной известной немецкой фирмы.

– Немецкой? – Скелет взял в руки чашку, словно хотел убедиться в истинности ее слов.

– Знаете, – начала осторожно Лаума. – Мне тоже не нравится, когда вокруг Дома ходят незнакомые люди, что-то ищут, выкапывают. Клады открываются только тем, для кого они предназначены.

– И для кого предназначались те черепки? – ехидно спросил Скелет. Чудовищу все хотелось одернуть друга, остановить. Так и виделось, что Лаума обрывает его, говорит гадость, прогоняет их отсюда насовсем.

– Для тех, кто их нашел.

Скелет с Лаумой секунду смотрели в глаза друг другу, меряясь силами. И оба отступили. Скелет мотнул головой, отгоняя от себя какую-то мысль.

– А для других есть что-то другое? – Теперь и Янус с настороженностью смотрел на Лауму.

– Конечно, есть! – воскликнул Ворон. – Наследство умершей бабки. Третий лев от заката, пятый от горизонта.

– Здесь нет львов, – прошипела Чудовище. Со всеми творилось непонятное. Вроде бы чая приворотного не пили. Что стряслось?

– Все здесь есть, – сухо ответила женщина.

– Призраки с домовыми тоже? – усмехнулся Скелет. – А еще привидения.

– Нет, домовых нет! Вы зря бросали свои сушки.

– Ничего, барздуки подберут, – возразил Скелет. – Они тоже поесть любят.

Янус поднял брови – и про сушки знает? Ворон перестал жевать.

Скелет сунул под нос Чудовищу телефон. Поисковая система была открыта на слове «Лаума». «В восточнобалтийской мифологии женское божество, небесная ведьма, покровительница мертвых. По ночам Лаума душит спящих, вызывает кошмары».

«Ну и что?» – одними губами спросила Чудовище.

Скелет пожал плечами, мол, «ничего».

– Простое совпадение, – прошептала Чудовище, стараясь осторожно рассмотреть женщину. Не было в ней ничего бесовского. Женщина и женщина. Мало ли как человека назовут… От нее даже пахло какими-то духами, немного резковатыми. Разве привидения душатся? Хотя если это надо для того, чтобы отбить какой-нибудь неприятный запах, например, тления…

«Как скажешь!» – дернул уголками рта Скелет и взял чашку. Но пить не стал. Крутил в руках, рисунок разглядывал. Эстет.

Лаума снова уставилась на Ворона.

– Ну, так что, будем гадать? На удачу?

– Ага! – Ворон дожевывал бутерброд, спешно обтирая о джинсы пальцы.

Лаума успела быстро глянуть на его ладонь, когда Скелет, опершись о шаткий столик, заголосил, протягивая руку:

– Мне! Мне погадайте!

Столик опрокинулся. Взлетела вверх тарелка, с легким перезвоном рухнул на пол исторический фарфор. И, вторя ему, на улице громыхнуло. По ногам потянуло сквозняком, затхлостью давно непроветриваемой нелюдимой комнаты.

– Опять разбились, – сокрушенно пробормотал Скелет. – Совсем как утром.

– Ты чего, ошалел, что ли? – пробормотал опешивший Ворон. Осколки его задели больше всего.

Чудовище вжала голову в плечи, понимая, что их сейчас будут ругать. Еще бы – такой сервиз грохнули. Тяжело дышал Янус, возмущенно сопел Ворон.

– Где она? – прошептала Чудовище.

Лаума пропала. Не было на полу и осколков сервиза.

– Ничего себе – сиганула? – крикнул Ворон, свешиваясь в окно.

Что-то прошуршало под ногами. Как змея. Чудовище взвизгнула, переступая.

– Куда она пошла? – Скелет спрятал телефон в карман.

– К лестнице! – кричал Ворон, явно собираясь вывалиться из окна. Высоты никакой, зато внизу крапива.

– Да нет, она просто исчезла! – Янус не шевелился. Смотрел на пол. Он тоже видел змею?

– А осколки тогда где же? – Скелет засуетился, оглядываясь. – Осколки должны быть!

– Они там, где и были! – негромко произнес Янус.

Скелет первым выскочил на улицу, затрещал кустами.

– Смотрите!

Яма, вяло присыпанная землей, обломки деревянного ящика, обрывки бумаги, а вокруг, словно кусочки льдышек, белые фарфоровые осколки. Белые, холодные, под пальцами чувствовалась неровность рисунка. Лиловые цветы, объемные веточки.

Всхлип получился непроизвольно. Кусочек выпал из дрогнувших пальцев. Ветер принес непривычные для этой улицы шумы – стук копыт, ржание лошади, звонкое подскакивание чего-то железного.

– Вон она!

На верхнем этаже появилось бледное лицо, яркое пятно белой блузки.

Янус с Вороном нырнули в полукруглое окно подвала, Дом наполнился их шагами и криками.

– Кто это? – От страха даже голос у Чудовища дрожал.

– Ты успела прочитать, – усмехнулся невозмутимый Скелет. – Повелительница мертвых.

– Что за бред? Какая повелительница! Просто тетка. Я уже слышала это имя.

– Когда еще раз встретимся, скажи ей об этом.

– О чем?

– Что ее выдумали.

– Нет никого! – свесился с третьего этажа Ворон.

– Шустрая, – прошептал Скелет. – Вот тебе и дом с привидениями. Как на заказ. – Он склонился над полукруглым окном. – Идешь?

Чудовище попятилась, замотала головой.

– А чего она тебя про любовь спрашивала? – вдруг спросил Скелет, передумавший лезть в подвал. – Ты влюбилась в кого?

Чудовище зло глянула на него, отходя к прудику. Тоже нашелся герой-любовник. Себя, что ли, хочет предложить в кавалеры?

Ряска заволновалась. Чудовище шарахнулась.

– Ты разве не видишь? Отсюда надо уходить! – заорала она. – Это уже не смешно. Мы только что разговаривали с ведьмой. С настоящей!

– Ну и что? – мотнул башкой Скелет.

– Как что? – Голос пропал. Стала хрипеть. – Она же дух, привидение!

– Мы всегда знали, что здесь кто-то есть. – Скелет улыбался. – Вот она и пришла. Время наступило.

– Псих!

– Хорош ломаться, Чудовище, пошли!

Кличка неожиданно показалась неприятной, неуместной.

– Не зови меня так! Я тебе не собака!

Лицо Скелета стало серьезным.

– Что с тобой?

– Ничего!

Она их ненавидела. Всех! А Скелета особенно! Будет война – пускай он умрет первым.

В воздухе послышался легкий смешок, захотелось отмахнуться от него, как от надоедливой мухи.

– Дураки вы и много себе понимаете! Она вас убьет! Не понарошку, а на самом деле! Это вас закопают там, за Домом! Будет война!

Вода в прудике плеснулась. Кто-то пробовал выбраться наружу, но ряска не пускала его.

Ворон, свесившийся из окна, цеплялся за торчащую балку. Ссора его развлекала.

Лаума появилась за его спиной. Рука медленно опустилась на балку. Лицо Ворона изменилось, он почувствовал, что падает.

Чудовище завизжала. Обрушивая и без того древнюю кладку, Скелет нырнул в подвал.

Ворон падал. Наклонившаяся балка стаскивала его вниз. Он пытался задержать свое падение за козырек над окнами второго этажа, но старое железо гнулось под его рукой. Тяжелой каплей он соскользнул вниз, кувыркнулся через карниз.

Чудовище зажмурилось. Шорох падения, дрожание веток. И снова этот звон копыт, смех, незнакомые гортанные выкрики.

– А я крут, скажи, – прошептали рядом с Чудовищем.

Ворон тер поцарапанные ладони.

– Как я, а? Янус должен завидовать!

Чудовище сглотнула, понимая, что если сейчас сама не сядет, упадет.

– Она тебя хотела убить, – прошептала Чудовище.

– Да не, я сам навернулся. А потом за козырек, на второй этаж, а оттуда на лестницу.

– Я видела.

Чудовище отходила, готовая к тому, что за плечом Ворона или около кустов снова увидит бледное лицо.

Хмыкнула пустота. Чудовище крутанулась. Никого.

– Мне на роду написано сто лет прожить! – хохотнул Ворон. – Вот и Лаума сказала.

– Она тебе ничего не сказала!

– Ты не слышала, я услышал. – Благодушный настрой Ворона сбить было невозможно.

– Ну, чего у вас там? – крикнули сверху.

Чудовище втянула голову в плечи и пошла прочь.

– Эй! Ты куда? – забеспокоился Ворон. – Она еще сказала, что ты меня любишь!

– Дурак!

– Что это? Как вы смеете? Варвары!

На дорожке под липами стоял бородатый старичок. Ветхий совсем, в драных брюках и ветхом пиджаке, ботинки стоптаны. На бледном сморщенном лице ярость. Трясет сжатым кулачком. Дрожит борода.

– Как вы смеете здесь хулиганить? Это старый дом. А вы!.. А вы-и-ии?

Чудовище попыталась проскочить мимо сумасшедшего, но он цепко схватил ее за плечо. Пальцы ледяные и твердые, как камень.

– Убирайтесь отсюда! – крикнул он Чудовищу в лицо. Изо рта его неприятно пахло, от него самого несло старческой кислинкой.

Чудовище дернулась, пытаясь освободиться. Старик держал. Красные слезящиеся глаза, длинная борода. Тот же самый? Из библиотеки?

– И не смейте сюда приходить!

Боль стрельнула по плечам. Что же он так вцепился? Тревога комочком завертелась в животе.

– Пустите! – резко отклонилась Чудовище и чуть не упала, потому что старик ее внезапно отпустил.

Она отвернулась, пытаясь прогнать из памяти красные глазки, морщинистую мордочку, дрожащую бороденку. Что же за день-то такой! И от жалости к самой себе заплакала.

Старик еще что-то кричал ей в спину. Не по-русски, слов не разобрать. Слезы мешали разглядеть дорогу. Ей казалось, что она видит белое пятно рубашки, а в ушах все еще стоял смешок. Кто же это над ними издевается? Дед еще этот.

Загудела машина, свистнули колеса. Ничего себе! Она идет посередине дороги!

Чудовище остановилась. Улица Гоголя позади. Особняки сменились многоэтажными домами. Они загородили эту страшную развалину, готовую проглотить ее. И тогда Чудовище снова заплакала. Громко. Навзрыд. Потому что все только начиналось, и она не знала, что делать дальше.

Глава 4

Дом, из-за которого…

Звонил Янус, звонил Ворон. Смиля не подходила к телефону. Это только в плохих фильмах ужасов герои, поняв, что дом, куда герои приехали на выходные, нехороший, дружно лезут его изучать. А потом еще играют в игру – давайте разделимся и погуляем по подвалам. Нет-нет, она не торопилась никуда идти и ничего выяснять. Все, Дом для них потерян. У него теперь есть хозяин, вот пускай он и выясняет, кто у него там командует.

Вспоминалась Белобрысая. Так ей и надо. Не будет задаваться. Они ее предупреждали, что у Дома непростая история.

Хрусть…

Стоило закрыть глаза, как она видела: женщина на ступеньках, в тонкой руке сушка. Зачем она ее ела? Зачем предлагала им? На столе сушек не было. Приворотный чай с душицей и васильком… Кто его следом за ней выпил? Он пролился на пол, впитался в перекрытия. Неужели она теперь с этим Домом навсегда завязана? Почему Лаума так настойчиво спрашивала, кто ей нравится? Что она хотела узнать? Говорила, что у нее есть травки, открывающие все клады. А Скелет-то хорош! Сразу в Инет полез, все узнал. Умница. Жаль, так и осталось непонятным, кто она на самом деле. Вполне могла испугаться и просто сбежать. Почему бы и нет. Испуганный человек и не на такое способен. Вон как Ворон вывернулся. А ведь мог и разбиться.

Этот прыжок снился ей всю ночь. Она то открывала глаза, то закрывала. В какой-то момент показалось, что сон с реальностью перемешались. Прямо над собой увидела напряженное лицо Лаумы. Бледное, оно плыло в жарком мареве, хотя никакой жары в комнате не было.

Сон… Конечно, сон… Смиля подняла руку, чтобы убедиться, что все еще спит. От этого движения ее обдало холодом. Не спит. Все видит. Страх бросился в глаза черными точками, забухало сердце. Смиля села в кровати. Показалось, что стучит не только сердце. Что кто-то еще отбивает быструю испуганную чечетку.

Топ-топ-топ-топ…

Шевельнулась штора, на фоне окна нарисовался черный силуэт. Пока Смиля боролась с внезапной вялостью, силуэт исчез, оставив после себя знакомый столбик уличного фонаря с желтушным светом, пробивающимся сквозь темную ткань.

Смиля тяжело оперлась о кровать. Мрак-то какой. Надо же, как ее долбануло вчера – жутики стали видеться.

Утром от тяжелого сна остался серый комочек тревоги, забравшийся в груди и основательно там закопавшийся. Волнение шуровало под сердцем, удобней там устраивалось. Так щенок долго не может успокоиться, все носится и носится кругами, дерет когтями коврик, ворчит, роняет слюну. Но вот затихает.

Смиля настолько погрузилась в саму себя и в попытки разобраться со сном, что чуть не подпрыгнула, когда дал о себе знать оглушительный звонок в дверь.

Вдруг поняла (кто подсказал?): нельзя открывать! Кто бы там ни стоял!

Остановить маму не успела. Спрыгнула с кровати и как раз добежала до коридора, чтобы встретить Эрика. В черных брюках, в черной рубашке, с темными, чуть вьющимися волосами, весь словно собирающийся и разбирающийся на ходу. Ему бы еще черные глаза… Но нет, они были серыми.

– Доброе утро! – Эрик был сама галантность. – Можно поговорить со Смиляной?

Мама растеряна. Еще бы! К ним до недавних пор не захаживали такие парни. Извини, мамочка, все когда-то начинается.

– Да вот она и сама, – пробормотала мама, а Эрик уже шел на Смилю, как неизбежность.

– У тебя тоже боязнь телефонов началась? – зло прошипел он, и Смилина любовь к нему тут же улетучилась.

– А чего?

– Ничего! – Смилю впихнули в комнату и захлопнули двери. Щенок в груди подпрыгнул и вонзил когти в коврик.

– Что случилось-то? – Смиля отступала до окна, уперлась в подоконник и замерла.

– Какого ты мне это подсунула?

Эрик бросил к ее ногам что-то мелкое. Сразу и не разглядишь. Смиля вдруг испугалась, что это мелкое вполне может взорваться. Но оно всего лишь тонко зазвенело, запрыгало. Смиля испуганно схватилась за левую руку. Колечко! Мама подарила. С маленьким фианитиком, все еще думали, что это бриллиант! Его нет.

«Мышка, мышка, поиграй и назад отдай!» – машинально произнесла она детскую считалочку. А потом стала вглядываться в пол, встав на цыпочки, чтобы не затоптать.

– Где ты это нашел? – прошептала. Колечка нигде не было. Показалось? Она его все-таки потеряла.

– В кармане! Где еще?

Вот оно! Смиля рухнула на колени, накрыла серебряный ободок ладошками.

– Зачем ты мне его подсунула?

Спросил хлестко, точно нашел в кармане не обыкновенное колечко, а как минимум дохлую мышь.

– Я не совала тебе ничего!

Колечко было холодное, как будто полгода пролежало в ледяной речке. Зато пальцу сразу стало тепло и уютно – и как она не заметила пропажи? И вот уже все обиды забыты. Смиля прижалась к Эрику.

– Спасибо, что нашел!

– Да иди ты! – Эрик оттолкнул ее, зашагал по комнате. – Я уж подумал, чертовщина какая-то. Не успела эта тетка про любовь наговорить – и вот оно – кольцо в кармане. Когда ты успела мне его сунуть?

– Я его потеряла! Там, в Доме! Когда Матвей стол опрокинул. Или на улице. А ты нашел!

– Ага, и заработал провалы в памяти, – огрызнулся Эрик. Он стоял, ссутулившись, сунув руки в карманы. Сам уже не понимая, на что злится. Ведь Смиля так натурально удивлена. Так искренне говорит… – Ты чего на звонки не отвечаешь?

Это был неприятный вопрос. Смиля потупилась. Сейчас, когда Эрик принес ей любимое колечко, говорить правду было особенно трудно. Она видела, что он звонит. Видела и не подходила. Потому что…

– Я не буду больше ходить в Дом. И вообще больше не стану играть во все эти привидения. Доигрались, нам уже непонятно что видится.

– А что нам видится? – напрягся Эрик, оглядываясь. Снова стало тревожно. Да что же это происходит?

– Я вообще-то про Лауму, – осторожно произнесла Смиля. – Она и правда ведьма? Зачем она появилась? Сначала мы пугали, теперь нас пугают?

– Я бы задал вопрос – почему именно сейчас?

– Почему? – машинально переспросила Смиля.

– Не знаю. Это надо у Скелета спрашивать. Он у нас умный. Или у Ворона, он может найти любую информацию. Кажется, так нас разделили?

– Иди и спроси. – Смиля впервые подумала, что все, происходящее вокруг, какое-то ненормальное. Зачем к ней пришел Эрик, когда мог спокойно прислать Геру, а обо всем поговорить с Матвеем? – Я тут при чем? Я вообще сейчас к Вере пойду, скажу, что она была права. Вы все трое идиоты, что торчали в этом Доме.

– Я не могу спросить у них. Мы больше не разговариваем. Когда ты убежала, мы поссорились.

«Колечко, колечко, выйди на крылечко».

Откуда это? И почему Смиля это вспомнила?

– И где теперь все? – поинтересовалась она. Как все забавно складывается. В один день – новые обитатели, явление ведьмы, ссора. Не много ли для простого дня? И что тогда ждать от дня сегодняшнего?

– Ворон, убежденный, что он самый умный и фартовый, вероятно, следит за Домом. Ему кажется, что в Доме есть клад. Он собирается его найти.

– И вы ему позволили?

Эрик опустился на кровать, как-то сразу ссутулившись, точно устал от всего.

– А Матвей? – прошептала Смиля.

– Матвей прошерстил всю восточнобалтийскую мифологию и собирается предупреждать Томиловых о грядущей опасности, чтобы они ничего с Домом не делали. От вновь въехавших Дом неизменно берет по одной жертве. Этого можно избежать.

– Мы их предупредили, – Смиля устроилась рядом. – Что можно сделать, если они уже деньги заплатили? Прийти и сказать: «Извините, вы должны попрощаться со своими миллионами»?

– Зачем им нужны будут эти миллионы на том свете?

Эрик беспомощно посмотрел на Смилю. Взгляд его замер. Зрачок превратился в булавочную головку. Он так пристально смотрел, что Смиля подумала – сейчас поцелует. Именно так смотрят на своих избранниц киношные красавцы. Она даже успела немного побороться со своей совестью, потому как поцеловаться с Эриком очень хотелось, но делать это без любви не стоило. К тому же он вроде как с ее подружкой Верой, и вставать на пути их счастья тоже вроде как нехорошо. И вот этот вопрос между хочется и не стоит… что выбрать… А что будет потом… Позовет ли на свидание…

Целовать он не стал. Наоборот, откинулся назад, нахмурился.

– Ты ничего не слышишь? Вроде ходит кто-то.

Эрик съежился, поджал ноги. Взгляд уперся в темноту под столом.

– Мама, наверное.

Теперь и Смиле показалось, что кто-то ходит. Быстрый, еле слышный топоток, как будто тяжелый мячик пропрыгал в угол комнаты и там затих.

– Ты меня пытаешься своим глюком заразить? – забеспокоилась Смиля. Она тоже подобрала ноги и стала с тревогой смотреть на пол.

– Молоко есть?

– Зачем? Ты голодный? – Упоминания о еде сейчас были настолько неуместны, что в Смиле проснулось вчерашнее раздражение.

– Не я. – И снова кивок под стол.

– У меня нет кошки, – стала злиться Смиля.

Эрик посмотрел на нее невидящими глазами.

– Апокалипсис какой-то, – пробормотал он.

– При чем здесь это?

Смиля глянула на дверь. А ну как Эрик буянить начнет. Посидит-посидит и накинется? Это надо в «Скорую» звонить, в полицию.

– В момент апокалипсиса силы дьявола начинают побеждать силы добра. Будет война.

– С кем?

– Они сначала армию соберут, – быстро зашептал Эрик. – Всякая нечисть станет показываться людям. А потом они набросятся. Состоится большое сражение. И все погибнут.

Смиля представила вчерашнюю Лауму. В то, что она набросится, верилось с трудом.

– Я сейчас молоко принесу.

Может, он газов каких надышался на улице, пока шел? Молоко, говорят, оттягивает, от разных отравлений помогает.

Целый пакет, только что открытый. А к нему чашка, керамическая кружка и тарелка с печеньем. Эрик печенье смахнул на кровать, налил молоко в тарелку. Это было до того страшно, что Смиля снова покосилась на дверь. Бывает же так: то ничего-ничего, а то человек начинает молоко из тарелки лакать, как кошка. И зовет он себя кошкой. Хотя лучше бы Эрик стал прикидываться тараканом. Тараканы живучи. Говорят, они единственные, кто выживет после ядерного взрыва. Ну и еще мелкие бактерии. Но до бактерий Эрику было далеко. Потому что ни одна бактерия в здравом уме и твердой памяти не полезет с тарелкой молока под стол. А Эрик полез. Его тощий зад в черных джинсах беспомощно торчал за стулом.

– Слушай, у тебя ничего не болит? – Так и тянуло по этому заду врезать, но Смиля сдержалась. Как-то не пристало приличной девушке так себя вести. А что если все-таки в нее влюблены…

– Еще, знаешь, что происходит в апокалипсис? Граница между миром живых и миром мертвых исчезает, и все мертвые приходят сюда.

Если бы он с такими речами заявился к Скелету, то был бы вторично послан в грубой форме. А у Смили может вполне получить дружескую поддержку. Вот и пришел.

– С чего ты взял, что апокалипсис случится в Калининграде?

– Где-то он ведь должен начаться, – как само собой разумеющееся сообщил Эрик.

Смиля посмотрела на него долгим взглядом. На горизонте прошла мысль – правильно она сделала, что не стала в него влюбляться. Шальной он какой-то. И целоваться она с ним не будет.

– Ты спать не пробовал?

Эрик покосился на Смилю с обидой, словно она предложила ему что-то непристойное. Например, сесть заняться алгеброй или физикой. Это в разгар лета!

– Пойду я, – пробормотал Эрик, потирая лоб ладонью, будто грязь хотел стереть. – Голова болит. Что-то я запутался. Я зачем пришел-то?

– Кольцо мне отдал, – растерянно пробормотала Смиля.

– Зачем?

Теперь она смотрела на своего вожака во все глаза. Такого с Эриком еще не случалось. Это и правда было похоже на провал в памяти. Причем такой… капитальный. А Эрик уже топал к выходу. У двери остановился, уперся взглядом в косяк. В вампиры подался? Нет, вампиры просят разрешение на вход, а тут человек выйти не может. Усмехнулся рваной, болезненной улыбкой.

– Знаешь, – заговорил он умирающим голосом, – мне кажется, что все это неспроста. Сначала мы всех отгоняли от Дома, теперь нас… выгоняют. Все логично. Только мы это делали любительски, а они обратились к профессионалам. Какой-нибудь Копперфильд устраивает фокусы, разыгрывает спектакли. А мы, вместо того чтобы аплодировать, бегаем, по кустам жмемся. Ты чего испугалась-то?

– Где? – Вопрос напряг. Лучше бы спросил, где и когда она не пугалась.

– Вчера в библиотеке. Увидела чего?

Смиля молчала. Смотрела на Эрика и поджимала губы, чтобы ничего лишнего с них не сорвалось.

– Ну, вот и ты… – Эрик тяжело вздохнул. – Верка тоже не рассказывает.

И вышел. Без объяснений. Без тронной речи и прощальных слов.

Хлопнула дверь. Сквозняком потянуло по ногам. Смиля стояла в коридоре и озадаченно смотрела, как покачивается около зеркала в прихожей колокольчик из толстых полых трубочек. И до того засмотрелась – не сразу поняла, что давно уже слышит совершенно неуместный для их квартиры звук. Кто-то играл в мячик. Увесистый такой мячик. Он мелко прыгал по полу, выстукивая по паркету тяжелую дробь. И по ковру – тоже дробь.

Дыхание сбилось. Смиля поймала себя на том, что боится оглянуться. Пока стоишь и смотришь на колокольчик – ничего. Стоит шевельнуться – появится. Задышит в затылок, просверлит макушку взглядом. Кто? Да хоть кто!

«Ходит кто-то», – всплыли в памяти слова.

А ведь и правда не прыжки. Топоток. Кто-то двигался по комнате мелкими перебежками. Уверенно. Почему-то представилась лошадь, вышагивающая на задних копытах. Смиля сама не поняла, откуда взялся этот образ.

На всякий случай позвала:

– Мама!

Топоток прекратился. «Пришел», – догадалась Смиля.

– Чего? – с заметным опозданием отозвалась мама.

– Ничего, – дернула плечом Смиля. – А что она могла сказать? Что у нее в комнате лошадь чечетку бьет?

Образ лошади убил тревогу, оставив влажную слабость в теле. Чего-то у нее сегодня с фантазией не того… слишком буйная. Кофе с утра перепила, вот и чудится разное. Хотя какое кофе? Она еще не завтракала.

Лошади, конечно, не было. Здесь вообще никого не было. Может, за окном? Распластался там по стене, человек-паук недоделанный!

Дверной звонок заставил подпрыгнуть, зачем-то схватиться за стул, а потом его еще и уронить. Снова мама поторопилась. Дверь распахнула, гостя впустила.

– Добрый день! – соловьем пел Гера. Мало что по-гусарски каблуками не щелкнул и к ручке маминой не приложился. – Мне бы со Смиляной повидаться.

И оттуда только такие слова знает? Он ведь книжек в жизни не читал.

– Да, если она свободна, – опешила мама. – У нее был гость.

– Сейчас мы этого гостя…

Смиля успела представить напряженное злое лицо Генриха, а потом он и сам появился. Точно с таким выражением лица, какое она себе нарисовала.

– Где он?

И вылетел из пещеры страшный Змей о трех головах, из ноздрей пар валит, из пасти огонь пышет.

Смиля попыталась улыбнуться приветливо.

– Ушел! Или не пришел. Ты о ком?

– Конкурентов не потерплю!

Или это они все вместе газом надышались? Чего на одного Эрика валить? Вместе вчера были: и в библиотеке, и в Доме.

Смиля потянулась к молоку и стала пить прямо из пакета, из разреза.

– Проголодалась? – сразу смягчился Гера.

Смиля кивнула.

– Это хорошо, – благодушничал Гера.

Смиля кивнула.

– Люблю, когда у девушек хороший аппетит.

Смиля подавилась.

– Влюбился, что ли? – перешла она сразу к делу.

– Ну, – расплылся в глупой улыбке Гера. – Все взаимно.

И на свет появился мятый листок бумаги. Его мало что не пожевали, но в кулаке потискали изрядно.

– Кому взаимно?

Хотелось прочитать, но что-то останавливало. Щенок в душе выл и рвался на свободу. Генрих, угадывая ее желания, сам расправил письмо, сунул Смиле под нос.

Это был ее почерк. Ее наклон, ее точки в месте соединения с «л».

«Люблю. Очень за тебя вчера волновалась!»

Без подписи. Но и так, без дешифратора понятно, – писала она.

Щенок в душе тявкнул, мазнул хвостом. Что-то смутное стало вспоминаться. Лист бумаги, ручка, резкие движения. Зачеркивала. Несколько раз рвала.

Смиля вздрогнула. Воспоминания уплыли, оставив после себя пустоту. Не было ничего. Не писала она таких глупых записок. Ну да, когда Ворон свои кульбиты устраивал, пару раз ойкнула, два раза вскрикнула. Но это еще не повод признаваться в любви. Сам написал?

Смиля поглядела на довольную физиономию Генриха. В принципе он мог. Его идиотский слог. Но подделать почерк? Да и зачем нарываться? Стоит Смиле пожаловаться Эрику… Нет, лучше Матвею. О! Защитников – легион!

А Гера стоял, ждал похвал, фанфар, хвалебных отзывов, бурных изъявлений чувств – короче, надеялся на что-то.

– Ну, супер, – выдавила из себя Смиля. – Дальше что?

– Встречаться давай. Я согласен.

– А мне уже Янус встречаться предложил.

На Геру посмотрела исподлобья. Вроде в драку кидаться не спешил.

– Ну и что. Ты же его послала? Чего сегодня делаешь-то?

Смиля еще немного отпила из пакета. Прислушалась к себе. Как дает о себе знать отравление ядовитыми газами? С глюками она уже разобралась. А в организме что? Головокружение? Бурчит в животе? Учащенное сердцебиение?

И тут она вдруг вспомнила про блюдце.

Сунув пакет в руки Геры, полезла под стол.

– Это ты чего? – забеспокоился кавалер.

– Знаешь, – забормотала она из своего «подземелья», – ты пока иди, я тебе позвоню.

Молока не было. Она вертела в руке тарелочку, надеясь найти трещинку, через которую все вытекло. Потрогала пол. Чисто. Сухо. И в блюдечке – сухо. Смиля сдержалась, чтобы не лизнуть, проверить, а было ли молоко. Вдруг молоко ей тоже показалось, как и письмо. Замкнутое пространство стало давить, и она вылезла из-под стола. Отобрала у Ворона пакет, отпила. Если молоко в комнате, значит, и Эрик его в блюдце наливал. Связь прямая, но бездоказательная.

– Ты чего такая?

– Какая? – Смиля потрогала лицо. Все ли на месте? Вроде бы все. Заметных сдвигов не отмечалось.

– Чудная. Я тебя спрашиваю, что делать сегодня будем, а ты под стол.

Гера был спокоен. Даже улыбался. Может, ему в лоб дать, улыбаться перестанет.

– Как ты считаешь, куда могло деться молоко? – Смиля повертела перед собой блюдечком.

– Судя по тому, какая у тебя жажда, – выпила.

– Я? – Молоко из Смили запросилось обратно. Она поджала губы, не пуская его, и тяжело засопела. – Так, хорошо. А тебе чего?

В лице Геры появилось сомнение, что он вообще пришел по адресу. Но тут губы его расплылись в довольной улыбке.

– Ты чего! Я как твою записку прочитал, сразу все понял, и, смотри, что тебе принес.

Он долго копался в карманах, словно у него там были залежи царя Соломона. Роняя бумажки, железки и бутылочные пробки, Гера, наконец, вытащил кулак и явил на свет… небольшую фигурку птички. Прозрачный янтарь запотел на ладони. Птичка тянула длинную шею, задирая клюв. Цапля. Вон какие ноги длинные.

– Это у тебя чего? – спросила Смиля, отмечая, что сегодня какой-то ненормальный день на находки.

– Аист, – сообщил Гера, как будто и без уточнения было не понятно.

– А дальше?

– Тебе, – цедил слова Гера.

– Откуда?

– Клад нашел.

На несколько секунд Смиля забыла, как дышать, но организм напомнил ей об этом, заставив закашляться.

– Где нашел? – хрипло спросила она.

– В Доме! Я же тебе говорил: второй лев от третьего заката.

– Там нет львов.

– Значит, тигр.

– Ну что ты темнишь! – бросилась на него с кулаками Смиля. – Говори толком! Что за клад? Где? Янус знает?

– Янусу знать не положено. Мы поссорились. Он начал гнуть, что самый-самый, ну, я его и послал. Скелет тоже прошелся на тему, кто тут главный… Короче, разбежались мы в разные стороны. Я уже почти до Тельмана дошел, а потом подумал – какого черта я буду кого-то слушать. Если им так хочется, пускай бегут, куда глаза глядят. Вот я и вернулся. Там покопался, сям, в подвал залез. Там не видно ни черта. Я чуть башку не сломал. Вот тогда-то я на этот кирпич и налетел. Эти лопухи вчера искали на улице, а клад-то внутри дома был. Кирпичик отодвинул, а там кладка. Я руку засунул, фигурку нашел. Монеты. Надо сегодня с фонарем идти и мешком. Я уверен, там много чего найти можно!

Щенок проснулся окончательно. Носился, лаял, впивался ногтями в душу.

– Не ходил бы ты туда, – посоветовала Смиля, борясь с желанием растереть грудь, надавить на нее посильнее, чтобы выгнать непрошеную тревогу. Что он там прыгает? Чего добивается? Чтобы его выгнали? За ушко и на солнышко?

– И ты туда же? – обиделся Гера. Светящаяся радость, которая била от него во все стороны, когда он только появился, исчезла. Он заметно скис и загрустил. О записке забыл, она так и валялась на столе. – Сначала Эрик все мозги полоскал. Матвей тоже пальцы гнул. Теперь – ты. Зачем записку писала, раз тебе все равно?

– Ладно, уговорил, мне не все равно! – заторопилась Смиля – уж больно у Генриха вид был побитый.

– Понял я все… понял…

Он уходил. Медленно повернулся к двери, растерянно постоял секундочку, на мгновение придя в себя, наклонился, поднимая выпавшие из кармана бумажки и железяки.

– Отдай! – Отобрал фигурку и скрылся в коридоре.

Как будто гнал кто.

Когда Смиля выбралась из комнаты, колокольчик еще слабо позванивал потревоженными трубочками, сообщая о чьем-то стремительном уходе.

Смиля поморщилась. В голову ни одна мысль не шла. Зато в руке она все еще держала тарелочку. Без молока.

«Словно кто гнал…» – вспомнила она свою недавнюю мысль. Ахнула, прижимая блюдце к груди.

А кто гнал? Да понятно, кто гнал. Тот, кто выпил молоко и заморочил всем голову. И Ворон, и Янус весьма бодрые входили в дом и совершенно чумные выходили. И если двое уже были… то, как гласит народная мудрость…

Кинулась в свою комнату, выглянула в окно. Так и есть. Шагает. Чеканит шаг. Довольный такой. Красивый. Светлые волосы развеваются на ветру.

На секунду Смиля зависла на подоконнике. Признание в любви от Матвея – что может быть заманчивей. Но сейчас этого не хотелось. Хотелось понять, что происходит.

– Мама! Закрой за мной окно! – крикнула Смиля в коридор, перекинула ноги через подоконник и нырнула в кусты шиповника. Не очень мягко. Не очень приятно. Трещат еще, заразы! И она вся такая – в тапочках и с тарелкой в руках… Вроде как погулять вышла.

Матвей скрылся за поворотом. На посторонние шумы не отвлекался. Интересно, что он сделает, когда узнает, что ее дома нет. Кстати, мог бы и предупредить о приходе столь важной персоны. Видимо, с телефоном перестала дружить не только Синеглазка, но и все остальные. Или это она телефон свой куда-то засунула, так что теперь не слышит его?

Бежать в тапочках неудобно – на каждом шагу они норовили соскочить с ноги, тяжелые задники шлепали по пяткам, заставляя напрягать стопу, чтобы вообще их не потерять. Мания еще проснулась, что на нее все смотрят. Так она и шлепала – в тапочках, в компании мании, с блюдцем под мышкой.

Вроде бы идти недалеко. Чего там? Три поворота, четыре перекрестка, но на каждом, как назло, горел красный. Долго так горел, настойчиво. Опустивший руки полыхающий человечек мало что не подмигивал, чтобы показать свое превосходство – как он здесь стоит, никого не пускает, а вы там топчетесь на месте, ждете, вот и дальше ждите.

– Вы мне не поможете?

Старик рядом с ней был высок, худ, бородат. Смотрит в небо, почти закатив глаза под брови. Словно взлетевшая стая белых голубей привлекла его внимание.

Какие голуби? Почему вверх?

– Мне надо перейти дорогу.

Полыхающий человечек тут же согласно мигнул, добродушно позеленел, важно зашагал, предлагая всем последовать его примеру.

Смиля на всякий случай глянула вокруг, потому как если он слеп, то как догадался, что рядом кто-то стоит. И где белая палка слепого, без которой он не смог бы сделать ни шагу. А если без палки, то где сопровождающие? Кто там может быть, собака-поводырь? Все радостно убежали вслед за зеленым человечком, идущие с противоположной стороны дороги до них еще не дошли. Они одни. Открытие печальное, но не смертельное.

– Пойдемте, – согласилась Смиля, протягивая руку. Никогда не водила слепых. Что делать-то? За что хватать?

Старик сам не потерялся. Бодро вцепился в Смилину руку, будто заранее знал, что она протянута, и ступил на проезжую часть. Шел довольно уверенно. На тротуаре руку отпускать не спешил, стоял, слепо глядя в небо.

– Спасибо, – прошелестел старик.

– Пожалуйста, – культурного запаса в Смиле оказалось не так много, она начала вырываться. – Я пойду.

– А знаете?.. – весьма бодро начал бородач.

– Извините, – вклинился старческий голос, – вы мне не поможете?

Очередной старичок был похож на лесника. Невысокий, крепкий, в брезентовой куртке, штанах и черных кирзовых сапогах. Широкая ладонь с короткими крепкими пальцами. Глаза ясные. Чисто выбритое лицо с глубокими морщинами.

– Давно не был в городе. Мне б туда.

Он показал на другую сторону дороги и, завершая движение, положил руку поверх руки бородача. Бородач неожиданно прозрел. Взгляд его уперся в лесника.

– Мне надо… – начал он решительно.

– Всем надо, – отрезал лесник и спустился на проезжую часть.

Взвизгнула колесами машина. Полыхающий человечек в светофоре как-то подозрительно быстро оплыл зеленой слезой бодро шагающего пешехода.

– У! Басурмане! – Лесник погрозил широким кулаком машине. – Ездят тут.

Не чувствуя под собой ног, Смиля поплелась через дорогу. Кто кого ведет, непонятно. Смиля отставала от широкого шага лесника.

– Ты-то чего в таком виде? – ворчал лесник, который в силу своего роста мог хорошо рассмотреть совсем не уличную обувку Милы. – Домой иди. Дома и стены защищают.

– От чего?

– Да от всего!

Пискнул светофор у них над головами. Красный человечек налился злобой, упер руки в боки.

«Бежать!»

Мысль толкнулась в голове, прошуршала по груди и упала в ноги.

Не так чтобы и крепко старик держал. Достаточно было резко повести руку вниз, отпрыгнуть.

Хорошо, машин не было, потому что Смиля ухитрилась выскочить на проезжую часть, кругом обогнуть переход и снова выскочить на тротуар.

– Цветок такой есть, бессмертник. Слышала? – зачем-то спросил лесник.

Смиля замотала головой и припустила прочь, с трудом обходя прохожих. Много их было. Словно специально такой толпой пошли. Не пускали, возвращали обратно.

Она все оборачивалась и оборачивалась, пока не врезалась.

Больно так. Головой в жесткие ребра. Еще и блюдце уронила.

– Ты не меня ищешь? – вкрадчиво спросил Скелет.

– Вообще-то нет, – не стала скрывать Чудовище.

– А я вот – тебя, Смиляна. – Скелет улыбался. Улыбка у него была жутковатая.

То ли она от имени своего отвыкла, то ли звучать оно стало неправильно, то ли Скелет его как-то не так произносит.

– Давай обойдемся без имен, – поморщилась Смиля.

– Да, без имен, – согласился Матвей. – Кстати, знаешь, что смиляна – это цветок бессмертника в Восточной Европе.

– Как? – тупо переспросила Смиля.

Глава пятая

Дом, над которым…

Тучи сгущались, обещая дождь. Ветер рвал с головы капюшон, бил под коленки, норовя уронить. Тапочки шлепали набравшими грязь задниками.

– Ты, типа, на минуту? – кивнул на обувку Смили Скелет.

– Типа, от тебя бежала.

– И как?

– Земля круглая. Вернулась.

Матвей посмотрел на нее внимательно.

– Это правда?

– Честное слово! Нам так в школе сказали! И глобус показывали.

– Янус под большим секретом сообщил, что ты в меня влюблена и готова умереть, если я не отвечу взаимностью.

Рот у Смили открылся. Предыдущие две версии признаний были не столь унизительные. Этот вариант вышел каким-то уже совсем…

– Давно сказал?

– Вчера. Когда мы ругались. В запале крикнул. Я не стал его слова подвергать сомнению. В таком состоянии обычно не врут.

«Слова подвергать сомнению…» Ворон тоже как-то заковыристо высказывался. Это у них теперь семейное?

– Ну… круто. – Смиля потерялась окончательно. Ни в школе, ни дома ее не учили, как вести себя, если сразу три парня в один день признаются тебе в любви. И ко всем троим ты, в общем-то, неплохо относишься.

– Так это правда?

Смиля смотрела на белый диск солнца на фоне сплошных облаков. Хотелось загнуть что-нибудь патетическое: есть ли правда на земле и что из того, что правда сейчас, будет правдой через пять минут.

Матвей ждал ответа. Терпеливо так. Смотрел в никуда, погоду прогнозировал.

– А чего вчера поссорились? – пустилась на обходной маневр Смиля.

– Ну… Ворон находчивый. Янус главный. А я вроде как не у дел. Еще Эрик стал кричать, что ты меня выбрала, а не его. Как всегда, во всем виновата женщина.

Матвей говорил снисходительно. Но это сейчас было и не важно. Щенок в душе ворочался, бил хвостом по сердцу, шерсть застряла в горле, отчего постоянно хотелось сглотнуть.

– Чего сразу женщина? – неловко стала защищаться Смиля. – В Дом вы первые примчались. То ли ты, то ли Янус. Ворон уже потом пришел.

– А вот и нет! Прочисти свою память, когда станешь стирать тапочки. Первой о Доме рассказала Вера Николаевна Нежданова. Прилетела с огромными голубыми глазами и сообщила, что видела нечто удивительное. – Матвей выдержал выразительную паузу. Разговорчив он сегодня. Не к добру. – Потом первая же и слиняла. Янус вцепился в это место, и тут же придумал, как отваживать любопытных. Были слухи о привидениях – он их оживил. Странно, что о них успели забыть. Месяц всего прошел. Коллективно какой порошок глотали?

– Скорее газа нанюхались, – вспомнились утренние мысли о глюках Януса.

– Неважно. Дракон сероводорот выдыхает. Вот все и угорели.

Смиля с тревогой покосилась на своего вероятного парня. Что-то он стал заговариваться. Драконы чудятся. Уж не к снегу ли?

– У тебя ничего не болит?

Матвей поморщился, как от боли. Челку не убрал, словно она ему и не мешала. Глаза не видны. Только обкусанные губы. Заговорил:

– Герка убежден, что в Доме спрятан клад и его кто-то охраняет. Если дракон, то выдыхает он обычно сероводород, он образуется при гниении белков.

Что-то тревожное рождалось в голове. Во всем этом была неправильная шероховинка. Потянуть бы за нее, чтобы вытащить всю занозу.

Вот оно! Почему идут к ней, если Синеглазка красивее? Это все признавали с самого начала.

– Мне всегда казалось, что тебе Нежданова нравится.

Матвей помотал головой, взлетели белые лохмы:

– Это привилегия Януса – грустить по голубоглазой красавице. А мне и тебя хватает. Я не гордый.

Смиля насупилась. Матвей вел себя так, как будто находился на рынке: торговался, выбирал, приценивался. Ну, сейчас ему Смиля устроит. И до него все приходили, а потом быстренько сматывались. Надо на Матвее проверить испытанный способ.

– Все должно иметь пару, – бормотал между тем Матвей. – Легенда о божественных близнецах. Юлис, дух зерна, сам по себе двойчатка. Зерно легко делится на две половинки. Священное дерево. Персонифицированный огонь – Габия, повелитель ветра Вейопатис, бородатые гномы барздуки, любители наводить свои порядки в доме. Если я правильно произношу. Вероятно, тоже ходят парой. «Мы с Тамарой санитары…»

Смиля бросила взгляд на спутника. До этого они шли, говорили, она, как всегда, немного забегала вперед, не задумываясь о том, что там рисуется на лице собеседника. А рисовалось очень даже интересное явление. Идет человек, бормочет себе под нос, лицо каменное, взгляд остановившийся. Он не здесь. Но говорит. А потом опомнился, встряхнулся. В глазах появилась тоска, лицо некрасиво дернулось, светлая челка снова упала на глаза.

– Ты меня любишь? – прошептал Матвей уже совсем другим голосом.

Смиля открыла рот, чтобы сказать: «Да, конечно, люблю, еще как!»

А врать-то нехорошо. Особенно в делах сердечных. Вот так один раз обманешь, потом всю жизнь в невезении проведешь. Да и Матвей почувствует вранье. Восприимчивый, зараза.

Впереди показался знакомый перекресток. Издалека было видно, как напыжился красный человечек на светофоре, намереваясь никого никогда не пропустить через дорогу. Около зебры знакомых стариков не было, но Смиля была уверена, что они непременно появятся, чтобы разорвать ее на две половинки прямо тут, на дороге.

Нет, не будет она сейчас отпускать Матвея. Ходят тут разные… Без защитников никак.

«Мышка, мышка…» А то заведет лучше домового, пускай хозяйничает, чтобы никто чужой не заявился.

– Слушай, а пойдем чайку попьем, – вцепилась Матвею в локоть Смиля. – Сушек купим.

– Значит, не любишь, – скривился Матвей. Или она ногтями впилась ему в кожу?

– Если скажу, что люблю, пойдешь?

В ответ хищная ухмылка в тридцать два зуба и десяток запасных.

– Соответствовать будешь – пойду, – произнес угрожающе. Ну вот, начинается.

– А что надо будет делать? – спросила Смиля осторожно.

– Любить. Быть со мной. Всегда.

– Я и так со всеми вами всегда. Или тебе персональную ночь подавай?

– С ночью мы потом разберемся.

– Тогда с тебя сушки.

Матвей покорно купил сушки, при этом не выпуская Смилю из рук. То за подол футболки ее держал, то за плечо, то за локоть. А то просто клал свою ладонь на ее макушку.

Мама ушла на работу, но записка гласила, что ключ у соседки. Поэтому они и войти смогли, и чай заварить. Смиля метнула горсть сушек в коридор. Через плечо бросила, как будто кто подсказал, что делать надо именно так. С утра уже подсказывал – что гостей надо гнать, что от Матвея бежать, что стариков через дорогу вести.

Скелет продолжал ухмыляться.

– Это ты зачем?

– Хозяина кормлю. Ты ведь в Доме сушки бросал.

– Я привидению.

– Привидения хлебом не питаются, им души подавай. Сам говорил.

Они уставились друг на друга. Чайник вскипел. Обливные бока запотели. Газ под горелым днищем дергался неровным танцующим пламенем. Скелет вздохнул и перестал улыбаться.

– А ты где была-то с утра? Я заходил.

– К Вере бегала, – на едином дыхании соврала Смиля.

– И как она? – высказал сомнение Матвей.

– Нормально.

Чайник недовольно свистнул, словно они задумали у него на глазах целоваться, и он заранее предупреждал, что делать этого не стоит. Но они ни о чем таком и не думали. Просто пили чай. Гость смотрел в окно, скучал, во взгляде вопрос: «Что я здесь делаю?» Уже забыл, значит… Быстро он.

Когда Скелет уходил, сушек в коридоре не было. Тоскливых взглядов, очередных признаний – тоже. Гость хмуро кивнул и закрыл за собой дверь. При этом лицо у него было такое, как будто он так и не вспомнил, что здесь делает. В любви признался, и завод кончился.

Смиля подкинула на ладони сушку, сжала пальцы. Перед глазами все на мгновение потемнело. Голова, что ли, закружилась?

Хрусть…

Сушка вывалилась из ладони. Целая. Она не успела ее сломать.

Хрусть…

Не может быть! Лаума?

Качнулся колокольчик, глухо ухнули полые трубочки, волнуемые сквозняком. Откуда? С улицы? Лошадиный перестук, грохот – повозка едет.

Хрусть…

На кухне.

Смиля остановила трубочки, подержала в дрожащих пальцах язычок колокольчика.

Тихо, только очень тихо и осторожно.

Смиля кралась, ступала на мыски. От напряжения снова заныли ступни, что-то болезненно щелкнуло в подъеме. Нога неловко подвернулась, и Смиля брякнулась на пол, неудачно проехав на скользком паркете до угла.

На кухне сидел маленький и верткий. Ногами до пола не доставал. Ножки в лапоточках болтались в воздухе. В руке блюдце. Пьет с шумом, причмокивая. В чае плавают четвертинки сушек. Как Смиля увидела, непонятно, смотрела-то снизу. Но перед глазами все предстало ясно.

А вот мужичок на нее не смотрел. Пил чай, сосредоточенно дул, вытягивая красные губы трубочкой, гонял в беззубом рту кусок сахара – открытая коробка стояла тут же, на столе. И как нашел? Никому не нужный сахар в кусочках давным-давно был запрятан далеко-далеко, за все пакеты и упаковки, и всеми забыт.

Мужичок хлюпнул чаю, пристроил блюдце рядом с чашкой, наполнил его, проливая на стол.

Это он чью чашку-то схватил? Матвея, что ли?

Было в этом мужичке что-то сказочное и на первый взгляд уютное. Нафаня, домовенок Кузька, носатая баба-яга с непослушной избушкой…

– Ну, что сидим? – совсем не по-сказочному, а зло и даже раздраженно спросил гость. Спросил, не шевеля губами, продолжая пить чай, дуя на блюдечко. Голос отчетливо звучал в голове Смили. – Чайник-то поставь еще.

Мужичок шумно, с прихлебом отпил, зажмурился. Лицо маленькое, заросшее волосами, глаз не видно из-под кустистых бровей. Только губы полыхают промеж седых волос.

– У-у-у-у! – недовольно вытянул губы старичок. – Плохие мысли. Грязные. – Он плеснул чай в угол. – Свежего давай! Да поменьше вопросов! Ты, что же, хочешь, чтобы я тут навек поселился? Нет уж! Ты меня туда неси! Порядок наводить будем. А если что – и в драку полезем. А то распустились. Не на своей земле свои порядки наводить. Как переселять-то меня, знаешь?

Смиля и до этого ничего не поняла, но тут уж уверенно замотала головой, крышка чайника запрыгала в руках, звякнула.

– Ладно, – старичок отставил блюдце, пожевал губами. Из-под бровей полыхнуло черным лезвием. – За парнем твоим послежу. Не я первый начал. Силы-то пока на нашей стороне.

– Какие силы?

Все, запас прочности закончился, и Смиля упала на табуретку.

– Вы кто? К маме?

– К папе! – огрызнулся старик. – Лапоть неси! – Он шваркнул кулаком по столу. Плеснулся чай из опрокинутой чашки. – Плохо кормишь. Так и уйти – дорогу найду. Указывать не надо. Ну, что сидишь? Или мне так ничего и не дождаться?

– Сейчас?

– Вчера! – Старик опустил пятерню в лужицу чая на столе. Вода вокруг пальцев закипела. Забормотал:

– Заговариваю белым соколом, черным небом, дымными мыслями…

В панике вывалилась в коридор, пока на кухне еще какое представление не началось.

А ну как на столе вода покипит-покипит, а потом из пара кто полезет.

Спотыкаясь, побрела по квартире.

Лапоть, лапоть, лапоть… Какой у деда размер-то? В голове точно радио включили. Вредный старик все говорил и говорил:

– Добро становится добром, только если есть зло, счастье познается в несчастье, смерть может быть только в паре с жизнью, есть правый, значит, есть и левый, югу противостоит север, а востоку запад, есть молодой, значит, есть и старый, все, что далеко, может стать близким, у любой земли есть небо, после ночи всегда приходит день. Все это есть, но рядом стоять не может – смерть и жизнь не терпят соседство – либо одно, либо другое, правый и левый – в разные стороны. Но есть одна противоположность, которая не просто может находиться рядом, а нуждается в таком соседстве, – мужское и женское. Одно без другого живет, но теряет смысл. Вот что с тобой сотворить хотели – пару. Для ее ведьминских нужд. Чтобы два мира соединить – ее, прошлое, и твое, сегодняшнее, женское и мужское.

Хрусть…

Сломалась еще одна сушка. В комнате словно шевельнулся воздух. Смиля медленно оглядела знакомые стены.

«Мышка-мышка, поиграй и назад отдай…»

Мышка? Проводник между миром живых и мертвых. Но это у славян, а у балтов как? У нас домовой, а у них айтварас – дух дома. Ну и еще с десяток альп на кончик иглы – этих злых духов везде было навалом. Домовой появился, когда его стали подкармливать, а до этого местные развлекались. Барздуки. Она в книжке видела картинку – старик с бородой, сидит за столом, большой ложкой кашу уплетает. Тоже поесть любит. Так вот кто ее у перекрестка встретил – барздук и домовой. Через нее отношения свои стали выяснять.

Мелькнула серая тень, ртутным хвостиком втянулась в комнату родителей. Не помня себя, Смиля прошла туда. Дневной свет пробивался сквозь шторы и как будто специально высвечивал на стене два лапотка, скрепленные между собой ленточкой. На любовь, на согласие, чтобы пара была, как два лапотка, неразлучна. В смысле мама с папой. Как же она их разорвет?

А на кухне набухало недовольство. Она его чувствовала. Диковинный старичок возмущенно бухтел, ронял табуретку, гремел крышечкой чайника. Решил себе сам чай заварить? Самостоятельный!

Смиля вынула из стены булавку, высвобождая оберег. Дернула бантик. Ленточка побежала. Соломенный лапоток сам скользнул в ладонь.

Папа-мама, извините.

«Ну, поехали!» – мысленно произнесла Смиля. На кухне грохнул чайник. В голову толкнулось чужое раздражение, ворчливое недовольство.

Объясните кто-нибудь, что происходит! С чего тут вдруг заповедный лес завелся? Откуда Калиновы мосты да река Смородина со Змеем Горынычем?

«Ага, сказки! – заворчал старик. – Внимательней книжки читать надо было! Не могли для игры сказку повеселее выбрать».

– Ничего мы не выбирали! – чуть не заплакала Смиля.

«Обратили в реальность призрачное зло. Тоже мне, герои! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью? Так, кажется? Теперь получайте свою быль, написанную по мотивам страшной сказки. Вы этого хотели!»

– Ничего мы не хотели! – взвизгнула Смиля.

Ей никто не ответил. Она вдруг ощутила неприятную ватность в руках и ногах. Привалилась к стене.

Хотели… не хотели… Хотели, как лучше. Чтобы лето весело прошло, чтобы было, что в школе рассказать, – еще бы, скоро выпускные, что-то хорошее о беззаботном детстве в памяти оставить. Чтобы не как у всех. Чтобы не с папами-мамами на курорте, а по-взрослому. Своя игра. Тайная, никому не известная. Организация, способная повелевать. Четвертая империя. Вот и доигрались. Клички друг другу дали, роли распределили… Но никто никого не приглашал в кошмар, не открывал дверь в иную реальность.

Что же она сидит? Надо торопиться! Нашла телефон. Десять неотвеченных звонков. Ого! Она бьет рекорды! Раньше бы от любопытства – кто звонил да зачем – с ума сошла. А теперь – сбросила информацию. Не до любопытства. Набрала номер Синеглазки. Как же ей хотелось, чтобы кто-нибудь помог, подсказал, побыл рядом.

Синеглазка не ответила. Кто б удивился. Она вышла из игры. Интересно, а игра вышла из Синеглазки? Или время ее выхода еще не пришло?

Смиля медленно переоделась, выбрала самые удобные сандалии и вышла на улицу. На душе мерзопакостно, в кармане лапоток словно тонну весит, ткань вот-вот треснет.

Небо хмурилось, ворчало, недовольно похлопывая в ладоши. Перкунас, балтийский бог молний и грома, злился. Ему не нравилось то, что происходило в его владениях. Может, и не Перкунас, а Илья-Пророк. Забрали пруссы, уезжая, своих богов? Или им пришлось потесниться, чтобы пустить на свои земли богов славянских? А в том, что славянские боги здесь обитали, Смиля не сомневалась.

В ответ ее мыслям что-то тяжелое толкнулось в кармане. Тут же тревожно забилось сердце. На ногах по стопудовой гире – не поднять. Впереди бородатый горбун, голова гнется к земле, длинные руки, чуть ли не до земли, безвольно болтаются. Рубаха навыпуск, пиджак, стоптанные ботинки.

Смиля моргнула, раз, другой. Нет никакого бородача, а прямо по тому месту, где он стоял, широко шагает наследный принц угольных шахт, ресторанов, газет и одного маленького клада с драконом – Милослав Томилов-старший собственной персоной. Шагает уверенно, а вот вид у него не очень. Помятый он какой-то, глаза красные, взгляд бегает.

– Это же ты! – Он резко остановился около Смили.

– Я, – заверила Смиля, потому как в собственной принадлежности самой себе она не сомневалась. Ответила и с любопытством посмотрела на нового хозяина Дома.

– В смысле – это вы… – Томилов смутился.

Смиля дернула плечом. Она не прочь, чтобы к ней и на «вы».

– Ну те, что в Доме сидели. Мне дочь рассказывала. Она познакомилась с мальчиком… – И Томилов снова замялся, пытаясь рукой показать, что за таинственный субъект выдал все их тайны. – Таким… черненьким.

Ну да, кто бы сомневался. Кое-кому захотелось приобщиться к кладу, а через кого его можно получить? Смиля отказалась, он помчался дальше. Не к Синеглазке же идти. Осталась Белобрысая.

– Он сказал, что вы играли в Доме. Всем рассказывали про привидения и все такое. – Томилов перестал дергаться. – Я прошу больше в Дом не ходить. Не знаю, правда это или нет, но Снежана поверила вам, ночь не спала, все ей слышалось, что кто-то ходит.

– Это местные, – не думая, ответила Смиля.

– Какие местные? – Томилов стал злиться. С нервами у него не очень. Вон как дергается. Еще и кулаки жмет. В драку, что ли, полезет? – Хватит! Я этот Дом покупаю. Сделка скоро будет оформлена. И нечего рядом отираться. Увижу – вызову полицию! Это без пяти минут частная собственность.

От такой яростной речи Смиля попятилась. Не то чтобы она боялась, что ее ударят – пусть только попробуют, – но безопасность никогда не бывает лишней.

– Извините, а откуда вы знаете, где я живу?

Вопрос был вполне логичный – с чего вдруг Белобрысин папенька примчался сюда? Они от Дома стрелки не рисовали, кто и куда расходится на ночь, на перекрестке не кричали.

– Генрих рассказывал. А потом как-то так само получилось. Шел и вдруг вижу – ты идешь.

Смиля закивала. Ну, конечно, так ведь обычно и происходит. Подумал ты о человеке: «Дай-ка я его встречу», и он тут же на горизонте рисуется. Надо будет в следующий раз подумать о Тимберлейке. Что-то она его давно на улицах Калининграда не видела.

Вроде бы они с Томиловым попрощались. Смиля уже не помнила. Она брела, понимая, что совсем ничего не понимает. Бородатый – это барздук, привел Томилова к ней. Он же, бородатый, вчера выгнал Смилю из читального зала, а потом орал, чтобы они не лазили в Дом. Теперь вот Томилов тоже гонит. Кому они помешали? Явно не Томилову. Ему помешать они еще не успели. Или успели?

Стало знобко, и Смиля плотнее закуталась в куртку. Все было до невозможности путанным. А главное – не покидало ощущение, что ее преследуют образы прошлого, как будто какая-то сила пытается утянуть на сто лет назад.

Смиля пропустила машину, за ней шумный, пыльный грузовик, перебежала зеленый пятачок кругового движения и чуть не растянулась посреди мостовой.

Перед ней была тихая улица Гоголя, присмиревшая, как после сурового наказания школьница. Она глянула на Смилю виноватыми глазами крайних домов, пошуршала тяжелой листвой тополей, говоря – еще немного, и ты будешь у цели.

У какой цели? Разве она сюда шла? Не к Вере? Поболтать, чайку попить?

Это как глубоко надо задуматься, чтобы помчаться чуть ли не через весь город и даже не заметить этого.

Смиля посмотрела себе на ноги: «Эй! Вы там не устали?»

Ни зудения, ни тяжести – не устали. Бежали легко, без запинок. И готовы еще столько же пробежать.

Вздох из груди вырвался со всхлипом. Попятилась, сползла с зеленого пятачка. Испуганно загудела машина, под колеса которой пыталась попасть Смиля.

Быстро осмотрелась, боясь увидеть того, кто так настойчиво гнал ее в этот район. Никого. Прихлопнула карман.

«Не отвлекайся!» – услышала в своей голове. И вдруг вспомнила. Ни к какой Вере она не шла. Она шла именно сюда, на эту улицу, чтобы… чтобы… Сквозь ватное непонимание происходящего стали пробиваться ростки тревоги. Раньше у нее провалов в памяти не было. Откуда вдруг все это? Она сходит с ума? Это неизлечимо?

«Иди! – вспыхнуло в голове. – Неси!»

Только без паники… Ну, бывает… Задумалась, не заметила. Авитаминоз – штука непредсказуемая! День сегодня такой, сложный.

– Сейчас, – пробормотала, разворачиваясь. – Сейчас отнесу. Минутку.

Как же ей не хотелось идти в этот Дом. Где все непонятно, где комнаты по мановению волшебной палочки убираются, где ходят призрачные духи.

Она пропустила очередной пыльный грузовик и пошла прочь. Отсюда минут двадцать, и будет она у Веры. У нее уже, наверное, обед, можно будет вкусно перекусить. Вера невероятно вкусно готовит. Будь она на месте Скелета или Януса, непременно бы влюбилась – шутка ли: всю жизнь прожить сытно и вкусно. А может, Янус со Скелетом вчера сначала к Вере отправились со своими признаниями, получили там от ворот поворот и после этого к ней, к Смиле? Может, Вера уже всем отказала, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет?

И какого небесного бога они прогневали, что попали в такую заварушку?

Мимо прошумел пыльный грузовик, Смиля перебежала на зеленый пятачок кругового движения.

Это было даже не смешно. Она снова стояла перед улицей Гоголя. Какая-то услужливая мышка в очередной раз запутала ее и привела сюда.

– И что дальше? – в никуда спросила Смиля, не ожидая, что последует ответ.

«Отнеси!»

Какого черта, в конце концов? Почему она не может позвать на помощь подругу? Почему должна все делать она?

«Иди!»

– У! Вредный! – скорее чтобы подбодрить себя, чем домового, проворчала Смиля. В следующий раз без объяснений никаких поручений выполнять не будет.

В ответ хмыкнули.

Так, значит? Никакой своей воли?

Можно было в очередной раз отправиться к Вере, поминая, что древние духи все любили делать три раза. Уйти, чтобы снова оказаться здесь же и наконец-то быть раздавленной самосвалом?

Смиля сдержалась, чтобы не попятиться, потому что сзади на нее непременно должен был наехать очередной грузовик, не пуская назад, не давая просто зажмуриться и побежать домой.

Главное – не оглядываться. Повернешь голову, а там стоит кто-то лохматый, клацает вставной челюстью, вращает красными от бессонной ночи глазами. Посмотришь в белое лицо и забудешь себя – кто ты, куда шел, зачем вообще на этот свет появился.

Только не бежать!

Чудовище широкими шагами помчалась вверх по улице Гоголя, к Дому, к стенам, способным как убить, так и защитить.

До этого все бегала – ничего, а тут силы оставили. Еле дыша, она добрела до тополей перед входом. Уже виднелись между стволов выцветшие стены, уже колыхался в вечной ряске крестообразный прудик.

В тополь врезался новенький «Ниссан». Четко посередине капота. Блестящее железо вздыбилось и погнулось. Машину успело припорошить листвой – авария случилась не только что, скорее всего вечером. Кто-то кого-то не выпускал? Или не впускал? Крыша машины выглядела как после маленького камнепада. Чудовище подняла голову. Бросали с третьего этажа. Под ногами обломки кирпича. Значит, гнали, а он не успел уехать. Дом обзавелся новой достопримечательностью? Счастливым при этом не выглядит, нахохлившийся и притихший. Незваных гостей выгнал, а тут – здрасте – опять заявились. Не ждали!

Чудовище подошла ближе, ожидая, что ноги ее сами понесут дальше. Нет, никто больше под локоть не толкал, под коленки не дул. Ее вели сюда и вот привели. Ладно, силу воли в следующий раз испытаем.

Смиля вытерла вспотевшие ладони. Организм больше не слушался ее. Шел сам, куда ему велели. А кто-то, значит, этому мешал. Иначе бы в голове не возникло столько путаницы. Кто же ее сейчас будет останавливать? Кто кинет камень?

Внимание привлек шаркающий звук. Дом не был пустым. Он все же принял гостя. Так-так… Интересно, кто это?

Забыв о страхе, Чудовище заспешила влево, мимо лестницы, в заросший парк. Было похоже… Было похоже, как будто копали. Ритмично вгоняли лопату в землю. Сухую землю, которую давно не поливал дождь.

Кстати, тучи ходят, а дождя все нет и нет.

– Привет!

Чудовище настолько погрузилась в собственные мысли, что пропустила появление Белобрысой. А она тут как тут. Стоит, засунула кулачки в карманы штанов цвета хаки, облегающая зеленая маечка, волосы собраны в хвост. На ногах армейские ботинки. Из всей этой военизированной красоты выбивается челка. Вытравленная аммиаком. Не к лицу она ей.

– Ты зачем пришла?

Взгляд злой. В каждом глазу по угольку – вот-вот прожжет.

– Это мой Дом!

С чего Скелет решил, что Томиловы больше не появятся? Вот вам, пожалуйста, яркий представитель семейства.

– Дальше что? – как можно равнодушнее произнесла Чудовище. Какой леший ее сюда понес? Забросила бы лапоток в Дом – и восвояси. Нет, пошла смотреть. Тоже – изыскатель нашлась. – Что это вы тут копаете?

– Что надо, то и копаем.

Чудовище остановилась. А правда, чего она на Белобрысую накинулась? Если они Дом купили, то могут тут хоть метро прорыть.

Землекопом работал Ворон. Она узнала его темную куртку, кудлатую голову. Что он тут делает? Какого?..

– Клад нашел? – крикнула она в согнутую спину, вспоминая, что именно Ворон выдал их компанию Томилову-старшему. Видать, в сердцах он свою машину-то и разбил.

Ворон тяжело оперся о лопату. Ярко-красная рукоять. С собой такую не потащишь. Хозяева дали. Недавно купили и сразу выдали. Добрые какие.

– Катись отсюда, – устало произнес он и стал рыхлить землю – постукивать острым краем лопаты по песчаному, с камешками, дну. Неглубокая у него яма пока получилась. До колена даже не докопал. Не получится из него кладоискатель. Ленивый.

Подул ветерок, принеся с собой кисловатый запах еще далекой осени, шелест листьев… легкое тревожное покалывание в груди.

Лаума бесшумно выступила из кустов. Бледное лицо. Серая прямая юбка. Кулаки напряженно прижаты к бокам.

– О! – только и успела сказать Чудовище.

Лицо Лаумы вытянулось, челюсть пошла вниз, неестественно отваливаясь, как хэллоуинская маска. Крик на уровне ультразвука заставил зажмуриться и зажать уши.

Что-то толкнуло Чудовище в грудь. Она качнулась, взмахивая руками и открывая глаза.

Лопата уже пролетела половину траектории, собираясь закончить свое движение где-нибудь между глаз Чудовища.

Ноги подкосились. Она упала, согнувшись. Просвистело над головой железо.

– Не трогай его! – Белобрысая кинулась на Чудовище.

Новый крик Лаумы. Ворон рывком выкинул себя из ямы. Даже на лопату не оперся. Дернул головой, точно она у него была на шарнирах – движение резкое, неправильное. Словно он вдруг превратился в куклу. Посмотрел исподлобья. Взгляд пустой. В глазах вообще ничего не было, как будто живое глазное яблоко заменили стеклярусной подделкой. Смиля никогда не подозревала, что за привычной в общем-то фразой «пустой взгляд» скрывается такая страшная правда. Медленно стекленеющая радужка, зрачок поглощает свет. И улыбка. Деревянная.

– Отвянь! – визжала Белобрысая. – Генрих мой!

Смиля успела увидеть, как к ней приближаются скрюченные пальцы с острыми накрашенными коготками. Увернулась. Удар пришелся на плечо. Изогнулась, зашипев от боли. Шоркнула лопата, врезаясь в землю около ее пяток. Смиля подпрыгнула. Выпал из кармана лапоть. Наклониться, схватить и через разбитое окно забросить в Дом. Не успела подумать – зачем. Мысль пришла – очень надо.

Присела. Лопата с хрустом вошла в землю, содрав на костяшках руки кожу. Еще бы сантиметр, и нет пальца. Ничего себе – шуточки!

– Уйди!!!

Белобрысая все же дотянулась, рванула за воротник куртки. Чудовище на мгновение задохнулась. Вспыхнули в глазах искры. Опрокинулась, подхватывая лапоть, пряча его в кулак. Получила удар тяжелым ботинком в бедро, крутанулась на месте, отбегая подальше.

– Только тронь еще! – Чудовище отступала, внимательно глядя на противницу. Драться не хотелось. Ей бы сбежать. Но что-то заставляло ее быть здесь, сжимать кулаки, выплевывать ругательства. Заставляло драться.

– Вон! – зашла в новую атаку Белобрысая.

– Лучше – уйди, – хрипло прошептал Ворон, сдувая непокорную челку, и удобней перехватил лопату.

В душе словно струна оборвалась. Никто больше не гнал, не заставлял. Она была свободна. Бежать!

– На что они тебя купили? – крикнула она уже от прудика.

– Купили за то, что ты не дашь.

Смиля перевела глаза на Белобрысую. Она была такая же противная, какой показалась в первый день. Когда это было? Вчера? Неделю назад? А может, месяц? Сейчас, наверное, немножко попротивней.

– Убирайся! – победно крикнула Белобрысая. – Это мой Дом!

– Вот заладила, – прошептала Чудовище, потирая пострадавшую руку. – Твой да твой! А вот не твой!

Она сунула руку в карман. Лапоток. Помощник! Сила против силы.

В два прыжка оказалась около полуподвального окошка.

– Помоги! – прошептала в кулачок.

Пальцы разжались. Лапоток беззвучно ухнул в черный провал.

За Домом снова зашоркала лопата. С таким рвением к утру Ворон перекопает весь сад. Тоже джентльмен удачи нашелся!

– Что ты туда бросила? – заволновалась Белобрысая.

– Гранату, – устало прошептала Чудовище. – Чтобы у тебя тут все взорвалось.

– Что ты туда бросила? – Белобрысую не на шутку затрясло.

Из подвала вылетела пестрая кошка. Она зло мявкнула, будто на закорках у нее сидело с десяток паразитов. Вслед ей что-то полетело. Камешек, что ли? Кошка зашипела, словно в нее попали. Но попасть не могли. Чудовище сама видела – камень мимо пролетел. Значит, что-то другое задело.

Откуда здесь кошка? В подвале отродясь не было кошек. Они за версту обходили Дом.

Вода в прудике плеснулась через низкий бортик. Чудовище попятилась. Кошка завопила знакомым, противным голосом.

– Что это было? – орала Белобрысая, хватаясь за голову.

– Ничего особенного, – растерялась Чудовище. Неужели подействовало? Неужели одна нечисть выгонит из Дома другую?

– Что?

Испытывать себя на прочность Чудовище не хотела. Она бы сбежала, если бы не боязнь повернуться к этой сумасшедшей спиной.

Белобрысая сделала шаг и… споткнулась. На ровном месте. То ли корень под ногой оказался, то ли камень подкатился. Белобрысая мало что не зарычала от ярости, бросилась на Чудовище. Она и успела-то всего ничего – зажмуриться и руки к лицу поднять. Белобрысая точно в невидимую стену врезалась – остановилась, согнувшись, бормоча проклятья, потерла ногу.

Больше сомнений не было. Камень. Большой, серый. Подпрыгнул и ударил Белобрысую в коленку. Чудовище попятилась. То, что Белобрысая до нее не добралась, хорошо, но кидающиеся под ноги булыжники, сама собой выплескивающаяся из прудика вода, бородатые субъекты…

Хватит!

Смиля нырнула под тополя, не сразу поняв, в какую сторону ей бежать. Да хоть в какую, только бы подальше отсюда!

Судя по грохоту, Белобрысая ухнулась всеми своими костями на камень дорожки. Ее бы еще головой в ряску опустить – вот жизнь бы стала тихая…

Не выдержала, посмотрела назад, и страх обручем сдавил горло. В окнах верхнего этажа стояла Лаума. Белая блузка, жуткая серая юбка. Ведьма, кажется, собиралась выйти прямо через окно, чтобы задавить собой тех, кто остался внизу.

Досматривать представление до конца Чудовище не стала. Это кино вполне могло обойтись и без зрителей. К тому же к Дому вновь приближался Томилов-старший. Его лицо… Да у кого было время рассматривать его лицо?

Чуть не врезалась в покореженную машину и вдруг поняла, что произошло. Отсюда пытались сбежать. Умчаться на предельной скорости. Не пустили. Затянули в свои сети. И теперь уже никуда никогда…

Врезалась в старушку. Какие-то старушки последнее время пошли неуклюжие, все норовят под ноги попасть.

– Гартенштрассе где?

– Чего? – То ли от волнений, то ли еще от чего, но со слухом наметились явные непорядки.

– Гартенштрассе, – пропела старушка.

Ярость накрыла мгновенно, в глазах потемнело, кровь ударила в голову.

– А идите вы со своими штрассами! – гаркнула Смиля. – Нет здесь таких улиц! Нет! И не было!

Старушка пожевала губами. Хотелось ее чем-нибудь прибить. Чтобы не стояла, не морщилась, не щурила глаза.

Топнула, отбив подошву, и побежала прочь. Боль иголочками пробежала по икре, скопилась в коленке.

– Гартенштрассе, – беспомощно произнесла старушка, глядя себе под ноги. – Ее еще в сорок восьмом Линейной назвали, а потом Северная Садовая, а потом Фурманова. Сейчас разве не переименовали?

«Дура!» – вспыхнуло в голове. Откуда взялась эта старушенция? Из прошлого века?

Из прошлого века.

Смиля остановилась. В лицо ударил ветерок, принеся с собой взметнувшийся песок, крики, цокот копыт по мощеной улице.

Старушки не было. Сквозняком унесло? Улетела в прошлое вместе со странными запахами и лошадиным топотом.

Попятилась. Побежала. Жуть какая!

Не чуя под собой ног, Смиля промчалась все нужные и парочку ненужных перекрестков, старательно глядя на таблички улиц.

Все в порядке. Все хорошо. Знакомые названия. Никаких изменений.

То ли от бега, то ли от самовнушения, но стало легче. Как все-таки хорошо жить на свете! Сделала небольшой крюк, вбежала в родной подъезд. Никто ее больше не путал и не водил. От нее отстали. Она была свободна!

Когда дверь за ее спиной захлопнулась, погрузив в привычный стылый полумрак парадной, Смиля обрадовалась. Подойти бы ближе к стене, погладить ладонью такой знакомый кирпич, провести пальцами по облупившейся краске дверных косяков.

Стоило сделать шаг в темноту, показалось: в этом узком пространстве она не одна. Кто-то был еще. Кто-то, что так настойчиво кружил ее по городу, то заставляя идти к улице Гоголя, то прогоняя от нее. Кто-то, из-за кого родной дом перестал быть крепостью, надежной защитой, прочным убежищем… чем он там еще мог быть?

Шорохи, запахи, легкие движения. В голову неожиданно полезли старые истории про черные пятна, красные руки, крокодилов под кроватями и Черных женщин за темными шторами. Детские страхи радостно вынырнули из небытия и довольно потерли лапками, готовые напасть, вцепиться, напитав каждый атом трепетом.

Не помня себя, Смиля проскользнула в коридорную дверь, трясущимися руками открыла замок, ввалилась в квартиру. Равнодушно звякнул колокольчик – полые деревянные трубочки глухо отозвались на прикосновение деревянного язычка.

Смиля подняла руку, чтобы остановить это долгое раскачивание. Колокольчик замер. Но тревожный звук все плыл и плыл по коридору, заглядывал в комнаты.

– Мама! – на всякий случай позвала Смиля, хотя знала, что родители на работе.

Если только чудом…

Если чудеса на сегодня и были запланированы, то появление родителей в них не входило.

Топоток прокатился у нее прямо под ногами, Смиля крутанулась на месте. Пусто. Никого. Топот словно забрался в голову, поселился под волосами.

Вот снова! И опять никого!

Взвизгнув «Ой, мамочки!», Смиля рванула в свою комнату. Паркет встал перед ней стеной. Споткнувшись о воздух, Смиля со всего маху рухнула на пол, отбив колени и ладони. Во рту появился вкус крови. Пока соображала, чем таким приложилась и не откусила ли себе язык, топоток прошел совсем близко. Под чьими-то тяжелыми ногами дрогнул паркет. Качнулся воздух. Вот-вот перед ней кто-то появится, вот-вот коснется лица, вот-вот…

Из взметнувшейся пыли возникло невысокое бородатое существо. Коротенькая тощая лапка потянулась к Смиле. Все это было настолько неожиданно, что заставило забыть о сопротивлении. Ей ничего не стоило вскочить, заорать, оттолкнуть эту руку, но она не шевелилась. Смотрела, как маленький корявый пальчик приближается и, кажется, не дышала.

Человечек вдруг остановился, в его глазах, до этого добродушно улыбающихся, появилось тяжелое презрение. Перед тем как исчезнуть, он что-то в Смилю бросил. Смиля дернулась, крепче сжимая в кулаке сотовый. Звонко цокнула о лоб сушка, весело покатилась по паркету.

Ладони стали влажными. В дрожащих пальцах зазвонил телефон.

Синеглазка? Сама позвонила!

– Ладно, я тебе расскажу, что я увидела в Доме, – забормотала она. – Может, это тебя остановит. Может, тогда вы оттуда уберетесь!

– Вера, – начала Смиля. Не сейчас. Потом. Когда-нибудь. Когда все будут живы, а на небе засияет солнце.

– Я увидела, как Генрих убивает Эрика.

– Не надо! – взмолилась Смиля.

– Просто убивает. Как на войне. Люди друг друга не знают, но все равно стреляют. Без причин. Так и они. Просто убивали друг друга, и Гера победил.

– А ты? Что делала ты? – заорала Смиля.

– Я была там и хотела, чтобы Гера убил. И испугалась этого.

– Но ведь этого никогда не случится, – прошептала Смиля. – Они не будут убивать друг друга. – И сама не поверила своим словам.

– Это зависит от меня, – холодно отрезала Вера. – Вот что мне показал Дом. Не ходи туда! И вообще – забудь! Спасайся! Беги!

Вера завизжала, словно ей вдруг стало больно. Пискнул, отключаясь, телефон.

– То ли есть надо меньше, то ли спать больше, – пробормотала Смиля, на четвереньках отползая подальше от техники, несущей с собой столько боли.

Телефон снова медленно набряк светом, завибрировал, выплевывая из динамиков позывные. Два звонка и отбой. Условный сигнал. Кто-то предлагал собраться в установленном месте. Смиля осторожно приблизилась к трубке. В пропущенных звонках значился Ворон.

Этого еще не хватало. Гера звал ее к Дому. Лопату наточил? Белобрысая обзавелась парочкой кинжалов? Хотят осуществить Верин кошмар и уже кого-нибудь укокошить?

Смиля пинком ноги отправила мобильный в угол. Он вякнул, сообщая об смс. Или отругал хозяйку за своеволие?

«Я люблю тебя» – пришло от Януса.

Миленько. Очень. Бесконечный сериал, вписанный в один неправильно длинный день. Он бы еще добавил: «И хочу умереть с тобой в один час» – тогда бы все было вообще как нужно. Кому-то там.

Смиля поискала, куда бы засунуть мобильник, чтобы он вроде как был, но, с другой стороны, немного потерялся. Выключить – примчатся выяснять, что случилось. А так – не услышала. Очень хорошая отговорка.

Лучше места, чем карман банного халата, висящего под всеми полотенцами в ванной, найти было нельзя. Обзвонись теперь!

Заворчал гром, по подоконнику застучали быстрые капли. В гости, что ли, просятся?

Квартира недовольно засопела, наполнилась звуками, электрическим перемигиванием за окном. Ага! Не нравится!

В ее комнате что-то грохнуло, и Смиля свернула по коридору к себе. Толкнула дверь. Она обо что-то ударилась, качнулась обратно, но и в этот небольшой кусочек времени Смиля успела увидеть, что в комнате все перевернуто. Опрокинутый музыкальный центр беззвучно мигает огоньками.

Смиля осторожно прикрыла дверь.

Это была чья-то месть. Кто-то забрался сюда, чтобы наказать. Она унесла домового, теперь их дом остался без охраны.

Прошла по комнатам к кухне, врубила все телевизоры и музыкальные центры. Отыскала у папы радио и его включила. Оживила проигрыватели, нашла в компьютере самую шумную музыкальную группу. Звуковая завеса выгнала из головы ненужные мысли, заставила спрятаться страх. В грохоте, множестве разговоров и какофонии звуков ей стало хорошо. Она растворилась в этом. Может, кто и звонил. Может, куда-то и надо было идти. Смиле было все равно. За окном барабанил дождь.

Глава 6

Дом, около которого…

Грохот в голове звучал и после того, как ушла полиция.

Кто залез? Почему перевернул только одну комнату, все разбил, но ничего не унес – вопросов было много. Мама пыталась убраться. Смиля этого не видела. В наушниках звучала бесконечная музыка. За ней не было слышно ничьих голосов. Особенно родительских. Они ругались.

И вдруг… как будто штору отдернули: Смиля поняла, что проснулась и что находится в полной тишине. Не открывая глаз, лежала в кровати.

Темно. Тихо.

Ночь, наверное.

Тревога ледяной волной прошлась по телу, взболтала мозги.

Тишина! Ее не должно быть! В тишине слишком хорошо слышно, что в комнате есть еще кто-то.

Смиля быстро открыла глаза и чуть не заорала от ужаса. Над ней стояла Лаума. Чуть согнувшись, разведя руки. Рукава белой рубашки вытянулись и полоскались по воздуху, словно в них было вставлено по вентилятору.

В груди что-то болезненно защемило. Неужели и правда вынимают душу? Смиля прижала к себе одеяло, отползая на подушку.

Крикнуть? Что сказать? В горле пересохло, язык распух и не шевелится.

Лаума подняла голову.

– Вы чего? – икнув на первом звуке, пробормотала Смиля.

– Защищаешься? – по-змеиному прошептала Лаума. – Помощника нашла?

– Какого помощника? – Горло дернулось, руки задрожали, захотелось завыть.

– От пары отказалась? – шипела Лаума. – От мира моего отворачиваешься?

Рот она не открывала! Слова вспыхивали в голове болезненным красным цветом. Это делало происходящее не просто страшным, а убивающее страшным. Ни шевельнуться, ни позвать на помощь.

– Воевать хочешь?

Смиля замотала головой. Мысленно замотала, сама и на миллиметр двинуться не смогла.

– Будет тебе война. И жертвы будут, – голосом доброй сказочницы вещала Лаума. – Не хочешь уйти, все забыв, значит, умрешь, прихватив свой мир. Еще много кто умрет. Из-за тебя.

Угроза была слишком абстрактная, чтобы увидеть тех самых людей, что должны уйти в небытие. Лаума прищурилась, взвешивая свои шансы на победу, и перешла к приказам.

– Прогони защитника, отдай мне жертву – и все успокоится. Миры перестанут проникать друг в друга. Все будет как раньше. Тихо.

Она выставила ладонь перед Смилей. Гладкая, восковая, без единой морщинки. Не было у Лаумы ни линии будущего, ни жизни, ни судьбы, ни здоровья.

Дышать стало тяжело, в глазах запрыгали перепуганные цветные пятна. Ведьма придвинула ладонь к Смилиному носу, и Чудовище оказалась в Доме.

Мрачная громадина недовольно пыжилась, выплевывая из окон сгустки черноты. Ночь заполняла этажи. Шаг вперед – и тьма набросится, засосет. Ночь не пуста, в ней кто-то находится. Это Ворон, он хочет убить… Напротив него – Скелет! Он готов защищаться. Ну же, не медли! Ворон открыт, он тебя не видит. Бей! Через тьму несется истеричный, разрывающий барабанные перепонки, крик. Ворон что-то бросает. Скелет неловко падает, подминая руку, голова неестественно вывернута, изо рта вытекает кровь. Глаза пустые. Он умер.

Жуткая картина заставила задохнуться. Мертвый! Скелет! По ногам мазнуло знакомым топотком. Отвлекая, путая мысли.

То ли вспомнила, то ли увидела: вихрь носится по ее комнате, сшибает мебель, крушит компьютер, музыкальный центр. Взлетает в воздух кресло, сбивает люстру. Сначала кажется, что крушителей много, десяток, но потом становится заметно, что он один. Двигается с такой скоростью, что одновременно видится во всех углах, с десятком конечностей, множеством голов. Невысокий бородатый старик со злым лицом. Длинные руки, широкие ладони. Стул падает на музыкальный центр, летит по комнате пластик.

Ладонь толкает Смилю в грудь, и она падает, но уже опять в Доме. Пол холодный, в кожу впиваются кусочки битого кирпича.

– А голова на что? – ворчит скрипучий голос. Или Смиле только показалось, что кто-то что-то сказал? – Думать надо!

Смилю с легкой отмашкой прямо по лбу бьет старичок, заросший волосами по самые брови. Тот, что пил чай. Тот, что переселился в лапотке.

Рука у него сухая и горячая. Удар получился звонкий.

– Кладу на тебя печать, – буркает старичок и уверенно топает в темноту. – Не посрами! – оборачивается он напоследок.

Но Смиле некогда смотреть на старичка. Она вертится, ей надо видеть Лауму, чтобы ведьма больше не подходила, чтобы не сделала ничего плохого.

Ее нет. Ушла? Наконец-то!

Холод пронзил иголками, заставив неестественно выгнуться, больно удариться спиной об острый бортик кровати. Квартира! Дорогая! Все закончилось? Но нет. Лаума стоит около окна, пытаясь слиться с занавеской. Черная фигура. Зловещая. Вот-вот убьет.

Она делает шаг, раскидывает руки, дико вытаращив глаза. Взгляд вынимает душу. Ветер выстуживает память. Не удержишься, сорвешься, провалишься в бездну.

Лаума подходит вплотную. Она теперь может сделать что угодно, хоть голыми руками задушить.

Но пока она просто стоит. Просто смотрит. И уже кажется, что это призрак, тень подзабытого кошмара.

Бежать!

Одевалась не глядя. Что-то брала, что-то роняла. Дверца шкафа перекошена, открыть невозможно, а там теплый свитер – видно, что на улице ветер, хлещет дождь.

Дождь… вода. Забрела в ванную, натянула халат, туго подпоясалась. Драться! Да! Она будет драться! Она выгонит нечисть! Поганой метлой всех!

Сапоги. Холодно. Улица.

Вперед! Время не ждет! Скоро все решится. В душе азарт, кулаки сжимаются. Ух, как она сейчас со всеми разберется!

Шагала, впечатывая сапоги в лужи. Чавкало под ногами. Ветер гнал в спину, светили фонари.

Дом мокрый, как курица, жалкий. С кем здесь воевать? Старые тополя, дряхлый прудик, запущенный сад с мертвыми деревьями. Покажитесь только! Последние ветки так затрещат.

Улыбалась. Долго, с остервенением. Почувствовала, как заломило мышцы лица. Сжала зубы и еще сильнее оскалилась.

Три раза прошла дозором туда-сюда. Никого.

Только суньтесь.

Никого.

Постояла под тополями. Туго затянутый промокший от дождя пояс врезался под ребра, сапоги натерли ногу. Зашумели деревья, посыпали голову Чудовища сухими листьями.

– Отстаньте! – махнула она над собой, а когда опускала руку, вдруг почувствовала, как за рукав потекла вода, как холодный озноб прошелся по спине.

Где это она?

Каркнула в тополях потревоженная ворона, скрипнуло старое дерево.

Страх закрутился в животе предощущением нехорошего исхода, упал ледяной водой в ноги, сделав их ватными, неподатливыми. Ночь подступила, заглянула в глаза.

«Что ты здесь делаешь, девочка?» – спрашивала она. Чудовище не знала, что на это ответить.

Она плотнее запахнула на себе банный халат и бросилась бежать. Прочь, прочь, прочь. Куда подевался боевой азарт? Кого она собралась побеждать среди ночи в пустом Доме?

Улица Тельмана. Как ярко светится табличка «Тельмана улица, ранее Стрелковая, ранее Герцог-Альбрехталле». Ранее, ранее. Показалось, что она сейчас нырнет в это «ранее», растворится в ночи, исчезнет.

Сунула руку в карман. Сотовый. Откуда?

Экран вспыхнул. Пропущенные звонки, эсэмэски. Кому звонить? Маме? В полицию?

Палец дернулся, посылая вызов.

И тут она остановилась. Перед ней возвышался Дом. Ее снова стали кружить. Кто-то не хотел выпускать из своей власти.

– Чудовище! Ты – Чудовище! – ревели в трубке.

Каркнула ворона. Ставшей вдруг тяжелой рукой Чудовище поднесла трубку в уху.

– С-скелет, спаси меня. Пожалуйста.

– Баженова? – В его голосе пробилась тревога. – Где ты?

– Я тут…

Из Дома выступил кто-то черный. Рука упала, не в силах больше держать тяжелый сотовый.

Кажется, она собиралась драться. А вот и противник.

Когда Скелет примчался к Дому, Чудовище сидела на ступеньках, уронив голову на колени. В первое мгновение Матвей подумал, что она умерла. На шум шагов Чудовище выпрямилась, блаженно улыбнувшись, словно вместе со Скелетом в ее мир пришло утро.

А еще были слезы. Много-много спасительных слез.

От слез голова раскалывалась. Звенящая в висках боль мешала слушать то четко проявляющийся, то уплывающий голос Матвея.

– Жрецы, хорошо известные у пруссов: вайделоты, нерути, гадавшие о погоде и возможностях рыбной ловли, тулисоны и лагашоны принимали участие в обрядах восхваления умерших.

Матвей перевернул страницу, посмотрел оборот и, не найдя там ничего интересного, вернулся.

– Что у нас есть еще? – спросил он книжку и тяжело вздохнул. – Добрые духи дома кауки, благожелательные людям женские духи дейве и лауме, бог вражды Жалус, ведьмы раганы и духи, вызывающие кошмары и наваждения, – мани. О! Они!

Смиля всхлипнула и устало откинулась на подушку. Они уже давно и безрезультатно пытались понять, кто так зло над ними подшучивает. Одни вопросы и никаких ответов.

– Ты понимаешь… – стучала зубами о край стакана с водой Смиля, – ты умер. Там!

– Это всего лишь сон.

– У меня раньше не было таких снов. – Смиля упала горячим лбом в подтянутые к животу колени.

– Тебя напугала эта тетка. Ходит, глазами вращает. Какие после такого сны? Только кошмары.

Матвей тушевался. Он не очень представлял, что теперь делать с гостьей. Как все мужчины, терялся перед женскими слезами. Вроде бы все аргументы приведены, пора бы уже и успокоиться, а она все плачет и плачет. Стакан чуть не сгрызла. То положит голову на подушку, то в клубок свернется. А ну как в обморок грохнется? «Скорую», что ли, вызывать? Сумасшествие налицо – гуляла по городу в банном халате.

Смиля вскинулась, с ужасом посмотрела в такие спокойные, как ей казалось, глаза Матвея. Он ни о чем не догадывается! Ему надо все немедленно рассказать!

– Ты знаешь, почему Вера больше не ходит в Дом? – прошептала быстро.

– Почему? – поморщился Матвей.

– Она видела, что в Доме погибнет Янчик. И что в этом будет виновата она!

Кривая ухмылка застыла на лице.

– Он, что же, для этого должен из окна выпрыгнуть?

– Дом сам заставляет нас драться! Ворон уже бегал за мной с лопатой. Если появишься ты или Ян, он нападет на вас. Как на войне – наша армия и армия противников. Он теперь выступает на вражеской стороне.

– А мы? – быстро спросил Матвей.

– И мы на какой-то, – скисла Смиля. Она быстро уставала. Ухитрялась дремать между фразами.

Матвей захлопнул книгу.

– Ну ладно, предположим, Ворон охмурил хозяйскую дочку, и она ему показала карту острова сокровищ. Он выкопал три черепушки, пять обломков и один горшок с прахом. Куда он с этим барахлом денется? В ломбард? Его обманет первый встречный. Все находки надо нести в полицию, а он туда не пойдет. Это тупик.

– Значит, он пойдет к тебе или Янусу, и вы подеретесь. – Смиля подпрыгнула на месте. – Слушай! А может, он все это делает специально? Обманывает Белобрысую. Сдалась она ему? Все узнает, все разведает и к нам придет.

Матвей оглядел комнату, прикидывая вероятность появления здесь Ворона.

Узкий пенал плохо освещенного пространства. Кушетка, книжные полки, стол, встроенный шкаф, полуоборванные темно-красные шторы, пыльный плафон, пыльный ковер с парой медалей и россыпью значков (Матвей занимался борьбой?), в голове кушетки вместо подушки продавленный когда-то мягкий, а теперь кирпично-твердый мишка.

– Маловероятно. Гера болтун, но не актер, он на этих сокровищах помешан. С самого начала хотел что-нибудь найти. И судя по твоим словам, девчонка его здорово зацепила. Иначе бы он не стал на тебя кидаться.

– Ге-ра, – на последнем издыхании истерики всхлипнула Смиля. – А почему ты нас Лауме представлял по кличкам? Янус хотел по именам, а ты его опередил.

– Так спокойней. Помнишь, в «Волшебнике Земноморья»? Знать настоящее имя человека – значит подчинить его себе. А так, по кличкам, – никакой силы над тобой никто иметь не будет.

– Какую силу могут иметь над нами их боги? – взвыла Смиля. – У нас своих – веником не разгрести! Помнишь, Янус в Доме сушки бросал, домовых кормил? А потом пришел ко мне, в блюдце молока налил, и его кто-то выпил. И лапоть. Дед сидит, чай пьет. И я даже не знаю, что произошло, – он заставил меня взять лапоть и в Дом его отнести. А в лапте – домовой. Из моей квартиры. И я это сделала! Словно кто под локоть толкал. Сказки, да? Про курочку рябу? Нафаня, Кузька – они все были другими! С чего все началось, если никто никому ничьих имен не говорил? Янус сказал – сначала мы прогоняли, теперь нас прогоняют. Кому мы помешали? Дед этот ночью… Лаума все твердит про каких-то защитников. Родичи у меня ругаться стали. Это потому, что я у них оберег забрала и домового из квартиры увела. И я уже не знаю, куда идти, и… и… А сегодня – я отлично помню – сама собралась, сама пошла. Драться. С кем?

Слез больше не было, Чудовище обреченно всхлипывала, мечтая о минутной передышке. Чтобы не думать. Чтобы не знать.

– Действительно… – пробормотал Матвей и завис.

Душевно так завис, минут на пять. Смотрел в свою волшебную книгу, дул в кулак, бегал глазами по окрестностям. Потом что-то у него в компьютере перегрузилось, и он вернулся к действительности.

– А знаешь, ты права. Даже красивые женские головы способны генерировать мудрые мысли.

Смиля решила на глупости не реагировать. Пускай он ее хоть горшком называет, только в печку не кладет.

– Если американцы у себя там проводят Хэллоуин, каких духов они могут встретить? Гоблинов, гномов, орков. А если тот же праздник отмечают у нас? Вряд ли гоблины берут у себя путевку на устрашение славянских дурачков в деревне. Нет, к нам, как на Ивана Купалу, приходят наши – домовые, лешие, банники, сенники. Еще русалки с бабками-ёжками. Потому что они у нас всегда были. А в нашем Калининграде изначально были пруссы со своими духами и богами. Потом уже здесь потопталось христианство, но духи-то остались. И вот сюда приехали русские, всякие там бабки из деревень, и в лаптях привезли своих домовых, сенников и банников. Вроде бы тоже нечисть. Но вряд ли они так уж мирно отнеслись к завоеванным коллегам.

– Но ведь было-то все тихо! – по новой взвыла Смиля. – Чего она вдруг?

– Значит, не вдруг, а по причине. Что произошло?

– Ворон клад стал искать.

– Нет.

– У Дома хозяин появился.

– Возможно. Перед этим было два хозяина, и каждый оставил Дому свою жертву. У музыкантов кто-то из окна выбросился, генерал застрелился. От новых они тоже ждут жертвы.

– Вот пускай и берут! – заторопилась Смиля.

– Не могут. Им кто-то мешает.

– Мы, что ли?

Несерьезно так сказала, легкомысленно. Взгляд Матвея заставил замереть. Он соглашался. И даже был весьма доволен, что Смиля обо всем догадалась сама.

– Да мы им просто надоели, – попыталась поддержать легкий тон Смиля. Но слова ее легли тяжелым камнем. И она вновь ощутила нарастающую тревогу – будет что-то плохое.

– Или у нас появилось что-то, что им не понравилось, – изрек Матвей – вот уж кто не собирался паниковать.

– Что это у нас появилось, чего раньше не было?

Смиля закрыла глаза и откинулась на кровать. Понятия она не имеет, что такого у них появилось. И думать ей об этом не хотелось. Ей хотелось слушать. Умного, сильного, ловкого Скелета. Пускай он решает. Пускай он говорит. Да пускай хоть просто книгу читает. До заката. А потом и до рассвета. Родители искать не будут. У них сейчас другие проблемы, они ругаются.

– Ах, вот в чем дело! – простонал Матвей. – Эта девчонка!

– Белобрысая?

– Она понравилась Ворону. Вот с чего все началось. Ты говорила про пары. Ворон пару нашел, и Дом ему открыл свои клады. Ну, третий столб от заката, пятая колонна от рассвета. Подо львом.

Смиля кивнула, а организм еще и судорожно вздохнул.

– А при чем здесь пара?

Матвей глубокомысленно пролистал книгу. Потом еще пролистал. Потом быстро прогнал страницы между пальцами.

– Понятия не имею, – наконец честно признался он. – С одной стороны, пара – это сила. А с другой, пара – это «слабое звено».

– Почему – слабое?

– Любовь, так же как и любое увлечение, делает человека слабее, – углубился в философские выкладки Матвей. – Один ты сам за себя отвечаешь. Хочешь – жертвуй свой жизнью, хочешь – себе оставь. А когда рядом с тобой кто-то, ты уже за него отвечаешь, и твоя жизнь уже вроде как не совсем твоя. Все эти дети, жены – их тут же берут в заложники, и герой вынужден делать то, что в нормальной жизни никогда бы не сделал. А будь он один…

Смиля глядела в окно. День набухал. Он был такой чисто отмытый после вчерашнего дождя, такой радостный, что на этом фоне ее персональная трагедия виделась особенно болезненной.

– А может, она хочет нас принести в жертву? – прошептала Смиля. По-другому привязанность к Дому она объяснить не могла. – Ты не знаешь, человеческие жертвы древние пруссы приносили?

– Конечно, приносили, куда без этого? – пробормотал Матвей. Теперь и он смотрел в окно. И лицо его при этом не выражало ничего хорошего.

Лаума! Она. Больше некому здесь гадостями заниматься. Стоит рядом, пудрит мозги. Как там сказал домовой? «Грязные мысли!» Вот и сейчас у Матвея мысли были такие – грязные. По лицу видно.

Смиля бросилась к окну. Через двор шел Янус. Шел быстро. Уверенно. Он знал, куда и зачем идет. Вернее – кто-то ему об этом сказал, толкнул под локоть, нашептал в темноте.

– Не открывай! – взмолилась Смиля. – Не делай этого!

Звонок домофона заставил вещи в квартире замереть. Хорошо, что нет родителей, – вот был бы трам-тарарам. А так – нет их, в очередной поход укатили. Скелет самостоятельный, часто бывает один.

Матвей отодвинул Смилю к дивану. Она зажмурилась, пытаясь успокоиться. Это же Янус, добрый старый Янус. Что опасного в нем может быть?

– Да? – медово пропел Скелет в домофонную трубку. – Нет. Сплю. Не видел. Не сейчас.

И отключился. Посмотрел на побледневшую Смилю.

– Тебя ищет, – победно сообщил он. – Уверен, что ты у меня.

– Его Лаума прислала.

– Зачем?

Так бывает. Что-то неприятно-болезненное сжимается в груди, бездомный щенок скребется, поскуливает. И такое чувство, что ты что-то упустил. Должен был сделать – но нет, память в истерике бьет тарелки с кластерами информации, устраивает образцово-показательный скандал с переворачиванием шкафов. Тревога расползается по венам, забирается в кончики пальцев, до ломоты.

Прячась за шторой, Смиля изучала стоящего в подъезде Эрика, и тянущая тоска выворачивала душу.

– Надо идти к Ворону, узнать, что произошло, – решительно произнесла она. – Надо действовать. Что-то делать. Нельзя сидеть.

– В обеденный перерыв пойдем. Мы на осадном положении, – Матвей кивнул в окно. – Если ты, конечно, не передумала и согласна с ним встретиться.

Янус устроился на лавочке во дворе. Вольготно так расположился, будто собирался проторчать здесь весь день. Набирал что-то на своем мобильном. Запел сотовый.

Янус искал Смилю.

– Подскажи мне, почему мы ему тебя не показываем? – пробормотал Матвей.

– Не знаю, – мотнула она головой. – Я вдруг испугалась. Нет, я уверена – вам нельзя встречаться. Будет плохо. Смерть. Не хочу, чтобы с тобой что-то произошло! Правда! – И чуть не добавила, что любит. Любит и хочет, чтобы спас. Он – больше никто.

– Да что ты! – Матвей не верил. Он был из породы недоверчивых.

Сотовый брякнул, сообщая об смс.

«Я тебя люблю».

Смиля развернула телефон экраном к Матвею. О! Она хорошо знала эту ухмылку, этот оскал. Злится. Да она сама готова Эрика порвать. Зачем он это делает?

– Что же ты ему не отвечаешь? – процедил Матвей сквозь зубы. – И при чем здесь я?

– Ты когда-нибудь замечал, чтобы Янус меня любил? – поинтересовалась Смиля, понимая – все напрасно. Ни от кого она не спасется. Все кончено.

– Вчера заметил.

– И что?

Снова эта ухмылка. Холодная. Равнодушная.

– При чем здесь я, если у вас любовь?

Неделя, три, месяц – вернитесь. Всего два дня назад еще было хорошо. Они сидели на третьем этаже Дома, часами молчали, смотрели закаты, Скелет играл на губной гармошке, Ворон заваривал кофе, Янус что-нибудь вещал. Они были равны. Им было хорошо вместе. Они спасались от долгого пустого лета в грязном уюте Дома, бежали от мира. И вот теперь их мир рухнул. Им никогда не быть вместе, не сидеть, не слушать, не смотреть. Матвей не простит Смиле смс от Эрика. А Янус не пустит Матвея вперед себя. Все закончилось. Они проиграли.

Смиля встала, сунула ноги в сапоги, подтянула спадающие треники (и футболку и кофту со штанами выдал Матвей), вышла на лестничную клетку. Скелет не останавливал ее. Это было правильно. Дурацкое чувство, что ты нигде больше не будешь спокоен, что тебе никто не рад. Ударила ладонью по холодному кафелю, но от этого стало только больно и обидно, горечь не прошла.

Выбралась на улицу и, глядя четко перед собой, зашагала через двор.

«Меня нет, меня нет, меня нет…» – как заклинание про себя бормотала Смиля. Глупое лето! Завершись!

– Привет! – услышала она голос Януса. – А Матвей сказал, тебя нет.

– Не зови его по имени! – заорала Смиля, стискивая кулаки.

Убила бы глупого, непонятливого дурака. И остановилась, глядя на встающего Януса.

Что с ней? Откуда столько злости?

– Не трогай ее! – вырвался из подъезда Матвей. – Это все ты! Это не она.

Чудовище успела обернуться. Всегда спокойный, всегда осторожный Матвей сейчас клокотал от ярости. Он налетел на Януса, сбивая его с ног. Привставший со своего места Эрик потерял равновесие и ухнул спиной вперед через лавочку. Что-то звонко цокнуло, словно его голова встретилась с камнем. Взметнулись переплетенные ноги.

– Остановитесь! – перепугалась Смиля.

Она никогда не видела такой драки. Страшной, остервенелой. Бывшие друзья молча катались в грязи, нанося друг другу глухие удары. Они даже не пытались встать. В ход шли ноги, кулаки, зубы. Смиля сунулась разнимать. Но ее затолкали, чуть саму не сбив с ног.

Кто-то прошел. За спиной? Рядом? За дерущимися? Смутная тень. В памяти задержалась улыбка на веселом моложавом лице. И окрик: «Жми, ребята!»

Показалось? Никого нигде нет. Пыхтят уже уставшие мальчишки.

Секунда, и что-то откинуло их друг от друга.

– Я тебя убью! – первым взвыл Эрик. Черное перепачканное лицо. По скуле бежит кровяной след.

– Сначала сдохнешь ты! – коротко бросил Матвей. Языком ощупывает зубы. Левой рукой трет плечо, кривится. Белая домашняя рубашка порвана.

– Не дождешься! – Эрик сплюнул. Красный сгусток утонул в месиве под ногами. – Тебя пропущу.

– Только сунься к ней!

Смиля не выдержала. Задохнулась, перед глазами скакнули радужные чертики.

– Вы оба идиоты! – От ярости ее согнуло пополам. Она кричала, потрясая сжатыми кулаками. – Слышите? Оба! Ненавижу! Всех! Придурки! Не подходите!

Гнев серыми пузырьками взорвался в голове. Ничего не видя и не соображая, она помчалась. Куда? Домой. Как ей хотелось оказаться дома, закопаться в подушку, укутаться в одеяло. Не видеть. Не слышать. Происходящее было невозможным. Скелет с Янусом не могли драться. Ворон не должен кидаться на нее с лопатой!

Дом выступил из тополей, как проклятие. Она опять была на улице Гоголя, черная громада снова нависала у нее над головой. Между деревьями пробежала цветная кошка. Она нервно вздрагивала, шерсть на загривке вставала дыбом, будто перед ней выступала свора собак, хвост дергался. Она болезненно мяукала. И все кружила, кружила вокруг деревьев, проявляя все признаки бешенства.

«Мяу!» – завопила еще одна кошка под ногами Чудовища. Трехцветный зверь заставил ее переступить порог тополей, уйти за кусты.

Вода в прудике бурлила, словно там резвилась возмущенная желаниями старика золотая рыбка. Коты наступали. Смиля пятилась к Дому.

Третий кот выскочил из подвала, отряхнулся, задрал хвост, кончик которого по-боевому дернулся. Вслед ему полетел камень, и кот отпрыгнул, зашипел, выпустив когти.

Плеснулась волна. Смиля отступила, а потом перестала отступать, поскользнувшись на ряске. «Сейчас будет холодно», – только и успела подумать, прежде чем оказаться в прудике. Взметнулись потревоженные водоросли, тяжело опутали ноги и руки, быстро промокшая одежда потянула вниз. Она все ждала, что вот-вот падение закончится, что она коснется дна и сможет подняться.

Дна не было. Она погружалась, не в силах дернуть ни рукой, ни ногой. Вокруг была зеленоватая мутная вода. Медленно всплывали двойные листики ряски. Тонкие прозрачные корешки у нее были как ножки. В зеленом бальном платьице ряска танцевала свой первый танец. Дамы… кавалеры… они кружились, кружились…

Смиля заметила движение. Мимо проплыла девушка. Длинные зеленые волосы, зеленые глаза, белое фарфоровое личико. Водяная девочка улыбнулась и протянула руку, желая коснуться пальчиком лица Чудовища. Изображение вдруг качнулось, поплыло. Рука водяной девочки стала огромной. Она жестко схватила Смилю за плечи и глубже погрузила в воду. Из легких взволнованными пузыриками вышел последний воздух. Потом ее ударили, дернули, и мир превратился в один огромный воздушный колокол. Воздуха, в котором может хватить только на одного человека. Второму не поместиться.

Смиля тяжело кашляла, отпихивая чужие руки. Но держали ее крепко. И она билась, теряя последние силы.

– Все, все… тише, тише… Все хорошо… Тише…

Она устала. Из желудка вышла болезненная водяная отрыжка, и Чудовище обвисла на худом костлявом плече. Всхлипнула.

– Ну, что?

Грязный, мокрый, злой Янус стоял рядом и смотрел на Дом. Через правую скулу шел свежий рубец. Он кровоточил, пачкая воротник рубашки.

Чудовище отлипла от плеча Скелета. В его глазах была тревога. Он испугался за нее?

– Что… произошло…

Желудок сжался, рот наполнился кислой слюной.

– Пришел Ворон, и ты прыгнула в пруд, – спокойно объяснил Янус.

– Дура! – дернул ее за плечи Скелет. – О чем ты думала? О чем? В следующий раз – убью.

– Я споткнулась, упала, – пробормотала Смиля, с трудом вспоминая виденное – котов, водяную девочку, танцующую ряску.

– И Ворон тебя немножко подержал под водой? Он тебя утопить пытался.

– Ворон?

Стало холодно, поднялся ветер. Зашумели, заволновались деревья. Скоро осень, в школу. Как в потусторонний мир. Не спрятаться, не скрыться, не убежать. Как и от Дома с его призрачными обитателями.

Вода противными ручейками текла между лопаток, ветерок холодил голову. Мокрая ткань терла сбитую коленку.

– Не оставляй меня, пожалуйста, – прошептала она, тычась лбом Скелету куда-то под подбородок. Судя по жесткости, она уперлась в ключицу.

– Я его убью, – пообещал Скелет. Он собрался ссадить Чудовище с колен и немедленно идти приводить угрозу в исполнение.

– Не уходи!

Крик получился неожиданно звонким и очень громким. Не помня себя, Чудовище вцепилась в руку Скелету. Вцепилась намертво. Костяшки пальцев побелели, а Скелет болезненно поморщился.

– Да не иду я никуда, – попытался он освободиться от ее захвата. – Сиди ты спокойно, а то опять свалишься. Я как чувствовал, что опять что-то случится. Кто б сомневался, что ты попрешься к Дому. Тебе здесь медом намазано?

Он потянул с себя куртку, но Чудовище крепко держала и куртку тоже. Оставалось только перекинуть свободный край ей на плечи.

– Ну-ну, все… Хватит, – неловко утешал Скелет. Он похлопал ее по коленке, но негнущиеся пальцы сделали это грубо, и он спрятал руку за спину.

– Не… бросай меня, – Чудовище снова прильнула к Скелету.

Никогда не отпустит, ни за что. Надежный, верный, свой. Любимый…

– Сидите! – у них над головами тяжело вздохнул Янус. – Я все понял. Мне Скелет рассказал. Думал, чушь. А теперь…

Он пошел через кусты. Ветки тяжело захрустели у него под ногами.

– Мы всех выгоним отсюда, – пообещал Янус и с грустью посмотрел на торчащую из окна балку. Их пиратский бриг, их мир, их сокровища. Никто не смеет трогать истинных хозяев Дома. – Даю слово. Все станет как раньше.

Всхлипнувшая Чудовище подняла лицо от мокрой рубашки Скелета.

– Не станет, – покачала она головой.

Янус улыбнулся своей хитрой улыбкой. Он не терпел возражений. Он всегда добивался своего.

Кусты за ним сомкнулись. Следом, шаг в шаг, протопал моложавый человек, худой, верткий, с черными, гладко зачесанными волосами.

– Кто это? – булькнула Чудовище, сплевывая набежавшую кислую слюну.

– Где? – нахмурился Скелет.

– За Янусом идет. Высокий такой.

– Нет никого.

– Как это нет, когда – вон? Через кусты ломится.

– Никто не ломится, все давно ушли.

Человек напоследок обернулся и подмигнул Чудовищу. «Жалус» – всплыло в ее голове.

– Жалус, – повторила она.

– Кого жалко? – не понял Скелет. – Этих уродов? Нашла кого жалеть…

– Его зовут Жалус. – Чудовище с тревогой глянула в лицо Скелета – не смеется ли? – Он кто?

– Бог вражды. – Скелет и не думал шутить. Он был скорее уставший, чем веселый. А теперь еще и с тревогой смотрел на Чудовище, видимо, опасаясь, что у нее поехала крыша. – Я тебе читал утром.

Что-то жужжащее поселилось в сердце – тревога вперемежку с болью безысходности. Ужас сорвал ее с колен Скелета.

– Он был, когда вы дрались, – закричала Чудовище. – Это все из-за него!

Жалус исчез, Януса тоже не было. Вошел в Дом? Отправился вокруг?

– Кто был? – Скелет смотрел на нее с сожалением. Не каждый день знакомые у тебя на глазах теряют рассудок после купания в пруду с ряской.

– Наглый такой! С улыбкой, – торопилась Чудовище объяснить, путаясь в словах. – Сам говорил – бог раздора. Это он вас поссорил! Он сейчас и Януса поссорит…

С кем? Додумать не успела, побежала к Дому.

– Янус сам кого хочет с кем хочешь поссорит, – буркнул ей в спину Скелет. Меньше всего он сейчас взялся бы переживать за Януса.

Чудовище склонилась над полукруглым оконцем подвала. Кошка вылетела из темноты, расправив когти. Чудовище успела отклониться. На лету зверь цапнул ее за куртку Скелета и недовольно мяукнул. Второй прыжок более удачный, и кошка уже рвет когтями ногу. Неожиданная острая боль.

– Ах ты тварь!

Скелет ребром ладони саданул по меховому тельцу. В кошке что-то хрустнуло. Скатившись с Чудовища, она еще попыталась извернуться и оцарапать обидчика. Но промахнулась снова.

– Где она? – Чудовище не успевала оборачиваться.

– В подвал прыгнула.

– Там Янус!

– Они здесь взбесились, что ли?

Два других кота выбежали из-под тополей. Хвосты задраны, зубы ощерены, шерсть на загривке дыбом.

– Из-за спины не выходи, – скомандовал Скелет, поднимая кусок кирпича.

Зверь прыгнул. Кирпич ударил ему в грудь, отбрасывая назад. Второй, увидев, что собрат повержен, юркнул в кусты.

– Куда он делся?

На земле перед домом никого. Неужели раненый кот так быстро сбежал?

– А черт его знает, – пробормотал Скелет. – Провалился сквозь землю.

Внутри Дома посыпались камни. Стены задрожали, отдаваясь недовольным эхо.

– Черт! – снова выругался Скелет, пытаясь рассмотреть, что происходит. – Кто-то специально кидал камни в стену. Один вылетел со второго этажа. Чья-то дьявольская рука направила его прямо на Чудовище. Скелет вовремя оттолкнул ее. Камень рассыпался меловой крошкой, мелкими осколками застучал по ногам. Как же больно!

– Они там!

Скелет помчался по внешней лестнице. Первый этаж, второй. Она словно бежала вместе с ним, видела каждую ступеньку, каждый поворот. Но сама не сдвинулась с места. Со второго этажа вылетел еще один камень. Чудовище прижалась к стене – так в нее из Дома не попадешь.

Шурх, – тяжелым вздохом напомнил о себе подвал. У Чудовища под рукой точно кто вздохнул… коснулся колена, прошел, задевая ногу в ботинке.

Медленно, боясь сломаться в коленях, Чудовище присела перед полукружьем окна.

– Кто здесь?

В подвале темно, сыро, каждый поворот таит в себе опасность. Вспомнился сон. А потом еще и слова Синеглазки. «Янус будет драться с Вороном, и я захочу, чтобы он победил». Драться насмерть.

Синеглазка!

Чудовище пощупала карманы. Сотовый. Не ее, Скелета.

Нежданова, Нежданова… где же номер?

Вызов остался без ответа. Эсэмэска. «Твой сон сбывается. Они дерутся».

Оторвала глаза от экрана и чуть не заорала. Лаума довольно щурилась. Рядом с ней Жалус. Пришли собирать урожай. Один – ненависти, другая – человеческих душ. И вид у них был такой, словно свою добычу они уже получили. Жертва богам принесена.

– Янус!!! – в ужасе заорала Чудовище, прыгая в подвал. Где-то здесь должен быть лапоток. Домовой! Выручай!

Всегда темный подвал сейчас вдруг оказался неплохо освещен. Чудовище никогда не могла сама пройти по этим ступеням, ее всегда тащил Ворон. Но сейчас она справилась и без него.

«Защитника нашла?» – вспомнила она злой окрик. Да, защитника!

Первый этаж пуст и гулок. Летает потревоженная пыль, заметает беспорядочные следы. Второй.

– Куда ты! – дернул ее к себе Скелет. – Он там камни кидает.

Чудовище сжала холодную костлявую руку.

– Домовой. Он поможет.

В угол перед лестницей вмазался увесистый булыжник, отскочил к другой стене, тяжело запрыгал по ступенькам. Чудовище переступила, пропуская кирпич.

– Генрих, ты где? – закричали с улицы.

Белобрысая волнуется. Как трогательно.

– Иду! – отозвались сверху.

– Там никого не было! – беспокойно прошептал Скелет. – Откуда она пришла?

– Ее тоже позвали! Как и меня.

Вот чего сейчас меньше всего хотелось, так это драться с Белобрысой. Ей вообще не хотелось ни с кем драться.

– Она его назвала по имени.

– Я услышал.

Наверху прошуршало.

– Снежан, чего ты?

Скелет рванул вперед. Коридоры, комнаты, пыль забивается в нос, от нее чешутся глаза.

– Козел! – с чувством произнесли рядом.

Чудовище в ужасе закрыла рот ладошкой. Янус сидел на полу. К предыдущей царапине добавилась новая, губа разбита, на голове запеклась кровь.

Поискала по карманам. Одежда после купания мокрая, противная. Носовой платок тоже мокрый. То, что нужно!

Она присела перед Янусом, осторожно оттерла лицо.

– Я этого козла найду и на тряпки порву, – прошептал Янус и медленно поднял глаза.

– Осторожно! У него здесь все заминировано!

Под потолком зашуршало. Она успела только втянуть голову в плечи. Скелет двумя руками налетел, отталкивая. Чудовище проехалась по полу, обдирая ладони и колени. И тут же оглохла от грохота, задохнулась в клубах пыли.

– Не попал, – прошептал Янус, закрывая глаза.

Собранная из досок полка у него над головой опрокинулась, камни разлетелись по полу. Если бы Скелет не оттолкнул… Это была бы верная смерть.

Камни засыпали ноги Янусу, он ими даже не пытался шевелить.

– Ты что, совсем? – прошептал Скелет. Кровь отлила у него от лица, и оно стало нехорошего серого цвета.

– Он сказал, что не придет, если вы уйдете. – Янус улыбался разбитыми губами. Выглядело это ужасно.

– Ворон? – коротко уточнил Скелет.

– Он уже нашел свой клад. А Дом останется моим. Мы договорились.

Янус закашлялся, в уголке рта появилась кровь. Жалус присел на подоконник. Чудовище забыла, как дышать.

– Подавись своим Домом, – выплюнул слова проклятья Скелет. – Идем отсюда, – дернул он Чудовище.

Но она не двигалась. Это было невозможно. Янус хотел ее убить? Добрый, внимательный, всегда снисходительный Янус? Сейчас он сидит, придавленный камнями, не в силах шевельнуться, и они его бросят? А если он себе что-нибудь поломал? Он же не сможет выбраться самостоятельно.

«Мышка, мышка…» – мысленно взмолилась Чудовище своему помощнику.

Жалус перестал ухмыляться, медленно растворяясь в воздухе. В коридоре еле слышный топоток. Сейчас все пройдет.

Чудовищу показалось, в ее теле что-то хрустнуло, когда она склонилась, чтобы раскидать камни, засыпавшие Януса. Ее покровителям не нравилось, что она так поступает.

– Что ты делаешь? – потянул ее назад Скелет. – Он собирался тебя убить.

– Это не он. – Камни были тяжелые, спина уже болела. – Местные заставляют его так поступать. Жалус, Лаума – это они!

Скелет выругался сквозь зубы, схватил Чудовище за плечо.

– Это ты на том свете будешь апостолам рассказывать, кто и за что тебя убил. А сейчас уходить надо. Он здесь, может, еще двадцать ловушек понаставил. Ворон всю ночь колдовал.

Чудовище смотрела на Скелета, пытаясь понять, чьи это слова: собственные или их ему нашептывает злобный Жалус, еще не напившийся сегодняшними драками.

В наступившей тишине послышался хруст шагов по гравию центральной дорожки.

Скелет отпустил Чудовище. Теперь все смотрели в окно, не зная, кого им на этот раз встречать.

Глава 7

Дом, перед которым…

– Убирайтесь! Ваши игры закончены! Сколько раз повторять? Или мне с полицией прийти?

Томилов-старший был в ярости.

– Ко мне пришла дочь, сказала, что вы здесь устроили настоящую войну. Завтра я подписываю документы и вообще обнесу этот дом колючей проволокой.

Томилов стоял около искореженной машины. Только сейчас Чудовище поняла, что машина его. А еще она поняла, что сейчас случится непоправимое.

– Я знаю ваши имена! Я пойду в полицию. Буду говорить с вашими родителями! Ни в одном городе мира такое бы не допустили!

Чудовище вглядывалась в тополя. Там наверняка стоит армия. Там Лаума и Жалус, барздук и мани, те, что кошмарами заведует. Они двинули вперед солдат.

– Стойте! – высунулась из окна Чудовище. Тела не чувствовала, руки-ноги похолодели.

А еще она знала, что сейчас навстречу выступит другая армия. И это не будет невинным противостоянием.

– Ага! – Томилов поднял голову. – Смиляна Баженова. Я уже заходил к тебе домой. Это хулиганство!

И он пересек границу тополей.

– Нет!

Она швырнула подвернувшийся камень, чтобы остановить. Она не хотела попадать.

Камень выбил из рук папку, белыми птицами взлетели бумаги.

– Полиция! – завопил Томилов, приседая.

– Смилька! Ты чего? – кинулся к ней Скелет, стащил с подоконника.

– Он назвал мое имя, – прошептала Чудовище.

– Подумаешь! – заорал Скелет. – Ты его чуть не убила.

– Она теперь знает мое имя! – Слезы потекли лениво, обреченно.

– Что это?

Скелет напряженно вглядывался в окно. Там продолжали лететь камни, обиженно стонало железо – кто-то вновь долбил по «Ниссану».

– Хулиганье! – вяло сопротивлялся Томилов. – В колонию захотели?

Чудовище со Скелетом стукнулись головами, привставая, чтобы выглянуть.

Дом, должно быть, обзавелся десятком рук. Камни летели отовсюду – из подвала, из окон этажей и даже из кустов. Томилов отползал, не забывая собирать свои листочки. Камни ложились около его рук, ног, но в него самого не попадали.

– Он его прогоняет! Смотри! – завопила Чудовище.

Томилов подобрал последний листок. Громко выругался.

– Я вас отсюда выкурю! – пообещал он. – Считайте, что свой срок на будущее вы уже заработали.

Он стал укладывать бумажки в папку. И вдруг лицо его озарилось прыгающим светом. Чудовище испугалась, что он сейчас упадет и начнет биться в истерике. Но это всего лишь горела бумага. Листки в папке вспыхнули и тут же превратились в высокий костер. Томилов успел отбросить папку.

– Черт! – кажется, он стал понимать, что к чему. – Черт! Черт! Черт!

Споткнулся, чуть не упал, вскочил в припаркованную машину. Машина завелась, дернулась, не слушая руля, задела стоящий «Ниссан», обещая стать продолжением свалки на улице Гоголя, резко сдала назад, ухнула в колдобину, шваркнула днищем, развернулась и помчалась к улице Тельмана, ранее Стрелковая, ранее Герцог-Альбрехталле.

А навстречу ему, как ясно солнышко на свидание к ясному дню, шагала Синеглазка. В нарядном платьице, в блестящих туфельках, с улыбкой на лице. В руке сумка, а там наверняка термос с кофе и пакет с пирогами. К ним шла сама хозяйственность. Такую ни один Дом не погонит.

Белые начинают игру и выигрывают за три хода.

– Нам здесь только Ворона теперь не хватает, – прошептал Скелет и покосился на Януса.

– Она идет? – прошептал вожак, оживая.

Ну, конечно, Янусу обещали Дом. Не будет же он здесь один Ему нужна хозяйка.

Солнце перевалило зенит и катило свои откормленные масленые бока ближе к закату.

Скелет выудил из кармана телефон.

– Как вариант, – пробормотал он, быстро нажимая на клавиши. – Что же я сразу не понял – это же Троя. Древняя Греция. Боги через людей решали свои проблемы.

– Троя? – прошептала Чудовище. Момент осознания холодком прошелся по затылку, стылой каплей упал в лопатки, стек ниже, мурашками пробежал по ногам.

– Что-то типа того. Из-за богов люди поругались, началась война. Боги быстренько разделились и стали играть за разные команды.

– Кажется, причиной ссоры была красавица Елена, – ехидно сообщила Чудовище и сама себя перебила: – Белобрысая урод. Тоже мне – добыча!

– Ворону не нужна девушка, – качнул головой Скелет. – Ворону нужен клад. И он его, судя по всему, здесь нашел.

– А богам что нужно? – с вызовом спросила Чудовище. Кто бы знал, как она устала решать эту проклятую головоломку.

– Богам нужны жертвы, – подал голос Янус.

Все посмотрели друг на друга. Жертв было принесено достаточно. Что еще потребуется?

– В любой войне каждый сам за себя, – Скелет нехорошим взглядом смотрел на Януса. Он ему не верил. Он ждал подвоха. Янус всегда был вожаком – умнее, сильнее. Скелет предпочитал молчать. Но после всего случившегося – кто теперь главный?

– Не каждый, – сказала Синеглазка и поставила около ноги хозяйственную сумку. Над Янусом не склонялась, над его царапинами не охала. Прямо вдовствующая королева, а не Синеглазка. Сидение дома пошло ей на пользу.

– А как же дружба? – глухо спросила Чудовище.

Янус зашевелился, пощупал камни под ладонью.

– Дружба дружбой, а служба службой.

Нет, он не стал кидать в бывших друзей камнями. Он пока просто сел. Как будто появление Синеглазки прибавило ему силы.

– Что ты хочешь сказать? – холодно уронил на вожака Скелет.

– А то, что в этой войне нет союзников, – ответил Янус. И еще улыбнулся. По-доброму так, приветливо. – И друзей тоже. У каждого за плечом свой персональный бог, и мы не знаем, кто в каких у них там, – он многозначительно глянул в потолок, – отношениях.

Чудовище передернула плечами. Что касается ее стороны – сомневаться не приходилось. Про Ворона с Белобрысой – тоже все было понятно. А Янус? Вдруг он еще с ними?

– Уходите отсюда! – решительно произнес бывший вожак. – Это мой Дом. Как только вы отсюда уберетесь, война вместе с вами уберется в какое-нибудь другое место. И здесь станет тихо.

Чудовище заметила, что стоит с открытым ртом, и громко сглотнула, чтобы прогнать наваждение. Что это такое сейчас Янус сказал? Она дернулась ответить, но Скелет опередил ее.

– Здесь, – он особенно выделил это слово, – тихо не станет. Но если ты хочешь остаться и чтобы тебе никто не мешал… Об этом тебе надо говорить не с нами.

И он потопал на выход.

– Э! Куда? – только и смогла пискнуть Чудовище.

Как? И это все? Вот так взял и ушел? Без попытки надавать по кумполу этому зазнавшемуся Янусу?

Скелет не оборачивался. Он уходил. Ему все равно, идет за ним кто-нибудь или нет?

– И ты иди, – тихо произнесла Синеглазка. Вид у нее – сейчас с гранатой встанет и бросится под ближайший танк.

– Зачем? – Чудовище запуталась окончательно. – Дом никогда не будет чей-то. Скоро сюда вернется Ворон. Томиловы непременно придут. Опять Лаума будет челюсть ронять. Жалус… Еще неизвестно, кого они за собой подтянут. У них там этих богов – кошелка. Они вас выкурят.

Янус с Синеглазкой смотрели одинаково. С холодным презрением. Ну да, если кого и выкурят отсюда, то не их. Кто свой, кто чужой – выбор сделан.

Чудовище выскочила из комнаты, на секунду замешкалась, забыв, в какую сторону бежать. Дернулась к лестнице на третий этаж, быстро опомнилась и побежала по коридору к выходу. В одной из комнат показалось, что кто-то стоит. Вернулась – пусто. Битый кирпич, осколки бутылок, грязь.

Под тяжелой ногой прошуршала осыпавшаяся известка. Белая блузка, серая юбка. Лаума уверенной походкой победительницы завернула в комнату, где остался вожак. Чудовище рванула обратно. Еле вписалась в поворот. Янус около окна, Синеглазка копается в принесенной сумке. Во взгляде удивление. Что забыла?

Чудовище снова вываливалась в коридор. Показалось, что за спиной прошуршали шаги. Но оборачиваться не стала. Морок. Специально отвлекают, пытаются запугать.

Скелет стоял под тополями и смотрел на макушки старых деревьев.

– Я думал, ты вообще не выйдешь, – недовольно произнес он. – Тебе там до того понравилось, что уже все… Выбрала себе в покровители старых богов.

Скрежещущий, подпрыгивающий звук вырулил из небытия и стал приближаться. Сквозь грохот машин, шарканье пешеходов, хлопающие двери, щелкающие ручки окон и фрамуг.

– Я же с тобой, – заторопилась Чудовище.

– Нам нужен конь, – проговорил Скелет.

– Живой?

Им сейчас как раз коня не хватает. Веселого такого, умеющего бить чечетку.

– Они из-за чего-то поссорились.

– Янус с Вороном?

– Нет, древнегреческие боги. – Скелет поморщился от непонятливости Чудовища. – С чего началась Троянская война?

– С чего?

Скелет вытащил руку из кармана, протягивая Чудовищу свой мобильный. На экране мерцала страница Интернета.

– Богиня раздора Эрида подкинула трем богиням – Гере, Афине и Афродите – яблоко с надписью «достойнейшей». Сами решить, кому оно принадлежит, богини не смогли. И тогда Зевс присудил разобрать их спор пастуху Парису. Афродита пообещала Парису самую красивую на свете женщину, Елену, если он отдаст яблоко ей. Он так и сделал. Афина с Герой обиделись. Вот почему троянцам, к которым сбежал Парис с Еленой, помогала Афродита, а ахейцам, приехавшим Елену отнимать, – Гера и Афина.

– И где же здесь конь?

– Ахейцы не могли победить троянцев, и тогда герой Одиссей придумал фокус с конем. Из дерева была выточена огромная фигура коня, в нее влез отряд ахейцев, а остальное войско сделало вид, что уходит от стен Трои. Троянцы внесли фигуру в город, а ночью из нее вылезли ахейцы, открыли ворота города, впустили вернувшиеся войска, и все вместе разграбили город. Если бы мы знали, из-за чего все это произошло, нам было бы проще.

– А конь?

– Конь – это лазутчик. Тот, кто проникнет в стан врага и откроет ворота.

– Но там ведь уже побывал Ворон с Белобрысой.

– Думаешь, они откроют ворота города?

Громыхающий звук достиг своего пика и смолк. Под тополями стоял Никодим. В тех же тугих вельветовых шортиках и с неизменным самосвалом. Правда, теперь грузовик был не такой блестяще-новый, но выглядел вполне себе еще воинственно, с задранным кверху ковшом.

Вражеские военачальники торопятся выдвинуть все силы – сначала Томилов-старший, потом Синеглазка, теперь Томилов-младший. Страшно подумать, кто остался в запасных полках.

Чудовище не заметила, как умильно улыбнулась.

– А я тебя знаю, – резко перешла на пищащий тон она. – Ты Никодим.

– И я тебя знаю, – не остался в долгу карапуз. – Мне сестра говорила, что ты плохая.

Улыбка застыла на лице Чудовища. Готовая порция «уси-пуси» с языка упала обратно в рот, а оттуда булькнула в желудок. Миленько так… первое слово, и уже гадости.

– Правильно сказала, – поддакнул Скелет. У! Предатель. – А почему ты один?

Действительно. Из Чудовища выветрились остатки умильности. За Никодимом придет Белобрысая с верным оруженосцем. Снова будет драка. На сантименты времени нет.

– Снежана сказала, что будет ждать меня здесь, – важно доложил карапуз и подтянул поближе свой самосвал.

– Но она уже ушла, – мстительно произнесла Чудовище, желая увидеть на лице карапуза растерянность. Пусть, пусть поплачет, пусть порасстраивается, пускай попросит помощи. Если никто не идет ему на подмогу, никто не обходит дом с тыла, не занимает круговую оборону… Слушайте, а сколько Никодиму лет, что он один разгуливает?

– Придет скоро. – Карапуз взял самосвал на короткий поводок, машина мало что в воздухе не повисла. – А почему ты мокрая?

За всеми волнениями и переживаниями Чудовище забыла об утреннем купании. Видок у нее сейчас, наверное… Неудивительно, что Скелет в ее сторону и не смотрит. И как эта мелочь пузатая разглядела, что она с утра в прудик окуналась?

– Простудиться хочу, – огрызнулась Чудовище. Какой въедливый карапуз. Недаром ему дали такое дурацкое имя. – Катись отсюда. Нет здесь твоей сестры.

И на всякий случай кинула взгляд вверх-вниз по улице – не появляются ли где пики авангарда.

– Есть.

Для своих пяти или шести лет карапуз выглядел вполне себе самостоятельным товарищем. Взрослых не боялся, от одиночества не страдал.

– Она там.

И он кивнул на Дом. Трехэтажный, с выступающей вперед центральной частью, с торчащей из-под крыши балкой. Они об одном и том же Доме говорят? Может, юноша улицей ошибся? У маленьких это бывает.

Чудовище почесала нос. Белобрысая здесь, конечно, была, часа два назад. А то и все три. Но они ушли. Вместе с Вороном и умотали. Может быть, втихаря она пробралась обратно? Лежит в засаде? Сейчас как выскочит…

– В Доме?

Скелет смотрит напряженно, словно готовится наброситься на Никодима и… съесть, что ли?

– Не, за Домом. Она меня водила. Там хорошо.

Малыш снова поддернул самосвал. Машина громыхнула пластмассовыми колесами.

Скелет первым пошел вокруг Дома. Чудовище побежала следом.

– Вам нельзя! – Самосвал громыхал. – Она говорила, это только для своих. Стойте!

– Мы свои, – неубедительно врала Чудовище.

А Скелет ничего не врал. Просто шел, хрустел кустами и сухостоем. Много его здесь. Чудовище и не видела никогда, какой за Домом парк, а в нем сухие деревья. Старые, скособоченные. Раньше их вроде как не было. Может, с третьего этажа не видно?

– Снежана! – обиженно заорал карапуз. – Снежан! Они сами! Снежана!

Он бежал, экскаватор, перевернутый кверху колесами, подпрыгивал. Чудовище приметила тропинку. Здесь ходили. По крайней мере последнее время. Бросилась за карапузом. Два шага! Она его сейчас догонит.

Мир дернулся. Колени, живот, ладони вспыхнули от боли. Надо же, как она навернулась!

Карапуз уверенно почесал за сухостой. Последний раз подпрыгнул самосвал.

Скелет вернулся, присел около Чудовища на корточках.

– Я не сама, – перевернулась она на спину. Вот сейчас как возьмет и помрет, будет тогда мир плакать. Или не будет?

Скелет подал руку. В лице его было что-то такое… Наверное, ему все это хочется послать куда подальше.

Чудовище начала вставать. Остановилась на полпути.

– Слышишь? – прошептала, когда их лица оказались совсем близко.

Скелет засопел.

– Чего?

– Тихо.

Он рывком поднял ее и бросился к дереву. Чудовище бежала, уцепившись за его рубашку. Потерять Скелета сейчас очень не хотелось. Остаться одной – тем более.

Тропинки видно не было. Она затерялась в траве и павших ветках. Карапуза тоже не было. Тоже, наверное, потерялся в траве и ветках.

Ярким пятном из зарослей выставлял свой бок экскаватор.

– Никодим! – негромко позвала Чудовище.

– Не ори! – одернул Скелет. – Нет его.

«Как это? Как? Кккк», – заклокотало в горле. Чудовище вцепилась в острый локоть любимого. И сама не шла, и Скелета дальше не пускала. Вдруг она фыркнула, попробовала сдержаться, но потом засмеялась в голос, хлопая себя по коленям и приседая.

– Не зарядили! – сквозь смех, задыхаясь, выкрикивала она. – Коня.

Скелет пнул самосвал. Вопросов не задавал. Принципиальный.

Чудовище вытерла выступившие слезы.

– Он же туда, к ним пошел. К троянцам. Мы коня заслали, – стала объяснять она. – А воинов в брюхо не посадили. Кто ворота открывать будет?

Скелет смотрел перед собой. Думал.

– Ворон и откроет.

Пошел обратно. Трава за ним сразу выпрямлялась. Земля не оставляла следов. Разве так бывает?

Чудовище снова покосилась на сухие деревья. Одно высокое, на осину похожее. А может, липу. Второе, без сомнения, был дуб. Толстое корявое дерево с растопыренными ветками. За ним пряталась худенькая рябинка. Она успела отцвести, завязать розовые ягодки и почему-то завянуть. Засуха у них здесь, что ли, была? Или крот какой корни подрезал? Экологическая катастрофа на отдельно взятом пятачке.

А парень-то, правда, куда делся? В дупло какое залез?

Сухой дуб скрипнул, утомленно шевельнул ветками. Чудовище попятилась. Запущенный парк за Домом показался зловещим. Секунда, и из-за этих мертвых стволов выступят древние боги. Суровые, беспощадные. Чудовище задержала дыхание и для очистки совести просто обошла деревья кругом. Потрогала жесткую царапающую ладонь кору. Она показалась теплой. Не такой, как бывает, когда припекает солнце, и все вокруг долго, с наслаждением, отдает набранное тепло. Нет, тепло мертвого дуба шло изнутри. Он грел сам по себе.

Спрятала руки за спину, отступила. Где же пацан?

– Эй! – позвала осторожно. – Ты тут?

В ветвях что-то зашуршало. Она попробовала представить, как карапуз карабкается по ветвям… Нет, не получилось. Никуда он не залезал. Только если сам дуб не подвинулся, чтобы пропустить гостя в свое царство. Что у него там? Путешествие к центру Земли или полет Незнайки на Луну?

Вновь стало неуютно, словно с улицы, где шумно и весело, попала на чужой банкет, где все чинно и солидно, где смотрят с упреком и качают головой на твои мокрые сапоги. Скребнула по душе тревога. И даже еще не сама тревога, а только ее тень, будто кто легонько дыхнул, стекло запотело и уже видно все не четко. От этого знакомые вещи кажутся ломаными монстрами…

Дуб скрипнул. Шевельнется? Пустит в себя?

– Ник, – пискнула Чудовище, просто чтобы хоть что-то сказать. Очистить совесть. Никодима не было. Как сквозь землю провалился.

Сама не заметила, как выбралась на асфальт перед домом. Хотела забрать самосвал. Чего ему в траве пылиться? Но приближаться к деревьям боязно. Все здесь было неправильно, зло и непонятно.

Хрустнула ветка. Между деревьями кто-то прошел. Чудовище попятилась. Дом навис. Втянула голову в плечи, мельком, через плечо, оглядываясь, побежала к выездным тополям.

Со второго этажа на нее смотрел Янус. Ему было хорошо видно, кто прошел и куда. Чудовище успела рот открыть, чтобы позвать, но Янус скрылся. Очень мило, а главное – культурненько так. Хорошо, камнем в макушку не засветил.

Скелет ждал на улице. Чудовище с разбегу врезалась в него, подхватила под руку.

– Там кто-то есть, – быстро зашептала она. – Среди деревьев. Ходят. Смотрят. Так страшно. Как эти Томиловы не боятся здесь жить?

– Боятся те, кого пугают, – буркнул Скелет. – Как с кладом – его находит тот, кому он предназначен.

– А падает тот, кого толкают.

Скелет скосил на Чудовище глаза.

– Я посмотрю, что это может быть. Дуб – священное дерево пруссов. Он высох. Не к добру.

– А Никодим тебя уже не волнует?

– Мальчишка здесь все излазил. Наверняка знает тайные лазейки. Может, там какой подземный ход. Мне другое интересно. Что нашел Ворон, какую тайну?

Чудовище замедлила шаг. Говорить или не говорить… Янус прислал смс с признаниями, и Скелет разозлился. Или ей это только показалось? А может, Матвею все равно? Никого он не любит. Себя, сотовый, Интернет и губную гармошку. Ну, еще кофе.

Она смотрела на уходящего Скелета. Так хотелось, чтобы он прямо сейчас вернулся, обнял, сказал, что любит. Только ее и навеки. Что пойдет с ней на край света. Что искал долгие годы только ее – и вот нашел. Что без нее он умрет.

Обернись! Ну, слышишь? Обернись! Сейчас же! Если ты не обернешься… Что же, сам напросился.

– Когда вчера утром ко мне приходил Гера, он принес птичку из янтаря.

– Птичку?

Скелет остановился, но не обернулся.

– Да, тоненькую, с длинной шеей. Журавля, наверное.

– Почему журавля?

Шевельнул головой, не завершив поворот. Это разозлило.

– В любви признавался. Сказал, что любит, и подарил.

– Где она?

Ну вот, теперь повернулся. Не прошло и полгода.

– Он ее забрал.

– Головка была вверх поднята?

– Нет. Длинный такой клюв.

– Это аист.

– Пускай аист.

Чудовищу было все равно. Ее слова совершенно не тронули Скелета. Его больше заинтересовала птица. Значит, не любит. А раз так, то какая разница – цапля, аист, лягушка. Да хоть весь зоопарк Калининграда вместе с бегемотом!

– Пойдем, посмотрим, – пробормотал он, машинально доставая сотовый.

И пошел. Один. Стало холодно. Никогда так раньше не было. Скелет мало на кого внимания обращал по жизни. Сидел, вечно уткнувшись в свою гармошку. И ей было все равно – есть и есть. А теперь? Что изменилось? Почему она замечает его спину, равнодушный взгляд? Или потому что дал надежду и сам же ее не оправдывает? Пришел, сказал, что любит, добился от нее взаимности – и все? Ах, зачем она отказала Янусу, он вон какой верный. Слушает все, что говорит Синеглазка. Или вот Гера. Белобрысая от него не отходит, и он следит, чтобы ей было хорошо.

– Ты чего застыла?

Скелет отошел уже на приличное расстояние, когда заметил, что идет один.

Чудовище спросила, словно кто под локоть толкнул:

– А ты меня любишь?

– Ты хочешь, чтобы я об этом кричал через всю улицу?

Нет-нет, она не хотела улыбаться. Так получилось. Улыбка разодрала рот, радость легким шариком ударилась в ноги. Чудовище подпрыгнула и побежала догонять Скелета, юркнула рукой ему под локоть.

– А чего ты такой? – спросила она, упираясь подбородком в его жесткое плечо.

– Какой? Я думаю.

Чудовище потерлась щекой о его рубашку. Ну, пускай думает.

Ворона дома не оказалось. Его хмурая мама сказала, что Генриха не видела уже два дня. Невысокая, худая, с такими же черными, как у Ворона, волосами. Лицом он как будто бы пошел в нее, но мамины черты были тоньше и красивее. Вся вороновская суетливость ушла в ее размеренность. Вместе они, наверное, смотрелись хорошо.

– Болтается где-то. Вы с этим домом совсем с ума посходили. Так и ночуете там? Ждете, когда вам бомжи по голове бутылкой стукнут?

– Вторую ночь? – зачем-то уточнил Скелет.

– А вы что, его там не видели? – насторожилась мама. Но не серьезно. Так, для проформы.

– Видели, – заторопилась Чудовище. – Он клад ищет.

– Доищитесь вы, – махнула полотенцем мама. – Давайте-ка гоните его домой. И пускай сотовый включит. То клянчил дорогой телефон, чтобы звонить можно было, а то вырубает его, и никакой связи. И скажите ему, что если он не появится сегодня, я его отправлю в Ладушкин к бабке. Будет там все лето на грядках сидеть. Кладоискатель…

Чудовище заверила маму, что непременно пришлет Ворона домой, что лично проверит рабочее состояние его мобильника. Покосилась на Скелета. Он слушал. И только когда мать готова была уже закрыть дверь, спросил:

– А вы видели у него янтарного аиста или журавля? Небольшую такую фигурку.

– Нет, не люблю янтарь. Только пыль собирать и может.

– Правильно, – пробормотал Скелет, отворачиваясь. Дверь почти закрылась. – А вы жемчуг любите? – совсем уже непонятно зачем спросил он.

– Люблю, только не крупный, а мелкий. Речной.

Скелет покивал. Так, кивая, и вышел на улицу. Объяснять ничего не стал. На все вопросы лишь хмыкал и смотрел себе под ноги. Ну вот зачем ему жемчуг? Какая связь между жемчугом и янтарем? Что он тут из себя мисс Марпл строит!

Ух, как разозлилась. Прямо кулаки сжались. А он еще возьми да и скажи:

– Сиди дома, никуда не ходи.

– А ты разве уже уходишь? – испугалась Смиля. – А как же наша война? А если Янус завалится или Ворон?

– Вряд ли, сейчас у них свои дела. – Голос у Матвея был равнодушный.

– А если Лаума опять придет?

– Будешь дома сидеть, ничего с тобой не случится. А если что – звони, – он усмехнулся, – приду.

– Куда приду?

Они стояли в подъезде, Скелет, как истинный вампир, даже порог дома переступать не стал.

– Не переживай, – махнул он рукой. – Все образуется.

– Как образуется? – Она шла за ним, беспомощно протягивая руки. – Меня сегодня чуть не утопили, тебя чуть не убили. Мы должны быть вместе. Вдвоем!

У Смили закралось подозрение, что свои последние слова она не произнесла, а всего лишь громко подумала, потому что Скелет никак на эти патетические речи не отреагировал. Брел прочь, уткнувшись в сотовый.

– И вообще – не переживай, – напоследок остановился он. – Я думаю, все закончилось. Они нас выжили из Дома, компания развалилась. Каждый нашел то, что искал.

– Что искал?

– Кто что… Бывай!

Ушел. Ни поцеловать, ни обнять. Смиля насупилась. Назло Матвею прямо сейчас захотелось отправиться к Дому. Правда, пред этим не мешало бы запастись одеялом, термосом с чаем и бутербродами. Прийти, а там Янус с Синеглазкой. И стать в их компании третьей лишней. Или отыскать Ворона и затесаться в их кладоискательскую группу. И снова стать лишней.

Настроение совсем испортилось. Смиля позвонила в дверь своей квартиры. Убегая рано утром из дома, она забыла взять ключи. Ну и тут, конечно же, началось – где была, почему в таком виде, что это за сомнительные компании, к чему эти дурацкие клички, когда повзрослеешь, в чем ты вымазалась, а сотовым пользоваться тебя не учили…

Учили, только он искупался вместе с хозяйкой и умер. Ах, искупался? И где это ты так купалась, что все трусы в чем-то зеленом?

Смиля честно отмалчивалась и отругивалась. Но, увидев прилипшие к локтю листики ряски, неожиданно обо всем рассказала – и о Доме, и о домовых, и о Лауме с ее приспешниками, и о том, как Ворон пытался ее сегодня утопить, а Скелет спас, о драке на втором этаже и о таинственном кладе. Вспомнила и о лапоточках, что сняла со стены родительской комнаты, из-за чего все ссоры в доме и начались.

Папа выразительно смотрел на маму. Мама щупала Смиле лоб.

– Вот, твое воспитание! Это же ты у нас любительница вампиров и всякой инфернальщины, – вдруг взорвался папа.

– Я-то тут при чем? Кажется, ты даешь ребенку деньги на книги и диски! Ты когда-нибудь видел, что она покупает? Взглянул хотя бы на одну обложку! И не надейся увидеть там классику.

– Да у нее хоть что-нибудь тронь! – не сдавался отец. – Вы же вой поднимете!

– Значит, раньше надо было следить! Ты же отец! Где твое влияние?

– Мое влияние? Ты меня близко к Смильке не подпускала!

Смиля осторожно вытащила из маминых рук куртку Матвея и отправилась в ванную. Родители даже не заметили, что ее уже нет рядом.

Надо идти в Дом и забирать лапоток, этих криков Смиля больше не выдержит. Пускай домовой с родителями разбирается, а не устраивает спиритические шоу для Томиловых.

Смиля уперлась взглядом в свое отражение в зеркале. Бледная, исцарапанная, с лохматыми волосами. Все ясно. Ворон выбрал Белобрысую. Янус с Синеглазкой. И только Смиля одна. Как сглазили. Может, и правда в Доме какой клад? Дверь в страну Аистов, где все живут припеваючи.

Аисты… опять эти аисты. Вот ведь птицы счастья.

Глава 8

Дом, за которым…

В груди не хватило воздуха. Смиля пришлепнула губами, захлебываясь, и открыла глаза. Она задремала. Сколько времени-то прошло? Час? Два?

За окном скреблись. На секунду испугалась, но быстро поняла, что звуки слишком уж земные. Призраки, пришедшие убивать, вряд ли так явно давали бы о себе знать. Скорее всего, это какие-то сумасшедшие голуби-полуночники устроили себе пир оборотней на подоконнике. Раннюю свадьбу или поздние поминки…

Смиля встала. Тело болезненно хрустнуло от неудобного сидения в кресле. Так недолго и шею на бок свернуть. От тусклого бра в комнате ночной полумрак, каждый предмет завернут в тень. Некстати стали вспоминаться вчерашние события. Лаума, Жалус, Ворон с сумасшедшими глазами, танец ряски, зеленоволосая водяная девочка. Вдруг показалось, что в комнате она и правда не одна. Булькнули шаги. Вздохнула штора.

– Эй!

Оглянулась на сброшенный на пол плед. Чего она в кресле-то уснула? Сидела, обижалась, до кровати дойти сил не нашла?

Снова зашуршало. Сбежать к родителям? Спрятаться в ванной?

Подошла к окну, с усилием преодолевая сопротивление непонятно откуда взявшейся тревоги.

Это были не голуби, а кошки. Штуки четыре. Пятая все пыталась протиснуться, но валилась на землю. Недовольное мяуканье, шипение, скребки когтей по железу. Пятая взяла подоконник штурмом, с разбегу. При этом с такой силой вмазалась в стекло, что оно обиженно загудело, готовое разбиться. Кошки терлись друг об дружку, струились взад-вперед по гулкому жестяному подоконнику. Лаума стояла в сторонке, под кустом боярышника.

Смиля испуганно потянулась за шторой – отгородиться, спрятаться. Лаума сделала быстрый шаг.

– Он твой? – Ведьма изобразила на лице приветливость.

– Кто?

Вспоминался Никодим. Опрокинутый самосвал. А вдруг что-то случилось? Почему они так сразу ушли? Почему не стали искать? Снова морок?

Чуть не застонала. Точно! Скелет. Отослал ее, чтобы самому вернуться и что-то найти. Его убили!

– Парень, – рубила слова ведьма. – Он отдал тебе свою душу?

– Зачем?

– В знак любви.

Смиля была не уверена, если ли у Скелета душа. Всегда такой равнодушный, такой холодный. Может, он поторопился родиться и ангелы, раздающие души, не успели к его колыбели. Вот и ходит теперь обделенный, мается. Бедненький…

– Хочешь, он никогда от тебя не уйдет, будет вечно твоим рабом?

– Зачем вечно? – пробормотала Смиля, теряясь. На мгновение Лаума показалась жалкой – что она ходит тут, что ищет? – Пускай сам выбирает.

Коты мерзко завыли, заскрипело железо под когтями.

– Души отдаются, передаются, душами расплачиваются за счастье. Влюбленные отдают души любимым. Что хочешь? Богатство? Успех? Вечную молодость? Красоту? Я дам тебе все!

Коты посыпались с подоконника горохом. Лаума подошла вплотную.

– Так делали всегда. За успех платили. А успех может быть только при помощи богов. Надо же чем-то пожертвовать ради грядущей жизни. Это нормально.

Стекло щелкнуло, словно в него попали камешком.

– Не надо ничем жертвовать, – проворчал волосатый человечек.

Он колобком прокатился по подоконнику со стороны комнаты. В душе вспыхнула радость – домовой вернулся, все теперь будет хорошо.

Коты с воем кинулись к своей хозяйке, в момент прыжка превращаясь в звенящие огоньки. Оказавшись на блузке или юбке, огоньки гасли, становясь человечками. Маленькими, юркими. Они прятались за отворотами, залезали за пуговицы, втискивались в тугой пояс. Слово вспомнилось само собой. Альпы. Маленькие вредные существа. Если к ним относиться по-хорошему, то они и по хозяйству могут помочь, и от беды спасти. Но не дай бог разозлить альпа – большего хулигана в жизни не сыщешь. Умеют обращаться в кошку. Хорошеньких себе помощников Лаума нашла.

– Кыш, кыш! – махал руками волосатый человечек. – Нече тут! У! Басурмане.

Лаума потемневшими от ярости глазами следила за перемещением старичка по подоконнику.

– Они будут моими, – медленно произнесла она. – Живыми или мертвыми. Дерево опять зацветет.

– Иди, иди подобру-поздорову, – волосатый сложил ручки на пузике. – Кончилось твое время. Тебе молятся в других домах. Не надо никаких жертв. Пускай все живут.

Лаума усмехнулась.

– Значит, мертвыми.

Смиля мысленно ахнула – таким спокойным, уверенным голосом Лаума это сказала. Ноги подкосились. Вот и поиграли в домостроителей… повелителей миров…

– Почему ты мне не помогаешь? – присела она около подоконника.

– А ты делай что-нибудь, – проворчал старичок. – Как же я могу помогать, когда ты на печи лежишь да о срамном думаешь.

– Что делать? – Смиля пропустила мимо ушей замечание о своих мыслях.

– Как что? – всплеснул руками волосатый. – Драться.

– Да не умею я драться! – выпалила Смиля. – Не умею! И не могу!

Злость с яростью путали мысли. Она вспомнила сегодняшние драки. Жестокие. Безжалостные. Ночное блуждание с желанием найти недруга и уничтожить.

– Вставай, если жизнь дорога! – волосатый не слушал ее возражений. – Или тебя зря нарекли таким именем!

– При чем тут имя?

– Ты должна быть смелая!

– Дай мне что-нибудь. Она же богиня! Не могу я на нее с кулаками.

– А голова на что?

Он сделал приглашающий жест. Смиля попятилась. Ей было страшно. Стоило только представить, как она встает, открывает окно (при этом с подоконника летят книжки, блокноты, ручки, парочка фарфоровых статуэток, мягкие игрушки) и шагает в ночь, как в душе рождалось желание забиться под кровать и ничего не делать. И ведь не кулаками она будет ведьму бить? Как она ударит взрослого человека?

Лаума расхаживала под окном, как разъяренный лев в клетке перед зрителями. Высокая, стройная, словно вылитая из раскаленного металла, одежда стала частью ее тела и теперь искрилась и переливалась – это вцепившиеся альпы, как лампочки, разукрасили ее! Волосы струились по плечам. Сейчас она была невероятно красива и… недоступна. Такую не победишь.

– За меня всегда дрались! – рокотала ведьма. – С моим именем на устах умирали.

Как ее голос проходил сквозь стекло? Почему ее не слышали остальные? Соседи справа, слева, сверху? Почему не просыпаются родители? Мельком глянула на часы. Два часа ночи. Секундная стрелка замерла на переходе от одного часа к другому. Споткнулась о невидимое препятствие и озадаченно застыла.

– Я была проклята мужем за то, что изменила ему, и он сбросил меня с небесных высот на землю, чтобы я повелевала мертвыми, – голос ведьмы нарастал. – Я не привыкла проигрывать. Я принесу жертву во имя великого Перкунса, и старый дуб зацветет. Жертвой станет новый хозяин Дома. Выбирай любого.

Смиля слабо улыбнулась. Так вот из-за чего весь этот карнавал. Из-за одной жертвы ставят на уши полгорода. Привыкли жить с размахом. Хватит. Пора сворачивать свой балаган. Можно было послать на заклание Белобрысую. Но этого удовольствия Лаума не получит. Сдохнут они здесь без жертв, все эти старые боги. Туда им и дорога.

– Одного не пойму, – голос Лаумы вливался в уши, убивал волю, побеждал, – почему ты не смогла заставить их драться. Почему они не попереубивали друг друга с самого начала. Это так просто. Я же их поссорила. Но драться они не стали. Тогда они все признались тебе в любви и снова не подрались. Почему?

– Воспитание хорошее.

– Твой домовой еще этот! Все время лез мне под руку, подсовывая тебя! Как нарочно! Вам что, так трудно умереть во имя Перкунса? Раньше воины с радостью отдавали свои жизни за богов, а вы? Никаких целей, никаких мечтаний!

– Ну, что же ты сидишь? – подкатился ей под локоть волосатый. – Вставай, бери меч-кладенец, иди на реку Смородину к Калиновому мосту.

– Кто? Я? – Мысли путались. Ей все казалось, что она спит.

– Ты, конечно. Видишь, что делается? Ты начни, а я тебе подсоблю. Где надо, слово верное скажу. Вставай, голубушка, вставай!

– Последний раз предлагаю, – рокотала Лаума, – пойдем со мной! Все клады земли перед тобой откроются, счастье познаешь.

– Какое счастье? – В голове рождались одни вопросы. Сил действовать не было.

– Только тебе будет открыта дорога в страну Аистов. О ней мечтает каждый.

– Не слушай ее, не слушай, – суетился волосатый. – В болото заманит, в трех соснах запутает, из окна выбросит. Бери меч, вставай сражаться.

Лаума как-то странно улыбнулась. Так учительница начальных классов смотрит на Петрова, заранее зная, что он ничего не ответит, и теперь с большим удовольствием наблюдая за его стараниями хоть что-то сказать.

Смиля встала и почувствовала, как на плечи ей опустилась броня, в ладонь лег призрачный меч.

– Так, так, – подбадривал волосатый. – Любую нечисть одолевает добрая сила. Ты только верь, верь! Не теряй веры!

Какая вера, если ее сейчас убьют? Где та рать, что должна встать на ее защиту?

– Тебе не устоять, – пророчила Лаума.

Тонкий пронзительный звук упал на землю и, отразившись, взмыл вверх. Действительность за спиной Лаумы раскололась. Яркий луч света разрезал темноту, впуская в ночь краски и звуки.

Такими рисуют сказочные миры. Высокие хрустальные замки, цветущие деревья, кисельные реки, молочные берега, порхающие птицы. Глядя на этот мир, понимаешь: там счастье. Только твое. Самое настоящее. Навсегда. Без болезней и смертей. Без страданий и неудач.

Свет заслонили. Двое выступили, перегораживая дворцы, реки и деревья, приглушая перезвон и пение птиц.

Ворон и Янус. Невысокий, в черной куртке Генрих и подвижный гуттаперчевый Эрик. Они медленно подняли головы. В глазах Ворона торжество – все-таки победил, все-таки сила на его стороне. Янус дернул губами – вот-вот улыбнется – и подмигнул. Все это было настолько неожиданно и не к месту, что Смиля потерялась окончательно. Бежать? Куда, от кого? Янус поможет? Но он с ведьмой.

Скелет! Быстрее!

Телефон.

– О деле думай, а не о своей бренчалке.

– Что ты со мной споришь? – не выдержала Смиля. – Мне помощь нужна, а ты ворчишь!

– Я тебя уму-разуму учу, так что не спорь. Эх, выбрал на свою голову защитницу.

Смиля бы удивилась. Сильно. От души. Если бы не Лаума. Уж она-то ей точно о себе забыть не даст.

– А всего-то надо было отдать душу. – Ведьма подняла руку, показывая открытую ладонь с разноцветными стеклянными шариками. – Влюбленные отдают любимым самое дорогое, что у них есть. А женщины… зачем им лишний груз? Передают души любимых мне. А я им за это даю счастье. Не хочешь?

– Иди ты со своим счастьем! – буркнула Смиля. Она искала сотовый. Как сквозь землю провалился. Ну вот, почему его вечно нет, когда он нужен?

«Мышка, мышка…»

Ага! Нашелся!

Успела послать вызов.

– Ты сама это выбрала, – тяжело произнесла ведьма. – Во имя Перкунса, Патолса и Патримпо.

Она выбросила левую руку вперед. С плеча скатились огонечки-человечки, спрыгнули и тонкими змейками метнулись к окну.

Смиля попятилась. Стекло. Им его не преодолеть. Если разобьют, будет шум. Придут родители, спустятся соседи сверху.

Змейки врезались в прозрачную преграду, рассыпались искорками, цветным дождем прыгнули на подоконник внутри комнаты, превращаясь в маленьких юрких человечков, вредных альп. Ворон с Янусом прошли сквозь стекло и оказались перед Смилей. Альпы с визгом бросились вперед.

Смиля замолотила руками, кинула подвернувшейся тапочкой. Все бесполезно. Лицо, плечи, ноги – ее кололи и щипали, толкали и пихали. С полок падали книги, опрокидывался стол и кровать. Смиля успела только нагнуться и подхватить плед. Взмахнула им, как мулетой, отвлекая внимание нападавших. Брызнули в разные стороны альпы. Взлетели вверх книжки, с треском рвались страницы, лопались лампочки в плафонах люстры.

Сама не понимала как, но отбиваться у нее получалось, альпы шипели, плевались, наваливались толпой, пытались достать ее по одному. Лаума за окном злилась. Ворон с Янусом не приближались.

Неужели испугались?

Ах, зачем она о них подумала! Ворон ожил, сделал шаг вперед. Юркнул под руку, дернул за плед. Она оттолкнула его, пытаясь перетянуть на себя, уронить. Падай же ты, наконец! Хоть кто-нибудь ей сегодня будет подчиняться? Нет. Бесполезно.

Куст бузины, река Смородина, Калинов мост – ее затягивало в страну мертвых. Змей Горыныч побеждал. Почему она никогда не умела драться? И тут же разозлилась – а чего она должна уметь? Где верные защитники? Он же обещал!

В комнате запахло чем-то неприятным – перепрелой листвой, аммиачными испарениями. Плеснулась река Смородина, названная так потому, что в ней всегда смердело. Чем? Людскими страхами?

– Давай, давай! – подбадривал домовой. Он сидел на мосту и, как заядлый болельщик, подпрыгивал на месте, стучал кулачком по раскрытой ладони. – Еще немного, и сдюжишь!

Немного?

Смилю окружили, Ворон поставил подножку.

– Во имя Перкунса! – выдохнул он, занося кулак.

– Да пошел ты! – пнула она его ногой.

– Не бить! С собой взять, – пророкотала Лаума, и вороновский кулак разжался, рука повисла безвольной тряпкой. Но улыбка… Какая же мерзкая у него была улыбка. Не победившего, а укравшего.

Ведьма стояла в комнате, заполняя собой все, забирая воздух, гася свет.

– Все равно ты не жилец, – процедил Ворон, вздергивая Смилю на ноги. И откуда такая сила взялась?

– Наведите здесь порядок, – приказала ведьма, и альпы с писком ринулись рвать ткань, мять бумагу, бить пластик.

– Дерись! Сопротивляйся! – суетился волосатый. – Эх, народ! Ничего уже не можете. Зачем с бабой связался?

Несправедливое обвинение обидело, она попыталась освободиться.

– Янус! Янус! – закричала, надеясь, что вожак отомрет, что все вспомнит. Но тот стоял в стороне, наблюдал. Неужели не поможет?

В какой-то момент показалось, что силы равны, что никто не победит. Но Ворон снова дернул за плед. Шерстяная ткань вырвалась, обожгла ладони. Смиля сжала кулаки, кинулась вперед. Драться! Кто бы знал, как дерутся.

С десяток человечков вцепились в колени. Боль заставила согнуться, и Смиля оказалась на полу.

– Скелет, – прошептала она. – Аисты!

– Передам, передам, – проворчал волосатый. Он был явно разочарован, как игрок, поставивший на скачках не на ту лошадь и теперь потерявший крупную сумму денег.

Река Смородина исчезала за горизонтом. Они проиграли. Силы были неравны.

Плед опустился Смиле на голову. Мир закувыркался, словно кто-то невидимый мазнул черной краской. Раз, другой, и наступила абсолютная темнота.

Когда ты без глаз, мир становится огромным. Сверху, снизу, справа, слева – границы раздвигаются, делая пространство бесконечным. Если не видно горизонта, его не существует. Трехмерность отменяется.

Смиля почувствовала себя растворенной в окружившей ее темноте. Атомы, из которых она состояла, разлетелись, чтобы собраться по-новому.

– Янус! Янус! – орала она. – Янус! Гера!

Темнота пихалась и толкалась. «Каждый сам за себя», – всплыло в голове. Нет! Они всегда были вместе. Будут вместе и сейчас. Как это могло все так повернуться? Что за глупые жертвы?

Наверное, на какое-то мгновение от ужаса она потеряла сознание, потому что когда открыла глаза, темнота ушла, превратившись в высокое звездное небо. Справа черной громадой наступал Дом. Он плыл кораблем-призраком под черными парусами, разрезая действительность, гордый бушприт вспарывал волну, брызги преломляли время, возвращая в прошлое.

– Смотри!

Лаума сидела на любимом месте Скелета, на подоконнике третьего этажа, ее длинное платье свешивалось на улицу.

– Вот то, от чего ты отказалась.

За окном не было ни знакомой улицы, ни спящих домов, ни зелени деревьев и кустов. А была та самая сказочная страна – высокие замки, белесые реки. Земля Аистов, увидев которую люди забывают покой, бросают дом и уже никогда не возвращаются.

– Почему я?

Паника, страх, отчаяние – все это холодной волной прошло по телу. Ноги стали чугунными – ни шагнуть, ни шевельнуться.

«Борись! Ну же! – шептал голос. – Давай! Это все обман. Она пожирает души, она правит мертвыми, ей плевать на живых. Ей надо принести жертву. Не стань этой жертвой».

В стороне стоит Белобрысая. В спортивной майке, черных облегающих брючках со стразами над коленками, черных кроссовочках, волосы подхватывают две переливающиеся заколки с камешками. Вороны так падки на все блестящее! Белобрысая победно улыбалась. Что же, сегодня она избавится от всех врагов. И ее семья станет следующей жертвой. Кого Лаума возьмет первым? Или уже взяла? Никодиму наверняка понравятся пряничные домики и кисельные реки.

А Синеглазка? Где Синеглазка? Добрая подружка, так долго сопротивляющаяся Дому. Чудовище сама вызвала ее, привела… себе на погибель.

– Жертва! – коротко приказала Лаума, и Ворон пошел на Чудовище, подталкивая ее к окну.

– Подождите! – забилась Чудовище.

Но что было Ворону до ее криков? Пустое лицо, пустые глаза, он был не здесь. Душой он давно был со своим кладом, в стране Аистов.

– Покончим с этим.

Ворон оттащил ее к дальнему окну. Под ним на полу сидела Синеглазка. Зажигала спички. Легкий огонек, как змейка, прыскал с ее пальцев и терялся в ночи.

– Вспомни, что тебя держит здесь! – прошептала она, пряча глаза. Голубые искорки вспыхнули и тут же погасли.

– Верочка!

Что ее держит? Да вот этот Дом, эти люди, которых она считала друзьями, родители, ее милый домовой, столько лет хранящий покой в их маленькой квартире.

– Не забывай!

Она зажгла новую спичку и бросила ее вниз. Взгляд приковался к оранжевой змейке, озарившей спящие деревья. И Чудовище полетела за ней следом. Там, внизу, стоял Скелет. Он снова был готов ее спасти.

Еще она почувствовала, что ее что-то как будто дернуло обратно наверх. На подоконнике сидел домовой и тянул к ней руку.

В голове все перемешалось. Волосатый всплескивал ладошками, сокрушался, что Смиля ничего не делает. Синеглазка равнодушно зажигала спички. Огонек вытягивался и золотистым ужиком исчезал в темноте. Там, в ночи таких ярких ленточек было много. Они сплетались, разбегались, чтобы потом собраться вновь.

– Чудовище ты и есть Чудовище, – вздохнул у нее над головой Скелет. – Правильно тебя назвал Эрик.

Чудовище шевельнулась. Под ней было что-то приятно-мягкое, как будто шерстяное. Вспомнила падение и вздрогнула, больно ударившись о землю. Третий этаж! Она что, уже умерла?

– Да не дергайся, – придержал ее за плечи Матвей. – Все уже.

– Как все? А Лаума? А Герка? Он же меня сбросил! – Она рвалась из его рук, хотела вскочить. Третий этаж! Шутка ли, так навернуться?!

– Тише! – шептал Матвей. – Всю округу перебудишь. Не было ничего. Тебе показалось.

– Как?

– Наперекосяк! – Матвей последний раз толкнул ее, заставляя сесть на плед. – Опять за каким-то лешим сюда примчалась. Я насилу нашел. Звонил, звонил, а у тебя глухо, как в танке. Думал, очередной заплыв устроила в компании барздуков. А ты тут, оказывается, решила поспать под деревцем. Не май месяц, чтобы на земле валяться. Так и простудиться недолго, а потом и помереть от чихания.

Какой длинный спич для Матвея! Все в этом мире меняется…

Смиля огляделась. Она сидела в парке за Домом на земле. Довольно прохладная ночь, ей в шортах и футболке с гномиками зябко. Да еще босиком. Сама бы она в таком виде ни за что не пришла сюда. Вот, это доказывает, что ее сюда притащили! С чего ей здесь спать, когда у нее дома очень удобная кровать? Все было не так! Ее выкинули из окна, принесли в жертву какому-то Про… Пар… А родители? Они же за нее переживают! А бардак в комнате? Опять полицию вызывать будут? Все решат, что она сошла с ума!

Вспомнила, задергалась. Где-то здесь, в заброшенном парке, среди кустов и сонных лип стояли страшные деревья. Темные, засохшие, скрипучие… Стояли… Что-то Смиля их не видит сейчас.

– А где деревья? – забеспокоилась Смиля.

– Тебе мало? – кивнул на ближайшую акацию Матвей.

– Другие! Здесь стояло три дерева. Дуб, рябина и липа.

– Деревьев сколько угодно! Все твои, – Скелет щедро повел рукой.

Может, здесь такие деревья и стояли, в сумерках видно не было.

– Но они были!

– Рассветет – еще раз посмотришь.

– На что посмотрю? Скелет, ты что, с дуба рухнул?

– Пока здесь только одна рухнувшая. Заметь, ты уже вторую ночь тут пасешься. Я прихожу, а ты на пледике аккуратно лежишь. Я теперь всю жизнь буду тебя из этого дома вытаскивать?

Он был зол, раздражен. Ему вообще все это не нравилось.

– Но все это было! Ко мне пришла Лаума, привела армию альпов, они все перевернули в комнате. Домовой все хотел, чтобы я дралась. А потом Генрих притащил меня сюда. Лаума все твердила про своего мужа, из-за которого все должны умереть. И Герка вытолкнул меня из окна.

Матвей поморщился.

– Это же я позвала тебя на помощь! Ты поэтому и пришел сюда!

– Показалось, – покачал головой Скелет. – В темноте многое кажется.

– Но меня хотели убить! Принести в жертву какому-то богу, чтобы дуб зацвел. Ты что, мне не веришь?

Матвей смотрел в сторону.

– Конечно, верю, – отозвался злой скороговоркой. – У нас тут через день кого-нибудь убивают по воле богов. И дубы цветут развесистыми ромашками.

– Но ты же сам говорил о Трое! – Чудовище плакала. Все было неправильно, запутанно.

Матвей молчал, уставившись в темноту, хмурился.

– Ну, говорил… Я откуда знаю, что это было? Может, какая природная аномалия? Здесь многим что-то кажется. Мухоморов надо меньше жрать, а потом на земле холодной валяться.

– Что кажется? – закричала Чудовище. – Как такое может показаться?

– Не знаю. Я ничего не видел. На телефоне неотвеченный звонок, я и пошел. Прихожу, а ты тут спишь.

– Но я ведь упала! – схватила она Скелета за руку, спасаясь от бурных вод сумасшествия.

– Наверное, упала, раз на земле лежала.

Смиля потрогала голову, посмотрела на свои руки. Все в царапках и синяках. Не могла же она сама себе оставить такие метки?

– А Лаума?

– И Лаума тоже, – недовольно буркнул Скелет, – упала. Не дергайся.

Смиля потупилась. Она начала сомневаться в том, что происходящее случилось на самом деле. Глянула на Скелета. Он не собирался ни помогать, ни поддерживать.

– Держи. Я тебе тут диск нашел. – На плед упала пластиковая коробочка с бежевой вставкой-картинкой. – Сказки, саги и хроники Старой Пруссии. Послушай, местами забавно.

– И что здесь?

– Про страну Аистов.

Вопросов было очень много. О птицах, Лауме, что здесь произошло, почему Смиля осталась жива, куда делись старые деревья. Но Матвей был настолько угрюм, что спрашивать его об этом не хотелось. Он за что-то обижался на Смилю. Как будто она что-то обещала, но не сделала.

– Ты меня не любишь, – надула губки Смиля.

– Чудовище ты, – Матвей впервые ухмыльнулся. – При чем здесь я? Ты сама никого не любишь.

– Как это? – встрепенулась Смиля. – Я тебя люблю.

– Влюбишься, из Чудовища превратишься в Красавицу. Это будет заметно. Вон как с Синеглазкой.

Кулачок сжался, чтобы стукнуть по костлявому плечу, но она сдержалась. Ничего, обратится еще Матвей к ней за чем-нибудь, попросит помощи, она ему так поможет, так…

Скелет, отвернувшись, смотрел в темный предутренний сад. Позолоченные ранним солнцем верхушки деревьев. Внизу еще копилась ночная тьма, набухала, пытаясь выдавить приближающийся день за пределы сада.

– Я был вчера в библиотеке, – заговорил Скелет. – Елена Александровна нашла книгу, археологические исследования. Что раньше было на месте Калининграда, как обживались эти места, где какие капища стояли, каким богам где поклонялись. У пруссов было три священных дерева – дуб, бузина и ясень. Эти деревья росли в священных рощах, им поклонялись. Не думаю, что капище было именно здесь, вполне возможно, местный дуб – остатки древней священной рощи. Наверное, когда-то ему поклонялись, потом он просто стал частью сада. Пока были пруссы, они несли в себе память о древних богах. И мы сейчас слышим… – Матвей пожал плечами, – эхо…

– Что мы слышим? – Смиля не верила своим ушам. Парк, соглашаясь с ней, застонал, заохал, наполнился звуками, голосами.

– Ничего не слышим, – буркнул Матвей.

Смиля всхлипнула. И вдруг перед ней встала картинка. Она падает, а внизу стоит Матвей.

– Это ты спас меня! – выкрикнула она. – Ты уничтожил деревья! Старые боги ушли!

Матвей увернулся бы, но Смиля на этот раз оказалась быстрее. Она кинулась на шею, успев впечатать свои губы в его впалую щеку.

– Спасибо! – прошептала на ухо, прежде чем он успел ее от себя оттолкнуть.

– Да не делал я ничего, – с натугой произнес Матвей, силясь развести сцепленные на шее руки. – Если эта роща и была, то на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. А мы на улице Гоголя. Нет здесь никаких священных рощ и старых дубов. Я пришел на улицу Гоголя.

– Ты лучший! – Смиля прижалась к Матвею, сама не понимая, зачем сейчас с ним борется. – Я тебя люблю!

– Не дай бог! – высвободился, наконец, Скелет.

– Почему ты такой злой!

– Нормальный я. Это вы тут все одной дубинкой стукнутые.

В Доме послышалось движение, посыпались мелкие камешки под легкими ногами. Матвей задрал голову.

– Эрик с Верой пришли. Сейчас будем пить кофе.

Он достал из кармашка давно забытую губную гармошку.

– И что? Все закончилось? – прошептала Смиля.

Ее слова заглушили протяжные звуки. Скелет помотал головой.

– Почему? Деревьев больше нет. Лауме ушла!

Ту-тууу – позвала гармошка наверх. Скелет кивнул на плед, намекая, чтобы Смиля его не забыла. Скрылся за домом, но тут же выглянул.

– Войны никогда не заканчиваются. Боги любят выяснять между собой отношения. – Подмигнул. – Ничего, мы еще подеремся. Ты чью сторону выберешь?

Ушел, на невидимой веревочке уведя за собой музыку. Но внезапно появился опять.

– Кстати, – снова показался из-за угла Матвей, – Гера вчера вечером уехал-таки в Ладушкин. Он вбил себе в голову, что видел землю Аистов и принес оттуда фигурку из янтаря. Утверждал, что отдал свою душу, чтобы побывать там. Душу передавал через Снежку, все как в легенде. Мать испугалась, что Гера сходит с ума, и отправила его к бабке. А там, в этом Ладушкине, свой дуб есть. Говорят, ему восемьсот лет. Под ним сидел Наполеон перед тем, как подписать Тильзитский мир, и останавливалась карета с тяжелобольным Кутузовым – после победы над французами он ехал домой умирать. Ни Наполеону, ни Кутузову дуб не помог. Не тем богам они молились.

Снова заиграл нечто протяжное, печальное. И откуда он только берет такие мелодии? Как будто кто специально ему подсказывает.

Смиля встряхнула плед, смахивая с него соринки. Скелет и есть Скелет. Ничего толком сказать не может.

Она посмотрела на Дом, на запущенный сад. А что если он прав? И не было никакого падения, не было деревьев, не было ночи с альпами. Надо бежать домой, выяснять, что с комнатой, не переругались ли родители. Да! И вернуть лапоток. Он где-то в подвале лежит. Хватит ее домовому путешествовать, пора дома наводить порядок. Пока его не захватили альпы.

С третьего этажа доносились приглушенные голоса. Из окна в окно блуждал дрожащий свет. У них есть свечи, Синеглазка наверняка принесла красивую скатерть. Сейчас там хорошо, уютно. Настаивается в термосе кофе, на тарелки раскладываются свежие пироги.

Смиля закуталась в плед и пошла к лестницам. Шлось с трудом. Ногу потянула, лицо покалывает, зудит локоть, в плечо точно воткнули длинную иголку. А неплохо ее отделали. Дома разденется, посмотрит, есть ли на теле живое место.

В подвале зашуршало, будто кто пробежал. Смиля присела около полукруглого окна. Как здесь в такой тьме разглядишь лапоток? Его затоптали уже – столько народа туда-сюда пробежало.

– Домой не пора? – спросила она темноту.

Посыпался песок, отлетел камешек, подброшенный ловкой ногой. Ну, конечно, кто еще мог гонять альп, превратившихся в кошек? Домовой. Вот откуда эти постоянные камешки. Вот кто не пускал сюда Томиловых, чтобы они не становились хозяевами, чтобы не было жертв.

– Поехали!

Смиля опустила руку. Пальцы нащупали крошечную соломенную обувку.

«Домой, домой! – засело у нее в голове. – Кофе и пироги потом».

Плед защищал ее от утренней прохлады. Август. Скоро осень. Ночь несет нотки приближающейся зимы. Опять будет война. Лета с зимой, любви с нелюбовью. Боги всегда выясняют свои отношения через людей.

– Ох, осень, осень, тяжелое время. К зиме надо готовиться.

Домовой сидел под кустом, вертел в коротеньких пальчиках корявую дубовую веточку.

Лаума выступила из-за старого засохшего дуба.

– В следующий раз ты подготовиться не успеешь, – пообещала она.

– Вот в следующий раз и поговорим.

Домовой закряхтел, вставая. Треснула в руках палочка.

– Мне скоро понадобятся новые жертвы, – напомнила Лаума.

– Ну, поищи, поищи.

Домовой хитро улыбнулся.

– Наша война еще не закончена, – холодно произнесла ведьма.

– Это вы воюете, а мы уж так, живем, как можем.

Из рукава домовой достал сушку и звонко ею захрустел.

Лаума гордо вздернула подбородок.

– Кто мог подумать, что мальчишка меня обманет. – Ее голос был глух. – Он побывал в стране Аистов и вернулся. Почему?

– Значит, было к кому возвращаться. Любовь, она и с того света людей приводит.

– Эта девчонка с синими глазами… – В словах Лаумы слышалось сожаление. – А я ведь с самого начала знала, что она подведет и прогнала ее отсюда. Зачем она вернулась?

– Зачем, зачем… чтобы вытащить любимого. Иль не понимаешь? Да куда тебе…

Домовой махнул рукой, и Лаума неожиданно покачнулась, словно он ее ударил.

– Люди изменились, – мрачно проговорила она. – Раньше они жертвовали всем ради своего доброго имени и славы своего рода, а теперь ради других людей. Очень все неудобно.

– Так уходи. Давно пора. – Домовой отряхнул руки, поправил веревочку на поясе, собираясь.

Лаума провела ладонью по корявому стволу сухого дуба.

– Рано. Меня еще помнят в этих краях.

– Ну, как знаешь, как знаешь. Если что – я поблизости.

Домовой шагнул в высокую траву и исчез. Без шороха, без звука. Растворился в природе, которая теперь жила по его законам.

– Я – тоже здесь, – пустоте перед собой ответила Лаума.

Война не закончилась. Завербованные солдаты стоят на границе, готовые ринуться в бой. И пускай в этот раз один мальчишка обманул ее. Он и сам себя обманул. Образ земли Аистов теперь вечно будет полыхать в его душе. И посмотрим, что будет сильнее – любовь или тоска. Одного-то она все равно заманила, и он теперь воюет на ее стороне. А девчонка с таким странным славянским именем Смиляна… Кажется, это название цветка бессмертника. Нашли себе защиту у природы, ни убить, ни утопить. Ну да природа – она всегда на стороне победителей…

– Она уходит!

Янус склонился через подоконник, глядя в сад.

– Скоро вернется. – Скелет грел дыханием губную гармошку.

– Что ты ей сказал?

– Что мы ее ждем.

Синеглазка поправила на скатерти тарелки с пирогами.

За спиной Януса прошла Лаума. Что она всегда умела, так это ждать. Войны порой бывают такими долгими.

Любого, прибывающего на поезде в столицу Эстонии Таллин, встречает Длинный Герман. Узкая высокая башня с триколором на шпиле покатым боком подпирает здание Сейма. Сурово поглядывает на приезжих.

Мало кто поворачивает голову к Длинному Герману. Все спешат по своим делам, бегут через дорогу, мимо Тоомпарка, вперед, вперед по корявой брусчатке под надежную защиту старых стен. Туда, где стекло и бетон, где задыхающиеся деревья залиты в асфальт, где то тут, то там искоркой высвечиваются остатки прошлого. А может быть, все так торопятся, потому что в спину им тяжелым взглядом смотрит дозорная башня Вышгорода?

– Город умирает, – грустно произнес один.

– Молотки еще стучат[1], – усмехнулся второй.

– Это старая легенда, о ней все забыли.

Второй напоминает:

– У меня есть новая. Пока рождаются легенды, город жив.

– Ты о школьниках, которые бегали друг за другом? – корчит ехидную рожу первый.

– Почему друг за другом? От тебя, Рява, бегали, от тебя.

Первый вздернул подбородок, посмотрел на собеседника, тряхнул черноволосой головой.

– А хоть и от меня, что за печаль?

– Ты хотел их оставить в городе.

– Это город хотел их у себя оставить, потому что врали много.

– Дети есть дети, – не согласился второй. – Что бы ты ни говорил, а новая легенда есть. О том, как черт пытал детей разными искусами, невесту себе искал да не нашел. Уехали дети.

Первый рассмеялся тонким козлиным смехом.

– С детьми так сложно. Они слишком четко делят добро и зло, у взрослых эта граница теряется. В следующий раз возьмусь за взрослых. У меня на второй день будет ворох легенд.

Ветер трепал триколор на флагштоке, пытался сбить две призрачные фигуры с крыши Высокого Германа.

– Значит, жив город, говоришь? – произнес тот, кого назвали Рявой.

– Жив! – Второй выпрямился. Он был невысок, крепок, с лобастой головой и упрямым открытым взглядом.

– Ну, так будет ему новая легенда! – Улыбка расколола лицо черноволосого, пустила лучики морщинок по лицу. – Жили-были мальчик и девочка, родители их были соседями…

– Знаю я эту легенду, – перебил черноволосого собеседник и помрачнел. – Она стара.

– Дружили они, – словно не слышал его слов первый. – Так дружили, что когда мальчик невзначай слишком внимательно смотрел на девочку, она краснела.

– Замолчи! – стукнул кулаком о каменный парапет второй.

– Эдик, ты сентиментален.

– А ты зол, Рява.

– Зато честен. Что обещал, то сделал. А я уже сказал, что новая легенда будет.

Эдик молчал, глядел на зелень деревьев, на далекое серое море. В том, что говорил Рява, не было правды, зато присутствовала сила – темная, мрачная, жестокая. И ничего с этим поделать было нельзя.

– Не трогай никого, – тихо попросил он.

Рява продолжил противным голосом:

– И вот однажды мальчик с девочкой пошли гулять и присели на холм около Харьюских ворот. У девочки был красивый голос. И она так звонко смеялась. – Рассказывая, Рява шел вокруг флагштока легкой танцующей походкой, торжественно помахивая рукой над головой.

Эдик закрыл глаза. Он и сам хорошо помнил эту легенду о рыцаре ордена розенкрейцеров. Смех девочки помешал рыцарским размышлениям, и он проклял детей[2]. Через пятьсот лет приехали не знакомые с традициями города школьники, разворошили все, наполнили мертвые стены топотом быстрых ног, попытались завершить легенду. Но так просто легенды не умирают. Потому что стоят еще стены вечного Таллина, сбегает по его холмам зеленая трава, плещут веселые воды в озерах.

Эдик сжал кулак, на котором умирающей каплей крови полыхнул рубин, знак розенкрейцеров. Все было слишком запутано, чтобы так просто завершиться.

– А давай пари, – подпрыгнул к собеседнику черноволосый. – Новая легенда – и ты свободен!

– Не хочу я пари. Легенды не будет.

– А вот посмотрим, – щелкнул пальцами Рява. – Сам говорил: стучат молотки в городе! Строится Таллин! Значит, жив?

Эдик отвернулся. В пришедшей электричке погасли огни. Зато веселые лампочки окружили шапочки башенок, промелькнул по черепичным крышам электрический свет, родил нехорошую желтую тень в бойницах. Город расцвел ночными красками.

– Нет, – прошептал Эдик, и кончик носа его покраснел.

– А вот и зря! – веселился черноволосый. – Мог бы и выиграть.

Эдик молчал. Легче было не отвечать, чем втягиваться в бесконечный спор.

– Знаешь, какой сегодня день?

Эдик повел глазами, дернул ртом. Было 22 июня. Кто не знает, что это за день?

– Ты бы еще Наполеона вспомнил! – радовался Рява, прочтя ответ на растерянном лице собеседника. – Почему они именно в этот день напали? Потому что под локоть их змеи толкали.

– Какие змеи? – не выдержал Эдик.

– Огнедышащие.

– Драконы?

– И эти тоже. День-то сегодня змеевик, время змеиных свадеб, время нарождения драконов. А когда дракон рождается, земля трясется и стонет и огонь по траве бежит.

Эдик покосился на мигающие вдоль дороги огоньки. Им здесь только драконов не хватает.

– Таллин – город драконов. Что-то их давно не было видно. Не пора ли воскресить парочку?

– Так ты спорить со мной будешь или драконов на улицах считать? – резко повернулся к собеседнику Эдик.

– Спорить, спорить, – так активно закивал черноволосый, что, казалось, у него вот-вот голова отвалится. – На новую легенду!

– На новую, – протянул ладонь Эдик.

– Я говорю, что легенда будет – и будет по-моему!

– И я говорю, что легенда будет, но станет по-моему!

– Это как это? – хитро блеснул глазами Рява.

– А так, что никто не пострадает.

– Какая же легенда без трупов? – Рява сказал это так, словно малое дитя пожалел. – В легендах завсегда помирают. Вспомни Тристана[3]. Или Зигфрида[4]. – За разговором незаметно Рява выдернул из-за пояса свернутый трубкой лист бумаги, длинной толстой булавкой потянулся к руке Эдика.

– Перебьешься! – дернулся Эдик. – Будем на честное слово спорить.

– Ну, какое же у черта честное слово? – На лице Рявы проступила обида.

– А вот такое и слово, – засмеялся Эдик. – От которого отказаться нельзя будет.

– А что на кону?

– Если я выиграю, ты сломаешь мое кольцо! – Эдик протянул руку с алой каплей рубина на пальце.

– А если выиграю я?

– Город умрет. Все, как ты хотел. С трупами.

Черноволосый закрыл глаза.

– Ты не выиграешь, – прошептал он. – Что бы делало добро, если бы не было зла? Ты не победишь! А как проиграешь, я придумаю, что с тобой сделать. Может, рядом с собой оставлю? Люблю проигравших – они такие несчастные. А главное – злые.

– Дракон – царь над всеми сынами гордости. Об нее ты и споткнешься, – пообещал Эдик.

– Кольцо в залог! – торжественно протянул руку Рява.

Эдик, не глядя, бросил ему в ладонь тяжелый перстень и побежал вниз по винтовой лестнице.

– Кольцо мне пригодится, – засмеялся Рява ему вслед.

Его холодные черные глаза смотрели в темноту парка под башней.

Лето. Тепло. Змеи выползают из своих нор. Они любят влагу и тепло. В Таллине хватает и того, и другого.

Глава 1

Змеевик

Полина, милая рыжеволосая девушка в очках, стояла в тени башни церкви Олевисте и с сомнением смотрела в черную глубину за оградой. Там, в темной нише в храмовой стене копошились и неприятно шипели. Звук был такой, будто долго осторожно сворачивали полиэтиленовый пакет. От страха Полину закачало, и она, чтобы не упасть, взялась за ледяные прутья ограды, прижалась пылающим лбом к железу.

Страшнее всего было то, что она не помнила, как сюда пришла. Ночь, темно, она давно бы уже спала… Если бы не это шуршание. Оно заставило ее выйти из номера их крошечной гостиницы, спуститься вниз. Шипение складывалось в зов: «Пооолииинаааа».

Кто ее мог знать в чужом холодном городе? Никто. Мальчишки хулиганят? Они часто разыгрывают Полину. А Зое Игоревне как всегда плевать. Тоже – учительница нашлась! Крокодил какой-то, а не учительница.

– Пооолииинаааа! Иди!

И она пошла. За дверь, на мощеный двор, под арку, все вверх, вверх по улице. Туда, где как вечное проклятие нависает башня церкви Олевисте. Самая высокая средневековая башня в городе.

– Пооолииина!

И вот теперь она стоит тут и с ужасом смотрит в темноту. Домашние тапочки мокрые от вечерней сырости, ладони влажны от страха, на лбу выступил пот. Еще чуть-чуть, и Полина упадет на камни мостовой.

– Пооолииинааа! – вздыхает темнота.

Что же там происходит? Так хочется просунуться сквозь решетку, но здесь она особенно частая. Словно специально сделали.

А темнота манит, темнота зовет.

Полина с трудом отрывает руки от прутьев и будто свинцовыми ногами делает шаг в сторону. Ограда отделяет церковь от улицы. Слева она упирается в стену, справа продолжается воротами.

Даже если они закрыты, она войдет.

Полина прошла вдоль чугунных завитков и переплетений, толкнула створку ворот и оказалась в палисаднике между башней и оградой, сделала несколько тяжелых, словно каменных шагов. Конечно, идти не стоило. Но этот зов… И она будто видела холодные желтые глаза с бездонными зрачками.

«Ты слышишь меня?»

«Да!»

В стене башни зияет черное углубление. Кенотаф[5]. Каменная гробница с рельефами. «Танцующие человечки», – как сказал еще днем Макс Макс.

«Ничего тут нет», – вдруг ясно осознала Полина и перестала бояться. Конечно, изваяние на кенотафе страшненькое. Скелет с жабой на впалых ребрах, вокруг шеи обернулась змея.

«Ничего…» – как заклинание повторила она и замерла. Земля под ногами зашевелилась. Она пучилась, вздымалась волнами, опадала и росла опять. Звуки исчезли, осталось одно шипение. Неприятное, тянущее из души силы.

Змеи. Десятки, сотни змей! Они вились и кружились, терлись друг о друга шершавыми боками. В воздухе стоял скрип.

В клубке змей выделялась пара. Она медленно двигалась, не смешиваясь с остальными. Большое серое с темными пятнами тело, маленькая голова. Вторая – чуть меньше.

Пара остановилась. Более крупная змея освободилась от захвата собрата и стала вытягиваться, без видимого движения поднимаясь над клубком тел. Маленькая головка качнулась.

– Пришшшшлааааа.

Полина шарахнулась, закрыла лицо руками.

– Невеста! – полыхнуло в воздухе.

Сотня змей поднялась, превратившись в колосящееся поле из голов, и, словно соглашаясь, кивнула.

Да! Невеста!

За спиной железная решетка. Справа глухая стена часовни. Слева, как пшеница, колышется строй змей.

– Мы тебя запомнили. Мы за тобой придем, когда настанет время.

Слова винтом буравили мозг, голова раскалывалась от зудящей боли и страха. Хотелось орать, чтобы только не слышать этот голос.

Полина уже открыла рот, но тут удушающая тишина с треском порвалась. По мощенной булыжником улице Пикк прогрохотал автомобиль. От Ратушной площади донеслась музыка. Рассмеялась проходящая мимо парочка.

Тяжело дыша, Полина смотрела на темную нишу. Свет уличного фонаря падал на фигуру скелета, контрастно выделяя торчащие ребра, грустную ухмылку черепа. Серел острый сустав локтя. Змей не было. Но в ушах еще звенел призыв: «Приходи еще!»

– Вот ведь черт! – выругалась Полина, пытаясь прогнать наваждение.

А ну, как все это сон? Но нависала над ней стена часовни. Упирался в небо шпиль колокольни. Чернел кенотаф. Нет, нет, ее привел сюда голос. И он же обещал позвать опять.

Полина поправила сползшие на кончик носа очки и бочком, бочком пробралась к решетке.

Тишина. А улица так призывно светла…

Странный контраст между двором церкви и городом снова заставил суетиться. Ворота оказались заперты. Страх подкатил к горлу. Как же она входила?

Показалось – за спиной снова растет шипение.

Медлить нельзя.

С трудом взбираясь в тапочках по скользким выступам ограды, Полина влезла наверх и, зажмурившись, спрыгнула на мостовую. Хлопок от подошв глухо разнесся по каменному тоннелю улицы. Эхо толкнуло в спину, заставив побежать.

Дома, дома, они смотрели на нее со всех сторон. Древний город Таллин дышал в спину своими тайнами и легендами, осуждающе поглядывал глазницами окон.

Бежать было тяжело. От пережитого страха дыхания не хватало, но Полина не разрешала себе останавливаться. Вскоре она ступила в черную тень церкви Пюхавайму, и тут же нырнула под арку в темный двор. Пригибая голову, словно боясь, что ее увидят, пробежала под окнами первого этажа, толкнула тяжелую скрипучую дверь.

К церкви было пристроено серое каменное здание, где на первых двух этажах располагался институт католицизма, а на последнем, третьем, устроили гостиницу.

Гулкий каменный холл института, как всегда, пуст. Под лестницей, крутой, деревянной, темнела ниша с «привидением». Их сразу предупредили, что дом не простой. Построен одновременно с церковью. И как в любом добропорядочном старинном доме, здесь живет привидение. Черной кошкой оно выбирается из преисподней, гуляет по этажам, скрипит старыми досками, вздыхает в каменных углах. Поэтому ночью по дому лучше не ходить.

– Сидите в номерах, – жизнерадостно потребовала консьержка, зачем-то зажигая свечу и устанавливая около себя, хотя света в холле и так было достаточно. Наверное, она хотела сжечь своего кота, что пристроился около ее локтя. Сытый такой серый кот. Жмурится в усы, вот-вот заурчит.

Сейчас над конторкой нависла тьма. Она шелестела сотней теней, приглядывалась. Стараясь не поворачиваться к ней спиной, Полина, лопатками перебирала шероховатость стены. Первый этаж позади и можно наконец-то схватиться за перила. На каждой ступеньке Полина каждый раз была готова к тому, что неверное дерево дрогнет и она провалится в пустоту. Показалось, что где-то мелькнул свет, пролетел мимо стремительной молнией. Нет, это в глазах «огоньки» прыгают от кромешной тьмы.

Третий этаж. Полина юркнула направо в свою комнату. Крошечную, угловую, под самой крышей. Щелкнула выключателем.

Потолок косо резал пространство, делая комнату похожей на сундук с покатой крышкой, темная балка натужно упиралась в стену. Окно без шторы смотрело в небо.

– Олёнка!

Кровать соседки пуста. Куда могла подеваться Кожина? Еще днем твердила, что раньше всех ляжет спать, что после тяжелого переезда, когда всю ночь их трясли пограничники – сначала наши, потом эстонские, – впору впадать в спячку.

Или она отсыпается в комнате у мальчишек?

Полина, всю свою страшную пробежку мечтавшая, как придет к себе, как закутается с головой в одеяло, повернулась к двери. Мечты мечтами, но одна в комнате она не останется. А ну как местное привидение нападает на одиноких испуганных девочек? Идет на страх? Нет, бояться лучше дружным коллективом.

Полина шагнула из комнаты и чуть не заорала. В конце коридора высилась белесая громадина. Она покачивалась и вздыхала.

– Зернова, молчать! – приказала фигура голосом Ромки Разоренова. Из белой простыни показалась лохматая голова, она строго кивнула и снова спряталась в ткани.

Ну конечно, мальчишки как всегда развлекаются.

– Где наши? – шепотом спросила Полина.

Из-под простыни вынырнула рука, палец показал в сторону комнаты напротив лестницы.

Полина на цыпочках перебежала коридор и вместе с «привидением» Ромкой приникла к двери.

Сначала было слышно короткое хихиканье, а потом голос Макс Макса прикрикнул:

– Вы слушать будете? Хорош ржать!

– Это он про девушку с белым лицом рассказывает, – зашептал Ромка. Полина угукнула, уточнять подробности не хотелось.

– Когда молодой пастор утром пришел в церковь, то увидел там гроб, а в нем девушку, что он вчера венчал. Девушка была совершенно белая и улыбалась. Пастор созвал совет общины, и решено было похоронить неизвестную за счет деревни. После отпевания четверо добровольцев отнесли гроб на кладбище и закопали. А через неделю пастор почувствовал себя плохо. Заболели и четверо добровольцев. В предсмертном бреду пастор понял, кто к нему приходил. Это была сама СМЕРТЬ!

Последнее слово Макс Макс выкрикнул. Грохнула мебель, раздались крики.

– Дурак! – верещала Олёнка.

– А-а-а! – голосила Танька Кудряшова, но в этом крике было больше смеха, чем страха.

– Ну и ладно, – твердила Машка Кузькина.

– Вот уроды! – говорил Альберт Хазатов, похожий на цыгана.

А Ленка Богданова вздыхала. Свои эмоции она выражала только так.

Ромка толкнул дверь, вваливаясь в номер. После темного коридора свет резанул по глазам, и тут же погас. Крики заметались в узком пространстве. Полина тупо стояла на пороге, а перед глазами, как застывший кадр кино, стояла на мгновение увиденная картинка. На столе сидит долговязый кривозубый Макс Макс, во весь рот хохочет, машинально расправляя и ловя йо-йо – с ним он последнее время не расстается. Длинноволосая Танька, после диснеевского мультика прозванная Рапунцель, широко распахнула глаза и то ли пытается засмеяться, то ли – испугаться. Смуглая Кузькина ухмыляется – Машке вечно все нипочем. И только Ленка в панике заваливается за кровать – у Богдановой хорошая реакция, недаром стрельбой занимается. Хазатов зло скалится. Чужой страх его только веселит.

– У-у-у-у! – подвывал Ромка, носясь по комнате и разбрасывая зазевавшиеся стулья. – Я дружелюбное привидение Каспер!

Над грохотом и визгом носился жизнерадостный гогот Макс Макса.

Вспыхнул свет.

– Что это такое?

Предыдущая картинка сменилась перед глазами Полины новой. Все девчонки сгрудились на одной кровати. Ромка в сбившейся простыне замер около окна. Макс Макс готов вот-вот свалиться со стола от хохота.

– Я спрашиваю, что это такое?

Зоя Игоревна грозно сверкнула зелеными глазами в сторону Полины. И не придумала ничего лучше, как ляпнуть:

– Спать ложимся.

Грохнулся на пол Макс Макс, загремев всеми своими мощами, Ромка нарочито коротко прыснул.

– Ну и дура, – поджала губки Олёнка.

– Завтра на весь день оставлю в гостинице, – подлила в голос железа классная руководительница.

На ее угрозу внимания не обратили. Что им слова равнодушной к ним вчерашней студентки? Игоша была первый год после института и справиться с буйным седьмым, а теперь уже восьмым классом даже не пыталась. Кричала скорее для проформы.

– Разоренов, что у тебя на голове?

– Волосы. А вы что видите? – схамил Ромка.

– Всем спать! – брызнула в пустоту словами Зоя Игоревна. Никто не шевельнулся. – Я жду! – стукнула она ладонью по распахнутой двери.

– Выметайтесь, выметайтесь! – подбодрил застывших девчонок Макс Макс.

– Максимихин! Поласковей, – зачем-то одернула его Игоша.

Девчонки собирали потерянные тапочки и сорванные с волос резиночки, выползали в коридор.

– Где ты была? – Олёнка подхватила под руку Полину. – Макс такую историю рассказал.

– На улицу ходила. – Вспоминать свою незапланированную экскурсию к церкви Олевисте не хотелось.

– А я смотрю, тебя нет, иду в коридор, там девчонки толпятся. Ну, мы и пошли к мальчишкам. Ромка прикольный, да, как Карлсон?

– Ничего прикольного, – выдернула свой локоть из цепких пальчиков Полина.

– Ой, а история страшная. Я такую раньше не слышала. Про девушку-смерть. – Кожина вдохнула побольше воздуха и начала рассказывать: – Приходят к священнику неизвестные и просят срочно обвенчать молодых. Делать нечего, он идет в церковь и видит там странную пару. Бледную девушку в свадебном платье и юношу с невыразительным лицом. А наутро…

– Хватит. – Что было наутро, Полина знала. – Ты спать хотела.

– Ой, я теперь не усну. Так испугалась.

Знала бы подруга, как всего полчаса назад испугалась Полина, верещала бы меньше. Или наоборот, больше?

– Ой! – вдруг встрепенулась Олёнка и снова повторила свой вопрос: – А ты-то где была?

– Гуляла.

– Где? – Кто Кожиной в лапки попадал, живым не выбирался.

– Где, где… На улице!

– А чего ты одна пошла? Могла бы и меня взять!

– Знаешь, – приблизилась к подруге Полина, – я змей видела.

Сказала, чтобы от нее отстали, но Олёнка проявила странную резвость.

– Да тут на каждом углу по змее! – фыркнула она. – Ты их флюгеры видела? А водостоки?

Да, водосток один был особенно примечательный. Огромный зеленый дракон торчал на фронтоне Ратуши.

– А лавки на первом этаже видела? – шептала прямо в ухо Кожина, отчего становилось щекотно и как-то неожиданно тревожно. – Там монстры какие-то вырезаны! Пойдем, посмотрим?

Полина замотала головой, но Олёнка уже рвалась в бой.

– Мы быстро! – вцепилась она в подругу мертвой хваткой и потащила к лестнице.

За спиной осталась спасительная дверь в комнату. Счастье было так близко: лечь, закутаться в одеяло, спрятать голову под подушку…

Кожина неслась вниз.

– Там кто-то такой был, с цветком на башке. Я не разглядела, – орала она. – Мы сейчас тихо все посмотрим, и назад.

– Не шуми, – молила Полина, чувствуя, как ступеньки ускользают у нее из-под ног.

– Я думала, ты заметила! – еще громче выкрикнула Олёнка и остановилась.

Холл первого этажа напоминал музей. Балки уходили в стены, подпорки норовили встретиться с зазевавшимся лбом. Конторка консьержки, запертые двери в университетские аудитории. Вдоль стен – лавки. Массивные, неповоротливые конструкции с низкими спинками и неудобными подлокотниками.

– Вот здесь. – Кожина присела около ближайшей лавки. – Только видно плохо. – Она потерла пальцем деревянную резьбу, как будто от этого станет светлее. – На башке цветок, хвост и крылья.

Полина склонилась. Стоять одной было страшно, лучше ближе к подруге, а то и вообще взять ее за руку, прижаться щекой к плечу.

– И тело такое, как у змеи…

Полина увидела… Серое чешуйчатое тело с темными разводами, черный круглый зрачок. Маленькая аккуратная головка, чуть покачивается длинный, раздвоенный язык. Пасть широкая, по бокам закругляется вверх, к глазам, словно рептилия улыбается. Змея кивнула. Как знакомой. На головке золотым венцом полыхнула корона.

Все это Полина успела заметить в одно мгновение, когда вдруг стало светло.

– Это что такое?

Перед ними стояла высокая худая женщина с сильно высветленными волосами. Крылья ее носа гневно раздувались. Подведенные черным глаза недовольно щурились.

– Что вы здесь делаете?

Женщина была бледна нехорошей белизной. Все это в сочетании с черными глазами делало ее похожей на привидение.

Сил кричать не было. Полина рванула к лестнице. За ней горохом сыпался топот Олёнки. В дурном молчании они взлетели на свой третий этаж. Дверь комнаты была закрыта. На мгновение Полина решила, что она заперта. Что все пропало. Что их сейчас догонят. И этот страшный черный змеиный взгляд поглотит ее и все вокруг.

Она и не заметила, что дверь давно открыта, Кожина стоит в номере, ее плечи обливает теплый желтый свет.

– Чего застыла? – грубо спрашивает Олёнка.

Один шаг. Переступить порог, чтобы оказаться там, где спасительно светло.

– Полиииынаааа, – зовет из темноты лестницы голос.

Зернова обернулась. Мрак ступенек манил к себе, он следил за ней застывшим черным зрачком.

– Да иди ты! – дернула ее Олёнка за рукав. – Ой, ну что ты там стоишь!

Дверь захлопнулась. Полина рухнула на кровать.

– Еще бы чуть-чуть постояла, и к нам бы Игоша вышла, – возмущалась Кожина. – Тебя к полу приклеили, что ли?

– Ты не слышала? Вроде как будто звал кто. – Голос у Полины дрожал.

– Ой, консьержка ругалась, наверное, – отмахнулась Олёнка, сбрасывая тапки и залезая в кровать. – Игоша запретила дальше нашего этажа соваться.

– Разглядела, кто это был? – Полина хотела избавиться от назойливого змеиного взгляда. Закрывала лицо руками, но он все буравил ее остановившимся зрачком.

– Хозяйка, – Кожина широко зевнула. – Ой, ну, та, что нас с утра принимала. Завтра крику будет…

Она сунула руку под подушку, резко приподнялась на локтях.

– Так! А заяц мой где?

Еще в поезде Кожина всем показала небольшого серого зайца, которого решила выгулять за границей. Макс Макс ночью в поезде уснуть не мог, все ржал, вспоминая зайца. Поселившись в гостинице, Олёнка устроила плюшевого друга на подушке. Может, завалился куда?

– Я спрашиваю, где заяц?

Кожина с подозрением глянула на Полину, но та лишь замотала головой. Какие зайцы? У нее своих проблем невпроворот.

– Ну, Максимихин! – метнулась к двери Олёнка, но вовремя вспомнила, что второй визит к парням – это уже чересчур, и решила отложить разборку на завтра. – Уши оторву, – кровожадно пообещала она, устраиваясь под одеялом.

Полина осторожно выключила свет. Недобрым глазищем на нее посмотрела ночь за окном. Скорее спать, скорее забыть обо всем! Но окно притягивает к себе, не дает расслабиться. За стеклом крошечный кусочек черного неба и крыша.

Змеи не умеют ползать по стенам, значит, на третьем этаже она в безопасности.

«Пооолииина!»

Так она и провела всю ночь в полузабытьи, постоянно ловя себя на том, что не спит, а смотрит в окно, прислушивается, не проскользнет ли среди звуков знакомое шуршание и шипение.

На следующее утро завтрак был прост – чай или кофе, тосты с джемом и порционный йогурт.

– Похудеем, – с тоской в голосе сказал тощий Макс Макс. – Штаны спадать начнут.

– Максимихин, – одернула начинающийся бунт учительница. – Поел – убери за собой посуду.

– У нас в кафе самообслуживание, – демонстративно взяв не распакованный контейнер с йогуртом двумя пальчиками, с улыбкой произнес Макс Макс, – покушал, – контейнер полетел в мусорное ведро, – убирайся сам.

– Максимихин! – покачала головой Зоя Игоревна. – Допрыгаешься.

– Макс, прекрати! – зашипели на него со всех сторон девчонки.

– А чего-нибудь еще пожрать нельзя? – Макс Макс брезгливо смотрел, как Ромка выскабливает ложкой бело-розовую массу из стаканчика.

– Иди в любое кафе и ешь!

– Тебе моего зайца мало? – напомнила о вчерашней пропаже Кожина. – Съел и не подавился?

– Вы вчера сожрали целого зайца? – тут же подключился к игре Макс Макс.

– Это ты его сожрал, – перегнулась через стол Олёнка. – Зайца верни.

– Да кому нужен твой собиратель моли!

– Тебе и нужен.

– В гробу я его видел! В белых кроссовках.

Кожина выпрямилась, привычно заправила за ухо прядь белесых волос.

– А куда он делся?

– Я откуда знаю. Лучше скажите, кто стащил мои крекеры. Чего я жрать-то буду, в самом деле! Хазатов, ты около сумки вертелся. А потом всю ночь чем-то хрустел.

– Костями, – поддакнул Ромка.

– А ты докажи! – кинулся в бой Альберт. – Сам сожрал, а на других сваливаешь! Не видел я твои крекеры.

– Конечно, не видел, – накалялся Макс Макс. – Чего на них смотреть? Ты их жрал.

– Я тебе сейчас дам – жрал! В лобешник за вранье хочешь?

– Прекратили! – опомнилась Зоя Игоревна. – В обед наедитесь! Разошлись по углам.

– Ну и ладно, – развернулся Макс Макс к выходу, как-то подозрительно легко сдавая позиции. На палец он уже пристраивал кольцо от йо-йо.

– Стоять! – Зоя Игоревна хлопнула в ладоши, да так громко, что ложечки в стаканах звякнули. – Выходим все вместе! В доме от меня ни на шаг!

Макс Макс от неожиданности чуть не выронил игрушку. Он стал нервно подергивать рукой, заставляя йо-йо летать вокруг себя. Все, как завороженные, смотрели за его быстрыми движениями. Даже Ожич оторвался от чашки с чаем. Вчера Максовы страшилки он не слушал, а потому был самым бодрым за столом.

– А что мы сегодня делаем? – подала ангельский голосок Олёнка – когда надо, она могла стать милым примерным ребенком. – И кто стащил моего зайца?

– До обеда сами гуляем по городу, а в два придет экскурсовод. Твой заяц наверняка валяется под кроватью. И не лезьте ко мне со своей ерундой.

– Магазины, магазины, – зазвенело заветное слово над девичьими головами.

Олёнка насупилась. У нее родилось подозрение, что зайца взяла Зоя Игоревна. Зачем? А главное – отдаст ли?

Полина опустила взгляд в свой стаканчик с йогуртом. Пять дней. Пять мучительных дней. Она бы их с большим удовольствием все дома провела. И никуда не ходила. Дел много – компьютер, телевизор, в чате посидеть, гитару сто лет в руки не брала, осенью начнутся занятия в клубе, а она ни одного аккорда не помнит.

Окрыленные грядущими покупками девочки собрались мгновенно. Мальчишки еще не успели из своего номера выйти, чтобы похулиганить, а они уже толпились около лестницы, первыми заспешили вниз.

– Я вас просила, чтобы дети не бегали по этажам.

Из-за конторки встала вчерашняя бледнолицая женщина. Подведенные черным глаза, белые короткие волосы, светлое длинное платье. Губы сжаты в тонкую полоску.

«Дети» ухмылялись, являя вид полного равнодушия – кто жвачку жевал, кто в сторону смотрел. Макс Макс терзал запутавшийся йо-йо.

– Это – дети! Что вы от них хотите? – Зоя Игоревна перед зеркалом поправляла ядрено-зеленый шарф. Ей было плевать на слова хозяйки. Ее больше волновало, как лежат малахитовые бусы у нее на блузке.

– Вот именно – дети! – Хозяйка, она же консьержка, перегнулась через конторку, но ближе не подходила. – Я уже в прошлый раз натерпелась от… – она сделала выразительную паузу, – детей. Вы знаете, что они здесь натворили?

– Не надо выдумывать сказки, – резко повернулась Зоя Игоревна. – В прошлый раз были ребята из нашей школы. Девятый класс, я их хорошо знаю. Запугали детей своими выдумками, вот они и стали видеть черт знает что!

– Они утверждали, что были в подземелье Калева, что разрушили проклятие розенкрейцера, что справились с Ярвевана! – Консьержка выпрямилась. – Я была против вашего приезда!

– Хорошо, что наш приезд не от вас зависел, – Зоя Игоревна сверкнула лукавым взглядом молодых серо-зеленых глаз. – У нас договоренность с институтом. Не забывайте, что ваши студенты в это время живут в Москве в нашей школе.

– Я уверена, они не ведут себя так… так… – Хозяйка не могла подобрать слова.

– Уверена, – передразнила ее Зоя Игоревна, – что у нас они чувствуют себя, как дома. – И поманила своих подопечных. – Что застыли, раскрыв рты? Идем! Максимихин, убери эту гадость!

Макс Макс намотал конец нитки на катушку и послал йо-йо в сторону девчонок, те скорчили недовольные рожицы.

– Я требую, чтобы дальше третьего этажа никто не ходил, – в спину им крикнула хозяйка.

– Конечно, Рута Олеговна. Они не будут ходить.

Пока взрослые ругались, Полина мельком глянула на боковину скамьи. На ней и правда был вырезан змей. Изогнутое тело, на пузе цветок. Львиная распахнутая пасть с вырывающимся пламенем. Не змей. Дракон. Вон и крылья за спиной. И корона – два свисающих завитка.

Дракон. Сказочный. И никакой реальности. Разочарованная, она вместе со всеми вышла во двор.

– Ну, и кто вчера партизанил?

Маленький двор гостиницы радостно подхватил слова учительницы, эхом швырнул в высокие стекла. Мальчишки, как по команде, отвели глаза. Девчонки завздыхали, всем своим видом демонстрируя, что они ни за что не нарушили бы приказ.

– Ой, Зоя Игоревна, – протянула Олёнка. – Да никого там не было. Кошка, наверное, пробежала, вот она и кричит.

– Какая кошка? – простонала учительница.

– Черная, – встрял Макс Макс, по ходу отрабатывающий трюк с йо-йо. – Она на столе всегда сидит.

– Почему черная? – На солнышке Полине стало лучше, ночные кошмары отступили. – Серая. Только что там была.

– Где же серая, когда черная! – поддержала Макс Макса Кожина.

Полина пару раз хлопнула ресницами. Серый толстый кот, в темную полоску. Усы с метр. Сидел, жмурился. На крики не реагировал.

– Серый. – На мгновение мир вокруг Зерновой покачнулся. Она снова почувствовала себя около церкви Олевисте, где под ногами клубок копошащихся змей. – Серый кот.

– Да ладно, серый! Черный! – Макс Макс заставил игрушку прыгнуть в кулак и метнулся ко входу в институт.

– Стоять! – крикнула учительница, но было уже поздно, народ наперегонки пытался пробиться к двери.

Полина тоже протиснулась в холл института. Перед ней памятником возвышался Макс Макс, рядом Ромка и Ожич.

«Серый, серый, серый», – как заклинание твердила она.

На звук скрипнувших петель Рута Олеговна резко выпрямилась. Лестница, под которой она стояла, загораживала верхний свет, так что ее бледное лицо оказалось перечеркнуто черной тенью по диагонали от правого виска к левой скуле.

– А где кот? – Первым к конторке подскочил Макс Макс.

– Что вы делаете? – дребезжащим голосом спросила хозяйка.

– Здесь кот сидел, – Макс Макс хлопнул ладонью по столешнице, отчего в воздух взвилось веселое облачко пыли.

– Нет никакого кота, – пошла на них консьержка. – Убирайтесь!

– А он серый или черный? – Полина не могла отвести взгляда от стола. Пыль. Это неправильно. Если кот там сидел, то никакой пыли быть не может.

– Вон! – Рука в белом балахоне показала в сторону выхода, где в дверном проеме маячили любопытные рожицы.

Гурьбой вывалились на крыльцо.

– Серый! – прошептала Полина, не чувствуя уверенности в своих словах.

– Черный! – скривился Макс Макс. – Ты что, не видела, как она кота в нишу пустила?

– Ага, чертей завлекает, – поддакнул Ромка, благоразумно все это время простоявший во дворе.

– Черный, черный, – пошла против подруги Олёнка.

– Да не было там никакой кошки, – учительница хмурилась. – Или мы так и будем здесь ее караулить? Пойдем, я покажу, куда она убежала.

– Вы знаете, куда идет ход из ниши? – простодушно пролепетала Рапунцель.

– Чего тут знать-то? – Зоя Игоревна поманила за собой: – Не отставайте!

Все потянулись послушной вереницей на улицу Пюхвайму, и только Сарымай Ожич, прозванный ребятами, не любящими ломать язык на сложных именах, Саранчой, горько качал головой, под нос бормоча свое любимое «однако». Он привык, что в классе его либо не замечают, либо высмеивают, поэтому со своим мнением вперед не лез. Хотя в цвете кошки не сомневался. Конечно, черная. А как иначе? Ему ли, жителю Алтая, об этом не знать?

Глава 2

Черная кошка на крыше

Узкая улочка вывела их на перекресток. Справа высоким крыльцом выступал магазин марципанов, вперед убегала улица Пикк со строгими рядами сомкнувших строй средневековых домиков. Проулок налево вел к сувенирным магазинчикам. Город бросал под ноги гостей солнечные блики.

– Ну что, богатыри русские? – усмехнулась Зоя Игоревна. – Куда пойдем? Направо, налево или прямо?

– Вы обещали кошку, – напомнила Полина.

– Будет вам кошка. – Учительница нырнула в разноцветье сувенирных магазинов. – Запоминайте дорогу. Подземный ход именно так и идет.

Она быстро пошла вперед, не заботясь о том, что ее подопечные потеряются. Но никто и не пытался отстать. Они спешили за учительницей, чуть не снося рекламные щиты около магазинов. Через несколько шагов все вышли на Ратушную площадь. Сонные кафе только начинали работать, чистая брусчатка блестела на солнце, в вышине стремительно носились стрижи.

На площади ребята не задержались, свернули налево к старой аптеке Магистрата, чья вывеска занимает чуть ли не половину фасада дома. И снова стены сомкнулись, не пропуская солнца. Улица вырвалась на новый перекресток, чтобы упасть в очередную темную арку. Здесь еще дремала ночная прохлада, зазевавшиеся тени жались по углам, со стены справа дышали холодом старые расколотые плиты.

– Это плиты из Доминиканского монастыря, – почему-то шепотом сказала учительница. – Он находился тут за стеной. Целый квартал занимал. Если не знать про монастырь, ни за что не догадаешься, где он.

– А что с ним стало? – спросил Ромка.

– Его разгромили в шестнадцатом веке. Тебя тогда еще не было.

– Чего не было? – остановился обиженный Ромка. – Может, был.

– О! Дункан Маклауд из клана Маклаудов, – прыснул Макс Макс, запуская в приятеля йо-йо. Разоренов попытался перехватить игрушку, но как всегда промахнулся.

– Это же монастырь. За что его громить? – подал робкий голос Сарымай.

– Зажрались! – раньше учительницы отозвался Макс Макс.

– Ты, конечно, больше всех знаешь! И убери эту гадость!

Теряя слушателей, учительница быстро шла по проулку. Ребята задерживались посмотреть забранные толстым оргстеклом раскопанные подвалы Старого города, цеплялись взглядами за широкие витрины магазина керамики.

– Кошка! – вдруг крикнула Зоя Игоревна, нарушая свой же запрет не шуметь.

Кто успел вскинуть голову вверх, тот увидел между каменными перекрытиями-стяжками, спрятанными под стилизованной черепицей, темную фигуру. Девчонки, как по команде, завизжали. Кто-то замешкался, пытаясь взглядом поймать прячущуюся фигуру, но его уже толкали, и ничего рассмотреть было нельзя. Крик заметался в узком переулке, нырнул в распахнутую дверь ближайшей мастерской. Старый толстый мастер в очках отвернул лицо от пышущей жаром печки. Стаканы в его витрине отозвались недовольным звяканьем.

– Ну что вы бегаете, – веселилась Зоя Игоревна. – Ее отсюда хорошо видно. Вон, смотрите.

Девчонки еще вздыхали, Сарымай твердил свое «однако», но вот и самые неугомонные замолчали.

Между двумя перекрытиями была видна черная кошка. Она пристроилась на крышке печной трубы, готовая вот-вот спрыгнуть и убежать.

– Так она не живая, – как всегда первый подал голос Макс Макс.

– Сейчас день. – Зоя Игоревна кокетливо поглядывала в распахнутые двери на толстого мастера. В ответ тот хмыкнул, поправляя очки, покачал головой и вновь взялся за трубку, на конце которой дрожала стекловидная масса. Это был стеклодув. – Ночью убежит. Где ж ты днем черную кошку видел?

– А чего на них ночью смотреть, если в темноте они все одинаковые? – уперся Макс Макс.

– Зачем она здесь сидит? – посыпались новые вопросы.

– Какие будут версии? – Учительница все еще косилась в сторону стеклодувной мастерской, где в руках мужчины из бесформенного куска расплавленного стекла стало проявляться нечто определенное.

– На солнышке греется, – выкрикнул Ромка.

– Для красоты, – тихо произнесла Ленка Богданова.

– Трубу держит, чтобы не снесло, – фыркнула Олёнка. Она всячески пыталась привлечь к себе внимание, чтобы ненароком вызнать про своего зайца.

– Чтобы кому-то дорогу перебежать, – буркнул Сарымай. Чего тут гадать-то? Вот бестолковые!

– Правильно! – сверкнула белозубой улыбкой Зоя Игоревна. – Этот черный кот пробежал между городом и Доминиканским монастырем, после чего они поссорились, и монастырь прекратил свое существование. Все логично.

– А чего поссорились? – горохом скакали вопросы.

– Произошло-то что?

– А зачем сразу громить?

– Ничего себе – поссорились. Даже плиты расколошматили!

– Обманули, – снова выделился Макс Макс, от разочарования пряча игрушку в карман. – Это не та кошка. Вон и Зернова говорит, что она серая была.

– Ну, тогда «та» кошка сидит в другом месте. – Зоя Игоревна послала прощальную улыбку стеклодувному мастеру, чем вызвала у него очередной недовольный вздох, и смело шагнула под перекрытия, в арку, которую так ревностно сторожил черный зверек.

Свернув налево, они обогнули спрятавшийся за глухими стенами разгромленный Доминиканский монастырь, опять свернули налево и каким-то образом оказались около своей гостиницы.

– Чертовщина, – пробормотал Сарымай и привычно добавил: – Однако.

Переулки, повороты, и вот они уже стоят около серого мрачного здания, своей неприветливостью заметно отличающегося от нарядно-праздничных домиков справа и слева.

– Чего-то знакомое, – пробормотал Макс Макс.

– Смотри внимательней.

Ребята дружно стали изучать стены здания. Первым прыснул Ромка.

– Свои, – заржал он в голос. – Смотрите, свои!

Охранник у дверей прикрыл глаза, словно ему было неудобно смотреть на веселящуюся компанию.

На табличке сбоку от двери значилось: «Посольство Российской Федерации».

Все с криком и гиканьем кинулись к крыльцу, словно не они еще день назад были дома. Зоя Игоревна не пыталась их остановить. Это было бесполезно. Допрыгавшись до грозного окрика охранника, ребята вернулись к учительнице.

– А зачем мы сюда пришли? – стали вспоминать они.

– Да, зачем?

– Зачем?

– Кошка! – крикнула Зоя Игоревна, выбрасывая руку вперед и вверх.

Охранник едва не оглох. Девчонки визжали, парни улюлюкали. С крыши дома свесился здоровенный каменный зеленоглазый кот. Цвет глаз особенно подчеркивала зеленая полоса, бегущая по фронтону здания под козырьком крыши.

Полине показалось, что кот своими ненормальными зелеными глазами смотрит прямо на нее. Отошла подальше. Встала так, чтобы не видеть зверя.

– Кстати, черный кот символ вашего класса. – Учительница шла прочь, заставляя ребят подтягиваться за ней. – Он знак любопытства!

Молчание длилось ровно минуту, потом снова появились вопросы:

– А куда мы идем?

– А что за кот?

– А почему кот?

– А обедать когда будем?

– А шопинг?

– Значит, так, – учительница остановилась. – Кто по магазинам, может идти, через два часа, ровно в час, я жду вас на Ратушной площади. Если кому еще интересно поискать котов, то пошли со мной.

– А еще есть?

– Здесь много чего есть. Мы можем посмотреть поросят, олененка, жабу, заглянем в кукольный музей, где есть комната ужасов с оживающими мертвецами. Ну, и посчитаем местных драконов.

– Почему драконов? – захлебнувшись на последнем слове от внезапно накатившего страха, спросила Полина.

– Потому что Таллин – город драконов.

Зоя Игоревна не стала смотреть, кто уходил за покупками, а кто остался с ней. Она заспешила вниз по улице Пикк, вывела всех к городскому валу, заросшему травой, где среди камней пряталась скульптура олененка. Потом постояли около старого деревянного колодца. В окошке дома рядом с ним пристроились две симпатичные хрюшки, поддерживающие цветочный горшок. Ребята пытались считать драконов, которых в городе оказалось несметное множество – вырезанные в камне, жестяные ветряки, огромные барельефы. Грифоны, аспиды, змеи. Когда они вернулись на Ратушную площадь, у Полины увиденное мешалось в голове. Ей казалось, что они долго ходили кругами по небольшому пятачку, а все, что им показывали, было всего лишь декорацией, которую ловко меняла сама Зоя Игоревна. И теперь она стояла, задрав голову, глядя на зеленое чудище, с разверстой алой пастью, с острыми клыками, торчащими внутрь, с длинным жестяным языком. На голове у дракона красовалась золотая корона. Он был бы поистине страшен, если бы не колокольчик, похожий на орех, подвешенный к верхней губе монстра.

– Представляешь, раньше такие водостоки были везде. – Зоя Игоревна, оказывается, стояла рядом. – Средние века. Они тогда верили, что дракон защитит их от огня и от воров. Эстонские домовые были очень уж вороватыми существами. Они превращались в летающие огненные шары с хвостами, врывались к соседям и крали у них все, что под руку попадется. Добычу потом несли хозяину. Драконы таких выслеживали с флюгеров и давали знать обитателям домов. Здесь поблизости есть еще один водосток в виде дракона. Хочешь, покажу?

У Полины хватило сил только на то, чтобы отрицательно качнуть головой. Такое количество тварей повергало в уныние. Как будто ее окружили, затянули в кольцо. Холодное змеиное кольцо. И зачем она пошла вчера к Олевисте?

– Слушайте, жрать уже охота! – снова напомнил о своем существовании Макс Макс.

– Ну, вот и пойдем, жрать, – тихо согласилась учительница и повела свою паству вдоль Ратуши к еле приметной двери, за которой начинались ступеньки в подвал.

Кафе… да не кафе, а настоящая таверна называлась «Тристан и Изольда». Холодные каменные плиты, низкий потолок, массивные деревянные столы и табуреты, высокие кадушки, потемневшие балки знакомо упираются в необработанные шершавые стены. Небольшой прилавок. С потолка свисает цепь, к которой за крюки подвешены глиняные плошки. У стены маленькая печка, где за прозрачной стеклянной дверцей набухают-подходят пирожки.

– Чего дают? – громко спросил Макс Макс, уверенный, что его никто, кроме своих, не поймет.

– Чего надо, то и дают, – в тон ему ответила из-за прилавка молодая полная девушка.

Обсуждающий увиденное народ тут же замолчал.

– Подходи, выбирай, чего будешь, ложку доставай.

– Какую ложку? – смутился Макс Макс.

– А ты без ложки пришел? – хохотнула девушка, вкусно округляя и чуть ломая слова. – Вот так едок.

За Максовой спиной захихикали.

– У меня ложка есть, – вышел вперед Сарымай, действительно доставая из рюкзака складную конструкцию с ложкой и вилкой.

– Суп? – уточнила продавщица.

– И пирог, – ткнул ложкой в жаровню Сарымай.

– Вот это Саранча! – с уважением зашептались за спинами. – Зажег.

Девушка сдернула с цепочки плошку. Звякнуло прикрепленное к глиняному ушку кольцо. Щедрый половник опустился в коричневое варево.

– Ну, кто еще с ложкой?

– Я! – выскочила перед одноклассниками Олёнка.

У нее и правда в руке была ложка. С деревянной ручкой. Полина посмотрела туда, откуда подруга рванула. Над кадушкой на небольшой полочке стояли два пузатых глиняных стакана с ложками.

– И у меня есть ложка, – слишком рано крикнула Полина. Она только еще бежала к полочке. В следующую секунду бочка недовольно загудела, отзываясь на неласковое обращение – десяток рук потянулись к полочке, чуть не снеся стену.

– Ну что же, – в улыбке эстонки мелькнуло недовольство. – Значит, всем суп.

Как первые взявшие еду, Сарымай с Олёнкой и Полиной устроились в самом выгодном месте за маленьким столом около низкого забранного решеткой окна. Стекло здесь было толстое и неровное, словно слюдяное. Сквозь него все представало в причудливо-размытом виде.

Горячий сильно перченый суп зажигал во рту пожар, который так приятно было заесть теплым слоеным пирожком. Они успели съесть по половине, между столами успел попрыгать Макс Макс, нанизавший на вилку здоровенный соленый огурец из кадушки, когда Полина поперхнулась и перестала работать ложкой. По ногам потянуло сквозняком. Свечки на столах присели, на мгновение прервав свой танец. За окном потемнело.

– Полиииина! – позвал веселый голосок.

Это были не свои, не резвящийся Максимихин, не быстро работающий ложкой Ромка. Звали из соседней комнаты.

Полина выбралась из-за стола и пошла в другой зал, все еще не выпуская ложку из руки. Мимо проплыла добродушная улыбка девушки за прилавком, быстрый взгляд Зои Игоревны. Вторая комната оказалась ниже и темнее. Здесь не было окон, только тяжелые коптящие светильники, теряющиеся в полумраке лавки.

Зов бил по ногам, тянул идти все вперед и вперед, пока не упрешься в стену, не пробьешь ее и не пойдешь дальше.

– Полина! – тоненько звенело в воздухе.

Зернова прижала к себе ложку. Сил сопротивляться не было. Она плыла на звук, идущий от угла, где темнел камин. Еле теплились угли. Тающие огоньки перебегали с одной головешки на другую, подмигивали лукавыми глазками, перешептывались: «Полиына».

– Зернова!

От неожиданности, от страха, схватившего за плечи, Полина вздрогнула, уронила ложку. Хлопнула входная дверь.

– О! Как тут весело, – воскликнул вошедший, и гам в зале, где обедали ребята, смолк.

Огоньки последний раз пробежали змеиным кругом по углям и погасли. Полина стояла около пустого камина. В нем не было умирающего пламени, пепла, головешек. Он был чисто выметен. По стенам не чадили факелы, лишь тусклые лампы прятались под железными колпаками.

– Зернова, что с тобой?

Тело не слушалось, Полина безвольно уронила голову на плечо, оборачиваясь.

За спиной учительницы выросла черная тень. Свет из большой комнаты, где сидел класс, делал идущего огромным и страшным.

– Ну, здравствуй, невеста! – пропел неприятный козлиный голос.

Полина завизжала. Она больше не могла держать этот ужас в себе. Он рвался из нее, когтями полосовал все внутри, выворачивал страх наружу.

В себя Полина пришла от методичных хлопков. Она сидела на табурете, запрокинув голову, а Зоя Игоревна от души хлестала ее по щекам. Голова болезненно дергалась от каждого удара. Но в целом ощущения были даже приятные.

За учительницей стояли ребята, они все видели – это разозлило. Пока Полина была со своей бедой один на один, пока пряталась и пыталась что-то объяснить Олёнке, все еще можно было исправить. Теперь же наступал конец, окончательный и бесповоротный. За ней начнут следить, ее станут высмеивать, в каждом взгляде будет читаться: «Попалась!»

– Все прошло, – отвела Полина занесенную руку.

– Ты его знаешь?

Кажется, Зоя Игоревна спрашивала о черной тени. Полина покачала головой. Взгляд невольно уплывал. Как же это все было стыдно и тяжело.

– Что? – оглянулась на подопечных Зоя Игоревна, и в голосе у нее не осталось ни утреннего задора, ни веселья. – Доели? Пошли отсюда. Скоро экскурсовод придет.

К Полине тут же подскочила Олёнка:

– Ой, ты чего там, а? Крысу увидела? А чего он тебя невестой назвал?

– Это он не меня.

– Невестой? – Зоя Игоревна совершила мгновенное перемещение в пространстве от входной двери обратно к табурету, на котором сидела Полина. – Зернова! Что все это значит?

– Не было ничего! – вскочила Полина. – Тебе показалось! – посмотрела она на Олёнку.

– Миски убирать? – послышался напевный, с мягким акцентом голос.

– Быстро все на улицу!

Учительница вцепилась в локоть Зерновой, выволокла ее на воздух. Полина дернулась, чтобы удрать. Люди! Вокруг было слишком много людей. От них хотелось спрятаться, залезть в неприметную щелку, чтобы никто не нашел.

– Стоять! – прошипела Зоя Игоревна.

Солнце все так же приветливо переливалось в высоких городских окнах, воздух был полон голосов и смеха, брусчатка площади звоном отзывалась на сотни шагов. Мрачная Ратуша нависла над идущими тяжелой каменной тушей, поскрипывал на шпиле Старый Тоомас.

Зоя Игоревна впервые за сегодняшний день пересчитала свой класс. Четырнадцать человек. Все на месте. Четыре мальчика, десять девочек.

– Что с тобой произошло? – склонилась она к Полине. Вокруг сомкнуло кольцо из любопытных – всем хотелось знать подробности.

– Ничего, – замотала головой Полина. Если и рассказывать, то не при всех. А лучше вообще молчать!

Зоя Игоревна оглядела собравшихся. Все смотрели на нее. И только Олёнка прятала взгляд. Да Ожич смотрел в сторону. Что-то бормотал себе под нос. Эти что-то знают. С них и надо было начинать.

– Голодных нет? – коротко спросила учительница.

Толпа качнулась, словно пытаясь найти и выдавить из себя особо голодных.

– Пожрать бы еще, конечно, можно, – знакомо протянул Макс Макс, нервно дергая йо-йо.

Зоя Игоревна перехватила летящую катушку.

– Максимихин, Ожич, – назвала она. – Кожина. – Снова пробежала глазами по лицам. – Кудряшова, – добавила на всякий случай. – Со мной. Остальные гуляют по площади. Если хотите, отправляйтесь в гостиницу, она здесь за углом. На разграбление города я вам даю час, потом жду на этом же месте, мы отправляемся на экскурсию. И выброси эту гадость, – с яростью прошептала она Макс Максу.

Толпа качнулась, но расходиться не торопились. Названные с достоинством пошли за учительницей. Оставшиеся девчонки погомонили, обсуждая случившееся и бросая завистливые взгляды на уходящих. Всем хотелось узнать, что произошло. Что за человек? Почему невеста? Неужели Зернова ночью с кем-то встречалась?

Но все это были только разговоры, что произошло на самом деле, никто не знал, поэтому девчонки, высказав свои желчные комментарии, разлетелись по призывно распахнутым магазинам. Ромка потопал за ушедшим приятелем. Оставшийся Альберт Хазатов сплюнул под ноги, тоскливо оглядел площадь и никуда не пошел. Присел около ближайшей свободной от кафешек и рекламных щитов стены. Рядом с ним опустился черноволосый парень. Какое-то время они демонстративно смотрели в разные стороны. Но вот Альберта чуть не снесла толпа японских туристов, и он выругался, пересаживаясь удобней.

– Не протолкнешься, – по-русски согласился молчавший до этого сосед.

Скорее от неожиданности, чем от желания общаться, Альберт ответил.

Тем временем Зоя Игоревна привела свою гвардию в кафе, прятавшееся на задворках магазина марципанов. Не спрашивая, всем взяла чай и пирожное, усадила за длинный угловой стол.

После темного подвала таверны кафе казалось слишком солнечным, как-то даже чересчур пронизанным светом. Огромные витрины, легкие стулья с высокими спинками, столики на гнутых ножках. В этой просвеченности было спокойно и надежно. Полина сидела, равнодушно глядя перед собой. Макс Макс теперь уже, казалось, назло Зое Игоревне гонял вокруг рук ярко-синюю катушку. Олёнка имела вид человека, знающего страшный секрет: таинственно сверкала глазами и улыбалась. В Таниной душе смешивались два чувства – любопытства и сочувствия. Очень ответственная была девушка. Сарымай как всегда вздыхал. За высокими витринами маячил Ромка, но на него особенно и не смотрели, заняты были своими переживаниями.

Зоя Игоревна принесла поднос с едой. Чашки мгновенно разобрали, так же быстро съели пирожные и с тем же рвением занялись прежними делами.

– Кожина, – негромко позвала учительница. – Куда Зернова вчера ходила?

– Не ходила я никуда!.. – начала Полина и осеклась. Врать не получалось. Но говорить правду было нельзя. Ни в коем случае нельзя! Беда может случиться. Поэтому она выразительно глянула на Кожину. Та пальцем размазывала чайную лужицу по столу.

– Может, на первом этаже сидела? – стала выкручиваться Олёнка, уходя от прямого ответа. – Утром-то консьержка ругалась…

– Кожина! – Зоя Игоревна утомленно отмахнулась от лишних слов. – Куда ходила Зернова?

– Куда-то на улицу, – сдалась Олёнка.

– Что за мужчина? Ты с ним знакома? – жестко спросила учительница.

Полина побледнела, догадавшись, куда клонит педагог. Неужели Зоя Игоревна хочет сказать, что она пошла на улицу встретиться с черноволосым, что она с ним переспала? Кожина, глянув на нее, замахала руками, чуть не опрокинув свою чашку.

– Что вы! – закричала Олёнка, пытаясь защитить онемевшую от ужасного обвинения подругу. – Она ни с кем не встречалась. Ее змеи позвали! Она их целую тучу видела!

Макс Макс привычно хихикнул, откладывая йо-йо. Сарымай выдохнул свое «однако». Полине очень хотелось спрятать лицо в ладони, а лучше вообще залезть под стол. Но она не сделала ни того, ни другого. Тревога завладела ее душой. Выхода не было. Сил не осталось жить.

Первым не выдержал Макс Макс.

– И чего змеи? – пробубнил он, от волнения подхватывая пустую чашку. – Не покусали же они ее. А мужик их хозяин, что ли?

– Даже если укусили, это не смертельно. – Зоя Игоревна не отрываясь смотрела на Полину, как будто на девочке после ночной прогулки должны были проступить тайные знаки. – Здесь водятся полозы, а они не ядовиты. Зернова, что ты натворила?

– Я тут ни при чем! – не выдержала Полина пристального взгляда. Умереть, умереть! Скорее умереть! Как учительница могла подумать о ней такое?

– Как ты на улицу попала?

– Меня позвали! – в отчаянии крикнула Зернова.

– Началось! – Учительница тяжело навалилась на стол. – Тебя позвал этот мужчина? Что он с тобой сделал?

– Не было никакого мужчины! Я к Олевисте ходила. Там еще ниша со скелетом.

Да, да, этот скелет Зоя Игоревна сама показала своим подопечным. И змею на скелете. Тогда казалось, что это прикольно. А они все пугливые какие-то. Скелет из железа увидели – сразу бежать и прятаться.

– А невеста тут при чем?

– Это змеи сказали! Еще они говорили, что снова меня позовут.

– Что за бред? – возмутился Макс Макс – надо было на чем-то сорвать свое раздражение от непонимания происходящего. И – немного от испуга.

– Как же змеи могут звать в церковь? – пискнула Олёнка. – Это же святое место!

– Какое же оно святое, если церковь черт строил? – возмутилась Кудряшова. Ей было неприятно, что все внимание забирает эта невзрачная Зернова. С чего ей такой почет?

– Почему вдруг черт-то? – подал голос Сарымай.

– Чем ты вчера слушал? – накинулась на него Таня. – Нам Зоя Игоревна рассказывала, что эту башню согласился построить один мужик, а в уплату потребовал, чтобы заказчики узнали его имя, иначе он возьмет с них три мешка золота.

– И что? – вклинился в их спор Макс Макс.

– Наверняка тот мужик душу дьяволу продал, иначе как он мог так быстро все построить? И почему разбился, когда купцы его имя узнали?

– А при чем здесь Зернова? – окончательно потерялся Макс Макс.

– А Зернова, если она, конечно, не врет, попала на змеиную свадьбу, – улыбнулась Зоя Игоревна.

Полина была готова крикнуть: «Вру». Назло всем. Не надо ей верить! Посмеются и забудут. Но глухое упрямство, с которым уже ничего нельзя было поделать, не дало соврать.

– Не вру.

За окном маячил Ромка. За окном светило солнце. За окном ходили беззаботные люди.

– Змеи. Большие. Они звали меня с собой. Одна из них сказала, что я невеста.

– На самом деле, что ли? – Чашка выскользнула из рук Макс Макса и, грохнувшись на стол, лишилась ручки.

– Но так же не бывает, – прошептал Сарымай.

– Конечно, не бывает, – вдруг согласилась Зоя Игоревна. – Не знаю, какая связь между явлением в таверне и змеями. Что-то ты, Зернова, недоговариваешь!

Полина отвернулась.

– Хотя класс, который приезжал сюда до нас, тоже о всяких странностях рассказывал.

– Наши? – тихо уточнила Кудряшова. Как-то все это было неожиданно. Вроде мирная поездка намечалась.

– На весенние каникулы сюда приезжали ребята из девятого. С ними произошла неприятная история. Каждый стал участником старой легенды. Их тут тысячи. Про озерного духа Ярвевана, про Колесный Колодец, про черта, что свадьбу справлял, про Олевисте. Они мало что рассказывали, но все были сильно напуганы. Их классный руководитель считает, что все это их фантазии. Город, средневековые стены… Насмотрелись кино, могло и показаться, если лезть, куда не следует.

– Ой, зачем же тогда мы сюда приехали? – встряла Олёнка.

– У нас договоренность с институтом. Мы не могли не приехать. Их студенты к нам, мы – к ним. Да и что бы я сказала? Что мы не поедем, потому что в Таллине черти? Меня бы уволили.

– А черти-то где? – Макс Макс безуспешно пытался прикрепить ручку обратно к чашке, но без клея она держаться не хотела.

– Какие черти? Что вы несете? – Всем показалось, что глаза Зои Игоревны как-то особенно позеленели. – Что вы себя вечно оправдываете какой-то глупостью!

– Уезжать надо, – прошептал Сарымай. – С духами не шутят.

– Ну я же не нарочно! – вскрикнула Полина, как будто от нее кто-то ждал оправданий. – И ни с кем я специально не встречалась! Пришла, а там змеи. Много!

– Сейчас июнь, – задумчиво произнесла Зоя Игоревна. – Змеи выползают из своих нор, спариваются. Как раз змеиные свадьбы и происходят. Но все это ерунда. Зернова, если ты выкинешь еще один такой фокус, я всех посажу в гостиницу и никуда до поезда не выпущу! Седьмой класс закончили, а все вам что-то мерещится. Как маленьким. Змеи, черти… Фантазеры! Сами не замечаете, что творите! Наверняка с кем-то незнакомым разговаривала на улице, вот он тебя и разыскал.

Полина стала медленно наливаться нехорошим румянцем. Это был позор, страшнее которого ничего не существовало. Ее назвали обманщицей и притворщицей. Да еще при Макс Максе, который ей нравился. После таких слов остается только одно – пойти и спрыгнуть с башни Олевисте. Слова учительницы змеиным ядом растекались по венам, били по голове, застилали глаза непрошеными слезами. Неправда! Она докажет, что все было так, как она рассказывает. Она найдет змею с короной на голове, и та снова наречет ее «невестой». Никого не назовет. Только ее. Потому что Полина лучшая!

– Так чего, Зернова все врет? – разочарованно протянул Макс Макс, посчитав, что за такую обиду он вполне может больше не мучиться с чашкой, и отодвинул ее от себя. – Ну, я так и думал!

– Его все слышали, – всхлипнула Полина. – Он назвал меня «невестой».

– Невеста без места! – Макс Макс скривился, примериваясь, чтобы запустить в нее йо-йо.

– Э! Зачем! – начал Сарымай.

– Потом поругаетесь, – остановила их учительница. – Я не для того пирожными вас сейчас за свой счет кормила, чтобы вы дрались. Кого бы там Зернова ни увидела, мне надо, чтобы вы приглядывали за ней. Днем и ночью. Она больше не должна гулять одна.

– Да что за чушь-то! – Макс Макс оттолкнулся от стола, вскочил, роняя стул. – Змеи, черти. Еще скажите, что Интернет от лукавого. Не собираюсь я Зернову сторожить. Прикажете мне с фонариком за ней в туалет ходить? Наелась каких-то галлюциногенов, теперь бредит. Дать ей по башке, и пускай сидит, улыбается. Зачем вы нас вообще сюда привели?

– Вы учитесь в одном классе, значит, друзья. А друзья помогают друг другу, ведь так? А Полине сейчас нужна ваша помощь.

– У нее крыша поехала, она змей и драконов видит! Я должен ей гвоздями эту крышу прибивать, что ли?

– Ты вообще никому ничего не должен. Можешь убираться!

Зоя Игоревна смахнула со стола катушку, и та покатилась, подпрыгивая, под дальний стол. Макс Макс метнулся следом.

– Едешь с вами в город, думаешь, нормальные люди, а вы здесь фокусы устраиваете, ночью по церквям лазаете, драконов считаете, несуществующих кошек ловите, – раздраженно заговорила Зоя Игоревна. – Где вы здесь змей и драконов нашли? Это все легенды. Если драконы и были, то тысячу лет назад. Сейчас они только на флюгерах и на водосливах остались. Никто уже не приносит им человеческих жертв. Человека, увидевшего змеиную свадьбу, в невесты не записывают!

Зернова даже не пыталась сопротивляться валящимся на нее несчастьям, кивала, вяло со всем соглашаясь.

Макс Макс подбросил на ладони свою игрушку, зло ухмыльнулся:

– Короче, вы тут рассказывайте сказки, а я в жизнь пошел.

И, не дожидаясь разрешения, вышел, проверяя дорогу перед собой летящим йо-йо.

– Ладно, давайте договоримся – больше никто никуда не ходит. Особенно Зернова. Девочки, проследите. Ожич, помоги им. – Зоя Игоревна устало потерла глаза. – Хотелось бы вернуться из Таллина живыми и здоровыми. И не бегайте по этажам! Какого лешего вы вообще пошли в холл вчера вечером? Вас же просили!

– Полина все про змей твердила, вот я и решила показать, – пискнула Олёнка.

– Молодец, Кожина, показала! А теперь постарайся сделать так, чтобы больше она змей не видела.

– Может, ее в гостинице оставить? – Кудряшовой тоже хотелось, как Максимихин, сбежать, но все-таки Полину было жалко.

– Комната Зернову не спасет. Если ей захочется сбежать, она сбежит. Просто следите за ней. Этого достаточно. Может, и есть заговор, а может, его и нет. Кто знает? Кого видели в прошлый раз девятиклассники, от каких чертей убегали? Наверно, пива перепили, вот и привиделся им змий зеленый. Один на всю компанию. А классный руководитель их покрывает. Я говорила – даже если Зернова видела змеиную свадьбу, все остальное она могла придумать, а незнакомый человек просто сыграл на ее фантазии. Вы народ впечатлительный, Таллин же место особенное. Энергетика здесь тяжелая, всякое может показаться.

– А давайте мы ее в церковь сводим, – все-таки сказала ехидно Таня.

– Давайте переживем сегодняшний день. Все может на этом и закончиться. Только я говорю серьезно – за Полиной надо следить. Змеиную свадьбу увидеть не сложно. Сложно после этого утверждать, что тебя змеи выбрали в невесты, да еще и свидетелей с собой притащить.

Все покивали, но опять не поверили. Лишь Сарымай вздохнул со своим «однако» и достал сотовый. Вместе с отцом они приехали в Москву из Горно-Алтайска. В небольшом селе Чибит, что на реке Чибитке, остался дед, тоже Сарымай. В таких делах стоило советоваться с ним.

Полина рыдала. Не прячась и не сдерживаясь. Она уронила голову на согнутый локоть, плечи ее тряслись. Ей не верили, над ней издевались. Но она докажет, всем докажет. И когда они увидят, кем она стала, побегут просить прощения, в ответ она презрительно посмотрит на них и отвернется. Потому что это будет ее правда, в которой нет места тем, кто над ней издевался, не веря.

– Это пройдет, – глядя в сторону, произнесла Зоя Игоревна.

– Оставьте меня! – сквозь истерику выкрикнула Зернова, и слезы затопили весь ее мир.

Кожина с Кудряшовой смотрели на нее с сочувствием. Оказаться в таком положении было страшно. Всю жизнь потом надо оправдываться, постоянно получать тычки в спину, не быть больше никогда как все, вместе со всеми. Только отдельно. Только в сторонке. Мрак-то какой!

Оставшийся день прошел в невольном ожидании. В назначенное время пришел экскурсовод, молодой парень, невысокий, крепкий, с круглым улыбающимся лицом. Он как будто делился своей улыбкой с другими, оттого и впечатление было – ненавязчивой, но постоянной заботы. Все снова отправились бродить по городу, поднялись на Тоомпеа. Своими руками измерили самую узкую улочку Вышгорода, постояли около дома первого губернатора Ревеля Абрама Ганнибала, прадеда Пушкина.

Они так замотались за день, столько всего увидели, что к вечеру с трудом смогли дотащиться до гостиницы. В ближайшем кафе быстро поужинали. Время падало к их ногам и рассыпалось сотнями секунд.

– Если что-то надо будет – звоните, – одарил всех своей улыбкой экскурсовод.

На оставленной бумажке после длинного ряда цифр стояло имя: «Эдик».

Гостиница встретила их тишиной и пустотой первого этажа. День гас убегающей дорожкой огней. Все хотели спать.

Глава III

Морок

– Пожар!

Крик полыхнул по этажу, ударился в закрытые двери.

– Горим!

Первым из комнаты выскочил Альберт, он метнулся туда-сюда, не зная, куда бежать.

Защелкали замки дверей.

– Быстро все на лестницу! – появилась в коридоре Зоя Игоревна. На ходу запахивая халат, она попыталась поймать орущего Хазатова. – Где горит?

– За окном. Прямо перед нами! – Глаза у Альберта бегали.

– Бросайте вещи! На лестницу! – открывала номера Зоя Игоревна.

Ее подопечные вываливались в коридор, являя коллекцию невероятных пижам. Цветочки, медвежата, были даже машинки. Макс Макс задумчиво чесал голую ногу. Ромка похохатывал, глядя на девчачьи наряды. Зоя Игоревна скрылась в комнате мальчишек. Здесь и правда слегка пахло паленым. За окном полыхало, с треском и уханьем. Учительница толкнула раму. Прямо перед ней щелкнул край красной тряпки. Он мазнул по подоконнику, и ветер бросил его к соседнему окну.

Красное полотнище, с земли подсвеченное ярким фонарем. Видимо, внизу кафе. А мечется тент, сорванный сильным ветром. Брезентовый край снова стукнул по стеклу. Зоя Игоревна перегнулась на улицу. Слева начинался скат крыши, соседнее окно было врезано прямо в черепицу, под углом. Комната маленькая. Кто там живет?

Учительница выбежала в коридор, где еще бестолково метались будущие восьмиклассники, распахнула соседний номер.

Пусто.

– Кожина! – крикнула она, перекрывая вопли девочек. – Где Зернова?

Макс Макс заржал.

– Ожич! – поймала она неспешного Сарымая. – Быстро на улицу! – Она снова глянула поверх голов. – Кто видел Зернову? – Ей на глаза попался Альберт. – Хазатов, стоять!

Но благоразумный Альберт, отлично понимавший, что за панику его по головке не погладят, исчез на лестнице.

– Я тоже поищу, – прощально махнул он рукой.

– Зоя Игоревна, – преданно заглядывала в глаза учительнице Таня.

– Упустили, – упавшим голосом прошептала Зоя Игоревна, и вдруг на что-то решившись, схватила Кудряшову за локоть. – Одевайся, бери мальчишек и к церкви Олевисте. Это рядом. Если увидите Зернову, силой тащите сюда.

Кожина, сверкнув розовой ночнушкой с фрекен Снорк, скрылась в комнате.

– Разоренов, не стой! – в отчаянии подогнала нерасторопных питомцев учительница. – Остальные – по комнатам. Нет никакого пожара.

Когда учительница в зеленом спортивном костюме вышла из номера, третий этаж притих. Из дверей выглядывали перепуганные девчонки.

– Все в порядке, – неуверенно сказала Зоя Игоревна. – Вы так орали, что Зернова испугалась и сбежала от вас. Сейчас она вернется, и все будет нормально.

Макс Макс не стал переодеваться. В боксерских трусах и майке, он вполне себе походил на спортивного человека. Вдвоем с Кудряшовой они скатились по узкой неудобной лестнице. На улице немного потоптались, вспоминая, куда бежать. Красиво подсвеченный марципановый магазин стал им маячком.

– Туда! – первая помчалась вверх по улице Пикк Таня. Макс Макс рванул следом, но хлопающие по пяткам шлепки заставили сбавить скорость. Так можно было и обуви лишиться.

Дома́, дома́, мощенная булыжником мостовая. Не сказать, чтобы было очень близко.

Когда Макс Макс с трудом дошлепал до церкви, Таня уже стояла около ажурной решетки, тщетно вглядываясь в темноту ниши.

– Нету, – прошептала она, впервые понимая, что произошло нечто страшное.

– Не здесь, что ли? – Макс Макс зевнул.

Ниша была черна ночной беспроглядной темью, даже скелет не виднелся.

– Да с чего мы вообще взяли, что она сюда поперлась? Делать ей больше нечего, как по ночам вокруг церкви бродить? Она что, ведьма?

– Она вчера здесь была, – прошептала Таня.

От железа решетки шел холод, неожиданный для теплой июньской ночи. Он словно вымораживал, изгоняя тепло из пальцев.

– А теперь мы здесь! И что-то никаких змей нет.

Макс Макс злился. Он не верил в сказки. Одно дело разыгрывать народ самому, и совсем другое – стать участником чужой игры. Было неприятно. Поймает Хазатова, убьет!

Танин взгляд не отрывался от темной ниши. Еще днем она успела рассмотреть змею, обвивающуюся вокруг шеи скелета. Впалые ребра, сложенные на животе руки.

Ей показалось, что из ниши на нее сейчас выступит полчище гадов. Кудряшова шарахнулась, чуть не сбив Макс Макса с ног.

– Пойдем отсюда, – прошептала она, онемевшими пальцами цепляясь за острый локоть одноклассника. – Мне страшно.

– Вот только не надо мне тут истерик, – стряхнул безвольную руку Макс Макс. – Не маленькая, сама дойдешь.

И он демонстративно пошел вокруг церкви, поглядывая на ее освещенный шпиль. Таня попятилась. Она бы всю дорогу шла задом наперед, только бы не поворачиваться спиной к этому страшному месту, только бы изгнать из затылка это дурацкое ощущение, как будто на тебя смотрит холодный отрешенный взгляд: «Вы слышите меня, бандерлоги?» – «Слышим, Каа!»[6]

И вроде вокруг были люди, раздавался смех, шаркали ноги по брусчатке. Но именно среди людей Кудряшова чувствовала себя особенно плохо. Окружающим дела не было до ее страха. Поселившаяся внутри неуверенность в себе поставила забор между ней и всеми остальными, между тревожным «сейчас» и таким счастливым «вчера».

Как только за решеткой никого не осталось, из темной ниши выбралась Полина. Около ее ног вилась большая серая пятнистая змея. Она покачивала головкой на уровне колена спутницы, время от времени поглядывая наверх. Полина улыбалась. Пускай ищут. Она к ним не вернется. Она докажет, что она лучшая.

Ромка нашел Сарымая под лестницей. Он сидел на корточках перед небольшим углублением в стене и, склонив голову на плечо, задумчиво смотрел туда.

– Чего у тебя там? – присел рядом Разоренов.

– Алмыс, – прошептал Сарымай, втягивая голову в плечи.

– Бредишь?

– На Алтае духи такие есть, алмысы. Души гор. Людям вредят, когда те неправедным делом заниматься начинают.

– И что, твои духи сюда прибежали?

– Здесь свои духи. Мы им не нравимся.

– А чего ты в стенку-то уставился?

– Туда кто-то вошел.

– Бредишь, – уже не спросил, а констатировал факт Ромка. Ниша перед Сарымаем была пуста.

– Вот и хозяйка здесь стояла, когда мы возвращались. И кота нет. Однако, – размеренным, спокойным голосом говорил Ожич.

– Кот мышей ловит, хозяйка спит. Шел человек по делам, а тут мы вперлись. Ты – бредишь, Саранча. Зернова где?

– Не видел. Алмыса видел.

– Тьфу на тебя, – Ромка встал.

– Что у вас? – спустилась Зоя Игоревна.

– Ничего, – Ромка побрел на улицу.

– Задобрить его надо, – в спину однокласснику бросил Ожич. – Однако.

– Ну, спляши ему ритуальный танец и поцелуй в зад, – только чтобы отвязаться, крикнул Разоренов, закрывая за собой дверь.

Крошечный дворик был подсвечен на уровне верхних этажей, внизу стоял неприятный полумрак. Ничего в этой истории необычного не было. Кто не разыгрывал приятелей в поездках? Сейчас Макс Макс вернется и все объяснит, наверняка попросит помочь. Долго он один этот спектакль не протянет, без подручных быстро расколется.

Разоренов почти убедил себя, что ничего особенного в темных углах и странных шорохах нет. Но когда в арке мелькнула фигура и кто-то, спотыкаясь, вошел во двор, невольно вздрогнул и взялся за холодную ручку двери.

– Ну что? – спросил он появившуюся из темноты Кудряшову.

Таня пожала плечами, с силой вдавливая кулаки в маленькие кармашки спортивной курточки.

– Нет никого, – странно дернула головой Кудряшова. Вид у нее был такой, будто ее кто-то очень сильно напугал.

– Макс Макс где?

– Сейчас придет.

Про Максимихина спросила и учительница. Сначала Зоя Игоревна пытала Таню, все хотела узнать, что она видела. Потом те же вопросы она задала вернувшемуся Альберту. Хазатов глупо улыбался, хлопал ресницами. Сказал, что ему и правда показалось, что горит.

– Это все Максимихин, – легко рассказывал о случившемся Хазатов, не замечая угрожающих знаков Разоренова. – Я сначала думал, что он подушку поджигает. Они с Ромкой перед этим спорили, за сколько секунд сгорит синтетика внутри ее. Он зажигалкой щелкал. А потом красное перед окном махнуло, я и решил, что пожар.

Зоя Игоревна закатила глаза. Детский сад! Седьмой класс кончили, через два года выпускные экзамены будут сдавать, а они все в игры играют, подушки поджигают!

Разоренов стоял рядом и делал вид, что этот рассказ его не касается, хотя внутри наливался злобой. Хазатов явно нарывался, чтобы потом огрести по полной программе. Ну ничего, вот вернется Макс Макс…

– С вами все понятно, – тяжело вздохнула учительница. – Максимихин где?

– Сейчас придет, – мрачно изрекла Таня. По ней так пусть никогда не появляется. Какой гад! Бросил ее! В самый страшный момент бросил!

Так и случилось – Макс Макс не пришел. Минуло полчаса. Завершился мучительный час. Макс Макса не было. Зоя Игоревна вместе с Сарымаем сходила к Олевисте. По ночному городу ходили люди, но высокого худого парня в белой майке и черных боксерских трусах среди них не было. Пытались спрашивать, путаясь в смеси английского с немецким. В ответ им качали головами. Не видели. Ни здесь. Ни около башни Толстая Маргарита. Ни на улице Лай, ни на Пикк, ни на Вене. На шпиле Ратуши поскрипывал Старый Тоомас. Он наверняка знал, где Максимихин, но был слишком высоко, чтобы помочь бегающим по городу людям.

Ночь была темна и тревожна. Зоя Игоревна пыталась куда-то звонить, но везде натыкалась на эстонский язык, терялась, не в силах объясниться.

Полина тоже не вернулась.

Кожина смотрела на всех покрасневшими от страха и недосыпу глазами. К утру им удалось заснуть в большой комнате мальчишек. Олёна наотрез отказалась идти в свою комнату, где, казалось, витал дух пропавшей Зерновой. Полина рассказывала, что зов ее вывел прямо из номера, так что одна Кожина теперь туда ни ногой. А ну как тоже что-нибудь такое услышит. Она готова была провести ночь в пропитавшейся специфическим мужским запахом комнате, лишь бы оставаться с людьми. Рядом с ней спала Кудряшова. Косу не расплетала, чтобы в случае чего быть готовой бежать. Зоя Игоревна задремала, положив голову на сложенный на столе локоть. Вздрагивала, просыпаясь, тут же вспоминала, где находится, и засыпала опять.

– Я просила вас не ходить вечером по институту! – Было первое, что прошипела им хозяйка, готовившая завтрак.

На обеденном столе, прямо на середине, лежал пучок белых тряпичных полосок.

– У нас двое ребят потерялись, – устало отозвалась Зоя Игоревна. Она сейчас с удовольствием выпила бы большую чашку кофе и подумала бы, что делать дальше, а не отвечала на бесконечные претензии эстонки.

– Вас не волнуют мои проблемы, которые вы создаете тем, что не слушаетесь меня. Почему меня должны волновать ваши? Я последний раз требую, чтобы вы не ходили по этажам ночью и не оставляли после себя всякую гадость! – Она ткнула пальцем в тряпичные полоски.

– Что это? – Учительница опустилась на лавку, разглядывая лоскутки ткани.

– Вы мне скажите, что это! Этой гадостью был украшен весь холл. Даже на люстре это висело.

Зоя Игоревна некоторое время бездумно смотрела на тряпочки, пытаясь представить, как все это выглядело до того, как они были принесены сюда. И вдруг перед ней предстала ясная картинка. Дерево. Или широкий куст. И с каждой веточки свисает кусочек ткани. От этого дерево или куст становятся празднично-нарядными, лоскутки трепещут на ветру, ублажают духов.

– Ожич! – позвала учительница.

– От алмысов помогает, – со знанием дела сообщил ученик. – Духов задабривают.

– Вот и развешивай эту гадость у себя в комнате, – сделала страшные глаза Рута Олеговна. – И скажи мне, что ты порвал?

– Я могу и без наволочки спать, – героически заявил Сарымай.

Зоя Игоревна закрыла глаза, чтобы не встретить испепеляющий взгляд хозяйки.

– Я вас отсюда выселю! – грозно воскликнула она и удалилась.

– Сарымай! – тяжело вздохнула Зоя Игоревна. – Ты мог порвать что-нибудь более бесполезное?

– Бесполезней наволочки лишь пододеяльник, но мне столько ткани не надо.

Белая футболка на нем, казалось, еще больше налилась белизной.

Прибежавшие девчонки закидали ночевавших в комнате мальчишек вопросами. Они жизнерадостно щебетали, являя неприятный контраст с осунувшимися и невыспавшимися одноклассниками.

Но наступил момент, когда и они замолчали. Потому что с лестницы донесся страшный шум. Там боролись. Кто-то тонко взвизгивал, повторяя: «Нет! Нет!» А потом жутко заорал так, что стены дрогнули: «Люди!»

Рапунцель уронила чайную ложечку, зажмурилась и мелко затряслась, что-то беззвучно шепча одними губами. Сарымай прижал к себе белые полоски. Ромка подался вперед, а Альберт присел, выставив из-под кромки стола любопытную макушку.

Перекрытия вздрагивали под чьими-то тяжелыми шагами. Но вот грохот вырвался на простор третьего этажа, ухнул в сердцах двенадцати будущих восьмиклассников. В коридор на карачках выползло нечто. Опираясь о стену, с трудом добралось до столовой.

– Макс, – тихо вскрикнул Ромка, бросаясь к приятелю.

Макс Макс грязной рукой отстранил Разоренова, злыми прищуренными глазами оглядел собравшихся.

– Как кликуха Зои? – с ходу спросил он.

– Игоша, – мало заботясь о том, кто его слышит, ответил Ромка.

– Пришел, – выдохнул Макс Макс, расползаясь в блаженной дурной улыбке и окончательно оплывая на полу.

– Это безобразие! – показалась на этаже Рута Олеговна. – Вы находитесь в культурной столице! Это город древних традиций, здесь живут приличные люди! Что это за балаган?

Зоя Игоревна, еще минуту назад собиравшаяся обидеться на прозвище, упрямо поджала губы.

– Между прочим, это результат работы вашей культурной столицы! – А потом задорно посмотрела на Макс Макса: – Максимихин! Что это такое? Где ты был?

– Здесь, – хрипло выдавил Макс Макс. – Два раза сюда приходил, а вокруг вы, но не вы. – Нахмурившись, он вгляделся в перепуганные лица девчонок, кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями. – По городу словно водило. Иду, а улица не кончается. И все эти дома, дома. Пожрать бы мне чего-нибудь дали. – Он схватил со стола открытый стаканчик с йогуртом и выпил его через край.

– Макс! – завопил Ромка, обнимая за плечи приятеля, – за эту ночь он успел мысленно похоронить друга. Сам от себя не ожидал, что будет настолько рад снова увидеть товарища. Сейчас он ему прощал все – и вредный характер, и заносчивость, и эгоизм, и себялюбие. Главное, что он вернулся.

Максимихин от такого проявления чувств подавился йогуртом и закашлялся.

– Ты где был? – приученная к вечным розыгрышам ученика, Зоя Игоревна не спешила сменять гнев на милость.

– Вон, у нее спросите, где здесь можно заблудиться, – он ткнул грязным пальцем в Руту Олеговну. Та гневно сверкнула глазами, повела в воздухе рукой, словно проклятие наложила, и удалилась с этажа.

Над головами пронесся вопль одобрения. Все кинулись к Макс Максу, совали ему в руки хлеб, повидло, предлагали чай. Жуя и чавкая, он рассказывал, как бросил Кудряшову около церкви, как спрятался за оградой. Хотел-то всего ничего, обойти вокруг и по дороге назад немного попугать Таньку. Но дороги назад не оказалось. Улицы были похожи одна на другую, строгие ряды домов, темные окна. Бесконечное кружение и холод – пошел-то он в одних трусах – было единственным, что он отчетливо запомнил. Пару раз ему удавалось вырваться, он добирался до гостиницы, поднимался на третий этаж, и тут его ждал новый ужас. Ребята, кого он знал уже семь лет, были те, да не совсем. На вопросы не отвечали, молчали, стекленели взглядом, когда Макс Макс на них смотрел. И вот наконец он вернулся. Словно время мучений кончилось, аттракцион со страшилками прекратил свою работу.

– Петуха не слышал? – задал первый дельный вопрос Сарымай.

– Не было никого, – откинулся на спинку стула Макс Макс. Вид у него уже был совсем не испуганный, вполне довольный и явно объевшийся. – Теперь бы поспать, – похлопал он себя по пузу.

– Зачем спать? – раздался звонкий голос.

С лестницы вновь послышались шаги. Девчонки сгрудились и отступили за стол.

– Такой чудесный день, я вас жду, жду…

В коридоре показался экскурсовод Эдик. Он был полон утреннего света и добродушия. Но вот улыбка у него потускнела. Он с недоверием оглядел Макс Макса.

– А вы почему не одеты?

– Ой, Эдик, – вышла вперед Зоя Игоревна. Она держалась за голову, будто боялась, что та укатится после всех последних событий. – Я совсем про вас забыла. Мы никуда не поедем.

– Почему? – Эдик похлопал себя по карманам, нашел бумажку и по ней прочитал, словно не доверял своей памяти. – У нас сегодня экскурсия на смотровую площадку Олевисте, на озеро Юлемисте и в Пириту.

– У нас девочка пропала и мальчик в беду попал. Я боюсь, нам не до экскурсий. Нам, наверное, лучше вообще не выходить из гостиницы.

– Как не выходить из гостиницы? – взвыли девчонки, не бегавшие ночью по городу и вполне готовые сегодня вновь по нему побродить. К тому же Эдик так мило улыбался, с такой готовностью подавал руку и вообще был душка.

Зоя Игоревна жалобно посмотрела на экскурсовода, словно просила у парня помощи. Против ожиданий, Эдик не стал ни ужасаться, ни вопросы задавать. Он как-то понимающе хмыкнул и опять улыбнулся.

– Хорошо, что я вас нашел, – прошептал он, присаживаясь к столу. – Вы когда уезжаете?

– Через три дня.

– Три – замечательное число, – согласился Эдик.

– Это алмыс ее увел, – подошел ближе Сарымай. – Максимихина вернул. И ее вернет. Ждать надо.

Эдик переводил взгляд с одного лица на другое, а потом вдруг хлопнул ладонями по столу и бодро встал.

– Надо двигаться! Нельзя стоять на одном месте. Она найдется.

– Но ее всю ночь не было! – Слабая надежда, что Полина, как и Макс Макс, вернется сама, заставляла учительницу оставаться в гостинице. К тому же хотелось спать, хоть на пару часов забыть обо всех ужасах. – Ребятам показалось, что начался пожар, они стали кричать, и она ушла. Пошли искать, вот, один только сейчас вернулся. Нет, мы останемся. Я за всеми не услежу.

– А давайте и правда пойдем, – вдруг подал голос Хазатов. – На улице мы ее и встретим.

– Максимихин, ты как? – неуверенно спросила Зоя Игоревна.

– Да я гада, что все это устроил, своими руками задушу. – Макс Макс выразительно посмотрел на Хазатова.

– Нет. – Учительница придвинула к себе чашку, обхватила ее гладкие бока ладонями и опустила глаза, не собираясь слушать возражения.

– Может, сделаем так: те, кто устал или плохо спал, останутся с вами, а остальных я хотя бы на смотровую площадку свожу? – Эдик явно хотел честно отработать заплаченные ему вперед деньги.

Это был выход. И плевать Зое Игоревне было на всех детей мира, она хотела спать. А там, глядишь, все как-то само решится.

– А если что-то случится? – для проформы задала она вопрос.

– Вообще-то там все хорошо огорожено сетками.

– Зоя Игоревна! Пожалуйста! – Девчонкам совсем не улыбалась перспектива оставшиеся три дня провести в четырех стенах, да еще без возможности хотя бы побродить по этажам.

– Идите. – Внутренняя борьба была недолгой. – Но к двум часам возвращайтесь обедать.

Снова дружный вопль и топот ног – девчонки помчались собираться. Никто с Зоей Игоревной оставаться не пожелал.

– Тогда я жду внизу. – На лицо Эдика вернулась его улыбка. – А на странности города вы внимания не обращайте. С ним это бывает. Он слишком многолик, в нем очень легко запутаться в безвременье.

Зоя Игоревна не подняла глаз. Она уже мысленно писала заявление об уходе из школы. Второго такого класса она не выдержит.

– А ты чего там болтаешь? – толкнул согнувшегося над столом Сарымая Альберт.

– Заговор говорю. Мне его дед надиктовал. От духов помогает.

– Каких духов, придурок? Ты не у себя в лесу.

Эдик наградил говоривших своей фирменной улыбкой и ушел.

На улицу вышли все, даже сонный Макс Макс, держащийся с Разореновым чуть в стороне и с недовольным прищуром посматривающий на Хазатова. Его взгляд говорил: «Я за тобой слежу». Альберт презрительно фыркнул и присел около стеночки.

Таня очень туго заплела косу. Зудящая боль в голове от сильного натяжения волос заставляла помнить о случившемся ночью. Во-первых, близко к Максимихину не подходить, а во-вторых, ни на что не отвлекаться, чтобы, не дай бог, не отстать от своих. Олёнка бледной тенью ходила за ней. Потеряв подругу, она словно и сама потерялась, не зная теперь, к кому приткнуться.

Солнце, явно гордясь собой и своей работой, золотило макушки храмов, красило черепицу крыш, наполняло воздух запахом лета и тепла. Эдик жмурился, глядя на бирюзовое небо. Девчонки как всегда долго собирались, наводя марафет. Сарымай, бормочущий под нос свое вечное «однако», не выдержал:

– И чего всех к этому Олевисте тянет?

– Место с чертовщинкой. Всем хочется нервы пощекотать, – улыбнулся Эдик.

– Какой черт, если это храм?

– Я же рассказывал вчера историю, – с готовностью стал говорить Эдик. – О том, как эта башня строилась. Купцы наняли строителя…

– Я помню. – Сарымай смотрел на молодого экскурсовода, не отрывая своих желтоватых глаз от его лица. – А как было на самом деле?

– А на самом деле, на строительстве башни убилось семь человек. Каждый, кто поднимался хотя бы на небольшую высоту. Поэтому, когда последний мастер очень быстро смог довести работу до конца, про него и стали говорить, что он заключил договор с чертом.

– Как черт может заключать договор на строительство церкви? – зло уточнила Таня. От сильно затянутых волос начинала болеть голова. А потому раздражало все, особенно самоуверенный Максимихин.

– Черт глупый, – прошептал Ожич. – Его легко обмануть.

– Это если он сам не успеет то же самое сделать, – не позволил торжествовать победу Эдик, но вдруг добавил: – А чаще его, конечно, обманывали. Заключая договор, вряд ли он рассчитывал довести дело до конца.

Сарымай поиграл кулаками в карманах, с прищуром посмотрел на экскурсовода:

– А что, у вас и правда драконы живут?

– Раньше было много, – со знанием дела сообщил Эдик, как будто лично видел парочку. – Драконы любят пещеры, низинные темные места. А таких в Эстонии достаточно. Сам город построен на горе, в которой раньше много ходов было. Сейчас-то мало что осталось. Но не на пустом месте родилась легенда о тайном лабиринте от Тоомпеа к монастырю Святой Бригитты. Да и озеро, на которое мы с вами сегодня сходим, Юлемисте, тоже непростое. Находится оно выше города, а потому раньше частенько по весне или в дождливый год, заливало горожан. Считается, что оно появилось от слез жены Калева Линды. После смерти мужа она таскала на его могилу камни. Таскала, таскала да один и уронила, села на него и стала плакать. Этот камень мы увидим, он так и торчит посреди озера. А из тех камней, что Линда натаскала на могилу, выросла гора Тоомпеа, на которой стоит Вышгород.

Сарымай пожевал губами, переваривая информацию. И никто не заметил, как под общий разговор Альберт встал и по стеночке, по стеночке нырнул в переулок, оттуда выбрался на Ратушную площадь, пересек ее, завернул за угол и здесь снова присел на корточки. Прямо у него над головой высунул свой язык дракон на водосливе.

Наконец все собрались. Девчонки выдвинулись вперед единым фронтом. Первая троица взялась за руки и шла, заставляя прохожих обходить себя.

– Хазатов сбежал, – заметил Разоренов.

– Значит, не жилец, – мрачно пообещал Макс Макс. От долгого ожидания, от стояния на солнце его разморило. Голова стала тяжелой, глаза слипались. Ему уже не хотелось никуда идти, тем более следить за Хазатовым. Вернуться бы в гостиницу да лечь. Но природное упрямство заставляло переставлять ватные непослушные ноги. Рассказ Эдика о черте и могилах путался в голове, Максимихину казалось, что он одновременно слышит несколько голосов.

На церкви Олевисте играли солнечные блики. Древняя красавица возносила шпиль в небо. Смотровая площадка начиналась около основания шпиля, там, откуда тянулись четыре маленькие башенки, делая сам шпиль похожим на большую корону с зубцами. Белое здание церкви, как символ векового спокойствия и устойчивости, нависло над подошедшими ребятами. Она словно говорила: «Как вечен Таллин, так вечна и я». Крест на макушке виделся отсюда несерьезно маленьким.

Они не стали задерживаться около кенотафа. Вышли на улицу Лай и толкнулись в массивную дверь.

Глава IV

Подвалы башни Олевисте

Небольшой гулкий холл церкви был заставлен корзинами с белыми цветами. Розы, хризантемы, лилии. Все это одуряюще пахло, резало глаз своей праздничностью. Эдик объяснил, что идет подготовка к свадьбе, поэтому удивляться нечему. Девчонки защебетали, что они хотят посмотреть, но экскурсовод уже прошел вперед, показал сидевшей на стуле женщине квитанцию об оплате экскурсии.

Лестница начиналась сразу за дверью. Такая широкая, что спокойно могли разойтись два человека. Ступеньки круто забирали вверх по спирали. По правой стенке тянулся толстый канат, продернутый в чугунные кольца. Девчонки тут же дружно вцепились в импровизированные перила и радостно загалдели.

– Сама церковь построена в тринадцатом веке и названа в честь норвежского короля Олафа II, – заговорил Эдик, дождавшись, когда все подопечные втянутся в колодец лестницы. – Башню стали строить через два столетия. Она имела высоту 159 метров. Это выше, чем пирамида Хеопса.

Все честно попытались представить, насколько это высоко, но для них, детей небоскребов, в жизни были совсем другие ориентиры. Например, Останкинская башня, высота которой больше пятисот метров.

– Первое время башня служила маяком для судов, ее было видно даже с берегов Финляндии. – Эдик голосом пытался передать весь восторг, который должны были испытывать жители далекого Средневековья. – А на верхушке у нее был флюгер в виде петушка. Но этот покровитель не уберег башню от драконов, любителей огня. В 1629 году во время грозы в шпиль ударила молния, и церковь загорелась. После ремонта высота башни снизилась до 139 метров. Драконы наведывались к башне почти весь восемнадцатый век. В документах есть рассказы о шести ударах молний.

Они шли, тесно прижавшись к стене. Ступеньки заметно сузились, так что расходились со спускающимися теперь боком. В центре лестничного колодца вверх уходила тонкая жердина, вокруг которой ступеньки вертелись бесконечной спиралью. Девчонки стали выдыхаться, а Эдик все говорил и говорил, рассказывая историю Олевисте. Время от времени в толстых стенах башни возникали узкие, забранные решетками окошки. Иногда попадались наглухо закрытые двери с небольшими площадочками перед ними.

Сарымай шел, хмуро вслушиваясь в слова экскурсовода. Каждый раз, пропуская людей, идущих сверху, он чуть отставал. Перед ним некоторое время пыхтели Макс Макс с Разореновым. Максимихин еле полз, все ниже и ниже склоняя голову.

Эдик еще что-то говорил про удары молний, о том, как строили громоотводы, как в девятнадцатом веке вместо флюгера с петушком на макушке появился крест, об огненных драконах.

Лестница вдруг вырвалась на простор узкого коридорчика, где вдоль стены дремали низенькие банкетки. Идущие впереди девчонки успели посидеть на них, отдохнуть и убежать дальше. Согнутая спина Макс Макса скрылась за поворотом, уводящим лестницу дальше вверх. Шестьдесят метров над землей – это оказалось очень высоко.

Сарымай постоял, глядя в очередное окошко, откуда уже был хорошо виден город, провалы улиц, торчащие спички труб, церковные башенки и бесконечное черепичное море крыш. Люди-букашки ползали по своим делам.

У него из головы не шла история с драконами, которые явно невзлюбили эту башню. Она не одна такая была в городе. Были и другие, высокие, красивые, но вот молнии все больше били в эту. Не потому ли, что ее помогал строить черт? И уж не здесь ли засели те самые драконы, что раньше в таком количестве водились в этих землях.

Алтаец попятился. Гостей зовут подняться наверх, но никто не приглашает спуститься вниз. А какая церковь без подвалов? Без тайных ходов? Эдик вчера рассказывал, что в земляных укреплениях Таллина до сих пор существует множество тайных ходов, что по ним перебрасывались войска с бастиона на бастион, из них следили за минированием со стороны противника, там прятали оружие и еду. Под землю, все уходили под землю. А куда прячутся змеи во время опасности? Правильно. Под землю.

Сарымай покопался в карманах, вытянул разлохматившуюся белую полоску, привязал ее к кольцу, поддерживающему канатные перила, и пошел вниз. Каждый раз встречая дверь, он старательно толкал ее плечом. Уходя, вешал очередную ленточку, напоследок гладил тряпицу рукой. Местные духи должны быть довольны.

Первым исчезновение Ожича заметил Ромка. Он уцепился за жердину и посмотрел вниз. Насколько хватало глаз, движения заметно не было.

– Макс! Саранча пропал! – дернул снулого приятеля Разоренов.

Макс Макс тут же проснулся.

– Как пропал? – оживился он.

– Так. Шел за нами, а теперь его нет.

Они вдвоем уставились вниз. Вверху гомонили – девчонки пропускали очередную спускающуюся партию.

– Идем!

Чуть не спихнув с лестницы приятеля, Макс Макс ринулся вниз. Он добежал до коридорчика и остановился, тупо глядя на белую ленточку.

– Придурок, – зло прошептал Макс Макс, срывая тряпку. – Он бы еще на стене написал: «Здесь была Саранча».

– Не трогай, – попытался остановить его Ромка. – Будем возвращаться, они нам знаками станут. Сам говорил, могут начать водить.

– Пойдем!

Макс Макс дернул плечом – он привык, чтобы все было так, как он сказал. И его уже бесило до крайности, что вокруг происходило столько всего непонятного.

Друзья так же терпеливо толкались в закрытые двери, забирались на широкие подоконники около оконцев. Поднимающихся людей не замечали. Почти уже у самого подножия они наткнулись на приоткрытую дверь. Здесь тоже висела ленточка. Макс Макс сорвал ее, роняя на пол белую бахрому.

– Сейчас спустимся, а там установка стоит, магнитная, которая в башке память отшибает. – Макс Макс смотрел в темноту и наливался злобой. Ему даже фонарик был не нужен, казалось, он и так все видел. – Иначе, как я мог столько по городу петлять?

– Откуда установка? Саранча с нами приехал.

– Да? А ты уверен, что этот алтайский шаман не успел здесь побывать до нас? Знаешь, как это бывает?

Ромка не знал. Он вообще не представлял, что должно было произойти, чтобы человек всю ночь ходил по одному и тому же месту и не мог выбраться. Что такое случилось, чтобы в ночь добровольно ушла Зернова? И не вернулась. Если только ее там, куда она ушла, не привязали к стулу. И что постоянно бормочет Ожич? Ни в каких книжках таких слов нет, а значит, он все выдумывает. И шел-то Ромка не за своим интересом, а за Макс Максом. По-хорошему надо было, конечно, схватить приятеля за локоть и развернуть обратно, туда, откуда они только что ушли, наверх. Интересно ведь посмотреть на город с высоты птичьего полета. Он и в окошки уже виделся красавцем, а с самой верхотуры и того лучше.

Но Максимихин уже топал где-то в глубине башни. Если шпиль был такой высокий, то какие подвалы надо выкопать, чтобы стены башни удержали эту махину! Это же сколько тонн торчит над землей! А значит, плутать здесь по подвалам не наплутаться.

В кармане лежала зажигалка. Не фонарик, конечно, но для света сойдет.

Нырнувшие за дверь мальчишки и не подумали прикрыть ее за собой. Это за них сделали Таня с Олёнкой. Они шли молча, не переговариваясь. От тугой прически у Тани ломило в висках.

Эдик вывел остаток группы на смотровую площадку. Девчонки завизжали, вцепились друг в друга. Вид отсюда открывался потрясающий. Город был как на ладони с его улицами и домами. Эдик отпустил экскурсантов бродить вокруг подножия шпиля, фотографироваться. А сам встал так, чтобы была видна башня Толстая Маргарита. Под ней располагался один из бастионов с подземными ходами. К Олевисте они были ближе всего. Он мысленно перебирал в голове сегодняшних подопечных. Об этом ходе надо было кому-то сказать. Он выбрал Лену Богданову, соседку Тани Кудряшовой по комнате.

Как только за Кожиной с Кудряшовой закрылась дверь, помещение погрузилось в темноту.

– Ой, – пискнула Олёнка.

– Не висни, – Таня отпихнула ее от себя и привычно провела ладонью по волосам. Как же у нее болела голова!..

Она сунула руку в карман за сотовым телефоном. В отличие от лестницы к шпилю башни, которая до головокружения винтом впарывалась в брюхо строения, здесь лестница, ведущая вниз, полого спускалась во мрак. Стесанные ступеньки говорили о том, что лет этой лестнице не меньше, чем башне. Что там говорил Эдик? Тысяча пятьсот какой-то… Пять веков. Приличненько. Вряд ли тут что-то перестраивали. Да и было бы чего. Не евроремонт же делать. Стены и стены, ступеньки и ступеньки. Дальше будут подвалы, может, библиотека, может быть, столовку найдут. Надо было наверху пошарить. За пять веков они наверняка успели здесь провести электричество и выключатель повесили у входа. Как все нормальные люди. Или драконам свет не нужен?

Камень холодил, застоявшийся воздух неприятно касался лица. Сотовый телефон поминутно гас, отчего стены погружались в привычную для себя темноту.

– Где-то должен быть свет, – прошептала Таня, в очередной раз заставляя телефон ожить. – Не с фонарями же они тут ходят.

Над головами громыхнуло, по ступенькам запрыгали мелкие камешки.

– Ой, что это? – в очередной раз схватила за руку подругу Кожина.

– Дракон об стенку башкой бьется, – отпихнула ее Таня. От боли голова совсем перестала соображать.

Они спустились еще немного. Визг Олёнки ударил по ушам, оживил перепуганные мурашки.

– Ты чего? – отшатнулась от нее Таня.

– Там что-то…

Кудряшова повела телефоном. На стене в чугунном кольце болталась белая тряпичная лента с бахромистым краем.

– Это Ожич! – улыбнулась Таня, словно уже увидела Сарымая во плоти и он ей быстренько все объяснил.

– Его убили? – сделала странный вывод Кожина, дергая Таню за локоть. Телефонная трубка выскользнула из холодных пальцев.

– С чего ты взяла?

Олёнку хотелось прибить. Теперь мобильник искать. А потом еще выяснится, что от удара трубка сломалась. Этого только не хватало!

– У него была футболка белая, ее порвали на лоскутки… – зловеще шептала Олёнка.

– Я тебя сейчас сама порву на лоскутки! – Телефон не находился. – Посвети мне.

– Чем? – Судя по шарканью, Кожина искала потерявшуюся в темноте подругу.

– Сотовым! Включи, чтобы был свет.

– Нет у меня сотового, – заканючила Олёнка. – Я его в гостинице оставила, он без роуминга. А ты где?

– Тогда и меня нету, – разозлилась Таня.

Она смотрела вокруг и, как ни старалась, не могла ничего разглядеть. Даже очертания ступенек видно не было. Вокруг стояла абсолютная тьма. От нее заложило уши. В душе родилось неприятное чувство. Это был еще не страх. Как взрослый человек, Кудряшова знала, что темноты бояться не надо, а если тебе что-то кажется, то подойди и потрогай, включи свет, наконец, чтобы убедиться, что ничего там нет. Волновала абсолютная непроглядность. Она заставляла откуда-то из подсознания вытаскивать воспоминания о первобытной жизни, когда темнота была полна чудовищ, особенно драконов.

– Ой, как же это? – Кожина явно собиралась плакать. – И зачем мы сюда только пошли? Давай возвращаться, пока дверь не закрыли. Расскажем про этот ход Эдику, пускай он сам что-нибудь делает. Говорила же Зоя Игоревна, что подождать надо, Зернова сама придет. Куда ей здесь деться? А через два дня можно и полицию вызывать. Ее сразу найдут. Где тут теряться? И что нам в этом подвале? Там наверняка дверь какая-нибудь закрытая. Пойдем, а? А? – Не получив ответа на свои восклицания, Олёнка испуганно заорала: – Ты где? Кудряшова!

– Тише ты! – прошипела Таня, но было уже поздно. Снизу слышались голоса, но после воплей Кожиной все стихло. – Идем!

– Куда? – От страха Олёнка окончательно потерялась. Ей вдруг совсем расхотелось двигаться. Она пятилась, надеясь спиной нащупать стену и присесть около нее. Но вместо этого нога у нее встретила пустоту, уронив хозяйку со ступенек.

Узкий коридор вздрогнул от визга. Кудряшова заткнула уши – эхо норовило ее оглушить. Как только она прижала ладони к ушам, ей послышался отдаленный шорох и шелест, сквозь который шипящей нотой прорывался тоненький голосок.

Таня убрала руки. В нескольких шагах от нее, внизу, плакала Кожина.

Таня снова прижала ладони к ушам. Она явно слышала чей-то разговор.

– Замолчи! – крикнула она в темноту, и Олёнка, всхлипнув, задержала дыхание. – Ожич! Ты?

Она пыталась что-нибудь еще расслышать, но по коридору, как насмешка, все еще носилось эхо плача.

– Ой, я ногу подвернула, – пожаловалась Олёнка.

– Подожди меня здесь, я сейчас.

– Не оставляй меня! – завизжала Олёнка. Коридор дрогнул, заставив воздух заколыхаться.

Странно, они так орут, что даже слепой услышит. Насколько вперед ушли мальчишки? Они же не глухие! Услышали, вернулись посмотреть, кто за ними идет. По мозгам надавали. Вряд ли в их планы входило, что за ними будут следить. Но впереди тишина и пустота. Словно и нет там никого. И никого не было. Как же не было? А Сарымай куда подевался? Вошел, лоскутков навешал, чтобы задобрить местных духов, и… пропал? Таня сама видела, как Ромка с Макс Максом за дверь нырнули. Их тут сразу сожрали и следов не оставили?

Темнота начала давить. Таня по стеночке обошла рыдающую Олёнку.

– Никто тебя не оставляет! Я только спущусь немного вниз, посмотрю наших.

– Я боюсь! – выла Кожина. – Здесь страшно!

– Ничего тут нет. Чего ты как маленькая?

Судя по звукам, Тане удалось миновать одноклассницу. Олёнка захлебывалась слезами, сама себе жалуясь, какая она несчастная, как ее не любят и какая жестокая Рапунцель.

– Я скоро, – пробормотала себе под нос Кудряшова. Для себя это сказала, не для Кожиной. Той уже ни до кого дела не было. Всхлипывала где-то неподалеку, бормотала, икала.

Таня осторожно, держась рукой за стенку, ощупывая ногой каждую ступеньку, сползала в непроглядную тьму. Вдруг с воздухом что-то произошло. Он сжался, волной дохнув на Кудряшову. Таня остановилась. От подкатывающего страха заложило уши. И снова она стала слышать шипящее перешептывание. Как тогда, когда зажимала уши руками, спасаясь от воплей Кожиной.

За спиной послышался писк. Казалось, темнота сама испугалась неожиданных звуков. Неожиданных, но все же очень знакомых.

Это был сигнал Таниного телефона. Он бисером катился сверху, звал к себе, требовал внимания, ждал, что подойдут. Странным показалось не то, что в этом подвале был прием. Пропал Олёнкин голос. Она больше не плакала, не звала, не жаловалась на судьбу. Судя по тому, как легко несся звонок, между телефоном и Кудряшовой была пустота.

Таня попятилась и чуть не повторила полет по ступенькам, который уже совершила Олёнка. Но любое повторение – это уже не смешно. Поэтому Кудряшова удержалась за стену и в который раз услышала голоса. Рядом, два шага сделать. Она и сделала эти два шага, поначалу не заметив, что видит и стену, и свою растопыренную пятерню, и даже ступеньки. А еще через пару шагов она стала различать голоса. Макс Макса можно было узнать, даже если ангина насмерть убьет его голос – он говорил с напором.

– Я тебя по стенке размажу, если ты опять вспомнишь своих духов, – зло выкрикивал Макс Макс.

– Не размажешь, – Ожич говорил легко и весело, словно злые слова одноклассника предназначались не ему.

– С чего такая уверенность? Мне двинуть тебе ничего не стоит. Жаловаться побежишь?

– Сегодня ты меня не тронешь. А разговор будет. Приметы сходятся.

– Ну все!

Таня чуть выглянула за угол. Около ног мальчишек валялся фонарик, он светил на стоптанные кеды Сарымая. Носились в желтом луче пылинки. Ноги Макса терялись во тьме. Свет фонаря бил в стену, отсветом выхватывая Макс Макса выше коленей. Освещение делало его зловещим монстром, готовым сожрать Ожича. Но виделось это только Тане. Сарымай и не думал пугаться. Он оттолкнул от себя одноклассника, и Макс Макс от легкого этого движения отклонился сильно назад, ударился спиной о противоположную стену.

– Ничего я не делал! – Ожич переступил с ноги на ногу, невольно пиная фонарик, так что теперь стала видна та стена, к которой прислонился Макс Макс. Веселые пылинки принялись танцевать с удвоенной силой, оседая на кедах. А потом они собрались в световую дорожку, которая холодной ленивой волной поползла от стены на…

Таня завизжала и только потом поняла, что она увидела. Это была змея. Большая. Серая. С темными пятнами. Голова приподнята над плитами пола. Черные глаза нехорошо круглились в желтоватом свете фонаря.

Фонарь снова дернулся – Сарымай поднял его, ударив светом по Таниным глазам.

– Оглушила, – проворчал Макс Макс.

– Там змея!

Свет фонарика упал на пол, облизал потертые камни, пробежался по щелям.

– Нет никого, – Сарымай специально долго светил вниз, чтобы у Тани не возникло сомнения. – Убежала.

– Ну вы и идиоты! – устало выпрямился Макс Макс. – Змея у них убежала! Еще скажи, что улетела на голубом вертолете. Ты-то зачем сюда приперлась?

– За тем же, за чем и ты! – Кудряшова никогда не терялась перед Макс Максом. Пускай его другие боятся и любят. Ей на него было плевать. – Где Разоренов?

– Вперед пошел, сейчас вернется. Ты одна?

– С Кожиной. Но она, наверное, обратно ушла.

– Цирк! – Макс Макс сунул руки в карманы, несколько раз перекатился с пятки на носок, демонстрируя крайнюю степень раздражения. – Один фокусы показывает, другая номер со змеями, а третья исчезает. Сговорились?

– Дурак ты, Максимихин. – Ожич огляделся, свет фонарика пробежался по стенам.

– Я-то дурак, но морду тебе разобью, если ты не перестанешь с духами своими бегать.

Теперь Ожич осматривал щели между полом и стенами.

– С духами не бегают, с духами общаются, – проворчал он.

– А со змеями танцуют, – съязвил Макс Макс. – Ты чего там ищешь? Не было ничего! Этой дуре теперь везде будут змеи мерещиться. А еще мыши. – И он в упор глянул на Таню.

Кудряшова замерла, слишком ярко представив, что произойдет, если она увидит мышь. Это будет конец света. Змею еще терпеть можно, но не мышь. Тем более, когда так болит голова!

– Пока все собирались, – будто сам себе говорил Ожич, продолжая изучать пол, – Эдик мне рассказал, что раньше было принято в крестьянских домах держать прирученную змею. Она мышей гоняла.

– А кошки? – прошептала Таня. Сил терпеть боль не было, она потянула за резиночку, освобождая волосы.

– Кошки змей не любили. Поэтому, когда домовой пытался прогнать змею, он превращался в кошку.

– Черную? – Коса ленивой волной распадалась на пряди. По голове забегали мурашки, возвращая кровь занемевшим клеточкам.

– Что ты делаешь? – В голосе Макс Макса послышалась тревога.

– Волосы распускаю, голова очень болит. – Таня пятерней пошевелила свою гриву.

От этого простого движения воздух вокруг снова колыхнулся.

– А где Разоренов-то? – Таня быстро приходила в себя. Хватит стоять на месте, пора уже что-то делать!

– Щаз придет, – Макс Макс достал из кармана комок из тряпичных ленточек. – Ты представляешь, этот крендель в войну решил поиграть с местными привидениями. – Брезгливо поморщившись, он бросил тряпки на пол. – Чтобы нам веселее было.

– Зря снял, духи обидятся. – Ожич светил фонариком дальше по коридору.

– Нет никаких духов, кроме тебя! – снова стал заводиться Макс Макс.

– Они забрали Зернову. Они водили тебя по городу. – От напряжения Сарымай забывал вставлять свое любимое «однако».

– Это ты все подстроил! Договорился с Хазатовым…

– Тихо очень. Ромка не возвращается. – Для Сарымая возмущения Макс Мака были всего лишь внешним шумом. Назойливым, но безопасным.

Таня насторожилась. А ведь Олёнка не обязательно пошла обратно. Не слышно было, чтобы Кожина вставала. Да и в темноте она далеко не ушла бы. Так бы и сидела, рыдая, сопли рукавом вытирала. Ее просто в какой-то момент перестало быть слышно. Как будто она пропала…

– Может, он тоже наверх поднялся? – предположила она. Очень не хотелось верить в то, что они снова начали терять друг друга. Нет, только не это!

– Какое наверх, если он туда пошел? – Макс Макс вырвал у Ожича фонарик и посветил в темноту хода.

Как только свет перестал освещать Кудряшову и вокруг нее опять сомкнулась тьма, по ногам потянуло сквозняком. От навалившейся тревоги она начала переминаться с ноги на ногу, ожидая, что наступит… на что-то живое.

Сарымай присел, поднимая свои ленточки.

– Здесь кто-то есть, – прошептал он.

Кудряшова задержала дыхание.

– Хазатов? – прошептал Макс Макс, ощериваясь в злой ухмылке.

– Давайте найдем Разоренова и вернемся. – Тане очень хотелось взять одноклассника за руку, но она сдерживалась – слишком памятна была их прогулка к Олевисте ночью, когда Максимихин бросил ее.

– Ща, найдем. – Макс Макс сунул фонарик хозяину, по-деловому вытащил телефон из кармана. Бледный свет экрана озарил его лицо. – Черт, приема нет.

– У меня сотовый на лестнице звонил, – не столько для мальчишек, сколько для себя произнесла Таня.

– А теперь не звонит. – Макс Макс спрятал телефон в карман. – Разореныч! – гаркнул он в темноту.

Крик заставил Таню отшатнуться. Свет фонарика перебежал на Макс Макса.

– Не надо так, – веско произнес Сарымай. – Он не вернется.

– Почему не вернется? Романыч! – уже не так уверенно позвал Макс Макс.

– Там кто-то есть. – Желтая пыльная полоса постепенно растворялась в убегающей дали. На границе тьмы и света промелькнуло движение. Еле уловимое. Стремительное. И совсем не человеческое. Люди так быстро двигаться не могут.

Таня обессиленно прислонилась к стене.

– Это Ромка! Кому еще там быть?

Макс Макс потопал вперед, загородив собой и без того слабый свет, отчего темнота снова приблизилась. Таня встала ближе к Ожичу, тайно надеясь, что Сарымай ее не оттолкнет.

– Ты зачем сюда пошел? – зашептала она.

Сарымай почесал нос, словно вся мудрость у него шла оттуда.

– Зернова здесь, однако, – пробормотал он. – Выйти только не может. Ее духи держат.

– С чего ты взял?

Сарымай сунул ей связку рваных тряпочек.

– Я думал, – медленно проговорил он.

Таня терпеливо переступила с ноги на ногу, предусмотрительно бросив взгляд вокруг себя – не ползет ли змея. В последнюю ночь думал не один Ожич, все ломали голову над странными событиями.

– Башню помогал строить черт. Наверное, он надеялся, что у людей ничего не получится. Но вышло наоборот – черт вместо того, чтобы навредить, помог. Ему это, конечно, не понравилось, вот он и натравил на башню драконов. Каждый раз во время грозы они пытались спалить башню.

– А при чем здесь змеи?

– Змеи пособники драконов. Они не такие заметные, как драконы, и могут везде ползать. Поэтому кошки их и гоняют.

– Почему? – И откуда только Сарымай все это знал?

– Кошки охраняют дом. Вряд ли они дружат с чертом.

– А Полина-то им зачем?

Ответить Сарымай не успел. Воздух снова дрогнул. С потолка посыпались мелкие камешки. Таня и сама могла ответить на этот вопрос. Дракону нужна жертва, так говорила Зоя Игоревна. Ему нужна еда. Вряд ли в Полине много полезных веществ, ест она всякую гадость, но для одного дракона хватит.

– Она здесь, – прошептал Ожич. – Нам нужна кошка, однако. Мы отгоним змей, и они не приведут нас к драконам.

– Ты считаешь, что драконы прячутся в подвале?

Кудряшова вглядывалась в черноту коридора, пытаясь представить, как может выглядеть дракон. Как в «Гарри Поттере»? Или иначе? В детской книге она видела маленьких пузатых монстриков с крошечными крылышками. Такие Тане были симпатичней.

– Больше негде. Алмыс должен был оставить где-то своих слуг, чтобы они потом развалили башню. Но мы его заговорим. Алмысы любят, когда их заговаривают. Глупые. Легко обманываются.

Сарымай дошел до ближайшего кольца в стене и привязал свое подношение.

– Пойдем, нас он не тронет.

– А кого тронет? – Таня не сдержалась и схватила одноклассника за локоть.

Ожич промолчал, но Таня и так поняла, кого уже тронули. Шаги Макс Макса давно затихли впереди. Больше не было ни звука. Макс Макс как в бездну канул, хотя гулкий коридор должен был эхом возвращать малейшее движение.

– Он не вернется? – в панике прошептала Таня. В голове родилась бредовая идея с веревкой. Если бы они одним концом обвязали Макс Макса, а другой держали, то никакая злая сила не могла бы утащить его.

Она представила, как страшный зубастый монстр хватает Макс Макса поперек туловища, перекусывает его, с хрустом и чавканьем жрет, а прилипшую к зубам веревочную петлю выплевывает на пол. И как потом они с Ожичем эту петлю подтаскивают к себе. Ударившая в голову кровь сделала окружающее нереально ярким. Надо было бежать! Срочно! Звать на помощь! А еще нужно не забыть по дороге подобрать телефон. Если его не стащила исчезнувшая Кожина.

– Однако, – Сарымай боком двигался вперед, – я в щели записку оставил, в случае чего, пусть знают, куда мы пошли. Тогда-то меня Максимихин и схватил, думал, что я все это устроил. А устроил это кто-то другой, однако. Он жертву ищет, чтобы драконов кормить.

Таня остановилась. Идти вперед сил не было.

Сарымай водил фонариком по стенам.

– Назад все равно нельзя, однако, – говорил он как-то устало. – Любая пещера имеет свой вход и свой выход. Во вход мы все равно не выйдем. Надо дойти до конца. На Алтае всегда так делают.

Конечно, Таня понимала: все, что говорит алтаец, – бред. Какие драконы? Какой алмыс? Из подвалов и подземелий они давно перебрались в компьютерные игры и там благополучно обитают. А в этом подвале наверняка есть лампочки. Стоит только поискать выключатели. Здесь где-то спрятаны провода, по которым бежит ток. Сюда спускаются люди, не колдуны и ведьмаки, а самые обыкновенные люди, которые проверяют проводку, смотрят, не протекает ли где вода, кладут на полки то, что тут должно лежать, берут, что нужно, – и уходят. По той же лестнице, по которой спустились. И когда их с Ожичем будут искать (а это произойдет непременно, Эдик уже хватился пропавших экскурсантов), все побегут по лестнице, по которой они уже прошли, чтобы найти друзей, взять за руку и спокойно вывести обратно. Той же дорогой. Может быть, догадаются сразу свет включить. Выключатель где-нибудь около входа. Где ему еще быть? Больше негде. Там он, родной. И если постоять на месте, то и свет включат, и их найдут. И вообще – хорошо будет.

Убедив себя в этом, Таня почти успокоилась, повертела головой, чтобы понять, где она стоит. Пусть будет темно, она станет держаться стены, а когда под рукой надежная опора, с остальным и разобраться проще.

Все было ясно и понятно, кроме одного. Откуда перед ней взялась змея. Она свернулась серым кольцом, злобно шипя, выставив вверх покачивающуюся головку.

Таня попятилась. Уперлась в Сарымая, который равнодушно освещал это странное явление. А потом она со всех ног бросилась бежать.

– Не спешшши! – шипели ей вслед. – Стой!

– Стой! – орал Сарымай. – Не туда!

Но Таня бежала. Ей все казалось, что где-то впереди виден свет, что она вот-вот окажется у выхода. А там уже будут Макс Макс с Ромкой. И все закончится.

– Стой!

В темноте Таня врезалась в стену – подвал делал поворот.

– Ну, куда же ты? – раздался голос сбоку, и ее руки коснулись холодные пальцы.

Голова отказывалась поворачиваться. Шея одеревенела.

– Привет!

Таня скосила глаза и задохнулась от ужаса.

Глава V

Ошибка черта

Перед ней стояла Полина. Ошибки быть не могло. Это она! Рыжеватые распущенные волосы, толстые линзы очков, свитер крупной вязки, джинсы, сандалеты.

– Ты что здесь делаешь? – Таня икнула в страхе.

– Тебя пытаюсь остановить. Ты чего орешь-то?

– Ты где была?

– Какие у тебя красивые волосы! – вместо ответа прошептала Полина. – Ему так понравится! – Она потянула Таню за руку.

– Кому понравится? – Идти не хотелось, но оставаться одной было страшнее. – Что ты тут делаешь? Пойдем к нашим!

– К нашим! Да, к нашим! Мы и идем! – Коридор вильнул. Полина пошла быстрее.

– Там Ромка?

Так вот куда все подевались!

– Наши, наши, – кивала Полина. Ее волосы порхали над плечами. Такой красивой Полину Таня еще не видела.

– А мы всю ночь тебя искали, – скорее для себя, чем для Полины, говорила Кудряшова. Ей было страшно. Очень страшно. Полина была неуловимо другой. Словно восковая фигура, которой сходство с оригиналом придали, а душу вложить забыли. – Саранча всюду ленточки развесил.

Она показала свой клубок. Полина замерла.

– Макс Макс с Ромкой сюда пошли. Ты их не встретила? Еще Кожина была. Но она убежала, наверное. Здесь так темно было, мы чуть не заблудились. А ты тут всю ночь и просидела?

– Да есть здесь свет, – буркнула Полина и, не глядя, стукнула по стене.

Загудели, защелкали, загораясь, лампочки под потолком.

Место, куда они пришли, было библиотекой. По стенам стояли бесконечные стеллажи с книгами, деревянная лестница вела к верхним полкам. Широкий стол с лампой – сиди и читай.

Таня огляделась.

– Надо ленточку повесить, – пробормотала она, цепляя за первый же попавшийся предмет белую лохматушку.

Из-под стола выползла змея. Большая. Черная с белыми поперечными полосками, заметно желтеющими ближе к хвосту. Кудряшова опустила руки с тряпочками. А может, на гадов распространяется собачье правило – если стоять на месте и не шевелиться, то животное не бросится?

– Не бойся, – Полина веселилась. Она повернулась к змее, протянула руку, как будто погладить ее собиралась. Рептилия проползла мимо, устремляясь к Тане. – Это полоз, он не ядовитый.

– Не приближайся! – Кудряшова выставила вперед ладонь. – Еще шаг, и я закричу!

Это было обращено к змее. Холоднокровное на мгновение замерло, словно размышляя, о каком шаге она говорит применительно к змее.

Наконец, полоз решился. Собрался в кольцо и зашипел. Не ядовитый? Но в кольцо сворачиваются гадюки, когда готовятся к нападению, гремучие змеи, кобры… Нет, это точно была не кобра и не гремучая змея.

– Как Линда, – сквозь шипение порхнуло в воздухе.

Змея застыла, в упор глядя на Таню. Глаз полоза был с темной радужкой и круглым зрачком. Взгляд змеи завораживал.

– Невессссста, – прошипела змея, делая тот самый «последний» шаг, а вернее продвигаясь вперед.

Из гипноза Кудряшову вывела Полина. Она бросилась между полозом и одноклассницей, чуть ли не ногой отпихивая пресмыкающееся.

– Беги! – крикнула Зернова, выталкивая Таню из библиотеки, и вдруг, распахнув рот, громко и внятно произнесла: – Мяу!

Змея начала собирать свои кольца, готовясь к прыжку. Одно кольцо змеиного тела перетекало в другое, превращая это движение в завораживающий танец.

– Раз так, то ты никого не получишь! – с обидой пообещала Полина, вырывая у Тани из рук клубок и кидая в черную с желтыми пятнами головку. Змея уклонилась от пущенного в нее снаряда и вдруг совершила молниеносный прыжок. Зернова выставила перед собой руку, встречая удар, вскрикнула, затряслась, сбрасывая с локтя склизкое тело.

– Ты же говорила, что он не ядовитый! – ахнула Таня, кулаком помогая Полине освободиться.

– Не ядовитый. Злой! На всех кидается.

Полина скинула змею на пол. Полоз подобрал свое длинное тело, аккуратно вписываясь в дверной проем. За спиной были стеллажи с книгами. Таня за корешок потянула ближайший том.

Знание – сила!

Она бросила книгу в змею, заставляя рептилию отступить. Но полоз снова прыгнул. Таня шагнула навстречу. Удар сбил с ног. Больно стукнувшись плечом и спиной, она от головокружения не сразу поняла, где дверь, смахнула с лица волосы, на четвереньках выкатилась в коридор. За ней бежала Полина.

– Может, свет выключим? – Распущенные волосы мешали. Таня закрутила их в жгут, забросила за спину, но они тут же выбились, закрыли лицо.

– Змеи реагируют на движение, а не на свет, – выкрикнула Полина, увлекая одноклассницу по коридору. – И на топот.

– Так стоять или бежать? – растерялась Таня.

– Бежать! Быстро!

Они помчались, словно на соревновании – кто первый. Вихрем налетели на стоящего Сарымая. Алтаец тупо смотрел на свой фонарик, щелкал кнопкой, словно пытался понять, от него загорелся свет или по какой другой причине.

– Там целая комната змей! – завопила Таня, увлекая Ожича за собой.

Сзади накатывал топот, будто рептилии обрели вдруг ноги.

Коридор перетек в лестницу. На одной из нижних ступенек лежал сотовый. Таня подхватила его, машинально просмотрела список звонков. Приема на лестнице не было. Звонков тоже. Потрясенная всем этим, она не заметила, как выбежала за дверь, перепрыгнула широкий порожек и по инерции побежала наверх. Полина стащила ее со ступенек, заставляя развернуться. Следом показался Ожич. За ним, споткнувшись и врезавшись в стену, вывалился Макс Макс. Он тут же кинулся закрывать дверь, но в нее с другой стороны стали ломиться с криками: «Ты чего? Ты чего?» Сарымай отпихнул Макс Макса. Дверь распахнулась, хлопнув о стену. Ромка рухнул на широкую ступеньку, судорожно втянул ноги. Макс Макс, тяжело сопя, освободился от захвата одноклассника и захлопнул дверь в подвал.

– Кожина! – тонко пискнула Таня, вспоминая об Олёнке.

Макс Макс снова приоткрыл дверь.

Она была тяжелая, дубовая, стянутая железными полосами с большими выпуклыми заклепками. Вверху привычный прямоугольник венчался полукругом. Отсвет ламп от винтовой лестницы башни осторожно ощупывал несколько первых ступенек подвала и, поджимая лапки, не решался идти дальше.

Все с тревогой глядели вниз, ожидая, что сейчас появится Олёнка. Но из темноты на них шел только утробный подземный гул. Мрак вздыхал, переживая, что упустил пленников.

– Is it the right direction[7]? – осторожно спросили у них за спиной.

– No! – грубо ответил Макс Макс, наваливаясь на дверь.

Аккуратный старичок, робко указывающий в сторону подвала, понимающе закивал и, изобразив на лице вселенское терпение, потопал наверх.

– А как же Олёнка? – Нормальный голос к Тане все не возвращался, она тоненько пищала – судорога сводила мышцы горла.

– Ушла уже твоя Олёнка, – зло прошептала Полина и побежала вниз.

Ожич, что-то привычно бормоча себе под нос, пошел следом.

– Как подменили, – выдал общее наблюдение Макс Макс.

– Нормальная она, – хрипло отозвался Ромка.

– А ты где застрял? – накинулся на него Макс Макс, которому надо было на ком-то сорвать раздражение от пережитого страха. – Или ты с ними заодно? – Он все еще искал виновников произошедшего.

Таня по стеночке начала спускаться. Ноги неприятно подрагивали, хотелось присесть и хотя бы на секундочку закрыть глаза.

А в церкви полным ходом шло приготовление к свадьбе. Двое парней таскали корзины с белыми цветами. Когда двери церкви распахивались, звучал орган. Музыка взлетала под готические своды, сыпалась на плечи и головы притихших подопечных Эдика колючим дождем. Временами музыка спотыкалась, пальцы искали верную ноту, пробовали то один аккорд, то другой, начинали заново. Все это было страшно своей неестественностью и невозможностью.

– Где вы были? – Эдик улыбался. Он готов был выслушать любую версию.

– Дверью ошиблись, – с трудом ответила Кудряшова и закашлялась – спазм не хотел отпускать.

А вокруг знакомые лица. Все стоят, с любопытством смотрят. А все ли? Она раз за разом пробегала глазами по одноклассникам и только на четвертый отыскала Кожину. Бледная Олёнка стояла над крайней корзиной с цветами, сжав кулачки, и пристально смотрела на Таню. Глаза у нее были припухшие после долгих слез, нос натерт до красноты. Светлый тон пудры, которую Кожина успела положить на лицо, некрасиво выделялся на болезненно покрасневших скулах. Кудряшова отвернулась. Ей неинтересно было задавать макс-максовский вопрос: «Где ты застряла?» С Олёнкой, которая оказалась слабой, говорить было не о чем. Нарастающий гул ахов и восклицаний шел от группки, где Полина что-то быстро рассказывала девчонкам и подошедшему Эдику. Тот понимающе кивал, перевязывая ей правую руку белой тряпкой.

Так, так. Хазатов в сторонке изучает потолок, Сарымай шажками, шажками пробирается к выходу. С этими все понятно. Но девчонки! Никто из них и не подумал подойти, спросить, что произошло. Всем интересно послушать Полинин бред, после которого уже ничего нельзя будет изменить – поверят Зерновой, никого ни в чем потом не переубедишь. Обидно, но пережить можно.

Ей не хотелось стоять рядом с теми, кого Зоя Игоревна недавно назвала дружным коллективом. Никакой он не дружный. Каждый сам за себя.

В двери, ведущей из башни, появился Макс Макс. Вид у него был помятый, испачканный и злой.

– Если вы мне сейчас не скажете, кто все это учудил, то я вообще здесь всех прибью. А тебя, Саранча, в первую очередь.

Это уже было скучно.

Таня вышла на улицу. Ощущение было такое, словно в подвале она провела не полчаса, а целую жизнь. Даже улица изменилась. Потемнела, присела, состарившись. С нее исчезли нарядные краски, перестало перекатываться по черепичным крышам солнце. Облако зацепилось за макушку шпиля. Ветер гнал по голой улице рваную афишу. Странно, Таня только сейчас заметила, что в городе почти нет деревьев. Город, как в панцирь, был забран в камень, строго держал осанку и лишь чуть прищуривался, когда ветер бросал в окна домов песок.

Пережитый страх неприятной занозой шевельнулся в душе. Какое знобкое чувство. Раньше она никогда не испытывала такого одуряющего состояния. Которым нельзя управлять. И которое так не хочется пережить вновь.

– Будет дождь. – На крыльцо вышел Эдик. – Мы, наверное, не сможем продолжать экскурсии – они все пешие.

Кудряшова снова глянула наверх. Небо заволакивали темные тучи. Они наступали на город, клубились, недовольно ворчали.

– Мне все равно! – выдохнула Таня, решительным шагом выходя на улицу Лай. – Слышите? Все равно!

Она побежала направо, уперлась в странное круглое низенькое здание с конической крышей. А потом вдруг увидела ступеньки и пятачок зелени и ринулась туда, под ветки старых кряжистых лип, упала на скамейку и расплакалась, сама не понимая почему. Ветер кружил прошлогодние листья. Проносящиеся под холмом машины глушили шум ветра и ругань грозы. Но сам воздух, наполненный электричеством, не давал забыть – идет ураган.

Таня задрала голову. Липы были страшными. Они корявыми воинами обступили холм, уперлись в небо сучковатыми ветками. Старые деревья с болезненными шишковатыми наростами. Словно какой-то колдун в ярости заставил их расти криво. На уровне человеческого роста они начинали раздваиваться, растраиваться, а то и делиться на четыре ствола. Кроны лип шелестели, напоминая о неприятном столкновении в подземелье башни.

Нет, Кудряшова больше туда не пойдет. Ни за что! Полина, оказывается, и сама могла спокойно выйти. А они-то, дураки, полезли ее спасать! Никому не нужны их подвиги. Каждый сам за себя.

Ветер играл Таниными волосами, путал их. Кудряшова снова собрала их, резинкой перехватила в хвост. В небе зарокотало, и по-хорошему надо было бежать в гостиницу – утро было настолько солнечным, что Таня и не подумала брать зонт. Но уходить было рано.

Кудряшова сползла с лавки и вышла на ступеньки, ведущие обратно на улицу Лай и к церкви Олевисте.

Ветер сдул с мостовой прохожих, и только машины, проезжающие под холмом, напоминали о том, что жизнь продолжается, что никаких перемещений во времени не случилось.

Вернется домой, все-все расскажет маме, а потом залезет в Интернет и узнает про этих полозов, поймет, что это за свадьба такая, змеиная, и что особенного в Таллине, где все это произошло. Поскорее бы вернуться. Впрочем, и осталось-то всего три дня, две ночи. Все нашлись, больше ничего не произойдет. А про полозов она и в гостинице сможет прочитать. Придет в номер, упадет на кровать и зайдет с мобильника в Интернет.

Далекий еще раскат грома звонко прошелся по черепичным крышам, а ветер заставил вертеться флюгеры на шпилях.

Это было, наверное, красиво, когда на макушке башни Олевисте и на четырех башенках по бокам крутились золотые петушки, они весело спорили с ветрами и показывали блестящие гребни всем молниям. Теперь башня настороженно ждала идущего урагана, одиноким крестом встречая непогоду.

Таня представила, как ветер сдувает с Ратушной площади легкие алюминиевые столики кафе, как носит по брусчатке улетевшие салфетки, как стучит незакрепленными ставнями.

Ей стало весело. Этот город жил по своим законам, и они Тане нравились.

Закапал дождь. Неподалеку сверкнула молния, на стену ближайшего дома упал электрический отсвет. Снова заворчал гром. Прямо над липами загрохотало.

Капли дождя стали крупными. Они тяжело стучали по непокрытой макушке, вызывая неприятный озноб. Дождь барабанил по плечам, по голым локтям, прибивал легкую шелковую юбку к коленям, рождал запоздалую боль в ногах, сбитых бесконечными падениями в подземелье.

Очередная молния расколола черную тучу и по касательной мазнула вдоль башни. В ответ ей с другой стороны тоже полыхнуло, словно кто-то дал ответный залп. Два грома, встретившись, оглушили друг друга. Ветер заволновался, столбом взвился вверх. Липы у Тани за спиной заохали, завздыхали. И сразу стало понятно, почему они такие – каждый раз быть свидетелем столкновения стихий – еще и не так скрючит. И ведь молнии, промахиваясь, не раз били в них. Каждый удар рождал вот такого многорукого монстра.

Ливень ухнул стеной, отгораживая город от всего мира. Он рубил действительность на части, словно хотел уничтожить ее. Молнии сверкали, перегоняя друг друга. Одна, казалось, ударила прямо в макушки лип. Таня вжала голову в плечи и невольно спустилась по ступенькам на улицу. Брусчатка потонула в потоке воды. Она неслась с холма вниз, завихрялась около круглого здания с конической крышей, билась о вековые стены церкви, будто пыталась смыть ее с лица земли. В наступившей темноте только металлические отсветы молний позволяли видеть, что земля еще не разверзлась, что город стоит.

Смотреть наверх было неудобно, вода заливала лицо, делала тяжелыми волосы, неприятно текла по ногам. Туча клубилась вокруг высокого шпиля. Она словно зацепилась за его макушку, и ее теперь крутило на месте, отчего, как из разорванного мешка, из ее темного бока сыпались молнии. Они с яростью бились о медные листы кровли и, отскакивая, отсветами улетали обратно в небо.

– Сюда! Сюда!

Гром кружил голову, поэтому Таня не сразу поняла, что ее кто-то зовет. В том самом круглом здании, что она оставила за спиной, была приоткрыта дверь. Оттуда призывно махали рукой.

– Come here!

Гром, эхом метнувшийся в узком колодце стен, заставил шевельнуться. Застывшие от холодной воды ноги и руки двигались с трудом. Чувствуя себя как бы отдельно от своего тела, Таня забежала в распахнутую дверь.

– Спасибо! – прошептала она.

– Смотрите отсюда! – Пожилой мужчина ткнул пальцем в сторону башни.

Серебристый металлический свет опалил брюхо туч и вдруг высветил нечто невозможное. По границе света и тьмы скользнула тень. Тучи, столкнувшись, уронили на башню молнию, и тут же наперерез ей из тени вывалился сноп огня. Гром разорвал вспышку, гася ее. И все исчезло, превратившись в бесконечный серый дождь.

– И так каждый раз.

Пораженная увиденным, Таня забыла о стоящем рядом человеке.

– Что каждый раз? – Казалось, что голова ее повернулась со скрипом.

– Они бьются.

Гроза уходила. Вспышки сместились к морю, дождь посветлел и поредел.

– Кто? – Таня пыталась рассмотреть хоть что-то, но между облаками больше никто не летал. Только какая-то смелая пичуга возвещала об окончании урагана. Дракон исчез. Если это, конечно, был дракон…

– Небо с преисподней.

Не ожидавшая этих слов, Таня снова посмотрела на собеседника. Это был старик с худым морщинистым лицом. Острый нос, тонкие поджатые губы, темные, слишком яркие для старика глаза. И волосы темные, почти черные, не тронутые сединой.

– Господь пытается разрушить то, что построил дьявол, а дьявол, соответственно, сделать это не дает.

Мужчина театрально помахивал рукой в такт своим словам.

– Разве вы не знаете легенду об Олевисте? Эту башню помогал строить сам черт, вот небеса и злятся.

– Знаю, – кивнула Таня и чихнула.

– Правда, знаете.

Мужчина жестом пригласил Таню пройти. Комната, куда она вошла, была огромная, наверное, размером с весь дом. Круглая. По стенам ее висели фотографии. Арт-галерея? В таком странном месте? Хотя, что еще здесь может быть?

Таня чихнула снова, и мужчина засуетился.

– Сходите умойтесь, я вам дам полотенце, – он указал на нишу, где пряталась дверь. – С одеждой не помогу, но, может, вам удастся выжать кофту и просто обтереться.

Он скрылся в подсобке и вышел с черным махровым полотенцем.

Неловко было принимать все эти знаки внимания, но выхода не было. На улице еще шел дождь. А до гостиницы, казалось, так далеко. Да и старик вряд ли имел какие-то дурные мысли. Он сунул ей в руки полотенце и сразу ушел, даже не думая следить за тем, что она станет делать.

Таня глянула на себя в зеркало и ужаснулась. Водостойкая тушь потекла, от холода лицо посинело. Кожа потемневших губ покрылась некрасивыми трещинками. Как это она ухитрилась превратиться в ведьму из приличного человека?

О чудо! Вода была теплая. Жидкое мыло с приятной вербеновой отдушкой. Согревающая волна от кончиков пальцев пробежала к плечам, оживила тело, так что вполне можно жить дальше и даже улыбаться грядущему.

Шелковые юбка и кофта были влажные. Ничего. Высохнут. Надо волосы промокнуть полотенцем и взбить у корней, чтобы быстрее сохли. Таня мазнула губы блеском и ухмыльнулась своему отражению. Ливень смыл с нее все обиды. По большому счету, ей уже было плевать и на Полину с ее закидонами, и на Кожину с ее истериками, и на Макс Макса с его манией величия. Пускай все они дружно провалятся в преисподнюю, она больше ни за кого переживать не будет, а тем более бегать за кем-то и кого-то искать. Она приехала сюда отдыхать, ходить по магазинам и любоваться готическими видами. Все! Больше никаких чертей и драконов. Сказки для маленьких.

С гордо поднятой головой вышла из туалета.

– Спасибо! – протянула она в пустоту полотенце.

Мужчина появился сразу же, словно из-под земли вырос.

– О! – заговорил он, слегка запыхавшись. – Как вы быстро. Стало теплее?

– Я, наверное, пойду.

– Там еще дождь. Посидите. – Мужчина говорил так спокойно, будто не сомневался, что Таня не откажет. – Сейчас будем пить кофе. Кстати, меня зовут Рява.

– Как? – смутилась Таня.

Задерживаться было неудобно. После всего пережитого, после такого вороха обид в душе – скорее бы к себе в номер, лечь в кровать и подумать, разложить все по полочкам. Но мужчина так любезен, что отказать невозможно.

Опасности, о которой всегда предупреждает мама, от него не исходит. Незнакомец даже близко к Тане не подходил, о непристойности и речи не было. Человек, может, искренне предложил помощь мокнущей под дождем девушке, а она его сразу на фиг пошлет? Да и что может быть опасного в чашке кофе? Вот только имя какое-то…

– О! Мой отец был чудаком. Он назвал меня старинным эстонским именем – Рява. Оно было распространено до того, как эту землю завоевали датчане и принесли с собой свою веру. Считается, что старое название города Ревель произошло от этого имени – земля Рявы. Ну, или Ревы, – с усмешкой пошел он на уступку, хотя Таня и возразить не успела. – А вам, конечно же, рассказывали легенду о косуле и водили к ее памятнику?[8]

Таня кивнула. Хозяин галереи говорил неспешно, интонация его голоса увлекала. Он знал много интересного, может быть, даже больше Эдика.

Ненавязчиво Рява подвел Таню к небольшому круглому столику.

– Жаль, что здесь нет камина, он помог бы вам согреться. А кофе будем пить по-походному, из термоса.

Металлический термос был извлечен из-под столика. Верхнюю крышку Рява оставил себе, протянув Тане белую пластмассовую чашечку, которая в этой сложной конструкции прикрывала пробку. Во влажном после дождя воздухе разлился аромат кофе.

– А знаете, как раньше говорили? – хихикнул Рява, наливая Тане полную чашку коричневого напитка. – Пить чай – отчаиваться, пить кофе – продавать душу дьяволу!

Таня прыснула, чуть не пролив жидкость.

Рява налил себе и выжидательно глянул на гостью. Таня поняла, что теперь пришло время ей подавать реплику, чтобы поддержать светскую беседу.

– У вас здесь галерея?

– Да, проходят разные выставки, – как-то незаинтересованно буркнул хозяин. – Зато раньше, знаете, что было?

Таня огляделась. Огромная каменная комната. Прохладная.

– Может, склад?

– Был и склад. Но на самом деле это мельница!

Для мельницы тут много чего не хватало. Например, поворотной макушки с лопастями. Или, на худой конец, огромного колеса, через которое пробегает ручей. Ну, и конечно же, мельница должна быть деревянной.

– Знаю, о чем вы подумали!

Рява отставил чашку и придвинулся ближе. Таня только сейчас заметила, что хозяин галереи слегка косит на левый глаз. Взгляд невольно сбивался на уплывающий зрачок, Таня поймала себя на том, что невоспитанно пялится на человеческий недостаток, и смущенно посмотрела в чашку.

– Это была особенная мельница! Конная. Ее жернова крутили лошади. Правда, оригинально придумано?

– Первый раз о таком слышу, – пробормотала Таня.

– А еще говорят, что по ночам эту мельницу черти вертели.

– Зачем?

– Человеческие судьбы перемалывали, дракону, что живет в подземелье под башней, скармливали. Кузни с мельницами излюбленные места обитания нечисти.

Стало неуютно. Таня отпила кофе. Он был сладкий, с еле уловимым карамельным привкусом. И совсем не горячий, как казалось, глядя на веселый пар над коричневой поверхностью. Но тут напиток встал у нее поперек горла, и Таня чуть не подавилась. Мельница рядом с церковью. Странно это как-то. Подвалы, драконы… Чего это сегодня все про драконов да про драконов? Других разговоров нет?

А Рява между тем, мягко улыбаясь, рассказывал о мельнице, о том, как в восемнадцатом веке ее перестроили под склад, как появилась галерея.

– Но вы совсем не слушаете меня, – вдруг печально произнес Рява. – А знаете, у вас очень красивые волосы.

От внезапного комплимента Кудряшова смутилась, глаза ее невольно снова уперлись в зеркальную гладь напитка. В нем она увидела свое склоненное лицо, деформированный легкой рябью нос, упавший на щеку темный локон.

– Не переживайте, – негромко произнес Рява. – Все у вас будет хорошо. – И коснувшись Таниной головы, пропустил через пальцы воздушную прядь.

Танина шея налилась свинцом, голова стала неподъемной – настолько все это было неожиданным и страшным. Она тупо глядела в свою чашку, видела себя, видела, как шевелятся потревоженные чужой рукой волосы, но саму руку не видела.

– Ах, простите! – отодвинулся Рява, заметив Танино смущение. – Вы же знаете, что у нас очень любят, когда у девушек красивые волосы. Легенду про Линду слышали?

– Она камень в озеро уронила. – Не чувствуя себя от вновь накатившего страха, Таня вытащила из сумочки зеркало, глянула в него, словно хотела убедиться, что все так и есть – у нее действительно красивые волосы. Медленно развернулась, чтобы увидеть отражение Рявы.

На месте его не было. Кудряшова подняла глаза. Хозяин стоял в стороне.

– Все время прокалываюсь на ерунде, – прошептал он.

В дверь постучали.

– Эй! – Голос звучал приглушенно. – Есть кто? Откройте!

Рява шевельнулся. Таня вскочила, опрокидывая свою чашку. Кофе плеснулся на стол.

– Не подходите!

– Мне-то зачем подходить? – пожал плечами Рява, косясь на вяло текущий на пол коричневый ручеек. – Сама придешь, красавица!

В дверь ломились.

– Открывай!

Рява протянул руку к лужице на столе. Едва его пальцы коснулись кофе, как он исчез, растворившись в пролитом остатке. Ручеек потек быстрее. Звонче закапал на каменные плиты пола.

Упало, разбиваясь, зеркало.

Кудряшова попятилась. Только что перед ней стоял человек. И вот теперь его не было. Или это был не человек?

– Таня! – звал кто-то. – Ты там? Открывай!

Зовущий голос был настолько страшен, что Кудряшова бросилась обратно в подсобку, на пороге развернулась, заметалась среди рамок с фотографиями. И тут прямо у нее на глазах стекла в рамках стали лопаться. Они разбивались с легким хлопком, взрывались веселыми трещинками.

Деревянная дверь ахнула, слетая с верхней петли.

– Таня!

Лицо Эдика было искажено яростью. Он с разбегу наскакивал на дверь, но ее перекосило на запоре, и она лишь жалобно поскрипывала от ударов. Эдик протянул сверху руку.

– Сюда!

Кудряшова дернула тяжелый засов и вовремя отскочила, чтобы не попасть под завалившуюся дверь.

Дождик еще немного сеял. И Тане вдруг показалось, что она так же, как и Рява, утечет сейчас вместе с дождевыми ручейками куда-то под землю.

– Эдик! – прижалась к молодому экскурсоводу Кудряшова.

Он слегка приобнял ее, больно перехватив распущенные волосы.

– Еле нашел, – тяжело прошептал Эдик.

– До вечера! – улыбнулась темнота.

Освобождая волосы из-под рук Эдика, Таня оглянулась. В воздухе таяла знакомая усмешка.

– А-а-а! – Кудряшова попыталась вырваться, потому что все они были заодно. Но невысокий Эдик сильно прижал ее к себе.

– Тихо, – зашептал он в макушку. – Тихо! Это всего лишь гроза. Она уже прошла.

– Ничего не прошло! – Таня дергалась, путаясь в волосах.

Эдик разжал руки. Бьющаяся у него на груди Кудряшова чуть не упала.

– Ты – с ним? – всхлипнула она. – Предатель!

И помчалась по улице Лай к гостинице.

Глава VI

Любитель сушек

Обедали у себя в гостинице в молчании. Отдохнувшая и явно довольная собой Зоя Игоревна пыталась завязать беседу, но ей отвечали односложно. Девчонки перешептывались, пряча лица. Макс Макс смотрел на всех с нехорошим прищуром злого следователя, который прямо сейчас может доказать, что виноваты все. С Ромкой они поссорились, и теперь Разоренов демонстративно изучал стенку. Тарелка с первым стыла между его поставленными на стол локтями.

Неловко держа ложку в левой руке, Полина торопливо ела суп, словно наверстывала пропущенный завтрак. Роняла торжественные взгляды на Таню, явно чувствуя себя победительницей в только ей известной игре. Правая кисть у нее была обернута большим носовым платком. Забываясь, она клала руку на стол, но потом убирала, наверное, укус сильно болел. Вот тебе и не ядовитый полоз. Даже сквозь повязку видно, что пальцы распухли.

Кудряшова устало отвернулась. Хотелось спать. Дождь, сделав короткую передышку, зарядил с новой силой, но уже без грозы и драконов. Он тихо шуршал по крыше, вкрадчиво постукивал в окно. Сумасшедшие утренние события путались и мешались в голове. О змеях и драконах не говорили. Да уже и невозможно было точно сказать, видел ли кто ползучих гадов или все это только показалось? Подвал, рваный свет фонарика, вдруг появившаяся Зернова. А рука… Что ж, руку можно было и ударить об угол. Кто сказал, что это укус?

Так они и сидели кислой компанией, стараясь о походе в Олевисте не вспоминать.

Олёнка рассеянно водила ложкой по тарелке, будто забыла, что с ней надо делать. Полина вернулась, и вроде бы все вставало на свои места: у нее снова была подруга, с которой можно вместе ходить, все обсуждать, бегать за покупками. Но это уже была не та дружба, как раньше, словно Зернова перестала быть прежней. Появилось в ней что-то незнакомое. И этому незнакомому боязно было доверять. А главное, не хотелось слушать все то вранье, что бывшая подруга с ловкостью сказочника выдумывала. Потому что Кожина хорошо помнила, как все было на самом деле в подвале. И хоть Зоя Игоревна уверяет, что никаких змей они видеть не могли, что им все показалось, что скорее всего на них подействовали газы, скопившиеся в подвале, что их напугала идущая гроза – Олёнка упорно держалась своего мнения. Змеи были. И Полина теперь какая-то странная.

Зернова в который раз повторила малоубедительную историю, что вчера ночью, пока все играли в пожар, решила сбегать к церкви, нашла там подземный ход, заблудилась и выбралась только вместе с ребятами. При этом Полина с благодарностью смотрела на Ожича, как будто именно он ее и вывел. Сарымай на ее страстные взгляды не отвечал, смотрел в стол. К еде не притронулся. Словно готовился к тяжелому подвигу, и набитый желудок ему мог помешать.

Зоя Игоревна ее рассказу поверила. Поругала, конечно, прочитала длинную лекцию о том, что нельзя быть эгоистами, что надо думать о друзьях (в этом месте Кудряшова демонстративно фыркнула и отодвинула от себя тарелку с нетронутой котлетой), что вообще в этой поездке они ведут себя как свиньи и больше никогда никуда их никто не возьмет. Слов было много. Их почти никто не слушал. Только некоторые девчонки старательно изображали на своих лицах покорность. После отповеди учительница наказала класс, запретив им до вечера покидать гостиницу. А так как был дождь, то никто особенно и не возражал. Девчонки собирались смотреть покупки. Зоя Игоревна у себя включила телевизор. Таня взяла со стола три сушки и отправилась в номер, где жила вместе с отличницей Машкой Кузиной (неприятный пристальный взгляд, всегда решительна, кандидат в мастера спорта по синхронному плаванию, отвечает у доски, как будто стометровку сдает – четко, ровно, не собьешь) и тихоней Ленкой Богдановой.

Дверь комнаты была закрыта. Вот это новость. Куда подевались эти клуши? Вроде говорили, что идут отдыхать.

Из столовой раздавались голоса, там все еще заседали мальчишки. Танины соседки как испарились. Может, решили не пускать ее в комнату, а сами сидят внутри и хихикают? Зернова могла подговорить их на такую подлость. Она словно купила всех своими нелепыми рассказами о ночном блуждании по подземелью. Вся она теперь была в ореоле славы мученицы, мол, пала жертвой обстоятельств. И все как-то незаметно забыли, что еще вчера она билась в истерике, рассказывая, что ее назвали невестой, что она видела свадьбу змей.

Неужели девчонки и правда заперлись, чтобы не пустить Таню? Она склонилась, заглядывая в щель над порожком. Сушки мешали, и она отложила их в сторону.

В номере никого не было. Ну вот, и эти пропали. Хотя… Дверь комнаты Зерновой и Кожиной приоткрыта. Собрали тайный совет в Филях? Обсуждают, как избавиться от неугодной одноклассницы?

Осторожно, чтобы ничем не выдать своего интереса, Таня по стеночке пробралась мимо комнаты мальчишек и застыла возле приоткрытой двери.

Там шебуршались, поскрипывали кроватями, двигали стулья.

– Я точно говорю! – прошептала Зернова, и тут же несколько голосов наперебой стали возражать: «Нельзя!», «Запретили!», «А ну как узнают?»

– Да ничего не будет, – взлетел громкий уверенный шепот. – Игоша и не заметит.

За спиной щелкнула дверь, и Таня чуть было в комнату не вошла в попытке скрыть, что она подслушивала.

Сарымай не посмотрел в ее сторону. Закрыл свой номер и пошел к лестнице.

Таня перевела дух. Не быть ей Бондом, с такими нервами запорет первое же задание. Стоять и подслушивать расхотелось, чего она нового узнает? Еще один комментарий Зерновой в свой адрес? Очередную сказку о ночи в подвале?

Испуг надо было срочно чем-нибудь заесть. Она прокралась обратно к своей комнате.

Сушек около двери не было.

Пару раз моргнула, пытаясь понять, что произошло. Сперли! Кто? Ожич даже попытки не предпринял, чтобы как-то отвлечь Танино внимание и стащить сушки. Он тупо шел по своим делам, не отвлекаясь на такие мелочи, как хлебобулочные изделия на полу.

Может, она их съела и не заметила? А что, бывает. Временные провалы в памяти. После всего случившегося вполне возможно и не такое. Таня вернулась в столовую, где за разоренным столом Макс Макс в задумчивости гонял свой йо-йо, устраивал лупинги и стринги[9], проворачивал маунты и хопы[10].

– Ну а ты чего думаешь? – спросил он так, будто продолжая давно начатый разговор.

– О чем? – Таня запустила руку в вазу с сушками.

– Чьих это рук дело? Саранчи, Хазатова или Зерновой?

Таня нанизала сушки на указательный палец.

– Я думаю… – лениво начала она, – что ты… – Макс Макс наклонился вперед, демонстрируя повышенное внимание, – дурак.

Сунув сушку в рот, Таня выскочила из столовой.

– Узнаю, что это твои шутки, косы повыдергиваю, – мрачно пообещал Макс Макс. Катушка проскочила мимо ладони.

Таня перекинула волосы через плечо и довольно улыбнулась – ты сначала догони.

Теперь комната была открыта. Лена шуршала пакетами с покупками, с грустью заглядывала в распахнутое нутро дорожной сумки. Таня сгрузила сушки на стол и упала на кровать. Все, больше ничьими проблемами она заниматься не будет. Только отдых. Только прогулки по городу. Только интересные экскурсии. Куда они там собирались? В монастырь? Отлично. Остается надеяться, что монастырь будет мужской.

Лена вздохнула, ухватила все пакеты разом и сунула в сумку. Долго смотрела на получившуюся кучу, вздохнула и стала по пакету вытаскивать все обратно. Нанизала полиэтиленовые ручки на ладонь, взвесила и, на что-то решившись, второй раз сгрузила пакеты в сумку. Покосилась на лежащую на кровати Таню, опять принялась за пакеты.

Понятно, сказать что-то хочет, но не решается начать говорить первая.

– Шла бы ты… – устало произнесла Таня.

Пакеты с хрустом вошли в сумку.

– Зернова всех подговаривает после ужина пойти к церкви. Обещает ход показать. И змей. Говорит, тебя нельзя брать. Ты все испортишь. Игоше пожалуешься.

Таня хмыкнула. Еще бы! Она так все испортит…

– Кто собирается?

– Да почти все, только Кожина не идет. Боится.

– А тебе, конечно, там бояться нечего!

Это было смешно. Особенно то, что Ленка не выдержала и рассказала. Тихая праведница, ратующая за справедливость.

– С нами Ромка согласился пойти. Он сказал, что ничего в подвале не было. Никаких змей. Что Зерновой все показалось. Газов нанюхалась. Ядовитых. Вот теперь ей в каждом углу гады ползучие и видятся.

А Разоренов, выходит, шел, шел и никого не встретил. Так просто провалился в небытие, поблуждал там часочек и вышел. Обиделся, что Макс Макс за ним не отправился. А в это время Макс Макс врагов искал да Ожича пытал. Он, кстати, тоже о змеях молчок. Только Полина да Таня о них рассказывали. И еще Саранча. Но его, с верой в алтайских духов, легко было убедить, что все померещилось. Одна Кожина отмалчивается. И правильно делает – меньше говоришь, дольше живешь. А тем более когда не суешься в незнакомые места.

– Мне Хазатов про подземный ход рассказал. В позапрошлом веке там бастион строили, вот и накопали. Как раз рядом с Олевисте. И карту показывал, там все обозначено.

Лена говорила быстро, сбиваясь, словно боялась, что ее не дослушают. Но Тане про подземные ходы было неинтересно. Тем более если об этом говорил Альберт. Трепло он.

– А за руку Зернову тоже газ укусил? – тихо спросила она.

– Ударилась.

Таня фыркнула. Даже если Зернова за ночь надышалась ядовитыми газами и начала глюки ловить, то они с Олёнкой и Ожичем за полчаса вряд ли успели отравиться, а здорового полоза видели все. Даже Сарымай. Только он не признается в этом. Видать, что-то задумал, партизан алтайский.

– Надо фонарики взять, там темно, – со знанием дела сообщила Лена. Она больше не волновалась, спокойно отложила пакеты в сторону и села. Свой долг доносчицы она выполнила.

– Да есть там свет, – словами Зерновой ответила Кудряшова и улыбнулась.

Следователь Макс Макс получит массу новых поводов для подозрений. Разоренов, конечно же, мчится в подвал, чтобы доказать, что не виноват, даже версию про газ придумал. А какого лешего туда идет Зернова? И зачем тащит за собой свиту? Ей-то что доказать хочется?

Лена внезапно выдала талант телепата, ответив на этот невысказанный вопрос:

– А еще Зернова сказала, что там мы сможем выяснить, кто самая красивая.

От неожиданного заявления Таня приподнялась на локте. Про красоту сегодня она уже слышала. Прямо сплошной конкурс на звание «Мисс подвалов»!

– Как она будет это делать?

Вспомнилась Полина, ее курносый носик, бледное лицо, соломенные с рыжинкой волосы, глуповатая улыбка, с толстыми стеклами очки. Таня перекинула косу через плечо, сдернула с нее резиночку. Что же с этой красотой связано…

– Не знаю, – Ленка потупилась. – Может, Ромка выбирать будет?

Где-то было такое… Один выбирает среди нескольких, кто красивее… А! Точно! Это про Трою. Парис выбирал среди богинь самую красивую. Пообещали отдать в жены прекрасную земную женщину, Елену, вот он и назвал победительницей… кажется, Артемиду[11]. Надо в Инете посмотреть. Из-за этого ведь еще война началась. О! Войны им тут как раз и не хватает. Конец июня, самое время для войн[12].

– Возьми сушку, подкупи Ромку, он назовет тебя самой красивой, и вы с Зерновой подеретесь.

Таня по столу подогнала одну сушку к краю.

– Ты скоро?

В дверном проеме появилась Полина. Правую руку держит согнутой, кажется, кисть еще больше опухла. И бледная она какая-то. Вон, за косяк держится. Что же это за змей такой был? Помрет Зернова, выйдет политический скандал.

Лена стала спешно собираться. Таня вытащила свой мобильник. Связь была. Хоть что-то хорошее. Может, и не звонил никто в подвале? Газы глюки навеяли. В легкой форме.

Полина буравила ее недобрым взглядом. Так, так… Накрасилась. Надела узкие джинсики со стразиками на попе, топик. Пойдет в подземелье, насморк заработает, начихает на своего полоза, он ее бросит.

– Отдыхаешь? – выдавила из себя Зернова.

– А ты вся в трудах, – съязвила Таня. – Как рука?

– Проходит, – соврала Зернова.

Таня выстучала стилом на экране слово «полоз».

– Полоз, – прочитала она вслух, – змея, семейство ужеобразных. Выделяется разнообразной окраской. Длина до 2,5 метра. Некоторые виды отличаются повышенной агрессивностью. Укус полоза для человека не опасен, но болезнен.

– Все сказала? – сквозь зубы процедила Полина.

Таня стала демонстративно распускать косу, встряхивая головой, чтобы волосы красиво рассыпались по подушке.

– Мы ждем, – Полина зло сверкнула глазами в сторону Лены и ушла.

Таня победно откинулась на кровати. Конечно, она им не нужна, потому что вопрос «кто красивее» в ее присутствии не звучит. Она! Какие еще могут быть сомнения? Тут и без «яблока раздора» разобраться можно. А тем более без Ромки.

Ленка скользнула за дверь, застряв зашуршавшими пакетами.

Рява на мельнице обмолвился, что у нее красивые волосы. Она слышала в подземелье, что кто-то говорил то же самое. Если уж сравнивать волосы, то у Тани они были, без сомнения, лучше. Рява… А был ли он? Может, тоже, показалось. В гостиницу Таня прибежала одна, мокрая насквозь. Как будто и не сушилась. Во рту неприятный привкус дождевой воды. Кофе не было? И Эдика тогда тоже. А приехали ли они вообще в этот чудный город Таллин? Может, так и сидят у себя дома, сны видят?

Таня глянула в окно. Каменные стены, красные черепичные крыши.

Черт, как все запутано! Рява был, и, наверное, он собирался к ней приставать, но мимо шел Эдик, выручил ее и отправил в гостиницу. Да, так все и было.

Таня крепче сжала в ладони телефон. Было тревожно. Строчки прыгали перед глазами, но она заставила себя сосредоточиться.

Так… полоз…

«Полоз желтобрюхий, амурский, большеглазый, закавказский, краснополосый, красноспинный, леопардовый…»

Однако!

«Питается грызунами, птенцами и яйцами птиц. Пойманную добычу душит, сдавливая кольцами. Может укусить. После укуса наблюдаются все симптомы отравления змеиным ядом. Место укуса опухает, укушенный чувствует головокружение, слабость, тошноту. Симптомы проходят в течение суток».

Все приметы отравления у Зерновой есть. Скорее бы уж померла, что ли. Меньше суеты было бы.

«Спаривается в мае-июне. Молодняк появляется в августе».

Пока все сходится. На дворе июнь. Хоть и дождливый. Осталось выяснить, какая связь между полозом, красивыми волосами, Линдой, свадьбой и подвалами Олевисте.

Линда, Линда…

Известно, что она была женой эстонского героя Калева. И озеро Юлемисте наплакала потом безутешная вдова, и Вышгород построен на камнях, которые натаскала все та же Линда. А еще в Таллине стоит памятник Линде около Шведского бастиона. На Таню тетка с венком на голове была совсем не похожа, если вообще можно говорить о сходстве со скульптурой. А вот бусы у нее такие есть.

Таня сунула руку под кровать, где у нее стояла сумка, вытащила бусы. Войлочные красные бусины перемежались коричневым стеклярусом.

Кудряшова вдруг услышала странное гудение, оглянулась и увидела, что в форточку влетел раскаленный шар. В воздухе знакомо запахло электричеством.

Ярко-желтый переливающийся мячик повис над столом. Он нервно подрагивал, словно решал, куда лететь дальше. За собой оставлял размытый, нехотя тающий хвост. Таня поджала губы, чтобы даже дыханием не выдать себя. Шар сверху рухнул на лежавшие на столе сушки и метнулся к двери.

Обалдев от такой наглости, Таня спустила ноги с кровати. Шар юркнул в щель над порожком, мазнул по полу хвостом.

– Куда?

Кудряшова выскочила в коридор, успела заметить исчезающий на лестничном повороте свет.

– Стой!

Перегнулась через перила. Шар мячиком прыгал вниз, не забывая подтягивать следом за собой хвост.

Потеряв по дороге тапочки, Таня сбежала вниз. Шар ударился о последнюю ступеньку лестницы и кошкой прыснул к конторке. В одно неуловимое движение зверек вскочил на стол, потерся мордой о гладкую столешницу. На Кудряшову глянули недовольные желтые глаза. А потом кошка посмотрела на Руту Олеговну. Осмысленным таким, вполне человеческим взглядом.

– Я же просила не бегать… – привычно начала раздражаться консьержка.

Кошка, обыкновенная серая в темную полоску и никакая не черная, спрыгнула на пол и юркнула в нишу. После себя на конторке она оставила три сушки. Те самые, что Таня взяла в столовой.

– Кошка. Серая. – Кудряшова сжимала в кулаке свои бусы. – Вы утверждали, что кошки нет.

– Это не кошка! – Рута Олеговна захлопнула толстую тетрадь, куда до этого что-то вписывала, и, недовольно топая каблучками, вышла из-за конторки. – Вот, смотрите! Нет никакой кошки!

В нише и правда никого не было. Неглубокая, метр, не больше. Хорошо освещенная. Ни щелочки, куда можно было бы спрятаться.

Газ, говорите?

Ладно, кошки нет. Но есть сушки. Спрашивать о них неудобно. Вдруг консьержка сама принесла себе парочку, чтобы перекусить в минуту отдыха? А тут свалившаяся со своего этажа Таня станет доказывать, что сушки ее. Рута Олеговна точно решит, что московские школьники слегка сдвинуты по фазе, из-за сушек права качают.

– А что тогда есть?

Уходить не хотелось. Желание узнать правду заставляло стоять на месте. Сушки притягивали взгляд. Таня отлично помнила их покатые бока у себя в ладони, помнила, как одна из них слегка отсырела в руке. Горьковатый привкус съеденной сушки еще бродил во рту. Их у нее стащили, в этом не было сомнения. Но заподозрить в этом степенную консьержку было невозможно. Валить все на шаровую молнию тоже как-то… В любом случае будут ругаться.

Рута Олеговна окинула Танину фигуру взглядом с ног до головы – растрепанные волосы, босая, в руке – бусы. Что еще можно ждать от дикой России!

– Ничего нет, кроме ваших бестолковых фантазий! Меня уже спрашивал ваш мальчик. Все это глупости про змей и драконов! Наши старые легенды. Зачем вы их вспоминаете? Вот, возьмите карту, чтобы больше не блуждать по городу. Он у нас небольшой. Здесь негде потеряться!

Кудряшова взяла с конторки сложенный в несколько раз проспект.

– Приятного аппетита, – буркнула она, кивая на сушки.

Рута Олеговна недовольно скривилась.

Очень хотелось сушки забрать. Хотелось! Но… Таня попятилась, ступила на лестницу и побрела наверх.

Она так и видела, как хватает сушки, как объясняет, что их у нее забрала шаровая молния, которая потом превратилась в кошку, а та спряталась в нише, где сейчас никого нет. Как Рута Олеговна после этого рассказа снимает телефонную трубку, и через пять минут (когда надо, эстонцы очень даже быстрые) приезжает бригада «Скорой помощи» и увозит Таню в психушку. После чего Рута Олеговна с хрустом эти самые сушки съедает.

Черт! Откуда же они у нее взялись? Или у Тани зрительные галлюцинации? И началось все с подвала, где никаких змей не было, куда всего лишь просочился коварный газ. Потому что даже если какой полоз и был в сыром подземелье, то уж никак не стал бы рассуждать о женской красоте. Уполз бы прочь от толпы с фонариками. Ну, если только настырную Зернову в ладонь укусил бы. Это можно.

Глюк.

Таня глянула на свои сбитые коленки и поцарапанные костяшки пальцев.

Хороший такой глюк, с последствиями. Змеи – глюк. Дракон над Олевисте – глюк. Рява с кофе – глюк. Сушки и кошки – глюк. Либо этому есть объяснение, либо Таллин очень странный город. Странный, а местами еще и страшный.

На лестничном пролете между вторым и третьим этажом сидел Хазатов. Увидев Таню, он ошалело заморгал, забыв прикрыть рот.

– А ты разве не со всеми? – неловко спросил он, первоначально собираясь задать какой-то другой вопрос.

– Я против всех, – скорчила раздраженную мордочку Таня. – А ты чего один?

Только сейчас она разглядела, что Альберт занимается какой-то ерундой – делает «мышку». К концу длинной веревки прикрепляет лохматую бумажку. Такими «мышками» с котятами хорошо играть.

– Кошку видела?

– Видела.

– Давай поймаем!

– Зачем?

– Мне один чел денег за нее даст.

– С какого перепугу?

– Сам подошел ко мне и сказал, что если я поймаю ему нашу кошку, то он сто евро отсыплет. Хочешь, с тобой поделюсь?

– А мне-то за что?

– Ты хозяйку отвлечешь. Пускай она уберется на пять минут. Я как раз успею поймать. Видел я эту кошку, она в нише спряталась.

Таня замерла. Не глюк. Или глюк, но один на двоих?

– Это не кошка, – медленно произнесла она.

– Кошка, кошка, – довольно усмехнулся Альберт. – Черная.

А теперь не торопиться.

Таня присела на ступеньку, поджала пальцы на ногах.

– А ты видел, откуда она пришла?

– Около тетки все время сидела.

Таня выпрямилась. А ведь Хазатов в подвале не был, газами не дышал. С чего вдруг у него начался бред с галлюцинациями?

Она потрогала Альберта за локоть. Все нормально, теплый такой локоть, жесткий – Хазатова сколько ни корми, все равно тощим останется.

– Ты чего? – нахмурился Альберт, отодвигаясь. – А хочешь, я тебе одну вещь скажу? Но только пообещай, что поможешь.

Сколько тайн, сколько тайн!

Кудряшова глянула вниз через перила. Спуститься и еще раз все проверить. С головой залезть в нишу, надкусить каждую сушку. Не любила она тайны без разгадок.

– Девки на улицу собираются, – с видом подпольщика сообщил Хазатов.

– Об этом не знает лишь Игоша, – фыркнула Таня. – Мне Ленка Богданова тут же рассказала, как только они об этом договорились. Пускай по такому дождю топают, куда хотят.

– Я им карту дал. – У Хазатова вид был как у героя, совершившего разом за Геракла все подвиги. И еще один. Сверху. До кучи. – Мне ее один пацан сунул. Там все ходы подземные обозначены. Пускай сначала они сходят, а потом я пойду. Интересно по подвалам пошастать.

Обратно в шаровую молнию кошка сможет превратиться? Если ей, например, показать сушку? Кошка, охотящаяся за сушками…

– Девчонки Ромку с собой берут, – змеем-искусителем вещал Альберт.

И откуда он только всех этих пацанов берет? Один карту дарит, другой за кошку сто евро предлагает…

– Еще одну вещь расскажу. – Хазатов пучком собрал своих «мышек», потряс, как бы заранее торжествуя победу. – Говорят, если поймать много кошек, штук пятьдесят, в полнолуние насадить их на вертел и медленно поджаривать на огне, то они своими криками вызовут Короля котов, его зовут Длинные Уши. Он придет и выполнит любое твое желание. Даже девять жизней может подарить.

– И окончишь ты все эти девять жизней на костре.

– Каком костре? – Альберт так ярко представил, как долго и мучительно станет тратить заработанные жизни в огне, что в лице переменился.

– Инквизиции! Кошки орать будут, вот тут тебя «Гринпис» за бока и схватит.

– Отобьюсь, – усмехнулся Хазатов.

– Поймаешь ты кошку и что сделаешь? Станешь с ее помощью бородавки сводить?

– Какие бородавки? Говорю, с парнем познакомился. Он мне вчера один прикол рассказал, потом карту дал, а сегодня спросил, нет ли у нас кошки. Я и отвечаю – есть. Он и предложил за нее денег. Эту не поймаю, любую другую ему суну. Сто евро на дороге не валяются.

– Кошка, знаешь ли, тоже не очень под ногами путается.

– Найдем! – Альберт снова победно потряс своими «мышками». – А чего, правда Максимихин треплет, что ты в него влюбилась?

– Чего? – Сам по себе перескок с темы на тему был странным, а уж такого заявления Таня и подавно не ждала.

– Ну, сидел в столовой и рассказывал, что в подвал ты из-за него поперлась. Он, мол, пошел Полинку вытаскивать, а ты из ревности – за ним. Что вы с Зерновой поцапались из-за него. Теперь Полинка злится и не берет тебя с собой. Хотя я бы тоже сходил на подземелье посмотреть.

– Зачем же ей тогда Разоренов? Брала бы с собой Максика, – зло выпалила Таня. Это надо было такую чушь придумать! Встретит Макс Макса, уши пообрывает.

– Это она специально. – Альберт медленно наматывал хвосты своих «мышей» на ладонь. – Чтобы Макс ревновал. Максимихин вроде как с Разореновым поругались из-за нее.

– Что ты несешь! Да кому нужна эта рыжая уродка?

– А чего? Нормальная девчонка, – искренне изумился Альберт.

Это Зернова-то нормальная? Рыжая, невзрачная, вечно лохматая, одевается черт знает как! А говорит? Через слово «это» да «то»… Деревня!

Таня помчалась вниз. Наверх – это опять сидеть в комнате. Нет, хватит! Кто тут самый красивый – еще вопрос. А вот кто тут во всем разберется – уже данность.

– Вы куда? – недовольно глянула на нее из-под сильно накрашенных век Рута Олеговна.

Секунду Кудряшова смотрела на хозяйку.

– У меня на кошек аллергия, – вдруг выпалила она и бросилась к нише. С разбегу. Если кошка прошла, и она проскочит.

Стена была жесткая и неожиданно липкая, словно ее вареньем обмазали. В голове от столкновения со стенкой загудело. Но Таня не сдавалась. Она стала быстро ощупывать выступающие кирпичи. Где-то ведь щель быть должна. В нашем рационально-правильном мире так не бывает, шаровая молния в кошку не превращается, кошка не проходит сквозь стены, а по подвалам не прячутся драконы.

– Немедленно выйдите оттуда!

Консьержка железными пальцами сдавила ее плечо.

– Здесь был кот! Серый!

– Я вызову полицию!

– И дракон! Над Олевисте!

Бледнеть Руте Олеговне было уже некуда, но она побледнела.

– И змеи в подвале! – выдала последний аргумент Кудряшова и посмотрела на консьержку.

– Откуда вы это взяли? – прошептала хозяйка, а потом резко вздернула Таню на ноги. – Немедленно идите к себе в комнату! Вы мешаете работать. Вы! Лично вы! Постоянно! Мешаете!

Таня попятилась. Взгляд у Руты Олеговны был какой-то странный. Она раньше не замечала… но глаза! Они вдруг стали темнеть.

Кудряшова врезалась в конторку и обернулась. На нее смотрели черные равнодушные бусины глаз. Заячьих. Заяц был плюшевый. Серый. Макс Макс с таким остервенением над этим зайцем издевался в поезде, что не запомнить его было невозможно.

– Все эти дожди, драконы, церкви с покойниками, полозы, – пробормотала Кудряшова, не в силах отвести взгляда от игрушки.

Заяц принадлежал Кожиной. Еще вчера он у нее был. И вот теперь… Сидел на конторке Руты Олеговны. А рядом лежали сушки. И пачка крекеров. В Москве такие везде продаются. Макс Макс, наверное, на вокзале купил.

– Откуда у вас это? – Таня ткнула пальцем в зайца.

– Уходите! – Рута Олеговна шла на Кудряшову с явным намерением вышвырнуть за дверь.

– Заяц. Мы его вчера потеряли.

– Я не знаю, что вы потеряли. Он здесь сидит много лет. До того, как вы сюда приехали, было тихо и правильно. Вы же своим шумом собираетесь перевернуть весь Таллин! От вашего топота и крика город провалится в преисподнюю. Сидите в своем номере и не бегайте по этажам!

Она схватила Таню за локоть, решительно повела к лестнице.

– Оттого, что вы так бегаете, создаете столько шума, происходят одни беды. Это старое здание, его нельзя тревожить криками.

Консьержка силой тащила Таню наверх.

– Я же хотела как лучше, – пыталась освободиться совершенно сбитая с толку Кудряшова. – Заяц Кожиной! Я ее сейчас приведу!

Кудряшова вырвалась и бросилась наверх.

– Олёнка! – вопила она, боясь, что ее опередят, что не дадут сделать то, что надо. – Там твой заяц!

Она почти добралась до третьего этажа. Ей так и виделось, как в коридоре их встречает рассерженная Игоша. Как она упирает руки в бока, как сурово сдвигает брови. Как светится довольством лицо Зерновой. Как вытягивается испуганной буквой «О» мордочка Кожиной. Как ухмыляется Макс Макс. Как тревога мелькает в глазах Разоренова. Как идет к ней навстречу Ожич. Чтобы помочь.

Все это она успела представить, но не увидеть. Потому что до третьего этажа не добежала.

По дому пронесся возмущенный мяв, грохот и звон. Шарахнула входная дверь. Рута Олеговна испепеляющим взглядом посмотрела на Таню. Кудряшова глупо хихикнула, не зная, что говорить. Видать, Хазатову удалось осуществить задуманное. Пока они тут бегали…

– Что вы опять натворили?

Таня силилась сдержать улыбку, но у нее это не получилось. От напряжения заболели мышцы щек.

Дверь грохнула с такой силой, что стены дрогнули.

Институт, а студентов за три дня они так и не увидели. Вообще ни одного человека за все это время. Хотя бы кто посторонний зашел…

На лестнице поднялся жуткий сквозняк. Юбка взлетела вокруг Таниных ног. Неприятный озноб пробежал от коленей, скрутил живот, заставил согнуть плечи. Консьержка заспешила вниз. Таня осторожно стала спускаться следом. Ноги окоченели, колени не гнулись. Нехорошее предчувствие, которое в ней поселилось еще днем, чернильным пятном расползлось по груди, болезненными иголочками впилось в запястье.

В распахнутую входную дверь поливал дождь. И прямо из воды составлялась невысокая фигура. Прозрачной акварельной краской выделялись черные волосы на голове, блестели пронзительные черные глаза.

Ветер швырял воду в холл, и вместе с этим ветром через порог шагнул Рява.

– Ну, здравствуй! – Он поднял голову и улыбнулся Тане страшной разъезжающейся улыбкой. – Вот мы и встретились.

Рута Олеговна набежала на водяную фигуру. Ветер плеснул на нее дождем, смял, растворил в серых струях. И тут же одна за другой стали гаснуть лампочки в холле. Сначала под потолком, потом на столе. С сухим щелчком ухнул в темноту светильник на лестнице.

Таня как замороженная стояла, вцепившись в перила. Шелест дождя отдалился, зато стали отчетливо слышны шлепающие по воде шаги. А вместе с ними… Нет, нет! Вместе с этими звуками стелилось шипение. Злое, отрывистое…

– Невессссста! – прошелестело в воздухе.

Перед Таней вдруг возник черный силуэт Рявы. От его ног к Тане потянулась гигантская змея. Ее черный глаз прожигал насквозь, гипнотизируя, лишая воли. Небольшая голова качнулась. Промелькнуло огромное тело. Змея упала на Таню всей своей многокилограммовой мощью.

Глава VII

Жертвоприношение

Если проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер. А если проснулся, и тебе плохо так, что выть хочется? Родился, что ли?

Таня попыталась повернуться, но от малейшего движения по телу горячей волной разливалась боль. Она была не в одном месте, а везде. Боль забирала зрение и слух. Таня проваливалась в нее с головой, без сил и без желания выбраться.

Второй раз Кудряшова пришла в себя оттого, что боль уходила. По рукам, по ногам, по спине разливалась блаженная пустота. Таня чувствовала, что лежит на жестком холодном полу, усыпанном мелкой шершавой крошкой. Колючие частички впились в ладонь, когда она приподнялась. Ее неожиданно повело в сторону, Таня не удержалась и упала на локоть. Боль радостно затанцевала по плечу. Кудряшова зашипела, садясь ровнее, чтобы больше не падать.

Это снова было подземелье. Кромешная тьма не давала сориентироваться, но она узнала характерный запах. Тяжелый, с привкусом горчинки. И это был никакой не газ. Она помнила, как однажды поехала с мамой в Чернигов, небольшой светлый городок, расположенный на холмах. Они много гуляли по центру, фотографировались около кургана с пушками, а потом заглянули в кинотеатр, где тогда была передвижная выставка рептилий. И первое, что встречало посетителей уже на первом этаже, был запах. Резкий, неприятный. Десяток гадов размещалось в прозрачных аквариумах. Питоны, ужи, гадюки, полозы. Хозяин, противный толстый дядька, с гордостью демонстрировал своих любимцев, скармливая им живых мышей и кроликов. Таню тогда затошнило. Она даже подумывала отказаться от занятий своей любимой биологией. Одно дело, когда ты изучаешь семейство крестоцветных, и совсем другое – наблюдать, как одно существо пожирает другое.

Сейчас запах был такой же. Тяжелый, пригибающий к полу.

Из темноты раздался гулкий вздох. На мгновение стали видны стены с багровым отблеском огненного дыхания.

Дракон. Хорошо разглядеть его не удалось. Но увиденного хватило. Серый, под цвет стен, морщинистыми складками лежит бесконечное тело. Узкая длинная морда.

Навалившаяся тьма стерла картинку перед глазами, но память цепко держала увиденное, испуганно дорисовывая красный гребень, чешуйчатую шкуру, острые зубы в пасти, блестящий зеленоватый глаз. Захотелось подойти и если не увидеть, так нащупать, чтобы убедиться – все показалось, все фантазии!

Дракон? Ой, мама!

Таня вскочила, прыгнула, как ей показалось, в противоположную от рептилии сторону, врезалась в стену, метнулась туда-сюда, пытаясь вспомнить, была ли видна при вспышке дверь.

– Он спит! – раздался спокойный голос как будто прямо у нее в голове.

– Отпустите меня! – завизжала Таня, снова бросаясь в темноту, на стенку.

– Что вы орете? Оглохнуть можно.

– Ну, пожалуйста! – всхлипнула Кудряшова. Но страх был слишком велик, чтобы пустить спасительные слезы.

– Меньше шума! – Голос был недовольный, скрипучий.

– Кто вы?

– Тот, кого чаще всего зовут.

В темноте раздался звонкий, словно бумагу резко разорвали, щелчок. Появился огонек.

Таня снова шарахнулась, ожидая, что шаровая молния непременно ударит в нее. Но огонек не двигался, недовольно постреливая искорками. Перед Кудряшовой стоял тот, кто утек по тонкой струйке кофе, кто вернулся с дождем, кто назвал ее красивой и рассказал историю мельницы.

– Рява.

– К вашим услугам, – черноволосый слегка поклонился, но в этом движении было больше издевательства, чем уважения.

– Где я? – Слабый свет огонька не доставал до того места, где сопел дракон, но зато его хватало, чтобы рассмотреть – между ней и драконом в стене дверь. Туда!

Таня успела лишь приподняться, а Рява уже стоял, прислонившись плечом к двери.

– Пусти! – Обойти не получится, только обмануть. Но как?

– «Где я?» – неприятно передразнил Рява. – Тебя сейчас интересует другое. А где – ты и сама знаешь.

Проклятая церковь Олевисте! Она как Бермудский треугольник затягивала в себя зазевавшихся туристов. Но не всех. Кое-кто опоздал. Зря Зернова наряжалась. Ее здесь уже никто не ждет.

– Зачем вам я? Зернова сама согласна прыгнуть ему в пасть. Берите ее!

Черноволосый расхохотался. Теперь его не заботило, что рядом кто-то спит. И тогда Таня поняла, какой вопрос от нее ждут.

– Когда?

Рява удовлетворенно кивнул.

– Когда он проснется. Это должно произойти скоро. Умаялся за день, бедолага, столько летать пришлось. Проголодался.

– Отпустите!

Таня шагнула вперед, но черноволосый отодвинулся от нее, утащив с собой и дверь.

– Вы хотите, чтобы он меня сожрал?

Это было неожиданно. Как-то слишком быстро от конкурса красоты они перешли к игре на выбывание.

– Малышу нужно питаться. – Рява был спокоен, так и виделось, что он вот-вот развалится в кресле, достанет длинный острый нож и начнет лениво чистить им ногти. – А вас выбрали змеи. Вы красивая.

– Выбрали Зернову!

Таня снова пошла вперед в наивном желании коснуться черноволосого, убедить его, что так делать не надо. И снова он неуловимым движением отъехал назад, увеличив длину стены.

Паника перехватила горло. Кудряшова смотрела в хорошо освещенное лицо Рявы, левый глаз все больше косил, взлохмаченные черные волосы дыбились.

– Она уже была у вас!

– Ошибка! – с искренним сожалением произнес Рява. – Досаднейшая ошибка! Симпатичная девушка, первой услышавшая зов. Но потом появились вы, и все встало на свои места.

Какие места? Таня бросилась назад, но помещение внезапно уменьшилось. Тогда она в отчаянии шарахнула кулаком по стене и, не встретив ожидаемого сопротивления камня, провалилась в пустоту, со всего размаху упала на пол коридора, отбила плечо, колени, ладони. От падения заломило шею.

– Ну что вы все суетитесь?

Над ней снова нависал черноволосый. За спиной – дверь.

– Я не виноват, что он уснул. Подождите, сейчас он проснется, съест вас, и все закончится. Вспомните, во всех сказках чудовищ надо было кормить красавицами.

– Я не хочу, чтобы меня ели! – закрылась от этих страшных слов Таня.

– Никто не хочет! Так надо!

– Тебе надо, ты и отправляйся ему на ужин!

– Я не могу, – прижал к груди руки Рява. – Город жив, пока в нем рождаются легенды. Это будет новая красивая легенда. На нее станут приходить любопытные девицы. Малыш будет доволен.

– Идите вы к черту со своим малышом!

Таня побежала по коридору туда, где, как ей виделось, был выход из подземелья, огонек преследовал ее.

– Мы уже у него! – Рява возник из пустоты. – Вы не представляете, сколько сил потрачено, чтобы все это состоялось!

– При чем тут силы?

Таня побежала обратно. Какая же она была дура, что полезла утром в подземелье. Сама! Любопытно стало. Дура! Трижды дура!

– Как? – искренне изумился Рява, вставая у Тани на пути. – А история с пожаром? Это ведь надо было найти подходящего человечка…

– Какого человечка? – Она уже задыхалась от этого бесконечного бега в пустоте.

– Хороший мальчик Альберт…

– Так это все было подстроено? Шум! Чтобы Зернова отправилась сюда?

Неужели все так просто? Таня руками вперед бросилась на противного собеседника, но перед ней уже никого не было. Стена. Она ударилась о ее шершавую поверхность ладонями, взвыла от боли.

– И не только в истории с пожаром. Вчера мне нужно было, чтобы Полина вышла из гостиницы. А сегодня – чтобы это были вы.

Показалось, что попала в паутину, замахала руками.

– Меня силой притащили! – крикнула Таня.

Раз не пускают туда, куда она бежит, значит, направление верное. Только не стоять! Только не проваливаться в отчаяние! Две лягушки попали в молоко. Спаслась та, что барахталась.

– А как же кошка? – шепнули прямо в ухо.

По телу пробежал озноб. Ноги подкосились.

– Какая кошка?

Таня с трудом выпрямилась, перекинула растрепавшиеся волосы за спину. И тут вспомнила – кошка! Хозяйская. Откормленный серый кот, любитель сушек.

– И что кошка? – привалилась к стене.

Черта можно обмануть. Чертей всегда обманывают! Ну почему он не отводит глаз, почему так смотрит?

Смотрит, смотрит… Все! Бежать.

И снова ответ догнал, ударил в спину.

– Это не кошка! Как вы не догадались? Вам же рассказывала ваша милая учительница. Это домовой.

– Какой домовой?

Опять стена! Не подземелье, а бесконечный лабиринт.

– Домовые очень любят в образе огненных шаров воровать у соседей все, что плохо лежит. А еще они защищают дом от змей. Лучшие охотники на змей – кошки. Когда домовые чувствуют, что змеи рядом, они превращаются в этих мерзких тварей.

– Хорошие какие! – запыхалась Таня.

Выберется отсюда, непременно купит хозяйскому коту мешок сушек. Если, конечно, он вернется. Куда его Хазатов потащил?

– Ничего хорошего, – в голосе Рявы мелькнула обида. – Старый хлам, давно пора от него избавиться. А то расселся на пороге, не пускал нас, следил.

Не пускал… Следил… Ответственная зверюга. Таня вдруг прониклась к нему невероятной симпатией. Трехдневное пребывание в Таллине предстало в новом свете. Как у них все начало пропадать, как ругался Хазатов, как он постоянно куда-то уходил, как рассказывал о парне, что предлагал сотню евро за кота. А как Альберт орал про пожар? И первый сбежал. И как Сарымай утверждал, что с духами лучше не связываться. Они же глупые, наперегонки лезли в пасть дракону. А тем временем Хазатов стащил кота, и змеи ворвались в гостиницу. Рута Олеговна как предчувствовала, все твердила, чтобы они не бегали по этажам. Теперь понятно, почему им запрещалось это делать. Чтобы не спугнули домового, иначе охранять некому… Но тогда кто же она сама? Помощник или враг?

– Консьержи, домовые – вечно кто-то мешает! – презрительно фыркнул Рява. – Неистребимое противостояние. Но ведь согласитесь, вы сами влезли в эту историю, никто вас не подталкивал. Сами пришли. Сами начали участвовать в соревнованиях!

Черноволосый злился, огонек горел ярче, и Тане показалось, что она начинает узнавать коридор.

– При чем здесь консьержка?

Пускай злится. На голос, на свет придут. Придут непременно. Ее должны спасти!

– Основное занятие консьержей – поддерживать горение свечей в замке, – голосом экскурсовода пронудел Рява. – Они вечно бродили по темным закоулкам, выгоняли из них тени, помогали домовым, следили, чтобы было светло, чтобы никто чужой под покровом ночи не пробрался в дом.

Да, да, Рута Олеговна все ходила, включала свет. Хранительница! Она все время была внизу, не пускала чужих. Пока ей не помешали, не украли домового.

– И это еще не все. – Рява торжествовал. – Раз уж мы с вами обо всем договорились, то я вам открою одну тайну.

– Всего одну? – Таня пыталась пятиться, но постоянно спотыкалась. Сам лабиринт не выпускал ее. «Все пропало!» – билось в голове.

– Я вам могу сказать, почему хранительница невзлюбила вашу группу.

– Мы очень шумели.

Таню накрыла обреченность. Губы онемели, руки налились свинцом.

– Предыдущие школьники тоже шумели. Это не то. Как вы зовете свою учительницу?

Кудряшова вяло ухмыльнулась. Сюда бы Макс Макса. Это его вопрос.

– Игоша. У нее отчество Игоревна.

– Как верно, – всплеснул руками Рява. – А вы знаете, кто такой Игоша?

– Человек.

– Младенец, мертворожденный или умерший до крещения. Такие редко когда находят себе покой. Без рук, без ног, они бродят неприкаянными духами, хулиганят, пакостят по мелочи.

Таню впечатлил получившийся образ. Огромный младенец, без рук, без ног… И вдруг перед ней снова предстал полоз. Большой…

– Без рук, без ног?

– Сообразительная девочка, – прошептал Рява.

– Но она человек! В ней нет ничего змеиного!

– Сколько раз нужно человеку сказать, что он змея, чтобы так и стало?

Черт! И сотни раз будет достаточно. Они называли ее Игошей десяток раз на дню. А не оттуда ли ее холодность? Ее равнодушие? Как у всех змеиных. Выберешься, а там она. Обратно погонит.

Бежать больше было некуда. И в подземелье, и на улице ее ждало одно – смерть. Недаром Зоя Игоревна все знала о змеях и их свадьбах, не зря водила по местам, где в Таллине обитают кошки.

По коридорам пронесся тяжелый вздох, загрохотали потревоженные камни.

– Пора.

– Нет!

Таня прижалась к стене.

– Не капризничайте, – скривился Рява. – Не заставляйте вас тащить.

В коридор ворвалось эхо далеких шагов. Сюда бежали. Быстро. Появился свет. Неужели?

Таня подавилась воздухом и закашляла. Сумасшедшая надежда на спасение молоточками застучала в висках.

Становилось светлее, словно волшебный консьерж выполнял свою работу. И топот… Карта! У девчонок была карта! Так говорила Лена. Захотелось крикнуть, чтобы они уходили, потому что Рява силен, он с десятком справится. Но ведь в игре с нечистью побеждает не сильнейший, а тот, кто хитрее. А вдруг у них получится? Как там говорила Зоя Игоревна? Сколько лет вместе. Один класс. Друзья?

Возмущенный уверенный топот приближался.

– Где ты? – Гулко разнеслось под низким потолком.

Что-то рухнуло, эхо прокатилось во все стороны подземелья.

– Где ты? – крикнули надрывно. Отзвуком защебетали девичьи голоса.

– Зачем столько шума! – устремился навстречу голосам Рява, загородил собой дверь к дракону. – Он не переносит шума. – Спокойствие и удовлетворенность с его лица как рукой сняло. Он испугался.

Таня на секунду поверила, что Рява убежит, спрячется, запрет дверь. Но он только погладил потемневшее от времени дерево и никуда не пошел. Лицо его собралось злыми нехорошими морщинами.

– Кто это?

– Невесты.

– Подождите меня! – орала Полина.

Эхо еще летело по коридору, а она уже появилась. Волосы распущены, взгляд накрашенных глаз пронзителен, узкий топик облегает худую слабо сформированную грудь, джинсы испачканы меловой крошкой.

Рява с опаской выпрямился.

– Как ты вошла? – На губах его играла ехидная улыбка. Она приклеилась к подбородку, норовя вот-вот свалиться. – Церковь уже закрыта.

Смех продрал Таню от пяток до макушки. Нашел кого остановить закрытой дверью.

– Бастион около Толстой Маргариты. Там есть подземный ход, – с вызовом крикнула Полина.

– Умная девочка. Зачем ты здесь? – Рява улыбался. Он тоже любил обманывать.

– Где мой жених?

За стеной завозились. Даже во сне дракон узнает голос избранницы. Это любовь, не иначе.

– Он отдыхает. Приди попозже. – Рява скользнул к Полине, подхватил ее под локоть, повел дальше по коридору. – Пойдем, я тебя отведу туда, где ты его сможешь подождать.

Но Зернову не так просто было одурачить. Она отпихнула неугодного провожатого.

– Без тебя обойдемся! Что она тут делает? – Полина ткнула пальцем в Таню.

– Стоит, – фальцетом выпалил Рява.

– Зачем стоит? – набирала ярости для хорошего скандала Зернова. – Кто ее вообще сюда привел! Кто рассказал? – И она бросила испепеляющий взгляд на свою свиту.

Мгновенная растерянность из-за того, что никто не собирался ее спасать, что бежали за другим, сменилась злостью. Так, да? Ну, она сейчас устроит смотрины.

– Извини, но ты в пролете, – выкрикнула Таня, чувствуя, как от напряжения начинает дрожать голос.

– Выбрали меня!

– Нет!

Полина рванула вперед. Рява успел перехватить ее, иначе они бы с Кудряшовой покатились по полу.

– Меня первой выбрали в невесты. Он говорил, нужны еще жертвы! Я привела!

Девчонки за ее спиной отпрянули. Кто-то побежал обратно.

– Зря старалась, – подливала масла в огонь Таня.

Скандал. Ей срочно нужен был скандал.

– Тише, тише, – метался между ними Рява.

– Ты на себя посмотри! – шла на приступ Зернова. – Уродка.

– Как видишь, получше некоторых, – кивнула в сторону двери Таня. – Мне уже и предложение сделали. Он ждет моего ответа. И я скажу – да!

– Не надо ссориться! – Казалось, Рява все еще не понимал, что здесь происходит.

– Это мне предложение сделали! – прыгнула к ней Полина. В ее очках отразилось с десяток лампочек. – Я первая была! Меня первой назвали невестой! Тебя тут быть не должно.

– Не разбегайся, а то споткнешься! – азартно выкрикнула Кудряшова. Как же приятно говорить то, что думаешь. Не сдерживаясь. Ни на кого не оглядываясь.

– Я! Была! Первая! – в остервенении орала Полина. – Я! Убирайся!

– Девушки! Девууушкиии! – взывал к голосу разума Рява, но все было бесполезно.

– Дрянь! Воровка! Исчезни! – сжала кулаки Зернова.

– Не могу. Меня сюда принесли. Это ты своими ногами пришла!

– Нет! Я! Я! Меня выбрали! Я видела свадьбу! Ты вторая. Выметайся! В тебе ничего красивого нет! Ромка, скажи!

Из ряда девчонок вывалился Разоренов. Увидев Ряву, Ромка растерялся, попытался спрятаться обратно, но Полина уцепилась за его футболку.

– Говори! Кто красивее – я или Кудряшова?

– Не надо спора, – ввинтился между ними Рява. – Все красавицы, умницы. Давайте, мы сейчас выйдем отсюда, обо всем поговорим. Но только не будем шуметь.

– Ага, щаз! – громко крикнули издалека. – Так и побежали, как же! Разоренов, а я ведь знал, что это ты все устроил.

– Макс, ты чего? – засуетился Ромка. – Я же за компанию. Меня позвали.

Разоренов снова решил спрятаться среди девчонок, но, раздвигая их как ледокол льдины, к нему уже шел Максимихин.

– А еще другом назывался. Разыграть меня решили, да? А вот фиг вам!

Макс Макс протиснулся меж девчонок и сунул под нос Ромке свой грязный кулак с кукишем.

– Шутки шутим, да?

За стеной грохнуло, с потолка посыпались камешки.

– Любимый! – побежала к двери Полина.

– Дура, он сожрет тебя! – схватила ее за талию Кудряшова. Рука сорвалась, она дернула за топик. Непрочная ткань затрещала. Лямка, оторвавшись, подпрыгнула на плече.

– Так, да? – Зернова готова была разрыдаться. Она растерянно перекидывала лямку топика через плечо, но коротенький, он раз за разом падал ей на грудь. – Это меня не остановит!

Подземелье дрогнуло, грохот далекого обвала перекрыл оглушительный рык. За стеной вставало что-то огромное, оно тяжело терлось боками о камень, натужно дышало.

– Что это? – Макс Макс с сомнением глянул на притихших девчонок.

– Решили, кто идет? – засуетился Рява.

Дверь распахнулась, хлопнув о стену.

– Это дракон! – взвизгнула Таня.

Сначала из помещения повалил дым, потом посыпался пепел. Стало душно и жарко.

– Ни фига себе! – ахнул Макс Макс, спиной падая на одноклассниц. Визг на мгновение перекрыл рев. Пламя ударило в стенку напротив двери.

– Прошу! – торжественно произнес Рява.

Таня бросилась прочь. Если Зерновой так уж хочется быть невестой, то ее никто останавливать не станет. Перед Кудряшовой мчался Разоренов. Рыцари всегда успевают первыми. И первым же он налетел на свернувшуюся змею.

– Ах ты, черт! – ахнул Ромка, чуть не наступая на огромную желтую с крапинками тварь. Голова змеи была угрожающе поднята, из широкой, словно улыбающейся пасти высовывался язык.

Разоренов попятился, уперся в Таню.

– Полоз не ядовит, – прошептала Кудряшова.

Ее слова не убедили, Ромка отступал туда, откуда слышались вопли ужаса. Где просыпался дракон.

– Ага, как же, – голос Разоренова дрожал. – Сейчас как кинется…

Таня не успела рассказать о том, что полоз уже кидался на Зернову и ничего, полдня в повязке провела, зато теперь как новенькая… Змея качнула головой, бросая свое тело вперед. С шорохом развернулись кольца. Ромка юркнул за Таню, резко толкнув ее вперед, навстречу гаду. Холодное и неприятное мазнуло Кудряшову по голове. Раздался приглушенный вскрик.

Полоз всей своей тяжестью упал на Ромку, обвился вокруг его выставленной руки.

– Да вы что тут все, сговорились, что ли?

Сзади на них налетел Макс Макс. Своей длинной всем вечно мешающей игрушкой стегнул по желтым кольцам. Разоренов взвыл. Змея отползла, чуть не оторвав ему руку.

– Эти-то откуда?

– Они за Зерновой, – хрипло прошептала Таня, оттаскивая Ромку в сторону.

Змея шипела, яростно извиваясь, била тяжелыми кольцами по полу.

Макс Макс выстрелил йо-йо в змею, подхватил катушку, снова пустил ее вперед, дернув кистью, заставил игрушку вращаться. Тонкая прочная нитка засвистела, перед ребятами появился призрачный белесый щит из бешено вращающихся полос.

– А там кто?

– Дракон!

Тане хотелось зажмуриться, досчитать до десяти, открыть глаза и оказаться у себя дома, где на полках громоздятся энциклопедии по животным и растениям, где на стенах в рамках засушенные бабочки и жуки, где в столе десяток папок с гербариями.

– Настоящий, что ли?

Свист прекратился. Макс Макс с удивлением смотрел на Таню.

Змея напала.

– А-а-а-а! – Ромка сорвал с себя футболку. Мелькнуло белое рыхлое тело. – Да отвали ты! – опустил он свое слабое оружие на полоза.

Змея головой влетела в ткань, застряла, забарахталась.

Таня побежала дальше, Ромка с Макс Максом следом – она слышала их топот.

– Невессста. Ссссдравствууй!

Она узнала его. Темный. Намного больше предыдущего. Огромные широко распахнутые черные глаза.

Полоз был такой большой, что, казалось, занял весь проход.

– Невесты идут следом! – еле успела затормозить Таня. Ромка снова уперся ей в спину. Он тяжело дышал.

Они бы прошли. Будь полоз один, они бы справились с ним. Но за ним ползла вся семья. Пол превратился в живой ковер. Он шуршал, шевелился, змеиные бока терлись друг о друга, поскрипывали. То там, то здесь поднимались любопытные головки. Красные, зеленые, черные, серые.

Это, наверное, было красиво. Но сейчас было не до красоты.

– Макс Макс! Давай твою игрушку, – крикнула Таня.

Тишина.

Она обернулась. Сначала увидела бледное с капельками пота лицо Разоренова. Отклонилась.

Пусто. Макс Макса нет. И только медленно, собирая свое длинное тело для броска, сзади подкрадывался желтый полоз.

– Он ушел.

Горло перехватило. Стало нечем дышать.

Ромка тоже обернулся. Там, за поворотом, слышались крики, гремел рев. Небольшой отрезок коридора от их пяток до угла был пуст. Словно сама смерть прошлась здесь, забирая все живое, оставляя в памяти одни лишь голоса.

– Макс! – срывая связки, крикнул Ромка.

Из-за поворота показалась Лена. Она была взлохмачена, бусы сбились в сторону, на коленях белели меловые следы. Широко распахнутые глаза ничего не видят. Она бы затоптала желтого полоза, если бы он предостерегающе не зашипел.

– Где остальные?

Лена прижалась к стене, лицо ее мелко тряслось, по щекам катились слезы.

– В другую сторону побежали. П-п-полина…

Желтая змея стала поднимать головку.

– Что Полина? – На мгновение Таня забыла, что за ее спиной армия полозов.

– Она… там…

В ужасе Кудряшова закрыла глаза. Неужели Зернова оказалась настолько глупа, что сама пошла к дракону. Чтобы доказать, что она лучше, красивее.

– А потом Макс… – икнула Лена.

Змея поднялась на один уровень с ее головой. Богданова завизжала, спрятала лицо, а потом вдруг бросилась в змеиную гущу. Таня вздрогнула, не в силах отвести глаз от страшного зрелища, как змеи медленно подминают под себя не сопротивляющееся тело.

А затем ей в глаза посмотрела Смерть. У нее был огромный черный круглый зрачок, почти без белка. В зрачке отразилась вечность. И сама Таня. Но она быстро исчезла, потому что свет в коридоре стал гаснуть.

Глава VIII

Наследник дракона

– Ты проиграл!

Черноволосый стоял, упершись руками в тонкие перила загородки около флагштока на макушке Длинного Германа, и с яростью смотрел на ночной город. Давно уже простучал колесами поезд, увозящий туристов в Москву. Платформы опустели. Гостиница Шнелле, отделяющая город от вокзала, гасила огни.

– Игра еще не кончилась!

Если Рява смотрел на темный вокзал и на далекое тяжело вздыхающее море, то Эдик развернулся на юго-запад и глядел туда, где от собора Александра Невского улица круто сбегала с холма, раздваивалась около горки Линды, ныряла за Шведский бастион с его лабиринтами подвалов, обнимала башню Кик-ин-де-Кёк и растворялась в шуме многотысячного города.

– Полоз выбрал невесту, – противным голосом перечислял Рява. – Им не уйти от дракона. Новая легенда родилась.

Эдик посмотрел в небо. Тучи, ворча, собирались в продолжение утренней грозы.

– Я подумал, что новая легенда родилась задолго до того, как полоз начал выбирать невесту, – произнес он.

– Не смеши! – фыркнул Рява. – Опять твои шуточки.

– Город будет жить и без моих шуток. – Эдик долго молчал, с наслаждением подставляя лицо ночному ветру. – Он будет жить благодаря им.

– Что-то я тебя не понимаю. Ты боишься признать проигрыш?

– Нет. Игра продолжается.

– Не выкручивайся!

Эдик засмеялся. Веселые морщинки разукрасили его лицо. Худые щеки, усталый взгляд – все это исчезло. В глазах поселились лукавые искорки.

– Знаешь, наш спор бесполезен. Пока нам хватает сил напоминать о своих легендах людям, город будет стоять.

– Вот только давай обойдемся без патетики. Она сейчас лишняя.

– Давай!

– Что ты улыбаешься?

– Они идут.

– Кто?

– Дети. Вон! Смотри!

Башня Длинный Герман была высокой, отсюда хорошо просматривался весь город. Рява перегнулся через перила, вглядываясь в паутину улиц.

– В детстве так легко решать, кто добрый, а кто злой, кто друг, а кто враг. Когда живешь пятый век, начинаешь в этом путаться, – прошептал Эдик.

– Чушь! Они не могли выбраться. Змеи бы их не выпустили!

– Помнишь легенду о двух влюбленных?

– Какую? Их здесь тысячи!

– Герман и Маргарита полюбили друг друга. Он был высокий и красивый парень, а она низенькая пухлая девушка. Встречаться они могли только по ночам, а расставались с первым лучом солнца, иначе могла случиться беда. И вот однажды они забылись. Ночь любви длилась дольше, чем ночь на небе. Герман и Маргарита в панике бросились каждый к себе домой, но было уже поздно. Первые лучи солнца коснулись влюбленных, и они превратились в башни. Длинный Герман и Толстая Маргарита.

– К чему эти сказки?

– Зато теперь Герман может вечно смотреть на свою возлюбленную Маргариту.

– Что это? – Рява отпрянул от перил. – Ты мне заговариваешь зубы!

– Они выбрались из подземелья. А хочешь, они придут сюда, к Шведскому бастиону? Здесь тоже есть тайные ходы.

– Нет! Нет!

Рява бросил последний взгляд на город.

– Уходи! – отвернулся он. – Убирайся!

Эдик снова рассмеялся.

– Куда же я уйду? Это мой город. – Он потупился. – Мы с Хельгой решили остаться. Она меня простила. Ей тоже хочется видеть, как город меняется.

– Ничего! В следующий раз все равно моя возьмет!

* * *

Они вываливались из двери один за другим. Впереди легкой, даже веселой походкой вышел Ожич, около его ног терлась кошка. Ромка тащил совершенно обалдевшую Лену. Таня брела, держась за стены. Из недр коридора неслись возмущенные мявки и рычания. Небо ворчало, набухало тяжелой грозой. В воздухе пахло электричеством. Над головами спасшихся пронеслось несколько огоньков, хлестнули по волосам огненные хвосты.

– Макс где? – Ромка сгрузил Лену на землю.

Таня равнодушно пожала плечом. Она терла запястье и все никак не могла избавиться от неприятного чувства – полоз схватил ее за руку, и теперь это ледяное прикосновение не уходило из тела. Чувство холода прошло сквозь кожу и мышцы, застряло в костях.

– Гуляет где-то…

– Дура! – выпала на улицу Полина, поддернула оторванную лямку. За короткую схватку с полозами она не успела растерять свой боевой дух. – Все из-за тебя!

– Отвали, – вяло отмахнулась Таня.

Если уж кого и считать первопричиной, так это была все-таки Зернова. Никто ее насильно не тащил к Олевисте любоваться змеиной свадьбой.

– Я была самая красивая. Я! Разоренов!

– Да идите вы! – не выдержал Ромка. – Максимихин где?

– У Ожича спроси.

Сарымай сидел на корточках возле двери и гладил пристроившегося около его ног серого зверька.

– Максимихина видел? – склонился над ним Ромка.

– Был где-то.

– Где ты эту животину нашел?

– Э! – отмахнулся Сарымай. – Договорился.

– С кем? – Разоренов покосился на кота и встал подальше. Кот посмотрел на него долгим осмысленным взглядом, недовольно мигнул.

– Э! – Ожич хлопнул кота по заду. – Беги. Ты свободен, однако.

Теперь так же внимательно кот посмотрел на алтайца. Прикрыл глаза, словно решал, можно верить человеку или нет. Склонил голову. Легкий прыжок. Но не успели лапы коснуться мостовой, как кот исчез. Вместо него светящийся огонек взвился в воздух, заглянул в дверь. К нему присоединилось еще несколько огоньков. Чинной цепочкой они удалились прочь.

– Идиоты! – взвыла Полина. – Вы все испортили!

– Э! Зачем так?

– А как? – Зернова сжала кулаки. – Если бы не вы со своими кошками!..

– Если бы не мы, тебя бы уже съели, – напомнила Кудряшова.

– Не съели! Не съели! Не съели! – визжала Полина.

– Подождите! – вяло позвала Лена пробегавших мимо одноклассниц.

– Вот ты какая! – вышла вперед Машка Кузькина. – Решим, кто красивее, – передразнила она Полину. – А сама нас бросила.

– Она не виновата, – попыталась заступиться за подругу Лена.

– Ты с ней? – сверкнула в ее сторону недовольным взглядом Машка.

Богданова потупилась.

– Предательница! – бросила Машка напоследок и повела переметнувшуюся на ее сторону гвардию к улице Лай.

Полина ненавидяще смотрела им вслед. Вид у нее был такой, словно она Наполеон на острове Святой Елены. Вот она стоит на обрывистом утесе и смотрит на уходящий корабль, который только что привез ее сюда на вечное изгнание.

– Подумаешь! – Полина жестом, уже ставшим привычным, перекинула через плечо лямку. Она так же привычно свалилась обратно. – Все равно я красивее! И сегодня же это докажу!

Прихрамывая, она побрела в противоположную от девчонок сторону и скрылась за необъятным боком башни Толстая Маргарита.

– Вот и иди туда, – прошептала ей вслед Таня. – А то там дракон еще не наелся.

– Не надо так! – остановил ее Ожич.

Макс Макс не появлялся. Ромка знаком вопроса навис над выходом.

События в подвале Таня помнила смутно. Последняя яркая картинка – Лена, погребенная под скользкими телами змей. Потом какое-то время было темно. И вот – один за другим, стали появляться огоньки. Словно в подвал спустилась Рута Олеговна и принялась зажигать свечи, выполняя истинную работу консьержа. Огоньки падали на змей, заставляли их корчиться, извиваться. А затем появился серый кот. Он яростно мявкнул, застыл, изогнув спину и поставив хвост трубой. Казалось, что от него полетели искры, и змеи пустились наутек. Главный полоз еще какое-то время тащил Таню за руку к дракону, но вот и он отпустил. Тогда на нее сзади набежали девчонки, сквозь них продиралась Полина. И уже все вместе они помчались по коридору. Туда, где виднелся выход на улицу. Туда, куда стремились огоньки-домовые.

– Как ты догадался? – присела около Сарымая Таня.

– Э, – лениво улыбнулся Ожич. – Чего тут догадываться, однако? И так все было понятно. С того момента, как Зоя Игоревна рассказала про змей и котов. Я первую ночь просидел под лестницей, видел и кота и огни. А потом Хазатов предложил кота стащить. Мне было интересно, кому он его отдаст.

– Кому?

– Никому! Хазатов его только за дверь вынес, а домовой в огонек превратился и в нишу нырнул. Ну, я его там и закрыл.

– Как закрыл?

– А я стенку вареньем намазал, он и прилип. Стал проситься на волю, и я договорился – они помогают нам, я их отпускаю.

– Спасибо тебе.

– Э! Алмыса благодари. Он мог и не согласиться.

– Зернова дура!

– Мы все здесь дураки. Живем, не зная места, куда приезжаем. А везде свои законы, своя история. Ее просто надо знать, тогда не станешь попадать в разные переделки.

– Слушайте, Максимихина нет!

Ромка дергался. Его как-то вело во все стороны. Он клонил голову то к правому плечу, то к левому, правая нога у него все время подламывалась в колене.

За дверью таилась темнота. Огоньки улетели, забрав с собой последний свет. Все трое смотрели в эту черноту, ничего не видя.

– Я пошел, – шагнул к двери Ромка.

– Постой! – схватила его за руку Таня.

– Он просто заблудился, – освободился Разоренов.

– Он пошел к дракону! Сам! – напомнила Таня.

И не просто пошел. Он их бросил. В тот момент, когда напали змеи.

Над головой заговорил молодой гром.

– Второй раз за сегодня, однако, – проворчал Сарымай.

За дверью что-то заскрежетало, завздыхало, воздух качнулся. Ромка пригнулся, чтобы лучше было видно. Тьма приблизилась к нему. А потом выплюнула из себя Макс Макса. Был он взлохмачен, растрепан, словно его там основательно пожевали. Но, без сомнения, он был жив.

– Ты где застрял? – кинулся к нему с кулаками Ромка.

– Спокойно! Цветы и объятия потом, – отстранил его Макс Макс.

Над их головами полыхнуло, близкий гром заставил втянуть головы в плечи.

Все посмотрели наверх. Но отсюда, от бывшей мельницы было плохо видно.

– Я знаю, откуда надо смотреть!

Таня пробежала несколько шагов вперед, поднялась по знакомым ступенькам на холм с липами. Едва она встала так, чтобы Олевисте была видна целиком, молния ударила почти в самый шпиль. Электрическая пятерня протянулась к кресту, но тут ее словно перечеркнула быстрая тень.

– Смотрите, смотрите! Полетел!

– Ну, какой же это дракон? – Ожич стоял, засунув руки в карманы. – Это просто… ветер.

– Почему ветер?

Гром ворчал, но над башней уже ничего не было.

– Показалось. – Сарымай встал ближе к липе, чтобы на него меньше капало.

– Ага, – довольно заулыбался Макс Макс. – Показалось.

– Как показалось? – Таня глянула на парней, но они все смотрели каждый в свою сторону. Сарымай поглаживал шершавый ствол старой липы, Макс Макс изучал землю под ногами. Ромка напряженно вглядывался в друга.

– А ну вас! – махнула рукой Таня и побежала к ступенькам. До гостиницы близко. Пробежать по улице Пикк, свернуть около магазина марципанов – и вот она, их арка.

– Однако, – вздохнул Сарымай, снова погладил кривой ствол и прямо по склону пошел в Старый город, который так ему понравился и который не спешил открывать ему свои секреты.

Когда все ушли, Макс Макс победно усмехнулся.

– Где ты был? – Разоренов подошел ближе.

– Ты дракона видел?

– Не видел.

– И я не видел. Но я был в помещении, где он сидит. Смотри, что нашел!

Макс Макс показал большой перстень, потемневший от времени, с красным камнем.

– Дорогое небось?

– Кто его знает? Теперь будет мое.

– Мож, вернуть? Если оно местное? На границе еще застопорят.

– Сейчас все брошу и пойду обратно в подземелье. Было ваше, стало наше!

Он сунул находку в карман.

– Слушай, а как же… это… – Разоренов не мог отвести глаз от кармана, где лежала находка. – Ну, в сказках? Кто у дракона чего возьмет, сам в дракона превратится?

– Ты мне еще сказки рассказывать будешь! – фыркнул Макс Макс.

Выглянув из-под липы и убедившись, что дождь почти перестал, он отправился в гостиницу. Ромка как привязанный пошел за ним. Макс Макс всегда был странный. И он был его другом.

* * *

– Как легко детей брать на тщеславие, – усмехнулся Рява, откидываясь на спинку лавочки.

– Он его выкинет, – Эдик насупленно смотрел вслед уходящим друзьям. С липы капало, но молодой экскурсовод не пытался спрятаться от дождя.

– Он его отвезет домой и вскоре вернется, чтобы стать драконом. Ты проиграл.

– Он еще не вернулся.

– Недолго ждать!

– Вот тогда и завершим спор.

– Мне торопиться некуда. Твое кольцо у него.

Эдик сбежал по ступенькам. Ему еще надо было найти Хельгу. А Рява остался. Вечер. Ему пора возвращаться на мельницу.

* * *

Зоя Игоревна не любила детей. И зачем она пошла в педагогический? Пять лет учебы, летняя практика в лагере – и все для того, чтобы понять, что в профессии она ошиблась. Было во всех этих детях что-то раздражающе-неправильное. Она приказала им сидеть дома, запретила выходить из гостиницы. И куда их понесло? А на улице, между прочим, дождь. Сейчас придут в мокрых ботинках, продрогшие, завтра у половины будет простуда. Нет, она не любила детей. Хотя в простуде тоже была своя прелесть – никто никуда не пойдет.

Зоя Игоревна медленно прошла по коридору.

Свет, что ли, выключили? Сумрачно и как будто стыло, словно из всего большого трехэтажного здания выкачали душу, и теперь он стоит потерянный, всеми забытый.

В столовой одинокий Хазатов колдует над электрическим чайником. Он нажимает на клавишу, белый чайник озаряется слабым красноватым светом, закипая, подрагивает. Щелкнув, клавиша нехотя гаснет. И тогда Альберт снова заставляет чайник работать. Он ненадолго загорается, освещая тревожным красным светом протянутую к клавише руку, склоненное лицо, мятую футболку.

Зоя Игоревна идет прочь от столовой, на ходу заглядывая в комнаты. Пусто, пусто, пусто…

Как же она не любит детей!

В угловой, маленькой и неудобной комнатке, где крыша идет на скат, скрадывая половину пространства номера, спала Олёнка Кожина. Она подложила под щеку кулак, отчего ее лицо слегка перекосилось, рот приоткрылся. На подушке сидит заяц. Тот самый, что она вчера искала.

Глава 1

Зов мертвеца

Мой двоюродный брат Егор – человек, конечно, хороший, но уж очень он ко мне снисходительно относится. Строит из себя взрослого, а на меня смотрит как на малявку неразумную. Когда я была маленькая и мы вместе гостили у деда и бабушки, его заставляли за мной присматривать. Наверное, его это доставало. Зачем в компании пацанов маленькая девочка? Они все время хотели от меня отделаться, а я бегала за ними хвостиком. Конечно, у меня были подружки, но тянуло-то в компанию брата.

Правда, со временем я от них отстала, у меня появились свои интересы. Но отношение Егора ко мне не изменилось.

Лето выдалось страшно жарким. В городе вообще, наверное, невыносимо. Вот мы и отсиживались у бабушки, изнывая от жары и безделья.

По вечерам Егор пропадал, а днем, от скуки, донимал меня разговорами.

– Слышала? Ночью дед опять приходил…

Дедушка умер несколько лет назад, но в семье бытует мнение, что он «не ушел» и часто навещает бабушку. Я не люблю эти разговоры, они меня пугают. Егор об этом знает.

– Я не спал, слышал шаги, а потом у бабушки в комнате свет появился.

– Егор, не гони! – взмолилась я. – Ничего ты не слышал. И зачем бабушке включать свет? Покойники этого не любят.

Егор ухмыльнулся:

– Это был не электрический свет, а такой, знаешь, бледный, мертвенный…

– Перестань, пожалуйста! Нехорошо так говорить!

– Почему? – искренне удивился Егор.

– Потому что это наш дедушка. И ты ничего не понимаешь!

– Я не понимаю?!

– Ты!

На самом деле я тоже иногда слышала, как глухо стукала входная дверь, хотя точно знала, что она закрыта на ночь. Долетал до меня и скрип половиц, и негромкий разговор, доносившийся из бабушкиной комнаты. Но утром я убеждала себя, что все это мне приснилось. Просто расстроенное воображение.

– А ты знаешь, – не унимался Егор, – когда дед умер, икону из дома вынесли, тут так принято, а ночью кто-то пришел и поставил ее на место.

– Егор!

– Да чего ты орешь?! Боишься? – он уже откровенно потешался надо мной.

– Ты сам боишься! – Я чуть не плакала.

А он серьезно так добавил:

– В одном ты права: мы ничего не знаем… Никто ничего не знает. Вот, живет себе человек, и все вроде понятно, мы его видим, общаемся, любим… а потом – хоп, деревянный ящик, а в нем что-то, совсем не похожее на того человека. Кукла какая-то сломанная… а человек-то где? Куда подевался?

Он рассуждал, а мне приходилось слушать, хотя очень хотелось заткнуть уши.

– Вот так поневоле начинаешь верить в загробную жизнь. Насчет рая и ада не знаю, но что-то такое есть, какой-то другой мир.

От его слов становилось холодно, несмотря на жару.

Я убегала из сада в дом, но там меня начинали преследовать видения: в углах сгущались тени, слышались тихие голоса, как будто кто-то окликал меня и просил о чем-то. Я зажимала уши и бросалась ничком на диван, чтоб не видеть, не слышать, не бояться.

– Маша, в магазин не сходишь? – будничным голосом спрашивала бабушка, и страхи отступали, прятались. Я брала сумку и шла по пыльным, изнывающим от зноя улицам, злилась на Егора и успокаивала себя.

А на другой день все повторялось.

– Прикинь, мне снился мертвец, – сообщал неугомонный братец. – Желтый такой, страшный, лезет из могилы и угрожает: «Погоди! Я до тебя все равно доберусь!» Как думаешь, к чему?

– К перемене погоды, – огрызнулась я.

– Что-то не верится, – не соглашался Егор.

Ему не верится, а на меня из-за разросшихся кустов смородины смотрит этот самый мертвец, кривя синюшные губы в ухмылке… Я быстро перекрестилась и отвернулась. Не хватало еще, чтоб Егор навязал мне свои сны и своих мертвецов!

Я снова убежала от него под предлогом, что пора в магазин. А по дороге то ли от жары, то ли от страха померещилось, будто я не по своей улице иду, а по белесой от пыли пустыне. Солнце куда-то исчезло, и небо исчезло, только скучная дорога, уходящая вдаль без горизонта, тусклый свет, марево и размытые силуэты людей. Они двигались вереницей, сгорбленные, усталые. Мужчины и женщины…

Я остановилась и потрясла головой, прогоняя наваждение.

Кажется, я схожу с ума!

Мамочки, как страшно!

Глава 2

О смерти

А мертвецов я боюсь, как все нормальные люди. И тут нет ничего смешного. У меня всю жизнь так: стоит только увидеть похоронную процессию, так непременно ночью покойник приснится. И так гадко! Обязательно из гроба встанет и начнет донимать просьбами. Почему, спрашивается? Ведь я этим людям – никто, посторонний человек. Мы в жизни даже не встречались никогда! И все разные снятся: и старики, и молодые, и даже дети. Когда дети – особенно страшно. Однажды целая толпа собралась и всю ночь за мной гонялась. Такой кошмар! Я проснулась вся в поту, отдышаться не могла, как будто действительно не в своей постели спала, а носилась сломя голову.

Об этом я никому не рассказываю, ну разве только подруге.

Родителям вообще нельзя! Они припишут все расстроенному воображению и, чего доброго, запретят пользоваться Интернетом и компьютерными игрушками. По мнению взрослых, все наши проблемы возникают под влиянием сети. Еще книги мы неправильные читаем и фильмы не те смотрим. А значит, стоит только оградить нас от этого влияния, как жизнь превратится в сплошной праздник.

Насчет расстроенного воображения я, пожалуй, соглашусь. Только Инет тут ни при чем. У меня просто такая особенность, и воображение не расстроенное, а богатое. Вот.

К тому же, когда умер мой дедушка, он же меня не донимал.

Я помнила, как его хоронили. Тогда нам позвонила бабушка. Сказала: «Отец очень плох…» И мы с мамой поехали.

Дед сидел у стола на своем любимом месте, но я сразу увидела, как он изменился. Сильно похудел, было заметно, с каким трудом он облокачивается о стол. Но самое страшное – глаза. В них отражалось внутреннее страдание. Я подошла и хотела поцеловать его в щеку, как обычно. Но он лишь слабо отстранился, простонал что-то еле слышно.

Бабушка шепталась с мамой о том, что в больницу деда не кладут, потому что бессмысленно. Приходит медсестра на дом, делает уколы, просто чтоб облегчить боль.

Это было так ужасно, что мне хотелось убежать, забраться куда-нибудь в самый темный угол, зарыться с головой и закрыть глаза, отключить мысли.

Я тогда была еще маленькая и многого не понимала.

Перед смертью деда мне приснилось, что у меня выпали все зубы. Я рассказала маме. Она лишь вздохнула.

В гробу он был совсем не похож на самого себя при жизни. Я плохо соображала, бродила из комнаты в комнату, невпопад отвечала на вопросы взрослых. И еще была уверена, что передо мной разыгрывают какой-то чудовищный спектакль. На самом деле ничего этого нет, все совсем по-другому. Но как, я не знала.

После похорон мы остались с бабушкой, потому что надо было помочь с поминками: три дня, девять дней…

В доме завесили зеркала, как мне объяснили, чтоб душа деда не заблудилась в своих отражениях. Все думали, что он куда-то там отправится. Только я знала: он остался тут, в этом доме.

Ночью я встретила его. Он стоял на крыльце, абсолютно здоровый, красивый, как на фотографии в молодости, в длинном черном пальто, костюме, шляпе…

– Дедушка, ты почему здесь? – спросила я.

– А что мне делать там одному?.. – ответил он.

Он приходил к бабушке каждую ночь. Я слышала скрип половиц и негромкий разговор. Я не спала, мне хотелось посмотреть на них, но я не смела.

Мама говорила бабушке:

– Поедем к нам.

Но бабушка отказывалась, ссылаясь на какие-то несущественные причины. Никто не смог бы ее убедить уехать: ведь здесь дед по-прежнему с ней.

– Мало ли что, – говорила бабушка, провожая нас на вокзале, – дом надо сохранить…

– Да кому он нужен? – удивлялась мама. – Никто из нас не будет в нем жить.

Но бабушка качала головой и мудро улыбалась.

Мне, конечно, тоже жаль оставлять ее одну, но когда я узнала, что бабушка не станет продавать дом, так обрадовалась! Каждое лето родители привозили меня сюда, и я была счастлива. Если бы меня спросили, где бы мне хотелось жить, я не задумываясь ответила бы: в этом доме, укрытом вишневыми деревьями, в саду с горой золотого песка у забора, где с тихим стуком падают яблоки, где о чем-то шелестит старая груша и георгины тянут гордые шапки цветов к солнцу.

Можно заблудиться в подсолнухах или делать прически зеленым кукурузным початкам. Можно валяться на траве у колодца, наблюдая за стрекозами или за тем, как по двору бегают пушистые комочки-цыплята. Можно до изнеможения качаться на качелях, играть с собакой, помогать кошке растить выводок котят, а по вечерам слушать, как поет сверчок в углу у печки.

Зимой мне часто снились дом и лето.

Маленькой я считала этот мир своим, принадлежавшим мне одной. Я думала, что он неизменен, что он будет таким всегда – зеленым, солнечным и ярким. Но умер дед, а потом погиб наш старый пес. И бабушка осталась совсем одна. А я почему-то перестала видеть дом во сне.

Вообще с той поры с моими снами не все в порядке.

Наверное, я слишком эмоциональна.

С возрастом пройдет… Возможно.

А пока Егор от безделья донимал меня разговорами, и я мечтала только об одном – уехать поскорее домой. Хотя жаль было оставлять бабушку.

А потом, перед отъездом, позвонила моя подруга Ольга.

– Ваня умер, – с трудом разобрала я сквозь рыдания.

Глава 3

Дорога за грань

Мы с Ваней шли по пустому шоссе, гладкому и скучному. Я – слева, он – справа. Дорога уходила идеально прямой лентой за горизонт, хотя горизонта здесь не было и быть не могло. Однако уходила. И нам надо было торопиться. Это я знала, а потому время от времени поторапливала своего спутника. Шли мы налегке: только у него гитара в чехле за спиной, вот и все. Остальное все осталось там…

Я время от времени посматривала по сторонам, искала укрытие, мало ли… Но выгоревшая мертвая степь не оставляла надежды.

Главное – успеть до темноты.

То, что темнота наступит, я знала, хотя здесь не было солнца, а бесцветный тусклый свет трудно назвать дневным. Но все-таки.

Ваня все больше молчал и выглядел растерянным, что неудивительно. А мне было тревожно.

Маленькая белая церквушка появилась неожиданно. Выросла прямо на дороге. Точнее, шоссе упиралось в нее, словно в конечный пункт.

Мы успели.

У входа нас ждал маленький старичок-священник в поношенной рясе. Он взглянул на меня благосклонно, благословил нас, а потом увел его, оставив меня одну.

Он не давал мне указаний, не предостерегал, не просил, но мы оба – он и я – не нуждались в объяснениях.

Я была проводником, а стала сторожем. Кроме меня – некому.

И сразу стало так спокойно! Тревога ушла, ведь я точно знала, что надо делать.

То, от чего я защищала Ваню, в церковь проникнуть не могло. Но оно будет искать брешь, это мне известно. Значит, я должна опередить. А еще лучше, напасть первой.

Я не думала, скорее чувствовала, шла по возможному следу, как охотничья собака. Проверила все углы и закоулки. Бреши не было. В то же время я ее ощущала, у меня трепетали ноздри, когда я обходила церковь, обшаривала стены, реагировала на всякое движение воздуха.

Что-то внутри меня подсказывало – ищи сквозняк…

А потом снова появился священник и отвел меня в маленькую пристройку. Крохотная комнатушка, можно сказать чулан. У стены кровать, в изножии – сундук, вот и все убранство.

– Будь здесь, пока не рассветет, – сказал священник.

Я села на сундук и уставилась на плотную занавеску на окне напротив. Чулан я еще не проверяла. Подсобное помещение… вот именно! Подсобное! Если есть брешь, то она именно тут.

Я сидела неподвижно и смотрела. Ждала.

Темнота все не наступала. Оставалось достаточно светло, чтоб различить малейшие изменения или нечаянное чужеродное движение.

Дождалась. Плотная ткань занавески чуть заметно колыхнулась и стала наливаться темнотой. Порыв ветра отбросил угол занавески, ткань пошла смоляными волнами.

И тогда я, не раздумывая, протянула руки вперед, сцепила пальцы и вывернула ладонями наружу. Никто не учил меня. Просто я знала, что смогу, и все.

Занавеска вздулась черным пузырем и потянулась ко мне. Внутри меня, где-то на уровне груди, под ребрами, возникла горячая покалывающая пустота, она расширилась, подступила к горлу, побежала по плечами, рукам, достигла ладоней и вырвалась наружу. Нет, я ничего не увидела. Никаких светящихся потоков, ничего такого. Но оно, то, что ломилось сквозь брешь, остановилось. Замерло, опомнилось, попыталось пробить защиту. Мы столкнулись, я напряглась так, что зазвенела каждая клетка моего тела. Оно попятилось. Огрызнулось напоследок, всхлипнув, сорвало занавеску и вместе с ней буквально всосалось в невидимую щель.

Я подошла к окну, проверяя, все ли запечатано. Лазейка исчезла.

Так же как и тьма – она рассеялась.

Я поняла – пора!

Мы вышли на шоссе втроем. Батюшка провожал Ваню.

Шоссе снова тянулось вперед, правда, теперь оно не упиралось в мнимый горизонт, а исчезало в золотистой дымке.

– Ну, прощай, – сказала я, – дальше ты сам.

Ваня улыбался каким-то своим мыслям. Ни страха, ни растерянности на его лице. Он был готов к дороге.

Он пожал мне руку, священник снова благословил его.

И вот Ваня уже шагал в сторону золотистого тумана. А я еще подумала: неужели и здесь встает солнце?

Я долго смотрела вслед уходящему Ване.

– Хорошая работа, – сказал священник.

– Почему я?

– Ты проводник. Так уж вышло…

Глава 4

Обычная девочка

Открыла глаза и уставилась в потолок. Сон еще не отпустил, я никак не могла сообразить, где нахожусь. И только повернув голову и взглянув на окно, вспомнила: дома!

Уф!

Опять!

Кошмар какой!

От страха и безысходности я расплакалась. Как назло, штора на окне то ли от сквозняка, то ли еще от чего начала вздуваться пузырем, прямо как во сне. Ну это уж слишком!

Я вскочила, схватила подушку и запустила в окно:

– Сгинь! Пропади!

Подушка ударила в стекло и шлепнулась на пол. Штора опала, а из-под нее с подоконника мне под ноги выкатился черный камешек, гладкий, в форме яйца.

– Это еще что такое? – я подняла камень, посмотрела. – Нет, это уже ни в какие рамки не лезет! Камни в окна закидывать! Вот поймаю этих стрелков, уши оборву! – пообещала я самой себе.

Отодвинула штору, выглянула, но, естественно, под окнами никого не было. Убежали! Но как же они добросили камень до седьмого этажа? И как он вообще мог влететь в окно, если даже форточка закрыта?

Я повертела камешек в руках, хотела было выбросить, но передумала. Сунула в ящик стола.

Может, попытаться еще поспать? Ведь такая рань. Но как теперь уснуть?

Часы показывали без четверти шесть. Я снова легла, предварительно раздвинув шторы, чтобы было не так страшно. Но уснуть не удалось. Я думала о Ване.

Ну почему, почему он мне приснился? Ведь я даже на похоронах не была. Специально не пошла, потому что мертвецов боюсь. И вообще. Я же почти его не знала.

Он был на два года старше. Встречались пару раз в общих компаниях, перебрасывались словами. Он писал песни, пел под гитару, мечтал о своей группе. Мы, его приятели и приятельницы, слушали. Что еще? Да, в него была влюблена моя подруга.

Вот и все. А потом он умер. И не болел почти. Как-то так, сразу. Неожиданно. Забрали на «Скорой» в больницу и не спасли. Врачи сказали – рак. Ему едва исполнилось шестнадцать.

Он умер и уходил, а я почему-то шла вместе с ним.

Почему? До сих пор я была самой обычной девчонкой. Училась в школе, общалась с друзьями, даже влюблялась пару раз. Все как и у всех.

Я попыталась рассказать друзьям о своем сне, но они посмеивались или делали круглые глаза. Взрослым о таком не расскажешь, у них голова забита совсем другими проблемами. Еще, чего доброго, за дурочку примут.

Только подруга Оля выслушала внимательно.

– Ты его провожала, – сказала она.

– Но почему именно я?

– Не знаю… Наверное, только ты могла это сделать.

Пришлось поверить. А что еще оставалось? Ольга тяжело переживала Ванину смерть. Она стала нелюдимой, повсюду ходила с наушниками, в которых звучали его песни. Постоянно крутила один диск, больше у нее ничего не осталось, кроме разве что еще нескольких его стихотворений. Мне было искренне жаль ее, я даже испытывала какую-то неловкость из-за того, что мне приснился тот сон. Скорее она должна была провожать его, не я. Так мне казалось. К тому же Ольга ревновала. Я это чувствовала. Нет, вслух она не говорила, но иногда смотрела так пристально, как будто хотела спросить: было у нас с Ваней что-то или нет… Или начинала выпытывать подробности, надеясь узнать что-то, понять… Честно говоря, неприятно. Чувствуешь себя без вины виноватой.

Я постаралась забыть свой сон и зажить прежней жизнью. Но вот что странно: близкие и друзья Вани страшно переживали, для них его смерть стала огромным горем. А мне почему-то казалось, что у него все хорошо.

Глава 5

Жизнь после смерти

Так или иначе, но Ваня действительно умер. А мне надо как-то жить.

Вставать утром, идти в школу, несмотря на плохое настроение, тревожные и страшные сны…

Вот сегодня ночью приснилось такое, просто уму непостижимо!

Ночь, такая, что ни зги не видно, а потому очертания предметов узнаешь скорее по памяти. Толкнула покосившуюся калитку, боком прошла в образовавшуюся щель; слева холодная шероховатость – кирпичная стена гаража; справа штакетник палисадника, дальше темнее тьмы угрожающе наступает угол дома…

Откуда взялась услужливая луна? Нет, это пятно желтоватого света от керосиновой лампы, оно движется, поднимается, делает мир зримым.

Ступаю несколько коротких шагов по рассыпающемуся бетону дорожки, но дальше мне путь заказан. Прямо на дорожке, на двух табуретках, стоит обширный черный гроб без крышки. Две женщины суетятся рядом, собираются укладываться на ночь. Одна из них подсвечивает керосинкой, другая стелит. Они словно не видят меня, но я вижу, как одна поджимает губы, другая же, бросив приготовления, уходит в темноту, туда, где должно быть крыльцо.

Они что же, спать собираются в гробу? А почему в дом не идут? Их кто-то не пускает? А если дождь, например? Или снег? Крышкой гроба накрываются?

Так и не пропустили меня.

Проснулась я среди ночи, а потом глаз не могла сомкнуть, все думала: ну почему, почему мне такие ужасы снятся?

Взять, к примеру, Ваню. Ведь с ним-то все было по-другому. Я его проводила, он и ушел. А этим чего надо? Может, их тоже проводить? Но куда? Где дорога?

Уроки еле отсидела. Голова тяжелая, не выспалась. Да еще и Ольга вопросами донимала.

– Пойдем, – попросила, – в церковь, хочу свечки поставить – Ване, за упокой.

Я согласилась. Все равно по дороге. Заодно и сама поставлю, может, тогда мертвецы отстанут от меня…

Вышли из школы, Ольга наушники вставила и молчала всю дорогу, я поглядывала на нее искоса, она брела как сомнамбула – лицо бледное, потустороннее.

В церкви купили свечи, написали записочки «Об упокоении» с маленьким крестиком вверху листочка. «Вам простые или заказные?» – негромко спросила женщина за церковным прилавком. «А какие лучше?» – «Заказные, конечно…» – «Давайте заказные». А потом мы с Ольгой стояли молча, я смотрела на маленькое пламя своей бескровной жертвы, не молилась: Он знает, зачем же обижать Его многословием.

По пути к дому Ольгу прорвало.

Я задумалась, а она с вопросами стала приставать. Я не сразу ответила, просто не расслышала.

– Маш! – окликнула меня Ольга. – Ты где витаешь? Ты вообще меня слушаешь?

– Конечно, слушаю, – мне было неудобно признаваться в том, что я совершенно выпала из реальности. Ольга не поверила:

– Вечно ты так! Я тут разоряюсь перед тобой, а ты!

– Да я слышу!

– Ну повтори, что я сейчас сказала? – ехидно переспросила подруга.

Я напрягла память, стараясь изо всех сил вспомнить утерянную нить разговора.

– Не помнишь! – торжествующе заявила Ольга. – А я, между прочим, спрашивала, как ты думаешь, есть ли жизнь после смерти? Как ты относишься к загробному миру и все такое?

Я поморщилась с досадой:

– Оль, хватит об этом, а? Ты же только что поставила за Ваню свечку, значит, сама веришь.

Она тяжело вздохнула.

– Странно все… Поэтому и спросила у тебя, как ты к этому относишься, ну чисто теоретически? – не отставала подруга. – Ответь!

– Да не знаю я!

– Не знает она! – Ольга фыркнула недовольно. – А я вот думаю, что-то есть. Мне хочется узнать наверняка, – волнуясь, добавила она, – вот бы познакомиться с такими людьми, которые точно знают!

– Я бы на твоем месте не торопилась, – посоветовала я, – придет время, все станет ясно.

Что за тяга у нее! Вот, наговорила, теперь мне обязательно кошмар приснится!

Нет! Нет! Нет!

– Угу, – легко согласилась Ольга. А потом добавила: – А ты раньше мертвецов во сне видела?

Я тяжело вздохнула:

– Может, и видела… Мне бабушка говорила: мертвецы снятся к перемене погоды.

– Бррр! – Ольга поежилась. – Представляю себе! Весь такой синий, в пятнах, встает из могилы, тянет к тебе руки и стонет: «О-о! Как меня ломает! Наверное, к дождюууу!»

– Фу! – Я оттолкнула ее. – Прекрати! Ты как мой братец Егор, честное слово.

Ольга невесело усмехнулась.

– Боишься? – прищурившись, спросила она.

– Просто противно.

Я вспомнила, как Егор донимал меня летом. Правда, у него мертвец был желтый. Но, по сути, они с Ольгой говорили об одном и том же.

На самом деле я терпеть не могу этих разговоров и всяких там рассказов. Помню, когда мы были маленькие, то пугали друг друга: в черном-черном лесу стоит черный-пречерный дом, а в нем черный-пречерный гроб… и так далее. Так вот, я не могла дослушать до конца, убегала. Не знаю, мне даже не страшно было, а как-то становилось не по себе, как будто мои подружки и друзья смеялись над чем-то, чего не понимали. Ведь глупо первоклашке высмеивать, например, полеты в космос. Сидит такой, ржет, а тут возьми да и появись человек, хорошо разбирающийся в устройстве космических кораблей. Если это добрый человек, то он просто посадит первоклашку на колени и расскажет ему о космосе, а если злой? Нет, конечно, это не точное сравнение, но близкое. Кто мы такие, чтоб соваться со своими представлениями туда, где никто из нас не был? Вот побываем, тогда и обсудим.

Я как-то читала, что средневековые карнавалы возникли из-за страха смерти. Люди бросали ей вызов, высмеивали, пытались доказать, что не боятся. Наверное, дети потому же придумывают страшилки. А чего мы боимся? Того, что непонятно.

В общем, я целый час спорила с Ольгой. Наконец мы договорились, что больше не будем возвращаться к этой теме. И помирились. Я успокоилась.

Глава 6

Новая знакомая

В воскресенье я сидела в кафе и ждала Ольгу. Она опаздывала. Я от нечего делать глазела в окно на прохожих и пила молочный коктейль. Вообще-то я не люблю молочные коктейли, но в этот раз почему-то заказала, наверное, из-за того, что меня потрясло сочетание: малина, банан, клубника, мороженое, сок лайма и еще что-то. За соседним столиком мама заказала такой своей дочери, вот и мне захотелось.

Я сидела, никого не трогала, пила довольно странную на вкус смесь и глазела на прохожих.

– Не занято? – раздалось над моей головой.

Я невольно вздрогнула и посмотрела на спрашивающую с неудовольствием. Поймала себя на мысли: где-то я ее уже видела… Хотя… Светловолосая женщина, на вид лет тридцать, может, чуть больше, чем-то похожа на мою маму, да, точно…

– Вообще-то я жду подругу, – ответила я. – Вокруг полно свободных столиков.

Действительно, народу было немного.

Но женщина, ничуть не смутившись, отодвинула стул и села рядом. Я поморщилась. Вот приставучая!

– Ну, здравствуй, Маша, – улыбнулась она.

Я чуть коктейлем не поперхнулась, кивнула на всякий случай. Точно, какая-нибудь мамина подружка или коллега по работе. Только вот почему я ее не помню? А она, судя по всему, хорошо меня знает. Нет, все-таки помню, но смутно…

– Ты не волнуйся, я ненадолго, – успокоила женщина. – Не удивляйся, я пришла, чтоб помочь тебе.

– Помочь?!

– Маша, видишь ли, я такая же, как и ты, – призналась женщина.

Я, хоть и находилась в совершенном обалдении, предпочла промолчать. Иногда лучше слушать, чем говорить: умнее кажешься.

– Тебя мучают сны? – спросила женщина.

Мне не понравился ее вопрос.

– А почему вы об этом спрашиваете? Нас снимает скрытая камера? – Я подняла руку и помахала. – Йо-хо! Привет!

– Нет, нас никто не снимает. – Женщина внимательно взглянула мне прямо в глаза, и я сразу поняла: она не шутит, и, кажется, говорит правду. – Просто послушай меня, – сказала она. – Так получилось, что ты теперь несешь ответственность за тех, кто уходит. Я знаю, у тебя накопилось много вопросов, не волнуйся, ты получишь ответы. А пока мой тебе совет: разберись с теми, кто приходит к тебе. Я знаю, они надоедают и пугают, но ты их последняя надежда, потому что ты единственная, кто может им помочь. У тебя получится, просто прислушивайся к себе и ничего не бойся. У тебя достаточно сил, даже с избытком. Пока тебе не хватает опыта, но он появится. И помни, ты не одна. Мы рядом.

Пока она говорила, я тупо моргала и ничегошеньки не понимала. Слушала, но как будто не слышала. Думала только об одном: когда же придет Ольга? Мне совсем не улыбалось сидеть рядом с сумасшедшей. Наконец я увидела подругу. Она вошла в кафе и оглядывалась в поисках меня.

– Оль! – крикнула я и привстала, чтоб она меня заметила.

Потом посмотрела на женщину, но рядом со мной никого не было. Что за наваждение! Даже стул не отодвинут.

Подошла Ольга и уселась на него.

– Ты чего так смотришь? – спросила удивленно.

– Как?

– Как будто привидение увидела.

– А я, может, и увидела.

– Что, правда? – громким шепотом переспросила она.

– Сама не знаю… Слушай, ты когда вошла, рядом со мной кто-нибудь сидел?

– Вроде никого, – она задумалась, – правда, я особенно не обращала внимания… Ой, неужели они тебя уже и днем достают?!

– Кто?

– Ну, мертвецы твои…

Я нахмурилась:

– Какие еще мертвецы?! Почему мои? Что ты городишь! Просто сидела, ждала тебя, ты опоздала, между прочим! Я задумалась, ну и померещилось что-то.

– Извини, – Ольга сразу же пошла на попятную. – Маршрутки долго не было… Знаешь, я уже всю голову себе сломала, все думала, думала… может, ты обладаешь способностями медиума?

– Чего?! – возмутилась я.

– Да не злись, – попросила Ольга. – Медиумы могут общаться с умершими и передавать их просьбы родственникам и друзьям, ну, помнишь, еще кино такое было, там парня убили, так он со своей любимой девушкой через медиума общался.

Кино я помнила смутно, и медиумом мне быть совсем не хотелось:

– Не выдумывай, еще только этого не хватало!

– Ну, ладно, ладно, пусть не медиум, – согласилась подруга. – Ты просто чокнутая, и тебе все время мерещатся привидения.

Это уже ни в какие рамки не входит!

– Олька, ты достала! – почти крикнула я. – Вот, хотела тебе рассказать, а теперь не буду!

У подруги заблестели глаза.

– Что рассказать? Маш, ну не обижайся! – начала канючить она. – Ты же знаешь, мне ужасно, ужасно хочется понять, почему тебе приснился Ваня! Это я тебя из зависти достаю, правда-правда!

Я закрыла глаза и мысленно застонала.

– Маш! Ты мне подруга или нет? – возмутилась Ольга.

– Хорошо, – обреченно согласилась я, – только, пожалуйста, выслушай меня спокойно и не задавай вопросов, ответов я все равно не знаю.

И я рассказала: о своих снах, о мертвецах, о женщине, которая мне померещилась…

Тут у подруги глаза разгорелись, она придвинулась ко мне поближе и зашептала:

– Ну, точно! Потусторонние силы вышли на тебя!

– Оль! – чуть ли не взмолилась я. – Зачем ты меня пугаешь? Мне и так черт знает что снится!

– Это знаки, – многозначительно кивнула подруга. – Ты мне теперь все свои сны рассказывать будешь, у меня есть сонник, мы все подробно разберем.

Мне ничего не оставалось, как тяжело вздохнуть. Ольга сошла с ума еще больше, чем я, это ясно…

Глава 7

Прах и пепел

Мои ступни погружались в невесомую серую пыль, в ней оставались глубокие следы. Пыль лежала повсюду, поднималась белесыми барханами к сизому небу. Мне во что бы то ни стало надо выбраться отсюда. Малейший ветерок или неосторожное движение могут поднять целые тучи этой пыли, и тогда я задохнусь.

Шла я очень медленно, хотя мне следовало торопиться: я знала, что у меня совсем нет времени.

Сначала среди полусгнивших развалин, засыпанных пылью, потом по полю. Наконец передо мной вырос настоящий бархан, и я совсем было растерялась, но заметила цепочку чьих-то следов по склону. Значит, кто-то прошел здесь до меня и не провалился.

Я осторожно ступила в один из отпечатков. Пыль, видимо, уже слежалась и стала довольно плотной. Поднявшись по бархану, я оказалась на его гребне и увидела внизу обширный двор, запущенный, замусоренный. Но все-таки это уже не зыбучая пустыня, а земля. Там дальше глухой забор, если найти выход, то дальше будет улица. Я почему-то уверена, что за забором – улица. А по ней-то я уж как-нибудь выйду туда, куда надо.

Я спустилась с бархана, пересекла двор и увидела калитку. Наконец-то!

Время, время!

– Мария! – услышала то ли стон, то ли шепот.

Ну вот, начинается…

Они стояли толпой, вдалеке, не шевелясь, только смотрели. Ко мне тянули руки, звали. Я опустила голову и хотела пройти мимо, вот же она – калитка. Но ведь меня ждали. Две женщины: помоложе и постарше, похожие, словно мать и дочь.

– Мария, – робко заговорила та, что помоложе. – Подожди, Мария!

– Извините, мне некогда, – невежливо ответила я.

– Мы не задержим, не задержим, – быстро заговорила старшая. – Скажи, ты придешь к нам? Осталось всего несколько дней, ты ведь придешь?

– Я вас не знаю…

– Мария, не отказывай, – заискивающе попросила та, что помоложе. – Мы умрем через три дня, мы обе, сразу, понимаешь?

– Откуда такая точность? – засомневалась я.

– Здесь не обманывают, – ответила женщина.

– Но я-то при чем?

– Проводи нас, пожалуйста! – та, что помоложе, сложила молитвенно руки, вторая молча смотрела на меня. Они ждали ответа.

Вдруг к нам подбежала тощая старуха – буквально кожа да кости, и зубы желтые, лошадиные. Кривляясь и подпрыгивая, она стала просить:

– И меня, и меня!

Толпа зашевелилась, послышались стоны, вскрики.

«Ну все, мне не уйти!» – испугалась я. На этот раз мертвецов слишком много. Калитка закрыта, мерзкая старуха приплясывала, как черт на веревочке, преграждая путь.

И тогда меня кто-то словно под локоть стукнул. Я подняла руку и перекрестила ее.

Тут старуха резко вильнула в сторону, укрываясь от креста, закачалась, вихляясь, будто резиновая.

– Сгинь, – посоветовала я. Она юркнула в толпу, затаилась.

– Мария! Помоги нам! – снова послышались стонущие голоса.

Они не нападали, даже не приблизились. Просто просили. Я вспомнила женщину в кафе, ее слова: «Ты единственная, кто может им помочь». С трудом преодолев свой страх, спросила:

– Но что я могу сделать?

– Дорога! Покажи нам дорогу! – послышались голоса.

Вот те на!

– Какую дорогу?!

– Мария, мы не можем здесь оставаться, но и уйти не можем. Мы ждали тебя! Ты наш проводник…

Мамочки мои! Да где же я нахожусь? Где это – «здесь»? Что за место такое? Я же сплю, и мне просто снится… Если я сейчас проснусь, то окажусь в своей комнате. А если не проснусь? Или проснусь не дома… А вдруг это не сон?! Может, я уже на том свете?! Господи, помоги! Ведь та женщина из кафе обещала, что будет рядом. Но ее нет, я одна, где – неизвестно!

Надо срочно что-то предпринять. Срочно, срочно, срочно!!! Иначе прямо сейчас сойду с ума!

Бежать! Я должна бежать! Но как же оставить их тут? И как им помочь? Да, я провожала Ваню, но это получилось само собой, я точно знала, что должна делать, куда идти, как защищаться. А теперь? Теперь от меня требуют принять решение. А я ничего не понимаю. Где же помощь?! Мне надо немедленно найти тех, кто объяснит и научит!

– Вот что, – обратилась я к мертвецам. – Вы пока побудьте тут. Я все узнаю и постараюсь помочь. – И добавила виновато: – Я к вам вернусь. Дождитесь.

Толпа качнулась. Некоторые, как мне показалось, вздохнули с облегчением, заговорили хором, но негромко, слов не разобрать. Разбрелись.

Я распахнула калитку и действительно оказалась на улице. Абсолютно безлюдной, широкой и прямой.

Где-то внутри вспыхнул страх. Я знала, что сплю, и мне захотелось немедленно проснуться, но я не могла. Страх перерос в настоящую панику. А что, если я навсегда останусь в этом жутком месте?! Что, если не смогу вырваться?! Я ускорила шаги, потом побежала. Я бежала, почти летела, не разбирая дороги.

Пока не наткнулась на нее: маленькую японку в красном кимоно. Я бы не стала задерживаться, но пройти мимо не получилось. Рядом с девочкой в красном – целая команда: ощетинился метровыми иглами шарообразный монстр, скалит узкую длинную пасть здоровенный волк, больше похожий на гигантскую крысу. Третий, злобный карлик с лицом, как печеное яблоко, единственный напоминал человека, даже какая-то рванина вместо одежды. Я попятилась: у «гнома» под мышкой был зажат внушительных размеров боевой топор.

Путь отрезан.

«Все! Не уйти!!!» – вспыхнуло в голове.

Странная четверка почему-то не нападала.

– Куда бежишь? – спокойно спросила девочка.

И тогда я подумала: действительно, куда?

– Я хочу домой, – неуверенно ответила я.

– Боишься? – уточнила она.

– Наверное, – пришлось признаться.

– Не надо, не бойся, это же твой сон. – Она оглянулась.

Я машинально посмотрела по сторонам и под ноги: все та же безлюдная улица, крыши домов торчат из-за высоких заборов, спутанные ветви деревьев царапают небо, потрескавшийся асфальт, запустение… Надо же, я узнала это место, улицу, на которой стоит дом моей бабушки. Мне почему-то стало стыдно, как будто девочка пришла ко мне в гости, а у меня не убрано.

Но сон-то действительно мой. Так чего же я испугалась? Мертвецов? Ах да, мертвецы! Я обещала помочь, а сама сбежала. Нет-нет, не сбежала, я хотела найти помощь, но потом испугалась… И вот встретила маленькую японку. Странно…

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

– Тебя жду, – просто ответила она.

– Зачем?! – удивилась я.

– Ты же просила помощи…

Она что, подслушала мои мысли? И вообще, кто она такая? Пятилетняя кроха хочет мне помочь? Невероятно! А эти ее страшилища, они зачем? Ничего не понимаю!

– У тебя тут грустно, – сказала японка. – А в моем сне очень красиво, – похвасталась она. – Хочешь посмотреть?

Она звала меня к себе.

Я даже о мертвецах забыла.

Глава 8

Граница

Мне стало интересно. Что снится девочкам-японкам? Анимешки, сады камней, причудливые деревья, кажется, они называются бонсаи, бумажные фигурки оригами, цветущая сакура?..

Девочка шагнула навстречу и взяла меня за руку.

Отчего-то закружилась голова, я невольно закрыла глаза, запахло яблоками, нагретыми солнцем листьями и еще чем-то летним, вкусным, жарким.

Я снова открыла глаза и засмеялась. Ноги тонули в высокой траве, солнце пробивалось сквозь листья и гладило кожу, полевые цветы тянулись к нему, яркие, желтые, белые, синие. В камышах пряталась речка, плескала у мостков, журчала о чем-то. И все вокруг было таким ослепительно зеленым и васильково-синим, пронизанным солнцем, живым и настоящим, что я в первый момент даже забыла, что нахожусь в чьем-то сне. Таким родным и знакомым вдруг повеяло, так было хорошо! Совсем как в детстве.

И я побрела куда-то, бездумно улыбаясь, забыв обо всем – и о мертвецах, и о японке с ее жуткими монстрами.

Благодать!

Луговая трава расступилась, я вышла на проселочную дорогу, тянущуюся вдоль речки, и тут увидела уже знакомых мне мертвецов. Они стояли, боязливо сбившись в кучу, измученные, бледные, и смотрели на меня так, как будто я – их последняя надежда. Вертлявая старуха пряталась за спинами, корчила рожи. Ладно, пусть корчит, мне-то что…

Я посмотрела вверх. Здесь не было солнца и не могло быть, лишь золотистый туман поднимался вдалеке, на горизонте, хотя и горизонта не было.

Река застыла, вода лежала неподвижно, как тусклое стекло.

Я узнала это место. Не знаю как, но узнала. Память подсказала – ГРАНИЦА. Так просто, как будто я была здесь тысячу раз. Грань мира живых и мира мертвых. Оказывается, мои сны совсем близко от пропасти между мирами.

Дорога у меня под ногами вела туда, в точку перехода. Это мне тоже было известно. И страх куда-то пропал, вместо него появилась уверенность. Я ЗНАЛА!

Люди зашевелились, заговорили: «Проводник, проводник…» У меня больше не было сомнений: да, это меня они называют проводником. Я снова вспомнила, как вела Ваню. И еще ту женщину в кафе. Она ведь пыталась мне объяснить, а я не слушала…

– Не бойтесь, – обратилась я к мертвым, – здесь не опасно. Я провожу…

Дорога заросла бурьяном, покрылась тонким слоем белесой пыли. Пыль бесшумно осыпалась, поднималась над идущими невесомым облаком. Скоро дорога исчезла под наступающей зыбью, ее затянула вездесущая пыль. Кто-то нагнулся, зачерпнул пригоршню:

– Да ведь это пепел, – сказал удивленно.

– Прах и пепел, – вторили ему.

– Не отставайте! – прикрикнула я, шагая вперед. Мертвецы растянулись цепочкой, ступая за мной след в след. Мы шли по безжизненной пустыне, сплошь покрытой пеплом, тонкой золой вперемешку с костями, на нас давила серая мгла, наполняла отчаянием и безысходностью. Вдруг что-то случилось. Заплакала женщина, тонко, протяжно. Я сцепила зубы, чтоб самой не расплакаться. Мне нельзя, я проводник. Только я чувствую под ногами дорогу, только я знаю, куда идти.

Знаю.

Но откуда?

Серые хлопья пепла медленно падали на нас. Тоска, тоска… Безмолвие, холодное, равнодушное, тупое.

В какой-то момент мне показалось, что вот еще один шаг, и я задохнусь, упаду, и меня засыплет пеплом вместе с остальными.

Кисть сжали теплые пальцы. Я вздрогнула и посмотрела. Рядом семенила девочка-японка, держа меня за руку.

– У нас с тобой один сон на двоих, – сказала я.

– Нет, это граница, – отозвалась она.

– Здесь всегда так?

– По-разному, – ответила девочка.

Мы довели мертвецов до моста, перекинутого через застывшую реку. На другом берегу клубился туман. Невозможно было что-либо рассмотреть.

Остановились.

– Дальше – сами, – распорядилась я.

Они боязливо поглядывали на ту сторону и не двигались с места. Одна из женщин воскликнула: «Мама!» – и бросилась вперед. Из тумана показались человеческие фигуры, они призывно махали руками. Моих покойников явно встречали. Вскоре вся группа сдвинулась с места и, кто скорым шагом, кто медленно и неуверенно, устремилась к мосту. Потом все исчезли в тумане. Старухи среди них не было.

Отстала, что ли?

Я хотела за ней вернуться.

И проснулась.

Глава 9

Проводник

– Выходит, ты действительно проводник мертвецов, – уверенно заявила Ольга, выслушав мой спутанный рассказ.

Я лихорадочно передирала из ее тетради задачу по алгебре. В последнее время я совсем забросила учебу. Да и как тут учиться, если в голове такой сумбур, к тому же постоянная усталость? Я чувствовала себя осенней мухой.

– Похоже на то, – нехотя призналась я, – но, если честно, не могу поверить. Я все жду, найдется кто-нибудь умный и объяснит все как-нибудь просто: подростковый гормональный взрыв, со временем пройдет, и все такое…

Олька даже руками всплеснула:

– Что ты такое говоришь! Как можно! Ты же избранная! Ты знаешь такое, о чем другие и не догадываются! И хочешь от этого отказаться?

– Побыла бы ты в моей шкуре, не то бы запела! – огрызнулась я.

– Да я бы с радостью! – не унималась Ольга.

Я помахала тетрадкой перед ее носом:

– Смотри, я всю домашку у тебя списываю, не соображаю ничего! Сколько я еще продержусь? Как думаешь? А потом? Привалила радость, ничего не скажешь!

– Да я за тебя! Да я! – зачастила Ольга. – Не только домашку, я за тебя экзамены буду сдавать, если захочешь! За двоих буду учиться!

Я не выдержала и рассмеялась:

– Скажешь тоже…

Ольга молитвенно сжала руки.

– Ах, если бы только я могла, хоть одним глазком! Слушай! – горячо зашептала она. – А что, если пойти вместе с мертвецами туда, ну, за границу?

– Нельзя, – отрезала я.

– Как ты не понимаешь! – завела старую пластинку Ольга. – Вдруг я бы смогла что-нибудь узнать о Ване? – Она опустила голову и чуть слышно добавила: – Если, конечно, они там помнят о нас.

– Там не забывают… Уж я-то знаю. Они теснятся в моих снах, являются уже не поодиночке, а толпами. И требуют, требуют, требуют!

– Мне так хочется тебе помочь! – умоляла подруга. – Я часто думаю, почему ты? Почему не я?

– Ты же сама говорила – так вышло. Я не просила…

– Знаешь, – ее глаза заблестели, как в лихорадке, – если бы ты попросила, я бы тебя взяла!

– Оль, я не уверена, что смогу, – призналась я. – Ведь я еще толком не знаю, на что способна, даже не знаю, смогу ли тебя защитить. И еще, мне кажется, Ваня очень далеко, понимаешь? Мне туда путь заказан, во всяком случае пока. Я брожу где-то на границе, возможно, я и есть пограничник, ну, или что-то вроде того.

– Хорошо, возьми меня на границу, может, я хоть что-то смогу узнать. Я тебе обещаю, что буду слушаться, беспрекословно подчиняться, не стану мешать, капризничать, только возьми!

Я сдалась.

– Хорошо, возьму…

Мы договорились о времени выхода. Это была ночь на новолуние.

Глава 10

Дом

По ночам я возвращалась к старому дому бабушки и деда. Он возвышался посреди двора неприступной громадой и не пускал внутрь. Гроб с дорожки исчез, путь во двор свободен. Я бродила по двору, среди высохших вишневых деревьев, ветви похожи на колючую проволоку. Ничего живого не осталось: полуразрушенный сарай, разбитые дорожки, поваленный штакетник.

Я садилась на деревянный чурбан для рубки дров и ждала. Сама не знаю чего.

Однажды увидела деда. Пошла за ним, поднялась по ступенькам крыльца, заглянула на веранду. Он рубил мясные туши, крякая с остервенением. Я испугалась: мне показалось, что он рубит человеческие трупы.

Я хотела остановить его, но он не слушал. Сказал, что здесь очень много работы – мусор скопился.

И я поняла, что теперь он окончательно поселился здесь.

– Я хочу войти, – попросила деда.

– Это твой дом, входи…

Дом впустил.

Сумрак и запустение встретили меня.

Надо открыть ставни! И вообще сделать здесь генеральную уборку.

Меня как будто услышали: распахнулись ставни, стало светлее. Я сбросила с кроватей несвежее белье, долго выгребала залежалый мусор. Сначала одна, потом ко мне присоединился дед.

«Вот если бы впустить сюда немного солнца, и чтоб ветка вишни шелестела у окна», – подумала я. Светлая полоска легла на половицы, за окном ожила старая вишня. От печки потянуло теплом, на круглом столе появилась скатерть с бахромой, та самая, на которой я в детстве заплетала косички.

На дедовой кровати подушки горкой, под кружевным покрывалом, зеленые дорожки на полу, фотографии на стенах, крахмальная салфетка на телевизоре…

– Как хорошо! – восхитилась я.

А дед ничего не сказал, как будто так и должно быть. Прав, наверное.

Я засыпала у себя в комнате, а просыпалась в старом доме.

Однажды дед разбудил меня. Я подняла голову. Оказалось, что сижу за столом в большой комнате, уснула, положив голову на руки.

– Так нельзя, – сказал дед.

– Почему?

– Ты очень устаешь. А тебе нужны силы для жизни.

– Но я не могу иначе.

– Можешь. – Дед у меня суровый, и в жизни таким был. – Это твой сон. И дом твой.

– Он и твой тоже.

– Да, потому что ты так захотела.

Я не совсем понимала, о чем он. Мне просто хотелось, чтоб мои сны были, как в детстве, цветными, теплыми и радостными. Конечно, когда тебе приходится провожать умерших, это не слишком радостно, но… гораздо приятнее, заснув, оказаться в мире своего детства, чем в пустыне, усыпанной пеплом.

– Мне бы воды, – попросила я. Ужасно хотелось пить. Дед повел меня на веранду, там стоял старый умывальник, он сам его сделал когда-то. Я нажала на сосок, но вода не полилась. Ее не было ни капли. Я взяла ведро и пошла к колонке. Там должна быть вода, я знала.

Это прямо через дорогу.

Все было, как раньше: улица, заборы, деревья. Колонка дала много холодной воды, а когда я возвращалась с полным ведром, то увидела цветущие ирисы возле нашего забора.

Осколок моего мира постепенно оживал, питаясь моей памятью.

Стали приходить незваные гости. Не знаю, как они находили меня. Я вообще не представляю себе, что чувствует душа после смерти. Может быть, мой маленький мирок совсем рядом с границей? Может, пространство моих снов как-то соприкасается с иными пространствами? И с пространством смерти? Может быть, очутившись в пустыне из пепла, умершие видели крохотный островок, так похожий на жизнь, и их влекло к нему, как к последней надежде?

Они возникали, испуганные, изможденные, стояли у ворот или подкрадывались со стороны огорода и прятались во дворе или в сарае.

Я находила их в самых неожиданных местах: среди кустов смородины, на чердаке, в курятнике, в летней кухне. Вытаскивала из укрытий, сбивала в группы и водила к границе.

Я и сама не поняла, как так получилось, что дом моего детства стал отправной точкой для умерших. Или перевалочным пунктом, даже не знаю, как лучше сказать. Уходили не все. Кто-то оставался, я расселяла их по другим домам, благо их целая улица, а не хватит, так можно и еще создать. Я перестала задумываться над тем, почему умерших надо провожать. Надо – и все. Поначалу я еще слушала их жалобы, невнятные рассказы, просьбы. Выполнить их все у меня просто не хватило бы ни сил, ни времени. «Неприкаянные души» – так я называла их. Почему? Сама не знаю. Скорее всего, многие из них были очень одиноки при жизни, за них просто некому было помолиться.

Но появлялись и другие…

Как-то я обнаружила у стены сарая целый склад гробов, стоявших штабелями. Явно использованные, не новые, почти одинаковые дешевые гробы. Неровно стояли, того и гляди рухнут. Все пустые, кроме одного. В нем лежала женщина, обложенная пузырями со льдом и ватой, пропитанной какой-то химической дрянью, очевидно, чтоб предотвратить разложение. Ухищрения помогали плохо. Тело разлагалось, лицо и руки покрывались синюшными пятнами. Покойница открыла глаза, села и стала жаловаться на неудобство:

– Ну кто же это выдержит! Сама попробуй полежи тут! – Она хотела выбраться из гроба.

Я покосилась на испачканную вату и пятна на подушке:

– Нет, спасибо, предложение, конечно, заманчивое, но я как-нибудь обойдусь. А вам верю на слово.

– И что же мне делать? – спросила умершая.

– Умыться, – посоветовала я, – а это все – сжечь!

– Сжечь! – обрадовалась она. – Конечно, сжечь!

– Погодите-ка, – я склонилась над гробом, разглядывая довольно странный предмет. – Что это? – Я осторожно, двумя пальцами взяла черный камешек, по форме напоминающий яйцо. – Откуда это у вас?

Женщина удивилась не меньше моего:

– Понятия не имею! Кто-то подбросил! О люди, люди!

– То есть вам он не нужен? – уточнила я.

– Мне?! Вот еще! Зачем?

– Ладно, – пробормотала я и сунула находку в карман.

Вода из колонки заметно освежила ее. Потребовалось всего-то два ведра. А потом мы с ней вместе соорудили громадный костер из гробов. Хорошо горело, с треском. Сосновые, наверное…

Покойница повеселела и как-то быстро освоилась. Она так прямо и заявила мне:

– Куда же я пойду? Мне и здесь хорошо!

– Оставайтесь, – разрешила я.

На огороде появилась первая травка. Деревья покрылись зеленой дымкой. Неужели и здесь наступила весна?

Проснувшись, я первым делом поискала камень. Нашла. Нащупала в складках простыни. Ага! Вот ты где! Извлекла, осмотрела.

Как будто курица снесла. Такая черная курица, а может, змея. Змеи ведь тоже яйцекладущие, или несущие? Вот только любое яйцо можно запросто разбить, а это не поддается. Даже поцарапать невозможно. Постой-ка, а ведь я уже видела такой.

Я полезла в ящик стола и нашла камень, непонятно как залетевший в мое окно. Вытащила. Хм, абсолютно одинаковые.

Глава 11

Ловушки

Если бы не ловушки, мою жизнь можно было бы назвать сносной. Провожать умерших я привыкла довольно скоро. Человек вообще ко всему быстро привыкает.

Мой маленький мир был местом почти безопасным. Дорогу к границе я всегда находила по наитию, наверное, если бы я была собакой, то сказали бы, что у меня феноменальный нюх. Точнее, так – я вела умерших, а дорога сама ложилась мне под ноги.

Казалось бы, я веду, значит, надо просто шагать за мной, и все. Только вот некоторые сворачивали. Оказалось, мои неприкаянные интересуют не только меня. На них ведется непрестанная охота. Стоило мне зазеваться или расслабиться, как кто-нибудь исчезал. Я не могла бросить остальных на дороге, не могла сразу же кинуться на поиски. Приходилось возвращаться после того, как группа благополучно переходила границу, и искать заблудившихся. А это не так-то просто.

Те, кто охотился, не нападали открыто. Однажды я вела двух женщин.

Вдруг одна бросилась в сторону с криком: «Я сейчас, подождите!» Я с удивлением посмотрела ей вслед. Что могло ее так привлечь? Но ничего не увидела. Серое марево, ноздреватый валун у дороги, формой напоминающий диковинного зверя – горгулью, сложившую крылья.

– Стой! – заорала я, но было поздно. Женщина исчезла, как не было. Вторая испуганно тыкала пальцем куда-то и лепетала:

– Там, там…

– Да нет там ничего! – я разозлилась. – Что вы за люди такие! Ни жить, ни умереть по-человечески не можете!

Я схватила ее за руку и потащила за собой в сторону от дороги. Ох, и намучилась же я с ней! Едва мы свернули, как вокруг сгустился мрак, все размылось, я потеряла направление: где верх, где низ, я уже ничего не соображала, мы с моей подопечной болтались в густом тумане, среди многочисленных искорок. Навалилась абсолютная тишина, даже уши заложило.

– Эй! – крикнула я и не расслышала собственного голоса.

Я знала, как разогнать туман. Просто знала – это было внутри меня. Достаточно поднять руки и приказать ему рассеяться. Но как раз этого я сделать не могла: тогда потеряла бы и вторую женщину.

Я почти отчаялась, и тогда где-то на краю сознания возникла алая точка – девочка в красном.

– Помоги же мне! – беззвучно попросила я.

Меня услышали. Я отчетливо разглядела рядом с собой ноздреватый валун, по форме напоминающий горгулью. И карлика, со всего маху обрушившего на камень свой топор.

Горгулья заверещала, забила крыльями, но не смогла подняться. Из раны, нанесенной гномом, потекла горячей смолой черная жижа. Горгулья застыла, камень треснул, а там, внутри, как в скорлупе, сидела, свернувшись калачиком, сбежавшая женщина. Правда, от нее прежней мало что осталось – бледная тень. Я извлекла ее из камня, как сверток папиросной бумаги, ломкий и пожелтевший от времени.

Она не могла идти, вообще ничего не могла.

Мы снова стояли на дороге.

– Спасибо, – я искренне поблагодарила гнома. Тот лишь угрюмо кивнул.

Мы подошли к маленькой станции: одинокий домик в чистом поле и ветка узкоколейки, заросшая сорняком.

Почти сразу подкатил поезд – маленький локомотив и несколько вагонов.

Двери открылись, на нас смотрел проводник. Древний старик в ветхой форме железнодорожника. Я подтолкнула свою подопечную вперед. Она взобралась по ступенькам, проводник посторонился, давая ей пройти. Я протянула ему то, что осталось от спасенной гномом второй женщины.

– С багажом нельзя, – бесстрастно отказал проводник.

Дверь захлопнулась, поезд тронулся, быстро набрал обороты и умчался. Гном тоже куда-то подевался. А я осталась. Точнее, мы.

Пришлось возвращаться.

Я перенесла хрупкую тень в свой сон и поселила в доме. С этих пор я решила быть с мертвецами построже.

Даже придумала что-то вроде инструктажа. А что, удобная штука! На многих действует. Люди в жизни привыкают к всевозможным инструкциям. Правда, они не всегда их выполняют и иногда расплачиваются за это не только здоровьем, но и жизнью. Моя техника безопасности могла помочь им преодолеть самый главный рубеж и благополучно пересечь границу, в случае невыполнения… В общем, я предъявляла им жалкие останки той, что попала в ловушку.

Инструкции были просты: слушать только меня и ни в коем случае не сворачивать с дороги. Вот и все.

Глава 12

Мертвецы наступают

Ольга пришла ко мне, как мы и договаривались, с ночевкой. Мы обе заметно нервничали. За ужином я лично есть не могла, зато Ольга лопала так, будто голодала неделю.

– Девочки, у вас все в порядке? – спросила мама.

Пришлось сделать вид, что все просто отлично, волшебно, феноменально прекрасно! Кажется, переборщили. Мама недоверчиво покачала головой.

Пришлось, конечно, показать Ольге камни. Она долго крутила их в руках, морщила лоб, соображала.

– Огнем пробовала? – спрашивала она.

– Да все я пробовала! Ничего с ними не делается!

– А ты уверена, что они из сна? – уточнила Ольга.

– Один-то уж точно!

– Ну, просто из сна невозможно ничего принести, – неопределенно отозвалась подруга, со вздохом возвращая мне камни.

– А у меня вот получилось…

И снова ее понесло:

– А вдруг это свернувшаяся галактика?! Или даже Вселенная! Какой-нибудь антимир!

Я вылупила глаза, а Ольга воодушевилась еще сильнее:

– Яйцо дракона! Нет, бомба замедленного действия! Придет время, она развернется и… ба-бах!

– Какой ба-бах?! – возмутилась я, пряча камни подальше, в ящик стола. – Не выдумывай. Откуда в моем сне бомба? Головой надо думать! Первый в окно влетел, второй я в гробу нашла, значит, он или они оба имеют какое-то отношение к моим мертвецам.

– Ах, они уже твоими стали! – съязвила Ольга. – Что же ты их не расспросила?

– Спрашивала! Они сами не знают!

Мы снова чуть не поссорились. Спорили до хрипоты, устали, сошлись на том, что камни пока могут полежать. Если они из сна, то, может, сами и исчезнут. И вообще, со временем, когда у меня опыта прибавится, все станет понятно.

Ближе к полуночи мы закрылись в комнате, легли на диван и замерли, уставившись в потолок.

– Что мне делать? – спросила подруга.

– Просто возьми меня за руку.

Переход получился легко. Я давно привыкла к мгновенным перемещениям, правда, сегодня я была не одна, но присутствие подруги не повлияло на мои способности.

– Где мы? – спросила она, озираясь.

– Так, кусочек восстановленного мною мира, – ответила я.

Это действительно всего лишь кусок, осколок, остров, собранный из воспоминаний. Он существовал где-то в хаосе распада, клочков и обрывков, у самой границы.

– Здесь никогда не бывает солнца? – спросила подруга, оглядываясь. – Я помню, ты говорила об этом.

– Иногда бывает, – сказала я, – но это не солнце, а золотой свет, я не знаю, где находится источник.

Мы шли, держась за руки. Проходили мимо пустых многоэтажек с темными окнами. В одном дворе, в кустах, обнаружили заброшенную песочницу.

– Откуда все это? – спросила подруга.

– В основном это мои воспоминания, но часто я и сама сталкиваюсь с непонятными вещами. Трудно сказать…

Потом она заметила открытое полуподвальное окно, там светился крохотный огонек и слышались голоса.

– Люди! – встрепенулась Ольга и, бросив мою руку, подбежала к окну.

Вот это она зря сделала. И ведь знала же я: Ольга воспользуется любой возможностью, чтоб только расспросить кого-нибудь из местных обитателей о Ване. Но общение с ними не всегда приятно. Да и не могут они ничего рассказать. В подвале прятались неприкаянные души. Оттуда прямо-таки разило холодом. Они были истощены долгими скитаниями между мирами и теперь, спрятавшись в моем сне, ждали и потихоньку питались моей памятью. Откуда я все это узнала? Да ниоткуда. Инстинктивно почувствовала опасность и не хотела впутывать Ольгу. Надо же было так вляпаться! Сгусток голодного отчаяния потянулся к нам из подвального окна. Раздумывать некогда.

– Тихо! – я схватила ее за руку. – Уходим!

Она послушалась, но нехотя. Мы быстро отступили. Поздно, нас засекли. Сейчас начнется!

– Да кто они такие? – допытывалась Ольга. – Ты их знаешь? Это друзья?

– Ага, как же, – сквозь зубы ответила я.

Голоса слышались все отчетливее.

– Цепью растянулись, – пробормотала я. – Хотят взять нас в кольцо…

И мы понеслись! В жизни я никогда так не бегала, думаю, Ольга тоже. Мы перепрыгивали через кусты, одним махом перескочили песочницу, наткнулись на серую бетонную стену, побежали вдоль нее. Но я понимала: не уйти. Оставался один выход. Дом!

– За мной! – Мы оторвались от стены и побежали зигзагами, благо я отлично ориентировалась. Ольга уже ни о чем не спрашивала, моя тревога передалась ей, и она старалась не отпускать мою руку.

Голоса слышались отовсюду, нас загоняли, как волков. Я уже чувствовала, что дом может быть не спасением, а ловушкой, но все равно бежала.

Мы достигли улицы, пролетели вдоль заборов, я ударила в знакомую калитку, она распахнулась, и мы очутились на бетонной дорожке перед домом. Никто нас не встретил. Это насторожило меня.

– Сюда! – я толкнула Ольгу в палисадник. – Беги на соседний участок, туда не сунутся!

– А ты? – испугалась она.

– Я разберусь!

Я буквально перебросила ее через штакетник, отделяющий мой участок от соседнего, перепрыгнула сама. Ольга пробежала немного и остановилась у колодца. Она смотрела на меня умоляюще. И только в этот момент я вспомнила, о чем хотела спросить ее: меня интересовало, как я выгляжу ЗДЕСЬ. Сама-то Ольга ничем не отличалась от привычной: короткие шорты, топ на бретелях, сланцы… почему сланцы? Еще бы в купальник нарядилась! Я была раздражена, хотя понимала: Ольга здесь ни при чем.

За воротами собрались загонщики. Они возбужденно обсуждали что-то. Радовались, наверное.

Я залегла в неглубокой канаве, вырытой, видимо, для отвода воды в случае сильного дождя или паводка. Совершенно бессмысленное действие.

В палисадник проникли две женщины. Одна из них несмело придвинулась к штакетнику и заметила меня. Я вздохнула. Глупо продолжать играть в прятки, когда тебя видят.

– Маша, Машенька, выйди к нам, пожалуйста, – заскулила женщина. Я вздохнула и встала из канавы. Присмотрелась. Кажется, я узнала ее. Она умерла несколько лет назад, ходили слухи, будто повесилась… Хотя ее семья упорно отрицала. Другая, стоящая поодаль, кривила рот в жалкой улыбке. Ее я тоже узнала. Была когда-то приличной женщиной, правда, сильно пила, пряталась от людей. Умерла, как говорят, «от сердца»…

Я встала, распрямилась, всем своим видом показывая, что не боюсь их. Хотя боялась, конечно, – и за себя, и за Ольгу. В основном за нее. Кто знает, что у мертвых на уме? Вдруг набросятся на нас? Мне, как говорится, по штату положено. А подруга? Без нее было бы проще. Ладно, попробую разобраться. Ведь не отстанут и не уйдут. Некуда им.

– Что вам нужно? – строго спросила я.

– Ничего, только поговорить, поговорить, – просяще затянули обе.

– О чем? – Я уже знала, что поступаю неправильно, но переступила через свое отвращение и, легко отодвинув штакетник, вернулась в палисадник.

– Маша! – закричала Ольга.

– Будь там! – приказала, не оборачиваясь.

Вместо сухой земли под ногами хлюпало весеннее болото. Я провалилась по щиколотку. Дому тоже не нравились непрошеные гости.

– Ой, ой, – засуетились женщины. – Здесь так сыро, тебе лучше выйти на дорожку. Поговори с нами, а?!

Я, с трудом вытаскивая ноги из жидкой грязи, выбралась на бетон.

– Ну, слушаю!

Они тянули ко мне руки, заискивали, спрашивали о чем-то, но так невнятно, стыдливо – не разобрать.

Калитка снова распахнулась, вошла нестарая еще женщина, круглолицая, даже симпатичная, за ней – мужчина, потом еще один…

– Нам бы погреться, – попросила женщина, приближаясь ко мне. – Озябли очень, холодно…

Мужчины топтались рядом, посматривали со страхом и надеждой. Вроде бы стояли на месте, но с каждым мимолетным движением приближались ко мне и тянули, тянули тепло. Еще немного, и я окоченею, потеряю себя и навеки останусь тут.

Шелестели голоса.

– Нас забыли…

– Нас никто не проводил…

– Расскажи, как там?

– Ты видела моих?

– А моих?

Я дернулась, отрывая от себя липкую паутину их жажды.

– Все, хватит!

Они испугались, смутились, отступили. Одна женщина облизывала пересохшие губы.

Откуда ни возьмись появились стулья и табуреты, мертвецы расселись на них, окружив меня полукольцом. За моей спиной – стена дома. Казалось, все пути перекрыты.

– Что же, мы так на улице и будем сидеть? – усмехнулась я. – Давайте хоть чайку попьем, а то мне с вами как-то зябко.

– Чайку? Чайку? – Они зашевелились, переглядываясь. – Нет, не надо.

– Почему же? Я только схожу в дом и вскипячу…

– Не надо в дом, не надо!

– Там плохой чай, – прошептала самоубийца, придвигаясь ко мне. – Заварка дешевая, они всегда покупали самую дешевую заварку. Ты просто так с нами посиди и подругу позови, нам надо побыть с живыми…

Мертвецы, как по команде, повернули головы в сторону Ольги.

– Иди к нам, девочка, – затянула самоубийца, – иди, не бойся…

Я тоже посмотрела на подругу и отрицательно покачала головой. Нельзя было брать ее с собой! Я же знала! Нельзя мертвецов подпускать к ней, она беззащитна. Надо срочно уходить!

Я встала, самоубийца тоже поднялась, меняясь на глазах. Только что она еще была похожа на человека, но сейчас на меня смотрело синее лицо с красными узкими губами. Она вытянулась, длинная, страшная, плащ с капюшоном окутывал ее высоченную фигуру, она склонилась, шевеля губами. Остальные гурьбой бросились к Ольге.

– Маша! – что есть мочи закричала подруга.

– Сгинь, – посоветовала я монстру и начала читать «Отче наш».

Мы вернулись почти сразу. Только что был двор, и наступающие мертвецы, и синяя длинная демоница – все исчезло.

Я лежала на своем диване, еще дочитывала молитву, сухими глазами уставившись в темноту. Рядом тряслась в беззвучном плаче Ольга.

– Ну как? Посмотрела? – спросила я.

Она не ответила.

– И много узнала?

– Я не думала, не думала… – всхлипывала Ольга. – Почему они такие?

– Неприкаянные души, – ответила я, – за них некому молиться.

– И что теперь? Они ведь так и остались там?

– Да…

– И ты все равно к ним вернешься? – испуганно прошептала Ольга.

– Можно подумать, у меня есть выбор.

– Ты очень храбрая! – восхитилась Ольга. – Я бы не смогла! Они такие страшные! А та синяя, она тоже чья-то душа? – Ольга приглушила голос, ей действительно было страшно. Ничего удивительного, превращение и меня напугало.

– Да, тоже, – со вздохом ответила я.

– Поведешь ее на границу?!

– Конечно, если захочет идти. Только, я думаю, не захочет.

Как ей объяснить? Я и сама толком еще не разобралась.

– Понимаешь, Оль, эта женщина жила рядом с нами, говорили, покончила с собой. Точно не знаю, но, судя по всему, правда. Обычно такие, как она, не доходят до границы.

– Почему?

– Понимаешь, за душами ведется охота. Поэтому им и нужен проводник, только он знает дорогу к границе. Но с дороги нельзя сворачивать: те, кто охотится, расставляют приманки и ловушки. Наверное, они рассчитаны на каждую душу, на ее желания и страсти. Не все могут себя перебороть, а я не за всеми могу уследить. У меня совсем мало опыта. Например, у таких, как эта женщина-самоубийца, почти нет шансов.

– Значит, у нее нет надежды? – по-моему, Ольга расстроилась.

– Надежда есть всегда, – заверила ее я.

Она затихла, думала о чем-то своем.

– Оль, – позвала я.

– Что…

– Как я выгляжу там?

Она не сразу ответила, вспоминала, что ли.

– Я как-то сначала не обратила внимания, – призналась она. – А потом… Да, в общем, ничего особенного. Почти такая же, только, – она снова замолчала, подбирая слова, – одежда у тебя вроде камуфляжа: штаны, куртка, ботинки на манер военных, но не совсем, как будто охотничий костюм. Удобный, наверное?

– Наверное, – усмехнулась я, – я не задумывалась. Никогда не видела себя со стороны. Мне казалось, я как-то особенно одета. Ну, там, доспехи, оружие, рыжая коса…

– Почему рыжая? – не поняла Ольга.

– Да так, – я немного смутилась, – как у персонажа в компьютерной игрушке. Я там валькирией как-то бегала.

– А-а, – протянула Ольга. – Нет, не похожа.

Упс. Красивая картинка рассыпалась в прах. Да и какая из меня валькирия? Разве грозная воительница стала бы прятаться от мертвецов в канаве?

Я думала, после нашего не совсем удачного путешествия в мой сон Ольга успокоится. Все-таки для обычного человека это как-то слишком. Я даже была готова к тому, что она перестанет со мной общаться. Мысли у меня бродили всякие: то я представляла себе, как люди постепенно отворачиваются от меня, я остаюсь в полном вакууме, превращаюсь в изгоя, ухожу от мира, поселяюсь где-нибудь в безлюдном месте и всю жизнь посвящаю борьбе с всевозможными монстрами. Такая перспектива меня немного пугала: безрадостная получалась жизнь. Кому охота жить без радости?

Но Ольга, видимо, действительно любила Ваню. Или мой удел так сильно ее заинтересовал, что даже страх не останавливал.

После всего увиденного она развила бурную деятельность. Перво-наперво бросилась на поиски мне подобных. Прочесала Интернет, обложилась книгами, выписывала, вычитывала, сопоставляла и… ничего не нашла.

– Не может быть! – бормотала подруга, раскладывая передо мной свои записи. – Должно же существовать какое-то объяснение!

– Ты слишком логична, – успокаивала ее я, – далеко не все в этом мире поддается человеческой логике.

Я уходила, оставляя ее блуждать среди догадок и домыслов. Меня ждала работа.

Глава 13

Дорога

Я не знала, откуда они появляются и куда уходят. А если б и знала? Что бы это изменило? Где бродит после смерти неприкаянная душа? Среди осколков своей и чужой памяти, в хаосе времен и мест, одинаково чужая для мира живых и мира мертвых. Отчаявшаяся и одинокая – легкая добыча для тех, кто охотится.

Как описать зло? Настоящее, абсолютное, к тому же активное?.. Нет ничего отвратительнее охотников. Они ловят заплутавшие неприкаянные души и приносят им окончательную смерть, пожирая их без остатка.

Я вела мертвецов среди развалин заброшенного завода. Темные корпуса, провалы окон, остовы, ржавые балки, резкий свет и бетонные плиты под ногами.

– Держитесь за мной! – то и дело приказывала я. – Не разбредайтесь!

За нами следили. Я чувствовала напряженное, пристальное, жадное наблюдение. Равнодушная ненависть и голод – точнее не скажешь. Ненависть не может быть равнодушной, но это у нас – людей. Но какова ненависть зла, ненависть, поглотившая саму себя и превратившаяся в смысл и цель?

А у меня была задача – довести до границы тех, кто рискнул. Я не уговаривала. Пошли не все. Самоубийца, например, поселилась в доме. Я нашла ее прячущейся за телевизором. От синего монстра ничего не осталось – обычная женщина, немолодая, в простеньком домашнем халате, лицо осунувшееся, черные провалы глаз. Я присмотрелась: как будто она забыла смыть тушь и та размазалась, потекла.

– Я побуду здесь? – робко попросила женщина. И я разрешила.

Другие пошли со мной.

Я никогда раньше не была на заброшенных заводах, и этот выглядел не как настоящий, а как макет, если вообще возможен макет развалин. Слишком чистые и гладкие плиты, ни битого щебня, ни мусора, только невысокие корпуса, хоть и разрушенные, но как будто вычищенные, все это выглядело так, будто по развалинам прошлись большой щеткой, а потом еще продули ветром, да так, что и пылинки не осталось.

Следили отовсюду. Мы шли, а завод все не кончался.

Я вся превратилась в слух и чутье. Напряжение, казалось, достигло предела. И тут сзади послышался вопль:

– Смотрите! Вон там выход! Там!

Меня обогнал мужчина, галопом устремившийся куда-то вперед и влево. Я ничего не успела сделать. Воздух засвистел. Тяжелое копье, пронзив мужчину, сбило его с ног. Он отлетел в сторону.

За моей спиной ахнули.

– Всем стоять! – приказала я.

Возле пронзенного возникла маленькая японка. Она покачала головой:

– Ничего нельзя сделать…

Древко копья на моих глазах превратилось в черное змеиное тело, оно свернулось тугой спиралью, поглотило свою жертву и взмыло вверх. Я не думала, просто подняла руки и направила на змею, она попыталась увернуться от удара, но попала под удар японки. Взорвалась, грязными ошметками пачкая бетонные плиты.

Девочка наклонилась и подняла черный камешек в виде яйца. Откуда он взялся?

– Иди, времени мало, – посоветовала японка. И снова я ничего не успела спросить.

Она исчезла, зато я увидела заводские ворота. Распахнутые. За ними на остановке нас ждал рабочий автобус.

Покойники, почувствовав, что опасность миновала, бросились к автобусу, отталкивая друг друга, устроили затор в дверях. Кто-то крикнул: «Не хватит мест!», кто-то завопил: «Сейчас уедет без нас!»

Я вмешалась в свалку, оттащила наиболее ретивых от дверей, поставила сзади. Руководила посадкой, пока всех не устроила. Безучастный водитель не сказал мне ни слова. Лишь когда двери захлопнулись, выглянул из окна, улыбнулся:

– Хорошая работа, – кивнул и уехал.

Глава 14

Ответы на вопросы

Мы снова сидели в нашем любимом кафе. Не знаю, почему здесь нравилось Ольге. Лично я ждала, не появится ли еще та женщина, что приходила сюда один-единственный раз. А я еще подумала, что она меня разыгрывала или чего похуже. Жаль, не спросила о ней у девочки-японки. Возможно, они знакомы. Женщина так поспешно исчезла, я не успела поговорить с ней, а ведь она обещала помочь. Одной трудно. Очень!

Нам бы всем собраться, как-то обсудить наши проблемы, поучиться друг у друга.

Мысли путались. Я вроде спала по ночам как убитая, а на самом деле каждую ночь гоняла по границе. Уставала ужасно.

А тут еще Ольга тормошила меня:

– Ты снова была там? Была?

– Была…

– Когда же ты спишь? – возмутилась она. – Ты же совсем до ручки дошла! А родители? Они что, не замечают?

– Нет…

Я чувствовала себя разбитой. Разговаривать не хотелось. Вот уже две недели каждую ночь покойники буквально роились вокруг меня. Откуда их столько берется? Нет, я понимаю, люди умирают. Неужели же так часто? Раньше я никогда не думала о том, сколько людей уходит, например, за один день. Теперь этот вопрос интересовал меня больше всего. И еще: всем ли требуется проводник? Ведь есть и такие, кто сам преодолевает границу. Правда, я с ними не встречалась – по понятным причинам: зачем нам… Но я была уверена, что они существуют. Иначе я просто погибла бы от усталости.

Если бы у меня оставалось хоть немного свободного времени, чтобы подумать. Но и думать некогда.

Все вопросы приходилось решать на ходу. Можно сказать, в рабочем порядке. Я невесело посмеивалась над собой: «Стройся! Равня-а-айс! Смирна!» Да, именно так. Армейский принцип и жесточайшая дисциплина. Только нарядов вне очереди не хватает. Правда, системы наказаний никакой: они сами себя наказывают, если не слышат моих инструкций.

Кое-чего я, впрочем, добилась. Например, умершие больше не досаждали мне. Собирались во дворе дома и ждали. Оказалось, у них тоже существовала своя система оповещения. Те, кто оставался, – можно назвать их старожилами, – предупреждали вновь прибывших. Нехитрая система правил начала работать. У меня появились добровольные помощники. Часто я находила уже организованную кем-то группу. Оставалось только отвести. Иногда умерших встречали: детей – часто, взрослых – кого как.

Их было много. Я уже перестала жалеть и пытаться запомнить их лица и просьбы. Я слабела. Попадись мне на дороге какая-нибудь ничтожная опасность, зло без труда разделалось бы со мной. Но я не одна. Рядом обязательно шагали гном или волкокрыс. Девочка-японка не забывала обо мне. А мне было стыдно. Пятилетний ребенок помогает взрослой дылде!

Вот если бы и мне завести помощников! Хранителей или стражей, как их лучше назвать-то? У них не было имен, во всяком случае я никогда их не слышала, девочка обычно подзывала их тихим свистом. А я бы непременно дала своим имена. Ведь всех как-нибудь зовут. Домашние животные, любимцы, моськи всякие, коты – всех. Только ведь я не знала имени и самой девочки. Я звала ее про себя маленькая японка или просто японка. Это неправильно, пора нам познакомиться…

Но, чтоб познакомиться, надо хоть немного свободного времени. А его-то как раз и нет. Катастрофически!

Глава 15

Просьба

– Мне нужно выполнить одну просьбу, – сказала я Ольге.

– Что?! Просьбу? Тебя о чем-то просили? Кто? – она засыпала меня вопросами. Я прикрыла глаза, встряхнула головой: ее голос болью отзывался у меня в голове.

– Там девушка одна, ждет… – попыталась объяснить я. – Вот уже третий день… сбила ноги. Ее похоронили в туфлях на высоченной шпильке, это были ее любимые. Но в них совершенно невозможно ходить.

Ольга опешила:

– А ты тут при чем?

– Не могу же я ее бросить! – огрызнулась я.

– Так пусть разуется, и дело с концом!

Я покачала головой. Пришлось терпеливо объяснять, как я нашла эту девушку. Можно сказать, случайно, просто потому, что ходила проверять ловушки для неприкаянных душ. Она сидела на камне и смотрела на свои разбитые ноги. Я вернула ее на дорогу, но дальше она должна идти одна.

– Так что же делать? – выслушав меня, спросила Ольга.

– Есть один способ, он должен сработать. Попытаюсь поговорить с ее родственниками.

– Ты знаешь, кто они и где живут? – удивилась Ольга.

– Разумеется…

– Я с тобой! И не вздумай меня останавливать!

Труднее всего объяснять незнакомым людям цель своего визита, особенно если это цель такого рода.

Пока мы разыскивали дом, где жили родители покойной, я все время думала, что скажу им? «Здравствуйте, ваша дочь просила передать, что ей необходима удобная обувь…» Интересно, сразу с лестницы спустят или все-таки выслушают, а только потом вызовут «Скорую помощь» или милицию?

– Не волнуйся, я все беру на себя, – успокаивала Ольга.

На наш звонок дверь почти сразу открылась. На пороге стояла седая женщина с измученным лицом.

Ольга подалась вперед, поздоровалась и заговорила, чуть гнусавя, пыталась придать голосу скорбное выражение, что ли…

– Мы только сегодня узнали, ах, как же это тяжело… я и моя подруга, – она толкнула меня локтем в бок, – мы хорошо знали вашу дочь, особенно она. – Меня снова толкнули.

– Да, нас многое связывало, – запинаясь, произнесла я.

Женщина посторонилась, давая нам пройти.

Усадила на диван, достала альбом с фотографиями: вот Леночка совсем маленькая, а здесь ей четыре годика, это в садике на утреннике… школа, выпускной, это она на первом курсе…

Как же мучительно сидеть в чужой квартире с занавешенными зеркалами и пытаться расположить к себе мать умершей.

Она много говорила, слова буквально лились потоком.

– Сегодня третий день, я понимаю, надо как-то смириться, но, знаете, так неспокойно на душе, так болит все! – говорила она. – Мне бы хотелось увидеть ее во сне, спросить, как там? Но она почему-то не приходит.

Я не выдержала:

– Ко мне приходила.

– К вам? – встрепенулась женщина. – И что же, что же? – Она схватила меня за руку, уставилась сухими глазами. Ждала.

– Знаете, возможно, вам покажется странным, но она просила удобную обувь.

Женщина замерла на секунду, а потом вдруг закивала часто-часто:

– Да-да-да! Понимаю! Туфли! Видите ли, мы похоронили ее в любимых туфлях… а ведь там… ей наверняка неудобно.

Я осторожно промолчала.

– Я думала об этом, представляете?

Я кивнула.

– И больше она ничего не сказала?

– Нет.

Женщина вскочила, нервно прошлась из угла в угол:

– Как же быть? Отнести пару тапочек на могилу?..

Ольга и тут нашлась:

– Может, я сейчас глупость скажу, но, знаете, мне бабушка рассказывала: у них в деревне был такой обычай – когда приходили умершие и просили о чем-нибудь, то родственники передавали просимое с другим умершим.

– Как это? – не поняла женщина.

– В вашем доме сегодня кто-то умер, – подсказала я.

– Ах да, старушка из соседнего подъезда.

– Надо положить ей в гроб обувь для вашей дочери. Та получит.

– Вы уверены? – растерянно переспросила женщина.

– Абсолютно. Только поторопитесь, – мне надоело ходить вокруг да около. – И еще, ваша дочь непременно даст о себе знать, это я вам обещаю.

– Я все сделаю, да-да-да, у Леночки были чудесные мокасины, легкие, крепкие… пожалуй, они годятся… Не совсем подходят к платью, ну так что же, не в красоте дело, а в удобстве… – лепетала она, суетливо роясь в шкафах. Найдя, повернулась ко мне, прижимая обувную коробку к груди, спросила испуганно: – Может быть, вы сходите со мной?

Я покосилась на Ольгу, у той глаза на лоб полезли. Видимо, представила, как мы сейчас втроем будем уговаривать родственников усопшей старушки. Но как я могла отказать?

– Ладно, – пробормотала я. Женщина бросилась к дверям. Мы потопали за ней.

– По-моему, перебор, – шепнула Ольга.

– Я разберусь! – стиснув зубы, ответила я. Затем забрала у женщины коробку.

В квартиру старушки мы вошли беспрепятственно. Дверь распахнута настежь, суетятся какие-то люди, гроб с телом на столе, все как полагается.

Женщина заговорила о чем-то с родственницей усопшей, а я, не раздумывая, подошла к гробу. Склонилась и, глядя в сухонькое, обтянутое кожей мертвое лицо, попросила:

– Передайте, пожалуйста.

Сунула под гробовое покрывало мокасины, никто и не заметил.

– Сочтемся, – кивнула я покойнице.

Для приличия мы еще постояли у гроба, а потом потихоньку удалились.

Женщина проводила нас и, прощаясь, еще раз спросила:

– Так вы думаете, она даст знать?

– Да… – я вздохнула, – молитесь за нее, – посоветовала.

Женщина смутилась:

– Да я как-то не приучена, и в церкви чувствую себя неловко…

– Чего же теперь стесняться? – удивилась я. – Кажется, вам терять нечего…

Она встрепенулась:

– Да-да-да, как вы правы, вы абсолютно правы! Боже мой, да!

Честно говоря, ушла я от нее с огромным облегчением.

Ольга, та вообще была шокирована до крайности. Все думала, думала и молчала всю дорогу. Я была ей благодарна. У самой голова кругом.

Глава 16

Звонок с того света

Девушка ждала меня там же, где я ее и оставила. Только выглядела она значительно лучше, бодрее, я бы сказала, если можно так говорить о покойниках. Легко пританцовывала в мягких мокасинах и улыбалась.

– Я готова!

– Вижу, но сначала попрощайся с матерью.

Я взяла ее за руку и повела за собой, пересекая чужие сны.

Там была она. Всюду: младенец у груди, ребенок, делающий первый шаг, школьница, она, она, она, всякая, такая, какой запомнила ее мать. Младенцы, дети, девушки теснились у гроба, а в нем лежала она с лицом удивленным и немного обиженным. У гроба сидела заплаканная мать и смотрела, шевеля губами.

– Мама, – тихо позвала девушка.

Женщина подняла голову, медленно узнавая.

– Мама, я пришла… Вот, – девушка приподняла юбку, демонстрируя мокасины, – мне передали, спасибо.

– Девочка моя, – мать протянула к ней руки, – девочка моя, если бы я знала, если бы я только знала!

– Не плачь, мам, – испугалась девушка. – Смерть это не конец, это… я не знаю, что будет дальше, но я есть, пусть не такая, как раньше, но…

– Да-да-да, – быстрой скороговоркой соглашалась мать, – я понимаю, теперь понимаю.

– Пора, – напомнила я.

– Скажите, – остановила меня женщина, – а что будет с моей дочерью там?

– Не знаю, – честно призналась я, – я только проводник.

Продираться сквозь чужие сны – занятие неблагодарное. Но меня снова выручила японка, прислав дикобраза. Мы устроились на его панцирном сиденье и мигом домчали до границы.

Мою подопечную встречали. Та самая старушка, что передала ей мокасины.

– А я вас тут поджидаю, – сказала бабушка, улыбаясь. – Подумала, что Леночке одной страшновато будет.

– Мне уже не страшно, но все равно спасибо, – поблагодарила та.

Насчет них у меня не возникло сомнений. Дойдут.

– У меня просьба есть, – смутилась старушка, – ты ведь пообещала… но если нет, то я не в претензии.

– Говорите, чего уж, – я действительно сказала над ее гробом «сочтемся», а отказывать в последней просьбе как-то нехорошо.

– Видишь ли, – торопясь, заговорила старушка, – у меня там долг остался один, неоплаченный. Ты не могла бы позвонить, всего лишь позвонить по телефону и передать, что Валентина Ивановна очень сожалеет и просит прощения. Это я Валентина Ивановна…

– Ладно.

Она продиктовала мне номер.

Они ушли вдвоем по дороге туда, где я никогда не была.

А теперь я должна сделать «звонок с того света», н-да…

С утра первым делом, чтоб не забылось, не выветрилось из памяти, набираю номер телефона неведомого мне человека, слушаю долгие гудки, а потом старческий голос отвечает:

– Да, я слушаю.

– Яков Петрович? – уточняю.

– Он самый.

– Прошу прощения за ранний звонок, я по поручению Валентины Ивановны, надеюсь, помните такую?

В трубке повисло молчание, а потом раздался долгий звук, будто всхлип:

– Валя! Валюша! Господи! Так вы от нее? Боже мой! Я уж и не думал… Но как это может быть? А она сама? Как она?

– Яков Петрович, – перебила я, – Валентина Ивановна просила передать, что очень жалеет о случившемся и просит у вас прощения.

– Прощения? – удивился старик. – Да что вы такое говорите! Я никогда! Я всю жизнь любил ее! Какое прощение! Это я, я должен просить прощения! Но где же она сама? Вы кто? Дочь, внучка?

– Типа того, – соврала я без зазрения совести. – Валентина Ивановна сейчас подойти не может, но, я думаю, вы скоро увидитесь. Надеюсь, – добавила тише.

– Как? Когда? – зачастил Яков Петрович.

– Вам сообщат. Всего доброго. – Я нажала «отбой».

Весь день я думала о превратностях судьбы. О любви длиною в жизнь, о прощении, да много о чем.

Глава 17

Избранная

Вообще, что такое избранность? Наказание или благо? Как посмотреть. Наверное, каждый человек чувствует себя особенным, предназначенным для чего-то важного. Я знаю. Многие ждут случая, намека, приглашения, знака. Потом проходит время, дети вырастают, погружаются во взрослый мир с его проблемами, суетой, страстями и забывают. Часто забывают себя. И уже ничего не ждут.

Со мной все наоборот. Не было никакого приобщения, инициации, объяснений. Никто меня не готовил. Если бы все это было, разве я стала бы сопротивляться? Нет. Может, мне даже польстила бы моя избранность, если ее можно так назвать

Выходит, мне повезло?

Мир раскрылся, показав мне, что реальность далека от наших представлений о ней. Да и что такое реальность? Тот забор, который мы ставим вокруг себя, боясь выглянуть наружу…

Я выглянула, сама не зная, что выглядываю. Просто мой забор оказался не таким высоким или не слишком прочным. Это взрослые уверены в том, что ничего сверхъестественного не существует, а раз уверены, то и не видят. У детей совершенно другие представления. А если задуматься и честно ответить себе: откуда берутся сказки? Как рождаются легенды? Выдумка? Но зачем человеку приукрашивать действительность? Зачем населять мир воображаемыми существами? И, самое главное, почему у разных народов эти представления и выдумки так похожи?

Я перелопатила кучу литературы, обшарила Интернет, кажется, уже сейчас могу написать диссертацию о сверхъестественном в нашей жизни. Только кому нужен сей академический труд?

Мы с Ольгой долго искали хоть какие-то сведения о таких, как я. Поначалу я почему-то думала, что найду какой-нибудь форум или сайт… Наивная.

Отчаявшись, я даже сама хотела создать группу «В-Контакте» или открыть тему. Хорошо, что не сделала этого. Представляю, сколько народу набежало бы, и все с идиотскими воплями о том, какие они все ведьмы, колдуны или там роботы шестой космической иерархии. Знаю я. Серьезные люди в сети не тусуются, у них своих дел по горло. И с себе подобными связываются через собственные каналы.

Ладно, от идеи устроить себе развлекаловку в сети я благоразумно отказалась. Оставалась маленькая надежда: если такие, как я, существуют, то они меня сами найдут. Ведь нашли же меня и та женщина, и девочка-японка…

А пока надо учиться самостоятельно. И в первую очередь изучить себя, свои способности и возможности, потому что я должна уметь управлять всем этим. Иначе мой дар – как шаровая молния: он есть существует, но что он такое, я не знаю.

Я разберусь, у меня нет другого выхода.

Глава 1

Кляксы

Я очень люблю самолеты. Может быть, потому, что мой отец – инженер-авиаконструктор. Сколько я себя помню, он все время говорит о самолетах, ну и мне, видимо, передалось по наследству. А еще мы каждый год в августе посещаем Московский авиасалон. И в этом году отцу, естественно, дали пригласительные. Я обрадовалась, потому что у отца есть знакомые летчики и меня обещали покатать на вертолете.

Конечно, здорово очутиться не со всеми в толпе, а на закрытом аэродроме, познакомиться с друзьями отца, залезть в кабину, все рассмотреть, потрогать. Короче говоря, мне было весело и интересно.

А потом вообще начался праздник. Появился восхитительный вертолетчик, бесшабашный, смешной, потрясающий! Он беспрестанно смешил нас, рассказывал разные байки и пообещал, что научит меня летать.

Потом он посадил нас в вертолет. Я испытала абсолютный восторг! Мы поднялись над аэродромом, и я смогла увидеть внизу крохотные фигурки людей, технику, трибуны, дома… Вертолет сделал большой круг так, чтоб я все могла рассмотреть детально. Летчик немного пошалил, пролетев совсем низко над людьми… и в этот момент у меня как будто стукнуло что-то внутри. Сработал какой-то датчик, как сказали бы. Я пристально смотрела вниз и старалась сосредоточиться. Что меня напрягло? Видимо, я слишком резко замолчала, потому что вертолетчик и отец сначала балагурили, а потом стали донимать меня расспросами: «Что случилось?»

А я увидела. Их было трое. Внешне очень похожие на людей, они затесались в толпу и двигались вместе с ней, подражали людям, повторяли движения тех, кто рядом. Но они не были людьми. Три темных, даже черных сгустка, кляксы в виде человеческих тел. И вот эти кляксы почему-то оказались на авиасалоне.

– Мы не могли бы еще раз пролететь над этим местом? – попросила я.

– Без проблем, – весело отозвался вертолетчик. И, развернув машину, направил ее прямо к скоплению людей. Я присмотрелась. Видимо, там проходила какая-то презентация. Зрители, забыв о ней, задирали головы и показывали пальцами на нашу стрекозу. Кляксы тоже тыкали вверх черными щупальцами.

«Что такое? И зачем здесь?» – с тревогой думала я, пытаясь как-нибудь определить то, что увидела.

Между тем кляксы перестали совершать подражательные движения и замерли, собравшись в кучку. Я могла бы поклясться: они меня почувствовали. Возможно, даже увидели, как и я их, если они, конечно, вообще могут видеть.

Они мне не нравились. От них исходила волна мерзостного… даже не запаха, нет, а как бы разочарования и одновременно агрессии.

– Смотрите на тех троих, видите? – я показала вертолетчику и отцу на кляксы.

– Вижу, и что? – отозвался отец.

– Забавные… – усмехнулся вертолетчик. – Зрители, – добавил снисходительно.

Я поняла: ни отец, ни вертолетчик ничего особенного не замечают. Для верности помотала головой, еще раз посмотрела вниз. Почудилось? Да нет! Вон же! Стоят как ни в чем не бывало и пялятся прямо на меня!

Мне стало страшно. Нестерпимо, до жути. Даже затошнило.

Я решила, что меня просто укачало. Перед глазами поплыли зеленые круги, подступила муть. Я схватилась за что-то, закрыла глаза. Не хватало еще хлопнуться в обморок! Вот стыдобища! Я попыталась себя уговорить, успокоить, но страх не проходил. Холодная волна ужаса сжала внутренности. Я стиснула зубы и опустила голову, чтоб папа не заметил моего состояния. Но он заметил:

– Маш, ты чего?

Я замотала головой и тихо спросила:

– А здесь можно приземлиться?

Вертолетчик расслышал мою просьбу.

– Нет, здесь нельзя, только во-о-н там, – вертолетчик показал чуть в сторону.

– Хорошо…

Несколько мучительных минут – и мы наконец опустились на землю. Зажимая ладонью рот, я выскочила из вертолета. Отец – за мной.

– Маш, да погоди ты, – крикнул он, – тебя укачало, что ли?

– Ага, – пришлось согласиться. – Пап, подожди, пожалуйста, я сейчас…

– Ну давай, – он немного удивленно пожал плечами. А я что есть мочи понеслась к ближайшему туалету.

Отдышалась, побрызгала в лицо водой. Вроде полегчало.

«Показалось», – решила я.

Но что-то меня беспокоило. Вот бывает такое тянущее чувство, даже скорее предчувствие беды. И еще меня неудержимо тянуло проверить: я должна была убедиться, что ничего страшного и необычного на самом деле не видела. Поэтому я вышла из туалета и направилась к толпе.

Над головой ревели летящие самолеты, я то и дело инстинктивно пригибала голову.

Я снова увидела тех троих. Они стояли, практически слившись в один черный ком. По нему то и дело пробегали волны, внутри все время что-то перемещалось, бурлило, как в котле с кипящей смолой. Клякса не двигалась.

Я в некоторой растерянности стояла рядом и не знала, что делать.

Я почувствовала, будто что-то коснулось моего сознания. Фу, мерзость какая! Как будто липкие щупальца в мозгу ковыряются.

Я не могла оторвать взгляда от кляксы, и, когда услышала крики, не сразу поняла: что-то случилось.

Люди рядом заволновались. Кто-то побежал, меня толкнули, я оступилась и чуть не упала. Клякса мгновенно распалась на ошметки и лоскуты, они потускнели, стали серыми, дымчатыми, прозрачными и исчезли совсем, словно и не было. Сразу стало легче дышать, напряжение пропало, лишь легкое покалывание в кончиках пальцев. Я вздохнула и только потом всполошилась. Да что же это такое? У меня что, крыша поехала? Вокруг меня настоящая паника. Выли сирены, бежали люди, все что-то кричали, показывали куда-то пальцами. Я в растерянности оглянулась, и в этот момент кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнула, чуть сама не заорав. Это был папа. Он казался очень встревоженным:

– Маша, немедленно домой.

– А что случилось, что случилось, пап?! – Я еле поспевала за ним.

– Она еще спрашивает! Не видела, что ли?

Я ничего не понимала. Отец сердился. Какая-то женщина крикнула: «Самолет! Самолет разбился!»

– Да где же, где?!

– Туда, туда смотрите!

– Туда упал!

Я торопливо шагала за сердитым отцом и с ужасом думала: «Авария? Вот здесь? Сейчас? Прямо во время шоу?» Но как, когда? Где я-то была? О кляксах я мгновенно забыла. Расспрашивать отца о случившемся не решилась.

Отец посадил меня в автомобиль к каким-то своим знакомым, велел немедленно позвонить маме, сообщить, что с нами все в порядке, а он задержится. Вот и все.

Дома я снова вспомнила о кляксах. Мне почему-то показалось, что их появление как-то связано с катастрофой. Но потом вернулся отец и долго рассказывал маме об обстоятельствах аварии, о чьей-то вине, о нарушениях техники безопасности и всякое такое. Выслушав его, я подумала, что слишком много читаю ужастиков, вот и мерещится.

Уснула как убитая.

Видела во сне человека без лица. Точнее, вместо лица была черная жирная клякса. Обгорелый и страшный, он гонялся за мной по громадному полю, среди обломков самолетов. Целая стая черных клякс носилась вокруг. Человек без лица чего-то требовал… Не помню. В последний момент, когда кляксы загнали меня и отрезали путь, он бросился на меня. Я завопила от ужаса и выставила руки вперед, защищаясь.

Это был кошмар, я проснулась от собственного крика. И родителей разбудила. Мама принесла мне воды, успокаивала, гладила по голове, вздыхала…

Я давно не боюсь мертвецов. Каждую ночь провожаю к границе умерших, нуждающихся в моей помощи и защите. Какой уж тут страх. Я привыкла. Обычная работа, хлопотная очень, это да. Мертвые, они тоже разные встречаются. Никто не знает о моих ночных приключениях, кроме подруги Ольги.

Мои сны наполнены мертвецами. Я даже создала для них маленький мир, осколок памяти, дом моего детства.

А этот человек без лица напугал меня. Там, во сне, произошло что-то очень важное. Но что, я никак не могла сообразить.

И еще, меня беспокоили черные кляксы, которые я увидела на авиасалоне. Что, если они как-то связаны с аварией и моим кошмаром?

Глава 2

Из детства

В детстве мне снились странные, очень яркие сны, но я думала, что все люди видят такие же. Однажды спросила у своей подруги, что снится ей. Она подумала и ответила: «Знаешь, я не запоминаю…» Я не удивилась. Подумаешь: одни помнят, другие – нет. В своих снах я летала, встречалась с прекрасными существами, добрыми, волшебными, и они становились моими лучшими друзьями; видела какой-то другой мир, красочный, нездешний. Я любила свои сны. Но особенного значения никогда им не придавала. Вот только сейчас, вспоминая, пытаюсь вернуть. Чувствую себя начинающим художником. Вот он несмело смешивает краски, делает первые мазки на холсте… На самом деле я не рисую, создаю свой мир, маленький мир на границе реальности, между ЗДЕСЬ и ТАМ. Мне очень хочется, чтобы там было все как в детстве: яркое, солнечное, доброе. Если я не буду стараться, мой мир исчезнет под слоем пепла, а потом расползется, как гнилая ткань, растворится в хаосе забытых событий, поступков и слов. Этого нельзя допустить. Мой мир нужен не только мне, но и тем, кто уходит.

Хотя нельзя сказать, что все мои сны были такими уж радужными. Иногда они пугали или казались странными, необъяснимыми. Как тот, где я впервые увидела черноволосую…

…она летела над землей, невысоко так, чтобы я могла хорошенько разглядеть ее черные волосы и волны василькового платья, красиво вьющегося на встречном ветру. Она была как нарисованная акварелью картина, и все-таки живая, смеющаяся, удивительная. «Фея», – подумалось.

Она смеялась и звала меня.

«Вот бы и мне так летать», – подумала я и побежала следом за васильковой женщиной. Это было нетрудно: она летела медленно, оборачивалась, улыбалась ободряюще и взмахивала полной рукой: «За мной, за мной…»

«Волшебница! Она научит меня». – Я бежала и бежала, пока вдруг не потеряла ее из вида.

Полуразрушенный дом с пустыми проемами на месте окон и дверей; нет крыши, она провалилась внутрь. Но я все-таки вошла.

Сразу почувствовала ее за своей спиной. Хотела обернуться, но она взяла меня за плечи и не позволила.

Кто-то там еще был. Мы не одни стояли среди почерневших обломков стропил, слежавшейся древесной трухи, кирпичных осколков, лежалого мусора. Неизвестный приблизился.

– Стой, – прикрикнула черноволосая, – я должна тебя убить!

Я не поверила. Это было похоже на игру, она улыбалась за моей спиной, я чувствовала ее улыбку.

– За что? – чуть нервничая, спросила я.

– Так надо. – Она продолжала крепко держать мои плечи, а может, уже и не держала, только я все равно не могла пошевелиться.

– Куда бы тебя ударить? Сюда? Или сюда? – Она размышляла вслух и наконец решила: – В левую лопатку…

Сначала я кожей на затылке уловила движение воздуха, и внезапно, словно отстранившись, увидела: красивая женщина в ярко-голубом платье занесла нож для удара и, примериваясь, медленно поднесла его к спине девочки, коснувшись лезвием левой лопатки.

Тотчас сама я ощутила прикосновение холодного острия, кольнувшего кожу.

А потом произошло необъяснимое. Я разозлилась. Это был мой сон и моя васильковая женщина. Так почему же она все испортила? Мне хотелось волшебства, сказки, чудесного полета, и она, красавица, должна была всему этому меня научить. Вместо этого затащила в развалины да еще и ножом размахивает!

– Ну уж нет! – Я резко повернулась и ударила ее первой, за тысячные доли секунды до того, как ее нож вошел бы мне под левую лопатку.

Фу, какой она стала некрасивой! Обычная тетка, каких полно на улице, и платье у нее из линялой ткани, под мышками расползается, и кожа серая, и вовсе она не светится. Лицо сразу погасло, нож она уронила, отступая, ударилась боком об угол.

– Уходи, – приказала я, – ты плохая. Больше не буду с тобой играть. Если увижу, сразу убью!

Она убежала, а я проснулась расстроенная. Она испортила мне настроение.

Сон не забылся.

Глава 3

Человек без лица

Наступил сентябрь, а значит, и школа.

По ночам я по-прежнему сопровождала умерших к границе.

А днем… днем я напряженно всматривалась в лица прохожих.

Пока больше никто не беспокоил меня. Если первое время я приглядывалась на улице и искала среди людей тех темных существ, что появились на авиашоу, то со временем подозрительность утихла. Жизнь вроде бы начала входить в привычное русло. Я даже посмеивалась над собой. Вот ведь воображение до чего доводит! В школе, конечно, все узнали, что я была на авиасалоне во время аварии, и приставали с расспросами. Я не знала, что рассказать. Я же ведь так толком ничего и не поняла тогда. Чтоб не разочаровывать одноклассников, бубнила что-то о панике, придумала для эффекта вой, взрыв и столб дыма. Хотя ничего такого не помнила. Может, было, может – нет. От меня скоро отстали.

С Ольгой поделилась, конечно. Постаралась описать подробно и тех, кто мне померещился, и свое состояние, и даже сон. А она мне возьми да и скажи:

– Это к тебе летчик приходил!

– Какой?! – испугалась я.

– Погибший, – со знанием дела объяснила подруга.

– Скажешь тоже! – расстроилась я. – С чего это?

– Ну как же! – воодушевилась подруга. – Ведь ты единственная предчувствовала катастрофу, но не предотвратила ее.

– Я?! Знаешь, Олька, по-моему, это не у меня, а у тебя не все в порядке с головой! – Честно сказать, она меня смутила. А мне и без этого тошно. – Дура ты, Олька! Я тебе как человеку – укачало, понимаешь?! Померещилось что-то, я же не виновата, что в это же самое время авария произошла?! Тебя послушать, так можно подумать, что и мамонты из-за меня вымерли!

Олька смутилась:

– Маш, ну чего ты! Не обижайся! Я просто предположила. Ты же у нас феномен!

– Нашла феномен! – Мне все еще было не по себе. – Сны, между прочим, это наше подсознание, ну, в смысле, оно нам показывает картинки прошлого, наши страхи, представления или мечты. Наверное, я сильно испугалась, вот и приснился человек в летной форме.

– Маш, ну чего ты, в самом деле, – насупилась Ольга. – Каждую ночь мертвецов провожаешь, а этого, с черным лицом, испугалась. Может, его тоже надо было проводить?

Я задумалась.

– Нет, Оль, тут что-то не так, – не согласилась я. – Вот чувствую, не так… Странно все…

– У тебя все странно, – усмехнувшись, напомнила она. – Так ты спросила бы у него.

– Я пыталась, уж поверь.

– И?

– Он меня не слушал, он, понимаешь, не такой, как остальные. Бешеный.

– Сумасшедший? – уточнила Ольга. – Разве мертвецы бывают сумасшедшими?

– Не знаю, – вздохнула я, – но придется с этим разобраться. Если, конечно, это не просто дурной сон.

Ольга хохотнула:

– Интересно, какие же сны у тебя не дурные?

– Оль! Твоя ирония сейчас точно ни к чему!

– Ладно-ладно, не обижайся, – спохватилась подруга. – Уж и пошутить нельзя…

Она-то пошутила, а я все-таки задумалась. Не шел у меня из головы человек без лица. Как ни старалась, не смогла его забыть. А что, если Ольга права? Вдруг это тот самый погибший летчик? И если я на самом деле могла предотвратить аварию, но не сумела, и, допустим, летчик об этом узнал… правда, непонятно, откуда. Хотя в моей жизни много странного, пора бы уже привыкнуть и не задавать себе вопросов. Ну ладно. Итак, можно предположить, что ко мне явился погибший летчик, страшно обиженный. Поэтому и вел себя агрессивно. И что? Я должна была извиниться? Да, мне очень жаль, что так вышло, но что я должна была делать? И как теперь ему помочь? Оставалось одно – разыскать бешеного мертвеца и решить эту проблему. Если, конечно, его еще не сожрали охотники…

В ту же ночь я отправилась на поиски.

Дорога пересекала заброшенное летное поле с разбитыми самолетами.

Он понуро сидел среди обломков, но почему-то теперь у него было вполне человеческое лицо.

Я обрадовалась. Летчику повезло. Правда, непонятно, как он не попался? Зло караулило его, но не нападало. Почему?

Я подошла поближе и окликнула его. Он поднял голову, взглянул почти равнодушно:

– Ты кто? – спросил.

– Проводник, – ответила я.

Он как будто что-то вспомнил, встрепенулся, поднялся на ноги:

– Пришла! А я уже и не надеялся! Я тебя ждал! Почему тебя так долго не было?

Он говорил, а я буквально кожей чувствовала присутствие охотников. Ощущение странное, такого раньше не было. Меня прощупывали, пытались проникнуть в мои мысли. Даже в затылке заломило. Кто прятался в расставленных ловушках?

Я посмотрела вокруг, потом себе под ноги и увидела черные камни. Их было много. Зато клякс я не заметила. Интересно, куда они подевались?

– Пойдем, здесь опасно, – сказала я.

Летчик послушно пошел рядом.

Ощущение слежки не исчезло. Но я не оборачивалась. Тот, кто следил, держался на расстоянии. Не рисковал? Боялся?

Дорога уперлась в большой ангар. Двери были распахнуты. Я кивнула летчику:

– Иди!

Там внутри стоял новенький самолет. Летчик улыбнулся, шагнул неуверенно, потом побежал.

Я отступила в сторону, самолет выехал из ангара прямо на взлетную полосу. Я последний раз увидела его, он махнул мне рукой, все так же улыбаясь. Я тоже помахала. «Давай, вперед!» – шепнула. Самолет разогнался и взлетел серебряной птицей. А я осталась стоять на взлетной полосе, уходящей прямо в синее-синее небо.

Глава 4

Пугающие сны

Я проснулась в прекрасном настроении. Никакой усталости. И я сделала то, что должна была. Все просто отлично!

В школе первым делом поделилась с Ольгой:

– Я сегодня летчика проводила!

– Да ты что! – обрадовалась Ольга. – Того самого?

– Ага…

– И чего? Снова бесился?

– Ты знаешь, нет, вполне нормальный был, сидел себе и ждал меня.

– Действительно, странно, – Ольга задумалась. – Слушай, может, ты не все запомнила из первого сна?

– Да вроде все помню, – я постаралась восстановить в памяти картинку. – Там были эти черные кляксы, и у летчика вместо лица клякса. А в этот раз ничего такого.

– Знаешь, в любом случае здорово, что ты его проводила, он же, наверное, хороший человек был. А кляксы эти… они просто тебя боятся, вот и разбегаются.

– Ты думаешь?

– Уверена!

Все-таки Ольга молодец! Она во мне уверена, и мне как-то хочется в себя верить. Возможно, я действительно могу как-то влиять на эти кляксы?

Правда, через неделю моя уверенность несколько пошатнулась.

Я пришла, как обычно, в школу и почти сразу же почувствовала – за мной следят! Вот точно так же, как во сне. У меня что, паранойя начинается?

Вышла из раздевалки и чуть не растянулась, поскользнувшись на мокром полу. Уборщица только что вымыла да, видно, не протерла.

Ольга опаздывала.

Когда я поднималась по лестнице, какой-то старшеклассник с остекленевшими глазами понесся прямо на меня, прыгая через две ступеньки, сильно толкнул локтем. Я не удержалась, и, наверное, сломала бы себе шею, но кто-то поддержал меня сзади.

– Гляди куда прешь, отморозок! – крикнула Ольга вслед верзиле, чуть не угробившему меня. Но он даже не оглянулся.

– Нет, ну ты посмотри на этого придурка! – возмутилась Ольга.

– Спасибо, – выдохнула я, – ты очень вовремя.

– Да я тебя еле догнала, – сообщила подруга, – орала от самой раздевалки, а ты – ноль внимания.

– Знаешь, мне как-то не по себе, – я поежилась.

– Что, мертвецы загоняли? – посочувствовала подруга.

– Нет, с этим все как обычно, – отмахнулась я. – Только сегодня такое чувство, как будто кто-то все время следит за мной. Причем это еще во сне началось. Так неприятно, – я снова поежилась.

– Это ты брось, – авторитетно заявила Ольга. – Это от усталости.

– Может быть… – согласилась я.

Мы вошли в кабинет истории. На уроке я немного расслабилась и успокоилась.

Зато, когда после занятий зашла в туалет, из кабинки выпрыгнули черные кляксы и запрыгали вокруг с противным чавканьем.

– Ольга! – взвизгнула я.

Подруга тут же ворвалась в туалет и уставилась на меня.

– Смотри! – Я тыкала пальцем в чистый кафельный пол, еще влажный после уборки.

– Что?! – испугалась подруга.

Я моргнула пару раз, кляксы исчезли.

– Показалось…

– Тьфу! Напугала! – воскликнула Ольга. – Пойдем-ка я тебя домой провожу. Ты бы хоть днем поспала, а?

– Пойдем, – безропотно согласилась я.

Как только мы вышли из школы, ощущение слежки пропало, точнее, осталось, но очень слабое.

Тот, кто следил за мной, как будто отстал.

Зато с моими снами стало происходить что-то непонятное.

Сначала я уловила присутствие в них кого-то или чего-то. Меня словно прощупывали, прикасаясь тихонько, пробуя. Это присутствие не то чтобы раздражало или беспокоило, нет, просто у меня обострилась чувствительность, и я все время была настороже. Я тоже начала прощупывать того, кто изучал меня. Это было похоже на игру в прятки в темноте. Выиграет тот, кто застанет противника врасплох. Мы кружили рядом, не подпуская друг друга близко. Утром я никак не могла вспомнить свои сны, оставалось только ощущение. А мне очень хотелось вспомнить.

Между прочим, существует несколько способов управлять своим сном. Я их знаю еще с детства. Например, ложась спать, надо правильно настроиться. Дать задание своему подсознанию. И тогда мой внутренний сторож, как я его называю, будет начеку. То есть, заснув, буду помнить о том, что сплю. А раз так, то буду контролировать и себя, и непрошеных гостей. Методика простая, надо только немного потренироваться. И если в ваш сон забрались непрошеные гости, вы можете справиться с ними. Главное – не бояться. Потому что вы находитесь на своей территории. Этому меня одна маленькая девочка научила… С которой мы тоже во сне познакомились.

Сейчас это даже интересно, вроде игры. Противник думает, что он неузнанным расхаживает, как у себя дома, а я в этот момент могу, например, сама напасть на него или применить хитрость. В первом случае противник может просто удрать, оставив меня ни с чем. А во втором, если я расслаблюсь и продемонстрирую ему свой страх, например, или уязвимость… вот тогда он не выдержит и нападет первым. Наверное, на моем месте любой человек поостерегся бы вести себя так безоглядно. Как говорится, не зная броду, не суйся в воду. Но эта пословица не для меня. Я из тех, кто, увидев на столбе табличку «Не влезай, убьет!», прежде всего внимательно осмотрит столб и проверит, подведены к нему провода или нет. Может, это просто бревно в чистом поле, а к нему ради прикола черепушку прикрепили, чтоб все боялись. А сами в ближайших кустах сидят и смеются. Так вот, меня бы не столб заинтересовал, а кусты и тот, кто там прячется. Именно поэтому я и решила схитрить. Притворилась эдакой овечкой: берите, мол, кушайте! Беспечная девочка спит невинным сном, знать не знает о чьем-то там присутствии.

Мой расчет оказался верным.

Я отключила себя, мой внутренний сторож, позевывая, убрался глубоко в подсознание, даже доспехи сбросил. Из охотника я превратилась в добычу. Силки расставлены, капканы ждут.

Присутствие сначала вообще перестало ощущаться, будто тот, кто прятался в темноте, раздумывал или недоумевал. А потом сломался, подкрался совсем близко, я услышала его и поняла: его мучил голод. Я испугалась. Игра стала опасной.

Хотя, надо отдать ему должное, он ни в коем случае не хотел напугать. Он не был тем, кто рождает кошмары. Он просто хотел есть, а я была желанной пищей.

Это очень страшно: ждать, когда в темноте к тебе подкрадется некто неведомый. Все внутри меня вопило от ужаса: «Беги! Чего ты ждешь?!» А я и сама не знала, чего. Где-то глубоко внутри меня кто-то очень спокойный и бесстрашный тоже ждал и сдерживал мой ужас, не давал ему вырваться.

Ближе… ближе…

Я позволила последнее: прильнуть к ямке у основания шеи. Я ждала укуса. Но меня не кусали. Нечто попыталось присосаться – это, наверное, самое точное слово: именно присосаться, как пиявка. И тогда мой внутренний сторож мгновенно оказался рядом, но успел лишь ухватиться за тонкую нить – след следа.

Существо рванулось так стремительно, что я, не соображая, ринулась за ним. И мы понеслись по лабиринтам снов. В какой-то момент мы оказались на крохотной станции, скорее полустанке, я прыгнула следом за ним в притормозившую электричку, пробежала по вагонам и… нить, связывающая нас, оборвалась. Я выскочила на станции и увидела другую электричку, идущую в противоположную сторону. Почему-то сразу поняла – он там. Я хотела было вскочить в вагон, но строгий кондуктор преградил мне путь.

– Эта электричка следует без остановок, – сказал он.

– Мне все равно, – ответила я запальчиво.

– Куда едешь?

– Туда же, куда и вы.

– Тебе туда нельзя!

Двери захлопнулись у меня перед носом. Электричка унеслась.

Это же граница! – дошло до меня.

Я стояла на пустой платформе. От страха не осталось и следа, я и сама не заметила, как увлеклась погоней, во мне клокотал веселый азарт. Надо же! Оказывается, я напугала того, кто хотел мною полакомиться. Вот было бы здорово поймать его! Нет, правда! Я же хозяйка своих снов, значит, у меня получится. Так, надо сосредоточиться, ответ будет. Я огляделась и четко приказала: «Хочу узнать, куда он делся!»

Девочка лет семи-восьми подошла и остановилась неподалеку. Обычная девочка, самого деревенского вида. Платье короткое, коленки сбиты, пыльные сандалии. Она посматривала на меня с любопытством.

– Ты местная? – спросила я, улыбаясь. Девочка напомнила мне меня маленькую.

Она кивнула.

– Когда отправляется следующая электричка? – снова спросила я.

– Тебе туда не надо, – неопределенно ответила девочка.

– А куда надо? – усмехнулась я.

– Я могу проводить, – заявила она.

– Вот как… «Почему бы и нет?» – подумала я. – Что ж, раз знаешь лучше меня, то давай, провожай.

Она взяла меня за руку и вывела на пристанционную площадку, тоже безлюдную, но со специально поджидавшим нас автобусом. Настоящая развалюха! Автобус долго вез нас, раскачиваясь на ухабах. На какой-то остановке девочка вывела меня на улицу.

– Нам сюда, – она показала на невысокие ворота, выкрашенные бурой краской.

– Пожалуй, дальше я сама, а ты подожди меня тут, – распорядилась я.

Девочка упрямо качнула подбородком:

– Нет, я с тобой.

Я хотела сказать, что в доме может быть опасно, но, взглянув в ее глаза, передумала. Было в них что-то такое, в этих глазах.

Она открыла калитку и вошла первой. Я – за ней.

– Там, – девочка кивнула на дом, – опасно только ночью. Днем – нет.

– Но ведь сейчас ночь, – напомнила я.

Она ничего не ответила, только глаза блеснули. Темные глаза…

Мы вошли в дом, опасливо озираясь. Ничего страшного. Деревянные половицы, беленые стены, светлый проем окна… обстановка скудная: старый комод у стены, кровать никелированная, домотканая дорожка пересекала комнату и скрывалась в проеме, ведущем дальше.

Мы ступили на дорожку, как на узкий мостик над пропастью. За нашими спинами сразу же стукнула, захлопнувшись, дверь.

– Ой, – испуганно пискнула девочка.

Мы тут же обернулись и попытались открыть, но предательская створка не поддавалась.

– Что же делать? – с надеждой глядя на меня, спросила девочка.

– Пока не знаю… Заманили нас, что ли? Похоже на ловушку.

– Смотри! – В ее голосе слышался неподдельный ужас. Она указывала пальцем под кровать. Я заглянула туда, но ничего не увидела, кроме углом выступающей коробки да слоя пыли. Дальше все скрывала тень.

– Что? – переспросила я.

– Там кто-то прячется, – прошептала девочка.

– Никого нет, я посмотрела.

– Может быть, и нет, – с сомнением произнесла моя спутница. – Только давай лучше не будем подходить к кровати, так, на всякий случай.

Мы медленно двинулись вперед по плетеной дорожке.

– Думаю, нам надо пройти все комнаты насквозь, – предположила я, – и мы найдем выход. В крайнем случае вылезем в окно.

Она промолчала.

В соседней комнате было так же бедно и обычно, как и в первой, только окна плотно зашторены, да буфет у стены массивнее. Рядом с ним стоял стол с квадратной столешницей, как на старых кухнях. И снова кровати с наваленными одеялами без пододеяльников.

Нас напугал сумрак, и мы поторопились миновать эту комнату, чтоб войти в последнюю – третью.

Здесь было светлее, а вдоль стен стояли кровать, диван и большой деревянный сундук. Эта комната оказалась самой маленькой.

Да, но где же выход?

– Наверное, надо вернуться и попробовать, может, дверь откроется? – предположила девочка.

Было поздно. В соседней комнате зажегся свет, послышались топот и голоса.

– Ну все, – тихо сказала девочка.

– Что – все?

Но она не успела ничего объяснить. К нам вошла девочка-японка в красном кимоно.

– Здравствуй, – сказала я и попыталась улыбнуться.

Девочка посмотрела на нас безучастно, так, как будто нас тут и не было, а потом заговорила на незнакомом языке, певучем и нежном. Она словно звала кого-то, и кто-то не замедлил явиться на ее зов. Я узнала ее спутников.

Один, похожий на гигантского дикобраза, утыканный иглами, растущими между панцирными пластинами и жесткой коричневой шерстью, коротколапый шар, с длинным, тонким подвижным носом. Другой – ростом с медведя, рыжий, помесь волка и крысы, с отвисшими большими ушами, бесхвостый, с узкой зубастой пастью. Третий – карлик, крохотный, кривоногий, с перекошенным морщинистым личиком. Он единственный напоминал обличьем человека и даже одет был, как игрушечный гном.

Моя маленькая подружка вообще как-то сникла, опустила голову, сжалась.

– Здравствуй! Извини, что мы без приглашения… – попыталась оправдаться я.

Но японка, скользнув по нашим лицам взглядом, качнула подбородком, приглашая нас следовать за собой:

– Дверь открыта, мы уходим. Идите за нами. Только, пожалуйста, ничего не трогайте… Ни в коем случае!

Мы снова остались одни. В соседней комнате погас свет и все стихло.

– Теперь мы можем уйти, – сказала я своей маленькой подружке.

Мы вернулись во вторую комнату.

На столе и буфете стояло множество тарелок и блюд со всевозможными кушаньями. Хозяева ждут гостей? Готовятся к празднику? Стол ломился от блюд с колбасами, паштетами, пирогами и еще какими-то немыслимыми деликатесами. Не поддающиеся описанию рыбины, застывшие в желе кусочки неведомых растений или мяса в коричневом, остро пахнущем соусе, крохотные розетки из теста, наполненные разноцветными кремами, лепестками, ягодами, икрой…

– Сколько еды! – задохнулась от восторга девочка. – Давай съедим хоть по кусочку, – взмолилась она.

– Не надо, нас же попросили ничего не трогать, – попыталась остановить ее я.

– А что тут такого? – не отступала девочка.

– Нельзя! Мы же не мелкие воришки…

– Да ладно тебе, – возмутилась моя спутница и взяла металлическую лопатку, лежавшую рядом с блюдом.

Паштет был в форме продолговатого пирога, с той только разницей, что на блюде лежала только начинка. Девочка аккуратно разделила паштет на четыре части и ловко подцепила ближайшую.

– Мммм, вкуснота! Бери, – предложила она, жуя.

Я уже потянулась к блюду, но заметила багровые капли, выступившие на срезе и на лопатке, которой девочка разделила паштет.

– Кровь! – Меня передернуло от отвращения, и я отступила от стола.

– Где? – спросила девочка с набитым ртом. Ее губы слипались, мордашка была перепачкана красным…

– Да вот же, смотри! – Паштет кровоточил, блюдо быстро наполнялось кровью.

Девочка, прожевав, потянулась за следующим куском.

– Это соус, – утробным голосом объяснила она.

– Оставь его! – крикнула я. – Это похоже, похоже на… как если бы мы кого-то убили!

– И что из того? – кривя алые губы, насмешливо спросила девочка. И не девочка вовсе, взрослая женщина, в ярком платье, ухоженная, как будто только что из салона красоты. Она схватила блюдо с остатками кровавого паштета и запустила в меня. Я едва успела уклониться.

Черноволосая перевернула стол, посыпались тарелки, женщина безжалостно топтала рассыпавшиеся колбасы, пироги и паштеты. Жирные черные кляксы, отвратительно чмокая, прыгали к ней со всех сторон, прилипали к плечам, спине, рукам, голове, сливались, и вот уже один огромный черный сгусток, пульсируя и раздуваясь, двинулся прямо на меня.

Я не знаю, что произошло, не понимаю, наверное, от страха я выставила вперед руки и заорала что есть мочи:

– Не-е-ет!!!!

Сгусток взревел в ответ и… лопнул. Ошметки черноты сложились в рваные крылья за спиной черноволосой. Взмахнув ими, женщина устремилась вверх, пробила потолок и исчезла.

Я сидела в пыли, среди битой штукатурки и обломков. Вокруг валялись черные камешки, гладкие, матовые, похожие на яйца. Такие должна была бы снести черная курица или змея, змеи ведь тоже яйцекладущие… Да ведь у меня дома лежат такие же! Я потянулась к камню, хотела поднять, рассмотреть поближе. Но в последний момент, вместо того чтоб прикоснуться, отдернула руку и подняла голову…

Среди развалин стояла девочка, встретившая меня на станции, а под левой лопаткой у нее торчала рукоятка кинжала. Где-то я уже видела это… Точно, мне знакомы и эти развалины, и эта девочка. Я словно смотрела свой собственный детский сон, но со стороны. Сон, в котором меня хотела убить черноволосая волшебница в васильковом платье.

Я с опаской приблизилась, мало ли что… Но девочка была неподвижна, голова опущена, и вообще, она не выглядела живой. Вот только мертвых девочек мне не хватало!

Я присмотрелась. Крови не было. Мне захотелось проснуться, немедленно! Но рукоятка кинжала буквально приковала мой взгляд. Нехорошо оставлять в своих снах такое. Может быть, я смогу как-то помочь ей? Или… себе?

Я решилась. Схватилась за рукоятку и что есть силы дернула. Лезвие вышло на удивление легко. Безжизненное тело дернулось, девочка подняла голову и глубоко вдохнула. Я хотела осмотреть рану, но девочка исчезла.

Я покрутила в руках кинжал. Ничего необычного. Лезвие немного изогнутое, костяная ручка пожелтела от времени.

Что с ним делать? Забрать с собой? У меня дома в ящике стола уже лежат подобные трофеи. А теперь вон их сколько, под ногами. Я пнула ближайший, и он откатился с глухим стуком.

Я с силой вогнала лезвие ножа в трухлявую балку.

И проснулась.

Глава 5

Разбор полетов

После столкновения с ночным хищником я поняла: в покое меня не оставят. Каждый день я ощущала себя в состоянии закулисной войны. Невидимой, трусливой и подлой. И еще меня мучил вопрос: кто же она такая, моя новая знакомая? Вампир? Кровосос, прячущийся в человеческих сновидениях? Ну да, в наш цивилизованный век в них давно никто не верит, вот они и приспособились. А что, вполне удобно: намечаешь себе жертву, выжидаешь удобного случая, проникаешь в сон и там спокойно пьешь, сколько влезет. Если быть осторожным и не увлекаться, человек не умрет сразу, начнет болеть, чахнуть, ходить по врачам, те будут ставить идиотские диагнозы или разводить руками.

Нет-нет, должно быть какое-то объяснение. Самое простое. Вот, например, объелась на ночь, и снится всякое… Но я же не наедалась на ночь! И потом, я, скорее, голодная была, раз мне еда снилась, да еще в таком количестве. Фу, гадость какая! Даже думать противно. Как вспомню этот кровавый паштет, так тошнит! Может, я сама… того? Потихоньку становлюсь ночным хищником, заманиваю маленьких девочек в развалины, а там… Нет, погодите! Я никого не заманивала. Девочку-то я спасла, это точно. А точнее, спасла саму себя. И снова мне помогла маленькая японка со своими чудищами. А вот кто та, жуткая, с черными крыльями?

Да еще кляксы! Да, кляксы… Они перекочевали из реальности в мой сон, это как раз понятно. Точнее, совершенно непонятно!

Я думала, думала, всю голову сломала!

Одно меня успокаивало – я победила! Не знаю как, но победила.

Это обнадеживало.

Вот только я не знала, рассказывать ли об этом Ольге. Ведь опять начнет тянуть подробности и высказывать идиотские предположения.

Не выдержала, рассказала.

– Вампиры! – восхитилась Олька. – О, это модная тема! Скажи, там был хоть один красавчик?

– Оль, ну какой красавчик! – Я застонала от досады. – Я же тебе говорю, это была женщина, точнее, сначала я не видела, кто на меня напал, потом погналась, встретилась с девочкой, которая привела меня в очень странный дом, а потом я видела женщину с черными крыльями…

– Ты погналась за ней! – Ольга даже руками всплеснула. – Ты смелая! Я бы так испугалась! Слушай, а может, ты не проводник, может, ты охотник за вампирами, только сама еще не знаешь об этом?

– Иди ты! – отмахнулась я. – Нашла тоже охотника. И потом, я думаю, что на меня не вампиры напали. Я и сама не знаю, кто эта женщина, только мне кажется, я ее уже где-то видела… То ли во сне, то ли в жизни. Не помню… И еще кляксы. Снова черные кляксы. И наяву, и во сне, вот что меня беспокоит.

Подруга смотрела на меня с нескрываемым восхищением.

– Как бы я хотела оказаться на твоем месте! – мечтательно произнесла она.

– Я бы с удовольствием поменялась с тобой местами, но, к сожалению, не могу, – буркнула я в ответ. – Ты бы лучше посоветовала, что делать.

Ольга повздыхала еще, посетовала на то, что я несерьезно отношусь к своему дару, разозлила меня, как обычно, и, когда я уже готова была развернуться и уйти, выдала:

– Но ведь ты победила, так?

– И что с того? Я даже не знаю, как это получилось!

– Что ты кричишь? – обиделась Ольга. – Главное – получилось. А как – разберешься. Вспомни, что делала и говорила.

Я напрягла память. Вроде ничего особенного. Когда черная тварь набросилась на меня, я испугалась, отшатнулась, крикнула что-то, выставила вперед руки, закрываясь, это же все инстинктивно получилось. Я посмотрела на свои руки, вытянула.

– Так-так-так, – затараторила Ольга, и тоже вытянула руки. – Вспоминай! Ладони вперед? Ну, как в кино, помнишь?

– Да отстань ты со своим кино! – огрызнулась я. – При чем тут вообще кино?!

– Ну, поток энергии, – неуверенно залопотала Ольга. – Свечение было?

– Какое свечение?

– От рук… – Ольга смутилась. – Ты вспомнишь, – пообещала она, – в следующий раз попробуй.

– Чего пробовать-то? – Я все еще рассматривала свои руки, закрыла глаза, сосредоточилась… И вспомнила!

Черная занавеска вздулась пузырем, надвинулась на меня, но я успела первой, резко выбросила вперед ладони с переплетенными пальцами, где-то в груди возникло ощущение жара, он побежал вверх, подступил к горлу, понесся по предплечьям и выплеснулся…

Я открыла глаза. Кончики пальцев все еще покалывало.

– Ну? – громким шепотом спросила Ольга.

– Баранки гну! – Кажется, ничего не взорвалось. На Ольгином столе все так же валялись раскрытая книга и блокнот, ноутбук тоже уцелел, и светленькая занавеска на окне слегка шевелилась от сквозняка.

Итак, я не умею двигать предметы, и взрывать, и жечь их тоже.

– У тебя сейчас было такое лицо! – сообщила подруга. – Я думала, наш дом развалится! Ну или стекла выпадут…

– Да уж, только этого не хватало, – пробормотала я. – Ничего не понимаю. Когда я провожала Ваню… ты помнишь, я рассказывала? То сделала именно так, как сейчас, и то, что полезло из бреши, отступило.

Пожалуй, зря я вспомнила о Ване, у подруги мгновенно вытянулось лицо, она побледнела и поспешно отвернулась.

– Твоя энергия действует только на зло, – сдавленным голосом произнесла она.

– Может быть, – мне захотелось как-то утешить ее, а еще лучше перевести разговор на другую тему. Я не нашла ничего лучшего, как напомнить:

– Да, там же были черные камни! Точно такие же, как те, что я притащила из сна.

Ольга медленно повернулась:

– Ты уверена?

– Абсолютно!

Черные камешки все так же лежали в ящике моего стола. Уж что мы с ними только не делали! И жгли, и кипятили, и пилили. Камни не поддавались. Ольга особенно старалась, хотя и утверждала, будто камень – не что иное, как антиматерия, и если его «раскрыть», то он уничтожит нашу вселенную. Вот воображение!

– Ты не захватила с собой еще один? – торопливо спросила подруга. – Ну, для сравнения.

– Не успела, – призналась я, – проснулась.

– Эх, жаль! – вздохнула Ольга. – Мы бы и с ним поэкспериментировали.

Глава 6

Темные силы наступают

Я не переставая думала о черноволосой. Меня не покидало ощущение, что я ее уже видела раньше. Я перебрала в голове всех своих и родительских знакомых, постаралась вспомнить даже тех, кого видела мельком, например маминых сослуживцев, с которыми сталкивалась, приходя к ней на работу. Даже специально заскочила туда среди рабочего дня, чтоб рассмотреть сотрудников. Нет, никого похожего…

Обошла ближайшие магазины, присматриваясь к продавцам, посетила подруг – именно для того, чтобы увидеть их родителей.

Идея постепенно превращалась в навязчивую. Я поделилась с Ольгой.

– А если это кто-то из школы? – предположила она. – У нас есть очень противные учителя.

– Учителей я вижу каждый день, а эту женщину – нет. Я бы запомнила…

– Может, ты ее раньше видела, когда была маленькая, или она тебе снилась? – не унималась подруга. – Помнишь, ты мне сон рассказывала о летающей женщине в голубом платье?

Я кивнула и задумалась: да-да-да, мой детский сон, красивая женщина обещала научить меня летать, а потом заманила в развалины… Точно! Там были развалины, и она хотела убить меня, но не успела, ей что-то помешало… И нож у нее был. Что же, выходит, это она и есть?

Но что значит сон маленькой девочки, начитавшейся волшебных сказок? Сейчас все по-другому, гораздо страшнее.

Вслух я сказала:

– Может быть. У меня такое чувство, что она где-то рядом, понимаешь? И все время следит за мной, – призналась я.

Ольга присвистнула:

– Да у тебя мания преследования, дорогуша!

– Вот, я так и знала, что ты что-нибудь такое скажешь!

– Ладно, уж и пошутить нельзя, – надулась Ольга. – Подумать надо.

– У меня от этих мыслей голова разламывается!

Едва я легла в постель, как сразу же почувствовала постороннее присутствие. Открыла глаза, но, к моему удивлению, ничего не увидела. Я находилась в непроницаемой темноте. Ощущение не исчезло, наоборот, усилилось, мне показалось, что тот, кто прячется в темноте, сейчас набросится. Ему надоело играть в кошки-мышки, и он решил убить меня.

– Кто здесь?! – крикнула я что было сил. Темнота лопнула, как пузырь. Вокруг летали ее ошметки, а я стояла на пустынной улице. Я огляделась. Пусто и неприютно, уныло, как ненастным вечером в ноябре, но улица мне знакома. Справа тянулись жилые дома, слева – школьный забор.

Я направилась к воротам, вошла во двор, поднялась на крыльцо.

Гулкий вестибюль пуст, блестели влагой только что вымытые полы. Никого.

Под ногами плескалась вода. Она быстро прибывала, мутная, грязная, как будто кто-то выплеснул огромное помойное ведро. Вот уже достигла щиколоток. Вестибюль превратился в гигантский бассейн с грязной водой.

Я побрела, загребая воду, к лестнице, надеясь подняться повыше.

С лестницы сверзился мутный поток. Меня сбило с ног, я поплыла, преодолевая отвращение. Вдоль стены тянулся узкий парапет, на нем стояла женщина в синем рабочем халате, с платком на голове и равнодушно смотрела на меня.

Я забыла обо всем: и о грязной воде, и о своем отвращении. Теперь я должна быстро доплыть до парапета и выбраться. Уж плавать-то я умею!

Женщина взмахнула руками. Вода продолжала прибывать, она уже добралась до края. Я торопилась. Но не успела: под водой что-то схватило меня за ноги, оплело, потащило вниз. Я нырнула, стараясь рассмотреть. Куст красноватых водорослей, сильных, длинных, цепких. Мне удалось освободиться без особого труда, но когда я вынырнула, женщина исчезла. На парапете стоял человек в красных доспехах и красном же мотоциклетном шлеме. Вместо лица – черная, вроде целлулоидная маска, в руках увесистая дубинка.

«Снова человек без лица?» – успела подумать я.

Времени не было. Безлицый поднял дубину, намереваясь обрушить ее на меня. Я рванулась, выпрыгнула из воды и, схватив его за ноги, утащила за собой. Он и не думал сопротивляться, в воде мгновенно начал тонуть, доспехи тянули его на дно, дубину он выронил. Да я еще и слегка придушила его. Его горло оказалось незащищенным и вполне человеческим. В последний момент я догадалась вытолкнуть его на поверхность. Он задыхался, потом начал мучительно кашлять, и вдруг из его горла вскочил черный камень в форме яйца, который я едва успела поймать. Сразу же маска стала таять, из-под нее проступило живое человеческое лицо. Потом он глубоко вздохнул, открыл глаза:

– Где я?

Да ведь это же наш школьный охранник! Он-то как оказался в моем сне?

Я помогла ему взобраться на парапет. Дядька ошарашенно озирался, шлем он потерял и теперь рассматривал нелепые красные доспехи в состоянии, близком к истерике.

– Снимите это, – посоветовала я, помогая ему освободиться.

– Что со мной, что со мной? – твердил он.

– Вы меня узнаете?

– Н-нет… – заикаясь, выговорил он.

Я усмехнулась:

– Понятно… Кто дал вам этот камень?

– А? Камень? – Он с недоумением уставился на черное яйцо на моей ладони.

– Но мне никто не давал никаких камней… Послушай, девочка, скажи, я сплю? Сошел с ума?

– Считайте, что это дурной сон, кошмар, – согласилась я. – Сейчас вы проснетесь у себя дома на своей кровати и все забудете.

Он покорно кивнул, успокаиваясь. Исчез.

Вода больше не прибывала. Наоборот, она стремительно отступала. Отделавшись от незадачливого охранника, я не раздумывая направилась на поиски «уборщицы» – именно так я мысленно назвала женщину в рабочем халате.

По пути открывала все двери. Школа пуста.

Зато в одной из подсобок я нашла «уборщицу». Увидев меня, она сразу же вскинула руки. Воздух сгустился, завибрировал, серые спирали протянулись ко мне.

– Ну нет! – крикнула я, тоже поднимая руки и переплетая пальцы. Наши потоки столкнулись. Серые спирали смялись, женщину отбросило к стене, платок сполз с головы, и я узнала черноволосую.

– У нее камень! – взвизгнула та. – Помоги! – обратилась она к кому-то. Я оглянулась, и сразу же все исчезло: подсобка, чернявая уборщица, школа…

Я стояла на холме, внизу у пруда играли дети.

«Это же ловушка! Ловушка специально для меня!» – догадалась я, подбрасывая камешек на ладони. Хитро и уж очень сложно. Меня хотели застать врасплох, выбить из колеи. Перемудрили.

– Ох, и доберусь я до тебя!

Очередной черный камешек остался у меня.

Глава 7

По горячим следам

В шесть утра я уже трезвонила Ольге. У той голос со сна был недовольный.

– Проснись! – шипела я в трубку. – У меня еще один камень!

– Что?!

– Камень, говорю, черный! Я еще один притащила!

– Как? – Ольга явно плохо соображала.

– Да не тупи ты! – чуть не заорала я, но осеклась, не хватало еще всех перебудить. – Кажется, я знаю, кто такая черноволосая! – произнесла почти по слогам, чтоб до подруги быстрее дошло.

– Кто?!

– Дед Пихто и бабка с пистолетом! – прошипела я. – Можешь быстро одеться и пойти со мной?

– Куда?

– Да в школу! Куда же еще!

– Прям сейчас?

– Через час! Оль, ну не тупи, пожалуйста! – взмолилась я. – Дело срочное!

– Иду! – коротко ответила она.

Я быстро натянула на себя какую-то одежду, мало заботясь о том, как буду выглядеть, – не до того. Неслышно ступая, подхватив ботинки и куртку, выскользнула из квартиры.

По дороге встретилась с непроснувшейся подругой. Она зябко ежилась – утро выдалось морозное.

Я схватила ее за руку и потащила за собой, не дав опомниться. Сбивчиво рассказала о своем сне.

– Так ты что хочешь сказать? – лепетала подруга. – Эта твоя монстриха у нас техничкой работает?

– Я почти уверена!

– Да ну, бред!

– Вот и проверим!

Мы влетели в вестибюль первыми. Еще бы, такая рань!

Охранник удивленно уставился на нас. А я – на него. Тот самый!

Так, теперь спокойно, чтоб не вызвать подозрений. Я мило улыбнулась, поздоровалась, толкнула Ольгу в бок, та поздоровалась тоже.

– Ранние пташки, – заметил охранник.

– Да мы это, решили специально прийти, у нас контрольная первым уроком, так мы чтоб подготовиться, – выпалила я.

Он кивнул и сразу расслабился.

Я сделала вид, что хочу идти в раздевалку, но потом вроде как вспомнила о чем-то, обернулась к охраннику и спросила:

– Ой, чуть не забыла, а скажите, кто-нибудь из технического персонала уже пришел? – Это я специально так сказала, «из технического персонала», сама не знаю зачем…

– Завхоз здесь, – отозвался охранник.

– А уборщицы?

– Нет, никого, а тебе зачем?

– Я вчера забыла одну вещь, книгу… может, уборщица ее нашла… – соврала я. – Вчера ведь тетя Люба дежурила, да?

– Нет, Валина смена была, – сообщил охранник, – только она последний день работала.

– Валя? – уточнила я. – Это та, что помоложе?

– Ну да, новенькая, – с готовностью подсказал охранник, – устроилась с начала года, да вот уволилась, говорит, ездить далеко. Но ты не волнуйся, если она нашла твою пропажу, то оставила в подсобке, она чужого не возьмет. Женщина хорошая, вчера меня пирогом угощала.

– Вот как, – я кивнула, – ну да, ну да, спасибо.

Я снова потащила Ольгу за собой в раздевалку.

– Ну что? – шепотом спросила подруга.

– Все сходится… – задумчиво ответила я, – выходит, я с ней все время сталкивалась, да только внимания не обращала…

– А с чего ты взяла, что это именно она?

– А кто же еще? – Нет, сегодня Ольга как будто специально выводила меня из себя. – Я же тебе уже все рассказала! Это тот самый охранник, которого я спасла! А «уборщица» – черноволосая! Я ее узнала, понимаешь?!

– Да что ты злишься?! – возмутилась Ольга. – Я не тупее паровоза, все понимаю. Почему ты решила, что уволившаяся Валя и твоя черноволосая – одна и та же женщина?

И тут я растерялась. Действительно, в словах Ольги был резон. Доказательств никаких. Хотя…

– Можно посмотреть ее документы, – предположила я.

– Ха! Так ей же их вернули, она же уволилась, – напомнила Ольга.

– Но что-то осталось?

– Ну, не знаю…

Мы помолчали. Потом Ольга встрепенулась:

– Камень покажи!

– Что же, я с собой его, что ли, таскать буду? – возмутилась я. – Он дома.

– Сравнила?

– Нет, некогда было, сунула в стол и бегом, – я вздохнула. Ольга тоже.

Мы сидели на подоконнике и молчали. Ужасно хотелось спать. И стоило нестись в школу как ошпаренным только затем, чтоб узнать, что какая-то Валя уволилась…

Глава 8

Под личиной

Дома и в школе полным ходом шла подготовка к Новому году. Все как с цепи сорвались. Даже Ольга немного ожила и сопровождала меня в походах по магазинам.

А потом нам позвонила мамина сестра и сказала, что мой двоюродный брат Егор попал под машину. Мы так испугались, что и о празднике забыли. Мама немедленно уехала туда, мы с отцом сидели на телефоне. Я каждую минуту готова была сорваться с места. Хуже всего неизвестность. Да я и думать забыла о черноволосой! Какие сны! Реальность целиком поглотила меня.

Наконец мама сообщила, что с братом все в порядке, опасности нет, нога в гипсе, все остальное цело.

В итоге на Новый год мы отправились в гости к маминой сестре и загипсованному брату. От них все вместе заехали к бабушке. Так что все каникулы я была занята родственниками, и мне ни до чего другого не было дела. По ночам я совершала обычные переходы по границе, провожая умерших, да следила за теми, кто поселился в созданном мной маленьком мире, центром которого стал дом из моего детства. Гости попадались разные, были и очень беспокойные. Так что работы хватало.

Дом мгновенно реагировал на неблагополучных постояльцев. В моем мирке сразу портилась погода. Лето сменялось поздней осенью, жухли цветы, воцарялся промозглый туман или дождь вместо золотого теплого света. Приходилось срочно искать виновников и разбираться с ними. А это не всегда легко.

На этот раз дом встретил меня глубокой ночью.

«Что-то неблагополучно!» – подумала я.

Бетонная дорожка, вишневые деревья, серый забор из плотно пригнанных досок, из-за переплетенных веток поднимается острая крыша; темные окна и почему-то ярко освещенная веранда; налево кривая калитка. Поднимаюсь на цыпочки, пытаюсь рукой нащупать с той стороны щеколду…

Крышка гроба, прислоненная к штакетнику у крыльца, кажется алой. Нашитое из белых полосок ткани восьмиконечное распятие резко выделяется на этой пронзительной красноте. «Новенькие?» Я поднимаюсь на крыльцо, три ступеньки вверх, у средней незакрепленная доска. Ее много раз чинили, прибивая большущими гвоздями, но она почему-то отказывалась держаться.

Бабушка каждый раз предупреждает: «Ступенька! Ноги не поломайте, осторожненько!»

Дверь тяжелая, толкаю от себя, с трудом выходит из осевшего косяка, шагаю в темноту.

Она стоит передо мной в потоке электрического света, бьющего с веранды, загорелая, черноволосая, в красной кофте с глубоким декольте и узкой черной юбке – тетя Надя, мамина сестра. Широко и весело улыбается мне, спрашивая: «Кто там?»

– Привет, это я, – отвечаю на ее вопрос.

– Кто там? – слышу из-за прикрытых дверей веранды бабушкин голос.

– Машка, – повернув голову, кричит тетя Надя.

Я иду на нее, на свет, на голос, повторяя: «Что вы здесь делаете? Ведь вы же не?..» Я не решаюсь произнести «умерли». Я знаю, что они живы, и вот прямо сейчас бабушка спит в соседней комнате, а тетя Надя – на диване…

Бабушка сидит на диване у стены и, щурясь, пытается рассмотреть меня. Она хорошо выглядит и совсем не похожа на умирающую. Свесив босые ноги с дивана, помахивает ими в воздухе. На ней новое пурпурное платье с множеством рюшей и оборок. Я оглядываюсь на Надежду; та орудует у плиты, гремит посудой, и на мой вопрошающий взгляд подмигивает и крутит пальцем у виска.

– Теть Надь, почему ты здесь? Что за гроб во дворе? – не выдерживаю я.

Надя делает серьезное лицо и тихо сообщает:

– Недолго осталось…

– Кому осталось? Что ты несешь?! – Я перехожу на крик, но она останавливает меня вопросом:

– Правда, красивое платье? – и указывает на бабушку.

– Красивое… Я тоже привезла для нее рубашку, подумала: зимой ночи холодные, пожилому человеку надо что-то теплое, удобное…

Я полезла в свою сумку и достала оттуда пакет с байковой рубахой: длинной, просторной, белой, в мелкий голубой цветочек.

– Вот, бабушка, по-моему, тебе в самый раз будет.

Бабушка оживилась, соскочила с дивана, подхватила подарок и прижала к груди шелестящий пакет.

– Пойду примерю, а вы тут без меня пока, – и убежала, как девочка, топая босыми пятками и громко хлопая дверьми. Мы проводили ее взглядами.

– Что ты готовишь? – спросила я у тетки.

– Поминальный обед, – просто ответила она.

– Ты опять? Прекратите немедленно! И гроб уберите!

Я рванулась к выходу, она пошла за мной.

– Кто это? – спросила я, увидев с крыльца мужскую спину, согнувшуюся над гробом, установленным на двух табуретках.

– Сосед, Василий Павлович, – с готовностью объяснила тетка, – он нам сильно помог, гроб сделал…

– Пусть уходит, слышишь, – я повернулась к ней и громко сказала: – Немедленно! Вместе со своим ящиком!

– Никак невозможно, – ответил мужчина, не прекращая своей работы. Он заканчивал обивать гроб изнутри.

– Что?!

– Ты не понимаешь, – мягко сказала Надежда, – все уже решено, ты не можешь…

Бабушка протиснулась на крыльцо и встала, красуясь в новой рубахе, рядом со мной.

– А вот и покойница пожаловала, – мужчина выпрямился и смотрел прямо на нас.

– Где покойница? – ужаснулась я.

Но рядом со мной уже не было никого. Гроб с табуретками, тетка, сосед и бабушка непостижимым образом оказались на крыше сарайчика, где неугомонная парочка, уложив бабушку в гроб, о чем-то горячо спорила. Я разобрала только, что нельзя хоронить в этой рубахе, надо платье, то, пурпурное…

Я недолго находилась в замешательстве. Уже бежала к лестнице, а в голове звучали обрывки: «…ты не можешь, …не понимаешь».

– Уйди! – крикнула тетка.

– Мне плевать! – Я толкнула соседа, и он кубарем скатился с крыши – глухой удар, тело упало на землю.

– Бабушка, вставай! Как не стыдно! – Она лежала, как колода, замерев и зажмурившись. А на месте тетки стояло нечто омерзительное, с кожистыми крыльями и голой черной кожей. Летучая тварь встала на задние лапы и, сжав длинные суставчатые пальцы в кулаки, с ненавистью уставилась на меня красными глазками.

– Ах ты так! – И я подняла руки, выставив ладони вперед. Тварь задрожала и, отступив к самому краю крыши, полыхнула в меня огнем из раскрытой пасти. Я шла на нее, скороговоркой читая «Отче наш». Она не выдержала, распахнула крылья и метнулась вниз, скользнула в провал в стене, и только я хотела рвануть следом, как в сарае рвануло, и мне пришлось отскочить, чтобы не попасть во внезапно вырвавшееся пламя. Меня обдало жаром, но через секунду все стихло.

– Ушла! – Мне было досадно.

Соседа нигде не было видно. Я поднялась по лестнице к бабушке. Она сидела в гробу и с ужасом оглядывалась. С трудом мне удалось вытащить ее оттуда. У нее не гнулись ни руки, ни ноги, видимо, от страха. Кое-как мы спустились по лестнице, мне приходилось поддерживать ее снизу и уговаривать опускать ногу на следующую перекладину. Наконец мы достигли земли. Бабушка плакала молча. Я перестала спрашивать, все равно она ничего не знала и не могла объяснить. «Как эта нечисть попала в дом? Была ли тетка? Куда подевалось тело соседа?» – вопросы оставались без ответа.

– Иди в дом, замерзнешь. – Мы поднялись на крыльцо, но зайти так и не смогли. Дом загорелся изнутри. В клубах дыма показался мой двоюродный брат с узлами в руках, он швырнул их подальше и крикнул:

– Не подходите! – потом снова кинулся в разгорающийся пожар. Бабушка заголосила и повалилась на груду тряпья, вынесенную внуком.

– Куда же я теперь? Куда?

Брат снова показался со спасенными вещами.

– Хватит, – сказала я.

– Дом, наш дом! – рыдала бабушка. – Спаси его!

Я посмотрела на тусклое низкое небо и мысленно попросила дождя. Первые капли упали на нас, застучали по дорожке, крыше дома, крыльцу, вишневым веткам…

Я подставила лицо дождю, вспоминая картинки из раннего детства: яркие, изумрудно-солнечные, с каплями бордовых вишен, с запахом антоновки и меда. Я восстанавливала дом своего детства.

– Ба, возвращайся в свои сны, тебе нельзя здесь оставаться, – приказала я. Бабушка удивленно оглянулась на быстро меняющийся мир и исчезла. Егора тоже не видно. Как он тут оказался? Это тоже загадка. Теперь что же, все семейство будет посещать мои сны?

Что ни ночь, то приключение!

И куда подевались самозванцы?

С крыши сарая с грохотом обрушился гроб. Я подошла и увидела на дне его притаившуюся кляксу.

– Так вот кто тут хозяйничает! Фу, пакость!

Клякса выпрыгнула и рванула от меня через огород, в сторону луга. Я – за ней. Когда-то маленькая девочка-японка сказала мне, что только я могу распоряжаться в своих снах. «Догнать», – приказала я самой себе.

Как мало у меня опыта!

Завертело. Окружающее свернулось в цветную спираль, а я неслась по липкому черному следу.

Зыбкая картинка снова восстановилась. Сосны, песок, пляж, река…

Клякса прыгнула на грудь черноволосой женщине, сидящей в лодке, причалившей у берега. На веслах – тусклый мужик, сгорбленный и испуганный.

Он сразу же оттолкнулся веслом от берега. Женщина повернулась ко мне, распрямилась и, торжествующе скалясь, подняла руки. Но я успела первой.

Лодку тряхнуло, мужика выбросило на мелководье, я прыгнула, но лодка обрела свободу и умчалась в туман со скоростью военного катера.

Я обернулась, мужик лихорадочно барахтался, стараясь выбраться на берег. Выбрался, побежал на четвереньках по песку. Я без труда догнала его.

– Стой!

Он замер, упал на живот, распластался.

– Говори, кто ты такой?!

– Никто, никто я! – лепетал он. – Это все она, я ни при чем!

Я наклонилась, подняла его за шиворот кургузого пиджака, всмотрелась в землистое лицо. Он уже подкатывал глаза, вот-вот отключится.

– Тьфу, пакость! – Я сплюнула. – Говори, где ее искать!

Он, торопясь и всхлипывая, затараторил:

– Погореловка, Погореловка…

Я не знала, где это, но запомнила. Так, на всякий случай.

Глава 9

Предчувствие

Утром бабушка жаловалась на головную боль. Она набросила халат прямо на ночную рубаху. Это была та самая рубаха, которую мы с мамой подарили ей, – длинная, байковая, в мелкий цветочек.

– Должно быть, погода меняется, – сказала она, выглянув в окно. Низкое зимнее солнце швыряло в снег ослепительные лучи, снег искрил, на небе – ни облачка, как будто всю ночь его драили щеткой. Мороз градусов двадцать, не меньше.

По телевизору сообщили, что никаких изменений в погоде не предвидится. То же самое обещали метеосайты в Интернете.

Мы завтракали втроем: бабушка, я и тетя Надя. Я поглядывала на нее и думала: «Как же я могла перепутать? Она совсем не такая, и волосы красит в рыжий цвет, и лицо совсем другое! Меня провели, как маленькую! Да и младенец догадался бы! Нет, я еще глупее!»

Надя торопилась на электричку, ей надо было на работу.

Егор дрых до обеда, а когда проснулся, тоже пожаловался на головную боль.

Я решила его расспросить:

– Что тебе снилось сегодня?

– Да не помню, – отмахнулся он, – чушь какая-то. Я пожар тушил.

– Всю ночь?

– Может, у меня температура? – Он потрогал лоб, потом велел, чтоб я тоже проверила. Но температуры не было.

– Сейчас бы на лыжи! – мечтательно произнес Егор и покосился на гипс. – Дебилизм, – он поморщился недовольно. – А ты чего дома сидишь? Ты ж не раненая. Я бы на твоем месте! Эх!

Он бы на моем месте! Надо же! Все хотят на мое место! Посмотрела бы я на него…

Родители считают, что я сильно переутомляюсь. Несколько раз мама застукала меня спящей среди бела дня. Витаминами пичкает. Только я все равно сонная. Днем покойники не донимают, просто сплю как убитая, без сновидений. Может, мне и снится что-то, только я не помню. Так что мой нормальный сон – это час-полтора, когда я просто выключаюсь, как лампочка.

Ночью я работаю. Без отдыха.

И ни одна ночь не обходится без неприятных сюрпризов.

Приходится быть все время начеку. Если бы я только провожала умерших к границе, это еще куда ни шло, но я должна защищать их. Дорога не всегда безопасна. Наоборот, часто моих подопечных подстерегают всевозможные ловушки. И мне до сих пор непонятно, почему? Ведь если человек умер естественной смертью, зачем его провожать? Какое зло может угрожать ему? Нет, если это очень плохой человек, то, конечно, за ним непременно явятся те, кому он продался еще при жизни. Но среди моих мертвецов плохих гораздо меньше, чем хороших. Конечно, я мало в этом разбираюсь. Чаще всего я встречаю испуганных, растерянных, плачущих. Они жалуются на одиночество, не понимают, что с ними происходит, даже не верят в собственную смерть. Вот ведь люди! При жизни никто не задумывался о смерти. Жили себе, ни во что не верили, как будто так и надо, и так будет всегда. А потом – хоп! Конечно, страшно. Особенно в первое время. Некоторые вообще ничего не соображают. Начинаю объяснять – смотрят, как на сумасшедшую. Что с них возьмешь – неприкаянные души.

Но взять, к примеру, Ваню. Он как раз все понимал. И я знаю, в жизни он не делал ничего дурного. Однако на него охотились, и я сама отражала атаку. Странно, странно…

Пока я рассуждала и спорила сама с собой, время шло. Ни бабушка, ни Егор не проявляли беспокойства. Егор лениво листал журналы, подолгу трепался по телефону, спал, ел, смотрел телевизор. Бабушка чувствовала себя неплохо, выглядела бодрой, заставляла меня гулять, готовила вкусности и тоже смотрела телевизор.

Я все так же носилась по ночам к границе, провожала мертвых, а днем старалась улучить момент и отоспаться.

Мои враги не появлялись. Затаились? Отступили? Отстали?

Я не знала, что делать.

Напасть первой? Тем более что я запомнила название «Погореловка», место, где они прятались в реальном мире. А что, если мужик соврал? Вот явлюсь я к людям, ничего не подозревающим. «Здрасте! Не здесь ли проживает семейка монстров?» Ага, и сразу «Скорую психиатрическую» вызовут.

Хотя ее в любом случае вызовут. Потому что они там наверняка хорошо замаскировались, с соседями ладят, на работе себя зарекомендовали положительно. И тут я! Кто мне поверит? Они даже не будут пытаться меня убить. Зачем, когда можно убрать чужими руками?

А вдруг они не одни? Вдруг таких много, живут себе, как тараканы по щелям, и сосут потихоньку ни о чем не подозревающее человечество?

Настоящий военный стратег ничего не делает наспех. Сначала надо провести разведку, и желательно взять «языка». Хотя «язык» у меня уже был – тот крайне перепуганный мужичок…

Может, пора допросить его всерьез?

Я не сомневалась: у меня получится. Прибежит как миленький! Вот только спутницу его не спугнуть бы…

Как ни странно, мои попытки отыскать спутника черноволосой не увенчались успехом.

Зимние каникулы кончились. Мы с Егором разъехались по домам. Я почему-то не переживала за бабушку. Не сунутся к ней, не рискнут. Я хитрость придумала: приставила к бабушке деда. Он ведь и раньше к ней приходил, а после нападения я связала наши сны. Нет, я не собиралась подсматривать за стариками. Но теперь, когда сны связаны, хищникам для нападения пришлось бы снова проникнуть в мой сон! А уж этого я не допущу! Хватит! Поиграли и будет.

Мой сон – я в нем хозяйка. Я приказала дому не пускать никого, кроме умерших.

Ничего! Повоюем! Я еще и ловушки придумаю, да такие, что ни один монстр не выберется. Мне бы только знаний побольше…

После каникул надо идти в школу, заниматься всякими делами, делать уроки… И изображать из себя обычную девочку. Меня мучила раздвоенность, мучила ответственность, непонятно почему обрушившаяся на мои плечи.

Глава 10

Повседневность

Несмотря на то что мы с Ольгой перезванивались и переписывались на каникулах, так что она была в курсе того, что со мной происходило, мне все равно пришлось подробно рассказать о новом нападении.

Естественно, мы сразу же нашли в поисковике многочисленные Погореловки и обсудили возможные варианты.

– Имей в виду, – настаивала Ольга. – Одной тебе туда соваться не стоит, я поеду с тобой. Даже не обсуждается!

Я мысленно застонала. Вслух не стоило: обидится.

– Оль, я не знаю, насколько это опасно, – начала осторожно.

– Вот именно! – перебила меня подруга. – Если с тобой что-нибудь случится, я же с ума сойду! А вдвоем мы сила!

Я невесело усмехнулась:

– Да…

– И нечего иронизировать, – возмутилась Ольга. – Сама же говорила, эти твои монстры, скорее всего, так замаскировались, что их на чистую воду не выведешь. Случись чего, тебя быстренько упакуют и отправят куда-нибудь на лечение. Это в своих снах ты сильная, а в реальности?

– Я уже устала думать. Хоть бы какая-то зацепка, подсказка…

– Слушай! – вспомнила Ольга. – А та девочка в красном, ну японка, может, ее расспросить? Она же вроде за нас. Она тебе помогает?

– Стоит попробовать, – согласилась я. Все-таки в Ольгину голову иногда приходят дельные мысли.

Подруга удовлетворенно кивнула – ей нравится, когда я с ней соглашаюсь.

– Да, и вот еще что, – деловито продолжила она. – Я тут раскопала кое-какую информацию о нашей уборщице.

– Правда? – удивилась я. – И как тебе удалось?

– Да, – она небрежно махнула рукой, – разговорила нашу старую техничку, тетю Любу. Так вот, эта Валя действительно живет или жила в области, название деревни тетя Люба не запомнила, Валя особенно не распространялась, скрытная. Встречались они не часто, работали в разные смены. Волосы вроде темные, она их все время под косынку прятала. И еще тетя Люба говорила о ней с завучем. Та сказала, что Валя замужем. Мол, работы в ее деревне нет, поэтому в город подалась. А какие в школе заработки?

– Да-да, – согласно кивнула я, – если бы ей нужны были деньги, она могла бы устроиться на рынок или еще куда…

– Вот и я говорю, подозрительно, – подхватила Ольга. – Устроилась она в начале сентября, а уволилась как раз перед тем, как тебе тот сон приснился.

– То есть теперь ты тоже думаешь, что это она? – переспросила я.

– Все может быть, – Ольга пожала плечами. – Ой, как подумаю, что в нашей школе рядом с нами находилась монстриха! Брр! Мурашки по коже!

Я лихорадочно думала.

– Замужем, говоришь? Так-так, – тут же делилась своими мыслями с Ольгой. – Черноволосая действует не одна, при ней все время мужчина. Последний раз я его поймала и так напугала, что он мне про Погореловку рассказал. Только он, знаешь, не такой, как она: слабый, безвольный, как бы на подхвате, на вторых ролях. А она за мной охотится, это точно. И в снах, и в жизни. И в школу специально устроилась, следила… Думала легко расправиться, да просчиталась. За моих родственников взялась! Я вот все думаю, кто она такая? Ведь не может быть, чтоб она была человеком? И еще кляксы эти, они ей вроде как служат, понимаешь? Где она, там и кляксы…

– Думаешь, на авиасалоне тоже она была? – вспомнила Ольга.

Я попыталась представить себе тех троих псевдолюдей, но не получилось, они расплывались и превращались в огромную черную кляксу. Я покачала головой:

– Не помню. Но в любом случае, думаю, ее рук дело.

– Вот бы изловить такую кляксу, – предложила Ольга. – Интересно, можно их как-нибудь поймать или нет?

– Не знаю… Последний раз одна из них от меня убежала к черноволосой. Прям как к мамочке на грудь кинулась.

– Гадость! – поморщилась Ольга.

– Это тебе гадость, а ей – самое то, – я попыталась улыбнуться.

– В общем, так, – Ольге нравилось распоряжаться. – Ты при первой же возможности узнаешь у японки все о кляксах и об этой черноволосой. Я тоже постараюсь хоть что-нибудь раскопать, пороюсь в Инете, может, в библиотеку схожу… Потом, если потребуется, мы с тобой поедем в Погореловку и поставим там всех на уши!

– Берегитесь, монстры! Олька вышла на тропу войны, – пошутила я.

Глава 11

Защита

В ту ночь я искала зеркало. Но в моем доме все зеркала не отражали ничего: только тусклая поверхность, как будто подернутая дымкой или затянутая пленкой.

Дед сидел за столом и читал какую-то книгу, на обложке не было названия.

Я спросила:

– Расскажи, как я выгляжу?

– Разве это важно?

– Да!

– Ты стала совсем взрослой, – он почему-то загрустил.

На стенах дома висело множество фотографий в рамках, больших и маленьких, черно-белых и цветных. Я попыталась присмотреться, но не могла разглядеть, кто изображен на них. Хотя была уверена, что тут есть и мои портреты. Во всяком случае, в реальной жизни они висят рядом с портретами других родственников.

– Здесь нет фотографий, – дед словно прочитал мои мысли.

– Почему?

– Потому что здесь нет времени, – непонятно ответил он. При чем тут время?

– Но ведь ты помнишь меня маленькой?

– Конечно, – согласился он, – а ты помнишь меня умирающим?

Я медленно кивнула. До меня вдруг дошел смысл его слов. Наверное, я такая, какой хочу быть.

«И действительно, – думала я, – разве это так уж важно, как я выгляжу здесь?»

Все-таки меня удивляло равнодушие зеркал. Ведь раньше мне снилось, как я смотрю на себя в зеркало. Года два назад, наверное. Я еще такая красивая была, точнее, не я, а мое отражение. Просто принцесса из волшебной сказки: волосы длинные, золотистые, пышные. Бабушка сказала: «Хороший сон, к прибыли». Уж не помню, получила ли я прибыль, но сон мне понравился. Вот бы действительно стать такой!

Смешно! Для чего мне? Чьи сердца покорять? Монстров местных? Нашла о чем мечтать!

– Но почему они не отражают?

– Отражают, – ответил дед, – они отражают зло.

– Вот как? – удивилась я.

– Ведь ты сама им приказала, – напомнил дед.

Интересно… интересно… Ну да, я приказала дому, чтоб он не пускал никого, кроме умерших, это я помню. А еще я очень хотела придумать ловушку для моих врагов. Выходит, дом и об этом позаботился? Вот умница!

А что, если расставить такие ловушки вдоль дороги к границе?

Если зеркала отражают зло, то, стало быть, они же не дадут ему приблизиться к дороге и уберегут моих мертвецов от чужих ловушек…

Вот бы еще знать, где взять столько зеркал?

Ладно, с этим после разберусь, а пока надо попробовать. Я сняла со стены мутное зеркало и вышла из дома.

Дорога на этот раз начиналась прямо от крыльца. Не дорога, а дорожка, вроде садовой, аккуратная, гравием посыпанная. С обеих сторон поднимался густой кустарник, живая изгородь. Я шагала вперед, думая, куда бы поставить зеркало. Между тем дорожка превратилась в узкую тропинку, да и та скоро исчезла в траве, кусты сомкнулись. Тупик.

Такого никогда не было: я больше не чувствовала дорогу.

Потопталась на месте, пожала плечами, хотела повернуть назад, но не нашла тропинку. Что же это? Я сама себя загнала в ловушку? Хорошо еще, что никого не повела с собой. Нет, все-таки рано мне экспериментировать. Как же теперь выбираться?

Кустарник подступил ближе, ко мне потянулись ветки, утыканные шипами. Я машинально прикрылась зеркалом, как щитом. И только в этот момент сообразила, что держу его повернутым к себе.

– Сюда! – приказала я невидимому врагу и, перевернув, направила зеркало.

Эффект вышел потрясающий. Кустарник со скрипом и шелестом, ломая ветки и роняя колючки, буквально всосало в зеркало, я еле удержала его. Смерч и пылища поднялись – необыкновенные! Как будто я очутилась в самом эпицентре урагана.

А потом все кончилось. Внезапно.

Только в ушах еще звенело.

Я стояла на дороге, держа в руках зеркало, и пыталась понять: что это сейчас было?

Огляделась, увидела жалкий почерневший кустик. Это все, что осталось от ловушки? Зеркало работает. Я только что убедилась в этом. Но дорога? Как я не подумала! Ведь дорога каждый раз разная, это я называю ее дорогой, а на самом деле – что она такое? Это некий путь или пути, проложенные или каждый раз заново возникающие. Как предугадать, где тебя подстерегает очередная западня? Да хоть миллион зеркал расставь.

Нет, жаль, идея, конечно, хорошая, но не рабочая. Зеркала годятся только для моего маленького мира, вот и пусть отражают зло, делая безопасным мой дом на границе.

Я вернулась и повесила зеркало на прежнее место. Дед все так же сидел у стола и читал книгу без названия. Он улыбался чему-то. Наверное, книга была интересной.

Глава 12

Снова кляксы

Я снова их увидела. На этот раз в метро. Черная клякса, притворившаяся парнем, вела настоящего человека. То есть со стороны могло показаться: вот идут два друга и о чем-то увлеченно беседуют. Но я сразу же выхватила их из толпы: клякса тащила человека, тот еле ноги переставлял, как одурманенный. У меня, видимо, обострилась наблюдательность.

Заметив их, я больше не выпускала из вида. Ускорила шаг, нагнала. Клякса подтащила свою жертву к краю платформы. Так вот что она задумала! Бросить несчастного под поезд!

Ну нет!

Я бесцеремонно схватила парня за руку.

– Очнись! – приказала.

Клякса потеряла очертания, поблекла, скользнула тенью на пол и хотела спрятаться у парня под ногами, слиться с его тенью. Я все еще держала парня за руку, поэтому не раздумывая ударила каблуком по черному пятну.

В этот момент парень качнулся и чуть не свалился с платформы. Да еще и меня почти уронил, прямо под приближающийся поезд. Вокруг заахали люди.

С трудом удержавшись, я оттащила парня от опасного края, усадила на скамейку. Только теперь я увидела, что он смертельно бледен. Жизни в нем оставалось – последняя капля. Только для того, чтоб клякса могла дотащить его до рельсов и сбросить.

И куда эта гадина подевалась? Удрала?

Мимо нас пробегали люди, подходили и уходили поезда. Парень умирал у меня на глазах, а я не знала, что делать.

«Я единственная, кто видел и мог предотвратить», – билось в мозгу. Тогда, на авиасалоне, было то же самое. Но я не знала, а сейчас знаю.

Казалось, парень спал и умирал во сне. А что, если забраться к нему в сон? Ведь Ольгу-то я с собой брала, может, и сейчас получится?

Я села поближе, взяла его за руку и закрыла глаза. Пусть думают, что мы влюбленные.

В своем сне парень сидел на скамейке и обнимался с девушкой. На миг подумала – вижу его и себя. Потом смутилась. Отвернуться хотела, бежать. Хорошо, вовремя одумалась и взяла себя в руки. Во-первых, девушка совсем не похожа на меня, а во-вторых…

Клякса и не думала удирать: она намертво присосалась к парню, намереваясь выпить то немногое, что у него осталось.

Я подняла руки и шарахнула по ней, да так сильно, что от нее мокрого места не осталось. Разозлилась очень.

Парень недоуменно уставился на меня, как будто хотел спросить, где его девушка и как я тут очутилась.

– Все, милый, концерт окончен, – буркнула я. – Благодарить не надо. Просыпайся!

Мы открыли глаза одновременно.

Парень судорожно хватал губами воздух, закашлялся, долго, мучительно, надрывно.

– Тебе лечиться надо, – посоветовала я.

– Бред! – Наконец ему удалось произнести хоть одно слово.

– Добро пожаловать в реальный мир, – приветствовала его я.

– Что?! Ты кто?

– Твой ангел-хранитель, – пришлось представиться. – Что, не похожа?

– Честно говоря, не знаю. Я тебя раньше видел?

– Нет, не думаю. Идти сможешь?

– А как я вообще тут оказался? – Он озирался по сторонам, и, судя по всему, ничего не помнил из того, что произошло.

– Я же тебе говорю, лечиться надо. У тебя температура высокая, – подсказала я. – Ты чуть под поезд не свалился. Так что, может, «Скорую» вызвать?

Он еще раз огляделся:

– «Белорусская»?

– Точно!

– «Скорую» не надо, я тут неподалеку живу.

Но врачи все-таки понадобились. Парень ослабел и не мог идти самостоятельно. Когда его унесли, я наклонилась и заглянула под скамейку.

Там лежал черный камень в форме яйца.

Глава 13

Я не одинока

Ольга куда-то укатила на выходные, и у меня появилась возможность спокойно подумать. Я бродила по городу, не замечая ничего и никого вокруг.

Под ногами расползался мокрый снег, серый, крупитчатый.

Потеплело. Выглянуло солнце, настоящее, живое солнце, отразилось в луже, куда я нечаянно наступила. Солнечные зайчики заплясали перед глазами. Я невольно улыбнулась и только в этот момент подняла голову и посмотрела на небо.

Ветер гнал облака, солнце деловито помогало ему, разгребало лучами белые пушистые залежи.

Да ведь весна началась! – вспомнила я.

С ума сойти, жизнь проходит, а я ее, считай, не вижу!

Я уселась на нагретую солнцем скамейку в маленьком сквере и увидела первую травку. Она бесстрашно пробивалась на свет там, где снег совсем недавно освободил клочки земли. Мне отчего-то стало весело, захотелось петь, смеяться, носиться по дорожкам сквера, чудить. Я вскочила со скамейки и закружилась, раскинув руки:

– Здравствуй, солнце! – запела негромко.

– Я очень люблю весну, – послышался женский голос.

Остановилась. На скамейке сидела уже знакомая мне женщина, чем-то похожая на мою маму.

– Вы?!

Она улыбнулась и кивнула.

– Послушайте, – быстро заговорила я, – только не исчезайте, пожалуйста, мне так много надо сказать вам!

– Не волнуйся, Маша, у тебя все прекрасно получается, – отозвалась собеседница.

Мне, конечно, приятно услышать похвалу, но ведь не хвалить же меня она пришла.

– Да, спасибо, я стараюсь, но одной так трудно! Вы же понимаете, у меня нет опыта, и я часто ошибаюсь просто потому, что многого не знаю.

– Как говорили древние, и это пройдет. – Женщина не переставала улыбаться, глядя на меня.

– Да! Но из-за моих ошибок страдают люди, в смысле, умершие, – напомнила я.

– Мертвые не страдают, – женщина покачала головой, – и твои ошибки тут ни при чем, каждый совершает свои и за них расплачивается. Уж поверь на слово.

Я недоумевала. Выходит, она не собирается меня учить? Наставлять?

– Вы мне поможете? – робко спросила.

– Маша, мы всегда рядом с тобой, – ответила она. – Просто ты нас не замечаешь.

– Почему же, я замечаю, я…

Но ее уже не было на скамейке.

Ну вот, опять исчезла, ничего не объяснив.

Хотя…

У меня было прекрасное настроение. Я даже не хотела спать. Честно говоря, у меня создалось впечатление, что весной умирают реже, чем, например, зимой. Весной всем хочется жить.

Мимо меня прошли парень с девчонкой, они держались за руки и хохотали над чем-то. А может, и не над чем-то, а просто так. Весна!

Глава 14

Хранители

– Ты кто? – спросила я.

Девочка-японка в алом кимоно стояла в окружении своих спутников и смотрела на меня.

– Я такая же, как и ты, – просто ответила она.

– А эти? – я кивнула в сторону напряженных страшилищ.

– Мои хранители, – призналась девочка, – ведь я еще маленькая.

– Сколько же тебе лет?

Она подняла ладошку с растопыренными пальчиками.

– Пять? – удивилась я.

Она кивнула. Да, в многословии ее не заподозришь. Почему-то вспомнилась надпись на старом плакате: «Болтун – находка для шпиона».

– Почему же ты раньше не сказала?

– Я присматривала за тобой, – ответила девочка, – думала…

– Не понимаю…

Я действительно не понимала. Передо мной стоял ребенок пяти лет под мощной защитой жутких страшилищ и утверждал, что он тоже пограничник. Не верить ей я не могла, но и поверить трудно. Закралась мыслишка: а что, если это очередная ловушка? Мои враги гораздо хитрее и изощреннее, чем я о них думала сначала.

– Я хотела увидеть твое истинное лицо, – в очередной раз ошарашила меня девочка.

– Я что, пряталась? – Мое удивление росло и росло. Вот сейчас зашкалит, и я сойду с ума.

– Нет, – спокойно ответила девочка, – ты не пряталась, ты носила маски. И всякий раз меняла их.

– Маски? – Может, мы с ней не понимаем друг друга? Все-таки она ребенок, а я пытаюсь говорить с ней, как со взрослой. Я присела на корточки и заглянула ей в глаза:

– Ты мне не верила?

– Я сомневалась, – серьезно ответила девочка, – мне трудно бывает разобраться.

– А теперь?

– Теперь верю.

– Почему? – допытывалась я.

– Ты сохранила дом. Те, другие, они только разрушают.

Она стояла – маленькая алая капля на изумрудно-зеленой траве. Топорщил иглы дикобраз, скалился волкокрыс, бесстрастно ждал гном. Как же нелепо они выглядели на этом сочном лугу, под бирюзово-синим небом. Совсем как в моих детских снах.

– Как же ты со всем этим справляешься? – сочувственно спросила я.

– Мне помогают. – Она протянула руку и погладила дикобраза по жесткому пучку шерсти на макушке.

Тот припал к земле, казалось, еще сильнее раздулся, панцирные пластины на его спине сомкнулись, скрыв под собой иглы, и появилось некое подобие седла, или, скорее, кресла. Волкокрыс подхватил девочку передними лапами и осторожно усадил ее. Следом взобрался гном.

– Ты со мной? – спросила девочка.

– С тобой, – не раздумывая ответила я. И почти мгновенно, подсаженная волкокрысом, оказалась рядом.

Дикобраз под нами раздулся, зеленая трава ухнула вниз, я ощутила толчок, и мы понеслись куда-то сквозь хаос, время, осколки. Я видела сверкающие искры сгоревших секунд, другую сторону вещей, темные закоулки бытия, мы ныряли в излившиеся тучи и высохшие водопады. Прошлое спаялось с будущим и настоящим, закручивались немыслимые спирали потерянного и забытого, лабиринтами расходились неиспользованные возможности и шансы… Лица, голоса, смех, обрывки, фрагменты, незавершенность, неоконченность… Как описать то, что описать невозможно? То ли и слов таких не выдумали, то ли я их не знаю.

Я услышала звуки похоронного марша, а потом увидела и одинокую трубу, издающую низкий тягучий тоскливый звук. Хотелось зажать уши и спрятать голову в коленях.

Труба приблизилась, и мы нырнули прямо в нее. Волкокрыс улетел вперед, размахивая ушами, как крыльями.

Труба поперхнулась, зашлась хриплым кашлем, куда-то в темноту прыгнул гном. Девочка взобралась с ногами на сиденье и стояла, вытянувшись в струнку, руки прижаты к бокам, лицо застывшее.

Я поднялась и резко выбросила вперед ладони. Знакомое покалывание в предплечьях, пустота внутри, собирающаяся в тугой сгусток. Выброс!

Труба лопнула, разлетелась, черные кляксы с пронзительным визгом ошметками рассыпались в стороны.

Я увидела голую равнину и пустое шоссе до горизонта, которого не было. На шоссе стоял человек, растерянный, одинокий, испуганный. Рядом на дороге валялся опрокинутый ящик, обитый красным, жалкие венки из искусственных цветов, увитые лентами с надписями «от любящих родителей», «от скорбящих родственников». Подголовник, набитый соломой, белое покрывало…

– Иди, – сказала девочка.

Дикобраз завис над дорогой, я мягко спрыгнула на шероховатый асфальт.

– Мы еще увидимся? – крикнула девочке.

– Конечно, – отозвалась она, уже пропав из виду: только голос прозвучал в ушах.

Я подошла к человеку. Не старый еще, но уже грузный, лицо багровое, влажное от пота, налитые кровью глаза. Он был в шлепанцах и спортивных штанах, вытянутых на коленях. Несвежая футболка довершала наряд.

– Где я? Где? – бормотал он, озираясь безумными глазами.

– На границе, – сказала я. – Если не хочешь остаться тут навечно, иди за мной.

О, с этим было гораздо труднее, чем с Ваней! Он то брел, опустив голову, бормоча себе под нос ругательства, то останавливался и, подняв голову вверх, грозил кому-то кулаками, то ложился и затихал, отказываясь подниматься.

Раздражал он меня ужасно. Но я терпела. Дорога казалась бесконечной. Мой подопечный норовил свернуть с шоссе на неприметные тропинки, бормотал о ремонте и объезде. Ему все-таки удалось заморочить мне голову. Мы сбились с пути.

Шоссе сменилось ухабистым проселком, петлявшим в пыльном бурьяне. Мы вышли к просевшему дому с облупившейся штукатуркой. Покойник обрадовался и заявил, что будет здесь жить.

Я не успела ничего сделать, как оказалась внутри дома, и тяжелая дверь захлопнулась, отрезая пути к отступлению.

Я узнала эти комнаты – и домотканую дорожку, и неприбранные кровати, и плотно занавешенные окна.

Низкий потолок давил прямо на плечи. Покойник бродил по комнатам, раскрывал шкафы и буфеты, урчал утробно, радуясь початым бутылкам с водкой, каким-то жалким объедкам, огрызкам и кускам несвежего хлеба.

– Поччуть, поччуть, – вскрикивал умерший. Он извлек из буфета щербатую чашку и налил в нее водки, выпил жадно, дергая кадыком, крякнул, заглянул в чашку, замер, прислушиваясь к себе. И сразу же разразился проклятиями.

В доме появилась тусклая женщина, равнодушная, отрешенная, она тоже бродила из комнаты в комнату, перебирала что-то на столе, подходила к кроватям, видимо, с целью прибрать их, но у нее опускались руки, и, махнув разочарованно, она отступала.

Я следила за ними и одновременно поглядывала на окна. Стоило только покойнику приблизиться к одному из них, как занавеска набухала черным пузырем, тянулась, причмокивала.

– Эх, заживем! – радовался он. – Вот теперь-то заживем!

Он почему-то считал этот дом своим, не понимая, что заперт в ловушке и ловушка готова сожрать все, что от него осталось. Более того, она сожрет и эту бесцветную женщину, и даже меня, если получится…

– Тебе нельзя здесь оставаться, – сказала я своему подопечному.

Он хохотнул и показал на бутылки и закуску:

– Ты это видела?! Я тут хозяин!

– Нет, – жестко ответила я, – ты тут пища.

– Много ты понимаешь!

– Побольше твоего. Опомнись, от тебя и так почти ничего не осталось.

Он смотрел на меня, тупо моргал глазами, кривил рот, недоумевая…

А смоляная темнота на месте окон пузырилась, ждала.

Так что же? Бросить его и уходить?

А что, если силой? Схватить, утащить отсюда, вернуть на дорогу, надавать по щекам, заставить, доказать…

Я бросилась за ним, он выскальзывал из моих рук мокрым угрем, ругался, орал пьяные песни. Хлопали возмущенные занавески, били по стенам, выло в трубе, содрогались стены, сквозняк вихрем завивал мусор, носились по дому маленькие смерчи.

– Что тебе до него?! – шептала темнота по углам.

– Тебе не победить…

– Насильно в рай не затащишь.

Прыгали по полу жирные кляксы, чавкали, смачно шлепались, разбрызгивая слизь.

И вдруг среди безумного хаоса раздался голос:

– Я хочу уйти!

Покойник от неожиданности плюхнулся прямо на одну из клякс, распластался, пачкая руки и пузо, замычал, пытаясь поднять голову.

– Я хочу уйти! – повторила тусклая женщина в наступившей тишине и добавила: – Пожалуйста!

Я обернулась к ней. Она смотрела невидящими глазами, но в них была такая страстная мольба!

– Я не знаю, кто вы, – говорила женщина. – Но прошу вас, спасите меня! Я больше не могу! Я не выдержу!

– Куда намылилась? – взревел покойник.

– Он сделал свой выбор, давно сделал, но он не может выбирать и за меня.

– Не может, – согласилась я, присматриваясь к женщине. Она не видела меня, не могла видеть. Потому что еще не умерла. Мертвый муж притащил ее за собой в ловушку.

А женщина хотела жить, а не быть сожранной вместе с этим, который считался ее мужем там, в его уже окончившейся жизни.

И тотчас я увидела дверь за ситцевой шторкой, беленькой, в мелкий цветочек. Дверь, выкрашенную синей краской.

Я взяла женщину за руку. Там было что-то, она сжимала пальцами небольшой твердый… камень! Черный камень в форме яйца. Пальцы разжались, камень бухнул об пол и мгновенно расплющился, превратился в кляксу. Пискнув, она исчезла под кроватью. Я проводила ее взглядом, не погналась. В голове у меня зародилась некая мысль, еще не оформившаяся, неопределенная, но…

Последний раз взглянула на покойника. Он медленно поднялся с пола и, шатаясь, побрел к столу, налил себе в щербатую чашку.

– Там нет ничего, – предупредила я его.

Но он не услышал.

Кляксы сгрудились, напирая на меня, черные пузыри на окнах угрожающе вздулись. Ну это мы уже видели. Я приказала тьме отступить, мы стояли друг напротив друга. Он с пустой чашкой в руке, и я.

– Выбирай, – приказала я.

– Убирайся! – огрызнулся он.

Я подтолкнула женщину к двери, которая распахнулась, выпуская нас.

Ни женщины, ни дома, ни пыльного бурьяна, ни проселка в рытвинах. Наверное, женщина только что проснулась у себя дома и пыталась вспомнить, что за кошмар ей приснился. Надеюсь, в ее жизни и ее снах больше не будет кошмаров.

А я возвращалась.

На перекрестке меня ждала девочка.

– Я не справилась, – призналась с горечью.

– Так бывает, – ей тоже было грустно. – Мы всего лишь проводники…

– Черные камни, ты знаешь, что это такое?

– Подселенцы, – ответила девочка.

– Подселенцы? – повторила я.

– Семена зла.

– Да-да, – кажется, до меня дошло. Камушки в форме яиц – это семена, они разбросаны по миру и прорастают там, где наиболее благоприятно, то есть в слабых людях, не способных бороться.

– У меня дома лежит несколько. Их необходимо уничтожить! – сказала я.

– О, у меня целая корзинка, – девочка почему-то смутилась. – Я подбирала за тобой, там в развалинах…

– Правда?! – обрадовалась я. – Ты знаешь, как их уничтожить?

– Это очень трудно, – призналась она, – я ждала, когда ты будешь готова.

– Я готова!

Но маленькая японка с сомнением покачала головой.

Глава 15

Подруга

Ольга не пришла в школу. Накануне вечером мы с ней созванивались, договорились встретиться пораньше. Она утверждала, будто кое-что узнала, раскопала какую-то информацию для меня.

Не то чтобы она меня заинтриговала, нет, но в моем случае любые сведения не лишние.

Однако, когда я подошла к перекрестку, где мы обычно встречались, подруги не увидела. Я потопталась минут пять, позвонила ей, она не ответила, я отправила эсэмэску и медленно направилась к школе. Но Ольга не догнала меня, не ждала в вестибюле, не прибежала, опоздав, на первый урок.

На перемене я снова звонила. Безрезультатно.

Куда она могла подеваться?

Я испытывала смутное беспокойство. Позвонила еще и на домашний. Снова нет ответа. Я уже не сомневалась: что-то случилось. Но что?

С трудом досидев до конца уроков, я сорвалась и побежала к дому подруги.

Никого!

Да что же это? Может, ей пришлось внезапно уехать? Мне необходимо узнать хоть что-нибудь. Спросить у соседей? Я уже хотела нажать кнопку звонка в квартире напротив, как подъехал лифт, и из него вышла пожилая женщина, нагруженная пакетами.

– Ты ко мне? – спросила она удивленно.

– Нет, к вашим соседям, – ответила я. – Сегодня Ольга не пришла в школу, вот я и решила проведать…

– А-а, – протянула женщина, роясь в сумке в поисках ключа, – заболела твоя Ольга, «Скорую» ей вызывали.

– Как «Скорую»? – растерялась я.

– Очень просто. Утром еще. Мать с ней поехала.

– Так ее увезли? – переспросила я.

– Увезли. – Женщина нашла ключ и открыла дверь. – Сейчас такой грипп ходит! Ужас! Вот у нас на прошлой неделе…

Но я перебила ее:

– А вы не знаете, в какую больницу?

– В инфекционную, наверное, – предположила женщина.

Я побежала вниз по лестнице, забыв о лифте.

Что за напасть? Какой грипп? Почему грипп?

Прибежав домой, я зашла в Интернет и начала обзванивать приемные отделения всех больниц. Ни в какой грипп я не верила.

Наконец мне удалось обнаружить Ольгу в больнице «Скорой помощи». Мне сразу же сообщили: «Больная в реанимации».

Сломя голову понеслась в больницу. Долго уговаривала дежурную медсестру, врала что-то напропалую, готова была влезть в окно, если не пропустят. Но мне повезло. Появился Ольгин отец. С ним мне удалось проникнуть в отделение.

В коридоре нас встретила Ольгина мать. На вопрос отца покачала головой – «без изменений».

Меня она словно и не видела, так, скользнула взглядом, глаза заплаканные, тревожные. Я не выдержала:

– Расскажите, пожалуйста, что случилось?! Я была у вас дома, соседка сказала, что Олю забрали по «Скорой».

– Ах, Маша, – только теперь Ольгина мама увидела меня, – я и сама толком не знаю. Утром Оля долго не вставала, я хотела ее разбудить и не смогла. Она такая бледная была, как будто уже все…

– Мне надо к ней, – быстро сказала я. – Только не спрашивайте ни о чем, просто поверьте, я могу ей помочь.

Ольгины родители уставились на меня, как на ненормальную.

– Маша, но… – начала мама.

– Без «но». Просто поверьте и проводите меня к Оле.

– Туда не пускают, – неуверенно произнесла мама.

– Придумайте что-нибудь, – настаивала я, – и давайте поторопимся, я не шучу.

– Тебе что-то известно? – спросил отец.

– Да! Но я не могу ничего объяснить. Не расспрашивайте!

Они переглянулись и кивнули друг другу. Понятно, утопающий хватается за соломинку. Из палаты вышел озабоченный доктор, отец сразу же подошел к нему, заговорил негромко, отвел в сторону. Мама встала у двери, и я проскользнула внутрь.

На Ольгу было страшно смотреть. Краше, как говорится, в гроб кладут. Кожа иссиня-бледная, будто мукой присыпанная, глаза запали, вместо них черные провалы, губы бескровные, но на них играет тень улыбки. Прекрасный сон снится подруге, прекрасный и смертельный.

Не до философии сейчас. Я взяла безжизненную, почти невесомую руку и закрыла глаза.

Ольга лежала среди ослепительной белизны, рядом с ней кто-то сидел. Силуэт размытый, нечеткий, но вроде бы парень. Сначала мне показалось, что он играет на гитаре, но звука я не слышала. При моем появлении фигура парня дернулась и поплыла, рассеиваясь. Я не на него смотрела, на Ольгу. Потому что на лице и горле ее распласталась жирная клякса, отвратительно лоснящееся ее тело пульсировало, высасывая из моей подруги жизнь.

– Прочь! – крикнула я, выставляя вперед руки. Клякса пискнула, замерла, потом рванулась, но она так крепко присосалась к жертве, что не смогла смыться сразу. Это ее и погубило. Через мгновение она лопнула, разлетелась грязными ошметками, пачкая идеальную белизну Ольгиного сна.

– Фу, мерзость какая, – произнесла я, брезгливо отряхивая руки. – Оль, – окликнула подругу, та не пошевелилась, на изможденном лице улыбка медленно сменилась недоумением. Я легко подняла ее, перекинула руку через плечо, повела прочь. Свистнула, как меня учила маленькая японка. Дикобраз появился мгновенно, просто возник и распластался у ног. Я устроила на его спине Ольгу, забралась следом. Дикобраз раздулся и подпрыгнул. Мы вырвались из ослепительного кокона, поплыли вдоль границы, туда, где, все увеличиваясь, возникла изумрудная точка, самое безопасное место.

Дикобраз мягко сел на траву. Я стащила Ольгу, уложила, всматриваясь в ее лицо. Она открыла глаза, увидела меня:

– Ну конечно, – произнесла чуть слышно, – кто же это мог быть, кроме тебя… а где Ваня? Ваня! Он только что был здесь!

Я хотела ответить ей, но меня грубо выдернули:

– Немедленно покиньте палату!

– Что за самоуправство!

– Вы что, правил не знаете??!

Я крутила головой, пытаясь сосредоточиться. Надо мной нависли врач и медсестра, за ними маячили испуганные лица Ольгиных родителей.

– Как тебе не стыдно! – кричала медсестра.

Я хлопала глазами, не соображая.

– Погодите, – остановил ее врач, – больная пришла в себя.

– Что?!

Обо мне тут же забыли. Над кроватью Ольги склонились четыре головы, потом прибежал еще кто-то. Они толпились, переговариваясь, колдовали над ожившей подругой, а я тем временем присмотрелась и заметила черный камешек, валяющийся под их ногами. Незаметно наклонилась, подняла и потихоньку вышла, прикрыв за собой дверь.

Глава 16

Возвращение к жизни

Камешек лег в уже наполненную корзину маленькой японки…

Ольгу вскоре выписали.

Она позвонила мне, попросила зайти. Я, разумеется, не отказала. Надо было выяснить, как к ней попал подселенец.

Ольга, все еще бледная, но вполне ничего себе, бодрая, сразу же потащила меня к себе в комнату и громким шепотом похвалилась:

– Ваня приходил ко мне!

Я покачала головой:

– Должна тебя разочаровать. Но это был не Ваня.

– Как? – обиделась она. – Я точно знаю! Помнишь, я тебе звонила? Так вот, я нашла в Инете один сайт, так там все написано: как вызывать умерших, все о сновидении, о возможностях путешествий вне тела, понимаешь? Я думаю, тебе это тоже будет интересно.

– Это ловушка, – перебила ее я.

– Ловушка? Какая?! Да ты почитай! Я сейчас тебе открою, у меня в закладках, – всполошилась Ольга.

– Не надо, и так все понятно, – отказалась я. – Оль, ты хоть что-нибудь помнишь? Ну, из того, что тебе снилось?

– Конечно! – Она прямо-таки вспыхнула вся. – Перед тем, как лечь спать, я повторила все, что было написано в рекомендациях на этом сайте. Короче, я почти сразу уснула, просто вырубилась! – она хихикнула. – И сон такой был, очень яркий, как наяву. Я очутилась в снежно-белом пространстве, не поймешь, где верх, где низ, мне все время казалось, что я хожу на голове, прикольно! Ну вот, а потом увидела Ваню, сначала как будто вдалеке, а потом все ближе и ближе. Он шел ко мне и улыбался. И я совсем не испугалась, побежала к нему, протянула руки, крикнула: «Ваня, Ванечка!» Он тоже протянул руки. Я даже могу поклясться, что почувствовала его прикосновение. А потом… – Ольга смутилась и запнулась, – мы целовались, и это было так… так прекрасно! Я все время думала: не хочу просыпаться, не хочу! Хочу остаться тут на веки вечные, рядом с Ваней. Чтоб он сидел рядом и держал меня за руку, всегда, понимаешь?

Я покачала головой.

– Да ты что! – возмутилась Ольга. – Если хочешь знать, я не хотела возвращаться! Мне плохо здесь! Я люблю Ваню! Да, да! Люблю! И зачем только ты меня вытащила! – Ольга закрыла лицо руками и громко разрыдалась.

Я попыталась успокоить ее, обнять, но она дернулась и оттолкнула меня.

– Оль, – я решила быть терпеливой, – в твоем сне не было Вани. Ты где-то подцепила подселенца. Я видела, как он сосал из тебя жизнь. Жирная такая, черная клякса. Помнишь черные камни?

– При чем здесь камни? – удивилась Ольга.

– Оль, мы ошибались. На самом деле черные кляксы, которых я видела на авиасалоне, и те, другие, из моих снов – подселенцы. Такие гады, которые высасывают из людей жизнь. Я пока еще не очень разобралась, откуда они берутся, но при опасности они сворачиваются и превращаются в черные камешки, семена, понимаешь? И самое отвратительное то, что среди людей находятся такие, кто эти семена разбрасывает. Вот, моя черноволосая – одна из них.

Ольга притихла, замотала головой:

– Не может быть, – еле слышно произнесла она.

– Мне жаль, но это правда. Я ведь предупреждала тебя, со мной опасно. Подселенцы ничего не могут сделать со мной, поэтому они объявили охоту на моих близких.

– Но я же все помню! – простонала Ольга.

– Выходит, я вру? – с грустью переспросила я.

Она задумалась, убрала ладони от лица, взглянула на меня, снова покачала головой:

– Не знаю…

– А я знаю, к счастью. И еще. Оль, я, конечно, в любом случае вытащила бы тебя, но мне бы хотелось, чтоб ты пожила подольше. Ты ведь не для того родилась, чтоб накормить собою какую-то инфернальную мерзость.

Она судорожно вздохнула, кивнула головой.

– Так, хорошо. А теперь покажи мне, что там за сайт ты откопала!

Ольга включила компьютер, зашла в закладки. Никакого сайта там не было.

– Ничего не понимаю, – растерянно сказала она, пробегая глазами строчку за строчкой. – Я же специально внесла его сюда…

– Может, сайт был создан специально для тебя. Как только ты попалась, его удалили, – предположила я.

– Возможно… – Ольга вздохнула. – Прямо не верится! Такая оперативность!

– Оль, давай договоримся на будущее. Я тебя очень прошу, не поддавайся на такие приманки. Знаешь, как говорят: не зная броду, не суйся в воду.

– Но я же хотела тебе помочь!

– Нет, ты хотела увидеть Ваню.

Она смутилась.

– И это тоже, – согласилась нехотя. – Точнее, думала, мы поможем друг другу.

– Я много раз говорила тебе: я не вызываю умерших, я – проводник. Просто проводник…

– Ничего себе – просто! – вспыхнула Ольга. – Ты одна создала целый мир! Я видела! Нет, Маша, ты и сама не знаешь, на что способна.

– Ну хорошо, – вздохнула я, – не знаю. Я не понимаю, как у меня получается. Но я учусь. И мне трудно. Ты сама сказала, у меня есть способности. Откуда они и почему выбрана именно я, неизвестно. Но благодаря им я все еще жива, да и ты тоже. Со временем, возможно, я стану сильнее. А возможно – нет.

– Но я так хочу помогать тебе! – взмолилась Ольга.

– Ты и так помогаешь, – мягко сказала я. – Просто на будущее, не надо действовать самостоятельно. Иначе получается, не помогаешь, а создаешь дополнительные трудности.

Ольга покраснела:

– Извини…

– Ладно, забыли.

– Знаешь, – усмехнулась Ольга, – мои родители тебя теперь побаиваются. Даже не побаиваются, а как бы это лучше сказать, благоговеют, что ли. Мама считает тебя целительницей и экстрасенсом. Отец более критичен, но тоже говорил: «Что-то такое есть…» Глупо, да? Если бы они знали!

Я отмахнулась:

– Люди боятся непонятного. Но даже если им все объяснить, зачастую не верят. Им удобнее жить в простом мире. Не надо их разочаровывать. И пугать не стоит.

– Ты изменилась, – Ольга смотрела на меня с сожалением.

– Если бы я не изменилась, то погибла бы, – ответила я.

– Вот и выходит, что все случается помимо нашей воли, – вздохнула подруга, – обстоятельства сильнее нас. И все зависит от того, принимаем мы условия игры или нет. А мне не нравится играть по чужим правилам.

– У каждой игры свои правила, – напомнила я, – даже у самой простой. Не хочешь играть, придумай свою.

– Это уже философия, – досадливо поморщилась Ольга. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. От нас ничего не зависит. И мои желания и планы никогда не берутся в расчет.

– Просто ты забываешь о том, что играешь не одна. Нас много, очень много, у каждого свои желания и планы. Как все это совместить?

Она помолчала, уставившись в одну точку.

– Не знаю, – произнесла тихо.

Глава 17

Охота на подселенца

Есть на границе такое место – остров заблудших. О нем рассказала мне девочка-японка. Неприятное место, тоскливое и унылое до ужаса. Каменистая пустыня, которую пересекает огненная река, даже не река, а расщелина, полная лавы. Вот в эту расщелину надо бросать черные семена, чтоб они возвратились к тому, кто их посеял. Вроде все просто: нашел остров, добрался до расщелины, перевернул корзинку и – адью! Но как найти место, которого не существует? Утраченное, пожравшее само себя?

Требовался особенный проводник. Мне надо было добыть кляксу и не дать ей свернуться в яйцо.

Я знала, где ловить.

Нет, я не забыла о Погореловке. Вдвоем с Ольгой мы перерыли поисковую систему и насчитали не меньше десятка населенных пунктов с таким названием.

– Ну, как думаешь, которая из них? – спросила я.

– Думать надо, – откликнулась она.

После недолгих размышлений мы отбросили все далекие от нашего города Погореловки и сосредоточились на тех, что находились в пределах досягаемости. Ближайшая обреталась в соседней области, максимум два часа на автобусе или электричке. Отлично! Остановимся на ней. У нас была единственная зацепка – таинственная уборщица Валя, уволившаяся из нашей школы как раз после того, как в моем сне меня хотела утопить черноволосая. Охранник говорил, что она уволилась из-за того, что ей было далеко ездить. Вот и все, что нам известно. То есть мы опять вернулись к предположению: уборщица из сна и Валя – одно и то же лицо. А что нам оставалось делать? Надо проверять все версии, даже самые хлипкие и бредовые. Других-то нет.

И надо еще придумать предлог. Во-первых, для родителей, потому что поездка займет целый день. Во-вторых, как я туда заявлюсь? Повод, нужен повод…

– Не ты, а мы, – Ольга ни за что не хотела опускать меня одну. – И повода никакого не нужно. Я стою на стреме с телефоном, ты заходишь в дом. Если там те, кто нам нужен, действуешь по обстоятельствам. Если – нет, извиняешься, мол, ошиблась, и все. Мы договариваемся о времени. Например, если ты не выходишь через пять минут, я звоню в милицию.

– Ага, милиция нам поможет! – Мне стало смешно.

– А что ты предлагаешь? Их там двое, между прочим, они тебя разом скрутят, пикнуть не успеешь.

– Ничего, справлюсь как-нибудь.

– Знаешь, не спорь! – заявила Ольга. – Одну я тебя не отпущу!

Я понимала – она права.

Начались каникулы, так что для родителей повода придумывать не пришлось. Они утром на работу, мы – на вокзал и в электричку.

Дорога заняла часа полтора, не больше.

Вышли на пыльном полустанке. Я огляделась и вспомнила: да ведь я уже была здесь! Почему-то показалось, что вот сейчас ко мне подойдет деревенская девчонка и предложит проводить до места. Но нет, никто нас не встретил.

Мы ехали в древнем автобусе по проселочным дорогам, автобус скрипел и переваливался на ухабах, того и гляди рассыплется, висели на поручнях, качались вместе со всеми и выглядывали в окно.

Ошибиться я не могла. Я не стала расспрашивать пассажиров и водителя, чтобы не привлекать к себе внимания. Ну едут девчонки и едут, мало ли зачем. А дорогу сама найду. Вернее, вспомню. Ольга вела себя тихо, только изредка спрашивала: «Ну как? Узнаешь?»

Вот наконец мне на глаза попалась ржавая табличка с названием улицы.

– Выходим!

Шли медленно, всматривались в заборы и дома.

– Вот он! – Я указала на дом кивком головы.

Ворота с облупившейся краской бурого цвета, в них калитка.

– Может, я с тобой зайду? – Ольга заметно нервничала.

– Нет.

Я нажала на ручку в калитке. Засов не задвинут.

Я шагнула во двор, огляделась. Все верно, я была именно здесь. Стол и скамейки под навесом, дикий виноград укрывает крыльцо. Но это все антураж. В моих снах дом был другим – трухлявые развалины, где меня хотела убить черноволосая, ловушка на границе для неприкаянных душ.

Рыжий котяра, по-змеиному зашипев, выпрыгнул чуть ли не из-под ног. Рванул прочь, взлетел на стол, с него на дерево и скрылся среди густой листвы.

Посмотрим, что за хозяева здесь обитают.

На крыльце меня ждали.

Невысокий плотный мужичок, уже начавший лысеть, сутулый, испуганный. Узнал или нет? Перед отъездом из дома я надела летний сарафанчик, легкие сандалии, даже шляпку нацепила для создания идиллического образа. Судя по всему, зря старалась. Но отступать некуда.

– Кто еще в доме? – спросила, не поприветствовав. Здоровья я ему желать не хотела.

– Жена, – выдохнул он и сразу же посторонился, пропуская меня.

Я и вошла, усмехнувшись. Мужика перекосило от страха. Такие, как я, к таким, как они, просто так не приходят.

Она встретила меня в сенях. Дверь резко распахнулась, и я буквально утонула в ее улыбке. Удивила она меня, да. Красное платье, ухоженная, прическа прямо из салона, косметика… вот только кожа. Какого-то оливкового цвета. Какой странный загар – подумала я.

А она уже радушно приглашала в комнату, усаживала за стол, наливала чай.

– Присаживайся, – будто мурлыкала.

Я села. Мне стало их даже жаль, ее саму и ее испуганного мужа. Вон он, в угол забился, руки дрожат. Слабый, за счет нее держится. Подселенец у них был один на двоих. Паразитировал в ней. Мужа она давно выпила, теперь, чтоб поддерживать в нем жизнь, подселенец изредка делился с ним крохами.

– Кого-то ищешь? – расспрашивала женщина, усаживаясь напротив.

– В этом доме жили мои знакомые, – нагло соврала я.

Женщина удивилась:

– Ах, нет-нет, ты, видимо, перепутала, этот дом принадлежал еще родителям мужа. А как фамилия твоих знакомых?

– Потемкины, – я без зазрения совести назвала свою.

Женщина задумалась, даже лоб наморщила.

– Нет, не помню таких, – сказала и обратилась к мужу: – А ты?

Он отчаянно замотал головой.

Она что, не узнала меня? Вот так новости! Много лет следила за мной, караулила мои сны, даже в школе работала, чтоб узнать меня поближе. Нет, не узнать, а убить, избавиться! Вот чего хотела. Да и не она, а он или оно – подселенец. Интересно, она добровольно согласилась творить зло? Знала, чем придется платить? Ох, сомневаюсь! Обычная глупая баба, подцепила где-то черный камешек, а он и пророс в ней, и заполнил всю, и подчинил себе. Много лет паразитировал, разросся. Вон сколько клякс у нее было. А сейчас? Ни одной не осталось. Я знаю, где они. Свернулись черными камнями после того, как я их глушила. Теперь черноволосой до них не добраться. Маленькая японка собрала все камешки в свою корзинку. Мне осталось сцапать главного. Но не глушить, он мне нужен!

– Жаль, – сказала я и поднялась, сделав вид, что хочу уйти.

– Куда же ты? – всполошилась черноволосая. – Посиди немного, отдохни.

– Нет, не стоит.

Я уже подошла к двери и взялась за ручку. Она мягко скользнула ко мне, склонилась, якобы чтоб помочь открыть, и неуловимым движением прикоснулась губами к ямке на шее.

Она была голодна. Очень. Я сильно потрепала ее во время нашей последней встречи. Если бы она не испытывала такого голода, то сразу узнала бы меня и не рискнула нападать.

Женщина резко отстранилась, ее взгляд был полон недоумения, досады, разочарования, но пока не страха. Того животного ужаса, от которого медленно оседал по стенке ее муж.

А во мне уже разгоралось холодное бешенство, я едва могла сдерживаться.

– Ну что же ты, продолжай, – звенящим шепотом предложила я.

Удивительно, но она не испугалась. Только отступила назад, рассматривая меня с некоторым любопытством.

– Нашла, значит, – она произнесла это спокойно, просто констатируя факт. Они знали, что я приду и это лишь вопрос времени. Они затаились, не охотились, на что-то еще надеялись. Или нет?

– Я пришла убить тебя, – сказала я.

Она опустила голову:

– Разве я виновата, что человеческая энергия помогает мне существовать? Я так питаюсь. И никогда не беру много, не пью до конца. Вы сами себя выпиваете. А я выбираю тех, кто слабее, вот и все.

– Поэтому ты выпила Ваню, – с горечью спросила я.

– Он был болен…

– Ты хотела убить мою подругу!

Она не сразу ответила:

– Я не собиралась никого убивать, это ты виновата, всюду суешь свой нос.

– Ах, вот как. – Нет, я не возмущалась. Что с нее взять?

– Каждый выживает как может, – она равнодушно пожала плечами.

– Именно поэтому ты и разыграла жуткий спектакль с похоронами заживо? – я вспомнила, как она и ее муж под чужими личинами мучили мою бабушку. У меня непроизвольно сжались кулаки. Еще немного, и я не смогу себя контролировать. – Клопы тоже питаются своеобразно, но кто будет слушать оправдания паразита? А ты что молчишь? – накинулась я на несчастного мужика. – Ведь знал все!

Вот это уже зря. Что с него взять, он пуст.

– Сколько вас еще таких? – спросила у женщины.

Она промолчала, глядя на меня почти равнодушно. Я поняла: разговор окончен, она ничего не скажет. Надо убить ее подселенца и покончить с этим. Я не знала, выстою ли против остальных, но припугнуть их следует, а там посмотрим.

Злости уже нет.

Я поднимаю руки, сплетаю пальцы и резко выворачиваю ладони.

Ее тело скручивается, сворачивается плотным жгутом, вянет, тускнет. Я держу ее на весу до тех пор, пока она еще пытается сопротивляться. А потом выдыхаю, резко опускаю руки и тяну к себе что-то вязкое, мерзкое, сопротивляющееся.

Женщина падает с мягким стуком на пол.

Вот и все. Подселенца больше нет. Точнее, есть, я поймала его, он расплющился на моих ладонях. Не успел свернуться, зараза! Ощущаю легкое покалывание на кончиках пальцев да тяжесть в плечах. Не так уж много я потратила. Теперь здесь будет жить обычная деревенская баба со своим мужем. Она ничего не будет помнить, а он будет молчать и трястись от страха.

Жаль его, он не виноват. Но жизнь вообще жестока.

Глава 18

Забытые имена

Клякса, лишившаяся своего носителя, теряет стабильность, ее тянет назад. Особенно, если клякса-подселенец голодна. А мой подселенец был очень голоден.

Я удерживала его и себя огромным усилием воли.

Ольга ждала меня за воротами.

– Ну что? – бросилась навстречу. – Ой, да на тебе лица нет!

– Олька! Ничего не спрашивай! Надо срочно искать уединенное место!

Она замолчала, кивнула и, подхватив меня под локоть, потащила куда-то.

В моих ладонях бился подселенец. Черная вязкая дрянь, сгусток тьмы, он силился оторваться. Такой холодный, что обжигал кожу, холод пробирал до костей. Мне было плохо, очень. Пульсирование твари вызывало тошноту. Только бы поскорее встретиться с японкой, она придет. Я знала: одной мне ни за что не справиться.

Ольга привела меня в какой-то лесок. Мы забрели в глухой бурелом, наткнулись на поваленную сосну с тяжелым лапником, хоть и высохшим, но густым. Под ним можно было спрятаться без труда.

Я заползла под сосновые ветви и с облегчением улеглась на осыпавшуюся хвою. Стоило только закрыть глаза…

Она ждала меня на дороге, в окружении хранителей.

Клякса очнулась и рвалась из моих рук, жгла кожу.

Девочка показала корзинку, полную черных камней. Мы взобрались на дикобраза.

– Вперед! – приказала девочка. Но приказывать не было смысла. Клякса потащила нас всех.

Дорога свернулась сгоревшей лентой, исчезли осколки миров, все как будто захлопывалось, замыкалось, сдувалось, лопалось – хлоп, хлоп, хлоп! И вот уже нет ничего, только черные крылья, бесконечные черные крылья, смоляные, закрывшие собой мир. Неужели клякса может стать такой бесконечно огромной, в то же время умещаясь у меня между ладонями? Взмах, еще взмах, тишина, пустота, тянущая тоска, ни звуков, ни ветра, ничего…

Дым окутал нас грязным войлоком, плотным и вязким. Мы продирались вперед с упорным отчаянием. А что еще оставалось? Казалось, дым пожрал все, все миры и границы, все смешал и перемолол, превратив в хаос, и только наша пятерка еще сопротивлялась апокалипсису. Я не видела никого, но знала, что они еще рядом. В какой-то момент я оступилась и сразу же почувствовала поддержку, гном ухватил меня за локоть и не дал упасть. Я кивнула ему и улыбнулась, хотя не видела его лица. Я снова шла вперед, выставив руки. Клякса давно сорвалась, ее унесло или она сама унеслась, кто ее знает. Но я осталась и била, била по неведомой цели.

Дым проник в меня, заполнил от макушки до пяток, лишал воли, желания, жизни. Я сопротивлялась, понимая: нечто воздействует на мои мысли, вселяет страх, апатию, безысходность. Тогда я отключила голову, перестала думать, превратилась в машину, назначение которой – идти вперед и бить, бить, бить!

Рядом были другие. Я чувствовала, мне даже казалось, я вижу их – светящиеся фигуры в сером мареве. Когда я совершенно обессилела, меня прикрыла женщина: шагнула вперед и буквально раздвинула дым руками, как занавеску. А я узнала ее. Это она говорила со мной в кафе, когда я ждала Ольгу, и недавно тоже…

Я рванулась вперед, за ней, схватила легкими воздух, снова шагнула, и еще, и еще…

Как долго это продолжалось, я не знаю. Кто из нас первым вышел к расщелине, кто высыпал черные камни во всепожирающий огонь? Женщина? Гном? Или… Неужели моя маленькая японка? Ведь корзина была у нее.

Но когда я пришла в себя, то первым, кого увидела, был гном, точнее, его угрюмое лицо, перепачканное сажей. Я невольно улыбнулась, и черная маска скривилась в подобии ответной улыбки. Я подняла руку и осторожно вытерла гарь с его щеки. Гном вздрогнул, и одинокая слеза скатилась из его глаза в одну из глубоких морщин.

– А зовут меня Гном, а зовут меня Гном, а зовут меня Гном-Тихогром, – негромко пропела я. Так, всплыла строчка из старой сказки, сама не знаю почему.

– Ты меня вспомнила? – Я не сразу поняла, что слышу голос гнома. Глухой, скрипучий, он напоминал звук ветра в рассохшейся бочке.

Я уставилась на гнома, и вдруг мысли и воспоминания вихрем пронеслись в моей голове. Мне было лет пять, когда он появился в палисаднике. Керамическая фигурка стояла посреди клумбы в красном колпачке, штанах и курточке, в смешных ботинках, розовощекая, добродушная. По утрам, выходя в палисадник, я вежливо здоровалась с ним и рассказывала все свои новости. Он был внимательным слушателем. Особенно ему нравились мои сны. Я пригласила его с собой… Мне тогда купили книжку сказок, и в одной был злой гном, он хотел забрать у королевы ее новорожденного сына, если она не отгадает его имени. Гнома звали Гном-Тихогром. Но мой-то гномик был добрым, поэтому я назвала его Тишей. Ему очень понравилось имя.

– Да, Тиша, вспомнила, – ответила я.

– А меня? – раздалось рядом. Конечно, трудно узнать в грозном дикобразе маленького смешного ежика, который приходил каждый день, смело взбирался на крыльцо, громко топал и пыхтел, требуя угощения. Он любил булку с молоком. А когда ел, то жадничал и торопился: схватит большой кусок, а затолкать в себя не может. Тогда он ложился на спинку и помогал себе задними лапами. После еды ежик любил забраться ко мне за пазуху и спать там, покалывая меня колючками, но я терпела, ведь он доверял мне.

– Да, Смельчак, вспомнила, – ответила я.

– А меня? – пролаял волкокрыс.

– И тебя, Мухтар, – я погладила его по жесткой шерсти. Он был самым любимым и самым преданным псом. Дед назвал его Бобиком, а я – Мухтаром. Он был моим лучшим другом. Я даже спала в его будке. Его убили злые мальчишки. Он убегал по ночам, дед не затягивал ошейник. Мухтар легко снимал его, а утром, возвратившись, надевал обратно. Умнейший пес. Он не заслужил такой жестокой смерти.

– А как зовут тебя? – спросила я у девочки-японки.

– Разве ты еще не догадалась? – удивилась она. – Я – это ты, только маленькая.

– Как же? Этого не может быть!

Я говорила и сама себе не верила, потому что уже вспомнила, как отец вернулся из командировки в Японию и привез мне ярко-красное кимоно. Ни у кого из моих знакомых такого не было. Я рассматривала причудливые цветы на ткани, любовалась на свое отражение в зеркале. Взрослые смеялись, фотографировали меня. А потом я сравнивала свои снимки с теми, что отец привез из Японии. Далекая и загадочная, она казалась мне сказочной страной, где живут феи и волшебники. Мне так хотелось, чтоб у меня были черные волосы и раскосые глаза. Я украшала себя цветами из палисадника, представляя, что это розовые лотосы.

Я долго играла в японку, до тех пор, пока не выросла из кимоно. Интересно, где оно сейчас? Истерлось, выцвело, валяется где-нибудь в шкафу на даче среди старых тряпок. Я смотрела на себя маленькую и не верила…

– Чему же ты удивляешься? – спросила я-маленькая. – Неужели ты не знаешь, что времени не существует? Прошлое и будущее – это только настоящее. Здесь, на границе, возможны еще и не такие встречи…

Я подумала о женщине, подсевшей ко мне в кафе и совсем недавно прикрывшей меня собой. Она была чем-то похожа на мою маму, а значит, и на меня… Может, она – это я взрослая?

– Знаю, – отозвалась я.

– Когда ты была маленькая, то думала, что добро всегда побеждает зло, – напомнила девочка.

– Да…

– Вот я и побеждаю, – сказала она. – А ты, когда стала старше, столкнулась с несправедливостью и начала сомневаться.

– Да, – эхом отзывалась я.

– Но ведь ты не знаешь, какая она – справедливость…

– Мне казалось, знаю…

– Дети не сомневаются, это только взрослые все время рассуждают и ничего не делают, – заметила я-маленькая.

– Наверное… Но не всегда. Люди разные.

Прошлого нет, будущее еще не наступило, но я сегодняшняя встретила себя маленькую и себя же большую. А еще я спасла себя от черноволосой. Ведь та девочка в развалинах с кинжалом под лопаткой – это тоже я. Времени действительно не существует.

Глава 19

Жизнь продолжается

– И ты всех сделала! – восхитилась Ольга.

– Не я, а мы, – пришлось поправить ее.

– Да какие там мы! – отмахнулась она. – Сама же сказала, там была одна ты.

– Нет, одной мне ни за что не справиться было. И ты мне очень помогла, правда!

– Вечно ты сомневаешься и споришь! Что я-то сделала? Только мешала! – возмутилась подруга. – Что бы ты ни говорила, знай: я тобой горжусь!

– Неважно это все, Оль, правда…

– Не хочу ничего слушать!

Как же хорошо просто лежать на хвое! Я раскинула руки и засмеялась. Подселенца больше нет! Ольга сидела рядом и болтала без умолку. Какая же она умница! Столько раз помогала, рисковала ради меня. Настоящая подруга! Мне захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее, но я не могла и рта раскрыть.

– Кстати, хочу тебя кое с кем познакомить, – быстро произнесла Ольга и почему-то покраснела.

– Совсем некстати, – я рассмеялась.

– И ничего смешного, – она нахмурилась, видимо, собралась обидеться.

О нет! Только не это!

– Оль, надеюсь, ты за моей спиной не занимаешься организацией клуба моих фанатов? – Я на самом деле испугалась, с нее станется.

– Вот еще! – фыркнула подруга. – За кого ты меня принимаешь? К тому же кто мне поверит? – Она подмигнула мне и добавила: – Знаешь, мне не очень-то улыбается иметь репутацию чокнутой. Нет, это вполне нормальные ребята. Без всяких там выкрутасов. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду?

Я покачала головой и улыбнулась. Честно говоря, я уже забыла о том, что вокруг меня продолжается обычная жизнь с ее повседневными делами, проблемами, заботами…

– Вот-вот, ты вспомни, когда последний раз была в кино? – Ольга как будто услышала мои мысли. – Я уже не спрашиваю о чем-нибудь посерьезнее, например о том, когда ты целовалась…

– Что?! – Я не выдержала и расхохоталась.

– Что смешного? – возмутилась Ольга.

– Нет, ничего, – я зажала рот ладонью.

– Ты не думай, я ничего такого, – начала оправдываться Ольга. – Я вообще только из-за тебя. Ведь надо же хоть иногда и с живыми людьми общаться!

– Ладно, – сжалилась я. – Выкладывай, кто такие?

Ольга бросила на меня взгляд, проверяла, не смеюсь ли. Я изобразила на лице серьезность и заинтересованность.

– Так вот, – она улыбнулась мечтательно. – Это друзья одних моих знакомых… Ну, точнее, они были друзьями Вани, – уже тише добавила подруга, – короче, меня пригласили на концерт. Понимаешь, – зачастила она, – у ребят своя группа, и они решили подготовить концерт, посвященный памяти Вани. В общем, будут петь его и свои песни. Я уже была на репетиции, – поспешила объяснить она, – и мне понравилось. Короче, ты идешь?!

– Это интересно, с удовольствием.

Ольга облегченно вздохнула. Интересно, чего она боялась?

Получив мое согласие, она пустилась в путаные объяснения: мол, у нее остались Ванины стихи и кое-какие записи. У ребят этих записей не было. Вот они и решили все собрать.

– Представляешь, я же все время ходила с плеером и слушала только его, – взахлеб говорила она, – моя жизнь остановилась, замерла, я так зациклилась, что ничего не замечала вокруг. Но в какой-то момент вдруг увидела себя как бы со стороны. И ужаснулась! Что я делаю?! Разве Ваня одобрил бы меня?

– Сомневаюсь, – согласилась я.

– То-то и оно! – воодушевилась Ольга. – Друзья тоже его любили, но ведь они не впали в отчаяние, они дело делают! Причем хорошее, важное и для них, и для Вани, и для всех нас. Знаешь, когда я поговорила с ними, побыла на репетициях, послушала, мне так стыдно стало! Я носилась со своим горем как с писаной торбой! А кому оно нужно? – Она невольно прикоснулась к шее, как будто проверила, нет ли там присосавшейся кляксы. – И я решила, что надо возвращаться к нормальной жизни. Ведь правильно? – Она снова вопросительно заглянула мне в глаза.

– Правильно, – совершенно искренне ответила я. Честно говоря, перемена, произошедшая с Ольгой, обрадовала меня. Можно сказать, гора с плеч свалилась. Я даже подумала о том, что после уничтожения черных камней в мире стало легче дышать, как будто с исчезновением зла добавилось добра. Было приятно думать, что в этом есть моя заслуга. Только бы не возгордиться, но я очень постараюсь, тем более что дифирамбов мне никто петь не будет – некому. Ну, кроме Ольги, конечно.

А она, может, скоро и вовсе забудет о наших с ней опасных приключениях. Хотелось бы…

– Ладно, уговорила, – сказала я, – а сейчас давай-ка выбираться отсюда. Домой пора.

И мы отправились домой.

Потом Ольга все-таки вытащила меня на концерт, посвященный памяти Вани.

Народу собралось много. Ребята молодцы, здорово все организовали. Во-первых, договорились с Домом культуры, и им предоставили для выступления малый зал. Во-вторых, во время концерта звучали записи, показывали видео, выходили на сцену Ванины друзья, родители, преподаватели. Ребята исполняли Ванины песни и свои. Читали стихи. Ольга тоже спела пару песен под гитару, у нее хорошо получилось.

После концерта она потащила меня за кулисы и представила ребят:

– Это Петя, – высокий большеротый парень улыбнулся, продемонстрировав все свои зубы, и чуть насмешливо поклонился. – Рома, – симпатичный блондин тряхнул кудрями, – Виталик, – этот галантно поцеловал мне руку. Была еще девчонка-скрипачка Кристина, и гитарист Митя, и певица Саша. Скоро за кулисами собралось человек пятнадцать, стало шумно и весело. Потом мы сообща убирали сцену, парни разбирали аппаратуру. Оказалось, у них здесь же, при ДК, маленькая студия. Все было так здорово, так по-человечески, и так не хотелось уходить, расставаться с ними.

Но они и не собирались расходиться. Вся наша толпа переместилась в подвал, набилась в крохотную комнатку, заставленную аппаратурой. Я потеряла из вида Ольгу и обнаружила ее в уголке шепчущейся с высоким Петькой. Вот так так! Да неужели моя подруга влюбилась? А хорошо бы!

Я вдруг развеселилась и начала напропалую кокетничать с Ромкой и Виталиком. Захотелось влюбиться, писать эсэмэски с сердечками, гулять под луной, мечтать о будущем… Только я никак не могла выбрать в кого. Нравились оба. Никогда не думала, что я такая ветреная. Но и парни тоже хороши – так распушили передо мной хвосты, так смешили меня, так ухаживали! Просто сказка!

Самое главное – никаких мертвецов! Черных клякс, неприкаянных душ, гробов и прочих несчастий. Уж теперь-то я знала! Видела! Все мои новые друзья были абсолютно здоровы и свободны. А раз так, я смогу позаботиться о том, чтоб никто, никакая черная тварь не посмела посягнуть ни на одного из них.

Пусть попробуют. Будут иметь дело со мной!

Расходились мы поздно. Уже и мама несколько раз звонила и спрашивала, где я. Это она с непривычки, понятно. Провожали меня целой толпой, правда, по дороге Петька с Ольгой потерялись, но я не обиделась.