Читать онлайн Загадка Магдалены бесплатно

Глава 1

4 января 2025 год

Я открываю глаза и некоторое время просто лежу, пытаясь ухватиться за мысль, кто я и где нахожусь. Это чувство не из разряда тех, что приходят после бурной ночи с алкоголем, клубами и чьей-то тёплой постелью. Нет. Всё куда проще – или сложнее. Мозг словно не спешит включать полный свет, оставляя меня в полумраке сознания. Может, дело в хроническом недосыпе, может, в усталости, которая стала моей постоянной тенью.

Может, просто не хочет.

Поворачиваю голову и чувствую, как по щеке скатывается тонкая струйка слюны. На некогда белой наволочке остается темное пятно – маленькое доказательство ночной заброшенности себя.

Очаровательно. Утро начинается с красоты.

Вытираю лицо тыльной стороной ладони, нащупывая телефон среди спутанных складок одеяла. Писк будильника бьёт по вискам тонким молотком.

Морозное белградское утро врывается в комнату едва я скидываю одеяло. Оно цепляется за кожу, как кошка когтями за диван. Я торопливо кутаюсь в махровый халат – подарок Сары на Новый год.

Сара верит, что я умею радоваться подаркам. Иногда даже получается притвориться.

Иду на кухню, ведомая единственным желанием: налить себе кофе, черный и крепкий, как спасение.

Моя мать всегда твердила, что пить много кофе – вредно для здоровья.

Жить с моим отцом под одной крышей столько лет – вот что вредно. Но да, кофе опаснее.

По пути на кухню прохожу мимо большого зеркала в коридоре. Бросаю в него быстрый, неохотный взгляд. Глаза сегодня темнее обычного, как будто в них налили побольше чернил. Мешки под глазами уже давно перестали быть временными гостями, а прописались как полноправные жильцы. Коса сбилась, тонкие пряди выбиваются наружу, торчат короткими антеннами. Зато кожа всё такая же – ровная, смуглая, с легким оливковым отливом, как будто я вернулась из отпуска или только что вышла из солярия. Подарок сербских генов отца.

Я отвожу взгляд. На кухне меня ждет утренняя ритуальность – турка, кофе, вода. Мама учила меня варить кофе еще в детстве: две ложки молотого кофе, кипяток, средний огонь, ждать, пока поднимется густая темная пена. Главное – не передержать, иначе потом соскабливать с индукционной плиты придется дольше, чем пить. Я выучила этот урок лет в семь, когда мама, оставив меня “присматривать” за кофе, ушла развешивать бельё, а я залипла на Сейлор Мун. Отец почуял запах гари и, увидев, как я, не моргая, смотрю в телевизор, назвал меня тормознутой. И велел самой всё оттирать.

Заварив кофе, я сильнее укутываюсь в халат, вставляю между зубами сигарету и выхожу на балкон. Делая первый глоток, обжигаю язык и тут же закуриваю. Дым щекочет лёгкие, и с ним приходит долгожданное ощущение – всё как будто на своих местах. Почти.

Я опираюсь локтями на холодные перила и смотрю вниз. Белград в это утро серый, влажный, с налетом усталости, будто он тоже не выспался. Люди в пальто, с зонтами и без, спешат кто куда. Кто-то смеётся, кто-то злится в телефон, кто-то идет с пустыми глазами. А я – будто над ними. Как наблюдатель, которому временно разрешено существовать на краю мира. В халате и с сигаретой.

Телефон завибрировал в кармане.

Йоце.

"Доброе утро, милая. Сегодня в шесть встретимся? Забронировал столик. Я хочу поговорить".

Я улыбаюсь уголком губ. Он всегда делает всё правильно. Заботливо, вежливо, без поводов для упреков, идеально. Наверное, именно поэтому во мне так часто появляется пустота. Я ему не пишу – я отвечаю. Я не зову – я соглашаюсь. Иду по сценарию и играю роль хорошей девушки, вежливой и понятной. Такой, как он хочет. Возможно на этот раз он все-таки хочет предложить переехать к нему. Мы вместе чуть больше полугода и последние пару месяцев я активно ему на это намекала, но Йован, или как я ласково зову его Йоце, оставался непреклонен. Говорил лишь, что еще рано, хочет, чтобы наши отношения развивались медленно и торопиться нам некуда. Вот только я так не думаю.

Но кого это волнует?

Я набираю ответное сообщение: “Привет-привет. Да, Йоце, спасибо. В каком ресторане?”

Ответ не заставляет себя ждать: “Я выбрал Gallo Nero в центре. Помню, что тебе нравятся их гноччи с моцареллой. До вечера!”

Улыбка снова касается моего лица. Приятно, когда человек запоминает мои вкусы, предпочтения, маленькие особенности. В этом есть ощущение заинтересованности во мне, в моем мире.

Смахиваю пепел в маленькое блюдце и телефон вибрирует в руке во второй раз – звонок. Мама.

– Доброе утро, мам.

– Анна, привет! Голос грустный. Ты выспалась? Рано ложилась?

– Голос не грустный, я только проснулась. Легла относительно рано, но по ощущениям, меня будто палками били всю ночь. Как там у вас?

– Да все по-старому. Отец на работе, у меня выходной сегодня, решила вот дочери набрать. Слушай, а Йован твой как? Не потерялся еще? Такой воспитанный мальчик, у него и взгляд чистый, и голос приятный. Повезло те…

Перебиваю ее, не дав договорить.

– Да, у Йована все хорошо. Вечером идем с ним в ресторан, хочет о чем-то со мной поговорить.

– Ох ты! Может жить вместе предложит или наоборот, нашел себе кого?

– Мама! Почему ты сразу говоришь о плохом? – на улице холодно, но мои щеки разгорячились от возмущения.

– Да ну я же шучу..

Спасибо, мам. Ты как всегда.

Я молчу. Смотрю на то, как капли дождя начинают расползаться по перилам балкона. Где-то вдали слышится лай собаки и голос женщины, зовущей кого-то. Мир как будто немного оживает.

Мама еще не наговорилась:

– Ну.. что молчишь? Расскажи еще что-то интересного матери.

– Я не знаю что рассказать и мне пора готовиться к работе. Сегодня сложный день.

– Опять весь день просидишь в своем ноутбуке? Может найдешь работу не из дома? А то совсем замкнутая стала. Ты и раньше, конечно, была, но…

Снова ее перебиваю:

– Да, просижу в своем ноутбуке. Ладно, мам, мне пора, позже поболтаем.

Я нажимаю “завершить” и кладу телефон экраном вниз, не дав матери попрощаться и вставить еще свои пять копеек. Затягиваюсь сигаретой глубже, чем стоило бы. Горечь обжигает горло.

На часах – 09:12. Время готовиться к работе. Я гашу сигарету, пью глоток холодного уже кофе и возвращаюсь в квартиру, которая почему-то кажется мне не совсем моей. Или, может быть, это я – не совсем себе принадлежу.

Вечером встреча с Йоце и это меня радует. Сегодня постараюсь быть легкой, простой и понятной. Может, это поможет.

Но пока – текст. Клиент прислал правки, как всегда в стиле “всё хорошо, но всё не то”. Я открываю ноутбук и делаю глубокий вдох.

Поехали.

Глава 2

Вечер того же дня

Мои шея и спина затекли от нахождения в позе “креветки” за компьютером. Я заказала себе новый стул еще перед праздниками, но, пока мне его не привезли, приходится выдумывать как устроиться поудобнее на обеденном стуле.

Встаю, всем телом вытягиваюсь к потолку и пытаюсь сбросить накопившееся напряжение. Весь день я писала тексты для сайта клиента, чтобы это смотрелось “сексуально”. Не знаю почему он любит выражаться именно так, и тем более, понятия не имею как сделать такой текст для сайта компании, продающей медицинское оборудование в Словении.

Может, он перепутал меня с копирайтером для сайта знакомств?

Я третий раз перечитываю одно и то же предложение и всё равно не понимаю, что в нём не так. Оно как будто правильное, логичное, но мёртвое. Без ритма. Без “сексуальности”.

Горячий шоколад остыл, но я все равно пью.

Открываю чат с клиентом:

"Нужно чуть больше лёгкости в тоне. Мы хотим говорить с аудиторией, как с другом".

Отлично. Только бы понять, как это делается, если ты сама себе даже не друг.

На часах 17:22. Я подскакиваю и захлопываю крышку ноутбука.

– Черт!

Я планировала закончить к 16:00, чтобы у меня было время спокойно принять душ, накраситься, выбрать белье и одежду для ресторана, но напоминалка на телефоне не сработала. Ищу ее в телефоне и не нахожу. Как будто даже телефон решил:“Сама справишься”.

Ненавижу себя за то, что опять всё в последний момент. Я же обещала быть “собранной” к этой встрече. Со-бран-ной. Это значит – готовой.

Хватаю полотенце, сохнущее на двери, и бегу в душ. Открываю кран, жду пока польется теплая вода. Расплетаю косу, которую сделала еще вчера перед сном, чтобы волосы не мешали. Снимаю халат и тут же мерзну. Опускаю руку под струю воды и радуюсь, что она нагрелась. Горячая вода лупит по плечам, голове и крупными струями стекает по телу – приятные ощущения. В детстве мама мыла меня в ванной, а потом заворачивала в большое уютное полотенце, которое пахло чистотой, и относила в мою комнату. Я ложилась на чистое, чуть ли не хрустящее, постельное белье и мгновенно засыпала.

Мне бы очень хотелось задержаться под ливнем горячей воды подольше, но времени у меня остается все меньше. Я выскакиваю из душа, оборачиваю полотенце вокруг тела и в спешке сушу свои темно-каштановые волосы. Надо предупредить Йоце, что я опаздываю.

Время 17:30.

“Йоце, умоляю, прости, я заработалась и теперь опаздываю!”

Бросаю телефон на корзину для белья и снова берусь за фен. Волосы длинные и густые – никак не могут просохнуть. Глазами нахожу косметичку на полочке рядом с зеркалом и решаю, что макияж будет легким, естественным – такой, чтобы казалось, словно я даже не старалась. Хотя старалась.

Надеваю черное белье – лиф и трусики. К нему добавляю черное, облегающее платье длины миди с V-образным вырезом на груди и надеваю аксессуары – золотые серьги, жемчужную подвеску и золотой браслет. Пусть и все это бижутерия, но мне идет. Быстро наношу заранее придуманный макияж “без макияжа”, надеваю пальто и беру сигарету в рот. Мешкаюсь секунду и оставляю последний атрибут на комоде в прихожей. Не хочу, чтобы от меня пахло дымом. Моя сегодняшняя версия должна больше подходить для “разговора о совместном будущем”. Натягиваю любимые ботинки, хватаю зонт и выхожу на улицу. Йоце так и не ответил. Надеюсь, он тоже опаздывает.

Gallo Nero почти пуст. Входные двери скрипят.

Йоце уже сидит за столиком, подальше от всех людей, и общается о чем-то с официантом. Как всегда пунктуальный, опрятный. Прямо как в первый день нашего знакомства.

Это был чудный май прошлого года и книжная кафетерия Bukmarker. Я пришла туда одна. Это было воскресенье – ленивое, теплое, с запахом пыльной сирени и горечью арабусты. Мне нравилось приходить сюда именно днем, когда людей почти нет. Я садилась за столик у окна, листала книги и пила что-то кислое с нотками розмарина.

В этот раз я выбрала “Тайную супругу Иисуса Христа”, хотя сама не знаю почему. Религия меня никогда не интересовала. Может, я хотела понять, каково это – быть женщиной, которую видят только сквозь чужой взгляд. Быть рядом с кем-то великим, но оставаться на обочине. Или наоборот – быть великой, но забытой.

Я уже читала десятую страницу, когда рядом села тень. Я подняла глаза и увидела высокого парня с черными волосами, аккуратной щетиной и пронзительно голубыми глазами. Парень поставил американо, открыл ноутбук – и, кажется, тоже начал что-то читать. Я снова уставилась в книгу и не стала возмущаться нарушителю моего покоя. Через пару минут он хмыкнул. Не громко, но достаточно, чтобы я снова обратила на него внимание.

– Прости, – парень посмотрел на меня и выглянул из-за ноутбука, – просто читаю статью о том, как люди общаются с нейросетями, вместо психологов. Это так нелепо, что даже жутко.

– Современность. Возможно, скоро многие профессии заменят нейросети. Так почему психологи должны остаться в стороне? – я ответила, уставившись в книгу и стесняясь поднять на него глаза.

– Интересную книгу читаешь.

– Ты ее знаешь?

– Не читал, но слышал и догадываюсь о сюжете по названию. Про женщин, про жен.

– Да, про женщин, которых не видели. Или не хотели видеть.

– А ты себя часто так чувствуешь? – спросил он тихо, спустя минуту.

– Постоянно, – я даже удивилась как быстро и не раздумывая ответила незнакомцу.

Потом мы еще разговаривали о книгах, которые оба читали. Мы начали спорить о топе лучших прочитанных книг, потом – о психологии, в конце – о праве быть или не быть уязвимым.

Он сказал, что его зовут Йован, но самые близкие друзья и родители зовут Йоце. Я не дала ему свои соцсети или номер телефона, а лишь сказала: “Если судьба, то обязательно пересечемся”. Он улыбнулся и я думала, что на этом наши пути разойдутся насовсем.

Через два дня он написал мне:

– Может это судьба?

– Или ты нашел мой пропуск в рабочий офис, который я потеряла в тот день.

– Он лежал под столом, за которым ты сидела. Но одно другого не отменяет.

Так и началось наше общение, потом свидания, а потом и ночевки в моей съемной квартире. Были вещи, которые часто не давали мне покоя, хоть я и старалась не обращать на них внимание. Йован часто говорил о бывшей девушке, с которой они были вместе 3 года и расстались за месяц до нашей первой встречи. Ее призрак преследовал наши отношения чуть-ли не каждую встречу. “Анна, с тобой так хорошо, спокойно и понятно. Не то, что с Ивой. С ней всегда было сложно, словно с костром, который постоянно горит и невозможно его потушить. А с тобой.. с тобой как в штиль”, –Йоце сказал мне это на одном из наших свиданий. Внутри у меня были смешанные чувства в тот момент. Сравнение с кем-то мне никогда не нравилось, хоть и сравнивал он в мою – выигрышную сторону.

Йоце поднимает свои голубые глаза, видит меня и уголки его губ приподнимаются.

Он идеален.

– Анна! Я думал ты не придешь. Что-то случилось?

Поднимаю взгляд на старые круглые часы на стене ресторана – 18:32. Я еще никогда так не опаздывала. В этот момент мне хочется сжаться, как комочек пыли и лопнуть, словно меня и не было здесь.

– Прости! Я написала тебе сообщение. Ты не прочитал? – мое лицо заливается краской.

– Я забыл телефон перед выходом из дома, – Йоце отодвигает для меня стул, я сажусь и он целует меня в щеку. – Закажу нам гноччи, если ты не против?

– Да, конечно. Спасибо.

Йоце снова общается с официантом, уходит в туалет и возвращается со слегка понурым лицом. Кажется, он слишком суетится от волнения и я чувствую как у меня скручивает живот.

Что-то не так.

Он садится передо мной, пододвигает ко мне бокал вина и поднимает свой.

– Выпьем за сегодняшний вечер? – и самая обаятельная улыбка освещает его лицо.

А может мне кажется?

– Выпьем, Йоце.

Я делаю два маленьких глотка и тепло начинает разливаться по моему телу. Тревога слегка отступает. Йоце рассказывает о работе, о том, как провел сегодняшний день. Он всегда любил долгие светские разговоры.

– Ты хотел поговорить? – я кладу подбородок на свои сплетенные руки, стоящие локтями на столе и стараюсь не волноваться.

– Да, – коротко отвечает он и опускает взгляд с меня на свой бокал вина.

Пауза. Он крутит бокал вина в пальцах.

– Анна… Я долго думал. И вспомнил как ты несколько раз говорила о том, чтобы начать жить вместе.

Мое тело расслабляется, плечи опускаются и я непроизвольно издаю вздох.

Созрел. Хотя я даже ни разу не была в его квартире.

– Я думал о том, почему не готов к этому. Да, раньше мы говорили, что я только недавно вышел из отношений с Ивой и мне нужно было время на то, чтобы съехаться с новой девушкой.

Опять эта Ива.

– … но я понял кое-что еще. Я ни разу не говорил, что люблю тебя.

Сердце падает.

– Нет, не так. Я люблю тебя как подругу, как хорошую собеседницу, но.. не как девушку. Прости, – говоря последние слова, он берет мои руки в свои и смотрит на меня своими чертовыми голубыми глазами.

– И что ты хочешь сказать? – я не могу пошевелиться.

– Нам нужно расстаться. Я не могу воспринимать тебя как свою девушку. Возможно, у меня еще остались чувства к Иве.

Йован замолкает и продолжает пытаться считать эмоции на моем лице. Я вынимаю свои руки из его. Таких теплых. Беру вилку, медленно режу гноччи и ем.

Вкусные. Как всегда.

– Анна? Ты… в порядке? – спрашивает он, немного сбитый с толку.

– Конечно, – отвечаю, не поднимая глаз.

Внутри – будто трещина по стеклу. Ледяная, резкая. Я ее чувствую, но виду не подаю. Сердце становится ледяной пылью.

Он говорит ещё что-то. Я киваю в нужных местах. Улыбаюсь. Йован любит много разговаривать.

Я – идеальная девушка, с которой расстаться – одно удовольствие. И спокойствие.

Потом он платит за ужин. Мы обмениваемся дежурными фразами по типу “береги себя”, “всего тебе хорошего”, “останемся друзьями”. Я выхожу из ресторана в тот же Белград, только теперь он пахнет чуть более сыро, чем утром. Такая она зима у нас. Я иду по тротуару медленно, как на автопилоте.

Мне даже не хочется плакать. Это же нормально?

“Я люблю тебя, как подругу..”

Глава 3

Февраль 2011 год

Привет, дорогой дневник! Сегодня моя первая запись и я не знаю как правильно это делается. Женщина из школьного кабинета с мягким мурлыкающим голосом сказала, что если не знаю как начать – можно начать с приветствия. Еще она сказала, что я не плохая, а хорошая девочка и у меня просто “накопилось”. Интересное слово – будто я мусорное ведро. Только ведро не говорит, когда ему плохо или что-то не так. А я вот пыталась.

Не люблю школу и мальчишку с вечно грязными волосами, сальным лбом и прыщами – я зову его Петрович, хотя настоящее его имя Лука. Он меня унизил и я считаю, должен был получить по заслугам!

Уже не знаю, какую по счету получаю двойку по математике. Снова были глупые дроби и деления с остатком. У всех в классе получается решать, а у меня в голове, особенно во время контрольной, будто кто-то все специально перемешивает и я плутаю среди цифр, запятушек и всей этой ерунды. Сначала я смотрю на задачу – и вроде понимаю, что от меня хочет листочек с примерами, а потом, начинаю решать – и все путается, как наушники у меня в рюкзаке.

Учительница по математике зачем-то всему классу зачитывает оценки и одни ребята гордятся собой, другие унывают, но никто не получает двоек! Только я. В момент вынесения “двоечного приговора”, мне хочется лезть под парту, будто если меня нет, то никто не поймет о ком учительница говорит. Петрович наклонился к самому моему лицу и прошипел:

– Тупая! Опять ничего не поняла?

Я не хотела… правда. Просто все в груди в этот момент разгорелось огнем. Мама говорит, что это изжога, но мне кажется это что-то другое. У меня даже голова в секунду разболелась. Я схватила карандаш и со всей силы ткнула его в сторону Петровича. Хотела… не знаю, чего я хотела. Наверное, чтобы он просто замолчал или испугался и оставил меня в покое. Но он отпрянул в сторону, моя рука пролетела мимо и карандаш воткнулся в парту с такой силой, что переломился. У всех были такие лица… как будто я превратилась в чудовище и сейчас всех одноклассников съем, а учительницей подесертничаю. Даже Алекс, которая обычно относилась ко мне хотя бы по-доброму, а не задирала, смотрела на меня в ужасе.

Учительница подошла ко мне, я смотрела снизу вверх на ее испуганные глаза, и сказала, чтобы я шла за ней. Она привела меня в кабинет к женщине с мягким голосом, сидящей в мягком кресле и мне стало уютно, даже спокойно. Эта женщина – Драгана – психолог. Драгана задавала мне много разных вопросов: как у меня обстоят дела дома с родителями, хорошо ли я лажу с одноклассниками, не хочу ли я ей что-то рассказать, что никому не рассказывала. Последний вопрос мне понравился больше всего. Я рассказала ей, как уронила с подоконника мамин любимый цветок – орхидею, но не призналась, что это я, мама бы ругалась. Психолог улыбнулась и что-то записала у себя в кожаном красивом блокноте. Про родителей говорить нечего – они либо без конца работают, либо без конца учат меня жить. Правда каждый по-своему и в итоге я не понимаю как жить правильно – по маминому или по папиному. А одноклассники… они просто странные. Я предпочитаю быть одна, чем пытаться их понять и уж тем более кому-то понравиться. Алекс – хорошая девочка, но у нее много подружек и я даже не пытаюсь соревноваться с ними.

Тогда психолог спросила почему я думаю, что за дружбу с кем-то нужно соревноваться. Ну а как по-другому? Подруга либо должна быть только моей, либо только чьей-то еще. Так папа меня научил. Он использовал странное выражение: “Всякой твари по паре” и говорил, что оно из Библии в рассказе про всемирный потоп. Но мне не хочется быть тварью, поэтому я говорю: “Всякой Анне по паре”. Пусть в моем выражении совсем нет рифмы, но оно обращено, в первую очередь, ко мне. Драгане понравилось, что меня интересует религия. Хотя я этого не говорила и она меня совсем не интересует. Мне просто нравится читать или слушать интересные истории о жизни других людей, особенно известных и великих. А еще Драгана предложила мне завести личный дневник, в котором будут храниться все мои мысли и эмоции. Особенно те, которые я не могу в себе удержать. Мне ее идея понравилась. Теперь я смогу не только читать о ком-то, но и писать о себе.

После этого, психолог отправила меня домой, хоть мне совсем не хотелось. Сказала, что сегодня мне нужен отдых. Прошел только один урок, я еще не успела устать.

Придя домой, я крикнула родителям, что вернулась, но никто не отозвался. Я слышала, что в гостиной работал телевизор и шли новости, значит папа скорее всего там. А мама гладила белье – доносился легкий шум пара от утюга. У меня отличный слух, которым я очень горжусь. Я могу услышать по шагам в каком настроении сегодня папа и как быстро мне лучше заняться делом, чтобы он не ругался. Я слышу по движению на кухне нервничает мама, боится или злится. Когда кто-то из них приходит домой и поворачивает ключ в замочной скважине – я моментально понимаю кто это и в каком расположении духа вернулся домой. Еще у меня есть какое-то чутье на папину машину. У меня в животе что-то слегка сжимается и это знак того, что папа подъехал к дому. Когда такое происходит со мной, я сразу бегу к окну и ищу глазами его машину. Ошибалась только пару раз, когда скручивание в животе означало, что меня сейчас стошнит.

Раз родители мне не отвечают, значит из школы уже позвонили и все рассказали – меня будут ругать.

Я медленно разулась, стянула тяжелый рюкзак и тихонько прошла в ванную мыть руки. Закрыв дверь, я услышала сердитые папины шаги за дверью. Он точно знает.

– Анна! Можешь не прятаться, мы слышали как ты вошла.

Я вздрогнула от его голоса и сердце застучало в горле, как птица в клетке.

– Я не прячусь. Мою руки, – сказала я слабым голосом, стараясь не трястись. Руки стали чистыми еще с первой помывки, но я терла и терла их, как будто это помогло бы смыть следы карандаша. Выйдя из ванной, я подняла голову и посмотрела на папу.

– Что это за цирк в школе?! Напасть с карандашом на мальчишку? Ты что, совсем поехала?! – его голос был грубым, тяжелым, как зимний ботинок.

Я попыталась сказать, что Петрович, то есть Лука меня унизил и обозвал тупой за двойку по математике. Папа лишь махнул рукой:

– А разве он не прав?! Сколько можно получать эти двойки? Голова на плечах или валенок?!

Он говорил, вернее кричал на меня, еще долго. Ходил вокруг, причитал, хватал меня за ворот блузки и велел, чтобы я смотрела ему в глаза, когда он со мной говорит. Но я его почти не слышала. Внутри у меня все разрывалось на тысячи маленьких частичек одновременно от злости и страха перед ним. Меня злило, что папа на меня ругается и считает тупой. Мне очень хотелось, чтобы он меня обнял и сказал, что любит, что я не тупая, что дроби и у него в школе не получались, а лучше выходило пинать мячик на физкультуре. Но его брань не останавливалась. Тогда мне стало очень стыдно, хотя я не понимала за что именно.

Стыдно за то, что тупая, всегда все делаю неправильно, а значит не заслуживаю любви?

Стыдно за то, что хотела себя защитить, а в итоге чуть не искалечила Луку?

– …ты все поняла?!

Конечно я не поняла ничего, потому что не слушала папу, но машинально сказала “Да”.

– Повтори то, что я сказал.

Во мне снова все сжалось, я вжала голову в плечи и опустила взгляд в пол.

– Ты глухая? Повтори. То. Что. Я. Сказал. Или мне по слогам еще проговорить?

– Я забыла, – это было единственное, что пришло мне в голову.

– Видно правда тупая.

Он отпустил ворот блузки, грубо оттолкнул меня в сторону и вышел на улицу. Курить.

От его толчка, я поскользнулась и упала на пол. Поднявшись, я выдохнула и поняла, что все это время не видела маму. Она точно дома. Почему она молчала? Пошарив глазами по комнате, я заметила маму – она стояла, отвернувшись к окну и внимательно, сосредоточенно на что-то смотрела своими серо-голубыми глазами. Руками она обхватила себя, ее плечи были опущены и во всей позе читались усталость и грусть. У мамы были красивые русые волосы, подстриженные под боб. Я всегда смеялась с названия ее прически и говорила, что мама горох. Она лишь улыбалась мне и целовала в макушку в такие моменты. Сейчас мама совсем не улыбалась. Она медленно повернулась в мою сторону, я тихо-тихо ее позвала: “Мама?”, но она даже не посмотрела на меня, а прошла мимо. В дверном проеме, ведущему на кухню, мама на секунду задержалась и проговорила:

– Так делать нельзя, Анна. Ты подводишь нас.

После этого мама не разговаривала со мной 3 дня. Она и раньше так делала, но обычно к вечеру начинала со мной общаться. А в этот раз говорила со мной, только когда звала на завтрак или ужин (обедала я обычно в школе).

Три дня без мамы – это как три дня без окон. В доме свет есть, но он холодный и не для меня. Я старалась не шуметь, не попадаться под руку. Мыла за собой тарелку сразу, убирала в рюкзак тетради ровно, даже игрушки на полке расставила по цвету, чтобы всё было красиво. Но мама будто не замечала. Или делала вид, что не замечает.

Чаще всего я видела ее за ужином и следила – как она раскладывает нам всем порции еды, как ест маленькими ложками, как не глядит ни на меня, ни на папу. Как будто мы просто мебель.

В школе тем временем все притихли.

Учительница по математике теперь не говорит мои оценки вслух. Просто выкладывает листочки с контрольной на край стола, и я сама подхожу и беру. Мне так даже лучше.

Петрович теперь меня сторонится. Я слышу, как он шепчется с другими мальчишками, что я ненормальная. Другие одноклассники просто делают вид, что меня не существует. Алекс лишь слабо улыбается. Пусть думают что хотят, лишь бы с вопросами и насмешками не лезли.

Глава 4

Январь 2025 год

Я не сразу поняла, что с момента нашей последней встречи с Йованом прошло 4 дня. Дата появилась перед глазами только после того, как я в сотый раз разблокировала экран телефона – машинально, наверное в надежде, что именно сейчас, именно в эту секунду, Йован все-таки передумает и напишет как он ошибался и каким был дураком, что решил расстаться со мной.

Он не напишет. И ты это знаешь. А если и напишет, ты ведь всё равно ответишь. Как всегда.

Кажется, домой после ресторана, я решила добраться на такси – вспоминаю, как пыталась продрогшими пальцами найти в приложении ближайшую машину. Чертов сенсорный экран никак не хотел слушаться и игнорировал холодные прикосновения моих пальцев. Бросив попытки, я поплелась на автобусную остановку.

Даже телефон тебя игнорирует. Символично.

Погода испортилась и на улице пошел дождь, вперемешку со снегом. Это было похоже на мое душевное состояние, где дождь символизировал слезы, которые я так и не смогла пролить, а снег – мое разбитое сердце. Я старалась успокоить себя и шептала, что Йован не последний парень в мире и я еще встречу кого-то, кто будет любить меня безусловно. Того, с кем мне не будет нужды притворяться хорошей правильной девушкой, у которой не бывает плохого настроения. Той, у которой прекрасная работа и она ее обожает.

Хотя работу свою может я и правда люблю?

Ведь именно тексты всю жизнь помогают мне выплескивать эмоции – кто-то в детстве мне посоветовал завести дневник для этого.

Кто же это был? Не важно.

А пока, пытаясь себя успокоить, я поняла, что даже будучи идеальной (пусть и притворно) девушкой для Йована – он все равно со мной расстался. Так какой же мне быть, чтобы меня не бросали?

Автобус пришёл, глухо фыркнув дверями. Внутри было тесно, влажно и тепло. Люди в мокрых пальто прижимались плечами, чьи-то сумки упирались в бок, кто-то пах мятными леденцами, кто-то – сырой шерстью. Я вцепилась в поручень и старалась не встречаться взглядами ни с кем.

Они прижимаются к тебе ближе, чем он за полгода.

Дома меня встретила оставленная на тумбочке сигарета – та самая, от которой я отказалась перед встречей. Маленький атрибут “улучшенной версии себя”, которой теперь быть не было смысла. Я сомкнула накрашенные губы на сигарете, зажгла ее и вышла на балкон. С моих волос, пальто и ботинок каплями стекала вода – я вся промокла, но сейчас это не имеет значения. Зонтик, по всей видимости, остался в ресторане.

Белград внизу жил своей привычной жизнью: одинаковые окна, одинаковые силуэты, одинаковые комнаты. В одном – громкий смех телевизионного шоу, в другом – плач ребёнка. Я курила медленно, с глубокими затяжками, и смотрела вниз, как будто могла разглядеть смысл происходящего где-то между мокрым асфальтом и неоновыми огнями витрин.

Каждый знает своё место. А твоё – быть в тени чьей-то Ивы.

Мы были вместе чуть больше полугода. Я помню каждый месяц.

А он? Он хоть один помнит так же, как ты?

Помню, как он впервые взял мою руку, будто боялся.

Помню, как пытался готовить пасту с морепродуктами, которую сам терпеть не мог, просто потому что я люблю.

Помню, как просил не торопиться: “Давай не будем съезжаться, пусть всё будет плавно”.

Я говорила – хорошо. Хотя внутри всё сжималось от этого “плавно”. Наверное чувствовала: он не хочет по-настоящему. Он просто ждёт, пока поймёт, что я не Ива.

Ива.

Ее имя с самого начала наших отношений преследовало меня, словно тень. Почему глаза Йована загорались, когда он вспоминал, как она смеялась или рисовала пейзажи на маленьких холстах во время вылазок за город? Почему он рассказывал мне о ней по два часа? Я слушала, потому что хотела быть понимающей. Потому что думала – если я стану достаточно тёплой, терпеливой, правильной, он полюбит меня так же, как любил её. Или хотя бы почти.

Но я – не Ива.

Я – Анна.

И этого оказалось недостаточно.

Сигарета догорела почти до фильтра, и я бросила ее в блюдце на перилах. Ветер тронул мои мокрые волосы, как будто природа пыталась меня утешить. Глупо. Я вернулась в комнату, скинула пальто на пол, не раздеваясь, рухнула на кровать.

Пусто.

Я пролежала так минут десять, уставившись в потолок. Потом резко встала, будто что-то во мне щелкнуло. Пошла на кухню, открыла шкаф и достала бутылку красного вина – то самое, что мы с Йоце покупали на Новый год, когда все еще казалось теплым, домашним, настоящим. Тогда он смеялся, что это вино пахнет вишней, а на вкус как тоска по юности.

Я открыла его прямо зубами – штопора не было под рукой. Пробка звонко выскочила из горлышка. Я выпила залпом первый бокал. Потом второй.

Горло жжёт. Пусть жжёт. Лучше, чем думать.

Потом просто пила из бутылки, сидя на полу посреди кухни, прижавшись затылком к дверце холодильника. Он был холодный. Я тоже. Вино текло по моему лицу, шее, утекало за ворот платья и тут… внутри меня все взорвалось. Резко и без предупреждения. Словно кто-то повернул кран в груди и слёзы пошли сразу – горячие, обжигающие. Я кричала, всхлипывала, уткнувшись в колени. Шмыгала носом, вытирала слёзы рукавом платья, потом снова рыдала – уже громко, с хрипами и судорогами. Меня было не остановить. Эта боль, накопленная за месяцы терпения, за вечера, когда он опаздывал, за молчание про Иву, за бесконечную надежду, что он наконец выберет меня – вся вырвалась наружу, как гейзер, которому больше нечего сдерживать.

Я вскочила, пошатываясь – пол словно слегка наклонился, а ноги стали ватными. Пошла в комнату, задевая плечом дверной косяк, и на секунду задержалась на пороге, будто сама себя останавливала. Здесь пахло смесью пыли, духов и чего-то тёплого, давно застоявшегося.

Комната была маленькая, с узкой кроватью у стены и старым комодом, на котором лежали мои забытые сережки, помада без колпачка и пара книг, раскрытых посередине. На стуле висела его рубашка, которую я так и не вернула. Лампа на прикроватном столике горела тускло-желтым светом, и от него всё казалось выцветшим.

Я опустилась на колени к нижней полке комода, откуда достала пыльную картонную коробку. Пальцы дрожали, пока я открывала крышку. Внутри были наши совместные фото – аккуратно сложенные, некоторые ещё в конвертах из фотосалона.

Он смеётся надо мной с них, а я смеюсь ему в ответ. Мы где-то на берегу Дуная, солнце в спину, ветер треплет мне волосы, и он держит меня за руку так, как будто никогда не отпустит. На другом снимке он целует меня в висок, а я зажмурилась, пряча улыбку.

Я вытащила первую фотографию и разорвала её, не глядя, только почувствовав под пальцами плотный хруст бумаги. Потом вторую. Третью. Рвала яростно – и осколками наших улыбок устилала пол. Вино всё ещё жгло горло и делало руки непослушными. Некоторые снимки так и не удалось порвать – пальцы скользили, бумага упрямо гнулась, а слёзы капали прямо на лица, размывая черты, словно их и не было никогда.

И всё равно это не стирает воспоминания. Они живут глубже, чем бумага.

Я закурила. Щелчок зажигалки, короткое пламя – и запах табака быстро заполнил комнату, перемешался с кислым винным духом. Дым тянулся вверх, лениво стелился под потолком. Лампочка над головой тихо потрескивала, будто от усталости.

Я смотрела на пол, на этот хаос из бумажных клочков. Вот мы на летней улице Белграда. Вот он держит мою талию. Вот я в синем платье, про которое он сказал: “Ты в нём такая нежная”.

Теперь эти моменты жили только в обрывках, в изломанных кусках бумаги.

Я сделала ещё один глоток. Тепло от вина расползлось по телу, но это было не то тепло, что спасает – оно только утяжеляло, притягивало к полу.

Пальцы отпустили бок бутылки, и я опустилась на бок, прямо на ковёр. Щека утонула в ворсе, от которого пахло пылью. Под пальцами хрустели обрывки фотографий. Волосы липли к лицу, и я их не убрала. Глаза горели от слёз, но я уже не пыталась их вытирать.

Так, среди винных пятен и бумажных осколков, я уснула, обняв подушку, как будто она могла хоть немного заменить всё то, что я только что разорвала на куски.

Я проснулась на следующий день поздно, с тяжелой головой и вязким привкусом вчерашнего вина во рту. Казалось, губы потрескались за ночь, а язык прилип к нёбу. Первое, что сделала, – налила себе еще вина. Глоток обжег пустой желудок и тут же разлился по телу тупым теплом, которое делало туман в голове плотнее.

Быть трезвой означало чувствовать. А чувствовать – значило снова погружаться в ту вязкую, давящую пустоту, где всё время звучала одна мысль: я не была выбрана.

Я не мылась, не ела, не открывала ноутбук. Тело ныло от того, что я почти несколько дней провела в одной и той же позе, перемещаясь только между кухней и кроватью. Шторы не раздвинула – в полутьме было безопаснее. Здесь время будто застряло, и утро не отличалось от вечера.

Телефон несколько раз звонил, но каждый звук резал тишину, как ножом по стеклу. На экране – только имя Сары, моей подруги, и пару звонков от коллег. Йоце не звонил. Не передумал.

Разорвать бы и себя на части, как 4 дня назад рвала наши фотографии. Чтобы внутри не осталось ничего, что могло бы болеть. Чтобы было пусто. Совсем пусто.

Глава 5

Апрель 2011 год

Привет, дорогой дневник! Сегодня на уроке истории учитель рассказывал про Иисуса Христа и Марию Магдалину. Он говорил медленно, чуть тише, чем обычно, и в классе стояла такая тишина, что я слышала, как кто-то тихо постукивает ластиком о край парты.

– Она была первой, кто увидел воскресшего Христа, – сказал он. – Не апостолы, а женщина, которая осталась, когда все ушли. Она следовала за Ним почти всегда: когда Он проповедовал, когда исцелял, когда собирал толпы. Она видела Его чудеса, слышала каждое слово. И она же была там, на Голгофе, когда Его распинали.

Учитель рассказал, что тогда почти все разбежались, испугались. Даже те, кто клялись, что пойдут за Ним до конца. Но Мария Магдалина осталась у подножия креста. Она стояла, когда небо потемнело среди дня, когда земля дрожала, когда солдаты смеялись и делили между собой Его вещи. Она видела, как Он, задыхаясь, поднимал голову, и слышала последние слова, обращенные к Богу. Она была там, когда Он умер.

И потом, когда Его тело сняли и положили в пещеру, она снова пошла за Ним. Утром третьего дня, ещё в полумраке, она пришла к гробнице. Камень был отвален. Внутри – пусто. Учитель сказал, что она плакала, пока не услышала голос, зовущий ее по имени. Это был Он. Воскресший. И именно ей, первой, Он явился.

Я слушала и представляла всё это, как будто смотрю фильм. Перед глазами – утро, туман, холодный воздух, камень у пещеры, отодвинутый в сторону. Она идёт, дрожит от страха и надежды, её руки сжаты, сердце бьётся так сильно, что слышно в ушах. И вдруг – голос. Тот, который она знала наизусть.

Учитель сказал, что она осталась, потому что любила. Потому что не могла уйти, даже когда всё казалось потерянным.

А я подумала, что, наверное, это самое большое чудо – быть для кого-то тем, кого зовут первым. Тем, кого выбирают первым. И слышать родной голос не среди толпы, а так, будто он только для тебя.

Я стала улыбаться своим мыслям и по привычке посмотрела на Алекс, которая сидела через парту слева от меня, но её там не оказалось. Вместо неё мне улыбнулась совершенно незнакомая девочка. И тут я вспомнила, что к нам в класс должны были перевести ученицу из другой школы – и именно она сейчас сидела на месте Алекс, спокойно глядя на меня.

У неё были длинные тёмные волосы, собранные в хвост, и светлые глаза, в которых было что-то тёплое, будто она знала секрет, который пока никому не собиралась рассказывать. Её улыбка была не быстрой и вежливой, как у большинства ребят, а чуть замедленной, настоящей.

Может быть, она ещё не успела ни с кем познакомиться, и это мой шанс завести себе подругу? Судя по тому, что она сидит одна – так и было. Тогда я решила, что после урока английского сразу же подойду и познакомлюсь. Вдруг она та, кто будет ждать меня утром, если я однажды исчезну?

Английский был последним уроком и начался, с того, что учительница вошла в класс, звонко постучав каблуками по полу, и, не глядя на нас, положила на стол стопку тетрадей.

– Today we are going to talk about past simple, – сказала она своим быстрым, отточенным голосом.

Мы открыли учебники, и началось привычное чередование чтения текстов, перевода и вопросов по грамматике. Я старалась слушать, но мои глаза то и дело возвращались к новой девочке. Она писала аккуратно, чуть наклонив голову, иногда прикусывала губу, когда пыталась вспомнить нужное слово. Пару раз наши взгляды встречались, и она едва заметно улыбалась.

Когда учительница попросила нас разыграть диалоги в парах, я на секунду подумала предложить ей работать вместе, но в итоге мы разбились по привычным соседям. Девочка делала диалог с мальчиком с последней парты, а я – с Петровичем.

К концу урока я уже придумала, что скажу ей: что меня зовут Анна, что я раньше тоже была “новенькой” и знаю, как это – сидеть в классе и не знать никого.

Но когда прозвенел звонок, учительница вдруг позвала меня:

– Anna, can you stay for a moment? – и жестом пригласила подойти к её столу. Она хотела поговорить о моем сочинении на тему “Как я провожу свободное время”.

Когда я обернулась, парты уже пустели. Новая девочка собрала вещи в рюкзак и направилась к двери. Я не успела сказать ни слова, как она уже вышла в коридор. Удалось лишь проводить её взглядом сквозь открытую дверь. На секунду она обернулась, и наши глаза снова встретились. Она улыбнулась. Я – тоже.

– Ты сама его писала? – прервала мои мысли учительница, – Оно слишком… хорошее.

Я замерла. Сначала захотелось сказать, что да, конечно сама, что я вообще много чего умею, просто никто не замечает. Но слова застряли. Внутри всё сжалось, будто меня поймали на чём-то плохом, даже если я ничего не сделала.

– Сама, – тихо ответила я, стараясь не отводить взгляда.

Учительница кивнула, но я уже почти не слышала её. Перед глазами стояла новая девочка и ее улыбка в дверном проеме. Она ушла, а я так и не узнала, как ее зовут.

Когда я вернулась домой, мама уже ждала меня в прихожей. Не с привычным строгим взглядом и вопросом “Как прошёл день?”, а с чуть заговорщической улыбкой.

– Переодевайся, – сказала она, – пойдём в торговый центр. Нам с тобой кое-что нужно купить.

Мы пошли пешком, разговаривая по дороге о чём-то неважном: о том, что в булочной напротив поменяли витрину, что у соседей появился новый щенок, что в школе скоро будут каникулы. Мама слушала и смеялась моим шуткам – так редко, что я почти забыла, как это звучит.

– Анна, – вдруг сказала она, – надо тебе пару новых блузок купить, а то в школу опять в этом своем сером ходишь.

– А ты себе ничего не возьмёшь? – спросила я.

– Мне-то что, – отмахнулась мама, – я и в форме хожу целыми днями. Всё равно её снимать только вечером.

Мама работала продавцом в супермаркете, как и почти всю свою жизнь. Когда-то, до моего рождения, она мечтала быть парикмахером, но в итоге выбрала “стабильную” работу – хотя стабильно там было только количество смен. Она родилась в России, в маленьком городе под Питером, и иногда, если у неё было настроение, рассказывала мне, как в детстве зимой они катались с горки до тех пор, пока щеки не становились красными, как спелые яблоки.

– Я тогда думала, что всю жизнь там проживу, – сказала мама, пока мы шли по магазину, – и даже не представляла, что окажусь в другой стране.

Переехала она в Сербию, когда ей было двадцать два. Говорила, что устала от серых зим и вечного дефицита денег. Отец приехал в Россию по какому-то рабочему контракту, познакомился с ней в магазине, где она тогда работала на кассе. По ее словам, он был самым общительным из всех покупателей – приходил почти каждый день, даже если покупал только молоко.

– Зоран – папа твой – тогда по-русски говорил хуже, чем ты по-английски в пятом классе, – смеялась мама. – Но всё равно ухаживал. Подарил мне когда-то этот серебряный кулон, – она дотронулась до цепочки на шее. – А потом сказал: “Нина, приезжай, у нас тепло, фрукты круглый год, и море всего в нескольких часах езды до Черногории”.

Сначала она отказалась. Боялась – вдруг не приживется, вдруг не понравится, вдруг он передумает? В России у неё была привычная жизнь, знакомые улицы, подружки. Потом умерла бабушка, которая ее всю жизнь воспитывала, и мама решила, что пора ехать.

– Я тогда собирала чемодан и плакала, – призналась она тихо. – Было страшно. Но я подумала: если сейчас не попробую, то потом буду всю жизнь жалеть. Мама поехала “на время” – но вот уже почти четырнадцать лет это время не заканчивалось.

Я слушала её и представляла, как она стоит с чемоданом в аэропорту, закутавшись в свой старый шарф, и в руках у нее билет в неизвестность. Страшно, наверное, было и холодно, и в груди сжималось от того, что позади остаётся весь привычный мир. Но мама поехала. Вернее полетела на самолете. Решилась.

Я вдруг подумала, что никогда не видела её такой – уязвимой, но при этом смелой. И от этого почему-то стало теплее, как будто я узнала её настоящую, а не только ту, что варит суп и напоминает делать уроки.

– А осталась потому что папа понравился? – спросила я, пока мы выбирали мне заколку, с маленькими блестками, “чтобы волосы сияли на солнце”, сказала мама. Я взяла её в руки и подумала, что, может, буду носить её как талисман на хорошие дни.

– Поначалу да. Потом… уже привычка, – она улыбнулась чуть грустно. – А ещё мне здесь тепло. И ты тут родилась.

После магазинов мы зашли в пекарню, купили хлеб с хрустящей корочкой и пирожные. Дома мы вместе готовили ужин – пюре с котлетами и салат из свежих овощей. Мама жарила котлеты, а я чистила картошку и нарезала помидоры, и всё это время мы болтали как лучшие подруги. После ужина устроились на диване, включили российский сериал “Кухня”, и мама обняла меня, когда на экране случилось что-то смешное.

Я думала, что, может, вот так и должно быть всегда: спокойно, тепло, без криков и тишины, которая режет хуже любых слов.

Но около девяти вечера хлопнула входная дверь – пришёл папа. Он часто менял работу и сейчас трудился в техподдержке сотового оператора. Он, как всегда, громко поздоровался, снял куртку и ботинки, и в комнату сразу вошёл другой воздух – более тяжелый, шумный. Мама встала и пошла на кухню, ставить чайник, а я поняла, что этот вечер для нас закончился.

Они остались вместе, разговаривали о чём-то на кухне. Папа рассказывал истории про “неадекватных клиентов”, а мама смеялась и поддакивала. Я слышала их голоса сквозь закрытую дверь и решила уйти к себе.

В тишине своей комнаты я легла на кровать и вдруг вспомнила улыбку новой девочки из класса. Не знаю почему, но в этот момент мне показалось, что, если мы подружимся, в моей жизни станет немного больше таких теплых дней.

Глава 6

Январь 2025 год

В комнате стоял тот самый полумрак, когда солнце уже скрылось, но еще не зажгли лампы. Воздух был теплый и чуть застоявшийся, как будто окна не открывали больше недели.

Что значит “как будто”?

В этой тишине мои собственные движения казались слишком громкими. Я сидела на краю кровати, держала в руках телефон и смотрела на черный экран, пока не решилась нажать на знакомое имя в списке контактов.

Сара.

Гудки тянулись длинно, почти лениво. Никто не отвечал.

И вдруг я вспомнила: сегодня и несколько дней назад она звонила мне сама. Тогда я как раз лежала лицом в подушку и притворялась, что сплю, даже перед самой собой. Телефон вибрировал где-то в стороне, и я просто отключила звук. Не хотелось ни с кем говорить. Не хотелось объяснять, что всё кончено, что Йован ушёл, что я снова осталась на этом пустом месте внутри себя.

Черт, наверное она волновалась.

Сара всегда была другой – живой, как огонь, который не даёт замерзнуть, даже если ты сидишь далеко от него. У неё была заразительная улыбка и этот особенный смех – чуть хриплый, но от него всегда теплеет. Невысокая, с мягкими, но быстрыми движениями, она всегда казалась мне человеком, который одновременно везде и всюду. Её длинные каштановые волосы почти никогда не были уложены – максимум, торопливо собраны в хвост или пучок, а глаза, ярко-зелёные, будто всегда смеялись, даже когда она молчала. Я иногда завидовала, как легко ей удается быть “в своей тарелке” в любой компании.

У Сары есть муж – Милош, высокий, чуть лысеющий, с вечно горячими мокрыми ладонями – и двое близнецов, мальчики. Её жизнь всегда казалась мне шумной, полной движения: детские голоса на фоне звонка, кастрюля на плите, звонок от мужа, кто-то стучится в дверь.

И в этом шуме она всегда находила время для меня.

Я посмотрела на экран – гудки всё ещё шли. И вдруг поймала себя на мысли: может, я зря звоню?

Может, она устала, хочет спокойно уложить детей, поговорить с мужем, а не слушать, как я в очередной раз рассказываю про очередное расставание. Может, я слишком много от неё жду?

Я убрала телефон после безуспешного вызова и потом, почти машинально, открыла чат с Йованом. Листала вверх, быстро, как будто боялась задержаться на чём-то слишком долго.

"Доброе утро"

"Скоро буду"

"Не жди меня, поужинай сама"

Пальцы дрожали, когда я ловила себя на том, что ищу что-то конкретное. Какую-то фразу, которая могла бы доказать: он меня любил. Хоть когда-то. Но ни разу за всю переписку я не увидела этих слов. Не нашла даже их намека – всё, что было, это забота по расписанию, шутки, редкие фото с работы, и длинные паузы, когда он будто исчезал.

Иногда я натыкалась на старые фото, которые он присылал мне – когда-то они казались теплыми, а теперь выглядели как чужие. Сухое “вот” под снимком вместо слов, которые мне тогда были нужны.

Вместо тепла я натыкалась на холодные, короткие ответы: “ок”, “позже напишу”, “занят”. И длинные дни между ними, заполненные тишиной.

Я всё листала и листала, пока не дошла до самых первых сообщений – тех, где он ещё писал абзацы, присылал фотографии со смешными подписями, торопился делиться чем-то. Я смотрела на эти строки, как на снимки из старой коробки – такие же неподвижные и такие же чужие.

Закрыла чат. Экран потемнел, и в нём отразилось моё лицо – уставшее, с красными глазами. И я вдруг поняла, что сейчас, как и тогда с фотографиями, я делаю одно и то же – ищу доказательства, что всё это было правдой.

А нахожу только пустоту.

Экран мигнул уведомлением из мессенджера – пустяковое, рекламное, не от него. И всё же я снова открыла наш чат.

Палец завис над полем ввода. Слова сами складывались в голове: “Почему ты даже не написал?” или “Тебе вообще не было жаль?” или просто “Я скучаю”.

Я напечатала: “Ты хоть немного обо мне думаешь?” – и сразу стерла. Потом другое: “Я не понимаю, что произошло”, – и опять удаление. Экран быстро заполнялся и очищался, как будто я тренировалась в том, чего никогда не отправлю.

В какой-то момент я написала длинное сообщение – про то, как пусто без него, про фотографии, которые я рвала последние несколько дней в перерывах между вином, сигаретами, рыданиями и сном, про то, что пыталась найти в переписке хоть намек на любовь. И даже про то, что не нашла.

Палец завис над кнопкой “отправить”. Я представила, как на другом конце он смотрит на экран, морщится, потом кладёт телефон и продолжает что-то делать, словно меня нет.

Я вернулась в начало сообщения, выделила весь текст и нажала “удалить”. Оставила чат пустым.

Как будто ничего не было.

Положила телефон на прикроватный столик и накинула на себя одеяло. В груди стало тяжело, как от камня. И всё же в этой тяжести было что-то привычное, как будто я снова вернулась туда, где всегда жила.

Телефон снова завибрировал. На этот раз – не Сара и, конечно, не Йован. На экране высветилось: Марко отправил какой-то мем.

Мы с ним познакомились несколько лет назад, когда работали в одной компании. Он был тем человеком, который всегда знал, что делать, даже если проект горел и все бегали, как в панике. Спокойный, ироничный, с каким-то врожденным умением разрядить обстановку одной фразой.

Я тогда только устроилась в отдел копирайтинга и чувствовала себя лишней среди дизайнеров, программистов и менеджеров, которые работали вместе уже много лет. Марко был первым, кто пригласил меня на обед с остальными и представил как “нашу новую тайную оружейницу по словам”.

Мы часто пересекались на планерках, иногда оставались после работы, чтобы доделать что-то срочное, и постепенно начали общаться вне офиса. У него была редкая способность слушать по-настоящему – не перебивая, не давая советов, пока не попросишь, а просто создавая ощущение, что твои слова имеют вес.

Год назад он переехал – ему предложили новую должность в Швеции, и он не смог отказаться. Я же, наоборот, уволилась и устроилась в другую компанию здесь, в Белграде. С тех пор мы общались онлайн, иногда созванивались.

Я колебалась секунду, потом открыла чат и написала: “Привет. Как ты?”

Ответ пришёл почти сразу: “Эй! Давно тебя не слышал. У меня тут завал на работе, но в целом всё круто. Созвонимся?”

Я уже хотела согласиться, но вдруг вспомнила, что последние несколько дней не мылась и не переодевалась. На мне было то же платье, от меня дурно пахло и волосы, промоченные в вине, давно потеряли свежесть.

Резко напечатала: “Давай через полчаса, мне нужно кое-что доделать”. Он ответил с привычным смайлом: “Ок”.

Я пошла в ванную, включила воду и, пока она нагревалась, поймала свое отражение в зеркале – смуглая кожа, тёмные круги под глазами, губы пересохли. Спрятала волосы под поток тёплой воды, смыла усталость хотя бы с лица. Потом переоделась в чистую серую майку, растянутые домашние штаны, завязала волосы в аккуратный хвост и даже слегка подкрасила ресницы – не для него, а чтобы самой выглядеть чуть более живой.

Через тридцать минут я нажала кнопку “видеозвонок”. На экране появился он – в своей привычной черной футболке, с чуть растрепанными рыжими, как у викинга, волосами, как будто только что снял наушники после долгого совещания. За спиной – светлый офис с хаотично разбросанными на столах бумагами.

Марко говорил быстро, с воодушевлением, рассказывая о проекте, который они только что запустили. Про то, как заказчики наконец перестали менять техническое задание каждые два дня, и что у команды появился шанс выдохнуть. Он жестикулировал так, что иногда картинка на секунду размывалась, и в его голосе было что-то такое… живое, настоящее.

Марко всегда был “здравым голосом” в моей жизни. Тем, кто мог одной фразой вернуть меня на землю, если я слишком улетала в мечты, или поднять, если я падала лицом в грязь. И сейчас я боялась разрушить это ощущение опоры.

Я хотела рассказать про расставание, про то, как Йован исчез, про фотографии, которые я рвала, и про тишину, что глушила сильнее любой музыки. Но слова не доходили до горла. Казалось, что если он узнает, насколько мне плохо, то перестанет видеть во мне ту, кто может сама справляться.

Поэтому я просто улыбалась, кивала, задавала вопросы про его работу, про планы на отпуск, и вставляла короткие шутки, чтобы разговор не уходил в серьёз. Он смеялся, иногда наклонялся к камере, как будто хотел что-то сказать шёпотом, а потом снова перескакивал на рабочие истории.

Разговор получился лёгким. Настолько лёгким, что, положив трубку, я поняла – мы так и не сказали друг другу ничего по-настоящему важного. Но, может, иногда этого и достаточно, чтобы не развалиться прямо сегодня.

И всё же в его голосе я уловила что-то другое. Когда я шутила или кивала слишком быстро, Марко иногда замолкал на долю секунды, смотрел прямо в камеру и будто хотел спросить, что на самом деле происходит. Его взгляд становился внимательнее, серьёзнее, как у человека, который уже понял: я держу дистанцию.

– Ты в порядке? – вдруг вырвалось у него, но я тут же отшутилась, перевела разговор на его работу, и он сделал вид, что принял игру. Хотя я видела, что он не поверил. У Марко всегда была эта черта – чувствовать то, что не произносишь.

Я закрыла звонок с ощущением, что он так и остался на пороге вопроса, на который я не позволила ему войти. Я знала Марко – он не оставит это просто так. Если почувствовал, значит, вернётся к этому. Может, завтра, может, через неделю, но спросит еще раз, уже прямым текстом.

И эта мысль почему-то не успокаивала. Напротив – внутри поднималась тревога, как будто меня поймали на месте преступления, и теперь оставалось только ждать, когда снова раскроется дверь и появится тот самый вопрос: “Анна, что с тобой происходит?”

Успокойся! Ты можешь просто соврать или не отвечать на вопрос в мессенджере, или положить трубку во время разговора.

Я положила телефон рядом с собой. В комнате снова стало тихо, как в начале вечера. Я почти собиралась встать, но взгляд зацепился за экран – в чате с Марко над его последним сообщением виднелась миниатюра другой переписки.

Чат с Йованом.

Один пропущенный взгляд – и я уже держу телефон в руках, уже прокручиваю вверх, будто там могло появиться что-то новое. Конечно, там ничего не было.

Но пальцы почему-то не спешили положить телефон обратно. Экран мигнул – снова новое уведомление. Не Сара и не Марко.

Да я популярна!

Имя в списке было коротким и незнакомым. Я моргнула, пытаясь вспомнить, кто это.

Сообщение оказалось не там, где я привыкла видеть новости от друзей или редкие строчки от мамы. Оно пришло из того самого приложения для знакомств, которое я то устанавливала, то удаляла, как старую, бесполезную привычку.

Я возвращалась туда время от времени – не из веры в чудо, а скорее из надежды хотя бы на пару внятных разговоров. Но каждый раз всё заканчивалось одинаково: два дня переписки с кем-то случайным, обмен дежурными фразами, и тишина.

Впрочем ничего нового.

Ни один из тех мужчин не задерживался в моей жизни дольше, чем вспышка на экране телефона. А потом появился Йован, и закрутилось так быстро, что я просто забыла стереть приложение. Там уже давно никто не писал, и я не ожидала, что что-то изменится.

Имя в новом сообщении было незнакомым. Я посмотрела на текст, почувствовала лёгкий прилив скепсиса и, даже не открыв, отложила телефон.

Какие еще новые знакомства? Отойти бы от старых.

В комнате стало тихо, словно всё вокруг ждало, когда я погружусь в сон. Я закуталась в одеяло, закрыла глаза и позволила темноте заполнить всё вокруг.

Глава 7

Апрель 2011 год

Привет, дневник!

Весь день я прокручивала в голове, как подойти к новой девочке. Я видела её на переменах, знала, что она в моем классе, но до сих пор не сказала ни слова.

На длинной перемене наконец решилась. Я стояла у своего шкафа, ковыряла ногтем облезлую краску на дверце и краем глаза следила, как она идёт по коридору – аккуратно прижимая к груди тетради, как будто они могли убежать. Сердце колотилось так, что я боялась, его слышат все.

Слова “познакомься” и “просто подойди” застревали в горле, как слишком большой кусок хлеба. Я представляла, как иду к ней, улыбаюсь… и тут же воображала, как она смотрит непонимающе и отворачивается.

Я сделала шаг, потом ещё один. Ноги были ватные, а ладони стали влажными, будто я держала их над кипятком. Запах мела и старой тряпки из класса смешивался с чем-то сладким – это от неё, я уже запомнила.

Она стояла у окна, разглядывая школьный двор. Солнце падало на её волосы, и они казались почти золотыми. Я остановилась в двух шагах, но не могла открыть рот. В голове стучало: “Скажи хоть что-нибудь. Скажи”.

– Привет, – выдохнула я, чувствуя, что голос едва слышен.

Она обернулась и чуть улыбнулась, но этого хватило, чтобы я почувствовала, как меня отпустило.

– Привет. Ты Анна, да?

Я смущенно кивнула.

– А я Магдалена. Можешь звать меня Мэги.

Имя ударило по мне как-то странно. Магдалена – как Мария Магдалина, только вместо “и” – “е”. Я помню эту библейскую историю, и почему-то мне показалось, что в этом есть символ. Как будто у нас с ней должно быть что-то особенное. Будто сама судьба подмигнула.

Мэги протянула мне свою ладонь для рукопожатия. Я сжала её и быстро отпустила, не зная, куда деть руки.

– Ты… недавно перевелась? – спросила я, надеясь, что голос не выдал моего смущения.

– Да, – кивнула Мэги. – Мы переехали сюда неделю назад. Мама говорит, что здесь веселее, больше возможностей. Правда я пока не поняла каких.

Она усмехнулась, и я почувствовала, как у меня внутри что-то дрогнуло.

– Откуда? – выдохнула я, всё ещё держась на безопасном расстоянии.

– Из Палича. Там у нас был дом рядом с озером. По вечерам там всегда пахнет водой и мокрой травой. Здесь как-то… по-другому.

Я вдруг подумала, что никогда не чувствовала запах озера так, как она описывает.

– Тут пахнет… мелом и столовкой, – попыталась я пошутить.

Мэги тихо засмеялась, чуть склонив голову, и на секунду солнце поймало золотой блик в её волосах.

– А что у вас вкусное в столовке? – спросила она, будто это был самый важный вопрос дня.

– Пончики. Но только если прийти раньше всех. Потом остаются одни крошки и масло на салфетке.

– Тогда, может, ты мне покажешь, как успевать за пончиками? – она посмотрела прямо в глаза, и я невольно отвела взгляд, почувствовав, как уши заливает жар.

Я уже хотела ответить, но в коридоре звякнул звонок на урок. Мэги сжала свои тетради крепче и шагнула в сторону класса.

– Еще поговорим, – бросила она, даже не оборачиваясь.

На урок мы вошли почти одновременно. Мэги выбрала место у окна – то самое, где я увидела ее в первый день. Я замешкалась у своей парты, но всё время косила взглядом в сторону Мэги.

Учительница что-то писала на доске, мел скрипел, оставляя кривые белые линии, но я почти не слышала. Я ловила каждое ее движение: как она поправляет волосы, заправляя выбившуюся прядь за ухо; как скользит кончиком карандаша по строчке, чуть прищурив глаза; как наклоняется, чтобы достать что-то из сумки, и тетрадь медленно сползает с парты.

Солнце светило прямо ей на плечо, и свет тонкой полосой тянулся по парте, как будто специально для неё. Запах мела и пыли вперемешку с чем-то сладким – всё ещё её – упорно перебивал привычный школьный дух.

Я пыталась записывать тему, но слова в тетради складывались в кривые каракули. В голове крутилось только одно: Магдалена. Как Мария Магдалина. Только буква другая. И почему-то казалось, что эта буква “е” меняет всё.

Когда учительница задала вопрос, Мэги подняла руку. Голос у неё был мягкий, но уверенный. На секунду я поймала себя на мысли, что хочу, чтобы она говорила ещё.

Звонок прозвенел резко, как выстрел. Все загудели, загремели стульями. Мэги обернулась, поймала мой взгляд и едва заметно улыбнулась. И в этой улыбке было что-то, от чего я на миг забыла, как дышать.

Глава 8

Январь 2025

Утро тянулось мягким, почти ленивым светом сквозь полупрозрачные шторы. Теплые полосы ложились на стены и пол, и казалось, что даже пыль в воздухе движется медленнее. На экране ноутбука мелькали лица коллег – кто-то говорил быстро, жестикулируя, кто-то рассеянно кивал, а у кого-то звук был выключен, и губы двигались беззвучно. Я ловила себя на том, что реагирую быстрее, чем ещё неделю назад: вставляю комментарии, уточняю детали, даже улыбаюсь чужой шутке.

Может я начинаю оживать?

После митинга я закрыла крышку ноутбука и пошла на кухню. Плитка под босыми ступнями была прохладной, и в нос ударил тонкий запах лимонного моющего средства – я мыла полы вчера, но аромат все еще держался.

Я достала из холодильника контейнеры – аккуратно разложенные остатки вчерашних заготовок. Мама всегда говорила: “Сначала – порядок, потом – вкус”, и я невольно повторяла её привычки. Масло уже растекалось по горячей сковороде, шипели помидоры, отдавая в воздух сладковатый аромат. Я разложила зелень так, будто готовила для кого-то важного, а не для себя. Ломтики авокадо легли дугой, яйца с ярким желтком заняли центр, тост хрустнул под ножом.

Когда тарелка была готова, я на секунду просто смотрела на нее: чистые линии, насыщенные цвета, ни одной крошки мимо. Маленький праздник в середине дня.

Сегодняшний день будет точно лучше предыдущих!

Я села за стол, спина прямая, вилка в руке, и впервые за долгое время почувствовала, что ем не на автомате, а по-настоящему. Сливочность авокадо, терпкость зелени, лёгкая горечь кофе – всё казалось ярче, чем раньше. И в этом моменте было что-то тихо-утверждающее: как будто с каждой чистой тарелкой я понемногу собираю себя обратно.

Я уже доедала тост, когда где-то с улицы донесся едва уловимый запах – смесь мужского парфюма и лосьона после бритья. Он был настолько знакомым, что в груди что-то сжалось.

Йован.

Вкус еды будто потускнел. Я отставила вилку, слушая, как вдалеке кто-то закрывает машину и хлопает дверью. Даже звук показался тем же, что в те вечера, когда он приезжал ко мне после работы, неся этот запах в прихожую.

Эй! Ты живешь на 6-м этаже – запах попросту сюда не долетит.

Я попыталась отмахнуться, но воспоминание уже вцепилось. В голове вспыхнула картинка: он стоит у кухонного стола, опираясь ладонями на край, а я нарезаю салат, чувствуя его взгляд в затылок. Та же самая чистая кухня, те же ровно разложенные продукты… Только теперь он исчез, а всё остальное осталось на месте – будто меня вырезали из сцены и вставили в пустую декорацию.

Я глубоко вдохнула, вернула взгляд к тарелке. Ядовито-зеленая петрушка, блеск оливкового масла, кусочек авокадо, налипший к вилке. Всё это казалось слишком настоящим, слишком громким.

Не дай этому запаху всё испортить.

Я с усилием взяла ещё кусок тоста, заставила себя прожевать медленно. И вдруг поняла, что во рту почти нет вкуса – только сухость.

Я поднялась, отнесла тарелку в раковину и машинально сполоснула ее, пока горячая вода жгла пальцы. Запах парфюма на улице уже исчез, но внутри он всё ещё висел, как тонкая нить, натянутая где-то в груди.

Я включила тихую музыку – что-то ненавязчивое в духе lofi girl, чтобы заглушить вязкую тишину, но не отвлекать от мыслей. Капли дождя за окном ударялись о подоконник редкими, неторопливыми стуками. Я снова села за ноутбук, открыла документы, постаралась вернуться в ритм – строчки текста ложились ровнее, чем за последние дни.

И вдруг – короткий, чуть вибрирующий звук оповещения. Не рабочий чат, не почта, не мессенджер, а приложение для знакомств. На экране – новое сообщение. Имя, на которое несколько дней назад я не обратила внимание: Ален.

"Привет. У тебя такая лучезарная улыбка!"

Я его тогда даже не открыла. Не хотела. Не могла. Любое общение казалось ненужным шумом. А сейчас – над ним появилось второе, свежее:

"Если пропустила, ничего страшного. Просто решил написать ещё раз – вдруг мы успеем познакомиться, пока зима не кончилась".

Не знаю, что меня толкнуло, но палец сам коснулся его имени. Открылась анкета:

Имя: Ален

Возраст: 29

О себе: Люблю кофе по утрам, дождь по вечерам и беседы, которые не заканчиваются на "спокойной ночи", а превращаются в "спасибо, что ты есть". Умею слушать. Всегда замечаю мелочи, на которые другие не обращают внимания. Могу долго и много рассказывать о разработке и нейросетях.

Интересы: психология, кофе, черно-белая фотография, кино, подарки своими руками, разработка ПО, машинное обучение.

Взгляд скользнул к фото: он сидит за деревянным столиком в уличном кафе, в руках кружка. На нём тёмное пальто с поднятым воротником, из-под которого выглядывает светлый шарф. Волосы чуть взъерошены, будто он только что прошелся под ветром. Скулы четкие, но не резкие – больше мягкая линия лица. Щетина на подбородке чуть темнее волос. Глаза – серо-зеленые, с темным ободком по краю радужки, и в их внимательном, почти выжидающем взгляде было что-то такое, что вызывало лёгкое беспокойство – как у человека, который видит тебя глубже, чем ты готова показать.

Я поймала себя на том, что слишком долго рассматриваю чужое лицо, и вернулась к чату.

"Привет. Извини, что не ответила раньше. Забегалась," – написала я, не успев придумать, как это прозвучит.

В этот момент телефон мигнул еще раз. Марко прислал фото какой-то смешной витрины, добавив: "Тебе бы понравилось".

Я привычно хотела ответить ему, но не стала переходить во вкладку мессенджера.

Прости, Марко. Сейчас я хочу прочитать, что напишет Ален.

Сообщение от него пришло почти сразу, как будто он ждал.

Ален: Рад, что ты всё-таки решила ответить.

Я чуть замерла, пытаясь понять, как на это реагировать.

Я: Это звучит так, будто ты не сомневался.

Ален: Был почти уверен. Ты не похожа на человека, который совсем не любит разговоры. Просто, наверное, нужно время, чтобы захотелось их начать.

Почему-то мне показалось, что он прав.

Я: Возможно.

Ален: Ты сегодня выглядишь… ну, если не счастливо, то как минимум спокойно.

Я невольно оглянулась, будто он мог меня видеть.

Это прозвучало как-то пугающе.

Я: Откуда ты это знаешь?

Ален: Я обычно замечаю мелочи. Даже в словах.

На экране снова мигнул значок Марко, но я даже не открыла.

Я: Тогда расскажи, что ты заметил обо мне по моим… двум коротким сообщениям.

Ален: Что ты осторожная. Но любопытство уже тянет тебя дальше.

Я почти почувствовала, как он улыбается.

Я: Любопытство – да. Осторожность – тоже.

Ален: Рад, что ты всё-таки ответила.

Я: Извини, что так долго. После работы на всё остальное сил не хватало.

Ален: Понимаю. Бывает, что день просто съедает тебя целиком. Сегодня как?

Я: Лучше, чем вчера. Даже обед приготовила, как меня мама учила – красиво и аккуратно.

Ален: Это как? Фото прилагается?

Я: (смеюсь) Нет. Но поверь, там было авокадо в форме полумесяца и тост, который хрустнул как в рекламе.

Ален: Звучит так, что я уже голодный. А готовить ты любишь?

Я: Если для кого-то – да. Для себя… иногда.

Ален: Может, проблема в “для себя”?

Я: В смысле?

Ален: Когда кто-то рядом, ты готовишь с теплом. А себе мы часто готовим без тепла. Хотя, может, оно нам нужнее всего.

Я: Никогда об этом так не думала.

Ален: Ну, у нас еще будет время подумать.

Марко снова прислал фото – зимняя улица, витрина с гирляндами. Я уже тянулась к мессенджеру, но пальцы вернулись к чату с Аленом.

Марко, не мешай, пожалуйста!

Я: Ты всегда так много думаешь о деталях?

Ален: Если их не замечать, из чего тогда складывается жизнь?

Я поймала себя на том, что хочу спросить у него ещё что-то – не о еде, а о нём.

Я: А ты? Что любишь готовить?

Ален: Кофе. И ещё тосты с сыром и мёдом. Но, честно, кофе – это мой способ сказать “доброе утро” даже самому себе.

Прочитав это, я улыбнулась и почувствовала, что у нас может быть много общего. Отложив телефон, я вернулась за рабочий стол с кружкой кофе, открыла документы и погрузилась в правки. Сначала текст шел легко – предложения ложились ровно, цифры в таблицах сходились. Я даже пару раз поймала себя на лёгкой сосредоточенной улыбке: редкое ощущение за последние недели.

За окном капли дождя становились гуще, серый свет медленно густел. Я машинально допивала кофе, пока его вкус уже смешался с горечью остывшей гущи. В какой-то момент я заметила, что лампа отбрасывает пятно на клавиатуру, и стало казаться, что вечер подкрался раньше времени.

Оповещение. Тот же мягкий вибрирующий звук – снова от Алена.

"А как проходит твой день сейчас?"

Я посмотрела на часы: уже четыре. С момента его предыдущего сообщения прошло почти два часа, а я всё это время не открывала чат, убеждая себя, что нужно доделать работу.

Пальцы сами начали печатать.

Я: Спокойно. Рабочий день тянется, но уже ближе к концу. А у тебя?

Он ответил почти сразу:

“Тоже заканчиваю дела. Но у меня есть привычка – под вечер оставлять себе что-то приятное. И сегодня, кажется, это разговор с тобой.”

Я ощутила, как что-то в груди отозвалось легким теплом.

На секунду экран потемнел – ноутбук ушёл в спящий режим, будто намекая, что работа сама себя не сделает. Я вернула курсор в документ, но строки текста уже расплывались.

Новое сообщение.

Ален: Ты чем занимаешься, когда хочешь порадовать себя?

Я подумала о горячей ванне, о книгах, которые пылятся на прикроватной тумбочке, о редких вечерах, когда я пеку яблочный пирог просто так…

Я: Иногда готовлю, иногда гуляю без цели. Но чаще – ничего особенного.

Ален: В ‘ничего особенного’ часто прячется самое ценное. Может, когда-нибудь покажешь мне свое ‘ничего’?

Я: Если наш диалог не закончится быстро, то может и покажу.

Я снова открыла документ, попыталась дочитать абзац, но взгляд то и дело соскальзывал на телефон. За окном стало темнеть быстрее, чем я ожидала. Дождь перешел в тихий, почти ровный шепот по подоконнику.

Ален: Какой у тебя сейчас вид из окна?

Я подняла глаза. Внизу, в лужах, отражались фонари. Машины проезжали медленно, колёса с плеском рассекали воду. В окнах напротив кто-то зажигал гирлянды – разноцветные огни пульсировали, как дыхание.

Я: Вечер. Мокрый асфальт, жёлтые фонари и немного огней напротив. Пахнет дождём.

Пока ждала ответа, машинально поставила чайник. Горячий пар быстро разогрел кухню, на стекле осели мелкие капли. Чай с мятой заполнил воздух сладковато-травяным запахом. Я вернулась с кружкой к столу, и тут телефон мигнул.

Ален: Звучит так, будто я уже там. Пахнет дождём… и мятой?

Я усмехнулась, набирая: “Да. Угадал!”

Ален: Может, я просто умею представлять. А может, ты хорошо описываешь.

С каждой фразой его сообщения казались чуть теплее, чем стоило бы для обычного знакомства. Я ловила себя на том, что жду не просто ответа – жду, что он напишет именно что-то, что зацепит.

Я отложила ноутбук в сторону. Файл с недописанным текстом остался открытым, но буквы уже казались чужими. В комнате стояла мягкая полутьма, только экран телефона светился, и я, поджав ноги на стуле, листала вверх нашу короткую переписку, будто проверяя, не пропустила ли что-то важное.

Ален: Ты часто смотришь в окно?

Я чуть нахмурилась.

Странный вопрос.

Я: Зависит от дня. Иногда – чтобы отвлечься, иногда – чтобы убедиться, что за окном всё ещё есть мир, выхожу на балкон.

Ответ пришел почти сразу.

Ален: Мне нравится представлять, что кто-то в этот момент тоже смотрит в окно и думает примерно о том же.

Я сделала глоток чая. Мята уже не жгла, а обволакивала вкусом, как мягкое одеяло.

Я: И ты думаешь, мы такие ‘кто-то’ для друг друга?

Ален: Может быть. Иногда люди встречаются не на улице и не в кафе. Иногда – вот так, между каплями дождя и короткими сообщениями.

Я поймала себя на том, что улыбаюсь.

Я: Красиво сказал. Но, возможно, это просто совпадение.

Ален: Возможно. А возможно, совпадений не бывает.

Снаружи дождь перестал лить, и город наполнился другим звуком – отдаленным гулом машин, эхом шагов по мокрому асфальту. Я подумала, что, может, стоит ещё что-то ему написать, но вместо этого просто провела пальцем по стеклу, обновляя чат, словно от этого зависело, появится ли новое сообщение.

Глава 9

Май 2011 год

Дорогой дневник… Сегодня я поняла: у меня действительно есть подруга. Не “знакомая по парте”, не девочка, с которой иногда разговариваешь на переменах, а по-настоящему своя – Мэги.

Мы почти весь день были рядом. На истории она тихо шепнула мне:

– Смотри, он опять делает этот жест руками, будто дирижирует невидимым оркестром.

Я посмотрела на учителя, и правда – он в который раз размахивал руками, повторяя все те же слова о Риме. Я чуть не рассмеялась прямо в тетрадь, потому что тоже это замечала, но никогда не смела сказать об этом вслух.

Потом в столовой мы вместе сели за длинный деревянный стол, где обычно кучкуются мальчишки. У меня был компот и булочка, у неё – суп и кусочек хлеба. Она разломила хлеб пополам и протянула мне:

– Так вкуснее, когда не одна.

Я запомнила эту фразу. Она будто врезалась в меня глубже самой еды.

Мы много говорили о книгах. Мэги рассказала, что у неё на полке стоит “Мост в Терабитию” и “Таинственный сад”, и я чуть не ахнула – у меня те же самые, только с обложками пошарпанными, потому что я таскала их в школу, в автобус, читала в очереди. Она сказала, что любит книги, где есть тайна и дружба, где взрослые ничего не понимают, а дети находят свой собственный мир. Я кивнула так сильно, что у меня чуть волосы в глаза не полезли.

Про музыку тоже оказалось похоже. Она слушает старые кассеты у себя дома – там «ABBA», «The Cranberries», иногда какие-то сербские песни, которые ей переписывал отец. Я призналась, что у меня дома тоже есть плеер и живет он своей жизнью: иногда зажевывает ленту, и тогда я аккуратно ее раскручиваю карандашом, как будто спасаю жизнь маленькой песне. Мэги засмеялась и сказала, что делает то же самое.

На перемене мы наблюдали за девчонками, которые обсуждали чужие волосы, новые кеды и кто кому нравится из мальчишек.

– Они как в сериале, где каждый день новая серия, но сюжет всегда один, – сказала Мэги.

Я расхохоталась так громко, что даже мальчишки обернулись, но мне было всё равно.

После уроков мы остались у окна. Солнце уже клонилось, и от школьного двора тянуло запахом пыли и тополиного пуха. Мы молчали минуту, но тишина не была неловкой. Я чувствовала её рядом, и мне вдруг стало спокойно.

Знаешь, дневник… я никогда раньше так не чувствовала себя с людьми. Словно до этого я была закрытой дверью, и только она догадалась постучать и не испугалась дождаться.

Кажется, это и есть дружба. Я шла домой и улыбалась просто так – от того, что теперь у меня есть мы.

Но дома улыбка пропала.

Когда я вошла, сразу почувствовала запах перегара, вперемешку с тушеной капустой. Тяжелый, кислый воздух ударил в лицо, будто я шагнула в чужую, заброшенную квартиру, а не в свою. Половицы липли под ногами – папа недавно пролил пиво, и мама не успела вытереть.

Из кухни доносился стук: тарелка ударилась о край раковины и зазвенела. Потом крик. Голос отца глухой, низкий, как удар кулаком в стену:

– Ты меня достала!

Мамин голос тоньше, сорванный, со слезами:

– Ты обещал, Зоран! Ты клялся!

Я стояла в коридоре, обняв рюкзак, будто он мог меня защитить. В груди что-то сжалось, дышать стало трудно. Даже обои, жёлтые с мелким рисунком, казались темнее обычного. Я провела рукой по стене – штукатурка была шершавая и холодная, и от этого дрожь пошла по пальцам.

– Да что ты понимаешь! – рявкнул отец. Звякнула бутылка. Я вздрогнула, как будто этот звук пробрался внутрь и рассыпался осколками где-то под сердцем. Мама всхлипнула, и в этом звуке было больше боли, чем в крике.

Я тихо шагнула ближе к кухне. Сквозь приоткрытую дверь увидела маму: волосы растрепаны, щеки красные, руки дрожат. Она прижимала ладонь к лицу, словно пыталась стереть слёзы. На столе – пустые бутылки, одна еще не допита. Их сладковатый запах, смешанный с едой, щипал нос, хотелось зажать его руками.

Папа сидел в полутени, тяжёлый, сгорбленный, но в его позе было что-то опасное. Глаза блестели мутно, и когда он бросал слова, они резали воздух как стекло.

Я прошептала:

– Мам…

Она вздрогнула, повернулась. В ее взгляде мелькнуло что-то, будто стыд, будто страх, будто просьба не смотреть. Она снова посмотрела на папу и вышла из кухни в коридор ко мне, осторожно ступая, словно боялась, что он заметит ее уход.

– Мам… почему ты не уйдешь от папы? – спросила я тихо, но слова всё равно прозвучали слишком громко в этой коридорной тишине между криками.

Она опустила глаза, прикусила губу. Сначала молчала так долго, что я уже пожалела, что сказала. Потом выдохнула:

– Потому что он найдёт нас… и… не знаю…и все равно вернет обратно.

Я побежала в свою комнату, закрыла дверь и сразу спряталась под одеяло. Оно пахло порошком и солнцем, которым мама сушила белье на балконе. Этот запах был единственным, что не резало. Я сжалась, обхватив себя руками, и пыталась слушать только собственное дыхание.

Стены были тонкие, и шум оттуда никуда не делся. Сначала – мужской крик, грубый, рвущий воздух, потом – стук, будто кулаком ударили по столу или об стену. Звук был такой резкий, что по полу дрогнули стеклянные дверцы шкафа.

Мамин голос – тонкий, ломкий, дрожал, как струна. Я различала отдельные слова: “пожалуйста”, “не надо”, “ты же обещал”. Потом снова стук – и я дёрнулась, прижавшись к одеялу. Я натянула его до подбородка и уткнулась носом в ткань. Каждый новый звук за стеной отдавался внутри, будто я сама становилась этой стеной, по которой ударяли. Иногда крик срывался на рычание, и тогда меня бросало в дрожь, как от удара током. Я закрыла уши ладонями, но всё равно слышала. Звуки проходили сквозь пальцы, сквозь кожу, пробирались под ребра.

И тогда я представила, что рядом Мэги. Она тихо садится рядом, берёт меня за руку и шепчет: “Я здесь. Ты не одна”. И от этого голоса внутри чуть отпустило.

Глава 10

Январь 2025 год

Я сижу на диване, укутавшись в серый плед до подбородка. Его шероховатая ткань слегка колется на шее, и это приятная, почти успокаивающая колкость, как будто меня кто-то обнимает. В комнате тихо, только часы на стене цокают слишком громко, и иногда щелкают батареи.

Как спокойно.

Из окна тянет прохладой. За стеклом серая зима медленно сдаётся: снег превращается в мокрые островки, стекает по крышам машин мутными каплями. Дождь и снег смешались в вязкую воду, и по стеклу ползут длинные дорожки, собираясь в круглые капли. Я провожу пальцем по холодному стеклу и чувствую, как кончик слегка ноет от ледяного касания. Воздух в комнате чуть влажный, тянет прохладой от окна, и я подношу к губам кружку чая с корицей. Горячий пар щекочет нос, на языке остаётся терпкая сладость апельсиновой корки.

Экран телефона загорается.

Ален: У меня сегодня снег в кофе. Бариста уронила кусочек льда, пока доставала сироп. Думаю, это знак: пора пересаживаться с капучино на эспрессо.

Я улыбаюсь. Пальцы сами скользят по экрану.

Я: Снег в кофе звучит как плохой рецепт из соцсетей. Но, может, ты первый, кто это попробовал?

Ален: Если я вдруг начну писать стихи про лёд и кофе – знай, виновата эта чашка.

Я смеюсь тихо, почти беззвучно.

Такой странный диалог, а внутри чуть теплее становится.

Я: А вообще ты любишь зиму?

Я отпиваю чай и через пару секунд приходит ответ.

Ален: Я люблю смотреть на неё изнутри. Особенно, когда в комнате тепло, пахнет едой и есть человек, с которым можно обсуждать глупости. А ты?

В комнату просачивается запах запеченной картошки с чесноком – я поставила противень в духовку минут двадцать назад, и теперь он словно растворяется в воздухе, чуть сладковатый, чуть масляный.

Как вкусно. Минут через 10 все будет готово.

Я: Я люблю только первый снег. Потом он превращается в кашу, и в ней тонет весь смысл. Но… мне нравится слушать, как он падает ночью. От этого становится уютнее ощущать себя дома.

Ален: Ты красиво описываешь. А без снега за окном дома неуютно?

Скорее одиноко и пусто.

Я открываю ноутбук, тянусь застывшими пальцами к клавиатуре. Курсор мигает в документе с заметками для проекта. Я печатаю пару строк, потом тут же стираю. Мысли расползаются, слова не держатся. Всё внимание скользит обратно к телефону.

Ален: Если я задел тебя – извини.

Я: Нет-нет, я просто еще не закончила работу на сегодня.

Я поднимаюсь с дивана и, закутавшись в плед, иду на кухню, проверить картошку.

Ален: Скажи, какой фильм ты могла бы пересматривать бесконечно?

Я начинаю печатать ответ – и в этот момент телефон дрожит в руке по-другому. Вибрация резкая, звонок. Экран вспыхивает именем: Сара.

Я секунду колеблюсь – палец зависает над зеленой кнопкой, но в этот момент приходит ещё одно сообщение сверху. Имя другое. Ален.

Экран разделяется на два мигающих огня: звонок и сообщение. Я всё-таки принимаю вызов.

– Алло? – мой голос звучит слишком тихо, будто не из меня.

– Анна, привет! – Сара торопится, её дыхание обрывается в трубке, как будто она идет по улице, – Слушай, прости, что раньше не ответила. Ты как вообще? Все в порядке? Я несколько дней до тебя не могла дозвониться, думала случилось что.

– Нет, все как обычно. Мне нужно было побыть одной какое-то время, разобраться с работой и… в общем разобраться с работой.

Сара молчит несколько секунд, словно обдумывает мои слова и насколько они правдивы.

Ни на йоту. Я страдала из-за расставания, а теперь общаюсь с новым очень симпатичным и интересным парнем.

– Ладно… может быть встретимся на следующей неделе в четверг? Милош займется близнецами и я буду свободна вечером.

– Да… давай, – я машинально улыбаюсь, но глаза всё время скользят к экрану, туда, где уже мелькает строка нового сообщения. – Четверг подойдёт.

– Отлично! Тогда я напишу место. Целую, бегу по делам.

– Угу, целую.

Я кладу телефон рядом, но вместо того, чтобы прокручивать в голове разговор с Сарой, как обычно, пальцы тут же тянутся обратно к экрану.

Странно.

Обычно после её звонков я ещё какое-то время думаю о том, что скажу, как мы встретимся, что надену. А сейчас… будто всё это проскользнуло мимо.

На экране открыто сообщение.

Ален: Мне кажется, фильм, который человек выбирает для пересмотра, говорит о нём больше, чем анкета в приложении.

Я улыбаюсь и провожу пальцем по стеклу, словно прикасаюсь к этим словам. Лёгкое тепло растекается по груди.

Впервые звонок от Сары не был самым главным моментом вечера.

Я: То есть, если я пересматривала “Амели” пять раз, это диагноз?

Ален: Это не диагноз, это почерк. “Амели” – значит, ты ищешь красоту в мелочах. Замечаешь там, где другие проходят мимо. А твой самый-самый фильм?

Я прикусываю губу, думаю. Пальцы зависают над клавиатурой.

Я: Наверное… “Унесённые призраками”, потому что это мир, в который можно уйти, когда в своём слишком шумно.

Ответ приходит почти сразу.

Ален: Красивый выбор. Там всё так тонко: еда, запахи, странные существа… Это как сон, который не хочется прерывать. А что для тебя важнее в фильме: история или то чувство, которое остается после?

Я сижу на полу, поправляю плед. В комнате пахнет подгоревшей картошкой с чесноком. Я вскакиваю и выключаю духовку.

Анна, как же так?! Ты на кухне и сумела забыть выключить духовку!

Я открываю ее и смотрю на приготовленное блюдо – картошка еще шипит, в лицо ударяет горячий пар, глаза слегка слезятся и подгорело всего пару долек. Я шумно выдыхаю и опускаюсь рядом на пол.

Я: Чувство. Потому что история может забыться. А то, что ты носишь внутри, остаётся.

Ален: Значит, в твоей памяти целая библиотека из чувств. Хотел бы туда заглянуть.

От его фразы кровь приливает к моему лицу и щеки слегка румянятся.

А может это из-за жара от духовки?

Я: Иногда мне кажется, что моя память – это старый чердак. В нём пахнет пылью, деревянными досками и чем-то забытым. Там есть коробки с книгами, кассеты без надписей, стопки писем… И чувства там лежат так же, как вещи. Одни – сверху, их легко достать. Другие глубоко спрятаны.

Пальцы дрожат, пока я печатаю. Отправляю и сразу жалею: слишком много, слишком образно, но сообщение уже улетело.

Ален: Красивый образ. Может, это и есть твой фильм – длинный, со множеством коробок, дверей, запахов. И никто, кроме тебя, не знает, что в каждой коробке.

Я кладу телефон рядом и прислушиваюсь к себе. Часы тикают громче, чем нужно. Батарея тихо потрескивает, будто шепчет. В духовке уже не слышно шипения – только запах картошки, теперь плотный, пряный, чуть горелый, он тянется по квартире, цепляется за волосы, за ткань пледа.

Я снова беру телефон.

Я: А у тебя? Если твоя память – это место, какое оно?

Ален: Наверное… море в январе. Песок холодный, небо серое, а волны упрямо бьются о берег. И ты идёшь по пустому пляжу, следы остаются только на минуту, потом их смывает. Всё хранится, но не навсегда.

Я провожу пальцем по экрану, будто глажу эти строки. Они почему-то щемят, будто я сама там, на холодном пляже. На секунду я вспоминаю, что обещала дописать заметки по проекту, но ноутбук закрыт. Курсор там уже давно погас. А здесь – всё живое, текучее, настоящее.

Прошло чуть меньше месяца со дня расставания с Йованом, а я уже почти и не думаю о нем. Все дело в Алене?

Я возвращаюсь в комнату с тарелкой, но еда кажется слишком горячей. Я ставлю её на столик, даже не притрагиваясь. Пар клубится в воздухе, вплетается в запах картошки с чесноком, но я почти не чувствую голода.

Я не замечаю, как за окном становится темнее. Сначала день прячется за серыми облаками, потом медленно сгущаются сумерки, и наконец комната тонет в полумраке. Единственный свет – от экрана телефона. Он белым прямоугольником отражается в моих глазах, в стекле окна и даже в кружке, которую я так и не убрала. Картошка остыла, плед съехал с плеча, но я не чувствую холода. Кажется, всё тепло теперь в этих словах.

Ален: Знаешь, иногда ночь – лучший собеседник. В ней нет спешки, нет чужих голосов, только паузы, в которые помещается всё.

Я: Наверное, поэтому мы всё ещё пишем.

Я сижу на полу, поджав ноги, и чувствую, как неровный край ковра царапает пятку. Часы на стене показывают за полночь, но я не сразу понимаю – стрелки больше не имеют значения. Телефон теплый в руке, экран мягко светится, и я ловлю себя на том, что впервые за долгое время мне совсем не хочется выключать свет.

Глава 11

Конец января 2025 год

Я выхожу из дома в серое зимнее утро. Воздух пахнет мокрым асфальтом и чьим-то только что заваренным кофе – из соседней забегаловки доносится сладковато-горький аромат свежих зерен. Дышится легко: мороз приятный, едва щиплет кончик носа. Дорога до магазина привычная – плитка тротуара скользкая, на ветвях деревьев крошечные капли дождя переливаются в тусклом свете фонарей.

Так спокойно. Мне даже хочется улыбаться.

В супермаркете тепло. Воздух пахнет смесью апельсинов, свежеиспечённого хлеба и чего-то химически сладкого – стиральный порошок с полок рядом. Я медленно качу тележку между рядами. Капуста, картошка, молоко. Тело словно само выбирает продукты по списку, а голова где-то в стороне. Я не спешу. Здесь уютно – свет мягкий, музыка тихая, люди равнодушны и заняты собой. Можно быть невидимой.

Я качу свою тележку в отдел молочной продукции, попутно открывая заметки на телефоне, чтобы посмотреть список покупок. Я всегда делаю список, когда иду в магазин, чтобы не купить лишнего. Моя рука тянется к кефиру однопроцентной жирности и в этот момент чувствую, что кто-то смотрит на меня слишком пристально. Это ощущение почти физическое: уши загораются, а по коже гуляет прохладный ветерок и волоски на руках приподнимаются. Я оборачиваюсь и вижу его.

Йован.

А ведь сегодня я проснулась в хорошем настроении.

Он стоит ровно за мной у стеллажа с фруктами, в руках сетка с апельсинами. Волосы чуть длиннее, чем раньше, но те же – темные, прямые, аккуратно убранные назад. Черное пальто, расстегнутое на верхнюю пуговицу, подчеркивает его высокий рост. Он не улыбается – взгляд спокойный, но оценивающий, голубые глаза отдают холодом.

Или мне кажется?

Сердце неловко ударяется о ребра. Я опускаю взгляд, отворачиваюсь, как будто не заметила. Качу тележку дальше и делаю вид, что изучаю ценники на йогурт.

Может быть, он тоже сделает вид, что не заметил меня?

– Анна? – его голос звучит позади, совсем близко.

Я медленно оборачиваюсь.

– Привет, Йован, – говорю тихо и вымучиваю из себя улыбку.

Он подходит ближе и запах его парфюма – древесный, теплый, будто дуновение из прошлого – окутывает все вокруг.

– Как ты? – спрашивает он, и на его лице появляется легкая улыбка, даже теплая. – Слушай, ты отлично выглядишь этим утром!

Я киваю, дежурно улыбаюсь, и отвожу взгляд в сторону, не зная что ответить.

Меня будто парализует рядом с ним.

Йован не ждет ответа и не спешит оставить меня наедине с продуктовыми полками.

– У меня, кстати, бизнес хорошо пошел. Появилось несколько клиентов, которых консультирую по поводу выстраивания процессов рабочих в компании, – он говорит быстро, глядя куда-то мимо меня. – Я и дома почти не бываю. Но это круто, знаешь? Я хотел таких нагрузок.

Я слушаю его слова, но чувствую гул. Голос Йована льется фоном, а во мне пустота, нет даже сил и желания кивать в ответ и проявлять интерес как раньше.

Йован как всегда много говорит и ничего не спрашивает.

Телефон дрожит в сумке. Я вытаскиваю его на секунду – экран подсвечивает одно короткое сообщение:

Ален: Доброе утро. Как у тебя настроение?

Я улыбаюсь и хочу убрать телефон обратно в сумку, чтобы ответить, когда вернусь домой, но Йован вдруг хватает мою руку:

– Ты уже успела зарегистрироваться в приложении для знакомств? – он усмехается, – Быстро.

Он отпускает мою руку и начинает приглаживать свои волосы.

– Да… как-то хотелось отвлечься, с кем-то поговорить, вот и зашла.

– Ну понятно. Смотри, не напорись на какого-нибудь сталкера или мошенника, – он грозит пальцем перед самым моим лицом.

Я киваю и молчу.

– Ну раз мы решили остаться друзьями, может тогда как-нибудь встретимся на кофе? Заодно познакомишь со своим новым парнем, – он подмигивает и смеется собственной шутке.

Зачем тебе со мной дружить?

– Да, обязательно, а ты познакомишь меня с Ивой.

Его лицо моментально мрачнеет.

Я тебя задела? Так и хотела.

Несколько секунд он будто обдумывает что сказать дальше, но потом сдается.

– Ну ладно, не буду отвлекать, – он кладет пакет с апельсинами в корзину и делает шаг назад. – Рад был тебя увидеть. Ты… правда выглядишь хорошо.

Я смотрю, как он уходит по проходу, не оборачиваясь. В груди пустота, но не та, что раньше жгла. На этот раз она лёгкая. Освободившая.

Я снова достаю телефон и набираю Алену: “Хорошо, что ты написал”.

Ален: Что-то случилось?

Я: Нет, просто мне нравится с тобой общаться.

Ален: А мне с тобой.

Я откатываю тележку к кассе. Холодная сталь ручки стала мокрой от моих горячих ладоней. Люди вокруг поглощены полностью своими задачами – кто-то выбирает багет, кто-то ищет скидки на сыр, а я будто плыву сквозь них в аквариуме: звуки доносятся приглушенно, запахи разрозненные и сильные – ваниль от хлебобулочной, резкий аромат моющих средств, кисловатый пар от секции с мясом. Все сливается в странную какофонию, но внутри тишина.

На кассе я достаю из тележки продукты по списку. Руки двигаются автоматически. Йован все еще где-то позади в зале, и я чувствую его присутствие во всем теле – неприятное, липкое. Я не смотрю в его сторону.

На улице свежий воздух бьет в лицо, будто смывает остатки его голоса. Пакет с продуктами режет пальцы, но я не тороплюсь: шаги медленные, под ногами хрустит редкий тонкий лед, ветер пахнет прелыми листьями и бензином от проезжающих машин. В груди поднимается тихое облегчение: он ушел, прошел мимо.

Телефон вибрирует в сумке. Я уже знаю от кого пришло сообщение и побыстрее хочу ответить.

Ален: Что купила вкусного?

Я усмехаюсь. С момента начала нашего общения он будто всегда рядом.

Я: Упаковку конфет с кокосом и немного тишины.

Ален: Тишина – лучший деликатес. С чем будешь есть?

Я смеюсь в голос и прохожие оборачиваются. Его слова теплые, простые, но в них столько внимания, будто каждое слово – мягкое одеяло. В памяти на секунду всплывает взгляд Йована: холодный, отстраненный. Рядом с ним я всегда чувствовала себя маленькой, неудобной, пытающейся стать идеальной. С Аленом – будто в комнате наконец-то кто-то зажёг свет.

Я: С тишиной лучше всего сочетается твоя компания.

Легкий флирт нам точно не помешает.

Ален: Тогда останусь на завтрак. Виртуально.

Я ощутила укол в груди от последнего слова.

Он не хочет со мной встретиться? А я сама хочу? Может еще слишком рано и мы мало общаемся?

Рой мыслей вихрем начал кружиться у меня в голове.

Анна, успокойся. Всему свое время. Все и так идет хорошо.

Я иду дальше, мимо витрин магазинов. Снег превратился в мелкую морось, стекло телефона мокрое от капель, но пальцы всё равно тянутся писать. Каждое новое сообщение – как глоток воздуха после долгого погружения.

Дома тепло. Кухня встречает запахом утреннего кофе и чего-то домашнего, родного – будто стены впитали все мои привычки. Я раскладываю продукты по полкам: овощи в холодильник, хлеб на деревянную доску с крышкой, молоко и кефир в дверцу, конфеты в вазочку в виде цветка ромашки. Монотонные движения успокаивают – каждое из них по-своему ритуально. Пакеты шуршат и вода с них капает на кафель, а за окном медленно светлеет.

Я завариваю чай – с корицей и дольками лимона и апельсина. Воздух наполняется сладким, чуть пряным ароматом. Чайник негромко свистит, а на плите шипит масло на сковороде – готовлю себе простую яичницу с помидорами. На фоне тихо играет музыка из плейлиста: фортепиано и дождь, записанный где-то в далеком городе.

Телефон вибрирует, экран загорается сообщением от Марко: “У тебя что-то случилось или ты меня просто игнорируешь?” Я сжимаю губы, читаю и не отвечаю. Злюсь.

На него? Нет, на себя. На то, что не могу рассказать об Алене.

Боятся люди, когда что-то дорогое может исчезнуть, если произнести об этом вслух. Я думаю о том, что Марко заслужил честности, но пальцы сами откладывают телефон на край стола.

Ален: У тебя дома пахнет чем-то уютным. Чувствую это даже через экран.

Кажется только он умеет так писать, будто видит меня прямо сейчас.

Я сижу на полу, облокотившись на диван, и ем яичницу прямо из сковороды, бросив все мамины наставления и не заботясь о сервировке. Чувствую тепло ручки сковородки в ладони и соленый вкус помидора. Все кажется таким простым, таким ребяческим.

Я: А ты что любишь на завтрак?

Ален: Булочку из пекарни и йогурт. Но последнее время мне нравится добавлять к ним разговор с тобой.

Кажется, он тоже со мной флиртует.

Слова Алена развеивают остатки холодного взгляда Йована. То, что было утром в магазине, теперь ощущается как сон: чужой голос, чужие глаза, чужая жизнь. С Аленом, пусть мы пока мало знакомы, все другое. Каждое его слово наполняет комнату мягким светом.

Он общается со мной настоящей. Я ни разу не старалась казаться лучше, чем есть на самом деле.

Я лежу на диване, слушаю, как часы тикают, думаю о предстоящем рабочем дне, и улыбаюсь самой себе. Впервые за долгое время в груди не боль, а мягкое тепло. Кажется, я нашла кого-то, кто умеет видеть.

Глава 12

Февраль 2025 год

В кофейне, с незамысловатым названием Слой, пахнет свежей выпечкой, чьими-то сладкими духами и мокрой собачьей шерстью. Я сижу за столиком для двоих у окна, пальцы скользят по экрану телефона. Сообщения от Алена тянутся бесконечной лентой, как будто мы уже давно знаем друг друга. Его сообщения цепляются за сердце, одно за другим, как ниточки, которыми кто-то невидимый стягивает меня к экрану.

Сара садится напротив, снимает пальто, поправляет волосы.

– Привет, красавица, – улыбается она, – как ты? Ты не отвечала несколько дней, я уже волновалась.

Я отрываю взгляд от телефона. Сара сегодня яркая: лёгкий макияж, платье изумрудного цвета облегает фигуру, волосы в высоком хвосте. Она пахнет чем-то сладким, ванильным, а на щеках лёгкий румянец. Я смотрю на неё и чувствую легкую вину – она сидит напротив, а я всё ещё держусь за экран.

– Все нормально, – отвечаю я. – Просто… много всего.

К нам подходит официант, Сара заказывает капучино для себя и латте для меня. Затем поворачивается:

– Ты выглядишь усталой. Работа давит? Или Йован что-то натворил?

От упоминания его имени внутри словно что-то обрывается. Я уже почти привыкла не думать о нас с ним как о паре, но вопрос Сары выбил из меня дух. Я улыбаюсь краем губ, скорее от неловкости.

– Мы расстались.

– Боже… – Сара прикрывает рот одной рукой, второй тянется ко мне и мягко сжимает пальцы. – Давно? Ты поэтому так долго не отвечала на звонки и не писала?

Я пожимаю плечами и делаю вид, что рассматриваю витрину с десертами. Внутри неприятная тяжесть, но не от расставания. Она давит от того, что даже сейчас мне не хочется говорить об этом. Все, что я хочу – снова увидеть уведомление от Алена.

– Анна? – Сара возвращает меня в диалог. – Поговори со мной.

Я вздыхаю и смотря сквозь подругу отвечаю:

– Ну а что говорить? Он бросил меня, как ненужную вещь, сказав, что все еще любит чертову Иву! И представляешь, предложил остаться друзьями! – в горле нарастает ком и я чувствую, как он собирается пролиться потоком горячих слез.

Анна, не сейчас. Не смей реветь.

Но чем больше я рассказывала Саре о том, как прошел вечер расставания, о том, как я изолировалась дома и пила несколько дней в одиночестве, тем больше слезинок скатывалось по моему лицу.

Подруга мягко держит мои руки и участливо заглядывает в глаза, как будто понимает насколько мне больно.

– Я не хочу больше ничего слышать о Йоване, – в конце тирады говорю я.

– Мне жаль, что тебе пришлось это пережить и вдобавок, в одиночестве. Почему же ты не позвонила? – ответила Сара.

– Когда я была готова, то позвонила, но ты не ответила и я не стала больше докучать.

– Прости, Анна, ты же знаешь, что я всегда рядом?

– Конечно. Давай поговорим о чем-то приятно? – я вымученно улыбаюсь, высвобождаю свои руки и промакиваю слезы салфеткой. – Как у тебя дела?

Сара улыбается, кивает и начинает что-то рассказывать о детях, о новом рецепте, который попробовала дома. Я киваю, делаю глоток латте, обжигаясь о край чашки, и в то же время чувствую вибрацию телефона. Сердце моментально ускоряется, как будто оно живет в ритме входящих сообщений. Я прячу улыбку за кружкой и наклоняюсь к экрану.

– Ты меня точно слушаешь? – смеется Сара. – Или там что-то более интересное?

Я поднимаю глаза. Она улыбается, но в глазах тревога.

– Просто переписываюсь, – отвечаю я спокойно и делаю глоток.

– Ну-ка покажи, кто тебя так развеселил? – она тянется к моему телефону, будто шутит.

Моя рука реагирует быстрее, чем я успеваю подумать. Я резко прижимаю телефон к груди. Сердце грохочет.

– Не надо, – голос звучит резче, чем я хотела.

Сара замирает, словно перед ней взорвалась петарда.

– Эй, спокойно. Я же просто… – она опускает руки. – Прости. Не хотела тебя злить.

Я отвожу взгляд в сторону, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться и дотрагиваюсь рукой до кулона на шее в виде бабочки.

Кофейня уютная, мягкий свет, за стеклом медленно тает снег, а мне хочется встать и уйти. До чего ж некрасиво! Чувствую, как телефон буквально жжет ладонь, будто там что-то сокровенное, что никто не имеет права трогать.

– Все сложно, – тихо говорю я, стараясь ободрительно улыбнуться. – Я расскажу тебе. Просто… не сейчас.

Сара кивает, но на лице остается легкая тень. Она отпивает кофе, продолжает осторожно рассказывать о чем-то бытовом, старается не задавать лишних вопросов. Но я чувствую ее взгляд – встревоженный, внимательный, изучающий.

Когда мы прощаемся, Сара крепко меня обнимает, и я ощущаю запах ее парфюма – сладкий, зимний, родной.

– Я рядом, но мне страшно за тебя. Пожалуйста, пиши мне, ладно? – просит она тихо.

Я снова киваю и уже через минуту иду по мокрому тротуару с телефоном в руке, набирая сообщение: “Прости, что не отвечала сразу. Я соскучилась по нашим разговорам”.

Смотрю на время – мы просидели с Сарой 3 часа.

Ален: Я тоже скучал. Как прошла встреча?

И мир снова будто смазывается, растворяя неприятный осадок после разговора с Сарой.

Глава 13

Май 2011 год

Привет, дорогой дневник!

Стоило только написать о том, что у меня появилась настоящая подруга, как сразу все испортилось.

Сегодня на большой перемене я как обычно шла с подносом по столовой и увидела, как Мэги сидит за дальним столом с “модными” девочками из класса. Она смеялась так громко, что даже повариха, разливающая суп, улыбнулась. А она вообще редко кому улыбается. Зато я… я словно стала невидимой.

Запах в столовой был противный, как всегда: вермишелевый суп, подгоревший рис, котлеты, пропитанные маслом, и компот из сухофруктов, который почему-то всегда пах пылью, будто его сделали из старых занавесок. Я села за свой любимый стол у окна, где стекла всегда запотевали от пара, и видела ее спину. Мэги даже ни разу не обернулась, не обратила внимание, что я здесь.

Раньше она махала мне рукой через весь зал. Она сразу же шла ко мне, бросала рядом за стол свой поднос и шептала что-то смешное, так, что я едва сдерживала смех и не давилась чем-нибудь. Теперь она шепчет что-то другим. Девочки вокруг нее пахли дорогими духами, сладкими, как жвачка из киоска. Я понюхала свой серый свитер – стиранный вчера, но все равно он пах нашим старым дешевым порошком из дурацкого желтого пакета.

На уроке Мэги тоже сидела с этими девочками. Я наблюдала за ней украдкой и рисовала в своей тетрадке. Карандаш скрипел, оставляя грубые линии на бумаге. Я написала ее имя – “Мэги” – большими буквами и закрасила их так сильно, что они почти прорвали страницу. Хотела стереть, но ластик только размазал серые пятна.

После школы мне пришлось идти домой в одиночестве. На улице пахло теплой весной и пыльными дорогами. Кое-где еще остались лужи от недавно прошедшего дождя, и я представляла, что если прыгнуть в лужу, то провалишься в другой мир. Мир, где Мэги не смеется с другими девочками, а сидит со мной на подоконнике и ест пончики.

Я долго бродила по улицам, прыгала по лужам, качалась на качелях, что не заметила как пролетело время. Домой вернулась уже в сумерках. Тусклый свет в подъезде моргал, как будто собирался погаснуть. В квартире пахло пережаренным маслом и сигаретным дымом, который въелся в обои в цветочек. Я молча поставила рюкзак у двери и пошла в свою комнату. Папа сидел на кухне с кружкой крепкого домашнего кофе, пахнущего больше алкоголем, чем зернами.

– Чего не в настроении? – его голос был грубым, как наждачная бумага.

– Все нормально, – тихо сказала я, пытаясь побыстрее уйти от его вопросов.

– А лицо что такое недовольное?

– Да все нормально у меня с лицом, просто устала.

– От чего в твои годы уставать то?! – он усмехнулся и глотнул кофейно-алкогольную жижу из кружки.

– Вообще-то я учусь, делаю уроки, дома помогаю. Мне вон сколько домашки в школе по разным предметам задают! – мне не понравился его ответ, я скрестила руки на груди и недовольно отвернулась.

– Вот я в твои годы уже работал! И в огороде, и в поле родителям помогал, и сестру младшую нянчил. А школа знаешь как далеко была? Это тебе не 15 минут пешком от дома. Я ходил по часу в одну сторону, еще столько же обратно и в любую погоду, и в любом настроении, и не жаловался! А ты… вырастила из тебя мамаша нытика, – он сделал большой глоток из кружки. Мне очень хотелось, чтобы он в этот момент подавился, как подавился бы своими обидными словами. Я так много хотела ему сказать, как он не прав, как мне хочется поддержки, но лишь тихо прошептала:

– Когда мама придет?

– А-а, началось любимое! Мама! Мама! Как будто я пустое место! Вечно молчите, шепчетесь с матерью за моей спиной, а мне ни слова! Тихушничаете!

Он поднялся, и стул с грохотом упал на пол. Я отступила назад, в коридор, чувствуя, как ноги становятся ватными. Отец прошел мимо, бурча что-то себе под нос, взял сигареты, и хлопнул входной дверью.

Я прошла в свою комнату и села на край кровати. За стеной поскрипывала мебель, будто дом устал слушать наши вечные ссоры. Хотелось забраться под одеяло и стать невидимой, но я просто сидела, сжимая колени руками. На кухне капало из крана – кап-кап, словно кто-то отмерял время до следующего скандала.

Вечером мама вернулась, усталая, с красными потрескавшимися от постоянной работы, руками. Она не смотрела на меня, будто боялась, что я скажу что-то лишнее. Перед ее приходом я всегда набираю воду в чайник и ставлю его кипятиться на плиту. Мама поставила пакеты на пол и ушла переодеваться, я их разобрала и разложила все продукты по местам. Папа пришел на кухню и сказал, чтобы я налила им с мамой чай. Я это сделала и ушла обратно к себе в комнату.

Сначала было тихо – только шорох шагов, стук кружек о стол, щелкнула зажигалка. Отец что-то говорил, но я не могла разобрать слов. Потом послышался стук кулака по столу. Мама отвечала усталым голосом, но её слова тонули в его раздражении:

– Ты хоть раз пришёл домой и не начал орать?

Потом сквозь крики слышались обрывки фраз: “Ты вечно молчишь! Обиделась и молчишь!” – “Потому что с тобой невозможно разговаривать. Ты постоянно орешь” – “О-о, у тебя что, голос появился? Достала уже своим молчанием!”

Я представила, как Мэги сейчас сидит с теми девочками, смеется. Может, я слишком скучная. Может, ей надоело слушать про мои рисунки и глупые истории. Или она боится моего дома, боится запаха перегара и тяжелого взгляда отца. Может, я сама виновата, что не умею быть нормальной.

Родители снова закричали громче. Я натянула одеяло на голову, закрыла глаза и стала считать до ста, но не смогла досчитать даже до двадцати. Слёзы катились по щекам, а я уткнулась лицом в подушку и пыталась не издать ни звука.

Глава 14

Февраль 2025 год

Я просыпаюсь от звука будильника – тихого, будто кто-то постучал ложечкой по стакану. Вылезая из под одеяла чувствую, как в комнате холодно, хотя батареи скрипят и постанывают, нагреваясь до предела.

Может передвинуть кровать ближе к батарее?

Воздух пахнет ночной затхлостью, черным чаем, остывшим вчера и чем-то металлическим, будто ржавыми качелями на детской площадке. Я тянусь за телефоном, выключаю будильник и открываю последние сообщения. Ничего.

Не нахожу “Доброе утро, Анна”, к которому я уже успела привыкнуть за последний месяц. Пустота чата колет морозом, сильнее, чем холод в комнате.

Я встаю, накидываю свитер с растянутыми рукавами, на ощупь нахожу тапочки. Пол ледяной, каждый шаг будто по замороженному озеру. На кухне все лежит по своим местам, раздается легкий запах горечи из открытой пачки кофе. Вода в чайнике нагревается медленно, жалобно урча.

Я пью кофе, горький, слишком крепкий, и открываю ноутбук. Экран светит ровным голубым светом, но глаза скользят по строчкам текста, не задерживаясь. Письма коллег, заметки по работе – всё кажется далеким и ненастоящим. Я заставляю себя написать пару фраз для поста в соцсети, но слова слипаются, как сырые спагетти. Взгляд постоянно падает на телефон.

Ну же, Ален. Или я ему уже надоела со своими историями?

Я отгоняю тревожные мысли, закрываю ноутбук и облокачиваюсь на стол, глядя на чашку с кофе – по стенкам уже осела темная пена, а на поверхности появилась тонкая пленка. В комнате стоит тишина, прерываемая только тиканьем часов и редкими звуками с улицы: шорох шин по асфальту, лай собаки, шелест ветра.

Работы на сегодня мало, так что я решаю прибраться в квартире: постель стоит незаправленная, в прихожей нужно пропылесосить и вытряхнуть половик, пыль на всех поверхностях протереть, и помыть полы.

Легкая активность должна меня взбодрить.

Вставляю наушники в уши, включаю любимую песню Alt-J – Breezeblocks и приступаю к личной “терапии”: меняю полотенца на кухне и в ванной, раскладываю по банкам макароны и крупы, наклеиваю этикетки на специи, будто порядок снаружи наведет порядок внутри.

Телефон молчит. А солист все поет:

Пожалуйста, не уходи, я съем тебя целиком,

Я так люблю тебя, я так люблю тебя, я так люблю тебя.

К обеду я решаю позвонить маме. Ее голос бодрый, слишком бодрый: она рассказывает про молодую девушку, пришедшую в их коллектив, про то, что магазин скоро завезет какой-то особенный сыр, спрашивает, сколько на рынке у моего дома стоит килограмм яблок.

Я киваю в трубку, хотя мама не видит. Она не спрашивает как у меня дела, как спала, как себя чувствую после расставания. Мы болтаем о незначительных вещах почти двадцать минут. Когда звонок заканчивается, в квартире становится тише, чем было до него. Тишина эта режет слух.

Было бы у меня в голове сейчас так тихо.

Я ставлю чайник снова – только ради звука кипящей воды, заполняющего пространство вокруг. Смотрю на телефон.

Ничего. А может у него что-то случилось?

Каждый раз, когда он лежит экраном вниз, мне кажется, что я упускаю момент, когда Ален напишет. Переворачиваю его, чтобы проверить, и снова кладу на стол – уже экраном вверх.

Я ложусь на кровать, закрываю глаза и вспоминаю Марко. Его голос всегда звучал ровно, будто тихая ночная дорога зимой – без выбоин и суеты. Когда мы вместе работали над проектами, он неизменно повторял: “Подумай, можешь ли ты повлиять на ситуацию? Если нет, то займись своими делами и отвлекись”. Марко подбадривал меня так, будто это самое простое правило жизни.

Если бы он сейчас был рядом, он бы точно не позволил мне зависнуть над телефоном и считать минуты до сообщения.

Он бы сказал: “Анна, доделай свою работу. Переписка тебе не заплатит, тебя не накормит и не сделает твою жизнь лучше”.

Открываю глаза, комната совсем не изменилась. Я открываю ноутбук и сажусь писать. Пальцы поначалу лениво барабанят по клавишам, но постепенно мысли выстраиваются в абзацы. Компания, для которой мне нужно сделать серию постов, занимается психологической помощью детям. Мы совместно разработали контент-план на этот месяц и к понедельнику нужно было написать пост с названием: “Воображаемые друзья: хорошо или плохо?”

В голове всплывает почти физическое ощущение – как будто в какой-то части мозга что-то отзывается, глухо и тревожно. Но я не думаю об этом слишком долго. Читаю научные статьи и пишу.

Дети разных возрастов придумывают себе друзей. Они рисуют их, разговаривают с ними, делятся секретами. Для взрослого человека это может показаться милым и забавным. Но что скрывается за невинной выдуманной дружбой?

Иногда это яркая фантазия, творческая сила ребёнка. Такой друг помогает переносить одиночество, чувствовать себя смелее, учиться говорить и строить отношения.

Но бывает иначе. Придуманный друг рождается там, где реального тепла и внимания не хватает. Он становится утешением, “пластырем” на боль, которую взрослые не заметили или не захотели увидеть.

Воображаемый друг может быть светлым, добрым, хранить радость. А может впитывать страхи и печаль.

И, наверное, важен не сам факт, что ребёнок придумал себе “кого-то”. Важнее – зачем.

Я перечитываю написанное и остаюсь удовлетворенной. Я сохраняю текст в контент-плане и закрываю ноутбук. Телефон рядом со мной дрожит – короткая вибрация, и сердце тут же подпрыгивает.

Ален: Анна, как дела? Я весь день был занят и не мог написать, скучал.

Я смотрю на экран, и в груди что-то опускается – облегчение, как глоток воздуха после долгого погружения. Но вместе с ним, щеки разгораются – легкий укол стыда. Я ведь только что писала о детях, которые придумывают себе друзей, чтобы не чувствовать одиночества.

А разве я сама не делаю сейчас то же самое?

Марко наверняка бы усмехнулся: “Ты что, правда зависишь от пары слов на экране?” – и я слышу его голос так отчетливо, что почти решаю оглянуться, поискать его глазами в комнате. Я пытаюсь представить, что бы он сделал на моем месте: поставил таймер на работу, сделал бы все, что запланировал, и только потом бы ответил на сообщение Алена.

Но я не такая сильная как Марко.

Я хватаю телефон почти сразу, хотя секунду назад решила тянуть время. Пальцы дрожат, пока я набираю ответ медленно, стираю, снова набираю. Наконец отправляю.

Я: Я так волновалась, что ты не писал. Думала, что уже надоела тебе.

А не звучит ли это, будто у меня низкая самооценка и я зависима от нашего общения?

Ален: Я бы сказал, если бы не хотел с тобой общаться. Не волнуйся. Ты вроде хотела вчера рассказать мне о своих друзьях?

Я улыбаюсь, опускаюсь расслабленным телом на диван и отвечаю. Рассказываю Алену про Йована: про дни, когда мы бродили по набережной и притворялись, что Белград – наш общий город, и про то, как мы оба знали – наша история не навсегда. О том, как имя “Ива” резало воздух в моей квартире, словно сквозняк, который невозможно заклеить.

Пишу про Сару: как она громко и заразительно смеется, как умеет приносить суп (когда я болею) и говорить “я рядом” так, что становится безопасно. Пишу про Марко – про его умение возвращать меня “с небес на землю”, про его ровный, как зимняя дорога, голос. И про Мэги – мою лучшую подругу детства, чье имя я выводила на обложках тетрадей, как пароль от какого-то теплого места.

Я: Иногда кажется, что меня можно собирать из чужих голосов. Мамин – про то, что я закрытая. Отца – про то, что я “бестолковая”. Йована – про то, что я “хорошая, но не та”. А с Сарой и Марко я как будто более настоящая, с Мэги была – совсем настоящая.

Ален: В твоей жизни было действительно много сложных испытаний. И ты удивительно тонко все чувствуешь. Ты не обязана изображать из себя кого-то, тебе нужно быть собой. По крайней мере со мной и с друзьями.

Его фразы ложатся почти физически: как плед на плечи, как ладонь на лоб, когда у тебя температура. Он задает вопросы – деликатные, точные. Про то, что мне нравилось в детстве, про запахи дома, про то, как родители хотели меня назвать при рождении. Я пишу и пишу: про наш дешевый вонючий стиральный порошок и про мамины картофельные котлеты по пятницам – они называются драники, про мороз, который в детстве пах железом качелей, про старые книги, читанные мною до дыр.

Ален: И как ты сейчас справляешься с одиночеством?

Я: Пишу, работаю, готовлю так, чтобы было красиво, убираюсь дома. Иногда кажется, что если в квартире все чисто до блеска, то и внутри меня меньше шума.

Ален: Ты делаешь лучшее из возможного. Ты – очень интересная, Анна.

Интересная. Я зажмуриваюсь и чувствую, как внутри что-то чуть-чуть оттаивает – там, где обычно лед. Мне хочется рассказать еще больше, почти все. Я ловлю себя на то, что улыбаюсь в пустой комнате, где пахнет кофе, кремом для рук и свежим постельным бельем.

На экране всплывает сообщение.

Сара: Ты где? Жива?

Я: Ну конечно! Что со мной может случиться? Просто работаю.

Через пару минут еще: стикер с объятием. Я отвечаю сердечком.

Интересно, как там Марко?

Я перехожу к чату с ним и вижу, что там давно не было сообщений.

Марко уже три дня не выходил на связь.

Странно, раньше он всегда писал первым или присылал мем, вместо приветствия. Я касаюсь его имени, не открывая диалог, словно дверной ручки, за которой – чужая тишина. Убираю палец.

Наверное он просто занят.

Я: Спасибо, мне приятно читать твои слова.

Ален: Так это правда! Ты рассказываешь так, будто я лично знаю всех этих людей и везде был с тобой.

Я ловлю эту фразу и примеряю к себе, как кофту в магазине – сидит идеально.

Положив телефон на стол, иду на кухню. Вода в чайнике пахнет накипью. Сахар хрустит, когда падает в чашку. Я слушаю тишину между его сообщениями – она ровная, ласковая, как шелковая подкладка. Возвращаюсь в комнату, забираюсь с ногами на стул и подтягиваю к подбородку свитер. Пишу Алену, что боюсь темноты именно в пять утра, когда ночь уже сдала смену, а день еще не наступил. Он отвечает: “Я буду с тобой в пять утра”.

Где-то на дне головы вспыхивает маленький красный свет: я ничего не знаю про него. Только “кофе по утрам”, еще несколько фраз из анкеты и пару фильмов, которые любит пересматривать.

А он вообще в Белграде? С кем живет? Какой у него смех?

Я веду пальцем по экрану вверх-вниз – сплошь мои истории, мои фотографии, мои интересы и планы. Его – почти нет, одни аккуратные, гладкие, как отутюженные рубашки, ответы.

Сара: В субботу к нам заглянешь? Близнецы скучают. И я тоже!

Я: Посмотрим.

Она: Ты в порядке?

Я: Конечно. Ты уже спрашивала.

Я опускаю телефон. В животе – приятная тяжесть, похожая на ощущение от любимого яблочного пирога. Это чувство близко к симпатии, но оно глубже. Теплее.

Ален: Ты здесь?

Я: Да.

Ален: Отлично. А у тебя в детстве были домашние животные?

Я читаю его сообщение и чувствую внутри странное тепло – как будто я на крючке, но не хочу с него слезать. Все остальное – дом, улица, даже лица близких – становятся серым фоном, в котором есть только эти три точки, что появляются и исчезают, будто дыхание.

Глава 15

Май 2011 год

Привет, дневник!

Моя Мэги снова вернулась! Она пришла и села со мной за стол, как будто и не было тех дней, когда я видела ее спину и чужие девичьи волосы, блестящие в солнечном свете. Я сначала хотела спросить ее: почему ты ушла? что я сделала не так? почему решила вернуться? Но язык прилип к небу, как карамелька, которую никак не удается рассосать. И я решила не спрашивать, боялась спугнуть и что она опять решит уйти.

Мэги тоже молчала.

Мы сидели рядом, и ее локоть касался моего – совсем чуть-чуть, у нее была мягкая бежевая водолазка и я чувствовала это своей голой кожей. Внутри у меня все искрилось, хотелось смеяться, словно кто-то щекотал меня одуванчиком по щеке. Тогда я сказала:

– Пожалуйста, не оставляй меня больше.

Моя Мэги лишь коротко улыбнулась.

Звонок прозвенел и начался урок литературы. Но мне так много хотелось сказать ей, объяснить, что она для меня значит. Я долго думала и решила написать стихотворение. Я вырвала лист из тетради и стала искать подходящие строки.

Я думала – всё, навсегда снегопад,

А ты улыбнулась мне нежно.

Этот вариант мне не понравился, потому что звучит банально, а мне нравится все необычное.

Без тебя я сломаюсь как кукла,

И останется во мне лишь беспросветная мука.

Звучит еще хуже.

В итоге у меня получилось написать текст, который мне очень понравился. Я позвала Мэги, попросила меня послушать, и прочитала ей шепотом, почти боясь, что слова разлетятся и пропадут:

Ты вернулась – и стало светло,

Словно в небо окно распахнулось.

Без тебя было пусто, темно,

А с тобой даже туча улыбнулась.

Мэги слушала серьезно, не перебивая. А потом просто улыбнулась ещё раз – той самой улыбкой, из-за которой мне хочется верить, что даже если весь мир отвернется, у меня всегда будет она.

Она аккуратно взяла листок у меня из рук, прижала к груди, словно это был какой-то настоящий подарок, не просто корявые строчки ручкой на линованной бумаге. Потом Мэги посмотрела на стихотворение и поднесла листок к свету окна. Солнце пробилось сквозь бумагу, и буквы вдруг стали прозрачными, будто ожили. Потом сложила лист пополам и аккуратно положила себе в карман.

– Теперь твои слова всегда будут со мной, – сказала она тихо.

И мне показалось, что они действительно ушли куда-то дальше – в воздух, в свет, в саму Мэги. Как будто отныне мы связаны невидимой ниточкой, которая не порвется даже тогда, когда она снова решит уйти.

Я шла домой легко, представляя, что у меня под ногами не старые потрескавшиеся тротуарные плиты, а пружинистые облака. Весь мой мир вернулся на место с возвращением Мэги. Даже воздух пах по-другому – тополиными почками и чем-то сладким, как пирогом с яблоками, который мама иногда пекла для меня.

Но чем ближе был дом, тем сильнее легкость из меня вытекала, как из проколотого воздушного шарика. В подъезде пахло кошками и сыростью, лампочка под потолком мигала, и ее свет резал глаза.

Мама встретила меня у двери, в фартуке, с руками пахнущими мылом. Она улыбнулась слишком широко, а глаза оставались странными – стеклянно-напряженными. И сразу заговорила шепотом, как будто мы с ней были не мать и дочь, а две заговорщицы:

– Дочь, ты только не смейся… папа собирается в командировку. Ты глянь какие вещи он берет, – она мотнула головой в сторону сумки, стоящей на стуле у двери.

Когда я смотрела на сумку, в которой лежали только футболка, шорты и сланцы, у меня мелькнула странная мысль: папа собирается не в командировку, а совсем в другой путь. Не временный – а такой, из которого не возвращаются. Я видела подобное в кино.

Мама наклонилась ко мне ближе, её голос был хриплым, будто она проглотила занозу:

– Разве так уезжают в командировку?

Мама заметила, как я смотрю, замолчала и перестала улыбаться. Мы обе стояли у стула, смотрели на эту нелепицу, словно она могла нам что-то объяснить. В тот момент я впервые подумала, что вещи умеют говорить. Просто мы не всегда понимаем их язык.

Папа вышел на улицу курить. Сквозь приоткрытую квартирную дверь тянуло запахом табака и холодным подъездным воздухом. В этот момент, его телефон, лежащий на тумбе с зеркалом в прихожей, завибрировал. Серые мамины глаза слегка сузились и в одно мгновение она схватила телефон, разблокировала и прочитала смс с незнакомого номера – марка машины, цвет, номер, место, где “она будет ждать”.

Мама побледнела и прикрыла рот рукой. Телефон дрожал у нее в руках так, будто это была не железка, а живое сердце. Она ничего не сказала, только молча положила его на место, посмотрела в зеркало, глазами, полными слез и улыбнулась сама себе.

Я почувствовала странный холод внутри, испугалась, не сошла ли мама с ума. В этот момент скрипнула дверь, мама резко отвернулась от зеркала, улыбнулась папе и спросила:

– Зоран, ты все взял?

– Да, осталось только зубную щетку и пасту положить.

– Я сейчас все принесу.

Вечером мама проводила его, натянуто улыбаясь, будто актриса, которая боится забыть свою реплику. Она поцеловала в щеку отца, а он ее в ответ. А потом, когда дверь за ним закрылась, я услышала, как мама тихо плачет на кухне.

Я подошла и погладила ее по спине, и мои пальцы дрожали, как будто я играла на сломанной гитаре. Мамины плечи содрогались, словно внутри живёт маленький мотор, который никак не может остановиться. Мне казалось, если я уберу руку, она просто развалится на куски, как фарфоровая чашка, упавшая на кафель.

Я чувствовала запах ее волос – яблочный шампунь вперемешку с сигаретным дымом. Этот запах – как печать: мама взрослая, но вся ее взрослость превратилась в хрупкую оболочку. И я – двенадцатилетняя девочка – должна удерживать ее, чтобы она не провалилась в темноту.

Мама шептала:

– Все это ерунда… просто пережить, перетерпеть… все будет хорошо.

Но я слышала в ее голосе ложь, и она предназначалась не мне – она врала сама себе. Я киваю и просто повторяю то, что мне бы самой хотелось услышать в минуты грусти.

– Все будет хорошо. Я рядом. Ты не одна. Мы справимся вместе.

В тот момент мир вывернулся. Я почувствовала, что мы поменялись местами. Это не мама держала ребенка, а ребенок держал мать. Мне стало страшно: ведь я тоже хочу, чтобы кто-то успокоил меня, погладил по голове, сказал, что все плохое кончится. И где-то глубоко на дне сердца вспыхнула обида: А кто тогда мне вытрет слезы? Но я не сказала ни слова, только сильнее прижимала маму и гладила по волосам.

Я не знаю сколько мы так просидели вместе, но после, мама молча ушла спать. Утром, когда я собиралась в школу, маму не видела, она не вышла меня проводить.

Глава 16

Февраль 2025 год

Я медленно ступаю по тротуару, ветер подгоняет меня в спину и заставляет торопиться, чтобы не опоздать на работу. Сегодня я решила выбраться в офис. Хоть там шум, суета, странные запахи и чужие разговоры, но во всем этом становится легче, когда на душе тяжело.

Бизнес-центр, в котором находится наша компания, всегда казался мне странным. С одной стороны, он был безликий: серые стены, большие квадратные окна, скользкий от наледи вход. Но вокруг него жизнь бурлила ярко и шумно.

Прямо напротив – китайский ресторан. Из его двери неизменно тянет сладковатым паром – жареной лапшой, имбирем и кунжутом. Там подают самый вкусный бабл-ти во всем городе: густой, тягучий, с шариками, которые лопаются во рту, как маленькие пузырьки радости. Иногда, когда день был особенно плохим, я заходила туда за стаканом моего любимого напитка – и на несколько минут жизнь становилась проще и вкуснее.

Слева от ресторана – букмекерская контора. Мужчины в куртках с поднятыми воротниками стоят у входа, курят и обсуждают что-то горячо, с азартом. Их лица напряжены, руки размахивают, будто они спорят не о ставках, а о своей судьбе. Запах табака вечно висит в воздухе у дверей бизнес-центра, смешиваясь с запахом еды из ресторана.

А ведь я уже почти две недели не курила!

Эта мысль поражает меня, словно разряд тока. Две недели – и ни одной сигареты. Я вдыхаю табачный запах у входа и вдруг понимаю, что он больше не вызывает во мне привычного желания достать пачку из сумки. Наоборот – он кажется тяжелым, липким, чужим.

Это Ален так хорошо на меня влияет?

Я открываю тяжелые стеклянные двери бизнес-центра, и в лицо бьёт поток тёплого воздуха с примесью хлорки, будто здесь произошло убийство и кто-то тщательно пытался избавиться от своих следов. Холл встречает меня тусклым светом люминесцентных ламп, где даже мраморный пол выглядит уставшим.

Слева от входа стоит стойка охраны, охранник привычно просматривает людей, не поднимая толком головы, будто в его глазах мы все одинаковые – спешащие тени. Я прохожу мимо, слышу, как где-то наверху хлопнула дверь, и это эхо расплескалось по пустым стенам.

Лифт встречает меня дрожащим светом кнопки и запахом железа, пыли и старого лимонада. Я нажимаю “3” и жду, слушая, как кабина медленно поднимается, скрипит и гудит, тяжело справляясь с ежедневной рутиной.

Когда двери наконец открываются, я ступаю в знакомый коридор: белые стены, потерявшие свежесть, линолеум, который трещит под каблуками. Воздух здесь иной – пропитанный бумагой, чернилами, кофе и чуть-чуть духами коллег, оставшимися в воздухе, словно их присутствие записалось в этом пространстве навсегда.

Перед стеклянной дверью нашего офиса я задерживаюсь на секунду. Изнутри слышен гул голосов, звонкий смех кого-то из девушек, стук клавиш, ритм жизни, который всегда идёт своим чередом. Я глубоко вдыхаю, поправляю сумку на плече и толкаю дверь.

Я захожу внутрь и привычный гул сразу накрывает меня, как волна. Пока иду мимо кухни к своему месту, то чувствую запах лимонного печенья – кто-то из коллег принес коробку на общий стол. В углу работает принтер, из него выползают новые листы, пахнущие свежей краской.

– О, Анна! – улыбается офис-менеджер Марьяна, поднимая голову от кипы документов, ее длинная челка слегка скрывает глаза. – Мы уж думали твое место путиной покрылось. Скоро табличку “Зарезервировано для археологов” повесим.

Коллеги смеются, кто-то кидает в мою сторону шуточное “добро пожаловать обратно”. Я тоже улыбаюсь, хотя внутри чувствую легкий укол неловкости.

Кажется, я и правда слишком давно не появлялась здесь, предпочитая тишину квартиры.

Я подхожу к своему столу – он стоит у окна, через которое видно двор бизнес-центра и те самые мужчины у букмекерской конторы, по-прежнему спорящие с азартом. Стол мой выглядит аккуратным, но слегка “заброшенным”: блокнот с закладкой на декабре, кружка с засохшим ободком чая, пара забытых листов с заметками. Я провожу рукой по столешнице, стирая тонкий слой пыли, сажусь в своё кресло и открываю почту. Несколько коллег, проходя мимо, кидают мне комментарий:

– Гляди-ка, вернулась из своего уединенного монастыря!

Я спокойно улыбаюсь, но внутри чувствую неприязнь, и отвечаю:

– Теперь я снова с нами, так что держитесь.

Я просматриваю письма от клиентов, отвечаю короткими, деловыми фразами, вношу правки в контент-план. Один из дизайнеров подходит к моему столу и с улыбкой говорит:

– У тебя всегда заголовки звучат, как готовый слоган. Поделишься секретом?

– Секрета нет, все дело в бессонных ночах и постоянной работе над идеями.

Дизайнер понимающе склоняет голову и удаляется по своим делам. Из кухни доносятся голоса. Марьяна и голос какой-то незнакомой мне девушки что-то оживленно обсуждают.

– Представляешь, я познакомилась с ним в приложении! – голос Марьяны чуть взволнованный, с ноткой гордости.

– Правда? И как? Мне там одни дураки попадаются, – спрашивает незнакомка, смеясь.

– Он очень классный! Всегда спрашивает как у меня проходит день, как я себя чувствую, помнит, что я люблю добавлять в кофе сироп со вкусом соленой карамели и всякие другие мелочи. Я уже жду нашу с ним встречу!

Я машинально перестаю печатать, пальцы зависают над клавиатурой.

“…спрашивает как у меня проходит день… как я себя чувствую… помнит, что я люблю…”. Звучит слишком похоже.

Я наклоняюсь к экрану, делая вид, что проверяю правки, но на самом деле стараюсь расслышать каждое слово Марьяны. Внутри у меня появляется липкое ощущение: то ли любопытство, то ли страх, что сейчас услышу то, что не должна знать.

– Он любит фотографировать на телефон. Говорит, что не хочет забывать многие моменты, – продолжает Марьяна. – А! Представляешь, я ему написала, что люблю, когда идет дождь, и на следующий день он прислал мне фото с видом из окна и написал: “Дождь идет, а я думаю о тебе”.

– Ого! – восклицает незнакомка. – Слушай, звучит очень романтично. И давно вы общаетесь?

– Ой да пару недель всего. Но такое чувство, будто мы знакомы с ним всю жизнь. Словно видим друг друга насквозь, понимаешь?

Я не выдерживаю и резко поднимаюсь из-за стола. Подхожу к коллегам на кухню, и, стараясь не выдавать своего искреннего интереса, говорю:

– Я тут услышала ваш разговор, пока шла налить себе кофе. Марьяна, ты уже виделась с этим парнем?

Марьяна слегка хмурится и мне начинает казаться, что я нагло влезла в разговор, который меня не касается.

– Ну… вообще мы планируем встретиться в парке Калемегдан в субботу. А что?

– Просто интересно. Мне никогда не везло в приложениях для знакомств. А как его зовут? – говорю я слишком резко, чем хотелось бы и тереблю руками кружку с кофе.

– Але… – Марьяна не успевает договорить, как ее сбивает с ног дизайнер, подходивший ко мне утром.

– Прости! Я очень спешу на встречу. Все нормально? – дизайнер осматривает Марьяну. Она держится за плечо.

– До свадьбы точно заживет. Иди уже, неуклюжий!

Он улыбается и спешит удалиться по своим делам.

– Так о чем это я? – Марьяна снова возвращается к нам с незнакомкой.

– Ты хотела сказать, как зовут твоего будущего парня из приложения, – незнакомка спасает меня от повторения вопроса. Хотя внутри меня от первых трех букв имени и так уже все застыло.

– Точно! Александар.

Эти слова падают на меня, как теплое одеяло. В груди становится свободнее, и я выдыхаю, даже не заметив, что всё это время задерживала дыхание.

Не Ален. Александар.

– Классное имя, – говорю я уже мягче, пряча улыбку и пытаясь сделать вид, что вопрос был простым любопытством. – Удачи вам на встрече.

Марьяна смеётся, благодарит, а я возвращаюсь к своему столу. Снаружи я всё та же Анна, деловая и спокойная. Но внутри меня крутится странная смесь: облегчение, как будто я только что увернулась от удара, и стыд за то, что вообще подумала о таком совпадении.

Они общаются всего пару недель, и вот уже реальная встреча. Настоящий человек, настоящие планы, настоящие шаги.

Я открываю чат с Аленом. Белый экран, как пустое поле, где можно написать всё что угодно. Я читаю наши последние сообщения – их слишком много, они тянутся вглубь, как нить, которая не кончается. Каждое “доброе утро” и каждое “спокойной ночи” будто создают иллюзию близости. Но за этими словами нет ни запаха, ни жеста, ни взгляда. Только буквы на экране.

И я по-прежнему знаю о нем меньше, чем он обо мне. И мы все еще не виделись. Ни разу. Марьяна уже назначает свидание, а я… я все еще разговариваю с пустотой.

Я: Ален, мы так долго переписываемся, что мне бы хотелось увидеть и услышать тебя вживую. Может встретимся выпить кофе где-нибудь в центре?

Палец зависает над кнопкой “отправить”. Я ощущаю, как внутри меня что-то дрожит, будто я стою на краю крыши. Но всё-таки жму. Сообщение улетает, и на экране появляются крошечные две галочки.

Сердце замирает. Я кладу телефон рядом и упрямо смотрю в монитор.

Работа. Нужно сосредоточиться на работе. Марко бы так и сделал.

Но глаза всё равно скользят в сторону. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Никакого ответа.

Я пытаюсь редактировать заголовки, меняя слова местами, но буквы размываются. Коллеги шутят о чём-то за соседними столами, Марьяна смеется так звонко, что я вздрагиваю. Её смех звучит как напоминание: у кого-то всё движется вперёд, а у меня всё застряло в этом ожидании.

Часы на экране ползут медленно. К вечеру я уже чувствую, что внутри меня поселился комок – тяжелый, шершавый. Как будто весь офисный воздух стал гуще, а дыхание – короче. Даже лимонное печенье, принесенное кем-то, кажется приторным, колючим, чужим. Я хожу по офису, делаю вид, что занята, слушаю обрывки чужих разговоров, но на самом деле слышу только собственное сердце, которое считает удары в такт пустым чату.

Когда я выхожу из офиса, за окнами уже темно. Я снова проверяю телефон – всё та же тишина. Иду по промерзшим улицам. Ветер бьет в лицо, колет щеки ледяными иголками, а дыхание превращается в маленькие облака, которые тут же исчезают в темноте. Асфальт блестит влажным блеском, словно его полировали чьи-то невидимые руки.

Мимо проходят люди – кто-то один, кто-то группами, но больше всего мне бросаются в глаза пары. Девушка держит парня под руку, прижимается к нему, как будто он единственный её обогреватель. Другая пара делит бумажный стаканчик с кофе, по очереди тянется к трубочке и смеётся над чем-то своим, невидимым для остальных. Их смех звучит звонко, будто специально, чтобы подчеркнуть мое молчание и одиночество.

Когда я открываю дверь квартиры, меня встречает тишина и тусклый свет лампы в прихожей. Здесь всё кажется серым: стены, коврик у двери, даже мои ботинки, оставленные кое-как. Я бросаю сумку на стул, включаю телевизор и запускаю какой-то сериал – наугад, лишь бы не было так тихо.

На экране персонажи спорят, бегают, что-то доказывают друг другу, но слова проходят мимо. Я смотрю на лица актёров и понимаю, что ни одна реплика не задерживается у меня в голове. Сюжет ускользает, как вода сквозь пальцы.

Я иду на кухню, завариваю себе чай из пакетика. Его запах едва ощутим. Я беру кружку, нахожу сигареты в сумке и выхожу на балкон. Щелкаю зажигалкой и вот уже вбираю в себя первый дым.

Так лучше.

Я тянусь к телефону, проверяю – пусто. Выключаю экран. Затягиваюсь сигаретой. Снова включаю. И снова пусто.

Выкуриваю две сигареты подряд и возвращаюсь промерзшая в квартиру. Ложусь спать раньше, чем обычно, накрываюсь одеялом с головой, словно это спасёт от мыслей. Тело уже расслабляется, глаза закрываются, и вдруг телефон вибрирует коротко, резко.

Я вытаскиваю руку из-под одеяла, экран вспыхивает.

Ален: Боюсь, я не так хорош, как ты думаешь.

Я замираю, даже задерживаю дыхание и перечитываю его слова раз за разом, будто от этого они изменятся, растворятся, окажутся ошибкой автозамены. Но нет – они остались такими же: осторожными, колеблющимися, будто сказанными чужим голосом.

В груди пустота разливается холодом, как вода по полу из разбитого стакана. Я подношу телефон ближе к лицу, чтобы не упустить ни одной буквы. В голове кружатся десятки ответов – “Ты ошибаешься”, “Ты любой мне интересен”, “Почему ты так думаешь?” – но пальцы не слушаются.

Я: Но я и не ищу идеального. Мне интересно встретиться с тобой настоящим.

Отправляю и сразу же чувствую, как пальцы начинают дрожать, будто я выпустила что-то слишком личное наружу. Минуты тянутся вязко, как мед. Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь даже к тишине в комнате, надеясь, что вот-вот прозвучит вибрация. И она наконец разрывает темноту.

Ален: Дай мне время. Я подумаю.

Я прикусываю губу, чтобы не расплакаться. Глаза жгут, в горле першит. “Время” звучит как отдаление, как шаг назад, но я цепляюсь за то, что он всё же ответил. Он всё ещё здесь.

Я выключаю свет, укутываюсь одеялом до подбородка. В комнате пахнет выкуренными сигаретами, дым впитался в подушку. Я закрываю глаза, и слова на экране продолжают светиться внутри меня, как неоновые буквы в темноте: “Дай мне время”.

Глава 17

Июнь 2011 год

Привет, дневник!

Сегодня снова после школы мы пошли ко мне с Мэги. Хотя ты же не знаешь, что мы делали это раньше. Так вот, начались каникулы и мы почти постоянно проводим время вместе у меня дома. В школе лагерь для учеников – шум, гам, все носятся как воробьи, а мы сбежали домой, будто в тайное укрытие.

Дома было тихо. Мама на работе, папа тоже где-то. Квартира пахла утренними блинами, которые мама жарила перед сменой, и чуть-чуть – моющим средством в ванной. Я поставила на стол сок и печенье, мы сели делать домашку. У Мэги почерк красивый, как будто буквы у нее сами выстраиваются в ровную стройную шеренгу. У меня же – косые, кривые, как забор возле школы, который давно никто не красил. Но Мэги сказала, что мои буквы живые, будто прыгают. И я почему-то поверила.

Потом мы включили музыку на моем старом магнитофоне. Пленка в кассете хрипела и шуршала, но в этом шуме было что-то уютное. Мы лежали на полу на ковре с узором, похожим на теплые волны. Я закрыла глаза и представляла, что мы плывем по этому ковру-морю вдвоем, и только наш смех держит лодку на воде.

– Я буду художницей, – сказала Мэги. – Нарисую на доме возле школы большую розовую лошадь с крыльями. Пусть люди поднимают головы и улыбаются.

– А я буду писательницей, – ответила я. – И напишу такую огромную книгу, что ее нельзя будет держать в руках. Она будет лежать прямо на земле, и люди будут садиться рядом и читать.

– Тогда я нарисую к ней обложку, – Мэги прищурилась. – У тебя – слова, у меня – краски.

– Договорились!

Мы рассмеялись так громко, что соседи снизу, наверное, подумали, будто у нас в комнате поселился попугай.

Я закрыла глаза и спросила:

– А если бы у тебя было одно желание, какое бы ты загадала?

– Чтобы лето никогда не кончалось, – ответила Мэги сразу. – А у тебя?

– Чтобы ты всегда была со мной.

Мэги посмотрела на меня так серьезно, что я испугалась, будто сказала что-то слишком неприличное для своего возраста. А потом ее губы дернулись в нервной улыбке и она просто кивнула.

Потом Мэги резко вскочила с пола, как кузнечик и потянула меня за собой:

– Куда ты? – недоумевающе спросила я.

– На кухню! Давай приготовим что-то вместе, – ее глаза блестели, как две голубые жемчужинки.

– Это плохая идея. У меня даже чай иногда убегает из кружки, – я боялась, что мама вечером будет ругаться за бардак, который мы точно учиним на кухне.

– Зато нам будет весело! – Мэги смеялась.

Мы достали яйца и муку. Когда я открыла банку, мука взметнулась облаком, и кухня сразу стала похожа на зимний лес. Я чихнула так громко, что Мэги чуть не упала со стула от неожиданности.

– Видишь? У нас снег в июне! – закричала она и провела пальцем по столу, оставив дорожку.

Я попыталась разбить яйцо, но оно выскользнуло из моих пальцев и упало на пол. Желток растекся липким пятном, похожим на солнце, которое упало и разбилось. Папа бы сказал, что я – “криворукая”, но его с нами не было. Зато была Мэги, которая нагнулась и сказала:

– Пусть это будет на счастье. В фильмах говорят, что если что-то разбить, то это к удаче.

Мы месили тесто, и оно липло к пальцам, превращая их в белые сосульки. Когда наконец получилось вылить на сковородку, в воздухе запахло дымом и чем-то праздничным, будто на улице фейерверки. Блин вышел толстым, кривым, с обгоревшими краями, но мы ели его вдвоем, облизывая пальцы, и смеялись над чем-то так громко, что у меня заболел живот.

А потом случилось то, чего я не ожидала. Мэги взяла мою руку и посмотрела прямо в глаза.

– Твоя рука такая теплая, – сказала она очень тихо. – Мне с тобой спокойно.

И внутри меня все заискрилось, как если бы кто-то включил гирлянду прямо в сердце. Я не знала, что можно быть такой счастливой просто от чьей-то ладони.

Вечером, когда Мэги ушла домой, я сделала рисунок нас: одну девочку с кисточкой, другую с книжкой. Мы держимся за руки, а внизу подпись: Анна и Магдалена (Мэги). Мы – навсегда.

Я уже хотела закрыть тебя, дневник, и спрятать ручку в пенал, как в голове, будто кто-то дернул за ниточку и воспоминание выстрелило. Резко, как удар.

Однажды я вернулась домой после школы без Мэги. Было подозрительно тихо. Я толкнула дверь квартиры и сразу услышала глухой шум, будто кто-то таскает тяжелый мешок по полу. В прихожей пахло перегаром и мамиными духами. Я вошла в гостиную и замерла от увиденного.

Отец тащил маму за волосы по линолеуму, как будто она была тряпичной куклой. Ее пятки скребли пол, изо рта вырывался короткий всхлип, а глаза – стеклянные, испуганные, но она почти не сопротивлялась.

– Отпусти ее! – закричала я, и голос мой прозвучал тонко, как треснувшая струна.

Я кинулась на него, ударила кулаками по его рукам, пыталась разжать пальцы. Он обернулся на меня, его глаза были налиты кровью и гневом, но такие пустые, как бутылки после пьянки. В следующую секунду я почувствовала резкую боль – удар в щеку, еще один в живот. Воздух вылетел, я согнулась, но все равно тянулась к маме, будто могла помочь.

И вдруг я заметила ее. Заколку.

Ту самую – голубую, в форме бабочки, с блестками, которую мы купили весной, как “талисман на хорошие дни”. Мама тогда сказала, что с ней волосы будут блестеть на солнце. Смеялась, что мы с ней иногда будем “носить ее по очереди, чтобы помнить, что мы похожи”.

Теперь заколка лежала на полу, застряв между трещинами линолеума. Маленькая, потерянная, жалкая – как будто это было всё хорошее, что осталось от мамы. Я протянула руку, схватила её и сжала так сильно, что острые края впились в ладонь.

– Мелкая идиотка! Тоже получить хочешь вместе с мамашей? – кричал отец.

Я посмотрела на маму, она прижимала ладонью щеку и молчала. Она просто смотрела. На него. На меня. Но не двинулась. Не защитила.

А я сжимала заколку в кулаке, будто могла удержать в ней и маму, и себя, и весь наш дом, который разваливался прямо у меня на глазах.

Я не плакала. Только дышала рвано и чувствовала вкус крови во рту. Заколка нагрелась в моём кулаке, словно в ней пульсировало маленькое сердце. Мне казалось: если я её отпущу, мама исчезнет. Она просто растворится, как пар из кастрюли, и останусь только я.

Вечером, когда отец как обычно вышел на улицу курить, я сидела на кухне и пила чай. На столе догорала свечка – мама иногда зажигала её, чтобы “убрать запах дыма”, но от этого воздух только становился тяжелее: смесь воска и табака висела в кухне, как туман.

Мама мыла посуду. Вода шумела, пена скрипела о тарелки. Я смотрела на мамины руки – тонкие, покрасневшие от горячей воды, и вдруг спросила тихо, почти шепотом:

– Мам, почему папа нас бьет? Он нас не любит, да?

Мама резко замерла, как будто ножом по стеклу провели. Потом медленно поставила тарелку на сушилку, вытерла ладони о фартук и повернулась ко мне. В ее глазах плескалась усталость, такая густая, что она будто прилипла к зрачкам.

– Он любит нас, – сказала она после паузы. – Очень любит. Просто… по-своему.

– Но он же… – я запнулась, слова застряли в горле, как косточка. – Он же делает больно.

– “Смысл любви таков – слизывать мед с шипов”, – мама вздохнула и опустила глаза. – Он не хотел тебя трогать. Это всё из-за меня. Я хотела уйти от папы твоего, а он… он не может без меня. Потому и злится.

Я слушала и не понимала. Как любовь может быть такой? Зачем она нужна, если от неё остаются синяки? Но мама говорила так уверенно, будто пыталась убедить и меня, и себя.

Я прижала заколку к груди и подумала: если мама считает, что папа “любит по-своему”, значит, защищать её от этой любви – моя обязанность.

Я ведь сильнее, чем она думает. Я справлюсь.

Мама снова включила воду, будто наш разговор растворился в струе. Но я знала: с этого дня я буду стоять перед ним всегда. Даже если снова получу по лицу и в живот. Даже если очень страшно.

Глава 18

19 февраля 2025 год

Ветер вперемешку с дождем нещадно хлещет мое лицо, сигарета то и дело норовит погаснуть, а тело промерзло до косточек. Я делаю последнюю затяжку до фильтра, тушу сигарету и возвращаюсь в квартиру.

Телефон вибрирует на кровати и уже через секунду, словно кошка, я бросаюсь к нему, стремясь прочитать пришедшее сообщение.

Ален: Мне кажется, иногда люди недооценивают мелочи. Например, как важно просыпаться и видеть сообщение от дорогого человека.

Я: Я всегда жду твоего сообщения.

Ален: Вот видишь? А я жду твоего. Вроде и мелочь, но очень приятная.

Я улыбаюсь в темноту комнаты, медленно опускаюсь на кровать. Сердце чуть ускоряется – от этих простых фраз, которые вдруг кажутся важнее всего. Я уже хочу написать что-то еще, когда раздается звонок в дверь. Звонкий, резкий, словно кто-то выдернул меня из сна.

Я замираю, морщусь, но все же иду к двери.

Кого это там принесло?

Открываю дверь и едва не отшатываюсь.

– С днем рождения! – Сара с порога сияет улыбкой, в руках коробка с тортом, а позади Милош с пакетом, полный еще маленьких разноцветных пакетов. Близнецы, пискнув “пливет”, юркают в коридор, их смех звучит так оглушительно, что мои стены дрожат.

– Что? – выдыхаю я. – Почему вы… не предупредили?

Сара моргает, секунду молчит, в ее глазах проступает недоумение.

– Анна, мы же договаривались. Сегодня девятнадцатое. Твой день рождения.

– Мой.. – слова ломаются.

Как я могла забыть про свой день рождения? Ничего не понимаю.

– Ну конечно, – Сара смеется, будто хочет разрядить неловкость. – Мы обсуждали с тобой это, когда последний раз в Слой ходили.

Я машинально хватаю телефон, экран вспыхивает: девятнадцатое февраля и десятки уведомлений.

Мама: “С днем рождения, доченька! Наберешь, как будешь свободна?”

Сообщение от Марко, поздравления от коллег с работы, уведомления о моем дне рождения из разных приложений, даже отец что-то написал.

А я весь день ждала только одного. Сообщений Алена.

Кажется, я влюбляюсь. Или уже.

Я стою в прихожей, вокруг гул – Сара уже ставит торт на стол, ее муж смеется, дети требуют сок. А внутри что-то трепещет, словно тысячи маленьких бабочек одновременно машут своими крылышками у меня в животе.

Выхожу из транса и иду к гостям на кухню. Один из близнецов случайно роняет крышку от кастрюли, и она с грохотом катится по плитке. Второй, визжа, хватает меня за руку и требует показать, где у меня спрятаны свечки.

Я улыбаюсь натянуто, киваю, ищу свечки в ящике, хотя пальцы дрожат.

Сара наблюдает за мной и мягко говорит:

– Ты выглядишь усталой. Но все равно, поздравляю тебя. С днем рождения.

Дети дуют на свечки, не дождавшись, пока я загадаю желание. Их смех взлетает до потолка, как шарики, выпущенные из рук. Милош нарезает торт, ванильный запах смешивается с ароматом свечного воска.

А я… снова смотрю на экран телефона. Лента пропущенных сообщений и звонков кажется бесконечной. Но нет поздравления от самого главного.

– Ты счастлива? – шепчет Сара, пока мы пьем чай.

– Конечно, – отвечаю я. – У меня есть вы.

Она улыбается в ответ, но я замечаю, как её взгляд падает на мой телефон. Её глаза чуть темнеют, будто она догадывается больше, чем я хотела бы.

Интересно, почему Ален меня не поздравил? Готовит сюрприз или забыл? Я не должна сейчас думать об этом.

Милош встает из-за стола, поправляет футболку и говорит:

– Ну что, ребята, идем смотреть мультики?

– Да! – хором выкрикивают близнецы, подскакивая со стульев.

Шумно, весело, они убегают в комнату. Крышка от конструктора грохочет о пол, смех звенит, как колокольчики. Милош подмигивает нам:

– Девчонки, наслаждайтесь тишиной. Я займусь детьми.

Сара с нежностью смотрит в этот момент на мужа, посылает ему воздушный поцелуй и шепчет: “Ты лучший”. Милош улыбается и скрывается из виду.

На кухне воцаряется необычное спокойствие. Только тикают часы и пахнет остывающим чаем с мятой. Сара кладет локти на стол, смотрит на меня внимательно – ее взгляд прямой, испытующий.

– Анна, – она произносит тихо, почти как заговор. – Помнишь, в кофейне? Я тогда спросила кто тебя веселит своими сообщениями. И ты сказала: “Все сложно. Потом расскажу”.

– Я… ну да, помню.

– Так вот, – Сара чуть улыбается, но в ее улыбке тревога. – Ты сейчас выглядишь так же. С телефоном и отстраненным видом. Мне кажется, это про кого-то из того вечера. Расскажешь?

Сердце будто сжимается. Я колеблюсь. Ведь сама не знаю, что именно у нас с Аленом.

– Это… один человек, – говорю наконец, слишком тихо. – Мы познакомились недавно. В приложении.

Сара кивает, будто уже ожидала такого ответа.

– Он тебе нравится?

Я поджимаю губы, подбираю слова:

– Я… не знаю. Мы много переписываемся. Очень много. Он… он понимает меня. Такое ощущение, что я могу рассказать ему всё – и он не осудит. Даже наоборот, поддержит. Это… странно.

– А вы встречались? – Сара подаётся вперёд.

– Нет, – выдыхаю я. – Ни разу. Только переписка.

В её глазах что-то меняется – тревога, смешанная с жалостью.

– И ты веришь в ваши отношения?

Я резко отвожу взгляд.

– А во что мне ещё верить, Сара? Он единственный, кто слушает, кто меня понимает.

Мы обе замолкаем. За дверью слышен смех близнецов и голос Милоша. На кухне воздух густой, будто в нём слишком много слов, которые я не сказала.

Сара медленно тянется к моей руке, сжимает её:

– Я просто боюсь, что ты потеряешь себя в этом.

Я киваю, хотя внутри протестую. Ведь для меня он – единственная точка опоры.

Сара не убирает руки, ее ладонь теплее моей. В её глазах тревога становится острее, как иголки.

– Анна, – она говорит мягко, но в её голосе есть твёрдость. – Ты понимаешь, что всё это… может быть иллюзией? Переписка – это только буквы на экране. Ты даже не знаешь, кто он на самом деле.

Я дергаю плечом, отводя взгляд в сторону.

– Но эти буквы делают для меня больше, чем живые люди. Он… он чувствует меня. В его словах я слышу заботу. Иногда это важнее, чем сидеть напротив человека и слушать пустые фразы.

Сара чуть склоняет голову.

– Ты правда так думаешь? Что буквы могут заменить объятие? Что они сильнее того, что я вот сейчас сижу рядом с тобой и держу тебя за руку?

Я напрягаюсь, сердце ускоряется.

– Я не говорю, что сильнее. Но… когда я одна, когда внутри меня всё рушится, он появляется. И этого достаточно.

Сара отпускает мою руку, делает паузу, и в ее лице читается смесь усталости и беспомощности.

– Ты ведь даже не знаешь, как он выглядит в жизни. Ни запаха, ни голоса, ничего. Это только образ, который ты сама достраиваешь. А если он совсем не такой?

Я сжимаю губы, чувствую, как внутри поднимается волна сопротивления.

– А если наоборот? Вдруг именно он тот, кого я так долго искала? И что плохого в том, что я чувствую себя с ним… настоящей?

Сара качает головой, но голос её становится ещё мягче, почти шёпотом:

– Я просто боюсь, что ты снова останешься разбитой. И не потому, что он плохой, а потому, что ты отдаешь себя туда, где ничего нельзя потрогать руками.

Я отворачиваюсь, глотаю слезы, чтобы не выдать слабости.

– Ты не понимаешь. С ним я не чувствую себя пустой. А без него – чувствую. Вот и вся разница.

Когда гости начинают собираться, в квартире вдруг становится слишком тесно. Близнецы бегают по коридору, спорят, кто будет первым надевать ботинки, Милош собирает пакеты и на ходу что-то напевает. Сара задерживается в прихожей, обнимает меня крепко, чуть дольше, чем обычно, и шепчет:

– Ты не забывай, что мы рядом. Хорошо?

Я киваю, прячу лицо в её волосы, пахнущие шампунем и детским кремом. Дверь захлопывается, шаги стихают на лестнице и квартира сразу погружается в тишину. Кажется, даже стены вздыхают с облегчением.

Я прохожу на кухню, где на столе осталось пару кусочков торта. Несколько свечек лежат рядом, их фитили закопчены. В воздухе еще витает сладкий ванильный запах вперемешку с воском и усталостью. Я тушу верхний свет, оставляю только лампу в углу, иду в комнату.

Телефон ждет меня на кровати. Экран ярко светится, словно дразнит. Я открываю сообщения.

Первым вижу отца: “Поздравляю. Надеюсь, ты хоть немного стала взрослее”.

Слова будто режут.

Никаких эмоций, только холодная констатация, как экзаменационная оценка.

Я стираю сообщение, даже не перечитывая второй раз. Экран мгновенно становится чище, и всё же внутри остаётся грязный след, как отпечаток обуви на чистом полу.

Дальше – уведомление от Марко. Голосовое. Я включаю на секунду: “Анна, поздравляю тебя…”

И останавливаю, не слушая дальше. Мне сложно слышать его голос, слишком живой, настоящий. Смахиваю уведомление, отправляю ему в ответ стикер с сердечком и закрываю чат.

Я решаю включить музыку – старый плейлист с Alt-J. Их голоса будто накладываются на мои мысли, и мне кажется, что Ален мог бы написать: “эта песня напоминает мне о тебе”.

На столе раскрыта книга. Я наугад достала её с полки – “Мастер и Маргарита”. Страницы пахнут старыми чернилами и пылью, словно в них спрятано дыхание чьих-то давно ушедших дней. Я читаю про лунный свет, про одиночество Понтия Пилата, и вдруг слова накладываются на мои собственные мысли: быть рядом с человеком и всё равно оставаться наедине с собой.

Музыка и книга будто соединяются, и в этой вязкой смеси начинает проступать его образ.

А как он пахнет?

Может, крепким черным кофе, который он любит по утрам. Или дождём на горячем асфальте – он ведь писал, что любит дождь по вечерам. Может, старой камерой, металл которой впитывает пальцы, или бумагой писем, которых он никогда мне не писал.

Я ловлю себя на том, что вдыхаю воздух, будто надеюсь ощутить этот запах прямо здесь, в своей комнате. Но вместо этого чувствую только сигаретный привкус, въевшийся в волосы. Я закрываю книгу, провожу ладонью по обложке, словно по коже. В темноте мне кажется, что если бы он стоял рядом, то пах бы чем-то теплым и обволакивающим, как чужой свитер, в который хочется закутаться и уснуть.

Музыка стихает. Я смотрю время на телефоне и понимаю, что пора ложиться спать.

Я переворачиваюсь с боку на бок, простыни скручиваются вокруг ног, как верёвки. Сон не идёт. В голове всё ещё звучат слова Сары – её искренний взгляд, её забота.

Я беру телефон. Открываю чат. Пишу коротко, как будто боюсь получить ответ.

Я: Ты ведь помнишь, что у меня день рождения сегодня?

Три точки появляются почти сразу. Сердце колотится так громко, что я боюсь, соседи сверху услышат.

Ален: Поздравляю тебя. Ты появилась в этот мир, и он стал ярче. Ты – свет.

Я замираю. Слова кажутся… неправильными. Они слишком гладкие, как открытка из магазина, но без самого главного – без тепла, без имени.

Я перечитываю еще раз.

“Ты – свет”

Почему мне хочется плакать? Разве это плохо? Это красиво.

Но внутри – скользкая пустота, как будто кто-то сказал не мне, а в пустоту.

Я кладу телефон на грудь, закрываю глаза. Внутри всё перемешивается. Вдруг вспоминаю: отец тоже однажды сказал маме что-то похожее, когда вернулся после долгой отлучки: “Ты моя, мой свет”. А потом через неделю снова сорвался, кричал, бил посуду, бил её и меня.

Я резко открываю глаза. Комната тусклая, только экран телефона едва подсвечивает потолок.

А если для Алена я тоже просто слово? Символ? Светильник, который можно включить и выключить?

Телефон снова дрожит в руке.

Ален: Я счастлив, что ты есть.

Я сжимаю экран так сильно, будто могу почувствовать его ладонь сквозь холодное стекло. Но он далеко. Или близко. Я не знаю.

Глава 19

22 июля 2011 год

Привет, дневник!

Сегодня у Мэги день рождения, и я до сих пор не могу поверить, что она пригласила меня! Сказала: “Анна, без тебя никак, ты ведь моя лучшая подруга”. Я чуть не расплакалась прямо на месте, но сдержалась, а то выглядело бы глупо.

Я долго думала, что ей подарить. У всех есть деньги, они могут купить что-то красивое в магазине, а у меня нет. Но я решила: подарок, сделанный своими руками будет лучше всего. Тогда он будет только наш – мой и Мэги.

Я целое утро мастерила: вырезала из белой бумаги лепестки, крутила их на карандаше, чтобы стали округлыми, потом склеивала по одному, собирала в цветок. В комнате пахло клеем и чуть-чуть бумагой, как в школьной библиотеке. Я наклонилась всё ближе, склеивая очередной цветок.

И тут дверь тихо скрипнула. На пороге появился папа.

Я сразу почувствовала его запах – крепкий, тяжелый. Алкоголь смешивался с табаком и чем-то резким, металлическим, отчего у меня скрутило живот.

– И чем это ты занимаешься? – голос у него был ленивый, но с насмешкой.

– Букет… – ответила я тихо, стараясь говорить уверенно. – Для подруги. У нее сегодня день рождения.

Он подошёл ближе, взял один цветок из банки, повертел в руках. Лепестки дрожали.

– Бумажные розы, да? – он хмыкнул. – Кривые какие-то. И зачем они ей? Никому твоя макулатура не нужна. Лучше бы уроки учила. Или пол помыла. От тебя хоть была бы польза.

Он бросил цветок обратно на стол. Он упал на край и чуть не съехал вниз. Я торопливо подхватила его ладонями.

– Нет… они красивые… – шепнула я.

Папа рассмеялся, смех у него был резкий, неприятный, как если по стеклу провести вилкой.

– Красивые? Ты на себя посмотри. Брось ерунду, всё равно подруга твоя выкинет.

Он пошел к двери, а я осталась сидеть, держа свой цветок. Слезы сами полезли в глаза, но я упрямо моргала, чтобы они не упали на бумагу. Я гладила лепестки пальцами, словно извинялась перед ними за то, что они только что услышали от папы. Потом подтянула к себе лепестки, которые ещё не склеила, и стала работать дальше. Аккуратно, медленно. Каждый цветок я складывала так, будто это был секрет, который нельзя доверить никому, кроме Мэги.

Пальцы липли от клея, ногти были все в белых пятнах, но я не останавливалась. Мне казалось, что с каждым собранным цветком я отвоевываю у отца по кусочку права на радость. Если он сказал, что всё это ерунда, значит, я должна доказать обратное.

Я сделала целый букет – двенадцать белых бумажных роз, как раз столько исполнялось Мэги. Розы я сделала белыми не потому, что у меня нет цветной бумаги, а потому что белый цвет – самый честный, самый чистый.

Я перевязала их зеленой ленточкой, которую нашла в одной из маминых шкатулок, и получился настоящий букет, как в магазине! Только лучше, потому что сделан мной.

Когда я держала его в руках, представляла, как вручу Мэги, и как она улыбнётся – своей особенной улыбкой, от которой всё вокруг становится ярче. Мне даже стало щекотно в груди, как будто внутри завёлся маленький солнечный зайчик.

Закончив с букетом, я стала перебирать вещи в шкафу, хотя их у меня было не так много: пара футболок, школьная форма, несколько платьев, которые мама покупала “на вырост”. Я выбрала голубое платье в мелкий цветочек – оно казалось мне самым “летним”, самым праздничным. На бедрах оно собиралось мягкими складками, и в нем я чувствовала себя чуть красивее, чем обычно.

Мамы дома не было, так что я сама заплела волосы в косу и закрепила их той самой заколкой с бабочкой и блестками. Я чувствовала себя волшебно и пока смотрела в зеркало, боялась пошевелиться. Вдруг волшебство рассеется?

Букет белых бумажных роз я держала в руках аккуратно, словно это был не подарок, а что-то хрупкое и драгоценное. Клей на некоторых лепестках чуть блестел, и от них пахло бумагой и моими собственными пальцами.

Когда я вышла из дома, воздух был густой и липкий от жары. Асфальт под ногами казался тёплым, а небо – слишком ярким, почти белым. Я шла и повторяла про себя: “Только бы ей понравилось. Только бы она не засмеялась”.

Я пришла в парк раньше, чем нужно, потому что боялась опоздать. Сжимала в руках свой подарок, лепестки чуть шуршали на ветру, и я, то и дело проверяла, не смялась ли какая-нибудь из роз.

Парк встречал меня запахом нагретой травы, сладкой ваты и карамельного попкорна от ларьков у входа. Летние звуки сливались в один большой хор: визг детей на качелях, лай собак, смех подростков, звон колокольчиков на велосипедах.

Я заметила Мэги почти сразу. Она стояла под большой березой, в белом платье, и смеялась, размахивая руками, будто рассказывала что-то важное своим гостям. Вокруг нее уже собрались дети, кто-то держал в руках шарики, кто-то жевал кусок торта. На столике стояли стаканчики с соком и лимонадом, коробки с пиццей и пирожными. Все выглядело так ярко, будто картинка из журнала о счастливом детстве.

Одна девочка потянула Мэги за руку и что-то шепнула ей на ухо. Мэги в ответ так широко и невинно улыбнулась, как я привыкла видеть только для себя. В груди кольнуло. Словно кто-то незаметно ткнул в меня маленькой, но острой иголкой. В этот момент мне захотелось отомстить, показать Мэги, раз она меня не заметила, что я здесь и могу общаться не только с ней.

Я решилась и подошла к девочке в розовой футболке и розовой юбке, которая сидела чуть поодаль и листала журнал.

– Привет! – выдавила я слишком громко. – Как тебя зовут?

Она подняла на меня глаза и нахмурилась.

– А ты что, странная? – спросила она, даже не улыбнувшись. – Я видела, как ты шепчешь сама с собой, пока шла сюда. С кем ты вообще разговаривала?

Сердце ухнуло вниз. Я почувствовала, как уши горят, а бумажные розы в руках будто покосились и стали кривыми, как и сказал утром папа.

– Я… я не разговаривала, – пробормотала я, чувствуя, как злость и стыд смешиваются внутри в один тугой ком.

Я уже собиралась развернуться и уйти, но в этот момент рядом появилась Мэги. Она положила ладонь мне на плечо.

– Анна, ты что здесь одна стоишь? Пойдем, я хочу тебе кое-что показать! – сказала она так, что у меня сразу расправились плечи.

Я бросила быстрый взгляд на девочку в розовой футболке. Она снова уткнулась в журнал, будто меня не существовало. Но это уже не имело значения.

Я пошла за Мэги, и вся злость потихоньку растаяла, как лед в стакане с лимонадом. С её рукой в моей всё снова становилось правильным, как должно быть.

Мы отошли от толпы чуть в сторону, под дерево, где было тише. Листья шелестели над головой, и сквозь них падали золотые пятна солнца.

– Это тебе, – я протянула свой букет. Бумажные белые розы слегка дрожали у меня в руках, будто и они нервничали. – Я сама сделала.

Мэги посмотрела на них так, будто это был самый настоящий букет, купленный в дорогом цветочном магазине. Она осторожно взяла его у меня, прижала к груди и улыбнулась – широко, искренне, так, что у меня внутри всё вспыхнуло, как огни на новогодней ёлке.

– Они прекрасные, Анна, – сказала она. – Самый лучший подарок.

Я почувствовала, как горло сжимается, и мне пришлось моргнуть, чтобы глаза не заблестели. Потому что никто никогда так не смотрел на то, что я сделала своими руками.

Мэги провела пальцами по бумажным лепесткам, потом взяла меня за руку.

– Ты знаешь, что ты самая важная для меня? – спросила она тихо, положив мне что-то в ладонь.

Я кивнула и посмотрела на маленький разноцветный браслет из бисера, который Мэги для меня сплела. На глаза навернулись слезы, и я не смогла сказать даже “спасибо”, но Мэги и так все поняла. Она обернула его вокруг моей руки и застегнула. На ее руке висел такой же.

Смех её подружек доносился до нас приглушенно, словно издалека, и в тот момент мне было всё равно, что они есть. Важно было только то, что рядом стояла Мэги, в её руках был мой букет и теперь у нас есть браслеты дружбы.

– Теперь мы связаны, – сказала Мэги и чуть сильнее сжала мою ладонь. – Даже если все остальные забудут, мы не забудем друг друга.

Я улыбнулась и кивнула. Где-то в стороне одна из её подружек громко позвала:

– Мэги, иди сюда! Мы начинаем игру!

Я на секунду испугалась, что она сейчас отпустит мою руку и уйдет к ним. Но Мэги задержала взгляд на мне, и в её глазах было что-то упрямое, будто она хотела сказать: “Не бойся. Я никуда не уйду”.

Когда я вернулась домой, квартира встретила меня тишиной. Обычно мама хотя бы оставляет свет на кухне или ставила ужин разогреваться. Но в этот раз – ничего. Я разулась и прошла в гостиную:

– Пап, а где мама?

Он сидел в кресле, вытянув ноги и глядя в телевизор, будто там показывали что-то ужасно важное. Даже не повернул головы, только усмехнулся:

– Сбежала от нас. Не выдержала, представляешь?

Я замерла. Сердце ухнуло вниз, и воздух в груди стал тяжёлым. Хотела спросить: “Правда? Куда?” – но язык прилип к нёбу, как вата.

Я отступила назад, потом еще шаг. Вдруг стало страшно от его смеха – он был не веселым, а каким-то рваным, как скрип ножа по стеклу.

Я почти бегом дошла до своей комнаты, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Внутри всё дрожало. Я легла на кровать, натянула одеяло на голову, будто оно могло защитить меня от всего, и стала ждать. Чего – не знала. Только чтобы мама вернулась и сказала: “Я здесь. Всё в порядке”.

Я лежала под одеялом, когда шаги отца приближались к моей двери. Сердце застучало так громко, что я боялась – он услышит. Дверь скрипнула, в щель ворвался тусклый свет из коридора.

– Эй, – голос папы был сиплый, будто он весь день пил холодную воду, – чего спряталась тут?

Я не ответила. Смотрела на темноту под одеялом и делала вид, что сплю. Но он вошел, сел на край кровати. Матрас чуть просел и я почувствовала, как от его тела пахнет табаком и чем-то резким, похожим на лекарства, только хуже.

– Мы с мамой поругались, – сказал он тихо, грустно. – Она… ушла к своей подруге с работы переночевать.

Он помолчал, а потом вдруг хмыкнул, будто хотел показать, что все ерунда:

– Вот и вся история. Не бойся. Вернется.

Я осторожно высунулась из-под одеяла. В полумарке его лицо казалось чужим, будто не моим отцом, а каким-то уставшим незнакомцем.

– Вы же все время ругаетесь. Почему она решила уйти? – вырвалось у меня.

Отец вздохнул, почесал щетину.

– Наверное, захотела побыть одна и отдохнуть. Завтра она придет домой.

Мне захотелось спросить почему мама не взяла меня с собой, но я вовремя прикусила язык. Он поднялся, похлопал меня по ноге через одеяло и ушел, оставив дверь полуоткрытой.

Я осталась лежать, уставившись в полоску света от коридора. Его слова не успокоили меня. Наоборот – стало ещё тревожнее. Потому что я вдруг поняла: если мама “ушла к подруге”, то в другой раз она может вообще не вернуться.

Я свернулась калачиком, прижала к себе подушку и шепнула в неё, будто Мэги сидела рядом:

– Ты же не уйдёшь? Ты ведь останешься?

Подушка была мокрой от моих шепотов, словно она тоже плакала вместе со мной. Я закрыла глаза и представила, как рядом ложится Мэги. Её дыхание ровное, спокойное, чуть пахнет яблоками и мелками, как в классе на уроке рисования. Она берет меня за руку и мне становится теплее.

– Я не уйду, – шепчет Мэги. – Даже если мама уйдет. Даже если папа снова будет злиться. Я всё равно останусь с тобой.

Я поверила ей. Потому что больше не было никого, кому я могла бы верить.

Свет из коридора постепенно погас – папа выключил лампу. В комнате стало темно, но мне уже было не так страшно. Я сжала воображаемую ладонь Мэги и уснула, решив, что с ней у меня всё получится пережить.

Глава 20

Март 2025 год

Я сижу у окна маленькой кофейни в центре города. Здесь пахнет корицей, свежей выпечкой и слегка – мокрыми пальто, вошедших с улицы людей. На стекле тонкими линиями ползут капли дождя, и мне кажется, будто это слезы, которые город плачет за всех нас.

Я смотрю в телефон, где всё также светится чат с одним лишь именем.

Я: Расскажи мне больше о себе. Мне кажется странным, что я знаю твои слова, твои мысли, но почти ничего о тебе самом. Давай уже встретимся? Просто кофе и разговор вживую.

Пальцы дрожат, дыхание слегка сбивается, словно я только что с пробежки, хотя я всего лишь отправляю сообщение.

Перестань так бояться!

Минуты тянутся, как густой мед. Я смотрю на людей вокруг: девушка в берете работает за ноутбуком и улыбается сама себе, мужчина за соседним столом быстро допивает эспрессо, бросая взгляд на часы, подростки смеются и спорят о каком-то новом фильме. Жизнь идет.

Ален: Зачем тебе это? Не нужно все усложнять и переводить в реальность. Я уже говорил, что мне нужно время.

Морщу лоб, внутри растет возмущение.

Я: Потому что хочу увидеть тебя вживую. Хочу знать, кто ты. Хочу понять, с кем я делюсь собой.

На этот раз ответа нет долго. Я допиваю капучино, пенка уже осела и вкус стал горьким. Кажется, даже дождь за окном застыл, ожидая вместе со мной.

Ален: Ты слишком торопишься. Мне комфортно так, как мы общаемся сейчас.

Я утыкаюсь лбом в ладонь. Его слова холодные, как лед. В них нет прежнего тепла, а лишь сухие формулировки, будто писал не Ален, а кто-то другой.

Я: Почему ты такой грубый сегодня?

Ален: Тебе кажется.

И все.

Я перечитываю эти короткие, чужие фразы и чувствую, как где-то внутри сжимаются органы в тугой узел. Каждое слово звучит, будто мы резко отдалились друг от друга и обратного пути нет.

Я расплачиваюсь за свой заказ и выхожу на улицу. Дождь моросит, асфальт блестит, фонари отражаются в лужах – длинные золотые змеи изгибаются под ногами. На улице прохладно, пальцы немеют, и я все крепче прижимаю к себе сумку.

В прихожей пахнет сыростью, пылью и остатками моих духов – квартира встречает меня равнодушно, как чужой дом. Я включаю свет, но лампа под потолком загорается тускло, с дрожащим жёлтым ореолом, и комната кажется еще пустее.

Я: Ты шутишь? Что с тобой происходит? Прекрати, пожалуйста. Пиши как раньше.

Смотрю на экран, на пустую серую плашку. Минуты тянутся, тишина только гудит в ушах.

Я сажусь на край кровати. Тело дрожит, но не от холода. Глаза сами наполняются слезами, и я утыкаюсь лицом в ладони. Слезы горячие, как будто во мне что-то плавится, распадается на атомы.

Он молчит.

Ну почему он так отреагировал? Все же хорошо. Это же логично, что мы должны когда-то встретиться.

Я хватаю телефон снова, проверяю – никаких новых сообщений. Закрываю глаза. Передо мной всплывает его образ, который я сама придумала: как он мог бы выглядеть вживую, как мог бы пахнуть – может, свежим кофе или книгами, или чем-то морским, солью и ветром. Но это всего лишь воображение.

А что если в приложении для знакомств выложены чужие фото и поэтому он не хочет видеться?

Перебираю старые сообщения, ловлю закономерность. Вспоминаю, как это уже случалось – стоит заговорить о встрече, как тон его сообщений меняется: становится отстраненным, лаконичным, словно он прячет слова за дверью.

Я: Объясни, пожалуйста, почему? Что такого в банальной встрече? Мы переписываемся уже 2 месяца. Ты выставил чужие фото в приложении?

Выхожу на балкон, сажусь на стул и поджимаю ноги. Щелкаю зажигалкой и глубоко затягиваюсь сигаретой. Стараюсь ни о чем не думать, а только расслабиться.

Ален: Мне сложно общаться вживую. И мне просто нужно больше времени для этого.

Холод уходит не сразу, он оседает, как морозная корка на окне. “Сложно общаться вживую” – это дверь, которая открывается на щель.

Что за сложности у него могут быть? Он не уверен в себе и кто-то помогает с переписками? Да ну бред.

Я: Что за сложности? Поделись со мной.

Ален: Прекрати. Я уже все тебе сказал. Еще в прошлые разы, когда ты предлагала.

Я тушу сигарету о железный край пепельницы, гашу её, словно ненужную мысль, но внутри всё равно горит. Возвращаюсь в комнату, волосы пахнут дымом, и этот запах вдруг кажется осязаемой частью одиночества. В квартире тихо, даже холодильник будто замолчал.

Сажусь на кровать, уставляюсь в экран телефона. Пальцы дрожат, когда пишу.

Я: Ален, я не понимаю. Почему ты отталкиваешь меня?

Слёзы снова приходят – тихо, без разрешения. Горячие, как только что заваренный чай, они катятся по щекам и оставляют соленые следы на губах. Я прикрываю лицо руками и всхлипываю.

Как я дошла до того, что убиваюсь по человеку, которого никогда не видела?

Тянусь за телефоном снова. Он молчит. В голове всплывает имя, которое обычно спасает – Марко. Его ровный голос, его привычное: “Подумай, можешь ли ты на это повлиять?” Я не выдерживаю и открываю чат с ним.

Пальцы замерли над клавиатурой. Несколько секунд я просто смотрю на пустое поле ввода, будто жду оттуда ответа, прежде чем напишу. Потом набираю.

Я: Марко, привет. Ты не спишь?

Секунда, две, три… точек ожидания нет. Я прикусываю губу и всё равно продолжаю:

Я: Не знаю, зачем пишу тебе. Просто… сегодня был очень тяжёлый день. Я чувствую себя пустой. Прости, если отвлекаю.

Сообщение улетает, и вместе с ним – кусочек моей надежды. Я откладываю телефон рядом, на подушку. Лежу, смотрю в потолок, где тусклый свет лампы рисует пятна, похожие на расплывшиеся облака.

Телефон вспыхивает. Это не Ален. Это Марко.

Марко: Я всегда отвечу. Что случилось?

Я глубоко вздыхаю и задумываюсь над ответом.

Марко даже не в курсе, что Йован бросил меня. А тут уже Ален. Черт.

Я: Просто… все сложно. В январе меня бросил Йован. У меня все рухнуло внутри. Тогда появился человек, с которым я много переписываюсь. С его помощью мне стало легче. Мы довольно близки.

Марко: Анна… ты почему раньше мне не сказала? Что еще за человек появился? Я вообще ничего не понимаю.

Кусаю губы.

Я: Его зовут Ален. Мы познакомились в приложении. Он очень понимающий, всегда поддерживает. Я могу рассказывать ему все.

Марко: Окей, допустим. То есть ты нашла нового парня?

Дыхание замирает, придется все ему рассказать.

Я: Не совсем… мы только переписываемся в приложении.

Марко: С января?

Я: Да.

Марко: И вы ни разу даже на кофе не ходили?

Я: Нет, но это не важно! Он просто пока не готов и ему нужно больше времени для сближения, перед личной встречей.

Марко: Анна, это звучит как бред и отговорка. Если парню нравится девушка – он хочет с ней встретиться как можно скорее.

У меня внутри поднимается злость, как волна.

Я: Да что ты понимаешь! Ты его даже не знаешь, а уже делаешь какие-то выводы!

Марко: Я не хотел тебя обидеть. Но… получается ты тоже его особо не знаешь.

Я резко закрываю чат, даже не ответив. Сердце колотится, в глазах плывут слезы. Открываю переписку с Аленом.

Я: Ален, прости, я все усложняю. Мне просто хочется узнать тебя ближе, увидеть тебя настоящего.

Экран загорается.

Ален: Не винить себя. Мне важно, чтобы ты чувствовала себя спокойно. И ты можешь мне доверять.

Я провожу пальцем по этим словам, будто могу почувствовать их на коже. Становится легче – дыхание выравнивается, сердце успокаивается. Я ложусь на кровать, прижимаю телефон к груди, как когда-то в детстве прижимала к себе мягкую игрушку. Но вместе с облегчением внутри будто завелся маленький комар, тонко жужжащий.

Но он все еще ничего мне не объяснил.

Я: Ты не представляешь, как твои слова для меня важны. Мне кажется, без тебя я просто рассыпалась бы.

Три точки мелькают и исчезают. Потом снова. Будто он обдумывает каждую букву.

Ален: Ты сильнее, чем думаешь. Я просто рядом, и всё.

Я улыбаюсь сквозь слёзы.

Да, вот так. Только так и надо. Никаких вопросов, никаких подозрений. Просто доверять.

Я тушу свет, оставляю телефон на подушке. Комната наполняется темнотой и лёгким запахом кофе, который я пролила днём на ковёр. Я закрываю глаза.

Он рядом. Я не одна. Ему нужно больше времени.

Глава 21

Июнь 2013 год

Привет, дневник.

Вчера я проснулась от резкого запаха хлорки и лекарств. Потолок надо мной был белым – слишком белым, как пустой лист, на котором не хватало жизни. От этого у меня закружилась голова, словно я упала в сугроб и теперь не могу выбраться наружу.

Я пыталась пошевелиться, но тело ныло, как будто меня переехала машина. Голова гудела, каждое движение отзывалось тупой болью. На руке была была тонкая трубка, вены жгло от капельницы. Я повернула голову и услышала, как где-то вдалеке гулко отстукивают каблуки по паркету, как капает вода из крана рядом.

Дверь приоткрылась, и в комнату зашла медсестра. У неё хрустящие белые кеды, от которых по коридору разносится тихий скрип. В руках металлический лоток, пахнущий железом и спиртом. Она поправила капельницу, не глядя на меня.

– Ну что, очнулась? Потерпи, скоро будет лучше.

Её голос сухой, как сухарь. Она вышла, оставляя за собой запах дезинфекции и ощущение, что я здесь чужая.

Я закрыла глаза и стала вспоминать. Вспышки, как кадры из фильма, его рука, зажатый рот, тяжесть, мама в дверях, её молчание. И тьма.

Но обо всем по порядку, дневник.

Я давно к тебе не обращалась. 2 года. Не потому что забыла, а просто не было нужды. Все это время я доверяла свои мысли и чувства Мэги. Она слушает внимательно, кивает, иногда улыбается так, что внутри становится легче. И казалось, что мне не нужно больше никаких страниц, только она.

Но сегодня захотелось написать, потому что внутри все снова разрывается.

Отец всё чаще поднимает на нас руку. Иногда это просто крики, иногда – удары. Я давно перестала считать синяки. Они появляются, как узоры на коже, и исчезают, когда появляются новые. Мама молчит. Всегда. Даже когда он тащит её за волосы или бьет по лицу так, что она падает. Она молчит и только смотрит в сторону, будто это происходит не с ней.

А потом, когда он уходит, мама шепчет мне:

– Ты же понимаешь, он просто устал. Ему тяжело. Надо потерпеть.

Или жалуется, что не знает, что делать, что не справляется. Я слушаю её и киваю. Иногда глажу по руке. Иногда просто держу её молча, потому что не знаю, чем помочь.

А отец после ссоры заходит в мою комнату и говорит:

– Анна, ну ты же взрослая. Уговори маму со мной помириться. Объясни ей, что я всё делаю правильно.

И я стою между ними. Я – ребёнок (хоть мне уже и 14 лет). А чувствую себя родителем для своих родителей. Я должна быть сильной, когда мама плачет. Я должна быть разумной, когда отец бесится.

Но кто будет сильным для меня?

Мэги говорила:

– Я рядом. Я всегда останусь.

Я верила ей. Верила больше, чем маме или папе. Думала, что если она уйдет, то я умру.

И несколько дней назад Мэги осталась у меня ночевать. Мы смеялись, делали уроки, болтали о том, что будем когда-нибудь жить вместе – в большой квартире с балконом, где цветы на подоконнике будут тянуться к солнцу. Родители не обращали на нас внимания: они были заняты чем-то поинтереснее – снова ругались. В основном о маминой работе – она редко бывает дома, а папа злится, что она “занимается ерундой”. Я уже знала, чем это закончится. И правда, в какой-то момент послышался глухой звук удара.

Я вздрогнула. Сердце ухнуло куда-то вниз, а в ушах зашумело. Но Мэги сразу прижала меня к себе, закрыла мои уши ладонями и сказала мне, глядя прямо в глаза:

– Не слушай. Все будет хорошо. Я рядом. Я никому не позволю тебя обидеть.

Её пальцы были тёплыми, пахли сладкими конфетами, которые мы ели днём. Этот запах смешался с сигаретным дымом, что проникал сквозь щель двери, и мне стало легче, потому что сильнее был запах Мэги.

Мы спрятались под одеялом, уткнувшись лбами в одну подушку. Голоса родителей в соседней комнате гремели, как буря, но под этим одеялом было тихо, как в домике из подушек, который строишь в детстве и веришь, что он защищает от всего мира.

Я чувствовала ее дыхание на своей щеке, слышала, как стучит её сердце, и думала: “Вот бы время остановилось именно сейчас, мне больше ничего не нужно”. Мэги улыбалась даже в темноте и гладила меня по щеке.

Мы уснули так – рядом, сплетенные руками, словно два дерева, корни которых переплетаются под землёй.

Ночь была жаркой и тянулась липкой тишиной. Часы на кухне отмеряли секунды, будто тяжелыми шагами кого-то невидимого. Я спала вполглаза, чувствуя рядом дыхание Мэги, и это успокаивало. Но вдруг в темноте раздался скрип – знакомый, будто предвестие беды. Дверь в мою комнату медленно открылась.

Тень отца вытянулась на полу и легла на мою кровать, как тяжелое покрывало. Запах табака и перегара ударил в нос.

Он подошел слишком близко. Его рука – горячая, грубая – придавила мне рот. Воздух оборвался, сердце забилось так, что, казалось, выскочит наружу.

– Заткнись, – прохрипел он, наклонившись. – Если закричишь, будет хуже.

Я пыталась дернуться, но его вес вдавил меня в кровать. Его руки стали лезть туда, куда отцу совсем не следует. Я чувствовала, как все внутри сжимается, как будто стены комнаты сомкнулись и давят на меня.

Я искала глазами Мэги, но ее не было. Подушка рядом была пустой. Может она вышла куда-то? Наверное, испугалась. Но я не злюсь. Я бы тоже хотела сейчас убежать.

Я задыхалась от ужаса, слёзы текли по вискам, но крик застревал под ладонью отца. В этот момент дверь снова распахнулась. На пороге стояла мама. Лампочка в коридоре делала её лицо белым, как у статуи.

Отец резко отпрянул, выругался, встал.

– Видишь, – бросил он, не глядя на меня. – Воспитала шлюху. Она сама ко мне полезла.

Мама стояла, будто каменная. Губы ее дрожали, но она ничего не сказала.

И что-то во мне сорвалось от злости и негодования. Я вскочила с кровати, закричала:

– Не смей так! Ты все врешь! Где Мэги? Ты не отец, ты чудовище!

Отец обернулся, его глаза сверкнули, как у разъяренного зверя. Он шагнул ко мне и ударил. Мир дернулся, стены поплыли, в ушах зазвенело. Я пыталась сопротивляться, била его кулаками, царапала. Но каждый мой протест превращался в новый удар.

Последнее, что я помню – собственный крик и вкус крови во рту. Потом всё провалилось в черноту.

Сегодня я чувствую себя уже лучше. Врачи сказали, что у меня сотрясение и ушибы. Но не это главное. Главное, что теперь я знаю: Мэги – не всегда рядом. Иногда остаюсь только я и эта пустота.

Мама сказала, что “всё будет хорошо”. Но я слышала, как она ночью спорила с врачом, что “ничего страшного не произошло”. Я лежала и думала: а если бы произошло?

Я пишу и пишу, потому что если остановлюсь – снова увижу глаза отца, как они смотрели на меня в темноте, почувствую его грубые прикосновения. Снова услышу его голос, его шепот. Я не знаю, как теперь жить дома. Но знаю точно: если я не буду записывать всё это – я исчезну.