Читать онлайн Я, мой брат Лёха и мотоцикл бесплатно

Глава 1

Однажды летом

Всё, о чем я хочу вам рассказать, началось очень давно. В ту давнюю пору мне со дня рождения чуть-чуть не хватало до пяти, а моему брату Лёхе было чуть больше двух. И сколько я себя помню, как только становится тепло и можно сажать огурцы и помидоры, так мы сразу же выезжаем на дачу. Мы — это я, Юра, Лёха и, конечно, мама. Нет, у нас есть и папа, но он приезжает на дачу только по выходным, чтобы привезти нам что-нибудь поесть на всю неделю, потому что все остальные дни он зарабатывает деньги.

Однажды папа приехал, но ничего не привёз, и мама сразу же послала его в наш магазин, где всё очень дорого. И мы с Лёхой тоже пошли, чтобы помочь нашему папе купить нам мороженого и нужные покупки для мамы, чтобы она приготовила нам что-нибудь вкусненького.

Дорога в магазин проходит мимо свалки, куда все дачники бросают всякие ненужности: холодильники, которые не холодят, велосипеды, которые не ездят без колёс или педалей, телевизоры, которые ничего не показывают, и всякие дырявые кастрюльки и сковородки.

Папа остановился напротив свалки и спросил Лёху, который сидел у него на шее, потому что он тогда очень не любил ходить на собственных ногах:

— Что ты там видишь? — спросил папа у Лёхи, которому сверху далеко видно.

— Во-ону. Вон она, во-она, сидит на де-еве, — сказал Лёха, не выговаривая букву «ры», потому что вредный.

— Ты не туда смотришь, — сказал папа.

Я тоже посмотрел туда, куда посмотрел Лёха, и тоже увидел ворону, потому что ничего больше там не сидело. Потом я посмотрел туда, где не было вороны, но там совсем ничего не увидел. Даже воробушка. И тогда мы пошли дальше. То есть я и папа пошли, а Лёха продолжал ехать на папе.

Купив всякой всячины для мамы, мороженого и шоколадок для себя, мы пошли назад. На этот раз папа неожиданно свернул к свалке, остановился возле большой ржавой бочки и стал разглядывать… мотоцикл, который стоял возле бочки, прислонившись к ней боком. Вот, оказывается, что увидел папа в самом начале.

Мотоцикл был ржавым, хотя и покрашенным жёлтой краской, но давно-предавно. Сидение у него покривилось, кожа на сидении торчала во все стороны, точно её грызли большие облезлые крысы.

— Ну-ка, Лёха, постой-ка на своих двоих, — сказал папа, опуская Лёху на землю, сумку с продуктами он поставил рядом, а сам подошел к мотоциклу, взял его за руль и стал рассматривать со всех сторон.

— Па! — сказал я, облизывая мороженое. — Ну чего на него смотреть? Он ведь старый и грязный!

— Ну и что? — сказал папа. — Главное, чтобы все внутренности у него были целыми. А грязь можно вытереть.

— И зачем он нам нужен? — спросил я. — Мой игрушечный мотоцикл куда интересней. У него даже фары светятся. Вот. А у этого совсем фары нету.

— Это тебе твой игрушечный интересней, а мне интересен вот этот, настоящий. А фара ему без надобности, потому что ночью надо спать.

Тут Лёха остатками мороженого вымазал себе лицо, рубашку и штаны и заканючил:

— Хочу на ючки! Хочу на ю-ючки-и!

Тогда случилось удивительное: папа обтёр травой спину у мотоцикла, которая, как я потом узнал, называется бензобаком, и еще всякие-разные части, потом обтер Лёху, посадил его на бензобак и покатил мотоцикл домой. Он так обрадовался этому старому мотоциклу, что даже забыл про мамину сумку и про наши шоколадки.

— Папа! — заорал я. — А сумка?

— Ах ты! — удивился папа. — Тащи её сюда.

Я еле-еле дотащил сумку, папа повесил её на руль, и мы пошли домой, мотоцикл поехал с помощью папы, а Лёха поехал с помощью мотоцикла.

— Вот увидишь, — сказал я папе, — мама так заругается, так заругается — будешь тогда знать.

— Ничего, — сказал папа. — Может, узнаю что-нибудь новенькое.

Так мы и пришли домой: впереди ехал мотоцикл с Лёхой на бензобаке, который рычал и пипикал… Не бензобак, конечно, а Лёха. Сбоку молча шёл папа, а я шёл сзади и огорчался, что мама станет ругать папу. А заодно и меня, потому что я старший.

И точно:

— И зачем вы приволокли это барахло? — спросила мама строго-престрого и посмотрела на нас сквозь свои очки. — Мало у нас своего барахла?

— Да так, — сказал папа. И добавил: — Скучно.

— А ты покоси траву, станет веселее, — сказала мама. — А то всё я да я.

— Да я косил — не помогает! — махнул папа рукой. — И вообще, да будет тебе известно, я совершенно не приспособлен к сельскому хозяйству. А трава… А что трава? Пускай себе растёт на здоровье. Кому она мешает? Мне лично не мешает. Даже наоборот. — И тут же спросил у меня: — Юр, тебе трава мешает?

— Не-а, — сказал я и посмотрел на крапиву, выросшую выше моей головы, которая искусала меня сегодня утром, когда я полез в неё, чтобы достать машинку, заброшенную туда Лёхой. Но крапива — это ж не трава, а неизвестно что.

— Горе мне с вами, — вздохнула мама, взяла сумку с продуктами и пошла на кухню, чтобы приготовить нам поесть.

А мы с папой занялись мотоциклом. Правда, поначалу занялся один папа, потому что мы с Лёхой ещё не знали, как с ним заниматься. Мы долго стояли рядом, смотрели, как папа что-то откручивает и прикручивает, но потом я стал подавать ему всякие железяки, чтобы он их не забыл прикрутить, Лёха у меня их отнимал, чтобы подать папе первым, мы оба испачкались, стояли, растопырив руки, чтобы не испачкаться ещё больше, а наш кот Кузька, которого нам подарили, чтобы у нас дома было что-нибудь живое и пушистое, понюхал нас, фыркнул и устроился на скамейке.

И тут мама позвала нас обедать, а когда мы пришли, замахала руками и сказала, что от нас пахнет бензином, маслом и ещё не поймешь чем, чтобы мы немедленно пошли и помыли руки с туалетным специальным мылом. Сильно-пресильно. Чтобы не пахло. Мы пошли и помыли, но они все равно пахли, потому что бензин сразу не отмывается. Мама повздыхала, повздыхала, но все-таки разрешила нам сесть за стол, чтобы мы пообедали, потому что обедать надо в обед, а не в ужин.

Когда мы пообедали, папа встал из-за стола и задумался. Я хотел спросить у папы, о чем он задумался, но не успел открыть рта, как мама велела нам идти спать, потому что мы дети, потому что детям надо спать после обеда, потому что когда спишь, быстрее растешь, быстрее наступает ужин, после которого тоже надо спать.

Глава 2

Старый мотоцикл

Когда я проснулся, было опять светло, и воробьи громко чирикали на нашей яблоне. От их чириканья Лёха проснулся тоже. Он всегда просыпается, чтобы путаться под ногами. Мы вышли во двор и увидели папу. Папа сидел возле мотоцикла и продолжал думать. Он не спит после обеда, потому что давно вырос, потому что ему дальше расти нельзя, потому что тогда на него ничего из его одежды не налезет.

— А-а, — сказал он, увидев нас с Лёхой. — Проснулись?

— Проснулись, — сказал я. — А ты уже все внутренности нашёл?

— Все, — сказал папа, встал, взял мотоцикл за руль, нажал ногой на что-то — и оно как загрохочет, как затрещит, как затарахтит, как задымит, да так сильно, что мы с Лёхой с перепугу спрятались за яблоню, а Кузька залез на ее верхушку и оттуда противно так говорил свое мяу. И тогда папа, такой большой-пребольшой, сел на этот старый облезлый мотоцикл и… и поехал. Правда-правда! Он поездил по дорожкам, вернулся, подозвал меня к себе и говорит:

— Садись, Юра. Держись за руль.

Из дому вышла мама посмотреть, что тут так тарахтит и трещит, увидела, что я сажусь за руль, испугалась.

— Саша! — сказала мама испуганным голосом. — А если он упадёт под колёса?

— Не упадёт, — сказал папа. — Я его держать буду.

— Я не упаду, ма! — сказал я. — Я сам буду держаться крепко-накрепко.

И я сел на сидение, хотя очень боялся этого старого мотоцикла, вцепился в руль обеими руками, а ноги поставил на бак. Мотоцикл подо мной весь трясся, рычал и очень хотел упасть, так что папа едва его удерживал. Потом папа сел сзади и… и мы покатили. Теперь уже вдвоём. И выкатили прямо на улицу через калитку, потом покатили по улице, на которой никого не было, докатили до самого леса, развернулись и покатили назад.

И тогда все дачники стали выглядывать из калиток, и все мальчишки и девчонки выскочили на улицу и стали смотреть, как мы едем, и удивляться, потому что у них не было такого жёлтого мотоцикла, потому что папа нашёл его первым.

Честно вам скажу: в ту пору ничего интересного в том, чтобы кататься на мотоцикле, я не увидел. Он и рычит сильнее нашей старенькой машины, и бензином от него пахнет, и пачкается он, и трясётся.

Я слез с него, постоял немного, подумал чуточку и пошел за своим великом: на нём интереснее.

А папа в это время стал катать Лёху. И Лёха очень радовался и кричал от радости тоненьким голосом. Это потому, я думаю, что он ещё маленький и глупый и ничего не понимает. Он даже слезать с мотоцикла не хотел, а все мальчики и девочки стояли рядом и смотрели, как он не хочет слезать — такой он вредный. Поэтому папе пришлось ещё два раза прокатить его по улице туда и обратно, только тогда он слез.

После Лёхи папа катал других мальчиков и девочек, но радовались не все. Анюта, например, даже заплакала, когда слезла, и пошла жаловаться своей бабушке. Тоже ужасно вредная девчонка.

Глава 3

Конь — это лошадь, а мотоцикл — совсем другое

За ужином папа сказал маме:

— А что если купить ребятам мотоцикл? Настоящий. А? Пусть учатся. В жизни пригодится.

— Ты что? — удивилась мама. — Юре ж ещё только будет пять, а Лёхе всего два с половиной! Они ж ещё только растут! У них ещё кости не окрепли! Они ж разобьются! Насмерть! Или искалечатся.

— С чего бы это вдруг? — очень удивился наш папа и даже забыл про свою вилку, на которой сидела картошка. — Казаки, например, — сказал папа, — сажали своих сыновей на коня, едва те начинали ползать.

— Так то конь, живое существо, к тому же умное, — сказала мама. — Я в детстве сама ездила на лошади и знаю. А мотоцикл — бестолковая железяка.

— Так чем раньше они на эту железяку сядут, тем толковее она будет, — сказал папа и съел свою картошку.

— А как это отразится на их здоровье? Вибрации, шум и всё такое? Ты об этом подумал? — спросила у него мама.

— Так ведь… это… как его… — сказал папа и почесал затылок, чтобы лучше подумалось. — А хоккей! — обрадовался он. — Там, что, нет тряски? А клюшкой по голове — это как? Вон какая малышня занимается хоккеем! И ничего. А гимнастика? Там с брусьев или с перекладины так можно навернуться, что и костей не соберёшь. А бокс…

— А деньги! — сказала мама. — Где мы возьмём такие деньги? Он же, твой мотоцикл, небось, кучу денег стоит! А мы собирались покупать компьютер…

— Между прочим, компьютер в их возрасте вреднее мотоцикла, — сказал папа и посмотрел в окно. Но в окне ничего не было, кроме цветов и крапивы. Тогда он подумал-подумал и сказал: — А мотоспорт — это свежий воздух, движение, соперничество… А деньги наскребём как-нибудь… со временем. Или, лучше всего, я этот мотоцикл сам переделаю на маленький. А потом… потом купим настоящий.

Тогда мама подумала-подумала, но затылок чесать не стала, потому что у нее длинные волосы, и сказала:

— Если просто кататься — нет смысла. Вон мальчишки гоняют на мотоциклах по дачному посёлку — от них только шум, дым и никакого толку, — сказала мама. — А в городе не погоняешь: сразу под машину попадёшь. Если уж заниматься, то серьёзно. Тогда я «за» руками и ногами, — и мама показала, как она «за» руками, а ногами показывать не стала. — Но в таком случае ты берёшь это дело на себя и записываешь их в секцию. Если туда записывают таких маленьких.

— Раньше, если мне не изменяет память, записывали, — сказал папа и почесал в затылке, чтобы лучше вспомнилось. — А с какого возраста, не знаю. Но тогда был ДОСААФ и были секции.

— Ты бы ещё вспомнил, как было сто лет назад при царе Горохе, — рассердилась мама. — Тогда не только ДОСААФ был, но и кое-что ещё.

— Про сто лет назад я не помню, — сказал папа. — Может, кое-что ещё было, кроме царя Гороха, но меня тогда не было. А когда я был, секции тоже были.

— Вот и узнай, — сказала мама. — И сколько это будет стоить.

— Узнаю, — сказал папа. — У меня есть телефон приятеля, с которым мы в институте гоняли на мотоциклах. Он и сейчас имеет какое-то отношение к этому спорту.

А я очень удивился, что мама всё знает про коня, хотя когда-то ездила на лошади, а папа когда-то гонял на мотоцикле, хотя и не помнит, когда. И тогда я спросил папу удивительным голосом:

— На вот этом вот, на жёлтом? — спросил я папу.

— Нет, — сказал папа. — На другом.

— Па, а я тогда какой был, когда ты гонял?

— Тебя тогда совсем не было, — сказал папа сердито.

— А мама?

— И мамы не было.

— А бабушка?

— И бабушки не было тоже. Никого не было. Я один был.

И мне так стало жалко своего папу, что я чуть не заплакал и поэтому забыл спросить маму про лошадь и коня.

Но больше всего мне помешал спрашивать Лёха, о котором все позабыли. Он сперва размазывал кашу по своему лицу, а потом помазал ложкой и мою щёку. Пока я вытирал щёку, плакать совсем расхотелось. И я спросил маму:

— Мам, — спросил я. — А ты только на лошади ездила? А на коне не ездила?

— Ездила и на лошади и на коне, — сказала мама. — Потому что это одно и тоже. А мотоцикл — совсем другое.

Глава 4

Там будет видно

Прошло несколько дней, и я позабыл о разговоре папы с мамой и со мной, потому что Лёха, как я уже говорил, был в это время занят манной кашей.

Все эти дни рыжий мотоцикл стоял в сарае, ожидая, когда его заведут и он поедет. А завести его мог только папа.

Признаться, меня совсем не тянуло к этой рыжей железяке. Я катался на своем велике по нашим узким дачным улочкам наперегонки с другими мальчишками. И Лёха тоже катался на своём велике. Нам и так было хорошо и весело. И Лёха мне не мешал. Тем более что он больше всего любил возиться в песочнице с другой малышней, нагружал песком машинки, дудел, рычал и отнимал у всех всё, что ему нравилось. А если не удавалось отнять, то громко плакал и кидался песком. Он уже тогда становился врединой, и если бы я знал, что из него выйдет через несколько лет, то упросил бы маму не привозить его домой из того дома, где получаются маленькие дети. Или чтобы привезли маленькую девочку.

Но о том, что Лёха будет таким врединой, даже мама с папой не знали ничего. А то бы они, конечно, его не привезли.

И вот однажды я заглянул в сарай и не увидел там рыжего мотоцикла. Был и не стало. Лопаты продолжали стоять в тёмном углу, вёдра и лейки, ящики и другие всякие ненужные штуки стояли и лежали на полках, даже сенокосилка продолжала висеть на стене, а «рыжика» не было. Совсем не было. И даже за мешками.

— Мам! — закричал я и кинулся со всех ног к маме. — Мам, наш мотоцикл украли! А сенокосилку не украли!

— И мотоцикл тоже не украли, — сказала мама. — Его папа увёз к себе на работу, чтобы сделать из него маленький мотоцикл для детей. Только я не знаю, что у него получится. Может, ничего не получится.

— Лучше бы совсем ничего не получилось, — сказал я. — А то вдруг как получится, тогда папа заставит нас на нём ездить. А мне совсем не хочется.

— Там будет видно, — сказала мама, но не сказала, где это там.

Прошла одна суббота, за ней другая, а видно так ничего и не становилось. Но вот наступила ещё суббота, и наступило то самое «там», о котором говорила мама, когда становится видно, потому что приехал папа и выгрузил из багажника маленький такой мотоциклик — как раз для нас с Лёхой. И совсем не похожий на тот, старый. У него и бак для бензина маленький, и покрашен он красной краской, только труба сзади торчала всё так же высоко, как на старом мотоцикле, очень похожая на трубу из бабушкиного самовара.

— Теперь будем учиться ездить, — сказал папа, когда мы сели ужинать. — А ещё я был в мотоклубе, где работает мой приятель. Там маленькие мальчишки ездят на мотоциклах. А сколько кому лет, это никого не интересует.

— А меня интересует, — сказал я. — Потому что я маленький.

— И совсем ты не маленький, — сказал папа. — Тебе уже пять лет.

— А Лёха? Ему ещё трех нету.

— Ничего, будет и три, и четыре, и пять, и шесть.

Я подумал-подумал, даже затылок себе немного почесал, чтобы легче было подумать, и сказал:

— Ладно, — сказал я. — Попробуем.

И мы начали учиться.

Глава 5

Мотик — это маленький дракон

Новый мотоцикл — или просто мотик — тоже рычал очень громко, и фыркал, и даже ревел, как какой-нибудь дракон. Только маленький. Зато я садился на его сидение и легко доставал ногами до педалей, которые не крутились, поэтому назывались подножками. И даже Лёха мог на нём сидеть и доставать. Папа показал нам, где у мотика газ, а где тормоз, заставил несколько раз покрутить ручку газа, чтобы мотик особенно громко зарычал.

Мне было ужасно страшно дотрагиваться до этой ручки: вдруг мотик возьмёт и поедет сам по себе. Но папа сказал, чтобы я не боялся, и я взялся рукой за ручку, такую же резиновую, как на велике, и немножко повернул её — и мотик ка-ак зарычит! Ка-ак затрещит! Как дым из трубы пова-алит! Как он весь задрожи-ит! — что я тут же и бросил ручку со страху.

А Лёшка — наоборот: он крутил и крутил ручку и верещал, будто сам был мотиком. Мне стало стыдно, и я тоже изо всех сил покрутил эту ручку, чтобы папа не подумал, что я боюсь, только глаза зажмурил, но не совсем, а серединка на половинку.

— Ну хватит, — сказал папа. — Поехали учиться.

И мы поехали. И мама тоже поехала учиться. И приехали мы на большое такое коровье поле, на котором не было коров, потому что они пошли доиться, чтобы у нас было молоко.

Там папа посадил меня на мотик — и я поехал. Правда, не сам, потому что папа держал меня сзади за сидение, чтобы я не упал и не уехал куда-нибудь далеко. Так мы с папой ехали и ехали по дорожке. Сперва было страшно, а потом — ничего. И я сказал папе:

— Пап, не надо меня больше держать: ведь я на велике вон как здорово езжу, даже Серёжку обгоняю, а он на целый год старше меня.

— Ну давай, — сказал папа и отпустил мотик. — Только держи газ. И не забудь тормозить.

И я поехал. Сам. Я ехал и ехал, а мотик почему-то катил всё быстрее и быстрее, рычал всё сильнее и сильнее, папа что-то кричал сзади, мимо мелькали деревья и кусты, дорожка уже кончалась, а я не знал, что делать, и когда она кончилась, я закрыл глаза, нажал сразу на все ручки, мотик встал, как вкопанный, а я перелетел через него и упал в крапиву.

Тут подбежал папа, поднял меня и мотик и говорит:

— Я ж тебе объяснял: надо сбрасывать газ, а уж потом жать на тормоз. И на тормоз жать не сразу, а плавно. Как на велосипеде. Экий ты бестолковый какой.

Я посмотрел на свой мотик, которому было всё равно, упал я или не упал, в крапиву или просто в бурьян, исцарапался или нет, и мне расхотелось на нём ездить. Всё-таки на велике проще: там нет газа, а есть только педали, тормоз и зеркало. И больше ничего. С него, конечно, тоже можно упасть, и я поначалу часто падал, но потом привык и уже не падаю. А если и падаю, то не плачу. А тут вдруг взял и заплакал: так мне стало обидно.

— Ничего, — сказал папа и вытер мне нос и глаза своим платком. — Все, кто начинает, поначалу падают. Главное, научиться падать правильно. Садись, попробуем ещё раз.

Мне ужасно не хотелось пробовать ещё раз, но и папу было жалко, потому что он ремонтировал внутренности этого мотика ремонтировал, переделывал его переделывал, вёз его на нашу дачу вёз, чтобы мы научились на нём ездить, а я никак не могу научиться.

И мама тоже наверняка огорчится, увидев, какой я у неё бестолковый, хотя она и не видела, как я упал.

Я пошмыгал-пошмыгал носом и снова забрался на мотик. Папа нажал ногой на железку со всей силы — рычаг называется, — мотик от этого рычага зарычал; потом, когда я чуть повернул ручку газа, весело затарахтел — и я поехал. Сам. А папа бежал рядом и говорил, что мне ещё надо делать, чтобы ехать дальше и не упасть. И я ехал и ехал, то чуть быстрее, то чуть медленнее, а папа всё бежал и бежал, и так запыхался, что встал и крикнул мне, чтобы я поворачивал. Я начал поворачивать, но забыл, что надо делать с газом, и опять упал. Только не очень сильно, как первый раз, а так себе.

Пока папа шёл ко мне, запыхавшийся, я успел встать на ноги и даже попробовал поднять мотик и поставить его на колеса, но он оказался таким тяжелым, как… как я не знаю что. И тогда папа сказал, чтобы я ездил по кругу возле деревьев, а то уеду куда-нибудь далеко-предалеко, и он меня не найдет, потому что мотик ездит быстро, а он так быстро бегать не умеет.

И я стал ездить по кругу. А папа стоял посредине и кричал, на что надо нажимать и какую ногу выставлять, чтобы не упасть, но я всякий раз забывал, где у меня левая нога, а где правая, всё время падал и ушибался, потому что мотик падал мне на ногу.

— Не ту ногу выставляешь! — кричал папа. — Левую выставляй! Левую! Газ сбрасывай! Тормози! Да не сильно тормози, а плавно! Экая ты бестолочь!

Но в конце концов я проехал один круг правильно. Потом ещё один правильно. И ещё. И тогда папа сказал, что на сегодня хватит, что я молодец, что из меня со временем выйдет толк.

— А куда выйдет? — спросил я.

— Что куда? — не понял папа.

— Толк. Куда он из меня выйдет?

— А-а, толк-то? А куда-нибудь. Выйдет — и всё. Ищи потом ветра в поле. Не сыщешь. И останешься бестолочью.

Я посмотрел на деревья, которые шумели своими листьями, потому что дул ветер, на траву, которая шевелилась, и спросил:

— Ну и что?

— Как что? Без толку ничего сделать нельзя. Всё надо делать с толком.

Я подумал-подумал и спросил:

— А толк через что выходит? Через уши или через нос?

— В основном через рот. Будешь часто рот разевать, станешь разиней — толк и выйдет.

— А я его не выпущу из себя. Я буду вот так: — и я показал сильно сжатые зубы. — Пусть сидит во мне. — Ещё подумал-подумал и спросил: — А из тебя толк выходил?

— Выходил, — сказал папа.

— А ты его вернул?

— Вернул, ответил папа. — Подумал-подумал и сказал жалостливо: — Да, видать, не весь.

— Это плохо?

— Плохо.

— Я когда вырасту, — пообещал я, — обязательно найду весь твой толк и верну его тебе обратно. Хорошо?

— Хорошо, — сказал папа.

Теперь на мотик сел Лёха. Он оказался ещё бестолковее меня. И это не удивительно: он же совсем маленький и глупый и даже не знает, что есть правая нога и левая. Папа так его ни разу и не отпустил, всё время бегал рядом.

Наконец папа устал бегать и сказал:

— Всё! — сказал папа. — У меня бензин кончился.

А мама сказала:

— Это от пива. На пиве много не набегаешь.

А я сказал:

— Надо пить простоквашу: от неё быстрее вырастешь.

А папа сказал:

— Мне расти дальше некуда. — И больше ничего не сказал.

Он погрузил мотик в багажник нашей машины, мы сели и поехали домой. То есть на дачу.

Глава 6

И зачем я родился первым

Лёхе дико повезло: ему даже годы свои считать не надо, потому что он родился в двухтысячном году. В две тысяча десятом ему стукнет десять, в двадцатом — двадцать, а в девяносто девятом — девяносто девять.

А я родился в прошлом веке, и мне всякий раз надо от текущего года отнимать 1997, только тогда можно узнать, сколько мне лет. Но самое печальное, что я родился первым, и вот уже много лет являюсь старшим братом. И это бы ещё ничего, если бы мне по нескольку раз в день не говорили, что я должен Лёхе показывать пример, защищать его и не обижаться, если он, предположим, дразнится или щиплется, потому что он ещё маленький и глупый.

А Лёха, глупый-глупый, а всё время пользуется своим младшинством, и чуть что, сразу орать, что я его, бедного, обижаю.

— Юра! Что там опять такое? — кричит моя мама с кухни, едва закричит Лёха, будто это я лезу к нему, а не он ко мне.

Знали бы вы, как мне надоело быть старшим и выглядеть умным, когда мне так и хочется врезать этому Лёхе со всей силы по спине, чтобы он не вредничал. И это при том, что ему свои года считать не надо: за него календарь считает. Всё это ужасно несправедливо и грустно.

Или взять хотя бы такую несправедливость. Меня папа посадил за руль мотоцикла, когда мне было уже пять лет, а Лёху — в два с половиной. Лёху и на коньки поставили, едва он научился ходить, и он на коньках ездил, держа во рту соску. Вы когда-нибудь видели такое, чтобы на коньках и с соской? Вот то-то и оно. И я не видел. Даже по телеку. А почему, спрашивается? А потому, что мама с папой боялись, чтобы мы с Лёхой с самого раннего детства не принялись валять дурака, не гоняли по улицам собак и кошек, не курили, не пьянствовали, не ругались плохими словами и вообще не привыкали ко всяким гадостям, а были заняты делом. Об этом и по телеку говорят разные тёти и дяди, чтобы все дети росли хорошими.

Наконец, Лёха говорить начал, когда ему не было года, а я в два года почти совсем не умел говорить, хотя понимал всё. Вы думаете, это потому, что Лёха уродился таким способным к разговорам? Вот уж и нетушки. Это потому, что все заботы по обучению его разговорам лежали на моих плечах с самого начала, а на маминых с папиными плечах лежали заботы совсем другие.

Бывало, чуть Лёха в манеже запищит, так мама кричит, чтобы я посмотрел, чем он там занимается. А он там занимается тем, что потерял соску и пытается сосать какую-нибудь игрушку, а она не помещается ему в рот. Он смотрит на меня и заливается слезами.

— И чего ты пищишь? — спрашиваю я у него, чтобы он начинал соображать. — Ты бы, вместо того чтобы пищать, поискал свою соску сам. Где твоя соска? Ну-ка посмотри по сторонам! Не хочешь? А кто должен хотеть? Пушкин? Вон же она лежит, твоя соска! — показываю я ему рукой.

А он, глупый, продолжает реветь и совать в рот всякую дрянь. Тогда я сам беру его соску и сую ему в рот. Только после этого он успокаивается.

— Я в твои годы, — объясняю я Лёхе, — не ревел почем зря. Потому что был один на всем белом свете. А тебе хорошо, потому что ты вдвоем.

А он на все мои разговоры всё агу да агу, а потом взял и заговорил. Только «ры» не выговаривал. Ну никак. Потому что сразу же родился вредным.

И много ещё чего полезного Лёха получил от меня с самого рождения, но никакой благодарности от него не дождёшься, а одни только приставания, щипки и дразнилки. А теперь, когда появился у нас мотоцикл, я еще должен следить, чтобы Лёха правильно на него садился и ездил.

Я бы не стал рассказывать вам о своей горькой доле, если бы не встречал других таких же мальчишек, как я, которым достаются одни шишки, а их младшим братьям шоколадные конфеты и прочие полезные вещи. Я думаю, что когда такие же мальчишки, как я, прочитают мою книжку, — если какой-нибудь дядя, который печатает книжки, напечатает и мою, — то им станет жить легче. А если еще и младшие их братья прочитают, и папы с мамами, и дедушки с бабушками, и все они поймут, как неправильно себя ведут, то жизнь станет для всех нас, старших братьев, просто замечательной.

Глава 7

Мотоклуб — это много людей и собака

Вот и лето кончилось, и надо опять ехать в Москву, ходить на плавание, на гимнастику, в подготовительную группу. А теперь ещё и ездить в мотоклуб.

Что такое мотоклуб, я тогда не знал, а теперь знаю: это такой дом, в котором стоят мотоциклы для детей и взрослых, а возле входа сидит на цепи большая-пребольшая, лохматая-прелохматая и злющая-презлющая собака, которую называют волкодавом, которая хрипло лает и щелкает зубами. Эта собака охраняет мотоклуб, чтобы никто не украл наш мотик, который папа поставил внутри. И другие мотики тоже.

Но сперва в мотоклуб надо записаться, тогда собака не будет хрипло лаять и щёлкать зубами.

Все, кто записан в мотоклуб, приходят сюда, надевают на себя всякие штуки, чтобы не поцарапаться, если упадёшь. Потом они садятся на свои мотики и гоняют по такой плохой дороге с разными специальными кочками, каких я нигде еще не видел. По этой дороге и пешком-то ходить тяжело и неудобно, а уж на велике и подавно не проедешь. Тем более что она ужасно грязная после дождя. А мотоциклисты гоняют по ней для того, чтобы узнать, кто кого обгонит. Из-под колес летит грязь и песок, все пачкаются так, что их потом приходится стирать. Но ни мамы, ни папы их за это не ругают.

Дорога эта называется трассой и расположена она рядом с мотоклубом за высоким забором, чтобы туда не заехал кто-нибудь, кто не умеет ездить по таким трассам.

Сам забор сделан из больших гладких серых штук, сквозь которые ничего не видно, потому что получилась стена. Чтобы смотреть, как гоняют по трассе, надо залезать на крышу мотоклуба, куда ведёт железная лестница. Туда забираются все бабушки с дедушками, мамы с папами, разные другие дяди и тёти и всякие посторонние дети. Они смотрят сверху, кричат и хлопают в ладоши, хотя их никто не слышит, кроме самих себя, и фотографируют себе в альбом.

Сперва гоняются друг за другом самые маленькие, потом чуть побольше, потом ещё побольше, а потом уже дяди и тёти. Потом самый главный дядя помашет флажком — и гонки заканчиваются. Потом… потом все гонщики, большие и маленькие, становятся возле специальных ящиков, которые называются… по… по… вот забыл, как они называются… и все, кто приехал быстрее всех, становятся на эти ящики, им выдают медали, кубки, подарки и пожимают руки. А остальные сильно хлопают в ладоши, кричат «ура!» и фотографируют.

Вот что такое мотоклуб.

И однажды в воскресенье папа привёз в этот самый мотоклуб нас с Лёхой, с нашей мамой и мотиком, чтобы нам понравилось.

Была осень, почти все деревья пожелтели, на небе образовались такие же серые, как забор, облака — на них даже смотреть не хотелось, потому что всё равно ничего не видно: ни солнышка, ни неба. К тому же дул холодный ветер. Он то брызгался дождиком, то кидался мокрыми листьями. И хотя мы все стояли на крыше под навесом, ветер доставал нас и там.

Нам с Лёхой совсем не понравилось смотреть: и потому что ветер, и потому что дождик, и потому что одно и то же, и потому что долго. Потом дождик перестал, мы с Лёхой ещё немного посмотрели-посмотрели, как мальчишки на мотиках носятся по горкам и тарахтят, все такие грязные, что просто жуть, и пошли на другую сторону крыши смотреть, как на зеленом поле играют в футбол.

В футбол играть я умею. Лёха ещё не умеет, потому что маленький, а я умею. Да и чего там уметь? Нечего. Главное — посильнее ударить ногой по мячу, чтобы далеко вышло. Вот и всё. Однажды на даче я так сильно ударил по настоящему футбольному мячу, что упал на спину, а мяч ускакал куда-то в кусты, и мы еле-еле его там отыскали.

В любом деле есть главное, как говорит мой папа. И на мотике тоже есть главное — это сильно-пресильно жать на газ. Чем сильнее жмёшь, тем быстрее едешь и всех обгоняешь, кто оказался впереди. Ничего интересного. Поэтому мы с Лёхой, посмотрев на гонки, потом на футбол, потом на собаку, потом на всех остальных, сказали папе с мамой, чтобы он вёз нас поскорее к бабушке. Потому что бабушка обещала испечь нам торт, вкусный-превкусный, каких не бывает ни в одном магазине. Его даже папа ест целыми кусками. Такой удивительный торт получается у нашей бабушки.

А дедушка бабушкин торт не ест. Ну нисколечко. Даже не пробует. Просто удивительно. Я сперва подумал, что он совсем не любит торт, потому что бывают же такие удивительные дедушки, которые не любят торт. Но такие дедушки наверняка живут где-нибудь в лесу, где тортов не бывает. И однажды, когда на тарелке остался совсем маленький кусочек, я спросил у дедушки:

— Деда, ты совсем-совсем не любишь торт или понарошку?

— Совсем-совсем, — сказал дедушка. А потом добавил: — Радуйся: тебе больше достанется.

Я обрадовался и доел этот оставшийся кусочек, хотя он в меня еле-еле поместился. И подумал, как это хорошо, что в Лёху, папу и маму не поместился даже такой маленький кусочек. А наш кот Кузька, который зимой живёт у бабушки с дедушкой на перевоспитании, торт не ест тоже, а ест куриц и рыб в томатном соусе.

Когда мы уже ехали домой, потому что у бабушки не осталось ни торта, ни ещё чего-нибудь вкусненького, мама сказала:

— Ну какие из них гонщики! Давай запишем их в хоккей с шайбой. Популярная игра, хоккеистам вон какие деньги платят, глядишь, из наших тоже что-нибудь получится. Может даже, и что-нибудь хорошее. А не получится, пойдут в институт. Или на завод.

— Хорошо, давай запишем, — согласился папа. — Но Лёха для хоккея слишком маленький.

— Ничего, на коньках он уже стоять умеет, а там и подрастёт.

— Ладно, — сказал папа. — Всё равно надо будет покупать для них и защитный жилет, и наплечники, и щитки, и прочие вещи. А там пусть сами выбирают.

Мы с Лёхой выбрали хоккей. Но я тут же подумал-подумал, и спросил у папы:

— Пап, — спросил я. — А как же наш мотик? Он что, так и будет там ржаветь?

— Почему же? — удивился папа. — Будем иногда приезжать и кататься. Для разнообразия. Как, не возражаете?

— Я не возражаю! — тут же закричал Лёха. — Я как поеду, как газану, как обгоню всех-всех-всех, так сразу и получу все медали и подарки! Вот.

Он даже букву «ры» сумел при этом выговорить. И сам не заметил, как у него это выговаривание получилось. Зато заметила мама и сказала:

— Я теперь совсем ничего не понимаю, что им надо, что им можно, а что не надо и нельзя. Решайте сами.

А я подумал-подумал и тоже решил не возражать.

Так мы стали ходить еще и на хоккей, который был рядом с нашим домом, и ездить в мотоклуб, который далеко.

Глава 8

Шайба против мотика

На хоккее мы катались на коньках — сперва всё по кругу да по кругу. И просто так катались и с клюшкой. Долго у нас с Лёхой не получалось быстро ездить ни передом, ни задом. Потом понемногу стало получаться. И у других мальчишек тоже. Только эти мальчишки ничего про мотики не знали. Потому что у них другие папы с мамами, которые тоже не знают.

Уже зима наступила, а мы всё катаемся да катаемся. Но однажды тренер бросил на лёд шайбу и сказал, чтобы мы все вместе гнали её в ворота. А в какие, не сказал. И все побежали за шайбой, и я побежал тоже. Потом все побежали назад и чуть не уронили меня на лёд, потому что я ехал последним и едва успел отъехать в сторону. А Лёха не успел, и его уронили. Потом они опять побежали вперёд, а шайба скользила по льду впереди всех. Они без всякого толку бегали за шайбой то вперёд, то назад. И так мне надоела эта беготня, что я сел в сторонке и стал ждать, когда закончатся наши занятия.

А Лёха носился вместе со всеми, но он был самым маленьким и не поспевал за другими. К тому же его всё время толкали и роняли. Он оставался лежать посредине уроненным, все за это время успевали добежать до ворот и повернуть обратно. Лёха вставал на ноги, поднимал свою клюшку, поправлял шлём, чтобы лучше видеть, и видел, что шайба катится впереди всех прямо на него. Он кричал: «Шайбу! Шайбу!», кидался на эту шайбу, и его опять толкали и роняли.

Тогда дядя тренер на Лёху заругался, чтобы он не нарушал порядок и не мешал бегать остальным. А Лёха — он не умеет не нарушать и не мешать. Он всегда что-нибудь нарушает и кому-нибудь мешает. Мама говорит, что у него шило в одном месте образовалось, шило это всё время колется, поэтому он такой нарушительный и мешательный.

А я совсем другой — я в дедушку. А Лёха, я думаю, ни в какого ни в дедушку, ни в бабушку, ни в папу, ни в маму, ни в меня, а сам в себя самого.

Так мы ходили на этот хоккей и ходили, бегали за шайбой и без шайбы друг за другом, и до того мне надоел этот хоккей, что я однажды, когда мы сели ужинать, спросил просто так у своего папы:

— Пап, — спросил я у него просто так. — А наш мотик не украли?

— Думаю, что нет, — ответил папа.

— А давай поедем и посмотрим, украли или не украли.

— Давайте поедем! — закричал Лёха и дрыгнул меня под столом ногой.

— Ну, что ж, — сказал папа. — Вот наступит суббота, и поедем.

— А когда она наступит? — спросил Лёха и опять дрыгнул своей ногой по моей ноге.

Я не выдержал и тоже дрыгнул.

А мама сказала:

— Я вот вам подрыгаю! Останетесь без сладкого.

— А он первый дрыгнул, — сказал Лёха.

— И не правда, — сказал я. — Он первый дрыгнул, а я второй. Он просто первый сказал, что я первый дрыгнул. Потому что вредный.

А мама сказала:

— Ты уже большой, а Лёха маленький. Мог бы и не отвечать на его дрыганье.

— Ага, — сказал я. — А он тогда ещё сильнее дрыгнет.

— Оба останетесь без сладкого, — сказала мама. Подумала-подумала и сказала ещё: — Если будете опять дрыгаться за столом.

Мы перестали дрыгаться и съели крем-брюле. И Лёха тут же, даже не вытерев своё лицо от крем-брюле, дрыгнул меня ногой. А я дрыгать не стал. Я подумал, что я ему та-ак дрыгну, та-ак дрыгну… когда пойдем спать, что он не обрадуется.

Глава 9

И всё-таки мотики

Пришла суббота, и у папы опять наступил выходной, когда он не работает и не зарабатывает деньги. И я подумал, что выходные специально устраиваются для того, чтобы папа не мог заработать много-много денег, чтобы купить для нас новую машину. Зато в выходной мы все вместе поехали в мотоклуб. Мне даже самому захотелось туда поехать, только я не знал, почему, а потом узнал: чтобы прокатиться на мотике, который не украли.

И Лёхе тоже захотелось прокатиться. Он даже сказал, когда мы ехали в мотоклуб:

— Знаешь, папа? — сказал Лёха.

— Не знаю, — сказал папа, потому что смотрел на дорогу и рулил.

— А мне очень не нравится, — сказал Лёха, — что в хоккее медалей не дают. И подарков не дают тоже. Потому что надо сперва вырасти. А вдруг, когда вырастешь, подарков и медалей уже не останется? А в мотоклубе дают даже маленьким. Поэтому можно расти потихоньку и не спешить.

Вот что сказал глупый Лёха. А всё потому, что очень уж любит он получать всякие подарки. И не только на Новый год и в свой день рождения, но во все дни рождения, какие у нас бывают. Даже в дедушкин и бабушкин. Я же и говорю, что он ещё маленький и глупый.

А папа сказал:

— Чтобы получать медали и подарки, надо много тренироваться и делать по утрам зарядку. Без этого никаких медалей и подарков не получите.

— Пло-о-охо, — сказал Лёха. Но потом подумал-подумал и как закричит: — А я буду тренироваться и делать! Тогда дадут?

— Обязательно, — сказал папа.

— А Юра не будет, и ему ничего не дадут.

— Сам ты не будешь, — сказал я и ткнул Лёху в бок, чтобы не болтал глупости.

Лёха ткнул меня.

Мама увидела в зеркало, которое у неё над головой, как мы ткнулкаемся, и сказала:

— Если будете драться, сейчас же поедем домой.

Я отодвинулся от Лёхи и стал смотреть в окно. Но в окне смотреть было не на что: всё дома, машины да люди. Иногда мы проедем мимо какой-то бездомной собаки, которая бежит мимо нас, или ворона пролетит, или воробей, или милиционер стоит просто так и смотрит по сторонам от нечего делать, а больше ничего интересного не пролетает, не пробегает и не стоит.

На этот раз мы ездили на нашем мотике по кругу, который был сделан из старых покрышек. Сперва я ездил, потом Лёха. Потом опять я, потом опять Лёха. А папа стоял в самой серединке и кричал, когда надо давать газу, а когда выставлять ногу, чтобы не упасть. А рядом стояла мама и училась, как надо правильно на нас кричать, чтобы было слышно, потому что тренироваться можно и в другие дни, но в другие дни папа зарабатывает деньги.

А ещё через несколько суббот мы с Лёхой уже пробовали ездить по трассе, потому что по ней никто, кроме нас, в этот день не ездил: все отдыхали дома и смотрели по телеку мультики.

По трассе ездить ужасно трудно: там песок, снег или грязь и всякие другие неудобины. А ещё горки. Правда, маленькие — так себе. Но даже на них мы часто падали. И тогда папа бежал к нам, поднимал, заводил мотик, мы садились и ехали дальше.

И однажды папа сказал, что пора учиться въезжать на большие горки. А это, скажу вам по совести, ужасно страшно: горки такие крутые и высокие, что снизу не видать верха и что там, наверху, делается, тоже не видать. Может, там кто-то стоит или сидит, может, он потерял денежку и теперь ищет, а я на него наеду и расшибусь.

— Газуй! — кричит папа, стоя возле горки, и я газую, но как только подъезжаю к самой горке, руки сами жмут на тормоз, и мотик глохнет и падает. И я тоже падаю. Потому что боюсь.

Тогда папа подходит ко мне и начинает ругаться:

— И чего ты испугался? — ругается папа. — Ведь ничего страшного нет. Прибавь газу — и мотик сам вывезет тебя на горку. Это ж так просто.

Он заводит мотик, я еду назад, разворачиваюсь и… и всё повторяется сначала. Потому что чем ближе я подъезжаю к горке, тем с каждым разом она кажется мне выше и круче — до самых облаков. И всякий раз я думаю, что вот сейчас ка-ак жиману на газ, ка-ак въеду… и не въезжаю.

— Ладно, — говорит папа, — давай ещё раз попробуем на маленькой горке.

На маленькой — это я хоть сто раз, хоть тыщу! Это я запросто. Тут даже и на газ особенно жать не надо. Подъехал — вжик! — и ты на горке. И съезжать совсем не страшно. А на большую даже дяди — и те боятся. Я сам видел собственными глазами, как они боятся.

— Теперь на большой, — говорит папа. — Главное — спокойствие и уверенность. Понял?

— Да, — соглашаюсь я.

— Если сейчас не въедешь, — сердится папа, — завтра же продам мотик, и будешь три раза в неделю ходить на хоккей. Потому что моего терпения больше нету.

И вот я стою и смотрю на эту ужасную горку издалека. Издалека она не такая чтобы ужасная. Мотик подо мной трясётся и рычит: так ему хочется въехать на эту горку. Я глотаю слёзы, нажимаю на газ и несусь, ничего не видя перед собой, потому что мне не хочется три раза в неделю ходить на хоккей. Ну его, этот хоккей! Бегай там вместе со всеми за дурацкой шайбой, и — прав Лёха — никаких тебе медалей и подарков…

Вжик — и я уже на горке! Я даже не заметил, как забрался на неё. И остановился, чтобы посмотреть назад. Точно: я на самом верху! Сзади из-под горки торчит папина голова, чуть дальше мамина голова, а Лёхина не торчит, потому что он совсем маленький. Я даже испугаться не успел. И как заору-у:

— Ура-а! Получи-ило-ось! — заорал я, как орал кот Матроскин из одного мультика-пультика.

А папа подумал-подумал и спросил, когда я съехал с горки:

— Так что? — спросил папа у нас с Лёхой. — Покупать вам настоящие мотики или нет?

— Покупать! Покупать! — закричал Лёха и запрыгал, потому что в одном месте у него шило.

А я подумал-подумал и тоже сказал:

— Как хотите, — сказал я. — Можете даже и покупать. Мне всё равно.

И папа купил нам на двоих один настоящий детский мотик.

Мотик этот оказался таким симпатичным, таким… ну просто мотиком — и всё! И называется он «полтинником», как такая маленькая денежка в пятьдесят копеек. А называется он так потому, что в него вмещается пятьдесят кубиков бензина. А кубик — это… Да чего тут говорить про кубики? Про кубики все знают. Даже Лёха. И про денежку тоже.

Жаль только, что эти мотики делают не у нас, в России, в которой мы живём, а в какой-то другой иностранной стране… забыл, как она называется. Поэтому они стоят очень дорого. Просто ужасно дорого. И у папы хватило только на один иностранный мотик. А на другой не хватило.

На новом мотике и ездить стало как-то веселее: он и рычит не так сильно, и не трясётся, на него даже злющая-презлющая волкодавная собака не лаяла, когда мы выводили его на улицу и вводили назад. А на наш лаяла.

И вот прошло сколько-то суббот и других всяких дней, и я впервые оторвал свой мотик от земли во время подъёма на большую горку и немножко пролетел по воздуху. При этом я так испугался, что тут же и упал со страху. Это потому, что мне показалось, что я сейчас как жахнусь, как трахнусь, ка-ак… Но я не жахнулся и не трахнулся, а упал на колеса, проехал немного и упал на бок. Ведь должен же я был упасть в самый первый раз? Должен. Все падают. Вот я и упал. Но не так чтобы сильно. Потому что вокруг снег, а в снег падать не страшно.

А Лёха подпрыгивать ещё не умеет. Он вообще еле-еле ползает. Ему папа специально сделал так, чтобы он не мог прибавить газ до самого упора, — ограничитель называется, — и к заднему колесу приделывал ещё два колёсика. Потому что Лёха всегда жмёт на газ со всей силы, и сам же пугается: глаза вытаращит, несётся, не поймёшь куда, и визжит со страху. А потом въезжает в кучу снега и падает: по-другому останавливаться он не умеет. И ждёт, когда мама или папа вытащат его из сугроба. Ясное дело: маленький и глупый.

Глава 10

Лёха и Петрович

На моё первое соревнование мы приехали так рано, что ещё никого не было.

— Это даже хорошо, — сказал папа. — Ещё потренируемся немного. Надо отработать как следует старт и во-он тот поворот, — показал папа рукой в ту сторону, где был этот самый «тот поворот», особенно крутой и узкий.

Здесь всегда сталкивались несколько мотиков, и обязательно устраивался завал. И там всегда дежурили все папы, чтобы поднять гонщиков, потом мотики и завести. И я там тоже часто падал на тренировках, устраивая завал из самого себя. Папа говорил много раз, что надо подъезжать к повороту ещё быстрее, быстро тормозить и быстро выставлять ногу, потом быстро разворачиваться и быстро уезжать, чтобы не было завала, иначе приедешь самым последним. Но у меня не только ещё быстрее подъезжать не получалось, но просто быстро получалось не так, как хотелось бы папе.

И это при том, что на тренировках я старался изо всех сил всё делать быстро и быстро. А сегодня мне предстоит не тренировка, а самая настоящая гонка на перегонки с другими. Ведь они тоже будут стараться всё делать быстро. И быстро падать. И я подумал, что хорошо бы вчера заболеть не очень сильно, тогда бы я остался дома, а они гонялись бы без меня, сами по себе.

И тут к нам подъехал дядя Петрович, самый главный в нашем клубе. Его даже волкодавная собака слушается, потому что знает Петровича с самых щенячьих лет. А еще потому, что у Петровича красное и весёлое лицо, красная же голова, красные уши и белые волосы, которых осталось очень-очень мало.

Петрович подъехал к нам на огромном красном мотоцикле, который ревел сильнее всех других мотоциклов в нашем клубе. Это потому, наверное, что он тоже главный.

— Ну как настроение, малыши? — закричал дядя Петрович веселым красным голосом. — Мандражируем помаленьку?

— А я не мандражирую, — сказал Лёха. И добавил: — Ну нисколечки.

Лёхе хорошо говорить, что он не мандражирует: ему сегодня не гоняться. И завтра тоже: он слишком маленький и глупый. Ещё задавят его, чего доброго, а потом маме с папой отвечать.

— Скажи, какой храбрец! — удивился дядя Петрович. — Хочешь, прокачу?

— Хочу! — обрадовался Лёха.

— Ну, садись! — велел дядя Петрович и подвинулся назад на своём сидении.

Лёха тут же забрался к нему на мотоцикл и вцепился в руль обеими руками.

— Сидишь? — спросил у Лёхи дядя Петрович.

— Сижу! — крикнул Лёха.

— Держишься крепко?

— Крепко!

— Тогда поехали.

И дядя Петрович как газанул, мотоцикл как подпрыгнет, как понесётся, как на горку выскочит, ка-ак подскочит вверх, ка-ак… как перевернётся! — и дядя Петрович полетел в одну сторону, мотоцикл в другую, а Лёха вместе с мотоциклом в третью: так крепко он за него держался. Да только мы не видели, куда он полетел, потому что далеко, но видели, что в сугроб.

Мама ахнула, папа присел, а я… а я не знаю, что сделал, потому что стоял и смотрел во все глаза — вот и всё.

Тут дядя Петрович встал на свои собственные ноги и, прихрамывая то на одну ногу, то на другую, попрыгал к своему красному мотоциклу, возле которого стоял наш Лёха и хохотал во всё горло. Как ни в чём не бывало. Он так хохотал, что даже папа — и тот засмеялся. И побежал к Лёхе.

Мама тоже хотела засмеяться, но не засмеялась и сперва никуда не побежала. И я не засмеялся: так мне было жалко этого глупого Лёху. Ведь он мог разбиться насмерть вместе с весёлым Петровичем — вот какая штука, и тогда у меня не стало бы брата. Даже такого вредного.

— Вот здорово! — кричал Лёха, подпрыгивая на одном месте. — Давайте ещё, дядь Петрович!

А дядя Петрович схватил Лёху, поднял, посмотрел на него с разных сторон, покачал своей красной головой с белыми волосиками и удивился. И когда к ним прибежал мой папа, и я тоже прибежал, потому что уже не мог стоять на одном месте, будто чурка безглазая, и мама прибежала тоже, дядя Петрович сказал удивительно:

— Первый раз вижу такого отчаянного мальца. Другой на его месте разревелся бы, а этот хохочет… Быть тебе, Лёха, чемпионом. Это я тебе говорю, Петрович. Запомни мои слова.

А мама сказала:

— Если его до той поры не разобьет ещё какой-нибудь дядя Петрович.

— Так тут какая штука, Юленька, приключилась, — сказал дядя Петрович виновато и почесал свой красный затылок с редкими белыми волосиками. — Тут такая штука приключилась, что сместился центр тяжести. Я ж вон где умостился — на самом заду. Это чтоб Лёхе сесть было можно. Я ж, старый пень, об этом не подумал. Вот он и взбрыкнул, мотоцикл-то. Но как этот малец держался за руль! — закричал дядя Петрович радостно. — А? Как он держался! Это ж просто невозможное дело, как он держался! Прямо-таки мёртвой хваткой! — не переставал удивляться дядя Петрович, всё ещё держа нашего Лёху, будто он стал теперь дядьпетровичиным Лёхой.

Но папа забрал у него Лёху и спросил:

— Не ушибся, малыш?

— Ты что, па! — воскликнул Лёха. — Ни капельки! Я ещё хочу! Знаешь, как было классно! Вжик! Вжик! В потом ка-ак вжи-ик! — и полетел! Во как было! — кричал Лёха, размахивая руками.

— Ещё налетаешься, — сказал папа и понёс Лёху вниз.

А дядя Петрович почесал у себя в красном затылке, покряхтел и поехал на своём мотике проверять трассу, чтобы всё было правильно, потому что гонки.

Мама тоже осмотрела Лёху со всех сторон, пощупала его, поспрашивала, где у него что болит, но у Лёхи ничего не болело. Более того, он тут же захотел покататься на нашем мотике. Но папа сказал, что покатается он чуть позже, а сейчас Юре, то есть мне, надо повторить старт и поворот.

Я повторил раза два и то и другое, и папа сказал, что я обогнал самого себя. Тут стали натягивать флажки, принесли эти самые три ящика, на которые потом заберутся самые первые, которым будут давать подарки и медали, потом приехала «скорая помощь», пожарка, везде стали рычать мотоциклы, и мама предложила мне попить сладкого чаю с лимоном из термоса, потому что помогает.

Глава 11

Первый старт

И тут объявили регистрацию участников первого заезда. И я сел на мотик и поехал регистрироваться, потому что тоже был участником. Первый раз в жизни.

Один незнакомый дядя, который сидел за столом и что-то писал, так меня и спросил, когда я подъехал к его столу:

— Первый раз? — спросил незнакомый дядя.

— Первый, — кивнул я головой.

— Ничего, — сказал дядя. — Всё когда-то бывает в первый раз. Желаю тебе успеха.

— Спасибо, — сказал я, потому что в таком случае надо всегда говорить спасибо, чтобы было вежливо.

— На здоровье, — сказала мне тётя, которая сидела рядом с дядей, и дала мне номер для мотика, на котором была написана какая-то циферка. И какую-то бумажку.

Я и тёте сказал спасибо. Тоже очень вежливо.

Папа посмотрел на циферку и сказал:

— Двадцать седьмой. — Потом посмотрел на бумажку и сказал — Одиннадцатый. И добавил: — Самый последний. Вот и хорошо. Ты, главное, не рви с места, пусть все проедут, потом ты. Привыкай. Впереди ещё много будет стартов. Но если кого сможешь обогнать, обгоняй смело. Всё понятно?

— Всё, — сказал я.

Папа приклеил мне на мотик большую бумажку, чтобы было далеко видно, какой у меня номер двадцать семь. И я поехал на старт. А папа побежал рядом, чтобы быстрее было.

Вы наверное думаете, что старт, это когда махнули флажком или выстрелили из пистолета и все поехали? Да? У всяких там бегунов и прыгунов как раз так и бывает. А у мотокроссменов — совсем наоборот. Вот я вам сейчас подробно объясню, что такое старт у мотокроссменов.

Значит, так. Старт — это такая длинная железная решётка из железных труб, которая сама поднимается и сама опускается с помощью дяди. А посредине будочка, в которой стоит этот дядя и что-то там нажимает, чтобы решётка сама поднималась и опускалась. Решётка и будочка покрашены жёлтой краской, чтобы было красиво. И на дяде тоже жёлтая курточка, чтобы его далеко было видно. Решётка с будочкой расположена на большой поляне, которая, как сказал папа, похожа на лейку, через которую мама наливает воду или ещё что-нибудь полезное в бутылку, чтобы нам потом пить, когда захотим. Вот эта самая лейка как бы вставляется в трассу, как в бутылочное горло. И все со старта несутся туда, чтобы самыми первыми оказаться на трассе и победить.

Мы, все одиннадцать «полтинников», встали возле этой решётки в один ряд. И я был самым крайним, одиннадцатым, то есть с правой стороны больше никого не было. Наши папы завели наши мотики, потому что у нас ещё нет сил, чтобы завести.

Вот мы стоим и газуем. И ждём. И выходит перед нами, куда нам ехать, специальная такая тётя в длинных сапогах на высоких каблуках и показывает нам большую картонку, на которой что-то нарисовано.

Папа посмотрел на эту картонку и сказал:

— Это число пятнадцать. Оно означает, что до старта осталось пятнадцать секунд.

Не успел папа досказать про секунды, как тётя повернула картонку обратной стороной — и там уже была другая цифра. И все мотики заревели ещё сильнее, а тётя быстро-быстро пошла за ограждение, чтобы её не задавили.

— Теперь до старта осталось пять секунд, — сказал папа. И велел мне: — Соберись. Будь внимательным и помни, чему я тебя учил.

Я не успел спросить у него, сколько это времени — пять секунд, как решётка упала, мотики рванули и понеслись. И мой тоже рванул, но не понёсся, а почему-то заглох.

Тут же папа опять надавил на рычаг со всей силы своей любимой ногой, мотик завёлся, я дал газу и понёсся догонять остальных. Но они неслись так быстро, уехали так далеко, что я долго никого не догонял, а меня уже стали перегонять те, кто ехал первым. Наконец я догнал двоих, потому что они упали.

Я постоял возле них, посмотрел, как они пытаются встать, как бегут к ним папы, как они их поднимают. Больше смотреть было не на что, и я поехал дальше. И увидел своего папу и опять остановился.

— Ты чего встал? — закричал папа.

— Так просто, — сказал я. И спросил: — А ты зачем тут стоишь?

Но папа ничего не ответил и опять закричал:

— Жми давай! — И замахал руками.

И я стал жмить… жмать… то есть давать газу. Вот. И пожмал, и пожмал, въехал на горку, потом с горки, потом… потом увидел какого-то дядю, который что-то кому-то кричал и махал руками, съехал нечаянно с трассы и заехал в сугроб. Сам. И тогда меня догнали те, кого я перегнал. А потом меня догнал папа. И я снова пожмал. Но никого не догнал.

И тут меня догнал какой-то мальчик. И я подумал, что его-то я точно обгоню. И дал газ, обогнал этого мальчика, обрадовался и пожмал, и пожмал. А тут как раз поворот. Я выставил ногу, как меня учил папа, чтобы не упасть, но нога как-то неправильно выставилась — и я упал. А мальчик поехал дальше.

Опять прибежал папа.

— Юра! — закричал папа, чтобы было громко. — На повороте надо сбрасывать газ! Понял?

— Понял! — тоже громко закричал я, чтобы папе было лучше слышно, и попытался вытащить свою ногу из сугроба, куда она нечаянно провалилась. Но нога никак не вытаскивалась.

Тогда папа вытащил меня из сугроба вместе с моей ногой, завёл мотик, и я пожмал дальше. И снова упал. И ещё раз. И всякий раз ко мне бегал мой папа, чтобы я ехал дальше. И он так дышал, так дышал сильно, что мне его стало жалко. Поэтому я приехал самым последним, когда все уже слезли со своих мотиков и пошли отдыхать. А дядя, который стоял на финише, помахал передо мной специальным флажком, чтобы я тоже ехал отдыхать. И я свернул и поехал.

Тут меня встретил папа и сказал, что он вполне доволен, как я откатал, что я молодец.

А мама сказала, что я, конечно, молодец, но еще два-три таких заезда — и папа тоже станет молодец-молодцом, а то на него уже рубашки не налезают.

И мне от этих папы-маминых слов стало так хорошо, так хорошо, что я даже не знаю, как. Тогда я подумал-подумал и решил: хорошее, чем от самого вкусного мороженого. Но только не от бабушкиного торта.

А Лёха меня не похвалил. Даже наоборот: он стал хохотать во всё горло и показывать, как я падал.

— Как лягушка, — хохотал Лёха, имея в виду сказку про лягушку-путешественницу, которая упала в болото, потому что квакала. — Ква-ква-ква! — дразнился Лёха.

Я хотел дать ему подзатыльник, но передумал, потому что он маленький и глупый, а мне и так хорошо. И тогда я залез в нашу машину, уселся там и стал думать о том, как в следующий раз обязательно кого-нибудь обгоню и не забуду сбросить газ на повороте. В следующий после следующего — ещё кого-нибудь. И так буду обгонять и обгонять, пока не останется никого. И приеду самым первым. И мне дадут медаль и подарок. Я ещё подумал, какой бы мне хотелось получить подарок, перебрал всё, что мне когда-то дарили, и вышло, что у меня есть всё. Разве что нет той машинки, которую сломал Лёха. Но я уже на него не сердился. Пусть ломает! Он ведь ещё маленький и глупый. Его даже на соревнование не допускают.

Но тут Лёха открыл дверь и протянул мне шоколадку.

— Это мне дядя Петрович дал за то, что мы с ним упали, — похвастался Лёха. — Одну мне, другую тебе.

И убежал.

Глава 12

Лёха — телезвезда

Пока я сидел и ел дядьпетровичев шоколад, Лёха сел на наш мотик и стал гонять по кругу из автомобильных покрышек. Так, от нечего делать. А мама стояла посерёдке и размахивала руками, потому что ничего нельзя было услышать из-за треска мотоциклов, которые носились по трассе.

И тут к маме подошли какой-то дядя с большой такой штукой на плече — телекамера называется — и какая-то тётя, но без штуки, и стали с ней разговаривать. А я сидел в машине и ничего не слышал, а только смотрел. Потом мне стало интересно, я вылез из машины и побежал к ним, чтобы узнать, о чём они разговаривают.

А они, оказывается, разговаривали о Лёхе.

Их, оказывается, дядя Петрович специально послал к маме, чтобы они сняли Лёху на телик, потому что они, дядя Петрович и Лёха, упали.

И дядя стал снимать Лёху, как он ездит туда-сюда, потому что он самый маленький из всех, кто умеет ездить на мотике на всём белом свете. А тётя, у которой был красный нос от насморка, стала его спрашивать.

— А скажи, Алексей, тебе не страшно? — спросила тётя нашего Лёху простуженным голосом.

— Не-а, — сказал Лёха и покрутил головой.

— Но ведь ты можешь упасть и удариться. Не боишься?

— Не-а, — ответил Лёха и опять так сильно покрутил головой, что большущий шлём на его голове повернулся, и стал виден только один Лёхин глаз.

Тогда мама поправила ему шлём, чтобы он мог отвечать на тётины вопросы, которая в это время сморкалась в платок. И Лёха ответил: — А я уже падал, — ответил он. — С дядей Петровичем. Мы ка-ак въехали с ним на горку, ка-ак перевернулись, ка-ак упали! Вжик! Вжик! Вжик! Дядя Петрович упал далеко, а я близко, потому что крепко держался за мотик. Дядя Петрович убился, а я нет. И тогда дядя Петрович дал мне за это шоколадку. И Юре дал тоже. Это мой старший брат. Вот он стоит. — И Лёха показал на меня рукой.

И дядя с тётей посмотрели на меня, как я стою.

А Лёха спросил:

— А вы Юру снимать будете? Он сегодня уже гонялся. Первый раз в жизни. А мне ещё нельзя: я маленький.

Тогда тётя ещё раз посмотрела на меня, как я стою, опять высморкалась и сказала дяде:

— Давай снимем и Юру. На всякий случай. Хорошо бы обоих на мотоциклах.

Мама повернулась к папе, который стоял в стороне и сказала дяде и тёте:

— Это наш папа. Он у нас и за тренера и за механика.

Папа подошел и сказал дяде с тётей:

— Здрасти! — сказал им папа очень вежливо.

И они папе тоже сказали «здрасти!»

А мама сказала папе, как обычно, то есть будто он маленький:

— Саша, попроси у кого-нибудь «полтинник» для Юры, чтобы их сняли вместе.

— Это не вопрос, — сказал наш папа и пошёл быстро-быстро за другим «полтинником», хотя у нас был свой «полтинник», только из старого большого мотика.

А тётя сунула мне под нос какую-то штучку и спросила уже у меня своим простуженным голосом:

— Так ты сегодня первый раз участвовал в гонках? — спросила тётя.

— Первый, — сказал я.

— Понравилось?

Я пожал плечами, пытаясь вспомнить, что мне понравилось, но ничего не вспоминалось, а вспомнилось, как папа с мамой похвалили меня, и я сказал, чтобы папе с мамой было приятно:

— Понравилось, — сказал я в эту самую штуку.

— И какое место ты занял? — спросила тётя и прижала платок к своему красному носу, чтобы он не замёрз.

— Никакого, — ответил я. И посоветовал тёте: — А вы покапайте в нос капельки — оно и пройдёт. Мама всегда мне капает.

— Спасибо за совет, — сказала тётя. — Я обязательно покапаю.

А мама сказала мне:

— Не говори глупости.

А потом сказала тёте:

— Ему сегодня никакого места занимать не нужно, — сказала мама. — Ему ещё привыкнуть надо к гонкам. Только потом…

— Да-да, я понимаю, — сказала тётя и что-то записала в свою тетрадку, а дядя ничего не говорил, а только водил своей камерой по мне, так что мне это даже надоело, потому что надо стоять и всё время смотреть на дядю, чтобы получиться. И я показал ему язык.

Тут папа прикатил ещё один мотик, мы с Лёхой сели, папа завёл их, и мы поехали вдоль забора, развернулись и поехали назад, и даже не упали, а дядя всё снимал и снимал, а тётя всё сморкалась и сморкалась — такая она была больная. Потом дядя с тётей сказали нам спасибо и ушли. И папа тоже ушёл, чтобы вернуть мотик.

Жаль, что мы про книжку рекордов Гинесса узнали слишком поздно, а то бы Леху туда непременно записали, и тогда папа смог бы купить на премию новые колеса с шипами, а мама — чего-нибудь вкусненького.

Мы пошли в машину, чтобы пообедать из термоса. А в это время гонялись другие, и даже тёти. А потом всех построили возле ящиков и стали награждать тех, кто всех перегнал. Они влезали на ящики, про них дядя Петрович говорил хорошие слова, давал им грамоты, медали и подарки.

И меня неожиданно наградили тоже, но не медалью, а большой машинкой в специальной коробке, потому что я участвовал самый первый раз в своей жизни. И Лёху тоже наградили машинкой, потому что он самый маленький, хотя и не участвовал, зато упал вместе с дядей Петровичем. И всё время играла громкая музыка из больших ящиков, все хлопали в ладоши и кричали «ура!»

А через несколько дней по телику показали Лёху. Только одного Лёху и никого больше. Да и его показали совсем мало: как он проехал и въехал в сугроб. И всё. Выходит, зря папа бегал за чужим мотиком, зря мы с Лёхой ездили туда-сюда и обратно, зря мы с Лёхой отвечали на вопросы простуженной тёти, а дядя зря нас снимал на свой телик.

А мама сказала, что, может быть, у них не получилось про нас про всех сразу, а получилось только про Лёху, потому что у тёти был насморк и её не записали на радио. Но я твердо решил, что больше сниматься не буду. И не в том, конечно, дело, что меня не показали. А в том что… Но всё равно обидно.

И всё-таки, что ни говорите, а на мотиках гонять куда интереснее, чем всей оравой гоняться за одной шайбой.

Глава 13

Миновало несколько лет

Теперь вы знаете, с чего всё началось. И оно не могло начаться по-другому, потому что у нас такой папа и такая мама, и такие дедушки с бабушками, и такой кот Кузька. А если бы были другими, то и мы бы тоже стали другими и занимались бы, положим, не мотокроссом, а хоккеем или футболом. Или каким-нибудь у-шу.

Теперь-то я знаю, что всякий спорт хорош, но ко всякому спорту нужно иметь не всякий характер. Так говорит мой дедушка Витя, а он столько прочитал умных книжек, что вам и за десять жизней не прочитать. Лично я, например, даже думать боюсь, что смогу прочитать хотя бы половину.

А Лёха, хотя он перешёл во второй класс, читать ужасно не любит. Читать — для него всё равно что наказание. Едва мама начнет заставлять его читать, он тут же начинает хныкать. Но самое удивительное, что у него сразу же, как только он берётся за книжку, случается насморк. Самый настоящий. Как у той тёти, которая брала у нас анте… интеврю. Может, ей тоже совсем не хотелось брать у нас это самое интеврю, поэтому и насморк. Как у Лёхи. А может, её тоже заставляют читать книжки, а она не хочет.

Да, так вот. Едва Лёха садится за книжку, как у него начинается насморк. Тогда мама кладёт перед ним рулон туалетной бумаги, потому что на Лёху никаких платков не напасёшься, и терпеливо ждёт, когда он высморкается. Сморкается Лёха долго и усердно, так же долго и усердно трёт глаза кулаками, чтобы заплакать, и только потом начинает читать.

Лично у меня, когда я гляжу на Лёхино чтение, в голове появляются разные непонятные мысли. Например, что он, Лёха, впервые в жизни видит буквы: всё бе-ме да бе-ме. Или что у него аллергия на чтение, как у меня на лимон: меня сразу же всего начинает передергивать. Но у мамы разные мысли не появляются, поэтому она хочет, чтобы Лёха поскорее научился читать как следует, чтобы стать умным.

Едва осилив одно предложение, Лёха снова начинает хлюпать носом, отрывает новый кусок бумаги, долго сморкается и, похлюпав-похлюпав, переходит к другому предложению. И так до самого конца, пока не прочитает заданный урок. Просто беда нам с ним, с этим Лёхой-картохой.

Ко всему прочему, он всё такой же вредный, и мне из-за него достаётся чаще, чем ему из-за меня. А это, сами понимаете, несправедливо, потому что неправильно.

В этом году, как я уже говорил, Лёха перешёл во второй класс и уже вовсю гоняет наравне со всеми малышами. У него новенький «полтинник» — зверь, а не машина. А у меня «шестьдесятпятка», или просто «шесяпятка», как я её называю, чтобы было короче, — у неё объем цилиндра шестьдесят пять кубиков.

А ещё есть мотики, у которых восемьдесят пять кубиков — «восяпятки», за ними идут мотики ещё больше — объёмом в сто двадцать пять кубиков, то есть сто с четвертью — их я зову «четвертаками».

Пройдёт сколько-то лет — и я сяду сперва на «восяпятку», а потом на «четвертак». Но это случится не скоро.

«Шесяпятка» отличается от «полтинника» не только тем, что у него лишь газ да тормоз и что он «полтинник». Помимо всего прочего у «шесяпятки» имеются ручка сцепления и ножной переключатель скоростей.

После «полтинника», где всё надо делать только руками, ужасно трудно привыкать делать ещё и левой ногой, которой приходится переключать скорости. Поэтому я не сразу освоил новый мотик. Поначалу много раз путался, так что мне даже становилось грустно, когда я выходил на старт, но теперь я привык к своей «шесяпятке» и уже не путаюсь.

Глава 14

Лёха и милиционер

Я люблю ездить на гонки. И Лёха тоже любит. И папа с мамой. Особенно когда далеко. Иногда мы с Лёхой, мамой и папой уезжаем в пятницу вечером, приезжаем на место гонок поздно, разбиваем палатку и спим до утра. А утром тренировка на незнакомой трассе, потом гонки. И не важно, какая погода: дождь, снег или, скажем, что-нибудь ещё. Народу собирается много, все приезжают из разных далёких мест, не ехать же назад просто так, без гонок. Вот и гоняемся то по снегу, то по грязи. Иногда так вываляемся в грязи — и сами и мотики, — что мамы с папами бегают туда-сюда и не могут нас отыскать, потому что все одинаково грязные и похожи друг на друга. А когда найдут, начинают стаскивать с нас одежду и доспехи прямо на улице и поливать из шланга. Не нас, конечно, а одежду и мотики. А нас засунут поскорее в машину, оденут и отпаивают горячим чаем. Только нам после гонки совсем не холодно, а, наоборот, очень даже жарко.

А потом ещё надо ехать домой.

Когда выезжаешь из Москвы, всё машины да машины: кто на дачу едет, кто куда, поэтому пробки, но чем дальше, тем машин меньше и меньше. Зато больше милиционеров, которые заглядывают в машину, в прицеп и смотрят, что мы там везём. А там наши мотики, палатка, спальники, запасная резина и всё прочее, что понадобится.

— Вы жуликов ищите, да? — спрашивает Лёха у сердитого дяди милиционера с автоматом, который ничего не может найти.

— Жуликов, — отвечает сердито дядя милиционер, потому что у нас в машине нет ни одного жулика.

— И бандитов? — не унимается Лёха.

— И бандитов, — ещё сердитее отвечает дядя милиционер, потому что у нас в машине и бандитов тоже нет ни одного.

— А бандиты — они хорошие, — говорит Лёха.

— Это почему же? — удивляется дядя милиционер.

— А потому, что их по телеку показывают, — отвечает Лёха. — И в мультяшках тоже. А жуликов не показывают.

— Жуликов тоже показывают, — сердится дядя милиционер. — Только не всех. Самых главных как раз и не показывают. А всё мелочь пузатую.

— А мы весной видели одного жулика. И даже двоих, — говорит Лёха. — Только не пузатых.

— Не болтай глупости, — говорит мама. — Какие ещё жулики? Где ты их видел?

— А те, которые на бензоколонке влили нам палёный бензин, — сказал Лёха. — Папа ещё страшно ругался. А машина чихала и чихала. Вот.

— Всё может быть, — сказал дядя милиционер и спросил у Лёхи: — А ты кем собираешься стать, когда вырастешь?

Лёха подумал-подумал и говорит:

— Ещё не знаю. Может быть, милиционером. Тогда мне дадут автомат, и я всех жуликов постреляю, чтобы они хороший бензин делали. А может быть, киллером. Только хорошим. Хорошие киллеры ведь тоже бывают. А милиционеры бывают плохими: по телеку показывали в папиной программе. Я тогда милиционеров плохих буду стрелять тоже. Вот.

— А я тебя тогда ловить буду, — сказал дядя милиционер. — Так что ты лучше учись: в школе плохому не научат. Тогда и киллером не станешь.

Тут дядя милиционер отдал папе документы и сделал рукой так, будто хотел снять свою шапку — фуражкой называется. — Счастливого пути, чемпион, — сказал дядя милиционер и помахал Лёхе рукой.

— Я ещё не чемпион, — сказал Лёха, но мы уже поехали, и дядя милиционер не расслышал.

А мама сказала:

— Когда разговаривают взрослые, дети должны помалкивать. Сколько раз я тебе говорила, а ты всё своё.

— А чего он такой сердитый! — сказал Лёха. И спросил у папы: — Пап, а дядя милиционер мог нас арестовать и посадить в тюрьму?

— За что? — спросил папа.

— А просто так, — ответил глупый Лёха.

— За просто так не сажают, — сказала мама. — А будешь много болтать, то и посадят.

— И не посадят, — сказал Лёха. — Я маленький.

Глава 15

Обычная тренировка

Не так далеко от нашей дачи, где мы проводим всё лето, есть мотокроссовая трасса. Там мы тренируемся раза по два, по три в неделю. И чаще всего лишь вдвоём с Лёхой. Мы приезжаем туда вместе с мамой, надеваем свои доспехи, заводим мотики — мы уже умеем это делать сами — и встаём на старт.

Старт здесь такой же, как и везде, но на тренировках решётка не поднимается и не опускается, потому что нет дяди в жёлтой курточке.

Мама нажимает секундомер, машет рукой и кричит громко-прегромко:

— Пошё-ол!

И мы с Лёхой срываемся с места и несёмся к повороту на полном газу. Как обычно я ухожу от Лёхи вперёд, первым миную поворот под названием «бутылочное горло», то есть такой узкий, что там сбиваются все сразу, и часто происходят завалы. Тут надо или быть самым первым, или умудриться проскочить по бровке. Обычно на гонках я так и делаю.

Затем я первым же преодолеваю первый трамплин и теперь вижу Лёху лишь тогда, когда петляющая по крутому склону глубокого оврага трасса складывает свои петли так, что одни гонщики едут в одну сторону, а другие по другой петле им навстречу. Я привык быть первым в соревновании с Лёхой… Впрочем, никакого соревнования и нет и не может быть: я старше, я опытнее, у меня сильнее мотик, а Лёха всё ещё маленький и глупый.

Иногда я разрешаю Лёхе ехать впереди себя — так, для интереса. Он едет и всё время оглядывается. И старается от меня убежать. Но я его далеко не отпускаю. А потом, когда мне надоест, даю газу — и Лёха остаётся сзади. Он старается изо всех сил обогнать меня или не отстать, но у него не получается. Иногда я останавливаюсь и объясняю ему, как он должен был пройти поворот. Но Лёха такой упрямый, что просто жуть: он считает, что уже знает всё, что я говорю глупости, что дело только в том, что у меня сильнее мотик, а то бы он мне показал.

В последнее время мне всё труднее удирать от Лёхи. Я думаю, что это потому так иногда получается, что я еду-еду и вдруг задумаюсь о чём-нибудь интересном, засмотрюсь на что-нибудь, а Лёха тут как тут — и догоняет. Тогда я даю по газам и удираю от него, но не слишком далеко, а чуть-чуть, чтобы его подразнить.

И вообще, должен признаться, когда несёшься на мотике и всё мелькает, когда взлетаешь вверх на трамплине и начинает казаться, что вот-вот оторвёшься от земли и полетишь как птица, тогда в голову приходят всякие мысли. И даже стихи. Например такие:

Или другие:

Ну и другая всякая ерунда лезет в голову, потому что так здорово нестись, прыгая с горки на горку, то взлетая вверх, то падая вниз, так что захватывает дух.

А когда заканчивается тренировка, мама или папа говорят, где мы ехали не так, как надо было ехать, что надо было делать то-то и то-то, а не это и что-нибудь другое, неправильное. Но я и сам знаю, где неправильно езжу, а неправильно потому, что правильно получается не всегда.

Лёха учится, я учусь тоже. Так мы с ним тренируемся.

Глава 16

Лёха — маленький нахал

В ту среду всё как бы перевернулось. Я даже не понял, как это получилось, потому что получилось очень неожиданно.

Лёха уже со старта умудрился меня обогнать и первым проскочить «бутылочное горло». Скорее всего, это случилось потому, что я замешкался с переключением скоростей, а Лёхе скорости переключать не нужно: у него их просто нет, а у меня целых шесть штук.

«Ну, я тебе сейчас покажу, как надо ездить», — решил я, врубил третью, потом четвёртую и дал газу.

Перед трамплином скорость немного сбросил, взлетел — вот он и Лёха.

«Шалишь, не удерёшь!» — засмеялся я.

Лёха, конечно, моего смеха не услыхал. Да я и сам себя не услыхал из-за рева наших мотиков: у них же глушителей не бывает. На короткой прямой я Лёху достал, на трамплине «сделал», то есть обогнал. Вхожу в поворот — упор на ногу, переключил скорость — что такое? — мимо меня с отчаянным треском проскакивает Лёха. Я даже оглянулся, не поверив своим глазам, решив, что меня обогнал кто-то, не поймешь кто. Но сзади никого. А впереди мелькает Лёхин номер, Лёхина спина в сине-белой куртке, Лёхины серые с черным боты, Лёхин красный с белым шлем, Лёхин оранжевый с красными пятнами мотик.

«Ах так! — закричал я во всё горло. — Ну, держись!»

И бросился догонять этого нахала. Где это видано, чтобы «полтинник» обгонял «шесяпятку»? Нигде!

Ещё трамплин, ещё один — и вот он, Лёха-нахал, прямо перед носом.

«Газуй, газуй! — мысленно подбодрил я его. — Хоть выверни ручку газа наизнанку, а я тебя сейчас сделаю!»

И сделал! То есть догнал, на горку мы выскочили вместе, приземлились тоже вместе, а дальше я вырвался вперед и пошёл чесать, и пошёл…

Выскакиваю на поворот, притормаживаю, ногу в сторону… А Лёха опять впереди!

Да что же это такое? Этого же не может быть! Ведь вчера ещё… то есть позавчера он телепался у меня на хвосте и даже не мыслил обгонять. А тут вдруг…

Тут злость меня взяла по-настоящему. Тут уж я на него так рассердился, так рассердился, что и сам не знаю как. То есть не на шутку. Чтоб Лёха, маленький и глупый, и делал меня на поворотах! Да я ему…

Опять газ до упора, опять сине-белая Лёхина спина приблизилась вплотную, опять вместе взлетаем в воздух, опять я впереди, опять поворот… и… опять я сзади.

Я подъехал к маме, остановился, заглушил двигатель и, чуть не плача, сказал:

— Мам, у меня что-то с мотиком. Не тянет. Я и так, и сяк, а он ни в какую.

— Что у тебя с мотиком? — спросила мама.

— Не знаю.

— Я тоже не знаю, — сказала мама. — Вот приедет папа и посмотрит. А я в мотиках не разбираюсь.

А тут и Лёха подкатил.

— Мам, как я Юрку сделал? А? Как стоячего!

И гогочет, как придурок какой-то.

— Это потому ты меня сделал, что у меня четвёртая скорость клинит, — сказал я, повторив папины слова, сказанные им по какому-то случаю.

— Сам ты клинишь на поворотах, — засмеялся Лёха. — А на мотик сваливаешь.

Нет, вы видели когда-нибудь таких нахалов? Лично я — так первый раз в жизни. Лёха, маленький и глупый, — и такие слова!

— Да я тебе сейчас как врежу, придурок ненормальный! — закричал я. — Так три дня чесаться будешь!

— А ты догони, тогда и врежешь! — хохочет Лёха во всё горло.

— Нечего ссориться, — сказала мама. — Давайте ещё раз со старта. Должна заметить, Юра, что ты на старте засиживаешься непростительно долго, теряешь драгоценные секунды. А Алексей, между прочим, не засиживается. И на поворотах ты тормозишь больше, чем это необходимо, много теряешь времени. Алексей же повороты проходит более грамотно, скорость уменьшает в пределах необходимого.

— Всё равно я не виноват, — сказал я уже не так уверенно. — У меня скорость клинит.

И мы снова заняли место на старте в метре друг от друга.

На этот раз я старался изо всех сил и сразу же вырвался вперёд. Не так чтобы слишком, но всё-таки. Но на повороте Лёха опять меня догнал, и на трамплин мы взлетели вместе. Его при этом так кинуло вверх, что я даже испугался: он летел почти на полметра выше меня, и я очень боялся, что мы с ним столкнёмся при приземлении.

Но именно за счёт высоты Лёха и проиграл. У меня скорость тоже хорошая, но мой мотик тяжелее Лёхиного, и я тяжелее самого Лёхи, поэтому меня не так сильно подбрасывает. Я приземлился первым, дал газу — и умчался вперёд. Но Лёха не сдавался: он всё время висел у меня на хвосте, и на первом же повороте проскочил мимо, хотя я и перекрыл ему дорогу: на гонках так часто делается, и я уже вполне освоил этот приём. Но Лёха каким-то чудом умудрился проскочить, вильнув на полной скорости, срезав угол у меня под самым носом, и вообще… я даже не понимаю, как это ему удалось.

Когда мы откатались и стали переодеваться, мама сказала:

— А тебе не кажется, Юра, что наш Алексей как-то незаметно вырос за эти два последних месяца?

— Как же это он вырос? — удивился я и, взяв Лёху за плечи, поставил рядом с собой: Лёха был, как и прежде, почти на голову ниже меня. — Ничего он не вырос.

— Я не об этом росте говорю, — возразила мама. — Не о том росте, который измеряется в сантиметрах. Я говорю о его умении управлять мотиком. Или, если ты считаешь, что он не вырос в этом смысле, то надо тогда признать, что именно ты остановился в своём росте. Или даже сбавил. Хотя, если верить секундомеру, вы сегодня трассу проходили на двадцать секунд быстрее обычного.

Я задумался, а Лёха обрадовался и сказал:

— А Юрка завтра станет таким маленьким, таким маленьким, что его и в траве не найдешь! — Вот что сказал этот нахал. И добавил: — Как Мальчик-с-пальчик.

Мама не обратила внимания на Лёхины глупые шутки, и сказала:

— Сегодня я впервые увидела, что вы гонялись с азартом. Это хорошо. В каждое дело надо вкладывать не только опыт и умение, но и азарт, то есть желание победить, быть первым. Тебя, Юра, это особенно касается. Ты подумай.

— Хорошо, я подумаю, — пообещал я, хотя, честно говоря, совсем не знал, как об этом надо подумать.

Глава 17

Не завидовать

Сперва я завидовал Лёхе, а теперь понимаю, что завидовать тут нечего, а надо самому учиться тому, что Лёхе дается так легко, как бы само собой.

При этом должен заметить, что Лёха — он ленивый, он даже зарядку делает кое-как. А то, что он такой смелый, что носится как сумасшедший, так это по молодости и глупости. Я в его возрасте тоже носился как угорелый… Ну, не совсем как угорелый, а вообще — носился. Теперь я понимаю, что одной смелости мало, что всё надо делать расчётливо, не надеясь на авось. И папа говорит то же самое. А он знает, что говорит. Он просто так не скажет, потому что сам гонялся в молодости.

Теперь на тренировках я стараюсь и повороты делать быстрее, и со старта срываться так, будто меня сейчас кто-то схватит огромной лапой с огромными когтями. Как в мультике про инопланетян. Но Лёха всё равно умудряется на поворотах меня обставить. Зато на прямой и трамплинах я его делаю, как стоячего, и к финишу прихожу первым. Хорошо ещё, что он не умеет закрывать трассу, а то бы пришлось мне телепаться за ним следом. Конечно, я понимаю, что хвастаться тут нечем: и мотик мой мощнее, и сам я старше Лёхи, следовательно, умнее его в сотню раз. До этого он меня обгонял только потому, что я не придавал этому значения. Теперь придаю — и вот результат.

В это утро я встал как никогда рано, пробежал три круга по улицам нашего дачного посёлка, двадцать раз отжался от пола и сделал много всяких других упражнений, чтобы хорошенько подготовить себя к тренировке на трассе. Я решил, что сегодня не отдам Лёхе ни одного метра, начиная от самого старта.

А Лёха лишь чуть-чуть помахал руками, присел раз десять, пробежался полкруга, а полкруга прошёл пешком. На него посмотришь и подумаешь, что ему всё это ужасно надоело, но он и сам не знает, чем бы таким заняться, чтобы не надоедало. Он весь какай-то разбросанный, как говорит мама, несобранный, готов за всё схватиться сразу, но за что он ни схватится, ничего до конца доделать не может и тут же хватается за другое.

А дедушка Витя сказал, между прочим, что талант талантом, а без труда на одном таланте далеко не уедешь. Вот что сказал дедушка Витя, потому что он прочитал много-много умных-преумных книжек. И папа с дедом полностью согласен. И от себя добавляет ко всему тому, что сказал дедушка, что надо ещё и терпенье. Вот и получается: талант, труд и терпение.

В четверг приехал папа. Я сказал папе про переключатель скоростей, папа посмотрел мой мотик и сказал, что с переключателем скоростей у него всё в порядке. Но всё-таки что-то там подтянул и подкрутил. Значит, не всё в порядке, а немножечко в непорядке.

На другой день, в пятницу, с самого утра, на тренировку мы поехали все вместе. А до этого Лёха, не умолкая, всё время хвастался, как он меня обставляет на поворотах. И папе хвастался, и дяде Серёже, нашему соседу, и тёте Вале, нашей соседке, и всем мальчишкам и девчонкам. Такой он хвастун, этот Лёха. А я не хвастался. Да и чем хвастаться? Нечем. Даже если и обставлю сегодня Лёху, всё равно хвастаться не стану. Очень мне это надо…

Глава 18

Нехорошие слова

На этот раз на тренировке собралось шесть человек. Эти ребята тоже гоняются, кто на «полтиннике», кто на «шесяпятке», но на тренировке встречаемся мы с ними редко: они или тренируются в другом месте, или приезжают сюда в другие дни. Колян Редькин, например, он из местных, почти на два года старше меня, и я его ещё ни разу не обставлял, а он меня — запросто. Но это было… это было весной. А после весны я его на гонках не видел.

— Колян! Тебя чего это не видать? — спросил я у него. — Болел?

— Не-е, — ответил Колян и сплюнул себе под ноги, как взрослый. — Батя у меня… тово… А мать со мной не ездит.

Меня всегда поражало, что он своего папу называет батей, а маму — матерью. Правда, только за глаза. В глаза он его зовёт всё-таки папой. А ещё Колян ругается нехорошими словами. У него что ни слово, то каждое второе нехорошее. И Лёха, дурачок, пытается ему подражать. Я Лёхе за это раза два съездил по шее, но он только громче выкрикнул эти нехорошие слова, заревел и пошёл жаловаться папе.

— А ты сказал папе, за что я тебе врезал? — спросил я у Лёхи, когда папа подозвал меня к себе.

Но Лёха только пошмыгал носом и сказал, что я не имею права драться, вот и всё.

— За что? — спросил папа.

— Сказать? — спросил я у Лёхи.

— Ну и говори, — разрешил мне Лёха, зная, что ему ничего не будет.

И я сказал. Не сами нехорошие слова, а то, что Лёха их говорил.

— Это правда? — спросил папа.

— Правда, — буркнул Лёха.

— Ты можешь при мне или при маме повторить эти слова?

Лёха подумал-подумал и повертел головой из стороны в сторону.

— А если не можешь повторить при мне и при маме, то и при других не произноси такие слова никогда, — сказал папа. — Особенно при девочках. Потому что это стыдно… Наш язык такой красивый, такой богатый, на нём написаны такие хорошие книги… Ему совсем не нужны плохие слова. Это всё равно что… — Папа оглянулся вокруг и спросил: — Видите вон ту лужайку?

— Видим, — сказали мы с Лёхой хором.

— Так вот, это всё равно что на эту зелёную, такую красивую лужайку набросать всякого мусора и битого стекла.

— А там и так битое стекло валяется! — развеселился глупый Лёха. — Только в траве его не видно. Мы в футбол там играли, Генка упал и руку себе порезал. Знаешь, как кровь текла? Ужас как текла.

— Это хорошо? — спросил папа.

— Плохо, — сказал Лёха.

— Значит, ты понимаешь, что плохо, но делаешь. А словом, между прочим, тоже можно порезаться. И очень сильно.

— Как это? — удивились мы с Лёхой.

— А вот так: обидишь человека плохим словом, он расстроится и заболеет. Или ещё что.

— А Колян вон как ругается — и ничего. И не стыдно, — сказал Лёха. — И не болеет.

— Колян — не мой сын, — сказал папа. — Или ты не хочешь быть моим сыном?

— Хочу, — сказал Лёха.

— Вот и договорились, — сказал папа. — А маме пока ничего не скажем. Чтобы не расстраивать. Но если я узнаю, что ты продолжаешь говорить нехорошие слова… — и папа погрозил Лёхе пальцем.

Глава 19

Шок — это когда вверх тормашками

Сперва мы покатались просто так — для разминки. Потом нас выстроили на старте — всех шестерых. Опасным соперником для меня был только Колян. Остальных в расчёт можно не принимать. Коляну я заранее отдавал первое место, себя ставил на второе, Лёху на третье.

Мы с Лёхой сорвались с места, как я не знаю кто: не успел папа махнуть рукой, а мы уже в «бутылке». Колян шёл по внутреннему кругу, я за ним, Лёха по внешнему, у нас с Коляном было преимущество. К тому же я решил не давать Лёхе вырваться на повороте. Всё было продумано до мелочей. Я даже ночью спал плохо и всё думал и думал, как мне сделать так, чтобы уйти от Лёхи хотя бы метров на сто. Или на пятьдесят.

Правда, в мои расчёты не входил Колян. Но Коляна можно и дальше не принимать в расчёт — будто его и нету. Но тот почему-то едет не так быстро, как хотелось бы. Может быть потому, что тренировка, а не гонки. Вот он и…

И только я об этом подумал, как Лёха каким-то чудом проскочил под носом у Коляна, выбросив из-под заднего колеса целую груду песка и мелких камней. Я только глазами поморгал ему вслед.

Но тут же меня взяла такая злость, такая злость, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Я так газанул, что даже подпрыгнул на ровном месте и тут же обошёл Коляна.

Теперь только Лёха катил впереди, и я видел, что он выжимает из своего «полтинника» все его немногие лошадиные силы. И тогда я решил пока идти за ним следом, посмотреть, как он будет преодолевать горки и повороты, а уж потом, когда пойму, как он это делает, уж тогда я его достану.

Мы взлетели друг за другом над одним трамплином, потом над другим. Я мог бы на прямой «сделать» Лёху, но притормозил: мне было интересно, попытается он уйти от меня, или нет.

Вот вперед