Читать онлайн Хроники Расколотого королевства. Fly by Night бесплатно

РАСКОЛОТОЕ КОРОЛЕВСТВО

ПАРЛАМЕНТ

Формирует Комитет влиятельных особ, которые решают, кто достоин носить корону. Но за десятилетия так и не смог избрать короля, и в государстве начался раскол. Столица, как и прежде, подчиняется указам Парламента, но другие области все чаще передают власть местным правителям.

ГИЛЬДИИ

Когда королевство пошатнулось без сильной королевской руки, ремесленные гильдии взяли большую власть. Отношения друг с другом у них непростые, но ревностно оберегаемый союз стал залогом относительного порядка в королевстве.

КЛЮЧНИКИ — гильдия изготовителей ключей и замков, располагается в Манделионе, старший мастер Арамай Тетеревятник. Нет замка, который не смог бы открыть умелый Ключник. Очень влиятельная гильдия.

КНИЖНИКИ — гильдия печатников и переплетчиков, располагается в Манделионе, старший мастер Мэбвик Ток. Мастера печатного слова и владельцы всех печатных станков. Если на книге нет печати Книжников, она объявляется ересью и подлежит сожжению.

РЕЧНИКИ — гильдия лодочников, патрулирует реки и досматривает водный транспорт.

ГЕРЦОГ МАНДЕЛИОНА, ВОКАДО АВУРЛЕИС — номинальный правитель Манделиона, сторонник возвращения на трон королев-близняшек. Леди Тамаринд — его сестра.

ПТИЦЕЛОВЫ

Некогда они были хранителями всех священных текстов, пока не обнаружили Белое сердце Явления… После этого наступили Трудные времена. Теперь же все Птицеловы истреблены, а их книги сожжены Книжниками.

ПОЧТЕННЫЕ ПОКРОВИТЕЛИ

От Господина Мухобойщика, что отгоняет мух от варенья и масла, до Госпожи Гранулы, охранительницы домашнего скота, — не счесть малых богов, которым жители королевства приносят дань ягодами и хлебом. Каждому Почтенному посвящены свои дни и часы. Младенцы получают имена в честь покровителя, в час которого родились, а поклоняются люди тому Господину или Госпоже, кто больше всех нравится.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Это не исторический роман. Это художественный вымысел, хотя в основе и лежат некоторые события и идеи английской эпохи Реформации начала XVIII века. Однако с историческими фактами, а иногда и с законами физики я обращалась очень вольно.

ВСТУПЛЕНИЕ

ИСТОРИЯ ДОМОВОЙ МУХИ

— Но имя — это важно! — воскликнула горничная.

— Конечно, — сказал Квиллам Май. — Но точность важнее.

— Жалкие полчаса! Никто не узнает, что она родилась после заката. Только представьте, родиться в день почтенного Бонифация. Дитя Солнца! Назвали бы ее Авророй, Солиной или, скажем, Лучильдой. Сколько прекрасных имен подходит дочери Солнца!

— Ваша правда, но нельзя. После заката день переходит к господину Мухобойщику, что отводит мух от варенья и масла. — Квиллам Май поднял голову, встретился взглядом с горничной и добавил спокойно: — Мое дитя — ночная мушка.

Горничную звали Сельдерина Завирушка. Она родилась в день госпожи Хрустихи, что бережет свежие овощи. Сельдерина имела все основания относиться к именам серьезно. Ее влажные и блеклые глаза напоминали виноградины, с которых сняли кожицу. В данный момент — упрямые, решительные виноградины.

Квиллам Май отличался весьма щепетильным умом. Мысли его всегда лежали ровно, как перышки в птичьем крыле, и если случайная веточка нарушала их стройный ряд, ему становилось не по себе. Глаза у Квиллама были темные и мутные, словно дымчатое стекло.

Виноградины взглянули в дымчатое стекло и увидели там нечто недоступное их пониманию.

— Назову Мошкой, и точка, — сказал Май.

Мошка — простенькое, чуть старомодное имя для рожденных в мушиный день, но всяко лучше, чем Жужелица или Веснянка. Выбрав дочери имя, Май вернулся к монографии. Он писал историю тех времен, когда довелось жить ему самому, а теперь и его дочери. На обложке красовалось название «Расколотое королевство: полный и ясный отчет о нашей лоскутной стране».

Едва за Сельдериной закрылась дверь, атмосфера в комнате стала спокойнее. Май снова остался один. Впрочем, не совсем.

Со стены за ним наблюдали глаза. Пока синие, но в одном уже мелькают темные крапинки, намекающие, что со временем их цвет станет черным, как у Мая.

Горничная запеленала младенца так туго, что тот превратился в эдакий желудь в скорлупке. Как известно, пеленание — лучшее средство от вертлявости. Неподвижный кокон с любопытной головкой горничная привязала к дощечке, чтобы выработать у малышки хорошую осанку. Дощечку подвесила на крюк в стене, для удобства.

Порой, входя в комнату, Май, при всей своей наблюдательности, принимал младенца за барельеф. Только этот барельеф пристально следил за каждым его движением. Теперь по крайней мере у него было имя, а имя — вещь важная.

Вернее, у нее было имя.

Внезапно Май пожалел, что глаза у дочери не будут зелеными, как у покойной матери. Но эту мысль он пресек в зародыше, а то начнется самобичевание, что он все время изучал по книгам судьбы мира, когда надо было чаще смотреть в зеленые глаза жены.

Но что его ждет теперь, когда зрение слабеет с каждым годом? Раньше Май был уверен, что в старости помогать ему с бумагами будет милая Жасмин.

Ох уж эти распахнутые глаза с черными крапинками, наблюдающие за ним со стены! Как жаль, что это девочка, Май так хотел сына, чтобы передать ему знания.

— Что ж, буду учить тебя. А умри ты вместе с матерью, пришлось бы научить читать кошку.

Мая беспокоила мысль, что дочь, научись она читать, обречена быть изгоем, но выхода он не видел.

Девочка следила, как он склонился над рукописью и взял перо. Его работа проходила в абсолютном уединении и тишине, словно в задраенной каюте корабля, идущего через бурное море. Еще в те годы, когда Май жил в Манделионе, он мечтал о такой тишине, без уличного шума, непрестанного стука копыт, воплей коробейников. Теперь отшельничество в глухой провинции Чог угнетало его нерушимым покоем и бесконечной капелью за окном.

Май снова отложил перо. Он совершенно не представлял, как разговаривать с младенцем, да и не знал ни одной детской сказки. Однако иной раз душа просила и даже требовала с кем-нибудь поговорить.

— Ну ладно, чтобы из тебя вышел толк, надо заняться твоим образованием, пока праздность не пустила корни в юной душе.

Май затянулся трубкой, пробуя найти вдохновение, и с глубокомысленным видом положил ладонь на рукопись. В своей монографии он переосмысливал события в королевстве за последние тридцать лет. Не лучшая сказка на ночь.

Но если подобрать удачную манеру…

— Начнем-ка мы, пожалуй, с истории. Во времена, о которых помнят разве что глубокие старики, жил-был один король. Занимался он тем, что разбивал прекрасные сады и размышлял о небесных светилах. Был он слишком благодушным и неумелым правителем, так что в конце концов ему отрубили голову, а корону переплавили на монеты. Управлять страной стал Парламент. Кто верил, что на троне должен сидеть король, те отправились в изгнание, ушли за холмы, иные даже подались за границу. Председатель Парламента оказался не сильно лучше короля. Только королем его не называли, ведь имя — это важно.

Новорожденная Мошка никак не реагировала.

— У казненного короля был сын, его спасли и спрятали за границей верные подданные. Мальчик много путешествовал и со временем стал настоящим юным принцем. Он беседовал с другими королями, те, бывало, обещали помочь ему вернуть королевство. Он усвоил придворный этикет и узнал, кто из принцесс достоин стать его королевой. Однажды он был в гостях в далеком государстве, в стране горячих песков, и там случилось несчастье: верблюд откусил ему нос. Принц слег с лихорадкой и на другой день внезапно умер. Те, кто по-прежнему хотел видеть на троне короля или хотя бы королеву, стали спорить. Одни считали, что править должна старшая дочь короля, другие поддерживали его сестру, третьи предлагали отдать престол племяннику. Так прошло двадцать лет. Парламент постепенно распался. Парламентарии с головой ушли в свои дрязги и проморгали нового, очень умного врага.

Май на секунду умолк. Как любой очевидец этого кошмара, он не мог говорить о нем спокойно. Воспоминания ерошили затылок, как дыхание тигра за спиной.

— Трудные времена настали в королевстве. Десять лет…

Май запнулся и взглянул на свою новорожденную дочь. Ее глаза по-прежнему светились синевой. И вдруг его охватил страх, что, начни он рассказывать про облавы, пытки, крики из казематов и прочие ужасы, ее глаза тут же нальются чернотой, как у него.

— Знаешь… Подрасти-ка сперва, и тогда я расскажу тебе о Годах Птицеловов. Потом Птицеловы были повержены, Трудные времена миновали. Роялисты и парламентарии продолжили борьбу за власть. Сторонники каждого претендента на трон собрали армию, чтобы возложить корону на своего избранника. Парламент испугался и тоже собрал армию. И вот однажды случилось удивительное. На чай к председателям Парламента заглянули серьезные люди в чистых, но поношенных робах. Они озадачили парламентариев заявлением, что не собираются сражаться. Это были старшие мастера ремесленных гильдий — Часовщиков, Ключников, Печатников и прочих.

Сказав о Печатниках, Май ощутил горечь, но продолжил:

«Если вы развяжете войну, — сказали старшие мастера, — сразу окажется, что солдатам не хватает башмаков и курток, кремень кончился, а мушкеты никуда не годятся».

«Не страшно, — ответили парламентарии. — Наши солдаты верят в победу, они будут сражаться в домашней одежде, а если не из чего станет стрелять, возьмут в руки сабли и камни».

«Пусть так, — сказали старшие мастера, — но учтите, у вас на завтрак не будет ни варенья к чаю, ни самого чаю, и портные исчезнут, и некому будет заштопать вам сюртуки».

Эти слова привели парламентариев в ужас, они сказали, что должны как следует всё обдумать. А тем временем роялисты вовсю предвкушали, как войдут победным маршем в столицу. Но и к ним заглянули серьезные люди в потертых, но опрятных робах. Они говорили, не повышая голос, но каждое слово сочилось уверенностью. Вновь прозвучало, что войны не будет.

«Объявите перемирие с Парламентом, — сказали старшие мастера, — или ваши соратники не получат муки, чтобы испечь хлеб, и шифера, чтобы покрыть крышу».

«Наше дело правое, — ответил предводитель роялистов, — так что учтите, наши люди, коли на то пошло, будут держать оборону голодными и холодными, и в снег и в зной».

«Пусть так, — сказали старшие мастера, — но некому будет уложить прически вашим женам, а ваши лошади будут стоять нечесаные».

И предводители роялистов задрожали от страха и сказали, что им нужно обдумать всё как следует и что ответ они дадут завтра. А на следующий день парламентарии сказали, что монархия — не худшая форма правления, и учредили в столице Комитет влиятельных особ. Предводители роялистов один за другим вступали в Парламент и там уже спорили, кто же достоин надеть корону и вернуть народу былое процветание.

Выдержав паузу, Квиллам Май сказал:

— Так было семь лет назад. И комитет до сих пор заседает, а королевство ждет решения. Рассказать, что произошло за эти годы? Сейчас покажу, на что похожа наша страна. Вот… — Он взял тарелку, на которой лежало большое круглое печенье. — Смотри сюда.

Мошка тут же уставилась на печенье. Наверное, представляла, что земля под ногами хрустит и с кусочками миндаля.

— Вот такое оно, наше королевство, — сказал Май, нажав кулаком на печенье, и оно пошло трещинами. — Видишь? На вид почти целое, но коли растрескалось, то уже не соберешь воедино. Каждая область подчиняется местным правителям и правительницам. Скажем, здесь. — С этими словами он ткнул в подрумяненный кусочек. — Это столица всего королевства. А это, — палец указал на кусочек с большим орехом, — Галдспар. Вот Манделион, а тут у нас графство Амблвеч. Вроде всё на месте, но прежнего печенья больше нет.

В голове проснулась знакомая боль, и Май подождал, пока она утихнет. Перед глазами плясали белые точки, будто гигантская невидимая кошка пронзала когтями ткань мироздания. Май вздохнул, смахнул со стола крошки и вернулся к работе. Обмакнул перо в чернила, потом поднял взгляд на дочь, словно та задала вопрос.

— Знаешь, — сказал он, — если собираешься помогать мне, привыкай к незаконченным историям. Настоящая жизнь не знает, что такое финал.

Квиллам Май так и не закончил свой великий труд за те восемь лет, что были отпущены ему судьбой. А когда он умер, его книги отправились в костер. С той ночи, когда он дал дочке имя, прошло двенадцать лет. Сейчас та пряталась в голубятне, держа под мышкой гуся.

«А» ЗНАЧИТ «АВАНТЮРА»

В народе говорили, что запалить дрова в Чоге способен разве что небесный огонь. Проезжие шутили, что местные жители, отчаявшись растопить очаг, готовят обед на болотных гнилушках.

Самый верный способ попасть в Чог — двигаться, ориентируясь на запах сырости, прочь от всякого мало-мальски пригодного для жизни обиталища. Все дома в Чоге, от подвала до крыши, покрывала плесень. Деревья гнили изнутри. Овощи гнили снаружи.

Вода сочилась отовсюду. Она потоками текла с крутого холма, торчащего над городком. Журчащие ручьи бежали по склонам, заросшим соснами, по дороге размывали меловые залежи, и вода белела, как молоко. Улицы Чога переплетались хитрей, чем норы в муравейнике. Дома были разбросаны самым причудливым образом.

Днем жители Чога вели безнадежную борьбу с сыростью. А по ночам им снились влажные, удушливые сны. Но однажды их мирный сон был нарушен, хотя природная, впитанная с дождем привычка к покою быстро стерла яркие впечатления, как гусь поправляет выбившееся перо.

Той ночью в Чоге нашлась душа, что пылала черным пламенем протеста. В полночь, когда жители мирно спали, обладательница пылающей души пряталась в голубятне магистрата.

Высокая, просторная голубятня из-за конической крыши напоминала башню замка. Сейчас она пустовала — вернее, там не было голубей, зато были двенадцатилетняя девочка и громадный гусь по кличке Сарацин.

Мошка, распахнув глаза, пристально всматривалась в темноту и ловила каждый шорох. До ушей долетали приближающиеся голоса, а глаза упорно цеплялись за грушевидный силуэт единственного голубя, сидевшего наверху в арке. Мошка балансировала на шатких жердях, прижимая к боку беспокойного гуся, и выбранное укрытие уже не казалось ей удачным.

Всякий раз, когда голубь перелетал от окна к окну, Сарацин шипел. Стоит людям снаружи услышать этот звук, и Мошку тут же найдут. У девочки были веские причины не возвращаться домой, к дяде Западу и тете Брионии. Если ее поймают в эту мрачную ночь, то всыпят так, что мало не покажется.

— Премного благодарны, сэр. Не извести вы нас, этот плут уже с месяц наживался бы на наших доверчивых кумушках, — произнес судья.

Мошка замерла.

— Я оказался у вас не совсем случайно, — ответил молодой голос, спокойный и приятный, словно теплое молоко. — Когда я менял лошадей в Свате, при мне упомянули, что некий Эпонимий Клент останавливался здесь не далее как на прошлой неделе. Я знаю этого человека как прожженного злодея и мошенника, так что решил сделать невеликий крюк и заглянуть к вам в городок.

— Надеюсь, вы у нас хоть немного задержитесь? Заночуете у нас, чтобы я выразил нашу благодарность тарелкой мясного супа, говядиной и бренди? — Щелкнула табакерка. — Сделайте одолжение.

— На учтивую просьбу не смею ответить отказом.

Неожиданно голубь заметил рядом крупный силуэт, осторожно скользящий по жердям в темноте. Силуэт протяжно шипел, словно коньки на льду.

Мошка махнула ногой, заставив голубя взлететь.

— Что-то не так?

— Нет, показалось…

Мошка затаила дыхание.

— Вроде пахнет дымом.

— Ах, табак такой, в нем чувствуются нотки серы.

— Что ж, — произнес молодой человек, занюхнул табак, потом еще раз и продолжил более спокойным тоном: — Значит, вы денек-другой подержите мистера Клента в кандалах, а потом отправите в Пинкастер, где его примерно накажут?

— Придется. В Чоге есть магистрат, но нет виселицы…

Голоса начали затихать, а когда стукнула закрывшаяся дверь, смолкли совсем. Вскоре оранжевый отсвет свечи в окне задрожал и потух.

На крыше голубятни приоткрылся люк, в проеме показались две пары глаз: два уголька обрамляли оранжевый клюв, а черные глаза со смоляным блеском сверкали на человеческом лице.

Из-за глаз Мошке постоянно доставалось. Людям ее взгляд казался ядовитым, даже если она держала острый язык за зубами. Вдобавок эти глаза обладали страшной силой, с которой во всем Чоге мог потягаться разве что магистрат: они умели читать.

Все знали, что в книгах таится опасность. Прочти не ту книгу, и слова заползут тебе в мозг, цепляясь тонкими чернильными лапками, и сведут тебя с ума. Не помогало и то, что она была дочерью Квиллама Мая. Этот человек пришел из Манделиона, то ли добровольно, то ли в ссылку, и принес с собой непривычные, тревожные мысли и дюжину книг в темных переплетах. Мошку считали практически местной ведьмой.

Но эти же глаза после смерти отца помогли ей получить крышу над головой. Дядя, старший брат покойной матери, охотно взял к себе грамотную девочку, чтобы та разбиралась в счетах и письмах. Он использовал племянницу, но не доверял ей и каждую ночь запирал со счетной книгой на мельнице — от греха подальше.

В тот вечер он, как обычно, закрыл дверь на ключ, не ведая, что делает это в последний раз. Сейчас он храпел, как баян, и видел во сне мешки отборного зерна. Невдомек ему было, что племянница составила коварный план и ушла из дома.

В носу у Мошки защекотало, она едва не чихнула. Запах дыма становился сильнее. Время на исходе.

Неделю назад в Чог прибыл чужестранец, эдакий городской франт по имени Эпонимий Клент, и совершенно всех очаровал. Но лишиться доверия оказалось еще проще, чем получить его. Прошел слушок, что в Кленте опознали известного проходимца и афериста. Вечер он встречал в кандалах в подвале магистрата. Все от него отвернулись.

Почти все. С тех пор как книги отца сожгли, Мошка почувствовала голод к новым выражениям. Ей приелись повседневные слова, пресные, безвкусные, как сырая картошка. А речь Клента звучала сочно и богато, словно пропитанная ароматом изысканных специй. Каждую фразу он произносил с улыбкой, как бы смакуя сказанное. И тем заслужил расположение странной, не по годам смышленой девочки. Та решила спасти его из заточения.

Здание магистрата стояло на осушенной земле, две искусственные протоки огибали его по бокам. Со временем вода размыла дамбу позади здания и однажды ночью устремилась буйным потоком по склонам холма, расшвыривая булыжники, словно игральные кости. Утром стены магистрата оказались перемазаны илом вперемешку с каменным крошевом, а пришедшие на службу чиновники с изумлением увидели, как потоки воды, поблескивая в лучах весеннего солнца, переливаются через крышу.

Чтобы защитить огород магистрата от диких уток, местный плотник соорудил колодезный журавль, который качался на центральной рейке, вычерпывая воду ведром. Журавль стоял на платформе с четырьмя колесами, чтобы удобнее было возить его по саду.

Подкатив журавль к одному из окон магистрата, Мошка забралась на карниз, подняла раму ножом и увидела церемониальные ключи, развешанные на темной стене зала. Мошка постелила в ведро платок и просунула жердь с ведром в окно. Земля под колесами была неровной, жердь опасно раскачивалась, а ведро норовило задеть то оловянную тарелку на стене, то железную грелку с углями. Мошка обеими руками водила жердью, пытаясь подцепить связку ключей. Наконец ключи упали в ведро, расстеленный платок заглушил их лязг. Подтянув ведро к окну, Мошка схватила ключи и стала лихорадочно перебирать их — ключ от сундука с серебром, ключ от сундука с церковной десятиной, а вот и ключ от тюремной камеры.

Мошка сняла ботинки и повесила на шею, затем подобрала юбку и приколола булавкой к поясу. Как многие девушки в Чоге, под юбкой она носила штаны до колен, чтобы проще было переходить ручьи вброд. Мошка перехватила Сарацина поудобней. Гусь воспринял это стоически. Их связывала своеобразная дружба, точнее, душевное родство двух изгоев. Мошка верила, что у Сарацина есть свои причины гоняться за терьерами и постоянно лезть на крышу солодовни. Сарацин, в свою очередь, соглашался, что у Мошки есть веские причины хватать его под мышку и тащить среди ночи невесть куда.

Крыши домов белели в лунном свете, словно припорошенные инеем. Млечная вода Чога оставляла белые разводы на берегах. Растения покрывались меловой коркой, листья облетали, словно камешки-голыши. Если в воде оставить носок, он окаменеет, будто сполз с ноги статуи, когда та купалась.

Непослушных детей в Чоге пугали, мол, кто будет баловаться, того подвесят вниз головой под водопадом, и за ночь он превратится в горгулью с распахнутым в вечном крике ртом.

В Чоге нет такого места, где не слышно текущей воды. У воды есть множество голосов. Чистая проточная вода звучит так, словно кто-то играет стеклянными бусами. Голос водопада, брызгами сбивающего листья с деревьев, похож на хлопки в ладоши. А из темных оврагов доносится журчание ручьев, точь-в-точь бормотание гоблинов.

Мошка услышала это бормотание, спускаясь по скользкой крыше дома Твенса Поттера, и неожиданно подумала, что если повезет — это в последний раз. От таких мыслей ей взгрустнулось, но времени на колебания не было.

Дальше по склону стоял дом вдовы Уаггинсоу. Мошка плохо рассчитала прыжок и тяжело приземлилась на выпуклую крышу, поскользнувшись и упав на колени.

Сонный дрожащий голос недоуменно осведомился, что там творится наверху, и в окне вспыхнул огонек. Отсветы заиграли в щелях крыши. Человек со свечой медленно шел к двери.

Мошка прижалась к холодному влажному камню и протяжно завыла, изображая кошачью свадьбу. Вой начался глубоко в горле, взмыл вверх, словно расстроенная скрипка, и опустился до самого чрева. Она завыла снова и, к несказанному облегчению, услышала ответный вой снизу.

Вдова держала кошек. Тощие, грязные создания, похожие на лесных куниц, мяукали по поводу и без. Нередко сама вдова выла и шипела по-кошачьи, и никто не решался выразить неудовольствие, поскольку она была богатейшей жительницей Чога. В тот день вдова, услышав об аресте Клента, навылась вдоволь и изрядно утомилась. Вскоре свеча погасла, и снова стало тихо.

Мошка спустилась по мельничному колесу, прокралась по крыше дома Чайда, а затем пролезла сквозь забор, отделявший Нижний Чог от окраинных болот, — в каменное дно вбили железные прутья, чтобы детей и кур, упавших в воду, не уносило далеко течением. На камнях, выбеленных мелом, темнели разводы ржавчины. Зловещая картина хорошо отпугивала бродячих собак и браконьеров.

Протиснувшись между прутьев, Мошка стерла ржавчину со щеки. Она ощутила внезапный страх — родившись в горле, груди и ладонях, он растекся по всему телу. Тот же забор охранял от Брехуна и Лихого.

Брехун — громадный черный пес с длинной шерстью и вислой мордой: когда он лает, брыли мотаются из стороны в сторону. Лихой — поджарый, как волк, и прыгает не хуже своего дикого собрата. Такой вполне догонит оленя.

Оба пса принадлежали магистрату, считались общественным достоянием и по ночам охраняли Нижний Чог от незваных путников. Мошка не раз видела их при свете дня, но сейчас внутри всё переворачивалось от мысли, что в любой миг здоровенная тварь может выпрыгнуть из темноты.

Что это было? Ветер шевелит ветви куста, или там притаился зверь? Кажется, и впрямь видна длинная хищная морда, блестящие глаза…

Мошка подхватила Сарацина и подняла над головой. Гусь расправил крылья и взмахнул несколько раз, пытаясь взлететь, но Мошка крепко держала его за лапы. Когда она снова прижала птицу к груди, звериная морда в кустах исчезла.

Чогцы относились к Брехуну и Лихому с суеверным страхом. Местные жители вообще были очень суеверны, они боялись даже кузнеца, якобы тот знается с нечистой силой. Кузнец, в свою очередь, боялся воющей вдовы, та боялась магистрата, а тот боялся двух жутких псов.

Но все без исключения — и Брехун с Лихим в том числе — боялись Сарацина.

В наступившей тишине Мошка расслышала отдаленный шум водопада. А еще до нее долетел слабый голос:

— Полумертвый от голода, лишенный достоинства и брошенный на волю стихий…

Самый большой булыжник во дворе магистрата назывался Позорным камнем. Был он десяти футов в высоту, а формой походил на седло. Долгие века к этому камню приковывали сварливых жен и своевольных дочерей, выставляя их на всеобщее осмеяние. Их имена были выбиты на камне вместе с описанием провинности. Например, «Подёнка Хаксфизер, изжалившая мужа змеиным языком» или «Глотка Снатчел, за беспримерное и неугомонное прекословие».

Края у Позорного камня были неровные, Мошка без особого труда взобралась наверх, откуда как на ладони увидела камень. Рядом поник головой прикованный человек.

Он был довольно упитанным, камзол с блестящими пуговицами едва не лопался на широкой груди. То, что металлические пуговицы он отполировал до блеска, выдавало городского франта. Изящный камзол выглядел грязноватым и помятым, что вполне естественно для такого положения. Рядом в грязи валялись бобровая шапка и парик.

Положение человека было жалким, но он все равно сохранял своеобразное величие. Одной рукой он закрывал лицо, другую грациозно отставил в сторону. Подбородок свисал из-под руки тяжелыми складками, а полные губы были брезгливо поджаты. Человек все время вещал в нарочито театральной манере, будто собственный голос оставался ему единственным утешением.

— Даже раньше, чем пародия в трех актах увидела свет…

Человек тяжело вздохнул и провел рукой по всклокоченным волосам, после чего снова прикрыл ладонью глаза.

— И вот таков конец Эпонимия Клента, оставленного на растерзание диким гусям и прочим лесным тварям…

Внезапно человек умолк и уставился на Мошку распахнутыми глазами.

— Скажи, ты человек?

Уместный вопрос: Мошка была с ног до головы перемазана ржавчиной, сажей и лишайником, к одежде пристали голубиные перья.

Она лишь кивнула.

— Чего тебе надо?

Мошка уселась на камне поудобнее, свесив ноги, и сказала:

— Мне нужна работа.

— Боюсь, суровые обстоятельства лишили меня финансов, а заодно и благородной возможности… Ты сказала, работа?

— Да, — кивнула Мошка. — У меня есть ключи от кандалов, и я тебя освобожу, если дашь мне работу и возьмешь с собой.

— Забавно, — усмехнулся Клент. — Дитя желает покинуть это гостеприимное место.

Он обвел взглядом деревья, покрытые мхом, белесые валуны и холодные силуэты домов вдалеке.

— Я хочу увидеть мир, — сказала Мошка, решительным кивком подкрепляя слова. — И чем скорее, тем лучше.

— Ты хотя бы представляешь, каким ремеслом я промышляю?

— Да, — сказала Мошка. — Ты обманываешь за деньги.

— Ага… Вот как? Дитя мое, у тебя в корне превратное представление о мифотворчестве. Я — поэт и сказитель, я слагаю баллады и саги. Да не впадешь ты в заблуждение, подменяя искусство воображения простецким плутовством. Я — маэстро тайной словесности, игры смыслов, сладкозвучной магии слов.

«Мифотворчество, — думала Мошка, — сладкозвучная магия».

Смысл этих выражений от нее ускользал, они чудились ей полными волшебства. Она запомнила их, словно дала имена незнакомым кошкам. Слова, слова, чудесные слова. Таящие ложь.

— Я слыхала, ты наплел вдове, что ты сын герцога и женишься на ней, когда получишь титул, но сейчас тебе нужны деньги, чтобы нанять адвоката и подать прошение.

— Э-э… Она весьма… чувствительная женщина. Склонна воспринимать фигуры речи слишком буквально.

— И еще слыхала, что ты насвистел судье, будто у тебя есть снадобье от его хвори и ты можешь сейчас же послать за ним, но оно стоит больших денег. И еще ты набрехал хозяевам всех лавок, что на днях приедет твой секретарь с бумагами и деньгами и тогда ты все оплатишь.

— М-да… Хм… Ума не приложу, куда он запропастился?

— Ворам ставят клеймо на руки, так? — сказала Мошка. — Может, тебе заклеймят язык? И поделом.

Повисла тишина, нарушаемая лишь журчанием воды. А потом Клент сглотнул и сказал:

— Да… В самом деле, негодный секретарь испытывает мое терпение. Настало время дать ему расчет. Так что его должность теперь вакантна. А ты… У тебя есть качества или способности, нужные для секретаря, позволь спросить?

— У меня вот что есть, — ответила Мошка, помахав связкой ключей.

— Хм… Практичный подход и прямой взгляд на вещи. Очень полезные качества. Очень хорошо, можешь освободить меня.

Мошка соскользнула с Позорного камня и забралась на столб, чтобы открыть кандалы.

— Чисто из любопытства, — сказал Клент, глядя на нее снизу вверх, — скажи, чем тебя привлекает бродячая жизнь?

У Мошки было много ответов на этот вопрос. Она мечтала о мире, где не будут звенеть стеклянные бусы и бормотать гоблины в овраге. Она мечтала о мире, где у нее будут друзья кроме гуся. О мире, где книги не плесневеют, а интерес к новым словам и мыслям не вызывает подозрений. Она грезила о мире, где ее чулки будут сухими.

Но была и другая причина, более веская. Мошка подняла голову и взглянула на горизонт, ограниченный горным хребтом. Небо мягко алело, предвещая рассвет. Который придет в Чог через три часа.

— Очень скоро, — сказала Мошка тихо, — проснется мой дядя. И когда он проснется… Он обязательно заметит, что я сожгла его мельницу.

«Б» ЗНАЧИТ «БАНДИТИЗМ»

Мошка почти не сомневалась в том, что сожжение мельницы не входило в план по спасению Клента и побегу и произошло случайно. С мельницы она выбралась без труда, через дыру в крыше, что проделывала уже не раз. Вот стена солодовни была проблемой посерьезней. Чтобы отпугнуть Брехуна и Лихого, Мошке нужен был Сарацин, но она не перелезла бы через стену с гусем под мышкой. И тогда она решила накидать у стены побольше вязанок хвороста и забраться по ним. Наверху, вдыхая запахи летней ночи, она вдруг подумала, что неплохо бы зажечь масляную лампу.

Мошка не то чтобы сознательно решила бросить лампу со стены, но и случайно ее вроде бы не роняла. Она помнила только, как лампа, выскользнув из рук, упала на хворост и скатилась до самой земли — так мягко, что никак не могла разбиться. И еще Мошка помнила, как показался белесый дымок, хворост в том месте начал темнеть, мелькнули язычки пламени и она вдруг ощутила ликование. В тот миг она поняла, что никогда больше сюда не вернется.

Теперь Мошка с Клентом уходили из Чога, а ветер нес следом запах дыма, словно заботливый попутчик, кричащий вслед о выроненной вещи.

В четыре часа пополуночи ветер утих и перестал напоминать им о сожженной мельнице. Мошке всегда нравилось гулять в этот час, переступая по кряжистым корням деревьев, утопавшим в предрассветном тумане, и слушая кваканье лягушек. Показалась дорога на Хуммель, откуда женщины носили зерно на мельницы Чога. Мошка занервничала было, но в такую рань им не встретилось ни души.

— Поправь, если я ошибаюсь, — сказал Клент, кивая на гуся, — ты не просто так присвоила сие чудо природы. Может быть, гусыня не сочтет за труд снести нам на завтрак яйцо?

Мошка подумала, что Клент, будучи изрядно дородным, шагает по неровной дороге весьма проворно.

— Это гусак, — поправила она Клента, искренне удивляясь такой ошибке; с тем же успехом он мог назвать Сарацина кошкой.

— В самом деле? — сказал Клент и, достав из кармана перчатки, смахнул пыль с плеча. — Тогда советую поскорее свернуть ему шею. Будет весьма прискорбно, если ужин убежит у нас из-под носа. К тому же мертвую птицу легче нести и проще прятать.

Сарацин заерзал в руках Мошки и издал звук, похожий на бульканье закипающей воды. Он, конечно, не понял ни слова, но к тому, что Мошка покрепче прижала его к себе, отнесся неодобрительно.

— Сарацин — не ужин, — заметила она.

— О, в самом деле? Разреши поинтересоваться, что же он такое? Может, наш проводник через горы? Или твой заколдованный брат? Или нам предстоит перейти через мост, где в оплату принимают исключительно гусей? И смею напомнить, наша скромная провизия иссякнет быстрее, если в компании будет лишний клюв.

Мошка покраснела от злости. Клент осторожно покосился, задумчиво изучая ее лицо. Фигляр исчез, уступив место философу.

— Я ведь не напрасно упомянул провизию? Я просто уверен, что новый секретарь не мог допустить такую оплошность и отправиться в путь, взяв с собой из еды только несъедобного гуся. Всё настолько плохо?.. Ну что ж. Тогда следуй за мной.

С этими словами он свернул с тропинки и зашагал вверх по холму, где виднелась ярко раскрашенная часовенка, размерами не больше конуры. Под ее сводом деревянный святой сложил в молитве руки.

— Мистер Клент! — только и воскликнула Мошка, увидев, как мошенник достает из чаши для подношений горсть спелых ягод и кладет себе в карман.

— Обойдемся без истерик, девочка, — сказал тот, смахивая лист с головы святого. — Я лишь беру взаймы немножко провизии, которую возвращу в полном объеме, как только представится случай. Этот добрый малый…

— Добряк Построфий, — подсказала Мошка.

— Добряк Построфий… Он мой давний приятель. Присматривает для меня за всякой мелочью.

Клент сунул пухлую руку под свод часовни и достал оттуда коробку, завернутую в холст.

— Но… — начала было Мошка, да запнулась. Всё, что она может сказать, вызовет у Клента лишь смех.

«Но если мы заберем ягоды Добряка, — думала она в отчаянии, — как он сможет уберечь Чог от бродячих мертвецов? Он ведь должен брызгать соком им в глаза, чтобы они не нашли дорогу домой».

До сих пор Мошка не слышала ни об одном мертвеце, который бы поднялся из могилы, вернулся в Чог и забрался в свой бывший дом. До сих пор…

— Поражаюсь твоей щепетильности, — сказал Клент, — принимая во внимание твою склонность к бандитизму. Поджог — серьезное дело. По мнению закона, немногим лучше пиратства. Что бы там на тебя ни нашло…

Стоило подумать о сгоревшей мельнице, череда образов пронеслась у Мошки перед мысленным взором. Она вспомнила лучину, обжигающую пальцы. Как ее бранили, если она подбирала свечные огарки, чтобы читать книги. Представила, как опекуны носятся по горящей мельнице, вынося мешки с мукой. Им и в голову не придет спасать племянницу.

— Это была плохая мельница, — произнесла Мошка.

— Один раз я видел, как повесили десятилетнего мальчика за то, что он поджег школу. Все его жалели, но закон есть закон. Помню, как стенала его семья, когда его везли на Веселую площадь. Когда правосудие свершилось, его тело отдали анатомам для опытов. Я слышал, у преступника вырезают сердце и проверяют, правда ли оно холоднее и чернее, чем у доброго человека.

Мошка невольно прижала руку к сердцу, будто сама хотела знать, не заледенело ли оно. Ей показалось, что в груди похолодело, так что стало трудно дышать. Мучит ли ее совесть? Или она прирожденная преступница, дьявольское отродье? Даже если так, представив, что ее повезут в клетке сквозь озлобленную толпу к месту казни, она ощутила острое раскаяние.

Но стоило подумать, что наказания удастся избежать, и к ней вернулось присутствие духа. Шагая за своим новоиспеченным начальником, Мошка проникалась чувством мрачного удовлетворения. «Должно быть, я насквозь испорчена», — думала она. Но правда заключалась в том, что сожаления о сгоревшей мельнице перевешивало нежелание давать Кленту сведения для доноса.

«Я больше не увижу все это, — размышляла Мошка, удаляясь от знакомых мест. — Никогда».

Путь стелился под ноги. Вскоре Мошка зайдет так далеко, как не заходила никогда. Она уже предвкушала это острое ощущение, но, к ее удивлению, знакомый лес перешел в незнакомый совершенно незаметно. Трели пробуждающихся птиц казались ей голосами преследователей.

Тропа шла неровно: она то поднималась, будто опасаясь потерять из виду верхушки холмов, то снова ныряла в низину, пугаясь прохладного ветра; иногда она словно забывала что-то и возвращалась, чтобы вскоре повернуть обратно. Наконец тропа вышла из-под деревьев к каменистому речному берегу и успокоилась. Дальше пошла нахоженная, уверенная в себе дорога.

— Стой, — сказал Клент. — Ну-ка подними лицо, благородная дама.

Он вытер ржавчину с Мошкиных щек, поправил накидку, чтобы скрыть пятна грязи, и сказал со вздохом:

— Тут я бессилен. Будем надеяться, что добрые жители Суровой Качели не примут тебя за лесного духа, пришедшего кусать детей за нос.

— Мы идем в Суровую Качель?

— Да. Все будут думать, что мы идем в Высокий Клин, где пересекаются главные дороги, а оттуда — в столицу или Пинкастер. Никто не догадается, что мы идем в портовый город.

— Так мы что — поплывем на лодке?

Клент ничего не ответил.

Река вывела путников из леса, и они зашагали по травянистому склону, уставленному стогами сена. Поперек склона были выдолблены широкие уступы, чтобы было удобнее обрабатывать землю. Со стороны казалось, что по холму прошлись гигантскими граблями.

Мошка завороженно смотрела на крестьян в кожаных жилетах, свободных рубахах и широкополых шляпах с пряжками. Все женщины носили простые платья из грубой материи, куда свободнее, чем одежда Мошки. На головах красовались белые чепцы, поверх них — широкие соломенные шляпы, завязанные разноцветными лентами на подбородке. Мошка же, как и все чогские девушки, носила плотно прилегающий капюшон из вощеной парусины, пахший прогорклым жиром, но защищавший от воды. Ей казалось странным надевать сразу два головных убора, но, судя по тому, как ей вслед хихикали местные девушки, ее одежда тоже вызывала у них недоумение.

Еще до того, как Суровая Качель представала взору путника, на него обрушивался звук: ветер, несущийся с бешеной скоростью через ущелье, завывал как хор безумных йодлеров. К вою примешивался зловещий грохот, будто обвал в горах.

Вскоре холмы расступились, и Мошка увидела, что речка, которую чогцы считали настоящей рекой, оказалась лишь малым притоком настоящей реки. Это был не пенный ручей, бегущий по каменистому руслу. Это был глубокий и широкий водный поток с мощным, стремительным течением. Река Слай.

На дальнем берегу реки Слай раскинулась Суровая Качель. Сады и крыши пестрели, точно карнавальный балаган. Большая часть города лежала напротив грандиозного двухъярусного моста, от которого шла главная улица, с магазинами, тавернами и прочими заведениями. Меж крылечек, балконов, окон и крыш протянулись веревочные и деревянные лестницы. Повсюду были развешаны разноцветные ткани, полоскавшиеся на ветру, как паруса, — оранжевые, нежно-розовые, небесно-голубые, изжелта-зеленые. Мошка впервые видела настоящий город. От размаха, пестрых красок, водоворота жизни и всяких удивительных штук у нее закружилась голова.

Над рекой кружились чайки, точно чаинки в чашке. Они парили над каждой лодкой и пронзительно кричали, словно требуя чего-то. Если носильщик, идущий по палубе, ронял еду, чайки мигом набрасывались на добычу. На каждой крыше красовались яркие вертушки, свистки в виде птиц и куклы с колокольчиками. Наверное, они должны были отпугивать чаек.

А сами лодки! Сурового вида баржи, глубоко осевшие под весом тюков и ящиков. Гогочущие матросы на борту плюются в реку табачной жвачкой. Рыбацкие лодки с поднятыми носами, двухвесельные ялики и баркасы напоминают громадные черепашьи панцири. Некоторые украшены длинными флагами с эмблемами гильдии Лодочников.

Клент поднялся по деревянным ступеням на мост и подошел к дверям какого-то магазина.

— Заглянем сюда на минуту, — сказал он Мошке. — Здесь живет старинный друг, которого я обещал навестить при случае. В наших обстоятельствах он изрядно нам поможет. Могу я напомнить, что молчание — первое качество хорошего секретаря?

Приняв важный вид, он прошел в дверь, и Мошка последовала за ним.

Внутри магазинчик выглядел так, словно по нему прошлась горгона Медуза, превращая все в камень. На столе и подоконнике были разложены каменные перья, каменные трубки и цветы. У окна были подвешены два птичьих скелета, так, чтобы их изящное строение было лучше видно на свету. Там были каменные береты и каменные сандалии, каменные шарфы, ленты и монеты — и все это было выполнено с таким мастерством, точно эти вещи оставили здесь ожившие статуи. Мошке они напомнили окаменелости в водах реки Чог.

— Вот мы и пришли, — сказал Клент. — Ах, мистрис Дженнифер Бессел!

Мистрис Бессел оказалась коренастой загорелой женщиной, излучающей доброту. Ее голые руки побелели от муки, а волосы, выглядывавшие из-под чепца, были заплетены толстым узлом. Но интереснее всего Мошке показались ее муслиновые рукавицы с обрезанными пальцами.

— Мистер Клент! — воскликнула мистрис Бессел. От широкой улыбки ямочки на щеках превратились в глубокие бороздки. — Что, мой драгоценный друг, никак тебя виселица не дождется?

— Нет, нет, — заверил ее Клент. — Ни бог, ни черт, ни человек не сможет помешать мне навестить вас, дражайшая Джен.

Джен рассмеялась в ответ. Мошке смех показался натянутым.

— А это, — сказал Клент, показывая на Мошку, — моя племянница из…

— Чога! — договорила за него Джен. — Милочка моя, какие светлые у тебя брови!

Парусиновый капюшон защищал от воды волосы, но не брови. За долгие годы брови чогцев выцветали и становились почти прозрачными, что придавало лицам удивленное выражение. Мошка не была исключением.

— А ты все так же наблюдательна, Джен, — сказал Клент, и Мошка уловила нотку неудовольствия в его голосе. — Да, она жила в этой малоприятной деревне. После Чога наша одежда так вымокла, что я боюсь, как бы бедное дитя не слегло в горячке. Джен, душечка, я очень надеюсь, ты одолжишь нам одежду, чтобы мы…

— Меньше бросались в глаза местным жителям? — закончила за него мистрис Бессел.

И Мошка окончательно уверилась, что мистрис Бессел знала Эпонимия Клента давно и основательно.

Клент ничего не ответил, только смущенно опустил глаза и улыбнулся.

— Что ж, — согласилась мистрис Бессел, — взамен я возьму вашу одежду.

Повернувшись к Мошке, она сказала:

— Слушай, цветик, там, за дверью, будет лестница. Поднимись по ней на чердак, там увидишь кожаный сундук. В нем лежит серое платье, оно должно быть тебе впору, там же найдешь чепчики и шляпы. Но больше ничего не трогай, хорошо?

Мошка поднялась на чердак и, открыв сундук, достала новую одежду. Перекинув платье через руку, она осторожно спустилась по лестнице и стала переодеваться у двери, чтобы слышать, о чем говорят Клент и хозяйка.

— Не слишком ли молода для тебя? — поинтересовалась мистрис Бессел.

— Ох… Печальная история, на самом деле. Я подобрал ее на задворках, чуть живую от голода. Все же у меня не каменное сердце… Ай!

Мистрис Бессел проворно схватила Клента за нос щипцами для сахара.

— Вот что, Эпонимий. Когда я захочу послушать твоих баек, я тебе так и скажу. И даже дам монетку за такое удовольствие. А сейчас лучше скажи, есть ли у тебя новые воры на продажу?

От этих слов у Мошки пересохло во рту. Неужели Клент собирался продать ее как рабыню?

— Ну конечно, Джен. Четверо. Удильщик, ныряльщик и два рыцаря дороги.

Мошка в свое время прочла несколько дешевых повестей для народа и знала, что удильщиками называли воров, которые, спрятавшись на крыше дома, ловили удочками поклажу с проезжающих мимо повозок. Ныряльщиками окрестили воров-карманников. А рыцарями дороги — разбойников, грабивших экипажи.

Через щель в двери Мошка увидела, что Клент передал мистрис Бессел несколько листов с текстом, отпечатанным крупным шрифтом. На каждом листе красовалась красная восковая печать гильдии Книжников. Мистрис Бессел слишком углубилась в чтение, проговаривая слова вполголоса, и не заметила край конверта, торчащий из сумки Клента. Да и осторожный Клент быстро запрятал его поглубже.

— Мм, — протянула мистрис Бессел мечтательно, — люблю следить, что происходит в нашем деле, даже спустя столько лет…

— Вот эта штучка должна тебе особенно понравиться, Джен, — сказал Клент, взяв один лист, и стал читать вслух: — «Отчет о хитроумных преступлениях банды Розмари Пеппетт, известной также под именем леди Ладошка». И дальше: «Со времен печально известной леди Скользкий Пальчик нам не доводилось видеть подобного мастерства, и отваги, и столь умелого владения женскими чарами, что жертвы ощущают себя редкими счастливцами…»

Мистрис Бессел издала печальный смешок.

— Пух и перья! — воскликнула она. — Воистину женские чары… Я никогда не применяла своих чар как мистрис Скользкий Пальчик. А могла бы…

— О да, — сказал Клент добродушно. — Ты могла бы, Джен.

Улыбка мистрис Бессел чуть поблекла, и она задумчиво огладила свои рукавицы. Затем вздохнула, словно прогоняя воспоминания, и взглянула на Клента с наигранной улыбкой.

— Ладно, что тебя задержало?

— Боюсь, я так полюбился жителям Чога, что они никак не хотели расставаться со мной. Да-да, и, когда я уже собирался раскланяться, они… заковали меня в кандалы.

— Ах, ты в своем репертуаре… И что же ты успел слямзить, прежде чем попался?

— Я не попался, — заявил Клент с обиженным видом. — Полагаю, я пал жертвой предательства. Прошлой ночью в магистрат приехал некий человек и говорил с судьей. И еще… может, ты скажешь, я старею и становлюсь мнительным, но с тех пор, как я покинул столицу, меня преследует чувство, что надо мной нависла тень.

— У виселицы длинная тень, — произнесла мистрис Бессел, — и порой она закрывает солнце. Однажды я устала чувствовать эту тень у себя на шее и сделалась добропорядочной женщиной. И еще поэтому.

Она подняла ладони, показав их Кленту тыльной стороной. Под тонкой тканью рукавиц Мошка разглядела клеймо в виде буквы «В» — за воровство.

— Это не страх виселицы, — сказал Клент. — Моя тень из плоти и крови и ходит на двух ногах. Джен… Я не могу задерживаться. Скоро чогский сброд пронюхает, где я.

— Эпонимий, — сказала мистрис Бессел строго, — что за дьявольскую кашу ты заварил? Когда-то мы были напарниками, а теперь ты скрываешь от меня, на кого работаешь последние два года. Что за тайны?

Повисла тишина. Клент молча гонял пальцем блокнот по столу. Наконец Джен тяжело вздохнула и сказала:

— Твоей девочки что-то долго нет. У нее длинные пальцы, я это заметила. Если в доме что-то пропадет, ты поплывешь отсюда по реке. Без лодки.

Мошка решила, что сейчас самое время вернуться, и вошла в комнату с невинным видом.

Мистрис Бессел повернулась к ней с мягкой улыбкой.

— Ну-у, — протянула она одобрительно, — так гораздо лучше, цветик.

— Мошка, — сказал Клент, — нам понадобится кое-что с западного берега.

Брошенный кошелек Мошка поймала перед самым лицом.

— Возьми буханку хлеба, — продолжал Клент, — немного сыра и… пару яблок, если хватит денег. Да, гуся с собой не бери, пока мы не придумали, как его замаскировать.

Мошка против воли оставила Сарацина и отправилась на главную улицу Суровой Качели. Она понимала, что Клент мечтает избавиться от нее, но вряд ли он стал бы на прощание дарить ей кошелек.

На другом берегу Мошка увидела синий купол церкви, и ей стало не по себе, словно на сердце упала тень. Девочка машинально остановилась, и сзади по ноге больно ударила телега.

Мошка нетвердым шагом побрела к церкви. Если ее все-таки повесят за поджог, ей не помешает исповедаться.

Раньше она бывала только в церкви хуммельского прихода, похожей на амбар, в котором притаилось несколько гробниц. Церковь Суровой Качели показалась ей настоящим собором, хотя на жителя большого города она не произвела бы впечатления.

Крышу церкви украшал затейливый орнамент, похожий на резьбу по слоновой кости, — это поработали чайки, загадившие церковь за прошедшие века. Резные дубовые двери треугольной формы были выше дверного проема примерно на фут и до конца не закрывались. В оставшуюся щель протискивались прихожане. Мошка не могла знать, что эти двери попали сюда во время гражданской войны из другой церкви, разрушенной при мятеже.

Проскользнув внутрь, Мошка очутилась в прохладном полумраке и увидела Почтенных покровителей. Повсюду были гравюры с изображением святых, строгих и похожих друг на друга, точно карточные короли. Фрески с Почтенными поднимались под самый потолок с темными стропилами. На кафедре и алтаре стояли деревянные статуи Почтенных. С верхушек колонн на Мошку взирали каменные изваяния Почтенных. Соломенный Добряк терпел мучения от крыс, рвущих его на части, а в углу тихо покрывалась плесенью Добрячка с телом из турнепса и головой-картошкой.

Мошка озиралась вокруг, не зная, какому святому отдать предпочтение. В вышине, на стропиле, она увидела Добряка Построфия, но он как будто был занят разговором с госпожой Гранулой, защитницей домашнего скота, и Мошка не решилась вмешаться. К тому же Построфий напомнил ей дядю Запада. А госпожа Гранула, хоть и была полнее тети Брионии, обладала таким же пристальным и недобрым взглядом.

«Я тебе говорила, — прозвучал в ушах у Мошки воображаемый голос тети Брионии, — всегда говорила, от этой девчонки добра не жди. Пригрел змею… Хотя чему удивляться при таком-то отце? Книги ее испортили. Никогда еще не встречала такой всезнайки».

Слово «всезнайка» прозвучало с особенным пренебрежением, точно отборное ругательство. Мошка до боли сжала кулаки.

Она осмотрелась, пытаясь найти лицо, похожее на Квиллама Мая, но такого не было — ни один святой не носил очков и не сидел над книгой. Все равно ему бы не понравилась такая компания, решила Мошка. — Почтенные столпились, как муравьи в муравейнике, и знай себе бубнят о еде для людей и кормах для животных, о том, когда собирать урожай, что делать со свечными огарками и как чистить курятник.

Мухобойщик? Ага, вот и он, вырезан на ставне. Мушиный святой растягивал рот в зловещей ухмылке, а в огромных прорезях на месте глаз поблескивало небо.

«Такие дела, — произнес он гнусавым голосом, каким Мошка всегда наделяла своего покровителя. — Этот мистер Клент сцапал тебя с потрохами, раз теперь он знает про мельницу. Ты должна накопать что-нибудь на него. Что-нибудь грязное. Какие такие бумаги он спрятал от мистрис Бессел, а? Поди, это их он достал из часовни? Очень за них беспокоится, а? Небось, не письма, а печатный текст. Но бьюсь об заклад, без печати Книжников. Ему хватит на галстук с мылом».

Народ боялся самих книг, но Книжников — гораздо больше. Вначале, когда они были обычной гильдией печатников и переплетчиков, никто не обращал на них особого внимания, но времена изменились. Мастера печатного слова получили право одобрить любую книгу или объявить ее вместилищем зла и обречь на сожжение. Закон позволял Книжникам безжалостно расправляться с любым, кто посягал на их авторитет, печатая книги без их одобрения. Люди их боялись.

В Чоге говорили, что Книжники читают в специальных очках, защищающих глаза от зла, и решают, полезна книга или вредна. Еще говорили, что, поймав человека с книгой без печати, они топят бедолагу в бочке чернил. Единственным, кто никогда не говорил о Книжниках, был Квиллам Май, хотя раньше, еще в Манделионе, сам был Книжником.

В Чоге поговаривали, что Книжники изгнали Мая. На следующий день после его смерти напуганные горожане ворвались в дом, выгребли все книги и рукописи и устроили из них костер. Прошел слушок, что буквы в пламени бегали по страницам, спасаясь от жара, точно бешеные пауки.

Воспоминания о том кошмаре наполнили Мошку горечью. Большинство книг отца она так и не прочла. Он обещал разрешить их читать, когда ей исполнится десять, а то ее мозг «расплавится, как воск, от всех этих премудростей». Книги отца должны были стать ее наследством. А вышло так, что в наследство ей достались только странное имя, умение читать и неутолимая жажда новых слов.

И все же, несмотря на страх, люди мирились с Книжниками как с неизбежным злом.

«Новое-то зло еще ничего, — рассуждали люди, — вот раньше было совсем плохо…»

Раньше было совсем плохо… Мошка запрокинула голову, придерживая рукой чепец, и всмотрелась в небо через проем в форме сердца.

С этого сердца начались десять кровавых лет, самых кровавых за всю историю.

Старики рассказывали, что в прежние времена было много всяких религий — у каждого Почтенного своя. Но однажды, как гласит легенда, на иконах всех Почтенных проступило и трижды ударило сияющее сердце. С того дня все малые религии слились в одну, люди стали верить в неведомого, безликого духа, объединившего Почтенных, и назвали его Явлением.

С тех пор каждая церковь строится с особым окном под потолком, в этом окне сделана клетка в форме сердца, в ней сидят дикие птицы и хлопаньем крыльев вселяют в Сердце жизнь, напоминая людям о Явлении. Священники, ежедневно ловящие птиц, получили прозвище Птицеловов. Постепенно они сделались хранителями священных текстов и посвятили жизнь проникновению в тайную суть Явления.

Трудно сказать, когда и почему свет этого учения помутил разум священников. Поначалу их безумие выглядело так возвышенно, что никто его не замечал. Но вскоре священники по-новому стали излагать верования. Они говорили, что истинные свидетели сияющего Сердца знают: ему суждено расцвести и поглотить в священном пламени иконы всех Почтенных, чтобы не осталось никаких идолов, кроме Сердца Явления. Со временем, говорили они, всё сущее должно вернуться в Сердце и сделаться частью его извечного света. Посему высшее назначение любой мирской вещи — сгореть в огне. А высшая цель всякого человека — уподобиться огню.

Сбоку нефа, за узкой зарешеченной аркой, виднелась винтовая лестница, уходящая во тьму. Мошка подумала, что эти ступени ведут в библиотеку Птицеловов.

Кроме Книжников только Птицеловы имели право печатать книги. После того как их свергли, легенды об их удивительных книгах стали пересказывать шепотом. Говорили, что строки в этих книгах закручиваются в спираль, как водоворот, засасывают разум читателя и никогда не отпускают его. Что есть там заклинания на неведомых языках, они открывают в человеческом разуме тайные двери и вызывают помешательство. А слова и фразы, из которых сложены эти заклинания, отличаются столь изысканной красотой, что сердце прочитавшего разбивается, как яичная скорлупа.

Птицеловы пришли к власти незаметно. В пылу тридцатилетней гражданской войны, под шаткой властью Парламента, никто не замечал, что большинство влиятельных граждан учится в школах Птицеловов, читает их книги, оказывается во власти их чар. Когда старое королевство начало биться в предсмертной агонии, Птицеловы выступили вперед. Они пришли как целители и обещали спасение. Мошка видела, как на глазах стариков выступают слезы, когда те рассказывают о временах власти Птицеловов.

«Как же мы радовались! — вспоминали старики. — Мы верили, что Птицеловы принесут мир, объединят народ и Почтенных, и все будут счастливы. Что Птицеловы взнуздают королевство и приручат его, как строптивую лошадь…»

А потом Птицеловы начали искоренять Почтенных.

Перво-наперво новые правители объявили Добряка Войвночи демоном. Люди очень удивились, но Войвночи не пользовался в народе большой популярностью. Когда последователей Добряка высекли на площади, а алтари сожгли, особого протеста это не вызвало.

«Как же мы обрадовались, — вспоминали старики, — что вовремя узнали, кем на самом деле был Войвночи».

Через месяц запылали алтари Добрячки Навозницы, а ее последователям выжгли клеймо на лбу. Еще через месяц демоном объявили Добряка Погодника. Иконы из его церкви пропали, и никто их больше не видел… как и его последователей.

«Ну всё, конец гонениям, — говорили люди друг другу. — Птицеловы спасли нас от всех демонов, теперь настанет мир».

А оказалось, это только начало. День за днем Птицеловы объявляли, что очередной Почтенный оказался демоном, и люди в страхе смотрели, как их соседей уводят в кандалах. Понадобились годы, чтобы люди поняли замысел Птицеловов — искоренить саму веру в Почтенных.

«Самое ужасное, — вспоминали старики, — что даже боги словно были бессильны перед этими палачами».

У Птицеловов повсюду были доносчики. Люди боялись молиться, боялись говорить и даже думать…

А затем, через десять лет ужаса, что-то изменилось в сердце угнетенного народа. Боязливый ропот перерос в недовольные крики, и вскоре по стране полыхнули восстания. Вчерашних угнетателей свергли, начали ловить и казнить. Уцелевшие Птицеловы пустились в бега.

На этой волне поднялись Книжники. Они объявили: раз с Птицеловами покончено, пора разделаться с их безумными книгами, этими ужасными, ядовитыми книгами. И повсюду запылали костры из книг Птицеловов, а в церквях принялись срывать птичьи клетки, оставляя пустые проемы.

Возможно, Сердце могло дать народу ощущение единства и цельности, с чем не справились Почтенные, восстановленные в правах. Сердце манило освобождением от бремени страстей и растворением в сияющем Ничто. Может, в этом есть смысл, думала Мошка и пугалась таких мыслей.

Ветер влетел через проем и закружил соломинку на полу. Мошка поежилась, стряхивая тяжкие раздумья. Она достала кошелек, взвесила его на ладони и заглянула внутрь. В следующий миг она выбежала из церкви, задев плечом дверь.

В кошельке лежал всего лишь один фартинг, два кусочка грифеля, несколько гвоздей и ягодные семечки. Чутье ребенка, обделенного любовью, подсказало ей, что Клент решил просто-напросто избавиться от нее.

«В» ЗНАЧИТ «ВОРОВСТВО»

Мистрис Бессел вскинула на Мошку глаза, но не выказала удивления, когда та, запыхавшись, вбежала в ее магазин. Она взглянула на горсть мусора, выразительно протянутую Мошкой, и укоризненно поцокала языком.

— Как некрасиво с его стороны, — сказала она с нотками материнской заботы в голосе. — Я думала, он тебе оставит хотя бы немного денег. Хорошо, что ты недалеко ушла от дома, так что можешь вернуться в Чог, усвоив полезный урок. И никому вреда не будет.

Внимательные голубые глаза мистрис Бессел изучали лицо Мошки, пытаясь понять, не был ли ей причинен определенный вред.

Мошка упрямо сжала губы, чтобы не сболтнуть лишнего.

— А теперь скажи мне, — продолжила мистрис Бессел, неверно толкуя гримасу Мошки, — он что, причинил тебе… какой-нибудь вред?

Мошка ответила ей мрачным взглядом, в котором читались ее невысказанные чувства. Внезапно она решила кивнуть.

— Ну, это, конечно, его не красит, но в твоем возрасте пора бы знать, что нельзя доверяться всяким проходимцам вроде Эпонимия Клента. Ты что, и вправду собиралась идти с ним до Манделиона?

Выходит, Клент хотел-таки попасть в Манделион, подумала Мошка. И отослал ее подальше, чтобы она ему не мешала. А сам направился в город, где когда-то жил ее отец…

— Он на лодке поплывет? — спросила Мошка, вонзив черный взгляд в глаза мистрис Бессел. — Сдается мне, Речника нанимать он не будет?

Компания Речников, некогда гильдия лодочников-перевозчиков, с давних пор патрулировала реки на предмет отлова темных личностей. Если Клент так стремился сменить одежду, он наверняка не захочет иметь дела с Речниками.

— И вы знаете, на какой лодке он поплывет, — сказала Мошка и, медленно раскрыв ладонь, стряхнула мусор. Фартинг остался лежать.

Улыбка мистрис Бессел стекла с глаз, оставшись только на губах.

— Что ж, имей в виду, я ничего тебе не говорила, — сказала она. — Ты сама обо всем догадалась. Он поплывет на «Пылкой деве», барже, стоящей у этого берега. Она ходит под флагом короля Отважного.

Мошка сделала несколько шагов к двери, но затем остановилась. Чего-то не хватало.

— Где мой гусь?

— Гусь? — спросила мистрис Бессел и глубоко вздохнула, опустив глаза. — Эпонимий сказал, это его птица. Я назвала ему людей, к которым нужно обратиться, и место для ночлега, а он в обмен отдал мне гуся. Сама с ним разбирайся, если встретишь.

Мошка сжала кулаки и ощетинилась, как кошка.

— Сараци-и-ин! — завопила она. — Лисы!

В дверном проеме показалась любопытная гусиная голова на длинной шее. И в магазин своей важной походкой вошел Сарацин, издавая при этом звуки, будто перекатывал в клюве камешки. Мошка кинулась к нему и обняла.

— Фартингейл! — прокричала мистрис Бессел.

В магазин заглянул растерянный паренек с пучком крапивы в руке.

— Забери этого гуся и держи его как следует.

Паренек обтер свободную руку о передник и поспешил исполнить указание.

Дальше все произошло очень быстро. Поскольку Мошка забралась под стол и натянула чепчик до подбородка, она только слышала шум и крики.

— Накинь на него рогожу и хватай! — прокричала мистрис Бессел. — Ну же!

Судя по всему, Фартингейл попробовал исполнить указание: раздался крик боли и звук бьющейся посуды. Раз Фартингейл может кричать, значит, он остался в живых, обрадовалась Мошка. Мальчик яростно выкрикивал незнакомые слова, а Мошка с интересом запоминала их на будущее.

Наконец шум стих, и Мошка, убрав чепчик с лица, осмотрела магазин. Пол усеивали осколки мела, фрагменты каменных изваяний и ленты. Через этот погром в своей невозмутимой манере шагал Сарацин с оранжевым клювом, перепачканным каменной пылью. Фартингейл прятался за разбитой стойкой, прижимая руку к кровоточащему носу. Мистрис Бессел запрыгнула на стул и подобрала юбки. Когда гусь прошествовал мимо, стул под ней опасливо заскрипел.

Мошка выбралась из-под стола, бережно взяла в руки гуся и, кивнув хозяйке магазина, поспешила раскланяться.

— Простите, пожалуйста, мистрис Бессел, — выпалила она скороговоркой. — У Сарацина сильно развита антипатия к незнакомцам.

Мошке давно нравилось слово «антипатия», и она обрадовалась такой удачной возможности применить его.

Выйдя из магазина на подгибающихся ногах, Мошка направилась к пристани. Она не сомневалась, что в скором времени мистрис Бессел придет в себя и отправит по ее следу констебля, но стоит броситься бегом, и хозяйка магазина запросто крикнет на всю улицу: «Держи вора!» Тут-то ей и конец придет.

Среди мачт и парусов Мошка увидела желтый флаг с тетеревом, гербом короля Отважного. «Пылкая дева» была нагружена до предела, команда накрывала тюки мешковиной, а чайки с криками кружили над баржей.

Натянув чепец пониже, чтобы прикрыть выцветите брови, Мошка продиралась через шумную толпу к судну. На палубе шла оживленная дискуссия:

— …буду весьма признателен за расторопность, — проговорил Клент в своей высокопарной манере.

— Не за такие деньги. Все-таки я рискую. Если Речники узнают, что я без их одобрения везу пассажира, они как пить дать слупят с меня отменную мзду.

— Дядя Эпонимий! — воскликнула Мошка.

К ней тут же развернулся добрый десяток голов, ощерившихся, точно крокодилы. Мошка покраснела.

— Спроси, пожалуйста, у капитана баржи, не возьмет ли он нас обоих за ту же плату…

Капитан баржи слегка удивился такому повороту событий, а Эпонимий вообще опешил.

— Твоя племянница? — спросил капитан, прикидывая в уме, что лучше — взять двоих за те же деньги или остаться вообще без пассажира. — Ну не оставлять же ее на пристани, среди отребья. Ладно, по рукам, добавь грош за племянницу, и отчаливаем.

Мошку взяли на борт, и она осторожно присела на ящик рядом с «дядей».

— Какая ты находчивая, — пробормотал он. — Я как раз договаривался о нашем… э-э… Смотрю, ты с гусем…

Он опасливо покосился на Сарацина.

— Мистрис Бессел решила, что ей гусь не нужен, — сказала Мошка простодушно.

При мысли о мистрис Бессел на ум пришли те странные слова, которые выкрикивал молодой человек, пытаясь поймать Сарацина.

— Мистер Клент, — обратилась она робким голосом, — скажите, а что значит «имбецил»?

— Ненормальный. Это латынь…

— А «вельзевулово отродье»?

— Насколько я могу судить, это значит «дьявольское отродье»…

— А…

— Давай-ка закончим на этом.

Первую милю Мошка сидела как на иголках, в любой момент ожидая услышать крики с берега. Ей казалось, что баржу сейчас остановит полиция гильдии Речников, ее арестуют за поджог и кражу гуся и без промедления повесят. Ясное дело, Клент мигом сдаст ее.

Однако баржа скользила по глади реки, преодолевая милю за милей, солнце пригревало с небосвода, и у Мошки крепла надежда, всего лишь надежда, что жизнь ее не оборвется в петле под мостом в Суровой Качели. Может, помогла новая одежда. Мошка чувствовала себя как во сне, будто на время позаимствовала чужое тело.

«Дева» скользила по волнам, ее провожали стайки мальков, в воздухе мелькали стрекозы, солнце все сильнее напекало Мошке голову сквозь прорехи в соломенной шляпе, надетой поверх чепца. Когда баржа отошла далеко от берега, в зеленой воде появились любопытные мурены. Там и сям из воды высовывались их белые носы.

На каждом судне, проходившем мимо, реял флаг, гордо заявлявший о преданности королю. На словах все как один поддерживали монархию и мечтали о законном правителе, люди с нетерпением ждали, кого же изберет Комитет влиятельных особ. На деле же Комитет принимал решение добрых двадцать лет, многие претенденты на трон успели помереть в изгнании, завещав наследное право своим потомкам. Все эти годы в королевстве шли междоусобицы, каждый крупный город признавал своего монарха. Под властью Парламента осталась разве что столица.

На словах Чог и окрестные земли поддерживали короля Прэля. На деле Мошка знала о нем лишь то, что все гравюры с его изображением выглядят очень древними, а король на них старый и худой, с длинным подбородком.

Мошка увидела, как разминулись баржа с ухающей совой, гербом короля Кинамона Непутевого, и ялик со скрещенными мечами Парламента на флаге. К ее легкому разочарованию, люди предпочитали подтягивать канаты, а не сводить старые счеты. Да, иной раз случались перебранки, но в глаза бросалось, что матросам по большому счету все равно.

Мошка во все глаза смотрела, как работают матросы «Пылкой девы». Во-первых, она никогда не видела ничего подобного. Во-вторых, ей впервые довелось бездельничать, пока другие работают. По сравнению с чогцами, самыми мокрыми и самыми бледнокожими жителями королевства, эти матросы, суровые и загорелые, выглядели настоящими тиграми. Жизнь на воде, под ветром и солнцем, выдубила их кожу и душу. На прочих людей они смотрели с изрядной долей ехидного высокомерия. Они перебрасывались шутками, будто комками грязи, — со стороны смешно, но попасть под раздачу не захочешь.

Капитан судна, малый по имени Куропат, держался с важностью короля, у него с лица не сходила лихая улыбка. Его правое запястье было чуть кривым, наверное, плохо срослось после перелома, и кривая улыбка тоже будто сломалась, а потом неудачно склеилась.

— Мне всегда делается дурно на судах этих Речников, — заметил Клент, отмахиваясь от стрекозы. — Там всегда такая суета, палуба вечно забита всяким отребьем.

На миг Мошке показалось, что они с Клентом на этой барже вовсе не бегут от закона. Клент держался так свободно и говорил с ней так приветливо, будто и не пытался чуть раньше отделаться от нее. Мошка даже начала думать, что пустой кошелек был обычным недоразумением и мистрис Бессел сама задумала прикарманить гуся…

Клент предложил ягод, она угостилась. Они подошли к борту, и Мошка, облокотившись о планширь, сплюнула косточку в плывущих рядом уток. А потом заметила в воде отражение Клента, и его холодный, расчетливый взгляд моментально подтвердил худшие опасения. Ягода во рту обрела горький привкус. Стало ясно, что Клент избавится от нее при первой возможности.

Когда баржа причалила к берегу, Мошку пронзило безумное желание схватить у Клента сумку, над которой он трясется, и стремглав рвануть наутек. Но она честно призналась себе, что без помощи Клента ей не обойтись. Она впервые оказалась за пределами Чога, в большом мире ей нужен был проводник. Двенадцатилетняя бродяжка станет легкой добычей первого же негодяя. Ей не на кого положиться, у нее нет ни друзей, ни денег. В спутники ей достался только гусь-убийца… и Эпонимий Клент.

В Манделионе все могло обернуться иначе. Мошка вспомнила рассказы отца об этом городе. Он говорил, что там есть школа для бедных. Мошка решила, что пойдет туда учиться. Такую умную девочку обязательно примут. Отец говорил, что туда можно прийти с одним шиллингом и ломтем хлеба в кармане, коли сумеешь прочитать без запинки шесть страниц текста, тебя возьмут в школу за мизерную плату.

От этих мыслей Мошке полегчало, она одарила Клента широкой улыбкой, отчего тот сразу напрягся, и взяла у него еще одну ягоду. В принципе можно сдать Клента полиции. Ей дадут награду, денег должно хватить на учебу. Хотя что она ему предъявит? Явно не перевесит встречное обвинение в поджоге. Этот красноречивый прохвост наверняка выкрутится, оставив ее болтаться в петле.

Как бы ей получить над ним власть? Мошка покосилась на сумку и подумала о конверте, который Клент прятал от мистрис Бессел. Надо бы глянуть, что там…

Вечерело, западный край неба окрасился багрянцем. Когда солнце почти скрылось за горизонтом, мимо пролетел большой канюк. Он словно задул дневное светило взмахом черных крыльев, после чего уселся на стог сена. Окрестные холмы тут же поблекли, на смену теплым оттенкам дня пришли холодные цвета сумерек.

Когда подул холодный ветер, моряки принялись недовольно ворчать.

— Мы поужинаем в Халберде, — сказал Куропат. — Пойдем с нами.

Когда-то Халберд был смотровой башней, поставленной, чтобы выслеживать пиратов, грабивших прибрежные города. Во время войны катапульта снесла башне крышу, точно срезала горбушку с хлеба, и порушила одну из стен. Теперь в развалинах башни, поросших мхом, устроили таверну с соломенной крышей.

Команда ушла с «Пылкой девы», оставив на борту всего двух матросов. Вместе с Клентом и Мошкой они ринулись в таверну. Внутри было накурено, хоть топор вешай, к табачной вони примешивался влажный запах земляного пола и пережаренной требухи. Судя по одежде и дубленым лицам посетителей, здесь гуляли исключительно матросы. Понятное дело, одни мужчины. Столами им служили бочки и всякая корабельная снасть. Сидели они на мешках и ящиках. У дальней стены валялось несколько соломенных матрасов, на них отдыхали люди.

Матросы с «Пылкой девы» уселись вместе за длинным столом из рыбацкой лодки. При виде тарелки с пирожками и кувшина воды у Мошки заурчало в пустом желудке. Она с любопытством заметила, что Куропат, подняв кружку эля, сперва провел ей над пирожками и лишь потом выпил. В Чоге кружки со спиртным водили над кувшином воды в знак верности королю Прэлю, «королю за Тостеройским морем». Мошка догадалась, что жест Куропата посвящен королю Отважному, «королю за Магорскими горами» — их символизировали пирожки.

Моряк за другим столом пролил немного воды и провел кружкой в честь короля Галбраша, «короля за Туманным озером». Его приятель, сидевший напротив, голосил о верности королевам-близняшкам, «властительницам Йотлендских предгорий». Похоже, в Халберде собрались приверженцы доброй дюжины королей, однако никто не отстаивал свою правоту кулаками, несмотря на хмель, ударивший в голову. Матросы явно не принимали политику всерьез.

Сама того не зная, Мошка наблюдала типичные приметы нового времени. Это раньше вассалы враждующих королей, едва завидев друг друга, лезли в драку. Нынче каждый город принимал всю эту монархическую чехарду как нечто неизбежное, и хозяева питейных заведений, отставив в сторону личные убеждения, одинаково любезно обслуживали всех посетителей.

Скоро к ним подсел капитан шаланды и завел разговор с Куропатом.

— Что слышно из Манделиона? — спросил Куропат, прикуривая трубку от свечи.

— Ну, герцог, говорят, совсем умом тронулся. Слыхали о новых шпилях процветания?

Куропат изогнул бровь.

— Шпилях-близнецах, так я понимаю?

— Верно.

— Значит, они все еще с ним? — вздохнул Куропат, качая головой.

Путаясь в незнакомых именах, Мошка то и дело теряла нить разговора. Часто говорили о неких Ключниках. По всему выходило, что это гильдия, но Мошка о ней раньше не слышала. Капитан шаланды утверждал, что они набирают силу в Манделионе, и надеялся, что это временно. Куропат отвечал, мол, ничего, сестра герцога не даст им загрести под себя Манделион, как у них вышло со Скарри. Если Ключники — просто гильдия, делающая ключи и замки, почему люди относятся к ним с такой мрачной серьезностью и страхом? Мошка не могла понять.

Пиво в кружке было не крепче речной воды, а по вкусу напоминало помои. Но после нескольких глотков голова у Мошки закружилась, а по телу разлилось тепло. В таком состоянии следить за разговорами было все равно что поднимать соломинку гусиной лапой.

— Племянница твоя осоловела. Клади ее на кровать, пока она не сверзилась со стула в огонь.

Под кроватью подразумевался соломенный матрас у стены. Мошка прилегла в чем была, в платье и чепчике. Из-под чепчика она увидела, как на соседнем месте устраивается Клент, предварительно смахнув крошки, и накрывается сюртуком. Сумку он засунул под матрас.

Следующие пять часов Мошка лежала с закрытыми глазами, периодически проваливаясь в забытье. Сквозь дрему она слышала, как Сарацин ходит рядом и треплет ее ложе. Надо было следить за Клентом, чтобы он ее не бросил, но Мошка так устала за день, что не заметила, как заснула.

— Давай, поднимайся уже, — сказал ей Куропат с ухмылкой.

Она вернулась на баржу, шатаясь от недосыпа. Клент сидел на корме и чистил яйцо. Сумки при нем не было.

Присев рядом, она заметила, что он странно косится на нее. Он откусил яйцо и задумчиво воззрился на палубу, а затем перевел взгляд на Мошку.

— Как спалось, дорогая племянница? — спросил он учтиво, но холодно.

Увидев поблизости Куропата, он стал ковыряться в зубах мизинцем. Но едва капитан отошел подальше, Клент снова обратился к Мошке:

— Тебе не показалось, что утром река… слегка поднялась?

— Не слышала, чтобы шел дождь, — сказала Мошка и взглянула на реку, такую же спокойную, как и вчера.

— Я не про дождь. Я о том, что баржа глубже погрузилась в воду. И думается мне, дело не в том, что мы набили животы пивом и хлебом.

— Хочешь сказать… Пока нас не было на барже, на нее что-то загрузили? Тюков вроде больше не стало.

«Пылкая дева», что характерно для маленькой баржи, не имела трюма. Тюки лежали прямо на палубе, установленной в нескольких футах над днищем.

— Нет, — ответил Клент, — дело не в тюках. Посмотри внимательно на палубу. Кажется, весь груз должен лежать на виду, так? Так, да не так.

Мошка присмотрелась к палубе и увидела соломинки, торчащие между досками. Похоже, доски подняли, а потом положили на место. Она подняла глаза на Клента, ожидая разъяснений.

— Вон под тем навесом спит команда, — сказал он. — Но сейчас там никого нет. Если захочешь вздремнуть, никто не будет возражать. Приподними доску, загляни вниз, и мы найдем ответ на вопрос.

— Но…

— Давай, не мешкай. Ты похожа на хорька, а этот зверек не только ходячий воротник, но и ловкий охотник на кроликов. Будь же хорошим хорьком.

Мошка притворилась, что зевает, и побрела к навесу. Куропат стоял у штурвала, лениво глядя на реку. Он не обратил внимания на Мошку, зашедшую под навес.

Поднять доску оказалось непросто. Ногти у Мошки были короткими, а доски были из цельного дуба в фут шириной. Но она поддела край гвоздем из того злополучного кошелька, что дал ей Клент, и у нее получилось.

Мошка легла на пол, засунула руку в проем и коснулась ладонью дна баржи. В темноте она нащупала что-то выпуклое. Сомкнув пальцы, вынула предмет наружу. Это оказалась маленькая, но увесистая статуэтка Добряка Серослава, что направляет меч в бою. Неужели там, под полом, сложены иконы и другая церковная утварь? Зачем их прятать?

Мошка аккуратно положила Добряка назад и вернула доску на место. Она на четвереньках выбралась из-под навеса и поползла вдоль тюков, подальше от левого борта и Эпонимия Клента.

С тайником под полом она разобралась, теперь надо пошарить среди тюков.

Сумка с бумагами Клента не могла испариться. Может, он боялся Речников и решил ее припрятать? Но куда? Туда, где ее никто не заметит, но откуда он легко достанет ее, если придется покидать судно в спешке.

Если бы Мошка не искала сумку, она бы ни за что не заметила шнурок, торчащий между двумя тюками. Просто и удобно. Дерни за веревочку…

Она потянула, и на свет показалась сумка. Взяв добычу в зубы, Мошка на четвереньках вернулась под навес.

Она заглянула в сумку и вытряхнула себе на колени стопку бумаг с отпечатанным текстом. Пробежав их глазами, она увидела в основном описания разных преступников, а еще большие, сложенные в несколько раз листы с балладами и печатями Книжников. Наконец она нашла конверт, который Клент спрятал от мистрис Бессел. Мошка с нетерпением открыла его и вынула письмо. Пробежав глазами несколько строчек, она пришла в недоумение. Вроде бы простое сопроводительное письмо… «Сим удостоверяю, что Эпонимий Клент действует от имени гильдии Книжников в деле расследования противозаконного…»

Вдруг читать стало легче — полог распахнулся, пустив внутрь свет. В следующий миг под навес заглянул Эпонимий Клент.

Стоило ему увидеть письмо у Мошки в руках, как улыбка сползла у него с лица. Мошка смело встретила его злобный взгляд.

— Как ты нашла сумку?

— Значит, работаешь на Книжников? Ты шпион?

— Ты умеешь читать? — спросил он в изумлении и проскользнул под навес.

— Вот такой я удивительный ребенок.

Внезапно полог отодвинулся. Мошка с Клентом мигом сели бок о бок на бумаги. Перед ними предстал капитан Куропат. Его губы нервно подрагивали.

— Одни неприятности с вами, — произнес он сердито. — Впереди пять, если не больше, лодок Речников, и сдается мне, они обыскивают проходящие суда.

«Г» ЗНАЧИТ «ГРАБЕЖ СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ»

Мошка и Клент переглянулись и без слов поняли друг друга. Они шли по тонкому льду или краю пропасти, к тому же связанные одной цепью.

— Ну что ж, — сказал Клент, пытаясь придать голосу спокойствие, — похоже, наши интересы совпадают. Вы ведь не хотите, чтобы Речники узнали, что вы незаконно провозите пассажиров, а мы… мы не жаждем попасться им на глаза. Так что давайте договоримся…

— О чем? Что ты мне предложишь? Ты, надушенный шмат сала!

В ответ Клент стукнул костяшками пальцев об пол. Ему ответило гулкое эхо.

— Что?! — возмутился капитан. — Пустить вас в нутро «Пылкой девы», чтобы вы мне обшивку пробили ботинками? Лучше я отправлю вас на корм рыбам. Эй, Дозерил!

Под полог заглянула еще одна голова.

— Наверное, придется сказать Речникам, что мы поймали двух зайцев. Что скажешь?

— Похоже на то, сэр, — ответил Дозерил равнодушно. — Видать, забрались, пока мы кутили в Халберде.

— Если вы сдадите нас, — сказала Мошка, — я скажу им о тех зайцах, что спрятаны под полом. Они как, не портят обшивку? Или церковникам можно?

Клент подыграл, хотя понятия не имел, о чем она говорит.

— Да, — кивнул он, — мы узнали ваш секрет. Такие «девы» часто несут гостинец во чреве. Моя племянница, знаете ли, наделена пытливым умом. Вроде бы отучаю ее от нездорового любопытства, но с природой не поспоришь. Ну, капитан, в свете этих новостей как вы с нами поступите?

— Надо решать быстрее, — прошептал Дозерил. — Можно пристать к берегу, но внизу будет грохот…

Рот Куропата дернулся пару раз, словно капитан хотел раскусить орех. Наконец он сказал:

— Поднимайте доски. Но если услышу снизу хоть звук, клянусь, я всажу саблю вам в башку. А потом залью щель смолой.

Пришлось поднять три доски, чтобы Эпонимий Клент протиснулся под пол. Спустившись, он негромко застонал.

— Тихо!

— Боже милостивый! Посмотрел бы я на вас, когда бы вы получили от Добрячки Шемполины прямо в глаз…

— Молчать!

Мошка вслед за своим работодателем нырнула в темное брюхо баржи. Единственный свет проникал сюда в щели между досок. Она подняла руку и ощупала шершавое дерево. Ощущение было не самым приятным — будто ее заперли в гробу.

Отсюда плеск воды слышался громче. Слышно было, как баржа ворчит под ударами воды, как она гудит и стонет, когда матросы тянут канаты и поворачивают руль.

Скрипы, стуки. Где-то рядом Клент сжимал в кулаке свои бумаги. И среди них письмо от Книжников. Даже нескольких строчек, что прочитала Мошка, хватило, чтобы понять: Клент — агент Книжников. Уже будет чем пригрозить.

«Проникни глубже в его тайны», — прозвучал у нее в голове голос Мухобойщика.

Мошка осторожно вытянула руку и нащупала край бумаги.

— …абро…ажаловать, — послышалось сверху. — Что-то случилось на реке?

— …риказ герцога, — прозвучал печальный незнакомый голос. — Нет, всё открывать не нужно. Если мы будем обыскивать каждый дюйм на каждой лодке, мы сегодня вообще домой не вернемся.

Она нащупала край бумаги, осторожно зажала между пальцами и потянула. Но столкнулась с яростным отпором — ее пальцы придавило что-то твердое и холодное, подозрительно похожее на Добряка Прыг-скока, что отводит зверушек от спящих детей.

— …то вы ищете?

— …леды копыт.

Свободной рукой Мошка нащупала бюст Ветрогона, покровителя холодных ветров, и вдавила его рогатую голову в кулак Клента, сжимавший бумаги.

— Чего?

— По приказу герцога. Ловим разбойника с большой дороги, Клэма Блита. Его светлость уверен, что его верноподданные никогда не дадут приют этому негодяю, — прозвучало с изрядным пафосом. — Так что Блит пойдет к реке, чтобы попасть в Манделион, а нам приказано осматривать суда на предмет всякого подозрительного — людей, лошадей, навоза, следов копыт…

Под палубой тем временем разгоралась борьба, яростная, хоть и беззвучная. Легкий стук подсказал Мошке, что Клент впопыхах выпустил Добряка Прыг-скока и теперь ищет нового небожителя. Она лягнула его, но он успел схватить Святого Уиллмопа, покровителя добрых снов. Когда кроткие черты святого больно ткнули Мошку в бровь, она не смогла сдержать возглас возмущения.

Разговор на палубе прекратился, и послышались осторожные шаги. Двое под палубой застыли, точно статуи.

— Это гусыня яйца несет, — сказал Куропат невозмутимо.

Тут очень вовремя загоготал Сарацин.

Затем прозвучало еще несколько слов, раздался хлопок в ладоши, и Куропат скомандовал матросам натягивать канаты. «Пылкая дева» продолжила плавание.

Минут через десять ветки заскребли о борт, заскрипели канаты. Доски над Мошкой и Клентом поднялись, и они увидели яркое голубое небо и две красные, суровые физиономии.

— Вон отсюда, — приказал Куропат.

Они молча поднялись на палубу, Клент с победным видом прижимал бумаги к груди, а Мошка хмуро щупала шишку на лбу.

— Оба на берег, — добавил Куропат.

Берег являл собой на редкость неприглядное зрелище: болотистая глухомань, поросшая редким невысоким кустарником. Пассажиры запротестовали было.

— Река кишит Речниками, — казал Куропат. — Пора нам рассчитаться.

Клент с надменным видом отсчитал несколько монет и вложил в раскрытую ладонь Куропата.

— С вас надбавка за плохое поведение, — сказал Куропат.

Клент оглядел матросов, смотревших на него с тупой злобой, и высокомерно поджал губы.

Неожиданно он схватил Мошку в охапку и сказал:

— Забирайте гуся.

И зашагал по трапу на берег, невзирая на яростные попытки Мошки освободиться.

Она успела увидеть, как Сарацин вопросительно поднял голову, глядя ей вслед, а затем чепчик сполз ей на глаза.

Как ни пиналась Мошка, как ни вырывалась, Клент нес ее в охапке добрых пять минут, а потом наконец бросил на траву. Мошка встала на ноги, и тогда небесная высь, солнце и облака, кусты и кружащие в воздухе мушки услышали Великий обмен недопустимыми словами.

Мошка начала с того, что подслушала у ругающихся уличных торговцев, препиравшихся между собой. Смысл сводился к собачьей требухе и протухшей еде.

Эпонимий Клент куртуазно адресовал Мошке слова, которыми в разбойничьих балладах называют неблагодарных и коварных женщин.

Мошка описала собеседника серией недопустимых слов, которыми воры называют осведомителей, а солдаты — детей, подглядывающих в замочную скважину.

Клент же ответил ей сокрушительным набором прилагательных, почерпнутых из научных статей о моральном разложении современной молодежи.

Тогда Мошка напряглась и выдала затейливую тираду, вычитанную в одной из книг отца, еще до того, как дядя их предусмотрительно сжег.

Клент воззрился на нее, хлопая глазами.

— Ну, это уже полная бессмыслица, — сказал он. — Я отказываюсь верить, что ты имеешь хоть малейшее представление о том, что значит «этически релятивистская субстанция», уже не говоря, что…

Он не докончил фразу, устремившись взглядом поверх Мошкиной головы.

Тут они услышали стук колес по булыжной мостовой. Вдалеке из-за кустов показалась доверху нагруженная повозка.

В тот же миг наши путники забыли о препирательствах и что есть мочи припустили в сторону повозки. Мошка неслась через траву и колючий кустарник, подняв юбку до пояса, а Клент свистел на бегу, чтобы привлечь внимание погонщика.

Повозка оказалась обычной телегой. Горы всякой всячины удерживала на месте натянутая вдоль и поперек веревка. Погонщик, щуплый, загоревший до черноты человечек, грыз корку хлеба. Он явно не перетрудился: лошадь сама прекрасно знала, что делать.

— Небось, в Манделион спешите? Забирайтесь на телегу, коли место сыщете. У меня поклажа хоть и с зубами, но не кусается.

Мошка откинула полог с одного ящика, и на нее оскалилась пара дюжин железных ухмылок, эдаких дьявольских челюстей.

— Капканы. Всякие разные, какие душе угодно. Капканы на зверей и на людей — чтобы поймать за нос барсука и за ногу преступника.

Мошка прикрыла ящик и осторожно забралась сверху. Она сидела, подавшись вперед и сложив руки на коленях. Каждый ухаб отзывался лязгом груза.

«Капканы для Клента, — думала Мошка, поеживаясь. — Один в кровать, другой под стол, и еще в тарелку».

У агента Книжников хватает врагов. Она решила, что до Манделиона будет вести себя прилично, а там непременно найдется покупатель на сведения о Кленте. И когда у нее будут деньги, она выкупит Сарацина, заплатит взнос за школу и накупит капканов для Клента…

— Я их сам мастерю. От и до — вот этими руками. Есть даже капканчики на пояс, от воров, чтобы в кошелек не лазили…

— Неужели? — воскликнул Клент. — Это поистине гениально! А вы не думали расклеить объявления с рисунками, чтобы больше народу узнало о ваших капканах? Можно написать, что товар штучный, вот-вот закончится, поскольку бандитская хунта, пострадав от ваших изделий, объявила вас смертным врагом…

Хриплый смех погонщика сменился кашлем.

— Как у вас ладно выходит, — сказал он. — Люблю такие обороты… Прямо как по-писаному… Ну-ка, глядите, кто-то в яму угодил.

Белая карета никак не ожидала, что здесь окажется кювет, и застряла там колесом. Мошка ни разу в жизни не видала такой большой и роскошной кареты. Та стояла поперек дороги, накренившись. Наверняка колесо соскочило с оси. Две белые лошади щипали траву, а два одетых в белое лакея осматривали поломку. Сама карета медленно покачивалась на рессорах, плавно, словно лодка на волнах. Все это — и карета, и лошади, и лакеи — производило совершенно неземное впечатление, будто явилось из сказки.

— Пора заняться делом, — сказал погонщик и соскочил на землю.

Этот человечек даже не усомнился, что ему по силам починить карету. Лакеи прониклись его уверенностью и пообещали щедрое вознаграждение, если он выручит их из беды. Тут вышла небольшая заминка. Разговор о размере вознаграждения потихоньку перерос в бурную дискуссию.

На лоб Эпонимию Кленту упала первая капля дождя, в чем тот увидел веский повод вмешаться в спор.

— За пять минут работы? — возмущался кучер на козлах кареты. — Да это грабеж средь бела дня!

— Что вы говорите? — воскликнул Клент пафосно. — Уж лучше грабеж средь бела дня, чем смерть в сумерках. Не забывайте, по округе рыскает знаменитый капитан Блит.

— Кто?

— Ах, должно быть, вам он известен под другим именем, — сказал Клент. — Опасный человек, головорез.

— Чертов Побратим! — выкрикнула Мошка.

На нее уставились все, включая Клента.

— Да, — продолжала Мошка, — он такой ловкач на всякое убийство, что люди говорят, будто сам дьявол нашептывает ему из-за плеча. Вот, скажем, он всегда знает, у кого мушкеты, и убивает тех первыми.

Она с удовольствием отметила, как побледнели кучер и один из лакеев.

— Одним выстрелом, — добавила она, — прямо в глотку!

Клент приподнял брови и кивнул, подтверждая ее слова.

Легкий ветер теребил кружевную занавеску кареты, Мошке виделось в этом что-то тревожное. С верхней рамы упала капля грязи и растеклась по двери. Из окна показалась рука в белой перчатке и стерла грязь белым платком. Мошка смотрела на эту руку, на это воплощение белизны и понимала, что ни черта не знает о белом цвете.

Раньше она считала, что белый — цвет старости и увядания. Цвет вещей, слишком долго пролежавших в воде. Но теперь перед ней предстал совершенно иной белый цвет.

Заодно Мошка осознала, что и богатство понимает неправильно. Раньше приметами достатка ей служили запах жареного мяса, красные щеки, тройной подбородок и большое, крепкое брюхо.

Теперь ей открылось, что богатство бывает иным — легким, воздушным, словно летний дождь из жемчуга.

Раньше Мошка никогда не видела жемчуга. И вдруг в окне кареты появилась женщина, а на платье у нее — целые нитки жемчужин.

Из темноты показалось лицо безупречной формы, белое, как мука. Кудри, собранные в высокую прическу, были напудрены до белизны и казались выточенными из мрамора. Если в этом лице и была теплота, сейчас она пряталась под слоем пудры. Мошка остро почувствовала, что настоящий цвет богатства вовсе не красный, как огонь в очаге или шерстяной плащ, а белый, как снег.

— Хизерсон, в чем дело?

Белая леди говорила холодно и спокойно, но Мошка ощутила, что под белилами скрывается совсем еще молоденькая девушка.

— Хизерсон, что там такое?

Леди выглянула из окна и окинула взглядом дорогу. На ее правой щеке Мошка заметила затейливый узор — цветом еще белее, чем лицо леди. Это был шрам в форме снежинки.

— Миледи, я полагаю, нам придется… — Голос кучера дрожал, он запинался почти на каждом слове. — Придется, возможно… Я полагаю…

Кучер так и не успел закончить свою мысль, а вместо этого сделался белым, как его кружевной воротник, и поднял руки вверх. Оба лакея, Клент и погонщик замерли на месте.

А из-за кустов поднялись пятеро человек с мушкетами, бесстрастно наставив оружие на путников.

«Д» ЗНАЧИТ «ДОБЫЧА»

Мошка никогда еще вживую не видела мушкета. Только на рисунках в книгах про разбойников, таких как «Рассказы висельника» или «Отчаянные истории». Там мушкеты всегда изображали огромными, как ружья с раструбами. Удивительно, но на самом деле они оказались куда меньше.

Она смотрела в дуло мушкета, и ее охватывал не столько страх, сколько изумление, какое наступает от внезапного удара снежком поддых. Мысли у нее текли связно, просто очень медленно.

Мошка отметила, что почти все разбойники молоды. Один из них то и дело беспокойно сглатывал и скользил рукой по мушкету. Он попробовал было оглянуться и уже повернул голову, но сдержался. Он явно хотел, чтобы все быстрее закончилось.

А потом Мошка услышала приближающийся топот копыт. Мужчины с мушкетами никак не отреагировали. Стало ясно, что они ждут этого всадника.

Вдруг в глаз Мошке упала капля дождя, и она подняла руку, чтобы вытереть ее. Едва коснувшись щеки, девочка замерла от страха. Вдруг разбойники увидели в этом жесте угрозу? Вдруг сейчас раздастся выстрел? Однако разбойники не сочли девочку опасной и не стали стрелять. Их внимание было приковано к лакеям и кучеру белой кареты, а еще ко всаднику, показавшемуся из-за поворота.

Крепкая лошадь серой масти была вся в грязи и часто дышала. Всадник же был не высок и не плечист, в отличие от всех книжных главарей разбойников. Не было при нем, к удивлению Мошки, и свирели с бордовым беретом. Да что там берет — на нем не было и парика!

Шляпа с круглыми полями закрывала пол-лица, а длинные волосы были собраны в хвост, из которого выбивалось несколько сальных прядей. Поверх пальто была накинута мешковина, какие носят солдаты-наемники.

Лицо всадника было страшным. Красные глаза, рот с желтыми зубами приоткрыт, он то и дело втягивал воздух с хищным шипением — короче говоря, главарь банды отчаянно страдал от насморка.

— Капитан Блит, — проговорил Клент вполголоса.

— Снимите всех с повозки, — проговорил Блит сиплым голосом, — и выверните карманы.

И шляпу он тоже не снял в знак приветствия, отметила Мошка.

— Выведите пассажиров, — продолжал он отдавать распоряжения, — чтобы было видно.

И никаких лирических комментариев по поводу их незавидной судьбы.

— Забирайте кошельки. И ботинки. И парики.

Он даже никому не подмигнул.

Мошка стала всерьез сомневаться, настоящий ли это разбойник.

Пока лакеев с кучером обыскивали, Блит переводил взгляд с погонщика (презрительный) на Мошку (равнодушный) и на Клента (довольный).

— Ты, — сказал он, — открывай карету и выводи пассажиров.

Клент приблизился к карете и неуверенно положил руку на дверцу.

— Миледи, — произнес он мягко, — боюсь, необходимо ваше присутствие.

Последовала тишина. Затем за занавеской показалось луноподобное лицо.

— Нас будут обыскивать? — спросила леди.

В голосе ее не было страха или возмущения. Она просто задала вопрос.

— Думаю, да, — сказал Клент. — У капитана большая команда, и всем надо платить. Он старается не разочаровать своих людей.

— Недопустимо, — ответила леди.

Голос ее был мягким, почти детским, но не терпящим возражений.

— Неизбежно, — возразил Клент.

— Нет ничего неизбежного. У меня есть карманные часы в форме мушкета. Я дам их вам вместе с кошельком. Деньги отдайте предводителю бандитов, а затем приставьте часы к его голове и потребуйте, чтобы моим людям вернули мушкеты. Вы будете вознаграждены.

Лишь когда умолкло последнее слово, Клент сумел захлопнуть рот.

— Миледи, — сказал он, — когда человек получает пулю, все золото мира не может спасти его.

— Я везу с собой предмет большой личной ценности, с которым не намерена расставаться, — произнесла леди и придвинула лицо так близко к занавеске, что на щеки легла кружевная тень. — Вы знаете, кто я?

Клент кивнул. Мошка заметила, какой взгляд он бросил на кольцо с печаткой на пальце белой леди, но следующие слова по-настоящему изумили девочку.

— Миледи… Если я смогу убедить этого человека не обыскивать вас, не соизволите ли вы взять на службу меня и… — он перевел взгляд на Мошку, и на лице его промелькнуло колебание, — …мою помощницу. Мы поэты и мастера слова. Не робкого десятка.

— Очень хорошо, — ответила белая леди. — Продемонстрируйте, какой вы мастер слова.

— Передайте мне ваш кошелек, миледи.

Рука в белой перчатке протянула Кленту белый шелковый кошелек.

Когда Клент проходил мимо Мошки, та тихо спросила:

— Справишься?

— Не уверен, — ответил он с сомнением в голосе. — Нужно подумать.

Дождь лил вовсю, и Клент поднял лицо к небу, словно ища там ответа. Когда он снова взглянул на Мошку, в его глазах играла дерзкая улыбка.

— Справлюсь, пожалуй, — сказал он.

Блит понаблюдал за тем, как разбойники обыскивают лакеев и кучера, а затем окинул Клента пренебрежительным взглядом и спросил:

— А ты чего ждешь?

— В карете никого нет, кроме одной несчастной девушки. Калеки. У нее лихорадка, и ей нужно скорее домой, пока она совсем не слегла. Она покорно просит вас не выводить ее под дождь. Вот ее кошелек.

Клент поднял руку с кошельком и сказал:

— Она с радостью отдает его вам и надеется на ваше сострадание к ее болезни.

— Чем скорее она выйдет и встанет вместе с остальными, тем скорее она поедет домой, — отрезал капитан Блит.

На Мошку, стоящую рядом с Клентом, Блит обращал не больше внимания, чем на… мошку.

— Осмелюсь предположить, — продолжал Клент, — вы говорите не то, что думаете. Я слышал много историй о капитане Блите, но ни в одной из них не говорится, что он — бессердечный злодей, обрекающий невинную девушку на смерть от лихорадки под проливным дождем. Это не ваши слова, их мог сказать этот дождь, или ваши дырявые башмаки, или голодный желудок, но только не капитан Блит. Человек, которого я вижу, слишком высок для таких слов.

Мошка, на протяжении всей тирады следившая за Блитом, подумала, что капитаном того назвали впервые. Это звание ему щедрой рукой навесил Клент.

— Я могу говорить свободно? — спросил Клент.

— Если только «свободно» значит «короче», — ответил капитан.

— Благодарю вас. — Клент подошел к нему чуть ближе. — Я не могу молчать, видя, как вы отказываетесь от блестящей возможности. Вот скажите, что вы получите, вытащив эту несчастную под дождь? Несколько пуговиц с ее халата? Может, ваши люди хотят срезать ее волосы и продать парикмахеру?

— А что я потеряю?

— Ага! — Клент поднял указательный палец. — Прекрасный вопрос! Вы можете потерять нечто очень ценное. Вскоре вы поймете, о чем идет речь. Но сперва я должен поинтересоваться… Часто ли вы чините ботинки?

— Что?

Вожак разбойников был озадачен не на шутку. Его красные глаза метались из стороны в сторону, словно скакали между двумя вопросами — услышанным и заданным.

— Можете не отвечать, — великодушно предложил Клент. — Я и так прекрасно вижу. Вижу, как из дырки размером с монету торчит большой палец, проверяя направление ветра. А почему? Это я тоже вижу. Когда ваши карманы полны монет, идете ли вы к сапожнику? А затем к портному? Привести в порядок одежду? Нет! В первую же ночь вы с товарищами идете в таверну и пьете за каждого короля и королеву, которых можете вспомнить, а затем — за королей, которых вам подскажет воображение, и дальше — до тех пор, пока сами не почувствуете себя королями, которым море по колено. А на следующий день вы снова бедны, и снова не на что починить ботинки. Зато той ночью! — Клент развел руки в стороны, будто обнимая мир. — Какой широкий жест! Вы кричите всем и каждому: «Может, я испорчен, но не жалок; может, я груб, но не слаб; грязь может пристать к моим ботинкам, но не к моей душе»…

Выдержав театральную паузу, Клент уронил разведенные руки.

— Я сочинитель баллад, — сказал он деловито. — Я люблю красивые жесты. Я знаю им цену. Знаю, что с ними делать. Предположим, что вы позволили этой несчастной остаться в карете, вернули ей деньги и пожелали доброго пути до Манделиона, чтобы там она нашла хорошего врача, который спасет ей жизнь… Какой сюжет для баллады!

Блит вопросительно смотрел на Клента.

— Я мог бы прославить великодушие мятежного капитана Блита. Когда вы будете ехать верхом мимо таверны, ночью, на холодном ветру, вы будете слышать, как эту балладу поет народ, и она согреет вас лучше любого плаща. А когда вы будете скрываться на болотах от констеблей, сотни людей будут лежать ночь напролет без сна, молясь за спасение великодушного капитана Блита. Когда же вы будете спать под звездами и никого не будет рядом, кроме лошади, щиплющей траву, вы будете знать, что где-то далеко, в большом красивом доме, есть юная леди, которая думает о вас с теплотой. Вот что вы можете потерять.

Блит сидел ни жив ни мертв. Он попробовал что-то сказать, но голос его не слушался. Наконец он прочистил горло и, протянув руку, взял кошелек у Клента. Он взвесил его, прикидывая ценность содержимого, и вернул назад.

— Мы известны тем, что забираем деньги у мужчин, — произнес Блит, — но не здоровье у юных девиц. Отдайте ей кошелек, пусть заплатит врачу.

Произнеся эти слова, Блит взглянул на Клента, как бы спрашивая, хорошо ли они подойдут для баллады. Клент мягко кивнул ему, давая понять, что сказано как надо.

Когда Клент был уже в двух шагах от кареты, Блит окликнул его:

— Как вам кажется, украсит ли балладу то, что мы починим колесо?

В глазах Клента загорелось пламя восторга.

— Да, это будет просто замечательно.

«Е» ЗНАЧИТ «ЕДИНОУТРОБНЫЕ»

Это было невероятно — Мошка домовая мушка сидела в карете, на диване из белого шелка. Невероятно, что разбойники позволили им уехать, — она слышала, как Блит говорит кучеру пароль на случай, если им встретится другой отряд его банды. Она была уверена, что чары Клента вот-вот развеются и доброта главаря разбойников обернется едкой насмешкой.

Кучер протяжно свистнул лошадям. Карета качнулась на рессорах и сдвинулась с места. Кто-то из разбойников хлопнул на прощание по крыше, прямо над головой Мошки — та чуть не подпрыгнула от страха.

Было невозможно поверить, что они с Клентом въедут в Манделион в карете, с лакеями в белых одеждах, точно благородные вельможи. Наверняка это сон, они проснутся под смоковницей, деревом Дораса, бога сновидений. Или на мосту карета рассыплется, как одуванчик на ветру, а их благородная покровительница обернется белой лебедью и взмоет в небо.

Все это время за Мошкой наблюдали две жемчужины. На коленях белой леди покоилась шкатулка, украшенная каменьями, вместо ручки на крышке красовалось выгнувшее спину чучело горностая с глазами из жемчуга. Больше на Мошку никто не смотрел. Молодая леди отрешенно поглаживала чучело, словно это живой зверек.

— Замечательно, — проговорила она медленно, не поднимая глаз.

На несколько секунд повисла тишина, затем Клент произнес:

— Ах, я с превеликим удовольствием услужил вам, миледи, и, если мне будет позволено столь откровенное признание, мой ораторский дар был вдохновлен мыслью о даме, чья неземная красота пробудила бы голос даже в камне…

Что-то в словах Клента и в подобострастном выражении лица не понравилось Мошке. Он говорил, то и дело поправляя шляпу, заламывая ее то на один бок, то на другой.

— Правда? А мне показалось, вас вдохновляет перспектива получить должность и мою протекцию. Ну же, сэр. Говорите прямо.

— Я питаю надежду, леди Тамаринд, что вы дадите мне заказ написать эпическую историю вашей семьи. Восхождение к власти герцогов Авурлейсов, их мудрое и многовековое правление Манделионом, их трагическое изгнание во время войны, и последовавшие за этим годы Птицеловов, а потом триумфальное возвращение вашего брата, предъявляющего права на трон…

Глаза Мошки округлились, когда она поняла, что сидит рядом с сестрой герцога Манделиона.

— Очень хорошо, — проговорила леди Тамаринд, и голос ее был мягок, как утренний снег. — Вы ее напишете, и вам заплатят. Полагаю, читать ее мне нет нужды.

Шляпа Клента съехала на бок, а в глазах загорелся восторг.

— И… О-о… Полагаю, мне понадобится рекомендательное письмо, чтобы я смог войти в круги… высшего общества.

Мошка почувствовала, что письмо ему важнее денег.

— В Манделионе общество собирается в Медвяных садах, окружающих мою восточную резиденцию. — Леди Тамаринд ненадолго задумалась. — Я напишу письмо с высочайшим одобрением ваших личных качеств и рекомендацией принять вас в нижний круг Медвяных садов. Для человека, которого я знаю так мало, большего я сделать не могу.

Клент с ликованием выдохнул, и разговор на том окончился.

Монотонный шум дождя по крыше, цоканье копыт по мостовой и мягкое сиденье располагали к дремоте. Вскоре Мошка провалилась в сон.

Перед сном она размышляла о будущем, эти мысли сложились в причудливые, фантастические образы. Ей снилось, как в Манделионе она находит отца. Тот не умер, а уехал, теперь работает школьным учителем, у нее полно братьев и сестер, все они ходят в школу. Вот ее первый учебный день, Мошка волнуется. К чему бы она ни прикоснулась, эта вещь вспыхивает пламенем. Чтобы все было в порядке, Мошка должна надеть белые перчатки, но их украл Клент. Она пытается рассказать отцу, а тот не отвечает и вообще делает вид, что не замечает ее. Тогда она бежит к Кленту и требует перчатки назад, но тот сидит, наглый, довольный, и натягивает ее перчатки на свои крупные, пухлые руки. Мошка бросается на него, он вспыхивает и превращается в обугленную головешку.

Стенка кареты стукнула Мошку по затылку, она открыла глаза и увидела перед собой спящего Клента. На миг ей показалось, что он сейчас вспыхнет и сгорит, как во сне.

— Ненависть становится силой, только если отдаваться ей с умом.

Этот тихий, спокойный голос окончательно вернул Мошку в реальность. Леди Тамаринд смотрела прямо на нее. Мошка, собравшись с мыслями, поспешила объясниться:

— Он…

— Твои беды меня не волнуют. Меня волнует просьба твоего хозяина. Почему ему так хочется попасть в высшее общество?

Разум Мошки озарила вспышка ненависти.

— Он шпион, — сказала она шепотом. — Поганый соглядатай. У него документы от Книжников. Я видела.

Леди Тамаринд бесстрастно смотрела на Мошку. Поняла ли она, о чем речь? Может, она сочла поведение Мошки недостойным? Или не поверила?

— Шпион Книжников, — произнесла едва слышно леди Тамаринд. — А как его зовут?

— Эпонимий Клент.

— Эпонимий Клент, — повторила леди Тамаринд, будто уже слышала это имя.

Она, не отводя взгляд, склонилась к Мошке.

— Лицо мужчины ничего тебе не скажет. Но вот имя… Это другое дело. Эпонимий. Такое имя подошло бы герою баллады. Но таким героям доверять не стоит. А сама ты шпионка, как твой хозяин?

— Не-ет… Он прятал от меня свои бумаги.

Клент всхрапнул во сне, и Мошка умолкла. Но вскоре тот мирно засопел, и девочка продолжила:

— Я просто его помощница. Так уж вышло. Но я хочу учиться в школе. Я читать умею.

Во взгляде леди Тамаринд появился интерес. Голос ее стал мягче, как бархат, если гладить его против ворса.

— Тебе, похоже, нравится жемчуг, девочка. Хочешь получить жемчужину?

От такого предложения Мошка едва не лишилась чувств — да за жемчужину она бы с радостью сожгла весь Чог, с мельницей и солодовней, с гончарной мастерской и кухней. От таких мыслей ей сделалось не по себе, и она отвела взгляд от всевидящих глаз леди Тамаринд.

— Если сослужишь мне службу, — сказала та, — и сослужишь хорошо, я награжу тебя. Ты получишь жемчужину и еще кое-что получше. Сколько в тебе храбрости, девочка?

— Хватит, чтобы дернуть черта за хвост, но не сесть ему на загривок, — ответила Мошка старой чогской поговоркой.

— Как тебя зовут? — спросила леди мягко.

— Мошка Май, — сказала Мошка и сразу вспомнила, что она преступница в бегах. Но как не ответить этой снежной королеве? Назвать чужое имя немыслимо. Имя — твое отражение, чужое на тебя не налезет. — А вы леди Тамаринд? Сестра герцога? Герцога Манделиона?

— Так и есть. Ты готова поверить, что даже у сестры герцога есть могущественные враги? Опасные враги.

Мошка вспомнила разговор матросов в Халберде.

— Ключники! — возбужденно прошептала она.

Рука леди Тамаринд замерла на чучеле зверька. Мошка поспешила объяснить свою осведомленность:

— Я слышала разговоры матросов в таверне. Они думали, что я сплю, и говорили, что Ключники хотят подгрести Манделион под себя… Как получилось в Скарри… Но что вы этого не допустите. А кто такие эти Ключники?

— Самая страшная гильдия в королевстве, — чуть поколебавшись, сказала леди Тамаринд. — Давным-давно они просто делали замки с ключами и шкатулки, но после свержения короля гильдии набрали жуткую силу. Скажи, дитя, ты слышала о ловцах воров?

— А то! — Ловцы воров регулярно мелькали в «Рассказах висельника». — Они ловят за деньги тех воров, кого не могут поймать констебли. Верно?

— Отчасти. Слушай внимательно, девочка. Ловцы воров не лучше тех, кого преследуют. Все ловцы работают на Ключников, они делают так, чтобы любой преступник, отказавшись работать на Ключников, угодил за решетку. Ключники правят преступным миром в четырех городах и укрепляют свою власть в других. Теперь ты понимаешь, насколько опасны мои враги?

Мошка слушала с открытым ртом.

— То, что ты работаешь на меня, — величайший секрет. Нас никто не должен видеть вместе, — продолжала леди Тамаринд.

Мошка кивнула.

— Хорошо. Сейчас Ключники набирают силу, и, если я их не остановлю, они завладеют Манделионом. Я должна знать, выступят ли другие гильдии против Ключников. В том числе Книжники. — Леди Тамаринд склонилась к Мошке, ее голос превратился в еле различимый шепот. — Мне ни в коем случае нельзя себя выдавать, но я должна знать их планы.

— Вы хотите, чтобы я шпионила за Книжниками?

Мошка провела сухим языком по сухим губам.

— Останься со своим хозяином, разузнай о нем побольше. Через него ты войдешь в контакт с другими Книжниками. Может, он пристроит тебя в школу Книжников. Учись как следует, и какое-нибудь знатное лицо возьмет тебя в услужение. Когда у тебя будут сведения для меня, разыщи Плюмажный сквер. Перед статуей Добряка Свояка увидишь куст фазаньих перьев. Спрячь в них письмо, у самой земли. Мне его передадут.

Мошка слушала, наморщив лоб. Она старалась все запомнить.

— Теперь слушай внимательно, ради твоей же безопасности. Берегись тех, кто не снимает перчатки даже за столом. Следи внимательно за карманами и кошельком — ловцы воров запросто подкинут тебе чужое добро и выставят воровкой. И еще, девочка. Если тебе покажется, что тебя подозревают… опасайся гиблых мест…

Клент протяжно зевнул и открыл глаза. Тамаринд откинулась на спинку, придав лицу непроницаемое выражение. А Мошка закрыла глаза и притворилась спящей.

Вроде бы она слушала дыхание Клента и задремала буквально минут на пять, но тут карета подскочила на кочке, и Мошка очнулась. Женщина в белом сидела, отвернувшись к окну, в глаза бросилась звездочка шрама. Уж не приснился ли Мошке тот разговор?

Девочка протерла глаза и потянулась. За окном проплывала деревня. Дорога бежала вдоль реки, на которой тут и там виднелись белые паруса и реющие на ветру флаги с эмблемой Речников, серебристой водомеркой на черном фоне. По вечернему небу плыли облака, ветер трепал штору на окне.

Карета въехала на мост, облепленный магазинами, ремесленными лавками и тавернами. Река была такой широкой, что поначалу Мошка приняла ее за озеро. Но вскоре показался другой берег, уходящий краями в туман, сливающийся с горизонтом. Это была река Слай, и на том берегу возвышались башни и шпили столицы королевства, Манделиона.

Мошку переполнял восторг, она высунулась из окна, чтобы лучше рассмотреть город. На востоке и западе вздымались два самых высоких шпиля, обрамлявшие город, словно рама картину. За длинной крепостной стеной, местами порушенной, пестрела мозаика крыш, а купол собора в вечернем небе казался легким, как мыльный пузырь. С корабельных верфей доносился стук молотков о дерево и металл, напоминавший стрекот кузнечиков.

Ветер дышал свежестью. Он нес запахи речных цветов и песчаных отмелей, пение журавлей и аистов и текучие, серебристые образы подводного мира. Глядя вдаль, Мошка почувствовала, что где-то там, за горизонтом, река впадает в океан и ее могучее течение растворяется в бескрайних водах, сливаясь с ритмами приливов и отливов.

Карета добралась до конца моста. Дорогу обступили здания, такие высокие, что у Мошки закружилась голова. В опускавшихся сумерках череда темных стен складывалась в бесконечную мозаику, а кружева гипсовой лепнины будто парили в воздухе. Мошка улавливала особую связь между этими изысками архитектуры и своей новой покровительницей, ибо их объединял белый цвет. Даже белые паруса на реке представлялись ей свитой леди Тамаринд. И бледный месяц, показавшийся из-за облака, точно завиток сливочного масла на кромке ножа, был ее союзницей.

— Скажите кучеру, где вас высадить, мистер Клент, — сказала леди Тамаринд.

— Я полагаю… наши друзья… живут в восточной части Стрэддл-стрит, миледи.

Карета обошла скопление двуколок и повернула на прибрежную улицу, где между домами проглядывала река. Путники остановились у магазина с витриной, закрытой ставнями. Мошка с неохотой поднялась и вслед за Клентом вышла из кареты.

— Миледи… а-а… как же… как же письмо?

— Будет отправлено вам по этому адресу в скором времени.

В голосе леди Тамаринд звучала непреклонность, но кукольный образ придавал этой суровости нечто по-детски трогательное. После этих слов леди скрылась за шторой, и карета тронулась с места. Клент постарался придать лицу невозмутимое выражение и, поднявшись на крыльцо, постучал в дверь. На вывеске мужская рука пожимала женскую.

— Мистер Клент… а что мы делаем в брачном доме?

Ответить Клент не успел. Дверь открылась, и на пороге показался коренастый человечек в широкополой шляпе капеллана. На лице у него застыла гримаса то ли сочувствия, то ли презрения. Однако стоило Кленту сказать первые слова, как тот расплылся в радушной улыбке, явив миру ровный ряд желтых зубов.

— Ах, вас направила сюда мистрис Бессел? Коли вы друг Джен, добро пожаловать в дом Бокерби. Пренепременнейше отведайте моего табаку, хоть одну понюшку, прежде чем ложиться спать.

Каждую фразу человечек начинал произносить голосом глубоким и раскатистым, точно церковный колокол, а заканчивал крикливым тоном уличного торговца.

Мошка и Клент прошли за хозяином по неряшливому обшарпанному коридору в неряшливую обшарпанную гостиную. Единственный стол был заставлен вазами, где вместо цветов стояли сушеные стебли борщевика с крупными бежевыми соцветиями. На конторке лежала большая засаленная книга, в которой парочки выискивали свои имена, чтобы проверить их совместимость.

Вся стена за конторкой была усеяна нишами, похожими на птичьи гнезда, выдолбленные в скале. В каждой стояла фигурка Почтенного покровителя. Многие Почтенные Мошке были незнакомы. Она узнала Добрячку Куколку, покровительницу полуправды, Добряка Случайника, покровителя клятвопреступников, и Добрячку Юдин, покровительницу двуличности. Самая большая ниша была у Добряка Лимфо, бдящего ока: тот, по легенде, благоволил даже тем договорам и союзам, которых Торквест, смыкающий руки, не коснулся бы и мизинцем своих железных рукавиц.

Мошка знала, что добропорядочные браки заключаются в церкви, но коли ты слишком беден или скрываешь свою связь, обращайся в брачный дом. Сюда приходили юные матери-одиночки со своими кавалерами, и влюбленные пары, не получившие благословения родных, и двоеженцы тайком от своих богатых, но нелюбимых супруг — в общем, все, кто хранил личную жизнь в тайне. Они украдкой проникали в брачный дом и за несколько шиллингов получали брачное свидетельство. Судя по внешности Бокерби, в этом заведении он совмещал обязанности священнослужителя и церемониймейстера.

Бокерби снял с каминной полки табакерку из красного дерева и предложил Кленту. Тот, взяв щепотку табаку, сунул ее в нос и резко вдохнул.

— Итак, — сказал Клент, усевшись в просторное кресло-качалку и указав Мошке на скамейку у стены, — что в городе нового, мистер Бокерби?

— Вы у нас бывали, сэр? Нет? — Бокерби пожал одним плечом и тоже втянул носом табак, наморщив лоб. — Как бы вам сказать… У нас тут черт-те что творится.

— Я заметил, городская стена местами погорела.

— То дела минувших дней, мистер Клент. По большей части. М-да, Манделион изрядно потрепало.

— Войной?

— Да. А потом Птицеловами. Нам досталось неслабо, сильнее, чем другим. Мне было всего одиннадцать, когда они пришли к власти, а я все помню, словно это было вчера.

Мошка все ждала, когда Клент и Бокерби покосятся на нее и перейдут на язык полунамеков или вовсе выставят ее из комнаты, но ничего подобного не случилось. Неожиданно для себя она оказалась достаточно взрослой для таких разговоров.

— Первое, с чего они начали, — запретили девкам плясать на день святого Пискуна. А кого ловили, называли «дьявольскими плясуньями» и связывали им большие пальцы на ногах — так, что они едва могли ходить. А потом пошли чистки. Помню, в церкви целые скамьи пустели, люди пропадали семьями, а спрашиваешь, что стряслось, — все молчат.

Бокерби усмехнулся. Мошка в который раз поразилась, что взрослые могут смеяться, даже если в рассказе нет ничего смешного.

— Вот таким вот ползуном я был, когда заварилась каша, — продолжил мистер Бокерби и, сложив указательный и большой пальцы, «зашагал» ими по подлокотнику кресла. — Сущим крабом. Как сейчас помню, я тогда воровал рыбу под Липсом. Шел ночью домой. Луны нет — ни зги не видать. Так-то по берегу мельницы стоят, у каждой колесо на свой лад звучит — по ним обычно и узнавал дорогу. Но в ту ночь все колеса молчали. Я уж начал думать, околдовали меня и домой я теперь не вернусь, как вдруг вижу — движутся два огонька, повыше и пониже. Ясное дело, кто-то идет по мосту с фонарем. Так я перепугался, что на том мосту и просидел до рассвета. А как солнце встало, увидел, почему мельницы молчат. Все колеса были увешаны клетками с бочку размером, а клетки набиты людьми — мужиками, бабами, детьми — все одеты к празднику святого Джарри, и все мертвые. Птицеловы устроили облаву среди ночи: сворачивали им шеи и втыкали крылья.

— Крылья? — осторожно переспросил Клент.

— Наверно, кроме Манделиона, они такого нигде не вытворяли. Ну да, крылья на гвоздях…

Тут Бокерби наконец обратил внимание на Мошку, глянул на нее беспокойным взглядом и устало махнул рукой, как бы отгоняя это ужасное воспоминание.

— Можете представить, как все обрадовались, когда герцог вернулся с сестрой из Джотландии.

— Как он, кстати, поживает? — спросил Клент деликатно, словно справляясь о здоровье близкого друга.

— Да… Он уже не тот, что прежде. — Бокерби замялся, подбирая слова. — Мы тогда свалили Птицеловов, семнадцать лет назад, и он вернулся. Все ликовали — флаги, смех, шапки в воздух. Прошла пара лет, и началась заварушка с Мертвой Буквой, когда Книжники грызлись между собой. Герцог жестоко подавлял мятежи, но потом все вроде улеглось. Теперь снова начались беспорядки, и народ боится, что герцог выведет мушкетеров на улицы. Я против ничего не говорю, не подумайте. Просто его… методы управления год от года становятся все чудней. Но ведь это герцог! Аристократы — все чудаки…

Клент вздохнул:

— Что ж… Почтенные блюдут мудрость властей предержащих и дерут три шкуры с убогих. Спасибо за ваше радушие, мистер Бокерби, но боюсь, нам пора на алтарь сновидений. Если вы проводите нас в наши комнаты…

С этими словами Клент поманил Мошку пальцем, призывая ее следовать за ним.

Бокерби взял свечу и повел их из гостиной по коридору в маленькую комнату со столом, кроватью и клозетом. Там пахло мышами.

Едва Бокерби ушел, Мошка свалилась на койку у изножья большой кровати, но беспокойные мысли не давали ей заснуть. Как ни странно, выдав леди Тамаринд секрет Клента, она стала меньше его ненавидеть. Слишком много всего свалилось на нее за один день, и присутствие Клента непонятным образом успокаивало ее.

— Мистер Клент, герцог что, имбецил?

Клент на миг застыл, а потом огорченно покачал головой.

— Это мне награда за расширение твоего словаря. Еще раз услышу, что ты называешь герцога подобными словами, посажу тебя на сухой паек, пока не поумнеешь. В Манделионе неосторожное слово может стоить жизни.

— Но если он не имбецил, почему все говорят о его чудачествах и любви к симметрии?

— Ах, это, — сказал Клент и присел на подоконник. — Любовь герцога к симметрии восходит ко временам его пребывания у королев Мэриел и Пэри. Ты ведь слышала о королевах-близняшках?

— Они — внучки последнего настоящего короля?

— Очень хорошо. А ты знаешь, почему на всех портретах их руки скрыты в длинных рукавах?

Мошка, никогда не видевшая портрета королев-близняшек, покачала головой.

— Все близнецы рождаются вместе, но королевы-близняшки родились, держась за руки. Правая рука Мэриел срослась по краю с левой рукой Пэри. А между их мизинцами рос еще один палец, которым могла двигать любая из сестер. Когда им было пять, родители решили, что пора их разделить. Лишний палец достался Мэриел, но с тех пор они всегда стали носить перчатки и платья с длинными рукавами, чтобы посторонние не могли различить их. Люди, склонные к суевериям, говорят, что лишним пальцем, который остался у Мэриел, по-прежнему может двигать каждая из сестер. Наш нынешний герцог, Вокадо Авурлейс, и его сестра, леди Тамаринд, родились в изгнании, в Джотландии, где их семья жила под покровительством королев-близняшек и их матери. С раннего детства он постоянно общался с сестрами. Став юношей, он начал ухаживать за ними. Все бы хорошо, но он воспринимал их как одну женщину, что, в общем-то, неудивительно, ведь их почти не отличишь. Когда же сестры предложили обручиться с одной из них, он выбрал Пэри. И первое время все шло хорошо. Но когда Пэри спросила, почему он выбрал ее, а не Мэриел, герцог не придумал лучшего ответа, чем сказать, что его пугает палец Мэриел. В тот же день Пэри расторгла помолвку. Одни говорят, она обиделась за сестру, другие — что считала лишний палец частью себя и не могла принять такого отношения к нему. Герцог много лет живет в Манделионе и все эти годы не перестает мечтать о королевах-близняшках. За едой он раскладывает куриные кости и черешневые косточки по парам и вздыхает над монетами с профилями королев: на одной стороне Мэриел смотрит направо, на другой — Пэри смотрит налево. Герцог верит, что, если перестроит Манделион, придав ему симметрию, достойную королев-близняшек, они его простят и приедут сюда, чтобы править королевством вместе с ним.

— Думаешь, приедут? — спросила Мошка.

— Разве что когда жареный петух прокукарекает. А пока дела королевства плохи, ведь герцог и слышать не хочет о других кандидатках в жены.

— Но у леди Тамаринд ведь могут быть дети! Она не замужем?

Клент проницательно посмотрел на Мошку, и ей стало неловко. А если он видел, как ее приворожила эта женщина? Если догадался, что Мошка его предала?

— Нет, — сказал Клент. — И насколько я могу судить, у нее нет ни кавалера, ни фаворита.

— Почему? Из-за шрама?

— Леди Тамаринд носит свой шрам как цветок. Если она одна, значит, сама так хочет.

— А откуда у нее этот шрам?

— Не знаю. Кажется, он уже был у нее в тринадцать лет, когда она вернулась из Джотландии.

В это самое время леди Тамаринд подъезжала к своей резиденции на восточной окраине Манделиона. В Медвяном саду она пересела из кареты в носилки, и ее понесли во дворец. И хотя она не могла знать о том, что в брачном доме только что обсуждали ее шрам, мысли ее были заняты именно им.

Она никогда не забывала о нем надолго. В тех редких случаях, когда она улыбалась, он стягивал кожу на щеке, словно призывая вернуть лицу бесстрастное выражение. Зимой шрам всегда был холодным, как изморозь на стекле. А когда она ругалась, шрам пульсировал, будто во рту трепыхалась бабочка.

«Что ж, — подумала она, вспоминая сцену с разбойниками, — на самом деле было страшно».

Пока один лакей помогал ей подняться с носилок, остальные, не теряя времени, отмыкали шесть замков на парадных дверях Восточного шпиля.

— Мои дела в столице улажены, — сказала она мажордому. — Будьте добры отослать записку мистеру Кольраби о том, что я жду его как можно скорее, затем подайте чаю, газету и мешок дохлых кошек.

Войдя в холл, она услышала, как замки по очереди мягко щелкают, запираясь. На каждом замке имелась эмблема Ключников, гарантирующая высшее качество. Взломай его вор, Ключники выплатили бы владельцу солидную компенсацию. Но самое главное, эмблема давала знак: дом под защитой Ключников, обворуй его — и навлечешь на себя их гнев, и по твоему следу пойдут безжалостные ловцы.

Увы, замки Ключников не защищали от самих Ключников, что немало огорчало леди Тамаринд. Поэтому она нашла охрану, неприступную для любого злоумышленника.

Когда фрейлины подали ей мешок, полный дохлых кошек, она поднялась по парадной лестнице на второй этаж. Перед дверью в зал она надела длинную кожаную перчатку, защищавшую руку до плеча, достала за хвост одну кошку и, открыв дверь, плавно кинула тушку на середину зала. Тут же из-под клавикордов метнулось извилистое зеленое тело и, раскрыв огромную пасть, усеянную острыми зубами, проглотило кошку на лету.

Две фрейлины стояли у двери, пока Тамаринд осматривала своего любимца. Она была довольна его видом: под зеленой ребристой кожей перекатывались бугры мышц, над левым глазом темнел старый шрам, а один из зубов, выбиваясь из общего ряда, торчал в сторону.

Поначалу ее покои охранял охотничий сокол, обученный выклевывать глаза любому незваному посетителю. Как-то раз, вернувшись домой, она обнаружила, что сокол утратил воинственный нрав, стал совсем ручным, зато покрупнел. Тогда она завела свирепого волкодава, первое время он оправдывал надежды, а потом, к вящему удивлению леди, разродился щенками. Снова пришлось искать замену. Куда дольше прослужил королевский питон, но и его постигла та же участь. И тогда леди Тамаринд выбрала самого экзотического охранника. Судя по всему, Ключники так и не придумали, как подменить крокодила.

Пока крокодил дожевывал кости, леди Тамаринд уселась на глубокий подоконник и открыла свою шкатулку с горностаем. Внутри лежало кольцо с печаткой, благополучно сбереженное от алчных лап разбойников и коварных лап Ключников. Иной человек сказал бы, что столь изысканное украшение нельзя все время хранить взаперти. Но Тамаринд знала, чем ей грозит, если прознают, что кольцо у нее.

Из ее окна Манделион напоминал гигантскую бабочку из камней и шифера. Симметричность городского ландшафта бросалась в глаза. При мысли о мании брата шрам начал пульсировать.

«Что это за чувство? — думала она. — Неужели страх? Нет, не страх».

Она перешла к другому окну и взглянула во двор, на позорный столб и виселицу. Там, внизу, человек стоял на коленях, дожидаясь, пока констебль, накалив клеймо в огне и остудив в воде, прижжет ему руку. Или буква «В» — за воровство, или «П» — за подлог.

«Было бы проще сразу их вешать, — размышляла Тамаринд. — Заклейми человека вором, и он нигде не получит работы. Он снова отправится воровать, еще ожесточеннее. А куда ему деваться? Клеймо не говорит о природе человека, а создает ее».

Кончиком пальца она обвела шрам на щеке.

«Может, все-таки страх? Нет, не страх».

Дом в Джотландии, где она выросла, выходил окнами на площадку для бадминтона. Она ясно помнила, как играла в бадминтон последний раз. Помнила, как блестела листва после дождя, как она тянула брата за рукав со всем пылом своих тринадцати лет. Она едва ли понимала, как глубоко его ранила размолвка с Пэри. Но она знала, что ему вредно часами просиживать в комнате, рассматривая лица сестер на монетах или в медальоне. И она знала, что обязана вернуть Вокадо к жизни.

Услышав птичье пение, брат поморщился, как от зубной боли. Поначалу он играл вяло, точно во сне, но потом вошел в раж, и Тамаринд носилась как угорелая, отбивая его подачи. Потом ракетка Вокадо вырвалась из руки и улетела в кусты. Тамаринд бросилась на помощь, но брат оттолкнул ее. Она упала на колени рядом с лужей и увидела собственное отражение, трогательное в своем недоумении.

— Гляди, Вокадо! — воскликнула она. — У меня есть близнец!

Она не представляла, какой вулкан ярости разбудит это невинное слово. Подняв лицо, она улыбнулась брату, и в тот же момент ракетка резанула ее по щеке…

Во дворе констебль прижег руку преступнику и продемонстрировал клеймо судье и собранию. Сюда, на второй этаж, не долетал ни запах паленой кожи, ни слова констебля. Но Тамаринд и так знала, что он говорит.

— Честная метка, милорд.

«Ж» ЗНАЧИТ «ЖЕНТЛЬМЕНСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ»

— Эй!

Мошка проснулась и по привычке раскинула в стороны руки, сжатые в кулаки. Те неожиданно стукнулись о деревянные стенки. Открыв глаза, она увидела над собой потолок с балками из темного дерева, облепленными паутиной. И услышала плеск воды, отчего спросонья подумала, что находится в Чоге. Но тут появились необычные звуки — будто лошадь шлепают по крупу.

— Эй!

Неловко повернувшись в тесной койке, Мошка осмотрела комнату. На стене, под самыми балками, было единственное окно, за которым светлело серое небо, поделенное оконной решеткой на ромбики. За окном ругались, стараясь не слишком шуметь.

Встав с кровати, Мошка подошла к окну и открыла его. На улице толстая баба с носом пуговкой и широким, лягушачьим ртом распекала своего пьяного спутника, поднимая его с земли за пояс.

— Эй, вы там, наверху! — рявкнула она, задрав голову.

Она кричала по-особенному, издавала полухрип, полурев, чтобы соседи враз поняли: она изо всех сил старается их не разбудить.

— Вы там свадьбы ладите? Мы хочим пожениться. Ага-а?

— Ач-та-а? — произнес ее неустойчивый спутник с бутылкой в руке.

В доме открылось другое окно, мелькнула копна огненно-рыжих волос.

— Хотите пожениться по-быстрому? — спросил высокий девичий голос. — Есть три шиллинга и шестипенсовик за неурочный час?

— Вот тута, в кошельке, — ответила баба, ударяя себя в грудь и придерживая жениха на ногах.

— Сейчас открою, — сказала рыжеволосая девушка. — Если сам не сможет расписаться в книге, будете водить его рукой.

В недрах дома чиркнула спичка, деревянные башмаки застучали по половицам. Скрипнула дверь, и парочка вошла внутрь.

Минут через пять другое окно распахнулось снова, и показалась прежняя девушка. Только теперь ее рыжие волосы были убраны под чепец и самой заметной деталью выразительного бледного лица стали глаза, вдумчиво смотревшие по сторонам. Наконец она заметила Мошку.

— Простите, что разбудили вас, мэм, — сказала она. — Надеюсь, больше мы вас с мужем не потревожим.

Рыжеволоска, похоже, не разглядела Мошкиного лица и говорила с ней как со взрослой женщиной. Странно было слышать обращение «мэм» от девочки чуть старше ее самой.

— Мы сюда не жениться пришли, — сказала Мошка. — Просто поживем у вас немного.

— А, — улыбнулась рыжеволоска. — Чем по жизни занимаешься? Я пирожками.

— В смысле?

— Пеку пирожки. Для молодоженов. А ты что делаешь?

— Я… помощница.

— О…

Судя по интонации девушки, она ничего не поняла, но пожатием плеч как бы заверила, что в чужие дела лезть не будет.

— Ну, увидимся за завтраком, — сказала она.

Наблюдая, как солнце встает на востоке и освещает шпили церквей, Мошка пыталась привести мысли в порядок. Хитро закрученный разговор с леди Тамаринд изменил ее планы. Неужели сестра герцога говорила правду?

Стоило Мошке подумать об этой женщине, как у нее засосало под ложечкой. Ее охватило волнение — томительное и опасное. Ее тянуло к белой леди как к воплощению чего-то неопределенного, но в высшей степени желанного, чего сама она была лишена. И это вызывало неприятное ощущение, сродни зубной боли.

Работать на леди Тамаринд! Рано или поздно ее могущество и слава прольются золотым дождем на Мошку, и тогда она станет… Кем именно она станет, Мошка представляла смутно, но само предвкушение ощущалось как крылья за спиной, которые ей предстоит однажды расправить.

В шесть часов прозвенел рыночный колокол, на улицу высыпал народ. Мошка с бесконечным восторгом смотрела, как моют крыльцо, и радовалась, что трудится не она. Когда они с наряженным Клентом спускались к позднему завтраку, Мошку наполняло чувство, что лучшего места для жизни нельзя и желать. Сегодня Бокерби был на редкость сдержан, из чего Мошка заключила, что прошлым вечером он был пьян.

— Припоминаю, — заговорил он, едва гости уселись за стол, — вы сообщили, что дружите с Джен. Как поживает наша дорогуша?

— Цветет и пахнет, — сказал Клент. — И в деньгах недостатка нет. Раздобрела и держит двух подмастерьев.

— Раздобрела, говорите? Джен всегда была такой проворной — я удивился, когда она ушла на покой. Ну, теперь мы все добропорядочные граждане… Даже Джен.

— Она потеряла вкус к прежней профессии, когда магистрат… отметил ее заслуги буквой закона, — сказал Клент с усмешкой.

Бокерби грустно улыбнулся и пересчитал языком свои зубы.

— Значит, это буква «В», — сказала Мошка с полным ртом хлеба.

Бокерби взглянул на Мошку так, словно она только что появилась из воздуха. Окинув ее взглядом, он повернулся к Кленту.

— И часто ее так озаряет? — спросил он.

Клент пожал плечами и кивнул.

— Не худшее качество, — сказал он.

— Сколько ей лет? — недовольно проворчал Бокерби. — Явно не больше тринадцати. Зеленовата малость… И все же на вашем месте я бы женился на ней. Они становятся покладистее, заполучив ваше имя, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Вы совсем с ума сошли?! — воскликнул Клент, да так, что за стеной затихли очередные брачующиеся. — Я сыт уже тем, что мне приходится думать за двоих, и не собираюсь взваливать на себя все остальное.

Бокерби пожал плечами и, прежде чем выпить, провел стаканом над кувшином в честь короля Прэля.

Мошка, слушая разговор, ощутила, что сидит здесь как невидимка. А раз так, решила она, самое время утащить со стола весь хлеб и сыр.

— Воля ваша, — сказал Бокерби, с усмешкой глядя на Клента поверх стакана, — но рано или поздно вам придется как-то ее пристроить, если вы понимаете, что я…

— Да-да, понимаю…

В дверях показалась рыжеволоска.

— Мистер Бокерби, — сказала она и сдула рыжую прядь, упавшую на лицо. — У вас клиент в восточном приходе.

— Что ж, — сказал Бокерби, поднимаясь из-за стола, — работа не ждет.

Он натянул на голову широкополую шляпу священника и произнес:

— Меня зовет священный долг. Вот что, друзья мои. Вы живете в комнате для новобрачных, поэтому, если кого-нибудь встретите в доме, постарайтесь выглядеть… преображенными.

Мошка точно не знала, как выглядит «преображенный» человек, зато Клент что-то такое понял. В общем, решила Мошка, лучше избегать ненужных встреч.

Когда они вернулись в комнату, Клент завел серьезный разговор.

— Присядь-ка, — сказал он. — Нет, садись за стол.

Он покопался в своих обширных карманах, выудил оттуда чистый лист бумаги, чернильницу и перо и положил это добро перед Мошкой.

— Корабельный устав, — произнес он.

— Какой устав? — спросила Мошка.

— Если ты меня перебиваешь, делай это хотя бы культурно, — заметил Клент едко. — Итак. Бывает, что двум кораблям приходится идти какое-то время бок о бок. Их может объединять общая цель или общий враг, но если не хотят пойти ко дну, им надо поддерживать мир между собой. В таких обстоятельствах джентльмены морей составляют устав, то есть свод правил, которым все подчиняются. Теперь ты меня понимаешь?

Мошка догадалась, что ей предлагают перемирие. Она закусила губу с сомнением, но потом вспомнила, что обещала леди Тамаринд слушаться Клента. К тому же теперь, когда с ней не было Сарацина, лишь на Клента она могла хоть как-то положиться в этом большом и враждебном мире.

— Я буду записывать правила?

— Это ж работа помощницы, верно? Записывай, только помельче, экономь бумагу. Первое правило: Мошка… Э-э…

— Мошка Май.

— Мошка Май… будет служить Эпонимию Кленту в качестве помощницы или секретаря, подчиняясь его разумным требованиям и не задавая вопросов. А взамен Эпонимий Клент обеспечит названную Мошку Май едой и кровом… и… м-м… обязуется выплачивать вознаграждение в двадцать шиллингов ежегодно, в конце каждого года.

Мошке хотелось сказать «и гуся», но она сдержалась.

— И одежду, — добавила она вместо этого.

— Сносную одежду, — уточнил Клент. — И на данный момент ты одета вполне сносно.

Не поднимая головы от бумаги, Мошка вытянула из-под стола одну ногу, продемонстрировав Кленту изношенный ботинок. Ботинки эти достались ей от щедрот мистрис Бессел.

— Давай не будем меркантильными, — сказал Клент, а затем воскликнул: — Пресвятые почтенные! Ты носишь портки?

Мошка быстро спрятала ногу под стол.

— Это на случай высокой воды, — объяснила она.

— Дорогая моя лягушонка. Позволь напомнить, ты уже не в пруду. Сейчас по тебе не всегда поймешь, кто ты — девочка или мальчик. Забудь про портки. Записывай второе правило: Мошка Май впредь будет одеваться и вести себя как существо женского пола.

— Третье правило, — сказала Мошка. — Эпонимий Клент обещает не брать вещей Мошки и не использовать их для уплаты своих долгов или спасения своей шкуры.

— Как тебе будет угодно, — отмахнулся Клент и, отойдя к окну, продолжил: — Четвертое правило: Мошка Май не будет разглашать никакой информации личного характера касательно своего нанимателя без его разрешения, а также не будет рыться в его бумагах и пересказывать кому-либо его слова.

— Пятое правило: он также не будет следить за Мошкой и оставит в покое ее вещи.

— Шестое правило: Мошка не должна скрывать информацию, которая может представлять интерес для ее нанимателя, и обязуется сообщать ему обо всем при первой возможности.

— Седьмое правило: Эпонимий будет держать Мошку, — в курсе всего, что касается их дальнейшей судьбы и людей, на которых они работают.

— Ну, ладно, — заключил Клент. — Этого, пожалуй, хватит. Теперь ставим подписи.

Когда оба подписались под документом, Клент свернул его и убрал во внутренний карман сюртука.

— Так, — сказала Мошка, — я хочу узнать, зачем мы работаем на Книжников?

— Этим вечером ты получишь больше ответов, чем ожидаешь. А пока у нас есть важная работа. Я должен написать балладу про разбойника с большой дороги. А ты… почистишь мои ботинки, как их чистил прежний секретарь. За рукомойником найдутся какие-нибудь тряпки. Далее, плачевное состояние моего пальто говорит о тебе не лучшим образом. И, ради всего святого, прежде чем мы выйдем на улицу, сделай что-нибудь со своими бровями.

Сказав это, Клент удалился в каморку, служившую ему кабинетом, а Мошка взяла в камине уголек и, подойдя к окну, чтобы видеть свое отражение, зачернила свои бесцветные брови.

Остаток дня Мошка провела, счищая колючки и дорожную пыль с плаща Клента, штопая разошедшиеся швы его сюртука и начищая ботинки. Время от времени Клент выглядывал из каморки и принимался расхаживать по комнате, размахивая руками и возмущаясь.

— Святой Упивец, дай мне терпения! Ну почему у этого Блита такое дурацкое имя?! Я уже использовал в рифму «не спит», а кроме нее в голову приходит только «побит».

Он пригладил всклокоченные волосы, словно расчесывая мысли, и вернулся в каморку.

Клент вышел вскоре после ужина. Он с довольным выражением лица изучал готовую поэму, как заботливая мать смотрит на новорожденное дитя. Заметив угольно-черные брови Мошки, он тяжело вздохнул и отвел глаза. Надел почищенный сюртук и оправил его дрожащими руками.

— А теперь, — сказал Клент величественным тоном, — мы должны предстать пред очами Мэбвика Тока.

— Это кто такой?

— Мэбвик Ток — предводитель гильдии Книжников в Манделионе. Он может процитировать все «Начинания» Пессимиса, от Зарождения до Последствий, на акрилическом языке. Говорит на двадцати языках, причем живых половина, включая два с Арагашских высот. Причем одно из наречий требует для правильного произношения держать монету под языком. Когда он путешествует, его карета так плотно заставлена книгами, что туда и тень просочится с трудом. Однажды он раскрыл лигу диверсантов, просто заметив шелковую нить в бумаге билета в оперу. Если бы знания торчали из человека колючками, он был бы настоящим ежом.

— Если он — такое совершенство, зачем им нужен ты?

— Для деликатных поручений в различных частях королевства. Им нужен особый уполномоченный, которого сложно заподозрить в связи с Книжниками. Я — тайная величина, я многое прячу от посторонних глаз, я могу перемещаться по Манделиону точно призрак.

По мнению Мошки, Клент прятал от посторонних глаз разве что собственные кишки и прочие органы, но девочка благоразумно решила не озвучивать эту мысль.

— Когда мы пойдем к этому Ёжику Току?

— Прямо сейчас. Надевай чепчик и иди за мной.

Мошка натянула чепчик, обула деревянные башмаки и потопала за Клентом. Снаружи она принялась с нескрываемым любопытством глазеть по сторонам. Никогда еще ей не доводилось бывать на такой широкой улице, мощенной брусчаткой, где толпы людей, всадников, экипажей и повозок создавали невообразимый гвалт и грохот. Засмотревшись на что-то, она едва не столкнулась с лошадью, захрапевшей ей прямо в лицо.

— Дражайший, — обратился Клент к всаднику, — подскажите, как найти «Реченное слово»?

Всадник задумался, подняв взгляд в небо, и сказал:

— «Реченное слово»? Это на Морестрозе, за бумажной фабрикой.

Услышав это, Клент стремительно пересек улицу, будто забыв про Мошку. Та семенила за ним через толпу, стараясь не потерять его из вида.

Клент остановился у большого здания с мельничным колесом, напомнившим Мошке родной Чог. Из здания доносились гулкие ритмичные звуки — вумп, вумп, вумп — как будто великаны крутили лассо. Через двери здания рабочие возили туда-сюда на тачках белые и цветные тряпки, веревки и парусину. Внутри оказался бумажный завод, а тряпью было предназначено стать бумагой.

Мошка увидела в окошке соседнего здания ряды женщин, те проворно перебирали груды одежды и рвали их на лоскуты, срезая пуговицы. Завороженная этим действом, она подошла к другому окну.

Там, в солнечных лучах, льющихся сквозь мозаичное окно, стоял печатный станок Книжников — громоздкое сооружение из деревянных балок, перетянутых железными скобами, с множеством рычагов. Крупный мужчина в рубашке опустил шарнирную раму с зажатым листом бумаги на лоток с наборным шрифтом и задвинул его в глубь станка. Затем опустил большой рычаг, и пресс прижал бумагу к лотку со шрифтом. Потом рычаг подняли, извлекли лоток, вернули раму в исходное положение и вынули отпечатанный лист. Другой мужчина смазал чернилами наборную форму, готовя ее к печати новой страницы. Оба работали как автоматы, усердно и сосредоточенно. В другом конце комнаты пожилой человек за столом вдумчиво просматривал готовые страницы, а затем брал красный воск, подносил его к горящей свече, капал на угол листа и прикладывал перстень с печатью Книжников.

Мошка едва не вывернула шею, пытаясь прочитать слова на высыхающем листе. Это был плакат, отпечатанный крупным шрифтом, изящными заглавными буквами: «ПРОТИВОБОРСТВА МЕЖДУ ГЕРАЛЬДИЧЕСКИМИ ЗВЕРЯМИ РАЗЛИЧНЫХ МОНАРХОВ». Надпись поменьше гласила, что плакат предназначен для пивной «Серый мастиф».

Клент направил стопы к другому зданию. Оно было поменьше, одна стена нависала над рекой. По восточному кофейнику на вывеске Мошка догадалась, что перед ней кофейня. Ей доводилось слышать, что в больших городах есть такие заведения. Люди приходят туда, чтобы отвлечься от городской суеты, расслабиться, поговорить в тишине о делах или пообщаться на высокие темы с достойными собеседниками. Каждая кофейня отличалась своей особой атмосферой, и посетители, облюбовавшие одну из них, редко захаживали в другие.

Стены этой кофейни были сплошь заклеены всевозможными плакатами, многие из них давно выцвели и истрепались. А в придорожной канаве валялся бумажный мусор. И на каждом листе краснела печать Книжников. Красные пятна создавали ощущение, что кофейня болеет ветрянкой.

— Эпонимий Клент, поэт, — объявил Клент толстощекому привратнику, помахивая перед ним листом со свежей поэмой. — Мне нужно поговорить с Мэбвиком Током.

Дверь открылась, и Мошка прошла за Клентом в «Реченное слово».

Они оказались в просторной квадратной комнате, уставленной столами, подозрительно напоминавшими печатные станки. Сходство усиливали чернильные пятна и стеклянные подставки для перьев. За некоторыми столами люди действительно что-то писали, пользуясь личными приборами для письма с обивкой из зеленого фетра. Кофейный аромат мешался с запахом чернил, а вместо обычного для таверны гвалта слышалось тихое бормотание.

Больше всего Мошку привлекли развешанные на стенах афиши и рекламные плакаты в рамках. Слова, слова, слова… Как же она изголодалась по ним. От запаха чернил у нее стала кружиться голова, пару раз ей показалось, что пол под ногами слегка покачивается.

Мошку и Клента подвели к суровому пожилому человечку с колючими глазами. Тонкая верхняя губа у него нависала над нижней, придавая лицу высокомерное и циничное выражение. А парик прямо-таки напугал Мошку — блестящая темная копна волос, спадавших ниже плеч, казалась паразитом, который присосался к старику и пьет его жизнь.

— Ах… Мастер-печатник Мэбвик Ток? — обратился к нему Клент. — Для меня большая честь увидеть человека, столь почитаемого среди Книжников…

— Что мне хотелось бы знать, мистер Эпонимий Клент, это зачем вы вообще пришли ко мне? У нас хватает агентов в Манделионе. Мы пригласили вас в город с единственным расчетом — использовать человека, не заподозренного в связи с нами.

— Несомненно, несомненно, — согласился Клент, делая примирительный жест. — И все же я навлек бы на себя подозрения, если бы не встретился с Книжниками, ведь я сочиняю поэмы. Вот, кстати, накропал кое-что по случаю, так сказать, для отвода глаз.

С этими словами он передал Мэбвику Току разбойничью балладу.

Старик бегло просмотрел написанное, что-то бормоча себе под нос. С отсутствующим видом он взял перо, облизнул кончик и подправил пару слов. Судя по всему, этот жест вошел у него в привычку — Мошка заметила, что язык у него черный, как у попугая. «Он пьет чернила и питается бумагой», — подумала Мошка, отметив, какая желтая и сухая у старика кожа.

— Неплохая баллада. Немного вульгарна, но продаваться будет. Ваша недужная леди не названа по имени, но это мелочи… Только вот слишком уж героически описан разбойник. Недостает моральной назидательности. Может, добавить в конце куплет, где кается в грехах, а потом болтается в петле?

— При всем моем уважении, сэр, не думаю, что это хорошая мысль. Этот малый еще жив и на свободе…

— Очень жаль. Ладно, оставим как есть, пока этого Блита не изловят и не вздернут.

Ток аккуратно свернул лист с балладой и убрал в свой футляр из красного дерева.

— Хорошо, сэр, — сказал Клент и прочистил горло. — Дело в том, что без этого Блита мы никогда бы не достигли Манделиона живыми, здоровыми и так быстро. Он стал настоящим посланником судьбы в этом путешествии, полном неисчислимых бедствий. Я мог бы рассказать долгую историю про опасности, людскую грубость, предательства и тяжкие обстоятельства. Но, я вижу, вы слишком заняты для этого. Скажу лишь, что, покинув Долгий Кошель, я почувствовал, что за мной следят. В Вебвайке я слышал, как некий человек справлялся о моем имени на высоком наречии, а в Кривой Дыбе он расспрашивал обо мне, описывая мою внешность. Чтобы оторваться от него, я ушел на нехоженые тропы и так оказался в глухом местечке под названием Чог. Он разыскал меня и там. Некий джентльмен неожиданно прибыл в Чог вскоре после меня и провел несколько часов в магистрате. Тем же вечером меня схватили, когда я пил чай, и заковали в кандалы. Не прояви я чудеса изобретательности, мой труп сейчас болтался бы на виселице. Мастер Ток, кто-то очень не хотел, чтобы я прибыл в Манделион.

«Некий джентльмен неожиданно прибыл в Чог», — подумала Мошка и вспомнила, как, сидя в голубятне, подслушала разговор судьи с незнакомцем. Голос у того был приятный, как парное молоко. Открыв было рот, чтобы рассказать о нем, Мошка поняла, что не стоит, и прикусила язык.

— Мистер Клент, вы абсолютно уверены, что печати на письмах были нетронутыми?

— На письмах? Но, сэр, я получил только одно письмо. С требованием прибыть в Манделион, соблюдая секретность.

Лицо старика потемнело.

— Так, — сказал он. — Значит, второе письмо перехватили. Из чего следует, что кто-то прекрасно осведомлен о вашем задании, о котором сами вы и понятия не имеете.

Клент понуро склонил голову.

— Что ж, хорошо, — сказал Мэбвик Ток. — Причина, по которой вас вызвали в Манделион, заключается в том, что в городе появился нелегальный печатный станок.

После этих слов по залу разлилась тишина, словно все до глубины души изумились эдакому кощунству. Несколько Книжников непроизвольно взялись за талисманы с Почтенными, висящие на шее. А Клент вскинул брови и беззвучно присвистнул, будто ему сообщили, что весь Манделион заминирован. И только чогская девочка наивно полагала, что живой бандит с большой дороги куда примечательнее любого печатного станка.

— Кляуза! Печатный бандитизм! — воскликнул молодой человек, дрожа всем телом и протягивая главному Книжнику футляр из красного дерева с таким видом, будто в нем лежали живые гадюки.

— Манделион наводнен памфлетами, — сказал Мэбвик Ток, демонстрируя Кленту небольшое печатное объявление на листе сероватой бумаги, словно оторванном от большего листа. Он держал бумажку щипцами.

Клент взял ее и принялся читать, и с каждой секундой изумление росло на его лице.

— Безумие, коварство, угроза кровавой расправы, — бормотал Клент, читая. — Похоже, дело рук радикалов.

Мошка знала о радикалах из книжонок о политических заговорах и предательствах. По ее представлениям, радикалы все время что-то выкрикивали, размахивая руками, обличали всех, кто обладал деньгами или властью, а заодно пытались натравить людей с лопатами и мотыгами на людей с мушкетами. Все принцы крови сходились во мнении, что радикалы — самое безумное и опасное порождение современного общества. Во всех концах королевства радикалов то и дело вешали за измену.

— Да, — сказал Ток, забирая у Клента памфлет, — напоминает воззвание радикалов. Те же разглагольствования о всеобщем равенстве и о том, сколько нищих семей может разместиться во дворце герцога. Однако здесь есть намеки на планы герцога по симметричной перестройке города. Например, что он задумал разровнять пространство от Пачкучей улицы до Хиляков под новый рынок. Сейчас на этих улицах ужас что творится. Когда очередной памфлет появился на прошлой неделе, там вспыхнуло восстание.

Мошка вспомнила, что Бокерби вчера упоминал о недавних восстаниях в Манделионе.

— Людям свойственно нервничать, — пробормотал Клент, — особенно когда их дома хотят сровнять с землей.

— Не в этом дело, — сказал Ток. — Уличные болтуны сами не могли прознать об этих планах. В курсе были только судейские, окружение герцога. Полагаю, кто-то подделал типичный памфлет радикалов, но перестарался. Чувствуется почерк Ключников. Похоже, Арамай Тетеревятник где-то в Манделионе.

Мошка впервые слышала это имя, но заметила, как побледнел Клент.

— Но… я не получал сообщений, что он покинул Скарри… — произнес Клент растерянно.

— Сообщений из Скарри? О чем вы? Там уже полгода как воцарились Ключники. Они поставили дубовые ворота, увешанные замками, и ни одна душа не проскользнет туда без их ведома. Тетеревятник, несомненно, был в Скарри. И его ловцы воров тоже — они завербовали каждого второго проходимца в городе и объявили награду за тех преступников, кто не пошел под их крыло.

Сказав это, Ток кисло улыбнулся и продолжил:

— Когда бандиты Тетеревятника нагнали страху на мэра, Ключники заявили, что берутся спасти город от преступности. Мэр, дурак, клюнул на это, отписал им половину казны и наделил особыми полномочиями. На следующий день Ключники наняли каменщиков и принялись перестраивать городскую стену. И теперь в Скарри творится черт знает что. Ключники направили Тетеревятника в Манделион, чтобы он проделал тот же трюк с нашим герцогом. Герцог спит и видит, что в Манделион приедут его любимые королевы-близняшки, но до смерти боится, что они падут жертвой какого-нибудь полоумного радикала. И эти памфлеты — его самый страшный кошмар наяву, они проклинают королев, называют их «исчадие природы, способное считать на пальцах до двадцати одного». Герцог сам не свой от ужаса и пойдет на что угодно, лишь бы разыскать виновных. Сперва он, естественно, обратился за помощью к нам. Мы арестовали кучу народа с памфлетами, но не смогли выйти на распространителя — каждый утверждал, что памфлет был приколот к дереву или залетел в окно. Неясно даже, откуда они берутся — с западного берега, с восточного? Чертов станок будто пляшет по всему городу! Бумага самого низкого качества, из ветоши, которой полно повсюду. Несмотря на все усилия, каждую неделю появляются новые памфлеты, то здесь, то там. И герцог теряет терпение. Теперь давайте подумаем, кому это на руку? Конечно же, Ключникам! Тетеревятник пообещал герцогу, что, если он призовет отряд Ключников и наделит их особыми полномочиями, они мигом найдут станок и посрамят нас, Книжников. Я уверен, Тетеревятник сам пишет эту галиматью, подражая радикалам, чтобы герцог окончательно уверился, будто бы те готовят восстание, и призвал Ключников спасти город. Если мы не найдем станок, и как можно скорее, герцог примет условия Тетеревятника, и еще один город окажется в лапах Ключников.

В ушах у Мошки прозвучали слова леди Тамаринд: «Сейчас Ключники набирают силу, и если я их не остановлю, они завладеют Манделионом. Я должна знать, выступят ли другие гильдии против Ключников. В том числе Книжники… Я должна знать их планы».

Теперь Мошка вслушивалась в разговор так внимательно, что ее уши норовили прожечь чепец. Она не все понимала, но из услышанного следовали минимум три вывода. Первый: разговор с леди Тамаринд ей не приснился. Второй: Книжникам Ключники нравятся не больше, чем сестре герцога. И третий: Клент их ужасно боится.

— Мм, — произнес Клент. — Должен сказать, знай я заранее, что вы хотите нанять меня шпионить за Ключниками…

— Мистер Клент, — прервал его Ток, — вас поймали с шестнадцатью нелегальными изданиями низкопробной эротики. «Король Корица и юные молочницы» — кажется, так это называлось? И вы поступили мудро, предпочтя сотрудничать с нами, а не болтаться в петле. Вы, сэр, зажаты между молотом и наковальней, так что не чирикайте понапрасну.

Клент сразу сник. Мошке даже стало жалко его.

— Мы выбрали вас, чтобы никто не заподозрил нас в борьбе против Ключников. Мы участвуем в тайной и совершенно необычной войне между гильдиями. Начни мы открытые действия, это станет катастрофой для всего королевства. — Бледные глаза Тока пылали. — За мной и Кэвиатом все время следят какие-то темные личности. Кто — неизвестно. Они молчат, даже когда их припирают к стенке. К счастью, они не осмеливаются переступать порог этой кофейни. Я живу здесь уже четыре дня. А Кэвиат — две недели.

Кэвиат быстро кивнул и затараторил:

— Я могу так жить хоть целый месяц, но что будет с Манделионом? Пусть вас не вводит в заблуждение обманчивый покой на улицах, мистер Клент. Это затишье перед страшной бурей. Последний раз такое было пятнадцать лет назад, перед делом Мая…

Мошка, услышав свою фамилию, вздрогнула, но затем сообразила, что у нее может быть уйма однофамильцев, да и в любом случае, она не отвечает за то, что случилось до ее рождения. Должно быть, от нервов, но пол под ногами снова качнулся.

— Эта девочка с вами? — спросил Ток Клента.

— Э-э, да. У меня возникла необходимость в услугах этого ребенка. Я привел ее, чтобы она подписала типовой документ о неразглашении для подмастерьев. Пусть в случае чего несет ответственность.

«Несет ответственность», — мысленно повторила Мошка.

Стало быть, Клент снова хочет подсунуть ей какой-то документ на подпись — «Джентльменского соглашения» ему недостаточно. У нее возникло четкое ощущение, что он ей не доверяет.

— Как вам угодно, — сказал Ток. — Кэвиат, принесите бланк договора для подмастерьев. Для сортировщика тряпья.

Вскоре Кэвиат принес два больших свитка. И принялся глухим, зловещим голосом зачитывать Мошке ее новые права и обязанности — главным образом наказания, которые ожидают ее, если она сообщит кому-либо секретные сведения гильдии Книжников. А затем он сказал ей «поставить свою подпись».

Рука Мошки дрожала, когда она взяла перо. Она подумала о «деле Мая» и заволновалась. Не навлечет ли на нее беду ее фамилия? Но написать другую она была не в силах. Это все равно что надеть театральную маску — сразу видно, что фальшивка. В конце концов она поставила крестик, как обычная простолюдинка.

— А я буду теперь ходить в школу Книжников? — спросила она. — То есть вы же хотите, чтобы я обучилась письму?

— Ну… если… твой наниматель позаботится… об этом, то вполне… возможно.

Кэвиат цедил слова, опасаясь ляпнуть лишнее, и от этого походил на домашнего пса, когда тот и хотел бы выполнить команду, но не уверен, чего от него хотят. Под конец он попытался улыбнуться, но улыбка вышла блеклой, и он, отведя глаза, поспешил прочь со своими свитками.

Тем временем Клент рассказывал Току о встрече с леди Тамаринд и об обещанном рекомендательном письме, которое откроет ему доступ в Медвяные сады.

— Это хорошо, — произнес Ток и взглянул на Клента с одобрением. — Как узнаете что-то важное, оставьте письмо у переплетчиков на улице Пелмел. А девочка пусть походит по улицам и послушает, что говорит народ.

Он взглянул на Мошку и нахмурился, словно напрягая память.

— Я тебя раньше встречал? — спросил он и, увидев, как Мошка растерянно мотает головой, сказал: — Ну, ладно. Неважно.

— Мошка, — сказал Клент, — идем.

И они направились к выходу. После гнетущей атмосферы кофейни Мошка обрадовалась шумной улице, а еще тому, что ей не надо сортировать тряпье.

Толпы зевак на улице как будто поредели, но Мошка заметила, что Клент присматривается к ним внимательней обычного.

— Мистер Клент, — произнесла она шепотом, пытаясь поспеть за ним, — а как мы узнаем, если за нами станут шпионить Ключники?

— Настоящий Ключник всегда носит перчатки, — прошептал Клент в ответ, — потому что на правой руке у него выжжен ключ. А десятники носят на поясе связку тех самых ключей, что выжжены на руках их подчиненных.

— Мистер Клент, но ведь почти все джентльмены носят перчатки.

— Да, это так, — сказал Клент и заглянул в подворотню, мимо которой они проходили. — Поэтому любой, кого мы встретим, может оказаться Ключником. Сам Тетеревятник — это тень среди теней. Говорят, пальцы у него тонкие, как у ребенка. Это потому, что каждую ночь он обертывает их муслином, пропитанным лимонным соком. Он выпиливает такие сложные ключи, что никто, кроме него, не может их использовать. И он способен пройти через любые двери и ворота так же легко, как мы с тобой проходим сквозь капли дождя. Он может учуять секретный проход или тайную комнату за стеной, как кошка чует рыбу. Считай, что нам с тобой поручили шпионить за ветром.

«З» ЗНАЧИТ «ЗАГОВОР»

На следующий день в изящном тубусе тюльпанового дерева пришло письмо от леди Тамаринд, и Клент принялся вздыхать над своим гардеробом, точно молодая вдова перед званым вечером.

— О коварная судьба! — восклицал он. — В такой день остаться без пудры для парика! Дитя, сходи-ка на кухню, раздобудь ложку муки. За неимением лучшего… Ну как я пойду в Медвяные сады с ненадушенными перчатками? Будь добра, проскользни в лучшие номера и позаимствуй у молодоженов розовой воды.

Мошка исполнила все поручения.

— А как же я? — спросила она, щедро посыпая мукой парик Клента и смахивая пшеничную пыль с его бровей. — Я-то в чем пойду?

— Поистине, я совершил ошибку, представив тебя первому Книжнику королевства, — произнес Клент, полоща руки в розовой воде и изучая свои ногти. — Теперь твое самомнение взлетело до таких высот, что ты уже воображаешь себя светской дамой и жаждешь нанести визит сестре герцога. Я никак не могу предстать перед высшим светом в компании эдакого желторотого недоразумения.

Мошка уперла язык в щеку и расправила шейный платок Клента. Желторотое недоразумение ничем не выдало, что напряженно размышляет, как с пользой потратить часы, которые Клент проведет в Медвяных садах.

— У вас, мадам, — произнес Клент, — имеется пара отличных ушей. Я бы вам советовал употребить их по назначению, совершив променад по окрестным улицам.

С этими словами он чинно удалился.

А еще через пять минут его помощница тихо выскользнула из брачного дома в утреннюю прохладу.

План Мошки был таков. Она разыщет ту самую «школу для бедняков» и поразит всех своими знаниями. Отец очень тепло отзывался о мистере Твайне, директоре школы. Вдруг тот ссудит немного денег дочери старого друга, Квиллама Мая? Тогда она дождется, когда Куропат приплывет в Манделион, и выкупит Сарацина. Если же не выгорит, Мошка будет работать на Книжников, потихоньку копить деньги и надеяться, что Куропат не продаст и не съест Сарацина.

Когда Мошка подумала о леди Тамаринд, ее сердце так и подпрыгнуло, готовое разорваться в груди. Она пообещала сообщать обо всех планах Книжников, но все изменилось. К добру или беде, но она подписала соглашение с Клентом, а кроме того, успела стать подмастерьем Книжников. Если она выдаст какой-нибудь их секрет, они сдерут с нее шкуру и пустят на книжные переплеты. Да и что такого она узнала, что стоило бы передать леди Тамаринд? Что Книжники не доверяют Ключникам?

Какое-то время Мошка шла на север, подгоняемая ветром. Она рассчитывала выйти на оживленную улицу и разузнать у прохожих о бедняцкой школе. Но когда ветер сменил направление, она растерялась. Река, которую она оставила позади, вдруг возникла за домами справа от нее. Мошка не знала, что река извивается, огибая центр города.

Наконец она обратилась к старьевщику, ходившему на плоту вдоль берега, вылавливая всякую рухлядь. Тот был рад поговорить с девочкой, прибывшей в Манделион аж из столицы королевства. Мошка скормила ему пару небылиц о столичной жизни в обмен на адрес школы.

— Ты вряд ли сыщешь там что-то ценное, — сказал он, насмешливо глядя ей вслед. Он явно не посчитал ее образованной дамой.

Но стоило Мошке выйти к нужной улице, как решимость оставила ее, а ноги сделались ватными. Что, если учителя станут смеяться над ее простым платьем или начнут расспрашивать о семье? А то и дадут прочесть что-нибудь на древнеакрилическом?

Собравшись с духом, она повернула за угол.

Флюгер школы был украшен фигуркой человека, согнувшегося над книгой. Мошка узнала в нем Добряка Белоуса, что стремится всё знать.

Подойдя к флюгеру, она тронула его ногой, сдвинув пару замшелых черепиц, некогда покрывавших крышу школьного здания. Над грудами камней торчали остатки стен. В провалах окон по углам блестела паутина. Мошка пожала плечами, издав то ли вздох, то ли всхлип.

Судя по тому, как основательно камни поросли мхом, школа лежала в руинах не первый год — а возможно, и дольше, чем Мошка жила на этом свете. И только теперь, когда мечта ее развеялась без следа, она в полной мере осознала, как же хотела попасть в школу. План со школой не родился на ходу, он вызревал в душе годами. Она убедила себя, что отец тайно вел ее сюда, что такова была его последняя воля, его забота о ней.

— Старый пустомеля, — произнесла Мошка, не узнавая собственный голос. — Такую судьбу ты мне уготовил? Лучше ничего не придумал?

Значит, слова Квиллама Мая о школе бедняков не были заветной подсказкой, частью мудрого, тщательно продуманного плана. Он умер, как умирают все люди, и оставил свою дочь на произвол судьбы. Руины школы не просто отняли у Мошки мечту, она почувствовала, что ее предали.

Она сделала несколько шагов по обломкам, и ее глаза наполнились слезами. Время не могло так основательно разрушить здание, но и следов пожара было не видно. Мошка заметила укромное место под рухнувшей балкой, поросшей вьюнком, и, подойдя к ней, присела на корточки.

Из-под груды кирпичей выглядывал край книжного корешка. Мошка нагнулась за книгой и почувствовала, как вьюнок касается шеи. Находка оказалась букварем. Обложка поросла плесенью, страницы покоробились от влаги. Мошка стерла грязь с переплета и пролистала страницы. Она услышала полузабытый и такой дорогой сердцу книжный шелест, почувствовала запах старой, отсыревшей бумаги.

Когда отец учил ее грамоте, она часами изучала такой же букварь. А иногда они с отцом подолгу сидели бок о бок, не произнося ни слова, — он работал над хрониками, она читала букварь, и в этом молчаливом соседстве была особенная близость. Мошка даже не думала, что помнит все это настолько отчетливо.

С тем, что школа разрушена, смириться было трудно, но у нее хотя бы появился букварь. Может, удастся вытащить из-под обломков что-то еще. Пока она осматривала каменное крошево, не находя ничего интересного, ей пришла мысль, что это место не раз перелопатили до нее. Вдруг она заметила неподалеку других детей — девочку лет пятнадцати в желтом чепце и мальчика лет шести, одетого в пижаму. Они тоже заметили ее и насторожились, точно застигнутые за чем-то предосудительным. Мошка увидела в руке у девочки стальное перо.

Внезапно кто-то мелькнул позади Мошки и выхватил букварь из ее рук. Обернувшись, она увидела, как мальчишка в залатанной одежде, примерно ее ровесник, галопом убегает по развалинам.

— Эй! — только и успела крикнуть она. Подобрав юбки, Мошка припустила за ним, перескочив через обломок печной трубы. За недолгую жизнь у нее отняли слишком много, чтобы она безропотно отдала то малое, что осталось, да не кому-нибудь, а наглому молокососу. Мальчишка несся во весь опор, не оглядываясь, но Мошка не отставала, хотя поднятая юбка надувалась, как парус, мешая движению. И так они бежали, точно за ними гнались черти. Позади оставалась одна аллея за другой.

Обогнув угол, Мошка выбежала на оживленную улицу… И коварный мальчишка больно ударил ее в живот, она согнулась пополам, а он побежал дальше.

Мошка увидела, как ее обидчика на бегу окружили другие мальчишки и тот, не сбавляя скорости, кинул букварь кому-то из товарищей. Поймавший букварь не глядя сунул его в карман, и мальчишки прыснули в разные стороны.

Отдышавшись, Мошка помчалась дальше — не за тем, кто унес букварь, а за своим обидчиком. Вскоре выяснилось, что тот работает подмастерьем в лавке суконщика. Он раскладывал рулоны ткани на столе перед лавкой и держался так спокойно, точно это не он только что несся сломя голову с украденным букварем. Увидев Мошку, он не подал вида, что узнал ее. Но когда она приблизилась к нему почти вплотную, он отпрянул, чуть не сбив ее с ног, для вида встряхнув рулон изумрудно-зеленой ткани, взметнувшийся в воздух, точно змея. От Мошки не укрылась его самодовольная ухмылка. У него было приятное округлое лицо, и, судя по всему, он был из тех, кто не скупится на комплименты состоятельным покупательницам.

Мошка чувствовала, как внутри, там, где в животе пульсировала боль, разгорается пламя ярости. Казалось, оно готово выплеснуться из нее черной волной и поглотить все вокруг — столы с товарами, прохожих и даже дома вдоль улицы. Однако ничего не произошло — она по-прежнему стояла и смотрела на мальчишку, а тот не обращал на нее никакого внимания.

Тогда она решила оставить его в покое и догнать того, кто унес букварь. Но едва она сделала пару шагов к проулку, где скрылся вор, как подмастерье сбил ее с ног. Мошка упала на землю, вне себя от обиды и боли. Подавив желание броситься на этого гада, она сперва отползла подальше и лишь потом встала и отряхнула одежду.

Пока Мошка приходила в себя, она увидела странную картину.

Трое мальчишек из этой шайки заметили на другой стороне улицы молодого человека в коричневой треуголке и поспешили к нему. Они буквально облепили его, и все вместе направились в ближайшую аллею. На миг Мошке показалось, что они нашли себе новую жертву, но молодой человек позволил увести себя без всякого сопротивления.

Вдоль аллеи высилась каменная стена, местами порушенная, сквозь бойницы в ней проглядывало небо. Каждый житель Манделиона знал, что в незапамятные времена феодальных войн здесь проходил рубеж города. Мошка же оценила другое: на стену можно взобраться.

Пригнув голову, она поспешила раствориться в толпе, чтобы гнусный подмастерье потерял ее из виду. Плотный поток экипажей помог ей в этом. Она не сомневалась, что молодой человек с мальчишками находятся по ту сторону стены и что она разглядит их сверху. Подобравшись к стене, она нашла подходящее место и стала карабкаться, цепляясь за трещины и выбоины, в которых росли маргаритки с нежно-алыми лепестками.

Она доползла до бойницы и, осторожно заглянув через край, увидела, как молодой человек стоит перед мальчишками и что-то им объясняет. Одежда его была опрятной, но изрядно поношенной, а парик таким растрепанным, точно им, как куклой, накрывали заварочный чайник. На носу у него были аккуратные очки в металлической оправе, в руке он держал трость, а под мышкой — буханку хлеба.

Молодой человек свистнул в свисток, и внезапно к нему стали сбегаться дети. Мошка с изумлением смотрела, как за несколько секунд внизу набралось не меньше дюжины ее ровесников. Они расселись на траве, и каждый достал лист бумаги, пузырек с чернилами и перо. Там были и мальчишки, и девчонки — Мошка узнала девушку в желтом чепце, которую видела на развалинах школы. Последним появился подмастерье суконщика. Подходя к ним, он осмотрелся вокруг, словно ища кого-то, и уселся рядом со стройной девушкой в старом кружевном платке.

Если бы кто-то из них посмотрел на стену, он вполне мог заметить любопытную девичью головку с угольно-черными бровями.

— Что ж, — произнес молодой человек, — доброе утро.

После этого он взял буханку хлеба, легко разломил ее надвое и достал из нее небольшую потрепанную книжку.

— С того места, где мы остановились вчера, — сказал он, перелистывая страницы. — Вот: «Забота правительства — в том, чтобы защищать права слабых от произвола сильных, а не в том, чтобы защищать имущество сильных от отчаяния слабых»… Прошу прощения, это мы уже читали?

Он снова стал листать книгу, а дети тем временем усердно записывали каждое слово — Мошке казалось, что они ловят даже междометия.

Внезапно она осознала, что перед ней было не что иное, как… школа. Да, именно школа! Пусть не было ни здания, ни парт со скамейками, но был учитель, были ученики — а значит, была и школа.

У Мошки перехватило дыхание и ком встал в горле. Всю жизнь она оставалась изгоем, потому что умела читать и любила книги. Другие дети смеялись над ней, тыча пальцами и давая обидные прозвища, а взрослые ее побаивались, точно прокаженную. И вот теперь она нашла людей, разделяющих ее тягу к знаниям, но вынуждена прятаться от них! Почему судьба так жестока к ней?!

— Ага, вот здесь, — сказал учитель, найдя нужное место в книге. — «Сентенции об Истине». Автор тот же.

Он прочистил горло, чуть откинул голову и начал читать звучным голосом:

— «Истина опасна. Она рушит дворцы и свергает королей. Она заставляет смиренных брать в руки оружие и бунтовать против тиранов. Она поднимает в душе давнюю боль и бередит старые раны. Она — мать бессонных ночей и мучительных дней. И однако же есть нечто более опасное, чем Истина. Те, кто умалчивает Истину, приносят много больший вред. Возвещать Истину — значит рисковать многим. Иногда вестнику Истины приходится молчать, чтобы его не заставили умолкнуть навеки. Но даже если Истину нельзя высказать вслух, ее все равно надобно знать. Пускай вы не посмеете сказать Истину людям, никогда не лгите себе. У себя в голове я создал комнату, где храню те истины, что не смею озвучить. И в этой комнате сказал я себе, что короли никогда уже не вернутся в королевство. Никто не смеет этого сказать, но каждый знает — это Истина. В этой комнате я говорю себе: хорошо, что ушла тирания, ушла навек. Люди повесят меня за такие слова, но в их сердцах будет звучать шепот той же Истины. И еще в этой комнате я говорю себе, что пока простые люди не выбирают предводителей сами, они будут страдать — и это тоже Истина…»

Дети не понимали смысла этой речи. Впрочем, будь здесь взрослые, они справились бы не лучше. Но тайком от остальных тут оказалась Мошка Май, которая всю свою жизнь питалась книжными истинами. Она почуяла нутром, что слышит речи радикала. И поняла, что за такую лекцию учитель может отправиться на виселицу. Невольно ее захлестнула мстительная радость.

— «В этой маленькой комнате моего разума, — читал дальше учитель, — истины выросли сильными и громкими, и я понял, что должен говорить их, неважно, какою ценой…»

Внезапно из-под стены раздался свист, и Мошка со страхом поняла, что прямо под ней стоит мальчишка, наблюдающий за улицей.

— Класс, врассыпную, — скомандовал учитель, быстро убрав книжку в хлеб и соединив буханку, так что только крошки посыпались.

Пятеро детей поменьше убежали через проемы в стене. Мальчишка постарше забрался по пристройке на крышу дома и подтянул другого мальчика. Еще четверо принялись как ни в чем не бывало играть в шарики на траве.

Учитель ослабил шейный платок и повязал его заново, после чего спокойным шагом направился к улице. На выходе из аллеи он снова поправил платок, будто зашел сюда лишь затем, чтобы привести себя в порядок. На углу стоял высокий человек в пышном парике. При виде учителя он почтительно кивнул. Мошка догадалась, что именно высокий подал мальчишке сигнал засвистеть.

Она сползла вниз по стене, едва не сорвавшись от волнения, и последовала за опальным учителем. Однако запруженные городские улицы быстро и болезненно объяснили ей, как тяжела работа соглядатая.

Она давно научилась быть невидимкой. Умей замереть, когда нужно, не издавай лишних звуков, пусть звук твоих шагов растворится в окружающем шуме… Если ты не в силах затуманить зрение другого человека, постарайся затуманить его разум — будь там, где тебя меньше всего ожидают увидеть, и возможно, тебя не заметят. Используй особенности ландшафта — держись выше или ниже уровня глаз человека, за которым шпионишь. Но эти уловки хороши лишь в деревне.

На многолюдной улице большого города все обстояло иначе. Прежде всего требовалось лавировать в толпе, не нарушая ее течения. Здесь нельзя выделяться, нужно стать одной из многих, слиться с толпой.

Пытаясь не потерять из виду учителя, Мошка постоянно натыкалась на других людей, едва не налетела на жестянщика со стопкой ведер и пару раз чуть не попала под лошадь. Ей приходилось двигаться вдоль стен и, улучая моменты, проскальзывать между людьми, то и дело наступая на ноги и провоцируя брань.

К счастью, объект преследования так погрузился в свои мысли, что совершенно не обращал внимания на окружающий мир. Но и здесь крылись проблемы. Один раз он внезапно остановился, поднял устрицу, упавшую с лотка, и, сдув с нее пыль, положил на место. После чего продолжил путь, не подозревая, что эта заминка стоила горожанам нескольких отдавленных ног и перевернутой телеги. Вопреки здравому смыслу Мошка прониклась к нему симпатией: способностью непроизвольно вызывать переполох учитель напоминал Сарацина.

Она кралась за учителем по Речной улице, вдоль прилавков с серебристой макрелью и розовыми креветками, похожими на вопросительные знаки. По Кожевнической улице, где торговец дичью вывесил ощипанные тушки птиц и освежеванных кроликов. По Дубильной улице с удушающим запахом химикатов, и дальше, по лабиринту скверов и проспектов. Наконец учитель спустился к самой реке и нырнул в кофейню, стоявшую прямо на причале.

— Добро пожаловать, мистер Пертеллис, — поприветствовала его девушка, принимая у него треуголку и куртку.

Уже то, что учитель невозмутимо вошел в кофейню, было странно. Но куда сильнее Мошку поразило — да так, что она замерла с открытым ртом, — что кофейня плавно скользнула на воду и стала медленно удаляться от берега. Налетел порыв ветра, взметнув Мошке юбку.

Стены плавучей кофейни казались сложенными из кирпича, но это был лишь искусный рисунок по дереву. Над крышей торчали два широких паруса, вдоль которых были натянуты воздушные змеи. На самом большом, том, что посередине, красовалась эмблема Речников.

— Потеряла чего, милашка? — спросил Мошку проходивший мимо грузчик.

— Я потеряла кофейню, — сказала Мошка, все еще не вполне в себе. — Она… уплыла по реке.

Грузчик проводил взглядом плавучую кофейню.

— Поздновато они сегодня, — заметил он спокойно. — Верно, ждали кого.

— Кофейня, — сказала Мошка. — Она уплыла по реке.

— А тебе туда надо? — спросил грузчик. — Ну, «Приют Лорел» пристает к берегу на Трубной улице за сахаром. Там ты можешь их поймать по эту сторону реки. Но тогда давай пошустрей, бегом-бегом.

И Мошка, не теряя времени на дальнейшие расспросы, побежала туда, куда указывал грузчик. Она летела вдоль реки, стараясь не упустить из виду воздушного змея, реявшего над кофейней. Мошка совсем уже выбилась из сил, когда кофейня повернула к берегу и встала у причала.

Мошка тяжело дыша подошла к кофейне и увидела, как оттуда выходят мужчины. Один из них показался ей смутно знакомым. Когда она проходила мимо, он вдруг схватил ее за плечи и развернул к себе.

Сильные, грубые руки подняли ее в воздух, точно тряпичную куклу, и Мошка с ужасом увидела перед собой искривленное злобой лицо Куропата, капитана «Пылкой девы».

— Знаешь, чего я хочу? — спросил он, дыша ей в лицо перегаром.

Мошка покачала головой.

— Вернуть свою баржу!

— А мы ее не брали!

— Вы — нет. Баржу увел ваш гусь!

На миг Мошка представила Сарацина, стоящего у штурвала, с трубкой в клюве, но тут же выбросила из головы этот образ. Тут одно из двух — либо она не так поняла Куропата, либо окончательно сошла с ума.

— Мы подняли доски, чтобы вынуть груз, — прохрипел Куропат, ставя Мошку на землю, но продолжая держать за плечи. — А гусь спрыгнул вниз, и мы не могли его выудить. И груз вместе с ним. Тогда под палубу спустился Дозерил, и эта тварь вывихнула ему ногу! Он застрял там и не может выбраться! Я хочу свою баржу назад!

Мошка, осмыслив услышанное, кивнула.

— И еще денег, — сказал Куропат. — За моральный ущерб.

Мошка снова кивнула, уже не так уверенно.

— И знаешь, чего еще я хочу? — добавил Куропат вкрадчиво. — Дядю твоего за причиндал подвесить!

«И» ЗНАЧИТ «ИНФОРМАТОР»

Мошка смотрела в безумные глаза Куропата и чувствовала, как пальцы впиваются ей в плечи.

— Я достану денег! — сказала она. — Только отпустите меня, я обязательно достану!

Обещание Мошки Куропата не впечатлило, он лишь сильнее вцепился ей в плечи. Что было не только больно, но и обидно, поскольку Мошка ничуть не кривила душой. Она была готова на все, лишь бы вернуть Сарацина.

— Деньги я с тебя получу, ага, — сказал Куропат. — Порублю тебя на куски и продам в мясную лавку.

Мошка решила, что с ним лучше не спорить. Вместо этого она извернулась и впилась зубами ему в руку. Куропат ослабил хватку, Мошка вырвалась и побежала. Не думая, что делает, она кинулась к плавучей кофейне, отходившей от берега, и прыгнула.

Она допрыгнула до края палубы, но оступилась и сорвалась, едва успев схватиться за канат. Подтянувшись, она забралась на борт, служивший верандой кофейни, и взмолилась всем Почтенным, чтобы Куропат не прыгнул следом.

Сама того не ведая, движимая лишь желанием спастись, Мошка оказалась на границе меж сушей и водой. Город, где правил герцог, остался позади. А на реке действовали лишь текучие и вольные законы Речников. Плавучая кофейня славилась тем, что, будучи на плаву, была неподвластна сухопутным властям, на ее борту царила полная свобода мыслей и действий. Потому-то здесь бурлили, точно вода в кофейнике, отчаянные споры о правильном устройстве мира и откровенные заговоры.

В это самое время в кофейне мисс Кайтли под названием «Приют Лорел» молодой учитель тепло поприветствовал старого друга.

— Червонец! — воскликнул он, протискиваясь между столиками к человеку, в карих глазах которого, казалось, навеки застыло сердитое недоумение. — Как я рад тебя видеть. Как раз хотел обсудить последние… э-э… хм… Ну, ты понимаешь…

Червонец давил руку учителя, провожая взглядом человека в малиновом костюме, пока тот не надел шляпу и не вышел, помахивая тростью, на веранду. Едва дверь за ним закрылась, он выдохнул с облегчением. И еще несколько человек вытерли пот со лба и переглянулись между собой.

— Пресвятые Почтенные, Пертеллис, — произнес Червонец. — Я уж боялся, ты чего-нибудь ляпнешь прямо перед ним.

Хопвуд Пертеллис непонимающе моргнул из-под очков.

— Перед кем?

— Перед шпионом герцога. Зуб даю, это был он. Куда катится мир, если уже на реке нельзя поговорить спокойно? Он пришел вчера и сказал, что прибыл из далекого университетского городка и хочет познакомиться с местной интеллигенцией, которой «небезразлична судьба несчастного народа».

— Могло же так и быть? — сказал Пертеллис простодушно.

— Могло бы, да не было, — сказала мисс Кайтли, поднося ему кофе. Это была стройная бледнокожая женщина неопределенного возраста с томными глазами. — Он взял себе кофе и угощал всех, кто говорил с ним, и никого не попросил об ответной услуге. Мы намеренно обсчитали его, а он и глазом не повел. И еще ему очень хотелось посмотреть последние трактаты «о самом наболевшем».

— Кто-то что-то ему сказал? — спросил Пертеллис.

Червонец переглянулся с мисс Кайтли, а та опустила тяжелые веки и бросила взгляд на Пертеллиса. Червонец переглянулся с несколькими посетителями, которые слегка кивали ему в ответ или поднимали брови, и снова обратился к Пертеллису, сложив руки.

— А почему это так тебя интересует?

— Прошу прощения?

— Пертеллис, скажи честно, это ты прячешь печатный станок?

Пертеллис не донес чашку с кофе до рта. Дрожащей рукой он поставил ее на стол.

— Пресвятые Почтенные. Ну и вопрос. А что, если я?

Червонец поднял руки и заложил за голову, пристально глядя в глаза Пертеллису. В кофейне стало так тихо, что было слышно, как Червонец хрустит пальцами. Затем он уронил руки вдоль тела и сказал:

— Я знал, что это ты. Твой почерк. Пертеллис, во имя Свистопляса, защитника сумасбродов, почему ты нам ничего не сказал? Мы бы вправили тебе мозги. Ты натравишь на нас Книжников!

Червонец обвел злобным взглядом помещение, пресекая возможные возражения. Каждый завсегдатай «Приюта Лорел» был готов к тому, что, если его бумаги обыщут, там найдут доказательства его оппозиционных взглядов и арестуют его как радикала. Пускай их мнения по отдельным вопросам расходились, все они разделяли страстную убежденность в том, что мир устроен несправедливо и должен измениться. И никто не боялся ответить за свои убеждения.

— Что ж, — произнес Пертеллис вдумчиво. — А что, если это не я?

— Пертеллис, — растерянно сказал Червонец. — Все уверены, что это ты. С твоей-то страстью к обличению пороков. И твоей школой. У большинства из нас есть «На неравенство людей перед законом», переписанное твоими учениками.

— Да, признаю, — застенчиво улыбнулся Пертеллис. — Большинство детишек сносно владеет пером.

— Пером они владеют, да только умом не владеют! Пертеллис, они ведь пишут за тобой каждое слово. В конце моего экземпляра написано: «Ох ты. Класс, вольно. Дети, выходим из мельницы».

— Это верно, верно… Печатный станок избавляет от таких оплошностей и здорово экономит время. Я так понимаю, вы твердо решили, что это я его прячу? Что ж, пусть будет так, мнение большинства — закон. Или, по-вашему, я должен стыдиться? Стыдиться, что зажигаю людские сердца, как молния — трухлявое дерево? Нет, мне не стыдно. Прошлой зимой из-за новых налогов народ голодал, и все ради того, чтобы герцог построил «шпили процветания». А этой зимой невинным людям придется жить на улицах, потому что герцогу взбрело в голову снести их дома. Стоит ли протестовать против такого произвола? По-моему, стоит!

Червонец раздраженно хрюкнул и, отойдя к своему столу, принялся так яростно раскуривать трубку, что вскоре полностью исчез в клубах дыма. В «Приюте Лорел» не было окон, из уважения к налогу на окна, но свет проникал через сотни отверстий, просверленных в досках. Лучи шпагами пронзали дымовую завесу.

Мисс Кайтли подала Пертеллису его трубку.

— Вы очень упрямы, — сказала она тихо.

— Я нажил себе врага? — спросил он так же тихо.

— Нет. Слишком преданного друга. Он беспокоится, что ваше прямодушие доведет вас до виселицы.

Пертеллис задумчиво раскурил трубку, а затем спросил у хозяйки:

— Скажите, а тот подозрительный посетитель… Он ведь такой не один? Много у вас побывало шпионов герцога с тех пор, как меня арестовали в прошлом месяце?

— Не пускать их я не могу.

— Понимаю. Мне и в голову не пришло, что власти, не найдя доказательств моей вины, станут следить за моими друзьями. Теперь из-за меня люди в опасности. — Пертеллис подпер щеку рукой и продолжил, не глядя в глаза мисс Кайтли: — Попробую найти помещение для работы, тогда не нужно будет приходить сюда… Может, братья Винновинги мне помогут.

— У меня большие запасы печенья с коньяком, которое вы любите, — сказала мисс Кайтли нарочито спокойным тоном. — Кроме вас, его почти никто не ест, из-за горького привкуса. Так что я понесу убытки, если вы перестанете сюда приходить. Мне придется нелегко, мистер Пертеллис.

Пертеллис хотел что-то ответить, но закашлялся.

— Что самое забавное, — заметил он, — мне иногда кажется, я бы давно забросил школу, но дети так хотят учиться. Они меня просто не отпускают — я даже не знаю, на какой улице они остановят меня и потащат куда-то, чтобы я дал им урок. Я сотню раз объяснял им, как это опасно, но у них такая тяга к знаниям! Никто из них не может позволить себе платные школы Книжников. А если бы даже могли, чему бы их там научили? Как исполнять законы и быть послушными рабами, не задавая вопросов? Поэтому моя школа живет. И растет. Каждый месяц появляются новые лица. Вот даже сегодня я увидел одну новую девочку. Она шла за мной по улице. Наверное, услышала от друзей. Она не осмелилась заговорить со мной. Но я уверен, что еще увижу ее. У нее был такой голодный взгляд…

Если бы Пертеллис услышал все бранные слова, которые Мошка успела выучить за свою жизнь, он, возможно, не стал бы так восхищаться ее тягой к знаниям. Собственно, как раз сейчас она цедила эти слова по очереди. Ватага ребят заметила, что Мошка висит на перилах плавучей кофейни, и бросилась вслед по берегу, крича во всю глотку, чтобы кто-нибудь снял негодницу. Наконец их крики были услышаны, из кофейни вышел краснолицый мужчина и, увидев Мошку, сказал:

— Это еще что? Тебе тут не место. А ну прыгай отсюда!

— Куда я прыгну? Я вам не жаба!

— Раньше надо было думать. Тебе тут не место. Такие правила. — С этими словами мужчина подошел к борту и, осмотрев реку, сказал кому-то: — Давай направо.

Мошка увидела впереди крошечный островок, на котором стояла бронзовая фигура Добряка Просака, что бережет непутевых от бурной реки. К островку был пристроен маленький причал, и плавучая кофейня не без труда пристала к нему.

— Давай слезай, — сказали Мошке. — Живо! Покричи, чтобы с берега за тобой приплыли.

Мошке ничего не оставалось, кроме как послушаться, и она спрыгнула на причал. У нее совсем не было денег, чтобы заплатить лодочнику.

Но вдруг она увидела, как по реке приближается нелепое сооружение бурого цвета, похожее на гигантский сундук. Не веря своим глазам, она только по вывеске над входом догадалась, что это еще одна плавучая кофейня. Только облик ее не внушал доверия — эта посудина напоминала разве что портовый кабак.

На парусе красовались силуэт оленя и название — «Речной олень». А на крыше бранились двое мужчин. Рангоут ходил ходуном — спорщики пытались выровнять парус по ветру, но у них не очень получалось. И никто не обращал внимания на островок с фигурой Почтенного и на девочку, машущую руками. Через минуту судно приблизилось к островку вплотную. Мошка решила прыгать.

Бух.

Звук, хоть и тихий, разбудил спящего.

Тот не вскочил из кресла, где дремал, но медленно открыл глаза цвета меди и оглядел, чуть хмурясь, тусклый зал, столы с кофейниками и посетителей. В основном здесь сидели драпировщики и торговцы мануфактурой, многие читали «Торговый компаньон» и обсуждали последние известия.

Мужчина снова откинулся в кресле. Не прошло и минуты, как он погрузился в дремоту. И только когда комната накренилась направо и все сидящие за столами схватились за кофейники и кружки, чтобы те не попадали на пол, мужчина снова открыл глаза. Кофейня подошла к причалу.

Он учтиво попрощался с хозяином. У него был приятный голос, точно теплое молоко. Он улыбнулся девушке, подавшей ему трость и шляпу. Улыбка у него была не менее приятной. Поклонившись, он вышел за дверь.

И тут с крыши прямо перед ним упало нечто в муслиновом платье. Шляпа слетела у него с головы.

Мошка — а это была она — подняла взгляд на человека, которого едва не сбила с ног, и растерянно заморгала. Тот ответил ей не менее растерянным взглядом. Мошка, поднявшись, протянула ему мятую шляпу.

Разумнее всего было поскорее убраться, пока незнакомец не разозлился, благо кофейня уже стояла у берега. Но, едва Мошка развернулась к выходу, человек поймал ее за руку.

— Ну-ка постой, — сказал он.

Впрочем, угрозы в его голосе не было.

Мошка уже хотела извиниться по всем правилам этикета, как вдруг заметила на берегу капитана Куропата, озирающего кофейню из-под ладони. Плавучие кофейни, несмотря на паруса, плыли так медленно, что Куропат оказался здесь раньше Мошки.

— Что с тобой? — спросил незнакомец, прочитав страх в ее глазах.

Вместо ответа она скользнула ему за спину, кинув на него умоляющий взгляд, и укрылась его широким плащом.

«Должно быть, он решит, что я воровка, или беглая служанка, или еще что похуже», — думала Мошка, надеясь на его милосердие.

Куропат почесал подбородок, сделал пару шагов к кофейне… И тут незнакомец запахнул плащ. Мошка оказалась в темноте, пахшей дорожной пылью и травами.

— Шагай, — сказал незнакомец. — Если не споткнешься, глядишь, он и не заметит лишнюю пару ног.

Мошка шла, прильнув к своему спасителю, ничего не видя и отчаянно стараясь шагать с ним в ногу. Она слышала звуки улицы, но не представляла, где они сейчас находятся. Иногда кто-нибудь задевал ее в толчее, заставляя сердце подпрыгивать к самому горлу.

Неожиданно поводырь распахнул плащ, и Мошка зажмурилась от яркого света. Они стояли на безлюдной улочке, обнесенной стеной с одной стороны, вблизи собора. Мошка оправила платье и убрала под чепец выбившиеся волосы.

— Может, теперь ты мне скажешь, — обратился к ней незнакомец, — соучастником какого преступления я стал?

Он сложил руки на груди и добродушно улыбнулся, выгнув брови двумя гнездышками, словно ожидая услышать что-то в высшей степени забавное.

«Слишком смазлив, чтобы быть джентльменом», — отметила Мошка.

Также она отметила, что он не носит парика, а держит пышную каштановую шевелюру собранной в хвост. И лицо его отнюдь не отличается благородной бледностью, а, наоборот, до неприличия загорело. Однако он ничуть не походил на человека низшего сословия. Всем своим видом он излучал спокойствие и уверенность, словно мир принадлежал ему одному.

Секунду Мошка раздумывала, что ему ответить, но при мысли о лжи краска залила ее щеки, и она выпалила правду:

— Мой гусь, как бы вам объяснить, он увел баржу того парня. Но он не нарочно, просто испугался. Вот. А теперь этот злыдень рвет и мечет, требует, чтобы я вернула ему баржу.

Собеседник Мошки сложил губы бантиком и задумчиво уставился себе под ноги, а затем медленно кивнул, явно удовлетворившись ответом.

— Хм. Ясно, — произнес он чуть дрожащим голосом, и Мошка поняла, что он едва сдерживает смех. — Что ж, смею сказать, для вранья твой рассказ слишком нелеп. Если бы ты хотела меня обмануть, сочинила бы что-нибудь попроще…

— Я вас не обманываю! — воскликнула Мошка.

Ей было ужасно неприятно, что ее честность подвергают сомнению.

— Хорошо, хорошо. Приношу извинения. Ладно, как тебя зовут?

— Мошка.

— Рад знакомству, — сказал он, протягивая руку. — Линден Кольраби.

Она пожала руку, гадая, то ли он всерьез, то ли шутит над ней.

— Ты ведь недавно приехала в Манделион? У тебя знакомый говор, только не пойму, где я его слышал.

— Я здесь сопровождаю одного литератора, — заявила она. — Я его помощница.

Уголки его рта вновь задрожали, желая растянуться в улыбку, и Мошке захотелось произвести на него впечатление серьезной и значительной особы.

— У меня это, вообще-то, временная работа. Скоро я собираюсь работать… вон там, — сказала она, указывая на возвышавшийся вдалеке за крышами дворец Восточный шпиль. — Там живет леди Тамаринд, и я буду на нее работать.

И она-таки добилась желаемого результата — улыбка растаяла, Кольраби смотрел на нее круглыми от удивления глазами.

— Да, — продолжила она с воодушевлением, — я получу там место, и буду читать ей стихи, и носить письма на серебряном подносе, и… все такое.

Мошка представила себя в этом дворце, среди холодной, чистой роскоши, где на тебя не повышают голос и над тобой не висит очередная опасность, и у нее закружилась голова.

— Какое удивительное совпадение, — с каменным лицом вымолвил Кольраби. — Я как раз направлялся во дворец к леди Тамаринд выказать ей свое почтение. Слышал, с верхнего балкона открывается прекрасный вид…

Мошка пристально посмотрела ему в глаза и заметила в них лукавый огонек, а потом окинула взглядом его пыльную одежду и забрызганные грязью ботинки и рассмеялась.

— Вы шутите, да? Смеетесь надо мной… Не верите мне! А я вам правду сказала…

И Мошка, помахав рукой Восточному шпилю, развернулась и побежала прочь.

В приподнятом настроении она прошла полпути до брачного дома, но затем снова вспомнила о разрушенной школе и молодом учителе с учениками. И в душе у нее поселилась печаль.

«Я могла бы охранять их, — думала она. — Могла бы приносить им перья от Книжников».

Но едва она вспомнила подмастерье суконщика, благородный запал поубавился. Она поняла, что не хочет якшаться с такими, как он, с воришками, радикалами и подстрекателями.

С другой стороны… она могла рассказать о подпольной школе и радикальных книгах Книжникам. Они щедро заплатят за такие сведения, она сможет выкупить Сарацина. Книжники будут довольны и отправят ее в свою школу — все случится так, как и предсказывала леди Тамаринд.

К тому времени, как Эпонимий Клент с орхидеей в петлице, благоухая вином и сигарами, вернулся домой, Мошка все для себя решила. Он вальяжно улыбнулся ей, протягивая шляпу.

— Ах, какой чудесный день, — сказал он. — Моя поэзия удостоилась внимания столь высокого общества… И столь состоятельного… Надеюсь, ты хорошо провела время, дорогуша?

Мошка мрачно улыбнулась в ответ.

— Оставьте игривый тон, мистер Клент. У меня для вас серьезные новости.

В то время как Мошка рассказывала Кленту о встрече с Куропатом и подпольной школе, Линден Кольраби готовил свой отчет. Странная девочка-подросток с безумными историями и черными глазами отвлекла Линдена от этого нелегкого дела, но больше терять время было нельзя.

Привратники Восточного шпиля пропустили его, как важного гостя, и он прошел в покои леди Тамаринд.

— Ваша милость, я должен с большим сожалением сообщить, что Эпонимий Клент сумел перехитрить меня. Я следил за ним и выследил, я настиг его в городке под названием Чог и там же потерял. Он все еще на свободе.

— Я знаю, — сказала леди Тамаринд. — Он в Манделионе.

— Как? — Кольраби вскинул брови. — Полагаю, он приплыл по реке?

— Он прибыл в карете. В моей карете. Мы подобрали его на дороге.

Есть несколько вещей, которые нельзя говорить сестре герцога, и Кольраби удержал всё, что рвалось с языка.

— Миледи, — произнес он наконец, — если бы он не был столь чудовищно опасен…

— Тогда бы я выбросила его из кареты, как только узнала, кто он такой, — сказала леди Тамаринд. — Но я обернула эту случайную встречу в свою пользу. Я завербовала агента, который станет следить за каждым движением Клента, так что мы будем знать все о нем и его намерениях. Пока не могу сказать, насколько агент надежен, но девчонка внушает доверие…

«К» ЗНАЧИТ «КАРАУЛ»

Следующим утром Кэвиат, младший Книжник, две недели проторчавший в кофейне «Реченное слово», покинул надежное убежище и сел в паланкин, чтобы отправиться к переплетчику на улицу Пелмел, где Эпонимий Клент должен был оставить свой отчет.

— Мы уже послали двух подмастерьев за этим несчастным отчетом, — сказал ему Мэбвик Ток, — и ни один из них не дошел. Титла переехала повозка, и сейчас над ним трудится коновал. А что стряслось с Вефтом, мы так и не знаем. На этот раз мы пошлем кого-нибудь из Книжников — Ключники не посмеют причинить ему вреда, иначе нарушат конвенцию и откроют войну между гильдиями. Даже Арамай Тетеревятник не пойдет на это. Кэвиат! Мы пошлем тебя.

Мэбвик Ток открыл дверь кофейни и добавил:

— Молитвенный час почти прошел, так что поспеши, пока улицы не так запружены повозками.

Каждая община, поклонявшаяся тому или иному Почтенному, имела свое представление о том, как должен звучать истинно богоугодный перезвон. Поскольку для богослужений существовал общий час, вскоре после рассвета, он превращался в подлинный триумф какофонии, поднимающий с кровати даже самых отъявленных лежебок. Служители Почтенных лупили в колокола что есть мочи, норовя заглушить остальных, а те, кто предпочитал домашнюю молитву, затыкали уши ватой и невозмутимо позванивали в маленькие колокольчики. Те, кто не разделял общего помешательства, в этот час наглухо запирали окна и не выходили на улицу без крайней необходимости.

Кэвиат сидел в паланкине, заткнув уши пальцами, и молился всем Почтенным, чтобы они позволили ему добраться до лавки переплетчика живым и невредимым.

«Мистер Ток всегда. Знает, что делает, — ползли прерывистые мысли у него в гудящей голове. — Но как. Можно быть уверенным, что. Ключники соблюдают правила, если. Мы не получали. Вестей из Скарри уже. Так давно, что. Все что угодно может. Твориться там».

Почтенные были великодушны, он доехал до переплетчика без происшествий. Взяв отчет, он сел в паланкин, и носильщики тронулись в обратный путь.

С каждой строчкой, написанной витиеватым почерком Клента, брови Кэвиата поднимались все выше.

— Носильщики! — крикнул он. — Давайте поживее!

Носильщики послушно припустили рысцой. Но едва Кэвиат откинулся в кресле, как паланкин клюнул носом, и Книжник полетел головой в стенку. Раздался сдавленный возглас, и паланкин осел назад, отчего Кэвиат запрокинулся кверху ногами.

— Что… Что такое? — бормотал он, поправляя сползший на глаза парик.

Но паланкин приподнялся над землей и как ни в чем не бывало поплыл по улице, даже резвее, чем прежде.

Кэвиат продолжил было вчитываться в отчет Клента, но потом обратил внимание, что, судя по топоту, носильщиков явно больше четырех. Он хотел выглянуть в окно, но паланкин резко повернул, заставив его схватиться за стены. Не успел он прийти в себя, как паланкин повернул снова, затем еще и еще. Звук шагов стал отдаваться эхом от тесных стен.

Вот тогда под париком у Кэвиата зашевелились волосы. Его несли куда угодно, только не в кофейню «Реченное слово».

Эхо пропало, и носильщики зашлепали по мокрому дереву, а Кэвиат услышал крики чаек.

Внезапно паланкин замер. Кэвиат, сам не свой от страха, пододвинулся к дверце, но тут его качнуло — раз, другой, третий. Кэвиат выглянул из окошка вовремя, чтобы увидеть, как стремительно приближаются бурые воды реки Слай.

Бултых!

Темная холодная вода потекла сквозь дверные щели. Кэвиат шагнул к двери, и паланкин начал заваливаться набок, а в окно хлынул настоящий поток. Кэвиат в ужасе отшатнулся, пытаясь выровнять паланкин, но вода неумолимо прибывала. Книжник упал в кресло и схватился руками за голову.

Вдруг сверху раздался скребущий звук, и Кэвиат увидел, как за край окна цепляется железный крюк. А затем еще три крюка подцепили паланкин с обеих сторон и стали медленно поднимать. Вода полилась сквозь щели обратно в реку.

Когда Кэвиат уверился, что скорая смерть ему не грозит, он осторожно поднялся на ноги и, сдвинув крышу, встал в полный рост. Паланкин медленно поднимался на четырех тросах, уходящих за край пешеходного моста, сквозь щели в котором проглядывало небо. Внизу беспокойно колыхались, словно сожалея об упущенной добыче, бурые воды реки Слай. А на крошечном причале неподалеку стояли три человека в перчатках.

— Забавная, однако, рыба, — сказал один из них, глядя на паланкин.

У него был рваный шрам на левой щеке, похожий на рыбий скелет.

— Хотя в этом отстойнике и не такое выловишь. Все барахло стекается сюда.

— Вам очень повезло, что мы проходили мимо, мистер Книжник, — сказал другой, повыше ростом, почесывая светлую щетину на подбородке.

Третий ничего не сказал, только выпустил сквозь зубы дым от трубки.

— Возможно, — произнес Кэвиат, — вы могли бы. Позвать церковного сторожа, чтобы. Он помог мне, и тогда. Я дам вам серебряный. Шиллинг.

Тут Кэвиат сообразил, что при нем не было никаких знаков отличия, говоривших о его принадлежности к Книжникам. Однако эти люди назвали его Книжником. Еще он обратил внимание, что все трое, несмотря на довольно разгульный вид, носят отличные перчатки.

— Мы бы не хотели оставлять вас тут, сэр, — сказал высокий. — Не ровен час, потонете. Место-то бедовое.

— Бе-бедо… бедо… — забормотал Кэвиат, почуяв недоброе.

Бедовыми в народе прозвали те места, где Ключники расправлялись с неугодными. «Попал в бедовое место» — так говорили о несчастных. Например, гуляла история о ворюге, упившемся эля и решившем на спор взломать замок Ключников. На следующий день его нашли в подворотне, сорвавшийся с крыши флюгер раскроил ему череп. Или история о двух сорвиголовах, братьях Бладдиманах, вломившихся в дом Ключника, чтобы наедине побеседовать с его хорошенькой дочкой. Следующей ночью обоих придавило насмерть стойкой с винными бочками в подвале любимого кабачка. Раскатало в блин.

— Есть предложение, — сказал человек со шрамом. — Раскачаем его до берега, на раз-два-три.

Кэвиат растерянно моргнул. Он не совсем понимал, о чем идет речь.

— Если вы боитесь булькнуть, пока мы будем вас качать, — обратился к Кэвиату высокий, — так мы вас выудим из воды, сэр. Но, чтобы вам было спокойно, сперва отдайте нам сумку.

— Не стоит. Беспокойства. Я в полном. Порядке, вообще-то, я. Жду друга.

Кэвиат беспокойно ощупал свои карманы, желая убедиться, что кошелек на месте.

— Сейчас ваши лучшие на свете друзья — это четыре веревки, — сказал человек со шрамом. — Мудрый человек не будет проверять терпение друзей. А то веревкам станет интересно, зачем это они тратят время на человека, который не думает головой. И тогда вы упадете обратно в реку.

В ровном голосе звучала угроза.

Если перед ним, как надеялся Кэвиат, ловцы воров, которых наняли Ключники, они вряд ли посмеют бросить Книжника в бедовом месте. Но мысль о том, как он падает в холодную воду и барахтается, отчаянно отплевываясь, а течение уносит его прочь, вызвала у Кэвиата ужас. Он представил, как старьевщик вылавливает из реки его парик, и едва не лишился чувств.

— Лодка! — воскликнул он, всплеснув руками.

Никогда еще вид обычной лодки не вызывал в нем такую бурю восторга. На веслах сидел плечистый парень, и когда он, подплыв достаточно близко, взглянул на Кэвиата, тот обратил внимание на его сломанный нос.

— Вы в порядке, мистер? — спросил лодочник. — Хотите, до берега доброшу?

— Да! О да! До… дальнего берега.

Три человека на причале с каменными лицами смотрели, как лодка подплывает под висящий паланкин и лодочник протягивает руку Кэвиату.

Внезапно, когда Книжник уже был готов шагнуть в лодку, лодочник сильным движением пихнул его обратно и, оттолкнувшись веслом, сказал:

— Запамятовал я. Нельзя мне пассажиров брать. Речники не велят.

В руках, скрытых перчатками, была сумка Кэвиата.

В несколько мощных гребков он подплыл к причалу и передал ее человеку со шрамом. Затем привязал лодку, выбрался на берег, и все четверо пошли прочь, грубо хохоча и толкая друг друга в бок.

Кэвиат остался висеть в паланкине, под скрип веревок над головой и шум мерно текущей воды под ним, один в этом бедовом месте.

В отчете, написанном Эпонимием Клентом, содержалась обстоятельная, украшенная яркими подробностями история о том, как девочка нашла подпольную школу, потом отважно преследовала радикала Пертеллиса, но тот ускользнул в последний момент. Арамай Тетеревятник, предводитель Ключников Манделиона, перечитывал его, пока не выучил наизусть.

Ставка Ключников никогда не задерживалась на одном месте, и сейчас она располагалась под куполом собора, издавна облюбованным портовыми чайками. Отсюда открывался прекрасный вид на город, даже знаменитые шпили не могли потягаться с ним. Внушительный купол защищал письменный стол предводителя ключников от капризов погоды, но не мог спасти от бесконечного гомона чаек. Тетеревятник, однако, любил этих крикливых хищных птиц, так смело и красиво парящих в небе над рекой.

Человек, комкающий кепку перед главным Ключником, в смелости явно уступал птицам. Он переминался с ноги на ногу и нервно оглядывался на крикливых чаек.

— Ну, — сказал Тетеревятник, поднимая на него бесцветные глаза, — так какую часть города держит твоя банда? Покажи.

— Вон ту, от реки до Крутой улицы.

Бандит смущенно поморщился оттого, что его территория кажется отсюда такой крохотной.

Относительно человеческой природы Арамай Тетеревятник был убежден в одном: все люди чего-то хотят и чего-то боятся, остальное не важно. Поэтому он любил и умел пугать людей. Этого бандита привело к нему стремление к выгоде, иначе говоря, простая алчность. Тетеревятник собирался повернуть ситуацию в свою пользу, приправив жадность страхом. Со временем эта гремучая смесь из жадности и страха позволит ему создать настоящую армию, где будут воры, мошенники, аферисты, перекупщики, доносчики, головорезы, а еще законники и даже принцы крови. Втайне Тетеревятник был благодарен Птицеловам, что они разрушили королевство, посеяв страх и отчаяние в человеческих душах. Старые гимны свободы были надежно забыты. Сейчас все хотели надежности и безопасности, что и предлагали Ключники — за разумную цену.

В Скарри Тетеревятник применял эту тактику с большим успехом. Переломный момент настал, когда он подчинил банду Мокинса. Тетеревятник пришел на похороны Виллета Мокинса не таясь, как почетный гость, а за ним летел шепот страха, и тогда город пал к его ногам. Остальные банды сами прибежали к нему и предложили свои услуги…

Вот так Скарри стал его вотчиной, где с наступлением темноты никто не выходит на улицы и все платят дань Ключникам.

Бандит, стоящий перед ним, уже пожалел, что осмелился побеспокоить такую могущественную персону, как Арамай Тетеревятник.

— Наш человек сидит в академии, — объяснял он сбивчиво. — Первоклассный армай. Ему дело шьют через четыре дня.

В переводе на простой язык это означало: «Лучший из наших воров сейчас в тюрьме, и через четыре дня его будут судить».

— И вам нужны мои ребята, чтобы слепить горбатого?

«Слепить горбатого» означало обеспечить алиби преступнику. Ключники регулярно занимались этим.

— Это я могу, — сказал Тетеревятник. — Но сперва мне нужны доказательства вашей преданности.

Он еще не закончил фразу, а в голове уже созрел план. Тетеревятник скользнул глазами по отчету Клента. Несмотря на все попытки запугать Книжников, они всё еще сопротивлялись ему. Их упорство его не пугало, а скорее вызывало раздражение, поскольку он не сомневался, что рано или поздно победит.

Но ему требовалось мобилизовать все ресурсы в этой борьбе умов за Манделион. Ведь с некоторых пор у него появился новый враг — сестра герцога, леди Тамаринд. Подчинять герцога было так же безопасно, как лезть голой рукой в пчелиный улей, но Тетеревятник нашел бы к нему подход, если бы не леди Тамаринд, постоянно наставлявшая брата. Тетеревятник даже не был уверен, у кого шпионская сеть лучше — у него или леди Тамаринд. Его агенты, залезая к ней в покои в поисках бумаг, еле уносили ноги от ее зверинца. Хуже того, об их схватке начали сплетничать всякие отбросы вроде этого головореза, так что преступная братия уже не спешила встать под знамена Ключников, а взвешивала «за» и «против» — будто у Книжников оставался шанс на победу. От этой мысли Тетеревятник поморщился. Он не мог допустить, чтобы подполье оценило весь накал грядущей борьбы.

— Книжников нужно как следует припугнуть, и они пойдут на попятный, вот и все дела, — сказал Тетеревятник. — Они слишком боятся войны между гильдиями, чтобы открыто выступить против нас. Ну-ка, подумаем… Они выследили этого Пертеллиса и, похоже, сочли важной птицей…

Тетеревятник поднял взгляд на бандита.

— Покажи, насколько хороши твои ребята. Я хочу, чтобы к ночи вы нашли литератора по имени Пертеллис.

Тем временем молодой адвокат Хопвуд Пертеллис, пребывая в блаженном неведении, какие тучи сгущаются у него над головой, был в тюрьме, где беседовал с фермером, которого ему предстояло защищать в суде по обвинению в неуплате нового налога. Потом он направился домой, думая о предстоящей защите, и продолжал думать о ней, поглощая суп в темной кухне.

Темно было не только в кухне, но и во всех остальных комнатах — Пертеллис не входил в узкий круг состоятельных граждан, способных потянуть налог на окна. Он усердно работал, но клиенты ему попадались сплошь бедняки. За последние годы ему пришлось заколотить все окна, одно за другим. Дешевые свечи давали мало света и много дыма и пахли прогорклым жиром. При всем при том, как большинство людей его круга, Пертеллис отличался упрямым характером, а потому работал допоздна, щурясь сквозь очки и потирая уставшие глаза.

Поздним вечером, сняв очки, чтобы дать глазам отдых, он услышал скрип половиц и, обернувшись, увидел позади пять темных фигур.

В полночь юный факельщик, проходя по мосту над рекой Слай, услышал чиханье, вроде бы из-под моста. Опустив фонарь за перила, он с изумлением увидел паланкин, подвешенный на веревках, и человека, дрожащего от холода. Им был младший Книжник Кэвиат.

Заботливый факельщик позвал церковного сторожа, вдвоем они вытащили Кэвиата и проводили его до кофейни «Реченное слово». Так Мэбвик Ток узнал о провале миссии и о том, что отчет их агента попал в руки врага. Хорошо хоть Кэвиат пересказал его содержание.

Ток сразу же поднял на ноги трех Книжников, спавших в кофейне, и велел немедленно отправляться на поиски мятежного учителя. Недовольно ворча, они повиновались.

— Нечего ныть, — понукал он их, — ноги в руки и вперед. Не забывайте, что многие Птицеловы тоже были учителями. Они учили сыновей богатых и влиятельных, и когда те выросли, то стали послушным инструментом в их руках. Все королевство схватилось за голову от такого ужаса. Ну уж нет — детей будут учить либо Книжники, либо никто. Или через двадцать лет всё начнется по-новому. Коли голова забита опасными мыслями, единственный способ спасти общество — отрубить эту голову, пока не поздно.

Сам Ток отправился к констеблю, и тот, подтверждая его опасения, сразу вспомнил имя Пертеллиса. Молодого адвоката дважды арестовывали по подозрению в подстрекательстве к мятежу и дважды отпускали за нехваткой улик. Констебль без промедления назвал главному Книжнику адрес.

Час спустя Мэбвик Ток в сопровождении трех Книжников и двух младших констеблей подошел к дому Пертеллиса. Увы, он опоздал. В доме были открыты все замки — на дверях, в кладовке, в ящике письменного стола. Домохозяйка лежала в железной бадье, связанная по рукам и ногам, с чепцом на лице и кляпом во рту. Пертеллиса похитили так тихо, что ни одна собака и носом не повела.

В кладовке Ток нашел несколько буханок хлеба, в каждой из которых была спрятана какая-нибудь книга, порочащая власть. Доказательства вины были налицо, недоставало лишь самого Пертеллиса.

Ток не сомневался, что Пертеллиса похитили Ключники. Но он не мог понять, зачем тем понадобился подпольный учитель. Все указывало на то, что злосчастные памфлеты печатали сами Ключники. Но пока герцог верит, что за этим стоят радикалы, Ключники могут заслужить его расположение, предъявив ему Пертеллиса как главаря оппозиции. Может быть и так, что Пертеллис действительно печатал памфлеты по заказу Ключников, но между ними вышла ссора, и Ключники испугались, что он выдаст их Книжникам?

— Хорошо, — пробормотал Ток, — раз Ключники его похитили, значит, он важен. Я достану его, мистер Тетеревятник, вот увидите. Я не хочу войны, но, если вы начнете первым, я приму вызов. Я сражался против Птицеловов, когда им принадлежала вся страна. Коли они меня не испугали, то тебе и подавно не светит, Арамай Тетеревятник.

Он оглядел заспанные, усталые лица соратников, толпящихся вокруг.

— Если так зевать, недолго челюсть вывихнуть. Бегом на улицу, зовите факельщиков. Тащите всех, кого найдете!

Вскоре в прихожей Пертеллиса толпилось с полдюжины факельщиков. Оглядев в дрожащем свете изъеденные оспой лица, Ток понял, почему они работают по ночам.

Ему удалось выяснить следующее. Младший из факельщиков видел, как пятеро джентльменов провожали своего друга домой, а когда он предложил им свою помощь, они сказали, что справятся без него.

— Я шел за ними до Снулого переулка, на случай, если они передумают, — сказал мальчик и растянул рот в щербатой улыбке.

Ток дал ему монетку и выпроводил всех.

Как только он услышал о Снулом переулке, он понял, что ему улыбается удача. Среди обитателей этого малоприятного места имелся один слепой, лепивший сальные свечи. Ранним утром Ток нанес ему визит и узнал, что в два часа ночи под его окном прошли полдюжины человек. Они свернули на Стороннюю аллею. Ток просиял — в конце Сторонней аллеи, под городской стеной, стояла таверна «Серый мастиф», одна из ставок Ключников в Манделионе. Раз в две недели в таверне проводились собачьи бои, в эту пору там собирались Ключники, а в одном из верхних окон Ток как-то раз увидел горделивый профиль Арамая Тетеревятника.

— Ну конечно, — бормотал Ток себе под нос, пока паланкин нес его в кофейню «Реченное слово». — Они ведь не могут сразу отвезти его к герцогу. Они держат его там, готов поспорить на свой парик. Но как его перехватить?

У него не было в подчинении людей, способных тихо взломать замок и незаметно проникнуть внутрь или же взять таверну приступом. Но ведь есть другие пути — ему хватает улик для ареста Пертеллиса. Предположим, он отправит своих людей в таверну «Серый мастиф» с официальным поручением арестовать Пертеллиса.

Внезапно глаза Тока загорелись новой идеей.

— Герцог хочет верить в заговор радикалов? Отлично, укрепим его веру. Я выдам ему предводителя заговорщиков, Пертеллиса, хранителя зловещего печатного станка и главного врага королев-близняшек! Это сделаю я, а не Арамай Тетеревятник! И когда я доведу это до сведения герцога, он сам отрядит мне охрану, чтобы арестовать Пертеллиса! Но я не просто арестую его, я сделаю это, когда в таверне будут Ключники — в день следующего собачьего боя. Пусть все видят, что Ключники заодно с Пертеллисом, «предводителем радикалов», что они укрывают его. Тогда Тетеревятник сделается личным врагом герцога…

Ключники лишатся уважения при дворе, хотя и не пойдут в тюрьму, что и нужно Току. Так его не обвинят в нарушении конвенции.

— Я пошлю шпионить за таверной Клента и его маленькую бестию, — решил Ток.

Если Тетеревятник читал отчет Клента, ему известно его имя, но едва ли он узнает шпиона в лицо. Так или иначе, уж лучше рискнуть таким проходимцем, как этот Клент, чем одним из Книжников.

— Как говорится, на войне как на войне, — пробормотал Ток и сел писать новое поручение Кленту.

Тем же вечером поручение оказалось в брачном доме, в комнате Клента. Ток коротко описал события прошедшей ночи, не упомянув, что отчет Клента перехвачен, а в конце попросил выяснить, действительно ли Пертеллис находится в таверне «Серый мастиф». В пересказе Клента, когда тот вводил Мошку в курс дела, история преобразилась в бойкий детектив с поединками на шпагах и мушкетной перестрелкой.

— Да-да… Через три дня Книжники войдут в таверну, заберут этого радикального учителя Пертеллиса прямо из рук Арамая Тетеревятника, и никакие перчатки ему не помогут. И когда герцог узнает, что Пертеллис сидел за одним столом с Ключниками, он изогнет свою благородную бровь и огорчится, что доверял этим двуличным мерзавцам. Нам дали задание шпионить за таверной. Надо убедиться, что Пертеллис действительно там. Проще пареной репы для таких стреляных воробьев, как мы.

Стреляные воробьи, делившие шкуру неубитого медведя, не подозревали, что в эту самую минуту Арамай Тетеревятник перечитывает злосчастный отчет, щурясь над именами Эпонимия Клента и Мошки Май.

«Л» ЗНАЧИТ «ЛОВУШКА»

— Я хочу вернуть своего гуся!

— Мошка, твоя нежная привязанность этому ластоногому делает тебе честь, но я не думаю…

— Я хочу вернуть своего гуся!

— Я понимаю, что сиротство наложило на тебя отпечаток, ты готова считать гуся членом семьи, эдаким носатым дядюшкой…

— Мистер Клент, я хочу вернуть своего гуся!

— Ты же сама рассказывала, что мистер Куропат планировал… э-э… подвесить меня за детородный орган.

Последние полчаса разговор шел по кругу, и Клент начинал терять терпение.

— Ты мог бы заплатить ему, — сказала Мошка. — Держу пари, он не тронет тебя, если заплатишь как следует. Уверена, Книжники хорошо вознаградили тебя за сведения, которые я добыла.

Клент поначалу пребывал в полном восторге от сведений о нелегальной школе и учителе-радикале и последние два дня обходился с Мошкой самым учтивым образом, чем крепко ее избаловал. Заметив, как он, вернувшись от Книжников, повязывает перед зеркалом новый шейный платок, она спросила прямо:

— Тебе заплатили, да? Это мои деньги. Минимум часть.

— Прочти внимательно джентльменское соглашение, дитя, если ты еще не забыла грамоту, как забываешь свои обязанности. Ты подчиняешься моим указаниям, за что получаешь щедрое вознаграждение в конце года. Пока алчность не взяла верх над твоим благоразумием, я даже собирался рекомендовать тебя в школу Книжников, как ты того хотела.

При этих словах Клент подумал, что его слышно в соседних комнатах, ведь стены здесь совсем тонкие, и перешел на громкий шепот:

— Но, конечно, если ты оставишь надежду получить образование и предпочтешь вернуть своего пернатого товарища, в котором, сдается мне, гнездятся все бесы преисподней, будь по-твоему. Выбор за тобой.

Клент сложил руки на груди и надул губы.

Место в школе Книжников… В голове у Мошки все смешалось. Неужели ее мечта была так близко? Она ясно видела, как сидит за партой с гладким карандашом в руке, и представляла, как очиняет перья для младших учеников. Она даже начала всерьез размышлять, как отучить Сарацина глотать пузырьки с чернилами. А с тех пор, как она познакомилась с леди Тамаринд, школа начала видеться ей еще и ступенькой во дворец, где она станет фрейлиной.

В сознании Мошки возникли два образа.

Она увидела, как женщина в пышном платье выходит из белой кареты, приподнимая край юбки. Два лакея метут перед ней мостовую вениками из лебединых перьев, чтобы она не запачкала сатиновые туфельки. Она входит во дворец и идет по бальному залу, стены в котором увешаны шкурами белых тигров. Она танцует на ходу, а с изящных столиков красного дерева за ней наблюдают жемчужными глазками чучела горностаев. Она отпивает вино из хрустальных бокалов. Красота ее слишком совершенна, чтобы нарушать ее улыбкой или румянцем на щеках, а глаза черны, точно смола. Глаза Мошки.

А затем Мошка увидела темное нутро «Пылкой девы». Сарацин неуверенно копошится в кучах фигурок Почтенных, его кожистые лапы скользят по их гладким лицам и крыльям. Он чуть слышно клекочет, поводя шеей по сторонам, он ищет выход. Он устал и хочет есть. Вот он щиплет за нос Добрячку Дуреху, но та оказывается несъедобной. Скоро, когда он совсем потеряет силы, матросы поднимут доски и спустятся за ним с ножами и крюками…

— Ну? — спросил Клент, всем своим видом давая понять, что он доверяет ее здравомыслию. — Ты приняла решение?

Мошка кивнула:

— Я хочу вернуть своего гуся.

— Ну, так знай, — сказал Клент, наливаясь краской. — Ты его не получишь!

— Тогда ты грязный лжец и враль! И я больше ничего для тебя не сделаю! И…

Клент не стал дослушивать ее и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Мошка взяла его сапоги и швырнула о стену, а потом попробовала оторвать рукава от камзола, но у нее не хватило сил, и она принялась топтать его парик, пока он не стал похож на растерзанного терьера.

Когда она стояла, тяжело дыша, на растоптанном парике и ботинки ее были белыми от муки, она вдруг с отрезвляющей ясностью поняла, что ей нужно сделать. Если ей больше нечего рассчитывать на помощь Клента или Книжников, у нее оставался только один человек, который мог ей помочь, — леди Тамаринд.

Клент оставил на столе бумагу, перо и чернильницу. Мошка недолго думая написала письмо.

Ваша дражайшая светлость!

Книжники испытывают антипатию к Ключникам, посему они подозревают их в том, что те владеют печатным станком, который выводит герцога из себя. Так они рассчитывают каким-то образом завладеть городом.

Ключники прячут радикала по имени Хопвуд Пертеллис, который учит по запрещенным книгам детей в аллее, и я их там видела. Они прячут его в «Сером мастифе». Завтра ночью Книжники придут туда и арестуют его, когда он будет вместе с Ключниками, чтобы герцог понял, какие Ключники продажные и двуличные проходимцы, и впал в негодование.

Мошка с дороги.

Свернув письмо в трубочку, она убрала его за пазуху и поспешила на улицу, слыша, как удары сердца отдаются во всем теле.

— Извините, — обратилась она к женщине, несшей корзину с цветами. — Не подскажете, где мне найти Плюмажный сквер?

Женщина опасливо взглянула на нее. Она была немолода, ее широкое открытое лицо огрубело от работы на воздухе в любую погоду. В глазах у нее застыла печаль, словно она увидела в Мошке призрак умершей дочери.

— Конечно, цветик, — сказала женщина дрогнувшим голосом и, шепотом объяснив дорогу, пошла дальше.

Мошка проводила ее взглядом и попробовала разобраться, откуда такое отношение. Что-то не так с ней? С этой женщиной? Или со сквером? Если дело в последнем, скоро она сама увидит.

Мошка шла, следуя указаниям женщины. Улицы становились все уже, а дома — гаже. Наконец она повернула за угол и застыла как вкопанная.

Добряк Построфий еще не открылся взору, а Мошка уже ощутила мертвенный холод. Здесь было слишком тихо для городского сквера — такая тишина бывает только на кладбище. Но надгробий Мошка не увидела. Вместо них газон усеивали тысячи птичьих перьев, воткнутых в землю, — голубиных, сорочьих, утиных, фазаньих, вороньих. Многие были поломаны и растрепаны.

Мурашки пробежали у Мошки по спине. Никогда еще она не видела столько перьев, такого невообразимого, жуткого плюмажа. Ей вспомнились слова одного коробейника о «столичном плюмаже», и теперь она поняла их значение:

«А больше не было места в городе. Если только за стенами. К тому же казненных кучами скидывали в ущелья. Кто взялся бы их разгребать? Даже когда Птицеловов свергли».

Выходит, такой мемориал есть в каждом городе королевства, где Птицеловы проводили чистки. Каждое из этих перьев олицетворяло человека, казненного Птицеловами, — мужчину, женщину или ребенка. Перья были разными — то ли каждому сословию своя порода, то ли еще как. Мошке стало дурно. У нее возникло такое чувство, будто перед ней — разверстая рана города.

Оправившись от потрясения, она заметила, что не одна здесь. Кое-где мелькали люди, они переговаривались шепотом или скорбно кивали друг другу. Кто-то сидел на коленях, заменяя поломанные перья новыми.

На небольшом пьедестале, протягивая руку в жесте утешения, восседала статуя Добряка Свояка, что доносит молитвы усопшим родным. Перед ним колосились фазаньи перья. Мошка присела и провела по ним ладонью, словно скорбя о ком-то.

Затем она достала из-за пазухи письмо и, борясь с желанием оглядеться вокруг, вложила его между перьев. Дело было сделано. В этот самый миг она нарушила договор с Книжниками. Узнай они об этом, положат ее под печатный станок и раскатают в тонкий лист.

Она поспешила назад, в брачный дом, шарахаясь от прохожих в перчатках. Открыв дверь их с Клентом комнаты, она перевела дыхание и… увидела Клента — тот сидел в кресле с выражением смутной тревоги на лице.

— Что? — спросила Мошка.

Заметил ли он землю у нее на коленях? Или ему уже донесли? Нет, не может быть. Но хочется ясности.

— Ну что? — повторила Мошка.

— Пожалуй, — начал Клент, подняв указательный палец. — Пожалуй, если ты так настаиваешь, мы вернем стихийное бедствие, которое ты называешь гусем. Но… Гусь должен сам зарабатывать себе на хлеб. Если будет нужно, мы запишем его, скажем… младшим агентом гильдии Книжников, по их усмотрению.

Мошка хлопала глазами, пытаясь понять, то ли он издевается, то ли сошел с ума. Пришла к выводу, что скорее всего второе. Но даже если так, его сумасшествие играло ей на руку. Предположим, леди Тамаринд заплатит ей, но не сразу, пройдет время, день-другой. Зачем рисковать, если Клент предлагает помощь сейчас?

— Хорошо, — кивнула она. — Годится.

— Чудно, — сказал он с облегчением. — Что ж, приготовь мой сюртук и парик, мы нагрянем к капитану Куропату после завтрака.

«Парик!» — пронеслось в голове у Мошки.

А Клент преспокойно спустился вниз распорядиться о завтраке.

Через пару минут Мошка тихо стучалась в дверь рыжеволосой пирожницы. Она услышала возглас и приняла его за разрешение войти. Но, открыв дверь, обнаружила, что девушка сидит на полу с батистовым отрезом в руках, а в глазах у нее блестят слезы.

Мошка поняла, что пришла не вовремя, но делать было нечего. Она не знала, что говорить в такой момент, так что просто показала растрепанный парик.

— Это парик мистера Клента, — сказала Мошка. — Я на него наступила.

Пирожок шмыгнула носом, смахнула слезы, и ее лицо приняло обычное деловое выражение.

— Да по нему прошелся полк солдат…

Она поднялась и взяла парик.

— У меня есть нужная щетка, — сказала Пирожок. — Мы одалживаем парики грумам, ты бы видела, в каком виде их нам возвращают…

Мошка смотрела, как умелые руки девушки возвращают парику прежние очертания.

— Значит, Бокерби тебя бьет, — начала Мошка.

— Что? Ой, нет… Почти никогда. Это я так… Из-за свадьбы. Я всегда плачу, когда у нас свадьба.

Мошка была совсем сбита с толку.

— Что — при каждой свадьбе? Но ты же живешь в брачном доме! Тогда понятно, чего ты такая тощая — наверное, вся высохла от слез.

— Да нет… Просто мне нравятся свадьбы, — сказала Пирожок печально. — Люблю смотреть, как парни пишут свое имя в книге. Если, конечно, писать умеют. И мне нравится угощать их пирожками. Нравится видеть счастливые пары. И даже когда кто-то боится или пьяный. Люблю смотреть, как они одеты во все красивое. Люблю обсыпать их конфетти. Наверное… я им просто завидую.

Пирожок опустила щетку. По выражению ее лица Мошка поняла, что любое доброе слово вызовет поток слез и про парик Клента можно будет забыть.

— Да все у тебя будет, — сказала она. — Ты ж это… Не уродина какая. Так только, в веснушках.

Мошка сама поняла, что ляпнула от души, но ничего лучше не пришло в голову. К счастью, Пирожок, с головой погрузившись в собственные мысли, пропустила слова Мошки мимо ушей.

— Бесполезно, — протянула она, — кто меня возьмет с таким прошлым. Тебе еще не рассказали? Ну, расскажут… Отец хотел жениться на маме, а потом его переклинило и он уплыл в море. Когда вернулся, мама уже умерла. А мне было десять лет.

— И он тебе ничего не дал?

— Ну еще бы… Взял к себе. Ты же видишь, дал мне место. Что еще сказать…

— Так Бокерби — твой отец?

— Ну да. Он хороший. Когда мы вдвоем, не грубит, не обижает. Наверное, ему жаль, что он не женился на маме и не может теперь называть меня дочерью. Смешно даже — мы выписываем столько брачных свидетельств для всяких людей, а если хорошо попросят, даже ставим прошедшую дату. Чтобы ребенок был зачат в браке, как положено. Но мне уже поздно что-то менять.

Пирожок нахлобучила парик на два кулака, покрутила его, осматривая со всех сторон, и сказала:

— Ну вот. Вроде сойдет.

Когда Клент вернулся в комнату, Мошка уже начищала его ботинки. Ее невозмутимый вид слегка насторожил его, но он не подал вида. Вместе они спустились к завтраку.

За столом Клент держался необычно тихо. Мошка решила, что он планирует разговор с Куропатом. Все, что ей нужно знать, он обязательно ей сообщит. Ее собственная голова была занята мыслями о Сарацине — как приятными, так и тревожными.

Бокерби объяснил им, что баржи и яхты швартуются вблизи Рыбацкой бухты, но после завтрака там никого не застанешь.

Рыбацкая бухта врезалась в старую городскую стену, чтобы было удобнее разгружать суда. Мошка и Клент спустились к берегу по дорожке из кирпича, переходящей в деревянный трап, по которому моряки катают бочки.

— Вон она, наша баржа, — сказала Мошка.

«Пылкая дева» стояла в самом конце причала, чуть поодаль от прочих судов, словно робея вопреки своему имени. На палубе виднелся единственный моряк, он сидел на корточках и складывал канат, который казался совсем белым в загорелых руках.

— Воистину, Мошка, — сказал Клент, — джентльмену часто приходится щадить чувства других, невзирая на собственные. Капитан Куропат, скорее всего, сейчас пребывает в подавленном настроении после всего, что в пылу момента наговорил обо мне. Если я поднимусь на борт, мой вид может вызвать в нем…

— Желание подвесить вас за причиндал.

— Мошка!

Клент поежился и прикрыл глаза. Открыв их, он достал кошелек и протянул его Мошке.

— Возьми деньги. Верни себе гуся. И покончим с этим.

Мошка приближалась к «Пылкой деве» с нелегким сердцем, утешаясь только тем, что Куропата не видно на палубе.

— Доброе утро, сэр, — обратилась она к матросу.

Тот поднял на нее взгляд, и канат выпал у него из рук.

— Разрази меня гром! Эй, Дозерил, ребята! Смотрите-ка, племянница явилась.

Откуда-то из-под палубы прозвучало скорбное мычание, похожее на вой кошки, закрытой в бочке. Но с нотами облегчения.

— Залезай сюда, — сказал моряк, протягивая Мошке руку.

Мошка схватилась за нее и ступила на палубу «Пылкой девы».

— А мистер Куропат далеко? — спросила она, стараясь скрыть волнение.

— Да уж не близко. И я надеюсь, у тебя к нему нет срочного дела, потому что где найти его, я не знаю. Он еще вчера сошел на берег, сказал, по делам — я так смекаю, решил навестить кабак. Когда он не вернулся к ночи, стало ясно, что он нырнул в бутылку. Раз он и с утра не показался, видать, так он в той бутылке и потоп…

— Вы говорили с ним вчера вечером? — поинтересовалась Мошка, не решаясь спросить прямо, не оставил ли Куропат команде приказов насчет Клента и его племянницы.

— Нет. Как в обед ушел, так и нет его. Но капитан скоро будет, помяни мое слово, никуда он не денется. А пока — сидим ждем.

Моряк вдруг окинул Мошку недобрым взглядом и сказал:

— Мыслишка такая появилась, что капитан наш сидит где-нибудь в кандалах. Что скажешь, а? Может, твой дядя решил счеты свести?

— Нет…

Мошка закусила губу, не вполне понимая, о чем ее спрашивают, но уверенная в том, что надо все отрицать. Чтобы сменить тему, она спросила, показывая пальцем вниз:

— С ним там все в порядке?

— Жить будет. Лодыжку сломал. До свадьбы заживет.

— Я совсем не… — начала было Мошка, но запнулась.

На самом деле она хотела спросить, как чувствует себя ее любимый гусь, а вовсе не бедняга Дозерил. И тут из-под палубы донесся скорбный голос:

— Ну, чего вы ждете? Достаньте отсюда этого гада! Святые Почтенные, он ходит по мне…

Моряк приподнял край парусины и кивком пригласил Мошку под навес. Три доски были вынуты, и под ними в темноте клубилась пыль. Мошка сняла чепец, распустила волосы и опустила голову в темноту.

Первым, что она увидела, был Сарацин, его белое оперение светилось в темноте. При виде Мошки он приветственно загоготал.

Из темноты под Сарацином донесся безрадостный возглас.

— Мистер Дозерил, — позвала Мошка. — Вы не волнуйтесь. Сарацин залезает только на тех, кто ему нравится.

— Не могу сказать, что у нас это взаимно, — промычал Дозерил.

Мошка разглядела, что он лежит на груде идолов, неуклюже упираясь в них локтями, и в одной руке стискивает статую Добрячки Сиропии Всепрощающей. На лице его читалось напряжение.

— Пожалуйста, — попросила Мошка, — не бейте Сарацина статуей. Не берите грех на душу. И не рискуйте здоровьем. Вы напугаете его, а этого делать не стоит. Однажды дикая собака пыталась его укусить, и он свернул ей шею.

Рука Дозерила задрожала и выпустила статую.

— Ну, иди ко мне, Сарацин, — сказала Мошка. — Мы найдем тебе ячмень.

— Ячмень? — возмутился Дозерил. — Да эта тварь уже сожрала хлеб, сыр, печенье и вяленое мясо! Все, что ребята кидали мне, пожрал этот гусь!

Сарацин вразвалку, тихо гогоча, подошел к свисавшим волосам Мошки и потерся о них. Она обхватила его округлое, упитанное тело и поднялась вместе с ним.

Мошка надела чепец и вышла из-под навеса. При виде гуся моряк, провожавший Мошку, поспешил вернуться к своему канату и чуть не споткнулся о ящики. Когда же Мошка попробовала подойти к нему, чтобы попрощаться, он взял канат и ретировался на корму.

— Вы не хотите, чтобы я дождалась возвращения мистера Куропата?

— Нет! Ты лучше… Вы оба уходите отсюда.

— Вы что, даже не возьмете…

И Мошка сунула руку в карман, за кошельком.

— Нет!

— Ну ладно.

Когда Мошка с Сарацином сошли по трапу на причал, команда вздохнула с облегчением.

Увидев Мошку с гусем под мышкой, Клент просиял.

— Ну-ка, дай мне рассмотреть нового рекрута в нашей дружной команде, — произнес он в своей театральной манере и оглядел Сарацина с показным интересом, стараясь держаться подальше от клюва. — Хм, он, кажется, немного похудел, но глаза горят отвагой. Осанка что надо, грудь колесом. Да, мадам, я полагаю, ваш друг вполне годится в солдаты.

Чем дальше они уходили от Рыбацкой бухты, тем благодушнее становился Клент, а Мошка так чуть не пела от радости. Клент то и дело улыбался Сарацину, как блудному сыну, и Мошка почувствовала прилив благодарности. Не настолько сильный, чтобы вернуть все деньги, хотя она и призналась, что после выкупа осталась кое-какая мелочь.

— Чудесно! Не сомневаюсь, ты хорошо срезала цену своим острым язычком. Это нужно отметить. — Клент подбросил на ладони кошелек и, к разочарованию местных мальчишек, ловко поймал его. — Теперь у нас есть средства, чтобы с достоинством разместиться в апартаментах «Серого мастифа» завтра вечером. Я слышал, вино там — настоящая симфония. А за два пенса можно купить кремовый пудинг размером с таз. Туда заглядывают многие знатные леди и джентльмены, так что не бойся, если кто-то тебя увидит. Но сперва нужно привести себя в подобающий вид. Твоим несчастным ботинкам требуются новые подметки, и боюсь, нам придется подобрать намордник и поводок для нашего пернатого соратника. Чтобы он нечаянно не угнал еще одну баржу.

Почему-то у Мошки сложилось ощущение, что они внезапно разбогатели, а не просто сберегли часть собственных денег. А ведь совсем недавно Клент отчаянно возражал против того, чтобы отдать в ремонт ее обувь и тем более выкупить Сарацина. Теперь он решительно отбросил экономию, словно человек, сметающий со стола посуду, чтобы развернуть на нем карту клада.

Кожевеннику Клент завернул душещипательную историю о том, как гусь спас Мошку из горящей церкви, и теперь лишь намордник с поводком способен уберечь гуся от неприятностей, чтобы тот спасал остальных членов их большого семейства. Мастер уперся и цену не сбавил, зато дал обоим по глотку джина, отчего у Мошки зачесался нос, а в груди загорелся огонек. В итоге они купили намордник для щенка гончей. Мошка изловчилась и надела его на Сарацина. Как тот ни пытался высвободиться, намордник сидел хорошо.

Башмачника растрогала история Клента о том, как Мошка стерла себе ноги в кровь, пока поднималась на холм к Добряку Свояку, чтобы помолиться о своих умерших близких. Тот стребовал с них все до последнего фартинга, зато дал им в дорогу кусок устричного пирога, Который они с аппетитом умяли по пути к брачному дому. По возвращении Клент сказал, что у него созрели важные мысли, которые следует немедленно записать, и заперся в кабинете.

А Мошка присела на край кровати и, уперев подбородок в сложенные ладони, стала перебирать в уме людей, с которыми судьба свела ее в Манделионе, непроизвольно деля их на тех, кого следует опасаться, и тех, на кого можно рассчитывать. В итоге она решила, что ей не помешает заключить союз с одним обитателем брачного дома, точнее, с одной обитательницей. Может, эту мысль подсказал не столько расчет, сколько чувство одиночества.

В полночь Мошка прокралась к дверям Пирожка и, прислушавшись, различила всхлипы. Она постучала, и всхлипы стихли. Когда же Пирожок открыла дверь, ее чепец был опущен ниже глаз, которые наверняка покраснели от слез.

— У тебя осталось что-нибудь от мамы? — спросила Мошка шепотом.

— Что? — спросила Пирожок и приподняла чепец.

— Твой отец… Он ведь венчает людей под покровительством Лимфо, Бдящего ока?

Пирожок кивнула.

— Я тут вспомнила… У меня в городке проводят один старинный обряд, чтобы поженить живого с мертвым. Если известно, что они оба этого хотели. Ну, как будто бы они сперва поженились, а потом один из них умер. Вот. И я, кажется, помню, как он проводится. Так у тебя осталось что-нибудь от мамы?

— Да. Немного кружева. И шаль. А что за обряд? Он законный? Чтобы записать в брачную книгу.

— А мы никому не скажем! Такие дела не обсуждают с посторонними. Это как с Лимфо — один глаз открыт, а другой закрыт, понимаешь? Наши глаза будут открыты, а глаза других закрыты. — Сочиняя на ходу эту околесицу, Мошка почти поверила в нее сама. — Какое дело, если никто не будет знать? Ты-то будешь! Давай, накинь на себя шаль. Я принесла шейный платок твоего отца, взяла со стула в церкви.

Мошка быстро соорудила алтарь из глиняных ваз с поникшими фиалками и ракушек, гладкие бока которых отражали огонек свечи. Тот же огонек блестел в глазах девушки с шалью на плечах. Сбегав к себе в комнату, Мошка вернулась с Сарацином и повязала ему на шею платок мистера Бокерби.

— Ты стой здесь, — сказала Мошка девушке. — Будешь изображать свою маму. А Сарацин будет вместо отца.

Мошка облизнула пересохшие от волнения губы, вдохнула поглубже и начала говорить заклинание. Она смешивала обрывки фраз из брачных церемоний, подслушанные в этом доме, и вычурные, полные неясного значения фразы из книг отца, оживляя эту абракадабру силой своего воображения.

В алькове над кроватью стоял Добряк Лимфо, прикрыв один глаз, словно подмигивая Мошке. Пирожок во время церемонии еле сдерживала слезы, а под конец, не стесняясь, вытерла глаза краем шали.

— Должно быть, — сказала она, — это и вправду была свадьба. Иначе бы я не заплакала.

Мошка рассудила, что теперь, когда дело сделано, не стоит дальше искушать судьбу, и, взяв Сарацина, вернулась к себе в комнату.

Она пролежала в кровати без сна почти час, слушая гогот Сарацина и задумчиво улыбаясь. Похоже, жизнь наконец-то налаживалась.

В то время как Мошка спала, леди Тамаринд дожидалась аудиенции у брата. Час был не самый подходящий, но она давно перестала удивляться причудам герцога. Белоснежный макияж скрывал синяки под глазами.

Посетителей Западного шпиля охватывало ощущение, будто у них двоится в глазах, и они невольно начинали моргать. Поскольку каждый предмет интерьера — консоли, шкафы, стулья, лестницы — имел свою пару. Тамаринд принимала эту страсть к симметрии как должное, и даже парные витражи во всех окнах не вызывали в ней ничего, кроме скуки.

— Прекрасная Тамми! — произнес герцог, появляясь в дверях.

Он был одет в изумрудный халат. Подойдя к сестре, взял ее за руки. Подобно всем мужчинам рода Авурлейс, Вокадо отличался импозантной внешностью. Когда он вернулся после многолетнего изгнания в Манделион и заявил права на трон, его сочли эпическим героем, который поведет народ к процветанию.

Но вскоре Тамаринд начала замечать в нем смутное волнение, в котором герцог не признавался даже самому себе. Его лицо иногда сводило судорогой, словно невидимый кукловод дергал его за нервы. Со временем эта особенность стала вызывать страх у всех приближенных герцога. Он походил на старые клавикорды, которое некому починить. Короли и герцоги имеют опасную склонность лишаться разума, ибо редко у кого хватает смелости противостоять их безумию.

— Присаживайся, — сказал он. — У меня чудесные новости.

Тамаринд присела на диван; герцог опустился рядом.

— У тебя чудесные новости, — повторила она с расстановкой, словно проверяя, не ослышалась ли.

Общаясь с братом, Тамаринд ощущала себя укротительницей в клетке со львом — пусть он уступает ей в уме, зато имеет над ней полную власть.

Герцог, казалось, погрузился в мысли. Внезапно его глаза заблестели, словно волна омыла сухую гальку. Потом взор снова потух.

— Я думал, — начал он, — что никогда уже не получу от них ни строчки…

По лицу герцога прошла легкая судорога, как всегда при упоминании королев-близняшек. Сам он говорил о них лишь намеками, стараясь уменьшить боль.

— Но они простили меня…

С этими словами герцог вынул из кармана два письма с одинаковыми печатями и положил себе на колени.

— Их величества, — произнес он благоговейным шепотом.

— Это чудесно, Вокадо!

— Ты никогда не верила, что они простят меня, Тамаринд! — заметил он жестко.

— Конечно, верила, — сказала она со всей убежденностью.

Затем поднялась и осторожно зашла за спинку дивана, чтобы он не видел ее глаз. Аккуратным движением, стараясь унять дрожь в пальцах, она сняла с его головы роскошный парик. Вынула гребень из своих волос и принялась заботливо расчесывать его коротко стриженные темные волосы.

— Что в этих письмах? — спросила она.

— Они хотят, чтобы я нашел этот злосчастный печатный станок, порочащий их доброе имя. И я найду. Я сделаю клавиши для клавесина из костей этого печатника, и они будут играть на нем, когда прибудут, чтобы править со мной Манделионом. Маленькие белые клавиши под их белыми пальчиками.

Герцог обернулся и взглянул в испуганное лицо сестры.

— Я шучу, Тамми, — сказал он и улыбнулся. — Ты как будто совсем не понимаешь моих шуток.

Это было действительно так. Даже Тамаринд, прожившая с братом всю свою жизнь, в последнее время все меньше понимала его.

— Что там еще говорится? — поинтересовалась она.

— Они подсказывают мне, как отличить врагов от друзей, — произнес он размеренно и обернулся. В его взгляде плескалось подозрение. — Почему ты любопытствуешь? Ты что-то задумала, Тамаринд. Когда-нибудь мне придется вскрыть твою голову, чтобы узнать, какие мысли там роятся.

Несколько секунд он смотрел ей в глаза с мрачной решимостью, а затем невинно улыбнулся. Но глаза его остались мрачны.

Тамаринд опустила взгляд на письма, лежащие на коленях брата. Она с облегчением отметила, что печати на конвертах точь-в-точь повторяют эмблему королев-близняшек. Подделка стоила ей больших трудов, пришлось выходить на подпольную мастерскую аж в столице, и Тамаринд молилась, чтобы эта затея не обернулась пшиком.

— И как… ты выяснил, кто твои враги, Вокадо? — спросила она.

— Мой ум не успокоится, пока я не найду их, — ответил герцог, мягко касаясь писем, будто кожи живого человека. — Иногда, читая эти письма, я словно вижу лицо главного врага. Это Арамай Тетеревятник. Но, Тамаринд, что мне делать? Заговор радикалов нужно остановить… Я чувствую их руку во всем — в побегах разбойников из тюрьмы, в подстрекательстве моего народа к мятежу… Констебли не справляются. Книжники тоже. А Тетеревятник говорит, что его войска могут быть в Манделионе через два дня, стоит мне только приказать. Только Ключники могут помочь.

— Это не так, — сказала Тамаринд. Выйдя из-за дивана, она встала лицом к брату и опустилась на колени. — У тебя хватает помощников помимо Тетеревятника. У тебя есть я. На побережье стоит корабль с солдатами из Джотландии — и они будут здесь по одному моему слову.

— Речники поклялись, что не пропустят по реке ни одного солдата, пока не решится вопрос с престолонаследием, — произнес герцог обреченно.

— Ты мог бы отвлечь их внимание. Дать им денег, чтобы они выгнали с реки корабли Ключников. Когда Речники уплывут вверх по реке, мы сможем…

— Почему ты так стараешься рассорить меня с Ключниками? — спросил герцог, оскалившись, и Тамаринд почувствовала, как пол превращается в зыбучий песок. Пора выкладывать на стол последнюю карту.

— Послушай меня, Вокадо. Ключники пытаются подчинить тебя. Книжники обнаружили того, кто возглавляет заговор радикалов, владельца печатного станка. Но они не могут арестовать его, потому что он под защитой. Его скрывают Ключники. Да, Вокадо.

На лице герцога нарисовалась зловещая ухмылка, от которой у Тамаринд похолодело в груди. Она означала, что он задумал что-то коварное. Именно так он улыбался в тот далекий день, когда она позвала его сыграть в бадминтон.

— Я могу доказать, — добавила она, чувствуя, как за щекой, отмеченной шрамом, отчаянно бьется бабочка. — Отряди мне солдат, и ты получишь доказательства завтра ночью. Тебе… нужно как следует все обдумать, Вокадо. Разреши, я оставлю тебя.

Тамаринд вышла из комнаты. Щека совсем онемела. Одним махом она поставила на кон все, что имела, — свое влияние на брата, судьбу Манделиона, даже собственную жизнь. Теперь все зависело от решения герцога. Кому он поверит, ей или Ключникам?

Вокадо Авурлейс был один в комнате. Но он никогда не чувствовал себя одиноким. Его повсюду окружали изображения королев-близняшек — на картинах, гобеленах, витражах… Их голоса нашептывали ему, кто прав, а кто виноват и что делать дальше.

«Мы верим в тебя, — шептали они. — Верим, что ты найдешь виновных. А когда найдешь, свершишь над ними правосудие».

— Да, — произнес герцог.

Много дней его мысли кружились на одном месте, как чаинки в чашке. Теперь они начинали успокаиваться. Улягутся совсем — и по ним можно будет прочитать судьбу всего Манделиона.

«М» ЗНАЧИТ «МАНЕВР»

Следующим утром Мошка решила проверить фазаний тайник в Плюмажном парке. К ее радости, Клент без лишних вопросов отпустил ее на прогулку.

Может, письмо до сих пор не забрали, тогда Мошка его уничтожит, избавив себя от лишних неприятностей. Может, леди Тамаринд уже прислала ответ. По правде говоря, Мошка не знала, какой из вариантов предпочтет.

В Плюмажном парке она вновь ощутила скорбный дух этого места и тихой поступью прошла мимо перьев к статуе Добряка Свояка. Она преклонила колени и, сунув руку в перья, нащупала свернутый лист бумаги. Мошке показалось, что это ее нетронутое письмо, и она вздохнула с облегчением. Но, вынув его, поняла, что ошиблась.

Быстро развернув листок, она прочла:

«Молодец, все делаешь правильно. Докладывай обо всех делах своего нанимателя и сообщи, когда попадешь в школу Книжников».

Из складки листа на ладонь выпало что-то маленькое и круглое. Это была жемчужина. Мошка с благоговением завернула ее в платок и спрятала в карман. Шагая обратно к брачному дому, она решила, что эта жемчужина станет ее счастливым талисманом, залогом ее будущей судьбы и она ни за что не продаст ее.

На землю ее вернул голос уличного букиниста, предлагавшего прохожим свой товар — старые дешевые книги о приключениях, преступлениях и любви. Мошке очень не хотелось тратить деньги, но она не устояла перед искушением полистать старые книги с обтрепанными страницами и выцветшими обложками.

— Есть что-нибудь о старой бедняцкой школе? — неожиданно для самой себя спросила Мошка.

— Хочешь почитать о книжных мятежах? Да кому это нужно?

— Мне.

Похоже, букинист ей не поверил, но ее это не волновало.

— Жутковатая история для столь юной читательницы. Может, возьмешь балладу о капитане Блите? Как другие девочки.

— Жуткие истории меня не пугают. Обожаю книги, воняющие порохом и потрохами.

— Ну тогда на вот, держи. «Отчет о буйных беспорядках, охвативших город в год Мертвой Буквы».

Купив потрепанную книгу с пожелтевшими страницами, Мошка устроилась в парке на траве и погрузилась в чтение.

«…В Манделионе всегда будут помнить год Мертвой Буквы. Тогда разгорелись так называемые Книжные Бунты, обернувшиеся множеством злодейств и смертоубийств. Их совершала шайка помешанных мятежников, которых подстрекал некий Квиллам Май…»

Мошке показалось, что ей в голову насыпали пороху и чиркнули спичкой над ухом.

«…После падения Птицеловов Книжники объявили, что всем надлежит разыскивать книги и нести им. Книги без печати Книжников, особенно те, что прославляли Птицеловов, летели в костры на рыночной площади, а дети плясали вокруг…

…уважаемый Книжник по имени Квиллам Май осудил сожжение книг. Он писал памфлеты, призывая свободных людей защищать свои книги, и произносил гневные речи над грудами книг, приготовленных к сожжению. Под влиянием его речей образовалась преступная шайка, учинявшая беспорядки на улицах. Они вступали в схватки с солдатами герцога, разбивали без разбору окна и жестоко карали всех, кто отказывался вступить в их ряды во славу Квиллама Мая…

…говорят, Май при помощи колдовства спасся из Манделиона прежде, чем правосудие покарало его, а после распространял свое тлетворное учение, перенятое от Птицеловов, в других городах…»

— Что за имбецил написал все это?! — возмутилась Мошка. — При помощи колдовства? Разрази вас гром! Да если бы он был колдуном, он бы в два счета выколдовал нас из этого Чога! А что они там написали про Птицеловов…

Мошка не сомневалась, что ее отец ненавидел Птицеловов. Конечно, ненавидел. Разве могло быть иначе? Однако, как ни старалась Мошка, она не смогла вспомнить, чтобы отец отзывался о Птицеловах плохо. Он сообщал ей голые факты, без всяких эмоций.

Незадолго до его смерти она спросила, кто начал восстание против Птицеловов, и он ответил: «Глупые люди». И только. В его глазах был не гнев, а сожаление. Что же это значило? Она вернулась к злосчастной книге.

«…Панопл Твайн, директор школы для бедняков, поддерживал Мая. Когда тот исчез, герцог мудро повелел разрушить школу как рассадник мятежа. От этого Твайн занемог и в скором времени умер от разрыва сердца…»

— Вот как погибла школа, — произнесла Мошка страшным шепотом.

Единственное, что она поняла из этой истории, — школу разрушили из-за ее отца.

Как такое могло быть? Она знала совсем другого Квиллама Мая! У Мошки в голове не укладывалось, как это отец был главарем шайки мятежников. Однако, глядя вокруг, на зеленые газоны, мраморный фонтан и отдыхающих людей, невозможно было представить, что когда-то здесь кричали люди и лилась кровь. А так было.

Когда Мошка вернулась в брачный дом, ее ожидал очередной сюрприз — Эпонимий Клент сидел на кровати и с самым ответственным видом шил одежку для Сарацина. Временами он изучал птицу взглядом, как портретист свою модель. Сарацин тем временем клевал ячмень из блюдца. Клент взял оранжевую ткань под цвет гусиного клюва, вытянул руки в сторону Сарацина и смерил прищуренным глазом. Рядом лежали лоскуты других цветов.

— Мистер Клент, — начала Мошка и умолкла. Она боялась спрашивать, что он делает. Ясное дело, он сошел с ума. Может, Почтенные так наказали его за воровство ягод из часовенки.

— А, вернулась? — обратился к ней Клент. — Как думаешь, твой друг Сарацин разрешит повязать на шею ленту?

— Скорее он откусит тебе уши, — ответила Мошка. — А зачем повязывать ему ленту?

— Понимаешь ли, Мошка, — сказал Клент тоном, каким обычно начинают разговор о смерти близкого родственника. — Ты, несомненно, помнишь, мы договорились, что Сарацин будет отрабатывать свое содержание на службе у Книжников.

Внутренним чутьем Мошка поняла, что предложение Клента ей не понравится. Она заранее скривила губы и подняла брови.

— Так вот, этим вечером, как тебе известно, мы почтим своим присутствием «Серого мастифа». Нам поручено провести расследование, обнаружить место собраний Ключников и опознать среди них Пертеллиса. К сожалению, в приватные покои не пускают никого, кроме прислуги, Ключников и… тренеров бойцовых зверей.

— Нет! — выкрикнула Мошка. — Ты не посмеешь! Вот как натравлю его на тебя — пожалеешь тогда…

— Дитя, успокойся, — сказал Клент сквозь хохот. — Я думал, мы с тобой достигли определенного согласия, а бурные сцены остались в прошлом. Мошка, ты должна, прямо-таки обязана доверять мне, хоть изредка.

Пригладив волосы жестом человека, оскорбленного в лучших чувствах, он продолжил:

— Пойми, здесь звериные бои не такие, как в столице. Все чинно и спокойно. Это на афишах расписывают: «Сражения между всеми геральдическими тварями Расколотого королевства». Они красят тритонов и выдают их за саламандр, кошки идут за тигров, а телята за быков. Ну, скажи, будь иначе, как бы я убедил их записать Сарацина, — Клент замахал тканью, как взбалмошная дама, — «хохлатым орлом короля Прэля»?

Мошка недоверчиво перевела взгляд с Клента на Сарацина.

— Разве твой родной Чог не поддерживает Прэля? — спросил Клент. — Мошка, где твой патриотизм?

— Там же, где и доверчивость, — в самой глубине души. Я не размениваю свой патриотизм на мелочи.

— А как насчет интересов Сарацина? Ты не думала, что он не заслуживает участи домашней птички? Что, если его ждут слава и почет? Что, если это его судьба?

— Мистер Клент, вряд ли Сарацина заботит слава. На эту уловку попадаются только разбойники.

— Ну ладно… Тогда… подумай вот о чем. — Клент придал лицу таинственное выражение и зашевелил растопыренными пальцами, словно погружая их в песок. — Вечерний сумрак, тихий переулок, пара головорезов сидят у костра, поигрывая дубинками. И вдруг на свет из кустов выходит… престарелый гусь. Голова его поникла, оперение поблекло, он хочет лишь погреться у огня. «Ага-а, — говорит бандит дружку. — Вот же подфартило нам гусятинкой разжиться». И они поднимаются на ноги, собираясь схватить несчастного гуся. Но тут один из них произносит: «Стой! Я знаю этого гуся. Перед нами… гроза подпольных звериных боев из „Серого мастифа“. Никогда не забуду, как он порвал лесную куницу королевы Дрезильды. Знаменитый Сарацин! Мы его не тронем. Пусть идет себе с миром». И впервые за долгие годы в их очерствелых сердцах поселяется сострадание. А? Что ты на это скажешь?

Мошка смотрела на Клента с каменным лицом. Он в отчаянии всплеснул руками.

— Да что я из кожи вон лезу, в конце-то концов! — воскликнул Клент. — Почему я уламываю тебя проявить хоть толику здравого смысла и сострадания? Неужели ты не понимаешь, что, если мы не остановим Ключников сейчас, все будет потеряно! Они весь Манделион увешают своими замками, будут смотреть в каждую скважину, всех держать за горло. Но тебе-то что?! Тебя заботит лишь твой гусь… Тогда лучше пойди к леди Тамаринд и помоги ей собрать вещи.

— Какие вещи?

— Ее вещи. Она изо всех сил убеждала брата выдворить Ключников из города, и сейчас она на волосок от гибели. Если мы не справимся, ей придется бежать из Манделиона, спасая жизнь. Но если, — при этих словах Клент пристально взглянул Мошке в глаза, — если кто-то поможет ей получить доказательства вины Ключников, победа будет за нами. И леди Тамаринд щедро отблагодарит своих помощников.

Мошка неуверенно покусывала губу. Ей было трудно выдерживать прямой, горящий взгляд Клента — она понимала, что он говорит правду, и от этого все внутри сжималось.

— Значит, говоришь, — спросила она, — там будут всякие тритоны и куницы?

Сарацин доклевал ячмень и теперь гонял блюдце по полу, все больше сердясь. Град ударов клювом сыпался на фарфорового противника, крепкая шея подрагивала, вид у гуся был самый что ни на есть воинственный.

Через полчаса Сарацин семенил по улице на поводке, в желтой шляпке с вышитой звездой и с черной ленточкой на шее. Мошка шла позади, гордо подняв подбородок. Она напряженно не обращала внимания на смешки прохожих и ехидные комментарии, что ее собаку заколдовали. Клент же вышагивал с невозмутимым видом, помахивая тростью, словно его сопровождает благородная свита.

Таверна «Серый мастиф» была пристроена к старой городской стене и стояла чуть поодаль от соседних зданий. Она как будто привалилась к стене, напоминая вальяжного франта, наблюдающего за прохожими. Перед таверной имелись стойла для лошадей, а рядом отирались полдюжины мальчишек, спеша взять поводья у новоприбывших всадников. Время основательно потрепало таверну, ее стены походили на сыр, изъеденный мышами. Подойдя ближе, Мошка поняла, что щербины на камнях — это следы от пуль, еще небось с гражданской войны.

Клент стянул перчатки небрежным жестом, намекавшим на изысканность манер, и отмахнулся от воображаемой мухи. Приближаясь к конюху, он взял Мошку под руку. Та слегка растерялась, потому что Сарацин тянул ее в другую сторону, к лошадям, но девочке удалось пересилить гуся.

— Добрый вечер, приятель, — обратился Клент к конюху. — Не подскажешь, как нам внести в список нашего хохлатого орла?

Конюх, увалень в белом переднике, перевел взгляд на Сарацина. И перестал жевать соломинку.

— За короля Прэля? — спросил он неожиданно уважительным тоном.

То ли на него подействовало дружелюбие Клента, то ли он просто решил быть повежливей с орлом, который настроился отщипнуть пуговицу с его фартука.

— С вас шесть пенсов, сэр, — сказал конюх. — И если ваш боец победит, то вы получите пять шиллингов. И так за каждый бой.

Клент достал из кошелька шесть пенсов и не глядя протянул конюху, словно у него не было привычки считать деньги. Конюх повязал на руки Кленту и Мошке красные лоскуты и пропустил в таверну. Сарацин с неохотой оторвался от пуговицы.

Едва войдя, Мошка оценила размах заведения. Общий зал был метров шести в высоту, со стропил свисали на шнурках медальоны с гербами правителей, а вдоль одной из стен тянулся балкон для важных особ. Под балконом была дверь в кухню, через которую сновали слуги с подносами, уставленными всевозможными яствами. Фрески на стенах изображали сцены охоты и травли — Мошка увидела белых гончих, набросившихся на медведя, который стоял на задних лапах; пасти зверей были оскалены, кровожадные глаза вылезли из орбит. Воздух в таверне был пропитан запахом жареного мяса со специями и табачным дымом.

На секунду Мошке показалось, что на балконе она видит леди Тамаринд, и ее пробрала дрожь. Но потом она решила, что обозналась. Хотя сходство было поразительным — женщина была одета в пышное белое платье, какое было на Тамаринд в тот судьбоносный день; парик на ней был того же фасона; а на щеке, там, где Мошка заметила шрам у своей покровительницы, была нарисована звездочка. Однако у этой женщины были слишком большие губы, и она смеялась так вульгарно, как леди Тамаринд никогда бы не стала. И уж совсем немыслимо было, что леди Тамаринд прицепит себе черное сердечко на манжету.

В углу размещалась стойка, заставленная подносами с оловянными чайниками и кружками. Среди гор посуды сидела женщина, собирающая у посетителей монеты и наполняющая кружки.

— Чего желаете, сэр? — обратилась женщина к Кленту.

— Пиво «Три витка» и полкружки сидра для моей юной спутницы.

Женщина прокричала в сторону кухни:

— «Три витка» и полкружки сидра!

И подмигнула Мошке с двусмысленной улыбкой.

— Чего еще?

— Мы привели с собой это благородное животное для участия в боях, — добавил Клент, кивая на Сарацина. — Где мы можем найти комнаты для тренировок?

— Дверь справа, — ответила женщина, показав, куда им идти.

Мошка взяла Сарацина на руки и последовала за Клентом сквозь толпу. Основная масса людей скопилась под балконом у манежа. Собственно, манежа почти не было видно из-за обступивших его мужчин — те пихались, махали кошельками, орали то восторженно, то огорченно.

— Давай! За Корицу и королевство! — заорал мужик и так рьяно взмахнул кружкой, что пиво выплеснулось на соседа. Тот, увлеченный боем, ничего не заметил.

— За павших при Лантвиче! — кричал он. — Хватай его за клюв!

Насколько знала Мошка, звериные бои существовали для того, чтобы сторонники разных правителей и политических партий выплеснули пар, но без поножовщины. Когда за Мошкой с Клентом закрылась дверь, отрезая вопли беснующихся болельщиков, девочка облегченно вздохнула.

Они пошли по коридору, где с одной стороны была череда кабинок, и в каждой сидел человек, науськивающий своего бойцового зверя. Один из них, засучив рукава, склонился над клеткой, откуда раздавалось недовольное чириканье. Он отхлебнул пива, но, увидев Мошку с Сарацином, шумно выплюнул его.

— Не обращайте внимания, мадам, — сказал Мошке Клент. — Очевидно, этот малый никогда не видел орла.

Они нашли свободную кабинку, пахнущую опилками. Едва они присели на стулья, как появился красномордый конюх.

— Хохлатый орел? — спросил он. — Как раз вовремя. Мы уже пишем противников на новый бой.

Мошка, борясь с дурнотой, посадила упиравшегося Сарацина в деревянную клетку и передала конюху. Как только конюх скрылся из виду, Клент потер ладони и обратился к Мошке:

— Ну, мадам, пора нам действовать.

Они вышли из кабинки и двинулись в разные стороны: Клент — обратно в общий зал, Мошка — дальше по коридору. Пройдя мимо нескольких кабинок, откуда доносились крики зверей и ворчание хозяев, Мошка оказалась в кладовой, где вдоль стены стояли большие бочки. На другой стене висели петушиные шпоры, намордники и поводки. Она сняла с крючка поводок, подумывая, не прикарманить ли его для Сарацина, как вдруг круглая стенка одной из бочек открылась, точно дверь, и изнутри выбрался человек в шляпе и с тростью.

Человек был высокого роста, с бледной пористой кожей, напоминавшей рисовый пудинг. Одет он был во все черное, а с пояса свисало кольцо с искусно выточенными ключами. Руки человека, изящные, как у подростка, скрывались под тонкими перчатками из телячьей кожи.

«Тетеревятник — это тень среди теней, — пронеслись в голове Мошки слова Клента. — Говорят, что пальцы у него тонкие, как у ребенка».

Глаза незнакомца были бесцветными, точно устрицы. Мошка вздрогнула, когда он поднял руку, но незнакомец лишь снял шляпу и протянул ее Мошке вместе с тростью, приняв ее за местную служанку. После этого он прошел в коридор.

Арамай Тетеревятник, тень среди теней, предводитель гильдии Ключников, остановился у одной из кабинок и зашел внутрь. Сразу после того, как он исчез, Мошка отправилась разыскивать Клента, едва сдерживаясь, чтобы не побежать.

Уже через минуту она тянула его за рукав, округлив глаза и беззвучно шепча ему что-то. Подойдя к нужной кабинке, они увидели дверь в глубине, за которой скрылся Тетеревятник. Дверь, несомненно, была заперта, и Клент с Мошкой прильнули ушами к замочной скважине.

— Если бы я знал, я бы вам сказал, — услышали они мужской голос. — Но повторяю, мне ничего неизвестно.

— Пертеллис! — прошептала Мошка Кленту.

С горящими глазами они поднялись на ноги и направились в основной зал.

— Нельзя терять ни минуты, — говорил Клент на ходу, передавая Мошке платок. — Ты должна сейчас выйти на улицу, взмахнуть этим платком и уронить его. Это знак нашим друзьям на другой стороне улицы. Они поймут, что начался финальный акт драмы. Я встречу их в коридоре и укажу нужную дверь.

Мошка вышла в основной зал, и ее оглушил рев толпы вокруг манежа — крики одобрения мешались с возгласами отчаяния и отборными ругательствами. Она пробралась к выходу, помогая себе локтями и крепко сжимая в руке белый платок.

Выйдя на улицу, она сделала пару шагов и уронила платок, моментально втоптанный в грязь прохожим. Секунду она колебалась, подбирать платок или нет, но потом махнула рукой и вернулась в таверну.

Толпа вокруг манежа неистовствовала. Мужчина кричал с лестницы, ведущей на балкон:

— Триумфально! Плачущая сова короля Корицы с честью выиграла бой! Делайте ваши ставки, джентльмены!

Толпа поутихла, стали слышны возгласы одобрения и сожаления, смех и звон монет.

— А сейчас, — выкрикнул мужчина на лестнице и, запустив руку в мешок на поясе, достал два керамических медальона, — сейчас мы станем свидетелями битвы двух титанов королевской крови — короля Грозного из рода Вилкфестеров и короля Галбраша Бесстрашного! Один момент, и вы увидите их представителей, джентльмены! Неистового тетерева короля Грозного! И серого волка короля Галбраша!

Манеж располагался на несколько футов ниже пола и был усыпан землей, перьями и клоками шерсти. Пока делались ставки, в манеж опустили плетеную корзину и мешок. Мошка, протолкнувшись между зрителями, отметила, что мешок заметно больше корзины.

Двое мальчишек сунули шесты в манеж, чтобы открыть корзину и расшевелить мешок. Первой из корзины выскочила крошечная серая молния, Мошка не смогла толком рассмотреть ее. Мешок заворочался и попробовал встать, но не сумел. Тогда он заворочался быстрее, и вот наружу показался длинный серый нос.

Наконец Мошка разобрала, что из корзины выпорхнул тетерев. Теперь он метался по манежу. Но кто сидит в мешке? Вслед за носом показалась морда, и Мошка узнала волка, точнее, волчонка. Парой сильных движений сбросив мешок, волчонок посмотрел на тетерева, одним прыжком набросился на него и сожрал.

Когда перья несчастной птицы взлетели в воздух, Мошка в ужасе закрыла глаза. Другие зрители грозно загудели.

— Победил серый волк короля Галбраша! — прокричал распорядитель с лестницы. — Но давайте поднимем кружки за тех джентльменов, что принесли нам новых зверей на поединок! Возможно, кто-то из них сможет потягаться с волком!

Последовали громкие аплодисменты и хохот.

— А теперь, — произнес распорядитель и достал два новых медальона, — мы увидим зрелищный бой между… хохлатым орлом короля Прэля! И…

«Только не волк, — думала Мошка, — пожалуйста, только не волк. И не тигр. И не лев».

— И… Улыбчивой циветтой королевы Капиллярии!

Мошка понятия не имела, что такое циветта.

С одной стороны на манеж поставили деревянный ящик. Мошке показалось, что она слышит внутри знакомое гоготание Сарацина. С другой стороны опустили мешок. В нем что-то шевелилось, о размерах зверя сложно было судить. Вряд ли крупнее кошки, подумала Мошка с надеждой.

— Два шиллинга на циветту, — сказал толстяк рядом с Мошкой.

— Десять шиллингов на циветту, — выкрикнул кто-то еще.

Похоже, на хохлатого орла мало кто ставил. У Мошки возникло неприятное чувство, что другие знают о циветтах больше, чем она.

Неведомый зверь подобрался к краю мешка, и Мошка учуяла резкий запах. Сперва показались черные когтистые лапы, за ними — черно-серая крысиная морда. Наконец циветта вылезла вся. На манеже стоял пушистый зверек черно-серого окраса, вроде хорька или куницы.

Крышку ящика подняли, и Мошка увидела Сарацина, недовольно поднявшего шею и глядящего по сторонам. Шапочка съехала у него с головы и болталась под клювом, придавая ему комичный вид. Но Мошке было совсем не до смеха. Сарацин вспрыгнул на край ящика и расправил крылья.

Ему было явно не по себе — сперва тебе цепляют что-то на шею, потом суют в ящик, а потом ты стоишь в тесном манеже и над тобой нависают свирепые мужики, пропахшие пивом и табаком. Сарацин видел только одно существо, на ком можно выместить зло, — темную, мохнатую тварь, источающую гнилостный запах.

К восторгу зрителей, Сарацин пригнул шею к земле и зашипел на циветту. Сторонники короля Прэля одобрительно загудели.

Циветта напряглась и подняла переднюю лапу, как кошка перед атакой. Но тут кто-то из зрителей для потехи кинул в нее костью. Циветта прижала уши и пошла обходить манеж по кругу. Пристально глядя на Сарацина, она выбирала хороший угол для прыжка.

Но Сарацин вытянул шею и кинулся на противника первым, точно рыцарь с копьем. Циветта метнулась в сторону, а затем прыгнула на Сарацина и, коснувшись его, отскочила назад.

Со стороны это напоминало игру в салки, но Мошка заметила красное пятно у Сарацина над крылом. Она вообще не помнила, чтобы кому-то удалось поранить гуся.

Ей вдруг стало так жалко Сарацина, что она продралась сквозь толпу к распорядителю и стала дергать его за рукав.

— Привет, девочка. Хочешь забраться повыше, чтобы лучше видеть? Хорошо, иди сюда.

— Нет. Я… Там мой гусь, я хочу его забрать.

— Понимаешь, нельзя прерывать бой.

— Я заплачу шесть пенсов…

— Так нельзя. Подожди. Мне нужно… Эй, Кармин, иди-ка сюда, присмотри за этой девицей.

Мальчишка, подметавший пол, подошел к ним и взял Мошку за плечо. Она приготовилась дать ему пинка, но, взглянув ему в лицо, замерла. Он тоже узнал ее. Кармин оказался тем самым злосчастным помощником суконщика, учеником Пертеллиса, отнявшим у нее букварь. Видно, он здесь подрабатывал.

Мошка попробовала вернуться к манежу, но Кармин оттащил ее в сторону.

— Что ты тут делаешь? — спросил он ее. — Опять шпионишь?

— Не понимаю, о чем ты. Пусти, дурак. Чтоб тебе черви мозги сожрали.

— Я видел, как ты шпионила за мистером Пертеллисом. А теперь он пропал. О тебе ходят нехорошие слухи. Мы найдем тебя, поняла? В этом городе тебе от нас не спрятаться.

Мошка покраснела. К прежней обиде прибавился страх. А затем она рассердилась. Это было нетрудно. Она уже приготовилась обрушить на обидчика шквал ругательств, как вдруг дверь таверны распахнулась и внутрь стремительно вошли два Книжника и констебль с гербом королев-близняшек на форме.

Увидев их, Кармин крепче сжал мошкино плечо и побледнел от страха.

— Они добрались до меня, — прошептал он. — Это ты меня выдала? Сначала Пертеллиса, а теперь — меня.

И он бросился в толпу.

Тем временем вокруг манежа накалялись страсти, публика входила в раж. Бой обещал стать самым зрелищным за день. Люди лезли на стулья и столы, чтобы посмотреть схватку между гусем и циветтой. Лестница была запружена мужчинами, но Мошка сумела протиснуться за их спинами на самый верх и увидеть, что творится в манеже.

Сарацин, расправив крылья и опустив шею, кругами гонялся за циветтой. Та металась как бешеная, то и дело прыгая на Сарацина и отскакивая. А затем Мошка увидела, как в таверну входят новые констебли — двое, трое, четверо… Все они были в черно-зеленой форме гвардии герцога.

Мошка не знала, сколько констеблей требуется для ареста одного радикала, но логика подсказывала, что двух вполне достаточно.

В этот момент Мошка заметила движение под лестницей. У нее на глазах Кармин выпустил из клетки волка.

Почуяв свободу, волк выскользнул наружу и стал красться вдоль стены, стараясь не привлекать внимания. Ему удалось пройти несколько метров, когда он попался под ноги аптекарю в ливрее и очках. Тот, осознав, кто перед ним, завизжал, точно кипящий чайник.

Раньше толпа делилась на два лагеря — одни болели за гуся, другие за циветту. Теперь к ним прибавилась третья группа — те, кто видел волка. Судя по крикам, она росла с каждой секундой. Сильнее всех перепугался волк. Он метался между столами и не знал, как отсюда выбраться. Люди спотыкались, налетали друг на друга, переворачивали стулья и столы, кто-то размахивал мушкетом. Самые находчивые стали прыгать в манеж, рассчитывая на убежище от волчьих зубов. Публика на балконе собралась у перил, глядя на этот балаган во все глаза.

А Кармин, совсем обезумев от страха, выпускал все новых зверей и птиц: соколов, барсуков, сов и красных ящериц, напоминавших крашеных тритонов.

Гвардейцы герцога, не обращая внимания на этот хаос, уверенным шагом прошли к двери, за которой располагались комнаты тренеров.

Буквально через минуту оттуда вышел Арамай Тетеревятник. Он невозмутимо прошел к выходу, сохраняя спокойствие, но глаза его горели бессильным гневом. Перед дверью он приостановился и, встряхнув руками, снял наручники, точно перчатки. Он положил их в пивную кружку и вышел на улицу. Без шляпы и трости, как отметила Мошка.

Едва он исчез, как из задней двери показались два констебля и стали с беспокойством осматривать зал. Еще двое констеблей вывели Хопвуда Пертеллиса, без очков и треуголки. Губа у него была разбита. Мошка ощутила дурноту.

Вслед за ними другие констебли выводили недоумевающих пожилых мужчин в мантиях, со связками ключей на поясе и в перчатках из телячьей кожи.

— Мошка, — произнес Клент, оказавшийся каким-то образом на лестнице, — жаль отрывать тебя от этого зрелища, но нам нужно идти.

Лицо его блестело от пота.

Спустившись в зал, Мошка подбежала к манежу, вокруг которого уже никого не было, кроме хозяина циветты, стоявшего на четвереньках и пытавшегося поймать своего зверя. Сарацин же, завидев Мошку, вспрыгнул на ящик и, взмахнув крыльями, перепорхнул ей в руки.

— Джентльмены! — кричал распорядитель. — Сохраняйте спокойствие! Прошу вас, уберите мушкеты. Бой объявляется закрытым. Победителем становится показавший небывалое мужество хохлатый орел короля Прэля!

Это было последнее, что услышала Мошка перед тем, как они с Клентом и Сарацином вышли на улицу и дверь за ними закрылась.

Если она и чувствовала что-то кроме безграничной радости от того, что Сарацин снова с ней, так это глубочайшее изумление, что Клент даже не задержался, чтобы забрать причитавшиеся ему пять шиллингов. Будь она чуть внимательней, она бы отметила, что они шагают по ночному городу без факельщика. А надумай она поднять взгляд с растрепанного Сарацина на Клента, она бы поняла по его бледному лицу, сжатым губам и сведенным бровям, что в таверне случилось что-то очень серьезное.

«Н» ЗНАЧИТ «НАПЕРЕКОСЯК»

К тому времени как шум потасовки в таверне затих вдали, начал накрапывать дождик. Даже не моросило, а вообще сыпалась водяная пыль, но мостовая стала мокрой и скользкой, так что Мошка с трудом поспевала за Клентом.

— Мистер Клент…

— Не тормози.

— А нельзя помедленнее?

— Нет.

Они свернули в Снулый переулок, где жил слепой, лепивший жировые свечи. Выставленные на подоконнике, разные по длине, кривоватые, они походили на пальцы упыря, лезущего из могилы.

Внезапно Клент остановился и поднял взгляд на луну, полную и белую. Он моргнул, надо думать, из-за дождя. Потом провел рукой по лицу и волосам. В глазах его читалось беспокойство, близкое к смятению.

— Катастрофа, — пробормотал он. — Ужасная катастрофа.

— Но мы же победили, мистер Клент! — сказала Мошка, решив, что Клент не слышал последних слов распорядителя боев. — Сарацин побил циветту и… еще уйму народа — уж такой он гусь.

— К утру весь Манделион будет охвачен…

— Ну да, в таверне была половина города — благородные, мастеровые, школяры, и все они видели Сарацина!

— Все попались… одним махом…

— Ага, попались, еще как! И поделом!

Клент ослабил шейный платок, словно ему стало трудно дышать.

— Вариантов нет, — сказал он, — будет война.

Мошка уставилась на него в недоумении.

— Чего?

Клент, кажется, только сейчас осознал, о чем щебечет Мошка. Воззрившись на нее, он переспросил:

— Что не ясно? Мошка, пойми, герцог арестовал всех Ключников в Манделионе.

Он тяжело вздохнул.

— Так… ведь это же здорово. Или нет?

— Нет! Ни разу не здорово!

Никогда еще Мошка не видела Клента таким раздраженным. Сейчас в нем не осталось и следа обычной вальяжности — он превратился в один сплошной нерв.

— Есть правила, дитя! — воскликнул он. — Понимаешь, правила! Много лет устав гильдий был единственной силой, которая не давала Книжникам и Ключникам вцепиться друг другу в глотки. Народ по тавернам может сколько угодно орать, что верен своим королям, это пустые слова. Нет и быть не может других правителей, кроме гильдий. Только они поддерживают порядок в королевстве, и все это понимают. Но если гильдии начнут войну… я даже боюсь представить, что будет. Мэбвик Ток ожидал, что Ключников выставят на посмешище, может, припугнут, но только не возьмут под стражу! Пресвятые Почтенные, завтра их будут судить! Ты хоть представляешь, что случится, если Ключников казнят? О чем только думал герцог?

Мошка покачала головой.

— Ключники решат, — продолжал Клент, — что это Книжники подстроили. Они обвинят их в нарушении устава. И начнется война. Книжников будут запирать в собственных домах и душить цепочками от ключей. А Ключников будут резать железными перьями и прессовать печатными станками. Речники встанут на сторону Книжников, а Извозчики поддержат Ключников, каждая гильдия поддержит одну из сторон, вплоть до Игроков и Мельников. Повсюду будут кровавые расправы — на улицах, в домах и на реках. В городах начнется голод, и солдаты примутся за мародерство. А короли с королевами, столько лет сидевшие тихо в своих замках, бросят в мясорубку наемные армии, лишь бы подняться на волне смуты. Ну как, здорово?

Мошка стояла с открытым ртом. Даже не скажешь, что ошеломило ее сильнее: картина будущего, нарисованная Клентом, или сам Клент, потерявший всякое самообладание.

— Я… даже не думала…

— Еще бы. Зачем тебе?

Клент взглянул на нее со смесью жалости и сочувствия.

— Ладно, откуда тебе знать, — добавил он примирительно. — Хуже всего, я теперь сомневаюсь, что злосчастный печатный станок принадлежит Ключникам.

— Что?

В голове у Мошки все окончательно спуталось.

— Я подслушивал за дверью, как они допрашивали Хопвуда Пертеллиса, — сказал Клент. — Они хотели узнать, где этот чертов станок. Потом обсуждали, как трудно найти дрессированного крокодила на черном рынке. А потом… распахнули дверь и втащили меня внутрь за шейный платок.

— Что? Они тебя…

— Да, я попался. Начал заливать, что выслеживаю их, потому что хочу вступить к ним в ряды. Они не поверили. Они знали, кто я такой. Знали, что я работаю на Книжников. Знали все, что я написал в отчете Мэбвику Току. Ума не приложу, как так вышло.

Мошка моргнула. Услышанное не укладывалось в голове.

— Я не поняла, мы теперь работаем на Ключников? — спросила она.

— Нет. Нам надо бежать из города. В том отчете было мое имя. И твое тоже, Мошка.

Мошка почувствовала, что к каплям дождя на лице примешиваются слезы, и опустила голову. Она знала, что стоит поднять взгляд, и она увидит вдалеке Восточный шпиль. Тогда она точно расплачется.

— Мистер Клент, вы можете… можете оставить меня. Написать записку леди Тамаринд, что… вам больше не нужна эта работа, вы оставляете место мне. Вам так будет проще, я знаю.

Клент бесстрастно взглянул на нее. Дождь лил сильнее с каждой минутой, и парик Клента совсем промок.

— Нет, — сказал он тихо.

Потом нагнулся к Мошке и завязал разболтавшийся шнурок чепчика.

— На это я не пойду.

Канава вдоль дороги журчала, унося к реке мелкий мусор. В ту же сторону шли Мошка с Клентом. Вскоре они достигли брачного дома.

— Мошка, — сказал Клент, когда они поднялись на крыльцо, — за домом пришвартована лодка. Подведи ее к подвальному окну. Полукруглому. И жди меня.

Мошка молча кивнула. Она боялась, что если скажет хоть слово, то разрыдается. Пока Клент открывал дверь, Мошка обошла дом и, перебравшись через поленницу, подошла к реке. Время было позднее, так что единственные глаза, видевшие, как Мошка с Сарацином садятся в лодку, принадлежали курам во дворе.

Лодка была сплетена из ивняка, обтянута кожей и напоминала большую корзину. Внутри лежала пара весел. Швартовая веревка была обмотана вокруг столбика. Мошка представила, как Пирожок привязывает лодку: губа закушена от усердия, рыжие завитки падают на лицо. А затем она представила, как Пирожок выходит утром на берег покормить кур, ошарашенно смотрит по сторонам, а лодки-то нет. Пирожок заливается слезами.

«Ну и ладно, — отмахнулась Мошка. — Она и так все время плачет».

Мошка села в лодку, поставила Сарацина на дно и стала разматывать веревку. Она попробовала вставить весла в уключины, но те оказались слишком тяжелыми. Тогда Мошка стала подтягивать лодку к окну, цепляясь за плющ на стене. Под нужным окном красовалась каменная физиономия святого Марпекета, что защищает от ранних заморозков. Он смотрел вверх, ловя лицом капли дождя. У него был такой длинный нос, что Мошка без труда привязала к нему лодку.

Она смирилась с тем, что им с Клентом придется покинуть Манделион. Это неизбежно, как дождь, а значит, глупо сопротивляться. К тому же она не верила в скорую войну. Клент увидит, что все спокойно, и привезет ее обратно. Когда Мошка думала о леди Тамаринд, мысли путались, но ее не оставляло странное ощущение, что их судьбы неразрывно связаны.

Она не злилась на Клента за то, как он говорил с ней. Всю жизнь ее поливали куда худшей бранью люди, совершенно равнодушные к ее существованию. Она привыкла и научилась жить в страхе. Теперь она убедилась, что в душе Клент не тот самодовольный франт, каким хочет казаться, ему тоже знакомы страх и смятение. Он тоже в ярости из-за того, что бессилен перед обстоятельствами, к тому же он уже не молод, а значит, невзгоды даются ему куда тяжелее. И все равно ему удавалось создавать впечатление удивительной легкости во всем, что он делал.

Что он предпримет теперь? По его словам, они должны исчезнуть тихо, никого не разбудив. Он что, обворует дом перед уходом? Может, в эти самые минуты он снимает простыни с кроватей, прячет в сумку подсвечники и столовое серебро. Мошка представила, как Клент подходит к алтарям Почтенных и без зазрения совести сгребает с них подношения, а то и самих идолов, чтобы продать потом или вовсе переплавить на металл.

«Нет, он не посмеет, — успокаивала Мошка себя и тут же сокрушалась: — Еще как посмеет. Но так нельзя».

Полукруглое окно, под которым сидела Мошка, открывалось внутрь. Девочка вскарабкалась по плющу на карниз и забралась в дом. Она не смогла помешать Кленту осквернить часовенку Добряка Построфия на окраине Чога, но она все равно будет взывать к его совести. Может, получится отвести от них беду. В конце концов, он сам решил взять ее с собой, а значит, должен прислушиваться к ее мнению.

Она попала в часовню Лимфо, где недавно проводила брачную церемонию между Пирожком и Сарацином. Было темно, но Мошка знала путь до своей комнаты и двинулась наощупь. У каждой двери она прислушивалась, но везде было тихо. И вот она достигла нужной комнаты и осторожно вошла. В зале было темно, но из-под двери чулана пробивался свет.

Клент говорил, чтобы она не смела беспокоить его, когда он ушел в чулан, но прежние правила в ее глазах лишились смысла.

Она тихо подошла к чулану и открыла дверь. На полу, у самого порога, стояла свеча. Недолго думая Мошка нагнулась и подняла ее повыше, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Клент согнулся над открытым сундуком. Лицо его налилось кровью от напряжения, а в руках он сжимал край мешка, явно тяжелого. Из сундука свисали темные волосы. Мошка подумала, что не видела у Клента такого парика. Заметив Мошку, Клент опустил мешок обратно и уставился на нее, тяжело дыша.

Тут Мошке бросился в глаза рукав куртки, свисающий из сундука. Оттуда торчала кисть, будто человек откинулся в лодке и свесил руку за борт. Только эта кисть поражала неестественной бледностью. Бывает белая кожа, как у аристократа или как у школяра, который не видит солнца. А здесь бледность напоминала влажный корень, выкопанный из земли, или брюхо рыбы, выловленной из реки. От этой бледности отдавало холодом и сводило желудок. Мошка точно знала, что обладатель руки мертв.

Запястье было чуть кривым, будто после перелома неправильно срослось.

— Я, кажется, — сказал Клент, тщательно выговаривая каждое слово, — велел тебе ждать в лодке.

— Я под дождем промокла, — ответила Мошка еле слышно.

— Хочешь сообщить что-то еще?

Спокойный тон Клента не на шутку испугал Мошку, она молча покачала головой.

— Тогда поговорим позже, сейчас нужно действовать. Иди сюда, помоги мне.

Мошка прикинула, стоит ли бросить свечу и сбежать.

— Послушай, девочка, ты хоть немного представляешь, в какой переплет мы попадем, если наши имена свяжут с этим кадавром?

«Вот так, — мелькнуло в голове у Мошки, — ты искала компромат на Клента — вот, пожалуйста».

Она сделала несколько неверных шагов к Кленту.

«Только теперь, — пропищал внутренний голос, — ты с ним повязана».

Подойдя, Мошка скользнула взглядом по лицу мертвеца — это был капитан Куропат. Хорошо, что глаза его были закрыты, иначе бы она лишилась чувств. Он лежал в нелепой позе, будто завалился в сундук спьяну и заснул. Мертвым сном.

«Если я побегу, — апатично размышляла Мошка, — Клент подумает, что я подниму на ноги дом, схватит меня и убьет».

Она смотрела, как Клент упихивает Куропата в сундук, точно куль с тряпьем. Потом он опустил крышку и, взявшись за нижний край сундука, выжидательно взглянул на Мошку. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, чего от нее хотят, и взяться за другой край.

Сундук оказался еще тяжелее, чем представляла Мошка. Она пыжилась изо всех сил, пятясь враскорячку, лишь бы не уронить его. Кленту тоже приходилось нелегко, ведь он должен был подстраиваться под Мошку. В темноте они напоминали странное неповоротливое животное о четырех ногах с несоразмерно громадным туловищем.

Откройся сейчас любая дверь, тишину огласил бы крик: «Воры!» Потом они открыли бы сундук, и крик поменялся: «Убийцы!» Мошка вдруг увидела себя на плахе и ощутила, как прохладный ветер треплет одежду, а палач надевает мешок на голову. А потом ей вырежут сердце, проверить, черное ли оно, холодное ли.

«Умоляю, — про себя просила Мошка Почтенных, — умоляю, пусть нас не увидят, не дайте мне пропасть. Я больше ничего не попрошу, обещаю. Если все обойдется, то я когда-нибудь разбогатею и отдам все деньги церкви и пожертвую Почтенным. Но только, пожалуйста, умоляю, сделайте так, чтобы все обошлось. Меня ведь повесят, стервятники выклюют мне глаза, и как я тогда вам помогу?»

Когда они брели через часовню Лимфо, Клент пробормотал:

— Сундук в окно не пролезет. Придется вынуть тело и уложить в лодку.

Наконец они добрались до окна. Мошка, опершись о подоконник, увидела в лодке Сарацина, тянущего шею ей навстречу. Она перелезла в лодку, а Клент пропихнул труп в окно, головой вперед. Он взял его за ноги и свесил вниз в расчете, что Мошка примет тело. Но едва та коснулась безжизненной плоти, как руки ее онемели, и капитан Куропат рухнул на дно бесформенной массой. Лодка закачалась, Мошка присела, ухватившись за край, и увидела, что башмак с ноги Куропата уплывает по реке.

— Не зевай, — сказал Клент. — Твоя нерасторопность может стоить нам жизни.

С этими словами он залез на подоконник и спустился в лодку. Взяв весла, он аккуратно отчалил от стены и подгреб к берегу. Свесившись за борт, Клент набрал несколько валунов и снова взялся за весла. С каждым гребком они все больше удалялись от берега и вскоре уже плыли посередине реки.

Дождь усилился, окружив лодку плотным занавесом. Дома по берегам стали едва различимы, мир потонул в непроглядной мгле, и только луна бледным пятном светила сквозь тучи. Крупные капли с таким шумом барабанили по воде, что Мошка едва различала отдельные слова из инструкции Клента:

— …острову, — сказал он, кивнув на причал Добряка Случайника прямо по курсу. — …Камни под одежду… утяжелить…

Ясно. Клент хотел, чтобы она напихала камней под одежду Куропата. Стиснув зубы, Мошка нащупала на дне лодки булыжники, показавшиеся даже не холодными, а ледяными. Затем подняла край рубашки Куропата и стала совать камни за пазуху. Ее мучил суеверный страх, что, если посмотреть в лицо Куропату, тот откроет глаза или рот, и тогда Мошка умрет от ужаса.

«Знаешь, чего я хочу, — прозвучал у нее в голове хриплый голос. — Дядю твоего за причиндал подвесить!»

Она не удержалась, мельком глянула на лицо — рот и глаза были закрыты, на щеках пролегли глубокие борозды, эдакий символ скорби, одолевшей душу усопшего. Мошка задумалась: все ли покойники имеют такой скорбный вид? Или на лицах у них проступают те чувства, что они скрывали при жизни?

Неожиданно для Мошки лодка стукнулась о причал Добряка Случайника.

— Теперь подождем, пока наползет туман, — тихо сказал Клент.

Вглядываясь в далекий берег, Мошка видела, как очертания домов теряются в белесой дымке, поднимающейся с воды. Ноги в башмаках промокли. Мошка подумала, что захоти Клент избавиться от нее как от ненужной свидетельницы, более удачных обстоятельств нельзя и представить. Стараясь не выдать своего волнения, она стала украдкой коситься на Клента. Тот сидел в профиль к ней и вроде бы смотрел вдаль, но с такого ракурса нельзя было сказать, следит ли он за ней.

Клент, когда просил ее не заходить в чулан, казался таким спокойным, обыденным, в нем ничего не выдавало убийцу, прячущего труп. В то утро, когда он разрешил ей погулять по городу, — вот когда он убил Куропата, а она вообще ничего не заподозрила.

Неужели Клент собственноручно убил капитана? Хотя чего удивляться — Клент боялся Куропата, а страх порой толкает на безумные поступки. А может, с возрастом проще смотришь на то, что в юности кажется немыслимым. Или Клент не нашел решения лучше.

И все-таки какую работу ему поручают Книжники? Он просто шпионит? Или ему случается пускать в ход нож? Может, он мастер не столько плаща, сколько кинжала? Мало ли, пьяный в стельку Куропат завалился в брачный дом и увидел Клента… за тайным занятием? Как Мошка застала его…

— Давай, — прошептал Клент, — бери его за ноги.

Причал нависал над головой, так что они не могли встать в полный рост, но им все же удалось спихнуть за борт мертвое тело. Капитан Куропат с плеском ушел под воду. Все, что осталось от него, — пена на воде да шейный платок, мелькнувший знаком вопроса. Пару раз булькнули пузыри, и река успокоилась.

Ненадолго.

— Смотри! — воскликнул Клент, показывая пальцем.

Метрах в семи от лодки из воды показалась спина. Труп медленно поплыл к берегу.

— Разрази меня гром! — прохрипел Клент. — Он сбросил балласт.

Клент дернулся отплыть, но весло застряло меж досок причала, и ему пришлось повозиться, вытаскивая его. Когда же он налег на весла, злосчастный труп исчез из виду — все поглотил туман.

Беспомощно оглядевшись, Клент бросил весла. Они дрейфовали, сидя в молчании. Затем Клент погреб обратно к брачному дому. Увидев его стену, Мошка испытала недоумение пополам с облегчением. Зачем Клент вернулся? Он что — передумал покидать Манделион?

Вслед за ним она протолкнула в окно Сарацина и влезла сама. Сундук стоял на том же месте, и они понесли его в кладовку. Хоть пустой сундук почти ничего не весил, Мошка едва держалась на ногах от усталости и пару раз чуть не уронила его. На полу в кладовке догорала свеча.

— Мистер Клент, зачем мы вернулись?

Не глядя на нее, он пожал плечами и устало отряхнул сюртук.

— Труп найдут, — сказал Клент. — Если мы сейчас сбежим, подумают на нас и вышлют погоню. Будем действовать тоньше.

Он снял парик и растянулся на кровати, не снимая ботинок. Внезапно он встрепенулся.

— Ты куда? — спросил он, увидев, что Мошка собирается выйти.

— Я… Нужно позаботиться о Сарацине. Циветта его покусала, надо обработать ранки… У Пирожка должен быть бренди.

— Ладно. Будь осторожна. И не буди меня, когда придешь.

Мошка взяла Сарацина за поводок и вышла в коридор.

Пирожок открыла дверь на стук. На ней был ночной колпак, из-под него падала на плечи копна рыжих кудряшек. В целом она выглядела куда лучше, чем накануне. Видно, магический брачный обряд пошел ей на пользу.

— Входи! — поприветствовала она Мошку. — Хочешь есть?

Девушка была рада ночной гостье, но улыбка ее несколько поблекла, когда Мошка бесстрастно вошла в комнату и села на пол у стены, подтянув колени к подбородку.

— Что случилось? — спросила Пирожок.

Мошка спрятала лицо в коленях, а потом взглянула на девушку большими черными глазами, в которых плескались страх и недоумение.

— Мошка… что случилось? — спросила Пирожок упавшим голосом, и уголки ее рта сползли вниз, словно она вот-вот зарыдает. — Ты пугаешь меня. Тебя кто-то обидел?

Мошка покачала головой.

— Дурной сон приснился? Со мной бывает. Оставайся у меня, если хочешь.

Пирожок села на кровать, участливо глядя на Мошку, точно старшая сестра. Она сняла колпак и запустила пальцы в рыжие кудряшки.

— На тарелке остались печенья. Ешь, если хочешь. Они подсохли немного, но еще вкусные. Испекла для молодоженов, но те сразу легли спать. Невеста была в таких преклонных годах, что едва держалась на ногах.

Свеча на прикроватной тумбочке окружала Пирожка ореолом света. Мошка смотрела на нее как со дна колодца, где так темно, что не видно собственных рук. Ей казалось, что Пирожок взирает на нее из мира света и добра. Мошка хотела к ней, в этот мир, но боялась, что мрак придет туда вместе с ней.

— Это был сон? — спросила Пирожок и наморщила нос, как от щекотки.

— Да, — сказала Мошка сипло. — Просто сон.

«О» ЗНАЧИТ «ОПОЗНАНИЕ»

…Просто дурной сон.

Мошка лежала в своей кровати и не могла понять, почему кругом так темно и откуда слышен плеск воды. Подняв руки, она уперлась в деревянную крышку. Ей стало трудно дышать, и она принялась колотить руками по дереву, пока крышка не поддалась.

Сквозь молочный туман просвечивала луна. Мошка осмотрелась и поняла, что сидит в деревянном ящике, а тот, в свою очередь, плывет по реке мимо причала Добряка Случайника.

А рядом высится громада величественного парусника. На палубе восседает леди Тамаринд на троне из слоновой кости. Перед ней стоит белая прялка, тонкие нити из нее протянулись над городом. Вдалеке они пересекались с другими и образовывали бескрайнюю сеть, точно сплетенную гигантским пауком.

— Мне нужно попасть в Восточный шпиль! — прокричала Мошка. — Не хочу утонуть в этой черной воде!

— Лови пряжу, и мой корабль доставит тебя во дворец, — сказала леди Тамаринд.

С этими словами она отделила одну блестящую нить от прялки и метнула Мошке. Нить долетела до ящика и повисла на открытой крышке, сверкая в темноте, точно сахарная вата. Мошка хотела было взять ее, но побоялась прикоснуться рукой к этой сверкающей белизне и для защиты натянула на ладонь край рукава. Она уже тянулась к нити, когда та соскользнула с крышки и упала в воду.

— Простите, не поймала! — прокричала Мошка. — Киньте, пожалуйста, еще одну!

— Такой шанс выпадает раз в жизни, — ответила леди Тамаринд.

Белоснежные паруса надулись, хотя Мошка не чувствовала ветра. Корабль заскользил по волнам вдаль, и с ним уплыли отражения белых нитей в черной воде.

— Кое-кто хочет поговорить с тобой, — сказала леди Тамаринд на прощание.

В пенистых волнах за кораблем показалась фигура пловца. Мокрые темные волосы разметались по воде, а лица не было видно. Пловец приближался к ней с пугающей быстротой.

В ужасе она схватила весла и начала грести прочь. Страшный пловец почти настиг ее, но тут в темноте нарисовалось полукруглое окно, и Мошка пролезла в него. Она бежала темными комнатами и коридорами по брачному дому и слышала за спиной монотонное и неотвязное шлепанье мокрых босых ног по полу. Забежав в свою комнату, Мошка бросилась на постель и завернулась с головой в одеяло. Она дрожала от страха, ожидая прихода утопленника, и знала, что Добряк Построфий не сможет защитить ее, ведь они с Клентом съели все его ягоды.

Когда Мошка потянулась и открыла глаза, в комнате было светло. Настал новый день. Остатки кошмара развеялись, словно дым. До нее долетал плеск воды, будто что-то вынимают из реки, и слышались крики чаек.

— Найдено тело в реке! — надрывался за окном газетчик. — Мужчина заколот ножом в сердце… Тело запуталось в сетях для форели… В Хитрозадой бухте…

Мошка зажмурилась и заткнула уши пальцами.

«Пусть это будет сон, — взмолилась она. — Просто страшный сон».

Она молилась всем Почтенным, чтобы они превратили события прошлой ночи в сон. Кажется, ничего еще она не желала с такой силой. Но когда она вынула пальцы из ушей, газетчик продолжал кричать об утопленнике.

Мошка вдруг испугалась, не удрал ли Клент, и резко села на кровати. Но с облегчением увидела его рядом — он спал на спине, его грудь мерно вздымалась и опадала.

Сарацин пытался склевать с пола воск, накапавший со свечи. Там, где вчера текла алая кровь, сегодня остались бордовые корочки. Едва Мошка спустила ногу на пол, гусь повернулся к ней, и в бусинках его глаз она увидела привычную доброжелательность. Она поняла, что он будет ценить ее, даже если ее обвинят во всех смертных грехах. У девочки потеплело на душе.

— Мистер Клент! — услышала Мошка голос Пирожка и стук в дверь.

Вслед за этим дверь открылась и показалась сама девушка.

— Пришел констебль, — сказала она, пока Клент потирал глаза и садился на кровати. — Он всех опрашивает и ждет, пока вы спуститесь к завтраку.

Клент спросонья надел на голову парик задом наперед и, моргая заспанными глазами, обратился к Пирожку:

— Прошу прощения. Ты сказала «констебль»?

Пирожок кивнула и улыбнулась.

— Он назвал меня востроглазой бестией, — сказала она с гордостью, — потому что это я заметила утром, что наша лодка стоит не как всегда. И я сказала об этом церковному сторожу, а он сказал, что в реке нашли мертвеца и это может быть связано. Констебль думает, что это была банда бродячих головорезов, которые грабят и убивают людей, и что они пытались залезть в наш дом, и ограбить алтари, и поубивать нас всех.

Клент с Мошкой позаботились вернуть на место сундук, но вот о лодке они забыли. Они переглянулись и прочитали в глазах друг друга досаду на свою оплошность.

«О, святые Почтенные, — взмолилась Мошка, — сжальтесь над нашими душами. Да, мы воры, и поджигатели, и шпионы. Среди нас есть даже головорез. Мы пропащие преступники. Да еще такие непутевые».

— Мы, конечно же, — сказал Клент с достоинством аристократа, — с удовольствием пообщаемся с господином констеблем. С вашего позволения мы приведем себя в порядок, прежде чем спуститься к завтраку?

Пирожок улыбнулась, тронутая таким обращением, и закрыла за собой дверь. Едва она исчезла, Клент и Мошка принялись ругаться шепотом.

— У тебя парик надет задом наперед!

— А у тебя брови размазались по всей роже! Куда я дел свои… А, вот они. Выверни передник наизнанку — правый бок весь в грязи, как у трубочиста.

— У тебя ботинки в грязи!

— А какими еще им быть в такую-то погоду? Ну-ка, принеси мне таз и кувшин с водой. Теперь стой смирно…

Клент намочил платок и стал вытирать лицо Мошки. Она напрягла всю свою волю, чтобы вытерпеть прикосновение рук убийцы. Клент, прикусив кончик языка и наморщив лоб, тщательно стер уголь и аккуратно нарисовал карандашом новые брови.

— Мы пришли вчера из «Серого мастифа», — говорил он, работая карандашом, — и сразу легли в кровать. Всю ночь спали без задних ног. Ничего не слышали и не видели. Если будем сообща придерживаться этой версии, думаю, все обойдется. Вот так.

Клент закончил рисовать ей брови, и они вместе спустились к завтраку. Проходя мимо статуй Почтенных, Мошка вся сжималась от стыда и не смела поднять глаз — ей казалось, что Добрячка Сиропия укоризненно поджала губы, а Добряк Печенькин сокрушенно качает головой. Сердце у девочки колотилось под самым горлом.

«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — повторяла она про себя, — не дайте мне пропасть».

Констебль оказался усталым мужчиной сорока с чем-то лет, его рыжие волосы были растрепаны, а кожа вокруг глаз обвисла, как у старого пса. На столе рядом с ним стояли чашка кофе и бутылка джина. Наверное, Пирожок предложила гостю принять внутрь, чтобы согреться после утренней прохлады. Констебль шутил с девушкой и мял шляпу в руках, но, увидев Клента, согнал с лица улыбку и спросил Пирожка официальным тоном:

— Это тот джентльмен, что квартирует у вас?

— Я Эпонимий Клент, и я весьма польщен вашим вниманием. Несмотря на опасение, что я не смогу помочь вам в расследовании, вы можете рассчитывать на мое полнейшее содействие.

— Очень похвально с вашей стороны, — сказал констебль, слегка растерявшись от такого обращения. — Но почему вы так уверены, что не сообщите важных сведений?

— Пожалуй, я могу не совсем верно оценивать ситуацию, — начал Клент.

«Ты слишком торопишься, — подумала Мошка. — Держи себя в руках».

И сама удивилась, что переживает о судьбе убийцы.

— Мне известно с чужих слов, — продолжал Клент, — ночью в дом пытались проникнуть грабители. Не преуспев в своем преступном замысле, они перерезали глотку какому-то бедолаге и ретировались. Сам же я, как ни печально, крепко спал и ничего не слышал.

— О как, — сказал констебль. — По мне, так они все-таки проникли в дом, сэр. Лодка, которую ночью кто-то брал, с утра стояла под окном. Если они не залезли в окно, то я не знаю, как они выбрались на берег. И еще одно обстоятельство, сэр. — Констебль вынул из кармана какой-то мусор. — Это кукурузная шелуха, она была в волосах и под одеждой покойного. В наших краях кукуруза не растет, ваш хозяин заказывает ее в Радоволье. Сдается мне, наш покойничек побывал в этом доме.

Мошка шумно сглотнула. Констебль вроде бы не заметил. Но Клент покосился на нее краем глаза.

— Новые обстоятельства вынуждают меня пересмотреть свою оценку, — сказал он, подсел к столу и облокотился о край, подавшись корпусом вперед.

— Я, разумеется, буду с вами полностью откровенен, — продолжил Клент. Взяв ломоть хлеба, он принялся отщипывать кусочки и выкладывать в ряд. — Но сперва попрошу разрешения отослать девочку. Вопросы морали, кои будут мною затронуты, не для ее ушей. Кроме того, ей как раз нужно выполнить одно поручение.

«Слишком заумно, мистер Клент, — подумала Мошка. — Слишком много слов. Людям не нравится, когда вы слишком умничаете».

— Могу я узнать, — спросил констебль холодно, — какое это поручение может быть важнее, чем помощь в расследовании убийства?

Внезапно на Мошку снизошло озарение.

— Нужно отнести письмо леди Тамаринд, — выпалила она. — Мистер Клент работает на нее.

— Леди Тамаринд? — спросил констебль неожиданно учтивым тоном. — Вы можете подтвердить это, сэр?

Сперва Клент побледнел, а потом вспомнил рекомендательное письмо, в котором леди Тамаринд отзывалась о нем как о блестящем поэте и человеке редких достоинств, и велел Мошке принести его. Когда констебль прочитал письмо, лицо его разгладилось и он обратился к Кленту так, словно впервые его увидал:

— Что ж, дражайший сэр, не смею вас задерживать. Мои заботы — ничто рядом с делами ее светлости.

— Я быстро напишу ей письмо, добрый сэр, если позволите.

Констебль кивнул, и Клент с Мошкой отправились к себе в комнату.

— Леди Тамаринд, леди Тамаринд, — бормотал Клент себе под нос. — Как это я сразу не подумал. Блестящая мысль. Я больше не могу сидеть здесь и ждать, пока Ключники придут за мной. Если бы только нам предоставили убежище в Восточном шпиле, пока не разразилась буря…

Мошка разложила перед Клентом бумагу, чернила, перо и воск. Она стояла и смотрела, как он выводит аккуратные строчки.

«Ваше дражайшее и лучезарное Сиятельство!

к настоящему письму я прилагаю первые стансы вашей эпической поэмы. Надеясь, вопреки сомнениям, что эти скромные вирши смогут вызвать у вас легкую улыбку, хотя бы даже в знак великодушного сочувствия к моему усердию.

Миледи, я осмеливаюсь просить вас об одной милости. Я не претендую на вознаграждение, о коем вы обмолвились в вашей неизреченной щедрости, но нижайше прошу приютить меня и мою ассистентку в пределах Восточного шпиля. Существует угроза нашей жизни, а мои апартаменты не сравнятся в надежности и безопасности с вашей протекцией.

Взывая к вашему благородному сердцу, я прошу вас о снисхождении, разделяя с вами знание о многих превратностях этого мира, угрожающих как сильным, так и слабым, и оставляющих надежду лишь на милость ближнего.

Ваш покорный слуга в горе и обожании Эпонимий Клент».

Клент убрал письмо в конверт и запечатал красным сургучом. У Мошки сердце в груди билось пойманной птицей, требуя немедленных действий. Едва Клент отдал ей письмо, она ринулась на улицу.

Город, омытый дождем, играл яркими красками и дышал свежестью. Ветер разогнал облака, показалось чистое небо. Каждый камень в мостовой сиял, как прибрежная галька. Все вокруг было исполнено предвкушения.

Мошка бежала, стараясь обогнать злой рок, преследующий ее по пятам. Она должна была достичь дворца раньше, чем Клент поймет, что она его предала. Только бы его письмо помогло проникнуть в Медвяные сады! Оказавшись там, она сумеет найти леди Тамаринд. Она расскажет белой леди об ужасном происшествии в таверне «Серый мастиф» и вымолит разрешение остаться при ней, во дворце, ибо иначе ей грозит смерть от рук Ключников… Или Эпонимия Клента. Если бы только она могла рассказать Тамаринд об убийстве капитана Куропата — но нет, она не посмеет, ведь она сама невольно стала соучастницей преступления.

Обшарпанные магазины вдоль набережной сменились стройными домами с сияющими галереями. Их высокие арки напоминали брови, изумленно поднятые при виде Мошки, бегущей сломя голову.

Она выбежала на широкую многолюдную улицу и увидела на дальней стороне высокий кованый забор, опоясывавший Медвяные сады. На створках ворот были изображены силуэты двух женщин, держащихся за руки. За кронами деревьев виднелся дворец из песчаника с широкой колоннадой и множеством статуй. Над ним вздымалась башня, увенчанная высоким шпилем.

Когда Мошка подошла к входу и обратилась к одному из полудюжины привратников, он лишь молча кивнул на скромные ворота для грузов. За ними сидели всего два привратника. Они играли в карты и не прекратили своего занятия даже с появлением Мошки.

— Письмо для леди Тамаринд от Эпонимия Клента, — сказала она. — Мне велено пройти внутрь и ждать ответа. Леди Тамаринд пожелает увидеть меня.

Один из привратников с неохотой взял письмо и, почесав им за ухом, сказал:

— Тогда иди за мной.

За дверью с гербом королев-близняшек открывался коридор, увешанный сумрачного вида гобеленами, тронутыми плесенью по краю. Коридор вывел их в просторный прямоугольный двор, окруженный колоннадой под двускатным навесом.

— Подожди здесь, — сказал привратник. — Не ходи никуда.

И скрылся с письмом за колоннами.

Двор был выложен большими шестиугольными плитками кремового и карамельного цветов. Благородные вельможи то проплывали мимо в паланкинах, то вальяжно прогуливались на своих двоих. Вдоль колоннады сновали лакеи в замшевых туфлях и служанки с корзинами сухой лаванды, наполняющей воздух благоуханием.

Мошка переминалась в тени колоннады, ковыряя ногти и убирая под чепец выбившиеся волосы. Вскоре девушка с лавандовой корзиной заметила ее и подошла. На вид ей было лет пятнадцать. Она отличалась миловидной внешностью и узкой талией, платье с оборками сидело на ней как влитое. На лице с очаровательно вздернутым носиком играла улыбка.

— Ищешь дорогу в людскую? — обратилась она к Мошке.

— Нет-нет. Мне нужно повидать леди Тамаринд. Она даст мне работу.

«Леди Тамаринд примет меня, — плясала мысль в голове Мошки. — У нас с ней особая связь, особое понимание. Она обязательно примет меня».

— И кем же ты будешь? — спросила девушка.

— Я… помощница, — сказала Мошка и, заметив удивление девушки, раздраженно уточнила: — Секретарь.

— Что-то не похоже. Разве девочек берут в секретари?

— Ну, я не просто девочка. Я работаю секретарем у одного поэта. У меня практический подход к делам и умение точно выражать мысли. Мы мастера слова неслабого десятка.

Девушка смерила ее взглядом.

— У тебя какое-то странное платье, — сказала она с улыбкой.

— Это мода такая, — огрызнулась Мошка.

— Ничего подобного. Я работаю горничной при ее светлости и смотрю за ее гардеробом. О моде я знаю все. Я первой вижу ее платья. Раньше, чем все дамы наперебой начинают подражать ей. Иногда, — тут она доверительно наклонилась к Мошке, — женщины платят мне, чтобы узнать, как она повяжет платок на следующем званом вечере и будет ли на ней манто. А когда она дарит мне ненужные платья, иные леди готовы заплатить любые деньги, лишь бы получить их.

— Она отдает тебе свои платья? — спросила Мошка заплетающимся языком. — Просто отдает?

«Когда я стану на нее работать, — лихорадочно соображала Мошка, — она станет давать свои платья мне, и я буду ушивать их под свой размер».

— Да! Множество. И очень даже неплохие. Просто ее светлость не станет носить платье, если на нем есть хоть малейшее пятнышко, если хоть что-то не так. Иногда мне достается даже порченый горностай.

Должно быть, девушка заметила, что Мошка растеряла спесь и слушает ее с распахнутыми глазами. Она покровительственно улыбнулась.

— Ну-ка, — сказала горничная и принялась расшнуровывать Мошкин чепец, — так никто не носит.

Она повязала ленту крест-накрест у Мошки на затылке, заколола на шее, пропустила под ушами и завязала бантиком на подбородке.

— Вот так, — сказала горничная, взглянув на результат своей работы. — Смотрится модно. Теперь ты не будешь выглядеть глупо перед экономкой.

— Я не собираюсь видеться с экономкой! Я должна увидеть леди Тамаринд!

— Ты ее не увидишь. Сегодня она никого не принимает, — сказала горничная, с удивлением взглянув на Мошку. — Разве ты не знаешь? Сегодня первый день судебных заседаний. Она будет открывать процесс вместе с герцогом.

Горничная, окинув Мошку взглядом, где жалость мешалась с недоумением, удалилась, покачивая на локте корзинку с лавандой. А Мошка смотрела ей вслед, и все плыло у нее перед глазами, словно она стояла на плоту.

Судебные заседания. Как же она забыла про них? Зловещий образ Клента, склонившегося над сундуком с трупом Куропата, вытеснил из головы все на свете. Она совсем забыла об арестованных Ключниках, замышляющих месть, сидя в холодных казематах. Забыла, что война между гильдиями могла разразиться в любой момент и поглотить весь Манделион.

Леди Тамаринд не сможет принять ее. Сейчас придет привратник и проводит ее обратно к воротам. И ей придется идти назад в брачный дом, к Эпонимию Кленту. Если же она не вернется туда, а попытается найти другое убежище, констебль непременно свяжет ее исчезновение с убийством Куропата. Она ощутила себя в том кошмаре, где блестящая нить, брошенная белой леди, соскользнула в воду с крышки сундука, прежде чем Мошка успела схватить ее.

Нет! Если леди Тамаринд не примет ее, она сама найдет леди. Оглядевшись по сторонам, Мошка отступила за колонну и, прокравшись по колоннаде, вышла в сад. Перед ней расходились дорожки, обсаженные ухоженным кустарником. Она выбрала тропинку наугад, совершенно не представляя, что ждет ее впереди. И вдруг услышала голоса.

— …жаль, что такой благородный порыв потрачен на эдакого подлеца, но похоже, каждая собака норовит воспеть капитана Блита…

— …обидно, что дело Ключников будет разбираться во вторую неделю, когда я должен быть в Пинкастере…

Похоже, здесь никого не волновало убийство капитана Куропата. Главной темой в Медвяных садах был суд над Ключниками. Внезапно Мошка увидела за фонтаном, поодаль от остальных, леди Тамаринд.

— Ваша светлость!

Женщина обернулась. Под белым париком оказалось напудренное лицо старухи с бульдожьими чертами. Как же Мошка могла так ошибиться?

Она повернулась, собираясь поискать белую леди в другой части сада, но увидела приближающегося привратника. Судя по хмурому взгляду из-под насупленных бровей, он был недоволен ее поведением. Мошка выхватила табакерку из рук проходившего мимо джентльмена и швырнула в лицо привратнику, а сама бросилась наутек. За спиной она слышала возмущенные вопли старухи, платье которой запачкал табак.

Пробежав под аркадой, Мошка оказалась на поляне, где художники рисовали портреты придворных леди, и остановилась, переводя дыхание. Одна из них, сидевшая вполоборота к Мошке, подняла руку, пытаясь прикрепить лилию к чепцу, и Мошка просияла, узнав в ней леди Тамаринд. Она подбежала к ней и взяла за рукав. Но обернувшаяся женщина, смерившая ее недовольным взглядом, оказалась вовсе не леди Тамаринд. Ошарашенная Мошка, отойдя от нее, поспешила дальше.

Она бежала по дорожкам и тропинкам, огибая пышные кусты и клумбы, и повсюду ей мерещилась леди Тамаринд — снова и снова она видела женщин в белых платьях и с тонкими талиями, в чепцах или шляпках, с вуалью или без нее. И на их щеках она даже замечала подрисованный шрам! Она подумала, что, если бы леди Тамаринд лишилась глаза, эти куклы вслед за ней нацепили бы повязки.

Впереди шла леди в платье с необъятным кринолином, она буквально утопала в своей юбке. Мошка недолго думая пристроилась за ней и незамеченной проскользнула через ворота в другую часть сада. Там она нырнула за зеленую изгородь и осторожно двинулась к Восточному шпилю, по дороге изучая гуляющих людей.

Пройдя очередную аркаду, Мошка оказалась в глухом дворике. С каменной ограды на нее взирали лица Почтенных. Мошка заглянула через решетку и увидела по ту сторону еще один дворик, выложенный белыми и желтыми плитками. А вслед за тем услышала звук, от которого сердце подпрыгнуло и затрепетало в горле: голос леди Тамаринд.

— Вокадо, прости за беспокойство. Позволь мне послать за войском.

Мошка припала лицом к узорчатому проему, ее взгляд прикипел к женщине в девственно-белом платье. Белая леди стояла вполоборота, лица было не видно, так что Мошка на миг заподозрила очередную ошибку. Но затем она увидела шрам на щеке, похожий на снежинку, и окончательно уверилась, что перед ней леди Тамаринд.

К белой леди подошел изысканный кавалер, будто прекрасный принц из сказки. Ростом он превосходил не только леди Тамаринд, а всех людей в Медвяных садах, а то и во всем Манделионе. Впечатление усиливали высокие каблуки изящных туфель и парик, усыпанный золотой пудрой. Мантия до пола, расшитая драгоценными камнями в виде глаз, напоминала павлиний хвост. Мошка поняла, что перед ней не кто иной, как герцог.

— Тетеревятник сбежал, — обратилась к нему леди Тамаринд. — Он наверняка уже связался с кораблем Ключников, что стоит на якоре вверх по течению. Речники обещали задержать его, но едва ли их хватит надолго. Корабль с моим войском стоит ближе к устью, а дороги к океану запружены. Даже если мы пошлем гонца сейчас, корабль войдет в Манделион самое раннее через десять дней. Вокадо, надо слать гонца немедленно.

— Очень хорошо, Тамми, — сказал герцог, стараясь сохранять безмятежный вид. — Я подпишу приказ.

К нему подошел молодой человек с бумагой и пером, и герцог поставил свою подпись. Мошка подумала, что этот человек кого-то ей напоминает, как вдруг чьи-то сильные руки сжали ее поперек пояса.

— Ваша светлость! — выкрикнула Мошка, вцепившись в решетку. — Ваша светлость!

Ее охватила паника от ощущения своей беспомощности. Когда же она встретилась взглядом с темными глазами герцога, похожими на два колодца, она обмерла. Ей вдруг вспомнилась лиса, сраженная непонятным недугом, и слова: «Не приближайся, а то укусит…»

— Шпионка радикалов, — произнес герцог тем же бесстрастно-мелодичным голосом.

— Нет, всего лишь посыльная, — сказала белая леди, окинув Мошку глазами цвета тумана. — Она ждет денег от меня. Дай ей шиллинг и вышвырни отсюда.

Тогда молодой человек, подавший герцогу бумагу, тоже взглянул на Мошку, удивленно подняв свои изогнутые брови. И хотя его темные волосы были причесаны и стянуты в хвост и одет он был в аккуратный синий камзол, она моментально узнала в нем Линдена Кольраби, того человека, который спрятал ее под плащом от капитана Куропата.

Мошка отпустила решетку, и привратник оттащил ее от стены и понес в охапке к выходу. У нее совсем не было сил сопротивляться. Она не винила Тамаринд за ее слова — что еще она могла сказать? Напротив, она ненавидела себя. Как посмела она привлечь к себе внимание, когда Тамаринд была так занята делом государственной важности? А она повела себя как полоумная нахалка — да еще в присутствии герцога — притом, что Тамаринд говорила ей, что их никогда не должны видеть вместе! Когда она шла во дворец, ей казалось, что она должна поговорить с Тамаринд во что бы то ни стало, но теперь она с запозданием поняла, что окончательно все испортила. Леди Тамаринд никогда не простит ее.

— Все в порядке, — произнес мужской голос. — Можешь отпустить девочку. Я сам провожу ее.

Оказавшись на ногах, Мошка подняла робкий взгляд на своего спасителя и увидела Кольраби. Дрожащей рукой она поправила чепец, ощущая жгучий стыд за свою выходку, и молча пошла рядом с ним.

Они вышли из Медвяных садов и увидели толпу народа у ворот. Но дальше улица была почти пуста. Когда они отошли на некоторое расстояние, Мошка решилась нарушить молчание.

— Вы работаете на леди Тамаринд? — спросила она, и ей показалось, что в ее словах прозвучал упрек.

— А ты, как я понял, на Эпонимия Клента, — произнес Кольраби.

— Это она вам сказала?

— Леди Тамаринд сказала мне, чтобы я позаботился о том, чтобы ты в безопасности покинула ее резиденцию. И напомнил тебе, что никто не должен видеть вас с ней вместе. Она собирается устроить вашу встречу после судебного разбирательства. А до тех пор ты должна придерживаться прежней тактики.

Мошка ощутила проблеск надежды. Значит, она не совсем утратила доверие леди Тамаринд. Теперь ей нужно лишь пережить эти несколько дней, пока не кончится разбирательство. Но удастся ли им с Клентом остаться в живых?

— Я не знаю, в чем состоит твоя работа, — сказал Кольраби, — но одно я знаю точно: ее светлость ничего не делает без причины. Зачем ты пришла в сады, Мошка? Тебя послал Эпонимий Клент?

— Вам не нравится мистер Клент?

— Нет. И на то есть немало причин. Лучше спроси себя, достаточно ли ты знаешь своего нанимателя, чтобы доверять ему?

Мошка взглянула на него исподлобья.

— Я просто работаю на него, так получилось, — сказала она, словно оправдываясь. — Я ничего о нем не знаю. И не стремлюсь узнать.

— Мошка, — начал Кольраби и умолк; закрыв глаза, он вздохнул. — Можешь мне не верить, но я должен тебя предупредить: Эпонимий Клент — крайне опасный человек. Я знаю, о чем говорю, — весь последний месяц я выслеживал его, шел за ним по пятам и видел все его бесчинства.

Глаза Мошки округлились, когда она поняла, кто перед ней. Неожиданно она вновь почувствовала вонь сырости и гнили, и голубиного помета, и еще отдаленный запах дыма. И в ушах у нее прозвучали слова незнакомца, обращенные к судье, вежливые и уверенные слова и голос, приятный, как парное молоко.

— Вы были в Чоге! — выпалила она. — Беседовали с судьей!

— Корешки и вершки! — воскликнул Кольраби. — А я-то думал, где слышал такой говор? Ну конечно, в Чоге. Как я сразу не догадался — ты, должно быть, девочка, спалившая мельницу.

Мошка не на шутку перепугалась при этих словах, но Кольраби успокоил ее взмахом ладони и невольно рассмеялся.

— Все в порядке, не бойся, — сказал он. — Я не отдам тебя в руки правосудия за это чудовищное преступление. Но, во имя всего святого, Мошка, почему из всех людей ты связалась с Эпонимием Клентом?

«Потому что я истосковалась по новым словам, потому что годами выспрашивала их у коробейников и тайком выцарапывала на кусочках коры, чтобы не забыть. Потому что Клент запросто швырялся такими оборотами, как „епифания“ и „амарант“, так что у меня голова пошла кругом. Потому что я слышала, как на рыночной площади он разворачивает кружева своих фраз, словно купец — шелка перед изумленным покупателем. Потому что в его устах слова плясали языками пламени, и та часть меня, что сгорела с книгами отца, вдруг снова ожила. Потому что он принес в сырой и затхлый Чог такие удивительные и невероятные истории, что я будто попала в сказку».

Мошка неопределенно пожала плечами.

— Он знал, как обращаться со словами, — ответила она.

— Ты подняла большой переполох, когда вот так исчезла. Сперва подумали, что ты сгорела с мельницей, но потом нашли ключи от кандалов и узнали, что Клент сбежал. Тебе нужно вернуться домой — уверен, твоя семья поймет, что ты устроила пожар по оплошности. Вот увидишь, они обрадуются, когда увидят тебя.

Мошка издала отрывистый смешок, похожий на карканье вороны.

— Вы не знакомы с моими дядей и тетей?

Кольраби взглянул Мошке в лицо.

— Нет, не знаком, — коротко ответил он.

Они остановились, дойдя до конца сквера, неподалеку от виселицы с петлями, свободно болтавшимися на ветру, точно хвост кошки, когда та караулит мышь.

— Что с тобой, Мошка? Ты неважно выглядишь. Давай зайдем под крышу, ветер крепчает. К тому же сейчас начнется Молитвенный час.

Когда они подходили к таверне, хозяйка уже закрывала дверь, но, взглянув на Мошку, сжалилась и впустила их.

Посетители в таверне сидели молча — отчасти потому, что предусмотрительно заткнули уши ватой или кожаными пробками.

И вот ударил первый колокол, а за ним последовали остальные. Уже через пять секунд таверна гудела, точно огромный барабан.

— Первой начала Добрячка Зимоцвет, как всегда, — заметил Кольраби. — Но остальные не отстают. Что ж, в определенном смысле это нам на руку. Никто нас не услышит.

Кольраби улыбнулся Мошке. В этом было нечто волнительное — держать уши открытыми, когда весь город затыкает их чем может.

— Так почему вы преследуете мистера Клента?

— Я был в Долгом логе, выполняя поручение леди Тамаринд, когда впервые услышал это имя. Он удрал оттуда накануне ночью, не оплатив счета дюжины купцов. И той же ночью домовладелец, которому Клент задолжал за два месяца, был найден мертвым в своем колодце. Как будто упал туда и захлебнулся. Я обещал сыну покойного, что разыщу этого Клента во что бы то ни стало. Мне пришлось проделать немалый путь, преследуя его, пока я не приехал в Чог… Представь, как я изумился, когда узнал, что в Манделион он прибыл раньше меня.

Мошка подумала, что, если бы не она, болтаться бы Кленту на виселице, и ей стало не по себе. Словно подслушав ее мысли, Кольраби сурово сказал:

— Его руки запятнаны кровью. Пусть у меня пока нет доказательств. Но я не сомневаюсь, что добуду их.

Мошка лишь молча смотрела на него своими черными глазами.

— Послушай, что я тебе расскажу, — сказал он, наклонившись к Мошке. — Как ты, наверное, знаешь, двадцать лет назад разбили Птицеловов. Их режим свергли, а самих Птицеловов стали ловить и казнить. Некоторым, конечно, удалось скрыться. В одной церкви прихожане каждый год отмечали день победы над Птицеловами. Однажды в такую ночь, когда весь приход был в церкви, внутри появился запах дыма. А в следующий миг церковь взорвалась, как бочка пороха. Потом немногие выжившие догадались, что виноват церковный сторож. Он проработал в церкви четыре года и все это время, должно быть, забивал подвалы порохом. Это был Птицелов, одержимый местью. И никто его не раскусил. Вот так-то.

Кольраби мрачно улыбнулся и добавил:

— В той церкви погиб мой отец. Возможно, ты сочтешь, что это несчастный случай.

— А мой отец просто умер. Сказал, что у него болит голова, и ушел в свой кабинет. А когда я принесла ему суп, он уже не дышал. Я убежала и спряталась в печке. Если бы я знала, что соседи сожгут его книги, я бы осталась с ним, в кабинете. Они всё сожгли, все книги. Я почти ничего не успела прочитать. — У Мошки запершило в горле, и она нахмурилась. — Я знаю, ему не нравился Чог. Точно знаю.

— Да, не самое подходящее место для ученого человека, — заметил Кольраби. — Ведь он был ученым?

— Он был больше чем просто ученым, — сказала Мошка и, решив идти до конца, добавила: — Его звали Квиллам Май.

— Квиллам Май! — воскликнул Кольраби, изумленно подняв брови. — Ты дочь Квиллама Мая?!

Он откинулся на спинку стула и воззрился на нее, словно пытаясь разглядеть в ней схожесть с опальным отцом.

— Я ничего не знала о его прошлом, — произнесла Мошка, смутившись. — Он рассказывал, что из Манделиона пришлось уехать из-за личного конфликта.

— Я видел его один раз, — сказал Кольраби и подался вперед. Колокола трезвонили в полную силу, и ему приходилось почти кричать. — Мне было десять лет, когда Книжники решили арестовать Квиллама Мая. Улицы были запружены людьми, сотни человек пришли посмотреть, как его будут брать. Я с другими мальчишками прибежал к его дому.

Мошка едва разбирала слова через колокольный звон. Подавшись вперед, она приставила ладони к ушам, чтобы лучше слышать.

— Уже вечерело, но в его окнах было темно. Он отослал слуг, чтобы те не пострадали. Когда мы туда прибежали, у дома стояла карета Книжников. Они вывели его, и он совсем их не боялся. Он сам сел в карету, как будто не знал, что его ожидает.

Перезвон, казалось, достиг своего апогея, так что Кольраби даже закрыл уши ладонями и улыбнулся сквозь зубы.

— Мы понимали, что его ждет смерть… И сотни людей бежали за каретой. Они схватили лошадей за сбрую и остановили. Сбросили кучера на землю. И сами потащили карету, чтобы спасти Квиллама Мая. Я видел его лицо в окне, он смотрел на нас с удивлением. А нас было много, и все кричали его имя.

Ее отец так неожиданно преобразился из преступника в героя, что у Мошки перехватило дыхание. Так вот какова была его история, вот как он оказался в Чоге, где его никто не знал.

Перезвон стал совершенно невыносим, будто сотня безумцев колотила по кастрюлям. Даже кружки на столах задребезжали. Кольраби продолжал что-то говорить, сверкая глазами и жестикулируя, но Мошка с трудом разбирала слова.

— Простите! — прокричала она. — Я бы вам все рассказала, мистер Кольраби, если бы не этот перезвон!

Кольраби продолжал говорить, теперь уже что-то более возвышенное и печальное, судя по выражению его лица, словно откликаясь на душевное состояние Мошки.

— Слишком поздно! — сказала она. — Я не знала о злодействах Клента, когда связалась с ним. А теперь я сама в крови по колено.

Кольраби перестал говорить и нахмурился, а затем подмигнул ей и рассмеялся, продолжая прикрывать уши. — Я не могу рассказать вам сейчас, — продолжала Мошка, — и потом буду молчать, дочь Квиллама Мая не хочет порочить фамилию отца. Простите, мистер Кольраби, простите меня, простите…

Она сидела, глядя в глаза Кольраби, прижимая ладони к ушам и качая головой. И перезвон стал понемногу стихать. Когда низкий гул колоколов Добряка Бонифация обозначил окончание Молитвенного часа, Мошка отняла ладони от ушей и встала из-за стола.

— Я должна вернуться к мистеру Кленту, мистер Кольраби.

— Мошка… Если тебе станут известны планы Клента или понадобится помощь, ради всего святого, разыщи меня в кофейне «Речной олень». Не пытайся действовать в одиночку.

Мошка не могла больше смотреть в лицо Кольраби. Сокрытие убийства Куропата привязало ее к Эпонимию Кленту сильнее, чем если бы Бокерби поженил их. Она молча встала и вышла из таверны.

«П» ЗНАЧИТ «ПРИСЯГА»

После разговора с Кольраби Мошка целых три дня чувствовала себя не такой одинокой. Это было приятное и непривычное чувство, и она решила не анализировать его, чтобы оно не потускнело.

Тем более что в эти дни ей приходилось нелегко. Клент как будто стал тяготиться ее присутствием, но и отпускать надолго в город не решался. Он постоянно посылал ее с поручениями, но требовал возвращаться как можно скорее. Если, же она задерживалась, он начинал нервничать. Но если она возвращалась раньше, чем он рассчитывал, он раздражался и выстукивал пальцами марши по краю стола.

Однако Мошка теперь взяла за правило не дерзить ему и вообще держаться с ним как можно тактичнее. Это породило еще большее отчуждение между ними, и Мошка начала всерьез бояться его, так что на ночь она стала брать в кровать Сарацина. Ее не раз посещал соблазн удрать от Клента, но она понимала, что он непременно найдет ее и наверняка убьет или же повесит на нее вину за убийство Куропата. Более того, она ни за что бы не бросила Сарацина, а Клент запирал его в чулан каждый раз, как Мошка отлучалась, как бы «для его же безопасности».

— Мы пока заляжем на дно, — говорил ей Клент, — и подождем ответа ее светлости.

Но Мошка была убеждена, что никакого ответа они не дождутся. В городе она собирала слухи об аресте Ключников и о побеге Тетеревятника, который обвинил Книжников в нарушении правил. Мошка приносила Кленту газеты, и тот внимательно изучал каждую заметку, выискивая тайные признаки того, что война между гильдиями началась.

В один из дней вспыхнул пожар на бумажной фабрике. Люди считали, что это дело рук Ключников.

— Арамай Тетеревятник сделал первый шаг, — заключил Клент. — Это его предупредительный выстрел в сторону Книжников. Как я и думал, он винит их в аресте Ключников. Хочет их напугать, чтобы те принесли извинения. Зря старается.

Дни шли, суд над Ключниками неумолимо приближался, а с извинениями никто не спешил.

— Сбегай посмотри, кто пришел, — то и дело говорил Клент. — Я точно слышал, как хлопнула дверь. Если это констебль, навостри ушки и подслушай, что он скажет. И бегом назад.

Мошка спускалась на кухню и замирала за дверью, готовая тотчас вернуться обратно, если услышит шаги. Обычно там Пирожок в полном одиночестве пекла пирожки и напевала балладу про доблестного капитана Блита. Иногда Мошка слышала, как Пирожок выходит на крыльцо и торгуется с коробейником или старьевщиком.

Мошка часами сидела у окна, глядя на бесконечную череду взволнованных, хмельных или разгоряченных пар, входящих в брачный дом. Многие невесты безуспешно пытались спрятать округлый живот под пышными одеждами.

Иногда Клент, завидев на ком-то перчатки, говорил Мошке:

— Ну-ка сбегай в часовню, посмотри, снимут они перчатки, когда будут обмениваться кольцами?

Он подозревал, что Ключники пришлют агента разделаться с ним, но до сих пор это всегда оказывались обычные люди.

Но однажды Мошка услышала через кухонную дверь, что констебль расспрашивает о посетителях брачного дома.

— Бывает, люди хотят поинтересоваться, — объясняла ему Пирожок. — Но в дом мы пускаем только тех, кто приходит жениться. А комнаты сдаем счастливым молодоженам на первую брачную ночь. — Судя по тону, она была несказанно рада за них, и Мошка закатила глаза. — Все записаны в журнале. Кроме них, в дом не заходит никто, кроме мистера Бокерби и меня.

— И ваших постояльцев, — добавил констебль.

— Ах, ну да, — согласилась Пирожок. — И постояльцев.

— А скажи-ка мне… У этих ваших постояльцев нет ли с собой гуся?

— О, да… Большущий такой белый гусь. Я никогда такого здоровущего не видела. А что?

— Нет, ничего. Так, к сведению. А ты не слышала, чтобы они упоминали о некоем Куропате?

— Нет. По крайней мере, не при мне. Ах да, что-то подобное слышала через дверь, когда проходила мимо их комнаты. Вы не подумайте, я не подслушивала, я не такая. Но не затыкать же уши, когда я иду мимо, а они кричат друг на друга. Не знаю, может, они обсуждали суп из куропатки?

— А ты часто обсуждаешь суп так, что слышно в соседней комнате?

— Да вроде нет…

— А мистер Клент сейчас у себя?

— Да, должен быть, по утрам он почти никогда не выходит.

— Тогда я поднимусь, поговорю с ним.

Громко скрипнул стул, будто с него встал человек.

— Что это было? — спросил констебль. — В коридоре кто-то есть?

— О, нет-нет, — сказала Пирожок. — Это кукуруза сушится. Я ее развесила в часовне, она иногда так потрескивает.

Когда констебль выглянул в коридор, там никого не было — только кукуруза на веревке покачивалась, как на ветру. Констебль прошел до конца коридора и постучал в последнюю дверь. Получив разрешение, он вошел.

Клент вальяжно сидел на подоконнике с пером и листом бумаги в руке, всем своим видом давая понять, что поглощен поэтическими трудами. При виде констебля он кинул прощальный взгляд на облака и, поморгав, словно стряхивая грезы, поклонился вошедшему.

— Премного извинений, добрый сэр, — сказал Клент. — Я думал, это служанка Бокерби принесла чай. Будьте добры, присаживайтесь.

Констебль придвинул к себе единственный стул и уселся.

— А вашей служанки здесь нет? — спросил он.

— О, нет. Я послал ее купить чернил.

— Жаль. Я как раз хотел с ней поговорить. Ну да ладно. Я могу вам сообщить, что мы установили личность убитого. Вы что-нибудь слышали о некоем Куропате?

Клент поднял брови и воззрился в потолок в искренней попытке вспомнить.

— Вроде бы слышал мельком, — сказал он. — Но где и когда, не вспомню, хоть убейте.

— Речники забеспокоились, что бедолагу прирезали браконьеры, и развесили повсюду листовки с описанием внешности. Хотя он так посинел и раздулся, что опознать было непросто. Надеюсь, вы понимаете. Удачно, что у него было кривое запястье. — Констебль закатал рукав и стукнул пальцем себе по руке. — Один носильщик на причале признал по нему капитана баржи.

Клент слушал констебля с вежливым равнодушием, как бы сквозь дымку поэтических видений.

— Так что, — продолжал констебль, — мы отправились в Рыбацкую бухту и выяснили, что шкипера одной баржи не видели уже неделю. Нам сообщили, что первый помощник заливает за воротник в «Селедке под шубой». Мы нашли его там — и что бы вы думали? Только один из моих людей положил руку ему на плечо, как тот подскочил да и кинул мне в лицо свою тарелку, а сам бросился к выходу. Решил, что мы пришли арестовать его за контрабанду. Здоровенный детина, мы его втроем еле уложили. И вот, сидим мы на нем, а он клянет нас почем зря бога в душу. И говорит… Говорит, что его сдали мерзавцы пассажиры, которые плыли у них на барже. Вот их словесный портрет: «…жирный боров с манерами адвоката и девчонка, похожая на хорька, с крашеными бровями».

Сказав это, констебль замолчал и внимательно посмотрел на Клента, а тот постарался натянуть выражение невинного любопытства и улыбнуться. Но улыбка вышла затравленной, и в наступившей тишине стало слышно его напряженное дыхание.

— А еще, — добавил констебль, — он упомянул гуся.

С этими словами констебль выразительно оглядел пол, усеянный белым пухом и птичьим пометом.

— Ах, гуси — чудесные птицы, — воскликнул Клент. — Охраняют дом лучше любого мастифа!

— Мистер Клент, — сказал констебль и подался вперед, упершись локтями в колени. — Я надеюсь, вы сможете войти в мое положение. Я не хочу мешать джентльмену, работающему на леди Тамаринд, или устраивать скандал, который может затронуть ее имя, но я не сомневаюсь, что вы знали и самого капитана Куропата, и чем он занимается. Дело приняло слишком серьезный оборот, чтобы спустить его на тормозах. Поэтому, мистер Клент, я должен задать вам вопрос. Вы, наверное, догадываетесь какой.

Констебль откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и взглянул в глаза Кленту пристально и злобно.

— Кто переплавляет идолов на оружие?

Клент ожидал чего угодно, но только не этого. Так что ему не пришлось разыгрывать удивление. Глаза его сами собой полезли на лоб, а рот растянулся в нелепой улыбке.

— Что, простите? — выговорил он нетвердым голосом. — Может, я неправильно расслышал… Не могли бы вы слегка прояснить…

— Скрутив помощника капитана, мы вернулись на баржу и допросили команду. Большинство отмалчивалось, но юнга раскололся и сообщил, что под палубой скрыт контрабандный товар. Мы подняли несколько досок и увидели больше сотни идолов. Как вы знаете, для устойчивости в статуэтки вплавляют свинец. Могу вас заверить, во время войны другого свинца не найдешь, он весь уходит на нужды армии. А еще мы нашли под палубой заготовки для отлива пуль и плавильную печку. Ни для кого не секрет, что наш благородный герцог отчаянно ищет лидера дьявольского заговора против королев-близняшек… И теперь мы можем смело утверждать, что эти контрабандисты являются частью заговора.

— Боже правый! — воскликнул Клент. — Могу заверить вас, сэр, что я знаю об этом не больше, чем горошина, только что выпавшая из стручка. Это правда, что мы с помощницей приплыли на этой барже на Суровой Качели. Вы утверждаете, что капитана звали Куропат? Пусть так. Но если первый помощник считает, что нам известны его темные делишки, он просто-напросто сумасшедший…

Констебль медленно кивнул, но ответ его явно не удовлетворил.

— Что ж, хорошо, мистер Клент, — сказал он и встал, чтобы уйти. — Возможно, вы вспомните что-то еще о капитане Куропате, и тогда, я надеюсь, вы скажете мне об этом. А когда вернется ваша помощница, я буду вам признателен, если вы направите ее ко мне в участок — хочу задать ей несколько вопросов. Понимаете ли, ее видели на барже Куропата на следующий день после его исчезновения — якобы она поднималась на борт и говорила с кем-то из команды.

Сказав это, констебль коротко кивнул и вышел из комнаты, оставив Клента на подоконнике. Тот сидел неподвижно, пока констебль не спустился с крыльца и не ушел по улице.

Тогда Клент сдернул с кровати свое пальто, под которым лежала, свернувшись калачиком, Мошка. Глаза Клента горели триумфом, а по лицу расползалась улыбка, от которой Мошке стало не по себе. Девочка соскользнула с постели и встала на ноги.

— Ты видишь это? — спросил Клент и поднял указательный палец.

Мошка взглянула на палец, затем на его лицо с безумными глазами и даже на потолок, куда тыкал Клент. Но что он имеет в виду, не поняла.

— Проблеск света! — пояснил Клент. — Это первая ласточка нашего спасения из мрака безысходности. Дай мне миг тишины, и я найду его.

Он закрыл глаза и стал медленно двигать руками перед собой, будто нащупывал трещину в невидимой стене.

Мошке было жутко на него смотреть, она всерьез опасалась, что он окончательно спятил. Если что, она была готова броситься вон.

— Есть! — сказал Клент и открыл глаза. Лицо его расцвело безумной торжествующей улыбкой.

— Лазейка узка. Но при должном старании мы протиснемся в нее. Мы снова почувствуем лучи солнца на наших лицах. Слушай меня внимательно — неделю назад ты видела, как Хопвуд Пертеллис забивает детям головы своими тлетворными идеями, так? Как хорошо воспитанная девочка и верная дщерь своего королевства, ты проследовала за негодяем, чтобы узнать, где он прячется, и увидела, что он заговорил с нашим капитаном Куропатом. Потом учитель передал капитану кошелек, и они ушли вместе.

— Но он не…

— Откуда ты знаешь? Так вполне могло быть — и наверняка было. Если пули купил не Пертеллис, значит, кто-то из его соратников. Ты пойми, все идеально сходится. Держись этой версии, и мы спасены! Куропата убили радикалы, когда он попытался шантажировать их. Констебль одним махом раскроет два преступления, заговор и убийство! А мы с тобой будем спасены.

— Но мистер Пертеллис…

— Он радикал. Должно быть, он спит и видит, как насаживает на вертел молоденьких принцесс и жарит их на медленном огне, точно каштаны…

Мошка в это не верила. Пертеллис показался ей совсем другим — искренним молодым человеком с вечно удивленными голубыми глазами. У нее не лежала душа вешать на него чужое преступление.

— Я видела, как он вернул торговцу упавшую улитку, — сказала Мошка.

— Ну точно чокнутый. В любом случае, его уже не спасти. Его как пить дать повесят за предательство. Убивал он Куропата или нет, роли не играет. А в нашем положении жалость к обреченным — непозволительная роскошь.

В словах Клента звенела безупречная и пугающая логика. Мошке было нечего возразить ему. Она молчала, пока он надевал пальто и парик.

— Ну, что раскисла? Радуйся, что мы спасены. Пойми, дитя, я вполне понимаю твои колебания, но поверь мне — никто не сможет опровергнуть такую историю, когда ты расскажешь ее в участке. Никто и пытаться не станет. Ну, пойдем, нельзя задерживаться. Не будем давать лишний повод для подозрений.

Мошка вышла с Клентом из дома. Она двигалась за ним по улицам точно сомнамбула. Она уговаривала себя, что ложь, к которой он ее склоняет, никому не сделает хуже. А кроме того, разве есть у нее выбор? Если она обвинит в убийстве Клента, тот сделает все возможное, чтобы ее повесили за компанию. Внезапно она подумала, что надо было рассказать все Кольраби.

— Гляди-ка, — сказал Клент, показывая тростью на продавца книг. — Моя баллада о славном капитане Блите имеет успех. Едва она вышла, каждый грошовый писака почел своим долгом опубликовать свою версию его героических похождений. Послушать их, так этот разбойник только тем и занимается, что спасает от беды благородных дев, раздает деньги беднякам и помогает неудачливым фермерам расправляться с кредиторами. И к тому же он — воплощенный джентльмен, учтивый с кавалерами и галантный с дамами. Боже, какая чушь!

Кажется, Клент снова пребывал в прекрасном настроении.

— Мошка, — добавил он. — Напомни-ка мне на обратном пути купить новых перьев. Я, пожалуй, напишу леди Тамаринд, как ты просила, что рекомендую тебя в школу Книжников. Как лучше тебя изобразить? Чистым и непорочным созданием с душой ангела? Или деловой, сообразительной особой, которая все схватывает на лету? Пожалуй, я слеплю твой образ, смешав в идеальных пропорциях и то и другое. Знаешь, странно в этом признаться… Но, кажется, я буду по тебе скучать.

На обочине, рядом с печью для обжига кирпичей, сидел беспризорный мальчишка, перепачканный углем. Мошка поймала его взгляд. Мальчик, забыв о бурлящем котелке, зажатом в длинных щипцах, смотрел на нее с завистью и презрением.

— Подумать только, — вещал Клент, — поначалу я считал тебя обузой. Как я мог так ошибаться? Признаюсь, я поражен твоим умом и природной смекалкой. Если бы ты не тянулась так к леди Тамаринд… Но я знаю, что попасть к ней во дворец — твоя заветная мечта.

Серый шпиль дворца леди Тамаринд возвышался над крышами, словно воздетый к небу палец, призывающий к тишине. Мошка увидела в дверях парикмахерской девушку, вот так же приставляющую палец к губам, — она успокаивала мальчика, который громко говорил, показывая на Мошку.

— Что до меня, — продолжал Клент, — то я давно хочу вернуться в столицу. Хорошо, конечно, быть серьезной фигурой здесь, в Манделионе, когда ты всем так нужен. Но иногда так хочется стать мелкой рыбешкой в большой пестрой стае. А когда у тебя все устроится с ее светлостью, в чем я ничуть не сомневаюсь, ты должна убедить ее съездить с тобой в столицу и посмотреть хрустальный дворец. Каждое из миллиона его окон тоньше твоего мизинца, и стекла в них так обтесаны, что на полу в зале образуются удивительной красоты переливчатые узоры. Там гуляют леди в платьях с таким длинным шлейфом, что на нем можно выткать историю целого королевства. А если твоя хозяйка мне позволит, я свожу тебя в клуб «Голова в небесах», где можно сидеть под зеленым балдахином с бахромой и потягивать вино, цветом как ежевичный сироп, из бокалов узких, точно пика. А из окон открывается вид на реку Малюту, по которой скользят такие красавицы баржи, каких не увидишь больше нигде…

«А как насчет вида на виселицы? — думала Мошка. — С грачами, ковыряющими перекладины в ожидании новых трупов? Или на старый полицейский участок, круглый, как бочка, пожеванный временем, точно горелый пирог, с высокой тюремной стеной позади?»

Перед участком краснолицый констебль с трубкой в зубах угощал табачком офицера в форме Речников. При виде Клента с Мошкой взгляд его помрачнел, и он поспешил распрощаться с приятелем.

— Нашлась, значит? — спросил он Клента.

— Иначе и быть не могло, — ответил Клент бодрым голосом. — Ей не терпится рассказать вам историю, которая прольет свет на это темное дело. К вашему полнейшему облегчению. Мы можем войти?

— Отчего же нет? — сказал констебль, слегка удивленный жизнерадостным настроем Клента.

За крепкой дубовой дверью находилось тусклое помещение, где на каменном полу спала лохматая борзая. В комнате пахло холодными завтраками и зеленой тоской. Мошка никогда не думала, что у тоски запах омлета. Констебль почесал борзую носком сапога и, прислонившись к стене, закурил трубку.

— Ну, я слушаю, — сказал он, взглянув на Мошку.

Но та словно онемела. Впрочем, это не смутило Клента, который принялся излагать сочиненную им же историю о подвигах Мошки с присущим ему красноречием.

— Вы можете не знать, но на прошлой неделе это дитя помогло задержать опасного радикала по имени Хопвуд Пертеллис. Именно она доложила о нем Книжникам после того, как стала свидетельницей одного из его, с позволения сказать, уроков, на которых он сеял семена зла в неокрепшие детские души. Это она сообщила Книжникам, где найти его тлетворные радикальные книги. Поскольку, должен признать, этот Пертеллис…

— Я знаю о Пертеллисе, — сказал констебль.

На лице его больше не было скуки. Напротив, он стал похож на гончую, напавшую на след.

— Что ж, хорошо, — продолжал Клент. — Преодолев сомнения и страхи, присущие ее полу, эта отважная молодая женщина последовала за раскольником по темным и извилистым портовым переулкам. И увидела, как в порту он разговаривает с нашим капитаном, дает ему деньги и уходит с ним. Очевидно, этот Куропат вел какие-то дела с Пертеллисом… И вероятно, узнал тайны радикалов и стал для них угрозой. Скорее всего, подробности заговора…

— А раньше она вам ни о чем таком не говорила? — спросил констебль с нажимом.

— О, говорила, да. Но наше внимание было приковано к центральной фигуре драмы, к Пертеллису. Я благополучно позабыл тот эпизод, пока она мне не напомнила. Я вам больше скажу — она даже сама ходила на баржу следующим утром, так ей не терпелось докопаться до истины. Но Куропата там уже не было.

— Это все правда? — спросил констебль Мошку, воззрившись на нее.

Было очевидно, что он ждет именно ее слов. Мошка почувствовала, как по спине от поясницы до затылка поднимается жар, и сглотнула ком, вставший в горле. Она не смогла ничего сказать, только кивнула, закрыв глаза. Этого хватило.

— Ну, тогда это действительно хорошая новость! — воскликнул констебль, расплываясь в улыбке. — Это нужно отметить! Подождите здесь, принесу выпить.

Он вышел в коридор и вернулся с графином и стаканами.

— Девочке сейчас нужно будет опознать его, — сказал он, разливая джин по стаканам. — И потом еще в суде. Но я думаю, с этим трудностей не возникнет, так ведь? Ты у нас умница… Вы представить себе не можете, сколько мы натерпелись с этим Пертеллисом. Люди почему-то считают его героем. Швыряются камнями в дверь и тухлыми яйцами в окна. Бедняки тащат нам последние копейки и просят, чтобы мы потратили их на Пертеллиса. С ума сойти… Но теперь люди узнают, что он убийца, и сразу отвернутся от него. Помяните мое слово.

Дверь в комнату открылась, и двое младших констеблей ввели под руки молодого человека. Это был Пертеллис, но как же он изменился. Без очков, без парика, его темные вьющиеся волосы растрепались, лицо было бледным, а глаза заплыли и покраснели. На лодыжках у него висели кандалы, а руки были скованы за спиной. От него пахло соломенным лежаком и отчаянием.

— Пертеллис, — обратился к нему констебль, — ты знаешь, кто говорит с тобой?

— Да, кажется, — сказал Пертеллис неуверенно. — Мне очень жаль, но… я не помню вашего имени. Голова такая тяжелая…

— Это ничего, как раз на голову-то мы тебя и облегчим. — Констебль раскатисто рассмеялся собственной шутке и, подойдя вплотную к Пертеллису, сказал: — Нам теперь известно про капитана баржи.

Пертеллис хохотнул, чем рассердил констебля.

— Что смешного? — спросил тот.

— Не хотел вас обидеть. Просто я уже запутался в своих преступлениях. Мне говорят, что я прячу нелегальный печатный станок, о котором я знаю не больше других, потом выясняется, что я — организатор заговора радикалов против королев-близняшек. Но ведь это не так, вы же знаете. А теперь мне еще сообщают, что я покупал пули, отлитые из идолов… Блестящая идея, но, увы, она осенила не меня.

— Жаль, тебя не осенила блестящая идея, как получше избавиться от трупа Куропата, — сказал констебль.

Пертеллис напрягся, пытаясь вникнуть в услышанное.

— Вы извините, но я так понимаю, на мне теперь еще и убийство?

— Хватит запираться, — рявкнул констебль. — Со мной этот трюк не пройдет. Пусть наивные дурачки верят, что ты весь из себя святоша, пекущийся об общем благе, я тебя насквозь вижу. Ты зачем детишкам забивал голову галиматьей о всеобщем равенстве и революции?! Отравляешь юные умы…

— У вас есть дети, — неожиданно сказал Пертеллис.

— Откуда ты знаешь? — спросил констебль опасливо.

— Просто догадался. Вы ведь за них боитесь, да? И потому меня ненавидите. — Он попробовал улыбнуться констеблю. — Сколько им лет?

Констебль не ответил. Он словно боялся, что Пертеллис, несмотря на свое бедственное положение, узнав о его детях, получит над ними загадочную власть.

— Тебя видели в компании капитана Холка Куропата, — произнес он жестко. — Как ты разговаривал с ним, передавал ему деньги и шел вместе с ним. После чего названный Куропат был найден мертвым.

— Кто это сказал? — спросил Пертеллис простодушно.

«Всё равно, всё равно, всё равно, — твердила себе Мошка, — его повесят. И я ничем не могу ему помочь. И вообще, уже поздно идти на попятную, ведь я кивнула констеблю, когда он спросил, и теперь у меня нет выбора…»

Констебль мягко подтолкнул Мошку к Пертеллису.

Пертеллис взглянул на нее с удивлением, на ее поникшую фигурку и печальное лицо, и, когда она подняла на него глаза, улыбнулся ей. Она поняла, что он узнал ее.

— Ну же, дитя, — услышала она голос Клента. — Скажи. Он в кандалах, он тебя не обидит.

— Готова ли ты заявить под присягой, что перед тобой человек, которого ты видела? — спросил ее констебль и, подождав немного, добавил: — Можешь просто кивнуть.

Пертеллис грустно и тепло улыбался Мошке, как бы говоря: «Я знаю, знаю, у тебя нет выбора».

И внезапно в ней вспыхнуло озарение, что выбор есть.

— Нет! — выкрикнула она. — Вы не заставите меня, мистер Клент! Это все неправда! И я не стану говорить, что это правда.

Казалось, что внутри нее долго-долго копился дух протеста, точно пар в кипящем чайнике, и сейчас он неудержимо рвался наружу:

— Каждый раз, когда я делала как вы говорили, я падала в бездну порока, все глубже и глубже! И я не хочу больше падать, я хочу быть свободной. Пертеллис не убивал Куропата! Его убил мистер Клент! Я видела, как он прятал тело в сундук! И он заставил меня помочь утопить труп в реке. Я подчинилась, потому что боялась, что он меня убьет. Я… готова повторить это под присягой.

Высказав все, что скопилось на душе, Мошка замерла посреди комнаты, тяжело дыша и озираясь затуманенным взглядом. Клент смотрел на нее в ужасе, не веря своим ушам.

— Пресвятые Почтенные, — пробормотал констебль. — Ну ладно, отведите Пертеллиса назад в камеру. И этого заберите. Пусть сидит, пока я составляю рапорт.

Клент безропотно позволил себя увести. Он тупо уставился вниз, на свои руки, словно разглядывая в них осколки блестящего будущего.

— А ты, — сказал констебль, посмотрев на Мошку, — с глаз моих долой.

Мошка шагнула к двери, вышла на улицу и побежала. Она неслась как сумасшедшая, пока не оказалась у реки. На набережной дул сильный ветер с океана, и она стояла и вдыхала его полной грудью. У нее было такое чувство, что она не дышала по крайней мере неделю, а теперь это забытое умение вернулось к ней.

«Р» ЗНАЧИТ «РАСПЛАТА»

«Что дальше?»

Высоко в небе маленький воздушный змей оторвался от веревки и полетел, подхваченный ветром, беспорядочно кружась. Другие воздушные змеи, крупнее и крепче, не последовали его примеру, понимая, что расплатой за головокружительный глоток свободы будет падение в неизвестность. Но маленький змей знал только одно — он больше не мог выносить неволю. Сейчас, пусть на очень короткое время, он уподобился птице, легко парящей в небе.

Если бы прохожие на набережной могли заглянуть в душу Мошки, одиноко стоящей у самой воды, они бы увидели, как она похожа на того воздушного змея. Она прекрасно понимала, как незавидно ее положение, но, по крайней мере, теперь она была свободна. Прежде Клент играл с ней, как с марионеткой. Впредь она сама будет решать, как ей жить и что делать. Словно проверяя свои пределы, она зашла по щиколотку в воду и ощутила прохладу.

Что дальше? Самое главное, непосредственная угроза жизни миновала. С другими делами она как-нибудь разберется. Ногам стало холодно, и Мошка вышла из воды.

Она не сомневалась, что мистер Бокерби узнает о случившемся в самом скором времени. Ей хотелось побыстрее вернуться в брачный дом и самой посвятить его в ситуацию. Но она не представляла, как быстро новости из полиции разлетаются по городу.

Вблизи участка сидели три человека — один стругал деревянную ложку, двое играли в карты. Как только на крыльцо вышел констебль, они оставили свои занятия и подошли к нему, точно голодные собаки к повару со шматком мяса. Один из них сунул слуге закона в руку деньги, и тот сообщил им все, что они хотели услышать. Перекинувшись взглядами, они усмехнулись констеблю, похлопали его по плечу и припустили в сторону набережной.

Мошка еще только собралась идти в брачный дом, а вести из участка уже передавались из уст в уста. Она, словно ощутив смутную опасность, ринулась бегом. Но обогнать троицу было выше ее сил. Один из них с разбегу запрыгнул в лодку и налег на весла. Другой забежал в портовую таверну, откуда тут же выскочили несколько мальчишек с горящими глазами и прыснули в разные стороны. Третий подбежал к плавучей кофейне, отходившей от причала, и, сложив ладони рупором, принялся кричать:

— Эй! Найден убийца из Хитрозадой бухты! Гвардейцы герцога арестовали Пеннимауса Клента за кровавую расправу над речным радикалом!

Дверь кофейни распахнулась настежь, на крыльцо вышел человек в завитом парике и кинул крикуну монету, которую тот поймал с привычной ловкостью. В кофейне стали раздаваться радостные возгласы, кто-то запел гимн свободе.

Мошка увидела, как лодка с вестником подплыла к причалу Случайника, где в лодках сидело с полдюжины рыбаков. Тот принялся кричать:

— Эй! Человек, которого убили в Хитрозадой бухте, оказался шпионом Речников по имени Тетерев! Его убили после того, как он раскрыл ужасающий заговор радикалов…

Услышав это, Мошка подхватила юбку и припустила что есть мочи к брачному дому. На бегу она увидела, как мальчишка в поношенной одежде выкрикивает, подбежав к двери таверны:

— Вести из участка! От мирового судьи! Раскрыт страшный заговор радикалов! Они похитили церковные статуи, чтобы расплавить их и лить свинец в уши спящим людям!

Его осыпал град монет. Сразу же налетели другие мальчишки и устроили свалку, подбирая деньги из дорожной грязи.

Мошка остановилась перевести дух на углу Восточной улицы и увидела, как еще один мальчишка кричит кучерам, отдыхающим перед гостиницей:

— …гвардейцы герцога стали биться насмерть с радикалами, и им пришлось позвать на помощь Речников, а главарем радикалов был малый по имени Спинимаус Линт! Он стрелял церковной утварью из пушки! И снес голову капитану Речников Карасю!

Подбежав к брачному дому, Мошка увидела на окнах ставни и прониклась нехорошим предчувствием. У нее не было ключа от двери, а на ее стук никто не отвечал. Тогда она стала кидать камешки в окно Пирожка, и вскоре ставня приоткрылась и показались рыжие локоны девушки.

— Мы сегодня закрыты, — услышала Мошка. — В знак уважения… к празднику Добряка Гренобля.

— Пирожок! — выкрикнула Мошка. — Это я. И при чем тут Гренобль, покровитель красивых усов?

— Я не могу тебя пустить. Мистер Бокерби был в таверне, когда к нам вбежал вестник, он все знает.

— Это неправда! — от досады Мошка закусила губу. — Ну… скорее всего. А что он говорит?

Пирожок чуть выглянула из-за ставни. Лицо у нее осунулось и стало бледнее обычного, но что огорчило Мошку сильнее всего, это выражение потерянности, пропавшее было после ритуала бракосочетания.

— Мистер Бокерби говорит, что всякий друг мистрис Бессел — его друг, и друзья друзей мистрис Бессел — тоже, а мистер Клент — друг мистрис Бессел, но ты не друг мистеру Кленту. Мы слышали, из-за тебя арестовали мистера Клента, потому что ты сказала констеблю, что он переправлял в Манделион краденые церковные статуэтки, пряча их в убитых куропатках.

— О… Все было не так, — сказала Мошка.

И почувствовала облегчение оттого, что может первой сообщить девушке правду. Она рассказала о том, как наткнулась на Клента, прячущего тело Куропата в сундук, и как ей пришлось тащить вместе с Клентом сундук к окну, как они топили мертвое тело, как Клент решил свалить вину на Пертеллиса и как она выдала его констеблю в полицейском участке. Закончив свою историю, она взглянула в лицо Пирожку.

Ставня была открыта чуть шире. Но еще шире были открыты глаза и рот девушки. Однако не волнение за судьбу Мошки было тому причиной.

— Так, значит, это ты навела Книжников на мистера Пертеллиса? — сказала она с придыханием. — Мошка, это была ты?

Мошка хотела ответить, но слова застряли у нее в горле. Она понимала, что не может сказать правду, если не хочет лишиться последнего друга, но и соврать она тоже не могла. Перед ее мысленным взором пронеслись образы Пирожка — как она аккуратно записывает имена брачующихся в журнал, как молится ночью в часовне, закрыв лицо платком, как украдкой выскальзывает из дома с тетрадью за пазухой. И ее вдруг пронзила догадка, что девушке негде было научиться чтению и письму, кроме как в школе Хопвуда Пертеллиса!

— Скажи! Это была ты?

Пирожок закусила губу, сдерживая слезы, и собралась закрыть ставню.

— Постой! — выкрикнула Мошка. — Они хотели, чтобы я сказала, что мистер Пертеллис убил Куропата. Но я не стала это говорить.

— Очень ты этим помогла мистеру Пертеллису, нечего сказать. Твой гусь за домом, я насыпала ему ячменя.

Окно захлопнулось, и Мошка услышала щелчок задвижки. Она смотрела на закрытые ставни, и в ней вскипали обида и гнев.

— Больше никогда не скажу правду! — прокричала она. — За правду тебя могут повесить, выгнать из дома, оставить голодной и холодной…

«Что ж, — подумала она с мрачным удовлетворением. — Сейчас пойду и натравлю Сарацина на их кур».

Зайдя за дом, она увидела Сарацина, склевавшего весь ячмень и жующего край рубахи, повешенной на просушку. Как-то раз он стащил скатерть со стола, вместе с едой, и с тех пор повадился жрать любую материю. Несколько кур боязливо жались друг к дружке в корыте, и Мошка поняла, что Сарацин уже исполнил ее месть.

— Ну, идем, Сарацин, — сказала она. — В этом доме черствые пирожки и сквозняки в комнатах и вечные свадьбы мешают спать.

Мошка нагнулась к Сарацину, и тут что-то шмякнулось на землю позади нее. Она вздрогнула и обернулась. У ее ног лежал сверток, надо думать, выброшенный из окна. Сверху была приколота записка: «Вазми палто от холада». Мошка подняла пальто и нашла в нем два батона хлеба и монету в один шиллинг. Она подняла взгляд на ряд закрытых окон. Мошка не сомневалась, что за одним из них стоит Пирожок. Губы ее расплылись в улыбке.

Шагая по улице со свертком под мышкой, она заметила, что ставнями отгородился не только брачный дом. Две служанки подметали крыльцо, и Мошка услышала их разговор:

— …говорят, радикалы целую пещеру завалили пулями, точно белка запасла желудей на зиму. Небось, и мушкетов припрятано вдоволь — как возьмутся да и пойдут штурмовать дворец герцога. Ой, что будет…

— Хоть бы нас не тронули.

— Как же, не тронут… Жди от них пощады. А когда придут в наш дом, даю слово, хозяин не пикнув сам всё отдаст. И еще спасибо скажет. Заячья душа. Эх, был бы он джентльменом, вроде капитана Блита…

Другая служанка ответила ей протяжным вздохом.

Повернув за угол, Мошка увидела, как всадник натянул поводья лошади. Перед ним кружились на ветру листы бумаги с отпечатанными крупными буквами. Вокруг уже собрались зеваки. Присмотревшись, Мошка поняла причину переполоха — на бумаге не было печати Книжников.

— Что это, мам? — спросил мальчик, проходя мимо.

— Идем! — прикрикнула на него мать. — Не смотри туда.

Она прижала его лицом к своей юбке и ускорила шаг.

— Так что будем делать? — спросили из толпы. — Может, камнем придавим?

— Надо позвать Книжников! Они разберутся!

Но ветер подхватил листы и понес их по улице. Толпа отшатнулась, как от неведомой заразы, и побежала следом. Когда листы улеглись на землю, к ним подошел один смельчак и, прикрывая рукой глаза, накидал на них носком сапога лошадиный навоз. Теперь бумага лежала смирно, не представляя особой угрозы, и только ветер теребил ее края.

Не прошло и пяти минут, как толпа расступилась перед черной каретой, запряженной двумя лошадьми. Оттуда вышла пара Книжников. Один из них взял длинными щипцами два листа и положил на совок, подставленный другим. Книжник с совком надел на нос пенсне и, строго оглядев толпу, спросил:

— Кто-нибудь смотрел на них?

— Он смотрел! — выкрикнул кто-то и толкнул в спину смельчака, накидавшего навоз на листы. — Он!

— Ничего я не смотрел! — возмутился несчастный. — Ну, разве краем глаза… Да я же и читать-то не умею.

— Врет и не краснеет! Я видел, как он глазами бегал по строчкам.

— Ясно, — сказал Книжник. — Этого берем с собой. Давайте, сэр, с нами, в карету. Не будем создавать лишних проблем. Если мы установим, что вы читать не умеете, тогда вам не о чем беспокоиться. В противном случае…

И Книжники взяли незадачливого смельчака под руки и посадили в карету. Возница натянул вожжи, лошади встрепенулись, и карета тронулась с места.

На повороте из толпы в карету полетел камень.

— Это вам за мистера Пертеллиса! — выкрикнул какой-то юнец.

Толпа заволновалась и загудела. Раздались выкрики: «Радикалы!», «Ключники!». И невозможно было сказать, кричали эти слова с осуждением или с одобрением. Карета Книжников остановилась, и возница крикнул:

— Позовите констеблей!

Вскоре прискакали всадники в форме гвардейцев герцога, с мушкетами наперевес.

— Камень…

— Ключники! Где-то здесь…

— Если они здесь, мы их найдем. Ты! Снимай перчатки! Посмотрим на твои руки!

Гвардейцы спешились и ворвались в толпу, распихивая людей, прокладывая дорогу мушкетами. Тех, кто носил перчатки, они хватали за руки и заставляли показывать ладони. Мошка знала, что они ищут клеймо в виде ключа.

Один человек в поношенном коричневом пальто протиснулся сквозь толпу и побежал в переулок.

Раздался оглушительный выстрел, и воздух заволокло дымом. Женщина, стоявшая рядом с Мошкой, пронзительно закричала — ее щека была в саже от пороха. Один из констеблей бросился в переулок, к упавшему человеку, и, нагнувшись над ним, сдернул перчатку с его правой руки.

— У него клеймо за воровство! — выкрикнул констебль и направился обратно неспешным шагом.

По толпе прошел недовольный гомон, точно жужжание мух, спугнутых с кучи навоза.

«Надо думать, мир всегда был таким, — размышляла Мошка, выходя из толпы и бредя по улице. — Он только казался цельным, словно треснувший горшок с медом, который держится, пока его не снимут с полки. Но стоит взять его в руки, и он развалится на части».

Раньше, когда она боялась Клента, ей казалось, что стоит от него избавиться, и все пойдет хорошо. Теперь она поняла, что это была иллюзия. Ей нестерпимо захотелось найти опору в этом грубом, жестоком мире.

И она подумала о Кольраби.

«С» ЗНАЧИТ «СУД»

Мошка знала, что Кольраби проводит свободное время в кофейне «Речной олень». Она отправилась на набережную и стала ходить вдоль причала, выглядывая знакомую вывеску. Поняв, что кофейня сейчас на плаву, она стала ждать, и вскоре «Речной олень» подошел к причалу. Судя по шуму, доносившемуся изнутри, на борту кофейни шла нешуточная потасовка.

Мошка вздрогнула, когда стена хрустнула и проломилась под ударом двух головорезов, сцепившихся между собой. Их сплетенные руки сжимали один мушкет на двоих, и каждый, скрежеща зубами, норовил направить его в другого. Неожиданно из дула-раструба выпала пуля и плюхнулась в воду. На секунду драчуны застыли в недоумении, а затем возобновили драку. Среди хрипа и рева Мошка расслышала слова «Ключник паршивый».

— Простите, пожалуйста, — обратилась она через дыру в стене к служанкам, пытавшимся втащить дерущихся мужчин обратно. — Нет ли у вас мистера Кольраби?

— Час как на берег сошел, милая, — ответила одна из них, держа за рубашку клиента. — Поищи его в соборе. Он там бывает в это время.

Мошке совсем не улыбалось идти в собор через полгорода, учитывая непрекращающийся дебош на улицах, притом что ей приходилось нести в руках сверток и Сарацина.

Кроме того, она начала замечать в толпе враждебные взгляды детей и подростков, словно они были уверены, что это она выдала властям Пертеллиса. Чем дольше она шла, тем сильней убеждалась, что ей не мерещится — за ней действительно следят. Она ускорила шаг и, оглянувшись на углу, заметила, как, обходя других людей, к ней приближаются подростки. Собрав все силы, она побежала и услышала сзади шлепанье босых ног.

Оказавшись на площади перед собором, она нырнула под спасительные темные своды. Древние стены хранили следы пожаров, клинков и картечи, но величие собора облагораживало эти шрамы, превращая их в часть своей летописи. И Мошка, с запрокинутой головой ступая по холодному камню, завороженно разглядывала изумительные гобелены со сценами из жизни Почтенных и высокие колонны розового мрамора, оплетенные золотым вьюнком. Раньше она видела только деревянные статуи Почтенных, но здесь они стояли вырезанные из мрамора, в человеческий рост, сжимая в руках мечи или весы. А в вышине, под самым куполом, бюсты Почтенных выглядывали из-под сводов, улыбаясь в легком недоумении, как будто сами не ожидали оказаться в таком месте.

Посреди главного нефа высилась большая мраморная чаша, полная розовых лепестков. Текст, вытесанный на чаше, гласил, что в ней покоятся кости троих детей, заблудившихся в лесу и умерших от голода, вернувшихся к своим нерадивым родителям в виде призраков. С тех пор, согласно поверью, души этих детей заботятся о живых детях, брошенных на произвол судьбы. Мошка слышала, что, если хороший ребенок заблудится, ему непременно явится святая троица и отведет домой. Люди не сомневались, что потерянные дети, которым повезло найтись, да и вообще все дети, спасшиеся от смертельной угрозы, обязаны жизнью заботе призрачных заступников.

Несмотря на то что преследователи могли войти в собор в любой момент, Мошка зачерпнула из чаши горсть лепестков и, приложив их к лицу, как того требовал обряд, пробормотала молитву:

— Дазатитмясвятороица.

Что должно было означать: «Да защитит меня святая троица».

С улицы послышались детские возгласы: «Куда она подевалась?.. Это не она… Идем сюда». И они вошли в собор.

Ближайшая к Мошке стена была усеяна от пола и до потолка небольшими нишами с киотами, посвященными различным Почтенным, за которыми, в свою очередь, располагались другие киоты, образуя один большой улей. Прихожане часто не могли добраться до нужного киота, поэтому те, кто побогаче, платили священникам, чтобы те доставляли их подношения по адресу, а бедняки просто кидали монетки, полагаясь на удачу.

Мошка пристроила Сарацина и сверток к киоту Добряка Черносвиста, покровителя попутного ветра, и протиснулась в соседнюю нишу. Проникнув за внешнюю стену, она осмотрелась и, подтянувшись за край внутренней ниши, забралась наверх, чувствуя под ногами груды монет. В застенке хватало опор и неровностей, чтобы двенадцатилетний ребенок мог без особого труда карабкаться до самого верха, и Мошка поднималась все выше. Местами застенок был не шире одного локтя, и тогда ее охватывал страх застрять здесь, точно трубочист. Одолев очередной подъем, она увидела пустую нишу, без киота, и решила спрятаться здесь, в семи метрах над полом собора.

Но вдруг она услышала приглушенные возгласы: «Вон она… Где?.. Как она туда забралась?»

Какое-то время Мошка слышала шарканье ног и шелест одежды под собой, когда ее преследователи пытались вскарабкаться за ней. Но затем они оставили неудачные попытки и, отойдя от стены, вновь уставились на нее. Видимо, они совершенно не представляли, каким образом ей удалось забраться так высоко, и, говоря по правде, Мошка тоже. Они стояли рядом с чашей трех детей, перешептываясь между собой. Затем каждый из них зачерпнул лепестков, приложил к своему лицу и пробормотал молитву. Казалось, они собрались здесь, чтобы выразить Мошке почтение. Но вдруг один из них метнул камень, больно ударивший Мошку по ноге.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут раздались шаги, отражаясь эхом от стен, и малолетние обидчики, кинув наугад еще несколько камней, поспешно ретировались. Выждав несколько секунд, Мошка осторожно выглянула из-за края ниши и увидела внизу Кольраби.

— Привет, маленькая богиня, — сказал он. — Позволь спросить, кому ты покровительствуешь?

— Я прячусь, — ответила Мошка. — Чтобы меня не линчевали.

Ощупав ногу, она почувствовала кровь — похоже, камень оказался острым.

— От кого ты прячешься? — спросил Кольраби.

— От детей.

— Это такая игра?

Мошка покачала головой.

— Я не вижу здесь других детей, — сказал он, и ей было нечего возразить. — И, честно говоря, мне кажется, ты забралась туда с единственным намерением снова свалиться мне на голову, как в тот раз.

Кольраби отошел в сторону и, неспешно пройдясь по главному нефу, закинул руки за голову и потянулся, стоя спиной к дверям. Сразу же из-за колонн прыснули мальчишки. Метнувшись к дверям, они выскользнули наружу.

— Что ж, — сказал Кольраби, — признаю твою правоту. Здесь была целая орава. Что ты еще натворила?

В первый миг Мошке захотелось отделаться какой-нибудь невинной ложью. Но, неожиданно для самой себя, она рассказала Кольраби всю правду, хотя совсем недавно зареклась никогда больше этого не делать, — рассказала об аресте Пертеллиса, об убийстве Куропата, об аресте Клента и мести уличных детей, посещавших занятия Пертеллиса.

— Вы лучше идите уже, — сказала она под конец, боясь увидеть осуждение на лице Кольраби.

— Спускайся. Или ты собираешься теперь жить там, питаясь подаяниями?

— Вряд ли я смогу…

— Мошка, поверь мне, мир вовсе не так плох, как тебе, наверное, кажется сейчас…

— Нет… Я хочу сказать, что не знаю, как я сюда забралась, и поэтому не могу спуститься. Тут так тесно, что я не могу повернуться.

— Тогда прыгай. Я тебя поймаю.

Мошка вывалилась из ниши, закрыв глаза. Кольраби поймал ее, точно охапку сена, и поставил на пол.

— Неплохо, Мошка, совсем неплохо. Идем, отведу тебя домой.

Мошка покачала головой.

— Ну хорошо, не в брачный дом, — сказал Кольраби со вздохом. — Я знаю, куда тебя отвести.

Похоже, Сарацину понравилось быть богом, поскольку он с неохотой покинул нишу, к тому же он успел склевать полбуханки из свертка. Перед тем как выйти из собора, Кольраби развернул пальто и накинул на плечи Мошке, чтобы ее преследователи не узнали ее, но, выйдя на улицу, они не увидели злобных мальчишек. И хотя народ по-прежнему толпился на улицах, Кольраби странным образом создавал вокруг себя круг спокойствия, сквозь который не могла проникнуть никакая суматоха. Мошке было приятно находиться под его покровительством. На губах его играла легкая улыбка, он насвистывал красивый мотив, словно размышляя о чем-то приятном, и скоро его настроение передалось Мошке, хотя она не представляла, что могло послужить этому причиной. Они вошли в парикмахерскую, зажатую между двумя магазинами покрупнее.

— Мошка, — сказал Кольраби, — познакомься с миссис Нокс.

Миссис Нокс была дородной женщиной в желтом халате и чепце, и на ее широком лице светилась задумчивая улыбка, как будто она только что услышала шутку и пока размышляла над ней.

— Миссис Нокс, — обратился к ней Кольраби. — Мошка поживет в комнате на втором этаже. Дайте, пожалуйста, ключ.

Миссис Нокс молча перебрала ключи, висевшие у нее на поясе, и, сняв один, протянула Кольраби. Он вложил ей в руку несколько монет и подождал, пока она уберет их в карман, словно опасаясь, что она выронит деньги. И прошел с Мошкой в дом.

— Боюсь, миссис Нокс не лучшая собеседница, но она прекрасно готовит.

Они поднялись по лестнице и, открыв нужную дверь, вошли в комнату.

— Вот мы и пришли, — сказал Кольраби. — Ну, что думаешь, Мошка? Сможешь пожить здесь несколько дней, пока не уляжется суматоха?

В комнате была удобная кровать с вышитыми подушками и коричневые занавески на окнах. Но особенно Мошку поразил туалетный столик с зеркалом. На столике стояли витые канделябры, болванка для парика и лежала костяная расческа. В стене была аккуратная ниша, куда можно поставить любого идола на усмотрение постояльца. Но что было совершенно немыслимо, так это…

— Обои, — произнесла Мошка в благоговении.

Кольраби достал из кошелька несколько монет и положил на туалетный столик.

— Здесь тебе ничто не угрожает. При условии, что будешь сидеть смирно, а дверь открывать только мне и миссис Нокс. Возьми на всякий случай эти монеты. Миссис Нокс будет носить тебе еду, но, если тебе понадобится что-то еще, скажи ей и дай денег, она купит.

Мошка ничего не ответила. Она увидела на поясе под плащом у Кольраби пистолет и поняла, почему преследователи оставили ее в покое. Кольраби взглянул на оружие и сказал:

— Сейчас на улицах небезопасно. И за городом тоже. Иначе я бы попробовал вывезти тебя из Манделиона. Говорят, все больше крестьян уходит грабить путников на проселочных дорогах.

— Будет война, да? — спросила Мошка, ощущая безотчетную тревогу.

— В Манделионе? — уточнил Кольраби задумчиво. — Ну, если только небольшая, совсем небольшая. Помни, Мошка: ночь темнее всего перед рассветом, и что ни делается, все к лучшему. Поверь мне.

Он смотрел на нее серьезно, но с улыбкой.

— Тебе не нужно бояться, — добавил он. — Леди Тамаринд — очень умная женщина, она обо всем позаботится. И когда настанет время свидетельствовать против Клента на суде, я обещаю, что ты попадешь туда и вернешься назад целой и невредимой. Что бы там ни творилось на улицах.

— Мне что, — опешила Мошка, — придется вернуться туда и сказать все еще раз?

— Так будет лучше всего, — мягко подтвердил Кольраби. — Я могу помочь тебе составить письменные показания, но лучше будет, если ты изложишь их устно. Иначе есть вероятность, что Клента выпустят на волю. Ему ведь дадут возможность оправдаться, а я слышал, что он — талантливый оратор…

Мошка представила, как будет сидеть в суде, в окружении сотен посторонних людей, сверлящих ее взглядами, и пересказывать в деталях свою жуткую историю. Она подумала, что там будут мистер Бокерби и Пирожок, глядящие на нее с осуждением, и ученики Пертеллиса, кипящие от ненависти к ней. А еще ей придется правильно строить речь. Если она станет запинаться или ляпнет что-нибудь не то, Клент начнет издеваться над ней, а это он умеет.

— Хорошо, — сказала она тихо.

На следующий день Кольраби принес ей бумагу и чернила и помог составить обвинительную речь. Еще он принес несколько книг по юриспруденции и рассказал Мошке о подводных камнях, которые ожидают ее в суде. В целом он вел себя так, словно ничуть не сомневался в успехе. Это вселяло в Мошку уверенность, когда она оставалась одна и слышала с улицы рев толпы и звуки выстрелов.

Однако ночами она лежала без сна на большой кровати, теребя камчатый полог. В животе у нее урчало, а в голове крутились беспокойные мысли. Ей хотелось встать с кровати и убежать из дома, пока не стало слишком поздно. Но она говорила себе, что, если убежит, Клент выкрутится, а потом найдет ее, и тогда ей крышка.

И вот настал тот самый день, когда должно было слушаться дело Клента. Мошка едва успела выпить шоколад, сваренный миссис Нокс, когда явился Кольраби. Для выступления в суде он принес ей новое белое платье и передник.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как будто проглотила дюжину живых воробьев и они дерутся у меня в животе.

Мошка сидела на краю кровати, глядя на сложенные на коленях руки.

— Тяжелее всего дается ожидание, — сказал Кольраби, присаживаясь рядом. — Поверь, когда придет твоя очередь, ты сама не заметишь, как расскажешь все, что нужно.

— Занятно, — хмыкнула Мошка. — Все это время я так боялась, что мне придется стоять в суде и произносить обвинительную речь, но сейчас я вообще ничего не чувствую. Больше всего меня пугает дорога. Люди будут смотреть на меня и думать, что я иду отправлять человека на виселицу. И, может, кидать в меня камни. В последнее время меня непрерывно травят, как дикого зверя.

— Мы пойдем, когда на улицах почти не будет народа, — сказал Кольраби.

Он поднялся и вышел из комнаты, но вскоре вернулся с парой длинных шарфов, перекинутых через руку.

— Мы обмотаем головы шарфами и заткнем уши пробками. Вот, держи.

Он протянул ей пару ушных затычек.

— Мы пойдем в Молитвенный час? — спросила Мошка.

— Именно так. Он начнется через десять минут.

Четверть часа спустя они выходили из парикмахерской миссис Нокс. Шарфы арабскими тюрбанами были намотаны на головы. На улицах не было ни души. Даже с затычками в ушах Мошка слышала колокольный перезвон, отдававшийся во всем теле, точно она — живой барабан. Казалось, что беспорядки последних дней заставляют звонарей еще отчаянней бить в колокола.

На Мошку нахлынула паника. Она стала думать обо всех своих проступках и преступлениях — воровство, поджог, шпионаж и сокрытие убийства — и рассудила, что у нее есть все шансы попасть за решетку. Судья будет под рукой, и ходить далеко не надо.

Едва эта мысль оформилась у нее в голове, Мошка с Кольраби повернули за угол, и ей в глаза бросилась тюремная стена. Она выглядывала из-за полицейского участка, точно пантера, притаившаяся за бугром, поджидая Мошку. Тюрьма — «исправительное учреждение», «каменный мешок», «кутузка», «обезьянник» — как ее только не называли, и каждое из этих выражений нагоняло на Мошку страх. Стоит ей попасть за решетку, и она уже никогда не выйдет оттуда живой.

Похоже, Кольраби передались ее мрачные мысли, так как он внезапно остановился. Он смотрел на тюремные ворота, и Мошка, проследив за его взглядом, увидела лежащих на земле трех гвардейцев герцога и дюжину бумажных свитков.

Кольраби попросил Мошку оставаться на месте, а сам подбежал к караулке. Он постучал в закрытую дверь, но безрезультатно. Когда он шел обратно к Мошке, из ворот выбежали три человека с замотанными лицами, вооруженные мушкетами.

Кольраби взял Мошку за руку, и они припустили по улице, подгоняемые колокольным звоном.

Они вернулись в парикмахерскую миссис Нокс еще до окончания Молитвенного часа, и пришлось ждать на пороге, пока хозяйка откроет дверь. Кольраби завел Мошку внутрь, а сам, ничего не говоря, снова вышел на улицу.

Поднявшись к себе в комнату, Мошка вынула затычки из ушей. Колокола стихали один за другим, наконец остался последний, самый протяжный и заунывный. Его звук был Мошке незнаком. Она догадалась, что его появление не предвещает ничего хорошего. Сидя на подоконнике, девочка тревожно следила за уличной суматохой.

Кольраби вернулся часа через два. Едва Мошка взглянула ему в лицо, как сердце у нее ухнуло вниз.

— Что случилось? — спросила она.

— Мошка, не хочу тебя расстраивать или пугать…

— Что такое? — воскликнула она. — Что-то случилось, да?! Меня арестуют? Вас арестуют? Беда с леди Тамаринд?

— Нет, успокойся. Все целы, никого не арестуют. Просто… произошел побег из тюрьмы.

Первое, о чем подумала Мошка, — что ученики Пертеллиса ворвались в тюрьму с мушкетами и освободили своего учителя. Но следом пришла другая мысль, гораздо менее приятная.

— Клент? — только и спросила она.

— Да. Он сбежал. Но это еще не всё. Представляешь, в тюрьме случился бунт, освободились все заключенные. Все до единого. — Кольраби кисло улыбнулся. — Вот что получается, когда сажаешь под замок Ключников.

Мошке потребовалось несколько секунд, чтобы осознать весь кошмар происшедшего. По словам Кольраби, в начале Молитвенного часа, когда все констебли на службе благополучно заткнули себе уши, к воротам тюрьмы подъехала карета с гербом Книжников. Из-за радикальных памфлетов, наводнивших город, шериф распорядился поставить печку рядом с тюрьмой, чтобы нелегальные бумаги сжигать без промедления. Ясное дело, эту опасную задачу взяли на себя Книжники. Когда они въезжали в ворота тюрьмы, охранники отворачивались, словно боясь подхватить неведомую заразу.

На этот раз кучер принялся что-то кричать охранникам, размахивая стопкой листов, ни на одном из которых не было печати Книжников. И вдруг он выронил листы, и ветер понес их на охранников. Те в ужасе бросились врассыпную. А зловещие листы точно почуяли страх и накинулись на стражу, как свора гончих. Один охранник рванул наутек, другой отчаянно отмахивался, как от осиного роя, а третий свернулся калачиком на земле и закрыл руками голову. Карета тем временем беспрепятственно проехала в ворота.

Судя по всему, людям из кареты, одетым в мантии Книжников, не пришлось искать ключей, чтобы войти внутрь, — они свободно прошли по тюремному зданию, словно знали наизусть расположение всех помещений, и открыли все двери, вплоть до последней камеры. Когда же гвардейцы почуяли беду, они оказались заперты в своих бараках, и им пришлось выламывать двери, а когда они подбежали к арсенальной комнате, она также оказалась заперта.

Один из охранников, когда его развязали и вынули кляп изо рта, рассказал, что с первым выстрелом мушкета двери камер Ключников стали открываться одна за другой, и, хотя заключенным полагалось быть в наручниках, их руки были свободны. Им даже не нужно было отнимать ключи у охранников — они подходили к дверям и в два счета открывали отмычками. Когда же гвардейцам удалось открыть арсенал, они вбежали внутрь, толкаясь и хватая ружья и мушкеты, но дверь у них за спиной закрылась, и им пришлось долго выламывать ее.

Поскольку улицы в Молитвенный час были пусты, некому было остановить арестантов, разбегающихся из тюрьмы. Лишь немногие любители звонить в колокольчики недоуменно наблюдали эту картину из окон своих домов. И лишь по окончании Молитвенного часа, вынув затычки из ушей, люди узнали страшную новость. Излишне уточнять, что в карете с гербом Книжников сидели не Книжники.

— Но ты не волнуйся, Мошка, — сказал Кольраби. — Сейчас гвардейцы герцога прочесывают улицы и злачные места и ловят всех подозрительных типов. Не сомневаюсь, ближе к рассвету большинство беглецов вернется за решетку. Если Эпонимий Клент сейчас в городе, ему не спрятаться. Если же он покинул город, его объявят вне закона, и тебе даже не придется давать показания. Так или иначе, ты в безопасности, чему я очень рад. Как и леди Тамаринд. Я говорил с ней сейчас, и она справлялась о тебе.

— Леди Тамаринд! Что она сказала?

— «Думаю, нам нужно подыскать занятие для этой девочки, или она перевернет дворец вверх дном, пока не успокоится», — таковы были ее слова. И, сказав их, ее светлость рассмеялась. Раньше никто не видел ее смеющейся. Похоже, ты для нее особенный человек, и, кажется, я понимаю почему. Ты помнишь купель трех детей в соборе?

Мошка кивнула.

— Не знаю, заметила ли ты, — продолжал Кольраби, — но в той части потолок нависает чуть ниже и его плиты выглядят грубее. Дело в том, что раньше, когда Манделион еще не был таким большим городом, на том самом месте стояла маленькая четырехугольная церковь. Она была совсем простой и строгой, как маленькая крепость. Да, именно как крепость. Времена тогда были неспокойные, горожане боялись пиратов, и там, где сейчас высится Восточный шпиль, стояла дозорная башня. Когда дозорный замечал пиратский корабль, он звонил в колокол, и жители бежали прятаться в церкви. Она до сих пор там, внутри собора, скрыта под его позолотой. В западной части есть желоба, чтобы сливать кипящее масло на врагов. А в южной стене, под Сердцем Явления, имеются бойницы, через которые видно реку. Так вот… мне кажется, леди Тамаринд, глядя на тебя, чувствует себя так, как мог бы чувствовать собор, если бы вспомнил, что в прежние времена он был маленькой невзрачной церковью, построенной, чтобы отражать набеги врагов.

«Это все, конечно, хорошо, — размышляла Мошка, когда Кольраби оставил ее одну. — Хорошо быть маленькой невзрачной церковью. Но что мне делать, если я даже не знаю, кто мои враги? И откуда мне их ждать? И кроме того, у меня нет ни стрел, ни кипящего масла».

Какое-то время она забавлялась, воображая, как бы она оборонялась в этой комнате, если бы пираты стали осаждать ее. Но вскоре это занятие ей наскучило, и даже Сарацин не мог развеселить ее.

«Хорошо, когда ты в безопасности, — думала Мошка. — Но как можно быть в безопасности, когда не знаешь толком, что вообще творится?»

Она попросила миссис Нокс купить ей газету и дала денег, но миссис Нокс поняла неверно и вместо газеты вернулась с поучительной историей о том, как Почтенные помогают маленьким девочкам, которые никогда не сердят старших и трудятся усерднее братьев и сестер. При этом миссис Нокс так тепло улыбалась ей, что Мошка не посмела ничего возразить.

«Т» ЗНАЧИТ «ТРЕВОГА»

Утром следующего дня Мошка наконец решила изучить туалетный столик с зеркалом. Внутри нашлись костяная расческа с парой отломанных зубчиков, щетка с треснутой эмалированной ручкой, баночки с пудрой и румянами и всевозможные кисточки, лоскутки и щипчики. Там же лежали пузырьки с порошком для париков — белым, кремовым, сиреневым и персиковым.

Мошка полчаса провозилась со своим чепцом, пытаясь повязать его так, как показывала цветочница в Медвяных садах. А затем, вспомнив благородную бледность леди Тамаринд, принялась накладывать пудру на лицо. Для большего удобства она зажгла все свечи и придвинулась к самому зеркалу. Было так непривычно видеть свое отражение, где просматривается каждая черточка и каждый волосок. В глазах у нее красиво плясали огоньки свечей. И самое потрясающее — брови начали темнеть у корней. Чогские потоки воды больше не вымывали из них окрас, и они вернулись к природному цвету.

Мошка сняла чепец и прижала свой черный локон к бровям, сравнивая. Другой рукой она поднесла свечу к самому лицу и вдруг заметила вдоль щек канавки, словно следы от слез. Ей сразу же вспомнились борозды на лице покойного Куропата.

«Все ли покойники имеют такой скорбный вид? — услышала она собственные мысли. — Или на лицах у них проступают те чувства, что они скрывали при жизни?»

Нахмурившись, Мошка надела чепец и стала завязывать его по-модному. Потом взглянула на себя в зеркало и обомлела, увидев, что ленты от чепца сходятся к подбородку точно вдоль злополучных канавок. Так вот в чем дело! Вот откуда у нее эти следы…

В голове немедленно зазвенел новый вопрос: зачем капитан Куропат надевал женский чепец?

Она взглянула на отражение в зеркале, и оно ответило ей пытливым взглядом угольно-черных глаз. Мошка глядела в свои глаза, как могла бы глядеть в глаза незнакомки, пытаясь прочесть в их глубине ответ. И вдруг глаза округлились — все стало ясно. Она поняла, что произошло в тот вечер, когда они с Клентом отправились в таверну «Серый мастиф»…

— Сарацин, — сказала она, поворачиваясь к нему, — что же мы наделали?

Сарацин вовсю терзал подушку и не обратил никакого внимания на слова Мошки.

Как же теперь быть? Кольраби мог пропасть на пару дней, а на бедную миссис Нокс нельзя полагаться в таком важном деле. Нет, ей придется самой выйти из дома и во что бы то ни стало найти Пирожка. Она обернется за час, никто ее не хватится. Если, конечно, запереть Сарацина в кладовке. И если он не впадет в буйство и не устроит кавардак. И если миссис Нокс не услышит шума и не поднимется, а Сарацин на нее не набросится…

— Нет уж, — сказала она Сарацину, — ты пойдешь со мной.

Было ранее утро, парикмахерская еще не открылась. Проскользнуть за спинами посетителей Мошка не могла. Но миссис Нокс была занята тем, что прикалывала сатиновые цветы и чучела крохотных птичек к парикам, и потому не обращала внимания на дверь. Она не заметила, как Мошка на четвереньках проползла мимо конторки, а за ней проследовал Сарацин на поводке. У самой двери стояла темно-красная шляпная коробка, и Мошка по наитию взяла ее с собой.

— Возьму на время, потом верну, — объясняла она Сарацину по ту сторону двери. — Это не воровство.

Сняв крышку, Мошка посадила Сарацина внутрь и, невзирая на его сопротивление, закрыла коробку и обвязала поводком.

— Ты привлекаешь к себе слишком много внимания, — сказала она.

Коробка была с ремешком, чтобы при перевозке привязывать ее к багажной решетке, и Мошка удобно перекинула ее через плечо.

Услышав рыночный колокол, она решила, что Пирожок как раз пошла за покупками.

Погода была прохладной, но почти безветренной. Мошка ожидала, что улицы опустеют в преддверии гражданской войны, но, к ее удивлению, жизнь в городе бурлила как ни в чем не бывало. Глядя на домохозяек с корзинами, полными всякой снеди, слушая их обыденные разговоры, Мошка поняла, что жизнь простых людей не замирает, когда правители устраивают войны. Народ так или иначе приспосабливается. Даже если мир перевернется вверх дном, люди спрячутся ненадолго, а потом станут выползать обратно и как-то жить дальше.

Старый рынок находился слишком далеко к востоку от центра города, чтобы вписаться в план герцога по симметричному переустройству Манделиона, поэтому тот приказал проложить через рынок новую улицу и застроить ее домами. Рынок же он решил перенести ближе к центру, разровняв под площадь жилой квартал, чему местные жители не слишком обрадовались. Пока подручные герцога всеми правдами и неправдами выселяли людей из домов, утренний рынок по негласной договоренности переместился на пастбище к югу от Погорелого моста.

Над рекой стелился туман. Мошка поднялась на Погорелый мост, названный так потому, что его вечно поджигали — то пираты, то бандиты, а то и парламентеры.

За мостом тянулись торговые ряды с овощами и специями, вдоль которых толкался народ. Пирожка среди них Мошка не увидела. Впрочем, рынок был большим и многолюдным, найти в толчее одного человека было не так-то просто. Торговля шла с размахом.

Когда рынок не работал, здесь было пусто. Но за час до рыночного колокола к причалу Добряка Случайника выстраивалась вереница груженых лодок, так что хвост терялся в тумане. Другие везли товар на паромах. Торговцы побогаче занимали места на земле. А кто победней да попроворней, ставили лодки борт к борту, запруживая все пространство от островка до самого берега, и торговали прямо на воде.

Домохозяйки переходили из лодки в лодку, подоткнув юбки за пояс, и наполняли корзины, перекинутые через плечи на коромыслах. Кое-где туман был таким густым, что лодок было совсем не видать, казалось, что женщины ступают прямо по воде. Обойдя торговые ряды на берегу, Мошка решила попытать удачу у плавучих торговцев.

— Хороша, — сказала торговка в первой лодке, прислоняя к рукаву Мошки алую ленту. — Любо глянуть, точно маков цвет.

Мошка ничего не собиралась покупать, и потому внимание торговцев смущало ее. Она скорее перепрыгивала из одной лодки в другую.

Ближе к берегу продавались поделки, посуда и столовые приборы. Затем шли лодки, заваленные тыквами, брюквой и сельдереем. Дальше громоздились клетки с курами и кроликами. А вблизи островка продавались товары особого рода — целебные порошки, сушеные внутренности животных, травяные настои и различные камни. На берегу такое добро не продашь без разрешения от гильдии Аптекарей, Каменщиков или самого герцога, но здесь, на реке, сухопутные законы не действовали.

Над несколькими лодками висели флаги с тремя кругами — знаком ростовщиков. Мошка увидела, как один ростовщик разговаривает с женщиной в черной узорчатой шали. Та разложила перед ним косички из волос, прямо у себя на коленях. Заметив, что Мошка смотрит на нее, женщина ответила таким мрачным взглядом, что Мошка поспешила дальше, чуть не споткнувшись о край лодки. На некоторых косичках были бантики — должно быть, эта женщина срезала их у беспризорных и потерявшихся детей и продавала на парики.

В следующей лодке торговец приподнял край материи, демонстрируя покупателю пистолеты. Увидев Мошку, он спешно накрыл свой товар и проводил ее напряженным взглядом.

Лодки теснились вокруг всего островка, так что можно было обойти его по кругу. Главное — не свалиться в реку, выплывешь едва ли.

Неподалеку от причала Мошка наконец-то заметила знакомую фигурку с полной корзиной фруктов и пузырьков с приворотным зельем. Увидев Мошку, Пирожок точно окаменела и притворилась, что в упор не видит девочку. Подойдя к большому медному котлу, она стала наливать из него в бидон кроваво-красный сок.

— Я тебя не вижу, — сказала она Мошке, глядя в сторону. — Я покупаю сок из чернослива с мандрагорой, а тебя не вижу.

— Ну и ладно, — ответила Мошка спокойно.

Чтобы разговаривать, не обязательно видеть друг друга.

— Пирожок, я должна задать тебе один вопрос.

— Я с тобой не разговариваю. Просто бормочу под нос.

— Хорошо. Пробормочи, пожалуйста, ответ, хорошо? Я пытаюсь… пытаюсь собрать из обрывков картину произошедшего.

Пирожок поджала губы и закрыла пробкой бидон, но с места не двинулась. Она была готова слушать.

— На другой день после того, как мы поженили твоих родителей, — начала Мошка, — ты рассказывала, что пришла одна странная пара. Пьяная в стельку невеста едва стояла на ногах. Можешь вспомнить о них что-нибудь еще? Наверное, тебе нужно заглянуть в журнал…

— Никуда не надо заглядывать, — сказала Пирожок обиженно. — Я все помню наизусть. Каждую запись за прошлый месяц. И про тот день я тоже все помню, потому что… Потому что это был самый счастливый день в моей жизни.

Она умолкла ненадолго, а потом продолжила:

— Помню ту невесту. Она была такой пьяной, Что висела на женихе как колода. Он ее волоком тащил по лестнице. А она была не маленькой. Он и рукой ее водил в журнале — просто поставил крестик. Так часто делают. Они заняли комнату на ночь, а с утра, пока я была на рынке, ушли.

— А ты запомнила, как выглядела невеста?

— Я ее особо не рассматривала. У нее чепец закрывал пол-лица. Ну, явно не леди. Кожа загорелая. Желтое шерстяное платье, сверху кремовая накидка с голубой вышивкой по воротнику и краю рукавов. Да, и запястье кривое. Мне ее стало жалко. Наверное, пила от одиночества, упала спьяну и руку сломала. А потом кость не так срослась. Я за нее так радовалась, когда думала, вот она проснется утром — и уже замужем!

Пирожок совсем забыла, что не разговаривает с Мошкой. Она вся сияла, глядя прямо на бывшую подружку.

— А жених? — спросила Мошка. — Ты его запомнила?

Пирожок нахмурилась и пожала плечами.

— Я тогда подумала, слишком хорош для нее, — сказала она. — Гладко выбрит, держится как джентльмен, носит шелковый галстук. Я запомнила его имя, уж больно странным оно показалось. Дуплимор Гвид.

— Дуплимор? — переспросила Мошка, наморщив лоб.

— Да. Я потом нашла его в книге имен. — Пирожок приосанилась и начала увлеченно рассказывать: — Оно посвящено Добрячке Юдин, покровительнице двуличности. Если младенец рождается в день Добряка Серослава до полудня, это дитя Добрячки Юдин.

— Пирожок, — сказала Мошка тихо, — ты знаешь кого-нибудь еще с именем Дуплимор?

— Нет… Но рождаются же люди и в этот день?

— Дело не в этом. Просто… Юдин ведь — одна из самых несчастливых Почтенных. Никто не станет давать ребенку имя в ее честь. Подумай сама, Пирожок. Родители просто объявят, что ребенок родился после полудня, и назовут его в честь Серослава. Когда я родилась, горничная предлагала отцу назвать меня в честь Добряка Бонифация, как если бы я родилась до заката. Чтобы не посвящать меня Мухобойщику. Только мой отец… Он был не такой, как все.

— Неужели ты думаешь… что человек может назваться не своим именем?

Девушки уставились друг на друга, словно укладывали в голове немыслимое. Это все равно что снять кожу с лица и прилепить другую. Имя ребенку давалось раз и навсегда, точно клеймо… и никто, никто в целом свете, даже такой отъявленный лжец, как Эпонимий Клент, не стал бы называть себя другим именем…

— Все возможно, — медленно произнесла Мошка. — А ты видела, откуда пришли эти двое?

— От реки, я думаю. Да, так и было, я кормила кур и видела, как они выходят из лодки старьевщика. Наверное, тот их подвез по доброте душевной.

Пирожок вдруг вспомнила, что не разговаривает с Мошкой, мигом стерла с лица улыбку и подобралась.

— Буду разбираться дальше, — сказала Мошка уверенно, хотя совсем не представляла, что делать. — Где найти старьевщика?

— Эта братия торгует на западе острова.

Пирожок вновь сделала бесстрастное лицо, всем своим видом показывая, что больше не скажет ни слова. Но Мошка уже узнала все, что нужно. Она оставила девушку и двинулась в указанном направлении.

Пока ее внезапное озарение подтверждается. Почему она раньше не задумалась, как Куропат проник в брачный дом? Теперь Мошка все поняла.

Куропат вошел в дом переодетый женщиной, в платье и чепце, закрывавшем пол-лица. Его затащили в часовню, провели над ним брачный обряд, расписались его рукой и отволокли в одну из комнат. Куропат не сопротивлялся. Потому что уже был мертв.

Кем же был кошмарный жених, истинный убийца Куропата? Кем был человек в шелковом галстуке, назвавший чужое имя? В его жилах, должно быть, течет ледяная вода, раз он смог убить человека, переодеть в женщину и пройти с ним по улице. У него железные нервы, ведь он спокойно отстоял брачную церемонию, хотя его могли разоблачить в любой момент, просто заглянув «невесте» в лицо или тронув за ледяную руку. Но главное — у этого человека больная, извращенная фантазия.

По крайней мере одно Мошка знала наверняка: убийцей никак не мог быть Эпонимий Клент. Хотя бы потому, что во время «свадьбы» они были вместе в таверне «Серый мастиф». Кроме того, Пирожок бы его непременно узнала.

Раньше Мошка жила в постоянном страхе перед Клентом, уверенная, что он попробует отомстить ей. Теперь она представляла, как люди с мушкетами выслеживают его, точно гончие псы, а он, спотыкаясь и дрожа щедрыми телесами, прячется от них. Разумеется, он виновен в сотнях преступлений — бессчетных кражах, подлогах, аферах, — а потому достоин виселицы. Но сердце Мошки не могло принять, что его казнят за убийство, которого он не совершал. Она чувствовала, что должна спасти его, и видела единственный способ — найти настоящего убийцу.

На лотках у старьевщиков продавался всевозможный хлам, сваленный в пестрые кучи: видавшая виды домашняя утварь, посуда, оборванные кружева и даже целые платья. Большинство старьевщиков прибыли на паромах, но избранные счастливчики приплыли на собственных крошечных баржах с матерчатыми навесами, защищающими от дождя. Служанки, белошвейки и прочие домохозяйки рылись в грудах барахла, точно курицы в навозе.

Покрутившись немного, Мошка заговорила с парой пожилых теток, перебирающих тряпки. Похоже, они обожали портняжное дело, потому что их одежда была сшита из лоскутков и оборок.

— Простите, что отвлекаю вас, — сказала Мошка, — но мой дядя сел в лодку к старьевщику неделю назад и до сих пор не вернулся домой… Мне надо выяснить, куда он мог уплыть.

— Ты что-то путаешь, дорогуша, — ответила тетка с горбатым носом, похожим на согнутый палец. — Старьевщики не берут пассажиров. Речники запрещают. Правду я говорю, Бутербара?

— Правду, правду, — подтвердила ее товарка. — Скажи, Тар?

Таром звали молодого старьевщика, сидящего за прилавком в маленькой лодке. Тот решительно кивнул. Прочие старьевщики подтвердили, что не берут пассажиров.

— Может, то был не старьевщик, — предположила Бутербара. — А просто лодка у него грязнющая такая.

Мошке оставалось только согласиться с ней. Рыночный час подходил к концу, старьевщики один за другим отвязывали свои лодки и отчаливали. Мошка уже собралась уходить, как вдруг кое-что привлекло ее внимание.

На ближайшем пароме у самой палубы под ворохом дамского белья она заметила кремовый рукав с голубой вышивкой по краю. Она перебралась с баржи на паром и притаилась за одной из множества громадных куч тряпья. Услышав, как ворочается Сарацин, она сняла ремешок с плеча и поставила коробку с гусем рядом с собой.

Осторожно, чтобы не обрушить всю кучу в реку, Мошка потянула за рукав, но тщетно. Тогда она дернула сильнее — с тем же результатом. Просунув руку вглубь, Мошка поняла, в чем дело, — край одежды застрял между досками. Девочка сообразила, что там есть люк, ведущий в трюм.

Она нащупала кольцо и, приподняв люк, вытащила одежду. У нее в руках оказалась женская накидка с короткими рукавами, такую носят поверх платья. Расправив накидку, Мошка оценила, что та рассчитана на очень крупную женщину. По воротнику и рукавам шла голубая вышивка в цветочек, а в районе живота темнело непонятное пятно — то ли пролитая подливка, то ли… Сомнений не оставалось — именно в эту накидку неизвестный маньяк обрядил мертвого капитана Куропата, когда тащил его в брачный дом.

Возможно, этого хватит, чтобы снять вину с Клента. Не обязательно самой искать убийцу Куропата, выяснять, как эта накидка оказалась здесь. И почему она застряла в люке…

Мошка приоткрыла люк и увидела в темноте громоздкий угловатый предмет с металлическими скобами. Она просунула голову вниз и учуяла необычный металлический запах. Вдруг паром дернулся, и Мошка, охнув, рыбкой нырнула в темный трюм. Люк захлопнулся над головой.

— Дно зацепили? — услышала она голос с палубы.

Ушиблась Мошка не сильно, но ее сковал страх. Вокруг стояла кромешная темень. Девочка бессильно моргала, но перед глазами только плавали бордовые пятна.

— Тут глубоко, какое дно? Разве что «Летицию» за борт.

— Тар, — обратился один человек к другому с подозрительной интонацией. — А это здесь откуда?

— Что?

— Накидка эта. Ее давно пора сжечь или порезать на кусочки. От греха подальше.

От этих слов Мошка покрылась мурашками, и сердце ее заколотилось как бешеное.

— Раз ты так переживаешь, сейчас в трюме уничтожу.

Люк открылся. Темноту прорезала полоса света. По веревочной лестнице в трюм полез человек.

Мошка на карачках метнулась за массивный предмет, похожий на раздутый клавесин. Но вместо клавиш она нащупала два металлических лотка с зазором между ними. Недолго думая она просунула туда руку и, убедившись, что места хватит, забралась внутрь целиком.

Тяжелые ботинки ударили в пол, потом раздался звук разрываемой материи. Мошка тем временем ощупывала стенки, пытаясь понять, куда она залезла. Верхняя полка была гладкой, но не металлической и не деревянной, а — как бы странно ни звучало — бумажной. Плоскость, на которой Мошка лежала, оказалась испещрена мелкими значками, смазанными какой-то жидкостью. Поднеся руку к носу, Мошка безошибочно узнала запах чернил, и ее охватил ужас.

Получалось, что она — единственный человек в Манделионе, не считая самих заговорщиков, кто знает, где спрятан злополучный печатный станок. Дело за малым — придумать, как выбраться отсюда живой.

«У» ЗНАЧИТ «УЖАС»

«По крайней мере, — думала Мошка, — прямо сейчас печатать они не будут, значит, можно не бояться, что меня расплющит».

Через щель между пластинами она видела, как старьевщик по имени Тар быстрыми движениями располосовал одежду и бросил лоскуты в угол. С ножом он обращался профессионально. Уничтожив накидку, он подошел к стене, где были развешаны белые прямоугольники.

— Бумага почти высохла, — крикнул он наверх, в люк.

— Тише ты, — раздался недовольный голос, — мы еще не вышли из города. Предлагаю плыть в Радоволье, пока туман совсем не рассеялся. Скоро поднимется ветер.

Мошка слышала приглушенные крики чаек, перестук копыт и человеческие голоса. Где-то сверху в воду опустилось весло, и балки парома издали протяжный скрип. Река без слов рассказывала свою историю.

Время от времени раздавался оглушительный свист, он медленно нарастал, кнутом бил по ушам и снова затихал. Над рекой гомонили птицы.

Тар подошел к печатному станку. Мошка услышала два металлических щелчка, словно ключ лязгнул в замке. Верхняя пластина дернулась и просела на два пальца.

— Эй, Тар, — позвал сверху второй старьевщик. — Иди-ка взгляни.

Темный силуэт отошел от станка и вылез из трюма по веревочной лестнице.

— Что там?

— Вот и посмотри. Я с веслами занят. Там, около крышки. Знакомая штука?

— Кажись, нет. Впервые вижу. Вроде шляпная коробка.

Во мраке трюма глаза у Мошки стали как две черные монетки.

— Загляни туда, что внутри?

Тар нагнулся и поднял коробку. Затем встряхнул ее несколько раз.

— Осторожней, парик испортишь. Да что с тобой?

— Там что-то живое, — неуверенно произнес Тар. — Соррел, честное слово. Сейчас разберемся. Дай-ка мне багор.

Наверху с коробки сняли крышку. Через миг Мошка услышала дружный хохот.

— А я-то думал, что за черт! А тут у нас такой красавчик. Кто-то оставил тебе подарок. Что ж, сегодня у нас будет суп из гуся.

— Подожди, — сказал Тар с сомнением в голосе. — Это ж гусь из «Серого мастифа». Точно тебе говорю.

Мошка ушам своим не верила — всё произошло как предсказывал Клент. Выставив Сарацина на бой, он фактически спас ему жизнь. Старьевщики узнали отважного победителя циветты, животного королевы Капиллярии. В их черствых душах что-то шевельнулось. Как будто луч солнца упал на них из-за туч, и они прониклись жалостью к несчастному созданию.

Щелкнул взведенный курок.

— Тар? Что ты делаешь? С ума сошел? Убери мушкет!

Мошка нахмурилась. Благодатная картина трещала по швам.

— Говорю тебе, это гусь из «Серого мастифа». Знаешь, на что эта тварь способна? Да она тебе ногу сломает, как ветку!

— Если ты выстрелишь, нас услышат на улице. Об этом подумай! Каждое подворье, каждый Речник отсюда до Радоволья. Убери, сказал.

Раздались глухие удары, треск рвущегося картона и хлопанье крыльев.

— Ну что теперь?! Эта тварь вырвалась. Куда она улетела? Заступники небесные, гусь атакует!

Раздались отчаянные вопли, громкий всплеск и шлепки по воде. Затем Мошка услышала приглушенные слова одного из бедолаг:

— Паром уперся в дерево… Набросим на него канат и подтянемся, а потом подождем…

Мошка до сих пор не пришла в себя после падения в трюм. Повезло, если влага на руках — всего лишь чернила. Внизу было тесно. Поднимаясь, она задела лицом о печатную пластину. Мошка попробовала карабкаться по веревочной лестнице, но та раскачивалась, норовя сбросить ее, а башмаки скользили по веревке. Тогда она разулась, и карабкаться стало легче.

После трюмного мрака даже слабый утренний свет резал глаза. Далеко на берегу сквозь туман проступали очертания двух фигур в кустах ежевики. Рядом с ними упавшее дерево мочило крону в воде.

Мошка решила, что выбора нет. Придется угнать паром. На палубе лежал багор, но он был тяжелым и неудобным. Так что она взялась за гребное колесо и принялась крутить что есть мочи.

Поначалу ей казалось, что паром застыл на месте, но вскоре упавшее дерево сместилось вправо. Старьевщики тоже это заметили и вскочили на ноги. Один из них — Мошка подумала, что это Тар, — стал продираться через корни к воде, то и дело спотыкаясь. Когда она уже испугалась, что он доберется до нее вплавь, он зацепился ногой за корень и ничком упал в воду, подняв фонтан брызг, только шляпа осталась плавать на поверхности. Когда он вынырнул, отплевываясь, паром уже проплывал мимо дерева, выруливая на середину реки, а на груде тряпья размахивал крыльями и гоготал Сарацин.

— Сарацин, — обратилась к нему Мошка, — давай договоримся. Это последнее судно, которое мы угоняем.

Она понимала, что долг зовет ее плыть в Манделион и доложить Книжникам о печатном станке, а значит, надо развернуть паром в другую сторону. Однако река так резво несла его, что Мошка не решилась выгребать против течения.

Вскоре Мошка вновь услышала те самые свистящие звуки, а потом из тумана возникла водяная мельница. Колесо, оглушительно бьющее по воде, будто подняло ветер. Туман поднялся, открыв берег, словно путешественник вернулся домой и сдернул чехлы с мебели. Впрочем, смотреть было не на что — вокруг раскинулись пустоши, поросшие мелким кустарником, а дальше темнел лес. Над серыми верхушками деревьев всходило холодное осеннее солнце, бросая на мир длинные бледно-золотистые лучи.

Мошка быстро разобралась, как управлять паромом. Чтобы сдвинуть его, надо было крутить колесо, а рулем служил багор. Стоило ей опустить багор в воду, как течение едва не вырвало его из рук. Мошка вцепилась в него изо всех сил и попробовала еще раз, но до дна так и не достала. Должно быть, паром выплыл на глубину.

— Что ж, — сказала она, положив багор, — значит, это судьба. Течение несет нас в море. Будем ждать и надеяться, что первыми нас заметят контрабандисты, а не пираты.

Постелив на палубу тряпок, Мошка улеглась на спину и закинула руки за голову. Густые облака начали редеть, точно пена в кружке пива. В просветах показалось чистое небо. В душе Мошки шел тот же процесс: тучи беспокойства таяли, обнажая безмятежную синеву. Чем дальше оставался Манделион, тем легче ей дышалось. Ей ли бояться моря, подумала Мошка.

Она закрыла глаза, защищая их от яркого света, и ее одолел сон. Когда она проснулась, лицо ей щекотал камыш, а над головой шелестело кроной дерево.

Пока она спала, паром прибило к берегу, и он застрял в камышах. Оглядевшись по сторонам, Мошка решила, что уплыть в открытое море ей не суждено, и почувствовала облегчение.

Но стоило ей подумать о печатном станке в трюме, и на душе помрачнело. Она буквально видела, как из его недр расползаются тлетворные буквы-пауки, пронзительно пища во тьме. И вместе с тем станок загадочным образом манил ее. Ну уж нет, она не поддастся на эти чары.

Берега были ровными и пустынными, а течение очень слабым. Над водой выступали кочки, на которых сидели утки и гуси. Дальше по течению виднелся серый пологий склон, нависавший над водой. Мошка подумала, что в былые времена на этом холме стояла крепость Радоволья.

Орудуя багром, она подвела паром через камыши к самому берегу. И только тогда обратила внимание, что ее руки и одежда испещрены чернильными словами. Ряды букв шли во всех направлениях, сплетаясь в паутину.

— Сарацин! — воскликнула Мошка. — Только посмотри! Я вся как нелегальная листовка…

Мошка подошла к краю парома и, раздвинув камыши, посмотрела в воду. Увидев свое отражение, она ахнула. Противозаконные буквы были даже на лице.

— В таком виде точно нельзя показываться в Манделионе, — пробормотала она. — Я теперь как запретная книга.

Передник было уже не спасти. Наверное, она прислонилась к наборному листу, когда выползала из-под станка. Сняв передник, Мошка оглядела его и увидела с левой стороны черный знак в форме сердца, размером почти с ладонь.

Где-то она уже видела такой знак. Перебрав в уме события последних дней, она вспомнила ту женщину в «Сером мастифе», которую приняла было за леди Тамаринд. Вот где она видела черное сердечко — на рукаве ее белого платья!

В голове у Мошки вихрем закружились образы: платье леди Тамаринд, другая женщина с глупым, надменным лицом, черное сердечко у нее на рукаве… Что все это значило?

Ладно, с этим она разберется потом. Сейчас нужно смыть чернила. Мошка намочила в воде край юбки и стала ожесточенно тереть лицо. Между пальцев текли темные струйки. Постепенно кожа начала зудеть. Взглянув на свое отражение, Мошка увидела, что кожа почти очистилась, и собралась отмывать руки. На правом предплечье она увидела четкие строчки:

«…и там, где меч и огонь держат оплот, обороняйте сердце сие от дрожи…»

Мошка нахмурилась. Она ожидала увидеть радикальные воззвания или политические разоблачения, а получила старинную молитву от «сердечных волнений». Во время гражданской войны многие солдаты, отправляясь в бой, клали в карман у сердца пергамент с этой молитвой, чтобы она принесла им удачу и храбрость.

— Они что, к войне готовятся? — пробормотала Мошка.

Но зачем печатать молитвы от «сердечных волнений», если их обычно пишет от руки священник? Разве только у кого-то слишком мало времени? Или слишком много солдат…

Мошка продолжила читать строки на правой руке:

«…страна охвачена болезненным дурманом… отрава, от которой можно избавиться только кровопусканием… наши фигуры кажутся темными, ибо свет сияет из-за наших спин… наше славное братство…»

Следующее слово попало на тыльную сторону ладони. Мошка вывернула руку, чтобы прочитать его. А прочитав, покрылась мурашками.

Воздух вдруг наполнился птичьими трелями. Казалось, птицы сидели на каждой ветке, пели на разные голоса и хлопали крыльями.

«Но ведь они все умерли, — подумала Мошка в отчаянии, — их больше не осталось, это все знают…»

Распахнутыми глазами она смотрела на смазанные строчки, змеями вьющиеся на юбке и панталонах.

«…мечом и огнем… и даже их детей… погромы и чистки…»

И снова то страшное слово, что было на тыльной стороне ладони: «Птицеловы».

Солнце светило по-прежнему, легкий ветерок качал камыши, в воздухе пахло шиповником, но во рту у Мошки появился металлический привкус, а крики птиц вонзались в уши, точно иглы.

«Птицеловы…»

«Что дальше? — думала Мошка. — Мертвецы полезут из-под холмов? Раз уж из могилы восстал главный ужас прошлого, его не остановит никакой Добряк Построфий, будь у него хоть гора ягод».

Мошка понимала, что действительность гораздо прозаичнее и вместе с тем ужаснее. Армия Птицеловов, для которой печатались эти молитвы, состояла не из призраков, а из живых людей, из жителей Манделиона, которые годами ждали момента, чтобы нанести смертельный удар, как тот церковный сторож из рассказа Кольраби. Птицеловы не были изведены под корень. Они притаились, залегли на дно.

Теперь они готовы действовать. Они спланировали атаку, и если им не помешать, деревья будут скрипеть под тяжестью мертвых тел. Самые чудовищные страхи из ночных кошмаров вот-вот выплеснутся наружу, как стая летучих мышей из пещеры, и окутают мир вечной тьмой.

Мошка взглянула на черное сердце на своем переднике. Ей показалось, оно пульсирует, наливается темной силой. Это было Сердце Явления, заключавшее в себе идею Птицеловов о чистоте и безжалостных чистках. Но опасность была глубже и шире. Чем дольше Мошка смотрела на черное сердце, тем яснее чувствовала новую беду.

«Ф» ЗНАЧИТ «ФУРОР»

Семь часов спустя на обочине главной улицы Манделиона, под старой городской стеной, полушепотом переговаривались две молоденькие девушки. Из-под чепца той, что повыше, выбивались непослушные рыжие завитки; она обхватила себя руками, будто пытаясь согреться. Другая девушка была черноволосой, волосы ее слиплись и были присыпаны тускло-розовой пудрой, а одета она была в заплатанное старомодное платье оливкового цвета. За спиной у нее висела красная шляпная коробка, а башмаки ее были в грязи. Сторонний наблюдатель наверняка решил бы, что дочери торговцев улучили случай обменяться сплетнями. Вряд ли кто поверил бы, что они обсуждают богов, гильдии и судьбу народа.

— Я все еще не разговариваю с тобой, не забывай, — повторила Пирожок раз, наверное, в шестой.

При этом смотрела она на кованые ворота Медвяных садов, перед которыми, как обычно, толпился народ.

— Напомни еще раз, — сказала Пирожок, — как она выглядит?

— Пышка с румяными щеками и вздернутым носом, — ответила Мошка. — Шаг порывистый.

— Никогда не занималась такими делами, — нервно пробормотала Пирожок.

— Ты просто набросишь ей на голову передник и будешь держать. Говорить буду я. — Мошка схватила Пирожка за руку. — Вон она! Смотри! Идем!

Девушка с лавандовой корзинкой остановилась в воротах, чтобы оправить оборки на пышной юбке. Она улыбнулась привратникам, бросавшим на нее подобострастные взгляды, вышла на улицу и стала высматривать брешь в людском потоке. Она совсем не ожидала нападения.

Когда передник оказался у нее на голове, у бедняжки перехватило дух, и она лишь слабо попискивала, пока ее волокли куда-то, взяв под руки. Ощутив спиной каменную стену, она уже была готова проститься с жизнью, но вместо этого услышала сердитый девичий голос:

— Ты не должна была продавать это платье!

— Что? — вырвалось у несчастной. — Что такое? Вы… кто такие?

Вместо ответа ей досталось несколько тычков в бока.

— Леди Тамаринд, — прошипел тот же сердитый голос, — отдала тебе свое белоснежное платье, в кружевах и жемчугах, с черным сердечком на рукаве. Ты должна была его сжечь, так ведь? Но ты не сожгла. Ты продала его. То есть попросту украла. Знаешь, что бывает с такими воровками? Сейчас как раз идут судебные заседания…

Припертая к стене бедняжка, все еще с передником на голове, стала бормотать слова оправдания:

— Ее светлость не приказывала сжечь то платье. Она сказала, я могу его продать. Только сперва срезать манжеты. Но… они были такими красивыми, с настоящим мейдермильским кружевом, что я подумала, она сказала это не всерьез. А леди, которой я продала это платье, заметила, что сердечко очень милое. Как будто… как поэты говорят — «я ношу твое сердце на рукаве». Так что я его не крала, нет, не крала…

— Ну ладно, — сказала Мошка и ткнула девушку под ребра еще раз. — Только чтобы помалкивала об этом, ясно? Тогда я тебя не выдам.

Девушка услышала, как убегают две пары ног, и дрожащими руками сняла с головы передник.

— Обязательно было так делать? — спросила Пирожок, когда они сбавили шаг и смешались с толпой.

Мошка пожала плечами:

— Мне с ней некогда было любезничать. Времени у нас в обрез.

— Это правда, — согласилась Пирожок. — Выходит, все так, как ты думала?

— Да.

Они остановились. Мошка, опершись о стену и сложив руки, посмотрела на Восточный шпиль.

— Леди Тамаринд заварила настоящую кашу с этим печатным станком, — сказала она. — Теперь все настроены друг против друга: герцог против радикалов, Книжники против Ключников. А на самом деле это все она…

— Так… ты думаешь, то сердечко на платье напечатано на станке?

— Да. Ей мало было заварить кашу. Она захотела сама увидеть, как работает станок.

— Но зачем? — спросила Пирожок недоумевая.

— Жажда власти, — сказала Мошка с убежденностью, поразившей ее саму. — Станок стоит себе в трюме, скалится на тебя как страшный зверь из клетки, словно говорит, что может перевернуть вверх дном весь город, свести с ума герцога, разжечь бунты, устроить гражданскую войну. А власть… она притягивает как магнит. Тебе хочется быть к ней как можно ближе, касаться ее, дышать ею, слиться с нею.

Теперь Мошка понимала, что именно власть очаровала ее саму, когда она впервые увидела леди Тамаринд. Та источала аромат власти, подобно тому как другие леди благоухают жасмином. Мошка не смогла устоять против этого аромата — белой, сияющей, невидимой глазу эссенции, окутывающей леди Тамаринд с головы до ног. Мошка еще не понимала суть власти, но девочку влекло к ней, как мотылька на пламя.

Точно так же саму леди Тамаринд манил печатный станок. Мошка живо представила, как белая леди, тяжело дыша, трогает станок, гладит его руками в белоснежном платье…

— Она не знала устройства станка, — сказала Мошка. — Не знала, как вынуть лист, что нужно вытянуть рамку и повернуть. Она сунулась внутрь и приложилась рукой к буквице. А потом, увидев отпечаток, избавилась от платья обычным способом — отдала горничной, приказав сжечь его или срезать манжеты. Зря она рассчитывала на прилежность горничной, эта ветреная избалованная девчонка решила, что выручит за платье с манжетами больше денег. Его купила та дама из «Серого мастифа».

— Но зачем это леди Тамаринд? Зачем ей устраивать беспорядки?

— Вот бы выяснить, а? Не знаю, зачем она печатала радикальные листовки о герцогских налогах и обнищавшем народе. Она уж точно не радикал. Думаю, она гроша ломаного беднякам не даст. Она Птицелов.

«Должно быть, при нашей первой встрече она до смерти перепугалась, подумала Мошка, мрачно улыбнувшись, — когда я сказала, что рядом с ней в карете едет шпион Книжников».

И тут она поняла, почему леди Тамаринд проявила к ней интерес. Ей нужен был информатор среди Книжников. Сестра герцога хотела знать наверняка, что те ищут станок там, где его нет.

Пирожок задрожала всем телом.

— Что нам теперь делать?

Неожиданно Мошка ощутила, что она здесь главная, хоть Пирожок и старше. Если Мошка скажет держать язык за зубами, та подчинится.

Ощущение власти даже над одним человеком пьянило Мошку. А что чувствует Тамаринд? Должно быть, с крыши Восточного шпиля весь Манделион видно как на ладони. Мошка представила, как тонкие белые пальцы леди Тамаринд когтями хищной птицы простираются над городом, норовя сжать его в кулаке. Словно город населен не людьми, а букашками — Пертеллис, оклеветанный и брошенный в темницу, был всего лишь букашкой, и Эпонимий Клент, тучный и самоуверенный, тоже был букашкой. И уж конечно, Мошка Май с черными блестящими глазами была самой что ни на есть букашечной букашкой, которую можно раздавить ногтем…

Мошку захлестнула волна гнева. Она достала из кармана платок, в который была завернута крохотная жемчужина, и взяла ее двумя пальцами. Подняв ее к небу, она увидела, как свет переливается в ней, наполняя ее сиянием. Но когда она опустила жемчужину на мостовую, та показалась ей обычным камешком. Мошка со всей силы топнула по ней деревянным башмаком, и от жемчужины осталась кучка белого порошка.

— Мы должны остановить ее, — сказала она твердым голосом. — И мы ее остановим. Что бы она ни затеяла. Но сперва я должна найти мистера Клента.

Пирожок растерянно заморгала.

— Тогда нам нужно отыскать Кармина, — сказала она.

Кармин, подмастерье суконщика, в этот час вопреки обыкновению не раскладывал шелка по прилавкам. Он сидел в подвале свечной лавки по соседству. Когда Мошка и Пирожок нашли его, на лице у него отразилась сложная гамма чувств — удивление, радость при виде одной девушки и подозрительность при виде другой.

— Дормализа, что она тут делает? — спросил он.

— Какая еще Дормализа? — спросила Мошка.

Пирожок улыбнулась ей смущенно, и Мошка поняла, что впервые услышала ее настоящее имя.

— Она хочет помочь нам, — сказала Пирожок-Дормализа. — Она считает, что ты знаешь, где прячется мистер Пертеллис, и она хочет поговорить с ним о… — Пирожок с тревогой взглянула на Мошку. — О Сущности Явления.

— Тебе не следовало приводить ее сюда, — покачал головой Кармин, по-дружески взяв Дормализу за руку.

— Я знаю, кто стоит за печатным станком, — сказала Мошка. — И знаю, где он. Я все расскажу в обмен на помощь. Мне нужно найти мистера Клента. Он сбежал вместе с мистером Пертеллисом, так что вы представляете, где его искать.

Кармин был крайне удивлен такими речами, но не подал виду.

— Ага, — кивнул он. — Значит, ты считаешь, что если мы найдем этих печатников, это сильно поможет мистеру Пертеллису?

— Да, — сказала Мошка с убежденностью, которой на самом деле не испытывала. — Всех волнует только этот станок. Остальное ерунда. Герцог сердит, что листовки поливают грязью королев-близняшек, а Книжники просто хотят контролировать всю печать, так? Когда они услышат, кто держит пресловутый станок, им станет не до мистера Пертеллиса и его подельников.

— И кто, по-твоему, прячет станок? — осведомился Кармин.

Мошка нагнулась к нему и шепнула имя. Тот спал с лица.

Кофейня «Приют Лорел» была пришвартована у Погорелого моста. Когда Кармин с девушками подошли к ней, с крыши закричал матрос:

— Нельзя! Хозяйка захворала. У нас нечего есть и нечего пить. А, Кармин, это ты? Не узнал. Заходи, конечно, только пошустрее, чтобы никто не засек.

Кармин наклонился к матросу и шепнул что-то. Матрос смерил Мошку подозрительным взглядом, взял мальчика за руку и скрылся с ним в кофейне. Несмотря на предостерегающий взгляд Пирожка, Мошка прильнула ухом к двери.

Судя по тому, как галдели внутри, со здоровьем у хозяйки проблем не было. Просто там шло бурное собрание.

— Я привел их окольным путем, хвоста не было, — сказал Кармин. — Вам будет интересно ее послушать.

— Эта девчонка просто пешка, — произнес тонкий высокопарный голос, напомнивший Мошке перезвон бубенцов. — Не важно, чья пешка, но она явно метит в ферзи за наш счет.

— Я правильно понимаю, девочка ждет за дверью? — прозвучал вопрос, и Мошка с ликованием узнала голос Хопвуда Пертеллиса. — Тогда, ради всего святого, впустите ее. Если она и замышляет недоброе, то уже знает, где мы, так что поздно осторожничать. Не будем держать ее на ветру, лучше налейте ей шоколада.

Послышался гул недовольных голосов.

— Друзья мои, — сказал Пертеллис, — либо мы впустим ее, либо я выйду к ней сам.

Мошка успела отпрыгнуть от двери, прежде чем та распахнулась и их с Пирожком пустили внутрь.

Там было так темно, что поначалу Мошка ничего не видела. Свет проникал лишь через крохотные отверстия, просверленные в стенах. Несмотря на обилие подсвечников, горело лишь несколько свечей. Посреди помещения уходили в потолок основания двух мачт, выкрашенные в полоску под стиль кофейни.

Хозяйка, несмотря на вечную бледность, была совершенно здорова. Из-под тяжелых век смотрели ясные и спокойные глаза. В одной руке она держала чайник, от которого шел пар, а через другую руку были перекинуты белые лоскуты.

Вот Пертеллис действительно выглядел неважно, хотя и лучше, чем в полицейском участке. У него вокруг шеи до самого подбородка был намотан шерстяной платок, а на выбритом лице виднелись синяки и ссадины.

Всего в кофейне сидело человек двадцать мужчин, среди них хватало небритых и забинтованных. Если это и были радикальные заговорщики, они совсем не походили на вождей революции. Мошка отметила, что несколько человек держались особняком. Все они были в перчатках, а на поясе у них висели кольца с ключами. Они принимали чашки с кофе с непринужденной галантностью, но подчеркнутая вежливость говорила, что они здесь чужие.

Среди посетителей кофейни выделялся один человек. Он сидел в углу, сложив руки и склонив голову на грудь, всецело погруженный в свои мысли. Это был Эпонимий Клент. У него был вид трагического героя, пережившего позор и предательство, но еще не окончательно павшего духом.

— Я Мошка Май, — начала Мошка, — и я… хочу расставить все по местам.

— Да неужели? — с горечью осведомился Пертеллис и криво улыбнулся. — Ты смотри, нас таких двое. Хотя вру, не меньше пятнадцати только в этой кофейне. Но все равно хорошо, что ты пришла. Присаживайся. Мисс Кайтли принесла тебе горячего шоколада.

Мошка уселась за стол и молча взяла у хозяйки чашку с блюдцем. Вот оно какое, гнездо радикалов. Она почему-то думала, что в этом рассаднике вольнодумства все должны быть вооружены до зубов и общаться на тайном языке, а увидела простых людей, сердитых и уставших.

— Я так понимаю, тебе что-то известно о подпольном печатном станке? — спросил Пертеллис.

— Я его нашла в трюме на пароме старьевщиков. Паром я бросила ниже по течению.

С этими словами Мошка достала из сумки передник и протянула Пертеллису.

— Что это? — спросил он, разворачивая тряпку.

— Мой старый передник.

Пертеллис достал из кармана монокль. Держа его перед глазом, он склонился над передником и стал изучать текст, отпечатанный на ткани. Затем внезапно выпрямился, наморщил лоб и быстро заморгал. Даже монокль убрать в карман у него получилось не с первой попытки.

— Это что же получается? — пробормотал он.

— Птицеловы, — сказала Мошка тихо.

Двадцать человек задержали дыхание. На миг воцарилась тишина. Ее быстро сменил лихорадочный шепот. Люди беспомощно озирались, лепетали, просили не верить Мошке на слово и тут же прикусывали язык.

— Просто не могу поверить, — произнес Пертеллис, похожий на ребенка, только что постигшего концепцию смерти. — Неужели есть под солнцем человек, готовый вернуть то чудовищное время? Кто посмел задумать подобное?

— Могу назвать имя, — сказала Мошка мрачно.

Ощутив, что все глаза обращены к ней, она собралась с духом и рассказала, как пришла к выводу, что за всем стоит леди Тамаринд. Когда она закончила свою историю, в кофейне было тихо как на кладбище.

— Трудно поверить, — начал было Пертеллис, — что леди, подобная…

Затем он кашлянул и продолжил:

— Женская душа слишком возвышенна, чтобы дойти до истинных пределов бесчеловечности.

— Вы неправы, — тихо, но твердо сказала мисс Кайтли и подала ему чашку с блюдцем. — Пейте шоколад, мистер Пертеллис.

— Пертеллис, я готов объяснить, почему леди так действует, — хриплым, скрипучим голосом сказал один из Ключников.

Он сидел в углу, в полной темноте, и лица его не было видно. Слабый свет выхватывал лишь сцепленные на колене тонкие пальцы в перчатках.

«Тетеревятник», — подумала Мошка.

Она представила, где в темноте должны быть его глаза, и, взглянув в это место, нахмурилась.

— Искусство управлять Манделионом заключается в умении тянуть герцога за правильные нити. Вы же сами понимаете, да? Узнайте, чего человек желает больше всего, и чего он больше всего боится, и о чем он лжет себе, используйте против него, и он будет плясать под вашу дудку до конца своих дней.

Некоторым соратникам Пертеллиса такие речи пришлись не по нраву, но Тетеревятник, ничуть не смутившись, продолжил:

— Леди Тамаринд крутила своего братца на пальчике с самого детства. Так бы шло и дальше, не появись на сцене мы. Добрых полгода мы бодались с ней за право управлять герцогом. Медленно, но верно мы брали верх. Его великая безумная мечта — увидеть, как королевы-близняшки возвращаются в королевство, чтобы править вместе с ним Манделионом. Мы подкармливали его веру в такой исход. А больше всего на свете он боится людей, подобных вам, Пертеллис, — опасных идеалистов, которых ни запугать, ни подкупить. Так что мы раздули пламя его страха и научили его видеть великий и ужасный радикальный заговор в любом грабителе с большой дороги, в каждом пьяном кутеже, в любой сплетне о плавучей школе.

— Похоже, вы с таким усердием лепили из нас образ врага, что проморгали, как ее светлость обвела вас вокруг пальца, — сказал молодой человек тонким, певучим голосом, похожим на перезвон бубенцов. Его большие карие глаза горели умом и злобой.

— Метко сказано, господин Червонец, — произнес Тетеревятник спокойно. — Три месяца назад герцог уже подписывал практически любой указ, который мы ему давали. Должно быть, ее светлость решилась на авантюру с печатным станком от отчаяния, видя в ней последнюю возможность для реванша. Под удар попали Книжники, и леди Тамаринд убедила их, что печатным станком владеем мы. Информация дошла до герцога, он отреагировал. А леди Тамаринд проследила, чтобы за нашим арестом виднелась длинная рука Книжников. Наверняка она получала громадное удовольствие, наблюдая, как мы вцепились друг другу в глотки.

— На что она рассчитывала? — спросил Пертеллис, взглянув в угол, где сидел Тетеревятник. — Рано или поздно гильдии объяснились бы, сопоставили факты и поняли, что их водят за нос. Тут-то бы ей и конец пришел.

Внезапно Мошка ощутила, как кровь отлила от сердца.

— Не пришел бы, — сказала она. — При мне леди Тамаринд убедила герцога отдать приказ, чтобы в Манделион из дельты приплыл галеон с ее войском. Войска наведут порядок в городе. Вот для кого печатались эти листовки…

— Речники этого не допустят! — воскликнула мисс Кайтли.

По комнате прокатилась волна криков.

— Если вы не заметили, мадам, — сказал Тетеревятник, — сейчас в Манделионе едва ли сыщется хоть один Речник. Несколько дней назад все уплыли вверх по реке.

Мошка взглянула на предводителя Ключников и сказала:

— Я слышала, как леди Тамаринд обсуждала этот план. Речникам поручили задержать войско Ключников, которое стоит выше по течению.

— Ты хочешь сказать, — спросил Пертеллис, остервенело протирая монокль, — что река открыта для целого войска Птицеловов? Что скоро они будут в городе? Когда прибудет этот корабль, мисс Май?

— Она сказала, понадобится десять дней. Это было… дней десять назад.

— Пресвятые угодники, — прошептал Пертеллис. — Они могут объявиться в любую минуту.

В комнате поднялся возмущенный гвалт. В наступившей сумятице Мошка подошла к Эпонимию Кленту и села рядом. Добрую минуту она сидела, не решаясь взглянуть ему в лицо и только постукивая пяткой о ножку стула.

— Тело капитана лежало в сундуке, а вы просто его нашли? — спросила она.

Умение извиняться никогда не входило в список ее достоинств.

— На кровати вообще-то, — ответил Клент. — Ты застала меня за попыткой спрятать его. Боюсь, в тот миг обычная проницательность подвела меня. Я даже думал одно время, что это ты, как бы помягче выразиться… пролила красное вино. Не смотри так на меня — дети младше тебя делали вещи ужаснее, а в тебе, несмотря на хрупкий вид, таится вулкан ярости.

— Но вы не сдали меня?

— Нет, — сказал Клент немного смущенно, словно стыдясь такого благородства. — Тогда, в полицейском участке, я понял, что ты искренне считаешь меня убийцей, что веришь в мою виновность. Конечно, я мог бы сообщить о твоих грешках, чтобы тебя повесили за компанию, но… какой в этом смысл?

— Я пришла, чтобы объясниться, — сказала Мошка, помолчав.

— Ах, — равнодушно отмахнулся Клент.

— Подумала, так будет лучше. До вас ведь больше никому нет дела, да?

— Полагаю, так. А ты посыпала волосы пеплом в знак покаяния?

— Это просто пудра. Я маскируюсь.

— Под продавщицу париков? — спросил Клент, тронув ботинком шляпную коробку.

— Коробку я одолжила. Надо же где-то прятать Сарацина?

— Разумеется, — сказал Клент и опустил лицо в ладони. — Скрипка моей души, исхлестанная бурями судьбы, готовится исполнить последние ноты симфонии моей жизни. Мои надежды и мечты вот-вот канут в пески забвения, но мой последний, самый мрачный час будет не полон без незабвенного гуся.

Пока Пертеллис и другие радикалы обсуждали слова Мошки, мисс Кайтли, скрывшаяся в дальней комнате с кофейником, появилась снова, на сей раз с пустыми руками.

— Мистер Пертеллис, — обратилась она к учителю тихо, но тот услышал ее. — Я поговорила с ним, он выразил желание лично встретиться с девочкой.

— С ним? — спросила Мошка и взглянула на Пертеллиса.

— С нашим предводителем, — пояснил Пертеллис, засияв от гордости.

— Но… я думала, это вы предводитель! — сказала Мошка, обменявшись взглядами с Клентом. Тот, похоже, удивился не меньше.

— Нет, что вы, нет. Дело в том, что у нас никогда не было настоящего вожака. — Пертеллис одарил собравшихся смущенной улыбкой. — Мы просто единомышленники, мы изо всех сил старались изменить мир к лучшему, а здесь собирались, чтобы спокойно пообщаться. В определенном смысле я был связующим звеном, но всегда был готов отойти в сторону, если бы пришел настоящий предводитель. И он явился — в самый темный час. Человек дела, мастер смелых решений.

Ключники смотрели на него с интересом. Видимо, они тоже не были знакомы с таинственным предводителем.

— Если никто не возражает, — сказал вдруг Клент, — я сопровожу свою помощницу. Хочу обменяться парой слов с вашим великим вожаком.

Мошка представила себе предводителя. Он будет наделен орлиным зрением и острым умом, как ее отец. У него будет ясный взгляд и обнадеживающая улыбка, он не утратит присутствия духа даже в самой безвыходной ситуации.

Пертеллис открыл дверь в заднюю комнату, пропуская Мошку и Клента, и сам вошел за ними. В комнате пахло антигеройски — овощным супом и настойкой опия, но человек, сидевший на стуле из красного дерева, имел самый лихой вид.

Это был бандит с большой дороги, капитан Блит.

«Х» ЗНАЧИТ «ХРАБРОСТЬ»

Капитан Блит, разбойник с большой дороги. Капитан Блит в зеленом рединготе, с хвостом волос и в подкованных ботинках.

— Вот юная леди, нашедшая станок, — сказал Пертеллис, подводя к нему Мошку.

Блит не удостоил его даже взглядом. Не посмотрел он и на Мошку. Его глаза были прикованы к лицу Эпонимия Клента.

— Как давно здесь этот человек? — резко спросил он Пертеллиса.

— Мистер Эпонимий Клент был одним из томившихся в тюрьме узников, которых освободили ваши люди с помощью мистера Тетеревятника. Он… не совсем из нашей группы, но мы взяли его, потому что, хм, просто не знали, что с ним делать…

— Мне нужно с ним поговорить, — сказал Блит. — С глазу на глаз, если не возражаете.

Блит коротко взглянул на Мошку и добавил:

— Ну ладно, его племянница может остаться, если сама хочет.

Пертеллис молча вышел из комнаты.

— Нельзя сказать, что я не ожидал такого поворота, — произнес Клент, удивленный не меньше самого Блита. — Когда мы… э-э… встретились по пути в Манделион, я разглядел в вас выдающегося человека. Знаете, что я подумал? Он сам пока не знает, сколь великая судьба ему уготована. Грабеж — лишь игра, чтобы сбить с толку тех, кто… э-э… ищет предводителя отважных, свободолюбивых радикалов…

Что-то в немигающем взгляде Блита заставило Клента прервать велеречивую тираду. Бандит уперся локтями в колени и подался вперед, пристально глядя на Клента.

— Вы знаете, что своей балладой сгубили мне жизнь? — спросил он.

— Ах…

Блит вскочил на ноги и прошелся по комнате из конца в конец, сжимая и разжимая кулаки.

— Я всегда смеялся над простаками, которые верили, что разбойник может стать джентльменом. Они шли на виселицу нарядные, как столичные щеголи, а внизу завывали местные девицы. Я смеялся над ними, потому что знал — это чушь собачья. Если ты разбойник, твое дело — грабить и убивать, если придется — быть крепким как кремень. А мечты держать при себе. Но ваша чертова баллада все перевернула с ног на голову. Мои ребята вдруг узнали, что они — «славные рыцари дороги», и им это понравилось. Потом был такой случай: я увидел, как громила с черной бородой щемит пару деревенских девиц. Стоило им завидеть меня, они не просто взмолились, чтобы я заступился за них, они… возликовали, стали кричать, что благородный капитан Блит задаст жару этому насильнику. Этот боров попер на меня, пришлось ответить, ну и… расквасил я ему рыло. И не успел опомниться, как девицы повисли у меня на шее и всучили на прощанье охапку цветов и полкраюхи пирога…

Блит улыбнулся, глядя в пол, и сказал:

— На это я, конечно, не жалуюсь. Но молва пошла. Чернобородый оказался церковным старостой, решившим поднять поборы с местных крестьян. И вот, не успел я оглянуться, как меня уже выставили защитником угнетенных и борцом с церковным произволом! Говорили, мол, со мной никто не сладит, даже гвардейцы герцога. Народ в это поверил, поверили и угнетатели, слух дошел до его полоумного величества, нашего герцога! — Блит расчесал пятерней волосы. — Гвардейцы принялись искать меня по всем чердакам и амбарам. А деревенские прятали нас с ребятами в погребах, кормили и давали нам лучшие сапоги, если у кого подметка прохудилась. А потом смотрели на нас с надеждой, чтобы мы не оставляли их в беде. Так я против воли оказался защитником бедных крестьян, которых грозились вышвырнуть из дома за неуплату налога. После того как я три ночи прятался в канаве, я здорово простудился и слег с лихорадкой. Одна семья фермеров переправила меня в Манделион в своей повозке, чтобы врач поставил меня на ноги. И вот с тех пор я сижу в этой кофейне и не могу и носа высунуть за дверь из-за констеблей. Ваши чертовы вирши сделали меня посмешищем. Я теперь предводитель сопротивления, хочу я того или нет. Я опутан этой ложью по самые уши! Что скажете?

Клент прочистил горло. Помолчал с минуту, и Мошка подумала, что он строит защиту, как на суде.

— Дражайший сэр, — сказал он наконец, — ваша история поистине поразительна. И я бы гордился, сумей я сочинить нечто подобное. Но я не понимаю, почему ваш гнев на судьбу обернулся против меня. Вы сами хотели стать героем баллад, и вы им стали. Пожалуй, вы сделались чуть более легендарной фигурой, чем рассчитывали, но в этом вините себя самого. Я выполнил свою часть соглашения, а вам лишь нужно было сохранять хладнокровие и наслаждаться славой, пока другой сорвиголова не перехватил бы эстафету.

— Значит, хладнокровие сохранять? — переспросил Блит. — Неделю назад солдаты герцога арестовали молодого фермера, потому что он отказался выдать меня. Его жена проскакала ночью в грозу в одном платье, чтобы сказать мне об этом, чтобы я спас ее мужа, пока его не увезли в Манделион и не казнили. Что мне было делать? Отказать ей?

— Да! — кивнул Клент. — Я бы отказал, как и любой на вашем месте. Если вы не устояли перед женскими слезами и ореолом благородного героя, то я с трудом понимаю, в чем тут моя вина.

Мисс Кайтли заглянула в комнату и обратилась к Блиту:

— Плохие новости, Кальмар. Посыльный вернулся от мистера Рыбинса, брадобрея. Он нашел платок у него на ступеньках — это знак, что его арестовали люди герцога.

— Тогда отчаливаем, — сказал Блит. — Рыбинс слабак. Он расколется, как только на него надавят. Констебли будут здесь с минуты на минуту.

Мисс Кайтли исчезла за дверью. А Блит метнул злобный взгляд на Клента.

— Видите теперь? — спросил он. — Они рассчитывают на меня. Даже она…

Он безнадежно махнул рукой.

— Ага, — сказал Клент. — Кажется, я понимаю. Намечается осложнение деликатного свойства, щекотливая дилемма, сладкое томление…

Мошка пихнула его локтем под ребра, и он продолжил уже более сдержанным тоном:

— Мой дорогой друг, если вы умудрились, вдобавок ко всему прочему, за прошедшую неделю утонуть в нежных чувствах, я даже не знаю, чем вам помочь. Вы, сэр, романтик, а это неизлечимо.

Вдруг сверху раздались шаги и шелест канатов. Комната накренилась, картины стукнулись о стены, затем кофейня снова встала ровно. В общем зале загрохотала бьющаяся посуда, послышались возмущенные крики, а по крыше забегали люди.

Блит выскочил в зал.

— Что происходит? — спросил он.

Мрачный паренек, один из учеников Пертеллиса, сообщил:

— Люди герцога, сэр, обыскивают все кофейни на реке.

— Быстро отчаливаем! — сказал Блит. — Если надо, режьте канаты. Кто из наших на берегу?

— Только Хэмби и Фоддл, отвязывают канаты. Вот они!

Входная дверь открылась, и с причала через добрый метр воды перепрыгнули двое мужчин. Их окружили люди, хватая за руки и хлопая по плечам. Две девушки длинными швабрами начали отталкивать кофейню от берега.

— Мисс Кайтли! — воскликнула одна из девушек, упираясь в дверной косяк. — Мы сейчас зацепим нос «Бойкого ястреба».

Мисс Кайтли подняла швабру и ткнула в потолок, откидывая люк.

— Мистер Столрес, — крикнула она, — хватайте руль, будьте добры!

Сурового вида матрос появился в проеме и отдал честь.

Мошка припала глазом к отверстию в стене. Она увидела, как гвардейцы герцога проталкиваются через толпу к причалу, держа в руках дубинки и мушкеты. Их вожак что-то кричал матросам на крыше «Приюта Лорел» и тыкал пальцем в берег, требуя вернуться. Когда он понял, что кофейня не вернется, лицо его исказила злоба. Он гневно взмахнул руками и рванул вперед с удвоенным усердием.

— Поднять паруса, мистер Столрес! — скомандовала мисс Кайтли.

— Но, мисс Кайтли, мы едва отошли от берега…

— Это меньшая из проблем.

Девушки вскрикнули, увидев, как гвардеец подбежал к самому краю причала.

— Хватайте канаты! — крикнул гвардеец морякам в лодках. — Задержите кофейню! Там мятежники и сбежавшие арестанты!

Ответом ему были лишь недоуменные взгляды.

— Почтенный Случайник! — воскликнула мисс Кайтли. — Отплываем. Наконец-то…

Они отплывали, не поспоришь, но с такой скоростью, что даже утки обгоняли их.

Вдруг один солдат забросил на крышу «Приюта Лорел» веревку с крюком. Раздались крики одобрения, четверо его товарищей схватились за веревку, семеня за ней по причалу. Тогда Блит вынул из ножен саблю и полез на крышу.

Дважды махнув саблей, он перерубил веревку, и солдаты повалились на причал, а отрубленный конец веревки хлестнул их, точно коровий хвост, отгоняющий мух.

Блит спустился и замер в дверях, грозно оглядывая толпу на причале. Казалось, этот взгляд способен усмирить любого.

— Огибаем «Бойкого ястреба»… Разминемся и с «Пляшущим ослом». Корма уже в трех веслах от берега, шкипадам!

Судя по смущенной улыбке матроса, в последнем слове у него смешался «шкипер» и «мадам».

— Джентльмены, мы на реке, — воскликнула мисс Кайтли, — у герцога нет здесь власти!

Все радостно загудели, а один радикал со всей дури хлопнул Блита по спине. Тот, едва не улетев наружу, схватился за дверной косяк и одарил весельчака злобным взглядом.

Вдруг прозвучал выстрел, по причалу поползло облако дыма, а в стене кофейни появилось новое отверстие и еще одно напротив.

— Пресвятые Почтенные! — воскликнул Пертеллис, глядя на Блита, который растянулся на полу. — Вы в порядке, сэр?

Блит поднял голову и обвел людей злобно-недоуменным взглядом.

— Чтоб вам пусто было, — сказал он, — почему не ложитесь? В нас стреляют.

Мужчины переглянулись и стали неуклюже устраиваться на полу. Некоторые ставили рядом чашку кофе. Но когда прозвучал второй выстрел и пуля, пробив стену, звонко отскочила от кофейника, все попадали на пол как акробаты.

— Они не смеют, — пискнула мисс Кайтли, беспомощно озираясь. — Не имеют права… Нельзя стрелять в тех, кто плывет по реке… Речники им… не простят…

Блит подполз к ней, ухватил за рукав и пригнул к полу. Юбка надулась, и мисс Кайтли стала похожа на бабочку.

Клент с Мошкой упали сразу после Блита и теперь смотрели друг на друга меж собственных пальцев.

— Мадам, — сказал Клент, — я должен извиниться перед вами. Вы были правы, а я заблуждался. Герцог действительно имбецил.

— А где Пирожок? — спросила Мошка, оглядываясь по сторонам.

Но она зря волновалась. Пирожок была под надежной защитой Кармина. Он оттащил ее в угол и закрыл собой.

— Дульчея! — позвала мисс Кайтли. — Дульчея, иди в кухню, поставь на огонь котелок и принеси три мушкета. Шрюли, иди с ней и принеси столько пуль, сколько сможешь. Вы, девочки, помогите им.

Мошка поняла, что девочками назвали ее с Пирожком. Поскольку Пирожком занимался Кармин, Мошка не стала ее дергать и поползла за служанками одна.

На кухне было жарко, от плиты валил пар. Горки кофейных зерен в белых облаках напоминали дымящиеся вулканы. В черпаках, висящих на стене, отражалась дюжина Мошек. Открытый буфет являл взору стройные ряды посуды, расставленной и развешанной по своим местам. Мошка хотела было закрыть буфет, но к ней обратилась одна из девушек:

— Вот, держи.

И вручила ей четыре увесистые кожаные сумки.

— И еще зеленые баночки, — сказала девушка. — В них порох. В синих специи, а в зеленых порох.

Другая девушка держала мушкеты, поблескивавшие намасленными боками и пахнувшие воском.

«То, что надо», — подумала Мошка, нагребая зеленые баночки.

Вернувшись в зал, они увидели, что внешняя дверь приоткрыта и Блит лежит рядом, целясь в проем из пистолета. Теперь, когда берег исчез из виду, казалось, что они попали в обычную кофейню, где творятся странные дела.

Еще один выстрел пробил дверь и разнес чучело рыбы на стене, осыпав комнату опилками.

Пертеллис, видя, как мисс Кайтли заряжает принесенные мушкеты, подполз к ней и спросил:

— Откуда у вас столько боеприпасов?

— Господин Червонец с некоторых пор ожидал такого развития событий, — сказала она, деловито прочищая ствол мушкета, — и решил, что лучшего склада, чем «Приют Лорел», ему не найти.

— Но, во имя всего святого, где вы нашли свинец?

Червонец хотел было ответить, но мисс Кайтли многозначительно посмотрела на него, и он промолчал.

— Это долгая история, — сказала она, беря у Мошки баночку с порохом и насыпая его в мушкет.

Мошка знала, что так говорят, когда на самом деле история короткая, только рассказывать ее не хочется. Тут речь наверняка шла о контрабандных статуэтках Почтенных.

— Хм, — произнес Пертеллис, разглядывая одну пулю. — Могу поклясться, что в пуле виден глаз.

— Причуда отливки, мистер Пертеллис.

Мошка передала последнюю сумку Червонцу и подбежала к стене, чтобы выглянуть наружу. Вдали, на причале, гвардейцы в черно-зеленой форме целились из мушкетов в плавучую кофейню. Вот хлопнул выстрел, причал заволокло дымом, и через секунду неподалеку от Мошки в стене появилась новая дыра.

Она пребывала в состоянии странного возбуждения, как бывает во сне или во время игры, и совсем не чувствовала опасности. Едва она подумала об этом, как обзор закрыла ткань табачного цвета, словно опустился театральный занавес. Мошка вскрикнула. И не она одна.

— Это «Манок»! — крикнули сверху. — Они плывут сбоку от нас.

— Скажите им, — прокричала мисс Кайтли, — что они попадут под огонь, если не посторонятся!

— Они не отвечают, — крикнул Столрес удивленно, — но по-прежнему закрывают нас от берега!

Так оно и было. Маленькая баржа с парусом табачного цвета догнала кофейню и пошла с ней вровень, заслоняя собой от гвардейцев.

— Их парус дрожит, — крикнул Столрес, — но они его не поправляют. Думаю… они прикрывают нас от огня.

Мошка видела в дыру только коричневый парус, но вскоре удивленными возгласами разразились люди, припавшие к щелям в других стенах.

— Это «Веселые кальмары», — воскликнула мисс Кайтли. — Идут в бейдевинд. Спустили якорь, чтоб не обгонять нас. Что они делают?

Никто ей не ответил. Все, что мог сказать Столрес, выглядывая из-за кирпичной трубы, это что со всех сторон их окружают суда, чьи капитаны лишь молча улыбаются ему. Они рисковали получить пулю, но строили расчет на том, что получат право открыть ответный огонь, на что гвардейцы не пойдут. Люди в «Приюте Лорел» рассудили так же.

Мисс Кайтли в своем праведном негодовании была уверена, что, если бы Речники знали, что здесь происходит, они бы немедленно вернулись и навели порядок — сначала защитили бы их от гвардейцев герцога, а затем спустились в дельту реки, чтобы встретить Птицеловов. Были и скептики, кто считал, что, будь Речники здесь, они бы приняли сторону герцога, а не мятежников.

Тетеревятник хотел было послать своего человека к войску Ключников, чтобы было кому рассказать правду и призвать к мести, если все они полягут здесь. Но люди план не поддержали: в глубине души каждый верил, что уж он-то непременно останется в живых.

Пертеллис предложил отправить на берег парламентера в шлюпке, чтобы «все им объяснить и прекратить этот балаган». Поначалу идею вроде одобрили, а потом как-то замяли.

— Есть другой способ, — сказал Эпонимий Клент.

Вообще-то, он произнес эту фразу несколько раз, но никто его не слышал, пока Червонец случайно не взорвал банку пороха, оглушив всех и окутав дымом. Пока люди кашляли, Клент в очередной раз повторил:

— Есть другой способ.

И был наконец услышан.

— От нас Речники могут отмахнуться. Но внимательно выслушают человека из гильдии Книжников. Книжники и Речники всегда поддерживали друг друга.

— От этого нам мало пользы, — возразил Червонец, заряжая мушкет, — поскольку Книжники не станут слушать нас.

— Они послушают меня, — сказал Клент, и все сразу притихли. — Особенно когда я расскажу, как их стравливали с Ключниками.

На добрую минуту повисла тишина.

— Так, — задумчиво сказал Пертеллис, — вы предлагаете отправить вас к Книжникам, чтобы вы доложили им о заговоре леди Тамаринд, провоцирующем конфликт между Ключниками и Книжниками, и убедили их предупредить Речников о Птицеловах?

Все стали переговариваться, укладывая в голове хитрый план.

— Пресвятые Почтенные, как все мудрёно… может, лучше нарисовать схему со стрелочками?

— Куда подевались простые решения? — вздохнул Блит, лежавший с пистолетом у двери.

— У вас есть идея получше, сэр? — спросил его Клент.

— Я в чужой стихии, что я вам тут придумаю? — злобно ответил Блит.

Мошка прониклась к нему сочувствием.

Блит смерил Клента взглядом и спросил:

— Вы хорошо плаваете?

— Ах, — сказал Клент растерянно и опустил глаза.

Все взглянули на Клента, поникшего, точно парус в штиль, а затем обменялись недоуменными и разочарованными взглядами.

— Я умею плавать, — сказала Мошка.

Клеит с облегчением выдохнул и возвел глаза к потолку.

— Как я сразу не подумал? — воскликнул он. — Джентльмены, эта девочка выросла фактически в болоте, среди лилий и лягушек. Да она плавает как радужная форель, а кроме того, является законным подмастерьем гильдии Книжников.

Он взял Мошку за плечи и вывел на середину комнаты.

— Она доставит сообщение Книжникам в кофейню «Реченное слово», — сказал он. — Мисс Кайтли, у вас найдется шлюпка?

— Боюсь, что нет, мистер Клент, но у нас есть деревянное корыто, в котором мы спускаем девушек проверить корпус.

Люди смотрели на Мошку и улыбались. У нее вспыхнуло лицо, в ушах загудело, она перестала разбирать голоса. Она словно вызвалась добровольцем на важное задание, но никак не могла сообразить, чего от нее хотят. Она увидела, как Тетеревятник подошел к Кленту, прошептал что-то на ухо и вложил в руку два ключа.

— Мисс Май, — обратился к Мошке Пертеллис. В голосе звучали характерные для него нотки благородной озабоченности. — Никто не станет вас винить, если вы откажетесь от этого поручения.

— На самом деле будут, правда, мистер Пертеллис? — спросила она, глядя ему в глаза.

Тогда вмешалась мисс Кайтли. Пока Клент деловито писал записку, она отвела Мошку на кухню и дала ей кусок пирога. Мошка была рада ее заботе, но еще больше — возможности побыть одной и собраться с мыслями. Она откусила пирог и поняла, что совсем не хочет есть.

А затем в кухню вошел Блит, и Мошка почуяла, что у него совсем неладно на душе. Кажется, он не ожидал увидеть здесь Мошку. Присев на стул, Блит уставился на декоративный якорь, висящий на стене. Мошка подумала, что он похож на зверя, загнанного в клетку и не понимающего, как он здесь оказался и что ему теперь делать.

— Что, задумали жениться на мисс Кайтли? — спросила она.

Блит поднял на нее тяжелый взгляд.

— Если она пойдет за меня, — ответил он.

Блит старался выглядеть сердитым, но на лице у него отражалась такая борьба, что Мошка пожалела его. Ей захотелось разговором отвлечь его от мысли бросить все и вернуться к разбою.

— У нее такие странные глаза, — заметила Мошка.

— У нее чудесные глаза, — обиженно сказал бывший разбойник. — Она… я никогда таких раньше не встречал. Настоящая леди…

Взгляд его затуманился, и он произнес как во сне:

— Она умеет вычистить, зарядить и подать пистолет за двадцать ударов сердца.

Мошка подумала, прекрасный повод, чтобы влюбиться. Хотя мисс Кайтли казалась ей такой высокомерной и холодной. Тут Мошка вспомнила, как она тепло назвала Блита Кальмаром…

— А вы родились под Добряком Кривоносом? — спросила она.

— Что заводит рыбу в голодные сети. Да.

Блит взглянул на нее задумчиво и спросил:

— А ты — под Мухобойщиком?

Мошка кивнула, и они улыбнулись друг другу.

— У меня двадцать девятые именины через две недели.

— А у меня тринадцатые через одиннадцать месяцев.

И это было лучшее, что они могли сказать друг другу.

— Ладно, — сказал Блит, поднимаясь, — пора идти. Нашим друзьям нужен бодрый, храбрый капитан Блит. А тебе пора взглянуть на плавучее корыто.

«Ц» ЗНАЧИТ «ЦЕПЕНЕТЬ»

Когда Мошка вошла в зал, Клент вручил ей запечатанное письмо, на миг придержав его.

— Ты на самом деле… хорошо плаваешь? — тихо спросил он.

— Как радужная форель, — простодушно ответила Мошка.

— Хм. Когда доставишь письмо, иди к Погорелому мосту. Если фортуна будет к нам неблагосклонна, уезжай из Манделиона как можно скорее. Увидишь дым над рекой — значит, дела наши плохи.

— Если случится самое страшное… выпустите Сарацина из коробки, ладно? Обещайте, мистер Клент.

— Клянусь своей музой.

Мошка понимала, что она с Клентом из той породы людей, кто, заслышав стук камней в горах, ждет обвал на голову. Они не знали, что творится в Манделионе, но были твердо уверены: без них в этой драме не обойдется.

— Они похожи на котят, брошенных в реку в мешке, — шепнула Мошка Кленту по дороге на кухню. Тот едва заметно кивнул.

Люди, когда боятся умереть, суетливо трепыхаются, точно огонек свечи на сквозняке.

«Ничем хорошим это не кончится, — думала Мошка, — кого-то из них непременно убьют. Может, всех».

Мошка хотела попрощаться с Пирожком, но та по-прежнему лежала на полу в объятиях Кармина. Никогда еще она не выглядела такой защищенной и безмятежной. Мошка поняла, о чем мечтала девушка, когда говорила о свадьбе.

На кухне Мошка увидела, как с потолка на веревках спускают увесистое кедровое корыто и в стене открывается люк. Клент подал ей руку и помог забраться в сомнительную посудину.

— Мадам, осторожнее, — трепался он. — Осчастливьте нас напоследок видом ваших дивных чулоче… Ой, простите великодушно, дитя еще носит панталоны.

Мисс Кайтли надела ей на запястье браслет, на котором позвякивали фигурки Почтенных. Мошка с удивлением поняла, что эта женщина видит в ней ребенка.

Мужчины взялись за веревки, и корыто с Мошкой стало опускаться в люк. Она ощутила прохладный воздух, увидела пар, идущий от печки. Корыто начало качаться, задевая борт плавучей кофейни, и Мошка вцепилась покрепче. Снаружи кофейня выглядела как обычное судно. На нем плясали солнечные блики от воды.

Опустившись на воду, Мошка отцепила веревки, и волны подхватили корыто, закружив его, точно щепку, за кормой «Приюта Лорел».

— Эй, там! — услышала Мошка женский голос. — Лови веревку! Мы тебя подтянем.

Прежде, чем она сообразила, откуда кричат, на плечо упала веревка, хлестнув по щеке, и Мошка непроизвольно схватилась за нее. Оказалось, к ней обращаются с торговой шлюпки. Перевесившись через планширь, на Мошку смотрели две молодые цыганки с длинными косами и в цветастых платьях.

Мошка привязала веревку к корыту, и цыганки в четыре руки мигом подтянули ее к шлюпке и втащили на борт.

— Как дела в «Приюте», все живы-здоровы? — спросили Мошку.

— Пока все целы, — ответила она. — Застрелили только чучело рыбы и кофейник.

— А как сам? — спросила цыганка помоложе.

— Сам?

— Да все уже знают, что у вас на борту капитан Блит, — пояснила старшая цыганка. — Тинда, дочка мистера Вулнога, костоправа, видела, как он рубил веревки саблей, и давай вопить как полоумная: «Там Блит, капитан Блит!» Вот ее гвардейцы и услышали, а констебли стали всем рассказывать, что у вас там мятежник Блит на борту. И если «Приют» не причалит к берегу, то они добьются у герцога разрешения палить по кофейне «зажигалками» и всех убьют одним махом. Вот так-то!

Мошка много читала о морских сражениях и осадах крепостей и знала, что «зажигалками» называют ядра из просмоленного тряпья, которыми поджигают вражеские корабли и здания.

— И тогда мы решили, не бывать этому, — добавила цыганка. — Не дадим в обиду капитана Блита!

— Храброго, отважного капитана Блита, — сказала младшая. — А он и правда такой красавец, как говорят?

— Еще краше, — ответила Мошка уверенно. — Бросит на тебя взгляд и сразит прямо в сердце.

— А какого цвета у него глаза? — спросила младшая, чуть живая от восторга.

Мошка задумалась. Она как-то не обратила внимания.

— Они меняются, как небо в бурю. Когда, неукротимый в гневе, он смотрит на врага, они делаются свинцовыми, как грозовая туча. А если улыбается, они синеют, как небо. В общем, бывают всяких оттенков.

— А зелеными?

Мошка услышала надежду в голосе девушки и поняла, что не может огорчить ее.

— А то! — сказала она. — Чаще всего зеленые.

— Так и знала! Разве я не говорила, что у капитана Блита зеленые глаза?

Гвардейцы, стоявшие на берегу с мушкетами наготове, не обратили внимания на маленькую шлюпку, отделившуюся от скопления судов вокруг «Приюта Лорел» и поплывшую к берегу. Ведь в ней сидели лишь три юные цыганки. Одна казалась бледнее товарок, но глаза у нее были чуть ли не чернее.

— «Реченное слово» будет стоять на Визервендской улице до следующего удара колокола, — шепнула старшая цыганка Мошке, когда та выбиралась на берег.

Колокол собора прозвонил, когда Мошка прошла половину Визервендской улицы и увидела вдалеке кофейню Книжников. Похоже, что «Реченное слово» обыскали наравне с прочими кофейнями, поскольку перед ним стояли несколько возмущенных джентльменов в париках и очках, с кофейными чашками в руках. Когда зазвонил колокол, они стали заходить обратно по трапу. Матросы на крыше начали сматывать канаты и готовиться к отплытию.

Казалось, все население Манделиона столпилось на набережных реки Слай, чтобы своими глазами увидеть драму, которая разыгрывалась на воде. Повозки не могли проехать сквозь толпу, да и не пытались. Дюжины человек восседали на крышах карет, с напряжением вглядываясь в скопление судов на реке. Увидев перед собой эту живую стену, Мошка поняла, что ей не пробиться к кофейне вовремя.

И тогда она дрожащими руками достала из сумки передник и, набросив его на голову, с отчаянным воплем бросилась в толпу. Тут же со всех сторон полетели крики ужаса.

— Слова! Слова на платье! Закройте глаза!

Толпа расступилась перед Мошкой, и она понеслась как угорелая к отходящей от причала кофейне, ничего не видя и молясь Мухобойщику и всем Почтенным, что позвякивали на ее браслете, чтобы они не дали ей упасть в реку. Вдруг кто-то сорвал передник с у нее головы, и она увидела перед собой сердитого констебля. На ее удачу, констебль не раздумывая бросил скомканный передник в бочку с водой и толкнул на дно своей шпагой. Мошка в три скачка достигла отплывающей кофейни и, колотя по двери, закричала:

— У меня важное послание для мистера Мэбвика Тока от Эпонимия Клента!

Дверь распахнулась, и Мошку втянули внутрь. Мэбвик Ток сломал печать и достал письмо. Когда он развернул его, ему в руку упали два маленьких ключа, которые Кленту передал Арамай Тетеревятник. Ток быстро пробежал письмо глазами, водя пальцем по строчкам.

— Твой наниматель сообщает мне, — сказал Ток, поднимая глаза на Мошку, — что располагает неоспоримым доказательством заговора леди Тамаринд против гильдии Книжников, а также того, что она владеет проклятым печатным станком. И еще он обещает предоставить мне доказательства в ближайшее время, если я выступлю против нее сейчас. Скажи мне, хоть что-то из этого правда?

Мошка кивнула.

— Он пишет, — продолжал Ток, — что у тебя есть доказательство… возвращения старого врага. Что это значит?

Передник Мошки был утоплен в бочке, ей нечем было подкрепить этот зловещий намек. Тут она вспомнила, что оттиски остались у нее на руках, и, закатав рукав, показала Току самое жуткое слово.

— У меня тут нет печати Книжников, — сказала она, как бы извиняясь. — Вы не сожжете меня за это?

— Ну что ты, девочка, — ответил Ток. — Ведь у тебя на коже доказательство.

Осмотрев ее предплечье, Ток кисло улыбнулся и присел за стол. Глаза задумчиво бегали по столешнице, точно он искал выход из невидимого лабиринта.

— Эта женщина обладает поистине дьявольским разумом, — произнес он наконец. В голосе явственно слышалось уважение. Так мог бы выразиться ювелир о самом драгоценном из виденных алмазов.

— Где ты нашла станок?

— В трюме, на пароме старьевщиков.

— Хм… Ну конечно, старьевщики. Неудивительно, что мы не смогли выследить их по бумаге, на которой напечатаны памфлеты, ведь они сами делали ее. Вот откуда в ней шерстяные волокна и всякие уплотнения… Умные крысы, умные… Но мы умнее. Так ведь, девочка?

Он опять улыбнулся своей кислой, будто перевернутой улыбкой.

— Где сейчас станок?

— Там же, на пароме. Сама я оттуда сбежала, чтобы не попасть в лапы старьевщиков.

«Станок будет моим», — прыгала у нее в голове лихорадочная мысль.

— Да, разумеется, — сказал Ток и посмотрел ей в лицо немигающими водянистыми глазами. — Будем надеяться, что паром остался на берегу далеко вниз по течению. Если я не ошибся с расчетами, следующий прилив будет высокий, он пройдется по берегам разрушительным шквалом, не пощадит и парома. Ну а теперь, я надеюсь, ты покинешь нас тише, чем явилась…

Как только кофейня причалила и Мошка сошла на берег, Ток обратился к одному из подручных.

— Вот дела, — сказал он. — Ткач, бери двух человек и не выпускай ее из виду.

— Кого, сэр?

— Девчонку, похожею на хорька с крашеными бровями, естественно! Все люди врут по-разному. Робкие опускают глаза. Дерзкие забывают моргать. Эта девчонка завернула свою ложь в молчание. Но меня ей не провести. Уверен, она знает, где станок. Она поверила в мою байку про скорый прилив и постарается переправить этот паром в безопасное место. Последи за ней, и она обязательно выведет тебя к станку. Иди же!

Ткач взял пару дюжих помощников и вышел из таверны. Ток достал из стола лист бумаги, быстро написал письмо, свернул в рулон и запечатал.

— Джот! — позвал он. — Скачи вверх по течению, пока не встретишь Речника. Отдай ему это письмо и скажи, чтобы он обязательно передал его предводителю. Сейчас вся надежда на Речников, только они могут предотвратить бойню, если не опоздают. С моря идет корабль, его необходимо остановить, пока он не прибыл в Манделион. Бери лошадь порезвее и скачи во весь опор!

Когда Джот выбежал с письмом, Ток нахмурился и снова принялся изучать невидимый лабиринт на столе.

— Какая жалость, — пробормотал он, — что мне никогда не доведется сыграть партию в карты с леди Тамаринд.

На самом деле Тока не оставляло чувство, что он прямо сейчас играет в карты с леди Тамаринд, гадая по ее бесстрастному лицу, какие козыри спрятаны у нее в рукавах.

— Что такое храбрость? Готовность броситься в омут с головой — это обычная глупость. Настоящая храбрость заключается в том, чтобы просчитать события заранее, отдавая себе отчет в грозящей опасности, и предотвратить их. Леди Тамаринд храбрая. А я? Вот в чем вопрос… Думаю, она ошиблась с картой, но вот рискну ли я поставить наши жизни на эту ошибку?

Несколько секунд он смотрел на два ключа в ладони, а затем принял решение.

— Кэвиат, тебе понадобятся эти ключи. Они от дверей во внутренних покоях Восточного шпиля.

Кэвиат хотел что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни словечка. Наконец он превозмог оторопь.

— Но как мы проберемся внутрь?

— При содействии Ключников. Закрой рот и соберись. Ты ведь не пойдешь в таком виде арестовывать леди Тамаринд?

— Ле… ле-ле-леди? Тама-ма-ма-ринд?

— Вот, — сказал Ток и протянул Кэвиату запечатанное письмо. — Герцог наделил нас полномочиями обыскивать любые здания в Манделионе, включая Восточный шпиль, и арестовывать всех, кто окажется причастен к истории с подпольным печатным станком. Разбейся в лепешку, но найди хоть что-нибудь. Иначе мы будем болтаться на виселице еще до конца судебных заседаний. Возьми с собой трех человек и мушкеты.

«Похоже. Какая-то гонка на. Лодках, — думал Кэвиат, глядя на скопление судов на реке. — Как все это. Глупо и. Опасно. Мистер Ток всегда. Точно знает, что. Делает, как. Однако, холодно. Мне придется. Сказать Марте, чтобы. Она поручила девчонкам. Зашить и повесить эти. Старые занавески, хотя. Никто больше не дрожит. Так что я. Возможно, слегка. Простужен. Мистер. Ток всегда. Знает, что. Делает».

Толпа расступалась, как и всегда, перед людьми в ливреях Книжников. Охрана на воротах Восточного шпиля, взглянув на печать герцога, без разговоров пропустила их внутрь.

«Как жалко я, должно быть. Выгляжу рядом с этими. Статными леди и джентльменами. Как жаль, что на мне не надет. Мой шелковый шарф и. Лучший парик с косицей».

— По приказу герцога! — произнес он уверенно, выставив перед собой пергамент с печатью, и смело вошел во дворец.

Он шагал по коридорам твердым шагом, выпятив подбородок, открывая дверь за дверью своими ключами, и никто не осмеливался возразить ему — так действовали на людей одеяние Книжника и печать герцога. Кто-то из слуг при виде его побежал прочь, вероятно, докладывать леди Тамаринд. Кэвиат не удостоил его взглядом.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он разминулся с молодым человеком с открытым и приветливым лицом. Тот молча проводил Кэвиата взглядом, полным невинного любопытства. Кэвиат чувствовал, как под ливреей в бок упирается пистолет.

Леди Тамаринд пудрилась за туалетным столиком. В уголке глаза появилась крохотная морщинка, заметная лишь ей самой, но она взяла тонкую кисточку и тщательно замазала ее.

Как на безупречно напудренном лице могла появиться эта морщинка? Разве она моргнула или поморщилась? А может, нахмурилась? Но с чего? Шпионы сообщили, что противостояние между «Приютом Лорел» и гвардией герцога затягивается. Но она была уверена, что вскоре терпение герцога лопнет и он прикажет сжечь кофейню со всеми, кто в ней находится. Очень скоро сумасбродные мятежники — капитан Блит, Пертеллис со своими радикалами и Ключники — останутся разве что в народной памяти. Скоро корабль с Птицеловами войдет в Манделион и наведет в городе порядок.

На туалетном столике лежали два письма от имени королев-близняшек, как всегда изготовленные ее личными фальсификаторами. Она запечатала их перстнем, приобретенным в столице за огромные деньги. В своих посланиях сестры благодарили герцога за заботу об их добром имени и прилагали список горожан, кого следует немедленно арестовать. На первый раз Тамаринд включила туда лишь несколько имен. Она решила, что будет раскручивать мясорубку постепенно.

У нее не осталось ни сомнений, ни страха. Она свято уверовала, что план безупречен.

В зеркале перед собой она видела маску, заменявшую ей лицо, и не было в ней ни тени изъяна.

Леди Тамаринд положила кисточку на столик и заметила какую-то соринку в белой пудре. Что-то маленькое и темное шевелилось в белой массе, двигая лапками и прозрачными крылышками. Это была мошка.

За дверью послышались уверенные шаги. Тамаринд почувствовала, что шрам на щеке запульсировал.

Когда в замке щелкнул ключ, крокодил, мирно дремавший под клавикордами, открыл глаза и напряг мышцы. Леди Тамаринд поднялась со стула. Дверь открылась, и в комнату вошли четверо мужчин. В тот же миг крокодил разинул пасть. Он вдохнул запах, идущий от чужаков, и удивился. От них пахло непривычно — чернилами, табаком и дорожной грязью. И еще страхом, что для крокодила звучало как приглашение к обеду.

Он приподнял свое грузное длинное тело и, извиваясь по клетчатому полу, ринулся к своим жертвам.

Четверо Книжников с самым решительным видом поднимались по лестнице. Линден Кольраби проводил их взглядом. Ему стало чуть любопытно, но не настолько, чтобы окликать их, а тем более идти следом. Проще расспросить привратников. У ворот, где бдительно проверяли всякого, идущего в Медвяные сады, ему рассказали, что Книжники пришли со стороны реки. Кольраби направился к берегу.

На причале он надел перчатки и глубоко вдохнул студеный речной воздух. Он ощутил запах пороха и почувствовал приближение бури.

Неподалеку в переулке гудела толпа — там явно что-то происходило. Кольраби направился туда неспешным властным шагом, и его пропустили, вероятно посчитав, что он разберется с проблемой. Подойдя к бочке с водой, в которой плавала какая-то тряпка, он поддел ее своей тростью и поднял из воды. Тут же на плечо ему легла крепкая ладонь констебля.

— Отпечатанный текст, сэр, — прошептал констебль напряженно. — И без печати Книжников.

— Это я вижу, — сказал Кольраби. — Это ведь платье девочки? Надеюсь, она сама не в бочке?

— Нет… Она бросила его и убежала.

— Рассмотрели ее?

— А как же! Похожа на хорька с крашеными бровями и розовыми волосами. Запрыгнула в кофейню «Реченное слово».

Кольраби всмотрелся в текст на тряпке, перепугав констебля.

— Ах, Мошка Май, — пробормотал Кольраби. — В опасную игру ты ввязалась. Будет лучше, если я найду тебя раньше других.

Не успел констебль открыть рот, как молодой человек с загадочной улыбкой растворился в густеющей толпе. Люди все прибывали. Казалось, еще немного, и они посыплются в реку.

— Сэр, — обратился к констеблю патрульный.

Констебль, оглянувшись, увидел, как толпа благоговейно расступается перед роскошным паланкином, украшенным золотом и серебром. На нем красовался герб его светлости.

«О, пресвятые Почтенные, — подумал констебль, — только не сейчас».

Он столько раз мечтал удостоиться такой чести — предстать пред светлые очи герцога. Например, поймав вора, посмевшего украсть его надушенную перчатку, или арестовав злоумышленника, когда герцог проезжал мимо. Но сейчас констебль хотел лишь одного — провалиться сквозь землю, чтобы не попадаться на глаза его светлости.

Констебль утер рукавом пот с лица и подобострастно поспешил к паланкину. Поскольку он слабо разбирался в придворном этикете, то начал кланяться на ходу, отчего стал похож на семенящего горбуна.

Сперва из паланкина показался непомерно высокий сиреневый парик его светлости, а за ним — длинное приятное лицо с мушками посередине обеих щек. Это лицо улыбалось так, словно герцог держал перед собой улыбку на палочке.

— Почему, — спросило нарумяненное лицо с безумной улыбкой, — вы все на суше?

Голос герцога был тоньше, чем ожидал констебль.

— Мне доложили, — продолжал герцог, — что бандит Блит и шайка заговорщиков, ответственных за все зло, творящееся в Манделионе, безнаказанно высмеивают вас с реки.

— Прошу п-прощения, ваше высочество, нас не берет на борт ни одна лодка, — ответил констебль дрожащим голосом. — Все шкиперы говорят, что это против правил — только паромы Речников могут брать пассажиров… Я вам клянусь, ваше высочество, чего я только не делал, разве что не совал им в лицо мушкет, а они ни в какую.

— Так позовите паром!

— Ваше высочество… их нигде нет. Они все уплыли вверх по реке, на поиски какого-то бандита. Так говорят, — констебль облизнул пересохшие губы. — Есть, конечно, плавучие кофейни, но туда не пускают, пока не сдашь оружие…

— Меня туда пустят с оружием, — ответил герцог и обратился к слуге: — Фелдспар! Мою шляпу и трость.

Герцог вышел из паланкина, оставив свой непомерно высокий парик висеть приколотым под потолком. И лакей надел ему на голову прогулочный волнистый парик, напоминавший естественную шевелюру, а на него — шляпу-треуголку, украшенную павлиньими перьями.

Толпа на набережной расплылась в раболепном восторге при виде герцога, одетого в голубой камзол с сапфирами и синее вельветовое пальто. Каблуки малиновых сапог возносили его над толпой. Повернув голову, чтобы окинуть реку взглядом, он позволил народу лицезреть свой благородный профиль, украшающий монеты.

— Смотрите! — произнес он, указывая на большого воздушного змея, парящего над одной из плавучих кофеен и украшенного рисунком двух женских голов лицом к лицу. — Владельцы этой кофейни чтят королев-близняшек, и потому мы почтим их своим присутствием.

Кофейня называлась «Головы королев». Ее владелец потерял дар речи от изумления, когда увидел перед собой сверкающую сапфирами фигуру герцога. За спиной у герцога стояли констебль, вооруженная охрана, пожилой лакей, нагруженный шкатулками, муфтами и париками, и бессчетное множество народа.

— Мы нижайше польщены высочайшим соизволением посетить наше скромное заведение, — произнес владелец кофейни, едва к нему вернулся дар речи. В «Головах королев» собирались роялисты, поддерживающие семейство Авурлейсов и королев-близняшек. Когда герцог вошел, посетители все как один поперхнулись кофе и стали кланяться, точно заведенные болванчики, едва не стукаясь лбами о столы.

— Вы все имеете возможность, — объявил герцог, — сослужить великую службу их величествам.

Протянув тонкую длинную руку, он сорвал с окна занавеску и уронил на пол. Дрожащим пальцем он указал на плавучую кофейню «Приют Лорел» и произнес:

— Следуйте за ними.

«Ч» ЗНАЧИТ «ЧЕРТ БОЗЬМИ»

— «Головы королев» отдают швартовы, — сказала мисс Кайтли. — Странно, по расписанию они стоят на Барахольной улице еще час.

— Может, хотят присоединиться к нашему конвою? — предположил Пертеллис, вглядываясь через монокль в отверстие в стене.

— Что-то я сомневаюсь, мистер Пертеллис. Туда ходят отъявленные роялисты. Они хлещут розгами горничную, пролившую чай, и скорее задавят ребенка, чем согласятся запачкать колеса своей кареты. Не понимаю, с чего им защищать нас?

Открыв люк в крыше, Блит спустил веревочную лестницу и, поднявшись по ней, выглянул наружу.

— Там у окон выстраиваются мужчины, — сообщил он. — Судя по форме, гвардейцы герцога.

— Этого я и боялась, — тихо сказала мисс Кайтли. — Им понадобится время, чтобы обойти по траверзу другие суда, они не смогут отрезать нам путь, зато пристроятся сзади и возьмут нас на буксир. Их паруса гораздо больше наших. Давайте двигаться к порту, мистер Столрес.

Плавучая кофейня «Головы королев» была выкрашена в светло-зеленый цвет. По сравнению с «Приютом Лорел» это судно имело более низкую осадку и шло быстрее, а на корме у него размещалась веранда со столиками. Сейчас на веранде притаились два человека. Внезапно их заволокло облачком дыма и прозвучал выстрел.

— Что это было? Они стреляли нам, призывая сдаться?

— Нет! Смотрите на «Манок»!

Рулевой «Манка» упал на штурвал и схватился за бедро, на котором появилось алое пятно. Матросы взяли его на руки и унесли на нижнюю палубу, а корабль стал безвольно крутиться на месте.

— Их паруса поймали ветер, а корабль лишился рулевого.

— Прямо на них идут «Трезвенник» и «Веселые кальмары», — прошептала мисс Кайтли. — Если там не поняли, что случилось, они столкнутся.

Вскоре из кухни «Приюта Лорел» уже нельзя было разглядеть «Манок», зато с реки раздался громкий треск. Все вздрогнули.

— «Трезвенник» увернулся, — сообщил Столрес с крыши, — но он стоит с наветренной стороны. «Веселые кальмары» въехали в «Манок», оба потеряли ход. «Головы королев» их обходят, команда крепит кливер на бушприте. Шкипадам, они взяли парус на гитовы и идут на нас.

То, что обе кофейни двигались со скоростью пьяной черепахи, лишь добавляло напряжения — все равно что убегать от убийцы по колено в патоке.

— Я быстрее скачу на дохлой лошади, — пробормотал Блит.

Прозвучал очередной выстрел, лодка из оцепления получила пробоину ниже ватерлинии и отвалила к берегу. Между «Головами» и «Приютом» никого не осталось. В «Приюте» оценили ситуацию и тоже взялись за оружие, сразу выбив окна в «Головах». Но преследователи неумолимо приближались.

По крыше что-то ударило и заскребло.

— Что там?

— Абордаж! — воскликнул Блит. — Они загарпунили нас.

Он полез по веревочной лестнице на крышу.

— Этого стоило ожидать, — прозвучал его голос сверху.

Кухонная дверь открылась, и мисс Кайтли скомандовала:

— Девочки! Все на кухню.

Она осмотрелась, словно ища оружие.

— И вы тоже, — сказала она Кленту.

Всем троим она дала черпаки, Кленту — самый большой. А затем открыла крышку люка, куда недавно спускали корыто с Мошкой, и все увидели констебля. Тот одной рукой держался за веревку, а другой доставал пистолет. Девушки взвизгнули и принялись молотить его по голове черпаками, отчего констебль выронил пистолет, а когда Клент облил его горячим кофе, он разжал хватку и, грязно ругаясь, свалился в реку.

«Злой рок преследует нас на холщовых крыльях, — подумал Клент, привалившись спиной к стене и утерев лоб. — Похоже, я умру, защищаясь ложкой».

До этой минуты он старался быть как можно незаметнее, чтобы не настроить против себя радикалов и Ключников, и подмечал все, что могло пригодиться ему в случае побега. Но теперь он ощутил себя частью команды и стал думать об общем деле. Он так увлекся, что когда вышел из кухни, полной пара, в прокуренный зал, то едва не споткнулся обо что-то мягкое. В ответ раздалось недовольное ворчание. Это был Кармин.

— Скажите, юный сэр, — обратился к нему Клент, — метко ли вы бросаете камни?

— Могу каштаны с дерева сбивать, — ответил Кармин, заряжая пистолет для Червонца.

— А вы могли бы кинуть это? — спросил Клент, протягивая ему шляпную коробку. — В окно вражеской кофейни.

Кармин с сомнением взглянул на коробку.

— Если только вылезу на крышу, — сказал он.

— Разумеется.

— А нам это поможет?

— Честно сказать, не знаю. Но шансы велики.

— Давайте сюда коробку.

Кармин перебросил ремешок через плечо и полез по веревочной лестнице. На полпути он оглянулся проверить, все ли следят за его геройским поступком. Результат огорчил его, но тут Кармин заметил Пирожка, и на сердце у него потеплело. Девушка подошла к нему, он прямо с лестницы наклонился и неловко поцеловал ее в висок.

На крыше буйный ветер подхватил конец его шейного платка и хлестнул по лицу, а косичка стала трепаться из стороны в сторону. Храбрый капитан Блит сидел за трубой и чистил пистолет. Матросы, управляя парусами, ходили по крыше гусиным шагом.

Кармин лег плашмя и подполз к краю крыши. Коробку на ремешке он спустил вниз и начал потихоньку раскачивать, вычисляя расстояние до вражеского окна. Там как раз появился человек в фиолетовой накидке и прицелился из мушкета в трубу, за которой прятался капитан Блит.

«И раз, и два, и три…»

Коробка описала в воздухе дугу и ударила в лицо человеку с мушкетом. Он отпрянул, коробка отлетела на подоконник и, качнувшись, упала внутрь. Люди у других окон забеспокоились и опустили оружие.

— Болваны! — прокричал кто-то. — Это всего лишь гусь! Велика помеха! Смотрите и учитесь…

Раздались такие звуки, будто кто-то затолкал в шкаф корову и столкнул его вниз по лестнице. Загрохотала мебель, над водой понеслись крики недоумения и боли, ругательства и выстрелы. Поднялся такой переполох, будто судно получило здоровенную пробоину и идет ко дну. Входная дверь распахнулась, кто-то прыгнул в воду и поплыл к берегу.

Кармин поднялся на ноги и подбежал к люку. Он присел на краю и напоследок оглянулся на вражескую кофейню. Вдруг что-то врезалось ему в плечо, точно бешеный бык, отдавшись болью во всем теле, и голова его запрокинулась в небо. Затем он услышал собственный стон, все потемнело, и он провалился в пустоту.

Кто-то тянул его за ногу. Кармин открыл глаза и увидел, что лежит на крыше, а из люка испуганно выглядывает Эпонимий Клент и как будто пытается снять с него ботинок. Кармин подумал, что это уже слишком, и хотел было сказать, чтобы он прекратил эти штучки. Но язык не слушался его, он мог лишь наблюдать, как его стягивают в люк, а потом чьи-то руки подхватили его, и он опять потерял сознание.

Его положили на пол, над ним склонились люди, загомонили, а перед глазами у него расплывались красные пятна.

Блит увидел из-за трубы, как Кармина ранили в плечо, но был не в силах ему помочь и только смотрел, как Клент утаскивает мальчонку вниз.

«В паршивом мире мы живем, — думал он с досадой, — если дети ведут себя мужественнее взрослых и первыми получают свою пулю».

Внезапно он с болезненной ясностью осознал, что к вечеру будет мертв. Он готов был молчать об этом, как молчал, что у него болит простуженное горло, точно он наелся наждачной бумаги. И что временами накатывает слабость и все плывет перед глазами. В глазах людей он должен быть сильным, чтобы они продолжали верить в победу.

«Одного героизма капитана Блита не хватит для победы, — думал он. — Нам нужны воины, оружие и бесконечная удача. Нас спасет только чудо».

Из вражеской кофейни неслись крики, люди ползли из окон на веранду, висли на подоконниках и перилах, лишь бы спастись от невидимого врага. Что бы ни таилось в коробке, брошенной Кармином, думал Блит, вряд ли оно надолго задержит преследователей.

— Эй, на палубе «Приюта Лорел»! — раздался звонкий крик из «Голов королев». — Сам герцог велит вам пристать к берегу и сдаться!

Блит вспомнил растерянное лицо Кармина, когда в мальчика попала пуля, и его охватил гнев.

— Говорит капитан Блит! — выкрикнул он. — Я вызываю Вокадо Авурлейса, герцога Манделиона, помериться силами на пистолетах. Я защищаю людей, которых он грабит и притесняет, и готов рискнуть жизнью ради них. Пусть он примет мой вызов во имя королев, честью которых он так дорожит, и пусть Почтенные решат, кто из нас прав.

Повисла внезапная тишина, только эхо разносило над водой слова Блита. Матросы с тех яликов, что поближе к берегу, бросились передавать его речь людям на берегу.

— Герцог принимает вызов.

«Да будет благословен Добряк Плут, покровитель воров, — подумал Блит. — И его злой пес. Герцог и вправду безумен».

— Я назначаю мистера Хинда, капитана судна «Головы королев», своим секундантом, — произнес герцог.

Блит взглянул на Столреса, и тот кивнул.

— Моим секундантом будет мистер Столрес.

Пока команда «Приюта» очищала палубу, Блит встал в полный рост, чтобы его видели команда вражеского судна, матросы и рыбаки на ближайших судах и люди на берегу.

«Если меня сейчас застрелят как собаку, это им с рук не сойдет», — подумал он.

Сердце его забилось быстрей, когда на крыше вражеской кофейни показался высокий худощавый человек в сине-золотом камзоле, расшитом драгоценными камнями. Его золотистые локоны развевались на ветру. Страх охватил бывалого бандита, когда он осознал, что по дуэльному кодексу первый выстрел полагается герцогу.

Стараясь держаться ровно, Блит наблюдал, как герцог не спеша достает элегантный, прямо-таки женский пистолет, украшенный резьбой, проводит по нему рукой в перчатке, поднимает к плечу и целится. Раздался оглушительный выстрел, словно Блита хлопнули по ушам, он увидел вспышку огня и облачко дыма. Сделав глубокий вдох, он понял, что его грудная клетка цела. Герцог промахнулся.

Блит поднял свой пистолет к плечу и медленно навел на тонкую фигуру герцога, сверкающего сапфирами, как диковинное насекомое. Он понимал, что одним выстрелом может избавить мир от безумного правителя. И в то же время ощущал кожей, что за ним наблюдает толпа, притихшая, словно перед грозой. Да, эти люди были на его стороне, они поддерживали и защищали его, рискуя собственным благополучием и жизнью, но стоит ему убить беззащитного человека, и он перестанет быть для них героем.

Блит тщательно прицелился в голову герцога, потом поднял пистолет на несколько дюймов и выстрелил. Пуля разорвала канат верхнего паруса. Когда Блит опустил дымящийся пистолет, со всех сторон поднялся рев изумления и восторга. Его приветствовали с каждого берега, с каждого судна. И только команда «Голов королев» безмолвствовала.

Он приготовился было спуститься в кофейню, но услышал, как сотни человек ахнули. А на лицах команды «Приюта Лорел» отразился ужас. Обернувшись, он увидел, что герцог достал второй пистолет и снова целится в него. Сердце Блита забарабанило в ребра, будто сейчас вырвется из груди. Он явственно слышал, что сердца сотен зрителей бьются в унисон. Блит не мог испортить момент, нырнув в укрытие…

«Вот, значит, каково это — быть героем», — только и подумал он.

Страшная секунда должна была оборваться выстрелом. Но вместо этого с неба спустился большой воздушный змей, дрожа на ветру, точно парус, и ударил герцога сзади по шее. Тот раскинул руки и спикировал с крыши в реку. Тело с плеском ушло под воду, подняв круг пены. Только шляпа-треуголка покачивалась на волнах.

Блит сделал пару неверных шагов и привалился к печной трубе, переводя дыхание. Он успел попрощаться с жизнью, и ему требовалось время, чтобы вновь прийти в себя.

«Почему роялисты в нас не стреляют?» — недоуменно размышлял он.

Единственный взгляд на реку все прояснил. К ним приближались суда Речников, в воздухе пестрели их воздушные змеи. Юркие ялики лавировали между крупными судами и запускали в небо змеев с эмблемой Речников. Больше никто не посмеет нарушить мир на воде.

«Якорь мне в спину, — подумал Блит. — Должно быть, эта девчонка все же добралась до Книжников».

Толпа разразилась пронзительными криками радости. Блит изумленно оглянулся. Люди бросали в воздух шляпы, а лодки поднимали праздничные флаги.

Среди ликующей толпы на Погорелом мосту Блит заметил девичью фигурку в оливковом платье. В следующий миг она пропала из вида, он так и не понял, вправду ли видел Мошку Май или ему показалось.

«Ш» ЗНАЧИТ «ШОК»

«Вот на что похожа честная жизнь», — подумала Мошка, продираясь через заросли. Плотные зеленые стебли хлопали ее по рукам, точно кошачьи лапы. При свете дня она запросто нашла бы нужную тропинку через лес, но сгущались сумерки, и Мошка боялась заблудиться. Чтобы не пропустить паром, она держалась поближе к реке, где заросли гуще всего.

Противный мистер Ток сказал, что прилив может смыть паром. Мошка переживала, потому что привязала паром к единственному колышку, воткнутому в песок. Нужно как следует закрепить его, чтобы высокая вода не разбила его в щепки. А лучше для начала перегнать паром в безопасное место, чтобы Книжники его не нашли.

Мошка твердо решила оставить станок себе. На встрече с Током, глядя в бусины его умных глаз, она осознала, что Книжники навсегда запрут его под замок, заставят служить себе, сломят его вольный дух. Она им распорядится получше.

Станок стоял перед мысленным взором Мошки как живой. Он прятался в темной норе, усмехался железной решеткой, черной от чернил, он был готов нашептывать ей запретные слова и делиться тайнами. От этих мыслей Мошку аж трясло.

«Опасные книги, напоенные мрачной, разрушительной силой, — думала она, — они способны устроить пожар в чертогах человеческого разума и перекрасить небо».

То, что Мошка пошла в лес ночью одна, было безумием. Она читала про разбойников и головорезов, как те ловят одиноких путников. Но опасность только подстегивала ее, как и колючки, царапающие кожу. Кроме того, лес она знала лучше, чем город. Лес напоминал ей о доме.

Дважды Мошка замечала, как по реке в сторону Манделиона плывут суда Речников с поднятыми парусами. Первыми промелькнули быстрые маленькие ялики. За ними пошли настоящие корабли и баржи, а позади всех — паромы. И каждый раз она пряталась за кустами, словно дикий зверек.

К тому времени как над верхушками деревьев показалась ущербная луна, башмаки Мошки были полны земли, а в животе урчало от голода.

В сумерках голос реки переменился. Мошка услышала, как вода пережевывает пойманные за день ветки и листья. Вдруг сердце ее подпрыгнуло, когда она узнала упавшее дерево, от которого уводила паром. Конечно, вряд ли старьевщики до сих пор караулят ее, и все же ей сделалось не по себе.

Мошка подошла к упавшему дереву, забралась на ствол и счистила грязь с ботинок. Рядом рос куст ежевики, она сорвала несколько ягод и отправила в рот. Они были терпкими и мохнатыми, так что глотать их было щекотно. Она решила забраться повыше, чтобы дотянуться до спелых ягод, но вдруг крепкие руки зажали ей рот и стянули на землю.

Несмотря на испуг, Мошка отчаянно отбивалась локтями, и вскоре неизвестный поставил ее на ноги и отпустил. При виде знакомого лица шок сменился удивлением.

— Мистер Кольраби! — воскликнула Мошка. — Я вас так искала, везде. И не могла найти. Столько всего случилось… А вас не было в кофейне, и миссис Нокс не знала…

Кольраби покачал головой и приставил палец к губам, призывая Мошку к тишине.

— Тише, Мошка, — сказал он. — За тобой следят. Следят от самого Манделиона. Я так понимаю, ты не планировала отвести их к печатному станку?

Мошка покачала головой.

— Тогда давай попробуем оторваться.

И Кольраби уверенно повел ее за собой по тропинкам, которые, похоже, знал как свои пять пальцев. Мошка обратила внимание на его рост. То ли в темноте он казался выше, то ли днем нарочно горбился, чтобы не выделяться из толпы.

— Кто за мной следит? — спросила она шепотом.

— Книжники, — ответил Кольраби нормальным голосом, и Мошка решила, что погоня осталась далеко позади. — Ты продиралась сквозь кусты, маленькая богиня, точно боров, и они шли за тобой по звуку. А я шел за ними. Когда ты остановилась, они растерялись и стали спорить, кому ползти вперед на разведку. Я решил, что найду тебя первым.

— А как вы узнали, что я иду к печатному станку?

— Просто увидел твой передник в бочке и обо всем догадался. Раз тебя преследуют Книжники, они уверены, что станок у тебя. А я доверяю их чутью. И где он?

— В трюме на пароме старьевщиков. Я спрятала его в камышах и вспомню это место, как увижу. Я вам покажу.

Но через несколько секунд она спросила с беспокойством:

— Вы заберете его, да?

— Мошка, — сказал Кольраби спокойно, но твердо, — подумай, сколько неприятностей причинил Манделиону этот станок. Пойми, это слишком опасный предмет, он не должен попасть в плохие руки. Книжники просто разберут его или приспособят штамповать всякую нудятину. Незавидная участь, правда? А если им завладеет посторонний человек, он станет печатать всякую галиматью и сам пострадает. Кто-то должен позаботиться, чтобы этот станок использовали по назначению.

— А если там будут книги, у станка… Мне можно будет читать их?

Кольраби ответил не сразу. Мошка не видела его лица в темноте.

— Вероятно, — сказал он. — Давай так договоримся. Я поплыву вниз по течению, а тебя возьму с собой.

— Нам нельзя вниз по течению, мистер Кольраби! Я как раз хотела вам сказать. От побережья плывет корабль, он не должен заметить нас. И еще, слушайте, мистер Кольраби, я скажу вам кое-что про леди Тамаринд…

Мошка, забывшись, повысила голос. Кольраби цыкнул на нее и оглянулся, проверяя, не видно ли преследователей. Одной рукой он взялся за пистолет, висящий на поясе, а другой дал Мошке знак не шевелиться. Убедившись, что все тихо, он отправился дальше, слегка пригнувшись, и поманил Мошку за собой.

Невысказанные слова жгли ее изнутри. Вскоре лес стал редеть, и они вышли на болотистую опушку, поросшую кустарником.

Затем они прошли под сенью деревьев и снова оказались на открытом пространстве. Лунный свет упал на лицо Кольраби. Он сделал в молчании несколько шагов, а затем с улыбкой оглянулся на Мошку. Точнее, на то место, где ожидал ее увидеть. Но не увидел.

— Мошка?

Улыбка на лице Кольраби превратилась в растерянную гримасу, ее сменило выражение крайней сосредоточенности. Мужчина стал похож на хищного зверя, выслеживающего добычу.

Скрытая листьями папоротника, Мошка лежала плашмя на земле, прижавшись щекой к влажному слою прелой листвы.

— Мошка?

На улицах Манделиона Мошка доверилась бы их переменчивому потоку и суматохе, затерявшись среди пешеходов и экипажей. Но здесь, в лесу, требовались иные навыки. Будь готов замереть, слившись с деревом, будь тише шелеста травы, растворись в красках и звуках леса. Если не можешь обмануть глаз наблюдателя, обмани его ум — будь там, где тебя не ожидают увидеть, и тебя не заметят. Держись выше или ниже уровня обзора, используя особенности ландшафта. Эти трюки Мошка знала с самого детства.

Она сбросила передник и чепец и спрятала лицо в распущенных волосах. Подождав, пока Кольраби отойдет подальше, она поднялась на четвереньки. Пока он осматривался, ища ее там, где ее не было, она шагнула на ствол упавшего дерева, поросший мхом, и, раскинув руки, прошлась по нему бесшумно, как кошка. За секунду до того, как Кольраби оглянулся, она спрыгнула на мягкий дерн и припала к земле.

Здесь она была в своей стихии.

Собрав юбку в руку, Мошка проскользнула между деревьями и, выйдя к речному берегу, увидела заросли камышей, покачивающихся в лунном свете. Только парома не было. Она заметила ямку в песке и поняла, что колышек расшатался и выпал и паром унесло течением. От этой мысли внутри похолодело, но вдруг через брешь в камышах она разглядела край парома.

Она полезла через камыши. С каждым шагом земля становилась мягче, грязь все сильнее засасывала башмаки. Вскоре под ногами захлюпало. Берег оказался неожиданно крутым, всего через несколько шагов Мошка ушла по пояс в ледяную воду, только юбка всплыла блином.

Цепляясь за камыши, Мошка брела к парому. Она успела дойти до него раньше, чем юбка пропиталась водой и начала тянуть ее вниз. Уперевшись в край, Мошка забралась на палубу. Хватаясь за камыши, стала вытягивать паром из трясины. Ей удалось продвинуть его почти до конца камышовых зарослей, но дальше двигаться он не желал. Осмотрев паром со всех сторон, она поняла, что веревка с колышком за что-то зацепилась.

Мошка дернула за веревку, но та не поддалась. Она стала дергать сильнее, но тщетно. Мокрая холодная юбка липла к ногам, силы ее были на исходе. Она попробовала отвязать веревку от парома, но та была привязана морским узлом к железному кольцу, а пальцы онемели от холода. От бессильного отчаяния глаза Мошки наполнились слезами. А когда она подняла взгляд на берег, то увидела там Кольраби.

Он тяжело дышал после долгого бега. Луна ярко освещала его лицо, и Мошка прочитала в нем недоумение и обиду. Он шагнул к Мошке, не глядя под ноги, но сразу остановился и задумался, как преодолеть трясину. Ночь и камыши усложняли задачу, а Кольраби явно не был готов лезть в топкие прибрежные заросли в ботинках.

В левой руке он держал шляпу, как будто снял, чтобы не потерять во время бега, но Мошка заметила, что он прячет за ней правую руку.

— Мошка, — сказал он наконец, — ты и вправду так не хочешь никому отдавать станок?

— Я не хочу того будущего, которое вы мне нарисовали, — ответила она, продолжая сжимать в руках веревку. — Я больше не хочу работать на леди Тамаринд.

— Честно говоря, я бы и сам этого не хотел, — сказал Кольраби с улыбкой. — Она очень умная женщина, но у нее довольно пошлые цели.

В его улыбке появился оттенок неловкости, словно Мошка поймала его с подарком, припасенным на ее будущие именины.

— Наверное, — продолжил он, — в глубине души я всегда рассчитывал переманить тебя. Пожалуй, пора объясниться… Но только, во имя разума, ты не могла бы подвести паром к берегу? Если мы и дальше будем так кричать, нас услышат Книжники. Или еще кто похуже.

— Простите, мистер Кольраби, но я тут подумала и кое-что решила. Не знаю, права я или нет, — это только догадки. Но они не дают мне покоя, как сосновые иголки в чулках. Есть у меня версия, мистер Кольраби, что вы — Птицелов.

Кольраби продолжал стоять с растерянным лицом. Правую руку из-за шляпы он так и не вынул. Мошка не сомневалась, что он прячет пистолет. Ей показалось, что он смотрит на ее руки, гадая, привязана веревка к парому или Мошка держит ее просто так. Похоже, он прикидывал, уплывет ли паром, если Мошка выпустит веревку. Эта мысль дарила надежду, что он не станет стрелять.

— Вы никогда не поминаете Почтенных, — продолжала она. — Никогда. Даже в соборе. Зато вы рассказали, что он построен вокруг старой церкви, в которой есть Сердце Явления.

Мошка умолкла, ожидая, что скажет Кольраби, но тот молча смотрел на нее.

— И вы работаете на леди Тамаринд, а она ведет дела с Птицеловами. И еще вы гонялись за мистером Клентом по всей стране и говорили, что он опасный преступник и убийца, а на самом деле он просто разжиревший старый кот, может, и с когтями, да только без зубов. И кто, кроме вас, мог украсть письмо, которое Мэбвик Ток написал мистеру Кленту? Поручение ехать в Манделион оставили, а задание забрали. Так вам стало известно, что Книжники отправили агента на поиски подпольного печатного станка, и вы решили остановить его до прибытия в город. Книжники боялись действовать открыто и поэтому наняли постороннего человека. Его смерть не слишком бы их огорчила. А вы, наверное, решили, что он действительно особый агент и представляет огромную опасность.

Она помедлила секунду, набираясь храбрости, и сказала:

— А что до той истории про вашего отца, взорванного в церкви тайным Птицеловом, признайтесь… этим Птицеловом и был ваш отец!

Мошка замолчала, переводя дыхание, и на несколько секунд повисла тишина, а затем Кольраби произнес:

— Храбрейший человек из всех, кого я знал.

Мошку пробрал озноб, и у нее застучали зубу. В глубине души она до последней секунды надеялась, что Кольраби поднимет ее на смех. Но он смотрел на нее с улыбкой, словно они играют в игру и он, отдавая должное проворству Мошки, уверен, что победа останется за ним.

— Вы — Птицелов, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Птицелов — это просто слово. Вся страна боится обычного слова. Мошка, это слово — не яд. Оно никого не убило. Но стоит сказать на людях «Птицелов», и все примерзнут к месту от страха, точно кролики перед удавом. Но ты ведь лучше их, Мошка? Ты не кролик.

У Мошки потекло из носа, она засопела, совсем как кролик. Ей хотелось высморкаться, но она не посмела поднять руку.

— Позволь, — сказал Кольраби, — я расскажу тебе, что означает это слово. Птицелов знает, что в этом мире есть нечто более высокое и чистое, чем грязь и сумрак, которые нас окружают. Это не Почтенные, сидящие в нишах, точно лавочники, которых все хотят подкупить подношениями. Нет, что-то другое, более возвышенное, то, что своим сиянием затмевает любую веру, как солнечный свет затмевает огоньки свечей. Или ты готова осудить человека только за эту веру, что мир имеет смысл?

Мошка медленно покачала головой.

— Тогда, пожалуйста, подведи паром к берегу.

На лице Кольраби светилась мягкая улыбка. Мошка снова покачала головой и произнесла единственное слово:

— Куропат.

— Прости, не слышу.

— Куропат. Капитан баржи. Он был негодяем и грубияном и оставил синяки у меня на руках. Он крал Почтенных из церквей, чтобы расплавить на пули. Ему всадили в сердце нож. Раньше, чем я во всем разобралась. Наверное, есть история о том, как он повредил запястье и почему его улыбка сделалась такой кривой, будто он грыз кислые яблоки… Но я об этом никогда не узнаю. Я могу рассказать только его последнюю историю. Занятно — все думают, его убили потому, что он шпионил на Речников, или потому, что он шантажировал радикалов, или даже потому, что он требовал денег от мистера Клента. Но все было совсем по-другому. Его убили… из-за гуся. Из-за меня. Он просто хотел вернуть свою баржу, которую мой гусь, так сказать, захватил. И вот он стал искать нас с мистером Клентом, чтобы мы избавили его от Сарацина. А потом он увидел, как я скрылась в кофейне. И он, наверное, стал расспрашивать людей, может, ему даже пришлось заплатить, и ему сказали: «Да, видели такую девчонку, похожую на хорька, ее увел джентльмен в плаще». И тогда он стал расспрашивать о человеке в плаще — кто он такой и где его найти. Наконец он выследил вас и узнал, что вы как-то связаны с этим паромом. Может, он даже увидел, как вы поднимались из трюма. И он, должно быть, подумал, что я могу сидеть внизу. И, улучив момент, спустился туда. Но вместо меня он увидел печатный станок и листы с текстом, развешанные на просушку. С вашими безумными воззваниями. А еще там были вы, мистер Кольраби.

Мошка взглянула на Кольраби. Тот слушал совершенно бесстрастно, что было так непохоже на его обычное добродушие. Он всегда выглядел таким открытым, дружелюбным, точно распахнутое настежь окно. Собеседник заглядывал в это окно, видел там уютную комнату и стремился попасть внутрь. Увы, это был фальшивый образ, приманка в капкане.

— Избавляясь от тела, вы решили убить двух зайцев одним выстрелом и подставить мистера Клента. Вы нарядили труп Куропата в женскую одежду и пришли с ним в брачный дом, когда мы с мистером Клентом были в таверне. Представляю эту сцену… Куропат постоянно сползает и заваливается, вы держите его в охапке и говорите, что невеста пьяна, потом наклоняетесь к ней и мямлите что-то вроде «согласна», пока мистер Бокерби бормочет заученные фразы, думая лишь о стакане вина и теплом кресле у очага, а Пирожок ничего не видит сквозь слезы и только осыпает вас конфетти. И вы тащите труп в номер по лестнице, снимаете с него женскую одежду и переносите в комнату мистера Клента.

— Куропат был мародером и вором, — проговорил Кольраби тихо. — У него был скверный характер, он бы закончил свою никчемную жизнь в пьяной драке. Вода в реке без него станет только чище.

— Но только вы не знали этого, когда всадили нож ему в сердце.

Лицо Кольраби оставалось бесстрастным. Мошка представила, как Куропат находит печатный станок, и последнее, что он видит перед смертью, — это бездушная маска.

— А если бы это была я, мистер Кольраби? Тогда мистер Клент нашел бы у себя в комнате мое тело, мертвое и холодное, как сердце адвоката?

— Ты и в самом деле веришь в это? — спросил Кольраби, и на лице его отразилось нечто похожее на обиду. — Маленькая богиня, ты видишь мир в мрачном свете.

— Жизнь такая.

«Щ» ЗНАЧИТ «ЩЕЛКОПЕР»

— Это обман зрения, — сказал Кольраби.

— Зрение мне досталось от отца.

— Думаю, тебе досталось от него нечто более ценное, — произнес Кольраби таким тоном, будто хотел открыть ей важную тайну. — Я рассказывал, как восхищался твоим отцом, когда был подростком. Мой отец оставил этот мир, и Квиллам Май стал моим героем. Он выступал против Книжников, которые жгли без разбора все книги, пропитанные нашей философией. Он так вдохновлял меня. Я понял, что в глубине души он разделяет нашу веру. Книжники уничтожили почти все его книги, но мне удалось разыскать и прочесть несколько. Мошка… здесь, в трюме, лежит одна из его книг. Она называется «О популярном заблуждении и иллюзии ума под названием Почтенные».

— Нет! Я вам не верю!

«Он не был Птицеловом, не был, не был».

— Лучше спустись и посмотри сама. Или, если боишься, что я прямо с берега запрыгну на паром, ответь на такой вопрос: ты никогда не замечала, что твой отец непохож на других людей?

В сотый раз за недолгую жизнь Мошке пришлось пересмотреть свой взгляд на отца. Прямо здесь, в камышах, между ней и Кольраби, появился его призрачный образ, пишущий за столом. Сквозь него пролетел мотылек, но Квиллам Май не заметил, он был поглощен работой.

«Я знаю, что ты занят, — подумала Мошка, — но я хочу задать тебе один важный вопрос».

— Мошка, — сказал Кольраби, — твой отец пишет, что Почтенные — это рукотворные болванчики. Вера в них похожа на игру в куклы, когда все слова за них говорит ребенок. Знаешь, что пишет Квиллам Май? Цитирую дословно: «В лучшем случае это игрушки для незрелых умов, помогающие им постигать мир. Но когда взрослые мужи предаются детской игре, это жалкое зрелище».

Воображаемый Квиллам Май обмакнул перо в чернильницу и сосредоточенно вывел на бумаге те самые слова, которые произнес Кольраби. Взгляд Мошки затуманился от слез. Она знала, что так и было.

«Ты должен был сказать мне! — мысленно кричала она отцу. — Тогда бы я разбила твое пенсне и спрятала трубку, чтобы ты никогда не нашел ее, старый слепой щелкопер…»

— Он был прав, Мошка, — сказал Кольраби. — Неужели ты не видишь? Почтенные со всеми их говорящими именами просто отвлекают людей от великой истины, от общего света, ярчайшего света из всех. Я верю, что в глубине сердца ты тоже жаждешь этого света. Ты жаждала его, глядя на леди Тамаринд, ты видела ее белизну, ее чистое, незамутненное сияние, вознесшееся над бренным миром, и тянулась к нему. Но Тамаринд всего лишь человек, просто женщина, и ты в ней разочаровалась. Она ведь на самом деле верит только в одно — в свою власть, так же, как клинок верит в кровь. Но тебе нужна истинная святость.

— Такой накал святости мне не по душе. Я люблю Мухобойщика… А он избытком святости не отличается.

— Если нет ничего священного, мы просто без всякого смысла ползаем в грязи. Когда Сердце Явления изгнали из церквей, даже звезды в небе померкли. Люди ходят в церкви перемыть друг другу кости да завистливо оценить, кто во что одет, но сердце их спит мертвым сном. Эта страна похожа на старую мать семейства, лежащую при смерти, а детям нет до нее дела, они заняты дележом наследства. В наши дни каждый город — рассадник пороков: жульничества, шулерства, воровства, разбоя, грабежа, мародерства, ростовщичества, мошенничества, шарлатанства, интриганства, сводничества и пьянства. Ты видела все своими глазами. Как эти люди спасут душу, если сами вырвали свое сердце?

Призрачный Квиллам Май закончил писать и отложил перо. То ли он собирался с мыслями, то ли перечитывал написанное, то ли ждал подсказки, что писать дальше. Порыв ветра как будто принес знакомый запах его табака.

— И тем не менее, — продолжал Кольраби с новым пылом, — задыхаясь в зловонном чаду людских пороков, грозящем затмить свет солнца, луны и звезд, мы стремимся возродить свет. Это яркий свет, он ослепит одних и обожжет других, но выведет мир из ужасной тьмы безверия.

Глядя на Кольраби, Мошка поняла, что впервые видит его истинное лицо, бледное, с горящими глазами, казавшееся старше своих лет, словно через него говорит толпа фанатичных стариков, включая ее отца.

— Я готов терпеть ненависть и гонения от врагов, превосходящих меня числом, — говорил он. — Ибо в этом больном мире лучше верить во что-то всем сердцем, чем не верить ни во что.

Слова, слова, чудесные слова. Таящие ложь.

— Нет, не лучше! — выкрикнула Мошка, дочь Квиллама Мая. — Не лучше, если вы верите в собственные фантазии! Нельзя выдумать себе веру, а потом убивать за нее! Святость, она другая, такая, что вам и невдомек! Покажите что-нибудь, что можно закидать камнями, поджечь, бросить под дождем, познать и разложить по полочкам, и оно не потеряет силы! Вот в такое я поверю всем сердцем. Но даже если нам достались только грязь, разврат и безбожие, это все же лучше, чем ложь. С этим можно жить. Все, что вы наговорили, — ложь, мистер Кольраби.

Голос Мошки окреп, стал сильным и звучным, отголоски ее слов летели по окрестностям. Вопреки ожиданию лицо Кольраби странным образом смягчилось. Он смотрел на Мошку с легкой улыбкой сожаления, как мог бы смотреть на дорогого друга, прощаясь с ним навсегда. Затем он уронил треуголку и выставил вперед руку с пистолетом. Мошка кинулась плашмя на паром, и пуля просвистела у нее над головой.

Она чувствовала себя так, будто ее ударили наотмашь по лицу, сбив с ног. В ушах гудело. Судорожно отползая назад, она думала о том, за сколько секунд Кольраби доберется до парома и где лучше встретить смерть — на палубе или в трюме.

Но, взглянув на берег, она увидела людей с саблями наголо, обступивших Кольраби. Они что-то сказали, но Мошка не услышала из-за гула в ушах. Кольраби вынул рапиру и приготовился к атаке. Первого из нападавших он пнул ногой в колено и резанул лезвием по лицу. Человек с криком упал в камыши.

Не дожидаясь остальных, Кольраби развернулся и побежал. Один из нападавших выстрелил ему в спину. Облачко дыма окутало пистолет и развеялось по ветру, Кольраби споткнулся на бегу и стал падать, разворачиваясь в сторону стрелявшего. Эта картина представала перед Мошкой в замедленном темпе, как нелепый, кошмарный танец. Наконец Кольраби упал в воду, подняв тучу брызг. В этот миг Мошка почувствовала, как паром сдвинулся с места и поплыл прочь от берега.

Люди с берега что-то кричали, но Мошка не слышала. Она свернулась калачиком и закрыла глаза.

Через часок гул в ушах понемногу утих. С берегов раздавался глухой грохот, похожий на далекую грозу или канонаду. Мошка не знала, то ли вправду слышит эти звуки, то ли ей мерещится. Она увидела прямо на пароме, у кучи тряпья, призрачную фигуру отца за столом.

— Не сильно ты мне помог, — пробормотала она с досадой. — Почему ты мне ничего не объяснил?

— Если хочешь, чтобы другие говорили тебе, что думать, — произнес призрак, не отрывая взгляда от бумаг на столе, — то таких людей в избытке.

Да. Это ее отец. Его голос, его манера говорить. Квиллам Май отвлекся от бумаг и протер пенсне. Потом надел его и прищурившись посмотрел на дочь. Казалось, он искренне удивился, как она выросла.

— Так или иначе, — сказал он, — ты не можешь обвинить меня в том, что я оставил тебя невеждой. Я ведь научил тебя читать, правда?

«Э, Ю, Я» ЗНАЧИТ «ЭПИЛОГ ЮНОЙ ЯЗЫЧНИЦЫ»

Как Мошка потом выяснила, далекий грохот ей не померещился. Это стреляли пушки.

Получив послание Мэбвика Тока, Речники направили две флотилии в Манделион: одна состояла из быстроходных яликов, а другая — из крупных судов, которые должны были помешать кораблю с войском леди Тамаринд войти в город.

Раньше флот разгневанных Ключников, пробивавшийся в Манделион, Речники останавливали на каждом посту и обшаривали все суда в поисках «мятежного капитана Блита». Когда армии дали свободный проход, она ринулась в город и застала там безумный праздник. Поначалу их приняли за герцогские подкрепления. Стоило им шагнуть на берег, как толпы народа окружили и обезоружили их.

Тем временем с наступлением сумерек быстроходная флотилия Речников достигла Радоволья. Они едва успели высадиться на оба берега и на остров посередине реки, когда показался трехмачтовый люггер с восемью пушками и без опознавательных флагов.

Речники поприветствовали корабль с крепостной башни Радоволья и подали знак причалить к берегу. С корабля ответили пушки.

Башня была разбита, в ней погибли трое Речников, и их товарищи приготовились дать бой врагу. Команда вражеского корабля не знала, что на острове тоже притаились Речники, пока из-за кустов не вылетела «зажигалка», угодившая на среднюю палубу.

Ялики Речников кружили вокруг вражеского корабля, точно гончие вокруг борова, не решаясь приблизиться, поскольку враг немилосердно обстреливал их из мушкетов и пушек.

Когда уже казалось, что остановить чудовищный корабль нет никакой возможности, подоспела вторая флотилия Речников. В отчаянии они подожгли одну из собственных лодок и направили на врага. Люггер взял резко в сторону и сел на мель.

За считаные минуты его забросали «зажигалками». Не прошло и часа, как он сгорел до ватерлинии. И за все это время с горящего корабля не раздалось ни одного призыва о помощи. Ни одна шлюпка не была спущена на воду. Ни один человек, живой или мертвый, не показался на поверхности. Суеверный страх одолел Речников. Они утвердились во мнении, что зловещий корабль вела команда призраков.

По пути в Манделион один из гребцов заметил на берегу девочку, лежащую на куче тряпья. Это была Мошка Май.

Два дня спустя в вестибюле Западного шпиля, бывшей резиденции герцога, Мошка с Клентом держали ответ перед группой суровых людей в чистых, но поношенных робах. Одни носили пенсне и шейные платки, перепачканные в чернилах, а пальцы у них были в мозолях от перьев. Другие не снимали перчаток, а на ремнях у них болтались кольца с ключами. Еще здесь были мужчины с обветренными загорелыми лицами, носившие кушаки с эмблемой в виде серебристой водомерки на черном фоне. У всех собравшихся были глаза людей, много повидавших и узнавших суровую правду о том, как устроена жизнь.

— Меня поражает, — заявил Мэбвик Ток, качая головой, — что решающую роль в этом дьявольском перевороте сыграли две букашки.

Мошка утерла нос и втянула воздух. Она сильно простудилась, когда бродила по реке по пояс в воде. Тем временем за вторую руку ее держал, поворачивая так и эдак, Арамай Тетеревятник.

— Как это дитя получило столько синяков? — спросил он. — Я едва могу прочесть оттиски слов.

— Как мне доложили, — сказал Ток, ухмыльнувшись, — она залезет, заползет и втиснется в любую щель, только дай ей волю. Считайте, вам повезло, что вы не нашли ее у себя в шкафу. Или в тарелке супа, точно муху.

Эпонимий Клент от души рассмеялся этой грубой шутке, что несколько разрядило гнетущую обстановку.

— Смешного в этом мало, Клент, — осадил его Ток. — Еще несколько недель назад Манделион был стабильным, процветающим городом с единственной проблемой — подпольным печатным станком. Гильдия Книжников наняла вас с одной целью — найти этот станок, пообещав в обмен закрыть глаза на ваше преступное прошлое. Мы не поручали вам топить покойников в реке, участвовать в радикальных заговорах, превращать звериные бои в балаган и уж тем более злоумышлять против семейства Авурлейсов. Теперь, когда герцог мертв, пошла прахом вся наша дипломатия последних десяти лет. Его чиновники окончательно утратили власть над Манделионом, а у власти очутился, как ни дико это звучит, бандит с большой дороги. И тут вы приложили руку — это ваша баллада превратила его в народного героя! Это вас мы должны благодарить, что народ Манделиона не желает видеть своим правителем никого, кроме достославного капитана Блита и его приспешников радикалов.

— Герцогом управлять было куда проще, он хорошо нас понимал, — добавил Арамай Тетеревятник.

— Я видела герцога, — сказала Мошка, — и сомневаюсь, что он вообще что-то понимал.

Клент бросил на Мошку умоляющий взгляд.

— Герцог был безумен, — согласился Ток. — Но мы знали, чего от него ожидать. Блит — совсем другое дело.

— Ах, разделяю вашу тревогу, — произнес Клент с чувством. — Но смею заверить, под видом грубого, неотесанного мужлана скрывается тонкий ум и чуткая душа, и…

— Клент! Вы уже достаточно наговорили. Уважаемый соперник поведал мне, — Ток кивнул в сторону Тетеревятника, — как вы умоляли принять вас в гильдию Ключников, когда вас поймали за ухо в таверне «Серый мастиф». Констебль же сообщил, что, будучи взяты под стражу, вы без колебания выложили ему все секреты Книжников, притом даже те, о которых вас не спрашивали. Наконец, вы написали мне письмо, в котором обещали представить неоспоримое доказательство связи леди Тамаринд с печатным станком и Птицеловами, если мы арестуем ее. Вы не подумали, что мы смотрелись бы бледновато в глазах герцога, когда бы оказалось, что мы арестовали его сестру единственно на основании расплывшегося черного пятна на фартуке, выловленном из рыбной бочки на причале?!

Мэбвик Ток метал глазами молнии и дышал как кузнечные мехи.

— Считайте, вам крупно повезло, — добавил он, — что моим людям удалось найти более веские доказательства измены леди Тамаринд в ее покоях. Два поддельных письма, написанных от имени королев-близняшек, и поддельный перстень с печаткой их герба.

— Хотя, — пожал плечами Тетеревятник, — одно поведение леди можно было счесть достаточным доказательством.

— А что она сделала? — спросила Мошка.

— Она спустила крокодила на моих людей, — сказал Ток резко. — Эта тварь загрызла одного и чуть не отхватила ногу второму. К счастью, Кэвиат пристрелил его. Увы, леди Тамаринд сама взяла его на мушку и, выйдя из дворца, велела подать ей быструю лошадь. Сейчас она, должно быть, потягивает вино в столице.

Мошка невольно представила, как леди Тамаринд сидит у окна, потягивая нежно-золотистое вино, в котором преломляется свет заходящего солнца. Белая и совершенная, точно фарфоровая статуэтка, она еле касается бокала губами, чтобы не смазать помаду, и белоснежная морская свинка сидит на поводке у ее ног. Половина Мошкиной души радовалась, что леди Тамаринд осталась на свободе, вторая половина питала к ней жгучую ненависть.

Глава гильдии Речников повернулся к Мошке.

— А тот Птицелов, — сказал он ей, доверительно понизив голос, словно тайком перешептывается с ней, — убийца капитана Куропата, Колдрабл…

— Линден Кольраби, — поправила Мошка.

Как раз в этом случае вероятно, что имя не настоящее, подумала она. Для Птицелова имя — пустой звук, а не часть тебя. Ведь имена даются в честь Почтенных…

— Ты утверждаешь, он мертв? — спросил Речник.

— Да.

Речник чуть заметно кивнул и отошел. Он взглянул на Мошку внимательно, но без неприязни. Да и в самом деле — какое дело Речнику, кто правит Манделионом? Речники господствовали на реке Слай, а она по-прежнему спокойно несла свои воды.

— Мы могли бы больше узнать о заговоре Птицеловов, — сказал Ток, укоризненно взглянув на Мошку, — если бы у нас был этот печатный станок, который ты нашла и не доложила кому следует. Тебе есть что еще добавить по этому поводу?

— Я вам уже говорила, — сказала Мошка, дерзко вонзив в глаза Току свой немигающий взгляд. — Я потопила его.

— Как потопила? — недоуменно спросил главный Речник у Тока.

— Паром держали на воде пустые бочонки под палубой, — сказала Мошка. — Я такие раньше видела. Я плыла ночью, по реке, на пароме, да еще с этим жутким станком. Когда меня одолел ужас, я взяла острую палку и пробила бочонки. Они стали пускать пузыри, потом наполнились, и паром камнем пошел на дно.

Несколько человек издали протяжный вздох, в котором огорчение смешалось с облегчением.

— Клент, вы останетесь здесь и ответите еще на несколько вопросов, — произнес Ток строго. — А девчонку пусть уведут и отмоют как следует, чтобы на ней не осталось ни следа этой ереси.

Следующие два часа Мошка провела в купели с водой. Прачки терли ее мочалками, чтобы на ней не осталось ни пятнышка чернил. Когда она вся сделалась красной как помидор и ей уже стало казаться, что с нее содрали кожу, ей позволили одеться в свое оливковое платье и вывели в коридор. Там ее дожидался Клент, беспокойно теребя шейный платок. Она заметила, что уши у него красные, будто их тоже чистили от слов.

Затем появился Ток в лоснящемся парике карамельного цвета. Мошке показалось, что он еще больше постарел.

— Подойди сюда, девочка, — обратился он к Мошке и, когда она подошла, спросил: — Скажи, кто твой отец?

— Квиллам Май, — сказала Мошка с гордостью.

— Я так и думал, — кивнул Ток и внимательно посмотрел на нее. — Я его знал. Близко знал. У твоего отца был блестящий ум — умнее я никого не встречал. Самое трудное, что мне пришлось сделать в жизни, — это отдать приказ о сожжении его книг. А еще убедить гильдию не сжигать его самого. Он никогда не вспоминал меня?

Мошка покачала головой.

— В годы Птицеловов он был единственным, кому я доверял. Мы боролись с Птицеловами бок о бок. Я искал новых рекрутов для сопротивления, а он писал трактаты, которые распространялись через подполье, чтобы люди не теряли надежды и мужества в борьбе. Лишь когда Птицеловов свергли, я понял, насколько безумные мысли витали в его голове. Он считал, что возвращение людям прежних божков должно стать первым шагом. У него были невообразимые проекты о всеобщей свободе слова, чтобы каждый мог печатать какие угодно книги, высказывая в них свои личные взгляды, сколь бы безумными или опасными они ни казались. Он сказал мне, что если Книжники сжигают книги, то мы не лучше Птицеловов, сжигающих Почтенных. Он говорил это не только мне и не собирался умолкать. И уезжать из Манделиона не хотел. Половина города считала его чудовищем, другая половина — героем. Гильдия изгнала его, и герцог направил офицеров арестовать его за подстрекательство к мятежу. Знаешь, что произошло потом? Обезумевшая толпа набросилась на карету, в которой везли Мая, выпрягла лошадей и повезла ее по улицам, крича: «Май и свободный голос!»

Мошка живо представила эту сцену, как отец сидит в карете, смущенный и растерянный.

— Герцог отдал приказ стрелять по толпе, — продолжал Ток. — Было много раненых и десять убитых. Той же ночью я вывез Квиллама Мая из Манделиона в своей личной карете. Я спас ему жизнь, хотя и не ждал благодарности. Думаю, он бы вернулся в Манделион, если бы не видел, как люди идут за него под пули. Больше он не появлялся в Манделионе, но книги его продолжали выходить в свет, и каждая была еще яростней и опасней прежних. Мы сжигали все, что находили, но, как бы мы ни старались, такие люди, как твой знакомый, Пертеллис, везли книги контрабандой, переписывали от руки, заучивали наизусть и пересказывали другим.

Ток пристально посмотрел на Мошку, словно желая проникнуть взглядом в самые глубины ее разума.

— Квиллам ведь умер, да? — спросил он.

Мошка кивнула.

— Я так и знал. Уже четыре года не было ни одной новой книги, прекратить писать его могла заставить лишь одна вещь.

Ток отвел взгляд от Мошки с легким недовольством, почувствовав, что она для него — слишком крепкий орешек.

— Скажи, у тебя есть братья?

— Нет, и сестер тоже. Я — это все, что от него осталось.

— Хорошо. Будь у Квиллама сыновья, они бы пошли в него, и тогда бы нас ждали большие неприятности.

Мошка Май ничего не сказала на это. Мэбвик Ток, взглянув в ее угольно-черные глаза, увидел там нечто, недоступное его пониманию.

Он собрался было уйти, но затем встрепенулся.

— Кэвиат! — позвал он.

В коридор вошел молодой Книжник с подрагивающими щеками, ведя на поводке Сарацина в кожаном наморднике. Отважный гусь потерял несколько перьев, а на боку у него чернел след от сажи, но гордая осанка никуда не делась.

— Не думай бросить своего гуся на нас, — сказал Ток.

И, выходя из коридора, кисло улыбнулся Мошке.

Мошка взяла поводок Сарацина, перекинула через плечо мешок и пошла вслед за Клентом из дворца. В мешке лежало пальто Клента и ее одеяло. Теперь, когда Сарацин снова был с ней, никакая ноша не казалась тяжелой.

— Что теперь? — спросила она Клента.

— Теперь, несмотря на превратности судьбы, у нас есть шанс покинуть Манделион живыми. Шагай, не мешкай.

Привратники выпустили их за ворота, даже не взглянув в их сторону.

Город был охвачен духом празднества. Начавшийся Молитвенный час разлился по всем улицам, точно река после ливня, и множество людей радостно звонили в колокольчики из окон. По всему забору вокруг Западного шпиля были насажены на пики турнепс и свекла с грубо вырезанными рожицами и соломенными волосами. Мошка догадалась, что так горожане показывают свое отношение к герцогу.

Повсюду были видны следы недавних бунтов. Пара мальчишек в помятых широкополых шляпах выковыривала ножом пули из стен. На старой рыночной площади чернел сожженный паланкин с обгорелым человеческим трупом в кресле. Ужаснувшись в первый миг, Мошка быстро разглядела, что это не труп, а статуя герцога: под черным париком, облепившим голову, точно осиное гнездо, виднелась голова из белого мрамора, местами потемневшего от копоти.

— Мистер Клент, — сказала Мошка, — мы ведь все сделали правильно, да? Предотвратили войну, остановили Птицеловов? Почему же на нас повесили всех собак?

— Такова привилегия сильных — обвинять тех, кто слаб. Будешь старше и мудрее — вспоминая этот день, удивишься не тому, что нас выгнали из города, а тому, что нас отпустили живыми. Шагай, шагай.

Мошка подумала о мрачных предводителях гильдий в длинных париках, чья власть в одночасье досталась бандиту с большой дороги, и поняла, что ничуть не сочувствует им. Даже больше, она только рада.

— Мистер Клент, — сказала она, — а ведь правда, что у леди Тамаринд были карманные часы в форме пистолета?

— Я тоже об этом подумал.

— Может, стоило рассказать об этом?

— Нет, мадам, я не намерен сообщать Книжникам, что один из их лучших людей упустил сестру герцога, потому что она угрожала ему часами. Не думаю, что им это понравится.

— Да уж, — сказала она и добавила: — У вас в зубах застряли нитки.

Похоже, Клент жевал свой шейный платок.

— Что ж, — признал он несколько смущенно, — у меня состоялась весьма напряженная аудиенция. Семь острейших умов Манделиона пытались обвинить меня во всех смертных грехах. Кстати, будь я тщеславен, я бы оскорбился тем, что большинство вопросов касалось тебя. Они крайне любознательно интересовались, не читала ли ты книг Птицеловов. Я, разумеется, развеял их подозрения самым решительным образом.

Он взглянул на Мошку с улыбкой и произнес нараспев:

— «Ум этой девочки остер, точно пчелиное жало, — сказал я им, — он схватывает все на лету, но что касается образования, то здесь имеются обширные лакуны. Письму она обучена, но со словами обращаться не умеет». Но ты ведь понимаешь, что они едва ли поверят нам на слово. Скорее всего, Книжники пошлют шпионов следить за нами, в надежде, что мы приведем их к станку.

С этими словами Клент пристально взглянул на Мошку.

— Но ты ведь на самом деле его потопила?

— Конечно, — ответила та без колебаний.

— Разумеется. Хотя… во имя лучезарной Добрячки Эстелии я бы не смог.

— Ну ладно… Я соврала.

— Ох, сколько же рукописей мечтают превратиться в книги…

— Отчаянные, дерзкие истории о свергнутых королях.

Мошка с Клентом обменялись заговорщицкими улыбками.

— Предположим, — сказала Мошка, — кто-то пустил бы паром со станком вниз по течению… что с ним станет, как вы думаете?

— Ну… если его не найдут Книжники или Птицеловы, он, вероятно, уплывет прямо в море и лунной ночью попадется на глаза какому-нибудь кормчему. Или же волны прибьют его к далекому берегу, где он доставит людям немало неприятностей.

— Это хорошо, — кивнула Мошка.

Мошка вспомнила, как веревка упала в воду и паром поплыл вдаль по реке. Мошка испытала знакомое чувство, прямо как в последнюю ночь в Чоге, когда лампа упала в сухой хворост. Тогда тоже все случилось как бы само по себе. Хотя Мошка допускала, что с самого начала безотчетно решила сжечь дядину мельницу, чтобы не осталось пути назад.

«Всякому месту своя беда», — заключила она философски.

Мошка с Клентом шли по улице, нагруженные, точно пара коробейников, и никто не обращал на них внимания. Горожане были заняты тем, что украшали пороги и карнизы самодельными флагами из платков и чулок. Многие корабли на реке в знак праздника подняли флаги с серебряной бабочкой, воздушные змеи кофеен полоскались на ветру, точно мечтали сорваться с привязи и улететь.

— Полагаю, — сказал Клент, — там не было книг, рядом с этим станком? Я, конечно, не думаю, что ты могла замарать свое зрение нечестивыми книгами Птицеловов…

Несколько минут они шли в молчании.

— Знаете что, мистер Клент? Я не верю, что книги могут свести с ума. То есть я начала понемногу читать их, очень медленно, и пока не заметила, что со мной что-то не так. Один раз у меня закружилась голова. Я подумала, вот он, первый признак безумия. Нет, конечно, виноваты были усталость и скука. Книги Птицеловов или нудные, или просто глупые.

Мошка утерла нос рукавом и продолжила:

— Вот мой отец написал книжку гораздо интересней. Она про то, как люди в столице спорили, кому править страной, и боялись выбрать не того короля, потому что ошибиться — значит пойти против воли Почтенных и согрешить. Они так громко спорили, что их услышали Почтенные и тоже подняли этот вопрос у себя на небе. Они созвали огромный совет, обсуждали много дней, но так и не решили ничего. Сиропия хотела дать корону самому ужасному, чтобы проявить милосердие, Обжоркин хотел дать самому толстому, Случайник — самому невезучему. Пока они спорили, Мухобойщик и Плут украли у них всю еду. И они там кричали и ругались, как сумасшедшие, а потом вдруг решили, что надо скорее бежать к людям, и кто первый прибежит, тот и скажет, кого сажать на трон. И в это время молившиеся люди почувствовали сильный ветер, так что с них сорвало парики и подвязки и чулки сползли с ног. Они выбежали из собора, а Почтенные летели за ними, и вились вокруг как пчелы, и кричали им в уши, каждый свое. И люди прибежали к реке и прыгнули в воду, а Почтенные стали кружиться над водой. И когда люди начали сходить с ума от эдакой свистопляски, они заткнули уши и стали просить, чтобы Почтенные оставили их в покое и дали им самим решить, кто будет править. Но Почтенные спросили, а кто тогда будет отгонять мотыльков от свечей, и снимать пенку с молока, и не давать волкам таскать детей. Но люди все равно сказали им, чтобы они уходили… И Почтенные ушли. И ничего не изменилось, потому что на самом деле никаких Почтенных и не было. Это просто люди выдумали их.

— Очень занятная история, — сказал Клент. — Только ты ее никому не рассказывай.

— Мой отец не верил в Почтенных, но он не верил и в Сердце Явления. Он не был Птицеловом. Мистер…

Она хотела сказать, что мистер Кольраби хоть и восхищался им, но совершенно неправильно понимал его. Но она еще не была готова обсуждать и даже вспоминать Кольраби. Она никак не могла разобраться, что испытывает к нему, и от этого ей становилось не по себе.

— Судя по всему, — пожал плечами Клент, — твой отец был атеистом. То есть он ни во что не верил. Быть атеистом сейчас так же опасно, как и Птицеловом, за это сразу казнят.

Мошка помолчала немного, а потом сказала:

— Но, мистер Клент, что, если он был прав? Что, если так все и есть?

— Давай оставим этот вопрос ученым, им виднее.

— Но почему?

Мошка остановилась и посмотрела в лицо Кленту.

— А кто еще будет решать? — пожал плечами Клент, отводя взгляд и шагая дальше. — Уж не ты ли? О, я предвижу страшные времена, когда ты вырастешь и придешь к власти. Соборы пойдут под снос, упоминать про Явление или Почтенных будет запрещено, а детей начнут воспитывать в убеждении, что небеса пусты и бездушны.

— Нет, я…

Они проходили мимо ряда придорожных киотов и видели, как набожные люди подходят к своим Почтенным, возносят молитвы и оставляют подношения. Печенье для Добряка Черносвиста. Вяленая рыба для Добряка Случайника. Монеты для Добряка Серослава. Идолы в своих нишах смотрелись так потешно и трогательно, никто из них не возмущался, что ему уделяют мало внимания, все были довольны. Мошка вдруг испытала щемящую нежность к этим божкам. Они так разительно отличались от жестокого и ревностного фанатизма Кольраби. Может, отец прав и Почтенные — лишь игрушки, простые объяснения сложных явлений. Возможно и то, что мир повзрослел и теперь грустно прощается со своими игрушками, как взрослые провожают уходящее детство.

— Я не против Почтенных, — пробормотала Мошка. — Я бы не стала жечь их.

— Даже во имя истины?

— Истина здесь ни при чем!

Мошка вспомнила, как эти же слова говорила Кольраби, и, поборов неприятное чувство, попыталась сформулировать свои мысли иначе:

— Я имею в виду… Если я скажу людям, во что верить, они перестанут думать сами. Тогда их будет легко обмануть. К тому же вдруг я ошибаюсь?

— Но… если ты не можешь решить, что есть истина, и ученые мужи не могут, тогда кто же может?

— Никто. Или кто угодно.

Мошка взглянула на открытые окна, в которых набожные люди радостно и исступленно звонили в колокольчики.

— Наверно, для этого и нужен Молитвенный час, — сказала она. — Чтобы каждый мог встать и прокричать во всю глотку, что он думает. Не только ученые мужи и лорды в длинных париках, но и бродяги, коробейники, аптекари и пекари. Не только самые умные, но и простые люди, и безумцы, и даже преступники, и младенцы в своих кроватках, и вообще все-все, даже самый последний идиот. И даже развращенные, падшие души. Даже Птицеловы.

— Вы меня совсем запутали, мадам. Ведь если так, то истина окончательно потонет в этом болоте и никто не сможет отыскать ее.

— Может быть.

— Люди скорее заткнут уши и будут умолять, мол, скажите, что нам думать, во что верить.

— Может быть.

— Самые жуткие идеи разлетятся, как лесной пожар, от человека к человеку, и никто не сможет помешать этому.

— Может быть.

Клент был прав, Мошка это понимала. Слова опасны, если дать им волю. Они разрушают города и жизни почище любой пушки, они непредсказуемы, хуже любого ветра. Они выворачивают привычные понятия наизнанку и калечат души. Возводят королевства и сотрясают их стены, пока те не начнут крошиться. И в то же время свободное слово — это прекрасно, это чудесно. Мошка знала, что Клент согласен с ней. Она вспомнила слова, которые читал Пертеллис на своем уроке, — слова, написанные, как она теперь знала, ее отцом:

«И, однако же, есть нечто более опасное, чем Истина. Те, кто умалчивает Истину, приносят много больший вред».

На Сальной улице из приоткрытого окна бакалейщика лился томительный аромат смородины, заставивший Мошку ощутить голод и направивший мысли к более приземленным материям.

— А что случилось с Пирожком, мистер Клент? — спросила она.

— У нее все прекрасно, хотя подозреваю, что она будет сильно занята, пока у ее кавалера не заживет плечо.

Мошка представила, как Пирожок таскает к постели Кармина всевозможные печенья, посыпанные корицей, яблочные пироги с бренди и пирожные с толстым слоем патоки и крема и не сводит с него счастливого взгляда, заливаясь при этом краской…

— А что с мистером Пертеллисом и его радикалами? — спросила она. — Их ведь не арестуют, я надеюсь?

— Вряд ли. Радикалы как-то договорились с гильдиями. Соглашением не довольны ни те ни другие, но худой мир лучше доброй ссоры.

— Выходит, городом, как и прежде, будут править Ключники и другие гильдии?

— Нет, Блит с радикалами этого не допустит, особенно когда весь город на его стороне. Сдается мне, он долго усидит у власти и сделает немало хорошего. Особенно если ему будут помогать Пертеллис и прекрасная хозяйка плавучей кофейни.

Мошка представила, как хмурый Блит сидит за герцогским столом и пытается разобраться в ворохе бумаг, Пертеллис подсказывает ему из-за плеча, а мисс Кайтли хмурится, разглядывая карту Манделиона, словно это новая дамская сорочка…

— Хопвуд Пертеллис много расспрашивал о тебе, — сказал Клент нарочито небрежным тоном.

— Вы ведь не наврали ему, что меня спас из пожара гусь, или что меня похитили цыгане, или что-нибудь в таком роде?

— Я был абсолютно честен. Я сказал ему, что ты — непостижимое создание и ничего не рассказываешь о себе. Известно только, что твои родители умерли.

Когда они переходили Погорелый мост, Клент неожиданно остановился.

— Мошка, дай мне на минуту поводок.

Она дала ему поводок, удивленная серьезностью тона.

— Предводители гильдий велели нам покинуть город, но их гнев вызвал по большей части я да еще этот гусь. Их не заботит, где будешь ты. Иди к Пертеллису. Он будет рад тебя принять.

Перед глазами Мошки пронеслась череда картин, как будто она листала книгу, где описано, как сложится ее жизнь, если она сейчас пойдет к Пертеллису. Тот просияет и без всяких вопросов разрешит ей остаться. Мисс Кайтли подберет ей подходящую одежду, она станет ходить на уроки Пертеллиса, а потом, когда поднатореет в грамоте, сама начнет учить ребят помладше. За несколько лет ей представится тысяча способов доказать свою верность, значимость и, наконец, незаменимость. Однажды Пертеллис взглянет на нее и с удивлением поймет, что ей уже не двенадцать лет, а двадцать. И тогда она выйдет за него замуж, или за другого хорошего и ученого человека. Так же, как в свое время поступила мать.

— Нет, — сказала Мошка.

— Но здесь ты будешь в безопасности, у тебя будет крыша над головой, еда, друзья, будущее… книги…

— Нет.

Мошка закусила губу и уверенно покачала головой. Она вдруг поняла, что одних книг для счастья мало.

«Я не хочу счастливого финала, — подумала она. — Я хочу, чтобы моя история продолжалась».

— Мошка… Я даже не уверен, куда пойду из города. Ну подумай, какую жизнь я могу предложить помощнице? Бродяжничать, спать в кустах, воровать кур и вылезать ночью из окна постоялого двора, чтобы не платить за комнату?

«А еще полную свободу, когда ветер несет тебя куда глаза глядят, — подумала Мошка. — И бесконечную дорогу, где обочины заросли медно-рыжим папоротником, а поутру первый заморозок превращает лужи в бриллианты. И лесные тропы, покрытые ковром из листьев. И утреннее солнце над головой. И хрустальные дворцы, где свет льется через миллион окон, бросая радужные узоры на мраморный пол, и где шествуют леди в платьях с таким длинным шлейфом, что на нем можно выткать историю королевства. И вино, темное, как ежевичный сироп, которое можно потягивать под зеленым балдахином с бахромой. И причудливую речь, когда слышать знакомые слова так же удивительно, как видеть свою трость в чужих руках. И незнакомые порты с огромными кораблями, а за ними — бескрайнее море, сверкающее на солнце…»

— Кто-то же должен присматривать за вами, мистер Клент, — сказала она. — Вы прожженный лжец. Хорошие лжецы лгут, только когда требуется. К тому же, оставь я вам Сарацина, вы бы его съели.

Мошка протянула руку. Подумав ровно секунду, Клент вручил ей поводок с легким поклоном.

Хочу поблагодарить Морин Уоллер за ее замечательную красочную книгу «1700 год. Сцены из лондонской жизни», откуда я узнала о существовании брачных домов и почерпнула множество завораживающих деталей быта XVIII века; Ассоциацию дуэлянтов, которая показала мне, что мир истории может быть полон юмора, рискованных выходок и артистизма; Колина Шоу из турагентства «Кочевая Румыния», который устроил нам экскурсию по дикой местности этой израненной живописной страны, показал нам ее достопримечательности и обычаи; и обитателям Зехазеля за их многолетнюю поддержку.