Читать онлайн Книга I. Квант войны: Ядерное противостояние бесплатно

Эпизод 1. Первый прыжок

Лёд сверху трещит длинной нотой. В наушниках Ноа Брукса звенит рой. Капитан Томас Эванс поднимает руку и держит паузу.

Майк Арчер стоит в центре колец QGT и чувствует тепло. QGT – квантовый генератор времени. Три кольца работают вместе: внутреннее держит фазу, среднее вспенивает вакуум, внешнее шьёт «шов».

Дышит импульсный термоядерный контур. «Ахерон» живёт рывками. Один импульс – один вдох.

– Пуск, – говорит Эванс.

Свет выталкивает воздух. Пол уходит из-под ног. Писк роя режет до последней секунды.

-–

Майк падает на горячую пыль. Пахнет железом и солнцем. В горле сухо, губы покрываются солью.

Белое небо переливается, на горизонте плавают горы. Верёвочная тень от мачты дрожит, будто ветер присел на провод. По двору клацает дверь ангара.

– Стойте, – кричит человек в каске. – Руки вверх.

Он поднимает ладони и не делает резких движений. Двое бегут по гравию. Ремни винтовок стучат о пряжки. У обоих глаза уставшие, но пальцы рядом со спуском.

Его обыскивают быстро и без жестокости. Проверяют часы, карманы, подошвы ботинок. На ткани онемевшая пыль Нью-Мексико.

– Имя, – устало спрашивает старший.

– Майкл Арчер. Физик.

Лёгкий удар по плечу возвращает чувство в кожу. Там греется якорь – личный фазовый маяк. Канал с лодкой жив, значит можно говорить коротко и ясно.

– В лагерь, – решает старший. – Разберёмся у них.

Они ведут его вдоль забора с колючкой. Щиты «No Admittance» сереют в пыли. Вдалеке грузовики бросают ящики, на ветру плющатся плакаты секретности.

В административном корпусе пахнет чернилами и табаком. Лампочки жёлтые, стекло мутное. У стойки секретарша быстро заполняет бланк.

– Имя. Город. Документы, – она не поднимает глаз.

– Майкл Арчер. Бостон. Документов при себе нет.

Штамп падает, как молоток. Ему кивают на узкую дверь. Там допросная.

Комната простая, как коробка. Стол из металла, два стула, лампа под потолком. В круге света отпечатки предыдущих бесед.

Солдат остается у двери. В коридоре слышно шаги и звонок. Кто-то говорит имя «Ферми». Сердце у Майка стучит в темпе лодочных импульсов.

Дверь открывается. Входит высокий худой мужчина в костюме. Кожа тонкая, взгляд прозрачный, голос ровный.

– Меня зовут Роберт Оппенгеймер, – говорит он и садится напротив.

Воздух будто становится гуще. Майк выпрямляется и подбирает слова.

– Я искал вас, – говорит он. – Не случайно.

Оппенгеймер кладёт ладони на стол и молчит полсекунды. В паузе слышно, как лампа потрескивает на слабом напряжении.

– Откуда вы пришли, мистер Арчер, – спрашивает он тихо.

– Из будущего.

Солдат фыркает и тут же снова каменеет. Оппенгеймер не оборачивается.

– Доказательства, – говорит он так же ровно.

Майк говорит фактами, без украшений. Испытание в пустыне получит имя Тринити. Дата 16.07.1945. Цитата из древнего текста станет ярмом на его шее. Спор «пушка» против «имплозии» будет стоить нервов и времени.

Оппенгеймер не меняется в лице, но взгляд чуть прижимается к столу. Короткая пауза тянется, как проволока под пальцами.

– Ещё, – просит он.

– Вы позовёте Теллера и Бете, – отвечает Майк. – Ферми уже рядом. Вам нужна машина для расчётов имплозии. Её ещё нет. Но можно собрать быстрее. Вакуумные лампы, логические блоки, задержки на линиях, перфолента.

Он берёт карандаш и рисует на бланке узлы. Сумматор, счётчик, тактовый блок. Память на линиях задержки. Простой язык, не «магия».

Оппенгеймер наклоняется. На лице появляется живой интерес. Он читает подписи, ведёт пальцем по стрелкам и задержкам.

– Вы не фантазёр, – наконец говорит он. – Или умеете играть фактом лучше, чем многие.

На стол ложится телеграмма. Майор в дверях ждёт тишины и держит лицо каменным. Оппенгеймер читает сухие строки и чуть бледнеет.

– Вашингтон требует ускорения и усиления контроля, – говорит он глухо. – Мы уже идём на пределе.

Майор бросает взгляд на Майка. В этом взгляде не злость, а привычка к ответственности.

– В изолятор, – предлагает он.

– Нет, – отвечает Оппенгеймер. – Комната под наблюдением. Доступ ко мне по расписанию. Ответственность на мне.

Дверь закрывается, коридор снова шумит бумагами. В кабинете остаются двое. В окне горы и свет. В пепельнице узкий лес из окурков.

– Завтра в 9:00 вы принесёте на бумаге то, чего в этом году нет, – говорит Оппенгеймер. – Если это правда, вы откроете ящик раньше. Если ложь, мы закроем его вместе.

Он смотрит на шов на куртке Майка. Взгляд цепляется за ткань, потом возвращается к глазам.

– У меня нет задачи разрушать, – спокойно говорит Майк. – Я пришёл за «тормозами». За правилами принятия решений и за машиной, которая поможет не ошибиться в спешке.

– Правила посреди войны, – он не улыбается. – Скользкая дорожка.

Плечо Майка вдруг обжигает горячим уколом. Якорь встряхивает память, как удар током. Сквозь шум воздуха пробивается далёкий голос Ноа.

– Майк, слышишь, – шепчет он в голове. – Они над нами. Лёд поёт и трескается.

Оппенгеймер вскидывает взгляд.

– Кто это, – он делает шаг к столу. – У вас радио в кости.

– Моя команда, – отвечает Майк и старается не менять дыхание.

Комната на мгновение дрожит. Бумаги на краю стола едва заметно ползут. Слышно, как на улице двадцать человек одновременно поднимают головы.

– Если вы уйдёте сейчас, – говорит Оппенгеймер уже жёстче. – На столе останется схема. И мысль, которую вы принесли. Мы сделаем её. Вы понимаете цену.

– Понимаю, – отвечает Майк. – И понимаю, что задержка убьёт нас в другом месте.

Он видит, как на стекле окна бегут тонкие трещинки света. Это не стекло, это поле в голове. Мир подтягивает края, как одеяло перед темнотой.

– Вы не бог, – тихо говорит Оппенгеймер. – Вы человек. И вы приносите не только знание.

Слова садятся острыми буквами. Он их не забывает. Якорь пульсирует ещё раз, как предупреждение.

– Возвращайся, – теперь уже ясно говорит Ноа. – Сейчас или никогда.

Свет в комнате срывается с лампы и собирается в точку. Пепельница падает, окурки летят. Майк тянется к листу с блок-схемой и подвигает его ближе к Оппенгеймеру.

– Завтра в 9:00, – успевает сказать он. – Это важно.

Его вырывает из стула. Тело вытягивается, как струна. В ушах звенит пустота.

-–

Холод встречает его как удар. Он валится на решётчатый настил. В отсеке пахнет озоном, мокрой резиной и железом.

Красный свет мигает с паузами. Кольца QGT гудят нестройно. Вокруг бегут люди.

Лейла держит курс и глубину. Её руки спокойны, губы сухие. Ноа работает на акустике, добавляет в воду шум. Дэвид Харрисон уже вывел связь в глухую тишину.

– Контакт установлен, – выдыхает Майк. – Оппенгеймер слушает. Схема у него. Вашингтон давит.

Капитан не тратит слова. Он разложил задачи так же, как карты на столе.

– Мы под ледом, – говорит он. – Рой сверху. Мины легли в сетку. Времени мало.

В дальнем переборке глухо звенит металл. Кто-то сверху «иглой» ищет их след. На стыках видны ниточки инея.

– Поле нестабильно, – бросает Лейла. – Якорь греется.

– Охлаждение держу, – отвечает Ханна «Ким» Ким со своего поста. – Зелёная зона почти на грани.

Импульсный термояд выдыхает и берёт новый такт. Силуэт Райана МакКенны мелькает у магнита удержания. Джилл О’Рейли проверяет питание. Фрэнк Дойл, старшина, уже держит сеть-ловушку.

– План, – просит Майк.

– Мы прорежем лёд резаком под шум твоей просадки, – говорит Эванс. – Одно окно, один шанс.

Майк кивает и подходит к панели. Пальцы слушают металл, как пульс. Внутреннее кольцо ровно, среднее уже шершавит поле, внешнее нервничает.

– Дам просадку на пять секунд, – говорит он. – Рой услышит, но резка заглушит.

Ноа поднимает ладонь.

– Психологи включили голос, – шепчет он без эмоций. – Открытая частота. Вежливый английский.

Голос плывёт в уши мягкой водой. Он обещает безопасность, просит подняться, говорит, что они окружены. Слова идут, как игла под кожу.

– Игнорируем, – сухо говорит Эванс. – Лейла, нос на трещину. Дойл, готовь резак.

– Готов, – старшина кивком срывает чеку на плазморезе.

Шлюз на носу раскрывается. Холод из него бьёт внутрь коридора, как свет бьёт из двери. Пар мгновенно садится на металл тонким инеем.

Дойл прижимает резак к льду. Лезвие поёт ровным огненным голосом. Лёд кипит и отступает. Тонкий душ брызг шипит под потолком.

– Сейчас, – шепчет Лейла. – Майк.

Он срывает поле до нуля. Мир замирает на вдохе. Якорь остывает, как уголь под водой.

Резак рычит громче. Пар заволакивает люк. Звук роя перескакивает на более высокий тон. Им трудно отличить резку от провала поля.

– Две минуты, – чётко говорит Эванс. – Дальше будет поздно.

Ноа держит шум и смотрит вверх. На виске у него бьётся тонкая вена. Он слушает, как «шарики» соображают быстрее и ближе.

– Один потерял нас, – говорит он. – Другой сомневается. Третий думает, что мы внизу.

Лейла сдвигает лодку на четверть корпуса. Камень под килем царапает краску. Над головой открывается глухой колодец, ветер свистит и гасит пар.

– Вперёд, – командует Эванс. – Четверть хода. Без фанатизма.

Лодка скользит, как кошка по мокрому стеклу. Вода плотная, металл поёт. Микроудары льда бегут по корпусу цепочкой.

И тут в прорезь впадает шар-дрон. Он похож на детскую игрушку, но на боку горит красный глаз. Лезвия тонкие, мотор злой.

– Внутри, – коротко бросает Ноа.

– Сеть, – кивает Эванс.

Дойл стреляет гарпуном. Сеть раскрывается и рушится сверху. Шар режет нити ножами и шипит, как пчела на солнце.

Вторая сеть ловит его в полёте и тянет к решетке. Он дергается, рвёт стропы, ищет углы. Глаз прожигает пар узким лучом.

– Ложный теплоисточник, – говорит Лейла. – Хочет на якорь.

Майк ощущает, как плечо теплеет снова. Поле возвращается в малой мощности. Шар делает короткий манёвр и летит прямо на него.

Он шаг вперёд делает сам. Это не геройство. Это расчёт. Если шар ударит в кольцо, их порвёт.

Дай ему руку, прижми к корпусу, заставь бить туда, где металл дышит тяжело.

Удар. Пальцы в крови. Тепло хлещет по коже. Дрон бьётся, лезвия вскрывают перчатку, скользят по алюминию.

– Назад, – кричит Дойл и выдёргивает Майка из дуги.

Шар бьёт в трубу у потолка. Трубу рвёт тонкой струёй. Вода начинает шить палубу мокрой нитью.

– Локальный клапан, – командует Лейла. – Перекрыла.

Шар теряет баланс. На миг застревает рёбрами в решётке. Дойл кидает третью сеть и забивает его петлями, как рыбу в садке.

– Импульс, – говорит Эванс.

Ноа подаёт ток в сеть. Шар вздрагивает и глохнет. В отсеке на пару секунд слышно только дыхание людей и шипение на кабеле.

– Закрепить и в шлюз, – говорит капитан. – Быстро.

Сеть с шаром ползёт к тёмному люку. По ботинкам хрустит иней. Джилл кивает Дойлу на крепёж, Бен Картер проверяет течь.

– Майк, рука, – говорит доктор Кэти Моррис, появляясь с аптечкой. – Дай посмотреть.

– Потом, – отвечает он. – Сначала поле.

Он проверяет выравнивание фаз. Внутреннее кольцо ровно. Среднее шумит, но держится. Внешнее даёт короткие «зубцы». Трепещет, как струна в холоде.

– Выдержит пару минут, – говорит он. – Потом начнутся сюрпризы.

– Этого хватит, – отвечает Эванс. – Движемся к боковому ходу. Если нас накроют снова, бросим «пустышку».

Ноа уже открывает крышку с модулем копирования. Харрисон подаёт прозрачный блок. Пальцы двигаются быстро и без слов.

– Контур на манекене, – говорит Харрисон. – Крепления готовы.

– Сброс по моей команде, – кивает капитан.

Шлюз открывается. Холод втягивает воздух, как глубокий вдох. Пустышка уходит в темноту и отпускает ложное тепло в воду.

Рой реагирует мгновенно. Две линии сворачивают вправо и убегают за приманкой. Третья остаётся на тонком следе якоря.

– Этот не глупый, – шепчет Ноа. – Он учится.

– Значит, обманем ещё раз, – спокойно отвечает Лейла и переводит лодку под более толстый слой льда.

– На три секунды убери мощность, – говорит Эванс. – Оборвём его нос.

Майк убирает якорь до пустоты. Внутри становится тихо, как в пустом храме. Ноги дрожат, но руки держат регулятор.

Третья линия теряет их и уходит в сторону. Этого хватает, чтобы скользнуть в боковую шахту и выиграть десять длинных вдохов.

Он возвращает мощность. Якорь греется неровно. Внешнее кольцо щёлкает где-то в подшипнике. Ему нужен отдых, но его нет.

– Выдержим минуты, – шепчет Майк. – Не больше.

– Пойдёт, – отвечает Эванс. – Но не расслабляемся.

В этот момент сверху ломается что-то тяжёлое. Глухой удар идёт по корпусу. Второе эхо катится кормой.

– Это лёд, – говорит Ноа. – Большие плиты оседают.

– Держим, – бросает Лейла. – Крен в пределах нормы.

И тут в коридоре, где только что закрыли мини-шлюз, появляется новый силуэт. Тёмный, гладкий, быстрый. Он катится по воздуху, как капля металла.

Четвёртый шар входит внутрь, будто его привела струя. Он маленький, но злой. На боку вспыхивает красный глаз.

Пар висит в проходе тонкими нитями. Решётка под ногами мокрая, следы ботинок блестят. Якорь у Майка горячий и дерзит кожей.

Кольца генератора вибрируют, звук становится плотнее. Голос снаружи на секунду снова приходит в открытый канал.

– Американская лодка, – мягко говорит чужой голос. – Сейчас вы умрёте.

Шар выбирает цель. Он наводится на самое яркое. На якорь у плеча Майка.

Он ускоряется.

Эпизод 2. Рождение «Ахерона»

Четвёртый шар-дрон летит прямо на Майка. Красный глаз горит в паре. Решётка под ногами мокрая, якорь у плеча горячий. Кольца QGT вибрируют, звук густеет.

Он уходит влево на полшага. Шар тянется за теплом. Лейла делает короткий вдох. Эванс не кричит, он ждёт точку.

– Сейчас, – говорит капитан.

Майк бросает на палубу пластиковый блок ложного тепла. Шар клюёт на приманку. Полудоля секунды – и этого достаточно.

– Гашение, – даёт команду Лейла.

Контур падает в ноль. Внутри звенит пустота. Шар теряет цель и зависает в струйном тумане. Дойл рвёт чеку на импульсной гранате. Плоская вспышка бьёт по корпусу «игрушки». Лезвия останавливаются. Сеть накрывает сверху и молчит током.

– Держу, – рычит Дойл.

– Разгерметизируй шлюз, – ровно говорит Эванс.

Люк свистит. Тяга уводит пар. Сеть с шаром уходит в тёмный зев. Дверь захлопывается.

Тишина режет обрубком. Слышны только редкие капли по алюминию.

– Проверка, – говорит капитан. – Кольца. Якорь. Отсек.

Люди двигаются быстро. Ноа протирает стекло датчика. Лейла держит пилу колебаний в узком коридоре. Харрисон уже у связи, ладонь над рубильником, но палец не шевелится.

Майк опускается на колено. Он смотрит на кольца. Края потемнели, пахнет палёной изоляцией.

– Уцелело, – говорит он. – Нужна чистка и лёгкая калибровка.

– Сколько времени, – спрашивает Эванс.

– Пятнадцать минут. Если повезёт – десять.

– У нас пять, – сухо отвечает Ноа. – Рой сверху не ушёл. Они учатся.

Майк встаёт. Ладонь болит полосами. Он затягивает рукав плотнее, чтобы не капало.

– Сделаем в движении, – говорит он. – Лейла, ровный ход. Без рывков.

Она кивает. Лодка идёт под ледяным потолком. Вода темнеет, ветер наверху уходит в глухой шёпот. Пар оседает инеем.

-–

Майк снимает сервисный кожух и вытаскивает внешний модуль. Внутри иней как пыль. На рёбрах сажа. Он продувает канал и ставит модуль обратно. Руки двигаются быстро и точно.

– Ты дрожишь, – тихо говорит Лейла.

– Адреналин, – отвечает он. – И мало сна.

Она кивает и не мешает. У неё своя задача – держать глубину в узкой щели между камнем и льдом.

Эванс остаётся лицом к пульту. Он слушает, как дышит лодка, и даёт короткие решения.

– Слева шум, – шепчет Ноа. – Подводный гребень. Как зуб.

– Обогнём, – говорит Лейла.

– Не скрести, – добавляет Эванс.

Всё становится простым. Цель – исчезнуть. Не дать себя найти. Дожить до окна.

Майк защёлкивает ключ, проверяет кабель якоря. Изоляция целая. Под пальцами ровное тепло.

– Сколько лет ты шёл к этому, – негромко спрашивает Харрисон. – К якорю.

– Восемь, – отвечает Майк. – С бумаги. С железом – четыре.

– Бумага раньше железа.

– Сначала я верил формулам, – он коротко улыбается. – Потом понял, им нужно есть металл.

Харрисон фыркает и уходит к своей панели. Он колючий, но не трус.

– Майк, – зовёт капитан. – Почему нас всё равно догоняют. В двух фразах.

– Мы горячие, – отвечает он. – И оставляем след в поле. Идеальный QGT был бы тише. Наш пока слышен.

– Значит, ускоряем совершенство, – подводит итог Эванс. – И живём между этапами.

Он говорит как инженер. Пафос не нужен. Так легче дышать.

-–

Пять минут тянутся резиной. Потом Ноа поднимает палец.

– Тише, – шепчет он. – Они ушли чуть назад. Мина встала в другую точку. Похоже, потеряли направление.

– Держим курс, – говорит капитан. – Без резких. Лейла, рули мягко.

– Дам семь минут «тихо», – добавляет Ноа. – Не больше.

– Хватит, – кивает Майк. – Закончу калибровку.

Он закрывает кожух и вытирает руки. Чёрные полосы на пальцах, кровь на рукаве. Он уже не замечает.

– Добью привязку на ходу, – говорит он. – И коротко проговорю, зачем мы живём этим железом.

Он смотрит на мостик. На Эванса. На Лейлу и Ноа. На Дойла. На Ким у зелёной петли охлаждения. Глаза у неё внимательные и спокойные.

– Через дело, – кивает капитан.

Майк говорит коротко. Он делает паузы, когда стонет лед или моргает лампа. История собирается как механика.

Россия ударила в узлы. Ночью погасли датчики и каналы. Утром связь не вернулась вся. Гражданские системы слепли, военные – частично. Этого хватило. Паника пришла не на улицы, а в сети.

– Мы знали, что так возможно, – тихо говорит Эванс. – Но думали, успеем выхватить первый шаг.

– Не успели, – отвечает Майк. – Никто не успел.

Корабли противника ушли под лед. Их много. Они тихие. У них новый рой. Маленькие охотники с хорошим слухом. Они быстро учатся и запоминают звук *Acheron*.

– Мы здесь, – говорит Лейла, – потому что в других местах нам закрыли небо и море.

– Да, – отвечает Майк. – Здесь толстый лед, шум ветра, меньше людей. Ошибку проще спрятать.

Он втягивает кабель и продолжает.

– «Ахерон» родился не в Арктике. В доке. Сняли старый атомный реактор. Поставили импульсный термоядерный контур. Капсулы-мишени, магнитное удержание. Один импульс – один вдох. Этой пульсации хватает, чтобы кормить QGT порциями.

– Экономно, – шепчет Ноа.

– Быстро, – поправляет Майк. – Нам нужна именно пульсация.

– Кто выбил это, – спрашивает Харрисон. – Бюджет, разрешения, люди.

– Никто не «выбил». Сложили из трёх проектов, – говорит Майк. – Лазеры из программы чистки спутниковых зеркал. Магниты – из ускорителя. Мишени – из энергетики. Шасси – из армии. Лодку – из прошлого. Мы делали это как ремонт. И как стартап.

– И ты склеил, – замечает Лейла.

– Не один, – отвечает он. – Доктор Грейс Тёрнер, Джалил Рахман, старик Осгуд. Эванс, который сказал «да» после десятка «нет». Но железо было не самым трудным. Труднее было объяснить «зачем».

Сверху проходит новый стук. Ноа показывает жест «мимо». Лейла держит линию. Шум отходит.

– Зачем, – повторяет Харрисон.

– Чтобы война не стала фоном жизни, – говорит Майк. – Чтобы первый ход не делали за нас. Чтобы вернуть людям выбор.

– Через прошлое, – кивает Эванс.

– Через прошлое, – повторяет Майк. – Потому что менять проще там, где всё ещё складывается.

Он смотрит на кольца.

– QGT – три кольца, – добавляет он. – Внутреннее держит фазу. Среднее вспенивает вакуум. Внешнее сходится на «шов». Мы не открываем дверь. Мы пригибаем поле, чтобы два момента соприкоснулись. Якорь держит нить домой.

– Прямо и понятно, – говорит Лейла.

– Без мифа, – кивает он.

-–

Сверху становится тише. Рой ушёл чуть вбок. Ноа не снимает наушники.

– Семь минут «тихо», – шепчет он. – Потом вернутся.

– Заберём сейчас, – говорит Эванс. – Что ещё держит калибровка.

– Привязка к «дате», – отвечает Майк. – После удара поле могло съехать. Если прыгнем сейчас, рискуем упасть не в 1943, а в 1942. Или в зиму вместо лета.

– Риск высокий, – говорит капитан. – Но цель прежняя.

– Цель одна, – подтверждает Майк. – Ищем узел, где цепь готова замкнуться на войну. Разжимаем контакты.

– Готовь привязку, – решает Эванс.

Майк подходит к панели вторичной привязки. Никакой красоты, только числа. Идея проста – у прошлого свой шум. У каждой эпохи свой радиофон. У лета – один рисунок, у зимы – другой. У 1943 – один, у 1941 – другой. Если слушать правильно, поймёшь, где ты.

– Ноа, – говорит он. – Дай чистый фон. Убери рой.

– На три секунды, – шепчет тот.

Шум уходит, как будто кто-то выключил вентилятор. Мир становится пустым. В этой пустоте слышно всё, даже скрип соседнего болта.

Майк ловит рисунок. Тонкая сеть чисел складывается в старый радиошум. Вплетается гроза. Вплетаются дальние станции. Он несёт это на шкалу. Рука двигается спокойно.

– Есть, – говорит он. – Июль 1943. Юго-запад. Нам нужен Лос-Аламос. Мы падаем на песок.

– Опять, – усмехается Ноа.

– Люблю тот песок, – отвечает Майк.

-–

– Контакт слева, – шепчет Ноа. – Не рой. Большое, медленное. Шнур из буйков.

– Умные мины, – говорит Лейла.

– Закрывают проход, – добавляет Ноа. – Держатся на глубине, слушают нас.

– Обойдём, – решает Эванс. – Метр вниз, два вправо. Движитель в тишину.

Лодка скользит как кошка. Камень под килем царапает краску, но не цепляет.

– Они ждут дальше, – шепчет Ноа. – Слышат тепло якоря.

– Сбросим пустышку, – говорит капитан. – Ким, готовь.

Ким кивает. Пустышка уходит к шлюзу. Руки у неё ловкие, движения короткие.

– На счёт три, – командует Эванс. – Раз. Два. Три.

Шлюз выпускает маленький цилиндр. Он уходит вправо. Акустический рисунок ложный. Одна линия роя сворачивает за приманкой. Две остаются на нас.

– Мир не бывает простым, – бурчит Ноа.

– Мы знали, на что идём, – отвечает Лейла.

– Держим плотный сюжет, – подытоживает Эванс.

Их слова короткие. Они держат нервы в узде.

-–

– Майк, – тихо говорит Харрисон. – Зачем лично ты здесь. Не «мы». Ты.

Майк смотрит прямо.

– Потому что я видел однажды пустой город, – говорит он. – Лос-Анджелес без света. Трассы без фар. Небо без судов. Это была не учебная. Я понял: либо делаю железо, либо живу в чёрном кадре.

– Достаточно, – кивает Харрисон.

Они уходят под длинный ледяной язык. Там тише. Можно добрать калибровку.

Майк проверяет фазу внешнего кольца. Стрелка левее. Он подводит на два градуса. Лёгкий звон в ушах – нормально.

– Готово, – говорит он. – Мы можем.

– Пока нет, – останавливает капитан. – Сначала оторвёмся от буёв. Две линии ещё на хвосте.

– Согласен, – кивает Майк. – Якорю тоже нужна передышка.

Ноа вдруг резко поднимает ладонь.

– Стоп, – шепчет он. – Слушайте.

Сверху идёт голос. Это запись. Она льётся по открытой частоте, как тёплая вода.

– Американская лодка, – говорит вежливый английский. – Остановитесь. Поднимитесь. Вы окружены. Ваш курс известен. Ваши жизни будут сохранены.

– Психолог, – тихо говорит Лейла. – «Охотники».

– Они любят вежливые голоса, – бурчит Ноа.

– Мы не отвечаем, – спокойно говорит Эванс. – И не поднимаемся.

– Но они знают, где мы, – нервно бросает Харрисон.

– Они знают, что мы слушаем, – поправляет капитан. – И хотят, чтобы мы поверили в тупик.

Майк закрывает панель. Якорь дышит ровно. Тянуть нельзя.

– Есть другой ход, – говорит он. – Прыжок. Пока буи не сблизились.

– За, – шепчет Лейла. – Иначе нас прижмут.

– Ноа, – спрашивает Эванс. – Сколько «тихо».

– Три минуты.

– Идём, – решает капитан. – Майк, запускай.

-–

Майк встаёт в центр колец. Дышит ровно. В голове – июль 1943, Лос-Аламос, песок. И фраза из кабинета, что режет по памяти.

– Лейла, окно. Две секунды тишины перед пуском.

– Дам.

– Ноа, фон без роя.

– По возможности.

– Харрисон, тишина связи.

– Есть.

– Ким, зелёная зона.

– В зелёной.

– Дойл, люки не трогать.

– Не трогаем.

Майк смотрит на капитана. Эванс не кивает. Он просто стоит рядом. Этого достаточно.

– Пуск, – говорит Майк.

Кольца меняют звук. Внутри густеет воздух. Внутреннее кольцо держит фазу. Среднее вспенивает вакуум. Внешнее ищет «шов». Пол вибрирует. Белая корона почти невидима, но глаза щурятся сами.

Ноа рвёт воздух коротким «чёрт».

– Контакт сверху. Прямо над нами. Не рой. Большое. Падает.

– Лёд, – говорит Лейла. – Или мина.

– Держим, – отвечает Эванс. – Окно не ломаем.

Майк не двигается. Если дёрнется он – дёрнется поле. Тогда их выплюнет.

В потолок палубы влетает тяжёлое. Звон уходит по конструкциям. Где-то ломается крепёж. Ким сдержанно шипит и держит рычаг.

– Две секунды, – шепчет Лейла.

– Держу, – отвечает Майк.

И тут голос снаружи снова звучит. Всё так же спокойно.

– Американская лодка. Сейчас вы умрёте.

– Уходим, – говорит Эванс. – Пуск – сейчас.

Кольца входят в синхрон. Якорь ровный. Воздух тянется как резина. Мир сгибается.

Майк уже «чувствует» песок. Слышит хлопок двери барака. Видит белую рубашку на тонких плечах.

И в этот момент снизу бьёт другой удар. Яркий и злой. Не лёд. Не мина.

Это обратный зубец QGT. Внешнее кольцо ловит паразитную волну. Перегрев. Якорь обжигает плечо.

– Отбой, – кричит Ноа.

– Нет, – шепчет Майк. – Держу.

Он делает то, чему учит железо. Выравнивает фазу через плечо. Гасит всплеск телом. Это плохо. Но других рук у кольца нет.

– Майк, – жёстко говорит Эванс. – Стоп.

– Ещё секунда.

Сквозь белый свет проступает рука с сигаретой. Прямой стол. Голос, который он запомнил.

Свет рвётся пополам. В одну сторону летит песок. В другую – мокрый металл.

Он сжимает зубы. Делает выбор. Отпускает поле.

-–

Он падает на колени в отсеке. Воздух тяжёлый. Лампы мигают. Вода шепчет в трубе. Ноа ругается вполголоса. Лейла нервно смеётся. Харрисон молчит.

– Где мы, – спрашивает капитан.

– Здесь, – отвечает Ноа. – На месте. Пуск сорван.

– Почему, – ровно говорит Эванс.

– Мина сверху, – отвечает Лейла. – Ударила не корпус. Ударила поле. Словно знала, когда мы «тоньше».

– Они учатся, – тихо говорит Ноа.

Майк поднимает голову. Якорь звенит в кости. Жив, но на пределе.

– Второго окна не будет, – говорит он. – Надо убрать «буй». Иначе нас прижмут.

– Придётся выходить в холод, – решает Эванс. – Срезать ретранслятор.

– Снаружи, – хмурится Дойл.

– Снаружи, – повторяет капитан. – И быстро.

– Пойду я, – говорит Харрисон.

– Нет, – отсекает Эванс. – Нужен тот, кто не дрогнет под льдом.

– Тогда я, – кидает Лейла.

– Ты у руля.

Капитан переводит взгляд на Майка. Взгляд ровный, без нажима.

– Я пойду, – говорит Майк. – Якорю нужна «отдышка». Руками работать могу.

– Ты с ума сошёл, – рычит Харрисон.

– Нет, – отвечает Майк. – Я просто не хочу снова видеть чёрный город.

Он встаёт. Ещё пошатывается, но руки уже тверды.

– Подготовить шлюз, – говорит Эванс. – Пятиминутное окно. Верёвка, страховка, сигнал. Пропадёт микрофон – два рывка и уходишь сам.

– Принято, – отвечает Майк.

Он берёт инструмент. Кладёт в карман. Проверяет клапан маски. Смотрит на белый свет люка. Там воздух режет лёгкие.

– Майк, – тихо говорит Лейла. – Вернись.

– Постараюсь, – отвечает он.

Дойл кивает ему и хлопает по плечу. Ким поднимает глаз. В них ни страха, ни пустоты – чистая работа.

-–

Люк открывается. Холод бьёт в лицо. Лёд над головой толщиной в два метра. В нём прожилки, как в стекле. Тени проходов – темнее. Они двигаются, как рыбы. Но это не рыбы.

Он ставит ногу на скобу. Защёлкивает карабин. Верёвка тянет вниз и держит как ладонь.

– Связь, – говорит Харрисон. – Раз, два.

– Слышу, – отвечает Майк.

– Время пошло, – напомнил Эванс.

Майк поднимается. Металл под ботинками скользкий. Перчатки грубые, но теплее так. В руке резак. Пальцы помнят ход газа и огня.

Лёд сверху глухо поёт. Где-то справа трескается тонкий слой. Слева чиркает чужая «игла». Рой рядом, но не здесь.

– Два метра, – шепчет Ноа. – Ещё метр.

Майк выплывает в карман. Там тише, но холод плотнее. Буй висит на тросе, как железный плод. На боку метка, которая не нравится. Лак чистый, шов аккуратный. Он не гражданский.

– Вижу буй, – говорит Майк. – Начинаю рез.

– Работай, – отвечает Эванс.

Майк подносит резак к стяжке. Игла огня шипит. Лёд вокруг темнеет и плачет мелкими каплями. Металл троса отдаёт тонкой вибрацией в руке.

Голос приходит в наушник, как тёплая вода.

– Американская лодка, – говорит вежливый английский. – Один ваш человек вышел на лёд. Мы уже здесь.

Пауза и лёгкая улыбка в тембре.

– Вернитесь вниз. Или встретимся прямо над вами.

– Игнорируй, – осекает Эванс.

– Игнорирую, – отвечает Майк и прижимает резак сильнее.

Металл светлеет. Запах жёного льда забивает нос. Секундомер в голове тикает.

– Слева движение, – шепчет Ноа. – Крупное. Медленнее роя. Похоже на платформу ретранслятора.

– Дистанция, – просит Эванс.

– Двадцать пять метров и закрывается, – говорит Ноа. – Ноль ответов на пинг. Пассив.

– Больше газа, – шепчет Лейла в общую. – Майк, резче.

– Понял, – отвечает он.

Резак рычит громче. Стяжка чернеет по кромке. Огонь отражается в маске.

Сверху над карманом проходит тяжёлая тень. Вода вокруг отзывается низким гулом. Это не шар. Это что-то массивнее. Оно закрывает свет.

– Контакт над тобой, – говорит Харрисон очень тихо.

– Вижу тень, – отвечает Майк. – Ещё десять секунд.

– Пять, – исправляет Ноа. – Они точно тебя видят.

Голос снова приходит в ухо.

– Американская лодка, – говорит запись уже ближе. – Мы рядом. Мы добрые.

– Смешно, – бурчит Дойл.

– Держим, – отрезает Эванс.

Стяжка тоньше волоса. Майк чувствует, как металл хочет сдаться. Он качает резак на полсантиметра туда-сюда, убирая лишний металл. Плечи горят, дыхание ровное.

– Три секунды, – шепчет он. – Две.

Тень слева дрожит, как ласточка перед броском. Что-то щёлкает наверху. Из темноты выплывает кинжальная морда другого шара – не маленький, длиннее и с гребнями. Он идёт не на него, а на инструмент.

– Слева шар, – говорит Майк. – Идёт на резак.

– Ускорься, – шепчет Лейла.

Он вдавливает пламя. Металл тлеет, треск идёт по тросу. Буй дёргается вниз на сантиметр.

– Ещё секунда, – шепчет Майк.

Шар ускоряется и раскрывает тонкие лапы. Они рассчитаны именно на стяжку. Он хочет вскрыть трос и уйти с ним.

– Ноа, – быстро говорит Эванс. – Есть импульс по верхнему карману.

– Будет, – отвечает тот. – Две… одна.

Вода над Майком сияет как от жар-птицы. Короткий импульс уходит по дуге и бьёт шар снизу. Тот перекашивает траекторию, скользит по льду и уходит чуть выше.

– Хорошо, – шепчет Майк. – Ещё мгновение.

Голос в наушнике сбивается на шёпот. Вежливый тон ломается и на миг становится раздражённым.

– Американская лодка. Сейчас.

Стяжка сдаётся. Звук как треск сухого волоса. Буй теряет опору и повисает на втором хомуте. Ещё один рез – и ретранслятор рухнет ниже, потеряет геометрию, уйдёт в тень.

Майк переносит резак на второй хомут. Пламя шипит. Тень над ним расширяется. Платформа разворачивается боком, как рыба.

– Майк, – тихо говорит Эванс. – Две секунды на рез. Дальше уход.

– Понял.

Он давит на резак. Металл плавится. Холод кусает лицо сквозь маску.

Из темноты справа выплывает новая тень. Она тяжелее и ближе. Её борт гладкий, на кромке – узкая красная лампа. Это не шар. Это «тень» из оглавления их страшилок. Внутри гудит что-то тяжёлое. Платформа «Скиф» или её младший брат.

– Контакт под люком, – шепчет Ноа, и даже его голос меняется. – Очень близко.

Голос в наушнике снова улыбается.

– Мы уже здесь.

Майк слышит, как внизу Эванс делает вдох.

– Доведи рез, – говорит капитан. – Потом вниз. Мы перережем их слух.

Майк прижимает огонь. Хомут светлеет, потом черенеет по краю. Трос вибрирует, как струна.

Он даже не слышит, как Лейла тихо считает секунды.

– Три. Две. Одна…

Металл с треском сдаётся. Буй рвёт удержание. Он уходит вниз и клинит в ледяном гроте. Тень наверху дергается, теряя «нос». Запись в наушнике на миг обрывается.

– Уходи, – жёстко говорит Эванс.

Майк отрывает резак от металла, прижимает его к груди и толкается к скобе. Верёвка принимает вес. Лёд поёт высоким звоном.

И в этот миг тяжёлая тень делает шаг в бок и опускается почти вплотную к люку. Она не наша. Она уже рядом. Она закрывает белый свет люка, и на её боку вспыхивает тонкая красная линия, похожая на прицел.

– Американская лодка… – вежливый голос звучит совсем близко.

Резак касается стяжки у люка – он цепляет её на автомате, чтобы не потерять инструмент в рывке. Голос всё ещё льётся. Ледяной люк чернеет тенью, и по тросу уходит дрожь.

Тяжёлая тень нависает. Она медлит ровно на вдох.

И начинает падать.

Эпизод 3. Письмо, которое меняет век

Тяжёлая тень падает на люк. Вежливый голос тянется по воде: «Американская лодка…». Резак у Майка касается стяжки, металл шипит и темнеет.

Он дёргает резак к себе и ныряет вниз. Верёвка берёт вес, карабин тянет плечо. Тень перекрывает свет, по льду идёт низкий звон.

– Вниз, – говорит Эванс. – Майк, резак держи.

Майк скользит вдоль скобы. Маска краем чиркает по льду. Над ним что-то тяжёлое ложится на люк и давит.

Лёд поёт протяжно. Верёвка дрожит как струна. Майк заходит под уступ и прижимается к металлу.

Ноа даёт короткий импульс наверх. Вода вспыхивает белым «солнцем». Тень вздрагивает и перекатывается вбок.

– Окно, – шепчет Лейла. – Двадцать секунд.

Майк подгребает к люку. Дойл подаёт крюк. Резак скользит назад в руки старшины. Майк проскальзывает внутрь.

Люк захлопывается. В отсеке пахнет холодом и железом. Капли звенят по решётке.

– Контакт наверху – не шар, – говорит Ноа. – Большой автономный ретранслятор. Идёт как траулер.

– «Скиф»? – спрашивает Харрисон.

– Без маркировок, – отвечает Ноа. – Но мозг у него не игрушечный.

Лейла переводит лодку на полметра ниже. Камень под килем шершавый. По корпусу ползут мелкие щелчки.

– Буй перерезан, – докладывает Майк. – Слух им мы срезали.

– Частично, – говорит Ноа. – Они уже перенацелили вторичку. И копают нам сверху карман.

– Уйдём вправо, – решает Эванс. – Ким, держи зелёную.

– Держу, – отвечает Ким. – Якорь пусть остывает. Плечо ещё красное.

Майк кивает и садится к панели привязки. Внутреннее кольцо ровно. Среднее шуршит, как бумага. Внешнее дышит нервно.

– Что с записью «вежливого», – спрашивает он. – Хочу послушать через фильтр.

– Дам после отхода, – отвечает Ноа. – Сейчас не время.

Лейла выводит лодку в тёмный ход под наледью. Сверху уже не давит. Сбоку идёт длинная тень каменного ребра.

Эванс смотрит на Майка. Взгляд спокойный.

– После отвода слушай, – говорит он. – И готовь «девять третий девятый».

Майк понимает. Это их короткий ключ на прыжок в осень 1939. Письмо, цепочка, осторожное вмешательство.

– Готовлю, – отвечает он.

-–

Они уходят от «траулера» на десять минут хода. Ноа держит шум плотным и спокойным. Лейла не даёт резких рывков.

В отсеке теплее. Пар уже не висит нитями. Внешнее кольцо отзывает однотонным гулом.

– Ставлю запись, – говорит Ноа. – Снял по четырём каналам. Фильтры – мягко.

Голос «вежливого» течёт снова. Он просит подняться. Он предлагает «сохранение жизни». Он больше похож на врача, чем на охотника.

И вдруг, под шумом и подлёдным фоном, появляется второе слово. Короткое и сухое. Не запись. Не стандарт.

– «Увидимся в тридцать девятом», – тихо читает Ноа.

В отсеке становится ещё тише. Даже вентиляторы прячут звук.

– Кто это, – спрашивает Харрисон.

– Человек, который знает, куда мы пойдём, – говорит Эванс. – И хочет, чтобы мы знали, что он это знает.

Майк прокатывает фразу на языке. В ней нет позы. Без угрозы. Просто спокойное констатирование.

– Пилигрим, – говорит он.

Лейла стискивает губы и сразу отпускает. Дойл переставляет сети ближе к люку.

– Не даём ему жить у нас в голове, – говорит Эванс. – Слушаем и делаем своё.

Майк возвращается к панели. «Девять третий девятый» ждёт его рукой. Он делает привязку к радиофону. Ищет лето. Ищет осень. Нужны Нью-Йорк, Принстон и кабинет, где пахнет чаем.

– Дата на шкале – 11.10.1939, – тихо говорит он. – То окно, когда письмо уже готово, но доставка ещё живёт в руках.

– В руках Силларда и Сакса, – добавляет Лейла.

– Да, – кивает Майк. – И рядом есть место для «лишнего листа».

– Риски, – просит Эванс.

– Память, – отвечает Майк. – Якорь на пределе. Если будет обратный зубец, ловлю на себя. Историческая инерция – высокая. Нужно действовать мягко. Через людей и логистику.

– Принято, – говорит капитан. – Ноа, фон. Харрисон, молчание. Ким, зелёная.

– Есть, – отвечают сразу трое.

– Пуск по готовности, – заканчивает Эванс.

Майк закрывает глаза на секунду. Видит буквы на кремовой бумаге. Слышит ритм печатной машинки. Знает, что это возможно.

– Вхожу в центр, – говорит он. – Две секунды тишины.

Лейла даёт тишину. Рой далеко и устал. «Траулер» ушёл в сторону.

– Пуск, – говорит Майк.

Кольца собираются в голос, как струны одной гитары. Внутри густеет воздух. Внешнее ищет «шов».

Их выталкивает в другое лето.

-–

Он сидит на скамье у окна и держит бумажный стакан с чаем. За стеклом – мокрая улица. Листья сыплются жёлтым мелом. На углу киоск продаёт газету с крупным словом «Европа».

Это маленькая кафешка у Гарварда. Внутри пахнет выпечкой и мокрыми пальто. Мужчина с живыми глазами держит в руках свёрток. Ему тесно в пиджаке. Он смотрит на дверь.

– Силлард, – тихо говорит Лейла.

Она сидит напротив и листает пустую газету. На её пальцах нет кольца. Она шепчет редко и точно.

– Он ждёт, – добавляет Майк. – Но не того, кого мы ждём.

Дверь звенит. Входит человек со смуглым лицом. Короткая шляпа. Прямой взгляд.

– Сакс, – говорит Лейла.

Они не подходят сразу. Они не ломают тракт. Нельзя ломать. Им нужно вшить крошечный изгиб.

Силлард поднимается и даёт руку. Сакс улыбается. Он говорит сухо и быстро. Силлард отвечает тише, но твёрдо. Они садятся ближе к окну.

– Мы будем работать через их связку, – шепчет Лейла. – Третий голос должен пролезть в конверт. Не в основное письмо. В приложение. «Лишний лист».

– Текст у меня, – отвечает Майк. – Про комитет и регуляторы. Про этику на старте. Без громких слов. Просто то, что никто не успел сказать.

– Как вшить, – спрашивает она.

– Через Сакса, – отвечает Майк. – Он привык приносить не только письма. Он приносит «доверительный пакет». Мы дадим ему лист как часть справок.

Официант ставит поднос на стол Сакса и отходит. Пара слов с акцентом тонет в шуме. Силлард открывает портфель и достаёт папку.

Майк смотрит на часы. В 11:30 у Сакса встреча в другом конце города. Он уйдёт быстро. Они должны успеть до его следующего шага.

– И я вижу хвост, – тихо добавляет Лейла.

У стойки стоит мужчина с газетой. Газета пустая, как у Лейлы. Он не пьёт кофе. Он читает их отражение в стекле.

– Наш или их, – шепчет Майк.

– Не наш, – отвечает Лейла просто.

Человек у стойки встречается взглядом с Майком на секунду. Его глаза спокойны. Он кладёт монету и уходит без сдачи.

– У нас мало времени, – говорит Лейла. – Давай работать.

Майк встаёт и идёт к стойке с сахаром. Руки у него спокойные. Он берёт салфетки. Одна салфетка и два слова могут толкнуть цепь.

Возле стойки стоит молодая женщина с коробкой печенья. Она смотрит на Силларда как на учителя. Майк кивает ей и улыбается открыто и по-человечески.

– Вы не подскажете, где тут телефон, – говорит он.

– Там, – она показывает на дверь с табличкой.

В телефонной нише тихо. Он набирает номер, который в этой эпохе ещё не его. Шифр прост. Это заранее подготовленный канал через «друга друга». В ответ будет курьер, который уже должен быть в квартале.

– Говорите, – шепчет женский голос.

– Пакет под окнами «Риверса», – отвечает Майк. – Зелёная шляпа.

– Пять минут, – говорит голос.

Майк возвращается к столу. Лейла уже поставила на край окна чистый крафт-конверт. Он почти не заметен. Внутри – лист, который не ломает письмо, а добавляет «тормоз».

Текст короткий и деловой. «Предложение о создании постоянного гражданского совета при руководстве проекта. Стандарты безопасности и этические регуляторы на этапе постановки задачи. Контрольные точки. Право “стоп” при изменении масштаба». Никакой высокопарности. Только работа.

– Курьер будет, – шепчет Майк. – Подойдёт к Саксу как к знакомому. Передаст «справку».

– Как мы сюда попали, расскажешь потом, – улыбается Лейла глазами.

Она видит в зеркале, как человек с пустой газетой появился снова в окне. Он не входит. Он проходит и уходит в сторону набережной.

– Он проверил нас, – тихо говорит Лейла. – И ушёл.

– Пилигрим, – шепчет Майк. – Или кто-то от него.

– Не отвлекаемся, – останавливает она.

Дверь звенит. Входит высокий мальчишка в зелёной шляпе. У него белый конверт в руке. Он подходит к Саксу, как будто они договорились.

– Доктор, – говорит он вежливо. – Апостиль. Попросили передать. Справочно.

Сакс берёт конверт на автомате. Он привык к бумагам. Он не любит задержки. Он вскрывает край ногтем и смотрит в уголок.

– Вложите туда, – говорит Силлард. – Потом посмотрим.

– Сейчас, – отвечает Сакс и убирает конверт в папку.

Майк делает глоток чая и быстро отводит взгляд. Он чувствует, как якорь отзывается коротким жаром. Внутри всё живо.

– Уходим, – шепчет Лейла. – На два квартала назад. Потом – к телефону. Проверим, что курьер не «их».

Они выходят. Дождь мелкий. Ветер с реки тянет мокрый сахар с кухни. Трамвай шумит на перекрёстке.

– Здесь, – говорит Лейла и уводит Майка в узкий проход между домами. – Дай руку. Дыши ровно.

Якорь выравнивает память, как ремень. Он пишет две короткие строки в голове. «Лист ушёл. Сакс взял. Хвост ушёл».

– Возвращаемся, – произносит Майк.

-–

Они привязываются ко второму пункту – кабинет в Принстоне. Там плотный воздух и старые книги. Там Эйнштейн находит слова для того листа, который уже лежит у Сакса.

Их задача здесь – не мешать. Их задача – не дискредитировать «добавку». Они просто «подкладывают» разговор.

Они появляются не у самого кабинета, а в холле через два коридора. Ключ в ногах – письмо на столе секретарши с маркировкой «Справки». Они меняют на нём одну строку. Не подделкой. Просто выправляют букву в фамилии, чтобы лист пришёл в нужный конверт.

– Поспешно, но чисто, – шепчет Лейла.

Майк кивает. Он видит в дальнем углу пожилого мужчину с растрёпанными волосами. Тот говорит мягко и быстро. Руки у него живые, как птицы.

– Не смотрим, – напоминает Лейла. – Мы – тени.

Они уходят через боковую лестницу. Мир держится на мелочах. Они толкают мелочь.

-–

Возврат на лодку – как глубокий вдох. Металл теплее, чем до прыжка. Вода у борта шумит иначе. Где-то далеко всё ещё гуляет «траулер».

– Как прошло, – спрашивает Эванс.

– Лист в папке, – отвечает Майк. – Канал через Сакса открыт. Правка тихая.

– Эхо, – просит Эванс.

Ноа уже крутит ручки. Радиофон другого часа гуляет на периферии слуха. Он отодвинут, он почти ушёл, но не ушёл.

– Совсем тихо, – говорит Ноа. – Никаких новых «вежливых».

– А наша «тень», – спрашивает Харрисон. – Он был там?

– Был, – отвечает Лейла. – Смотрел. Не мешал. Сказал глазами «увидимся».

– Увидимся, – повторяет Эванс. – Но не сейчас.

Ким проверяет ленты охлаждения. Внешнее кольцо ровнее. Лампочки зеленее.

– Майк, плечо, – напоминает доктор Моррис. – Покажи руку. Мы не железные.

– После следующего окна, – отвечает он. – Должен успеть на Рузвельта.

– По плану – сегодня, – говорит Лейла. – Сакс пойдёт вечером. Его примут не сразу, но пустят.

– Мы должны дотянуться до самого стола, – добавляет Майк. – И убедиться, что «лишний» лист внутри.

– А «траулер», – спрашивает Ноа. – Он не ушёл далеко.

– Маскируем шум, – решает Эванс. – Пойдём под естественный гул. Отвернём на запад. Там карманы потемнее.

– И готовим ещё одну «пустышку», – добавляет Сара Чен от вооружения. – На случай, если «вежливый» вернётся.

– Готовь, – кивает капитан.

Они двигаются подо льдом. Вода гудит у каменных перемычек. Лёд скрипит и сдаёт. Гул ветра напоминает пустые мосты.

Майк стоит у привязки. Ему нужно провести тонкую нить к 21:10 в Вашингтоне. Это не тяжёлый пуск. Это не новый мир. Это «подсмотр» и маленький толчок.

– Поймаю момент, когда папка откроется, – говорит он. – И посмотрю в пакете. Только это.

– И не тронешь руками, – добавляет Эванс.

– Не трону, – отвечает Майк.

– Но если увидишь чужой лист, – говорит Харрисон, – скажи.

– Скажу, – кивает Майк.

-–

Кабинет выглядит иначе, чем в новостных хрониках. Он теснее. На столе лежит слишком много карт. На подоконнике тёмная папка с печатью.

Сакс сидит прямо. Он не теребит руки. Он говорит уверенно и коротко. Человек за столом слушает и не перебивает.

Майк и Лейла стоят в тени, в углу, где глохнет звук. Они на короткой привязи, едва в «шве».

– Дай мне лицо, – шепчет Лейла.

Майк переводит взгляд. Он видит уставшие глаза человека за столом. Он привык смотреть на кризисы, как на дела дома. Он не играет ими. Он считает их рабочими задачами.

– Вскроет папку, – шепчет Майк. – Сейчас.

Сакс ставит папку на стол. Он открывает её ровно и спокойно. Он достаёт письмо на кремовом листе и кладёт его слева. Справа – маленький конверт со «справками».

– Наш лист там, – тихо говорит Лейла.

– Сейчас увидим, – отвечает Майк.

Человек за столом читает письмо всё вслух. Голос низкий. Он делает пометки, где фразы цепляются. Он отмечает числа и слова.

Сакс ждёт. Он немного наклоняется вперёд. Он знает цену времени.

– «Ваш комитет сможет принять руководство и оценить научные возможности…», – читает человек. – «Существуют важные последствия для гражданской защиты».

Он отрывает взгляд и переводит руку к маленькому конверту. Он вскрывает его ногтем. Вытаскивает листы.

– Есть, – выдыхает Лейла. – Наш печатный лист на верхнем месте.

Майк видит ровные строки. «Предлагается гражданский совет…». «Этические регуляторы…». «Контрольные точки».

Человек за столом кладёт этот лист на письмо. Он связывает их степлером. Степлер щёлкает сухо.

– Мы сделали это, – шепчет Майк.

В этот момент в коридоре звенит телефон. Звук проходит по дверям, как сквозняк. Сакс поворачивает голову, но остаётся сидеть.

Человек за столом перекладывает тетрадь. Он убирает лист в конверт обратно. Он ставит на стол деревянную печать.

– Видишь, – шепчет Лейла. – «Лишний» лист вошёл в пакет.

– Вошёл, – отвечает Майк.

Он на секунду смыкает глаза. И слышит внутри знакомый голос. Тихий. Спокойный. Без эмоции.

– «Вы всё равно придёте к 1945», – говорит голос.

Майк открывает глаза. Никто в кабинете этого не слышит. Лейла тоже смотрит на документы. Но по коже у Майка проходит холод.

– Он здесь, – шепчет он. – Слушает наш «шов».

– Уходим ровно, – говорит Лейла. – Мы не здесь.

Они выходят из «шва» и возвращаются на металл и иней.

-–

– «Увидимся в тридцать девятом», – повторяет Ноа. – И теперь «до сорок пятого». Он следит за нашими привязками.

– Или угадывает, – говорит Эванс.

– Слишком точно, – отвечает Ноа.

Ким подаёт воду в третий контур. Якорь на панели горит спокойнее.

– Наш лист в пакете, – говорит Майк. – Он там. Степлер щёлкнул.

– Хорошо, – кивает капитан. – Это мягкий сдвиг. Не удар. Этого хотели.

– Он передвинет разговор, – добавляет Лейла. – Не завтра, но скоро.

– И что нам это даст, – спрашивает Харрисон.

– Больше рук на тормоз, – отвечает Майк. – Когда темп начнёт душить, будет «право стоп». Пусть маленькое. Пусть спорное. Но будет.

Ноа снимает наушники и трет виски.

– А «траулер», – напоминает он. – Он снова встал на наш след.

– Перерезали слух, – отвечает Сара Чен. – Но пляшут по вторичке. Им помогает неподвижный блок в другом кармане.

– Выйдем в зону естественного шума, – решает Эванс. – Там их мозг теряет резкость. Майк, ещё одно окно делаем только если надо. Иначе – в тень и на ремонт.

– Согласен, – кивает Майк. – Якорю нужна пауза.

– И руке, – добавляет доктор Моррис.

Майк протягивает ладонь. На пальцах корки. Доктор обрабатывает и закрывает чистым бинтом. Боль тупая, но терпимая.

– Ты не супергерой, – тихо говорит она.

– Я инженер, – отвечает он. – Я держу железо.

Она улыбается без звука и уходит.

-–

Ночь подо льдом не темнее дня. Ледяной потолок одинаковый. Меняется только голос камня. Он то хрипит, то шепчет.

Лейла ведёт лодку вдоль длинной трещины. По сетке она похожа на реку. «Траулер» держится слева и чуть выше. Он не в наступлении. Он в ожидании.

– Кто ими рулит, – спрашивает Харрисон.

– Автономия плюс редкие подсказки, – отвечает Ноа. – Директор где-то не здесь. Или не хочет светиться.

– Но голос был очень близко, – говорит Лейла.

– Ретрансляция, – отвечает Ноа. – Могут «класть» голос в любую точку сети. Не встречая нас глазами.

– Бог с ним, – заключает Эванс. – Мы делаем своё.

Майк сидит у привязки и прокручивает в голове кабинет и степлер. Он слышит этот щелчок как метроном. Он видит на письме их тихий лист. Он знает, что это не гарантия. Но это шанс.

– У нас будет «эхо», – шепчет он. – Но не сразу.

– И мы его заметим, – отвечает Лейла. – Когда вернёмся в другой 2045.

– Хотелось бы вернуться хоть в какой-то, – бурчит Дойл.

– Вернёмся, – говорит Эванс.

Он смотрит на всех и на железо. Он видит маленькие движения рук. Он слышит дыхание. Он знает цену каждому слову.

-–

Вечер в Вашингтоне тёплый. На столе у человека лежит пакет. Он перевязан толстой красной нитью. Рядом стоит лампа с жёлтым абажуром.

Он снимает очки и кладёт их справа. Он тянется к пакету и отводит его к себе. Он достаёт письмо. Он читает первую страницу. Он переворачивает. Он поднимает бровь.

Он открывает маленький конверт. Он достаёт дополнение на одном листе. Он читает медленно. Он не пропускает ни одной строки.

Он берёт степлер. Он щёлкает один раз. Листы становятся единым пакетом. Он кладёт их обратно. Он делается тише.

Он тянется к телефону и тянет аппарат ближе. Он ещё не набирает. Он смотрит в окно на сад. Он принимает решение внутри.

На конверте, под лентой, виден краешек другого бумажного квадрата. Он белее. Он выглядит как квитанция или примечание.

Его пальцы подцепляют край. Он вытаскивает квадрат и смотрит. Там напечатаны четыре короткие строки. Внизу пустое поле для подписи.

Он кладёт этот «лишний» лист на стол. Он кладёт сверху письмо. Он подносит степлер ближе.

Степлер щёлкает второй раз.

Пакет становится толще. «Лишний» лист остаётся внутри. Он не должен был быть здесь. Но он здесь.

Он поднимает трубку и набирает номер.

-–

На борту «Ахерона» Ноа убирает наушники и потирает ухо. В канал снова падает знакомая вежливая интонация.

– Американская лодка, – говорит голос. – Молодцы.

Он молчит секунду.

– Не ошибитесь со следующим узлом.

Запись обрывается. Вода за бортом шепчет слева и справа. Лёд поёт короткой нотой. В отсеке слышно, как кто-то медленно считает до десяти.

– Слышали все, – спрашивает Эванс.

– Все, – отвечает Ноа.

– Это живое, – шепчет Лейла. – Он нас ведёт.

– Нет, – говорит Майк. – Мы сами идём.

Эванс смотрит на него и кивает. Он не спорит.

– Работаем по плану, – говорит капитан. – Отходим в тень. Чинимся. Спим по очереди. Утром слушаем «эхо».

– И письмо, – добавляет Харрисон. – Оно у адресата. С «лишним» листом.

– Да, – подтверждает Майк. – Оно у него.

Он слышит внутри щелчок степлера. Он знает, сколько этот звук стоит. Он знает, что цена заплатится потом.

Лодка идёт подо льдом, как кошка вдоль стены. Вода с обеих сторон шьёт тихую ткань. Кольца QGT дышат ровнее. Якорь не жжёт.

Майк закрывает глаза ровно на минуту. Он видит кабинет, лампу и пакет. Он видит, как «лишний» лист прячется под лентой. Он тянется к нему рукой, но не касается.

Он открывает глаза. И понимает, что пока всё идёт по плану.

-–

В тот же вечер пакет лежит на столе. На нём два щелчка. На нижней стороне выступает край. Тень от листа ложится на дерево.

Рука с тонкими пальцами поднимает пакет и переворачивает. Пальцы чувствуют толщину там, где её не должно быть. Пальцы задерживаются на краю.

Рука кладёт пакет обратно. Она тянется к настольному звонку и касается кнопки. В коридоре звенит короткая нота.

Дверь приоткрывается. На пороге появляется мужчина со строгим пробором.

– Да, – говорит он.

– Пусть это останется здесь, – отвечает голос от стола. – До утра.

Мужчина кивает и отходит. Дверь закрывается. В тишине кабинета слышно, как у улицы хрустит гравий.

Лампа горит медленно. И в жёлтом круге остаётся пакет. Он лежит ровно. Он темнее стола.

Внутри пакета лежит письмо. Внутри письма лежит «лишний» лист.

Он не должен был быть здесь.

Но он здесь.

Эпизод 4. Метод и утечка

«Лишний лист» звенит у Майка в голове, как скоба. На ладони лежит сухая металлическая закладка. Она холодная и гладкая. И одна пустая минута в памяти чёрная, как провал.

Харрисон смотрит на ленту эфира. Чернила уходят вправо и вдруг гаснут. Строка про «гражданский совет» была… и растворилась.

– Листок исчез, – тихо говорит он. – В пакете его больше нет.

Майк сжимает закладку. Он не помнит, откуда она. На краю выгравировано узкое «П».

– Кто-то полез под печать, – шепчет Лейла. – Аккуратно. Без шума.

– Работаем дальше, – решает Эванс. – Сначала уходим из этого кармана. Потом – Лос-Аламос. Спор «пушка» или «имплозия» у них кипит. Давление с Вашингтона растёт.

Ноа поднимает палец. Сверху хрипит лёд.

– Зубчатый лабиринт, – говорит он. – Широкий ход раскрошился. Дальше только пилой.

– Ложные цели готовы, – кивает Сара. – Две «пустышки». Одна – горячая, одна – глухая.

Ким на панели держит зелёную зону зубами. Внешнее кольцо ровно, но якорь уже дышит тяжело. Майк понимает: за «провал» придётся платить ещё.

-–

Лабиринт начинается резким сужением. Лейла берёт нос на тёмный зигзаг. Металл поёт выше. Вода в проходе густая, как сироп.

– Держим слева пятьдесят сантиметров, – говорит она. – Справа – ледяные зубы, как пилы.

– Дай мне одну «пустышку» вперёд, – просит Ноа. – Пусть кусают воздух.

Сара выпускает горячую «пустышку». Маленький цилиндр уходит в щель и светит ложным теплом. На акустике сразу рождаются два следа. Один – их. Второй – приманка.

– «Скиф» на четверти мили, – шепчет Ноа. – Идёт лениво. Ждёт, где мы ошибёмся.

Ледяные зубья смыкаются и расходятся. Плотина из боевых буёв справа играет светом. Крошечные красные точки на ребрах льда недобрые.

– Снизу каменная ступень, – предупреждает Лейла. – Не зацепиться.

– Дойл, сети – на готовности, – говорит Эванс. – Но не дёргай первый.

– Понял, – отвечает старшина.

Майк держит якорь в узком окне мощности. Перегрев уходит, но ненадолго. Голова гудит тихо. Закладка в ладони мешает перчатке.

– Откуда это, – спрашивает доктор Моррис вполголоса. – Что за железка.

– Не знаю, – честно отвечает Майк. – Не помню минуту. Просто была пустота. Потом – она.

Она смотрит на гравировку «П» и хмурится.

– Пилигрим, – говорит Ноа. – Он оставляет следы как учитель в тетради.

– Игнорируем, – режет Эванс. – Пилотаж – на максимум. На выходе – резкий манёвр. Лейла, готова?

– Готова, – коротко отвечает она.

Сверху проходит тяжёлый хруст, как если бы кто-то надавил ладонью на ледяное стекло. Проход впереди сужается до ширины корпуса.

– Не пройдём, – шепчет Харрисон.

– Пройдём, – говорит Лейла. – Носом в щель, потом – на левую ногу. Двигатель – краткий рывок.

– На мой счёт «три», – добавляет Эванс.

Сара кидает вторую «пустышку» вверх. Она глухая, только звук. Рой отзывается, как стая собак. Две точки уходят в потолок. Третья цепляется за их тепло.

– Раз, – говорит Эванс. – Два… Три.

Лейла уводит лодку в щель миллиметр в миллиметр. Нос трёт лёд, краску снимает полосой. Хвост ложится на левую плоскость. Снизу царапает каменная ступень, но не ломает.

– Держи, – шепчет Ноа. – «Скиф» остался сзади на углу. Он не поверил «пустышке».

Сверху вдруг падает ледяной зуб. Он падает на воду, как клинок. Волна ударяет в борт. Лодка проседает и цепляет правым ребром ледяной гребень.

– Руль на меня, – спокойно говорит Лейла.

Она делает резкий манёвр «ножом» и вкручивает корпус в карман. Металл визжит, но держится. Зуб проходит у самой рубки и ломается о камень. Корабль остаётся цел.

– Красиво, – выдыхает Дойл.

– Не повторять, – добавляет Эванс. – Ещё раз – и проиграем.

Ноа смотрит вперёд и морщит лоб.

– Они играют с нами, – говорит он. – Включили «падающую пилу». Две плиты сверху будут давить, пока мы не дёрнемся.

– Дадим им «ещё один след», – решает Эванс. – Харрисон, включи пустой канал. Оставь на нём шум якоря. Режим – одна минута.

– Пойдёт, – кивает Харрисон.

Он запускает пустой эфир. «Скиф» ловит сладкий след и ползёт вверх, к ложному шуму.

– Окно, – шепчет Лейла. – Вправо. Три корпуса. Потом – вниз на метр.

– Идём, – говорит капитан.

Они соскальзывают под зубьями и уходят в более глубокий карман. Шум сверху отходит. Но у Майка в голове внезапно гаснет свет.

Вместо трёх последних минут – пустота. Он поднимает глаза и не понимает, где они. Пальцы сами держат регулятор, но смысл не догоняет.

– Майк, – тихо говорит Лейла. – Смотри на меня. Как зовут капитана.

Он слышит голос как через воду.

– Томас Эванс, – отвечает он спустя два удара сердца.

– Какая задача, – не отпускает она.

– Привязка и якорь… держу… – он сглатывает. – Я с вами.

Пустота отступает. Остаётся звон в зубах.

– Первая краткая, – шепчет доктор Моррис. – Вот и она.

– Работаем, – говорит Майк. – Дайте мне три вдоха.

Он делает три вдоха и возвращает на шкалу усиление якоря. Внешнее кольцо слушается. Зеленая зона – в пределах. Но он знает – цена близко.

– Переход, – говорит Эванс. – Как только выйдем из пилы – в прошлое. Лос-Аламос ждёт. Ищем «руку» в механическом цехе. Не ломаем ничего. Только смотрим и шепчем.

– И спор «пушка» против «имплозии», – добавляет Лейла. – Он уже вчера.

– Будет сегодня, – отвечает капитан. – Вашингтон давит. Дадим им точку опоры, но без громких жестов.

-–

Выход из лабиринта – как вдох после бега. Лёд сверху снова ровный. Ветер в шуме мягче.

– Окно на три минуты, – говорит Ноа. – Дальше заглушат «забором».

– Достаточно, – кивает Майк. – Привязка на «лето сорок третьего плюс» и «лагерь». Но нам нужен не песок, а цех.

– Я дам угол на мастерские, – говорит Лейла. – Там пахнет маслом и железом. Радиошум у них другой.

– Пуск по моей, – решает Эванс. – Ким, трос на зелёный. Дойл, люки не трогаем. Харрисон – тишина.

– Есть, – отвечают они.

Майк встаёт в центр колец. Внутреннее ровно. Среднее пульсирует, как сердце. Внешнее гладит «шов». Он слышит далёкий стук молотка. И запах керосина.

– Пуск, – говорит он.

Белый свет собирается, как нитка. Мир сгибается. Лёд уходит. Появляется запах масла и звук токарного станка.

-–

Механический цех Лос-Аламоса дрожит от металла. Лента шуршит, станки поют. На крюках висят детали, похожие на грибы. На стене – меловые круги.

Майк и Лейла стоят в тени между стеллажами. На Лейле серая куртка, волосы спрятаны. У Майка на груди висит бейдж со стершимся именем. Они – тени. У них задача – увидеть «руку».

Слева за стеклом собирают макет «пушки». Длинная труба, узлы, стяжки. Двое спорят негромко. Один машет рукой, второй слушает и кивает.

– Давление, – шепчет Лейла. – Им сверху приказ: быстрее. Без сомнений.

– Имплозию не любят за сложность, – отвечает Майк. – Им нужна «пушка», простая и понятная.

Он смотрит вправо. Там другой стол. На столе лежит цветная линза, похожая на цветок. Рядом – кувалда, но чистая. Никто не трогает.

– «Имплозия» уже растёт, – шепчет он. – Но ей надо время и терпение.

Дверь в конце коридора приоткрывается. Входит худой мужчина в аккуратной рубашке. Он держит в руке рулетку и маленькую записную книжку.

– Смотри на руки, – говорит Лейла.

Мужчина идёт вдоль столов и отмечает размеры. Он не спешит. Его движения как у часовщика. Он кладёт книжку рядом с рулеткой и уходит в соседний бокс без книжки.

Майк идёт к столу. Он не трогает книжку. Он смотрит. На корешке чисто. На углу – блеск. Маленькая металлическая закладка торчит из середины.

– Та же, – шепчет Лейла. – Металл. Сухая.

Майк наклоняется. На закладке – знакомое узкое «П». Он не берёт её. Он касается тыльной стороной пальцев края книжки. Бумага тёплая. Его якорь отзывается.

– Утечка аккуратная, – говорит он почти без звука. – Не воруют чертежи. Выводят размеры по ходу работ. Книжка – транзит. Внутри – шифровка через цифры.

– Кто, – спрашивает Лейла.

Майк смотрит в стекло бокса. Там на стене пиджак. На пиджаке – мелкая засаленная метка на вороте. Как у человека, который много время носит одну и ту же одежду, но чистит её тщательно. «Рука» аккуратная. Не грубый вор.

– Он, – шепчет Майк. – Рубашка, рулетка, книжка. Не первый день.

Дверь открывается громче. В цех входит Оппенгеймер. Он худой, как тень. Он кивает руководителю мастерской и смотрит через стекло на «пушку».

– Господа, – говорит он устало. – Вашингтон хочет цифры. И хочет их завтра. Но цифры без физики – это дым.

Он видит «линзу» на столе справа. Он прижимает губы.

– «Имплозия» не готова, – тихо говорит он мастеру. – Но если «пушка» даст сбой – мы потеряем всё.

Мастер пожимает плечами.

– Нам говорят «пушка», – отвечает он. – Сверху.

Оппенгеймер молчит секунду. Потом поднимает голову.

– Тогда делаем обе, – произносит он. – И молимся, чтобы одна не убила вторую.

Майк переглядывается с Лейлой. План «мягко толкнуть» спор к устойчивому решению жив. Но есть «рука» с книжкой.

– Нам нужно, чтобы «рука» засветилась, – говорит Лейла. – Без шума.

– Поставим ей метку, – отвечает Майк. – Он любит аккуратность. Сменим одну цифру на верную «по-нашему». Волосок, который заметит только он. Тогда поймём канал.

– Где, – спрашивает она.

– На скобе у «пушки», – говорит Майк. – Там перепутали шаг резьбы. Мы видели это в докладе «позже». Если он перепишет исправленное – значит, пишет он. Значит, «рука».

Лейла кивает. Они двигаются, пока Оппенгеймер у стекла. Майк меняет мелом «5/16» на «3/8». Рука у него твёрдая. Он дышит спокойно. Он не выпрямляется.

– Готово, – шепчет он.

Они отступают в тень. Через минуту аккуратный мужчина возвращается. Он смотрит на скобу. Он замирает на полсекунды. Он поднимает книжку. Металлическая закладка блеснёт.

Он записывает. Чисто и быстро. Он не трогает линзу. Он не разговаривает с соседями. Он только пишет и уходит в соседний бокс.

– Он, – шепчет Лейла. – Канал подтверждён.

– Дальше нужен «ловкий» камень на дороге, – отвечает Майк. – Чтобы книжка не дошла до выхода. Без шума. Пусть утечка споткнётся сама.

– Дойл, – говорит Лейла в тонкую линию связи. – Нужна помощь.

– Я уже в коридоре, – отвечает старшина. – У дверей на грузовой двор. Поставлю «ремонт».

– Только мягко, – напоминает Эванс по шву. – Без скандала.

Дойл появляется в конце коридора как часть стены. На него надет серый халат, в руке – ключ. Он закручивает табличку «Ремонт. Закрыто». А за дверью грузового двора он открывает другой выход, который ведёт на офисный этаж, где сидит Кац по своей легенде на этот день. Кац не разговаривает. Он просто принимает чужие пакеты как курьер.

– Канал перехвата готов, – шепчет Лейла. – Бесшумно.

Оппенгеймер выходит из стеклянного бокса и разворачивается к двери. Он бросает взгляд на линзу. Взгляд короткий, но живой. Он заметил, что вокруг линзы чисто.

– Уходим, – говорит Лейла. – Сцену не затягиваем.

Они выходят в коридор, где пахнет бумагой и табаком. Сзади шумит металл. Спор «пушка – имплозия» идёт дальше.

-–

На борту «Ахерона» возвращается холод и звук воды. Ноа слушает «эхо» в ушах.

– Мастер с книжкой пошёл к грузовому, – сообщает он. – Дверь закрыта. Он ищет другой путь.

– Идёт в офисный, – добавляет Харрисон. – Камера-эхо показала силуэт.

– Кац взял пакет, – подтверждает Лейла через минуту. – Без разговора. Пакет уйдёт в сейф. А мы оставим аккуратный «след»: там окажутся только размеры, уже скорректированные ОПД. Пусть обратная сторона потратится на проверку.

– Хорошо, – кивает Эванс. – Спор «метода» пусть живёт своим путём. Мы сделали тихое.

Ким глядит на шкалу охлаждения. Внешнее кольцо шуршит, но без зубцов.

– Майк, – говорит она, – якорь ведёт себя странно. Короткая просадка, когда ты смотрел на книжку. Видимо, «рука» близко к нашему шву.

– Смотрю, – отвечает он.

Он ставит ладонь на корпус якоря. Металл тёплый. Пульс стабильный. Но память снова моргнула в одном слове. Он не помнит, как зовут того аккуратного. Он видел лицо. Но имя – пусто.

– Нормально, – шепчет доктор Моррис. – Мы вели тебя по картам. Это первая «метка». Дальше будем ловить раньше.

– Я держусь, – отвечает Майк.

– А «лишний лист», – напоминает Ноа. – Эхо снова изменилось. В Вашингтоне он исчез из пакета. Кто-то вынул.

– Это был их ход, – заключает Эванс. – «Рука» не одна. Нас проверяют.

Майк сжимает закладку в кармане. Края впиваются в кожу.

– Пилигрим оставил подпись, – говорит он. – Лезет в наш разговор с Эйнштейном и теперь – в цех. Но не в лоб.

– Значит, будет ещё, – тихо произносит Лейла. – И, возможно, там, где мы считаем себя невидимыми.

-–

Над лодкой снова хрустит лёд. «Забор» буёв закрывает прямой путь. Ноа показывает на схему.

– Умные, – говорит он. – Треугольники с «иглами». Поймают любой наш рывок. Пойдём зигзагом.

– Две «пустышки» осталось? – спрашивает Эванс.

– Одна, – отвечает Сара. – Вторую сожрали.

– Тогда манёвр «игла», – решает Лейла. – Дадим им шаг вперёд, потом – нырок вниз. Если догадаются – поднимемся под камень.

– Майк, держи якорь в «полусне», – просит она. – Чтобы не светил.

– Держу, – кивает он.

Лабиринт это принимает без шума. Вода давит со всех сторон. Лодка дышит тихо. В ушах Ноа – танец точек.

– Они ведутся, – шепчет он. – «Скиф» разворачивается. Он ждёт всплеск, которого не будет.

Лейла делает резкий манёвр вниз. Корпус вязнет в тяжёлой воде, но проходит. Они уходят в карман под камнем.

И тут сверху падает сигнал. Мягкий, вежливый, знакомый.

– «Американская лодка. Вы хорошо танцуете», – говорит голос.

– Выключить, – приказывает Эванс.

– Уже, – отвечает Харрисон.

Но голос остаётся на секунду прямо в голове у Майка.

– «Память – это поле», – шепчет он внутри.

Майк моргает. Минуты не исчезают. Но мгновение ломается на две половинки. В одной он держит регулятор. В другой – смотрит на пустую ладонь.

Он опускает взгляд. Закладки в ладони нет. Пусто.

– Пропала, – говорит он тихо.

– Что, – спрашивает Лейла.

– Металлическая, – отвечает он. – Была. Её нет.

– Она могла упасть, – предлагает доктор Моррис.

– Она была в руке, – качает головой Майк. – И просто… нет.

– Слушайте, – перебивает Ноа. – Верхний треугольник открыл проход. Они подумали, что мы дёрнемся. Дадут коридор, чтобы потом «захлопнуть».

– Тогда идём, – говорит Эванс. – Быстро и тихо.

Они идут. И проходят. Захлопнуться не успевает.

– Живём, – выдыхает Дойл.

– На сегодня – всё, – объявляет капитан. – Спим по очереди. Утром – разговор с Оппенгеймером про метод. И проверка канала в цехе. Харрисон, Кац – держите «книжку».

– Держим, – отвечает Харрисон.

-–

Утро в Лос-Аламосе пахнет пылью. Майк стоит в коридоре возле переговорной. Внутри – узкая комната. За столом сидят трое. Оппенгеймер, Теллер, Бете. На столе два макета: короткая «пушка» и круглая «линза».

– Выйдем после пяти минут, – шепчет Лейла. – Нам не нужно спорить с ними. Нам нужно – чуть толкнуть вопрос.

– Толчок такой, – кивает Майк. – «Пушка» – простой контроль и ещё больше давление. «Имплозия» – сложная математика, но даёт шанс на меньший риск радиации вокруг. И у неё меньше побочных «эхо» в будущем.

– Как скажешь это, – спрашивает она.

– Через слово для Оппенгеймера, – отвечает Майк. – Про тестовые серии маленьких «линз». Неделя работы мастерских даст ответ без политики. Дёрнём децибел на сторону «имплозии», не убивая «пушку».

– И без того они уже решают, – добавляет она.

У двери выходит курьер. Он заносит папку и исчезает. Майк видит на корешке знакомую царапину. Потому что это та самая «книжка». Ловко перемещённая Кацем через сейф. Внутри – не шпионский архив, а аккуратно переписанные номера деталей, уже с их «3/8».

– Канал закрыт, – шепчет он. – Но «рука» поймёт.

Оппенгеймер открывает дверь. Он на секунду видит их в коридоре и кивает. Он не спрашивает «кто вы». Он слишком устал для формальностей.

– Входите, – говорит он коротко.

Они входят. Майк говорит одно предложение. Лейла – другое. Теллер скользит взглядом, но слушает. Бете кивает, когда слышит про «серии» и «линейные задержки». Оппенгеймер смотрит на «линзу» как на ребёнка, который не готов к школе, но у него острый ум.

– Это решение, – говорит он через минуту. – Сделаем так. Не из-за вас. Из-за физики.

Он выдыхает. Он стареет в этом выдохе на неделю.

– Давление из Вашингтона мы не отменим, – добавляет он. – Но мы сможем сказать, что проверили.

Майк кивает. Он не улыбается. Это не победа. Это порядок.

Они уходят до того, как спор станет личным. В коридоре пахнет кофе. На скамье лежит чей-то пиджак. На кармане – знакомая засаленная метка.

– Он рядом, – говорит Лейла.

– И он поймёт, что канал пустой, – отвечает Майк. – Придёт за новым.

– Пусть придёт, – звучит голос Каца в шве. – Я его увижу.

-–

Возврат на лодку – через узкую щель «окна». Вода встречает их глухо. Ким держит зелёную. Внешнее кольцо гладкое, как стекло.

– Эхо по «лишнему листу», – просит Эванс.

Ноа крутит ручки. На ленте коротко появляется фраза про «совет». Потом – нет. Словно лист вытянули и оставили в ящике пустую скрепку.

– Его сняли, – говорит Ноа. – Или заменили на пустую форму. «Аккуратная рука» умеет работать с бумажными пакетами.

– Пилигрим, – шепчет Лейла.

– Или кто-то под его рукой, – добавляет Харрисон.

Майк трёт виски. Голова гудит снова. Ему не хватает одной фамилии из сегодняшнего утра. Она лежит на кончике языка и не выходит.

– Якорь теперь бережём, – говорит доктор Моррис. – Иначе «провалы» станут длиннее. Вводим карточки опознавания. Если выпадешь – читаешь и возвращаешься.

Кац приносит тонкую пачку карт. На первой написано: «Ты – Майк Арчер. Доверяй Лейле. Капитан – Эванс. Ты держишь якорь». Майк улыбается без веселья.

– Пойдёт, – говорит он. – Если совсем уеду.

– Не уедешь, – отвечает Лейла. – Мы держим.

Ноа внезапно вскидывает голову.

– Слушайте, – шепчет он. – «Скиф» исчез в шуме. Но остался маленький хвост. Как от мелкой лодки. Тянется сзади, в паре кабельтовых.

– «Нулевые» разведчики, – говорит Сара. – Бесшумные, деревянные, без металла. Их почти не видно.

– Конец дня, – решает Эванс. – Уходим в тень. Берём курс на каменный каньон. Там у них уши слабее. Ложные цели – на ночь.

– Принято, – отвечает Лейла.

Они уходят. Лёд сверху ровный. Вода слева поёт, как тонкая струна. Внутри тепло по корабельному.

Майк сидит у панели и перебирает тонкие карты памяти. Он пишет на одной мелким почерком: «П. закладка. Пустота на минуту». Он кладёт её в карман куртки.

И чувствует под пальцами металл.

Он достаёт из кармана джинс узкую блестящую вещь. Металлическая закладка. Та самая. Холодная. С «П» на краю.

Он не помнит, чтобы клал её туда. Он не помнит, чтобы брал её с собой.

– Лейла, – говорит он очень тихо. – Посмотри.

Она смотрит. Она ничего не говорит. Только дышит медленнее.

– Откуда, – спрашивает Эванс.

– Не знаю, – отвечает Майк. – Не помню. Она была у меня на ладони. Потом исчезла. Теперь – в кармане.

Ноа поднимает глаза от пульта.

– Он ходит рядом, – шепчет он. – И слушает.

Закладка скользит в пальцах. На краю, ниже «П», проступает тонкая царапина. Её раньше не было. Там две буквы. Очень мелкие.

«LA».

Майк ощущает, как внутри холодно на секунду.

– Лос-Аламос, – говорит он. – Он оставляет нам метки.

– Или «не вам», – тихо отвечает Лейла. – А лично тебе.

Вода за бортом шепчет. Лёд поёт. В отсеке слышно, как капает с клапана на пол.

– Держим режим, – говорит Эванс. – Спим по очереди. Утром – снова в цех. И осторожно.

Майк кладёт закладку обратно в карман. Он не закрывает молнию. Он хочет знать, исчезнет ли она снова.

Он засыпает на двадцать минут, не снимая наушников. Во сне ничего нет. Только ровный звук воды и щелчок степлера, который раскалывается на два.

Когда он открывает глаза, его рука всё ещё лежит на кармане. Там металл. Холодный. Непрошеный.

И он не помнит, как она туда попала.

Эпизод 5. Кто раньше

Металл под пальцами холодный и упрямый. Рука всё ещё на кармане. Закладка на месте – узкая, блестящая, как сухая игла. По краю – «П». Чуть ниже – «LA». Майк переворачивает её на ногте, и гравировка меняется на глазах – «AI». Невозможная мелкая резьба живёт, как рябь.

В коридоре глохнет шум воды. Лёд выше перестаёт петь. Тишина тянется, как резина. И в эту тишину падает новый жаргон в эфире: голос оператора флота США, родной тембр, но чужие слова.

– «Грид-Браво, подтверждаю периметр. Смена на “дельта-цепь”» – холодно читает Харрисон с ленты. – Что за «дельта-цепь»?

– Не наше, – шепчет Ноа. – Вчера такого не было.

Майк убирает закладку обратно. Плечо не ноет. Якорь дышит ровно. Но в голове теперь гудит не лёд – терминология. Слова, которых в их флоте не было.

– Эхо, – говорит он. – Мы тронули прошлое. Кому-то стало удобнее переименовать.

– Переименовать – значит перешить протокол, – хмурится Эванс. – Проверим, это только лексика или команды тоже.

– На шифровке уже другие маски, – добавляет Харрисон. – Места пробелов не сходятся.

– Работает «кто раньше», – сухо резюмирует Лейла. – Он пытается прибежать к узлам первым.

Она не называет имени. И не надо. «Пилигрим» висит в воздухе, как запах озона.

-–

Первая сотня секунд уходит на проверку. Ноа слушает фон, ищет «их» сетку. Ким держит зелёную зону, отсекает лишний теплообмен. Сара Чен перебирает «пустышки», как чётки.

– На общей частоте морзянка дала «PI-3, PI-4», – шепчет Ноа. – Это не математика. Это маркеры.

– Для чего, – спрашивает Эванс.

– Сетка ретрансляции. Маркировка узлов под лёдом, – отвечает Ноа. – «PI» как «пили…» – он останавливается.

– Не делаем выводы по буквам, – жёстко обрывает капитан. – Факт: просачивается чужая терминология. Факт: наши протоколы принимают её без скандала. Значит, изменения уже в 2045.

– Список новых слов на доску, – говорит Кац. – Поставлю фильтры, чтобы не впрыснули нам «команду-веху».

– «Команда-веха» уже есть, – тихо добавляет Харрисон. – Вчера мы говорили «смена ключа», сегодня пришло «сдвиг вехи». То же, но не то.

Доктор Моррис молча кивнёт Майку на бинт. Он поднимает ладонь. Крови нет. Сухо.

– Якорь в норме, – говорит он. – Но память лучше не дёргать. Если «эхо» лезет в язык, оно полезет и в головы.

– Мы не отдаём головы чужим, – спокойно отрезает Эванс. – План на сегодня: окно подо льдом, прыжок на кампус. Шпионаж. «Кто раньше» – это игра на часах. Играем быстрее.

– Куда, – спрашивает Лейла.

– Принстон и Бостон, – отвечает Майк. – 1940–1941. Он будет трогать людей вокруг Эйнштейна, не самого Эйнштейна. И не в кабинетах, а в коридорах. Через связных.

– Нам нужен радиофон той осени, – кивает Ноа. – Я соберу карту под «кампусный шум». Пилы вентиляции, лампы в читальных залах. Это другой узор.

– Под лёд – и пашем, – ставит точку Эванс. – Время, Экипаж. Мы идём в зубчатые тоннели.

-–

Ледяной коридор встречает их сухим скрипом. Лейла берёт нос в правую щель и не дышит на рысканье. Камень слева, ледяной гребень справа, сверху стеклянные икины льда. Вода в тонелях вязнет и срывает звук.

– Режим «нож», – говорит Лейла. – Четверть хода. Держимся ровно.

Ноа слушает «рой». Точки на его ленте скачут, как рыбы в ведре. «Скиф» не лезет на свет – он строит сетку впереди. Три буя с «иглами», одно окно в два корпуса шириной.

– «ПИ-4» в двух кабельтовых, – шепчет Ноа. – Они закрывают нас не сверху, а снизу. Новая манера.

– Значит, финт «вниз» им уже знаком, – отмечает Лейла. – Сделаем иначе. «Сомкнуть-рассомкнуть».

Сара щёлкает замком кейса. Ложные цели на палубе две: одна тепловая, одна акустическая. Она ловко крепит «акустическую» к выдвижной планке у люка.

– На «три» кидаю тень, – говорит Сара. – И – глушу.

– Готовы, – кивает Эванс. – Раз… Два… Три.

Планка выскальзывает и швыряет в щель тонкий цилиндр. «Акустическая» разливается в воде мягким тоном, как вздох. Тут же – глушение. Провал.

– Они любят провалы, – шепчет Ноа. – Бросились на пустоту.

Лейла уводит «Ахерон» в тёмную нишу, как кошка. Корпус не цепляет. Звук по корпусу идёт ровным шёлком. «ПИ-4» пролетает выше и теряет след.

– Хорошо, – коротко говорит Эванс. – Ещё два хода – и окно.

Сверху, в паре корпусов, начинает работать новая система. Тонкий строевой писк. Не их. Он режет воздух и пытается «собрать» недостающий звук их якоря.

– Это новая терминология в железе, – шепчет Ноа. – «Сдвиг вехи» у них теперь означает «собери шов».

– Не даём, – говорит Майк. – Якорь в «полусне». На доверии.

Лейла проводит лодку между рёбрами. Тоннель выходит к расширению – натёчный зал, глубокий, тёмный, с длинной ледяной складкой на потолке. И на дальнем конце – «окно». Чистый участок поля, где QGT не хрипит.

– Есть, – шепчет она. – Это наш шанс.

– Двадцать секунд и всё изменится, – предупреждает Ноа. – «Скиф» знает такие залы. Он любит «захлопывать».

– Успеем, – спокойно говорит Эванс. – Майк.

Майк встаёт в центр. Внутреннее кольцо – ровно. Среднее – как меха. Внешнее кольцо шуршит, но держит «шов». Он гасит память вглубь – без пустот. Только факты.

– Привязка к Принстону, – говорит он. – Осень. Радиофон – лампы, трансформаторы, велосипедные звонки. И «Лиг спросит», но это другой год. Нужна библиотека и двор.

– Пуск, – разрешает Эванс.

Белый свет собирается, как нитка, и складывается в узкий шов. «Ахерон» скользит туда телом, словно в дверной проём.

Снизу, под килем, что-то шевелится – чужая «веха» вздувается, как пузырь. Но не успевает.

-–

Листья липнут к асфальту. В воздухе пахнет мокрой бумагой. Принстон живёт ровной упрямой тишиной. Велосипедный звонок срывается с дорожки и прячется за кустом. На стене библиотеки плакат «Сдать книги – до 17:00».

Майк стоит в тени арки. На нём серый плащ, в руке кожаная папка. Лейла рядом, в мужской куртке, волосы под шапкой. В глазах – карта.

– Время, – шепчет она.

– 15:20, – отвечает он. – Окно на полчаса.

У входа в библиотеку двое студентов спорят о лекции. Слова упругие, не полемика – ритм. В воздухе слышно не «войну», а «математику». Но в этих коридорах уже живёт другое – ускорение.

– Связной, – тихо говорит Лейла и кивает на худощавого мужчину у газетного стенда. У него аккуратный галстук, в руке – папка. Он читает не газету, а отражения. Пальцы у него тихие, уверенные. Рот почти не двигается.

Майк видит ещё одного – в дальнем окне. Тот не двигает руками, только стёклами очков. Они «дергают» сеть.

– «Пилигрим» толкает их, – шепчет он. – Не ломает. Только ускоряет.

У двери в служебный коридор появляется библиотекарь с тележкой. На верхней полке конверты с пометкой «Академический обмен». Одна наклейка – Нью-Йорк. Другая – Камбридж. На третьей – «F. von N.». Фамилия написана не полностью, как это делают свои.

– Это наш канал, – говорит Лейла. – Ускорят не письма к Рузвельту. Ускорят записки между столами. Уберут «этический тормоз» как «лишнюю бумагу».

– Надо вшить обратное, – кивает Майк. – И не скомкать сеть.

Библиотекарь укатывает тележку в узкий коридор. Курьер в сером плаще открывает боковую дверь и исчезает. Худощавый у стенда слегка кивает и уходит следом.

– Я за курьером, – шепчет Лейла. – Ты – к газетам.

– Понял.

Лейла уходит мягкой тенью. Майк берёт «Нью-Йорк Таймс» и разворачивает её пустой стороной. За газетой – худощавый, и у него в папке – металлическая закладка-близнец. Узкое «П». Он держит её как линейку.

– «П», – говорит Майк почти без воздуха. – Он рядом.

Худощавый делает шаг, и на его лацкане поблёскивает булавка с непонятной эмблемой – два треугольника, смещённые на полшага. Такой значок он видел в 2045 на схемах «Скифа». Это про их «вехи».

– Ловлю, – шепчет Майк.

Он сворачивает газету, снимает шляпу, будто здоровается со знакомым, и идёт в служебный коридор. Ступени деревянные, пахнет пылью и клеем. Дверь в конец коридора приоткрыта. Внутри – стол для сортировки писем.

Толстый конверт с «F. von N.» лежит отдельно. На его краю – штамп «Срочно». Но на этом штампе странный микроскол – как будто кто-то очень аккуратно снимал печать и вернул.

– Он уже здесь, – шепчет Майк.

Он не трогает конверт. Он ставит рядом свой – с «ничего внутри», чистый крафт, пустой, кроме листа «справки», где четыре строки про «комитет», «контрольные точки», «обратная экспертиза». Это не копия их «лишнего листа». Это инструмент, чтобы затормозить ускорение в «коридоре».

– Левую стопку – на запись, правую – на выдачу, – тихо обозначает он для себя.

Тень у двери шевелится. Входит худощавый. Он видит Майка, но не моргает. Идёт к столу, как к своему месту. Рука у него чистая. Закладка блеснёт.

– Бумаги для профессора, – говорит он библиотекарю.

– Вам расписаться, – отвечает библиотекарь, даже не поднимая глаз.

Худощавый расписывается аккуратно, буква к букве. После чего кладёт закладку на край стола, словно нажимает невидимую кнопку. Движение тихое, привычное, отточенное.

Майк видит, что библиотекарь на секунду уходит глазами в сторону – дрогнул мысленно. В этот миг худощавый забирает конверт «F. von N.», и в его чистую дырку встает другой – с такой же маркировкой, но чуть тяжелее. Подмена.

– Это оно, – шепчет Майк. – Ускоряющая «травка» в письме. Снять «тормоза», обойти совет, дать не «после проверки», а «сейчас».

Он делает шаг. Это не драка. Это шпионаж. Мягкий и быстрый. Он ставит локоть на край стола и, будто опираясь, сдвигает свой крафт-конверт на руку худощавого. Лист внутри скользит – и прилипает к внутренней стороне подменённого конверта. На краю клей – специально с влажностью разыгран.

– Осторожнее, – говорит Майк вслух, ровно.

– Благодарю, – отвечает тот и кивает.

Худощавый забирает пакет. Он выходит в коридор. Он не оглядывается. Он опытный. Но он уносит вместе с ускорителем – их «тормоз».

Майк разворачивается и идёт в другую сторону – к двери в двор. Он не бежит. Он не герой в фильме. Он тень. У выхода он встречает Лейлу глазами: она уже на улице, у велостоянки.

– Пошёл к западным воротам, – шепчет она. – Курьер из серого плаща с ним. Второй – у скамьи. Третий в окне. У них полукольцо.

– Мы ломаем их полукольцо не силой, – говорит Майк. – А предметом.

– Каким, – спрашивает она.

– Его закладка.

Он идёт быстрее. Нагоняет худощавого у поворота, случайно задевает плечом. Закладка падает на мостовую. Тонкий звук, как ложка по фарфору.

– Извините, – говорит Майк и тут же наклоняется.

– Не надо, – отвечает худощавый, но поздно.

Майк поднимает закладку чужую правой рукой, а своей – кладёт свою, «невозможную», в его пальцы. Блеск одинаковый. Вес – почти. Он стоит у него в ладони ровно одну угрозу. Потом отдаёт.

– Ваша, – произносит Майк.

– Благодарю, – повторяет тот.

В его карман уходит «невозможная» – с «П», с «LA/AI». И с тончайшей резьбой на гурте, которой раньше не было. Ким выгравировала ночью его голосом – микронной иглой: «Комитет – не стоп, комитет – вес». Это они «прошьют» в чужой руке. Придёт к «их» начальнику как примета, как «свой».

– Уходи, – шепчет Лейла через зубы. – На нас уже смотрят.

Они растворяются в толпе студентов. Курьер в сером плаще идёт дальше. Вторая тень у скамьи снимает шапку и уходит в сторону химического корпуса. Полукольцо «Пилигрима» на секунду теряет координацию.

– Ровно, – говорит Майк. – Дальше – их ход.

И ход приходит тут же.

-–

В библиотеку возвращается тот же библиотекарь, но руки у него дрожат. На стол ему падает телефонная записка. Несвойственные слова. «Ждать не будем». «Вежливость – потом». «Внести прямо сегодня». Рядом мелом на доске кто-то писал «комитет» – и стёр. Пишет «сборка пластины без отчёта».

– Антагонист активен, – шёпотом отмечает Кац в «шве». – Разгоняют дорожку.

– Сдвигаем встречу, – решает Майк. – Забираем время у силы.

– Как, – тихо спрашивает Лейла.

– Слишком простой способ. Пожарная тревога.

Он проходит мимо старой «коробки с молотком». Стекло жирное. Люди идут уроком. Он смотрит на стрелку часов – 15:48. Потом на дверь сортировочной. На курьера в конце коридора. И на конверт, который уносит чужой – уже с их «весом».

– Готова, – говорит Лейла.

Она подходит к щиту и стучит в металлическую трубу ногтем в нужном месте – там давно бьёт резонанс. Звук пробегает по зданию, как мышь. Через секунду пожарный колокол берёт тон.

– Выходим спокойно, – произносит библиотекарь. – Спокойно.

Толпа на коридоре. Конверты идут в ящик «на потом». Курьер в сером нервно оглядывается и кладёт пакет в первую доступную «секцию безопасности» – закрытый шкаф с надписью «на хранение при эвакуации». Он не хочет потерять. И не хочет блеска. Он делает то, что от него требуют инструкции.

– Спасибо, – шепчет Лейла в воздух.

Они выходят на двор. Дождь снова липнет к лицам. Велоколёса звенят. На башне колокол глухо отбивает время – но не пожарное, а обычное.

– Хватит времени, – говорит Майк. – Теперь этот пакет не войдёт «сегодня». Он войдёт «после проверки». Наш «вес» останется внутри. И «ускорить» не получится.

– Они заметят, – предупреждает Лейла.

– Пусть, – отвечает он. – Нам нужно не скрыться. Нам нужно обогнать.

– По делу, – одобряет она.

-–

Возврат на «Ахерон» ощущается тёплым. Лампы не мигают. Кольца QGT шуршат правильной музыкой. Но у Харрисона на столе – новая беда.

– Протокол флота поменял словарь полностью, – говорит он. – «Корабельный канал «флот-движение-1» теперь «канал-ось-север». Смыслы те же. Иные метки.

– Это цитаты из их «учебника», – шепчет Ноа. – Своё ухо в наш язык.

Кац заводит таблицу на ближайшем мониторе: «как было – как стало». Пальцы бегут.

– Проживём, – спокойно говорит Эванс. – Мы не на радиоигре, мы под льдом. Но держите в голове. Любая команда может прийти «по-ихнему».

Ким смотрит на график охлаждения. Внешнее кольцо в зелёной зоне. Такт реактора ровный.

– До следующего окна можем позволить себе «один отдых», – говорит она. – Потом – гонка.

– Гонка уже началась, – отвечает Лейла.

И тут акустика Ноа снова рвётся.

– Впереди – новый лабиринт, – шепчет он. – И «Скиф» перестроил сетку под наш манёвр «сомкнуть-рассомкнуть». Они учатся страшно быстро.

– Значит, дадим им новый урок, – отрезает Эванс. – Идём.

-–

Зубчатые тоннели теперь не зубчатые. Они стали «решётчатыми» – как соты. Небольшие карманы с тонкими «перемычками» между ними. Очень удобно «захлопывать» с двух сторон. Лейла изучает рисунок как шахматистка.

– Войду по диагонали и уроню «тень» на другой ветке, – говорит она. – Вам нужно держать ничто. Прямо ноль. Чтобы они почувствовали «пустую комнату».

– На коротком поводке, – предупреждает Майк. – Якорь в полусне, но если я уйду – вы меня назад.

– Договорились, – шепчет доктор Моррис.

Сара готовит новую «пустышку» – комбинированную. Тепло и звук в одном корпусе. Она не любит так, мешаются частоты. Но сейчас лучше неправильная «конфета», чем пустой карман.

Ноа слушает «соты» и вдруг морщится.

– Они говорят вслух на нашем канале, – шепчет он. – И не «вежливый». Другой оператор. «Грубый».

Голос режет без меда:

– «Грид-Браво, уводите цель в решётку. Готовьте «стекло». Лов по размаху. «Дельта-цепь» на тишину».

– «Стекло», – повторяет Харрисон мёртво. – Никогда такого не слышал.

– Это у них минный приём, – быстро отвечает Кац. – Плёнка льда, прижатая к решётке взрывом. Мелкая, режущая. Не мина, а «занавес».

– Лейла, – произносит Эванс.

– Поняла. Не в центр. В край. И – вниз, – она не повышает голос. – Готовьтесь.

Она делает то, чего «Скиф» не ждёт: не прыгает в центр сот, а «стелется» вдоль края, как нож по кромке пирога. Сбоку воды меньше, но там опасно – камни ближе. Корпус звенит, как тонкий клинок.

– Дай мне ноль, – просит она.

– Дам, – отвечает Майк.

Он убирает якорь в пустоту. Внутри становится так тихо, что слышно, как пыль ложится на металлический кромки. Это опасная тишина. Но «Скиф» любит шум.

Сара бросает «комбинированную». Она вспыхивает теплом и гаснет, оставляя только странную тень звука. Рой кидается туда, где «вроде бы они», но не уверен.

– Ещё по краю, – шепчет Лейла. – И вниз.

Она опускает лодку на полкорпуса. Камень чиркает по бетону. Но без беды. «Занавес» – их страшная «стекляшка» – падает в центр сот, где их нет. Режет пустоту в мелкие бритвы.

– Пронесло, – выдыхает Дойл.

– Никого не «пронесло», – жёстко говорит Эванс. – Это работа. Дальше – окно.

– Шов чист, – шепчет Ноа. – На двадцать секунд.

– Этого хватит, – отвечает Майк. – Нам нужно только увезти их связного дальше от «сегодня».

– По местам, – говорит капитан.

Кольца QGT мягко встают в музыку. Время делается тонким. И в этой тонкости слышен ещё один голос – не из эфира, а из привычек.

– «Память – это поле», – шевелится в голове Майка чья-то улыбка.

Он стискивает зубы. И оставляет эту мысль там, где ей место – в ноль.

-–

Они снова в Принстоне, но не в библиотеке. На этот раз – узкий переулок возле кампусной книжной лавки. На витрине – чёрно-белые фотографии «людей недели». Края гладкие, стекло чистое. Под стеклом карточки с аккуратными подписями.

Лейла придерживает дверь локтем. Внутри – близкий, тёплый запах бумаги и клея. Продавец ровняет стопки мягкой щёткой.

– Что ищем, – спрашивает она тихо.

– Хвосты, – отвечает Майк. – Фотографии – плохие шпионы. Они сохраняют «лишнее».

У дальней стены стоит щит с «свежими портретами». Он подходит ближе. Его взгляд цепляется за знакомые волосы, отливающие серебром, – Эйнштейн смеётся глазами, что бывает редко. Рядом – двое. Один – директор местного департамента. Он на всех снимках. Второй – тонкий, ровный, в неярком костюме. Лицо обычное. Но не от мира этого двора.

У него не так сидит узел галстука. Не так лежит плечо костюма. И часы на его запястье слишком плоские для 1940. Под подписью – ничего. Просто «посетители».

У Майка мерзнут пальцы.

Он видит отражение витрины. За его левым плечом – улица. За правым – Лейла. За Эйнштейном – тот мужчина, которого не должно быть.

– Смотри, – говорит Майк.

Лейла смотрит. На секунду прикусывает губу. Воздух вокруг будто густеет.

– Он рядом с ним, – тихо произносит она. – Рядом… слишком.

Майк тянется к стеклу, но не трогает. Он догадался раньше, чем увидел: «кто раньше». Не они одни решили играть в кампусы.

– Уходим, – шепчет Лейла. – Нас кто-то видит изнутри.

Продавец поднимает глаза. Взгляд обычный. Кампус дышит. Велосипед звонит снаружи. Но что-то смещается в воздухе. Кто-то там, где его не должно быть, уже сделал свой шаг.

Майк делает шаг назад. Планки витринной рамы скрипят. В отражении решётка гуляет, как вода.

И прямо в плоском стекле у него перед лицом, если смотреть под углом, из зерна фотографии проступает деталь, которая не могла попасть в кадр в этот год – тонкая металлическая закладка на краю папки у «не того» мужчины. Те же «П». Те же невозможные «LA/AI». Рифлёный гурт с микрорезьбой.

– Это он, – шепчет Майк. – Он пришёл к нему раньше нас.

Он не успевает добавить «и чуть раньше нас», потому что где-то в глубине лавки щёлкает выключатель, и свет на миг меркнет. Тишина становится такой, что слышно, как бумага дышит.

Майк тянется к карману за своей закладкой, чтобы сравнить.

Его карман пуст.

Эпизод 6. Край окна

Витрина дрожит от слабого щелчка, и лицо Эйнштейна гаснет под бликом. Рядом с ним на фото стоит тот самый мужчина с ровным узлом галстука и плоскими часами. Майк тянется к карману – пусто. Закладки нет. Холод идёт по пальцам, хотя в лавке тепло и пахнет клеем.

Свет в зале моргает второй раз. Бумага на столе дышит. Продавец поднимает глаза и тут же опускает. Лейла касается локтя Майка и кивает к выходу. Голос в наушнике шепчет сухо и ровно: «Домой. Окно минуту. Пусто по верху».

– Уходим, – тихо говорит Майк.

Они выходят в дождь и растворяются в толпе велосипедов. В арке узко и сыро. Лейла держит шаг, не оглядывается. Он идёт рядом и считает вдохи. Закладка исчезла. Фото осталось. Вывод один: кто-то уже играет на секунду раньше их.

-–

«Ахерон» встречает их железом и инеем. В отсеке тепло от людей и пахнет озоном. Кольца QGT шуршат низко. Ханна «Ким» держит зелёную зону взглядом и пальцами. Ноа Брукс слушает лёд и рой. На панели у Лейлы узкие пилы глубины.

– Пуск через две, – говорит Эванс. – Цель – Лос-Аламос, 1943. По подмосткам мастерских. Без задержек.

– Фон чистый, – шепчет Ноа. – Но слева новый «светляк». Нитка в поле.

Нитка оказывается не светляком. Это «подавляющий» буй. Он не шумит, он «съедает» простор поля, как мокрая ткань. Внешнее кольцо ловит пустоту и начинает вибрировать не своим голосом.

– Не нравится, – тихо говорит Ким. – Он режет нам «шов». Не ударом, а тенью.

– Лейла, – решает капитан. – Нос на трещину. Уйдём под камень. Возьмём «глиссаду» между минами и выйдем в чистый карман. Иначе окно сорвётся.

– Поняла, – отвечает Лейла. – Веду.

Майк проверяет якорь. Плечо горит слабым жаром. Память изнутри хрустит, как ледяная корка. Он сжимает ладонь и держит ноль до команды.

– Металлическая была у тебя в кармане? – шёпотом спрашивает доктор Моррис.

– Была, – так же тихо он отвечает. – И нет.

– Погладь железо глазами, – советует она без улыбки. – А потом – думай.

Он кивает. Смотрит на кольца, не на пустой карман. Сейчас важнее «глиссада».

-–

Лабиринт начинается сразу за большим гребнем льда. Слева – каменный уступ. Справа – тонкие «иглы» мин. Сверху – пласт льда, как потолок ангара. Вода густая и тёмная. Лейла берёт нос в узкий просвет, как швея вводит иглу в ткань.

– Держим правый борт на двадцать, – говорит она. – Левый – на полметра от камня.

– «ПИ-4» проснулся, – шепчет Ноа. – Сетка с иглами. Пытаются схлопнуть проход.

– «Пустышка» готова, – сообщает Сара Чен. – Комбинированная. Дам звук и тепло.

– По моей, – кивает Эванс. – Раз… две… три.

Сара швыряет цилиндр в боковой карман. Тепло вспыхивает и гаснет. Звук шепчет и уходит в сторону, как ложный шаг. Три точки роя кидаются за фальшивым хвостом. Четвёртая зависает над лодкой, замирает, меняет мнение. Ноа ловит её паузу и добавляет в воду тонкий «скрип» льда – естественный шум, который дроны не любят.

– Взял, – говорит Ноа. – Пошёл на шорох, а не на нас.

Лейла проводит «Ахерон» в щель между двумя минными штангами. Корпус поёт тонко. Краска срывается полосами. Камень снизу лижет килем. У Дойла белеют костяшки на руках, но он молчит.

– Внешнее кольцо потеряло два процента, – сообщает Ким. – Но держится.

– Ещё десять метров, – шепчет Лейла. – Потом «глиссада» закончится.

«Глиссада» – это почти скольжение. Мотор дышит в полголоса. Ход на четверть. «Ахерон» проходит по краю поля, где минные «уши» глупеют от шума льда. У края нового кармана становится тише. Даже дыхание слышно.

– Карман чист, – говорит Ноа. – «Подавляющий» буй остался позади. Окно узкое, но есть.

– Майк, – произносит Эванс. – Твоя очередь.

– Есть, – отвечает он, вставая в центр колец.

Внутреннее ровно. Среднее как меха. Внешнее шуршит, но не рвёт. Привязка пойдёт по радиофону мастерских. Нужны лампы, запах керосина и звуки ровной работы.

– Пуск, – говорит капитан.

Белый свет собирается, как нитка под иглой. Шум льда уходит. Воздух становится сухим и тёплым, пахнет маслом. «Ахерон» скользит в «шов».

-–

Ночь Лос-Аламоса холодная, но сухая. На складе света нет, только полоса лунного блика на полу. Мимо проходит охранник и зевает. Он не смотрит в тень. Он верит замку.

Майк и Лейла лежат у стены рядом с дренажной трубой. На Майке чужая рабочая куртка. На Лейле тёмный берет. У неё пояс, на нём мягкие стяжки вместо оружия.

– Время, – шепчет она.

– 01:10, – отвечает он. – Дежурный у ворот до 01:30. Потом обход. У нас двадцать.

Через тонкий шов в ухе идёт голос Харрисона. Связь узкая и глухая, как телефон в шкафу.

– Левый угол склада – под камерой «Звон». Мы её уже видели на прежнем выезде. Монотонная. Окно на поворот головки – три секунды.

– Приняли, – шепчет Майк.

Он вытаскивает из кармана тонкую пластину-бегунок. Прикладывает к замку. Щель дышит и раскрывается на сантиметр. Внутри пахнет деревом и графитом.

– «Силовой шпионаж», – напоминает Лейла. – Без крови. Если столкновение – усыпим и уйдём.

– Понял, – отвечает он.

Они входят, как тени в воду. За дверью узкий коридор. Пол скрипит по-глупому, но раз в десять шагов. Они идут, перенося вес на край ступни.

Первый зал – дерево и ящики. На одном мелом: «Оптика, макет». Лейла открывает, как будто делала это всю жизнь. Внутри круглый объект, похожий на цветок. Сектора из дерева и парафина. Это не оружие. Это учебная линза имплозии. Она важнее многих слов.

– Берём, – шепчет Майк.

– Большую? – уточняет она.

– Нет. Малую половину, – решает он. – Оставим «вес». Похитим смысл.

Он вытаскивает сектор, как пирог из формы. На его ребре карандашные цифры. Чужая аккуратная рука. Та самая, что ведёт книжку размеров. Тонкий почерк, ровные десятки, непривычный наклон.

– Он был здесь до нас, – шепчет Лейла. – И оставил след.

– Он везде, где надо на секунду раньше, – отвечает Майк. – Но пусть и у нас будет кусок его «цветка».

Они укладывают сектор в мягкий чехол. Вес небольшой. Но смысл тяжёлый.

На дальнем столе лежит другая вещь – макет удерживающих «лепестков». Тоже с цифрами. На одной – знакомая ошибка шагов. Майк не удерживается и меняет её мелом. Ровно и быстро.

– Он заметит, – тихо говорит Лейла.

– И поймёт, что мы рядом, – отвечает он.

Где-то в конце зала шорох. Тени на секунду сливаются. Лейла оказываетcя у стеллажа. Майк уходит в другую тень. В дверях появляется силуэт ночного завхоза. Он несёт фонарь, но луч смотрит вниз.

Лейла выходит ему навстречу, как человек, который заблудился в полутьме.

– Простите, – говорит она тихо. – Я ищу офис механика. Меня отправили…

Дальше движения быстрые и чистые. Она подныривает под руку. Ставит локоть под плечо. Поворачивает корпус завхоза так, чтобы тот сел на ящик без шума. Пальцы закрывают ему рот на секунду. Он не бьётся. Он дышит ровно. Через минуту будет спать, не поняв, что случилось.

– Без крови, – шепчет она.

– Без крови, – повторяет Майк.

Он возвращается к линзе. Пальцы формируют узел стяжки на чехле. Всё просто. Пора уходить.

И тут в дальнем проёме открывается другая тень. Ни фонаря, ни скрипа. Тень стоит и смотрит. Потом идёт. На шаг быстрее, чем нужно человеку, который боится шуметь.

Майк поднимает ладонь. Лейла кивает и отходит на полшага, освобождая коридор. Тень входит, как домой. На секунду освещает себя полосой лунного света из окна.

Это он.

Не по лицу – его Майк видит впервые. По движению. По тишине. По тому, как он ставит ногу на полку ящика и не скрипит. По рукам, которые знают, где будут чужие пальцы.

– Пилигрим, – говорит Майк спокойно.

Ответа нет. Тень не любит говорить. Она идёт в упор.

Первый контакт – тихий. Захват запястья, шаг в корпус, попытка выбить чехол. Майк режет угол, уводит руку, упирается спиной в стеллаж. Лейла приходит с другой стороны и закрывает локоть тени мягкой петлёй. Тень соглашается на петлю, а потом уходит из неё, как бы растворяясь.

– Без выстрелов, – произносит Пилигрим наконец. Голос ровный, акцент американский, но под ним – другое.

– Без, – отвечает Майк.

Пилигрим работает на короткой дистанции. Ни ударов, ни треска. Только шаги и пальцы. Он «читает» их манеру. Майк отвечает тем же. Это не драка. Это разговор телами.

Лейла пытается замкнуть коридор плечом. Пилигрим подставляет ей бедро и, не причиняя боли, снимает её в сторону. В его движении нет злобы. Только проверка.

– К чехлу не прикасайся, – говорит он тихо. – Это не твоё.

– А ты – не наш, – отвечает Лейла.

Тени сталкиваются ещё раз. На секунду они оба держат руку друг друга. На кончиках пальцев металл молчит и даёт понять, кто есть кто. Пилигрим смотрит Майку в глаза. Света мало, но взгляда хватает.

– Ты держишь железо, – говорит он почти с уважением. – Но не держишь цену.

– Я её плачу, – отвечает Майк.

– Посмотрим, – произносит Пилигрим.

Он отступает ровно на шаг и исчезает в другую тень. И не ушёл – а растворился. Лейла делает шаг туда же. Ничего. Пусто. Только лунный квадрат на полу.

– Он забрал что-нибудь? – спрашивает она.

– Нет, – отвечает Майк, ощупав чехол. – Линза у нас.

– Время, – напоминает Харрисон в ухо. – Окно на обратный – тридцать секунд. Дальше «буй» вернётся.

– Идём, – кивает Майк.

Они уходят через ту же дверь. Завхоз спит на ящике, как человек после долгой смены. На улице звёзды холодные и близкие. Шаги – мягкие и быстрые.

-–

Возврат под лёд – как медленный вдох в воду. «Ахерон» принимает их мягко. Внутри свет красный, лишние лампы выключены. Внешнее кольцо QGT шуршит устало, но без «зубцов». Ким кивает им и возвращается к панели. Сара закрывает люк и сбрасывает давление.

– Есть? – спрашивает Эванс.

– Есть, – отвечает Майк и кладёт чехол на стол. – Макет сектора. Номера на ребрах. Чужая рука внутри.

– Посмотрим потом, – говорит капитан. – Сейчас – уход. «Подавляющий» наверху вернулся. И с ним «решётка».

– Веду по краю, – кивает Лейла. – Снова «глиссада». Только ещё теснее.

– Пошли, – решает Эванс. – Ноа, слушай их «стекло». Не даём себя накрыть.

– «Скиф» шепчет «ось-север», – говорит Ноа. – И «дельта-цепь» на коридоре. Новая терминология прёт к нам в уши.

– Мы её не учим, – отрезает Харрисон. – У нас свой словарь.

Первый карман пропадает быстрее, чем в прошлый раз. Плиты льда начинают сдвигаться, как огромные двери. Мины «иглы» пытаются смкнуться. Лейла тянет лодку в узкий просвет между тросами.

– Дай мне «ноль», – тихо просит она.

– Дам, – отвечает Майк.

Он убирает якорь в почти пустоту. Внутри становится так тихо, что слышно, как вентилятор вдали делает пол-оборота и застывает. Тишина опасная, но сейчас нужна.

Лодка скользит. Мина справа «слушает», но не слышит. Мина слева «злится», но её глушит ледяной скрип. Камень снизу шуршит песком по краске.

– Ещё, – шепчет Лейла. – Ещё метр.

Ноа вдруг поднимает палец.

– Сверху «стекло», – говорит он. – Падают тонкие пластины. Как занавес.

– В край, – отвечает Лейла.

Она уводит «Ахерон» прямо под ребро камня. Пласт льда падает в пустое. По корпусу идёт дрожь, но на зубах не скрипит. Вода становится свободней.

– Прошли, – шепчет Дойл.

– Рано радоваться, – жёстко говорит Эванс. – Ещё два хода до чистой зоны.

Второй ход – как повторение сна. Всё те же тросы, всё те же «уши». Но теперь у них в руках чехол с чужой геометрией. Это поддерживает нервы лучше таблеток.

– Правая рука свободна? – спрашивает доктор Моррис у Майка.

– Свободна, – отвечает он. – Память держу. Картами пользуюсь.

Она кивает и уходит к шкафу с аптечкой. Её спокойствие – лучшее, что у них есть ночью.

Чистая зона оказывается узкой полосой между двумя каменными «ступенями». Там шумит ветер в трещинах льда. Там «подавляющий» глохнет. Там можно снова говорить про прыжок.

– На этот раз – короткий «шов», – решает Эванс. – Сбросим «след», уйдём в бок, потом – ремонт. Устали.

– И одна проверка, – добавляет Ноа. – На общей полосе прошёл чужой шёпот. Адресован не всем. Личный.

– Кому, – спрашивает Лейла.

Ноа смотрит на Майка.

– Ему, – говорит он. – Слова плоские, будто рядом в отсеке.

Майк поднимает глаза. Плечо вдруг холодеет под якорем.

– Что сказал, – спрашивает Эванс.

– Пока ничего, – отвечает Ноа. – Но повторится.

– Тогда держим тишину, – решает капитан. – Не играем на его частоте.

-–

Они расходятся по постам. Лейла держит курс на боковой карман, где «зелёная зона» длиннее. Ноа подмешивает в воду звук дальнего льда на слабом ветре. Харрисон закрывает каналы один за другим. Ким даёт охлаждение «на ногтях». Кац просматривает «эхо» слов. Сара держит «пустышку» в руке, но не спешит.

Майк садится рядом с чехлом и смотрит на цифры на ребре. Письмо из дерева. Ровная рука. На одной метке – его мел от пяти минут назад. Чёрточка, которая не должна быть здесь. Теперь – есть.

– Он видел нас, – произносит Майк.

– И мы видели его, – отвечает Лейла. – Наконец-то не через стекло.

– Первый контакт без крови, – напоминает доктор Моррис. – Пусть так и останется.

Лодка выходит в чистый карман и замирает на малом ходу. Лёд над головой поёт низко. Внешнее кольцо QGT остыло и шуршит спокойно.

– Вопреки «буям», – заключает Эванс. – Мы живы. И у нас есть то, что им нужно.

– И то, что нам надо, – поправляет Кац. – Линза – ключ к их каналу.

– Завтра начнём разбирать, – говорит Джилл О’Рейли, подходя ближе. – Смотрим материалы, плотность, метки.

– Не трогайте долго, – просит Ким. – Внешнее кольцо любит, когда мы не держим мир за горло.

– Принято, – кивает Джилл.

В этот момент эфир дрожит тонкой нитью. Голос приходит без фонового шороха. Как будто человек встал рядом и сказал на ухо.

– «Майк», – говорит он.

Все замолкают. Даже вентилятор в дальнем отсеке делает паузу.

– «Не тяни узлы чужими руками», – добавляет голос тихо. И после короткой пустоты – ещё слово. Имя. Детское. Тёплое. С ударением там, где Майк никогда не слышал.

Имя падает в голову, как маленький камень в воду. Круги идут не по воде, а по памяти. Майк выпрямляется и ловит воздух. Якорь у плеча отвечает жаром. Плечо не болит – оно «знает». Голова – нет.

– Кто это, – спрашивает Лейла быстро.

Он не отвечает секунду. Слово есть. Смысл – как тень. Он не знает такого ребёнка. Он не знает это имя.

– Он сказал имя, – произносит Майк. – Ребёнка.

– Чьего, – спокойно спрашивает Эванс.

– Не знаю, – отвечает он честно. – Я не знаю такого ребёнка.

– Он играет в близкое, – шепчет Ноа. – Ставит маркер в твою память.

– Мы не играем, – резюмирует капитан. – Но записываем.

Харрисон уже пишет на карточке. Чужое имя – в ряд с другими данными. Кац ставит метку на ленте времени, где прозвучал шёпот. Ким смотрит на шкалу якоря. Зелёная зона дрожит на волосок, но не падает.

– Он не оставил нам выбора, – тихо говорит Лейла.

– Наоборот, – отвечает Майк. – Он дал нам новый узел.

Он поднимает взгляд. Внутри пусто и тихо. Внешнее кольцо ровное. По корпусу идут короткие щелчки льда. Вода шепчет об бок и глохнет в камнях.

– Курс прежний, – произносит Эванс. – Отойдём в тень и переждём «буй». Потом – разбор макета. Потом – слушаем «эхо». А имя держим в голове. Без образов. Только звук.

– Поняла, – говорит Лейла.

– Понял, – кивает Майк.

Он повторяет имя про себя и кладёт его на карточку. Буквы стоят ровно. Линия не дрожит.

Лёд над головой поёт низко. Корпус дышит успокоенно. «Ахерон» идёт по краю окна, где мир не ломается, а гнётся.

В кармане куртки что-то шевелится. Майк засовывает пальцы и вынимает металл. Закладка. Холодная. Узкая. На краю – те самые буквы. Под острым светом добавлена новая точка, которой раньше не было.

Он дышит и закрывает ладонь.

– Мы запомнили, – говорит он тихо.

Ответ приходит сразу. Слово, которое уже нельзя не слышать.

Имя ребёнка, которого он не знает.

-–

Майк сидит у панели, а пальцы всё ещё помнят чужое тепло. В глазах – склад тёмных полок и лунный квадрат на полу. В ушах – ровный воздух отсеков. В груди – пустота, в которую упало имя.

– Ты с нами, – говорит Лейла. – Держись.

– С вами, – отвечает он.

Ноа слушает, как «Скиф» перестраивает сетку вдалеке. Кац заносит в таблицу новую терминологию, новая «ось» у чужих и их «вехи». Ким закрывает одну из петлей охлаждения, экономя проценты. Джилл ставит чехол с линзой на мягкую подставку и прикрывает его тканью. Дойл проверяет сети у дверей. Харрисон убирает карточки в прозрачный конверт.

Эванс стоит у пульта и смотрит на всех.

– Мы дожили до края окна, – говорит он спокойно. – Дальше – темно.

– Мы привыкли, – шепчет Лейла.

Голос сквозь металл возвращается ещё раз. На этот раз – только для Майка. Как будто человек подошёл вплотную и сказал на ухо.

Шёпот. То же имя. Те же мягкие буквы.

Он слышит его и не знает, кого зовёт.

И от этого становится действительно темно.

Эпизод 7. Песок и имя Тринити

Имя ребёнка звенит в голове у Майка, как игла. Он повторяет его про себя и гасит шёпот. В отсеке пахнет озоном и мокрой резиной, красный свет мигает размеренно. Сверху поёт лёд, будто кто-то ведёт ножом по стеклу.

– Дыши, – шепчет Лейла, не поднимая глаз от глубины. – Мы идём по краю.

Якорь у плеча упрямо тёплый. Внешнее кольцо шуршит ровно, но срывается короткими «зубцами». Ноа слушает воду и морщит лоб. На ленте шум бросает новые петли, как будто сам океан учится.

– Рой сменил алгоритм, – тихо говорит он. – Карта шума больше не держится. Мои метки плывут.

– У них новый мозг, – бурчит Дойл. – Или кто-то им шепчет.

– Не тратим злость, – ровно отвечает Эванс. – Майк, привязка к июлю сорок пятого. Грозовой фон. Нам нужен Нью-Мексико и полевой склад.

Майк кивает. Он отодвигает имя в сторону и открывает вторую шкалу. Радиофон приходит, как старое радио: треск, дальний свист, крупные волны статики. Где-то выше ходит гроза, и её низкий бас ложится на числа.

– Буря играет за нас, – шепчет он. – По ней можно попасть в ночь перед хлопком.

– В окно, – говорит Лейла. – Но сначала уйдём из этого кармана.

Над бортом проходит глухая тень. Лёд трещит короткой нотой и слипается. «Скиф» не уходит, он держится в полкабеля. Ноа подмешивает в воду звук далёкого ледяного скольжения. Линии роя скачут, как рыбы в сети.

– Открыли «решётку», – предупреждает он. – Соты вместо зубьев. Захлопнут, если дёрнемся.

– Без рывков, – отзывается Эванс. – Лейла, нож по краю. Сара, «пустышку» – на мой счёт.

Лейла ведёт лодку вдоль каменного ребра. Корпус поёт тонко, как струна. «Пустышка» уходит в бок и гаснет, оставляя ложный след. Две точки кидаются следом и теряют нюх. Третья висит над ними и думает.

– Дал ему сомнение, – шепчет Ноа и кивает самому себе. – Пройдём.

Они выскальзывают в более тёмный проход. Тишина тянется, как резина. Имя в голове у Майка всё ещё есть. Он накрывает его картой радиофона и нажимает «запомнить».

– Привязка готова, – говорит он. – Июль. Пустыня. Пылевой запах. Башня.

– Пуск, – разрешает Эванс.

Кольца собирают воздух в светлый жгут. Мир сгибается внутрь. Холод становится сухим. Лёд уступает место пыли.

-–

Нью-Мексико дрожит от ветра. Пахнет железом, мокрой пылью и керосином. На горизонте бредут молнии, но гром ленив и далёк. Башня с «Гаджетом» чернеет на пустом фоне, как карандашная отметка на небе.

Майк лежит в тени грузовика и слушает, как хрустит песок под шинной резиной. Лейла рядом, лицо спрятано под козырьком. У неё чужой комбинезон и пропуск с нестыковкой в номере.

– Время, – шепчет она. – До контрольной переклички пятнадцать минут.

– Нам нужен склад с расходниками и щит для списка, – отвечает Майк. – И разговор с человеком, который отвечает за «да» в плохую погоду.

Лейла кивает на светлую полосу палатки связи. Там шумит телефонная линия, и голос меняется каждый час. У входа курит сержант с усталым плечом, у него взгляд того, кто слушает, а не говорит.

– Через него зайдём, – тихо решает она. – Но сначала – следы Пилигрима.

Они обходят по пыльной дуге к полевому складу. Доски скрипят иначе, чем в кино. На дверях свежая краска «No admittance» не успела высохнуть. Внутри коробки и канистры стоят, как домики, между ними узкая тропа к щиту.

Майк видит на столе маленькую жестянку без этикетки. Краска на крышке вздута пузырём, как будто её грели. Рядом лежит металлическая закладка, узкая и холодная даже на жаре. Он не трогает её. Он наклоняется и смотрит на кромку.

На гурте выгравированы два буквы. «TR».

– Его почерк, – шепчет Лейла. – Метки на наших дорожках.

– И ловушка рядом, – отвечает Майк. – Банка с порошком. Покрасит руки и пропуска. Сержант увидит – и мы не пройдём.

Он не берёт банку. Он берёт куском ткани и аккуратно накрывает крышку. Лейла одновременно выкладывает на щит лист с заголовком «Полевая безопасность. Шторм и статический разряд». Текст короткий и деловой. «Дублировать заземление», «увести наблюдателей за линию», «остановить открытые лампы при всплеске статики», «право стоп у ведущего инженера».

– Это войдёт, – шепчет она. – Они так привыкли – к бумаге на гвозде.

– Дай второй, – отвечает Майк. – «Чек ветряного фронта перед переносом капсулы». Если порыв выше, чем у ворот, перенос драгоценной штуки откладывается. Иначе унесёт.

Она вешает лист чуть ниже, в «глаза». Краску под него подтирает рукавом. На гвозде уже были дырки. Кто-то раньше вешал подобные.

– Пилигрим знает про «глаза», – тихо говорит Лейла. – Поэтому шёл через сержанта.

– И через ловушку на нас, – добавляет Майк. – Пошли, пока пусто.

Доска под ботинком поёт и срывается. На другом конце склада кто-то высоко кашляет. Сержант у двери слышит и заходит.

– Кто тут, – спрашивает он спокойно. – У нас ночной режим.

Майк не бежит. Он разворачивается лицом и подаёт ему пустую ладонь. На другой руке – папка со штампом «Сейфти». Бумаги настоящие, взятые из их же будущих копий. Он говорит так, как говорят люди, у которых мало сна и много тревоги.

– Сейфти-апдейт от штабной палубы, – произносит он просто. – По грозе и статике. Порвало две линии вчера, люди жаловались на разряды. Просили на гвоздь.

Сержант смотрит на список, а не на лица. Это правильный сержант. Он делает шаг к щиту, читает «право стоп», хмурится, но кивает.

– Принято, – говорит он. – Я люблю, когда бумага говорит раньше начальства.

Он поворачивается к жестянке на столе и сразу замечает ткань. Он поднимает край, видит порошок и застывает на секунду. Он тоже знает такие «шутки».

– Кто положил, – он не смотрит на них.

– Вы сами найдёте, – отвечает Лейла мягко. – Мы – бумажные. Нам важнее гвоздь.

Сержант поджимает губы и закрывает банку в ящик. Этого хватает, чтобы не сработала метка на их руках. Он машет в сторону входа.

– Идите к связи, – говорит он. – Там сегодня людей не хватает. Погодой заняты.

Они выходят вместе с ним. Пыль медленно садится на ботинки. Гром вдалеке лениво отвечает. Башня тянется к небу, как позвоночник старого зверя.

-–

Связная палатка гудит телефоном и дыханием. На столе карта с жирными крестами. У стены стоит короткий деревянный щит с расписанием смен. Рядом висит маленький ламповый прибор, на нём стрелка дрожит на цифре «порыв».

У телефона мужчина с помятой фуражкой, под глазами синяки. Он делает пометки простым карандашом и чешет щеку беззвучно. Это человек, который говорит «да» или «нет» не по настроению, а по бумаге.

– Со штормом хуже, чем вчера, – докладывает он в трубку. – Перенос доверим людям из оптики. Командиру – потом.

Майк слушает его голос и ловит ритм. Здесь нужна одна фраза, не больше. Он вытягивает из папки лист ««ветряной чек» и ставит перед ним.

– У вас нет этого пункта, – говорит он спокойно. – Он экономит пять минут и один спину.

Мужчина смотрит на лист и не спорит. Он берёт карандаш и вписывает строку в расписание. Он шевелит губой. Он уже посчитал, что это снимает работу с него и отдаёт инженерам. Он ставит на штамп «взято» и отдаёт лист назад.

– Кто вы, – спрашивает он только потом.

– Помощники, – отвечает Лейла. – Сегодня – от погоды.

Мужчина моргает и уже не слушает. Телефон снова звенит, он берёт трубку и говорит «слушаю».

На выходе Майк ловит взглядом «П». На гвозде рядом со щитом висит знакомая закладка. На гурте теперь «TR». Он понимает, что метки Пилигрима здесь раньше их. Он идёт дальше, не трогая железо.

– Он ходит на секунду впереди, – шепчет Лейла. – Но мы вшили «право стоп».

– И заземление в палатках, – добавляет Майк. – Это сдержит дурность на грани.

Пыль за пределом палатки пахнет мокрым деревом. Ветер слабнет. На западе мигают короткие молнии. Башня стоит тёмная и недвижная. Ночь обещает быть длинной.

-–

Подо льдом возвращается хищная тишина. Лейла держит «Ахерон» в кармане, где шум льда гасит уши. Но «рой» уже не играет в старую игру. Его линии идут не по памяти, а по предположению.

– Они предсказывают нас, – шепчет Ноа. – Им не нужен наш звук. Они строят картинку из пустот.

– Как ты вчера, – усмехается Кац. – Только без совести.

– Не обязательно, – отвечает Ноа. – Когда учишься, совесть мешает.

Он двигает ручки и строит новую карту. Не «точки», а «тени». Где бы он поставил дрон, чтобы поймать «Ахерон», если бы был злым. Он вешает на пустоту флажки и шепчет «сюда не идти».

– Потерял карту, – честно говорит он через минуту. – Но нашёл способ жить без карты.

– Дай мне тишину на пять, – просит Лейла. – Я проведу нас, как по слуху.

Эванс смотрит на шкалы и на людей.

– Даем, – говорит он. – Харрисон, тишина. Сара, «пустышки» берегём. Ким, зелёную – зубами.

Ким отвечает коротко. Внешнее кольцо держит ровно. Якорь у Майка не кипит. Имя ребёнка снова выходит к краю внимания. Он не прогоняет его. Он ставит рядом, как камешек на панели.

– Мы ещё вернёмся к тебе, – шепчет он внутри.

– К кому, – спрашивает доктор Моррис.

– К вопросу, – отвечает Майк. – Не к человеку.

-–

К полуночи пустыня густеет, как чай. В палатке наблюдателей играют в карты без слов. У башни шевелится маленький караул, их ботинки оставляют узкую тропу. На столах в дальнем сарае лежат запаянные бумажные пломбы.

Лейла и Майк ждут под плащом теней возле тележки с изолирующими кабелями. Им нужна ещё одна мелочь. Маленькая табличка «проверка заземления – мужчина с лампой в паре», она должна висеть на кармане между щитами. Её не повесили. Пилигрим перехватил «на секунду».

– Вон там, – шепчет Лейла и кивает на лачугу с деревянным крыльцом. – Его ловушка сработает там. В поле есть метка «TR», и рядом – пустой штырь.

– Забираем табличку и вешаем, – отвечает Майк. – Без шума.

Они заходят в лачугу через задний вход. Внутри пахнет металлом и маслом. На столе лежат щипцы, кусачки и маленький свёрток с сургучом. На окне сидит ночь и дышит пылью.

На подоконнике блестит узкий металл. Закладка, как всегда. Но на гурте уже не «TR». На гурте – «DR». Он не знает, что это. Он знает только то, что значит «здесь был».

– Он подменил табличку, – шепчет Лейла. – Оставил красивую бумагу без «лампы в паре».

– Значит, прикроем это руками, – отвечает Майк.

Они выходят на ветер и двигаются к щиту. На железном штырьке пусто. Он вешает табличку на проволоку и притирает её песком, чтобы выглядела старой. Лейла подминает края, как будто она висела здесь неделю.

– Готово, – шепчет она.

Идти обратно уже поздно. Они слышат скрип обуви и лязг кованой пряжки. Из темноты выходит человек в шинели, ныряет глазами под козырёк и смотрит на их руки. На пальцах у Лейлы пыль равномерная. На пальцах у Майка тоже. Красок нет. Банки в их пути не было.

– Проверка постов, – говорит он устало. – У вас пропуск.

– В палатке у связи, – отвечает Майк честно. – Сержант дал нам «да» на бумагу.

Человек кивает и не спорит. Он уходит в ночь. Они остаются рядом со щитом. Ветер приносит первую каплю дождя. Пыль понимает, что её будут топить.

– Он строил ловушку в складе, – тихо говорит Лейла. – Но сержант нам поверил. Это развалило его трек.

– Он поставит следующую, – отвечает Майк. – Мы тоже.

Они двигаются к лисьей норе между сутулых палаток. Ночь сгущается, как гуашь. Башня чернеет и висит над всем, как чужой палец в чужом раю.

-–

Подо льдом «решётка» хватает новый карман. Лейла ведёт «Ахерон» вдоль края, как танцевальный шаг. Ноа учится заново слушать пустоту. Он ставит метки «где им кажется, что мы есть» и ломает эти метки ненужным скрипом.

– Пятый узел у них слепой, – шепчет он. – Если мы дадим там тишину, они вцепятся в пустоту.

– Ты уверен, – спрашивает Эванс.

– Нет, – честно отвечает Ноа. – Но я слышу, как они раздражаются.

– Делаем, – решает капитан. – На их злость и сыграем.

Сара держит «пустышку» в ладони, как птицу. Ким смотрит на внешнее кольцо и заводит второй контур охлаждения узким байпасом. Джилл бросает взгляд и кивает: риск, но терпимо.

– Сделала тебе «зелёную» на два градуса, – шепчет Ким. – Только не гони её в красную.

– Держим, – отвечает Майк.

Тишина, которую просит Лейла, приходит на пять секунд. «Решётка» мгновенно слепнет, как если бы кто-то выключил лампу. Ноа не улыбается. Он не любит такие фокусы, но любит жить.

– Прошли, – выдыхает Дойл.

– Это только один раз, – предупреждает Кац. – Дальше не сработает.

– Тогда придумаем другое, – говорит Эванс. – Мы учимся, как они.

-–

Вблизи башни воздух гудит, как трансформатор. Даже кожа чувствует статический прилив. Вдалеке, у наблюдательного бункера, свет ламп желтеет на мокром бетоне. К востоку небо пока тёмное, но край уходит в серое.

Майк и Лейла заходят в бункер быстро и просто. Внутри инженер в очках правит в списке «дозим. постов» карандашом. На столе лежит маленькая лампа с батареей. Он дёргает провод, проверяет контакт и не смотрит на людей у двери.

– Мы насчёт лампы, – говорит Майк. – В паре.

Инженер поднимает глаза и понимает из двух слов. Он кивает на полку и кидает им ещё один фонарь.

– Берите, – отвечает он. – Батарея живая. Плечо с вами.

– И «право стоп», – добавляет Лейла. – С утра вы его увидите на щите.

Инженер не спорит и не смеётся. Он уже знает, что сегодня слушают не только его.

– Хотелось бы, – говорит он без иронии. – Иногда думаешь «остановим», а потом смотришь на башню… и не можешь сказать вслух.

Майк кивает и не отвечает. Он знает, как это выглядит – когда ты не можешь сказать вслух.

Они выходят с фонарями в ночь. Дождь начинает работать по-настоящему. Пыль становится тягучей, ботинки цепляют её как глину. На западе молния разрывает облако. Гром приходит позже, как письмо без подписи.

– Мы сделали, что могли, – тихо говорит Лейла. – Бумага висит. Фонари есть. Людей отведут дальше.

– И посчитали ветер, – отвечает Майк. – Если порыв поднимется, перенос остановят.

Он слушает грозу, как радиосигнал. Она запоминается как подпись эпохи. Её гул в голове совпадает с его шкалой.

– Это наш якорь в пустыне, – добавляет он. – По нему и вернёмся.

– А он, – спрашивает Лейла, и не возвращает имени.

– Он рядом, – честно отвечает Майк. – Но сейчас он не в воде. Он в песке.

Он поднимает взгляд и видит на углу наблюдательного бункера узкую блестящую полоску. Закладка, как всегда. На гурте – «TR». Ниже крошечная точка. Эту точку он уже видел в Арктике, когда «П» превратилось в «LA». Она меняется, как вода.

– Он ставит метки на время, – шепчет Лейла.

– А мы ставим правила, – отвечает Майк.

-–

Подо льдом заходит ещё одна «занавесь». Толстая, как стекло. Но её рвёт естественный шум трещины, как зубочистку. Лейла ловит момент и смещает корпус в пустоту. Ноа грузит «решётку» плохими ожиданиями. Харрисон держит каналы закрытыми, как ящик с стеклом.

– Две минуты тишины, – говорит Ноа. – Потом они вернутся злее.

– Этого хватит, – решает Эванс. – Потянем к «чистому».

– У меня нет «карты», – признаётся Ноа. – Но есть «слух». И он говорит: вправо лучше, чем влево.

– Тогда вправо, – кивает капитан. – Мы доверяем слуху.

Пульс лодки выравнивается. Внешнее кольцо остывает. Якори не срывает. Майк знает, что эта «тишина» будет короткой. Он встаёт и снова смотрит на шкалу радиофона.