Читать онлайн Скрытые территории. Каретный фонарь бесплатно

Северные Берега

Ночь, чёрная, как глаза незнакомки, что шла по безлюдной улице, заполнила город. Незнакомка на ходу отстукивала шаги тонкой тростью. Тук – стук каблука, тук – стук трости, тук-тук-тук. Желая подыграть этой музыке, ветер хлопал в такт шлейфом её платья. Ветру было одиноко в ночи, и он так разыгрался, что чуть не сбил чёрный цилиндр с головы женщины. Незнакомке это не понравилось, и она отмахнулась, словно хотела прогнать ветер одной лишь рукой. Ветер было рассмеялся такой наивности, но внезапно понял, что его уже несёт в совершенно противоположную сторону.

Это был молодой полуночный ветер, рожденный над ледниками. Он летел сюда, огибая вершины сопок и расстилаясь над широкими равнинами. Гнал к югу тугие облака и тревожил кроны редких деревьев. Поднимал с земли уже сухую, опустившую гриву траву, и та танцевала бурыми волнами, вторя его движению.

Так было, пока ветер не затерялся среди тесных городских улиц. Теперь он метался то туда, то сюда, заглядывал в открытые двери, беспокоил птиц. Грохотал кровлями и раскачивал мачты фонарей, не понимая, какое выбрать направление.

Когда на одной из улиц ветер наконец повернул прочь из города к океану, один из его вихрей влетел в приоткрытое окно и всколыхнул страницы тетради, лежавшей на подоконнике.

Если бы ветер умел читать, а ветры, как известно, не умеют, этот ветер прочёл бы строки, написанные витиеватым пляшущим почерком:

Ула Готье

ДНЕВНИК

Отсюда и дальше Частная Территория.

Если вы нашли эту тетрадь, отложите её немедленно в сторону и ни в коем случае не читайте!

Тетрадка была сильно потрёпана. Туда много и часто писали и повсюду носили за собой. К обложке крепилась специальная верёвочка, при помощи которой можно было надёжно скрыть содержимое от любопытных глаз. В ту минуту верёвочка была развязана, что и позволило ветру перелистать страницы и похозяйничать на частной территории.

Обладательница дневника Ула лежала на кровати с открытыми глазами и, несмотря на позднюю ночь, совсем не могла заснуть. Сегодня у неё был очень непростой день. Прежде чем засыпать, нужно было всё хорошенько обдумать – съесть яблоко до огрызка, как любил выражаться её отец. Он был очень образованным мужчиной. Всегда учил дочь мыслить рационально, апеллировать к фактам и разоблачать несостоятельные теории. Поэтому Ула лежала, смотрела на потолок и понимала, что ничего не понимала. Она с родителями только переехала на остров и уже успела заметить, что здесь всё было по-другому. Земля была пустынная, но не безжизненная, воздух холодный, но полный чего-то, что нельзя объяснить словами. Даже небо тут было не такое, как везде. Ула рассуждала, что, наверное, и жизнь здесь может идти по другим законам, с которыми она раньше просто не сталкивались. В туристическом справочнике, который она брала в библиотеке перед отъездом, к примеру, писали, что на острове живут феи, тролли и приведения. Это вовсе не означало, что справочнику нужно было верить, хотя отчасти могло объяснить её сегодняшнее приключение.

В школу Ула никогда не ходила, родители считали домашнее обучение более результативным. К тому же они так часто переезжали из страны в страну, что школы пришлось бы менять ежегодно. Благодаря то ли переездам, то ли усердным занятиям Ула в свои двенадцать лет свободно говорила на английском, французском, испанском и русском, а также знала около трёх тысяч китайских иероглифов и уже две недели как изучала исландский. Однако это удивительным образом никак не помогало ей заводить друзей. Именно поэтому, ещё утром сделав все уроки, Ула отправилась на прогулку совершенно одна. Рейкьявик был городом маленьким, особенно в сравнении с Сингапуром, из которого они переехали. Ула уже успела хорошо разведать и его, и окрестности, потому уверенно прошла через центр города и направилась к океану. Она не задержалась у причала с лодками, её тянуло куда-то совсем в другую сторону, подальше от жилья и людей.

Ула шла уже час, а может быть, два или, может быть, даже больше. Неожиданно она вышла к каким-то постройкам на берегу залива. Погода совсем не располагала к прогулкам, дул сильный ветер, могучие волны разбивались о круглые валуны, покрывавшие берег. Самым разумным было повернуть домой, пока не стемнело, но что-то побуждало Улу идти дальше. Ей казалось, будто это что-то ждёт её впереди, зовёт и, возможно, даже ищет с ней встречи. А временами даже казалось, что это что-то следует с нею рядом, как тень или как приведение. Ула не могла сказать наверняка, было ли так на самом деле или только мерещилось, что так было. Возможно, ей просто хотелось иметь друга, которого можно бы было позвать с собой на прогулку.

Однако вместо прогулки в тёплой компании она в одиночестве настойчиво брела против холодного ветра туда, где вдали у воды прятались домики.

Ветер задул сильнее, и Ула решила: как дойдёт до построек, повернёт к дому. Соленый морской пар, что поднимали вверх волны и подхватывал выше ветер, пропитал всю одежду и волосы, выбивавшиеся из-под шапки. Кожу на лице немного пощипывало, Ула поглубже укуталась в шарф.

Дорога вдруг пошла вниз и стала мокрой. Правая нога скользнула вперёд, Ула качнулась назад, попыталась поймать равновесие, но тщетно – сильный порыв ветра подтолкнул её, и девочка упала на обочину. Ула вздохнула, улыбнулась своей неловкости и села на старую траву отряхнуть колени и осмотреть царапины на ладонях. Как только девочка собралась подняться и идти дальше, в ближайшей из построек распахнулась дверь, из которой, осторожно оглядываясь по сторонам, вышла женщина.

Волосы у женщины были настолько длинные, что доставали до земли, а когда их отбросило ветром, Ула увидела, что женщина была совершенно без одежды. Не обращая внимания на холод и ветер, хлеставший по коже, женщина уверенно двинулась к океану.

Не то чтобы Ула не ожидала встретить на прогулке людей, она скорее не ожидала, что кто-то может в такую погоду разгуливать голышом, поэтому она, раскрыв рот от удивления, следила за женщиной, не двигаясь с места.

Маленькую худую девочку у обочины в одежде таких же неброских цветов, как и вся пасмурная природа вокруг, женщина, видимо, не заметила. Она ускорила шаг и с разбегу кинулась в ледяные бушующие волны.

Ула вскочила на ноги. Волны продолжали бушевать, кидая свои языки с силой о берег. Когда Ула добежала до воды, на поверхности не осталось от женщины и следа.

Сначала Ула просто глотала ртом воздух, его соленый плотный вкус обволакивал горло, не выпуская ни звука наружу. До того как у неё получилось закричать, казалось, прошла целая вечность. Ула бросилась в сторону домиков и стала колотить руками по закрытым дверям, звать на помощь на всех языках, которые знала, но никто не открывал. В постройках было пусто, она вдруг поняла, что это были всего лишь сарайчики для лодок, в которых точно никому и в голову не пришло бы жить.

Ула почти сорвала голос и вернулась. Она рассудила, что волны могут выбросить тело женщины обратно на берег, тогда, возможно, ей удастся оттащить его подальше от воды и найти-таки кого-то из взрослых.

Хотелось сесть, но было слишком уж холодно. Ула боялась замёрзнуть ещё сильнее. Чтобы успокоиться и согреться, она начала ходить быстрым шагом вдоль берега. Солнце почти скрылось за горизонт, низкие сизые облака с каждой минутой становились всё тяжелее.

Несмотря на то что, кроме Улы, на берегу никого не было и ни одна живая душа не отзывалась на её крики о помощи, девочку не покидало чувство, что за ней следили.

Прошло уже много времени, и было глупо надеяться увидеть женщину живой. Однако именно её Ула увидела плывущей в сторону утёса, что клином врезался в воду. Уле неожиданно пришло на ум, вдруг женщина не хочет выходить на берег из-за неё, вдруг она стесняется и пытается скрыться в камнях. Девочка побыстрее отогнала глупые мысли и стала кричать, что видит утопающую и готова прийти на помощь! В ответ на это женщина окончательно скрылась из виду.

Ула выбежала на середину утёса, женщина, что ещё минуту назад, казалось, тонула, теперь чинно поднималась из воды, опираясь о камни, её волосы развевались на ветру, как и прежде, окутывая тело, будто вода их и не касалась. Высокая волна взметнулась у женщины за спиной словно на прощанье, после чего упала, разбившись вдребезги.

Хоть это и было весьма неправдоподобно, но женщина не выглядела ни замерзшей, ни уставшей, ни хоть сколько-нибудь нуждающейся в посторонней помощи. Она смотрела на Улу раздраженно, как будто та помешала важному делу. Ула подумала, что, наверное, вежливо было бы отвернуться, но вместо этого не могла отвести от женщины взгляд всё время, пока та шла ей на встречу.

– Я только хотела помочь. Я думала, что нужна помощь. Что вы утонули, – мямлила Ула.

Когда они поравнялись, женщина посмотрела куда-то Уле через плечо, глубоко втянула носом воздух, после чего её взгляд изменился.

– Тебе пора домой, волчонок, – вздохнула женщина.

Ула не поняла ни слова. По тону она могла лишь предположить, что та была её присутствием недовольна.

– Ég tala ekki íslensku, – пробормотала Ула в ответ.

В ответ на это у женщины округлились глаза, словно было такой дикостью не знать исландский. Она оглядела Улу с ног до головы и, не сказав больше ни слова, пошла прочь от берега. Ула смотрела ей вслед. Женщина поискала кого-то взглядом в темнеющих сопках, пожала плечами и скрылась за дверью сарая.

«Странные нравы», – подумала Ула и тоже пожала плечами. Сумерки давно спустились, облака почернели, горизонт таял в тумане. Ей давным-давно пора возвращаться домой, иначе родители поднимут тревогу. Она решила ничего им не рассказывать. Вряд ли их обрадуют её далёкие прогулки по острову и общение с голыми людьми.

Посреди ночи Ула лежала в кровати с открытыми глазами и изучала потолок, вместо того чтобы спать, потому что так и не смогла придумать объяснения увиденному.

Она встала, чтобы закрыть окно. Жители всех окрестных домов, в отличие от неё, спали, свет нигде не горел. Разноцветные крыши в ночи сливались одна с другой. Ветер улетел куда-то, и деревья стояли не шелохнувшись. Только раздутая от гордости луна помогала фонарям освещать пустые улицы.

Ула безучастно смотрела в окно, за которым была тишина, покой и ровно никаких ответов на вопросы.

Слева, где улица поворачивала в горку, а разлапистое дерево отбрасывало тень, что-то неожиданно зашевелилось. Ула пригляделась и заметила собаку, притаившуюся возле изгороди. Собака была лохматой и крупной, но какой породы, сказать издалека было сложно.

Когда-то давно похожий мохнатый соседский пёс был её другом. С ним можно было бегать наперегонки, кувыркаться и делить яблоко. Потом мамин рабочий контракт внезапно закончился, и пёс остался в Москве, а они переехали в Мадрид. Ула очень по нему тосковала, но попытки убедить родителей завести собаку успеха не имели. Они всегда были за, но приводили очень-очень весомые и логически обоснованные доводы, почему в данный момент не лучшее время.

Ула смотрела на пса, и ей казалось, что пёс смотрел на неё. Одинокий и не спящий в ночи, такой же, как она. Немного поколебавшись, Ула решила спуститься на улицу и попробовать подманить пса. С животными Ула всегда ладила хорошо, они её слушались. «Скорее всего, – рассуждала девочка, – пёс сбежал у кого-то из соседей». Откуда ему ещё тут взяться? Родители утром обязательно разберутся и вернут его владельцам, а пока она может приютить пса на ночь в тёплом гараже и чем-нибудь накормить.

Ула на цыпочках спустилась вниз, прихватила из холодильника начатую упаковку ливерной колбасы, надела ботинки, куртку поверх пижамы и вышла на улицу, тихо прикрыв за собой дверь. Она старалась идти медленно, чтобы не спугнуть пса и подойти как можно ближе, но тот, видимо, от страха вильнул на соседнюю улицу и лишь одним глазом наблюдал за девочкой из-за угла.

«Ну, это уж не дело – убегать от еды и ночлега посреди холодной ночи», – возмущалась про себя Ула, но продолжала идти за ним следом. Когда она дошла до поворота, то увидела, как морда выглядывает уже с другого конца переулка.

– Иди ко мне! – поманила она пса колбасой, но тот не шевельнулся.

Только с некоторого расстояния убедившись, что девочка следует за ним, снова скрылся за поворотом.

«Вот же выдались и день и ночка!» – думала Ула, ускоряя шаг и кутаясь глубже в куртку. Это была хорошая пуховая куртка, тёплая и просторная, и капюшон был отделан мехом, они с мамой специально купили её перед переездом в холодную страну, но даже в такой тёплой куртке разгуливать ночью в пижаме было не очень благоразумно.

Собака продолжала убегать, Ула продолжала догонять собаку, пока та не привела её в пустой городской парк. Там собака выбрала одну из полян, села и стала ждать. Ула продолжала спрашивать себя, что же такое нашло на неё сегодня. Куда и зачем она шла днём и что делает здесь в парке ночью? Задаваясь этими вопросами, Ула подошла к собаке довольно близко, чтобы разглядеть её и понять – это была никакая не собака.

Это был волк.

Белый, местами пепельный мех переливался под лунным светом. Животное смотрело на девочку парой пронзительных глаз. Ула замерла в ужасе, и упаковка колбасы выскользнула у неё из рук. Короткая двенадцатилетняя жизнь проносилась перед глазами девочки с бешеной скоростью. Растерянная и напуганная, она и шагу не могла сделать, чтобы двинуться с места. Голос от волнения снова пропал, и всё, что Ула могла, – это опять хватать ртом воздух. Она зачем-то, словно желание это шло изнутри, подняла вверх руки, как будто хотела показать волку, что не собирается на него нападать. В следующее же мгновение животное сделало один-единственный молниеносный бросок, всё, что Ула успела почувствовать в тот момент, – это как волчьи лапы коснулись её ладоней.

За этим последовала вспышка света, яркие пятна окружили девочку, она больше не различала ничего вокруг. Ни деревьев, ни травы, ни луны. Только пятна света повсюду. Потом она поняла, что бежит куда-то, бежать было легко, свет вокруг двигался вместе с ней, пока вдруг что-то не врезалось в неё, и краски резко поменялись на звуки. Теперь все вокруг было лишь звуками. Ула различала их природу, чувствовала прикосновение. Каждый звук был чем-то целым. Все они двигались вместе, пока что-то снова не отбросило её туда, где был холод. Это не был морозный воздух, это не был холодный ветер – это был холод пустоты и отсутствия времени. Здесь она больше не чувствовала ничьего присутствия, только желание бежать и бежать по возможности оттуда.

В какой-то момент она метнулась в сторону, и вспышки то света, то звука последовали одна за другой, сменяясь в бешеном темпе. Глаза перестали видеть, уши захотелось закрыть руками, но рук вдруг не оказалось. Ула поняла, что падает, и потеряла сознание.

Придя в себя, Ула почувствовала, как болит тело и ломит кости. Её разбудили голоса, но было невыносимо больно поднять веки, чтобы посмотреть, где она.

Люди вокруг говорили на знакомом английском, кто-то вызывал полицию и скорую к берегу Клейфарватна. Ула припоминала, что ездила на озеро с таким названием вместе с родителями.

Вокруг прибавилось людей, кто-то осматривал её тело и проверял пульс, перекладывал на носилки, по звукам сирены Ула догадалась – её везут в больницу. По дороге её укачало, и она провалилась в сон.

Ула проснулась от знакомого голоса, раздававшегося за дверью. Вероник Готье, мама Улы, беседовала с доктором. Доктор говорила, что Ула чудом не получила переохлаждения после стольких часов на улице ночью, одетая лишь в пижаму и куртку. Говорила, что родителям невероятно повезло, что их дочь нашли туристы. Что специалисты осмотрели девочку и не обнаружили на теле никаких повреждений, кроме ссадин на ладонях, которые, скорее всего, появись днём раньше. В конце разговора врач добавила, что физически Ула здорова, а вот её психическое состояние придется проверить.

Побег

Свет редких ночных фонарей, торчавших из земли вдоль аллеи, падал через высокое мутное окно в комнату. Он пятнами выдёргивал из темноты край кровати, тумбочку, кривой гвоздь в стене, ещё одну кровать, проход между ними и двух подростков, шептавшихся в темноте.

– Говорю тебе, надо прямо сейчас! – шипела девочка, отколупывая ногтем краску с металлического набалдашника.

– Сейчас? У нас все вещи забрали! – возражал ей мальчик, мотая головой.

– А вдруг эта за нами утром вернётся?

– Там холодрыга. И что мы есть будем?

– Одежду чью-нибудь из раздевалки стащим. А еды в кухне полно! Альбина объедки до утра не выносит.

На соседних кроватях спали другие дети, но к разговору никто не прислушивался, никому не было дела до того, что в очередной раз задумали эти вечно попадающие в неприятности Афанасьевы.

Брат и сестра были первыми в числе нарушителей порядка, они постоянно попадали во всякие истории, за которые получали самые разнообразные наказания. Их не выгоняли прочь только потому, что из Изневедческого Государственного Особого Интерната никого не выгоняли. Учащимся вообще строго-настрого запрещалось покидать территорию и разговаривать с посторонними.

Нина и Алек Афанасьевы, брат и сестра, что шептались под покровом ночи, жили в ИЗГОИ сколько себя помнили. Они, также как все остальные воспитанники, никогда не выходили за забор, о жизни снаружи зная только со слов учителей и воспитателей. Возможно, именно поэтому Алек хотел подготовиться к путешествию основательно. Он был, в отличие от своей сестры, рассудительным молодым человеком, хоть и был младше на целых четыре минуты.

Ещё утром они не думали ни о каком побеге. Всё случилось за обедом. Нина сидела за столом, ей давно наскучило ковыряться в склизкой тушеной капусте, она, отставив тарелку в сторону, смотрела в окно в поисках хоть чего-нибудь интересного. День был серый, листья с деревьев давно облетели, выставив напоказ вместо пышных крон худые скучные ветки. Пейзаж был знаком до зевоты, смотреть особо было не на что, разве что угадывать узоры в пятнах, оставленных дождём на стекле.

Так Нина и увидела женщину, которая возникла перед воротами интерната словно по волшебству. Ещё пару секунд назад за воротами был скучный голый лес, а теперь стояла гостья. Нина на всякий случай поморгала. Женщина никуда не исчезла.

Двери, всегда запертые, оказались открыты. Незнакомка, не дожидаясь приглашения, прошагала по аллее к главному входу словно к себе домой. Она шла по разбитой дорожке, шурша пышными юбками и отстукивая шаги тростью. Словно хотела расколоть остатки асфальта.

Нина мгновенно позабыла про обед. Она схватила брата за рукав и, приложив палец к губам, потянула его к выходу. Такая необычная гостья должна была стать отличным спасением от скуки. Нина решила непременно за всем проследить.

Гостья оказалась совершенно непохожей на всех, кто когда-либо приходил в интернат с визитом. Нина никогда раньше не видела, чтобы так одевались – в платье аж до самого пола и цилиндр на голове. Ни у кого прежде не видела она таких глаз, чёрных, словно вымазанных сажей, загадочных и даже пугающих. Ко всему прочему, Нина впервые слышала, чтобы кто-нибудь так холодно и высокомерно общался с заведующей интернатом Косолаповой.

Овтаву Косолапову, по правде говоря, не любили ни воспитанники, ни сотрудники. Заведующая чаще кричала, чем говорила, ругала больше, чем хвалила, и никогда не улыбалась.

Шлёпая тапками и запахиваясь в серый рабочий халат, высокая, грузная, с маленькой головой на широких плечах, Косолапова плелась в сторону своего кабинета следом за таинственной незнакомкой.

Нина, не выпуская руку брата, протащила его мимо спящего завхоза под лестницу к дверям кабинета заведующей. Двери были открыты, и Нина, ни секунды не думая, потянула Алека дальше, в кабинет. Мгновение спустя Алек, не успевший ничего возразить, оказался вместе с сестрой за шаткой ширмой и разлапистым фикусом в левом углу душной комнаты. За ширмой висело пальто Косолаповой, стояли сапоги и зонт. От сапог пахло старостью и прелой синтетикой. Алек посмотрел на сестру презрительно, покачал головой и прикрыл нос белоснежным платком. У него всегда при себе на любой случай жизни был чистый носовой платок, в отличие от Нины, которой пришлось натянуть на нос ворот свитера.

Незнакомка вошла в кабинет первой, она презрительно оглянулась по сторонам, отодвинула тростью просиженное кресло и, не дожидаясь приглашения, села. Косолапова старательно прикрыла за собой дверь и уселась напротив незнакомки.

– Может, кофейку предложу? – заискивающе спросила она.

– Лишнее, – холодно отрезала гостья. – Вы знаете, зачем я здесь. Я не получила близнецов в указанные сроки.

От такого ответа Нина чуть не вывалилась из укрытия, хорошо, что она всё ещё держала за руку брата. Дети переглянулись – во всём интернате они были единственными близнецами.

– Так ведь время быстро идёт! – заведующая всплеснула руками и покачала головой.

– Всё было заранее оговорено. Вам за них заплачено.

– Ну так не хол перейти – их доставить-то к вам! – вскричала было Косолапова, но тут же осеклась.

– Полноте, их никто не хватится.

Незнакомка в цилиндре говорила с акцентом, она была приезжей, но откуда, ни сестра, ни брат понятия не имели.

– К концу этой недели всё сделаем, – тон заведующей сменился с заискивающего на провинившийся.

– Дети должны быть готовы. Я вернусь за ними сама, – отрезала незнакомка, встала и, не прощаясь, ушла прочь.

Заведующая сплюнула, бросила незнакомке вслед что-то неразборчивое и стала копаться в ящиках стола. Алек видел, как Нина сжала кулаки, и, зная, насколько вспыльчивой может быть его сестра, обнял её за плечи. Наконец Косолапова собрала нужные бумаги, сунула их под мышку и тоже, не мешкая, куда-то сбежала.

– Как будем сматываться? – спросила Нина шепотом.

– Через окно. Вдруг там кто за дверью.

– Я не про сейчас. Я про вообще!

В ответ Алек только отмахнулся платком, дав понять, что не хочет обсуждать ничего, сидя здесь. Из кабинета они выбрались без проблем. Прошмыгнули второй раз мимо завхоза и отправились прямиком в спальни, чтобы там обсудить всё без посторонних ушей. Каково же было их удивление, когда наверху в спальне девочек они обнаружили повариху, обычно не покидавшую кухни. Румяная и неповоротливая Альбина вытряхивала Нинины вещи из тумбочки и бросала их в сумку.

– Не трогайте, это моё! – закричала Нина.

– Твоего тут ничо нет, всё государственное! А будешь орать – щас как дам! – пригрозила Альбина круглым розовым кулаком.

– Куда вы это? – спросил Алек, стараясь отодвинуть сестру подальше за спину.

– Не твоего ума дело! Стало быть, новую одёжу дадут.

– Но когда? Сегодня?

– Не моего ума дело! А ну пошли вон отсюда!

В спальне для мальчиков, куда они сбежали от Альбины, уже кто-то побывал – тумбочка Алека была пуста, куртки из раздевалки тоже пропали.

Время обеда закончилось, начались занятия. Поговорить обо всём случившемся Нина и Алек смогли только после отбоя. Нина дождалась, пока в коридоре утихнут шаги ночной нянечки, и змейкой юркнула в спальню для мальчиков. К счастью, ближайшей кроватью к выходу была кровать её брата.

Нина сидела и от волнения отколупывала краску с набалдашников на спинке кровати. Руки немножко дрожали, но голос был уверенным. Она настаивала на немедленном побеге, прямо сейчас и ни минутой позже, потому что шмыга в цилиндре, как она окрестила незнакомку, могла в любую минуту вернуться. Алек был согласен с сестрой, он тоже волновался и потому настаивал на том, что нужно всё как можно тщательнее обдумать.

Жизнь в интернате не была похожа на каникулы, Нина иногда грозилась сбежать, но Алек всегда останавливал сестру. По его мнению, за забором всё могло быть ещё хуже. Теперь он принял сторону Нины. Может, побег и пугал его, но незнакомая злыдня пугала сильнее.

Бежать решили сейчас же. Условились встретиться у чёрного входа под лестницей, после того как Алек попробует добыть чью-нибудь тёплую одежду из раздевалки, а Нина – что-нибудь съестного.

В пустой столовой пахло кислятиной, копотью и мылом, Нина уверенно прошла дальше в кухню. Темнота не мешала, здесь она смогла бы ходить даже с завязанными глазами – в наказание за проступки их регулярно отправляли на кухню драить котлы и противни. Нина стала обследовать немытые кастрюли и сковородки, постоянно прислушиваясь, не идёт ли кто по коридору.

В чан, куда на корм свиньям сбрасывали остатки ужина, повариха насыпала обломков хлеба. Нина набрала оттуда кусков покрупнее. На то, что хлеб не испачкался об объедки, лежавшие ниже, она в темноте могла только надеяться. Из длинного лотка возле мойки Нина соскребла на хлеб сливочного масла. Не тратя времени на поиски ножа, она проводила пальцем по поверхности и размазывала масло по мякишу. Сложив кусочки один поверх другого, она завернула всю стопку в носовой платок Алека и аккуратно убрала в наволочку, которая теперь служила ей сумкой. Туда же отправилась половина луковицы и почти не завядший огурец, их Нина нашла в ящике с шелухой под разделочными столами. Будь холодильник открыт, она раздобыла бы еды посытнее, там наверняка был и сыр, и яблоки, но широкие двери холодильника на ночь закрывали на ключ.

На дне высокой кастрюли, стоявшей там же у мойки, плескались остатки киселя. Нина огляделась вокруг в поисках подходящей тары. Бутылка нашлась на подоконнике, в ней повариха Альбина держала, словно букет, сухую кленовую ветку. Яркие кленовые листья в ночи были бесцветными. Нина оставила ветку на месте, потрясла бутылку вверх дном, чтобы мусора не осталось, и ещё подула для верности. Поблизости не было ничего, чем бы можно было заткнуть горлышко, и Нина решила заглянуть в подсобку. Еду там не хранили, только разную утварь. Нина дёрнула за ручку подсобки, и та на удивление открылась. За дверью царил беспорядок, коробки, ящики, кастрюли вперемешку с вещами поменьше громоздились вверх до самого потолка. На столе, застрявшем между этих гор поварского скарба, помимо прочего мусора, Альбина оставила кружку с недопитым кофе. Кофе ученикам не полагался, его пили только сотрудники. Нина понюхала – пахло гадко. Она уже сильно задерживалась, Алек мог начать волноваться. Без особой надежды она напоследок пошарила рукой по столу, и коснулась гладкой холодной обёртки наполовину съеденной плитки шоколада.

Нина, не раздумывая, сунула кусочек в рот, а оставшуюся шоколадку – в наволочку. Закрыла дверь и поспешила к чёрному ходу под лестницу. Алек был уже там, он сидел, втиснувшись между стеной и батареей, обнимая стопку одежды.

– Там темень такая. Взял то, что с краю, – шепнул он, протягивая сестре шапку с помпоном, шарф и куртку, что, по его мнению, была теплее. – И вот ещё валенки прихватил.

– Валенки-то зачем? Дожди. Нам бы калоши.

– Возьмём. Вдруг пригодятся.

В наволочках, где лежал их небогатый скарб, Алек гвоздём прорезал дырки, чтобы можно было носить на плечах как рюкзаки.

Выбираться решили через раздевалку в спортзале, там окно было под потолком и никогда не закрывалось. Чтобы к нему подобраться, им потребовалось построить целую пирамиду из скамеек. Дети старались всё делать как можно тише. Скамейки были тяжелыми, но то ли от волнения, то ли от разгоревшегося азарта дело спорилось, пирамида была готова в считаные минуты.

Первой наверх взобралась Нина, она была лёгкой, но Алек всё равно придерживал сооружение снизу.

– Порядок! В самый раз башня! – шепнула Нина.

Она открыла окно, бросила на землю рюкзаки-наволочки, после чего спрыгнула вниз сама. Алек ещё раз проверил прочность конструкции, закинул ногу повыше и в два счёта пробрался к раме. Конструкция подрагивала, но держалась.

– И правда прочная! – хмыкнул Алек.

Он подмигнул сестре, чтобы подбодрить её, и стал перелезать наружу, но почему-то именно тогда, когда Алек перекидывал вторую ногу через раму, эта самая нога сдвинула верхнюю скамейку и вся конструкция с грохотом повалилась вниз. Алек сжался от страха. Время замерло. Нина, обнимая вещи, бросилась к ближайшим кустам. Алек, не мешкая, спрыгнул вниз и тоже кинулся к ней. Окно захлопнулось. Они лежали, прижавшись к земле, не дыша, но интернат спал мертвецким сном, окна оставались тёмными, никто ничего не услышал.

Нина и Алек крались по кустам в сторону ограды, стараясь обходить подальше хозяйственные постройки. Забор вырос перед ними довольно скоро. Прутья были скользкими и влажными, карабкаться по ним вверх не было никакого смысла. Возможно, для взрослого человека это было бы настоящее препятствие, но двое тощих подростков пролезли между прутьев без особого труда.

За забором они наконец оделись. Нине пришлось трижды подвернуть рукава – куртка предназначалась для кого-то намного выше неё ростом. Брат с сестрой взялись за руки, сквозь непослушный ночной лес они стали осторожно пробираться туда, где, как им казалось, за деревьями должен был начинаться город.

Ночь была промозглой, зыбкой, ноги в темноте всё время за что-то цеплялись. Ухали ночные птицы, и по кустам непрерывно что-то шуршало. Нина крепче взялась за руку брата, она не знала, что ему, также как и ей, очень страшно. Они брели по лесу уже очень долго, и вот наконец-то между стволов стал поблёскивать ржавый свет уличных фонарей – вожделенный город был близко. Вдоль дороги, на которую дети выбрались, стояли одноэтажные домики. Старые, с покосившимися наличниками на окнах, с заваленными кое-где заборами, с сухим бурьяном, бросавшим причудливые тени на дорогу, домики тёмными окнами провожали двух детей в неизвестную дорогу.

Нина шла быстро, не глазея по сторонам, Алек же, напротив, старался запоминать дорогу, периодически останавливался и на последней странице захваченного с собой учебника чертил карандашом одному ему понятные стрелки и закорючки.

Через час они вышли ровно к тому же дому, напротив которого тогда выбрались из зарослей.

– Не может быть! – воскликнул Алек.

Он стал сверяться со своей картой, но Нина не желала оставаться на месте ни минуты. За ними в любой момент могла начаться погоня. Она схватила брата за руку и потянула прочь.

– Идём! Просто не будем поворачивать туда, куда уже поворачивали!

Нина снова шла впереди, только теперь девочку гнал не страх, а уверенность в том, что они непременно выйдут в большой город. Дорога петляла. Фонарей становилось больше. Стали попадаться встречные путники и даже автомобили. Автомобили дети и прежде видели, когда те привозили в интернат кого-нибудь очень важного, но тогда к ним близко подходить запрещалось и воспитанники глазели издалека. Сейчас подходить можно было к чему угодно, но дети старались держаться как можно незаметнее и замолкали, если кто-то проходил мимо.

На домах и над дорогой начали появляться разные указатели. Алек записывал те из них, которые считал нужными. Дома росли ввысь, Нине приходилось запрокидывать голову, чтобы их разглядывать. Куда было трёхэтажному интернату тягаться с этими каменными великанами.

Огней стало так много, что тёмных сторон улицы, которые выбирали Нина с Алеком поначалу, совсем не осталось. Приходилось идти у всех на виду, но, к счастью, люди и машины двигались каждый в свою сторону, не обращая внимания на двух странно одетых подростков.

От такого количества света и звуков у детей закружилась голова. Здание вокзала выросло перед ними внезапно, словно светящийся дворец. Перейдя площадь, Нина и Алек с опаской поднялись по ступенькам и прошли сквозь открытые двери под надписью «Вход». Внутри было ещё светлее. У обоих детей захватывало дух от того, что они зашли так далеко. Чей-то голос из-под потолка давал неясные указания сквозь шипение. Людей вокруг стало ещё больше. Алек кивнул Нине на окошко с табличкой кассы. Там за толстым стеклом сидела женщина. Алек был почти на голову выше Нины и без труда доставал до единственного отверстия в стекле, через которое можно было обратиться к женщине. Он громко, чтобы женщина услышала, поздоровался:

– Добрый вечер!

Кассирша только зевнула в ответ и бросила на Алека презрительный взгляд.

– Скажите, пожалуйста, как нам добраться до самого большого города?

– До Москвы, что ль? – хохотнула кассирша. Её голос проходил словно через стекло, ей совсем не нужно было наклоняться к отверстию, как это делал Алек.

– Купить билеты за большие деньги!

– Простите, – невозмутимо продолжил Алек, – а можно как-то получить билет, не имея денег?

– Ты мне голову вздумал морочить в полдвенадцатого ночи?! – рявкнула она на Алека, растягивая в разные стороны губы ядовитого цвета. – Кежаев! – заорала кассирша что есть мочи, и голос вырвался из-за стекла и раскатился как гром. – Твои беспризорники совсем оборзели! А ну гони их отсюда обратно на площадь!

Алек хотел объяснить женщине за кассой, что она их с кем-то перепутала, но Нина успела крикнуть брату «Бежим!» как раз до того, как неповоротливый пузатый дядька в синей форме успел схватить Алека за шиворот.

Дети бежали куда глаза глядят, лавируя между пассажирами, они спрыгнули куда-то вниз по лестнице, пронеслись по длинным каменным языкам, вдоль которых стояли вереницы вагонов, куда-то заскакивали, под чем-то проползали, пробирались сквозь дырку в заборе, пока не оказались далеко за пределами вокзала. Волосы у обоих под шапками взмокли. Не в силах бежать дальше, они присели на лавочку в полутёмном сквере.

– Пить хочется, – пытаясь отдышаться, прошептал Алек.

Нина порылась в наволочке и извлекла оттуда бутылку киселя, заткнутую фольгой от шоколадки.

– Почти не пролилась, – заметила она и добавила: – Я шоколадку стащила у Альбины. Хочешь?

– Тебе не стыдно?

– Вот ещё! Ей наше можно, а мне нет? Пусть носки мои теперь носит! Не жалко! На них всего по две дырки.

– Если она их на себя натянет, дырок прибавится, – сказал Алек, и Нина в ответ расхохоталась.

Они смеялись первый раз за день. Оба знали, что впереди ждут новые испытания, но сейчас им было весело, как бывало всегда после удавшейся шалости. Посидев в сквере ещё немного, они решили отправиться на поиски укромного места под ночлег, а утром как-нибудь раздобыть больших денег на билет в большой город.

Скаут

День Джима Сорланда, обещавший быть обычным днём учителя истории школы Корнуфлёр, не задался с раннего утра. С первой почтой ему было доставлено извещение из анклава Норзурстрёнд с маркировкой Скауту Сорланду, он знал, что это означает, и даже не стал открывать конверт.

Прежде всего это извещение одним только своим существованием меняло все его планы на выходные. Была пятница, и последний урок заканчивался около двух, после чего он собирался пообедать, а потом зайти домой за тёплым пальто и отправиться прямиком в Берлинский аэропорт, откуда у него был билет на самолёт в Россию.

Он знал, что если вскроет конверт, то как минимум обед ему придётся отменить, а как максимум, возможно, и свою поездку, которую он планировал довольно давно, но по самым разным причинам она постоянно откладывалась.

Так уж сложилось, что Джим Сорланд был не просто учителем истории – он был искателем, коллекционером, охотником за реликвиями. Годами он собирал сведения об артефактах, считавшихся утерянными навсегда, скупал у старьёвщиков редкие справочники, вёл картотеку слухов и имел знакомства на черном рынке по всему миру. Джим Сорланд жил определённо двойной жизнью, только очень узкому кругу людей было известно о его тайной страсти.

Учитель стоял возле своего письменного стола, глядя в окно, и постукивал по ладони деревянным ножом для вскрытия писем. Он смотрел в окно и думал, что больше всего любил свой кабинет именно за скучный вид, открывавшийся оттуда. Остальные окна школы выходили на город, озеро или во внутренний двор, словом, туда, где кипела жизнь. Окно Сорланда выходило на бурьян. Сюда никому не приходило в голову заглядывать скоротать часок-другой, даже солнце обходило эту землю стороной, когда тень не падала от здания школы, она тянулась от высокого леса, начинавшегося сразу за бурьяном.

После некоторых раздумий Джим Сорланд убрал извещение в карман, небрежно набросил шарф поверх пиджака, перекинул через руку лёгкое пальто, в котором пришел с утра на работу, и направился к выходу.

Бодрым шагом учитель истории прошел от школы до дома, стараясь ни с кем не задерживаться на разговоры. Дабы сэкономить время, перекусил чем-то малосъедобным на углу в «Крови Насущной», поднялся домой за тёплым пальто и саквояжем, в который сложил пару книг с яркими картинками, один учебник, подшивку с картами, несколько рекламных проспектов, застегнул саквояж и направился к транспортной станции.

Транспортная станция или хол-станция, как её чаще всего называли, находилась всего в паре улиц от его дома. Это был красивый, вытянутый вдоль всей южной стороны площади деревянный павильон с резной крышей, опиравшейся на тонкие колонны. Он словно висел в воздухе, парил над мостовой.

Джим Сорланд подошел к кассе и наклонился к окошку.

– Анклав Норзурстрёнд, Исландия. В один конец.

– Две вётлы, десять жуков, пожалуйста.

Полная пожилая женщина в шляпке, расшитой разнообразными предметами, не предполагающими служить украшениями, как то: скрепки, монеты, пожелтевшие чеки, буквы от печатной машинки и даже красная маленькая игрушечная лошадка, – вышла из своей конторки и направилась к учителю. Закутанная в темно-синюю клетчатую шаль, двигалась она медленно и чинно. Пройдя мимо Джима Сорланда, женщина остановилась перед табличкой «Для самообслуживания». Морщинистыми руками, облаченными в кружевные перчатки без пальцев, она взяла лежавшую под табличкой книгу и открыла на разделе «Европа». Потом, словно перебирая фотографии семейного альбома, пролистала до буквы Н, посмотрела на одной только ей понятные знаки и закорючки, закрыла книгу, сняла с пояса небольшой клинок, немного присела, словно хотела поднять что-то с пола, воткнула клинок в воздух и очертила круг, настолько большой, насколько позволял ей рост. Круг заискрился тонкой линией, воздух внутри него поменял цвет и стал размытым, Джим Сорланд, пригнувшись, шагнул в круг и исчез вместе со свечением.

– Добро пожаловать в Норзурстрёнд! – перед Сорландом стоял небольшого роста приветливый старичок со щеками, покрытыми седой щетиной.

Помещение, в которое Джим Сорланд попал, было небольшим деревянным домом со светлыми стенами, из мебели там было только несколько красных стульев и такая же стойка с толстым справочником под табличкой «Для самообслуживания».

– Здравствуйте! Моя фамилия Сорланд, мне этим утром пришло извещение от вас.

Учитель вытащил из кармана бумагу и протянул стоявшему перед ним человеку. Тот развернул её и быстро пробежался глазами по тексту.

– Очень приятно, я Хальгримур, местный хранитель границ и холов, – он вернул бумагу и показал жестом на дверь. – Наша хол-станция в нескольких километрах от ближайшего поселения сайнов, – сказал Хальгримур, глядя на высокого мужчину снизу вверх. – Желаете открыть следующий хол?

***

Ула была очень благодарна врачам за то, что те оставили её на выходные в больнице, меньше всего на свете она хотела бы сейчас оказаться дома. Девочка знала, что родители попытаются обо всём расспросить её, а она пока не очень понимала, чего им рассказывать. Она даже себе с трудом могла объяснить, каким образом оказалась на берегу Клейфарватна в тридцати километрах от города.

Никто из взрослых: ни родители, ни врачи, ни усатый офицер из полицейского участка, – никто не поверил в то, что минувшей ночью Ула видела в парке волка. Все они в один голос твердили, что волки в Исландии не обитают, что если там и был какой-то зверь, то это могла быть собака или полярная лисица, которая была единственным диким зверем на острове.

Но Ула была уже достаточно взрослой, чтобы суметь отличить одно животное от другого, и стояла на своём: всё, что она видела, происходило на самом деле.

«Я не сумасшедшая, – думала девочка, лёжа на больничной кровати и глядя на океан за окном, – хотя сумасшедшие, наверное, тоже думают, что они не сумасшедшие».

В дверь палаты постучали, это пришла медсестра. Медсестру звали красивым именем Арсоль, и она единственная не смотрела на Улу с сочувствием, а загадочно и даже ободряюще улыбалась. Когда врач в присутствии Арсоль настаивала на том, что ночные приключения Улы – это галлюцинации, вызванные бессонницей и переутомлением, медсестра театрально закатывала глаза и украдкой подмигивала.

Арсоль вошла в палату с большим бумажным пакетом, в каких обычно дарят подарки, и, привычно улыбаясь, протянула пакет.

– Это тебе! Кто-то оставил внизу на стойке регистрации. Подарок! – Арсоль несколько раз кивнула, чтобы подтвердить свою догадку.

Ула взяла пакет, внутри лежали какие-то книги. «Кто же это принёс? Неужели родители решили передать книги, а сами – не приходить больше?» – задумалась она, но это не было похоже на родителей, они никогда от неё не отвернутся – ни от здоровой, ни от сумасшедшей.

– Это не родители принесли, – словно прочитав её мысли, добавила Арсоль.

Уле оставалось только гадать, кто ещё мог принести подарок в больницу, ведь у неё не было друзей.

– Почитай! – велела медсестра, уходя.

Ула высыпала содержимое пакета на кровать. Книг было несколько. Одна, самая крупная, почти вся состояла из рисунков и фотографий, на фотографиях было изображено старинное кирпичное здание, напоминавшее то ли пряничный замок, то ли кондитерскую фабрику – с замысловатой зубчатой крышей, двумя высокими, ажурными, не похожими одна на другую башнями, украшенными мозаикой, на левой красовалась надпись Cornufler, на правой – цветущее дерево. Дальше шли фотографии озера, леса, гор и причудливо одетых людей. Вторая книга была сборником старых карт с удивительными обозначениями, которых Ула никогда раньше не встречала.

Там лежала ещё пара буклетов, но всё содержимое пакета было на неизвестном Уле языке. Кроме одной единственной книги, в которой часть подписей была на английском, она называлась «Учебник по ускоренному погружению в общий язык для выросших среди сайнов».

Ула пожала плечами и открыла учебник, на пустом развороте ровным красивым почерком было написано карандашом:

Добрый вечер, Ула!

Меня зовут Джим Сорланд. Я позволил себе передать тебе кое-какие из моих книг, надеюсь, они помогут скрасить пребывание в больнице. К сожалению, у меня нет сейчас возможности познакомиться с тобой лично. Я очень хотел бы объяснить всё, что с тобой вчера приключилось, что за женщину ты встретила и почему она не утонула, что хотел от тебя волк и как ты оказалась на берегу озера Клейфарватн.

Ула перечитала предложение ещё раз, этот Джим Сорланд действительно писал про женщину на берегу, и про волка, и про озеро. Это было невероятно, также как и всё, что приключилось с ней днём раньше. Незнакомый человек писал о том, о чем она никому не рассказывала, о том, о чём решила не делиться даже с дневником. Больше того, он знал обо всём сразу. Всё это было страшно интересно.

Ула вернулась к чтению.

К сожалению, сейчас мне нужно быть совершенно в другом месте, но через пару дней я вернусь и надеюсь познакомиться с тобой и твоими родителями.

С уважением,

Д. Сорланд

***

Джим Сорланд пробыл в Исландии совсем недолго, передав Уле книги, он сразу же покинул остров, попросив Хальгримура открыть проход до Берлина. Учитель ненавидел путешествовать транспортом сайнов, но ничего другого не оставалось, так как его поездка в Россию была инкогнито, сугубо персональной и немножечко вне закона. Для этого ему пришлось оформить документы по всем правилам, купить билет на самолет и провести несколько часов в обществе сайнов в полёте из Берлина в Санкт-Петербург. Сорланд был бы рад полететь прямым рейсом до нужного ему города или хотя бы до столицы, но таких билетов, к сожалению, не существовало.

Из аэропорта путешественник немедля отправился на Московский вокзал. Джима Сорланда раздражало, что он не знает русский и ему приходится объясняться на пальцах. Он знал множество других языков, славянских в том числе, но русского не знал. Этот язык не очень-то был похож на своих собратьев. Джим понимал половину того, что ему говорили, но люди отказывались понимать его в ответ, что было самым досадным. Сорланд жалел, что ему не встретилось никого, с кем можно было бы обменяться знаниями. Однажды он обменял свои знания английского на греческий со всей его многовековой историей у одного старика из Фракии, отправлявшегося в Висконсин знакомиться с правнуками. Что за выгодный был обмен, но то было много лет назад, кого сегодня заинтересуешь английским? Сорланд мог бы избежать этих неудобств, будь его визит в Россию официальным, но в этот момент использование хол-станций нарушило бы его инкогнито.

В вагоне, убрав саквояж в отделение для багажа, Джим Сорланд устроился поудобнее и постарался уснуть. Его утомительно долгое путешествие состояло из того, что он спал, ел безвкусную еду, читал, гулял вдоль вагона, снова читал, игнорировал попутчиков, спал ещё.

Когда поезд прибыл на нужную станцию, за окном стоял прозрачный северный вечер. Джим Сорланд покинул вагон одним из первых и вышел в незнакомый город. В кармане его пальто лежала бумага с маршрутом, следуя которому, он должен был свернуть с широкой улицы влево и, обогнув вокзал, спуститься в переулки. Там на втором перекрёстке повернуть направо и ещё раз направо, пройти до автомобильного знака «тупик», где нужно было остановиться и ждать провожатого. Опознавательными знаками согласно уговору были саквояж у Сорланда в правой руке и газета «Изневедческий вестник» у того, кто должен был его встретить.

Учитель истории топтался на месте довольно долго, прежде чем появился провожатый. Невысокий мужичок, чьё лицо закрывали высоко поднятый ворот пальто и кепка, надвинутая на глаза, возник по другую сторону дороги, продемонстрировал газету и быстро зашагал дальше вниз по улице.

Сорланд поспешил догнать провожатого. На втором перекрёстке они поравнялись.

– Переходите улицу и идите за бабушкой, – дал команду мужичок.

Сорланд заметил старушку по другую сторону улицы и послушно прошел за ней ещё пару кварталов. Потом она шмыгнула за калитку и оставила его посреди улицы одного. «Ну и конспирация, хуже, чем торговцы туарегскими клыками», – подумал учитель. Он огляделся в поисках новых провожатых и увидел, что человек в кепке махал ему из окна дома напротив.

Сорланд вошел в дом и вышел спустя пару часов с весьма потяжелевшим саквояжем. Обратно он шел один, петляя по тем же переулкам, стараясь не сбиться с дороги. Время перевалило за полночь, на улицах было пусто. Возможно, поэтому Джим Сорланд сильно удивился двум подросткам, спешившим ему навстречу. Одеты дети были чересчур странно: на мальчике – короткая женская куртка, на девочке – стёганый пуховик на несколько размеров больше, чем следовало. Сорланд удивился ещё больше, когда, проводив детей взглядом, увидел наволочки, болтавшиеся у них за спиной под видом рюкзаков. Он отметил про себя, что ничего не смыслит в моде сайнов. Вдруг мальчишка резко вскрикнул, Сорланд оглянулся – парень отмахивался от чего-то невидимого в воздухе.

– Алек, ты чего? – испугалась девочка.

Окажись в тот момент на улице вместо Сорланда обычный прохожий, он прошел бы мимо, мало ли сумасшедших беспризорников разгуливает по ночам. Всем остальным людям показался бы очень ненормальным тот, кто молотит руками пустой воздух, но Сорланд за многие годы работы скаутом видел ещё и не такое. Рабочий долг велел немедленно вмешаться, но ценный груз в саквояже предполагал убираться восвояси, и поскорее. Сорланд медлил.

Тем временем мальчик, стоя спиной к дороге, не заметил бордюра, оступился и чуть не угодил под проезжавшую мимо машину. Водитель нервно просигналил, крикнул что-то в окно и уехал, девочка расплакалась, мальчик замер, раскрыв рот, и больше не двигался.

– Молодому человеку нужна помощь? – спросил Сорланд на общем языке, подходя к детям.

Он рассудил, что если дети из местного анклава, то поможет проводить их обратно. Если нет, то они просто не поймут, о чём он спрашивает, приняв за того, кем он на самом деле является, – за иностранца.

– Нет. Ничего нам не надо! – ответила девочка на чистом омни.

– Я так не думаю. Вас нужно проводить домой. Видения скоро вернутся. Вы из местного анклава?

– Вот пристал! Алек, тебе лучше? Идём отсюда.

Парень потряс головой и протёр глаза. Он посмотрел на девочку, потом на незнакомца, ничего не понял и дал девочке отвести себя за руку в сторону.

– Кто это?

– Не знаю, привязался какой-то долговязый. Что случилось?

Дети шептались, и Сорланду было их слышно только отчасти, хотя ему было совершенно ясно – это дети омни, но, зная в совершенстве язык, они по каким-то причинам не понимали, что с ними происходит. Учителю, обожавшему любые загадки, стало ужасно интересно.

– Постойте! Я могу вам объяснить, что случилось, – окликнул он их, как только они развернулись, чтобы уйти. – Могу рассказать про свет, который ты только что видел, – обратился он к мальчику.

Долгие годы работы с детьми научили Сорланда одной очень важной вещи – прежде всего ребёнка нужно заинтересовать, иначе он и слушать не станет, что ему говорят. Девочка всё ещё тянула мальчика за рукав, но тот уже стоял вполоборота. В его глазах Джим Сорланд прочёл интерес и надежду – этого было более чем достаточно.

– Кто вы такой, позвольте для начала узнать? И что вам от нас нужно? – спросил парень очень вежливо.

– Меня зовут Джим Сорланд. Я учитель истории. Приехал в ваш город несколько часов назад по личным делам. Сейчас направляюсь обратно на вокзал. Всё, что мне нужно, – это чтобы вы не попали в неприятности от незнания.

При слове «вокзал» девочка слегка передернула плечами.

– Откуда тогда вам о нас что-то известно, если вы всего несколько часов здесь?

– Конкретно о вас мне неизвестно ничего. Но мне многое известно о том, что ты видел, и о том, что это совершенно нормально и время от времени случается с некоторыми людьми.

– С сумасшедшими?

– Я бы сказал, наоборот, с излишне здоровыми.

– Валяйте, рассказывайте! – бросила девочка, сделав шаг вперед и заслонив плечом мальчика.

Сорланд кивнул, с неба начинал капать дождь со снегом, он огляделся и предложил без особой надежды, что они согласятся:

– Ночная улица – это не лучшее место для разговоров. К тому же здесь холодно и сыро. Я ничего не ел с самого обеда. Вы не против продолжить беседу где-нибудь под крышей? Где-нибудь, где кормят?

Мальчик и девочка обменялись взглядами.

– Мы вынуждены предупредить вас, что не располагаем деньгами.

– Тогда я вынужден, в свою очередь, тоже предупредить вас, молодые люди, что никогда не позволяю платить тем, кого приглашаю на ужин.

Кафе нашли недалеко от вокзала. В еде Сорланд разобраться не смог, поэтому велел детям выбрать всё, что те пожелают. Тут выяснилось, что детям такая еда знакома не больше, что ещё сильнее озадачило Джима Сорланда.

Тогда учитель заказал всего понемногу, на удивление еда выглядела и пахла довольно вкусно. Им принесли какие-то дымящиеся горшочки, румяные булочки с начинкой, пышные блинчики, перетёртые с сахаром ягоды и бифштексы, похожие на лапы какого-то животного.

– Мы как в сказке «Гензель и Гретель». Он сейчас накормит нас до отвала, а потом и убьёт! – заедая пельмени булочкой с овощной начинкой, прочавкала девочка.

– Тише ты, он же всё слышит.

Не дожевав, Нина взяла стакан с газировкой и с жадностью отхлебнула, взлетавшие вверх пузырьки щекотали нос, девочка поморщилась и продолжила жевать булочку. Джим Сорланд с интересом наблюдал за детьми, искатель кладов в нём шептал, что он нащупал кое-что стоящее. Дети были совсем неразговорчивыми, по дороге в кафе он попробовал разузнать о них хоть что-нибудь, но вытянуть ему удалось только имена, возраст. Им было по двенадцать лет, как Сорланд и предполагал, и они были братом и сестрой, близнецами, чего он совершенно предполагать не мог. Теперь дети были слишком заняты едой, чтобы болтать. Джим Сорланд терпеливо ждал и молча наблюдал за детьми. Алек ел гораздо сдержаннее, сидел с прямой спиной, на колени положил салфетку, не вымазался по локти в соусе, в отличие от Нины, которой хотелось всего попробовать, пока сон не кончится и волшебные тарелки со вкуснятиной не растают в воздухе, поэтому она ела быстро и, откусив что-то новое, тут же тянулась к следующему блюду.

Когда, войдя в кафе, дети сняли куртки, Сорланд отметил, что оба были такими тощими, словно их морили голодом. Теперь он понимал, что не ошибся.

– Вы обещали объяснить нам, что случилось, – промокнув рот салфеткой, вдруг вспомнил мальчик.

– И рассказать, что такое Алек там видел, – продолжила с набитым ртом девочка.

Облизав пальцы, она заправила под съехавшую шапку непослушные рыжие волосы и продолжила жевать. Учитель истории отставил свой кофе в сторону.

– Ну что же, вижу, вы согрелись и готовы слушать, – улыбнулся Сорланд. – Большинство людей способно видеть эту комнату и нас в ней. Бывают и те, кто по разным причинам лишен органа зрения, но природа никогда не бывает однобока, для равновесия она создала людей, способных видеть больше, чем остальные. Всё, что вы знали до прошлой минуты, – это то, что мир населяет homo sapiens – человек разумный, теперь можете добавить к этому homo omniscient – человека всевидящего.

Нина отложила булочку в сторону и перевела взгляд с учителя на брата.

– Я ничего такого не вижу.

– Просто твоё время ещё не пришло. Придётся немного подождать.

– Сколько?

– Не думаю, что долго. Всё зависит от вас самих. И немного от тех, кто вас направляет, то есть от учителей. Я как раз преподаю в школе для таких детей, как вы.

– В школе? – недоверчиво спросил Алек.

– В школе, – подтвердил свои слова Сорланд.

– Чему же там учат? Глазеть по сторонам и видеть то, чего нет? – хмыкнула Нина.

– Много чему, – серьёзно ответил учитель. – В частности, пользоваться даром, которым наградила природа. Умению проявить его в нужный момент. Умению взаимодействовать с теми, у кого другой дар, не похожий на твой.

– А контрольные какие? Вдруг я так и не увижу ничего! – не унималась Нина.

– В той школе, где я работаю, нет контрольных. Нет экзаменов. Нет оценок. Боюсь, что ничего, к чему вы привыкли, там нет.

– Скажите, таких одарённых неужели так много, что набралось на целую школу? – недоверчиво спросил Алек.

– Нас так много, что набралось на целые города и страны! – рассмеялся учитель. – Наше сообщество живёт в так называемых анклавах, это территории, закрытые от обычных людей. Там мы пользуемся нашими талантами без страха быть причисленными к еретикам или сумасшедшим. Ближайший анклав находится в паре кварталов отсюда, сначала я подумал, что вы оттуда, потому как выйти из анклава – пустяк, но найти дорогу обратно не так-то просто.

– Мы не оттуда, – протягивая руку за очередным лакомством, ответила Нина.

– Не оттуда, так не оттуда, – пожал плечами учитель. – Могу я поинтересоваться, где вы выучили общий язык? – он наконец задал свой долгожданный вопрос, но дети его совершенно не поняли.

– Какой язык?

– Вы говорите на двух языках, – пояснил он. – Один – русский, и второй – общий.

– Здесь все на них говорят.

– Спешу вас разуверить – не все. На общем языке говорят только омни. Есть множество его диалектов, но сайны ни одного из них не знают.

– Что ещё за сайны?

– Средневековая традиция, не берите в голову, – пояснил очередную загадку учитель. – Люди осеняли себя крестом, когда видели то, что не могли объяснить. Кто-то из наших предков дал им за это прозвище. Оно прижилось.

Он решил сменить тему и расспросить их о семье в надежде, что это сможет пролить хоть какой-нибудь свет на их историю.

– Мы жили с бабушкой, – сказал Алек.

– Но она умерла, – продолжила Нина.

– И мы оказались на улице.

– И тут вы к нам пристали.

Брат укоризненно посмотрел на сестру, взглядом дав понять, что стоило быть повежливее.

– Ваша бабушка, она тоже говорила на двух языках?

– Конечно.

– А ваши соседи?

– А соседей у нас не было.

– А как же дом, в котором вы жили? Пустует теперь?

– Нет! Но мы туда ни за что не вернёмся! – Нина стукнула по столу стаканом от газировки так, что пузырьки зашуршали в воздухе.

Джиму Сорланду было понятно, что дети откуда-то сбежали, и ещё было ясно, что оба мастерски врут. В очередной раз за сегодняшний вечер он взвесил все за и против и рискнул предложить детям то, что должен был предложить любой скаут на его месте, – поехать в школу вместе с ним.

Пока Сорланд отправился за второй чашкой кофе, Нина и Алекс обсуждали его предложение.

– Думаю, нам стоит принять приглашение. Вроде он похож на нормального. И с ним нас уж точно не прогонят с вокзала.

– И кормит вкусно, – согласилась Нина.

– Если нам что-то не понравится, – рассуждал Алек, помогая Нине застегнуть куртку и убрать под шапку вновь выбившиеся волосы, – мы всегда сможем снова сбежать.

Цветы кизила

Что за история? От одной небылицы сойти с ума можно, а у меня таких три!

Рано утром пришла врач, сказала – к вечеру выпишут. Понятно, что не могут меня держать тут вечно. Хотя здесь, кажется, никто не думает, что я здорова.

Домой, конечно, уже хочется. Правда, тут с расспросами больше не пристают, а вот будут ли дома, кто знает.

У мамы глаза теперь всё время мокрые, а папа не может сидеть спокойно, вскакивает, двигает стул по палате. Не знаю, как им помочь. Обещала больше не убегать по ночам. По дням тоже.

Скажу, что книги принесли волонтёры, если вдруг спросят. Не стоит их ещё больше пугать.

Погруженная в свои мысли, Ула сидела на больничной кровати, обняв руками подушку. Перед ней лежал открытый учебник по изучению общего языка, или, как ещё говорилось в пояснительном тексте, Языка Омни. Она уже несколько раз пролистала его от начала до конца и теперь пыталась разобраться в содержании. У этих Омни, был латинский алфавит. Буквы отличались лишь немного, например, над заглавными «дабл ю» висели две точки, а к «уай» цеплялся второй хвост. Ещё Ула нашла сдвоенную «эс», «эф» без поперечины и «о» с длиннющей загогулиной.

Вначале были задания, какие есть в любом учебнике иностранного языка, – счёт до десяти, дни недели, названия животных. В одном из заданий нужно было подставить названия профессий, как рассудила Ула. Правда, она не поняла, почему возле продавца булочками, художника и учительницы нарисовали хорька, жабу и белку. Наверное, в том регионе богатая фауна, решила девочка и продолжила чтение.

Дверь в палату приоткрылась, вошла Арсоль. Уле очень нравилась медсестра, таких красивых и необычных людей она раньше не встречала. В волосы Арсоль вплетала ракушки, говорила мелодичным голосом, а ходила так, словно плыла над полом. Ула стеснялась просить, возможно ли такому научиться или это даётся только от рождения.

Арсоль села рядом, от медсестры пахло чем-то душистыми и свежим.

– Как подарок? Понравился?

– Угу, – промычала Ула, странные книжки ей, конечно же, понравились.

– Покажешь?

Ула пожала плечами и потянулась к пакету. «Наверное, ничего страшного не произойдёт, если Арсоль их полистает, там всё равно ни слова не понять», – решила она и протянула медсестре самую большую книгу.

Арсоль провела рукой по обложке, улыбнулась чему-то и стала перебирать страницы так аккуратно, словно это была не просто книжка, а редкий музейный манускрипт. Медсестра пролистала до фотографии с кирпичным замком и легонько провела изящными пальцами по одной из башен.

– Корнуфлёр, – с нежностью произнесла Арсоль.

Ула удивленно взглянула на девушку.

– Ты знаешь, что это за место?

– Это школа. Я училась в ней. Потом вернулась на остров. Cornus – кизиловое дерево, – пояснила Арсоль. – Или древо познания, так его тоже называют, fleur – цветок – цветок кизила, – она перевернула страницу и пролистала книгу до первых рисунков. – Четыре лепестка, – медсестра обвела пальцем рисунок, – символы четырёх ветвей. Древо – начало начал, оно дало жизнь ветвям, – Арсоль вела пальцем по толстым веткам, тянувшимся от ствола. – Ветви разрослись, и дали много плодов, и продолжают давать, и продолжают цвести. Цветок, – медсестра снова обвела четырёхлистное соцветие, – символ того, что все дети всех ветвей едины.

Ула на всякий случай кивала, она ничего не поняла про детей из ветвей, но решила, что перебивать неприлично.

– Вот это тоже символы каждой ветви, – продолжала Арсоль, поочерёдно ткнув пальчиком в нарисованные круг, коготь, глаз и травяную веточку. – Та женщина, что ты встретила на берегу, из тех, чей символ – ветка полыни.

– Но откуда ты?.. – девочка выпучила глаза от удивления.

«Откуда все знают про женщину? Или я говорю во сне, или они знакомые этой особы и она просто насплетничала», – понеслось в голове у Улы.

– Такие, как она, ближе остальных ветвей к природе, чтят духов леса, полей, морей и рек, селятся возле водоёмов. Для них вода – что воздух – своя стихия, не холодит им кожу, а согревает. Подводное плавание для них – что для тебя прогулка. Некоторые днями напролёт не выходят на поверхность.

– Ты хочешь сказать, что там, на берегу, я видела русалку? – засмеялась Ула. Вот уж книжки книжками, а ей не три года, чтоб верить в сказки.

– Мы предпочитаем называться Прибрежные Люди, и далеко не у всех из нас есть хвосты, – фыркнула Арсоль и с шумом захлопнула книгу. – Думаю, ты сама без труда разберешься, которая тут ветвь твоя, а мне пора, – медсестра встала и поправила халат.

– Моя ветвь? – переспросила Ула.

– Всё, что с тобой случилось, и эти книги тоже – это не случайность, Ула. Джим Сорланд приехал для того, чтобы пригласить тебя в Корнуфлёр.

У Улы голова пошла кругом. Все эти прибрежные женщины, волки, книжки, таинственный Джим Сорланд, который собирается пригласить её в какую-то там школу, почему это всё произошло с ней и почему всё это произошло разом? Ула решила дослушать Арсоль до конца. Вдруг это всё же розыгрыш и они в конце концов вместе вдоволь посмеются?

– Расскажи про остальные ветви!

Арсоль, казалось, только того и ждала, она села обратно на кровать.

– Сорланд будет очень зол, – хмыкнула медсестра, и в её глазах заиграли весёлые искорки. – Но учитывая то, что он давным-давно должен был рассказать тебе всё сам, а вместо этого пропадает не пойми где, то мы делаем ему одолжение!

Медсестра устроилась поудобнее и продолжила:

– Символ твоей ветви – глаз. Видеть то, чего не видят другие, заходить туда, куда остальным не дано, перемещаться между слоями, из которых состоит этот мир, – вот что могут люди из этой ветви благодаря своим тотемам. Не у всех оборотней тотемы волки, как у тебя.

– Оборотней! – Ула прямо-таки выкашлянула это слово.

– Подумаешь, такое же бестолковое прозвище, как и русалка! Только вот вы сами себя так называете, – пожала плечами Арсоль. – Не бери в голову, ты гораздо больше, чем придуманные кем-то слова. К тому же это вовсе не означает, что ты в полнолуние обрастаешь шерстью и кидаешься на людей, – всплеснула руками Арсоль. – Я вот, к слову, тоже никого не утаскиваю за собой на дно и не топлю корабли.

***

Учитель, кажется, хороший человек. Путешествуем уже который день, а он на нас ни разу не накричал и не лишал сладкого. Отвечает на все вопросы, когда бы мы к нему ни обратились.

Вчера за завтраком рассказывал про омни-ветви. Говорит, мы с Ниной принадлежим к разным. Моя ветвь – ведьмы, но в это я не сразу поверил. Позже, когда эти светляки вернулись. На этот раз Сорланд был рядом и было не так страшно. Он велел не махать руками, от этого светляки будут прыгать только быстрее. Я стоял спокойно, и они, покружив какое-то время, исчезли. Сорланд объяснил, что светляки узнают ведьм, тянутся к магии. Ещё, он говорит, со временем я стану видеть всё больше и больше, и что когда я освою все свои таланты, мне не придётся никуда ехать так долго. Говорит, я смогу в одно мгновение перешагнуть из Лондона в Ушуайю. Про Лондон я много читал, а Ушуайя – даже не знаю, где это. По правде сказать, я не знаю, где мы сами сейчас. Где-то посреди моря.

Алек перебирал в голове всё то, что за последние дни узнал от учителя. Ветер, морской, холодный и хлёсткий, трепал и путал его волосы. Дети стояли на палубе парома, который переплывал Финский залив, никакой холод не мог загнать их в каюту, они впервые видели море. Привычные для всех омни способы перемещения были Сорланду недоступны. Хранители холов и границ регистрировали всех входящих и выходящих, а зарегистрировать детей он мог лишь единожды, и, чтобы избежать лишних вопросов, это нужно было сделать там, где значился его последний выход. Согласно записи в книги всеобщих перемещений Джим Сорланд находился сейчас в Берлине, куда шагнул из анклава Норзурстрёнд субботним утром и откуда собирался переправить в Вильверлор Нину и Алека, как только они доберутся до города этим невозможно медленным транспортом сайнов.

***

– Вот этот круг, – показала Арсоль на следующий рисунок. – Это символ ветви ведьм. Ведьмы, в отличие от оборотней, видят все слои постоянно. Могут, конечно, и не видеть, если не хотят, но чем опытнее ведьмы, тем лучше они ориентируются в том, что видят. Вас на уроках будут учить, как перемещаться по слоям, а их будут учить, как смотреть. В отличие от оборотней, ведьмы не могут ни в один из слоёв попасть, они привязаны человеческим телом как якорем. Оборотни на протяжении многих веков путешествовали куда хотели благодаря своим возможностям, и жилось им, надо сказать неплохо, а ведьмам, впрочем, как и всем остальным, оставалось только ходить пешком или скакать на лошадях. Довольно долгое время это ведьм раздражало. Между нами, их всегда раздражают способности других ветвей, и они из шкуры вон лезут заполучить то же самое при помощи заклинаний. В общем, когда ведьмам надоело тратить драгоценное время на хождение пешком, кто-то из них, я честно уже не вспомню кто, придумал резать дыры и проходить насквозь туда, куда им больше всего было нужно. Ну и шуму тогда наделало это открытие, в учебнике истории оно значится как Дырявая Революция. Ведьмы стали путешествовать куда хотели, а заодно за символическую плату открывать такие проходы всем подряд. Правда, позже это привело к тому, что сайны заметили что-то неладное. Представь себе, был человек, раз – и исчез. Сайнам это, надо думать, не понравилось, а нам, вместо того чтобы жить припеваючи, пришлось долго скрываться. Потом, когда ведьм и это достало, они придумали, как расширить эти дыры до невероятных размеров, чтобы в промежуток между здесь и там поместились целые города! Круг символизирует их самое главное достижение, весьма тщеславно, я тебе скажу, но без этого мы были бы разобщены и бездомны.

– К какой из ветвей принадлежит Джим Сорланд? – спросила Ула, разглядывая рисунок.

– Вот к этой, последней, – Арсоль ткнула пальцем в нарисованный клык. – Они называют себя ветвью истинного познания. Хотя чего ещё ожидать от высокомерных вампиров!

– Вампиров?!

– Тише ты! – рассмеялась медсестра. – После того как мы выяснили, что ты оборотень, а я русалка, – на слове «русалка» Арсоль театрально закатила глаза, – тебя ещё что-то удивляет? Да, твой будущий учитель истории – вампир.

– То есть он пьёт кровь?

– Вампиры пьют кровь, – Арсоль пожала плечами как ни в чём не бывало. – Совсем другой вопрос – зачем они это делают.

– Сколько же ему лет?

– Сорланду? Лет сорок пять, может, чуть больше. Он хорошо сохранился.

– То есть он стал вампиром недавно?

– Омни нельзя стать! Сорланд родился вампиром, также как его родители, рос, взрослел, потом стал стареть, потом, наверное, когда-нибудь умрёт. Лет эдак в сто пятьдесят. Мы дольше, чем сайны, живём. Наверное, оттого что не болеем.

Ула не знала, чего ещё ждать, сюрпризы всё не заканчивались и не заканчивались.

– Вампиры пьют кровь не от голода, а от жажды знаний, – продолжала Арсоль. – Каждая капля твоей крови – это твои мысли, твоя память, всё, что ты когда-то видела, слышала и переживала. Вампиры могут читать кровь как открытую книгу. Разумеется, если не прогуливали занятий! Не так-то просто выпить чью-то кровь и не сойти с ума. У них целый свод правил, всякие тонкости, ограничения. Кровь сайнов вообще пить нельзя.

***

Вот ещё выдумал! Сам он вампир! Я люблю ириски, и горбушки от хлеба, и зелёные яблоки, и макароны с сыром из столовой, и теперь ещё гамбургеры люблю!

Вот ещё.

Ну, может быть, я попробую разочек, но только из любопытства. Я ему сказала, что у меня все зубы ровные, а он ответил, что клыков ни у кого из них нет. Алек говорит – не груби, а я не грублю, я спрашиваю! Этот Джим Сорланд мне нравится, пусть только не пугает так больше.

Однажды я укусила воспитательницу, она хотела ударить Алека, и я вцепилась ей прямо в руку. Вот тогда у меня зубы были острые! Нам было лет по шесть, внизу четыре зуба выпало, а один остался, им я ей руку и проткнула. Старуха тогда страшно перепугалась и сбежала куда-то. Я плохо помню. Алек говорит, я плакала и держалась за голову. Иногда мне снится сон, там молодая женщина, за ней кто-то гонится, а она убегает. Джим Сорланд сказал – это не сон, это я помню то, что увидела в крови. Хорошо всё-таки, что мы его встретили.

Шел третий день их дальнего путешествия, Нина стояла, прислонив нос и ладони к стеклу вагонной двери, Алек стоял следом. Берлинское метро несло их через тоннели и жилые кварталы, за окнами редкими красными крышами мелькал вечерний город.

Алек вёл себя довольно сдержанно в сравнении с Ниной, которая выражала восторг без стеснения. Она жадно впитывала каждую каплю новых знаний, всё время хотела до чего-нибудь дотронуться, везде сунуть любопытный нос и остановиться поглазеть подольше, что, к сожалению, противоречило планам Сорланда как можно скорее вернуться домой.

Из метро путешественники вышли на Гауптбанхов, где поезда бесконечным потоком мчались по разным этажам, одни у них под ногами, другие – над головой, а лифты, не останавливаясь, поднимали и опускали пассажиров, соединяя линии метро и пригородные поезда.

Это зрелище заворожило обоих детей. Нина и Алек, перевесившись через перила, провожали взглядом железных змеев, мчавшихся точно по расписанию и в строго указанном направлении.

– Нам нужно двигаться дальше, – поторопил Сорланд.

Троица шла по улицам Берлина словно семья, возвращающаяся домой к ужину. С широких проспектов, где ветер гулял как ему вздумается, а человек чувствовал себя ничтожной букашкой в окружении каменных великанов, путники свернули в узкие улочки, там дома стали меньше, крыши – покатыми, а мостовая – булыжной. Там они прогулялись ещё немного вдоль трамвайных путей, повернули направо к отелю с перегоревшей вывеской и зашли в пустое фойе.

За стойкой зевал мужчина в лиловой форме. Сначала он был совсем неприветливым и даже раскричался, что не примет постояльцев без документов. Нина с Алеком, конечно, ни слова не поняли из того, что мужчина выговаривал Сорланду, но он попеременно тыкал то в детей, то в документы – без слов было всё ясно. Брат с сестрой даже расстроились на минуту-другую, что придётся-таки ночевать на улице.

Сорланд сдаваться не собирался и, по-видимому, обладал даром убеждения, вскоре мужчина стал совершенно сговорчивым и даже сбегал Нине с Алеком за мороженым. То, что Сорланд после такого разговора неважно себя чувствовал, дети списали на усталость.

Брату с сестрой досталась целая отдельная комната. Такой роскоши в их жизни никогда не бывало. Доев мороженое, они отправились спать, дав Сорланду честное-пречестное слово никуда не сбегать по утру.

Прибытие

После утомительного путешествия транспортом сайнов Сорланд с наслаждением оплачивал услуги привратников, что за сегодняшнее утро ему пришлось делать неоднократно. Ни свет ни заря ему нужно было оказаться в школе в Вильверлоре, чтобы подготовить все необходимые бумаги для переправки детей через границу. Учитель искренне надеялся, что успеет прошмыгнуть, не встретив никого из коллег, но скучавшие по стенам аласторы, учуяв его, подняли такой шум, что прятаться стало бессмысленно. Пришлось выслушивать тираду недовольства от наставницы ветви ведьм Амандин Ронделе о том, как она в его отсутствие выполняла двойную работу.

Из Вильверлора Сорланд снова вернулся в Берлин забрать Нину и Алека. Нашел детей доедающими завтрак, и пока Нина измазывала джемом крендель с маком, он впервые с утра сел перевести дух. Выйдя из гостиницы, они пересекли улицу, нырнули в арку между белым и красным зданием и скрылись в тени внутреннего двора.

Двор был тёмным, обшарпанным, стеклянный плафон, когда-то защищавший от дождя и других природных напастей, был местами разбит, местами порос травой. Стены здания были исписаны граффити, в то, что за окнами есть хоть какая-то жизнь, поверить было трудно.

– Милости прошу!

Сорланд жестом пригласил Нину и Алека подняться по ржавой лестнице, которая несколькими пролётами выше упиралась в глухую стену. Дети недоверчиво уставились на своего провожатого, который, похоже, до того переутомился за последние дни, что хотел расшибить лоб, иначе зачем ещё ему пришло в голову карабкаться по лестнице, что упирается в стену и к тому же вот-вот упадёт?

– Лестница крепкая, – пояснил Сорланд, видя недоверчивые взгляды. – Но я могу подняться первым, если хотите.

Наверху Сорланд остановился перед глухой стеной, набрал в грудь побольше воздуха и крикнул что было мочи. Этот крик больше всего походил на вопль голодной чайки. Несмотря на то что Сорланд кричал, упираясь носом в глухую стену, от его голоса раскатилось эхо, чем больше звук замедлялся, тем больше он напоминал скрип открывающейся двери. В ответ на крик из стены вылетело несколько искр, потом они объединились в луч белого света и стали резать воздух перед стеной, оставляя за собой очень тонкий контур окружности размером в человеческий рост. Как только круг замкнулся, воздух внутри него стал туманным, по ту сторону показались очертания людей.

– Поднимайтесь! – радостно махнул рукой Сорланд.

Но Нина и Алек не двинулись с места. Они стояли, не шелохнувшись, разинув от удивления рты.

– Это своего рода дверь в наш с вами мир. По ту сторону такие же люди, как мы с вами, – но Нина и Алек, казалось, его не слышали.

Тогда учитель шагнул, и правая нога его исчезла в тумане.

– Иногда эти проходы называют кроличьими норами, но чаще просто холами. Такие есть повсюду, нужно только знать, как попросить открыть их. Обещаю – это не страшно! Можем, если хотите, первый раз шагнуть, взявшись за руки.

Нина первой приняла предложение, она вцепилась одной рукой в учителя, а второй на всякий случай ухватилась за брата. Алек шагнул сквозь хол, Нина с Сорландом вошли следом. Спустя мгновение все трое стояли не на ржавой лестнице, а в парадном зале особняка, некогда наверняка роскошного, но нынешние дни только вспоминающего былое величие. Мимо них как ни в чём не бывало сновали туда-сюда люди, тащили чемоданы, о чём-то спорили друг с другом, что-то пытались разузнать у рыжеусого мужчины в парадном камзоле.

– Добро пожаловать в Лейтштерн – городской анклав, отель и хол-станцию! Для всех прибывающих в Берлин по делам или на отдых, – театрально раскланялся Сорланд. Он хотел развеселить детей, но у него не получилось, они машинально кивали на то, что он говорил, но продолжали держаться за руки и жаться друг к дружке.

Сорланд не оставлял надежду, что рано или поздно они освоятся, и потому продолжал рассказывать:

– Когда-то давно особняк принадлежал влиятельному и богатому вампиру барону Гюнтраму фон Унштильбару, – сказал Сорланд и показал на портрет круглощекого лысого мужчины, чью шею обрамляло кружевное жабо. – Барон брал с постояльцев плату в виде крови, ненасытно пополняя свою память чужими мыслями, мечтами, страхами, от чего окончательно сошел с ума, не справившись с количеством полученных знаний. После смерти барона особняк пустовал и год за годом терял свое великолепие под гнётом пыли и времени, потом неизвестный авантюрист-романтик выкупил его и превратил в придорожный отель и хол-станцию.

– Раймунда, – обратился Сорланд к девушке ростом немногим выше Нины, когда подошла их очередь. – Будьте так любезны, откройте хол в Вильверлор. В регистрации поясните: скаут Сорланд и двое новых учеников Корнуфлёра.

– Первый проход? – обрадовалась Раймунда и достала откуда-то из-под стойки увесистую книгу с позолоченными страницами.

Девушка записала туда что-то из бумаг, предъявленных Сорландом, широко улыбнулась и отстегнула с пояса изящный короткий нож.

– Вашу руку, будьте добры! – обратилась она к стоявшему ближе Алеку.

Алек вопросительно посмотрел на Сорланда, тот кивнул, что переживать не о чем. Раймунда прикоснулась кончиком ножа к запястью Алека, от соприкосновения с кожей лезвие заискрилось белым светом, девушка бережно поднесла искорку к книге и опустила её на ту строку, куда только что внесла имя мальчика. То же самое она проделала с запястьем Нины.

– Щекотно! – засмеялась девочка. Искра от запястья Нины была красной.

Привратница Раймунда открыла хол, ведущий в Вильверлор, и пожелала всем троим счастливого пути.

– Вот так да! – восхищалась Нина, пройдя второй раз в жизни через хол. На этот раз она шагнула первой, не дожидаясь приглашения. – Были там, а теперь тут! Вот дела!

Сорланд повёл детей прямиком в школу. Он старался, чтобы они нигде не задерживались, но это давалось ему с трудом. Не каждый же день попадаешь в мир, полный удивительных вещей.

– Вот это да! – ахал Алек, когда мимо проехала повозка, запряженная тремя лошадиными черепами.

– Видел, да? Видел? В интернате-то такого не было! – хлопала в ладоши и подпрыгивала от восторга Нина.

– Тут Сорланд, всё утро спешивший, внезапно остановился и строго посмотрел на брата с сестрой сверху вниз.

– Давайте договоримся кое о чём, друзья мои, – сказал он. – Я сделаю вид, что поверил в ваш рассказ про бабушку, а вы сделаете вид, что мы с вами встретились ровно при тех же обстоятельствах, только не в России, а на одной из берлинских улиц.

Дети переглянулись, Нина поджала губу, Алек стыдливо потупил глаза.

– Скажете, что сами не поняли, как там оказались.

Близнецы едва заметно кивнули. Дальше до школы они шли молча. Там Сорланд оставил их на попечение своей коллеге Амандин Ронделе и вернулся на хол-станцию. Оплатил очередной проход, на этот раз из Вильверлора в Нордунстрёнд, Ула уже была на месте и болтала с Хальгримуром. Это означало, что любезная Арсоль, как и обещала, проводила девочку и родителей до входа в анклав.

– Доброе утро, Ула! – поздоровался Сорланд, пожав руку сначала ей, а следом Хальгримуру. – Прости, что заставил ждать.

– Ей было интересно! – засмеялся Хальгримур, и колючки его щетины растопырились в разные стороны. – Приезжала рабочая группа на конференцию по тролль-интеграции. Закрыл хол за ними всего пару минут назад. Ну и балагуры!

– Рад слышать. Тролльологи – интересные собеседники, но, думаю, нам пора, нас ждёт Вильверлор.

Ула поднялась со стула и направилась к стене, возле которой одиноко стоял её чемодан, но, едва приблизившись, девочка обнаружила, что там стоял совсем не тот чемодан, что она оставляла у стены двадцать минут назад. То есть чемодан выглядел почти так же, как тот, но был новым, совсем-совсем новым.

Уле чемодан достался в подарок от дедушки, бережно относившегося к вещам, сопровождавшим его в путешествиях. Чемодан был не новым, но заботливо сохранённым, удобным, лёгким и прочным, зелёного цвета, с синими клапанами, подбитый кожей на углах. Несмотря на свой юный возраст, Ула путешествовала не меньше дедушки, этот чемодан был её домом на колесах, единственной вещью в жизни, которая никогда не менялась. Сейчас перед ней стоял чей-то совершенно новый чемодан, без единой потёртости и царапинки, скорее всего, это было его первое путешествие.

– Это не мой чемодан!

– Наверное, кто-то из тролльологов забрал твой по ошибке, – раздосадованно причмокнул языком Хальгримур.

– Как же нам поменяться обратно?

– Боюсь, они уже далеко от хола, который я им открыл, – покачал привратник головой.

– Ула, мы не можем задерживаться, – сказал Сорланд. – Не переживай, как только тролльологи хватятся, кто-нибудь сразу же вернётся сюда на станцию. Чемоданы обменяют, ты не останешься без вещей. Нам правда нужно спешить.

Ула обречённо кивнула, получалось, что она отправлялась в новую жизнь, совершенно не имея при себе ничего из предыдущей.

– Хол в Вильверлор для скаута Сорланда и новой ученицы Корнуфлёра, если вы будете так любезны, Хальгримур! – улыбнулся Сорланд, не столько чтобы подбодрить девочку, сколько радуясь, что это его последний проход на сегодня.

Хальгримур, также как и Раймунда, привратница Лейтштерна, отстегнул откуда-то с пояса небольшой нож и попросил у удивлённой девочки запястье. Сорланд снова кивнул, дав понять на этот раз Уле, что волноваться не о чем. Прикоснувшись кончиком лезвия к коже, Хальгримур извлёк тёплый жёлтый огонёк и опустил его на страницу открытой массивной книги, куда, также как и Раймунда, переписал что-то из бумажек Сорланда.

Привратник открыл хол, и Ула не без страха подошла к туманной окружности. Девочка потрогала рукой белёсый воздух – он был вязким, но не мокрым. Когда она шагала в такую же окружность около получаса назад, по ту сторону оставались её мама с папой. Ула обнимала их на прощание и обещала ежедневно писать. Там она шагала в неизвестность под присмотром удивительно спокойных родителей, отчего ей самой становилось спокойнее. Теперь, кажется, волнение нагнало её. Ула сжала кулаки, зажмурилась и шагнула.

Обратная сторона хола выходила в ажурный павильон, пожилая привратница, как и Хальгримур, помогала открывать холы тем, кто сам не умел этого делать. Ула огляделась по сторонам – площадь, на которой стоял павильон, заливало солнце, свет бликовал на разномастных окошках окружающих зданий, люди, совершенно не похожие на людей в тех городах, где Уле доводилось бывать, спешили по своим делам, не обращая никакого внимания на только что прибывшую новую жительницу.

– Можно задать вам вопрос? – обратилась Ула к Сорланду, стараясь поспевать за его широченными шагами.

– Честно сказать, удивлён, с момента моего вчерашнего визита к вам домой ты не задала ни единого вопроса!

– Мы вас не ждали в такой поздний час.

– Никак не мог заглянуть раньше, был по уши в делах. Так что за вопрос?

– Мои мама с папой, они ничего не испугались, ни разу не спорили и так легко меня отпустили. Что вы им такого сказали вчера?

У Улы перед глазами так и стоял вчерашний вечер. Она давно была в кровати и уже почти уснула. Родители тоже были в своей спальне, когда вдруг раздался дверной звонок. Сначала в прихожую спустился папа, бубня себе под нос, какое безобразие – такие поздние визиты, за ним спустилась мама, причитая, какие странные нравы у этих островитян. Следом на зов родителей пришлось спуститься и Уле, тогда она и обнаружила своих маму и папу смиренно сидящими в креслах в обществе незнакомца, рассевшегося на диване, словно это он был дома, а они все в гостях. Незнакомец представился Джимом Сорландом, рассказал Вероник и Бенджамину Готье, что их дочь – оборотень, что сам Сорланд – вампир, а здесь он затем, чтобы получить от родителей разрешение забрать Улу в школу, где она будет учиться с себе подобными, ему подобными, а также с ведьмами и русалками, что отправляться в школу нужно как можно скорее, то есть завтра утром, ведь занятия уже давным-давно идут и хорошо бы наверстать упущенное. На что двое серьёзных дипломатов, коими были родители Улы, не кинулись звонить в полицию или психиатрическую помощь, а послушно закивали и велели дочери идти собирать вещи.

– Ах, это, – с пониманием кивнул Сорланд, не сбавляя шага. – Видишь ли, есть мнение, и весьма распространённое, что вампиры – самая малоодарённая магическими талантами ветвь, что мы так мало можем сами, что без остальных ветвей превратимся чуть ли не в сайнов. Один из талантов вампирской ветви заключается в том, что мы можем внушать одному или нескольким людям свою волю. По большей части это имеет действие только на сайнов. Отсюда и сплетни про бесталанность вампиров. Процесс внушения тяжелый и малоприятный, от него тошнит и кружится голова. Чем больше людей вампир подвергает внушению, тем тяжелее это даётся. Строгие законы ограничивают наши возможности, но прибегать к ним в случаях, прописанных законодательством, таких, например, как беседы с родителями-сайнами, дело привычное.

– Так много омни-детей рождается в обычных семьях? – удивилась Ула.

– Иногда гены спят веками, прежде чем проявиться. Иногда сайны усыновляют ребёнка, не имея понятия о том, кто он, или бывает, что один из родителей скрывает своё происхождение от другого. Всякое бывает. Люди есть люди.

– Как же вы нас находите?

– Каждый взрослый омни знает, что при встрече с омни-ребёнком, не подозревающим о своём происхождении, нужно отправить извещение скауту. Списки скаутов есть во всех почтовых отделениях и у всех привратников.

– Обо мне сообщила та прибрежная женщина?

– Да, она тем же вечером отправила письмо, но я получил конверт только утром. Задержись я в тот день на работе подольше – твоей прогулки до озера получилось бы избежать.

Сорланд вёл Улу, также как и Нину с Алеком, по кратчайшей дороге через самый центр города. Вдоль улиц плечом к плечу сидели разномастные домики. Сорланд пояснил, что в Вильверлоре жили омни из самых разных уголков Европы и каждый, кто переезжал сюда, привозил с собой кусочек родной земли: семьи с побережий северного моря строили себе кирпичные домики, окна которых украшали яркими ставнями, а крыши – резным коньком, словно имбирные пряники. Семьи из альпийских предгорий жили в белых осанистых домах, разлинованных деревянными полосками. Дома тех, кто прибыл с берегов Средиземноморья, угадывались по уютным балкончикам и обилию растений в горшочках, а бывших жителей Апеннинского полуострова можно было опознать по колоннам и пилястрам.

Иногда на пути возникали дома, совсем ни на что не похожие, – гостиница, что они миновали на полдороги, с певучим названием Мезон дю Рамаж росла прямо из земли от корней цокольного этажа до последних веточек кровли. Стволы разнообразной толщины жались друг к другу так близко, что срослись в стены, там, где ветки соблаговолили расступиться в стороны, хозяева сделали окна и двери.

Уле довелось однажды гулять по киностудии, но тот вымышленный причудливый город не выдерживал никакого сравнения с этим настоящим.

– Мои родители, почему они сайны, а я оборотень? – продолжала Ула расспрашивать Сорланда.

– Не думаю что они оба сайны. Кто-то же должен был передать тебе это по наследству. К сожалению, если их гены не проявились в раннем возрасте, то вряд ли уже проявятся. Скажу по секрету: как только получишь аттестат совершеннолетия, ты сможешь провести того из них, кто теоретически является оборотнем, сюда, в Вильверлор, если, конечно, не испугаешься бюрократической волокиты.

– Только одного?

– Сайны, увы, не могут посещать анклавы, но тем, у кого есть дремлющий ген, можно провести тут какое-то время.

Улица, до этого петлявшая только вниз, резко пошла в гору. Ула и Сорланд поднялись на пригорок, с которого открылся вид на школу – мозаичный замок из красного кирпича, обрамлённый лесом. Точь-в-точь как с картинки. У Улы даже дыхание перехватило.

По школе хотелось идти как можно медленнее и расспросить, что это там светится, кто это полетел за угол, откуда льётся музыка, и задать ещё сто тысяч вопросов, но Сорланд едва переступив порог, только прибавил шагу. Ула почти бежала за учителем, они поднялись на третий этаж, хотя на третий ли, она не была уверена, ступеньки иногда шли вниз, местами поворачивали и поднимались снова. Сорланд уже стоял возле кабинета, когда Ула его догнала. Из-за двери доносились голоса.

Высокий женский голос вещал без умолку и хихикал, он принадлежал невысокой очень кругленькой женщине с кудрявой головой и миниатюрной шляпкой, почти терявшейся в этих кудрях. Женщина стояла перед двумя детьми, сопровождая свои рассказы всплескиванием рук, мальчик внимательно слушал и кивал, а девочка сидела на столе, болтала ногами и, казалось, была увлечена каким-то собственным делом. Одеты дети были в серые застиранные обноски, на таком блёклом фоне рыжие волосы девочки горели словно огнём.

– Ох, прости, детка, эти не для еды, – женщина увидела, как девочка потянулась за мандаринами в вазе, и отодвинула их подальше. – У нас на крыше растёт целое дерево. Плодоносит круглый год, чтоб его кто остановил, ещё успеет вам надоесть! Ах, Джим, вот уже и ты!

Женщина с любопытством уставилась на Улу. Воспользовавшись тем, что за ней никто не наблюдает, рыжая девочка стянула из вазы мандарин.

– А ты, должно быть, та самая третья девочка? – женщина улыбнулась ещё шире, чем прежде, и наклонилась к Уле так близко, что та невольно отшатнулась.

– Её зовут Ула, Амандин. Познакомься, Ула, это Амандин Ронделе, наставница ветви ведьм и твоя будущая преподавательница, а это Нина и Алек Афанасьевы, вы будете учиться и жить все вместе.

Ула улыбнулась, Алек тоже кивнул ей в ответ, а Нина была так увлечена тем, чтобы украдкой почистить мандарин, что ни на кого не обратила внимание.

– Поздно вы, конечно, объявились, что и говорить! – всплёскивала руками наставница ветви ведьм. – Многое, очень многое придётся навёрстывать! Но вам повезло, в этом году очень сильный набор, это хорошо, одноклассники вам помогут быстрее подтянуться! Ну не чудо ли, Джим, что все трое нашлись в одно время да ещё и родились в один день! – Ронделе, видя, что дети очень удивились, защебетала быстрее прежнего: – Ах, Джим, ты, видимо, не счёл интересным упомянуть об этом столь занятном совпадении!

– Я думаю, нам пора двигаться дальше, – ответил он коллеге.

– Конечно-конечно! Ещё только пару слов – в понедельник жду вас здесь же, приходите до занятий. Покажу вам школу, выдам учебный инвентарь, а тебе, детка, – обратилась она снова к Уле, – нужно будет найти персонального наставника!

Сорланд велел близнецам одеваться. Когда Алек натянул на себя женскую куртку, а Нина залезла в огромный пуховик, Ула невольно хмыкнула, таким комичным оказался вид у её новых знакомых. Ула и в мыслях не имела ничего дурного, это был совершенно непроизвольный хмык, за который ей сразу стало стыдно. Ула тут же открыла рот, чтобы извиниться, но не успела.

– Чего эта пиявка посмеивается? – обратилась девочка к брату на русском. И пока учителя смотрели в другую сторону, закинула в рот ещё одну дольку мандарина.

– Откуда я знаю, познакомимся поближе – разберёмся.

– Вот ещё, с такой дружить, – отрезала Нина и снова смерила Улу суровым взглядом. – Видел, у неё глаза разного цвета.

Пока рыжая Нина переговаривалась с братом, Ула заметила, что волосы девочки начали из соломы приобретать очертания локонов. На всякий случай Ула решила, что это ей померещилось, а извинения отложила на потом, как и признание, что она прекрасно понимает то, о чём брат с сестрой между собой говорят.

Сиротский Приют

Нина c Алеком шли впереди, обогнав учителя, Ула намеренно отставала, чтобы идти позади всех. Её терзали стыд и обида одновременно. Стыд за то, что не сдержала смешок, а обида за то, что Нина сразу же напала в ответ. Сама того не зная, Нина задела Улу гораздо сильнее. У Улы действительно были глаза разного цвета, и она этого очень стеснялась. Папа был голубоглазый, мама – кареглазая, а Уле досталось от обоих ровно по половине. Родители при случае старались напоминать, что в этом её уникальность, но Уле больше всего на свете хотелось быть как все. К тому же цвет глаз был не единственной её особенностью – Ула родилась с белоснежным родимым пятнышком за левым ухом, а потом и волосы в этом месте выросли белыми как снег. Наверное, это бы не так бросалось в глаза, будь Ула блондинкой, но свои чёрные как смоль волосы Ула предпочитала носить распущенными. Она давно решила, что уникальных глаз с неё достаточно.

Сорланд вёл троих новичков по извилистой тропинке к озеру, и где на берегу одиноко громоздился большой несуразный дом. Здание расползалось во все стороны флигелями, росло башнями вверх, кренилось справа, проседало слева и выглядело не очень устойчивым. Вряд ли в архитектуре имелся стиль, характерными чертами которого мог быть такой диковинный способ постройки, но найдись он, это дом считался бы эталоном.