Читать онлайн Ретрит для беглеца бесплатно

Глава 1

В просторной, холодноватой от кондиционера спальне, под огромным бархатном покрывалом цвета глубокого индиго, расстеленном по широкой кровати с массивным изголовьем из темного дерева, лежала обнаженная Алина. Запах её дорогих, терпких духов смешивался с едва уловимым запахом пота – следами только что отшумевшей страсти, сменившейся ледяной яростью.

Кулаки Виктора, стоявшего у края кровати, сжимались и разжимались в такт его бешеному пульсу. Каждый сустав хрустел, мышцы предплечий напрягались, как стальные тросы. Пальцы впивались в ладони, оставляя красные полумесяцы. Единственное, что пылало в его помутневшем сознании – это дикое, животное желание вмазать ей как следует, ощутить под костяшками пальцев податливость её предательской плоти. Адреналин горел в горле кислым огнем.

«Дрянь! Стерва!» – Клокотали, как кипящая смола, мысли в его голове, застилая зрение красноватой пеленой. Он представлял, как её идеальное лицо искажается от боли, как ломаются эти надутые губы. Но он не мог даже пальцем прикоснуться к ней. Знание, холодное и тяжелое, как гиря, сковывало его: расправа над ним тогда будет молниеносной, безжалостной и абсолютно беспощадной. Он был лишь мухой в паутине могущественного паука.

– Ты совсем охренела, Алина, – сквозь стиснутые зубы, с усилием, будто выталкивая каждое слово наружу, процедил Виктор. Каждая мышца его обнаженного торса, подчеркнутого низко сидящими джинсами, была напряжена до предела в попытке сдержать бушующий ураган внутри.

– Ну, милый, – она приподнялась на локте, бархатное покрывало скользнуло вниз, обнажая гладкий изгиб бедра, – откуда я могла знать, что всё так обернется? – Она надула свои и без того пухлые, будто наливные ягоды, губки в капризной гримасе, и в её огромных глазах мелькнул фальшивый испуг.

Алина была красоткой – этого у неё не отнять даже сейчас, в этой порочной ситуации. Её точеную, словно вылепленную скульптором, фигурку с высокой упругой грудью и сочной, округлой попкой, освещал мягкий свет бра, играя на безупречной глади черных волос, струящихся по подушкам. Маленький аккуратный носик, идеальный овал лица, обрамленный этой роскошной рамой, пухлые губки, приглашавшие к поцелую, густые, длинные ресницы, казавшиеся естественными. Всё как обожал Виктор – видимость безупречной, нерукотворной красоты. Даже если Алина и прибегала к услугам хирургов или косметологов – мастерство было таково, что следов не оставалось. Она была живым воплощением его самого дорогого, самого опасного желания.

Но под этой оболочкой скрывалась дрянь последняя. Отравленная, коварная.

И как только его, Виктора, всегда такого расчетливого, угораздило залезть на неё? На жену своего босса? Он сам не понимал, какая слепая, тупая страсть затмила тогда все инстинкты самосохранения. Теперь пикантная интрижка с супругой босса была безжалостно раскрыта, и его ждал конец, не просто неутешительный, а, вероятно, кровавый и бесповоротный. Холодный пот выступил у него на спине.

– Ты знала, – его голос был низким, хриплым, – точно знала. – Он шипел на нее, словно разъяренный змей, и ярость, казалось, исходила от него волнами жара. – И ты сделала всё, чтобы твой благоверный об этом узнал. Адреналина, стерва, захотелось? Поиграть с огнем?

– Витя… – в её голосе прозвучала фальшивая нотка упрека, но в глазах, таких же темных, как её волосы, читалось лишь холодное любопытство и торжество.

– Одевайся, – он резко развернулся, схватил с кресла её откровенно-короткое, черное платье и швырнул его ей в лицо. Ткань мягко шлепнулась о покрывало рядом с ней. – И проваливай! Быстро!

Она смотрела на него широко раскрытыми, ошарашенными глазами, словно не веря его тону, но повиновалась. Медленно, с преувеличенной грацией, она поднялась с широкой кровати – той самой, которую Виктор когда-то с гордостью приобрел для своих "развлечений" с самыми прекрасными и недоступными девушками, символ его мнимого могущества. Теперь она казалась ему позорным ложем. Алина, не торопясь, сошла на прохладный паркет, её босые ступни бесшумно ступали по дереву. Она наклонилась, изящно изогнув спину, отыскала на полу крошечные кружевные трусики и лифчик, похожий на паутинку. Одевалась она театрально медленно: сначала нижнее бельё, подчеркивающее каждый изгиб, затем скользнула в короткое платье, застегнула тонкую молнию на боку. Каждое её движение было отточенным, мягким, кошачьим. Она прошла к двери лёгкой, плывущей походкой, обула стоявшие на паркете туфельки на убийственно высоких каблуках и, не оглядываясь, так же грациозно скрылась за тяжелой дверью, щёлкнув замком.

Тишина, внезапно обрушившаяся на спальню, была оглушительной. Виктор, в одних джинсах, с обнаженным, напряженным торсом, опустился на пол возле кровати. Он плюхнулся на паркет спиной к массивному ложу, обхватил голову крупными, дрожащими руками и крепко зажмурил глаза, словно пытаясь стереть реальность. Паркет был холодным под его кожей.

«Что теперь будет? Он найдет его. Обязательно найдет. И убьет. В этом не приходилось сомневаться ни секунды. Это не простой ревнивый муж – это собственник, каких свет не видывал. Хладнокровный, всесильный, привыкший стирать в порошок тех, кто посмел коснуться его имущества. И если ты хоть на что-то его покусился – жди беды. Неотвратимой. Час расплаты висит в воздухе, тяжёлый, как свинец, и он близок, невыносимо близок».

– Дрянь! – Рык вырвался из его груди нечеловеческим звуком. Виктор вскочил с места, как раненый зверь. Взгляд упал на легкий металлический стул с кожаным сиденьем, стоявший у туалетного столика. Одним резким, полным бессильной ярости ударом ноги он пнул его со всей силы. Стул взлетел, пролетел несколько метров по воздуху и с оглушительным, грохотом врезался в огромное панорамное окно, за которым безмятежно сиял ночной город – мир, ставший вдруг чужим и враждебным. Ударная волна прошла по стеклу. Оно не разбилось, закаленное и прочное, но жалобно, протяжно застонало, долго и нервно вибрируя, как живое существо, отражая в своих дрожащих глубинах искаженное гневом лицо Виктора и бесчисленные огни его приближающейся гибели. Стекло выдержало, но трещина пошла по его внутреннему миру, грозя развалиться навсегда.

Хриплый голос Николая в трубке звучал как приговор:

– Домой – ни ногой. Ты меня понял?

– Да, понял, понял, не дурак, – буркнул Виктор, отключая вызов. Пальцы его дрожали.

Ключ со скрипом повернулся в замке двери дачи Николая. Внутри пахло пылью, затхлостью и забвением. Воздух был спертым, тяжелым. Давно здесь никто не бывал.

Дача стояла на самой окраине города, в глухом углу поселка, отгороженная от соседей густым, запущенным садом. Идеальное укрытие, если не думать о том, что оно больше похоже на тюрьму.

По дороге Виктор заскочил в гипермаркет, наскребал по полкам: консервы, крупы, макароны – еду на недели; туалетную бумагу, зубную пасту; пачку дешевого белья и носков.

«Сколько времени тут торчать? – Мысль билась, как пойманная муха. – Забудут когда-нибудь? Отстанут?» Смутная надежда теплилась где-то глубоко внутри.

Он вышел на задний двор, затягиваясь сигаретой до хрипоты. Весенний сад буйствовал зеленью, но красота не радовала.

«А если нет? Если найдут? Придут ночью? Или днём? И…» Кашель скрутил его, дым щипал горло. Злоба, густая и черная, подступила к горлу. Он сплюнул, сбежал с крыльца. Нога сама вынеслась вперед – короткий, резкий удар! Старый деревянный стол под раскидистой яблоней треснул, разлетелись щепки. Вены вздулись на шее, глаза налились кровью. Еще удар! Еще! Дерево хрустело под его каблуком. Выпустил пар? На секунду. Опустошенный, он плюхнулся на ступеньки веранды, трясущимися руками затушил окурок.

– Ну да ладно, – прохрипел он в тишину. – Поживем – увидим.

Живот предательски заурчал. Когда он ел в последний раз? Утром – три глотка кофе да шоколадный батончик на заправке. Весь день – на адреналине и страхе.

В доме царил бардак. Пыль лежала толстым слоем на всех поверхностях. Виктор запихнул купленное в холодильник, нашел завалявшуюся сковороду, стряхнул с нее паутину и пыль. Четыре яйца шипели на раскаленном металле. Он ел прямо со сковороды, стоя у окна, глотая горячее, почти не жуя. Вкус был как у картона. Посуда? Какая посуда? Здесь все было чужим и грязным.

Спальни искать не стал. Упал на пыльный диван в гостиной, натянув на себя случайно подвернувшийся вязаный плед с запахом нафталина. Принятый душ не смыл усталости, только подчеркнул грязь вокруг. Наручные часы светились в темноте: 01:30. Сон пришел беспокойный, прерывистый, полный теней и неясных угроз.

Дни тянулись, серые и неотличимые друг от друга. Однообразие давило, грозило свести с ума. Чтобы занять руки и голову, Виктор начал с уборки. Вымел тонны пыли, вымыл окна, отдраил плиту. Потом вышел в сад. Заросший участок, куча строительного хлама… и недостроенная беседка, скелет из почерневшего бруса. Что-то дрогнуло в нем.

Деревня. Дед. Лето. Пила, скрипящая по свежей сосне, стук молотка, запах стружки… Тогда работа руками успокаивала, давала ощущение нужности, простой ясности. Когда он был там последний раз? Двадцать лет назад? Учеба в институте, потом карьера – стремительная, нервная, высасывающая все соки. Отпуск? Формальность. «Отдых» – это пятничные пьянки с друзьями, за которыми следовали два дня похмельного ада и понедельник на ненавистной работе.

Главный финансовый директор. Звучало солидно. Только работал он не в банке, а на Сергея Громов. Деньги текли рекой, но каждый рубль пах грязью. Это претило ему, расходилось со всем, во что он когда-то верил. Но высокая зарплата, статус, привычка… держали на коротком поводке. Как и она. Алина. Жена босса. Год кошмара. Не по его инициативе – она подкараулила, заманила, а потом шантажировала: «Расскажу Сергею!». Страх, паника, тупое согласие… Глупость, за которую теперь платил жизнью.

«Надо было сразу к Николаю. Сказать правду Сергею самому. Любой вариант был бы лучше этого бегства.»

Он отступил на шаг, любуясь почти законченной беседкой. Теплая древесина, аккуратные стыки – работа ладилась. Судьба–шутница. Неделю назад он решал миллионные сделки в стеклянной башне, а теперь строгал доски на заброшенной даче. Алина… Холодная волна пробежала по спине при одном воспоминании. Будь проклят тот вечер, когда их познакомили.

С Николаем виделись редко в последние годы. Дружба детства, соседские дворы, все передряги – вместе. Помочь другу? Для Кольки это было так же естественно, как дышать. Вот и сейчас, не задав лишних вопросов, не моргнув глазом, он дал ключ и сказал: «Сиди». Хотя их пути разошлись, как только Виктор погрузился в мир Громова. Коля не одобрял, откровенно сторонился этой «работы».

И вот теперь, спустя недели затворничества, когда стены дачи начали давить по-настоящему, а новости из города становились все тревожнее, Виктор решился. Риск был огромен, но оставаться в изоляции было уже невыносимо. Он набрал номер Николая…

Густой, едкий табачный смрад висел в кабинете Николая тяжелым одеялом, пропитывая бархатные портьеры и дорогой дубовый стол. Виктор, вжавшись в глубокое кожаное кресло, судорожно затягивался, выпуская нервные, рваные клубы дыма прямо в застоявшийся воздух. Его пальцы дрожали, оставляя пепел на некогда безупречном ковре.

– О чем ты вообще думал, черт тебя дери! – Николай взорвался, с силой хлопнув ладонью по столу. Звонко звякнула хрустальная пепельница. – Ты совсем охренел, что ли? Какого черта ты, дорогой друг, на чужую бабу залез? – Его лицо побагровело, жилки на шее напряглись как канаты.

– Ну, бес попутал. – Прошептал Виктор, избегая взгляда друга. Голос его был глух, пропитан виной и страхом. Он снова затянулся так глубоко, что закашлялся, грудь болезненно сжалась.

– Бес попутал?! – Николай фыркнул, сжав кулаки. – Бес попутал – это если б ты у него пару миллионов увёл! А ты на его собственность покусился! На его жену! Ты понимаешь, во что влез?!

Виктор молчал, уставившись в мутное пятно пепла на столешнице. Его поза выражала полную безнадежность. Он лишь машинально поднес сигарету ко рту, делая еще одну затяжку. Дым стелился между ними, как туман непонимания.

Николай тяжело вздохнул, провел ладонью по лицу, смахивая капли пота со лба. Гнев постепенно сменялся усталостью и досадой. Тон его стал тише, но не менее жёстким:

– Лучше бы ты у него действительно украл пару лимонов. Вот бы я на его рожу посмотрел. – Он попытался хихикнуть, но смешок получился сухим, нервным, больше похожим на спазм. Глаза оставались холодными и напряженными.

– Да уж, – глухо отозвался Виктор. Он с силой придавил окурок в переполненной пепельнице, будто пытаясь раздавить и собственную проблему. Потом потянулся к пачке, выбивая новую сигарету дрожащими пальцами. Запах гари стал еще гуще.

– Что делать-то будем? – Николай пристально смотрел на друга, его взгляд был тяжел и требователен. Он откинулся в кресле, скрестив руки на груди.

– Нужно где-то затаиться, – выдохнул Виктор, поднося зажигалку к кончику сигареты. Пламя дрожало в его руке.

– Где? – Николай наклонился вперед, уперев локти в стол.

– Не знаю, – Виктор беспомощно пожал плечами. Движение было медленным, усталым. Дым снова потянулся из его рта серой струйкой.

– Может ухать. За границу.

– Они наверняка караулят меня на выезде из города, в аэропорту, на вокзалах, – Виктор замотал головой, словно отгоняя мух. – Не вариант. Как мышь в западне.

– Они знают, что ты здесь? – Николай понизил голос до шепота, оглянувшись на дверь.

– Вряд ли. Иначе были бы уже тут. – Виктор нервно постучал пеплом по краю пепельницы.

– Да, ты прав, – согласился Николай, снова потирая лоб.

Гнетущая тишина повисла в прокуренном кабинете, нарушаемая только хриплым дыханием Виктора.

Дверь внезапно распахнулась, впуская поток свежего воздуха из коридора и… Веру. Она буквально впорхнула в комнату, как яркая птичка в мрачное болото. Её легкое летнее платье колыхнулось, а укладка идеальных темных волос казалась нелепо безупречной на фоне хаоса и смрада.

– Ну, что, мальчики, приуныли? – защебетала она, беззаботно проходя к большому окну. Широким, энергичным жестом она распахнула его настежь. – Фу! Как у вас тут накурено! Дышать невозможно! – Она энергично помахала рукой перед лицом, разгоняя дым. – Грустные такие, чего? Нужно быть на позитиве! Я вот только с ретрита вернулась – и чувствую себя просто прекрасно! Такая лёгкость, такое счастье! – Она вдохнула полной грудью свежий воздух, закрыв глаза с блаженной улыбкой. – И кайф, Коленька, какое блаженство! Целый месяц – только практики, природа и полное единение с собой. Не то что ваши убогие развлечения: вечером с пацанами в баре бухать да девок за жопы щипать. – Она бросила осуждающий взгляд на мужа, потом на его живот. – Пузо-то какое отрастил! А там, знаешь, какие мужья своих жен привозили? Подтянутые, накачанные, с деньгами! Они утром – на пробежку, вечером – в спортзал. И деньги зарабатывают, и о себе заботятся! А вы? Только как паровозы дымите, отравляя всё вокруг!

– Ну ты же меня не за внешность полюбила? И не за деньги? – Николай попытался улыбнуться, но получилось натянуто. Он потянулся к ней.

– Не за внешность, – Вера снисходительно улыбнулась, – но и ты тогда лучше выглядел, чем сейчас. Стройный, подкачанный. А сейчас… – Она развела руками. – Совсем распустился. Пьянки одни на уме.

– Ты, милая, конечно, отдохнула за месяц – будешь такая счастливая, – Николай поймал её за талию и усадил себе на колени, пытаясь обнять. – А мужики, когда пашут, им не до веселья, знаешь ли. Голова другими вещами занята.

– Коленька, – Вера ласково погладила его по щеке, – всё у тебя в голове. И работа твоя тяжела, потому что ты расслабляться не умеешь. Надо отпускать напряжение, медитировать…

– Помолчала бы ты, Верочка, – резко, но устало оборвал её Николай, – когда не знаешь, о чем говоришь. Не до расслабухи нам сейчас. Проблемы.

Вера отпрянула, удивленно посмотрев на мужа. Её блаженная улыбка мгновенно исчезла, сменившись настороженностью. Она скользнула взглядом с Николая на понурого Виктора, на переполненную пепельницу, на общую атмосферу.

– Так, – сказала она уже совершенно другим, деловым тоном, спрыгнув с его колен и выпрямившись. – Что у вас произошло? Говорите!

Мужчины переглянулись. Молчание затянулось.

– Говорите же! – прикрикнула Вера, топнув каблучком. Её терпение лопнуло.

– Да Витька… в одно дельце ввязался, – неохотно начал Николай, избегая её взгляда. – Теперь его босс хочет оторвать ему одно место… вместе с головой.

– Поняла, – Вера резко кивнула, её лицо стало сосредоточенным. – В подробности вдаваться не будем, не маленькие все. – Она прикусила губу, быстро соображая. – Уезжай. Срочно. Из города.

– Не вариант, – коротко и безнадежно бросил Виктор, не поднимая глаз.

Тишина снова опустилась на кабинет, но теперь она была гнетущей, плотной, пропитанной страхом и безвыходностью. Даже дым будто застыл в воздухе. Виктор нервно теребил сигарету, Николай мрачно смотрел в стол.

– А давай… – вдруг выпалила Вера, и в её глазах вспыхнула странная искорка. – А давай мы тебя на ретрит отправим?

– Ты что, чокнулась совсем?! – Николай взорвался с новой силой. – Какие ему ретриты?! Ему, понимаешь, голову оторвать хотят! А ты со своими ретритами! Последний ум там оставила, что ли? Не до йоги ему!

– Мальчики, ну какие вы недалекие! – Вера нетерпеливо взмахнула руками. – Ну кто Виктора будет искать на ретрите?! Скажи мне! Точно никто! Он же явно не по этим делам. Ему бы девки, тусовки, выпивка! Вот и вляпался теперь в это дерьмо! – Она бросила Виктору укоризненный, почти материнский взгляд. Тот съёжился ещё больше, отвернувшись к окну, его плечи напряглись под тяжестью стыда и страха.

– А там такого – ни-ни! – продолжала Вера, расхаживая по кабинету. – Даже курить не разрешают!

– Хватит Вер, ему и так тошно, ты ещё масла в огонь подливаешь. Но дело, женушка моя, говорит! Чего молчишь, Витёк? А? Идея-то здравая!

– Да где же мы сейчас найдем этот ваш ретрит?! – с отчаянием в голосе спросил Виктор, наконец поворачиваясь к ним. – Выезды из города – точно заблокированы! Они ждут!

– А мы тебя… – Вера сделала драматическую паузу, её глаза блеснули азартом, – на женский ретрит отправим!

– Ну точно твоя баба сбрендила! – не выдержал Виктор. Он подскочил с места, как ужаленный, лицо исказила гримаса недоверия и возмущения. – Я тебя правильно слышу?!

– Она права! – Николай вдруг громко рассмеялся, и в этом смехе слышалось и нервное напряжение, и внезапно мелькнувшее облегчение от абсурдности, которая вдруг обрела смысл. – Тебя, мужика, искать будут! А бабу – нет! Никто и подумать не сможет! Ха-ха-ха!

– Не смешно! – буркнул Виктор, но в его голосе уже не было прежней категоричности. Он сел обратно, сжимая подлокотники кресла, раздираемый ужасом и зарождающейся, безумной надеждой.

– Я пойду позвоню! – решительно заявила Вера, уже мчась к двери. На пороге она резко обернулась, её взгляд скользнул по крупной, явно не женской фигуре Виктора. – А вы, мальчики, пока… пойдите платья примеряйте! – Она криво улыбнулась. – Только, ради Бога, не порвите мне ничего там! – крикнула она уже из коридора, и звук её быстрых шагов затих.

Через мгновение из прихожей донесся её голос, теперь деловой и убедительный:

– Да, Александра, здравствуйте! Да, я понимаю, что это неожиданно… Да, да, всё понимаю, но мне очень-очень нужна ваша помощь! Я в долгу не останусь, вы же знаете! Я люблю вас как родную и ваши ретриты! Вас мне сам Бог послал! Хорошо?.. Прекрасно! Спасибо огромное! Да, выезжаем. Сейчас же.

В кабинете снова воцарилась тишина. Николай перевел взгляд с двери на Виктора. Виктор уставился на пепельницу. На стене от заходящего солнца легла длинная, тревожная тень.

Глава 2

Жаркий городской воздух гудел от машин и сплетен бабушек, расположившихся на лавочках у подъезда. Вера, стараясь быть опорой, крепко вела подругу Машу под локоть к припаркованному «Мерседесу». Лицо Маши было распухшим от слез, нос покраснел, а тушь размазалась темными дорожками по щекам.

– Дорогая, ну не расстраивайся так, – вкрадчиво, но с нотой усталости в голосе уговаривала Вера, придерживая спотыкающуюся Машу. – Вот отдохнешь, наберёшься сил, глотнёшь свежего воздуха… и твой Ванька, глядишь, сам к тебе вернется, одумается. А нет так… – Вера сделала паузу, собираясь с мыслями для завершающего аргумента.

Но не успела. Маша вдруг издала звук такой душераздирающей мощи, что казалось, треснул асфальт. Это был не плач, а настоящий вопль отчаяния, вырвавшийся из самой глубины израненной души. Бабки на лавочках аж подпрыгнули, как на пружинах, разинув рты и забыв на миг о соседских косточках, которые только что с таким азартом «промывали». Их прищуренные глаза уставились на источник этого звукового удара.

– …другого себе найдёшь! – почти крикнула Вера, перекрывая эхо рыданий. Она похлопала Машу по спине, чувствуя, как та вся дрожит под её рукой. – Ты у нас девушка видная, умница! За тобой мужики толпою бегали, еще побегут! Он дурак, что тебя не ценит!

Маша не отвечала. Она просто зарылась лицом в уже мокрый от слёз носовой платок, превратившийся в безнадежно скомканный комок. Её плечи судорожно вздрагивали в такт глухим, захлебывающимся всхлипам. Казалось, она вот-вот рухнет на раскаленный асфальт.

– Садись, дорогая, садись, – торопливо заговорила Вера, подводя Машу к задней двери машины. Она ловко открыла её одной рукой, другой продолжая поддерживать подругу. – Я рядом с тобой сяду, хорошо? Коленька! – её голос стал резче, обращаясь к мужу, который стоял у водительской двери, явно раздраженный этой сценой и опасавшийся за чистоту светлого салона. – Садись за руль! Я, Машу, успокаивать буду. Быстрее!

"Мерседес" мчался по узкой лесной дороге, как серебристая пуля. За окном мелькали стройные, темные шеренги вековых елей, их вершины терялись в небе. Шины мягко, но настойчиво шуршали по влажному асфальту, оставляя за собой аромат хвои и горячего битума. В салоне, пропитанном запахом новой кожи и дорогого парфюма Веры, царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь этим монотонным шуршанием… до поры.

– А хреновая из тебя, Витёк, баба вышла, – внезапно разорвал тишину Николай, бросив оценивающий взгляд в зеркало заднего вида. Губы его дрогнули, а затем он громко, раскатисто захохотал, хлопнув ладонью по рулю. – Стрёмная такая! Прямо-таки пугало огородное! Ха-ха-ха!

– Не вижу ничего смешного, – огрызнулся Виктор, сидевший сзади рядом с Верой. Его голос был сдавленным, пропитанным злобой и унижением. Он сидел неестественно прямо, как манекен, зажатый в тесном платье цвета увядшей сирени. Грубая кружевная отделка ворота натирала шею. – Я бы на тебя вот так посмотрел! Заперли бы тебя в это проклятое женское платье, впихнули на каблуки, да ещё и вот этот чертов парик нацепили! – Его лицо под слоем небрежно нанесенной пудры пылало. Виктор неистово запустил пальцы под густой, неестественно черный парик и начал яростно чесать вспотевшую, зудящую кожу головы. Пот, смешанный с лаком для волос, затекал ему за воротник. – Ааа, черт! Хватит! – С гневным вскриком он сорвал парик и швырнул его на пол салона, как отравленную змею. Его собственная короткая, влажная щетина торчала дыбом.

– Виктор, ну не нервничай ты так! – вздохнула Вера, но в её глазах прыгали веселые искорки. Она наклонилась, подобрала парик, аккуратно стряхнула с него невидимую пыль и с преувеличенной заботливостью водрузила его обратно на его вспотевшую голову. Её пальцы ловко поправили искусственные пряди, закрывая торчащие виски. – Ну вот, совсем другое дело! Почти красотка! – Она откинулась на сиденье, явно довольная своей работой, и устремила взгляд в окно, скрывая улыбку.

– Нет! Это черти что! Карнавал какой-то! – зарычал Виктор, его терпение лопнуло окончательно. Он снова с яростью сдернул парик, на этот раз отправив его на заднюю полку. Затем, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, он начал стаскивать с себя ненавистное платье. Руки запутались в кружевах и молнии. Он тянул ткань вверх, его крупные плечи и спина, покрытая испариной, обнажились, а платье застряло где-то на уровне груди, обнажая мужские ребра и руки. Картина стояла не просто комичная – она была гротескной, нелепой до абсурда: могучий мужчина, застрявший в аду из сиреневого шифона и кружев, с лицом, искаженным яростью и отчаянием.

Вера не выдержала. Она сначала фыркнула, затем зажала рот кулаком, но смех прорвался наружу – тихий, сдавленный, от которого её трясло всем телом. Плечи её подрагивали. Потом она уже просто не могла сдерживаться – звонкий, истеричный смех сотрясал салон. Она хохотала, уткнувшись лицом в спинку переднего сиденья, слезы катились по её щекам.

– Пойдёмте, пойдёмте. Александра ждет нас в кабинете, – голос Веры звучал натянуто-бодро, пытаясь разрядить гнетущее напряжение.

Когда они втиснулись в просторный, залитый мягким светом кабинет все втроём, Александра – основательница элитного женского центра «MyHeart» – буквально замерла за своим рабочим столом. Её рука с изящной ручкой застыла над бумагами. Легкое, почти незаметное замешательство скользнуло по её утонченному лицу. Перед ней возвышались двое здоровенных мужчин, чьи фигуры казались громоздкими и чужеродными в этом продуманном до мелочей пространстве гармонии. Из-за их широких спин робко выглядывала знакомая хрупкая брюнетка.

– Что… что здесь происходит? – спросила Александра. Голос её был низким, спокойным, но в нем явственно прозвучал стальной стержень. Она медленно поднялась, её белое, облегающее платье мягко подчеркивало линии фигуры.

– Александра, это я, Вера, – девушка сделала шаг вперед, стараясь выйти из-за живой стены, которую представляли собой Николай и Виктор. Теперь Александру не смущала только Верочка. Её взгляд, острый и оценивающий, скользнул по двум незваным мужчинам.

– Ах, это вы, Вера, – в голосе женщины послышалось едва уловимое облегчение, но брови оставались нахмуренными. – Но объясните, пожалуйста, что происходит? Кто эти… господа? – Она аккуратно обвела рукой их присутствие, словно обозначая нарушение священных границ.

– Я просила вас приютить одного человека, – начала Вера, нервно теребя край своей блузки.

– Да, вы просили, – кивнула Александра, её взгляд стал холоднее, – но вы не сказали, что этим человеком окажется мужчина. А теперь я вижу… двоих.

– Нет, нет! – Вера поспешно схватила Николая за рукав и оттащила его за свою спину, как непослушного щенка. – Второй – это мой муж, Николай. Он просто… сопроводил. А приютить нужно вот… – она глубоко вдохнула и решительно подтолкнула вперед Виктора, который стоял, опустив глаза, чувствуя себя нелепо в своем уличном одеянии на фоне этой безупречной чистоты и покоя, – …его. Виктора.

– Виктор, – хрипло представился он, автоматически протягивая руку. Ладонь его была влажной.

– Александра, – она приняла его руку в свою – прохладную, сухую, с аккуратным маникюром. Её рукопожатие было твёрдым, деловым, но она не отпустила его руку сразу. Вместо этого Александра заглянула ему прямо в глаза. Взгляд её зеленых глаз был пронзительным, удерживал его, словно пригвоздив. Она смотрела долго, пристально, без тени смущения, изучая каждую морщинку напряжения, каждый отблеск страха. Потом уголки её губ дрогнули в легкой, почти невидимой улыбке, и она наконец отпустила его руку, изящным жестом указав на кресло перед столом. – Присаживайтесь, Виктор.

Виктор, словно под гипнозом, оробевший под этим всевидящим взором, мягко опустился на указанное место. Кожаное кресло было глубоким и неожиданно комфортным. Взгляд Александры, теперь сидевшей напротив, оставался мягким, но невероятно настойчивым. Казалось, она смотрела не на него, а сквозь него, пытаясь разглядеть саму суть, спрятанную за маской испуганного мужчины. Её улыбка была тёплой, доброй, почти обволакивающей, но Виктор чувствовал – за ней скрывается острый ум и безжалостная проницательность.

– Вера, Николай, – Александра повернула голову, не отводя взгляда от Виктора, – будьте любезны, выйдите. Мне нужно поговорить с Виктором наедине, прежде чем я решу, оставлять его здесь или нет.

Вера быстро кивнула, схватила за руку завороженно смотревшего на Александру Николая и буквально выскользнула за дверь, уводя с собой бормочущего что-то недовольное мужа. Дверь тихо закрылась, оставив Виктора один на один с хозяйкой этого странного царства.

Тишина в кабинете стала плотной, почти осязаемой. Александра сложила руки перед собой на столе.

– Прежде чем я приму решение, Виктор, – начала она, её голос был тихим, но каждое слово падало с весом гирьки, – мне необходимо понять две вещи. Во-первых, вы должны быть готовы честно ответить на мои вопросы. Во-вторых, вы должны безоговорочно принять правила нашего центра. Они не обсуждаются. Понятно?

Виктор сглотнул комок в горле. Его горло пересохло. Он кивнул, не в силах вымолвить слово.

– Хорошо. Тогда давайте начнем с самого главного, – она слегка наклонилась вперед. – Что вы натворили, Виктор, что ищете спасения в таком… специфическом месте? Согласитесь, весьма необычно для взрослого мужчины прятаться в центре, созданном исключительно для женщин? – Её взгляд стал испытывающим, прощупывающим.

Мужчина молчал, опустив глаза, его пальцы нервно сжимали подлокотники кресла. Тиканье настенных часов казалось оглушительно громким.

– Я понимаю, что вам угрожает нечто серьёзное, возможно, смерть, – продолжила Александра, её тон был ровным, без осуждения. – Но неужели страх перед возвращением туда сильнее страха рассказать мне правду? Поверьте, мой вопрос продиктован не праздным любопытством. Я не собираюсь вас осуждать или читать вам нотации. Но впуская незнакомого человека в свой дом… – Она обвела рукой кабинет подразумевая и пространство за дверью. – …а это действительно мой дом, место, которое я создала по своим чертежам, в которое вложила душу и где провожу львиную долю времени… я должна осознавать, на какой риск иду. И ради чего. Ради спасения какой жизни?

Давление её слов и взгляда стало невыносимым. Виктор поднял голову, встретив её стальной взгляд.

– Я… – голос его сорвался. Он сглотнул. – Я завел роман. С женой своего босса.

Александра не моргнула. Её лицо оставалось непроницаемым.

– И ваш босс, – она произнесла медленно, – относится к своей супруге как к неприкосновенной собственности? Из разряда «что мое – то мое, и никто не смеет прикоснуться»?

Виктор молча кивнул, чувствуя, как по спине пробегают мурашки стыда.

– У вас есть вредные привычки, Виктор? – внезапно, как удар хлыста, прозвучал следующий вопрос.

От неожиданности Виктор вздрогнул и растерянно уставился на неё. Его мозг лихорадочно соображал, к чему это.

– Алкоголь? Курение? Наркотики? – уточнила Александра, её пальцы слегка постукивали по столешнице.

– Да… – он выдохнул. – Я выпиваю. И курю. Сильно.

– Хорошо, – она сказала просто. – Алкоголя здесь нет в принципе. Никакого. Сигареты и зажигалку – отдайте мне. Сейчас.

Виктор, словно на автомате, полез в карман джинсов, вытащил помятую пачку сигарет и дешевую зажигалку, положил их на стол перед ней.

– И телефон.

– Те… телефон? – он не понял.

– Да, мобильный телефон, – подтвердила она. – Здесь никто из участниц и персонала не пользуется мобильными. Здесь нет интернета в открытом доступе. Цифровой детокс – часть процесса.

– Но, если мне срочно нужно будет позвонить? Николаю? Вере? – в голосе Виктора прозвучала паника.

– Не нужно, – её голос не допускал возражений. – Вы прячетесь. Ваша задача – раствориться, стать невидимкой. Любой звонок, любое сообщение – это риск, маяк для тех, кто вас ищет. Когда придет время – и это время определю я – вы получите телефон обратно. А пока – так. – Она протянула руку.

С чувством обречённости Виктор достал телефон. Александра взяла его, одним движением выключила, извлекла SIM-карту и положила её отдельно.

– Я отдам телефон и сим-карту вашим друзьям. Они будут знать, как с вами связаться в экстренном случае – через меня. Последний вопрос на сегодня, – её взгляд снова стал оценивающим. – Вы умеете работать руками?

Виктор смотрел на неё, не понимая подвоха.

– Что вы имеете в виду? – спросил он осторожно.

– Копать землю? Пилит дрова? Поливать цветы? Стричь траву газонокосилкой? Чинить сломанную скамейку? – перечислила она.

Возмущение вспыхнуло в Викторе, оттеснив страх.

– За кого вы меня принимаете? За маменькиного сынка, что ли? – он выпрямился в кресле, голос окреп. – Конечно умею! И не только это!

На лице Александры впервые появилось что-то похожее на одобрение, легкая искорка в глазах.

– Отлично, – кивнула она. – Тогда вы нам ещё и пригодитесь. Центру всегда нужны крепкие руки. Идёмте.

Они вышли из кабинета в тихий, пропитанный ароматами трав и дерева холл.

– Подождите здесь, Виктор, – указала Александра на скамью у стены. – Я провожу ваших друзей до ворот и вернусь.

Она удалилась по коридору плавной, текучей походкой. Её бедра покачивались в такт шагам с грацией танцовщицы, тонкая талия подчеркивала безупречную осанку. Русые волосы были убраны в строгий пучок, белое платье облегало фигуру, как вторая кожа. В полумраке коридора она казалась не женщиной, а богиней, уверенно шествующей по своим владениям, излучая спокойную, непререкаемую власть. Виктор смотрел ей вслед, чувствуя себя неловким, громоздким чужаком в этом царстве гармонии и женской силы.

Вера и Николай стояли у парадных ворот центра, как два напряженных часовых. Минуты тянулись мучительно долго. Воздух, напоенный ароматом сосен и лаванды, казался им густым от тревожного ожидания. Увидев Александру, появившуюся в конце аллеи в обрамлении стройных кипарисов, супруги инстинктивно выпрямились, плечи автоматически напряглись. Но когда стало ясно, что она идёт одна – без громоздкой фигуры Виктора – невидимая пружина внутри них чуть ослабла. Слабый выдох облегчения вырвался у Веры. Если Виктора с ней нет… значит, она согласилась!

Александра приблизилась плавной, неспешной походкой, её белое платье мерцало в тени деревьев. Без лишних слов она протянула Николаю знакомый мобильный телефон и помятую пачку сигарет с зажигалкой.

– Виктору это больше не понадобится, – её голос был ровным, как поверхность горного озера, но в нем чувствовалась непререкаемая окончательность.

– Спасибо вам! Огромное спасибо! – Верочка не сдержалась. Она кинулась обнимать Александру. Слёзы – горячие, неудержимые – брызнули из её глаз, оставляя мокрые пятна на безупречной ткани платья хозяйки центра. – Он ведь нам… почти как родной! Я так за него… так боюсь! – всхлипывала она, тело её мелко дрожало.

Александра не отстранилась. Она мягко, по-матерински обняла трясущиеся плечи Веры, её прохладная ладонь легонько похлопывала по спине.

– Тссс, – зашептала она успокаивающе, – не волнуйтесь так. С ним всё будет в порядке. Он под надежным присмотром. Поверьте. – Её слова звучали как заклинание, призванное унять бурю.

– Я даже… даже не знаю, как вас отблагодарить, – всхлипнула Вера, отстраняясь и смахивая ладонью набежавшие слёзы.

– Благодарить будете потом, – Александра слегка тронула пальцем подбородок Веры, заставляя её поднять заплаканное лицо, – когда всё благополучно закончится и Виктор вернется домой целым и невредимым. – В её глазах мелькнула искра уверенности.

– Спасибо, Александра, – прогремел Николай, шагнув вперед. Его мощная рука сжала её тонкие пальцы в крепком, благодарном рукопожатии. – Я оставлю вам свой номер! На всякий случай!

– Нет, не нужно, – Александра мягко, но твердо высвободила руку. – У меня есть номер Веры. Всю необходимую связь я буду поддерживать исключительно с ней. Это безопаснее.

– Но мне же надо будет с ним поговорить! Обсудить рабочие моменты! – настаивал Николай, в его голосе зазвучала привычная деловая хватка.

– Никакого общения, Николай, – её голос стал холоднее, сталь зазвенела отчетливее. – Здесь мобильная связь под строжайшим запретом. Это не гостиница. Что касается работы… – она слегка наклонила голову, – вам придется справляться одному. По крайней мере, пока. А теперь, пожалуйста, уезжайте. У меня дел невпроворот, и вашего друга нужно устроить. До свидания. – Её прощальный кивок был вежливым, но не допускающим дальнейших дискуссий.

– До свидания, – хором, чуть растерянно, пробормотали супруги.

Они молча направились к машине, оставляя за спиной белые стены и умиротворяющую тишину центра. Николай щелкнул ключами, разблокируя «Мерседес».

– Вер… – он замер у открытой водительской двери, глядя на жену через крышу. Лицо его было озабоченным. – Ты думаешь… мы правильно сделали? Отдав его… сюда?

Вера глубоко вдохнула, обводя взглядом ухоженную территорию, стройные ряды деревьев, беседку для медитаций вдали. На её лице появилось усталое, но твёрдое выражение.

– Не волнуйся, Коля, – она сказала тихо, но с убеждённостью. – Он в самом лучшем, самом безопасном месте, где только мог оказаться в такой… ситуации. Здесь его не найдут.

– Надеюсь, – глухо отозвался Николай, опускаясь за руль. Звук захлопывающейся двери гулко отозвался в тишине.

– Всё, поехали, – Вера устроилась на пассажирском сиденье, откинула голову на подголовник и закрыла глаза. –Я… я очень устала. Мне срочно нужна горячая ванна с солью, большая кружка мятного чаю… и долгая-долгая медитация. Надо срочно сбросить этот груз и настроиться на положительные вибрации. Выпустить весь этот стресс.

– Опять ты со своими медитациями и вибрациями… – Николай притворно вздохнул, завел двигатель. Но в его взгляде, брошенном на центр в зеркало заднего вида, читалось не только привычное скептическое снисхождение, но и тень того же вопроса "А вдруг она права?".

Глава 3

Александра вывела Виктора из прохладной тени главного здания на залитую багрянцем заходящего солнца лужайку. Длинная тень от кипарисов легла на изумрудную траву. Она повела его по узкой, вымощенной камнем дорожке.

– Наш постоянный садовник, Георгий, внезапно заболел. Вчера вечером он срочно уехал лечиться к какому-то знахарю на дальний остров. – В глазах Александры мелькнула едва уловимая искорка. – Пока его не будет, вы займете его место. Это будет ваше официальное пристанище и работа. Сейчас я покажу вам его домик. – Она указала на небольшое, более скромное строение, почти скрытое кустами сирени в глубине участка. – Приберитесь там. После Георгия остались вещи… Он уехал в спешке. Нам, можно сказать, повезло, что вы появились именно сейчас. – Её губы тронула теплая, довольная улыбка. – Мне не пришлось искать замену. Она, вернее он, сам пришел.

Уголки губ Виктора дрогнули в ответ. Напряжение в плечах чуть ослабло.

Александра довела его до низкой двери домика садовника. Внутри пахло лавандой и ладаном.

– Пока располагайтесь, – сказала она, оставаясь на пороге. – Чуть позже я вернусь, введу вас в курс дел, покажу территорию и расскажу правила. Надеюсь, у нас с вами не возникнет… проблем.

– Никаких проблем, – твердо ответил Виктор, шагнув внутрь.

– Это хорошо. – Её голос прозвучал как одобрение.

Александра уже развернулась, чтобы уйти, когда резкий голос остановил её:

– Спасибо. – Виктор стоял в дверном проёме, его лицо в тени, но голос звучал ясно. – Я… правда безмерно вам благодарен.

Она обернулась, застыв на мгновение на закатном свету. Её взгляд был спокоен и оценивающе.

– Самая большая ваша благодарность, Виктор, – произнесла она медленно, – будет заключаться в том, чтобы у меня с вами действительно не было никаких проблем. Никаких.

Виктор молча кивнул, и дверь домика тихо закрылась за Александрой, оставив его одного в новом, странном убежище.

Виктор остался один. Он наконец смог осмотреться в новом, неожиданном убежище. Домик оказался студией: гостиная, совмещенная со спальней, плавно переходила в крошечную, безупречно чистую кухонную зону с миниатюрной плитой и холодильником. Санузел был компактным и сиял чистотой – современная душевая кабинка, раковина, унитаз. В гостиной стоял новый, практичный раскладной диван, простой, но крепкий журнальный столик из светлого дерева и одно удобное кресло. Воздух был свежим, с легкими нотами древесины, пчелиного воска и сушеных трав – ни намека на табак или что-то запретное.

Сразу чувствовалось, что прежний хозяин, Георгий, был человеком порядка и осознанности. На стене в уголке висел аккуратно свернутый простой, но красивый коврик для йоги. Рядом с дверью стояли идеально чистые садовые ботинки, а на полке выстроились в ряд инструменты, вымытые до блеска. На столе лежала открытая книга о садовой терапии и медитативных практиках, рядом – гербарий из аккуратно засушенных листьев. Везде царил минимализм и функциональность, отражающие поджарую, энергичную натуру садовника. Лишь небольшая коробка с маркированными пакетиками семян на столе и аккуратно сложенная одежда в комоде говорили о его недавнем, но организованном отъезде.

Но все это отступало на второй план перед главным сокровищем. Почти всю стену занимало огромное панорамное окно. И вид из него захватил у Виктора дух.

Прямо за стеклом начиналась изумрудно-зеленая лужайка, обрамленная кустами роз. Они цвели буйно, невероятным количеством бархатных бутонов всех оттенков – от нежно-кремового до глубокого бордового. А за этим цветочным великолепием, за лужайкой, открывалась бескрайняя, ослепительная в лучах заката голубизна моря. Солнце, садясь, превращало воду в расплавленное золото.

– Вот это вид… – выдохнул восхищенный Виктор. Сердце его учащенно забилось, на глаза навернулись невольные слезы от неожиданной красоты, такой контрастной по сравнению с его недавним адом. Он замер у окна, впитывая покой и величие картины, которая теперь была его новым миром.

– Ирочка, – голос Александры, ровный и спокойный, прозвучал у стойки регистрации, – зарегистрируй, пожалуйста, новую участницу ретрита. Виолетта Сергеевна Романова, дата рождения – двадцать четвертое мая девяносто пятого года. Прибудет сегодня поздно ночью. Разместить в бунгало номер семнадцать. – Она сделала небольшую паузу, подчеркивая важность. – Пожалуйста, предупреди персонал: никого к ней не направлять, не беспокоить. У нее недавно трагически погиб муж. Состояние – полное отчаяние, глубокий траур. Я буду вести её лично. Мне необходимо стабилизировать её эмоциональный фон.

– Хорошо, Александра Вячеславовна, – Ирина тут же начала стучать по клавиатуре, занося данные в систему.

– И ещё, – добавила Александра, – у нас временно новый садовник, Виктор. Георгий внезапно заболел, вчера вечером срочно уехал. Виктора я сама ознакомлю с территорией, его обязанностями и нашими правилами. Не беспокой его пока.

– Поняла, – Ирина кивнула, не отрываясь от монитора.

Александра развернулась и направилась к своему кабинету. По пути она неспешно шла по знакомым дорожкам, её внимательный взгляд скользил по ухоженным клумбам, беседкам, вековым деревьям. Она вдыхала воздух, наполненный ароматом роз и сосен, с тихим, привычным обожанием созерцая своё детище. В кабинете она подошла к сейфу, открыла его и достала увесистый, в кожаном переплете том – «Устав и Правила Центра „My Heart“». Книга легла на стол с мягким стуком.

Сумерки мягко опускались на центр, окрашивая небо в персиковые и лиловые тона. Александра неспешно шла по дорожке к домику садовника, вдыхая прохладный, напоенный ароматом роз и нагретой за день земли воздух. Внутри, сквозь привычное спокойствие, настойчиво пробивался один и тот же вопрос: «Правильно ли я сделала? Не ошиблась ли в этом человеке?» Он всплывал снова и снова, как назойливая мелодия, с тех пор как она заглянула в его карие, неожиданно пронзительные глаза.

Заглянула – и на миг ощутила, как тонет в их глубине. Но решение оставить его было продиктовано не этим мимолетным впечатлением, нет, она не восемнадцатилетняя девочка, чтобы терять голову от взгляда. Ей шёл четвертый десяток, хотя стройность, осанка и сияющая кожа легко скидывали лет десять. В его глазах она разглядела нечто иное. Под брутальностью, под напускной холодной маской скрывалось что-то настоящее – чистая, заблудшая душа, голодное до любви сердце. Он искал её повсюду: в шуме клубов под короткими юбками, в запретной постели чужой жены. Но искал не там. «Любовь рождается внутри, – она думала, шагая по утоптанной тропинке. – Пока не научишься любить себя и мир вокруг, никто не сможет полюбить тебя по-настоящему.»

Погруженная в размышления, Саша не заметила, как подошла к домику Георгия. Окно светилось пустотой. Виктора внутри не было. Интуитивно она обошла строение и замерла. Он стоял у самого края обрыва, на котором покоился центр. Его силуэт, темный на фоне угасающего неба, был обращен к морю. Бескрайняя водная гладь, ещё хранящая отблески заката, расстилалась перед ним.

Александра ощутила необычную тишину, исходящую от него. Не просто молчание, а глубокое, безмятежное спокойствие, словно окутавшее его невидимым коконом. Она двинулась к нему, её шаги бесшумно гасила густая трава. Виктор, казалось, не услышал, а почувствовал её приближение. Он медленно обернулся. В сумеречном свете его глаза казались еще глубже.

– Здесь так… невероятно красиво, – проговорил он с тихим придыханием, и его взгляд, открытый и лишенный прежней настороженности, встретился с её взглядом.

– Да, – согласилась Александра, подходя ближе и тоже глядя на море. – Это самое волшебное место. Я долго искала его. И когда нашла… поняла, что мой центр может быть только здесь. Нигде больше.

– Вы сделали абсолютно правильный выбор, – его голос звучал искренне.

– Я редко ошибаюсь, Виктор, – она повернула голову к нему, её взгляд стал проницательным, почти гипнотическим. – Ни в местах… ни в людях. – Пауза повисла в воздухе, наполненная стрекотанием сверчков. – От чего вы на самом деле бежите?

– Не понимаю, о чем вы, – он резко отвернулся, словно пытаясь спрятать лицо в наступающих сумерках.

– Наши поступки ведут к последствиям, – продолжила Александра мягко, но неумолимо. – Но часто мы подсознательно выбираем именно те действия, что приводят нас… куда нам нужно. Вы же прекрасно осознавали, на что идёте, связываясь с женой такого человека. Я не осуждаю ваш поступок. Но вы сознательно подставили себя под удар, создали "законный" повод сбежать. Зачем? От чего вы так отчаянно бежите, что создали эту опасность в собственной жизни?

Виктор резко вдохнул, словно его ударили под дых. Воздух застрял в горле. Слова били точно в цель, как острые стрелы. Эта женщина, казалось, видела его насквозь. Он знал ответ. Знать-то знал, но признаться в этом – даже самому себе – было невыносимо больно. Стыд и страх сжимали горло.

– Я не ошиблась? – спросила Александра тихо, но так, что её слова прозвучали как утверждение. Виктор лишь молча, с усилием кивнул, глядя куда-то в темнеющий горизонт. – Но от себя, Виктор, не убежишь, – её шепот был полон неожиданной жалости.

– Подумайте над этим, – сказала она уже обычным тоном, разрывая тягостную паузу. – А теперь – к практическим вопросам вашего пребывания. – Она протянула ему увесистый том в кожаном переплете. – Устав и правила. Прочтите… как сказку на ночь. – В её глазах мелькнула легкая ирония.

Виктор взял книгу, ощутив её немалый вес.

– Есть ли у вас пищевые аллергии? – спросила Александра деловито.

– Насколько мне известно, нет.

– Хорошо. У нас специфическое питание. Мы редко употребляем мясо, в основном растительная пища, рыба иногда. Придется адаптироваться. Догадываюсь, вы заядлый мясоед.

– Еще какой! – воскликнул Виктор с неподдельным отчаянием в голосе.

Александра снисходительно улыбнулась.

– И мы не навязываем гостям свои пищевые привычки насильно. Женщины приезжают сюда осознанно, для очищения. Вам же, – она слегка развела руками, – достанется поневоле. Но голодным не останетесь. У нас прекрасные повара. Шеф-повар, кстати, тоже мужчина. Будет с кем перекинуться словом.

– Не уверен, что у нас найдутся общие темы для разговоров, – пробормотал Виктор без особой надежды.

– О, вы сильно удивитесь, – глаза Александры весело блеснули. – У Николя интересы самые разносторонние. От философии до квантовой физики. И до садоводства, кстати, тоже.

– Николя? Необычное имя.

– Да, он француз. Я познакомилась с ним в Провансе, когда изучала местную кухню. Он приготовил для меня рататуй… – её лицо вдруг озарилось теплым, почти девичьим светом, голос зазвучал легче, быстрее, – …такой, что я просто влюбилась! Влюбилась в его талант, конечно! – Она тихо рассмеялась, и в этом смехе, в блеске её глаз вдруг не осталось и следа от строгой владелицы центра. Перед Виктором стояла ожившая, полная воспоминаний женщина, говорящая о чем-то очень дорогом. – И когда встал вопрос, кто будет кормить мое "детище", ответ был очевиден. Конечно же, Николя!

Виктор смотрел на неё, пораженный этой внезапной метаморфозой. Из непоколебимой, проницательной Александры она на мгновение превратилась в увлеченную, почти беззаботную девушку, несмотря на элегантное строгое платье. Контраст был ошеломляющим.

Сумерки окончательно вступили в свои права, окрашивая центр в таинственные синие и фиолетовые тона. Александра и Виктор медленно шли по дорожке, освещенной теперь мягкими золотистыми точками фонарей, встроенных в землю.

– Не смотрите на меня так, словно увидели привидение, – улыбнулась Александра, ловя его удивленный взгляд. – Да, я тоже умею смеяться и быть легкой. Или вы решили, что я – вечная строгая учительница, которая будет ворчать и читать мораль всё время вашего пребывания здесь?

Виктор растерянно молчал, не находя подходящих слов.

– Если бы я сразу показала вам весь свой веселый нрав, – продолжала она, игриво прищурившись, – вы бы не восприняли меня всерьез. Подумали бы: «А, так себе начальница», и вздумали бы вить из меня веревки. Но я умею быть разной. И серьезной, требовательной «стервой», когда нужно. И… взбалмошной девчонкой, когда позволяет ситуация. – В её глазах снова мелькнул тот самый беззаботный огонек.

Виктор не сдержал смеха, и Александра рассмеялась вместе с ним. Такой она ему определенно нравилась больше. Да и какому мужчине не по душе жизнерадостная, искренняя женщина?

Они продолжили путь в комфортной тишине, нарушаемой лишь стрекотом ночных насекомых. Центр преображался: зажигались огни на верандах, в окнах бунгало, создавая уютную, почти сказочную атмосферу. Они направлялись к столовой – одноэтажному зданию с большими светлыми окнами, из которых лился теплый свет и доносился соблазнительный, пряный аромат ужина.

– Вы, наверное, проголодались? – спросила Александра.

– Да, – признался Виктор. – Кажется, я с самого утра ничего не ел. – Его слова немедленно подтвердило громкое урчание пустого желудка.

Они снова рассмеялись, и этот смех растворился в теплом вечернем воздухе.

Когда они подошли к ярко освещенной столовой, внутри уже кипела работа: персонал бесшумно расставлял посуду, раскладывал салфетки.

– Завтра утром вам принесут рабочую форму, – тихим, но четким голосом сказала Александра.

В этот момент из-за стеклянной двери вышел высокий, подтянутый мужчина лет тридцати. Его атлетическая фигура в белом поварском кителе смотрелась безупречно.

– О, ma chérei![1] – воскликнул он с мелодичным французским акцентом, широко улыбаясь Александре. – Дорогая моя! Я так рад тебя видеть! Ты что-то совсем перестала заглядывать к нам? Скучаю по твоим визитам!

Александра с улыбкой протянула ему руки. Он бережно взял её ладони в свои и прижал к груди, затем они легко поцеловались в щеки – дважды, на французский манер.

– Николя, я тоже очень рада, – ответила Александра тепло, но с легкой отстраненностью в голосе. – Просто очень много дел. Но обещаю, скоро мы с тобой устроим наш долгий ужин и наговоримся вдоволь.

Николя смотрел на неё взглядом, полным не скрываемой нежности и обожания. Александра же отвечала ему теплой, но чисто дружеской привязанностью – как к талантливому и дорогому младшему брату. Сколько раз она спрашивала себя: «Почему нет? Почему не этот красивый, умный, восхитительный мужчина?» Роман с ним мог бы быть сказочным. Но сердце оставалось спокойным, тело не вспыхивало страстью. Химии не было.

У Виктора неожиданно, остро сжалось в солнечном сплетении. «Что их связывает?» – пронеслось в голове. И это странное, колющее чувство в груди – что это? Ревность? Невозможно же!

– Николя, – Александра мягко прервала его мысли, – это наш новый садовник, Виктор. Заменит Георгия на время.

– Ах, да! – Николя повернулся к Виктору, его лицо сохраняло дружелюбие. – Слышал о Георгии, очень жаль. Если будешь с ним общаться, передавай привет и пожелания скорейшего выздоровления!

– Обязательно, – кивнул Виктор.

– Николя, – снова обратилась к нему Александра, – не мог бы ты приготовить для Виктора что-то… привычное? Из нашей обычной кухни, но, возможно, посытнее? Боюсь, наши вегетарианские изыски могут его сначала шокировать, и он останется голодным.

– О, не стоит беспокоиться! – поспешно вмешался Виктор, не желая выглядеть привередой перед этим галантным французом. – Я уверен, шеф Николя готовит превосходно. Я с удовольствием съем то же самое, что и все. Никаких исключений не нужно. – Он повторил тверже: – Не стоит беспокоиться.

– Magnifique![2] – воскликнул Николя, сияя. – Как чудесно, что ты готов попробовать мою стряпню! Ничего, что я обращаюсь на «ты»? Мы здесь все на «ты», это правило центра.

– Нет проблем, – ответил Виктор, стараясь улыбнуться так же широко.

– Я оставлю вас ненадолго, – объявила Александра, делая шаг назад.

– Но ты же присоединишься к нам на ужин? – спросил Николя с неподдельной надеждой в голосе.

– Конечно, дорогой Николя, не сомневайся, – успокоила его Александра. И с лёгкостью, которой позавидовала бы любая девчонка, она развернулась и «упорхнула» в сторону главного здания, её белое платье мелькнуло в свете фонарей и растворилось в сумерках.

– Потрясающая женщина… – прошептал Николя, глядя ей вслед с нескрываемым восхищением.

– Я уже успел это заметить, – отозвался Виктор, и в его собственном голосе прозвучала неожиданная для него самого, едва уловимая горечь.

Александра направилась в свой домик – уютное убежище среди зелени. Ей срочно требовался душ и смена строгого костюма на что-то свободное, дышащее.

Стоя под теплыми струями воды, она закрыла глаза, смывая напряжение долгого, насыщенного странностями дня.

– Всё во благо, – шептала она, подставляя лицо потоку. – Я доверяю Вселенной вести меня.

Затем резко переключила на холодную. Ледяные иглы впились в кожу, вырвав у неё резкий, сдавленный вдох. По телу пробежали мурашки, каждый нерв взвизгнул. Невольный, громкий стон сорвался с губ, эхом отозвавшись в кафельной тишине ванной. Чистый, почти болезненный шок обновил чувства.

Позже, обернувшись в мягкий халат, она неспешно втирала в кожу легкий крем с ароматом горного воздуха и ночного жасмина. Движения рук были медленными, заботливыми, как крылья бабочки, ласкающие лепесток. Каждое прикосновение – благодарность своему сильному, загорелому телу. Легкое кружевное белье мягко подчеркнуло округлость груди, гладкость плоского живота, упругость ягодиц.

Она двигалась по спальне с изяществом кошки: собрала разбросанную одежду, из шкафа достала платье из натурального льна цвета увядающей розы, с полки сняла простые кожаные сандалии. Надев платье свободного кроя, подвязала его тонким пояском, подчеркнув линию талии. Расчесала пальцами свои русые, волнистые волосы, дав им свободно ниспадать на плечи. Сандалии легко приняли её ступни. И она выскользнула из домика, как тень, направляясь к огням столовой.

Прохладный вечерний ветерок ласково перебирал её шелковистые волосы, касался прохладой слегка порозовевших щек. В полумраке, в струящемся платье, она казалась лесной нимфой, материализовавшейся из сумерек. Когда она переступила порог просторного, залитого теплым светом зала столовой, движение замерло на мгновение. Головы повернулись. Зазвучали приветственные возгласы: «Александра Вячеславовна!», «Здравствуйте!». Она отвечала легкими кивками и улыбками, излучая спокойствие и свет.

Виктор не мог отвести взгляд. Стройная фигура, обычно скрытая деловыми линиями костюма, теперь угадывалась в мягких складках льна – изгиб талии, линия бедра, когда она поворачивалась, чтобы ответить на чье-то приветствие. Он наблюдал, как она легко скользит между столиками, направляясь к нему.

Она присела напротив него за стол, и её взгляд сразу упал на поданные тарелки. На её – аккуратная порция рататуя, яркого, как летний сад.

– М-м-м… – тихое, довольное урчание вырвалось у нее. – Всё как всегда восхитительно, – проговорила она, глядя на знакомое блюдо – тот самый рататуй, что покорил её в Провансе. Её глаза поднялись на Виктора. – Вы уже пробовали? – спросила она, указывая взглядом на его тарелку.

– Пока нет, – ответил он, отрываясь от созерцания её лица. – Его принесли минут пять назад, и он был ещё слишком горячим. – Он наклонился чуть ближе через стол, понизив голос: – А что это за блюдо? Выглядит… ярко.

– Это, – она тоже наклонилась, и шепот её был теплым и доверительным, – тот самый рататуй.

Виктор уловил нотку ностальгии в её голосе. Он снова склонился к ней:

– Наверное, этим блюдом Николя что-то хотел вам сказать. Напомнить.

Александра прищурилась, в её глазах вспыхнул озорной огонек.

– Я не знаю, – ответила она тем же заговорщицким шепотом, а потом вдруг подмигнула ему быстро и легко, как девочка. – Нужно будет у него спросить!

Их взгляды встретились, полные внезапного взаимопонимания и веселья. Они рассмеялись одновременно – громко, искренне, от души. Смех их, такой непривычно громкий в размеренной атмосфере столовой, заставил нескольких человек за соседними столиками обернуться с удивлением.

Александра, увидев это, снова прыснула, прикрыв рот ладонью. Виктор же смотрел на неё, и загадочная, теплая улыбка не сходила с его лица. В этом смехе, в этом подмигивании, исчезла владелица центра. Осталась просто Саша – живая, озорная, невероятно притягательная.

После ужина они неспешно шли по ночному саду, погруженному в серебристую дымку лунного света. Солнце давно скрылось, уступив небо огромной, почти полной луне, висевшей над морем как фонарь.

– А давайте спустимся к морю? – внезапно предложил Виктор, нарушая комфортное молчание.

– Давайте! – лицо Александры озарилось искренней радостью. – Ох, давно я там не была. Последнее время рутина затянула так, что я и забыла, что значит просто… наслаждаться мгновением.

– И часто вам удается это – наслаждаться? – спросил Виктор, с интересом глядя на неё.

– Стараюсь каждый день находить для этого повод, – она вздохнула. – Но новые проекты… они поглотили меня целиком. Стала упускать маленькие радости. Перестала чувствовать саму жизнь, её течение. – Она развела руками в легком сожалении.

Подойдя к деревянной лестнице, змеившейся вниз по склону к пляжу, они начали спускаться. Виктор шел первым, Александра – чуть сзади, её ступни мягко ступали по старым доскам. Лунный свет заливал ступени, делая путь почти волшебным.

Вдруг Александра остановилась на полпути. Виктор, шедший впереди, не сразу заметил, что она отстала.

Она замерла на освещенной луной площадке лестницы, завороженная открывшейся панорамой. Внизу расстилалось тёмное море, по его глади тянулась мерцающая серебристая дорожка от луны – прямая, гипнотическая, бесконечная. Сердце её сжалось от восторга перед этой первозданной красотой.

Виктор, спустившись вниз, обернулся и заметил её отсутствие. Взгляд его поднялся вверх.

– Что вы там застряли, что-то слу… – Он не договорил, замер на полуслове.

Александра стояла высоко над ним, купаясь в лунном сиянии. Её русые волосы отливали чистым серебром, легкий ветерок играл прядями, окутывая лицо мягким ореолом. Черты её, обычно такие собранные, были смягчены, на лице застыло выражение чистого, детского восхищения и блаженного покоя. Она казалась неземным существом, сошедшим со страниц мифа.

Виктор не мог оторвать взгляда. Дыхание перехватило. И когда она наконец начала медленно спускаться, ему почудилось, что к нему сходит сама богиня этой ночи, этого моря, этого таинственного места.

Спустившись на последнюю ступень, она протянула руку. Виктор автоматически подал свою, и её пальцы легли в его ладонь – прохладные, уверенные. Она мягко ступила на ещё хранящий дневное тепло песок.

– Я любовалась морем, – прошептала она, не отпуская его руку сразу и глядя на лунную дорожку. – Вы видели, какое оно сегодня? Совершенное…

– Нет, – честно признался Виктор, его взгляд всё ещё был прикован к её лицу. – Я залюбовался вами.

– О… – легкий румянец окрасил её скулы даже в лунном свете. – Вы меня смущаете. – Её голос стал тише, интимнее.

– Простите. Наверное, я слишком давно не видел… настоящей красоты. Живой. – Он поморщился, вспоминая образы из своего прошлого. – Все эти накачанные, нарисованные, с губами "бантиком"… Они уже набили оскомину.

– Это их выбор. Так они хотят быть замеченными, – пожала плечами Александра, но в её тоне не было осуждения.

– И становятся похожими друг на друга, как штампованные куклы, – добавил Виктор с лёгкой горечью.

– Да, это печально. Но это веяние времени. Пройдет, как и все странные моды до него.

– Только вот мужчинам… – он сделал паузу, подбирая слова, – хочется видеть именно настоящее. Естественное. Как у вас.

Александра повернулась к нему, лукавая искорка мелькнула в её глазах.

– А почему вы так уверены, что у меня всё настоящее? – спросила она, чуть кокетливо склонив голову.

Виктор на мгновение отвёл взгляд, повернувшись к морю. Лунная дорожка манила вдаль.

– По вам видно, – сказал он просто, с непоколебимой уверенностью. – Ваша красота… она изнутри. Она естественна, как этот лунный свет.

Александра ничего не ответила. Она лишь улыбнулась ему в лунную ночь – тихо, загадочно, принимая его слова как данность.

Любование ночным морем затянулось. Тишина повисла в воздухе, нарушаемая лишь мерным плеском воды у берега. Наконец Александра проговорила тихо, почти шепотом:

– Пора возвращаться. Завтра у нас обоих много работы. Я зайду к вам с самого утра, покажу фронт работ. Вас ждёт не только розарий, – в её голосе прозвучала легкая загадка, – но и кое-что… особенное.

Виктор вопросительно поднял бровь.

– Всему своё время, – улыбнулась она в ответ. – Увидите завтра.

Они молча вернулись в центр. Попрощавшись у порога его домика, Александра растворилась в тенистой аллее, ведущей к её жилищу.

Виктор остался один. Тяга к никотину накатила волной, острой и нестерпимой. Он вспомнил – сигареты отдал Александре… И тут его осенило: Сумка! Где-то на дне старой дорожной сумки должна была валяться начатая пачка. Он метнулся внутрь, к шкафу, выдернул запыленную сумку, расстегнул молнию с нервной торопливостью. Руки лихорадочно перебирали немногочисленные вещи – футболка, носки… И вот она! Пачка, примятая, но целая, словно ждала своего часа. Пальцы дрожали, вытряхивая на ладонь сигарету. В пачке оставалось еще четыре. Теперь спички… Спички! Он видел их – на маленьком алтаре у кровати, рядом с восковыми свечами и палочками благовоний. Схватил коробок, выскочил обратно в ночь.

Щелчок. Огонёк вспыхнул, ослепляя в темноте. Прикурил. Глубокая, жгучая затяжка. Блаженство растворилось в крови, окутывая нутро знакомым, успокаивающим ядом. Вторая затяжка. Третья. Он курил медленно, смакуя каждый глоток дыма, каждый шип табака на языке.

Постепенно первая, острая эйфория от никотина уступила место реальности. Ночь обрушилась на него звуками: неумолкающий стрекот сверчков, далекий, ритмичный плеск волн, таинственное шуршание в густой траве неподалеку. Виктор насторожился, резко повернув голову к кустам. Замер. Из темноты, осторожно шаркая лапками, выкатился темный колючий комочек. Ёж, деловито сновавший по своим ночным делам.

Виктор облегченно выдохнул, усмехнувшись собственной нервозности. «Кого я ожидал увидеть? Его людей? Здесь?»

Он обвел взглядом открывшееся пространство: бархатные шапки роз, серебряная гладь моря в лунном свете, сама луна – огромная, холодная и прекрасная в бездонном небе. Плеск волн. Дуновение ветерка, несущего аромат ночных фиалок и нагретой за день земли. Стрекотание невидимого оркестра сверчков. Всё это вдруг ворвалось в его сознание с неожиданной силой. По телу разлилось незнакомое, почти осязаемое спокойствие. Он медленно опустился на прохладную траву, позабыв о догоравшей сигарете в пальцах. Она давно потухла. Виктор сидел, погружаясь в странное, приятное оцепенение. Мысли остановились, ум очистился. Всё его существо сосредоточилось на простом акте бытия – здесь, сейчас, впитывая каждый звук, каждый запах, каждый лучик лунного света на коже.

Сколько времени прошло в этом безмолвном созерцании – минута, час? – Виктор не знал. Мысли вернулись медленно, как сквозь вату. Он зевнул во весь рот, ощутив внезапную ночную прохладу, пробежавшую мурашками по коже. Только сейчас заметил окурок, зажатый между пальцев. Поднявшись, он вошел в дом, смял сигарету с листком бумаги и бросил в мусорное ведро.

«Заметаешь следы?» – едва уловимо пронеслось в голове самокритичной мыслью.

Он прошел под душ – быстрый, освежающий. Затем рухнул на кровать. Глубокий, безмятежный сон накрыл его, как тёплая волна, прежде чем он успел осознать усталость. Этот день, полный страха, неожиданностей и странного покоя, вытянул из него все силы до капли.

[1] Моя дорогая!

[2]Великолепно!

Глава 4

Резкий, настойчивый стук в дверь ворвался в сон Виктора. Он дёрнулся, вскочил – и мир поплыл перед глазами. Голова гудела, во рту стоял противный, вязкий привкус табака. Натянув первые попавшиеся штаны, он побрёл к двери и распахнул её.

На пороге, залитая утренним солнцем, стояла Александра. В руках – плетёная корзина, лицо свежее, глаза ясные, будто она не спала, а медитировала на рассвете. Полная противоположность его помятой, сонной физиономии.

– Доброе утро, – её голос прозвучал звонко, как капель.

– Доброе… – буркнул Виктор, щурясь от света. Голос хриплый. – Который час?

– Семь тридцать.

– Я что… проспал? – Он с трудом соображал.

– Судя по всему, да. Одевайтесь, – Александра указала на аккуратно сложенную стопку рабочей одежды – тёмные брюки, хлопковую рубашку, – лежавшую прямо на пороге. – Я подожду вас в саду.

Виктор нагнулся, поднимая одежду.

– Кофе? – сонно пробормотал он, жестом приглашая войти. Глаза слипались.

– Нет, спасибо, я уже позавтракала. Вы собирайтесь, я буду здесь. – Она мягко, но неумолимо развернулась и направилась к кустам роз, цветущим вдоль стены домика, её шаги были легкими и бесшумны на утренней траве.

Виктор с раздражением захлопнул дверь. Включил кофеварку – единственное спасение. Наспех окатился ледяной водой в душе, едва терпя контраст с дремотой, наспех почистил зубы, пытаясь содрать налёт. Оделся, схватил парящую кружку и вывалился обратно в день.

Александра неспешно прогуливалась между розами, вдыхая их густой, прохладный аромат. Заметив его, она подняла корзину и пошла навстречу – энергично, целеустремленно.

– Ваша работа: цветники, стрижка кустарников и газонов, а также… – Они обогнули высокую живую изгородь из бирючины и вышли к низкому плетню. За ним открылся вид на обширный огород. Ровные гряды зелени уходили к горизонту, упираясь в блестящую на солнце теплицу. – …выращивать овощи и зелень для нашей кухни. – Александра широким жестом обвела угодья, которые теперь стали его вотчиной.

Виктор тихо простонал, провел ладонью по лицу, ощущая, как подкашиваются ноги от одного вида масштабов. Кофе в руке внезапно показался слабым утешением.

Александра звонко рассмеялась, её смех рассыпался по утреннему воздуху.

– Не паникуйте! Георгий – педант. У него на каждой грядке табличка: что посажено, когда, что делать. Читайте – и будете героем. – Она отворила калитку, и они ступили на рыхлую, теплую землю огорода.

Ряды культур тянулись безупречно ровно. Капуста, морковь, лук… Напротив каждого участка – аккуратная табличка. Виктора начала бить мелкая нервная дрожь при мысли о предстоящем объёме работ.

Александра же, казалось, расцвела. Она остановилась у томатных грядок. Её тонкие, но сильные пальцы с ловкостью фокусника проверяли плоды на упругость, отсеивая спелые – они мягко падали в корзину. Потом – огурцы, скрытые под крупными листьями, кабачки с глянцевой кожурой. Виктор наблюдал, завороженный её точными, уверенными движениями – будто она родилась с мотыгой в руках.

Подойдя к грядке с зеленью, она присела на корточки. Протянула руку, провела ладонью по верхушкам базилика с тёмно-фиолетовыми листьями. Потом поднесла руку к лицу, глубоко, с закрытыми глазами вдохнула пряный, холодяще-мятный аромат. В её другой руке будто из воздуха материализовались маленькие острые ножницы. Ловко, почти не глядя, она срезала несколько ароматных веточек и уложила их в корзину рядом с алыми помидорами, изумрудными огурцами, нежными листьями шпината и кудрявого салата. Картина в плетенке была сочной, аппетитной, дышащей жизнью – кусочек Прованса, перенесенный сюда.

Виктор смотрел на неё, пораженный контрастами: властная хозяйка центра, умеющая командовать, здесь, на земле, превращалась в вдохновенную труженицу, знающую цену каждому листу и плоду, и получающую от этого детскую радость.

– Вы так ловко управляетесь… Словно всю жизнь только это и делали, – вырвалось у него, полное искреннего восхищения.

Александра улыбнулась, не поднимаясь с корточек, продолжая срезать зелень.

– Чтобы понять, чего хочешь от жизни, нужно перепробовать с тридцать дел, – отозвалась она. Голос её звучал задумчиво, но уверенно. – К открытию центра я шла долго. Но теперь… я просто не могу не делать этого. – Она жестом очертила огород. – Эта земля… она дышит, отдает нам свои силы. Мы холим её, лелеем… а она благодарит нас вот этим. – Она взяла в руку спелый, теплый на ощупь помидор, только что сорванный. – Знаю, звучит утопично. Но скажите, что может быть вкуснее и честнее вот этого? – Она поднесла томат к лицу, глубоко вдохнула его сложный аромат – сладость солнца, кислинка, запах самой земли. Рядом лежал базилик, его пряная мощь смешивалась с томатной душистостью. Александру будто ударило волной. Она закрыла глаза, по её коже пробежали мелкие мурашки, губы чуть приоткрылись в почти чувственном полувздохе наслаждения. Тело на мгновение замерло, впитывая калейдоскоп запахов.

Виктор, стоявший в шаге от неё, замер. Он видел это – как волна чистого, почти физического удовольствия прокатилась по ней. Его собственное дыхание перехватило. Эта женщина… её чувственность, её способность растворяться в простых вещах, была ошеломляющей. Она чувствовала мир каждой клеткой, и это было невероятно притягательно.

– Итак, фронт работ вам ясен? – спросила она, глядя прямо на него.

– Более чем, – ответил Виктор, чувствуя, как подкатывает легкая паника от масштабов. Кофе обжигал язык, но не прояснял мысли.

– Отлично. Ещё одно: каждое наше утро начинается с йоги и медитации на лужайке у главного корпуса. Я не жду, что вы сразу вольётесь, – она чуть склонила голову, – но приглашаю присоединиться. Хотя бы попробовать. Это помогает… собраться.

– Нет, – Виктор помотал головой, выражение лица стало критичным, почти отталкивающим. – Я воздержусь.

– Как пожелаете, – уголки её губ дрогнули в едва уловимой, лукавой улыбке. Она развернулась к столовой. – Хорошего дня! – бросила через плечо, уже отходя.

– И вам, – пробормотал он ей вслед, следя взглядом, как её стройная фигура растворяется в зелени.

Александра направилась прямиком на кухню, неся корзину с утренним урожаем. Воздух столовой встретил её густым букетом: пар от только что сваренной овсянки, кислинка свежевыжатого сока, сладковатая нота выпекающихся цельнозерновых булочек. И поверх всего – чистый, пронзительный аромат только что принесенной зелени.

– Bonjour, ma chére[1]! – Николя, сияющий в безупречном белом кителе, вышел ей навстречу из-за стойки. Его глаза светились при виде неё.

– Доброе утро, Николя! – улыбнулась она в ответ.

– Не стоило утруждаться, mon coeur![2] – Он ловко принял корзину из её рук, пальцы его на миг коснулись её ладони. – Кто-нибудь из команды мог собрать зелень.

– Пустяки, – отмахнулась Александра, вдыхая знакомую кухонную симфонию запахов. – Да и нужно было ввести в курс дела нового садовника.

– Виктора? – Николя поставил корзину на стол, его лицо вдруг стало серьёзным. Он начал перебирать базилик, его движения стали резче обычного. – Он… не кажется тебе странным?

– Нет. А тебе?

– Честно? Вызывает подозрения. Откуда он вообще взялся? – Он бросил пучок базилика в дуршлаг с лёгким щелчком.

– Его порекомендовала одна наша постоянная клиентка, – ответила Александра спокойно, наблюдая, как он агрессивно моет помидоры.

– Сомнительная рекомендация, – фыркнул Николя. – Он… не вписывается. Совсем. Не наш типаж.

– Николя, – Александра слегка нахмурилась, – мне было некогда искать просветленного йога, медитирующего на гвоздях среди грядок! Мне срочно нужен был человек, который знает, как держать лопату, а не лотос!

– О, эта твоя вечная спешка! – он повернулся к ней, вытирая руки о полотенце. – Твои розы подождали бы пару дней! Можно было найти кого-то… гармоничнее. Надёжнее.

– Николя, – в её голосе появились стальные нотки, – ты сегодня не в духе?

– Кто, я? Jamais[3]! – он сделал вид, что обижен, но глаза выдали беспокойство. – У меня прекрасное настроение! Просто этот тип…

– Arrête![4] – резко оборвала его Александра, затем смягчила тон: – Ты что, ревнуешь?

– К нему? – Николя задрал подбородок с комичной гордостью. – Ma belle[5], мне не нужно иметь повод для ревности! Я знаю, что неотразим. – Он эффектно поправил манжет.

Александра не сдержала смеха, звонкого и теплого. Она потрепала его по плечу.

– Ma chére, – спросил он, ловя её руку, но она мягко освободилась, – когда же мы наконец поужинаем? Как в старые добрые дни в Провансе?

– Скоро, обещаю, – пообещала она воздушным поцелуем, уже отходя. – Но сейчас – новые проекты ждать не будут!

– Ты расскажешь мне о них? – донесся его голос.

– Позже! – крикнула она уже из коридора. – Дай мне сначала в них разобраться самой!

В своём кабинете, островке прохладного покоя, Александра глубоко вдохнула. Запах старого дерева, бумаги и едва уловимой лаванды успокоил. Она открыла ноутбук, протянула руку к стакану воды с тонким ломтиком лимона – кисло-свежий аромат бодрил. Сделала несколько глотков, поставила стакан обратно на керамическую подставку в виде листа лотоса. На экране – письма инвесторов. Тема: "Благотворительный приют для бездомных животных". Её пальцы привычно застучали по клавиатуре, набирая номер ассистента. Мир чувственных запахов и утреннего солнца остался за дверью. Начался рабочий день.

Тем временем Виктор, сгибаясь под невидимым грузом тревоги, вкалывал до седьмого пота. Солнце уже припекало, превращая работу в сауну. Обойдя обширную, утопавшую в зелени территорию центра, он с мрачным удовлетворением отметил, что множество газонов выглядели запущенными, отчаянно требуя его внимания. Каждый некошеный участок был немым укором и одновременно – оправданием его присутствия здесь.

Он только что выкатил громоздкую, потрепанную газонокосилку из прохладной полутьмы подсобки. Воздух там пах маслом, бензином и сырой землей. Яркий солнечный свет ударил в глаза, и в этот момент его окликнул незнакомый мужской голос, звучавший слишком бодро для этого пекла:

– Эй, парень!

Виктор резко обернулся, сердце на мгновение замерло – нашли? Перед ним стоял подтянутый мужчина в легкой хлопковой одежде цвета капучино, с безмятежным выражением лица, которое сразу вызвало у Виктора глухое раздражение. На груди у незнакомца болтался бейдж с надписью "Инструктор Олег".

– Ты новенький? – спросил мужчина, оценивающе оглядывая Виктора с головы до ног.

Виктор коротко кивнул, стараясь не выдавать внутреннего напряжения. Его ладони, лежавшие на ручке газонокосилки, слегка вспотели.

– Меня зовут Олег. Я инструктор по йоге и медитации, – представился мужчина, улыбаясь. Улыбка казалась Виктору натянутой, профессиональной.

– Виктор, – отрывисто назвался он, машинально протягивая руку для приветствия. Рукопожатие Олега было крепким, уверенным. – Новый садовник.

– Ага, ты вместо Георгия, – догадался Олег, кивая, будто собирая пазл. Его взгляд скользнул по некошеным газонам. – Он каждый день, как часы, включал автополив газонов вечером. А ты вчера этого не сделал, – констатировал Олег, не как упрек, а как констатацию факта, но для Виктора это прозвучало именно как укор.

Глухое раздражение кольнуло Виктора под ложечкой. «Ещё один надзиратель?» – мелькнуло в голове. Этот самоуверенный тип в его безупречной одежде для медитаций ему явно не понравился с первой секунды.

– Не был в курсе, – процедил Виктор сквозь стиснутые зубы, стараясь смотреть куда-то мимо Олега, на буйные розы у ближайшей беседки.

– Теперь ты в курсе, – невозмутимо продолжил Олег, будто не замечая его тона. – Не забудь это сделать сегодня, ладно? А то утром нам приходится проводить занятия на жесткой, колючей траве. Не самое комфортное начало дня для наших гостей.

Виктор раздраженно передернул плечами, чувствуя, как натягивается рубашка на спине. «Указывать он мне будет! Вот ещё!» – возмущение и злоба бушевали у него внутри. Он ощутил, как напряглись челюстные мышцы, желваки заходили под кожей. Пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Весь его организм, и без того на взводе, среагировал на этот, казалось бы, мелкий диктат всплеском ярости.

– Хорошо, – с трудом выдавил он сквозь стиснутые зубы, едва кивнув.

– И ещё, – добавил Олег, указывая подбородком на беседку для медитаций, увитую пышными, но явно вышедшими из-под контроля розами. – Розы у беседок слишком сильно разрослись, ветки лезут прямо на дорожки. Мог бы ты сделать с ними что-нибудь? Подровнять, может? Ок?

Это "ок?" стало последней каплей. Горячая волна гнева накрыла Виктора с головой. Всё – постоянный страх, унизительное положение, эта проклятая жара, и теперь этот… йог!.. – вырвалось наружу.

– Ты что, мне фронт работ будешь указывать?! – резко, почти рыча, огрызнулся он, делая шаг вперед и невольно надвигаясь на Олега. Его тень накрыла инструктора.

Олег, явно не ожидавший такой реакции, инстинктивно отступил на шаг, а потом ещё на один. Его спокойное выражение лица сменилось настороженностью и недоумением.

– Послушай, друг, – начал он, поднимая ладони в умиротворяющем жесте, голос потерял прежнюю бодрость, – я ничего такого не собирался. Я просто…

– Какой я тебе друг?! – перебил его Виктор, его голос звучал хрипло и громко. Он остро осознал, что привлекает внимание, но остановиться уже не мог. – Я тебя первый раз вижу! Первый раз!

– Виктор, не кипятись, пожалуйста, – Олег говорил медленно, чётко, как с непослушным ребенком или опасным животным. – Просто я хотел, чтобы нашим клиенткам было комфортно и безопасно заниматься. Вот и всё. Никакого подвоха.

Но Виктор уже не слышал оправданий, в его ушах шумело и пульсировало от злости.

– Я САМ разберусь, что и когда мне делать! – рявкнул он так, что эхо отозвалось где-то в глубине сада. Птицы вспорхнули с ближайшего дерева.

Олег замер на мгновение, его взгляд скользнул по лицу Виктора, по сжатым кулакам, по напряженной позе. Что-то – может, чистая ярость, а может, отблеск той самой опасности, от которой Виктор бежал, – мелькнуло в глазах инструктора. Он резко кивнул, больше не пытаясь что-либо объяснить.

– Ладно. Ладно, – пробормотал он и, развернувшись, поспешно зашагал прочь по гравийной дорожке, оставив Виктора одного посреди сияющей зелени, дрожащего от нерастраченной злости и внезапно нахлынувшего стыда. Тишина, нарушенная только жужжанием насекомых и далекими звуками центра, снова сомкнулась вокруг него, но покоя не принесла. Только тяжелое, липкое одиночество и осознание: «Черт, я сорвался…»

Дверь в кабинет Александры с грохотом распахнулась, ударившись о стену. Звон дребезжащего стекла в дверном полотне замер в тишине. Александра, склонившаяся над бумагами на рабочем столе, вздрогнула, и ручка оставила неровную чернильную змейку на документе.

На пороге, залитый ярким светом из коридора, стоял Виктор. Дышал он тяжело, неровно, грудная клетка ходила ходуном под запачканной землей рубахой. Глаза горели тёмным, неконтролируемым огнем. Весь его вид источал дикую, сжатую энергию.

– Что вы себе позволяете? – Голос Александры был спокоен, как гладь озера перед грозой, но в нем явственно читались холодная сталь и неоспоримая власть. Она медленно отложила ручку. – Вас не учили стучать перед тем, как входить в кабинет к руководителю?

Виктор буквально кипел от гнева. Казалось, пар вот-вот повалит из-под его всклокоченных волос. Мало того, что сегодня с самого рассвета каждый встречный в этом проклятом месте пытался учить его, как держать лопату и куда класть грабли, так ещё и эта женщина – его единственная союзница, казалось бы! – своим ледяным спокойствием выводила его из себя с невероятной силой. Он стоял, сжав кулаки, на пороге, не в силах справиться с ураганом эмоций, бушующим внутри. Капли пота стекали по вискам.

Александра мгновенно оценила его состояние – натянутые, как струны, плечи, трясущиеся руки, безумный блеск в глазах. Она не знала, что именно стало последней каплей, но видела: человек на грани.

– Присядьте, Виктор, – скомандовала она мягко, но так, что ослушаться было невозможно. Она встала из-за стола – прямая, в безупречном льняном костюме цвета капучино. Плавным, уверенным движением она подвела его к глубокому кожаному креслу, стоящему напротив её стола. Он шумно плюхнулся в него, будто у него подкосились ноги. Воздух вышел из сиденья с тихим стоном. Александра подошла к низкому столику с хрустальным графином и кувшином. Звонко налила стакан прохладной воды и протянула ему. Пальцы Виктора дрожали, когда он взял стакан.

– Выпейте. Спокойно. Глубоко дышите, – её голос был ровным, гипнотизирующим. – А потом, когда сможете говорить без крика, расскажите, что произошло. – Она сама сделала глубокий вдох и отвернулась к распахнутым стеклянным дверям, ведущим на задний двор, в буйство цветущего сада. Её взгляд, казалось, растворился в переплетении розовых и белых пионов, в зелени аккуратно подстриженных кустов. Она сосредоточилась на этом зрелище, давая ему время и пространство.

Когда она, наконец, обернулась обратно к Виктору, его дыхание стало ровнее. Гнев в глазах сменился тяжелым, усталым возмущением. Пустой стакан стоял на полированном столе, оставив мокрое кольцо.

– Хотите ещё воды? – спросила она.

– Нет, спасибо, – голос его был хриплым. – Я… я возмущён. Взбешён. Неужели здесь каждый встречный будет указывать мне, как дышать и куда ставить ногу во время работы?!

– Я не понимаю, – Александра слегка мотнула головой, и тяжелая русая коса, прежде уложенная сзади, рассыпалась по плечу, придавая её строгости внезапную мягкость. – Объясните.

– С самого утра! – Виктор с силой ткнул пальцем в стол. – Каждый! Работники кухни, горничные, эти… клиентки в шёлковых халатах! Все считают своим долгом сообщить мне, что я должен подрезать именно эту ветку, полить именно тот куст, убрать именно эти листья! Как будто я слепой идиот, не знающий своего дела!

Александра позволила себе легкую, почти снисходительную улыбку, тень которой скользнула по её губам.

– Простите, Виктор. Это полностью моё упущение, – признала она. – Мне следовало предупредить весь персонал и гостей, что вы сейчас осваиваетесь, знакомитесь с территорией и спецификой работы центра. Что им не стоит вас… перегружать советами. – Она внимательно посмотрела на него, её взгляд был проницательным, как рентген. – Вы… не привыкли, чтобы вам указывали, как работать. Я права? – Это был не вопрос, а констатация факта, произнесенная с мягкой уверенностью.

Он молча кивнул, опустив глаза. Чувство несправедливости горело в нём, но теперь смешивалось со стыдом за свой взрыв.

– Ещё… – добавил он, вспомнив, – мне утром заявили, что я обязан каждый вечер поливать газон. Будто бы я уже должен это знать!

– О, Виктор, – Александра мягко рассмеялась, легким звуком, похожим на звон хрусталя. – Там же установлена автоматическая система полива. Она включается сама, по таймеру, каждую ночь. Идеально рассчитано.

– Но меня сегодня… упрекнули, – еле выдавил из себя слово Виктор, – что я вчера этого не сделал! И что из-за меня бедные клиентки вынуждены были заниматься йогой на «жёсткой, колючей» траве!

Александра звонко рассмеялась на этот раз, звук был искренним и немного удивленным.

– Кто же сказал вам такую чепуху?

– Инструктор Олег. – Процедил Виктор, снова ощущая прилив раздражения при имени.

– Олег? – Брови Александры удивленно поползли вверх. – Раньше за ним такого не водилось. Он же прекрасно знает, как работает полив! Знает не хуже меня. Странно…

– Я не знаю! – Виктор с отчаянием взмахнул рукой. – Но создаётся ощущение, будто все сговорились! С самого утра! Каждый пытается меня «достать»!

– Виктор, – Александра снова повернулась к окну, к умиротворяющему саду. Солнечные блики играли на её столе. – Почему вы выбираете злиться?

Он нахмурился, будто не расслышал или не понял.

– Не понимаю, о чем вы. Это другие меня злят. Сам я не злюсь. Они провоцируют.

– Любую эмоцию, Виктор, мы выбираем сами, – её голос звучал тихо, но с невероятной убедительностью. Она всё ещё смотрела в сад. – Будь то злость, обида, раздражение… или что-то другое. Не люди обижают нас. Мы обижаемся на них. Не люди нас злят. Мы сами выбираем злиться в ответ.

Она сознательно не смотрела на него. Под её прямым, оценивающим взглядом он бы только зажался, ушел в глухую оборону. Так, глядя в сторону, она давала ему пространство для размышления, для внутренней реакции.

– Но… они же указывают! – вырвалось у него, но уже без прежней ярости, скорее с упрямым недоумением.

– Почему вы злитесь именно на это? – Она мягко повернулась, её взгляд был спокоен и глубок.

– Потому что… я не хочу действовать по чьей-то указке! – сказал он, и в голосе его снова зазвучала знакомая струнка протеста.

– Почему у вас такое сильное сопротивление? – спросила она, делая шаг ближе к креслу, но не нарушая его личного пространства. – Кто здесь пытается вас ограничить? Вас никто не заковывает в цепи, Виктор. Люди лишь… указывают на то, чего вы, возможно, не видите или о чем не знаете в новом для себя месте. Никто из них, уверяю вас, не думал покушаться на вашу свободу. – Она сделала паузу, давая словам проникнуть глубже. – Мне кажется, вы сами чувствуете себя как в тюрьме. Как будто мир сжался вокруг вас и давит. И любое замечание, любая просьба воспринимаются вами как попытка затянуть гайки ещё туже. Так ли это?

Виктор замер. Её слова, как холодная вода, обрушились на раскалённые угли его гнева. Он молчал, переваривая их, ощущая, как знакомое чувство заточения, которое он носил в себе задолго до этого центра, снова накрывает его с головой. Пальцы бессознательно сжали подлокотники кресла.

– Да, – наконец выдохнул он, голос его был глухим. – Наверное… вы правы. Я… я действительно не чувствую себя свободно. Совсем.

– И давно вы так живете, Виктор? – спросила Александра, её взгляд стал ещё более проницательным, почти врачующим.

– Так… со вчерашнего дня, – ответил он, искренне недоумевая.

– Я спрашиваю не про ваш нынешний… статус садовника, – она чуть подчеркнула слово. – Я спрашиваю про вашу жизнь. В целом. Давно вы чувствуете себя загнанным в угол? Как зверь, которому некуда бежать?

Не в бровь, а в глаз. Точнее некуда. Александра выпустила стрелу, которая нашла самую уязвимую точку. Виктор съёжился в кресле, будто пытаясь стать меньше, спрятаться. Его плечи сгорбились, взгляд упал на свои грубые, запачканные землей руки.

Александра наблюдала за ним, её лицо было серьёзным, испытующим, но без осуждения.

– Наверно… уже достаточно давно, – тихо, почти шепотом, проговорил он. Признание далось ему тяжело.

– А в эту историю… – Александра сделала паузу, выбирая слова. Голос её звучал тише, но каждое слово падало, как камень. – …с чужой женой… для чего вы себя вогнали, Виктор? Был ли это лишь способ сбежать? Способ загнать себя в угол ещё глубже, чтобы было оправдание не искать выхода? – Она подняла руку, увидев, как он напрягся, готовый что-то сказать. – Нет. Не отвечайте сейчас. Не мне. Подумайте. На досуге. Тем болеё, ваша нынешняя работа… работа в саду… – она кивнула в сторону цветущего великолепия за окном, – …сама по себе способствует тишине. Способствует саморефлексии. Я лишь задала вам вектор для ваших мыслей. Раскрутите эту нить. Проанализируйте. От чего вы бежите на самом деле? И так ли уж безвыходна ваша нынешняя ситуация… или выход всё-таки есть? Просто вы пока его не видите. Ищите.

Виктор вышел из кабинета Александры не просто удрученным – он чувствовал себя раздавленным тяжёлым, влажным одеялом апатии. Её слова, как раскалённые иглы, вонзились в самое сердце его возмущения и негодования. Внутри всё кричало, протестовало, рвалось наружу с яростным: «Нет! Неправда!». Он жаждал спорить, доказывать, опровергать каждую её фразу. Но постепенно, по мере того как он шёл по прохладному коридору, этот шумный внутренний бунт начал стихать. Ум, измученный борьбой, утих. И в образовавшейся тишине, к его досаде, начала пробиваться холодная, неприятная мысль: а что, если в чём-то… она все-таки права?

Направляясь в сад с секатором в руке, Виктор подошел к первому же разросшемуся кусту розмарина. Его резкий, пряный аромат ударил в нос. Он замер в нерешительности, орудие труда безвольно повисло. С какой стороны подступиться? Какой ветке дать жизнь, а какую обречь? Он зашагал вокруг куста, потом перешел к следующему, потом ещё к одному, как заколдованный. Мысли путались, сосредоточиться было невозможно. В отчаянии, с тихим стоном, он швырнул секатор в мягкую траву у дорожки. Металл глухо звякнул о камень. Не в силах смотреть на своё бессилие, он резко развернулся и зашагал обратно к дому. Вспомнилось: где-то на книжных полках у Георгия он мельком видел толстый том о стрижке декоративных кустарников.

Книга стояла на своем месте, среди других фолиантов по садоводству, пахнущих пылью и старой бумагой. Вытащив её, Виктор инстинктивно потянулся к тишине и пространству. Он направился к пляжу – почитать, отдышаться, переварить обед и мысли. Вдалеке, у самой кромки воды, прогуливались несколько женщин, клиенток центра. Их легкие, разноцветные одежды колыхались от легкого бриза. Они двигались медленно, неспешно, то погружаясь в беседу, то замирая, созерцая бескрайнюю синеву моря и неба. Картина умиротворения, столь контрастная его внутренней буре.

Виктор нашел сухое место на песке подальше от волн, сел, подтянув колени, и раскрыл книгу. Плотные страницы, схемы, фотографии идеально подстриженных живых изгородей. Он пытался вникнуть в текст, следить за стрелками на иллюстрациях, но слова расплывались. Его мысли, как намагниченные, снова и снова возвращались к Александре, к её кабинету, к её тихому, неумолимому голосу.

– Почему вы выбираете злиться? – эхом прозвучало у него в голове.

«Да, чёрт возьми, почему? – спросил он себя с новой силой, откидываясь на песок и глядя в небо. – Ведь я мог просто пропустить слова Олега мимо ушей. Кивнуть и забыть. Но нет… Я выбрал разозлиться. Я выбрал позволить этому ничтожеству испортить мне полдня, а то и больше».

Он обхватил голову руками, чувствуя, как песок осыпается с рук на шею. «Чёрт!» – вырвалось вслух. Эта проклятая эмоциональная импульсивность! Она была его проклятием, его тюрьмой. Как же он завидовал в такие моменты людям спокойным, уравновешенным, тем, кто не несётся по жизни, как ураган, сметая всё на своём пути. Как Александре… «Саша», – подумал он с горечью. В ней столько незыблемого самообладания, достоинства. Она несёт себя как королева, не опускаясь до уровня таких эмоциональных развалин, как он.

Виктор поднял глаза. Пока он предавался самобичеванию, небо изменилось. Исчезла безмятежная синева. Сначала появились редкие, рваные облака, похожие на грязную вату. Потом они сгущались, темнели, наливаясь свинцом. Небо начало затягивать грозовыми тучами, тяжелыми и зловещими. Он опомнился только тогда, когда над самой головой с оглушительным треском грянул гром, и ослепительная молния рассекла мрак. Гроза обрушилась внезапно. Виктор вскочил. Крупные, ледяные капли дождя хлестнули по лицу, по рукам, обжигая холодом. Он бросился к деревянным ступеням, ведущим вверх от пляжа. Навстречу ему налетел пронизывающий, свирепый ветер, рвущий одежду и сбивающий с ног. Дождь хлестал стеной. Виктор бежал, спотыкаясь, к своему домику – благо, он был недалеко. К тому моменту, как он влетел внутрь, захлопнув дверь за спиной, он промок до нитки, вода хлюпала в ботинках.

Войдя, он тут же сбросил промокшую одежду, оставив её мокрой кучей на полу, и шагнул под душ. Горячие струи смывали с него песок, липкую пыль сада и пот сегодняшнего дня – и физический, и душевный. Остаток дня он провёл взаперти, слушая, как дождь барабанит по крыше, заглушая все мысли. К вечеру ливень стих, оставив после себя пронизывающую сырость, но и Виктор чуть успокоился. Проголодавшись, он решил рискнуть и сходить на ужин.

Столовая встретила его теплым, жёлтым светом люстр и тихим гомоном. Официанты неслышно скользили между столиками. Клиентки в уютных кардиганах неспешно ужинали. Виктор вошёл, робко огляделся. Александры нигде не было видно. С облегчением он направился к свободному столику в углу, надеясь раствориться в тишине и поесть в одиночестве. Он уже с жадностью наложил себе вегетарианской лазаньи и вонзил вилку в первый кусок, когда возле его стола замерли две изящные ножки в тонких кожаных сандалиях на высоких каблуках.

– Простите, здесь свободно? – раздался над его головой мелодичный, чуть игривый женский голос.

– Свободно, – кивнул Виктор, с трудом проглатывая горячий кусок. Голод давал о себе знать.

Девушка плавно опустилась на стул напротив, словно делая ему одолжение. Яркое платье, густые белые волосы, тщательный макияж – она выглядела слишком нарядной для простого ужина.

– Маргарита, – представилась она, широко улыбаясь.

– Виктор, – ответил он, наконец прожевав.

– Вы новенький, я раньше вас здесь не видела. – Заявила она, изучая его взглядом с ног до головы.

– Да, я временно заменяю Георгия. Садовник.

– Ах, вы новый садовник! – протянула она с явным интересом. – Я инструктор по йоге.

– Ещё один? – не удержался Виктор, поднимая бровь.

– Да, нас здесь несколько человек, – весело подтвердила она. – А вы уже успели с кем-то познакомиться?

– С Олегом.

– О, Олежек! – воскликнула Маргарита, и её лицо озарилось теплой улыбкой. – Он такой душка, правда? Просто милашка!

Виктор поморщился, как от зубной боли, при одном воспоминании.

– Совсем наоборот. Мне он показался эталонным душнилой.

– Странно, – Маргарита надула губки. – Он всем обычно нравится. Очень душевный.

– Кроме меня, – сухо констатировал Виктор, снова обращаясь к своей лазанье.

Маргарита звонко рассмеялась. Её смех, легкий и серебристый, разнёсся по залу, заставив пару женщин за соседним столиком обернуться.

– Ну, как вам у нас? – продолжила она допрос, не обращая внимания на взгляды.

– Ничего, – буркнул Виктор, не отрываясь от тарелки.

– А сад? Он же просто шикарный, не правда ли? Настоящее чудо!

– Да, – кивнул он, заглатывая очередной кусок. – Что есть, то есть. Работа есть всегда.

Маргарита же, напротив, лишь вяло ковыряла вилкой в своей тарелке с каким-то салатом. Она едва притронулась к еде.

– А вы что, не едите? – спросил Виктор, покосившись на её нетронутую порцию.

– Что-то аппетита совсем нет, – вздохнула она театрально. – Так хочется чего-нибудь вредного, родного… Гамбургера! Или хот-дога с горчицей! А вам не хочется иногда? – Она заглянула ему прямо в глаза, ища сочувствия.

– Нет, – честно ответил Виктор, с аппетитом отправляя в рот ещё кусок вегетарианской лазаньи. – Мне здесь всё нравится. И, как оказалось, еда без мяса может быть очень даже вкусной.

– Здесь поначалу со всеми так, – Маргарита махнула рукой. – Но потом, когда привыкаешь к этой… полезности, начинает дико хотеться чего-то обычного, вредного, домашнего. Колбаски, например.

– Может, со временем и мне захочется, – пожал плечами Виктор, доедая последнее. – Но пока меня все устраивает.

Маргарита отодвинула тарелку. Её внимание, похоже, полностью занимал теперь Виктор, а не еда.

Насытившись, Виктор отодвинул стул, собираясь уйти.

– Уже уходите? – в голосе Маргариты прозвучало искреннее сожаление. – Жаль, а мне так хотелось ещё поболтать с вами. Может, прогуляемся? Воздух после дождя чудесный!

– Извините, – вежливо, но твердо ответил Виктор, вставая. – Я сегодня очень устал. Хочу лечь пораньше.

– Ну, тогда хотя бы позвольте проводить вас до вашего домика? – не сдавалась она, вставая следом.

– Я думаю, не стоит вам утруждаться, – отмахнулся он.

– Да что вы! Мне, наоборот, после ужина нужна прогулка! Для пищеварения! – настаивала она, уже подходя к выходу.

Виктор ещё раз взглянул на её тарелку – она съела от силы пару ложек салата. Усталость боролась с вежливостью. Вежливость победила.

– Ну… если хотите, – неохотно пожал он плечами.

Они направились к выходу. Проходя мимо дверей на кухню, Виктор краем глаза заметил стоявшего там Николя. Повар опирался о косяк, его темные глаза под густыми бровями провожали их долгим, задумчивым, неодобрительным взглядом.

Воздух после дождя был кристально чистым и пронзительно холодным. Маргарита в своём коротком, лёгком платье с открытыми плечами уже через пару минут начала заметно ёжиться. Её губы посинели, а по коже пробежала мелкая дрожь. Виктор, видя это, остановился. С неохотным вздохом он снял свою простую хлопковую рубашку поверх футболки и накинул её на плечи девушки.

– Ой! – ахнула Маргарита. Её тут же окутало блаженное тепло, оставшееся на ткани от его тела. Она инстинктивно глубже укуталась в рубашку, подняв воротник к лицу, и… вдохнула. Глубоко. Её глаза на мгновение прикрылись. Запах – чистого хлопка, мужского запаха, морского воздуха и чего-то ещё, сугубо викторовского – явно не остался незамеченным.

Виктор наблюдал за ней. Эта маленькая сцена – глубокий вдох, закрытые глаза – вызвала у него странное, неприятное чувство. «Они тут все как будто нюхачами работают», – промелькнула в голове глупая, раздраженная мысль. «Сначала Саша в огороде… теперь вот эта…» Маргарита ему определенно начинала действовать на нервы.

– Маргарита, идите к себе, – сказал он резковато. – А то совсем замерзнете. Простудитесь.

– Да… да, вы правы, – девушка встрепенулась, словно очнувшись. Она поёжилась. – Что-то совсем похолодало, а я, видимо, не по погоде оделась. – Она начала стягивать рубашку.

– Нет, нет, оставьте, – остановил он её. – Вернёте завтра. Доберётесь быстрее.

Маргарита кивнула, снова укутываясь в ткань.

– Спасибо. Спокойной ночи, Виктор.

– Спокойной ночи.

Они разошлись в разные стороны по влажным от дождя дорожкам, озарённым тусклым светом фонарей. Маргарита, кутаясь в чужую рубашку, быстро зашагала к корпусу для персонала. Виктор же направился к своему одинокому домику садовника, чувствуя лишь усталость и лёгкое, назойливое беспокойство.

[1] Доброе утро, моя дорогая!

[2] Душа моя!

[3] Никогда!

[4]Прекрати!

[5]Красавица

Глава 5

Виктор проснулся, резко зажмурившись от яркого луча, бившего прямо в глаза. Несколько секунд он лежал в оцепенении, не понимая, где находится. В воздухе пахло солью и сосной. Когда память наконец вернулась, он сел на кровати, скрипнув пружинами, и огляделся. Комната была залита холодным светом. Полная луна, огромная и бесстрастная, висела прямо в окне – именно она и вырвала его из сна.

Брошенный взгляд на часы уловил цифры 3:30. Виктор сдавленно вздохнул, провел несколько раз ладонями по лицу, смахивая остатки сна. Встал, босые ноги коснулись прохладного деревянного пола. Подошел к окну, взялся за тяжелую, ткань портьер и резко задернул их, погружая комнату в густую, успокаивающую темноту. Снова лёг, уткнувшись лицом в подушку, и почти мгновенно провалился в сон.

На этот раз его подняло настойчивое, ликующее щебетание птиц, сливавшееся в непрерывный утренний хор.

«И чего им не спится?» – промелькнула мысль в голове Виктора, глаза оставались закрытыми. Он несколько минут лежал неподвижно, прислушиваясь к птичьей какофонии за окном и далекому, ритмичному плеску моря. Потянулся медленно, с наслаждением. Приятная лень, тепло разлились по усталым мышцам. Он неохотно сбросил одеяло, встал и снова потянулся, чувствуя, как позвонки мягко хрустнули. Босыми ногами прошлёпал по прохладному полу в маленькую кухоньку, щёлкнул выключателем кофеварки, от которой сразу потянуло ароматом свежего зерна, и направился в душ.

Побритый, с каплями воды на свежей коже и мокрыми, темными прядями волос, он взял дымящуюся чашку крепкого кофе. Внезапно вспомнил: в сумке, брошенной у кровати, всё так же лежала запретная пачка сигарет. Искушение было сильным.

Он вышел на крыльцо, втягивая влажный, прохладный воздух. Поднёс чашку к губам, сделал глоток обжигающей горьковатой жидкости. Затем достал сигарету, чиркнул спичкой. Первая затяжка – лёгкая, знакомая никотиновая эйфория пробежала по венам, сняв остаточное напряжение. Затяжка. Глоток кофе. Что утром могло быть лучше этого? Только бескрайний вид на море.

Виктор медленно прошёл по каменистой дорожке, ведущей к деревянной лестнице, которая зигзагами устремлялась вниз, к пляжу. Раскинувшаяся перед ним синева, сливающаяся на горизонте с небом, и полная безмятежность моря, умиротворяли. Он стоял на обрыве, курил, пил кофе, чувствуя себя крошечной частью этого огромного, спокойного мира.

И тут он увидел её. Она бежала по влажному песку у самой кромки воды, одетая в облегающий серый костюм для фитнеса. Её тело – стройное, упругое – двигалось удивительно плавно и мощно. Длинный хвост волос упруго подпрыгивал в такт каждому шагу. Виктор замер, наблюдая за Александрой, почти не дыша. Сделав ещё глоток горячего кофе, он не сводил с неё глаз. Наконец она замедлила бег, перешла на шаг, отошла чуть дальше от воды и начала разминку. Широкие взмахи рук, глубокие наклоны корпуса, плавные покачивания бедрами – каждое движение было наполнено грацией и завораживало Виктора. Александра закончила растяжку, повернулась лицом к морю и замерла неподвижно. Казалось, всё её существо – каждая клеточка – впитывало первые лучи солнца, солёный бриз, шелест волн и свежесть утра. Виктор невольно взглянул на часы: 5:30. «Угораздило же проснуться так рано», – подумал он с легкой досадой. Отхлебнул кофе и только тут заметил: женщина повернула голову в его сторону. Она всматривалась вверх, на обрыв, и вдруг её лицо озарила широкая, узнающая улыбка. Она помахала ему рукой. Виктор инстинктивно сунул сигарету в руку, сжимавшую чашку, и помахал в ответ свободной рукой. «Заметила дым? – пронеслось в голове. – Если да, будет разборка».

Александра снова пустилась бежать вдоль берега. Виктор стоял, наблюдал за удаляющейся фигурой, докуривая сигарету мелкими, нервными затяжками и допивая уже остывший кофе. Вот она развернулась и побежала обратно, к центру пляжа.

Первая мысль – спуститься, поздороваться. Но он тут же отогнал её. Не хотел вторгаться в её утреннее уединение, нарушать этот ритуал.

Он вернулся в свой домик. До завтрака оставался ещё много времени, и Виктор решил пройтись по территории, наметить план работ. Неспешно обходя ухоженные дорожки, он внимательно осматривал клумбы с цветами, живые изгороди, кусты роз, мысленно отмечая, что нуждается в поливе, обрезке, подкормке. Его блокнот быстро заполнялся заметками.

Около одной из открытых беседок для медитаций, увитой диким виноградом, он уловил плавное движение. Это снова была Александра. Она стояла в центре на циновке, неспешно и точно выполняя асаны йоги – «Собака мордой вниз», плавный переход в «Воина». Виктор замер в тени кипариса, не желая её беспокоить. Через пятнадцать минут, возвращаясь обратно той же дорожкой, он увидел, что Александра теперь сидела в позе лотоса, руки покоились на коленях ладонями вверх, глаза были закрыты, лицо абсолютно спокойно. Тонкий шлейф дыма от тлеющей палочки благовоний вился в воздухе.

«Ну, утренняя пробежка, растяжка – это понятно, для красоты и тонуса, – размышлял Виктор, продолжая обход. – Йога – тоже ясно: гибкость, грация. Но эти медитации… Что они дают этой молодой, полной сил женщине? Зачем она тратит драгоценное утреннее время на простое сидение в тишине?» Вопрос висел в воздухе без ответа.

Войдя в просторную, светлую столовую с большими окнами, он обвёл взглядом зал. Гостьи в легких халатах и туниках неспешно завтракали за отдельными столиками, здесь же, за длинным столом у стены, завтракал персонал центра. Воздух был наполнен ароматом кофе, свежей выпечки. Александра стояла у стола с фруктами, йогуртами и гранолой, наполняя свою тарелку яркими ягодами и дольками ананаса. Рядом с ней, опершись о стойку, стоял шеф-повар Николя в белом колпаке и кителе. Он что-то оживленно рассказывал, жестикулируя. Александра смеялась в ответ, её смех был лёгким и звонким. Затем она кивнула, сказала что-то и собралась уходить.

– Я жду тебя сегодня в восемь вечера здесь! – как будто нарочито громко, чтобы перекрыть шум зала, бросил ей вдогонку Николя.

Александра обернулась, кивнула ещё раз и что-то ответила, но слова потонули в общем гуле. Виктор не расслышал.

Она направилась прямо к его столику у окна.

– Доброе утро! – произнесла она с теплой улыбкой, остановившись рядом.

– Доброе! – бодро отозвался Виктор, откладывая ложку.

– Я смотрю, вы сегодня ранняя пташка? – в её глазах искрилось легкое любопытство.

– Да, воробьи разбудили своим неугомонным чириканьем, – улыбнулся он в ответ.

– Ох, по утрам тут порой стоит просто невыносимый гомон этих серых забияк. – Рассмеялась Александра, и смех её снова прозвенел звонко.

– Позавтракаете со мной? – предложил Виктор, указывая на свободный стул.

– О, нет, благодарю, – вежливо, но твердо покачала головой Александра. – Я предпочитаю завтракать в одиночестве. Приятного аппетита!

Она легко повернулась и пошла прочь между столиками.

– Спасибо, и вам приятного, – ответил Виктор ей вслед.

Он проследил за ней взглядом, ожидая, что она сядет за один из свободных столиков. Но Александра прошла мимо них, мимо шумного стола персонала и скрылась за большими, распахнутыми настежь стеклянными дверями, ведущими наружу.

Виктор окликнул молодого официанта, спешившего с подносом.

– Простите, – остановил он его. – А куда это пошла Александра Вячеславовна? – Виктор кивнул в сторону дверей, за которыми только что исчезла хозяйка центра.

Официант проследил за его взглядом.

– А, это на террасу, – просто ответил он. – Открытая, с потрясающим видом на залив. – И, торопливо кивнув, скользнул дальше между столиками. Виктор остался один со своей тарелкой и внезапно возникшим вопросом о том, что же такого особенного было на той террасе.

Дни, тянувшиеся один за другим, вплели в жизнь Виктора непривычную нить стабильности и умиротворения. Каждый вечер он заканчивал на берегу – то ныряя в прохладные объятия моря, то просто лежа на прогретом за день песке, наблюдая, как солнце растворяется в горизонте, окрашивая воду в золото и багрянец. Море стало его исповедником, молчаливым свидетелем постепенного успокоения, бурлящего внутри хаоса.

Время текло плавно, как прилив, унося с собой остроту прежней тревоги. Погружаясь в физический труд – прополку грядок, стрижку кустов, уход за розами – Виктор ощущал, как напряжение покидает его мышцы, а ум, наконец, перестает скакать, как перепуганная лошадь. Александру он видел редко, но каждая встреча оставляла в душе странное, долгое послевкусие. Чаще говорили о саде, о погоде, о планах на клумбы. Но порой разговор неожиданно сворачивал в сторону, касаясь вещей неосязаемых – смысла, страхов, бегства от себя. После таких бесед Виктор уходил не просто в задумчивости, а в глубоком, почти физическом раздрае, будто Александра тронула пальцем какую-то старую, не зажившую рану, и теперь она ныла, напоминая о себе.

Однажды ранним утром он набрел на неё возле медитационной беседки, окутанной утренней дымкой.

– Доброе утро! – поздоровался он, и голос его звучал непривычно естественно в этой тишине.

– Доброе утро, – ответила Александра, поворачиваясь. Легкий ветерок шевелил прядь волос, выбившуюся из хвоста, – Вы сегодня рано.

– Здесь, почему-то, я не могу долго утром спать, – признался он, поймав себя на мысли, что это уже не раздражает, а даже радует.

– Наверное, сказываются физические нагрузки и море воздуха. Вы загорели. – Заметила она, и в её взгляде мелькнуло одобрение.

– Да, – он невольно улыбнулся. – Такое ощущение, будто я здесь в отпуске, а не… – он запнулся, но продолжил: – Голова действительно стала свежее, мышцы крепче. Чувствую себя живее.

– Зря вы игнорируете занятия йогой, – мягко, но настойчиво сказала Александра. – Вам бы не помешало развить гибкость. Не только тела, но и ума.

– Ну, с телом всё понятно, – отмахнулся Виктор, хотя внутренне напрягся, предчувствуя очередной «укол». – Но при чем тут ум?

– В человеке всё взаимосвязано: тело, ум, душа, – её голос звучал спокойно и убежденно. – Работая с телом, мы меняем и состояние ума. Чем гибче тело, тем легче уму подстраиваться под жизненные повороты, не ломаясь.

– Я не собираюсь ни под что подстраиваться, – прозвучало резче, чем он хотел. – Я сам творю свою жизнь.

– Тогда посмотрите, куда вас завело ваше «творчество», – в её голосе прозвучала не злоба, а скорее печальная ирония. – И я говорю не о том, что нужно терпеть нежеланные перемены. Я о том, что нужно учиться создавать внутренний комфорт в любой ситуации. Решать проблемы, когда они приходят, а не бежать от них, надеясь, что они исчезнут сами.

Виктор поморщился, будто от внезапной острой боли под ребром. Её слова, как скальпель, вскрыли нарыв его самооправданий. Бегство. Да, именно так он и поступал всегда. От проблем на работе – в бар. От неудовлетворенности – в запой. От пустоты – в новые, бессмысленные связи. Творец своей жизни? Горькая усмешка скривила его губы. Скорее беглец.

– Давно хотел спросить, – перевёл он разговор, стараясь скрыть смущение, – что дают вам медитации? С телом-то всё ясно.

– Медитации успокаивают беспокойный ум, – объяснила Александра. – Дают ему отдохнуть от постоянной мысленной жвачки. Работа на земле, как у вас, – это тоже своего рода медитация. Главное – не цепляться за одну навязчивую мысль, не раскручивать её до бесконечности, взвинчивая себя. Попробуйте начать с пяти минут. Просто сидеть и наблюдать за дыханием. Потом, почувствовав, как меняется состояние, когда ум замолкает, вы сами захотите увеличить время.

В тишине, последовавшей за её словами, Виктор вдруг осознал гул в собственной голове – тот самый нескончаемый внутренний монолог самообвинений, сожалений и тревог, от которого он годами пытался сбежать. В пятничные загулы. В алкогольный туман. Но это была ловушка: наутро голова раскалывалась, неудовлетворенность возвращалась с удвоенной силой, и круг замыкался. "Плохая альтернатива", – с горечью констатировал он про себя. Когда тебе двадцать, кажется, что жизнь бесконечна. Когда за тридцать – начинаешь оглядываться и видишь лишь руины собственных иллюзий и сожаление о не сделанном. Каждое утро вставать становилось пыткой…

– У вас есть муж? – неожиданно для себя самого выпалил он, пытаясь разрядить напряжение, сковывавшее его грудь.

Александра рассмеялась, легкий, чистый звук, разорвавший тяжесть момента.

– Нет. Но у меня есть дочь.

– Дочь?! – искреннее удивление заставило его повысить голос.

– Да, и уже довольно взрослая. Скоро поступает в университет.

– Ого, – пробормотал он, пытаясь представить Александру матерью почти взрослой девушки. Это добавляло ей ещё один, неожиданный слой. – Действительно взрослая.

– А вы не женаты. Детей нет? – Спросила она в ответ, её взгляд был спокоен и чуть насмешлив.

– Возможно, где-то и бегает парочка, – он попытался пошутить, но шутка прозвучала плоской и горькой. – Но я о них точно не знаю.

Александра лишь снисходительно улыбнулась ему – той самой улыбкой, которая одновременно и притягивала, и бесила его до глубины души.

– Ну что ж, хорошего вам дня, – сказала она мягко. – А мне пора заниматься. – И направилась в беседку, оставляя его наедине с вихрем мыслей.

– И вам, – автоматически ответил Виктор и поспешил удалиться, унося с собой гулкий внутренний диалог.

Он остановился в отдалении, у кромки сосновой рощи, и наблюдал, как она принимает позу лотоса, лицо обращено к восходящему солнцу, абсолютно безмятежное. Её слова эхом отдавались в нём. "Беспокойный ум"… "Мысленная жвачка"… "Бегство". Да, его ум был его тюрьмой и палачом одновременно. Он годами пытался заглушить его голос – шумом вечеринок, оглушающей музыкой, алкогольным угаром. Но тишина после бури была ещё страшнее, потому что в ней снова звучал этот навязчивый шепот: "Ты прожигаешь жизнь… Ты ничего не достиг… Ты одинок…" И снова – бегство по замкнутому кругу. Двадцать лет… Тридцать с лишним… Разница лишь в том, что похмелье становилось тяжелее, а пустота – глубже.

Все их разговоры, казалось, сводились к одному: Александра, словно опытный диагност, безжалостно указывала на его внутренний недуг. "С тобой что-то не так". Или это ему только так слышалось? Она вызывала в нём бурю противоречивых чувств. Восхищение её силой, спокойствием, этой чертовой цельностью. И одновременно – глухое раздражение, почти ярость, от того, что она видит его насквозь, видит ту слабость и хаос, которые он так тщательно прятал даже от себя. Порой, глядя на неё, он ощущал почти физическое желание притянуть её к себе, обнять так крепко, чтобы раствориться в её кажущейся неуязвимости. А порой – дикое желание крикнуть: "Отстань! Перестань копаться в моей голове! Дай мне просто… существовать!" Но он молчал. Потому что она была права. Она заставляла его заглянуть в самые тёмные уголки собственного сердца, и ему было стыдно и страшно от того, что он там видел. И от того, что она, казалось, видела это всё.

Нельзя быть такой чертовски… ангельской, – подумал он с горечью и восхищением. Её невозмутимость казалась сверхъестественной. Его эмоциональные всплески, его колкости, его защитные шутки – все это разбивалось о её спокойствие, как волны о скалу. Она не злилась, не упрекала. Она просто… прощала? Или понимала? И эта снисходительная улыбка, этот взгляд, полный чего-то неуловимо печального и знающего… Они сводили его с ума. Он стоял, глядя на её неподвижную фигуру в беседке, и чувствовал себя одновременно опустошенным и странно… задетым за живое. Как будто в его застоявшемся болоте началось едва заметное, но необратимое движение.

Дни в ретрит-центре перестали быть просто чередой укрытий; они начали формировать в Викторе новую, непривычную реальность. Работа в саду, изначально маскировка, обрела неожиданную глубину. Раньше он видел в ней лишь физическую нагрузку, способ заглушить тревожные мысли. Теперь же прополка клумбы, обрезка куста, рыхление земли – все это стало ритуалом. Монотонные, повторяющиеся движения погружали его в состояние, похожее на легкий транс. Руки знали, что делать, ум, лишённый необходимости постоянно защищаться или планировать побег, начинал замедляться. Виктор замечал детали, которые раньше проскальзывали мимо: сложную паутину прожилок на листе, игру света и тени в кроне дерева, упорство молодого побега, пробивающегося сквозь каменистую почву. В этой тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы и щебетом птиц, его внутренний монолог – тот самый, что крутился, как заезженная пластинка, о провалах, страхах и самооправданиях – начинал стихать. Он не думал о спокойствии; он его чувствовал в усталости мышц после тяжелой работы и в тишине, наступающей после умственного шума.

Окружение тоже действовало незаметно, но неуклонно. Женская энергия центра, его ритм, ориентированный на покой и восстановление, а не на достижение и конкуренцию, стали для Виктора антидотом его прежней жизни. Он наблюдал за гостьями – разными, с печатью усталости или напряжения на лицах, но постепенно оттаивающими в этой атмосфере. Их тихие разговоры, смех, сосредоточенность на занятиях йогой или просто на чашке чая – все это было чуждо его прежнему "крутому" миру, но почему-то не раздражало. Напротив, он начал улавливать в этой атмосфере что-то… целительное. Он ловил себя на том, что отвечает на приветствия персонала и гостей не кивком, а словами, и даже улыбается в ответ. Простота и искренность этих мелких взаимодействий, отсутствие в них подковёрных игр, к которым он привык, действовали на него успокаивающе. Он начал чувствовать себя не изгоем, а… частью чего-то большего, хоть и временной.

Но главным катализатором перемен оставалась Александра. Их редкие встречи, всегда мимолетные, больше походили не на разговоры, а на сеансы безжалостной, но необходимой терапии. Каждая её фраза, каждый взгляд, полный этого странного сочетания понимания и вызова, застревали в нём, как заноза. Он все ещё взрывался внутренне, когда она, казалось, видела его насквозь, когда её слова попадали точно в болевую точку. Но теперь к раздражению примешивалось что-то ещё – жгучее любопытство и странное доверие. Почему он верил ей? Потому что она не льстила? Потому что её спокойствие казалось не напускным, а выстраданным? Потому что её собственная жизнь, судя по всему, была примером того, о чем она говорила – умения создавать опору внутри себя?

Однажды, сидя вечером на берегу, он попытался последовать её совету – просто наблюдать за дыханием. Пять минут. Это оказалось невероятно сложно. Мысли – о прошлом, о будущем, о неловкости ситуации – атаковали со всех сторон. Но он упрямо возвращал внимание к вдоху и выдоху. И в какой-то момент, на долю секунды, шум в голове стих. Возникла пустота – не страшная, а лёгкая, просторная. В ней не было привычной гнетущей тяжести. Это было мимолётное ощущение, но оно потрясло его. "Мысленная жвачка…" – вспомнил он её слова. Так вот что она имела в виду. Это был первый шаг к осознанию, что его ум – не он сам, а лишь инструмент, которым можно научиться управлять, а не бежать от его хаоса.

Он начал замечать свои автоматические реакции. Желание съязвить или уйти в сарказм, когда разговор касался чего-то личного. Порыв схватиться за сигарету при малейшем дискомфорте. Острую потребность заполнить тишину музыкой или шумом. Раньше он не видел в этом проблемы; это был его "стиль". Теперь он видел в этом – бегство. Бегство от тишины, от собственных чувств, от необходимости посмотреть правде в глаза. Александра, своей непоколебимой устойчивостью, как будто держала перед ним зеркало, в котором отражались не герой, а напуганный мальчишка, прячущийся за маской цинизма.

Смутное чувство стыда за свою прошлую жизнь, за разрушенные отношения, за потраченные впустую годы, которое раньше глушилось алкоголем или злостью, теперь начало всплывать на поверхность. Но парадоксальным образом, оно не раздавливало его. В этой новой, дышащей покоем среде, под незримым, но ощутимым влиянием Александры, это чувство трансформировалось. Оно стало не самоистязанием, а скорее… горьким осознанием. Осознанием того, что он выбирал бегство. Что он сам создал ту клетку, в которой теперь прятался. И это осознание, хоть и болезненное, несло в себе странное освобождение. Если он выбирал бежать, значит, он мог выбрать и другое?

Возможно.

Он ещё не знал, что будет "другим". Мысль о будущем все ещё вызывала смутную тревогу. Но в нём зародилось что-то новое – не надежда в её розовом варианте, а скорее, осторожное любопытство. Любопытство к самому себе. К тому, кто он есть без масок и бегства. К тому, что скрывается за стеной цинизма и страха. И это любопытство было тихим, но настойчивым голосом, который звучал всё громче, заглушая прежнего, измученного внутреннего критика. Он все ещё смотрел на Александру с восхищением и раздражением, но теперь в этой смеси появился новый оттенок – глубокая, невысказанная благодарность.

Она не давала ответов. Она задавала вопросы. И эти вопросы, как семена, брошенные в разрыхленную почву его души, начинали прорастать.

Глава 6

Вечерний воздух был теплым и густым, пропитанным ароматом нагретой за день сосновой хвои и ночных цветов, чей сладкий, тяжелый запах стелился по саду. Виктор сидел в тенистом уголке беседки, скрытый завесой плетистых роз, когда до него донеслись голоса, резко ворвавшиеся в идиллическую тишину. Он замер, чашка с остывшим чаем застыла в руке.

– Ах, Николя… – Голос Александры прозвучал устало, но твердо, как струна, готовая лопнуть. Виктор почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он невольно наклонился вперёд, затаив дыхание. – Прекрати это немедленно. Я ещё раз тебе повторю: между нами, ничего не будет и не может быть. – Пауза, наполненная напряжением, которое Виктор ощутил физически, как сжатие в груди. Потом голос смягчился, стал почти материнским: – Ты мой друг, и я очень дорожу нашей дружбой.

Тишина, последовавшая за её словами, была гулкой, как перед ударом грома. Виктору стало жарко, ладони вспотели. Он хотел встать и уйти, дать им уединение, но ноги словно приросли к полу. Какая-то тёмная, незнакомая сила приковала его к месту.

– Mon ami, mais pourquoi?[1] Почему? – Голос Николя дрожал, в нём слышалось отчаяние и надлом. Звук был таким громким в тишине, что Виктор вздрогнул. – Почему мы не можем быть больше, чем просто друзьями? Я без ума от тебя, Александра! Без ума! – Последние слова сорвались на крик, полный боли и бессилия.

Сердце Виктора бешено заколотилось. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони. Она отвергает его. Мысль пронеслась с дикой, животной силой, зажигая внутри странное, почти первобытное чувство удовлетворения, которое тут же было смыто волной стыда. Он подглядывал. Подслушивал. Воровал чужую боль.

– Разве я когда-то давала тебе повод думать иначе? – Голос Александры был холоден, как сталь, но Виктор уловил в нём едва заметную дрожь. Усталость? Сожаление?

– Нет, душа моя, нет! – Николя почти рыдал. – Но я ничего не могу с собой поделать! Я люблю тебя! Люблю!

Тишина повисла снова, тягучая и невыносимая. Виктор представлял их: Николя, с его обычно жизнерадостным лицом, искаженным мукой, Александра – прямая, непроницаемая, но… Виктор внезапно почувствовал её напряжение сквозь расстояние. Как будто волны отчаяния Николя бились о её непоколебимую стену и отражались обратно, усиливая боль.

– Мой дорогой Николя… – Голос Александры наконец сорвался, став тихим, хрипловатым от сдерживаемых эмоций. В нём прозвучала такая глубокая, безнадежная горечь, что у Виктора перехватило дыхание. – Как бы мне хотелось сказать тебе то же самое…

Шаги. Сначала быстрые, нервные – вероятно, Николя. Потом медленные, тяжелые – Александра. Они удалялись по гравиевой дорожке, и их голоса растворились в вечернем воздухе, оставив после себя только шелест листьев и гулкое эхо чужой драмы.

Виктор сидел, парализованный. Обескураженный. То, что он услышал, конечно, щекотало его эго, лаская тёмное, ревнивое чувство, которое он сам не решался назвать. Она свободна. Она отвергает другого. Но это мимолётное торжество было раздавлено тяжестью подслушанного. Он стал свидетелем чужой интимной агонии. Это было постыдное вторжение и это безумно его взбесило.

«Могли бы и другое место найти для выяснения отношений!» – прошипел он про себя, злость вспыхнула в нём ярким, ядовитым пламенем. Он вскочил, чуть не опрокинув чашку. Гравий хрустнул под его резким шагом. Злость кипела, требовала выхода – но на кого? На Николя за его несдержанность? На Александру за то, что она… что? Была рядом? Была желанной и недоступной?

И тут он поймал себя. Застыл посреди дорожки, как громом пораженный. От чего это он злится? Вопрос ударил его с неожиданной силой. Он мог уйти, с самого начала, как только услышал первые слова. Его ноги не были прикованы. Его совесть кричала уйти, но он остался. Специально. Спрятавшись в своем укромном уголке среди буйной зелени, как подлый шпион, он жадно ловил каждое слово, каждую интонацию чужой боли и страсти. Он хотел это услышать. Хотел знать. Хотел… владеть кусочком её тайны, её уязвимости.

Эта осознанная, неприкрытая правда о себе самом обожгла его сильнее любой злости на других. Он стоял в темнеющем саду, сжимая кулаки, чувствуя, как стыд и ярость – теперь уже направленная исключительно на самого себя – сплетаются в тугой, болезненный узел у него в груди. Зелень вокруг, ещё недавно казавшаяся укрытием, теперь ощущалась как ловушка, а сладкий цветочный аромат – удушающим. Он был не свидетелем, а соучастником. И это знание было горше всего услышанного.

Тени удлинялись, окрашивая террасу в золото заката. Александра стояла у дверного косяка своего дома – не центра "MyHeart", а личного убежища. Камень, дерево и стекло, вписанные в прибрежный пейзаж. Мечта, воплощенная в архитектуре. Широкие двери террасы распахнуты – лазурь моря начиналась прямо за широкой полосой пляжа, отделяющего его от дома.

После разговора с Николя в воздухе висела тяжелая тишина. Его слова – страстные, полные боли – все ещё жгли уши. Признание… Да, оно льстило. Как женщине. Но больше – ранило. Ранило потому, что ответить взаимностью она не могла. Сердце оставалось глухим к его пылкости, и эта невозможность причиняла почти физическую боль – предательство их дружбы, его надежд.

Внезапный визг, топот когтей по полу! Из дома метнулась рыжая кошка Мурка, гонимая вихрем белого шерстяного шарика шпицем Малышом. Оглушительный гвалт ворвался в вечернюю идиллию.

– Малыш! – Голос Александры, обычно такой ровный, прозвучал резко, как хлыст. – Прекрати! Сейчас же! – Шпиц замер, виновато поджав хвост, кошка фыркнула и скрылась в кустах.

Тишина вернулась, но покой был разрушен. Александра прижала пальцы к вискам.

«Николя, милый Николя…» Мысль, как назойливая муха. Она резко тряхнула головой, словно отгоняя её физически. «Хватит! Меланхолия ему не поможет. Только меня измотает. Он должен пройти через это сам. А мне… дистанция. Меньше встреч. Вот и всё решение.»

Настойчивый, мелодичный звонок телефона разрезал тишину дома Александры.

Женщина вздрогнула, оторвавшись от созерцания волн. Вошла в прохладный полумрак гостиной. На экране смартфона светилось: "Настенька". Мгновение – и маска владелицы центра сменилась тёплой, материнской мягкостью. Она приняла вызов.

– Алло, привет, милая! – Голос стал тёплым, как мёд, вся тяжесть минуты растворилась.

Солнечные блики на бирюзовых волнах, белоснежные яхты на фоне лазурного неба, смех, плеск воды, крики чаек.

Анастасия, дочь Александры, загорелая и сияющая, лежала на шезлонге. Рядом – её бабушка, Мария Николаевна, с книгой. Перед ними – бескрайняя синева Средиземного моря, небо без единого облачка. Воздух звенел от жары и беззаботности.

– Мам привет, ты просто обязана это видеть! – Анастасия говорила в телефон, держа его перед собой на селфи-палке. На экране – панорама бухты: бирюзовая вода, белые дома на склоне холма. – Здесь рай! Солнце, море, виноградники… И оливки! – Настя с восторгом потрясла веточкой с серебристыми листьями перед камерой.

Мария Николаевна улыбнулась, поправляя солнцезащитные очки. Её лицо, обычно уставшее, здесь светилось покоем.

– Как ты там? – Голос Насти через динамик звенел, как колокольчик, наполняя гостиную эхом. – Как твои бесконечные проекты? Не перерабатываешь?

– У меня все хорошо, солнышко, – Александра смотрела на дочь. – Главное – ты. Рассказывай! Тебе нравится? Бабушка как?

Лицо девушки, залитое солнцем, сияло.

– Очень-очень нравится, мам! Бабуля в восторге, говорит, что впервые за 40 лет по-настоящему отдыхает. – Настя повернула камеру к бабушке. Та помахала рукой, улыбаясь. – Здесь так красиво… Жаль, что ты не с нами, – в голосе девушки прозвучало искреннее сожаление.

Тень лёгкой грусти промелькнула в её глазах, но голос остался ровным и тёплым:

– Мне тоже очень жаль, Настенька. Больше, чем ты думаешь. Но эти проекты… знаешь, как навалились. Обещаю, через несколько недель сорвусь, закончиться основная работ с участницами нового ретрита и обязательно приеду… Лазурный берег и я – это неизбежно! – Она старалась, чтобы в голосе звучала уверенность.

– Бабушка передаёт огромный привет! Говорит, что оливковое масло здесь – волшебное! И воздух пахнет… свободой.

– Передай ей большой привет и поцелуй, – Александра улыбнулась, представляя мать, вдыхающую этот воздух. – Цените каждую минуту!

Они ещё несколько минут болтали о мелочах – о найденной Настей идеальной таверне, о смешной ящерице на стене виллы, о планах на завтра. Прощание было теплым, но, когда связь прервалась, гостиная в снова погрузилась в тишину, теперь казавшуюся ещё более пустой.

Александра опустила телефон. Решение отправить дочь с матерью в Грецию родилось спонтанно, почти отчаянно – каникулы Насти, мамина мечта увидеть Средиземное море, её собственный цейтнот. И оно оказалось правильным. Луч света в её напряженной жизни. Она смотрела на закат над своим морем. «Через несколько недель… – мысленно повторила она обещание, глядя на горизонт, где небо сливалось с водой. – Обязательно.» Лазурный берег манил не только солнцем. Он манил возможностью снова почувствовать себя просто Сашей. Дочерью. Матерью. Без титулов, центров и неразрешенных чувств Николя. Просто человеком на берегу тёплого моря.

Тягостное послевкусие подслушанного разговора долго не отпускало Виктора. Стыд, злость на себя и странное, сосущее чувство беспокойства витали вокруг него, как назойливые мошки в предзакатном воздухе. Он пытался заглушить их привычной работой – обрезкой разросшихся гортензий у главного входа, но резкие движения секатора лишь отдавали в виски, ритмично совпадая с ударом сердца. "Соучастник…" – слово жалило, как оса. Он ловил себя на том, что его взгляд то и дело скользил в сторону ресепшена, словно ища подтверждения, что Александра знает о его подлости. Но там царило лишь спокойное оживление персонала, готовящегося к приему нового потока гостей.

И вот он наступил – день приезда. Утро выдалось кристально чистым, словно море само выдохнуло всю влагу и соль, оставив лишь прозрачный воздух, звонкий от птичьего многоголосья и предвкушения. Сама атмосфера центра изменилась – замерла в лёгком, деловитом напряжении. Аромат свежеиспеченного хлеба и кофе смешивался с запахом полированного дерева и чистой ткани. Виктор, по заданию Александры, помогал расставлять кадки с цветущими олеандрами вдоль парадной аллеи, ведущей от ворот к главному зданию. Каждое движение требовало концентрации, но его мысли были далеко. Он ждал этого приезда с двойственным чувством: как неизбежное вторжение в его временное укрытие и как возможное отвлечение от собственных терзаний.

Первые машины появились ближе к полудню. Не шумный караван, а отдельные, словно нерешительные, автомобили, подъезжавшие с интервалом. Каждая прибывшая была целым миром, врывающимся в гармонию центра, неся с собой вихрь иной жизни.

Первой вышла женщина лет сорока пяти. Высокая, подтянутая, в безупречно скроенных бежевых льняных брюках и шелковой блузе цвета морской волны. Её движения были точными, экономичными, а взгляд за большими солнцезащитными очками – быстрым, сканирующим, оценивающим. Она не вошла – она сошла с подножки внедорожника, словно капитан на берег после долгого плавания. Запах дорогого, холодного цветочного парфюма опередил её на несколько шагов. Виктор почувствовал, как напряглись его плечи. Эта женщина излучала контроль и некую усталую властность. Её рука, протянутая для приветствия администратору, была твердой, а улыбка – безупречной, но не согревающей. "Типичная «акула бизнеса», сбежавшая от биржевых сводок", – пронеслось у него в голове, и он мысленно нарисовал ей броню из невидимых пластин под безукоризненной одеждой. Её глаза на мгновение скользнули по нему, садовнику, с безразличной вежливостью, словно оценивая ещё один элемент ландшафта.

Следующей прибыла миниатюрная хрупкая блондинка, казавшаяся совсем юной. Она выпорхнула из такси, как испуганная птичка, озираясь большими, чуть влажными глазами цвета незабудок. В её движениях была нервная порывистость. Она крепко сжимала ручку чемодана, словно это был якорь в незнакомом море. Лёгкое платьице в мелкий цветочек трепетало на ветру, обрисовывая угловатые плечи. Виктору вдруг стало неловко смотреть на неё – такая открытая беззащитность резанула по контрасту с его собственным цинизмом. Он поймал её взгляд – растерянный, ищущий поддержки – и машинально кивнул, пытаясь изобразить что-то ободряющее. Девушка смущенно улыбнулась в ответ, и эта улыбка осветила её лицо, сделав его почти детским. "Беглянка", – подумал он, не зная, от чего она бежит – от людей, от себя, от какой-то невыносимой боли? Её тонкие пальцы нервно перебирали ремешок сумки.

Потом подъехал микроавтобус центра, он привозил тех, кто сам по какой-то причине не мог добраться сюда. Из него выплеснулась группа из трёх женщин, явно знакомых друг с другом. Их громкий, чуть истеричный смех и оживлённые перебивающие друг друга голоса резко ворвались в утреннюю тишину. Они были разными – одна пышная и яркая, с огненно-рыжими кудрями и смелым макияжем, другая – строгая брюнетка в очках, третья – тихая, с застенчивой улыбкой. Но их объединяла общая энергия – что-то между предвкушением вечеринки и коллективным вздохом облегчения от побега из рутины. Они щебетали, обнимались, фотографировали друг друга на фоне вывески центра. Виктор наблюдал за ними с легкой иронией. "Классический девичник на природе", – подумал он. Но даже в их шумной суете он уловил нотки усталости под косметикой, мимолётные тени на лицах, когда смех стихал. Каждая несла свой груз, просто выбрала нести его шумно.

Особенно его внимание привлекли две пожилые дамы, прибывшие на такси вместе. Сестры? Подруги? Они двигались с удивительной синхронностью, как будто связанные невидимой нитью. Одна, повыше, с седыми волосами, уложенными в строгую пучок, несла легкую дорожную сумку. Другая, миниатюрная, с мягкими морщинками у добрых глаз и седыми кудряшками, опиралась на трость. Их лица были обращены друг к другу, они тихо переговаривались, и в их жестах, в наклоне голов читалась глубокая, молчаливая нежность и привычка к совместному пути. Они не спешили, их шаги были медленными, но твердыми. Виктор почувствовал неожиданный комок в горле. В их спокойном достоинстве, в этой немой поддержке было что-то невероятно трогательное и… целительное. Они шли мимо него, и миниатюрная дама поймала его взгляд. Её глаза, мудрые и теплые, улыбнулись ему. Незнакомая волна спокойствия на мгновение омыла его. Он кивнул, и на этот раз улыбка получилась искренней.

Наблюдая за этим калейдоскопом женщин, Виктор ощущал странную смесь. Отчуждение – он был здесь чужаком, мужчиной в женском мире, садовником, а не гостем. Любопытство – каждая из этих женщин была загадкой, книгой с непрочитанной обложкой. И неожиданную… нежность? Да, именно нежность. К их уязвимости, скрытой за разными масками – деловой броней, юной растерянностью, шумной бравадой, мудрой усталостью. Он видел отражение собственных тревог, бегства, поиска покоя в их глазах, только выраженное иначе. Александра, появлявшаяся то тут, то там, чтобы лично поприветствовать новых гостей, казалась центром этого вращающегося мира. Она обнимала хрупкую блондинку, обменивалась парой деловых фраз с женщиной в льняных брюках, заразительно смеялась с шумной троицей, бережно касалась руки одной из пожилых дам. Её спокойствие, её способность быть здесь и сейчас для каждой, её абсолютная включённость завораживали и… раздражали его своей недостижимостью. Как она может быть такой? После всего?

Пока гости расходились по своим комнатам – кто с восторженными возгласами при виде моря из окна, кто с тихим облегчением, закрывая дверь, кто с шумным обсуждением планов – Виктор стоял в тени кипариса, притихший. Шум стихал, уступая место привычным звукам центра – плеску моря, щебету птиц, далекому звону посуды из столовой. Но воздух был уже другим. Он был наполнен новыми энергиями, ожиданиями, невысказанными историями. И Виктор, вдруг осознал, что его собственные терзания не исчезли, но как бы отодвинулись, растворились в этом большом, сложном, дышащем организме под названием "Ретрит". Он был его крошечной частью. Садовником. Наблюдателем. И, возможно, в этом новом потоке, в этом отражении чужих поисков, он сможет разглядеть что-то важное и о себе. Злость и стыд отступили, сменившись усталой, но странно чистой тишиной внутри и острым, почти болезненным чувством жизни, бурлящей вокруг. Он вдохнул полной грудью, и в лёгкие ворвался солёный воздух, смешанный с запахом нагретой хвои и… новых, незнакомых духов. Мир изменился. И он, Виктор, стоял посреди этого изменения, всё ещё потерянный, но уже не совсем прежний.

После первоначального размещения и короткой передышки, гостей пригласили в просторный, залитый мягким послеполуденным светом холл главного здания. Воздух здесь вибрировал от сдержанного гула голосов и легкого напряжения новизны. Высокие потолки, поддерживаемые деревянными балками, создавали ощущение простора и покоя, а огромные окна открывали вид на террасу и бескрайнюю синеву моря. Мягкие диваны и кресла в натуральных тканях цвета песка, морской волны и выбеленного льна были расставлены островками, образуя интимные зоны. В центре, на низком столе из светлого дуба, аккуратными стопками лежали папки с документами и несколько элегантных, тяжелых ручек.

Гости рассаживались с той же осторожностью, с какой входили в новую жизнь. Деловая женщина в льняных брюках заняла место у окна, её поза была прямой, пальцы перебирали край папки с едва заметным нетерпением. Хрупкая блондинка примостилась на краешке дивана, словно готовая в любой момент взлететь, её глаза широко и тревожно скользили по помещению. Шумная троица уселась тесным кружком на большом диване, их смех теперь звучал чуть тише, с оттенком ожидания. Пожилые дамы устроились рядом в глубоких креслах, их руки спокойно лежали на коленях, лица отражали терпеливую мудрость. Виктор, по указанию Александры, поправлял цветы в высокой вазе в углу холла, став невидимым свидетелем ритуала.

Тишину нарушили мягкие, но уверенные шаги. В холл вошли двое: Иван и Каролина, кураторы групп. Их появление сразу привлекло внимание. Иван – высокий, спортивного сложения мужчина лет тридцати пяти, с открытым, доброжелательным лицом и тёплыми карими глазами. Он был одет в просторные хлопковые брюки и рубашку навыпуск, его энергия была спокойной, заземляющей. Каролина, чуть пониже, излучала утонченную сдержанность. Её темные волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб и внимательные серые глаза. Её одежда – струящаяся туника и брюки неопределенного серо-голубого оттенка – казалась продолжением её плавных движений. В её присутствии чувствовалась тихая сила и бездонное терпение.

Они остановились перед гостями, и Каролина заговорила первой. Её голос был низким, мелодичным, как журчание ручья, и мгновенно окутал холл умиротворением, заставив даже самых беспокойных притихнуть.

– Добрый день, дорогие гости, – начала она, окидывая взглядом собравшихся, и в этом взгляде было признание каждой. – Мы рады приветствовать вас в нашем пространстве тишины и восстановления. Я – Каролина, а это – Иван. Мы будем вашими проводниками и поддержкой в течение этого ретрита. Прежде чем вы погрузитесь в практики, нам необходимо завершить небольшую формальность, которая является основой нашего совместного пути здесь.

Иван сделал шаг вперед, его улыбка была ободряющей, но в глазах читалась серьёзность.

– В папках перед вами находится договор и правила центра, – объяснил он, указывая на стопки. – Пожалуйста, найдите время, чтобы ещё раз внимательно их перечитать. Мы понимаем, что вы уже знакомились с ними при бронировании, но важно, чтобы все условия были абсолютно ясны и приняты осознанно именно сейчас, на пороге вашего погружения.

В холле воцарилась сосредоточенная тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц. Деловая женщина быстро пробежала текст глазами, её губы плотно сжаты – привычка контролировать каждую деталь. Хрупкая девушка читала медленно, впитывая каждое слово, её брови были слегка нахмурены. Одна из шумной троицы, рыжая, фыркнула, прочитав что-то, но тут же замолчала под взглядом подруг. Пожилые дамы переглянулись и кивнули друг другу, словно подтверждая давно принятое решение.

Каролина снова заговорила, её голос мягко парил в тишине:

– Основа нашего ретрита – это создание защищенного пространства, свободного от привычных отвлечений и стимулов внешнего мира. Поэтому, – она сделала небольшую паузу, давая словам вес, – любая связь с "внешним миром" во время вашего пребывания здесь строго запрещена. Это включает телефонные звонки, сообщения, электронную почту, социальные сети. Полная цифровая детоксикация.

Иван подхватил, его тон был твёрдым, но не жёстким:

– Для этого мы попросим вас сдать все ваши электронные устройства: мобильные телефоны, ноутбуки, планшеты, умные часы – любую технику, способную подключиться к сети или передать сигнал. – Он указал на два красивых, обитых тканью ларца, стоявших на отдельном столике рядом с ним. Один был помечен знаком "Связь", другой – "Прочее". – Они будут надежно храниться в сейфе и возвращены вам в день отъезда. Чистый лист. Полное присутствие здесь и сейчас. Это может показаться пугающим, – он честно посмотрел в глаза гостям, – но поверьте нам, это самый ценный подарок, который вы можете сделать себе.

По холлу прокатилась волна почти осязаемого напряжения. Деловая женщина непроизвольно сжала свой телефон в сумочке. Хрупкая блондинка побледнела, её пальцы вцепились в край платья. Рыжая из троицы громко вздохнула: «Ох, как же я без инстаграма-то?!». Её подруги зашикали, но тревога читалась и в их глазах. Лишь пожилые дамы оставались невозмутимыми, их руки спокойно лежали на коленях.

– Также, – продолжила Каролина, её голос звучал как якорь в этом море тревог, – напоминаем, что питание в центре – строго вегетарианское, с уклоном в лакто-вегетарианство. Мы используем только свежайшие местные продукты, часто с нашего собственного огорода, который вы, возможно, уже видели. Наша кухня направлена на легкость, питательность и поддержание энергии для практик. Никакого мяса, рыбы, яиц. Алкоголь, кофеин и рафинированный сахар также исключены. Все эти моменты, – она мягко, но настойчиво провела рукой над папками, – подробно изложены в договоре, который вы получили перед бронированием и оплатой. Мы просим вас подтвердить своё согласие с этими условиями своей подписью.

Наступила пауза. Казалось, воздух сгустился от немого вопроса: «Готовы ли вы? Готовы ли отрезать мосты к привычной жизни, пусть даже на время?» Затем, словно по невидимой команде, заскрипели ручки. Деловая женщина подписала с решительным росчерком, её лицо было каменным. Хрупкая девушка вывела своё имя дрожащими буквами, потом глубоко вздохнула. Шумная троица, посовещавшись шёпотом, подписала с театральными вздохами и подбадривающими подталкиваниями. Пожилые дамы подписались неторопливо, с достоинством, их подписи были ровными и уверенными.

– Благодарим вас, – произнесла Каролина, и в её голосе прозвучала искренняя признательность. – Этот шаг – акт доверия к себе и к процессу. Теперь, если вы готовы, мы приглашаем вас подойти и оставить ваши устройства. Это ваш первый шаг к настоящей свободе внутри.

Одна за другой гости поднимались и подходили к ларцам. Это было похоже на маленькую исповедь или жертвоприношение. Деловая женщина выложила смартфон последней модели и тонкий планшет в ларец "Связь" быстро, почти резко, отвернувшись, как будто боясь передумать. Хрупкая блондинка замерла на секунду, глядя на свой простенький телефон, словно прощаясь с последней ниточкой к безопасности, прежде чем опустить его в ларец. Её пальцы дрожали. Рыжая с комичной торжественностью "похоронила" свой яркий смартфон, шепча: "Прощай, милый!", вызвав сдержанный смешок у подруг, но их лица тоже были напряжены. Пожилые дамы подошли вместе; одна открыла сумку и достала… простой кнопочный телефон, положила его в ларец, другая лишь улыбнулась – у неё, видимо, не было ничего. Иван и Каролина принимали устройства с безупречным тактом, кивая, с легкой улыбкой ободрения, без лишних слов.

Когда последнее устройство легло на бархатистую подкладку ларца и крышка с мягким щелчком закрылась, в холле повисла новая тишина. Она была иной – более глубокой, более зыбкой, но и более обещающей. Казалось, сдав гаджеты, гости сбросили невидимые доспехи. Плечи деловой женщины чуть опустились, напряжение в челюсти смягчилось. Хрупкая девушка выпрямилась, в её глазах мелькнул проблеск неведомой прежде решимости. Даже шумная троица притихла, оглядываясь вокруг с новым, более осознанным интересом. Пожилые дамы обменялись спокойным, понимающим взглядом.

Иван закрыл ларец на маленький золотистый замочек. Звук щелчка прозвучал символично громко в тишине.

– Отлично, – сказал он, и его голос, казалось, вернул всех в комнату. – Цифровой шум позади. Теперь начинается настоящее. Добро пожаловать в ваше пространство тишины, внимания к себе и настоящего отдыха. Давайте начнём.

Каролина мягко улыбнулась, её взгляд обнял всех собравшихся.

– Ваше путешествие внутрь себя началось прямо сейчас. Дышите глубже. Вы в безопасности. Вы – здесь.

Виктор, затаив дыхание в тени колонны, наблюдал за этой тихой революцией. Он видел не просто подписание бумаг или сдачу кусков пластика и металла. Он видел, как на глазах трескалась и осыпалась броня повседневности – у деловой женщины дрогнула челюсть, когда она решительно опускала смартфон в ларец; как юная блондинка, бледнея, отпускала последнюю ниточку к знакомому миру; как даже шумные подруги замолкали, ощущая вес этого шага. Он видел вспышки страха в глазах, сменяющиеся странной решимостью, и глубокое, мудрое спокойствие пожилых дам. Когда щёлкнул замочек на ларце, заключивший в себе шум внешнего мира, воздух в холле преобразился. Он стал чище, звонче, наполненным не тревогой, а облегченным ожиданием. Тишина, лишённая привычного электронного фона, обрела новое качество – она была не пустотой, а пространством, готовым к наполнению чем-то настоящим.

Именно в этой новой, хрупкой тишине Виктора настигло острое осознание. Он машинально сунул руку в карман брюк – туда, где раньше лежали холодный корпус телефона и шуршащая пачка сигарет. Пусто. Александра забрала их в самом начале, как контрабанду, как символы его старой, порочной жизни. Тогда это было унизительно, как разоружение. Но сейчас, наблюдая за добровольным отречением гостей, он ощутил странный парадокс. Их жест был актом силы, осознанного выбора ради тишины внутри. Его же «цифровая и никотиновая ампутация» была принудительной, частью сделки за убежище. Он был не участником этой очистительной церемонии, а вечным заложником собственного положения. Гости сбрасывали оковы, чтобы обрести свободу внутри этих стен. Он же оставался в своих невидимых цепях, лишь сменив одну клетку на другую, более безопасную, но все же клетку. Зависть, острая и неожиданная, кольнула его – не к их телефонам, а к их праву выбора, к их возможности в любой момент вернуть эти устройства, закончив ретрит. Его же "ретрит" был бессрочным заточением под небесным сводом, где единственным окном в прошлое оставалась лишь его собственная, неугомонная и теперь особенно громкая в этой всеобщей тишине, мысль. Звук щелчка замочка на ларце отозвался в нем глухим эхом захлопнувшейся двери его собственной, навязанной изоляции. Он втянул воздух – чистый, без примеси табака или электромагнитного смога – и почувствовал, как эта чистота обжигает легкие, напоминая о глубине его отрезанности от мира.

После церемонии "отключения" гости, теперь уже настоящие участницы ретрита, растворились в прохладных полумраках коридоров главного корпуса. Тяжелые дубовые двери с латунными табличками номеров закрывались одна за другой с мягким, но окончательным щелчком, словно печати на конвертах, запечатывающих личные вселенные. Каждая комната – не просто спальня, а капсула покоя, строго индивидуальный кокон, сотканный из света, воздуха и тишины.

За дверью с цифрой "4" воцарилась непривычная тишина. Анна Петровна поставила дорогую кожаную сумку на низкую тахту из светлого тика, обитую грубоватым льном цвета сандалового дерева. Её острый взгляд скользнул по пространству: просторно, минималистично, безупречно чисто. Стены – теплый оттенок слоновой кости, единственное украшение – большая акварель с морским пейзажем в тонкой раме. Огромное окно, обрамлённое рулонными шторами из небеленого хлопка, открывало панораму бескрайней синевы. Море. Оно было здесь, в комнате, его дыхание ощущалось в легком движении воздуха. Она подошла к окну, пальцы машинально потянулись к карману блейзера – к несуществующему телефону. Вместо привычного импульса проверить почту – непривычная пустота в пальцах. Она вздохнула, звук гулко отозвался в тишине. Сняла туфли, босые ступни коснулись прохладного, гладкого пола из мореного дуба. Шаг. Ещё шаг. Она медленно расстегнула блейзер, сняла его, аккуратно повесила в шкаф, скрытый в стенной нише. Прикосновение к мягкому льняному покрывалу на кровати вызвало странное ощущение – почти детское удивление от тактильности. Она села на край. Тишина обволакивала, густая и немного пугающая. Ни гула офиса, ни трелей уведомлений. Только далекий, ритмичный плеск волн и биение собственного сердца, внезапно ставшее таким громким. Она закрыла глаза. Впервые за долгие годы не думала. Просто была. В своей капсуле. Наедине с морем и тишиной.

Комната №9 была меньше, уютнее, как скворечник. Соня осторожно прикрыла дверь, прислонилась к ней спиной, словно проверяя прочность барьера между собой и большим миром. Воздух пах свежестью и едва уловимыми нотками лаванды. Стены – нежный, успокаивающий цвет морской пены. Узкая, но высокая кровать с пухлым пуховым одеялом и горой подушек в льняных наволочках манила, как безопасная гавань. На прикроватном столике из светлого ясеня стояла маленькая керамическая ваза с единственной веточкой розмарина. Она подошла к окну – не панорамному, как в №4, а узкому, стрельчатому, как в старом замке. Из него открывался вид не на открытое море, а на внутренний дворик-патио, залитый солнцем, с журчащим фонтанчиком и цветущими кустами жасмина. Безопасный, скрытый от посторонних глаз уголок. Соня прикоснулась к прохладному стеклу. Тишина здесь была не гулкой, а мягкой, наполненной шепотом воды и жужжанием пчёл. Она открыла чемодан, но не стала сразу распаковывать. Достала лишь старенького плюшевого зайца, тщательно спрятанного под вещами. Прижала его к щеке. Никаких сообщений не ждать. Никаких звонков не бояться. Просто эта комната. Это окно. Этот заяц. И тишина, которая не давила, а обнимала. Она села на пол, прислонившись к кровати, обняла колени и просто смотрела на солнечные зайчики, танцующие на дубовых досках. Первые слезинки облегчения скатились по щекам, впитываясь в ткань зайца. Она не вытирала их.

Комната №7 была яркая, как и её хозяйка, Римма. Стены тёплого терракотового оттенка, на кровати – покрывало с геометрическим этническим орнаментом. Римма сразу же распахнула окно настежь, впуская шум прибоя и крики чаек. "Ого-го!" – прошептала она, оглядываясь. Быстро разбросала яркие шелковые шарфы по стулу, поставила на тумбочку несколько флакончиков духов. Тишина давила непривычно. Она упала на кровать, раскинув руки. "Инстаграм…" – вздохнула про себя, глядя на потолок. Но тревога сменилась любопытством. Она закрыла глаза, слушая море. Её личный остров начался с ритма.

Ирина вошла в №11 с деловитой осанкой. Комната в холодноватых серо-голубых тонах с акцентами тёмного дерева. Она сразу оценила эргономику: удобный стол для возможных записей, хорошее освещение. Первым делом разложила блокнот и ручку, поставила на стол строго параллельно краю. Распаковала книги – не развлекательные, а что-то серьезное, психологическое. Тишину восприняла как данность, необходимый рабочий режим. Она подошла к окну с видом на сосновую рощу, поправила очки. Никаких умилений. Было ощущение лаборатории, где она – главный исследователь, и объект изучения – она сама. Спокойствие было её выбором.

Катя зашла в свою комнату №15 почти на цыпочках. Стены цвета пыльной розы, мебель из светлого ореха. Вид – на тихий уголок сада с цветущими гортензиями. Она не распаковывалась сразу. Стояла посреди комнаты, вдыхая тишину. Она сняла очки, протерла их. Потом подошла к кровати, провела ладонью по идеально гладкому льняному покрывалу. Какое-то невероятное облегчение разлилось по телу. Никаких требований, никаких ожиданий от подруг в эту минуту. Только она и эта тишина. Она подошла к окну, увидела, как ветер колышет сиреневые шапки гортензий. На лице появилась слабая, но искренняя улыбка. Она достала из сумки не телефон, а маленький альбом для акварели и коробочку красок. Поставила их на столик у окна. Её островок обещал творчество и покой.

Их соседние комнаты стали продолжением их глубокой связи.

Галина Степановна в комнате №2 в сдержанных, благородных тонах: глубокий зеленый – цвет бутылочного стекла акцентной стены, остальное – кремовый. Антикварный комод, тяжелые портьеры из дамаста. Галина Степановна вошла с достоинством. Она медленно провела рукой по резной спинке кресла у окна с видом на парковую аллею. Достала из сумки старинную фарфоровую чашку с блюдцем и маленькую шкатулку. Поставила чашку на столик, открыла шкатулку – там лежали старые письма, перевязанные лентой. Не читать. Просто знать, что они здесь. Она, не спеша развесила в шкафу свои безупречно отглаженные платья и костюмы. Тишина здесь была не пустотой, а наполненным достоинством пространством прожитых лет. Она села в кресло, сложила руки на коленях, глядя в окно. Покой был естественным состоянием.

Комната №3 Валентины Петровны напротив была светлой и воздушной – пастельно-голубые стены, легкие тюлевые занавески, плетеная мебель. Вид – на тот же патио с фонтаном, что и из комнаты Сони, но с другого ракурса. Она аккуратно поставила трость у кровати. Первым делом подошла к окну, откинула тюль. Увидела жасмин, улыбнулась. Достала из саквояжа вязание – почти законченную салфетку из тончайшей хлопковой нити. Положила его на маленький столик рядом с креслом-качалкой. Потом достала фотографию в рамке – молодые они с Галиной Степановной, смеющиеся. Поставила на тумбочку. Её островок был наполнен светом, памятью и терпеливым рукоделием. Тишина здесь была теплой, как лоскутное одеяло. Она села в кресло-качалку, взяла вязание. Плавное покачивание начало отсчет времени покоя.

По корпусу разливалась новая энергия. Не шумная, а глубокая, вибрирующая. Каждая закрытая дверь отмечала рождение маленького, автономного мира. Мира, где единственным законом было внимание к себе, своему дыханию, своим ощущениям. Тишина перестала быть пустотой; она стала живой субстанцией, наполненной немым диалогом каждой женщины с самой собой. Воздух пропитывался ароматами лаванды из диффузоров в коридорах, моря и старого дерева. Здание, ещё недавно пустовавшее и ждущее, теперь дышало ровно и глубоко, как спящий великан, в чьих покоях укрылись искательницы покоя. Начался отсчет времени ретрита – времени, измеряемого не минутами, а глубиной вдохов и ясностью мыслей в личных, священных островках тишины.

Вечерний воздух, ещё теплый от дневного солнца, но уже напоённый обещанием прохлады, струился через распахнутые настежь стеклянные двери столовой. Начало лета дарило долгие, наполненные светом сумерки, когда граница между днём и ночью размывалась в золотистой дымке. Именно в этот переходный час участницы ретрита стали собираться на свой первый ужин в святилище тишины.

Столовая преобразилась. Длинные дубовые столы, накрытые грубоватыми льняными скатертями цвета небеленого полотна, были уставлены не изысканным фарфором, а простой, добротной керамикой теплых земляных оттенков – охры, терракоты, глубокого зеленого. В центре каждого стола стояли не горящие свечи, а небольшие глиняные кувшины с полевыми цветами и веточками ароматических трав – мяты, мелиссы, розмарина. Их свежий, чуть горьковатый запах смешивался с благоуханием пищи, создавая естественный, ненавязчивый фимиам вечерней трапезе.

Женщины входили поодиночке или парами, ещё храня на себе отпечаток своих личных островков-комнат. Их шаги были тише, чем днём, взгляды – более осознанными, направленными внутрь или на окружающую красоту. Анна Петровна вошла одной из первых. Её льняной костюм сменился на блузу и брюки глубокого индиго – практично, но элегантно. Она выбрала место у края стола, спиной к стене, с хорошим обзором входа и моря, видневшегося в проеме двери. Её движения были по-прежнему точны, но напряжение в плечах чуть ослабло. Она медленно развернула тяжелую льняную салфетку, пальцы привычно искали несуществующую вилку для первого блюда, но остановились, осознав новую реальность: здесь подавали общие блюда, и есть предстояло не спеша, осознанно.

Соня появилась на пороге, робко озираясь. Её платьице в цветочек сменилось на мягкие хлопковые штанишки и свободную тунику. Она увидела Римму из шумной троицы, уже сидевшую за столом и оживленно, но тихо жестикулирующую, и робко направилась к ней. Римма встретила её широкой, ободряющей улыбкой, отодвинув стул рядом. Соня села, её плечи опустились на сантиметр. Она осторожно взяла в руки керамическую кружку с травяным чаем – тепло согрело ладони.

Шумная троица собралась вместе: Римма в ярком платье, Ирина в строгой темной блузе, Катя в уютном кардигане. Они перешептывались, делясь первыми впечатлениями от комнат, но их смех был уже приглушенным, как бы уважающим общую атмосферу. Ирина аккуратно разложила свою льняную салфетку, изучая меню, написанное мелом на небольшой грифельной доске у входа на кухню: крем-суп из шампиньонов с трюфельным маслом, киноа с запеченными овощами и тофу, салат из молодой зелени с семенами и ягодами годжи, цельнозерновой хлеб.

Пожилые дамы, Галина Степановна и Валентина Петровна, вошли вместе, степенно и неспешно. Они выбрали столик у окна, откуда открывался вид на сад, погружающийся в вечерние тени. Их седые головы склонились друг к другу в тихом разговоре, полном понимания. Галина Степановна разливала воду из стеклянного кувшина в их стаканы, движение её руки было плавным и уверенным.

Ужин протекал в удивительной, мягкой тишине. Не в тягостном молчании, а в пространстве, наполненном лишь естественными звуками: тихим стуком керамики о дерево, шелестом льняных салфеток, приглушенным шёпотом, редким, но искренним смехом над чем-то простым и понятным. Отсутствие телефонов делало своё дело: никто не отвлекался, не тянулся автоматически к экрану. Взгляды встречались чаще, улыбки были более осмысленными. Даже Анна Петровна, отломив кусочек ещё тёплого хлеба с хрустящей корочкой и намазав его густым хумусом с вялеными томатами, замедлилась. Она почувствовала вкус – настоящий, глубокий вкус зерна, оливкового масла, чеснока. Она чувствовала еду. Это было ново.

Соня осторожно попробовала ложку супа. Глаза её расширились от удивления и удовольствия. Она ела медленно, смакуя каждый глоток, словно впервые открывая для себя, что пища может быть не просто топливом, а источником тихой радости. Римма что-то оживленно, но шёпотом, рассказывала Кате, показывая на свои яркие ногти, но Катя лишь улыбалась, больше наблюдая за игрой последних солнечных лучей на керамической тарелке Ирины, которая методично, как ученый, пробовала каждое блюдо, делая мысленные заметки о сочетании вкусов.

Когда последние крошки хлеба были собраны с тарелок, а кружки с травяным чаем или настоем шиповника опустели, наступил момент естественного перехода. Вечер был ещё светел, за окном небо окрашивалось в пастельные оттенки персикового, лавандового и золотистого. Сумерки не спускались, а мягко обволакивали землю.

Женщины начали расходиться. Это не было бегством или усталостью, а скорее интуитивным следованием внутреннему ритму, который уже начал настраиваться в тишине. Анна Петровна встала первой. Она кивнула сидящим рядом, не улыбаясь, но и без привычной отстраненности, и направилась не в свою комнату, а через распахнутые двери на террасу. Она остановилась у перил, вглядываясь в бескрайнюю, медленно темнеющую гладь моря. Её поза была всё ещё прямой, но руки свободно лежали на прохладном дереве перил. Она вдыхала полной грудью соленый воздух, и казалось, с каждым вдохом ещё капля напряжения покидала её плечи. Она осталась ждать медитации здесь, под открытым небом, лицом к вечерней стихии.

Соня и Римма вышли вместе, но у входа на террасу Соня робко потянула Римму за рукав и показала головой в сторону сада. Римма улыбнулась и кивнула, направившись к группе других женщин, уже собиравшихся у входа в беседку для медитации. Соня же свернула на узкую тропинку, ведущую вглубь сада, к патио с фонтаном, которое она видела из своего окна. Она шла медленно, почти неслышно, её пальцы касались листьев гортензий, влажных от вечерней росы. Она нашла каменную скамью в тени старой яблони и села, поджав ноги. Её лицо было обращено к маленькому фонтану, где вода переливалась с тихим журчанием. Её островок тишины переместился сюда, в этот укромный уголок природы.

Ирина сразу направилась к беседке для медитации, её шаг был целеустремленным. Римма последовала за ней, оглядываясь по сторонам с интересом. Катя задержалась на террасе, прислонившись к колонне и глядя, как последние лучи солнца золотят верхушки сосен на холме. Потом она тоже медленно пошла к беседке, но не спешила заходить внутрь, остановившись у входа под виноградными лозами.

Пожилые дамы поднялись не спеша. Валентина Петровна оперлась на трость, Галина Степановна предложила ей руку. Они не пошли ни к морю, ни в сад, ни сразу к месту медитации. Они медленно прошли по краю террасы, вдоль цветущих кустов жасмина, вдыхая их опьяняющий вечерний аромат. Они молчали. Их совместное молчание было глубоким, наполненным прожитыми годами и спокойным ожиданием предстоящего ритуала. Они направлялись к беседке, но их путь был медитацией сам по себе – шаг за шагом, в полном присутствии здесь и сейчас, в лучах угасающего, но ещё яркого летнего дня.

Территория центра оживала тихим, осознанным движением. Одни женщины сидели на скамьях в саду, лицом к закату, другие стояли у перил террасы, созерцая море, третьи медленно прогуливались по дорожкам, чувствуя под ногами теплый гравий, вдыхая ароматы нагретой за день земли и цветов. Беседка для медитации, увитая виноградом и жимолостью, постепенно наполнялась. Внутри уже зажгли несколько масляных лампадок, чей мягкий, мерцающий свет начинал бороться с наступающими сумерками. Воздух вибрировал от тихого ожидания, от осознанного перехода от дня к вечеру, от трапезы – к практике внутреннего сосредоточения. Последние птичьи трели смолкли. Воцарилась та самая, выстраданная тишина, которую они все, каждая по-своему, искали. И в этой тишине, под небом, постепенно зажигающим первые звезды, прозвучал первый, чистый удар маленького тибетского колокольчика, зовущий к вечерней медитации. Звук не нарушил покой, а лишь обозначил начало нового, глубокого слоя тишины.

[1] Друг мой, но почему?

Глава 7

Тихий гул за ужином в столовой уже сменился ещё более глубокой, медитативной тишиной вечера, когда по гравиевой дороге к главному зданию с визгом тормозов подкатил мощный, пыльный внедорожник цвета «металлик», резко контрастирующий с умиротворенной палитрой центра. Его появление было как удар гонга по хрустальному колоколу. Двигатель рычал, затем резко смолк, нарушив священную паузу, когда участницы, разойдясь по территории, ловили последние лучи солнца и готовились к медитации. Анна Петровна, стоявшая у перил террасы, резко обернулась, её брови сдвинулись в выражении не просто удивления, а явного неодобрения. Соня, сидевшая на скамейке в саду, вздрогнула и инстинктивно съёжилась. Даже невозмутимые пожилые дамы, медленно шедшие к беседке, остановились и переглянулись – этот шум был вторжением из другого, забытого за несколько часов мира.

Дверь внедорожника распахнулась с силой, и на гравий ступила Наталья. Она была подобна вспышке – яркой, резкой, неожиданной. На ней было нечто среднее между вечерним платьем и туникой – короткое, из плотного шелка насыщенного рубинового цвета, с глубоким вырезом и бретелькой, сползающей с загорелого плеча. На ногах высокие, тонкие каблуки-шпильки того же рубинового оттенка. Её тёмные волосы, уложенные в небрежно-идеальный хаос крупных волн, были перехвачены тонким золотым обручем. Лицо – скульптурное, с высокими скулами, ярко подведенными миндалевидными глазами и полными, накрашенными вишневой помадой губами – выражало не извинение, а скорее вызов и легкое раздражение. Массивные золотые браслеты звенели на её запястье, когда она с силой захлопнула дверь машины, заставив Каролину, уже направлявшуюся к беседке с колокольчиком, застыть на месте.

Наталья резко рванула из багажника огромный чемодан премиум-класса и небольшую дизайнерскую сумочку. Колесики чемодана грохотали по камням с оглушительным треском в вечерней тишине. Она не оглядывалась, не искала никого взглядом, её осанка кричала: «Я здесь. Мир, вращайся вокруг меня». Её взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по главному зданию, по террасе с замершими фигурами женщин, по беседке, где уже собирались участницы – и во всём этом сквозило не восхищение, а скорее скептическое «Ну и что тут такого?».

Именно в этот момент на пороге главного входа появилась Александра. Она не вышла торопливо, не засуетилась. Она просто возникла – спокойная, в своём обычном струящемся наряде нейтральных тонов, её лицо было непроницаемо гладким, но в зелёных глазах, устремленных на опоздавшую гостью, читалось нечто большее, чем вежливость. Это был взгляд хранительницы пространства, чей священный покой только что был грубо нарушен.

– Добрый вечер, – голос Александры прозвучал ровно, без повышения тона, но он резанул вечерний воздух, как холодная сталь. Он не был громким, но его прекрасно было слышно даже на террасе. – Вы, видимо, Наталья?

Наталья остановилась, чемодан замер. Она медленно повернула голову, оценивающе окинула Александру с ног до головы. Уголки её накрашенных губ дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем усмешку.

– Да, это я, – ответила она, голос низкий, чуть хрипловатый, с ноткой усталости и претензии. – Дороги, знаете ли… И навигатор подвёл. Где тут регистрация?

Александра не двинулась с места.

– Регистрация и ознакомление с правилами центра, включая подписание договора и сдачу электронных устройств, проходили строго по графику, указанному в вашем подтверждении бронирования, – произнесла она чётко, без упрека, но с недвусмысленной твердостью. – Вы опоздали на три часа, Наталья. Вечерняя программа, включая ужин и первую медитацию, уже началась.

Наталья махнула рукой, браслеты звякнули.

– Ой, да ладно вам! Какая разница, три часа или три минуты? Я же приехала, заплатила ведь вперёд? – Она сделала шаг, каблуки с трудом впивались в гравий. – Просто дайте мне ключ от комнаты и скажите, где тут поесть. Я с дороги. А эти ваши бумажки… – она пренебрежительно кивнула в сторону здания, – подпишу потом. Не разбегутся…

В её тоне, в жесте, в самом её виде – ярком, дорогом, но совершенно неуместном в этой атмосфере глубокого погружения – был вызов. Вызов правилам, ритму, самой сути этого места. Анна Петровна на террасе выпрямилась ещё больше, её взгляд стал ледяным. Соня в саду казалась готовой провалиться сквозь землю от неловкости. Даже шумная Римма перестала перешёптываться с подругой у входа в беседку, уставившись на новоприбывшую с открытым ртом.

Александра не моргнула. Она медленно спустилась с двух ступенек крыльца, приближаясь к Наталье. Её движения были не агрессивными, а… весомыми. Она остановилась в шаге от неё. Запах дорогих, но тяжелых и сладких духов Натальи вступил в конфликт с чистым ароматом моря и хвои.

– Разница, Наталья, – сказала Александра тихо, но так, что каждое слово падало, как камень, – в уважении. Уважении к пространству, которое вы выбрали для восстановления. Уважении к ритму, который здесь установлен для вашей же пользы. И уважении к другим участницам, которые сознательно соблюдают правила, чтобы создать общую атмосферу покоя. – Она посмотрела прямо в глаза Наталье. – Договор и правила – не формальность. Они – фундамент безопасности и эффективности ретрита для всех. Включая вас. Ужин закончен. Ваша комната готова, но процедуру регистрации, включая сдачу телефона и подписание договора, мы проведем сейчас. Медитация уже началась, присоединиться вы сможете завтра утром.

Наталья замерла. Её уверенность на мгновение дрогнула. Она явно не ожидала такого прямого, спокойного, но абсолютно непререкаемого отпора. Губы её сжались. Она бросила быстрый, почти яростный взгляд на женщин, наблюдавших за этой сценой – на их лицах читалось не сочувствие, а скорее недоумение и тихое осуждение. Это, казалось, обожгло её сильнее слов Александры.

– Фундамент… – она фыркнула, но звук получился слабым. – Ладно, ладно. Где ваши бумажки? Быстрее давайте. Но есть я всё равно хочу!

Александра едва заметно кивнула.

– Легкий перекус мы организуем для вас после оформления всех документов. Пожалуйста, проходите. – Она жестом пригласила Наталью войти.

Наталья резко дернула чемодан, заставив его снова грохнуть по гравию. Она прошла мимо Александры на крыльцо, её каблуки гулко отстучали по дереву. Яркое пятно её платья исчезло в прохладном полумраке холла, унося с собой волну напряжения и чуждой энергии. Александра на секунду закрыла глаза, сделав глубокий, едва заметный вдох, словно очищая воздух от вторжения. Потом повернулась и последовала за Натальей.

В беседке Каролина мягко ударила в колокольчик во второй раз. Чистый, звенящий звук разнесся по саду, призывая к сосредоточению. Но для многих участниц медитация началась с осознания хрупкости созданного ими покоя и появлением новой, непредсказуемой силы в лице рубиновой Натальи. Её опоздание было не просто неудобством. Оно было первым камнем, брошенным в гладкую поверхность озера их ретрита, и круги от этого камня только начали расходиться. Анна Петровна отвернулась от моря, её взгляд был задумчив и строг. Соня обхватила колени руками, чувствуя необъяснимую тревогу. Шумная троица обменялась красноречивыми взглядами. Даже воздух, казалось, сгустился, ожидая, чем обернётся это позднее, дерзкое прибытие. Наталья вошла не просто в центр – она ворвалась в его тихую гармонию, и эхо этого вторжения ещё долго витало в теплом летнем воздухе, смешиваясь с ароматом цветущего жасмина и тихим прибоем.

Сумерки, перешедшие из золотистого сияния в глубокую, бархатистую лазурь, окутали главную лужайку центра, превратив её в природный храм под открытым небом. Воздух, ещё теплый от дня, но уже напоённый ночной свежестью, струился, неся ароматы нагретой травы, цветущего жасмина с соседних кустов и далекой, солёной свежести моря, чей невидимый горизонт сливался с темнеющим небом. На лужайке, мягко подсвеченной фонарями в стиле ретро, рассеянными по периметру, уже лежали в ожидании коврики – островки спокойствия на изумрудном ковре. Участницы собирались безмолвно, словно призванные не колокольчиком, а самим дыханием наступающей ночи. Они снимали обувь, босые ступни ощущали прохладу и упругость травы, и опускались на свои места, образуя широкий, нестрогий круг вокруг центральной фигуры.

Маргарита стояла в эпицентре этого тихо рождающегося созвездия человеческих душ. Она не выглядела гуру или жрицей. Молодая, стройная, в простом льняном костюме цвета выбеленного песка – тунике свободного кроя и прямых брюках, она излучала не показную святость, а глубокую, спокойную компетентность. Её белокурые волосы были гладко убраны в низкий пучок, открывая ясный лоб и внимательные, теплые карие глаза, которые медленно скользили по каждому лицу в кругу, устанавливая безмолвный контакт, признавая каждую. В руках она держала маленькую глиняную чашу с тлеющей смесью сушеной полыни, шалфея и кедра – тонкий дымок струился вверх, его горьковато-древесный аромат смешивался с природными запахами, создавая древний фимиам для нового ритуала. Её присутствие было якорем – спокойным, нерушимым, приглашающим к доверию.

– Добрый вечер, – её голос прозвучал негромко, но с удивительной отчетливостью, наполняя пространство лужайки без напряжения, как теплый свет. – Я – Маргарита. Буду вашим проводником в пространство тишины в эти вечера. – Пауза. Она дала словам осесть, ощутиться. – Прежде чем мы погрузимся в практику, давайте уделим пару минут тому, что мы будем делать и как. Медитация – это не магия, не побег от реальности. Это – искусство присутствия. Искусство быть здесь и сейчас, полностью, без оценок, без цепляния за прошлое, без страха перед будущим. Это тренировка ума, который привык скакать, как обезьяна, или нестись, как бешеный слон.

Её слова падали в тишину, как капли в воду, создавая круги понимания. Анна Петровна сидела с прямой спиной, её руки лежали на коленях, но пальцы были слегка сцеплены – привычка контроля. Она слушала с аналитической сосредоточенностью. Соня, сидевшая, чуть сгорбившись, постепенно выпрямлялась, втягиваясь в слова, как в спасительную нить. Пожилые дамы сидели рядом, их позы были естественными, расслабленными, лица – открытыми и спокойными. Шумная троица сидели поодаль друг от друга; Римма пыталась поймать взгляд подруги, но потом отвлеклась на слова. Ирина внимала с серьезностью студентки, Катя – с тихой благодарностью.

– Наша цель сегодня – не опустошить ум, – продолжала Маргарита, её голос был мелодичным, как тихая речка. – Это невозможно сделать сразу и не нужно. Наша цель – стать наблюдателем. Увидеть поток мыслей, ощущений, эмоций, не вовлекаясь в них, не оценивая, не пытаясь изменить. Как если бы вы сидели на берегу реки и смотрели, как плывут листья. Ваше внимание – это ваш фонарик. Сейчас он мечется, выхватывая то одно, то другое. Мы будем учиться направлять его устойчиво, мягко, но настойчиво в одну точку – наше дыхание. Дыхание – это мост между телом и умом, это якорь, который всегда с нами.

Она показала простую позу для медитации – сидя с прямой, но не напряженной спиной, руки на коленях или бедрах, ладонями вверх или вниз – как кому удобно. Подчеркнула важность устойчивости и комфорта, возможности использовать подушки или болстера[1]. Потом мягко провела их через первые шаги: осознание тела, контакт с землей под ковриком, звуки вокруг – не как помеху, а как часть фона настоящего момента.

– И теперь, – голос Маргариты стал ещё тише, ещё более плавным, сливаясь с шелестом листьев на легком вечернем ветерке, – давайте закроем глаза. Или прикроем, оставив мягкий расфокусированный взгляд перед собой. Не нужно ничего форсировать. Просто позвольте себе быть. Перенесите внимание на кончик носа… Ощутите, как прохладный вечерний воздух входит внутрь… Как теплый воздух выходит наружу… Не контролируйте дыхание, просто наблюдайте за ним… За его естественным ритмом… За подъёмом и опусканием живота или грудной клетки… Вот вдох… Вот выдох…

Её слова текли, как мёд, обволакивая сознание. Они не были инструкцией, а скорее напоминанием, мягким направлением внимания. Она не нагнетала образы, не описывала радуги или водопады. Она вела их к простоте ощущений: к теплу в ладонях, к лёгкому напряжению в спине и напоминала что нужно постараться мягко его отпустить, к звуку собственного дыхания, к далекому плеску волн, который теперь казался не внешним шумом, а частью внутреннего ландшафта.

– Если ум уходит… в мысль, в воспоминание, в план… – голос Маргариты был едва слышен, почти шёпотом, вплетённым в шелест травы, – это нормально. Это его природа. Не ругайте себя. Просто мягко, как пёрышком, верните внимание обратно к дыханию… К ощущению вдоха… выдоха… Вот якорь… Всегда здесь… Всегда сейчас…

Тишина углублялась с каждой её паузой. Не мертвая, а живая, пульсирующая тишина наполненного присутствия. Анна Петровна почувствовала, как челюсть, которую она неосознанно сжимала, наконец расслабилась. Между бровями, где всегда жила складка напряжения, возникло легкое тепло, почти покалывание. Мысль о незавершенном отчете поплыла, как облако, и растворилась без борьбы. Она наблюдала за ней. Соня обнаружила, что её дыхание, сначала частое и поверхностное, стало глубже, спокойнее. Тревожный комок под ложечкой начал медленно таять, заменяясь ощущением непривычной, но приятной тяжести в конечностях, как будто тело наливалось спокойствием. Катя нашла под рукой гладкий камешек, принесенный нечаянно, и сосредоточилась на его прохладной, шероховатой поверхности – её личный якорь. Галина Степановна и Валентина Петровна дышали синхронно, их спокойствие было глубоким, как океан.

Маргарита постепенно сводила свой голос на нет. Её последние слова растворились в воздухе: «…просто дыхание… просто здесь… просто сейчас…». И наступило Молчание. Не пауза, а полноценное, глубокое, пятиминутное молчание. Она сидела неподвижно, её собственное присутствие было живым маяком в этой тишине. Её дыхание было ровным, лицо – абсолютно спокойным, излучающим безмолвную поддержку.

Это молчание стало самым мощным учителем. Без внешних ориентиров, без голоса проводника, каждая женщина осталась наедине с потоком своего внутреннего мира. Для кого-то, как для Ирины, это было временем ожесточенной внутренней борьбы – ум метался, цепляясь за обрывки мыслей, требуя действия. Она ловила его снова и снова, возвращая к дыханию, чувствуя почти физическое усилие. Для других, как для Сони, это молчание стало долгожданным убежищем, где не нужно было ничего делать, ни за что бороться – просто быть, чувствуя, как травмированные края души начинают тихо стягиваться в тепле этого покоя. Римма поймала себя на том, что слушает не мысли, а настоящий концерт ночи – писк летучей мыши где-то высоко, стрекотание сверчка в траве, своё собственное сердцебиение. Анна Петровна обнаружила пространство между мыслями – короткое, но реальное. Миг чистой тишины внутри. Это было как глоток ледяной воды в пустыне – шокирующе и невероятно освежающе.

Пять минут тянулись бесконечно долго и мгновенно одновременно. Когда Маргарита наконец позволила себе мягко, почти неслышно вдохнуть поглубже – это стало сигналом. Она не заговорила сразу. Она позволила тишине отзвучать внутри каждого ещё несколько мгновений. Потом её голос вернулся, такой же тихий, как шелест:

– Постепенно… мягко… начинайте осознавать своё тело… Ощущение коврика под вами… Травы… Земли… Слух возвращается к звукам вокруг… Дыхание… Море… Пошевелите пальцами рук… пальцами ног… Очень медленно… И когда будете готовы… откройте глаза… Мягким взглядом… Без спешки… Побудьте с этим ощущением присутствия ещё немного…

Женщины открывали глаза как будто после долгого сна или глубокого погружения. Мир вокруг не изменился – всё те же фонари, та же лужайка, те же тени деревьев. Но восприятие изменилось. Краски казались чуть ярче, звуки – отчетливее, воздух – вкуснее. Лица были разными: у кого-то – просветленные, с легким румянцем, у других – задумчивые, чуть отрешённые, но без привычной напряженности. Никто не вскакивал. Они сидели, медленно возвращаясь, как космонавты после выхода в открытый космос, неся в себе тишину и расширение внутреннего пространства, которое только что пережили. Даже шумная Римма молчала, глядела на свои ладони с удивлением, как будто видела их впервые.

– Спасибо вам за ваше присутствие, за ваше доверие к процессу, – сказала Маргарита, её голос снова обрел обычную, но всё ещё очень спокойную тональность. – Это был первый шаг. Относитесь к себе с добротой. То, что вы испытали – или не испытали – совершенно нормально. Просто замечайте. Осознанность – это путь, а не пункт назначения. Спокойной ночи.

Она сложила ладони перед грудью в намасте[2] – не как жест преклонения, а как знак уважения к свету в каждом. Женщины начали медленно подниматься, потягиваться, молча улыбаться друг другу. Они расходились по дорожкам, освещённым мягким светом фонарей, не в комнаты-клетки, а в свои личные островки тишины, унося с лужайки нечто бесценное – первый опыт настоящего, не навязанного извне, а найденного внутри покоя. Воздух вибрировал от этой новой, коллективной тишины – не пустоты, а наполненности. И только далекий, вечный плеск моря напоминал, что ритм Вселенной продолжается, и они теперь – часть его гармонии, пусть на миг ощутившая свою ноту в этой великой симфонии бытия. Молчание практики закончилось, но более глубокое молчание – молчание души, прикоснувшейся к сути – только начинало свой тихий резонанс в каждой из них.

Комната №12 Натальи располагалась в западном крыле корпуса, с видом не на море, а на плотную стену кипарисовой аллеи, погружавшую пространство в ранние, глубокие сумерки. Когда она, наконец, вошла, захлопнув дверь с чуть большей силой, чем требовалось, её охватило чувство не столько раздражения, сколько гнетущего несоответствия. Пространство было безупречно – светлые стены, льняное покрывало на широкой кровати, керамическая ваза с веточкой лаванды на прикроватной тумбочке, вид на темнеющую зелень. Но для Натальи, привыкшей к лоску столичных апартаментов с их блеском и теснотой, это казалось… пустым. Слишком тихим. Слишком правильным. Как будто сама комната осуждала её рубиновое платье и шпильки.

– Фух, – выдохнула она громко, бросив дизайнерскую сумочку на кровать, где та легла кричащим пятном на безупречном льне. Чемодан она не стала распаковывать сразу. Сначала – осмотр территории. Она прошлась по комнате, каблуки глухо стучали по дубовому полу, нарушая тишину, которая здесь казалась физически ощутимой, как вата. Она дёрнула шнурок рулонной шторы – та плавно поднялась, открыв черный прямоугольник окна, где уже зажигались первые звезды сквозь густую хвою. Вид не впечатлил. «Тюрьма какая-то с видом на забор», – буркнула она про себя.

Процедура «регистрации» под бдительным взором Александры оставила неприятный осадок. Подписание договора – она махнула рукой, едва глядя на пункты о запрете связи и романтических отношений: «Какая чушь!». Сдача телефона – настоящая пытка. Её дорогой смартфон, последняя модель, блестящий символ связи с миром, статуса, развлечений, лёг в ларец с ощущением ампутации. Она даже дёрнула руку назад в последний момент, но холодный взгляд Александры остановил её. «Просто коробка, Наталья. Она вернётся», – сказала Александра ровно, без сочувствия. Лёгкий перекус в опустевшей столовой под наблюдением одного из кухонных помощников был унизителен: тарелка с холодным овощным рагу и кусок цельнозернового хлеба, поданные без церемоний, пока где-то там другие уже погружались в свои «практики». Она ела быстро, почти с отвращением, запивая травяным чаем, который показался ей безвкусной бурдой.

Возвращаясь в свою комнату по темнеющему коридору, она услышала его – чистый, звенящий удар колокольчика, доносящийся со стороны лужайки. Звук вибрировал в тишине, звал, манил. И раздражал. Она остановилась у окна в конце коридора. Внизу, на мягко подсвеченной лужайке, в почти полной темноте, уже виднелся круг сидящих женщин. Фигуры были едва различимы, сливаясь с тенями, но царившая там сосредоточенная тишина была почти осязаема. Голос Маргариты, тихий и мелодичный, долетал обрывками, как шёпот ветра: «…дыхание… якорь… наблюдатель…». Наталью передернуло. «Секта», – прошипела она, но ноги не понесли её обратно в комнату.

Вместо этого, движимая странным, противоречивым импульсом – смесью любопытства, скепсиса и глухого раздражения от собственной изоляции – она выскользнула через боковую дверь на территорию. Воздух был прохладным, влажным, наполненным ночными ароматами. Она шла не к лужайке, а петляя по темным дорожкам, её каблуки то и дело вязли в мягком грунте, заставляя ее спотыкаться и тихо ругаться. Яркое рубиновое платье казалось кричаще неуместным в этой природной полутьме, а шелест шёлка при движении был громче шёпота листьев.

Она наткнулась на беседку для медитаций. Она была пуста, погружена в глубокую тень, лишь слабый отблеск фонарей с лужайки ложился на её деревянные перила. Это было идеальное место для наблюдения – скрытое, возвышенное, с хорошим обзором на круг медитирующих внизу. Наталья осторожно ступила на деревянный пол, сняв ненавистные шпильки и оставив их у входа. Босиком, в своем вызывающем платье, она присела не на циновку, а на прохладную деревянную скамью в самом дальнем, темном углу беседки, скрывшись за массивной колонной, увитой жимолостью.

Отсюда картина была как на ладони, но звуки доносились приглушенно. Она видела силуэты женщин, замерших в неестественных, на её взгляд, позах. Видела фигуру Маргариты в центре, сидящую с невозмутимым спокойствием статуи. Слышала обрывки её голоса, вливающиеся в ночную тишину: «…не вовлекаясь… как листья на реке… мягко верните внимание…». Наталью снова передернуло от скепсиса. «Бла-бла-бла», – мысленно процедила она. Она скрестила руки на груди, чувствуя прохладу дерева сквозь тонкий шёлк платья. Ей было неудобно. Холодно. И безумно скучно.

Но постепенно, против её воли, атмосфера начала действовать. Голос Маргариты, хоть и раздражал своей слащавой умиротворенностью, обладал гипнотической монотонностью. Тишина лужайки, несмотря на её сопротивление, начинала просачиваться и в её уголок. Далекий плеск моря, шелест листвы на ночном ветерке, стрекот одного-единственного сверчка где-то под беседкой – эти звуки, обычно не замечаемые, вдруг обрели чёткость. Она почувствовала, как напряжены её плечи, как плотно сжата челюсть. Всплыло лицо Александры с её холодными, оценивающими глазами. Всплыло унижение сдачи телефона. Всплыла скука холодного ужина. Мысли метались, цепляясь за обиды и раздражение.

И вдруг – пауза. Маргарита замолчала. Наступила та самая пятиминутная тишина. Но для Натальи это была не тишина покоя, а оглушающая, давящая тишина пустоты. Она впилась взглядом в круг внизу. Никто не шевелился. Ни звука. Только свет фонарей да легкое движение теней от ветра. Это было жутковато. Как будто все вымерли. Она попыталась думать о чем-то приятном – о вечеринке на прошлых выходных, о новом платье, которое присмотрела онлайн… Но мысли ускользали, разбиваясь о стену этой всеобъемлющей, живой тишины. Её собственное дыхание вдруг показалось ей невероятно громким. Сердцебиение – гулким, как барабан. Она попыталась дышать тише, но это только усилило ощущение.

Неосознанно, без всякого намерения медитировать, её взгляд зацепился за пламя одной из масляных лампадок, мерцавшее на лужайке. Маленький, живой огонек в темноте. И её внимание, против воли, начало прилипать к нему. Мысли о раздражении, об Александре, о телефоне поплыли куда-то на периферию, как те самые листья на реке. Она не ловила их, не гнала. Они просто… уплывали. Осталось только мерцание огонька. И странное ощущение в груди – не гнев, не скука, а… пустота. Глубокая, зияющая пустота, которую она обычно заглушала шумом, людьми, покупками, флиртом. Пустота, которую она носила в себе всегда, но которую сейчас эта проклятая тишина обнажила с беспощадной ясностью.

…Она вздрогнула, когда Маргарита наконец позволила себе мягкий, но отчетливый вдох – едва слышный звук в абсолютной тишине, но для Натальи он прозвучал как сигнал к действию. Как будто её выдернули из ледяной воды, в которую она нечаянно погрузилась. Она резко отвела взгляд от гипнотизирующего мерцания лампадки, чувствуя прилив стыда и ярости на саму себя. Что это было? Гипноз? Глупость какая-то! Она потёрла виски, пытаясь стряхнуть оцепенение. Внизу, на лужайке, круг начал медленно оживать. Женщины, словно пробуждаясь от общего сна, пошевелились, потянулись, стали мягко открывать глаза. Никакого резкого звука не было – лишь естественное возвращение к движению после долгой статики. Но их лица в отблесках фонарей казались Наталье чужими – спокойными, умиротворёнными, отрешёнными в своей внутренней полноте. Этот вид вызвал в ней новую волну острой неприязни, смешанной с непонятной, колющей завистью. Одураченные овечки. Нашли себе успокоительное.

Она резко встала, шёлк неприятно шуршал в темноте. Схватив туфли, которые оставила у входа, Наталья, не надевая их, почти побежала по тёмной, неровной дорожке обратно к корпусу. Босые ступни больно цеплялись за острые камешки гравия, холодная земля леденила кожу. Она чувствовала себя абсурдно обнажённой, уязвимой, и это бесило её больше всего. Эта тишина, это непонятное состояние – это было не покоем. Это было насилием. Насилием над её привычным хаосом, над её блестящей, но хрупкой броней. Оно обнажило ту самую зияющую дыру внутри, которую она годами затыкала шумом, покупками, флиртом, скандалами – всем, чем угодно. И вместо обещанного умиротворения эта практика оставила только яростное, животное желание заткнуть эту дыру немедленно – громкой музыкой, звонким смехом, мужским вниманием… Чем угодно, лишь бы не чувствовать этой проклятой пустоты и не слышать этого гнетущего молчания!

Запершись на щеколду в своей комнате, она яростно щёлкнула выключателем, заливая комнату слепяще ярким светом от всех ламп разом, пытаясь изгнать преследующие её тени и эхо той давящей тишины. Затем набросилась на чемодан. Дорогие вещи – шёлковые блузки, кружевное бельё, мягкие джемперы – летели на стул, на кровать, на пол, создавая знакомый, успокаивающий хаос беспорядка, её личную зону комфорта и контроля. Но даже яркие краски тканей и холодный блеск бижутерии не могли заглушить странное, леденящее эхо той внутренней бездны, которую она на миг ощутила в тёмной беседке, глядя на чужой огонек в чужом, навязанном покое. Первая ночь её вынужденного ретрита началась не с обещанного умиротворения, а с глухого, яростного восстания против самой себя и против тех дурацких правил, которые, как она уже смутно предчувствовала, не позволят ей забыться привычными, проверенными способами. Рубиновое платье, символ её дерзкого прибытия, было сброшено с презрением на безупречно застеленную льняным покрывалом кровать и сползло на пол, где лежало кричащим, мятым пятном – немой вызов безупречному порядку комнаты и всему, что представлял собой этот центр. Вызов, который пока был брошен только в пустоту и адресован лишь ей самой.

Тёплый, бархатистый сумрак окончательно вступил в свои права, когда Виктор нашёл свою точку наблюдения. Он стоял не на лужайке, а в тени одной из медитационных беседок, расположенной чуть выше и в стороне от главного круга. Под его спиной был прохладный, шероховатый ствол вертикальной балки, поддерживающей крышу, увитую спящим виноградом. Отсюда, словно со смотровой площадки, открывалась панорама лужайки – мягко подсвеченной, таинственной, укутанной в покрывало почти осязаемой тишины. Воздух был густым, сладким от аромата ночного жасмина и едва уловимого шлейфа полынного дыма, оставшегося от чаши Маргариты. Где-то в траве стрекотал неутомимый сверчок, далекий плеск моря служил вечным басом этой ночной симфонии.

Виктор стоял неподвижно, сливаясь с тенями беседки. Его руки были засунуты в карманы рабочих брюк, плечи слегка ссутулены – привычная поза невидимки. Но внутри не было привычного цинизма или отстраненности. Он смотрел на круг женщин, растворившихся в полумраке, на их силуэты, замершие в неестественных, на первый взгляд, позах. И он понимал. Не умом, а каким-то новым, странным чувством в глубине груди, которое начало прорастать за эти дни тишины и земли.

Он видел не просто группу людей, выполняющих ритуал. Он видел уязвимость. Ту самую уязвимость, которую он так тщательно прятал за сарказмом и никотиновым дымом. Вот Анна Петровна – её обычно железная осанка сейчас казалась чуть менее неприступной, плечи под тяжестью невидимого груза слегка опущены. Вот хрупкая Соня – её сгорбленная спина медленно выпрямлялась по мере того, как лился успокаивающий голос Маргариты, словно расправлялся сжатый бутон. Вот шумная Римма – её энергия, обычно бьющая фонтаном, была сконцентрирована внутрь, лицо в полутьме было сосредоточенным, почти детским. Он видел, как Ирина из шумной троицы чуть заметно вздрагивала, когда ум, вероятно, уносился прочь от дыхания – он знал эту борьбу, эту попытку обуздать скачущие мысли. Видел спокойствие пожилых дам – не пассивное, а глубокое, укорененное, как старые дубы в саду.

«Они все как я», – пронеслось у него с неожиданной ясностью. Заперты в своих головах. Бегут от чего-то или к чему-то. Ищут тишины не снаружи, а внутри, где шум громче всего. Он вдруг ощутил странную связь с этими незнакомками. Они были разными – бизнес-леди, испуганная девчонка, жизнелюбивая хохотушка, мудрые старушки – но их объединяло это искание. Искание покоя в мире, который его лишен. Искание себя под слоями масок и обязанностей. Точно так же, как он, прячась в этом саду, искал не просто убежище от внешней угрозы, а… что? Передышку от самого себя? От того хаоса и саморазрушения, что привели его сюда?

Он наблюдал, как голос Маргариты, тихий и гипнотический, вплетается в ночные звуки, ведя их по тропинке внимания к дыханию. Он и сам невольно начал дышать глубже, медленнее. Напряжение в плечах, вечный спутник, начало потихоньку таять. Шум в его собственной голове – тот самый, что он глушил сигаретами и мыслями о прошлых ошибках – притих, уступив место реальным звукам ночи: стрекоту сверчка, шелесту листьев на лёгком ветерке, собственному сердцебиению. Он поймал себя на том, что его взгляд, блуждавший по силуэтам, остановился на Александре. Она сидела чуть в стороне от основного круга, не медитируя активно, а скорее присутствуя, как хранительница пространства. Её профиль в отблесках фонарей был спокоен и ясен, как поверхность горного озера. И в этом спокойствии была сила, которая одновременно притягивала и бесила его. Как она может так просто… быть?

Тишина после того, как голос Маргариты смолк, обрушилась на лужайку, как живая волна. Виктор затаил дыхание. Он чувствовал её вес, её плотность. Видел, как женщины внизу погружаются в эту бездну молчания – кто с облегчением, кто с усилием, кто с мудрой покорностью. И в этой коллективной тишине, под звездным куполом, он вдруг ощутил то самое «здесь и сейчас», о котором говорила Александра. Не как концепцию, а как физическое переживание. Тепло деревянной балки в спину. Прохладу ночного воздуха на лице. Звук собственного, ровного дыхания. Пустота в голове, не страшная, а… освобождающая. Миг вне времени, вне проблем, вне его прошлого и неясного будущего. Это было похоже на чудо.

Шаги были такими же тихими, как скольжение тени. Он не услышал, а скорее почувствовал присутствие рядом, уловил тонкий, знакомый аромат – смесь чего-то свежего, сушеной лаванды и чего-то неуловимо теплого, женственного. Александра остановилась в шаге от него, тоже прислонившись к другой балке беседки. Она не смотрела на него, её взгляд был устремлен на тот же круг внизу, на мерцающие огоньки лампадок.

– Тишина обретает форму, – произнесла она шепотом, который слился с шелестом листвы. Не вопрос, не утверждение. Констатация.

Виктор кивнул, не отрывая взгляда от лужайки. Ему не нужно было смотреть на неё, чтобы ощущать её рядом – её спокойствие излучалось, как тепло от печи.

– Да, – выдохнул он так же тихо. Голос звучал хрипловато от непривычки к тихой речи в такой атмосфере. – Как будто воздух стал гуще. И… чище. – Он не нашел лучших слов.

Она молчала несколько мгновений. Он чувствовал её взгляд теперь на себе. Оценивающий? Понимающий?

– Они смелые, – сказала Александра наконец, кивнув в сторону женщин. – Открыться незнакомому. Открыться тишине. Самое сложное – это начало.

– Вы о них? Или обо мне? – спросил он неожиданно для себя, повернув голову и встретив её зелёные глаза в полутьме. В них не было насмешки, только глубина и… усталость? Он вдруг вспомнил подслушанный разговор с Николя, её горькие слова. Она тоже несла свой груз.

Уголки её губ дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку.

– Обо всех, кто ищет, Виктор. Всем нужно мужество, чтобы перестать бежать. – Она оттолкнулась от балки, её движение было плавным и решительным. – Спокойной ночи. Завтра ранний подъем. Первые практики.