Читать онлайн Два месяца пути к тебе бесплатно
1 ЧАСТЬ.
ПРОЛОГ. Дом семейства Ли
Я всегда думала, что знаю, что такое дом. Для меня – это запах маминой запечённой рыбы по воскресеньям, громкий смех папы до поздней ночи и тёплый уголок на старом диване, где я учила уроки. Но за год до моего совершеннолетия мой обычный, «ничем не выдающийся» дом поменялся местами с миром, о котором мы раньше только слышали в новостях – новостями о банкротствах, разорённых компаниях и людях, которые ночью уходили с пустыми руками.
Папа раньше владел большой фирмой. Он работал с партнёрами, заключал сделки, строил планы на десять лет вперёд. А потом – как будто кто-то выкрутил свет – всё рухнуло. Кредиторы, судебные тяжбы, упущенные сроки. В один год миф о стабильности стал пеплом. Мама пыталась держаться, делала вид, что всё под контролем, но я видела, как её улыбка с каждым днём становится тоньше. Отец перестал шутить. Он по-прежнему был добр, но рядом с ним витала усталость, которую невозможно было спрятать.
Когда мама впервые сказала о предложении, я услышала в её голосе не просто деловую необходимость – я услышала страх.
– Это не по нашему желанию, Хикари, – шептала она, когда мы сидели в нашей крошечной кухне и пили зелёный чай. – Но пойми, для нас это шанс. Шанс вернуть безопасность, сохранить дом, твою учебу, нашу жизнь.
Мне говорили о сыне партнёра отца – семье Ли. Говорили тихо, будто это сплетня.
– Отец и два сына, – повторяла мама. – Они уважаемые люди. Но я слышала… старший растрёпанный, эгоистичный, ловелас. Младший – моложе, спокойный, хотя, ты его знаешь. Их отец, господин Ли Бокджу, строг, но, говорят, справедлив.
Слухи, конечно, не делают человека. Но слухи – это первое впечатление, это фон, на котором разворачиваются наши решения. Я знала имена: Соджун – старший, тот самый, о котором шептался весь район. Леон – младший, его имя слышалось в разговорах как «тот, с кем у тебя была школа». Леон. Мы действительно учились в одной школе – и всегда сидели за одной партой, делили тетрадки и мечтали о мелочах. Он был лучшим другом детства: тихий, искренний, всегда готовый подставить плечо, когда мне было тяжело. Разве это не странно – переехать в дом, где живёт человек, который стал для меня чем-то большим, чем просто знакомый?
Наш приезд в дом Ли был как вхождение в чужую вселенную. Массивные ворота, ухоженные аллеи, дерево, затеняющее подъезд, – всё это было идеальным кадром для чужой жизни. Я держала в руках небольшую сумку и папины ключи; папа сам довёз нас до ворот, а потом остановился и, держа меня за плечи, сказал:
– Ты знаешь, что мы делаем все правильно. Если тебе будет трудно – говори. Мы всегда будем готовы принять тебя назад.
Его глаза были спокойными, но в них было столько боли, что я едва сдержала слёзы, лишь безмолвно кивнув.
Первой встретил господин Ли Бокджу. Он стоял на крыльце, ростом выше большинства мужчин, с расчётом в каждом движении. Его лицо было строгое, но когда он улыбнулся – а он улыбнулся мне, – в этой улыбке было нечто тёплое, почти отеческое. Он прошёлся со мной по дому, осматривая комнату, разговорившись о моих привычках, предпочтениях, о том, как ему важно, чтобы я чувствовала себя комфортно. Его голос был ровным, но ни разу не снисходительным.
– Ты не бремя, – сказал он однажды, и эта фраза застряла у меня в голове.
Суровый, но добрый – именно так мне и рассказывали о нём. Только увидев его лично, я поняла: строгость и доброта могут уютно сосуществовать.
Соджун появился позднее, как и полагается старшему брату в любой драме – с лёгкой опозданием и с улыбкой, которая была больше маской, чем выражением души. Высокий, с ухоженной внешностью, он приветствовал меня с такой уверенностью, что мне сразу захотелось отступить на шаг. Его глаза блестели, но не вежливо – в них читалась игра, привычка привлекать внимание и испытывать власть. Он говорил мало, но каждое слово было отточено, как камень ювелира. Когда он прикоснулся к моей руке – лёгко, как проверил температуру – я почувствовала ледок в груди. Это было не враждебно, и не тёпло – это было опасно.
Леон… Леон же стоял в тени гостиной, как будто наблюдал за нами из безопасного укрытия. Когда я повернулась к нему, он улыбнулся так, как раньше: искренне, немного неловко. Было приятно – и странно – видеть рядом с теми людьми, о которых я слышала сплетни, не чужое одиночество, а своего рода тепло. Он обнял меня за плечи как старый друг, и в этом жесте было обещание: «Я рядом».
Я согласилась. Не ради роскоши, не ради титулов и не из-за страха перед будущим. Я согласилась, потому что мой дом – это семья. И когда дом трещит по швам, иногда приходится подставить мост через пропасть. Мама сама сгладила мой платок и сказала, что гордится мной. Папа дал мне последний совет, который звучал не как приказ, а как благословение:
– Будь честной с собой и с ними. И помни: никто не обязуется любить тебя как родную. Ты сама можешь выбирать свой путь и свою судьбу.
В ту первую ночь в доме Ли я сидела у окна, смотрела на фонари и думала о том, что моя жизнь теперь – сложный клубок взаимных интересов, старых долгов и новых ролей. Я знала, что впереди будет многое: подготовка к официальному бракосочетанию, первые холодные разговоры с Соджуном, тихие вечерние прогулки с Леоном, отцовские уроки от Бокджу. Я знала и то, что не могу отказаться: не от семьи, не от ответственности, не от тех, кого люблю.
Так уж получилось, что я – Хикари – стала гостем и, возможно, будущей частью другой семьи. И пока ночь опускалась на дом Ли, я обещала себе хранить одно простое правило: оставаться собой, даже если мир вокруг настаивает на другом.
ГЛАВА 1. Пробуждение намерений
Утро началось не с запаха маминого чая, а с лёгкого позвякивания моих нервов. Меня разбудил не сон, а мысль: сегодня всё пойдёт иначе. Я переоделась быстро, оставив на кровати светлую рубашку, которую купила специально для таких «важных» встреч, и спустилась вниз, где меня уже ждал господин Ли Бокджу в своём кабинете – строгий, собранный и как всегда точный в словах.
Он встретил меня без того тёплого вкрадчивого тона, каким разговаривал со мной в первый день, но в голосе слышалась серьёзность.
– Хикари, – начал он. – Я благодарен, что ты согласилась. Я не хочу, чтобы ты думала, что я навязываю тебе роль, но прошу об одной услуге.
Он объяснил кратко:
– Соджун – не мальчик, который ведёт себя как хозяин жизни; его привычки тянут нас назад. Если ты сможешь… помоги ему встать на правильный путь. Убрать гулянки, вычеркнуть все его мимолётные связи. Но я не требую, чтобы ты меняла его силой. У тебя есть свобода выбора. Если ты увидишь, что это невозможно – скажи мне и я пойму. Только прошу не молчать.
Свобода выбора звучала как редкое сокровище. Я знала, что от меня ждут чуда, но Бокджу дал мне не приказ, а доверие. Это делало задачу ещё труднее. Я кивнула, чувствуя, как внутри расползается и лёгкая гордость, и тяжесть ответственности:
– Я помогу, чем смогу, господин Ли, – ответила я.
Его глаза на секунду смягчились:
– Спасибо. И помни – не теряй себя.
Я вышла из кабинета с четким намерением – помочь, но не раствориться в чужой жизни.
В коридоре, на лестнице, меня остановил знакомый голос. Леон опирался на перила и улыбнулся так, что все прошлые годы словно ожили в одном взгляде. Он был простым и добрым, как всегда.
– Ты встала так рано? – спросил он.
– Не могу хорошо уснуть на новом месте, – улыбнулась я, спускаясь к нему.
Мы разговорились легко: о том, как в школе прятали списки для контрольных, как под одеялом обсуждали глупости и строили планы на будущее. В его голосе была та же поддержка, что и раньше – безусловная и тёплая.
– Держись, Хика, – сказал он, хлопнув меня по плечу. – Поменять моего старшего брата задачка не из лёгких, но у тебя есть голова и сердце. Удачи.
Его пожелание звучало просто, но я поняла: меня ждёт много редких разговоров, сотен маленьких шагов. Мы расстались на пороге – он пошёл на учебу, а я начала осматривать дом, будто хотела ещё лучше узнать пространство, которое теперь было частью моей жизни.
Комнаты Ли были аккуратно оформлены; везде присутствовал вкус и порядок. Я шла по коридору, заглядывала в кабинеты, читала названия книг на полках, когда заметила дверь, к которой тянула особая тайна – дверь Соджуна. Она была чуть приоткрыта, и мне, по доброй привычке, хотелось просто понять: кто же тот, ради кого меня сюда привели. Я постучала, прежде чем войти – больше для себя, чем из требует вежливости.
Комната была мужской: приглушённые тона, кожаное кресло, гитара в углу и множество небрежно разбросанных вещей, которые казались намеренно беспорядочными. Я присела на край кровати и почувствовала себя чужой и одновременно какой-то смелой. Именно в этот момент дверь распахнулась, и в проёме появился он – Соджун.
Он вошёл, не обращая внимания на моё присутствие, и то, как он посмотрел на меня, было похоже на холодный осмотр.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он, голосом, в котором не было ни любезности, ни интереса, только раздражение.
Я попыталась объяснить, что осматриваюсь, знакомлюсь с домом. Он усмехнулся, коротко и пренебрежительно:
– Это моя комната. Он не имеешь права сюда заходить.
– Прости. Я просто хотела…
В его глазах я увидела ту самую стену – равнодушие и привычку владеть вниманием, а не слушать людей. Он пододвинулся ко мне, как бы проверяя границы, и с такой холодной уверенностью сказал:
– Лучше уйди. Не мешай мне отдыхать, – в его голосе проскальзывала команда, не просьба, и я почувствовала, как в груди защемило.
Мне пришлось уйти. Я вышла из комнаты тихо, сжимая в руках лёгкую грусть – не от оскорбления, а от того, что первичный контакт оказался таким суровым. Сердце хотело ответить, разъяснить, попытаться понять, но на пороге стояла моя гордость и память о доме, который я обещала защищать. Поэтому я просто ушла и направилась в университет.
День прошёл в лекциях, в шуме кампуса и в попытках сосредоточиться на физике, которую я всегда любила. Но в голове звучал голос Соджуна – короткий, как удар ладони. Я пыталась переиграть разговор, найти другую ноту, но безуспешно. К вечеру мысли устали, и я возвращалась в дом немного тише, чем обычно.
У ворот меня встретил Леон: он улыбнулся, и в этой улыбке был план вечера.
– Вижу ты устала, – сказал он. – Отец зовет тебя поужинать вместе. Я приготовлю что-нибудь простое.
Его предложение звучало как спасательный круг. Я согласилась, благодарная за тепло, которое казалось таким естественным и необходимым. Вечер обещал быть спокойным – по крайней мере рядом с ним.
ГЛАВА 2. За столом правды
Ужин в доме Ли всегда начинался как маленький ритуал – скатерть, свечи, ровные тарелки и разговоры, которые сначала осторожно пробуют воду, а потом, если течения благоприятны, пускаются в глубину. Я вошла в столовую немного нервная, но сдержанная: хотелось оставить о себе хорошее впечатление – не ради лести, а потому что уважение в этом доме было важнее многих слов.
Леон встретил меня у стола с мягкой улыбкой, как будто во всём мире не существовало неприятностей, кроме недосоленного супа. Господин Ли Бокджу, сидевший во главе стола, наблюдал за мной несколько минут и, когда разговор зашёл о моих университетских успехах и интересах, его лицо слегка смягчилось. Он не говорящий комплименты просто так человек, но когда я вольно ответила на вопрос о любимой литературе и кратко пересказала идею одной лекции, в его взгляде засияло уважение. Леон поддерживал разговор, подавая реплики, искренне радуясь моим заметкам.
– Она всегда была очень вежлива и рассудительна, – сказал он тихо, и Бокджу кивнул, словно подтверждая, что такие качества ценятся в его доме.
Соджун же сидел словно вырезанный из мрамора – отстранённый, холодный, с едва заметной усмешкой на губах. Он не вмешивался в легкие беседы о погоде или о старых книгах. Его внимание было направлено внутрь себя или куда-то далеко; я не могла понять, искрится ли в нём скука или нарочитая безразличность. Пока разговоры шли в мягком ключе, его молчание было просто частью фона. Но как только зашла тема брака – момент, которого я ждала и боялась одновременно – всё изменилось.
– Если говорить прямо, – произнёс он, наконец, голосом, в котором слышалась холодная уверенность. – В браке я буду главным. Это не обсуждается. Жена должна следовать моим правилам, исполнять мои желания и не пытаться ограничивать меня. Таков мой порядок.
Его слова были лаконичными и твёрдыми, как приговор.
Мне показалось, что воздух в комнате стал плотнее. Я чувствовала, как взгляд всех прикован ко мне – в нём была смесь любопытства, ожидания и лёгкого удивления. Я смогла услышать только собственное дыхание: ровное, хотя внутри всё колотилось. Вежливость – это одно, но смирение перед подобным утверждением я принять не могла.
Я подняла голову и ответила спокойно, но твёрдо:
– Соджун, в семье не может быть одного главного, если речь о любви и уважении. Партнёрство – это равенство. Я не хочу быть предметом приказов или ограничений. Мы живём рядом, потому что являемся семьёй – и в семье решения должны приниматься вместе.
Я старалась не уколоть, а объяснить, так как объясняла бы на семинаре концепцию, которую глубоко верила.
Он нахмурился, как будто я сломала какой-то привычный узор.
– Ты глупая идеалистка, – бросил он, и в его тоне прозвучало презрение. – Это наивно. В реальном мире сильные управляют слабыми.
Его глаза стали холодными; в них не было желания дискутировать – только стремление поставить метку.
Я почувствовала, как внутри разгорается неприятное тепло – не ярость, скорее сожаление от того, что между нами такие разные представления о жизни.
– Сильный – не тот, кто приказывает, – мягко ответила я. – А тот, кто умеет нести ответственность за других. В доме, где каждый несёт ответственность, нет места бездумной власти.
Он встал резко. Стул скрипнул.
– Хватит морализаторства, – сказал он, и это было уже не разговор, а приговор. Его лицо сжалось. Он вышел из столовой, не сопровождая движение ни одним словом, и дверь за ним закрылась с тихим, но уверенным звуком.
После его ухода повисла неловкая пауза. Господин Бокджу опустил взгляд и покачал головой. Его голос был тёплым, но с оттенком сожаления:
– Извини меня за поведение сына. Это не оправдание, но у него свои демоны. Я признаю, что он порой суров, – он посмотрел на меня так, как смотрят на тех, кто вынужден принимать неудобные истины ради мира в доме.
Я кивнула – вежливо, понимая, что слова извинения были не столько для меня, сколько для его совести.
Ужин закончился спокойно. Леон помог убрать с тарелки кусочек хлеба, говорил о пустяках, пытаясь вернуть тепло в разговор. Когда настало время возвращаться в свою комнату, он проводил меня по коридору, держал дверь и, прежде чем уйти, сказал тихо:
– Ты была невероятна. Молодец, что стоишь за то, во что веришь и что считаешь правильным, – его глаза светились искренней поддержкой; в них не было страха перед последствиями – только готовность быть рядом.
Я легла в кровать с ощущением, что вечером произошло важное испытание – не внешнее, а внутреннее. Я не сломалась перед требованием подчинения, но и не хотела разжечь конфликт. В доме, где каждый носит маски, моя простая правда – вера в равенство – стала маленькой искрой. Я не знала, что будет дальше, но была уверена: если что-то и изменится в этой семье, то не без борьбы – тихой и стойкой.
ГЛАВА 3. Золотая ложка пустых обещаний
Я родился так, будто мир заранее подписал для меня чек. Не метафорически – буквально: всё, что мне нужно было знать о жизни, мне показывали на примере взрослых. В доме Ли вещи решались быстро – кто сказал «надо», тот и был прав. С детства мне прививали одно: ты можешь хотеть – и мир обязан это дать. Может, это испортило меня. Может, нет. Но я всегда знал, чего хочу, и не стеснялся этого требовать.
В подростковом возрасте между мной и Леоном выросла трещина, которую не залечили ни совместные праздники, ни общие уроки. Он был слишком правильным – с этими своими «надо» и «не надо», со своей предсказуемой добротой. Я считал это лицемерием или слабостью. Для меня жизнь – это движение, риск, удовольствие. Для него – долг и порядок. Мы просто перестали понимать друг друга. Я боялся отца, но уважал – не страхом слепым, а как к силе, которую не стоит испытывать на прочность. Он требовал дисциплины, и я научился подстраиваться, но никогда не позволял, чтобы дисциплина стала моей клеткой.
Интерес к тусовкам и женщинам вспыхнул рано – в старших классах. Всё началось с вечеринки, где было слишком много музыки и слишком мало контроля. Я понял тогда, что могу получать то, что хочу: внимание, смех, недолгие признания. Связи были мимолётны, потому что мне нравилось ощущение причины желания, но не сама привязанность. Я разбивал сердца не из-за злости – просто потому, что не хотел связываться. Мне казалось, это естественно. Те, кого это ранило, обвиняли меня в жестокости; я называл это честностью с собой. Возможно, я был эгоистичен. Но никогда не притворялся другим.
В тот день, когда отец объявил о помолвке с незнакомой мне девушкой, я встретил новость как очередной неудобный атрибут его планов.
– Твою невесту зовут Хикари. Скоро она переедет к нам. Не смей обижать ее или грубить. Если узнаю – ожидай последствия, – произнёс он спокойно, как будто это был штатский вопрос.
Я ничего о ней не знал. В моей голове уже начертался образ: очередная глупышка, мечтающая о имени, доме и чьих-то связях. Мне казалось, таких девочек хватает – красивые, обученные улыбаться и покрывать амбиции мужчин алиби покорности.
Первое знакомство с ней впечатлило иначе. Она оказалась симпатичной – это факт, который я не стал бы признавать громко, потому что признание – это уязвимость. Но большее раздражение вызвало в ней не красота, а уверенность в собственных словах. Её вежливость и образование – всё это выглядело как очередной набор условностей, которыми она могла бы меня ограничивать. Мои свободы, мои привычки – всё то, что приносит мне удовольствие – для неё, по её виду и голосу, могло стать предметом корректировки.
И вот этот вопрос – о «кто главный» – стал для меня предельно важным. Свобода для меня – не пустое слово. Я не представлю себя подчинённым, живущим по чьим-то правилам. Если в браке будут пытаться меня ограничивать, я воспринимаю это как попытку отнять у меня суть. Поэтому я сказал то, что сказал: в браке я буду главным. Не потому, что хочу давить на кого-то, а потому, что для меня главенство – гарантия сохранения собственного пространства.
Я понимаю, что это звучит жестко. И, возможно, я слишком быстро обвиняю Хикари в намерениях, которые она ещё не выказала. Но привычка – она сильна: видеть в новых лицах угрозу своему распорядку проще, чем признать, что мир может потребовать перемен. Я не люблю менять свои правила. Мне кажется, именно поэтому я так резко отреагировал, когда она возразила мне за столом. Её слова – о равенстве, о партнёрстве – задели не только мой эгоизм, но и страх: а что, если мне действительно придётся стать другим?
В глубине души, возможно, я боюсь стать точной копией отца – строгого, но одинокого; или, наоборот, потерять свободу и превратиться в того, кто следует правилам ради удобства. Я не готов меняться ради чьих-то представлений. И если брак будет означать цепь – я предпочту сопротивление.
Тем не менее, странное чувство мешается в этой смеси презрения и раздражения: она симпатична, и в ней есть что-то, что не укладывается в мою картину «еще одна». Это раздражает. Меня раздражает то, что кто-то может вывести меня из привычной колеи. И чем сильнее раздражение, тем интересней может оказаться битва.
Я не знаю, кем она станет для меня завтра – испытанием, союзником или очередной историей. Но одно ясно: я не отдам свою свободу без боя.
ГЛАВА 4. Тонкая грань
Мы сидели в маленьком кафе у парка, и Сэра – как всегда – смотрела на мир с той проницательной улыбкой, которая делает её одновременно и другом, и судьёй. Она кивала, разглядывая меня, будто пытаясь прочесть в лице ответ на вопрос, который ещё не прозвучал вслух.
– Расскажи мне про семью Ли, – наконец сказала она, помешивая ложечкой в чашке латте. – Что они за люди на самом деле?
Я сделала глубокий вдох и улыбнулась. Рассказывать о Ли было легко: их дом полон тепла, стороны добрые и гостеприимные. Да, глава семейства был строгим мужчиной, но ко мне относился, как к родной дочери. А Леон…он просто тот, кто дарит мне утешение в трудные моменты. Я говорила и чувствовала, как слова льются сами собой – они действительно мне нравились, и я хотела, чтобы Сэра поняла это.
Но в конце я замолкла. Сердце сжалось, и я уже не могла скрыть того, что тянуло за язык.
– Но есть один человек, – прошептала я. – Соджун. Я боюсь его. Не потому что он злой – он вовсе не такой. Но… я боюсь, что он никогда не сможет принять меня по-настоящему. Боюсь, что он увидит во мне чужую, слабость или угрозу, и тогда сделает всё, чтобы от меня избавиться.
Сэра посмотрела на меня без жалости, но с удивительной твёрдостью.
– Ты слишком хороша, чтобы прятаться, – сказала она коротко. – Я тебе никогда не говорила, что сомневаюсь в твоих силах. Ты можешь показать характер, если будет нужно. Если он бросит тебе вызов – ответь. Не покорно, а спокойно, с тем спокойствием, которое отдает силой. Люди уважают, когда с ними говорят честно.
Её слова были как укор и как лекарство одновременно. Я почувствовала, как нечто внутри меня упрочняется – не гордость, нет, а способность стоять на своём. Сэра всегда умела подбирать слова так, чтобы они согревали и резали одновременно.
Мы гуляли долго. Парк как будто специально растянул своё вечернее спокойствие: последние лучи солнца утопали в кронах, листья шуршали под ногами, а мы говорили о пустяках, о планах на будущее и о том, как смешно Сэра танцует, когда думает, что никто не смотрит. Смех и разговоры растянулись до того момента, когда небо потемнело, и фонари зажглись тусклым светом.
Когда я вернулась домой, в доме было тепло и тихо. Дверь открылась чуть шире – и я застыла на пороге: Леон сидел на диване, поджав колени, и смотрел в плитку на столике. Он поднял голову и улыбнулся так, будто и не было долгого дня.
– Киновечер? – предложил он, не отрывая взгляда. – Я могу выбрать что-нибудь лёгкое. Или драму, если тебе нужно выплакаться. А для сопровождения – можно сделать шоколадные шарики и попкорн.
Я согласилась, потому что иногда отвлечься – это то, что нужно. Мы вместе пошли на кухню. Леон раскладывал ингредиенты, а я резала фрукты. Вскоре в кухне запахло тёплым ванильным тестом и расплавленным шоколадом. Мы смеялись над тем, как плохо у меня выходит шарик для конфет, и как сильно Леон старается ровно нарезать бананы.
Когда всё было готово, мы устроились на диване под мягким пледом, тарелки с лакомствами рядом, экран светил кадром, обещающим чужую жизнь и чужие судьбы. Я смотрела на Леона, на его спокойное лицо, и думала о Соджуне. Боязнь не ушла, она просто стала меньше по сравнению с этим уютом, с тем, что рядом есть кто-то, кто предлагает держать плед, пока ты греешься.
Мы молчали, глядя на экран, и я поняла: есть две силы – та, что требует боязни, и та, что даёт опору. Мне предстоит встретиться с первой, и я не знаю, чем всё закончится. Но сейчас, в мягком свете и с шоколадом на губах, мне был дан маленький перерыв, чтобы собрать храбрость и вспомнить: я могу показать свой характер. И, возможно, этого будет достаточно.
ГЛАВА 5. Расколотый свет
Мы сидели вдвоем, свет от экрана мягко ложился на лица, а музыка из фильма едва пробивалась сквозь тишину комнаты. Леон лениво глотал попкорн и улыбался в полумраке, будто весь мир заключался в этом диване и этой тарелке. Я устроилась поудобнее, думая, что вечер пройдёт так же спокойно, как и начался.
Неожиданно послышался звук двери, из которой вышел Соджун. Я обернулась и на мгновение он застыл у дверного проёма. Он был одет празднично – пиджак, рубашка, всё выглядело так, будто готовилось к вечеру вне дома. Леон сразу заметил это и тихо сказал:
– Ты куда? Не хочешь посмотреть с нами фильм? У нас тут вкусняшки.
Соджун пожал плечами, с лёгкой улыбкой, которая не доходила до глаз.
– Я в клуб, – ответил он просто, собирая куртку. – Не хочу смотреть эту вашу сопливую романтику.
Я почувствовала, как внутри что-то напряглось. Мы говорили раньше о клубах, о том, как мне там неуютно вокруг чужих взглядов и громкой музыки. Я не хотела, чтобы он уезжал в такую ночь, не потому что боялась за него, а потому что знала – в таких местах и в таком настроении он поворачивается в кого-то, кого счёл слабее или доступнее. Я попыталась мягко:
– Может, не сегодня? Мы же вместе…можем посмотреть фильм, поболтать. Что скажешь?
Соджун повернул ко мне лицо, и в нём не было ни тёпла, ни понимания – только холод.
– Не учи меня жить, Хикари, – сказал он коротко. – Ты не должна мне указывать, как проводить вечер.
Его тон был настолько резок, что у меня по спине пробежал лед. Леон насторожился, но промолчал. Я не хотела поднимать ссору, поэтому попыталась смягчить ситуацию.
– Но я не…
Но затем Соджун неожиданно предложил:
– Хорошо, раз такая упрямая, пойдём все втроём. Посмотрю, как вы проводите время в нормальном месте.
Это прозвучало почти как вызов, и мне почему-то захотелось согласиться – чтобы скрыть дрожь в голосе, чтобы не раздувать конфликт. Я кивнула. Леон же, наоборот, похлопал глазами, не очень рад такой идее:
– Не уверен, что ей это нужно… – пробормотал он.
Но мы все таки приехали в клуб. Света мелькали, музыка вбивала ритм в грудь, над головой клубилось тепло и запах дешёвого алкоголя. Леон, как всегда, был рядом и, заметив, что мне некомфортно, предложил просто пританцовывать рядом – чтобы быть ближе, чтобы я не чувствовала себя одной в этом море чужих тел.
Я позволила ему провести меня к танцполу. Его рука была тёплая, и в ней было пространство безопасности – ровно столько, сколько мне сейчас нужно. Мы двигались в такт музыке, и в этот короткий миг я снова почувствовала, что есть место, где меня принимают.
Соджуну видимо это не понравилось. Он вышел на танцпол как тень, приблизился и, почти не даруя слова уважения, буквально вырвал меня из рук Леона. Его хватка была быстрым захватом – без грубости, но с намерением показать, кто здесь главный. Мы танцевали друг напротив друга; под светом стробоскопа его лицо казалось чужим.
Затем он предложил то, от чего у меня сжалось сердце: тихо, с той самой холодной интонацией, он сказал – не спросив моего согласия, а уже предполагая ответ:
– Пойдем. Уединимся. Чтобы нам никто не мешал.
Я отшатнулась, не потому что боялась тёмных комнат, а потому что понимала смысл его слов. Это было не приглашение – это была проверка, словно я должна была доказать своё «достоинство» или «надёжность». Мне уже не раз говорили, что я могу быть смелой, показать характер – именно сейчас мужество означало сказать «нет».
– Нет, – выдавила я. – Прости, Соджун, но я не пойду с тобой.
Его глаза сузились, и затем прозвучало то, что просверлило меня насквозь.
– Хо-хо, посмотрите-ка. Думаешь, что ты особенная? Думаешь, я буду бегать за тобой, чтобы получить согласие? – усмехнулся он и прошептал мне на ухо, от чего у меня мурашки пошли по коже. – Ошибаешься. Я просто найду себе более доступную. Ту, которая не будет так дорого стоить мне и кто умеет по-настоящему веселиться. Не такую серую мышь, как ты.
Эти слова были ножом – не физическим, но точным и холодным. Я ощутила, как слёзы подступают к глазам. Люди вокруг танцевали, не замечая, а для меня мир вдруг сузился до этого зала и до трёх людей в нём: холодного Соджуна, растерянного Леона и меня – чужой и раненой.
Соджун оставил меня там, у яркого света и громкой музыки, и ушёл, как будто вычеркнув меня из счёта. Я почувствовала ещё и стыд – за то, что позволила ему так со мной обращаться, за то, что показала слабость.
Я выбежала в туалет, и дверь за мной захлопнулась с тихим щелчком. Слёзы текли сами собой, и я, глядя в разбитое зеркало, пыталась собрать обломки себя. Макияж растёкся, ресницы липли, а в голове звучало: «он найдёт более доступную». Эта фраза оседала в груди тяжёлым камнем.
Я села на край раковины, оперлась лбом о холодную плитку и позволила себе плакать – не от слабости, а от того, что правда иногда ранит сильнее любого удара. В этой маленькой комнате, полном зеркал, я пыталась найти хоть одно отражение, которое бы не увеличивало и не искажало мою боль.
ГЛАВА 6. Когда кровь закипает
Я оторвался от бара лишь на мгновение – Хикари была рядом, и мне казалось, что этого хватит. Но через минуту её уже не было. Я повернулся, и сердце в груди сжалось: её нет на танцполе, нет у барной стойки, нигде рядом.
Сначала я обыскал ближайшие залы, скользил взглядом по лицам – море чужих улыбок и пустых выражений. Каждое мгновение казалось вечностью. В голове не было логики, только одно – найти её. Вдруг я услышал резкие звуки, которые остановили кровь: не музыка, не смех – женский плач, короткие испуганные крики из глубины клуба, в районе уборных.
Я побежал. Люди расступались, не ожидая, что в этой ночной гулкой толпе произойдёт что-то по-настоящему важное. Дверь в туалет была приоткрыта, из-за щели слышался голос – неразборчивый, хриплый, и звук борьбы. Я влетел внутрь и увидел беспорядок: один мужчина стоял у раковины, а близко к стене, согнувшись, была Хикари. Его руки не были невинными – он прижимал её к себе, и в её глазах горел страх.
В тот же миг во мне что-то лопнуло. Я не думал о том, кто он, почему, о том, как это можно разрешить по-другому. Только одно – разорвать его хватку. Я набросился, и мир сжался до ударов и дыхания. Я бил его, пока он не ослаб, пока руки не отскочили, пока он не упал. Это было ужасно, но необходимое. В моих ладонях пульсировала ярость, и она гасла только когда он уже не представлял опасности.
Я поднял Хикари на руки, проверяя её взглядом: она дрожала, лицо побледнело, слёзы потекли по щекам. К счастью, физически её не тронули – только платье было порвано у бедра, фрагменты ткани висели рваными лоскутами. Я прижал её к себе, пробивая поток мыслей у себя в голове: «Хорошо, успел. Главное – она цела».
На выходе нас встретил Соджун. Он выглядел так, будто только сейчас осознаёт, что что-то не в порядке. Спокойно спросил:
– Что случилось? – его голос был ровный, но в нём не было ни вины, ни сожаления.
Я не сдержался. Крики сорвались с губ – не столько в адрес незнакомца, сколько в адрес того, кто, по сути, оставил её в этой толпе.
– Ты куда ушёл? – почти кричал я, – Ты её бросил! Ты мог быть рядом, но выбрал клуб и своё эго! Ты не имел права!
Судорожный смешок, попытка оправдаться – я не слышал. Только пустота от его равнодушия, которая жгла сильнее, чем удары. Соджун молча посмотрел на Хикари, и в его глазах не было того, что нужно было в этот момент – тревоги, страха, сожаления. Было холодное отстранение. Я знал, что его нельзя просто перекричать: это было что-то глубже, что-то между нами, что требовало не слов, а поступков.
Мы не стали задерживаться. Такси, дорога – каждый километр давил. Дома я аккуратно вынес Хикари в спальню, уложил на кровать, стараясь, чтобы она не чувствовала боли в теле – а если и была, то не сильную. Мы оба дрожали, и в этом доме, казалось, концентрация страха и возбуждения была почти осязаема.
Соджун стоял в дверях, словно наблюдатель, не вмешиваясь. Мы оба – он и я – были напуганы, но разными способами. Я стоял у края кровати и смотрел на Хикари: её лицо было бледным, глаза заплывшие слезами, губы дрожали. Мы пытались поговорить тихо, успокоить её, но слова были слабы. Я чувствовал в себе не только злость, но и беспомощность – ведь несмотря на всю мою ярость, я не мог стереть то, что с ней случилось.
Мы закрыли дверь спальни. На миг в доме наступила тишина, прерываемая лишь ее тихим рыданием. Ситуация висела в воздухе, как невыносимое задавленное напряжение: я был зол, напуган и невероятно тщательно хранил рядом с собой обещание – никогда не позволять ей испытывать то, что она испытала сегодня ночью.
ГЛАВА 7. Тишина после удара
Когда Леон вернулся домой с Хикари, я стоял в коридоре, словно камень. Сердце билось не так, как обычно – не от злости или от гордости, а от какой-то холодной тряски внутри, оттого что мир вдруг поменялся местами и всё, что казалось ясным, стало хрупким.
Я спросил коротко, без эмоций, только чтобы заполнить паузу:
– Объясни теперь подробней. Что случилось? Почему она плакала?
Леон посмотрел на меня – в его взгляде было всё, что слова не могли вместить. Он сказал прямо, без притворств и без ласки:
– Ее попытались изнасиловать.
Произнести это было для него, наверное, так же тяжело, как мне услышать. Внутри что-то отозвалось таким же острым лезвием. Мгновение – и в голове вспыхнула сцена: чужие руки, её молчание, её лицо, когда она плакала, зажатая в грязных руках отморозка. Я почувствовал, как кровь закипела. Хотелось разорвать всё вокруг, найти того, кто посмел приблизиться к ней, и…:
– Я убью его. Убью того, кто хотел сделать с ней такое.
Это была не мысль – это был зов в животе, первобытный и яростный. Я видел себя сжимающим кулаки, слышал удары, представлял его падающим на холодный пол. Но Леон остановил меня мягко, но твёрдо. Положил руку на моё плечо и сказал сурово, будто говорил с ребёнком, который вот-вот сделает что-то необратимое:
– Это не решит ничего. Хикари должна быть в безопасности. Она должна быть счастлива. Она – твоя ответственность теперь. Заботься о ней, а не вымещай гнев.
Эти слова резали сильнее любого удара. Ответить я не смог. Слов не было, потому что они либо звучали бы пусто, либо предали бы что-то ещё хуже – признание собственной вины. Молчание, которое последовало, было похоже на приговор: я не был рядом, когда нужно было быть; я ушёл в свои оправдания и холод; и этим позволил случиться тому, что могло стать ужасной трагедией.
В душе я не промолчал – там всё кричало. Я раскаивался. Не в громких словах, а в тихом и тяжёлом сожалении: что сделал я неправильные выборы, что холодность моя разрушительнее, чем я думал, что моя гордость могла отпугнуть ту, которую мне отдали в руки. Я видел бесконечный ряд моментов, где мог подойти ближе, протянуть руку, и каждый такой эпизод становился ударом по моей собственной гордыне. Я боялся, что не смогу исправить этого молча, боялся, что не заслужил её доверия.
Я не ответил Леону. Мои губы не хотели произносить ни оправданий, ни обещаний. Я понимал: слова сейчас ничего не стоят. Действия – вот что важно. Но и действия требовали времени, терпения и, главное, умения быть рядом, не разрушая пространство, в котором ей придётся исцеляться.
Я вошёл в спальню тихо. Хикари спала – лицо утомлённое, глаза опухшие от слёз, дыхание неровное. Подошёл к кровати и сел на край, не пытаясь будить её. В комнате было тепло, но для меня – холодный ток тревоги. Я думал о том, как держать её, не навредив; как стать тем, кто не требовал доказательств любви, а просто был опорой.
Всю ночь я просидел рядом. В темноте мир казался проще: не нужно было притворяться, не нужно было спорить. Я следил за каждым её вдохом, слушал, как замедляется ритм ее сердца и старался быть рядом не силой, а тихим присутствием. Я держал руку на простыне, не касаясь её, потому что ещё не заработал право на прикосновение, но и не мог отойти.
Слова Леона – «она твоя ответственность» – звучали в голове снова и снова. Ответственность – это не приказ и не ярмо. Это обещание. Я не знал, смогу ли вернуть то, что потерял, но знал одно: что больше не отступлю.
Ночью, при тусклом свете, я начал платить ценой тишины и бодрствования – маленькими, осторожными поступками, которые, возможно, однажды соберут её разбитое сердце обратно.
ГЛАВА 8. Утро, которое не началось с кофе
Я проснулась с тяжестью в теле, будто кто-то наложил на меня одеяло из сна и не стал его снимать. Голова гудела слабым эхом вчерашней музыки, в ушах ещё шуршали чужие голоса и смех.
Первое, что я увидела – полуоткрытая штора и мягкий силуэт на диване. Соджун спал, свернувшись калачиком, рука забыто лежала на подлокотнике, а рубашка была немного растрёпана. Я поняла, что он был рядом; ночью устроился на диване, а не в комнате. Я почувствовала странное облегчение и одновременно смущение: он просидел рядом со мной всю ночь!
Соджун наконец проснулся. Его глаза медленно распахнулись, встретили мои, и я уже приготовилась к утешениям, но получила укол колкого упрёка.
– Почему ты шлялась одна по незнакомому клубу? – его голос был тихим, но в нем слышалась усталость и раздражение. – А если бы Леона не оказалось рядом? Если бы тебя…
Я услышала привычный тон, тот самый, который он использует, когда хочет защитить, контролировать, показать заботу. Но в это утро он звучал как обвинение.
– Я не ребенок, Соджун. К тому же, ты сам нас позвал в этот клуб и сам оставил меня, – отрезала я, и слова сорвались резче, чем планировала.
Он нахмурился, как будто это ещё больше добавляло ему уверенности. Я не хотела слушать его лекции. Внутри всё ещё трепетало, как птица в клетке, и я боялась, что если начну объяснять, расплачусь перед ним, и это сделает меня слабой в его глазах. Слёзы уже подступали – они были не столько от боли, сколько от усталости от постоянной необходимости защищаться.
Соджун взглянул на меня и на моё лицо, и в этом взгляде что-то дрогнуло. Он попытался смягчиться:
– Ты права, – сказал он не сразу, словно подбирал правильные слова. – Я сильно волновался. Я не хотел… чтобы ты пострадала. Прости меня, пожалуйста.
Но мне было невозможно принять его извинение. Не потому, что слова были фальшивыми, а потому что каждое из них обнажало мою уязвимость. Я посмотрела на него так, как обычно никто не смотрит – честно и без масок, и резко отвернулась.
– Не сейчас, – прошептала я. – Лучше уйди.
Он встал, будто поражённый моей холодностью, и вышел, оставив одну свою куртку на спинке дивана как молчаливое доказательство своих ночных сторожений. Дверь закрылась – и вместе с ней захлопнулась часть моего спокойствия.
Следующие дни чуть ли не таяли в заботе Леона. Он появился внезапно и незаметно, как тёплый ветер: приносил супы, укладывал подушки, включал тихую музыку, чтобы я не слышала, как работает голова. Он не задавал вопросов, не требовал объяснений – только был рядом, ставив перед собой задачу восстановить меня. Его забота была молчаливой, практичной: он забирал мои вещи в стирку, ходил в аптеку, записывал мне на телефон напоминания о приёме лекарств. Иногда он просто садился напротив и ничего не говорил, и в этом молчании было больше поддержки, чем в тысячах слов.
Соджун заметил это. Его раздражение было видно в мелочах: в том, как он задерживал взгляд на Леоне, в том, как руки сжимались в кулак, когда брат ставил очередную чашку с чаем на мой стол. Он говорил мало, но в его тоне слышалось требование: я должна проводить время с ним, а не с Леоном.
Я видела, как ему тяжело, и это резало меня по-другому – не как упрёк, а как жалость к тому, кто не может меня удержать от боли. Люди делают свой выбор, и иногда выбор – это позволить себе быть рядом у тех, кто нуждается, даже если это причиняет боль другому.
Постепенно и Соджун стал включаться в процесс моего восстановления. Он не сразу – сначала через обиду, потом через понимание. Также начал приносить мне лекарства и еду, тихо шутить, чтобы вернуть мне улыбку. Его помощь была резкой и простоватой, но в ней снова проявлялся его характер: он защищал, даже если это означало перекрывать мою свободу. Мы оба учились быть рядом без слов, в своём собственном, неловком ритме.
Главной, непрошеной задачей между нами стало одно: их отец не должен ничего узнать. Мы прятали следы ночи в клубе как умеем: стирали одежду, удаляли сообщения, придумывали правдоподобные истории. Леон и Соджун репетировали алиби: якобы я задержалась у подруги, якобы случайно упала, якобы всё – просто недоразумение. Я наблюдала за ними и чувствовала одновременно благодарность и вину – благодарность за их защиту и вину за то, что они вынуждены лгать ради меня.
Каждый наш шаг по направлению к нормальной жизни был пропитан страхом, что правда прорвётся наружу. Но в этих попытках скрыть случившееся мы стали ближе. Наша ложь, словно цемент – не тот, что скрепляет стены, а тот, что сковывает сердца: не даёт вытечь боли, но и не отпускает.
Я не знала, чем всё это закончится. Знала только одно: пока они рядом, мне легче дышать, даже если цена этого – молчание и тайна.
ГЛАВА 9. В кабинете отца
Мы думали, что сумели замять всё. Стирали одежду, вычищали телефон, сочиняли истории – и всё равно он позвал нас в свой кабинет. Я шел по коридору, ощущая, как в горле садится комок. Леон тоже шёл молча, его плечи были чуть напряжены; Хикари осталась в комнате, и я напоследок увидел, как она сжимает одеяло – как будто держит себя в руках сильнее, чем мы.
Дверь кабинета отца захлопнулась за нами с таким звуком, который отменял любые оправдания. Его голос был холодным, как всегда, но сейчас за этой холодностью пряталась усталость и разочарование, которые больнее многого.
– Ты же знаешь, кто она для нашей семьи, – сказал он мне. – Хикари – твоя будущая невеста. Это не игра, Соджун. Ответственность – не пустое слово. Тебе надо прекратить эти тусовки, хватит менять девушек. Ты не можешь вести себя, как подросток и думать, что последствия обойдут тебя стороной.
Я почувствовал, как уши горят. Взрыв негодования поднимался – хотелось перечить, доказывать, говорить, что это не так, что она сама виновата, что я не мог знать… Но у меня во рту осталась пустота. Его слова попадали точно в цель: я – будущая опора, а в тот вечер был недостаточно крепок.
Он повернулся к Леону и, почти не меняясь в тоне, сказал:
– Леон, ты молодец, что заботился о ней. Но ты тоже отвечаешь. Нельзя было оставлять ее одну. А с Соджуном с нее вообще спускать глаз нельзя. Умейте следить друг за другом.
Он хвалил моего брата – но хвалой была и упрёк: хорошо, что помог, но не достаточно хорошо. Я видел по Леону, как он стиснул челюсть – гордость и вина одновременно. Мне стало ещё больнее: оба братских ответа указывали прямо на мою слабость.
И затем – решение. Никаких скандалов, никаких утечек. В наказание и для пользы – он велел нам уехать в частный домик за городом. Ни клубов, ни интернета, ни ограничений свободы в форме социальных сетей. Взять с собой Хикари, чтобы она восстановилась и отдохнула.
– Пока вы там, пусть всё уляжется, – сказал он сухо, как врач, ставящий диагноз.
Я услышал это, одновременно вздохнул и напрягся. Идея – товарная: убрать нас с глаз долой от посторонних разговоров. Но мне не понравилось. Не люблю, когда решения принимают за меня. И не люблю, когда меня ставят в рамки, даже если эти рамки – ради безопасности.
– Как скажешь, отец, – выдавил я, стараясь удержать голос ровным.
– Мы сделаем всё, чтобы Хикари чувствовала себя лучше, – добавил Леон, которому, видимо, эта идея наоборот понравилась.
Внутри меня кипело: раздражение на отца, на себя, на Леона – за то, что он похож на ангела в этой трагедии – и чувство, которое трудно назвать словом. Вина. Я увидел снова её лицо в тот вечер, слёзы у глаз, как она отвернулась от меня утром. И понял, что никакое упрямство не вытеснит то, что должно быть сделано.
Я хотел бы кричать, спорить, убеждать, что смогу всё исправить рядом с городскими огнями. Но правда была проста: я виноват перед ней. И иногда единственный путь – признать это и сделать шаг назад, чтобы потом сделать впереди.
Мы уезжаем. В машине я сижу рядом с Хикари, ловлю ее взгляд. В нем нет прощения, но и нет полного отторжения – есть усталость и ожидание. Я чувствую, как Леон заводит тихо разговор о чём-то неважном, чтобы разрядить напряжение.
Я беру её руку – сначала робко, потом увереннее. Я знаю, что не могу изменить то, что случилось, но могу постараться не допустить больше подобных ошибок.
Отец может кем-то и править, может ставить рамки. Но ответственность – это не только запреты. Это – быть рядом, когда нужна защита. И если наказание – лишение всех соблазнов города, значит, это моя маленькая цена за её спокойствие. Я против такого решения, но не против цены, которую мне нужно заплатить, чтобы вернуть её доверие.
ГЛАВА 10. Неожиданное предложение
Мы приехали в домик под вечер. Деревья шептали, ветер приносил запах хвои и чего‑то дешёвого – памяти о летних каникулах, которые были давно. Леон сразу взял на себя роль того, кто делает всё правильно: разложил пледы, включил тёплую лампу, принес еле тёплый чай и какие‑то печенья, которые, казалось, могли лечить от всего – от усталости, от страха, от воспоминаний.
Он суетился вокруг меня, ловил каждый мой вздох, стараясь поднять настроение.
– Хикари, хочешь ещё чаю? Может, прогуляемся? Ты хоть нормально поешь, – его голос был мягким, как будто он боялся прикасаться к хрупкому стеклу моего настроения.
Я улыбалась редко. Внутри всё ещё было как будто за плотной завесой: слова не доходили, смех казался чужим, движения – громоздкими. Мне было все еще тяжело отойти от того, что случилось.
Неожиданно Соджун, который обычно молчал в такие моменты, предложил:
– Может…устроим киновечер? Что‑нибудь лёгкое… романтическая комедия. Вы ведь хотели вроде…
Я и Леон посмотрели на него с удивлением: мне самой казалось, что кино в домашней обстановке и он – что-то несовместимое. Но идея показалась хорошей: сидеть вместе, смотреть на экран, не разговаривать о том, что болит. Мы согласились.
Мы устроились втроём на диване: пледы, подушки, чашки, лампа выключена – только экран, да мягкий свет гирлянды. Фильм начался, и в первые минуты я ловила себя на том, что смотрела не на сюжет, а на их лица в полумраке. Леон с наполированным спокойствием улыбался, время от времени бросал шутку, как будто хотел вытащить меня из воды. Соджун сидел натянуто, будто напряжённая струна, но он не перебивал, не уходил, держал руку на краю подушки.
Сюжет фильма был нелепо мил – двое героев мурыжили друг друга, потом вдруг признавались друг другу в чувствах… Я ощутила, как где‑то в груди рождается тепло, потихоньку и осторожно. Оно не сразу стало сильным: оно было как маленький огонёк, который не гаснет, когда его не тушат.
Я замечала, что Соджуну фильм не очень нравится – он делал короткие, иногда саркастические замечания, глаза у него блуждали куда‑то в сторону окна, вдалеке города, где клубы и ночи – там, где он чувствовал себя свободнее. Но он терпел. Позволял себе быть в этом моменте ради меня, и это трогало сильнее, чем любые слова.
Леон заснул первым: на середине фильма его голова тихо наклонилась, дыхание стало ровным, и он положил голову на мои колени как знак полной сдачи заботе. Мы с Соджуном сидели вдвоём, экран отражал мягкий свет на наших лицах. Он повернулся ко мне, глаза были усталыми, но в них больше не было упрёка.
– Хикари, – тихо сказал он. – Ещё раз прости. Я всё испортил. И вина лежит только на мне.
Я смотрела на его лицо, на те мелкие и не всегда правильные попытки быть рядом. Было легко продолжать делать вид, что я холодна, что не хочу слышать извинений. Но в тот момент, когда музыка из фильма заполнила комнату, и Леон тихо сопел рядом, я поняла, что мне важнее вернуть тёплые моменты, чем держать обиду.
– Я прощаю, – прошептала я и улыбнулась – маленько, как в фильме. – Потому что и тебе, и нам всем нужно идти дальше. Только никаких больше клубов, хорошо?
– Хорошо, – он улыбнулся в ответ, словно это было больше, чем слово.
Мы вернулись к экрану, к смеху, который вдруг показался настоящим. Вечер не вылечил меня полностью – но он дал мне шанс начать снова доверять маленьким радостям. И в этом была первая победа.
ГЛАВА 11. Утро у моря
После того, что случилось в клубе, всё вокруг казалось будто в плёнке – звуки приглушены, цвета не такие яркие, а мысли – спутанные. Сон приходил с трудом, и даже самые привычные мелочи давались с усилием. Леон и Соджун не отпускали меня ни на шаг: приносили еду, молча сидели рядом, когда я плакала, ловко отводили разговор, если я пыталась возвращаться к той ночи. Это спасало, но в глубине груди жила тяжесть, которую словами не объяснить.
Ранним утром я встала, не разбудив их. Домик у моря был моим укрытием – тесный, но тёплый; окна выходили на серую гладь воды, и сквозь щели в ставнях прохладный морской воздух вползал в комнату.
Я надела свитер, закрыла волосы шапкой и тихо вышла. На берегу ещё не было людей, только крики редких чаек да шуршание волн о камни. Солёный ветер бил в лицо и, удивительно, это приносило облегчение – как будто океан смывал с меня тяжесть воспоминаний.
Я шла по мокрому песку, оставляя следы, которые вскоре стирал прилив. В голове ворочались мысли о Соджуне. Сейчас, несмотря на всё, я видела в нём не только ошибки, но и человека, который мог стать другим. Иногда его беззаботность раздражала; иногда обжигала своим эгоизмом. Но я знала, что в нём есть что-то большее, что-то, что просто ждёт, чтобы я помогла это найти.
– Хикари? – голос Леона донёсся позади меня – тихий и немного усталый.
Я повернулась. Он подошёл в лёгкой куртке, руки в карманах, и выглядел так, как будто ночи недосыпа не коснулись его вообще. Его глаза озабоченные, но в них было тепло, которое всегда успокаивало.
– Доброе утро. Решила подышать морским воздухом, – сказала я и улыбнулась криво. – Не могу сидеть дома и ждать, пока всё это само собой пройдёт.
Леон сел на камень рядом и долго молчал, глядя на горизонт. Потом, не отрывая взгляда, сказал:
– Я волнуюсь за тебя. За вас. Соджун… он упрямый. Мне кажется, он не понял, что ответственность – это не слово, а выбор. И он, возможно, никогда не научится делать этот выбор, если никто не покажет ему последствия.
Я вздохнула. Его слова были правдивы, но в каждом признании Леона слышалась одна мысль: ты достойна большего. Он хотел для меня защиты, стабильности, простого счастья, которое не требует постоянной борьбы.
– Леон, – начала я тихо. – Я понимаю, что ты хочешь для меня лучшего. И благодарна тебе за это. Но я не могу просто уйти от этого. Соджун – мой жених. Он сделал ошибки, да, но он также может стать тем, кем должен быть. Я хочу помочь ему. Показать, что такое настоящая любовь. Не только ради него – ради нас обоих. Чтобы он понял, как быть рядом и не причинять боль.
Леон отвернулся, и я увидела, как по его лицу пробежало напряжение. Он глубоко вдохнул, будто подбираясь к словам, которые трудно было произнести.
– Ты такая добрая и сильная одновременно, что это пугает, Хикари. Я боюсь, что ты отдадешь себя тому, кто не стоит всех твоих усилий. Но если ты так решила, то я желаю тебе удачи. И ты знаешь – я всегда рядом. Если он переступит черту, помни обо мне.
Его рука на моем плече была такой крепкой и надёжной, что мне захотелось закрыться в этой хватке и не отпускать больше никогда. Но я выпрямилась.
– Спасибо, Леон. Твоя вера в меня – это тоже одна из причин, почему я не могу отступить.
Мы молча направились обратно к домику. Воздух становился теплее, первые лучи солнца начинали расписывать небо розовой линией.
Когда мы подошли к дому, я увидела силуэт в окне – Соджун стоял за занавеской, и его лицо было сложено в недовольную гримасу. Его глаза встретились с моими, и в них читалась смесь ревности, раздражения и, что пугающе, беспомощности.
Леон заметил это первым и срезал шаг. Я почувствовала, как внутри всё затаилось. Это был момент, когда всё могло развернуться в любую сторону. Это будет трудно. Но на берегу, когда волны поглощали следы моего одиночества, я поняла одно: любовь – это не только про прощение чужих ошибок. Это ещё про выбор бороться за человека, в которого ты веришь. И я была готова сделать этот выбор.
ГЛАВА 12. То, чего не было раньше
Как только мы вошли в дом, Соджун уже стоял у порога кухни – в профиль, сжимающий чашку так, будто она могла растопить его недовольство. Леон ещё секунду задержался в прихожей, глянул на меня со всем тем тихим пониманием, которое у него всегда было, потом кивнул и вышел, оставив нас вдвоём. Дверь за ним тихо захлопнулась, и дом наполнился странной, сдавленной тишиной.
– Хикари, – начал он спокойно, но в голосе была стальная нотка, – давай поговорим. И не ходи вокруг да около.
Мы сели за стол, люстра бросала мягкий круг света, а за окном шумело утро. Я ждала, глядя на его лицо. В нём не было привычной лёгкой отрешённости – он выглядел напряжённо, как человек, который готовится к битве.
– Скажу прямо. Я не хочу, чтобы так много времени проводила с Леоном, – начал он резко, как.будто решил вырвать слова одним вдохом.
– Что? Почему? Леон – мой друг детства. Он всегда был рядом. Ты хочешь, чтобы я просто прекратила с ним общаться?
Соджун посмотрел на меня так, словно я задала вопрос, который уязвил его эго. Я не понимала, откуда у него вдруг взялся этот тон – пару дней назад ему казалось всё равно, с кем я говорю, и холодная равнодушность была его обычной бронёй. Теперь же в глазах мелькнула ревность, которую я никогда не видела в нём прежде.
– Я сказал, что не хочу, – повторил он, уже тише. – Мне не нужно, чтобы твои отношения с ним становились близкими. Делай то, что я говорю.
Это было требование, а не просьба. Оно прозвучало так, как если бы он думал, что у него есть право распоряжаться моей жизнью. Горло сжалось от недоумения и раздражения. Я пыталась собрать слова, чтоб не дать вспыхнуть ссоре, но внутри меня нарастало сопротивление.
– Соджун, – тихо сказала я, – Леон – не просто кто-то. Он был со мной в детстве, он – мой друг. Ты не можешь приказывать мне, с кем общаться и проводить свое время. Я не понимаю, почему тебя вдруг это так волнует. Раньше тебе было всё равно.
Он отвернулся и в этот момент я заметила, как его лицо смягчилось на долю секунды – призрак иначе направляемых чувств, которые он не хотел обсуждать. Но вскоре снова собрался, вернувшись к той жесткой маске.
– Объяснений не будет, – сказал он резко. – Просто делай то, что я скажу. Это всё, что я прошу.
Его отказ говорить – это было ещё более раздражающе. Я хотела понять, понять причину, услышать правду, а не приказы. Мне казалось, что он боится признаться даже самому себе, что внутри него мешаются ревность, страх потерять и… что ещё? Любовь? Ответственность? Я не знала.
– Я не стану подчиняться твоим указаниям, – ответила я твёрдо. – Я не могу просто игнорировать людей, которые важны для меня. И если ты думаешь, что я перестану видеть Леона по твоему желанию – ты ошибаешься.
В ответ он ничего не сказал. Его лицо напряглось, губы сжались. На мгновение я увидела в его глазах что-то усталое, почти потерянное. Затем он резко встал, оттолкнул стул и, не желая продолжать спор, вышел в коридор.
Дверь хлопнула. Оставшись одна в кухне, я почувствовала, как в груди нарастает тяжесть: не оттого, что он ушёл, а от того, что мы даже не попытались понять друг друга.
За окном морской ветер гнал облака, и мне вдруг стало холодно. Я знала одно: этот разговор не был последним. И то, что я отказалась подчиниться, не сделало мне легче – скорее наоборот. Но я не могла предать и Леона, и саму себя ради чьих-то указаний, каким бы близким ни был этот человек.