Читать онлайн Спаситель и сын. Сезон 4 бесплатно

Original h2: Sauveur & Fils (saison 4)

Text by Marie-Aude Murail

© 2018 L’école des loisirs, Paris

© М. Ю. Кожевникова, Е. Л. Кожевникова, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2019

* * *

Я люблю писать романы, в которых есть место для сюрпризов. Спаситель дает возможность пациентам рассказать свои истории, неожиданные для читателей. Как, впрочем, и для меня самой. Открыв дверь в приемную, я не знала, что прячет в сумке, крепко прижимая ее к себе, мадам Насири. Не была уверена, выйдет ли Жан-Жак, хикикомори 23 лет, из своей комнаты, чтобы пойти в кафе на философский диспут. Не думала, что девочка-мальчик Элла, подмастерье в моем литературном цехе, станет так похожа на меня… Но я люблю вслушиваться, что же говорят мне… мои персонажи. Не знала я, и как сложится личная жизнь Спасителя. Я колебалась вместе с ним и Луизой, мы делали шаг вперед, а потом отступали назад. Кто знает, можно ли довериться новой любви и построить новую семью, если первая разрушилась так трагически?

Мари-Од Мюрай

Посвящается Ноно, которому Жово обязан жизнью

Если моя книга позабавит читателей и хоть одному из них внушит лучшее мнение о человеческой природе, чем он имел, я буду горд достигнутым результатом.

Ч. Диккенс.

Предисловие к «Посмертным запискам Пиквикского клуба»

У тебя, наверно, есть какие-то особые очки. Люди видят мир не так, как ты.

Соло

Ранее в сериале «Спаситель и сын»…

Спаситель Сент-Ив, родом с острова Мартиника, около 40 лет, клинический психолог в Орлеане. Вдовец, отец 9-летнего Лазаря, надеется создать семью с Луизой Рошто, женщиной, которую он любит. Луиза разведена, у нее двое детей: Поль 9 лет и Алиса 14 лет; бывший муж мучает ее ревностью, хотя он оставил ее и женился на молоденькой Пэмпренель.

В доме № 12 на улице Мюрлен, где живет и работает Спаситель, поселился еще Жово, бывший бомж, в прошлом легионер и гангстер, а также Габен 17 лет, сын мадам Пупар, которая после психиатрической больницы уехала поправлять здоровье к сестре в Аркашон. Не занимают ли Жово и Габен в доме Сент-Ива место детей Луизы?

В этом четвертом сезоне мы встретим старых пациентов Спасителя. Это…

Элла Кюипенс, 13 лет, ее травили одноклассники после того, как в сети появилась ее фотография, где она переодета мальчиком. Ее отец, Камиль Кюипенс, недавно лег в больницу лечиться от алкогольной зависимости.

Мейлис, 4 года, бьется головой об стену, чтобы привлечь внимание родителей, Лионеля и Клоди, занятых новыми технологиями.

Фредерика Жовановик, 29 лет, никогда не видела своего дедушку, считает, что он погиб на полях сражений. Потеряла надежду найти мужчину своей жизни.

Сестры Карре: Марго, 15 лет; Бландина, 12 лет. Их разведенные родители продолжают выяснять отношения. Марго резала себе руки и совершила две попытки самоубийства. Бландину считают гиперактивной. Они решили вместе заниматься психотерапией.

Самюэль Каэн, 16 лет, недавно познакомился со своим отцом, Андре Вьенером, знаменитым пианистом со сложной психикой. Самюэль хорошо учится, но ему хотелось бы избавиться от гиперопеки властной матери и найти любовь своей жизни.

А в общем, все прекрасно, и ничего не мешает пожелать себе хорошего года.

Неделя с 4 по 10 января 2016 года

– Объясни: зачем мы сюда пришли?

– Ты же знаешь, доктор порекомендовал тебе обратиться к психологу.

– Но мне нечего ему сказать. Как хоть его зовут?

– Спаситель Сент-Ив.

Молодой человек провел ладонями по щекам и шее, заросшими, как сорной травой, щетиной, превращавшейся понемногу в пушистую бородку.

– Так что мне ему говорить?

– Ты сам прекрасно знаешь, – вздохнула мать. – Скажешь, что не спишь. Никуда не выходишь. Сидишь и играешь на компьютере.

– А он мне скажет: займись чем-нибудь еще.

Мать и сын переговаривались осторожным шепотом, словно в приемной лежал тяжелобольной, который долго мучился от боли и наконец задремал.

– Месье Лучиани?

Молодой человек вздрогнул. Он привык сидеть дома, и к нему никто еще так не обращался. Он повернул голову к распахнувшейся двери, и на лице у него отразилось такое неподдельное изумление, что он сразу стал похож на маленького мальчика. Он ожидал увидеть морщинистого старичка с усиками, похожего на их терапевта месье Дюбуа-Герена, сгорбившегося за долгие годы сидения за столом. Но оказалось, что их районным психологом был чернокожий великан в белоснежной рубашке с расстегнутым воротом.

– Входите, прошу вас, – пригласил он их, слегка склонив голову перед мадам Лучиани.

Мать с сыном вышли из приемной в коридор и вошли в кабинет. Обычно новые пациенты, осваиваясь в незнакомой обстановке, осматривались вокруг. Молодой человек опустился в кресло и застыл, уставившись в пустоту.

– Садитесь, пожалуйста, мадам, – обратился Спаситель к его матери.

Мадам Лучиани положила сумку и пальто и села на кушетку. Маленькая смуглая женщина с темными кругами под глазами, давно забывшая о парикмахерской: ее волосы, черные на концах, были у корней совсем седыми.

– Я вам звонила на прошлой неделе, мы договорились о консультации для моего сына.

– Так-так-так.

– По совету нашего терапевта.

– Конечно.

Тишина. Слышно только сопение молодого человека. Потом он заворочался в кресле, словно спящий в кровати.

– Итак, месье, – поощрил своего нового пациента Спаситель.

– Кто? Я? – Помолчав, молодой человек обратился к матери: – Я же говорил, он ничего мне не скажет.

– Вы предпочитаете, чтобы я задавал вам вопросы? – спросил Спаситель своим самым бархатным голосом.

– Не знаю… Наверное…

– Вы знаете, почему вы здесь?

– Здесь… На Земле?

– На консультации. Но ваш вопрос заслуживает внимания. Почему вы здесь, на Земле?

– В этом-то и вопрос.

– Так-так-так.

– Не знаю, почему я здесь. Не знаю для чего. Я ни для чего, это точно.

Молодой человек говорил серьезным баском, который мог бы звучать мужественно, не будь он таким лениво-расслабленным.

– Я вообще не знаю, что мне делать с жизнью.

– Что делать с жизнью, – повторил Спаситель гипнотическим голосом.

– Мама сказала вам по телефону… Я не выхожу из комнаты уже, может, год или полтора.

– Два года, – уточнила мать, и глаза у нее наполнились слезами.

– Но вы все-таки пришли сюда, – заметил Спаситель.

– Мама привезла меня на машине. – Молодой человек медленно провел рукой по отросшей бородке. Похоже, пробормотав фразу про маму, он сообразил, что в его возрасте она звучит странно. – Мне двадцать два, а я чувствую себя подростком.

– Двадцать три, – шепотом подсказала мать.

Для матери время двигалось, а для сына – нет.

– Я просто устранился.

– Устранился, – повторило эхо.

– Дюбуа как-то там сказал, что у меня депрессия. Но я не чувствую угнетенности. Мне только не хочется выходить наружу. Там оказываешься в фильме ужасов. Я стараюсь о них не думать. Живу не думая.

– А как у вас получается не думать? – спросил Спаситель, словно даже представить себе не мог, что такое возможно.

– Проще простого. Ставишь возле себя кружку с чаем, кликаешь и выходишь в пространство, где между противниками завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Нужно быть очень внимательным, чтобы знать, когда вмешаться. При тебе ствол, бежишь, палишь. Все предельно реалистично. В голове ничего лишнего. А чтобы заснуть, дожидаешься усталости. Такой, чтобы с ног валила.

Говоря, молодой человек теребил бородку, а потом запустил пальцы в длинные сальные волосы и поднял их хохлом на голове.

Спаситель повернул кресло к мадам Лучиани.

– Если я правильно понял, мадам Лучиани, вы живете с сыном одна?

– Не так уж давно. Мы с мужем разошлись пять лет тому назад. По-хорошему. Я имею в виду, без трагедий. По взаимному согласию. Сначала Жан-Жак жил одну неделю с отцом, другую со мной, но потом его отец получил работу в пригороде Парижа, и видеться им стало сложнее.

Спаситель снова повернул кресло к молодому человеку.

– Вы продолжаете видеться с отцом?

– Не часто. Обычно по скайпу. Не из-за него, из-за меня: я же больше не выхожу из комнаты.

– А как вы отнеслись к разводу родителей?

– Хорошо.

– Хорошо? – удивился Спаситель.

– Без трагедий, говоря мамиными словами. В общем-то, я этого ждал.

– Значит, ждали…

– Да нет же! И не ищите в нем причину: это все из-за развода родителей, потому да поэтому… У меня отличные родители. Мне не в чем их упрекнуть.

– Не в чем упрекнуть.

– Вы все время за мной повторяете, – заметил вдруг Жан-Жак.

– Хочу убедиться, что правильно понял.

– Себя-то трудно понять, а уж других тем более. Но у вас такая профессия… – Он процедил сквозь зубы: – Пс-с-сихолог… Надеетесь мои мозги просканировать?

Жан-Жак насмешливо хохотнул. Весь заросший, с хохолком на голове, он напоминал странную птицу. Мать смотрела на сына с отчаянием.

– Пять лет тому назад вам было восемнадцать, – снова заговорил Спаситель. – Вы тогда еще ходили в школу?

– Ну да. Там-то всё и рвануло.

– То есть?

Жан-Жак устало повел рукой в сторону матери: мол, она все объяснит… Мадам Лучиани стала рассказывать, что было после того, как ее сын зарегистрировался на сайте «Для получивших аттестат».

– Там вывешены предложения, где можно продолжать учебу, получив бакалавриат[1], и нужно отметить, где хочешь учиться. Я не разобралась, где там и что, сын тоже. Отец… Он был в командировке. Жан-Жак запаниковал. Ему показалось, что выбор слишком велик и нет гарантии, что он выберет правильно. Он сказал, что бак он в любом случае в этом году не получит, так что предпочитает повторить последний класс. И перестал ходить на уроки.

– И?

– Он не сдавал экзамены на бак и повторил последний класс.

– И?

– Опять не получил бак, потому что не пошел на экзамены.

– На сочинение. Тема была «Нужна ли для счастья свобода?», нравится? – вмешался в разговор Жан-Жак. – Нет уж, спасибо!

– А вопрос-то интересный.

– Плевать на вопрос… раз нет ответа.

– Ответ появится, если задать вопрос. А на какой вопрос вы бы хотели ответить?

– «Если есть счастье, зачем свобода?» Не, это я дурака валяю… А почему вы улыбаетесь?

– Вот на ваш вопрос у меня точно есть ответ, – еще шире улыбнулся Спаситель. – Потому что вы мне очень симпатичны.

– Да ну? – удивился Жан-Жак. – А вы не думаете, что я полный нуль и на лбу у меня написано «Лузер»?

– Я думаю, что передо мной молодой человек в состоянии экзистенциального кризиса, а это вопрос философский.

– Скорее скучный.

Диалог завязался, но Жан-Жак то и дело переступал ногами, словно ему хотелось поскорее уйти.

– Каким методом вы пользуетесь? Бивираль… нет, бихивральным…[2] нет, как-то не так… – пыталась вспомнить мадам Лучиани.

Спаситель не мешал ей барахтаться в словах, продолжая вглядываться в ее сына.

– А почему бы не попробовать гипноз? – спросил Жан-Жак и пробасил замогильным голосом: – «Не сидите в комнате, – такова моя воля, – запишитесь в агентство по трудоустройству, подстригитесь…»

Мама твердила ему это изо дня в день вот уже полгода.

– И что вам больше всего не по душе в этой программе? – поинтересовался Спаситель.

Жан-Жак собрался было ответить, но не стал.

– Не знаю.

Он не хотел давать никаких зацепок, чем-то помочь.

– Кроме компьютерных игр вы чем-нибудь занимаетесь?

– Чем, например?

– Вот я вас и спрашиваю… Смотрите фильмы?

– Иногда. На стриме.

– Фейсбук?

– Завязал.

– Почему?

– «Ты где? Что делаешь?» Я у себя в комнате, не делаю ничего. Мне бессмысленно задавать вопросы.

Косвенно это относилось и к Спасителю.

– Минималистский образ жизни, – прокомментировал Спаситель, все так же доброжелательно улыбаясь. – Вы современный отшельник. И питаетесь дарами, которые складывают у ваших дверей.

Спаситель не был уверен, что выбрал правильный тон, но молодой человек снисходительно принял его шутку.

– Ага, и все дары приносит мама, – отозвался он. – Иначе есть было бы нечего. Вот в чем ужас-то: полная зависимость от матери. А еще ужаснее то, что она об этом знает.

Необыкновенно серьезные вещи были произнесены все так же лениво и сонно, с большими паузами, во время которых Жан-Жак теребил бородку.

– Вы слышали о хикикомори? – внезапно подала голос мадам Лучиани.

– Вы говорите о Японии? – уточнил Спаситель.

– Я читала о них в интернете. Похоже, многие молодые люди не выходят из своей комнаты.

– Да, они перестали учиться, нигде не работают, отказываются от социальной жизни.

– Вижу, вы в курсе, – с явным удовлетворением произнесла мадам Лучиани. – И как вы можете это объяснить?

– В Японии общество очень требовательно к молодежи, в особенности к мальчикам. Начиная со школы от них ждут очень многого, всюду сильно развито соперничество, и некоторые не выдерживают напряжения. Они не бунтуют, а просто запираются в комнате.

– Странно, – заметила мадам Лучиани, – в школе у Жан-Жака проблем не было. У него и в последнем классе были хорошие отметки.

Спаситель повернулся к молодому человеку. Тот слушал разговор о себе без всякого интереса.

– Вы любили школу?

– Да нет, чего там любить? Встаешь ни свет ни заря, и вообще…

– Да-да, рано встать для него проблема, – подхватила мадам Лучиани. – Он встает в три-четыре часа дня. Я с большим трудом подняла его, чтобы прийти к вам.

Спаситель успокоил: следующую консультацию можно назначить на семь часов вечера.

– Зачем? – спросил Жан-Жак.

– Чтобы дать вам выспаться.

– Да нет, консультация зачем? Совершенно бесполезное дело.

– Вопрос: если заняться совершенно бесполезным делом в совершенно бесполезной жизни, то, быть может, появится какая-то польза? Итак, в следующий понедельник в девятнадцать часов?

– Ни малейшего желания, – пробурчал молодой человек, но его мать кивнула в знак согласия.

Спаситель проводил семью Лучиани до двери и, вернувшись в кабинет, взглянул на круглые часы на стене. Консультация длилась полчаса, а не обычные сорок пять минут. Он опередил график. Прежде чем идти в приемную и приглашать следующего пациента, Спаситель вынул из ящика письменного стола письмо, которое передал ему директор лицея Ги-Моке.

Месье,

не сумев завоевать доверия преподавателей и не оценив по достоинству коллег по учебе, я не без сожаления сообщаю Вам о своем уходе. Поверьте, однако, что год, проведенный во вверенном Вам заведении, принес мне немало открытий и я сохраню о Вас память как об очень достойном человеке.

С глубоким уважением и наилучшими пожеланиями на весь этот новый год

Габен Пупар

Спаситель перечитал письмо и улыбнулся. Письмо, взбесившее директора лицея, было написано без единой орфографической ошибки и свидетельствовало, что до этого года Габен успешно усваивал школьную программу. Однако в лицее его общение с образовательным процессом стало эпизодическим. Не последнюю роль в решении дезертировать сыграло то, что на горизонте маячил выпускной экзамен по французскому. Спаситель сложил письмо и вздохнул. Предстояло объяснение с Габеном, а этот молодой человек умел ускользать из рук не хуже Жан-Жака Лучиани.

– Элла?

Девочка встала со стула и подняла синюю сумку, которую бросила на пол, войдя в приемную. Спаситель быстро оглядел хрупкую фигурку Эллы с ног до головы – обычно так он определял, в каком она настроении.

– New shoes[3], – отметил он, обратив внимание на черные кожаные кроссовки.

– Папин подарок на Рождество.

Элла была в своем любимом темно-синем пальто с капюшоном, а под ним – в облегающей матроске. «Плоская, как доска», – бывало, говорила Спасителю мама, когда он знакомил ее со слишком худенькой на ее вкус девушкой.

– Как дела?

– Хорошо.

Усевшись напротив психолога, Элла сунула руки в карманы матроски.

– Есть новости от папы?

– Нет, ему нельзя нам звонить.

Спаситель только сейчас вспомнил, что Камиль Кюипенс, поступивший 2 января в клинику на лечение от алкогольной зависимости, первую неделю должен находиться в полной изоляции.

– Прости, пожалуйста… Да, я знаю…

Ему хотелось многое ей сказать: преодоление алкогольной зависимости проходит непросто, но уже через десять дней Камилю станет легче, он пошел на это ради нее, он выдержит. Но он молчал, ожидая, когда Элла начнет разговор так, как ей захочется.

Элла огляделась вокруг, набираясь решимости, и начала читать:

Какой психолог не спросил бы: что ты имеешь в виду? Почему ты сейчас это прочитала? Но Спаситель прикусил щеку и промолчал.

– Такое вот стихотворение. Я теперь учу стихи. А потом иду и на ходу рассказываю, они мне составляют компанию. – И прибавила, будто сделала признание: – Я сегодня много ходила.

А сегодня был понедельник, в школе начались занятия. Спасителю, который относился к Элле почти как к дочери, сразу захотелось спросить: «А почему ты не пошла в школу? Думаешь, травля в сети продолжается? Ты получала что-то обидное на телефон во время каникул?» Но он сдержался и на этот раз.

Элла вытащила руки из карманов. В одной у нее был нож с открытым лезвием. Спаситель невольно дернулся: движение Эллы было резким, опасным.

– Папин скаутский нож, – сказала Элла.

– Не просто нож, а настоящий «Опинель»[5], – отозвался Спаситель.

Элла протянула нож Спасителю, держа его за лезвие.

– Посмотрите, что на рукоятке.

Юный скаут Камиль когда-то вырезал свою фамилию – Кюипенс.

– Отлично режет. Я им почистила яблоко.

И Элла рассказала, как провела день. Она вышла из дома очень рано, собираясь идти в школу. По-другому и быть не могло. Она же получила письмо с извинениями от своих обидчиц из параллельного класса. Джимми Дельон, который запустил фотографию в сеть, получил нагоняй. Целый день учителя посвятили информации о кибертравле и о личной ответственности каждого. В общем, по мнению взрослых, дело благополучно завершилось. А вот у Эллы, подходившей все ближе к школе, с каждым шагом сильнее колотилось сердце.

– Вот здесь, – сказала она и показала на горло. – Я чувствую, когда у меня подступает. Начинает тошнить, по спине холодный пот, и ноги ватные.

В полуобморочном состоянии она повернула и пошла совсем в другую сторону – и поняла это, когда увидела, что стоит на берегу Луары.

– Я дошла до шлюза и пошла дальше все прямо, вдоль канала. За городом красиво. Я прошла сегодня километров десять, не меньше. Утром стучала зубами от холода, шла в тумане, поднимавшемся от земли. А потом его разогнало солнышко. Я дошла до небольшой деревеньки, купила в булочной венский багет и поделилась им с толстыми утками. Целая стая сидела на песке. А может, это были даже гуси.

Элла засмеялась, проговорила «га-га-га!» и прибавила: «Нильс Хольгерссон» – она вспомнила историю мальчика, который улетел с дикими гусями и странствовал по всей Швеции на спине старого гусака[6]. Она зажала отцовский нож коленями, поставив его лезвием вверх.

– К полудню я опять проголодалась, шла через рынок, там жарили кур, и у меня слюнки так и потекли. А денег больше не было. И тогда я… украла яблоко.

Она очистила его отцовским ножом, и это было самое вкусное яблоко на свете. Краденое.

– Запретный плод, – пробормотал Спаситель, думая, что Элла, поглощенная воспоминаниями, его не услышит.

Но она услышала и, соглашаясь, кивнула. В ней всегда были два человека: один погружался в воображаемые миры, а другой за ним наблюдал. Взгляд Эллы упал на нож, и она, словно разгадав его символический смысл, сложила лезвие и сказала:

– Папа берег его для Эллиота.

Эллиот, маленький братик Эллы, умер в утробе матери, а через год на свет появилась заменившая его Элла.

На столе зазвонил телефон, и Спаситель недовольно «чипнул»[7]. Обычно он предоставлял автоответчику записать сообщение, но тут интуиция ему подсказала, что нужно взять трубку.

– Алло! Мадам Кюипенс?.. Да, она у меня. Не волнуйтесь, пожалуйста… Все хорошо… Да, я ей скажу… Договорились.

Элла мгновенно превратилась в испуганную маленькую девочку и, когда Спаситель снова уселся напротив нее, с беспокойством подняла на него большие темные глаза.

– Домой из школы звонили, – предположила она упавшим голосом.

– Именно.

После второго урока из школы позвонили мадам Кюипенс.

– Мама сердится?

– Она пыталась с тобой связаться, она волнуется.

– Я отключила телефон. – Голос у Эллы тоже почти отключился. Зачем мама вмешивается в ее лечение? – Я хотела что-то еще вам сказать, но теперь не помню, – сказала Элла расстроенно.

Это было что-то важное. Ей хотелось вспомнить. А время шло, стрелки на часах двигались. Еще несколько минут, и Спаситель произнесет завершающую фразу: «Остановимся сегодня на этом».

– Мне не нравится, когда мы молчим, – нервно сказала она.

– Молчание помогает яблоку созреть, а слово – упасть.

Африканская пословица.

– Вот! Я вспомнила, что хотела сказать! – воскликнула Элла. – Латинистка объявила, что будет конкурс рассказов!

Элла однажды призналась латинистке, что пишет роман, и даже дала прочитать начало. Мадам Нозьер была единственной учительницей, которая старалась помочь своим ученикам шагнуть за пределы школы и всегда отправляла кого-то из ребят на литературный конкурс журнала «Я читаю».

– Обычно для конкурса пишут максимум восемь страниц на заданную тему, но в этом году все будет по-другому.

Мадам Нозьер не записала на конкурс класс Эллы, но сказала, что желающие могут участвовать индивидуально.

– В каникулы я написала рассказ и отправила его. Председателем жюри будет Одри Малюри, я читала ее книжку, когда была маленькой.

Может, это знак свыше?

– Рассказ победителя напечатают, – прибавила Элла.

– Ты подписалась Эллиотом Кюипенсом?

– Да.

Для нее писатель существовал только в мужском роде.

* * *

На другой половине дома мальчик-второклассник разложил на большом столе в кухне карандаши и черновую тетрадь. Мадам Дюмейе, его учительница, задала на дом несколько примеров на умножение, но Лазарь думал о своем, машинально повторяя про себя «семью восемь, семью восемь», что заодно с «восемью девять» было главной пыткой второклассников. Кончиком карандаша Лазарь постукивал по клетке, где спала хомячиха мадам Гюставия. Но она продолжала спать, уткнувшись носом в опилки.

– Отврат! – объявил Лазарь, обругав то ли домашнее задание, то ли свою жизнь в целом.

И тут он услышал в коридоре шаги. Кто-то шаркал ботинками по полу.

– Жово? – окликнул он, узнав, как ему показалось, походку своего друга, старого легионера.

К шарканью прибавился хрип, и Лазарю стало страшно.

Здоровье у Жово было неважное, но так хрипло он не дышал. Лазарь судорожно сжал в руке линейку. Ему показалось, что сейчас войдет человек с седыми волосами и налитыми кровью глазами и скажет: «Не знаешь, кто я? Я твоя смерть!» Он напал на Лазаря в этой самой кухне в прошлом году. Но такого не могло повториться. Напавший на него Гюг Турвиль сидел в тюрьме. Лазарь встал со стула, не выпуская из рук линейки. В проеме двери появилась фигура – спина сгорблена, руки болтаются, голова набок, рот оскален. Еле движется, волоча за собой одну ногу.

– Гха-а-а.

– Ты кто? – спросил Лазарь дрогнувшим голосом.

– Зомби, – ответил Габен, мгновенно превратившись в долговязого медлительного подростка. – А тебе нужно было вонзить линейку мне в лоб и повертеть как следует, чтобы сделать пюре из мозгов.

– Их так убивают, да? – удивился Лазарь.

– Да. Еще можно стрелой из арбалета в затылок – чпок! Или отверткой в глаз, если что-то мастеришь.

Лазарь постарался не показать отвращения.

– Ты сейчас где?

– В конце первого сезона.

Габен открыл для себя сериал «Ходячие мертвецы».

– Можно я тоже буду смотреть? – попросил Лазарь.

– Давай! Только первый сезон я не буду пересматривать. Но ты и так все поймешь. В городе эпидемия зомби, осталось только несколько нормальных людей. Для них главное – уберечься от укусов, иначе все они тоже станут зомби. Гха-а!

Габен снова превратился в ходячего мертвеца и протянул руки-крючья к Лазарю, собираясь его схватить.

– Я тебя убью! Я тебя убью! – грозил изрядно напуганный Лазарь, размахивая линейкой.

– Хы-хы-хы, – издевательски запыхтел Габен, – я давно уже мертв…

Скрип двери на веранду прервал игру. Вернулся Жово, побродив всласть по городу. Ссохшийся, желтый, кожа да кости, он и был живым мертвецом, но, в отличие от своих сотоварищей зомби, держался прямо и не имел склонности к поеданию соплеменников.

– Я купил хлеба, – сказал он и выложил на стол два багета.

– Как ты думаешь, зомби существуют? – спросил его тут же Лазарь.

– Мать-перемать, а то как же? Своими глазами одного видел.

Жово, не раздеваясь, с тяжким вздохом опустился на стул. Силы у старика были на исходе, но глаза на худом костистом лице оставались синими и по-прежнему сияли детским простодушием.

– Ты видел зомби? – вскрикнул Лазарь, и от волнения голос у него зазвенел.

– Где? – осведомился Габен.

– У меня был друган в легионе, негритос вроде твоего папаши, – обратился Жово к Лазарю, которого, похоже, нисколько не задевали выражения старого легионера. – Фамилия у него была Подсеки, хотя, может, это была не настоящая его фамилия. В легионе ты мог взять любую, какую хочешь.

– И он был зомби? – не утерпел и спросил Лазарь.

Но не так-то легко было сбить Жово, он продолжал рассказ с прежней обстоятельностью:

– Подсеки родился на Гаити.

– Вуду, – тихонько шепнул Габен.

– Именно, паренек. В тамошних местах есть такие ведуны, что наши по сравнению с ними просто мальчуганы из церковного хора. Один такой ведун… ну, колдун… жил неподалеку от фермы, что принадлежала семье моего другана. Подсеки говорил, что колдун готовил яд зомби. Страшную отраву, не смертельную, но такую, что хлопнешь, и в хлам.

– Хлопнешь, и в хлам, – повторил Лазарь. Ему приходилось сильно напрягаться, чтобы понять, что хочет сказать Жово.

– Друган говорил, тебя как «ромом оглоушило». Лежишь, сердце остановилось, не дышишь, на вид труп трупом, но ты не труп. Когда Подсеки мне про это рассказывал, у меня прямо поджилки затряслись. Вот он лежит, двинуться не может, язык застыл, но слышит, как вокруг толкуют: «Что ж, раз умер, надо похоронить». И тогда они быстренько закопали Подсеки, потому как там жара жуткая и покойники мигом разлагаются.

– Но он же живой! – вскрикнул Лазарь.

– Да ты не бойся, – успокоил его Жово, – ночью пришел к нему колдун, достал из-под земли и дал ему эту штуку, как она называется… Ты, случайно, не помнишь? – обратился он к Габену как к главному мозговому центру в их компании.

– Антидот? – спросил Габен.

– Точно. Он дал ему проглотить антидот, и Подсеки воскрес, но стал зомби. Потому что яд воздействует на мозг. И ты уже не такой, каким был прежде. И Подсеки снова стал желторотым.

– Желторотым?

– Простодырым, если хочешь, – уточнил Жово, сочтя, что завершил свою историю без начала и конца. – Так. А кто у нас сегодня картошку чистит?

С тех пор как Жово поселился у Сент-Ивов, они чуть ли не каждый день угощались на ужин картошкой.

В этот вечер во время ужина – они уплетали картошку с салом и чесноком – Спаситель искоса поглядывал на Габена, но ни словом не обмолвился о «прощальном письме». Объяснение состоялось позже, в 21 час на чердаке, где поселился Габен.

– Что за дурацкое письмо ты отправил директору школы?

– Ага, дурацкое, – сразу согласился Габен.

– Сегодня в школу опять не ходил?

– Завтра пойду.

Спаситель готов был произнести филиппику против поколения апатичных слюнтяев. Но! Габен и Жан-Жак Лучиани были разными людьми с разными проблемами, которые не стоило смешивать в одну кучу. Он оглядел большую чердачную комнату. Хоть он и купил недавно Габену в ИКЕА нормальную кровать и стеллаж «Билли» для книг и учебников, чердак все равно оставался складом старого хлама: тут тебе и хромые кресла, и сломанный телевизор, и продавленный матрас. И еще клетка Спасёна, хомячка Габена. Спаситель, чувствуя, что вот-вот начнет чихать из-за своей аллергии на пыль, сказал:

– Надо все отсюда выкинуть!

– Конечно, папа.

Вечером Спаситель улегся в кровать с очередной книгой по психологии, под названием «Тирания выбора»[8]. Просматривая первую главу, он неожиданно вспомнил слова мадам Лучиани: у Жан-Жака был слишком большой выбор, и никаких гарантий, что он не ошибется.

– Большой выбор и никаких гарантий, – пробормотал Спаситель. – Интересно.

До того интересно, что уже через минуту он спал, уронив на грудь открытую книгу.

Зато не спалось на чердаке Габену. Он вытащил из-под подушки письмо с неровными строчками и еще раз пробежал его.

Дорогой Габен, чувствую себя хорошо. Сестра обо мне заботится. Дом удобный, в центре Аркашона. Последние дни дождливо.

Письмо, написанное с большим старанием человеком под лекарствами, чей почерк иной раз очень трудно разобрать.

Не беспокойся, я аккуратно пью таблетки и нашла себе психолога. Это не месье Сент-Ив, но двух Спасителей не бывает, а моя дама очень милая. Я думаю о тебе, хочу, чтобы ты был счастлив.

Твоя любящая мама

Мадам Пупар сознательно устраняла себя из жизни сына, но Габен читал между строк, он чувствовал, как тяжело у нее на сердце. «Стоп, – сказал он сам себе. – Я не буду об этом думать». Сейчас самое время посмотреть серию «Ходячих мертвецов». Зомби – это же так забавно: трупного цвета кожа с пятнами крови расползается лоскутами; над черными шатающимися зубами видны остатки губ; мясо болтается клочьями, на грудной клетке можно играть, как на ксилофоне. Счастье, да и только!

Габен лежал на боку, экран в пятнадцати сантиметрах от глаз, зомби квакали у него в ушах. Недосып предыдущих ночей понемногу брал свое. Oh, my God, is this real, am I dreaming?[9] «Черт! Я сплю, что ли?» – подумал Габен. Над ним склонился зомби, он искал место на шее или на руке, куда бы впиться черными зубами с кровоточащими деснами. Габен вскочил рывком и потерял наушники. What the fuck?[10] Сон приснился, или это была галлюцинация? Габен замер и задержал дыхание, ловя малейший звук. Он слышал чей-то голос, так ему показалось. Но до него донеслось только легкое поскрипывание – хомячок катался на колесе.

– Ну тебя, Спасён!

Габен посветил вокруг экраном телефона. Боялся, что увидит рядом того, кого на свете нет.

Его мама больна шизофренией. Он прочитал на сайте «Доктиссимо», что эта болезнь наследственная.

* * *

Мадам Дюмейе всегда говорила, что нет хуже дня, чем первый после зимних каникул, потому как дети приходят усталые от праздников, гаджетов и сладостей. Но, скорее всего, мадам Дюмейе грустила 5 января потому, что в этот день восемь лет тому назад ее муж, долго боровшийся с тяжелой болезнью, ушел из жизни.

Зимой темнота никак не хочет уступить место дневному свету, а на школьный двор то и дело набрасывается порывами ветер. Мадам Дюмейе зажгла в классе неоновые лампы под потолком и превратила его в светлый островок в неласковом сумраке.

– Рассаживайтесь поскорее, я приготовила вам что-то новенькое.

Мадам Дюмейе, без пяти минут пенсионерка, не уставала следить за педагогическими новшествами. На этот раз идею ей подсказала молодая коллега, работавшая в детском саду.

– У нас с вами будут дебаты, – объявила учительница.

– И нас будут снимать для телика?

– Поднимай руку, Нур, прежде чем надумаешь сказать глупость!

Мадам Дюмейе объяснила, что ученики смогут по очереди высказываться на определенную тему и все их мнения будут с уважением выслушаны.

– Мы будем особенно внимательны к мнениям младших.

Класс мадам Дюмейе в этом году был двухступенчатым: она вела десять приготовишек и пятнадцать второклассников.

Жанна подняла руку:

– А какая будет тема?

– Сейчас скажу. – И бесстрашная учительница объявила: – Сегодня мы с вами подумаем, что такое любовь. Даю вам несколько минут на размышление, и, когда вы поймете, что готовы сказать что-то интересное… Ты уже готов, Матис? Ты уверен?

Мальчуган, поднявший руку, решительно сообщил:

– Любовь – это полюбить кого-то, родить ребенка и разойтись.

– Вот как? Спасибо, Матис. Кто-нибудь еще хо…

Поднялись сразу три руки. Мадам Дюмейе не рассчитывала на столь бурный успех.

– Любовь – это когда каждый день чмок-чмок, – сказал один из малышей.

Старшие громко расхохотались, а малыши хихикнули, прикрыв рот ладошками.

– Любовь – когда нет войны.

Маленькая Райя Хадад из семьи иракских беженцев, спасшихся от преследований Исламского государства, сама того не подозревая, воскресила популярный слоган «Любовь лучше войны».

– Ты права, – одобрила ее учительница, обрадовавшись, что девочка не осталась в стороне. – Любящие всегда мирятся после ссоры. Ноам, что ты хочешь нам сказать?

– Любовь – это пара, мальчик и девочка или два мальчика, которые любят друг друга.

Мадам Дюмейе не удержалась и спросила:

– А две девочки?

– Нет, так не бывает, – убежденно ответил Ноам.

– Бывает! – запротестовали старшие.

Забыв о запрете учительницы, голубоглазый ангелочек Жанно, скандируя, вмешался в обсуждение:

– «Любовь не требует слов, что ни скажешь, всё зря».

– Обойдемся без рэпа, – прервала его учительница, не желая поощрять вредное влияние старшего брата.

Жанно горестно вздохнул. Он лечился от заикания у месье Сент-Ива и убедился, что ритм рэпа помогает ему говорить нормально. Ну или почти нормально.

– Любовь, – сказала Осеанна, – это свадьба и потом вместе до последнего дня. Счастье на всю жизнь.

– Краси-и-и-иво! – пришли в восторг младшие.

Учительница заметила, что застенчивая Розанна что-то шепчет, не решаясь поднять руку.

– Розанна, кажется, тебе есть что сказать.

– Да, любовь – это когда видишь человека, но никак не можешь сказать ему: я тебя люблю. Это трудно. Нужно набраться мужества.

Смешки. В классе всем было известно, что Розанна влюблена в Жанно, а Жанно влюблен в Райю.

– Есть еще любовь к маме, – сообщил Поль, невольно покраснев.

Ему было почти десять, но все же он был еще немножко влюблен в свою маму.

– А дружба считается любовью? – спросил Лазарь.

– Конечно, – откликнулся Ноам. – Но если любишь друга, то не ревнуешь, что у него есть другие друзья.

Хотя ему почему-то не слишком нравилось, что Лазарь так привязан к Полю.

Всем показалось, что дебаты закончились слишком быстро, потому что после них пришлось заниматься математикой. Впрочем, в углу, где сидели Поль, Лазарь, Матис и Ноам, очень скоро стало еще веселее.

– Решите примеры – получите раскраски, – пообещала учительница.

Раскраски с диснеевскими персонажами в качестве энергетической подпитки были еще одной педагогической находкой мадам Дюмейе. Раскраски раскрасками, а звонок на перемену обрадовал всех. Мадам Дюмейе сегодня не дежурила в школьном дворе, так что она проводила свой класс до дверей и поспешила вернуться в тепло. Ей хотелось взглянуть, каких высот достигли ее ученики в математике, но, чтобы сразу не портить себе настроения, она начала с тетрадки Поля, маленького живого калькулятора. Однако, вопреки обыкновению, Поль по невнимательности допустил две небольшие ошибки, и учительнице ничего не оставалось, как написать ему красными чернилами: «Не стоит расслабляться!»