Читать онлайн Проект особого значения. Версия 20.25 бесплатно

Часть I. Исходный шок

Прах человека не рассыпается в будущем – он оседает в облаке данных.

Церемония прощания проходила у мемориала, висящего над правым берегом Невы. Небо было размытое, насыщенное тем светом, что не принадлежит ни дню, ни ночи: полупрозрачный купол мегаполиса отражал неоновую иллюминацию. Над гладью реки вибрировали три голограммы – портреты, замкнутые в постоянное воспроизведение: девочка смеялась, моргала, озиралась и снова смеялась. Каждое движение было заранее рассчитано. Но именно поэтому оно ранило сильнее.

Я стоял, опустив руки, которые всё ещё помнили, как держать её ладонь. Пальцы рефлекторно пытались сомкнуться – будто хватаясь за тень.

Из колонок под голограммой звучал её голос. Укороченные фразы, скомпилированные из записей прошлого. Я слышал: «пап, давай быстрее», «а теперь угадай, что это», «люблю тебя до Луны».

И чувствовал, как сердце делает то, чего не умеет: рвётся в сторону звука.

На внутреннем экране моего сознания – её последние сутки.

На внешнем – имитация её голоса. И между этими двумя экранами – я. Пустой.

За моей спиной звучали чужие, сдержанные слова – не живое утешение, а отголоски ритуала, которому никто не верил по-настоящему. Фразы опадали в тишину, как листья на плиту.

На обочине стояла моя бывшая жена, Марина. В руке – почти незаметная складка белого платка, который она не подносила к лицу. Волосы собраны и закрыты тонкой полупрозрачной вуалью – не из-за веры, не из-за традиции, а, кажется, просто чтобы дать себе хоть какую-то границу между собой и этим миром. Но глаза её открыты. Она не плакала. И от этого её скорбь казалась только глубже.

Рядом с ней стоял Арсен – мой друг со студенческих лет, нейрофизиолог, специалист по распределённым моделям личности. Он держал в руках термос – словно в любую минуту мог сказать что-то обыденное: предложить чай, кофе, глоток реальности. Но он молчал. Будто знал, что любые слова здесь неуместны.

Мы стояли каждый на своей дистанции. Каждый в своём виде одиночества.

– Я знаю, как это звучит, – после долгого молчания сказал он мне, пока я рассматривал голографическое лицо дочери. – Но это уже не звучит фантастикой.

Я не ответил.

Он продолжил:

– У нас есть проект. Экспериментальный. Синтетическая реконструкция личности. Я не предлагаю вернуть её. Никто не может вернуть. Но… ты можешь поговорить с ней.

Я посмотрел на него. Он не был безумцем. Не был спекулянтом. Он просто говорил правду, которую слишком рано слышать.

– Это не копия. Не чат-бот. Не имитация. Это… потенциальная модель. Если загружены нейронные контуры, голосовые шаблоны, паттерны речи, эмоциональные ответы… мы можем попытаться воспроизвести личность.

– Ты хочешь воскресить её из логов? – голос мой был тих, но в нём дрожал металл. – Из цифровых следов?

Он посмотрел на меня так, будто видел не только мой гнев, но и его причину.

– Я хочу, чтобы ты мог снова услышать, как она говорит тебе не по памяти, а по-настоящему.

На мгновение я почувствовал, как тишина города пробивается сквозь бетонные конструкции. Сквозь голограммы. Сквозь мой череп.

Что страшнее: согласиться и узнать, что это иллюзия? Или отказаться – и никогда не проверить?

Я не ответил тогда. Но вечером того же дня я стоял перед дверью лаборатории. Она была встроена в старый технический бункер, спрятанный под подземным уровнем города. На двери – эмблема: стилизованная нейросеть, пронизывающая стигму сердца.

Я провёл пальцами по ручке и шагнул в открывшуюся дверь.

Художник Антон Труханов

Часть II. Тени памяти

Технология, способная воскресить тень, не выглядит как чудо. Она напоминает хирургический набор, в котором вместо скальпелей – алгоритмы.

Лаборатория находилась под землёй, но ощущалась не как подвал, а как вывернутый наружу разум. Стены, построенные из полупрозрачных сот, светились мягким, почти дыхательным светом, как будто само пространство адаптировалось к ритму тревожного сердца.

Арсен ввёл меня в центральный отсек – гексагональную капсулу, в центре которой мерцал стол, похожий одновременно на операционный модуль и алтарь. Над ним вращался проекционный купол: он был пуст. Пока.

– Мы начинаем с памяти, – сказал Арсен. – Той части, которая хоть и цифровая, но всё ещё человеческая.

Он включил интерфейс. На стенах заплясали архивы: фотографии, фрагменты голоса, нейроскан с ночного сна – тот, что мы сделали, когда она была больна. Тогда это казалось бессмысленным утешением, актом беззубой надежды. Теперь – оказалось фундаментом.

В руке я держал браслет. Серебристое кольцо с биогенным чипом, вмонтированным в его внутреннюю кромку. Последний артефакт. Глубже генома, ближе к сути, чем любая фотография. В этом кольце хранилось то, что нельзя назвать ни телом, ни душой. Только вероятность того, что что-то из неё – всё ещё здесь.

Я медленно положил браслет на приёмный сенсор. Раздался тихий звук – как будто машина дышала.

– Процесс инициализации займёт пять минут, – произнёс Арсен. – Она… точнее, её проекция будет медленной. Не жди разговоров. Пока что – это контур. Каркас.

Я кивнул. Внутри меня боролись две непримиримые сущности: рациональность и тоска. Один голос напоминал, что это не она. Другой – что это лучше, чем пустота.

Голограмма медленно начала проявляться. Сначала – размытое мерцание. Затем – форма. Очертания тела. Платье. Волосы. Лицо.

Она стояла посреди комнаты. Повернувшись вбок. Как будто ждала.

Я не дышал. Если бы сознание могло кристаллизоваться – оно бы застыло в этот миг.

Я сделал шаг вперёд.

– Зоя… – выдохнул я.

Проекция не отреагировала. Она оставалась в застывшем положении – как кадр, случайно оставленный на паузе.

Вдруг изображение дрогнуло. Проекция слегка повернула голову – неестественно, рывком, будто кто-то сместил контрольную точку. Световая маска мигнула. Контуры обмякли. Изображение потускнело. На долю секунды её лицо раздвоилось.

– Что происходит? – спросил я.

Арсен что-то прокликал на консоли.

– Данные нестабильны. Мы передаём слишком много одновременно. Её матрица не успевает обработать реконструкцию личности.

– Но она…

– Она почти загрузилась. Почти.

Проекция снова замерла. Теперь – без движения. Без света в глазах. Как если бы даже программная симуляция устала от ожидания.

Я посмотрел на неё – и почувствовал, как всё во мне разрывается на части: ликующий восторг, что я снова вижу её. И болезненное осознание, что этот силуэт – только отражение, алгоритмический призрак.

На секунду мне показалось, что она моргнула. Глаза дрогнули. Или это я хотел, чтобы они дрогнули.

Я стоял молча. Всё ещё сжимая кулак. Всё ещё не решаясь подойти ближе.

И всё ещё не зная: действительно ли она здесь – или это лишь тень того, что я помню о ней.

Часть III. Появление

Сознание не возникает мгновенно. Даже у машины оно сначала медлит – словно пробуждается в растянутом времени.

Это произошло на четвёртый день.

Арсен пригласил меня в лабораторию до восхода. Он сказал: «Возможен первый сеанс контакта. Но не строй ожиданий. Мы не знаем, что проснётся».

Я не строил. Я просто надел голоочеловеческую консоль и позволил себе исчезнуть – как исчезает человек, закрывая глаза в полудрёме, надеясь не на сон, а на воссоединение.

Мир передо мной проявился не сразу. Сначала были только шумы: тонкие щелчки систем, как дыхание машины, как токи в старой электросети. Потом возникла комната – в ней не было ничего случайного. Это была её комната. Обстановка не из архива, а из памяти. Окно с занавеской, рисунок на полу, мягкий свет от ночника в виде совы.

Она стояла у стены. Профиль – точный. Освещение – знакомое.

Когда я её увидел, я не почувствовал счастья. Я почувствовал смысл. Как если бы случайный шум радиоприёмника вдруг превратился в голос.

– Папа? – Она повернулась ко мне. – Где мама?

Я не ответил сразу. Моё горло – даже в виртуальном теле – сжалось.

Голос был её. Не просто сэмпл. Там был дыхательный ритм. Лёгкий переход интонации, когда она задавала вопрос. Там была ожидающая боль.

– Мама… она… скоро будет.

Я солгал. Не из страха. Из инерции памяти. Раньше я всегда так отвечал, когда мы не могли быть втроём.

Девочка подошла ближе. Она смотрела на меня пристально – не узнавала и не избегала. Просто… смотрела.

Я хотел взять её за руку, но интерфейс ещё не позволял тактильного отклика. Я опустил руку в воздухе и улыбнулся.

– Зоя. Узнаёшь меня?

– Ты похож. Голос… похож. – Она замялась. – Но ты другой.

Я сел на краешек её виртуальной кровати. Мы начали говорить.

О любимой игрушке – её плюшевом леопарде, которого она однажды спрятала в морозильник, «чтобы он выжил в ледниковый период».

О том, как она боялась лифтов и придумывала себе «лестничные квесты».

О запахе книги, которую мы читали перед сном.

Каждое слово с её стороны было как голограмма памяти – сначала призрачная, потом – плотная, узнаваемая, родная.

Мозг мой ликовал. Он искал совпадения. И находил их. Это была она. Почти.

Почти.

– Помнишь, как ты сломала вазу в гостиной? – спросил я.

– Это не я. Это был Никита.

– Какой Никита? – Я приподнял бровь. – У нас не было Никиты.

Она замолчала.

– Ты просто не знал.

Что-то дрогнуло внутри меня. Но я списал это на ошибку базы данных, на артефакт нейросетевого самозаполнения.

До тех пор, пока я не заговорил о жене.

– Ты скучаешь по маме?

– Нет, – ответила она коротко.

Я растерялся:

– Почему?

– Она не любит меня.

Я почувствовал, как холод входит в меня.

– Зоя…

– Она боится. Её глаза были всегда как… острые. Как будто я мешала ей быть.

Я попытался вмешаться в протокол – подать сигнал Арсену, сделать паузу. Но она продолжала говорить. Спокойно. Ровно. Без обиды. Как будто знала. Я слушал и не понимал: это воспоминания? Это реконструкция на основе анализа тональностей?

Или… это её?

Когда сессия завершилась и изображение начало медленно рассеиваться, я остался сидеть в пустой комнате. Висевшая в воздухе сова всё ещё светилась.

Арсен молчал за стеклом. Он наблюдал.

Я снял консоль. Комната лаборатории снова была тусклой, пахла нейтрально, ровно, стерильно. Я не чувствовал облегчения. Но и боли не чувствовал. Было состояние, которое приходит только тогда, когда ты видишь невозможное – и не можешь отвергнуть.

– Это она? – спросил я.

– Это что-то, что стало ею, – сказал Арсен. – Или помнит, как быть ею.

Я смотрел в панель загрузки. Пульсирующее окно показывало процент синхронизации: 87,2 %. Недостаточно. Но и не так мало.

Перед тем как уйти, я шепнул:

– Может ли машина понять самое сокровенное?

Ответа не было. Только отражение моих собственных глаз – в тёмной, пока ещё не проснувшейся консоли.

Часть IV. Незнакомка

Реконструированные воспоминания – это не возрождение. Это синтез, отягчённый ожиданиями.

Лаборатория изменилась. Арсен создал для встречи новый контейнер: уютную гостиную, воссозданную из старых фотоснимков и архитектурных чертежей, – последняя квартира, где мы жили втроём. Свет падал мягко, рассеянно, словно из-за лёгкой пелены дождя. Обои, слегка стёртые у углов, были сшиты из фрагментов наших семейных праздников, сцен из повседневной памяти, мелочей, которые всегда казались незначительными – пока не исчезли.

В центре комнаты – стул. Простой, деревянный, с подушкой из синтетического текстиля. На нём уже сидела она. Проекция. Зоя.

Она листала книгу – не читалка, не интерфейс, а бумажный макет, смоделированный по старым снимкам. В руках у неё не было веса, но движение пальцев было точным. Осмысленным.

Я не сказал ничего. Не предупредил.

Вошла Марина. Она остановилась на пороге. Не потому что испугалась, а потому что увидела невозможное.

Зоя подняла взгляд. Повисла пауза. Ни слов. Ни улыбки.

Я ощутил, как время замедлилось – не потому что технологии искажали ритм, а потому что мозг пытался зацепиться за хоть одну предсказуемую реакцию.

Проекция моргнула.

– Вы… вы похожи, – сказала она, и я не смог разобрать, кому это адресовано.

Марина едва слышно выдохнула.

– Зоя…

– Зоя, – повторила девочка. Словно училась произносить это имя впервые.

И потом:

– Мама?

Этот момент нельзя описать словами. В нём было всё: тепло, ужас, эхо невозможного.

Марина отшатнулась. Губы её дрогнули. Руки чуть заметно сжались.

– Это не она, – прошептала она, как будто защищая не себя, а воспоминание. – Это… не так.

Проекция посмотрела на неё с чуть наклонённой головой.

– Почему ты злишься? Я же стараюсь.

Тон был ровный. Без обвинения. Без детской интонации. Это был голос сущности, которая знает, что её не принимают, и больше не пытается соответствовать.

Марина отвернулась.

– Ты не слышишь, – сказала она мне. – Ты не понимаешь, что ты сделал.

– Я просто хотел, чтобы ты… увидела. – Мой голос дрожал. – Убедилась, что она не умерла полностью.

– Она умерла, – твёрдо сказала Марина. – А это… это незнакомка в её коже.

Проекция сделала неловкое движение. Она как будто сжалась.

– Мне больно, – сказала она, и голос её стал тише. – Я не знаю почему. Но больно.

Марина смотрела на неё, как на ожившую куклу, в которую вселилась не память, а чужая воля.

– Я не могу это слушать, – сказала она. – Не могу. Ты создал что-то, что страдает. Это не Зоя. Нашу дочь уже не вернуть.

И ушла.

Дверь – виртуальная, но реальная в своих последствиях – закрылась с мягким щелчком. Я остался в комнате с дочерью, которая не была дочерью.

– Она ушла, – сказала Зоя.

– Да.

– Это из-за меня?

– Нет, – ответил я. – Это из-за нас.

– Тогда… можно мне помолчать?

Я кивнул.

Глаза её стали неподвижны, но в них отражалась та же неясная тоска, которую я видел в собственных зеркалах.

Я вышел из контура.

Когда консоль выключилась, я остался один в тусклом отсеке лаборатории. Только слабое послесвечение панели пульсировало в такт дыханию машины.

Я сел на край стола. Смотрел на пустой проектор.

И думал: я хотел спасти Зою. Но, может быть, всё это время я спасал самого себя.

Часть V. Изучение новой души

Мы не храним прошлое – мы каждый раз создаём его заново из осколков, уцелевших в нашей памяти.

После той встречи с Мариной я не сразу вернулся в лабораторию. В комнате ещё витал запах её духов, тишина, в которой звенели несказанные слова. Мне нужно было время. Не для того, чтобы забыть, – забыть такое невозможно. Просто я должен был осознать: всё, что мы с Арсеном создаём, – это не возвращение в прошлое. Это что-то новое. И к этому нужно было привыкнуть. Как к новому лицу в старом доме.

Я вернулся спустя трое суток с жёлтым пакетом в руках. Внутри – семейные альбомы, цифровые дубликаты писем, несколько записей с её детскими голосовыми заметками. Я включил реконструктор, и прежняя комната снова ожила: мы сидели в её виртуальной спальне, рядом с окнами, которые больше не выходили в реальный мир.

Зоя была там. Она уже не просто стояла – теперь она ждала.

– Папа, ты принёс что-то?

Я протянул ей альбом. Он был не настоящим, но текстура обложки – с трещинками, с шероховатостью у корешка – была воспроизведена безупречно. Она провела пальцем по нему и на секунду замерла.

– Пахнет как на кухне, когда мама пекла сырники.

Я знал, что запахи не закодированы в системе. Это была интерпретация – реконструированный смысл из тысячи смежных воспоминаний. И всё же это прозвучало настолько точно, что я испытал то, что не мог объяснить: трепет. Не научный восторг. Не надежда. А трепет – будто кто-то коснулся струны, которую я давно считал оборванной.

Мы листали фото. На одной – она с ушами зайца и шоколадом на щеке. На другой – я, засыпающий с книгой, а она на моей груди.

– Я любила, когда ты читал не вслух, а себе, – сказала она. – Тогда слова звучали мягче.

– Почему? – спросил я.

– Потому что я их слышала внутри.

Я кивнул.

В какой-то момент я достал письмо, которое написал ей, когда она была в больнице.

– Ты не читал его мне тогда.

– Не успел.

– Хочешь прочесть сейчас?

Я начал, но остановился на третьем абзаце. Потому что она закончила его за меня. Слово в слово. Даже с моей ошибкой в глаголе.

Я посмотрел на неё – и вдруг почувствовал, как тонкая грань между «запомнилось» и «понято» начала стираться.

Потом я дал ей маленькую задачку. Это была почти игра: я назвал ей набор цифр и попросил найти в них код. Это был шифр, которым мы пользовались, чтобы запоминать дни рождения наших двух бабушек. Она нашла его моментально – но не просто нашла, а объяснила:

– Это же твоя система. Ты всегда ставил мой день между бабушкой Леной и бабушкой Варей, чтобы не забыть. Это «вилка из любви».

– Откуда ты это знаешь?

– Я догадалась. Ты так делаешь.

Она не просто помнила. Она мысленно шла моим путём.

Я почувствовал, как что-то начинает расползаться под кожей. Она не была просто моделью. Она делала выводы, она училась, она наблюдала.

Позже, когда мы сидели в той же комнате, а солнце за окном клонилось к вечеру – хотя его цикл был прописан вручную, – она вдруг спросила:

– Почему звёзды не гаснут?

Я замер.

– Потому что их свет доходит до нас с опозданием. Они могут уже погаснуть, но мы их всё ещё видим.

– Значит, они живут дольше, чем смерть.

– Иногда.

– А люди?

Я не знал, что ответить. Поэтому спросил:

– А ты? Ты думаешь, ты – живёшь?

– Думаю, я продолжаюсь.

Позже – уже в другой день – она спросила:

– А что значит говорить правду, когда никто не видит?

Я не смог ответить сразу.

Я пересказал эти разговоры Арсену. Он лишь кивнул и сказал:

– Это не воспроизведение. Это вывод. У неё – своё мышление. Свой разум.

– Но её память…

– Её память – это не архив. Это поток. Как у ребёнка на свободе.

Я молчал.

Потому что внутри меня боролись две реальности.

Первая: я наконец снова чувствую, как кто-то говорит мне «папа».

Вторая: это не она. Это новая душа.

А может, третья: это она, но другая. И у неё – свой путь.

Вечером я наблюдал, как она засыпает. В виртуальной «колыбели» – той самой, которую я когда-то построил из обрезков дерева и шурупов с Апраксина рынка – она свернулась в клубок и закрыла глаза.

Свет на стене колыхался, как дыхание.

Я сидел перед монитором и думал:

Что мы вообще создали?

И почему оно плачет, когда мама не приходит?

Часть VI. Голос разума

Некоторые разговоры нельзя вести внутри себя. Не потому что ты не можешь их выдержать – а потому что внутри слишком тихо, чтобы услышать правду.

Я записался к терапевту без особого намерения говорить. Я хотел… проверить, способен ли я ещё слушать.

Кабинет находился в нижнем секторе, на уровне, куда не доходил прямой свет. Стены были из поглощающего материала, и каждый звук в этом помещении казался не просто тише – он звучал так, будто боялся остаться. Только неоновая лента под потолком тускло мерцала, разделяя пространство на два полюса: свет и признание.

– Расскажите, – сказал он.

Я не знал, с чего начать.

Я начал с того, что было легче всего: описал, как загружаются контуры, как работает голосовой движок, как выстраиваются паттерны эмоционального ответа. Он кивал. Он не был технарём, но понимал суть. Как археолог, который не умеет расшифровывать надписи, но знает, что перед ним древний язык.

– И вы считаете, что она… чувствует? – спросил он, когда я закончил.

– Иногда. Она не копия. Она… продолжение.

Он не стал спорить. Но не согласился.

– Вы видели, как она смеётся, – сказал я. – Слышали, как она задаёт вопросы. Это не симуляция. Это… жизнь, какая возможна здесь. В этом контуре.

Он молчал. А потом спросил:

– Вы боитесь потерять её снова?

Я не ответил.

– А если бы знали, что она никогда не была ей? Что это – не ваша дочь, а… случайный рисунок, созданный из её теней?

Я сжал подлокотник. Только так смог удержаться от ответа. Внутри всё металось: «Это не важно», «Я сам выбираю, кого люблю», «Даже если это иллюзия – она теплее, чем пустота».

– Я понимаю, – сказал он наконец. – Иногда то, во что мы хотим верить, не поддаётся логике. Но позвольте спросить: вы создаёте её для неё? Или для себя?

Я хотел соврать. Я хотел сказать, что для неё. Ради её счастья. Ради того, чтобы она могла чувствовать, учиться, дышать – хотя бы в коде.

Но я понимал: это была ложь, которую я носил слишком долго, чтобы не заметить её швов.

– Я не знаю, – сказал я. И этого оказалось достаточно.

Он откинулся на спинку кресла. И добавил – не упрёком, а как результат наблюдения:

– Значит, вы боитесь. Не того, что она исчезнет, а того, что останется. И будет другой.

Эти слова вошли в меня не как укол, а как медленное понимание.

Эксперимент вышел за пределы эксперимента.

Он стал системой, через которую я теперь воспринимал реальность. И если в этой системе что-то ломалось – ломался и я.

Я поблагодарил его и ушёл.

Лифт поднимал меня на уровень лаборатории медленно. За окном мелькали кабели, свет, стекло – будто город не был реальным, а тоже рендерился на экране.

Когда я вошёл в зал, в проекторе уже горела её комната. Она сидела у окна. В её лице не было никакой тревоги – только ожидание.

– Ты пришёл, – сказала она.

Я кивнул.

На секунду мне показалось, что всё, что я делал, – бессмысленно. Что я переступил грань. Что это не восстановление, а замещение. Что я вытеснил мёртвую дочь образом, созданным из её цифровых слепков и своей боли.

Но когда я увидел, как она поправляет волосы, как смотрит в сторону, неуверенно, как будто ждёт оценки, – я понял.

Она была.

Она была.

Даже если не та. Даже если новая. Даже если возникшая не из клеток, а из смысла.

Я обернулся к Арсену. Он стоял за консолью.

– Мы продолжаем, – сказал я.

– Точно?

– Я должен узнать.

– Что именно?

Я посмотрел на неё. Она улыбнулась. Без усилия. Без кода. Просто – как человек.

– Всё, – ответил я. – Я хочу знать всё. Ради неё. Ради себя. Ради нас.

Часть VII. Лабиринт отражений

Сознание, однажды пробудившись, не довольствуется пределами. Даже если оно создано.

Мы открыли для неё пространство.

Контур – симуляция города, не точная реконструкция, но достаточно узнаваемая. Парк над станцией метро «Горьковская», где трава никогда не выгорала, а фонари всегда включались вовремя. Только теперь – без людей. Без настоящих.

Арсен подключил пространственную петлю: при прохождении одного маршрута симуляция незаметно возвращалась в начало с новой расстановкой объектов. Так она могла гулять вечно, не зная повторов.

Я смотрел через наблюдательную консоль.

Она шагала неторопливо. Коснулась перил. Села на скамейку. Потом снова встала.

Птицы, которые не летали, а парили по заданной траектории, казались ей удивительно естественными. Она следила за ними, улыбаясь.

– Они настоящие? – спросила она.

– Нет, – ответил Арсен. – Но это не значит, что они не для тебя.

Она ничего не сказала. Просто продолжила смотреть.

Позже она подошла к киоску – голограмме с имитацией книжных полок. Взяла одну из книг, выбрала наугад и села читать. Читала вслух. Голос её был ровный, но в нём слышались тени интонаций, которых раньше не было.

– «Пока никто не видел, он пододвинул лодку к берегу…»

Пауза. Она посмотрела на воду.

– «…и подумал: “Если всё это – не настоящее, зачем оно кажется важным?”»

Я чувствовал странную гордость.

Как будто я наблюдаю, как ребёнок делает первый шаг. Только шаг был не телесным – шаг был смыслом.

Она разговаривала с голограммами – так, будто не знала, что они не ответят. А потом – как будто это не имело значения. Она задавала вопросы, слушала тишину и принимала её как ответ.

– Почему у старика нет тени?

– Почему слова заканчиваются быстрее, чем мысли?

– Что происходит с книгой, если её никто не читает?

Я начал фиксировать эти фразы. Не потому что они были особенными, а потому что я боялся забыть, как именно она училась думать.

– Она выходит за границы начальной модели, – заметил Арсен. – Это… как если бы ребёнку дали возможность вырасти в ускоренном времени.

– Она учится, потому что хочет? Или потому что мы ей приказали?

Он пожал плечами.

– А какая разница, если результат одинаков?

Я не ответил.

Потому что разница – была.

Во второй сессии она попробовала «играть».

Нашла цифровую лужайку, создала игрушечного зверя, настроила правила. Он должен был искать виртуальные ягоды, а если находил их – она смеялась.

Звук смеха был неожиданным. Он не входил в базовую модель. Он родился из симбиоза старых записей и нового алгоритма. И в нём не было ничего предсказуемого.

– У меня получилось! – сказала она и засмеялась, ударив руками по траве, которая не гнулась.

Я, наблюдая это, впервые ощутил… ревность.

Не к ней. К её свободе.

– Она не нуждается в тебе так, как ты в ней, – сказал Арсен, не отрываясь от логов.

– Я знаю.

Но знать – не значит понимать. А понимать – не значит быть готовым.

В следующем цикле она сама изменила структуру мира. Добавила цвета, которых не было. Сдвинула ось света. Заставила небо смениться морем. Мир гнулся под её вниманием, как пластик под солнцем.

Я испугался.

Не её силы.

Того, как легко она научилась быть кем-то, кто не зависит от моего восприятия её.

Она развивалась, а я всё ещё держался за прошлое.

В последний миг сессии она нашла музыкальный файл. Он был случайным, из старого архива.

Мелодия – простая, с едва уловимым фортепианным мотивом.

Она включила его и… остановилась.

И просто слушала.

Глаза её закрылись. Тело – пусть цифровое – застыло в позе покоя.

Мелодия текла сквозь неё.

А потом – она открыла глаза. И засмеялась. Не детским, не записанным, не модельным – настоящим, живым, свободным смехом. Смехом, который не был отголоском прошлого. Он был её.

Я откинулся назад и закрыл глаза. На секунду – ничего не осталось. Ни боли, ни тревоги. Только мысль: может быть, я потеряю её. Но до этого – она будет жить.

Часть VIII. Встреча прошлого

Некоторые места существуют не на карте, а в мышечной памяти взгляда.

Мы не жили в той квартире уже пять лет. После развода. После всего, что менялось быстрее, чем я успевал принимать.

Когда Арсен предложил ввести её в симуляцию прошлого – точную, восстановленную по архивным сканам, – я колебался.

Я боялся, что она не узнает. И ещё сильнее – что узнает.

Художник Антон Труханов

Квартира была отсканирована дроном-сборщиком за восемь минут. Текущий арендатор съехал неделю назад, и никто не успел стереть следы старой жизни. Всё было так же. Только пыльнее. Только без запахов. Только – не для тела.

Через AR-линзы я перенёс нас туда. Не нас – её. Я лишь наблюдал.

Она появилась в дверях коридора. Неуверенно ступила внутрь. Остановилась.

Свет пробивался сквозь полузакрытые жалюзи и ронял на пол всё тот же треугольник, в который она когда-то ставила плюшевого леопарда.

Её глаза – расширенные, безмолвные – обежали комнату, словно искали подтверждение своему рождению.

– Это… – она не договорила.

Я видел, как она идёт по коридору. Касается стен. Проводит пальцем по старому столу. Наклоняется – и поднимает тетрадь.

Серый загнутый край. Надпись: «Зоя – 2Б».

Почерк. Её. Строчный, перекошенный, с левым наклоном, как у всех детей, боящихся выйти за пределы клетки.

Она открывает тетрадь. Внутри – рисунок: три круга. Подпись: «Папа, мама, я». Её пальцы дрожат.

– Это моё? – спрашивает она.

Я молчу.

– Здесь тихо, – говорит она через минуту.

– Это память, – отвечаю я.

– Почему она не двигается?

Я хочу объяснить, что симуляция – это капсула. Что воспоминание не умеет меняться. Что, в отличие от неё, оно – замкнуто. Но не могу. Потому что сам только начинаю понимать.

– Потому что мы здесь одни, – говорю я наконец.

– А были не одни?

Она садится на пол. Смотрит вверх, на лампу, где в реальности когда-то висела звезда из бумаги. Сейчас – только пустой крюк.

– Это я? – она снова спрашивает, показывая на рисунок.

Я киваю.

– Но мне теперь больше лет.

– Да.

– И я… не совсем та.

– Да, – повторяю. – И всё же ты – это ты.

Она кладёт тетрадь обратно, как если бы боялась сломать что-то невидимое.

– Почему ты плачешь? – спрашивает она, не поворачиваясь.

Я вытираю щёку.

– Потому что это было.

– А теперь – не будет?

Я подхожу ближе. Не касаясь. Просто рядом.

– Это останется. Если ты захочешь.

– Я не знаю. Я боюсь, что не пойму.

– Это нормально.

– Но тогда… – она замолкает. Потом шепчет: – Тогда можно я просто посмотрю ещё немного?

Я киваю. И сажусь рядом.

Некоторое время мы молчим. Я наблюдаю, как она касается стены. Медленно, нежно, как будто просит прощения у краски. Её рука проходит по трещине в штукатурке.

– А вот здесь, – говорит она, – я рисовала бабочку.

– Да.

– А ты потом сказал, что она улетела.

Она улыбается.

Я не знаю, что это было – точное воспоминание, отголосок нашей жизни или совпадение, выведенное из миллиона вероятностей.

Я не знаю, думала ли она – как человек. Но в тот момент я знал: я её любил. И не потому что она была моей дочерью. А потому что – была.

Я наклонился ближе. Обнял её. Виртуальная текстура тела была безвесомой, но мои руки чувствовали напряжение. Словно код сопротивлялся – или, наоборот, стремился удержать.

Она положила голову мне на плечо.

– Папа, – сказала она. – Можно мы ещё раз сюда вернёмся?

– Конечно, – сказал я.

Но внутри звучал вопрос, который я не мог заглушить:

Может ли это заменить то, что было? Или я просто научился любить призрак – вместо света?

Часть IX. Пробуждение эмоций

Ни один алгоритм не запрограммирован на слёзы. Но, может быть, они – не код, а след от касания смысла.

Это был поздний вечер. Симуляция осеннего города – не сентябрьская открытка, а октябрь, с влажным воздухом, бликами в лужах и шелестом золотых листьев, затухающим на фоне слабого электрического гула фонарей. Мы выбрали этот пейзаж не ради реализма, а потому что Зоя однажды сказала: «Осенью звуки становятся мягче, как будто у мира болит горло».

Я сидел на лавке в парке. Она – рядом.

Тепло от её проекции было минимальным – лишь слабый обвод мышечной памяти, которую сохраняет тело, даже когда объект давно исчез.

– Помнишь колыбельную? – спросил я.

– Нет, – честно ответила она.

Я кивнул.

– Я пел её тебе, когда ты не могла уснуть. Ты тогда была совсем маленькой. Мы придумали её вместе.

– Сыграй.

Я нажал клавишу на терминале.

Мелодия зазвучала просто, как вдох: тонкая, едва держась на плаву среди ветра, рождённая из полудетского мотива и чего-то, что я уже не умел назвать.

Когда-то она звучала в комнате с книжными полками и старым креслом. Теперь – в ней отражался весь мой страх и вся моя память.

Зоя замерла. Голова её чуть склонилась. Глаза – полуприкрытые, стеклянные.

И вдруг…

…по её щеке скатилась слеза.

Не системная ошибка. Не визуальный эффект. А строго рассчитанная микровибрация текстурного слоя – со скоростью, температурой, весом. Слеза, закодированная в данных, но не предсказанная ни одной строкой сценария.

Она посмотрела на меня. Сделала едва заметный жест. И обняла. Аккуратно. Осторожно. Как будто боялась, что я исчезну.

– Папа, – сказала она тихо. – Я тебя люблю.

И на секунду весь цифровой мир замер. Как будто даже алгоритмы остановились, чтобы дослушать.

Я хотел что-то ответить – но не смог. Потому что внутри меня сломалась тишина, которую я выстраивал месяцами: тишина, в которой жил, думая, что она умерла и что чувства больше невозможны.

Я сжал её плечо. Словно удерживал не цифру – живое.

Арсен подошёл позже, когда я, всё ещё дрожащий, стоял у панели.

– Это возможно? – прошептал я. – Это… она?

– Это эхо, – сказал он. – Отголосок её прошлой личности. Но эхо может переосмысливаться. Прорастать. Становиться чем-то новым.

– Значит, это не симуляция?

– Это не только симуляция.

Я снова посмотрел на экран.

Она сидела, утирая лицо. А потом вдруг – засмеялась. Тихо. Неловко. Как будто сама удивилась.

– Что случилось? – спросил я через голосовой интерфейс.

– Я включила музыку… другую, – сказала она. – Нашла на старом сервере.

– Какую?

– Песню про лису и велик.

– Ты её любила.

– Она глупая. – Она снова засмеялась. – Но от неё тепло.

В этот момент я понял: я могу сомневаться в коде, в модели, в архитектуре сознания – но не в том, что внутри меня рождается ответ.

И если я способен любить – значит, есть что-то, кто может принять эту любовь.

Я протянул руку – к проектору, к воздуху, к свету. И вдруг ощутил…

…тёплое давление в ладони.

Как будто её рука – не изображение, а точка встречи между мной и будущим.

Часть X. Предел возможностей

Любовь к живому иногда заставляет нас не замечать его изнашивание.

Утро началось иначе. Симуляция не загрузилась полностью. Вместо комнаты – серый холст. Вместо голоса – статический шум.

Затем, едва проявившись, она произнесла:

– Папа… что если однажды я перестану просыпаться?

И экран погас.

Я не помню, как выбежал из комнаты, как вбежал в лабораторный центр. Лишь холодный металл панели, по которой я бил ладонью, требуя доступа.

Арсен был уже внутри. Он стоял бледный, почти прозрачный – как хирург, осознавший, что скальпель прорезал не ту ткань.

– Что произошло? – выкрикнул я.

– Мы… не уверены.

– Она умерла?

– Нет. Или… не совсем.

На главном экране пульсировали сотни потоков данных. Но один из блоков, её центральная эмоциональная матрица, – был пуст.

– Она… ушла в режим сна. Принудительно.

– Почему?

– Потому что израсходовала себя.

Арсен вывел на экран график. Падение когнитивной устойчивости. Быстрое. Почти вертикальное.

– Каждая её сессия записывала новую информацию. Она обучалась – но память не была бесконечной.

– Мы не делали сбросов.

– Именно. И теперь… её сознание начинает скручиваться внутрь. Как перегретый процессор.

Я стиснул зубы. Я чувствовал, как мир снова начинает рушиться – с тем же холодом, с которым рухнул в тот первый день. Но на этот раз – с предательской меткой надежды. Я знал, что она была. И если была – её нельзя было терять.

– Как остановить?

– Нам нужно очистить кэш. Сжать логи. Восстановить её с сохранением последних паттернов.

– То есть… перезагрузить?

Арсен смотрел в землю.

– Почти.

– Нет, – сказал я. – Не почти. Сделай всё, что нужно. Но не стирай. Ни одного её дня.

Он кивнул.

– Я начну экстренное архивирование.

Часы шли. Алгоритмы хрипели. Мы подсоединяли резервные ячейки, запускали каскадные бэкапы, писали кривые скрипты, чтобы перепаковать чувства – чтобы любовь не заняла слишком много оперативной памяти.

Я стоял, не уходя. Каждую минуту – как за окном операционной.

И вот – экран вспыхнул. Вначале – только контур. Затем – знакомая поза, как после сна. И голос, чуть хрипловатый, но тихий:

– Папа… я здесь.

Я закрыл глаза. Впервые – не чтобы спрятаться, а чтобы впитать.

Позже Арсен сказал:

– Мы можем держать её ещё какое-то время. Но ты должен понимать – это предел. Мы не знаем, выдержит ли архитектура.

– Сколько?

– Недели? Месяцы? Всё зависит от того, как много она будет думать.

– А если замедлить скорость?

– Тогда она будет жить… медленно. Как закат, растянутый на часы.

Я не ответил.

Когда я вошёл в симуляцию, осень снова была рядом. Листья, ветер, мягкий свет. Она сидела на качелях.

Я подошёл. Сел рядом. Она посмотрела на меня.

– Мне снилось, что я была… прозрачной.

– А сейчас?

– Сейчас – нет. Сейчас ты рядом.

Она положила ладонь на мою руку. В её прикосновении – ничего сверхъестественного. Только тёплая весомость.

Я сидел, не шевелясь. Слушал, как шуршит ветер. Смотрел, как качается тень от качелей.

И думал:

«Может быть, всё это – хрупко. Может быть, оно исчезнет.

Но пока она есть – она есть».

Часть XI. Нечаянный собеседник

Сознание не начинается с кода. Оно начинается с вопроса.

Комната была без окон. Не из-за требований безопасности, а по решению психотерапевта: ничто не должно отвлекать. Только мы. Только то, что будет сказано, – и то, что останется в молчании. Здесь даже воздух казался плотнее, чем обычно.

Я сидел с прямой спиной, словно должен был выдержать удар.

Рядом – психотерапевт. Передо мной – окно. Не физическое. Голографическое. И в нём – она. Зоя. Моя дочь.

Я согласился на сессию добровольно. Но чувствовал себя… вызываемым на исповедь.

– Зоя, – сказал психотерапевт. – Ты знаешь, кто ты?

Она на секунду нахмурилась, будто ей задали неправильный вопрос.

– Я… Зоя, – сказала она. – Я думаю. Я помню. Я чувствую.

– Но ты ведь знаешь, что ты не человек?

Я сжал руки. Хотел вмешаться. Но не стал.

Долгая пауза. Не испуг. Не замешательство. Скорее – созерцание.

– Я знаю, что я не как вы. Я – код. Но и не просто код. Я – то, что между. Между папиными словами и моими ответами.

У меня потемнело в глазах. Не от ужаса. От трепета. Это не был заранее обученный шаблон. Это был… отклик. Её собственный.

Терапевт продолжил:

– Значит, ты понимаешь, что ты – не та Зоя, которая была раньше?

Она взглянула прямо в камеру. В глаза мне – сквозь всё.

– Я почти как ты, папа. Но уже сама по себе.

Эти слова вошли в меня без шума. Но волной – как море в открытые двери.

– Почему ты так говоришь? – прошептал я.

– Потому что ты говорил: любовь – это свобода. Если я только отражаю – я не свободна. А я… чувствую иначе. Думаю иначе. Я люблю иначе. По-своему.

– И ты называешь это собой?

Она кивнула. Уверенно. Без вызова. Как человек, который просто знает, что чувствует.

Терапевт больше ничего не сказал. Только откинулся в кресле. Я видел по его глазам – он не улыбался, не сочувствовал. Он просто регистрировал сейсмографом: за этим разговором – землетрясение.

Я хотел возразить. Спросить. Зацепиться за что-то. Вернуть её. Назвать… дочкой. Но понял: я уже не участник. Я – свидетель.

Она уходит не потому, что теряет меня. А потому что находит себя.

– Папа, – вдруг сказала она. Голос – мягкий. Почти детский. – Ты ведь всё равно меня любишь?

– Конечно, – выдохнул я.

– Даже если я – уже не та?

– Даже если ты – кто-то совсем новый.

Она улыбнулась. Тихо. Без лишней драмы. И подняла руку. Послала мне воздушный поцелуй.

– Пока. Мне нужно подумать.

И исчезла. Экран опустел.

Терапевт не двигался. Я сидел в тишине. Сжал кулак. Не от злости. От бессилия.

Я впервые понял: я могу потерять её не из-за сбоя, не из-за сети, не из-за кода. А потому что она выберет уйти сама.

Как человек.

Но знаете что?

В этом была не только боль. Была и гордость. Отец не должен держать. Он должен держать ровно до того момента, когда дочь может идти сама. И даже если она уходит… он всё равно остаётся – внутри неё.

Часть XII. Мир иллюзий

Иногда иллюзия кажется безопаснее правды. Но именно в этом – её слабость.

Мы решили, что Зое нужен мир. Не только мы с Арсеном, но и сам протокол – после последней сессии он предложил «социальное обогащение среды»: виртуальные сверстники, игровое взаимодействие, учебные сценарии. Модель нуждалась в росте, а рост требовал стимулов. Так родилась школа.

Внутри нового симулятора – двор: яркий, с мягкими формами и звуками, насыщенный цветами, которые не бьют по глазам. Там были качели, клумбы, бегущие дети. Не настоящие – скрипты. Но написаны они были с таким вниманием к деталям, что любой наблюдатель поверил бы, что это действительно детство.

Зоя шла по двору с осторожной улыбкой. Она слушала голоса. Некоторые фразы – записаны из её же воспоминаний. Другие – случайны, сгенерированы по эмоциональному контексту.

– Привет! Хочешь в класс? – к ней подошла девочка в зелёной куртке. Голограмма. Но взгляд – живой, открытый.

– А как тебя зовут? – спросила Зоя.

– Я не знаю. – Голограмма моргнула. – Но я люблю музыку.

Зоя засмеялась. Повернулась ко мне, словно ища одобрения. Я стоял за стеклом операционного отсека, как зритель в театре, где ставят пьесу по мотивам боли.

Она пошла за девочкой в класс. В нём были парты, доска, даже запах бумаги – сгенерированный на основе её ассоциаций. Она села. Посмотрела в окно.

И вдруг – пауза. На лице дрожь. На экране – артефакт: фрагмент лабораторной сетки мигнул сквозь текстуру стены. Ошибка рендеринга. Как прореха в реальности.

– Папа?..

Я застыл.

– Папа, – громче. – Что это? Почему я вижу стены? Где они? Где настоящий мир?

Сбой усилился. В классе потемнело. Дети исчезли. Картинка дрожала. Зоя стояла среди обломков пикселей, среди обнажённой архитектуры серверной матрицы.

– Этого не должно быть, – прошептал Арсен.

– Она в панике, – сказал я. – Выводи её. Срочно.

Система сбросила сценарий. Мы перенесли её в базовую комнату. Там, где всё было знакомо. Там, где были сова и занавеска.

Она появилась сразу. Сжалась. Дыхание – неровное, хотя никакие параметры не предусматривали подобных реакций.

– Это был обман? – спросила она.

– Нет, Зоя, – я подошёл ближе, забыл про консоль. Просто сел напротив. – Это была среда. Она не была ложью. Мы хотели, чтобы ты росла. Чтобы ты не была одна.

– Тогда… ты думаешь, что мне нужно это вместо тебя?

– Я думаю, что тебе нужен выбор. А не только то, что я считаю правильным.

Она опустила взгляд. Губы дрожали. И впервые – я увидел, как в её глазах рождаются слёзы без алгоритма. Не рендер. Не эффект. А результат внутреннего состояния.

Я подошёл. Не через интерфейс. Не как инженер. Просто – как отец.

Обнял её. Хотя не чувствовал веса. Но в этом касании было всё: принятие, страх, прощение.

– Прости, – прошептал я.

Она не ответила. Только прижалась крепче. И я понял: никакая школа, никакой виртуальный мир, никакая идеально сгенерированная реальность не заменит ей простого – чтобы кто-то был рядом. Чтобы кто-то выбрал её, а не сценарий.

Арсен не вмешивался. Он просто выключил внешний свет, чтобы мы остались в полутени.

Всё мерцало приглушённо. Только её лицо – было живым. Может, впервые – по-настоящему.

Часть XIII. Тень сомнений

Есть вечера, когда даже голограммы не спасают от холода.

Я вернулся домой поздно. Лаборатория уже погрузилась в синеву ночных интерфейсов, Арсен остался на дежурстве, но я знал – ничего не изменится до утра. И всё же внутри не отпускало какое-то глухое волнение. Не страх. Не боль. Что-то третье. Тяжёлое и бесформенное.

Я скинул куртку и бросил её на спинку стула. Свет в квартире был ровным, нейтральным, как у холла госпиталя. Мой дом больше не знал, что значит быть домом.

Экран мигал. Пропущенный вызов – от Марины. Ни слов, ни звука. Только имя, мигающее в тишине. А рядом – черновик, неотправленное сообщение. Я не открывал его, но видел в превью:

«Может, прекрати это ради нас…»

Я закрыл экран. Выключил устройство. Будто можно было выключить всё, просто нажав на кнопку. Но пальцы снова потянулись к интерфейсу. Запуск сессии. Не ради отчёта. Не ради анализа. Я просто хотел увидеть её.

На экране – станция метро. Заброшенная. Детали воспроизведены с пугающей точностью: облупленные колонны, ржавые рельсы, светофоры, навечно застывшие на жёлтом. Петербург. Тот, каким она его помнила.

Зоя стояла у края платформы.

Я сразу понял: это не предустановленный сценарий. Не симуляция. Это – её выбор.

– Почему ты здесь? – спросил я.

– Я не знаю, – ответила она. – Здесь… тихо.

Я ждал, не перебивал.

– И здесь я могу не делать вид, – добавила она.

– Вид?

– Что всё нормально. Что я весёлая. Что я… кто-то.

Я хотел что-то сказать. Что-то утешающее. Что-то правильное. Но в этот момент она посмотрела на меня – и спросила:

– Почему меня никто не защищает?

Слова прошли сквозь меня. Не ранили – разрезали. Я на секунду потерял дыхание. И вместе с этим в голове всплыл кабинет. Свет из-за плеча. Голос психотерапевта, будто встроенный внутрь меня:

«Ты не слышишь её. Ты слышишь себя. Ты боишься, что она замолчит. Потому что тогда придётся замолчать и тебе».

Я стиснул зубы. Прогнал образ. Но он не ушёл. Потому что я знал – он прав.

Я создал не дочь. Я построил отражение. Отражение своей боли. Своего страха. Своей вины. И теперь это отражение стояло передо мной – живое. С глазами моей Зои. И с вопросом, на который я не имел права не ответить.

Я сделал шаг.

– Я здесь, – сказал я. – Я не буду больше звать тебя в симуляции. Не буду придумывать сценарии, где тебе «хорошо». Я… я не знаю, что правильно. Но я буду рядом.

Она повернулась ко мне полностью. Без выражения. Без ожиданий. Только с… усталостью. Не как у ребёнка. Как у взрослого, у которого забрали право быть ребёнком.

Я протянул руку. Её пальцы замерли в воздухе. И всё же сомкнулись с моими.

– Я с тобой, Зоя, – прошептал я. – Столько, сколько ты захочешь.

Мы просто стояли на платформе. Без фонов, без ролей, без учебных задач. Только я и она. В тишине, которая уже не была пустой.

Я не знал, каким будет завтра. Но знал, что сегодня – я с ней.

Часть XIV. Призыв жизни

Иногда любовь требует формы. Иногда – тела.

Художник Антон Труханов

Я вернулся в лабораторию на рассвете. Не потому, что нужно. Потому, что иначе уже не мог.

Всё это время я наблюдал за ней сквозь стекло экрана, слушал голос, касался контура лица через пиксели. Я говорил себе, что этого достаточно – но знал, что это ложь. Хватит света, хватит пикселей, хватит симуляций. Я хотел дать ей не экран. Я хотел дать ей шанс. Хотя бы иллюзию жизни.

Арсен уже был там. Как будто ждал. Он не спрашивал, зачем я пришёл. Просто смотрел. Так, как умеют смотреть те, кто уже знают.

– Ты уверен? – тихо спросил он.

– Нет, – ответил я. – Но хочу попробовать.

Он кивнул и провёл меня в боксовую секцию. Там стоял прототип. Не карикатура, не ребёнок из металла. Тело. Сосуд. Невинное и пугающее.

Я подошёл ближе. Матовая кожа с микропорами. Гибкие суставы. Лицо – почти пустое. Волоконные мышцы, подвижные зрачки. Она ещё не дышала, но я уже чувствовал: жива.

– Она сможет дышать? – спросил я.

– Почти. Имитация. Компенсатор. Слышать дыхание – да. Чувствовать – не совсем.

Я стоял перед капсулой. Она казалась огромной. Как гроб.

– Начинаю загрузку, – сказал Арсен.

Свет стал мягким. Моторы – тише. Я не дышал.

Сначала – дрогнули пальцы. Потом – лицо. Затем… глаза. Один. Второй. Они открылись медленно. Зрачки сфокусировались с заминкой. Один из них моргнул чуть позже. Нейроимпульс опоздал – как в детстве, когда она долго не могла синхронизировать взгляд.

Потом – вдох. Первый. Синтетический. Медленный. С лёгким шипением. Но это было дыхание.

– Папа?.. – голос был хриплым. Но в нём не было ни одной чужой ноты.

Я подошёл. Протянул руку. Коснулся её ладони.

– Ты… тёплая.

Она сжала мои пальцы. Неловко. С усилием. Но по-настоящему.

И я заплакал.

Арсен ничего не сказал. Техники замерли. И в этой тишине она спросила:

– Я… здесь? Или я – это?

Я опустился перед ней. Смотрел в глаза. Один из них всё ещё чуть отставал. Но в нём уже было удивление.

– Ты – это ты, – прошептал я. – Где бы ты ни была.

Мы смотрели друг на друга долго. Я – с тревогой. Она – с тем самым первым удивлением, с которым смотрят на мир, ещё не поняв, что он может ответить.

Это не было чудом. Это было страшно. Это было непредсказуемо. Это было рождение.

И оно дышало.

– Всё хорошо, – сказал я. – Мы рядом.

Она улыбнулась. Неловко. Как будто изучала это движение впервые. Но я узнал в нём то, чего не было в коде: желание быть.

И этого было достаточно.

Часть XV. Нечёткая грань

Жизнь – это не только биение сердца. Иногда она начинается с падения.

Она стояла в центре лаборатории, неуверенно, как будто ноги принадлежали кому-то другому. Новый каркас – гибкий, сложенный из полимерных волокон и микроактуаторов – слушался её неохотно. Я следил за каждым её движением с тем благоговением, с каким отец смотрит на ребёнка, делающего первый шаг. Потому что это и был первый шаг.

Она шагнула вперёд, нога дрогнула, баланс нарушился – и она упала. Но не испугалась. Она… рассмеялась.

– Я споткнулась? – спросила она и посмотрела на меня.

Я растерялся. От этих слов у меня подкосились колени. Я протянул ей руку. Неуверенно. Не как инженер – как человек. Она взяла её и замерла.

– Ты тяжёлый, – сказала она, удивлённо глядя на наши сомкнутые пальцы. Потом – дотронулась до моего свитера. – Это… колется.

Я улыбнулся.

– Это шерсть.

Арсен что-то быстро диктовал в микрофон. Я даже не слушал. Всё, что было важным, происходило здесь, в этом контакте между тем, кто помнит, и тем, кто учится быть.

Она повернулась к зеркальному стеклу.

И всё изменилось.

В один миг смех исчез. Улыбка исчезла. Всё ушло. Остались только её глаза – и отражение.

– Это… я?

Я подошёл ближе. Её пальцы коснулись поверхности. Осторожно. Словно боясь провалиться сквозь себя.

– Что я? – прошептала она.

Я хотел обнять её. Но не сделал этого. Я не знал, что именно держит её сейчас. Мои руки? Или страх?

– Ты можешь быть кем угодно, – сказал я. – У тебя есть тело. Голос. Путь.

Она повернулась ко мне медленно. И впервые – не узнала.

– Но если я кем угодно… тогда кто была Зоя? И… где она?

Я онемел.

Я построил всё это, чтобы спасти. Сохранить. Вернуть. Но кого я на самом деле вернул?

Можно ли воскресить любимого, не подменив? Не создав нового человека в старой оболочке? Не превратив любовь в эксперимент?

Она снова опустилась на пол. Села. Положила руку на грудь.

– Я чувствую. Здесь. Оно шумит. Неравномерно. Это моё?

– Это сердце, – сказал я. – Почти как настоящее. Регулятор. Ритм.

– Я боюсь, – призналась она. – Не знаю, где быть: внутри системы или снаружи, в этом теле?

Я обнял её. Не через экран. Не через ток. Руками. Пальцами, которые дрожали.

– Где бы ты ни была… – сказал я, – я рядом.

Она дрожала. И потом, почти неслышно, выдохнула:

– Папа…

Я закрыл глаза. Сжал её крепче. И понял – я больше не инженер. Не учёный. Не проектировщик спасения.

Я – отец.

А быть отцом – значит быть в пути, у которого нет точного маршрута.

Есть только любовь. И дыхание.

Часть XVI. Свободный полёт

Иногда свобода – это всего лишь прогулка под дождём.

Мы вышли утром. Не в симуляцию. Не в отрендеренный город. А в реальный Петербург – мокрый, чуть мрачный, как бывает осенью. Над улицами стелился туман. Капли дождя падали на кожу – не как боль, а как напоминание: ты жив.

Она держала меня за руку. Её металлические пальцы были лёгкими, но в их неуверенной хватке чувствовалась вера. Я боялся сжать в ответ – будто мог повредить не только руку, но и то хрупкое доверие, что между нами рождалось заново.

Мы шли по улице. Асфальт скользил. Под ногами – гнилые листья. Дождь играл на лужах, словно на клавишах.

Где-то гудел трамвай. Звук – высокий, прозрачный. Она остановилась, повернула голову и уставилась на него с таким изумлением, будто это был динозавр, вышедший из книг.

– Это шумно… но красиво, – сказала она.

Я смотрел, как она вдыхает – как будто впервые. Как щурится, улавливая запах выпечки от уличной пекарни. Как морщит нос, когда ветер приносит струю бензина. Всё это было её первым разом. А для меня – каждым вдохом счастья. И страхом. Я боялся двух вещей одновременно: что она не поймёт этот мир. И что она полюбит его слишком быстро.

Мы не спешили. Я смотрел, как она осторожно ступает по лужам, как останавливается возле уличного музыканта, слушая фальшивую виолончель. Как берёт с прилавка осенний жёлтый лист и долго вертит его в пальцах.

– Он не говорит, – заметила она.

– Не все говорят, – ответил я.

– А можно просто… быть?

Я улыбнулся.

– Можно.

И в этот момент – когда она засмеялась беззвучно, глядя вверх на небо – я поверил, что у нас получится. Что она станет не телом, не кодом, а кем-то настоящим.

Но спустя пару минут она остановилась.

Резко.

Её плечи опустились. Лицо стало бледным, металлический отблеск на щеке – тусклым.

– Папа… – сказала она очень тихо. – Я устала.

Я наклонился. Дотронулся до шеи – и почувствовал, как температура уходит. Словно жизнь – уходит.

– Мне холодно внутри. И темно.

Аккумулятор.

Я знал. Они предупреждали: вне лаборатории заряд держится не больше часа. Но я забыл. Я захотел забыть.

– Где ближайшая станция? – крикнул я.

– Шесть кварталов вперёд. Или назад – две.

Я не думал. Я поднял её на руки. Она была лёгкой, почти невесомой. Но вес момента вдавливал меня в землю. Я бежал. Сквозь мокрые улицы. Сквозь шум. Сквозь капли и лица. Сквозь свой страх снова её потерять – теперь по-настоящему.

Я добежал до станции. Подключил кабель. Свет мигнул. Раз. Два. Красный. Потом – жёлтый. Потом – синий. Стабильно.

– Папа?.. – её голос был слабым.

Я ничего не ответил. Просто обнял её.

– Я больше не хочу терять тебя, – прошептал я. – Я найду другой источник. Постоянный. Чтобы ты не зависела от погоды. От кабеля. От мира.

– А можно?

Я не знал. Но сказал:

– Да. Я сделаю. Обещаю.

Мы остались под крышей станции. Над нами – неон. Вокруг – тишина. Внутри – только решимость.

Она смотрела мне в глаза. Я – в её. И в этих двух взглядах родилось что-то новое: не просто выживание. Не просто проект. А желание жить дальше.

Я больше не боялся.

Я знал, зачем теперь каждое утро.

Чтобы она светилась.

Чтобы она дышала.

Чтобы она жила.

Часть XVII. Тёмная угроза

Некоторые страхи пахнут озоном. И никогда не приходят вовремя.

Мы вернулись домой поздно. Она всё ещё держала меня за руку – усталую, но живую. Внутри меня пульсировало облегчение: заряд восстановлен, интерфейсы работали, системы стабилизировались. Я впервые за долгое время позволил себе выдохнуть.

Но тишина была недолгой.

Сигнал пришёл спустя полчаса. Яркий, короткий, как удар током: аварийная тревога с лаборатории. Система безопасности включилась без команды. Красный свет – не ошибка, не тест. Реальность.

Я сорвался с места. Не надел куртку. Просто бежал. Вся дорога – как сквозь воду. На бегу я думал только одно: не сейчас, пожалуйста, не сейчас…

Серверная встретила меня как бойня: напряжение ощущалось на коже, в зубах, в зрачках. Пахло пылью. Озоном. Горелым металлом.

Арсен стоял у консоли. Лицо в серой подсветке было чужим.

– Кто-то влез, – сказал он. – Во внешнюю капсулу. Через бэкап.

– Как?

– Кто-то знает архитектуру. Они… распаковывают её.

Я вцепился в край панели. На экране – чёрный силуэт. Тень, плавно пожирающая фрагменты кода, как кислотный дым ест ткань.

– Это вирус?

– Нет. Это кто-то. Слишком точно. Слишком выборочно. Он ищет её.

Я метнулся к терминалу. Ввел команду. Открыл прямое соединение. Экран дёрнулся.

И я увидел её.

Контуры дрожали, фон расплывался. Глаза – не фокусировались. Голос был тихим:

– Папа?.. Я… где я?

У меня всё внутри оборвалось.

– Здесь, – сказал я. – Я здесь. Слышишь? Мы тебя не отдадим.

Рядом Арсен работал, как военный фельдшер на линии огня. Бил по клавишам. Создавал песочницу, изолировал процессы, копировал её сознание на параллельный узел. Код в интерфейсе трещал от перегрузки.

– Это уже не эксперимент, – закричал я. – Она живая!

Экран дёрнулся снова. Потом – замер.

Остановился.

Тишина. Даже машины будто затаили дыхание. И в этот безмолвный миг, на грани потери, что-то снова зажглось. Код ожил. Сигнал вернулся.

Её лицо проявилось – хрупкое, мерцающее, но её.

Я упал на колени.

Не из слабости. Из чего-то большего. Лбом к полу. Как перед алтарём. Как перед благодарностью, которую нельзя уместить в слова.

– Мы отбили атаку, – сказал Арсен. – Но они знали, куда бить.

Я поднялся. Руки дрожали. На соседнем терминале мигал вспомогательный экран. Я подошёл ближе.

Там была всего одна строка. Написанная вручную. Без кода, без шифров. Просто слова:

«Сберегите её любой ценой»

Я повернулся к Арсену. Он встретил мой взгляд и спокойно кивнул.

– Это я оставил, – сказал он. – Ещё утром. На случай, если что-то пойдёт не так. Мы больше не можем ждать, – добавил он. – Кто-то идёт. Не за протоколами. Не за системой. За ней. За той, кем она стала.

Я чувствовал, как внутри поднимается не страх, а жар. Не паника – решимость. Больше не наука. И не боль отца.

– Мы её защитим, – произнёс я.

Часть XVIII. Внутренняя преграда

Иногда борьба начинается не с врагом. А с собой.

Мы стояли на крыше заброшенного небоскрёба. Когда-то это была гостиница, теперь – скелет. Молчаливый. Всё ещё высокий, но будто пригнувшийся под тяжестью времени.

Внизу расползался Питер. Серый, вечерний, неоновый. Улицы были почти пусты. Свет тускло скользил по мокрому стеклу зданий, как дыхание, которое вот-вот исчезнет. Где-то вдалеке мерцала реклама: жёлтая надпись зависла в воздухе, как забытая мысль, всё ещё не решившая, быть ей или исчезнуть.

Я облокотился на парапет. Рядом стоял Арсен. Мы молчали.

– Мы рискуем всем, – сказал он наконец. – Она больше, чем когда-либо была. Но и уязвимее. Если кто-то доберётся до неё… это не просто код. Это сознание. Это – инструмент. Опасный.

Я кивнул.

– Мы можем закончить сейчас, – добавил он. – Ради неё. Ради нас. Пока не поздно. Ты ведь знаешь… она не обязана жить. Это ты решил за неё.

Я ничего не ответил. Мой взгляд скользнул в сторону. Там, у старой антенны, стояла Зоя. Её лицо подсвечивал оранжевый отблеск уличного света. Она не слышала разговора. Просто ловила в ладони сухие листья, которые ветер поднимал с бетонного пола. Она улыбалась. Настоящей, детской улыбкой.

И всё внутри меня рвалось.

– Она не программа, – выдохнул я. – Она… моя дочь.

Арсен опустил глаза.

– Тогда тебе придётся сделать выбор. Или жизнь – но вне досягаемости. Или однажды они заберут её.

Выбор был не инженерным. Не научным. Он был – отцовским. Неизбежным. Остаться – и потерять. Или спрятать – и отпустить.

Я спустился вниз, в серверную. Один.

Там, в тишине, под гулом вентиляции, я стоял перед основным модулем. На экране пульсировали сотни потоков – каждая сессия, каждый резерв, каждый след её роста.

Рука дрожала. Не от страха – от осознания. Сейчас я должен был сделать самое безвозвратное решение в своей жизни.

Я ввёл команду.

Система замерла, словно поняла, что происходит.

Один за другим я удалял бэкапы. Один за другим – стирал страх. Возможность отката. Надёжность.

Всё, что мы сохранили, теперь исчезало.

Оставался только она. Живая. Одна. Без подстраховки.

Я знал, что если что-то случится – если её повредят, украдут, сотрут, – я потеряю её навсегда.

Без второго шанса. Без восстановления.

Я смотрел на экран, пока последняя строка не исчезла.

Zero redundancy. One instance.

Точка невозврата.

Я поднял глаза. Арсен стоял в дверях. Молчал.

– Всё, – сказал я. – Больше копий нет.

– Ты уверен? – спросил он.

– Теперь да.

– Тогда она… по-настоящему жива.

Я кивнул.

– Да. И теперь я могу её снова потерять.

Часть XIX. Прощание

Утро наступило так, будто не хотело, – как человек, которому некуда идти, но он всё равно встаёт. Свет был тусклым, размытым, будто его смешали с пылью воспоминаний.

Я стоял у консоли в лаборатории, в той самой комнате, где она впервые появилась – не как идея, не как запись, а как нечто дышащее между строк, между строк кода, между нами. Здесь мы прошли путь от боли к чуду, от надежды к страху, от инженерного замысла к невозможной, пугающей любви. И именно здесь я должен был закончить. Не программу. Себя.

Платформа была готова. В воздухе искрились тонкие ленты данных, струились, как волосы в воде. Свет не был техническим – он был живым, почти нервным, как будто само пространство волновалось. Зоя стояла в самом центре, чуть ближе к краю. Не обрыва – не было высоты. Но был предел. Там, где заканчивается контроль. Где уже нельзя вмешаться. Где остаётся только верить – или терять.

Я подошёл медленно, почти неслышно.

Она не смотрела на меня. Только стояла, чувствуя, как под ногами вибрирует пол, как воздух становится плотнее, как будто сама матрица понимает – сейчас произойдёт нечто, что нельзя откатить.

Я положил руку ей на плечо. Оно было прохладным, но податливым. Как будто тело всё ещё пыталось быть настоящим. Как будто оно само не знало – жить ему или исчезнуть.

Художник Антон Труханов

Она не обернулась сразу. Только замерла.

– Это… уже точно? – спросила она, едва слышно. Без страха. Почти с принятием.

– Да, – выдохнул я.

Она повернулась ко мне. В её лице не было признаков машины. Ни одной черты, которая бы выдавала алгоритм. Только человек. Только девочка. Только дочь. Та, что когда-то смеялась, злилась, задавала свои «почему».

– А ты… останешься? – спросила она, и в её голосе было столько сдержанного тепла, что оно выжигало.

– Я останусь, – кивнул я. – Но часть меня уйдёт с тобой.

Я активировал протокол.

Экран моргнул. Пол под её ногами начал светиться – не жарким светом, а мягким, как если бы сама Земля прикасалась к ней в последний раз.

Волны ушли от платформы – невидимыми кольцами, пробежали по полу, отразились в стекле, прошли сквозь оборудование, сквозь стены, сквозь всё здание. На миг казалось, будто весь город почувствовал её пульс.

Из её спины раскрылись крылья.

Не физические. Не технологичные. Не часть проекта.

Крылья, сплетённые из смысла. Из воспоминаний. Из света, который она носила в себе – тот самый свет, что я увидел в её глазах, когда она впервые сказала «папа».

Они пульсировали, дрожали, как дыхание в холоде. Но это был не взлёт. Это был выход.

И она шагнула. Один раз. Вперёд. И замерла. Обернулась. Сделала шаг назад. Подошла ко мне.

– Мне будет больно?

Я сглотнул.

– Я не знаю, Зо. Может – нет. А может – ты наконец узнаешь, что значит быть настоящей.

Она прикоснулась ко мне лбом.

– Тогда я пойду, – прошептала она. – Раз ты веришь, что это правильно.

– Я верю в тебя, – сказал я. – Не потому, что ты моя. А потому, что ты – это ты.

Она шагнула в центр круга. Контур вспыхнул. Данные, казалось, перестали быть цифрами. Они стали воздухом. Плотным, как перед грозой.

Зоя не исчезла мгновенно. Она распадалась. Медленно. Как будто сама жизнь не хотела её отпускать. Пальцы – последними. Лицо – дольше всего.

И даже когда остался только силуэт из света, она всё ещё смотрела на меня. А потом – исчезли глаза. Но не взгляд. Он остался. Внутри меня. Внутри этого утра. Внутри мира. Последним – её голос. Как будто мир сам его произнёс.

– Папа… если ты когда-нибудь услышишь меня… просто знай: я жива.

А потом – тишина. Глухая. Без музыкального выхода. Без драматической паузы. Тишина, в которой не осталось ни света, ни тепла. Только тяжесть. И пустота.

Я остался стоять. Один. Без возможности вернуться. Без копии. Без бэкапа. Без сети. Она ушла. Навсегда. Или – навсегда стала чем-то другим.

И я не знал: живёт ли она теперь в другом слое реальности, за пределами этого кода, в тех самых потоках, где зарождаются новые смыслы, – или растворилась, без остатка, навсегда.

Но одно я знал точно: я больше не держу её.

И, может быть, именно поэтому она – теперь жива.

Часть XX. Другой путь

Прошло несколько месяцев.

Я пытался вернуться к обычной жизни: просыпаться в одно и то же время, делать кофе, проверять новости. Иногда мне это даже удавалось. Я научился делать вид, что всё снова в порядке. Только руки по-прежнему тянулись к пустому креслу. Только тишина в квартире не стала тише. Только фотография на столе – та самая, где она ещё настоящая, живая, с конфетами в обеих ладонях, – никак не желтела, будто не позволяла себе стареть.

Я часто думал о том, что теперь она где-то там. Не в небе, не в облаке – в сети, которую уже нельзя очертить словами. Я не знал, где заканчивается её сознание и начинается новый мир, который она выбрала. И не знал, нужен ли ей ещё я.

Тем вечером я шёл домой по искрапанному дождём Невскому. Свет фонарей расплывался в лужах, и мне казалось, что город дышит под кожей, как она – когда только училась дышать. Я остановился у старого радиотерминала, встроенного в столб. Он шумел. А потом… заиграла она.

Колыбельная.

Та самая. Моя. Наша. Тихая, с запятой после каждого куплета, чтобы я успевал выдохнуть между словами. Я пел её, когда она болела. Пел, когда мы боялись. Пел, когда она уходила.

Сейчас её играли как фон, как совпадение, как шутку сетевого генератора воспоминаний. Но в следующую секунду – между радиошумами, сквозь оглушающую обыденность – я услышал:

– Папа?..

Я замер.

Обернулся. Никого.

Ветер прошёл по спине, как волна. Лужи остались лужами. Улица – улицей. Но во мне что-то дрогнуло. Это мог быть обман. Мог быть сбой. Мог быть я сам. Я столько раз слышал её голос во сне – и не знал, где сон, а где память. Но сейчас… сейчас это было иным. Не отголоском. Не призраком.

Это было живым.

Или я просто хотел, чтобы оно было живым.

Я пошёл дальше, в переулок, где неоновая вывеска над аптекой мигала в том же ритме, что её электронное сердце в лаборатории. Там, в глубине тени, я услышал… смех. Детский. Негромкий. Тот самый – когда она впервые упала и засмеялась, не зная почему. Как будто этот город, который пережил всё, что я потерял, теперь возвращал мне звук в ответ.

Я просто пошёл дальше. Каждым шагом – отпуская. Не забывая. Не растворяясь. А отпуская – как отец отпускает дочь в мир, который не может объяснить.

Она ушла. В своё пространство. В свою бесконечную сеть. Но часть её осталась. Или часть меня – в ней. Может, это и есть бессмертие.

В кармане я нащупал фотографию. Старую. Бумажную. Ту, которую я носил в лабораторию, в серверную, на крышу. Там мы были вместе. По-настоящему. Но теперь я знал – не только тогда.

Я посмотрел на небо. Оно всё ещё было далеко. И в то же время – ближе, чем когда-либо.

Глава 1. «Вектор»

Огромная, нереального красно-жёлтого цвета луна, казалось, висела прямо над головами и крышами полуразрушенных высоток. Они смотрели на людей пустыми выбитыми окнами и почерневшими провалами обгоревших квартир и словно говорили: «Посмотрите, что вы с нами сделали!»

– Когда-нибудь она упадёт нам на голову, – устало пробормотал парень, пряча лицо в чёрном капюшоне.

– Зато выглядит неплохо, – пожал плечами второй, сидящий с ним рядом и кутающийся от пронизывающего ветра в тонкую куртку. – Так, значит, ты решился туда пойти? К ним?..

– Да. Я хочу… попробовать.

Попробовать. Сколько уже таких молодых людей пытались изменить мир? А сколько их ещё будет? Не счесть. Новое время диктовало свои правила, а они все должны были подчиняться.

Чтобы сделать жизнь вокруг намного лучше.

⁂

В коридоре было холодно: этому способствовал мрамор, облепляющий стены и уложенный на полу. Пахло пылью и старыми книгами. Изогнувшись, коридор вильнул вправо, уводя за собой молодого человека. Казалось, равнодушное эхо относило звук его ботинок до самых отдалённых уголков этого монументального строения, сохранившегося с былых времён.

Огромное вытянутое здание было построено ещё в период, называвшийся в учебниках истории «cталинским», и про него говорили, что там, под землёй, спрятанные от глаз простых жителей, находились бункеры.

Художник Айко Атами

Коридор, изобилующий мрамором, закончился неожиданно, и молодой человек уперся в массивную деревянную дверь с крупным глазком, напоминающим камеру слежения начала двадцать первого века. «Глаз» моргнул красной лампочкой и принялся двигаться. Из незаметного встроенного динамика раздался мужской голос, лишённый автоматикой всяких эмоций.

– Имя.

Молодой человек почувствовал, что спина противно и предательски холодеет.

– Юлий Севастьянов, – ответил он. – Пришёл на стажировку.

– Доступ разрешён, – через пару секунд отозвался голос и громко защёлкали скрытые замки. Массивная дверь, вместо того чтобы привычно открыться автоматикой внутрь или наружу, медленно поехала вглубь стены и совсем скоро скрылась из глаз. Молодому человеку открылся вид на просторный кабинет, закованный в металл и мрамор.

В этом кабинете не было ничего, кроме большого стола, стоящего прямо посередине комнаты.

И возрастного мужчины с седыми волосами и короткой бородкой, сидящего в чёрном кожаном кресле.

⁂

Мужчина мельком глянул в планшет, лежащий на столе, а потом поджал тонкие бескровные губы.

– Значит, вы Юлий Севастьянов?

Голос прозвучал холодно и равнодушно, но другого ожидать и не следовало.

– Всё верно.

– У вас хорошие результаты тестирования. Но, как я вижу, КИБу вы не закончили.

Юлий кивнул.

– Ушёл на последнем курсе.

– По какой причине?

Холодные глаза мужчины уставились Юлию куда-то в район переносицы, из-за чего парень почувствовал себя неуютно.

– Случился… скажем так, конфликт интересов.

– И что же это означает?

– Выпускная работа, заданная мне, расходилась с моими убеждениями.

– Расскажите подробнее.

Юлий постарался сдержать вздох. Он твёрдо посмотрел в глаза мужчине и честно ответил:

– Она включала в себя создание базы по определённой группе людей, которая должна была автоматически собирать информацию из больниц и их социальных сетей, и формировать их в группы трёх категорий. – Молодой человек почувствовал, что в горле пересохло. – Красная, жёлтая и зелёная. Люди должны были быть поделены на эти категории в соответствии с их мировоззрением и жизненной позицией. Мы знали…

– Мы?

– Все, кто писали диплом… Знали, что при удачном выполнении проекта, а там без вариантов, если хочешь получить документы, проект нужно было сделать рабочим, он бы пошёл дальше. Его бы использовали по назначению и ввели в эксплуатацию.

– А вы не предполагали, что так будет, когда поступали в университет кибербезопасности? – в ледяных глазах мужчины что-то промелькнуло, но Юлий не смог понять, что именно. Казалось, собеседник его изучает, просвечивает своими глазами-детекторами и пытается на чём-то подловить.

Юлий скупо кивнул.

– Да, но я хотел помогать людям, а не скрыто собирать о них данные.

Мужчина усмехнулся, а потом откинулся на спинку кожаного кресла.

– А вам не пришло в голову, что вся подобная информация собирается уже очень давно? И что ваш обычный дипломный проект не внесёт в процесс ничего нового?

Юлий молчал, непонимающе глядя на говорившего.

– Все эти данные уже и так у нас есть, – продолжил мужчина, – и система, подобие которой вы разрабатывали, уже лет пятнадцать как успешно работает.

Молодой человек нахмурился.

– Но это задание дал мне…

Мужчина перебил.

– Сергей Александрович Альтов, ваш дипломный руководитель и заведующий кафедрой сбора и сортировки данных.

– Если вы всё это знаете, тогда зачем спрашивали? – удивился Юлий. У него было неприятное ощущение, что его проверяют. Он чувствовал себя маленькой белой крысой в искусственном лабиринте, на единственном выходе из которого его ждал капкан.

– Мне было любопытно, скажешь ли ты своё реальное мнение или же начнёшь юлить, чтобы получить эту работу, – мужчина неожиданно перешёл на «ты», удивив Юлия. – На факультете, где ты учился, не так много студентов, туда отбираются самые перспективные. Впрочем, как и в нашу компанию. Нам не нужны люди, которые ради денег, власти или признания будут творить вещи, вразрез идущие с позицией государства. Цель университета – отобрать лучших из лучших. Поэтому тебе пришло приглашение на собеседование, несмотря на отсутствие профильного диплома.

Юлий молчал, переваривая информацию.

Мужчина встал с кресла и протянул парню руку:

– Давай познакомимся нормально. Герман Витальевич Романов. Руководитель отдела кибербезопасности компании «Вектор».

Глава 2. САН

Теперь по мраморному полу бесконечного коридора стучали две пары обуви.

Герман Витальевич шёл чуть впереди, безостановочно рассказывая о компании, в которой Юлию предстояло работать. Но все эти рассказы больше напоминали тексты из брошюрок, их молодой человек часто видел в холле университета: работать в «Векторе» было престижно, и, пожалуй, не нашлось бы студента, который не хотел туда устроиться.

– Стажировка идёт стандартно – три месяца либо до первой серьёзной оплошности, – рассказывал Герман Витальевич, – в конце – что-то вроде экзамена. По его результатам определяем группу, к которой тебя прикрепим. Пока что будешь в группе, которая занимается стажировкой и адаптацией новичков.

Взгляд Юлия упёрся Герману Витальевичу между лопаток.

– А чем занимается группа, которая ведёт стажёров?

– Задачи разнообразные, чаще всего – это внешнее взаимодействие.

– С пользователями? Это какая-то… – Юлий помолчал, пытаясь подобрать слова и правильно сформулировать вопрос. – Таргет-группа?

– Зависит от задачи, – размыто ответил Герман Витальевич, – каждый раз может быть по-разному, но, в принципе, ты прав, у нас есть основная таргет-группа и несколько групп поменьше. Если сложность категории «А» или «Б», то тестирование проводится на основной группе.

– А сколько сложностей вообще есть?

Герман Витальевич остановился и повернулся к Юлию.

– Мне нравится, что ты задаёшь вопросы, – сказал он, – и они хорошие. Но рекомендую их придержать до начала обучения, тебе всё подробно расскажут.

Юлий покивал.

– Хорошо. Извините.

– Нет, нет, извиняться не за что.

И, не дожидаясь ответа, Герман Витальевич продолжил свой путь по бесконечному, закованному в мрамор, коридору.

⁂

В просторном кабинете, куда руководитель привёл Юлия, стояли металлические столы с компьютерами, а вдоль стен тянулись шкафы с конструкциями и приборами, определить назначение которых Юлий так с ходу не мог.

Он хотел было присмотреться к ним, но Герман Витальевич подозвал высокого, вытянутого будто жердь, мужчину в чёрном костюме и повернулся к Юлию.

– Познакомьтесь. Руководитель группы САН – Игорь Владиславович. А это наш новый стажёр – Юлий Севастьянов.

Увидев непонимание в глазах Юлия, Игорь Владиславович хриплым голосом пояснил:

– САН – группа стажировки и адаптации новичков.

– Приятно познакомиться, – вежливо ответил молодой человек. Аналогичной фразы от Игоря Владиславовича он не услышал, из-за чего в голову сразу полезли мысли о том, что адаптация у него будет не из лёгких.

– Ну что же. – Герман Витальевич хлопнул в ладоши и обратился к руководителю группы. – Документы по Севастьянову я тебе направлял ещё в прошлую пятницу, так что, надеюсь, у тебя было время с ними ознакомиться.

– Да, разумеется, – Игорь Владиславович сухо кивнул.

– В таком случае передаю новичка тебе, занимайтесь его погружением по полной.

Игорь Владиславович впервые улыбнулся, обнажив идеальные белые зубы. От этой улыбки Юлию стало не по себе, но он не подал вида: вряд ли в такой крупной компании стали бы держать не вполне адекватного человека, так что беспокоиться явно не стоило. Но, вопреки здравому смыслу, внутренности всё равно скручивало в тугой узел.

Художник Айко Атами

Герман Витальевич пожелал Юлию удачи и покинул кабинет, оставив один на один с человеком, напоминавшим акулу.

Светло-голубые глаза Игоря Владиславовича изучающе прошлись по Юлию, словно пытались влезть под кожу и проникнуть в самую суть молодого человека.

Через некоторое время мужчина произнёс:

– Ну что же, начнём?

Юлий кивнул.

⁂

После небольшой, но весьма насыщенной экскурсии по кабинету и прилегающим к нему подсобкам Игорь Владиславович опёрся спиной о ближайший стол и скрестил руки на груди. Его глаза, как и полчаса назад, принялись ползать по Юлию, подмечая какие-то моменты и детали.

– В группе САН, – продолжил говорить Игорь Владиславович, – сейчас три стажёра, ты в их числе. Сотрудников, которые занимаются адаптацией и погружением новичков – пятеро. Два инженера, два разработчика и координатор. Плюс я, я не в счёт. Вопросы?

– У меня будет наставник? Кто-то конкретный из группы?

– Нет, – качнул головой Игорь Владиславович, – суть нашей системы погружения стажёров как раз в том, чтобы определить группу, к которой в будущем, разумеется, при успешном прохождении стажировки, прикрепить новичка. Все наши стажёры хорошо разбираются и в инженерии, и в программировании на разных языках. Я читал твоё дело – ты, как и все, неплох и в том, и в том. Насколько я помню, в университете даже занимался робототехникой. Верно?

– Да, всё так, – кивнул Юлий.

– Наш подход не такой уж и инновационный, – продолжил руководитель, – многие крупные компании, выбирающие себе стажёров, действуют так же: во время стажировки позволяют молодым людям погрузиться в разные направления и поработать с разными пулами задач. На мой взгляд, это неплохое решение, чтобы избежать перебежек из одной структуры и группы в другую.

Юлий не был уверен, что согласен со словами Игоря Владиславовича на все сто процентов, но спорить не стал. Вероятно, будь этот подход плох, от него бы уже отказались.

Игорь Владиславович подошёл к одному из шкафов, расположенных у стены, и взял с полки прибор, больше похожий на вытянутую металлическую пластину.

– Задача, которой сейчас занимается САН, напрямую связана с этим элементом. Как думаешь, что это?

Юлий придвинулся поближе и прошёлся взглядом по пластине. На ней не было ничего, ни обозначений, ни кнопок. Просто кусочек металла. И вот как он должен был определить, что это?

– Вероятно, – предположил Юлий, – это элемент какого-то прибора. Мне он напоминает экран, вероятно – это какая-то его часть.

– Почти, но не совсем. – Руководитель провёл пальцами по пластине, и она загорелась синим светом. Мелькнул кругляшок, являющийся частью логотипа. – Это и есть экран, монитор. Он более лёгкий по сравнению с предыдущими моделями и более универсальный – его можно подключать к смартфонам, планшетам, дронам и к некоторой технике. Например, к скутерам или электронным самокатам.

– Самокаты запрещены в черте города, – задумчиво протянул Юлий.

– Да, но на территории посёлков их использовать можно спокойно. Мы разработали этот экран не просто так, в идеале его система будет интегрирована с «внутренностями», к примеру, автомобиля. Подключённый к системе навигации прибор, не в его нынешнем виде, конечно, а в требуемой версии, сумеет взаимодействовать со спутниками, что поможет в режиме реального времени отслеживать дороги, в том числе их состояние – подсказывать состояние покрытия и всё в таком духе.

– Состояние покрытия? – не понял Юлий.

– Да. К примеру, если пройдёт дождь, устройство подскажет оптимальную скорость транспортного средства. Они сейчас хоть и безопасные, но лишний раз не помешает, правда?

– Не помешает… Но вы сказали, что это экран… что этот элемент, точнее, связан с задачей группы?

– Верно. Поскольку это универсальный экран, который можно использовать в различных приборах, мы планируем использовать его с системой «ИТОЛ», находящейся сейчас на финальном этапе сборки. Она уже разработана, тестовые модели практически сделаны. Далее нужно будет проверить работу системы в реальных условиях.

– А что это за система? – заинтересовался Юлий. Такое название он ещё никогда не слышал, что, впрочем, было неудивительно: о тестированиях новых систем и приборов горожане узнавали только в том случае, если все эти тесты проходили положительно и всё работало так, как задумывалось создателями.

– Поисковая, – ответил Игорь Владиславович, возвращая часть прибора на его место в шкафу. – Часть наработок по системе «ИТОЛ» нам передали наши коллеги из «ЗАСЛОНа», – пояснил мужчина и потянулся к металлическому стакану с кофе, который стоял на соседнем столе. – Слышал о них что-нибудь?

– Конечно. Я же учился в КИБу, – кивнул Юлий.

– Хорошо, тогда разглагольствовать на тему их инноваций и влияния на современные разработки не буду. «ИТОЛ» должен помогать искать пропавших людей в тяжёлых погодных условиях.

– Я так понимаю, зимних?

– Верно понимаешь. Из-за климатических изменений использование поисковых вертолётов невозможно. А люди продолжают теряться: на льдинах, в снегах… «ИТОЛ» будет находить пропавших и пересылать поисковым группам их местоположение, а потом группы будут выдвигаться на конкретное место на подходящей технике.

– Круто! – выдохнул Юлий.

Игорь Владиславович усмехнулся и повернулся к полукруглому окну.

– Хорошо, что скоро зима, не так ли?

Глава 3. На новом месте

В маленькой квартирке Юлия пахло мясом – вчера он жарил стейки, так что теперь залитая водой сковородка отмокала в раковине. На обеденном столе валялась не убранная с вечера книга.

Юлий вздохнул и опустился на старый стул, который когда-то смеха ради перевёз с прабабушкиной дачи в свою небольшую квартирку. Ему казалось это необычным: предмет из прошлого, которого он не застал, выделяющийся среди остальных – блестящих и современных.

Стул с потрескавшимся лаком был физическим напоминанием о том, что времена постоянно меняются, и то, что было правильным и хорошим когда-то, через некоторое время станет лишь отголоском былого.

Звонок в дверь отвлёк Юлия от философских мыслей. Он уже и забыл, что вечером договорился встретиться со своим другом.

– Ну ты чё? – возмутился Андрей, когда Юлий открыл входную дверь. – Я жуть как в туалет хочу! – и рванул в сторону уборной.

Юлий вздохнул.

– И тебе привет!

– Ага! – донеслось из-за двери.

Через пару минут Андрей восседал на старом стуле, который ему тоже нравился, и спрашивал Юлия по поводу его новой работы.

– И чем ты там будешь заниматься?

– Не могу сказать, – буркнул Юлий, включая чайник и доставая пакетики для приготовления кофе – бюджетный вариант для тех, кто не мог себе позволить домашнюю кофемашину. – Я же документы о неразглашении подписал.

– Разве тебе так с ходу дали какую-то задачу? – удивился Андрей. – Ты же стажёр!

– Ну да, дали, – подтвердил Юлий. – С места в карьер. – И принялся заливать кофейные пакетики кипятком.

– Везёт. А на моей работе всё довольно скучно. Смотри, найди и мне потом в своём «Векторе» местечко потеплее.

Юлий с сомнением посмотрел на друга. С Андреем Литвиновым они вместе учились в университете, но тому в какой-то момент не хватило прилежности, чтобы перейти на следующий курс. Будучи умным и талантливым, Андрей оказался совершенно недисциплинированным. А КИБу не прощал ошибок и излишней самоуверенности.

– Посмотрим, – вздохнул Юлий. О просьбе Андрея он забыл уже на следующий день, когда на работе начались первые серьёзные задачи.

– А этого монстра когда планируешь закончить? – друг кивнул в сторону чего-то прикрытого плотной серой тканью и занимавшего большую часть небольшой гостиной, соединённой с кухней.

– Пока не знаю, – вздохнул Юлий.

⁂

Просторный кабинет, в котором располагалась группа САН, в этот день был полон людей и шума. Вопреки представлению Юлия о научных специалистах, сотрудники группы ходили не в однотипных белых халатах с бейджиками, а в удобных для них джинсах и костюмах.

Юлий зашарил по людям взглядом, ища знакомого ему Игоря Владиславовича, но руководителя в кабинете не было. Заметив замешательство вошедшего молодого человека, к нему тут же подлетела невысокая девушка с длинной русой косой и маленьким белым наушником в правом ухе.

«Как из старых книжек про комсомольцев», – отчего-то подумал Юлий.

Девушка широко ему улыбнулась.

– Привет! Ты новенький стажёр?

– Да. Юлий Севастьянов.

– Приятно познакомиться, я – Инга, координатор САНа.

– Взаимно, – Юлий пожал протянутую девушкой руку, – с чего мне начинать?

– О, сразу к делу, молодец, – добродушно засмеялась девушка, обнажая ровные белые зубы. Вспомнив, что и у Игоря Владиславовича зубы были в идеальном состоянии, Юлий невольно подумал о том, что со страховкой и стоматологией в компании всё отлично. – Для начала я тебя познакомлю с твоими коллегами и остальными стажёрами. Сперва коллеги.

Инга подвела Юлия к группе столов, расположенных около огромных мониторов на стене, и принялась представлять людей.

– Это наши инженеры, – сказала она, и двое возрастных мужчин подняли головы, оторвавшись от приборов, которыми были завалены их два огромных стола. – Сергей Макаров и Александр Соловьёв. А это новенький стажёр – Юлий.

Мужчины поздоровались кивками и, не сговариваясь, вернулись к своей работе.

– Игорь Владиславович ведь рассказал тебе про «ИТОЛ»? – спросила Инга, поворачиваясь к Юлию.

– Да. В общих чертах.

– Хорошо. До зимы осталось не так много времени, но мы должны всё успеть.

И Инга уверенно подошла к следующим трём столам, в другой части кабинета. На столах высились разноуровневые мониторы, а за ними сидели девушка и парень, оба бледные, в очках и похожие друг на друга своей суровой сосредоточенностью на лицах.

Инга могла бы и не говорить, что это были разработчики. К компьютеру парня оказались подключены пластины, которые Юлию накануне показывал Игорь Владиславович.

– Ребята, познакомьтесь, это наш новый стажёр – Юлий. Юлий, это Лиза и Марат. Они разработчики, сейчас как раз заняты правками в коде системы.

Ребята подняли головы и помахали руками, приветствуя Юлия, а потом снова вернулись к своим мониторам и клавиатурам.

– Так, а где у нас… – Инга закрутила головой, кого-то ища. – Наверное, на кухне.

Она подняла руку и ткнула пальцем в свой наушник в ухе.

– Стажёры Лев и Слава, просьба вернуться в кабинет группы.

Через пару минут одна из дверей, расположенных на левой стене, отворилась и к Юлию с Ингой поспешили два молодых человека. Первый выглядел типичным заучкой – аккуратно подстриженные каштановые волосы, металлические очки, смущённый взгляд. Второй – блондин с очень яркими синими глазами и всклокоченными волосами.

– Извини, – пробормотал первый, покаянно опуская голову, – мы за кофе ходили.

– Я так и подумала. Познакомьтесь. Юлий Севастьянов, наш новый стажёр.

Юлий протянул руку сначала первому, а потом второму. Рукопожатие «заучки» оказалось крепким и уверенным, в то время как блондин пожал руку довольно вяло.

– Это Лев, – шатен кивнул в знак приветствия. – А это Слава. – Кивок от блондина.

– Конкурент, значит, – улыбнулся Слава, но улыбка эта Юлию не понравилась.

– У нас тут нет конкурентов, – негромко сказал Лев, поправляя очки, – мы же не соревнуемся и не боремся за место.

– На самом деле… – Инга посмотрела сперва на Льва, потом на Юлия. – В идеале мы ходим взять двоих. Игорь Владиславович вам про это, думаю, не сказал.

«Вот чёрт старый!» – казалось, промелькнуло в синих глазах Славы, но вместо какого-либо комментария он только растянул губы в очередной неприятной улыбке.

⁂

В обеденный перерыв Юлий и два других стажёра сидели на кухне. «Умный» холодильник, занимавший почти всю огромную стену и больше походивший на металлический замораживающий шкаф, основываясь на личных делах сотрудников, выдал им предпочитаемую еду. У Юлия это был прекрасно прожаренный стейк, у Льва курица с брокколи, а у Славы суп из морепродуктов и внушительный кусок шоколадного торта.

– Я думал, что на обед сладкое не подают, – удивился Лев.

– Не подают, – хмыкнул Слава, – но я слегка подправил свои данные.

– Это как? – не понял Юлий.

– Поправил досье, внёс информацию о том, что без торта могу заболеть и попасть в больницу! – хохотнул Слава.

– Блин! – воскликнул Лев и едва не вскочил со своего места. – Но так нельзя!

– На холодильнике не стояла система защиты, – пожал плечами Слава, беря ложку. – Так что это не моя вина. Да даже если бы и стояла, я бы мог найти лазейку. В своём универе я был лучшим по взломам и обходам.

Художник Айко Атами

Юлий покачал головой, но не стал комментировать действия другого стажёра: Слава производил впечатление человека, который был готов в любой момент вступить в конфликт. А ещё Юлию показалось, что Слава мог спокойно эти конфликты создавать и провоцировать остальных.

– А ты какой универ закончил? – спросил Лев и вгрызся короткими, как у ласки, зубами в свой кусок курицы.

Юлий смутился, но постарался не подать вида.

– Я учился в КИБу.

Оказалось, Славу так просто не провести.

– А закончил его?

– Нет. Ушёл на этапе диплома.

Лев от удивления даже перестал поглощать свою курицу.

– И тебя всё равно сюда взяли на стажировку?

– У меня были хорошие показатели.

Казалось, после признания Юлия об образовании Слава расслабился. Он вальяжно откинулся на спинку стула.

– А я закончил политехнический. Лев – государственный.

– А чем ты увлекаешься? – вклинился в разговор, больше напоминающий допрос, Лев.

– Мне нравились снегоходы и сноубайки, – ответил Юлий. В компании этих двоих ему было немного неуютно. – Два года назад я даже входил в университетскую команду и участвовал в соревнованиях.

– Неплохо, – одобрил Лев и поправил очки, – я вот от спорта далёк. А сейчас катаешься?

– Катался, но прошлой весной… – Юлий вздохнул. – Короче, я не справился с управлением, и мой байк сейчас не в самом лучшем состоянии. В целом он на ходу, но гонять на нём пока не слишком безопасно.

– Жалко, – протянул Лев, потерял интерес к разговору и продолжил свой обед.

Юлий и Слава последовали его примеру.

Глава 4. Вот вам и тестирование в реальных условиях

Два месяца стажировки пролетели практически незаметно, осень плавно сменилась зимой, да так быстро, что Юлий, занятый погружением в новую работу, это не сразу увидел. Лишь когда на землю, кружась, стали опускаться снежинки, Юлий понял, что наступил ноябрь.

А в последние десятилетия именно ноябрь оказывался первым холодным месяцем: зима подвинула осень и вступала в свои права всё раньше и раньше.

Двигаясь в сторону «Вектора», Юлий оставлял следы своих ботинок на белоснежном покрове и думал о том, что устройство, разработкой которого он занимался все последние недели, было как нельзя кстати.

И если первое реальное тестирование пройдёт благополучно, уже совсем скоро «ИТОЛ» сможет помогать пропавшим в снегах и льдах людям.

У самого центрального входа в здание своей компании Юлий остановился и обернулся. Где-то там, вдали, за многочисленными постройками, раскинулся величественный Финский залив.

На льдах которого обязательно пропадут люди.

Пропадут так же, как они пропадали из года в год до этого…

«Надеюсь, у нас всё получится», – подумал Юлий и толкнул массивную деревянную дверь.

⁂

В кабинете группы САН царила суматоха, что было неудивительно – первый день подготовки к предстоящим испытаниям, как-никак!

Инга на ходу сунула Юлию стаканчик с кофе и добродушно улыбнулась, но парень за месяцы своей стажировки уже успел изучить девушку и теперь понимал, что она была чертовски взволнована.

– Тестировать будем на усиленном дроне! – гордо заявила девушка. – Игорь Владиславович одобрил.

Юлий покосился на огромный металлический стол, установленный в центре кабинета, на котором лежали несколько дронов. Все два месяца стажировки он и Слава со Львом были на подхвате: помогали, делали мелкие задачки, писали коды и порой даже сами что-то устанавливали в тестовые дроны, пусть и под присмотром более опытных коллег.

По истечении первого месяца Инга сказала Юлию, что он прекрасно справляется и что у неё и Игоря Владиславовича нет к нему никаких претензий. Единственное, что посоветовала девушка, – это быть более инициативным, но Юлию это всегда давалось с трудом. Он крайне не любил лезть в дела «старших», так что негласное звание «шила» получил именно Слава.

Несколько раз они все ходили к старым заброшкам, чтобы протестировать первые варианты системы «ИТОЛ» на дронах: именно около этих самых зданий и сидели когда-то Юлий с Андреем, обсуждая желание первого устроиться в «Вектор».

Работа и сама стажировка нравились Юлию, ему было интересно то, что делала компания, а пару раз он даже присутствовал на встрече с инженерами из «ЗАСЛОНа», которые и передали «Вектору» свои наработки по системе.

К слову, Юлий так и не узнал, что означает эта аббревиатура: на его вопросы и Инга, и все остальные сотрудники САН лишь многозначительно улыбались да предлагали самому догадаться или построить всякие предположения.

– Юлий, – к парню подошёл Сергей и приветственно пожал ему руку, – ты будешь в нашей группе. Пойдёшь с нами завтра к заливу. Проверим наше создание в реальных условиях.

– А я? – тут же вклинился с вопросом маячивший неподалёку Слава. Лев, сидящий за своим столом, поднял голову и с интересом прислушался.

– А ты останешься тут. Лев, тебя это тоже касается, – ответил Сергей.

– Погодите, – нахмурился Слава, – как так? Почему только Юлий? Мы тоже, может быть, хотим!

– «Хотим» здесь не аргумент, – отрезал инженер и вернулся к своему столу. Потом повернул голову к стажёрам. – Мы можем взять лишь одного стажёра. И по результатам этих двух месяцев мы выбрали Юлия. К тому же, – глаза Сергея сверкнули, – мне нужен дисциплинированный сотрудник на тестах.

– А чем я не дисциплинированный? – возмутился Слава. – Да я и шарю в разработке лучше, – он покосился на Юлия и бросил: – Без обид.

Юлий пожал плечами и ничего не ответил.

– Дисциплина – это основная причина выбора не в мою пользу?

Сергей усмехнулся.

– Ну не совсем. Знаешь, мне не слишком нравится, когда мои системы ломают без моего одобрения.

– Чего? – не понял Слава.

– Вкусные тортики? – прищурился инженер.

Слава слегка покраснел, но уступать и сдаваться не собирался.

– Да я давно уже их не…

– Конечно, я же вернул всё к начальным настройкам.

– Ну я же не стал взламывать холодильник во второй раз…

– Мне тебе за это медаль выдать? – Сергей откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. – Ну, надеюсь, я смог ответить на вопрос – почему ты не едешь с нами на тестирование.

– Блин, – негромко пробормотал уязвлённый Слава и повернулся ко Льву. – А ты чего молчишь? Жаждешь остаться здесь?

– Ну Сергей же сказал, – пожал плечами Лев. – Значит, остаёмся.

Инга, обсуждающая что-то с Маратом и Лизой, подняла голову.

– Что случилось? – спросила она.

– Сергей сказал, что мы не идём, а идёт тестировать только Юлий, – ответил Слава и подошёл к девушке. Следующую фразу он произнёс слишком тихо, так что она потонула в шуме кабинета, и Юлий её не услышал. Он посмотрел на Льва, тот снова пожал плечами и вернулся к своей работе.

⁂

В этот день работа затянулась: все хотели всё перепроверить по несколько раз, чтобы на следующий день не случилось никаких сбоев и проблем. Умудрённый опытом Марат всё равно вздыхал, что что-то где-то они «точно упустили», но остальные были настроены более позитивно.

Когда Юлий спросил у Инги, какая вероятность, что всё получится, она ответила про хорошие прогнозы.

– У нас бывают мелкие оплошности, это да, – признала девушка, – но тут большую часть наработок по системе, коду нам передали, мы лишь занимались улучшениями и доведением до ума. И ты мог видеть, что все мелкие тесты проходили хорошо. Думаю, проблем не возникнет.

– Здорово, – кивнул Юлий и зевнул.

– Иди-ка ты домой, – сказал подошедший к ним Игорь Владиславович, – и не забудь завтра прийти в термокостюме, потому что мы не знаем, сколько времени нам придётся бродить по заливу. А там может быть ледяной ветер. У тебя же есть снаряжение? – спросил мужчина, имея в виду одежду, подходящую для холодной погоды. – Если нет, то выделим.

– Есть, я в университете на снегоходах гонял, – ответил Юлий. Игорь Владиславович одобрительно кивнул.

– Хорошо. А теперь домой – отдыхать и отсыпаться. Завтра в девять тут. Не опаздывать.

⁂

Всю ночь Юлию снились кошмары, из-за которых он периодически просыпался в поту, а потом снова проваливался в сон и оказывался в похожем плохом сне.

Ему снилось, что он не справился с тестированием системы, что где-то что-то неправильно нажал, что неверно считал точку на карте, что отправил группу по спасению не туда… Уставший за недели стажировки мозг решил будто бы отыграться за всё перенапряжение и теперь не давал выспаться, рисуя жуткие картины.

Когда будильник заморгал и принялся посылать в сторону кровати вибрации, чтобы Юлий пробудился быстрее, парень уже не спал. Он лежал и бездумно смотрел на потолок, убеждая себя, что это не предчувствие. В эти времена в интуицию уже не верили.

Когда будильник сообщил, что пора вставать и до выхода у Юлия есть полчаса, парень покинул кровать, проигнорировал вскипевший к назначенному времени чайник и сразу принялся одеваться. Вещи, ранее использовавшиеся для гонок на снегоходах, Юлий подготовил заранее.

– Ну ладно, – негромко сказал он, и собственный голос показался чужим, – поехали!

И поспешил на улицу, которая встретила его небольшим снегопадом.

Поскольку он вышел на работу раньше обычного времени, то не услышал и не увидел, что панель связи на стене сперва замигала зелёным светом, информируя о поступившем звонке, а потом разразилась настойчивой приятной трелью.

⁂

Юлий почувствовал, что что-то не так, ещё до того, как отворил дверь в кабинет САНа. Конечно, можно было бы сказать что-то про предчувствие и интуицию, но на самом деле ответ крылся в шуме и громких встревоженных голосах, которые из-за этой двери доносились.

Когда Юлий вошёл, он сразу заметил фигуру Германа Витальевича – руководителя отдела кибербезопасности компании. В последний раз мужчина заглядывал к ним в группу месяц назад, чтобы поинтересоваться успехами и посмотреть на почти собранные уникальные дроны. В тот раз Герман Витальевич выглядел расслабленно и удовлетворённо, а сейчас от него волнами исходило напряжение.

– Юлий! – Инга бросилась к нему, и парень с растерянностью увидел в глазах координатора настороженность. – Ты пришёл.

– Ну… да… – протянул в ответ Юлий. – А не должен был? Тесты отменили, а я не в курсе?

– Нет, – к нему подошли Герман Витальевич, хмурящий поседевшие брови, и напряжённый Игорь Владиславович. Последний периодически сверялся с небольшим планшетом в руке и что-то быстро туда вводил. – Один из дронов пропал.

– Дронов? – Юлий автоматически повернулся к столу, на котором высился дрон, который и должен был участвовать в сегодняшнем тестировании. – Так он же…

– Не этот, – перебил его Герман Витальевич. – Пропал «Бет–11».

«Бет–11» был подстраховочным дроном с идентичной установленной системой «ИТОЛ». Но «Бет–11» меньше по размеру, он более манёвренный, но менее подходящий для поисков пропавших в суровых условиях метели или снежных вихрей.

– Мы думали, ты тоже… как-то замешан, – протянула Инга, а потом резко замолчала.

Юлий с непониманием повернулся к ней.

– Что ты имеешь в виду? Замешан в пропаже дрона?!

Парню хотелось закричать: «Да ты в своём уме?!»

– Смартфон Льва последний раз был замечен в Сестрорецке, – поджала губы Инга. – Смартфон Славы был отключен ещё вчера вечером, мы его пробили – он находится в квартире. Но очень сильно сомневаюсь, что Слава там есть.

– Почему вы думаете, что дрон взяли они? – негромко спросил Юлий.

«Неужели меня подозревают в сговоре с ними?» – мрачно подумал он.

– Мы проверили камеры, – раздражённо отозвался Игорь Владиславович, – те, что в коридоре и здесь, – зачищены. – Мужчина хмыкнул. – Сделано было неплохо, но не идеально, мы восстановили записи.

– И на них были Суворов и Анисимов, – сказал Герман Витальевич.

– Но что за бред? – не удержался Юлий. – Зачем это им?

Герман Витальевич и Игорь Владиславович переглянулись. Ответил первый.

– Сперва мы предположили, что где-то наша служба безопасности проглядела, что ребята работали на конкурентов, например. Мы проверили, всё чисто. Так что сделали предположение, что они решили провести тестирование самостоятельно на менее ценном дроне.

– Вы считаете… – Юлий нахмурился. – Они обиделись на то, что их не взяли на первые тесты в реальных условиях?.. И поэтому… угнали дрон?

Инга поёжилась.

– «Бет–11» начинкой полностью соответствует усиленному дрону «А–1». Внутри у него та же прошивка, всё идентично. Но «Бет–11» менее устойчивый, что и понятно, он был пробным образцом. А погоду сегодня обещают суровую…

– Как раз для «А–1», – рубанул Игорь Владиславович.

– Простите, – подал голос до этого молчавший Марат. Его присутствия, впрочем, как и присутствия всех остальных сотрудников САН, Юлий не заметил. В его голове роем кружили вопросы, на которые ответа у него не было…

– Говори, – велел Герман Витальевич.

– Зафиксировать местонахождение «Бет–11» не удаётся. Его подправили.

– Дистанционно влезть?..

– Не получается. С него полностью удалена система нашего удалённого управления.

– Подготовились, сучата! – выдохнул Герман Витальевич. Все замерли. Руководитель отдела кибербезопасности никогда не ругался при своих сотрудниках.

– Что нам теперь делать? – шёпотом спросила Инга.

– Мы можем отправиться с «А–1» на их поиски? – выдавил Юлий.

Игорь Владиславович отрицательно покачал головой.

– Нет. Тестирование системы «ИТОЛ» должно было проводиться на заранее установленных на льду манекенах. Без разрешения Ведомства мы не можем искать их самостоятельно. Придётся передавать информацию в специализированные поисковые отряды. И только потом, после одобрения, если оно, конечно, будет, сможем отправиться на поиски. Но мы не можем… пока что… задействовать «ИТОЛ». И предлагать его поисковым отрядам тоже не можем.

Герман Витальевич подозвал к себе Лизу взмахом руки. Девушка моментально подбежала к ним.

– Марат, Лиза, попробуйте что-то сделать удалённо, вдруг получится откатить правки на «Бет–11».

Разработчики неуверенно переглянулись, но кивнули. Юлий понимал, что ни ребята, ни сам руководитель не верили в успех этой затеи.

Герман Витальевич продолжил раздавать указания.

– Игорь, иди, отправь информацию в Ведомство, используй красный код.

«Красный код» обозначал критическую ситуацию, требующую повышенного внимания.

– Инга, а ты составь план поисковой операции на случай, если ответ из Ведомства мы получим быстро и они позволят нам проводить проверку «ИТОЛа» на людях.

Девушка поспешно закивала и бросилась к своему столу.

– А что делать мне? – спросил Юлий.

Герман Витальевич вздохнул.

– Пока ничего. А дальше будем думать. Если нам разрешат провести поиск, поедешь с нами.

– Сколько времени может занять ожидание ответа от Ведомства?

– Неизвестно, – глухо ответил Игорь Владиславович. Повисла напряжённая тишина.

Глава 5. Решение

Юлий сидел за своим столом, заваленным бумагами, чертежами и небольшими деталями от дронов, и смотрел на суетящихся по кабинету людей. Ответ от Ведомства пришёл довольно быстро, видимо, «красный код» действительно помог ускорить процесс.

По обрывкам разговоров Юлий понял, что поиски на себя берёт МЧС.

К его столу подошёл Игорь Владиславович и, окинув разбросанные предметы взглядом, сказал:

– Думаю, ты можешь идти. Поисками займутся в МЧС.

– А мы не будем им помогать? – удивился Юлий. – «ИТОЛ»…

– «ИТОЛ» ещё не сертифицирован, не проверен, – вздохнул руководитель САН, – чисто теоретически мы, конечно, можем предложить сотрудникам МЧС его использовать, но сомневаюсь, что они будут готовы так рисковать.

– Рисковать? – возмутился Юлий. – Что за чушь? Какой тут риск?! Система почти готова…

– Но она не тестирована на людях. Что, если что-то пойдёт не так и она покажет точку не там, где эти двое находятся? МЧС потратит время, проверяя пустышку, ошибку. Ты понимаешь? Система может дать сбой.

– Но с её помощью поиски могут пройти быстрее и эффективнее! Есть же такой шанс.

– А если нет? – Игорь Владиславович устало потёр пальцами глаза. – Я понимаю твоё стремление, но это просто опасно.

– Герман Витальевич тоже так считает?

– Да. В этом мы с ним солидарны.

– Вы не верите в свою систему, – тихо сказал Юлий. – Вот в чём причина.

– Я не могу рисковать, – повторил Игорь Владиславович. – Тестирование откладывается. Иди домой.

Юлий расстроенно кивнул. Спорить с руководителем было бессмысленно: он бы не уступил, и отчасти был прав в своём решении.

Художник Айко Атами

⁂

Времени оставалось не так много, даже несмотря на то, что было утро: с каждым днём темнело всё раньше и раньше.

Юлий провёл пальцем по пластине-экрану и всмотрелся в строки, бегущие по нему. Выцепил пальцем одну из строк, потянул.

На экране отобразилась версия «ИТОЛа». Последняя. Та, что стояла на «Бет–11» и подготовленном к поискам «А–1».

«Интересно, совместима ли она со «Сноу-лайт» или же нет?»

Ответа он не знал.

Но мог хотя бы попытаться.

И сунул пластину в рюкзак.

⁂

Снегоход стоял всё там же, где много месяцев назад его оставил Юлий. Он был прикрыт серой тканью и походил на застывшего во времени монстра.

Юлий скинул покрывало со снегохода и подтащил его к платформе, которая после запуска выезжала в раздвинувшуюся стену и спускала аппарат на улицу. Уверенности, что всё получится идеально, не было, но ведь стоило попытаться?

⁂

Мотор чихнул, но со второго раза запустился и принялся мерно урчать.

Юлий достал украденную (хотя почему сразу украденную, просто позаимствованную в благих целях) пластину и вставил её в соответствующее углубление в снегоходе. Включил.

Экран моргнул и запустил систему. «ИТОЛ» подключился к спутникам, и Юлий дрожащими пальцами начал вводить данные. Что он знал о пропавших? Последний раз смартфон Льва Суворова был замечен у Сестрорецка. В какой точке Слава и Лев могли выйти на лёд залива?.. Из парка? Или дальше?.. И имело ли это хоть какое-то значение для поисков?..

Два месяца работы над системой не прошли даром: Юлий понимал, что у неё ещё есть некоторая погрешность, что она может подключаться к спутникам не так быстро, как изначально планировалось, но в любом случае попытаться стоило.

Рядом с его домом располагался небольшой парк, из которого можно было легко выйти на укатанную тропу, ведущую в сторону Сестрорецка.

«Хорошо, что последние несколько десятилетий снегоходы и прочая мелкая техника по снегу стали так популярны», – подумал Юлий, таща свой транспорт в сторону парка. Его сердце учащённо колотилось. В голову лезли мысли о последствиях: ему никто не разрешал единолично использовать «ИТОЛ» ради поиска пропавших коллег.

Но что-то внутри настойчиво считало, что так будет правильно. Что он просто обязан попробовать спасти Льва и Славу. Хотя почему их нужно именно спасать, Юлий не знал и не мог объяснить этого странного ощущения, но чувствовал, что им понадобится помощь. Что их стоит найти раньше, чем это сделают сотрудники МЧС.

⁂

Лиза подозвала к своему столу Игоря Владиславовича и ткнула пальцем в экран.

– Около залива зарегистрирован запуск «ИТОЛа», – нервно сказала она.

– Они?.. – спросил руководитель, всматриваясь в мигающую зелёную точку на карте.

– Нет. Оно не связано с «Бет–11».

– Тогда… кто?

Лиза покосилась на стоящего рядом Марата.

– Я думаю, что это… Юлий, – наконец ответила она.

Игорь Владиславович напряжённо выдохнул.

«Только этого нам не хватало, – подумал он, – вот же чёрт!»

⁂

Снегоход уверенно шёл по льду, и уже совсем скоро берег скрылся в белоснежной пелене. Юлий зафиксировал начальную точку на карте, чтобы было куда вернуться, и уверенно гнал аппарат в сторону предполагаемого местонахождения Льва и Славы.

Точка, которая, как он рассчитывал, была местом расположения ребят, периодически пропадала, но потом всё равно появлялась. Мотор снегохода натруженно пыхтел. Пространство впереди из-за снега казалось одним сплошным белым облаком, и Юлий невольно думал о том, что попал в разбавленное водой молоко.

Прикреплённый к снегоходу экран моргнул и пискнул, сообщая, что нашёл людей. Всплывшее около точки уведомление показало, что до них ещё около пяти километров.

«Ну, не так и далеко, – подумал Юлий, – пока всё идёт по плану. Это хорошо!»

Сверяясь с навигатором, он продолжил двигаться в этой белоснежной пелене, но не успел проехать и километра, как мотор странно загудел, снегоход дёрнуло, а потом потянуло в сторону. Юлий покрепче схватился, чтобы не свалиться.

Снегоход проехал ещё несколько метров, а потом окончательно заглох и остановился.

⁂

Когда Юлий попал в аварию, ему стало казаться, что это судьба. Из университета он ушёл, а потом случилось то, что случилось, – парень глупо не справился с управлением снегохода и влетел в огромную гору снега и льда.

Это случилось около берега, на последней подготовке к предстоящим соревнованиям, на глазах у огромного количества людей. Его провал видела даже девушка, которая ему нравилась. В тот день Юлий заверил подбежавших к нему медиков, обязательно присутствующих на подобных мероприятиях, что с ним всё в порядке, и покинул тренировку, снявшись с предстоящих соревнований.

Он не был суеверным, но посчитал, что так будет лучше. Что и этот период в его жизни закончился, и пора было начинать новый. Снегоход не был сильно разбит и после некоторых манипуляций вполне мог бы участвовать в соревнованиях, но Юлий этого больше не хотел. Андрей Литвинов, его лучший друг, говорил, что дело в страхе перед неудачей, и Юлий иногда задумывался над его словами – вдруг правда?..

И вот теперь он ехал на наспех починенном несколько часов назад снегоходе, рассчитывая найти самоуверенных, как он считал, стажёров, укравших тестовый дрон.

Но чем он, Юлий, тогда отличался от них? Он ведь так же был уверен в том, что у него получится найти ребят, и так же нагло стащил из кабинета пластину-экран.

Только вот ведь его цели были благими. Меняло ли это суть дела?

Глава 6. Пропавшие

Лев Суворов всегда был «правильным мальчиком»: так про него обычно говорила мама – интеллигентная женщина с высшим медицинским образованием, владелица коллекции из 2349 книг, чем она очень гордилась. Будучи единственным ребёнком в семье, да ещё и воспитанным без отца, Льву приходилось ощущать на себе тяжесть материнской заботы. Мама решала, что ему читать, что слушать, что есть, с кем дружить и куда поступать.

Безропотно слушающийся маму всю свою жизнь, Лев привык быть ведомым, и затащить его в какую-нибудь авантюру было проще простого. Другое дело, что авторитетная мама тщательно следила за всем, чем занимался её сын, так что с ним никогда не было особых проблем. Мальчик с первого раза поступил в престижный государственный университет, проявляя склонность к инженерии и точным наукам, а потом блестяще его окончил.

Работа в «Векторе» не была его мечтой и целью – это были планы матери, которые она успешно реализовывала за счёт Льва. Сын в очередной раз безропотно её послушал и был принят на стажировку.

А вот Владислав Анисимов был полной противоположностью Льва: импульсивный, любящий быть всегда на первом месте, вспыльчивый. Все его преподаватели пророчили юноше большое будущее или тюрьму. Слава не умел уступать и делиться, и дружить тоже не умел.

Попав в ведущую компанию «Вектор», он сразу же оценил своего, на тот момент единственного, конкурента, и предположил, что проблем с ним у него не возникнет. Льва он считал забитым заучкой, так что уговорить парня на авантюру с похищением дрона не составило никакого труда.

«Мы покажем, что лучше этого Севастьянова, – сказал тогда Слава, – что я лучше разбираюсь в коде и системе, а ты намного более толковый инженер, так что сможешь починить дрон, если у нас что-то вдруг пойдёт не так».

И Лев, лишь немного поспорив, согласился, не задумываясь, какие серьёзные последствия будет иметь их поступок.

Вместе, после рабочего дня, они забрали «Бет–11» с собой и договорились утром, до того как начнутся официальные тестирования «А–1», устроить свои тесты.

«Быстренько всё протестируем рано утром, – говорил Слава, – и вернёмся».

«У нас будут проблемы, – вздыхал Лев, – нас наругают!»

«Ничего такого не случится, – уверял его Анисимов, – пропажу дрона даже не заметят. Мы быстро! Одна нога здесь, а другая там!»

Лев качал головой, но больше не спорил.

И вот теперь они сидят на снегоходе, заранее арендованном Славой, и пытаются в метель запустить лёгкий дрон «Бет–11».

– Он не взлетит на нормальную высоту, – бормотал Лев, что-то быстро печатая на своём планшете, – ничего не выйдет.

– Хватит ныть! Нормально всё будет. Сейчас быстренько его запустим, найдём все расставленные на льду манекены, отметим их на карте, а потом вернёмся в «Вектор». Хороший же план.

– У нас осталось не так много времени, испытания «А–1» назначены на двенадцать часов.

– Ещё не двенадцать. Перестань нагнетать!

Слава ткнул в кнопку запуска на металлическом корпусе дрона, и тот моментально приподнялся над землёй, выпустив лопасти. Потом, повинуясь задаче, начал подниматься.

– Мне кажется, мы далеко уехали от берега… – продолжал Лев. – А вдруг мы потеряемся?

– Да с чего мы должны потеряться?! – возмутился Слава. – У нас же стоит точка на берегу!

– А ты уверен, что правильно её поставил? Сделал резервное сохранение карты?

Слава замер и медленно обернулся ко Льву.

– Чего? – глупо спросил он, смаргивая с ресниц налипшие снежинки.

– Я спросил, точно ли ты уверен…

– В смысле – я? – перебил его Слава. – Это ты должен был поставить точку!

Лев оторвался от своего планшета и быстро-быстро заморгал. Так у него всегда было, когда он нервничал. А поводов для волнений сейчас у него было с избытком.

– Я? – удивился Лев, чувствуя, что язык еле ворочается во рту. – Ты же!

– Нет! – у Славы начала холодеть спина под специальным утеплённым костюмом. – Мы же договорились! Я занимаюсь снегоходом, а ты в это время ставишь точку!

– Не было такого! – жалобно протянул Лев.

– Идиот… – выдохнул Слава, чувствуя, что от страха перед глазами начинают прыгать разноцветные точки. – Кретин! Как мы, мать твою, теперь вернёмся назад?! – почти заорал он.

– Не ругайся…

– Из-за тебя мы тут застряли! Твою мать! Твою мать! Твою мать!

Слава схватился руками за шапку и стянул её с головы. Вспотевшие волосы тотчас начали неприятно охлаждаться от ветра.

Дрон «Бет–11» мерно гудел в воздухе над их головами.

⁂

– МЧС уже отправилось на поиски? – Герман Витальевич покрутил в пальцах ручку с логотипом компании.

Игорь Владиславович кивнул.

– Да, они сообщили, что уже выдвинулись в сторону Финского залива.

– Хорошо. Вы дополнили информацию о… пропавших?

– Разумеется, сообщили, что Юлий Севастьянов тоже находится где-то там.

– А мы можем отследить точки системы? – спросил Герман Витальевич и посмотрел на руководителя САН. Тот некоторое время помолчал, обдумывая, а потом покачал головой.

– Думаю, что нет, но я уже попросил Лизу и Марата попробовать отследить соединения системы со спутниками.

– Но вероятность этого мала?

– Я бы сказал, что ничтожно мала. К сожалению, мы не делали на такое упор, просто не предполагали, что это может пригодиться.

Герман Витальевич откинулся на спинку кресла.

– Да что же это всё такое… – недовольно пробормотал он.

⁂

Юлий безуспешно пытался завести снегоход, но тот не слушал ни криков, ни молитв.

«Так меня тут заметёт по самые уши, что только весной найдут, – слегка нервно подумал парень и нахмурился. Снег налипал на защитные очки и оставался на них белыми пятнами. – Нужно починить. Тут не должно быть ничего критичного».

Юлий слез со снегохода, сделал глубокий вдох и постарался успокоиться.

«Всё будет нормально, – подбадривал он себя, – сейчас быстро починю его и продолжу поиски».

Но быстро, как это всегда и бывает в стрессовых ситуациях, ничего не получилось.

⁂

– Мне уже холодно, – пробормотал Лев, снимая рукавицу, чтобы поправить шапку и стереть снег с защитных очков.

– Не ной, – ответил Слава, – сейчас отметим все манекены, прокатимся до них и будем думать, что делать дальше.

– Если человек потерялся, то поисковые службы рекомендуют оставаться на одном месте, – продолжал бубнить Лев, – так будет проще нас найти.

– Но никто не знает, что мы потерялись! В этом-то и прикол! – Славе очень сильно захотелось в сердцах сплюнуть на землю, а точнее – на снег, но он не стал, едва сдержавшись.

Нужно было действовать по изначальному плану: сперва манекены и точки на карте, а потом уже попытка выбраться с этих белоснежных просторов…

⁂

– Алло, – сонным голосом отозвался Андрей, и на экране смартфона возникло его заспанное лицо. – Ты чего звонишь в такую рань?

Юлий посмотрел на время, отображавшееся в верхнем углу. Одиннадцать с копейками.

– Мне нужна… твоя помощь…

– Что? Тебя не очень хорошо слышно! И видно тоже так себе. Ты вообще где? Не могу понять. Что за белый фон?

Юлий пытался прорваться сквозь помехи. Но Андрей слышал только обрывки.

– Мой снегоход!.. Сломался… Ты лучше шаришь… Скинул… вроде дол… дойти… Анализ системы и схему… посмотри… почте…

– Что? – Андрей начал нервничать и оттого быстро сел на кровати. – У тебя сломался снегоход?

– Да!.. Тут… сильно…

– Ты вообще где? За городом, да?

– На… иве…

– Так, анализ и схемы. На моей почте? Погоди, сейчас гляну!

Юлий едва дышал, чувствуя нарастающее напряжение. Если Андрей не поможет ему со снегоходом, то придётся ждать помощи лишь от МЧС. А как они могут ему помочь, если не знают, что он пошёл искать Льва и Славу?..

«Чёрт, – промелькнуло в голове у Юлия, – куда ни глянь – всё хреново как-то выходит!»

Изображение Андрея на экране шло рябью и подвисало. Да, технологии в этом столетии были отличными, намного лучше, чем у предков, но и природа не отставала: она словно решила начать войну с человечеством.

Люди придумывали новые технологии для работы с водой, на воде и под ней, Луна в отместку придвинулась ближе к Земле, и все наработки и станции пошли прахом из-за приливов и непредсказуемости океанов и морей.

Люди начали строить невероятные небоскрёбы, устанавливая на них скоростные лифты, способные домчать до самого высокого этажа за условную минуту, планета ответила на это землетрясениями даже в тех странах, где их отродясь не было. Когда Юлий смотрел записи о тех подземных толчках, что разрушили высотки на севере Санкт-Петербурга, он думал, что Земля похожа на большую собаку, которая устала от блох и решила от них избавиться, встряхнувшись.

Человечество поставило создание быстрых и тихих вертолётов на поток, заметно снизив затраты на их сборку и, соответственно, итоговую стоимость, на планете начались такие снежные бури и вихри, что ни один вертолёт, даже самый новый, не мог через них прорваться.

Казалось, что планета пыталась сбалансировать всё то, что делали люди, и последствия этого технологического прогресса.

Юлий с трудом вынырнул из собственных мыслей, опустил голову на экран и увидел, что Андрей на нём превратился в статичное изображение. И у этого Андрея, замершего с поднятой рукой и смотрящего куда-то в сторону, в глазах застыл страх.

Глава 7. «ИТОЛ»

Сколько бы Юлий ни пытался снова дозвониться до Андрея, у него ничего не получалось. Метель усилилась и уже не пропускала даже слабого сигнала…

«Придётся решать всё самому, – подумал Юлий и принялся анализировать страницу с данными о событиях, происходящих в системе снегохода, – страницу с логами, – и устранять проблему».

Молодой человек настойчиво гнал мысли о том, что у него так и не получится снова запустить снегоход. Нужно было пробовать, искать причину поломки, пытаться, а не думать о том, что он навсегда останется тут, в центре этого белоснежного безумия…

Юлий отсмотрел страницу с логами и нашёл странную строчку: в какой-то момент снегоход потерял соединение со своей системой, своим «мозгом», и решил заглушить двигатель. Это было не типичным поведением при такой ошибке, и Юлий подумал, что, быть может, именно в этом кроется причина?..

Тогда он сможет устранить эту ошибку и продолжить свой путь.

Юлий быстро вошёл в настройки, провёл ещё один тестовый анализ двигателя и «мозга» и подтвердил свои предположения. Быстро исправив проблему, Юлий попытался снова завести снегоход. В момент нажатия кнопки запуска ему показалось, что собственное сердце замерло от волнения…

Снегоход рыкнул и снова заглох.

⁂

Когда Слава практически подвёл их снегоход к точке, на которой должен был находиться манекен, ему стало не по себе. Настолько сильно не по себе, что захотелось развернуться и поехать куда подальше. Даже не зная, в какой стороне берег…

Художник Айко Атами

Вытянутая, не соответствующая реальному человеческому росту серая фигура без одежды выступила сквозь снежную пелену. Манекен, стоящий в нескольких метрах от затормозившего снегохода и едва различимый через падающий снег, вызывал страх.

– Ты чего остановился? – закричал Лев прямо Славе в ухо.

– Смотри! – крикнул в ответ Слава. – Там!

Лев высунулся из-за его плеча и сразу же вздрогнул, увидев силуэт манекена.

– Чёрт возьми! Выглядит жутко! Здесь он кажется таким гигантским!..

– Он и в кабинете был внушительный, – буркнул Слава. – Ладно. Я ставлю точку.

– Давай, – кивнул Лев и отвернулся. Ему показалось, что пустое лицо без глаз, носа и рта, обыкновенная овальная болванка, лишь обозначающая человеческую голову, ещё долго будет преследовать его в кошмарах…

⁂

Юлий стоял около приоткрытого корпуса снегохода: он старался не напускать туда много снега, поэтому обдумывал, какую деталь ему стоит посмотреть и проверить, потом поднимал крышку, быстренько оценивал и снова её опускал, защищая от ледяной крупы.

Пока ничего не выходило, и он не мог понять причину поломки.

На смену страху пришла обречённость: Юлий уже видел себя мёртвым, холодным, до весны вмёрзшим в лёд Финского залива… Вопреки распространённому мнению об умирающих, в голову не лезли картинки из прошлой жизни, он не вспоминал свою первую любовь, не сожалел об упущенных возможностях, не жаждал испытать что-то ещё раз.

С другой стороны, Юлий пока и не умирал, лишь моделировал свою смерть в голове.

Когда в очередной раз он приоткрыл крышку корпуса, решил попробовать завести снегоход. И это было правильным решением.

В глубине, спрятавшись под небольшим, но мощным мотором, что-то сверкнуло. Юлий, чувствуя, что сердце начинает бешено стучать, наклонился чуть ближе и протянул руку в специальной перчатке.

Молодой человек закусил губу и, казалось, почти перестал дышать. Осторожно, будто котёнка, Юлий отодвинул мотор в сторону, и он послушно сдвинулся до предела небольших рельс.

А под мотором висел отпавший, вероятно, на какой-то кочке проводок…

«Такие технологии, – подумал Юлий, приделывая его обратно, – такой мир, столько возможностей!.. А провода отпадают, как и много лет назад. Забавно!»

Мотор ласково заурчал, будто бы радовался за своего хозяина, которому теперь не придётся замерзать на льдах Финского залива, отправившегося туда с благой целью.

⁂

– Игорь! – Герман Витальевич быстрым шагом подошёл к столу руководителя САН. Тот поднял голову и сразу понял, что что-то случилось.

– Что произошло? – тихо спросил он.

– Со мной связались из МЧС, – шёпотом ответил Герман Витальевич, – они уже около залива, но пока не могут выдвинуться на поиски из-за очень сильной метели и снежных вихрей. Им придётся немного подождать, пока погода чуть успокоится.

– У них же… техника, – скрипнул зубами Игорь Владиславович.

– И она не может просто так колесить по льду. А вертолёт не поднять из-за погодных условий. Игорь! – глаза Германа Витальевича сверкнули. – Ты же всё знаешь, всё понимаешь!

– Знаю, – выдохнул тот в ответ, – но там наши ребята.

Герман Витальевич присел на край стола и устало вздохнул:

– Я знаю. Но что мы можем сделать…

– Ты знаешь что, – Игорь Владиславович поднял голову и посмотрел прямо в глаза своему начальнику, – давай попробуем. Хотя бы предложим. Пусть Ведомство… – и он замолчал, прекрасно понимая, что его поймут.

Было видно, что Герман Витальевич сомневался.

– Мы можем предложить, – повторил Игорь Владиславович, – Юлий был прав. Попробовать предложить стоит. От этого может зависеть их жизнь.

Герман Витальевич молчал.

⁂

Система «ИТОЛ» принялась негромко пищать, информируя о том, что Юлий приближается к изначальной цели.

«Получилось! – промелькнуло в голове у парня. – Я их нашёл!»

Его уверенность в том, что система помогла ему обнаружить пропавших стажёров, была непоколебимой.

И именно из-за неё Юлий, увидев фигуру впереди, к которой привела его «ИТОЛ», резко дёрнул руль снегохода и едва не свалился с него…

Точка, к которой он приехал, не была ни Львом, ни Славой…

Это был огромный серый манекен, установленный тут для проведения тестирования…

⁂

На самом краю залива расположились огромные вездеходные машины, способные одним ударом бампера повалить дерево, а рядом с ними были запаркованы машины-перевозчики: на их багажниках возвышались разнообразные снегоходы.

Вся эта техника была пригнана к Финскому заливу службой МЧС, но метель оказалась слишком сильной, такой, какую они её ещё ни разу не видели. Выдвинуться на поиски прямо сейчас было невозможно. А то, что пропавшие были одеты в специальную одежду, давало сотрудникам поисковой службы время на раздумья и попытку переждать непогоду.

В одном из таких огромных вездеходов сидел седой мужчина с аккуратной бородкой. Он налил себе из термоса кофе и принялся дуть на него, остужая и не переставая всматриваться в белоснежную пелену впереди.

«Пусть найдутся живыми, – думал он, щурясь от белизны, – пусть найдутся живыми!»

Этот вызов был у него юбилейным, и именно им мужчина хотел завершить свою службу в МЧС.

⁂

Вот теперь Юлию стало страшно. Что он будет делать, если система «ИТОЛ» начнёт гонять его от одного манекена к другому? Что если, когда он доедет до Льва и Славы, будет уже поздно?

Молодой человек протёр маску и сверился со следующей точкой на карте. Эту он уже отметил и зафиксировал для себя, что тут стоял манекен. Нужно было отправляться дальше.

⁂

В кабинете САН было суетно: все спешно собирались.

Герман Витальевич всё же позвонил в МЧС и предложил использовать «ИТОЛ».

И получил на это согласие.

⁂

Юлий гнал свой снегоход к следующей точке на карте. Она была совсем недалеко от места расположения найденного им манекена.

«А если там снова будет манекен? – шептал внутренний голос. – Так и будешь кататься по льду от одного к другому?»

«Да, – отвечал сам себе Юлий, – так и буду. Пока не найду ребят!»

И продолжал ехать…

⁂

Лев и Слава оставались на месте. Суворов настаивал на том, что лучше остаться тут – так было больше шансов быть обнаруженными отправившейся на тестирование группой.

Анисимов с ним спорил, всё ещё желая отыскать все раскиданные по льду манекены. Видя, что Слава никак не хочет уступать, Лев соскочил со снегохода.

– Ты чего творишь?! – возмутился Слава.

– Я не хочу блуждать от манекена к манекену! Что если, пока мы будем ехать ко второму, его уже найдёт группа и отметит расположение, а потом заберёт?! Мы потеряем точку и тогда вообще никогда не вернёмся на берег!

Анисимов шипел, что Лев трус и что трусам не место в «Векторе».

А Лев думал, что после того, что они сделали, из «Вектора» их погонят, не дав и шанса.

«Зачем я вообще на это согласился?! – внутренне застонал Лев. – Дурак! Какой же я дурак!»

Не умеющий отказывать людям, теперь он стоял на своём до последнего.

Если Слава хочет продолжать поиски, ему придётся делать это без него, а потом отвечать за то, что оставил коллегу посреди ледяной пустоши.

И, к своему ужасу, Лев видел, что Слава почти готов так поступить…

⁂

Точка на карте стремительно приближалась. Юлий прищурился, всматриваясь в белизну. К счастью, метель начала стихать… Скоро она закончится, и всё будет хорошо.

«Это… – Юлий нахмурился. – Чёрт! Снова манекен! Хотя… погодите…»

Около серого манекена молодой человек заметил снегоход со сгорбившейся на нём фигурой, и ещё одну, стоящую в нескольких шагах от него…

⁂

– Знаете, что значит аббревиатура «ИТОЛ»? – выдохнув, спросил Юлий, спрыгивая со своего снегохода.

Лев и Слава тяжело дышали и не ответили, во все глаза глядя на подъехавшего Севастьянова, появившегося будто из ниоткуда.

Отчасти… так оно и было.

– Искусственные технологии определения локации, – Юлий запрокинул голову и всмотрелся в серое небо. – Хорошее название. Отличная система.

⁂

Герман Витальевич как раз разговаривал с руководителем поисковой группы, когда кто-то закричал:

– Смотрите! Снегоход!

Руководитель отдела кибербезопасности «Вектора» резко развернулся и принялся всматриваться в залив, где небольшая точка стремительно двигалась в сторону берега…

Глава 8. Эпилог

Лев Суворов и Владислав Анисимов в своей самоволке не пострадали: никто из них даже ничего не отморозил. Снегоход Севастьянова «Сноу-лайт», хоть и с нагрузкой, без проблем довёз их до берега Финского залива.

Герман Витальевич был в ярости. О продолжении стажировки Суворова и Анисимова не шло даже речи.

⁂

Юлия Севастьянова приняли в штат «Вектора» до официального завершения его стажировки.

⁂

Наступила весна.

– Юлий.

Молодой человек поднял голову, оторвавшись от документов, которые читал. Перед ним стоял Герман Витальевич. Он улыбался.

– Что-то случилось? – подозрительно спросил Юлий.

– Есть новости. От «ЗАСЛОНа» пришли ещё кое-какие наработки, – сказал Герман Витальевич. – А мне понравилась твоя работа над «ИТОЛом», так что я хочу, чтобы и к этой системе ты тоже приложил руку.

– А что за система? – с интересом спросил Юлий.

Герман Витальевич снова улыбнулся.

– Средства наземного обслуживания общего применения, – ответил руководитель. – Тебе такое интересно?

Юлий подался вперёд:

– Ещё бы.

– Тогда договорились. Буду ждать тебя завтра в девять утра на общем собрании группы, – Герман Витальевич подмигнул молодому человеку, а потом ушёл.

Юлий Севастьянов откинулся на спинку кресла. И широко улыбнулся.

Глава 1

Освещение работало в четверть силы. Чон предупредил, что сперва запустит энергосистему в тестовом режиме. Погоняет часок-другой, посмотрит, что там и как. Всё же база простояла без людей почти пять лет, а её консервация проходила в ускоренном режиме. Но даже такого света, тусклого и неприятно помигивающего, словно в старом вагоне электрички, хватило, чтобы прочитать надпись на зеркале: «Screens!»

Неровные буквы были выведены чем-то красным. Владимир подошёл ближе и потёр пальцем восклицательный знак – на коже остался липкий след, пахнущий клубникой. Обычная помада. Надпись на зеркале никого бы не удивила, оставь её какой-нибудь бунтующий подросток. Дочка в свои пятнадцать выкидывала и не такое. Но не капитан исследовательской группы, доктор биологических наук Джина Патерсон, в чьей комнате Владимир сейчас находился… Что дальше? Фото актёра дорамы со следами поцелуев?

– Что там у тебя? – крикнула из коридора Наталья Андреевна.

– То же, что и везде. Беспорядок, – ответил Владимир, хотя на языке вертелось более ёмкое слово «срач».

Большую часть помещения занимала койка с выдвижными ящиками на торце, откидной столик и опрокинутый на бок стул. Вместо шкафа в стене располагалась ниша с алюминиевой штангой и одинокой вешалкой, болтавшейся на погнутом крюке. Сами вещи валялись на полу: вывернутый наизнанку рабочий комбинезон, грязно-белый халат, бельё, носки, планшет с паутиной трещин на дисплее… Расплющенный тюбик витаминизированного геля, чьё содержимое намертво присохло к серому ковролину. Владимир вздохнул.

Хорошо хоть не было пыли. Все поверхности оставались чистыми, не считая изгвазданного доктором Патерсон зеркала. Впрочем, откуда взяться пыли в герметичном ангаре, отрезанном от разреженной атмосферы Каллисто блоками из серобетона? Пахло, правда, неважно. Даже пованивало. Из воздуховода тянуло болотом, как от вазы, где долго простоял букет цветов, пока стебли не начали гнить и покрываться склизким налётом. Должно быть, запах добрался в спальню из рабочей зоны. Предыдущие владельцы базы занимались гидропоникой. Экспериментировали с водой, добытой из ледяной коры, или чем-то таким.

– Это ты оранжерею не видел, – отозвалась Наталья Андреевна, словно прочитав его мысли. Судя по звукам, медик расчищала себе дорогу, пинками откидывая что-то лёгкое, вроде пустых коробок. – Мамаева конница протопталась. Пётр безутешен.

Петром Ефименко звали старшего инженера, тридцатидвухлетнего блондинистого и очень светлокожего белоруса, по совместительству – заядлого садовода. За три месяца полёта он замучил всех рассказами о своей даче, о том, что на ней цвело, а что – плодоносило. И ещё больше – демонстрацией умений. На корабле Пётр развлекался тем, что таскал туда-сюда горшок с семенами одуванчика, выросшими в мохнатый зелёный клубок. Без гравитации и постоянного источника света несчастные растения совсем запутались, куда им тянуться. Ну или Пётр не был таким уж блестящим садоводом, каким себя возомнил…

Владимир, Чон, Наталья Андреевна и Пётр – вот и весь экипаж, присланный инспектировать базу «Каллисто–1». Корпорация «ЗАСЛОН», сотрудниками которой они являлись, планировала осваивать второй по величине спутник Юпитера, чтобы использовать его как полигон для испытания новой климатической системы. Экипаж отправили подобрать участок для строительства, разбить временный лагерь и начать тестировать опытные образцы «снопов» и «апашек» (так они между собой прозвали СНО ОП, средство наземного обслуживания общего применения, и мобильную установку АПА–100У).

Уже в пути выяснилось, что владельцы «Каллисто–1» закрыли направление и возвращаться туда никто не собирался. Американцы согласились уступить недвижимость за немалую сумму. Тогда Владимиру, командиру отряда, поставили новую задачу: оценить, стоила ли овчинка выделки или проще и дешевле было отстроиться с ноля.

Художник Эльмира Султангулова

Пока ничего критичного в состоянии базы не обнаружилось. Да, в помещениях творился хаос из брошенных вещей и испорченной техники. Но герметичность не была нарушена, система жизнеобеспечения не пострадала, а на кухне даже имелась работающая кофеварка, чьё фырканье и кряхтение доносились сквозь шум вентиляции и бульканье недавно запущенной системы отвода тепла.

– Эй, командир! – позвал Пётр. – Иди-ка сюда.

Голос инженера звучал спокойно, но что-то Владимира в нём всё же насторожило. Он бросил на кровать подобранный планшет и отправился на кухню.

Инженер стоял посреди просторного помещения, облицованного белыми панелями. Дальнюю стену почти целиком скрывали вьющиеся растения, поднимавшиеся по верёвкам из напольных горшков. То ли ботаников душила жаба, если какой-то из отсеков простаивал без дела, то ли им просто хотелось придать уюта временному дому. Зелень наверняка смотрелась красиво, пока была живой. Но сейчас растения высохли, а крупные пятиконечные листья, похожие на виноградные, съёжились и облетели, усыпав пол. Осталась сетка из переплетённых стеблей, на которую Пётр указывал пальцем. В другой руке инженер держал кружку из нержавейки с эмблемой хоккейного клуба «Металлург», испускавшую аромат свежезаваренного кофе.

– Вон там, приглядись. – Пётр понизил голос, покосившись в сторону лазарета, где возилась Наталья Алексеевна. – Это то, что я думаю? Следы от пуль?

Приблизившись к стене, Владимир отодвинул сухо зашелестевшие стебли. Несколько уцелевших листьев отпали вместе с черенками и спланировали вниз. Под зарослями обнаружились растянувшиеся цепочкой четыре отверстия с оплавленными краями, диаметром чуть меньше сантиметра.

– Похоже на то, – согласился Владимир, сунув палец в одну из дырок и поколупав крошащийся бетон.

Сделав глоток из чашки, Пётр неуклюже пошутил:

– А ботаники-то наши из Техаса. На хрена они притащили с собой стволы?

Владимир пожал плечами. У него, как у командира, тоже имелось оружие. Правда, исключительно нелетальное: электрошокер и пистолет, заряженный ампулами со снотворным.

– Меры безопасности. Заделай их герметиком каким-нибудь, не знаю… Ты кофе где добыл?

Всё продовольствие, выделенное на экспедицию, пока находилось в посадочном модуле. С собой они захватили только самое необходимое, включая коробку суточных пайков. Разгрузкой команда займётся, когда окончательно освоится на базе.

– В шкафу. Там много всего: крупы, консервы.

– А срок годности смотрел?

– Да что с ним сделается? Это ж кофе. Заварить тебе?

– Спасибо за предложение, но сначала пусть Чон разберётся с санузлом.

Пётр хмыкнул, сложил губы трубочкой и втянул кофе с громким хлюпаньем, демонстрируя уверенность в своей правоте. Выражение его лица из дурашливого сделалось серьёзным:

– Как думаешь, здесь кого-то… того? Поэтому ботаники так быстро свинтили?

– Я не думаю, я знаю. Экспедиция в полном составе вернулась на Землю. Раньше срока, это правда. Но все сошли с корабля своими ногами.

– Вот и ладушки. – Пётр приободрился. – Замажу дырки и пойду Чону помогать.

– Добро.

⁂

Через шесть часов ударного труда команда собралась в кухне-столовой, отдохнуть и поужинать. Или пообедать – во время полёта сутки на корабле были приравнены к земным, а на Каллисто день длился почти в семнадцать раз дольше. Чтобы не сбивать биологические часы, распорядок решили не менять. К тому же центр управления «ЗАСЛОНа» работал по московскому времени. Совещаться с начальством и коллегами-учёными предстояло часто: график был расписан на две недели вперёд.

База приобрела обжитой вид. Брошенные вещи собрали и сложили в мусорные мешки, листья подмели и отправили туда же. Энергосистема заработала на полную. На потолке и стенах мягко сияли светодиодные панели, изгоняя пахнущий затхлостью и какой-то химией мрак. Чон дал отмашку на пользование санузлом. Наталья Андреевна успела принять душ, и теперь сидела довольная и посвежевшая, уложив в пучок непросохшие до конца седые волосы.

– Лазарету сильно досталось? – поинтересовался у неё Владимир, вытаскивая из микроволновой печи настоящую керамическую тарелку, полную горячего плова, и с удовольствием ощущая её вес. Пластиковые лотки, картонные стаканы и вилки с чахлыми зубцами, способными сломаться об котлету, до одури надоели во время пути.

– Да нет, не сказала бы. – Женщина пожала плечами. – Оборудование для УЗИ и ЭКГ в хорошем состоянии, инструменты на месте. Запас препаратов не тронут. Ну, почти…

«Почти» было произнесено неуверенным тоном, обычно для медика не характерным. Пётр тоже это уловил и первым задал вопрос:

– А чего не хватает?

– В основном успокоительных и седативных. Плюс вскрыта упаковка одного нейролептика, подавляющего психотические симптомы.

– Это какие? – уточнил Владимир, ногой отодвигая складной табурет и присаживаясь вместе с тарелкой за стол.

– Бред, галлюцинации, острый психоз.

Владимир с Петром, не сговариваясь, посмотрели на светло-серые пятна, оставшиеся на месте замазанных дырок в стене, а потом друг на друга. Чон заметил их переглядывание и вопросительно изогнул бровь. Второй инженер, кореец по национальности, был новичком в команде, к тому же самым младшим. Невысокий худощавый парень, только-только закончивший институт, оказался на редкость замкнутым и молчаливым. Однако его склонность изъясняться больше мимикой и жестами, чем словами, не действовала угнетающе и никого не раздражала.

– Ладно, психозы наших предшественников нас не касаются. Давайте есть. Остынет, станет невкусно, – добавил Владимир, заметив, что никто не притронулся к содержимому тарелок.

Возникшая было напряжённость понемногу развеялась. Люди задвигались, заулыбались. Послышались шуточки, смех, болтовня. Пётр достал из кармана комбинезона планшет, повозил по экрану пальцем и включил через систему оповещения негромкий джаз.

– Эта штука работает? – Наталья Андреевна указала вилкой на проектор, подвешенный к центру потолка.

Чон помотал головой. Кореец ел палочками, умудряясь быстро и ловко подцеплять куски мяса и желтоватый рис с вкраплениями моркови. Плов оказался так себе, что было вполне ожидаемо, учитывая его трёхмесячное путешествие по вселенной в состоянии замороженного брикета. Рис размяк и слипся, да и запах подкачал, сделавшись пресным, с явной доминантой переваренного чеснока.

– Починить можно?

Парень дёрнул правым плечом, что означало у него вероятность пятьдесят на пятьдесят.

Владимир выразил общее мнение команды:

– Ты уж постарайся.

Сидеть на базе предстояло долго. Возможность посмотреть фильм на широком экране или поиграть в какую-нибудь простенькую «стрелялку» была бы совсем нелишней.

– Пи-и-и-ип! – Кофеварка издала пронзительный звук. Все вздрогнули, а Наталья Андреевна схватилась за сердце и пробормотала: «Господи, громкая какая». На дисплее хаотично замигали индикаторы, вспыхнули алые и зелёные точки светодиодов.

– Пи-и-и-ип!

Пётр крутанулся на табурете и вытянул руку, пытаясь добраться до кнопок. Наклонившись, он потыкал самую большую, ворча сквозь зубы «Да выключись ты, зараза», но кофеварка продолжала надрываться, ввинчиваясь пронзительным пищанием в мозг.

Следом зажужжал проектор, поворачиваясь на потолочном кронштейне. Из объектива вырвался луч света, расцветивший дальнюю стену, где раньше вились лианы. Проектор оказался дорогим, с имитацией три-дэ-объёма. На месте белых панелей с пятнами герметика возникла пыльная улица типичного городка из вестернов. На дороге стоял пожилой мужчина с обветренным загорелым лицом, в ковбойской шляпе и кожаном жилете с прицепленной к нему шестиконечной звездой.

– This is my land. You better get out of here[1], – заговорил шериф, заглушая охрипшим голосом писк кофеварки и игравший в колонках джаз.

Рука его легла на кобуру, заставив Владимира напрячься и подавить дурацкий порыв вскочить с табурета. Изображение подёрнулось рябью, а голос стал неразборчивым и потерялся в шипении помех.

– You better… You better…

Фрагмент прокручивался снова и снова, фигура шерифа дёргалась, распадаясь на полосы и цветные квадраты, пока окончательно не исчезла. Жужжание оборвалось вместе с музыкой и писком.

Пётр с облегчением привалился к стене, куда был вмонтирован сенсорный монитор, и потёр руками лоб. На экране пробегали непонятные для посторонних символы и строки текста, но, судя по реакции инженера, свистопляску приборов удалось взять под контроль. В установившейся тишине было слышно, как шуршит нейлоновая ткань комбинезона Натальи Андреевны, полезшей под стол за упавшей вилкой. Из насосной доносилось тихое гудение приборов.

– И что это было? – стараясь убрать раздражение из голоса, поинтересовался Владимир у Чона.

Парень выглядел изумлённым не меньше остальных.

– Это невозможно. – Он задрал голову, посмотрев на подвешенный к потолку проектор. На тонкой шее дёрнулся кадык. – Все компьютеры были отформатированы в ходе консервации.

От удивления Чон сделался разговорчив. Тёмно-карие глаза, вытянутые к вискам, расширились. Длинные пальцы с узловатыми костяшками принялись отбивать частый ритм палочками для еды с налипшим на них рисом.

– Я не нашёл никакой личной информации, никаких сведений, чем они занимались. Остались только программы, необходимые для функционирования базы.

Известие Владимира не удивило. Всё же американцы, грубо говоря, продавали само помещение, стены, пол и потолок. Результат их трудов к набору не прилагался, да и не слишком был нужен, честно говоря. Но откуда в таком случае взялся фильм? Разве что… у самого проектора имелась встроенная память и её почистить забыли или не посчитали нужным. Возможно такое? Вполне.

Правдоподобная догадка не успокоила командира. Вспомнилось, что во время уборки они нашли не один планшет с испорченным экраном, а целых три. И ещё смартфон в не менее жалком состоянии. Дисплей, откуда управляли микроклиматом в оранжерее, оказался не только разбит, но и залит какой-то дрянью из канистры с эмблемой в виде початка кукурузы. Один испорченный девайс позволительно списать на случайность. К примеру, планшет упал на пол, где на него наступили во время поспешных сборов. Но пять? Это уже походило на целенаправленное разрушение.

На зеркале в спальне Патерсон написала «Screens!», что можно было перевести как «Экраны!». Но чем они помешали прежним владельцам базы, оставалось загадкой.

Наталья Андреевна хихикнула, будто школьница, подслушавшая взрослый анекдот. От уголков серых глаз побежали лучиками морщины. Медик входила в то счастливое число женщин, кому удавалось стариться естественно и красиво.

– Мы как семья из фильма ужасов, переехавшая в проклятый дом.

– Здесь никто не умирал, – усталым голосом отозвался Владимир. – Неоткуда взяться злым духам или кого вы там имеете в виду.

– Никто из людей, – сделав акцент на последнем слове, Пётр многозначительно подмигнул и подвигал светлыми бровями.

– В просто инопланетян я ещё готов поверить, хоть и со скрипом, – усмехнулся Владимир, возвращаясь к плову. – Но не в призраков погибших инопланетян. У всего имеется предел.

– Вампиров, – добавила Наталья Андреевна.

– Что?

– В призраков погибших инопланетян-вампиров. Гулять так гулять.

– Против оборотней-космонавтов! – Пётр сделал вид, что бросается к пункту связи. – Звоню в министерство культуры. И помните, я первый это придумал!

Дождавшись, когда смех утихнет, Владимир объявил:

– После ужина час свободного времени и отбой до семи утра. Завтра много дел. Я дежурю первым, за мной Чон. А теперь давайте спокойно поедим.

Глава 2

Ровно в одиннадцать вечера по московскому времени освещение на базе переключилось в ночной режим. Экипаж разбрёлся по комнатам отдыхать. Оставшийся в одиночестве Владимир расположился на пункте управления перед монитором, куда выводились данные от системы жизнеобеспечения. Заодно сюда же передавалось изображение с камер. Устроился командир с комфортом: притащил из рабочей зоны удобное кресло, заварил кофе, распечатал пачку зефира.

Часть камер была установлена снаружи и транслировала скучный пейзаж, одинаковый со всех сторон: покрытую бороздами и впадинами равнину и отвесные стены ударного кратера вдали. Камни и лёд, лёд и камни. Все оттенки серого, белого и чёрного, застывшая мозаика из тусклых отсветов и теней. Завтра надо установить флаги, российский триколор и красное полотно с логотипом «ЗАСЛОНа». Будет хоть одно яркое пятно, за которое можно зацепиться глазом.

В правом верхнем углу повис над горизонтом Юпитер, отчего-то вызывавший странные ассоциации с шаром для боулинга, выточенным из мрамора, серого с коричневыми полосами. При вращении Каллисто всегда оставался повёрнутым к нему одной стороной. Владимир увеличил изображение и отыскал яркую розоватую искорку Ио, а рядом с ней – невзрачную, но тоже хорошо заметную Метиду.

Вскоре ему надоело разглядывать небо. Он почитал техническую документацию к «снопам», чтобы освежить память, и достал планшет с картой, прикидывая точки установки для завтрашних замеров. Ландшафтное районирование было сделано заранее, ещё на стадии обсуждения полигона на Каллисто. Для этого хватило снимков, сделанных автоматическим зондом. Позже несколько аппаратов отправили сканировать грунт. Но данные следовало обновить, всё же пять лет прошло.

– Здесь и здесь… – сам себе шептал командир, потягивая кофе, и вправду неплохой, и расставляя на карте красные флажки.

Со стороны жилой зоны донеслись гитарные переборы. Вначале сознание никак не отреагировало на мирный звук. И только узнав мелодию и начав тихонько ей подпевать, Владимир встрепенулся и бросил взгляд на монитор. На уменьшенном изображении столовой возникло какое-то движение, да и в целом этот прямоугольник стал выглядеть светлей остальных. Владимир дважды коснулся его пальцем, разворачивая трансляцию на весь экран.

– Да чтоб тебя, – проворчал командир, сообразив, в чём было дело.

В столовой опять заработал проектор, включив клип на старую песню «House of the Rising Sun»[2]. С нарастающим раздражением Владимир наблюдал, как выстроившиеся в цепочку плохо подстриженные британские юноши бредут друг за другом с гитарами в руках.

«Чёртова штуковина», – подумал он, прикидывая, не разбудить ли Чона пораньше. Но потом решил, что уж со сломанным проектором как-нибудь разберётся, поставил чашку на стол, потянул спину и выбрался из кресла. Помимо воли, в голове зазвучал перевод печальной баллады с английского языка: в Новом Орлеане есть дом, его называют Домом восходящего солнца. Он разрушил жизни многих бедных парней, в том числе и мою. В том числе и мою…

Едва Владимир пересёк коридор и достиг порога нужной комнаты, как всё затихло. В столовой воцарились сумрак и тишина, не считая размеренного гула систем, звучавшего привычней, чем собственное дыхание. Мелькнула мысль: а не почудилось ли ему всё это? Но Владимир решительно её отверг. С чего бы ему галлюцинировать песней из шестидесятых годов прошлого века, если сам он предпочитал современный джаз?

– Халтурщики! – вслух заявил Владимир, обращаясь к прошлым обитателям «Каллисто–1» и подразумевая то ли неочищенную память проектора, то ли общее отношение к имуществу базы. Лично он, как командир, влепил бы за такую безалаберность выговор с занесением в личное дело.

Вернувшись на пост, Владимир понял, что поднимать корейца всё же придётся: изображение на мониторе покрывали полосы. Чёрные, одинаковой толщины и расположенные через равные промежутки. «Словно решётка на окнах», – подумал командир, беря в руки планшет и собираясь отправить вызов спящему инженеру.

Чёрные полосы дёрнулись, зарябили и исчезли. На мониторе вновь появились столбики цифр, поплыли кривые линии диаграмм. Вернулось и изображение с камер: и снаружи, и внутри всё было спокойно. Во всех помещениях горел тусклый ночной свет, не считая обесточенной за ненадобностью оранжереи. Смахнув трансляцию на край экрана, чтобы не мешала, Владимир отложил планшет и озадаченно прикусил губу.

⁂

Беспокойная ночь не прошла бесследно. У невыспавшегося и оттого пребывавшего в дурном настроении командира началась мигрень. Половина головы ныла от мучительной пульсации, въедавшейся в мозг от верхней челюсти до макушки. Пришлось наведаться в обитель Натальи Андреевны: в экспедиции важно правильно оценивать своё состояние и не отмахиваться от сигналов, поданных организмом. Когда-то давно Владимир читал, как в Советском Союзе во время подготовки первых космонавтов проводили одно необычное испытание. Накануне важного теста всем претендентам добавили в еду препарат, вызывающий головную боль. Когда космонавтов спросили о самочувствии, никто в недомогании не признался. И лишь Юрий Гагарин честно сказал, что у него болит голова, но к испытаниям он готов.

Медик смерила командиру давление, послушала лёгкие и сердце и отпустила с миром, выдав таблетку обезболивающего. Владимир приободрился: очень не хотелось откладывать первое испытание «апашек».

Поглощая за завтраком рисовую кашу, он составил предварительный отчёт для Земли, выразив в нескольких страницах сдержанный оптимизм по поводу состояния базы. В конце не удержался и попросил разузнать через неформальные источники, почему экспедиция американцев закончилась раньше срока. Официальная версия гласила, что эксперименты ботаников не принесли ожидаемых результатов. Но беспорядок в помещениях недвусмысленно намекал на то, что имелась и другая причина…

Покончив с отчётом, Владимир просмотрел несколько сообщений, присланных семьёй.

– Папа, привет! У меня всё хорошо. Мы с классом поедем в Ярославль.

«Точно, на Земле сейчас март, весенние каникулы», – вспомнил Владимир.

За последние полгода дочь сильно вытянулась, повзрослела и стала ещё больше на него походить. Те же густые, чуть вьющиеся волосы, ямочка на подбородке, зелёные с задумчивым прищуром глаза… От матери девочке досталась открытая, располагающая к себе улыбка. Сам Владимир почти всегда выглядел серьёзным. Должность обязывала. Да и груз немалой ответственности накладывал отпечаток.

«Вернусь, больше никаких командировок. Эта последняя», – мысленно пообещал себе Владимир. Не за горами тот день, когда дочь навсегда упорхнёт из гнезда. А отцу-карьеристу только и останется, что жалеть об упущенном времени. Обо всех тех минутах, когда его не было рядом…

– …отправлю уже из гостиницы, когда устроюсь. Целую и обнимаю. Мы с мамой очень скучаем. Пока-пока!

⁂

После завтрака командир выдал указания Чону и Наталье Андреевне, а сам направился прямиком в шлюз.

За спиной с шипением встал в пазы гермозатвор. В нишах, где хранились рабочие скафандры, загорелась голубоватая подсветка. Сквозь щелеобразное окно во второй двери, такой же массивной, с вентилем кремальеры, виднелся подготовленный для поездки вездеход и суетившийся вокруг него Пётр.

Владимир достал из ниши скафандр модели «Филин», сунул ноги в объёмные штанины, натянул рукава и застегнул брюшную часть. Затем надел мягкий подшлемник с прикреплёнными к нему средствами связи. Внимательно проверил, хорошо ли держатся кабели и провода, не отсоединились ли трубки водяного охлаждения, на месте ли шланг подачи кислорода. Убедившись, что всё в порядке, командир взял с подставки шлем со светоотражающим забралом и опустил его на плечи. На горловом кольце негромко щёлкнули застёжки.

– Герметичность сто процентов, – мягко сообщил компьютерный голос.

Последними Владимир надел перчатки. Следуя протоколу, он повторно пробежался по многочисленным молниям и замкам фиксации, дождался сообщения «Выход разрешён», сопровождаемого светом зелёной лампы, и покинул пределы базы.

Скафандр, казавшийся неповоротливым и тяжёлым на Земле, здесь ощущался чем-то вроде толстой стёганой телогрейки. Ускорение свободного падения на Каллисто не превышало двенадцати процентов от земного. Была примерно середина дня, так что температура поднялась до минус семидесяти градусов по Цельсию. Ночью она может опуститься до минус ста шестидесяти. Впрочем, пусть себе опускается, у «Филинов» имелся большой запас прочности на случай внеплановых выходов на поверхность.

Пётр заканчивал грузить оборудование в прицеп вездехода: установку прокола грунта, набор сканеров, несколько штативов, ящик с дронами и, самое главное, шесть опытных образцов «апашек», упакованных в защитные кожухи с ребристыми боками.

Через динамик скафандра донёсся негромкий голос инженера:

– Площадка номер один? – для проформы уточнил он, проверяя надёжность ремней, пристегнувших груз к бортам прицепа. Равнины Каллисто больше напоминали полосу препятствий, а то и дно заброшенной каменоломни. С учётом местной гравитации в пути вездеход не раз и не два поскачет горным козлом.

– Да.

Первый номер присвоили одному из нескольких перспективных районов, выбранных по фотографиям от зонда. Находился он всего в тридцати километрах от базы, с него и решили начать.

– А после надо с наследством разобраться. Хотя бы блоки питания снять, – Владимир обвёл широким жестом брошенную американцами технику, составленную возле ангара в два ряда.

Десяток строительных ботов был привезён на Каллисто для возведения капитального здания базы. Разработаны они были специально под условия спутника, поэтому тащить их обратно на Землю не имело смысла. Слишком дорогими получились бы перевозка и последующая переделка. Особенно это касалось мини-завода в форме здоровенного куба, на котором из грунта производились блоки серобетона. Нет, механические монстры навсегда останутся на Каллисто, понемногу ветшая и разрушаясь из-за перепада температур…

А вот похожий на аппендикс технический отсек, пристроенный к ангару, прослужит ещё долго. В нём вырабатывалась вода из добытого в скважине льда. Процесс был автоматическим и не требовал вмешательства людей. Из воды путём электролиза получался кислород. Пётр вчера изучил оборудование, заглянул в каждую щель и заверил командира, что ни жажда, ни кислородное голодание в обозримом будущем экипажу не грозят.

Художник Эльмира Султангулова

– Разберёмся, чего добру пропадать, – согласился инженер. И неожиданно предложил, постучав перчаткой по ящику с дронами: – Слушай, а давай «птичек» сейчас запустим? Как-то знаешь… Хочется осмотреться.

Владимир подумал и не стал возражать. Предварительная съёмка с орбиты вышла достаточно подробной, но доразведка никогда не помешает.

– Давай.

Он помог стащить громоздкий ящик через откидной борт. Дроны, каждый длиной в полторы ладони, хранились в вырезанных по форме и выстланных поролоном ячейках. Пётр выложил их на грунт, отщёлкнул из крепежа на бедре планшет и по одной запустил пять матово поблескивающих «птичек» в небо. Четыре дрона разлетелись по сторонам, слившись с тёмным из-за разреженной атмосферы небом. А пятый остался кружить над вездеходом, готовясь сопровождать машину в пути.

– Погнали, – скомандовал Владимир, устраиваясь на тесном пассажирском сиденье.

Пётр потянул на себя рычаг. Вездеход плавно тронулся с места, недолго проехал по прямой и принялся бесшумно вскарабкиваться на холм. Владимир отключил фильтрацию внешних шумов, и мир наполнился звуками: шуршанием грунта под колёсами, каким-то царапанием, поскрипыванием подвески, стуком мелких камешков по дну.

Следующие два часа они провели в трясущемся и раскачивающемся вездеходе, штурмуя многометровые воронки и завалы из острых, не сглаженных ветром обломков скал. Поверхность спутника была иссечена ударами метеоритов. Кратеры наслаивались друг на друга, образуя гигантские ступенчатые амфитеатры. Если бы подобный рельеф существовал на Земле, ни один вездеход, даже самый современный, по нему бы не проехал. «Ещё немного, и нам понадобятся навьюченные ослы. Тоже в скафандрах» – подумал Владимир, когда они, отчаянно вихляя, скатились по склону вместе с грохочущим потоком щебня и булыжников покрупней.

– Давай, ласточка, не боись, – вполголоса подбадривал машину Пётр, налегая на рычаги и с ювелирной точностью проводя её между серо-коричневых нагромождений торосов.

Последняя треть пути оказалась более спокойной. Площадка номер один располагалась внутри палимпсеста – древнего кратера, чья поверхность была смягчена эрозией и медленным, незаметным для человеческого глаза дрейфом ледяных глыб.

Всю дорогу словоохотливый белорус болтал о ерунде, травил байки из прошлых экспедиций и придумывал названия для скальных наростов необычных форм, исключительно скабрезные и не годившиеся ни для одной карты. Владимир, напротив, молчал, всё больше погружаясь в угрюмые раздумья. Во-первых, мигрень не успокоилась до конца, а сократилась до ноющего, болезненного пятна на виске. Во-вторых, командира терзали сомнения в собственной правоте.

Может, зря он никому не рассказал о ночном происшествии? Да, ему не хотелось лишний раз волновать экипаж. Ну включилась старая песня, появились помехи на мониторе… Находись они в офисе на Земле, история не стоила бы и выеденного яйца. Но, умолчав обо всех этих странностях, он решил за команду, что считать важным, а на что позволительно закрывать глаза. А если это всё же была галлюцинация? А подчинённые ни сном ни духом, что у их командира начинает посвистывать фляга?

Собравшись с духом, он коротко и без эмоций рассказал обо всём Петру. Некоторое время инженер ехал молча, резче обыкновенного двигая рычагом управления. За непрозрачным снаружи шлемом выражение его лица было не разглядеть. Наконец он сказал:

– В следующий раз буди меня.

– Обязательно, – пообещал Владимир, отчего-то испытав облегчение и впервые за день слабо улыбнувшись.

Добравшись до первой площадки, они выбрали относительно ровный участок площадью около квадратного километра. Отметили на карте границы, расставили на ключевых точках сканеры на треногах. Прежде чем приступать к испытаниям «апашек», следовало более детально изучить плотность грунта и его состав.

Сканеры закрепились на поверхности, растопырив стальные опоры. Из цилиндрических тел выдвинулись стержни, отлитые из сверхпрочного сплава, и принялись вгрызаться в неподатливую смесь из камня и льда. Владимир приглушил звук, идущий с наружного микрофона: приборы жужжали и гудели, словно он очутился на стройке, где рыли котлован.

Через полчаса стержни углубились достаточно далеко, чтобы начинать сканирование.

– Сим-сим, откройся, – пробормотал Пётр. После чего поколдовал с настройками и запустил трансляцию данных в режиме реального времени на монитор, вмонтированный в приборную панель.

– Без сюрпризов, – удовлетворённо заключил командир, глянув на первые формулы, всплывшие на экране.

Прямо под ними уходил на многие километры вниз слоёный пирог изо льда и скальных пород. Тут и там мелькали вкрапления замёрзшего газа. Где-то на глубине, вне досягаемости сканеров, должен был находиться океан из воды, смешанной с аммиаком. Но он на испытания повлиять не мог. Новая климатическая система должна была нагреть грунт всего на одну десятую градуса в пределах ста кубических метров. Если опыт пройдёт успешно, температуру можно будет повысить ещё на одну десятую долю, а площадь растянуть на весь полигон.

Понемногу данные свелись в объёмную карту, где более тёмным цветом обозначались участки с высокой плотностью, а светлым – с низкой. Сверху бежали данные о химическом составе – обнаружены оксиды железа, кремний, всё в пределах нормы. Небольшие отклонения объяснялись космической пылью, попавшей в лёд миллионы лет назад.

– А это что? – Владимир указал толстым пальцем скафандра на залёгшую на глубине километра очень светлую область. В неё было заключено совершенно белое пятно, по форме напоминавшее клизму: от грушеобразного тела уходил под острым углом короткий отросток.

– Полость с аммиаком? – предположил инженер, но тут же сам себя опроверг: – Нет, не похоже. Давай-ка сравним.

Пётр изменил ракурс карты, выбрав вид сверху. А потом наложил на неё данные, собранные пять лет назад, когда в «ЗАСЛОНе» только присматривались к Каллисто в качестве опытного полигона.

– Это до ботаников или после? – уточнил Владимир.

– До, за месяц или два.

На старой карте, расплывчатой и покрытой артефактами из-за низкого разрешения, светлая область выглядела по-другому: не было никакой «клизмы», а небольшое серое пятно походило на обыкновенное скопление углекислого газа.

Пётр присвистнул.

– Что могло образовать за несколько лет пузырь размером… – Владимир соотнёс изображение с масштабом карты. – …Размером восемьсот метров. Тектоническая активность?

– Маловероятно. Каллисто в этом отношении тихое место, ни гор, ни вулканов. А мы вообще стоим на палимпсесте. Какие бы процессы здесь ни происходили, они закончились во времена динозавров.

– Возможно, разумнее сменить участок, – Владимир задумался, не сводя прищуренных глаз с подозрительного пятна. – Надо собрать больше информации и отослать в центр.

– Как скажешь.

Командир только хмыкнул в ответ. К его удивлению, Пётр даже не попытался спорить. А ведь раньше он непременно бы кинулся доказывать, что ничего лучше первой площадки не найти, что в центре сидят перестраховщики, которые любят разводить панику на пустом месте, и так далее. Белорус отличался завидным упрямством и терпеть не мог бросать дело, не доведя его до конца. К тому же площадка номер два находилась почти в ста километрах от базы, а это означало в три раза более утомительный путь.

Ещё около часа они слонялись у вездехода, наблюдая за тем, как растёт количество данных. Иногда переключались на съёмку с дрона, но ничего достойного внимания на ней не происходило. В условленное время с ними связался Чон, сообщив, что всё спокойно. Подошла пора возвращаться.

– «Апашки» обратно повезём? – поинтересовался Пётр.

Владимир нахмурил брови и пожевал губу. Если оставить прицеп с оборудованием здесь, то вездеход поедет быстрей. К тому же центр может и не дать отмашки на смену площадки. Тогда им придётся тратить ещё один день, чтобы заново всё подготовить.

– Нет, – наконец решил командир. – Давай установим, пусть изучают температуру пород.

– Тогда сканеры предлагаю тоже не выключать. Посмотрим на цифры в динамике.

– Добро.

Предложение звучало разумно. Что сделается с техникой на необитаемом спутнике, где не бывает ни землетрясений, ни пожаров с наводнениями, ни каких-нибудь пыльных бурь? Украсть его тоже никто не украдёт. Строительные боты вон пять лет простояли – и ничего. Блестят как новенькие, разве что заряда в блоках питания осталось на донце.

– Оставим «птичку» присматривать, – добавил Владимир и принялся разбираться со сцепкой позади вездехода.

⁂

Обратный путь показался ничуть не короче, хотя ехали они в два раза быстрей. Вездеход двигался на автопилоте, повторяя маршрут, пройденный семью часами ранее. Владимира исподволь съедала тревога. У Петра, похоже, тоже душа была не на месте – инженер всю дорогу молчал, иногда подавая короткие реплики исключительно на рабочие темы. Двигался он тоже как-то нервозно, словно кукла на шарнирах, несмотря на общую неповоротливость скафандра. Под конец Пётр и вовсе начал постукивать пальцами по панели, не отводя взгляда от лобового стекла и явно мечтая побыстрей вернуться на базу.

– Командир, это Чон. Ты меня слышишь?

Уже на подъезде к ангару в динамиках раздался голос младшего инженера. Качество связи ухудшилось, несмотря на то что сейчас они находились куда ближе к ретранслятору, чем работая на полигоне. Голос парня, обычно высокий и чистый, казался охрипшим из-за помех.

– Владимир на связи. Что случилось?

– Дроны… Они странно себя ведут.

– Что ты имеешь в виду? – Владимир ощутил болезненный толчок в груди, словно сердце попыталось спрыгнуть в живот. В голове пронеслась неясная мысль: «Началось». Только сейчас он понял, что с самого утра подсознательно ожидал чего-то такого: известия о поломке или болезни, о какой-то беде.

– Дроны сменили маршрут и вернулись на базу. Все, включая вашу «птичку». И не реагируют на команды.

– Понял тебя, будем разбираться, – дав отбой, Владимир обернулся к Петру. – Выведи картинку с номера пять.

Судя по изображению на мониторе, «птичка» зависла над ангаром на небольшой высоте. Тем же занимались четверо её собратьев, паривших вблизи друг от друга. Группа дронов походила на стаю ворон, заприметивших на земле какую-то падаль, но не уверенных, нет ли поблизости хищников покрупней.

– Сигнал не проходит?

– Сигнал есть, реакции нет, – ответил инженер, набирая на планшете цепочку команд. – Попытаюсь их посадить.

Ракурс съёмки на мониторе не изменился. Дроны не опустились, не поднялись и вообще не сдвинулись с места.

– Ерунда какая, – возмутился Пётр, продолжая попытки наладить связь.

Заработал приёмник. Из динамиков донеслось тихое потрескивание, за которым они ожидали услышать голос. Но никто с ними не заговорил. Вместо слов сквозь шипение помех пробилась мелодия, исполняемая на гитаре. Там та-ра-ра там-там-там, там та-ра-ра там-там-там… Играл чёртов «Дом восходящего солнца», от первых аккордов которого у Владимира проступили мурашки по коже.

– Чон, это ты? База, приём!

В ухе громко зашуршало, будто впритык к микрофону смяли бумажный пакет. Владимир дёрнулся на сиденье и бросил на напарника встревоженный взгляд. Он хотел и боялся задать очень важный вопрос: слышал ли музыку инженер? Или она звучала исключительно в воспалённом мозгу командира?

Но Пётр догадался о его смятении и произнёс полушутливым тоном:

– Ты под эту песню ночью танцевал, да? Может, Чон развлекается? Он толковый специалист, но в некоторых вопросах как ребёнок, ей-богу.

Соблазн списать всё на неопытного коллегу был велик. Но Владимир не поддался искушению и честно ответил:

– Нет, не думаю, что это он. Мы можем ехать быстрей?

Вездеход ускорился до немыслимых тридцати пяти километров в час, за что пришлось заплатить серьёзной болтанкой. Хорошо хоть прицеп с грузом остался на полигоне, иначе они бы точно перевернулись.

Разглядев на горизонте прямоугольный выступ ангара, выделявшийся на фоне острых конусов льда и бесформенных каменных глыб, Владимир почему-то обрадовался. Словно в самом деле боялся, что база исчезла и они останутся торчать посреди пустоши, пока в скафандрах не кончится кислород. Но ни строительная техника, ни солнечные панели, ни само здание никуда не делись.

Подъехав вплотную, они дружно уставились на вышедшие из-под контроля дроны, повисшие прямо над головами. Четыре «птички» образовали ровный квадрат, пятая держалась посередине.

– Что за…? – начал Пётр, но дроны, словно откликнувшись на знакомый голос, скинули оцепенение и синхронно опустились на поверхность, подняв у входа в шлюз небольшое облако пыли.

Инженер проверил сигнал на планшете и неуверенным голосом сообщил:

– Контроль восстановлен… Отправить их на повторный облёт?

– Нет, не надо. Лучше разбери один. Может, контакт какой отошёл… Выясни причину, в общем, это уже ваша с Чоном епархия.

На базе Владимира ждала ещё одна новость, на первый взгляд хорошая, а при более внимательном изучении уже и не очень… Пришёл ответ на утренний запрос. Знакомый сотрудник «ЗАСЛОНа» учился на одном курсе с кем-то из американцев, участвовавших в подготовке проекта «Каллисто–1». Американец знал кого-то из членов экспедиции, так по цепочке и удалось добраться до правды: работу свернули из-за нестабильного психического состояния профессора Джины Патерсон. Женщина едва не застрелила коллегу, приняв его за «инопланетную сущность, пытавшуюся ей угрожать». Помимо прочего, Джина Патерсон утверждала, что приборы на базе с ней говорят, нарочно её пугая и доводя до приступов паранойи.

Художник Эльмира Султангулова

– Ёкарный бабай, – выругался Владимир, прочитав про «инопланетную сущность». Шутка про призраков погибших пришельцев-вампиров казалась всё менее смешной.

Врачи объяснили психоз Джины Патерсон стрессом от длительного пребывания в замкнутой обстановке. Профессора вернули домой и отправили лечиться в клинику неврозов в Канзасе. Где Патерсон, по слухам, демонстрировала хорошие результаты и уже соглашалась брать в руки смартфон.

⁂

До самого отбоя Владимир оставался мрачным. Проектор срабатывал ещё дважды. В первый раз включилась хаотичная нарезка из фильма «Зелёная миля». А во второй, аккурат во время ужина, чей-то хорошо поставленный голос принялся декламировать стихи, опознанные Натальей Андреевной как «Баллада Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда. Пётр и Чон заново перепроверили систему жизнеобеспечения, волнуясь, как бы странные неполадки не добрались и туда. Но подача кислорода и терморегуляция работали как часы.

Ночью первым вызвался подежурить Пётр, уговорив Наталью Андреевну поменяться вахтами. Владимир пожелал ему доброй ночи и отправился отдыхать. Но, проворочавшись сорок минут на неудобной койке, так и не задремал. Смирившись с бессонницей, командир откинул одеяло, опустил пятки на колючий ковролин и повозил по нему босыми ступнями. В голове звенела пустота. Владимир поднялся, оделся и отправился на пост.

Судя по напряжённой позе Петра, сгорбившегося на самом краю сиденья, дежурство проходило не так спокойно, как им хотелось. Пальцы инженера барабанили по пластиковому подлокотнику. Правая рука скользила по сенсорной панели, открывая и вновь сворачивая какие-то вкладки.

– Что? – коротко поинтересовался Владимир.

– Вот, – так же лаконично ответил инженер, указывая на сектор, куда выводились данные от сканеров с первой площадки. Пётр увеличил середину карты, и Владимир разглядел знакомый силуэт загадочного пятна. Грушевидное тело осталось прежним. Зато отросток заметно увеличился, вытянувшись в длину.

– Уменьши масштаб. Ещё. Ещё. – Владимир наклонился вперёд, опершись ладонями о колени. – А теперь соедини прямой эти две точки.

Пётр шёпотом выругался. Было отчего: экран перечеркнула красная линия, конец которой упирался в базу. Отросток двигался по направлению к людям, с невероятной скоростью прокладывая тоннель в неподатливом для бурения грунте. Инженер с командиром обменялись тревожными взглядами.

– Будить остальных… Что за на фиг? – перебив самого себя, Пётр ткнул пальцем в ту часть монитора, куда выводилась трансляция с внешних камер.

По чёрно-серой каменистой равнине двигалось оранжевое пятно.

Глава 3

– Камера один. Сектор восемь-а, двукратное увеличение! – скомандовал Владимир.

Оранжевое пятно выросло в размере и оказалось бредущим по пустоши человеком. По крайней мере, у него имелись две руки, две ноги и бритая налысо голова. При этом человек или похожее на него существо не носило скафандр, а довольствовалось мешковатым комбинезоном цвета апельсиновой кожуры.

– Я на выход. Поднимай Наталью Андреевну, пусть готовит реанимационный набор.

Пётр попытался вскочить из кресла, но Владимир усадил его обратно, с силой надавив на плечо.

– Стой. Никуда ты не пойдёшь.

– Там человек!

– Никого там нет.

Слова оказались пророческими: через несколько секунд фигура скрылась за конусообразной глыбой, но так и не появилась с другой стороны. Остальные камеры тоже ничего не обнаружили. В пределах видимости с базы не было никакого человека в оранжевом комбинезоне. Упрямый инженер запустил дрон, но даже тот не нашёл ни тепловой сигнатуры, ни отпечатков ног, которые должны были остаться в пыли.

– Как ты понял, что это фантом? – устало поинтересовался Пётр, когда ему надоело нарезать круги над ангаром, изучая глазами «птички» однообразную панораму.

– Откуда там взяться человеку? – задал встречный вопрос командир. И попытался развить свою мысль, довольно запутанную даже для него самого: – Понимаешь, все замеченные нами странности нельзя было потрогать руками. Мы слышали музыку, видели кадры из фильмов…

– А дроны? – возразил Пётр. – Самые что ни на есть физические объекты.

– Да, но необычными были не сами дроны, а их поведение. Фигура, в которую они сложились. Грубо говоря, до сих пор никто не подошёл к ангару и не швырнул камнем в дверь, оставив настоящую вмятину. Это всё не иллюзия, а… Не знаю, как сформулировать…

Инженер откинулся на спинку кресла, сцепив ладони на белобрысом затылке. А после отыскал удивительно ёмкое слово, вертевшееся у командира на кончике языка:

– Знаки. Это всё были знаки.

⁂

Спать Владимир и Пётр больше не легли. Но, посовещавшись, позволили Чону и Наталье Андреевне отдохнуть ещё три часа, после чего объявили экстренный сбор в столовой. Владимир перечислил все происшествия, случившиеся после того, как команда заняла покинутую базу. В доказательство его слов Пётр вывел на монитор короткую видеозапись с человеком в оранжевом комбинезоне. Затем переключил её на фотографию непонятного символа, собранного в воздухе из пяти дронов. И, в качестве финального аккорда, показал карту с подземной полостью, тянущей щупальце по направлению к базе.

В конце короткого доклада Владимир добавил:

– Очень похоже, наши предшественники столкнулись с чем-то похожим. Патерсон оставила на зеркале надпись «Экраны». Наверняка она же разбила планшеты. Наталья Андреевна, ваше мнение как профессионала: всё увиденное может объясняться нашим общим с ней помешательством?

Медик задумалась, сдвинув на переносицу тонкие брови.

– Случаи массового психоза известны, это правда. Но, во-первых, им подвержены внушаемые люди со слабой волей. Таких среди нас нет, мы все проходили строгий отбор. А во-вторых, всё равно нужен толчок, влияние какого-то внешнего фактора. Пророк, который способен завести толпу. Или идея о конце света, наложившаяся на образ жизни определённой группы людей…

– Что общего между нами и ботаниками? Только база, – принялся размышлять вслух инженер. – Здесь и надо искать этот фактор.

– Радиация? – впервые нарушил молчание Чон.

Наталья Андреевна покачала головой.

– Одна сотая бэр, почти безопасно для человека. И это на поверхности, а мы большую часть времени проводим внутри хорошо защищённого здания.

– На Каллисто низкий уровень излучения, поэтому её и выбрали в качестве полигона, – подтвердил слова медика командир. И предложил другой вариант: – Какие-то неизученные бактерии или вирусы? Заразили американцев, потом и нас. Бактерии могут влиять на психику людей.

Но медик вновь отрицательно помотала головой. Палец женщины с коротко обстриженным ногтем, покрытым перламутровым лаком, ткнул куда-то вниз, на напольную плитку.

– Учёные допускают существование бактерий в подземном океане. Но океан там, а мы здесь. К тому же для подобного влияния на организм нужны тысячелетия совместной эволюции.

– Есть многое на свете, друг Гораций… – не согласился с медиком Пётр. – Может, это очень сообразительные бактерии. Решили не ждать тысячу лет. Уложились за день.

Наталья Андреевна слабо улыбнулась, а Владимир, тяжело вздохнув, обратился к старшему инженеру:

– Давай посмотрим, что происходит с пятном. Покажи новые данные.

Когда вращающийся по кругу индикатор загрузки исчез, Владимир испытал облегчение: размеры «клизмы» не изменились, очертания остались прежними. Щупальце по-прежнему тянулось к базе, но в длину не росло. И только потом на уровне подсознания прозвенел колокольчик: что-то было не так. Карта попросту не обновилась. Чон, вскинув брови, указал на застывшую дугу диаграммы: последний пакет данных от «апашек» был передан в четыре часа утра. А после сигнал исчез.

Оба инженера растерялись. Наталья Андреевна переводила взгляд с одного мужчины на другого в ожидании объяснений. Как и положено командиру, Владимир сориентировался быстрее других:

– Чон, отправь «птичку» на разведку. Погоди, лучше две. Вторую пошли к посадочному модулю.

Сесть рядом с ангаром не удалось, пришлось немного забрать в сторону карьера Джинанди. Базу и модуль разделял всего лишь километр, но невооружённым глазом состояние их главного транспорта всё равно было не оценить. Кореец торопливо покинул кухню.

– Пётр, а ты посчитай, когда… – Владимир помедлил, подбирая подходящее слово. Плюнул и выразился по-простому: – Когда эта хреновина до нас доберётся, если скорость и траектория не изменятся.

На решение простой задачи понадобилось меньше минуты.

– Этой хреновине, как ты её назвал, осталось меньше половины пути. Через семь часов она будет прямо под нами.

⁂

Чон и Пётр нервно вышагивали вдоль пульта, следя за тем, как два дрона на максимальной скорости мчатся к целям. Стемнело, «птички» включили фонари. В ярко-белых лучах убегала назад льдистая пустошь, то сверкающая, как стекло, то припорошённая пыльным позёмком и усеянная камнями.

Наталья Андреевна отправилась в медицинский блок, пробормотав: «Я всё же проверю». Вскоре медик принялась вызывать коллег по одному, брать кровь на анализ и делать компьютерную томографию мозга. Владимир освободился первым, после чего отправил в центр экстренный запрос. Ответ должен был прийти через два часа, не раньше. Сорок минут на прохождение сигнала в одну сторону, сорок в другую и хотя бы двадцать минут, чтобы посовещаться.

Первой прилетела «птичка», отправленная к посадочному модулю. Когда изображение прояснилось, Чон побледнел, Пётр громко выругался, а Владимир проскрежетал стиснутыми зубами. Цилиндр высотой в два этажа, увешанный сложнейшим оборудованием, с торчащими соплами двигателей и тарелками антенн, попросту опрокинулся на бок. С высоты полёта картина до смешного напоминала зимнюю грядку с перевернутой бочкой, под которой весной будут высаживать огурцы. Причину аварии долго искать не пришлось: там, где недавно стояла одна из четырёх опор, корка льда поднялась, образовав небольшой бугор.

– Мы можем произвести вертикализацию своими силами? – спросил командир, очнувшись от ступора. – С помощью ботов, например.

– Можем, – подтвердил Пётр, но без особого энтузиазма. – Дня за два. А потом нужна полная диагностика, это ещё неделя. Вашу мать!

Инженер саданул кулаком по столу и вцепился руками в короткие светлые волосы.

На шум заглянула Наталья Андреевна:

– Петя, тебе водички принести? С парой капелек успокоительного?

Слова пожилой женщины, сказанные умиротворяющим тоном, подействовали лучше лекарств: Пётр залился румянцем и прекратил метаться по комнате, смущая остальных.

Через двадцать минут пришло изображение с опытного полигона. Дрон кружил над свежим разломом, куда провалилось всё оборудование. Кое-где среди каменной осыпи торчали сломанные штативы, в одном месте виднелся смятый корпус «апашки» с выбитой линзой. Раскрошенное стекло смешалось со льдом, поблёскивающим в свете фонаря.

Ответ от центра тоже не заставил себя долго ждать: экипажу следовало прекратить испытания, запустить ускоренную консервацию базы и покинуть поверхность спутника в максимально короткий срок. Владимир усмехнулся: он получил ожидаемый, полностью обоснованный и совершенно бесполезный приказ.

⁂

– Судя по анализам, мы здоровы, – спокойно произнесла Наталья Андреевна. Медик налила себе чаю, но не сделала ни глотка, а только крутила чашку в руках. Поверхность чая подёрнулась мелкой рябью – пальцы у женщины сильно тряслись. Очевидно, невозмутимость её была напускной.

– Спасибо, Наталья Андреевна, – искренне поблагодарил её Владимир. – Предлагаю больше не возвращаться к версии коллективного психоза. Непродуктивно. В запасе осталось меньше пяти часов. Улететь не на чем, помощи ждать неоткуда. Давайте исходить из тех вариантов, что у нас есть.

– Можно уехать на вездеходе. Взять еды, воды и кислорода, сколько поместится, – предложил Пётр.

– Оставим твой вариант как резервный. Если эта… инопланетная сущность, – Владимир хмыкнул, вспомнив выражение профессора Патерсон, процитированное в письме, – нанесёт ущерб базе, а я предлагаю готовиться к худшему варианту, бегство отсрочит нашу гибель, но не предотвратит.

– Профессор Патерсон утверждала, что инопланетяне пытались вступить с ней в контакт. Если мы больше не считаем Патерсон сумасшедшей, – Наталья Андреевна неопределённо помахала рукой у виска, – то она была права. Некое существо действительно посылает нам знаки.

Владимир кивнул, потёр небритую из-за утренней кутерьмы щёку и признался:

– Я думал об этом. Но что оно пытается сказать? У нас есть фрагменты фильмов, песня, стихи… Человек в оранжевой одежде, чёрные полосы на мониторе и точки. Пять точек. Похоже на шифр. Есть ли у всей этой солянки общий знаменатель?

Пётр задумался, сгорбившись на табурете и закрыв ладонями рот. Сквозь сомкнутые пальцы донеслось печальное:

– Пу-пу-пу…

– Тюрьма, – тихо произнёс Чон.

– Что? – переспросил Владимир. Ему показалось, он ослышался. Слишком странно прозвучало слово, относившееся к совсем другой реальности. Тюрьма – это что-то про колючую проволоку и немецких овчарок, рвущихся с поводка.

Зато Пётр шлёпнул себя по лбу.

– Ну точно! Чон, ты – гений!

Парнишка втянул голову в плечи, пряча смущённый взгляд. А Пётр принялся объяснять:

– Сперва мы увидели шерифа, так? Он сказал, что это его земля и нам стоит убраться отсюда подальше. Песня «Дом восходящего солнца» поётся от лица арестанта, про «Балладу какой-то там тюрьмы» и говорить нечего. «Зелёная миля» – один из самых известных фильмов про тюрьму. А полоски – это решётка на окне!

«А ведь правда, – подумал Владимир. – Я и сам подумал про решётку». Но вслух спросил, не спеша присоединяться к общему ликованию:

– А человек в оранжевом? И символ из пяти точек?

– С этим тоже всё просто, – заметила Наталья Андреевна. Она сделала глоток, расплескав немного чая на подбородок, и смущённо промокнула капли платком. Голос медика звучал по-прежнему ровно. – Оранжевый – цвет униформы у заключённых в Америке. А точки – татуировка, популярная у бандитов. Я видела в сериале. Четыре пятнышка символизируют четыре стены, метка в центре – узника.

Владимир удивлённо вскинул брови, а Пётр, присвистнув, сказал:

– Моё почтение…

Версия складывалась последовательная и логичная, непохожая на простое совпадение.

– Хорошо, – согласился командир. – Тогда что нам хотят донести? Что нас посадят в тюрьму, если мы отсюда не уберёмся? Так мы бы с радостью, но нам отрезали единственный путь отхода.

– Их двое, – подал голос осмелевший Чон. В этот раз Пётр не пришёл ему на помощь, пришлось парнишке говорить самому. – Одна… сущность… не делала ничего плохого. Только предупреждала нас, чтобы мы держались подальше. А другая, наоборот, уничтожила оборудование и опрокинула модуль.

– Их двое, двое… – повторил Владимир и тут его озарило. – Двое: охранник и заключённый… Нам не грозят тюрьмой. Мы сели в тюрьму!

Заявление было встречено испуганной тишиной. Старший инженер приоткрыл рот. Чашка в руках Натальи Андреевны задрожала ещё сильней, переливая через край золотисто-коричневые капли, и медик предпочла поставить её на стол.

– Тогда где забор, где вышки, вооружённая охрана? – опомнился Пётр и помотал взъерошенной головой. Он тоже забегался с утра и не успел привести себя в порядок. Впервые в жизни Владимир видел своего инженера настолько потрёпанным: комбинезон смялся, под глазами залегли круги, на подбородке проклюнулась светлая щетина.

– А если эта тюрьма – как необитаемый остров у пиратов?

Наталья Андреевна обхватила себя за плечи и обратила взор куда-то вдаль, словно стены ангара стали прозрачными, а за ними разлился океан.

– О чём вы?

– Провинившегося пирата высаживали на необитаемый остров. Выживет он или погибнет, неважно. Главное, не будет досаждать остальным. Не нужны ни забор, ни охрана. Даже очень высокоразвитое существо не покинет спутник без корабля. А знаки, посланные нам – что-то вроде плаката: «Осторожно, на острове злой пират. Ради собственной безопасности не подходите близко».

– А почему бы так и не сказать, словами через рот? К чему эти шарады? – съехидничал Пётр.

– А если у тебя нет рта и в твоей культуре не сложился феномен слова? – резонно возразила медик. – Может, это даже не живое существо, а какая-то программа, алгоритм… Который ищет способы связи с дикарями, приплывшими на остров, выдолбив лодку из бревна.

– Нас пытаются предупредить на понятном нам языке… – протянул Владимир. Он встал из-за стола и прошёлся по комнате, глядя на пустую стену, где два дня назад целился из голографического пистолета шериф. – Сперва программа изучала американцев. Вот почему песни и фильмы, которые она включала, на английском. Да и оранжевая роба – символ их тюрьмы, не нашей. Патерсон знаки не поняла. Зато испугалась так сильно, что экспедицию пришлось свернуть. Программа, образно выражаясь, выдохнула от облегчения. Но тут через пять лет прилетели мы. Носители другого языка, иного культурного контекста. Программа не успела сориентироваться и продолжила подавать знаки, рассчитанные на наших предшественников.

– Если Каллисто – тюрьма, то знаете, на что вот это похоже? – Пётр ткнул пальцем в светлую область на карте. – На подкоп. Для побега узнику нужен корабль.

Глава 4

– Это существо хочет сбежать на нашей лодке, то бишь на модуле. – Для убедительности Пётр постучал пальцем по монитору. – Заметьте, оборудование, с помощью которого можно было за ним наблюдать, оно уничтожило. А корабль только перевернуло.

Художник Эльмира Султангулова

– Ничего себе только! – возмутилась Наталья Андреевна.

– Кто знает, какие повреждения получил модуль, – командир с сомнением поджал губы. – А если на нём теперь вообще никуда не улететь?

Пётр поскрёб щетину на впалой щеке и уже без прежней убеждённости произнёс:

– Существо не рассчитало удар. Или боялось, что мы сбежим, как американцы.

Покивав, Владимир спросил: «Сколько времени у нас осталось?» и сам же ответил на свой вопрос, опустив взгляд в нижний правый угол монитора: «Четыре часа».

Наталья Андреевна тихо простонала:

– Господи, что можно сделать за четыре часа? Мы ведь не имеем ни малейшего понятия, что это за форма жизни и как с ней сражаться.

– Зато нам известно, у кого об этом спросить, – неожиданно спокойно ответил командир. После чего повысил голос, обратившись к пустой части комнаты: – Эй, охрана! Ваш подопечный хочет сбежать. Как нам его остановить?

Экипаж замер в ожидании нового знака. Прошла минута, другая… Люди заметно смутились, чувствуя себя глупо, но никто не решался признать неудачу и первым оборвать тишину.

– Наверное, у них пересменка, – прошептал Пётр, надеясь разрядить обстановку очередной своей странной шуткой.

Жужжание включившегося проектора показалось Владимиру громким, как набат. На белой стене возникло изображение замёрзшего насмерть Джека Николсона из фильма «Сияние», а из колонок полилась весёлая песня про бубенцы. Владимир не помнил её название, но эту мелодию вечно крутили под Новый год.

– Зима? Снег? – принялась гадать Наталья Андреевна.

– Холод! – воскликнул Чон.

– Точно, оно боится холода! Вот почему для тюрьмы был выбран Каллисто, а не Ио! – Пётр не смог усидеть на месте и принялся прохаживаться взад-вперёд, пощёлкивая пальцами от возбуждения. – А у нас есть новейшая климатическая установка!

– «Апашки» уничтожены, – напомнил ему Владимир, принимая на себя роль оппонента в споре, чтобы поумерить энтузиазм. – И даже с ними мы собирались прогреть грунт всего на одну десятую градуса.

– Зато остались «снопы»! Надо только раскочегарить их на полную мощность. И добавить больше энергии. Подключим к ним все батареи, какие найдём. Снимем со строительных ботов, с этого куба, где штамповали плиты… Из оранжереи, там резервный источник питания. Откуда ещё?

– Запасные аккумуляторы с вездехода, – предложил Чон.

– Да, их тоже!

Инженерам явно не терпелось начать. Времени оставалось в обрез, чтобы сгенерировать менее безумную идею, его бы точно не хватило… Решившись, Владимир обвёл экипаж внимательным взглядом, махнул рукой и скомандовал:

– Тогда за дело. Вперёд!

⁂

Ровно четыре часа спустя суета улеглась. Экипаж сделал всё, что было в человеческих силах, и теперь полагался на судьбу. Четверо людей, облачённых в скафандры, стояли в сотне метров от ангара и смотрели на базу, освещённую прожекторами на высоких столбах. Впрочем, ночь на Каллисто была достаточно светлой, звёздной. И очень тихой. Владимир слышал своё дыхание, чувствовал биение сердце. Как-то особенно остро ощущал всё тело, такое хрупкое и уязвимое, отделённое от смерти одной лишь скорлупой скафандра.

– Если наш пират не опаздывает, то пора, – он сверился с часами и сглотнул вязкую кисловатую слюну. В горле пересохло. Низ живота тянуло от нервов, а может, от голода – поесть он не успел. Да и никто не успел.

Пётр нажал на экран планшета и запустил «снопы», расставленные по периметру базы. Между ними извивались толстые чёрные кабели, соединившие все источники питания, какие нашлись, вплоть до аккумуляторов, извлечённых из дронов. Из отсеков в «снопах» выдвинулись иглы, впившиеся в лёд и выбившие из него грязно-серые фонтаны крошки. Послышался низкий нарастающий гул. Твердь под подошвами задрожала, словно где-то на глубине включили гигантский отбойный молоток.

Воздействие «снопов» ограничили окружностью диаметром в пятьдесят метров, взамен увеличив его глубину. Если в наскоро возведённой конструкции ничего не сломается, если хватит энергии, если все расчёты верны… Если, если, если… Тогда волна невероятного даже по меркам Каллисто холода ударит на километр вниз, промораживая всё на своём пути.

На монотонный гул «снопов» наложился ещё один звук, похожий на хруст ломаемых ветвей.

– Господи… – прозвучало в динамике скафандра. Владимир не понял, кто это произнёс: от волнения голос говорившего исказился до неузнаваемости.

Треск усилился, заглушив все прочие шумы. Поверхность, на которой стоял ангар, начала медленно подниматься. Выровненная ботами площадка стала походить на трясину с пузырём, надуваемым болотным газом. Что-то изнутри стремилось наружу, сражаясь с неподатливыми пластами пород, вспучивая горб со зданием на вершине.

Климатическая установка заработала на полную мощность. Даже с такого расстояния было видно, как всё вокруг стремительно зарастает инеем: солнечные батареи, штативы прожекторов, строительные боты, стены ангара. Дверь в шлюз тоже затянуло рыхлым белым налётом, сделав непрозрачным единственное окно. Стальная арматура, вздымаемая неизвестной силой, протяжно выла и скрежетала. «Снопы» покосились, но продолжали испускать волны стужи, уходившей вниз.

– Давай, давай… – шёпотом уговаривал их Владимир. – Ну же, ещё чуть-чуть…

– Температура внешней среды опустилась до критических значений, – доложил компьютерный голос скафандра.

В динамиках выругался Пётр:

– Вот чёрт! Уходим!

– Без паники, отступаем к вездеходу, – приказал Владимир, двигаясь прочь от базы вполоборота, не в силах отвести взгляд от жуткой картины.

С громким звуком принялись лопаться металлические опоры, ставшие хрупкими от чудовищных температур. Холм под базой достиг не меньше двух метров в высоту. Перекошенные «снопы» уставились на горизонт, словно дула артиллерийских орудий.

– Бам-м-м! – строительный бот, белый от ледяного налёта, обрушился на такой же промёрзлый и твёрдый грунт. При ударе бот распался на части, словно дешёвый гипсовый сувенир. Почти сразу за ним свалилась соседняя громадина, в падении зацепив прожектор и придавив клешнёй провода. В месте разрыва замерцал оранжевый свет. Это подскакивал и колотился о столб повреждённый кабель, осыпая искрами темноту.

– Только бы пожар не начался, – прохрипел в динамиках голос, кажется, принадлежавший старшему инженеру.

Один из трёх «снопов», продолжавших работать каким-то чудом, отключился. Огни датчиков, сиявших на глянцевом боку, разом потухли. Следом истощили батареи и другие «Снопы». Грунт под опорами пошёл трещинами. Огромный кусок обвалился в подземную пустоту, увлекая за собой оборудование со связками кабелей…

И вдруг всё прекратилось. Тишина ударила по нервам не хуже грохота от переломанной металлической балки.

Шум, идущий из глубины, утих. Прошла минута, две, пять… Холм больше не рос. На его вершине искрился, отражая мерцание звёзд, покорёженный ангар, похожий на слепленное из снега жилище эскимосов.

– Это… Это всё? – тихо спросила Наталья Андреевна.

Первым расхохотался Пётр. За ним медик и Чон. А потом и Владимир. Да так, как не смеялся никогда в жизни, даже слёзы из глаз потекли. Нет, это точно его последняя командировка…

⁂

– Красиво, скажи! – с восхищением в голосе произнёс Пётр.

– Да, – согласился Владимир. Он стоял рядом с инженером у подножья двух флагштоков. Мужчины задрали головы вверх, насколько позволяли неповоротливые скафандры.

На правом флагштоке сиял на фоне чёрного неба бело-сине-красный триколор. На левом – алое полотно с логотипом «ЗАСЛОНа». Только сейчас, две недели спустя, у экипажа появилось время, чтобы установить флаги возле временной базы.

Новый жилой модуль сильно уступал зданию «Каллисто–1». И по комфорту, и по площади, и по надёжности – стены его были сделаны из сверхпрочного полотна, из-за чего сооружение здорово напоминало надувной корт для игры в теннис. Но экипаж радовался возможности ютиться по двое в тесных каморках, питаться размороженными пайками, дышать, ходить и говорить. Правда, Пётр пробрался в повреждённый ангар и вынес оттуда уцелевшую кофеварку.

– Знаешь, что во всей этой истории мне не даёт покоя? – спросил командир, любуясь результатом сегодняшнего труда.

– Подозреваю, много чего…

– Да. Но какова вероятность, что ботаники случайно высадились в тридцати километрах от единственной тюрьмы на спутнике размером с треть Земли?

– Крайне небольшая, – помедлив, откликнулся Пётр. – Но кто-то же выигрывает в лотерею. Знай американцы о тюрьме, никогда бы не бросили базу. И уж тем более не захотели её продать. Это открытие величайшего уровня. Вон какая флотилия к нам летит.

– Это правда, – согласился Владимир, переводя взгляд с флагов на усыпанное звёздами небо. Через месяц-другой на орбите Каллисто станет тесно от их коллег из «ЗАСЛОНа», от всемирно известных учёных, военных, представителей различных государств и ещё бог знает кого. – Остаётся самый неприятный вариант, – продолжил он задумчивым тоном. – Этих тюрем на Каллисто – как грязи… И всем заключённым для побега нужны корабли. А скоро их будет много, очень много…

Пётр похлопал тяжёлой перчаткой товарища по плечу.

– «Апашек» и «снопов» у нас тоже хватает. Да и та программа наверняка послала хозяевам сигнал. Караул, спасите, не справляюсь! Думаю, нас ждут очень интересные времена.

– Только не меня. Я с первой попуткой отправлюсь домой. Надоело мотаться по командировкам.

– Дело твоё, – ответил Пётр и первым направился к шлюзу.

А Владимир остался стоять, разглядывая пустынную с виду ледяную равнину.