Читать онлайн Глубина бесплатно

Глава 1

Глава первая: Сад.

Его звали Сова. Не за мудрость – ходоки редко бывают мудры. Выживают чаще просто упрямые. А потому, что выходил на промысел в предрассветных сумерках, когда туман ложится на ржавую землю плотным одеялом и скрывает шепот пакостей. Он не был новичком, его шаг был выверен и тих, а взгляд цепок, но в Хмари это не гарантировало ровным счетом ничего. Только шанс. Один из многих.

В этот раз его вел не маяк на карте, а слух. Тихий, как шелест опавшей хвои, разговор у костра. Двое обветренных ходоков, пахнущих дешевым спиртом и порохом, говорили о новом месте, не нанесенном ни на одну схему. О поляне, где чудеса не просто валялись под ногами, а росли. Как странные, металлические цветы. И стерег их не невидимый смог и не кислотный жар, а что-то иное. Неизвестное. От этого пахло не просто добычей, а открытием. А открытия в Хмари либо убивали сразу, либо делали богатым.

Дорога заняла большую часть ночи. Сова шел медленно, обходя знакомые пакости, ощупывая местность чутьем старого зверя. Воздух звенел той особой, натянутой тишиной, что бывает только перед выстрелом. Он уже почти решил, что его обманули, что это бред пропойц, как вот он почуял – сладковатый, разъедающий запах озонованного металла и влажной, перегнившей земли. Сердце ушло в пятки, а потом застучали где-то в виске. Он был тут.

Он вышел на поляну.

И замер. Она была прекрасна и ужасна одновременно, как сама Хмарь. Среди спутанной, сизой травы и обломков ржавых балок, уходящих в землю, как кости гигантов, пульсировали мягким, фосфоресцирующим светом каплевидные «бутоны». Искривленные, как спирали разорванной ДНК, стебли мерцали изнутри холодным сиянием. Это было скопление чудес. Небывалое. Сказочное. Такого не находил еще никто.

Но посреди этой мертвой сказки сидела Девочка.

Лет восьми, не больше. В платьице, которое когда-то было белым, а теперь стало цвета пепла и золы. Она что-то напевала себе под нос, неразборчивую мелодию, и плела венок из той самой сизой, неестественно прочной травы. Рядом, на корточках, как верный страж, сидела потрепанная плюшевая рысь с одним пришитым глазом-пуговицей.

Сова замер. Дети в Хмари? Нет. Это было невозможно. Это была иллюзия, мираж, пакость, порождение самой Хмари, вышибающее разум. Он инстинктивно сжал приклад своей винтовки, ощущая знакомую шершавость дерева. «Призрак», – отрезал он сам себе. – «Фантом. Сейчас исчезнет».

– Тебе тоже цветы нужны? – вдруг спросила Девочка, не поворачивая головы. Голос у нее был чистый, без единой ноты страха или удивления, будто она спрашивала его о погоде во дворе.

Сова не ответил. Разум кричал об опасности, но жажда наживы, азарт охотника оказались сильнее. Он сделал шаг к ближайшему «цветку» – голографическому миражу, что колыхался в метре от него. Рука в толстой, прорезиненной перчатке потянулась к щипцам.

– Осторожнее, – сказала Девочка, все так же не глядя на него. – Он еще спит. Если сорвать спящий, он обидится.

И в тот же миг воздух перед ним дрогнул, затрепетал, запел тонким, ледяным звоном. Сова почувствовал, как костяшки его пальцев пронзила острая, жгучая боль, словно жидкий азот. Он рванул руку назад, зашипев сквозь зубы. Перчатка была прошита аккуратным, оплавленным по краям разрезом. Неглубоким, но очень, очень точным.

– Видишь? – Девочка наконец обернулась. И у нее были очень старые глаза. Не по-взрослому уставшие, а древние, как сама эта земля, видевшие слишком много, чтобы что-либо удивляться. – Они живые. С ними надо договариваться.

– Кто ты? – хрипло выдавил Сова, сжимая раненую руку. Боль была ничтожной, но холодок от нее шел по всему телу.

– Я здесь живу. С Тобькой. – Она потыкала головой в сторону плюшевой зверюги. – Мы ждем.

– Кого?

– Папу. Он ушел туда, – она махнула рукой в сторону самого сердца Хмари, туда, где к небу вздымался черный, неподвластный времени шпиль Комплекса, – и сказал ждать тут. Он вернется.

И тут Сова понял. Всё. Это не призрак. Не мираж. Это хуже. Гораздо хуже. Дитя Хмари, рожденное уже после Катаклизма. Для нее пакости, чудеса, пространственные кошмары – это и есть норма. Ее мир. Ее правила. Ее дом.

Жажда наживы в его груди столкнулась с чем-то иным, старым и забытым. С чем-то вроде осколка совести.

– Твой папа… он давно ушел? – спросил он, и его собственный голос показался ему чужим.

– Очень. Солнце уже сто раз ложилось спать. Но он велел ждать. И стеречь сад. Он сказал, это самый важный сад на свете.

И Сова увидел. Увидел не просто скопление чудес, не «добычу». Он увидел девочку, которая годы ждала отца, охраняя непонятную ей ценность, потому что он так сказал. Он увидел, как она «договаривается» с чудесами, интуитивно чувствуя их ритм, их «сон» и «бодрствование». Она не охраняла их. Она была частью этой экосистемы. Ее хранителем.

Он медленно, почти обессиленно опустил ствол. Подошел ближе и сел на корточки на безопасном расстоянии, положив винтовку на колени.

– А как с ними… договариваться? – спросил он, и в его голосе уже не было прежней хриплой угрозы, лишь усталое любопытство.

Девочка улыбнулась, и в ее улыбке не было ничего детского. Она научила его. Оказывалось, «бутон» «просыпается», когда тень падает на него под определенным углом. «Стебель» нужно было не срывать, а спеть ему что-то тихое, чтобы он сам отделился от основы. Это была не физика. Это была магия. Магия Хмари, которую понимало только это дитя.

Он провел с ней несколько часов. Она говорила, он слушал. Она дала ему два маленьких кристаллика, которые, по ее словам, «захотели уйти». Они мерцали теплым, успокаивающим светом в его кармане, обжигая бедро.

– Тебе пора, – вдруг сказала она, посмотрев на клочья туч, ползущих по небу. – Скоро сюда придут другие.

– Другие? – переспросил он.

– Те, кто ходит по краю. Они плохие. Им нельзя цветы. Они только рвут.

Сова понял. Другие ходоки. Охотники. Рано или поздно слух дойдет и до них. Неминуемо.

Он встал. Смотрел на эту хрупкую, не по годам старую девочку, стерегущую непостижимый сад среди всеобщего хаоса.

– Пойдем со мной, – неожиданно для себя сказал он. – В городе безопасно. Там другие дети. Еда. Тепло. Крыша.

Она покачала головой, крепче прижала к себе плюшевую рысь.

– Не могу. Папа сказал ждать. Он знал, что не сможет ее заставить. Хмарь не отпускает своих детей. Он молча кивнул, развернулся и пошел прочь. Два маленьких чуда жгли ему карман. Они стоили кучу денег. Но он чувствовал себя не добытчиком, а вором. Вором, укравшим у ребенка игрушку.

Он дошел до базы, сдал добычу скупщику, взял деньги. Но не мог выбросить из головы ее глаза. И тех ходоков, что должны были прийти.

На следующий день Сова снова пошел на поляну. Но на этот раз он нес не щипцы и не детектор. Он нес мешок с консервами, плитку шоколада, новую батарейку для старенького портативного проектора – того самого, что показывал мультики картинками на стену.

Он решил, что если не может увести ее от Хмари, то может хотя бы сделать так, чтобы ее дозор не был таким одиноким. И чтобы, когда придут другие, им пришлось иметь дело не только с девочкой и ее игрушкой.

А на поляне, среди стальных цветов, теперь рос еще один, новый и странный ходок – стойкий, молчаливый, с винтовкой наперевес. Который тоже ждал. И охранял сад.

Глава 2

Глава вторая: Несоизмеренная плата

Он больше не помнил своего имени. Оно сгорело в холодном огне Истины, что выжгла его изнутри. Теперь он был Глазом. И он видел. Видел гнилую подноготную мироздания, ту единственную правду, что прячется за всеми красками и чувствами. Боль. Бесконечную, всепоглощающую боль существования. Каждое мгновение жизни – это пытка голодом, холодом, страхом, тоской. А наслаждение? Жалкие, короткие всплески, мимолетные искры во тьме. Они ничего не стоят. Они не окупают и миллионной доли той агонии, что приходится терпеть за них. Это чудовищная, насмешливая арифметика вселенной. Единственный способ остановить это безумие – обнулить счет. Стереть всё. Вернуть великую, святую Тишину.

Его стая скользила за ним по лесу, тени среди теней. Их тела, измененные Хмарью и его собственной волей, стали идеальными инструментами отрицания. Они двигались не бегом – они возникали там, где должны были оказаться, их перемещения были серией разрывов, коротких и мгновенных. Воздух визжал от их скорости.

Поляна. Скопление чудес. Яркий, кричащий узел жизни – то есть, страдания. Его нужно было прижечь. Вырезать, как раковую опухоль.

Они вышли из чащи беззвучно, не раздвигая ветвей, а будто просачиваясь сквозь них. Пятеро. Их форма плыла и колебалась, но один, шедший впереди, был четче, материальнее. В нем угадывалось когда-то человеческое – остов броника, рваная камуфляжная куртка. Но кожа стала темной и грубой, как у рептилии, а глаза – молочно-мутными, бездонными. Это был Глаз.

Его бельма, невидящие для света, увидели всё. Пульсирующие сгустки боли-энергии. И… помеху. Ту самую девочку. Она просто стояла, ожидая, смотря своими древними глазами. И ходока. Они ждали. Засада.

В его разуме, холодном и ясном, как лезвие, мгновенно провилась трещина. Не страх, нет. Это было ниже, глубже. Древний, животный инстинкт охотника, почуявшего другого хищника. Он не подал сигнал рукой. Он издал звук – низкое, хриплое горловое урчание, полное ненависти и презрения. Его стая замерла, вливаясь в тени, готовые к броску.

Он говорил редко. Слова были для тех, кто еще цеплялся за иллюзии. Его голос был скрипом камня по камню, лишенным тембра, но полным хищной уверенности. – Ты стоишь на пути милосердия. Ты защищаешь боль. – Его бельма уперлись в Сову. – Каждый миг жизни этого места – это чудовищный акт жестокости. Мы пришли его прекратить. Жизнь – это зло, ходок. Единственное добро – это покой. Лучше умереть, испытав боль один раз, чем подвергаться страданиям снова и снова на протяжении всей своей никчёмной жизни. А страдания придут. Можешь не сомневаться. Они придут не один раз.

Где-то в глубине, в том уголке сознания, что ещё помнил его самого, пробился слабый росток согласия. В словах этого существа была своя, извращённая, леденящая душу правда. Он и сам знал цену жизни здесь, в Хмари. Боль, потери, предательство, страх, что точит изнутри… Но этот росток был тут же сожжён дотла ровным, всепоглощающим пламенем долга. В нём не осталось ничего, кроме необходимости защищать. Ни сомнений, ни страха, ни желаний. Только функция. Щит. И этот щит был непробиваем для слов.

И тогда скользкие кинулись вперёд. Их движения были неестественно резкими, тела на мгновения теряли очертания, сливаясь с тенями.

И Сова с удивлением почувствовал, как мир вокруг него начал замедляться.

Звуки растянулись в низкий, тягучий гул. Полёт искр от столкнувшихся камней казался парением пылинок в солнечном луче. А он – ускорился. Его сознание, зажатое в тиски долга, отринуло всё лишнее, оставив лишь чистейшую, выверенную до миллиметра механику убийства.

Пока двое скользких, оставляя за собой размытые шлейфы, преодолевали последние метры, его рука уже нащупала спуск. Две короткие, чёткие очереди. Пули винтовки, словно специально созданные против такой нечисти, прошили их насквозь, разорвав в клубящуюся чёрную пыль. Он уже чувствовал, как магазин опустел, и бросил винтовку, выдергивая длинный, удобный тактический нож – его вес, баланс, шершавая рукоять были продолжением руки.

Третья тварь, проскочившая с фланга, взвыла – на неё, словно из ниоткуда, набросилась потрёпанная плюшевая рысь. Игрушка впилась в плечо мутанта, и плоть под ней задымилась, обугливаясь. Тварь забилась в конвульсиях.

И тогда остались они: Сова с ножом наперевес – против Глаза и ещё одного скользкого. Их когти, полупрозрачные и острые как бритва, рассекали воздух со свистом. Его нож парировал, отвечая жёсткой сталью на эфемерную плоть. Молчаливая, яростная схватка в центре поляны. Движения Совы были резкими, экономичными, лишёнными всего лишнего – лишь отражение атаки, контратака, снова защита. Он не чувствовал усталости, не чувствовал страха – только холодную ярость машины, выполняющей свою работу.

И тогда четвертый скользкий, отступая под натиском, неловко рванулся назад – и задел плечом один из мерцающих «цветков».

Раздался негромкий, шипящий звук, будто раскалённый металл опустили в воду. Воздух заполнился запахом озона и горелой плоти. Тварь взревела, отскакивая, её маскировка дрогнула, на миг проступило что-то изначально человеческое – искажённое болью и ужасом.

Глаз издал гортанный, яростный рык – не команду, а звук чистой ненависти. Он метнул взгляд на своего покалеченного сородича, на неподвижно стоящую Девочку, на Сову с окровавленным ножом. Их тактика рухнула. Помеха оказалась сильнее.

Отступление. Не тактическое. Бегство. Он метнулся в тень, его последний спутник поплёз за ним. Они растворились в чаще так же быстро, как и появились, – мгновенно и бесшумно.

Сова стоял, опираясь на колено, сердце колотилось о ребра. Он отбил атаку. Но он видел их скорость. Видел их абсолютную, звериную целеустремлённость. И видел в слепых глазах вожака не безумие, а холодную, хищную уверенность в своей чудовищной правоте. Он опустился на корточки, опершись спиной о холодный металл балки. Нож выскользнул из ослабевших пальцев и с глухим стуком упал на землю. Дрожь, с которой он боролся всё это время, наконец вырвалась наружу – мелкая, предательская, пронизывающая всё тело. Не от страха. От опустошающей, всепоглощающей усталости.

Он смотрел на пятна чёрной пыли, на обугленную траву, на свою порванную куртку. Он только что отбил атаку неведомого, сражался с чем-то, что отрицало саму основу его бытия. И победил. Но это не было победой. Это было отсрочкой.

Он не чувствовал себя героем или хранителем. Он чувствовал себя старым, изношенным инструментом, который Хмарь нашла и бросила на слом. Его воля, его желания, его собственная боль – всё это стало неважным. Оставалась лишь одна, чётко прописанная функция: стоять здесь. Быть барьером между хрупкой, безумной жизнью этого места и безмолвной, равнодушной пустотой, что жаждала его поглотить.

Он поднял голову и посмотрел на Девочку. Та спокойно смотрела в ту сторону, где скрылись скользкие, как будто ничего и не произошло. Для неё, возможно, так и было. Она была частью этого. А он – всего лишь гость, задержавшийся слишком надолго и внезапно обнаруживший, что дверь за его спиной исчезла.

Он закрыл глаза. В ушах ещё стоял тот самый гортанный рык, полный ненависти и уверенности. И тихий, разумный шёпот о боли, что сильнее смерти. Война только начиналась. И он уже был её пленником. Не добровольным защитником, а прикованным к этому месту узником, обречённым отбивать одну атаку за другой, пока силы окончательно не оставят его. И конца этому не было видно. Только бесконечная, утомительная очередь одинаковых дней, каждый из которых мог стать последним. Он был слишком уставшим, чтобы даже бояться. Оставалась только тяжесть.

Глава 3

Глава третья: Бездонный Колодец

Три дня он пробирался к центру. Три дня его карандаш скрипел по бумаге, скрупулёзно отмечая опасные тропы и координаты пакостей. Барс составлял карту. Самую точную и подробную. Ту, за которую щедро платили и новички, мечтающие выжить, и матёрые ходоки, идущие за чудесами. Его работа ценилась за безошибочность. Он был живым сканером, человеком-детектором, способным учуять смерть за версту. Каждый шаг вглубь был расчётом: он обходил невидимые выжженные участки, знал повадки каждого мутанта, чувствовал спиной сдвиги в самой Хмари. К концу третьего дня запас сил был на исходе, но до цели, казалось, всё не было конца.

И вдруг лес расступился.

Он не был мечтателем или безумцем. Он был профессионалом. Его ремеслом было не философствование, а выживание и точность. Его карты были сухими, практичными и спасали жизни. Он знал Хмарь как свои пять пальцев, но не как душу – как опасный механизм, каждую шестерёнку и пружину которого нужно обойти.

Его сюда привела легенда. Неясный слух о Бездонном Колодце. Не о простой рукотворной яме, а об аномалии, месте силы, которое не вписывалось ни в одну из известных ему классификаций. О точке, где, по слухам, пропадал не только свет, но и звук. Для его карты такое явление было бы главным трофеем, венцом работы.

Он шёл настороженно, привычной походкой, держа наизготовку свой верный помповый дробовик. Приклад привычно упирался в плечо, палец лежал на спусковой скобе. Не было слышно щелчков детекторов – он не доверял им в глухих местах, полагаясь на чутьё и опыт. Он слушал тишину. И в какой-то миг тишина вокруг изменилась. Она не стала громче – она стала глубже, плотнее, словно звук начал тонуть в самом воздухе. Земля под ногами уплотнилась, стала неестественно твёрдой, будто он ступал по монолитной плите, накрывающей пустоту. И он нашёл его.

Это была не яма. Это было идеально круглое озеро, метров десять в диаметре. Вода в нём была абсолютно неподвижна и черна, как мазут. Она не отражала свинцовое небо – она поглощала его, втягивала в себя без остатка. Вокруг не росла трава, не пели птицы. Существовала лишь эта немыслимая, всепоглощающая чернота и гнетущая, всасывающая тишина.

Ол, не опуская дробовика, медленно, краем глаза осматривая местность, подошёл к самому краю. Его отражения не было. Он видел лишь свой силуэт, чётко очерченный на фоне живой, дышащей тьмы. Инстинкт кричал об опасности, о необходимости отступить, но профессиональное любопытство оказалось сильнее. Это была пакость. Непонятная, неклассифицированная. Её нужно было описать.

Он опустил рюкзак на землю, движением, отточенным до автоматизма, достал оттуда не компас, а потрёпанный полевой дневник и карандаш. Он не собирался ничего просить. Он хотел зафиксировать феномен. Как учёный, наблюдающий уникальное природное явление.

– Что ты такое? – прошептал он, и его слова не отскочили эхом – они бесшумно утонули в черноте, словно в густом масле.

Ничего не произошло. Секунда тянулась за секундой. Он уже сделал шаг назад, готовый занести в дневник: «Пакость стабильна, визуальный и звукопоглощающий эффект», как вдруг вода… вздохнула. Не рябью по поверхности, а вся её толща, с самых глубин, содрогнулась в глубоком, медленном вдохе. И из этой тьмы, очень медленно, словно огромный, тягучий пузырь, начал всплывать свет. Не яркий и слепящий, а тусклый, рассеянный, мерцающий обрывками чужих снов и забытых воспоминаний.

Ол инстинктивно вскинул дробовик, но целиться было не в кого. Это был не выброс, не атака. Это был… показ.

Он увидел себя. Но не здесь и сейчас. Он увидел мальчика, семи лет от роду, плачущего в три ручья на пороге пустого дома, потому что отец ушёл и больше не вернётся. Он не просто вспомнил – он вновь ощутил ту самую, давно похороненную, острую как стекло боль одиночества. Кадр сменился, плавно перетекая в следующий. Вот он – подросток, с первым в жизни щемящим чувством, пишущий наивные, глупые и самые искренние стихи. Волна стыда и восторга, смешавшись, накатила на него, ударив в виски. Ещё кадр. Первые дни после Катаклизма. Холод, голод, страх. И он, крадущий у ослабевшего товарища последнюю, драгоценную банку тушёнки. Гнетущий, всепоглощающий стыд, от которого хочется провалиться сквозь землю.

Колодец не показывал великих свершений или трагедий. Он вытаскивал наружу моменты, которые он давно и тщательно похоронил в самых потаённых уголках своей души. Мелкие, частные, постыдные или до слез трогательные детали, из которых, как из пылинок, и сложена жизнь. Он вытягивал на свет не сухую память, а живые, незаживающие чувства из этой памяти.

– Зачем?.. – беззвучно выдохнул он, и слёзы, незнакомые и горячие, медленно поползли по его запылённым щекам. Дробовик бессильно опустился.

И тогда вода ответила. Не голосом, не звуком. Прямо в его сознании, минуя уши, сложилась идея, холодная, ясная и отточенная, как кристалл: «Чтобы напомнить. Ты ищешь карту моих границ. Но границы – это ничто. Иллюзия. Важна только глубина. Твоя глубина. Ты соткан из этих мгновений. Из этой боли, этой радости, этой низости. Это и есть твой настоящий, единственный клад. Самое ценное, что у тебя есть».

Образы в глубине заколебались и сменились. Теперь он увидел не себя, а других. Он увидел старого, обветренного ходока по кличке Ворон, который в глухие ночи, при тусклом свете фонаря, вышивает крестиком причудливые узоры, чтобы унять предательский тремор в изуродованных годами руках. Увидел грозного, вечно чем-то недовольного торговца Кнута, тайком, озираясь, подкармливающего тощего бездомного пса на старой свалке. Увидел молодого, испуганного новичка, который перед вылазкой в смерть прячет в нагрудном кармане фотографию сестры, целует её тайком, а потом с натужной бравадой врёт всем вокруг, что он – одинокий волк, которому не к кому и некуда возвращаться.

Он увидел не героев и не бандитов. Он увидел просто людей. Испуганных, одиноких, смешных, нелепых и бесконечно трогательных в своём упрямом, почти инстинктивном стремлении остаться людьми среди всепоглощающего безумия Хмари.

«Вот моя настоящая карта, – прошептало что-то на уровне сознания, беззвучно и проникновенно. – Она не из пакостей и чудес. Она из этого. Из ваших спрятанных слёз, из вашего пота, из ваших немых молитв. Это и есть моя сила. И моя печаль».

Свет померк, угас, растворился в черноте. Вода снова стала абсолютно чёрной, гладкой и неподвижной. Тишина вернулась, обволакивая всё вокруг, но теперь она была совершенно иной. Не пустой и безжизненной, а… полной. Насыщенной беззвучным знанием.

Он сидел на корточках у края Колодца, физически ощущая тяжесть открытия в каждой клетке своего тела. Он не получил ответа на свой прямой вопрос. Он получил нечто неизмеримо большее. Понимание. Хмарь не была слепым чудовищем. Она была зеркалом. Гигантским, искажённым, смертельно опасным зеркалом, которое отражало не лица, а самые потаённые глубины душ.

Он медленно поднялся, ощущая тяжесть в ногах. Он не стал заносить это место на карту. Он не стал делать ничего. Развернулся и тем же путём, каким пришёл, пошёл назад. Он шёл быстро, почти не скрываясь, не составляя больше карт – будто нёс в себе нечто хрупкое и крайне важное, что нельзя было уронить.

Он вернулся на базу, в гулкую, пропахшую потом и металлом обитель. И когда его взгляд упал на хмурое, изборождённое морщинами лицо старого Ворона, он не спросил про новые пакости или выгодные заказы. Он сделал шаг навстречу и тихо, так, чтобы слышал только он, сказал: – У тебя красивые узоры получаются. На прошлой неделе видел, тот, с птицей…

Ворон замер, будто наткнулся на невидимую стену. Его суровое, привыкшее ко всему лицо дрогнуло. В потухших глазах мелькнуло не привычное подозрение или страх, а что-то хрупкое, беззащитное и по-человечески ранимое. —И… что? – хрипло, сдавленно выдавил он. —Ничего, – так же тихо ответил он. – Просто красиво. И всё.

Он развернулся и пошёл прочь, оставив старого ходока в состоянии полного, глубокого, оглушающего недоумения. Он шёл и смотрел на людей вокруг – на их вечную спешку, на показную злость, на неприкрытый страх. И теперь взгляд его научился видеть сквозь эту пелену. Он видел то, что показал ему Колодец. Их глубину.

Он не нашёл в сердце Хмари древнего зла или непостижимой тайны мироздания. Он нашёл странную, пугающую и бесконечно прекрасную правду. Самая большая тайна Хмари была скрыта не в её пакостях. Она была в них самих. В каждом. И это знание было страшнее и прекраснее любой мистической угрозы. Оно меняло всё. Теперь его прежняя картография, его жизнь, его поиски – всё это казалось бессмысленным детским лепетом. Ему предстояло начать всё с чистого листа. Нарисовать совсем другую карту. Карту человеческих душ, навеки заблудившихся в собственном отражении.

Глава 4

Глава четвертая: Молоток

Туман в тот вечер был особенным. Он стелился по земле тяжёлыми влажными полотнищами, затягивая ржавые остовы машин у его убежища, медленно поглощая контуры знакомого мира. Воздух стал густым и неподвижным, словно сама Хмарь затаила дыхание в ожидании чего-то.

Именно в такой вечер он уснул у своей тлеющей горелки, и сон пришёл к нему не как отдых, а как продолжение бодрствования.

Его прозвище… Оно возникло не сразу. Сначала была просто кличка, потом – история. История, отлитая в металле и памяти. Молоток. Не за грубую силу, а за тот последний акт милосердия, что тяжелее любого убийства. Об этом шептались у костров – с опаской, с непониманием, но и с странным почтением тоже.

Тот роковой рейд в старые тоннели должен был стать рядовым. Очередной вылазкой в тёмные места, где время остановилось и дыхание смерти стало частью воздуха. Но Хмарь всегда вносит свои коррективы.

Он вернулся один.

Штыря нашли позже – живого, но уже не того. Не ментальная хворь скрутила его, а нечто более беспощадное, физическое: стремительная гангрена, превращающая плоть в почерневшую безжизненную массу. И тихий, настойчивый бред, что становился единственной нитью, связывающей его с этим миром.

Штырь… Он был больше чем напарником. В Хмари такие связи крепче родственных. Он был щитом.

Было время, когда мошенники обыграли Молотка в карты. Разводка была чистой, без шансов на отступление. Потребовали расплаты кровью – старый закон. Именно Штырь тогда встал между ним и занесённой бритвой. Медленно, глядя в глаза каждому из картёжников, он бросил на стол свой последний клад – сияющего "Огненного жука".

"Задолжал – отдавай, – прорычал он, и в его голосе была сталь. – Но тронешь его – умрёшь".

Они отступили. Здесь знали – слова Штыря не расходятся с делом.

А потом… потом была та пьяная ночь. Они тогда еле стояли на ногах, смеялись над чем-то бессмысленным, и вдруг решили – а не сходить ли за чудесами к старому заводу? Безумие, чистейшей воды безумие, но в Хмари и такое бывает.

И наткнулись на медведя-шатуна. Мутанта трёхметрового роста, чьё дыхание пахло смертью и ржавчиной. Штырь, спотыкаясь и ругаясь матом, с пьяной решимостью оттащил его в укрытие – разбитый автобус, что стоял неподалёку. А сам пошёл отвлекать тварь, отбиваясь прикладом автомата, крича что-то невнятное и смешное.

Вернулись на базу на рассвете. Окровавленные, всё ещё пьяные, с двумя светящимися чудесами в потрёпанных рюкзаках. И смеялись так, что, казалось, было слышно через всю стоянку.

Теперь это воспоминание жгло изнутри.

Три дня. Три долгих дня он пытался бороться с неизбежным. Искал лекарства, которых не было. Отпаивал друга водой, что не могла остановить распад. Пытался обмануть смерть, зная, что это невозможно.

На третий день Штырь ненадолго пришёл в себя. Его пальцы, холодные как сталь, впились в руку Молотка. Голос, тихий, но чёткий, прошил гнетущую тишину:

– Не могу. Больше не могу…

Пауза тянулась мучительно долго. Воздух казался густым и неподвижным.

– Кончай.

Еще пауза. Взгляд, полный боли и понимания.

– Сделай это.

И последнее, выдохнутое уже почти без звука:

– Кончай…

Он просил. Умолял. И тогда Молоток нашёл в себе силы выполнить просьбу. Он нанёс один рассчитанный удар точно в висок. Чтобы друг не мучился.

С тех пор за ним тянулся незримый шлейф – из непонимания, страха, молчаливого осуждения. Он стал призраком на краю сообщества ходоков. Все знали. Все понимали. Но никто не трогал. Он был тих, надежен в своей пустоте, и в этом была его защита.

И вот в этот вечер, когда туман окончательно скрыл мир, он уснул. И сон пришёл к нему не как отдых, а как послание.

Она пришла не из воздуха, а из самой глубины сна. Старуха. Не древняя, не скрюченная годами – старая, как сама земля под ногами. Лицо её было испещрено морщинами-трещинами, словно высохшая глина давно забытой реки. Её тёмные, выцветшие одежды сливались с тенями, а в руке она сжимала узловатый посох из тёмного, отполированного временем дерево.

Во сне Молоток не испугался. Страх давно стал чем-то привычным, обыденным. Он просто смотрел. Его глаза, обычно пустые, встретились с её взглядом. И он узнал. Узнал в ней то, что видят лишь на самом краю гибели. Сущность самой Хмари.

– Холодно нынче, – сказала старуха. Голос у неё был скрипучий, как скрип ржавых петель, но беззвучный, будто слова возникали прямо в сознании, минуя уши. – Стены истончаются. Сквозь них сочится тишина.

– Что тебе надо? – хрипло спросил Молоток. Даже во сне его голос звучал устало.

Старуха приблизилась. Не ступая, а словно скользя по ржавой земле, не оставляя следов. Она села на ящик напротив него, сложив руки на посохе. Её глаза были того же серо-стального цвета, что и туман вокруг.

– Тяжёлый выбор оставляет на душе шрам, – произнесла она, глядя сквозь него, в какую-то бесконечную даль. – Но шрам – это память. А память – это жизнь. Есть те, кто хочет стереть все шрамы. Сделать всё гладким. Ровным. Безмолвным.

Она медленно повернула голову, и её взгляд, внезапно острый и пронзительный, впился в Молотка.

– Ты слышал просьбу. И ты её исполнил. Не все на это способны.

Молоток молчал. Во сне он снова слышал тот шёпот. Тот самый. Он отзывался эхом в его пустоте.

– Они идут по следу, – голос старухи стал тише, но от этого лишь пронзительнее, чётче. – Идут к саду. К ребёнку в пепле. К стражу, что забыл себя. Они любят тишину. Они её творят.

– Кто? – прошептал Молоток.

– Те, кто стережёт покой. Скользкие.

Она медленно, почти торжественно подняла руку. Палец с почерневшим, обломанным ногтем указал в сторону, где, как знал Молоток, стояла та самая старая усадьба.

– Ты пойдёшь туда. Ты позволишь тишине себя принять. Не сопротивляйся. Позволь ей войти. Это будет твоей жертвой. Твоим долгом.

Молоток смотрел на неё, и в его пустоте нарастало понимание. Холодное, безэмоциональное, но абсолютное. Он уже был там. Он уже знал этот путь.

– Потом придёт она. Собирательница. Та, что вяжет людей долгами в свою сеть. Она вытащит тебя. И когда она это сделает… ты напомнишь ей о долге. Том, что она забыла. И поведёшь её. К поляне. К стражу.

Старуха встала. Её фигура начала таять на глазах, растворяясь в сыром, неподвижном воздухе, становясь частью тумана.

– Зачем? – выдавил Молоток. Ему, привыкшему к действию, а не к размышлениям, нужен был смысл. Оправдание. Ещё один раз.

– Сделаешь это – и я верну тебе твоего друга, – её голос был уже почти эхом, доносящимся из ниоткуда. – Верну тебе Штыря. Живым. Таким, каким ты его помнишь. Потому что ты знаешь разницу между милосердием и забвением. Теперь помоги другим её увидеть. Прежде чем станет слишком тихо.

Она исчезла.

Молоток проснулся. Резко, с одышкой, как будто бежал много километров без остановки. Сердце стучало где-то в горле. Туман за оконным проёмом был всё так же густ и непроницаем. Горелка потухла, оставив после себя слабый запах гари.

Он сидел один в полной тишине, сжимая и разжимая ладонь. В ней не было ничего, кроме памяти. Памяти о весе молотка. О том единственном, рассчитанном ударе. И о promise. Обещании, которое перевешивало всё.

Он встал. Движения были медленными, точными. Он не взял с собой ни оружия, ни припасов. Всё это стало ненужным. Только эта пустота внутри, которую он нёс как единственный свой груз. И ясное, неоспоримое, как приказ, ощущение сна.

Он вышел в туман. Он пошёл в сторону усадьбы. Навстречу тишине, которая должна была его поглотить. Чтобы потом, как некогда он сам для Штыря, он смог стать орудием избавления для других. И получить взамен то, что было дороже жизни.

Он снова нёс свой молоток. Но на этот раз – он был им самим.

Глава 5

Глава 5. Тихий дом

У неё не было позывного. Её знали в лицо. И обходили стороной. Ее звали просто Соня.

Она не была ходоком в обычном смысле. Она была инвестицией.

Её метод был прост и безотказен. Она находила в Хмари тех, кого остальные уже списали: «тронутых», контуженных, обезумевших от ужаса или боли. Тех, кто застрял в пакостях или был прикован к постели после встречи с мутантом.

Она не убивала их. Она вытаскивала. Выносила на своих плечах, отпаивала водой из своей фляги, прятала в своих схронах. Её «медпункт» – это была пара заброшенных вагончиков на самой окраине Поселения.

И за это она брала расписки.

Не на бумаге. В памяти. Она приходила к выжившему, когда тот уже стоял на ногах, и спокойно, без угроз, напоминала: – Я тебя вытащила. Ты мне должен. Один раз, в нужный для меня момент, я приду и попрошу тебя об одолжении. Любом. И ты его выполнишь.

Отказаться? Можно было попробовать. Но по Хмари ходили слухи. О том, что случалось с теми, кто пытался забыть свой долг. Их не убивали. Их начинали обходить удачные контракты. С ними переставали делиться патронами у костра.

Соня ничего не делала. Она просто шла к другим своим «должникам» – а их у неё были десятки – и говорила одно: – Этот человек мне должен. Напомните ему об этом.

И система работала. Её сила была не в оружии, а в сетке взаимных обязательств, которую она сплела вокруг себя.

Именно это привело её к усадьбе. Её привел сюда слабый, прерывистый сигнал радиомаячка. Не стандартный SOS, а петлю из одного слова, повторяемого снова и снова: «Тихий… Тихий… Тихий…» Сигнал шел с заброшенной усадьбы на самой границе с Глубиной – места, которое все обходили стороной. Говорили, что там нет пакостей. Там было что-то похуже.

Соня вошла через рассохшуюся калитку. Дом стоял не тронутый временем и Хмарью. Слишком целый. Слишком чистый. На крыльце качалось кресло-качалка, будто кто-то только что с него поднялся. Воздух был густым и сладким, как сироп, и в нем не было ни шепота, ни пения аномалий. Была тишина. Та самая, что кричала в сигнале.

Войдя в дом, она увидела их. Семью. Отец, мать, девочка лет семи. Они сидели за обеденным столом, уставленным немыслимо роскошной для Хмари едой: свежие фрукты, жареное мясо, душистый хлеб. Они не ели. Они просто сидели и смотрели прямо перед собой. Их глаза были ясными, чистыми и абсолютно пустыми. В них не было ни безумия, ни страха. В них не было ничего.

– Здравствуйте? – тихо позвала Соня. – Я по сигналу. Вам нужна помощь?

Они повернули головы синхронно, с идеальной, машинной плавностью. Улыбнулись. Их улыбки были одинаковыми, как на картинке из учебника. – Мы ждали тебя, – сказал отец. Его голос был ровным, приятным и лишенным всяких интонаций. – Садись. Поужинай с нами. У нас так тихо.

Соня почувствовала, как волосы на руках поднимаются дыбом. Это была не ловушка. Это было приглашение. Страшное именно своей обыденностью. – Где хозяин маячка? Кто повторял «Тихий»?

– Это я, – сказала девочка. – Мне нравится это слово. Оно успокаивает. Здесь всегда тихо. Никто не кричит. Никто не плачет. Хочешь остаться?

Соня сделала шаг назад. Жизнь в Хмари научила ее чуять безумие. Но это было не оно. Это было нечто иное. Полное отсутствие чего бы то ни было. Эмоций, мыслей, боли. Идеальный, стерильный покой.

Она бросила взгляд на диван и увидела его. Того, чей маячок привел ее сюда. Молодого парня в рваной куртке ходока. Он сидел, обняв колени, и качался. Его губы беззвучно шептали то самое слово: «Тихий… тихий… тихий…» Его глаза были дикими, полными животного ужаса. Он был единственным живым человеком в этой мертвой идиллии.

– Он устал, – пояснила мать. – Он так много кричал поначалу. Мешал тишине. Но сейчас он уже почти усвоил правила.

Соня поняла. Дом не убивал. Он ассимилировал. Он предлагал единственное, о чем мечтают многие в Хмари: забвение. Полное, тотальное, без права на возвращение. Цена – всё, что делало тебя человеком.

– Пойдем со мной, – бросила она ходоку. – Я выведу тебя отсюда.

На лицах семьи не дрогнул ни один мускул. Но воздух в комнате изменился. Он стал тяжелее, гуще. – Это невежливо, – сказал отец. – Мы пригласили тебя ужинать. Невежливо – отказываться и нарушать тишину.

Соня потянулась за пистолетом. Но её рука не двинулась с места. Она попыталась сделать шаг – и не смогла. Её тело отказалось подчиняться. Не из-за внешнего давления. Из-за внутреннего. Глубинной, древней части её мозга, которая смотрела на эту идеальную, безопасную картину и шептала: «Останься. Отдохни. Здесь не больно».

Это был не гипноз. Это был соблазн. Самый страшный из всех возможных.

– Останься, – прошептала девочка. – Мы будем любить тебя. Мы никогда не сделаем тебе больно. Мы никогда не оставим тебя одну.

И Соня вдруг с ужасом осознала, что хочет этого. Она так устала. Устала от криков, от крови, от вида сломленных разумов. Устала таскать на себе чужую боль. Здесь ей предлагали снять этот груз. Навсегда.

Она с силой, которой сама от себя не ждала, укусила себя за губу. Боль, острая и реальная, на миг пронзила сладкий дурман. Её рука дернулась, и она схватила ходока за куртку.

– ДЕРГАЙСЯ! – закричала она ему в лицо. – ПОЧУВСТВУЙ БОЛЬ! ВСПОМНИ, КТО ТЫ!

Её крик прозвучал как взрыв в гробовой тишине. Стекло в окнах задрожало. Лица семьи исказились – не злобой, а недоумением, словно они смотрели на дикого зверя, ворвавшегося в их идеальный мир.

Стон вырвался из груди ходока. Его стеклянный взгляд треснул, в нем мелькнуло осознание, паника. Он рванулся к выходу.

Соня тащила его за собой, отбиваясь от оцепенения, которое снова пыталось сковать её сознание. Она не видела угроз в классическом понимании. Она чувствовала лишь давящее, всепоглощающее разочарование этого места. Разочарование в них, таких шумных, таких несовершенных, таких глупых, что отказались от рая.

Они вывалились за калитку и побежали, спотыкаясь, падая, поднимаясь и снова бежали. Только отбежав на полкилометра, Соня осмелилась оглянуться.

Дом стоял на своем месте. На крыльце все так же качалось пустое кресло. Никто их не преследовал.

Спасенный ходок рыдал, уткнувшись лицом в землю. Он был жив. Он был вменяем. Он снова чувствовал боль.

Соня смотрела на тот идеальный, тихий дом и понимала. Самый страшный соблазн – не умереть, а сдаться. Перестать чувствовать. И самый страшный враг – не тот, кто пытается тебя убить, а тот, кто предлагает тебе вечный покой ценой твоей души.

Она вытащила еще одного человека из ада.

Теперь, в её вагончике, когда Молоток пришёл в себя, она сидела напротив него, молча протянувая ему кружку с водой. Рука её не дрогнула, но в глазах, обычно твёрдых, плавала тень усталости, будто она сама только что вернулась с того света.

– Ты мне должен, – сказала она без предисловий, и это прозвучало не как угроза, а как констатация печального и неоспоримого факта. – Я вытащила тебя из того… места. Рисковала своим рассудком.

– Что ты хочешь? – прошептал он, и голос его всё ещё был надтреснут тишиной того дома.

Соня откинулась на спинку стула, её взгляд стал пристальным и аналитическим, будто она изучала редкий, опасный клад.

– Ты был внутри. Ты чувствовал, как это работает. Эта штука… – она на мгновение запнулась, подбирая слова, – она не убивает. Она ворует людей. Моих людей. И я не могу позволить ей существовать, просто так, на моём пути.

В её голосе не было злости. Была холодная, отточенная решимость. Стратега, оценивающего новую угрозу на своей карте.

– Мы с тобой разберёмся, как она устроена. Найдём её слабое место. Твой долг теперь – помочь мне в этом. Не для меня. Для всех, кто может туда попасть.

Он смотрел на неё, и прежний, леденящий мистический ужас постепенно вытеснялся новым, совершенно земным страхом. Страхом перед женщиной, которая вышла из самого пекла, не потеряв рассудок, а лишь заточив свою волю до бритвенной остроты, и теперь смотрела на запредельный кошмар как на проблему, требующую практического решения.

Глава 6

Глава шестая: Долг

Дым костра лениво вился в неподвижном, густом воздухе, словно не находя сил подняться выше. Угли потрескивали нехотя, отбрасывая багровые блики на застывшее лицо Молотка. Он смотрел не на огонь, а сквозь него.

Соня сидела напротив, с механической точностью чистя свой пистолет. Каждое движение было выверено, отточено годами.

Тишину разрезал его голос, глухой и безжизненный.

–Ты должна.

Соня не подняла глаз.

–С каких это пор? Это я тебя вытащила из того дома.

– Не мне. – Каждое слово падало с весом гири. – Ты пообещала отдать долг. Ей.

Щётка в её руке замерла. Соня медленно подняла голову.

–О чём ты? Я ничего никому не обещала.

– Она сказала. Когда приходила к тебе у «Ржавого капкана».

Воздух словно выкачали из лёгких. Соня почувствовала леденящий пот. Об этом не знал никто.

-–

Три года назад. Глубина.

Туман здесь был жидкой глиной, заливающей лёгкие. Она шла по старой тропе, выслеживая мародёров. И совершила ошибку – отвлеклась.

Нога соскользнула с ржавой балки. Невидимые челюсти пакости сомкнулись на лодыжке. Волна боли повалила её на землю.

Она пыталась вырваться. Рвала плоть о стальные зубы. Кричала, пока голос не сорвался в хрип. Никто не услышал.

Прошли сутки. Вода кончилась. Боль сменилась ледяным онемением, затем – огнём гангрены. Сознание поплыло.

На вторые сутки, на грани, она зашептала. Взывала к самой Хмари.

–Забери всё… но не вот так… Помоги…

И Хмарь услышала.

Она пришла в облике зомби. Старого ходока, давно погибшего. Кожа землисто-серая, один глаз затянут бельмом. От него пахло сыростью могилы.

Соня в ужасе потянулась за оружием, но пальцы не слушались. Существо стояло и смотрело. Потом скрылось в чащобе.

Через час оно вернулось. Несло проржавевшую банку с мутной водой. Поставило в пределах досягаемости. Бросило горсть сизых ягод.

Она пила жадно, захлёбываясь. Существо наблюдало.

На следующий день оно пришло снова. Потом уселось на корточки в нескольких метрах. Охраняло. Однажды через кусты ломилось что-то большое. Зомби издало гортанное рычание, и существо ретировалось.

На четвертый день жар отступил. Пакость ослабила хватку. Соня рванула ногу. Раздался звук рвущейся плоти, но она была свободна.

Она поползла. Существо шло рядом, молча указывая путь. Вело к Поселению.

У самого выхода оно остановилось. Мутный глаз прояснился, в глубине вспыхнул холодный разум.

И она услышала идею, вложенную прямо в сознание:

–Твой долг. Я приду за ним.

Существо растворилось в темноте.

-–

Она очнулась от воспоминаний, резко вдохнув.

–Как ты…? – выдохнула она.

– Она показала мне. Во сне. Сказала, что ты обещала. Сейчас час платить.

Он поднялся, его тень накрыла Соню.

–Она велела идти к поляне. К девочке. И к стражу. Ты нужна там.

Соня смотрела на него. Старые инстинкты зашевелились.

–Какая тебе разница? Что ты с этого получишь?

Молоток не моргнул глазом.

–Она обещала вернуть Штыря.

В этих словах была слепая, железная вера. Он продал душу за призрачный шанс вернуть единственного, кто имел значение.

Соня медленно кивнула. Она поняла. Противостоять этому было бесполезно. Хмарь всегда взыскивает долги.

–Хорошо. Идём.

-–

Слух полз по Стоянке ядовито: «Сову забрала Хмарь. Сидит у той поляны с чудесами, как пёс на привязи. Глаза стеклянные».

Барс слушал этот шёпот. Он шёл не спасать. Он шёл, чтобы занести новую аномалию на карту. Аномалию под названием «преданность».

Дорогу он нашёл по следам чужих страхов. И увидел их.

Картина была вырвана из тревожного сна. Сова сидел на корточках у края поляны. Винтовка на коленях. Он просто сидел. Всё тело напряжено до дрожи. А в центре девочка в платье цвета пепла что-то напевала, плетя венок.

Барс сделал шаг из чащи. Ветка хрустнула.

Реакция Совы была мгновенной. Он встал между Барсом и девочкой, винтовка легла на цель. Это был спазм, выдрессированный рефлекс. В глазах горел выжженный огонь нечеловеческой воли.

– Назад. Не подходи.

– Я не за чудесами, Сова.

– НАЗАД! – это был животный рык. Тело затряслось от натуги.

Девочка подняла голову.

–Успокойся, – сказала она тихо. Воздуху вокруг него.

Барс почувствовал, как давление ослабло. Сова судорожно выдохнул.

– Он не плохой, – девочка посмотрела на Барса. – Он пришёл посмотреть на твою верность. Она такая… громкая. Мешает цветам спать.

Барс понял. Хмарь нашла его суть – потребность охранять. И дала ему Объект. Теперь он не мог уйти. Не потому, что не хотел. Потому что не мог физически. Его воля была перекована в цепь.

– Как долго? – тихо спросил Барс.

– Пока папа не вернётся, – ответила девочка.

– Он не уйдёт, пока я здесь, – ровным тоном сказал Сова. Констатация факта. Он стал функцией. «Охранник».

Барс видел самого страшного узника Хмари. Того, кто добровольно запер себя в клетке собственного долга.

– Они придут, Сова. Другие. С оружием.

– Я знаю. Пусть приходят.

В его тоне была лишь неизбежность. Он стал частью ландшафта. Ещё одной пакостью, которая будет защищать свою территорию до последнего вздоха.

Барс медленно отступил. Он понял, что не может освободить его. Это убило бы Сову вернее любой пули.

Он получил свой ответ. Ещё одну страшную точку на карту. Точку абсолютной верности, обернувшейся вечным проклятием.

Глава 7

Глава седьмая: Сквозь руины

Дорога к поляне вела через мёртвый город. Не тот, что на окраине, где копошились новички, а другой, глухой, прозванный ходоками «Спящим». Его многоэтажки, словно разбросанные великанами кости, уходили остекленевшими глазницами окон в хмурое небо. Воздух здесь был гуще, пах озоном и пылью, перемешанной с чем-то кислым.

Соня шла впереди, её движения были чёткими и экономичными. Пистолет в её руке был продолжением руки. Она сканировала местность: тени в подъездах, груды битого кирпича. Её ум просчитывал угрозы. Каждый шаг вглубь этих руин – риск, на который она шла из-за долга, впутавшего её в историю, пахнущую безумием.

Молоток шёл следом, его массивный дробовик лежал на сгибе руки. Он не сканировал, он впитывал атмосферу. Его пустота реагировала на тишину. Она была здесь живой, напряжённой.

– Слишком тихо, – хрипло проговорил он.

–Значит, есть кто-то, кто всё живое здесь выжег, – откликнулась Соня. – Будь готов.

Они углубились в лабиринт между громадами домов. Ржавые скелеты автомобилей зарастали странной, фиолетовой плесенью.

Атака последовала из пролома в стене на уровне второго этажа. Бесшумная. Лишь смутное мелькание и резкий запах серы.

Оно было длинным, гибким, с вытянутым телом цвета мертвенной белизны. Четыре конечности, неестественно длинные, оканчивались когтями. Голова – вытянутый, лишённый глаз череп. И пасть – огромная, зияющая, усеянная иглоподобными зубами, раскрылась на макушке. Оно стелилось по стене и пикировало вниз, на Молотка.

Молоток среагировал мгновенно. Он вскинул дробовик и выстрелил.

Грохот выстрела оглушительно грохнулся о стены. Заряд дроби ударил в грудь твари. Но существо лишь дёрнулось. Кожа в месте попадания треснула, сочась чёрной жижей. Оно не остановилось.

Молоток отшатнулся, но его каблук наступил на осколок, нога подломилась. Он рухнул на спину. А когда сознание прояснилось, он увидел зияющую пасть в сантиметрах от лица. Запах серы ударил в нос.

И тут что-то тёмное мелькнуло над ним.

Соня. Она бросилась вперёд, оказавшись между Молотком и смертью. В последний миг она успела вскинуть пистолет, почти сунув ствол в раскрытую глотку, и выстрелила. Два раза.

Пули, выпущенные в упор, рванули мягкие ткани изнутри. Тварь взвыла. Её пике нарушилось, но инерция была слишком велика. Тело обрушилось на Соню, сбив её с ног.

Молоток вскочил. Он не целился. Он подбежал вплотную, упёр приклад в землю, направив ствол в пасть, и выстрелил.

Грохот был оглушительным. Существо дёрнулось в последний раз и замерло.

Тишина вернулась, отягощённая запахом гари, пороха и крови.

Молоток, тяжело дыша, оттащил тело твари. Соня лежала на спине, вся в пыли. Куртка на плече была разорвана. Она смотрела в небо, часто дыша.

Молоток рухнул на колени рядом.

–Жива? – его голос сорвался на шёпот.

Соня кивнула, с трудом приподнимаясь.

–Еле… еле жива, – выдохнула она.

Она попыталась встать, но ноги подкосились. Молоток подхватил её. Они стояли несколько секунд – он, поддерживая, она, опираясь. Дрожь вырвалась наружу.

– Ты прыгнула… – проговорил Молоток. Это было потрясение.

–А ты бы умер, – просто сказала Соня. – Лежал бы на спине. Глупо.

В её словах была простая правда Хмари. Она увидела ситуацию и бросилась в единственную точку прорыва.

Молоток молча достал флягу, отпил и протянул ей. Соня взяла, отпила глоток. Их взгляды встретились. Впервые за долгое время в пустых глазах Молотка было что-то человеческое. А во взгляде Сони появилась трещина, и сквозь неё проглядывало уважение.

– Давай посмотрим рану, – сказал он мягко.

–Да, посмотри, – согласилась Соня. – Эта слизь может быть ядовитой.

В этом молчаливом согласии, в жесте с флягой, что-то изменилось. Сквозь строго деловые отношения пробивалось нечто иное. Симпатия. Рождённая не в разговорах, а в грохоте выстрелов, в секундах, когда один человек бросается под удар, чтобы спасти другого. В Хмари это ценилось выше любых клятв.

– Двигаемся дальше, – сказала Соня, когда Молоток закончил с перевязкой. – Оно вряд ли было одно. Но теперь мы знаем, как с ними бороться.

Молоток кивнул, помог ей подняться. Они снова двинулись в путь, но теперь шли не просто рядом – они шли плечом к плечу.

Глава 8

Глава восьмая: Чужие на крови

Воздух на поляне был пропитан запахом чужого пота, металла и пыли, принесённой вчерашним боем.

Молоток и Соня вышли из чащи в тот самый миг, когда Барс, бледный как полотно, сделал шаг навстречу Сове. Рука картографа была прижата к виску, на лбу выступила испарина. Волна чужих чувств – одержимости Стража, холодной решимости Сови – только что накатила на него, и теперь он переживал откат: тошнотворную слабость и гулкую пустоту, будто из него вычерпали душу. Атмосфера была готова вспыхнуть от одной искры.

Искрой стал звук щелчка, взведённого предохранителя. Пистолет Сони был направлен в пространство между Барсом и Совой.

–Стоять. Руки прочь от оружия, – её голос был холодным и ровным, без единой ноты паники.

Сова отреагировал с животной скоростью. Он не просто вскинул винтовку – он уже занял позицию, прикрывая собой Девочку. Его взгляд был остекленевшим, в нём не осталось ничего человеческого, только функция: «Угроза. Устранить».

– Ты кто? – прохрипел он, целясь в грудь Молотку, который молча встал в пол-оборота к Соне, его дробовик теперь смотрел на Барса.

Барс, качнувшись, едва удержался на ногах. Новая волна агрессии, страха и решимости ударила в него, как таран. Он закашлялся, горьковатый привкус наполнил рот.

–Стойте… – выдавил он, поднимая пустую ладонь. – Все… стойте. Вы не враги. Вы пришли… по тому же зову.

Его слова прозвучали не как призыв, а как констатация факта. Он смотрел на Молотка, видя в нём не угрозу, а пустоту, заполненную одной-единственной навязчивой идеей. Он смотрел на Соню и видел сложную паутину долгов и холодный, отточенный расчёт. Он видел их связь – свежую, но уже прочную, спаянную вчерашним боем. И каждый такой взгляд стоил ему сил.

– Они пришли за обещанным, Сова, – Барс перевёл взгляд на Стража, стараясь не фокусироваться на его ослепляющей ярости. – Как и я. Как и ты. Она собрала нас здесь. Не для того, чтобы мы перестреляли друг друга.

Напряжение спадало нехотя. Сова не опускал винтовку, но палец отошёл от спускового крючка. Молоток медленно кивнул.

– Она сказала, мы нужны здесь, – глухо проговорил он, глядя на Девочку.

Та сидела на своём месте, не обращая внимания на ружья. Она дорисовывала палочкой на земле какой-то сложный узор.

–Вы громкие, – заметила она, не поднимая головы. – Все хотите своё. А они идут. Скоро.

– Кто? – резко спросила Соня, наконец опуская пистолет.

– Скользкие. Те, что любят тишину. Они идут из самого сердца. Из-под шпиля. – Девочка махнула рукой в сторону Комплекса. – Они не просто убивают. Они стирают. Когда они дойдут до края, не останется ничего. Ни здесь. Ни там, за туманом.

Леденящая тишина повисла над поляной. Даже Сова поёжился. Угроза, которая была абстрактной, вдруг обрела чудовищные, вселенские масштабы.

– И что нам с этим делать? – хрипло спросил Барс, прислонившись к ржавой балке. Головная боль нарастала, отдавая в виски огненными иглами.

– Она обещала, – с железной уверенностью произнёс Молоток. – Вернуть Штыря. За помощь.

– Мне – бессмертие, – тихо, словно признаваясь в чём-то постыдном, сказал Барс. – Я болен. Мне осталось не так много времени.

Все взгляды обратились к Девочке. Та перестала рисовать и посмотрела на них своими старыми глазами.

–Я не знаю, – просто сказала она. – Я только стерегу сад. Жду папу. Она… она разная. Она может дать. А может взять. Как дождь.

В её словах не было утешения, лишь простая, пугающая правда о природе Хмари.

– К вечеру сюда придут другие, – вдруг добавила Девочка. – Много. С оружием. В камуфляже. И с приборами. И такие, как вы, с рюкзаками. Они хотят сорвать все цветы. Выкопать сад.

– Военные. Учёные. Ходоки, – перевёл Барс, на мгновение закрыв глаза и содрогнувшись от предвкушения, которое он почувствовал в будущем. – Человек двадцать.

Молоток мрачно оглядел поляну, потом – свою маленькую, разношёрстную группу.

–Нас пятеро. Против тридцати. Идиотизм. Уходим.

– Я никуда не уйду, – тут же отрезал Сова. В его голосе снова зазвенел металл одержимости.

– Я долг не выполнила, – сказала Соня, её взгляд скользнул по лицам новых союзников, задержавшись на Молотке. – И бросать своих… не в моих правилах. Даже если эти «свои» – сумасшедшие, которых я вижу первый раз в жизни.

Барс вытер пот со лба. Мысли путались, но сквозь шум в собственной голове он видел цепь, которая связала их всех.

–Они всё равно найдут это место. Если Скользкие – это болезнь, то этот сад… возможно, единственное лекарство. Или ключ. Я не могу уйти, не узнав.

Молоток смотрел на них, и в его пустоте что-то шевельнулось. Он видел одержимость Совы. Упрямство Сони. Жажду знания Барса. И своё собственное обещание.

–Ладно, – коротко бросил он. – Значит, остаёмся. И готовим встречу.

-–

К вечеру туман сгустился. В Хмари сложная техника быстро выходила из строя – генераторы глохли, электроника слепла, превращаясь в груду металла. Поэтому группа шла пешком, безмолвно и четко, как и все, кто решался углубиться в эти гиблые места.

Они устроили засаду на подступах к поляне. Барс, бледный и дрожащий, сидел в укрытии, закрыв глаза. Он был их радаром, пропуская через себя чужеродный поток чужих намерений.

–Идут, – прошептал он, сжимая виски. – Восемнадцать. Страх… азарт… жадность. Сильная, слепая жадность.

Первые фигуры в камуфляже выплыли из тумана. Шли осторожно, но уверенно. И тогда Сова исчез.

Для него мир погрузился в тягучий, медленный сироп. Он не бежал – он возникал. Первый выстрел – и офицер с планшетом падает, даже не успев понять. Второй – третий. Методично, без суеты. Он двигался по краю их строя, как смертоносная тень, и за несколько секунд семь человек рухнули на землю.

– Диверсант! Кругом! – кто-то успел крикнуть, и строй превратился в хаотичную толпу.

Но противников было слишком много. Огонь стал ответным. Пули засвистели вокруг.Сова рванулся вперёд, уже с ножом в руке, врезаясь в самую гущу. Сталь молнией взмывала и падала. Его скорость была ошеломляющей. Первые три солдата упали, даже не успев вскинуть оружие. Но здесь и проявилась разница между новичками и профессионалами.

Вместо паники строй не рухнул, а взорвался контролируемым хаосом. Не было бессмысленной стрельбы – командир хрипло крикнул: «Контакт! Интервалы! Не стрелять по своим!». Солдаты инстинктивно отскакивали, расступаясь, пытаясь создать дистанцию. Это был не бегство, а тактическое перестроение под давлением.

Сова был как хищник в стае. Он использовал их же тела как укрытие, молниеносно меняя позиции. Солдат, пытавшийся прицелиться, получал удар ножом в горло от своего же товарища, которого Сова использовал как живой щит. Мир для него превратился в калейдоскоп чужих лиц, парализованных страхом и дисциплиной, которая в этой ситуации стала их уязвимостью.

Но их было слишком много. Кто-то сбоку успел сделать короткую очередь. Пули просвистели мимо, но одна чиркнула по ребру Совы, обжигая болью. Он глухо вскрикнул от ярости, а не от страха. Его безумие столкнулось с холодным расчетом, и преимущество стало таять. Кроме того его скорость пропала так же внезапно как и появилась. Они не бежали, а осыпали его шквалом точечных выстрелов, заставляя постоянно двигаться, не давая закрепиться.

Искрой спасения стал выстрел Молотка. Его дробовик грохнул с фланга, где солдаты, не задействованные в ближней схватке, уже пытались взять Сову в клещи. Два человека рухнули. Это дало Стражу драгоценную секунду, чтобы отскочить за груду металлолома.

– Барс, координаты! – крикнула Соня, меняя обойму. Она вела точный, экономный огонь, не давая противнику поднять головы, но их было слишком много.

Барс, стиснув зубы от боли, через которую просачивались чужие страх и ярость, тыкал пальцем в сторону. – Справа! Трое… ползут к той груде бочек!

Сова, припав к земле, метнул в указанном направлении гранату, снятую с первого убитого офицера. Грохот взрыва, крики. Но ответной очередью по укрытию Барса чуть не снесло голову. Он откатился, заливаясь кашлем.

Внезапно один из военных, укрывшийся за остовом машины с помятым бортом, запустил дымовую шашку. Белый, едкий дым пополз по поляне, смешиваясь с туманом. Видимость упала до нуля. В этой каше звуков – выстрелов, криков, хрипов – стало невозможно понять, где свой, а где чужой.

– К Девочке! Не дать прорваться к саду! – проревел Молоток, и его мощная фигура возникла из дыма, таща за собой раненого Барса.

Соня и Сова, будто повинуясь одному приказу, начали отходить к центру поляны, к фигурке, всё так же сидевшей на земле. Они стреляли навскидку, отступая шаг за шагом. Враги, почувствовав слабину, усилили нажим. Пуля угодила Молотку в плечо. Он лишь глухо ахнул и продолжил стрелять с одной руки, отступая.

И тут случилось неизбежное. Очередь из автомата, предназначенная Сове, прошлась по краю сада. Следующая, выпущенная наугад в дыму, впилась в центр цветущей поляны. Словно невидимая коса прошла по траве. Цветы, которые секунду назад светились странным светом, теперь чернели и рассыпались в прах. Половина сада была уничтожена за мгновение.

По поляне прокатился стон – нечеловеческий, будто сама Хмарь закричала от боли. Земля под ногами дрогнула. Туман сгустился до молочной густоты, стал вязким, давящим. Электроника на снаряжении солдат, и так работавшая на пределе, окончательно захлебнулась. Фонари погасли, рации замолкли. Наступила кромешная тьма, нарушаемая лишь слепыми вспышками выстрелов.

В этой тишине, наступившей после «крика» земли, защитники нашли свой шанс. Они сбились в кучу вокруг Девочки. Молоток, истекая кровью, Сова, с перебитым ребром, Соня с последней обоймой и Барс, почти без сознания от перегрузки.

– Кончайте их! – раздалась отчаянная команда из дыма.

Но было уже поздно. Оставшиеся в живых солдаты, дезориентированные, ослепленные и оглохшие от воя Хмари, начали в панике отступать. Их профессионализма хватило, чтобы не быть перебитыми горсткой «сумасшедших», но не хватило, чтобы идти до конца. Их боевая задача провалилась.

На поляне воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием выживших и тихим плачем Девочки, сидевшей на земле среди пепла и обугленных стеблей.

Они стояли, опираясь друг на друга, не веря, что всё кончено. Не было триумфа, не было радости. Была лишь леденящая пустота и животная усталость, прошитая до самых костей.

Сова опустился на колени. Он смотрел на уничтоженный сад, и впервые за долгое время в его взгляде появилось что-то человеческое – растерянность.

Соня механически перевязывала рану Молотку, её пальцы дрожали. Холодный расчёт сменился дрожью адреналинового отката. Она смотрела на этих чужих, окровавленных людей, и понимала, что теперь они связаны чем-то большим, чем долг. Связаны этой грязью, болью и тем, что они остались живы, когда должны были умереть.

Молоток сидел, прислонившись к камню, и смотрел на пепелище. Его «пустота» теперь была заполнена до краев горьким осадком. Он выполнил обещание? Нет. Он выжил. Но эта победа была похожа на поражение.

Барс лежал на спине и смотрел в ядовито-зелёное небо Хмари. Сквозь остаточные видения чужих страхов он чувствовал лишь одно – хрупкость. Хрупкость своей жизни, хрупкость этого места, хрупкость новой, едва родившейся связи между ними. Они выжили. Но они заплатили за это частью того, за чем пришли. И теперь им предстояло жить с этим знанием.

Глава 9

Глава 9. Трещины

Ночь опустилась на поляну, густая и слепая. Туман, сгустившийся после «крика» Хмари, поглощал последние отсветы тления на пепелище. Стояла тишина, в которой каждый звук – хруст пепла под ногой, прерывистое дыхание – казался предательским громом.

– Долго не протянем, – хрипло констатировал Молоток, прислонившись к обгорелому остову машины. Его лицо было серым от боли и потери крови. – Следующая партия придет с тяжёлым вооружением. Разнесут всё к чертям.

Сова, стиснув зубы от боли в боку, уже рылся в своём рюкзаке. Он достал несколько невзрачных на вид листьев, испещрённых серебристыми прожилками – «подорожники», одно из немногих чудес, чья сила была направлена на плоть, а не на энергию или пространство. Чудеса в Хмари были разными: одни, как те цветы, что росли здесь, копили энергию или меняли реальность вокруг себя, другие – лечили, третьи – убивали. Эти – затягивали раны. Без лишних слов он разжевал один в кашицу и приложил к рваной ране на плече Молотка. Соня, ковыляя, сделала то же самое для своих ушибов, а потом помогла Барсу, который был почти без сознания.

Работало оно не мгновенно, не как сказочное зелье – просто ускоряло собственную регенерацию тела в десятки раз. Кровь останавливалась, боль притуплялась, давая телу передышку. Лечение было тихим и деловым, без лишних слов. Они были ходоками. Они привыкли зализывать раны в темноте, и даже такое чудо было неслыханной роскошью.

– Уходим. Сейчас, – Сова произнёс это не как предложение, а как приказ. Его взгляд, острый и беспощадный, был прикован к фигурке Девочки, всё так же неподвижно стоявшей в центре разрушения.

Они собрались быстро, автоматически. Но когда все были готовы тронуться в путь, Сова замер, глядя на Девочку. И тут по нему ударило воспоминание – не образ, а чувство. Чувство абсолютной, парализующей воли, накрывшей его собственный разум в их первую встречу. Она не просила. Она не убеждала. Она заставила его остаться. Поработила. И теперь эта мысль жгла ему душу горьче дыма.

– Я никуда не пойду, – повторила Девочка, словно отвечая на его молчаливую борьбу. – Я обещала папе.

Сова отвернулся. Жалость к тому, что было похоже на ребенка, боролась с холодным осознанием, что это нечто иное. И со злостью на себя за эту жалость.

Они ушли в ночь, оставив её одну в кольце пепла и тишины.

Старый дом на отшибе встретил их скрипом половиц и запахом векового запустения. Забаррикадировав дверь, они рухнули кто куда в главной комнате, съежившись от холода, который пробирал глубже, чем уличный.

– Утром – на «Привал», – Молоток нарушил молчание, его голос гулко отдавался в пустоте. – Соберём ходоков. Расскажем всё. Про Скользких, про сад. Эта угроза – не для отдельных искателей. Она для всех. Пусть этот слух идёт в народ, по всем кабакам и стоянкам. Может, дойдёт и до ушей тех, у кого есть силы что-то противопоставить.

Соня, сидевшая у окна и сканировавшая темноту, резко обернулась.

–И кого ты хочешь этим напугать? Таких, как мы? Мы едва выжили, отбиваясь от горстки солдат! А ты говоришь об угрозе, которая стирает реальность! Кто нам поверит? Примут за тронутых.

–А что предложишь? – голос Молотка стал низким и опасным. – Сидеть сложа руки? Ждать, пока они выйдут из Тени и будет слишком поздно?

–Я предлагаю не бросаться в пропасть с криком «спасайтесь все»! – её слова зашипели в темноте. – Мы получили эту «правду» из самых ненадёжных источников. От старухи, что является во снах. От девочки, которая разговаривает с аномалиями. А что, если это ложь? Что, если она нас просто ведёт, как стадо, на убой? Ты так хочешь вернуть своего Штыря, что готов наступить на горло здравому смыслу и повести нас всех на плаху?

Молоток резко встал, его тень накрыла Соню.

–Она обещала.

–А она показала тебе как? – Соня не отступала, её голос стал лезвием. – Воскресит из мертвых? Или подкинет тебе такого же зомби, как тот, что спас меня? Ты готов принять такую цену? Готов ли ты, чтобы твой друг стал… этим?

Молоток замер. В его пустоте клубилась буря. Он не нашёлся, что ответить.

– Нам нужны доказательства, – тише, но твёрдо сказала Соня. – Прежде чем объявлять крестовый поход. Нужно проверить.

– Проверять? – с силой выдохнул Молоток. – Каждый час, который мы тратим на сомнения, они становятся сильнее. Лучше рискнуть и ошибиться, чем ждать, пока будет некому исправлять ошибку.

В доме снова воцарилась тишина, но теперь она была напряжённой, наэлектризованной. Они сидели в темноте – солдат, исполняющий долг; скептик, требующий доказательств; ходок, разрывающийся между долгом и правдой о своем порабощении; и учёный, слишком слабый, чтобы вступить в спор. Их союз, скреплённый кровью, дал первую трещину. А за стенами, в ночи, что-то неумолимое двигалось к краю их мира.

-–

Сову сморило тяжёлым, беспокойным забытьём, но тело Стража, отточенное годами выживания, будило его раньше сознания. Он лежал неподвижно, вслушиваясь в скрип ветра в развалинах и ровное дыхание Молотка. А в голове, как заноза, сидел образ. Маленькая фигурка в пепельном платье, стоящая одна в ночи.

«Она поработила тебя», – сухо напоминал ему внутренний голос, тот самый, что много лет не давал ему умереть. «Она вскрыла твой разум и вплела в него свои нити. Ты – её пёс, и твой ошейник не снять».

Но тут же всплывала другая картина: как она смотрела на принесённую им конфету с любопытством, которого не должно быть у древнего существа. Как её плечики вздрагивали от беззвучных рыданий над пепелищем.

«Военные уже сканируют район, – нашептывал голос. – У них есть дроны с тепловизорами. Они видят одну-единственную тёплую точку посреди холодного пепла. Идут на неё прямо сейчас».

Воображение, всегда бывшее его врагом, услужливо нарисовало картинку: яркие фары, разрезающие туман, грубые руки, хватающие её за тонкие руки, а потом – лаборатория, стол, инструменты…

Сова тихо, как тень, поднялся. Каждый мускул кричал от усталости, каждый шрам горел. Он заставил себя сделать первый шаг, потом второй, ненавидя себя за эту слабость, за эту неспособность вырвать из сердца колючку жалости. Никто не шелохнулся. Он не оглянулся, выскользнув в ночь. Путь назад к поляне был знакомым, каждый камень под ногой – упрёком. Он шёл, ожидая в любой момент увидеть зарево пожаров или услышать выстрелы.

Но на поляне было тихо. И не пусто.

Девочка стояла на коленях. Её руки, бледные в лунном свете, пробивавшемся сквозь ядовитую дымку Хмари, двигались с незнакомой ему целеустремлённостью. Она не плакала и не молилась. Она работала.

Вокруг неё земля дышала. Из обугленной почвы тянулись вверх стебли жёсткой, почти металлической травы, издававшей тихий шелест, похожий на скрежет. А между ними набухали странные, бархатисто-тёмные бутоны. Из их сердцевин сочился тусклый, пульсирующий красный свет, словно раскалённые угли. Энергетические бутоны. Они отбрасывали багровые блики на её сосредоточенное личико.

Сова остановился на краю, наблюдая. Она знала о его присутствии – она всегда знала, – но не обернулась. Она аккуратно подвела корни одного ростка к другому, и те переплелись, будто живые провода. Сад не умирал. Он перерождался. Становился другим. Более жёстким. Более опасным.

Он подошёл и молча сел в паре шагов от неё, положив винтовку на колени. Он смотрел, как её маленькие пальцы вправляют обожжённый стебель, будно кость.

– Они не пришли, – наконец сказал он. Не как оправдание. Как констатацию.

– Они придут, – так же просто ответила она, не глядя на него. – Но теперь сад будет кусаться. Раньше он только дышал. Теперь будет защищаться.

Она закончила с одним ростком и переползла к следующему. Сова сидел и смотрел. Он пришёл, движимый жалостью и чувством долга, который, возможно, был лишь эхом её воли. А нашёл не беспомощного ребёнка, а садовника, возделывающего новое оружие. И в этом был какой-то горький, искривляющий всё понятия покой.

Он не предлагал ей уйти снова. Он просто сидел. И был на своём посту. Добровольно.

Глава 10

Глава 10. Трещины (продолжение)

Молотка разбудил не звук, а его отсутствие. Он лежал неподвижно, вслушиваясь в пустоту, и понял – ровного, чуть сдавленного дыхания Совы больше не слышно.

Инстинкт заставил его подняться. Тело отозвалось тупой, разлитой болью, но «подорожник» делал свое дело – раны были стянуты, мышцы слушались, хоть и с неохотой. Он взял дробовик и бесшумно, как призрак, двинулся по скрипящим половицам.

Он нашел ее в соседней комнате, в бывшей кухне. Соня сидела на подоконнике, спиной к разбитому стеклу, за которым клубился мертвенный ночной туман. Она не сканировала местность. Она просто смотрела в никуда, обхватив колени. В ее позе была непривычная сгорбленность, усталость, которой не должно было быть у этой отточенной машины для выживания.

– Ушел, – тихо сказала она, не поворачиваясь. Ее голос был плоским, без единой ноты. – Решил, что его шкура дороже. Сломался.

Молоток молча прислонился к косяку. Дробовик уперся прикладом в пол.

– Теперь путь на Большую землю для нас закрыт, – продолжила она, и в ее словах впервые зазвучала горечь. – Военные не простят того, что мы им устроили. Они перекроют все коридоры. Мы в ловушке. Здесь, в этой прогнившей глуши.

Она наконец повернула к нему лицо. В тусклом свете, пробивавшемся из главной комната, он увидел не расчетливую сборщицу долгов, а изможденную женщину, на которую внезапно свалилась вся тяжесть безнадежного положения.

– А эти… скользкие. Ты же слышал, что говорил Сова. Это не просто мутанты. Это… стихия. Разумная чума. Они придут. И всех нас сотрут. Мы все умрем здесь, Молоток. Все.

Она произнесла это без паники, с леденящей душу уверенностью, как приговор.

Молоток смотрел на нее. Он видел, как дрожит ее плечо, та самая упругая сталь, что только вчера бросилась между ним и смертью. Он видел трещину в ее броне, и эта уязвимость была страшнее любой очереди из автомата.

Он медленно пересек комнату. Скрипнула половица. Он подошел к ней, и, не говоря ни слова, просто обнял. Не страстно, не требуя, а тяжело, по-мужски, положив свою мощную руку ей на спину, а головой упершись в прохладное стекло окна рядом с ней.

Соня на мгновение застыла, все ее тело напряглось, отвыкшее от такого простого, человеческого жеста. Потом из груди вырвался сдавленный, почти неслышный звук, похожий на стон. И она обмякла, прижавшись лбом к его груди, в которой все еще гудела боль от раны. Ее пальцы вцепились в его куртку, не отпуская.

Они не говорили больше ни слова. Не было обещаний, что все будет хорошо. Не было пустых утешений. Была лишь тишина старого дома, густой туман за окном и давящее знание о неминуемой угрозе. Но в этой тишине, в этом простом объятии, родилось нечто новое. Хрупкое, как первый лед, но настоящее.

Они просидели так до самого утра, пока туман за окном не начал медленно сереть, предвещая новый, еще более мрачный день в сердце Хмари.

-–

Охранники на входе в ангар были как две капли воды – не внешне, а по сути. Оба в потрёпанной, но добротной форме без знаков различия, с автоматами на груди. Но на этом сходство заканчивалось.

Первый, тот что пошире в плечах, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Его глаза, маленькие и блестящие, как у грызуна, беспокойно бегали по подходящим, по туману за проволокой, по чему угодно. Палец лежал вдоль спусковой скобы, нервно постукивая. От него исходило напряжение загнанного зверя, готового рвануться в любой момент.

Второй, напротив, был неподвижен, как скала. Высокий, сухопарый, он прислонился к ржавому косяку ворот, и его словно вковало в эту позу. Лицо осунувшееся, землистое, глаза полуприкрыты, но из-под тяжёлых век на гостей смотрел не сон, а холодная, выверенная внимательность. Его палец был аккуратно отведён от спуска, но сама поза говорила, что он сможет выстрелить быстрее, чем кто-либо успеет моргнуть. От него веяло не нервозностью, а усталой, смертельной профессиональностью.

– Здрасьте, – буркнул Молоток, кивком одаривая обоих.

Бегающие глазки охранника скользнули по ним, задержавшись на перевязанном плече Молотка и бледном лице Барса. Неподвижный лишь чуть качнул головой в ответ, его взгляд на мгновение зацепился за Соню, и в его каменных чертах мелькнуло что-то вроде понимания.

– По какому делу? – проскрипел беспокойный, перекладывая автомат с руки на руку.

– К Снайперу, – коротко бросила Соня, её голос был ровным, без тени просьбы. Она смотрела прямо на каменного охранника, будто ведя безмолвный диалог именно с ним. – Он меня ждёт.

Неподвижный медленно, почти лениво кивнул. Он отстранился от косяка, и его длинные пальцы провели по затвору автомата не проверяя, а словно поглаживая старого знакомого.

– Проходите, – сказал он глухим, низким голосом, в котором не было ни гостеприимства, ни угрозы. – Он в своей каморке. Только оружие… сами понимаете.

Это не была просьба сдать стволы. Это было напоминание о правилах. Молоток молча перевел свой дробовик в безобидное положение, за спину. Соня убрала пистолет в кобуру, пристегнув клапан.

Каменный охранник отступил в тень, пропуская их внутрь, в гулкий полумрак ангара, пахнущий махоркой, металлом и людской тоской. Бегающие глазки всё ещё нервно следили за ними, пока они не скрылись за первым же углом лабиринта из фанерных и жестяных стен. Дверь за ними была уже открыта.

-–

Помещение Снайпера был не просто секцией – это была крепость внутри крепости. Его «каморка» оказалась отгороженным углом ангара, заваленным ящиками с патронами, разобранной оптикой и банками с консервами. Сам он сидел на скрипящем офисном кресле, за столом, сколоченным из досок. Перед ним лежала разобранная винтовка с длинным, тщательно ухоженным стволом.

Снайпер был стар. Не возрастом – временем, проведенным в Хмари. Лицо – сетка глубоких морщин, вытравленных ветром, туманом и прицеливанием. Глаза, цвета стального шлака, смотрели на мир с привычной усталой сосредоточенностью. Он не поднялся, когда они вошли, лишь скользнул по них взглядом, будто проверяя поправку на ветер.

– Ну, здрасьте, – его голос был похож на скрип ржавой петли. – Герои в гости пожаловали. Слышал, с военными у вас разговор вышел. Жаркий.

Он провел сухой, узловатой ладонью по затворной раме винтовки.

–Из-за вашей стычки, теперь на Большую землю нам всем дорога закрыта. Надолго. Пока страсти не улягутся. А заказы на чудеса оттуда – наш хлеб. Нехорошо вышло.

Соня шагнула вперед, поставив руки на стол.

–Мы не за тем пришли, чтобы оправдываться, Снайпер. Ты мне должен. Помнишь «Ржавый ручей»? Трое твоих, и ты в их числе. Я вас вытащила, когда ваш кладоискательский поход пошел под откос.

Снайпер медленно кивнул, не отрывая от нее взгляда.

–Помню. Говори, какой долг.

– Нужно, чтобы все узнали. Все базы, все лагеря. И на Большую землю, если найдется смелый, чтобы просочиться. Есть угроза. Похуже любой пакости. Их называют «скользкие». Они не просто мутанты. Они – сама пустота. Они стирают всё на своем пути. Идут из Глубины, из-под шпиля Комплекса. Если их не остановить, скоро не останется ничего. Ни лагерей, ни Большой земли. Ни самой Хмари.

Снайпер слушал, его лицо оставалось непроницаемым. Он взял со стола самокрутку, прикурил. Дым струйкой пополз под потолок.

–Сильно сказано. А доказательства где? – он перевел взгляд на Молотка и Барса. – Кто-нибудь из вас видел их, кроме того психа Совы и той девочки-призрака?

Молоток мрачно покачал головой. Барс, всё еще бледный, тихо ответил:

–Нет. Но я… чувствую дыру, которую они оставляют за собой. Не смерть. Пустоту. Она как гниль на карте, которую я не могу нарисовать.

– Чувствую, – с презрительной усмешкой передразнил Снайпер. Он медленно поднялся, и его тень накрыла их. – Уходите. Я свой долг отработал, приютив вас здесь после вашего побоища. Не буду я сеять панику, основываясь на видениях контуженного картографа и рассказах двух тронутых. Вы мне всю торговлю на Большую землю похороните на пустом месте.

Соня не двинулась с места. Её пальцы вцепились в край стола так, что побелели костяшки.

– Мы не видели их, – сказала Соня, и в её голосе впервые прозвучала не уверенность, а тяжёлое, выстраданное признание. – Но мы видели то, что осталось после них. Мы нашли поляну, где Сова стоял против них один. И мы видели… его.

Она сделала паузу, подбирая слова, которых не хватало.

–Он был как камень. Как скала, в которую поколениями бились волны. Но когда он говорил о них… в его глазах было нечто, чего я не видела даже у приговорённых к смерти. Не страх. Хуже. Это было… понимание. Понимание того, что есть нечто сильнее смерти. Сильнее боли. Нечто, что просто… стирает.

Молоток мрачно кивнул, его мощные пальцы сжались в кулаки.

–Он говорил об этом месте… будто о могиле. Не своей – всей Хмари. И мы верим ему. Потому что если что-то может сломить волю, закалённую в этом аду… это и есть доказательство.

Соня посмотрела прямо на Снайпера, и в её взгляде горела странная смесь отчаяния и уверенности.

–Мы не просим тебя верить в сказки. Мы просим поверить в страх самого бесстрашного человека, которого ты когда-либо встречал. Иногда самое страшное – это не раны, а тишина, которая остаётся после. А они несут именно такую тишину.

– Слов много, – Снайпер сделал шаг к выходу, указывая на дверь. – Фактов – ноль.

И тут заговорил Молоток. Его голос, глухой и тяжёлый, прозвучал как обвал в гробовой тишине.

–Я не видел скользких. Но я видел Сову. Видел, как он движется в бою. Он – смерть на двух ногах. И если ОН говорит, что это нечто хуже… я верю. Если Хмарь сама посылает старуху в наши сны, чтобы предупредить… я верю. Иногда слепое доверие – единственное, что остаётся.

Снайпер замер, его спина всё ещё была к ним. Соня воспользовалась этой паузой, её голос упал до опасного шёпота:

–Ты думаешь, мы пришли к тебе от безысходности? Мы пришли, потому что старуха назвала твоё имя. Она сказала, что после случая с тем новичком в «Живых трубах»… ты должен был понять. Долги Хмари не прощаются. Она напомнит. Вот он – твой час. Не мой долг. Твой.

Снайпер обернулся. На его каменном лице не было ни страха, ни злости. Было лишь горькое, полное усталости понимание. Он молча сгреб со стола гаечный ключ.

Старый ходок еще мгновение смотрел на нее, словно взвешивая на прицельной сетке. Потом резко стряхнул пепел и встал. Его тень, длинная и угловатая, легла на стену.

–Черт с вами. Соберу. Но агитировать будете сами. А я уже сделал больше, чем должен был. Идиоты.

Глава 11

Глава 11

Едва слова Снайпера покинули его уста, как снаружи, из главного зала ангара, донесся первый крик. Не крик боя или ярости, а короткий, обрывающийся вопль чистого, животного ужаса.

Все в каморке застыли, вытянувшись в струну. Снайпер первым сорвался с места, но не к двери, а к столу, где лежала его разобранная винтовка. Его пальцы, привычные и точные, схватили ствол и затвор.

– Что это? – резко бросил Молоток, сжимая дробовик. – Разборка?

– Не похоже, – сквозь зубы процедила Соня, прислушиваясь. Крики множились, сливаясь с хаотичной, беспорядочной стрельбой. Это была не перестрелка, а паника.

Барс стоял, прислонившись к косяку, его лицо стало серым, восковым. Он смотрел в пустоту перед собой, его глаза были широко раскрыты, но видели они не стену из ящиков, а что-то иное.

–Они уже здесь, – прошептал он, и его голос был похож на скрип заржавевшей двери. – Я… чувствую. Как на карте появляется дыра. Не смерть… Пустота. Она ползет.

Снайпер с грохотом вогнал затвор на место. Его взгляд был тяжелым и острым, как клинок.

–Всем за мной. Быстро.

Он рванул дверь, и они высыпали в узкий коридор, ведущий в главный зал. Бежали по нему, сбиваясь в кучу, давя друг другу на пятки.

Охранник с бегающими глазами лежал ничком посреди прохода. Его автомат валялся в метре от распластанной руки.

Они высыпали в главный зал и замерли, охваченные леденящим ужасом, которого не могла вызвать ни одна обычная пакость. Ангар превратился в филиал ада.

Воздух вибрировал от пронзительного, неземного шепота, исходившего от самых многочисленных существ – Теней. Это были бывшие люди, но теперь лишь уродливые подобия. Их кожа отливала мертвенным, рептильным блеском, а глаза затянули молочно-белые бельма. Они не бежали, а словно перетекали, выскальзывая из одного пятна теней в другое с пугающей скоростью. Их руки заканчивались длинными, отточенными до бритвенной остроты стальными когтями, которые беззвучно рассекали воздух и плоть. Одна из таких Теней материализовалась прямо за спиной отстреливающегося ходока, и через мгновение его тело, исполосованное стальными когтями, уже бесформенной массой сползало на окровавленный бетон.

Между ними, подобно живым бастионам, двигались «Стражники» – массивные, покрытые темным, будто оплавленным хитином, гуманоиды. Их движения были не быстрыми, но неотвратимыми, как движение ледника. Пули, выпущенные в них паникующими ходоками, отскакивали от брони с сухим, хрустящим звуком, оставляя лишь ссадины. Один из таких Стражников методично, словно тараном, проламывал свою грудь сквозь баррикаду из ящиков, за которой отстреливалась горстка людей.

А над всем этим, почти сливаясь с тёмным потолком ангара, парили несколько «Воителей». Высокие, искаженные фигуры, их длинные, тонкие конечности заканчивались призрачными клинками из сгустившейся тьмы. Они не просто убивали. Когда их клинки, не оставляя кровоточащих ран, пронзали жертву, та не умирала, а начинала судорожно биться, ее кожа на глазах темнела и покрывалась рептильной чешуей, а глаза заволакивались бельмами. Через несколько ужасных секунд на свет появлялась новая Тень, присоединявшаяся к стае убийц.

Барс, стоявший как вкопанный, вдруг судорожно схватился за грудь, его лицо побелело. Он с трудом поднял руку и дрожащим пальцем указал вглубь зала, в сторону главных ворот.

–Главный… – выдохнул он, с трудом ловя воздух. – Он… он не здесь. Он смотрит на нас из дыры. Из ниоткуда.

Взгляд Снайпера рванулся туда, куда указывал Барс. И он увидел Повелителя.

Он был человекоподобен, но словно состоял из разломанной реальности. Его фигура, высокая и худая, постоянно двоилась, будто он одновременно стоял здесь и в каком-то ином, смежном измерении. Вместо плаща его с головой окутывала клубящаяся, живая тьма, в которой плавали бледные, мертвенные огоньки-зрачки. От него исходила не звуковая волна, а физическое ощущение давления – тишины настолько абсолютной, что от нее звенело в ушах и сжималось сердце.

Снайпер, не говоря ни слова, вскинул винтовку. Прицелился в центр клубящейся тьмы, где должна была быть голова. Выстрел грохнул, оглушительно громкий в этом шепчущем кошмаре.

Пуля, выплюнутая снайперской винтовкой, со свиром врезалась в бетонную стену, высекая сноп искр. Повелитель даже не дрогнул. Он не уклонялся – он просто сместился. Мгновенно, бесследно, ровно на столько, чтобы смерть прошла сквозь призрачную дымку его плаща, не причинив вреда. Бледные огоньки-зрачки в клубящейся тьме медленно повернулись в сторону Снайпера. И всё.

Тишину разорвал единый, пронзительный вопль – не голосовой, а исходящий от самой пустоты. Он скомандовал.

И ад пришёл в движение.

– Коридор! Отход! – скомандовала Соня, её голос резанул воздух, как лезвие. Она развернулась, стреляя на ходу, прикрывая их отход.

Каменный охранник, пытавшийся прикрыть их, был пронзён сразу тремя парами стальных когтей и рухнул.

– Снайпер! – крикнула Соня.

Старый ходок не отступал. Он стоял, как утёс, перезаряжая винтовку. Его лицо было спокойным.

–Бегите. Кто-то должен дать вам время. – Он приложился уже не в Повелителя, а в ближайшего Стражника, методично проламывавшего путь к ним. Пуля ударила в сочленение брони, и тварь взревела, замедлив ход. – Я свой долг отрабатываю. До конца.

Это был не жест отчаяния. Это был расчёт. Жертва ради тактической цели. Снайпер стал якорем, точкой сопротивления, на которую накатывала волна.

Молоток, рыча, всадил заряд дроби в Тень, которая материализовалась в двух шагах от Барса.

–Держись рядом! – проревел он, хватая картографа за плечо и таща его к спасительному коридору.

И тут один из Воителей спикировал сверху. Его клинок, холодный как сама смерть, чиркнул по спине Барса. Картограф не закричал – он замер, его глаза закатились, а по телу пробежали судороги.

– Нет! – Соня сделала отчаянный выпад, пытаясь прикрыть его, но было поздно.

Барс упал на колени. Он поднял на них взгляд, и в его глазах бушевала война. Наполовину остекленевшие, наполовину полные дикого, животного ужаса.

–Я… вижу… – просипел он, и его голос был поломанным, на две октавы выше. – Всё… пусто… Простите…

Его пальцы судорожно впились в бетон пола,оставляя кровяные полосы. Кожа на лице и руках начала темнеть, грубеть, покрываться мертвенной чешуёй. Он пытался бороться, пытался выплюнуть из себя наступающую Пустоту, но это было подобно попытке остановить прилив.

Молоток, с лицом, искажённым яростью и болью, поднял дробовик. Его рука не дрогнула.

–Прости, браток, – хрипло выдохнул он и выстрелил.

Тело Барса дёрнулось и рухнуло навзничь, избавившееся от мучительного превращения. В глазах Молотка плясали демоны. Он развернулся, его массивная фигура заполнила проход.

– Соня, отходи! – его рёв заглушил шепот Теней. Он стал живым бастионом, стреляя в упор по всему, что двигалось. Заряды дроби разрывали Теней в клочья, но их было слишком много. Они обтекали его, как воду вокруг камня. Один из стальных когтей впился ему в бедро, второй – в плечо. Молоток лишь глухо ахнул, но не отступил ни на шаг. Он стрелял, пока не кончились патроны, затем отбивался прикладом, превратившимся в дубину.

И тогда в дело вступил Стражник. Тот самый, которого задерживал Снайпер. Он подошёл вплотную. Его хитиновая ручище, похожая на кузнечный молот, с размаху ударила Молотка в грудь. Раздался оглушительный хруст. Мощное тело Молотка оторвалось от пола и отлетело назад, в Соню, сбив её с ног.

Что-то тяжёлое и неостанавливаемое ударило её в голову. Мир погас.

-–

Сознание вернулось к ней с тупой, раскалывающей болью в виске. Она лежала в темноте, в том самом узком коридоре, придавленная чем-то невероятно тяжёлым и неподвижным. Воздух был густой, спёртый, пах гарью, кровью и чем-то ещё – сладковатым и гнилостным, запахом самой Пустоты.

Она попыталась пошевелиться, и её пальцы наткнулись на грубую ткань куртки. Пальцы скользнули выше, наткнулись на что-то липкое и тёплое, уже начинающее загустевать. И тогда она поняла.

Тяжесть, придавившая её, пригревшая к холодному бетону, – это был труп Молотка. Его мощное, бездыханное тело стало её саваном и единственным укрытием в мире, где воцарилась тишина.

Глава 12

Глава 12. Пограничье

Пахло гарью, озоном и смертью. Не трупным смрадом – его не было. Пахло пустотой.

Дорф Пановар, в продырявленном кислотой защитном костюме, с силой пинал сапогом обугленный остов Стражника. Его перчатка зацепилась за шов брони, и он с яростью дёрнул руку.

–Ну вот, Торн! Смотри! Уничтожены. До последнего человека. Ни тел, ни следов. Только эта… эта чёрная пыль.

Его голос, приглушённый противогазом, визжал от сдержанной ярости. Он нервно поправил заевший фильтр, и этот мелкий провал лишь усилил его бессильный гнев.

Торн Грет стоял на колене, проводя щупом детектора по оплавленному бетону. Прибор зашкаливал, издавая невнятный, похожий на кашель треск. Прежде чем ответить, Торн на секунду закрыл глаза, будто собираясь с мыслями, вбирая в себя весь ужас этого места.

–Не «уничтожены», Дорф. Стерты. Здесь работала не просто сила. Здесь работала идея.

– Какая, к чёрту, идея? – Дорф сорвал с головы противогаз, вдохнул едкий воздух и с силой затушил окурок об хитиновую броню твари.

–Идея небытия, – тихо ответил Торн, поднимаясь. Его взгляд скользнул по стенам ангара, испещренным причудливыми узорами, будто кто-то гигантской рукой провёл по металлу. – Командование ошибается. Это не вторжение. Это эпидемия. Тихий, безболезненный конец. И мы уже заражены. Все.

Дорф с ненавистью оглядел ангар. Его взгляд упал на груду искореженного металла, из-под которой торчал край знакомой куртки.

–Снайпер… – только и выдохнул он, сжав кулаки.

– Его не стало ещё до того, как Стражник до него дотронулся, – безжалостно констатировал Торн. – Он понял. И от этого сдался. Вот что они делают. Они не убивают. Они… убеждают.

В этот момент из-за обломков донесся слабый стон.

Одышка. Короткая, хриплая, полная такого животного ужаса, что у Дорфа по спине пробежали мурашки. Они сорвались как один, выхватывая оружие. Дорф первым подбежал к месту, оттащил окровавленную балку. Под ней, придавленная трупом массивного мужчины, лежала женщина. Она была жива. Её глаза, застывшие в шоковом параличе, смотрели сквозь них, не видя. Пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, впиваясь ногтями в ладони, хотя, казалось, в них не осталось сил.

– Чёрт… – прошептал Дорф. – Одна. Как, чёрт возьми, выжила?

– Оттащи его, – тихо скомандовал Торн, не отводя взгляда от женщины. Его взгляд был тяжёлым, как свинец. – Этой одной хватит проблем и без этого.

Когда тело Молотка убрали, Соня судорожно вздохнула, пытаясь сесть. Рука инстинктивно потянулась к пустому подсумку.

– Спокойно, – Торн опустился перед ней на корточки, не приближаясь. Он медленно снял свою флягу и поставил на пол, подтолкнул к ней носком сапога. – Ты в безопасности. Пока.

– Они… – её голос был хриплым шёпотом, горло пересохло от ужаса. – Они идут сюда.

– Мы знаем, – Торн покачал головой. Его спокойствие было гипнотическим, почти пугающим. – Теперь расскажи, с чем именно мы имеем дело. Не как оно выглядит. А что оно хочет.

-–

Пепелище Сада больше не было пепелищем. Оно дышало. Воздух звенел от низкочастотного гула, исходящего от переродившихся стеблей. Они были похожи на сжатые кулаки с лезвиями вместо пальцев, а металлические «лепестки» теперь шевелились, словно щупальца слепого, голодного зверя.

Сова стоял, вживаясь в землю, как дерево. Его тело, отточенное годами выживания, кричало об опасности, исходящей от самого места, которое он поклялся защищать.

Девочка в платье цвета пепла сидела на своём привычном месте, но теперь её ноги не касались земли. Её окружал медленно вращающийся венок из блестящих, как бритва, шипов и мерцающих болотных огоньков.

– Он проснулся, – сказала она, и её голос был похож на скрип натягивающейся тетивы. В нём не было ни страха, ни радости. Лишь констатация. – Сад больше не жертва. Теперь он хищник. Мы в безопасности.

– «Скользкие» не прячутся, – продолжила она, её древние глаза видели сквозь километры искажённой реальности. – Они текут, как чёрная кровь по венам. Их источник – Повелитель Каркаса. Тот, кто возомнил себя скелетом мира и решил, что плоть – это болезнь.

Сова молчал. Он чувствовал отзвук той пустоты, эхо от других, слабее того, что исходило от самого Сада.

– Он сделал ошибку. Хмарь узнала его. Теперь она знает, где его логово. Комплекс. Тебе нужно идти туда.

– Нет, – хрипло выдавил Сова. Это был не протест, а кредо. Вся его сущность, переплавленная волей этого места, сопротивлялась. – Я никуда не уйду. Моё место здесь. Я обещал охранять Сад. Охранять тебя.

Взгляд Девочки стал тяжёлым, бездонным. В нём не было ничего детского.

–Ты – остриё. Страж нужен крепости. Но если кузнец, что выковал меч, умрёт, заржавеет и клинок, и доспехи. Ты будешь защищать крепость, пока враг жжёт поля?

Сова стоял неподвижно. Воля Хмари, исходящая от неё, давила на его разум, пытаясь перековать его сопротивление в покорность. Он чувствовал, как его собственная решимость, его долг, становятся тем самым металлом, из которого куют новое оружие.

Внезапно выражение её лица изменилось. Мудрость сменилась настолько искусственной, хрупкой беспомощностью, что это было страшнее любого крика. Её губы дрогнули, глаза наполнились мнимой влагой.

–Но я же одна тут останусь… – её голос стал тонким, жалобным, неестественным. – Мне будет страшно одной. Ты же должен меня защищать.

Сова смотрел на неё, не моргнув. Он видел эту грубую, отчаянную попытку манипуляции. Она была древней, могущественной сущностью, и этот переход был оскорблением не только его ума, но и той связи, что между ними возникла. Это не растрогало его – это оттолкнуло, обнажив пропасть между ними.

– Хватит, – отрезал он, и в его голосе впервые зазвучала не просто усталость, а холодная ярость. – Не надо этого. Я не ребёнок, и ты – не ребенок.

Маска мгновенно спала. Её черты снова стали холодными и безжалостными, как скала. В её глазах на мгновение мелькнуло нечто вроде уважения. Она протянула руку. В ней был небольшой холщовый мешок.

– Что в нём? – спросил Сова, не двигаясь.

– Оружие, – коротко ответила она. – Не для победы. Для баланса. Капсула невидимости. Ампула неуязвимости. И кое-что посерьёзнее. – Она вытащила маленький, матово-чёрный куб, который, казалось, поглощал свет. – Чёрная дыра. Размером с это поле. Убьёт всё. Включая тебя, если не успеешь отбежать. Это – аргумент.

Сова молча взял мешок. Вес его был не в предметах, а в решении, которое он теперь нёс. Он понимал – это не просьба. Это приговор, облачённый в форму дара.

– Она поможет? – Сова смотрел на Девочку, а не на мешок. Он спрашивал о Хмари.

Девочка кивнула, её венок из шипов замер.

–Он – заноза в её теле. Она выжжет всё, чтобы избавиться от него. Мы все – лишь клетки её иммунитета.

Сова затянул шнур мешка и повернулся. Он шагнул за пределы поляны, не оглядываясь. Хмарь, густая и молчаливая, приняла его в свои объятия. Он шёл не как герой на задание. Он шёл как антитело по кровотоку, направляемое к очагу заражения.

Глава 13

Глава 13. Разведка

Воздух в ангаре все еще пах гарью и пустотой. Теперь к этому запаху примешались запахи пота, металла и дыма от костра – приметы затянувшейся стоянки.

Торн Грет стоял у импровизированного стола, разложив перед собой уцелевшие карты и записи Барса. Его лицо было каменной маской.

Тишину в ангаре разрезал хриплый, проржавевший голос из радиорепродуктора.

– «Привал», канал «Тишина». Приём.

Торн, не отрываясь от карты, нажал кнопку передатчика.

–«Привал» на связи. Докладывайте.

– Подкреплений не будет. – Голос на том конце был ровным, без эмоций, будто диктовали сводку погоды. – Все силы Караула отведены на рубеж «Бастион». Большая земля закрыта. Вы остаётесь для сбора данных и… сдерживания. Приказываю: научный персонал – доктор Хазин и ассистент Лика – подлежат немедленной эвакуации, дайте им сопровождение из двух бойцов. Группа обеспечения в составе шести человек остается на точке «Ангар» под вашим командованием для проведения активной разведки с целью обнаружения и оценки угрозы «Скользкие». Канал будет поддерживаться для экстракции в случае критической ситуации. Конец связи.

Щелчок. И снова – давящая тишина, теперь отягощённая приговором.

Дорф с силой швырнул о стену пустую банку из-под тушёнки. Жесть звякнула, отскакивая в угол.

–Сдерживания… – прошипел он, оборачиваясь. Его лицо исказила не злость, а горькая усмешка. – Значит, так. Считают, что мы уже мёртвы. Сиди тут, «сдерживай» эту тьму, пока не станешь частью неё.

Доктор Хазин, сухой старик с глазами-буравчиками, уже нервно упаковывал свой портативный лабораторный комплект в вещмешок. Его ассистентка Лика торопливо помогала ему.

– Капитан Грет, мне нужны ваши полевые заметки. Все. Штаб должен получить полную картину.

– Нас не бросили, Дорф. Нас переподчинили самим себе, – тихо, но отчетливо произнес Торн, глядя на сержанта и бойцов, готовивших снаряжение. – Пятеро пацанов, которых мы должны вести на разведку в ад. А эти двое, – он кивком указал на упаковывающихся ученых, – наш шанс, что хоть кто-то на Большой земле поймет, с чем мы столкнулись. Солдатская логика.

– Логика идиотов! – рявкнул Дорф. – Пока они там будут месяц раскачиваться, от нас мокрого места не останется! И этих ребят тоже. – Он мотнул головой в сторону солдат. – Пешком? Сейчас пешком по этой Хмари их отправляют?

– До условленной точки на краю Хмари – трое суток пешком, – буркнул сержант, проверяющий магазин. – С ними двое моих ребят. Проведут. Если повезет.

Торн медленно провёл пальцем по карте. От их ангара – «Привала» – до условной границы, за которой начинался «Бастион», лежало три дня пути через самую гущу Хмари.

–Они не считают нас мёртвыми, Дорф. Они считают нас дозорными. Теми, кто первыми увидит пожар. – Он ткнул пальцем в точку на карте, где линии штольней «Рудника Слепых» обрывались, залитые фиолетовыми чернилами. – Последняя пометка Барса. Он писал, что чудеса там гаснут, как угли. Не умирают, а… стираются. Мы идём туда. Найти этот шрам.

В углу разрушенного командного отсека, на ящике с боеприпасами, сидела Соня. Она не шевелилась. Ее пальцы медленно сжимали и разжимали край ее протертой куртки. Она слушала этот разговор, и в ее глазах копилась не ярость, а холодное, глубокое презрение. Эти люди с Большой земли… Они десятилетия считали ходоков отбросами, мутантами, «испорченными». А теперь, когда их стерильный мир оказался под угрозой, они бросают своих же солдат в мясорубку. «Активная разведка» – это смертный приговор, подписанный в уютном кабинете. Они снаружи думают, что управляют хаосом, расставляя флажки на карте. Они не понимают, что Хмарь не подчиняется приказам. Она либо примет тебя, либо убьет. И теперь ей потребовалась армия.

Она наблюдала, как Хазин и Лика, поправив подсумки, с опаской поглядывают на выход. Как двое молодых солдат, назначенных в сопровождение, стараются выглядеть бодрыми, но страх перед долгой дорогой сквозь пакости и монстров сквозил в каждом их движении.

Когда группа эвакуируемых выдвинулась к выходу из ангара, Соня бесшумно отступила вглубь, в зону разрушенных подсобок. Она прижалась спиной к холодной бетонной стене, дождалась, пока последние шаги не затихли в отдалении.

Она не оставляла записок. Ее уход был ее заявлением. Ее долг был здесь, среди обломков и ржавчины, а не в чистой лаборатории. Её место было с теми, кто сражается, а не с теми, кто наблюдает. Она не оглядывалась.

Она бросила последний взгляд на освещенный проем. На Торна, который смотрел в ее сторону. Их взгляды встретились на мгновение. В его глазах не было удивления. Лишь молчаливое понимание.

Затем Соня развернулась и шагнула в непроглядную темень коридора, ведущего вглубь Хмари.

Когда в ангаре остались только они – Торн, Дорф, сержант и пятеро бойцов – наступила оглушительная тишина.

– Ушли, – констатировал Дорф. – Теперь мы одни. Полный состав.

Торн подошел к столу с картами.

–Сержант, первым делом —осмотрим периметр. Затем – выдвегаемся. Мы найдем этих «Скользких». Не для отчетов на Большую землю. А чтобы понять, как их убить.

Сержант, коренастый мужчина с лицом, испещрённым шрамами, коротко кивнул. Один из бойцов, совсем юный, нервно теребил амулет на шее. Другой, седой ветеран, мутным взглядом уставился в стену, беззвучно шевеля губами.

– Задача – наблюдение, – голос Торна был стальным. – Не геройство. Увидели что-то большее, чем пыль – отходим. Понятно?

Сержант хрипло кашлянул.

–А если этот «шрам»… посмотрит на нас в ответ?

– Тогда мы доложим, что он не слепой, – без тени улыбки ответил Торн.

Он взял рацию.

–«Привал» уходит в рейд. Район – «Рудник Слепых». Следующий сеанс – через шесть часов. Конец связи.

В ответ не донеслось даже шипения. Абсолютная, вакуумная тишина в эфире была красноречивее любых слов.

Торн посмотрел на Дорфа, затем обвёл взглядом всех собравшихся.

–Пора. Пока они строят свой «Бастион», мы найдём трещину в их стене. И в стене этой тьмы.