Читать онлайн 21 Добрая Сказка бесплатно

Сказка первая, в которой всё только начинается…

Жили – были в одном провинциальном городке два юных существа. И так сплелись их нити судьбы, что встретившись, полюбили друг друга. И появилась объединяющая фамилия, судьба и рождение нового пути. Попросту мама Ира и папа Слава, как они себя в шутку называли и не задумывались о том, что готовит им жизнь в качестве сюрприза. Но недолго шуткой были их прозвища и родились у них две замечательные девочки, которых они прозвали именами ласковыми Ладушкой и Любавушкой. Так появилась семья Дальних. Оба родителя работали преподавателями и отличались глубокой порядочностью и честностью. Но уже не те времена были, когда хорошие люди могли жить счастливо. И молодым специалистам выпало бремя остаться без работы. Кто-то очень грозный и злой решил, что страна должна быть глупой и пустой, потому и закрывались повсеместно и ВУЗы и училища, да и школы тоже. Остались без работы и мама и папа. Был собран семейный совет и постановили на нём, надо уезжать в поисках лучшей жизни куда-нибудь, где власть ещё не добралась до людей, не испортил их квартирный вопрос, да и где природа осталась не тронутой. Одним словом, решено было, собрав свой нехитрый скарб, запродав квартирку малую, отправиться, куда глаза глядят. Завершив все дела, поклонившись на последок родным могилкам, семья Дальних, водрузившись на грузовую машину, нанятую специально для переезда, отправились в путешествие. Дорога шла ровная, по краям стояли столбы, да щиты с указателями, кругом поля не ухоженные и грустная картина не заставляла биться сердце. Так закончился первый день путешествия. Остановившись на ночлег, водитель грузовика ушёл в гостевой придорожный домик, а семья, устроившись на ночлег, решила узнать, что кому приснилось поутру следующего дня. Пробежавшая ночь принесла новое испытание. Сквозняком из окна продуло дочек, и две прекрасные девочки, проснулись с кашлем и температурой. Мама огорчённо старалась спрятать слёзы, но они всё равно прорывались и катились по её красивому лицу, падая на макушки детей, когда она обнимала, прижимая их к себе. Папа был сумрачен, но дождавшись водителя грузовика, тем не менее, приказал продолжать путь. Машина, заведясь, покатилась дальше. И стоило проехать им три часа, как показался свёрток с дороги, уходящий куда-то в лес. Старшая дочь Ладушка, что сидела на коленях у отца, а старшей она была на целых три минуты, глядя на приближающийся лесок тихо, но отчётливо произнесла:

– Папа, а мне снился именно такой же лесок, и за ним поля, луга и даже целая деревня.

– А мне снилась речка, в которой так вились рыбки и дети что счастливо плескались в ней. – Так же тихо поведала младшая дочь Любаша, что сидела на коленях у мамы.

Водитель, вслушиваясь в голоса детей, вёл машину на лес, что приближаясь с каждой минутой всё ближе, мотнув головой, притормозил возле щита, где значилась надпись: «Ненарадовка».

– Никогда не слышал о такой деревне.

Сказал водитель, и тут произошли несколько событий, определивших весь дальнейший жизненный путь молодой семьи.

Машина, обиженно чихнув, заглохла. Мама, услышав название деревни, глядя на отца и мужа, проговорила, что и ей во сне пришло именно это название, но она не знала, что это и зачем, а теперь у неё заныло сердце, будто вернулась она в родной дом, да только не знает, что он ей родной. Глава семьи, оглядев всех своих родных, будто что-то принимая для себя, проговорил:

– Будет так. Значит судьба такая.

И стоило произнести ему эти слова, как машина, вздрогнув, завелась, и вновь покатилась по дороге, что вывела их к полям закинутым, лугам не кошеным, лескам березовым, да елочным. Вдали уже плескалась речка широкая, а на самом взгорке красовалась деревня, казалось заброшенная. Не было там ни движения, ни видимой жизни. Солнышко, припекая кабину грузовика, радовало и слепней, что бились о лобовое стекло и кузнечиков, что играли в высокой траве. Стоило проехать грузовику лесок, как асфальтовая дорога закончилась и началась грунтовая колейка, убегающая к самой деревне. Начало трясти и водитель, чертыхаясь, переведя передачу на пониженную, тихонько стал прокрадываться в сторону деревеньки. Первыми признаками жизни стало стадо коровёнок, пасшихся за березовой рощицей, казалось само по себе. Температура у девочек всё повышалась и они, впав в сонное состояние, уже не наблюдали за тем, как их ввезли в деревеньку. Папа и мама, рассчитавшись с водителем, стали сгружать свой нехитрый скарб, остановившись на околице деревни. Дети, аккуратно вытащенные из машины, были помещены на тюки с вещами и продолжали мирно спать. Жар температуры, повышаясь, заставлял их немного постанывать во сне. Родители, растерянно оглядывая место высадки, размышляли с чего же начать жизнь на новом месте.

Запылив, убежал грузовик, обратно в грязный и замазученный городок, а молодые родители очутились перед широкой улицей, на которой стояли два ряда домов. Причем ближе к задворкам практически все они были заколочены. Папа, приняв решение, устремился воплощать его в жизнь, оставив маму, пошёл искать живых людей. Его поиски оказались удачными. В одном из домов огороженных плетнями он набрёл на дымящего трубкой местного жителя. Подойдя и поздоровавшись, он, не таясь, рассказал всё о себе и своей семье, что в поисках лучшей жизни оказалась в этой милой деревне. Так познакомившись с местным стариком Михеем, он разузнал, что властей тут нет, регистрироваться не надо, а заходить можно в любой заколоченный дом. Хозяева тех домов либо уехали, либо умерли, так что заходи и живи на радость. Папа Слава был человеком честным и потому предложил заплатить деньги, как за постой, но дед Михей, отмахнувшись, посоветовал дойти до дома Фёклы Гавриловны, где и определится пока на постой. А уж потом, переночевав и выбирать себе дом по соседству. Намекнув, что старуха с характером, после непродолжительных уговоров, согласился пойти с приезжим, дабы обеспечить ночлег у вдовой Фёклы. Прихрамывая и блюдя неспешность, он пошёл за мужчиной, и оказавшись напротив узлов, оглядывая их с прищуром, стал осматривать, и всех приезжих пожаловавших к ним в деревеньку. Почесав курчавую бороду, и глядя на старшёго в семье, он, поманив его пальцем, ткнул в дом, что стоял немного обособленно от всех остальных. Папа, погладив проснувшихся дочек по голове, поспешил за направившимся дедом Михеем, и вскоре достигнув дома вдовы Фёклы, стал свидетелем, такого разговора:

– Здоровеньки булы Фёкла.

– И тебе не кашлять Михей. Чего надобно?

Бабка Фекла, одетая во всё чёрное, была похожа на ворону. На старую, взлохмаченную ворону. Голос каркающий, выдавал и соответствующий древний возраст, одежда, что ещё больше старила, была заношенной, но вот лицо не отличалось злобностью и одержимостью. Казалось, милая старуха просто ворчит для порядка, дабы ни кто не забыл, что она и только она может быть главной, а все остальные её дети. Причём дети непутёвые.

– Да вот людей определить к тебе на постой надобность возникла. Пришлые они. Пока обживутся, пока то, да сё. А у них вишь ты, и детевы заболели от сквозняка.

– А чего я то? Домов боле нет?

Тут вмешался папа:

– Уважаемая Фёкла Гавриловна, я понимаю, что создаю вам определённые неудобства. Но приняв нас на постой, вы своими мудрыми советами поможете нам влиться в жизнь вашей деревни, так сказать акклиматизироваться. Ведь мы решили, что здесь лучше всего начать новую жизнь, после душного города. Мы недолго вас потревожим. У нас есть деньги, и мы заплатим за постой.

– А нашто они мене?

Обратила внимание на него бабка Фёкла?

– Ты здесь видел чего нить, где их потратить можно? У нас и пенсия то приходит когда, мы стараемся её отдать выездным, кто по приезду сюда, привозит, чего кому требуется. А Люська поштальонша ужесь была. Да и Никитична вродясь тока чрез месяц обещалась материи завести. Так шо не надоть мене твоих бумажек. Живите, кто ж пришлого прогонит, еслив он с добром. Да с семьёй. Чай не от сладкой жизни-то убёг из города?

Папа сконфуженный замолчал, понимая, что здесь другие ценности и ему воспитанному в городе, нельзя лесть сейчас на рожон. Мотнув головой в согласии со словами старухи о сладости жизни в городе, папа расположил её к своему семейству, не строптивостью, но вежеством.

Дед Михей, хитро улыбнувшись, продолжал умасливать бабу Фёклу:

– Скока знаю тебя Фёкла, ты ж доброй была? Кудысь подевалась твоя доброта? Вишь дитятки малые на узлах лежат, кашлют, а ты здесь политесы разводишь?

– Кудысь не надысь. Ты меня добротой не попрекай. Это мы сами определимся. Если двое вас мужиков. Так и чевойт камандыть нами вас никто не ставил. Иди по добру по-здорову. Сами определимся, чего и как.

Подергав вдовий платок за концы, бабка Фёкла, устремилась к узлам, что скиданы были посреди улицы, и на которых лежали прихворнувшие дети, а возле них расстроившись, бродила мать, которая ума не могла приложить, что делать, тем самым поставив точку в разговоре со своим оппонентом.

Папа, поклонившись деду Михею, устремился вслед за Феклой Гавриловной, и под её чутким руководством стал складывать вещи, в указанных местах. Взяв на руки детей, он аккуратно перенёс их на лавки, устланные уже к тому случаю овчиной самой Фёклой, и с усталостью вытерев пот со лба, оглянулся на жену, что оставшись возле дочерей, всё так же тихо плакала. Не решившись, приблизится до нее, ибо там уже возникла неутомимая старуха, он остановился рядом готовый на всё лишь бы обеспечить достойную остановку для всей своей семьи.

Присев рядом с лавкой на старый табурет, баба Фёкла, задушевно спросила маму девочек:

– Ну чего голуба убиваешься? Деток в три четыре дня справим, дом вам найдём. Бабы подмогнут. С хозяйством будете. Чего, али не русские мы? Утри дочка слёзы, а то по мокрой дороге, беда чаще приходит.

Мама Ира, послушно вытерев слёзы, улыбнулась старушке и с благодарностью в глазах, проговорила:

– Спасибо вам.

– Та не за што. Муж то у тебя рукастый? Али мне старухе, надоть топор в руки брать, чтоб значится к баньке дров приготовить?

Заметив кивок женщины, бабка Фёкла повернувшись к мужчине, проговорила:

– Так значится, вот вёдра, вон речка. Воды натаскаешь, в бак деревянный зальёшь. Дров наколешь, во дворе и топор есть и чурок много. Веники токо навязаны, скоро ведь Перунов день. Самое оно от хвори. В баньке да с парком. А мы с твоей хозяюшкой похлопочем насчёт поесть, да выпить. А там как справишься, так и мы поспеем с картошечкой да молочком. И деток лечить будем банькою, да и вам с дороги обмыться не помешает. Ну, давай двигай. А нам своим делом женским заняться треба есть.

До вечера папа выполнял всё порученное, иногда поглядывая в сторону дома, где затопившаяся печь говорила, что дела женские стали воплощаться в реальность. Баба Фёкла, одобрительно наблюдая за справными движениями мужчины, только и сказала:

– Мой-то Сёмён Алексеевич, тож горазд был до хозяйствования. Наш род Черноскутовых всегда был хозяйственным.

Истопив на несколько раз баньку, распарив венички березовые да дубовые, перво-наперво выпарив деток, а уж потом и сами, смывши пыль да неурядицу молодые родители, с удовольствием пили чай в огромной горнице дома бабки Фёклы. Дети, завёрнутые в чистые простыни, лежали на теплой протопленной печи и слушали неспешный разговор взрослых. Молоко и картошка, совместно с деревенским хлебом, сытно и уютно наполнили их пятилетние животики, заставив на время отступить простуду. Но кашель всё равно время от времени пронзал их хрупкие тельца, не давая спать. Хотя солнышко уже и пошло на покой, но взрослые всё ещё разговоры говорили с доброй и простой хозяйкой приютившей их в своём доме, а потому дети измаявшиеся развлекались тем, что слушали беседу взрослых.

– Определю я вас касатики в другу комнату, а сама уж здесь останусь, и за детьми пригляд нужон, и вам отдохнуть надоть. Завтра трудный, хлопотной день. Идите детки почивать, а мне тут прибрать надоть. Уставшие родители отправились почивать в постеленной кровати, и стоило коснуться им перины на кровати, сон, сморив их, отправил в страну сновидений, а в это время…

Бабка Фёкла хозяйничая по дому, заметила, что девочки ещё не спят, обратилась к ним:

– Чегой-то мои касатики, горлицы мои сизокрылые не спити? Али колыбельную вам спеть? Али сказку рассказать?

Самая храбрая дочка Ладушка, спросила, свесившись с печки:

– Бабушка, а вы, почему такая страшная? Во всём чёрном, вы Баба Яга?

– Нет, внученька. Та богиней была, а я простая старуха. Вдовий вид такой, во всём чёрном ходить, людям весть подавать, что горе у меня всех родных отняло. Но вот помощник у меня волшебный есть. Да и внучки у меня появились. Ваши родители добрые люди, вот значит и вы мне теперь как родные. Потерпите котятки, сейчас закончу и вас познакомлю с ним.

Отхлопотав по делам домашним, принялась она, глядя на угасающие огоньки в печи, что перепрыгивая с полена на полено, забирали у них жизнь, неся тепло в дом, перематывать клубочек с ниткой шерстяной. Стоило ей закончить, и вкрутив кончик положить клубок на лавку, как полилась из её губ нежная колыбельная. Слова, слетающие с её губ, кружили голову девочкам, и уносили их воображение в сладкую страну:

Чувствуя, что глаза уже смыкаются, Любавушка не смело глядя из-за спины Ладушки, скромно так спросила:

– Бабушка, но вы ведь обещали показать волшебного помощника?

– Ой, забыла старая, совсем памяти нет – наигранно запричитала старуха. И тут совсем тихим голосом проговорила:

– Ласковый котик, мягкий животик, появись, поиграй. Наших деток удивляй.

Стоило ей проговорить приговорку, как чёрный сгусток с блестящими и горящими глазами, появился возле лавки. Зажав от внезапности рот рукой, девочки смотрели, как в последних проблесках огня из печи, странный живой клубок шерсти, вцепившись в клубок шерстяной лежащий на лавке, стал выполнять кульбиты и прыжки. Но вот в отблесках огня, уже не кот играл с клубком, а маленький мужичонка, хитро кося блестящим глазом, то на огонь, то на девочек. Расположился на конце лавки. Лапоточки и сермяга делали гостя пришлым из другого времени и одновременно каким-то родным и близким. Внушающим покой и умиротворение. Тихим приятным голосом он проговорил:

– Зачем звала ведающая мать? Давно люди не беспокоили меня.

– Здравствуй батюшка Бай. Появились у меня две внучки, хотят тебя послушать. Не серчай да сказку скажи, а уж мы тебя и молоком попоим, и словом ласковым попотчуем.

Бог вглядевшись в обстановку дома, в огонь печи, переведя взгляд на больных ещё девочек, смилостивившись начал говорить, рассказывая древнейшую сказку:

– Ну, так слушайте детки. В дремучем лесу жил поживал Косолапый. Звался он Михайлом Потапычем.

– Это медведь что ли? Нам о нём мама читала сказку…

Уже засыпая, Ладушка, сквозь сон, произнесла имя лесного хозяина.

Бай, не прерываясь всё так же продолжал говорить, и слова его лёгким туманом обволакивали двух девочек, погружая в сон, что несёт выздоровление:

– Был то зверь священный, с именем тайным. Жил он в логовище, что звалось берлога, и вот какая с ним случилась история…

Шёл медведь по броду. Упал медведь в воду. Уж он там кис, кис. Уж он там мок, мок. Выкис. Вымок. Вылез.

А теперь спать детки завтра встретимся.

Но не ответили ему девочки, сладко спали они. И снились им лужайки залитые светом солнца и бабочки разноцветные, и цветы невиданной красоты, и медведь что совсем нестрашным зверем лакомился сочной малиной, да ласково поглядывал на них.

– Благодарю тебя бог Бай, что смилостившись над нами, явился. Силу свою показал, наследниц мудрости определил.

– До встречи ведающая. Кошака накорми, натерпелся ведь посланник, да и бога в себе подержал, чай тоже не сахар, с первого то разу. Это он потом привыкнет, а сейчас потрудился ой как на славу. А мнесь уж пора, звёзды зовут.

Вспышкой неяркой, славянский бог вновь перекинулся чёрным котом, в которого он вселился, пройдя по нити связывающей различное время и пространство. Вся деревня Ненарадовка крепко спала.

Сказка вторая, в которой происходит выкрикивание дома…

Утро в деревне начинается с того, что встающее солнышко будит петухов, а уж они рады стараться и своим криком будят людей. И это утро в своей последовательности не стало исключением. Птицы солнца всё также приветствовали светило, люди всё так же стряхивали с себя остатки сна.

Фекла Гавриловна, спозаранку вставшая с лавки, растопила печь из угольев, что так и не прогорели за всю ночь, благодаря хитрым заслонкам которыми была оборудована красавица печь в её доме. Поставила чугунок с картошкой, подоила корову и выгнав её за ограду, стала ожидать когда другие хозяйки погонят своих кормилиц, к задворкам деревни, где уже переминаясь с ноги на ногу ждал деревенский пастух Иван Силантьевич, а попросту Ванька Хромой. Показавшиеся кормилицы со своими хозяюшками, обычным неспешным ходом отправлялись на пастбище, а хозяюшки, остановленные на задворках бабой Фёклой, говорили о вчерашних пришлых людях. Баба Фекла собрав возле себя всех женщин деревни, начала собрание деревенского совета, заставив говорливых не в меру, замолчать, под тяжёлым вдовьим взглядом:

– Ну чего сказать хочу бабаньки. Люди оне новые, но не испорченные. Жить им ясно негде. Избу хозяин один не поставит, не прошлые времена, когда в одно лето ставился дом, да семья корнями прирастала. Мужиков наших нет, кто за длинным рублём в город уехал, кто потерялся, а кто и на Северах зажился. Одно слово, городским нужно дом выбрать. Потому смекается мне, что один из брошенных домов пригодится для них. Говаривала мне прабабка, как делаться то, потому останутся здесь токмо те кто имеют дитёв. Бобылки, вдовы, старухи, не пригодятся. И того восемь женщин хозяек. Одевайтесь в бабкины платья, да ждите меня через час возле дома мово, будем дом кликать.

– Бабка Фёкла, а как же ты? Ты ж вроде вдова?

Рябая баба, прищурившись, смотрела с вызовом на чёрную фигуру Фёклы.

– Ты говори, Клавка, да не заговаривайся. Я может и вдова, да ведающая, может ты, сможешь обряд провести? Думаю я так, стой – не шатайся, говори – не зарекайся, а ходи – не спотыкайся. И ваши силы понадобятся, хозяйка семьи хоть и молода, да квёлая к нашей жизни деревенской, так что помощь общества ей всяко не помещает. Кто с хозяйством определится, поможет, кто с уборкой в доме выбранном, а кто и с остальным подсобит. Согласны бабыньки? Ежлив мы не подмогнём, то кто останется на земле этой?

Дружный согласный гомон подтвердил правильность произнесённой речи. Баба Фёкла уходила победительницей, она не просто уговорила принять пришлых в деревню, но и убедила всех что они осядут здесь, став одними из местных, а значит, деревня не просто пополнится новыми людьми, но новой кровью, что дарует возможность выжить и не растворится в небытии.

Подойдя к своему дому, она принялась входить в свою ограду, когда заметила молодуху, что, уже поднявшись, собиралась пойти по воду, и даже отыскав коромысло, пыталась приладить его на плечо. Усмехнувшись, бабка Фёкла подошла, и таинственно поманив, подальше от дверей, стала говорить с мамой Ирой, на интересующую её тему:

– Ириш, дочка, ты как спала, как почивала?

– Да нормально Фёкла Гавриловна, а чего случилось то?

Фекла, ещё хитрее улыбнувшись, продолжила со словами:

– Я тут с обществом говорила, ну вот и порешили, вам дом аукнуть. Не смотри на меня так. Раньше то, как бывало, приезжает новая семья, коровушку кормилицу покупает, да и пускает вдоль домов, где значится место пустое да доброе, там она и ложится, там значится и дом ставить. А так как нету теперь в деревне мужиков, кто твому споможет? Он хоть и хозяин видать, да одному не скоро построится, будет. Домов брошенных много, да вот немного в которых жизнь аукнется. Вот значится женщины и помогут мне такой дом для вас сыскать, чтобы значится вас к землице матушке привязать. Али не согласна? Вродясь вчера говорила, что не на время приехала, вроде не на пересидку времени лихого, а навсегда. Иль старуха, что по глупости попутала?

Мама Ира, вздохнув и зардевшись, только и проговорила:

– Благодарю вас Фёкла Гавриловна за участие к моей семье. Уж и не знаю, как вас благодарить. Нет, не передумали мы, остаёмся на этой земле. Страна хоть и огромная, а нам к сердцу этот уголок приглянулся. Так и муж мой Слава считает. Только моя- то какая в этом роль? Я ж ваших обрядов не знаю, да и сама не крещенная.

– Это нечего дочка, всё поймёшь сама. Пойдём в дом пора семью кормить, а там как боги на душу положат.

Взобравшись на крыльцо и оглянувшись на топчущуюся Ирину, поправив чёрный платок, и пробормотала:

– Пошли дочка много дел сегодня. Оставь вёдра, будет, кому воды принести.

Войдя в избу она перво-наперво взяла в руки кувшин с парным молоком и добавив в него кусочек масла с кончика нового ножа, зашептала постукивая при этом по столу лезвием стальным:

– Ты, булатный нож, в огне закаленный, водой окроплённый. Чтобы внучки дети Божии были здоровы, чтобы легкие ихнии расправлялись, чтобы все болести миновались, пресеки их, разруби их, отчеркни их, отрежь от внучек детей Божих, их. Как с гуся вода, так с ребенков маих худоба.

Отложив в сторону нож, стальной, она не скрывая голоса встав посреди комнаты, стала говорить на всё туже крынку с молоком:

– Аз, внучки Сварожьи да Макоши матери, хочу просить за них, быть им похожею на сестриц Радуниц. От первой сестрицы беру люботу! От второй – красоту! От третьей – густой волос, от четвертой – звонкий голос, от пятой – руки нежные, от шестой – зубы белоснежные, от седьмой – ресницы черные, от восьмой – брови тонки, от девятой – очи жгучие, от десятой – нос востер, от одиннадцатой – алые уста, а как двенадцатая, станут сами! Гой!

Девочки что уже проснулись, смотрели с восторгом на действия бабки Фёклы, и с воплями слезая с печки, подскочили к ней с расспросами:

– А чего это ты баба Фёкла делала?

На правах старшей спросила Лада, её перебив и не дождавшись ответа от старухи, скороговоркой спросила и Любаша:

– А чего мама стоит в дверях и не проходит?

Фёкла Гавриловна протягивая девчонкам крынку с парным и наговорённым молоком, только и сказала:

– Пейте внучки, молоко оно полезное. Надобно бы было конечно на водицу проточную наговорить, да дюже кашель бьёт вас. А мама ваша просто учится у меня, потому и замерла.

И потом, уже обращаясь к маме Ире, сказала:

– Не пугайся дочка, это к добру да для поправки детишек. Иди, буди мужа, чай по нему работа соскучилась, а я пока на стол соберу. Времени мало, ещё надо обрядиться в наряд бабок наших.

Ира, пройдя в комнату и разбудив сладко спавшего мужа, отправила его умываться на улицу, а сама, прибрав постель, поспешила в горницу, помогать накрывать на стол нехитрый завтрак, состоящий из той же картошки, да молока с зеленью. Вернувшийся папа Слава, покряхтывая от прохладной воды. Прогнавшей остатки ночного сна, с удовольствием потирая руки, набросился на еду, что стояла на столе, но потом остановившись, и глядя на бабу Фёклу, как бы признавая её старшинство, замер с кусочком луковичной стрелки уже надкусанной, но не доеденной. Всё поняв, старуха, проворчала:

– Ешь работник, ешь. Работа она хозяина любит. Ты пока чрево картошкой уминать будешь, я тебе вот что скажу. Сегодня у тебя урок таков будет. Сейчас наперво натаскаешь воды, потом в сарайке возьмёшь литовочку востру косу, да и отправишься к Михею. Попросишь его дать подводу с лошадёнкой, и показать дорогу к лугам заливным. Он, не удержится и увяжется с тобой. Так на двоих и накосите лужок, и привезёте сюды. Неча заречным парням платить, когда свой хозяин рукастый появился. Точилово для косы, возьмешь там же в сарайке. А мы пока тебе узелок с краюхой, да с солью и лучком соберём. Жбанчик с кваском тоже будет к месту. Так что набирайся сил сынок. У тебя восемь работ впереди. Не спрашивай, что и почём, просто поверь мне старухе так надоть и всё. Ежлив где убудет, туда надо восполнить. А тебе мужчине много знать не положено.

Девчонки, опорожнив кувшин с молоком, взяв по ломтю чёрного хлеба, уселись возле печки, весело болтая ногами. Ирина ела молча, боясь поднять глаза, в которых плескалось недоумение, но им она не хотела оскорблять хозяйку, понимая, что если не понимаешь, то это ещё не повод сомневаться в правильности происходящего. Слава, поев, вышел во двор, и подхватив вёдра устремился к речке, за водой проточной, а уж потом натаскав в кадушки воды, удалился в сарайку, где и найдя всё перечисленной, приготовился к трудовым свершениям. Баба Фёкла, сделав обещанное, выставила всё на крыльцо, и уже не показавшись, заперла за собой дверь.

В доме начали твориться приготовления к обряду, и не место там было для мужчин. Пройдя в угол горницы, Фёкла Гавриловна, раскрыла два обитых медными полосками сундука. Один из них представлял собой склад одежды для женщин. В другом же были мужские вещи, да сверху лежали детские игрушки. Наперед остановившись перед тем сундуком, где лежали игрушки, она, подпустив снующих всюду свой нос девчонок, со словами:

– Выгребайте, скоро гости пожалуют, будя, чем заняться вам всем.

Девичьи крики восторга наполнили избу, чего тут только не было: Различные волчки, костяные, резные деревянные, раскрашенные всеми цветами радуги, погремушки, трещотки, скакалки с костяными резными рукоятками выполненных с особой любовью и красотой, были здесь и резаные фигурки различных зверей лесных и крупных, таких, как медведь, да волк, и мелких, как барсук да заяц. Всего таких игрушек вместе с изображающих домашних животных было больше тридцати. Но особое внимание девочек привлекли куклы. Они были разными. Здесь были и тряпичные и деревянные. И мужские фигурки петрушек, и женские куклы с волосами, но без лица, а только чистым тряпичным овалом. И всё это богатство было перенесено на стол, где тщательно было проинспектировано и определено в последовательности применения для игр, которые уже сами напрашивались у двух детей с богатым воображением. Глядя на умильные лица девочек, баба Фёкла, с грустью, сказала:

– Пусть остаются у них, моя бабка, мать, да и я собирали, всё думала, что родным передам, а оказалось, что роднее теперь чем вы у меня, наверное, и не будет.

– Но у вас ведь есть родные Фёкла Гавриловна?

Ира пыталась быть корректной и не задевать раны старухи.

– Да откудыж им взяться, родным-то? Была дочка Маруська, да Карачун прибрал. В мороз застыла в снегу, из леса пыталась дров привезти, да для сугреву выпила, вот и не расчитала сил. Мужа уже не было, а мужиков как выкашивать стало в деревне. Так я и осталась одна на земле дочка, так и осталась.

Две мутные слезинки, скатившись с морщинистых щек, закончились на подбородке, упав и растворившись в чёрном платке.

– Не дело сейчас мокрое разводить. Готовится надоть. Детёв мы отвлекли, им забавы теперь на весь день хватит. А нам дочка, надо одеваться. Вот рубахи, что ещё моя прабабка носила, вот понёвы. Ты женщина замужняя, вот эту в клетку синюю возьми. Рукава рубахи обручьем створчатым сомкни. Поверх рубахи вот этот тканый пояс возьми, детей рожала, потому он тебе пригодится. Вот эти обережки на поясок надень, да и нож будет кстати. Обувь свою оставь, лапоточки всё равно не наденешь, оставайся уж в туфельках своих, на то вреда не будет. А вот голову обязательно покрыть надоть. Рогатая кичка с покрывалом будет самое оно. Мы ведь не просто дом выкликать будем. Мы у Макоши да и у Мать сырой земли, да у Живы и у Лады Богородицы просить мира и места будем для всей твоей семью. Надобно к этому подойти серьёзней некуда. Скоро и остальные женщины подойдут, одевайся, да не менжуйся ты так. Смотри, как буду делать я, а ты повторяй, время ещё есть.

Ирина, стараясь не очень отставать от старухи, переодевалась в предложенные роскошные одежды, украсившие бы не один краеведческий музей, и казалось ей, что надев это всё, она незаметно перемещается из своего времени в глубину веков. Отрадно ей было на душе. Баба Фёкла помогла ей привести наряд в носимый вид, там поддёрнула, там подоткнула, там поправила, и вот уже не отличишь бывшую городскую учительницу, от настоящей русской женщины живущий задолго от происходящего в деревне Ненарадовке. Вскоре раздался условный стук в дверь, который разбудил кота. Он казалось жил совсем отдельной жизнью, не подчиняясь ни кому. А потому сейчас открыв глаза и потянувшись, грозно мяукнув, направился к двери входной, чтобы и когти поточить и проверить, кто пришёл в его дом. Совершив променад до дверей, он отправился к своей миске, и нахлебавшись молока, поднялся на печь, дабы от туда вести наблюдение за этими мельтешащими и несуразными людьми, что вот уже готовы куда-то идти.

На пороге дома показалась красивая женщина, державшая за руки двоих детей. Мальчика лет девяти и девочку лет восьми.

– Фёкла Гавриловна, прости, не смогла надеть бабкины наряды. Мне мой приказал всё выкинуть, даже рубашки не оставила. Не хотела мужа серчать. А от него только и осталось, что вот детишки. Их привела, с ними и посижу.

– Эх, Света, вот потому от тебя твой, и сбежал. Не смогла удержать женскими чарами, да женскими узами. Кто ж наследством то бабьим разбрасываться? Сиди уж, чего там.

Баба Фекла была непреклонна. Ирина, улыбнувшись и сделав шаг вперёд, протянула руку и представилась:

– Ирина Георгиевна. Можно по-простому Ира. А это мои девчонки. Ладушка и Любавушка.

Пожимая её руку, своей мягкой и нежной рукой, женщина, произнесла:

– А я Света. Живу напротив бабки Фёклы. Это мои. Сынок Кирюха, да дочка Маринка. Оболтус, но добрый, а эта егоза та ещё.

Представив, таким образом, себя и своих отпрысков, она подтолкнула детей к играющим девчонкам, и сама присела к краешку стола, ненароком рассматривая двух женщин, что готовились в ожидании остальных женщин, и уже нервничали. Но вот и остальные семь женщин появились. У всех были дети. У кого-то один, у кого-то двое, так что вскоре дом превратился в шумливо играющий, не признающий различий и возрастов единый организм, увлеченно терзающий игрушки которым было не один десяток лет, а некоторым и сотня перевалила. Но дети есть дети и их не интересовал возраст, их привлекал сам азарт и неуёмная фантазия, которую можно было воплотить в игре.

Взрослые женщины вышли из дома оставив всю ораву под присмотром соседки Светланы. Наступало время действий. Вздохнув и поправив вдовий платок, на кичке Фёкла Гавриловна, выглядела, преобразившись. Огонь в её глазах казалось, метал отблески на всё, на что падал взгляд женщины. Все подобрались, понимая, что сейчас всё и начнётся. Решено было начать по левой стороне, со стороны дома Светланы. Выстроившись вокруг заколоченного дома женщины, взявшись за руки, образовали полукруг. Две крайние, возложив руки на плечи старухи, замкнули на ней эту живую энергетическую цепь. Казалось электричество пробежало по всем присутствующим. Строгие лица, и закрытые глаза старухи, стали отсчитывать секунды перед свершением выбора дома.

Заговорившая распевно Фёкла Гавриловна, уже не казалась древней старухой, но полной сил мудрой женщиной:

– Вот стою я напротив дома жилого, что напротив поля чистого. Зову призываю матерей богородиц в помощь себе. Зову призываю: Макошь матушку, Живу богородицу. Ладу миролюбицу, Мать Сыру Землю кормилицу. Вы придите, помогите. Внучке Свароговой дом укажите. Пусть корнями дом с землёю свяжет, да своё согласье покажет. Гой!

Прошла минута и ни чего не происходило. Фёкла Гавриловна, вздохнув побольше воздуха, вновь на распев стала произносить ещё более древнее заклинание:

– Предки по окнам, чуры по углам. Святая роса на кровельке. Круг моего нового дому тын железный. Огонь жарок, от земли до небеси. В каждом углу по чуру стоит, в самых дверях Сварог сидит. На самой крыше полымя горит, железный тын стоит. Никому не доступно до дому моему. Гой! Все четыре богородицы со мной и с моим новым домом! Гой!

Внезапно от дома повеяло таким холодом, что в жаркий летний день, показалось, будто на секунду наступила зима лютая. Женщина что стояла слева от бабки Фёклы не выдержала и произнесла:

– То ж дом утопленника Семёна, не пустит он к себе. Вот льдом морозным и полыхнуло.

Фёкла Гавриловна грозно посмотрела на посмевшую заговорить, и глазами метнувшими молнию, казалось, пригвоздила ослушницу к земле уличной. А затем практически спокойным голосом, произнесла:

– Ирина дочка, займи Машкино место, болтает много. А говорить, тратя силы в полукруге, не след. У нас ещё стока домов впереди, а она решила на первом сдаться. Занимай дочка место, впереди поиск. Даст Бог, соищем, что надобно.

Двигаясь посолонь, они обходили один дом за другим, везде произнося слова заклинаний. И если сперва напевала только Фёкла Гавриловна, то после шестого дома, её поддерживали и остальные женщины, запомнившие слова древнего обряда. Но только с сожалением переходя от одного к другому дому, бабка Фёкла, горестно восклицала: «Проклятие», «Поклад», «Завитки», «Закрутки», «Чёрный пост», «Свеча красная», «Свеча чёрная», «Чёрный заговор», «Заговор на крови». И вот уже обойдя практически все дома, они приблизились по правой стороне почти вплотную к дому самой бабы Фёклы. Истощив все силы, они еле стояли на ногах, но оставшийся последний дом, вселял последнюю надежду, что всё было не напрасно. И женщины, совершили этот подвиг. Повторив заклинание над последним нежилым домом, они в ожидании ответа, замерли. И вдруг… Дом ответил. Упали с заколоченных ставенок доски, будто кто-то неведомый отодрал их мощной рукой. Раскрывшиеся ставни, подставили солнечным лучам запылённое стекло рам. Вздох облегчения прошёлся по всем участницам обряда. Баба Фёкла усмехнувшись, только и проговорила:

– Он ещё и с хозяином. Строгий он только, на людей обиженный. Да ничё, привадим, отогреем, накормим, да приручим. Всё бабыньки. По домам. Завтра остальных созову, дом очищать надоть, да в ум приводить. А вы голубушки никому ни слова, о том, что здесь было. Помните, об том. Пошли дочка. Треба отдохнуть мне крепко.

Войдя при помощи мамы Иры, в дом бабка Фёкла легла в дальней комнате на лавку, оставив на хозяйстве молодую родительницу двух девочек. Остальных детей, разобрали женщины, и каждая при прощании улыбалась особой улыбкой. Казалось, общая тайна объединила этих женщин теперь глубже и надёжней, чем, если бы они прожили друг возле друга в подругах не один десяток лет. Ирина с благодарностью кланялась, чуть ли не в пояс, понимая, что сделали незнакомые раньше её женщины, для всей её семьи. Начистив картошки, и поставив её в печь для готовки, она отправилась в огород, и нарвав зелени стала её мыть. Девчонки были при ней, с удовольствием исследуя границы двора бабки Фёклы. Вскорости показалась телега с большущей копной свежескошенного сена. Рядом гордо вышагивал их отец Слава. Неся литовку на плече и другой, понукая поводьями, старую лошадёнку, он казался прирождённым крестьянином, живущим на своей земле. Наверное, никто из их бывших знакомых и не признал бы в улыбающемся мужчине кандидата педагогических наук. Он был просто счастлив, вернутся домой, к жене и детям. Девчонки, выскочившие за ворота, кинулись навстречу отцу и наперебой стали рассказывать. Как много у бабушки Фёклы игрушек, и что сказал Митька, и как играла Наташка, и какие новые у них друзья и подруги. В свои неполные шесть лет, они тоже были рады, той чистой радостью, что доступна, только детям и святым. Когда любишь весь мир, и кажется, что этой любви не будет конца.

Дома сгрузив свежескошенное сено под навес, папа Слава, умывшись от солёного пота, прошёл в дом. Поцеловав жену и поприветствовав бабу Фёклу, он голодным взглядом обвёл стол. Старуха, вручив ему веник, указав на дверь, только и сказала:

– Не попарившись, за стол неча садится. Всю боль банька снимет, силы вернёт. Иди касатик, а жена тебе и парку поддаст, да и веничком подмогнёт где надобно.

Согласившись с доводами старого человека, папа побрёл в баньку, что уже была вытоплена и готова к приёму дорогих гостей. Приняв пропарку и какие-то пахучие втирания из рук жены, папа Слава почувствовал, как оживает в нём всё мужское. С любовью и нежностью он глянул на жену, та улыбнувшись ему в ответ, сказала:

– Хозяин ты мой ненаглядный. Сейчас девчонок выпарю, да и ужинать будем.

Вскорости вся семья собралась за одним столом. Бабка, встретившая коровушку с пастбища, загремела ведром подойником во дворе и вскоре теплое, и сытное молоко было оприходовано за общим столом. Отдельная крынка была для детей. Баба Фёкла, не стесняясь, вновь повторила утренний ритуал наговора на молоко, и девочки с жадностью выпили его. Кашель, что ещё проскакивал в течении дня, к вечеру практически прекратился. Молодые родители удалились к себе в спальню, а баба Фёкла опять села мотать возле печки клубки с нитями. Удобно устроившись на печи, девочки в один голос попросили старуху вновь им спеть колыбельную. Та не став себя уговаривать, затянула новую колыбельную:

Кот, что, уже приноровившись, вновь вцепился когтями в клубок ниток, перекувыркнувшись чрез голову, вновь обернулся древним богом Баем. Голос его мягким журчащим ручьем, вплыл в комнату, наполнившуюся волшебством: – Ну что пичужки, вот мы вновь и встретились? Ведающая, ты бы в огонёк дровишек подбросила, а то пока к вам добирался, совсем продрог.

Баба Фёкла, не споря подбросила толстые поленья в топку печки, жарко вспыхнувший каскад искр, благодарно отсалютовал её действиям. А Бай тем временем продолжал свою речь:

– Поди, по сказкам соскучились?

И заметив заблестевшие от удовольствия глаза девчонок, кхекнув для порядка, проговорил:

– Ну что ж есть у меня сказка. Давненько не рассказывал я её. Видать черёд пришёл и для неё. И так… Однажды три белки, рыжие озорницы, что проживали на одной из сосен волшебного леса, сговорились отправиться на опушку леса пособирать грибов. Зима была не за горами, а потому припасов требовалось в дупла натаскать много. И осмелившись, рыжие сестрёнки отправились в путь дорогу. С ветки на ветку попрыгивали, пощелкивая, переговаривались. И жизнь им казалась прекрасной, и солнышко светило и уже полянка виднелась вдали, как вдруг на их пути выскочила куница. Придушила ловкая хищница не успевших сбежать белочек, да к себе в дупло приволокла. Долго ли коротко выбрала куница самую крепкую белку и съела её, а остальных оставила отъедаться. В дупле у неё были и орехи и грибы. Старшая из оставшихся белочка, стала есть орехи, а младшая даже и не притрагивалась к ним. Смекнула она, что дело добром не кончится. Пыталась белочка уговорить сестру, сплотится и напасть вдвоём на куницу, да и победить её, когда та почивать будет. Но белочка старшая отказалась, сославшись, что куница их и кормит, да и грозить их жизни перестала. Так прошло время, и вновь кунице захотелось есть. Выбрала она вновь, самую крепкую белочку да придушив её, и съела. Младшая же белочка, выбрала пору, когда куница уснёт, да и вцепилась ей в горло. Так исхитрившись отвлечь внимание хищницы, она и свободу себе обрела, да и за сестриц старших отомстила.

Услышав, плачь девочек с печки, Бай, усмехнулся уголком рта:

– Что белочек стало жалко? А ведь то сказка, да про то, что всем вместе держаться надо в беде, а уж когда приспичит, и один может подвиг свершить. Не плачьте, завтра новую сказку скажу, весёлую. Спите внучки.

Глаза девочек закрылись как по команде, и в доме наступил покой и тишина.

– Благодарю тебя славный Бай. Мне они как родные, пусть помнят меня, да и тебя добром.

– Да ты ни как ведающая помирать собралась?

– Чую и до зимы не доживу, а успеть надо многое.

– Ну, ну, до встречи на звёздном мосту ведающая.

Дом бабы Фёклы погрузился в сон, и только вернувшийся кот отправился по своим кошачьим делам в сарай, где озорничали мыши.

Сказка третья, в которой новый дом ведунью признаёт…

– Вставай дочка. – Тихий голос Фёклы Гавриловны, выдернул из тёплого объятья сна маму Иру. Вскинувшись с постели, она заметила, что на улице ещё темно. Молчком не вступая в пререкания Ирина, последовала за старухой, что прихватив объёмную сумку, которую ранее молодая женщина не видела, вышла на крыльцо дома.

– Успеваем, до петухов, дочка. Надоть сделать так чтобы ни кто не видел, как ты будешь соединять линии миров.

Ирина уставилась на бабу Фёклу, серьёзными глазами, требуя во взгляде подтверждения и разъяснения её странных слов.

– Дочка пойдём, всё сперва сделаем, а уж объяснения потом, после того как солнышко встанет, да мир осветит, тогда и до разговору будет время. А сейчас время луны, она всем мудрым потворствует, да дорожку прокладывает.

Произнося эти слова, она остановилась пред новым домом Ирины и Вячеслава. Аккуратно опустив припасённую сумку, она стала ловко раздеваться, показав жестами, что и Ирине предстоит сделать то же самое.

После чего взяв кочергу за ручку, стала очерчивать круг вокруг дома и всей территории огороженной для этого случая жердинами. Совершив круг и вернувшись в то же место, она передала кочергу, в руки, озябшей Ирине и жестами не нарушая молчания, показала повторять те же действия. Ни чего не оставалось делать молодой женщине, как погрузив в землю навершие кочерги, идти по следу, что уже был оставлен мудрой женщиной. При этом признаваясь себе, что каждый сделанный шаг, не только прогоняет утренний холодок, но и разливает по крови живительный огонь, бушующей крови. Сделав то же, что и бабка Фёкла, и вернувшись к ней, она обнаружила старуху, что ножом вырезала странные символы. Немного знавшая славянскую культуру, Ирина, понимала, что символы наносимые имеют магическое значение. Баба Фёкла, довольно резво вырезав три к ряду руны, вытащила нож, уже знакомый Ирине, по вчерашнему дню, он сопровождал её при выкликании дома. Освободив нож от чехла, старуха, взяв левую руку женщины. Кольнула кончик большого пальца, и дождавшись выступившей крови, поднесла руку к начёртанным рунам, что-то стала бормотать себе под нос. «Поставлю я около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, – ни гад не переполз, ни лихой человек ногой не переступил и дедушка – лесной через него не заглядывал». Кровь впитывалась в начертанные руны, принимая жертву от новой хозяйки. Прочитав заговор, баба Фёкла, обессиленно отпустив руку Ирины, жестами показала, что ей нужна сума. Поднеся её старухе Ирина, замерла, ожидая дальнейших действий. Бабка ловко стала одеваться, чему последовала и женщина. Потом раскрыв суму, Фёкла Гавриловна, вытащила оттуда миску, кусок хлеба и крынку молока. Наполнив миску молоком и накрошив туда хлеба, сотворив, таким образом, молочную тюрю, она передала миску в руки Ирины и уже спокойно начиная говорить, тихо произнесла:

– Неси дочка к крыльцу, пусть домовой порадуется. Он задобрен, должон быть. Ты хозяйка, тебе и прикорм держать. Так надо дочка, не бойся, неси.

Ирина открыв воротину несмело пришла к крыльцу, с закрытой на щепку дверью. Поставив миску и несмело оглянувшись на бабушку, она как по наитию, произнесла:

– Прими хранитель дома от новой хозяйки подношение. Нужен мне помощник, за детьми и скотом приглядчик, мужу моему в хозяйских делах подмога.

Казалось, ни чего не изменилось, если не считать что на крыльце материализовалось сперва туманное облачко, а потом, разрастаясь, стало увеличиваться в размерах, до великанской фигуры звероподобного образа. Казалось страх начал проникать в душу Ирины, но на поясе стал нагреваться нож, которым была выпушена кровь хозяйки. И она всё поняла. Вытащив лезвие, она воткнуло его в крыльцо и фигура сдувшись, стала похожа на маленького человечка правда с лошадиными ушами, что поклонившись новой хозяйке, признал её власть. Довольная собой Ирина улыбнулась домовому, ещё до конца не веря, что всё, что происходит с ней, происходит на самом деле, а не в каком-то мороке. Выйдя с ограды, она полновластной хозяйкой развернулась к дому и отвесила ему поясной поклон. Баба Фёкла стояла и улыбалась. Подойдя к ней, Ирина тоже поклонилась старой женщине, та ответила вежливым полупоклоном. Обнявшись, как мать и дочь, они поспешили к себе в дом. Первые всполохи солнца, обрамляли прояснивающееся небо. Новый день наступал. И его начало, было подтверждено голосистыми переливами птиц солнца, что приветствовали светило по своему, только им известному способу.

Войдя в дом, Ирина начала собирать на стол. Баба Фёкла подоив кормилицу корову Марусю, что который год ей заменяла ушедшую дочку и даже была названа в её честь, зашла с подойником в дом и разлив молоко по крынкам, вновь повторила вчерашний ритуал. Ирина старалась запомнить каждое слово произнесённое старухой. Та, отговорив, вышла во двор из дома, чтобы выгнать коровушку в стадо, да и поговорить с местными женщинами о делах предстоящих.

Провожая кормилицу до околицы, она здоровалась с другими хозяйками, и помахивая хворостинами поправляли неспешную прогулку по улице, все кто стремился отправить на пастбище скотинку, для того чтобы вечером с нетерпением ожидать её домой. Проводив и сдав под надзор пастуха Ивана, баб Фёкла, как и вчера, стала собирать хозяек возле себя, чтобы обговорить, насущные проблемы:

– Ну что хозяюшки, опять требуется помощь всем миром. Надобно всю избу отмыть, отскоблить, да приготовить. Молодые рукастые, отработают. Муж ейный хоть куды. Уроки делать будет, что скажите.

– Чё даже на сеновале?

Дружный смех, взорвал круг женщин.

– Тебе бы Клавка, ток о том и мечтать, пред кем подол подать.

Осадила тут же, после смеха Фёкла Гавриловна, вновь вступившую в пререкание тетку. Новый взрыв смеха, лучше всякого аргумента заставил прикусить язык, ту, что уже завидовала молодым. Злая мысль ещё не сформировалась у неё в голове, но уже зависть поселилась змеёй в груди у неё, начиная разъедать душу. Поотстав от остальных женщин, Клавка, прошла до дома Гавриловны и тормознув возле её плетня, опёрлась о него. Баба Фёкла понимая, что разговор предстоит трудный, подбоченившись ждала начала атаки. И она последовала:

– Слышь, Гавриловна, мне почто дар свой не отдашь, пошто молодухе честь? Сама знаешь, я самая сильная ведьма, после тебя. Чего это ты решила дар на сторону передать, не дело то, что скажешь? С чего пришлой милость, али задумала чего? Свою Маруську не учила, так та и ушла за горизонт пустая, и теперь вона как поворачиваешь? У нас тоже дети, да мужики по паспортам тоже имеются. Или думаешь, ни кто не видит, как охаживаешь семейку эту? Чего сказать то хочешь?

Побледневшая Баба Фёкла, понимала – это вызов, причём вызов, после которого либо пришлых затопчут всем миром, либо признают и оставят полноправно на этой земле. Выдохнув, она подперев старую грудь руками скрещенными, выставив острый подбородок, пошла в контратаку. И хотя на улице не было видно ни кого, но их спор был слышен, и потому проиграть она не могла, ради тех, кто сейчас был в её доме, под её защитой.

– Ты спрашиваешь почему? Хошь верь, хошь нет. А больше не кому, передавать дар. Тебе что ли? Не спорю, ты ведьма знатная. Да вот только вставши на путь этот, не проснулась. В душе у тебя Клавка мрак гнездится, и пока не вычистишь ты его, нет тебе моего учения. То, что вчерась тебя не позвали, так в том ток твоя заслуга. Да вродясь и семейная ты, и дочь есть, а не всё как у людей. Дочя двадцати годков осела в городе, а к матери и нос не кажет, да и мужик твой как пять лет уехал, так и пропал без вести. О чём это говорит, о том, что нет в тебе мира, потому и гнездо твоё опустело. А пришлая, то она пришлая, да токо кровь в ней наша, чую, быть ей мудрой ведающей. Пущай дар в ней спит пока до времени, да только посильней меня она будет ко времени. Не одного спасёт и вылечит. Скоко мене осталось токмо богам ведомо, но всё отдам ей. Моей наследницей будет, коль родную дочь прибрала Навь, значит на то воля неба, а ту, что послали, ту и буду учить, покудова сил хватит. Ты можешь не приходить, в дом к ней, нет в тебе нужды, и в даре твоём. Чую беду можешь токмо принести, так что не утруждайся. Там нужны только чистые сердцами женщины, а ты и так рябая, и так в душе выщербленная. Иди и подумай, авось время тебя излечит, от хворобы, что злость да зависть зовётся.

Пристыженная словами Гавриловны, опустив голову, шла по улице Клавдия, но не раскаяние было в душе у неё, а мысль как сгубить молодых, да силу бабкину отнять…

Зайдя в дом, Фёкла Гавриловна, одобрительно посмотрела на хозяюшку что суетилась в горнице. Папа Слава, девочки, уже сидели за столом, и ждали хозяйку. Вытерев руки о передник, бабка присела за стол, чувствуя себе впервые гостьей в собственном доме, за собственным столом. Потом очнувшись от наваждения, она, приступив к трапезе, проследила, чтобы крынка молока была опорожнена девчонками, что смотрели влюблёнными глазами на ту, что была им роднее любой бабушки.

Отзавтракав, папа Слава, потянувшись и хрустнув крепкими руками, пошёл на крыльцо. Там его уже ожидали вёдра. Совершив привычную операцию по наполнению кадушек свежей водой, он уже совсем вознамерился идти в сарайку за косой, но тут его остановил голос бабы Фёклы, которая начала давать ему наказ на сегодня:

– Ты сынок, сегодня не сеном займись, а дров поколи в соседском доме напротив. Светка вчерась с детьми твоми сидела, отработать надобность есть. Дабы мир не осудил тя. За спиной папы Славы, поскрипывая, к воротам подъехала телега, на которой уже восседал дед Михей с косой, что рядом с ним казалась неотъемной частью, этого старичка с проплешиной скрытой картузом. Голос Михея, остановил папу Славу, на пол дороге за топором:

– Ты это чего мужиком командовать удумала, хрычовка стара? Ась мужик сам знат, что ему делать. Урок, видишь ли, отработать? Чего удумала старая, кто же это дрова летом колет? Когда по морозцу оне и легче и хлестче, разлетаются.

Баба Фёкла замерла, с открытым ртом, получив отповедь своего знакомца, и дёрнув концами вдовьего платками, махнув руками, вплыла в дом, оставив папу Славу в задумчивости, между топором и косой. Дед Михеей одержав победу, не собирался останавливаться и вновь начал артобстрел словами:

– Ты мужик, аль как? Щас время сенокоса, вот и отрабатывай, хоть всей деревне мужицким. А то так они заёздят тебя, как лошака, а потом ещё и обсудют. Дрова дело доброе. Тока запомни мил человек, дрова летом, это для того чтобы огонь разводить, они как порох горят, раз и готово, а настоящие дрова, полновесные оне осенью да в морозец уже готовятся да колются. От тех дровишек и тепло и жар долгий, почитай как торф, али как уголь кузнечный. Но энто потом, а счас сено важнее. Как потопаем, так зимой кормилицы полопают. Так что скидавай топор на место, косу и на возу. Давай, давай. Солнышко уже высоко, а трава ждать не будет, сок уйдёт цалительный из её.

Папа Слава, сдавшись и присевший на телегу, смотрел на дом, который его приютил будто прощаясь с ним, понимая, что старуха может и обидится на то, что он посмел сделать и пойти вопреки её воли. Дед Михей зудел словно муха, ворча и выговариваясь, благо что появились новые уши в которые можно много чего влить:

– Зверь баба, это Гавриловна. Вспыхнет, потом отойдёт, еслив с умом. Ты не переживай, она до вечера отправится от своеволия твово. А с сеном, мы с тобой и так в героях ходить будем. Каждый двор обеспечим. Эх, раззудись, плечо, энто тебе не Ванятка, алканавт прошлый, пастух малохольный. Я твову руку ещё вчерась увидал. Будя толк из тебя паря, будя, но тока у бабья на поводу не иди, заёздют, как пить дать, заёздют.

Так ещё продолжалось довольно долго, пока телега, не спеша, выехала за пределы деревни Ненарадовки.

И не видел он, как из ворот смотрела им в след баба Фёкла, да делала охранительные знаки, чтобы сберечь и старого и малого, от лиха.

Ирина Георгиевна убираясь по дому, вновь суетливо наводя порядок, шныряя в бабий закуток, приготовилась уже сейчас идти к новому дому. Руки у неё так и чесались для работы. Зуд её работящий, был прекращён появлением баба Фёклы, заметив румяное лицо женщины и поняв её нетерпение, она подозвала её в дальнюю комнату и заговорила так:

– Доча, ты ни как решила, что уже сегодня, наведя порядок, вы переедете?

– А разве нет?

Испуганный голос Ирины показал, насколько расстроенной она оказалась.

– Мила, да ты шо? Его токмо недели две окуривать надоть, травами разными, выжигая лихо, да немощь, и то если всем миром взяться. Потом ещё неделю скоблить, мыть да чистить, готовить к приёму и сарай, и подклеть, и овин. Там хозяйство было доброе, много чего надоть восстановить, чтобы добром служило. А раз-два и обчёлся, это токмо у вас в городе. Потому там и бездушно всё. А тут мир правит. Тут мы все как на ладони. Тем боле сегодня утром, назвала тебя своей преемницей, то слышали все. Значит, с тебя пример будут брать, как хозяйство вести, как детей растить, как мужика беречь. Понимаю, что вопросов у тебя накопилось не мало, время пока есть. Достань-ка мне из-под кровати этой, вон ту суму перемётную. Там травы насушенной много. На первые разы хватит, а потом в лес все вместе пойдём, научу, где какую взять, да как приготовить. И тебе наука и дочкам твоим пригодится. Время у нас с тобой есть. Ну а как не успею, то вон там за чурами в красном углу. Коробочка жестяная, откроешь её, там книженька заветная в чисту тряпицу завёрнута, ещё моей бабкой писаная. Знания там моейной пробабкой сказанные. Там много чего узнаешь, чего уже и я не помню. Не станет меня, сама писать будешь, в ней, если что новое, откроется. Видела я сегодня, как ты с хозяином обошлась. Думала, сробеешь, а ты вон как. Раз и всё. Даже я растерялась, а он и подавно, давно такой ведающей не было в этих местах, да ещё со спящим даром. Ты не смотри, что страницы тут старые да различные. Свои вставлять будешь, а уж книга сама их выправит под себя. Волшебная она у меня. Хошь верь, хошь нет. – Ворча, но любовно поглаживая книгу, что ловко достав из жестяной коробки, показала и вновь спрятала за чуры старая женщина, вновь озадачив молодую преемницу.

Ирина слушала и поражалась сказанному, вопросы готовы были десятками сыпаться с её языка, но понимая, что уважение надо иметь, как и терпение, она ожидала пояснений от бабы Фёклы, когда та, собравшись с мыслями, стала раскладывать пучки трав, в одну только её понятную мешанину. Отделяя одну травку от другой, рассматривая её на свет, при этом продолжая говорить с молодой женщиной, старуха Фёкла.

– Ты вот думаешь, зачем вчера был весь этот обряд? Правильно думаешь. Я сразу знала, что дом, единственный, который подойдёт, он возле меня, соседский, так как и на него, моя сила распространялась. А вот остальные мертвы оказались. То, что назвала я, то тёмным искусством было вызвано. В книжечке о том много чего написано, потом почитаешь. А главное я добилась, что знание не уйдёт теперь в землю, вместе со мной. Оно теперь будет в вас всех жить. И на этих семерых ты можешь опереться как на сестёр. Уже не подведут. С остальным миром тоже справишься, как не будет меня, так вмиг прибегут за помощью. То, что ночью с тобой делали, то тема особливая. Два круга положено для принятия тебя. Третий сама ложить будешь, когда семья вся будет дома, он-то и будет замыкающим с небом. Руны, что мной начертаны были, то для тебя и твоей семьи защитой будут от лиха и беды, так моя ещё бабка делала. Главные они из тех, что ещё людьми да нами не забыты. Тока не мешкай, а то всё в пустое уйдёт. Боги иногда шутят, а мы и не ведаем как наши поступки возвернутся. Ну, теперяче смотри, учить буду…

Пучком травы на полу она начертала первый из знаков и произнесла:

– То зовется знаком Берегини. Знак тот – женский образ, защита и материнское начало Знак этот, ведает и земным плодородием, и судьбами всего живого в доме. Богиня-Мать дает жизнь душам, приходящим, чтобы воплотиться на Земле, и она отнимает жизнь, когда приходит время. Поэтому знак Берегини можно назвать и Жизнью, и Смертью, и Судьбой ведающей.

Начертив второй знак, стала она рассказывать о нём также подробно:

– То знак, не простой. Опора. Это символ оснований Мироздания, богов предков наших. Опора – это древо, по которому идёт соединение Нави, Прави и Яви. Ведающая нанося знак этот, делает свой дом миром для всего мира. Ну, а это знак Крады.

Выведя на полу вновь травами повторяющийся знак, что был нанесён на новый дом, Ирина вся превратилась в слух:

– Крада означает жертвенный огонь. Это знак Огня и духовного и телесного и божественного, устремление и воплощение стремлений будут служить тебе, стоит вновь начертать этот знак, где либо. Но воплощение какого-либо замысла всегда есть раскрытие этого замысла Миру, и поэтому Крада – это еще и знак потери внешнего, пустого – того, что сгорает в огне жертвоприношения. Потому и кровь твоя была пролита в вырезанные мною знаки. Потому дочка и дом теперь твой, если Боги не порешат по-другому. Потому и твой муж краду, мне зажжёт, когда-нибудь. Но то после…

Стук в дверь отвлёк их от разговора. Вновь на пороге появилась соседка Света со своими детьми, и вновь весело поздоровавшись, женщины стали обсуждать насущные вопросы. Вскоре подтянулись и остальные женщины с детьми. Вновь было решено оставить Свету с детьми, а самим вновь отправится к дому и начать его готовить к приёму семьи. Баба Фёкла вручила каждой женщине по пучку трав, и по пути к дому рассказала, что и зачем, да в какой последовательности нужно делать. Женщины притихшие слушали её особенно внимательно. Ирина впечатывала каждое слово Гавриловны себе в память накрепко. Вот уже и знакомые ворота, и дверь на щепке, выкинув её, хозяйка хотела было войти, но Гавриловна, оттолкнув её, довольно резко от порога, только и сказала:

– Эх молодёжь молодёжь. Ну, кто из молодых первым в дом входит, а? Либо животное запускают, либо старика, хто первый пред богом предстанет, тем и жертва принесена будет. Мене недолго осталось, животины здесь нет. Так чего захотела домовину примерить раньше срока? А ещё ведающая? Охо- хонюшки, хо-хо.

Ирина потрясённая замерла на крыльце, пропуская отчитывающую её бабку вперёд. Войдя вслед за ней, они начали выполнять в строгости всё, что она приказывала. Обкуривающий дымок, горьковато сизым дымком, пополз по деревне.

Дети играли в игрушки и забыв обо всём на свете радовались тому, что практически без присмотра остались одни, а значит можно не только поиграть, но и пошкодить. Так Кирюха решился взяться за бабкиного кота, что гордо выгнув спину, гулял по дому. Стоило ему взять его на руки и начать его тормошить, как зверь, зашипев, ударил мальчишку лапой с когтями, пометив хулигана и заставив выпустить ворчащее животное на свободу. Весёлый смех был наградой набедокурившему мальчишке. Шлепок мамы по попке, нисколько не уронил престиж мальчугана в глазах сверстников.

В это время в доме шло окуривание каждой щелочки, каждой полочки. Окна и дверь были открыты. Каждый занимался своим делом и в своём углу, расставленный умелой рукой Гавриловны. Но вот в проёме показалась женская фигура и пучок с дымящим кустиком полыни, что был в руках у Фёклы Гавриловны, замер, стоило фигуре переступить порог нового дома семьи Дальних. То была Клавдия и в руках она держала свёрток. Протягивая его приезжей молодухе, она пыталась сказать что-то приветливое и уже после улыбки раскрыла рот, как дымок от полыни, свернувшись плотнее, и юркнув к её горлу, плотным кольцом сжал его. Задыхаясь, женщина выбежала из дома. Ирина смотрела на бабу Фёклу и не подходила к узелку. Женщины, остановившись от своих дел, тоже уставились на ведающую мать, ожидая разъяснений. Баба Фёкла, пошамкав губами, бросила пучок догоревшей полыни на узелок только и сказала:

– Сжечь, али закопать надоть эту мерзость. Наговорено сильно и со злобой лютой. На смерть наговорено. Ни кому не прикасаться к нему. Видно моя судьба в том. И подняв узелок, вышла молчком из дома Ирины. Все остальные женщины потянулись за ней. Не исключением стала и сама Ирина. Выйдя за околицу деревни, баба Фёкла, подняла узелок, и подставив его солнцу, призвала светлых богов быть свидетелями злодеяния. Потом со всей силой швырнула об землю его. Толи показалось женщинам, толи померещилось, только все увидели как из узелка того выползать стали змейки да насекомые разные, и скрываться от солнечных лучей. Через несколько секунд, всё было кончено. Ковырнув кочку баба Фёкла брезгливо бросила в ямку тряпку от узелка, и накрыв кочкой, повернулась к женщинам со словами:

– Надобно идтить искупаться. Вода она всю скверну смоет. На сегодня усё. Завтра продолжим. И первой направилась в сторону речки. Гуськом как на привязи за ней устремились и остальные. Шествие замыкала Ирина. Напоследок она оглянулась на кочку, под которой была похоронена тряпка от узелка Клавдии, и ей почудилось, что земля дрожит в том месте, будто перемалывает что-то инородное, что по недоразумению попало извне.

Выкупавшись и освежившись, женщины, отправились к бабе Фёкле, напились вкусного чаю, обсудили последние сплетни и намечающийся приезд Люськи-почтальонши, и веселые отправились к себе по домам. Дети радостно шли рядом с матерями, держа их за руки. Ирина поймала себя на мысли, что она не видела в городе такой картинки практически ни когда. Там уже в пять лет дети старались показать себя независимыми от родителей, а здесь, наоборот была какая-то природная нежность и внимание одних к другим. Смахнув слезу, Ирина, отправилась топить баньку, скоро должен был появиться её хозяин, её муж и друг Слава.

Вечер не принёс, каких либо событий. Всё проходило чинно и благородно. Фёкла Гавриловна, немного подувшись на папу Славу, всё-таки согласилась, что сено важнее и запасать его на все тридцать дворов, надо долго. А потому и урок папы Славы можно было считать выполненным. Потому вымытый в баньке и смазанный целебной мазью, папа Слава благоухая как цветочный луг, поедал картошку с зелёным лучком и слушал, как наперебой его любимые девчонки рассказывали, что сегодня произошло в их новой и такой интересной жизни. Потом родители отправились спать, а для детей наступило время свидания с богом Баем. Спев колыбельную вызов, Фёкла подождала, когда Бог явится, но ни чего не происходило. Тогда поняв что, что-то не так, она стала вставать, и обнаружила, что клубка шерстяных ниток нигде не было, а значит, и кота привлечь было не чем. Подбросив в печь пару поленьев, она вернулась к окну, и взяв оттуда с подоконника шерстяной клубок, стала перематывать нить, напевая:

Кот сегодня уже вышедший из одной баталии победителем, смотрел с интересом на ту, что его баловала молоком, а тут вроде как грозилась надавать колотушек. Поняв, что его просто пугают, и бить не собираются, он вновь подошел к хозяйке, и вцепившись в клубок ниток, позволил Богу перенестись в этот мир, где его уже ждали. Вспыхнув россыпью искр, кот перекувыркнувшись, обратился в мужичонка, что сразу же протянул руки к горячему пламени:

– Привет сизокрылые голубушки. Соскучились?

Увидев дружные кивки с печки двух детских головок, он довольно покряхтывая, и глядя на ведающую мать, проскрипел:

– Змерз, я чегой-то. Хоть бы молочком угостила гостя, что ли? А то, как сказки сказывать, это оно самое то, а как молока, так ни капли?

Баба Фёкла степенно поднесла Богу Баю крынку с парным вечерним молоком от кормилицы коровки. Тот благочинно приняв, осушил до донышка молочко. Сытно крякнув, он, утирая усы и бороду от капель белых, произнёс:

– Ну что будет вам сегодня такая сказка…

Давным-давно в краях северных жил один охотник с семьёй. Вот однажды отправился он на охоту, да и заблудился в лесу. Долго брёл он, совсем выбился из сил и решил остановиться возле сосны, да и передохнуть. Сел он возле дерева, да и уснул. Уснул да и помер. Зимой спать в лесу нельзя, не успеешь оглянуться, как уже всё – замёрз!

Очнулся охотник и видит, что его душа путешествует по нижнему миру. Имя тому миру – Навь. Вот доходит он до каменных пещер, и видит там хозяина того мира – Ящера. Поприветствовал он его как положено, да и говорит. Там наверху у меня семья осталась, отпусти хоть попрощаться. – Э, нет. – Отвечает ему хозяин подземного мира. – Если я тебя сейчас отпущу, ты там и останешься, застряв между мирами. А так вкуси пищу мира этого, и обязательно вернёшься.

Вот охотник и согласился, делать то было не чего. Подали им кушанья, а все плошки, да ложки ущербные. Кружки да крынки битые. Подносы да чугунки мятые. Отведав пищи нижнего мира, чувствует охотник, что прикована часть теперь его души к этому миру, но всё ещё тянет его в мир живых, там и дом и семья. Хозяин нижнего мира и отпускает его, с условием, что чрез три полных луны, вернуться он должен. Тот и согласился. Ткнул в него хозяин нижнего мира, когтем и очнулся охотник возле той же сосны, где и уснул. Встал да побежал по лесу как по ровной дороге, сразу и путь вспомнил до дому. Прибежал домой, а уж его и не чаяли видеть. Садят в почётно место, кушанья подносят, чарку наливают, а он не может принять. Говорит, «А нет ли чего ущербного, да побитого. И ложка и плошка чтоб были не целыми, да чарка с подносом гнутая»? Жена его и отвечает: – Это что же я добрую посуду ради тебя бить да кромсать буду. Огорчился охотник да ни чего не сказал, стал есть из того в чём подали, чувствует душа его начинает к этому миру привыкать. Проходит две луны и чувствует, он, что начинает таять его тело, становится он прозрачным совсем. Призывает он к себе сыновей и говорит. – «Пока не поздно, открою я вам тайну. Нет меня боле на белом свете, отпросился я у хозяина нижнего мира на три полных луны, и чую, срок подходит. Чтоб остался я с вами, да помогал в делах хозяйственных, найти вам надобно мои косточки, да похоронить их под порогом дома этого. Останусь я меж мирами, да и вам от того помощь будет».

Огорчились сыновья, но согласились с решением отца и устремились в лес, нашли и сосну, и останки отца. Собрали косточки его в мешок, да и кинулись домой. Стоило им дойти до порога дома, как отца уже одна тень осталась, да голос слабый. Вскрыли они порог дома и захоронили кости отца там. Исчез отец из мира живых, но и в мир мёртвых не пришёл. Застрял он между мирами. И стал гостем и там и там. По дому сыновьям да жене помогает, и в нижний мир нет-нет, да угощения занашивает. Так с того времени и повелось. Стоит старику, какому уйти из жизни. Его с почестями и хоронили под порогом дома, чтобы значит и после смерти охранял, да помогал своим родным и близким. А уж ему и пищу, и питьё мира живого для умащивания преподносили на дни поминовения. Так появились домовые, а уж сейчас они везде и повсеместно по-другому в этот мир являются, но то уже другая сказка.

Дети, уснувшие сопели в такт и было уютно, и тепло в доме, что был длительное время практически пуст. Улыбнувшись, Фёкла поблагодарила Бая, поклоном, тот ответив кивком, исчез. Ночь была на дворе. Пришла пора спать.

Сказка четвёртая, в которой знакомство с почтальоншей Люськой, заканчивается расставанием с Клавдией

На этот раз утро в деревне началось не с того что встающее солнышко разбудило петухов, а с криков и мучительно приглушённого мычания несшегося с подворья Клавдии. Птицы солнца всё таки приветствовали светило, но не было в криках их обычной радости, что-то подсказывало им, что случилась беда. Стук в окошко Фёклы Гавриловны, подтвердили их предположения. Старуха выйдя на крыльцо перекинувшись с кем-то парой слов, метнулась в дом, и собрав котомку с травами, вылетела из избы с такой прытью, что и молодым было бы завидно. Мама Ира, вставшая с петухами вслушиваясь в мучительные звуки, отметила про себя, что и собаки вдруг начали, поскуливая, подвывать им в такт. Деревенские стряхивая с себя остатки сна, начинали обыденную жизнь с гармонизации своего пространства. Обычная утренняя дойка и выпроваживание своих кормилиц в стадо сегодня были нарушены событиями, что разворачивались в Ненарадовке.