Читать онлайн Девочка из башни 330 бесплатно
1
Когда она впервые меня поцеловала, мы болтались на железных тросах на высоте сто двадцать метров и за нами гналось человек пятнадцать вооруженных охранников. Может, именно поэтому у меня потом еще долго кружилась голова каждый раз, когда я к ней приближался?
Я пишу ее имя на первой странице тоненькой промокшей тетрадки – это последняя бумага, которая у меня осталась. Тут холодно. От огня в печи никакого проку. И как это еще чернила в ручке не замерзают? Страниц в тетради не хватит, чтобы написать настоящую книгу. Да мне и не надо книгу – я просто хочу оставить след, след синего цвета. След от того, что изменило мою жизнь и могло изменить весь мир.
Селеста.
Я решил больше никогда не влюбляться. Решил еще в раннем детстве, годам к шести-семи. В том возрасте, когда другие клянутся, что больше ни разу в жизни не пойдут в бассейн и не наденут купальник, потому что тренер по плаванию крикнул им при всех: «Ногами не шлепай! Болтаешься, как пончик во фритюре!» Я же решил скрыть не кожу, а сердце: накрыть его чугунным колпаком – тяжелым, как канализационный люк.
Раньше, от нуля до шести с половиной лет, я влюблялся во все, что проходило мимо меня с косичками и в туфельках с застежками. Всякий раз это заканчивалось плохо. Синдром тостера: сначала мое сердце начинало приятно согреваться с обеих сторон, а потом его подбрасывало вверх, очень высоко, и оттуда оно шмякалось вниз, прямо на плиточный пол.
И я решил, что с меня хватит.
Как-то утром я стоял в булочной на семьдесят седьмом этаже и дожидался своего круассана. Продавщица спросила, заглядывая куда-то мне за плечо:
– Вы вместе?
Я обернулся. За мной стояла Шарлотта, девочка постарше меня. Я уставился на нее и почувствовал, что бледнею. Эта девочка с пластинками на зубах мне ужасно нравилась. Стоило на нее взглянуть, и пальцы у меня в ботинках немедленно поджимались и наползали друг на друга, а во рту становилось сухо, как в пустыне Калахари.
– Вы вместе? – повторила продавщица.
Она всего лишь хотела узнать, буду ли я платить не только за свой круассан, но и за конфеты Шарлотты.
– Вы вместе?
Я понял этот вопрос по-своему, и у меня прямо мурашки побежали по спине.
Я был бы и рад ответить «нет», но голос меня не послушался. Из горла вырвался какой-то писк, как у морской свинки. Тостер начал разогреваться в груди. Шарлотта улыбнулась, продемонстрировав все крепления своих зубных пластинок.
– И не мечтай, – сказала мне Шарлотта.
Она нацепила на шею бусы из конфет и бросила на прилавок монетку.
Вот тогда-то я и решил, что с меня хватит.
Железно! Больше никаких влюбленностей.
На следующий день я принялся рисовать карты. Я рисовал карты мира на стенах, а потом играл на пианино.
Вот и всё.
Следующие восемь лет я больше ничем не занимался, если не считать школы по утрам и разговоров с Бриссом после обеда.
Брисс…
Вот была бы тетрадка толще, тогда бы я побольше рассказал про Брисса. Он заслуживает целых трех страниц, даже поля пришлось бы исписать воспоминаниями, но холод зверский и тетрадка слишком тонкая, надо двигаться дальше…
Брисс жил в кирпичной башне. Его отец работал в нашем квартале мойщиком стеклянных стен. А я жил в башне «INсайдер», в двух шагах от школы. Три перехода на уровне сотого этажа, вверх еще на сорок, и вот я дома.
У нас в квартире просторно, ничего не скажешь. По мне, так даже слишком. Когда я был маленьким, всё время там терялся. В прихожей уместился бы целый полярный экспресс. Семь гостевых спален – и никаких гостей.
Только Брисс приходил в «INсайдер» после школы. Сидел у меня до самого вечера и ждал, пока его отец закончит работу.
– Брисс!
Всегда одно и то же, ближе к полуночи.
– Брисс!
Мы оглядывались и видели его отца: он стоял пристегнутый к подвесной люльке, стучал в стекло и махал нам. Мы открывали окно. В комнату врывался шум города и еще запах жидкости для мытья окон, похожий на аромат пасты для надувания воздушных шариков. Брисс забирался в люльку к отцу.
– До завтра…
Они спускались вдвоем по стеклянной стене и вместе шли по ночному городу к себе домой.
Мне очень нравился отец Брисса и его «акробатическая» работа – каждый день карабкаться по стенам. Сам Брисс мне тоже очень нравился.
Теперь-то я знаю, что обязан им всем.
А Бриссу очень нравилась моя мама. Он говорил мне это, чтобы приободрить. Легко любить тех, кого никогда не видел.
Ведь моей мамы дома не было. Никогда. Она работала в «INдустрии». Судя по прическе, мама была в их фирме одной из главных. Она чудовищно много работала и постоянно уезжала в командировки.
Я видел ее раз в месяц в приемной офиса.
Каждый понедельник она заполняла мне холодильник, заказывала продукты по интернету. Ей хотелось, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка. Доставщик звонил в десять вечера. Мне привозили астрономические количества всего: восемь ящиков каждый понедельник. Я успевал за неделю съесть три яйца, несколько баночек паштета и немного брокколи. Больше ничего. А в понедельник все начиналось сначала. Восемь ящиков.
Интернет-холодильник был моим кошмаром. Я за ним не поспевал.
Раз в неделю звонил телефон.
– Все в порядке, мой дорогой? Всего хватает?
Это была не мама. Мне всегда звонила ее секретарша, Грюнда.
Маме было некогда.
К счастью, у меня был Брисс. Пока я рисовал карты, он сражался с холодильником. Иногда, слопав шестнадцать баночек творога и килограмм фисташек, он думал, что одержал верх. Но ему предстояло еще опустошить двадцать четыре тюбика маршмеллоу, которые нагло таращились на него своими розовыми глазами-крышечками.
Каждый вечер перед уходом Брисс выбрасывал кубический метр упаковки от еды. У меня в ушах до сих пор стоит треск пластика, который расплющивает в мусороеде.
А еще я вспоминаю подписку на «Время веселья» – пять игр, оплаченных мамой, которые загружались по средам ко мне на компьютер. Брисс и здесь оказывал мне услугу: играл часов по шесть или семь кряду, хрустя чипсами, пока я у себя в комнате занимался на пианино.
Вот только название мне всегда казалось нелепым: интересно, мама правда надеялась меня этим развеселить?
Я никогда не учился играть на пианино. Играю то, что есть в голове и в пальцах. Печальные мелодии.
Если бы я внимательно прислушался к тому, что играют мои пальцы, то мог бы засомневаться, что вообще существую на свете.
Зато я никогда не скучал. Вообще никогда. Теперь мне кажется, что это был единственный подарок, который сделала мне мама, предоставив расти самому по себе: я не умею скучать.
Я снял переднюю стенку с пианино, чтобы был виден механизм, струны и молоточки. Иногда я засыпал, уронив голову на клавиатуру, и она улыбалась в ответ всеми своими зубами.
Я исписал уже несколько страниц, а пока еще даже не начал рассказывать о важном. Надо писать быстрее. Холодно. Ветер усиливается.
Я решил больше никогда не влюбляться.
Но в тот день, когда мне исполнилось четырнадцать, появилась она.
Никто толком не знал, откуда она.
Она жила с родителями на верхнем этаже башни 330, это многоэтажная парковка стеклянного квартала. Машины там стоят вертикально, как книги в библиотеке. Их расставляют специальные подъемные краны.
Сегодня, когда я вспоминаю эту конструкцию, она кажется мне совершенно идиотской. Триста тридцать этажей машин – с таким же успехом можно вешать тарелки на плечики для одежды. Но я помню, что в те дни мне это казалось нормальным и даже довольно ловко придуманным.
Пожалуй, сейчас меня именно это больше всего поражает. То, что я тогда находил этот мир нормальным и даже довольно ловко придуманным…
Селеста.
Она появилась утром в лифте. Мы молча ехали вверх. Редкий случай: никто не прервал наш полет, и мы всю дорогу были в лифте одни, только она и я.
Селеста. От нее пахло разогретой землей.
Я подумал, что мы будем подниматься вечно, промчимся сквозь облака и, пролетая мимо луны, слегка заденем ее с неосвещенной стороны. А удивительнее всего было то, что ей нужен был 115-й, как и мне, и что она тоже вошла в школу, как и я.
В школьных коридорах я потерял ее из виду.
Но перед самой переменой в класс вошел директор.
– Ее зовут Селеста. Принимайте.
Позади директора стояла она.
Брисса в тот день не было. Накануне он съел у меня дома два ящика попкорна и заболел. Его место пустовало.
Она подошла и села рядом со мной.
Когда я был совсем маленьким, папа как-то раз повел меня в цирк, в подземный торговый центр «INтенсив». Дрессировщик усадил черную пантеру на стул прямо рядом со мной. Примерно так же я почувствовал себя, когда Селеста уселась за маленькую соседнюю парту.
«Ее зовут Селеста. Принимайте».
Мне послышалось: «Обнимайте», и я всё никак не мог понять, как это директор вообще мог такое произнести.
Я искал ее взглядом на школьной террасе. Но она осталась в классе – заполнять формуляр. Я стоял, перегнувшись через перила стеклянной террасы, и твердил себе под нос:
– Держись, держись, держись.
Конечно, я боялся не того, что упаду, перевалившись через перила. Я боялся влюбиться.
Во время обеденной перемены она ушла.
И больше в нашу школу не возвращалась.
2
Я подождал несколько недель.
Когда-то давно я проращивал в вате чечевицу. Самое ужасное – это первые дни. Ничего не происходит. Ты только сидишь и смотришь на эту чечевицу. Даже вата высыхает невыносимо медленно. А ведь так хочется ее поскорее опять полить…
– Не поливай слишком часто, ты ее утопишь!
Бывает, когда просто ВСЁ тянется мучительно долго.
Первые дни без Селесты я чувствовал себя примерно так же, как тогда с чечевицей, – очень хотелось поторопить время. Я прожил четырнадцать лет, ничего не зная о ее существовании. Я едва провел с ней половину одного-единственного утра. И все же прожить без нее минуту было труднее, чем целый день проторчать без дела перед всходами чечевицы.
На следующий день Брисс снова вернулся на свое место. Он посмотрел на меня и решил, что я немного не в себе. Он сидел и прямо на уроке приговаривал:
– Что-то ты не в себе…
Да, я действительно был не в себе.
Вообще-то я опять вылетел из тостера, как и раньше, но на этот раз не стал расшибаться о кафельный пол, а решил зависнуть в воздухе.
Представьте себе кусок поджаренного хлеба, который за мгновение до падения на пол вдруг резко спохватывается, принимается бить крыльями, взлетает, планирует по кухне, слегка задевает клеенку на столе и устремляется к открытому окну.
Такой вот кусок поджаренного хлеба, которому вздумалось взбунтоваться.
После обеда я рисовал карты.
Я уже месяц или два трудился над Южной Америкой. Обложился десятком атласов и перенес всю собранную информацию на карту, которую нарисовал на белой стене своей комнаты. В прошлом году я нарисовал Азию и три четверти Тихого океана, расположенные рядом с дверью в ванную. Индийский океан слегка разлился на паркет.
Южная Америка.
Я старался быть очень внимательным. Вот в этом углу достаточно отвлечься на секунду – и хвостик Чили растечется по Перу или забудешь где-нибудь в горах город с миллионным населением.
Но голова у меня была полна Селестой. Иногда я отвлекался от карты и минут пятнадцать сидел совершенно неподвижно, снова и снова прокручивая перед глазами то видение в лифте. Я просто цепенел и никак не мог выйти из этого состояния – сидел очарованный, парализованный, и кисточка в моей руке, подобно самолету в режиме зависания, застывала где-то над Огненной Землей.
– Ты меня слышишь?
– А?
Это был Брисс.
– Говорю, с морозилкой управился…
– Как ты мне надоел со своей морозилкой! Жирдяй.
Вот как я ответил Бриссу.
Он стоял передо мной и сиял от гордости, на носу – сахарная пудра, лицо блестит. Управиться с морозилкой к вечеру пятницы – это был рекорд. Он превзошел самого себя. А я, впервые в жизни, вместо того чтобы его поблагодарить, нагрубил ему.
Взгляд Брисса стал каким-то прозрачным. Он повернулся ко мне спиной и ушел, хлопнув дверью.
Я положил кисточку. Уткнулся головой в стену. Наверное, волосы макнулись в красную Кубу. Я вышел из комнаты и побежал в коридор. Я звал Брисса и хотел попросить у него прощения.
– Брисс!
Войдя в гостиную, я увидел за окном люльку мойщика стекол. Брисс был в ней – вместе с отцом.
– Послушай, Брисс!
Люлька начала опускаться. И они исчезли.
На следующий день я отправился на поиски Селесты.
Башня 330 находится на другом конце стеклянного квартала. Нужно было пройти через дюжину других башен. Движение под открытым небом доступно только машинам. У них есть для этого скоростные магистрали, туннели и съезды-развязки, перемешанные, как спагетти на тарелке. А я шел по крытым переходам и торговым галереям.
Была суббота. Должно быть, народу вокруг меня было море. Я почти ничего не помню. Я смотрел себе под ноги и, не замечая толпы, шел к 330-й. В этих галереях даже пол оснащен экранами, на которых транслируется реклама. Я пытался вспомнить лицо Селесты. Я не знал ее фамилии и даже ни разу не слышал, как звучит ее голос.
Я вошел в последний лифт – в башне «INтенсив». Он спускался очень медленно, чтобы люди успели что-нибудь купить. Это был стеклянный лифт, с бакалейной лавкой, баром и обувным магазином.
«INтенсив» – самый крупный торговый центр в городе. Когда находишься в стеклянном лифте, видно, что напротив стоит 330-я, окутанная облаком дыма. Я взглянул наверх – на верхушку парковочной башни. Возможно, Селеста там, наверху, в этой серой дымке.
Лифт опустился под землю, этажей на двадцать ниже нулевого уровня. Многие вышли вместе со мной. Они шли забирать свои автомобили. Я влился в поток пешеходов, которые все как один несли в руках пластиковые пакеты. Я знал, что в этих пакетах у них лежали другие пакеты, а в тех – еще пакеты, поменьше, а в тех третьих – совсем маленькие пакеты, и в них – наверняка еще немного пакетов.
Люди обожают пакеты.
У меня же есть при себе только два кармана штанов. И в них – два моих кулака.
– Номер машины?
На меня смотрел парень, который работал на парковке.
– У меня нет номера. Я ищу маму, мы с ней разминулись. Она обязательно появится здесь, когда пойдет забирать машину.
– У тебя что, нет мобильного телефона, чтобы ей позвонить?
Он смотрел на меня как на последнего идиота.
– Нет.
На этот раз я не врал. У меня никогда не было мобильного телефона. А если бы я был собакой, то предпочел бы обходиться без поводка.
– Садись вон туда…
Я послушно сел на скамейку, довольно высокую и не слишком удобную, рядом с металлической дверью. Я немного подождал и понаблюдал. Парень спрашивал у клиентов номера, набирал их на клавиатуре, и автомобиль спускался с одного из трехсот тридцати этажей. После этого водители проходили немного дальше, чтобы забрать машину, и путь их пролегал по торговой галерее, где они могли пополнить свою коллекцию пластиковых пакетов.
Прошло двадцать минут. Я заметил, что два раза приходили клиенты, потерявшие свои номерки, и тогда парень отводил их к компьютеру, который стоял в сторонке.
Он брал у них отпечатки пальцев и в это время на несколько секунд поворачивался ко мне спиной. Пяти секунд мне должно было вполне хватить.
На третий раз я соскользнул со скамейки и толкнул металлическую дверь. Она не была заперта. Я побежал по коридору. Там обнаружился крошечный лифт. Я набрал на клавиатуре номер «триста тридцать», и кабина начала движение.
Лифт шумно и быстро набирал высоту. Интересно, добиралась ли уже Селеста домой таким вертикальным способом?
Я достал из кармана то, что привело меня сюда.
Селеста оставила свой регистрационный формуляр в шкафчике в школе. На скомканной бумажке было заполнено только две строчки. Она вписала свое имя (Селеста) и адрес. Мы всегда указываем название башни и этаж.
Селеста написала: «330/330».
Хотя каждый уровень лифт преодолевал за несколько секунд, понадобилось не меньше четверти часа, чтобы подняться на самый верх.
Автомобили, нагроможденные на километровой высоте… У меня живот сводит, когда я вспоминаю об этом. Я вышел из лифта, и меня сразу накрыло плотной дымовой волной. Жар двигателей тысяч машин с сотен этажей парковки весь поднимался сюда и синим столбом стоял в воздухе.