Читать онлайн Магия оливкового взгляда бесплатно

Магия оливкового взгляда

Глава 1. Любовь. Власть. Магия

Её магия пахла мхом и грозовым ветром

В Тёмном лесу, что располагался за рекой Сакона, где туман стелился по земле, а деревья шептали заклинания, стоял скрипучий дом. В нём жили две колдуньи – грозная Белинда и её дочь Есения.

Белинда – живое воплощение грозовой тучи. Её властность была не позой, а самой сутью – казалось, даже природа затихала, когда она говорила. Взгляд, от которого кровь стыла в жилах, скрывал усталость вековой недоверчивости. Движения – точные, экономные, без единого лишнего жеста. Волосы цвета воронова крыла всегда пахли полынью и чем-то древесным. Её редкие улыбки были как вспышки молнии – ослепительные и пугающие. Любовь выражала через строгость, заботу – через контроль, а самые нежные чувства прятала так глубоко, что даже дочь не всегда их замечала.

За колючей маской Есении – холодной колдуньи – скрывалась ранимая натура. Её характер напоминал лесную ежевику – внешне неприступную, но внутри сочную и сладкую. Каждая её грубость была как шип, выросший от бесконечных разочарований. Глаза, меняющие цвет от тусклого до ярко-оливкового в зависимости от настроения, выдавали больше, чем она хотела бы. В движениях – грация дикой кошки, в речи – ядовитые остроты, за которыми пряталась тоска по простому человеческому теплу. Её магия пахла мхом и грозовым ветром, а смех, который почти никто не слышал, звучал как звон хрустальных колокольчиков.

Все в королевстве боялись их. Белинду – потому, что искренне верили, будто та может превратить незваного гостя в лягушку одним взглядом. На самом деле её магия была куда страшнее и тоньше. А Есению – потому что она копировала её суровость. Но если бы кто-то заглянул в сердце юной ведьмы, то увидел бы, как оно болит от одиночества. Люди шарахались от девушки, шептались за спиной, и Есения решила: раз её считают злой, так тому и быть.

Но однажды всё изменилось.

Есть вещи важнее золота

В том же лесу, в старом охотничьем лагере, обосновалась банда Дарона – самого опасного разбойника Ривьендора.

Дарон – настоящий медведь в человеческом обличье. Его уверенность была не показной, а выкованной в тысячах стычек. Глаза цвета тёмного дерева видели насквозь, но в их глубине таилась неожиданная для разбойника мудрость. В его улыбке – вызов, в походке – вызов, даже в молчании – вызов. Обожал язвительные шутки, но его сарказм никогда не бил по слабым местам. Руки, привыкшие сжимать рукоять меча, умели быть неожиданно нежными. В душе хранил странную для бандита романтику, веря, что где-то есть вещи важнее золота.

Он грабил королевские караваны, но не из жадности – золото шло на борьбу с тираном, королём Ривьендора, замок которого был расположен в главном городе королевства Аскатосе. Его давний старший товарищ Вернан Чёрный возглавлял сопротивление, и Дарон был его теневым союзником. Конечно, часть золота, украденного у короля, разбойники делили между собой. Но основное – отдавали сопротивлению.

Вернан Чёрный – человек, в котором сочетались несоединимые вещи. Голос – бархатный, но с железной ноткой. Взгляд одновременно усталый и невероятно живой. В отличие от Дарона с его яркой харизмой, Вернан притягивал спокойной, почти гипнотической силой. Его юмор был тонким, как лезвие, а решения – необратимыми, как приговор. Любил старые книги и запах дождя, ненавидел предательство в любых проявлениях. В его душе жила странная меланхолия, которую не могла развеять даже власть.

Однажды, возвращаясь с налёта, Дарон увидел девушку в чёрном платье, собирающую ночные цветы. Она была прекрасна, как лунный свет, скользящий между ветвей. Он шагнул к ней – но та резко обернулась. В её глазах, вспыхнувших ярким оливковым огнём, не было страха, лишь предупреждение. Воздух затрепетал, и между ними взметнулась короткая, яростная стена пламени, ослепительная и жаркая. Дарон на мгновение отшатнулся, зажмурил глаза, а когда зрение вернулось, девушка исчезла, оставив на земле лишь полосу выжженной травы.

С этого момента разбойник не мог забыть её.

Забудь о моей дочери

Дарон искал её неделями, но чаща словно сжималась, запутывая тропы, а туманы становились гуще, стоило ему сделать шаг вглубь Тёмного леса за рекой. Дом колдуний, должно быть, был скрыт чарами, невидим для посторонних глаз.

А Есения, хоть и пряталась, каждый вечер выходила на опушку и смотрела в сторону дороги, мечтая о нём. Она знала, что мать убьёт любого, кто посмеет приблизиться к их дому, но сердце не слушалось разума. Колдунья не заметила, как в одну из таких ночей за ней из окна наблюдали холодные, полные тревоги глаза.

Как-то вечером, когда Дарон возвращался в лагерь с пустыми руками и полным ярости сердцем, воздух в его шалаше вдруг стал ледяным и густым. Пламя свечи замерло, превратившись в столбик чёрного дыма, пахнущего полынью. Прежде чем он успел схватиться за меч, из теней в углу поползла тёмная масса. Она обрела форму – громадной змеи с чешуёй, с глазами, полными древнего, бездонного холода.

Гипнотизируя взглядом, тварь молвила голосом, который шипел, как ветер в мёртвых ветвях:

– Забудь о моей дочери, или следующая наша встреча станет последней.

Она медленно разжала кольца, и её холодная чешуя с шелестом скользнула по его коже. Не сводя с него бездонных глаз, змея попятилась в угол, где тени сгустились до цвета чернильной кляксы, и растворилась в них без следа. Воздух снова потеплел, а пламя свечи дёрнулось и затрепетало, как ни в чём не бывало, словно время лишь на мгновение замерло.

Дарон стоял неподвижно, чувствуя на шее ледяной ожог от прикосновения чудовища. Страх? Нет. Это было нечто иное – леденящее осознание, что игра стала смертельно серьезной. Но там, где другой бы отступил, в нём взыграл тот самый дерзкий вызов, что делал его самым опасным бандитом. Угроза колдуньи не запугала его, а лишь распалила упрямство до алмазной твердости. Если эта старая змея так старается её спрятать, значит, Есения того стоит.

С этого момента его поиски обрели новую цель. Он не просто искал прекрасную незнакомку – он искал ключ к тайне, охраняемой самой смертью. Дарон выяснил, кто они такие, и упорно продолжал поиски, расспрашивая старых трактирщиков, пугливых охотников и даже одну полусумасшедшую отшельницу. Собирая истории по крупицам, он складывал их в единую картину: Белинда, могущественная колдунья-отшельница, и её дочь-затворница, чья красота не уступала её колдовской силе.

Отчаяние начинало подкрадываться к разбойнику, но однажды ночью, когда он уже возвращался в лагерь, его взгляд упал на землю. Среди корней древнего дуба, на том самом месте, где он впервые увидел девушку, лежал необычный цветок – ночная эфиола, тот самый, что она собирала. Его лепестки, обычно нежные и сияющие, были чуть примяты и указывали вглубь леса, словно невидимая рука бросила его ему под ноги.

Знак? Ловушка? – подумал Дарон. Но у разбойника не было иного выбора, кроме как довериться инстинкту. Он пошёл туда, куда указывал цветок.

Усилия были не напрасны – путеводный цветок и собственная упрямая воля привели его к странной поляне, где воздух дрожал, как над раскалёнными камнями. Сделав шаг сквозь невидимую пелену, он увидел скрипучий дом, прятавшийся меж шепчущих деревьев. И на крыльце, застывшую от ужаса и невероятной надежды, – Есению.

Их встречи стали тайными, страстными, полными шёпота под луной. Разбойник смеялся над её колкостями, а ведьма впервые за долгие годы – по-настоящему улыбалась.

Лес окутал их серебристым туманом. Есения сидела на замшелом валуне, перебирая в руках тёмный цветок, когда из-за деревьев вышел Дарон.

– Опять прячешься? – усмехнулся он, подходя ближе. Его голос звучал тепло, несмотря на привычную насмешливость.

– Я не прячусь, – огрызнулась Есения, но уголки её губ дрогнули. – Просто… мать тебя прикончит, если узнает.

– Пусть попробует, – Дарон поймал её взгляд. – Я не из тех, кого легко напугать.

– А я – из тех, кого лучше не злить, – она подняла руку, и между пальцами вспыхнули огоньки.

Он рассмеялся, не испугавшись:

– Знаешь, мне нравится твой нрав. Большинство падают в обморок от одного моего взгляда, а ты… ты огрызаешься.

– Потому что ты наглец, – но в её глазах промелькнула искорка интереса.

– Наглец? Возможно. – Он шагнул ближе. – Но я ещё и упрям. Раз решил узнать тебя – не отступлю.

Есения нахмурилась, но не отстранилась, когда он осторожно взял её руку.

– Почему ты не боишься меня? – прошептала она.

– Потому что вижу тебя настоящую, – ответил он. – Ту, что прячется за колдовством и колкостями. И она мне нравится куда больше

Моё заклятье неразрушимо

Белинда всё узнала. Ей рассказали её лесные слуги – старый заколдованный ворон, каркавший тревожные вести с высохшей ветви, и дуб, шелестом листьев передавший историю о тайных встречах у своего подножия. Но гнев, вспыхнувший в её глазах, был лишь верхушкой айсберга. Под ним клубилась старая, как мир, боль и леденящий страх, что история её собственного предательства повторяется с дочерью.

Она явилась в лагерь разбойников на закате, когда длинные тени делали её фигуру ещё более высокой и нереальной. Белинда шла, и воздух густел перед ней, расступаясь, а земля замирала под ногами. Ни криков часовых, ни лязга оружия – лишь звенящая тишина, которую нарушил её голос, холодный и отточенный, как лезвие льда.

– Вы посмели похитить покой моей дочери, – прозвучало эхом в каждой голове. – Теперь обретёте вечный покой сами.

Она подняла руки, и древние слова заклятья, тяжёлые, как гранитные глыбы, поползли по лесу. Магия хлынула из неё волной сжимающегося пространства. Пламя костра застыло в виде окаменевшего языка. Брызги вина из опрокинутой кружки Дарона замерли в воздухе. Сам он, успевший схватиться за меч, с лицом, искажённым яростью и изумлением, обратился в тёмно-серый, испещрённый прожилками камень. За ним – его люди, застигнутые врасплох в самых обыденных позах. Лагерь замер в немом крике, превратившись в сад каменных изваяний под безразличным небом.

Белинда вернулась в дом, где её ждала встревоженная Есения.

– Мама, что случилось? Я чувствовала… такую мощную вспышку магии!

– Я подарила твоему возлюбленному и его шайке то, чего они так жаждали, – голос Белинды был пуст и безжизнен. – Вечность. Они больше никогда не побеспокоят нас.

Лицо Есении побелело.

– Что ты сделала?!

– То, что должна была сделать давно. Оградить тебя от боли, которую несут с собой эти люди. Их слова, их ложь, их предательства. Я не позволю, чтобы тебя использовали и сломали, как когда-то… – она запнулась, отвела взгляд. – Как это бывает.

– Ты сошла с ума! – крикнула Есения, слёзы брызнули из её глаз, и всё в доме разлетелось от вспышки невидимой яростной энергии. – Ты не оградила меня! Ты меня убила!

– Он видел в тебе добычу! – в голосе Белинды впервые прорвалась затёртая годами боль. – Игрушку для потехи! Я не позволю ему растоптать твоё сердце! Лучше камень, чем пепел!

Вернан, оставшись без своего лучшего тактика и дерзкого ударного отряда, терпел поражение за поражением. Королевские войска, почуяв слабину, стали теснить мятежников вглубь лесов. Именно во время одного из таких отступлений, обходя королевский заслон, Вернан наткнулся на странную поляну. И замер в ужасе. Средь застывшего лагеря он узнал могучее, окаменевшее тело своего друга. Рука Дарона сжимала эфес меча, а на лице навеки застыла яростная решимость. Вернан молча положил руку на каменное плечо товарища, и в его обычно холодных глазах вспыхнул огонь беспощадного гнева.

А Есения каждый день приходила к каменному изваянию. Она гладила холодные, шершавые щёки, в которых угадывались знакомые черты, и шептала ему истории, плача так, что даже мох у подножия статуи казался влажным от её слёз. Она умоляла мать, рыдая у её ног, снять чары, но Белинда лишь холодно отворачивалась:

– Моё заклятье неразрушимо. Его может снять только сила, большая, чем моя ненависть.

Отчаявшись, девушка стала искать ответ в запретной библиотеке матери. И в одном из древних фолиантов, пахнущих пылью и забвением, нашла его. Чары «Вечного Покоя» действительно можно было обратить вспять. Но цена была ужасна. Для этого нужна была эссенция чистейшей эмоции – слеза, рождённая не из жалости или страха, а из истинной, самоотверженной любви. И всё это нужно было вложить в заклятье, отдав ему всю свою магическую силу без остатка. Если её чувства окажутся недостаточно сильны, если в них будет хоть капля сомнения – магия не сработает, а она навсегда останется пустой оболочкой, никем, лишённой своего дара.

Колдунья рискнула.

В ночь полнолуния Есения пришла к окаменевшей фигуре Дарона. Она положила ладони на грудь статуи, закрыла глаза и начала шептать слова заклинания. Её магия, тёмная и светлая одновременно, стала вытекать из неё, как кровь из открытой раны, формируя вокруг них вихрь из серебристых и оливковых искр. Воздух затрепетал, зарядившись невероятной силой. Последней каплей, катализатором, стала её слеза – горячая, солёная, упавшая на каменные уста возлюбленного.

В ту же секунду её собственная сила покинула её, отбросив на землю. Но она не отводила взгляда.

По статуе пробежала тонкая, как паутинка, трещина. Затем – ещё одна. С треском, подобным раскатам грома, каменная скорлупа стала осыпаться, обнажая плоть, теплоту, жизнь. Дарон сделал резкий вдох, как человек, вынырнувший из глубин. Его глаза, широко раскрытые от изумления, встретились с её полными слёз. Он упал на колени перед ней, обнимая её дрожащие плечи.

– Есения? Что… что случилось?

Она не могла говорить, лишь беззвучно рыдала от счастья и истощения, прижимаясь к его тёплой груди. И в этот миг волна живительной магии, не остановившись на нём, рванулась дальше – к его товарищам. Один за другим, с тихим стоном пробуждаясь ото сна, каменные изваяния оживали, оглядываясь вокруг с недоумением и страхом. Заклятье было сломлено.

Не силой – любовью

Белинда в ту же секунду почувствовала, как её заклятье рухнуло. В своём скрипучем доме она ощутила это не как удар, а как внезапный, ослепительный всплеск чистейшей магии, который затмил на миг всё вокруг. Это была не её сила, не тёмная и древняя, а светлая, оливково-серебристая, пронзительная и… знакомо-родная. Есения. Заклятье было сломлено не грубой силой – оно было развеяно, обращено вспять силой, против которой у Белинды не было защиты.

Сначала ею овладела ярость, слепая и всепоглощающая. Воздух в доме затрепетал, с полок посыпались склянки. Она хотела уничтожить весь этот лагерь. Не оставив и камня на камне. Но ярость сменилась ошеломляющим изумлением, а затем – леденящим, всепроникающим страхом. Не страх перед магией дочери, а страх за неё. Эта чистая, самоотверженная любовь – именно она когда-то сделала её, Белинду, такой уязвимой. Именно она привела к тому самому горю, что навсегда ожесточило её сердце. Что, если история повторится? Что, если её дочь, раскрывшая свою душу без остатка, теперь беззащитна перед болью, которую неизбежно принесёт ей этот мир?

Словно раненый зверь, колдунья ушла в самую глубь Тёмного леса. Она бродила среди шепчущих деревьев, не находя покоя. Её сердце разрывалось. Она чувствовала себя одновременно побеждённой и… странно гордой. То, что проявила Есения, было силой, перед которой меркло любое колдовство.

Через несколько дней её верный ворон принёс весть. Дочь не возвращается в их дом. Она осталась в лагере с разбойниками. Чтобы охранять его. От неё, своей матери.

Это было последней каплей. Белинда отправилась к ней, решившись на последний разговор. Она наблюдала из чащи, скрытая тенями.

В лагере царила оживлённая суета подготовки к бою. И посреди этого – они. Сияющая Есения, какую она никогда не видела раньше, чистила у костра доспехи Дарона. Он сидел рядом, положив руку на её колено.

– Я до сих пор не могу поверить, – тихо сказал он, его обычно насмешливый голос был непривычно серьёзен. – Ты пошла против неё. И победила.

Есения подняла на него глаза, в которых горел новый, уверенный огонь.

– Я не боролась с ней. Я просто доказала ей, что была права.

– Ценой невероятного риска, – он коснулся её щеки. – Если бы твоя любовь была чуть слабее…

– Но она не была слабее, – она переплела свои пальцы с его. – И теперь я буду здесь. Каждый день. Чтобы если она… если мать снова придёт, то ей придётся увидеть, что её чарам меня не сломить. Я буду твоим щитом. Не потому, что должна, а потому, что хочу.

Дарон сжал её руку, и в его глазах вспыхнула та самая дикая, разбойничья решимость.

– Послушай меня, – он говорил тихо, но каждое слово было отчеканено из стали. – Ты – самая могущественная и прекрасная девушка, которую я знал. Ты сразилась с самой грозной колдуньей и победила. Не силой – любовью. И я скорее снова превращусь в камень, чем позволю тебе быть всего лишь щитом. Ты – моё сердце, мой меч. Моё самое сильное оружие. А я – твоя броня. Навсегда.

Они обнялись, и в этом жесте было столько единения и силы, что Белинда, прятавшаяся в лесу, невольно отступила на шаг назад. Она ждала слабости, слёз, раскаяния. Но увидела нечто иное. Не растраченную, а преумноженную силу. Зрелое, равное партнёрство. То, что она сама когда-то не смогла испытать.

А потом колдунья узнала от лесных духов, что её дочь, чья магия теперь сияла в два раза ярче, собирается идти на штурм Аскатоса. Не чтобы мстить, а чтобы строить.

И в этот миг лёд в сердце Белинды тронулся. Весь её гнев, вся её ярость оказались направлены не на дерзкого разбойника, а на истинного врага. На того, чья жадность и тирания породили ту самую боль, что искалечила её жизнь и заставила построить стены вокруг сердца. Теперь она понимала: чтобы защитить дочь, нужно не прятать её от мира, а изменить этот мир для неё.

Присоединение к сопротивлению не было смиренным принятием. Это был стратегический расчёт, выкованный из материнской ярости и старой, как мир, боли. Она появилась в лагере Вернана не как просительница, а как союзник. Её взгляд, тяжёлый и бездонный, скользнул по сияющему лицу Есении, по напряжённой фигуре Дарона, и остановился на Вернане. Все замерли в ожидании.

– Говорят, вы идёте на Аскатос? – голос Белинды гремел, словно гром перед бурей, но в нём уже не было яда, лишь холодная сталь решимости. – Моя магия, моя ненависть к королю – страшнее всех вас вместе взятых. Вы хотите победить? Я вам помогу. Я сокрушу его стены. Я уничтожу его армию. Я сделаю это не ради вашей свободы. Я сделаю это ради её будущего. Ради будущего, которое дочь выбрала сама.

Она посмотрела на Есения. И в этом взгляде уже не было ни гнева, ни упрёка. Было суровое, неловкое, но безошибочное признание. Признание её выбора. Её силы. Её победы. Она пришла не для того, чтобы вернуть дочь. Она пришла, чтобы завершить начатое ею и обеспечить победу тому миру, который её Есения осмелилась выбрать вопреки всему.

Аскатос пал

Вместе – колдуньи, разбойники и повстанцы – обрушились на Аскатос. Но столица тирана не сдавалась без боя. На стенах густо стояли лучники, а ворота были запечатаны магией придворных чародеев.

– Щиты! – крикнул Вернан, и его воины сомкнули ряды, поднимая тяжёлые щиты, на которые тут же обрушился град стрел.

Этого момента ждала Белинда. Она шагнула вперёд, и земля под её босыми ногами промёрзла и покрылась инеем. Её руки взметнулись вверх, и могучие каменные плиты стен вдруг застонали. Из швов между ними брызнул лёд, с грохотом разрывая камень. Это была не грубая сила – это была воля, заставляющая саму материю сжаться и расколоться от внутреннего напряжения.

– Вперёд! – рявкнул Вернан, видя, как на участке стены образуется брешь.

– Элегантно, – бросил он ей, пробиваясь рядом. Его меч был точным и смертоносным, как жало змеи.

– Не трать дыхание на комплименты, – холодно ответила Белинда, но уголок её губ дрогнул. – Прикрой меня.

Вернан молча встал рядом со щитом, отсекая летящие в неё стрелы. Впервые за долгие годы кто-то прикрывал ей спину без страха и упрёка. Это было… ново.

Лавина повстанцев хлынула в пролом. На узких улицах завязалась кровавая битва.

Воздух гудел от стрел и звона стали. Дарон был подобен смерчу – его длинный меч описывал вокруг Есении смертоносные эллипсы, парируя удары, отскакивая от щитов и находя малейшие прорехи в доспехах врагов.

– Не отходи ни на шаг! – голос прорвался сквозь шум битвы, не крик, а предупреждение. Он резко отбросил меч влево, отражая удар алебарды, а правой рукой в бронированной перчатке отбил стрелу, летевшую прямо в Есению. – Я не смогу прикрыть тебя, если ты отойдёшь!

– Я никуда не денусь! – улыбнулась девушка, и в её глазах вспыхнули оливковые молнии. Она не размахивала руками – она сфокусировалась. Воздух вокруг её сжатых пальцев задрожал от жары, и с тихим свистом в толпу солдат врезался сгусток чистого пламени. Он не взорвался, а с мощной ударной волной смял их строй, отбросив пятерых бойцов, как щепки. – Видишь? Я прикрываю тебя сама!

Дарон метнул взгляд на дымящиеся, обгоревшие доспехи и невольно ахнул – не от страха, а от восхищения.

– Чёрт возьми, это впечатляет! – он оскалился в дикой, безрассудной ухмылке, заслоняя её своим телом от очередного удара. – Я трачу годы на тренировки, а ты просто… поджигаешь воздух! Несправедливо!

– Я не поджигаю! – она отпрыгнула назад, уворачиваясь от летящего обломка, и её голос звенел от напряжения и странного восторга. – Я преобразую их страх, их ярость… всю эту кипящую энергию битвы – в тепло! Это чистейшая трансмутация!

В этот миг сбоку на них двинулся огромный стражник с двуручным мечом. Дарон уже готов был броситься ему навстречу, но Есения была быстрее. Она резко выбросила руку вперёд, и на сей раз пламя вырвалось не шаром, а длинным, гибким кнутом из багрово-золотого огня. Он со свистом рассек воздух и обжёг незащищённое лицо воина, заставив того отшатнуться с криком.

– Выглядит как адское поджаривание! – рассмеялся Дарон, пользуясь моментом, чтобы точным ударом по рукояти выбить меч из ослеплённых рук гиганта. – Жутко… и чертовски красиво. Идеальная пара. Я – сталь, ты – пламя.

Есения улыбнулась ему, запыхавшаяся, с разметавшимися волосами, сияющая своей силой. И в гуще кровавой битвы, среди криков и дыма, на мгновение существовали только они двое – разбойник и его ведьма, нашедшие друг в друге своё самое совершенное оружие.

Путь к дворцу преградили придворные маги. Свистели ледяные осколки и копья сжатого воздуха.

Белинда встретила их атаку стеной внезапно выросшего из брусчатки голубоватого льда невероятной прочности.

– Воздушные шавки, – презрительно бросила она. – Им не хватает фундамента.

Одним резким жестом она заставила землю под ногами чародеев сжаться, как тиски, сковывая их движения. Этого было достаточно – лучники Вернана тут же нашли свои цели.

Он оказался рядом, его плечо почти касалось её плеча.

– Слажено, – констатировал Вернан, снимая со щита осколок льда.

– Не мешай мне работать, – буркнула Белинда, но не отошла.

Пока её магия рвала последние заслоны у дверей тронного зала, Вернан и его лучшие бойцы ворвались внутрь. Там, на троне, их ждал Король Тион. Он был огромен, как бык, а в его руках сверкал двойной топор.

– Лучники! Огонь! – скомандовал Вернан.

Залпы грянули, но Тион лишь отшатнулся – его доспехи оказались зачарованы.

– Жалкие черви! – проревел он, сходя с помоста. – Я сам расправлюсь с вами!

Вернан отбросил щит. Против такой силы и магии он был бесполезен.

– Отойдите. Он мой, – его голос был спокоен, как поверхность озера перед бурей.

Это был танец смерти. Тион – грубая сила, ярость, сокрушающие удары, от которых дрожал весь зал. Вернан – скорость, точность, расчёт. Он не блокировал удары – он уворачивался, отступал, заставляя Тиона растрачивать силы, его клинок то и дело оставлял на доспехах короля тонкие, точные насечки, ища слабину.

– Стой и сражайся, трус! – рычал Тион, в ярости круша мраморные плиты вокруг.

– Я не трус, – холодно ответил Вернан, едва уклоняясь от очередного удара. – Я – твой приговор.

И он нашёл её. Малейшую щель под мышкой, где пластина чуть отошла от удара топором по земле. Молниеносный выпад вперёд – и клинок Вернана насквозь пронзил горло тирана.

Тион замер с широко раскрытыми от неверия глазами, захлебнувшись собственной кровью, рухнул на пол перед своим троном с грохотом, который, казалось, услышало всё королевство.

Тишину, наступившую в зале, пронзил крик одного из повстанцев, вбежавшего с улицы:

– КОРОЛЬ ТИОН УБИТ!

Внизу, у стен цитадели, Белинда услышала это. Она увидела, как флаг с фамильным гербом Тиона рухнул со шпиля, и впервые за много лет позволила себе не улыбку – нет, – но лёгкий, почти невесомый вздох облегчения. Её взгляд встретился с взглядом Вернана, появившегося на балконе. Он был окровавлен, измучен, но в его позе читалась непоколебимая победа. И в этот миг между колдуньей и новым королём пробежала та самая первая, невысказанная искра.

Аскатос пал. Не с грохотом обрушившихся стен, а с грохотом падающего тела тирана, на холодный камень его же тронного зала.

Самая великая магия

Вернан стал королём. Его правление было не пышным, но твёрдым и справедливым. Дарон, отложив разбойничьи дела, стал его правой рукой и главным советником. Острый ум, дерзость и хитрость бандита оказались незаменимыми при дворе. Есения, наконец-то сбросившая колючую маску, заняла место придворной волшебницы, чья магия теперь помогала, а не сеяла страх.

А Белинда… Говорят, колдунья стала гостьей, хоть и не частой, в королевских покоях. И те немногие слуги, что видели её там, клялись, что ледяное сердце ведьмы стало понемногу оттаивать.

Годы спустя Ривьендор, наконец, вкусил мир. Народ любил своего нового правителя за справедливость и честность. У Дарона и Есении росла дочь Софи – с мамиными чарующими глазами и папиным дерзким нравом. А в Тёмном лесу, на месте скрипучего дома, теперь буйно росли ночные эфиолы – те самые, что когда-то указали путь разбойнику к сердцу ведьмы.

Белинда редко появлялась при дворе, предпочитая тень славе. Но в тишине королевской библиотеки или на уединённой террасе её иногда можно было застать с Вернаном. Придворные шептались, что в её глазах, обычно холодных, как зимнее небо, порой мелькали отблески давно забытого тепла.

– Ты всё ещё боишься доверять, – однажды сказал он, наполняя её хрустальный бокал тёмным, как старая кровь, вином.

Они сидели у камина, и огонь играл на суровых чертах его лица.

– Доверие – роскошь, которую я не могу себе позволить, – ответила она, отводя взгляд на пляшущие языки пламени. Но её пальцы невольно сжали рукав его камзола.

Вернан наклонился чуть ближе, и его голос прозвучал тише, почти интимно:

– Но мне-то ты доверяешь?

Белинда молчала так долго, что казалось, она и не ответит. Потом, почти неслышно, выдохнула:

– Ты единственный, кто не испугался меня с первого взгляда.

Он усмехнулся, и в уголках его глаз залегли лучики морщин:

– Потому что я разглядел тебя. Не колдунью – женщину.

И впервые за долгие, долгие годы Белинда позволила себе улыбнуться – сдержанно, но уже без тени былой горечи.

Колдунья никогда не считала себя жестокой – она была «практичной». Но после войны, глядя на то, как Есения расцвела рядом с Дароном, что-то в ней начало медленно, неумолимо меняться.

– Ты стала чаще улыбаться, – как-то вечером заметил Вернан, наблюдая, как она перебирает старые фолианты.

– Это не улыбка, а оскал, – буркнула она, но не стала отводить взгляд.

Она перестала накладывать на назойливых придворных леденящее проклятие немоты. Потом стала иногда разрешать Софи играть в своей некогда запретной башне, хотя раньше терпеть не могла шум.

– Бабушка, а почему у тебя в комнате столько черепов? – как-то спросила Софи, разглядывая зловещие полки.

– Это не черепа, а… коллекция, – Белинда неловко запнулась, проводя пальцем по пыльной поверхности. – Точнее, были черепа. Теперь это горшки для цветов.

И правда – из глазниц некогда грозных реликвий теперь выглядывали нежные фиолетовые лепестки.

Вернан поощрял её робкие попытки.

– Ты могла бы просто приказать садовникам принести горшки, – заметил он как-то раз.

– Но это было бы слишком просто, – отрезала Белинда, но в её глазах, устремлённых на цветы, светилась едва уловимая, тёплая искорка.

Самым неожиданным стал тот день, когда она почти машинально, проходя мимо, обняла за плечи Есению – не по необходимости, не для виду, а просто потому, что сердце внезапно сжалось от странной нежности.

– Мама? Что это было? – растерянно спросила Есения, застыв от неожиданности.

– Ничего. Просто… не упади, – буркнула Белинда, уже отходя и делая вид, что что-то ищет на полке.

Меняться было трудно. Старые привычки впивались в душу, как когти – чем дольше их носил, тем больнее было отрывать. Но ради семьи – ради безудержного смеха Софи, ради Вернана, чей взгляд видел под маской колдуньи просто женщину, – она продолжала пытаться. И возможно, в этой тихой, упорной борьбе с самой собой и заключалась самая великая магия.

Их отношения всегда были полной противоположностью связи Есении и Дарона. Если между молодыми супругами постоянно пробегали искры – то от жарких споров, то от мимолётных прикосновений, – союз Короля и ведьмы напоминал сложную, многоходовую партию. Каждое слово было взвешено, каждый жест имел значение. Но в этой сдержанной игре читалась такая страсть, перед которой меркли любые бурные объяснения.

Белинда, наблюдая за дочерью украдкой, иногда ловила себя на мысли, что слишком прочные стены возвела вокруг своего сердца. И возможно, именно этот спокойный, непоколебимый король с глазами, видевшими слишком много, сумеет найти в них потайную дверь.

Софи росла необычным ребёнком – настоящим дитём двух миров, в котором причудливо смешались кровь колдуньи и дух разбойника.

– Мама, а почему у меня сегодня волосы синие? – с удивлением спрашивала пятилетняя Софи, разглядывая в зеркале свои переливающиеся пряди.

– Потому что ты вчера сильно злилась на няньку, а твоя магия пока подчиняется эмоциям, а не разуму, – с лёгким вздохом объясняла Есения, пытаясь укротить расчёской непокорные локоны.

– Зато красиво! – заразительно смеялся Дарон, легко подхватывая дочь на руки и подбрасывая вверх. – Будет у нас самая яркая девчонка во всём Ривьендоре!

Воспитание давалось нелегко.

– Я не хочу учить скучные заклинания! – топая ножкой, заявила как-то Софи, и все свечи в зале в ответ потухли.

– А хочешь, чтобы однажды твои же чары вышли из-под контроля и сделали больно тому, кого ты любишь? – строго спросила Есения, присев перед ней.

– Но папа не учил магию, и он самый сильный! – упрямо надула губки девочка.

– Папа, – Дарон опустился на корточки рядом, чтобы быть с ней на одном уровне, – учился драться, потому что у него не было такого дара. А у тебя есть. И это не игрушка, а большая сила.

Они идеально дополняли друг друга: Есения терпеливо учила дочь контролировать бушующую внутри магию, а Дарон – смелости, чести и умению постоять за себя.

– Если кто-то слабее тебя – это не повод его обижать, – говорил он, когда Софи прибежала в слезах после ссоры с девочкой из города.

– Но она назвала меня уродливой ведьмой!

– Значит, она просто глупая, – спокойно пожимала плечами Есения. – Но если ты в ответ поднимешь её в воздух, напугав до полусмерти, кто из вас двоих окажется хуже?

Софи на мгновение задумывалась, и гнев в её глазах сменялся любопытством.

А по вечерам Дарон рассказывал ей сказки – не о принцессах, а об отважных путешественниках и великих открытиях, а Есения показывала, как создавать светлячков из чистой магии, что кружили под потолком, словно живые звёзды. Их дочь росла, впитывая лучшее от обоих: силу и доброту, магию и отвагу, умение постоять за себя и защитить тех, кто не может сделать этого сам.

Глава 2. История рождения Есении

Научи меня чувствовать

Чаща Тёмного леса рвала подол её платья колючими ветвями. Белинда, ещё не всесильная колдунья, а обезумевшая от страха и боли юная девушка, бежала, спотыкаясь о корни. В её руках, прижатый к груди, плакал новорождённый младенец – девочка с глазами цвета оливы. За ними, уже настигая, скакали всадники с гербом Аскатоса. Броня их зловеще поблёскивала в багровом свете необычной луны.

– Ведьма! Остановись и отдай ребёнка! – проревел капитан стражи, почти поравнявшись с ней. – Она принадлежит короне!

Белинда оглянулась. В её глазах, полных слёз, не было страха – лишь материнская ярость.

– Она не собственность короны! – голос, сорванный на крик, заставил завывать ветер в кронах. – Она принадлежит ТОЛЬКО МНЕ!

Колдунья резко остановилась, прижав дочь к сердцу. Земля под ногами всадников внезапно размякла, превратившись в зыбучий, ненасытный ил, мгновенно затягивающий лошадей и людей по пояс. Пока те в ужасе барахтались, она взметнула руку вверх. Вода из ближайшего ручья взвилась в воздух, как гигантский хлыст, и на лету превратилась в сотни острых, как бритва, осколков льда. Беззвучный свит… и тишина. Когда ледяной туман рассеялся, на месте отряда остались лишь немые, обледеневшие тела, медленно погружающиеся в болотную трясину.

Годом ранее она совсем не была жестокой. В восемнадцать Белинда считалась самой подающей надежды ученицей Магической Академии – умной, острой на язык и, ко всеобщему удивлению, обладала двумя стихиями сразу: магией воды и земли, что было огромной редкостью. Маги, рождённые с одной из стихий, десятилетиями учились, чтобы постичь вторую.

Жизнь Белинды была легка и беззаботна. Пока не появился он.

Алекс. Не маг, но алхимик – редкий гость в стенах Академии, получивший особое разрешение на исследования. Он был старше, умен, обаятелен и пах не пылью древних фолиантов, а дождём, серой и чем-то неуловимо опасным. В королевстве, где маги хоть и были нужны, но считались «полезными диковинками» без права на настоящую власть, его интерес к ней казался искренним.

– Ваша магия, леди Белинда, – говорил он, его бархатный голос заставлял её кожу покрываться мурашками, – это не просто заклинания. Это сама жизнь. Земля – плоть мира, Вода – его кровь. Алхимия же… алхимия – это лишь жалкое подражание тому, что вам дано от рождения.

Он не пытался соперничать. Он восхищался. И для гордой, одинокой девушки это было пьянее любого зелья.

Их роман был тайным, страстным и нарушал все правила. Алекс приходил к ней по ночам, и они говорили до рассвета.

– Алхимия утверждает, что всё в этом мире состоит из четырёх элементов, – как-то сказал он, обводя контур её ладони на песке магическим кристаллом. – Но они молчат о пятом. О самом главном.

– И что же это? – шептала она, теряясь в его глазах.

– Эмоция, – его губы коснулись её пальцев. – Чистейшая, концентрированная эмоция. Радость, горе… любовь. Научи меня… научи меня чувствовать, Белинда.

И она, опьянённая его словами, нарушила обет. Он открыл ей «алхимию сердца» – древнее искусство, позволяющее дистиллировать эмоции в эликсиры невероятной силы. А она водила его в святилище, показывала ритуалы. Белинда доверила ему тайны и артефакты, охраняемые веками.

Он учил её смеяться, снять маску холодной и неприступной колдуньи и просто быть молодой, влюблённой девушкой. Алекс дарил ей цветы, которые никогда не вяли благодаря его зельям, и говорил, что её глаза прекраснее всех сокровищ Аскатоса.

– Ты не боишься меня? – как-то спросила она, лёжа у него на груди.

– Я боюсь только одного, – ответил он, целуя её волосы. – Что однажды ты посмотришь на меня и поймёшь, что я всего лишь жалкий смертный, а не принц из твоих снов.

– Ты мой принц, – шептала она, веря каждому слову. – Ты тот, кто занял моё сердце.

Но однажды он не пришёл. Исчез, не оставив и записки. А через месяц, пробираясь в закрытый архив за очередным компонентом для зелья, которое девушка хотела сделать ему в подарок, Белинда случайно подслушала разговор двух высокопоставленных служителей короны.

«…да, миссия лорда Алекса близится к завершению. Он уже достал последний фрагмент. Скоро у нас будет ключ к контролю над всеми магами королевства. Король доволен. Его брат – гений притворства».

Мир рухнул. Воздух перестал поступать в лёгкие. Брат. Он был братом короля. Всё было ложью. Каждое слово, каждый взгляд, каждый поцелуй. Её любовь, её доверие, её самые сокровенные тайны – всё это было просто миссией. Целью – обезоружить, подчинить и контролировать.

Именно тогда, сжимая в кармане флакон с зельем любви, которое она готовила для него, Белинда поклялась, что никогда, никогда больше не позволит никому подобраться так близко к её сердцу. Стены вокруг него выросли в тот самый миг и стали выше самых высоких башен Аскатоса.

Ледяные саркофаги

Сердце Белинды бешено колотилось, сливаясь с ритмом её шагов по мостовой Аскатоса. Она выследила его, как дикого зверя. Не как маг – как охотник. Он вёл себя беспечно, даже не пытаясь скрыться. Почему? Потому что был уверен, что она, наивная дурочка из Академии, никогда не осмелится сунуться в самое логово льва.

И вот он, роскошный сад королевского дворца. Беседка, увитая алыми розами, фонтаны с позолотой. Воздух был густым и сладким. Запах жасмина и… лёгкий аромат духов, чужих духов.

Белинда, невидимая, как тень, скользнула за ствол большого дуба. И замерла. В беседке из белого мрамора сидел её Алекс. Но его поза, его улыбка – всё было другим, чужим. Рядом с ним, как драгоценное украшение, расположилась женщина в платье из серебристого шёлка, от которого слепило глаза. В её волосах сверкала диадема – символ власти, которой Белинда была лишена от рождения.

Женщина с привычной нежностью поправила воротник его дорогого камзола.

– Ты сегодня нервничаешь, мой рыцарь. Неужели та ведьмочка уже что-то заподозрила? – её голос был похож на шелест шёлка.

Сердце Белинды остановилось. Ведьмочка.

Алекс поднёс её руку к своим губам, и в его глазах, которые Белинда помнила полными восхищения, читалась лишь снисходительность.

– Белинда? – он усмехнулся, и этот звук разорвал ей душу. – Нет, она слепа. Ей достаточно моих сказок и поцелуев, чтобы забыть обо всём на свете.

Её пальцы впились в кору дуба так, что под ногтями выступила кровь, смешиваясь с древесным соком. Мир сузился до этой беседки, до этих двух фигур.

Женщина лениво потягивалась, как кошка.

– Король ждёт отчёт. Ты уже достал то, зачем тебя посылали? Его терпение не безгранично.

И тогда Алекс совершил последнее, самое страшное предательство. Он с лёгкостью, с которой демонстрируют украденную безделушку, достал из внутреннего кармана маленький чёрный кристалл. Он мерцал холодным, но прозрачным светом, с текучей, словно ртуть, сердцевиной – Кристалл Памяти Предков. Последнюю реликвию, которую она ему показала, доверившись.

– Последний фрагмент, – сказал он, и его голос прозвучал как приговор. – Осталось лишь попасть в Руины Алтаря, и…

Он не договорил. В ушах Белинды стоял такой гул, что заглушал всё на свете. Это был рёв океана, крик земли, вой всех её предков, которых он только что предал. Она не помнила, как вышла из-за дуба. Она просто материализовалась перед ними, бледная, как смерть, с глазами, в которых бушевала буря.

– Ты… использовал меня, – это был не крик, а хриплый выдох, полный такой беспросветной боли, что даже розы вокруг будто поникли.

Алекс отпрянул, и на его лице мелькнул не страх, а чистейшее изумление – будто любимая игрушка внезапно укусила его за руку. Затем включился инстинкт. Он резко бросился к жене, заслоняя её, его рука потянулась к эфесу изящной шпаги.

– Беги! – крикнул он супруге.

Но было уже поздно.

Белинда не шевельнулась. Она лишь медленно выдохнула, и её выдох превратился в густой, обжигающе холодный туман, который кольцом сомкнулся вокруг беседки, отрезая путь к отступлению.

– Что происходит?! – прошипела герцогиня, и в её голосе впервые появилась трещина, высокомерной уверенности.

Белинда не стала шевелить руками. Она лишь взглянула на фонтан. И вода в нём – вся, до последней капли – взметнулась в воздух не потоком, а мгновенным, сверкающим облаком миллиардов мельчайших ледяных кристаллов. Облако на миг зависло, ослепительно сияя в свете факелов, а затем обрушилось на Алекса и его жену с тихим, зловещим шелестом.

Удушающий, ледяной хрип вырвался из его горла. Они не успели даже по-настоящему испугаться. За долю секунды их тела покрылись толстым, идеально прозрачным, как хрусталь, панцирем льда. Они застыли в последних позах: он – в боевой стойке, она – с гримасой начинающегося ужаса на идеально уложенном лице. Ледяные саркофаги.

Тишина. Только тяжёлое дыхание Белинды нарушало её.

И тогда она медленно, почти ритуально, подняла руку. Не в их сторону. К мраморной колонне беседки. Её пальцы сжались в кулак.

С глухим, низким скрежетом древний мрамор ожил. От колонны откололся огромный, тяжелый блок и, повинуясь её воле, завис в воздухе прямо над застывшими фигурами. Он покачивался, как маятник, отсчитывая последние секунды их немой пьесы.

Белинда встретилась взглядом с Алексом сквозь лёд. В его широко раскрытых глазах читался немой, замороженный ужас. Она не улыбнулась. Не проронила ни слова.

Просто разжала кулак.

Каменная глыба рухнула вниз с оглушительным, кошмарным грохотом.

Хруст был ужасающим – не глухим, а звонким, как бьющееся стекло, смешанным с чем-то мягким и хлюпающим. Ледяные саркофаги не просто треснули – они разлетелись на тысячи ослепительных осколков.

Когда пыль осела, от двух людей не осталось ничего, кроме бесформенного пятна, усеянного сверкающими на свету алмазами смерти, и тяжёлой мраморной плиты, лежащей поверх, как безмолвная, жестокая точка в конце их истории.

Белинда стояла неподвижно, глядя на то, что она натворила. Её грудь судорожно вздымалась. Затем она медленно подошла, подняла лежавший на полу беседки Кристалл Памяти Предков, повернулась и, не оборачиваясь, пошла прочь из сада. Её шаги были твёрдыми. Вокруг неё тихо шипели и гасли факелы, побеждённые внезапно наступившей зимой.

Той же ночью по дворцу поползли слухи о чудовищном, необъяснимом происшествии: будто в саду упала колонна, уничтожив всё на своём пути. Погиб брат короля и его супруга. Но те, кто видел идеально гладкий срез на уцелевшей части колонны и неестественно ровный лёд на ещё не растаявших розах, знали – это была не случайность. Это был приговор. Холодный, точный и беспощадный.

А через семь месяцев, прячась в самых глухих чащах Тёмного леса, в одиночестве и муках, Белинда родила дочь. С глазами оливкового цвета. Всё это время за ней охотились и стража короля, мстящая за смерть принца, и маги Академии, жаждущие покарать предательницу, раскрывшую их величайшие тайны.

Всего несколько часов она провела с новорождённой дочерью, кормя и слушая её тихое дыхание… прежде чем лай собак и звон доспехов возвестил о том, что убежище найдено. И тогда, прижав к груди своё единственное сокровище и самое большое доказательство своего падения, она побежала, чтобы защитить его ценой чужих жизней.

Твоя дочь или твой трофей?

Спустя годы после падения Тиона Ривьендор цвел под твёрдой рукой Вернана. Казалось, старые кошмары навсегда упокоились в руинах старого режима. Но самые тёмные тайны не умирают – они дремлют в пыльных архивах, дожидаясь своего часа.

В подземных хранилищах Аскатоса, в царстве паутины и вековой пыли, кипела титаническая работа. Вернан приказал перебрать каждую бумагу, оставшуюся от тирана. Этим вечером в каморке главного архивариуса, заваленной свитками и фолиантами, трудились двое: сам архивариус, седой и педантичный, и его молодой помощник, изнывающий от скуки. От нечего делать юноша запустил пальцы под столешницу массивного дубового стола, некогда принадлежавшего казнённому советнику Тиона. Его пальцы нащупали скрытую кнопку. Раздался тихий щелчок, и потайной ящик бесшумно выдвинулся.

Внутри, под слоем пыли, лежала не папка с государственными печатями, а изящная, истончившаяся от времени тетрадь в кожаном переплёте. Молодой человек, заинтригованный, пролистал несколько страниц. Его глаза постепенно расширялись от ужаса и изумления. Дрожащей рукой он протянул находку архивариусу.

– Сэр… Мне кажется, это должен увидеть Король.

В личных покоях Вернана он, Дарон и Есения обсуждали планы восстановления и расширения земель. Тихий стук в дверь нарушил беседу. На пороге стоял бледный архивариус, державший перед собой, как щит, тот самый дневник.

– Ваше Величество… Прошу прощения за вторжение. Это требует вашего немедленного и исключительного внимания, – его голос дрожал. – Личный дневник Алекса. Брата Тиона.

Вернан медленно взял тетрадь. Он пролистал несколько страниц, и по мере чтения его лицо, обычно непроницаемое, становилось суровым. Наконец, он поднял взгляд на Есению. В его глазах читалась не тревога, а тяжёлая, почти отцовская жалость.

– Есения, – произнёс он тихо, и в его голосе звучала несвойственная ему мягкость. – Это тебе следует прочитать. Только тебе.

Король протянул ей дневник, раскрытый на роковой странице. Шёлк её платья зашуршал, нарушая гнетущую тишину. Дарон мгновенно оказался рядом, его плечо защищающе коснулось её плеча, готовое принять на себя любой удар.

Почерк был как у учёного, привыкшего фиксировать каждую деталь. Она начала читать вслух, и её голос, сначала твёрдый, постепенно стал срываться, наполняясь слезами и неверием.

«…Операция близится к завершению. Колдунья полностью в моей власти. Её доверие – отмычка ко всем тайнам Академии. Сегодня она провела меня в Святилище Предков. Я видел Кристалл…»

Она замолчала, сделав глоток воздуха, её пальцы сжали страницы так, что костяшки побелели.

«…Но есть непредвиденное осложнение. Белинда сказала, что беременна. Вероятно, ребёнок будет рождён в Ночь Алой Луны. Мои расчёты и древние тексты подтверждают: дитя, рождённое в такую ночь, унаследует этот признак – оливковые глаза. Знак крови самих Основателей, та самая линия, что была утрачена нашей династией…»

– Нет… – вырвалось у Есении шёпотом. Она смотрела на Дарона, ища в его глазах опровержение, но находила лишь нарастающее потрясение. Её оливковые глаза, те самые, о которых шла речь, широко распахнулись от ужаса.

«…Тион никогда не потерпит конкурента с правами на трон более законными, чем его собственные. Он прикажет уничтожить ребёнка сразу после родов. Я должен… Я не знаю, что должен. Сообщить брату и обречь собственное дитя? Или молчать и обречь нас всех?»

Голос Есении окончательно сорвался. Она не читала, а вглядывалась в строки, словно пытаясь сжечь их силой своего взгляда.

– Он… Он знал… – прошептала она, её голос был поломанным. – Он знал, кто я… и что со мной сделают…

Она оторвалась от дневника, её взгляд, полный смятения и боли, метнулся от Вернана к Дарону.

– Всю мою жизнь она скрывала, кто мой отец! Он был чудовищем и предателем, но она… ОНА СКРЫЛА ЭТО ОТ МЕНЯ! Скрыла, что эти глаза… – её голос взорвался, превратившись в яростный крик, и она с силой ткнула пальцем в свою кожу под глазом, – это не красивая мутация, а корона, проклятие…

Вокруг неё взвихрились оливковые искры. Воздух затрепетал, с ближайших полок посыпались книги и свитки. Лунный свет из окна померк, будто затмеваемый её яростью.

– Есения, дыши, – твёрдо сказал Дарон, хватая её за плечи. Его голос был якорем в бушующем море её эмоций. – Смотри на меня. Только на меня.

– Она обрекла меня на жизнь в лесу! Спрятала, как позор! Из-за своих ошибок! – рыдая, она пыталась вырваться, но его хватка была стальной и в то же время бесконечно нежной.

– Она спасла тебя! – парировал он, заставляя её смотреть на себя. – Ты видела? «Он прикажет уничтожить ребёнка». Она выбрала тебе жизнь, а не дворец!

Но её было не остановить. Ослеплённая яростью, она рванулась прочь, выбежала из комнаты и помчалась по коридорам, не видя ничего перед собой. Её магия, вырвавшаяся на свободу, билась вокруг неё шквалом оливковых молний. В её покоях с оглушительным треском раскололись вдребезги все зеркала, и в осколках на миг мелькнули её же отражения – то в короне и белом платье, то в чёрных одеждах рядом с Дароном.

В соседней комнате от грохота проснулась маленькая Софи. Испуганная, она выбежала в коридор как раз в тот момент, когда слепая волна магической энергии вырвалась из Есении и опалила её. Девочка вскрикнула, и прядь её волос на виске навсегда побелела. Но в своей ярости колдунья этого даже не заметила.

Есения ворвалась в ночной сад Белинды, сметая с пути колючие лозы, обвивавшие арки. Воздух гудел от магических насекомых, фонтаны с жидким серебром мерцали зловещим светом. Белинда стояла у мраморного обелиска – алтаря, где лежали восковые куклы, символизирующие предков. Она не обернулась.

– Ты врала! – голос Есении сорвался на хриплый, разбитый крик. Её платье было в пыли и слезах. – Я имела право знать! Знать, кто мой отец!

Белинда медленно повернулась. Её лицо было маской, но в глазах бушевала буря.

– Твой отец – предатель, – её голос был низким и острым, как лезвие. – Он использовал нас обеих. Игрушкой для него была не только я, но и сама мысль о тебе.

– А ты что сделала? – Есения горько, истерично засмеялась. – Убила его! И сделала меня сиротой! Обрекла на жизнь в Тёмном лесу, в вечном страхе, из-за своих ошибок!

Тут Белинда взорвалась. Она сорвалась с места, будто её коснулось само отчаяние, и сад вокруг неё замерз. Жидкое серебро в фонтанах покрылось коркой льда.

– Я СПАСЛА ТЕБЯ! – её крик был оглушительным, в нём звучали годы накопленной боли и злости. – Король приказал уничтожать всех детей с оливковыми глазами! Это знак древней королевской крови, которую он хотел стереть с лица земли! Ты родилась в Ночь Алой Луны, которая бывает раз в двести лет! Ты – истинная наследница Ривьендора! Ты бы не прожила и дня! Ты сдохла бы в своей колыбели, и твои оливковые глаза ничего бы не увидели!

Тишина, наступившая после её крика, была оглушительной. Даже сверчки замолчали. Есения отступила на шаг, поражённая. Впервые за всю жизнь она увидела в глазах матери не холодный гнев, а дикую, животную, всепоглощающую боль.

– Кто я?.. – прошептала она уже почти беззвучно, сжимая голову руками. Слёзы текли по её лицу ручьями. – Твоя дочь или твой трофей? Доказательство твоего падения или твоего триумфа?

Белинда замерла. Вся её ярость разбилась о беззащитность дочери. Маска окончательно упала, и перед Есенией стояла не грозная колдунья, а израненная женщина, дрожащая от боли.

– Ты… – её голос внезапно стал тихим и хриплым. – Ты моя дочь. Моя большая ошибка и моё единственное спасение. Я ненавидела его в тебе каждый день. И я любила тебя сильнее этой ненависти каждую секунду. Я спрятала тебя от мира, чтобы мир не отнял у меня тебя. Да, это было эгоистично. Да, это была ложь. Но это была ложь, которая спасла тебе жизнь.

Она сделала шаг вперёд, и её рука дрогнула, будто желая коснуться щеки дочери, но так и не поднявшись.

– Прости, – прошептала она, и это слово прозвучало громче любого её заклинания.

Есения стояла, не в силах вымолвить ни слова. Её гнев таял, сменяясь леденящим душу пониманием. Она смотрела на эту несгибаемую женщину, сломленную любовью и ненавистью, и её собственное сердце разрывалось на части от этой страшной, невыносимой правды.

Зеркало Истины

Прошло несколько недель после горького примирения в ночном саду. Есения и Белинда нашли хрупкое, молчаливое перемирие. Они говорили, но тень невысказанного висела между ними. По ночам Есению мучили кошмары. Ей снилось, будто она раскалывается надвое: то она – холодная принцесса в бриллиантовой короне, смотрящая на мир с высоты трона пустыми глазами, то – озлобленная ведьма в дырявом плаще, сжимающая руку Дарона в Тёмном лесу, с оливковым огнём ненависти в глазах. Есения просыпалась в холодном поту, её сердце бешено колотилось, а магия беспокойно искрилась вокруг, чувствуя её смятение.

Однажды ночью она не выдержала. Сорвавшись с постели, она вышла на балкон покоев. Лунный свет серебрил её бледное лицо. Дарон, чутко спавший рядом, мгновенно проснулся и вышел следом.

– Опять не спится, дорогая? – его голос был тихим и хриплым от сна. Он подошёл сзади, обнял её, прижавшись подбородком к её макушке.

Есения молчала, сжимая перила балкона. Её плечи дрожали.

– Мне снилось, что я теряю тебя, – наконец выдохнула она, и голос её был поломанным. – Не в бою. Не от меча. Я просто… растворяюсь. Одна часть меня тянется к трону, как будто меня туда влечёт магнитом, а другая – кричит, что это смерть. А ты… ты стоишь и смотришь, и я не могу понять, к какой из меня ты тянешься. И я боюсь, что выберешь не ту. Или я выберу не ту… и потеряю тебя.

Она обернулась к нему, и в её оливковых глазах стояли слёзы.

– Кто я, Дарон? Дочь предателя? Наследница трона, который сейчас занимает наш друг? Ведьма? Ошибка матери? Вся моя жизнь оказалась ложью…

Дарон взял её лицо в свои ладони, большие, шершавые пальцы нежно коснулись её кожи.

– Слушай меня, – сказал он тихо, но так, что каждое слово отпечатывалось в душе. – Мне плевать, чья кровь течёт в твоих жилах. Мне плевать, на каком стуле ты могла бы сидеть. Когда я смотрю на тебя, я вижу не принцессу и не ведьму. Я вижу девушку, которая огрызалась на меня в лесу, чьи глаза вспыхивают оливковым огнём, когда она злится. Которая сражалась с самой грозной колдуньей на свете, чтобы спасти меня. Которая научила меня, что любовь – это и есть самая сильная магия. Ты – это ты. Та, кого я люблю. Всё остальное – просто шум.

Он прижал её к себе, и она зарылась лицом в его тёплую грудь, слушая ровный, сильный стук его сердца.

– Но что, если этого «я» недостаточно? – прошептала она.

– Тогда мне хватит и этого, – твёрдо ответил он. – До конца моих дней. И я буду твердить тебе это каждый раз, пока ты сама не поверишь.

На следующее утро, за завтраком, маленькая Софи вертела в пальцах свой побелевший локон, украдкой поглядывая на мать. Есения поймала её взгляд, и её сердце сжалось от вины.

– Софи, прости меня, – тихо сказала она, опускаясь перед дочерью на колени. – Мама тогда очень сильно разозлилась и не справилась со своей магией. Я не хотела тебя пугать или делать тебе больно.

Девочка внимательно посмотрела на неё своими большими глазами.

– Это навсегда? – спросила она, касаясь белой пряди.

– Да, моя радость, – вздохнула Есения, нежно гладя локон. – Но знаешь, что? Теперь это твоя особенная метка. Метка самой смелой и особенной девочки во всём Ривьендоре. Как у папы – шрамы, а у меня – эти глаза. Это знак того, что наша семья сильная, что мы защищаем друг друга, даже если иногда бывает больно.

– И даже если мама иногда стреляет магией? – уточнила Софи с детской серьёзностью.

Есения улыбнулась сквозь слёзы.

– Особенно тогда.

Дарон присоединился к ним, опустив свои большие ладони на головы обеих.

– А ещё это знак того, что ты самая любимая.

Они обнялись втроём, и на мгновение весь мир сосредоточился вокруг этого тёплого, сбитого в кучу островка любви и прощения. Есения чувствовала, как часть тяжёлого камня на её душе тает.

Именно в этот момент в дверях появилась Белинда. Она наблюдала за сценой молча, и на её обычно суровом лице читалась сложная гамма чувств – боль, надежда, любовь. Поймав её взгляд, Есения осторожно отпустила дочь.

– Это невыносимо, – тихо сказала Белинда. – Смотреть, как ты медленно сгораешь изнутри.

Есения вздрогнула и отстранилась, но в её глазах уже не было прежней ярости, лишь усталая растерянность.

– Ничего. Пройдёт.

– Нет, – твёрдо возразила она. – Не пройдёт. Эта рана слишком глубока, чтобы затянуться сама собой. Она будет кровоточить, пока ты не решишь, кто ты. Не для меня. Не для Дарона. Для себя самой.

Колдунья сделала паузу, собираясь с духом, прежде чем предложить то, о чём боялась даже думать.

– Доводов и оправданий между нами было достаточно, чтобы заполнить эту пропасть, – её голос прозвучал тихо, но с металлической твёрдостью. – Слова ничего не изменят. Но есть один путь. Опасный. Смертельный. Но только он может дать тебе ответ, который ты ищешь. Не из моих уст, а изнутри тебя самой.

Есения молчала, ожидая. Дарон, стоявший в дверном проёме, насторожился, как сторожевой пёс, чувствуя приближение бури.

– Руины Алтаря Предков в Арианском лесу, – продолжила Белинда. – Там, в сердце древнего храма первых дестров, хранится Зеркало Истины. Оно не покажет тебе факты. Оно покажет тебе суть. Твою суть. Оно вытащит на свет все твои страхи, все сомнения, все возможные жизни, которые ты могла бы прожить, и заставит тебя сделать выбор.

– Звучит как сказка для глупцов, – мрачно бросил Дарон, скрестив руки на груди. – Что это за магия?

– Это не магия, это – наследие, – отрезала Белинда, не отводя взгляда от дочери. – Магия дестров древнее и… иначе устроена. Она не подчиняется нашим законам. Зеркало не отвечает на вопросы. Оно задаёт их. Твоей душе. И плата за неправильный ответ – она… Она может стереть тебя. Растворить твоё «я» в потоке возможностей, оставив лишь пустую оболочку. Или сломать разум, показав такое, что он не выдержит. Кости на полу того храма – не просто останки неудачников. Это могилы тех, кто не смог вынести диалога с самим собой.

Она сделала шаг вперёд, и в её глазах вспыхнула настоящая, неподдельная тревога.

– Я предлагаю это не потому, что жажду рискнуть тобой. Я предлагаю это потому, что вижу – ты застряла между двумя правдами, и это разрывает тебя изнутри. Этот путь – единственный способ найти свою третью правду. Но цена… цена может быть всей твоей жизнью

Я – это Я

Ночь опустилась на опушку Арианского леса, самого древнего и молчаливого в Ривьендоре. Воздух здесь был влажным и пах землёй, вековым мхом и чем-то металлическим – древней магией, не похожей на человеческую. Дарон и Есения шли молча. Их окружал тесный круг стражников в стальных доспехах и группа инспекторов магии в синих мантиях. Отряд выглядел неуместно в этом древнем месте, и казалось, сам лес взирал на них с немым презрением. Под ногами хрустели ветки, а ветви деревьев цеплялись за их одежды, словно пытаясь удержать.

Руины храма возникли перед ними внезапно – огромные, заросшие плиты из чёрного камня, усеянные выцветшими рунами. Внутри царила гробовая тишина. Стены покрывались светящимся мхом, отбрасывающим призрачное сине-зелёное свечение. И правда, пол был усыпан костями. Они лежали в неестественных позах, словно люди застыли в момент последней агонии.

В центре зала на массивном постаменте стояло оно. Зеркало. Его рама была вырезана из чёрного дуба, столь старого, что он казался окаменелым. Стекло не отражало окружающий мир. Оно было матовым, молочным, и в его глубинах клубился живой туман.

Есения сглотнула комок в горле. Она обернулась к Дарону. Его лицо в призрачном свете казалось высеченным из гранита, но в глазах бушевала буря.

– Если я не вернусь через час… – начала она, голос дрогнул.

– Не смей даже договаривать, – он резко перебил её, сжимая её руки в своих. Его ладони были тёплыми, единственной реальной точкой в этом мире кошмаров. – Я дал тебе слово быть твоей бронёй. И если эта штуковина попытается тебя проглотить, я разнесу её в щепки, пусть мне придётся разобрать этот храм по камушкам. Ты вернёшься. Потому что я люблю тебя. Потому что я не могу без тебя. Потому что дома нас ждёт наша маленькая дочь. Поняла?

Он притянул её к себе и поцеловал – нежно, но с какой-то отчаянной, яростной силой, словно пытаясь вдохнуть в неё часть своей жизненной энергии, своей несгибаемой воли.

– Возвращайся ко мне, ведьма, – прошептал он, касаясь её лба своим. – Возвращайся всегда.

Есения кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она сделала глубокий вдох и шагнула к зеркалу.

Едва её пальцы коснулись холодной поверхности, молочная пелена взорвалась светом. Зал исчез. Всё вокруг поглотил ослепительный, белый туман.

В секунду он рассеялся. Она стояла в огромном зале Аскатоса. На ней было платье из белого шёлка, усыпанное бриллиантами. На голове – тяжёлая корона. Вокруг кланялись придворные в богатых одеждах. Но их лица были размыты, а глаза пусты. Есения подняла руку – и её пальцы были унизаны перстнями, холодными и безжизненными. Она была куклой. Игрушкой в золотой клетке. Её оливковые глаза смотрелись в полированные стены – и в них не было света, лишь плоское, мёртвое отражение. Это была победа без души, трон ценой самой себя.

Мир снова перевернулся. Теперь она была в знакомом Тёмном лесу. На ней – потрёпанный плащ, волосы спутаны ветром. Рядом стоял Дарон, его лицо было суровым, на плече – свежий шрам. Они были изгоями, могучими, но одинокими. В её руках танцевало оливковое пламя, готовое испепелить любого, кто посмеет к ним приблизиться. В её глазах горел огонь, но это был огонь выжженной земли, огонь постоянной борьбы и недоверия. Это была свобода ценой изгнания, сила ценой одиночества.

– НЕТ! – закричала Есения, и её голос прозвучал в обоих мирах одновременно. – Это не я! Я не хочу ни того, ни другого! Я выбираю третье!

Она сжала кулаки и с силой ударила по поверхности зеркала, всё ещё висевшего перед ней в тумане.

Раздался оглушительный треск, похожий на хруст костей. По молочной поверхности поползла паутина трещин. И из этих трещин, шипя и извиваясь, выползли тени. Бесформенные существа из тьмы и страха.

– Выбирай, – шипели они, и их голоса были похожи на скрежет камня. – Власть… Признание… Всё может быть твоим. Займи трон, который по праву принадлежит тебе. Мы поможем…

Туман сгустился, и из него возникла ещё одна фигура. Высокая, утончённая, с приятной улыбкой. Алекс.

– Они правы, дитя моё, – его голос был сладким, как яд. – Зачем довольствоваться участью жены разбойника? Ты рождена для большего. Ты – принцесса. Вернан – узурпатор. Возьми то, что твоё по праву крови. Я могу помочь тебе… Я твой отец…

Искушение было сладким и могущественным. Оно окутывало её разум, как шёлковая петля, предлагая простое решение – власть, месть, признание. Всё, чтобы заглушить боль предательства.

Есения колебалась. Её рука дрогнула. Так легко было бы сказать «да»…

И в этот миг туман позади Алекса рассеялся. И появилась она. Белинда. Но не та, что всегда – холодная и неприступная. Её волосы были растрёпаны, лицо мокрое от слёз, в глазах – не колдовская мощь, а животная материнская боль.

– Нет! – крикнула она, и её голос был не громовым раскатом, а сломленным шёпотом, который, однако, прорезал все чары. – Не слушай его! Он лжёт! Он всегда лгал! Да, я отняла у тебя отца! Я отняла у тебя дворец и корону! Но я отняла их, чтобы подарить тебе ЖИЗНЬ!

Она упала на колени в призрачном тумане, простирая руки к дочери.

– Тион убил бы тебя! Твой же отец видел в тебе лишь угрозу! Да, я ошиблась! Я была слепа и глупа! И я всю жизнь расплачивалась за эту ошибку, выстраивая стены вокруг нас обеих! Прости меня! Прости, что была жестока! Прости, что не могла быть другой! Но всё, что я делала – я делала, чтобы спасти тебя! Ты спрашиваешь, кто ты? Ты не принцесса Аскатоса и не ведьма из Тёмного леса! Ты моя дочь! Моя боль, моя надежда, моя единственная и неповторимая Есения! И я люблю тебя! Я люблю тебя всем своим израненным, чёрствым сердцем!

Её крик отозвался эхом в душе Есении, сметая все сомнения, все искушения. Тень Алекса с шипением рассеялась.

Девушка без сил рухнула на колени перед образом матери. Они обе плакали, объятые призрачным туманом, но впервые за всю жизнь – вместе. Не было магии, не было колдовства, была только невыносимая и исцеляющая правда.

– Мама… – выдохнула Есения. – Прости меня…

– Это я должна просить прощения… – прошептала Белинда.

И в этот миг Есения поняла. Поняла, кто она. Нет никакого определения. Никакой судьбы. Есть только выбор. Её выбор.

Она поднялась на ноги. Её оливковые глаза загорелись новым, невероятным светом – светом принятия и гармонии. Она посмотрела на треснувшее зеркало, на шипящие тени, и её голос прозвучал твёрдо и ясно:

– Я не принцесса. И не ведьма. Я – это Я. Есения. Дочь Белинды. Жена Дарона. Мама Софи. И этого достаточно.

Она с силой, в которой была вся её боль, вся ярость и вся новообретённая любовь, ударила по зеркалу в последний раз.

Оно разлетелось на тысячи осколков с оглушительным, чистым звоном, словно лопнула натянутая струна вселенной. Тени взвыли и исчезли. Туман рассеялся.

Есения стояла в центре руин, дыша тяжело. Вокруг неё медленно опадали на пол осколки стекла, превращаясь в пыль. Её магия, всегда бывшая бурной и огненной, утихла, а затем вернулась – но теперь это был тёплый, оливково-золотой свет, который исходил от неё самой, как внутреннее сияние. Она чувствовала невероятную лёгкость и ясность. Она цела. Она свободна.

Снаружи послышался отчаянный крик Дарона, и через мгновение он уже был рядом, хватая её в объятия, ощупывая, целуя её лицо, её волосы, убеждаясь, что она жива.

– Ведьма… Моя ведьма… – он повторял, прижимая её к себе так сильно, что она едва могла дышать, но это было лучшим чувством на свете.

Она обняла его в ответ, прижалась к его груди, слушая бешеный стук его сердца. Её оливковые глаза сияли в такт этому стуку – не как знак королевской крови, а как знак её собственного, выстраданного выбора. И самое главное – она в тот миг исцелила свою собственную душу.

Когда они, держась друг за друга, покидали руины, Дарон обернулся. То, что он увидел, заставило его похолодеть. Осколки стекла, только что лежавшие на полу безжизненной пылью, теперь медленно и неумолимо ползли друг к другу, как капли ртути. Словно невидимая рука собирала разбитую мозаику. Уже на выходе, в последний миг, он успел заметить, как на чёрной раме снова сомкнулось идеально гладкое, молочно-матовое полотно, в глубине которого вновь заклубился туман. Зеркало было целым. В ожидании следующего искателя.

– Идём, – тихо сказала Есения, увлекая его за собой. Ей не нужно было оборачиваться. Самый важный диалог в её жизни остался позади.

Ваша оливковость

Лёд в сердце Белинды растаял окончательно. Она не просто отпустила вину – она поняла, что её жертва и её боль не были напрасны. Они привели её к этому моменту: к миру, где её дочь была счастлива, а её внучка росла в безопасности. Их отношения с Есенией обрели новую, немыслимую прежде глубину – не колдуньи и ученицы, а двух сильных женщин, связанных кровью и выстраданным пониманием.

Вернан, зная правду о происхождении Есении, предложил ей титул герцогини и земли – не из страха, а из уважения. Но Есения мягко, но твёрдо отказалась.

– Моё место не за дворцовым столом, – сказала она, глядя на Дарона, учившего Софи держать деревянный меч. – Моё место – здесь. С теми, кто любит меня не за кровь, а за душу.

В ответ на эти слова Дарон вытатуировал на своём предплечье оливковую розу – шипы из зелёного чернила и бутон цвета её глаз. Символ её двойственной природы и его вечной верности.

А в королевских архивах, в разделе о династии Тиона, появилась лаконичная запись, лично завизированная Вернаном и Белиндой: «Принцесса Есения, дочь Алекса, скончалась в младенчестве. Ныне живущая Есения – дочь и наследница Белинды».

Тихий вечер опустился на покои Есении и Дарона. За окном бушевала непогода, завывая в такт потрескивающим в камине поленьям. Есения сидела у туалетного столика, расплетая длинные тёмные косы. Дарон, развалившись в кожаном кресле, подбрасывал яблоко и наблюдал за ней с нахальной ухмылкой.

– Значит, выходит, я теперь должен кланяться тебе при встрече? – начал он, разгрызая яблоко с громким хрустом. – Целовать подол платья? Ох, тяжела ты, принцесса, в обращении…

Есения, не оборачиваясь, швырнула в него щётку для волос. Он ловко уклонился, и щётка со звоном ударилась о стену.

– Заткнись. И никогда. Слышишь? Никогда не называй меня так снова, – пригрозила она, но в зеркале он видел, как дрогнул уголок её губ.

– А как же: «Ваше высочество»? – притворно-мечтательно протянул он. – «Моя светлейшая»? «Ваша оливковость»?

Она молниеносно вскочила с места, глаза вспыхнули знакомым оливковым огнём. Но он был уже рядом – поймал её за талию и притянул к себе.

– Или вот… – прошептал он, губы коснулись её шеи, заставляя её вздрогнуть. – Королевским особам положено целовать ручки. Но я, знаешь ли, простой разбойник. Мне бы в губы.

– Ты невыносим, – попыталась вырваться она, но тело предательски обмякло. – И пахнешь конюшней.

Он притворно оскорбился:

– Это благородный аромат лошадиной преданности. Кстати, о преданности…

Не успела она опомниться, как он резко подхватил её на руки и бросил на широкую кровать, прижав сверху.

– Пусти, дурак! – захохотала она, пытаясь вывернуться. – Или я превращу тебя в горстку пепла!

– Превращай, – он целовал её в нос, в щёки, наконец поймал её губы своими. – Но знай, я буду самой преданной кучкой пепла при дворе.

Её смех стих. Она обняла его за шею и ответила на поцелуй – уже серьёзно, страстно, кусая его за нижнюю губу. Где-то с грохотом упал подсвечник, но никому не было до этого дела.

– Я ненавидела эту кровь… – прошептала Есения, касаясь его татуировки. – Пока ты не начал смеяться из-за неё.

Он прикоснулся лбом к её лбу, заглядывая в самые глубины её оливковых глаз.

– Потому что мне плевать, принцесса ты или болотное чудище. Ты – моя. И точка.

За дверью послышался шорох. Осторожно пятясь, на цыпочках удалялась Софи, пришедшая за советом по магии, но теперь решившая вернуться гораздо, гораздо позже.

На следующее утро Дарон с гордым видом выходил из покоев. Его волосы, благодаря ночным проказам Есении, переливались оливково-золотистыми оттенками. Придворные в ужасе шарахались от него в стороны.

Вернан, направлявшийся на совет, остановился, окинул его критическим взглядом и сухо бросил, проходя мимо:

– Королевский шут, я смотрю?

Дарон лишь гордо выпрямил плечи:

– Единственный, кому позволено смеяться над её высочеством. И кусать её за ухо.

Из глубины покоев донёсся яростный крик: «ДАРОН!!!» – но бывший разбойник уже убежал по коридору, его раскатистый смех эхом разносился под сводами замка.