Читать онлайн Алина Сон бесплатно

Глава первая. До.

Тяжелые конструкции моста давят на темные воды Оби, словно невысказанные слова на душу. Река несет свои воды неторопливо, с достоинством существа, знающего свою непреложную истину. Ночью она становится почти черной, лишь изредка подмигивая оранжевыми отблесками фонарей – словно вспоминает что-то важное, но сразу же забывает.

Мост – прямая линия между двумя точками бытия. Без украшений, без изгибов. Совершенная формула, выведенная инженерами, но так и не разгаданная философами. Его опоры уходят в глубину, как корни древнего дерева, только вместо соков по ним текут человеческие судьбы. Машины бегут по нему красными и белыми огнями – кровь и лимфа городского организма.

Снизу, с набережной, он кажется еще грандиознее. Стальные переплетения балок – ноты в партитуре великого композитора. В сумерках они превращаются в таинственные письмена, начертанные на небе – то ли чертеж моста, то ли схема человеческого сердца с его неисследованными камерами.

Новосибирск. Город, родившийся из стука колес по рельсам и скрежета металла об металл. Здесь, где Обь особенно широка, люди бросили вызов природе, построив мост через невозможное. Теперь это миллионный город с подземными дворцами-станциями, где каждый вечер разыгрываются маленькие драмы расставаний и встреч.

Набережная в этот час пуста. Круги света от фонарей на асфальте – прожекторы, освещающие сцену для спектакля одного актера. Гудок электрички растворяется в воздухе, как последний аккорд недопетой песни.

Город не спит. В общежитиях Академгородка горят лампы над конспектами. В центре мигают экраны, показывающие курс чьих-то надежд. Вокзал, как и сто лет назад, соединяет судьбы по расписанию, точному как биение сердца.

И в промежутке между прибытием и отправлением, между вдохом и выдохом, рождается та редкая тишина, где слышно, как течет время.

Холодный бетон. Ветер с реки. Пар от дыхания – маленькое облако тепла в холодном мире.

Бетонные плиты, омытые речным ветром, глухо стонут под четкими ударами каблуков. Мужчина, лет тридцати, мерно вышагивает вдоль чугунных перил прибрежной зоны, за которыми темнеет тяжелая вода. Его осанка – прямая, без суеты, будто каждый шаг взвешен и окончателен. Октябрьский воздух лежит на щеках легкой бледностью, но во взгляде – ни тени сомнения. Длинное черное пальто, серый костюм, безупречная линия галстука. Даже в полутьме видно, как отсвечивают начищенные оксфорды, ритмично касаясь мокрого асфальта. Все в его облике говорило о сдержанной элегантности человека, знающего цену вещам и времени.

Вперед-назад. Вперед-назад. Его шаги отмеряли время лучше любых часов. Взгляд то и дело возвращался к запястью, где механический хронометр отсчитывал последние минуты чего-то важного. На ограде – замки. Ржавые, с выцветшими надписями. Кто-то верит, что металл может удержать чувства. Он знал: только память хрупка и вечна одновременно. Где-то среди них висел и его замок, с выцветшей надписью "Ян + Алина", когда-то сиявший новизной, а теперь покрытый такой же ржавчиной забвения, как и остальные. Тот самый, который они повесили в тот день, когда все еще было возможно, веря без тени сомнения что любовь можно запереть на ключ и выбросить его в реку.

Сегодня он здесь в последний раз. Последний вечер, когда можно смотреть на часы в ожидании. Последние минуты, когда учащенное дыхание – от волнения, а не от бега.

Он знает, что скоро его жизнь изменится. Чувствует это кожей. В груди – не привычная пустота, а странное тепло, как от старого вина. Как будто кто-то включил свет в комнате, где слишком долго сидели в темноте. Он морщится, но внутри тихая, почти детская радость.

"Никогда больше", – шепчет он губами, на которых уже нет дрожи.

И впервые за долгие годы верит в это без тени сомнения.

Мимо даже не смотря на поздний час прогуливались парочки, сплетаясь руками, как корни одного дерева. Игнорируя велодорожки. Игнорируя правила. Игнорируя его.

Он смотрел. Не в упор. Краем зрения, будто случайно. Но видел все: как девичьи волосы колыхались на ветру, как пальцы парня сжимали ее ладонь – крепко, но не больно. Точно знал меру.

В груди защемило. Предательски. Глупо. Он отвернулся, сделал глоток воздуха – холодного, как нож. А они смеялись. Проходили мимо. Даже не заметили. И вдруг – улыбка. Сами собой губы дрогнули. Не от боли. От надежды. Только случайно вырвавшиеся слова: «Скоро и я…»

Но мысль оборвал резкий гудок электрички. Как напоминание: «А вдруг она не приедет?» Он потрогал часы, в надежде что время ускорит свой ход. А секундная стрелка двигалась предательски медленно.

Он.

Он сидел, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была конкретной. Настоящей. В отличие от всего остального. Ошибка. Всего лишь ошибка в расписании. Одна не замеченная утром строчка – и вот он здесь. На этой проклятой набережной, где даже фонари светят как-то виновато.

Обычно его жизнь была точным механизмом:

Понедельник: защита проекта в Москве.

Вторник: лекция в Питере.

Ни одной свободной минуты. Ни одного шанса для одиночества.Среда-четверг: конференция в Якутске.

Но сейчас… Сейчас он был как астронавт, отстегнувший страховочный трос. Плыл в темноте. И понимал – возврата нет.

Ветер с Оби выл – низко, по-звериному. Он сидел, сжавшись, будто пытался защитить то, чего уже не было.

Родители. Ушли один за другим, как будто договорились оставить его одного в этом мире. И Алина… Ее имя до сих пор обжигало горло, как крепкий виски.

Теперь у него были только:

Проекты (мертвые цифры на бумаге)

Конференции (залы с людьми, которые знали его по публикациям, но не в лицо). Сроки (красные даты в календаре, которые уже мало что значили).

Деньги (купюры, которые не грели). Признание (аплодисменты, которые не заполняли пустоту). Он засмеялся – резко, горько. Как будто кашлянул.

Он резко провел ладонью по лицу, словно стирая с него следы минутной слабости. Пальцы дрожали – едва заметно, но достаточно, чтобы разозлить его. "Соберись", – приказал он себе мысленно, и тело послушалось, как всегда. Дыхание выровнялось. Сердце билось четко – 72 удара в минуту, как на последнем медосмотре. "Идеальные показатели для тридцатилетнего мужчины", – тогда сказал врач.

Телефон. Приложение. Такси. Ближайшая точка посадки – ровно 287 метров по прямой. Он автоматически рассчитал время: в своем темпе дойдет за 3,5 минуты.

Шаги мерно отстукивали ритм на промерзшем асфальте. Раз-два-три-четыре. Вдох. Раз-два-три-четыре. Выдох. Армейская привычка, оставшаяся со времен службы. Тогда это помогало не думать. Помогало и сейчас.

В голове уже выстраивался план:

00:55-01:10 – дорога до отеля

01:15-01:30 – душ, черный кофе без сахара

01:30-03:00 – работа над статьей для журнала

03:00-08:00 – сон

08:30 – звонок коллегам в Екатеринбург, перенос встречи

10:00-11:30 – спортзал (упор на грудные и трицепсы)

Никаких окон в расписании. Никаких шансов для слабости. Его жизнь давно превратилась в безупречный механизм, где каждая шестеренка знала свое место.

Впереди замигал желтый огонек. Такси. "Номер Х372КН54", – прочитал он вслух, проверяя. Голос звучал спокойно, ровно. Хорошо.

Она.

Она шла по Старому Арбату, чуть отстранённо, будто сквозь лёгкую дымку. Вечерний октябрьский воздух был прохладен, но не резок – Москва в этот час дышала мягко, как бы извиняясь за дневную суету. Фонари зажигались один за другим, отбрасывая на брусчатку длинные тени, а витрины кафе и книжных лавок светились тёплым янтарным светом.

Рядом шагал парень, подписавшийся в рабочем чате как Solo – молодой, слишком молодой, с греческим профилем и осанкой человека, который знает, что выглядит хорошо. На нём была стильная дублёнка с воротником под горло, чёрные узкие джинсы и ботинки на тонкой подошве – явно не самая практичная обувь для московской осени, но он, кажется, предпочитал эстетику комфорту. Его движения были плавными, уверенными, будто он привык к тому, что на него смотрят.

– Ты вообще слушаешь, что я говорю? – его голос прозвучал чуть громче, чем нужно, с лёгкой ноткой раздражения.

Она повернула голову, будто только сейчас вспомнив, что он здесь.

– Конечно, – ответила автоматически. – Про яхту в Сочи, да?

– В Крыму, – поправил он, но тут же смягчился, улыбнувшись. – Ладно, неважно. Просто я думал… Может, в следующий раз поедем вместе? Ты же любишь море?

Она не ответила, потому что в этот момент её внимание привлекла пара, сидевшая у уличного музыканта. Девушка, закутанная в огромный шарф, смеялась, а парень что-то шептал ей на ухо, и от этого она смеялась ещё сильнее.

– Эй, – он дотронулся до её руки. – Ты опять не здесь.

– Прости, – она натянуто улыбнулась. – Просто… устала.

Он нахмурился, но тут же взял себя в руки – видимо, привык, что с ним так не обращаются. Обычно девушки вились вокруг него, как мотыльки вокруг огня. Но не она.

– Ладно, – он сделал глоток из бумажного стаканчика с глинтвейном, который купил у уличного ларька. – Тогда давай просто погуляем. Без давления.

Они свернули в переулок, где было тише. Здесь не толпились туристы, не гремела музыка из баров – только старые московские особняки, подсвеченные снизу, да редкие прохожие, торопящиеся домой.

– Ты знаешь, – начал он снова, на этот раз тише, – я обычно не…

– Не добиваешься? – она закончила за него, и в её голосе прозвучала едва уловимая усмешка.

– Ну да, – он рассмеялся, но в его глазах мелькнуло что-то напряжённое. – Но с тобой… Я не понимаю, что происходит.

Она остановилась, глядя куда-то мимо него.

– Потому что ты хочешь того, чего не сможешь получить.

– Это вызов? – он приподнял бровь.

– Нет, – она покачала головой. – Просто констатация факта.

Ветер поднял с земли жёлтый лист, покрутил его в воздухе и бросил на мостовую. Где-то вдалеке зазвонили колокола церкви.

– Ладно, – парень вздохнул. – Тогда хотя бы скажи, почему ты вообще согласилась сегодня выйти?

Она посмотрела на него – по-настоящему посмотрела – впервые за весь вечер.

– Потому что иногда хочется убедиться, что всё ещё можно чувствовать хоть что-то.

На это ему уже не нашлось, что ответить.

А она уже шла дальше, оставляя его стоять среди осеннего Арбата, где фонари, музыканты и смех влюблённых сливались в одну мелодию этой улицы.

Он бросил ей вдогонку последний аргумент, особо выделив голосом: "Я, между прочим, коренной москвич". Эти слова повисли в воздухе, будто должны были что-то изменить.

Она мысленно пожала плечами. В её понимании, "коренной"означало лишь то, что его родители когда-то не стали переезжать в столицу, а уже родились здесь. Разница казалась надуманной – как если бы кто-то гордился тем, что появился на свет с голубыми или карими глазами. Но раз уж он придавал этому такое значение, видимо, в его кругах это действительно считалось преимуществом.

Бессмысленность этого достижения заставила её чуть улыбнуться. Москва давно перестала быть городом, а превратилась в идею, миф, за который люди цеплялись, чтобы чувствовать себя избранными. Она же просто шла по брусчатке Арбата, где для вечерних огней все прохожие были одинаково чужими.

Они впервые пересеклись на корпоративном портале – “коренной” из московского головного офиса, Любовь из питерского филиала. Его комментарии под её отчётами всегда были выверенно-корректными, но за каждым "интересная точка зрения"читалось "абсолютно неверный подход".

В этот раз руководство собрало всех на экстренное совещание – сеть кафе стояла на перепутье. Москвич, в своём идеально скроенном костюме тройке, разложил перед советом директоров презентацию с 3D-визуализацией новых точек. "Нам нужны флагманы в каждом районе", – его голос звенел уверенностью, хотя цифры окупаемости вызывали вопросы. Особенно слайд с прогнозом "30% роста за счёт проходимости"– Люба заметила, как один из финансистов скептически поднял бровь.

Когда же слово дали ей, она одним движением открыла на экране карту городов-миллионников. "Вот 14 регионов, где наши франчайзи ждут зелёный свет. Доставка – не допуслуга, а основной источник дохода". Её таблицы с динамикой заказов говорили сами за себя.

В перерыве ее оппонент "случайно"оказался рядом с кофемашиной. "Твой сценарий превратит нас в очередной фаст фуд", – бросил он, разминая пальцы. Люба лишь провела рукой по стакану, оставляя след на инее. "А твой – в долговую яму с интерьером".

Сейчас, на Арбате, этот профессиональный спор странным образом перетек в личную плоскость. Он настаивал на своём – в бизнесе, в маршруте прогулки, в праве считать преимуществом место своего рождения. Она же просто шла вперёд, оставляя за спиной ненужные амбиции.

Ее мысли были уже далеко, эта командировка нарушила их планы с мужем о поездке в Берлин, в главном офисе ей очень прямо дали понять, что едет именно она и никак иначе.

Но стоит отдать должное руководству в выборе ее кандидатуры, несмотря на сопротивление Москвича, совет директоров принял решение в пользу стратегии Любы. Цифры говорили сами за себя – франшиза и доставка действительно открывали сети новые горизонты. Когда объявили результаты голосования, Solo лишь сжал челюсть, но кивнул – поражение он принимал с достоинством.

Их столкновение у кофемашины после совещания могло бы закончиться на колкостях, но неожиданно разговор принял другой оборот. Вместо споров о бизнес-моделях они заговорили о любимых книгах, о том, как меняется Питер осенью, и о странной московской привычке добавлять в кофе сироп со вкусом "осеннего яблока". Solo, к удивлению Любы, оказался неплохим собеседником.

Он предложил ей показать вечерний Арбат и посидеть в одном из его знаменитых заведений. Люба собиралась отказаться, но что-то в его тоне – не настойчивое, а скорее искренне заинтересованное – заставило её согласиться.

Вечерний Арбат встретил их огнями и уличными музыкантами. Он, к её удивлению, действительно знал каждый закоулок – показал двор, где сохранилась старая брусчатка, и крошечный магазин винтажных открыток. А в маленьком кафе с затемнёнными окнами, куда он её привёл, глинтвейн и правда оказался идеальным – с нотками апельсина и корицы, без приторной сладости. И Люба вдруг поняла, что впервые за сегодня – возможно, даже за долгое время – ей действительно хорошо и приятно, она уже забыла это чувство, когда мужчина так старается ради твоей улыбки.

Они свернули с шумного Арбата в узкий переулок, где свет фонарей едва пробивался через кроны старых лип. Solo уверенно подвел её к неприметной двери с кованой ручкой в виде виноградной лозы.

– Здесь, – сказал он, придерживая дверь.

Тёплый воздух встретил их ароматом корицы, жареного миндаля и чего-то неуловимо домашнего. Интерьер напоминал старую московскую квартиру – стены, обитые дубовыми панелями, потрескавшиеся от времени кожаные кресла, на полках – коллекция фарфоровых чайников.

– Знакомься, «Под виноградной лозой», – Москвич помог Любе снять пальто. – Здесь не бывает туристов.

Она скользнула взглядом по залу: за дальним столиком шахматисты вели неторопливую партию, у стойки пара средних лет тихо смеялась над чем-то своим. Никакого пафоса, никаких навязчивых взглядов – только уютная полутьма и тихий перезвон бокалов.

– Неожиданно, – призналась Люба, усаживаясь в угловое кресло у камина. – Думала, поведёшь в какое-нибудь пафосное место с видом на Кремль.

Коренной лишь усмехнулся, делая знак официанту:

– Вид на Кремль есть у каждого второго. А вот такие уголки…

Он не договорил, но Люба вдруг поняла – это и есть его настоящая презентация. Не те кричащие слайды в конференц-зале, а вот это умение находить места, где время течёт иначе.

Когда подали глинтвейн, она невольно прикрыла глаза, вдыхая пряный аромат.

– Ну? – он наблюдал за её реакцией.

– Да уж… – Люба сделала первый глоток, ощущая, как тепло разливается по телу. – Это действительно…

– Лучший в городе? – закончил за неё Москвич, и в его глазах вспыхнул тот самый огонёк, которого не было на совещании.

В этот момент она осознала, что его презентация о новых точках была лишь кривым зеркалом. Настоящий Solo сидел напротив – человек, знающий цену тем редким местам, где важны не цифры, а атмосфера.

И когда он вдруг сказал: «Знаешь, насчёт франшиз ты была права», – Люба не стала торжествовать. Просто коснулась края своего бокала его стакану в немом тосте за эту неожиданную перемирие.

Арбат шумел за толстыми стенами, но здесь, в этом тёплом убежище времени, их деловые разногласия казались такими же далёкими, как и её питерская гостиница, куда она в конце концов так и не торопилась возвращаться.

Люба погрузилась в приятную истому, наслаждаясь моментом, где не было места питерским дедлайнам и утренним совещаниям. Её мысли медленно плыли вслед за тихой музыкой, растворяясь в полумраке зала, как вдруг настойчивый виброзвонок грубо врезался в эту идиллию.

Телефон в сумочке бился о ключи, словно требуя немедленного внимания. Она замерла на мгновение, всем существом сопротивляясь необходимости возвращаться в мир электронных писем и отчетов. Очень не хотелось отвечать. Хотелось продлить этот миг – тёплый, томный, пахнущий кофем и обещанием чего-то нового.

Но долг взял верх. Отойдя к зашторенному окну, она погрузилась в пятиминутный разговор, голос её стал чётким и собранным, плечи расправились под невидимым грузом ответственности.

Когда же она вернулась, то застыла от удивления, на низком столике перед диваном уже дымился кальян. Вишнёвый дым стелился густыми кольцами, смешиваясь с запахом корицы и дерева. Люба подумала, когда он успел все провернуть, но вслух лишь сказала.

– Не говори, что заказал это для меня, – она покачала головой, но в голосе не было прежней холодности.

– Нет, конечно, – Москвич приподнял уголок губ, поправляя угли щипцами. – Это исключительно для моего удовольствия. Но если захочешь присоединиться…

Он потянул дым, и Люба невольно завороженно наблюдала, как его пальцы ловко управляются с шлангом. В этом было что-то медитативное – точные, выверенные движения, будто он не просто курил, а совершал древний ритуал.

– Ты выглядишь как арабский шейх, – не удержалась она.

– О, значит, мои уроки не прошли даром, – он рассмеялся, выпуская дым колечком.

Люба неожиданно для себя протянула руку. Москвич протянул ей мундштук, она потянулась за ним, но он слегка приподнял его выше, заставив её руку задержаться в воздухе.

– Подожди, – его пальцы мягко коснулись её запястья, поправляя браслет, который сместился. – Вот так лучше.

Прикосновение длилось всего секунду, но было намеренно медленным, проверочным. Он смотрел, как она отреагирует – отпрянет или позволит ему остаться в своём личном пространстве. Люба лишь подняла бровь, но не отодвинулась. Молчаливый ответ, которого он, казалось, и ждал.

Первую затяжку она сделала осторожно, ожидая привычного жжения в горле, но вместо этого почувствовала лишь мягкий вишнёвый вкус.

– Ну как? – он наблюдал за её реакцией.

– Съедобно, – она сделала ещё одну затяжку, уже увереннее, чувствуя, как тепло разливается по телу.

И в этот момент её осенило: она сидит в полумраке московского заведения, курит кальян с человеком, который ещё утром был для неё лишь оппонентом в дебатах. И – что удивительнее всего – ей это нравится.

– Знаешь, – Люба выпустила дым, наблюдая, как он растворяется в воздухе, – возможно, я могла бы иногда приезжать в Москву. По делам.

– По делам, – он кивнул с преувеличенной серьёзностью. – И, чисто теоретически, эти командировки могли бы включать… кальян?

– Чисто теоретически, – она улыбнулась, передавая ему шланг.

Solo взял его, его глаза блестели в свете тусклой лампы.

– Тогда я начну изучать новые вкусы. На всякий случай.

Люба откинулась на спинку дивана, вдруг осознавая, что за весь вечер не проверила телефон ни разу. Деловая поездка явно принимала неожиданный оборот. И, что самое странное, её это совершенно не пугало.

Где-то за окном гудел ночной Арбат, но здесь, в этом уютном пространстве из дыма и полутонов, время словно замедлило свой бег. И это было куда ценнее любых презентаций.

Когда Москвич в очередной раз протянул ей мундштук кальяна, его пальцы неожиданно задержались на её руке на мгновение дольше необходимого. Прежде чем она успела среагировать, его губы коснулись её кожи – лёгкий, почти воздушный поцелуй на внутренней стороне запястья, там, где пульс бился особенно явственно.

Всё произошло так быстро, что Люба даже не сразу поняла – реальность это или игра дыма и полумрака. Но электрическое тепло, разлившееся по телу, было совершенно реальным. Она замерла, чувствуя, как сердце бешено колотится, угрожая вырваться из груди.

Кальянный шланг слегка дрожал в её руке, когда она машинально сделала затяжку, пытаясь скрыть охватившее её смятение. Вишнёвый дым заполнил лёгкие, но не смог заглушить хаос мыслей:

"Что это было? И главное – почему я не отдернула руку сразу? И… почему мне так хочется, чтобы он повторил это снова?"

Москвич откинулся на диван, его лицо в полумраке было трудно читаемо. Только уголки губ слегка подрагивали – то ли от сдерживаемой улыбки, то ли от нервного напряжения.

– Не удержался, – произнёс он тихо, но в его голосе не было раскаяния. Скорее – вызов, смешанный с любопытством: как она отреагирует?

Люба медленно выдохнула дым, наблюдая, как он кольцами растворяется в воздухе между ними. Этот простой жест дал ей несколько драгоценных секунд, чтобы собраться с мыслями.

– Ты очень рисковал, – наконец сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Знаю, – он не стал отрицать очевидное. – Но некоторые вещи стоят риска.

И в этот момент её пронзила мысль о муже – красивом, успешном, образцовом Сергее, который давно перестал смотреть на неё как на женщину. Который ни разу за пять лет брака не поцеловал ей руку с таким трепетом, с каким только что это сделал почти незнакомый мужчина.

Кальянный дым вдруг показался удушающим. Люба потянулась за бокалом с водой, но пальцы предательски дрожали, заставляя лёд звенеть о хрусталь.

– Ты вдруг задумалась, – заметил он, наблюдая за ней. В его взгляде не было ни торжества, ни давления – только тихое ожидание.

– Просто вспомнила, что завтра ранний вылет, – соврала она, отводя глаза.

Но они оба понимали – это было не про самолёты и не про графики. Это было про выбор, который внезапно возник перед ней, как трещина в идеально отлаженном механизме её жизни.

Люба извинившись, почти бегом вышла в сторону уборной. Встав напротив зеркала, она прислонила к горячему лбу руку, стараясь перевести дыхание и немного успокоиться. Сердце продолжало бешено колотилось.

Она смочила запястья холодной водой и посмотрела в своё отражение. Глаза были слишком блестящими, щёки порозовели.

– Но-но-но, распутница, – прошептала она, угрожающе подняв палец.

И тут же, словно удар, накатило воспоминание.

Домашняя пижама Сергея. Его привычка заниматься сексом строго по субботам, после душа и до просмотра новостей. Механические движения, лишённые страсти. Поцелуй в щёку на ночь, всегда одинаковый, всегда сухой. Их постель давно перестала быть местом страсти, превратившись в ещё один пункт еженедельного расписания: «супружеский долг – выполнен».

Секс стал рутиной. Обязательным платежом по кредиту брака, который вносился аккуратно и строго в отведенное на него время, но уже давно не приносил радости ни одному из них, по крайней мере ей. Они не любовники – они соседи по жизни, аккуратно расписывающие свои обязанности. Она с силой вытерла запястье бумажным полотенцем, стараясь стереть и эти мысли, и следы чужого прикосновения.

Люба выскользнула из уборной стремительно, почти со скоростью кошки, и, не глядя в сторону столика, где Москвич был поглощён экраном телефона, метнулась к бару. Быстро оплатив счёт, она, не дожидаясь сдачи, юркнула к выходу, на ходу запуская приложение такси.

Пальцы слегка дрожали, когда она открывала Telegram. Интернет вёл себя капризно, страницы грузились мучительно медленно. В спешке и лёгком помутнении от переживаний её палец промахнулся и ткнул в «Такси вместе» – опцию, которой она всегда избегала. Она ахнула, пытаясь отменить заказ, но приложение зависло, а затем выдало роковое уведомление: «Водитель уже на пути».

Через пару минут у обочины бесшумно остановился тёмный седан. Люба, сжав зубы, рванула за заднюю дверь и упала на сиденье, желая лишь одного – раствориться, исчезнуть.

Передняя часть салона была погружена в полумрак. За рулём сидел парень, слишком молодой для этой работы, безучастно щёлкающий жвачкой. А на пассажирском сиденье, впереди, замерла ещё одна фигура – мужчина в чёрном пальто, от которого веяло спокойствием и безмятежностью.

Люба успела заметить лишь скупые детали в зеркале заднего вида: уголок строгого, неподвижного профиля и густые, поразительно седые волосы, будто его голова была вся усыпана инеем или пеплом. Это не было возрастной сединой – это выглядело странно, даже мрачно, но завораживающе, словно дорогое мелирование, сделанное рукой мастера. Но главное – не возраст, а состояние. Даже не видя всего лица, Люба кожей ощутила исходящую от него волну глухой, всепоглощающей боли – той, что не кричит, а молча точит изнутри, превращая человека в монумент собственной неизбывной ране. Он не шевелился, не оборачивался, просто смотрел в своё окно, на убегающий ночной город, и в его застывшей позе читалась бездонная пустота – рана, которая, казалось, не заживёт никогда.

Машина тронулась. Люба прижалась к своему окну, чувствуя себя неловким нарушителем в этом маленьком, тесном мире, где каждый был заточён в своей тишине. Она достала телефон, чтобы отвлечься, и её пальцы сами набрали сообщение:

Deya: Спасибо за волшебный вечер. Спокойной ночи, я уехала отдыхать перед вылетом!

Она отправила его и заблокировала контакт, тут же погасила экран и швырнула телефон на дно сумки, словно избавляясь от улики.

Он.

Автомобиль плавно отплыл от отеля, растворившись в серебряном потоке машин. Ян откинулся на кожаное сиденье, ощущая приятную мышечную усталость. Статья, сон, звонок, спортзал, обед, сборы – всё выстроилось в безупречный алгоритм. Даже временной зазор до вылета был просчитан с математической точностью – урок хабаровского провала усвоен на молекулярном уровне.

За стеклом проплывали знакомые силуэты Новосибирска – не парадные фасады, а их изнаночная версия, знакомая лишь тем, кто видел город в предрассветной прохладе. Телефон в его руке ожил сам собой, пальцы нашли чат автоматически. Улыбка коснулась губ неуловимым движением: в Москве лишь одиннадцать, значит, она всё ещё спит, завернувшись в одеяло как в кокон – ее неотъемлемый ритуал по выходным.

Dr.Sleep: Доброе утро! Движусь к аэропорту. В 7:20 уже выйду из самолета в аэропорт.

Ответ всплыл почти мгновенно, вопреки статусу «был(a) в сети 8 часов назад».

Shiki: Привет… Я только что открыла глаза, мозг ещё отказывается работать. Если честно, не верится, что увидимся так скоро))) Пока не увижу – не поверю!

Он представил её: сонное лицо, волосы, растрепанные на подушке, щурящиеся от света глаза. Этот образ вызвал неожиданную нежность.

Отложив телефон, он уставился в окно. Всплыло воспоминание: как всё начиналось.

Три месяца назад. Случайный комментарий под его видео о методах борьбы с бессонницей. «Dr.Sleep, я влюбилась в ваш голос. Он усыпляет лучше мелатонина))» – написала некая Shiki. Ни аватарки, ни подписчиков. Он ответил из вежливости: «Работаю над этим». И забыл.

Но через неделю она снова откликнулась на новый ролик. Не лестным отзывом, а умным вопросом о фазах сна. Он ответил развернуто. Так началось.

Их общение стало ритуалом. Она появлялась поздно вечером, когда город затихал. Рассказывала, что работает над диссертацией по нейробиологии, потому и не спит ночи напролёт. Жаловалась, что мысли путаются. Он советовал методы релаксации. Говорили о книгах, о музыке, о том, как устроен мозг.

Её ответные сообщения были умными, ироничными, иногда по-детски непосредственными. Она присылала смешные картинки с котами, когда он был слишком мрачен. Постепенно её профиль обрёл черты: фото заката из окна с видом на Бицевский парк, аудиосообщение с смехом над его шутками.

Он летел на встречу с голосом, обретшим плоть лишь на нескольких размытых фотографиях и в десятках часов ночных разговоров. С женщиной, которая знала о его ночных кошмарах больше, чем кто-либо другой.

Самолёт ждал, как и всё в его отлаженном мире. Но на этот раз за безупречной пунктуальностью скрывалось нечто большее – трепет перед долгожданной встречей.

Dr.Sleep: Увидишь. Скоро. Я всегда держу свое слово.

Отложив телефон, он уставился в окно. Всплыло воспоминание: случайный комментарий под видео друга. «Влюбилась в твой голос» – написала некая Shiki. Друг прислал скрин с ироничным подтекстом. Он ответил – сначала из любопытства, затем продолжил общение уже из интереса, а теперь летит через полконтинента на встречу с голосом, обретшим плоть лишь на фотографиях.

Самолёт ждал, как и всё в его отлаженном мире. Но на этот раз за безупречной пунктуальностью скрывалось нечто большее – трепет перед долгожданной встречей.

Толмачево встретило его привычной, почти уютной суетой – не столичный лоск, но своя, сибирская упорядоченность. Регистрация, паспортный контроль, пять часов в небе – и вот он стоит под слепящими огнями Шереметьево.

В зоне прилёта его взгляд сразу выхватил сцену: парень с охапкой алых роз, и девушка, бросившаяся ему на шею с таким порывом, будто боялась, что он вот-вот растворится в воздухе. В груди Яна кольнуло – предательски и глупо. Они с Shiki не договаривались о встречах. Но где-то в глубине души он надеялся… Не зря же отправил точное время своего прибытия.

«Дурак», – мысленно усмехнулся он, окидывая взглядом заполненный встречающими зал. Её не было. И это было логично – первая встреча, никаких обязательств. Но он с горечью отметил: на её месте он бы приехал. Ведь первая встреча – как первая любовь: бывает лишь раз.

Он отправил сообщение, глупо надеясь на мгновенный ответ:

Dr.Sleep: Я в Москве.

Мгновенной реакции не последовало. Статус показывал «был(a) в сети 3 часа назад». Конечно, она спала. Они договорились на Арбат в 11. Он, никогда не бывавший там, хотел увидеть его впервые именно с ней. Теперь придётся идти одному.

Аэроэкспресс, метро – и вот он вышел на пешеходную улицу. Девять утра. Арбат только просыпался: сонные бариста протирали витрины, дворники смывали следы вчерашнего веселья, первые туристы нерешительно выглядывали из переулков. Воздух пах кофе и свежей выпечкой. Он замер у входа, ощущая лёгкую дезориентацию, и ждал. Ждал, что она вот-вот появится в этом утреннем, ещё не раскрашенном толпой городе.

Но чуда не случилось. Ян прошёл Арбат туда и обратно, выпил кофе, позавтракал – но время словно застыло, едва приблизившись к одиннадцати. Shiki не появлялась в сети. Даже если бы она вышла сейчас, опоздание составляло бы минимум час.

Потеряв надежду, он открыл ноутбук – как хорошо, что взял с собой. Работа всегда была его убежищем. Погрузившись в цифры и отчёты, он почти отвлёкся, и лишь редкие взгляды на телефон выдавали внутреннее напряжение.

В 11:32 она наконец появилась в сети. Сердце ёкнуло – от облегчения или раздражения?

Shiki: Привет, прости, я проспала (( Хотела не ложиться вообще, но не рассчитала сил. Сейчас быстро соберусь и через полтора часа буду на месте!

Он глубоко вздохнул, сдерживая порыв высказать всё. Полтора часа. Ещё полтора часа после утренних трёх. Когда человек едет через полстраны, так опаздывать – верх неуважения. Но он подавил раздражение и лишь сухо ответил.

Dr.Sleep: Хорошо, жду.

Отправив сообщение, он захлопнул ноутбук. Злость копилась внутри, но поверх неё пробивалась наивная надежда – а вдруг? Вдруг она окажется той самой? Вдруг её улыбка сотрёт все часы томительного ожидания? Он снова посмотрел на Арбат, уже наполненный людьми, и позволил надежде ненадолго поселиться в сердце.

Почти через два часа он наконец увидел её – она вынырнула из недр метро «Арбатская», запыхавшаяся, с растрёпанными волосами и виноватой улыбкой.

– Привет! Прости ещё раз, что опоздала! – голос звучал искренне, и что-то внутри него дрогнуло.

Он молча кивнул, оценивая взглядом: нелепое мелирование, облупившийся лак, зелёные кеды к белому платью… Всё это резало глаз, но было отчаянно настоящим. Она не пыталась казаться – она была.

Они начали прогулку. В какой-то момент он взял её за руку – осторожно, проверяя реакцию. Она смущённо опустила глаза, но пальцы сжали его руку с неожиданной силой. И в тот миг он уловил едва заметный, но чужой аромат – горьковатый, древесный, явно мужской парфюм, смешавшийся с её сладкими духами. Он отвёл взгляд, решив, что уловил запах от кого-то из прохожих.

Арбат сменила Красная площадь, затем Воробьёвы горы, позже они забрели в парк. Сердце Яна трепетало, внутри разгоралось давно забытое тепло. Она говорила об учёбе, жестикулируя, и в порыве эмоций положила телефон на скамейку между ними.

ShadowWolf: Эй, ты куда пропала? Возвращайся в кровать греть меня, твой кот не справляется.В этот момент телефон завибрировал, и на экране всплыло сообщение:

– Пожалуйста, не думай плохого! Это просто друг шутит! Знает, что у меня свидание, вот и подкалывает!Внутри у него всё рухнуло. Утреннее опоздание, сонный голос – всё встало на свои места. Она заметила его взгляд и резко наклонилась к экрану. Лицо побелело.

Он уже был готов поверить – так искренне она звучала. Но она схватила телефон, чтобы доказать, разблокировала, и в чат пришло новое сообщение. Фото. Полуобнажённый парень с её котом в её кровати. На фоне – та самая полка в виде кошки, которую он уже видел на присылаемых ей фото десятки раз. Воздух застыл. Она замерла с открытым ртом, сжимая телефон в дрожащих пальцах. А он встал без слов и направился к выходу из парка, оставив её наедине со своей ложью.

Он ушел прочь, не разбирая пути. Ноги сами несли его вниз по склону Воробьёвых гор, к набережной. Вечерний воздух густел, превращаясь в холодную влажную пелену, но Ян не чувствовал холода – внутри горело унижение.

«Возвращайся в кровать греть меня».

Слова звенели в голове навязчивым ритмом, смешиваясь с топотом собственных шагов. Он сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Глупец. Тридцатилетний мужчина, поведшийся на дешёвый интернет-флирт.

Москва-река чёрной лентой вилась внизу. Он остановился у парапета, глядя на тёмную воду. Где-то там, на другом берегу, мерцали огни стадиона «Лужники» – чужой город, чужие огни, чужая жизнь.

Сзади послышались шаги – чьи-то торопливые, нервные. Он не оборачивался. Пусть идёт своей дорогой. Но шаги замедлились прямо за его спиной.

– Ян… – её голос дрожал. – Дай объяснить.

Он медленно повернулся. Она стояла, съёжившись от холода, в том же нелепом белом платье и курта поверх. Похоже бежала за ним все это время.

– Объясни, – его собственный голос прозвучал чужо, спокойно и холодно. – Объясни, почему я должен верить хоть чему-то после этого?

Она попыталась что-то сказать, но вместо слов из груди вырвалось сдавленное рыдание. Она закрыла лицо руками, плечи затряслись.

Что-то ёкнуло внутри. Не жалость, а лишь желание дать возможность сказать правду.

– Что происходит?

Она опустила руки. По лицу текли чёрные полосы от размазанной туши.

– Он… он не просто друг, – выдохнула она. – Это мой бывший муж. Мы живём в одной квартире, потому что ипотека… – она замолчала, сглотнув ком в горле. – Он знал про нашу встречу. Специально…

Он молчал, глядя на неё. Потом неожиданно шагнул вперёд, взял её за руку – не грубо, но твёрдо. Поднёс её запястье к своему лицу, как будто собираясь поцеловать. Она замерла, глаза расширились от неожиданности.

Но он не поцеловал. Он лишь глубоко вдохнул, закрыв глаза. И почувствовал его – тот самый горьковатый, древесный аромат, что уловил ранее. Чужой парфюм. Мужской парфюм.

Он открыл глаза и медленно опустил её руку.

– Я хотел поверить, – тихо сказал он. – Я так хотел поверить тебе. Ещё на Арбате я почувствовал от тебя два разных запаха – твои духи и… его. Но я убеждал себя, что мне показалось.

Он отступил на шаг, и в его глазах погасла последняя искра надежды.

– Ты пахнешь им. Всё в тебе говорит о нём – шея замазанная тональником, и этот парфюм. Просто скажи мне правду.

Она смотрела на него, и слёзы текли по её лицу уже беззвучно. Она не пыталась больше ничего объяснить.

Арбат, переулки, мостовые – всё слилось в сплошной, бесформенный поток света и теней. Звуки доносились как сквозь толщу воды – приглушённый гул голосов, отдалённый вой гитар, смех, расплывающийся в белом шуме. Он шёл, словно на дне холодного океана, где нет ни времени, ни цели, лишь тяжесть, давящая на грудь и виски.

«Ну вот и всё. Пожалуй, с меня хватит».

«Больше никаких отношений. Хватит этой боли. Ещё один такой раз я точно не выдержу. Я не железный».Мысль прозвучала с пугающей, ледяной ясностью. Не было ни злости, ни истерики – только тихое, окончательное опустошение. Сердце, казалось, не болело, а просто превратилось в кусок свинца, нечувствительный и холодный.

Он гулял ещё час, а может, два – время потеряло всякий смысл. Когда ноги наконец отяжелели настолько, что каждый шаг давался с усилием, он остановился. Куда ехать? В аэропорт? На вокзал? Не имело значения. Лишь бы подальше отсюда, из этого города, который за несколько часов успел стать немым свидетелем его очередного краха.

Он механически достал телефон, пальцы сами нашли приложение. «Вызвать такси». Взгляд равнодушно скользнул по опциям. «Поехать вместе». Почему бы и нет, можно отдаться на волю судьбе? Какая разница. Он ткнул в кнопку, не испытывая ни интереса, ни надежды, лишь желание раствориться в движении, оставить маршрут на волю случая.

Через несколько минут у обочины притормозил темный седан. Ян потянул за ручку передней двери и рухнул на сиденье автоматически пристегнувшись и с головой откинулся на подголовник. Мир за стеклом поплыл мимо, как декорации к плохому спектаклю.

И лишь потом, сквозь свинцовую пелену собственного отчаяния, он уловил движение сзади, на пассажирском сиденье.

Женщина.

В тусклом свете салона, в смутном зеркальном отражении, появилась женщина невероятной, почти нереальной внешности. Утончённая, хрупкая красота, яркие, запоминающиеся глаза, которые даже в усталой неподвижности казались бездонными. Высокие скулы, идеально очерченные брови, губы, сохранившие чёткую, изящную линию даже без намёка на улыбку.

Её волосы, цвета тёмного мёда, были убраны в низкий, нарочито небрежный пучок, из которого выбивались искусно уложенные пряди, подчёркивающие белизну шеи и линию подбородка. Это была не небрежность усталости, а тщательно продуманная элегантность. На ней было пальто бежевого оттенка, дорогое, молчаливое, с лёгким разрезом, из-под которого виднелась юбка-карандаш и туфли-лодочки на каблуке, который даже в сидячем положении не позволял ей полностью расслабиться.

Но за этой безупречной, почти модельной картинкой сквозил надлом. Совершенное лицо было бледным и застывшим, как маска. В глазах, широко распахнутых и смотрящих в никуда, читалась такая глубокая, выхолощенная усталость, что она казалась почти физической болью. В них не было жизни, лишь отражение чужих огней, плывущих за окном. Казалось, ещё мгновение – и идеальный макияж не скроет лёгкую дрожь в уголках губ.

Она была воплощением успеха и безупречного вкуса, но в самой её идеальности сквозила хрупкость фарфоровой куклы, которую слишком долго заставляли держать осанку. В ней угадывалась не просто деловая леди, а женщина, привыкшая быть на виду, нести на себе бремя безупречности – и теперь, в тишине такси, позволившая этой маске на мгновение сползти, обнажив бездонную, одинокую усталость.

Этот контраст – между внешней, почти недостижимой красотой и внутренним опустошением – ударил его с неожиданной силой. Он смотрел на это отражение, и ему вдруг стало не по себе от осознания, что такая боль может скрываться за таким безупречным фасадом.

И тогда он почувствовал Запах. Едва уловимый, холодный и сложный. Не сладкая волна парфюмерного магазина, а скорее отголосок. Горьковатая свежесть можжевельника, припудренная инеем ириса и… да, лёгкая, почти неуловимая нота кожи. Дорогой, вежливый, отстранённый аромат. Он не заполнял салон, а висел в воздухе призрачным шлейфом, врезаясь в его обострённое состояние странной, почти болезненной точностью. Этот запах говорил о деньгах, вкусе и глухой, надёжной броне, за которой можно спрятаться.

Но мгновение, растянувшееся в вневременной пустоте, было грубо прервано – такси плавно затормозило, вырвав его из тяжёлых размышлений. За стеклом, словно мираж в ночи, возникло монументальное здание гостиницы «Космос». Его гигантские светящиеся буквы плыли в отражениях ночных луж, создавая призрачный двойник реальности. Архитектурный исполин советского модернизма возвышался над площадью, словно немой страж ВДНХ – холодный и величественный в своем вечном бдении.

Дверь заднего пассажирского отделения открылась, выпуская наружу волну её аромата – холодного ириса и тёплой кожи. Незнакомка вышла, не оглядываясь, лишь на мгновение задержавшись, чтобы поправить прядь волос, выбившуюся из идеальной причёски. Свет фонаря выхватил из темноты чистый овал её лица, напряжение в опущенных уголках губ. Она не пошла к парадному входу, а свернула к боковой двери – будто стремясь к невидимости, раствориться в этом городе-лабиринте.

Ян провожал её взглядом, не двигаясь. Его пальцы непроизвольно сжались, будто пытаясь удержать призрачный шлейф её духов, всё ещё витавший в салоне. В этот миг его поразила странная, почти безумная мысль: «За такой женщиной я был бы готов пойти.»

Не за её безупречной внешностью, не за дорогим пальто. А за той бездонной усталостью, что светилась в её глазах. За той силой, что позволила ей сохранить осанку, даже когда мир рушился. За молчаливой правдой боли, которую он угадал в ней – родственной его собственной.

Он представил, как она поднимается в свой номер, сбрасывает туфли и замирает посреди стерильной гостиничной комнаты, одна со своей тайной. И ему внезапно захотелось быть там. Не для страсти, не для утешения. Просто – стоять рядом в этой тишине. Делить тяжесть молчания, которое бывает честнее любых слов.

Но такси уже тронулось, увозя его прочь. Огни гостиницы растворились в потоке машин, оставив лишь призрачное ощущение упущенной возможности. И осознание простой, горькой истины: иногда самые важные встречи в жизни длятся ровно столько, сколько нужно, чтобы проехать от центра Москвы до ВДНХ. И всё, что остаётся – это ее холодный, сложный аромат, всё ещё висящий в воздухе, словно призрачное напоминание о ней. Горьковатый можжевельник, иней ириса, кожа – этот букет стал саундтреком к его внутреннему крушению, звуча в такт стуку колёс по мокрому асфальту.

Она.

Дверь такси захлопнулась, отсекая мир запахов кожаного салона и его молчаливого присутствия. Люба прошла несколько шагов по промозглому московскому асфальту и остановилась, поправляя прядь волос. Обернулась – темный седан уже растворялся в потоке машин, увозя с собой того, чей образ неожиданно врезался в память.

Странный, – мелькнуло у нее. Совсем не похож на Solo. В тот миг, когда она выходила, свет фонаря выхватил его профиль. Под копной густых, поразительно седых волос – совсем молодое лицо. Лет тридцати, не больше. Но в этом юном лице была странная, почти вековая усталость.

– Брови темные, резко контрастирующие с сединой волос, – дугой, придававшие взгляду выражение вечной, немного отстраненной задумчивости.Она успела отметить: – Волевой подбородок с едва заметной ямокой, будто отпечаток давней сдержанной улыбки. – Губы тонкие, плотно сжатые, хранящие молчание даже в расслабленном состоянии. – Нос с легкой горбинкой – не гордой, а скорее усталой, как у человека, привыкшего нести неподъемную ношу.

Но главное – глаза. Она успела встретиться с ними в зеркале заднего вида на секунду. Широко расставленные, чуть приподнятые уголки глаз. Цвета не разглядела, но запомнила выражение – глубокое, бездонное спокойствие, за которым угадывалась тайная, давно усмиренная боль. Взгляд человека, который уже ничего не ждет от мира, но продолжает наблюдать за ним с вежливым, почти научным интересом.

Он напомнил ей старинный портрет какого-то дворянина. Та же аристократическая бледность, та же необъяснимая смесь юности и старости в чертах лица.

Какая нелепость, – подумала она, направляясь к боковому входу. – Встретить в московском такси человека с лицом русского аристократа XIX века.

Но образ не отпускал. Пока она ждала лифт, представляла, как он сейчас сидит в той же машине, уставившись в свое окно. Сжимая кулаки, чтобы не дрожали пальцы. Пытаясь стереть из памяти ту, что так сильно его огорчила.

Лифт противно звякнул, нарушив тишину, двери открылись. Она вошла, и образ седовласого незнакомца начал медленно растворяться, как его запах в такси – когда она проскользнула мимо спинки его сиденья, воздух колыхнулся и донёс до неё его аромат. Не сладкий одеколон, не навязчивая парфюмерная композиция. А что-то аскетичное и неожиданное – порывистый ветер с заснеженного леса – кристальная чистота инея на хвое, горьковатая смола замерзших сосен и лёгкая дымчатость отдалённого костра. Пахло одиночеством. Пахло ночными прогулками по пустынным набережным и осенью. Этот запах был таким же контрастом её утончённым духам, как и его седая голова на молодом лице.

Лифт плавно остановился, и Люба вышла в безлюдный коридор, где тишину нарушало лишь гудение вентиляции. Ковёр приглушал шаги, пока она искала ключ-карту. Дверь номера бесшумно закрылась, оставия за её спиной весь мир.

Она прислонилась к деревянной панели, позволяя тишине окутать себя. Но тут же в сумочке затрепетала вибрация. Механически она достала телефон. На экране горело уведомление – сообщение в рабочем чате. Аватарка с официальной фотографией Solo, его идеальная улыбка, отточенная для корпоративных презентаций.

Solo (Head of Moscow Office): “Сообщение”.

Она провела пальцем по экрану, убирая уведомление. Даже не открыв чат. Её взгляд рассеянно скользнул по стерильному интерьеру номера – безупречная постель, блестящий мини-бар, глянцевый журнал на столе. Всё это вдруг показалось бутафорским, ненастоящим.

Пальцы сами потянулись к воротнику пальто, и она снова уловила его. Тот самый шлейф. Не её духи, а его запах – морозная свежесть снежной целины, горьковатая хвоя сосны и отдалённый запах первого снега.

Она закрыла глаза, и перед ней снова возникло его лицо. Седые волосы, падающие на высокий лоб. Широко расставленные глаза цвета зимнего неба, в которых читалась бездонная, давно усмиренная боль. Тонкие губы, сжатые в тугую ниточку, будто хранящие какую-то тайну.

Кто же он интересно? – пронеслось у неё в голове. Почему с таким несчастным лицом…

Телефон снова завибрировал, настойчиво напоминая о себе. Но она уже не видела экрана. Она видела только его – человека с глазами, в которых была пропасть. Человека, чья тишина оказалась громче всех слов, что ей говорили за этот вечер.

Она бросила телефон на кровать, даже не глядя. Пусть Solo ждёт свои цифры. Пусть весь мир подождёт.

Сейчас её мысли были там – в тёмном салоне такси, где сидел человек, пахнущий первыми днями зимы. И этот образ был куда реальнее, чем всё, что её окружало.

Он.

Аудитория в одном из старейших университетов Петербурга встретила его гулким, почти соборным молчанием. Высокие арочные окна пропускали рассеянный северный свет, ложась на потертые дубовые парты и позолоту лепнины. Здесь пахло историей, пылью веков и слабым ароматом мела – совсем не так, как в современных стеклянных корпусах Москвы.

Ян вошел стремительно, без лишних слов. Его длинное черное пальто взметнулось, как крылья, и он сбросил его на стул у кафедры. Под ним – безупречно сшитый серый костюм, строгий галстук. Но все взоры были прикованы не к одежде, а к его лицу – молодому, но отмеченному странной усталостью, и к густой седине волос, контрастирующей с темными бровями.

Он обвел взглядом переполненную аудиторию. Сотни глаз – любопытных, скептичных, ожидающих. Он видел не просто студентов – видел паттерны. Тот парень сзади нервно постукивает ручкой – тревожный тип. Девушка у окна идеально ведет конспект – перфекционистка с внутренним напряжением. А тот, что дремлет на третьем ряду – либо гений, либо всю ночь играл в игры, спасаясь от экзистенциальной пустоты.

Он положил на кафедру старые часы на кожаном ремешке. Механический щелчок прозвучал громко в тишине.

– Страх, – его голос прозвучал без повышения тона, но заполнил все пространство. – Единственная эмоция, которую человек предпочитает даже боли.

Он сделал паузу, дав словам осесть.

– Вы пришли сюда за знаниями? Или потому что боитесь не сдать сессию? Боитесь разочаровать родителей? Или, может, боитесь самих себя – того, что обнаружите в себе, когда останетесь наедине с тишиной?

Он прошелся вдоль кафедры, его пальцы слегка коснулись дерева.

– Сегодня мы не будем говорить о Фрейде и Юнге. Забудьте теории. Мы будем говорить о том, почему умный человек годами ходит на нелюбимую работу. Почую талантливый художник боится взять в руки кисть. Почему вы, – его взгляд скользнул по рядам, – смеетесь над шутками тех, кто вам не нравится.

Он остановился и посмотрел в окно, где медленно падал снег.

– Ответ всегда один. Не отсутствие денег, времени или возможностей. Только страх. Страх оказаться недостаточно хорошим. Страх быть покинутым. Страх собственной силы.

В аудитории стояла абсолютная тишина. Даже тот, кто дремал, теперь смотрел на него широко раскрытыми глазами.

– Так вот первое и последнее правило, которое я могу вам дать, – он повернулся к залу, и в его глазах вспыхнул холодный огонь. – Пока вы боитесь боли, вы не живете. Вы лишь защищаетесь от жизни. А самая надежная тюрьма – это та, которую вы построили сами, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Он взял мел. Скрип раздался оглушительно громко.

– Откройте тетради. Сегодня мы будем учиться бояться правильно. Потому что именно страх – лучший компас к тому, что по-настоящему стоит делать.

Ян провел ладонью по поверхности кафедры, оставляя невидимый след на вековом дереве. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, скользнул по последнему ряду, где сидели самые неуверенные студенты.

– Вы думаете, я читаю вам лекцию? – его голос внезапно стал тише, заставив аудиторию инстинктивно наклониться вперед. – Нет. Я описываю вам клетку. Клетку, которую каждый из вас строит себе ежедневно. Взгляд в зеркало утром – первая прутья. Прокрутка соцсетей вместо завтрака – вторые. Молчание, когда хочется кричать – третьи.

Он медленно вышел из-за кафедры, приблизился к первому ряду. Его тень легла на девушек в ярких худи, заставив их замереть.

– Кто-нибудь может назвать мне самый распространенный способ бегства от страха? – в аудитории повисла пауза. – Алкоголь? Наркотики? – он покачал головой. – Социальные сети. Бесконечный скроллинг, где вы ищете подтверждение, что другие тоже несчастливы. Это современная форма членовредительства.

Внезапно он подошел к окну и распахнул его. Ледяной воздух ворвался в аудиторию, заставляя студентов вздрогнуть.

– Чувствуете? – его голос прозвучал на фоне уличного шума. – Это и есть страх. Физиологический. Древний. Тот, что заставляет ваше сердце биться чаще прямо сейчас. Но через минуту вы адаптируетесь. Как адаптируетесь к унижениям на работе, к одиночеству по вечерам, к пустоте в отношениях.

Он закрыл окно и вернулся к центру аудитории. На его плече растаяла снежинка, оставив темное пятно на идеальном костюме.

– Так вот ваше первое практическое задание. – Он достал из кармана часы. – Ровно сорок восемь часов. Я хочу, чтобы каждый из вас сознательно совершил три действия, которые вас пугают. Не прыжок с парашютом. Нечто страшнее. Попросить о повышении. Прервать токсичные отношения. Сказать «нет» тому, перед кем вы всегда лебезили.

Он обвел аудиторию взглядом, и его глаза стали неожиданно человечными:

– Психология – не про то, как стать счастливым. Она про то, как перестать быть добровольным узником собственной психики. Следующая лекция начнется с ваших отчетов. Свободны.

Он повернулся к доске, демонстративно стряхнул мел с пальцев. Аудитория замерла на секунду, прежде чем взорваться шепотом. Но Ян уже не слышал – он снова остался наедине со своей тишиной, зная, что только что предложил им то, что самому давалось с трудом.

Ян стоял у окна, глядя на снег, укутывающий университетский двор. Слова только что законченной лекции висели в воздухе, смешиваясь с дыханием студентов, выходящих из аудитории. И вдруг его пронзила память – острый, как лед, образ из «Девушки с татуировкой дракона».

Тот самый момент. Маньяк – ухоженный, вежливый, пахнущий дорогим одеколоном – приглашает журналиста в дом. Зайдите, пожалуйста. И журналист… заходит. Зная. Зная, что это скорее всего убийца. Но ведь неудобно отказать. Невежливо. Вдруг ошибся, вдруг показалось, а ты уже обидел человека подозрением.

Ян сжал край подоконника, костяшки пальцев побелели. Как же это гениально и мерзко одновременно. Как точно подмечено.

«Заставлял ли я вас? – спрашивает маньяк, уже заковывая жертву в наручники. – Принуждал? Нет. Я просто попросил. А ваш страх оказаться невежливым, страх чужого осуждения оказался сильнее инстинкта самосохранения. Забавно, не правда ли?»

«Забавно», – мысленно повторил Ян, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Не забавно. Гениально. И ужасно.

Он обернулся к пустой аудитории. Его аудитории. Где он только что вещал о страхах.

А сам? Разве не так же он вошел в ловушку к Shiki? Не физическую, нет. Эмоциональную. Он знал, что что-то не так. Чувствовал ложь на каком-то подкорковом уровне. Еще до Арбата, до этих жалких оправданий. Но ведь неудобно было показаться параноиком. Невежливо – требовать доказательств, проверять, не доверять. Вдруг обидишь человека своими подозрениями?

И он, доктор психологии, знающий наизусть все механизмы манипуляций, все личины социопатии, предпочел игнорировать внутренние сигналы. Ради призрачной возможности не оказаться «плохим», невежливым, осуждающим парнем.

Он горько усмехнулся в тишине.

Мы все в какой-то мере тот журналист. Связанные по рукам и ногам наручниками собственных социальных условностей. И наши маньяки не всегда носят маски серийных убийц. Иногда они носят маски милых девушек с растрёпанными волосами и виноватым взглядом. Или строгих начальников. Или «друзей». И они не требуют у нас. Они просто «просят». А мы заходим. Добровольно.

Он вздохнул, смотря на последних студентов, исчезающих в конце коридора. Его лекция была правдой. Но не всей. Самый страшный страх – не тот, что заставляет бежать. А тот, что заставляет улыбаться и говорить «конечно, я зайду», зная, что на пороге – твой палач.

У массивной дубовой двери аудитории, откуда густой волной выплескивались студенты, стояли две женщины. Молодая аспирантка Катя, прижимая к груди стопку книг, и профессор Ковалёва – её научный руководитель, женщина с седыми волосами, уложенными в строгую гладь, в ортопедических очках на цепочке.

– Профессор, а это… кто только что лекцию читал? – Катя встала на цыпочки, пытаясь разглядеть сквозь толпу удаляющуюся спину в чёрном пальто. – Новый лектор? Не похож на нашего Виктора Петровича.

Ковалёва, пропуская мимо себя поток студентов, одобрительно кивнула в сторону коридора, где мелькала седая голова:

– Ян Сергеевич Сон. Наше новое – и, скажу без ложной скромности, – блестящее приобретение. Приглашённая звезда. В тридцать лет – уже доктор психологии. Защищался по нейрокогнитивным основаниям принятия решений в условиях неопределённости. Говорят, его диссертацию в Гарварде цитируют.

– В тридцать? Доктор? – Катя невольно выдохнула, так сильно сжав книги, что верхняя – «Клиническая психология» – едва не упала. – Выглядит… солидно. И студенты в восторге, я по лицам вижу.

– И не заносчив, что редкость для таких умов, – профессор Ковалёва поправила очки, следуя взглядом за фигурой Яна, пока та не скрылась за поворотом. – Вежлив, корректен, говорит мало, но всегда по делу. Из тех, кто предпочтёт доказать фактами, чем громкими словами. И, что немаловажно, – она многозначительно посмотрела на аспирантку поверх стёкол очков, – абсолютно свободен. Ни жены, ни, как поговаривают, постоянной спутницы. Весь в работе.

Она слегка подтолкнула Катю в сторону опустевшего коридора, где уже затихал гул голосов.

– Так что если интересно – дерзай, милая. Такие шансы выпадают редко. Умный, перспективный, при должности… Да ещё и с таким-то лицом. Только смотри, – добавила она с лёгкой иронией, – не запутайся в своих же нейронных сетях. Мозги-то у него работают быстро.

Катя покраснела и судорожно поправила стопку книг, будто они могли её защитить от внезапно нахлынувших и таких ненаучных мыслей. А в голове уже звенело: «Значит Доктор Сон? Свободен. Вежлив». И образ его седых волос на фоне строгого костюма уже не казался таким пугающим.

Глава вторая. Они.

В чате внезапно появилось уведомление: «Dr.Sleep записывает аудиосообщение…»

Люба замерла. Чашка с кофем застыла в воздухе. Аудио? Она не ожидала этого. Текст – да, это безопасно, можно обдумать, отредактировать. Но голос… Голос – это уже почти физическое присутствие. Это интимно.

Секунды записи тянулись мучительно долго. Она машинально прикусила внутреннюю сторону губы, чувствуя, как нарастает странное нервное ожидание. Наконец, иконка исчезла, и в чате появилась звуковая дорожка.

Она судорожно потянулась за наушниками, роняя один из них дрожащими пальцами. Вставила. Сделала глубокий вдох. Нажала «play».

И его голос заполнил её сознание.

Это был бархатный баритон – не слишком низкий, чтобы казаться грубым, и не высокий, чтобы быть надтреснутым. Плотный, насыщенный, словно дорогой виски. В нём была удивительная комбинация: мужественная сила и в то же время какая-то глубокая, почти гипнотическая мягкость. Голос, которому хотелось доверять безусловно.

«Знаешь, это забавно, – начал он, и в его тоне сквозила не лекционная надменность, а лёгкая, задумчивая ирония. – Человек может жить без положительных эмоций. А вот без отрицательных – нет. Совсем.»

Он сделал небольшую паузу, будто давая ей осознать этот парадокс.

«Вспомни тех, кто выигрывал миллионы в лотерею. Казалось бы – вот он, билет в рай. А нет…. Большинство из них становятся только несчастнее. Почему? А потому что у них появилась возможность купить всё что угодно. И первая новая машина – это восторг. Вторая – уже просто машина. Третья – вообще ничего. Их поместили в идеальные условия, а оказалось, что счастье там не живёт.»

Люба невольно кивнула, словно он мог её видеть. Она сама могла бы купить себе пару другую машин. И не чувствовала бы ровным счётом ничего.

«Был такой эксперимент – «Мышиный рай». Ученые создали для грызунов идеальный мир: бесконечная еда, безопасность, игрушки, медицинское обслуживание, комфорт. Знаешь, чем это кончилось? – его голос стал чуть тише, почти доверительным. – Мыши перестали размножаться. Перестали общаться. Просто сидели у своих кормушек в полной апатии. Рай привёл их к вымиранию.»

Он замолчал на мгновение, и в тишине наушников был слышен лишь его ровный вдох.

«Так что нет, – продолжил он, и в его голосе снова появилась тёплая, живая нота. – Абсолютное счастье – это миф. И слава богу. Наше дело – не в нём. Наше дело – в другом: искать смысл в борьбе. Находить радость в мелочах, которые достаются трудом, иначе в них просто нет цены. Кофе рано утром намного вкуснее если помогает нам проснуться перед работой. Первый снег намного прекраснее, когда видишь его после недели тяжелой работы. Злиться, грустить, ошибаться – вот истинное счастье… Жить, в конце концов. А не существовать в стерильном раю.»

Сообщение закончилось. Люба сидела, не двигаясь, пока таймер звуковой дорожки не дошёл до конца. Она даже не заметила, что всё это время затаив дыхание.

Это был не монолог психолога. Это была исповедь мыслящего человека. И этот бархатный баритон, звучавший так близко, в её ухе, заставлял кожу покрываться мурашками.

Люба ещё несколько секунд сидела в тишине, пока в наушниках не щёлкнул таймер, оповещая об окончании сообщения. Его голос, бархатный и полный неуловимой грусти, всё ещё звучал у неё в голове. Он говорил об абстрактном счастье, но за каждым словом читалось что-то личное, невысказанное.

Её пальцы сами потянулись к клавиатуре. Прежде чем разум успел остановить её, вопрос был уже отправлен.

Deya: Спасибо. Это… неожиданно и честно. А ты сам? Ты счастлив, Ян?

Петербург. Номер в гостинице «Астория». Ян только что снял пиджак и собирался налить себе виски, когда телефон мягко завибрировал на столе. Он взглянул на экран. Новое сообщение от Deya.

Он прочёл вопрос. И замер.

Счастлив ли я?

Вопрос повис в воздухе тихого номера, оглушительный своей простой прямолинейностью. Его профессиональная броня, всегда готовая к чужим вопросам, дала сбой. Никто – ни коллеги, ни редкие знакомые, ни уж тем более пациенты – не спрашивал его об этом всерьёз. Его статус, его поза, его седина – всё словно говорило: «С этим человеком всё в порядке, он состоялся».

Он медленно опустился в кресло, отставив бокал. Взгляд уставился в окно, где горели огни Исаакиевского собора.

Счастлив ли я? – мысленно повторил он, позволяя вопросу проникнуть внутрь, туда, куда он сам предпочитал не смотреть.

Со стороны – да, безусловно. Успешная, стремительная карьера. К тридцати – доктор наук, признание, статьи в уважаемых журналах. Стильная квартира в Академгородке с видом на Обь. Кое-какие накопления, полная финансовая независимость – никаких кредитов, ипотек, долгов. Возможность заниматься любимым делом и путешествовать по миру за счёт университетов и грантов. Казалось бы, что ещё нужно для счастья? Рекламный проспект идеальной жизни.

Но чем дольше он смотрел в ночное окно, тем явственнее проступал другой образ. Пустая тишина в той самой квартире. Сорочка, аккуратно разложенная на гладильной доске вечером, потому что некому её помять ночью. Десятки городов, в которых он видел только стены отелей, конференц-залов и аэропортов. И главное – леденящее, тотальное чувство, что всё это – лишь идеально отлаженный механизм, внутри которого никого нет.

Он взял телефон. Пальцы сами нашли кнопку записи. Он не думал, что сказать. Он просто позволил словам идти из самой глубины.

Если честно, то несчастен я в среднем двадцать четыре часа в сутки, – пронеслось у Яна в голове. Но написал он совсем другое.

Dr.Sleep: Знаешь, у меня возникает ощущение, что тебе нужен не психолог. Тебе нужен… просто человек. На расстоянии. Кому можно писать всё как есть и говорить что угодно, не стесняясь. Без оценок, без диагнозов, без расписания на следующую неделю.

Он замолчал, поймав своё отражение в тёмном стекле. Седая голова, тёмные глаза, в которых читалась усталость, не снимаемая никаким сном.

Dr.Sleep: И, кажется, мне… тоже.

Он отправил сообщение и почувствовал не страх, а странное, почти непривычное облегчение. Словно сделал первый шаг в неизвестность – но наконец-то не в сторону учебного протокола, а в направлении живого чувства.

Deya: Наверное, спрашивать об этом пока рано, да? О том почему это тоже нужно тебе. Мы ещё не так хорошо знакомы, чтобы рассказывать о самом откровенном. Это всё из-за переписки в мессенджере. Уверена, что именно виртуальное общение с человеком из другого города подталкивает меня задавать самые каверзные вопросы, которые я ни за что бы не задала вживую. Постараюсь сдерживаться.

Ян прочёл сообщение. Она права, – мелькнуло у него с лёгкой усмешкой. Мессенджеры… здесь всё иначе. Здесь можно сбросить маску, не опасаясь чужих взглядов. Быть анонимным – а значит, по-настоящему свободным. Здесь никто не смотрит свысока, не оценивает стоимость костюма, возраст или внешность. Имеют значение только слова. Только мысли, обёрнутые в текст.

Мы сами создаём себя здесь – буква за буквой, сообщение за сообщением. И возможно именно в этой виртуальной тишине человек впервые слышит собственный голос – без прикрас, без социальных фильтров.

Виброотклик вырвал его из размышлений.

Deya: У тебя, похоже, тоже не всё в порядке?

Первое, что пришло на ум – цитата из книги, выжженная в памяти ещё со студенческих лет: «Если честно, то надежда на то, что окружающее со всех сторон коричневое море состоит из шоколада, тает даже у самых безнадёжных оптимистов».

Он уже начал набирать эти слова, но остановился. Стер.

Dr.Sleep: Всё уже в норме. Это было в прошлом. Теперь мой разум здоров.

Deya: С тобой интересно. Но мне увы пора. Я рада этому знакомству. Напишу ещё.

Сообщение возникло на экране внезапно, оборвав нить их разговора. Ян почувствовал лёгкий укол разочарования – странный, ведь он обычно ценил лаконичность. Но прежде чем он успел что-то обдумать, пальцы уже вывели ответ:

Dr.Sleep: Подожди, это немного несправедливо. Ты знаешь моё имя, а я твоё – нет.

Ответ пришёл почти мгновенно, будто она ждала этого вопроса:

Deya: Убежала.Deya: Любовь.

И тут же её фотография в чате потухла. Зелёный кружок статуса «онлайн» исчез, сменившись на нейтральное «недавно».

Ян сжал телефон в руке. Он ненавидел эту функцию Telegram. Эти вечные игры в «был(a) в сети», это предательское «недавно», которое говорило обо всём и ни о чём. Ей пользовались только те, кому было что скрывать. Или от кого…

Любовь, – отозвалось эхом в его сознании. И внезапно его губы тронула странная, почти неуловимая улыбка. Неужели я и правда встретил Любовь? – промелькнула в голове нелепая игра слов, ирония которой отозвалась в нём горьковатой нотой. После всего, что случилось, после Шики, после одиночества – такая насмешка судьбы казалась особенно изощрённой.

Он отбросил телефон на кровать. Теперь у её цифрового призрака появилось имя. Красивое. Слишком красивое, чтобы быть правдой.

А где-то в Петербурге женщина по имени Любовь стремительно шла по вечерней улице, пряча в карман разгорячённый телефон и пытаясь заглушить странное чувство лёгкости, смешанной с паникой. Она сделала первый шаг. Теперь нужно было решить – делать ли второй.

Ян задумался. Когда она так неожиданно ушла, у него возникло стойкое ощущение, как у человека, которого прервали на самом интересном месте. В большинстве разговоров – в реальной жизни – именно он решал, о чём говорить и когда заканчивать беседу. Его профессия, его характер – всё было построено на контроле.

А тут… тут у него было странное чувство, что в этом виртуальном диалоге все нити держала она. Всего за несколько минут какая-то незнакомка едва не вытащила из него то, о чём знали только самые близкие, да и то не все. Как она это делает? – с лёгким удивлением подумал он. Словами? Паузами? Или просто тем, что слушает – по-настоящему слушает?

С другой стороны, сквозь лёгкое раздражение от потери контроля пробивалось другое чувство – предвкушение. Он уже заранее радовался их следующей переписке.

С силой потянувшись, он перевёл взгляд на ноутбук. Пора возвращаться к реальности – нужно готовить лекцию для Новосибирска. Но прежде чем открыть рабочий файл, он ещё раз взглянул на тёмный аватар в телеграме.

Любовь…

Любе вовсе не было никуда нужно. Резкий уход из чата был всего лишь защитным жестом – инстинктивным желанием отстраниться, перевести дух и осмыслить эту внезапную, тревожную близость, возникшую с незнакомцем.

Но отстраниться не получилось. Напротив, внутри всё сильнее разгоралось любопытство, острое и почти навязчивое. Кто же он? Ей захотелось знать о нём всё – не только то, что он готов показать. Быть во всеоружии.

Она вбила в поиск: «Ян Сергеевич Сон психолог».

Гугл выдал десятки ссылок. Научные статьи в серьёзных журналах. Программы конференций. Анонсы лекций. Она принялась кликать на них одну за другой, жадно впитывая информацию.

Якутск. Новосибирск. Москва. Питер. И ещё с десяток городов, но уже реже. География складывалась в чёткую картину: его жизнь – это бесконечные перелёты между Сибирью и столицами. В Новосибирске он, скорее всего, базировался, а в Москве и Питере регулярно читал лекции и вёл семинары.

Но ни на одном сайте, ни в одном научном сборнике не было его фотографии. Ни одной. Только сухие строчки: «Доктор психологических наук Я.С. Сон», «Ведущий научный сотрудник», «Специалист по когнитивным нарушениям».

Эта тотальная анонимность начинала казаться ей почти зловещей. Кто этот человек, который повсюду оставляет след из слов и теорий, но тщательно скрывает своё лицо?

Она откинулась на спинку стула, глядя на экран, усеянный вкладками. Он был повсюду и нигде. Как призрак. Учёный-невидимка, чьи мысли разлетелись по научным библиотекам, но чья личность оставалась совершенно скрытой.

И это молчание, эта завеса тайны манили её сильнее любой фотографии.

Гугл услужливо вывалил список ссылок: научные публикации, программы конференций, анонсы лекций. Но всё это было слишком сухо, слишком официально. Ни лица, ни личной жизни, ни намёка на человека за титулами.

Люба с лёгким раздражением провела рукой по волосам. Нет, так не пойдёт. Она не привыкла отступать. Сменила тактику. Ввела просто «Ян Сон», добавив наугад «Новосибирск».

И тут поисковик ожил. Всплыли упоминания в городских новостях о выступлениях, благодарности от университетов, даже короткая заметка в научном блоге с цитатой из его интервью: «Страх – это компас, указывающий на зоны роста».

Она пролистала ещё несколько страниц, цепляясь за любую деталь. Наконец, в глубине выдачи мелькнуло упоминание его старой статьи в малоизвестном журнале – и там, в конце, среди контактов редакции, был указан институт в Академгородке.

Ладно, – подумала Люба, чувствуя азарт цифровой охоты. – Значит, есть точка отсчёта. Она сохранила название института, чтобы позже копнуть глубже. Возможно, найти коллег, публикации, хоть что-то личное.

Но главное оставалось неизменным: ни одного фото. Ни в одном источнике. Ни намёка на лицо, улыбку, случайный кадр с конференции. Он растворялся в цифровом пространстве, как призрак, оставляя после себя лишь следы – тексты, теории, абстрактные идеи. Эта тотальная невидимость начинала казаться почти сверхъестественной. Кто этот человек, так тщательно стирающий себя из визуального поля?

И именно эта тайна – пугающая и безумно притягательная – заставила её отбросить тактику цифровой охоты. Если он не оставляет следов, нужно спросить напрямую. Она закрыла все вкладки и с новым чувством решимости открыла чат.

Deya: Интернет рассказал мне о твоих научных статьях и лекциях, но ничего о тебе самом. Не нашла ни одной твоей фотографии – похоже, ты мастер скрываться. Что ж, тогда справедливость требует моего хода.

Мне тридцать, и последние восемь лет я живу в Петербурге. Работаю в одной кофейной сети – руковожу тем, что должно приносить людям уют и маленькие ежедневные радости. Иронично, правда?

Создаю ритуалы для других, а сама живу между совещаниями, отчетами и бесконечными перелётами. Муж считает меня идеальной карьеристкой. Коллеги – холодной и собранной. А иногда кажется, что я просто профессионально играю роль той, кем меня хотят видеть.

Твой ход. Готов принять эстафету откровений?

Он перечитал её сообщение в третий раз, и снова взгляд споткнулся о слово «муж». Лёгкий укол – странный, необъяснимый, но от этого не менее ощутимый. Раньше семейное положение пациентов было для него просто строкой в анкете. Но сейчас… Сейчас это было иначе. Они с первых же сообщений общались не как доктор и пациент. А как кто? – поймал он себя на мысли. Как сообщники? Как два человека, случайно нашедшие друг в друге того, кто готов слушать, не осуждая.

Стекло окна отражало его задумчивое лицо. Он провёл рукой по волосам и принялся набирать ответ, позволив себе быть чуть более откровенным, чем обычно.

Dr.Sleep: Отсутствие фото это всего лишь моя простительная слабость, не люблю фотографироваться. Камера заставляет меня чувствовать себя… объектом. А я предпочитаю оставаться наблюдателем. Коллеги давно уже смирились с этой моей странностью.

Он сделал паузу, обдумывая, как продолжить. Было страшно разрушить хрупкое доверие, что начало зарождаться между ними, но ещё страшнее было прятаться за маской профессионала.

Dr.Sleep: Что касается эстафеты… Мне тридцать. Живу в Новосибирске, но большую часть жизни провожу в разъездах. Преподаю психологию, учу других понимать свои эмоции, а сам порой чувствую себя часовщиком, который чинит чужие часы, забыв, как слышится тиканье своих собственных.

Dr.Sleep: И да. У меня тоже есть своя идеально отлаженная жизнь, которая со стороны выглядит как безупречный механизм. Но, как и любой механизм, она иногда нуждается в том, чтобы кто-то заметил, что внутри что-то давно работает на износ.

Он отправил сообщение и откинулся на спинку кресла. В груди было непривычно тепло и тревожно. Словно он только что признался в чём-то не только ей, но и самому себе.

Люба прочитала сообщение уже дома, стоя посреди гостиной. В руке телефон, на экране – слова незнакомца, который внезапно стал ближе многих из её окружения. Она медленно провела взглядом по комнате.

Ремонт по последнему слову техники. Безупречный лаконичный стиль, всё из каталогов, всё на своих местах. Мебель из Икеи, собранная с математической точностью. И даже стеклянные тарелки, и бокалы ручной работы, которые должны были создавать уют, стояли за стеклом витрины, как музейные экспонаты. Она как-то раз купила их на выставке, польстившись на слова мастера о том, что в толще стекла навеки застыли крошечные пузырьки воздуха – доказательство честной ручной работы, а не конвейера.

Сейчас эти пузырьки казались ей метафорой её собственной жизни – красивой, идеальной снаружи, но с навеки застывшими внутри пустотами.

Она перечитала его слова: «…моя жизнь выглядит как безупречный механизм. Но иногда нуждается в том, чтобы кто-то заметил, что внутри что-то давно работает на износ».

Губы её тронула горьковатая улыбка. Она подошла к витрине, провела пальцем по гладкой поверхности, чувствуя холод идеального стекла.

Она посмотрела на свое отражение в тёмном окне – успешная женщина в идеальной пустоте. И впервые за долгое время ей захотелось взять один из этих хрупких бокалов, наполнять его вином снова и снова пока не отпустит.

Они с мужем переживали трудный период – если это вообще можно было назвать периодом. Скорее, медленное, почти необратимое сползание в существование подобно аквариумным рыбкам. Их брак стал поверхностным, как глянцевая обложка дорогого журнала: красиво, идеально, но пусто.

Муж захлебнулся собственным богатством. Не тем, что было, а тем, что оно с ним сделало. Он впал в странную зависимость – не от денег, а от самого процесса их зарабатывания. От необходимости постоянно достигать, покорять, доказывать. Хотя доказывать уже было некому и не зачем. Внезапно всё самое дорогое и люксовое, о чём они когда-то мечтали, оказалось вполне достижимым. Нужно было только в очередной месяц отработать по шесть дней в неделю по двенадцать, а то и больше часов.

Они не разговаривали «как раньше» уже очень, очень давно. Их диалоги свелись к обсуждению быта, расписания, новых покупок. У них становилось всё больше вещей и всё меньше времени проведенного вместе.

Как-то раз она, не подумав, пожаловалась на это подруге. И услышала, что она – дура, не ценящая такого работящего мужа. Её друзья и родители искренне радовались каждому новому приобретению в их доме – огромной плазме, дизайнерскому креслу, очередному гаджету – а она уже нет. У неё было стойкое впечатление, что отец, если бы мог, приходил бы к ним ночью и помогал мужу делать его бесконечные проекты. Они гордились её богатством, её «успешной» жизнью, с наслаждением рассказывая о ней всем, кто был готов, а чаще – не готов слушать.

И она замолчала. Перестала жаловаться. Потому что её одиночество в роскошной, безупречной квартире оказалось никому не интересно. Оно было неправильным. Не соответствовало картине всеобщего одобрения.

Она пыталась сблизиться с мужем – осторожно, как рукой в темноте ищешь выключатель, которого, кажется, уже и нет. Она жаждала не его денег, не подарков, не этого холодного блеска идеального ремонта. Ей нужна была капля нежности – обычный разговор. О книжке, которую он, может быть, хоть краем глаза видел в её руках. О фильме, что она смотрела одна, пока он засиживался в офисе. На худой конец – о сериале, который все обсуждают. О чём-то, что не пахло бы будничными делами, покупками, цифрами в отчетах и воскресными поездками в «Ленту» или «Ашан», где они молча складывали в тележку недельный запас еды, как два снабженца, обслуживающих свою же крепость.

Но у мужа не было для неё времени. Вернее, время было расписано по минутам – встречи, звонки, проекты. И в перерывах между ними – а по сути, перерывов этих и не было – он был пуст. Выжат. Молча уставившись в экран телефона, он отвечал ей односложно, мыслями всё ещё там, в мире сделок и KPI.

Её попытки тонули в этом молчании, как камень в воде. А потом и пытаться перестала. Проще было сделать вид, что её всё устраивает. Что и ей не до разговоров. Что её собственный график тоже расписан под завязку.

И тогда она начала запоем читать фэнтези. Толстые тома с драконами на обложках стали её убежищем. Она засиживалась допоздна, уткнувшись в книгу, погружаясь в выдуманные миры, где всё было иначе – где были честь, магия, настоящая дружба и любовь, побеждающая любое зло.

Ложилась в постель и – если очень везло – ей снились те миры. Снилось, что она летит на спине грифона над зубчатыми горами или разгадывает древние руны в залитой лунным светом библиотеке. Утром она просыпалась с новым запасом сил на день – слабым, но всё же. Этого хватало, чтобы надеть маску и сделать вид, что всё в порядке.

А вечером вновь убегала в книги, игнорируя всё, что мучило и беспокоило. Она предпочитала отвлекаться и забываться, делая вид, будто её жизнь – не тихая тоска в золотой клетке, а просто не самая интересная глава, которую скоро перелистнут.

И вот сейчас, когда слова на странице начали расплываться перед глазами от усталости, а тишина в квартире стала слишком громкой, что-то внутри не выдержало.

В порыве эмоций пальцы сами потянулись к клавиатуре, набирая сообщение твёрдо, честно, искренне – и тут же отправляя его, не дав себе времени передумать. Она выплеснула в текст всё: о книгах, о фэнтези-мирах, ставших её убежищем, о том, как это помогает дышать в мире, где всё стерильно и по строго по плану.

Сообщение ушло. Она замерла, сжимая телефон в ладони, уже готовясь к осуждению, к снисходительной лекции о защитных механизмах психики.

Но его ответ пришёл неожиданно быстро – и совсем не таким, каким она его представляла.

Dr.Sleep: Знаешь, в самые тёмные времена меня спасли именно книги. Не фэнтези, а Шекспир и Ремарк – последний, признаюсь, был не самым весёлым чтением. – Он на мгновение задумался, будто перелистывая в памяти те самые страницы и добавил.

Dr.Sleep: Но иногда погружение в чужой мир – единственный способ дать своему разуму отдохнуть. А порой – и вовсе увидеть свою проблему под другим углом.

Dr.Sleep: Если хочешь, могу поделиться тем, что сам перечитал десятки раз. «Хроники Амбера» Желязны – о том, как искать себя между мирами. «Заповедник гоблинов» Клиффорда Саймака – трогательно и мудро. И… если не боишься совсем уж уйти в погружение – «О дивный новый мир» Хаксли. Да, это не фэнтези, а представление о возможном скором будущем, и там есть над чем подумать.

Deya: Спасибо за рекомендации. Обязательно начну с «Хроник Амбера» – уже много раз слышала про эту книгу теперь точно возьмусь за нее.

Она отправила сообщение и отложила телефон, снова ощущая лёгкое напряжение ожидания.

Но ответа не последовало. Минуты тянулись, превращаясь в час. Лёгкое разочарование начало подкрадываться к ней – может, она снова переоценила эту странную связь?

И тут телефон завибрировал – но не от Яна. Это была её подруга, та самая, что когда-то посоветовала доктора Сона.

В числе прочего она неожиданно добавила: «Кстати нас чет Сона, вот его личный канал, подумала что тебе может быть интересно», – прилагалось к сообщению.

Люба с сомнением кликнула на ссылку. Ожидая увидеть сухие анонсы лекций или цитаты из учебников, но не тут-то было.

Последняя публикация гласила:

4. Надёжный букмекер.»«Нашёл современный аналог четырёх всадников апокалипсиса: 1. Ставки на спорт. 2. Большие выигрыши. 3. Быстрые выплаты.

Она улыбнулась. Потом рассмеялась вслух – тихо, но искренне. Это была не просто забавная мысль. Это была его мысль. Его личный, не отредактированный для научных журналов взгляд на мир.

Она пролистала ленту ниже. Там были и другие записи:

«Интересно, Фрейд сначала придумал теорию, а потом подобрал к ней пациентов, или наоборот?»

«Утренний кофе – это ритуал загрузки операционной системы для мозга. Без него все процессы идут со скрипом.»

«Иногда кажется, что главный признак психического здоровья – это способность смеяться над абсурдом собственного существования.»

Это был уже живой человек. Тот же острый ум, та же наблюдательность, но поданные с лёгкой самоиронией, без тяжёлого груза академичности. Здесь он позволял себе шутить, сомневаться и быть просто собой.

Она улыбалась, читая пост за постом. Это было похоже на то, как если бы она нашла потайную дверь в его кабинете – ту, что вела не в библиотеку, а в уютную комнату с потрёпанным креслом и чашкой чая, где он наконец мог расслабиться.

И в этом не было ничего от доктора Сона. Это был просто Ян.

Из его канала она не узнала ничего, что могло бы её встревожить. Не было и намёка на текущие отношения, ни следов двойной жизни – только одинокий ум, ведущий тихий диалог с самим собой. И это странным образом принесло ей облегчение – глубинное, почти первобытное, будто где-то в подсознании она уже успела испугаться, что его внутренний мир принадлежит кому-то ещё.

Она ловила себя на этой мысли со странным чувством. Знакомству не было и суток, а где-то в глубине души уже поселилось тихое, настойчивое «моё». Не хотелось делить это хрупкое, только зарождающееся чувство – будто нашла в темноте родственную душу и боялась, что кто-то другой уже держит ее за руку.

Если бы ей потребовалось охарактеризовать его на основе этой странной интернет-страницы, она выбрала бы, пожалуй, всего два слова.

Сдержанность. Даже в шутках, даже в иронии сквозь текст неизменно проступала эта черта – тщательный контроль над каждым словом, каждым намёком.

И – печаль. Не явная, не выставляемая напоказ, но неизменно ощутимая. Она читала её между строк, в лёгкой грусти, прикрытой остротами, в немногословных наблюдениях о мире, в которых сквозил тихий, личный надлом. Она не знала, о чём или о ком он грустит. Но ей было совершенно ясно: он несёт в себе какую-то глубокую, затаённую печаль.

И это открытие не отпугнуло её. Напротив, оно заставило что-то ёкнуть внутри – странное чувство родства. Будто она увидела в нём того, кто, как и она, научился идеально функционировать снаружи, храня тишину внутри.

Она так увлеклась перепиской, что не услышала, как щёлкнул замок и в прихожей послышались шаги. Только когда тень упала на экран телефона, она вздрогнула и инстинктивно рванулась прикрыть устройство ладонью – точно так же, как в детстве, когда прятала дневник с тройкой по математике, заслышав шаги матери в коридоре. Сердце заколотилось с той же безотчётной, животной паникой провинившегося ребёнка.

Но муж лишь механически наклонился, чтобы коснуться губами её щеки – сухой, быстрый, привычный жест, лишённый всякого смысла, – и прошёл дальше, в свой кабинет, даже не взглянув на неё. Видимо, чтобы продолжить работу.

В груди у неё странным образом смешались облегчение и горькое разочарование. Облегчение – потому что не была «поймана». Разочарование – потому что его вообще не заинтересовало, с кем она так увлечённо переписывалась, почему не встретила его у двери, что заставило её так ярко оживиться здесь, в одиночестве гостиной.

Его равнодушие было хуже любого подозрения. Оно ясно говорило: ты и твои тайны мне неинтересны. Ты – часть интерьера.

Она медленно разжала пальцы вокруг телефона. Экран был всё ещё тёплым. Там оставался диалог с человеком, который видел в ней больше, чем деталь собственного идеального мира.

Dr.Sleep: А что читаешь сейчас? И какой сериал последний зацепил настолько, что забывала о времени?

Сообщение пришло неожиданно спустя несколько дней тишины, нарушив утреннюю тишину. Люба почувствовала, как по лицу расплывается тёплая улыбка. Ей было непривычно и приятно, что он спрашивает. Что она ему тоже интересна.

Муж давно перестал задавать такие вопросы. Его мир сузился до проектов, сделок и новостей, которые он поглощал молча, уставившись в монитор. А её внутренний мир, её маленькие радости и открытия будто перестали для него существовать.

Она ответила быстро, с непривычным удовольствием:

Deya: А из сериалов… «Темное зеркало». Очень понравился, жаль только не будет продолжения…Deya: Как раз начала читать «Хроники Амбера» – твою рекомендацию! И представляешь, в главном герое есть что-то от тебя. Такой же загадочный и немного потерянный между мирами.

Она смеялась про себя, продолжая печатать. Ей хотелось рассказать всё: как она любит запах старой бумаги в книжных, как ненавидит утренний кофе из автомата, как тайно коллекционирует игрушки из автоматов…

Слишком много, – подумала она. Испугается.Но потом остановилась. Рука замерла над экраном.

Deya: А ты? Что тебя цепляет кроме Шекспира и Ремарка?Вместо этого добавила уже почти робко:

И отправила, снова ощущая этот знакомый трепет – смесь страха и предвкушения.

Ян замер, уставившись на отправленное сообщение. Пальцы сами выдали то, что годами хранилось под семью замками. Он не планировал раскрывать ей ритуал ежегодного перечитывания «Мастера и Маргариты» – как с каждым разом роман обрастал новыми смыслами, словно дерево годовыми кольцами, становясь мудрее и сложнее. Не собирался признаваться в двойной любви к «Властелину Колец»: к классической версии – для погружения в эпопею, и к ироничному переводу Гоблина – когда требовалось лечебное безумие и возможность просто посмеяться над абсурдом.

Уэлш… это было сродни прыжку с парашютом – адреналиновый шок, после которого ощущаешь себя заново рождённым. И эти ночные прогулки по набережной, когда спящий город наконец позволял мыслям обрести ясность… Всё это вырвалось наружу внезапно и стремительно, словно прорвало плотину.

Он провёл рукой по лицу, ощущая непривычное тепло на щеках. Смущение странно смешивалось с облегчением. Столько лет выстраивал безупречные профессиональные границы – а теперь раскрылся незнакомке из Петербурга, показав не доктора Сона, а просто Яна. Того, кто до сих пор ищет чудес в потрёпанных страницах и отражении огней в тёмной воде.

Их диалоги длились с рассвета до позднего вечера в будние дни. По субботам и воскресеньям она исчезала – будто растворялась в другом измерении. Ян никогда не спрашивал о выходных, а она добровольно ничего не рассказывала. Возможно, оба чувствовали: некоторые границы важно сохранять, даже когда души раскрыты настежь.

И оттого каждый понедельник их жажда общения вспыхивала с новой силой. Первое утреннее сообщение било как ток – живое, нетерпеливое, переполненное недосказанностью выходных. Словно за двое суток молчания в них накапливалось столько невысказанного, что слова рвались наружу водопадом.

Но за этим стояло: «Я скучал. О чем ты думала, когда молчала?»Он начинал с чего-то простого: «Как твое утро?»

Но на самом деле говорила: «Я тоже. Мне не хватало тебя.»Она отвечала: «Кофе слишком крепкий сегодня»

Этот ритуал стал их тайным языком – танцем вокруг не озвученных вопросов и прозрачных намёков. И возможно именно эта пауза, эти два дня тишины делали их странную связь ещё пронзительнее. Они научились ждать. И ценить каждую секунду близости.

Внезапно в чате появилось сообщение с таймером исчезновения – не с секундами, а с пометкой «один просмотр». Ян машинально коснулся экрана, и дыхание застряло в горле.

На фото были запечатлены ноги и кисти рук, стыдливо приподнимающие край чёрной юбки. Всё – идеально: свет, композиция, интимность жеста. Правая нога чуть выставлена вперёд, открывая взгляду изящную татуировку – кружевную ленточку, опоясывающую бедро. Фон нейтральный, однотонный, чтобы ничто не отвлекало от главного.

Мысли метнулись в попытке анализировать: Неужели попросила подругу помочь? Или использовала штатив и таймер? – но почти сразу умолкли, уступив место чистому ощущению. Он заворожённо смотрел на идеальные линии ног – не худых, не спортивных, а именно таких, ради кого-то когда-то и придумали юбки, чулки и этот немой язык намёков.

Он не торопился закрывать фото. Время будто растянулось. Только тихий шелест собственного дыхания в пустой комнате и изображение, которое жгло экран. Это был не просто эротический намёк – это была исповедь. Доверие, высказанное без единого слова.

И когда фото исчезло, оставив после себя лишь уведомление «сообщение удалено», он продолжил сидеть с телефоном в руках, будто всё ещё видя отпечаток кружева на сетчатке глаз.

Только спустя несколько мгновений он увидел новое сообщение от неё и статус «была недавно».

Deya: А у тебя есть тату? Или шрамы?

Вопрос повис в воздухе, простой и в то же время бесконечно сложный. После её откровенного фото он звучал не как допрос, а как тихое приглашение – шагнуть за грань привычного флирта в зону взаимной уязвимости.

Палец сам потянулся к груди, нащупав под тканью рубашки зону сердца – на нем навсегда был запечатлён рубец скрытый от всех. Шрам, который нёс в себе память о лязге металла, визге тормозов и том ледяном одиночестве, что накрыло его потом. Об этом он не писал никогда и никому.

Dr.Sleep: Увы, ни шрамами, ни тату похвастаться не могу… Разве что шрамом на сердце, но его не покажешь.

Он сделал паузу, давая словам улечься, и почувствовал, как нарастает тишина, густая и звенящая. Затем, почти чтобы сгладить напряжённость, добавил:

Dr.Sleep: А твоя тату… Она смотрится безупречно. И чертовски сексуально.

Это был манёвр: недосказанность как форма защиты. Он отшагнул от края, куда её вопрос мог бы его завести. И всё же впервые за долгие годы в глубине души шевельнулось настойчивое, почти болезненное желание – рассказать. Показать эту скрытую рану и увидеть в ответ не жалость, а понимание. «Возможно, она бы смогла…» – мелькнуло у него в голове и тут же погасло. Слишком рано. Она ещё точно не готова принять такое. Да и он – тоже.

Уже наступил вечер пятницы. Это значило, что следующие два дня она не будет отвечать. У неё были свои планы, свой закрытый мир, в который его сообщения не имели доступа.

Но он всё равно продолжал заходить в чат. Десятки раз за выходные. Его палец будто сам по себе нажимал на иконку мессенджера, открывая диалог с одной и той же тщетной надеждой: а вдруг? Вдруг там появится заветная галочка «прочитано», а следом – Deya печатает сообщение.

В его голове не укладывалось, как можно оставить сообщение непрочитанным двое суток. Он сам был из тех, кто заглядывает в телефон при первом же сигнале, кто стирает красные точки уведомлений с одержимостью невротика. Но она – могла. Она обладала этой пугающей, почти сверхъестественной способностью отключаться от цифрового шума.

Даже к воскресному вечеру его последнее сообщение, отправленное в пятницу, всё ещё висело с холодным статусом «доставлено». Одинокое и неприкаянное. Он уже почти смирился с тем, что ответа не будет до понедельника, но где-то глубоко внутри всё ещё щемило это тихое, навязчивое недоумение: что она делает прямо сейчас и почему он об этом не знает.

Чат с ним стал её тайным местом свиданий. Они разговаривали практически обо всём, и каждый обычный день, наполненный их общением, переставал быть обычным. С каждым словом, с каждой фразой он становился ей всё ближе, проникая в её мысли даже тогда, когда телефон был далеко.

Они начали обмениваться смешными видео и картинками. Так она узнала, что он больше любит котов, чем собак. Его любимой реакцией на ситуации, вызывающие чувство стыда за род человеческий, была гифка с маркерной доской: «Дней без кринжа: 1», после чего рука стирала цифру и писала «0».

А кого любила она? Этот вопрос застал её врасплох. У неё никогда не было ни тех, ни других. В юности – из-за астмы в совокупности с аллергией на шерсть, которая заставляла её задыхаться от одного только взгляда на пушистое создание. Сейчас же, благодаря терапии, всё обстояло намного лучше, но привычка не иметь домашних животных уже плотно укоренилась в ней. Она так и написала ему:

Deya: Я из тех странных людей, кто никогда не имел питомцев. В детстве была сильная аллергия, во взрослом возрасте уже образ жизни, не позволяющий заботиться о ком-то ещё. Но если бы могла… Думаю, выбрала бы собаку. Ту, что смотрит на тебя так, будто ты для нее весь мир.

Она отправила сообщение и представила его улыбку. Ей вдруг захотелось, чтобы он увидел в ней не красивую картину и не соседку по квартире, как это стало у мужа, а человека – того, кто до сих пор хранит детские мечты о собаке, которую нельзя было завести, кто боится показаться глупым, но всё же тайно верит в чудеса.

Ей хотелось, чтобы он разглядел за безупречным фасадом живую, дышащую личность – со страхами, которые она прячет за иронией, смешными привычками, о которых стесняется рассказывать, и неосуществлёнными желаниями, что тихо живут в глубине сердца. Чтобы он понял: её настоящая ценность не в должности и не в умении составлять безупречные отчёты, а в чём-то гораздо более хрупком и настоящем, что годами ждало своего часа.

Между ними существовало неписаное соглашение – два табу: её муж и его женщины. Молчание о муже было обоюдным решением, но его упорное избегание любых упоминаний о своих прошлых или настоящих отношениях сперва смущало её. Ведь она сразу раскрыла свой статус, дав ему карт-бланш на откровенности.

Поначалу она ловила себя на мысли: «Почему он ничего не рассказывает? Неужели не доверяет?» – но позже, когда их общение перешло в область более доверительной интимности, он как-то раз сказал с той пронзительной прямотой, что была ему свойственна:

Dr.Sleep: Когда-нибудь я расскажу тебе об этом. Когда буду готов. Но не ближайшее время.

И она приняла эти правила. Не потому что боялась спугнуть его, а потому что чувствовала – за этой темой скрывается боль, к которой нельзя прикасаться без разрешения. Их диалог стал островом, где существовало только настоящее – их шутки, их тихие признания, их общие открытия. Всё остальное могло подождать.

Возможно, именно эти умолчания и делали их связь такой хрупкой и сильной одновременно. Они строили свой мир с чистого листа, не обременённый грузом прошлого.

Ян был удивительно деликатен в общении. Он никогда не лез с расспросами, когда чувствовал, что она не в духе – а научился понимать это почти мгновенно, по едва уловимым изменениям в ритме её сообщений. Не пытался насильно смешить и не сыпал непрошеными советами.

Самым точным описанием для Любы было: «Его ровно столько, сколько нужно». Не слишком много, чтобы испытывать давление. И не слишком мало, чтобы почувствовать себя ненужной.

Порой он объяснял ей интересные свойства психологии простыми словами, без вычурных терминов.

«Ревность – это когда твой внутренний ребёнок кричит: "А меня тоже кто-нибудь любит?!"»

«Тревога – как ложная пожарная сигнализация. Иногда она срабатывает просто потому, что ты забыл выключить чайник.»

Он умел говорить о сложном легко, иногда – смешно, но всегда попадая точно в суть. И в этом была его особая магия: он не учил её жить, а просто приоткрывал дверь в свой мир.

С тех пор как в его жизни появилась их тайная переписка в Телеграме, даже его служебный кабинет преобразился. Мир вокруг будто подстроился под новое, скрытое измерение его жизни.

Неудобный моноблок от Apple, который он всегда ругал за неэргономичность, вдруг стал вполне сносным – ведь теперь он проводил за ним часы, улыбаясь её сообщениям. Кактусы на подоконнике, которые он вечно забывал поливать, перестали вять – их увлажняла капелька его нового внимания к мелочам. Даже раздражающе приторный запах духов секретарши, от которого прежде сводило скулы, теперь казался почти приятным – он просто стал частью фона, где существовала её фотография на экране.

Самое удивительное произошло со страхом перед свободным временем. Раньше он боялся этих пустых промежутков между лекциями и совещаниями – они напоминали ему о том, что за работой ничего нет. Теперь же он ловил себя на том, что ждёт эти минуты. Нечем занять время? Прекрасно. Значит, можно проверить, не написала ли она. Или перечитать их вчерашний разговор. Или просто подумать о том, что она сейчас делает.

Его стол, который он всегда считал слишком низким, вдруг стал как раз – нужно было лишь найти правильный стул. И он нашёл. Как нашёл и новый ритм жизни, где даже несовершенства обретали смысл, потому что стали частью мира, в котором существует она.

С конца февраля его жизнь обрела новый, тайный ритм. Главным стало утреннее сообщение от неё – «Доброе утро», которое она отправляла поздно вечером, зная, что он прочтёт его, едва проснувшись. Эти два слова заряжали его день тихой радостью.

Он научился распределять работу иначе: сделать чуть больше утром, чтобы с двух до шести по своему новосибирскому времени быть по-настоящему свободным. Именно в этот промежуток, несмотря на разницу в часовых поясах и их занятость, они могли беседовать. Поймать эти редкие, драгоценные минуты, когда оба были онлайн и относительно свободны.

Порой удавалось поговорить всего десять минут, обменяться парой фраз. Но иногда – если звёзды сходились и дела не спешили – они погружались в беседу на час, и время летело незаметно.

Однако неизменным ритуалом стало прощание. Перед тем как покинуть кабинет, он всегда заглядывал в чат – если, конечно, не был в разъездах между Якутском и другими городами. Короткое «спокойной ночи» или «до завтра» стало для них тем мостиком, который соединял вечер в Петербурге с наступающей ночью в Сибири. Эти несколько секунд перед уходом с работы стали для него важнее любого планерки – моментом, когда он мысленно возвращался к ней, прежде чем шагнуть в суету внешнего мира.

За последние месяцы он с удивлением заметил, что стал… счастливее. Это было не яркое чувство, а скорее тихое тепло, которое он ловил в самые простые моменты: заваривая утренний кофе, просматривая почту, глядя в окно на заснеженный Новосибирск.

И всё чаще ему хотелось увидеть, как она выглядит. Мысль казалась странной – она замужем, и они просто переписывались. Но он ловил себя на том, что пытался представить её лицо, улыбку, жесты.

Наверное, дело было в том, что она его действительно слушала. Каждый день она находила время спросить, как его дела, что он думает о прочитанном, как прошёл день. Её «доброе утро» стало для него важнее многих дел. Он чувствовал, что кому-то небезразличен – не как учёный или преподаватель, а просто как человек.

Для мужчины нет ничего важнее, чем знать, что он нужен. Не за что-то, а просто так. И теперь он ловил себя на том, что ждёт их вечерних разговоров с особым чувством. Телефон стал не просто устройством, а окном в тот мир, где его ждали. И эта простая мысль грела лучше любого отопления.

Именно тогда, на гребне этого окрыляющего чувства, он понял – дальше медлить нельзя. Однажды вечером, когда в квартире воцарилась тишина, а за окном давно погасли огни, он налил себе виски. Первый глоток обжёг горло, второй придал решимости – той самой, что всегда изменяла ему в делах сердца.

Он открыл чат. Рядом с её именем светился безразличный серый статус: «была недавно». Выходные. Она, как всегда, исчезла. Но на этот раз её отсутствие его не остановило. Если не сейчас – потом будет поздно. Страх возьмёт верх, и всё снова упрячется глубоко внутрь. А молчать стало невыносимо.

Пальцы сами потянулись к клавиатуре. Сначала он печатал медленно, тщательно подбирая слова. Потом – быстрее, почти не глядя на экран, будто боясь, что малейшая пауза убьёт настрой.

Dr.Sleep: Знаешь, я давно собирался тебе это сказать. Наше общение стало для меня гораздо больше, чем просто переписка. Ты – тот человек, с которым я жду возможности поговорить, которому хочется рассказать и о пустяках, и о самом сокровенном.

Он сделал ещё глоток, ощущая, как тепло виски смешивается с жаром решимости.

Dr.Sleep: Я не знаю, что из этого выйдет. Ничего не требую. Но не могу больше молчать. Ты изменила мой мир. И теперь я хочу рассказать тебе одну историю. Очень грустную историю.

Он нажал «Отправить». Экран погас, отразив его напряжённое лицо. Сделанного не вернуть. Оставалось только ждать. И тишина, наступившая после отправки сообщения, оказалась оглушительной.

Dr.Sleep: Ты не раз пыталась осторожно расспросить меня о прошлых отношениях. Со временем ты поняла, что я либо ухожу от ответа, либо откладываю его на неопределённое время. Но сейчас… Сейчас, пожалуй, пора. Мне давно следовало бы рассказать об этом, но не было человека, которому я мог бы довериться. Пока не появилась ты.

Dr.Sleep: То, что ты прочтёшь дальше, будет временами ошеломляющим и, без сомнений, наполненным боли. Поэтому, если сейчас ты не готова к тяжёлым историям – не читай. Отложи. Я специально пишу это, пока ты не в сети: чтобы у тебя был выбор. Чтобы, увидев предупреждение, ты могла осознанно решить – сейчас или когда-нибудь потом.

Dr.Sleep: Умоляю, если тебе сейчас плохо или ты не в духе – не читай это сразу. Иначе тебе станет ещё хуже, и я невольно стану твоим палачом, чего мне, признаться, совсем не хотелось бы…

Dr.Sleep: Прочти, когда будешь в серьёзном настроении и сможешь переварить всё это вдали от других людей, чтобы они не увидели тебя после прочтения. Спасибо, что выслушаешь. Мне уже так давно хотелось поделиться этим…

Он отправил сообщение и откинулся на спинку кресла, словно сбросив с плеч невидимый груз. В воздухе повисла тишина – тяжёлая, но на этот раз не давящая, а очищающая. Он сделал то, на что давно решался: позволил другому человеку заглянуть в самую тёмную комнату своей души. И теперь, внезапно, ему стало легче дышать.

Dr.Sleep: До Алины моя жизнь была черно-белым фильмом, который я смотрел со стороны. Да, были девушки, вечеринки, университетская суета – стандартный набор молодости, который принято называть «прожиганием жизни». Но все это было каким-то плоским, ненастоящим. Я носил маску «своего парня», за которой скрывалась полная эмоциональная глухота. Я думал, что так и должно быть.

А потом я увидел ее. Случайная встреча на улице, общие друзья… Она стояла, чуть отклонив голову, слушая подругу, и в ее позе была такая грация, что все вокруг будто обесцветилось. Она была не просто красива. В ней была какая-то древняя, почти забытая генетическая память о том, что такое истинная женственность. Не наигранная, не для мужских взглядов, а идущая изнутри – в плавности жеста, в наклоне головы, в тихом тембре голоса. Казалось, она движется в ином, более медленном и гармоничном измерении, а мир вокруг нее просто спешит и суетится.

«Ее сиянье факелы затмило. Она, подобно яркому бериллу… Как голубя среди вороньей стаи, Ее в толпе я сразу отличаю.»Ты помнишь, у Шекспира есть строки, которые кажутся пафосными, пока не встретишь того, о ком они написаны:

В тот миг я понял, что все, что было до этого – просто детские игры. Ненастоящие чувства к ненастоящим «богиням». Я не знал, что такое красота. Пока не увидел ее.

Я нашел ее ВКонтакте. Написал. Не помню, что именно – какое-то нелепое, заученное приветствие. Но ответ пришел очень быстро, как будто она ждала меня. Мы начали переписываться.

Эти переписки до трех ночей, когда ты забываешь о времени, о сне и вообще обо всем на свете. Мир сузился до светящегося экрана и ее имени.

Помню, как она первый раз пришла ко мне – с подругой, для «безопасности». Мы курили кальян, говорили о ерунде, а я ловил каждый ее взгляд. А потом она пришла одна. И когда дверь закрылась, и мы остались в тишине моей квартиры, я понял: вот оно. Точка отсчета. Начало моей настоящей жизни.

Dr.Sleep: Она была из тех девушек, что рождаются с врожденным знанием своей силы. Ее красота была так же ее личным оружием, и она умела им пользоваться – легко, без заносчивости, как королева, которая с детства знает о своем титуле. Эти стихи от тайных поклонников, подарки, оставленные на парте… Для меня, тогда еще неуверенного парня, все это было одновременно и предметом гордости, и источником тихого, грызущего страха. Гордости – потому что выбрала именно меня. А страх шептал: «Долго ли это продлится?»

Но в те первые недели и месяцы страх отступал, стоило мне увидеть ее улыбку. Мы могли часами бродить по городу, никуда не торопясь, или просто сидеть у меня, слушая музыку. Я помню, как любил наблюдать за ней, когда она была поглощена чем-то: читала, рисовала в блокноте, просто смотрела в окно. В эти моменты ее осанка, каждый жест были наполнены такой грацией, что казалось, время вокруг нас замедлялось. Она создавала вокруг себя особое пространство – уютное, женственное, и я был счастлив просто находиться в нем.

Это было лучшее время в моей жизни, я не мог поверить, что такая девушка и со мной. Но она никуда не девалась, приближался ее день рождение, и я уже принял решение купить для нее педаль для барабанов, которую она в тайне хотела…

Это все так невыносимо грустно, что, должен признаться, я сейчас плачу, когда пишу тебе это. Это, наверно, из-за алкоголя и музыки, которую я сейчас слушаю. Да, наверно, из-за этого. Но, впрочем, мне сейчас хочется именно погрустить.

Dr.Sleep: Я могу поклясться, что был влюблен в нее с первого взгляда. Но это было лишь предчувствие, искра. Настоящий огонь разгорелся позже. Я не просто восхищался ею – я жил ею. Она стала мне дороже всех на свете. Не просто самой красивой, а самой… единственной.

Между нами возникла какая-то странная, почти телепатическая связь. Она угадывала мои мысли, прежде чем я успевал их высказать. Знаешь, такие мелочи… она знала, когда мне холодно, и молча прижималась ко мне, чтобы согреть. Или, наоборот, когда в комнате было душно, она первая вставала и открывала окно, будто читая мои ощущения по кожe. Она стала читать книги, которые любил я, не потому что я ее просил, а чтобы понять мой внутренний мир.

И ее притягательная красота… она стала будто бы инструментом для нашего общего счастья. Она покупала только обтягивающее, откровенное, зная, что мне это нравится. Я видел, с каким тонким удовольствием она ловила на себе завистливые взгляды парней, когда шла, держа меня за руку. Ее платья, юбки, безупречный макияж – все это было частью нашего тайного языка, спектакля, который она играла для нас двоих. Даже бумага, в которую она заворачивала для меня подарки, была особенной – я до сих пор помню ее шелест.

А еще… ты не поверишь. Она иногда играла для меня на барабанах. И это было не просто мило. Это было виртуозно. В этом был весь ее контраст – хрупкая, женственная красота и эта дикая, ритмичная энергия, которую она выпускала наружу. В такие моменты я думал, что разгадал главную тайну вселенной. И эта тайна была – она.

Dr.Sleep: Она была не просто моей девушкой. Она стала моим личным маяком, моим самым главным болельщиком. Я помню, как она ждала меня около университета, после важного экзамена, чтобы первой узнать результат. Она всегда хотела знать всё первая. И я видел, как она ужасно гордилась мною. Искренне, по-детски. Она писала мне об этом длинные сообщения, где разбирала мои, как ей казалось, гениальные способности.

Именно она пророчила мне докторскую степень. Помню, мы шли как-то вечером, и она сказала это так просто и уверенно, будто констатировала факт: «Не сомневайся. Ты станешь доктором. Доктором Сон». И я, окрыленный этой верой, тут же изменил никнейм. Это было не просто пророчество. Это была как будто констатация факта. Я принялся грызть гранит науки с удвоенной силой уже не для себя, а чтобы соответствовать тому образу, который она для меня создала. Чтобы оправдать ее веру.

Она ввела меня в свою семью. Мне довелось познакомиться с ее матерью – и она призналась мне потом, что никогда раньше этого не делала. Ее мама была удивительно милой женщиной, ее точной копией, только характером значительно мягче. И к огромному моему счастью, я ей понравился. Моя кандидатура была официально одобрена. В тот момент мне казалось, что я прошел самый главный экзамен в своей жизни. Я получил пропуск в свое собственное, идеальное будущее. Все двери были открыты.

Dr.Sleep: И сразу после этого одобрения, этого пика… Видимо, не решаясь сказать вслух, она написала мне. Написала, что хочет, чтобы я это сделал. Чтобы я был ее первым мужчиной.

На следующий же вечер она была у меня. Она знала, что у меня был опыт, и, возможно, поэтому доверила мне эту «миссию» с пугающей легкостью. И я был уверен, что это новый, еще более глубокий уровень нашей связи…

Когда все случилось, она не стала уходить. Она осталась. Но что-то изменилось – не резко, а будто тень легла между нами. Мы лежали в тишине, и я чувствовал, как её мысли где-то далеко. Она была со мной, но уже мысленно собирала чемоданы в свою новую жизнь.

Дальше всё потекло по накатанной колее, но без прежней лёгкости. Мы встречались, гуляли, смеялись, но в её смехе появилась нота прощания. Она стала… бережной со мной. Слишком бережной, как с хрупкой вазой, которую вот-вот придется упаковать и отправить в дальний путь. Она не говорила о разрыве, но каждое её «скоро я уеду» звучало как его предвестие.

И вот она закончила школу, подала документы в Благовещенский торговый колледж и поступила. Казалось, вот он – финал. Но нет. Она стала писать мне ещё чаще. Рассказывала о подготовке к отъезду, советовалась, шутила. Мы продолжали быть вместе. Но какое будущее было у этих отношений? Было ли оно? Или я просто стал привычкой, с которой трудно расстаться?

А потом, среди прочего, на «Спрашивай.ру» анонимы принялись усиленно писать мне вопросы – в том числе и про отношения. Один запомнился особенно сильно: «Как думаешь, возможны ли отношения на расстоянии?» Я ответил, думаю что да, но кто ты? Ждал. Но аноним не раскрылся.

Dr.Sleep: Перед самым её отъездом, она позвала меня. Просто прогуляться и попрощаться. Мы встретились, и… всё было как раньше. Легко. Нам было мало города, мы гуляли, дороги заканчивались, и мы шли назад. Целый день.

Когда стемнело и ей пора было уходить, она подошла ко мне очень близко. И обняла. По-настоящему. С таким теплом, от которого перехватило дыхание. Сердце колотилось, в горле стоял ком. Мы просто стояли, не говоря ни слова.

Она улыбнулась и назначила дату – Новый год. Я согласился.В конце концов, я её отпустил. И она робко спросила: «Увидимся ли мы еще?» Я сказал: «Обязательно».

Dr.Sleep: Следующие две недели растянулись в странном, зыбком времени – между её отъездом и тем, что должно было случиться. Я жил в состоянии тихой, почти суеверной надежды, как будто слишком громкий звук мог разбить это хрупкое стекло – обещание встречи под Новый год.

Мы изредка переписывались. Её сообщения были лёгкими, воздушными, как облака над Благовещенском, который я пытался себе представить. Последний её звонок я помню отлично. Она смеялась в трубку, а на фоне шумел ветер – возможно, тот самый, что дул с Амура. «Скучаю, – сказала она, и слова эти прозвучали как заговор, как клятва. – До Нового года рукой подать».

Я готовился к учебному году, раскладывал конспекты, но мысли постоянно уносились за тысячи километров. Эта надежда была не яркой и пламенной, а скорее тихой, как свет от далёкой звезды. Она согревала изнутри, делая обыденные дни прозрачными и невесомыми. Я бережно нёс её в себе, как самую главную тайну и самую главную веру. Казалось, всё плохое осталось в прошлом, а впереди – только эта встреча и новый шанс.

«Слушай, Ян, мне тут какая-то девчонка пишет… У нее Алина есть в друзьях. Пишет, что они вместе гуляли в Благовещенске, и Алину сбил насмерть мотоцикл. У нее самой телефон разбился, контактов родителей под рукой нет, вот она в панике и стучится ко всем в друзьях Алины, просит срочно связаться с её родными и сказать им…»Пока однажды моя подруга Алиса не прислала мне сообщение в ВК:

В груди у меня всё похолодело. Волосы на голове встали дыбом. Нет. Нет-нет-нет. Этого не может быть. Это какая-то ужасная ошибка, – отчаянно твердил я себе.

Я схватил телефон и стал звонить ей. Набирал снова и снова. «Абонент недоступен…» По телу пробежали ледяные мурашки, и меня охватил тихий, всепоглощающий ужас. Не истерика, а полное онемение.

Потому что красота – умерла.Я медленно смотрел, как ветер шевелит белую занавеску на моем окне, и думал о том, что это движение – очень красиво. И в тот же миг с абсолютной, беспощадной ясностью понял, что, наверное, больше никогда не смогу видеть красоту.

Dr.Sleep: Мой разум, отказавшись верить в происходящее, выдал единственную чёткую мысль: «Это все чья-то злая шутка. Ты должен пойти к её родителям прямо сейчас и лично во всем убедиться. Они скажут, что всё в порядке, и этот кошмар рассеется».

Я почти побежал. Их дом был недалеко. Я шёл, а за мной, казалось, плыла чёрная туча, нависшая прямо над головой. По пути, на ходу, я написал Алисе, что мне срочно нужно с ней увидеться. Было уже поздно, но она, без колебаний, согласилась. Без лишних объяснений – она просто поняла по тону сообщения, что происходит что-то страшное.

Я влетел в знакомый подъезд, взбежал на этаж и резко нажал на звонок. Сердце колотилось так, что я слышал его в висках. Дверь открыла её мать – и я увидел её заплаканное, искажённое горем лицо. Всё стало реальностью в одно мгновение. Но я всё равно выдохнул, уже почти не надеясь, отчаянно цепляясь за призрачный шанс: «Это… все правда? Она… погибла?»

Я пробормотал: «Мне очень жаль…» – и почувствовал, как земля уходит из-под ног.Она лишь беззвучно кивнула, не в силах вымолвить слова: «Да…»

Последняя, самая крошечная капля надежды на то, что это чудовищная ошибка, окончательно испарилась. Осталась только оглушающая пустота. Абсолютная.

Dr.Sleep: Я не пошёл домой. Мне было невыносимо оставаться одному в тишине. Я зашёл в соседний дом, поднялся на последний этаж, где было темно и пусто, и написал Алисе: «Я тут».

Она моментально выпорхнула из квартиры. А я просто посмотрел на нее и сказал: «Я только что был у её мамы. Это всё к сожалению… правда. Она мертва».

Алиса посмотрела на меня – прямо, в упор – и её лицо исказилось от боли. Она принялась рыдать. Тихими, надрывными всхлипами. И я… я сделал то же самое. Не сдерживаясь, впервые за долгое время. Мы обняли друг друга и просто стояли посреди ночи, двое молодых и растерянных людей, и плакали. По ней, по её нелепой и страшной судьбе, по нашей общей, навсегда утраченной иллюзии, что в жизни есть что-то постоянное.

Dr.Sleep: Следующие дни прошли как в густом тумане. Я написал всем знакомым и принялся собирать деньги на её похороны. Мне казалось, это единственное, что я ещё могу для неё сделать. Никто не учит, как нужно себя вести, когда твой смысл жизни на скорости в девяносто километров в час разбивает о асфальт чужой мотоцикл.

Её колледж, надо отдать должное, взял все расходы по перевозке тела и похоронам на себя. Хотя она не успела проучиться там и дня. Мне звонили с телевидения – эта авария вызвала резонанс. Парень на мотоцикле не имел прав и ехал там, где это было запрещено. Спрашивали, какая она была. И кем я ей был. Я отвечал: «Не могу точно сказать кем был для нее, но она была моим смыслом жизни». Звонили и из колледжа, опасаясь, что я мошенник, но, удостоверившись, просто выразили соболезнования.

Через несколько дней её привезли. А я… я успел увидеть видео с моментом аварии, которое уже разошлось по сети. Это было ужасно. Непостижимо ужасно. Она пролетела около восемнадцати метров. И при приземлении уже напоминала тряпичную куклу, а не человека. Рядом оказалась какая-то женщина-врач, она пыталась помочь… но травмы были несовместимы с жизнью.

Dr.Sleep: Через пару дней её привезли в родной город и назначили день похорон. Всё произошло очень быстро. Я смутно помню, как передал собранные деньги её матери – её голова была туго обёрнута в чёрный траурный платок.

Но потом случилось нечто омерзительное. На её открытой стене «ВКонтакте», среди соболезнований, стали появляться комментарии от нескольких аккаунтов из Благовещенска. Они глумились. Оскорбляли её. Издевались. Это были дружки того парня, что сбил её. Что у них было в голове – мне до сих пор непонятно.

Тогда я решил прийти к убитой горем матери и под мнимым предлогом попросил удалить ее аккаунт. Та, не задавая лишних вопросов, дала мне доступ к её ноутбуку. Я зашёл в ВК Алины. У меня не было права читать её переписки, и я не стал. Но одно я себе позволил. Я зашёл в её «Спрашивай.ру». Мне нужно было убедиться. От неё ли был тот вопрос: «Как думаешь, возможны ли отношения на расстоянии?»

По моему лицу снова предательски потекли слёзы. Я удалил её профиль, остановив это осквернение, и её «Спрашивай». Извинился перед матерью за вторжение, и ушел.И да. Он оказался от неё.

А потом много друзей, цветы, похороны… Она была прекрасна. Даже после аварии. Лишь слегка распухшая губа выглядела необычно…

Dr.Sleep: Перед самым погребением я склонился над ней и оставил прощальный поцелуй на ленточке у неё на лбу. Легкий, как дуновение. А потом всё пошло своим чередом, как это всегда бывает на похоронах. Но я стоял неподвижно, словно время вокруг меня застыло. Внутри бурлила целая стихия – ураган из боли, гнева и отрицания. Но снаружи – лишь лёд и пустота.

Я медленно опустил глаза на её неживое тело. Сердце сжалось так, что казалось, вот-вот разорвётся на части. Но моё лицо оставалось бесстрастным, почти маской. Горькая, всепоглощающая пустота медленно заполняла каждую клетку моего тела. Не осталось места ни для гнева, ни для мольб – лишь безграничное, оглушающее чувство утраты и полной, абсолютной бессмысленности всего происходящего.

И в какой-то момент я просто опустился на землю. Без звука, без рыданий. Просто потому, что больше не было сил стоять. Не было сил вообще ни на что.

Dr.Sleep: Ну, а дальше… Дальше я выплеснул всю свою депрессию, всё своё отчаяние в работу. Я поставил себе одну-единственную цель – стать тем самым Доктором, которым она меня пророчила. Это стало моим наваждением, моим искуплением, смыслом, который должен был заполнить зияющую пустоту. Каждая сданная сессия, каждая прочитанная лекция, каждая научная статья – это был мой долг. Перед её памятью. Перед тем парнем, которым я был когда-то и который умер вместе с ней.

Я стал Доктором Сон. Но эта цель, которую я достиг, так и не принесла того облегчения, на которое я наивно надеялся. Пустота осталась. Просто я научился жить с ней. И носить её в себе, как носят шрам…

Ян застыл перед экраном, отправив последнее сообщение, и время расползлось по швам. Секунда растянулась в тягучую, прозрачную смолу, где плавали пылинки, видимые с невыносимой четкостью. Рассказав всё, он невольно погрузился в события давно минувших лет, но не чувствовал ни боли, ни горя – лишь абсолютную, леденящую тишину внутри. Будто в его грудной клетке образовалась пустота, вымороженная до абсолютного нуля.

Звуки мира – завывание ветра за окном, отдалённый гул машин – доносились до него как из-за толстого стекла, искажённые и бессмысленные. Его пальцы, обычно такие цепкие и уверенные, бессильно разжались. Если бы он что-то держал, оно бы упало, и он не заметил бы этого. Взгляд, острый и пронзительный, утратил фокус, упёршись в одну точку, но не видя ничего, кроме нарастающей пустоты.

Внешне он был спокоен. Слишком спокоен. Это было спокойствие катастрофы, которая уже давно произошла, оставив после себя след, который никогда не исчезнет. На его лице не было ни гримасы отчаяния, ни следов слёз. Черты заострились и окаменели, словно высеченные из мрамора маской вечного, безмолвного вопроса.

И в глубине этих ясных, ставших вдруг бездонными глаз, лишь для самого себя, он видел одно: тихий, бесповоротный закат. Ему вновь показалось, что нет у него будущего. Было только «до» – и всепоглощающее «после»…

– Не могли бы вы на минутку освободить свой рабочий стол? Всего на минутку. Я быстренько пройдусь пылесосом.

Люба резко обернулась, сердце болезненно ёкнуло от неожиданности. За её стулом стояла молодая уборщица. Люба сидела спиной к двери и не слышала, как та вошла. Та самая киргизка с платком на голове, работавшая тут всего несколько недель, кого-то подменяла. Женщина держала трубку пылесоса и улыбалась натянутой, белоснежной улыбкой. Но, увидев застывшее, бледное заплаканное лицо Любы с глазами, полными невысказанной боли, она тут же отступила к двери, и улыбка мгновенно сползла с её лица, сменившись на испуг и смущение.

– Извините, похоже я невовремя… – прошептала уборщица и поспешно ретировалась, оставив Любу наедине с оглушительной тишиной, которая стала ещё громче после этого вмешательства.

У неё не было сил пошевелить ни рукой, ни ногой. Казалось, кости превратились в свинец, а кожа впитала в себя всю чёрную тяжесть той истории, словно промокательная бумага. Каждый мускул отказывался подчиняться, требуя одного – остаться в этом оцепенении, слиться с тишиной.

Но где-то из глубины, сквозь вату апатии, пробился инстинкт – спрятаться. Собрав волю в комок, она с трудом оторвала ладони от стола и достала гигиеническую салфетку. Механическое движение: провести по лицу. И только тогда она увидела на столе чёрные разводы и размазанные пятна туши – уродливый абстрактный экспонат, нарисованный её болью.

Она поднялась, и мир накренился. Низко склонив голову, словно прячась от невидимых ударов, она почти побежала к уборной, мысленно выцарапывая одну-единственную мольбу: «Только не встретить никого. Только бы никто не увидел».

Коридоры офиса оказались пустынными – неестественно, призрачно безлюдными, будто сама реальность на мгновение сжалилась над ней, выключив всех второстепенных персонажей.

Она ворвалась внутрь, щёлкнул замок – звук, отсекающий её от внешнего мира. Прислонилась спиной к прохладной двери, пытаясь вдохнуть, но воздух не шёл. Потом, словно лунатик, подошла к раковине. Ледяная вода, резкий запах мыла. Она принялась смывать с опухшего лица следы боли, глядя в зеркало на незнакомку с мокрыми прядями волос и глазами, в которых отражалась чужая смерть.

И тут её осенила мысль, пронзительная и несправедливая до слёз: «Когда это случилось с ним, рядом была Алиса. Подруга, с которой можно было разрыдаться, на чьё плечо можно было упасть и разделить боль. А у меня… У меня сейчас никого нет».

Эта мысль, такая простая и такая беспощадная, обрушилась на неё всей своей тяжестью. Она осталась одна наедине с этой чужой, но такой всепоглощающей трагедией. В стерильной тишине уборной, под безжалостным светом люминесцентных ламп, негде было спрятаться и некому было издать звук.

И снова, уже не сдерживаясь, её тело содрогнулось от рыданий. Навзрыд. Тихих, но таких отчаянных, что, казалось, они выворачивают душу наизнанку. Она плакала не только о нём и его Алине. Она плакала о себе которую никто и никогда так не любил..

Проснувшись утром, он почувствовал странную легкость, будто камень, годами лежавший на сердце, наконец-то сдвинули. Пусть не убрали, но сдвинули. Впервые за долгие годы он смог этим с кем-то поделиться. С ней.

Со светлой, почти непривычной ясностью в голове он открыл ноутбук, проверил расписание. До первой лекции – еще полтора часа. Этого хватило, чтобы неспешно сварить себе кашу и кофе и поджарить тосты на сковородке – он всегда считал тостер бесполезным приобретением, когда простая чугунная сковорода справлялась ничуть не хуже, и помимо тостов была пригодна и для множества других задач.

Кофе он, как всегда, щедро разбавил сливками, сел за стол и в предвкушении, с легким замиранием, решился открыть чат с Любой.

Сообщения были прочитаны. Еще вчера. Но ответа не было.

Легкое сердце вдруг сжалось. В груди кольнуло – коротко, но отчетливо. Предвкушение сменилось тихим, глухим беспокойством. Он остался один наедине со своей обнаженной душой, и тишина с той стороны экрана стала вдруг оглушительной.

В последние несколько месяцев она стала главным в его жизни. Тихо и незаметно, как рассвет, это желание делиться с ней каждым существенным событием вкралось в его рутину и полностью завладело им. Оно изменяло его, вызывая странные, почти забытые чувства. Например, одно лишь утреннее открытие Телеграма вызывало у него щемящее ощущение, будто в животе порхает бабочка.

Именно поэтому нынешняя тишина с её стороны отзывалась такой пронзительной болью. Он привык, что его мир теперь замыкается на ней, и её молчание разрывало эту только что возникшую связь, оставляя его в пустоте, куда больше не долетал даже шелест крыльев.

Он знал с самого начала, что должен будет поделиться этой историей с кем-то. Но теперь, когда он это сделал, внутри поселился червь сомнения. Гложущий, настойчивый. А не поспешил ли он? Не выложил ли свою самую уязвимую часть слишком рано, не выждав?

После смерти Алины он, казалось, начал жить в черно-белом мире, где все краски померкли. Его преследовали кошмары: он снова и снова оказывался на том роковом перекрестке, видел, как она ступает на злосчастный переход, кричал ей, пытался предупредить, протягивал руку… но она не слышала и не видела, будто его и не существовало вовсе.

Ирония была в том, что сейчас ему снилась уже не погибшая Алина, а таинственная незнакомка с никнеймом Марсианской принцессы. Во сне он ясно чувствовал её присутствие, её тепло, но никак не мог разглядеть лица, хотя и почему-то был уверен, что знает как она выглядит. А еще когда она снилась ему он чувствовал запах. Едва уловимый, холодный и сложный. Не сладкая волна парфюмерного магазина, а скорее отголосок. Свежесть ягод, припудренная лесными цветами.

Наяву же ему отчаянно хотелось увидеть, как она выглядит, но он не решался попросить фото у замужней женщины. Это было бы нарушением негласных правил их хрупкого мира шагом, за которым мог последовать обрыв.

И теперь, глядя на её молчание в чате, он боялся, что этот шаг он уже сделал – обнажив перед ней свою душу, он нечаянно сорвал их хрупкие, почти невесомые отношения в суровую реальность его личной трагедии.

Она ушла с работы раньше, отпросившись по неотложным делам. Директору, человеку бывалому, хватило одного взгляда на её бледное, с опухшими веками лицо, чтобы всё понять. Он знал не понаслышке, как выглядят люди, переживающие чужую смерть как свою собственную.

Он удивился, но расспрашивать не стал.– Надолго? – только и спросил он, уже готовый подписать заявление на отгул. – Только на сегодня, – выдохнула она.

И как и обещала, на следующее утро она была на работе раньше всех. Нетерпение заставляло её прибавлять шаг, почти бежать по пустующим коридорам. На ходу она допивала банку «Ред Булла» и мысленно корила себя за глупость: вчера, в смятении, она забыла телефон в ящике рабочего стола.

Ей нестерпимо хотелось скорее вернуть его. Включить. И наконец написать ему. Слово «скорее» отдавалось в висках навязчивым, лихорадочным стуком.

Она ввалилась в кабинет, дверь с силой захлопнулась за её спиной. Механическими движениями: открыла шкафчик, достала тяжелый хрустальный стакан под виски. Четыре банки «Ред Булла» отправила в морозилку, пятую – вскрыла с шипением.

Опустилась в кресло, налила виски – добрых две трети стакана, до краёв дополнила ледяным энергетиком. Только тогда взяла в руки телефон. Палец сам потянулся к иконке Телеграма. Она ждала этого момента ещё на подступах к офису, представляя себе этот ритуал: стакан, напиток, одиночество и право наконец ответить.

Она залпом осушила половину стакана. Ощутила, как по венам разливается ледяной жар. Затем резко, почти срывая заколки, распустила волосы, словно сбрасывая последние условности. И, наконец, обретя нужную степень отчаянной ясности, принялась писать.

Deya: Привет, Ян. Не думай, что я прочитала и сбежала. Я была настолько ошеломлена, что вчера попросту забыла телефон на работе.

Deya: У меня просто… нет слов. То, что ты сделал со мной вчера… это невозможно описать. У меня до сих пор пробегают мурашки по коже, когда я перечитываю. Я была полностью уничтожена.

Deya: Вся ночь. Я слушала самые грустные песни из своего плейлиста и просто рыдала. Благо, муж был в командировке, и я могла позволить себе это – полностью отдаться этой чужой, но такой всепоглощающей печали.

Deya: Ты же мог не рассказывать мне все эти подробности? Ведь мог? Мог просто описать всё в общих чертах… «была первая любовь, она трагически погибла». И точка. Зачем ты заставил меня это увидеть? Заставил пройти весь этот путь рядом с тем парнем, которым ты был? Я сейчас чувствую себя так, будто это меня сбили на том переходе.

Она открыла тг на компьютере и продолжила писать. Бормотала себе под нос обрывки фраз, которые не решалась отправить, и снова погружалась в клавиатуру. Время от времени её рука тянулась к хрустальному стакану, стоявшему прямо за клавиатурой, и она делала глубокий, обжигающий глоток, пытаясь смыть ком, стоявший в горле.

Наконец, она откинулась на спинку кресла. Палец дрогнул и нажал «Отправить».

Тишина. Только гул компьютера и прерывистое дыхание. И тогда, уже ничто не сдерживая, по её лицу потекли слезы. Тихие, беззвучные, но такие облегчающие. Она и не пыталась их смахнуть.

Deya: Ну как… как такое вообще могло случиться? Она ведь была так молода. И только-только начинала по-настоящему жить…

Deya: Я не могу понять. Почему мне так больно от её смерти? Она была совсем чужим для меня человеком, но мне больно, Ян. До физической боли.

Deya: Я даже не могу представить… Я даже не могу представить себе,

как ты смог это пережить и не сойти с ума. Как можно было остаться в этом мире, когда в нём больше нет её света?

Она допила второй стакан до дна, поставила его с глухим стуком, подошла к дивану и рухнула на него лицом в подушку.

И сразу стало легче. Гравитация взяла своё, приняв вес её горя. В тишине, вдавившись в ткань, она поймала себя на мысли, чистой и ясной, как тот самый хрусталь: «Вот бы и он сейчас был рядом. Вот бы лежать вот так, ощутить его тепло и… просто порыдать на его плече. Выплакать всё. И его боль, и свою».

Это была уже не переписка. Это была жажда физического присутствия. Того самого моста, который никакие слова построить не в силах.

Остаток дня она провела в своём кабинете, разослав коллегам сухое уведомление, что плохо себя чувствует и работает без контактов. Впрочем, в этот день к ней особо никто и не рвался – вся работа благополучно делалась через компьютер. Да здравствует двадцать первый век.

К середине работы тяжёлый туман в голове окончательно рассеялся, и она с головой окунулась в накопившиеся задачи, находя странное утешение в их чёткой, предсказуемой логике. К вечеру она была уже абсолютно трезва и ясна мыслью. Пришлось немного задержаться, чтобы сделать работу на опережение, но зато она смогла выйти из офиса, не встречая ничьих вопросительных взглядов – вряд ли лёгкий запах алкоголя и вчерашних переживаний выветрился полностью.

Она вызвала такси и, устроившись на заднем сиденье, с удивлением узнала мелодию, льющуюся из динамиков – что-то тёплое и ностальгическое. Не думая, она тихо начала подпевать. Спустя пару тактов к ней негромко присоединился водитель. Они ехали до дома создав прекрасный дуэт, и это было смешно, нелепо и по-человечески прекрасно.

Домой она вернулась в таком светлом, ровном расположении духа, как будто прошла через некий очищающий ритуал, и все скопившиеся тревоги и боль остались где-то далеко позади. Она не помнила, когда в последний раз чувствовала себя так… легко.

Ян с утра чувствовал лёгкое напряжение. Взяв в привычке чашку чёрного кофе, он сел в кресло, поставил её на стол и медленно, почти неохотно, провёл пальцем по экрану телефона. Вчерашний диалог с Любой всплыл перед глазами. Он снова перечитал её ночной монолог, оборвавшийся на полуслове, и в груди снова сжалось. Он боялся, что после его исповеди что-то сломалось.

И вот, среди новых сообщений, его взгляд упал на длинный текст, отправленный ею всего час назад. Он начал читать – сначала бегло, затем медленнее, снова возвращаясь к началу, впитывая каждое слово. Чашка с кофе осталась нетронутой, постепенно остывая.

Я хотела знать о женщинах из твоего прошлого всего лишь самую малость. Всего лишь факт их существования. Что у одной были карие глаза, у другой – светлые волосы, у третьей – докторская степень. И что все они – окончательно и бесповоротно в прошлом.Deya: У меня был план, Ян. Глупый, наивный женский план.

Он замер, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он понял её стратегию, её попытку обезвредить его прошлое, рассредоточить его по множеству лиц. Это было так умно и так по-женски.

Deya: Их должно было быть много. И они должны были быть разными, чтобы их значение распределилось, растворилось. Чтобы ты не предпочитал ни одну из них. Чтобы ни у кого из них не было монополии на твоё сердце.

И тут он дочитал до конца. До главного. До того, чего она боялась больше всего. И его собственное сердце упало. Потому что он вдруг с ужасающей ясностью осознал её правоту.

Как я теперь могу конкурировать? О Боже, какое ужасное, низменное слово. Конкурировать. С кем? С идеальной, мёртвой, юной девушкой? С той, с которой у тебя не было ничего плохого, ничего посредственного, ничего, что могло бы стереть этот образ? Чью смерть ты носишь в себе как последний, незаживающий знак любви?Deya: Но то, что рассказал мне ты…

Deya: Я не могу соревноваться с тенью, Ян. Она безупречна, потому что её жизнь оборвалась на самой красивой ноте. А я… я живая. Со всеми своими недостатками, скомканными днями и правом на ошибку. Как я могу тягаться с вечностью?

Он отложил телефон и закрыл глаза. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене. Он должен был найти ответ. Не отмахнуться, не утешить. А найти слова, которые снимут с неё этот груз, этот невыносимый груз соревнования с призраком.

Соревноваться? Ян уцепился за это слово, мысленно повторив его, как ключ к замку. А в чём, собственно, соревнование? И главное – кто он для неё, и кто она для него, чтобы вообще возникали такие категории?

Да, она ему определённо нравится. В этом он себе не врал. Её ум, её чувственность, та ранимая сила, что проглядывала в каждом сообщении – всё это притягивало его с необъяснимой силой. Но вот чего она хочет от него? Утешения? Спасения от скучного брака? Опасной интриги? Или чего-то настоящего, того, во что он сам уже почти перестал верить?

Никогда раньше у него не было романов с женщинами в отношениях, а тут она ещё и замужем. Всё это было определённо неправильно. Против всех его принципов, против его же собственных правил игры.

«Но тем не менее, – с кристальной, обескураживающей ясностью подумал он, – я определённо хочу с ней увидеться».

Не в виртуальном пространстве, где всё можно обдумать и отредактировать. А вживую. Увидеть её глаза, услышать интонацию, поймать то, что никогда не передать в тексте. Этот импульс был сильнее всех внутренних запретов.

Тишину его раздумий прервала короткая вибрация – новое сообщение от Любы. Он вздохнул, ожидая продолжения её тяжёлых размышлений, но вместо этого прочёл нечто совершенно иное.

Deya: По крайней мере, к такому заключению я пришла вчера, когда часть моей крови состояла из «Виски-Редбул». И что очень важно – этих планов быть не должно.Deya: Вот как раз вчера я поняла, что у меня на тебя есть планы.

Он почувствовал, как в воздухе повисла пауза, будто она набирала следующее сообщение, собираясь с духом.

Deya: Потому что это неправильно. Я нарушаю этим минимум две заповеди. Номер семь и номер десять. То есть, 107. А это, как ты уже мог догадаться, моя любимая поза в сексе.

Текст ударил его с неожиданной силой. Он отчётливо почувствовал, как по шее и щекам разливается горячая волна смущения. Это был прямой, откровенный и по-своему циничный намёк. Намёк на физиологию, на запретную близость, на то, о чём они вслух не говорили.

Ему стало неловко. Неловко от этой внезапной обнажённости, от того, как легко она перешагнула грань виртуального флирта, обозначив свои «планы» с такой вызывающей конкретикой. Он потёр ладонь о лоб, пытаясь собраться с мыслями. Воздух в комнате словно сгустился, а её слова продолжали висеть в тишине, лишая его привычной аналитической дистанции. Она говорила на языке желания, а он всё ещё пытался мыслить категориями морали и психологии.

Их переписка обрела новое, тактильное измерение. Из каждой своей поездки Ян теперь привозил не только впечатления, но и сувенир для неё: крошечную деревянную шкатулку из Якутска, где пахло кедром и далью; кусок каменной соли из Соль-Илецка, похожий на застывший свет; старинную карту звёздного неба из обсерватории под Питером.

А она отвечала ему дарами для его дома. Сначала это были безобидные мелочи, поводом для которых служили его скупые фото интерьера.

«У тебя слишком мало текстуры, – писала она. – Вот, положи это на полку». И в его строгий кабинет вписался керамический подсвечник ручной работы, грубый, неровный, цвета влажной земли.

Тонкая сладковато-горькая дымка стала витать в его квартире по вечерам.«Это палочка пало-санто. Подожги кончик, когда будешь работать допоздна. Она очищает пространство для мыслей».

Потом посылки стали смелее. Она прислала ему лён для стола, чьи складки смягчили холодный блеск стеклянной столешницы. Массивную вязаную шерстяную дорожку, брошенную будто невзначай на спинку его кожаного дивана. Плед из альпаки, невероятно мягкий, в который он заворачивался, читая её сообщения.

Он и не заметил, как его некогда стерильное пространство, похожее на каталог мебельного магазина, стало дышать. В нём появились следы жизни, тепла, чужого, но такого желанного вкуса. Теперь его квартира выглядела так, словно в ней жила пара. В воздухе витал её аромат – сандал и ваниль из аромадиффузора, который она подобрала «для атмосферы». На полках лежали её камни и стояли её свечи. А в самом сердце этого нового пространства находился он – мужчина, который впервые за долгие годы чувствовал, что возвращается не в пустую квартиру, а в место, где его ждут. Вернее, где ждут её следы.

Их виртуальный мир становился всё более осязаемым, наполненным запахами и текстурами её подарков. И вот, в один из вечеров, когда их разговор тек особенно легко, он набрался смелости.

Dr.Sleep: Знаешь, мне очень хотелось бы наконец увидеть, как ты выглядишь. Пришлёшь несколько своих фото?

Сердце её ёкнуло – не от страха, а от предвкушения. Она так ждала этого момента, что у неё даже был заготовлен небольшой архив. Она тратила слишком много времени и сил, чтобы всегда выглядеть безупречно, чтобы этот миг настал.

Она выбрала три снимка без малейших колебаний и отправила их одним быстрым, уверенным жестом.

На них была не просто красивая женщина. На них была её лучшая, отполированная до блеска версия. Загар после отдыха в Турции лёг ровным золотым слоем, подчеркивая точеные плечи. Регулярные пробежки подарили фигуре ту самую подтянутую стройность, к которой она так стремилась. А волосы… великолепное окрашивание и стрижка от самой Марии Класс, о которой мечтали все её знакомые. Она помнила тот корпоратив, где все, от коллег до директора, говорили ей, что она выглядит сногсшибательно. Все, кроме ревнивой секретарши. А её завистливый взгляд был для Любы лучшим доказательством – да, сейчас она идеальна.

И этим своим идеальным, почти недосягаемым образом она поделилась с ним. Подарила ему свою лучшую аватарку, свою внешнюю броню. Теперь всё зависело от его реакции.

Глава Третья, не Она.

Воздух был густым, подслащённым парфюмом, дорогим табаком и предвкушением. Внезапно привычный бит смолк, и зал пронзила призр