Читать онлайн Граница между мной бесплатно
Глава 1. Заполняем пробелы.
Когда я открываю глаза по утрам, первые несколько секунд не знаю, кто я. Не в смысле амнезии или драмы – просто есть эта пауза между сном и бодрствованием, когда сознание ещё не определилось с ролью. Анастасия Владимировна, тридцать лет, психолог-консультант, живёт одна в двухкомнатной квартире на седьмом этаже, завтракает овсянкой с сухофруктами. Или просто Настя – та, что смотрит в потолок и думает о том, что сегодня опять нужно притворяться, будто она знает ответы на вопросы других людей.
Сегодня среда. Или четверг? В любом случае, день, когда нужно встать, принять душ, выбрать строгую блузку – не слишком открытую, чтобы не отвлекать подростков, но и не монашескую, чтобы не пугать. Надеть удобные туфли на невысоком каблуке, потому что иногда приходится долго стоять у доски, объясняя, почему агрессия – это не плохо, а просто энергия, которую нужно направлять правильно.
Душ помогает проснуться окончательно. Горячая вода по плечам, мыло с запахом лаванды – всё предсказуемо и безопасно. Я намыливаю волосы, массируя кожу головы кончиками пальцев, и где-то между третьим и четвёртым круговым движением понимаю, что думаю о вчерашнем разговоре с Максимом Петренко. Шестнадцать лет, третий класс трудности в школьной иерархии – не самый тяжёлый случай, но и не лёгкий.
Максим сидел напротив меня, разваливаясь в кресле так, будто пытался занять всё пространство кабинета, и рассказывал про драку с одноклассником. Обычная история: кто-то сказал что-то про его мать, он ответил кулаками. Стандартная реакция на стандартную провокацию. Но что-то в его взгляде заставило меня насторожиться.
– Настя Владимировна, – сказал он вдруг, прервав себя на полуслове, – а вы когда-нибудь чувствовали, что внутри вас живёт кто-то ещё?
Я тогда засмеялась. Мягко, профессионально. Объяснила про внутренний конфликт, про то, как разные части нашей личности могут не соглашаться друг с другом, про то, что это нормально. Максим кивнул, но в глазах у него осталось разочарование – как будто он ждал другого ответа.
Сейчас, стоя под душем, я думаю: а что, если он ждал, что я скажу «да»?
Выхожу из ванной, заворачиваясь в большое махровое полотенце. В зеркале – привычное отражение: мокрые тёмные волосы, бледная кожа, тёмные круги под глазами. Тридцать лет – возраст, когда уже не девочка, но ещё не совсем взрослая женщина. Возраст неопределённости.
Завтрак. Кофе из турки – единственная роскошь, которую позволяю себе по утрам. Чёрный, крепкий, с одной ложкой сахара. Овсянка с курагой и изюмом. Ломтик цельнозернового хлеба с маслом. За окном октябрь укрывает город жёлтыми листьями, и солнце светит тускло, как будто через грязное стекло.
Проверяю расписание на телефоне. Первая встреча в десять утра – Лиза Комарова, четырнадцать лет, проблемы с пищевым поведением. Потом Саша Волков, семнадцать, агрессия и проблемы с законом. В обед – групповое занятие с восьмиклассниками, тема «Управление гневом». После трёх – свободное время, которое я обычно трачу на заполнение документации и размышления о том, помогаю ли я кому-нибудь на самом деле.
Собираю сумку: блокнот для записей, ручки, пачка салфеток, мятные леденцы – иногда дети плачут, иногда у них пересыхает в горле от волнения. Телефон, ключи, кошелёк. Обычный набор обычной женщины, идущей на обычную работу.
Выхожу из дома в восемь тридцать. До центра психологической поддержки – двадцать минут на метро. Я живу в одном из «спальных» районов, и дорога на работу всегда одинакова: лифт до первого этажа, пешком до станции, красная ветка до центра, потом пешком ещё семь минут по улицам, которые знаю наизусть.
Сегодня что-то идёт не так с самого начала. Лифт задерживается – кнопка вызова светится, но кабина не приходит. Я жму ещё раз, потом ещё. Наконец слышу механическое жужжание и тихий звонок. Двери открываются, внутри пусто. Нажимаю на единицу, двери закрываются.
И тут происходит странное.
Лифт едет вниз как обычно, но я чувствую, что что-то не так. Будто время растягивается. Обычно спуск с седьмого этажа занимает секунд тридцать, но сейчас кажется, что я еду уже минуты две. Или три. Я смотрю на табло – цифры меняются нормально: 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1. Но ощущение остаётся.
Двери открываются на первом этаже. Выхожу. Всё как всегда: почтовые ящики, стенд с объявлениями, запах хлорки от уборщицы. Иду к выходу.
На улице – обычное утро. Люди спешат на работу, автобусы везут детей в школу, где-то в стороне слышен звук дрели – наверное, делают ремонт. Октябрь пахнет опавшими листьями и первыми морозами. Я иду к метро, и ноги несут меня по знакомому маршруту автоматически.
До станции – пять минут неспешным шагом. Спускаюсь в подземку, покупаю жетон, прохожу через турникет. Поезд приходит через две минуты, как по расписанию. Сажусь у окна, достаю телефон, проверяю время. Восемь пятьдесят.
Странно. Если я вышла из дома в восемь тридцать, то сейчас должно быть максимум восемь сорок. Но телефон показывает восемь пятьдесят. Двадцать минут как-то испарились.
Может, неправильно посмотрела на время, когда выходила? Или телефон глючит? Проверяю ещё раз – время течёт нормально, секундная стрелка движется ровно. Восемь пятьдесят одна.
Поезд трогается. За окнами мелькают чёрные стены тоннеля, освещённые редкими лампочками. Я пытаюсь вспомнить дорогу от дома до метро. Вышла, пошла по привычному маршруту, ничего необычного не было. Но двадцать минут пропали.
«Может, остановилась где-то?» – думаю я. «Посмотрела на витрину, или встретила знакомую, или просто задумалась и шла медленнее обычного?» Но я не помню ничего такого. Помню лифт, выход из дома, дорогу к станции. И пропуск во времени.
Доезжаю до нужной станции. Поднимаюсь наверх, иду к зданию центра. Время – девять десять. Значит, дорога заняла двадцать минут, как обычно. Но тогда из дома я вышла в восемь пятьдесят, а не в восемь тридцать.
Захожу в здание, поднимаюсь на третий этаж. Наш центр занимает половину этажа – несколько кабинетов для индивидуальных консультаций, один большой зал для групповых занятий, комната отдыха для сотрудников и небольшой архив. Я работаю здесь уже четыре года, и обстановка давно стала привычной: бежевые стены, мягкие кресла, картины с пейзажами – всё создано для того, чтобы люди чувствовали себя спокойно.
– Доброе утро, Настя, – говорит Елена Сергеевна, наша администратор. Женщина лет пятидесяти, всегда подтянутая, всегда с улыбкой. – Как дела?
– Нормально, – отвечаю я. – А у вас?
– Да всё по-старому. Кстати, у тебя изменение в расписании. Лиза Комарова перенесла встречу на завтра, зато в десять придёт новенькая – Юлия Михайлова. Ей шестнадцать, направили из школы. Проблемы с поведением.
Я киваю, хотя чувствую лёгкое раздражение. Не люблю, когда планы меняются в последний момент. Иду в свой кабинет – небольшую комнату с двумя креслами, столом, книжным шкафом и окном во двор. На столе – папка с документами, настольная лампа, стакан для ручек. На подоконнике – маленький кактус, который почему-то никак не хочет цвести.
Сажусь в своё кресло, открываю папку. Протоколы предыдущих встреч, психологические карты, планы занятий. Обычная рутина. Но мысли возвращаются к утренней потере времени.
Двадцать минут. Почти треть часа просто исчезла из моей жизни. Как будто я жила в замедленном темпе, или время текло по-другому, или Или что?
Дверь кабинета открывается. Заходит девочка – худенькая, с длинными светлыми волосами и настороженным взглядом. Это должна быть Юлия Михайлова.
– Здравствуйте, – говорит она негромко.
– Здравствуй, Юля. Меня зовут Анастасия Владимировна. Проходи, садись.
Девочка осторожно садится в кресло напротив меня. Держится напряжённо, руки сложены на коленях. Я достаю её личное дело, быстро просматриваю: шестнадцать лет, учится в десятом классе, живёт с матерью, отца нет. Направлена школьным психологом – «эмоциональная нестабильность, агрессивные реакции на критику».
– Расскажи мне о себе, – начинаю я. – Чем увлекаешься, что любишь делать?
Юля молчит несколько секунд, потом говорит:
– Я не хочу здесь находиться.
– Понимаю. Никто не любит, когда его заставляют идти к психологу. Это нормально.
– Вы не понимаете.
Что-то в её тоне заставляет меня внимательнее посмотреть на неё. Юля смотрит на меня странным взглядом – изучающим, оценивающим. Будто она психолог, а я – клиентка.
– Тогда объясни мне.
– Анастасия Владимировна, – говорит она медленно, – а вы помните, как добирались сегодня на работу?
Я замираю. Вопрос настолько неожиданный, что на секунду теряю профессиональное равновесие.
– Прости, не понимаю, при чём здесь.
– Помните или нет?
В её голосе нет подросткового вызова или попытки сменить тему. Есть что-то другое. Интерес. Как будто мой ответ для неё действительно важен.
– Конечно, помню. А почему ты спрашиваешь?
Юля наклоняется вперёд.
– А сколько времени заняла дорога?
Я чувствую, как в груди что-то сжимается. Как она может знать про пропавшие двадцать минут? Это совпадение. Должно быть совпадение.
– Обычное время. Минут двадцать-двадцать пять.
– Не больше?
– Нет, не больше.
Юля откидывается в кресле и улыбается. Улыбка странная – не детская, не подростковая. Какая-то взрослая, понимающая.
– Анастасия Владимировна, – говорит она тихо, – а вы уверены, что помните всё правильно?
И тут я понимаю, что не уверена. Совсем не уверена.
Оставшиеся полчаса нашего сеанса проходят в обычном режиме. Юля рассказывает о школе, о проблемах с учителями, о том, что её не понимают одноклассники. Стандартные подростковые жалобы. Я слушаю, задаю вопросы, делаю пометки. Веду себя профессионально.
Но мысли крутятся вокруг её странного вопроса. Как она могла знать? И главное – что она знает ещё?
Когда Юля уходит, я остаюсь одна в кабинете. За окном серый октябрьский день, люди идут по своим делам, жизнь течёт обычным чередом. А я сижу и пытаюсь понять, что со мной происходит.
Двадцать минут исчезли из моего утра. Незнакомая шестнадцатилетняя девочка каким-то образом знает об этом. И я совершенно не понимаю, как это возможно.
Достаю телефон, проверяю время. Десять сорок. До следующего клиента – двадцать минут. Двадцать минут, которые на этот раз никуда не денутся. Я буду считать каждую секунду.
Но уже сейчас, сидя в своём привычном кресле, в знакомом кабинете, среди вещей, которые окружают меня каждый день, я чувствую: что-то изменилось. Что-то сдвинулось во мне или вокруг меня. Граница между тем, что я знаю о себе, и тем, что происходит на самом деле, начинает размываться.
И я не уверена, что готова к тому, что может скрываться по другую сторону этой границы.
Глава 2. Методы.
Саша Волков приходит ровно в одиннадцать. Семнадцать лет, но выглядит старше – широкие плечи, грубые черты лица, шрам на подбородке. В личном деле написано: «агрессивное поведение, драки, мелкие правонарушения». Обычно такие ребята садятся, развалившись в кресле, и смотрят на меня с вызовом. Саша садится прямо, руки на коленях, и ждёт.
– Привет, Саша, – начинаю я. – Как дела?
– Нормально.
– Расскажешь, что произошло в школе на прошлой неделе?
Он пожимает плечами.
– Дрался.
– С кем?
– С Петей Кравцовым.
– Из-за чего?
Саша молчит, смотрит в окно. Я жду. Это один из основных методов – не заполнять паузы словами, дать человеку самому найти нужные слова. Обычно работает.
– Он сказал, что моя мать шлюха, – говорит наконец Саша.
– И ты решил, что нужно его ударить?
– А что ещё делать?
– Можно было не реагировать.
– Легко говорить.
Я наклоняюсь вперёд.
– Саша, а что ты чувствовал в тот момент, когда он это сказал? До того, как ударил его.
Он задумывается. Лицо становится более открытым – это хороший знак.
– Как будто внутри всё закипело. Как будто в груди что-то взорвалось.
– А потом?
– Потом уже ничего не помню. Очнулся, когда учителя нас растаскивали.
Я делаю пометку в блокноте. Классическая импульсивная агрессия – эмоциональный всплеск, отключение рациональной части мозга, потеря контроля. С этим можно работать.
– Саша, а бывает ли так, что ты делаешь что-то, а потом не помнишь, как именно это произошло?
– Ну да. Когда злюсь, то как будто отключаюсь.
– А в других ситуациях? Не связанных с гневом?
Он морщит лоб.
– Как это?
– Например, идёшь куда-то, а потом не можешь вспомнить дорогу. Или разговариваешь с кем-то, а потом забываешь, о чём говорили.
– А, понял. Да, бывает. Иду в магазин, а потом думаю – как я сюда дошёл? Или мать что-то рассказывает, а я будто сплю наяву.
– Как часто такое происходит?
– Не знаю. Не считал.
Я продолжаю расспрашивать его об эпизодах потери концентрации, о том, как он справляется со стрессом, о семье. Саша оказывается более открытым, чем ожидалось – рассказывает о матери-одиночке, о том, как трудно ей приходится, о своём желании защитить её. Под грубой внешностью скрывается ранимый подросток, который просто не умеет выражать эмоции словами.
К концу сеанса у меня есть чёткий план работы с ним: учить техникам саморегуляции, развивать эмоциональный интеллект, работать с импульсивностью. Стандартная схема, которую я применяла десятки раз.
Но когда Саша уходит, меня не отпускает странное чувство. Что-то в его рассказе о потере концентрации откликнулось слишком знакомо. Эти провалы во времени, когда не помнишь, как добрался из точки А в точку Б. Как сегодня утром.
Я достаю телефон, включаю диктофон и начинаю записывать заметки:
– Саша Волков, семнадцать лет. Импульсивная агрессия на фоне защитной реакции. Отмечает эпизоды потери концентрации, которые описывает как «отключение». Возможно, диссоциативные элементы требуют дополнительного изучения.
Останавливаюсь. Слушаю запись. Мой голос звучит странно – более глухо, чем обычно. Или это особенности микрофона в телефоне?
Перематываю назад, слушаю ещё раз. Нет, определённо что-то не так с интонацией. Слова те же, но произношу их не я. Кто-то другой, с моим голосом, но другим ритмом речи.
Стираю запись. Пытаюсь ещё раз:
– Саша Волков, семнадцать лет.
Останавливаюсь, слушаю. Теперь нормально. Мой голос, моя интонация.
Наверное, просто устала. Утренняя странность с потерянным временем сказывается на нервах. Надо взять себя в руки.
В дверь стучат.
– Войдите.
Заглядывает Елена Сергеевна:
– Настя, к тебе ещё одна внеплановая встреча. Мама с дочкой, очень просят принять сегодня. У девочки кризисная ситуация.
– Хорошо, отправляйте.
Через пять минут в кабинет заходят женщина лет сорока и девочка-подросток. Мать выглядит измождённо – тёмные круги под глазами, нервные движения рук. Дочь, наоборот, держится спокойно, почти отстранённо.
– Здравствуйте, – говорю я. – Меня зовут Анастасия Владимировна. Присаживайтесь, расскажите, что вас привело ко мне.
Женщина сжимает руки:
– У меня с дочерью проблемы. С Викой. Ей четырнадцать, но она она ведёт себя странно.
– В каком смысле странно?
– Она как будто не помнит вещи, которые точно знала раньше. Забывает дорогу в школу, хотя ходила туда три года. Не узнаёт соседей. И главное – она говорит, что я не её мама.
Я смотрю на девочку. Вика сидит тихо, руки сложены на коленях. Что-то в её позе кажется знакомым.
– Вика, а ты как думаешь, что происходит?
Девочка поднимает на меня глаза. Тёмные, серьёзные глаза.
– Я помню другую жизнь, – говорит она ровным голосом. – В той жизни у меня другая мама, другой дом, другие друзья. А эта женщина говорит, что родила меня четырнадцать лет назад, но я её не помню.
Мать всхлипывает:
– Врачи говорят, что с памятью всё в порядке. Никаких травм, никаких болезней. Но она как будто заменила всю свою жизнь на какую-то выдуманную.
– Вика, расскажи мне об этой другой жизни.
– Там я старше. Мне лет двадцать пять, может, тридцать. Я работаю с людьми, помогаю им решать проблемы. У меня есть свой кабинет, с двумя креслами и окном во двор. На подоконнике растёт кактус, который никак не зацветёт.
Меня бросает в холод.
– Что ты сказала?
– Кактус на подоконнике. Маленький, в горшке. Я каждый день на него смотрю и думаю, почему он не цветёт.
Я медленно поворачиваюсь к окну. На подоконнике стоит маленький кактус в терракотовом горшке. Тот самый, о котором я думала сегодня утром.
– Вика, ты когда-нибудь была в этом здании раньше?
– Нет, – говорит она спокойно. – Но я помню этот кабинет.
Мать смотрит на меня с надеждой:
– Вы понимаете, что с ней происходит? Врачи ничего не могут объяснить. Говорят, что это фантазии, возрастные особенности. Но я вижу – она действительно не помнит свою жизнь.
Я пытаюсь сосредоточиться на профессиональных вопросах, но мысли путаются. Как четырнадцатилетняя девочка может знать детали моего кабинета? Как она может описывать мою работу?
– Вика, а что ещё ты помнишь из той жизни?
– Утром я встаю, завтракаю овсянкой с сухофруктами. Пью кофе из турки. Еду на работу на метро – красная ветка. Дорога занимает двадцать минут, но иногда время как будто исчезает, и я не помню, как добралась.
Воздух в кабинете становится густым. Я чувствую, как учащается сердцебиение.
– Вика, постой. Ты говоришь очень конкретные вещи.
– Сегодня утром, – продолжает девочка, не обращая внимания на мои слова, – я ехала на работу и думала о вчерашнем разговоре с Максимом Петренко. Он спросил, чувствую ли я, что внутри меня живёт кто-то ещё. И я тогда засмеялась, сказала, что это нормально. А потом пришла новая клиентка, Юлия, и она спросила, помню ли я дорогу на работу.
Я встаю из кресла так резко, что мать Вики вздрагивает.
– Извините, мне нужно Можете подождать минутку?
Выхожу из кабинета, закрываю дверь. В коридоре тихо, слышно только гудение кондиционера. Опираюсь спиной о стену, пытаюсь успокоиться.
Что происходит? Как четырнадцатилетняя девочка может знать о моём утре, о моих клиентах, о том, что у меня на подоконнике? Это невозможно.
Но она знает.
Достаю телефон, проверяю время. Двенадцать двадцать. Встреча с Викой и её матерью началась в двенадцать, значит, прошло только двадцать минут. Но мне кажется, что я слушала её рассказ целый час.
Возвращаюсь в кабинет. Вика сидит на том же месте, в той же позе. Мать нервно теребит сумочку.
– Вика, – говорю я, садясь обратно, – откуда ты знаешь про Максима и Юлию?
– Я их вчера и сегодня принимала. Максим вчера, Юлия сегодня утром.
– Но ты же четырнадцатилетняя школьница.
– Здесь – да. А там я психолог, как вы.
– Что значит «здесь» и «там»?
Девочка задумывается, как будто пытается подобрать слова.
– Трудно объяснить. Это как два сна одновременно. В одном я Вика, четырнадцать лет, живу с мамой, хожу в школу. В другом я Анастасия Владимировна, тридцать лет, работаю психологом. И иногда сны перепутываются.
Мать хватает дочь за руку:
– Вика, перестань говорить глупости! Ты моя дочь, тебе четырнадцать лет, никого не принимаешь!
– Мам, – говорит Вика мягко, – а ты помнишь, как меня рожала?
– Конечно, помню!
– А крестила?
– Да, когда тебе был годик.
– А как я первый раз сказала «мама»?
Женщина открывает рот, чтобы ответить, но останавливается. На лице появляется растерянность.
– Я конечно, помню.
– Нет, – говорит Вика спокойно. – Ты не помнишь. Потому что это тоже сон.
Я смотрю на них обеих и понимаю, что не знаю, что сказать. Все мои профессиональные знания, все методы работы с подростками оказываются бесполезными. Потому что происходящее выходит за рамки всего, что я изучала.
– Вика, – говорю я осторожно, – а как ты думаешь, что нужно делать?
– Разобраться, какой сон настоящий. Или может быть, они все настоящие, только происходят в разных местах.
– В разных местах?
– Ну да. Как телевизионные каналы. Можно переключать, но все программы идут одновременно.
Остаток встречи проходит в каком-то тумане. Я задаю дежурные вопросы, даю стандартные рекомендации матери Вики, назначаю повторную встречу через неделю. Делаю всё автоматически, потому что мозг отказывается работать нормально.
Когда они уходят, я остаюсь одна в кабинете и смотрю на кактус на подоконнике.
Маленький, зелёный, в терракотовом горшке. Четырнадцатилетняя девочка, которая никогда не была в этом здании, знала о его существовании. Знала о моём утре, о моих клиентах, о том, как я завтракаю и как добираюсь на работу.
Подхожу к окну, беру горшок в руки. Самый обычный кактус – суккулент, неприхотливый, живучий. Я купила его два года назад в цветочном магазине, поставила на подоконник и с тех пор почти не обращала внимания. Поливала раз в месяц, не больше.
А сегодня утром подумала о том, что он никак не зацветёт.
Ставлю горшок обратно на подоконник. Сажусь в кресло, достаю блокнот для записей. Нужно зафиксировать происходящее, попытаться найти логическое объяснение.
«Утром – потеря двадцати минут времени. Юлия Михайлова знала об этом. Вика как её фамилия? Мать не назвала. Вика знает детали моей жизни, которые не может знать. Говорит, что помнит "другую жизнь", где она – это я».
Перечитываю написанное. Звучит как бред. Или как история болезни из психиатрической клиники.
Может быть, это я схожу с ума? Может, Вика говорила совсем не то, а мне послышалось то, что хотелось услышать? Может, мозг сам создаёт связи там, где их нет?
Но тогда откуда она знала про кактус?
Звонит телефон. Елена Сергеевна напоминает о групповом занятии в час дня. «Управление гневом» для восьмиклассников. Я собираю бумаги, иду в большой зал.
В зале уже сидят двенадцать подростков – мальчики и девочки четырнадцати-пятнадцати лет. Знакомые лица, я работаю с этой группой уже два месяца. Они привыкли ко мне, доверяют, открыто обсуждают свои проблемы.
– Привет всем, – говорю я. – Как дела? Как прошла неделя?
Поднимаются руки, начинаются рассказы. Кто-то поссорился с родителями, кто-то получил плохую оценку и сорвался на учителе, кто-то подрался во дворе. Обычные подростковые проблемы.
Мы разбираем ситуации, обсуждаем способы реагирования на стресс, делаем дыхательные упражнения. Я веду занятие автоматически – за четыре года работы эти темы отработаны до мелочей.
Но в какой-то момент понимаю, что говорю не то, что планировала.
– гнев – это не плохая эмоция, – слышу я свой голос. – Это энергия. Вопрос в том, как её использовать. Можно разрушать, а можно создавать новые возможности.
Останавливаюсь. Я собиралась говорить о техниках саморегуляции, а вместо этого рассуждаю о природе гнева. И говорю не своими словами.
– Анастасия Владимировна, – поднимает руку Лера Кузнецова, – а что значит «создавать новые возможности»?
– Ну – я пытаюсь собраться с мыслями, – например, если ты злишься на несправедливость, можно направить эту энергию на то, чтобы изменить ситуацию. Не разрушать, а строить.
– А если злишься на себя?
– Тогда нужно разобраться, откуда берётся этот гнев. Может быть, ты требуешь от себя невозможного. Или не принимаешь какую-то часть своей личности.
Слова сами складываются в предложения, мысли текут легко и естественно. Но это не мои мысли. Кто-то другой говорит моим голосом, использует мои знания, но добавляет что-то своё.
– А бывает ли так, – спрашивает Максим (не Петренко, другой Максим – Сидоров), – что злишься, а не понимаешь, почему?
– Бывает. Иногда гнев – это реакция на что-то, что мы не хотим осознавать. Страх, боль, чувство беспомощности. Легче злиться, чем признать, что тебе страшно или больно.
– А если чувствуешь, что внутри тебя как будто два человека, и один злится, а другой нет?
Я замираю. Все подростки смотрят на меня, ждут ответа.
– Максим, – говорю я медленно, – а ты можешь подробнее рассказать об этом ощущении?
– Ну, как будто я не один. Как будто кто-то ещё во мне живёт. И у него другое мнение обо всём.
– И что этот «кто-то» думает?
– Что я слишком мягкий. Что нужно быть жёстче, не давать себя в обиду. А я не хочу никого обижать.
Остальные ребята начинают кивать – видимо, ощущение знакомо многим.
– Это нормально, – говорю я. – У каждого человека есть разные части личности. Одна хочет быть добрым, другая – сильным. Одна стремится к безопасности, другая – к приключениям. Задача не в том, чтобы выбрать одну, а в том, чтобы найти баланс.
– А если эти части не просто разные мнения, а как будто отдельные люди?
Голос принадлежит девочке в заднем ряду. Я её не знаю – новенькая, видимо, присоединилась к группе только сегодня.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
– Аня.
– Аня, а ты можешь описать, что именно чувствуешь?
– Иногда я будто наблюдаю за собой со стороны. Вижу, как говорю или делаю что-то, но не я это контролирую. Как будто кто-то другой управляет моим телом.
В зале становится тихо. Все внимательно слушают.
– И что делает этот «кто-то другой»?
– Разные вещи. Иногда отвечает на уроках, хотя я не знаю правильного ответа. Иногда заступается за других детей, хотя мне страшно. А однажды пришла домой и обнаружила, что весь день провела не в школе, а где-то ещё, но не помню где.
Мурашки бегут по спине. Ещё один ребёнок с провалами в памяти. Ещё одна история о «ком-то другом» внутри.
Занятие заканчивается в два часа. Подростки расходятся, а я остаюсь в зале одна. За день услышала три похожие истории: Саша «отключается» во время гнева, Вика помнит чужую жизнь, Аня наблюдает за собой со стороны.
И у меня самой пропадают куски времени.
Иду обратно в свой кабинет. На столе лежит папка с документами, которую я утром даже не открыла. Сажусь, начинаю разбирать бумаги.
Протокол встречи с Юлией Михайловой. Я его не писала. Но почерк мой.
«Клиентка демонстрирует высокий уровень осознанности и интуитивного понимания происходящих процессов. Проявляет знания, которые не соответствуют возрасту. Возможно, речь идёт о феномене, требующем дополнительного изучения».
Читаю дальше:
«Рекомендуется наблюдение за клиенткой в динамике. Особое внимание обратить на эпизоды, когда она демонстрирует знание фактов, которые не могла получить обычным путём».
Под протоколом стоит моя подпись и сегодняшняя дата. Но я этот текст не писала. Не помню, чтобы писала.
Листаю дальше. Протокол встречи с Сашей Волковым. Тоже моим почерком:
«Клиент сообщает о диссоциативных эпизодах. Необходимо выяснить, связаны ли они только с эмоциональными всплесками или имеют более широкий характер. Рекомендуется ведение дневника состояний».
И ещё один протокол – встречи с Викой и её матерью:
«Случай требует особого внимания. Клиентка демонстрирует доступ к информации, которую не могла получить. Говорит о "других жизнях" и "снах". Возможно, речь идёт о редком феномене множественного восприятия реальности».
Все документы заполнены моим почерком, подписаны моей подписью. Но я не помню, чтобы их писала.
Достаю телефон, проверяю время. Половина третьего. Рабочий день заканчивается в четыре. Остался час, но новых клиентов нет.
Открываю новый документ на компьютере, начинаю печатать:
«Личные наблюдения. 20 августа.
Утром потеря времени – около двадцати минут. Клиентка Юлия М. каким-то образом знала об этом. Клиентка Вика знает детали моей жизни. Протоколы встреч написаны моим почерком, но я их не помню.
Вопросы: что происходит с моей памятью? Откуда дети знают то, что знать не могут? Кто пишет протоколы?».
Останавливаюсь. Перечитываю написанное. Звучит как паранойя.
Но протоколы лежат передо мной. Моим почерком. И я их действительно не помню.
Закрываю документ, не сохраняя. Встаю из-за стола, подхожу к окну. Во дворе играют дети, их смех доносится сквозь стекло. Обычный день, обычная жизнь.
А у меня внутри всё переворачивается.
Глава 3. Брызги тишины.
В четыре часа я выхожу из центра с ощущением, что день длился неделю. На улице уже темнеет – октябрьские дни короткие, солнце садится рано. Иду к метро медленно, специально не спеша, считаю шаги, проверяю время каждые две минуты. Сегодня не будет пропавших минут. Сегодня я контролирую каждую секунду.
Шестьсот тридцать семь шагов до станции. Семь минут и двадцать три секунды. Всё сходится.
В вагоне достаю телефон, звоню Лене. Лена Кравцова – моя подруга с университета, единственный человек, с которым я могу говорить обо всём без профессиональных фильтров. Она работает редактором в издательстве, живёт с мужем и двухлетним сыном в соседнем районе. Мы встречаемся раз в неделю, обычно в кафе рядом с её домом.
– Настя! – голос Лены звучит радостно. – Как дела? Давно не созванивались.
– Нормально. Слушай, ты сегодня свободна? Можем встретиться?
– Конечно. В обычном месте? В семь устроит?
– Да, отлично.
– Ты какая-то странная. Всё в порядке?
Я задумываюсь. Как объяснить то, что происходило сегодня? Потерянное время, детей, которые знают то, что знать не могут, протоколы, написанные моим почерком, которые я не помню?
– Просто устала. На работе сложный день был.
– Понятно. Тогда увидимся в семь. И Настя?
– Да?
– Возьми с собой хорошее настроение. У меня есть новости.
После разговора с Леной становится легче. Хорошо, что есть люди, которые знают тебя много лет и могут вернуть ощущение нормальности. Хорошо, что есть место, где можно просто быть собой, а не Анастасией Владимировной, психологом-консультантом.
Доезжаю до дома, поднимаюсь на седьмой этаж. В лифте всё нормально – едет ровно столько времени, сколько должен. Захожу в квартиру, включаю свет в прихожей.
И замираю.
На полу лежат мокрые следы от обуви. Небольшие, женские, идут от входной двери через прихожую в гостиную. Но я же снимала туфли на пороге, как всегда. И следы не мои – размер меньше.
Иду по следам. Они ведут к дивану в гостиной, там обрываются. На диване лежит плед, слегка помятый, как будто кто-то на нём сидел или лежал.
Проверяю замки на входной двери – заперто на два оборота, как я и оставляла утром. Окна закрыты. Других способов попасть в квартиру нет.
Может, следы остались с утра? Но утром я не ходила в мокрой обуви по квартире. И плед на диване был аккуратно сложен.
Иду в ванную, смотрю в зеркало над раковиной. Отражение как обычно – усталое лицо, растрёпанные волосы, синяки под глазами от недосыпа. Умываюсь холодной водой, расчёсываю волосы.
В зеркале что-то мелькает.
Поворачиваюсь – за спиной пустая ванная комната. Поворачиваюсь обратно к зеркалу – в отражении тоже пустая комната. Но на секунду мне показалось, что там кто-то стоял.
Вытираю лицо полотенцем, иду переодеваться. Снимаю рабочую блузку, надеваю свитер и джинсы. Обычная домашняя одежда, в которой можно расслабиться.
В шкафу что-то не так. Вещи висят в другом порядке. Блузки, которые обычно слева, висят справа. Джинсы, которые я всегда складываю на нижнюю полку, лежат на верхней.
Может, я забыла, как раскладывала? Утром спешила, могла повесить не туда. Хотя у меня очень устоявшиеся привычки – каждая вещь на своём месте.
Время половина седьмого. До встречи с Леной полчаса. Кафе находится в десяти минутах ходьбы от её дома, до неё ехать минут двадцать.
Собираю сумку, выхожу из квартиры. На этот раз внимательно смотрю на время, когда закрываю дверь. Шесть тридцать семь.
Спускаюсь на лифте, выхожу из дома. На улице уже совсем темно, включается уличное освещение. Иду к метро тем же маршрутом, что и утром, но в обратную сторону.
Доезжаю до нужной станции, поднимаюсь наверх. Проверяю время – семь минут седьмого. Всё правильно, никаких провалов.
Кафе «Встреча» – маленькое уютное место с деревянными столиками и мягким освещением. Мы с Леной ходим сюда уже два года, у нас есть любимый столик в углу, откуда видно всё кафе, но никто не мешает разговаривать.
Лена уже сидит за нашим столиком. Выглядит хорошо – светлые волосы собраны в небрежный пучок, лёгкий макияж, улыбка. Материнство ей идёт, несмотря на хроническую усталость.
– Привет, – говорю я, садясь напротив. – Как дела? Как Матвей?
– Привет! Матвей растёт не по дням, а по часам. Вчера первый раз сказал «мама» внятно. Я чуть не расплакалась от счастья.
– Это прекрасно.
– А как у тебя дела? Выглядишь уставшей.
Официантка подходит принять заказ. Лена берёт капучино и чизкейк, я – чёрный чай с лимоном. Аппетита нет, а чай поможет успокоиться.
– Лен, а ты никогда не чувствовала, что с тобой происходит что-то странное?
– В каком смысле?
– Ну, не знаю. Теряешь время, не помнишь, что делала. Или делаешь вещи, которые не собиралась делать.
Лена смеётся:
– С рождением ребёнка это нормально. Постоянно забываю, куда положила ключи, или начинаю готовить обед, а потом обнаруживаю, что стою у плиты с ложкой в руке и не помню, что собиралась варить. Материнский мозг, говорят.
– А до рождения Матвея такое было?
– Нет, до рождения я была более собранной. А что, у тебя проблемы с памятью?
Я колеблюсь. С одной стороны, хочется поделиться, рассказать о странных событиях дня. С другой – боюсь, что Лена подумает, будто я схожу с ума.
– Сегодня было несколько эпизодов, когда я не могла вспомнить, что делала. И дети на работе рассказывают похожие истории.
– Дети всегда фантазируют. А у взрослых такое может быть от стресса. Ты много работаешь, мало спишь. Может, стоит взять отпуск?
Приносят наш заказ. Лена откусывает кусочек чизкейка, я пью чай. Горячий, крепкий, с кислинкой лимона. Хорошо.
– Лен, а ты помнишь, как мы познакомились?
– Конечно. На первом курсе, в общежитии. Ты жила в соседней комнате, а я никак не могла понять расписание. Ты мне помогла разобраться, а потом мы всю ночь проговорили.
– А о чём говорили?
– О жизни, о планах, о мальчиках. Обычные студенческие разговоры. А что?
– Просто проверяю память.
Лена смотрит на меня внимательнее:
– Настя, ты точно в порядке? У тебя какое-то странное выражение лица.
– Какое?
– Как будто ты меня не узнаёшь. Или как будто я тебе снюсь.
Я вздрагиваю. «Как будто я тебе снюсь». Почему она сказала именно эти слова?
– Лен, а ты не чувствуешь, что наш разговор как-то неправильно идёт?
– Что значит неправильно?
– Как будто мы говорим о разных вещах. Или я слышу не то, что ты говоришь.
Лена откладывает вилку:
– Настя, мне кажется, тебе нужен отдых. Серьёзно. Когда последний раз была в отпуске?
– Летом. В июле.
– Где была?
Я открываю рот, чтобы ответить, и понимаю, что не помню. Помню, что брала отпуск. Помню, что две недели не ходила на работу. Но где провела это время – совершенно не помню.
– Не помню, – говорю честно.
– Как это не помнишь? Ты же рассказывала, что ездила к морю.
– Рассказывала?
– Ну да. Звонила мне, говорила, что загораешь на пляже, что море тёплое, что жалеешь, что не можешь показать фото, потому что телефон разрядился.
Я совершенно не помню этого разговора. Не помню моря, пляжа, загара. В июле я была белая, как всегда.
– Лен, а ты уверена, что это со мной говорила?
– Конечно, уверена. С кем же ещё?
– А голос был мой?
– Настя, ты меня пугаешь. Конечно, твой. Я же тебя десять лет знаю, не спутаю.
Но я знаю, что в июле никуда не ездила. Знаю точно. Две недели отпуска провела дома, читала книги, убиралась в квартире, спала до обеда. Не было никакого моря.
– Лен, у меня странная просьба. Можешь показать мне фото с того времени? С июля?
– Какие фото?
– Любые. Где ты была в июле.
Лена достаёт телефон, листает галерею.
– Вот, смотри. Мы с Андреем и Матвеем ездили на дачу к его родителям. Это десятое июля А это пятнадцатое, мы готовили шашлыки.
Показывает фотографии: дача, сад, семейные кадры. Обычные летние фото.
– А где фото, где мы встречались?
– А мы не встречались в июле. Ты же была в отпуске, на море.
– Но я не была на море.
Лена смотрит на меня с беспокойством:
– Настя, что с тобой происходит? Ты была на море. Звонила мне оттуда. Рассказывала, как хорошо отдыхаешь.
– Покажи историю звонков.
Лена листает телефон, находит журнал вызовов.
– Вот, смотри. Двенадцатое июля, разговор на двадцать три минуты. Четырнадцатое июля, семнадцать минут. Шестнадцатое июля.
Я смотрю на экран. Мой номер, даты в июле, продолжительность разговоров. Но я этих звонков не делала.
– Можешь набрать мой номер?
– Зачем?
– Пожалуйста.
Лена набирает мой номер. В кармане звонит мой телефон. Номер тот же.
– Видишь? Твой номер.
– Но я не звонила тебе из отпуска.
– Настя, – говорит Лена мягко, – может, тебе стоит обратиться к врачу? К неврологу или к коллегам?
«К коллегам» – она имеет в виду к психиатру. Думает, что у меня проблемы с психикой.
– Я в порядке, Лен. Просто пытаюсь разобраться в некоторых вещах.
– В каких?
Как объяснить? Что кто-то звонил с моего телефона моим голосом, рассказывал о поездке, которой не было? Что дети знают то, что знать не могут? Что в моей квартире появляются мокрые следы неизвестно откуда?
– Забей. Наверное, просто устала.
Остаток встречи проходит напряжённо. Лена рассказывает новости – об издательстве, о планах семьи, о том, что думает завести второго ребёнка. Я слушаю, киваю, задаю вопросы. Но мысли постоянно возвращаются к июльским звонкам.
Кто-то звонил Лене с моего телефона. Моим голосом. Рассказывал о поездке на море. А я ничего об этом не помню.
В девять мы расстаёмся. Лена обнимает меня на прощание:
– Настя, обещай, что если будут ещё проблемы с памятью, обратишься к врачу. Ладно?
– Обещаю.
– И позвони завтра, скажи, как дела.
– Позвоню.
Еду домой в полном смятении. В голове крутятся вопросы, на которые нет ответов. Кто звонил Лене? Кто оставил следы в квартире? Кто писал протоколы на работе?
И главное – если это всё делаю я, то почему не помню?
Захожу в квартиру, включаю свет. Следы на полу исчезли. Плед на диване лежит аккуратно сложенный. Всё как обычно.
Иду в ванную, чищу зубы, умываюсь. Смотрю в зеркало – обычное отражение. Никого за спиной, никаких странностей.
Но когда поворачиваюсь, чтобы выйти, краем глаза замечаю: в зеркале я ещё стою у раковины. Поворачиваюсь обратно – отражение нормальное, повторяет мои движения.
Наверное, показалось. Усталость, нервы.
Ложусь спать в половине одиннадцатого. Лежу в темноте, слушаю звуки дома – гудение холодильника, тиканье часов на кухне, шум машин за окном. Обычные звуки обычной ночи.
Но заснуть не могу. В голове крутятся события дня: потерянное утром время, Юлия, которая знала об этом, Вика с её «другими снами», протоколы, написанные моим почерком, звонки Лене, которых я не делала.
Кто-то живёт моей жизнью, когда меня нет. Делает то, что я должна делать, говорит то, что я должна говорить. И я об этом не знаю.
Глава 4. Пространство между снами.
Засыпаю около часа ночи. Сон приходит медленно, словно боится меня потревожить. Сначала дрёма – полусознательное состояние, когда мысли текут сами собой, перетекая одна в другую без логики. Потом погружение глубже, туда, где кончается контроль и начинается что-то другое.
Я иду по длинному коридору. Стены белые, гладкие, без окон и дверей. Пол покрыт линолеумом, который скрипит под ногами. Где-то далеко впереди мерцает флуоресцентная лампа – то ярче, то тускнее, как будто вот-вот перегорит.
Коридор знакомый. Это коридор нашего центра, но он длиннее обычного. Намного длиннее. Я иду уже несколько минут, а конец всё не виден. За спиной остаётся только темнота – лампы гаснут, как только я их прохожу.
Останавливаюсь, оборачиваюсь. Темнота плотная, непроницаемая. Впереди тот же бесконечный коридор. Поворот назад невозможен – там больше нет пути.
Продолжаю идти вперёд. Шаги звучат громко в тишине. Эхо отражается от стен и возвращается с искажением – будто кто-то другой идёт рядом со мной, немного не в такт.
Справа появляется дверь. Обычная деревянная дверь с табличкой «Кабинет психолога». Моя табличка, мой кабинет. Поворачиваю ручку – дверь открывается.
Но за ней не мой кабинет. За ней комната, которую я никогда не видела, но почему-то помню. Большое пространство с высокими потолками, окна от пола до потолка, за которыми видна не городская улица, а море. Тихое, неподвижное море под серым небом.
В комнате стоят два кресла – точно такие же, как в моём кабинете, но расставлены по-другому. Не друг напротив друга, а рядом, лицом к окну. В одном из кресел сидит женщина.
Подхожу ближе. Женщина смотрит в окно, на море. Тёмные волосы до плеч, знакомый профиль. Она поворачивается ко мне, и я вижу своё лицо. Но не совсем своё – немного другое. Черты те же, но выражение иное. Более жёсткое, уверенное.
– Ты наконец пришла, – говорит она. Голос мой, но интонация чужая.
– Кто ты?
– Ты же знаешь.
Я сажусь во второе кресло. За окном море слегка колышется – единственное движение в этом застывшем мире.
– Откуда эта комната?
– Из того места, где ты должна была работать. Если бы сделала другой выбор.
– Какой выбор?
Женщина с моим лицом поворачивается ко мне:
– Десять лет назад, когда выбирала между двумя предложениями работы. Одно – в центре психологической поддержки, с детьми и подростками. Другое – в частной клинике, с взрослыми пациентами, более сложными случаями. Ты выбрала детей.
– Потому что хотела помогать тем, кому ещё можно помочь.
– А я выбрала взрослых. Потому что хотела понимать, как устроена человеческая психика по-настоящему. Без иллюзий.
– Ты – это я?
– Я – это ты, которая могла бы быть. Если бы не боялась сложностей.
За окном море темнеет. Серое небо становится чёрным, но воды не видно – только бесконечная темнота.
– Почему ты появилась сейчас?
– Потому что ты начинаешь понимать. Границы размываются. То, что казалось невозможным, становится реальным.
– Что ты имеешь в виду?
Женщина встаёт из кресла, подходит к окну. Прикасается ладонью к стеклу.
– Юлия знала о твоём утре, потому что она не Юлия. Вика помнит твою жизнь, потому что живёт в ней. Саша, Аня, все остальные – они чувствуют то же, что и ты. Расщепление реальности.
– Это болезнь?
– Это пробуждение.
Поворачиваюсь к ней, но кресла пустые. Я одна в комнате с морем за окном. Встаю, подхожу к стеклу. Прикасаюсь ладонью к тому же месту, где только что была её рука. Стекло тёплое.
За окном больше нет моря. Там городской двор, знакомые дома, детская площадка. Мой обычный вид из кабинета.
Оборачиваюсь – комната изменилась. Теперь это действительно мой кабинет. Два кресла стоят друг напротив друга, на столе лежат мои документы, на подоконнике – кактус в терракотовом горшке.
Но что-то не так. Документы на столе не те, что были вчера. Это какие-то другие бумаги. Подхожу ближе, читаю.
«Дневник наблюдений. Случай А.В.».
Мои инициалы. Я – случай А.В.?
«Пациентка, 30 лет, психолог по образованию. Обратилась с жалобами на потерю памяти, эпизоды дереализации, ощущение присутствия "другой личности". Отмечает, что окружающие люди говорят о событиях, которых она не помнит (звонки подруге, написание документов). Возможен диссоциативный расстройство личности».
Читаю дальше:
«Первичное интервью показало, что пациентка не осознаёт переключения между состояниями. В альтернативном состоянии демонстрирует более высокий уровень профессиональных компетенций, иную манеру речи, другие поведенческие паттерны».
Листаю страницы. Весь документ – наблюдения за мной. Моим почерком. Как будто я изучаю сама себя как клиентку.
«Рекомендации: продолжить наблюдение, ведение дневника состояний, постепенное знакомство пациентки с альтернативной личностью».
Внизу страницы подпись: «А. Владимировна, психолог-консультант».
Но это не моя подпись. Похожа, но немного другая. Буквы более чёткие, размашистые.
Слышу шаги в коридоре. Кто-то идёт к кабинету. Быстро закрываю папку, сажусь в своё кресло.
Дверь открывается. Заходит Юлия – та самая девочка, которая вчера спрашивала про дорогу на работу. Но выглядит она по-другому. Старше, увереннее.
– Здравствуйте, Анастасия Владимировна, – говорит она, садясь в кресло напротив. – Как прошла ночь?
– Нормально. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что я ваш лечащий врач.
– Что?
Юлия – подросток, которой шестнадцать лет. Как она может быть врачом?
– Вы не помните нашу предыдущую встречу, – говорит она спокойно. – Это нормально. В вашем состоянии переключения происходят без осознавания.
– Какое состояние?
– Диссоциативное расстройство. У вас есть вторая личность, более интегрированная, которая периодически выходит на первый план. Она работает, общается с людьми, ведёт документацию. А вы об этом не помните.
– Это невозможно.
– Анастасия Владимировна, посмотрите на часы. Который час?
Смотрю на настенные часы в кабинете. Половина девятого утра.
– Но я же спала дома Это сон?
– Нет, это не сон. Вы сейчас на работе. Пришли час назад, как обычно. Но пришли не вы, а ваша альтернативная личность. А сейчас произошло переключение.
– Я не помню, как добралась сюда.
– Конечно, не помните. Когда активна вторая личность, вы как будто спите. Но не дома, а здесь, в своём сознании.
Встаю из кресла, подхожу к окну. За стеклом обычный рабочий день – люди спешат по делам, машины едут по дорогам. Всё выглядит реальным.
– Если это не сон, то как объяснить, что ты выглядишь как моя вчерашняя клиентка?
– Я и есть ваша клиентка. Но в альтернативной реальности, где вы – пациентка, а я – врач. Границы размываются, роли меняются местами.
Поворачиваюсь к ней:
– Что значит «альтернативная реальность»?
– Представьте, что реальность – это не одна прямая линия, а множество параллельных линий. Обычно люди живут только на одной линии. Но иногда случаются сбои, и сознание начинает перескакивать между линиями. Вы видите разные версии одних и тех же событий, встречаете одних и тех же людей в разных ролях.
– И что с этим делать?
– Научиться контролировать переходы. Понять, какая реальность базовая, а какие – альтернативные. И главное – познакомиться с другой своей личностью.
Юлия встаёт, подходит ко мне:
– Она уже пытается с вами связаться. Через детей, которые рассказывают о «других людях внутри». Через документы, которые пишет вашим почерком. Через звонки подруге, которых вы не помните.
– Она хочет меня заменить?
– Нет. Она хочет объединиться с вами. Стать цельной личностью.
– А что будет со мной?
– Вы останетесь собой. Просто станете более полной версией себя.
За окном начинает темнеть, хотя минуту назад было утро. Время в этом месте течёт по-другому.
– Как мне её встретить?
– Перестаньте сопротивляться. В следующий раз, когда почувствуете, что теряете время, не пугайтесь. Попытайтесь наблюдать, что происходит. Ведите дневник – записывайте всё, что помните и что не помните.
– А если я схожу с ума?
Юлия улыбается – странной, взрослой улыбкой:
– Анастасия Владимировна, вы психолог. Вы лучше многих знаете разницу между болезнью и развитием. Это не безумие. Это расширение сознания.
Стены кабинета начинают расплываться. Контуры мебели размываются, звуки приглушаются. Юлия становится прозрачной.
– Время возвращаться, – говорит она. – Но теперь вы знаете, что происходит.
– Подождите.
Но её уже нет. Кабинет исчезает, коридор исчезает. Остаётся только тёмная пустота и ощущение падения.
* * *.
Просыпаюсь в своей кровати. За окном рассвет – серое небо постепенно светлеет. Смотрю на часы: шесть утра. Спала всего пять часов, но чувствую себя так, будто не спала совсем.
Сон был настолько ярким, настолько детальным, что кажется более реальным, чем эта комната. Помню каждое слово разговора с Юлией, каждую деталь кабинета, даже запах – смесь кофе и дождя, который шёл за окном.
Встаю, иду в ванную. В зеркале – обычное отражение, но я смотрю внимательнее. Пытаюсь поймать момент, когда отражение может повести себя по-своему. Ничего не происходит.
Завтракаю, как всегда – овсянка, кофе из турки. Но теперь каждое движение осознанно. Я помню, что во сне Юлия говорила об этих деталях как о признаках «первой личности». Значит, сейчас я – это я. Настоящая.
Собираюсь на работу. В сумку кладу блокнот – буду записывать всё, что происходит. Каждую минуту, каждый разговор, каждое ощущение.
Выхожу из дома ровно в восемь тридцать. Засекаю время на телефоне. Иду к метро привычным маршрутом, считая шаги. Четыреста двадцать семь шагов до станции. Шесть минут и сорок две секунды.
В метро достаю блокнот, записываю: «8:37 – сел в поезд. Вагон почти пустой, сижу у окна. Помню дорогу, помню время. Сознание ясное».
Доезжаю до работы без происшествий. Поднимаюсь в центр, прохожу к своему кабинету. Открываю дверь – всё как обычно. Никаких посторонних документов на столе, никаких следов «альтернативной личности».
Но на подоконнике рядом с кактусом лежит записка. Моим почерком:
«Настя, не бойся. Я не хочу тебе навредить. Просто хочу, чтобы мы были целыми. – А.».
Записка написана на листке из моего блокнота. Того самого, который лежит в сумке. Достаю блокнот – первый лист вырван.
Сажусь в кресло, перечитываю записку. Подпись «А.» – это Анастасия? Другая Анастасия?
Записываю в блокнот: «8:52 – нашла записку от "альтернативной личности". Она знает, что я пытаюсь её отследить».
В девять приходит первый клиент. Саша Волков – тот самый семнадцатилетний парень, который рассказывал про «отключения». Сегодня он выглядит спокойнее.
– Как дела, Саша? Как прошла неделя?
– Нормально. А знаете, я подумал о том, что вы говорили на прошлом сеансе.
– О чём именно?
– Про то, что нужно наблюдать за своими состояниями. Я попробовал.
Я не помню, чтобы давала ему такой совет. Записываю в блокнот: «Саша ссылается на рекомендации, которые я не давала».
– И что удалось заметить?
– Когда я начинаю злиться, то как будто раздваиваюсь. Одна часть меня хочет драться, а другая наблюдает со стороны и думает: «Не делай глупостей». И иногда вторая часть побеждает.
– Это хорошо. А ты можешь описать, как ощущается эта «вторая часть»?
– Она как будто старше меня. Спокойнее. И знает больше, чем я.
– В каком смысле знает больше?
Саша задумывается:
– Трудно объяснить. Как будто у неё есть опыт, которого у меня нет. Она понимает людей лучше, чем я.
Записываю: «Саша описывает "внутреннего наблюдателя" как более мудрую версию себя. Похоже на то, что происходит со мной».
– Саша, а эта вторая часть когда-нибудь управляет твоими действиями?
– Иногда. Вчера, например, помогал маме с покупками. Не хотел идти, устал после школы. Но вдруг как будто переключился, и стало легко. Даже весело было.
– И ты помнишь, как это происходило?
– Не очень. Как в тумане.
Ещё одно совпадение. Саша тоже теряет память, когда «переключается».
Сеанс продолжается обычно, но я внимательно слежу за каждым словом, каждой реакцией. Записываю всё в блокнот.
После ухода Саши изучаю записи. Картина вырисовывается странная: подросток с теми же симптомами, что и у меня. Раздвоение восприятия, провалы в памяти, ощущение «более мудрой» внутренней части.
Может быть, это не болезнь, а что-то другое? Может быть, Юлия во сне была права, и происходит какое-то «расширение сознания»?
В десять приходит Лиза Комарова – та девочка, которая вчера перенесла встречу. Четырнадцать лет, проблемы с пищевым поведением. Но сегодня она выглядит совсем по-другому. Увереннее, спокойнее.
– Здравствуйте, Анастасия Владимировна, – говорит она, садясь в кресло. – Я хотела поблагодарить вас за вчерашнюю беседу.
– За какую беседу?
Лиза смотрит на меня удивлённо:
– Мы же встречались вчера. Вы помогли мне понять, что проблема не в еде, а в контроле. Что я пытаюсь контролировать хотя бы что-то в своей жизни.
Я не встречалась с Лизой вчера. Её встреча была перенесена на сегодня.
– Лиза, ты уверена, что мы встречались вчера?
– Конечно. В пять вечера, здесь, в этом кабинете. Мы проговорили час. Вы даже дали мне упражнения на дом.
Проверяю расписание. Вчера в пять у меня действительно было свободное время. Но я помню, что ушла домой раньше.
Или не помню?
– Лиза, а какие упражнения я тебе дала?
– Записывать не только что я ем, но и что чувствую в момент еды. И когда хочется отказаться от еды, спрашивать себя: от чего я на самом деле хочу отказаться?
Это хороший совет. Профессиональный. Но я его не давала.
Значит, давала другая Анастасия.
Записываю в блокнот: «Лиза встречалась со мной вчера в 17:00, но я об этом не помню. Альтернативная личность работала с ней».
– Лиза, а я выглядела обычно? Говорила как всегда?
– Не совсем. Вы были как сказать более строгой? И говорили по-другому, более уверенно. Но мне понравилось. Чувствовалось, что вы точно знаете, что делаете.
Более строгая, более уверенная. Как женщина во сне, с моим лицом, но другим характером.
Остаток дня проходит в постоянном напряжении. Каждый клиент, каждый разговор я записываю в блокнот. Проверяю время каждые пять минут. Слежу за своими мыслями, за своими реакциями.
К концу рабочего дня блокнот наполовину исписан. Но главное – я не теряла времени. Весь день помню ясно, каждую минуту.
Возможно, осознанность помогает контролировать переключения. Возможно, другая личность выходит только тогда, когда я не слежу за собой.
Или возможно, она просто ждёт подходящего момента.
В половине седьмого собираюсь домой. Кладу блокнот в сумку, запираю кабинет. В коридоре встречаю Елену Сергеевну.
– Настя, как дела? Вчера выглядела уставшей.
– Нормально. А что было вчера особенного?
– Ну, ты же задержалась до семи, работала с девочкой. Лиза, кажется. Потом спрашивала, можно ли брать документы домой.
– Какие документы?
– Не помню точно. Какие-то методические материалы. Сказала, что хочешь изучить новые подходы к работе с подростками.
Я не брала никаких документов домой. И не задерживалась до семи.
– А где сейчас эти документы?
– Наверное, у тебя дома. Или ты их уже вернула?
Иду домой в полном смятении. Другая Анастасия не только работает с моими клиентами, но и берёт документы, изучает новые методы. Она развивается профессионально, пока я сплю.
Что она ещё делает, пока меня нет?
Дома проверяю все комнаты. В гостиной на журнальном столике лежат папки с документами. Методические пособия по диссоциативным расстройствам, статьи о множественной личности, исследования по изменённым состояниям сознания.
Она изучает то, что происходит со мной. Пытается понять нашу ситуацию с профессиональной точки зрения.
Листаю документы. На полях карандашом сделаны пометки – моим почерком, но не моими мыслями:
«Не патология, а адаптация к множественным реальностям».
«Интеграция личностей возможна при взаимном принятии».
«Ключ – осознанное сотрудничество, а не борьба за контроль».
Читаю до глубокой ночи. Постепенно начинаю понимать, что происходит. Это действительно не болезнь в обычном понимании. Это что-то другое – разделение сознания на две части, каждая из которых дополняет другую.
Я – эмоциональная, интуитивная, но неуверенная в себе.
Она – рациональная, уверенная, но, возможно, слишком холодная.
Вместе мы могли бы быть целостной личностью.
Но для этого нужно перестать бояться друг друга.
Ложусь спать после двух ночи. Кладу блокнот и ручку на прикроватную тумбочку. Если проснусь в другом месте или в другое время – буду знать, что произошло переключение.
Засыпая, думаю о женщине из сна с моим лицом. Она сказала, что не хочет меня заменить, а хочет объединиться.
Может быть, пора перестать от неё прятаться.
Глава 5. Вторжение мелочей.
Просыпаюсь в половине седьмого от звука капающей воды. Лежу несколько секунд, прислушиваясь – где-то в квартире что-то капает. Встаю, иду проверить краны в ванной и на кухне. Всё закрыто плотно, но звук продолжается.
Проверяю блокнот – лежит там, где оставляла, ручка рядом. Значит, ночью переключений не было. Или были, но очень короткие.
Источник звука нахожу в гостиной. На журнальном столике стоит чашка с недопитым чаем. Рядом мокрое полотенце. Чай ещё тёплый – значит, кто-то пил его недавно.
Записываю в блокнот: «7:32 – нашла тёплый чай в гостиной. Не помню, чтобы пила чай ночью. Переключение было, но очень короткое».
Иду на кухню завтракать. Открываю холодильник – внутри продукты, которых вчера не было. Греческий йогурт, авокадо, какая-то дорогая минеральная вода. В морозилке – готовая лазанья из хорошего магазина.
Когда я успела сходить за покупками?
Проверяю кошелёк – денег меньше, чем было вчера. Достаю телефон, смотрю выписку по карте. Вчера в 19:47 покупка в супермаркете на две тысячи рублей. В это время я читала дома документы.
Или думала, что читаю.
Записываю: «Альтернативная личность делает покупки. Выбирает более дорогие продукты, чем я. Возможно, у неё другие вкусы».
Завтракаю греческим йогуртом – очень вкусным, намного лучше моего обычного. Пью кофе из турки, но он кажется не таким крепким, как обычно. Проверяю банку с кофе – другой сорт. Более мягкий, дорогой.
Она даже кофе покупает другой.
Собираюсь на работу с чувством, что живу в квартире с соседкой, которую никогда не вижу. Она пользуется моими вещами, покупает продукты, пьёт чай по ночам. А я нахожу только следы её присутствия.
Еду в метро, записывая в блокнот каждую мелочь. Время, остановки, людей в вагоне. Если сегодня случится переключение, хочу точно знать, когда именно.
Прихожу в центр, поднимаюсь в свой кабинет. На столе – новая папка с документами. «Случай А.В. – дополнительные наблюдения». Открываю.
«21 августа. Основная личность начала вести наблюдения. Это хороший знак – означает готовность к диалогу. Предлагаю попробовать письменную коммуникацию через дневник».
Под текстом приписка другим почерком – тем же, что и моя подпись, но немного другим: «Согласна попробовать. Но не хочу, чтобы ты исчезла. Хочу, чтобы мы обе существовали».
Это я написала? Когда?
Листаю дальше. Ещё одна страница, заполненная диалогом между двумя почерками:
«– Почему ты боишься меня встретить?
– Потому что не знаю, что произойдёт.
– Ничего страшного не произойдёт. Я просто другая часть тебя.
– Более уверенная часть.
– Да. Но ты более чуткая. Мне не хватает твоей эмпатии.
– А мне твоей силы.
– Тогда почему мы не можем быть вместе?
– Не знаю как.».
Диалог датирован сегодняшним утром, половиной седьмого. Когда я проснулась от звука капающей воды.
Значит, мы уже разговаривали. Я только не помню этого.
Беру ручку, записываю под диалогом: «Я помню, что нашла тёплый чай в гостиной. Это был ты?».
Жду. Ничего не происходит. Рука не двигается сама собой, другие слова не появляются.
Наверное, она отвечает, только когда я не контролирую процесс. Когда отпускаю сознание.
В девять приходит первый клиент дня – Аня, та девочка из группы, которая говорила про наблюдение за собой со стороны. Сегодня она выглядит взволнованно.
– Анастасия Владимировна, – говорит она, едва сев в кресло, – со мной происходят странные вещи.
– Какие вещи?
– Я делаю то, чего не планировала. Вчера пришла домой и обнаружила, что комната убрана. Очень тщательно убрана – так, как я никогда не убираю. И ещё там появились цветы в вазе. Красивые, дорогие. Мама спросила, откуда цветы, а я не знаю.
Мурашки по коже. Аня описывает то же самое, что происходит со мной.
– А ты помнишь, как провела день?
– До обеда помню. Была в школе, на уроках. А потом как будто провал. Очнулась дома в шесть вечера.
– И что ты чувствовала в этот момент «пробуждения»?
– Как будто я долго спала. И ещё – как будто была очень активной во сне. Устала, но приятно устала.
Записываю в блокнот, стараясь не показать Ане, как сильно меня поражает сходство наших ситуаций.
– Аня, а твоя другая часть она когда-нибудь пытается с тобой общаться?
Девочка задумывается:
– Не напрямую. Но иногда нахожу записки. Своим почерком, но не помню, чтобы писала. Обычно что-то вроде «не волнуйся» или «всё будет хорошо».
– И как ты к этому относишься?
– Поначалу пугалась. Думала, что схожу с ума. А теперь не знаю. Мне даже нравится. Как будто у меня есть старшая сестра, которая обо мне заботится.
«Старшая сестра, которая заботится». Хорошее определение.
– А ты хотела бы с ней познакомиться?
– Очень хотела бы. Но не знаю как.
После ухода Ани я долго сижу в кресле, размышляя. Девочка переживает то же, что и я, но относится к этому намного спокойнее. Для неё альтернативная личность – помощница и защитница. Для меня пока – источник тревоги.
Может быть, дело в установке? Аня изначально не боялась «другой себя», поэтому интеграция проходит легче?
В дневнике пишу: «Аня воспринимает альтернативную личность как заботливую "старшую сестру". Хочу попробовать такой же подход. Не бояться, а благодарить за заботу».
В десять приходит новый клиент – мальчик лет пятнадцати, Денис Кутузов. По документам: проблемы с концентрацией внимания, рассеянность, жалобы учителей на «отсутствие на уроках».
– Привет, Денис. Расскажи, что привело тебя ко мне.
Мальчик пожимает плечами:
– Училка сказала, что я странно себя веду. Дескать, то слишком активный, то как будто сплю наяву.
– А ты сам как считаешь?
– Не знаю. Иногда чувствую себя нормально, а иногда как будто не в своём теле.
Ещё один. Сколько же нас?
– Можешь подробнее рассказать про ощущение «не в своём теле»?
– Ну, как будто наблюдаю за собой со стороны. Вижу, как отвечаю на уроке, но не я контролирую ответ. И потом не помню, что говорил.
– И как ты обычно отвечаешь в такие моменты?
– Гораздо лучше, чем когда я «сам». Учителя даже удивляются – вчера ничего не знал, а сегодня отвечаю как отличник.
– А дома такое происходит?
– Ага. Прихожу, а домашка уже сделана. Причём сделана хорошо – я бы так аккуратно не написал. Мама радуется, а мне неловко, потому что это как будто не я старался.
После сеанса с Денисом я окончательно убеждаюсь: происходящее со мной не уникально. Есть и другие люди с похожими симптомами. Возможно, это какое-то массовое явление? Или я просто теперь обращаю внимание на то, что раньше не замечала?
В обеденный перерыв иду в библиотеку центра, ищу информацию о диссоциативных расстройствах. Читаю статьи, изучаю описания случаев. Большинство источников трактует множественную личность как патологию, результат тяжёлых травм.
Но у меня не было травм. И у Ани с Денисом, судя по всему, тоже.
Тогда что это?
Нахожу несколько альтернативных теорий. Одни исследователи считают, что множественность сознания – естественная способность человеческой психики, которую современное общество подавляет. Другие говорят о «эволюционном скачке» – развитии новых форм сознания.