Читать онлайн Страшная тайна бесплатно

Wynne Jones

DEEP SECRET

Th is edition is published by arrangement with Laura Cecil and Th e Van Lear Agency

Перевод с английского Анастасии Бродоцкой

Иллюстрации в тексте Ирины Горбуновой

Иллюстрация на обложке Антона Ломаеваээ

Издательство АЗБУКА®

Глава первая

Начну, пожалуй, с одной из наших страшных тайн, иначе разобраться в этом отчете будет непросто.

Вечность и Бесконечность во всей множественной Вселенной обозначают одинаково – фигурой в виде опрокинутой набок восьмерки. И не случайно, поскольку такой символ точно отражает двойную природу множественных миров: они располагаются словно бы в спиральной туманности, закрученной в ленту Мёбиуса и потому бесконечной. Говорят, что и число этих миров бесконечно и что с каждым днем возникают все новые и новые. Но еще при этом говорят, что множественные миры каким-то образом создал император Корифос Великий, когда завоевал все от Да-стороны до Нет-стороны.

Можете считать, что миры множатся бесконечно или что их число постоянно, – как вам больше нравится. Лично я так и не решил.

Несомненно одно: половина этой восьмерки миров магически отрицательна, потому и говорят «Нет-сторона», а вторая половина положительна и называется, соответственно, «Да-сторона». Империя Корифоса расположена как раз на перегибе, в середине, и символ ее и по сей день – положенная набок восьмерка-Бесконечность.

Этот символ в империи виден повсюду и встречается даже чаще, чем памятники Корифосу Великому. Я знаю, что говорю. Около года назад меня вызвали в столицу империи Ифорион на судебное разбирательство. Согласно очень древним законам, в подобных случаях требуется присутствие магида – иначе, конечно, обошлись бы и без меня, а уж я-то без них точно обошелся бы. Командировки в Корифонскую империю у меня чуть ли не самые нелюбимые. По традиции делами империи заведует самый младший магид с Земли, а я тогда как раз таким и был. И вдобавок падал с ног от усталости. Я только накануне вернулся из Америки, где мне пришлось практически в одиночку уговаривать и подзуживать нужных людей, чтобы они установили хоть какой-то мир в бывшей Югославии и Северной Ирландии. Но едва я увидел повестку в суд, как всю мою радость и гордость как ветром сдуло. Мысленно застонав, я надел полагавшуюся по протоколу мантию из кремовой шелковой парчи с лиловой лентой-столой, концы которой свисали спереди, и отправился в империю, чтобы занять свое место на закрытом судебном заседании.

Настроение у меня было прескверное, к тому же я одурел от смены часовых поясов, поэтому первым делом подумал: ну почему было не устроить заседание в каком-нибудь парадном зале? В Большом императорском дворце полно помещений, которым больше тысячи лет, и некоторые древние залы, что судебные, что бальные, просто чудесны. Но для этого заседания отвели новый зал, обшитый дубовыми панелями, от которых попахивало лаком, скучный, как коробка, и начисто лишенный очарования. И деревянные скамьи были просто до ужаса неудобные. Рельефная эмблема в виде восьмерки, слишком ярко и густо позолоченная, впивалась мне в спину, сверкала на всех стенах и на огромном деревянном троне, предназначенном для императора. Помню, как я в досаде перевел взгляд на высившуюся в углу неизбежную статую Корифоса Великого. Она тоже была новая и вся в броской позолоте – но, впрочем, и сам Корифос был личность яркая, не поспоришь. Хотя все памятники ему одинаковые и идеализированные, с первого взгляда ясно, что они изображают человека, который и правда когда-то ходил по земле и обладал очень узнаваемой внешностью. У него была манера немного наклонять голову к плечу, примерно как у земного Александра Македонского, и осторожная, загадочная улыбка – Корифос словно бы говорил: «Я вас прекрасно понимаю, но все равно поступлю по-своему». Сразу понятно, что был он упрямый, как баран.

Помнится, я еще задумался, за что в империи так любят Корифоса: он правил каких-то лет двадцать, и было это две с лишним тысячи лет назад, и к тому же почти не бывал в столице, занятый завоеваниями всего подряд, но почему-то корифонцы упорно считают его времена золотым веком. И тут я отвлекся от этих мыслей, потому что нам пришлось встать – явился нынешний император. Человек совсем иного толка – мелкий, кислый, неинтересный. Как так выходит, что императоры берут в жены прекраснейших женщин нескольких миров, а порождают потомство вроде Тимоса IX, на которого и в толпе-то не обернешься? Посмотреть на него – так просто близорукий коротышка с наглой миной. Тимос IX входил в число тех немногих жителей империи, кому требовались очки. Когда я поднялся его поприветствовать, мне от этого стало неловко. Кроме императора, я был единственным очкариком в зале, и получалось, будто я претендую на то, что я ему ровня. Вообще-то, магид во многих отношениях ровня любому самодержцу, однако на этом судебном заседании я был всего лишь независимым наблюдателем, который находился здесь по требованию закона и должен был просто подтвердить, что обвиняемый нарушил или не нарушил закон. Мне и говорить-то дозволялось только после оглашения приговора.

Все эти формальности вместе с прочими юридическими тонкостями мне занудно сообщили во вступительном слове, когда мы все уселись, а заключенного ввели и поставили в центре зала. Это был симпатичный юноша лет двадцати по имени Тимотео. На вид никакой не преступник. К сожалению, из-за смены часовых поясов голова у меня отказывалась вникать в происходящее, и, как я ни напрягался, мне удалось разве что сообразить, что Тимотео – не настоящее имя и по каким-то туманным юридическим соображениям настоящее имя обвиняемого называть нельзя. Помнится, я снова углубился в размышления о Корифосе Великом. Мне подумалось, что его культ заменяет империи религию. В этом мерзком местечке религий было просто пруд пруди, больше тысячи разных божков и божулек, но кому поклоняться – это было сугубо личным делом каждого. Приведу пример, показывающий, до какой степени личным: мне тогда вспомнилось, что сам Тимос IX лет пятнадцать назад решил поклоняться какой-то на диво необаятельной богине, которая обитала в кустах на могиле покойного жреца и требовала от своих приверженцев особо безрадостного образа жизни. Возможно, именно поэтому у императора и был такой изможденный и мрачный вид. Однако больше никому в суде и в голову не приходило принять веру императора. Всех объединял Корифос.

Тут я волей-неволей встряхнулся. Император лично зачитал обвинение, написанное выспренним юридическим языком. Но если пробиться через судебные формулировки, становилось ясно, что даже по меркам империи это не дело, а просто бред какой-то. Так называемый Тимотео был старшим сыном императора. Закон, который он якобы нарушил, требовал, чтобы никто из детей императора – будь то отпрыск «верных жен», «верховных дам» или «низших наложниц» – не знал, кто его родители. Если он это выяснит, его ждет смертная казнь. Смертная казнь полагается также всякому, кто помогал императорскому отпрыску это узнать.

Затем император спросил Тимотео, нарушил ли он этот закон.

Похоже, Тимотео знал об этом законе примерно столько же, сколько я. И потрясен и разгневан был, судя по всему, тоже не меньше моего. Я едва не зааплодировал, когда он сухо ответил:

– Сир, если бы я и не нарушил его раньше, то нарушил бы сейчас, ведь вы только что зачитали мою родословную.

– Так ты нарушил закон? – повторил император.

– Да, – сказал Тимотео.

Уловка-22, подумал я. Меня трясло от злости. Ничего себе шарада!

Самое ужасное, что Тимотео был не только обаятельный, но еще и умный. Император из него получился бы куда лучше отца. Очевидно, чтобы выяснить, кто он такой, нужен был особый талант. Тимотео был одним из четырех приемных детей в доме провинциального дворянина, и по ходу заседания стало понятно, что остальные трое воспитанников и сам дворянин наверняка ему в чем-то помогали. Однако Тимотео твердо держался той версии, что всю детективную работу он проделал в одиночку и дошел до всего абсолютно самостоятельно. А узнав тайну собственного происхождения, совершил роковую ошибку – написал своей матери, первой наложнице императора, и попросил подтвердить его догадку.

– Неужели тебе не приходило в голову, что теперь, когда ты все знаешь, наши враги могут похитить тебя, чтобы шантажировать нас? – спросил его император.

– Я не собирался никому рассказывать, – возразил Тимотео. – И вообще, я взрослый самостоятельный человек.

– Значит, ты намеревался претендовать на императорский престол! – догадался император.

– Нет, не собирался! – запротестовал Тимотео. – Просто мне не нравилось, что я не знаю, кто я такой. По-моему, я имею право знать!

– Нет, не имеешь! Твои собственные слова доказывают, что ты виновен в заговоре против короны! – Император был явно доволен собой. И поглядел на меня – я заерзал на высокой неудобной скамье. – Закон есть закон, – сказал он. – Магид, засвидетельствуйте, что этот человек нарушил закон нашей империи.

Я молча поклонился. Говорить с ним было выше моих сил.

Потом было много пустой болтовни, и другие сановники вставали, шурша парадными шелками, и тоже свидетельствовали, что закон нарушен. Как будто какой-то дурацкий торжественный танец. Я сидел и думал, как бы улучить момент и колдовством утащить юного Тимотео подальше отсюда, – думал, но так ничего и не сделал, наверное, потому, что голова была дурная из-за часовых поясов. К этому времени лицо у Тимотео стало совсем огорошенное. Перед ним только что промаршировали шесть человек и передали ему смертный приговор, и каждый взметнул у него перед носом белой подкладкой ярко-розовой мантии. Как будто тебя приговаривает к смерти клумба с петуниями. Вот я и не сообразил, что все это всерьез. И решил, что действовать начну, когда Тимотео поведут обратно в камеру для приговоренных. В зал суда его доставили под конвоем целого отряда дворцовых гвардейцев и на всякий случай еще и в сопровождении волхва и, похоже, вообразили, будто такая охрана никому не по зубам. Поэтому я выжидал.

И довыжидался. Петунии отступили. Император безо всякого выражения проронил:

– Приговор можно привести в исполнение немедленно.

И поднял руку, всю унизанную перстнями. Видимо, в один из камней был встроен этот их миниатюрный лазер. Тимотео тихонько охнул и повалился на бок, изо рта у него потекла кровь.

Все произошло ужасно быстро – во мне даже вспыхнула надежда, что это какой-то фокус. Я вообразить не мог, чтобы император – император чего угодно, пусть даже Корифонской империи, – не захотел оставить в живых своего старшего сына. И когда я на негнущихся ногах ковылял по лакированным деревянным ступеням к центру зала, то был уверен, что все это какой-то спектакль, чтобы враги императора решили, будто Тимотео погиб. Но это был никакой не фокус. Я потрогал Тимотео. Он был еще теплый, как живой, но пальцы сказали мне, что в теле больше нет души.

Я встал и поспешно зашагал прочь от трупа, не желая скрывать своих чувств.

Мне было тошно и от себя, и от императора. По дороге домой я мысленно твердил, что империя на то и империя и в таких местах нечего и рассчитывать на сострадание или даже уважение к человеческой жизни. Времени, чтобы клясть себя на чем свет стоит, у меня было предостаточно. Земля находится по Нет-сторону от империи, поэтому всю дорогу мне пришлось словно бы подниматься по отлогому склону и как будто подтягиваться на кристаллической решетке между мирами, так что когда я добрался до дому, то ненавидел уже не только империю, но и дурацкий наряд, который меня заставили напялить и который не давал нормально двигаться. Как раз когда я, оказавшись наконец в собственной гостиной, срывал с себя эту мерзость, зазвонил телефон.

Я только и мечтал, как сяду и выпью свежезаваренного кофе, а потом позвоню старосте магидов и подам на императора официальную жалобу. Поэтому выругался. И схватил трубку.

– Ну что?!

Оказалось, что это мой старший брат Уилл.

– День не задался? – спросил он.

– Не то слово, – отозвался я. – Был в Корифонской империи.

– Тогда точно не задался, – ответил Уилл. – Какое счастье, что я за нее больше не отвечаю. – (Уилл тоже магид.) – К сожалению, мой звонок тебя точно не утешит, у меня печальный повод. Я у Стэна Чарнинга. Он болен. И зовет тебя.

– О господи! – выдохнул я. – Ну почему беда не приходит одна?

– Не знаю. Так уж повелось, – сказал Уилл. – К страшным тайнам это не относится, а жаль. Руперт, я думаю, Стэн умирает. Он тоже так считает. Мы хотели позвать и Сая, но его нигде не найти. Когда сможешь прибыть?

– Через полчаса, – сказал я. Стэн живет на окраине Ньюмаркета. А я – в Уиверс-Энде, это сразу за Кембриджем.

– Хорошо, – ответил Уилл. – Тогда я пока посижу с ним и дождусь тебя.

Уилл имел в виду: «И, если понадобится, обеспечу, чтобы он дотянул до твоего прихода». Если Стэн и правда умирает, значит ему надо передать мне какие-то магидские дела.

– До скорого. – И Уилл повесил трубку.

Я задержался дома ненадолго – только чтобы сварить кофе и отправить старосте магидов факс, что я собираюсь подать жалобу на империю, если понадобится – в Верхнюю палату. Староста магидов живет за несколько миров от Земли в Нет-сторону, и обычно с меня семь потов сходит, пока я пропихну туда факс. Но в тот день мне хватило нескольких секунд. Пять гневных отточенных фраз – и все в мгновение ока. Просто я ни о чем не мог думать, кроме Стэна. И когда сел за руль, то думал только о нем. Обычно, усевшись в машину, я делаю паузу и наслаждаюсь моментом, особенно если только недавно откуда-то вернулся. Машина у меня просто невозможно прекрасная, я с детства о такой мечтал. И всякий раз замираю и радуюсь, как же хорошо, что доходы позволяют мне водить подобную машину. Но в тот день все было иначе. Я просто сел и поехал, прихлебывая кофе из термоса, а в голове моей были только мысли о Стэне.

Это Стэн добился, чтобы сначала Уилла, потом нашего брата Саймона, а потом и меня приняли в Содружество магидов. Это он научил меня почти всему, что я знаю. По-моему, я тогда не представлял себе, как буду жить без него. И все молился – вот бы кто-нибудь из них ошибся, или он, или Уилл, вот бы на самом деле Стэн не умер. Да только магиды в подобных вещах не ошибаются, вот беда.

– Зараза! – сказал я вслух.

Мне все время приходилось смаргивать. Я толком не видел всех тех дорог, по которым ехал, пока машина не запрыгала по заросшему ухабистому проселку, который вел к бунгало Стэна.

Не бунгало, а гадость. Клякса на пейзаже. Будто шмякнули на плоскую пустошь огромный куб стилтонского сыра. Мы частенько подшучивали над Стэном, что оно такое страшненькое, но он всегда говорил, что ему там очень неплохо живется. Мои знакомые – особенно те, кто знал всех трех братьев Венейблз в кембриджский период нашей биографии, – не могли взять в толк, что мы нашли в убогом мелкотравчатом Стэне, бывшем жокее. И спрашивали, как нам удается заставить себя подолгу торчать в его жуткой лачуге – а мы оттуда не вылезали.

Дело в том, что все магиды живут двойной жизнью. Нам надо как-то зарабатывать на хлеб. Стэн зарабатывал тем, что давал шейхам и прочим богатеям советы насчет скаковых лошадей. А я программист, в основном пишу компьютерные игры.

Я поставил машину возле драндулета Уилла. В сумерках и против света он сойдет за «лендровер». Но на ярком солнце, как тогда, волей-неволей отведешь глаза и подумаешь – чего только не померещится. Я пробрался между машинами, и Уилл открыл мне бутылочно-зеленую дверь бунгало.

– Доброе утро, – сказал он. – Мне пора коз доить. Он в левой передней комнате.

– Он еще… – начал было я.

– Да, – кивнул Уилл. – Я уже попрощался. Жаль, что Сая так и не разыскали. Он уже сто лет пропадает где-то в Да-стороне, и у кого я ни спрашивал, никто не поддерживает с ним связь. Стэн написал ему письмо. Ну, ты мне скажешь, как и что, да? – И он с сосредоточенным видом прошел мимо меня и забрался в свой жуткий драндулет.

А я двинулся в бунгало. Стэн лежал на узкой кровати у окна, вытянувшись во все свои пять футов[1]. Кривоватые ноги были в джинсах детского размера, один носок протерся на большом пальце. На первый взгляд и не заподозришь, что Стэну совсем худо, если не знать, что обычно-то он постоянно чем-то занят, ни минуты на месте не сидит. Но когда я посмотрел в лицо – а я посмотрел почти сразу, – то заметил, что кожа как-то странно натянута на черепе, а глаза, словно кошачьи, таращатся из-под высокого лба, который казался еще выше из-за поредевших седых кудрей, и лихорадочно блестят.

– Где ты пропадал, Руперт? – одышливо пошутил он. – Уилл тебе уже минут пять как позвонил!

– Да в Корифонской империи, – ответил я. – Пришлось писать жалобу старосте магидов.

– А, этой! – пропыхтел Стэн. – Да ее завалили жалобами все магиды, кто туда хоть раз совался. Злоупотребление властью. Нарушение прав человека. Манипуляции магидами. Прогнившая система. Мне давно кажется, что она просто складывает их все в папку с надписью «К. И.», а потом ее теряет.

– Принести тебе чего-нибудь? – спросил я.

– А смысл? – ответил он. – Мне осталось примерно с час, переварить ничего не успею. Но от водички, пожалуй, не откажусь.

Я принес ему стакан воды из кухни и помог приподняться, чтобы удобно было пить. Стэн совсем ослабел, и от него пахло. Чем именно – не описать, но так пахнут только безнадежно больные, и если знаешь этот запах, его уже ни с чем не спутаешь. Я его помню, потому что от дедушки так пахло.

– Может, доктору позвонить? – спросил я Стэна.

– Рано. – Он откинулся на подушки, слегка отдуваясь. – Мне еще многое надо сказать.

– Спешить нам некуда, – заметил я.

– Не смешно! – буркнул он. – Ну… Ладно. В общем, так. Ты, Руперт, младший магид на Земле, поэтому на тебя ложится обязанность найти мне преемника и поручиться за него… Но это ты, надеюсь, и без меня знаешь.

Я кивнул. Количество магидов неизменно. Когда кто-то умирает, мы стараемся заполнить пустоту как можно скорее, потому что у нас очень много работы. Именно таким образом Стэн и поручился и за меня, и за братьев. Тогда трое магидов умерли с промежутком меньше полугода, и случилось это задолго до того, как Уилл успел подготовиться к тому, чтобы претендовать на место. До этого Стэн был младшим магидом на Земле почти десять лет. Как я говорил своему брату Уиллу, беда не приходит одна.

– Так вот, я тебе должен тут кое-что объяснить, – продолжал Стэн. – Во-первых, я составил для тебя список кандидатур. Он в левом верхнем ящике письменного стола, вон там, лежит поверх завещания. Будь паинькой, убери его с глаз долой, пока никто не увидел.

– Что? Прямо сейчас? – спросил я.

– А что плохого в «прямо сейчас»? – поинтересовался он.

Суеверие, подумал я и двинулся к столу. Мне не хотелось вести себя так, будто Стэн уже умер, пока он жив. Но ящик я выдвинул, увидел там сложенный листок, взял его и развернул:

– Такой короткий?!

– Не нравится – дополни! – ответил Стэн. – Но сначала разберись с этими. Я весь последний месяц старался, чтобы у тебя были хорошие, сильные кандидаты. Двое даже успели побывать магидами – в прошлой жизни.

– А это хорошо? – спросил я.

Стэн очень увлекался идеей переселения душ. С моей точки зрения, это был его большой недостаток. Он был готов поверить всему, что только ни расскажут про реинкарнацию. И ему, похоже, и в голову не приходило, что, когда люди вспоминают прошлые жизни, почему-то никто не говорит, что его прошлая жизнь была самая обычная. Сплошные короли, королевы да верховные жрицы.

Стэн усмехнулся, отчего его странно перекошенное лицо перекосилось еще больше. Мое мнение было ему известно.

– Ну, если они взяли на себя труд переродиться, уже одно это значит, что они ребята неглупые. Сам поймешь, сколько пользы, если у кого-то от рождения в подсознании половина всего, что нужно, да еще и таланта ему не занимать. Правда, у всех в моем списке хорошие, крепкие таланты. Перспективней не найдешь. – Он помолчал. Ему все время не хватало дыхания. – Только рассмотри их как следует, – продолжил он. – Знаю, нам не положено с этим делом затягивать, но все-таки оно не то чтобы прямо горит. Бери пример с меня: я оставил вас в покое почти на год. Мне и самому не верилось, что у трех братьев в одной семье могут быть способности магидов. А потом думаю – а что такого? Может, это наследственное. Только я тебе никогда не говорил, из-за чего принял окончательное решение по поводу тебя.

– Потому что мое превосходство было очевидно? – предположил я.

Стэн хохотнул:

– Нет. Потому что ты был магидом по меньшей мере в двух прошлых жизнях.

Будь это обычный разговор, я бы страшно разозлился.

– У меня нет никаких воспоминаний о прошлых жизнях, – отчеканил я, – и я никогда не говорил тебе ничего такого, из чего следовало, что я о них помню.

– Об этом можно и по-другому узнать, – самодовольно ухмыльнулся Стэн.

Возражать я не стал. Не время спорить.

– Хорошо. Я тщательно рассмотрю всех из этого списка.

– И не обязательно выбирать того, кто больше всех хочет. Испытай их, – сказал Стэн. – А когда все-таки выберешь, прежде чем приступать к обучению, обязательно возьми кандидата с собой на какое-нибудь большое серьезное задание. Погляди, как у них дело пойдет, – как я испытывал тебя в истории Да-сторонней порнографией, а Уилла – с нефтяным кризисом…

– А у Саймона что было? – спросил я. Мне никто не рассказывал.

– Моя большая ошибка, – признался Стэн. – Кто-то наладил торговлю рабынями и невестами, переправлял девушек с Нет-стороны через Землю и дальше до самой Корифонской империи. Я поручил Саймону работать с отрядом полиции, который прислали из империи, чтобы я помог им разобраться с этим делом. И оказалось, что половина из полицейских кентавры. Не мог же я сказать ему, что они с Земли! А после этого уже пришлось утвердить Саймона в должности магида: он слишком много видел. Повезло мне, что магид из него вышел хороший. Но ты не волнуйся, ты так не оплошаешь.

– Да уж надеюсь! – сказал я.

– Не оплошаешь, – заверил меня Стэн. – А если вдруг попробуешь, я подстрахую.

– Э-э-э… – начал было я, не зная, как подать ему горькую правду.

– Я буду поблизости, – заявил Стэн. – Я договорился, что задержусь здесь. Магид вполне может работать и в развоплощенном виде, и именно этим я и планирую заняться, пока ты все не уладишь.

Я ушам своим не поверил и полушутя спросил:

– Значит, ты мне не доверяешь и считаешь, что я провалю все дело?

– Доверяю, – ответил Стэн. – Но ты ходишь в магидах всего года два с небольшим. А всем магидам-новичкам полагается дисциплинарный советник, я это вычитал в отчетах. Вот я и спросил у Верхней палаты позволения остаться и присмотреть за тобой, и там, похоже, решили, что в этом есть здравое зерно. Так что я тут побуду. Можешь на это рассчитывать.

Он вздохнул и уставился куда-то в пространство, за облупившийся грязно-белый потолок.

Я тоже вздохнул, а сам подумал: «Стэн, давай по-честному. Ты просто не хочешь уходить навсегда. И я тоже не хочу, чтобы ты уходил».

– Правда, в основном мне просто жуть как не хочется уходить, – добавил Стэн. – Мне всего-то восемьдесят девять. Совсем немного для магида.

Я-то думал, ему едва за шестьдесят, и так и сказал.

– А, да-да, – отозвался он. – Я старался держать форму. Мы все стараемся. А потом в один прекрасный день тебе говорят: «Ну все, дружок. Завтра помирать», и ты понимаешь, что таки да. Мне разрешили протянуть до заката.

Я невольно глянул в окно. Стоял ноябрь. Тени уже удлинялись.

– Когда солнце сядет, вызовешь врача, – велел Стэн и надолго умолк.

Я дал ему воды, сварил себе еще кофе и стал ждать. Через некоторое время он снова заговорил – на сей раз не так чтобы совсем о делах: пустился в воспоминания.

– Я частенько видел, как меняется этот мир, – рассказывал он. – Помогал разгребать разные политические завалы, накопившиеся за наше столетие. Теперь мы расчистили место под перемены, которые принесет грядущий век. Но больше всего меня радует, знаешь ли, что мы сумели сдвинуть этот мир в Да-сторону. Помаленьку. Украдкой. Когда я был молодой, никто даже не задумывался, что могут быть и другие вселенные, а уж о том, чтобы туда попасть, и речи не было. А теперь об этом пишут целые книги, все говорят, как творить волшебство и что у всех есть прошлая жизнь, и когда об этом упомянешь, никто не сочтет тебя психом ненормальным. И это, по-моему, сделал именно я. Я. Это я подтолкнул нас назад по спирали. Вернул на место. Ты, наверное, знаешь – то есть точно знаешь, – что Земля из первых миров и на самом деле нам положено быть гораздо дальше в Да-сторону, чем сейчас.

– Знаю. – Я нервно поглядывал на тень от своей машины, которая уже вовсю наползала на заросшую сорняками лужайку.

– Подтолкни нас еще чуть-чуть, – проговорил он.

– Мы отчасти для этого и нужны, – ответил я.

Потом, когда в комнате потемнело, Стэн вдруг сказал:

– А знаешь, я ведь вернулся только из-за ностальгии.

– Ты о чем? – спросил я.

– Я начинал работать магидом далеко в Да-стороне, – прошептал он. Голос у него слабел. – Сам выбрал. Примерно как Саймон. Но я выбрал те края из-за кентавров. Всегда любил кентавров, всегда хотел с ними работать. И когда узнал, что кентавры есть в половине миров по Да-сторону от нас, сразу помчался туда. И ты знаешь, наверное, не вернулся бы. Кентаврам нужна волшебная среда – это ты и сам понимаешь, – и когда мы сместились в Нет-сторону, здесь они все вымерли. Три года я был совершенно счастлив – работал с кентаврами, изучал их. Наверное, я знаю про кентавров и их обычаи все на свете. А потом меня одолела ностальгия. Раз – и все. Даже не могу объяснить, по чему именно я тосковал. Такое было всеохватное чувство. Просто мир, в котором я жил, не был Землей. Пахло неправильно. Ветер дул не так, как здесь. Трава была не того зеленого цвета. Какие-то мелочи – вода на вкус слишком чистая… Потому-то и пришлось вернуться.

– И работать жокеем, – сказал я.

– Ну, это почти что быть кентавром, – ответил Стэн. И добавил после долгого молчания: – Хочу в следующей жизни быть кентавром. Надеюсь, это можно устроить. – И после еще более долгого молчания: – Позвони-ка доктору, пора.

Телефон был в кухне. Я пошел туда и обнаружил, что возле телефона лежит блокнот, в котором аккуратно записан номер врача. Помню, когда я набирал номер, то подумал, что поступаю нехорошо по отношению к юному Тимотео. Ведь я был одним из тех немногих, кто мог бы горевать по нему, но горевал я только по Стэну. В следующий миг я опять начисто забыл о Тимотео. Стэн все очень тщательно организовал. К моему изумлению, врач сам подошел к телефону и пообещал, что приедет через пять минут. Я повесил трубку и вернулся в спальню.

– Стэн… – позвал я.

Никто мне не ответил. Похоже, Стэн хотел испустить последний вздох в одиночестве, без посторонних глаз. Умирая, он наполовину свесился с кровати. Я осторожно поднял его и положил обратно на постель.

– Стэн! – снова окликнул я мертвый сумрак.

Ничего. Я ничего не чувствовал.

– А ведь кто-то обещал тут задержаться, – сказал я вслух.

И все равно ничего.

Глава вторая

Ближе к Рождеству, более или менее уладив всякие крупные и мелкие дела, связанные со смертью Стэна, я всерьез взялся за список, который он мне оставил. Там было пять человек, из них две женщины. Судя по адресам, одна женщина была англичанка, другая американка. Мужчины были из Англии, Голландии и – тут мне пришлось заглянуть в атлас – да, из Хорватии. Я вздохнул и попытался настроиться на то, как будет интересно поездить по миру, познакомиться со всеми кандидатами под разными выдуманными предлогами. По крайней мере трое из них говорили со мной на одном языке. Наверное, надо считать, что мне повезло. Еще Стэн указал даты рождения всех кандидатов, кроме хорвата. Девушка-англичанка и голландец были молоды. Ей – двадцать, ему – двадцать четыре. С моей точки зрения, это было преимущество. Остальным кандидатам перевалило за сорок. Меня это несколько пугало. Самому-то мне только что исполнилось двадцать шесть, и брать в ученики человека настолько старше я робел.

Но я все равно поставил себе цель разыскать всех.

Мне бы не хотелось подробно рассказывать, как это было муторно. Поскольку меня постоянно отвлекал сосед, о котором речь впереди, а у мамы возникло понятное и естественное желание, чтобы хотя бы один из ее сыновей приехал домой на Рождество, на все прорицания, разъезды и расспросы у меня ушло полтора месяца без перерыва.

Я слетал в Амстердам разыскать голландца – его звали Корнелиус Пунт, – но самого его не нашел, а только узнал, что он получил какой-то там грант, который дал ему возможность повидать мир. И Пунт этой возможности не упустил. Я помчался в Авиньон, где его видели в последний раз, и обнаружил, что он собирался в Рим, в Афины, а оттуда в Иерусалим. За следующие четыре дня я едва умом не тронулся от общения с сотрудницами греческих и итальянских телефонных компаний, но потом вернулся домой и обнаружил факс, в котором один магид, побывавший в Израиле, сообщал мне, что Пунт улетел в Австралию. Я махнул рукой и решил подождать, когда он вернется.

Вскоре после этого мои американские информанты выследили ту женщину, что постарше, Тэнси-Энн Фиск. Я уже собрался лететь в Огайо, как все мои источники прислали срочные сообщения, что этого делать не стоит. Фиск уехала в какой-то особенный женский санаторий, куда мужчин вообще не допускают. Я справился в магидских хрониках, что это за санаторий, и несколько встревожился, обнаружив пометку «крайне сомнительная эзотерика». Впрочем, возможно, Тэнси-Энн обратилась туда безо всякой задней мысли – просто хотела отдохнуть. Оставалось только дожидаться, когда она вернется.

Разыскать англичанина Мервина Тарлесса было ничуть не легче. В конце концов оказалось, что он уехал в Японию с лекционным турне. Что же касается хорвата по фамилии Габрелисович, мне нет нужды напоминать, что там шла война. Мои источники в НАТО с сожалением сообщали, что он числится без вести пропавшим.

Тогда я с некоторым облегчением отправился на поиски девушки-англичанки. По крайней мере, мы с ней находились в одной и той же стране. Кроме того, она была моложе меня и, судя по списку Стэна, обладала самым ярким талантом, хотя никогда ничему не училась. В глубине души я надеялся, что именно ее и выберу. И даже позволял себе представлять ее в крайне притягательном виде – как девушку хорошенькую и умненькую, учить которую будет одно удовольствие. Так и видел, как излагаю ей все магидские законы. Мечтал, как она будет внимать каждому моему слову. Прямо предвкушал, как мы познакомимся.

Найти ее тоже оказалось непросто.

У нее была довольно затейливая семейная история. Оказалось, что адрес, который у меня был, – это адрес ее бристольской тетки, сестры отца. Мари, судя по всему, поехала в Бристоль учиться. На теткином пороге я очутился в проливной дождь, и мимо меня туда-сюда шныряли мокрые дети. Миг – и дети, вопя и размахивая кулаками, повалились в кучу за спиной у тетки. А она, перекрывая гвалт, прокричала мне, что бедняжка Мари поехала к матери в Лондон – странно, что я ничего не знаю. Родители-то у нее развелись. Печальная история. Я заорал, что мне необходим ее лондонский адрес. Тетка провизжала, что не помнит, но, если я обожду минутку, она спросит у невестки. Я простоял на крыльце под дождем еще минут пять, глядя поверх кучи детей, как тетка говорит по телефону в прихожей. Наконец она вернулась и прокричала мне неправильный адрес. Я его записал – он стал еще неправильнее из-за мокрой бумаги и шлепавшихся на чернила капель дождя – и назавтра поехал в Лондон. Назавтра тоже весь день лило как из ведра.

Адрес был на юге Лондона. Это я записал верно. Но когда я наконец добрался до места, оказалось, что лавка называется не «Хлев за кручей», как я записал, а «Хлеб насущный». Это был магазин экологически чистых продуктов. Перед застекленной витриной с несметным множеством разнообразных бобов (я даже не знал, что бывает столько сортов!) стояла продавщица – высокая, тоненькая, в белом комбинезоне. Из-под белой косынки на голове выбивались светлые девичьи кудряшки. Продавщица была до того миловидна и так молодо выглядела, что я на миг понадеялся, что это и есть Мари Мэллори. Но когда я подошел поближе, то обнаружил, что она гораздо старше – ей могло быть и за сорок. Наверное, это была мать Мари. В таком случае, судя по моим расплывшимся и закапанным записям, ее звали миссис Баттл; однако на вывеске над дверью значилось: «Владельцы Л. и М. Наттел». Я не стал рисковать: ошибаться в фамилиях – последнее дело. И ограничился тем, что вежливо спросил, где я могу найти Мари Мэллори.

Продавщица всмотрелась в меня, склонив голову набок, и взгляд у нее был до того оценивающий, что мне даже стало не по себе.

– От меня помощи не ждите, – сообщила она после долгого молчания.

– Быть может, вы поясните почему? – спросил я.

– Много о себе воображаете, – заявила она. – Пижонский выговор, начищенные туфли, дорогой плащ, прическа волосок к волоску – ох, теперь я прекрасно понимаю, почему вы так обошлись с бедной девочкой. Наверняка решили, что она недостаточно хороша для такого, как вы! А может, она вам рубашки плохо гладила?

Тут я, кажется, временно лишился дара речи. Молча стоял и чувствовал, как лицо заливает краска. Да, я и правда люблю элегантно одеваться, но тогда я поймал себя на желании возразить, что рубашки себе я глажу сам. Глупости какие-то. Я постарался взять себя в руки и сказал:

– Миссис… э-э… миссис Баттл… Наттел? Уверяю вас, я ничем и никогда не обидел вашу дочь.

– Тогда почему она так огорчена и говорит, что вы с ней плохо обошлись? – свирепо парировала она. – Мари врать не станет, не такая она. И с какой радости вы приползли ко мне? Поняли наконец, что упустили приличную девушку из наманикюренных рук, да?

– Миссис Баттл!.. – опешил я.

– Наттел, – поправила она. – Никогда не любила мужчин, которые носят шейные платки. Что плохого в простом честном галстуке? Знаете, если бы я вас увидела, когда она только начала с вами встречаться, я бы ее отговорила. Я бы сказала: шейные платки – это подозрительно. Как и макинтош с кучей пуговок и пряжечек. Одежда много говорит о человеке!

– Миссис Наттел!!! – чуть ли не заорал я. – Я не видел вашу дочь ни разу в жизни!

Она недоверчиво уставилась на меня:

– Тогда что вы тут забыли и зачем натоптали в моем магазине?

– Я пришел к вам, – терпеливо объяснил я, – поскольку разыскиваю вашу дочь Мари Мэллори в связи с… в связи с тем, что ей причитается наследство.

Наследство – не самое лучшее оправдание, но я так разнервничался, что забыл все более изящные предлоги, которые придумал по дороге в Бристоль.

Похоже, это произвело на миссис Наттел должное впечатление. Теперь настал ее черед краснеть. Нежно-розовая кожа окрасилась густо-багряным, она прижала обе руки ко рту:

– Ой! Так вы, значит, не этот ее Робби?

– Мадам, меня зовут Руперт Венейблз, – представился я, рассчитывая основательно смутить ее в отместку.

– Ой, – повторила она.

Я уже ждал, что сейчас она смягчится и позовет дочку из квартиры на втором этаже или еще откуда-нибудь. Как бы не так.

– А докажите! – потребовала она, как только краска отхлынула от щек. А когда я показал ей визитную карточку, заявила: – Карточку всякий напечатать может!

Тогда я выложил на прилавок водительские права, банковскую карту и чековую книжку. Миссис Наттел рассматривала их долго и придирчиво.

– Заграничный паспорт я с собой не взял, – сказал я не самым вежливым тоном.

На что она заметила:

– Руперт – это на самом деле немного похоже на Робби.

– Ничего подобного, это совсем разные имена, – сказал я.

Она снова взяла мою визитную карточку и задумчиво уставилась на нее.

– Тут написано – разработчик программного обеспечения. Это вы?

Я кивнул.

– А этот Робби говорил, что учится на ветеринара. Да, это разные вещи, – рассудила она. – Но если вы по делу о наследстве, почему вы не юрист?

– Потому что я душеприказчик, – процедил я. – Покойный – Стэнли Чарнинг – указал меня в своем завещании как душеприказчика. Миссис Наттел, ваша осторожность и предусмотрительность выше всяких похвал, но я был бы признателен, если бы вы позволили мне поговорить с Мари.

– Похоже, мне придется вам поверить, – неохотно признала она. – Только Мари здесь нет.

Сердце у меня упало.

– Где она?

– Она поехала к отцу, когда у него обнаружили рак, – сообщила миссис Наттел. – Сама так решила. Я не виновата, что ее здесь нет.

– Быть может, вы дадите мне ее адрес, если не возражаете?

Она возражала. Все это казалось ей крайне подозрительным. Я восхищался ее интуицией, но еле сдерживался, чтобы не скрипеть зубами. В конце концов она проговорила: «Ну, если речь идет о наследстве…» и все-таки дала мне адрес к северу от Илинга.

Я поблагодарил ее и поехал туда. На это ушло полдня. А когда я приехал, то обнаружил, что дом заперт и окна первого этажа забраны ставнями. Соседка сказала, что хозяин в больнице – где-то очень далеко, а где именно, она не помнит, – а его дочка заперла дом и уехала.

Я покатил домой и всю дорогу молча бесился. На шоссе М-25 были страшные пробки. Я свернул и попытался срезать по проселкам – и там каждые полмили были дорожные работы. А объезд через газовый завод!.. Очутившись наконец в собственном дворе, я злобно хлопнул водительской дверцей. Пнул заднюю дверь дома и с грохотом захлопнул ее за собой. Сорвал мокрый макинтош. Обшарил, гремя посудой, кухонные полки в поисках стакана. Вломился, топоча, в свою тихую, опрятную гостиную, налил себе неразбавленного виски и рухнул в кресло. После первого глотка меня осенило. Я выругался, сорвал шейный платок и бросил в камин.

– Если бы я только знал, во что ты меня втянул, Стэн! – воскликнул я. – Если бы я только знал! Все, я сдаюсь. С этой минуты…

– А что? В чем дело, сынок? – спросил голос Стэна.

Я застыл на месте, не донеся до губ стакан:

– Стэн?!

– Я здесь, Руперт, – отозвался со стороны моего огромного окна его голос, приглушенный и виноватый. – Извини, что не сразу. Понимаешь… в общем, вернуться оказалось не так просто, как я думал. Рассчитываешь, что все будет иначе. А надо соблюдать условия. Мне пришлось обращаться с просьбой не только в Верхнюю палату, но еще и к Владыкам кармы, а Владыки кармы – ребята несговорчивые. Некоторые и вовсе не люди. Так что ты имеешь полное право сердиться. Ну, в чем загвоздка?

Наверное, появись Стэн в другой момент, я бы отнесся к нему недоверчиво. От присутствия бестелесного духа меня аж мороз продрал – притом, что я страшно злился. Но все это так мне надоело, что я одним глотком допил виски и рассказал Стэну, в чем загвоздка. А в заключение рявкнул:

– А все ты, чтоб тебя!

– Полегче! Полегче! – просипел бестелесный голос. Примерно так же Стэн разговаривал с норовистыми лошадьми, я слышал. – Не то чтобы все я. Не я же придумал, что надо подыскать нового магида. А ты в корне неправильно подошел к делу.

– Неправильно? – удивился я. – Что значит неправильно?!

– Есть у тебя такая склонность, – сказал он. – Делаешь все как обычный человек и забываешь, что ты магид. Сынок, у тебя колоссальные волшебные способности. Ну так и применяй их. Ищи кандидатов по-магидски.

– А, – сказал я. – Ладно. Но сначала мне надо плотно поесть, выпить еще стакан виски и пинту[2] кофе. Твое нынешнее состояние еще помнит о телесных потребностях? Сможешь подождать или для тебя это долго?

– Те, Наверху, дали мне год, – ответил Стэн. – Успеешь, наверное.

Да, это был тот Стэн, которого я знал. Я засмеялся. У меня сразу отлегло от сердца.

Через час я снял пиджак. Хотел было аккуратно, как всегда, повесить его на спинку стула – но тут вспомнил про миссис Наттел и швырнул его вслед за шейным платком. Потом закатал рукава и принялся за работу, а голос Стэна время от времени сипло давал мне полезные советы. Это был долгий вечер. И полный досадных неудач. Тарлесс подумывал навсегда остаться в Японии. Корнелиус Пунт решил поехать в Новую Зеландию. Выследить хорвата и Мари Мэллори по-прежнему не удавалось…

– А чему удивляться? – заметил голос Стэна. – Они не хотят, чтобы их нашли. У них особенно сильные таланты.

– А у мисс Фиск, похоже, нервный срыв, – добавил я.

– Опять же все сходится, – сказал Стэн. – Такова расплата за то, что ты странный, когда почти все кругом нормальные. Если бы нас с тобой не выбрали в магиды, нас ждало бы то же самое.

– За других не говори! – рявкнул я. Мне надоело постоянно заходить в тупики, и настроение опять испортилось. – Лично я считаю, что у меня достаточно устойчивая психика.

– До сих пор считаешь? – спросил Стэн. – Ты все забыл. Я-то знал тебя еще школьником. Что касается Мари: я с тобой согласен, она самый вероятный кандидат. Разведай-ка, где ее отец. Он знает, где она. Говорят, у отцов с дочерьми особая связь.

Я последовал его совету – и получилось просто превосходно. Через неделю я приехал в больницу в Кенте и поговорил с усталым, обмякшим, уже почти безволосым человечком в кресле-каталке. Мне было видно, что он еще совсем недавно был этаким толстячком-жизнелюбом. И рак мне тоже было видно. Врачи ничего не смогли поделать. Мне было отчаянно жалко этого человечка. Я дал раку хорошего щелчка и велел убираться вон. Бывший толстячок ахнул и согнулся пополам, бедняга.

– Уй! – прокряхтел он. – Сначала Мари, теперь вот вы. Что это вы сделали?

– Велел болезни уйти, – ответил я. – Вам бы тоже надо так делать, но вы почему-то цепляетесь за нее – я правильно догадался?

– Слушайте, это же точь-в-точь слова Мари! – сказал он. – Пожалуй, да, я и правда за нее цепляюсь… как будто она часть меня. Не могу объяснить. Так что же я должен делать?

– Говорить этой гадости, что она здесь чужая и ей не рады, – предположил я. – Что вы не желаете иметь с ней дела. По-моему, вы еще не получили от жизни все, что хотели, и не доделали дела.

– И верно, – печально согласился он. – Сначала разводиться пришлось, теперь еще и заболел. Я не то что брат, знаете ли, он-то книги одну за другой выпускает, как из пулемета, а у меня изобретение только одно. Я бы хотел запатентовать его, но…

– Ну так запатентуйте, – сказал я. – А где сейчас Мари?

– В Бристоле, – ответил он.

– Но я был у ее тетушки и…

– А, так она перебралась к другой тетке, по соседству. Я ее уговорил вернуться – подумаешь, любовь, подумаешь, деньги. Она же учится на ветеринара, а это, вы же понимаете, с бухты-барахты не бросишь.

– К сожалению, ничего об этом не знаю, – ответил я. – Может быть, я сумею найти ее через университет?

– Или через эту ее треклятую тетку, – сказал он. – Ее зовут Жанин, она жена Тэда. Кошмарная женщина. Откровенно говоря, не пойму, зачем мой брат женился на этой стервозине. Я, конечно, тоже маху дал с женитьбой, но у Тэда все еще хуже, к тому же он уходить не собирается – наверное, ради мальчика.

Он дал мне адрес, и я едва не взбесился, когда увидел, что это на той же улице, где я уже побывал. И тут он встревоженно спросил:

– Это же неправда, что можно прогнать рак одними мыслями, да?

– При многих видах рака это помогает, – ответил я.

– Не силен я в оптимистических настроях, – признался он убитым голосом.

Перед уходом я сделал для Дерека Мэллори все, что мог. Изгонять болезнь, когда сам он так лихорадочно за нее цеплялся, было бессмысленно, и вместо этого я затронул сразу несколько центров у него в мозгу, чтобы настроить Дерека на более радостные мысли. По-моему, он почувствовал все мои удары и уколы. Лицо у него сморщилось, словно у новорожденного. Я решил, что он сейчас заплачет, но оказалось, что это он так пытается улыбнуться.

– Помогло! – сказал он. – И правда помогло! В глубине души я целиком и полностью за могущество разума. Я с Мари много про это разговаривал. Она все это умеет, но не делает. Знай только шпильки подпускает. Веры ей не хватает, вот в чем беда.

И я опять поехал в Бристоль. Но не сразу, а только через неделю. Сначала надо было заработать на жизнь. Мне за ту неделю надо было сдать несколько проектов, и я бы сдал их даже досрочно, но едва я взялся за последние, самые неразрешимые мелкие загвоздки, как из факса донеслись приглушенные фанфары – я установил там такой сигнал на случай, если придет что-то по магидским делам. Я подошел и взял листок. Там значилось:

Ифорион, 10.2.3413. 11:00. СРОЧНО

Император убит. Немедленно прибыть в императорский дворец в Ифорионе на срочное совещание.

Отправлено по приказу генералиссимуса Дакроса, исполняющего обязанности регента.

– Отлично! – воскликнул я. – Ура!

Такова была моя первая реакция. Этот Тимос IX сам напросился – и не только из-за Тимотео. Надеюсь, убийца прикончил его не сразу и дал помучиться. Как следует. Потом я еще немного подумал и сказал:

– Вот зараза. Наследника-то нет.

Потом еще подумал и добавил:

– А я-то что могу поделать? Я им магид, а не нянька.

– Дай им от ворот поворот, – посоветовал Стэн. Судя по всему, он прочитал факс у меня из-за плеча.

Я отправил ответный факс, что прибуду завтра.

Мне прислали ответ:

Ифорион, 10.2.13. 11:04. СРОЧНО

Требуем прибыть немедленно. Дакрос

Я отправил еще один факс:

Зачем? У меня здесь много магидских обязанностей.

Дакрос (я понятия не имел, кто это) ответил:

Мы арестовали сообщников убийцы. Пытаемся справиться с народными волнениями / прочими беспорядками. Вы нужны нам, чтобы найти следующего императора. У нас очень серьезные затруднения. Преодолеть может только магид. Пожалуйста, сэр. Дакрос

«Пожалуйста, сэр» меня проняло. Исполняющие обязанности регента и генералиссимусы обычно так не говорят – будто ребенок, который о чем-то просит. Я отправил факс, что скоро буду, и начал собирать вещи на два дня, поскольку, судя по всему, проблема была из тех, на решение которых нужно время. Конечно, самое необходимое я мог бы раздобыть и на месте, но в империи было принято спать в ночных рубашках вроде больничных, с кучей завязок, и мне они не нравились, а их бритвы я прямо-таки ненавидел. Собираясь, я почувствовал, что Стэн где-то рядом и хочет что-то сказать.

– В чем дело? – спросил я.

– Ты там не слишком увлекайся в этой империи, ладно? – попросил он.

– Не бойся. Я ее терпеть не могу. А что?

– Просто магидам по поводу этой империи спущено своего рода указание, точнее, самый настоятельный совет – пустить там все на самотек и пусть рушится на здоровье.

– Полностью согласен, – сказал я. – А что за указание? Страшная тайна, которую ты забыл мне сообщить, или что?

– Нет, я это уловил уже после… пока был… пока был там и вел переговоры с Владыками кармы и вообще, – признался он. – В конце концов мне пришлось забраться еще выше. А указание спущено еще гораздо свыше. Те, На Самом Верху, хотят, чтобы империю оставили в покое.

– Исполню с радостью, – буркнул я и бросил в сумку туалетные принадлежности. Застегнул молнию и пошел вниз. – Ты со мной в Ифорион?

Настало огорченное молчание. Оно длилось, пока я не прибежал с лестницы обратно в гостиную. Потом приглушенный голос Стэна произнес:

– Сынок, я, наверное, не смогу. По-моему, я никуда не могу деться с Земли. Может быть, даже из твоего дома.

– Тебе же будет очень скучно, – сказал я.

– А нигде не сказано, что жизнь – то есть загробная жизнь – обязательно должна быть интересной, – печально ответил он.

Отправляясь в империю, я чувствовал, как он тоскливо завис посреди моей гостиной. Добираться пришлось в несколько ходов от узла до узла решетки – как всегда, с ощущением, что ты пешка на шахматной доске и скачешь с клетки на клетку, – но на этот раз я двигался словно бы под гору, потому что мне надо было в Да-сторону. По пути я думал, как верно все описал Льюис Кэрролл в «Алисе в Зазеркалье». Мне никто никогда этого не говорил, но я давно подозреваю, что Кэрролл был магидом. Писать книги вроде «Алисы» – это и есть влиять на окружающий мир, а влияние – самая суть работы магида. Ненавязчивое влияние.

Глава третья

Как всегда, прибыв в императорский дворец в Ифорионе, я материализовался в каморке, которую называют Вратами магидов, и оказалось, что в ней полным-полно пыли – едкой, старой кирпичной пыли. Из глаз и из носа у меня тут же потекло. Я вытащил платок и хотел высморкаться, но потом передумал и закрыл платком нос и рот, будто медицинской маской. Не успел я бросить сумку в угол, как в каморку бочком пробрались два солдата.

– У нас приказ доставить вас к генералу Дакросу, сэр, – просипел один из них.

Такого я не ожидал – и не только потому, что они так внезапно вынырнули из пыли. Второй солдат оказался девушкой, и оба были моложе меня. По их форме, темно-синей с серым, было понятно, что это самые что ни на есть низшие чины, – раньше я видел солдат в такой форме лишь издалека, в оцеплении, когда они оттесняли подальше простых смертных, которым было позволено находиться от императора на расстоянии крика (точнее, чуть дальше). По тому, как они двигались, по бледным лицам и темным кругам под глазами было видно, что они валятся с ног от усталости. Волосы девушки были покрыты коркой красно-серой пыли.

– Держитесь рядом с нами, сэр, – проговорила она так же сипло, как ее напарник. – Опасная зона, стены могут обвалиться.

Когда мы вышли в густое облако кирпичной пыли, я понял, что она имеет в виду. Мы почти сразу свернули в коридор, где, видимо, располагались жилые покои – низкий проход с каменным полом; я тут раньше не бывал. Когда я обернулся, чтобы посмотреть на тот коридор, по которому ходил обычно, то увидел клочки неба в просветах между искореженными, изломанными балками. Откуда-то сверху доносился грохот – похоже, рушились большие куски каменной кладки. Когда загремело в первый раз, я подпрыгнул, но солдаты и ухом не повели. Грохотало тут постоянно, видимо, они привыкли.

– Тут что, бомбили? – прохрипел я.

– Мощный взрыв в тронном зале, – ответил юноша.

– Огромная дыра в полу. Повредило несущие конструкции, – добавила девушка. – Погибли все начальники штабов и весь Совет тоже.

– И все императорские жены, – сказал юноша. – А когда обрушился административный этаж, погибло много высокопоставленных чиновников.

– И военных, – сказала девушка.

– Тронный зал окружали гвардейцы, – пояснил юноша. – Почти всех завалило.

Не говоря уже об императоре, подумал я. Он был прямо в эпицентре. Не знаю, кто ты, но время ты рассчитал идеально. Судя по всему, одним ударом удалось избавиться от всех высших эшелонов власти в империи. От этого меня одновременно пробрал мороз по коже и одолел смех. Я сделал под платком подобающее случаю скорбное лицо и опасливо засеменил дальше между двумя солдатами в форме. Даже в этом коридоре, который считался безопасным, каменная плитка на полу там и сям вспучилась. А потолок кое-где провисал. В таких местах мы старались держаться поближе к стенам.

После долгих блужданий мы наконец оказались на пороге зала со сводчатым каменным потолком, под которым ярко горели лампы аварийной сигнализации, отчего завеса пыли превращалась в густой синеватый туман. К этому времени очки у меня окончательно покрылись пылью. Пришлось снять и протереть, иначе сквозь эту пелену ничего не было видно. Пока я протирал очки скрипучим платком, мои охранники с явным усилием вытянулись по стойке смирно и вяловато отдали честь. И разом просипели:

– Магид Венейблз прибыл, сир.

Откуда-то из-за ярких ламп послышался тенорок:

– Наконец-то!

Еще кто-то сухо раскашлялся, а третий голос, низкий и гулкий, произнес:

– Великолепно. Ведите его сюда.

Я надел перемазанные очки и двинулся вперед. Учитывая все, что я узнал от солдат, мне, наверное, не стоило удивляться при виде тех, кто оказался во главе империи. Но я удивился. Их было трое, и они сидели за захламленным столом в позах, свидетельствующих о неимоверной усталости. Тенорок принадлежал волшебнику – кажется, в империи они предпочитают называть себя волхвами, – который на вид был даже моложе меня. Глаза у него так покраснели от пыли, что мне поначалу показалось, что из них идет кровь. Впрочем, кровь у него действительно шла, а если и перестала, то совсем недавно – его ранило в руку, и он благоразумно пустил на перевязь нелепый нарядный плащик, полагавшийся по имперским законам всем профессиональным волшебникам. На левом локте поблескивал золоченый значок Бесконечности. Кашляла, оказывается, женщина – очень красивая знатная дама, это было видно даже под несколькими слоями сажи и кирпичной пыли; одета она была весьма странно – в полосатые штаны вроде тренировочных и блузу, сплошь расшитую жемчугом и сапфирами. А третий, очевидно, был генерал Дакрос.

На нем была синяя с серым форма среднего военного чина, насколько я мог разглядеть. Пыльная, драная, а местами еще и прожженная. Как и рядовой, который меня привел, Дакрос уже давно не брился. Подбородок у него был иссиня-черный, короткие кудрявые волосы тоже. Видимо, он принадлежал к одной из темнокожих народностей империи; обычно таких не брали в элитные гвардейские части, и это спасло Дакросу жизнь, а взамен взвалило на его плечи неподъемное бремя ответственности за страну. Когда он посмотрел на меня, я увидел, что лицо у него затравленное, издерганное – виски запали, на синеватых щеках играли желваки. Однако глаза оценили меня вполне здраво, что радовало. Он был старше всех нас, но молод для генерала, из чего я заключил, что дело свое он знает.

Дакрос почти сразу отвернулся. В дальней стене зала была еще одна арка, и когда я подошел к столу, оттуда показалось несколько фигур – они беззвучно, но напряженно надвинулись из облака пыли. Двое положили на стол факсы. Один – в ярко-синем с золотом гвардейском мундире, но с серым измученным лицом – подошел и почтительно зашептал что-то на ухо генералу. Такое уважение меня тоже порадовало. Это доказывало, что генерал Дакрос здесь и вправду главный. Последовал короткий серьезный разговор о захваченных Мировых вратах. Во время разговора я рассматривал стол, на котором валялись рулоны запыленных факсов и стояло несколько портативных военных компьютеров, телепатический приемник (я бы и сам от такого не отказался) и несметное множество пустых пластиковых стаканчиков из-под кофе.

Гвардейцы ушли, и Дакрос снова повернулся ко мне. К этому времени я заходился в кашле не меньше красавицы. И выдавил:

– Генерал, выбирайтесь отсюда скорее, пожалейте чужие легкие!

– Да, я понимаю, – ответил он. – Только что было очередное обрушение. Мы уйдем, как только вы поможете нам решить нашу проблему.

– Видите ли, это в подвале под тронным залом, – пояснила дама.

– А я держу потолок, как могу! – гордо и обиженно ввернул юный волхв.

И правда держит, как может, понял я, ощутив, что творится наверху. Тонны каменной кладки – и он был готов погибнуть, но не дать им обвалиться. Я стал по мере сил помогать ему. Стэн наверняка был бы против, но мне-то что. Весь полуразрушенный дворец словно бы кренился набок. Я осторожно поставил вокруг колдовских подпорок свои, и юный волхв благодарно поморщился.

– Тогда давайте поскорее, – сказал я. – В какую сторону отсюда тронный зал?

Генерал с усилием поднялся. Он был высокий и статный, хотя сейчас и сутулился от усталости.

– Мы вам покажем.

Остальные тоже встали, и тут генерал, похоже, вспомнил об этикете вчерашней империи.

– Ох. Прошу прощения. Это младший волхв Джеффрос, а это кира Александра, верховная дама. Кира Александра – единственная наложница императора, оставшаяся в живых после взрыва.

При этих словах верховная дама пристыженно улыбнулась мне, словно ее поймали на краже варенья или на чем-то вроде этого. Наверное, будешь чувствовать себя виноватым, когда погибли все, кто выше тебя рангом, подумалось мне. Вот и волхв Джеффрос явно мучился совестью. Когда все мы торопливо шагали по очередному длинному каменному коридору, он сказал мне:

– Раз – и я просто сижу в груде щебенки. Все старшие волхвы лежат вокруг мертвые. Мне стало очень скверно. Такая нелепость, что из всех уцелел именно я.

Коридор вывел нас во что-то вроде ущелья: над головой открылась полоска синего неба, а по обе стороны от нас высилось разрушенное здание – и да, оно кренилось набок, я почувствовал, как оно кренится. И поспешно нагородил побольше подпорок. А потом поглядел на дно «ущелья» – и с трудом узнал императорский тронный зал, в основном по осколкам узорчатого пола, остаткам древней мозаики, засыпанным выпавшими из нее же цветными камешками и кусочками смальты. В дальнем конце виднелись полуразрушенные ступени трона. На месте самого трона зиял черный кратер. А больше ничего. Я присвистнул. Императора и его приближенных, видимо, пришлось собирать по клочкам, а может, и вообще не пришлось.

– Как вам удалось уцелеть? – шепнул я верховной даме.

– Отлучилась в уборную, – шепнула она в ответ.

Она говорила дерзко и с достоинством, но было видно, что и дерзости, и достоинства у нее осталось маловато. Бедная девочка, подумал я. Ей приходилось признаваться в этом несколько часов подряд, при солдатах…

– Не надо здесь разговаривать, – шепнул Джеффрос.

– И не ходите в ногу, – добавил генерал.

Он осторожно вышел на середину «ущелья», открытого до неба, и легко и проворно зашагал к ступеням. Мы стайкой засеменили следом, ступая на пустые проплешины на месте бесценных узоров из самоцветов, под ногами у нас похрустывала щебенка и битое стекло и раскатывались в стороны кусочки мозаики. Тем временем утесы из кладки по обе стороны от нас тихонько рокотали и местами внезапно оседали, поднимая клубы пыли. Лично мне было аж дурно от страха. Но на полпути я отвлекся, потому что мне подурнело еще больше. Это был запах… в общем, запах сточной канавы, мусорной кучи, мясной лавки и, наверное, пороха с сильной нотой озона. Я украдкой икнул в платок. И подумал – откуда озон? Озон часто остается в воздухе после колдовства. Я мысленно пошарил кругом, насколько мог вытерпеть эту вонь. Да, бомбу, которая все это сделала, направила и взорвала магия. Должно быть, кто-то из старших императорских чародеев решил стать террористом-смертником, догадался я. Настоящий храбрец. А может, ему просто было нечего терять.

Мы поднялись по ступеням к зияющему провалу, где вонь была прямо-таки невыносимой, и я обнаружил, что над задней частью возвышения осталась крыша и часть стены, которые почти не пострадали от взрыва. Крыша кренилась, скрипела и время от времени посыпала нас пылью, но я тут же испуганно разведал, что там к чему, и оказалось, что эта часть здания какая-то неимоверно прочная и укреплена и балками, и гранитом, и волшебством. Хорошо. Можно немного расслабиться. Если бы трон стоял на два шага ближе к стене, император сейчас тоже расслабился бы.

Внизу было темно. Я видел только черный провал – дверной проем, в котором косо повисла толстенная массивная дверь. Джеффрос протянул туда здоровую руку и прикоснулся к волшебной палочке, которая была воткнута стоймя в трещину в возвышении. Волшебная палочка вспыхнула, словно факел, а следом – целая череда таких же палочек, уходившая в даль за дверью. Там я различил какую-то сложную аппаратуру. Кроме того, при свете стало видно, что дверь рифленая – вся в волнах в добрый фут глубиной, будто крыша подводного бункера.

«Ух ты!» – подумал я.

Мои спутники уже перебрались через порог в командный бункер за дверью. Я поспешил следом. Там было тихо и безопасно – и даже почти не пыльно. Я убрал платок от лица и снова протер им очки. После этого мне удалось как следует разглядеть ряды экранов, компьютеров и клавиатур, при помощи которых император следил за происходящим в подконтрольных ему одиннадцати мирах в окрестностях перегиба Бесконечности.

– Все это нам придется взорвать перед уходом, – мрачно сказал генерал. – Иначе кто-нибудь может проникнуть сюда и выкрасть данные. Кажется, нам нужна вон та машина. Джеффрос пытался колдовскими способами вызнать, для чего она, но машина его не впустила.

– А мне говорили, что император держит сведения о своих наследниках отдельно от всего прочего, – пояснила кира Александра.

Я скользнул на обитое красной кожей сиденье перед машиной, на которую указал генерал. Загрузилась она довольно быстро. В ней был какой-то аварийный аккумулятор.

– Рассказывайте, в чем у вас трудности, – сказал я, глядя, как запускается система. – Машина цела и невредима. Она сама мне только что сказала.

– Это и мы сообразили, – с долей иронии отозвался генерал.

– Дальше я его не пустил, – сказал Джеффрос. Вид у него был больной и скованный. – Здесь установлена магическая защита, сейчас сами увидите.

С такой защитой я уже сталкивался. Ничего особенно сложного в ней нет. Я ее быстренько раскидал и ввел команду поиска имен и местонахождения всех императорских детей. Ничего. Я попробовал вместо «дети» ввести «наследники». И снова ничего. А затем, вспомнив ноябрьский судебный фарс, напечатал: «Тимотео». И получил ответ.

ПОЛ МУЖСКОЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3392

УСЛОВНОЕ ИМЯ ТИМОТЕО ЛИКВИДИРОВАН 3412

– «Ликвидирован»! – фыркнул я. – Прелестно. Как его звали на самом деле?

– Мы не знаем, – ответил генерал.

Ладно, подумал я, по крайней мере это, кажется, именно та машина, в которую заложены все ответы.

– Тогда скажите, какие условные имена дали остальным детям и сколько их всего.

– Этого мы тоже не знаем, – ответил генерал. – Мы не уверены, есть ли они вообще.

– Нет, думаю, все же есть, – сказала кира Александра. – Ходили слухи по крайней мере о пяти.

Я резко развернулся на красном сиденье:

– Послушайте. Два года назад, сразу после того, как я занял должность имперского магида, мне прислали факс. Там говорилось, что у… э-э-э… у низшей наложницы по имени Джалейла родилась дочь. Так что один ребенок точно есть.

– Вас обманули, – тут же сказал генерал, а верховная дама добавила:

– К тому времени бедной Джалейлы не было на свете уже лет четырнадцать.

Генерал наградил меня взглядом, в котором иронии была уже не просто доля:

– Ну что, магид, вы начинаете осознавать масштабы нашей проблемы?

Да. Должно быть, у меня все было написано на лице. Джеффрос посмотрел на меня поверх спирального шнура, соединявшего его волшебные палочки.

– Эта империя, – сказал он, – выстроена из тонких жердинок обмана, перекинутых через самую настоящую выгребную яму. Вы, магид, можете нам этого не объяснять. Император так боялся, что его сбросят с этих жердинок, что не просто спрятал своих детей, а предпринял меры куда серьезнее.

– Скрыл их даже от самих себя и издавал фальшивые оповещения о рождении наследников, – сказал Дакрос. – Джеффрос, не время рассуждать о морали. Вот в чем сейчас наша главная трудность. Благодаря Александре мы совершенно уверены, что наследники существуют; вопрос в том, сумеете ли вы, магид, их отыскать.

Я посмотрел ему прямо в усталое лицо:

– А вы в самом деле хотите отыскать их? Если они не знают, кто они такие, и вы тоже не знаете, может быть, лучше просто начать все сначала и основать новую императорскую династию? По-моему, вы уже сделали первые шаги в этом направлении…

С каждым моим словом Дакроса все сильнее обуревала ярость. В конце концов он сурово перебил меня:

– О боги большие и малые, магид! Неужели вы думаете, что я хочу остаток жизни разгребать эти завалы? Я хочу вернуться домой, в Талангию, на свою ферму! Но я понимаю, что такое долг. Я должен оставить империю в полном порядке, посадив на трон нужного человека. А больше мне здесь делать нечего!

– Хорошо-хорошо, – закивал я. – Так или иначе, я должен был задать этот вопрос. Будем надеяться, что у этого вашего нужного человека есть самое что ни на есть подлинное свидетельство о рождении, родимое пятно, татуировка или что-то в этом духе, а иначе, даже если мы его найдем, половина империи объявит его самозванцем. А кстати, у них есть какие-то врожденные отличительные признаки? – обратился я к кире Александре.

– Понятия не имею, – отвечала та.

– То есть, полагаю, вам не посчастливилось стать гордой матерью наследника престола?

Даже в неверном колеблющемся свете волшебных палочек я отчетливо разглядел, как она покраснела и невольным жестом смущенно стиснула руки. Дакрос сделал такое движение, будто готов меня ударить, но сдержался, поскольку Александра степенно ответила:

– Мне ни разу не выпадало чести обратить на себя внимание императора, магид. У меня сложилось впечатление, что император не очень любил женщин.

– И полагал, что будет жить вечно, – брезгливо скривился я.

– Ему было всего пятьдесят девять, – пояснила она.

– Да это просто ни в какие ворота не лезет! Вы хоть что-нибудь знаете? Тогда рассказывайте! – потребовал я.

– Как я уже говорила, мне известны только слухи, – отвечала она.

Мне стало совестно. Она держалась учтиво, она пыталась помочь, а я все больше раздражался и грубил. Просто сама атмосфера в империи всегда меня бесила, а сейчас было еще хуже – кругом пыльные развалины, над головой нависли и готовы обрушиться тонны каменной кладки.

– Я слышала по меньшей мере о двух девочках, – продолжала кира Александра. – Также, вероятно, было еще два сына, помимо того, которого недавно казнили. Мне кажется, Джалейла успела родить сына, но я тогда еще не была наложницей и поэтому точно не знаю.

– Благодарю вас, сударыня, – сказал я и уткнулся в экран машины.

Джеффрос осторожно подобрался поближе, чтобы подсоединить провод к корпусу, – с одной рукой ему было очень неудобно. Из-за него мне тоже стало стыдно. Ему было нужно подготовиться к тому, чтобы взорвать командный центр, как только я что-нибудь найду, а я только и делаю, что шиплю на генерала и верховную даму. Надо бы поскорее что-нибудь отыскать. Больше всего меня бесило, что потолок, несмотря на все колдовские подпорки, скрипел и слегка покачивался над нами, и я это чувствовал.

С минуту я стучал по клавишам безо всякого результата. Экран твердил только одну сенсационную новость – что Тимотео ликвидирован. Я ощерился на него. Ведь подобный поворот должен был предвидеть даже такой параноик, как Тимос IX. Должен быть какой-то разумный способ найти наследника и подтвердить его права на престол. Даже если император рассчитывал, что его переживет какой-нибудь советник или волхв, который тоже знает эту тайну, все равно должен быть еще какой-то способ. Я попробовал подойти к задаче с другой стороны, и тут потолок снова заскрипел. Ага. Новое сообщение.

ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ. ВВЕДЕНИЕ НЕВЕРНОГО ПАРОЛЯ КАРАЕТСЯ ПО ВСЕЙ СТРОГОСТИ

Я попробовал значок Бесконечности, но это было слишком очевидно. Я попробовал «КОРИФОС», поскольку о нем как раз упомянули. Не повезло.

Упомянула Корифоса кира Александра. Вроде бы есть поверье, что Корифос Великий вернется на трон в тот день, когда рухнет императорский дворец.

Я попытался ввести «ТИМОС», и в это время генерал сказал:

– Глупые выдумки.

– Дворец еще не весь рухнул, – отметил Джеффрос.

Пока он говорил, машина заурчала и выдала очередное сообщение:

ТРИЖДЫ ВВЕДЕН НЕВЕРНЫЙ ПАРОЛЬ. КАРА НЕИЗБЕЖНА

Потолок скрипнул еще раз – громко.

– Найдите мне дискету, – потребовал я. – Лучше несколько. Надо уносить отсюда ноги.

Я прямо чувствовал, как с каждым словом чары наверху рвутся в клочья. Магическая защита. Стоит человеку несведущему полезть в эту машину – и все рухнет ему на голову. Императора не заботили такие мелочи. Он знал, что если это произойдет, самого его уже не будет на свете. Ах он тупой самовлюбленный…

– Скорее! – рявкнул я.

Рядом возникла кира Александра с коробкой дискет в руках. Значит, она не просто красотка, а еще и умница. Хотя я и раньше заподозрил. По другую сторону от меня возник генерал с еще двумя коробками. Я схватил дискету, сунул в паз и велел машине копировать данные.

– Думаете, она согласится? – засомневался генерал.

– Нет, но я ее заставлю! – ответил я.

Мне редко приходилось так стараться и так торопиться. Одной ментальной рукой, если можно так выразиться, я сдерживал разваливающиеся чары на потолке. А другой и всем остальным, что было в моем распоряжении, я заставлял это треклятую машину копировать всю свою память на дискеты, причем быстро – очень быстро! Я успел записать четыре дискеты и тут почувствовал, что упускаю чары над головой. Оставил пятую дискету в дисководе и соскочил с сиденья:

– Бежим отсюда. Живо!

Все испуганно глядели на потолок. Им не надо было объяснять, что происходит. Генерал бросился бежать, как спринтер, и на ходу умудрился крикнуть в рацию:

– Очистить здание! Крыша сейчас рухнет!

Мы с Джеффросом подхватили киру Александру под руки с двух сторон и очертя голову кинулись следом. Мы неслись по разбитому мозаичному полу – по обе стороны от нас, как в замедленной съемке, оползали лавины, – а потом побежали по коридору, который все никак не кончался. Я еще на середине запыхался даже сильнее Александры, так запыхался, что уже и не пытался остановить обрушение. И бежал со всех ног, слушая медленный рокот падающих стен наверху, и клялся, что, если выберусь отсюда, всерьез займусь спортом, и все бежал и бежал.

Мы выскочили на террасу со ступенями, выходившую в большой внутренний двор. Изо всех дверей на террасу высыпали запыленные фигуры в форме. Генерал и все остальные благоразумно побежали дальше, вниз по лестнице во двор. Мы, отдуваясь, бросились следом, а по пятам за нами по ступеням прыгали обломки камней.

Генерал остановился посередине двора у огромной статуи Корифоса Великого. Все остальные кучкой оборванцев сгрудились вокруг – их было сотни две, не больше, даже странно: маловато рук, чтобы удержать в подчинении целую империю.

– Император недавно провел сокращения в армии, – кисло пояснил генерал, заметив мое удивление, и развернулся посмотреть на дворец.

Я-то был не способен выдавить ни слова. В груди у меня пылало. Я только и мог, что с мучительным усилием втягивать в себя воздух и глядеть, как огромное здание словно складывается и оседает и в небо вздымается бурлящая пыль. Джеффросу, судя по всему, было гораздо хуже, чем мне; он покосился на меня, словно говоря «почему бы и нет», и щелкнул пальцами. Где-то в недрах рокочущей груды послышалось мрачное «бум», и бурлящая пыль, которую сдувало вбок, внезапно окрасилась оранжевым пламенем.

– Ой, ой! – вырвалось у Александры.

Здание величественно улеглось и обратилось в гору дымящейся щебенки, а генерал тем временем обнял киру Александру за плечи.

– У вас обязательно начнется новая жизнь, сударыня, – донеслось до меня сквозь неимоверный грохот. И мне пришло в голову, что в свою неведомую Талангию генерал Дакрос уедет не один.

Сколько времени мы стояли и смотрели на дворец, не знаю. Помню, мы все вроде бы хотели дождаться, когда вслед за остальным дворцом обрушатся боковые крылья, каждое из которых состояло из цепочки массивных башен, а они так просто не поддавались. Оттуда во двор все выбегали и выбегали люди, и в конце концов во дворе образовалась довольно большая толпа трясущихся, осиротевших, запыленных придворных, и все смотрели, как рушится режим, который мы считали вечным, и я, конечно, был потрясен не меньше остальных. Империи, ненависть к которой я так лелеял, попросту больше не было.

Дыхание возвращалось медленно и постепенно. Когда у меня уже только дрожали ноги и саднило в груди, а развалины перед нами, похоже, перестали шевелиться, я повернулся к генералу Дакросу и отдал ему две из четырех дискет с копией системы.

– Возьмите. – Я каркал, как ворона. – Одна рабочая, вторая запасная. Когда с ними будут работать, предупредите, что при этом обязательно должен присутствовать профессиональный волшебник. Почти наверняка в программе заложено, что она должна стереть саму себя, если ее попытаются запустить не на той машине. – Я ткнул грязным большим пальцем в сторону развалин. – Все, что можно, я сделал, но когда вы ее запустите, понадобится подкрепление.

Честно говоря, меня это сильно беспокоило. Все четыре дискеты я окружил несколькими слоями магической защиты, применил все, что мог придумать, но понятия не имел, от чего именно надо защищать данные – для этого надо было досконально знать методы императора.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Дакрос.

– Заберу остальные две дискеты домой и поработаю с ними, – ответил я. – Не могли бы вы сообщать мне обо всем, что найдете на ваших дискетах? Это может быть что угодно, вы хорошо знаете местные обычаи, а я нет. Как только я что-нибудь выясню, сразу отправлю вам факс.

На это он показал пальцем на огромную груду развалин и ехидно прищурился на меня. Тут я вспомнил, что факс, на который я был настроен, лежит где-то под завалами. И сумка с пижамой тоже.

– Я вам позвоню, – поправился я. – Дайте номер вашей рации, я введу его в свой домашний факс.

Генерал продиктовал мне номер, но вид у него был недоверчивый.

– Как вы попадете домой, если Магидские врата разрушены?

– Это был просто обычай, – ответил я. – Мне все равно, откуда отправляться.

Генерал так удивился и посмотрел на меня с таким уважением, что мне стало неловко за хвастовство, – дело в том, что я и в самом деле приврал. Есть места, откуда переход невозможен. Но внутренний двор для моих целей вполне годился.

– Надеюсь, мы скоро увидимся, – бросил я и двинулся через двор – как бы в гору, в Нет-сторону, домой.

Глава четвертая

Дома я первым делом затолкал обе дискеты в полиэтиленовый пакет с магической защитой и запер их в ящике стола. Только после этого я пошел в ванную и выкашлял там, по-моему, фунта[3] два кирпичной пыли. Потом принял душ и переоделся. К этому времени потрясение уже немного прошло, но все же не настолько, чтобы я мог сесть за работу. Я решил сходить сдать грязную одежду в химчистку и заодно купить новую бритву. И уже на пороге вдруг услышал, как заиграло пианино. Громко. У меня в гостиной.

Я открыл дверь. Из стереосистемы неслись вариации на тему Диабелли – пожалуй, звук стоило убавить.

– Не помню, чтобы я его включал, – пробормотал я про себя и подошел, чтобы выключить проигрыватель.

– А ты и не включал, – ответил голос Стэна. Несколько пристыженный. – Ты оставил там диск, а я обнаружил, что могу… могу взять и включить его. В моем нынешнем состоянии мне такая музыка очень кстати – несколько умственная, что ли. Ну, если ты против, я выключу…

Музыка разом утихла – какое счастье.

– Ничего-ничего, – сказал я. – Я как раз ухожу. Пока меня не будет, ни в чем себе не отказывай.

Когда я вернулся, играл тот же диск. Пока я рылся в кухне – искал, что бы поесть, – музыка кончилась и заиграла снова. Я потерпел с полчаса, а потом двинулся в гостиную.

– Хочешь, поставлю тебе другой диск? – спросил я.

– Нет-нет! – отозвался Стэн. – Мне в самый раз. Но я приглушу звук, пока ты мне будешь рассказывать, что случилось.

Вариации на тему Диабелли стихли, превратившись в далекое побрякивание. Повисла пауза – было ясно, что Стэн ждет не дождется, когда я заговорю. Еще бы – ведь он наверняка извелся со скуки. Мне никогда не приходило в голову, что бестелесному духу тоже может быть скучно, но, в сущности, а почему нет?

– Взорвали тронный зал, – сказал я, а потом сел и выложил ему все.

– Эти дискеты сотрутся, – уверенно сказал Стэн, дослушав. – Если у императора и были дети, их никто никогда не найдет, вот и все. За ближайший год появятся шестеро самозванцев, а потом все развалится. И никакой империи не будет. Все так и задумано.

– Может быть, – кивнул я. – Но я по должности обязан помогать, даже если для этого, скорее всего, придется погубить собственный компьютер.

– Займись этим в свободное время, если хочешь, – ответил Стэн. – Не забывай, сейчас твоя главная задача – найти магида мне на смену. Поезжай-ка лучше завтра в Бристоль.

– Нет. Не могу, когда на мне висит такая компьютерная головоломка. Не сосредоточиться.

Я не стал добавлять, что сыт по горло всей этой бессмысленной охотой на магида. Поэтому привел массу других предлогов. Стэн все отметал. Мы проспорили с начала до конца вариаций на тему Диабелли. Когда они пошли на новый круг, я попытался уговорить Стэна на компромисс:

– Хорошо. Я напишу письма тем четверым, про которых мы что-то знаем, и попрошу их со мной связаться. Ну как, твоя душенька довольна?

– У меня сейчас, кроме душеньки, и нет ничего, – буркнул в ответ Стэн. – Ладно. Что ты им собираешься сказать?

– Каждому свое, – нашелся я. – Тарлесс – писатель. Притворюсь его поклонником. Мэллори – студентка. Ей нужны деньги. Я уже сказал ее матери, что она получит наследство. Напишу об этом. Фиск, судя по всему, ищет какое-то чудодейственное лекарство, а Корнелиус Пунт…

– Что Корнелиус Пунт? – уточнил Стэн.

Мое воображение, только что такое резвое, на Пунте споткнулось.

– Он отправился путешествовать. Спроси его, может, ему будет интересно написать путеводитель, – посоветовал Стэн.

– Отличная мысль!

Дело в том, что я прекрасно понимал: пока я что-нибудь не сделаю, Стэн не даст мне вздохнуть спокойно. Поэтому я тут же сел и написал письма. Честно говоря, я гордился своей изобретательностью. Хотя я в жизни не заглядывал в книги Мервина Тарлесса, мне прекрасно удались лирические пассажи о красотах его стиля. Мэллори я написал, что ей завещали сто фунтов стерлингов. Я прикинул, что могу себе позволить такую сумму. В письме Тэнси-Энн Фиск я представился знакомым знакомых знакомых, который узнал, что она попала в клинику, и рвался поведать ей о чудотворной диете Стэнли. А Корнелиусу Пунту написал, что я владелец маленького издательства и ищу интересные книги.

– А что за диета Стэнли? – поинтересовался Стэн у меня из-за плеча.

– Совсем как ты – сплошной воздух и больше ничего, – ответил я.

– Так я и думал, – ответил он. – Валяй. Глумись на здоровье. Мне все равно.

Я отправил письма – и только тогда Стэн разрешил мне взяться за имперские дискеты. На них у меня ушли ближайшие три дня.

Начал я с того, что исследовал одну из дискет всеми положенными в таких случаях магидскими методами. Когда я решил, что знаю достаточно об устройстве программы и об инсталлированной в нее защите, то посносил все, что можно, со своего самого старого компьютера и сделал его совместимым с имперской системой. Это была та еще задача: в империи и дискеты другого формата, и напряжение в сети другое, и общий подход к программированию более рациональный. Мне пришлось превратить металл и пластик моего бедного старенького «амстрада» в кашу, а потом вылепить из него нужную форму и заставить отвердеть. И наколдовать адаптер. Потом надо было еще запрограммировать компьютер, чтобы он – насколько я мог судить – отражал природу той машины, откуда я скопировал дискеты. Это была самая трудная и кропотливая часть работы. Честно говоря, не будь я магидом, ни за что бы не справился. Помню, я еще сказал Стэну: «Хорошо, что я набил руку на таких задачках. Вообще-то, я часто применяю магидские методы, когда пишу программы. А ты пользовался магидскими штучками с лошадьми?»

Ответа не было. Из моей гостиной донеслись вариации на тему Диабелли. Опять.

– Да наверняка, – пробормотал я себе под нос.

Удержаться-то невозможно. Когда ты магид, это влияет на все, что ты делаешь. Иногда это так расплывчато, что можно принять за интуицию. А иногда, когда сталкиваешься с очень серьезными трудностями и кажется, что выхода нет и быть не может, словно бы налегаешь – вот как я налег сейчас на программу.

К концу первого рабочего дня я был готов провести испытания. Вставил имперскую дискету и велел ей копироваться на жесткий диск. Она сопротивлялась любым попыткам ее переписать, хотя я бережно снял с нее все магические защиты. Тогда я вздохнул, поставил защиты обратно и велел дискете показать, какие на ней записаны файлы. Ничего не вышло. Я налег – и очень зря.

Компьютер сгорел, причем буквально: у него все внутри расплавилось. Над процессором заиграло пламя, я едва успел спасти адаптер. Делать новый мне совсем не хотелось. Я выругался. И волей-неволей бросился разбираться, что случилось с оплавленными, искореженными останками, а они, между прочим, были еще горячие, так что радости во всем этом не было никакой. Оказалось, что программа была снабжена не меньше чем тремя магическими защитами, при попытке подправить имперское программное обеспечение я сделал по крайней мере две крупные ошибки, а когда переделывал бедный «амстрад» – еще несколько. Весь вечер я только и делал, что лихорадочно разбирался в хитросплетении программ и магии.

– Ради чего император затеял все эти игры?! Вот идиот! – раздраженно бросил я Стэну, перекрывая бряканье стереосистемы. – Если вдуматься, он как бы говорит, мол, раз уж я не могу быть императором после моей смерти, так прослежу, чтобы и никто не мог!

– Может, и так, – ответил Стэн. – Но кое-кто из тех, кто взлетел на воздух вместе с ним, наверняка что-то знал. Не исключено, что император рассчитывал на них. Какая разница? Не впутывайся в это, ни к чему.

– Разница очень большая, потому что речь о людях, – сказал я, вспомнив, какое напряженное лицо было у генерала Дакроса – как в страшном сне. – Там остался простой честный человек, который пытается навести порядок. И миллионы других простых людей, которых просто перережут, когда важные шишки из других десяти миров двинутся против Дакроса. Начнется самая настоящая гражданская война, без шуток. Может, уже началась.

– Ты принимаешь все это слишком близко к сердцу, – заявил Стэн. – Либо шишки победят, либо твой генерал почувствует вкус к власти и оставит империю себе. Так часто бывает.

Ночью, в постели, я был вынужден признать, что он прав. Но еще я хотел все-таки решить эту… задачу.

Наутро я получил письмо от девицы Мэллори. Нищая студентка ответила с обратной почтой.

Уважаемый мистер Венейблз!

Не стану спорить, что сотня фунтов мне сейчас очень кстати. По этому адресу меня можно найти до июля, поэтому деньги пришлите, когда угодно. Если можно, сообщите, кто именно оставил мне это наследство. Я приемная. О своих настоящих родственниках я ничего не знаю и думаю, что и им ничего не известно обо мне.

Искренне Ваша
М. Мэллори

– Бесцеремонное и слегка настороженное письмо, – заметил я.

– Да. Сразу чувствуется характер, – сказал Стэн. – После такого ее узнаешь даже на той стороне улицы.

И точно. Письмо носило отчетливый отпечаток ее личности. Бумагу Мари, очевидно, одолжила или стащила у дядюшки. На листке стояла шапка готическим шрифтом: «Тэд Мэллори, автор „Сонмища демонов“», а напечатано письмо было на отвратительном матричном принтере, в котором кончались чернила. Но все прямо кричало об очень сильной личности.

– Как неудачно, что она приемная! – рассердился я. – Никого на всем белом свете – кто ей наследство-то оставил?

– А я и оставил, – нашелся Стэн. – Скажи, я изучал генеалогию и обнаружил, что я ее дядя. У меня и в самом деле было много братьев, все большие охотники до женского пола, так что это даже может оказаться правдой.

Я тут же написал этой сильной личности учтивое послание, где говорил, что в скором времени передам деньги и расскажу о ее происхождении при личной встрече, и вернулся к работе над следующим по старшинству компьютером – «тошибой», к которой я уже год не прикасался.

Работа была трудная и кропотливая. И к тому же я нервничал, поскольку понимал, что дискета у меня осталась только одна. Теперь я жалел, что оставил две дискеты Дакросу. Более того, к концу дня я так устал и задергался, что все-таки отправил на номер, который мне оставил Дакрос, сообщение с просьбой отложить одну дискету мне. Ответный факс был скор и лаконичен:

Обе дискеты расплавились.

Вот зараза! К тому же палить еще один компьютер я совсем не хотел. Делать нечего – пришлось скрестить пальцы на удачу и сунуть в дисковод вторую дискету.

«ОБНАРУЖЕН ВИРУС», – сказала «тошиба».

Я тут же извлек дискету – зато, по крайней мере, понял, что происходит. Прищелкнул языком при мысли об императорской паранойе и стал чистить дискету от вируса. Вирус был волшебный, и это было как распускать старинное кружево.

– Ты сегодня есть собираешься? – спросил через некоторое время Стэн.

Я поднял голову и обнаружил, что уже стемнело – темнело, конечно, рано, поскольку год только начинался, но все же пора было сделать перерыв. Я сварил себе кофе и стал искать, что бы поесть. Потом будто провал – и вот я уже снова сижу перед «тошибой». Было уже за полночь. Но когда я снова сунул дискету в дисковод, никакого вируса не осталось.

– Ты, часом, не помешался на своей империи? – встревоженно спросил Стэн.

– Поправочка, – ответил я. – Я помешался на компьютерной задаче. Не каждый день сталкиваешься с волшебным вирусом.

На третий день мне все-таки удалось заставить программу скопироваться и запуститься. Это было большое облегчение – теперь я мог подправить свои дискеты и делать на них резервные копии. Однако ни к каким достижениям это не привело. Я ничего не добился, кроме того, что на экран вывелось сообщение о ликвидации Тимотео и вечное «ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ». От этого впору было взбеситься: ведь я уже побывал, так сказать, за кулисами, когда чистил дискету от вируса, а после этого обойти пароль, казалось бы, сущий пустяк. Но все мои попытки терпели крах. А налегать по-магидски я боялся – вдруг все снова расплавится.

Стэн услышал, как я ругаюсь, и вплыл в кабинет.

– Хочет пароль – скажи ему пароль, – посоветовал он. – Кстати, когда у тебя будет минутка, поставь мне другую запись, хорошо?

– А как же Диабелли? Наизусть выучил? – поинтересовался я.

– До последней ноты. – Стэн говорил совершенно серьезно. – Теперь Бетховен мне все равно что лучший друг.

Я поставил ему сборник хоралов – просто для разнообразия – и отправил Дакросу еще одно сообщение. Ответил мне волхв Джеффрос.

Пароли в империи обычно семибуквенные. После третьей неверной попытки дискеты плавятся, поэтому мы перебрали совсем мало вариантов. Однако кира Александра предполагает, что это, вероятно, слово из какой-то детской песенки.

Из детской песенки?! Ну что ж, кира Александра определенно не просто красотка: очень разумная догадка, поскольку речь идет о детях. Детские песенки в империи примерно такие же, как и на Земле. Ведь именно мы, магиды, пустили их в обращение – как и многое другое. Но семь букв на любом из четырнадцати официальных языков империи – это какая-то безумная партия в скрабл! Впрочем, когда я запустил еще один свой компьютер, чтобы он нашел мне все варианты, то был полон надежд. Наверное, я мог бы и сам додуматься, просто у меня в голове не укладывалось, что Тимос IX знал о существовании детских песенок.

Тут-то я и услышал, как с нового диска, который я поставил Стэну, доносится мощное «В великом граде Вавилоне!».

Меня пробила дрожь, и не от музыки. Вавилон – это одна из страшных магидских тайн. И именно поэтому о нем есть и детская песенка – «До Вавилона сколько миль?». Я бросился к «тошибе» и ввел «ВАВИЛОН».

И это оказался правильный пароль.

На экране замелькали карты миров, испещренные на имперский манер рябью из линий, похожих на изобары на метеорологических картах, карты, карты, карты, миры, миры, миры, чуть ли не половина Бесконечности. Я откинулся на спинку кресла и глядел на них, ломая себе голову, почему император выбрал именно такой пароль именно из этой песенки. Через некоторое время на экране появился движущийся рисунок – поперек монитора побежал фриз из профилей людей и кентавров. Похоже, это были портреты, нарезанные из фотографий, все разные, но было непонятно, значат они что-нибудь сами по себе или это просто показатель, что программа запустилась. Потом экран очистился. Появилось сообщение: «ВВЕДИТЕ КНАРРОС».

Я ввел «КНАРРОС».

«ТЕПЕРЬ ВВЕДИТЕ ИМЯ МОЕЙ БОГИНИ», – был ответ.

Я в панике бросился к компьютеру с базой данных по империи, понимая, что сейчас опоздаю, и закричал:

– Стэн! Стэн, как зовут эту кислую богиню, которой поклонялся император?

– Не помню! – крикнул он в ответ, перекрывая, кажется, «Аллилуйя» Генделя. – Язык сломаешь!

Я и сам вспомнил – Аглая-Юалайя, – как раз когда дискета стерлась.

– И это человек, который помнит всех скаковых лошадей с тридцать пятого года! – воскликнул я. – Ну ничего, у меня есть резервные копии.

Пришлось повторить все с самого начала. К вечеру я уже был во всеоружии – на сей раз я на всякий случай запасся перечнем всех прочих имперских богов, героев и исторических персонажей. Императорскую паранойю надо было уважать, это я уже понял. Однако имя богини было, похоже, его последней надеждой. Я вбил «КНАРРОС», потом «АГЛАЯ- ЮАЛАЙЯ» – и на экране появился список.

КНАРРОС УСЛОВНЫЙ МИР ЛИКСОС

ПОЛ ЖЕНСКИЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3390

УСЛОВНОЕ ИМЯ НАТАЛИЯ

ПОЛ ЖЕНСКИЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3390

УСЛОВНОЕ ИМЯ ФИСИЛЛА

ПОЛ ЖЕНСКИЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3400

УСЛОВНОЕ ИМЯ АНАНТЕ

ПОЛ МУЖСКОЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3401

УСЛОВНОЕ ИМЯ ЭКЛОС

ПОЛ МУЖСКОЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3402

УСЛОВНОЕ ИМЯ МАГРАКС

ПЛЮС ДВА КЕНТАВРА МУЖСКОГО ПОЛА ГОДЫ РОЖДЕНИЯ 3394 И 3396

УСЛОВНЫЙ МИР ВАВИЛОН

ПОЛ ЖЕНСКИЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3393

УСЛОВНОЕ ИМЯ ТИМЕЯ

ПОЛ МУЖСКОЙ ГОД РОЖДЕНИЯ 3399

УСЛОВНОЕ ИМЯ ДЖЕЛЬЕРО

За каждым именем следовали какие-то буквы, цифры и символы, которые мне ничего не говорили, но я решил, что это были какие-то имперские аналоги генетических данных, группы крови или чего-то в этом роде. После двух списков следовало:

КНАРРОС ВЫДАСТ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ НАСЛЕДНИКА (НАСЛЕДНИКОВ) И ПОДТВЕРДИТ ИХ ЛИЧНОСТЬ ТОЛЬКО ОФИЦИАЛЬНО УПОЛНОМОЧЕННОМУ ПОСЛАННИКУ, КОТОРЫЙ ПРЕДСТАВИТ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА СМЕРТИ ТИМОСА IX

– Готово! – воскликнул я. И откупорил бутылку вина, чтобы отпраздновать успех, прежде чем браться за следующую задачу – достучаться до Дакроса по номеру его рации.

После всех развлечений последних дней перепрошить свой телефон, чтобы позвонить и поговорить лично, мне было проще простого. Через полчаса я услышал голос генерала – далекий, трескучий и очень усталый.

– Два списка наследников из двух миров под условными названиями, – сказал я и всех перечислил.

Никакого ответного ликования.

– Кто такой этот Кнаррос?

– Наверное, какой-то опекун, – предположил я. – Он должен был заявить о себе, когда…

– В общем, не заявил, – оборвал меня Дакрос. – И что это за миры, чтоб им пусто было, – Ликсос и Вавилон?

– Дайте поручение Имперской секретной службе, пусть разведает, – посоветовал я.

– Идея хорошая, только там одни безмозглые бандиты, – отозвался генерал. – Вчера мы почти всех казнили. Попытка переворота. И мне не нравится, что тут все упирается в этого Кнарроса. – Видимо, генерал считал, что главная трудность именно в этом. – Чтобы найти старшего сына и наследника, надо сначала разыскать Кнарроса, даже если речь идет о других мирах. А вдруг этот Кнаррос жулик? А вдруг его кто-то уже прикончил?

– Все вопросы к вашему покойному самодержцу с его глупостями, – отрезал я.

– Мне это не нравится, – повторил генерал.

– Мне тоже, – ответил я. При мысли о том, что пароль оказался «Вавилон», меня до сих пор потряхивало. – Я отправил список Джеффросу по факсу. Пусть поручит кому-нибудь его проработать, и передайте ему, чтобы сообщил, если понадобится моя помощь.

– Придется, – сказал он. – Идиотские игры в сверхсекретность!

Я со вздохом повесил трубку.

– Теперь он захочет, чтобы я отыскал ему Вавилон. Помяни мое слово.

– Ты же не можешь! – сердито отозвался Стэн.

– Думаю, Стэн, мы говорим о разных вещах, – сказал я. – То есть надеюсь. Ничего, если я выключу музыку? Голова болит.

Глава пятая

На следующее утро я покатил в Бристоль, и не один, а с пассажиром. Вообще-то, я не собирался так спешить, несмотря на все назойливые напоминания Стэна. С моей точки зрения, я заслужил денек лежания на диване. Но тут в мою дверь позвонил сосед – как раз тогда, когда я наконец утопил головную боль в вине.

Эндрю Конник – настоящий чудак: он изобретатель. В отличие от невезучего Дерека Мэллори Эндрю сумел воплотить свои творения не только в голове, но и в реальности, и у него добрая сотня патентов на всякие очень полезные приспособления. В том числе и на мою любимую кофеварку. Эндрю отдал ее мне на испытания. Он, как и я, живет один, в отдельном доме, который даже больше и роскошнее моего (а отдельных домов в Уиверс-Энде, кроме моего, всего два), и у него есть огромный сад с прудом. Из-за этого сада я иногда даже завидую Эндрю, но как подумаю, сколько приходится возиться с посадкой и прополкой, зависть сразу проходит. В третьем отдельном доме в Уиверс-Энде обитает семейство Гиббсов: миссис Гиббс прибирает у меня, а ее дочь – у Эндрю. Миссис Гиббс поведала мне, что ее дочь считает, будто Эндрю Конник не от мира сего. Охотно верю – а еще охотно верю, что мисс Гиббс поведала Эндрю, что ее мать говорит, будто Руперт Венейблз не от мира сего.

Эндрю стоял у меня на пороге с таким видом, будто не вполне понимает, зачем пришел.

– Привет, Эндрю, – сказал я. – Заходите.

Похоже, у Стэна хватило ума помалкивать, хотя хоралы так и гремели.

– Нет-нет, заходить я не буду, – отозвался он с типичной для северянина рассеянностью.

На самом деле он, скорее всего, шотландец, но я считаю его северянином, потому что у него красивая светловолосая голова, бледная кожа и широкая кость, а такими я всегда представляю себе скандинавов. Он очень высокий. Во мне почти шесть футов, а он прямо нависал надо мной, и вид у него был неуверенный.

– Нет, заходить я не буду, – повторил он. – Я просто хотел спросить, не подвезете ли вы меня завтра.

– Опять машина сломалась? – спросил я.

Сердце у меня упало. В последние два раза, когда у Эндрю барахлила машина – это было между Рождеством и Новым годом, – я накрутил больше шестисот миль, поскольку Эндрю с разнообразными запчастями нужно было возить отсюда в Кембридж и обратно, а еще в Илай, Хантингтон и Сент-Нитс, не говоря уже о Питерборо и Кингс-Линне.

– Ага, – кивнул он. – Не ездит.

Сердце мое восстало против очередной порции разъездов туда-сюда. Я заслужил отдых. И сказал:

– К моему большому сожалению, завтра меня здесь не будет. Мне нужно в Бристоль.

Эндрю помолчал, уставившись большими голубыми глазами в даль поверх моей головы, – очевидно, обдумывал мои слова. А потом сказал:

– Тогда я тоже поеду в Бристоль.

У меня промелькнула безумная мысль, что, если бы я сказал, что собираюсь в Карлайл, Эдинбург или Кентербери, он и туда бы напросился.

– До Бристоля далеко, – сказал я, предприняв последнюю попытку его отговорить. – Я выеду очень рано.

Это он тоже обдумал:

– Я буду готов к шести.

– Боже мой, я не имел в виду, что настолько рано! Давайте в полдевятого, хорошо? – Я сдался.

– Буду здесь, – пообещал он и удалился.

Вот так и получилось, что мне пришлось поехать в Бристоль.

– Поедешь со мной? – спросил я у Стэна. – А может, сумеешь отпугнуть Эндрю?

Стэн в очередной раз погрузился в печальное молчание. А потом сказал:

– Сынок, я, наверное, не смогу. Похоже, из твоего дома мне никуда нельзя.

– Точно? – спросил я. – Ты пробовал выйти?

– За калитку. И за сарайчик на заднем дворе, – ответил он. – Дальше мне ни туда, ни туда не выбраться.

Я разозлился. Последние дни выдались утомительными.

– Какой смысл в потустороннем советчике, если ты не можешь быть рядом, когда мне понадобится совет? – сердито спросил я. – Мне нужно твое мнение о той девушке!

– Тогда для разнообразия прояви самостоятельность! – резко возразил голос Стэна. – Те, Наверху, именно этого от тебя и добиваются!

Я понимал, что обидел его. Весь вечер он со мной не разговаривал, и утром я ни слова от него не дождался, хотя наколдовал ему целую пачку летающих дисков, волшебным образом запрограммированных, – они должны были по его приказу сами ставиться в стереосистему и выскакивать оттуда. Я был очень горд своим магическим искусством. И предупредительностью. Так что обиделся на Стэна в ответ. В ледяном молчании двинулся к машине – и обнаружил, что возле нее уже стоит Эндрю.

На самом деле пассажир из Эндрю хороший. Он не заводит разговоров, не отпускает замечаний по поводу других водителей, не нервничает, что я слишком гоню (а я и в самом деле гоню). Сидит себе и сидит. Иногда это даже бесит. Когда я всерьез взбесился – в первый раз на меня накатило примерно после двух третей пути по М-25, – я спросил Эндрю, над каким изобретением он сейчас работает. И он на свой манер – обманчиво медленно и раздумчиво, но по существу – поведал мне о некоем «маховике-храповике» так обстоятельно, что я бы, пожалуй, мог сделать чертежи и сам его запатентовать. Затем Эндрю умолк.

Когда мы свернули на М-4, я снова впал в раздражение. Теперь, как мне казалось, настала моя очередь что-то рассказывать. Обычно, когда я куда-нибудь везу Эндрю, то рассказываю ему про программистские трудности, с которыми сталкивался в последнее время. Не раз и не два его медленные раздумчивые ответы наводили меня на верный путь. Однако на этот раз мои трудности были связаны со страшной тайной. Нечего было и думать, чтобы их с кем-то обсуждать. А впрочем… В мире по Нет-сторону, вроде нашего, никто и не заподозрит, что ты говоришь о рухнувшей империи в трех вселенных отсюда.

– Скажите, Эндрю, – начал я, – что бы вы подумали, если бы обнаружили, что пароль, который вам нужен, чтобы получить доступ к чужой программе, – своего рода секретное кодовое слово, и очень странно, что программисту вообще пришло в голову сделать такой пароль? То есть представьте себе, что пароль для очень серьезной программы – скажем, по генетике – это какая-то глупость, ну, хотя бы «Шалтай-Болтай», а при этом вам известно, что на самом деле «Шалтай-Болтай» – кодовое слово, обозначающее что-то не менее серьезное, например какие-нибудь сверхсекретные военные данные. Что бы вы подумали? Списали бы все на совпадение – или нет?

Эндрю медленно, взвешенно проговорил:

– Меня учили, что совпадений не бывает.

Меня тоже так учили, более того, учили, когда готовили на магида, что придавало этой истине особое значение. Однако мне показалось, что в устах Эндрю это просто банальность. Я был разочарован.

– Не может ли быть такого, что тот, кто пользовался этим паролем, – хакер и он взломал какие-то секретные материалы? – спросил Эндрю.

– Ну, исключать такое никогда нельзя, – ответил я, чтобы замаскировать, о чем я на самом деле говорю, и добавил: – Однако вероятность очень мала, до нескольких знаков после запятой. В сущности, это невозможно.

– Если это настолько маловероятно, – отрешенно проронил Эндрю, – полагаю, вам стоит вспомнить прошлое, какой-то давний момент, когда кодовое слово было известно кому-то третьему и он сообщил его обеим сторонам – например, в вашем случае это учитель, который прочитал на уроке «Шалтая-Болтая», и оба услышали это слово от него. Именно этот учитель, возможно, внушил ученикам чувство, что в этом слове заключен какой-то особый смысл, но это уже не обязательно.

– А вот это, – сказал я, – очень и очень верно.

Всю дорогу я переваривал услышанное. Может быть, когда-то давным-давно в Корифонской империи знали тайны магидов? Едва ли они известны там сейчас, по крайней мере не больше, чем здесь, на Земле. Есть вещи, которые рановато знать даже в Да-мирах. Однако в воздухе всегда витают намеки, отголоски знаний и из прошлого, и из будущего, – магиды оставляют их, чтобы в должный срок кто-то до них додумался. К числу таких отголосков, несомненно, относился и Вавилон. Наверное, больше всего меня тревожило, что Тимос IX был не из тех, кого интересуют подобные намеки.

Тут Эндрю напугал меня, как это часто бывает.

– Подлинные тайны встречаются очень редко, – с задумчивым видом заявил он.

– Точно, – ответил я. – Тайное всегда становится явным. Вспомним хотя бы царя Мидаса и его ослиные уши.

После этого мы, похоже, промолчали до самого Бристоля, а там Эндрю попросил, чтобы я высадил его у «Гвоздей» на Корн-стрит. Пока я вез его туда, то заблудился. Когда я его уже высадил, давно перевалило за полдень.

– Когда вас забрать? – спросил я.

– А, – сказал он и задумался. Потом улыбнулся той улыбкой, от которой мне всегда становится понятно, что он не такой уж и рассеянный. Его нервное, растерянное лицо от этой улыбки совершенно меняется – и видно, что за этим выражением прячется глубокий ум. – Я сам доберусь домой, – сказал Эндрю. – Не знаю, когда освобожусь.

Это было большое облегчение. Я мог располагать своим временем. Отыскав заманчивый итальянский ресторанчик, я побаловал себя и основательно, не спеша поел. Потом я очень хвалил себя за это. Остаток дня был сплошной чередой досадных неудач. Как, впрочем, и вся охота на девицу Мэллори. Теперь-то я уверен, что это все она и подстроила, хотя до сих пор не понимаю, как ей это удалось.

Сначала я никак не мог вспомнить, где поставил машину. Когда я ее наконец отыскал, на ней была квитанция – штраф за неправильную парковку. Потом я опять заблудился, когда ехал по новому адресу девицы Мэллори, невзирая на то что уже один раз побывал на той улице, а когда я туда добрался, там было негде встать – ни на той улице, ни на соседней. Так что когда я позвонил в дверь высокого, сверкавшего свежей краской дома времен Регентства[4], шел уже четвертый час.

Женщина, открывшая мне дверь, сверкала свежей краской не хуже самого дома. Пожалуй, если бы она трудилась над своей внешностью не так усердно, то была бы даже миловидной – на манер смуглянки-цыганки. Лицо под слоем косметики выдавало фанатичную приверженность диетам. В черных волосах проблескивали высветленные бронзовые пряди, стоическую худобу подчеркивали тугая черная юбка и дорогой фирменный свитер. Свитер меня просто заворожил. По нынешней моде он был украшен белой атласной аппликацией на одном плече, расшитой бисером. Я в жизни не видел такого нелепого, бессмысленного украшения. От потрясения я даже не сразу сообразил, что передо мной точно не Мари Мэллори. Этой женщине было по меньшей мере лет тридцать пять.

Она постучала красным наманикюренным ногтем по косяку и нетерпеливо спросила:

– Да?

– Извините, что побеспокоил, – ответил я. – Я разыскиваю Мари Мэллори. По поводу наследства.

При слове «Мари» лицо у нее окаменело. Очевидно, она терпеть не могла Мари, а теперь и меня за компанию.

– К сожалению, моя племянница только что уехала, – сообщила женщина. Было ясно, что она только рада меня огорчить.

Я спросил:

– Не знаете ли вы, когда она вернется?

– Не имею ни малейшего представления, – с нескрываемым удовольствием ответила она. – Уж если моей племяннице приспичило уйти в загул, можно только гадать, когда она вернется. – После чего добавила самым что ни на есть трагическим тоном: – Еще и утащила с собой моего сына Ника!

Судя по ее тону, Мари прямо-таки вырвала невинного младенца из материнских объятий.

– Как печально это слышать, – ответил я на оба заявления разом. – Не знаете ли вы, куда они отправились?

– Я знаю только одно: она укатила в ту самую минуту, когда вы позвонили в дверь, – сказала хозяйка дома с глубоким удовлетворением.

Еще бы она не была довольна. Когда не удается кого-то застать, всегда особенно обидно, если разминулся с ним совсем чуть-чуть. То есть так обычно бывает. Но для магида это не самое неприятное известие.

– Благодарю вас, – кротко проговорил я. – Если можно, передайте племяннице, что я заезжал. – И дал ей визитную карточку. Судя по тому, как она ее взяла, я понял, что мелкие клочки карточки полетят в мусорное ведро в тот самый миг, когда моя собеседница захлопнет за мной дверь. Я бросил последний зачарованный взгляд на украшение на ее свитере – у атласной аппликации были фестончатые края, а два расшитых бисером щупальца алчно тянулись к правой груди хозяйки – и ушел.

Жанин, думал я. Это наверняка была Жанин. Бедный больной мистер Мэллори очень точно подобрал слово «стервозина».

Потом я выкинул из головы Жанин вместе с ее свитером и достал письмо, которое написала мне Мари Мэллори. Всякое живое существо, когда двигается, оставляет за собой след в воздухе. Этот след отчетливо видно минут десять, а еще минут двадцать вполне можно различить, – иногда и дольше, если у существа сильный характер. В письмах такие же следы – отпечатки личности – сохраняются иногда лет на пятьдесят. А Мари Мэллори прямо-таки пропитала письмо своим сильным характером. Оставалось только сверить ее отпечатки со всеми следами вокруг.

Эти следы начинались тут же, прямо на улице, вперемешку с синим дымом, который тянулся за машиной, срочно нуждавшейся в смене масла. Помню, что тогда следы показались мне вполне симпатичными, – очередное заблуждение. В них была отвага, боевой задор и даже юмор, словно Мари не ломается под ударами судьбы, невзирая на то что в последнее время у нее, очевидно, была черная полоса. И Жанин ничуть не преувеличивала. Девица Мэллори очутилась в конце улицы буквально в тот самый миг, когда я свернул на ту же улицу в начале. Я пришел в восторг – опять же ошибочно. Бросился к своей машине и пустился в погоню.

Я ехал по следу битых полчаса. Он был очень запутанный, Мари металась зигзагами по разным улицам, и широким, и узким, и по туннелям, и по мостам, то в гору, то под гору, причем горы были до того крутые, что один раз у меня даже заглох двигатель, а потом по извилистым дорожкам через какой-то огромный зеленый парк. Я повидал веранды в стиле Регентства, розовые готические башни, современные офисные центры, мощенные брусчаткой переулки, железный корабль Брюнеля[5] и шоссе М-32. Судя по карте, которую я расстелил на пассажирском сиденье, я осмотрел все уголки города к северу от порта – и при этом ни разу не приблизился к преследуемой машине на расстояние окрика. Я даже не сумел распознать эту машину среди прочих и тем более не разобрался, что у девицы Мэллори на уме, но поскольку на узких улицах неизменно витал острый бензиновый запах, я полагал, что моя цель – довольно старый автомобиль.

Никогда нельзя ничего предполагать. Надо идти по следу, и все. След примерно в этот момент резко свернул вниз, к воде. Я помчался туда – и увидел впереди облезлый «моррис» с женщиной за рулем и детским креслом на заднем сиденье. «Ага!» – подумал я. Я прибавил газу, одновременно отправляя женщине за рулем магидские призывы заехать куда-нибудь, где можно поговорить. Ответа не было. Я прогнал «моррис» через два моста туда, где из-за одностороннего движения водителям приходилось закладывать безумные петли, машин становилось все больше, и нам обоим пришлось, в сущности, ползти ползком. «Моррис» неизменно держался в трех машинах впереди меня, и женщина за рулем наотрез отказывалась реагировать на мои призывы. С каждым ярдом[6] я злился все больше и больше. Я бы давно бросил это дело – но она была так близко!

Потом коричневый «моррис» резко свернул в проулок, и до меня дошло, что это вообще не та машина. След девицы Мэллори пропал, как не было. Похоже, я потерял его, как только решил, будто «моррис» – ее автомобиль.

Я выругался. И решил все бросить и ехать домой. Но тут мне пришла в голову неприятная мысль о том, что скажет Стэн, и я подумал, что остается еще очевидный выход из положения – вернуться к дому ее тетки и засесть там в засаде. Я бы и вернулся – но вскоре понял, что опять заблудился.

Я пробивался сквозь пробки, которые с каждой минутой становились все сильнее, и высматривал мост, но никакого моста видно не было. Более того, я с удивлением обнаружил, что еду в крутую гору практически по проселку. Пробки были просто жуткие. Мы еле ползли. Позади меня отрастал длинный хвост из ползущих машин. Оглядев от нечего делать окрестности, я обнаружил, что еду по краю очень даже существенной лощины, а весь Бристоль простирается и громоздится на той стороне.

«Ну, все! – подумал я. – Еду домой». Придется проложить маршрут через Уэльс, не иначе.

Но именно в эту минуту машины впереди вдруг прибавили скорости, городские пейзажи скрылись за деревьями, и я прочитал на дорожном указателе, что в Бристоль надо свернуть направо через платный мост. Я с радостью повернул направо. Когда я доехал до платного моста, оказалось, что это крайне шаткий на вид подвесной мост на огромной высоте через глубокое ущелье – лента дороги, протянутая от утеса к утесу между двумя башнями в псевдоегипетском стиле. Я сунул деньги в щель автомата и опасливо покатил по мосту, то и дело поглядывая по сторонам, на мутную глинистую реку, которая поблескивала на закатном солнце в нескольких сотнях футов внизу.

Какой-то идиот остановил машину прямо посреди дороги сразу после съезда с моста. Я едва в нее не врезался.

Я ударил по тормозам. Судя по визгу и скрежету позади, другие водители поступили так же. Мало того что машина стояла на месте – водительская дверца была распахнута настежь, перегораживая остальную часть дороги. Проехать было в принципе невозможно, поскольку по разделительной полосе шло бетонное ограждение, чтобы машины не выезжали на встречную. Машины за ограждением тоже остановились, и их водители высунулись посмотреть, что происходит. По их лицам мне сразу стало понятно – нет, это не авария, хотя сначала я подумал именно так. Машина остановилась преднамеренно. Потом я увидел водителя.

Это была девушка. И она плясала. Плясала на пешеходной обочине возле своей машины.

Она была низенькая, невзрачная, в очочках, а ее фигура смахивала на перевязанный сноп соломы. И она плясала. Вскидывала колени, прыгала, скакала. Кружилась лоскутная юбка, разлетались растрепанные волосы, очки перекосились на еле заметном носишке. Ее пассажир тоже подпрыгивал рядом. Оба размахивали руками. Оба метались туда-сюда. Пассажир был мальчик-подросток, темноволосый и поразительно красивый, он высился над ней и плясал довольно робко. Вид у него был такой, будто он пляшет, поскольку иначе его не повезут дальше. Его я полностью оправдывал. Но она…

Я прижал палец к кнопке гудка, вдавил ее и не отпускал. И я был не одинок.

Девушка перестала кружиться – но лишь затем, чтобы рухнуть на колени и трижды резко разжать в сторону дороги кулаки, растопырив пальцы, украшенные до того длинными ногтями, что подпадали под статью о холодном оружии, – раз, раз, раз! Этот жест был полон презрения ко всему на свете. Мальчик сделал то же самое, но смущенно. Мне было видно, что они не просто выбрасывали кулаки и растопыривали пальцы, а еще и пели, а может быть, и читали заклинания. А потом преспокойно заплясали себе дальше.

От злости я подбавил волшебства в свой гудок. Он прямо-таки взревел. Мост позади меня был забит полностью, половина машин тоже гудела.

Мальчик хотя бы замечал происходящее. И явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но девица плясала себе и плясала, а он послушно подражал ей. Они еще раз проделали свои пассы, на сей раз в сторону каменистого откоса. Потом заплясали опять. Терпение мое лопнуло.

Я снял палец с гудка. Заглушил двигатель, сунул ключи в карман и вышел из машины. Плясуны как раз принялись растопыривать пальцы, когда я подошел к их машине. Ключи она оставила внутри, они болтались в замке зажигания. Я хотел было захлопнуть дверь, но тогда плясунье, чтобы попасть внутрь, пришлось бы взламывать замок, а всем, кто собрался позади, – снова ждать. Поэтому я ограничился тем, что обошел капот и двинулся навстречу парочке, резвившейся на тротуаре.

– Убирайся с глаз! – распевали они. Раз, раз, раз.

– Будьте так любезны, перенесите свой шабаш куда-нибудь в другое место! – сказал я.

Сначала-то я собирался сказать гораздо больше, но вблизи до боли остро ощутил отпечаток ее личности. Это была девица Мэллори. Еще бы. Все это время она только и делала, что вела меня в своей пляске.

Она перестала танцевать. И повернулась ко мне с таким лицом, словно я только что вылез из сточной канавы. Потом с неописуемым отвращением поправила гигантским ногтем очки на переносице и смерила меня взглядом – с ног до головы.

В эту игру можно играть и вдвоем. Я взялся за собственные очки двумя пальцами левой руки и сосредоточился на точке у плясуньи за спиной.

– Мари Мэллори, полагаю, – презрительно процедил я, пока она не пришла в себя и не заговорила.

– Катились бы вы куда подальше, – отвечала она. Вообще-то, именно это я и делал с самого начала по ее милости – катался куда подальше. Голос у нее был неприятный: громкий, унылый, с какими-то подвсхлипами. Потом до нее с некоторым опозданием дошло, что я сказал. – Может, вы и знаете, кто я такая, но я вас не знаю и не желаю знать!

Я посмотрел на мальчика, который стоял поодаль; это наверняка был Ник Мэллори – вовсе не беспомощный младенец, на которого намекала Жанин. Вид у него был такой, словно бедняга только и мечтает забиться под машину Мари и не вылезать.

Я разозлился еще сильнее. Наверное, из-за этих всхлипов в ее голосе. И сказал – точнее, рявкнул:

– Руперт Венейблз. Я вам писал. – Выпустил очки и извлек бумажник. – Я искал вас по всему городу, чтобы вручить ваше треклятое наследство. Держите. – И я протянул ей веером десять десятифунтовых бумажек, которые приготовил, чтобы поддержать свою легенду.

Она остолбенела. И, как я и рассчитывал, первым неосознанным движением потянулась за деньгами. Я подчеркнуто церемонно – от свирепости – вложил ей в руку все десять банкнот по одной. Водители по ту сторону разделительной полосы и кое-кто из тех, кто стоял на мосту позади меня, принялись свистеть, галдеть и улюлюкать, – одни повысовывались из окон, а другие от бешенства повыскакивали из машин на дорогу. Лицо девицы Мэллори залилось тускло-красной краской ярости. Смуглое лицо ее двоюродного брата покраснело еще сильнее. Подбородок у Мэллори выпятился, рука дернулась, будто в порыве швырнуть купюры на мостовую. Но все-таки деньги слишком много значили для нее. И она решила оставить их себе.

– Десять по десять, – сказал я. – Итого сто. А теперь будьте любезны, сядьте в свою машину, чтоб ей пусто было, и прочь у меня с дороги!

Девица Мэллори ничего не ответила, только надменно просеменила к открытой двери своего автомобиля под гудки и улюлюканье пробки. Мальчик, согнувшись в три погибели, юркнул в машину с другой стороны с проворством героя немого кино.

– Это стоило таких денег?! – крикнул водитель машины сразу позади меня.

Я хотел ответить, что да, возможность раз и навсегда отделаться от девицы Мэллори с ее семейкой, безусловно, стоит ста фунтов, но едва ли мне удалось бы объяснить ему почему. Так что я просто пожал плечами, улыбнулся и сел за руль в тот самый миг, когда девица Мэллори рывком тронулась с места и с ревом умчалась в облаке маслянистого сизого дыма. Машина у нее была не в пример новее коричневого «морриса». Просто совсем неухоженная.

Хорошо, что я ехал обратно один, без Эндрю. Можно было всю дорогу домой ругаться в полный голос. Когда я прибыл на место, ярость еще не утихла.

– А теперь в чем дело? – поинтересовался Стэн из моей гостиной, перекрывая беспощадный ритм фуги Баха.

– Да эта Мэллори! – Я громко щелкнул выключателем. – Если кто-то пожелает сделать из нее магида, так только через мой труп! Она… Она неописуема! И к тому же уродина. А в довершение всего еще и чокнутая. – И я, кипя от бешенства, рассказал про сегодняшние приключения.

– Гм. А способности у нее есть? – спросил Стэн.

– Не сомневаюсь, вагон и маленькая тележка! – отозвался я. – Хватило, чтобы не подпускать меня к себе весь день напролет! Не больно-то и хотелось!!! Не нужны мне те, кто тратит хотя бы каплю таланта на то, чтобы отплясывать противосолонь на дороге и не давать людям проехать в час пик! Ни стыда ни совести! Хорошо хоть у ее двоюродного братца-подростка хватило воспитания смутиться!

– Посмотри на все с другой стороны, – посоветовал Стэн. – Мэллори не в состоянии вести себя как подобает магиду. Значит, одного кандидата можно вычеркнуть. Начинай обдумывать остальных четверых.

– Обхохочешься! – взорвался я и умчался в кухню, хлопнув дверью. Распахнув холодильник, я пробурчал себе под нос: «Как прикажете рассмотреть остальные кандидатуры, когда их по всей планете раскидало? Япония, Новая Зеландия, Хорватия, Огайо… Ох, обхохочешься!»

Как видно, Стэн последовал за мной. Его голос у меня за плечом произнес:

– Я об этом уже подумал.

Я захлопнул холодильник:

– Даже не начинай!

– Я тебе расскажу, но сначала поешь и остынь немного, – сказал он.

Глава шестая

Остывал я еще два часа. И остыл, только когда признался себе, что не просто надеялся обнаружить у девицы Мэллори приличный магидский потенциал, но еще и на основании отпечатков ее личности нарисовал себе портрет отважной девушки в трудных жизненных обстоятельствах. Семья распалась, этот неизвестный Робби бросил ее, денег у нее нет, поэтому она вынуждена жить у стервозины-тетки; мало того, ее отец (очевидно, приемный) умирает от рака. Я был бы счастлив от всей души ей посочувствовать. Но все мгновенно прошло, стоило мне увидеть, как это чучело, похожее на мешок картошки, скачет по обочине. Теперь-то, после того, как она сначала игнорировала меня, а потом смерила взглядом, мне хотелось пойти и пожать руку ее бывшему и поздравить его, что выпутался из этой передряги. Лично я выпутался, и дело с концом. И это стоило сотни фунтов – я еще дешево отделался, если подумать.

– Готов поговорить? – спросил Стэн.

– Да.

– Все, что тебе нужно, это собрать четырех кандидатов в одном месте и устроить им собеседование при приеме на работу. Правильно?

Я сидел, набычившись и опустив голову. Но тут выпрямился:

– А как?

– Жесткие меры, – ответил Стэн. – Подправь им линию судьбы. Пусть они сами придут к тебе.

– Разве так можно? – удивился я.

Мне казалось, это только на крайний случай. Вмешиваться в личную жизнь человека без его разрешения можно лишь в чрезвычайных ситуациях.

– Да, при выборе нового магида это допускается. Дело важное, – сказал Стэн. – В конце концов, ты все равно вмешиваешься в жизнь человека, когда назначаешь его.

– Хорошо, но сегодня я за это не возьмусь, – сказал я.

Процедура, которую предлагал Стэн, требует немалых усилий. Я всегда считал, что это очень хорошо, что она такая сложная, иначе у магидов возникало бы искушение прибегать к ней по самым тривиальным поводам. Но если применять ее слишком часто, хаос неизбежен, причем не в одном мире, а сразу во многих. Неизбежен хаос и в жизни самого магида, который ее проводит, если он не подойдет к задаче со всей осмотрительностью и не примет надлежащие меры безопасности. Стоит ошибиться – и линия твоей собственной судьбы безнадежно перепутается с линиями тех, на кого ты собирался повлиять. А магид должен быть свободен в своих действиях. Когда становишься магидом, в числе прочего линию твоей судьбы полностью освобождают от влияния остальных линий судьбы во всей множественной Вселенной. Признаться, от этого живется довольно одиноко.

Так или иначе, я понимал, что на процедуру уйдет несколько дней, и не хотел, чтобы мне мешали. Назавтра я покончил со всеми рабочими делами (сроки я сорвал, ну и пожалуйста: все Мэллори виновата), а потом отключил все телефоны – и для нашего мира, и для других. И все компьютеры, в том числе и тот, где хранились данные по магидским делам, а на него еще и повесил аналог таблички «Не беспокоить».

Правда, с утра я не без досады обнаружил, что за ночь пришла целая куча факсов от генерала Дакроса. В первом победоносно сообщалось, что специалисты расшифровали генетические коды в двух списках и теперь, если удастся найти наследников, смогут подтвердить их личность. Во втором говорилось, что следов Кнарроса пока не обнаружено, в третьем – что Джеффрос считает, что Кнарроса спрятали при помощи какого-то волшебства. В четвертом было прямо сказано, что я должен прибыть и разыскать им Кнарроса.

Я ответил резким факсом, что не вижу причин продолжать подыгрывать императорским играм в секретность, и посоветовал дать объявление о розыске Кнарроса в прессу. Потом выдернул провод факса из розетки.

– Видишь? – сказал я Стэну. – И ничего я близко к сердцу не принимаю.

Потом я засел за работу – взял большой глобус, булавки и суровые нитки. Было важно найти в нашей стране точку, куда лучше всего созвать четверых моих кандидатов. Поскольку я работал с линиями судьбы, это место должно быть средоточием волшебных сил, своего рода узлом (просто удивительно, сколько на Британских островах таких узлов), а расстояния от него до каждого из четырех соискателей следовало рассчитать по особой математической формуле. Кроме того, надо было устроить так, чтобы все четверо не удивились, что им нужно отправиться именно туда. Хотя их притянет в эту точку череда случайностей, подстроенных магидскими средствами, нельзя слишком сильно искажать законы вероятности, иначе те трое, которых я не выберу, могут это заметить.

Вот почему я сразу вычеркнул слишком примечательные узлы вроде Стоунхенджа, а также почти все средневековые замки и укромную долину в Дербишире и рассматривал в основном города и деревни, где были какие-нибудь конгресс-центры. Вскоре я уже сидел полузаваленный путеводителями и туристическими буклетами и глядел то в них, то на глобус, а потом еще на подробные карты, расстеленные на полу. Мне нужен был какой-нибудь скучный, непримечательный на вид магический узел. Стэн мне очень помогал. Когда он был жокеем, то исколесил всю страну, поскольку выступал на самых разных скачках, и знал гостиницы и узлы, о которых я даже не слышал.

Сам я надеялся собрать всех в Лондоне, но это не получалось по формулам. Самое обидное, что все бы сошлось, если бы я не изъял из уравнения девицу Мэллори. Тут я поймал себя на том, что отвлекся от дела из-за мощной вспышки гнева на девицу Мэллори, которая совсем вывела меня из терпения. Да как она посмела втянуть меня в этот танец! Да как она смеет и дальше мной вертеть, я же ее уже вычеркнул!

Стэн напомнил мне о работе – посоветовал подумать над некоторыми узлами в Центральных графствах. Там есть несколько хороших сильных узлов. Я хотел было выбрать Ноттингем, но опять не сходились цифры.

– Жалко, – огорчился Стэн. – Ноттингем такое место – туда всякий попадает рано или поздно. По самым разным причинам. А тебе и нужны самые разные причины. Концерты, конференции, да и скачки сгодятся.

– Есть причины поехать и в Бирмингем, – сказал я, – но узел там пустячный. А если Стратфорд-на-Эйвоне?

– Туристов многовато, – ответил Стэн. – А Уиган не пойдет?

Уиган опять не подходил по формулам. Мы несколько часов обсуждали узлы, мерили, считали, изучали буклеты и в конце концов остановились на средних размеров городке под названием Вонтчестер. Мы оба его знали. Стэн сказал, там есть по меньшей мере две приличные гостиницы – из-за скачек. Путеводитель утверждал, что там имеются также конференц-зал и оружейный завод. Вот это было что-то новенькое, мы со Стэном такого не помнили. На памяти Стэна, это был приятный сонный городок. Мне помнилось, как мы всей семьей ездили туда на летних каникулах, а самое яркое впечатление оставила река. Там проходили детские соревнования по ловле рыбы. А я тогда был одержим рыбалкой, мне было, наверное, лет девять, и, конечно, побежал и записался. И рыбачил с утра до вечера без намека на успех. Помню, как уже, наверное, в четвертый раз выпутывал леску из ветвей плакучей ивы, когда пришел мой брат Уилл и тоже захотел попытать счастья. Он с детства не любил, чтобы младшие братья его в чем-то опережали.

Наверное, у распорядителя соревнований было очень хорошее настроение. Он провел Уиллу инструктаж, Уилл позаимствовал у меня удочку, и распорядитель ушел. Уилл, привыкший всегда во всем блистать, почти сразу же поймал отличную крупную рыбину. Он ее подсек, точно выбрав нужный момент, и вытащил на берег идеальным движением. Но тут начался сплошной кошмар, потому что у Уилла не хватало духу ее убить – и у меня тоже. Мы кричали, звали распорядителя, но он был далеко и не слышал нас, и пришлось нам все делать самим. На пару нам удалось вытащить крючок у рыбы изо рта, а потом мы бросили ее обратно в реку, и она поплыла на боку, судорожно извиваясь, – было ясно, что она умирает. Уилл понял, что почти убил ее. И разрыдался, хотя ему уже исполнилось тринадцать. Мне было очень худо. Я попытался достать рыбу из реки, но не смог. В таком виде и застал нас проходивший мимо Саймон, наш старший брат. Саймон терпеть не может убивать и поэтому рыбалкой не интересуется. Он увидел нас – Уилл плачет, я весь бледный и трясусь, – просто вошел в реку, взял рыбу и разбил ей голову о камень.

– Вот, – сказал он и пошел своей дорогой.

С тех пор я не рыбачил. И Уилл больше ни разу не пробовал.

Потом-то я сообразил, что подобные воспоминания о Вонтчестере были очень скверным предзнаменованием. Вероятно, я и тогда в глубине души заподозрил неладное. Но даже если и так, я отмел все подозрения, потому что уже устал искать. Вонтчестер соответствовал нашим требованиям. Мы со Стэном там бывали. А больше ничего и не нужно.

– Вонтчестер так Вонтчестер, – сказали мы.

Теперь, разумеется, нужно было поехать туда и проверить, как и что.

– Жаль, что тебе со мной нельзя, – сказал я Стэну.

– Осмотреть город ты можешь и без моей помощи, – пробурчал Стэн тоном, не сулившим ничего хорошего. Я уже заметил, что Стэна раздражает, когда я выхожу из дома без него.

Больше я ничего не говорил.

Назавтра я поехал в Вонтчестер и обнаружил, что город по-прежнему очень симпатичный, несмотря на одностороннее движение и холодные февральские ветра. Я даже прошелся вдоль реки в память о прежних временах. Там росли ивы, по-зимнему голые, и бурлила под мостом бурая вода, в точности как мне помнилось, однако тропинка со времен тех далеких каникул стала короче, поскольку на берегу выстроили новый завод. Поэтому я пошел обратно в город, к большой гостинице, которая, как я заметил, стояла в дальнем конце главной площади. Эту гостиницу я смутно помнил, хотя мы останавливались в пансионе, но больше всего мне запомнилось, что главная площадь была похожа скорее на очень широкую улицу, на которой был рынок. К вящей моей радости, площадь (или улица) и сегодня была вся уставлена торговыми рядами, и я всю дорогу в гостиницу глазел на посуду, фрукты и одежду, точно такие же, как и тогда, когда мне было девять лет.

И сильно опешил, обнаружив, что гостиница называется «Вавилон».

Совпадений не бывает, подумал я и толкнул большие стеклянные двери. Внутри было просторно и тихо – и современный интерьер удивительным образом сочетался с традициями маленького городка. Повсюду зеркала и стойка портье на заграничный манер, но кругом полным-полно этаких любителей охоты и рыбалки, приехавших на лошадиные торги, а ленч был традиционный и сытный, и подавали его официанты с местным говорком. Пока я сидел среди зеркал и ел курицу и пирог с грибами, до меня дошло, что это здание стоит прямо на узле. Все лучше и лучше. После ленча я спросил, нельзя ли забронировать номер на пасхальные выходные. Мы со Стэном запланировали все на Пасху, поскольку это мощный временной узел.

От девицы за стойкой, на вид иностранки, я толку не добился и попросил позвать ее начальника. Звали его Альфред Дуглас, но не винить же его в этом[7]. Пасхальные выходные? Он очень сожалеет, но все номера будут заняты, поскольку планируется большой конгресс.

Я едва не ушел. Может быть, так и следовало поступить. Несомненно, если бы я ушел, все повернулось бы совсем иначе. Я был на волосок от того, чтобы выбрать другой город, но тут мне взбрело в голову спросить, что за конгресс, – в ответ я ожидал услышать про франкмасонов, социальных работников или какой-нибудь бизнес-семинар.

Конвент любителей научной фантастики и фэнтези, сообщил мне мистер Альфред Дуглас. Кажется, это называется «литература о вымышленных мирах», есть такой термин. В общем, что-то в этом духе, сэр.

«Совпадений не бывает!» – подумал я, охваченный ощущением чуда. Мервин Тарлесс пишет научную фантастику. Фиск, согласно моим американским информантам, как-то вела курс для начинающих фантастов. Как относятся к этому жанру Пунт и Габрелисович, я не знал, но уже половина моих кандидатов, получается, могла приехать по самому что ни на есть правдоподобному поводу.

– Я же именно это и искал! – воскликнул я.

Подробные расспросы выявили, что из-за конвента гостиница будет битком набита пять дней и готова предоставлять номера только участникам. Однако мистер Альфред Дуглас был готов снабдить меня фамилией, адресом и телефоном организатора. Звали его Рик Корри. Я позвонил прямо из гостиницы.

Рик Корри был очень мил и предупредителен. Мне сразу понравился голос, ответивший: «Ответственный за размещение участников „ФантазмаКона“». Мы славно поговорили, и в ходе беседы я выяснил, что Рик, как и я, занимается компьютерами и работает дома. Конечно, мне можно поучаствовать в конвенте, сказал он и назвал скромный взнос, причем даже извинился: после Рождества сумму пришлось повысить. Все подробности и бланк для бронирования номера он обещал прислать и предупредил, чтобы я не тянул с ответом, потому что гостиница и так почти полна.

Я дал ему свой адрес.

– А что будет, если я пришлю вам бланк, а окажется, что все номера уже заняты? – спросил я.

– О, мы стараемся, чтобы всем нашлось место! – бодро ответил Рик. – Многие фанаты спят на полу, вы только Альфреду Дугласу не говорите. А кроме того, я уже договорился с Железнодорожной гостиницей, там примут наших гостей, если понадобится. Но, конечно, лучше по возможности разместиться в «Вавилоне». Быть, так сказать, в центре событий.

Я пообещал отправить ему бланк с обратной почтой, и мы распрощались. Перед уходом я чуть-чуть подправил реальность, чтобы нам с четырьмя кандидатами точно хватило номеров в этой гостинице. И снова поймал себя на том, что меня отвлекает от дела приступ лютого гнева на девицу Мэллори – возможно, по ассоциации с обратной почтой. Поэтому, поразмыслив, я подправил еще кое-что, так, чтобы девица Мэллори не имела к тому, что произойдет, ни малейшего отношения. И отправился домой, довольный проделанной работой.

Некоторое время ушло на кропотливую работу – надо было переплести линии судьбы единственно верным образом. Общаться с внешними мирами мне пришлось, похоже, только один раз, когда я получил от Рика Корри очень странную бандероль. Вскрывая ее, я подумал, что хорошо бы Фиск, Пунт или Тарлесс тоже отвечали мне так быстро (на самом деле я не получил ответа ни от кого из них – то ли письма затерялись, то ли никто из кандидатов не принял их всерьез), – и снова меня скрутило от иррациональной злости на девицу Мэллори. Когда я разбирал содержимое бандероли, руки у меня тряслись.

Помимо прочего там лежали обещанные бланки. Тот, что касался номера в гостинице, был ничем не примечателен, кроме того, что требовалось указать, ем ли я грибы на завтрак, – но вот бланк заявки на участие в конвенте оказался полон прелюбопытных пунктов. Я прочел: «Участники, желающие участвовать в маскараде, должны заранее указать, в каком именно образе они собираются прийти – человек, животное, другое. В этом году будет три категории», а потом еще: «Участники „ФантазмаКухни“ должны зарегистрироваться по прибытии. Администрация гостиницы просит воздержаться от создания в номерах зеленой слизи и т. п.» – и в заключение: «К сожалению, мы вынуждены запретить взрывы, поскольку после прошлогодних событий слишком сильно подорожала страховка».

Мне стало любопытно, что же такое случилось в прошлом году, но тут я взял в руки нечто под названием «Известия о подготовке конвента. Выпуск III» и вытаращился на него. Ну и лицо у меня, должно быть, сделалось – картина маслом. Стэн потребовал объяснений.

– «Гэндальф собирает хоббитов, как обычно, в главном штабе, – прочитал я. – Измерение, где будет проходить „Эзотерика с Верховным магом“, в процессе согласования. Выступления филк-исполнителей[8] в этом году будут в Родной вселенной… Писательский семинар, по всей видимости, проведет Венди-Вербена, но, по слухам, руководителя могут сменить. Следите за объявлениями… Хопкин-Бобкин согласился вести „Настольные игры“ и мастер-класс по настольным играм… Просим в этом году воздержаться от обвинений в мошенничестве на занятиях по картам Таро – у нашей новой гадалки обостренная чувствительность… Осталось несколько мест в Торговом зале. Обращайтесь к Эйзенштейну… Безопасность обеспечивает охранное предприятие „Чингисхан энтерпрайзес“, все мечи следует сдать им до субботы…» Стэн! Кто все эти люди?!

– Думаю, простые обыватели, которые решили поразвлечься, – ответил Стэн. – Все мы ненормальные, если копнуть. Одно тебе скажу: рисовать они не умеют.

И верно. Буклет – или как его там – был изукрашен размытыми портретами всяких ведьм и волшебников, а также девиц, одетых преимущественно в драгоценности. Все они были нарисованы из рук вон плохо.

– Ох, – только и выговорил я и отправил этому Корри чек.

Через неделю он прислал квитанцию и сертификат, гласивший, что теперь я полноправный участник «ФантазмаКона», в доказательство чего мне забронирован номер в гостинице «Вавилон».

А в остальном, как я уже упоминал, я трудился не покладая рук – и в доме, и в сарайчике, и на заднем дворе. Сарайчик у меня отличный, отчасти я из-за него и дом купил. Большой, просторный, к тому же кто-то настелил в нем гладкий дощатый пол. Я добавил отопление. На этом полу очень удобно при необходимости писать мелом разные цифры и символы. Когда работаешь с линиями судьбы, помимо всего прочего требуется двойная спираль Вечности – черта с два начертишь ее правильно! Вскоре после того, как я получил сертификат, я уже ползал по полу в сарае, облачившись в старую одежду, чертил, стирал, снова чертил – а потом поднял голову и обнаружил, что на пороге стоит Эндрю.

Если ему и показалось, что я занят чем-то не вполне ординарным, он и бровью не повел. А просто сказал – как всегда, рассеянно и невозмутимо:

– Я вот подумал, может быть, вы меня подвезете…

А я уже и забыл, что у него сломалась машина. Пришлось встать, отряхнуть колени и посвятить остаток дня делам соседа. Помнится, в какой-то момент, когда я вез его то ли в Кембридж, то ли в Хантингтон, то ли обратно, я небрежно заметил:

– Я довольно часто рисую алгоритмы мелом на полу. Полезно видеть картину в целом.

Он ответил:

– Я довольно часто обдумываю изобретения во время прогулок по полям.

Я решил, что все обошлось, но все же назавтра, вернувшись к работе, предпринял некоторые меры – окружил и дом, и сарай, и задний двор, а вдобавок еще и свой участок садика перед домом мощными заградительными чарами. После чего снова принялся ползать и чертить, уверенный, что больше меня точно не побеспокоят.

Под вечер я уже был готов пройти по спирали. Для этого нужно очень сильно сосредоточиться – как-никак тянешь за собой линии судьбы сразу четырех человек, не говоря уже о своей собственной, и если ошибешься, можно навредить и им самим, и всему остальному миру в тех местах, где их жизни связаны с чьими-то еще. Я скользил между меловыми линиями, раскинув руки, чтобы удержать мировое равновесие, и тут поднял голову и обнаружил, что на дальнем конце спирали кто-то стоит, широко расставив ноги. Я не мог разглядеть, кто это, потому что он был силуэтом на фоне потока оранжевого солнечного света, который лился из окна под потолком сарая. Меловая пыль и соринки из сарая тоже поблескивали в солнечных лучах, и от неизвестной фигуры словно бы исходило сияние. Это был настоящий великан.

Всем знакомо такое чувство, когда в животе словно что-то обрывается и стоишь весь пустой и холодный. Вот оно у меня и возникло. Но остановиться я не мог. Это был бы нешуточный риск. Первая мысль у меня была – хорошо хоть это не Мэллори! От нее всего можно ожидать. Потом я подумал, что это, наверное, Стэна стало видно из-за пыли. Но фигура была очень массивная. Мне пришлось скользить по полу еще битых пять минут, пока я не очутился в месте, где солнечный свет падал на незнакомца сбоку. Тут я понял, что это Эндрю. Он стоял себе и смотрел. Вид у него был совершенно огорошенный, но глаза пристально следили за мной.

– Вам сюда нельзя, – сказал я ему, когда уже можно было чуть-чуть отвлечься.

Он улыбнулся. Меня это насторожило: очень уж умный вид сделался у него от этой улыбки. И в то же время мне показалось, что он в каком-то трансе. Я это даже почувствовал, когда подошел. Поскольку он стоял на моем чертеже, мне пришлось взять его за локти и отодвинуть в сторону. Он двигался как зомби и остался стоять там, где я его поставил. Я проскользнул мимо него по спирали и развернулся в конце, рассчитывая, что все обойдется. Но когда я поднял голову, то обнаружил, что стоило мне забыть об Эндрю, как он снова переместился и теперь стоял, точно так же расставив ноги, на дальнем конце спирали. Теперь желтый солнечный свет заливал его бесстрастное суровое лицо.

«Зараза», – подумал я и заскользил дальше. Придется смириться с тем, что Эндрю каким-то образом впутался в линии судьбы, с которыми я работаю. Сам-то он об этом не догадывается. Наверное, хотел попросить у меня сахару или еще чего-то, просто пришел не вовремя. Закончив, я взял его за руку, перевел через задний двор и выпустил в сумерки за калиткой.

Как только он очутился за пределами моих заградительных чар, так сразу пришел в себя.

– Спасибо, – сказал он, как будто я и вправду одолжил ему сахару. – До встречи. – И двинулся вдоль живой изгороди к своему дому.

– Взгляни на все с другой стороны, – посоветовал Стэн, когда я все ему рассказал. – На его месте могла быть девица Мэллори.

– Не было печали! – воскликнул я. – Как ты думаешь, что я ему сделал?

– А кто его знает, – отозвался Стэн. – Я ни о чем таком никогда не слышал, но, может быть, магиды просто не докладывают. Скорее всего, ничего серьезного. Надеюсь. Пожалуй, самое худшее – нашего Эндрю потянет назваться хоббитом и прибыть к Гэндальфу на доклад.

– Надеюсь, этим ограничится, – сказал я.

Глава седьмая

Из директории «Колючка»

на компьютере Мари Мэллори.

Выдержки из различных документов

[1]

Ладно. В общем, я нахамила Жанин. Когда оказалось, что мне нужно у них пожить, Жанин, как всегда, взбесилась. До того взбеленилась, что я ей и говорю: «А попробуйте сами пожить у золовки по соседству! Попробуйте писать курсовые работы, которые учитываются на защите диплома, когда вокруг орут семнадцать человек детей!» У Ирэн, папиной сестры, пятеро своих и еще двое детей последнего мужа от предыдущих браков, но она считает, что в доме как-то слишком тихо, если к каждому из них каждый день не приходит хотя бы один закадычный дружок с ночевкой. К счастью, мой толстячок-папа, прежде чем его забрали на химиотерапию, успел не только отдать мне свою машину, но еще и дозвониться до своего брата Тэда и заставить его дать слово, что он обеспечит мне стол и дом. Поэтому я и сказала Жанин, что все претензии к дяде Тэду.

– А чем тебе не нравится в университетском общежитии? – спросила она.

– Мест нет! – ответила я. – Я снимала квартиру, но ее сдали другим без предупреждения.

На самом деле было не совсем так, но Жанин я об этом говорить не собиралась. Просто мы с Робби вместе снимали две комнаты (причем я отдала все деньги, чтобы оплатить жилье вперед), а потом он взял и привел туда свою новую девушку Давину, а меня выставил. Кажется, он сказал, что я могу спать на диване, – но тут я не уверена, потому что от злости его не слышала. Я помчалась в Лондон к маме, дав зарок никогда не возвращаться. И не собиралась возвращаться, но пришлось – из-за папы. Он заставил меня вернуться, и я была вынуждена провести прекраснейший месяц в доме тети Ирэн. Ну, я и сказала папе, что больше ни за что на свете, и тогда он пристроил меня к дяде Тэду.

Жанин посмотрела на меня волком. Но перечить дяде Тэду она ни за что не станет. Иначе он, чего доброго, заметит, что она вертит им как хочет. Нет, она решила выждать время и мало-помалу убедить дядю Тэда, что со мной невозможно ужиться. Так что она ничего не сказала, только проделала этот свой любимый фокус – одернула рукава свитера, так что зазвенели золотые браслеты. Дерг. Дерг. Встряхнула безупречной стрижкой. Уходи – звяк, звяк, бряк, – дай позвонить. Звонила она тем несчастным девочкам, которые работают в ее одежном магазине в Клифтоне. Жанин их постоянно увольняет ни за что. Я слышала, как она говорит в трубку, пока я шла наверх с очередной охапкой своего барахла: «Пусть уйдет. Я сыта ей по горло!» Эти свои кошмарные свитера она берет в собственном магазине. Больше всего я ненавижу как раз тот, который был на ней тогда, – у него такой вид, будто она плюхнула себе на плечо рисовый пудинг. Ник говорит, что он больше всего ненавидит тот, что с бронзовой тушеной фасолью.

И Жанин еще думает, что я дурно влияю на Ника! Ну или краду его любовь, или еще что-то. На Ника повлиять нельзя. Это невозможно в принципе. Повлиять на Ника не в силах никто и ничто, пока он сам не захочет. Ник мальчик славный, добрый и глубоко эгоистичный. О нем многое говорит хотя бы то, что, пока я жила на той же улице у тети Ирэн, он туда носа не показывал. Когда я перетаскивала барахло к дяде Тэду, то спросила у Ника почему.

– Да там же дети! – Он будто бы удивился, что тут непонятного.

Самому Нику, должна отметить, всего четырнадцать. Он стоял, руки в карманы, и смотрел, как я выгружаю из папиной машины коробки и полиэтиленовые мешки.

– О, компьютер, – сказал он. – У меня ноутбук. А у тебя?

– Старый, с придурью и почти ни с чем не совместим – совсем как я, – говорю.

Представьте себе, он взял его и отнес на второй этаж родительского дома – расстарался ради меня. Наверное, оказал мне честь, а может, боялся, что я разобью компьютер. Он довольно низкого мнения о женщинах в целом (еще бы, при такой мамаше, как Жанин, и я бы женщин недолюбливала). Потом он спустился обратно и посмотрел на папину машину:

– А она ничего.

– Это папина, – сказала я. – То есть была. Он сказал, что подарит мне ее, когда я сдам на права.

– А когда ты сдала? – спросил Ник.

– Тс-с! – сказала я. – Экзамен в понедельник.

– Тогда как ты доставила ее в Бристоль? – поинтересовался он.

– А как ты думаешь? Само собой, села за руль да и приехала, – ответила я.

– Но… – Он осекся. – Сама, одна?

– Да, – ответила я.

Было видно, что мне удалось вызвать у мастера Ника благоговейное восхищение. Мне стало приятно. Таких, как Ник, нужно постоянно ставить на место, иначе обернуться не успеешь, как будешь стирать ему носки, пока он ходит по тебе босыми ногами. (Робби был такой же, просто мне не удавалось вызывать у него благоговейное восхищение надолго.) Ник держит в ежовых рукавицах и мать, и отца. Я была на седьмом небе и в полном восторге, когда обнаружила, что Жанин и в самом деле вручную стирает ему носки, потому что Ник ноет, что после машинной стирки носки ему трут. Дядя Тэд вручает Нику десятифунтовые купюры чуть ли не каждый раз, когда они встречаются на лестнице. И весь подвал отдан Нику в полное распоряжение. Родители не входят туда без стука. Честное слово. Он показал мне подвал, когда я перенесла все свои вещи в мансарду. Думаю, это он снова оказал мне честь. Там, внизу, прямо роскошные апартаменты – весь пол застелен ковром сливового цвета. А какая у него стереосистема! Эх! Зависть берет!

– Я сам выбирал ковер, – сообщил Ник.

– Изысканный траурный оттенок, – сказала я. – Прямо заплесневелое епископское облачение. Можно разливать черничное варенье банками, никто не заметит.

Ник засмеялся:

– А почему ты всегда такая мрачная?

– Потому что у меня крах в личной жизни! – ответила я. – Не спрашивай! Я становлюсь опасной!

– Ты всегда опасная, – заявил он. – Этим ты мне и нравишься.

Да, мы с Ником отлично ладим. Может быть, именно поэтому Жанин так возражает против моего присутствия. Похоже, нам удалось возобновить отношения с того самого места, когда мои родители развелись и переехали в Лондон. У нас с ним все началось давным-давно, еще тогда, когда Жанин платила маме, чтобы та сидела с Ником почти все время. Беда в том, что мама плохо ладит с малышами (хотя, должна сказать, с подростками у нее все просто здорово), поэтому она спихивала Ника на меня, как только я приходила из школы. Одно из первых моих воспоминаний – это как я качу огромную коляску с Ником в горку в Даунс, а потом, когда тернистый путь был позади, я вытаскивала его, и мы сидели на траве и сочиняли разные истории. Мы с Жанин в первый раз всерьез поцапались, когда мне было двенадцать, а Нику шесть и Жанин обнаружила, что Ник хочет побыть со мной, а не идти куда-то там с Жанин. Она сказала, что я забиваю Нику голову фантазиями. Я сказала, что он почти все сочиняет сам. Она сказала, что из-за меня он не отличает то, что есть, от всяких выдумок. А я сказала: еще как отличает, ведь понимает же он, что с Жанин ему будет скучно.

Наверное, возобновить отношения оказалось проще, потому что Ник по-прежнему такой же потрясающе красивый ребенок, каким он был, когда я катила его в гору и старушки останавливали меня и говорили, какой у меня прелестный братик (а я всегда отвечала: «Он мне не брат, мы двоюродные»). Просто сейчас он примерно на ярд выше, и мне приходится запрокидывать голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он говорит, что я тоже не изменилась. Так и есть. Я с двенадцати лет не расту. И у меня все такое же круглое лицо – как неумело нарисованное сердечко на школьной валентинке, – и нос у меня тоже не отрос, так что очки постоянно съезжают. Такая же растрепанная шевелюра мышиного цвета, такое же отсутствие фигуры. Я всю жизнь была этакой пышечкой в ямочках, а пока жила у мамы, у меня был нервный жор (ну и дура же я – думала, здоровую пищу затем и изобрели, чтобы люди не толстели), так что теперь я откровенно ТОЛСТАЯ. Перед тем как сесть это писать, я посмотрела в зеркало и удивилась, что Робби вообще во мне нашел…

[2]

…сообщил, что экзамен на права я не сдала. На самом деле я не виновата. Улицы в Бристоле такие путаные. Вряд ли он меня завалил просто за то, что мы заблудились, хотя в конце концов я съехала задним ходом вниз по Тоттердаун (а уклон там, по-моему, градусов тридцать), поскольку, похоже, забыла, как трогаться на подъеме. Пересдать разрешат только через месяц. Тьфу.

Чтобы выпустить пар, я ворвалась в деканат ветеринарного факультета и подала заявление о переходе на философский. Мне сказали, что я хорошо учусь и неужели я серьезно. И я сказала, что да. Если они думают, что я хочу тут торчать и смотреть, как Робби Пейн строит глазки Давине Фростик, то ошибаются. Мне сказали, что это неуважительная причина для смены специальности. Я сказала, что других у меня нет. Тогда они захмыкали, заахали и сообщили, что все равно до Пасхи, а то и до осени это невозможно – очевидно, полагали, что за это время я передумаю.

НИ ЗА ЧТО. Я не стригла ногтей, пока сидела в больнице с папой. Теперь я клянусь не стричь их целый год. Никто не заставит меня работать с животными, когда у меня когти в дюйм[9] длиной. Нате вам!

БЕСИТ!!! За пересдачу на права я отдала почти все деньги. Пришлось сказать дяде Тэду, что я буду платить ему за комнату и содержание раз в полгода. Он отнесся к этому спокойно. Ведь он и так богатый. А у Жанин, похоже, денег куры не клюют.

Но какие же они душные, господи!

Понятно, почему Ник каждый вечер ныряет в этот свой подвал. Прежде чем я поняла, что можно уходить в мансарду и притворяться, что занимаюсь, я провела несколько вечеров, сидя с ними в гостиной после ужина, и каждый вечер тянулся по сто лет. (Гм. Ужин. Между прочим, Жанин сама не готовит. У нее в холодильнике хранится так называемый «рацион» – запас диетических полуфабрикатов для желающих похудеть. Ник и дядя Тэд едят их с десятидюймовыми горами порошкового картофельного пюре. Мы с Жанин – без пюре. Я каждую ночь просыпаюсь, потому что у меня от голода бурчит в животе, но, надеюсь, страдаю не напрасно.) После ужина они никогда никуда не ходят. Насколько мне известно, как-то раз идея очередной книги посетила дядю Тэда прямо в разгар представления Валлийской национальной оперы, и им пришлось уйти, чтобы он написал первую главу. Жанин не приветствует подобные неразумные траты, поэтому теперь они сидят дома. И почти не смотрят телевизор, поскольку он мешает дяде Тэду обдумывать идеи книг.

Вот мы и сидели. Казалось бы, раз дядя Тэд всемирно известный писатель, с ним должно быть интересно поговорить. По меньшей мере, ждешь, что он расскажет, какие гнусные козни строят демоны в его последнем сюжете (демонов дядя Тэд придумывает как никто, от них просто мороз по коже). Как бы не так. Он вообще никогда не говорит ни о работе, ни о том, что с ней связано.

Я спросила у него почему; это было на второй вечер. Жанин поглядела на меня так, будто я брякнула, что папа римский практикует вуду. А дядя Тэд объяснил, что подобные темы он оставляет для публичных выступлений.

– Писательство – такая же работа, как и любая другая, – говорит. – Хочу приходить домой из конторы и класть ноги на стол – как все.

(Само собой, он работает дома.)

– Ну что ж, тоже точка зрения, – сказала я.

На самом деле я была в полном шоке. Как можно называть просто «работой» все, что связано с воображением? Мое мнение о дяде Тэде, которого я даже любила и которым восхищалась, с визгом скатилось под гору почти до уровня моря.

А потом стало сползать еще ниже – уныло и неспешно, будто санки по очень пологому склону, поскольку дядя Тэд завел разговор о доме. И о деньгах. Явно очень довольный тем, сколько денег он заработал за последнее время, он поведал мне, какие именно украшения и улучшения в доме сделаны на гонорар от каждой книги в отдельности. Жанин с жаром кивала и напоминала ему, что подвал Ника – это результат «Проклятого особняка», а он парировал, что встроенные книжные шкафы – это «Сдавайся, дьявол», и оба сообщили мне, что после «Явления тьмы» они смогли позволить себе пригласить дизайнера по интерьерам и сделать ремонт в гостиной. Я подумала, что относиться так к книгам – это просто ужасно. Я считала, что книга – это Произведение Искусства.

– Но окна во всех комнатах мы оставили как были, – добавил дядя Тэд. – Пришлось.

Дело в том, что я очень люблю здешние оконные стекла. Помню их с детства. Они все волнистые и бугристые. Если посмотреть из окна на улицу, особенно вечером, получается такой утес с домами и деревьями, испещренный теплыми светящимися квадратами окошек, и все скользит и рябит, будто вот-вот превратится во что-то другое. Под некоторыми углами дома изгибаются и растягиваются по-всякому – прямо веришь, что они ускользают в другие измерения. И если смотреть на задний двор, так же здорово. Там получается изумрудно-зеленая панорама города на фоне бледного заката. А когда загораются фонари, они словно дырочки, сквозь которые просвечивает оранжевое небо. Все рябит и растягивается – впору подумать, что смотришь на какое-то диковинное и очень волшебное место, прикрывшееся городом.

Я поняла, что дядя Тэд сейчас погубит эту диковинность, ляпнув о своих окнах что-нибудь скучное и унылое, и до дрожи этого испугалась. Прямо-таки молилась, чтобы он промолчал. Но он сказал. Вот что он сказал:

– Это подлинное стекло времен Второй мировой, представляешь? Сохранилось с тех пор, как Гитлер бомбил здешние доки. Дом ударило взрывной волной, все окна вылетели, пришлось стеклить их заново. Вот мы и оставили стекла, хотя весь остальной дом переделали. Это историческое стекло. Повышает ценность дома, и немало.

Слыхали? Он же фэнтези пишет! У него окна выходят в другие измерения! А думает только о том, сколько лишних денег они могут принести!

Ой, я понимаю, я ужасная и неблагодарная. Они пустили меня к себе пожить. Но все равно…

Ник хотя бы заметил про окна. Говорит, в них видно отблески великой альтернативной вселенной под названием Бристолия. А поскольку в некотором смысле он так же практичен, как и отец, то сделал карты Бристолии для настольной ролевой игры…

[3]

…скоро. У меня в груди ноет из-за Робби. Я хожу в университет, но на самом деле просто отсиживаю на занятиях. Вроде бы крах в личной жизни в принципе можно пережить. У всех получается. Ведь прошло уже несколько месяцев. Наверное, я не как все. А как кто? Не знаю. В том-то и беда, когда ты приемный и не знаешь, кто твои настоящие родители. У них есть всякие мелкие наследственные качества, о которых ты не подозреваешь и не готов к ним, а они накапливаются и бьют по тебе же. Не знаешь, чего ожидать.

А деньги у меня тают и тают, уже почти не осталось…

[4]

Ну и дела! Пришло письмо от какого-то Руперта Венейблза. Юрист, наверное. Такие имена и фамилии бывают только у юристов, больше ни у кого. Говорит, какой-то дальний родственник оставил мне сто фунтов в наследство. Дайте, дайте скорее!

Таковы были мои первые, радостные мысли. Но тут Жанин все испортила – спросила сладким голосом:

– Какой еще дальний родственник, милая моя? Со стороны отца, со стороны матери или твой личный?

И дядя Тэд внес свою лепту:

– А какой адрес у этого юриста? Посмотри, откуда он, – вот и будет подсказка.

Опять он со своей практичностью. Этот Венейблз писал из Уиверс-Энда в Кембриджшире. Мамины родные живут на юге Лондона. Папины все бристольские. Никто из них, насколько нам известно, за последнее время не умер, даже мой бедный толстячок-папа, который до сих пор торчит в больнице где-то в Кенте. Остаются только мои собственные настоящие, подлинные родственники – выходит, они каким-то загадочным образом меня нашли. Я едва не пришла в восторг, но потом Ник сказал, что, по его мнению, это чья-то злая шутка.

Свое мнение Ник высказал через час после того, как все остальные перестали это обсуждать. Именно столько у Ника уходит, чтобы перестать быть утренним зомби и стать нормальным дневным самим собой. Он разлепил глаза, собрался в школу, взял письмо и по пути к задней двери подверг его пристальному изучению.

– Из адреса не следует, что он юрист. В письме не говорится, кто оставил тебе деньги. Это розыгрыш, – постановил он. Бросил мне письмо обратно (промахнулся, и оно упало на пол) и ушел.

Может, и розыгрыш, но деньги мне пригодятся. Так я и написала этому Венейблзу. Ну и намекнула, что можно рассказать мне все поподробнее.

Сегодня он ответил – говорит, приедет и отдаст деньги. Но не говорит когда и так и не сказал, кто мне их завещал. Ни единому слову не верю. Ник был прав.

[5]

…и сказал, что я сдала экзамен на права! К этому времени меня одолел такой пессимизм, что я не поверила и попросила повторить. И во второй раз он сказал то же самое.

Наверное, автоинспекторы, принимающие экзамены на права, не привыкли, чтобы их целовали. Этот воспринял все стоически, а потом вылез из машины и пустился бежать. Я выскочила следом. Сорвала таблички с буквой «У», запрыгнула обратно за руль, рванула с места и укатила. Мне было немного неловко, что я оставила Вэла, приятеля Робби, стоять на мостовой, но он просто подвез меня перед этим на моей машине примерно ярдов сто от его квартиры до места, где я сдавала экзамен. Кроме того, от Вэла у меня все время возникает чувство, что он считает, будто может воспользоваться моей подавленностью из-за Робби и заполучить меня, а я хочу, чтобы он усвоил, что тут ему ловить нечего. Я покатила к дяде Тэду, с визгом затормозила и припарковалась вторым рядом. У Ника почему-то отменили уроки, и я хотела, чтобы он узнал первым.

К сожалению, Жанин тоже была дома. По-моему, своим одежным магазином она руководит исключительно по телефону. Дядя Тэд в тот день уехал в Лондон, поэтому она зашла домой, чтобы покормить Ника ленчем, хотя сама никогда ничего на ленч не ест. Прямо воплощение Материнской Самоотверженности (дело в том, что Ник, если разрешить ему готовить себе ленч самостоятельно, устилает кухню несколькими фарлонгами[10] спагетти, и я прямо вижу, что думает об этом Жанин). Когда я ворвалась в дом, она была в кухне, и Ник тоже.

– Ну что, опять не сдала, моя милая? Какая жалость! – говорит Жанин.

Как девятью простыми словами заставить человека перестать радоваться и начать злиться.

– Нет, сдала! – рычу я.

– Красотища! – говорит Ник. – Теперь ты покатаешь меня по Бристолии!

– Размечтался! – отвечаю.

А Жанин положила руку мне на плечо и говорит:

– Бедная Мари. Ужасно устала – ведь тебе это таких трудов стоило. Ник, не приставай к ней.

Тут я сообразила, что Жанин на самом деле дома только затем, чтобы не позволить мне рисковать жизнью Ника в папиной машине.

– Устала? Ни капельки! – рассвирепела я. – Да я на седьмом небе! – (Уже нет. Жанин основательно испортила мне настроение.) – Просто вы думаете, что Нику опасно со мной ездить!

– Нет, я этого не говорила, Мари, – возразила она. – Но я точно знаю, что сама по-настоящему начала учиться водить уже после того, как получила права.

– Все так говорят, но у меня по-другому, – возразила я. – Я натренировалась заранее и погубила вам все веселье.

– Мари, милая моя, – сказала она. – Я понимаю, ты обожаешь нарушать правила, но на самом деле ты такая же, как все. А ездить за рулем опасно.

Ну, в общем, мы сцепились – Жанин вся сладость и свет, аж во рту приторно, а я вот-вот начну кусаться. В этом вся Жанин. Размажет тебя по стенке, а сама даже голоса не повысит. Только ласково улыбается, когда ты уже прыгаешь от злости. Ник просто смотрел и ждал. И в критический момент сказал:

– Мама, ты же знаешь, она водит эту машину уже несколько лет. Мари, если ты не собираешься меня катать, я запросто могу пойти к Фреду Гольбейну.

– Нет-нет. Я тебя покатаю. Уже иду, – сказала я.

– Ник, я тебе запрещаю, – сказала Жанин.

Он улыбнулся ей так, что кто угодно растает, и просто вышел за дверь и направился к машине. Вот так вот. Мастер Ник пожелал показать мне Бристолию, и невольницы сделали, как он хотел. По правде говоря, у меня было ощущение, что мне оказали честь, ведь он доверяет мне, знает, что я повезу его и при этом не буду смеяться над игрой в Бристолию. От этого настроение у меня сразу улучшилось.

– Куда? – спросила я.

Ник развернул большую, тщательно раскрашенную карту:

– Начнем, наверное, с Пещер скальных чудовищ и Замка Стража Зеленых равнин, – серьезно проговорил он.

И я отвезла его в зоопарк, а потом мимо большого красного готического здания школы поблизости. Потом мы прокатились вокруг парка Дурдхэм-Даун, доехали до Уэстбери-он-Трим и вернулись в Рэдленд. И еще долго катались, я уже не помню, где именно. Ник придумал для всего красивые новые названия и сочинил красочные легенды. Он рассказал мне, сколько в точности миль Бристолии приходится на каждую милю нашего пути по городу. Я изо всех сил старалась вдумываться и проявлять интерес, но папина машина что-то барахлила. Может, верила всему, что говорил Ник. Когда он мне сообщил, что до зоопарка мы проехали семьсот миль, машина стала скрежетать и глохнуть на подъемах. Но Ник все объяснял и объяснял, хотя я отвечала то невпопад, то с подковыркой. По-моему, он не заметил. Честно говоря, я была даже тронута, ведь в похожие игры (просто в меньшем масштабе) мы играли, когда мне было четырнадцать, а Нику восемь. И теперь я бы скорее умерла, чем обидела его.

Мы ехали в горку в сторону центра, и Ник только что сообщил мне, что мы накрутили уже две тысячи миль по дорогам Бристолии, как вдруг он сказал:

– Погоди-ка. По-моему, за нами хвост.

Я чуть не ляпнула: «Это что, тоже игра?» – и рада, что смолчала, так как вдруг мне стало яснее ясного, что он прав. Не спрашивайте как. Просто я поняла, что за нами кто-то следует, ищет нас, твердо намерен нас найти. Чувство было не из приятных. Наверное, это Жанин послала кого-то удостовериться, что я не прикончу ее Ника. И я сказала:

– Как ты думаешь, что нам делать?

– Ехать в Бифлуменцию… то есть в Бедминстер, – сказал Ник, – а там я скажу, что дальше.

К этому времени уже начались пробки. Очень кстати было заполучить такого пассажира, как Ник, с энциклопедическими познаниями в городской топографии, чтобы подсказывал, куда свернуть. Примерно на четверть часа мы даже бросили играть в Бристолию, очень уж все было напряженно – мы въехали на холм на другом берегу реки, спустились с него другой дорогой и свернули на шоссе к подвесному мосту. По пути жутковатое ощущение, что кто-то едет за нами и ищет нас, пропало. Ник откинулся на спинку кресла и вздохнул.

– Ну все. Оторвались. Теперь мы в Дальней Бристолии, где живут все колдуны и волшебники.

– Что да, то да, только зря мы встали в очередь на подвесной мост! – практически взвыла я.

– Ничего. У меня есть деньги, чтоб заплатить за проезд, – ответил Ник.

– Да нет, это же то самое место из моих снов! – простонала я.

Вот уж куда мне не хотелось – так это туда. Настроение снова испортилось. А все Жанин. Она развеяла облако радости от того, что я сдала на права, и обнажила таящееся под ним горе, и хотя во время путешествия по экзотической Бристолии я о нем ненадолго забыла, оно никуда не делось и было по-прежнему горькое.

– А я-то думал, что повеселил тебя и ты больше не такая мрачная, – сказал Ник.

– Ничего не могу поделать. У меня крах в личной жизни, – ответила я. – И еще папа, не говоря уже про сны!

Наверное, нечего удивляться, что Ник подумал про сны что-то не то. Клифтонский подвесной мост – рекордсмен по самоубийствам.

– Тебе снится, как ты бросаешься с моста? – уточнил Ник.

– Нет! Гораздо страшнее! – сказала я.

– Ну-ка рассказывай свои сны, – приказал он.

Я и рассказала – хотя раньше не говорила этого ни одной живой душе. Я и самой себе в них не признавалась, разве что назвала этот дневник «Директория „Колючка“», просто чтобы показать, что на самом деле я про них знаю. Они очень мерзкие. От них возникает такое ужасное ощущение бессилия и подавленности. Мне они снятся уже три с лишним года, с тех самых пор, как мы перебрались в Лондон и мама с папой разошлись, и из-за этих снов я подумываю, не сошла ли я с ума. И когда рассказывала, была уверена: Ник решит, что они безумные. Но когда ведешь машину, почему-то тянет откровенничать, как будто это такая передвижная кушетка психоаналитика, и когда нам с Ником одновременно показалось, будто за нами хвост, у меня появилось чувство, что все равно у нас мысли общие.

Во сне я всегда оказываюсь на бристольском конце моста и поднимаюсь по крутой тропе, которая ведет по берегу к пешеходной дорожке через мост, и тут вдруг попадаю на просторную вересковую пустошь, залитую лунным светом (саму луну я не вижу, просто знаю, что это лунный свет). Иду, иду – и вижу тропинку. Иногда я чувствую, что могу упереться изо всех сил и не идти по этой тропинке. Тогда меня ждет наказание. Во сне я сбиваюсь с пути и блуждаю по этим жутким болотам, а когда просыпаюсь, вся дрожу от страха и угрызений совести. Но если я сдаюсь (то есть не упираюсь изо всех сил) и просто иду по тропе, то всегда дохожу до какого-то горизонта, где небо попросту упирается в пустошь, а посреди тропы виднеется одинокий черный куст. И куст – это старуха.

Только не спрашивайте, как так выходит. Вот Ник спросил. Я не смогла ему объяснить. Не то чтобы эта старуха сплетена из веток. Не то чтобы это небо просвечивает сквозь куст и получается она. И даже не то чтобы она вселилась в этот куст, нет. Но во сне я понимаю, что куст – это то же самое, что узколицая строгая старуха, возможно богиня. Мне она не нравится. Она меня презирает. А сюда она меня притащила, чтобы отчитать.

– Даже и не мечтай об успехе или удаче, – говорит она, – пока не перестанешь относиться к жизни так агрессивно. Настоящие леди так себя не ведут. Настоящие леди просто сидят в изящной позе и ждут, когда другие все уладят.

Это она всегда говорит, но в последнее время мне попадает еще и из-за Робби. Сначала – за то, что жить с ним аморально, а теперь, когда мы с ним расстались, она говорит:

– Тосковать по мужчине недостойно леди. Тебе не добиться успеха и достойной жизни, пока ты не бросишь университет и не выйдешь замуж за нормального, хорошего молодого человека.

– Только не вздумай сказать, что это говорит мое подсознание! – буркнула я Нику.

– Нет, конечно. Ты так никогда не говоришь и не думаешь. Это не ты, – уверенно отозвался он. – Думаю, это какая-то ведьма.

– Я называю ее Колючка, – призналась я. Только тут до меня дошло, что папин автомобиль с колоссальным трудом взбирается на холм перед ущельем. Мы еле ползли. Двигатель пыхтел – «пунк, пунк, пунк». А когда я взглянула в зеркало (пока я рассказывала Нику сны, я забыла, что надо туда смотреть), то увидела, что за нами нетерпеливо пыхтит, ползет и тащится длинная череда машин. Всю дорогу между живыми изгородями у нас за спиной заволокло синим дымом.

– Господи! – сказала я. – Что стряслось? Мы сломались!

– Попробуй переключить передачу, – посоветовал Ник.

Я посмотрела вниз и обнаружила, что еду на четвертой. Неудивительно! Я тут же переключилась на вторую, и мы рванули с места. Машина благодарно взвыла, мы миновали последние повороты и понеслись к мосту. Ник от щедрот своих выгреб горсть мелочи и расплатился с автоматом при въезде.

– Это знамение. Ты принес мне удачу, – сказала я, когда мы вперевалочку покатили через ущелье.

– Я об этом думал, – ответил Ник. – Нам надо как-то переломить этот сон. Знаешь, а давай-ка…

Я понимала, что он хочет сказать. И мы разом завопили:

– Спляшем Ведьмин танец и снимем сглаз!

Я остановила машину сразу за мостом. И выскочила. Ник выбрался следом, раскладываясь, будто подзорная труба, и мы оба бросились на пешеходную дорожку там, где в нее упиралась тропинка, которая шла вверх по склону. Ведьмин танец – это была наша старая затея, мы его частенько плясали, когда были маленькие, и считали, что он действует, между прочим, просто сейчас подзабыли, как это делается. Я уловила ритм довольно быстро. Ник стеснялся, поэтому у него ушло больше времени. Мы уже третий раз разжимали кулаки – раз, раз, раз! – когда он наконец расслабился. А потом нас понесло – но тут все принялись на нас орать и сигналить.

– Не обращай внимания! – пропыхтела я. Раз, раз, раз. – Убирайся, сглаз! – распевали мы. – Снам конец! Убирайся, сглаз!

Гудки стали громче, но у меня было отчетливое ощущение, что Ведьмин танец помогает (Ник говорит, у него тоже), поэтому мы плясали и плясали. А потом (я не заметила, когда это произошло) из машины следом за нами выбрался человек, подошел по пешеходной дорожке прямо ко мне и заорал:

– Перенесите шабаш куда-нибудь в другое место!

Ну и злился же он. Я поглядела на него. Поглядела на его огромный серебристый автомобиль, а потом снова на него. Вот ведь хлыщ. Голова как яйцо, прическа прилизана волосок к волоску, очки в золотой оправе, белый макинтош весь в ремешках и пряжечках – да еще и костюмчик, чтоб мне пусто было! А вместо галстука такой пижонский шелковый платок. Бизнесмен, подумала я. Из-за нас на полминуты опоздал на важную встречу. Я покосилась на Ника – а он что думает? Но Ник иногда бывает тот еще трус, прямо крысеныш. Он стоял и нашпиговывал себя огромными дозами смущения со всех сторон. Стоял и корчился – да-да, крысеныш! Это не я, сэр! Это она меня заставила, офицер! Женщина, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел, Господи! Так и тянуло ему врезать.

Пришлось мне, как всегда, самой за себя биться – и я поправила пальцем очки на носу, чтобы нацелить на этого хлыща особенно гадостный взгляд.

К сожалению, он оказался крепким орешком, откуда что берется. Он поправил собственные очки, взявшись за оправу левой линзы, и ответил мне таким же гадостным взглядом. Колючим, как я не знаю что. Я уже хотела сменить тактику и заговорить, но хлыщ успел первым. И как рявкнет:

– Меня зовут Руперт Венейблз. Я искал вас по всему городу, чтобы вручить вот это.

Достает сотню фунтов, пересчитывает и сует мне.

Я так опешила, что даже не сообразила спросить, откуда он знает, что это я. Тут, конечно, виноваты зеваки. К этому времени на мосту в обе стороны скопилось, наверное, несколько сотен машин, и все водители таращились на нас. Когда они увидели деньги, то заулюлюкали и загудели. Правда, вряд ли они решили, что хлыщ мне платит, чтобы я передвинула машину. Ох, ну и РАССВИРЕПЕЛА же я! А Ник, едва услышав имя хлыща и увидев деньги, преисполнился искреннего смущения, и проку от него не было никакого. Поэтому мы просто забрались в папину машину, и я покатила прочь. Рывками.

Через некоторое время я проговорила – сквозь зубы:

– Надеюсь, что больше мы с этим хлыщом не встретимся – в интересах обеих сторон. Не то прольется чья-то кровь!

– Зато Ведьмин танец подействовал, – сказал Ник.

Это только подлило масла в огонь, я рассвирепела еще пуще:

– Ты это про что, крысеныш?

– У тебя теперь сто фунтов, и ты никому ничего не должна, – заявил Ник.

– Небось банкноты фальшивые, – сказала я.

– На что собираешься их потратить? – спросил Ник.

– И не спрашивай! Чего ни хватишься – ничего у меня нет! – ответила я.

Наверное, я немного оттаяла. По крайней мере, после этого мне уже было совсем не так горько.

Глава восьмая

Руперт Венейблз – для Ифорионского архива

Теперь, когда все линии судьбы двигались в нужном направлении, я мог ими управлять без особых усилий. Так что я снял блокировку со средств связи. Тут же зазвонил телефон. Автоответчик яростно замигал всеми лампочками. Два компьютера заявили, что у меня «непрочитанные сообщения», а из факса хлынули рулоны бумаги.

– Как приятно знать, что ты всем нужен, – сказал я Стэну.

Примерно половина сообщений и запросов были от компьютерных компаний и производителей игр, с которыми я сотрудничал. Два пропущенных звонка оказались от магидов из-за границы, они интересовались, как я допустил, чтобы ситуация с коровьим бешенством вышла из-под контроля. Я выругался – я и не знал, что все так плохо, а что-то предпринимать теперь уже поздно. А сейчас позвонила одна соученица по Кембриджу и поинтересовалась, почему это с самого Рождества от меня ни слуху ни духу. Я сказал, что умер мой старый друг и оставил мне массу незавершенных дел.

– Давай-давай. Вали все на меня, – прорычал у меня за спиной голос того самого старого друга.

В одном компьютере оказалось полно обычной электронной почты. Я решил, что она подождет, и полез во второй. Это был мой канал связи по магидским делам, неотложным. Иногда магиды не выходят на связь по нескольку месяцев, но если все же обращаются друг к другу, значит им нужно узнать что-то первостепенной важности.

Первое письмо было от моего брата Уилла.

«ЧТО ПРОИСХОДИТ? В УЛЬТИМА ТУЛЕ ХЛЫНУЛ ПОТОК БЕЖЕНЦЕВ ИЗ КОРИФОНСКИХ МИРОВ!»

Следующее письмо было от коллеги-магида по имени Цинка с другого конца Империи, если считать от Уилла.

«ИЗВЕСТНО ЛИ ТЕБЕ, ЧТО КОРИФОНСКИЕ МИРЫ НОМЕР 10 И 12, Т. Е. ЭРАТ И ТЕЛЬТ, ПРОВОЗГЛАСИЛИ НЕЗАВИСИМОСТЬ И ДЕЛАЮТ В МОЮ СТОРОНУ ВОИНСТВЕННЫЕ ТЕЛОДВИЖЕНИЯ?»

Третье письмо было примерно такое же, только про миры номер 7 и 9. Четвертое – от моего брата Саймона:

«ХОДЯТ СЛУХИ, ЧТО КОРИФОНСКАЯ ИМПЕРИЯ РАСПАДАЕТСЯ. ЭТО ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ? ЕСЛИ НЕТ, НЕ НАДО ЛИ ТЕБЕ ПОМОЧЬ? В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ЖАЛКО МИРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ».

– Ну? – спросил я Стэна. – Это Предопределение?

– Вероятно, – отвечал он.

Я мрачно просмотрел факсы. Две трети было от генерала Дакроса. Что характерно, он ничего не писал ни о войне, ни об откалывающихся от империи мирах. Для него все это были дела армейские и магида не касались. Первые несколько факсов были ликующие. Кажется, он напал на след Кнарроса; нашел его; получил от Кнарроса наводку на вавилонских наследников. К шестому факсу он обнаружил еще двух человек, называвших себя Кнарросами, а количество предполагаемых наследников утроилось. Потом все понеслось по экспоненте. Пока я занимался другими делами, на Дакроса сотнями сыпались потерянные императоры и еще толпы Кнарросов. В последнем факсе говорилось:

Я отсеял самозванцев, и у меня осталось восемь возможных Кнарросов.

Империя будет признательна вам за помощь в этом вопросе.

– Как ты считаешь, что мне делать? – спросил я Стэна.

– Сынок, мне полагается давать себе советы по поискам нового магида, а не по этому делу, – ответил он. – Сам-то как считаешь?

– Я… я думаю… – медленно проговорил я, пытаясь ухватить, что подсказывает интуиция, – думаю, что распад империи Предопределен с самого начала, и именно поэтому отвечать за нее всегда должен был самый младший магид. Он неизбежно совершал ошибки. Я совершал ошибки. Я мог бы спасти этого беднягу Тимотео… ладно, ладно, Стэн. Сделанного не воротишь. Я больше не буду рвать на себе волосы по этому поводу. Но если судить по истории нашего мира, когда разваливается большая империя, обычно во главе ее стоят один-два правителя, которые либо очень слабы, либо очень молоды, и они… они…

– Словно бы подталкивают ее к катастрофе? – подсказал Стэн.

– Вот именно! – сказал я. – Так что, похоже, моя задача – пойти и выбрать Кнарроса, любого Кнарроса, первого попавшегося, лишь бы обеспечить Корифонской империи слабого правителя. Стэн, это очень неприятная часть магидских обязанностей.

– Понимаю, – отозвался он. – Мне тоже приходилось марать руки.

Я повздыхал, пробился к Дакросу и получил приглашение встретиться с ним в одном отдаленном пригороде Ифориона. Он сказал, чтобы я просто вышел на дорогу. А там меня найдут.

Нашли.

Едва я шагнул на холодную, мощенную брусчаткой улицу между двумя рядами домишек, как что-то – фьюить – промелькнуло мимо моей головы и – бам! – врезалось в низкую кирпичную стену. В меня оно не попало только потому, что я оступился на брусчатке и подвернул ногу. Тут же забыв про ногу, я шустро юркнул в садик за низкой кирпичной стеной и присел там, дожидаясь, когда противник ответит. В доме, соседнем с моим садиком, взвыл этот их жуткий лучевой пистолет. Из-за трубы на той стороне улицы вывалился объятый пламенем куль и шлепнулся куда-то, где мне было не видно. До меня донесся его запах. Меня замутило. Да, я знаю, что такое сплошь и рядом происходит в моем мире, да и во всех остальных мирах, но все равно меня затошнило, все тело стало как ватное, веки защипало. А еще мне совершенно искренне сделалось интересно, кто тут за кого.

Ответом был генерал Дакрос, который выбежал из соседнего дома.

– Магид, вы там живы? – крикнул он.

На вид он был вылитый папа-медведь из сказки про трех медведей – выскочил из крошечного домика в огромной мохнатой бурке с капюшоном, непохожей на армейское обмундирование.

При виде его медвежьего наряда я выдавил улыбку. Привстал на коленях и крикнул в ответ, что цел и невредим.

– Прошу прощения. Никак не удается окончательно решить проблему снайперов, – сказал генерал. Подошел и помог мне перебраться через стену и прохромать в дом.

Там густо пахло копотью. Я думал, что это мертвый снайпер, но потом генерал проводил меня в дальнюю комнату. Эта улица была выстроена на холме. В заднее окно должен был бы открываться прекрасный вид на город. А теперь это была панорама дымящегося пепелища: высокие здания с пустыми черными окнами, два разрушенных моста и одно величественно вздымающееся облако свежего серо-голубого дыма от пылающей посреди всего этого башни. В клубах дыма проблескивали ярко-алые вымпелы огня.

Дакрос снова набросил меховой капюшон и пояснил:

– В городе мятеж.

Он сильно похудел. Вид у него был еще более усталый и изможденный, чем в прошлый раз.

– Беднейшие слои недовольны дороговизной. – Дакрос запустил обе пятерни в черные волнистые волосы, которые заметно поредели после падения дворца. – Я сам не понимаю, как так вышло, – добавил он. – Просто деньги вдруг совсем обесценились. Мне пришлось издать приказ, что сколько должно стоить, хлеб и все такое, и назначить штрафы за повышение цен, но это не помогло. Только все товары исчезли в мгновение ока. Наверняка что-то продают тайно или по бартеру, но я не понимаю почему!

Меня охватила острая жалость к нему. Может, тут все и предрешено с самого начала, но отдуваться вечно приходится людям вроде Дакроса.

– Инфляция, так бывает в неспокойные времена, – сказал я. – Император сохранял стабильность – пусть даже только тем, что загребал себе все богатства, до каких только мог дотянуться.

– Ну так давайте найдем другого императора, и побыстрее! – сурово отчеканил он. – Магид, меня уже тошнит от самозванцев. Представляете, их было больше тысячи!

– Как вы с ними поступили? – спросил я.

Мой вопрос удивил его.

– Казнил.

– Неудачная мысль, – сказал я.

– За государственную измену и мошенничество! – ответил Дакрос. И пожал плечами: – Нельзя же, чтобы такое сходило с рук.

– Верно, – согласился я. – Но ведь есть и другие варианты. Кстати, где все остальные, что называют себя Кнарросами?

– А, я распорядился, чтобы их всех доставили сюда, они дожидаются вас в соседней комнате под стражей, – ответил Дакрос. – Их будут приводить к нам по одному, вы на них посмотрите. Годится?

Простой солдатский метод, подумал я. Неудивительно, что тут все разваливается. И все равно я был рад, что не придется разъезжать по здешним краям, чтобы опрашивать претендентов. Очень уж велика вероятность, что меня пристрелят. И щиколотка у меня болела, и оба колена – я разбил их, когда упал на мостовую.

– Ну, тогда ведите первого, – сказал я.

Мне бы не хотелось описывать восемь бесед с восемью обреченными. Все они были средних лет и выглядели довольно солидно. Прямо чувствовалось, как каждый из них в какой-то момент поглядел в зеркало и подумал: «А что, я похож на человека, которому император может доверять». Один был практически оборванец, один в сутане какого-то ордена странствующих монахов, один, похоже, из мелкой аристократии. Двое были школьные учителя. Кто его знает, почему они вдруг решили высунуться, разве что поглядели в зеркало, как я уже упоминал, и поняли, что воспитывают молодое поколение, так почему бы не молодое поколение императорской фамилии? Остальные трое были бакалейщик, фермер и поэт. Эти оказались сумасшедшими. Как и проповедник, как я вскоре убедился. Тот, что в лохмотьях, был хитрый мерзавец, аристократ – мерзавец бесхитростный. Большинство, когда я спрашивал, что за молодых людей они опекают, терялись либо уклонялись от ответа, хотя аристократ и распространялся о «пяти прекрасных сыновьях императора».

Чтобы понять, что все они мошенники, не потребовалось особых стараний и магидских приемов. А хуже всего то, что я не смог заставить себя солгать и объявить кого-то из них настоящим. Я посмотрел на напряженное лицо Дакроса. Посмотрел на поэта, которого выводили под конвоем. Я не мог так поступить с ним. Катись она, эта империя. Катись оно, Предопределение. С Дакросом надо по-честному, он заслужил.

Когда дверь за поэтом и его конвоем закрылась, я сказал:

– Увы. Никто из них не Кнаррос. Но вы сослужите добрую службу и самому себе, и империи, если устроите публичный судебный процесс. Да будет явлено и да свершится правосудие. Покажите их своим гражданам. Докажите, что безумные действительно безумны. А затем здоровых отправьте за решетку, а сумасшедших в лечебницу.

Не помогло. Дакрос так мыслить не мог, он был иначе воспитан. Он снова запустил пятерню в редеющие волосы и проговорил:

– Тошнит меня уже от жестких мер.

Это не означало, что он прислушался к моим словам. Это означало, что он опять предпримет жесткие меры, а это ему уже до смерти надоело. По-моему, если он и не приказал вызвать расстрельную роту прямо на задний двор, то только потому, что решил поберечь мои нервы. Он добавил:

– Сами понимаете, я только вам говорю, больше никому нельзя. Меня от всего этого уже тошнит. Никак не могу понять, почему все свалилось именно на меня, и хочу положить этому конец.

– Понимаю, – кивнул я. – Кира Александра с вами?

– Нет, слава всем богам! – воскликнул он. – Я отправил ее в Талангию. Там хотя бы не стреляют. Я тоже хочу туда.

Конечно хочет, ведь он благородно отправил туда единственного человека, с которым мог поговорить.

– Талангия – это далеко? – спросил я.

Мне стало интересно, послушается ли он меня, если я посоветую бросить империю на произвол судьбы и поехать туда. Тяжело смотреть на человека, которому так трудно приходится, и не предлагать помощи.

– Далеко ли? – переспросил он. – Два мира в Да-сторону отсюда. И уж не сомневайтесь, у тех Мировых врат я поставил отборных гвардейцев. Знаете, эти треклятые врата такие хрупкие. Врата Тельта пали в считаные секунды. – Поймав мой вопросительный взгляд, он добавил: – Я сам из того мира, из Талангии. По имперским законам, солдаты не могут служить в своем родном мире. Мне пришлось служить здесь. Но я бы отправился домой прямо завтра, да только, чтоб меня разорвало, точно знаю: если здесь не будет железной руки, в Талангии тоже начнется ад кромешный!

– Тут вы, конечно, правы, – сдержанно заметил я. А потом, повинуясь последнему порыву устроить все так, как было Предопределено, сказал: – Вы сможете решить вопрос, если сами займете трон. Почему бы и нет?

Он ответил мне долгим, ничего не выражающим взглядом. Может быть, даже с ненавистью.

– Магид, для меня это даже не искушение. В Тельте и Аннеграме полно народу из семейств получше моего, и они захватили там власть, но никто не называет это троном и не смеет провозглашать себя императором. Они все понимают. И я понимаю. Не искушение.

– Ну ладно, – понурился я. – Ладно. Тогда вам придется и дальше искать Кнарроса.

Он глубоко вздохнул:

– Ясно. Еще восемь трупов.

– Еще восемь несчастных идиотов погибли, – сказал я Стэну, вернувшись домой с черной прорехой на штанине и перемазанными сажей руками.

– Семеро из них все равно были обречены, – ответил Стэн. – Сам знаешь, что такое империя.

Всю ту неделю он слушал клавесинные сонаты Скарлатти. Пока я работал над линиями судьбы, он переслушал всего Баха. А теперь вот Скарлатти. Тинь-тинь-тинь. Скарлатти написал больше пятисот сонат для клавишных. У меня были не все. В порядке самосохранения я под вечер пошел и купил Стэну еще три диска с ними, чтобы слушать другое «тинь-тинь», пока я по новой разбираюсь с императорскими дискетами.

Я надеялся, что там найдется какой-то намек на местонахождение Кнарроса. Ведь император все-таки заставил себя сделать эту секретную запись. Для Тимоса IX, наверное, это было все равно что крикнуть во всю глотку с крыши дворца. Так почему не сделать следующий шаг и не изложить все как есть? Должно быть, даже он понимал, что его рядом не будет и никто никому не объяснит, каков план действий. Я уповал на то, что за списками что-то таится. На диске оставалась прорва свободного места. Правда, похоже, там и впрямь ничего не было записано. А устроена эта треклятая штуковина была наподобие замкнутого цикла. Она все время возвращала тебя в начало – как сам континуум. Вавилон, с тревогой подумал я. Одно и то же – сначала тебе показывают графику, где миры расчерчены словно бы изобарами и одна конфигурация сменяется другой, а потом поверх всего этого ползут какие-то полумультипликационные изображения мужчин, женщин и кентавров обоего пола.

Как я уже говорил, все рисунки были в профиль, и складывалось впечатление, что они сделаны с настоящих фотографий. Я остановил и рассмотрел каждую до единой, но это ничего не дало. Все разные, все незнакомые, кроме двоих – девушки и юной кентаврессы, немного похожих друг на друга, но это, наверное, потому, что программист слегка нахалтурил, когда замыкал цикл, и по ошибке поставил их рядом и в начале, и в конце. И у девушки, и у кентаврессы был крупный нос с горбинкой и миндалевидные глаза, как на греческих вазах и минойских стенных росписях, но это мне ничего не говорило – разве что наводило на мысль, что фотографию графически отредактировали, чтобы она соответствовала каким-то канонам красоты. Трудно представить себе, но Корифонская империя уже процветала, когда греки и минойцы только-только появились. Вообще-то, ей давно пора распасться.

После этого я заморозил каждую из исчерченных изобарами карт миров и прилежно сверил все с магидской базой данных. Тут тоже был замкнутый цикл, только он каждый раз начинался со случайно выбранного имперского мира, а затем перебирал все карты самой Империи и сорока одного соседнего мира и в Да-сторону, и в Нет-сторону. Кроме того, что я случайно узнал, как выглядит сеть корифонских изобар для Земли, мне это ничего не говорило.

– Сдаюсь! – объявил я Стэну.

– Наверное, так тебе и положено, – ответил он.

Тинь-тинь.

Все это привело меня в такое пессимистическое настроение, что я даже удивился, когда мои линии судьбы начали прекрасно сходиться. Они сходились до конца марта, как я и планировал. «Хоть что-то у меня получилось!» – подумал я, когда НАТО ввела войска и установила порядок в бывшей Югославии и обнаружился мой хорватский кандидат, – оказывается, он командовал пулеметным расчетом в горах. Корнелиус Пунт вернулся в Голландию. Тэнси-Энн Фиск вернулась из своего санатория (или где она там была) и, похоже, в ближайшем будущем собиралась в Англию, а оставшийся британский кандидат прилетел из Токио за неделю до Пасхи. Когда Рик Корри или кто-то из его сотрудников прислал мне пачку обновленных сведений о конвенте книголюбов, я подумал, что устроил все даже лучше, чем рассчитывал. Там уже фигурировал Мервин Тарлесс: как надеялись организаторы, он должен был «оказаться в числе гостей». Все остальное в этой пачке было до того странное, что просто в голове не укладывалось, но я рассчитывал разобраться на месте. Кроме фразы про Тарлесса, я понял, можно сказать, только одно – почетным гостем уже точно должен был стать «всемирно известный писатель Тэд Мэллори, великий магистр черного юмора». По неизвестной причине эта фамилия не показалась мне знакомой. Я поехал в Кембридж, купил дешевое издание его романа «Явление тьмы» и несколько раз заснул над ним.

В то время я был одержим одним предчувствием. Оно твердило мне, что в Вонтчестере мне понадобится Стэн, а Стэн не мог покинуть мой дом. Мы экспериментировали. За порог входной двери он вообще не мог выйти. За заднюю дверь мог – но только на шаг, не доходя до сарайчика. А по бокам дома его всасывало обратно через окна.

Мы бросили экспериментировать, только когда в один прекрасный день миссис Гиббс обнаружила, что я вывесился из окна спальни и взываю в пустоту: «Ну где ты, Стэн?» Едва ли она слышала сиплый ответ: «Да здесь я, возле твоей машины. Я просто… тьфу, пропасть!»

Больше рисковать мы не стали.

– Стэн, это чушь какая-то! – воскликнул я, когда миссис Гиббс благополучно удалилась, оставив в доме аромат хлорки и стирального порошка. – Верхняя палата послала тебя обратно именно для того, чтобы ты помог мне найти тебе замену, и при этом не позволяет тебе поехать со мной и выполнить задание! Как ты думаешь, может, тебе лучше отправиться к ним и мягко указать на эту несообразность?!

– Попробовать можно, – просипел Стэн после очередной печальной паузы. – Только, понимаешь, они же не думают в человеческих категориях… С их точки зрения, я вернулся – и все.

– Иди и объясни, – велел я. – Мне без тебя не обойтись, я точно знаю!

– Чуйка? – уточнил он.

– Угу, – ответил я. Сомнений у меня не было никаких.

– Ну, тогда ладно, – сказал он. – Но меня некоторое время не будет, предупреждаю. Может, придется прошение подавать Тем, Наверху, да и время далеко за пределами континуума ведет себя по-всякому…

И вот Стэн исчез. Ничего внезапного – словно постепенно выцвел. К вечеру Скарлатти тихонько дотинькал и смолк, и в доме стало пусто.

Остаток дня я несказанно наслаждался миром и покоем. Было большим облегчением избавиться от незримого присутствия, от того, кто постоянно глядит тебе через плечо, что бы ты ни делал. Было большим облегчением не чувствовать чьего-то безмолвного неодобрения, когда работаешь на империю. А главное, было большим облегчением не слышать все время Скарлатти. Назавтра я попробовал было насладиться тем же самым чувством облегчения и даже убедил себя, что мне действительно так лучше. На следующий день – это была среда перед конвентом – у меня все из рук валилось. Я твердил себе, что просто нервничаю, потому что мне предстоит отправиться на сборище безумцев и сделать выбор, от которого зависит будущее миров. Но дело было не в этом, а в отсутствии Стэна. Утром в четверг я сидел и завтракал в полном отчаянии от одиночества. Мне казалось, что теперь-то я потерял Стэна навсегда – причем по собственной воле, сам ведь настоял. Те, Наверху, не любят, когда пытаешься повлиять на их решения (правда, нас, магидов, это никогда не останавливало, но факт остается фактом). Вечно говорят: «Не нравится – сам разбирайся» и поворачиваются к тебе спиной. Я развернул газету, но не мог сосредоточиться.

Открылась задняя дверь. Ворвался ледяной ветер.

Я развернулся. Не знаю, чего я ждал, – наверное, что это Стэн, которому как-то удалось воплотиться, – и надеюсь, что восторженная приветственная улыбка у меня на лице не застыла слишком очевидно, когда я обнаружил, что это всего-навсего Эндрю. Да, это он стоял там, у меня на пороге, с тем же выражением легкого транса. «Зараза!» – подумал я и сказал себе, что нечего удивляться. Эндрю умудрился впутаться в чужие линии судьбы. Он непременно должен был объявиться.

– Прошу прощения, Руперт. Мне опять нужно, чтобы вы меня подвезли.

– И я прошу прощения, Эндрю, – сказал я ему. – Не могу. Сегодня не смогу. И до вторника. До тех пор меня не будет, я уезжаю сегодня прямо с утра. Но вы все равно заходите – хотите кофе?

Эндрю собрался с духом и сделал шаг, но затем остановился:

– Куда вы на сей раз?

– В Вонтчестер, – ответил я, – на конференцию… то есть на конвент.

Эндрю стоял со своим характерным видом – как будто ему приходится консультироваться с разными участками мозга, которые расположены так далеко друг от друга, что не сразу достучишься. Потом он улыбнулся, и лицо снова сделалось умное и тонкое.

– Я поеду с вами в Вонтчестер, – заявил он. – Спасибо.

– Эндрю! – Я всерьез терял терпение. – Это конвент любителей фэнтези, и место надо бронировать заранее!

– По-моему, вы не любитель подобных мероприятий, – заметил он. – Я тоже. Но мне бы хотелось посмотреть Вонтчестер. Высадите меня где-нибудь в центре. Мешать не буду.

– Хорошо, – сдался я. А что тут еще скажешь? – Я собирался выехать в полпервого.

– Буду здесь, – заверил Эндрю и ушел, закрыв за собой заднюю дверь.

Ледяной ветер наконец перестал задувать в дом, и я вздохнул с облегчением. Весна выдалась необычно холодной. Уже начался апрель, а снег еще не стаял. Я налил себе кофе – он остыл, несмотря на патентованный кофейник Эндрю, – и, давясь им, бормотал всякие слова в адрес соседа.

– Вот дурак – от кофе отказался, – сказал голос Стэна. – Вкусно пахнет. Жаль, мне не попробовать.

– Стэн! – обрадовался я. – Тебя отпустили!

– С определенными условиями, Руперт. С определенными условиями, – ответил он. – Меня пустят с тобой, но я буду привязан к твоей машине, точно так же как был привязан к дому. Когда захочешь поговорить со мной, тебе придется прийти и сесть в машину.

– Почему? Они что, боятся, что ты что-то натворишь? Что именно? – удивился я. – Будешь являться кому попало?

– Не в этом дело, сынок. Вонтчестер – не на шутку мощный узел, и они опасаются, как бы от него не случилось столько бед, что им не разгрести. Если уж на то пошло, им совсем не по душе, что ты его выбрал. Говорят, если не будешь осторожен, все пойдет против тебя. Меня крепко потрепали за то, что дал тебе его выбрать. Сказали, что я должен был напомнить тебе древнеримские обычаи, а я говорю – как же я мог напомнить, если сам их забыл? В общем, – заключил Стэн, – неприятный был разговор.

Мне бы и самому неплохо было бы вовремя вспомнить про древнеримские обычаи. Если название города кончается на «честер», значит там у римлян был военный лагерь[11].

А римляне по возможности ставили лагеря на узлах. Это было как подключаться к розеткам земли, которую они завоевывали. Между прочим, в состав разведывательных отрядов у римлян всегда входили авгуры, а большинство из них были способны нагадать, где находится узел, не хуже любого магида. Я всегда подозревал, что начальник авгурской разведки и в самом деле был магид: очень уж точно у него получалось. И если был выбор между двумя узлами, посильнее и послабее, можно было не сомневаться, что он выберет посильнее.

– Ну, что поделаешь, – сказал я. – Поздно что-то менять. Придется быть осторожными. Хорошо, что у меня в машине есть магнитола. Заготовим тебе побольше кассет со Скарлатти.

Глава девятая

Из директории «Колючка»

на компьютере Мари Мэллори. Еще несколько отрывков

[1]

Снов про Колючку я не видела уже две недели.

Десятифунтовые банкноты оказались настоящие. На них я освежила свою внешность: подстриглась и купила себе кое-что из одежды. Моя старая одежда такая жуткая, что я даже не хотела относить ее в «Оксфам»[12], где берут на продажу подержанные вещи. Но потом Ник сказал, что не одобряет, когда выбрасывают одежду, ведь на свете есть люди, которым живется еще хуже, чем мне. И предложил перемешать мои тряпки с мешком вещей, из которых Ник вырос, и сдать все вместе. Я послушалась – и была потом очень рада. В «Оксфаме» я нашла отличную кожаную куртку всего за пять фунтов! Думаю, она просто всем коротка, а на мне смотрится прекрасно. Старые очки я оставила как запасные, хотя, когда я сделала новые, поняла, что в старых почти ничего не видела. Я и не знала, как сильно изменилось у меня зрение с шестнадцати лет.

[2]

Воздух вокруг дяди Тэда прямо звенел от страха и досады. Его, похоже, пригласили на какую-то конференцию – говорит, еще в прошлом году, но тогда все казалось каким-то ненастоящим и к тому же дядя Тэд был убежден, что скоро конец света, ведь не может же настать год с уму непостижимым номером 1996, а теперь до конференции осталась всего неделя и ехать ему не хочется. Каждый день он придумывает новую уважительную причину остаться дома, а иногда и по две. Последняя была такая: «Я им позвоню и скажу, что у Мари менингит».

– Глупости, дорогой, – говорит Жанин. Она каждый раз так говорит. – Ты же почетный гость. Если ты сейчас откажешься, то сильно всех подведешь.

Жанин очень хочет, чтобы он поехал, потому что любит красоваться в отраженных лучах его славы. Кроме того, она прикупила новых нарядов. Ник хочет, чтобы он поехал, потому что собирается в отсутствие родителей пригласить полный дом своих приятелей и устроить ролевые игры. Я единственная сохраняю нейтралитет.

– Я ничего не собираюсь отменять, – сказал дядя Тэд. – От меня требуют подтверждения, что я приеду. Постоянно спрашивают. По-моему, они что-то слишком нервничают по этому поводу, но я, конечно, никуда не смогу поехать, раз Мари больна.

– Симулировать менингит я не собираюсь, – заявила я.

– Как же ты не понимаешь! – взвыл дядя Тэд. – Это нарушение размеренного течения моей жизни! И помеха работе. Если мне придется поехать и рассказать, как именно я пишу, в конце концов я сам в это поверю и вообще работать не смогу!

– На конференциях тебе всегда нравится, надо просто взять и приехать, – уговаривала его Жанин. – Много новых знакомых. Продашь много книг.

Тут я ушла на лекцию (Робби никогда не ходит туда, где только говорят, так что я ничем не рисковала), а вечером, когда я вернулась – опять в депрессии, – выяснилось, что Жанин победила. Однако победа далась ей дорого. Дядя Тэд подтвердил, что поедет на этот конвент, но за взятку – если ему разрешат съездить на выходные в Шотландию поиграть в гольф. Как видно, гольф размеренного течения жизни не нарушает. Жанин тоже хорошо играет в гольф. И они укатили, оставив меня «в порядке эксперимента» присматривать за Ником. Обычно, когда они уезжают, то селят Ника к какой-нибудь подруге Жанин, но теперь есть я и можно этим пользоваться. Вот так же точно Жанин пользовалась мной, когда мы были маленькие. На прощание она пришпилила на пробковую доску в кухне список моих обязанностей – с руку длиной. Чувствую себя Золушкой.

[3]

Полная катастрофа.

Во-первых, готовить я не умею и в любом случае не собираюсь готовить на семь человек, так что это делал Ник. Он даже не заглядывал во все списки Жанин и не обращал внимания на «рационы» в морозилке, а просто сварил центнер-другой спагетти. Во-вторых, он решил устроить генеральную репетицию следующих выходных, когда родители уедут на конвент, и пригласил всех своих друзей. В-третьих, играть в ролевые игры им надоело, и вместо этого они закатили вечеринку в гостиной. Устраивать беспорядок у себя в подвале Ник не пожелал, не из таковских он! Вот они и заняли гостиную и пригласили еще кучу друзей, и шум и гвалт поднялся куда сильнее, чем было у тети Ирэн, откуда я сбежала. Дети тети Ирэн еще не приучились любить поп-музыку. Вот уж не думала, что захочу обратно к ней! А в‑четвертых и в самых худших – погода в Шотландии подкачала, и дядя Тэд и Жанин вернулись назавтра.

Они приехали примерно через час после того, как я спустилась из своей мансарды и вынесла строгое предупреждение. Всякому терпению есть предел. Даже мои однокурсники так не пьянствуют, как эти детки.

Я стояла на лестнице, изрыгая приказы, колкости и оскорбления, а громилы-старшеклассники смиренно сновали туда-сюда с пустыми бутылками, пылесосом, битыми оконными стеклами, спальными мешками, хлоркой и мебелью, которую они передвинули с мест. До сих пор не понимаю, как мне удалось так ловко их приструнить. Они все были на фут выше меня. Но я всерьез рассвирепела. Я же понимала, что в итоге окажусь во всем виновата. А Ник дал мне слово, что ничего такого не будет. А беспорядок был – то есть до того, как они начали убирать, – просто феноменальный. И даже после уборки весь дом вонял потным подростком, а хлорка, алкоголь и средство для мытья служили лишь робким аккомпанементом. Я БЫЛА В ЯРОСТИ.

Но резко осеклась, увидев в холле Жанин и дядю Тэда.

Я была уверена, что они тут же и вышвырнут меня на улицу. Клянусь, я прочла это у Жанин в глазах. Мне хватило времени, чтобы представить себе, как я, завернувшись в одеяло, дрожу от холода на пороге какой-нибудь лавки вместе с другими бристольскими бездомными и нет у меня даже собаки, чтобы пробудить у прохожих жалость, но тут я сообразила, что по какому-то волшебству поток оскорблений направлен по большей части мимо. Друзей Ника вытолкали практически моментально, но у них-то были дома, им было куда идти, так что ничего страшного, – а я должна была помочь Нику убрать остатки бардака, который не я устроила, – ну, тоже ничего страшного, – но свой гнев дядя Тэд обрушил не на меня, а на Ника. Я и не знала, какое у дяди Тэда чувство справедливости. Жанин сделала две-три попытки заступиться за Ника и свалить все на меня, но как-то вполсилы, а потом она зашла в кухню, обнаружила, что там все увешано макаронами, и узнала почерк Ника. Тут ее разобрало. «Ах, бедная Мари!» – разбирало ее. «Бедной Мари не по силам такая ответственность!» – разбирало ее. После чего она присоединилась к дяде Тэду и тоже стала орать на Ника.

У меня прямо гора с плеч свалилась, что я не лишилась крыши над головой, поэтому я не обратила внимания на несправедливость происходящего. Послушать Жанин – так можно подумать, будто она ни слова не слышала из моего выступления на лестнице, достойного сержанта морской пехоты. И это я еще к моменту их возвращения более или менее взяла себя в руки.

Почти сутки Нику приходилось совсем паршиво. В основном потому, что Жанин с дядей Тэдом проходу ему не давали и отпускали едкие замечания, стоило ему хоть что-то сказать или сделать, – правда, от подобных приставаний Ник в любой момент мог укрыться в своем подвале, – но отчасти потому, что дядя Тэд все подсчитывал с недовольным видом, сколько его виски выпили Ник с приятелями, и требовал, чтобы ему возместили ущерб. Почему-то Ника особенно расстроило именно это. Парнишка в жизни пороха не нюхал. Чтобы заплатить за выпивку, ему пришлось продать два CD-диска, и он из-за этого чуть не разревелся.

Я по возможности старалась не попадаться никому на глаза. Поэтому сегодня, в понедельник вечером, была несколько огорошена, когда оказалось, что меня наказали вместе с Ником. Нас с ним берут на эту пасхальную конференцию, куда едет дядя Тэд. О, Несправедливость! О, Неравенство! О, Мелочность! А все Жанин. Жанин гнет свою линию – мол, у меня кишка тонка присматривать за Ником. И она не доверяет мне даже пустой дом, пока все в отъезде. Ничего себе! Можно подумать, это я своих друзей пригласила! А дядя Тэд говорит: «Ник показал, что он еще недостаточно ответственный и его ни с кем нельзя оставить. Он будет в Вонтчестере, у меня на глазах. А ты, Мари, нужна, чтобы Ник, пока я буду выступать, не пил, не принимал наркотики и не крушил мебель!»

Я запротестовала.

Жанин сказала:

– Ну, милая моя, ты ведь тоже не без греха.

Дядя Тэд властно заявил:

– Решение принято и не обсуждается. Жанин уже позвонила и забронировала вам места. Мари, ты едешь с нами и помогаешь держать Ника в рамках, иначе тебе придется искать другое жилье. Выбор очевиден.

Да чтоб его! А я-то рассчитывала за пасхальные праздники подработать, чтобы было хотя бы на что съездить навестить папу в больнице. Не знаю, что и думать: то ли дяде Тэду претит быть приглашенной звездулькой и он решил, пусть и нам будет плохо за компанию, то ли это Жанин придумала, чтобы я торчала там без гроша, скучала и возилась с Ником. Очень уж у нее был довольный вид, когда дядя Тэд выдвинул свой ультиматум. Наверное, она хочет быть царицей бала и чтобы ей не приходилось каждое утро заставлять Ника восставать из мертвых.

И еще раз чтоб его! В ночь на понедельник мне опять приснился сон про Колючку. Старуха в кусте сказала, что мне надо покопаться в себе и понять, почему мне никак не дается нормальная жизнь. Ну и наглость, скажу я вам. Сидит себе в кустах и плюет другим в душу.

[4]

КОНЕЦ СЕМЕСТРА!!! Ну, Робби, когда занятия снова начнутся, я, возможно, буду философом…

…Иногда дядя Тэд ведет себя вполне разумно. В последние несколько дней он совершенно раздавлен, сидит у себя в кабинете и сочиняет «Обращение к массам о нынешнем положении дел в нашей отрасли» – он намерен прочитать его на конвенте в ближайшее воскресенье. То и дело он выскакивает за дверь, хватает кого-нибудь из нас, кто подвернется, и требует, чтобы ему подсказали слово, которое так и вертится у него на языке, или придумали какую-нибудь шутку – любую.

Жанин просто пожимает плечами. Ник поставляет шутки. А у меня, кажется, так здорово получается догадываться, что за слово или предмет понадобились дяде Тэду, что он стал называть меня ходячей энциклопедией. Между прочим, не самая неприятная должность. Когда он в последний раз дернул меня – «Мари, выручай, у какого созвездия есть пояс и меч, ну, ты же знаешь!» – а я сказала ему «Орион», он вдруг застыл на пороге кабинета и записал слово «Орион» на тыльной стороне ладони, чтобы снова не забыть. А потом спросил:

– Мари, у тебя деньги-то есть?

– Нет, – ответила я. Сотня фунтов уже рассосалась, а просить у Робби вернуть все, что я заплатила за квартиру, я ни за что не буду. – Только в следующем семестре будут, – добавила я поспешно, вспомнив, что мне же положено заплатить дяде Тэду за комнату.

Это была почти что правда. Вдруг еще какой-нибудь хлыщ подарит мне новые сто фунтов. Мало ли.

– Тебе нужно на расходы на конвенте, – сказал он. – Там за все дерут втридорога.

И дал мне целую пачку денег. Когда я пересчитала, оказалось 75 фунтов. И он носит столько просто в заднем кармане. А потом добавил – я чуть в обморок не упала:

– Если ты поедешь туда на машине, я тебе оплачу бензин.

После чего, не успела я даже начать его благодарить, метнулся обратно в кабинет, бормоча: «Орион… Орион…»

Ну-ну. Бедный дядя Тэд. Так боится выступать, что, похоже, простил мне мелкую проказу Ника. Самого Ника он тоже простил. Нику, как всегда, щедро отсыпали на карманные расходы. Пойду куплю вторую пару джинсов. Тогда можно будет постирать те, в которых я хожу.

[5]

Бедный дядя Тэд. В четверг – когда я начинала писать, был еще четверг, но теперь уже пятница, – он был бледный, весь дрожал и постоянно бегал в уборную. Даже собирать вещи не мог, то есть в конце концов собрался, но не взял никакой одежды, кроме свитера и пижамных штанов, и Жанин упаковала чемодан за него. Свою речь он сложил аккуратной стопочкой на столе и сел в машину без нее. У Жанин было с ним столько хлопот, что она явно вздохнула с облегчением, когда я сказала, что сама поеду в Вонтчестер на папиной машине (я не упомянула, что дядя Тэд оплатил мне бензин). Ник тут же сказал, что поедет со мной. Думаю, мастер Ник рассчитывал – или подумал, – что это значит, что мы смухлюем и останемся дома, однако я не просто дала дяде Тэду слово, что ЧЕСТНО-ПРЕЧЕСТНО выслушаю всю его речь и похлопаю в конце, – мне еще и было очень любопытно. Что это за мероприятие такое? Чего он так боится?

Ну, теперь я это знаю. В некоторой степени.

Мы с Ником выехали примерно через час после его родителей. Дело в том, что я нагрузила папину машину всеми своими пожитками. Ник поинтересовался зачем.

– У кого-то любимое одеялко, а у кого-то машина, набитая всем имуществом, – пояснила я.

На самом деле, хоть мне и не хотелось ему в этом признаваться, у меня было сильное предчувствие, что после Пасхи я останусь без крыши над головой. Нет, хуже того: что после Пасхи будет конец света и мне надо таскать все с собой и хорошо бы, когда я буду прятаться в пещере после Армагеддона, иметь при себе по крайней мере компьютер и ветеринарную аптечку (и то и другое мне, конечно, очень пригодится). Откуда у меня такие мысли, не понимаю. Может, из-за снов про Колючку. Дело не в папе. Я ему звонила, он клянется, что ему становится лучше (правда, я-то понимаю – это он меня утешить старается). Просто у меня такая мрачная убежденность, неотвязная, как дождик осенью. Я даже маме позвонила пожаловаться. Она меня, как обычно, приободрила.

– Ах, Мари! – сказала она. – К подобным предчувствиям надо относиться серьезно. Я это не понаслышке знаю, у нас в семье такое было. Моя мама предсказала день и час своей смерти, а ведь когда она мне это говорила, то еще даже не заболела.

Вот спасибо, мамочка.

В общем, я загрузила в машину свои пожитки, Ник туда залез и сказал:

– Я лучше помолчу. Папа взял с меня слово, что я не буду тебя нервировать.

– Что значит «нервировать»? – уточнила я, с ревом рванув с места и заложив полицейский разворот. Очень помогает, когда чуточку раздражена.

– Он имеет в виду, как мы обычно пикируемся. Говорит, это борьба за доминирование, – мягко пояснил Ник. – Он не понимает, что мне иначе никак, а то ты будешь об меня ноги вытирать.

– Уши вянут! – сказала я.

После этой его фразочки мне пришлось полдороги успокаиваться. Несомненно, дядя Тэд хотел как лучше, и я знаю, что вчера у него с Ником был разговор один на один, но зря Ник мне все выболтал. А особенно меня бесило, что Ник сказал это нарочно, чтобы я была злая, а не мрачная. Так вот, вынуждена вас огорчить, мастер Ник. Вполне можно быть и злым, и мрачным одновременно. По-моему, сейчас это мое обычное состояние. И я ненавижу, когда мной помыкают.

По прибытии в Вонтчестер настроение мое не улучшилось. Ник вытащил карту (ее выслали дяде Тэду организаторы, а Жанин после завтрака сделала нам ксерокс) и сказал:

– Вот она. Гостиница «Вавилон», в самом центре города. Проще простого. Как ты считаешь, почему «Вавилон»? Сериал? Пещь огненная? Висячие сады? Поехали прямо туда.

– А что такое висячие сады? – спросила я, выехав на дорогу, которую он указал. – Я всегда представляю себе ряды виселиц в парке.

– По-моему, подвешенные деревья… первый поворот направо, – сказал Ник.

– Это нам сразу в глаза бросится, – согласилась я и свернула, куда он велел. – Как и пещь. И огромная пыльная башня, ведущая трансляции на ста языках. Вавилонская башня. Забыл?

Через десять минут нам обоим бросились в глаза огромные буквы «ГОСТИНИЦА ВАВИЛОН» над домами, но в этом Вонтчестере одностороннее движение всем другим городам на зависть, поэтому нас унесло далеко мимо вывески. Я все ехала, скрежеща передачами, и через некоторое время мы снова увидели вывеску – теперь нас несло мимо нее с другой стороны. А подобраться к ней было никак. Мы видели собор, торговый квартал, городскую ратушу и реку. Переехали через реку, потому что, похоже, другого варианта не было, и тут я обнаружила, что мы заблудились на огромной площади с чередой длинных параллельных стеклянных галерей, будто туннели в никуда, но Ник с опозданием определил, что это Уинмурский автовокзал. С очень большим опозданием. К этому времени я уже вынуждена была выезжать оттуда задним ходом, бампер в бампер с двухэтажным автобусом, водитель которого был нам совсем не рад.

Чтобы прийти в себя после этого, я встала у автобусной остановки. Оттуда нам было вполне отчетливо видно вывеску гостиницы «Вавилон», до которой оставалось метров сто, сразу за стеклянными галереями. И попасть туда можно было только одной дорогой – пересечь автовокзал, рискуя столкнуться с очередным двухэтажным автобусом.

– Этот город нас туда не пускает, – сказала я. – Как будто злые чары. Может, попробовать подрулить противосолонь, против одностороннего движения?

– Тебя арестуют, – заметил Ник.

Его-то все устраивало. Он уже открыл карту Вонтчестера в своем ноутбуке и помечал там все места, которые мы проезжали. Я увидела, что автовокзал идет под названием «Стеклянный лабиринт с чудовищами».

– Ник, ты нарочно издеваешься надо мной? – грозно поинтересовалась я.

– Что ты! Попробуй свернуть налево у следующего светофора, – посоветовал он.

Поскольку на остановку, где мы стояли, пытался въехать автобус, я покатила дальше. И после этого у меня и вправду возникло отчетливое ощущение, что некая сила мешает нам добраться до гостиницы. Так я и сказала Нику, когда мы случайно посетили небольшую фабрику и отправились в краткий обзорный тур по окраинам. К этому времени я поняла, что скоро мы вообще выедем из города. По одну сторону дороги были только поля и голые деревья.

Ник ухмыльнулся:

– Тогда давай произнесем заклинание и снимем чары!

Ну и мы, естественно, заголосили:

– До Вавилона сколько миль?
Десятков семь, ей-ей.
А хватит мне одной свечи?
Еще вернешься с ней[13].

Тут мне заметно полегчало, я съехала на подъездную дорожку к чьему-то дому, развернулась, и мы покатили обратно в Вонтчестер с другой стороны. Прямо описать не могу, какая меня тогда переполняла восхитительно бешеная смесь хохота, горечи и гнева.

– Не было мне печали – еще и сны про Колючку снова снятся! – сказала я.

– Почему ты не говорила? – воскликнул Ник. – Мы бы с тобой сплясали Ведьмин танец дома, в саду, и сняли бы сглаз! Надо сплясать, как только найдем, где остановиться.

– Ты уверен? – спросила я.

– Еще бы! Срочно! – ответил он. И мы с ним понимали, что так и есть – в каком-то восхитительно бешеном и чуточку сумасшедшем смысле.

Через несколько секунд после этих слов мы свернули за угол и увидели гостиницу «Вавилон»: она высилась прямо перед нами в дальнем конце широченной улицы.

– Заклинание сработало, – постановил Ник.

– И очень кстати, – сказала я. – Скоро стемнеет, а я плохо помню, как включать фары. Теперь наколдуй дорогу на стоянку – и спляшем.

– Вуаля, – сказал Ник и преспокойно закрыл свой ноутбук.

И правда – в стене у гостиницы была подворотня с вывеской «СТОЯНКА ТОЛЬКО ДЛЯ ПОСТОЯЛЬЦЕВ». Туда я и свернула, а по пути спросила:

– Ник, а почему ты, черт возьми, такой везучий? Это вредно для личностного роста. И нечестно. Мне вот всю жизнь не везет, сколько себя помню!

– Ведьмин танец, – ответил Ник и распахнул дверь со своей стороны.

Вот мне и пришлось затормозить прямо в подворотне и тоже выскочить, и мы тут же начали Танец – шаг-верть-шаг-прыг-прыг-шаг – стоп. На каждое «стоп» мы трижды разжимали кулаки и растопыривали пальцы – раз, раз, раз! – и распевали: «Убирайся, сглаз!» Ногти у меня отросли и превратились в длиннющие желтые клинки, так что растопыривать пальцы было одно удовольствие.

И вот что странно. Стоянка была набита битком. Когда я прыгала и вертелась, то видела машину Жанин, припаркованную у самой гостиницы. Ни самой Жанин, ни дяди Тэда видно не было. Но вокруг других легковушек и фургонов сновали люди, они что-то выгружали – чемоданы, гитары, оборудование для видеосъемки – и при этом не обращали на нас никакого внимания. Почти что у нас под носом был старенький микроавтобус, откуда три человека с волосами по пояс и младенцем выгружали сумки, рюкзаки и кроватку, даже не глядя на нас. Такое чувство, что они навидались в жизни всякого пострашнее Ведьмина танца.

Это обнадеживало.

– Убирайся, СГЛАЗ! – вопили мы с Ником, и плясали, и дергались, как дервиши.

Я, конечно, слышала, как кто-то сигналит, но искренне полагала, что это на улице, – вообще-то, так и было, поскольку гудел автомобиль, заехавший в подворотню до середины и обнаруживший, что я перегородила путь папиной машиной, – но я ничего не замечала, пока водитель не вылез и не завизжал на нас:

– А ну убери у меня с дороги это ведро с гайками, дура!

«Завизжал» – это я не для красного словца написала. У него был пронзительный тенор. И острая бородка. Лицо было сизое, а нос тоже острый и скукоженный от злости, так что у крыльев то появлялись, то пропадали белые пятна.

Кто назовет меня дурой, тот сильно пожалеет. Даже Робби попробовал только однажды. Я преспокойно разжала кулаки прямо ему в сизую рожу – раз! – и обернулась поглядеть на его машину. Жуткая старая колымага, вся ржавая, и она тоже перегородила дорогу на стоянку. Я видела, как по крайней мере одна машина за ней сердито отъезжала задним ходом. Посмотрела на папину машину. Да, из-за нее и правда не проехать, и вид у нее потрепанный – но уж куда получше, чем у его рухляди.

– От такого же и слышу, – сказала я. – По всем пунктам. Сам дурак и машина – ведро с гайками.

– Убери тачку! – заорал этот, с кудрявой бородкой. – У меня приглашение на конвент!

– У меня тоже, – ответила я. – За грехи.

– Я Мервин Тарлесс! – визжал он.

– Тогда подайте заявление о смене имени, – говорю. – Я вам ничем помочь не могу.

Он снова завизжал, что я дура. Я сказала:

– Еще раз так меня назовете, любезнейший, и я слеплю вас из воска и проткну булавками, а то и что похуже. Я бы прямо сейчас это сделала, да еще и прокляла бы вас в придачу, но у меня крах в личной жизни и нет сил. Так что это вы убирайтесь у меня с дороги.

Я протолкалась мимо него, села в свою машину и с величайшим достоинством проехала к свободному месту, где теперь стоял Ник и махал мне рукой. Ник – он такой. Чуть запахло паленым – и поминай как звали. Он показывал мне, куда ехать, широкими суматошными жестами, чтобы скрыть, что по щекам у него струятся слезы от смеха.

– Ну почему так получается каждый раз, когда мы пляшем Ведьмин танец? – спросила я.

– Этот забыл тебе заплатить, – проговорил Ник сквозь хохот.

– Зато гораздо лучше разговор сложился, – ответила я. – Мне даже удалось вставить словечко – и не одно.

Оказалось, что мы заняли последнее свободное место. Умница Ник. Сизый мистер Тарлесс был вынужден задним ходом выехать из подворотни и укатить. Это меня очень порадовало. Я поглядела ему вслед из-под мышки, пока выгружала из багажника сумки с нашей одеждой.

Глава десятая

Из директории «Колючка»

на компьютере Мари Мэллори.

Файл номер двадцать три

Мы вошли в большое помещение, полное чемоданов и суматохи. Кругом бегали люди в джинсах и футболках и перекрикивались: «Скажите Рокеру, пусть идет прямо в конференц-зал!» и: «Джедда уже скопировала эти чертовы файлы?» или просто: «Слизистое чудовище!» – а еще обнимались, и мужчины, и женщины, без разбору.

– Ну-ну, – сказала я Нику. – А тут и вправду вавилонское столпотворение.

Мы протолкались до стойки портье в дальнем конце зала. Я перепрыгнула последнюю баррикаду из чемоданов и обнаружила, что Ник говорит задерганной девушке за стойкой:

– Мы Ник и Мари Мэллори. Для нас должны быть забронированы номера.

Ника перебил рев у нас за спиной:

– Я же говорю, машинка для значков опять сломалась!

Из-за этого девушка, кажется, неправильно расслышала Ника.

У девушки был значок с надписью «Одиль» и неизбывный ужас на лице. Она побарабанила по клавиатуре.

– Извините, – сказала она с иностранным акцентом. – Номер уже занят.

– Не может быть! – заверещала я, перекрывая шум. – И вообще, номер был не один, а два!

Ужаса на лице у Одиль еще прибавилось, и она снова побарабанила по клавиатуре.

– Мистер и миссис Мэллори, – сказала она. – Один двухместный номер, уже занят. Все в компьютере. Двухместных больше нет. Извините.

– Мы – не мистер и миссис Мэллори, – попытался объяснить Ник.

А я, кажется, сделала только хуже – добавила:

– Мы двоюродные. Те Мэллори – это его мама и папа. Нам нужно каждому по одноместному номеру.

– Извините, – старательно пропела Одиль. – Все номера забронированы для участников конвента.

Очевидно, она сама не понимала ни слова из того, что говорила, но мы все-таки старались держаться так, словно перед нами разумный человек, и разом воскликнули:

– Мы знаем!

А Ник – громко и раздельно – произнес:

– Из них два номера забронированы для нас!

Одиль тупо посмотрела на нас. Нажала еще несколько кнопок.

– Один двухместный номер для мистера и миссис Мэллори уже занят участниками конвента. Извините.

К этому времени мы оба уже навалились на стойку в полном отчаянии, будто думали, что если доберемся до Одиль, то сумеем ей все втолковать. Ник сказал:

– Посмотрите. Посмотрите на нас. Мы похожи на мужа и жену?

Одиль ответила тупым затравленным взглядом. Наверное, там, откуда она родом, в возрасте Ника уже можно жениться. Так или иначе, она сказала:

– Все в компьютере.

Тогда вступила я:

– Послушайте, Одиль. Посмотрите, нет ли одноместных номеров на фамилию Мэллори. Пожалуйста. Не в службу, а в дружбу.

Одиль, все так же тупо и затравленно, снова застучала по клавишам. Нам было трудно вынести такое напряжение. Мы отвернулись, и Ник прошептал:

– По-моему, она робот.

– Андроид – точно, – шепнула я в ответ.

Тут я обнаружила, что потолок в фойе гостиницы весь облицован зеркалами, большими и маленькими. И вся эта мельтешащая толпа отражалась в них вверх ногами, и все крутились и вертелись, будто подвешенные вперемешку с деревьями в кадках и штабелями чемоданов. Там снова были те трое с младенцем, они передавали детское креслице друг другу, чтобы обнять какого-нибудь нового знакомого. Я увидела и нас с Ником. Когда я двигала головой, мы словно подергивались рябью и мелькали то в одном, то в другом зеркале – высокий, темноволосый, красивый подросток и низенькая девица, на удивление похожая на нормального человека. От этого мне стало как-то жутко – будто я читаю будущее в небесах. И у меня мелькнула неприятная мысль.

– Ник… – сказала я.

По отражению в потолке мне было видно, что он смотрит на троицу с младенцем, осторожно, искоса, – пытается понять, кто там мужчина, а кто женщина. Сразу и не разберешь. Двое из трех могли быть кем угодно. Я ткнула Ника в локоть самым длинным ногтем.

– Ник, а кто именно бронировал нам номера? Жанин или дядя Тэд?

– Э… мама, – ответил он.

При этих его словах лицо Одиль стало чуть-чуть не таким тупым. Мы сразу увидели это в потолке и нетерпеливо повернулись к ней.

– Мэллори, – сказала она. – В компьютере один одноместный номер на имя Ник Мэллори.

– Обхохочешься! – проговорила я. – Обожаю Жанин.

– Посмотрите еще, – сказал Ник Одиль. – Должен быть еще номер на имя Мари Мэллори.

Лицо Одиль снова заволокло тупостью, но она еще понажимала кнопки. Я вдруг поняла, что не могу смотреть на нее. И испугалась, что сейчас разревусь. То есть я, конечно, знаю, что Жанин меня ненавидит, но демонстрировать свою нелюбовь вот так, при всех, это немного слишком – а перспектива ехать в темноте обратно в Бристоль показалась мне очень даже слишком. Я сурово уставилась в потолок, где человек, которого недавно обнимали трое с младенцем, двигался теперь вниз головой через фойе, здороваясь со всеми направо и налево. Он выделялся белоснежной футболкой с несколькими большими плоскими значками в ряд, а к поясу у него было пристегнуто какое-то устройство. Правда, пояс было плохо видно из-за солидного брюшка. А потом этот человек весь расплылся у меня перед глазами. Чтобы не расплакаться, я снова посмотрела на Одиль. Она качала головой.

– Да послушайте меня! – сказала я. Получилось очень громко. – Если есть номер для Ника, значит и для меня должен быть! Мой дядя – почетный гость на этом конвенте! Ему обещали забронировать номера для всей семьи!

Тут человек в белой футболке подошел к нам.

– Какие-то накладки? – спросил он.

Мы с Ником подскочили. Было так странно, что он настоящий, а не только перевернутый на потолке рядом с моей маленькой взъерошенной фигуркой. На одном его значке было написано «Оргкомитет», а когда я поправила очки на носу, то разглядела и имя с фамилией: «Рик Корри». На остальных значках было, например: «Кто знает песню про кастрюлечку?» и «Дислихсия рулит», а к обширной талии был прицеплен, оказывается, радиотелефон. У него была черная борода с проседью и симпатичная круглая физиономия.

– Эта женщина-робот говорит мне, что для меня не забронировали номер, – сказала я ему. Мне стало стыдно – в голосе прозвучал громкий злой всхлип.

– Случается сплошь и рядом, – весело отозвался Рик Корри. – Я тут вроде бы аж ответственный за размещение.

Он деликатно отодвинул меня в сторону и защебетал с Одиль на каком-то иностранном языке. Лицо у Одиль тут же стало не как у встревоженного робота, а как у нормального человека, и она в очередной раз забарабанила по клавишам, но уже по собственной воле.

Рик Корри повернулся к Нику:

– Скажите, пожалуйста, как вас зовут? Мы хотим подыскать вашей сестре соседний с вами номер.

– Двоюродной сестре, – поправил его Ник. – Я Ник Мэллори. А это Мари.

В бороде у Рика прорезалась широченная улыбка:

– Так вы родные этого титана! Ну, в таком случае мы определенно обязаны немного пожонглировать номерами.

Он снова перегнулся через стойку и обменялся с Одиль еще несколькими фразами на иностранном языке. Не прошло и минуты, как он повернулся к нам и вручил каждому по ключу:

– Прошу. Номера пятьсот тридцать четыре и пятьсот тридцать пять. Подпишите эти бланки, а потом идемте со мной, я вас зарегистрирую на конвент.

Мы подписали – не знаю, как Ник, а я просто млела от благодарности, – взяли сумки и двинулись вслед за Риком по ближайшей лестнице. Я бросила последний взгляд на потолок – у нас там был взволнованный и обрадованный вид, а я, когда спешила за Риком, была похожа на растрепанный клубок на мельтешащих ножках.

– Как вам это удалось? – спросила я.

– Проще простого, – ответил он. – Я велел ей дать вам номер, забронированый для одного человека, который все равно не приехал вовремя.

– Но он же будет недоволен! – пропыхтела я.

Лестница была короткая, но крутая.

Рик пожал пухлыми плечами:

– Сам виноват. Обещал приехать и не приехал, а церемония открытия через полчаса. Многие пункты программы уже начались. Он опоздал. Или решил не приезжать и не подумал, что надо отменить бронь.

Дальняя стена широкой площадки, на которую выходила лестница, тоже была вся в зеркалах. Мы смотрели на свои приближающиеся отражения, и тут Ник спросил:

– А на каком языке вы говорили с той девушкой-роботом?

– На финском, – ответил Рик. – На самом деле она скорее андроид. Нанялась работать в гостиницу за умеренную плату, поскольку хочет перепрограммироваться по-английски.

– Так это и вправду вавилонское столпотворение, – сказала я.

– О да! – с чувством отозвался он.

Мы смешались с толпой на площадке, пришлось подождать, когда настанет наша очередь подойти к длинному столу.

Рик сказал:

– Из-за этого уже куча накладок. Румынские фанаты приехали без багажа, русские не могут найти переводчика, немцам не нравится сантехника. Хорошо хоть американцы говорят по-английски, хотя у них путаница с номерами – не вы одни такие.

Тут мы пробились к длинному столу с большой, нарисованной от руки табличкой: «РЕГИСТРАЦИЯ НА ФАНТАЗМАКОН». За столом сидело несколько человек, едва видных из-за горы коробок, к которым были прислонены плюшевые мишки. Рик Корри подвел нас к голубому мишке с большой буквой «М» под ним. На шее у мишки висела большая табличка: «Меня зовут Сократ. Я ♥ конвенты». Я заглянула в его скорбные глаза-пуговицы и горько пожалела об этом. На том этапе выходных я едва ли пометила бы сердечком хоть что-то.

– Мэллори, – сказал Рик Корри полной девушке за коробкой. На значке у нее стояло «Вербена», но Рик назвал ее Венди. – Члены семьи нашего почетного гостя, Венди.

Венди торопливо улыбнулась – щеки у нее надулись, словно теннисные мячики, – а потом сдула мячики, чтобы сказать Рику Корри зычным обиженным голосом:

– Рик, надеюсь, меня придут сменить! Мне надо переодеться в костюм для церемонии!

– Это не ко мне, – весело отозвался Рик. – Спроси Магнуса или Параболу.

Венди что-то пробормотала и порылась в полиэтиленовых мешках – их в коробках были сотни. На это ушло много времени, потому что длинные волосы Венди постоянно падали ей на массивные плечи и ей приходилось прерываться и отбрасывать их за спину. Когда она наконец откопала два пакета и подалась вперед, снова улыбаясь во все свои теннисные мячики, чтобы передать их нам по обе стороны от Сократа, ее обширный бюст растекся по коробкам, будто две круглые подушки. Я увидела, как Ник поскорее отвел глаза. Наверное, он решил, что у нее какая-то болезнь.

– Вот, возьмите, – сказала Венди. – Программа, талоны на завтрак, счастливый номер и значок. Пожалуйста, наденьте значок и не снимайте. А то у нас тут вечно норовят пролезть посторонние.

Ник взял свой пакет – как-то бочком. Я взяла свой.

– Хорошо, – сказал Рик Корри. – Теперь я отведу вас наверх, в ваши…

Радиотелефон у него завопил. Рик отстегнул его и стал слушать взволнованное кваканье динамика, все больше раздражаясь.

– Мы не ждем никого из Хорватии! – сказал он в телефон. – Ладно. Спущусь через две секунды. Отбой. – Он уже согнул одну ногу, готовый бежать. – Эй, послушайте, – сказал он бледному юноше, который слонялся у торца стола. – Отведите этих двух гостей в номера пятьсот тридцать четыре и пятьсот тридцать пять, ладно? Мне надо идти, – сказал он нам. – До встречи на церемонии. – И он рванул с места и умчался, перескакивая через три ступеньки.

Бледный юноша торжественно протянул руку и взял мою сумку.

– Лифты здесь недалеко, – сообщил он.

У него были светлые-светлые, прямо зеленоватые волосы, почти что в тон футболке, на которой было что-то написано на незнакомом языке. «Финский?» – подумала я, пока юноша нажимал за нас кнопку лифта.

Я хотела спросить, но тут за спиной у нас раздался оглушительный гвалт. Пронзительный тенор визжал:

– Я требую возмещения морального ущерба! У меня приглашение на этот конвент!

Доносились и другие голоса, пытавшиеся его урезонить.

К счастью, в этот момент подъехал лифт. Мы с Ником юркнули в него и испуганно смотрели наружу, пока дверь не закрылась. И точно – над длинным столом нависал Мервин Тарлесс, бородка торчком, лицо опять сизое от гнева.

– Спорим, я знаю, что произошло? – шепнула я Нику.

– Ты не виновата, – шепнул он в ответ, и лифт поехал вверх.

– Я голландец, – сообщил юноша. – Меня зовут Кейс. Пишется «К-е-й-с» – сокращенное от Корнелиус.

Как пишется «Корнелиус», он тоже сообщил.

– О, – сказала я.

– А, – сказал Ник.

В лифте тоже было зеркало. В нем отражалось, как мы оба настороженно смотрим на голландца Кейса.

– Меня зовут Мари, – сказала я. – Это Ник.

– Приятно познакомиться, – сказал Кейс. – Вы Ник, но не шутник, я Кейс, но не чемодан. Про вас есть голландская шуточная пословица.

– А, – сказала я.

– О, – сказал Ник.

Мы с Ником очень обрадовались, когда лифт остановился, дверь отъехала в сторону, и за ней показалась табличка со стрелками. Она гласила:

← НОМЕРА 501–556 НОМЕРА 557–501→

– Кажется, мы нашли наши… Постой! – сказал Ник. И всмотрелся на табличку.

– Вот именно, – самодовольно заметил Кейс. – Все не так просто. К тому же член оргкомитета велел мне отвести вас, а я должен делать, как он говорит. Я – тыба.

– Тыба?! – разом спросили мы с Ником, когда Кейс повел нас налево.

– Ой, поняла! – сказала я. – Тыба – это потому что…

Но Кейс все равно пустился в объяснения. Такой уж он был.

– Пишется «т-ы-б-а» и означает человека, который за всем ходит и все приносит и без которого конвенту не обойтись.

Мы прошли через вертящиеся двери и двинулись по длинному-длинному коридору.

– Человек, исполняющий мелкие поручения, – продолжал Кейс. – Сначала, несомненно, это была шутка – «Ты бы сходил», «Ты бы принес», – но теперь на конвенте так официально принято говорить.

Мы снова свернули налево и двинулись по следующему коридору. Кейс сказал:

– Кроме того, на конвенте официально принято считать, что тыбы – это хоббиты.

Мы опять свернули налево. На каждом углу были зеркала. Они создавали диковинный оптический эффект – краткую иллюзию, словно мы то ли приближаемся, то ли уходим, то ли куда-то катимся.

Когда мы укатились за четвертый левый поворот, я оторвала глаза от зеркал и вежливо сказала:

– Вы прекрасно говорите по-английски.

– Спасибо, – сказал Кейс. – Я этим немного горжусь.

Мимо мелькали таблички «523», «524», «525».

– Наверное, уже недалеко? – предположил Ник.

– Возможно, вы ошибаетесь, – сказал Кейс. – Это крайне необычная гостиница. Думаю, идея позаимствована у Эшера. Понимаете, Эшер – это такой голландский художник, и на его рисунках то, что ведет вниз, на самом деле ведет вверх, но если приглядеться, то и туда и сюда, и разобраться невозможно.

– Э-э-э… да, – сказал Ник.

На табличках были уже какие-то пятьсот сороковые номера. А потом – представьте себе! – мы еще раз повернули налево, и я до сих пор уверена, что углов было пять. Ник робко спросил:

– Такими темпами мы, наверное, вернемся обратно к лифту?

– Думаю, нет, – ответил Кейс. – В большинстве гостиниц – да. Но здесь можно пять раз свернуть за угол и все равно не получится квадрата.

И знаете, так и оказалось! Ник все бурчал, что это здание, наверное, в плане похоже на меандр[14] и что такого просто быть не может, но вот она я – и я заверяю, что очень даже может. Мы еще раз повернули налево и прошли почти весь длинный-длинный коридор, выстланный красной ковровой дорожкой, и только тогда очутились наконец у номера пятьсот тридцать четыре. Мне пришло в голову, что нам еще повезло, что он рядом с пятьсот тридцать пятым. При таком развитии событий он мог оказаться где угодно. И все равно мы с Ником были уверены, что Кейс провел нас долгой кружной дорогой и лифты, наверное, прямо за следующим углом с зеркалами. Мы подозревали, что это тоже такая голландская шутка, и, не сговариваясь, решили пойти на церемонию открытия коротким путем.

А пока Ник попытался поквитаться с Кейсом. Кейс объявил, что, в общем, рад был познакомиться, но ему пора, и тут Ник на пороге придержал дверь своего номера ногой, изогнулся назад и говорит:

– Извините, надеюсь, я вас не обижу вопросом, что написано у вас на футболке?

Кейс самодовольно оглядел свою тщедушную грудь:

– Тут написано: «Я ХОББИТ». – Он поклонился и зашагал прочь, бросив на ходу: – По-эльфийски.

Один – ноль в пользу Кейса, никаких вопросов.

Мы не задержались в номерах надолго – я только и успела, что заглянуть в полиэтиленовый пакет, который мне выдали. На нем был смайлик и надпись «ФантазмаКон» снаружи, а внутри – куча каких-то бумажек, в том числе целый глянцевый журнал с рассказом дяди Тэда, а еще – листовки о сборе средств для больных СПИДом, реклама какой-то фирмы под названием «Мечи и мундиры», а еще… В общем, я раскопала значок со своим именем, а все остальное забросила подальше. Не самый разумный поступок. У мастера Ника хватило здравого смысла понять, что самая занюханная бумажонка – программа этого дурдома. Все было расписано по колонкам с названиями вроде «Параллельная вселенная-один», «Мир Мэллори», «Родная вселенная» и так далее, и все это было для меня так же непонятно, как и гостиничные коридоры. Но Ник во всем разобрался. Он так сказал. Он сказал, что церемония открытия будет в Родной вселенной и это на первом этаже в большом банкетном зале. Вот мы и попробовали туда попасть.

Мы пошли в сторону, противоположную той, откуда пришли, рассчитывая вот-вот оказаться у лифтов. Как бы не так. Я сбилась со счета, сколько поворотов мы сделали, но помню, как Ник говорил, что это все прямые углы и мы уже наверняка описали два с половиной квадрата и это какая-то чушь. Я сказала, что мы должны были встретить сами себя или там выйти в другое измерение, но вместо этого мы просто вырулили к лифтам. Наконец-то.

Мы думали, внизу все будет просто. Там даже висели объявления со стрелками – «Родная вселенная», – но мы сами не знали, что ищем, в этом-то, по-моему, и беда. А все уже, похоже, ушли, и спросить было не у кого. В общем, мы потыкались туда-сюда, а потом заметили официального вида дверь, открыли ее и заглянули внутрь.

И обнаружили маленькую, довольно темную комнату, где с десяток человек толпились у доски, как в школе. Все до единого были в длинных плащах с клобуками, точь-в-точь безумные монахи. Ни у кого не было видно лиц, в том числе и у того, кто писал на доске и оборачивался, чтобы объяснить что-то остальным. Писал он какие-то символы, от которых у меня с первого взгляда в животе стало нехорошо. По-настоящему нехорошо. Когда мы заглянули, тот, у доски, как раз сказал:

– Чтобы достичь максимального эффекта, нужно визуализировать все это в виде огненных букв позади пляшущего пламени.

Мы с Ником, не сговариваясь, попятились и закрыли дверь – тихо-тихо. После этого я мощно рыгнула – потому что живот у меня взбунтовался.

– А это что за вселенная была, как ты думаешь? – шепнула я.

– Очень нечеловеческая, – твердо ответил Ник.

Мы продолжили поиски – подошли к следующей двери и открыли ее. Я как раз говорила:

– Если дядя Тэд хотел нас наказать, по-моему, он достиг цели.

Ник со мной соглашался:

– Правда, не совсем так, как он…

И тут мы обнаружили, что попали в огромный зал, и все лица повернулись к нам. Мы пришли. Прямо как в страшном сне – но это точно была церемония открытия. Сгорая со стыда, мы скользнули в последний ряд и сели.

Все только начиналось. Дядя Тэд еще усаживался на сцене вдали, и с ним человек десять, которых мы не знали, а Жанин провожали к ее месту в первом ряду. Когда мы сели, со стула на сцене поднялся моложавый мужчина с потным лицом, объемистой копной светлых кудрей и в футболке и стал приветствовать всех на конвенте «ФантазмаКон». Но он успел только добраться до «В качестве почетного гостя мы рады…», когда дверь с противоположного конца распахнулась и тоненький тенорок провизжал:

– Простите, простите! Я знаю, вы только начали, а я ненадолго!

И в зал ворвался Мервин Тарлесс и выбежал на сцену.

– Я только хотел сказать, что это безобразие! – заявил он. – Я приглашен на конвент, а меня селят в Железнодорожной гостинице!

Половина людей на сцене повскакали с мест. Рик Корри тоже вскочил – он сидел в зрительном зале. Он запрыгнул на сцену, взял Тарлесса под локоть и оттащил в сторону, а там что-то напряженно ему зашептал. Тарлесс не смирился. В конце концов Рик выволок его наружу, и дверь захлопнулась на крике Тарлесса: «Меня это не касается! Я требую предоставить мне такси!»

– Это был Мервин Тарлесс, – сурово проговорил потный блондин.

К моему удивлению, зрители захлопали и заулюлюкали. Многие рассмеялись. Вот такие они были, гости на конвенте, – добродушные, настроенные по-праздничному, как будто приехали не только послушать, как писатели рассказывают про книги, но и повеселиться от души. Остаток церемонии, которая была очень скучной, я рассматривала зрителей.

Первым делом мне пришло в голову, что, если тут произойдет преступление, полиции с трудом удастся получить описание подозреваемых. Примерно девяносто процентов мужчин были с бородами и в очках. А в остальном здесь были люди всех возрастов, от эксцентричного старичка со слуховым аппаратом до младенца тех длинноволосых (которого примерно тогда и пришлось вынести из зала, потому что он раскричался); детей вообще было довольно много. Было также довольно много невероятно гламурных девиц. Но было и больше обычного вендиобразных толстушек и толстяков. Они занимали целый ряд – как раз тот, где сидели мы с Ником, – и я завороженно глядела на их огромные, туго натянутые футболки с надписями, то остроумными, то чудаческими. Рядом с ними я для разнообразия почувствовала себя стройняшечкой. Мужчины все как один, и худые, и толстые, были герои не моего романа. Не люблю бород и очков. Правда, попадались и ничего – один-двое тонких и звонких в полувоенной одежде или тот темноволосый в черной коже и зеркальных очках, что сидел на сцене рядом с дядей Тэдом. Но я поняла, что меня на самом деле поразило: в этом зале было полно людей, с которыми я хотела бы познакомиться. Для меня – унылой одиночки – это было непривычное чувство. Особенно оно распространялось на обширную популяцию застенчивых дам средних лет (такого я точно не ожидала). Я поймала себя на том, что то и дело поглядываю на ближайшую – худенькую, седеющую – и думаю: не знаю, кем она работает, но на службе ей явно неинтересно, и с сотрудниками она не ладит, вот она и сочинила себе бурную жизнь среди книг. И мне бы хотелось поговорить с ней про кое-какие книги, которые мы обе читали.

К концу церемонии я подумала, что наказание на самом деле вовсе не наказание. Ха-ха. Недолго я радовалась – вскоре Жанин набросилась на Ника: «Пойдем скорее, зайчик! Нас приглашают на банкет!» – и утащила его прочь.

А я до конца вечера осталась одна.

Это было примерно как первый день в школе или колледже. Я никого не знала и не представляла себе, что делать, а все кругом сновали туда-сюда и точно знали, куда пойти и с кем. Ну, я поправила очки на носу, распрямила плечи и потопала к машине – перенести в номер самое дорогое, что у меня есть. Первую ходку я сделала без помех, если не считать устрашающего оптического эффекта зеркал в углах. Углы были прямые, и их было пять. Я считала. Туда и обратно, и той и другой дорогой к лифтам. И я стояла и ждала лифта, чтобы спуститься за следующей порцией, и тут случайно обернулась и посмотрела в ближайший угол. И увидела там МУЖЧИНУ СВОЕЙ МЕЧТЫ. Высокий, стройный, скандинавского типа, с глубоко посаженными глазами, ни очков, ни бороды – просто красавчик. Умереть не встать, как сказала бы Давина, новая девушка Робби.

Он стоял себе на углу, отражаясь во всех зеркалах, так что я могла рассмотреть мужчину своей мечты со всех ракурсов, и сначала я подумала, что он идет ко мне, к лифтам. При мысли, что мы вместе поедем в лифте, у меня коленки задрожали. Но оказалось, что ему в другую сторону. Четыре его отражения покатились вправо – то есть я думаю, что вправо, – и пропали из зеркал. Его вид так поразил меня, что я побежала на тот угол, чтобы поглядеть, как он уходит, – у него была самая обалденная походка на свете, – но он, похоже, скрылся в ближайшем номере, потому что, когда я досеменила до угла, в коридоре было уже пусто. Я видела только россыпь собственных отражений, маленьких и потерянных.

Потом лифт подъехал, я бросилась обратно и вскочила в него. Опять зеркало, и в нем Мари – мрачная и раздосадованная. Ну, ничего, мы с ним еще обязательно встретимся. К тому же я спрашиваю себя, что сделалось с моими чувствами к Робби, если меня так вышиб из колеи совершенно незнакомый человек. Но все оказалось в порядке. Заглянув в себя, я увидела, что на том месте, откуда выдрали Робби, зияет прежняя рана. Правда, стоит мне подумать о том шикарном скандинаве, как у меня подкашиваются колени. Наверное, я совсем чокнутая.

Я возвращалась через фойе с очередной порцией пожитков и смотрела на свое отражение в потолке – вся обвешана сумками, компьютерный монитор прижат к животу, – и тут меня окликнул голландец Кейс.

– Дайте Кейсу ваши кейсы! Это моя обязанность! – крикнул он и выхватил у меня из онемевших пальцев ветеринарную аптечку. – Вам куда? – И он, не дослушав, зашагал к лифту.

Я, пыхтя, засеменила следом. Ветеринарную аптечку мне подарил папа, и, к великому моему счастью, до сих пор она мне ни разу не пригодилась, но доверять ее Кейсу я не хотела. Когда мы зашли в лифт, Кейс едва не отнял у меня и монитор тоже, но я держала его крепко, так что голландцу удалось отобрать у меня только пакет с кабелями.

– Отдайте мне все. Я прекрасное вьючное животное, – заявил Кейс.

Я сказала – нет, спасибо, остальное донесу сама. Так мы и ехали в лифте вверх, препираясь, а потом Кейс спросил, не хакер ли я. Я сказала, что нет, компьютер мне просто для работы.

– А я настоящий хакер и вообще повернут на этом деле, – сообщил Кейс. Я ему охотно поверила. – Я могу делать всякие фокусы с вирусами, – похвастался он. – Однажды сделал так, что все компьютеры в Роттердаме ровно в полдень вывели на экран один и тот же шуточный стишок.

Он прочитал стишок по-голландски. Стишка хватило на четыре этажа.

– Очень остроумно, – сказала я.

Мы вышли из лифта и потопали по коридорам через все пять углов.

– Сейчас подключим ваш компьютер, а потом вы со мной поужинаете, – сообщил Кейс.

– Нет, спасибо, – сказала я.

– Ну что вы, это обязательно! По-голландски, каждый за свой счет, – посулил он. – Голландская шутка.

– У меня нет денег, – отрезала я.

– У меня тоже нет денег! – воскликнул он. – Тогда давайте устроим Бармецидов пир[15] и вместе попьем теплой воды!

– Мне надо работать, – соврала я.

Когда мы пришли в номер, Кейс попытался застрять и подключить компьютер. Я твердо решила, что он этого не сделает. Я ему не доверяю и не хочу, чтобы он нашпиговал мои программы голландскими шутками. То есть я ему не доверяю – и точка. И более или менее выставила его за дверь. На пороге он обернулся с обезоруживающей улыбкой:

– Какая вы решительная! Позвоните, если передумаете. Я в номере триста первом.

– Вон, – сказала я.

Когда я подключила компьютер, то поняла, что хочу есть. Нашла служебную лестницу на случай, если Кейс ошивается возле лифтов и ждет меня, – лучше бы носил кейсы еще кому-нибудь… тьфу, ну и приставучие эти голландские шутки! Не нравится он мне, и все, а почему – сама не знаю (ну или знаю), и вообще, у меня крах в личной жизни, а Кейс – это все-таки второй сорт после того шикарного скандинава, – и поэтому я спустилась по лестнице и нашла столовую. От цен, указанных в меню у входа, у меня волосы встали дыбом. Так что я пошла в бар, уповая на то, что там дают бутерброды. Мне стало страшно, что придется голодать до завтрака.

Там тоже были зеркала – и не только за барной стойкой, но и целая зеркальная стена в торце, так что зал казался очень просторным. Я в жизни не ела таких дорогущих ветчинных рулетов. Взяла себе стаканчик апельсинового сока и нашла где сесть.

Разговоры в баре велись самые диковинные. Американцы за соседним столиком жарко обсуждали какие-то «общие вселенные» (я решила, что это когда ты вынужден делить мир еще с кем-то и никто не спрашивает, хочешь ты этого или нет), а сзади кто-то повторял: «Не могу же я его филк перефилкнуть за здорово живешь!» Жутко заросший бородач передо мной ныл: «Ему постоянно не везет с контуровщиками!» Потом от зеркальной стены донесся девичий визг: «Все на тыбовскую оргию! Чур, я вóда!», на что сразу несколько голосов отозвалось: «Ой, замолчи уже, Таллула!»

Я оглянулась посмотреть, кто это визжал, и увидела не кого-нибудь, а этого хлыща – Венейблза!

То есть это не он визжал. Он как раз держался скромно. Сидел на высоком барном табурете и болтал с тем потным блондином. Поскольку там тоже было зеркало, я видела Венейблза и спереди, и сзади и не могла ошибиться. Сзади было видно узкий гладкий затылок, а в зеркале – узкое гладкое лицо с очками в золотой оправе, и это лицо отворачивалось от меня с тем же ужасом, какой охватил меня при виде его. Хорошо хоть на сей раз он был не в костюмчике, зато нарядился в шикарный замшевый пиджак и новенький свитер с воротником поло. Было видно, что Венейблз тут совершенно не к месту. Я была готова спорить на крупную сумму, что джинсы на нем глаженые.

– Ох ты! – сказала я и резко отвернулась. И очень удачно, потому что в зеркале я увидела Рика Корри – он стоял и с сомнением глядел на меня сверху вниз. – А, привет, – сказала я ему.

– Привет. Вы одна, без взрослых? – удивился он. – Хотите, угощу вас коктейлем?

Я сказала: да, пожалуйста, только, если можно, не коктейль, а водку. Он так растерялся, что я поняла – он решил, что мы с Ником ровесники. Так многие считают.

– Мне двадцать, – сказала я ему. – Честно. Хотите, свидетельство о рождении покажу?

– Наверное, мне не стоит доводить вас до того, чтобы вы вот так поправляли очки на носу и смотрели на меня, – проговорил он. – Я понимаю, что это пророчит беду.

Потом он принес себе внушительную кружку пива, а мне водки. И мы немного поболтали. Ему тоже нравятся демоны дяди Тэда. Я сказала, что мой любимый – голубой трехногий, который просовывает морду сквозь стены спален, чтобы подсмотреть, чем люди занимаются в постели. Его любимый – тот, который с виду просто плевочек, но если на него наступить, с лодыжек облезет вся кожа. И мы с Риком были согласны в том, что демон, который нападает на тебя из унитаза, – это чуточку слишком близко к настоящим страхам и потому не радует. Потом у Рика запищал радиотелефон. Рик бросил пиво и помчался улаживать острые вопросы. Я огорчилась. Но я же понимаю, что в обычной жизни Рик Корри тоже подстроил бы, чтобы его вовремя вызывали по разным там радиотелефонам. Он из тех, кому трудно подолгу разговаривать с одним и тем же человеком. Наверное, здесь таких очень много.

И все-таки жаль, что он убежал, поскольку я очутилась целиком во власти жуткой женщины, которая была устроена как раз наоборот. Пока мы с Риком говорили, я заметила, как она бочком подваливает к американцам на соседних местах, а они разом сказали «Привет, Тэнси-Энн» и отвернулись от нее. Теперь понятно почему. Едва Рик ушел, как это страшное чудовище Тэнси-Энн набросилось на меня.

– Расскажите мне все!!! – потребовала она. – Меня зовут Тэнси-Энн, я целительница!

Когда я вытаращилась на нее в полном недоумении, она добавила:

– Ваша аура – сплошная серая туча психозов. Дайте помассирую вам спину. Тогда вы больше не будете такой грустной и зажатой.

И она подвинула меня вперед вместе со стулом и начала прямо-таки месить мне плечи. Мне не понравилось. И сама она тоже не понравилась. Если уж на то пошло, она сама была сплошная серая туча психозов. Крупноватая, полноватая, а лицо словно не может поспеть за большим, не в меру любопытным носом. Еще и нарядилась во что-то оранжевое, бесформенное, все покрытое миллионами мелких холодных свисающих штучек из желтого металла, которые звякали, когда она набрасывалась на людей, и это мне тоже не нравилось. Я дернулась, высвободилась из ее не в меру любопытных холодных рук и сказала, что сейчас у меня нет настроения для массажа спины.

– Тогда давайте помассирую руки! – воскликнула она, поднырнула, зазвякала и оказалась прямо передо мной. – Я просто мастерица массировать руки. Лучшее на свете успокоительное средство! Вам обязательно понравится!

И – чтоб мне провалиться! – схватила меня за руки и ну их мять и крутить.

Я отняла руки и села на них. И сказала, что у меня все прекрасно. Спасибо, Тэнси-Энн.

– Вам надо наладить сексуальную жизнь! – заорала она. – Вы англичанка. В этом-то и беда. Я знаю! Дайте-ка я вам все объясню!

После чего подалась ко мне всем телом и заговорила. И говорила, говорила, говорила… Через некоторое время я перестала слушать. Там было что-то про тантрический секс, про карму и про ауры. Но потом она каким-то образом вырулила на разговоры о пауке черная вдова и о наслаждении, которое испытывает крыса, когда бегает по лабиринту. А я просто сидела и думала, что, наверное, дело не в том, что нос у нее такой уж большой. Дело в том, что он словно бы с любопытством принюхивается к тебе, когда она говорит. Как будто алчно нашаривает что-то, что бы у меня отобрать. Может, она вампир? Или просто чокнутая. Но я, так или иначе, не обязана ее любить. Несколько раз я пыталась встать и уйти. А она просто вдавливала меня обратно и говорила, говорила… В какой-то момент она завела речь про карты Таро. Она сказала, что вот погадает и тогда все мне объяснит.

Меня вызволила прелестнейшая дама. Она была низенькая, пухленькая, темненькая, с таким розовым-розовым невинным личиком, и ей оказалось достаточно взять и подойти к Тэнси-Энн со спины и что-то ей шепнуть.

Тэнси-Энн отпрянула от меня с воплем «Не может быть!» – и промчалась через весь бар, будто оранжевый джаггернаут, задевая столы, расплескивая напитки и вопя:

– Прошу прощения! Мне нужно срочно взглянуть на свой выставочный стенд!

Дама улыбнулась мне. На ней было длинное свободное бордовое платье и много бус – казалось бы, должно выглядеть так же выпендрежно, как оранжевая хламида Тэнси-Энн, но нет. Совсем другое дело. Бордовое платье почему-то смотрелось естественно, как будто дама заслужила право его носить и теперь обычно и носит. Мне стало интересно, кто она такая.

(Позднее: я узнала, что ее зовут Цинка Фирон, и все, кого я спрашивала, говорят, что она чудо.)

Едва затихли вдали вопли Тэнси-Энн, как я бросилась в свой номер и села это писать. «Черная вдова! – думала я, поднимаясь в лифте. – Крысы! Массаж! Да кто ей вообще сказал, что крысам нравятся лабиринты? И при чем здесь Таро?»

Некоторое время назад, уже после полуночи, в дверь постучали и вошел Ник. И мы разом, в один и тот же миг воскликнули:

– Где тебя носило?!

Отчего оба расхохотались. Потом он сказал, что я ничего не пропустила, когда не пошла на банкет с гостями, – скука была смертная, а среди гостей затесался какой-то Как-его-там Уайт, которого Ник терпеть не может. Вот Ник и сбежал, не дождавшись окончания, и пошел искать меня, потому что во «Вселенной-три» показывают «Принцессу-невесту» и он хотел посмотреть ее со мной.

– Ты же уже три раза смотрел «Принцессу-невесту», я точно знаю! – сказала я.

– Все равно захотелось посмотреть, – сказал Ник. – Пришлось идти одному. Но я пришел сказать не это. Тот хлыщ в серебряном авто, который дал тебе денег, – так вот, он здесь.

– Ага, я тоже видела! – с чувством ответила я. – А вдруг это мы его вызвали, когда сплясали Ведьмин танец? Чтобы он объявился не где-нибудь, а здесь – это как-то совсем невероятно.

– Ну, может, так и есть. – Лицо у Ника стало очень странное. – Я тебе говорю – выхожу я сейчас из лифта, а он стоит в конце коридора, где зеркала…

– И десять отражений. Ага-ага, – сказала я, вспомнив того шикарного скандинава.

– Нет, – сказал Ник. – Нет, и это тоже было непонятно. Только он – и все. Никаких отражений. А потом стены и зеркала вдруг стали поворачиваться вокруг него. Будто колесо. То есть я видел ребра зеркал, когда они крутились вокруг него. Честное слово.

Мы осторожно покосились друг на друга. Ник такого зря не скажет. И мне было ясно, что он меня не разыгрывает.

– Напомни мне, пожалуйста, чтобы я больше никогда не плясала Ведьмин танец, – проговорила я.

– Наверное, все эта гостиница, – сказал Ник. – Кошмарнейшее место.

– И битком набита кошмарными людьми, – согласилась я.

Это было по меньшей мере час с лишним назад. Я все стучу по клавиатуре, потому что внизу дискотека. Еще одна жуткая черта этой гостиницы: кто бы тут ни шастал, ни шороха не слышно, зато дискотека доносится во всех подробностях через четыре этажа. Но вот она, кажется, кончилась. Если повезет, может, удастся поспать.

Глава одиннадцатая

[1]

Из отчета Руперта Венейблза

Всю дорогу до Вонтчестера в моей машине играл Скарлатти. Я терпел. И даже сам менял кассеты, чтобы Эндрю, невозмутимо сидевший рядом, не заметил, что нас трое. Эндрю был на удивление оживлен. Смотрел на унылый пейзаж и улыбался, словно за окном был ясный летний денек, а не тянулись голые поля под набрякшими серыми снеговыми тучами. Эндрю только что изобрел идеальный пылесос – он так сказал. Принципиально новый. Продержится на рынке весь двадцать первый век. Эндрю попросил меня высадить его в Вонтчестере у кафедрального собора. Я так и поступил. Он пригнулся и решительно вылез из машины. А потом опять пригнулся, засунулся обратно и сурово посмотрел на меня:

– В этой машине ощущается присутствие потусторонних сил. Вас это не смущает?

– Нет, – ответил я, несколько ошеломленный. – Они вполне дружественные.

– Ничего себе! – воскликнул Стэн, когда я вырулил на пустынную торговую улицу. – Он же ясновидящий!

– Да уж наверняка, – отозвался я, притормаживая у въезда на стоянку при гостинице. – Иначе он не попал бы в тот вечер в сарайчик. Но я едва ли… Это еще что такое?!

Подворотню перегородил ужасный ржавый драндулет. Едва я свернул следом за ним, как его водитель распахнул дверь и, бешено размахивая руками, бросился к машине, которая остановилась прямо у дальнего выезда из подворотни. На фоне этой машины покачивались две головы – одна повыше и темноволосая, другая пониже и с прической вроде львиной гривы (то есть, конечно, если льва только что протащили по кустам). Я сразу понял, чтó передо мной, – еще до того, как увидел две руки с когтями-кинжалами, проделывающие незабываемое «раз-раз-раз».

– Глазам своим не верю! – сказал я, с ревом сдавая назад и поспешно разворачиваясь.

– Что случилось? Что происходит? – допытывался Стэн.

– Девица Мэллори! – процедил я сквозь зубы. Машина еле ползла – я въехал в очередную пробку. – Снова учинила свои туземные пляски прямо на автостоянке. Что она здесь делает? После того как Эндрю вмешался в мою работу, я наложил ограждающие чары, я точно помню! И на девицу Мэллори особо!

На противоположной стороне улицы была другая подворотня, гораздо меньше, я запомнил ее с прошлого приезда. Вот как полезно изучить местность, прежде чем начинать там работу. Табличка у маленькой подворотни гласила: «Только для сотрудников гостиницы». Я влетел туда пулей. Там, как я и рассчитывал, была парковка поменьше, заполненная лишь наполовину.

– Скажем, что я шеф-повар, – сказал я и с ревом зарулил в дальний угол.

– Полегче, полегче! – Стэн снова обращался со мной как с лошадью. И добавил умиротворяющим тоном: – В программе указан этот, ну, писатель – так его фамилия Мэллори. Родственник, наверное. Скорее всего, его уже несколько месяцев как пригласили. Вряд ли это имеет отношение к твоей работе.

Я уткнулся подбородком в руль – чтобы прочувствовать собственный зубовный скрежет.

– Совпадений не бывает, Стэн. Факт остается фактом: она не должна была здесь появиться!

– Однако же появилась, смирись, – посоветовал Стэн. – Не попадайся ей на глаза, и все. Если собираешься оставить здесь машину, наложи на нее заклятье «Не смотри на меня». Не хватало еще, чтобы рядом со мной шныряли какие-нибудь управляющие.

Я окутал машину покровом скромности и выгрузил багаж. С расстояния в несколько шагов даже мне самому она теперь казалась скучной, заурядной, слегка обшарпанной машиной вроде автомобиля Мэллори, совсем как соседние. Я юркнул в гостиницу через служебный вход. Мне хотелось укрыться в номере до того, как девица Мэллори закончит свое фанданго. Я просто поверить не мог, что она тоже здесь. Думал – может, я ошибся и в подворотне пляшет кто-то другой?

Я вошел в фойе. Тихий величественный зал, который я помнил по прошлому приезду, теперь превратился в настоящий сумасшедший дом. Бороды. Объятия. Груды рюкзаков. Все в футболках. Приветственный рев. Единственный, кроме меня, человек в костюме был еще и в мантии до полу. Дожидаясь, когда финка за стойкой портье отыщет мой ключ – она была до того медленная, что я едва не взбесился, – я смотрел, как вверх ногами в зеркальном потолке прошествовала сквозь толпу процессия в рясах с клобуками. От них все шарахались и оттаскивали чемоданы у них с дороги, но при этом никому не удавалось посмотреть на них. И я понимал почему. Даже в зеркале, даже вверх ногами от них – как бы так выразиться – сильно разило мощью, причем мощью неправедной.

Впрочем, ко мне они отношения не имели. Получив наконец ключ, я снова посмотрел в зеркала. Мэллори со своим юным родственником как раз появились в стеклянных дверях главного входа. Это были точно они. «Зараза», – подумал я и помчался вверх по лестнице. Тут меня снова задержали – на этот раз шеренга людей, раздававших значки участников. Девушка, заведовавшая буквой «В», прижимала к себе плюшевого медведя и допытывалась, как писать мои имя и фамилию на значке. Пара крепких молодых людей, истекая пóтом, сражалась с машинкой, которая эти значки штамповала. Они подняли головы и выжидательно посмотрели на меня.

– Меня зовут Руперт… – начал я.

– Ой, прямо как Мишка Руперт из детских комиксов! – воскликнула девушка с медведем. – Какая прелесть!

– Он больше похож на Руперта Пфальцского, – заявил один из здоровяков, боровшихся с машинкой.

Только тут до меня дошло, что это женщина.

– Нет, он слишком симпатичный! – сказала медведеносица.

– Видно, что любит приключения, – твердо возразила та, что боролась с машинкой.

– У Мишки Руперта тоже было много приключений! – обиделась медведеносица.

На препирательства ушло некоторое время. Я настолько не привык, чтобы меня обсуждали в подобной манере, что стоял и тупо переводил взгляд с одной на другую, но тут на лестнице у меня за спиной раздался громкий низкий голос с характерным подвсхлипом, который мог принадлежать только девице Мэллори. Я взял себя в руки.

– Вы обе ошибаетесь, – сказал я. – Неужели вы никогда не слышали о Руперте Маге?

Нет, не слышали, и неудивительно, поскольку я сам его только что выдумал.

– Кто такой этот Руперт Маг? – спросила та, что с медведем, надписывая имя на чистом значке.

– Самый доблестный рыцарь среди магов, – ответил я. – Книги о нем выходили в двадцатые годы, возможно, они вам просто не попадались.

– А-а! Такой волшебный Берти Вустер! – пропыхтела та, что с машинкой. Они с напарником изо всех сил надавили на машинку, чтобы та выдала мне значок.

Я вспомнил про Стэна:

– С невидимым камердинером. Благодарю.

Едва я успел взять значок, как к столу подошла Мэллори за своим. Я убежал к лифту и, пока ехал на верхний этаж в компании элегантного юноши, одетого девушкой, все думал, где же допустил оплошность в работе и как впутал в дело девицу Мэллори, вместо того чтобы отгородиться от нее. Вспомнил, какие приливы ярости на нее у меня случались. Вот в них-то, видимо, и таилась разгадка: я слишком много думал о ней. А теперь, похоже, придется смириться с тем, что из-за меня линия судьбы Мэллори перепуталась с моей, Эндрю и четверых моих кандидатов. Хорошенькое дельце!

Когда мы доехали до верхнего этажа, элегантный юноша сурово поклонился мне. Я поклонился в ответ. Он зашагал на шпильках в одну сторону, я – в другую. Поразительно, но мы не встретились на противоположной стороне. По пути в номер я свернул за несколько прямых углов, обшитых зеркалами. За семь. Номер был у самого лифта с другой стороны. Правда, тогда я был поглощен мыслями о том, что я натворил с линиями судьбы, и не отдавал себе отчета, как все это странно. Просто закинул сумки на вешалку, заметил, что номер просторный, уютный, с мини-баром и большой кроватью, да и интерьер на удивление изысканный для гостиницы, – и переоделся в самую непритязательную одежду, какая только нашлась. Я и раньше опасался, что мне будет тяжело пережить этот конвент со всеми его безумствами. А теперь, когда тут оказалась еще и девица Мэллори, мне захотелось все бросить и уехать домой.

Но у меня были важные дела. Я прицепил значок, чтобы никто не подумал, будто я тут посторонний, изучил буклет в стиле «Алисы в Стране чудес», на котором значилось «Прочитай меня» под портретом угрюмого дракона, и обнаружил, что на церемонию открытия в Родной вселенной я уже опоздал. И побежал обратно вниз.

Я пропустил какое-то непредвиденное происшествие в самом начале церемонии. Когда я скользнул на свободное место в огромном зале, ведущий, некто Максим Хаук, у которого были светлые кудри, подстриженные на манер древнеегипетского парика, как раз извинялся неизвестно за что. В остальном мероприятие было неимоверно скучное. Я изучал президиум на сцене и зрителей в зале – и те и другие вызывали у меня одинаковые опасения. Хоть сколько-нибудь нормальный на вид был только Тэд Мэллори. Он был увеличенной и поздоровевшей копией несчастного больного, с которым я познакомился в Кенте, так что, несомненно, и правда состоял в родстве с Мари Мэллори, как предположил Стэн. В подтверждение этого я заметил и ту самую миссис Мэллори, которая открыла мне дверь в Бристоле – она сидела в первом ряду и всячески показывала, что внимательно слушает. Свитер у нее на этот раз был с букетом розовых атласных роз, распластанным по всей левой стороне. Меня так и подмывало похлопать ее по плечу и шепнуть, что на нее напали сахарные мыши-людоеды.

Я бы, конечно, никогда ничего подобного не сказал, даже не признался бы в подобных мыслях третьим лицам. Но на конвентах такое говорят запросто. Я был удивлен и очень обрадован, когда одна крайне симпатичная американка, с которой я познакомился за ужином, выразила мнение, что у миссис Мэллори произошла какая-то авария с клубничным мороженым.

– Нет-нет, – возразил ее супруг. – Ты просто не видела их вблизи. Это морские анемоны-паразиты.

Мы еще много о чем беседовали. Когда мы все очутились в баре, где я наконец лично познакомился с Риком Корри, а через него – с Максимом Хауком, мне уже стало прямо-таки весело и интересно. Думаю, что невольно ввел всех в некоторое заблуждение. Максим, похоже, был убежден, что я какая-то знаменитость инкогнито, и мои новые друзья, с которыми я познакомился за ужином, тоже, очевидно, так считали, но я не уверен, что это сыграло роль. В основном меня тогда одолевала досада на самого себя – обида, что я до сих пор жил, настолько отгородившись от мира. До того вечера я уже долгое время не вспоминал о том, как ценно общество людей, близких по духу. Конечно, для магидской работы нужно уединение, но становиться отшельником вовсе не обязательно.

Рик Корри, которому пришлось умчаться, примчался обратно, совсем запыхавшийся и озабоченный.

– Опять этот Тарлесс, – сказал он.

– Ох. Что на сей раз? – спросил Максим.

– Кажется, все устроилось, – ответил Корри, – но это обошлось конвенту в сорок фунтов.

– Уже? Так скоро?! – допытывался Максим. – Этот олух царя небесного пробыл здесь всего четыре часа! Рик, десять фунтов в час!

– Ну, понимаете, я поселил в номере Тарлесса Мари Мэллори, – объяснил Корри. – Ее тетка, дура этакая, забыла забронировать ей номер. Когда я увидел Мари, она чуть не плакала. А Тарлесс опоздал, поэтому мне пришлось найти ему номер в Железнодорожной гостинице, потому что все остальные свободные места нужны для издателей (кстати, ни один еще не приехал), и я сам отвез Тарлесса туда на такси вместе с тем неожиданно приехавшим хорватом и еще одним – кажется, русским. И я пошел и своими глазами осмотрел все эти номера, чтоб им пусто было, и там все нормально. Ничего лучше все равно нет. И тут мне говорят, что Тарлесс вернулся сюда, снова на такси, и скандалит, что у него душ не работает, и требует, чтобы мы оплатили ему такси. Я с этим разобрался, и он поехал обратно, опять на такси…

– Постойте, – сказал я. – Отсюда до Железнодорожной гостиницы ярдов сто.

– При одностороннем движении получается дальше, – уточнил Максим. – Но все-таки – сорок фунтов, Рик! Сколько раз он гонял такси туда-сюда?!

– К тому же у Тарлесса есть своя машина, – сказал Корри. – Это все за то, что я отдал его номер. Я как-то застеснялся слишком уж с ним спорить и, честно говоря, сбился со счета, сколько раз он приезжал на такси. С десяток. Что-то в этом роде. В конце концов я просто выписал шоферу чек. А теперь вот Тарлесс приехал сообщить, что опоздал на Эзотерику и хочет, чтобы такси дожидалось его целый час, и я решил, что это лучше пресечь.

– Если он захочет такси на обратную дорогу, отправь его ко мне, – сказал Максим. – Передай, что я найду ему велосипед.

Корри кивнул и снова умчался. Я лениво поглядел ему вслед в зеркало на дальней стене бара. И там опять была Мари Мэллори. Она тоже меня видела. Надо воздать ей должное: она ужаснулась. Чувства у нас взаимные. Я демонстративно отвернулся. Лицо у нее было довольно мрачное – подозреваю, что это ее обычное выражение, как и препротивная манера всхлипывать при разговоре, – но в остальном заметно, что она привела себя в порядок и уже не похожа на ту ведьму с фигурой снопом, которую я повстречал в Бристоле. На ней была красивая кожаная куртка и джинсы, и с прической она тоже явно попыталась что-то сделать. По-прежнему куст, но куст довольно стильный – и, кажется, еще и новые очки. Очевидно, моя сотня фунтов обеспечила перемены к лучшему. Мари стала похожа на человека. Я видел, как Рик Корри подскочил к ней, поболтал немного, снова умчался и вернулся с бокалами. У меня сложилось впечатление, что Рику она понравилась и он попытался даже приударить за ней – по-своему, застенчиво. На вкус и цвет товарищей нет.

– А что, из-за Тарлесса всегда столько хлопот? – спросил я Максима не без тревоги.

– Почти всегда, – ответил он. – Беда в том, что и писатель из него неважный, но он думает иначе. Правда, в таком жутком состоянии я его еще не видел. Наверное, его грызет что-то еще. Попрошу кого-нибудь… О, Цинка! Вот вы-то нам и нужны! Вы слышали про Мервина Тарлесса?

Цинка – не самое распространенное имя. Я ушам своим не поверил и окостенело развернулся на табурете. И точно – там, примерно мне по пояс, виднелась знакомая милая толстенькая фигурка Цинки Фирон в бордовом платье. Коллега-магид. Давняя возлюбленная. В последний раз мы общались, когда она прислала мне сообщение о Корифонской империи из-за нескольких миров в Да-сторону. Я понятия не имел, что она здесь делает. Пока Максим заказывал ей пинту ее любимого сидра, я нагнулся и спросил об этом.

– Руперт, я тоже тебя люблю, – сказала она. – Я здесь на отдыхе. Я всегда приезжаю на «ФантазмаКон» отдохнуть. Закрываю лавочку. Бросаю все дела и отдыхаю. Неотложные дела будет улаживать твой брат Сай. У тебя тут работа? Вижу, что да. Непривычные для тебя декорации, верно?

– Мне тут даже начинает нравиться, – признался я.

– Вот и славно, – сказала она. – Если кому из моих знакомых и надо расслабиться и снять шоры… Только не проси меня помочь по работе, не буду. У меня отпуск. Я серьезно.

Тут вернулся Максим с ее сидром, и мы снова обсудили сагу о Тарлессе с самого начала, в том числе и то, как он опозорился на церемонии открытия.

– Мужской климакс, – уверенно определила Цинка. – Разберусь.

Я искренне надеялся, что у нее получится, иначе у меня станет на одного кандидата меньше. При этой мысли я поднял глаза к зеркалу и увидел, что Мари Мэллори вжалась в спинку стула, пытаясь увернуться от отвратительной женщины, которая совала ей прямо в лицо огромный крючковатый нос и все говорила, говорила – а одета была, очевидно, в оранжевую палатку.

– Что это за жуткое создание в оранжевом? – спросил я.

Цинка тоже поглядела в зеркало. И с досадой стукнула кружкой о стойку:

– Проклятье! Тэнси-Энн опять поймала неофита! Сейчас вернусь.

И вернулась. Женщина в оранжевом умчалась, истошно вопя, Мэллори тоже исчезла, а Цинка как ни в чем не бывало снова сидела рядом со мной.

– Тэнси-Энн? – с тяжелым предчувствием спросил я.

– Фиск. Американка, – ответила она. – Не то чтобы злобная, просто всем известная надоеда. Не одолжишь мне десять фунтов?

– Пожалуй, – согласился я. Похоже, придется списать и второго кандидата. – А что случилось?

Она огляделась по сторонам, удостоверилась, что Максим на безопасном расстоянии говорит с кем-то другим (и правда – он орал в слуховой аппарат), и торопливо зашептала:

– У меня почти нет земных денег, будут, только когда продам кое-что в Торговом зале, а я не успела!

Так что я дал ей десятку. С подобными трудностями магиды сталкиваются сплошь и рядом. В целом вечер выдался очень приятный, если не считать, что у меня стало на двух кандидатов меньше. Я ехал в лифте наверх, понимая, что дух мой восстает против перспективы взять эту Фиск в ученицы, если, конечно, не выяснится, что она процентов на сто разумнее, чем кажется на первый взгляд. Если выбирать из двух женщин, так я бы, может быть, даже предпочел Мэллори. А это кое о чем говорит. Я уповал на то, что Мервин Тарлесс все же не безнадежен, если предположить, что его вывели из равновесия те самые таланты, которые делают человека потенциальным магидом. Плохо, когда наделен такими талантами и сам о том не догадываешься. Я-то знаю, что именно поэтому был совершенно невыносимым, когда учился. Мой братец Уилл тогда сухо называл меня «маленький паршивец», и, наверное, заслуженно. Но тогда, мрачно подумал я, то же самое в равной мере относится и к этой Фиск, которой я так боялся.

Я свернул по крайней мере за один зеркальный угол на кратчайшей дороге к своему номеру, когда понял, что его там нет. То есть его в самом прямом смысле не было там, где я видел его в последний раз. Он должен был быть сразу за лифтами. Однако, если верить табличкам на стенах, номера 555–587 располагались где-то за следующим поворотом. Мой номер был пятьсот пятьдесят пятый.

Я остановился. И подумал. Потом повернулся и прошел в обратную сторону, след в след, к углу сразу за лифтами. Это было невероятно трудно, потому что теперь я шел по часовой стрелке, а тот, кто пользовался этим узлом раньше, запустил его против часовой стрелки, противосолонь, как принято в черной магии. Это мне было совсем не по душе. К тому же лифты я увидел, только когда с усилием преодолел еще один поворот. Кто-то запустил механизм и не подумал, что его надо остановить. Халтурщики. Этак может засосать в воронку. Узел был мощнейший. Я стоял на углу и раздумывал над этим.

Эпицентр узла был в гостинице. Он распространялся и на город, но главная сила была сосредоточена примерно там, где я сейчас стоял. Это могло означать, что здесь все относительно спокойно, как в «глазе бури», но кто-то побывал тут и грубо все растревожил. На самом деле растревоживших было два. С моего места были отчетливо видны две независимые последовательности действий. А поскольку узел был настолько – просто необычайно – мощный, он ответил на насилие насилием. У Верхней палаты были все причины для беспокойства.

Я постарался привести все в порядок и умиротворить. А потом лег спать.

[2]

Из директории «Колючка»

на компьютере Мари Мэллори.

Файл номер двадцать четыре

Опять приснился сон про Колючку. Лунный свет и ядовитые замечания о том, как я не умею ладить с людьми. Почему мне никогда не снится, что я беру с собой спички и поджигаю этот ее треклятый куст?

Встала в плохом настроении, пошла поглядеть, как там Ник. Я так делаю каждое утро, особенно в будни, перед школой. Обычно Жанин только рада свалить его на меня. Примерно час после пробуждения Ник – самый настоящий, неподдельный зомби-лунатик. Тяжелый случай, я больше таких не встречала. Одеться он еще худо-бедно может – но на этом все. Я даже не спрашиваю, умывается ли он и чистит ли зубы.

Когда я пришла к нему в номер, он натыкался на стены, как лунатик, в свитере, надетом задом наперед. Я повернула на нем свитер, нашла ключ от номера и вывела Ника к лифту. До первого этажа он даже глаз не открыл. У этого были свои преимущества. Я не могла найти, где тут подают завтрак, зато Ник сумел. Почуяв тосты и бекон, он раздул ноздри и зашаркал в ту сторону, а меня потащил за собой.

У входа нас встретил улыбчивый молоденький официант и говорит:

– Два места, мисс? У нас сейчас, к сожалению, довольно людно. Прошу.

Выдал нам по меню, и Ник свое тут же уронил. Это заставило официанта обратить внимание на то, в каком Ник состоянии. Он вгляделся ему в лицо. Потом отобрал у него меню и отдал мне, и снова заглянул Нику в лицо – этак уважительно, притихнув, словно при покойнике. Он провел нас мимо столиков, где уже вовсю ели почти все толстяки и некоторые застенчивые дамы средних лет – было ясно, что этих дам с малолетства приучили завтракать ровно в восемь, – и усадил за стол у окна. Это был единственный стол во всем зале, где еще оставались свободные места.

«Глазам своим не верю!» – подумала я.

Во главе стола сидел этот хлыщ Венейблз, читал газету и пил кофе. Когда я усадила Ника, он сложил газету, увидел, что это мы, и тут же снова загородился ей, будто щитом. Фу-ты ну-ты. Я стала как ни в чем не бывало заказывать нам завтрак.

– С чего начнем? – Официант поднял блокнот на изготовку.

– Нии… йорр! – сказал Ник.

– Он имеет в виду, что только не йогурт, – сказала я. – Нам, пожалуйста, по порции кукурузных хлопьев. А потом…

– Ични-бек-без фа-а-а-а! – заявил Ник.

– Он не любит фасоль, но яичницу с беконом съест, – перевела я.

– А сосиски? Помидоры? Грибы? – предупредительно поинтересовался официант. Готова спорить, что это он экспериментировал – ему было интересно, какими звуками Ник все это обозначит. И был вознагражден.

– Грб, грб, грб… – забурчал Ник.

– Грибы – да, а сосисок не надо, – объяснила я. – И он хочет помидоров. Хлеба тебе поджарить, Ник? Или будешь тосты?

– Спсиии… – сказал Ник.

– Он говорит, тосты – да, а жарить хлеб не нужно, – сказала я. – А пить…

– ВУУРФЕФФФ! – провозгласил Ник.

– Да, самый большой кофейник кофе, – поспешно пояснила я. – И срочно. Понимаете, с головой у него все в порядке, просто он ничего не видит и не может говорить, пока не выпьет по крайней мере четыре чашки кофе.

Официант снова с уважением поглядел Нику в лицо. Глаза у Ника были все так же закрыты и даже заплыли.

– А вам, мисс?

– То же самое, – говорю.

Он все записал и упорхнул, после чего Ник выпалил:

– Болянггги!

– Не было печали, – сказала я и подняла край скатерти, чтобы посмотреть, что у него с ногами.

– Пальцындомбно! – пожаловался Ник.

– Да все нормально, дурачок, – сказала я. – Просто надел ботинки не на ту ногу.

Я залезла под стол и переодела ему ботинки. Когда я опустилась на колени, то, кажется, услышала шорох газеты. А когда выбралась из-под стола и сбросила с головы скатерть, то успела заметить, как один глаз за стеклом в золотой оправе торопливо прячется обратно за «Телеграф». Хлыщу, как и официанту, было до смерти интересно, просто он не подавал виду.

Только я снова устроилась на стуле, как подскочил официант с кофейником размером с газовый баллон и с почтительным любопытством налил нам по чашке.

– Молока, мисс?

– Спасибо, – кивнула я. – Нет-нет, ему не надо, он первые четыре чашки пьет безо всего.

Официант постоял, посмотрел, налил еще, посмотрел – и так все время, пока Ник, так и не открывая глаз, не осушил четыре чашки, без которых он не может. Газета перед Хлыщом заметно сдвинулась, чтобы ему тоже было видно.

Судя по всему, официант насплетничал про Ника коллегам. Пришла официантка с двумя порциями хлопьев. Они с официантом и Хлыщом (он нарочно отогнул краешек газеты) завороженно глядели, как Ник вслепую умял целую миску и осушил еще две чашки кофе. К этому времени глаза у него приоткрылись, как щелочки, но пока что он мог только глядеть в пустоту, и тут к нам подбежала другая официантка с двумя тарелками горячего. Потом подоспел еще официант с тостами в проволочной хлебнице, и все четверо стояли и смотрели, как я вкладываю Нику в одну руку нож, в другую – вилку и командую:

– Ешь.

Ник повиновался. Все с любопытством наблюдали, как Ник непостижимым образом накалывает на вилку упругий скользкий гриб, даже не зная, где он лежит, и отправляет в рот. Потом наблюдали, как он отрезает бекон и ест. Потом уставились на глазунью. Мне стало интересно – может, они поспорили, сможет ли Ник съесть глазунью, не измазавшись. Если так, они проиграли. Ник засунул яичницу в рот целиком, подцепив ее за край вилкой, – рискованный шаг! И ни капельки мимо.

Тут уж Хлыщ перестал притворяться, будто не смотрит. Он сложил газету и спросил меня:

– А что будет, если вы поставите перед ним еще одну тарелку, когда он доест? Он тоже все съест и не заметит?

Официанты и официантки благодарно посмотрели на него. Было видно, что они просто сгорают от любопытства.

– Да, съест, как зомби. Я пробовала, – сказала я им.

– Дагдалс пафсоли, – добавил Ник.

Все посмотрели на меня – ждали, когда я переведу.

– Он говорит, что заметил, что я сделала, когда обнаружил, что ест фасоль во второй раз, – объяснила я.

– Ивпервый нхотел, – согласился Ник.

Прежде чем я успела перевести, меня прямо-таки смели с дороги Жанин и дядя Тэд. То есть буквально смели с дороги.

– Ах, мой бедный Ник! – завопила Жанин и спихнула меня на соседний стул, так что я очутилась напротив Хлыща, а дядя Тэд сказал:

– Доброе утро, доброе утро. – И сел прядом с Ником, и обе официантки и один официант тут же ретировались. Первый официант, заметно огорчившись, взял свой блокнот.

– Закажи мне что-нибудь, Тэд, – велела Жанин. – Бедный Ник по утрам такой беспомощный. – И начала нежно и заботливо намазывать Нику тост маслом.

Сегодня на ней был новый свитер. То плечо, которое ближе ко мне, украшала золотая клякса, будто кто-то разбил туда яйцо. Жалко, что не по-настоящему.

Хлыщ огорчился не меньше официанта. Однако учтиво пододвинул Жанин мармелад и сказал мне:

– Наверное, он уже в состоянии сам себе намазать тост.

– Обычно я даю ему попробовать, – ответила я. – Иногда он мажет маслом тарелку и пытается откусить.

– Похоже, он уже достиг этой стадии, – заметил Хлыщ.

А он проницательный. Самые ужасные свои ошибки Ник совершает именно тогда, когда уже почти проснулся.

Этот обмен репликами заставил Жанин обратить внимание на Хлыща. Она подалась вперед и прочитала, что написано у него на значке. Я тоже. Там было написано «РУПЕРТ МАГ».

– Руперт Маг, – произнесла Жанин. – Наверное, вы из эзотерического кружка Грэма Уайта во «Вселенной-Три»?

– Я совершенно независим, – отвечал он. – Полагаю, мы недавно встречались в Бристоле, миссис Мэллори.

Мне не довелось услышать, как развивался этот весьма многообещающий диалог и развивался ли он вообще, потому что дядя Тэд, сидевший по другую сторону от Ника, громко взмолился, обращаясь ко мне:

– Мари! Мари! Мое выступление на круглом столе назначено сегодня на двенадцать. Что мне сказать?!

– Зависит от того, какая тема, – умиротворяющим тоном ответила я. – Про что там?

– А кто его знает! – Дядя Тэд был воплощенное отчаяние. – Дай слово, что придешь и будешь с умным видом кивать мне из первого ряда!

– Скрехр фэнзи, – сказал Ник.

– А? – спросил дядя Тэд. Он никогда не понимает Ника по утрам.

– Он говорит про круглый стол, – перевела я. – Тема там…

Тут нас снова перебили. На сей раз это был тощий верзила, одетый в военную форму, – он подошел и навис над дядей Тэдом. Его резкие скулы тоже нависли над впалыми щеками.

Он сказал:

– Мистер Мэллори! Сэр!

После этого из-под жгуче-черных усов блеснули зубы. Думаю, это была улыбка. Надеюсь, что да, иначе впору было бы испугаться за дядю Тэда. Дядя Тэд тоже явно на это надеялся и вжался в спинку стула.

– Чем могу служить? – пролепетал он.

– Я пришел обнять вас, – заявил верзила. (Дядю Тэда передернуло.) – Меня зовут… – Тут верзила назвал какое-то заграничное имя, которое никто из нас не разобрал.

Он был такой высокий, что никому не было видно значок. Потом он продолжил:

– Прежде чем приехать сюда, я сражался за свою страну. За Хорватию. Я пришел сказать, сэр, что вы спасли мне жизнь и рассудок. Оружие могло убить во мне разум. Но благодаря тому, что я ежедневно читал вашу великую книгу, я сохранял отвагу и мог сражаться за свою страну.

– Рад это слышать, – сказал мой дядя. – Э-э-э… а какую именно книгу?

– Вашу величайшую историю о короле Артуре, его рыцарях и о священном Граале, – сообщил верзила.

– Э-э-э… – сказал дядя Тэд. – Думаю, вы ошиблись, ее написал другой Мэлори, с одной «л». К сожалению, он умер уже довольно давно.

Мог бы ничего и не говорить. Хорват, глядя в пространство – совсем как Ник, только у верзилы глаза были вытаращены и безумны, – продолжал:

– Это книга, которая вдохновляет сердце на великие дела. На служение. На борьбу, невзирая ни на что. На то, чтобы сокрушать врага. Бить его так, чтобы кровь брызгала из носа и ушей. Когда я иду на войну, то беру с собой две английские книги, которые вдохновляют на великие дела. Обе я храню на груди. Обе остановили несколько пуль. Это ваша книга и книга великого Толкина. Но мне сказали, Толкина здесь нет. И вот я пришел к вам поблагодарить вас. – Он кивнул дяде Тэду, коротко склонив свой узкий, обтянутый кожей череп, и промаршировал прочь.

– Наверное, это и есть посттравматический синдром, – скорбно проговорил дядя Тэд. – Как там его зовут? Я расслышал только какую-то балканскую тарабарщину.

– Миллион Говорилисович, – сказал Ник почти нормальным голосом. – Вавилонское столпотворение. Голландская шутка.

– А? – спросил дядя Тэд. Шуток Ника он тоже не понимает.

Что-то заставило меня посмотреть на Хлыща. Тот глядел вслед шагавшему прочь верзиле-хорвату с таким видом, как будто был глубоко разочарован, как будто был сыт по горло, как будто хорват ужасно его подвел.

Глава двенадцатая

[1]

Из директории «Колючка»

на компьютере Мари Мэллори. Файл номер двадцать пять

Ник, крысеныш этакий, бросил меня на произвол судьбы еще до полудня, но до этого мы успели довольно много разведать. Мы попытались разобраться, где граница между «Вселенной Мэллори», «Родной вселенной» и всеми остальными. Это оказалось невозможно. Гостиница «Вавилон» не зря так называется – здесь надо, чтобы ты был на всю голову чокнутый или, по крайней мере, чтобы кругом было настоящее вавилонское столпотворение, особенно последнее, особенно с участием русских и немцев. Их наверху, в так называемом конференц-зале, была огромная толпа, и они изливали друг на друга потоки ломаного английского. Конференц-зал отвели для того, чтобы решать возникающие острые вопросы. Очевидно, у русских и немцев вопрос был острый, но никто в зале не мог понять, это один двойной острый вопрос или два независимых.

Это все нам постоянно объясняли со всех сторон. А если никаких острых вопросов не было, с нами просто болтали или дружески улыбались. Похоже, все и так знали, кто мы такие, безо всяких значков (на значки все равно никто не смотрит). Когда мы болтались по коридору, нам все время улыбались трое длинноволосых с младенцем – все, даже младенец. Ник отметил, что родители не могли придумать нам более ненаказывательного наказания, а я твердила, какие тут все милые. Но это было до того, как мы нашли комнату с табличкой «Пресса», где люди в особенно многословных футболках готовили сегодняшний утренний выпуск новостей «ФантазмаКона». Похоже, они делают несколько выпусков в день. Они дали нам по новостному листку, и мы вышли и сели в главном лобби почитать.

В главном лобби сидят все. Оно и само по себе очень просторное, а кажется просто неимоверно огромным, потому что одна стена обшита зеркалами, в которых отражаются большие окна напротив. Тут везде кресла, столы и маленькие дети, которые шастают туда-сюда в крошечных плащиках и доспехах Бэтменов, а все взрослые сидят компаниями там и сям. В тот момент в лобби было довольно людно, поскольку только что приехала целая толпа. В основном это люди в деловых костюмах и с этакими собранными, напряженными лицами профессионалов за работой, причем многие из них явно считали, что это ставит их на ступень выше нас всех.

– Не надо их презирать, – посоветовала толстушка Венди, плюхнувшись рядом с нами. Нику снова пришлось отвести глаза. – Это все издатели. Они вечером устраивают большие приемы.

Вот я и не стала их презирать, а вместо этого развернула новостной листок. Однако Нику было и вправду трудно находиться рядом с человеком таких габаритов, как Венди. Он вскочил и заявил:

– Мне пора. Сейчас открывается «Вселенная игр». Встретимся перед ленчем – или тут, или у тебя в номере.

Это была наглая ложь. Я прекрасно знала, что «Игры» еще не открылись, видела, как Ник слоняется у дальней двери, и факт остается фактом – он меня бросил, бросил меня как раз в тот миг, когда на глаза мне попался вот такой абзац в новостях: «Фанаты, обратите внимание на Мари, племянницу Тэда Мэллори. У этой миниатюрной, сиротливого вида девушки разбито сердце. Фанаты! Будьте ласковы с Мари!»

От злости и стыда у меня слезы навернулись на глаза. Лицо словно раскалилось до синевы. Венди мне что-то сказала, но я ничего не слышала, не ответила и даже не посмотрела на нее. Наверное, она обратилась ко мне, потому что в новостном листке было так велено. Я, кажется, тихонько взвыла.

– Я говорю – там, в новостях, есть что-нибудь интересное? – повторила Венди. – Я еще не читала.

Тут я возненавидела себя за мнительность. Выпрямилась, поправила на носу съехавшие очки. И подумать только! Чудо чудное и диво дивное! Через главное лобби шагал высокий скандинав, которого я видела накануне вечером! И был он в точности так же прекрасен, как мне помнилось, и даже лучше, хотя в это трудно поверить. Чудесные узкие бедра – а какая походка! Но вот какая жалость – он просто решительно прошагал через лобби, мимо кресел, мимо столов, уставленных чашками, мимо детишек в развевающихся плащиках, мимо людей, рассевшихся на полу, мимо группок издателей, и вышел с другого конца, ни на кого не посмотрев, а я любовалась каждым его шагом.

И не я одна. Элегантно одетая дама-издатель так усердно следила за ним, что закрутила ноги штопором и чуть не упала. Венди рядом со мной ахнула:

– Ничего себе! Только взгляните! Только взгляните на него! Вы когда-нибудь видели такого красавца?!

Когда мне удалось оторвать глаза от прохода, где исчез мужчина моей мечты, я обнаружила, что Венди тоже на него смотрит. Руки у нее были стиснуты под исполинским бюстом, а лицо пошло разноцветными пятнами.

– Роскошный, – согласилась я. Ноги у меня сделались как желе.

Тут я увидела, что на меня мчится Тэнси-Энн, размахивая новостным листком. Я громко взвизгнула, собралась с силами, вскочила и побежала – несмотря на слабость в коленках. К этому времени все уже потянулись в большой зал на круглый стол с дядей Тэдом, и я пошла со всеми, а там плюхнулась на место у самой двери и прикинула, правда ли мне удается понемногу забыть о Робби. Раньше я и представить себе не могла, что смогу о нем забыть.

После этого мне на выручку пришло некоторое количество здравого смысла, и до меня дошло, что подобное чувствуешь к разным поп-звездам и знаменитостям, с которыми на самом деле даже не рассчитываешь познакомиться, и тогда меня понемногу перестало трясти, и я задумалась, кто же он такой, этот скандинав. Потом я разозлилась на новостной листок и задумалась, кто мог мне такое подстроить. Я была склонна винить дядю Тэда. Он не хотел меня наказывать, просто это на него похоже – небрежно ляпнуть что-нибудь про меня за ужином при всех. Но еще больше это похоже на Жанин. Или это даже мог быть и голландец Кейс, и Рик Корри – из наилучших побуждений. Я до сих пор не знаю, кто в этом виноват. В любом случае он заслуживает, чтобы его свирепо тяпнули зубами за мясистую часть икры.

Когда я немного пришла в себя, красивая женщина, одетая как издатель, представилась Магистром церемоний – кажется, ее фамилия Джанетти, она ведет передачу по телевизору, – а потом сообщила, что дядя Тэд – Магистр черного юмора, а какая-то женщина рядом с ним тоже пишет забавные книжки, а Мервин Тарлесс, который тоже сидит с ними, знаменит своим остроумием (ну и ну, по первому впечатлению и не скажешь) и все они сейчас будут обсуждать «Чувство юмора в фэнтези».

Надо отдать должное дяде Тэду. Никто не догадался бы, что он понятия не имел, о чем ему предстоит говорить. Он просто взял микрофон и стал про это рассказывать.

– Писать книгу – это работа, как любая другая, – сказал он. Я надеялась, что он сменит пластинку, но он не стал. Вскоре он уже говорил: – Представим себе, что я не пишу книги, а собираю велосипеды – такая у меня работа. Тогда мне сначала пришлось бы продумать раму – назовем это сюжетом, – затем навесить колеса – назовем это персонажами и их мотивами, – а потом уже приладить передачи. Так вот, передачи – это шутки. Надо, чтобы они были идеального размера и конфигурации, иначе крутанешь педали, а цепь – раз! – и соскочит. – На это зал от души рассмеялся. – Поэтому свои хохмы я всегда продумываю заранее и в подробностях, – говорит дядя Тэд. – Вся книга – как механизм, заранее подробно продуманный и тщательно смазанный гладким стилем изложения.

Ну и еще немного в том же духе. Потом воздвигся Мервин Тарлесс и сказал – да, он согласен по всем пунктам, только скорее уподобил бы юмор подбору пряностей для соуса. Затем настала очередь той женщины – она тоже воздвиглась и сказала, что согласна с обоими предыдущими выступающими, все это вопрос исключительно механики, но добавила (как будто ей было очень стыдно это признать), что иногда сама смеется собственным шуткам.

В ответ дядя Тэд снова завладел микрофоном и сказал, что лично он не смеется никогда: это бы все погубило.

А Тарлесс сказал, что это дурной тон – смеяться собственным шуткам.

К этому времени у меня началась настоящая депрессия. Я вспомнила про волнистые окна дяди Тэда, и мне пришло в голову, что он, наверное, никогда-никогда в них не смотрит и вообще. Будто мало мне было того, что все теперь со мной приветливы исключительно потому, что так сказано в новостном листке, а теперь еще и это. Почему никто не понимает, что нельзя думать обо всем только с той точки зрения, какие приемы действуют и что кому положено?

Надо воздать должное даме-церемониймейстеру: она тоже несколько скисла. И в конце концов спросила:

– А как же этот дополнительный фактор, чудо-ингредиент? Неужели ни у кого из вас шутки не рождаются сами? Вызову огонь на себя: что вы скажете о вдохновении?

– Нет, – говорит дядя Тэд. – Работа есть работа, вкалываешь, и все. Увлекаться ни в коем случае нельзя, иначе книга закусит удила, заживет своей жизнью и, чего доброго, не будет продаваться.

– Я вам больше скажу, – говорит Мервин Тарлесс. – Если там и есть чудо-ингредиент, так это деньги.

– Вот именно! – говорит дядя Тэд. – Вопрос в том, сколько тебе платят за то, что ты применяешь верную формулу.

Я встала и вышла. А если дверь при этом и захлопнулась с грохотом, так я тут ни при чем. У меня было ощущение, что меня просто предали. Механизмы. Велосипеды. Формула! Тьфу!!!

И вот стою я, и внутри меня бушует угрюмая такая гроза, и молнии пляшут в голове, и тут дверь у меня за спиной тихонько щелкает, и оттуда на цыпочках крадется Хлыщ и аккуратненько закрывает ее за собой. И вид у него, к моему удивлению, такой, будто он чувствует то же самое, что и я.

– Деньги! – говорю я ему. – Велосипеды!

– Да, понимаю, – отвечает он. – Какова цена воображения, не говоря уже о честности перед самим собой? Ради всего святого, не надо так поправлять очки на носу, когда вы на меня смотрите. От этого у меня возникает ощущение, что я должен защищать эту троицу, а я не хочу. Давайте выпьем кофе.

И вот, к еще большему моему удивлению, я сама не заметила, как села пить с ним кофе за стеклянный столик в углу какого-то коридора. По-моему, Хлыщ и сам сильно удивился. Глаза за стеклами в золотой оправе были растерянные. Я уточнила, читал ли он новостной листок, так, на всякий случай. На это глаза стали еще растеряннее, и он спросил:

– А что, здесь ко всему прочему еще и новостной листок выпускают? Стараются как могут, однако.

Тут я успокоилась: он поит меня кофе не из милости, а по доброй воле, а поскольку я еще вся кипела, то рассказала ему про волнистые окна дяди Тэда.

– И все, что он имеет сказать, – что они повышают ценность дома! – воскликнула я. – Ха! Фу!

– Вероятно, для него это единственный способ убедить себя, что о них стоит говорить, – заметил Хлыщ справедливости ради. – Наверное, они на него как-то воздействуют. Ведь он, даже говоря о деньгах, употребил слово «ценность». Вероятно, ему очень трудно говорить при всех о том, что его поражает, кажется непостижимым и чудесным. Вероятно, он боится, что его сочтут слабохарактерным.

– Мог бы попытаться, – возразила я. – И вы говорили, что не хотите его защищать.

– Это я помню, – сказал он. – Но вот еще что – я знаю, что в моей работе мне ничего не удается достичь, пока не настает момент, когда все в голове вдруг, внезапно складывается воедино, и получается такой восхитительный взрыв. Тогда все кажется чудесным и идеи так и бьют ключом. У вашего дяди и его коллег – у них-то наверняка случаются подобные моменты, иначе они не могли бы заниматься своим делом. Но это ужасно трудно описать. Вот они и выдумывают все подряд и говорят то, что люди хотят слышать.

– Достойная попытка, – говорю. – Только у них работа такая – все описывать. По-моему, это говорит о профессиональной непригодности. А кем вы работаете?

– Я? А, я… разрабатываю компьютерные игры.

– Какие? Где надо убивать пришельцев? Пыщ, пыщ? – спросила я. – Мне нравится убивать пришельцев.

– Я так и думал, – говорит он. – Но в моих играх надо делать много всего другого. Они довольно изощренные. Как ни удивительно, многие из них основаны на книгах, которые сейчас продаются здесь, в Торговом зале, как мне сообщили, а я их даже не читал.

– Так прочитайте! – возмутилась я.

Он возразил, что ему вполне хватает выдержек, которые присылают распространители, а я сказала, что так не годится. Когда мы допили кофе, я потащила его в Торговый зал. До этого у меня хватало духу только глотать слюни на пороге. Я понимала, что если хочу питаться чем-то помимо бесплатного завтрака, мне нельзя приближаться ко всем этим книгам. Но если их покупает кто-то другой, все нормально: меня перестает лихорадить, и я могу не покупать ничего себе. Ну, почти. Я заставила Хлыща закупить весь основной список (хотите верьте, хотите нет, а он не читал даже «Я, робот» и «Властелина Колец»!) и две-три лично мои любимые книги, в том числе новинки троих-четверых авторов, которые мне по-настоящему нравятся. Я делала это с прицелом потом взять у него почитать. Кроме того, мы посмотрели на украшения, драконов и комиксы (у них был старый «Песочный человек»[16], которого у меня нет, но цену задрали безбожную), а потом стойку с картинами. Цинка Фирон продавала очень красивые штуковины, но там была еще одна стойка с пришельцами – и вот они были просто бе-е-е!

– Напоминает мне свитера вашей тетушки, – заявил Хлыщ. – Она ведь ваша тетушка, да? Та, с заварным кремом на плече.

– Я думала, это яичница, – сказала я. – Да, это наша Жанин.

Тут я вспомнила, что было за завтраком, и попыталась выбить из Хлыща, почему он так смотрел на того двинутого хорвата, который считал, будто это дядя Тэд написал про короля Артура. Но я забыла, какой передо мной непрошибаемый тип.

Он сказал:

– Бедняга. Я вдруг увидел, что делает с людьми война.

Я понимала, что это неправда, но он схлопнулся и больше ничего не говорил. Странно. Почему-то я не могу отделаться от ощущения, что то, как он смотрел на того хорвата, тесно связано с тем, что Ник видел вчера вечером.

В общем, потом мы пошли в «Арт-галерею». К этому времени я думала, что если бы кто-нибудь вчера вечером сказал, что я буду стоять перед картинами и дружески болтать с Хлыщом, я бы уж объяснила ему, что врать нехорошо, и вдобавок навесила фонарь под глазом. По-моему, что-то здесь такое в воздухе, на этом конвенте. И вот стоим мы и обсуждаем очень пикантные картины Цинки Фирон, и тут в зал входит и мчится к нам голландец Кейс. И Хлыщ бросается к нему на полных оборотах, хватает под локоть и говорит:

– Вот вы где! Пойдемте пообедаем втроем, хотите?

«Втроем?!» – думаю я. Нет уж, с Кейсом – ни за что, не говоря уже о том, что у Хлыща есть деньги и он, наверное, думает, что я пойду в дорогущий здешний ресторан и сама за себя заплачу. И я удрала в противоположную сторону – со всех ног.

У лифтов я натолкнулась на Ника. Вид у него был как у кота, дорвавшегося до сливок.

– Им понравилась «Бристолия»! – сообщил он. – И новая игра про Вонтчестер! Я там придумал повороты, которые никому раньше в голову не приходили. Говорят, надо сделать из них настоящие компьютерные игры. Только я не знаю, к кому обратиться.

– А я знаю. Поговори с Хлыщом, – посоветовала я.

Ник только глаза вытаращил.

– Серьезно, – сказала я. – Он говорит, что занимается компьютерными играми. Наверняка все знает про распространителей и производителей.

– Обалдеть! – обрадовался мастер Ник. – Веди меня к нему!

[2]

Из отчета Руперта Венейблза

Как выяснилось, в заметках, которые я вел тогда, час, проведенный с Мари, упомянут лишь мимоходом. Похоже, я только и начирикал, что: «Купил гору книг», а потом: «Ну и проницательность у Мэллори, даже не по себе» – это точно не про ее дядюшку. На круглом столе он нес редкостную чушь. Я имел в виду тот неловкий момент, который возник у меня из-за Мари перед картинами Цинки. Цинка пишет изысканные, нежные картины, на которых изображает людей, страстно обнимающихся со всевозможными перепончатокрылыми созданиями. В основном это расы, которые все чаще встречаешь, когда удаляешься от империи в Да-сторону. Хотя рогатых людей, которых она пишет, сам я никогда не видел, с другими крылатыми существами на картинах мне доводилось встречаться, пусть и не в такой интимной обстановке.

Потрясенно глядя на картины, Мари с нарастающим всхлипом в голосе проговорила:

– Такое чувство, что они написаны с натуры!

Я едва сдержался, чтобы не подпрыгнуть:

– У Цинки очень богатое воображение.

На это Мари поправила очки на носу и посмотрела на меня этим своим особым взглядом. Похоже, она интуитивно чувствует, когда я пытаюсь что-то скрыть. Вскоре после этого она исчезла, пока я ловил Корнелиуса Пунта, и я сам не знал, что тогда ощутил – облегчение или огорчение. Вероятно, Пунт ей не понравился. Тут я ее понимаю.

Мне он не то чтобы не понравился – но и не то чтобы понравился. В любом случае при выборе нового магида этого никто не учитывает. Мне нужно было определить, обладает ли он некоторыми необходимыми качествами. Кое-какими этот Кейс – так он просил себя называть – и в самом деле обладал. У него были мозги. Грант на путешествия, который он выиграл, давали за выдающиеся достижения в университете, и Кейс сообщил мне, что его отобрали из нескольких тысяч кандидатов со всей Голландии. Но я разговорил его далеко не сразу. Он был невероятно взвинченный, наверное, подхватил эту заразу из общей атмосферы на конвенте, и сыпал глупыми шутками.

– Вам придется угостить меня по-голландски, – заявил он первым делом. – У меня нет денег.

– По-голландски – это значит, что каждый платит половину, – поправил я.

– Так и будет! – Он сорвался на восторженный фальцет. – С вас – деньги, с меня – приятная компания!

– Хорошо, годится, – сказал я.

Тогда он бросился заказывать все самое дорогое, что было в меню, а я тем временем пытался его разговорить.

Когда принесли еду, он заявил, заглатывая королевские креветки:

– Я подумал, будет хорошая шутка, если я влюблюсь в Мари Мэллори. Говорят, у нее разбито сердце, так что я ничем не рискую.

Я почувствовал, как кровь приливает к лицу от ярости.

– Я бы не был так уверен, – сказал я.

– А, понимаю. Она меня покусает. Или поцарапает, – весело ответил он. – Но я мазохист, так что это ничего.

Я думал гневно его оборвать, но тут сообразил, что Кейс добивается от меня отклика, поскольку видел, что мы гуляем с Мари. И я убедился в этом, когда он добавил, вскинув глаза, чтобы поглядеть на мою реакцию:

– Яблочко от яблони недалеко падает. Может быть, она переодетый дядюшкин демон.

Я пропустил это мимо ушей, но внутри весь помертвел. Наверное, утром я сделал такие краткие и отрывочные записи по той простой причине, что Мари, которую я сначала списал со счетов, нравилась мне неизмеримо больше остальных кандидатов и чем дальше, тем сильнее это меня раздражало. Если бы она еще говорила со мной без этих подвсхлипываний…

Тем временем Кейс Пунт начал меня бесить. Какой-то профессиональный шут гороховый. Вообще-то, умение сделать так, чтобы тебя никто никогда не воспринимал всерьез, могло бы стать неплохим прикрытием для магида, только Пунт при этом постоянно привлекал к себе внимание – его голос срывался на фальцет всякий раз, когда он надумывал отпустить очередной кошмарный каламбур, – а для магида это не слишком полезно. Стоит людям тебя заметить, и они обычно замечают все остальное. Но Кейс был еще очень молод. Я надеялся, что он это перерастет. Где-то в глубине души он взрослый серьезный мужчина, думал я, а он тем временем вопил, что у него отменное чувство юмора, а потом фальцетом сообщил мне, что на футболке у него надпись по-эльфийски.

И все равно у меня такое чувство, что я несправедлив к Кейсу, поскольку, пока он беззастенчиво уминал филе вальдшнепа, а я только-только подвел его к беседе о путешествиях, нас обоих отвлекла ссора за столиком у меня за спиной. Тэд Мэллори закричал во весь голос:

– Да с какого перепугу я должен был это отрицать? Он бы пустил идею псу под хвост. А я просто взял ее, развил и улучшил, и мне не стыдно это признать! Книги – общественное достояние, и нечего было так мне хамить, чтоб его!

Бледное лицо Кейса все засветилось, и он поднял руку, чтобы уж точно привлечь мое внимание.

– Я великий сплетник и всюду сую свой нос! – весело заявил он. – А здесь намечается настоящий скандал!

Один из моих знакомых американцев за столиком у него за спиной как раз говорил:

– Ну, если этот крендель считает, что у него украли идею, как он тогда относится к созданию общих вселенных? Там ты сочиняешь интересную штуковину, кто-то ее подхватывает, и оглянуться не успеешь, как ее суют во все сюжетные линии. Больше ничего Мэллори и не сделал. А Тарлесс – козел.

Тут до меня донеслись вопли – едва ли не визг – самого Тарлесса с противоположного конца зала:

– Беспардонный плагиат! Я твердо намерен подать на Мэллори в суд!

Я посмотрел на Кейса, на его бледное взволнованное лицо и поднятую руку. Да, у него были яркие способности магида. Я чувствовал, как он повышает громкость всех окружающих звуков, чтобы Тарлесса было во всех подробностях слышно даже издалека.

– Скандал! – ликовал голландец.

Очевидно, мы с Мари рано покинули круглый стол и пропустили самое веселье. Тарлесс внезапно набросился на Мэллори и обвинил его в том, что тот украл все самые смешные эпизоды «Явления тьмы» из романа, который Тарлесс опубликовал годом раньше. Мэллори учтиво признал, что так и было.

– Если мне нужна шестеренка и именно такая валялась под чьим-то халтурно свинченным механизмом, а я ее нашел, то я имею полное право взять ее и применить по назначению! – говорил он у меня за спиной.

Ну что ж. В его философскую концепцию это, безусловно, вписывалось. Однако было очевидно, что на круглом столе разразилась бурная ссора, а насладиться процессом удалось далеко не всем.

В результате манипуляций Пунта мне было слышно, как распорядитель Тина Джанетти со слезами в голосе жалуется Максиму Хауку:

– Я не смогла их заткнуть! Думала, они сейчас полезут друг на друга с кулаками прямо через меня! И мне не нравится, Максим, когда так выражаются публично!

– Как именно выражаются? – Кейс был в полном восторге. – Просто «сопля голландская» или слова покрепче, букв поменьше? Пожалуйста, пожалуйста, поведайте нам!

Теперь он прямо-таки давил на Тину Джанетти и американцев, чтобы они повторили сказанное и услышанное. Я спросил:

– Кейс, вы всегда так поступаете с людьми?

– Только когда мне нужно узнать что-нибудь! – радостно отвечал он. – Для сплетен, для экзаменов и все такое прочее!

– Это злоупотребление, – сказал я ему.

– Все с вами ясно, вы ханжа, – припечатал он. – Я сразу разглядел. Разве я кому-то делаю плохо?

– Если вы так делаете на экзаменах, это все равно что списывать, – заметил я.

– Все списывают, когда могут, – сказал он. – Было бы что-то серьезное, например парламентские выборы, я бы не стал так делать. Зато какая смачная сплетня!

Тут у меня возникли сильные сомнения в его этическом кодексе. Думаю, он, конечно, и в самом деле никому не желал зла, но из этого не следует, что он и через десять лет будет так же безобиден. Он вообще вызывал у меня сомнения – да такие, что я даже обрадовался, когда он взглянул на часы и сообщил, что ему пора идти работать тыбой для издателей.

– Можете сэкономить на десерте, – обрадовал он меня. – Ведь я такой сладкий! – И ушел.

Я тоже ушел, только сначала поймал официанта и попросил счет. Потом с трудом оторвал от пола четыре мешка книг и двинулся через зал. Тарлесс сидел за столиком у выхода. Я надеялся обработать его следующим, но он явно еще не остыл – судя по тому, как тыкал вилкой в жареную картошку на тарелке. Я прямо видел, как он представляет себе, что это почки и сердце Тэда Мэллори. У него даже бородка дергалась от злости. И все равно я был готов остановиться и поговорить с ним, но его сосед по столику при моем приближении поднял глаза и посмотрел мне в лицо. Меня в жизни не награждали таким неприязненным взглядом. Взгляд исходил из блеклых глаз, которые были желтые в тех местах, где им полагается быть белыми, а пухлые губы в зарослях каштановой с проседью бороды злобно приоткрылись, обнажив зубы.

Я видел этого человека впервые. На значке у него было написано «Грэм Уайт» – что-то смутно знакомое. Это имя упоминала за завтраком Жанин, миссис Мэллори, – вот, собственно, и все. Однако было очевидно, что это очень сильный маг – не слабее Тарлесса. Стоило мне приблизиться, и я ощутил волшебство в них обоих. И он меня ненавидел. И предупреждал, чтобы я сюда не совался. Я просто прошел мимо, будто ничего не заметил. В зеркалах, которые здесь были повсюду, мелькало мое отражение – я прошагал к выходу и толкнул двумя мешками с книгами входную дверь, не моргнув глазом и не дрогнув ни единым мускулом на лице, за что я себя мысленно похвалил. Лишь когда я очутился за порогом, ломая себе голову, почему этот тип так смотрел на меня, я вспомнил, что через спинку кресла этого Грэма Уайта был перекинут серый плащ с капюшоном. Тут все встало на свои места. Это он возглавлял процессию фигур, похожих на монахов, от которых все шарахались в фойе. А поскольку я был так близко, что ощутил характер его магии, то у меня появилась догадка, за что он так на меня ощерился. Он был в числе тех, кто раскрутил этот узел. И должно быть, сообразил, что это я остановил процесс.

Я двинулся прямиком в Торговый зал.

– Грэм Уайт? – спросил я у Цинки.

Она сидела, окруженная зеркальцами, шкатулочками и крылатыми статуэтками, и ела огромный хот-дог.

– Вынуждена тебя огорчить, – ответила она с набитым ртом. – Местный житель. Владеет оружейным заводом в Вонтчестере. Всегда участвует в «ФантазмаКоне» и всегда преподает эзотерику во «Вселенной-три». Не вздумай в него тыкать даже багром, а то и чем подлиннее.

– Спасибо, – сказал я и ушел, чтобы не отвлекать ее от еды.

Затем я двинулся к машине. Вышел через кухню на яркое солнце – день, однако, оказался неожиданно холодным, и снежинки вились в солнечных лучах, будто пыльца, – и сначала сложил свои мешки с книгами в багажник, а потом забрался за руль.

Громкое тиньканье Скарлатти сменилось тихим тиньканьем.

– Явился не запылился! – воскликнул Стэн. – Радиотелефон разрывается, а я, кажется, не сладил с автоответчиком. Приходилось терпеть, пока он звонит.

– Извини, я был занят, – сказал я. – Стэн, где ты раскопал этих кандидатов в магиды?

– У старосты магидов, – ответил он. – Список спустили ей Сверху примерно тогда, когда я умирал. А что?

– Из Верхней палаты или еще выше? – уточнил я.

– Ну, к ней список попал через Верхнюю палату, как обычно, – ответил Стэн. – Но все старательно уклонялись от подробностей, поэтому у меня возникло ощущение, что это откуда-то гораздо выше. Положа руку на сердце, мне пришлось потрудиться, чтобы выбить для тебя список с фамилиями и адресами.

– Так я и думал, – кивнул я. – Стэн, мы влипли в Предопределение. И мне это не нравится. Я не понимаю, куда они клонят! Ни один из кандидатов не подходит. Лучше всех Пунт, а для него нет ничего святого – лишь бы посмеяться. Хорват, по-моему, просто ненормальный. Тарлесс с самого начала только и делает, что закатывает сцены, будто примадонна, и, подозреваю, к тому же балуется черной магией. Фиск – сущая катастрофа, а мое мнение о Мэллори тебе известно. Я считаю, что мы должны забыть об этом списке и начать заново.

– Полегче! Мне же не просто так его дали! – возмутился Стэн. – Ты уже со всеми побеседовал?

– С Фиск и Тарлессом – еще нет, – признался я, – и с Габрелисовичем тоже толком не поговорил.

– Значит, у кого-то из них есть скрытые глубины, – сказал Стэн. – Не суди, пока как следует не…

Тут затрезвонил телефон. Это был Дакрос. Голос его доносился не как обычно, а словно издалека, потрескивая, однако звучал радостно.

– Наконец-то пробился к вам, магид! Извините, что беспокою. Я еду на вездеходе к Мировым вратам Талангии. Мы нашли Кнарроса. Кира Александра нашла.

– Да что вы?! – Не просто красотка, вспомнилось мне. – Как ей это удалось?

– Помните, я отправил ее в Талангию? – спросил трескучий голос Дакроса. – На ферму, которую я оставил дяде? Так вот, кира Александра поговорила с моим дядей и его людьми, а дядя случайно упомянул, что на горе милях в десяти оттуда есть поселение какой-то секты, а еще кто-то заметил, что там живут кустопоклонники, той же веры, что и покойный император. Кира Александра кое-что разведала, не привлекая к себе внимания. И оказалось, что там, в поселении, есть дети, по крайней мере молодые люди, но все сказали кире Александре, что тамошний глава не пускает туда никого, только по делу, и не позволяет говорить с детьми, когда кто-то приносит припасы и так далее. Тогда кира Александра стала расспрашивать дальше. И сегодня один человек сказал ей, что глава поселения – настоящее чудовище, самодур-кентавр по имени Кнаррос. Она тут же вызвала меня.

– Кнаррос – кентавр! – воскликнул я. Значит, в тех рисунках все же была подсказка!

Дакрос радостно рассмеялся сквозь шорох помех:

– Да, неудивительно, что все люди были самозванцы. Как я уже сказал, я еду в Талангию на вездеходе и взял с собой как можно больше солдат. На ферме мы будем завтра к вечеру. Магид, вы сможете присоединиться к нам у подножия горы?

– Признаться, у меня тут довольно срочные дела… – начал я.

– Если он кентавр, без магида не обойтись, – встрял Стэн у второго моего уха. – Соглашайся, а здесь отложи все на час-другой.

– Хорошо, – сказал я Дакросу с легким вздохом. – Сообщите мне координаты и приметы горы. Когда вы меня ждете?

Мы договорились на шесть вечера, и я дал отбой.

– Почему, если он кентавр, без магида не обойтись? – спросил я Стэна.

– Знал бы ты кентавров, сам бы догадался, – сказал Стэн. – Этот кентавр – доверенное лицо, однако о себе не заявил. А значит, либо обещал скрываться, либо, вероятно, должен заявить о себе лишь при определенных условиях. Такие кентавры – ужасные зануды. Тебе придется убеждать их, что все условия соблюдены. К магидам они прислушаются, даже если сомневаются во всех остальных. К тому же он, возможно, и сам умеет колдовать. Это логично, когда живешь в…

– Хорошо, убедил. Я-то не кентавр, – сказал я. – Завтра пойду препираться с Кнарросом. А пока мне нужно здесь кое-что уладить.

Я вылез из машины под колючий снег и снова бросился в Торговый зал. Я не собирался брать пример с Грэма Уайта и оставлять без присмотра процессы, запущенные в таком мощном узле, как здешний, вонтчестерский. Я стянул в гостиницу «Вавилон» линии жизни четырех человек, нет, даже семерых, если считать меня самого и Эндрю, а также, как я сильно подозревал, Мари Мэллори, и распутать все это раньше субботнего вечера нечего и мечтать. Я собирался посвятить этому практически всю неделю.

К этому времени Цинка доела свой хот-дог и пила чай. К счастью, кроме нее, в зале почти никого не было. Я сиплым шепотом, отдуваясь, поведал ей о своих неурядицах.

– Нет, – сказала она. Очень ласково. И при этом я как будто на полной скорости врезался в айсберг. – Руперт, дай империи помариноваться в собственном соку. Говорят, ей все равно Предопределено распасться. А у меня отпуск. Я тебе говорила.

– Ты же сказала, что в крайнем случае поможешь! – взмолился я.

– Это не крайний случай, – отрезала Цинка. – Это ты пытаешься сделать искусственное дыхание трупу недельной давности. Повторяю – нет.

– Я не могу бросить на произвол судьбы процесс, который сам запустил! – едва ли не взвыл я.

– И не надо, – сказала Цинка. – Или еще кого-нибудь попроси. Чем тебе Стэн не подходит?

– Он умер, – ответил я. – Умер и сидит теперь развоплощенный в моей машине.

– Ой, – сказала она. – Соболезную. Не знала.

По некоторым признакам, айсберг начинал подтаивать, но тут, к несчастью, над нами навис мой кандидат из Хорватии. Так внезапно, что я больше ничего не успел сказать. Его изможденное одержимое лицо вклинилось между нами. Мы с Цинкой разом отпрянули.

– От вас неправильно пахнет, – сказал Габрелисович. Между нами вклинилась еще и огромная багровая рука, вся бугристая и в белых шрамах, сложенная в одну из самых агрессивных мудр против колдовства. – Таких, как вы, – проговорил Габрелисович, – я убивал голыми руками и хоронил в общих могилах в горах моей родины. Много раз. – Он выпрямился и отступил на шаг. – Я чую добычу по запаху, – сказал он. – Берегитесь. Вы – скверна. – И зашагал прочь.

– Фу-у! Ну и дела! – сказала Цинка. – Давненько я не встречала настоящих нюхачей-ведьмоловов. Ничего себе у него, наверное, был подход к военным действиям! Ко всему прочему, еще и чокнутый, да?

Я знаю, какой у Цинки дар исцеления, и поэтому с надеждой спросил:

– Вдруг у тебя получится вернуть ему рассудок?

– Нет, – проронила она, глядя, как Габрелисович шагает к выходу. – Исключено. Шансов нет ни малейших, ведь он убивал людей голыми руками. А если я попробую его вылечить, он обрушит свою злобу на меня.

А когда я открыл было рот, чтобы снова попросить ее о помощи с работой, она добавила:

– И на это, Руперт, тоже нет. Я всегда знаю, где во мне нуждаются. Ступай.

И я ушел, не зная, как теперь быть. Напрашивался ответ, что мне надо сначала по возможности завершить все здесь, тем паче что необходимость разговаривать с Габрелисовичем отпала, а потом попросить Уилла, ближайшего магида из соседних миров, подменить меня, пока я разбираюсь с Кнарросом. Связаться с Уиллом мне сейчас было легче, чем достучаться до кого-нибудь из магидов здесь, на Земле. В такой формулировке представлялось, будто все довольно просто. И я взялся за дело.

Глава тринадцатая

Из директории «Колючка»

на компьютере Мари Мэллори.

Файл номер двадцать шесть

Я пишу это уже поздно ночью, после того, как сбежала с издательских приемов и утащила оттуда Ника, пока он не напился. Один прием еще, похоже, не кончился – издалека доносится пьяный гогот, где-то только что загремело битое стекло. Вероятно, кто-то свернул на углу не в ту сторону и хотел пройти сквозь зеркало.

На самом деле я ушла, поскольку: а) моего шикарного скандинава там все равно не было (Венди тоже его выслеживала), б) Руперт на меня разозлился и в) Жанин набросилась на нас, когда я сидела на полу между Ником и Венди, и устроила нам разнос за то, как мы неприлично себя ведем. Говорить она мастерица. На ней было что-то черное с обернутой вокруг туловища золотой змеей, так что она была похожа на доведенную до логического конца картину Цинки Фирон. Змея была двухголовая, и одной головой она… в общем, я не могла больше этого выносить и ушла.

При этом мне очень хотелось записать, какие невероятные события произошли сегодня днем.

А произошло вот что. Ник рвался поговорить с Рупертом – Хлыща зовут Руперт – про компьютерные игры. Рвался – это еще мягко сказано. Ник не давал мне ничего делать – вынь да положь ему Руперта Венейблза. Понятно, что нашли мы его далеко не сразу. Потом наткнулись на него в баре – в тот самый момент, когда его отловила та жуткая Тэнси-Энн. Он разговаривал с ней лет двести.

Ник все твердил, что нам надо бежать выручать Руперта, что ж мы сидим? Говорил, что он нам еще по гроб жизни благодарен будет. А я ему сказала, что он, в смысле Ник, не представляет себе, что за птица эта Тэнси-Энн. Она способна и нас взять в плен и обратить в рабство. И даже Ник признал, что по виду похоже. Поэтому мы сидели и ждали. Кто-то купил мне Настоящего Эля, поскольку мне бы он явно не повредил (треклятый новостной листок!), а Нику купили колу, которую он не любит. И мы смотрели, как Руперт отказывается от массажа спины, который навязывала ему Тэнси-Энн, и как она мнет ему руки, сунувшись огромным носищем ему в лицо, и говорит, говорит – битый час. Мне уже даже стало жалко Хлыща, но тут мы с Ником отвлеклись примерно на секунду, а потом подняли головы… а Руперт исчез. Тэнси-Энн сидела одна, и вид у нее был ошарашенный.

– Я же говорил, – сказал Ник. Ничего он мне не говорил. – Он совсем как я. Я всегда могу увернуться от человека, если он мне не нравится. Он, скорее всего, в туалете.

Нет. Ник туда сходил и посмотрел. И мы снова принялись носиться по всей гостинице.

На этот раз мы застали Руперта за разговором с Мервином Тарлессом, но перед этим прочесали весь первый этаж и все коридоры и общие залы на втором, не говоря уже о том, что спрашивали всех встречных. Мимо нас проскакал Рик Корри и отправил нас на второй этаж. Кто-то другой отправил нас обратно вниз, и там мы повстречали Венди, которая сказала, что не узнала бы Руперта, даже если бы столкнулась с ним нос к носу. Тут великанище с колючей черной бородой, окаймлявшей все лицо, и надписью «Клыки!» на футболке подскочил, налетел на Венди и заключил в поистине медвежьи объятия. Поверх плеча Венди великан сказал нам, что Руперт Маг в конференц-зале и ищет Мервина Тарлесса. Мы бросились туда – а там человек в выцветшей солдатской форме, безуспешно строивший глазки рыженькой веснушчатой девушке, устало сообщил нам, что только что заступил на пост, и посоветовал посмотреть в «Прессе». Мы так и сделали. И нам вручили очередной новостной листок, где подробно рассказывалось, как дядя Тэд ворует идеи у Мервина Тарлесса, а Тина Джанетти больше никогда и ни за что не допустит, чтобы они участвовали в одном и том же круглом столе.

– Спорим, он правда воровал у Тарлесса? – сказал Ник, когда прочитал все от и до, пока мы шли по коридору.

– Не сомневаюсь, – ответила я. – Он сам сказал, что не может смотреть, как идеи валяются без дела и не используются по назначению. А такие, как Тарлесс, не используют идею по назначению, даже если она будет дарована на скрижали с небес!

– Тут говорится, что Тарлесс завтра проведет семинар для писателей вместо Венди-Вербены. По-моему, она в этом лучше разбирается – как ты считаешь?

Было уже совсем поздно. Все переодевались в парадные костюмы и платья к вечерним приемам. Мимо нас пробежал Максим Хаук в бархатном лоскутном пиджаке, а при нем две девицы в блестящих платьях, такие тоненькие, что у меня аж зубы свело. А навстречу нам шли две ослепительные красавицы в длинных тугих черных кожаных платьях с красной шнуровкой снизу доверху. Я далеко не сразу узнала в них двух длинноволосых из троицы с младенцем. Волосы были убраны в шикарные прически, а накладные ресницы торчали на добрый дюйм.

А вот Ник узнал их сразу же.

– Ух ты! – воскликнул он.

Красавицы пришли в восторг. Приняли прельстительные позы и дали Нику полюбоваться.

– А куда вы дели младенца? – спросил он.

– Оставили с Ларри, – сказала левая. – То есть с Лореттой.

– С тех пор как она стала Лореттой, в ней проснулся сильный материнский инстинкт, – пояснила правая.

Ник потерял дар речи. Я без особой надежды спросила красавиц, не видели ли они Руперта.

– Руперта Мага? – уточнили они чудесными хрипловатыми голосами.

Одна добавила:

– Ах, как он мне нравится – воплощенная консервативность!

А вторая (или второй) сказал(а), что видела, как Руперт заходил в Зал филка – это вон там. И они удалились, покачивая бедрами, – на обеих были высокие лаковые ботинки на шестидюймовых шпильках. Непонятно, как они вообще умудрялись ходить, еще и в узких черных кожаных юбках.

Ник сказал:

– Так я и знал, что один из них мужчина! Ты догадалась, кто именно?

– Да чтоб меня приподняло и шлепнуло! Не знаю! – ответила я. – Такие красивые… Однако же диковинное детство у их младенца…

– У всех младенцев диковинное детство, – рассеянно проговорил Ник. Он развернул план «ФантазмаКона» и искал на нем Зал филка. – В конце этого коридора.

Это оказалась пустая комната средних размеров, по которой там и сям валялось какое-то оборудование для звукозаписи, в основном витые кабели, которые змеились по полу во все стороны. Стульев в комнате было всего два, и на них сидели Руперт Венейблз и Мервин Тарлесс и увлеченно беседовали. Но когда мы сунули носы в дверь, Тарлесс обернулся и затряс на нас бородкой. А когда увидел, что это я, то просто взбеленился.

– Ты что, решила и эту комнату у меня тоже украсть? – зарычал он. – Убирайся! Иди пляши свои вуду-пляски в другом месте!

Мы поскорее закрыли дверь и сели на пол у стены в рекреации снаружи. Ник сказал:

– Ничего страшного. Перехватим Руперта Мага на выходе.

– Вот тоска! – взвыла я. – А все из-за того, что Рик Корри поселил меня в его номере!

– Ты же не виновата, – сказал Ник.

Мы еще немного посидели. Ника все устраивало. Он достал блокнот и стал совершенствовать свою игру по Вонтчестеру – сказал, что доводит ее до стандартов Бристолии. Я жутко дергалась. Место было какое-то неспокойное. Дверь, замаскированная зеркалом, то и дело открывалась, в нее туда-сюда сновали официанты и официантки с бокалами и ящиками бутылок для издательских приемов. Все почему-то говорили о музыке. Мимо пробежала та официантка, которая принесла Нику хлопья, со словами:

– Не то чтобы я была против музыки, я только за! Просто хотелось бы понять, откуда она звучит.

А официант, который принес кофе, сказал:

– Что да, то да. Мороз по коже. Музыка из воздуха.

Через несколько минут после того, как они скрылись, я тоже услышала музыку. Она доносилась из-за закрытой комнаты Зала филка. Мне не показалось, что музыка особенно жуткая, просто едва ли Руперт Венейблз с Мервином Тарлессом ни с того ни с сего вдруг заиграли гитарный дуэт.

– Ник… – сказала я.

Ник поднял голову, прислушался и сказал:

– Только этого не хватало!

К гитарному дуэту присоединился нежный вокал – сопрано.

Мы разом вскочили на ноги, и Ник рывком распахнул дверь в Зал филка. Три женщины – кроме них, в зале никого не было, – испуганно вздрогнули и обернулись.

– Мы тут репетируем, – сказала певица. – Филк-фестиваль начнется только в восемь.

Ник увидел дверь в противоположной стене зала – наверное, это в нее женщины вошли, а Руперт с Тарлессом вышли, – и кинулся туда, бросив:

– Извините. Мы ищем одного человека.

Мы перебежали зал, словно линию фронта – женщины только вытаращились нам вслед, – и выскочили с другой стороны в зачуханный проходик, который вел к черной лестнице. Почему-то Ник был убежден, что Руперт только что поднялся по ней. Он галопом помчался вверх, а я запыхтела за ним, думая, что если Руперт и правда тут побывал, его уже и след простыл. Наверху была пожарная дверь с табличкой «Третий этаж». Ник толкнул дверь, сунулся туда и взволнованно замахал мне рукой – сюда, мол.

Я подоспела за ним, отдуваясь, и увидела впереди длинный коридор, как обычно, с зеркалами на поворотах, и Руперта Венейблза, который как раз сворачивал за угол налево. Мы помчались следом. К этому времени я уже бесилась не меньше Ника. Я потратила на этого Венейблза целый день и теперь была полна решимости его изловить. Мы оказались за углом через считаные секунды после Венейблза – сначала Ник, а сразу за ним и я.

Только пробежав несколько шагов по галерее, которая была вся облицована зеркалами, но почему-то тусклыми и темными, будто отражения отражений, я вдруг отчетливо вспомнила, как выглядел гостиничный коридор, и поняла, что дело нечисто. Тут не было коридоров, которые уходили бы в обе стороны. В этой части здания их и быть не могло. Тут коридор мог вести только направо. Мы никак не могли свернуть налево – врезались бы в стену. Однако же свернули.

Миг спустя это дошло и до Ника.

– Куда мы попали?

– В заварушку, – ответила я. – Беги. Не теряй его из виду.

Руперт Венейблз по-прежнему маячил вдали – преспокойно шагал себе в полумгле. Я была абсолютно уверена, что если мы его упустим, это уже навсегда. Когда я оборачивалась – а я оборачивалась раз шесть, и с каждым разом мне было все страшнее, – в общем, там была совсем не гостиница. Сплошная туманная непонятность. Ник тоже разок посмотрел. После чего схватил меня за запястье, и мы припустили вперед быстрее прежнего. И вот еще одна странность во всей этой странной истории. Руперт Венейблз – он шагал себе и шагал, этак небрежно, мерно, будто точно знал, куда направляется, и не торопился. А мы мчались со всех ног. Но он все равно оставался далеко впереди.

Я уже хотела напечатать «мы были на волосок от паники», но на самом деле мы впали в самую настоящую панику. Когда бежишь, бежишь, а ничего не меняется, это как в самом страшном сне. Потные, перепуганные, увязшие в кошмаре, мы бежали и бежали. А вскоре все стало в точности как в моих самых страшных снах, потому что совсем рядом показался куст с моей старухой-колючкой, которая то ли в него вселилась, то ли им была, поди разбери. И она ехидно осведомилась:

– Какой тебе резон в этом участвовать?

– Замолчи, а? – огрызнулась я.

Вряд ли Ник слышал ее или знал, что она там. Он проломился сквозь куст там, где ветки перекрывали нам дорогу, и оглушительно заорал:

– Руперт Маг! Стойте!!!

Голос у него был сиплый и ломкий от страха.

Куст возмущенно воздел ветви. Старуха была в ярости. Но мне было все равно, потому что Ник тащил меня за запястье, а Руперт Венейблз шагал вперед и, похоже, не слышал наших воплей.

К этому времени мы, кажется, оказались под открытым небом, на склоне горы, который крутыми уступами уходил куда-то вниз. Но то и дело попадались кошмарные места, где все затуманивалось и скользило, где был почти склон и почти гора, но не совсем, и земля под ногами качалась туда-сюда и голова шла кругом. В таких местах склон над нами съезжал, будто оползень, и приходилось пригибаться, и от головокружения накатывала тошнота, а потом надо было перескакивать туманные оползни под ногами, потому что ни мне, ни Нику не хватало смелости прикасаться там к земле. Когда мы снова оказывались на травянистом склоне, то вздыхали с таким облегчением, что словами не описать, – но только Руперт все время был чуть-чуть впереди, и нам снова приходилось скакать, орать, пригибаться и прыгать за ним следом. На травянистых участках небо постоянно менялось – то синее, то грозовое, то почти темное, то закатное, то снова синее с белыми облачками. От этого меня мутило.

Кончился этот кошмар погожим весенним деньком. Руперт соскочил вниз впереди, мы соскочили вниз следом за ним – кажется, с каменной изгороди на какой-то проселок. Руперт пересек дорогу наискосок и подошел к облупившимся белым воротам в изгороди напротив. Мы со всех ног припустили за ним.

– Стойте! Подождите! – просипел Ник.

– Помогите! – добавила я.

Руперт уже взялся за засов – но тут развернулся и вытаращился на нас. Я еще никогда не видела его в такой ярости и возмущении, даже когда он прервал наш Ведьмин танец.

– Какого черта вы тут забыли?! – проговорил он. В голосе у него слышалось ледяное клацанье, как будто где-то кололи камни.

Ник струсил.

– Ну… это… я хотел с вами поговорить… – промямлил он.

– Мы попали сюда следом за вами, можно сказать, по ошибке, – извиняющимся тоном подхватила я. – Мы кричали вам, но вы, наверное, не слышали. А отстать от вас мы побоялись.

Руперт промолчал. И проделал прежний фокус – взялся двумя пальцами за левую линзу очков и пригвоздил нас взглядом, будто болезнетворных микробов на приборном стекле с золотой оправой. Тут я жутко разозлилась на саму себя. Помню, как подумала, какое отменно дурацкое это зрелище – мы позорно скукожились, а он свирепо глядит на нас и злится за то, в чем мы не виноваты – мы же ничего не могли поделать, – да еще и на фоне такого пейзажа. На обочине у ворот росли фиалки и примулы, а сбоку – островок крошечных нарциссиков. Я слышала далекие мирные деревенские шумы – блеяние овец, кудахтанье кур и так далее, – поэтому со стороны Руперта было довольно глупо и неуместно стоять и свирепо глядеть на нас и винить нас в том, что мы здесь оказались.

Фокус с очками совершенно сокрушил Ника. Каждый раз, когда об этом думаю, просто диву даюсь. До этого я не видела, чтобы мастера Ника удавалось чем-то сокрушить. Он пролепетал: «Простите!» – вылитый пес, поджавший хвост.

От этого я только сильнее разозлилась и сказала:

– Я тоже прошу прощения, но это вышло случайно. Ник хотел поговорить с вами о компьютерных играх, поэтому мы побежали следом за вами. И нечего за это поджаривать нас через линзу!

Руперт резко втянул воздух. Я прямо видела, что он сейчас припечатает нас так, что от меня мокрое место останется. Однако не успел он ничего сказать, как створка ворот, за которую он успел схватиться, вырвалась из его руки и распахнулась, и из-за нее высунулся высокий расхристанный дядька деревенского вида в зеленых резиновых сапогах.

– Привет, Руп! – сказал он. – Что это тут делается?

– А… привет, Уилл, – сказал Руперт, утратив нить и заметно сдувшись. – Похоже, у тебя тут незваные гости, вот что делается. Ник и Мари каким-то образом попали сюда следом за мной.

Некто Уилл солнечно разулыбался. Я понимала, что он прекрасно знает, в какой Руперт ярости.

– Тебя тоже не приглашали, – сказал он, – но это не значит, что я не рад тебя видеть.

– Есть большая разница! – Руперт не топнул ногой и даже не особенно повысил голос, но прозвучало это так, словно он сделал и то и другое, и из этого я почему-то вывела, что Уилл его старший брат и за плечами у него многолетний опыт по выведению Руперта из себя.

– Ваша фамилия тоже Венейблз? – спросила я Уилла, чтобы проверить свою гипотезу.

– Верно. – Он разулыбался еще солнечнее. – Вы хорошо знакомы с моим братом?

– НЕТ! – хором ответили мы с Ником и Рупертом.

– Жаль, – сказал Уилл. – При близком знакомстве с ним зачастую гораздо приятнее иметь дело. Заходите, что вы стоите? – Он гостеприимно распахнул и придержал створку ворот, и мы гуськом просеменили внутрь.

За воротами оказался низкий белый дом, а за ним – распаханный склон холма. На вершине этого холма виднелись крыши довольно большой деревни. Но я не успела толком рассмотреть пейзаж, поскольку садик или что-то в этом роде сразу за воротами кишел разным зверьем. В основном это были пушистые палевые цыплята – они шныряли туда-сюда и пищали, ну точь-в-точь ансамбль мобильных телефонов. Судя по всему, тут были не только цыплята, но еще и утята и птенцы каких-то других домашних пород, поскольку среди взрослых птиц, которые осторожно расхаживали среди птенцов, высоко задирая лапы, были совершенно диковинные куры, удивительные утки и долговязые серые птицы на длинных розовых ногах. Но был тут и павлин – он вспорхнул на голый сук с таким пронзительным криком и хлопаньем крыльев, что Ник подпрыгнул и вцепился в меня. Откуда ни возьмись возникла большая холеная собака и нежно ткнулась носом Руперту в ладонь – а потом быстренько проделала то же самое с Уиллом, а то вдруг обидится, – а за ней подбежали четыре кошки и целый выводок котят. Между тем со склона галопом скакало стадо каких-то белых животных, блея от любопытства, – то ли странные овцы, то ли экзотические козы. Разглядев их внушительные рога, Ник совсем не обрадовался и быстренько юркнул мне за спину.

Но это были еще пустяки, а добило Ника то, что дверь дома распахнулась, и оттуда с визгом «Руперт! Руперт пришел!» выбежала стайка маленьких девочек (потом я насчитала шесть) – и все они разом напрыгнули на дядю и повисли на нем. Самая маленькая так спешила, что успела напялить только маечку. Две были растрепами даже похуже меня. Должно быть, унаследовали волосы Уилла, такие же густые и непослушные. Он стоял и широко улыбался, глядя, какое впечатление произвела на нас его живность, и чуть не расхохотался, когда Ник при виде девчоночьей атаки вскрикнул: «Спасите!» и попятился к воротам.

Я думала, и Руперт сделает что-то в этом духе, но тут он меня удивил: своих племянниц он приветствовал не менее жарко, чем они его. Он охотно позволял, чтобы его хватали, висли на нем и даже тащили куда-то показать новую горку и качельки, и было видно, что он наслаждается каждой секундой. Но его не успели увести и на несколько ярдов, как на пороге дома появилась фантастическая красавица в бриджах для верховой езды и розовых домашних тапочках, размахивая крошечными красными рейтузиками.

– Венделины штанишки! – крикнула она. – Руперт, надень их ей!

Она кинула рейтузики, и Руперт со смехом их поймал. А потом его потащили дальше, распугивая котят, утят и цыплят и сдерживая натиск овцекоз: когда у них под носом промчались Руперт с девочками, неведомые твари замерли как вкопанные. Красавица, улыбаясь, заторопилась к нам по тропе, чтобы узнать, кто мы такие.

– Моя жена Карина, – представил Уилл. Это прозвучало как «а вот мои скипетр и держава».

– Мы Ник и Мари Мэллори, – объяснила я, – и, к сожалению, попали сюда по ошибке.

– Я как раз готовлю ужин, – сказала Карина. – Прошу вас, останьтесь, перекусите с нами!

– Руперт будет против, – сказала я. – Но…

– Придется Руперту смириться, – отрезал Уилл. – Еды на всех хватит, Кари?

– Яиц у нас выше крыши, – отозвалась Карина на полдороге к дому. – Сегодня начали нестись и Монетка, и Кубышка, и все утки в придачу.

– Вот и отлично, – сказал Уилл. – Надеюсь, вы любите яйца.

– Да, и мы не успели пообедать, – сказал Ник.

– Тогда все улажено, – сказал Уилл.

После чего он предельно естественно и непринужденно повел нас с экскурсией по своему хозяйству, попутно выведал у нас, что случилось, а потом все объяснил (от Руперта мы бы этого в жизни не добились). Мне не терпелось поглядеть на экзотических кур, не говоря уже о птицах с длинными розовыми ногами. Уилл топал себе как ни в чем не бывало в огромных сапожищах среди всех этих мельтешащих и пищащих птенцов, иногда брал в руки то одного, то другого и показывал их мне с хвостового торца.

– Квачка, – говорил он. – Видите – девочка. Большинство у нас буктарской породы. Яйценоские. И перо прекрасное. Видите, у этой уже проклюнулись голубые хвостовые перья. Когда оперится, будет вся разных оттенков голубого. Этих мы продаем, а солекурочек оставляем себе. Вот, кстати, солекурочка – а может, и петушок. В таком возрасте трудно определить пол. А вы как считаете?

Я уставилась на заднюю часть смирного желтого комочка, которую он поднес мне прямо к носу, и вспомнила все, чему меня учили на презренном ветеринарном факультете. И сказала:

– Петушок.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Уилл.

Я почувствовала, что заработала несколько очков, поэтому отважилась спросить:

– Я никогда не слышала о такой породе – солекурочки. Это те, похожие на цапель?

– Нет, те – бьюты, – ответил он. – В вашем мире их нет, как и солекурочек. Мясо у них на вкус примерно как у цесарок, но держать их проще – они гораздо спокойнее. Кричат, только если почуют лису. Когда они кричат, мы выпускаем Петру. – Он погладил по голове холеную собаку. – Петра лис на завтрак ест – правда, моя хорошая? А солекурочки похожи на бентамок, но у них еще много мелких рябеньких перышек. И гребешки оранжевые. Пойдемте посмотрим на коз.

Он затопал в ту часть сада, где росли плодовые деревья, а за ним Петра, за Петрой – я, за мной – несколько бьютов, за бьютами – Ник с видом скучающим и истерзанным. Белые рогатые животные Нику не понравились, зато он понравился им. Они толкались и пихались вокруг нас, а потом сосредоточились на Нике и обслюнявили ему джинсы.

– Они очень умные, – заметил Уилл. – Обожают все поперек делать. Они тебя дразнят, Ник. Притворись, что рад им, и они отстанут.

Я просто глаз не могла отвести от этих созданий, поэтому меня они, само собой, сторонились. Они были вылитые овцы, только глаза безумные, как у коз. Уилл сказал мне, что держат их ради молока и шерсти. Мы поймали одну и запустили руки в шелковистое кудрявое руно – Уилл сказал, что из него получаются чудеснейшие свитера. Очень красивые. Для меня это был настоящий отдых – впервые за много лет. Я снова вспомнила, почему вообще решила стать ветеринаром. Здесь это прямо в воздухе витало. Воздух был чудесный, пусть даже и насыщенный запахом коз, – свежий, влажный, легкий. Оттого, что я часы напролет торчала в гостинице, у меня, оказывается, заболела голова, но я заметила это только сейчас, когда от свежего воздуха боль прошла. По-моему, на Ника он подействовал точно так же – а может, причина в том, что до нас доносилось, как дети осаждают Руперта на дальнем конце сада: Нику, похоже, приятно было это слышать, а обо мне и говорить нечего.

В общем, когда мы вышли на огород, где в проволочном вольере сидела добрая сотня кроликов, я сказала Уиллу, что собираюсь стать ветеринаром, а он ответил, что чуть было тоже не пошел учиться на ветеринарный. Сказал, здесь они стараются вести натуральное хозяйство. А потом мы с Ником выложили все про то, как бежали сюда за Рупертом и какой это был кошмар.

– То-то я подумал, что вид у вас какой-то расстроенный, – сказал Уилл. – Переход между мирами – занятие нервное, даже если знаешь, что делаешь. А Руперт не мог слышать ваши крики, да и видеть вас, разве что нарочно всматривался бы. Понимаете, все это время он был на одну вселенную впереди.

– Как это? – с вызовом поинтересовался Ник. – Вы хотите сказать, что иные миры и вправду существуют?

– Бесконечное множество, – бодро ответил Уилл. – Тут, может быть, все и похоже на Англию, а на самом деле не Англия. Эта страна называется Альбион, а мир – ну, местные жители называют его просто Мир, а мы, магиды, – Ультима Туле.

– Кто такие магиды? – спросила я.

– Значит, Руперт ничего вам не объяснил? – удивился Уилл, открывая ворота в загончик на склоне холма. – Странно. А может, и нет. Земля так далеко в Нет-стороне, что нужно хорошенько думать, кому что рассказывать. Те, кто не поверит, решат, что место тебе в дурдоме, а те, кто все-таки поверит, еще, чего доброго, станут тебя шантажировать. Но мне почему-то казалось, что вам он должен был рассказать. Иногда мой брат слишком буквально понимает правила.

В загоне содержалось ослиное семейство и несколько лошадей. Под разговоры мы бродили между больших серых и гнедых боков, трепали неподатливые уши, похлопывали по шеям и гладили огромные мясистые носы, время от времени прерываясь, чтобы приласкать Петру, которая считала себя гораздо интереснее каких-то там лошадей. То есть это я так делала, а для Ника и лошади были слишком большие, и ослы какие-то непредсказуемые, так что он довольствовался тем, что гладил Петру.

– Так вот, о магидах, – сказал Уилл. – Я – магид, и Руперт – магид, и наш брат Саймон тоже. На самом деле это уникальная ситуация – чтобы сразу трое в одной семье, но у нас у всех оказались нужные качества, а Стэн, наш поручитель, сказал, что это его не особенно смущает, раз надо заполнить три вакансии, открывшиеся почти одновременно. Понимаете, число магидов должно оставаться постоянным.

– Сколько? – уточнил Ник.

– Хороший вопрос, – ответил Уилл, шаря в карманах старого зеленого плаща в поисках сахарку. – По традиции принято считать, что их то ли тридцать шесть, то ли тридцать восемь, но это было до того, как доказали, что число миров и правда бесконечно. Мы думаем, что магидов столько же, сколько миров. Но я знаю десятка четыре, около того. Руперт, скорее всего, знает немного другие четыре десятка, а Саймон – совсем другие четыре десятка. Это потому, что его мир очень далеко от здешнего.

– Выходит, вас по одному в каждом отдельном мире? – спросила я, гадая, надо ли говорить Уиллу, что золотистая ослица охромела, или он и сам видит.

– Нет, она не хромая, она просто бьет на жалость, чтобы выклянчить сахарок, правда, Милезия? – Он уткнулся лбом в лоб золотистой ослице – похоже, выуживал ее мысли телепатически.

Мне стало совершенно очевидно, что в число магидских способностей входит и телепатия, хотя бы в какой-то степени. Но Уилл одновременно говорил с нами.

– Нет, – сказал он. – Мы живем где хотим, главное – чтобы было удобно добираться туда, где мы нужны. В некоторых мирах живет по десять магидов. На Земле, например, – там уютно. В Ультима Туле – только я. А есть еще Корифонская империя. Там своих магидов вообще нет, и никому она не по душе – все ее одиннадцать миров.

– А чем именно вы занимаетесь? – допытывался Ник.

– Словами так просто не объяснишь. – Уилл скормил Милезии второй кусок сахару. – Нет, девочка моя, больше тебе нельзя. В целом мы – те, кто способен контролировать течения, пронизывающие миры. Течение времени, течение пространства… Мы способны подтолкнуть историю в нужном направлении – и людей, и вещи, если нужно, и, сами понимаете, мы обязаны подчиняться очень строгим правилам, иначе…

– Вы о чем говорите – о политике? – уточнил Ник с подозрением и не без скептицизма. – Или это все-таки магия?

Уилл немного подумал:

– И то и другое. Но политиков, по-моему, среди нас нет. Очень трудно оставаться честным, если пойдешь в политику. А мы должны быть честными. Нет, в основном мы работаем с магией. На самом деле есть столько разновидностей волшебства, что я далеко не всегда знаю, с чем именно мы работаем. Понимаете, мы довольно редко воздеваем руки к небу и вызываем бурю. Только если нет другого выхода. Чаще всего мы занимаемся чем-нибудь тихим. Если вы увидите, как я работаю, то, скорее всего, будете разочарованы.

– Я видел, как один из вас проходил между мирами, – проговорил Ник. – Это было, прямо скажем, потрясающе.

– И это полагается держать в тайне. Почему? – спросила я. – И кому вы подчиняетесь? Или просто делаете свое дело?

– Земля лежит в стороне, которую мы называем Нет-стороной, – пояснил Уилл, – а это значит, что там принято относиться ко всему скептически – вот как Ник, – никто не любит, когда им пытаются управлять, и все настроены крайне неприязненно ко всему, что можно назвать волшебством. Да, магиды на Земле держат свои дела в тайне, хотя довольно много наших именно с Земли, потому что там, чтобы колдовать, надо быть очень сильным. Если мы не будем соблюдать секретность на Земле, то сведем на нет половину собственных начинаний. Что же касается самих наших начинаний – ну, инструкция у нас очень общая: по мере сил обеспечивать, чтобы все шло как положено, и в основном мы работаем по своему усмотрению, но нами руководят. В каждой группе миров есть староста магидов, который следит за порядком среди нас, и они спускают вниз так называемые Предопределения. Предопределения Свыше. – Он показал в нежно-голубое весеннее небо над нами, а потом затопал обратно к воротам загона, избегая недоверчивого взгляда Ника, а может быть, и моего заодно.

Я нагнала Уилла, и лошади тоже – они надеялись на добавку сахарку.

– Слушайте, вы что, серьезно? – спросила я, протолкнувшись между серой и гнедой. – То, что делается Там, Наверху, – оно правда к добру? Мой отец заболел раком. Ни с того ни с сего. Если там и правда кто-то есть, то либо им на нас наплевать, либо они редкостно мерзкие типы.

Уилл остановился у ворот и стал ждать, когда Ник соберется с духом и протолкается через лошадей следом за нами.

– Рак – это наш уровень, – проговорил он. – Уровень людей и животных. Входит в условия существования – как и то, что иногда случайно рвешь парадный пиджак или наступаешь на мышь. Даже Наверху с этим мало что могут поделать, хотя можно попросить и они постараются помочь. Обычно там оперируют более крупными единицами. И в конце концов всегда оказывается, что цели у них благие и добрые. Честное слово.

– А вы откуда знаете? – сердито поинтересовалась я.

– Когда за тебя поручаются и становишься магидом, тебе это объясняют, – ответил Уилл, – и напоминают время от времени. Это часть той мудрости, которую получаешь, когда вступаешь в должность. Клянешься трудиться на благо всех миров, а за это тебе все рассказывают.

– Что – все? – спросил Ник. Он подоспел к нам, протолкавшись бочком вдоль ограды.

На это Уилл только посмеялся:

– Мы называем это страшными тайнами.

– Значит, нам сказать не можете? – Я не могла сдержать презрения и обиды.

– Нет, – сказал Уилл. – Открыто – нет. Но по большей части их и так более или менее знаешь. Если бы я выдал вам некоторые страшные тайны, вы бы только посмеялись, как и я в свое время, поскольку многие тайны наполовину известны в виде каких-то избитых истин или детских глупостей вроде волшебных сказок и считалок. Я не шучу! В наши обязанности входит распространять их и следить, чтобы люди хорошо владели материалом, и тогда можно будет в нужный момент свести все воедино. А некоторые страшные тайны, – он распахнул ворота, – известны только по частям. Это – тайны опасные. Я заучил наизусть части по крайней мере семидесяти. Если у какого-нибудь другого магида возникнет нужда в той или иной детали тайны, он придет и спросит меня, и, если ему и в самом деле очень нужно, я сложу свою деталь с его. Это еще и проверка. Мы так поступаем только в крайнем случае.

– Ваш брат за этим и пришел? Чтобы узнать у вас часть тайны? – спросила я.

Уилл снова посмеялся:

– Скорее уж попросить об одолжении. Узнаю, когда девочки от него отстанут. Пойдемте в дом. Очень хочется чайку.

По-моему, Руперту все-таки удалось перемолвиться словечком с Уиллом во время еды, когда было очень людно и шумно. Я этого не заметила. Была занята, помогала Карине – надо было поставить перед каждой из шести девочек по крайней мере по одному яйцу, а потом мне пришлось вести шесть бесед одновременно, раздавая при этом хлеб и помидоры. Я наслушалась про свои ногти. Венеция – та, что с львиной гривой, – желала знать, почему они такие длинные. Ванесса – с прямыми волосами – жаждала услышать, почему они отросли такие желтые. Светловолосая Ванда заметила, что я, наверное, сильно царапаю сама себя, когда чешусь, а ее огненно-рыжая близняшка Виола огорчилась, что у нее ногти всегда ломаются, не успев отрасти, и вполовину такие длинные, как у меня. (Да-да, их всех зовут В. Венейблз. Сейчас-то очень мило, но когда они войдут в возраст и начнут получать любовные записочки от мальчиков, не миновать осложнений.) Только Валентина – та, что поменьше и с львиной гривой, – неумолчно вопила, требуя объяснений, зачем мне, собственно, такие ногти.

– От них куча пользы! – заверила я ее. – Сейчас покажу.

И вызвала бурю восхищения, сняв верхушку ее яйца ногтями прямо со скорлупой. Потом, конечно, мне пришлось проделать то же самое еще с пятью яйцами. Кроме того, каждый раз, стоило мне сесть, как я получала на обе коленки по котенку. Теперь мои новые джинсы на бедрах все в затяжках и зацепках.

Все мы примостились за столом в комнате с низким потолком; в окно, уставленное геранями в горшках, лилось предзакатное солнце. Я была просто счастлива, а вот бедный Ник приуныл.

– Скотина без привязи, – с чувством пожаловался он мне. – Коты без привязи, дети без привязи… Хочу в клетку!

Ну, я-то помнила, каково мне жилось в доме у тетки, поэтому прекрасно его понимала.

И как будто нарочно, чтобы я не подумала, будто Карина с Уиллом обитают в какой-то сверхчеловеческой пасторали, они разыграли прямо за чаем короткую перепалку на повышенных тонах. С чего началась ссора, я не знаю, но Карина вдруг как закричит:

– Уилл, опять у тебя эта проклятая самодовольная мина! Прекрати корчить из себя всезнайку! Руперт совершенно прав!

На что Уилл заорал:

– Черт побери, Кари! Он мой брат, а не твой!

Мне было видно Руперта через стол – он старательно делал вид, будто все это не имеет к нему ни малейшего отношения. Ник весь напрягся. Его родители никогда не кричат друг на друга. Но шесть малышек щебетали себе как ни в чем не бывало, не обращая внимания на родителей. По-моему, они привыкли к перепалкам.

Венеция улыбнулась мне и завопила прямо в ухо:

– Ты бы видела, как они бросаются яйцами! Вот веселье! Мы лезем под стол.

Ссора миновала. Потом Руперт встал и сказал, что нам пора обратно в гостиницу. Я заикнулась про то, что, мол, было бы вежливо помочь помыть посуду. Руперт наградил меня своим коронным каменным взглядом. Ник тоже. Для таких, как Ник, придумали посудомоечные машины, но у Карины с Уиллом ее не было, я видела. Уилл самым своим великодушным и благосклонным тоном сообщил, что мыть посуду – его обязанность, а потом состроил милую трагическую рожу, чтобы я поняла, какой он святой.

Уилл да и Карина изо всех сил старались, чтобы мы не особенно обращали внимание на то, как Руперт откровенно злится на нас. Карина сказала, что чрезвычайно рада знакомству с нами. Поэтому мы втроем миновали сад, где под кустами прятались всевозможные птицы, устраиваясь на ночь, и вышли за ворота с таким видом, будто просто нанесли светский визит. Но на самом деле ни для кого не было секретом, что наше с Ником присутствие бесит Руперта до глубины души.

Вдали на дороге последние лучи солнца словно бы отражались вверх от белой поверхности. Руперт ощерился на нас из сумерек. И сказал – отрывисто и яростно, словно камни колол:

– Даже и не думайте проболтаться об этой прогулке на конвенте.

– Забудем, как страшный сон! – отозвалась я.

Он повернул ко мне очки, зеркально отражавшие белый свет. Это было даже хуже, чем смотреть ему в глаза.

– Вот именно, – проговорил он. – Забудете, как страшный сон. А теперь, чтобы обратный путь не оказался таким же опасным по вашей глупости, как дорога сюда, держитесь друг за друга и за меня, будьте любезны.

И протянул Нику руку. Почему-то от этого стало ясно, что прикосновение Ника он еще может хоть как-то вытерпеть, а вот мое – совсем нет.

Мы покорно взялись за руки. Думаю, мы оба понимали, что Руперт в своем праве. Ведь мы, пусть и не нарочно, вторглись в его частную, семейную жизнь. Он повел нас за собой к противоположной обочине, не совсем туда, где мы остановились по пути сюда, – я заметила заросли сияющих первоцветов, которых по дороге сюда не видела, – а потом по склону холма с размытыми участками. Лезть в гору по траве между размытыми пятнами было неимоверно трудно. Мы с Ником пыхтели, оступались и отталкивались моей свободной рукой, чтобы продвигаться вверх, зато Руперт шел себе и шел, волоча нас за собой как ни в чем не бывало. И почему-то было совсем не так тревожно, как по пути сюда, – даже сравнивать нечего. Туманных оползней между обочинами почти не попадалось, мы могли с легкостью перешагивать со склона на склон. Мне невольно бросилось в глаза, что мы с Ником, наверное, по пути сюда делали что-то неправильно, и я, карабкаясь по склону, все думала, что же такое делает Руперт, чего мы не смогли. Кажется, поняла.

Мы не просто лезли в гору – и по дороге туда тоже не просто бежали под гору. Мы – мы с Ником – что-то делали, чтобы перескакивать из мира в мир, и хотя описать, что именно, я, наверное, не сумею, зато теперь могу повторить. Ведь никогда не забудешь, как свистеть или как ехать на велосипеде, стоит только раз поймать это ощущение. К сожалению, я твердо решила попробовать еще. Ник мне ничего не сказал, но я уверена, что он тоже решил, что бы ни говорил Руперт. Это как с вредными привычками: раз – и ты уже на крючке.

Довольно скоро и довольно неожиданно мы перепрыгнули со склона в коридор с тусклыми зеркалами. Тут меня осенило, и я чуть не остановилась.

– Ой! Колючки-то на этот раз не было! Какая радость!

– Не останавливайтесь! Не отпускайте руку! – зарычал Руперт. – Вы еще совсем в другом месте! В лучшем случае застрянете на всю жизнь! Кажется, вы не понимаете, какую глупость натворили и как это опасно!

– Но сюда-то мы добрались, – пропыхтел Ник. Он терпеть не может, когда его отчитывают.

– Потому что я вас вывел! – возразил Руперт. – Это был крайне идиотский поступок! Больше так не делайте!

– Почему идиотский? – спросил Ник.

– Потому что вы могли пустить под откос несколько миров и вдобавок убиться сами! – рявкнул Руперт. – Если случайно остановишься между двумя мирами, тебя разорвет напополам! Если неправильно совершишь переход, можно ослабить барьер между вселенными! Все, что угодно! Больше я вам ничего говорить не намерен. Верьте на слово.

– Загадки! Тайны! – презрительно пробурчал Ник.

И едва он это пробурчал, как мы вдруг очутились в гостиничном коридоре. Руперт выпустил руку Ника и набросился на него:

– Скажи спасибо, что загадки вообще есть! Они оберегают тебя и твою глупую, невежественную, никчемную жизнь!

Тут я просто вышла из себя. Почувствовала, как поправляю пальцем очки. И процедила:

– Да что вы говорите? А кто следит, чтобы все оставались невежественными? Руперт Венейблз, тайный правитель вселенной!

Наверное, это была непростительная бестактность – то есть я знала, что так может быть, иначе я бы этого не сказала. Руперт словно бы выпрямился. Даже не стал буравить меня взглядом через линзу. Просто стоял. Как ледяная глыба.

– Не знаю, что именно сказал вам Уилл, но вы, как видно, поняли все ровным счетом наоборот!

После чего развернулся и зашагал прочь по коридору.

Спертый, пахучий воздух гостиницы словно сомкнулся вокруг меня, будто хотел утопить. Я смотрела в гневно удаляющуюся спину Руперта и жалела, что не промолчала. А теперь жалею еще больше.

Хей-хо. По-моему, единственное, что меня сейчас заботит, – это рак у толстячка-папы. Я даже из-за Робби не переживаю. Просто хочу, чтобы я была не я. Вот и все.

Глава четырнадцатая

Руперт Венейблз для архива в Ифорионе

Когда я теперь вспоминаю, как все было, то вижу, что меня больше волновало то, что сумели сделать эти двое практически без посторонней помощи и безо всякого обучения, чем то, что мне, похоже, не удастся найти нового магида. Но и сейчас, когда прошло несколько месяцев, при мысли о тогдашних событиях меня мороз продирает по коже. Эта парочка нарушила все правила работы с передвижными объектами, пренебрегла всеми мерами предосторожности, они не представляли себе, что делают, просто пошли за мной – и все. Хуже того, по дороге и туда, и обратно у меня возникло сильнейшее чувство, что кто-то расставил вокруг узла капканы на них. А эта парочка в них попросту не попалась.

Я надеялся, что сказал достаточно много – и достаточно кровожадно, – чтобы отвадить их от дальнейших попыток. Однако в глубине души подозревал, что перегнул палку. Беда в том, что, когда изображаешь гнев и ярость, организм реагирует на позы и жесты и поддельные эмоции становятся настоящими. Я был сильно зол еще до того, как мы очутились среди Уилловых цыплят и утят. Когда за чаем Уилл сообщил мне – с самым своим надменным видом, – что не видел никаких причин не рассказывать им все о магидах, я так подпрыгнул, что едва не стукнулся головой о балки у него под потолком. Ультима Туле – не Земля. Я был рад, что Карина меня поддержала. Со злости я даже пожалел, что успел попросить Уилла приглядеть за делами в гостинице, пока я отправлюсь на переговоры с Кнарросом. Лучше бы я договорился с кем-нибудь другим. Был бы только рад.

Надо было мне тихонечко сесть и подождать, пока интуиция сама разберется, почему я так зол и напуган. Но меня трясло с ног до головы, к тому же я был зол и на Уилла тоже, и эти чувства я спутал с отчаянием и досадой по поводу Фиск и Тарлесса. Вероятно, я из-за этого сбил с толку и Стэна. Но у него интуиция всегда была слабее моей.

Впрочем, со Стэном мне все равно не удалось поговорить до самого утра субботы. Стоило мне заглянуть на служебную стоянку, как там оказывалось по меньшей мере четыре сотрудника гостиницы, которые бродили от машины к машине. Как будто что-то искали. Поскольку я не хотел привлекать внимания к своей незаконно припаркованной машине, то снова уходил в гостиницу. Однако утром в субботу, когда я предпринял очередную попытку, оказалось, что теперь там бродит человек двадцать, включая управляющего.

До меня донесся его голос:

– Нет, понятия не имею, откуда эта чертовщина, знаю только, что это Скарлатти.

Ой-ой-ой, подумал я и юркнул обратно в здание.

У меня ушло двадцать минут, которые я ненавязчиво просидел на старом алюминиевом стуле возле кухонь, чтобы убедить служащих бросить поиски источника музыки и заняться делом. Они были убеждены, что на служебной стоянке завелся призрак. А поскольку они родились на старой Нет-сторонней Земле, то не собирались отступаться, пока всему не будет найдено рациональное объяснение. Я предоставил им объяснение. Я демонстративно вертел его в руках. Я завлекательно им помахивал. А они все равно подозревали, что это призрак, и были совершенно правы.

Пришлось мне потрудиться над самим управляющим – я убедил его, что надо с омерзением махнуть на это рукой и отправить подчиненных работать. Мимо меня прошел один из поваров со словами:

– Одно могу сказать: если это и в самом деле радио в какой-то машине, почему оно все время играет одно и то же?

Шедший рядом официант поддержал его:

– Ведь уже тридцать шесть часов без остановки. За такое время у любой машины уже сел бы аккумулятор!

Я осторожно прошел к своей машине, которая была замаскирована под старенький «форд», питалась солнечной энергией и испускала тихий, далекий перезвон Скарлатти. Ясно, почему гостиничным служащим было не по себе. Если не знать, откуда доносится музыка, складывалось впечатление, что она отовсюду.

– Стэн… – начал я, открыв дверь.

– Что происходит? Что ищут все эти люди? – поинтересовался он.

– Тебя, – сказал я.

Когда я объяснил, в чем дело, Стэн глубоко оскорбился.

– Ты хочешь сказать, мне теперь придется обходиться даже без музыки? – жалобно протянул он. – А чем мне тут заняться?

– Ты можешь сделать себе какие-нибудь спиритические наушники или что-то в этом роде? – спросил я. – У меня и так забот по горло, не хватало еще, чтобы ты сеял страх среди здешних служащих!

– Мне и в голову не приходило… и верно, спиритические наушники! – задумчиво проговорил Стэн. – Посмотрим, посмотрим…

Я уже собирался ему сказать – довольно кисло, – что он здесь не для того, чтобы выучить наизусть все пятьсот с чем-то сонат Скарлатти, но он вдруг спросил:

– Значит, ты вычеркнешь весь список?

И тут я понял, что он просто дразнится.

– Он сам себя вычеркнул, более или менее, – ответил я. – Фиск массировала мне руки битый час и все это время твердила, что аура у меня – словно серое духовное одеяло, однако, к сожалению, это у нее самой аура серая. Ее заволокло серостью. Она сквозь нее ничего не видит. Не знаю, что она с собой сотворила, но от этого дурно пахнет. Тарлесс тоже. Он…

– Постой. Как это – пахнет? – перебил меня Стэн.

Если спятивший Габрелисович может описать свои впечатления в терминах запахов, значит и я могу, подумал я.

– Стэн, тебе наверняка знакомо это чувство. Это будто кислая отрыжка в душе, будто кто-то проводит по твоему разуму губкой, пропитанной крепким отбеливателем. Оно возникает, когда с тобой заговаривают черные маги. А в самых скверных случаях – когда они на тебя просто смотрят.

– А, понимаю! – ответил Стэн. – Я это про себя называл мозговой изжогой. От Тарлесса тоже?

– Гораздо сильнее, чем от Фиск, – сказал я. – Я с ним говорил довольно долго, он поведал мне печальную повесть о том, сколько раз его предавали, обманывали, оскорбляли, воровали идеи, убеждали издателей отказываться от его последней книги, – в конце концов я прямо его спросил, не может ли быть такого, что во всем этом виноват он сам. Спросил, не случалось ли ему когда-нибудь прилагать ради кого-то усилия или подумать о ком-то с теплотой. Стэн, он даже не понял, к чему я клоню. А к тому времени эта… мозговая изжога, да?.. эта вонь стала такой сильной, что мне подурнело и пришлось уйти. А потом…

– Хорват? – спросил Стэн.

– Сумасшедший, – ответил я. – Клинический. А…

– А Пунт? – спросил Стэн.

– Совершенно безответственный, хуже Мэллори. По-моему, считает себя придворным шутом всего мира. Но давай я сначала расскажу тебе, какой последний фокус отколола эта девица Мэллори.

И я вывалил на него, как отправился повидать Уилла и какой пережил ужас и потрясение, когда у самых его ворот обнаружил, что за мной увязались Мари с братцем:

– Этот мальчишка, Ник, сказал, что у него ко мне было дело. Какое – знать не знаю. Стэн, такой риск невозможно оправдать ничем! Их могло разметать между мирами. Нам с Уиллом потом пришлось бы до ночи собирать их ошметки по пяти разным вселенным!

– Надо думать, они этого просто не знали, – заметил Стэн.

– Да ничего они не знали! – поморщился я. – Только вот Уилл потом по доброте душевной снабдил их полной информацией о магидах. Пришлось изобразить приступ ярости и запретить им рассказывать кому бы то ни было – а что мне еще оставалось?

– Изобразить? – удивился Стэн.

– Да, я и до сих пор зол, – признался я. – И на Уилла тоже.

– Сдается мне, у нашего Уилла были причины все рассказать, – задумчиво проговорил Стэн. – Согласен, он деликатностью никогда не отличался, язык что помело, но наверняка после того, что они сделали, он понял, что перед ним кандидаты в будущие магиды. Это девушка сама перенесла обоих или мальчик тоже участвовал?

– Оба, – ответил я. – Мальчик тоже очень одаренный, только не афиширует этого. Но он, во‑первых, еще молод, а во‑вторых, я в жизни не видел такого эгоцентричного ребенка. По-моему, Уилл вообще ничего не думал. И да, я намерен вычеркнуть все пункты из списка и начать искать заново, как только разберу все конструкции, которые построил для этого задания.

– Тогда мне тут нужен хороший запас Палестрины и Монтеверди, – заметил Стэн. – Перейду на них. А что задание? Уилл согласился помочь?

– К полудню должен быть здесь, – сказал я. – Встреча с Дакросом у меня около шести, не раньше, а значит, у Уилла будет достаточно времени, чтобы войти в курс дела. А пока – Стэн, мне это самому не нравится, – не мог бы ты всерьез подумать, как слушать Скарлатти, чтобы его вместе с тобой не слушала вся гостиница?

– Попытаюсь, – с сомнением отозвался Стэн. – Будет нелегко, но сделаю, что смогу.

Я оставил его пытаться и вернулся в гостиницу. Днем был назначен круглый стол на тему «Секреты хорошего фэнтези», и я решил, что можно сходить туда и выведать эти секреты, а заодно и скоротать время. А пока я купил кофейник превосходного фирменного кофе «Вавилона» и ушел с ним в главное лобби.

Там было, как всегда, полным-полно народу – кто-то в странных одеяниях, многие – со следами страшного похмелья после вчерашних издательских вечеринок. В углу устроился Тэд Мэллори, и вид у него был похмельнее всех. Его супруга сидела рядом и явно скучала; на ней был очередной новый удивительный свитер. На первый взгляд было похоже, что кто-то выплеснул ей на грудь пинту крови. Не знаю, что это был за красный материал, но блестел он, как свежая рана. Я поспешно отвел глаза и увидел, что в сторонке под одним из узких окон примостились на скамейке Мари и Ник Мэллори. Я направился к ним – и мне вдруг пришло в голову, как странно, что старшие Мэллори почти не обращают внимания на младших. Я, разумеется, еще вчера за завтраком понял, как остро Жанин недолюбливает Мари, но что удивительно, она и от Ника держалась на расстоянии – единственное проявление материнской заботы, которое я видел, это когда она разок намазала ему маслом тост. Вероятно, дело в том, что Ник ей просто не позволяет. Четырнадцатилетние люди обычно очень нервничают, если матери вокруг них суетятся. Однако Ник, похоже, во всем полагался не на мать, а на Мари. И с моей точки зрения, самое удивительное было то, что Жанин это терпела. Между тем в целом она не показалась мне особенно терпеливой.

По-моему, всеми этими размышлениями я пытался скрыть от самого себя то обстоятельство, что хочу с ними поговорить. Я поставил поднос с кофе на подоконник и услышал собственный голос:

– Хотите кофе? Я взял самый большой кофейник.

Они оба сидели, как в воду опущенные. Я понимаю, что меня просто замучила совесть. Наверное, я хотел извиниться. Было очевидно, что такой унылый вид у них большей частью из-за меня. Они устало посмотрели на меня – чуть ли не с облегчением, что я держусь с ними приветливо, но не уверенные, что не обманулись. Мари слегка порозовела и проговорила:

– Ник накачался кофе еще за завтраком, а я с удовольствием выпью чашечку.

К огромному кофейнику по здешним правилам полагалось четыре чашки. Ник пристально изучил их:

– Я тоже выпью. А кому четвертая?

– Никому, – сказал я.

Мы устроились рядком на скамейке – этакая дружеская компания – и смотрели в зеркала, которыми была зашита противоположная стена.

– Простите, что не сдержался, – сказал я и сам этому удивился.

– И вы меня простите, – отозвалась Мари с явственным всхипыванием. – Я уже думала, что ляпнула непростительную бестактность.

– Я хотел убедиться, что вы сами в это не верите, – что мы тайно правим миром, – сказал я. Видимо, это была настоящая причина, по которой я хотел с ними поговорить. Неожиданно. – Вы задели меня за живое, поскольку мы и правда часто подталкиваем, направляем и уговариваем, когда нужно. Иногда мы и в самом деле переступаем невероятно тонкую грань между уговорами и приказами.

– Я так и думал, – сказал Ник. – Иначе никак. У вас, наверное, на сей счет есть правила.

– Очень строгие, – заверил я его.

– Вот бы сделать по этому компьютерную игру! – с тоской проговорил он. – Но ведь не получится, спорим? Я пытался в порядке эксперимента сказать про вас Дейву, он тут ведет секцию Игр, но не сумел. Вы что-то сделали, чтобы мы молчали, а не просто грозились, да?

Оказалось, что они увязались за мной по той простой причине, что Ника обуревало страстное желание продать две-три игры собственного изобретения. Мне уже попадались игры, написанные детьми. Откровенно говоря, полный хлам, и у меня не было резонов полагать, что случай Ника чем-то отличается. Но я все равно хотел извиниться. Поэтому дал ему несколько фамилий и адресов, которые он радостно записал.

Пока он строчил, Мари сказала:

– Наверняка иногда бывает так, что вы не можете ничем управлять или знаете, что нельзя. Должно быть, что-то подобное происходило во время мировых войн. Как там у вас все устроено? Никак не могу перестать об этом думать.

– Бывает просто пытка. – Я вспомнил про свои дела с Корифонской империей. – Приходится стоять в стороне. Иногда получаешь указание не вмешиваться, а иногда надо самому сообразить, что ничего не можешь поделать. А иногда приходится вмешаться и все усугубить, зная, что миллионы людей…

Я осекся, потому что она меня больше не слушала. Лицо залилось яркой краской, и она уставилась на что-то у противоположной стены, прижав пальцем очки к переносице. Гул разговоров вокруг нас заметно утих. Послышалось аханье и шепотки. Я проследил направление взгляда Мари, и – признаюсь – у меня отвисла челюсть.

Через лобби шагал Эндрю – как всегда, рассеянно, но целеустремленно; он не смотрел ни вправо, ни влево, однако умудрялся ни обо что не спотыкаться, даже о людей, валявшихся на полу у него на пути и изумленно глазевших на него снизу вверх, и о маленьких детей, которые зигзагами метались под ногами.

– Господи боже мой! – всхлипнула Мари. – Опять этот шикарный скандинав!

Похоже, примерно то же самое сказали или подумали все до единой женщины в зале. Даже Жанин прижала обе руки к окровавленной груди и таращилась на Эндрю вместе со всеми. Вид у Эндрю определенно был лучше, чем в прошлый раз. Цвет лица посвежел, и шагал он пружинисто. Никогда я не мог взять в толк, что делает мужчину привлекательным в глазах женщин. С моей точки зрения, Эндрю был просто мой сосед, которому почему-то захотелось поразвлечься. Я и не знал, что он тоже хочет побывать на конвенте, однако он, очевидно, купил билет при входе. На нем даже был подобающий случаю наряд – более подобающий, чем у меня: вышитый камзол до колен в красно-коричневых тонах и коричневые просторные панталоны – кажется, с чулками, перевязанными крест-накрест. Так или иначе, при каждом его уверенном шаге мелькали какие-то красные ленты, намотанные от колена до щиколотки.

– Он великолепен, – проговорила Мари.

Ник ткнул меня ручкой в плечо:

– Поглядите в зеркало.

Я и поглядел – в зеркала на стене, где отражение Эндрю шагало параллельно своему владельцу через отражения людей в толпе. Ник заметил то, что я должен был заметить сам. В зеркалах Эндрю был в какой-то темно-синей военной форме, перехваченной на поясе широким белым брезентовым ремнем.

– Вот и вчера так же было, – прошептал Ник. – Только здесь была обычная одежда, а в зеркале – длинное пальто, как у бродяги.

Я оторопел – сразу по нескольким причинам. Рядом Мари простонала:

– Ох, знать бы, кто это!

Я, как и прежде, не хотел говорить ей, но только тут понял, что на сей раз намерен промолчать совсем не по той причине, что раньше. Когда я в первый раз увидел Эндрю здесь, то не хотел выдавать, что мы знакомы, из чистой ревности. А теперь не собирался ничего говорить, поскольку у моего соседа обнаружились серьезные странности, в которых я как магид обязан разобраться. Оба этих соображения, вдруг ставшие ясными как день, привели меня в тупое оцепенение, я только и мог, что глядеть, как Эндрю шагает себе и шагает в дальний конец главного лобби.

И тут меня словно током ударило. Я вскочил и ринулся за ним.

Эндрю нигде не было видно. Я даже не ощущал его присутствия. И так и не узнал секреты хорошего фэнтези. И очень увлекся беготней по гостинице в поисках Эндрю и попытками смириться со своим двойным открытием. И самообвинениями тоже увлекся. Почему я так и не понял, что меня неудержимо влекло к Мари, к ощущению от нее, что именно за этим ощущением я гонялся по всему Бристолю? Потому что она бесила меня идиотскими поступками, которые, сдается мне, не соответствовали моим романтическим представлениям. Из-за этого я пустил насмарку поиски нового магида – сам виноват. В довершение всего Эндрю был моим соседом уже два года и я не заметил в нем ничего особенного. Вот дожили – мне указал на это мальчишка-старшеклассник!

Я так отвлекся, что от всего круглого стола, на который собирался сходить, мне достался лишь один эпизод, да и тот имел к фэнтези лишь косвенное отношение: я бочком протолкался сквозь взволнованную толпу поблизости от вестибюля, которая скопилась вокруг Тины Джанетти.

– Говорю я вам, это мигрень! – вопила Тина. Помнится, вид у нее был совсем больной.

– Глупости, солнышко. В твоем возрасте уже пора понимать, когда у тебя похмелье, – сказал человек в костюме, стоявший рядом с ней, – агент? Любовник? И то и другое? – Прими еще таблетку аспирина.

– Я же тебе объясняю – не могу я сегодня вести этот круглый стол, вообще ничего вести не могу! – визжала Тина. – Все равно эти писаки – ничтожества! Только и способны, что собачиться друг с дружкой!

– Мисс Джанетти, главное – начать, может быть, у вас все получится… – ворковал Максим тем успокоительным тоном, который свидетельствует о крайнем отчаянии.

Я проскользнул дальше. Порыскав по гостинице еще немного, я узнал, что Тина послушалась его совета. В бутербродной я натолкнулся на Кейса Пунта.

– Начать-то она начала, а больше ничего, – сообщил он мне с набитым ртом. – Развалилась в кресле и предоставила все докладчикам. Хорошая получилась шутка: все выскакивали и твердили, что единственное хорошее фэнтези в истории человечества – это их книжки, все, кроме великого Тэда Мэллори, который заявил, что ни с кем не собирается соперничать.

– Наверное, у него тоже похмелье, – сказал я.

Не знаю, похмелье ли тому причиной, однако и Тина Джанетти, и Тэд Мэллори по стечению обстоятельств оказались в фойе гостиницы под вечер, когда появился Уилл, который никак не рассчитывал, что его выход окажется таким эффектным.

Глава пятнадцатая

Продолжение отчета Руперта Венейблза

Я спустился в фойе встретить Уилла, все еще безуспешно переваривая утренние открытия. Собой я был недоволен. Эндрю бесследно исчез, а что касается Мари, я поймал себя на том, что старательно избегаю встречи с ней. Она несколько раз мелькала вдали, и я нарочно уходил в другую сторону. Спускаясь с лестницы, я нервно оглядел фойе – нет ли ее. На первый взгляд в фойе не было ни души, если не считать куклоподобную финскую барышню за стойкой портье – Одиль. За большими стеклянными дверями расстилалась просторная рыночная площадь, тоже пустая. Уилл должен был появиться прямо за дверями. Я занял такую позицию, чтобы увидеть его сразу, как только он появится, готовый отвлечь Одиль в том крайне маловероятном случае, если она заметит что-то необычное, а потом глянул в потолок – нет ли нежелательных свидетелей.

И обнаружил их обоих. По одну сторону от меня вжалась в кресло за пальмой в кадке Тина Джанетти – явно пряталась от своего любовника в костюме. И кажется, прижимала ко лбу пакет со льдом. По другую сторону спал за папоротником Тэд Мэллори. При виде Тэда Мэллори я поежился – по ассоциации, – но решил, что они оба не в том состоянии и ничего особенного не заметят. Я расхаживал по фойе, руки в карманы, ждал и не тревожился ни о чем, кроме странностей Эндрю и своих противоречивых чувств к Мари.

Почти сразу же по лестнице в фойе с топотом сбежал многострадальный Максим Хаук, восклицая:

– О’кей, о’кей, Венди, мы сейчас во всем разберемся! Не хочу очередного скандала на весь конвент.

За ним следовала уже знакомая мне корпулентная дама, воинственно скуля:

– Максим, тут не в чем разбираться! Я уже сказала, что сейчас должна вести семинар по женской прозе во «Вселенной-три»!

А за ней шел Мервин Тарлесс и вопил:

– Да плевать мне, что вы решите! Уберите эту жирную бабищу с моего семинара, и дело с концом!

– Максим, я не потерплю оскорблений! – провозгласила Венди.

Тэд Мэллори поднялся и нахмурился. Тина Джанетти вжалась еще глубже в кресло. Максим запустил пятерню в светлые египетские кудри и вклинился между Тарлессом и корпулентной Венди.

– Типичный случай технической накладки! – умоляюще проговорил он, рубя воздух ребрами обеих ладоней для убедительности.

Тут-то за стеклянными дверями и послышался апокалиптический визг тормозов. В следующий миг в двери вломился кто-то огромный и четвероногий, промчался через фойе так быстро, что я не успел его толком разглядеть, взлетел по лестнице и исчез, рассыпая брызги крови. Одиль за стойкой вмиг ожила, но почему-то не как человек, а как робот. Она обернулась, одеревенело тыча пальцем, и стала ритмично выкрикивать: «С конями нельзя! С конями нельзя!»

– Господи, – сказал Тарлесс. – Сюда въехали на коне!

В зеркало над головой я мельком увидел, как Тина Джанетти резко выпрямилась и вытаращила глаза, под которыми набухли темные мешки. В тот же миг кто-то вцепился в меня сзади трясущимися руками. Я развернулся и очутился нос к носу с Тэдом Мэллори, который таращился не хуже Тины Джанетти.

– Дружище, скажите, что у меня не белая горячка! – придушенно выговорил он. – Скажите, что я не видел, как здесь только что проскакал кентавр!

«Кентавр?!» – подумал я. О господи! В этот же миг я обнаружил, что Венди упала в обморок. Она лежала на полу довольно большой бесформенной грудой, Максим и Тарлесс склонились над ней. И тогда меня от ужаса посетило вдохновение, я вспомнил, что было в сегодняшней программе конвента – сам не знаю, когда успел прочитать ее, – и сказал Тэду Мэллори:

– Сегодня будет карнавал. Кто-то уже надел костюм.

– Но у него хлестала кровь! Мне померещилось, что у него хлещет кровь! – выдавил он.

– Кетчуп, – успокоил я его. – Это кетчуп.

У него за спиной снова загремели стеклянные двери. В них ввалился Уилл, белый как полотно, и жалобно поглядел на меня. За дверями мне был виден его псевдо-«лендровер», кособоко въехавший до половины на пологие ступени крыльца. На один очень неприятный миг я испугался, что Уилл тоже пострадал.

– Ничего-ничего, – сказал я Тэду Мэллори. – Я им помогу. То есть я посмотрю, что это за машина. А вы пойдите успокойте Тину Джанетти и девушку за стойкой. – И подтолкнул его в нужную сторону.

Джанетти к этому моменту заливалась хохотом, похожим на предвестье истерики, а Одиль вся позеленела.

Он нетвердой походкой двинулся прочь. Я бросился к Уиллу.

– Кентавр! – выговорил Уилл. – Руперт, я сбил кентавра! Мы вынырнули в одном и том же месте в одно и то же время – и я наехал на него, Руперт!

– Ничего-ничего, – сказал я. – Я сейчас найду его и посмотрю, серьезно ли он ранен. А ты отгони свой драндулет с глаз долой на служебную стоянку и приходи ко мне в номер – пять-пять-пять.

Уилл потрясенно кивнул и побрел обратно к дверям. Я уклонился от попыток Максима, Тарлесса и Тэда Мэллори вцепиться в меня и потребовать объяснений, которых я дать не мог, и помчался вверх по лестнице.

Выследить кентавра было нетрудно. У него и правда сильно шла кровь. На ковровой дорожке остались маленькие аккуратные вмятины в виде полумесяцев, довольно редкие – кентавр от ужаса пустился в галоп, – а слева параллельно тянулась красная полоса, блестевшая, словно свитер Жанин. Я помчался по следу, все искреннее молясь, чтобы у меня оказался подлинный дар целителя, свернул там, где след вильнул, – официант со столиком на колесах, из-за которого след и вильнул, стоял как вкопанный и смотрел на меня так же жалобно, как Уилл.

– Карнавал. Это кетчуп, – сообщил я ему, обогнул его вместе со столиком – и очутился в главном конференц-зале.

Там был в разгаре круглый стол, а теперь настала полная неразбериха. Я мчался сквозь взбудораженную толпу и думал, как же хорошо, что эти люди, испытанные любители фэнтези, впали не в панику, а в изумление.

– Карнавал, – сказал я здоровяку с надписью «Клыки!» на футболке, который набросился на меня с вопросами. – Небольшая накладка. Лошадь понесла.

– Какой изумительный костюм! – заверещала миниатюрная леди в футболке с надписью «У-ук». – Незабываемо!

«Отлично, одна есть!» – подумал я и выдохнул:

– Хорошо. Прекрасно.

И зигзагами помчался по следу, успокоительно бросая на бегу: «Кетчуп! Карнавал!»

Похоже, остановить кентавра никто не пытался. Вероятно, оно и к лучшему – по крайней мере, никого не залягали. След свернул к дальней двери, рассыпав багровые брызги и оставив на стене небольшой отпечаток ладони, и вывел в коридор за ней. Я свернул по нему налево, пробежал мимо зеркал, свернул направо, еще раз вперед и направо, потом еще за два угла. Слишком много прямых углов. Я выругался. Кто-то опять полез в узел. Наконец я снова выскочил на площадку с лифтами над фойе. На полу у ближайшего лифта виднелись смазанные пятна крови. Двери были закрыты, зеленая стрелка показывала, что лифт занят и движется вверх. Видимо, раненый кентавр решил спрятаться в лифте. Его можно было понять, однако при такой кровопотере нужна срочная помощь. Я вдавил кнопку вызова большим пальцем и магидскими средствами потащил лифт обратно вниз.

Тащить его было очень трудно. От натуги я взмок, а лифт все равно еле полз, но тут подоспел запыхавшийся и совершенно растерянный Уилл.

– Кентавр там? – спросил он.

Я кивнул.

– Давай спускай его, – сказал Уилл. – Они прячутся, когда тяжело ранены, чтобы умереть.

– Тогда помогай, чтоб тебя! – прорычал я.

– Извини, – сказал Уилл. Положил руку – заметно дрожавшую – поверх моей, и мы потянули одновременно.

По всей видимости, кентавр был сильный и опытный волшебник. Нам пришлось довольно долго налегать до умопомрачения. Потом лифт с грохотом спустился. Двери распахнулись. Мы остолбенели.

Внутри были Мари и Ник Мэллори, поддерживавшие кентавра с двух сторон. К кентаврам я не привык. На миг мне показалось, что наискосок в лифте стоит миниатюрная гнедая лошадь, склонившая шею, так что головы не видно, и машет длинным черным хвостом мне прямо в лицо, а ее наездник сидит у нее на холке и одной бронзовой рукой обнимает Мари за плечи, а за другую его держит Ник. Голова «всадника» покоилась у Ника на груди. На руки Нику ниспадали длинные черные волосы. На фоне рубашки Ника был отчетливо виден человеческий профиль, тонкий, смуглый на индийский манер, и большой темный глаз, миндалевидный, окаймленный длинными черными ресницами и в ужасе скошенный в нашу сторону. Лицо было больше обычного человеческого по всем размерам, но первое, что мне пришло в голову, было: «Какой красивый мальчик!» Два красивых мальчика. Ник был гораздо светлее, но принадлежал к тому же типу смуглых красавцев.

Потом до меня дошло, что происходит. Конь и мальчик слились в одно существо, и я увидел лужу крови на полу лифта. Мари резким движением поправила очки на переносице и вздернула подбородок над согнутой спиной кентавра.

– Я учусь на ветеринара! – заявила она. – Мы хотели отвести его ко мне в номер и оказать первую помощь, а тут вы, два болвана!

– Давайте ко мне, – сказал я. – Это ближе от лифта.

Я втащил Уилла за собой в лифт, и мы примостились с боков от кентавра. Уилл врезал по кнопке с цифрой 5, и мы рванули вверх с нечеловеческой скоростью.

– Уилл сбил его машиной, – объяснил я.

– Значит, у него еще жуткие гематомы, – сказала Мари. – Черт.

Кентавр приподнял голову с груди Ника.

– Меня послал Кнаррос. – Голос у него был приятный, чуть хрипловатый. – Я должен был прибыть сюда, так как император погиб.

– Ничего-ничего, – сказал я. – Я магид и отвечаю за это. Вы пришли по адресу.

Услышав эти слова, кентавр ужасно разволновался. Заднее копыто стукнуло в дверь, хрипловатый голос зазвенел:

– Вы не понимаете! Мне надо привести нужного человека! Кнарросу нельзя ни с кем разговаривать, кроме нужного человека!

– Полегче, полегче! – сказала Мари. В точности как Стэн, когда хочет меня приструнить.

Я сказал:

– Не беспокойтесь. Я условился сегодня же переговорить с Кнарросом.

Больше мы ничего не успели – лифт с лязгом остановился на пятом этаже. Вот уж нам не везло так не везло: на площадке в первый раз за все время собралась целая толпа желающих спуститься. Примерно половина уже переоделась в карнавальные костюмы. Я вытаращился на высоченного пришельца из папье-маше и пластмассы, на придворного эпохи Тюдоров, на двоих юношей, одетых в сапоги и корсеты, а больше почти ни во что, на тоненькую девушку, задрапированную, похоже, в бисерную занавеску, и на сгрудившихся за ними простых смертных.

Мы с Уиллом бочком выбрались из лифта, Ник и Мари осторожными маневрами развернули кентавра, чтобы ему не пришлось пятиться, и тут вся толпа разразилась возгласами и аплодисментами.

– Ве-ли-ко-леп-но! – кричали они. – Фантастический костюм! Жаль, не пришло в голову взять напрокат лошадь!

Наверное, дело в том, что кентавр, когда разворачивался, все время был к ним здоровым боком. Раненым боком он был ко мне. С него свисали фестоны содранной шкуры. Мне тоже стало больно, от сочувствия все тело страшно саднило, к горлу подкатила тошнота. Хорошо хоть кровь остановилась, хотя на полу лифта натекло целое болото. Я захлопнул за нами дверь лифта, запечатал ее по-магидски и сделал так, чтобы лифт не уехал с этого этажа, пока я не освобожусь и не наведу там порядок. Уилл поскорее поднял вместо него другой лифт. К этому времени кентавр был на грани обморока. Ноги у него подкашивались, копыта скользили. Поскольку пестро одетая толпа, прежде чем погрузиться в другой лифт, глазела на него через плечо, Уилл с глуповатой улыбкой заметил:

– Надо бы ему выйти на улицу, потренироваться немного.

– Молодчина, Ник! – сказал пришелец, пригибаясь, чтобы войти в лифт.

Похоже, Ник с кентавром в его сознании слились воедино, хотя стояли рядом. Сунув Мари ключ от номера и поднырнув вместо нее под левую руку кентавра, я подумал, что в жизни не видел более яркого примера того, как человек не поверил своим глазам.

Однако Ник очень разозлился, что его приняли за кентавра. И взорвался:

– Я-то думал, что хотя бы на этом конвенте люди отдают себе отчет, когда что-то выходит за рамки привычного. А они, оказывается, ничем не лучше других!

Уилл пристально посмотрел на Ника и понял, что Ник потрясен больше его самого. И подхватил кентавра под правую руку:

– У каждого свои недостатки.

– А что они могут поделать, не у всех же такие супермозги, как у тебя, Ник! – процедила Мари.

Она тщетно оглядывала коридор в поисках хоть каких-то табличек с номерами. Я вспомнил, что, когда бегал по гостинице, свернул за несколько лишних углов. Стиснул зубы и с натугой расставил все как было.

– Что происходит? – спросил Уилл.

– Кто-то тут постоянно мудрит с узлом, – ответил я.

Мари промолчала. Просто одобрительно кивнула, когда к ней подъехала и остановилась дверь с табличкой «555», вставила ключ, отперла дверь и взяла дело в свои руки.

– Прекрасно, – сказала она, – много места. Ник, бегом ко мне в номер, принеси кожаную ветеринарную аптечку. Руперт, пойдите принесите мой чайник и все остальные, какие найдете, и наполните все кипятком… но сначала придумайте, как сделать так, чтобы пациент не падал. Судя по виду, он сейчас упадет, и тогда мне его не поднять.

Несколько секунд спустя мы так и сновали туда-сюда, выполняя приказы Мари. Мы с Уиллом разложили вешалку для брюк, на скорую руку заколдовали ее магидскими чарами и превратили в высокий откидной стол, куда кентавр, которому было трудно сохранять равновесие, мог опереться локтями. Что он с радостью и сделал. Прекрасное меднокожее лицо все исказилось от боли, его била дрожь. Мы с Уиллом принялись удлинять ножки пуфика перед трюмо, а Мари тем временем положила руки на дрожащие плечи кентавра.

– Извини, мой хороший, я не расслышала, как тебя зовут.

– Роббиос, – отвечал тот. – Обычно просто Роб.

– Не было печали! Опять Робби! – воскликнула Мари.

– Роб, – сказал кентавр. – Не Робби.

– Хорошо, – кивнула Мари. – Прослушай, Роб, мне надо как следует осмотреть твой бок. Я очень постараюсь не сделать тебе больно, но обещать не могу. Нет. Выше, – сказала она, когда мы с Уиллом попробовали задвинуть подросший пуфик под конское тело кентавра. – Нельзя, чтобы он упал, если ноги перестанут держать.

Я оставил Уилла дальше удлинять ножки пуфика и помчался за чайниками. В некоторых номерах двери стояли нараспашку, их до сих пор убирала выбившаяся из сил горничная. Я беззастенчиво собрал чайники из всех открытых номеров, где ее на данный момент не было. Мы с Ником вернулись вместе и обнаружили, что Мари сосредоточенно проводит профессиональный и деликатный осмотр разодранного, окровавленного бока Роба – до того профессиональный и деликатный, что я был просто поражен. Ник увидел, что делается, стал белее белого и ринулся в ванную. Я тихонько бродил по номеру и искал, куда включить чайники. Уилл наконец сделал Робу опору из пуфика и осторожно отошел, побледнев не меньше Ника. До меня наконец дошло, почему Уилл в свое время так внезапно отказался от детской мечты стать ветеринаром.

А Мари держалась абсоютно спокойно – закончила осмотр и обошла Роба, чтобы заглянуть ему в лицо. Он уткнулся головой в сложенные руки, разметав по всей заколдованной вешалке для брюк густые иссиня-черные волосы. И приподнялся, чтобы посмотреть на Мари.

– Сначала хорошая новость, – сказала она ему. – Рана не такая тяжелая, как кажется. По большей части просто содрана кожа, но повреждены и мягкие ткани, и в двух-трех местах есть разрывы мышц. Кровь мы остановили еще в лифте, и она текла не из крупных сосудов, так что больше крови ты не потеряешь. Плохая новость в том, что мне придется тебя зашивать. Местной анестезии у меня нет, будет больно.

Роб тихо и коротко застонал, а потом сглотнул:

– Потерплю.

– Давайте его напоим, – предложил я, показав на мини-бар в холодильнике. – Там виски, бренди, водка…

– Гм, – сказала Мари. – Роб, как ты себя ведешь, когда пьяный?

Роб, уткнувшись в руки и закрывшись волосами, приглушенно ответил:

– Нет-нет, мне нельзя. Меня тянет заплакать.

– Ничего страшного! – сказала Мари. – Мне главное, чтобы ты не буянил. Хорошо, Руперт. – Она окинула взглядом Роба с головы до хвоста, оценивая его вес, – наверное, вдвое больше моего, хотя вроде для кентавра Роб был довольно маленький. – Начнем с двух двойных виски. – Потом она отвернулась, подняв обе окровавленные руки, и основательно пнула дверь ванной. – Ник! Ник!!! А ну выходи! Мне надо оттереть кровь и вымыть руки!

В это время Уилл открыл холодильник и передал мне целую кучу разных бутылочек, а Ник показался из ванной, посмотрел на длиннющие ногти Мари, все до единого красные от крови, охнул и схватился за косяк.

– Что ты как размазня?! – одернула его Мари. – Иди сюда, отвинти вот эти мыльницы. Мне они понадобятся, чтобы стерилизовать инструменты.

Роб понюхал открытую бутылочку, которую я ему предложил, и передернулся:

– Нет… не могу.

– Еще как можешь! – приказала Мари из ванной.

– Командир говорит: надо, значит – надо, – сказал ему Уилл. – Давай пей.

Вместе мы уговорили его проглотить полторы бутылочки. Тут появилась Мари, открыла свой кожаный чемоданчик и сказала:

– Да чтоб его. Антибиотик в порошке у меня есть, а антисептика нет. Руперт…

– Уже бегу, – сказал я.

Я догнал горничную, когда она уже укатывала тележку.

– Вам зачем? – Ее любопытство было вполне понятно.

– Сыну почетного гостя нехорошо, – сказал я ей, не покривив душой.

– Не ему одному! – буркнула горничная. – Тут в половине номеров гости вчера перебрали. Потому-то вам повезло, что вы меня поймали. А еще потому, что Морин увольняется из-за призрака, который играет музыку на служебной стоянке.

– Как, до сих пор?! – взвыл я и, спохватившись, добавил: – Я утром видел, как его все искали.

– Да, – сказала горничная. – До сих пор. То есть если бы это была попса, так было бы ясно, что это просто радио в машине. А тут одна классика. И звенит.

– Тогда это точно призрак – я понимаю вашу логику, – сочувственно выдохнул я, ломая себе голову, как заставить Стэна прекратить безобразие. – Согласен, это слишком.

С охапкой разнообразных дезинфицирующих средств я вернулся в номер, где стоял густой пар от четырех чайников и пахло кровью и лошадьми. Уилл и Ник покорно раскладывали хирургические инструменты и нити в мыльницы, чашки, блюдца и крышечку от моего серебряного бритвенного прибора. Перед Робом красовались уже три пустые бутылочки. Вид у него стал немного здоровее, к щекам прилила теплая коричневая краска. Посреди всего этого стояла Мари с ножницами в руках.

Она одарила меня одобрительным кивком:

– Хорошо. Спасибо.

Щелк, сказали ножницы. Щелк, щелк, щелк. По комнате, полной пара, полетели обрезки длинных желтых ногтей.

– Отнесите дезинфицирующие средства в ванную, я вам покажу, как правильно вымыть руки перед операцией. В нашем мире наверняка полно бактерий, к которым организм Роба не привык, и я не собираюсь рисковать.

Я понял, что меня назначили добровольцем на должность хирургической медсестры. Разумно, если учесть, в каком состоянии до сих пор пребывали Ник и Уилл, но мне удавалось держаться только благодаря тому, что я старательно не смотрел на левый бок Роба, и я совсем не был уверен, что это зрелище мне по силам.

– Живее! – рявкнула Мари, избавившись от последнего ногтя. Щелк!

– Есть, мэм, – сказал я.

Она перехватила мой взгляд и улыбнулась:

– Извините.

В ванной она шепотом призналась:

– Никогда такого не делала. Очень страшно.

– А по вам ничуть не заметно! – заверил ее я.

Она поправила очки и подарила мне самую настоящую улыбку. От этого меня обдало таким же жаром, какой играл на щеках Роба. До меня стало доходить, что добровольческая служба – дело стоящее, если за это Мари станет относиться ко мне чуточку лучше.

Вскоре мы были совсем готовы: Мари – в хирургической маске, которая нашлась у нее в чемоданчике, волосы убраны под мое полотенце, на свеженаманикюренных руках – резиновые перчатки; у меня нос и рот закрыты узорным шейным платком, голова, будто чалмой, обмотана широким кашне, а на руках – запасная пара резиновых перчаток.

Стоило нам придвинуться к Робу и изготовиться к операции, как в дверь постучали.

– Не вздумайте открывать, – проговорил я сквозь шейный платок.

Однако дверь открылась, хотя замок никто не отпирал. В щель просунулась шелковистая каштановая головка Цинки Фирон.

– Ага! – сказала Цинка. – Так и знала, что это не костюм. О, привет, Уилл! Руперт, это у нас начало чрезвычайной ситуации или как?

– Все более или менее под контролем, – ответил я. – Но я буду признателен, если ты наведешь порядок в лифте. Там полно крови, и мне пришлось остановить его на этом этаже, пока не смогу им заняться.

– Это пожалуйста, – бодро ответила Цинка. – Прямо сейчас и сделаю, а то народ уже ропщет. Чем ты его заклинил?

– Просто довольно сильный стасис, – ответил я.

– Считай, чары уже сняты, – сказала Цинка и ушла.

Дверь закрылась, и Мари приступила к работе. Роб поморщился, охнул и, приподняв голову, с такой силой стиснул край вешалки для брюк, что у него побелели пальцы. Уилл и Ник тоже поморщились и поскорее отошли и сели на мою кровать, чтобы не видеть, что именно делает Мари. Там они и просидели практически все время и неохотно вставали с места, только когда Мари приказывала кому-нибудь из них подать мне блюдце с лигатурами или непонятные штуковины в чашке. Когда Уилл в первый раз сел обратно, то тут же вскочил.

– Спасите-помогите, – сказал он, – я же про них начисто забыл!

Он осторожно пощупал карманы своего брезентового плаща и извлек на свет в горстях два пушистых, тихонько пищащих комочка.

– Это сиротки-квачки, – сообщил он. – Я собирался оставить их дома.

– Печенье возле чайников, – сказал я и подал Мари блюдце.

Ник и Уилл покормили птенчиков крошками у меня на одеяле. Зато Робу наконец-то стало на что посмотреть. Я диву давался, как он терпит такую боль и даже не кричит. И сказал Мари:

– Это пострашнее свитера вашей тетушки.

Мари, сосредоточенно делая крошечные стежки, отозвалась:

– Да. Я сначала испугалась, что она отрезала себе грудь.

Тут мы оба немного опомнились и одновременно сказали:

– Извини, Ник.

– А что? – удивился Ник. – Я тоже подумал, что свитер просто жуть. Не обязан же я восхищаться просто потому, что она моя мать!

Роб гортанно вскрикнул.

– Ник, принеси ему еще виски, – сказала Мари. – А ты, Роб, говори, если можешь. Это тебя отвлечет. Расскажи про этого покойного императора. Мне интересно.

И Роб заговорил. Он налег грудью на вешалку для брюк, то и дело морщась от боли, и говорил, говорил, говорил. Виски, несомненно, развязало ему язык, но мне показалось, что Роб по натуре болтлив. Я так и видел, как он в более счастливые времена гарцует в компании приятелей и трещит, пока кто-нибудь из друзей не скажет ему: «Ой, Роб, да замолчи ты!» Почему-то мне очень живо помнится, как этот молодой хрипловатый голос все говорит и говорит, пока Мари работает, и время от времени вскрикивает, когда Мари пристраивает на место очередной лоскут шкуры.

То, что Роб рассказывал, я по большей части знал и сам, да и остальные трое тоже, – по большей части, но не все. Помню, как он говорил:

– Понимаете, у императора три ранга жен. Раньше было только два, верные жены и верховные дамы, и все они жили у императора во дворце, но нынешний император – ну, то есть покойный, все время забываю, – Тимос Девятый, учинил третий ранг, который называется просто «наложницы», и считал, что они не такие уж важные персоны и им не обязательно с ним жить. Кнаррос говорит, что у этого императора просто мания… была просто мания все классифицировать. Он подразделил верховных дам на дополнительные разряды и оставил несколько запасных разрядов на случай, если найдет других верховных дам, которые будут разрядом выше нынешних. Например, верховных дам восьмого разряда он так и не нашел, зато девятый и десятый у него были. Естественно, если у него рождались от них дети, он их тоже распределял по разрядам. Всем этим заведовал Кнаррос, но он не заведует детьми низших разрядов. Он говорит, что иначе не допустил бы, чтобы тот, которого казнили, написал письмо своей матери. Однако детей наложниц всегда отдают на воспитание людям довольно скромного достатка подальше от Ифориона…

Так вот почему император так легко и просто казнил юного Тимотео, подумал я. Тот был всего-навсего сын наложницы. Расходный материал. Да и потом от него могли быть всякие неприятности, поскольку, строго говоря, он был старший. Я невольно вспомнил тот зал суда, весь в полированных панелях, и как юный Тимотео ушам своим не поверил, услышав смертный приговор. После этого я пропустил существенный кусок рассказа Роба, поэтому не знаю точно, как он перешел к теме поселения в Талангии.

– Кнаррос – мой дядя, – говорил Роб, когда я снова смог включиться. – Вот почему я здесь – мы с Крисом его племянники. Покидать поселение не разрешается никому, кроме нас. Там очень строгая охрана. Мы с Крисом живем по полгода там, а по полгода с остальными родственниками, и нам нельзя упоминать о Кнарросе за границами поселения. Мне на самом деле нельзя всего этого говорить, но… о-ох! Но раз император погиб, теперь, наверное, не важно. В общем, как я говорил, Кнаррос занимается детьми верных жен и знает, как они распределены по разрядам и их настоящие имена и как определить наследника, когда настанет время. Сами дети, естественно, не знают, кто они такие.

Роб разговорился, и теперь перебить его было непросто. Я пытался. Если сам Роб знал, кто есть кто среди императорских детей, а было похоже, что он вполне мог знать, это заметно облегчило бы мне задачу. Однако он говорил и говорил, не обращая внимания на мои попытки его перебить, и прервать поток его речей удалось только Мари – когда она нахмурилась и взяла у меня из рук очередную иголку с ниткой.

– Глупости какие! Ребенку предстоит стать императором, а он даже не представляет себе, кто он на самом деле, и не имеет ни малейшего понятия, как править страной, и даже никогда не покидал этого вашего поселения! Бессмыслица! Твой дядя хотя бы учит наследника искусству управлять государством?

– Нет, конечно! – ответил Роб. – Это было бы небезопасно. А при нынешнем положении дел он в безопасности. И империя в безопасности – ей не грозит, что сыновья попытаются свергнуть отца или бесчестные люди воспользуются сыновьями, чтобы…

– Ерунда! – сказала Мари. – Ерунда и пропаганда. Ник, у нас ведь кто-то пытался так делать? Оттоманская империя или что-то в этом духе?

– Вот именно! – поддержал ее Ник с моей кровати, очень ловко избегая смотреть в сторону Мари. – Ничего хорошего из этого не выходило. Какая именно это была империя, не помню, но там всех наследников держали взаперти – как в тюрьме, только во дворце. А когда выпускали на волю очередного султана, он понятия не имел, что надо делать, и всего боялся. Из них получались чудовищно слабые правители.

Я вздохнул. Значит, я должен взять и посадить на трон слабого правителя, и тогда империи точно конец. В соответствии с Предопределением. Я не сомневался, что Ник и Мари верно изложили факты. Мне тоже кое-что вспомнилось.

– Кнаррос обучил их нужному нравственному закону! – возразил Роб. – Да и кровь скажется. Новый император – не трус и не будет ничьей марионеткой, вот увидите.

– Вы знаете, кто это? – Мне все-таки удалось вставить вопрос.

– Нет. Это знает только Кнаррос, – ответил Роб. – Я говорю так, во‑во-вообще… – Он уронил голову на руки. – Еще… еще долг… долго?..

– Почти все, – сказала Мари.

То, что Роба внезапно оставили последние силы, было понятно и, вероятно, произошло само собой, но я был практически уверен, что он разрешил себе расслабиться, поскольку понял, что наговорил лишнего. Я не стал донимать его расспросами. Мне вскоре предстояло встретиться с Кнарросом лично.

Роб так и не поднимал головы, пока Мари не наложила последний стежок и не сказала:

– Все. Готово.

Тогда стало понятно, что Роб и правда обессилел. Нам пришлось вчетвером вести его к моей кровати – он еле шел на подгибающихся, скользящих ногах – и бережно укладывать на здоровый бок. К счастью, кровать была большая. Он занял ее почти целиком.

Мари склонилась над ним и сказала:

– Как твоя верхняя половина? По-моему, у тебя ребро сломано, но тут я ничего поделать не могу.

Роб что-то пробормотал – мы поняли это так, что ему будет удобнее без рубашки. Точнее, это была облегающая синяя безрукавка. Мы сумели стащить ее через голову. Роб снова что-то пробормотал – с тревогой.

Мари снова склонилась над ним:

– Я тебя полностью зашила. Кожа вся сохранилась, так что края совпали почти идеально. Если повезет, когда снимем швы, будет совсем не заметно.

– Надеюсь, – проговорил Уилл. – Такой красивый мальчик.

И верно. Без рубашки, с золотым медальоном с имперским гербом на смуглой шее, Роб был практически совершенство. И хотя теперь, когда его голова лежала у меня на подушке, был виден темный круг под глазом от боли и потрясения, хотя один лошадиный бок был весь исчерчен швами и обсыпан серым порошком, кентавр все равно был прекрасен. Юный человеческий торс плавно перетекал в великолепное лошадиное тело.

– Он все слышит. Еще зазнается, – сказала Мари.

Несомненно, Роб все слышал. На его измученном лице заиграла слабая довольная улыбка. Он прекрасно знал, как он хорош. Подозреваю, что когда он метался по гостинице, то больше всего боялся, что его красота погублена навеки. А теперь, убедившись, что все обошлось, он явно расслабился и заснул.

Мы накрыли его одеялом и устало убрали в номере.

– Боже! – сказала Мари. – Я выжата как лимон. Пойду лягу. Ник, пошли со мной, сделаешь мне кофе.

Они удалились, забрав один из чайников. Все выглядело совершенно естественно. А мне и так было о чем подумать. Нам с Уиллом и в голову не пришло заподозрить подвох.

Глава шестнадцатая

Продолжение отчета Руперта Венейблза

Мы с Уиллом заварили себе «эрл-грея» с картонным привкусом и сели в дальнем углу моего номера, чтобы не беспокоить Роба. Там Уилл скормил своим квачкам все печенье, кроме одного, а из последнего печенья наколдовал себе такой же значок, как у меня, пока я посвящал его в курс дела с линиями судьбы. Поскольку я твердо решил вычеркнуть весь список, нужно было всего-навсего придержать линии в нынешнем положении, пока у меня не появится время, чтобы разобраться с непостижимым поведением Эндрю.

– Как-то это очень странно, – заметил Уилл. – Судя по тому, что ты рассказываешь, можно подумать, что он застрял между мирами и его разметало.

– Я об этом тоже подумал, – ответил я. – Только те, кого разметало между мирами, обычно погибают.

– Не все, – возразил Уилл. – В Ультима Туле был один маг, так он несколько лет разгуливал в двух экземплярах.

– Конечно, но если Ник не ошибся, то Эндрю сейчас как минимум четыре. Двоих я видел собственными глазами, – сказал я. – Нет, по-моему, дело в другом. А в чем – бог его знает. В общем, эту линию держи покрепче, а если обнаружишь, что кто-то снова мудрит с узлом, верни все на место без лишнего шума. По-моему, мудрит некто по имени Грэм Уайт. Завтра, если получится, призову его к порядку.

– Чем раньше, тем лучше, – согласился Уилл. – Он что, маг-любитель? Наверное, не ведает, что творит. Что говорят все гости на конвенте, когда не находят свои номера на прежнем месте?

– Говорят, что планировка у гостиницы очень сложная, – ответил я, – и имеют в виду, что здесь легко заблудиться.

– Потому-то я и не живу на Земле, – сказал Уилл. – Им подавай рациональные научные объяснения, даже если перед тобой такая очевидная несуразица, что хоть криком кричи.

Когда мы встали и собрались уходить, Роб крепко спал. Очередное дело, которым мне предстоит заняться, как только выдастся минутка. А пока, чтобы на него не наткнулась ни одна живая душа в гостинице или с конвента, я наложил на номер самые сильные охранительные чары. Пока что все встречные очень старались найти Робу рациональное научное объяснение, однако теперь это будет трудновато, особенно если кто-нибудь столкнется с ним один на один у меня в номере. Уилл пообещал время от времени заходить его проведать. Маленьких квачек он выпустил побегать на ковер. И сообщил самым что ни на есть невинным тоном, что это, мол, для того, чтобы не забывать заходить. Уилл как он есть. Наверняка он так поступает потому, что знает, как я люблю чистоту и порядок. Впрочем, раз у него есть силы меня бесить, наверное, он понемногу оправляется от аварии с Робом. Это меня порадовало.

Мы поехали вниз на том же лифте, в котором привезли Роба. Цинка, умница, убрала всю кровь, но теперь кабина двигалась вдвое медленнее. Когда мы все-таки добрались до нижнего этажа, я оставил Уилла с фальшивым значком слоняться по главному конференц-залу и разведывать, что и как, а сам отправился на служебную стоянку. Сразу за дверью в гостиницу меня встретил Скарлатти. Звучал он, возможно, потише, зато слышно было повсюду. Сказать, что я разозлился, значит ничего не сказать.

Когда я распахнул дверь машины, соната оборвалась с виноватым «дзынь».

– Стэн! – отчеканил я.

– Что? – беспечно отозвался он.

– Сам прекрасно знаешь что! – Я плюхнулся на сиденье и завел мотор. – По-моему, это последняя капля. Ничего не говори. Не вздумай оправдываться. Не заговаривай со мной. Мне только что пришлось помогать врачу, который пришивал шкуру полуосвежеванному кентавру, и я вот-вот сорвусь. Меня сейчас вырвет. Я сейчас закричу. Но поскольку это уже сделали и Ник, и Уилл, каждый по-своему, мне пришлось играть роль того, кто сохраняет здравомыслие. Не жизнь, а просто сказка! Нет, ничего не говори! – заорал я, и мы, завизжав покрышками, рванули на улицу через узкую подворотню.

– Я только хотел спросить, куда мы едем, – кротко поинтересовался Стэн.

– В Талангию, в Корифонскую империю, – ответил я.

Мы уже гнали вовсю. Когда едешь между мирами на машине, такое ощущение, словно катишься по ухабистому проселку с крутой горы.

– Эй, так нельзя! – закричал Стэн. – Верхняя палата не разрешила мне отлучаться никуда, кроме Вонтчестера!

– Плевать мне на Верхнюю палату и на всех заинтересованных лиц Там, Наверху! – отрезал я. – Они в последнее время издеваются надо мной, как могут. Если не желают, чтобы ты поехал со мной в Талангию, пусть явятся за тобой лично. Зато хоть перестанешь терроризировать гостиничных служащих.

– Ты поэтому совершаешь переход на машине? – сказал Стэн. – Я и не знал, что ты умеешь.

– Уилл так всегда делает, – ответил я. – Нет. Я еду на машине, потому что, когда я был в империи в последний раз, в меня стреляли. Если повезет, на этот раз машину выведут из строя и у меня появится прекрасный повод оставить тебя там!

К этому времени мы уже добрались в Талангию. Все-таки на машине гораздо быстрее. Мы выехали под невероятное вечернее небо, и я обнаружил, что слегка ошибся в расчетах. Не привык совершать переход с такой скоростью. Милях в двух впереди виднелся лесистый холм, а наверху – какие-то стены вроде крепостных. Левее ярко отблескивали имперские бронетранспортеры, не меньше двух, – там, очевидно, ждал Дакрос. До транспортеров было, наверное, три с лишним мили по довольно плоской равнине, испещренной лоскутами виноградников. Добраться туда по прямой было невозможно, однако между виноградниками там и сям виднелись проселочные дороги, и я решил, что рано или поздно попаду на место, если буду закладывать побольше зигзагов. Я покатил по приглянувшемуся проселку, машина медленно тряслась на второй передаче, а позади клубилось облако золотой пыли, так что мне в зеркало заднего вида не было видно почти ничего.

– Ай, перестань, Руперт! – сказал Стэн. – Я же про все это впервые слышу – и про кентавров, и про стрельбу. Давай заключим перемирие и ты объяснишь хоть что-нибудь. Я знаю только, как выглядит эта чертова служебная стоянка при гостинице часами напролет.

Я просто свернул на очередную золотистую дорогу с глубокими колеями, а отвечать не стал.

– Ну пожалуйста! – взмолился Стэн. – Ладно, я прошу прощения за музыку. Годится? Я ведь попытался ее приглушить, но все от нее так переполошились, что было забавно ее распространять и пугать их по-настоящему. Я понимал, что поступаю нехорошо. Ну пожалуйста!

– Так-то лучше, – буркнул я. – А то я уже подумал, что вместе с тобой умерла и совесть. И что?

– Я больше не буду, – проговорил он с явной неохотой.

– Хорошо, – сказал я и, пока мы виляли с проселка на проселок, а облако пыли за нами росло и росло, рассказал ему обо всем, что произошло в гостинице.

– Интересно, почему Кнаррос решил послать за тобой этого кентавра, – заметил Стэн. – Он ведь, наверное, и так понимает, что все, кто сейчас у власти, только и делают, что отчаянно зовут магида. Может, он просто увидел бронетранспортеры у подножия холма и это его доконало. Даже мне и то от них неспокойно. Огого! Сколько же их тут?

Мы подъехали ближе и обнаружили, что бронетранспортеров по меньшей мере шесть. По земным стандартам это немного, но лишь потому, что у нас нет ничего подобного. Пожалуй, ближайший эквивалент с точки зрения габаритов и боевой силы – это авианосец, только сухопутный, если такое можно себе представить. Но имперские бронетранспортеры еще мощнее и оснащены более разнообразным вооружением. Да и стоят адских денег. Обычно в пределах одного мира их не больше двух. Дакрос пригнал целых шесть, чтобы показать всю серьезность своих намерений. Однако он тщательно проследил, чтобы холм не был полностью оцеплен. Все бронетранспортеры стояли кучно к западу от него – массивные, блестящие, сверкавшие оранжевым в лучах закатного солнца, отраженных от противолазерной брони. Мне было видно, как суетится у их подножия множество черных фигурок и стоят два танка поменьше, всего раза в четыре крупнее моей машины.

Тут один из танков двинулся мне навстречу, подняв свое облако пыли. Я занервничал, обнаружив, что нахожусь в зоне поражения самых маленьких пушек на бронетранспортерах, и вспомнив, что моя машина не оснащена средствами защиты от них. Я остановился и благоразумно вышел из машины. Танк показал, что меня узнали, – помигал разнообразными фарами в непривычных местах, – и с ревом рванул на меня, взметнув еще больше пыли.

– Не закрывай дверь, – велел Стэн. – Хочу все слышать.

Поэтому я облокотился на открытую дверь и смотрел, как танк приближается, нависает надо мной и останавливается. С него соскочил Дакрос, а за ним – кира Александра с ног до головы в военной форме, которая ей очень шла. Я не на шутку позавидовал Дакросу. Они зашагали ко мне, кира Александра улыбнулась, – и я поймал себя на мысли, что, если верить Робу, она была всего лишь второсортной женой (кстати, интересно, какой разряд ей был присвоен), и на другой мысли – если таков второй сорт, какой, наверное, потрясающей красавицей надо быть, чтобы стать так называемой верной женой. А может быть, верных жен выбирали из политических соображений. А когда речь заходила о верховных дамах, император мог ни в чем себе не отказывать – и, очевидно, не отказывал.

Следующим с башни танка спрыгнул юный волхв Джеффрос, которого я не видел с того дня, когда рухнул дворец. Вид у него был ужасный, совсем больной, лицо землистое, словно Джеффрос еще не успел оправиться от раны в руку. Мне сразу стало понятно, какая неразбериха царит в империи. Однако Джеффрос улыбнулся мне – пусть и настороженно. За ним последовали всевозможные военные чины, и все держали руки на толстоствольных лазерных пистолетах на поясе, и у всех были бдительные замкнутые лица.

– На дороге очень пыльно, мы не были уверены, что это именно вы, магид, – сказал Дакрос. Я решил, что он так извиняется за вооруженную охрану. – Вы один?

Мне стало любопытно, что скажет он или даже Джеффрос, если я отвечу: «Нет, у меня тут в машине развоплощенный учитель, большой знаток Скарлатти», но я сдержанно ответил:

– Да, только я. Я приехал на машине, поскольку в прошлый раз в меня стреляли.

Они посмотрели на машину – все одновременно – с легким озадаченным презрением, которое меня несколько рассердило. Однако я не менее сдержанно продолжал:

– Итак, каково нынешнее положение дел? Кнаррос сегодня прислал мне сообщение. Вы уже вели с ним какие-то переговоры?

Дакрос снял брезентовую форменную панаму, которая придавала ему официальный вид, и пригладил пятерней густые спутанные кудри.

– Слава богам, он хоть что-то сделал! Пока что мы в полном тупике. Он не подпускает нас и почти ничего не говорит!

Я смотрел, как он нервно приглаживает пальцами волосы, и вдруг понял, почему я так хочу ему помочь. Дело не в том, что Дакрос доблестно исполнял свои труднейшие обязанности просто потому, что кто-то должен был их исполнять. Дело в том, что он напоминал мне Уилла. Волосы у них были почти одинаковые, разве что у Дакроса – темные и более кудрявые. А когда Уилл только стал магидом, то точно так же не знал, за что хвататься. Уилл со своим бременем свыкся, но я всерьез боялся, что бремя, которое взвалил на себя Дакрос, не по силам никому.

– Кнаррос заявил, что будет разговаривать только с магидом, – пояснила кира Александра. – Вот Пантендрес и сказал ему, что вы скоро будете здесь, а Кнаррос только и ответил, что вы должны будете подняться на холм и доказать это.

«Пантендрес? Какой еще Пантендрес?» – подумал я. А-а… Дакрос, конечно. Дакрос – это ведь фамилия.

Джеффрос сказал:

– Этот треклятый кентавр, наверное, имеет в виду, что только магид может преодолеть защиту, которой он окружил свой холм. Лично я не смог. Я пытался – и не знаю, кому император заказал здешние защитные чары, но этот волхв был гораздо сильнее меня. – И добавил, устало и с досадой: – Они даже лазеры отражают. Это мы тоже пробовали. Откровенно говоря, мы сильно разозлились.

– Это я разозлился, – поправил его Дакрос. – Я сказал ему, что здесь кира Александра и она поможет наследнику войти в курс дела. А он заявил, что кира Александра недостаточно компетентна.

– Вот наглая скотина! – вырвалось у меня.

Кира Александра покраснела и понурилась. Я сказал ей:

– На месте наследника я не мог бы и мечтать о лучшем наставнике.

Она подняла голову и посмотрела на меня, улыбаясь одной половиной лица.

– Спасибо, магид. Я буду очень стараться. – И сокрушенно добавила: – Все равно, кроме меня, никого не осталось.

– Вы прекрасно справитесь, – заверил я. – Ну что, как будем разбираться с этим кентавром? Не понимаю, к чему он клонит. Он же сам послал за мной.

– Разумеется, он хочет, чтобы вы доказали, что вы есть вы, – сказал Дакрос. – У него инструкции – проявлять крайнюю бдительность и так далее. Джеффрос вам расскажет.

К вершине через лес вела тропинка. Джеффрос пытался подняться по ней, а потом просто пройти между деревьев, но вездесущее волшебство одолело его. Они считали, что у меня получится лучше. И сказали, что если я все-таки доберусь до вершины, и если все-таки попаду за стены поселения, и если все-таки уговорю Кнарроса выдать сына императора, то подам им сигнал и дальше дело за ними; но мне было очевидно, что они не очень сомневаются в успехе. Я чувствовал себя куда менее уверенно. По-моему, Кнаррос вел себя странно. Однако мне пришлось отмахнуться от своих сомнений под натиском их веры в меня, а собственную веру основать на том, что Кнаррос, так или иначе, послал за мной Роба.

Дакрос сказал:

– Если окажется, что наследник находится в другом мире…

– Думаю, это должно нас тревожить меньше всего, – сказал я. – Посланник ясно дал понять, что Кнаррос опекает всех детей от верных жен. Как вы собираетесь поступить с остальными детьми?

Это меня очень беспокоило. Имперская паранойя вполне могла привести к тому, что Дакросу придется казнить детей, чтобы избежать разногласий по поводу престолонаследия. Кира Александра с жаром ответила:

– Мы обеспечим им жизнь, подобающую детям императора, а как же иначе? Здесь их воспитывали как крестьян. У меня от этого прямо кровь кипит!

Дакрос и Джеффрос закивали с тем же жаром – к моему великому облегчению. Я по очереди заглянул им в глаза – по-магидски – и с радостью обнаружил, что они говорят искренне.

– Отлично, – выдохнул я. – Тогда за дело.

Они выдали мне толстоствольный лазерный пистолет, настроенный на стрельбу сигнальными огнями, и показали, как им пользоваться. Я должен был выстрелить один раз, если все получится. Если Кнаррос откажется, я должен был выстрелить дважды. Если я попаду в беду, что, конечно, было маловероятно, то должен выстрелить три раза, и тогда вооруженное подкрепление попытается преодолеть защитные чары и прийти мне на помощь. Я снова заглянул им в глаза. Они верили в меня. У меня появилось ощущение, что мне некуда отступать.

Я подъехал к подножию холма на башне танка, бросив свою машину у виноградника с распахнутой водительской дверью. Я подумал, что Стэну так больше понравится. Да и едва ли кто-нибудь угонит машину из другого мира, для которой к тому же не годится имперское топливо. Во время этой короткой поездки в облаке пыли кира Александра сидела рядом со мной и рассказывала, как планирует поступать с императорскими детьми.

– Хорошо, что некоторые из них девочки, – сказала она. – Жду не дождусь, когда можно будет их наряжать и дарить всякие безделушки. Но главное, что мне хочется им обеспечить, – это общество других детей того же возраста. Я хочу, чтобы теперь их окружали жизнь и веселье, хотя меня беспокоит, что они очень долго прожили взаперти и внешний мир, возможно, покажется им чересчур большим и страшным. Придется действовать осторожно и приучать их к придворной жизни деликатно и постепенно.

По-моему, она все понимала правильно.

Они высадили меня у тропинки и уехали по дороге, огибавшей холм, чтобы ждать моего сигнала возле бронетранспортеров. Я стоял на дороге в золотых лучах вечернего солнца и задумчиво смотрел на проселок с глубокими колеями, уходивший вверх через лес. Чары на нем были просто жуткие. Я поставил на него ногу и тут же убрал. Мне нечасто приходилось сталкиваться с таким агрессивным волшебством. И я невольно восхитился искусством его создателя. По структуре чар и по следам от колес на дороге я сделал вывод, что всю эту волшебную конструкцию при желании можно включать и отключать, когда захочешь, и это способен сделать даже человек, не сведущий в волшебстве. Нужно просто уметь. Однако отключать защиту, к несчастью, можно было только с территории за стенами на вершине холма. Я сомневался, что дотянусь отсюда. Но чем больше я стоял и продумывал устройство этих чар, тем больше убеждался, что в лесу по сторонам от дороги все эти эмбарго и санкции гораздо слабее. Отошел всего шагов на десять – и там и правда было существенно спокойнее. Тогда я наколдовал себе самую толстую волшебную броню и двинулся вверх через лес.

Склон был очень крутой, но в остальном идти было поначалу одно удовольствие – с поправкой на то, что чуть ли не на каждом шаге приходилось раздвигать очередные волшебные препятствия. Деревья здесь росли хвойные, исчерна-зеленые падубы и разные виды сосен, и золотой свет пронизывал лес пыльными полосами, пахнувшими ладаном и розмарином. Тихо и покойно. Поднимаясь, я понял, что вся эта сегодняшняя история с Робом меня вымотала. У меня эмоциональное истощение. А теперь в довершение всего надо идти спорить с Кнарросом – как это некстати! Хочу домой. Хочу лечь и отдохнуть и раз и навсегда покончить с империей. А склон становился все круче, сучья все толще, приходилось пригибаться, чтобы пролезть под ними, и я совсем выбился из сил. Пыхтел, как лесоруб. Лазерный пистолет оттягивал карман, волшебная броня была тяжелая, будто рыцарские доспехи. К тому же, когда солнце спустилось к горизонту, стало на удивление холодно. От трудного подъема я совсем не взмок, а, наоборот, начал замерзать.

Холод меня насторожил. Сильные постоянные волшебные конструкции должны черпать откуда-то энергию, а эти чары, в отличие от волшебства на дороге, были постоянные, и их очень ловко настроили, чтобы высасывать энергию незваных гостей, используя против них их собственный метаболизм. Я стоял неподвижно, и колени у меня подкашивались. Зубы стучали. И я увидел, что на самом деле даже не поднимался на холм, а двигался по склону наискосок. Стэн поднял бы меня на смех. Он меня всему такому учил. Я почувствовал, как к щекам приливает краска стыда, – потому что я понял, что никакой дороги поблизости нет, а ворота поселения наверху теперь направо от меня.

Я сказал:

– А засуньте себе эту игру в солдатики знаете куда?! Кнаррос, ты сам меня вызвал!

И попросту проложил себе дорогу к воротам напролом через все эти глупости и сердито потопал по ней. Иногда полезно хорошенько рассердиться. На самом деле холм был не очень крутой, деревья росли гораздо реже, чем мне показалось поначалу. До грубой каменной стены и некрашеных ворот в ней я дошел всего за минуту. Стена была футов двенадцать высотой, ворота сколочены из старых занозистых горбылей в два слоя. Я забарабанил в них:

– Откройте! Это магид!

По ту сторону завозились и зашуршали. Голос, который мне ответил, напоминал голос Роба. Тоже хрипловатый, но моложе, чем у Роба, и на последнем слове пустил петуха.

– Что вам нужно?

– Поговорить с Кнарросом, что же еще? Срочно, по имперским делам!

Другой голос ответил:

– Докажи, что ты магид.

– Тогда разойдитесь там от ворот! – велел я. Снова послышался шорох. – Разошлись? – крикнул я.

– Нет, – ответили хором не меньше трех голосов. Хрипловатый продолжил:

– Кнаррос сказал никого не пускать.

«Тогда с какого перепугу он послал за мной Роба?!» – оторопел я.

По шороху было понятно, что как минимум три подростка наваливаются на створки с той стороны, поэтому я отказался от мысли разнести ворота в щепки и перелетел через верх. Дело чуть не кончилось катастрофой. Я терпеть не могу левитировать (это вообще не самая сильная моя сторона), к тому же над всем поселением раскинулся какой-то волшебный защитный купол – именно он, несомненно, отражал лазеры Дакроса, – и я на него натолкнулся, так что меня чуть не отбросило. Едва успел вцепиться в него ногтями. А потом пришлось, распластавшись на куполе, раздирать его, чтобы пролезть внутрь, – рвать ногтями и пинать ногами, – а трое подростков глядели снизу, разинув рот, как я корячусь в воздухе у них над головой.

Я спрыгнул на землю возле них, не слишком грациозно, и повернулся к ним. Один был юный кентавр, не такой красавчик, как Роб, но по смуглому лицу и орлиному носу было заметно фамильное сходство. Остальные двое – мальчики-люди лет одиннадцати-двенадцати. Особой красотой они не отличались, впрочем, Тимос IX тоже не отличался красотой. Волосы у обоих были неряшливо завязаны в длинный хвост. На них были серые шерстяные длинные рубахи и большие грубые башмаки, неумело стачанные вручную.

– Как ты это делаешь? – спросил старший. Хрипловатый голос принадлежал ему.

Я коротко поклонился. Ведь передо мной почти наверняка стоял будущий император.

– Левитация. Вы просили меня доказать, что я магид. А теперь пусть кто-нибудь из вас проводит меня к Кнарросу.

– Крис его приведет, – пропищал младший мальчик. – Нам надо стоять здесь на страже.

– По-моему, ничего сторожить вам уже не надо, но как хотите, – сказал я.

Юный кентавр зарысил прочь, по пути наградив меня хмурым взглядом. Я не был расположен смиренно стоять у ворот и ждать, когда мне выпадет счастье лицезреть Кнарроса, – все происходящее меня бесило, – поэтому я двинулся за ним, просто медленнее. Защитные чары, сквозь которые я прорвался, волочились за мной и липли к ботинкам. Мне пришло в голову, что, когда настанет пора палить из сигнального пистолета, эта дрянь, чего доброго, отразит луч обратно мне в лицо, поэтому я на ходу отпинывал ее и сворачивал в рулон перед собой.

Бóльшую часть свободного пространства за стенами занимал мощеный двор, брусчатка на котором выгнулась бугром, поскольку двор приходился как раз на вершину холма. Посередине, на самой высокой точке, рос какой-то темный куст и виднелся алтарь. Точно, подумал я, они же поклоняются той кислой богине-кусту. В остальном кругом было голо и убого. У внешней стены стояло несколько каменных домиков – даже каменных лачуг. Был здесь и колодец и стираное белье на веревке, на которую я набросил накопившуюся охапку защитных чар, – вот, собственно, и все. Мое мнение о покойном императоре упало еще ниже, – а я думал, ниже уже некуда.

Я прошел мимо колодца, и тут из одного домика выскочили три девочки и уставились на меня. Одеты они были в точности так же, как и мальчики, только волосы были завязаны не в один хвостик, а в два.

– Что ты делаешь? – спросила младшая.

– Снимаю вашу защиту. Она больше не нужна, – сказал я и перебросил через них оставшуюся часть рулона.

К этому времени он был довольно тяжелый, примерно как скатанный ковер, только очень длинный, гибкий и податливый. Укладывая рулон у девочек за спиной, я невольно подумал, что кире Александре придется с ними повозиться. Две старшие могли бы быть даже миловидными, если их прилично одеть, однако моя йоркширская бабушка называла таких «ни рыба ни мясо». Третья, беленькая чумазая девчушка лет десяти, туповато таращилась на меня, будто пятилетнее дитя, и у нее текло из носа. Я предположил, что это, вероятно, результат спартанских методов воспитания, но тут же засомневался.

– Скоро вы уедете отсюда, – сказал я.

– Как это уедем? Кнаррос ничего не говорил про уезжать! – воскликнула одна из старших. И тут же утащила остальных обратно в домик, как будто мое заявление уронило меня в их глазах.

Я с трудом побрел дальше, сворачивая обрывки чар в ком и заталкивая их в гору, и наконец добрался до алтарного камня. Это и был обычный камень, небольшой, гладкий, и на нем лежало несколько фруктов и цветков. Куст был просто гадость. Мне он совсем не понравился: сероватый, весь в шипах и колючках, и при моем приближении он закачался и заскрипел, распространяя во все стороны ощущение полуприсутствия какого-то божества – мелкого и неприятного. Я старался не смотреть на него, думая о том, как неудачно, что связь между императором и Кнарросом должна выражаться в чем-то таком убогом и противном.

А Кнаррос уже вышел мне навстречу. Справа от меня со склона холма донесся резкий звон его копыт по камням. Солнце было уже совсем низко. Обернувшись на звук, я различил голубые искры из-под железных подков кентавра. Помню, я еще подумал, что в числе тех торговцев и ремесленников, кого подпускали к воротам по проселку, должен был быть и кузнец. Подковы у Роба и Криса тоже были получше, чем обувь у императорских детей.

Тут Кнаррос выдвинулся на холм прямо передо мной – и я невольно ахнул. Это был настоящий исполин. Он высился надо мной, словно конный полицейский над мятежной толпой. Я перебросил охапку чар за алтарь и куст – пусть катятся себе по двору с другой стороны. Божество из куста сердито замахало ветками, когда я повернулся лицом к Кнарросу. Тут я отметил про себя еще одну черту кентавров, о которой раньше не задумывался: кожа их человеческого торса того же цвета, что и кожа под лошадиной шерстью. Меня сбило с толку, что Роб и Крис были светло-гнедые. А лошадиное тело Кнарроса было темной серо-стальной масти. И лицо, борода, волосы и руки – такие же темно-серые. И серая безрукавка в придачу. В результате я чувствовал себя словно перед огромным ожившим гранитным памятником. Да и выражение лица у него было соответствующее. Мне нечасто доводилось видеть такие неприветливые мины.

– Мне сказали, вы магид, – пророкотал он гулко и сурово.

– Совершенно верно, – сказал я. – А вы, должно быть, Кнаррос.

Гранитная голова склонилась в коротком поклоне.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда вам, полагаю, известно, что я прибыл по делам империи. Согласно файлам, которые император оставил в Ифорионе, у вас здесь содержатся дети императора, по крайней мере, насколько я понимаю, дети от верных жен. Как вы наверняка знаете, около полутора месяцев назад император Тимос Девятый пал жертвой покушения, так что теперь я вынужден просить вас выдать нового императора, а также доказательства его происхождения и прав на престол, а также всех остальных детей от верховных дам и низших наложниц с подобными доказательствами, дабы я препоручил их заботам тех, кто временно управляет империей.

Кнаррос просто стоял, как статуя.

– Ох, да перестаньте! – рассердился я. – В записях, которые оставил император, говорится, что у вас есть все сведения обо всех наследниках, в том числе тех, кто помещен в мир под кодовым названием «Вавилон».

При слове «Вавилон» гранитная статуя оживилась. Бок дернулся, словно от укуса овода. Суровый голос пророкотал:

– Сожалею. Я не могу ничего вам сообщить, пока не удостоверюсь, что вы действительно магид. Я не могу судить о добрых намерениях магидов только по вашим словам. Вынужден потребовать доказательств ваших полномочий.

Что ж, справедливо. С точки зрения кентавра я вполне мог оказаться бродячим магом, ведущим свою игру. Я вспомнил один навык, которым почти не пользуюсь, и создал в воздухе перед нами золотой знак Бесконечности – он тепло мерцал и переливался, словно восьмерка медленно вращалась в нужном направлении. Знак получился очень красивый и в сумерках светился очень ярко.

Кнаррос смотрел на него, не дрогнув ни единым мускулом, только золотой отсвет поблескивал в огромных темных глазах.

– Такое может сотворить и простой волшебник, – пророкотал он. – Если вы действительно магид, то способны на большее.

– Вы что, хотите полную церемонию?! – простонал я.

– О да, – проскрежетал он.

Для меня это было несколько слишком. Лично я никогда не встречал волшебника, тем более простого, который мог бы правильно призвать Бесконечность, однако я был не особо опытен, а Кнарросу и в самом деле предстояло принять весьма ответственное решение. Я вздохнул, жестом подозвал знак Бесконечности, чтобы он сиял у меня над головой, и медленно и старательно начал ритуал, который в последний раз проводил, когда Стэн поручился за меня перед Верхней палатой. Мне пришлось сильно сосредоточиться. Я не повторял ритуал три года. А сейчас меня отвлекал язвительный шелест богини-куста, а также крепнувшее чувство, что все это не просто лишнее, не просто выглядит довольно глупо, но еще и идет не по плану. Что-то сбилось, не сходилось, не вполне совпадало.

Кнаррос просто стоял и смотрел. За все время он подал признак жизни только один раз – раздраженно переступил задним копытом. Наконец я завершил ритуал и поклонился. Тогда Кнаррос снова коротко кивнул.

– Согласен считать вас магидом, – прогудел он. – Что вам нужно?

Я скрипнул зубами и учтиво повторил просьбу: наследники императорского престола, их имена, даты рождения, доказательства происхождения и все то же самое для детей, сосланных в мир под кодовым названием «Вавилон».

– Все это у меня есть, – сообщил Кнаррос. Но я даже не успел вздохнуть с облегчением, когда он все перечеркнул: – Однако у вас несколько неверные сведения. Настоящая наследница – старшая дочь императора, она человек. Здесь ее нет.

– Когда же она появится? – спросил я.

– На закате, – отвечал Кнаррос. Мы с ним одновременно посмотрели на северо-запад, за куст. Небо все было в красно-золотых полосах – самый пламенный образчик великолепных талангийских закатов. – Императрица будет здесь с минуты на минуту, – сказал Кнаррос. – Если вы подождете, я принесу вам требуемые доказательства.

– Благодарю, – ответил я, а про себя подумал: «Давно бы так!»

Кнаррос повернулся, снова рассыпав искры из-под копыт, и направился вниз к домику в дальней части поселения. Спешить он не стал. У меня было вдоволь времени, чтобы понять, что поперек дороги у него лежит мой рулон защитных чар и пройти сквозь них он, скорее всего, не сможет. Надо было так и оставить. Но мне до смерти надоело здесь торчать. Я бочком подскочил к рулону, взвалил его на плечи, а потом поднял повыше, чтобы Кнаррос прошел под ним. Затем я подбросил рулон и швырнул вниз по склону, на крышу здания, к которому направлялся Кнаррос. У меня мелькнула мысль, что божество из куста мешает мне, но от злости я не обратил на это внимания. И когда я только взвалил рулон на плечи, то готов был поклясться, что по нему что-то ударило, да так, что я пошатнулся. Я решил, что это камень, вырвавшийся из-под копыт Кнарроса, и тоже не обратил внимания. Еще я не обратил внимания на требование Кнарроса стоять на месте – а все от чистой злости и упрямства, признаюсь честно. Вместо этого я побежал назад через вершину холма, мимо алтаря и вниз, к воротам, чтобы спросить мальчиков, кого именно им велели ждать.

Я туда не дошел. Не успел я миновать алтарь, как позади послышалось глуховатое «треск-бум». Я развернулся и бросился мимо куста, бешено махавшего ветвями, к зданию, куда ушел Кнаррос. Ноги бешено молотили по брусчатке. Расшатавшиеся булыжники стукались друг о друга, в сумерках блестели искры. Я понятия не имел, что это за «треск-бум», только было до ужаса похоже на взрыв в каменоломне, и я помню, как удивился, что здание стоит себе целехонькое. По-моему, я подумал – если я вообще о чем-то думал, – что снял защитные чары в тот самый миг, когда Дакрос потерял терпение и открыл огонь.

Это здание было больше и немного лучше остальных, с большим высоким дверным проемом, чтобы кентаврам было удобно. Я ринулся туда – там было практически темно – и едва не упал, споткнувшись обо что-то, лежавшее на пороге. Я выставил вперед руки, чтобы не упасть, и нащупал пальцами грубую теплую шерсть. От этого я отпрянул, налетел на косяк, замер – и ощутил тепловатый запах дыма и мясной лавки. Тут я вызвал свет – в этом я тоже не очень силен, – и, когда у меня на ладони наконец разгорелся язычок свечного пламени и осветил каменные стены изнутри, я икнул, увидев распростертого на полу Кнарроса с неловко согнутой ногой, которую он сломал, когда падал. Он больше не был похож на гранитный памятник. Лица почти не осталось, а из шеи толчками вытекала красная кровь. У кентавров так бывает, у них же два сердца. Кнаррос был мертв – совершенно точно. Огромная серая рука сжимала револьвер, из которого он застрелился. А в дальнюю стену был вделан незатейливый сейф, где, должно быть, по-прежнему хранились необходимые мне доказательства.

Я глядел на сейф, и на ладони у меня все трепетал язычок пламени, и тут его толстая дверца медленно открылась. Я увидел, что там пусто. И снова опустил глаза и посмотрел на Кнарроса. Из револьвера, тупо подумал я. Прошла целая вечность, прежде чем я сложил два и два. Но на самом деле в такие минуты только кажется, что все кругом замедлилось.

– Господи, – сказал я. И выскочил наружу, на ходу вытаскивая из кармана свой пугач, имперский пистолет с толстым стволом, из которого удобно направлять луч, а не пулю, и тут же, едва очутившись под открытым небом, выстрелил в воздух – раз, и два, и три.

А потом помчался вдоль стены, огибая двор, и только и молился, чтобы не опоздать. На полпути ко мне присоединился юный кентавр Крис, который выскочил из другого дома с большими дверями, – он желал знать, что случилось.

На вид Крису было лет пятнадцать. В принципе он мог и сам застрелить Кнарроса, но мне не верилось, что он взял бы для этого земное оружие.

– Ты не слышал, тут никто не пробегал? – пропыхтел я на ходу.

Он непринужденно рысил рядом.

– С этой стороны – нет. Но я слышал шаги с той стороны двора.

– Вот черт! – простонал я. – Это точно был не я?

– Нет, я одновременно слышал, как ты бежишь там, сзади, – ответил он. – Пожалуйста, объясни, что случилось?

– Кто-то застрелил твоего дядю, – просипел я. – Кнаррос ведь был тебе дядей?

– Я сын его сестры, да, – ответил Крис. – Но… как же… что же?..

– Не хватает дыхания, – проговорил я и мрачно побежал дальше.

Я бы ни за что не допустил, чтобы он сейчас сам поскакал к воротам. А когда сам туда примчался, понял, что был прав. В свете от искр, вылетавших из-под моих ног и его копыт, я различил черный провал в стене – ворота были распахнуты. А внизу в сумерках виднелись два маленьких светлых бугорка.

– Опоздали! Пропади все пропадом, опоздали! – выдохнул я.

Соскользнул по брусчатке под уклон, рассыпая голубые искры, и перевернул ближайший бугорок. Старший мальчик. Хвостик прилип к огромной резаной ране на горле, когда я его перевернул. Лужа крови под ним хлюпнула, от нее слабо пахло. Он был еще теплый. Второй жалкий бугорок я трогать не стал и обернулся к юному кентавру.

– Кто-то вломился в ворота, – сказал я, – кто-то, кого вы все знаете, и они сказали, чтобы вы им не мешали, так ведь?

Крис прижал руки к подбородку. Копыта нервно топотали. Света хватало, чтобы разглядеть, что лицо его мокро от слез.

– Я… я не могу сказать, – пролепетал он. – Я правда не могу!

А потом, едва я успел подумать, что все, что говорил мне Стэн про то, как кентавры держат слово, истинная правда, он перескочил через оба маленьких тела и исчез в темноте за воротами – только бешено простучали копыта.

Я снова пустился бежать, уже вдоль другой стороны двора, и наконец добрался до домика, куда ушли девочки. Внутри было темно и на первый взгляд пусто. Я вломился в дверь, на ходу вызвав свет. Там была одна жалкая комнатушка с тремя узкими кроватями. На пятачке между ними лежало, свернувшись в комочек, тело младшей девочки, длинные потеки ее крови собирались в лужицы в щербинах на полу. Я поглядел на бедного ребенка и выругался. И вздрогнул от неожиданности, когда на звук моего голоса из-под ближайшей кровати высунулась голова старшей девочки. Из-под соседней кровати вылезла вторая.

– Кто это сделал? – спросил я. – Вы видели?

Они только вытаращились на меня – почти как зверьки. Должно быть, от потрясения. Мы смотрели друг на друга, и тут в дверь хлынул поток света, послышался громкий пульсирующий гул. «Здесь лучше разберется кира Александра», – с огромным облегчением подумал я и снова бросился наружу. Во дворе приземлялся легкий вертолет. К моей великой радости, сел он прямехонько на этот гадкий куст. Дакрос выскочил из кабины, перепрыгнув алтарь, и кинулся мне навстречу.

– Кошмар, – сказал я ему. Голос у меня от всего этого ужаса стал сиплый и срывался. – Господи, какой кошмар! В живых остались только две девочки, обе в состоянии шока…

– Из-за чего произошел сбой? – рявкнул Дакрос.

Больно было смотреть, как поникли солдаты, когда я все ему рассказал, как будто им на плечи легло бремя семи с лишним миров. Но все равно Дакрос прекрасно знал свое дело. Он отрывисто отдал приказ, и тут же несколько вертолетов поднялись в воздух искать юного кентавра. Остальные приземлились, и из них высадились деловитые люди, видимо полиция, и стали развертывать дуговые прожектора. Мы отправились осматривать место катастрофы при ярком свете, и военные деловито все фотографировали. Кира Александра в экспедиции не участвовала, однако я был рад, когда увидел, что несколько женщин из числа солдат сразу же взяли девочек под опеку, усадили их у стены и уговаривали рассказать все, что они знают. Посреди всего этого расхаживал Дакрос и выслушивал доклады. Я проникся к нему особым уважением за то, что перед лицом полного крушения всех своих надежд Дакрос совсем не собирался ни в чем винить меня. А я бы на его месте винил. Мне было скверно, мне было тошно, и я был бы сейчас только рад любым упрекам. А хуже всего, хотя я понимал, что бросить Дакроса в такой беде подло и недостойно, я собирался так и поступить. Люди, которые это сделали, были с Земли. Помимо всего прочего, меня мучил постыдный страх, что убийцы в эту самую минуту угоняют мою машину.

Минут через пятнадцать я попытался сообщить ему об этом – не сразу, а по частям. Мы стояли возле дома, где до сих пор лежал Кнаррос, и кто-то только что вручил нам по картонному стаканчику крепкого имперского кофе.

– Убийца Кнарроса применил оружие из моего мира, – сказал я, – и, подозреваю, они вернулись туда со всем тем, что взяли в сейфе…

– Прошу прощения, генерал Дакрос. – К нам подошла женщина в военной форме. – Вот что мы нашли зажатым в другой руке Кнарроса. Мы сделали снимки, но капитан считает, что это нужно показать вам немедленно.

Это был уголок официального манускрипта на плотной бумаге, грубо оторванный. Было видно, как его смяли мощные пальцы Кнарроса. Дакрос взял его и торопливо осветил большим фонарем. На бумажке что-то было написано от руки красивым наклонным почерком – так в империи принято оформлять важные документы, – в основном отдельные буквы и цифры, которые мне ничего не говорили. Я сумел разобрать только имя, или часть имени, – «Семпрония Марина Тимоза Е», – сохранившееся на самой широкой части.

Однако для Дакроса все это имело какой-то смысл.

– ДНК, группа крови, скан роговицы, – сказал он. – Вероятно, этого хватит, чтобы установить личность какой-нибудь из этих девочек. Так держать, рядовой. – Он повернулся ко мне, но его тут же отвлек писк рации – вызывал один из бронетранспортеров. – Когда-когда они от вас убежали? – сурово переспросил он в микрофон. – А, понятно. Нет, тогда все в порядке. Значит, это были просто зеваки. – Он снова повернулся ко мне. – Извините. Сюда постоянно приходят деревенские жители поглазеть. В Талангии бронетранспортеры нечасто увидишь. Я было обрадовался, что мы поймали убийц. Жаль. Так или иначе, Кнаррос, должно быть, сжал в руке этот сертификат, когда понял, что его обманули. Вы тоже так считаете, магид? Вероятно, злоумышленникам пришлось застрелить его, чтобы забрать бумагу. Вероятно, они прикрылись тем, что якобы привезли настоящего наследника, – вы говорите, это девушка, так ведь? Очень странно. Кнарросу это наверняка показалось подозрительным, ведь у него под опекой было двое мальчиков. В империи трон в первую очередь наследуют сыновья. И убийцы, должно быть, пришли пешком на закате, поэтому мы их не заметили, и каким-то образом убедили Кнарроса отложить принятие решения до их появления. Затем они похищают доказательства и получают возможность предоставить нам лженаследника, к тому же обеспечив, чтобы у нас не осталось наследников, кроме их самозванца. Должно быть, их план примерно таков, согласны?

Я стоял во дворе, залитом мертвенно-синим светом, глотал кофе и думал об этом. С моей точки зрения, все было совсем не так. Особенно в общую картину не укладывался тяжелый удар, который я ощутил, когда поднимал рулон защитных чар, чтобы пропустить под ним Кнарроса. Это был выстрел. Это был выстрел из того самого револьвера, из которого убили Кнарроса. Теперь я в этом не сомневался. И едва я это сообразил, мне тут же вспомнился тот случай на окраине Ифориона, когда меня едва не подстрелил снайпер. Какой же я дурак – не сообразил, что это тоже было огнестрельное оружие земного типа! Какой же я дурак! А если проследить эту цепочку насилия в прошлое, стоит задуматься, какова была подлинная природа взрыва, который убил императора.

«Все было спланировано!» – подумал я. Все – от бомбы во дворце и дальше. Тот, кто составлял этот план, исходил из предположения, что мне известно то же, что и Кнарросу. А Кнаррос намеренно меня задерживал – лгал мне! Я думал, кентавры не лгут. Надо будет обязательно спросить об этом Стэна. Но теперь мне было очевидно, что Кнаррос не подпускал к себе Дакроса, пока не появился я, а затем снял волшебное эмбарго с дороги, чтобы убийцы могли пройти. Чепуху с магидской церемонией он затеял исключительно ради того, чтобы основательно отвлечь меня и дать им время занять позицию. Затем Кнаррос подстроил так, чтобы я остался стоять у алтаря, на фоне неба, – идеальная мишень. К счастью для меня, стрелок не спешил, должно быть, хотел прицелиться как следует, а я совершенно случайно спутал ему карты, потому что бросился поднимать рулон пуленепробиваемых чар и заслонился им. А потом вообще ушел с линии огня – побежал в другую сторону. Видимо, убийца решил наверстать упущенное и просто застрелил Кнарроса. Я понятия не имел, собирался ли он с самого начала убивать Кнарроса или нет, но знал, что мне повезло. Очень сильно повезло.

Руки у меня тряслись, когда я отдал картонный стаканчик стоявшему рядом солдату. Более того, дрожь добралась уже до плеч и затронула колени.

– Да, я уверен, что Кнарроса обманули, – сказал я Дакросу. Дрожь послышалась и в голосе. – Однако главное – что убийцы с Земли. Вероятно, они уже вернулись туда. Если вы не возражаете, я бы, наверное, тоже вернулся и отправился на поиски. Можно ли попросить, чтобы меня доставили к машине на вертолете?

Дакрос согласился, и мы, как обычно, договорились, что будем держать связь. Но одно он подчеркнул особо. Он хотел, чтобы убийц доставили в империю, судили и расстреляли. Я тоже хотел. На Земле против них не было никаких улик.

– Возможно, нам придется признать их самозваного императора, – сокрушенно сказал Дакрос. – Если не удастся подтвердить право на трон одной из девочек. Надеюсь, магид, вы сумеете найти оставшуюся часть документа.

Я подумал, что у меня нет ни малейшего шанса, но дал слово постараться и, дрожа, забрался в вертолет. Внутри нейтрально пахло металлом, и от этого ужас понемногу отступил. Я понял, что мне и в самом деле срочно нужно домой. Разоренное поселение было залито ослепительным искусственным светом, и от этого все походило на побег, но когда вертолет перепорхнул через лес на склоне, я увидел более широкую картину – шире, чем мое случайное спасение, и даже шире, чем циничное убийство детей. Я смотрел вниз на деревья и понимал, что найти этих людей – мой долг магида. Во-первых, они слишком много знали обо мне, это нельзя было так оставлять, во‑вторых, они считали, что я знаю о них больше, чем на самом деле. Но главное – они сделали из мира в Нет-стороне базу для нападения на мир в Да-стороне, а такое терпеть нельзя.

Глава семнадцатая

Продолжение отчета Руперта Венейблза

Когда вертолет отлетел от холма и, гудя, поплыл напрямик над равниной, я с удивлением обнаружил, как там все еще светло. Было прекрасно видно и золотистую пыльную почву, и сетку более светлых проселков на ней, и ровные черные линии виноградников на желтой земле. Прожектора вертолетов, охотившихся на юного кентавра, выглядели будто точки, вырезанные из желтого закатного неба. Я сомневался, что они найдут Криса. Те, кто все это спланировал, наверняка поджидали его в лесу. Крис знал, кто убийцы. Странно, что они сразу его не убили. И Роб почти наверняка знает слишком много. Меня охватила острая тревога за него и за Уилла, если Уилл попытается его защитить. И за свою машину. Они могли запросто ее угнать. И за Стэна, разумеется. Это было чревато такими осложнениями, что даже думать не хотелось.

Однако машина оказалась на месте – стояла там, где я ее бросил. При виде нее меня охватило такое облегчение, что я наскоро поблагодарил пилота, соскочил в колкий пыльный смерч, поднявшийся из-под вертолета, и бросился к моему очаровательному, изящному серебристому авто, что твой спринтер.

Дверь, которую я оставил распахнутой, была теперь закрыта. У меня екнуло сердце. Но когда вертолет взмыл в небо и улетел, прихватив с собой гул, до меня донеслось в сумерках тихое тинь

Продолжить чтение