Читать онлайн Одно воспоминание Флоры Бэнкс бесплатно

Глава 1

Музыка играла слишком громко, в комнате было слишком много народа. Казалось, в доме людей больше, чем можно сосчитать. Низкие ноты вибрировали в моем теле. Я немного постояла в углу, потом сделала глубокий вдох и начала прокладывать себе путь через толпу незнакомцев.

Я посмотрела на свою ладонь. «Вечеринка», — было написано на ней большими черными буквами.

— Сама догадалась, — сказала я надписи, хотя и не знала, почему нахожусь здесь.

В комнате стоял густой запах пота, спиртного и духов. Все смешивалось, превращаясь в тошнотворную вонь. Мне нужно было выбраться оттуда и глотнуть свежего воздуха. Хотелось прислониться к парапету и посмотреть на море, шумевшее неподалеку.

— Привет, Флора, — услышала я мужской голос. Он принадлежал высокому, худому, лысому парню. Я его не узнала.

— Привет, — ответила я со всем возможным достоинством.

Парень был одет в джинсы. Все парни на вечеринке были в джинсах, и большинство девушек тоже. Я же почему-то была в белом блестящем платье с широкой юбкой и в желтых туфлях, не слишком симпатичных. К тому же они были не моего размера.

Я догадывалась, что оделась не так и выглядела как человек, который что-то неправильно понял. Это чувство было мне знакомо.

В детстве мне нравилось красиво одеваться на праздник. Я надевала нарядное платье, люди обнимали меня и говорили, что я похожа на принцессу. Но я повзрослела. Если бы у меня оказалась ручка, я бы написала на руке напоминание: «Я старше, чем думаю». Не стоит больше надевать праздничные платья. Мне следовало бы надеть джинсы. Надо сделать эту фразу моим девизом. Я вновь посмотрела на ладонь. «Мне 17 лет», — подсказала еще одна надпись. Оглядев себя, я поняла, что выгляжу как подросток, но не чувствую себя им.

— Выпьешь?

Парень кивнул на стол, заставленный пластиковыми стаканчиками и бутылками. Я посмотрела на запястье. «Не пей спиртного», — было написано на нем. Остальные гости пили.

— Да, пожалуйста, — сказала я, чтобы посмотреть, что из этого получится. На руке была еще одна подсказка: «Дрейк уезжает. Он парень П.». Так, вечеринку устроили потому, что кто-то уезжает. Парень Пейдж? Бедняжка Пейдж. — Красного вина, пожалуйста.

Я лизнула палец и принялась тереть надпись «Не пей спиртного», пока слова не перестали читаться.

Высокий парень протянул мне полный пластиковый стаканчик. После первого глотка я поморщилась, но вино позволило мне больше не чувствовать себя лишней, и я отправилась на поиски Пейдж.

Мне семнадцать лет. Это вечеринка. Дрейк уезжает. Дрейк — парень Пейдж.

Какая-то женщина остановила меня, положив руку на локоть. Я повернулась к ней. Ее волосы отливали белизной. Она была намного старше остальных: на ее лице проглядывали морщины. Это была мама Пейдж. Не знаю почему, но она меня не любит.

— Флора, — она попыталась перекричать музыку. Ее губы улыбались, а глаза нет. Я ответила ей тем же. — Флора, ты пришла, и ты в порядке.

— Да! — проорала я в ответ, усердно кивая.

— Что ж, я сообщу об этом твоей матери. Она прислала мне уже три сообщения, чтобы узнать, как ты.

— О’кей, — сказала я.

— Мы с Дэйвом собираемся уйти. С тобой все будет в порядке? Я знаю, что тебе всегда нужна нянька.

Позвучало не слишком любезно.

— Да, конечно.

Она какое-то время смотрела на меня, потом повернулась и ушла. Эта женщина была мамой Пейдж, и это был ее дом.

Музыка смолкла, и я облегченно вздохнула: было слишком громко и шумно. Но музыка зазвучала снова, и люди вокруг меня запрыгали и начали танцевать. Подражать им я бы точно не смогла. Гостям явно пришлась по душе новая, более ритмичная песня.

— Поставь «Пиксиз»![1] — крикнул кто-то у меня над ухом. Я подскочила и пролила вино на платье. Пятно походило на кровь.

Женщина сделала шаг назад и наступила мне на ногу. У нее были очень короткие волосы и огромные серьги. Яркая помада размазалась, делая ее рот похожим на рану.

— Ох, прости, — извинилась она и вернулась к разговору.

Мне захотелось уйти. Я должна была выбраться из этого дома. Вечеринки оказались не такими, какими я их себе представляла: никаких нарядных платьев, никаких игр, никакого торта. Я не видела Пейдж, и мне не с кем было поговорить.

Я направлялась к двери, навстречу запаху моря, тишине и моему дому, но тут раздалось дзиньканье и по комнате разнеслось многоголосое «Тсс». Разговоры смолкли. Я остановилась и повернулась в сторону, куда смотрели остальные.

Дрейк встал на стул. Он друг Пейдж, а Пейдж — моя лучшая подруга. С ней я чувствую себя уверенно. Мы впервые встретились, когда нам было по четыре года[2] и мы только что пошли в школу. Наши волосы были заплетены в косички. Мы нервничали. Я помнила, как мы играли в «резиночку» на детской площадке. Помнила, как вместе учились читать. Я научилась быстрее и поддерживала Пейдж. Пока мы росли, я помогала ей делать домашние задания, а она писала маленькие пьесы, которые мы с ней разыгрывали. Пейдж находила деревья, на которые мы залезали. Я помнила наш последний год в младшей школе. Мы предвкушали, как будем учиться в средней школе.

Я знала Пейдж, но когда посмотрела на нее, то с удивлением обнаружила, что она уже взрослая. То есть Дрейк был ее настоящим бойфрендом, а не просто знакомым мальчиком.

У Дрейка, я заметила, темные волосы и очки в черной оправе. Он был в джинсах, как и все гости. Я его не узнала.

Парень окинул глазами толпу. Когда наши взгляды встретились, он коротко улыбнулся и отвел глаза. Это значило, что мы были знакомы, хотя я его и не помнила. Рядом со стулом стояла белокурая девушка и смотрела на Дрейка. И стояла она слишком близко. Мне показалось, что я уже видела ее раньше. Не стоило девушке так смотреть на Дрейка, раз он парень Пейдж.

— Эй, ребята, спасибо, что пришли, — обратился Дрейк к толпе. — Я не ждал настоящей вечеринки. Кажется, я пробыл в городе минут пять. Или пять месяцев, если быть точным. Мне очень понравилось здесь. Я жил в доме тети Кейт и дяди Джона и не ожидал, что обзаведусь кучей друзей. Я думал: Корнуолл — всего лишь аванпост Лондона, где я буду кататься на двухэтажных автобусах, есть ужасную британскую еду и стану футбольным хулиганом. Но вместо этого я отлично провел время. Не забывайте меня. Если кто-то захочет приехать ко мне в гости на Шпицберген и увидеть самый невероятный пейзаж на земле — добро пожаловать! Я бы хотел жить там всегда. И мне повезло, что получится там немного пожить. Но это не значит, что Корнуолл не произвел на меня впечатления.

Кто-то позади меня тихонько сказал:

— Ему стоило подольше рассказывать об Арктике.

В ответ рассмеялись.

Я сфотографировала Дрейка, чтобы снимок напомнил мне о вечеринке. Я не знала, что такое «Шпицберген». Странное слово. Но Дрейку оно явно нравилось.

Я допила вино из стаканчика. Лучше оно не стало. Я оглядела комнату еще раз. Меня сильно тошнило.

— Конечно, — продолжал Дрейк, — пока я жил здесь, мне повезло встретить красавицу Пейдж.

Он замолчал, улыбнулся и слегка покраснел.

Человек за моей спиной пробормотал:

— И выступить в куда более высокой весовой категории.

В ответ раздалось согласное фырканье.

— Благодаря Пейдж я встретил много прекрасных людей, — отметил Дрейк. — Я буду по вас скучать. Спасибо всем, останемся на связи. Я обязательно выложу в Фейсбуке снежные фото. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать. Ах да, спасибо Пейдж, Ивонне и Дэйву за то, что они разрешили нам занять их дом, хотя я планировал позвать всех в паб. А теперь продолжайте веселиться и постарайтесь не разнести этот дом.

Дрейк неловко слез со стула. По комнате прокатились короткие приглушенные аплодисменты: все держали в руках пластиковые стаканчики и по-настоящему хлопать не получалось.

Я попыталась сложить все, что Дрейк сказал: он едет куда-то, где много снега, и его это радует; он провел у нас в Пензансе[3] пять месяцев, жил у тети Кейт и дяди Джона; Пейдж устроила для него эту вечеринку.

Моя подруга стояла в углу, окруженная людьми. Она подняла глаза и одним движением бровей спросила, в порядке ли я. В ответ я просигнализировала, что в порядке.

Пейдж — красавица с длинными черными волосами, густыми и слегка волнистыми, кремовой кожей и ямочками на щеках, появляющимися, когда она улыбается. Пейдж похожа на китайскую фарфоровую куклу. На ней было ярко-голубое платье, короткое, обтягивающее. Она надела к нему плотные колготки и грубые ботинки. Я одернула дурацкое белое «праздничное» платье, стараясь не смотреть на свои ужасные туфли. Все было не так, как надо.

Интересно, как я выгляжу со стороны? Поблизости не было ни одного зеркала.

На внутренней стороне моей руки было напоминание: «Завтра в кино с Пейдж. Развесели ее».

Я налила красного вина в стаканчик и прошмыгнула через боковую дверь незаметно, как будто кто-то возражал против моего ухода. Холодный воздух ударил в лицо, море наполнило уши и легкие. Я закрыла глаза на несколько секунд. Слава богу, я выбралась оттуда.

Я стояла посреди дороги. Была ночь. Я озиралась по сторонам, пытаясь понять, где нахожусь. Под ногами у меня была белая полоса. Значит, я — на середине дороги. На меня мчался автомобиль и сигналил. Я смотрела на приближающиеся фары. Они вильнули в сторону и промчались мимо. Автомобиль продолжал сигналить, удаляясь.

Мне не следовало находиться на улице одной. Мне не следовало стоять посреди дороги. Мне только-только позволили переходить улицу в сопровождении взрослого. Почему я оказалась на дороге в темноте? Почему я одна? Где моя мама?

На мне было белое платье и странные желтые туфли. На платье спереди расползлось красное пятно. Когда я до него дотронулась, боли не почувствовала. В руке я держала пластиковый стаканчик с напитком из черной смородины. Я пролила немного на белую линию на дороге.

Мне было десять лет. Я не понимала, почему у меня тело взрослого человека. Мне стало неприятно, хотелось домой. Я перебежала на другую сторону улицы и оказалась на набережной. Откуда-то доносилась музыка. Я облокотилась на парапет и постаралась не паниковать.

Я сделала глоток и поморщилась. Это был не напиток из черной смородины, но противный вкус был мне знаком. Наверное, я это уже когда-то пила.

Я посмотрела на руку. «Флора» — написано на ней. Меня так зовут. Эти буквы составляют мое имя. Я уцепилась за это — я Флора. Ниже было: «Будь храброй». Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и взяла себя в руки. Я не знала, почему здесь оказалась, но со мной все будет в порядке. «Мне 17 лет» — гласило еще одно напоминание.

На другой руке было начертано: «Вечеринка. Дрейк уезжает. Он парень П.». Еще одну надпись прочесть было невозможно. Выше на запястье было написано: «Мама и папа. Морраб-Гарденс, 3» и «Завтра в кино с Пейдж. Развесели ее».

Я знаю, кто такая Пейдж. Она моя подруга. Я познакомилась с ней, когда пошла в школу. Нам тогда было по четыре года. Дрейк — ее бойфренд, но он уехал, и Пейдж нужно развеселить.

Я знаю, что у меня есть родители, я живу на Морраб-Гарденс, 3. И собираюсь вернуться домой. В голове было какое-то странное ощущение. Она кружилась.

Я смотрела на перевернутое отражение луны в море. К парапету было приклеено объявление: «Пропал кот. Ищем черно-белого кота без ушей. Исчез во вторник». Ниже был указан номер телефона, чтобы позвонить, если вы увидели кота. Я сфотографировала объявление один раз, потом еще раз и еще. Мне не нравилось, что по округе скитается черно-белый безухий кот. Он не услышит приближающуюся машину. Его надо найти. Может быть, я уже искала его и поэтому оказалась здесь.

Я перевернула смартфон и сфотографировала свое лицо. Посмотрев на снимок, я увидела, что выгляжу иначе. Я оказалась старше, чем думала. Мне было не десять лет.

Вечеринка. Дрейк уезжает. Пейдж грустит. Мне семнадцать. Мне нужно быть храброй.

Вода была черной. К невидимому горизонту тянулось широкое полотно темноты, на глади которого мерцало отражение луны. Сверкающая эспланада начиналась там, где заканчивалась земля.

Я задумалась: не спуститься ли на пляж и окончательно испортить странные желтые туфли — я никак не могла понять, нравятся они мне или нет, — бродя по острым камням и мокрому песку.

Я могла бы посидеть там, выпить из стаканчика тот красный напиток, названия которого не знала, и полюбоваться водой. Я осторожно добралась до лестницы с настолько истоптанными ступенями, что они просели в середине, и пошла по камням. Мои каблуки не провалились в песок: он оказался прочнее, чем выглядел. Я нашла место, где присесть, и уставилась на воду.

Волны шумно лизали камни, когда я услышала звук приближающихся шагов. Я не оглянулась. Кто-то сел рядом со мной.

— Флора, это вино, верно? — обратился ко мне парень с широкой улыбкой. Он был так близко, что наши плечи соприкасались.

Парень взял стаканчик из моей руки и отпил. Я посмотрела на незнакомца. Он не был похож ни на модель, ни на кинозвезду. Темноволосый. В очках с черной оправой и в джинсах.

Я чуть отодвинулась.

— Это я, Дрейк, — продолжал он. — Флора, с тобой все в порядке?

— Ты Дрейк?

— Да. Ох, да… Я догадываюсь, что произошло. Все в порядке, Флора. Мы с тобой знакомы много месяцев. Я был бойфрендом Пейдж.

Я не знала, что ему ответить.

— Все в порядке. Честное слово. Ты пьешь вино? Это на тебя не похоже.

Мне хотелось сказать хоть что-то, но я не находила слов. Мне хотелось сделать вид, что я нормальная. Это Дрейк. У него вечеринка, и вот он пришел на пляж.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я. — На пляже?

Я посмотрела на надписи на левой руке. Я смогла разобрать подсказку в свете уличного фонаря, стоящего у нас за спиной: «Дрейк уезжает». Фразу ниже разобрать было невозможно. Правая рука в очередной раз напомнила мне, что нужно быть храброй.

Дрейк взял мою левую руку и прочел надписи. Его ладонь была теплой.

— «Дрейк уезжает», — произнес он. — «Он парень П.».

Мы вместе смотрели на эти слова.

— «Флора, будь храброй», — прочитал Дрейк надпись на другой руке. — Мне нравятся надписи на твоих руках. Это работает? Они помогают тебе помнить?

Он держал мои руки.

— Я был парнем Пейдж, — сказал Дрейк.

Я не знала, почему он пришел на пляж. Он уезжает. Он будет жить где-то еще.

Ночь становилась холоднее, с моря подул ледяной ветер.

— Как это будет? — Я говорила быстро, чувствуя себя неуютно. — Куда ты едешь?

Дрейк по-прежнему держал мои руки в своих. Мне нравилось тепло его ладоней. По выражению его глаз я поняла, что мне следовало бы знать ответ на этот вопрос.

— Будет удивительно, — ответил Дрейк. — Там холодно. Однажды я побывал в тех краях. Типа, совсем давно. Мы поехали на каникулы на Шпицберген: посмотреть на полуночное солнце. Мне было десять, и с тех пор я мечтал жить там. А теперь, спустя девять лет, наконец-то сделаю это. Это будет грандиозно.

Он вздохнул.

— Мой курс читают на английском, потому что люди съезжаются туда со всего мира. Мне реально повезло, я ведь полный ноль в языках.

Дрейк немного поерзал и придвинулся еще ближе. Он отпустил мою левую руку, а правую сжал крепче.

Невозможно было сосредоточиться на том, что говорил Дрейк: моя кожа начала жить своей жизнью. Она стала невероятно чувствительной, и каждая ее частичка хотела только одного: чтобы Дрейк прикасался ко мне.

Он был парнем Пейдж, и я не знала, что он делает рядом со мной.

— Повезло, — эхом откликнулась я и опустила голову ему на плечо: терять мне было нечего. — Тебе девятнадцать, — продолжала я. — Мне семнадцать.

Казалось, важно помнить это. Я подняла голову, ведь он был парнем моей подруги.

Дрейк потянулся и левой рукой вернул мою голову себе на плечо. Подчинившись, я приникла к нему, чувствуя, как он обнимает меня.

— Мы с Пейдж расстались, — сказал Дрейк.

Он повернулся ко мне, я повернулась к нему. Когда его губы коснулись моих, я поняла: единственное, что могу сейчас сделать, это ответить на поцелуй.

Машины пролетали по дороге за нами. Волны разбивались о берег у наших ног. Я целовала Дрейка. Я хотела вечно вот так сидеть с ним на пляже. Я понятия не имела, как или почему это происходит, но знала: это лучшее, что случилось со мной в жизни.

Мне удалось отодвинуться от Дрейка. Волны набегали на берег, налетевший ветер ерошил мои волосы.

— Эй, послушай, — произнес он, — не хочешь сходить со мной куда-нибудь? Типа, прямо сейчас? Мы могли бы провести ночь вместе…

Я уставилась на него. Мы могли бы провести ночь… Все внутри меня напряглось. Я хотела провести с ним ночь, но не знала, что и как делать. Он хочет провести ночь со мной. Ночь. Эту ночь.

Я должна была идти домой.

— Но моя мама… — начала я. Мы смотрели друг на друга. Я не смогла закончить предложение, отвести взгляд. Я наклонилась, чтобы снова поцеловать Дрейка, но он отпрянул.

— Твоя мама, — повторил Дрейк. — О боже! Прости. Это была ужасная идея. Правда. Я это… я… не хотел…

Он умолк. Я не могла говорить, поэтому кивнула. Выражение, с которым он смотрел на меня, было трудно расшифровать.

— Я в порядке, — заверила я Дрейка. — Ой, прости. Я бы… никогда…

Я закусила прядь волос. Предложение закончить не получилось. Я хотела сказать Дрейку, что не ожидала ничего подобного. Уверена, что такого со мной раньше не бывало. Что я смущена и все еще пытаюсь осознать происходящее. Что я буду вечно любить его, ведь он помог мне почувствовать себя нормальной. Что я бы хотела провести с ним ночь, но не могу предать подругу. И не вернуться домой ночевать тоже не могу.

— Она позвонит в полицию, — сказала я, думая о матери.

— Полиция. Господи, я идиот. Забудь, что я предложил.

Дрейк посмотрел на меня. Мы оба знали, что я, разумеется, забуду этот разговор. От холода волоски на моих руках встали дыбом. Море билось о берег, ветер дул со всех сторон, луна и звезды исчезли за облаками. Небо стало таким же черным, как море.

— Понимаешь, — заговорил Дрейк, — я могу признаться, потому что, типа, какого черта? Ты все равно забудешь. Я был тогда в пабе с тобой и Пейдж. Я смотрел на тебя, такую, типа, хорошенькую и белокурую, не похожую ни на одну девушку на земле. И я гадал, каково это — быть с тобой? Ты другая. Всегда улыбалась мне. Захотелось присматривать за тобой и слушать: твои слова отличаются от того, что говорят другие люди.

Он взял мое лицо в ладони.

— С тобой все будет о’кей, Флора?

Я кивнула. Хотела сразу записать, что поцеловала Дрейка, но было бы странно сейчас калякать что-то на руке. Мне нужно было записать: «Он предложил провести ночь». Я не хотела это забыть. Но я не стала. Возможно, мы могли бы найти способ провести время, как нормальные взрослые люди.

— Со мной все будет в порядке, — ответила я. — Послушай, если мы пойдем куда-нибудь сейчас, то я могла бы. Уверена, что могла бы…

— Нет. Прости. Мой косяк. Мы не можем. Но знаешь, может, останемся на связи? Просто сообщай, что с тобой все в порядке, ладно? Ты же сделаешь это?

— Я буду на связи. — Мне хотелось снова поцеловать Дрейка. Я хотела, чтобы он продолжал целовать меня. Хотелось стереть весь мир вокруг, чтобы остались только он, я и пляж.

Прилив подобрался ближе, и мы оказались на узенькой песчаной полоске. Дрейк глубоко вздохнул и крепче сжал мою руку.

— Флора Бэнкс, — торжественно произнес он, — будь осторожна. Не говори Пейдж об этом. Не говори твоей маме. Не записывай это на руке.

Он выбрал один камешек из лежащих под ногами и протянул его мне на раскрытой ладони. Камешек был маленький и гладкий. Даже в лунном свете я видела, что он абсолютно черный, хотя остальная галька была серой, цвета сланца. Я протянула руку и взяла камешек.

— Я сохраню его навсегда, — сказала я Дрейку.

Мы встали. Я словно окаменела, была сбита с толку. Мне хотелось забраться в кровать и снова и снова переживать эти мгновения. Мы медлили и смотрели друг на друга.

— Что ж, я… — начал Дрейк. — Ох, не могу я вернуться к Пейдж сегодня. Не сейчас. Я пойду, а утром тихонько уеду.

Он снова поцеловал меня в губы. Я прислонилась к нему и ощутила его объятия. Я знала, что никогда больше этого не почувствую.

— Давай я провожу тебя до дома? — предложил Дрейк, но я покачала головой. Я стояла на пляже и смотрела, как он уходит. Дрейк дошел до лестницы и поднялся в реальный мир. Он остановился, помахал мне и исчез из моей жизни навсегда.

Я поцеловала мужчину своих грез. Но он уезжает далеко, туда, где холодно, где светит полуночное солнце. Я посмотрела на темное небо. Полуночное солнце — это что-то с другой планеты.

Когда я вернулась домой, мама ждала меня. Она была в халате, волосы распущены, в руке чашка чая. Она поцеловала меня в щеку и оглядела с ног до головы.

— Хорошо провела время? — спросила мама.

— Да.

— Ты выпила.

— Капельку.

— Ну и пятно на твоем платье. Ладно, не важно. Все прошло хорошо?

Я просияла.

— Да. Просто прекрасно, спасибо.

— Хорошо. Пейдж проводила тебя?

— Да.

— Прекрасно. Теперь я могу получить назад мои туфли?

Я скинула желтые туфли и пошла наверх. В спальне я переоделась в пижаму и записала встречу с Дрейком в мельчайших подробностях на обратной стороне старого блокнота, куда маме даже в голову не пришло бы заглянуть. Я спрятала блокнот в ящик под кроватью, положив на самое дно под другие вещи. Я написала себе записку, чтобы не забыть, где лежит блокнот. Утром я проснусь и буду перечитывать записи снова и снова, хотя мне это будет и не нужно, потому что я все запомню.

Черный камешек я положила на прикроватную тумбочку. Я смогу запомнить. Мне семнадцать лет.

Глава 2

— Ты поцеловала его. — Пейдж говорила спокойно, но лучше бы она кричала. В ее голосе звучала тихая ярость. Она пристально посмотрела на меня и повторила: — Ты поцеловала его! Я знаю, что ты это сделала. Ты этого не помнишь, но ты это сделала. Я знаю, что ты это сделала, потому что…

В ушах у меня звенело, и я не могла сосредоточиться на словах Пейдж. Я понимала, что она говорит. Я понимала, что она злится. Я понимала, что у нее было право сердиться. Она произносила слова, но я их не слышала. Я заставила себя посмотреть на подругу. Я заставила себя собраться.

Пейдж глубоко дышала.

— Ты записала это!

Она держала в руке один из моих листочков-напоминалок, поэтому я не могла, разумеется, ничего придумать. Слова были написаны моим почерком, а Пейдж знала, что в записках — только правда. Она знала, что все записанное случилось на самом деле.

Я тоже знала и помнила это. Я помнила то, что было до моей болезни, а теперь еще и то, что поцеловала Дрейка. Я больше не маленькая девочка, потому что поцеловала парня на пляже и он попросил меня провести с ним ночь. Мне не десять лет. Мне семнадцать.

Я помнила. Камень, или Дрейк, или любовь не позволили мне забыть это. Потому что я влюбилась!

Я не могла отрицать этого перед Пейдж. Я помнила, как поцеловала Дрейка. Должно быть, это осталось в моей памяти, хотя я не помнила ничего произошедшего после того, как мне исполнилось десять. Я посмотрела на желтый листок, который держала Пейдж: посередине крупными буквами было написано: «Купить молоко», а по краям малюсенькими буквами: «Я поцеловала Дрейка. Я люблю Дрейка». Я заметила, что продолжаю смотреть на слова. Я восхищалась тем, что случилось. Это делало меня счастливой, и мне хотелось плакать.

Я ждала, когда все забуду, но пока помнила: я сидела на пляже, он пришел ко мне, присел рядом и мы поцеловались.

Это было мое единственное ясное воспоминание, которое не исчезло после болезни. Я цеплялась за него, приказывала ему остаться, жить во мне столько, сколько я смогу его удерживать. Я не понимала, почему воспоминание осталось. И не знала, надолго ли. Я обожала его. Мне нужно было сохранить воспоминание навсегда. Если я буду помнить его, я смогу запомнить и другие вещи. Поцелуй Дрейка — лекарство, которое излечит меня. Скоро я буду помнить все, хотя надеюсь, что этот разговор с Пейдж забуду.

Пейдж держала в руке листок и смотрела на меня с такой ненавистью, что мне пришлось опустить глаза и разглядывать пол. Мы сидели в очаровательной маленькой чайной на Маркет-Джю-стрит и ждали, когда нам принесут заказ. После мы собирались заняться чем-то другим. Пейдж нашла записку, потому что я вытащила смартфон, чтобы написать маме, где нахожусь. Из моей сумки вылетели желтые листочки. Пейдж нагнулась, чтобы собрать их для меня, а я забыла, что на них могло быть записано что-то такое, чего ей видеть не следовало бы.

Я забыла. Разумеется, забыла. Я помнила поцелуй, но забыла, что написала о нем.

Пейдж увидела имя Дрейка на краю листка, потому и вчиталась в текст. И вот теперь она смотрела на меня.

— Ты любишь его? — спросила Пейдж. — Ты не только поцеловала его… Я понятия не имею, сколько раз это могло случиться, да ты и сама этого не знаешь. Но ведь ты думаешь, что любишь его. Вот этого я от тебя не ожидала.

Я не нашлась что ответить. Я поняла, что люблю Дрейка, но мне не хотелось, чтобы Пейдж знала, какую страсть я испытала в тот вечер. И все же я кивнула.

— И ты поцеловала его. Признайся. Я на сто процентов уверена в этом.

Я смотрела в пол, стилизованный под дерево. Потом я повернула голову направо, отвернувшись от Пейдж, и уставилась на людей, сидевших за соседним столиком. Это была семья: двое взрослых и двое детей. Взрослые читали газеты, дети толкали друг друга под столом. Все четверо были в джинсах и голубых флисовых куртках.

— Он пошел на пляж, — тихо продолжала Пейдж. — И уже не вернулся. Ты провела с ним всю ночь.

— Не было этого! Я ушла домой. Можешь спросить у моей мамы. Пейдж, я помню это!

Я помнила: Дрейк попросил меня провести с ним ночь. Об этом я подруге говорить не собиралась.

— Нет, ты не помнишь! А мать тебя прикроет. Если ты привела Дрейка домой и вы всю ночь кувыркались в кровати, а рано утром он ушел, твоя мама мне этого не скажет. Потому что она не захочет, чтобы дочь потеряла единственную подругу. И кстати, ты можешь сообщить ей, что я передумала и не собираюсь делать небольшое одолжение. Я согласилась только для того, чтобы она от меня отвязалась. Скажи маме, что они могут взять тебя с собой.

— Нет! — Я чувствовала нарастающую панику. — Нет, Пейдж, поверь мне! Мы действительно сидели на пляже. Мы поцеловались. Прости. Я ушла домой. Он тоже ушел, я не знаю куда. Прости меня, Пейдж. Я не хотела, чтобы это случилось. Но я все помню. Я действительно помню.

Я понятия не имела, что это за «небольшое одолжение», но было не время спрашивать. Вероятно, мне уже говорили об этом двенадцать тысяч раз.

— Ты не хотела? Господи. И, Флора, не говори мне, что ты помнишь. Я знаю, что не помнишь.

— Я не хотела, чтобы это случилось. Я не ожидала, что буду все помнить. Не знаю почему, но…

— Ты любишь его, — прервала меня Пейдж.

Я смущенно пожала плечами, мне было неловко.

— Поправочка: ты записала свою маленькую историю любви, и каждые пару часов, когда все забываешь, перечитываешь ее и убеждаешь себя, что любишь Дрейка. Жалкое зрелище. Прежде всего жалок он. Ты его заслуживаешь, если такого бойфренда себе ищешь. Насколько я знаю и насколько ты знаешь, он мог соблазнять тебя последние несколько месяцев. Мило. Большая польза будет тебе от него на Северном полюсе. Ты могла заполучить моего бойфренда, но он уехал. Знаешь ли, долгие годы только я заботилась о тебе. Я вытащила тебя из дома, хотя мать предпочла бы завернуть тебя в вату и не отпускать от себя. Я водила тебя в кино, в кафе, на танцы целый год. Я присматривала за тобой лучше, чем женщина-соцработник в те дни, когда ты еще училась в школе. Каждый раз, когда ты забывала, где находишься, я помогала тебе. Моя мама терпеть не могла, что я этим занимаюсь. Она говорила, что мне не следует быть для тебя нянькой. Но конечно — бери моего парня. Дело в том…

Пейдж оборвала себя, когда официантка со скучающим видом принесла наш заказ на круглом подносе. Она долго расставляла чашки, крошечный молочник, вазочку с пакетиками сахара и сверкающий небесного цвета чайник.

Пока официантка нас обслуживала, мы с Пейдж молчали и не смотрели друг на друга. В конце концов подруга напряженно выдавила из себя: «Спасибо». За соседним столиком маленькая девочка в голубой флисовой курточке попросила мужчину: «Можно мне поиграть на твоем телефоне?»

Я налила нам чай, начав с Пейдж. Она наблюдала за мной, и моя рука дрогнула. Чай пролился на стол — лужица потекла к краю. Пейдж не шевельнулась, поэтому, закончив разливать чай, я встала, подошла к стойке и взяла салфетки, чтобы вытереть чай, пока он не пролился на пол.

Пейдж не дотронулась до своей чашки. На подруге были узкие черные брючки по фигуре и обтягивающая футболка с круглым вырезом. Волосы были собраны. Она не забыла о яркой помаде. Я думала: мы собирались пойти в кино, где она стала бы говорить о Дрейке и о том, как она по нему скучает.

Но теперь мы не будем больше этого делать, никогда.

Пейдж глубоко вздохнула и продолжила:

— Дело в том, что я всегда знала о твоей влюбленности в Дрейка. Тебя видно насквозь, Флора. Но я и представить не могла, что Дрейк этим воспользуется. Одному богу известно, сколько раз это было. Мне в голову не приходило, что он вообще тебя заметил, если не считать интересной истории твоей болезни. Ты и половины ее не знаешь. Что бы ты ни сказала, тебе не удастся убедить меня в том, что у вас не было секса. Ни единому слову не поверю. У меня в голове не укладывается, что ты это делала с моим парнем. С моим! Я знаю, что ты забудешь Дрейка, потому что не знала его до твоей так называемой болезни. Но ты записала его имя на руке и добавила, что он мой парень. Я знаю, — Пейдж помахала запиской в воздухе, — что ты думаешь, будто любишь его. Или ты втайне любила его все это время?

Я попыталась покачать головой, но у меня не слишком хорошо получилось.

— Не знаю, — прошептала я. Мой голос стал тоненьким и дрожал. — Не помню.

— Эй, все нормально. — Пейдж уже улыбалась, глядя мне прямо в глаза. — Ты сочинила великолепную историю любви и поэтому не чувствуешь себя ребенком. Теперь это больше не секрет, поэтому можешь внести изменения в свою глупую запись. Я сама это сделаю. Вот так.

Она протянула раскрытую ладонь. Я подтолкнула к ней чистые листочки. Пейдж достала из сумки ручку и начала писать, сначала на моем листке, потом перешла на следующий, и на следующий, и на следующий. Исписав листок, она приклеивала его на стол передо мной. Закончив, Пейдж взяла сумку и вышла на улицу. К чаю она не притронулась.

Я начала читать надписи. Слова «Купить молоко» были зачеркнуты. На первом желтом листочке было написано: «Я поцеловала Дрейка. Я люблю Дрейка. Это НЕ секрет. Мне нужно найти новую лучшую подругу». На втором: «Пейдж больше никогда не будет говорить со мной. Больше никогда ей не звони, запомни это», на третьем: «НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ЗВОНИ ПЕЙДЖ И НЕ ПИШИ ЕЙ».

Я пила чай и смотрела на эти слова. Камешек лежал в моем кармане, предательски «подглядывая».

— Я помню, — сказала я, обращаясь к тому месту, где сидела подруга. — Я помню.

Дома царила суматоха. Ссора с Пейдж не выходила у меня из головы. Мама не ждала меня у окна, как обычно. За входной дверью стоял чемодан. Я услышала шаги наверху. В доме ощущалось деловое настроение, атмосфера изменилась.

— Ау! — позвала я, сбрасывая туфли. Я гадала, что значит этот чемодан: кто-то приехал или кто-то уезжает? Может быть, Дрейк приехал. Или они вышвыривают меня из дома.

Я собрала с коврика у двери рекламные листовки: доставка пиццы, летний сезон в парке развлечений Фламбардс, где есть американские горки, педальные вертолеты, карусели. Я хотела поехать туда. Эту листовку я сунула в карман, где лежал камешек.

Мне хотелось рассказать родителям, что я кое-что помню, однако я не могла признаться, что поцеловала парня Пейдж. В доме явно происходило неладное, и я испугалась, что Пейдж позвонила и открыла им мой секрет.

Папа спустился с лестницы, перепрыгивая через две ступеньки.

— Флора! — воскликнул он и повернулся к двери наверху. — Энни! Флора пришла! — крикнул он и снова повернулся ко мне. — Давай дождемся маму.

У меня веселый и милый папа. Он работает бухгалтером. Дома он ходит в узорных джемперах, которые вяжет сам. Его волосы стоят дыбом, если мама их не пригладит. Папа говорит забавные вещи. Он все для меня сделает, и я это знаю. Я тоже сделала бы для него все, если бы могла сделать хоть что-нибудь. Когда я его вижу, испытываю облегчение. Он мой дом.

Но в ту минуту он выглядел встревоженным. Я посмотрела на ладони и руки, гадая, что такое важное я забыла.

— Мы переезжаем? — рискнула спросить я.

Папа слабо улыбнулся.

— Нет. Нет, дорогая, мы не переезжаем. Энни!

Мама торопливо спустилась, едва не упав на нас. Длинный кардиган волочился за ней, волосы завивались и были в беспорядке.

— Флора, дорогая! Ох, Флора, милая. Как дела у Пейдж? Ладно. Почему бы нам не выпить чаю?

Она посмотрела на мои руки, и я вытянула их, показывая, что на них нет новых записей. Желтые листки, исписанные Пейдж, лежали в моей сумке, и я испытала облегчение от того, что родители ничего не узнали. Они бы запаниковали, попытались поговорить с Пейдж и сгладить конфликт, как будто я была маленьким ребенком, не отвечающим за свои поступки. Я больше не маленькая девочка. Мне семнадцать.

Дрейк заставил меня все помнить. Я открыла было рот, чтобы сказать родителям об этом, но сразу его закрыла. Я не хотела, чтобы они узнали, что я поцеловала парня на пляже. В этом доме я маленькая девочка, а маленькие девочки не целуются с парнями на пляже.

Я помнила, что сделала. Я цеплялась за этот факт. Я поступила плохо, но поцелуй был моим, и он был настоящим. Этот поцелуй не исчез. Он оставался в моей голове. Я помню это, потому что люблю Дрейка. Я сжала камешек в кармане, уверенная: если я потеряю его, то потеряю и память.

— Я поставлю чайник, — сказала я маме.

— Спасибо, дорогая.

Я вскипятила воду и заварила чай в чайнике в горошек, который у нас с тех пор, когда я была совсем крошкой. Я поставила его на стол, достала из холодильника молоко в пластиковой бутылке и расставила любимые кружки всех членов семьи. На дверце холодильника висел лист формата А4 с фотографиями кружек. Каждое изображение было подписано. Думаю, я сделала это сама. Моя любимая кружка, по всей видимости, розовая в горошек, это самая скучная кружка в мире. На маминой написано: «Лучшая МАМА на свете» и нарисована мультяшная женщина в фартуке. Папина — с портретом бородатого мужчины и надписью: «Уильям Шекспир». Я готова была поспорить, что это не наши любимые кружки, но я все равно достала именно их.

Я ощущала слова Пейдж сквозь ткань сумки. Не нужно было проверять, чтобы узнать, что там написано. Пока нет. Эти слова жгли мне кожу.

— Флора, — сказал папа, как только мы сели за стол. Обычно он никогда не начинал разговор первым. — Послушай, кое-что непростое должно произойти.

Я положила перед собой блокнот, ручку и смартфон, потому что могла держаться за них, как за соломинку.

Мама обхватила кружку и молчала. Она даже не предложила нам печенье.

— Ты знаешь Джейкоба? — спросила мама.

— Я люблю Джейкоба! Джейкоб — мой брат. Где он?

Я повернулась в ту сторону, куда смотрели родители, — на стену с фотографиями.

Увеличенные снимки — мои, мамы, папы и мальчика — все приклеены скотчем. Под изображениями были написаны наши имена. Под мальчиком: «Джейкоб (брат)».

Я знала Джейкоба. Его я любила больше всех на свете. Он был старше меня. Обычно он подхватывал меня на руки и носил по дому, позволял смотреть телевизор, сидя у него на коленях. Я очень хорошо помнила, как он разрешил накрасить ему ногти на ногах.

— Он во Франции, — продолжала мама. Она говорила очень быстро. — Ты знаешь, что Джейкоб старше тебя. Знаешь ведь, правда? Ему двадцать четыре года. Сейчас он живет во Франции, и мы редко с ним видимся. Но Джейкоб очень тебя любит. Больше, чем нас.

— Двадцать четыре? — Я нахмурилась, глядя на фото. Темноволосый мальчик привлекал изящной худобой. Он выглядел моложе двадцати четырех лет.

— Это старый снимок, — сказал папа. — Да, сейчас ему двадцать четыре. Мы не виделись с ним несколько лет. — Он посмотрел на меня, проверяя выражение моего лица, потом продолжил: — Мы получили известие о нем. Джейкоб в больнице: он очень болен. Мы должны поехать к нему, Флора.

Я старалась вникнуть в смысл слов отца.

— Если вы давно его не видели, откуда тогда знаете, что брат меня любит? Я знаю, что люблю его, потому что это помню.

— Мы просто знаем, и все, — ответила мама. — Но это не главное. Мы должны поехать и навестить его в больнице.

— Мы едем во Францию? Так вот почему внизу стоит чемодан! Мы уезжаем из дома? Мы едем на встречу с Джейкобом?

Я никогда не уезжала из дома, понятия не имела, как выглядит Франция, если не считать смутного представления об Эйфелевой башне.

— Нет, ты не едешь, — произнес папа, а мама выпила полчашки одним глотком. Она сильно нервничала. — Мы едем, а тебе придется остаться дома. Это лучшее место для тебя. Франция стала бы чересчур большим испытанием, а нам необходимо сосредоточиться на Джейкобе. Путешествие будет слишком тяжелым, и тебе ни к чему привыкать к новому месту. Здесь тебе лучше.

— Но я хочу увидеть Джейкоба! Я хочу поехать с вами!

— У тебя нет паспорта, — объяснила мама. Ее голос звучал странно. — Если ты останешься здесь, будешь в безопасности. Мы дадим тебе деньги. Я вчера говорила с Пейдж, как раз перед тем, как ты отправилась на ее вечеринку. Она поживет у нас и присмотрит за тобой. Я приготовила для нее свободную комнату. Запомни: если тебе что-то понадобится, не ходи к миссис Роуи. Она в последнее время соображает еще меньше тебя, и одному богу известно, что вы вдвоем можете натворить. Рассчитывай на Пейдж, и с тобой все будет в порядке. Я забью холодильник едой, да и вернемся мы быстро. Я буду отправлять тебе сообщения каждый день с напоминанием вовремя принять лекарство. Я разрешаю тебе выпить лишнюю таблетку на ночь, чтобы ты хорошо спала и не волновалась. Если забудешь, где находишься, Пейдж тебе подскажет.

— О! — Я подумала об этом неожиданном предложении. Пейдж не станет жить в нашем доме и не скажет мне, где я нахожусь. Ведь она со мной не разговаривает, потому что я поцеловала ее парня. Наш разговор оставался в моей памяти, но я ничего не сказала родителям. Я решила остаться дома одна.

Я записала все, что они мне сказали, потом сфотографировала страницу: Джейкоб болен, мне хочется увидеть его, но у меня нет паспорта. Оставшись одна, я могла бы думать о Дрейке весь день напролет. Я могла бы сидеть дома и вспоминать наш поцелуй. Я могла бы дойти до пляжа, где все это случилось, и никто не спросил бы, куда я иду. У меня был поцелуй — островок в памяти, и мне хотелось провести как можно больше времени с этим воспоминанием на тот случай, если потом я все забуду.

Идея привела меня в восторг.

— На сколько вы уезжаете?

Я увидела, что мама чуть расслабилась.

— Мы забронировали отель на пять дней. Что бы там ни происходило, мы сможем все уладить и вовремя вернуться. Если кому-то из нас придется поехать еще раз, мы это сделаем. Мне нестерпимо расставаться с тобой, дорогая, но я думаю, что нам необходимо через это пройти.

Я кивнула и выпила чаю.

— Когда вернетесь, мы поедем во Фламбардс? — спросила я.

Мама откинулась на спинку стула, как будто мои слова ее шокировали, и закрыла глаза. Папа накрыл ее руку своей.

— Мы обязательно придумаем что-нибудь веселое, обещаю, — сказал он.

Я сидела за столом в знакомом доме, с людьми, похожими на моих постаревших родителей. Я посмотрела на руку: меня зовут Флора. Я должна быть храброй. Я не помнила, что произошло, или о чем мы говорили, или что я делала минуту назад.

Я знала, что поцеловала Дрейка на пляже. Он попросил меня провести с ним ночь. Я не была маленькой девочкой. Волны разбивались о берег. Было темно, и лунный свет отражался в воде. Я любила Дрейка.

Я сунула руку в задний карман джинсов и проверила, на месте ли волшебный камешек, который помогал мне не забывать. Камешек не исчез. Я не стала его доставать. Хотелось сказать родителям, что у меня есть воспоминание. Я открыла было рот, но потом подумала: им незачем знать о том, что я целовала парня, и снова закрыла его.

В моем кармане оказалась еще и рекламная листовка. Я вытащила ее и положила на стол. Папа выбросил листовку в мусорное ведро, а я, видимо, достала. Я даже не успела прочесть, что было на ней написано.

Я взяла лист бумаги, лежавший передо мной, и прочла. Все молчали. Мама обняла меня за плечи.

— Все в порядке, — сказала она. — Ты дома. Мы только что сказали тебе, что должны поехать в Париж, чтобы увидеть Джейкоба. Он очень болен, и мы нужны ему. Ты останешься здесь на несколько дней. К тебе придет Пейдж, чтобы составить компанию.

Джейкоб был мои братом. Я помнила его. Он был добр ко мне, когда я была маленькой. Он заболел, и родители поедут навестить его. Пейдж придет в наш дом, поживет у нас и присмотрит за мной.

Это замечательно.

— Договорились? — спросила мама. — Ты все усвоила? Итак, мы уезжаем завтра рано утром. Наш рейс из Эксетера[4] в Париж в одиннадцать. Запиши это, или я могу, если хочешь. Мы поедем в аэропорт на машине.

Родители не любили водить машину, хотя она у нас была. Автомобиль стоял на дороге позади дома, им никогда не пользовались. Не знаю, откуда я это точно знала. Должно быть, дело важное, раз они решились сесть за руль.

— Я попросила Пейдж прийти в девять часов. Но это лучше проверить. Ты бы позвонила ей прямо сейчас. Или хочешь, я позвоню?

— Нет, все в порядке, я поговорю с ней, — ответила я. — Хорошо, что она поживет у нас.

Я поцеловала парня Пейдж. Но я не должна была признаваться в этом маме.

— Обещай оставаться на связи.

— Да, обещаю.

— Пиши сообщения, — добавил папа. — Мы не сможем ответить, только пока летим: в самолете заставляют выключать мобильные телефоны.

— Или мы будем вне зоны доступа, — продолжила мама. — Я проверила международное покрытие — телефоны будут отлично работать во Франции. Когда мы вернемся, останется достаточно времени до твоего дня рождения. Его мы не пропустим. Не забывай заряжать смартфон. Проверяй сообщения.

Я встала, отодвинув стул. Он опрокинулся и упал: пришлось совершить неловкий маневр, поднять стул и поставить.

— Со мной все будет в порядке, — сказала я родителям. — Я замечательно проведу время одна. С Пейдж. Мне будет хорошо. Я позвоню ей прямо сейчас, о’кей? Не беспокойтесь об этом. Позвольте мне самой позаботиться о моей няньке.

Мама улыбнулась.

— Разумеется, дорогая. Перед отъездом я оставлю для тебя записочки по всему дому, хорошо? Чтобы ты ничего не забывала. Если Пейдж поживет с тобой, я не буду сильно волноваться.

— Волнуйся о Джейкобе, а не обо мне. Что с ним случилось?

— Мы не знаем, — сказал папа.

Когда я позвонила Пейдж, она не ответила.

В своей спальне на стене я нашла еще один снимок Джейкоба. Мальчик, которого я помнила, стоял в саду в футболке с надписью: «Гранд-Каньон, штат Аризона» — и держал за руку маленькую белокурую девочку в голубом платье. Если верить надписи под фотографией, то этой девочкой была я.

Мы с Джейкобом позировали в саду этого самого дома, но только там были качели. Мне бы хотелось, чтобы они стояли в саду до сих пор. Пожалуй, я могла бы попросить родителей купить качели.

Остаток дня мама провела за готовкой, хотя с этим я могла справиться самостоятельно. Но она беспокоилась, что я не выключу духовку или оставлю газ, который заполнит весь дом, а потом зажгу спичку. Мама разложила еду по контейнерам и блюдам, накрыв их фольгой. На каждую емкость она наклеила этикетку с названием дня, когда мы с Пейдж предположительно должны будем это съесть. Лазанью нам предстояло съесть в день их отъезда, карри — во вторник, рыбный пирог — в среду, макароны с сыром — в четверг и пиццу — в пятницу. Родители вернутся домой в субботу. В шкафу было полно хлеба и того, что можно положить на бутерброд. К тому же мама приготовила гигантскую кастрюлю супа, чтобы я ела его на ланч.

Я попробовала позвонить Пейдж, но потом увидела, что уже пять раз пыталась это сделать. Она не ответила. Затем от нее пришло сообщение: «Флора, прекрати звонить. Я не хочу говорить с тобой. Ты поцеловала моего парня. Оставь меня в покое».

Родителям я ничего не сказала.

Я погрузилась в воспоминание. Я так сильно любила Дрейка, что он сумел заставить мой мозг работать. Я сидела на пляже. Там были волны. Он подошел и присел рядом. Он сказал, что отдыхал в пабе и гадал: не ошибся ли, выбирая девушку. Он добавил, что я красивая и интересная. Я помнила наш разговор. Я цеплялась за него. Я могу запоминать. Я снова и снова повторяла про себя каждое слово.

Я нашла исписанные Пейдж желтые листки в сумке, разложила их по порядку и сфотографировала, чтобы запомнить: я не должна ей звонить. Как мне бы ни хотелось, я не могла написать это на руке, пока не уехали родители. Я настойчиво пыталась дозвониться до подруги, но в ответ получала сердитые сообщения. Раз от разу они становились все более грубыми.

Наконец наступил вечер. К отъезду родителей все было готово. Блюда на пять дней выстроились в холодильнике. Таблетки разложены в маленькие коробочки, на каждой прописными буквами написан день недели. Чемодан стоял у двери, родители проверили и перепроверили свои паспорта. Билетов на руках у них не было, потому что они покупали их онлайн. Но я знала, что они летят в Париж из Эксетера и выедут из дома в пять часов утра. Я знала об этом, потому что это было написано всюду, куда падал мой взгляд.

Мама повесила фартук, сняла повязку с волос и с натянутой улыбкой посмотрела на меня.

— Не пройтись ли нам на пляж, дорогая? — спросила она. — Глоток свежего воздуха Корнуолла мне бы не помешал. Мы бы с тобой погуляли перед отъездом.

Я надела туфли и плащ, остановилась на крыльце среди накопившихся там вещей: теннисных мячей, крикетной биты, выглядевшей очень старой, картонной коробки с моими тетрадями из начальных классов. Я отчаянно надеялась, что мы не столкнемся с Пейдж. Мне будет замечательно одной, но я понимала: родители никогда не оставят меня одну, если узнают правду. Я хотела, чтобы они поехали к Джейкобу. Я планировала проверить, смогу ли существовать самостоятельно. Я хотела, чтобы мне позволили жить внутри единственного воспоминания.

Дверь за моей спиной была слегка прикрыта, поэтому я слышала, как родители говорят между собой приглушенными голосами. Они делали так всегда, если не хотели, чтобы я их слышала. Я решила было побольше приоткрыть дверь к ним и подслушать по-настоящему. Но как только я сделала шаг к двери, мама сказала:

— Нет, она определенно ничего не понимает. Пусть все так и остается.

Я застыла.

Я определенно ничего не понимала. Но все должно измениться, потому что я собираюсь все помнить. Родители явно от меня что-то скрывали. Я записала: «У М. и П. есть от меня секрет», и сунула листок в карман. Когда они уедут, я обязательно осмотрю дом и попытаюсь раскрыть тайну.

Я отошла от двери, сошла с крыльца и сделала несколько шагов по садовой дорожке, глядя на то место, где когда-то стояли качели.

Мама вышла на крыльцо. Она глубоко дышала. Я сделала вид, что не замечаю ее. Она подождала с полминуты или около того, потом жизнерадостно окликнула меня:

— Флора! Вот ты где. Давай пройдемся и посмотрим на море.

Она определенно ничего не понимает. Это была история моей жизни до Дрейка.

— Да, — ответила я, огляделась и замялась. Если бы я сейчас спросила, чего не понимаю, мама бы мне не сказала. Поэтому пока не стоит поднимать эту тему. С этим я разберусь позже.

— Что случилось с Джейкобом? — спросила я.

— Мы не знаем.

Судя по всему, я спрашивала ее об этом миллион раз, потому что в мамином голосе прозвучало раздражение.

Мама ниже меня ростом и полнее. У нее густые кудрявые волосы, ничуть не похожие на мои — белесые и тонкие, без всякого объема. Я видела, как мама огорчена из-за Джейкоба, и мне захотелось позаботиться о ней. Но я не могла этого сделать: мама заботилась обо мне, так мы и существовали.

Море распласталось до горизонта в конце нашей улицы, но мы не пошли к нему, а направились в сад. Цветущий, великолепный, он рос напротив нашего дома. Райские тишина и покой окутали меня, словно одеялом.

— Почему вы перестали видеться с ним? — спросила я.

Мама дернулась и посмотрела на меня.

— С кем перестали видеться? — уточнила она, хотя прекрасно поняла, о ком я говорю.

— С моим братом… — Я не сразу вспомнила его имя. — Джейкобом.

— Ох, Флора, все было так сложно. И давно. Он был молод, упрям, думал, что лучше знает. И это было…

Она отвернулась.

— Связано со мной? — спросила я, уверенная, что именно так все и было. Что-то такое в мамином выражении лица говорило об этом.

— Нет, не совсем.

Мама быстро пошла к воротам сада, на которых табличка сообщала, что поджог — это преступление. Я поспешила следом. Я понимала: не нужно больше ничего спрашивать. Если она мне и говорила, то я уже забыла. Вероятно, мама говорила об этом уже миллион раз. Я наверняка ее раздражала.

Мы перешли улицу и остановились, облокотившись на парапет и глядя на море. Воздух был очень холодным, закатное солнце освещало все вокруг. Каждый камешек на пляже отбрасывал тень. Море сверкало, как зеркало, небо было безжалостно чистым и холодным.

Слева от нас располагался открытый плавательный бассейн. На него было приятно смотреть. Хотя я брала уроки плавания, когда была маленькая, сейчас я бы не решилась попробовать свои силы. За бассейном в воде, окруженный полоской земли, стоял сказочный замок, словно отдельный мир, безопасная закрытая бухта. Это мой мир: он всегда был моим.

Справа суша снова изгибалась.

Дрейк был далеко, там, где очень холодно, и куда он хотел поехать с десяти лет. Его курс читают на английском, и это хорошо, потому что в языках он полный ноль.

Я посмотрела на правую руку. «Флора, будь храброй», — гласила надпись. Однажды я что-нибудь сделаю. Когда-нибудь.

— Мне будет этого не хватать, — сказала мама, глядя по сторонам.

— Вы вернетесь? — неожиданно для самой себя спросила я, не понимая почему.

Я чувствовала: мама на меня смотрит, но не отводит глаз от моря. Дрейк и я поцеловались недалеко отсюда, чуть левее. Прилив был высоким. Море подошло близко. Я помнила ощущение его губ на моих губах, запах водорослей. В тот момент я пожертвовала дружбой с Пейдж. И самое ужасное заключалось в том, что я бы повторила это еще сотню раз. Я сунула руку в карман джинсов. Камешек был на месте.

— Разумеется, мы вернемся, — услышала я мамин голос. — Флора, посмотри на меня.

Я медленно и неохотно повиновалась. Мама встретилась со мной взглядом, но выражения ее глаз я не поняла.

— Обещаю тебе: мы вернемся, — сказала она, пристально глядя на меня. — Мы сделаем то, что должны, и вернемся домой. Договорились? Ты посидишь тихонько, и мы вернемся. Никуда не ходи. Ничего не придумывай.

Я попыталась пошутить:

— К тому моменту, когда вы вернетесь, я буду очень толстой. Вы меня не узнаете. Ты мне оставила столько еды.

Я хотела, чтобы она знала: я помнила про приготовленную для меня еду. Я заметила, что маме приятно.

— Да, разумеется, ты все съешь. Ешь три раза в день, принимай таблетки утром и вечером и все время посылай мне сообщения.

— Конечно, не беспокойся.

— Позаботься о себе. Никуда не ходи!

Мама долго смотрела на меня, пока я не отвернулась к морю. Мы стояли рядом и смотрели на Атлантику. Я думала только о Дрейке.

Глава 3

Я сидела на полу и читала записи в блокноте.

Он был в твердом черном переплете с большим белым стикером на обложке, на котором было написано: «История Флоры. Читай это, если испытываешь растерянность».

Не мой почерк. Я была уверена, что это написала мама.

Ты Флора Бэнкс.

Тебе 16 17 лет, ты живешь в Пензансе, в Корнуолле. Когда тебе было десять лет, в твоем мозге выросла опухоль. Хирурги вырезали ее, когда тебе исполнилось одиннадцать. Вместе с болезнью исчезла часть твоей памяти. Ты помнишь, как делать многие вещи: заваривать чай, включать душ, и помнишь свою жизнь до болезни, но после операции ты потеряла способность запоминать.

У тебя антероградная амнезия[5]. Ты запоминаешь что-то на пару часов, но потом все забываешь и теряешься. Ничего страшного: для тебя это нормально.

Если ты растеряна, посмотри на свои руки или записки, в свой смартфон и в этот блокнот. Они помогают тебе вспомнить, где ты находишься и что происходит. Ты научилась отлично записывать главное. Твое имя, написанное на руке, помогает не терять связь с реальностью. Ты всегда следуешь за своими подсказками, напоминающими, что происходит.

Ты помнишь нас, свою лучшую подругу Пейдж и тех людей, которых знала до операции. Других — забываешь, но это не страшно: окружающие знают тебя и все понимают.

Ты всегда жила в Пензансе: только здесь ты в безопасности. Этот город отпечатался в твоем сознании, здесь твой дом. Ты всегда будешь жить с нами, мы всегда будем заботиться о тебе. Все будет хорошо.

Ты замечательная, ты сильная. Ты не странная.

Ты очень хорошо читаешь и пишешь, замечаешь многие вещи лучше, чем обычные люди.

Мы всю жизнь будем следить за тем, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Всегда принимай лекарства два раза в день.

Целую.

Мама

Я закрыла блокнот. Как я могла забыть, что у меня амнезия? Хотя как я могла об этом помнить?

Я знала, что мне семнадцать лет. Я поцеловала Дрейка. Я помнила в подробностях наш поцелуй. Я сидела на пляже. Он подошел и присел рядом. Мне было семнадцать тогда, мне семнадцать сейчас. Моя спальня не изменилась с тех пор, когда мне было десять: отделка в розовых и белых тонах, оборочки, игрушки. Куклы Барби, плюшевые мишки, конструктор «Лего»…

Слова из этого блокнота перестали быть для меня правдой. Теперь я кое-что помнила. Это воспоминание было не из той поры, когда мне было десять. Оно из настоящего, по моим ощущениям. Я решила это проверить.

Я усадила игрушки в ряд на кровати: темноволосая Барби, машина «Скорой помощи» из набора «Лего», мягкая кукла по имени Филлис и серый Клювокрыл[6]. Я набросила на них тонкое розовое покрывало и записала в блокноте: «Барби, „Скорая“ из „Лего“, кукла Филлис, Клювокрыл».

Потом сняла покрывало и проверила, запомнила ли я игрушки. Я знала, что не ошиблась: прошло слишком мало времени. Мне нужно было уйти из комнаты, вернуться спустя несколько часов и проверить.

Я снова накрыла их и вырвала страницу из блокнота. «Какие игрушки на кровати?» — написала я и оставила листок и ручку на полу у двери, чтобы написать ответ, как только вернусь в спальню.

Я поцеловала парня, я влюблена. Мне семнадцать, и мне не нужна детская. Это смешно. Я собрала плюшевых мишек, сунула их в коробку из-под «Лего» и поставила ее в угол комнаты, прикрыв простыней из корзины с грязным бельем. Это детские игрушки, а я больше не ребенок.

Я могла бы перекрасить комнату в белый цвет. У меня была бы простая и просторная, обычная комната, в которой может произойти что угодно.

Я сидела на полу, смотрела на прикрытую простыней коробку и вспоминала.

Сидя на полу, вероятно, на этом самом, я играю с машиной «Скорой помощи» из набора «Лего». Я нормальная маленькая девочка. Я болтаю с кем-то большим, кто сидит рядом. Он помогает мне отвезти куклу в больницу. Я счастлива. Это мой брат Джейкоб.

Мой первый день в школе. Мне страшно и волнительно — я встаю до рассвета, надеваю школьную форму и рюкзак. Подождав, сколько хватает терпения, я бужу родителей и брата. Они все ворчат на меня, потому что еще очень рано.

Я собираюсь вместе с родителями на прогулку. Я радуюсь: нас ждет парк развлечений. Я приплясываю от нетерпения, спрашивая у всех, можно ли уже сесть в машину. Не могу дождаться, когда мы туда попадем. Родители смеются и отвечают, что надо сначала позавтракать.

Я не помнила ни прогулку, ни парк развлечений, хотя мне бы этого хотелось. Фламбардс. Парк назывался Фламбардс.

Пришло время пить чай. «Мам?» — крикнула я, гадая, куда она подевалась. Мама не ответила. Посмотрев на записки, расклеенные по всем стенам, я поняла почему. Родители уехали, чтобы повидать Джейкоба — того взрослого из моего первого воспоминания. Он мой брат, он болен.

Я запаниковала. Мне нельзя оставаться одной. Я не хочу оставаться одна. Мне нужен кто-нибудь. Мне нужна моя мама. Мне нужен мой папа. Мне нужны люди вокруг. Если Джейкоб болен, ему следовало приехать домой, чтобы здесь о нем позаботились.

Я помнила, что поцеловала Дрейка на пляже, но ничего другого я вспомнить не смогла.

Я увидела записку с фразой, написанной моим почерком: «Какие игрушки на кровати?» Я подняла простыню и увидела Барби, «Скорую» из «Лего», мягкую куклу по имени Филлис и гиппогрифа. Переписывая игрушки, потому что рядом с запиской лежала ручка, я понятия не имела, зачем это делаю. Мне стало так досадно, что я расплакалась.

Если я собираюсь справляться самостоятельно, то следует оставлять более понятные записки. Я перевернула страницу в книге и написала: «Правила жизни Флоры», подчеркнув эти слова. Я попыталась придумать правила, но в голову пришло только одно: «Не паникуй». Я записала его.

«Не паникуй, потому что все, вероятно, в порядке, а если нет, то паника только ухудшит дело», — я перечитала первое правило. Оно выглядело разумным.

Я переходила из комнаты в комнату, разглядывая вещи. Я писала длинные записки и оставляла их в неожиданных местах, повторяя про себя, почему я осталась одна и сколько это продлится, гадая, почему этого не помню. Я расклеила записки вокруг фотографии Джейкоба, написав: «Мама и папа с Джейкобом, потому что он болен», «Не знаю, чем он болен, но это серьезно». Я переписала все сообщения, которыми обменялась с родителями, и расклеила их в ряд на стене кухни.

Я принимала лекарства, когда мне приходили напоминания от мамы: «Прими таблетки, дорогая». «Можем мы поехать во Фламбардс, когда вы вернетесь?» — спрашивала я.

Она не отвечала.

Я решила отправить сообщение Пейдж: ей следовало быть со мной, но дома я ее не нашла. Когда я набрала имя подруги на смартфоне, выскочило несколько сообщений. Пейдж требовала, чтобы я перестала ей звонить, потому что я поцеловала ее парня. Я уставилась на них. Мне снова стало страшно. Если родители уехали, Джейкоб болен, Пейдж меня ненавидит, а Дрейк на Шпицбергене, то у меня никого нет.

Пейдж мне больше не подруга. Я поцеловала ее парня на пляже: я знала, что это правда. Разумеется, она не желает меня видеть. Я смотрела и смотрела на сообщения Пейдж. Мы познакомились в наш первый школьный день, нам было по четыре года. У нас обеих волосы были заплетены в косички.

Я посмотрела на записку возле моей кровати: имя Дрейк на ней было обведено сердечком. Я нашла черный камешек, подошла к окну спальни и прижала его к губам. Дрейк дал мне этот камень. Я помнила. Я не забыла. Понедельник проходил, я никуда не выходила. Я вспоминала поцелуй. В любой момент воспоминание могло исчезнуть, поэтому я погружалась в него снова и снова, пока оно не стало реальней, чем окружающий меня мир. Когда я приходила в замешательство, забыв, почему осталась одна, я цеплялась за это воспоминание. Об остальном напоминали записки, расклеенные повсюду.

«Джейкоб болен, — говорилось в них. — Родители в Париже с ним. ОНИ ДУМАЮТ, ЧТО ПЕЙДЖ ЗДЕСЬ, НО ЕЕ ЗДЕСЬ НЕТ, ПОТОМУ ЧТО ОНА РАССЕРДИЛАСЬ НА МЕНЯ. ПЕЙДЖ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ ПОДРУГА». Этот факт оказывался всюду, куда бы я ни посмотрела, он заполнял мою голову и заставлял плакать. Пейдж мне не подруга. Я должна сделать так, чтобы родители думали, что она со мной, и не волновались. Но ее нет рядом: она мне больше не подруга. Я это заслужила.

Между мыслями о Дрейке и воспоминаниями о поцелуе я играла на пианино «Мерцай, мерцай, звездочка»[7], потому что разучила ноты, когда была маленькой. Я превратила мелодию сначала в песенку про алфавит, а потом в «Бэ-э, бэ-э, черная овечка»[8]. Я попыталась читать книгу, лежа в ванне. Потом постояла в центре каждой комнаты в доме, прислушиваясь к тишине.

В шкафчике под лестницей я нашла банку белой краски и начала красить свою спальню. Мне хотелось, чтобы она была белой, потому что это нормальный, взрослый цвет, а я хотела быть нормальным взрослым человеком. Я отодвинула кровать и коробку с игрушками на середину комнаты, простыней и тонким розовым покрывалом застелила паркет. Я перепачкалась краской, но результатом осталась довольна.

Я прилежно отвечала родителям на все сообщения, отправленные из аэропорта, потом из Франции, переписала время их прилета и тексты, что они присылали. Я не забывала говорить им, что Пейдж со мной. Я притворялась, будто мы смотрим телик. Они были рады это слышать. Я приняла лекарство. От дополнительной таблетки вечером мне сильно захотелось спать.

Я нашла записку со словами: «У М. и П. есть от меня секрет». Мне это не понравилось. Я приклеила записку к стене и глядела на нее какое-то время. Потом я пошла в родительскую спальню, осмотрела их вещи в надежде разгадать тайну, но ничего интересного в них не оказалось, насколько я могла судить. Я перелистала страницы их книг на тот случай, если в них было что-то спрятано, заглянула в ящики. В одном из них с маминой одеждой я нашла стопку открыток, перетянутую резинкой. Это была коллекция из семнадцати моих поздравлений с Днем матери. На первой открытке был отпечаток моей ноги. На четвертой — мое имя, написанное неровным детским почерком. Следующие шесть тоже были написаны мной, почерк становился аккуратнее, а слова «Мамочке с любовью от Флоры» разборчивее. Следующую открытку написал папа. Затем снова были открытки от меня, но я не помнила ни одной из них.

Это не могло быть тайной — стоило продолжить поиски.

На ланч я съела суп, на обед — половину лазаньи. Каждый раз я наполняла кухонную раковину горячей мыльной водой, мыла посуду и убирала ее. Если бы я складывала тарелки в посудомоечную машину, они бы неприятно пахли. Я выпила две чашки кофе, три чашки чая и много воды, а потом отправилась спать в мою выкрашенную наполовину в белый цвет спальню. Казалось, я была занята целый день, поэтому у меня не осталось времени, чтобы выйти на улицу. Мне нравился запах краски. Надо было не забыть докрасить комнату.

Жизнь в одиночестве должна была стать замечательной. Бо́льшую часть времени я жила в своем единственном воспоминании.

Я лежала в кровати и читала все, что написала о Дрейке. Он уехал из страны. Он в Арктике. Я попыталась представить его там, но видела только темноту и снег. Я гадала: есть ли там магазины. В моем представлении на Северном полюсе не было магазинов или других зданий, но Дрейк ведь поехал не туда. Он в университете на Шпицбергене, а в университете должны быть еда и кровати.

Его курс читают на английском. Я знала это, потому что Дрейк рассказал мне, а я это запомнила.

Засыпая, я представляла, каково это — быть нормальной. Я воображала, что мою голову заполняют ясные воспоминания. И все они аккуратно хранятся, чтобы можно было перебирать их, когда захочется. Я и мечтать не могла о такой роскоши и уснула в слезах, оплакивая все, что пропустила. Я надеялась: проснусь и буду помнить.

Ночью я внезапно проснулась. Мое сердце гулко билось, я села в кровати, оглядываясь по сторонам. В доме царила полная тишина, казавшаяся живым существом.

Моя рука дрожала, когда тянулась к ночнику. Я поцеловала Дрейка на пляже, мне семнадцать лет, но было что-то еще. Я поискала выключатель. Что-то было не так. Я выбралась из постели, слишком напуганная, чтобы еще хотя бы одно мгновение оставаться в темноте. Кровать стояла посреди комнаты, поэтому я и не смогла найти выключатель. Пахло краской. Мои ступни липли к полу. Я вышла на площадку лестницы, ощутила под ногами старый ковер, сбежала вниз, перепрыгивая через ступеньки, и распахнула дверь в спальню родителей. Я знала, что при виде мамы или папы я успокоюсь. Я медленно вошла в комнату, чтобы не разбудить их. Узкая полоска света проникала в щель между шторами и падала на кровать. Она была застелена, в ней никто не спал.

Родителей не было. Паника нарастала, готовая раздавить меня. Я бросилась к стене, нащупала выключатель, моргнула от резкого света и огляделась по сторонам в поисках подсказок.

Я не смогла снова заснуть. Я осталась одна, и в стране нет никого, кто об этом знает и кому не все равно. Пейдж знает, но ей все равно.

Я могла бы сделать что угодно, но решила спуститься вниз, заварить себе чай, отнести чашку к себе в постель и попытаться почитать книгу.

Я могла бы уйти из дома и отправиться туда, куда захочется. Могла бы, но не стала.

Я включала свет в комнатах, читала записки, которые мы с мамой оставили по всему дому, и действовала по инструкции. Сначала проверила, заперта ли входная дверь (заперта, цепочка накинута), заперта ли задняя дверь (тоже заперта). Потом я поставил чайник на плиту и, дожидаясь, пока вода закипит, прошлась по кухне, читая записки. Многие были написаны моим почерком, в них говорилось о Дрейке. Я знала, что поцеловала его. Это воспоминание сияло в моей голове, ясное, четкое, реальное, выделяясь на туманном фоне всего остального.

Было четверть третьего. Большинство жителей Пензанса спали. В моем распоряжении были дом и целый мир. Я села за большой компьютер, которым пользовались родители, и уставилась на него в состоянии какого-то транса, гадая, как поступить.

Должно быть, я ненадолго задремала, потому что вздрогнула и проснулась: я сидела перед компьютером, и мне пришлось снова все вспоминать. У меня было ощущение, что пора вернуться в постель. Я взяла ноутбук, потому что на нем был стикер с надписью «Ноутбук Флоры», и понесла его наверх, держа под рукой. В другой руке я несла кружку с чуть теплым чаем.

Стены в спальне были выкрашены наполовину в белый цвет. Паркет был застелен простыней и покрывалом, забрызганными краской. Фотографии с подписями занимали бо́льшую часть оставшейся розовой стены.

Рядом с кроватью лежало что-то странное, прикрытое простыней. Я подняла ее и увидела коробку с игрушками. Мне не нужна коробка с игрушками: я поцеловала парня на пляже, мне семнадцать лет. Я подняла коробку и выставила ее на площадку лестницы. Я собиралась перекрасить оставшуюся часть комнаты. Мне хотелось, чтобы спальня была белой, нормальной комнатой. Я одобрила задуманное, догадываясь, что сама начала перекрашивать комнату.

Я как раз открыла страницу Википедии, чтобы прочитать о Шпицбергене, когда пришло электронное письмо. Я не знала, что получаю электронные письма. Только красная цифра 1 рядом с иконкой в виде конверта заставила меня кликнуть. Увидев имя, я перестала дышать.

Письмо было от Дрейка.

Флора, я не могу перестать думать о тебе.

Я перечитывала эту строчку снова и снова. Всего восемь слов, но это были лучшие восемь слов в мире. Я переписала их множество раз и расклеила записки по всей спальне.

Дрейк заставил меня помнить. Возможно, я запомню и это.

Я была рада тому, что одна дома. Если бы родители были здесь, то, чувствуя себя в безопасности, я бы не додумалась включить компьютер без двадцати минут три ночи.

Я перечитывала и перечитывала эти восемь слов. Я любила Дрейка, и вот он написал мне письмо. Он не мог перестать думать обо мне, и я не могла перестать думать о нем. Я едва сумела напечатать ответ: мне отчаянно хотелось рассказать Дрейку, что он заставил меня помнить.

Подобрав подходящие слова и расставив их в правильном порядке, я отправила письмо. Утром мне обязательно следует проверить почту. Я легла и принялась представлять Дрейка в его новом странном доме. Я представляла его в холодном, мрачном месте с домами из снега и льда. Жизнь спартанская. Я задумалась: смогу ли отправить ему по реальной почте что-нибудь нужное. Может быть, мне удастся собрать для Дрейка посылку с вещами из Корнуолла, которые ему пригодятся.

Я решила утром пойти на пляж: найти там второй черный камешек и отправить его Дрейку.

Проснулась я поздно. Солнечные лучи проникали через тонкие занавески и ложились на кровать. Я перевернулась на бок, закуталась в розовое одеяло и зевнула. Стены были наполовину выкрашены в белый цвет, а моя кровать стояла посреди комнаты. Было без четверти одиннадцать.

Я была совершенно сбита с толку, мое сердце застучало громче и быстрее. Я не знала, почему лежу в кровати, которая стоит посреди комнаты, поэтому прочитала надпись на руке. Потом прочитала записи в блокноте, лежавшем у кровати. Я изучила все листочки, приклеенные на розовой стене. Я Флора. Мне семнадцать лет. Я заболела, когда мне было десять лет, у меня антероградная амнезия. Я поцеловала Дрейка на пляже. Пейдж ненавидит меня. Я сама по себе.

Дрейк написал мне: «Флора, я не могу перестать думать о тебе».

Ноутбук лежал на полу. Через секунду я уже сидела в кровати и смотрела на него. Я перечитала ответ, который написала Дрейку среди ночи. Он оказался короче, чем я думала. Я решила, что это хорошо. Но мое письмо все же было длиннее, чем послание возлюбленного. Я убрала волосы за уши и начала читать, надеясь, что ничего ужасного не написала.

Дорогой Дрейк!

Я очень рада твоему письму. Я никогда не думала, что такое случится. Я тоже не могу перестать думать о тебе! Произошла удивительная вещь: я ничего не забыла! Я помню, как мы сидели рядышком на пляже и на нас наступал прилив. Я помню каждое наше слово, твое и мое. Я помню, как целовала тебя. Я ничего не забыла. Все остальное сразу вылетает у меня из головы, но поцелуй остался. Я не могу перестать думать о тебе.

Мне следовало бы уйти с тобой на всю ночь. Как бы мне хотелось вернуться назад и поступить иначе. (Видишь? Я действительно помню.)

Пейдж больше не хочет быть моей подругой, потому что она знает о поцелуе. Я забыла об этом, но потом записала. Мне стало грустно, но я ее не виню.

Мои родители улетели во Францию: мой брат Джейкоб, живущий там, болен. Я дома одна до субботы. Вот почему я сижу за компьютером посреди ночи.

Расскажи мне побольше о Шпицбергене. Я помню, как ты поехал туда, когда тебе было десять лет, чтобы увидеть полуночное солнце. Теперь тебе девятнадцать, и ты уехал, чтобы там жить. Расскажи мне обо всем остальном.

Флора

Мне очень хотелось, чтобы Дрейк ответил сразу, ночью. Я смотрела на папку «Входящие», приказывая письму появиться. Я понятия не имела, в каком часовом поясе находится Северный полюс. Возможно, мне стоило спросить об этом Дрейка. В любом случае с момента отправки моего письма прошло девять часов — он наверняка увидел его, но не ответил.

Я взяла ноутбук с собой, когда пошла вниз варить кофе. Мама прислала сообщение: «Таблетки, дорогая», поэтому я их приняла. Я убедилась, что громкость настроена на максимум: когда придет письмо, компьютер пискнет очень громко. Я не стала включать радио, хотя в отсутствие родителей могла бы послушать любую музыку, какую захотела.

Я правда могла бы включить радио на полную мощность: сделать музыку громче и потанцевать на кухне. Пусть Дрейк на Северном полюсе и не отвечает, ничто не изменит того факта, что он не может перестать думать обо мне.

Дрейк был для меня в тот момент единственным человеком в мире. Его обучение на Щпицбергене могло занять год, два или даже три. Я этого не знала. Но потом он мог вернуться домой. Или мы вместе могли уехать куда-то. Мы могли бы жить вместе. Мы могли бы пожениться. Я могла бы стать его женой. Миссис Флора Эндриссон. Ему девятнадцать, мне семнадцать — мы достаточно взрослые для брака. Он бы мог присматривать за мной, а я, по-своему, присматривать за ним. Я бы ничего не забывала, потому что я была бы рядом с Дрейком.

Я не чувствовала себя ребенком.

Дрейк заставил меня помнить. Благодаря ему я могла стать нормальной. Я должна прожить с ним всю жизнь, потому что он заставляет мою память работать.

Я сделала кофе, положила несколько ломтиков хлеба в тостер и стала смотреть на экран ноутбука, пытаясь одним лишь усилием воли заставить его пискнуть, оповещая о поступлении нового письма.

Но ничего не происходило. Через некоторое время я улеглась на диван, включила телевизор и задремала.

Я проснулась словно от толчка и поняла, что проспала целый час. Я метнулась к ноутбуку. Дрейк ответил. Меня ожидало новое электронное письмо.

Лишь секунду я не позволяла себе прочесть его, потом уселась перед экраном и «проглотила» письмо на одном дыхании.

Флора!

Серьезно? Ты помнишь? Это невероятно, это потрясающе.

Ты говорила с врачом? Значит ли это, что ты начинаешь выздоравливать?

Как ты справляешься без родителей? Удивительно: твоя мама чрезмерно оберегает тебя, и она оставила тебя одну? Надеюсь, с твоим братом все будет в порядке.

Твое письмо заставило меня представить, что могло случиться, но не случилось. Ну почему я не попросил тебя еще раз пойти со мной? Мы могли как-нибудь это устроить. Я провел больше времени, чем можешь подумать, представляя, как ты выглядишь обнаженной.

Я тебя не обидел этими словами? Обидел, конечно. Прости, пожалуйста. Я постоянно думаю о тебе, но не могу даже увидеть тебя. Я не ожидал, что так получится. Но если твоя память восстанавливается, то многое может произойти.

Когда возвращаются твои родители? Будь осторожна. Не забывай есть и все такое. Продолжай помнить!

Дрейк

Я снова и снова перечитывала письмо, и каждый раз меня шокировало, что Дрейк хочет увидеть меня обнаженной. Волна жара накрывала меня с головы до кончиков пальцев, я «краснела» до корней волос, хотя была одна. Я не знала, как справиться с тем, что он написал. Я постаралась запомнить его письмо (это казалось мне возможным), а потом распечатала нашу переписку и аккуратно убрала ее в папку.

Он провел больше времени, чем я думала, представляя меня обнаженной. Я закрыла глаза и попыталась это осознать. Ощущение пугало. Мне больше не десять лет.

Дом изменился: перестал быть пустым, не считая поселившейся в нем удушающей тишины. Он превратился в магическое место. Казалось, сверкает каждая поверхность. В воздухе повеяло волшебством.

Я переписывалась с Дрейком, и день превратился в ночь, а ночь — в день. Дрейку нужно работать на своей спутниковой станции, но, как только у него появляется возможность, он бросается к компьютеру и пишет мне. Я снова и снова отвечала ему, чтобы послания накопились к тому времени, когда он сможет их прочесть. Его ответы мерцали и золотились.

Письма становились все откровеннее. Если в одном Дрейк написал, что представляет меня обнаженной, то в следующем — что бы ему хотелось сделать с моим обнаженным телом. Я изо всех сил старалась отвечать правильно. Понятия не имея, как вести подобный разговор, я написала, что думаю, и надеюсь, что это нормально. Его идеи были странными и новыми, но они мне нравились. Мои слова появлялись на экране в снежном краю, и Дрейк отвечал при первой же возможности. Это опьяняло. Каким-то образом я все делала правильно.

«Нет ничего такого, — оказывается, написала я, — что люди делают вместе, чего бы я не захотела делать с тобой, если бы ты попросил».

Как только я это написала, то попробовала оценить свои слова и мгновенно представила людей за самыми ужасными занятиями. Я совсем не это имела в виду. Но послать вдогонку письмо с уточнением было бы неромантично. Я начала было писать это, но передумала и все стерла. Оставалось надеяться, что Дрейк поймет смысл, который я вложила в эти слова.

Иногда я обнаруживала себя перед монитором большого родительского компьютера, читающей выбранные наугад интернет-страницы и гадающей, что я там делаю. Мои электронные письма хранились в ноутбуке. Наверное, я перемещалась к большому компьютеру, не замечая этого, в тот момент, когда начинала беспокоиться о родителях. Они периодически слали мне сообщения, извещая, что они в порядке, но Джейкоб очень болен, и тяжело приходится всем. Я отвечала жизнерадостно, просила не тревожиться обо мне. Они спрашивали о Пейдж, но я помнила, что подруга меня ненавидит (это было написано всюду). Поэтому я написала родителям, что она потеряла телефон, и посылала им сообщения от ее имени.

Потом я нашла записку со словами: «Я сказала маме, что Пейдж потеряла телефон. Это для того, чтобы они ей не звонили». Пару раз я точно говорила об этом маме, а может, и больше.

Моя память не улучшилась. Но я помнила поцелуй и цеплялась за это.

Во вторник я не съела карри, оставленное мамой в герметичном контейнере с надписью «Съешь это во вторник». Я съела несколько тостов и банан. Из дома не выходила, потому что выйти из дома означало оставить компьютер. Я сидела и пялилась на него. Не смотрела в монитор, только когда бегала в ванную или ставила чайник. Я приняла таблетки, когда мама прислала сообщение.

Среда. Мне следовало принять душ. Но принять душ значило оставить ноутбук в сухом месте. Я не могла это сделать. Я носила его из комнаты в комнату, целый день ходя в пижаме, и смотрела на экран. Я писала длинные письма, редактировала их и отсылала. Короткие письма тоже писала. Я любила Дрейка и сказала ему об этом. Он ответил, что тоже любит меня. Он тоже любит меня… Я встала обнаженная перед большим зеркалом и посмотрела на себя его глазами.

Я помнила наш поцелуй. Воспоминание задержалось в моей голове. Остальные вещи приходили и уходили, но поцелуй оставался.

В среду мы больше говорили о сексе. Пока ко мне не вернется память, отношения, доступные другим людям, не для меня. Дрейк попросил провести с ним ночь, и я сразу же ответила, что не могу это сделать из-за мамы. Потом я пожалела об этом. Странная вещь — сожаления. Пожалуй, ничего подобного я раньше не испытывала.

«Я бы все отдала, — написала я, — за возможность снова поцеловать тебя, прикоснуться к тебе, почувствовать твои руки на моем теле». Слова полились, не подвергнутые цензуре, наполовину нелепые.

На волю вырвалось то, о существовании чего в себе я даже не подозревала.

«Мне бы хотелось, — продолжала я, — ответить правильно в тот момент, когда ты попросил меня провести с тобой ночь. Я бы отдала что угодно за то, чтобы ты был со мной здесь, в постели, где я лежу сейчас. Я все бы отдала».

«И я бы отдал все, чтобы быть там, — ответил он. — Чтобы проснуться рядом с тобой, дотронуться до тебя. Твое тело совершенно. Я знаю это. Если бы просьба не была такой неприличной, я бы попросил прислать мне твою фотографию».

Этого я сделать не могла. Сфотографироваться обнаженной — идея невозможная, и я ему об этом написала. Я бы никогда не осмелилась сделать свое фото и прикрепить его к письму. Я бы не смогла.

«Тебе придется просто представить, — добавила я. — Возможно, когда-нибудь… ты знаешь».

«Надеюсь на это, — ответил он. — Когда возвращаются твои родители? В субботу?»

«Они мне так сказали. Какой сегодня день? Среда?»

«Четверг. У тебя еще два дня до того, как кто-то спросит тебя, что ты делаешь за компьютером все это время».

«Им нравится, когда я сижу за компьютером. Это значит, что я в безопасности».

В его ответе отчетливо прозвучало удивление, когда он сросил:

«Они знают об Интернете? Большинство родителей не хочет, чтобы их дочери разговаривали с мужчинами онлайн».

«Это для десятилеток, — напомнила я ему. — А мне семнадцать».

Я смирилась со словами «Я поцеловала Дрейка». Я помнила об этом. Я поцеловала его на пляже накануне вечером, и, хотя я наверняка спала с тех пор, каждая деталь отчетливо сохранилась в моей памяти. Мне хотелось остаться в этом воспоминании, жить там вечно. Я ощущала тепло и сияние. Я любила Дрейка. Он сказал: «Мне бы хотелось провести с тобой ночь».

А я ответила: «Но моя мама…»

Я потянулась к ближайшей ручке: записать воспоминание, пока оно не исчезло. Я не могла этого допустить ни в коем случае. Моя кровать стояла посреди спальни. Стены были наполовину выкрашены белой краской.

Я посмотрела на записки, которые оставила рядом с кроватью.

И вот что я выяснила.

Хотя я не забыла поцелуй, я не могла вспомнить ни одного события, произошедшего с тех пор. Это было ужасно.

Мама и папа во Франции.

Мой брат Джейкоб очень болен.

Я решила покрасить мою спальню в белый цвет.

Пейдж больше мне не подруга. Она знает, что я поцеловала Дрейка.

Дрейк в Арктике. Мы переписываемся по электронной почте.

Я посмотрела на фотографии в смартфоне, перечитала все записи. Я прочитала письма, которые прислал Дрейк. Когда я на них смотрела, от него пришло новое сообщение.

Прости, Флора.

Должен уехать из города на спутниковую базу на Северном полюсе, чтобы провести исследования. Иначе меня выкинут из университета еще до начала обучения. Спутники расположены вдали от города, связи там нет, не говоря уже о Wi-Fi. В любом случае тебе надо готовиться к приезду родителей. Я напишу тебе завтра ночью в твое время.

«О’кей, — ответила я, тщательно подбирая слова и надеясь, что они прозвучат правильно. — Береги себя. Я люблю тебя».

Я закрыла ноутбук и огляделась. Если верить всему, что я прочла, этот дом был заколдованным раем любви долгие дни. Это было потрясающее место, новая сверкающая вселенная. Все было безупречным, совершенным.

Я поцеловала Дрейка много дней назад, но воспоминание об этом сохранилось в моей голове. Я не знала, почему, но хотела это узнать. Должно быть, потому что я его любила. Или это из-за камешка. Надо спросить врача: возможно, это начало моего выздоровления. Я попытаюсь найти врача и выяснить. Я написала себе напоминание.

Я спустилась, стараясь осознать реальность. Я любила Дрейка. Я писала любовные письма на компьютере и получала любовные письма в ответ. Мой дом — заколдованное место. Мне семнадцать лет, и я влюблена в парня. Раньше мне было десять лет, но я выросла.

Я думала об этом, когда вошла в кухню и остановилась, не в силах двинуться, неспособная дышать.

Нас ограбили, пока я спала. Кто-то пробрался в мой счастливый мир мечты и изуродовал его.

Мысли мелькали и исчезали прежде, чем я успевала ухватиться за них. Комната не выглядела как обычно. Она смотрелась неряшливо. Воняло, валялись крошки, всюду стояли грязные тарелки: их даже не потрудились сложить в раковину.

Все было залито кофе: засохшие лужицы остались там, где их разлили, коричневые круги были почти на всех поверхностях.

Нет, это не дело рук грабителя. Мое сердце забилось ровнее: все это натворила я. Дом не заколдован. Мне не стоило писать неправду.

Я не нашла никаких доказательств того, что покидала дом после воскресенья, когда, судя по всему, ходила на пляж с мамой. Я выбежала в прихожую и посмотрела на себя в большое зеркало. На меня глядела неухоженная незнакомая девушка. Грязные волосы прилипли к голове. Пижама давно не менялась. Я чувствовала собственный запах. Должно быть, его чувствовали и соседи. Эта вонь долетала даже до моих родителей (я посмотрела на руку) во Франции.

Я прочла записки, приклеенные на кухонной стене, проверила еду в холодильнике. Блюда на вторник, среду, четверг и пятницу по-прежнему стояли там, но я понимала, что сегодня не понедельник. Вроде я выпила нужное количество таблеток. Мне надо было выяснить, какой сегодня день недели, но я не осмеливалась открыть ноутбук: сразу начну писать Дрейку, хотя я не должна этого делать. «Какой сегодня день?» — слишком глупое начало для возобновления разговора. И потом, я же только что прочла: он работает и не в состоянии отвечать на письма. Он не сможет мне написать, и от этого я загрущу.

Я помнила поцелуй. Я помнила наши разговоры. Я помнила волны, разбивающиеся о гальку, и запах моря, и лунный свет. Я помнила камешек. Я опустила глаза и увидела, что он у меня в руке.

Куда бы я ни посмотрела, дом выглядел отвратительно. На коврике у входной двери скопились письма и записка от почтальона: «Вас не было дома». Я все сфотографировала: грязь, беспорядок и саму себя, чтобы не забыть.

Все окна были закрыты, но, остановившись возле одного из них, я увидела: на улице солнечно. Дому требовался свежий воздух.

Всюду были записки, многие только с одной фразой: «Я ЛЮБЛЮ ЕГО» или «Он хочет увидеть меня обнаженной». Я собрала их, сложила в конверт и сунула под свою кровать.

Я набрала номер телефона, который увидела на визитной карточке, висящей на кухонной доске для записей.

— Алло? — ответил мужской голос. — Такси Пита, чем могу помочь?

— Здравствуйте, — сказала я. — Сегодня пятница?

— Сегодня? — переспросил мужчина. — Да, цветочек, пятница. Тебе нужно такси, дорогая?

— Нет, спасибо, до свидания.

Я отсоединилась. Родители вернутся завтра — мне предстояло как следует потрудиться.

Сначала следовало заняться собой. Я налила ванну, добавив побольше пены в воду. Когда комната наполнилась паром, я посмотрела в зеркало, провела пальцами по волосам и заглянула себе в глаза.

Я стала другим человеком.

Зеркало запотело. Я написала пальцем его имя: «ДРЕЙК». Затем добавила: «ФЛОРА» и «будь храброй». Потом обвела все написанное сердечком.

Я долго смотрела на свое голое тело, гадая, был бы разочарован Дрейк, увидев его. Я провела руками по коже от талии вниз, пытаясь представить, что это он прикасается ко мне.

Я принюхалась и удивилась: почему включена духовка? Когда я спустилась, завернувшись в полотенце, оказалось, что я включила ее и оставила пустой. Запах появился из-за сгоревших кусочков еды, которые когда-то упали с противня.

Я выключила духовку и вернулась в ванную комнату. Вода была горячей, ее было много, и я пришла в восторг от того, что не позволила ей перелиться через край.

В одном из своих писем Дрейк просил мое фото в обнаженном виде. Я отказала. «И правильно сделала», — решила я, ставя ногу во все еще слишком горячую воду. Дрейк думает, что я странная красивая девушка. Если бы он увидел меня настоящую, то разочаровался бы. Тогда на пляже было темно.

Я легла в ванну, проверив руки. Могло смыться нечто жизненно важное. На этот раз на руках не оказалось ничего такого, о чем бы я не помнила.

Я вымыла волосы шампунем и кондиционером, отдраила себя мочалкой, побрила ноги и подмышки. Когда я вышла из ванной, то была розовой, словно лобстер, но благоухала иначе, чем до мытья.

С открытыми окнами дом снова начал дышать. Густой неприятный запах исчез. Воздух с улицы напомнил мне: за домашними стенами есть мир. Оттуда пахло морем, свежим ветром, пролетевшим через Атлантику.

Я стояла, завернувшись в полотенце, смотрела в окно и вдруг почувствовала, что плачу. Я не была уверена: реальна ли моя переписка с Дрейком по электронной почте, действительно ли уехали мои родители, настолько ли серьезно болен мой брат Джейкоб, давно живущий во Франции, что они бросились к нему, оставив меня одну. Я не знала, был ли высокий мальчик из моего детства моим братом Джейкобом. Я не верила в то, что Пейдж больше со мной не разговаривает. Ведь мы были лучшими подругами. Мы познакомились, когда нам было по четыре года, в наш первый школьный день. Я знала об этом только потому, что прочла это в блокноте, но я могла написать что угодно. Действительно ли есть парень на Северном полюсе, который любит меня так же, как я люблю его? Действительно ли я поцеловала его? На самом ли деле он попросил провести с ним ночь?

Да, он сделал это. Я знала, потому что помнила. Я поцеловала Дрейка на пляже. Это единственное, что я знала наверняка.

Мир начал расплываться по краям. Дрожа, я вернулась в спальню, села на кровать, потом легла и закрыла глаза.

Когда я проснулась, было уже темно. Окна остались открытыми, мне в лицо дул вечерний ветер.

Я не зашторила окна. Свет горел. Кровать стояла посреди комнаты, стены были наполовину выкрашены в белый цвет. Я прочла записки и все вспомнила. Скоро приедут родители. Я нашла в ящике чистую белую хлопковую пижаму. В ней мне было холодно, поэтому я натянула сверху плотный джемпер и надела шерстяные носки. В доме было тихо.

Я поцеловала парня на пляже в лунном свете. Волоски на моих руках встали дыбом.

Все окна были распахнуты настежь — меня трясло от холода, пока я ходила по дому и закрывала их. Я слышала крики откуда-то снизу, с морского берега, но это были звуки из другой вселенной. В столовой царила мертвая тишина. Телевизор стоял серый, молчаливый, обвиняя меня в том, что я не смотрела его, как мне было сказано. Диван в идеальном порядке, вмятина только на одной подушке. Я присела только для того, чтобы он выглядел так, будто я на нем постоянно сидела.

Я убралась на кухне и только потом заметила, что уже два часа ночи. К этому моменту тарелки стояли в посудомоечной машине, пол был подметен, но не вымыт. Я собрала невероятное количество крошек в ладонь и выбросила в мусорное ведро.

Мне следовало бы лечь спать, но вместо этого я заварила мятный чай и открыла ноутбук, не представляя, что найду под крышкой. Там могла быть наша захватывающая переписка с Дрейком, но ее там могло и не быть. Я не до конца верила самой себе, когда написала о ней. Я боялась, что найду только свои письма. Мне не хотелось, чтобы только я писала ему, как бедная, маленькая, нездоровая девочка.

Но нет, все письма были на экране. Я прочла их с нарастающим удивлением и возбуждением.

Переписка закончилась двенадцать часов назад. Мы решили, что собираемся заняться каждый своими делами.

Дрейк, вероятно, уже спал возле далеких спутниковых тарелок. Я поднялась на второй этаж, в свою спальню, легла в кровать и тоже уснула.

Глава 4

Дом стал чистым и аккуратным. Я вымыла полы, вытерла пыль. Я выбросила почти всю еду в уличный бак, чтобы родители не увидели ее в мусорном ведре. Об этом мне напоминала фотография чистого ведра. Родители должны были скоро приземлиться, поэтому я решила бросить вызов окружающему миру и купить хлеб вместо того, который съела.

День был теплый, и я вышла из дома в хлопковом платье и кардигане, в шлепанцах на босу ногу. Переступив порог, я почувствовала себя чужаком. Я знала, что давно не выходила на улицу. Воздух ощущался странно на моем лице. Я прошла по дороге, миновав большое офисное здание, и позволила ногам отнести меня на Чейпел-стрит, где находился небольшой, но хороший магазин. Свежий воздух обжигал легкие. На щеки вернулся румянец. Я думала о Дрейке, живущем в холодной снежной стране, и в моей походке появилась весенняя легкость.

Я оторвалась от компьютера, но по возвращении меня наверняка будет ждать новое письмо. А пока я перечитывала другие сообщения Дрейка, в которых он писал мне прекрасные слова. Он говорил, что обожает меня. У меня появился парень, он за сотни миль отсюда и любит меня. Он хочет меня. Дрейк отвечал на мои письма. Его поцелуй заставил меня помнить.

Я хотела поехать на Северный полюс, чтобы найти возлюбленного.

Я посмотрела на свою руку: «Флора, будь храброй».

Я купила три буханки хлеба, немного печенья и сочный имбирный кекс. Я взяла молоко, хотя не знала, нужно оно нам или нет. Просто покупка молока в магазине — то, что делают все люди. Я помнила, что мама покупала его, когда я была маленькой. Я выбрала вино для родителей, потому что они его любили. Я приобрела довольно дорогую бутылку. Судя по цене, вино должно быть хорошим.

Когда я улыбалась людям, они улыбались в ответ. Это меня настолько ободрило, что я решила пройтись по городу: ощутить солнечный свет на коже и улыбаться прохожим, размахивать сумкой с покупками и чувствовать себя счастливой, нормальной, привлекательной. Дрейк желал меня. Он поцеловал меня на пляже.

Я бродила по улицам, и Пензанс принимал меня. Я заходила в секонд-хенды: там было много товаров. Я оглядела себя. Мне семнадцать лет, но я одета в платье, как маленькая девочка, на ногах шлепанцы. Я выглядела точно так же, как в десятилетнем возрасте, только стала больше. Я посмотрела на девушку, которая шла мне навстречу. На ней было красное с белым платье с широкой юбкой и красивые туфли с лентами, завязывающимися вокруг щиколоток. Мне бы хотелось выглядеть как она. На другой стороне улицы я заметила женщину в длинном пальто с меховым воротником. Она выглядела как человек, который может поехать на Северный полюс.

Я — нет.

В магазине секонд-хенд, похожем на пещеру, я нашла огромное пальто из искусственного меха и надела поверх моего скучного платья. В нем оказалось тепло, как будто я закуталась в одеяло, но смотрелась я в нем как шпион. Пальто было чуть великовато. Девушка, отражавшаяся в зеркале, выглядела загадочной, готовой к приключениям. У нее наверняка найдется пистолет в кармане, и она точно не станет носить платье маленькой девочки.

У нее сто процентов есть парень.

— Сколько оно стоит? — спросила я у продавщицы, которая все время нажимала на какую-то кнопку на том, чего я не видела. Это «что-то» загадочно спрашивало снова и снова: «Не проверить ли нам беспроводную сеть, Громмит?»

— Цена на ярлыке, — ответила она, и я проверила его: тридцать пять фунтов.

— Можно сделать скидку? Чтобы оно стоило меньше тридцати пяти? — сумела спросить я, понимая, что краснею от собственной смелости.

Женщина пожала плечами. Она была маленькой, темноволосой и выглядела рассеянной.

— Тридцать подойдет? Лето на пороге. Конечно, я скину.

Я сняла огромное пальто, положила его на прилавок, помедлив немного и раздумывая, смогу ли купить себе старую пишущую машинку. Пока я доставала деньги из сумочки, продавщица пыталась сложить пальто так, чтобы оно занимало как можно меньше места и влезло в огромный и громко шуршащий бумажный пакет с ручками.

— Пакет не слишком прочный, — предупредила она, протягивая его мне, — но пальто отличное. Очень красивое. Поздравляю, Флора.

Я попыталась найти слова и ответить, что предпочитаю хорошее пальто в плохом пакете, а не наоборот. Но вздрогнула, когда она назвала меня по имени. Я посмотрела на женщину. У нее было круглое лицо, короткие темные волосы, и я ее не узнала. Возможно, мы ходили в одну школу. Я своего прошлого не помнила. Мне очень не понравилось, что она меня знает, а я ее — нет.

— Спасибо, — ответила я и вышла.

Я остановилась на углу, раздумывая, не надеть ли пальто. Мне определенно стало бы слишком жарко, но куда приятнее нести его на своих плечах, чем в рваном коричневом бумажном пакете. Я сунула руку в карман платья, подумав, что внутри есть что-то достойное внимания.

Это был листок бумаги, многократно сложенный. Карта. Не нарисованная от руки, а напечатанная, с желтыми улицами и отмеченными на них названиями. Кто-то поставил крестик на Морраб-Гарденс и написал «Дом» рядом с этим названием. Я действительно там жила. Я жила в доме 3 по Морраб-Гарденс. Был крестик и на другой стороне города, рядом надпись «ДРЕЙК».

Я посмотрела на надписи на руках и попыталась сравнить почерк. Я не смогла понять: я ли начеркала все это на карте или нет.

Я потратила время на то, чтобы прочесть названия улиц и понять, где нахожусь. Когда у меня это получилось, я отметила это место крестиком на карте и провела от него линию к месту, которое называлось «ДРЕЙК». Это было единственное место в мире, куда мне хотелось пойти. Дрейк был в Арктике, а я держала в руке карту Пензанса. Поэтому если я не забыла что-то записать, то я едва ли найду его там. Однако мне стоило пойти и посмотреть: он мог вернуться, а я об этом не написала.

Я отправилась к Дрейку. Линия была прямой, и я легко следовала за ней. Я прошла мимо магазинов, потом мимо станции, держа карту в руке. К тому моменту, когда я свернула с дороги и начала подниматься вверх по крутому холму, я ощутила тяжесть сумки с покупками. Мне было неудобно ее нести, и я пожалела, что не отнесла ее домой перед тем, как отправиться в путь к месту под названием «ДРЕЙК». Пакет с пальто разорвался настолько, что лучше было остановиться у ближайшего мусорного бака и выбросить его, надев пальто. Сумка с молоком, вином, хлебом и кексом казалась невыносимо тяжелой, но я упрямо шла вверх: мне хотелось узнать, что это за место и почему я взяла карту с собой. Это было заданием вселенной. Я хотела приключений, и их мне послали.

Я понимала: Дрейка там не окажется, но с такой же вероятностью он мог там быть.

На вершине холма стоял трехэтажный дом из серого камня. Я подошла к двери и позвонила в колокольчик.

Я знала, как выглядит Дрейк. У него темные волосы и очки. Я помнила вкус его губ. Если он здесь, то поцелует меня снова, и я отвечу на его поцелуй.

За дверью сначала было тихо, потом раздались шаги. Кто-то завозился с замком, дверь распахнулась, и я увидела мужчину. Он был совершенно лысый. Его глаза улыбались, и он кивнул мне.

Мужчина не был Дрейком. Но если прошло тридцать лет, а я этого не заметила, то он мог оказаться Дрейком. Эта мысль испугала меня, и я посмотрела на себя, чтобы убедиться, что мне все еще семнадцать. По одежде трудно было что-то сказать, поэтому я слегка наклонилась в сторону, чтобы посмотреть на себя в окно рядом с дверью.

Мне все еще было семнадцать лет, и передо мной стоял не Дрейк.

— Здравствуйте, — сказал мужчина.

— Здравствуйте, — ответила я, тоже стараясь улыбаться глазами.

— Ты подружка Дрейка? — спросил он, и я кивнула.

— Да, — ответила я, улыбаясь до ушей. — Да, я его подружка.

Я уже открыла было рот, чтобы спросить, дома ли Дрейк, но мужчина заговорил первым:

— Отлично. Он предупредил, что кто-то зайдет за его вещами.

Я с трудом сглотнула. Дрейка нет. Другой вариант был бы слишком хорошим. Но этот человек знал Дрейка и хотел отдать мне его вещи.

— Я Флора, — представилась я.

— Входи, Флора. Судя по всему, тебе и так уже тяжело. Ты точно не сможешь забрать все барахло сегодня. Ты на машине?

Я покачала головой.

— Сегодня я не смогу забрать. Простите.

Мужчина собирался отдать мне вещи Дрейка. Я вот-вот должна была получить то, что принадлежало Дрейку. Я обязательно должна была взять из этого дома хоть что-то.

Мужчина вздохнул.

— Полагаю, я хотел слишком многого… Парень мог бы убрать за собой комнату перед тем, как отправиться на Северный полюс. Но ему это и в голову не пришло. Так откуда у него возьмется милая подружка, которая придет и сделает это за него, верно?

— Верно, — согласилась я, стараясь запомнить слова «милая подружка». Они мне понравились.

— То есть я знаю, что ты не Пейдж. Когда я сказал «подружка», то имел в виду друга женского пола. Точно. Прости.

Я не нашлась что ответить, поэтому промолчала и прошла следом за мужчиной в дом, где сильно пахло едой и парфюмом, и поднялась по лестнице. Мы подошли к двери, но мужчина только заглянул в комнату и сказал:

— Кейт? Флора пришла. Подружка Дрейка. Она разберет его барахло, но сегодня она только оценит размер катастрофы.

Женщину я видеть не могла, но кивнула, потому что мужчина все говорил правильно. Кошка потерлась о мою ногу. Белая кошка с очень длинной шерстью. Я проверила, на месте ли уши. Разумеется, да. Я и сама не поняла, почему ожидала обратного.

— Замечательно, — ответил голос из комнаты, и передо мной появилась седая женщина в обтягивающем розовом платье и шарфе с леопардовым узором.

— О! — удивилась она. — Я думала, что придет Пейдж.

Мое сердце громко стучало. Я затаила дыхание и ждала, что меня попросят уйти.

— Я друг Дрейка, Флора, — сказала я после паузы. — Я подруга Пейдж.

— Что ж, ты ведь справишься, верно? Идем наверх.

— Вы тетя Дрейка? — решилась я спросить.

— Конечно, я его тетя, цветочек, — ответила женщина. — Кейт Эпперли. А это мой муж Джон. Уверена, он даже не подумал представиться, да?

Поднявшись по лестнице, я действительно оказалась на пороге спальни Дрейка.

Невероятно. Пейдж наверняка здесь бывала в отличие от меня. В этом я была уверена. Тетя и дядя Дрейка узнали бы меня, если бы я приходила. В эту комнату он привел бы меня, если бы я согласилась провести с ним ночь. В этой кровати мы бы спали. Это был бы наш дом.

Он сказал: «Эй, послушай, не хочешь сходить со мной куда-нибудь? Типа, прямо сейчас? Мы могли бы провести ночь вместе».

Я ответила: «Но моя мама…»

Самые глупые три слова, которые я могла сказать.

В комнате Дрейка был скошенный потолок и одно окно. Двуспальная кровать, комод и стойка для одежды с пустыми вешалками. Я вдохнула воздух, который выдохнул Дрейк перед отъездом. На столе лежали книги, на полу валялись футболки. Все было усеяно каким-то кусочками и обрывками бумаги. Пустой осталась только кровать: белое пуховое одеяло и две подушки лежали на голом матрасе. Если бы постельное белье еще не убрали, я полежала бы на кровати возлюбленного. Я уже не успевала вернуться к приезду родителей, но дома я рано или поздно оказалась бы.

Кейт посмотрела на меня.

— Я понимаю, — сказала она. — Ох уж эти современные молодые люди! Мне бы следовало проверить все перед его отъездом. Я предполагала, что он все за собой уберет. Глупо с моей стороны.

— Вау.

— Если бы Дрейк был девушкой, он был бы больше приучен к порядку. Ты бы никогда не уехала из дома, оставив все в таком виде, верно, цветочек? Пока мальчик здесь жил, вел себя куда приличнее. То есть он ставил тарелки в посудомоечную машину, не пропускал свою очередь готовить. И знаешь, мы все еще по нему скучаем. Пусть он и оставил нам эти неприятные напоминания.

— Я тоже по нему скучаю.

— Что ж, ты тут пока оглядись. Сложи кое-что, если хочешь. А потом возвращайся с парой коробок. Никаких крупных вещей нет. Это всего лишь барахло, с которым он не потрудился разобраться, прости за выражение.

— Я все сделаю, — пообещала я.

Женщина вышла, и я осталась наедине с вещами Дрейка.

Я подняла с пола футболку, вдохнула ее запах и сразу перенеслась обратно на пляж.

Он сказал: «Твоя мама. О боже! Прости. Это была ужасная идея. Правда. Я это… я… не хотел…»

«Она позвонит в полицию», — выдала я.

«Полиция. Господи, я идиот. Забудь, что я сказал».

Я все разрушила.

Я прижимала футболку к лицу. Так пах Дрейк тогда, на пляже. Я хотела только одного — до конца дней вдыхать этот запах.

Сначала я написала на руке: «Я в комнате Дрейка». Потом подобрала с пола все вещи, понюхала каждую. Сложила красную футболку и затолкала в сумку с продуктами. На комоде валялась всякая всячина: клочок бумаги с номером телефона, камешки, разложенные по размеру, тарелка с ракушками. Я прибралась, как меня попросила милая женщина, и набрала столько вещей, сколько смогла затолкать в свою сумку. Я взяла с собой все камешки и ракушки, забрала клочок бумаги.

Я собиралась вернуться за остальным. Просто приду с чемоданом и все унесу. И буду хранить эти вещи вечно. Они помогут мне ничего не забыть.

Я подошла к окну и выглянула на улицу. Я понимала, что вижу перед собой Пензанс, но панорама ни о чем мне не говорила. Я жила в Пензансе с детства, а этот город выглядел иначе. Я знала: из окна моей комнаты видны верхушки деревьев и верхние этажи зданий позади парка. Из окна я всегда видела одно и то же. Теперь передо мной расстилался прекрасный вид, а Пензнас был обыкновенным. Я смотрела на полоску океана слева, ряды домов, пальмы, освещенные ярким солнцем, сияющим на небе и красящим все в белый цвет. Дальше стояла церковь, похожая на Бэтмена.

Я вцепилась в подоконник. Я была не в Пензансе. Я уехала куда-то далеко. Это другой город. И я совершенно другая. Я не помнила, как добралась сюда.

Надпись на моей руке напоминала, что я в комнате Дрейка. Значило ли это, что я на Шпицбергене? Но это место совсем не выглядело холодным.

Я тихо стояла, стараясь понять, где я.

Дверь распахнулась, вошла седая женщина.

— С тобой все в порядке, цветочек? — спросила она. Я кивнула и сделала вид, что все хорошо, судорожно читая надписи на руках и пытаясь переориентироваться.

Глава 5

Я сидела за кухонным столом со смартфоном в руке. Родители должны были позвонить или написать, потому что уже стукнуло двадцать минут третьего. Если верить тому, что я прочла, самолет с ними на борту как раз приземлялся. Они улетали во Францию, потому что мой брат заболел, и вот теперь возвращались. Должно быть, брату стало лучше.

Дом выглядел безукоризненно. Любой, кто заглянул бы в него, поверил, что я была послушной чистюлей всю неделю. Я бы сама в это поверила, если бы не некоторые фотографии в моем телефоне, на которых было видно, насколько все было плохо. Теперь вокруг не осталось ни пятнышка. Полы я пропылесосила и протерла тряпкой, посуду вымыла и убрала. Весенний воздух, пропитанный ароматом всего того, что росло, расцветало и раскрывалось, пробирался в дом через открытую заднюю дверь.

Все выглядело именно так, как должно было выглядеть. Если бы я не оставила записи и не сделала снимки, я бы ничего не заподозрила.

Я поцеловала Дрейка на пляже. Я жила в этом воспоминании. Владеть им во всей его кристальной ясности, носить в голове, а не на коже — все это позволяло мне чувствовать себя человеком. Я жила в нем столько, сколько могла, а в остальное время обнаруживала (подозреваю, что это происходило снова и снова), что наши отношения продолжаются. Мы писали друг другу прекрасные электронные письма. Я любила его, и он любил меня. Дрейк заставил меня помнить, и мне нужно встретиться с ним снова, чтобы это повторилось.

Я собрала все записки о случившемся за прошедшую неделю и сложила их в папку, которую спрятала в коробке под кроватью. «Папка под кроватью», — было написано на внутренней стороне моего левого запястья. Это единственное доказательство. Когда родители вернутся, они увидят, что все нормально. Я прочла напоминания и в ту минуту была уверена, что помню практически все.

Я поставила диск и ждала звонка, глядя на смартфон. Звучал альбом Дэвида Боуи Hunky Dory, и я обнаружила, что знаю почти все слова песен, хотя и не помнила откуда. Родители услышат музыку на заднем плане, когда позвонят.

Я надела красную футболку, которая была немного велика. Она пахла Дрейком.

Альбом закончился. Я наугад включила «Битлз» и обнаружила, что мне нравится. Я позвонила родителям. Они не ответили. Альбом назывался Abbey Road, и я гадала, слышала ли я его прежде, или слышу в первый раз. Я записала на листочке: «Мне нравится Abbey Road».

Родители должны были уже приземлиться. Пусть я никогда не летала на самолете, но знала, что в самолете нельзя пользоваться мобильными. Я это записала.

— Простите, — сказал записанный женский голос, — на ваш звонок никто не может ответить. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала. Чтобы заново записать ваше сообщение, в любое время нажмите один.

Я решила оставить родителям сообщение.

— Привет, — сказала я, — это я, Флора. Позвоните мне, когда сможете. До встречи!

Я нажала на единицу и повторила сообщение.

На разлинованном листке бумаги возле смартфона я записала: «Оставила им сообщение на телефоне». Я каждый раз фиксировала номер голосового сообщения. Их оказалось тридцать. Родители точно поймут, что я думаю о них.

Телефоны иногда разряжаются. Они могут сломаться, потеряться, соскользнуть на пол и остаться в самолете под сиденьем.

Должно быть, родители уже ехали домой из аэропорта, вот только они терпеть не могли водить машину.

С маленьким телефоном может случиться многое. Я заново подготовилась к их приезду. Опять поставила чайник на конфорку, приготовила голубой заварочник, порезала имбирный кекс и разложила его на белой тарелке, которую поставила посередине стола, расставила чашки и блюдца для нас троих. Я смотрела на телефон и ждала.

Имбирный кекс затвердел по краям. Родители домой не приехали. Я что-то сделала не так.

Я приняла таблетки и начала зевать. Родителей все не было.

И никаких записок, которые могли бы мне помочь. На руке тоже не нашлось ничего интересного. Все мои записи были о звонках, которые я сделала, о расписаниях, которые проверила, о сообщениях, которые оставила. Я нашла номер аэропорта в Эксетере, убедилась, что самолет успешно приземлился, ведь веб-сайты могли ошибиться. При мысли о том, что самолет мог упасть в море, пока я оставляла сообщение за сообщением на голосовой почте, меня начинало трясти.

Я не сумела найти живого человека, с которым можно было бы поговорить, но нашла автоматическую запись о том, что самолет из Франции благополучно приземлился. Мне пришло в голову, что в случае крушения самолета другие люди тоже захотели бы узнать об этом, поэтому я проверила телевизор и Интернет. Никаких сведений о самолете не было.

Наверное, я уже звонила в аэропорт Эксетера. Наверное, я звонила туда снова и снова.

На одном из листочков было написано: «Папка под кроватью». Я заглянула под кровать и отвлеклась от происходящего, поглощенная моим визитом в дом тети Дрейка. Я взяла телефон и просмотрела все фотографии, которые там сделала. Потом вернулась к фотографиям нашего убранного дома, а до них — к снимкам грязного. Я посмотрела на снимок объявления с информацией о пропавшем коте и на снимок Дрейка, стоявшего на стуле.

Я не помнила, как сделала их, но у меня в смартфоне нашлась фотография Дрейка, и я долго на нее смотрела.

Я достала все, что забрала из его спальни, и аккуратно разложила. Камешки положила по убывающей, как они лежали на фото, сделанном в доме тети Дрейка. Раковины я выложила длинной цепочкой на подоконнике в спальне, чтобы рассмотреть каждую. Я сняла красную футболку и уткнулась в нее лицом.

Когда я вернулась в реальность, родителей все еще не было.

С ними определенно что-то случилось во время путешествия. Я прочла свою записку о том, что у них от меня секрет. Возможно, он заключался в том, что они никогда не вернутся домой.

Мне хотелось, чтобы Пейдж была со мной. Мне нужен был кто-то, знающий, как взять на себя ответственность. Я упускала что-то важное, очевидное, то, что расставило бы все по местам. Я достала смартфон, чтобы написать Пейдж сообщение, и увидела, сколько раз она велела мне оставить ее в покое. От этого я расплакалась.

В последнем сообщении от мамы говорилось: «Не можем дождаться встречи с тобой, Флора, дорогая. Береги себя! Помни — сегодня макароны. Мама и папа».

Я ей ответила: «Да, макароны! У нас с Пейдж все отлично».

Больше сообщений не было. Я должна была найти того, кто мне поможет.

Миссис Роуи жила в соседнем доме. Я помнила, как она угощала меня сладостями и меняла баночки из-под джема на шоколадные батончики. Я помнила, как разговаривала с ней, перевалившись через стену нашего сада. Я знала, что у нее взрослые дети-близнецы, мальчик и девочка, и у мальчика тоже есть дети-близнецы. В этих воспоминаниях мне было меньше лет. Миссис Роуи могла по-прежнему жить по соседству или не жить там. Возможно, у ее близнецов стало больше детей-близнецов.

Я вышла, специально оставив парадную дверь приоткрытой, прошла по садовой дорожке к дому миссис Роуи. Когда я позвонила в звонок, он издал жужжащий звук, который я хорошо помнила. Дверь отворилась еще до того, как звонок умолк.

— Вот и ты! — сказала женщина. — Наконец-то. Ты принесла мне…

Она замолчала, посмотрев на меня. Ее глаза были мутными, она оказалась намного старше, чем я помнила.

— Ты мне что-нибудь принесла? — наконец спросила миссис Роуи.

— Нет, — ответила я. — Вы знаете, где мои родители?

— Ты любишь клубничный джем?

— Раньше вы брали банки из-под джема.

— Входи!

Казалось, я пережила что-то вроде проверки. Я прошла за ней в дом, похожий на наш. На стенах висели фотографии детей, начиная с младенческих. Не осталось ни одного свободного места. Я остановилась перед одной из фотографий.

— Посмотрите! — окликнула я ее. — Посмотрите, миссис Роуи. Это я! А это мой брат Джейкоб. Вот ваши близнецы, сын и дочка. А вот ваши другие близнецы. Ваши внуки.

Близнецы-внуки были примерно одного возраста с Джейкобом. Оба мальчики. Я посмотрела на трех больших ребят. Я стояла рядом с ними в оранжевых шортах и желтой жилетке. Фото было сделано в нашем саду позади дома. Я попыталась вспомнить, когда нас снимали, но у меня ничего не получилось, и это было несправедливо.

— Да-да, — ответила миссис Роуи, но я знала, что она меня не слушает.

В доме пахло как-то странно.

— Вот и джем, — сказала она.

Я остановилась на пороге кухни и смотрела во все глаза. Всюду стояли баночки с джемом: на столе, на рабочих поверхностях и даже на полу. Их, должно быть, были сотни.

— Вау!

— Возьми немного джема, дорогая, — предложила соседка.

— Флора, — напомнила я ей. — Меня зовут Флора. Вы видели моих родителей?

Миссис Роуи не ответила. Думаю, она меня не слышала. Я взяла джем и поцеловала ее в щеку, потому что отлично понимала, что это для нее значит, и ушла. Джем заплесневел сверху, но мне не захотелось его выбрасывать — я поставила его у задней стенки кухонного шкафчика.

Я отправила электронное письмо Дрейку с подробным отчетом, постаравшись отделить то, что случилось, от того, чего на самом деле не было. Я написала ему о джеме миссис Роуи. Как только я отправила письмо, то поняла, что послание получилось странным. Дрейк не ответил, а я каждые несколько секунд заглядывала в папку «Входящие». От него ничего не было, как не было известий и от родителей.

Я о чем-то забыла, но не помнила, о чем именно. Я в досаде дернула себя за волосы и обрадовалась внезапной боли. Я дернула еще раз. Потом ударилась головой о белую стену в моей глупой, наполовину розовой спальне. Я смотрела в окно, испытывая острое желание разбить стекло, порезаться, выброситься. Мне хотелось почувствовать что-то настолько интенсивно, чтобы это запомнить.

Я стояла у окна. Это легко было бы сделать. Некому было остановить меня.

Дрейк вернул меня обратно. Я помнила Дрейка. Помнила, что он просил меня провести с ним ночь, и я лежала на кровати и прокручивала это воспоминание снова и снова. Я оказалась на пляже и, словно привидение, на цыпочках ходила вокруг нас двоих, сидящих рядом.

«Там холодно, — сказал он. — Однажды я там уже побывал».

«Тебе повезло».

«Мы могли бы провести ночь вместе».

«Но моя мама…»

Я подтащила стул к окну спальни, чтобы посмотреть на деревья напротив. Машины не проезжали: аллея перед домом была недостаточно широка для них. Изредка проходили люди: я слышала их голоса. Должно быть, с другой стороны у нас тоже жили соседи, но я не посмела постучать в их дверь. Я не была уверена, что знаю их. Они не смогли бы помочь.

Ничего не произошло. Меня начало тошнить. Я наверняка что-то пропустила. Если бы я не знала точно, что выходила в этот день из дома, то подумала бы, что случилось что-то со всем миром, а не только с моими родителями. Насколько я поняла, апокалипсиса не произошло.

Я открыла ноутбук, чтобы снова все проверить. Первый раз я не искала послание от Дрейка, поэтому два новых письма от него оказались для меня неожиданностью. Я громко ахнула и расплакалась, даже не успев их прочитать.

Его имя было вверху экрана: Дрейк Эндриссон. Я устроилась поудобнее, чтобы прочитать письма по порядку, мое сердце билось в груди.

Пока я смотрела на слова любимого, дом сомкнулся вокруг меня.

Флора!

Что ж, сегодня суббота, и я снова вернулся к работе. А твои родители уже, должно быть, дома. Надеюсь, что с твоим братом все о’кей.

Здесь просто сказочно, но я скучаю по тебе. Работа на спутниковых тарелках была потрясающей, но я не переставал думать о тебе.

Ты навела порядок в доме? Твои родители под впечатлением? Мне бы хотелось увидеть тебя. Я не могу перестать думать обо всем, что мы сказали друг другу. Как ты смотришь на то, если на каникулах я приеду навестить тебя?

Дрейк

Во втором письме говорилось о другом.

Флора, я написал это письмо офлайн, так как Интернет не работал. Потом загрузил твой ответ. Твои родители не вернулись? Ты проверила — от них действительно не было сообщений? Может быть, они остались еще ненадолго с твоим братом? Странно, что они не позвонили. Давно ты с ними разговаривала?

Надеюсь, они вернулись, когда ты отправила это письмо. Дай мне знать.

Дрейк.

Родители не вернулись. Я написала Дрейку об этом. Потом написала еще, еще и еще.

Глава 6

— Они написали, что возвращаются, — сказала я полицейскому, — но не вернулись. А они всегда делают, что говорят. В моем блокноте записано: я звонила им шестьдесят семь раз.

Полицейский участок оказался серым зданием с крышей, покрытой оранжевой черепицей. Снаружи оно выглядело скучно, как и внутри. Население принимали в маленьком помещении с тремя рядами голубых кресел у окна.

Мужчина, сидящий за столом, был вежливым, но он не считал мою проблему самым интересным из того, что случилось с ним за день. Его лысая голова блестела в свете электрической лампочки. В руке он держал листок бумаги и пытался его прочесть. Я знала, что это не имеет никакого отношения ко мне.

— Шестьдесят семь? — переспросил полицейский. Он слегка нахмурился и посмотрел на меня. — Серьезно?

— Они всегда говорят мне о том, что делают. Всегда.

— Твои родители поехали навестить брата и не вернулись тогда, когда обещали?

— Все верно.

— Ты звонила брату?

— Нет.

— И твои родители нормальные взрослые люди?

— Да.

— А ты?

Я увидела, что он глядит на слова на моей руке и пытается их прочесть. Потом он перевел взгляд на мое лицо. Мужчина несколько секунд смотрел мне в глаза — его манеры изменились. Он отодвинул бумаги в сторону.

— Я тебя знаю.

Я не нашла, что ответить, поэтому промолчала.

— Сколько тебе лет? Шестнадцать или около того?

— Мне семнадцать лет, и я поцеловала парня на пляже. До этого мне было десять лет, и я гуляла в парке развлечений. Я познакомилась с Пейдж, когда нам было по четыре года.

Я собиралась произнести вслух только первые два слова, остальные должны были остаться в моей голове. Полицейский посмотрел на меня так, будто я его рассмешила, и мне это очень не понравилось.

— Точно. Ты уже бывала здесь раньше. Общалась с моими коллегами. Верно. Я позвоню, чтобы за тобой пришли. У тебя есть подруга? Или соседка? Или кто-то из родственников?

— Пейдж моя подруга.

— Тогда дай мне номер телефона Пейдж. Я попрошу ее прийти и забрать тебя. Может быть, ты сможешь пока пожить у нее.

Я пыталась найти имя и номер Пейдж в своем смартфоне. Она заберет меня и присмотрит за мной. Когда эти слова прозвучали в моей голове, я поняла, что они неправильные.

В смартфоне хранились сообщения только от меня, и все примерно одинаковые: «Привет, Пейдж! Ты скоро вернешься?» Ответа от подруги не было. Я надеялась, что с ней все в порядке. Я прокрутила сообщения, пока не нашла последнее от Пейдж. Оно было отправлено несколько дней назад: «Флора. Я отвечаю тебе в последний раз. Я больше не твоя подруга, с тех пор как ты поцеловала моего парня. МЫ НЕ ПОДРУГИ. Отстань от меня».

Я смотрела на эти слова. Я действительно поцеловала ее парня: я это помнила. Мы поцеловались с ним на пляже. Его звали Дрейк. Я люблю его. Это значило, что мы с Пейдж больше не подруги.

Я подняла глаза. Я стояла в полицейском участке, потому что родители не вернулись домой. Передо мной сидел мужчина с блестящей лысиной, перед ним лежали ручка и блокнот. Он ждал, чтобы я назвала ему номер телефона Пейдж, и он мог попросить ее прийти и забрать меня.

Я встала.

— Все нормально, правда, — сказала я полицейскому, направилась к двери и вышла на улицу. Потом я побежала по дороге к дому. Я была сама по себе — меня вдруг охватил восторг. Я бежала и пританцовывала. Я могла делать что угодно.

Я написала на руке: «Позвонить Джейкобу».

Помощи ждать было неоткуда. Если бы полицейский позвонил Пейдж, она могла бы попытаться помочь мне, несмотря ни на что. Я могла бы пойти к ней, барабанить в дверь, и, возможно, она впустила бы меня. И все же я не могла так поступить, потому что пришлось бы рассказать подруге о моей электронной переписке с Дрейком. Пейдж и сама могла мгновенно это выяснить: в моем мире имя Дрейка написано всюду. Оно оставалось на моих руках, на сотнях расклеенных по всему дому маленьких листочков, похожих на желтых бабочек.

Мне нужно было убрать новые записки на тот случай, если родители вернутся. Я не должна забыть сделать это. Мне лишком многое нужно помнить.

— Ау! — позвала я, войдя в пустой дом. Никаких лишних пар обуви на крыльце, никаких пальто, никакого багажа, никаких голосов. Мне хотелось, чтобы родители вернулись.

— Я пришла! — добавила я и подождала немного.

«Позвонить Джейкобу».

Родители хранили документы в шкафчике. Папки лежали стопками в комнате с не застеленной односпальной кроватью.

Я написала записку: «Я ищу телефон Джейкоба», и приклеила ее скотчем на край стола.

Здесь не было ничего о поездке родителей, никаких сведений о гостинице, никаких писем. Пожалуй, мне стоило искать более тщательно в большом компьютере.

Я открыла шкафчик с папками и принялась искать следы моего старшего брата. Я перебирала старые скучные бумаги, проверяя каждую, где видела его имя. Я нашла конверт с надписью «Флора» и вытащила из него спопку документов. Но слова «височная доля», «ассоциативная конфабуляция»[9], «ШКГ 8»[10] заставили меня занервничать. Я переписала несколько непонятных слов и сунула бумажку в карман. Потом убрала все документы обратно в конверт и вернула в шкафчик.

Еще я обнаружила открытку с изображением Эйфелевой башни, адресованную мне. На обороте была надпись: «Смотрю на нее и думаю о тебе. Джейкоб». Я уставилась на открытку и сфотографировала ее. Ни обратного адреса, ни телефона. Я убрала ее на самый верх шкафчика. Наверное, я и раньше видела эту открытку. Я зажмурилась и подумала о брате. Надеюсь, он почувствовал это.

Я нашла паспорт. Странно, но он принадлежал мне. Его выдали два года назад, и он оставался действительным в течение еще восьми лет. Я отложила документ в сторону, просто на всякий случай, и написала большими буквами: «У меня есть паспорт» на внутренней стороне левой руки.

Я думала о Дрейке. Он заставил меня помнить. Я не забыла, что целовала его. Помнила запах моря.

И черный камешек.

«Мы могли бы провести ночь вместе».

«Но моя мама…»

Дрейк был далеко. Я убрала паспорт в задний карман джинсов.

Наконец после долгих поисков я нашла листок бумаги с написанным от руки адресом и приписанными вверху словами «Джейкоб Бэнкс». В адресе стоял Париж, телефонного номера не оказалось.

Листок не выглядел новым: он будто выпал из старой книги. Адрес был таким: 75003, Франция, Париж, улица Шарло, 25, кв. 3, Джейкоб Бэнкс.

Пока я вбивала в смартфон адрес, он появился на карте. Это было в Париже, в столице Франции. Возможно, именно там жил и живет мой брат. Должно быть, существовал лучший способ связаться с Джейкобом, но так как ничего другого я придумать не могла, то написала ему открытку. Я рассказала, кто я такая и что беспокоюсь за родителей, потому что они не вернулись домой. Я попросила брата связаться со мной, если он не слишком плохо себя чувствует, или напомнить родителям, чтобы они позвонили мне, как только получит открытку. На всякий случай я добавила адрес моей электронной почты.

Я перечитала написанное. Все было нормально, на мой взгляд.

Я нашла три марки первого класса в ящике вместе со скотчем и наполовину исписанными ручками. Потом я сбегала на улицу и опустила открытку в почтовый ящик.

Я обо всем доложила Дрейку. Время шло, и он все-таки ответил.

«Он наверняка есть в „Фейсбуке“, — посоветовал Дрейк. Ты там искала? Хотя Джейкобов Бэнксов может оказаться множество».

Мне не пришло в голову поискать в «Фейсбуке», потому что я понятия не имела, как он устроен. Я попыталась поискать там брата, но не сумела залогиниться: у меня не было аккаунта. Я следовала инструкции, чтобы завести его, но когда ввела свой электронный адрес, система выдала, что аккаунт у меня все-таки есть. Ноутбук заполнил окошко пароля рядом точек, поэтому я нажала «ОК» и увидела ту часть себя, о существовании которой не подозревала.

Там была фотография — я и Пейдж: щека к щеке, улыбаемся в камеру. Я скучала по Пейдж. Она перестала быть моей подругой, хотя в «Фейсбуке» она числилась у меня в друзьях. Всего их было пятеро — этих людей я помнила по начальной школе. На моей странице ничего не было написано. Я не знала, как этим пользоваться. Я помнила, что Джейкоб сидел в «Фейсбуке», когда я была маленькой, помнила, как я ныла, просила оторваться от компьютера и пойти поиграть со мной. Логотип «Фейсбука» по-прежнему был синего цвета.

Я написала «Джейкоб Бэнкс» в окошке, которое оказалось полем «Статус». Раз Джейкоб стал моим текущим статусом, я поняла, что написала его имя не там. Я вбивала его снова и снова в разных окошках и ждала, что из этого получится.

Появлялись профили людей, но я не знала, как выглядит мой брат. Я помнила его большим и замечательным. На фотографиях в нашем доме брат по-прежнему был подростком, но он давно вырос. В некоторых профилях значилось «Сан-Диего», поэтому я понимала: это не мой Джейкоб Бэнкс. Или появлялись фотографии подростков, непохожие на те снимки брата, которые хранились у меня. Ни один не был Джейкобом. Когда вылезло фото мужчины с большим красным пятном на щеке, я не кликнула на него. Он не мог быть моим братом, к тому же в профиле говорилось, что он живет в GayParee[11], где бы это ни находилось.

Если я кликала на похожий снимок, то получала в ответ: «Посмотрите, чем Джейкоб делится со своими друзьями» и предложение «Добавить его в друзья». Я добавляла в друзья всех, кто мог бы оказаться моим братом. Послания «Стань моим другом» накапливались, мне оставалось только ждать.

Я искала в Интернете другие способы розыска людей. Поиски привели меня на сайт, который назывался «Твиттер». Там тоже оказалось много людей по имени Джейкоб. Почти у каждого была личная информация — это облегчило мою задачу, и я проверила их всех. Безрезультатно. Я попыталась проделать то же самое на других сайтах, но неожиданно это оказалось трудно. Тогда я снова написала Дрейку. Он счел забавным, что я пригласила в друзья всех Джейкобов Бэнксов. Мы сошлись на том, что я исчерпала возможности соцсетей.

Нам оставалось только ждать. Я решила поспать.

Хотя ночь еще не наступила, я поправила одеяло на родительской кровати и не стала набрасывать цепочку на дверь, так как я могла проспать до утра. Я свернулась клубочком на диване и закрыла глаза.

Когда я проснулась, было светло. Мне стало страшно. Я прочла все записи в ноутбуке и постаралась запомнить. Это напугало меня еще сильнее, хотя единственное правило моей жизни велело не паниковать. Я пыталась найти Джейкоба. Родители домой не вернулись. Дрейк в Арктике, и я его люблю. Дверь в спальню родителей была закрыта, поэтому я вежливо постучала, прежде чем ее открыть. Постель была нетронута.

Мне требовалась помощь. Я пробежала по садовой дорожке к двери миссис Роуи. Она сразу открыла.

— Вот и ты! — сказала женщина. — Наконец-то. Ты принесла мне…

Она замолчала. Ее глаза были мутными, она оказалась намного старше, чем я помнила.

— Ты мне что-нибудь принесла? — наконец спросила миссис Роуи.

— Нет, — ответила я. — Вы знаете, где мои родители?

— Ты любишь клубничный джем?

— Раньше вы брали банки из-под джема.

— Входи!

В доме пахло как-то странно.

Я остановилась на пороге кухни и уставилась на весь этот джем.

— Флора, — представилась я. — Меня зовут Флора. Вы видели моих родителей?

Миссис Роуи не ответила мне. Я взяла джем и поцеловала ее в щеку, потому что отлично понимала, что это для нее значит, и ушла. Джем заплесневел сверху, но мне не захотелось его выбрасывать — я поставила его у задней стенки кухонного шкафчика рядом с двумя такими же банками.

В Пензансе не было никого, кто мог бы мне помочь. Я включила все мои средства связи. В ноутбуке было два письма от Дрейка и цепочка посланий с Фейсбука. У меня было одиннадцать «друзей»: шестерых звали Джейкоб Бэнкс, остальных я знала раньше.

Согласно моим записям я послала сообщения более чем двадцати Джейкобам. Если хотя бы один из них — мой Джейкоб, он узнает, кто я такая. Я заварила чай в кружке с надписью «Лучшая МАМА на свете!». В записке на холодильнике говорилось, что она мамина любимая. Я села за стол, на котором царил беспорядок. Всюду были желтые листочки со словами «Джейкоб», «Мама», «Папа», «Франция» и «Дрейк», «Дрейк», «Дрейк». Когда я начала разбираться с доступными профилями пяти Джейкобов, мой смартфон пискнул: пришло сообщение.

Я прочла его. Потом прочла еще раз. Я скопировала текст, чтобы он стал реальнее, и перечитала.

Дорогая, прости, мы задерживаемся. Ты в порядке? Пожалуйста, ответь прямо сейчас. Мы опоздали на самолет, так как не могли уехать из больницы. Ситуация резко изменилась к худшему. Держись Пейдж. Деньги на экстренный случай — в коробке в глубине папиного ящика с носками. PIN кредитной карточки 5827. Пожалуйста, ответь. Джейкоб очень болен, но мы вернемся домой, как только сможем, хотя бы на какое-то время.

С огромной любовью, мама и папа.

Я перечитывала сообщение снова и снова. С родителями было все в порядке. Ситуация прояснилась. Они не забыли обо мне (это я все забываю, а не они). Я все время при них, как домашний питомец. Держу пари, что им было хорошо без меня.

Нет, они этому не радовались. Ситуация резко изменилась к худшему. Джейкоб очень болен. Возможно, он умрет. Может быть, уже умер. Мама просто не захотела писать об этом в сообщении.

Я записала «5827» на внутренней стороне запястья, пошла в спальню к родителям, нашла деньги и карточку. Их я положила в центр стола, чтобы они были в поле зрения.

Я написала Дрейку и рассказала, что родители опоздали на самолет, то есть с ними все в порядке.

Но не со мной. Родители живы, они во Франции. У Джейкоба все плохо, маме и папе тоже не слишком хорошо.

Джейкоб мой брат, хотя я не представляю, как он выглядит, почему уехал и не вернулся. Я помнила, что проверила все бумажные листочки в нашем доме, но так ничего и не выяснила. Я даже не смогу тосковать по нему, когда он умрет, потому что единственным моим воспоминаниям о брате уже семь лет.

Но я могу горевать о родителях, которые сидят у смертного одра сына. Ничего удивительного, что они забыли обо мне.

Я побродила по дому, посидела в разных местах, поставила чайник. Все это время я ждала ответа от Дрейка. Он пришел. От Дрейка зависела моя жизнь. Я не знала, что стану делать без него.

Он поцеловал меня на пляже. Он подарил мне воспоминание. Он дал мне камешек.

«Эй, а ты заметила одну вещь? — написал Дрейк. — Ты живешь независимо. Ты давным-давно одна в этом доме. Ты побывала в полиции, провела расследование, создала аккаунт в „Фейсбуке“ и подружилась с людьми, которых зовут Джейкоб Бэнкс. Ты можешь сделать что угодно. Ты храбрая».

Я храбрая — эта мысль опьяняла.

Я позвонила маме на мобильный. Звонок переключился на голосовую почту, и я оставила сообщение. «Не спешите домой, — сказала я. — Оставайтесь с Джейкобом, ему вы нужнее. Я в порядке. У нас с Пейдж все замечательно. Честное слово».

Дом начал смыкаться вокруг меня, поэтому я надела туфли, джинсовую куртку и пошла на берег моря. Для моего роскошного мехового пальто, с моим именем на ярлыке, было слишком тепло. Волны были огромные и бурные, рваные облака висели низко. Я видела приближающийся с запада, со стороны Ньюлина[12], шторм. Я повернулась к нему спиной и направилась к открытому бассейну, где купались несколько человек. Некоторые плавали профессионально, другие просто плескались, не намочив головы.

В кафе посетители пили кофе, кто-то ел кексы или поджаренные сэндвичи. Я остановилась и посмотрела на них сквозь прутья решетки. Мне отчаянно не хватало Дрейка. Мне нужно было, чтобы он шел рядом и держал меня за руку.

Он думает: я могу сделать что угодно.

Он не может приехать ко мне, потому что у него учеба.

Я посмотрела на подсказку на руке: «У меня есть паспорт».

Когда я вернулась домой, на автоответчике было сообщение от мамы.

— Дорогая, — сказала она, — у тебя все хорошо? Пожалуйста, свяжись с нами. Если у вас с Пейдж действительно все в порядке, тогда мы останемся еще на пару дней. Но прежде я хочу поговорить с тобой. Мы любим тебя. Я так хотела услышать твой голос.

Мамин голос дрогнул, и она внезапно отсоединилась.

Я посмотрела на мобильный. Там был пропущенный звонок от нее. Я не могла поверить, что упустила возможность поговорить с мамой. Мои глаза наполнились слезами. На мгновение мне захотелось поехать во Францию, чтобы обнять родных.

Я желала попасть во Францию, но еще больше — поехать на Шпицберген.

Дрейк встретит меня там. У меня есть паспорт. И нет никого, кто бы меня остановил.

Я перезвонила маме и сказала правильные слова.

Глава 7

Я достала камешек и посмотрела на него. Я все забываю, но историю этого камешка буду помнить. Он был маленький и гладкий на ощупь.

Если бы я могла поцеловать Дрейка в эту минуту в Арктике, то поцелуй был бы другим: диким и страстным. Это был бы не просто поцелуй. Я представляла его днем и ночью. Уверена, что не забыла бы его. Я запомнила наш первый поцелуй, запомнила бы и второй, и третий. Я помнила бы все наши поцелуи.

Я убралась в доме. Пропылесосила даже там, где было чисто. На улице шел дождь, барабаня в окна. Я включила музыку, «Битлз», альбом под названием Abbey Road. Оказалось, мне нравится.

Родители в безопасности, они вернутся, и все снова встанет на свои места. Это зависит только от Джейкоба.

Я стала искать информацию о Шпицбергене в Интернете. Я просматривала рейсы.

На вечеринке я сфотографировала Дрейка. Как только я нашла снимок, то сделала его заставкой на смартфоне. Я долго смотрела на фотографию, гадая, что есть такого в этом лице, от чего мои щеки заливает румянец, по коже бегают мурашки, а тело плавится. Я смотрела на его темные волосы, выступающие скулы, тяжелые очки.

Он поцеловал меня и заставил это запомнить. Я помнила все: его запах, вкус его губ. Я сделала эту фотографию, не подозревая о том, что мы поцелуемся. Я сфотографировала и объявление о пропавшем коте, но забыла поискать несчастное животное, у которого не было ушей.

Я надела туфли и вышла из дома, проверив, в руке ли ключи, потом захлопнула за собой дверь. Я побежала вниз по дороге к морю. Я перешла главную дорогу, увернувшись от пары машин, потому что не могла ждать, когда проезжая часть станет свободной. Никто не собирался меня сбивать. Водители раздраженно посигналили и объехали: чего бы не сделали, будь я безухим котом.

Вода отошла от берега на половину обычного расстояния. Плоская линия воды на краю земли была моим горизонтом. Я не могла представить того, что за ним. Я помнила поездку на машине в парк развлечений, когда мне было десять. Это было мое единственное воспоминание о том, что я уезжала из города. Я помнила только, как села в машину и мы поехали.

Я посмотрела на левую руку. На ней было написано: «Камень», но я и без этого помнила. Я побежала на пляж. Не потребовалось много времени, чтобы найти черную гальку. Она не была точной копией моего камня, но сходство было определенным. Гладкая галька умещалась в моей ладони. Я прижала находку — камень для Дрейка — к моим губам и поцеловала его, потом еще раз, еще и еще. Теплый бриз пробежался по моим волосам. На меня смотрел мужчина, гулявший с собакой. Но мне было все равно.

Я прошлась, разглядывая котов, но все они были с ушами. Появилось еще больше объявлений о пропавшем коте, и я сфотографировала их.

От Дрейка пришло письмо. Я перенесла ноутбук на кухонный стол, положила рядом его камешек и поставила чайник на огонь. Я должна была заставить себя заварить чай до того, как стану читать письмо. Я переминалась с ноги на ногу, доставая любимую кружку и опуская туда чайный пакетик. Вместе с Дрейком мы могли бы начать строить планы.

Потом я села к столу с чашкой чая и наконец позволила себе открыть письмо. Я чувствовала мурашки, готовая глотать его слова.

Привет, Флора.

Послушай, прости меня. Если бы ты была со мной, все было бы иначе, но тебя здесь нет. Нас обоих унесло, и я думаю, нам нужно остыть. Потому что это не работает на расстоянии, а ты не сможешь ко мне приехать, верно?

Я счастлив, что ты помнишь время, которое мы провели вместе. Это значит очень много. Давай остановимся на этом. Прости за все.

С любовью, Дрейк

Я перечитала письмо еще раз, но оно не изменилось. Сердце гулко билось в груди, я скопировала текст и начала редактировать, пока от него не осталось:

«Привет, Флора. Не могла бы ты приехать ко мне? С любовью, Дрейк».

Я должна была спасти будущую себя от ощущения, будто мне в сердце вонзили кинжал. Я сделала так, как лучше. Я должна была защитить себя от возможности испытать это чувство снова. Я была рада тому, что забуду об этом, потому что ощущение было невыносимым, ненавистным. Мне захотелось свернуться калачиком и заплакать.

Я стерла письмо Дрейка и сохранила отредактированный вариант. Я задумалась о том, пыталась ли я уже так же активно забыть что-то. Я не знала, как выкинуть эти мысли из головы, но не сомневалась, что все забуду.

Я сидела, держа оба камешка в руке. Я не собиралась терять Дрейка.

Мои пальцы нажали несколько клавиш на ноутбуке — и забронировали билет на самолет. Происходящее казалось сказкой, но пришлось поверить, что это реальность.

Я легко забронировала рейс. Оплатила кредитной картой, которую нашла в коробке на столе. Потом достала паспорт и дважды проверила его. Я не могла поверить в его существование, но в нем была моя фотография. Документ был действителен еще восемь лет.

Дрейк сказал: «Не могла бы ты приехать ко мне?»

Это был вопрос, и я ответила: «На самом деле я могу». На самом деле я не написала этого. Я собиралась удивить его.

Я вложу камешек ему в руку, мы поцелуемся и пойдем туда, где он живет, и снова будем говорить, и целоваться, и делать все то, о чем мечтали в письмах. Придуманный мир станет реальностью. Я больше не буду ничего забывать.

«Если бы ты была здесь, все было бы иначе».

При мысли об этом у меня свело желудок. Я должна была поехать к любимому, потому что он заставил меня помнить. Я должна была поехать к нему, потому что обожала его. Письмо Дрейка говорило о том, что нам нужно быть вместе, и мы будем. Он был прав.

Собирая вещи, я записывала каждую. Джинсы — две пары, все джемперы, несколько пижам и мое новое пальто из искусственного меха. Я добавила нижнее белье, зубную щетку и немного косметики, чтобы выглядеть красивой. Я нашла красную футболку, которая была мне велика, и собиралась отложить ее в сторону. Но потом посмотрела на ярлык и увидела, что прикрепила к нему записку: «Это одежда Дрейка». Поэтому я понюхала футболку, вспомнила его запах, аккуратно сложила ее и убрала в чемодан. На остальных ярлыках было написано мое имя. Я проверяла, чтобы все упакованные вещи были моими, а не мамиными. В этой поездке я собиралась быть собой.

Я положила в чемодан книги, которые напоминали мне, кто я такая, и написала длинное послание будущей себе о том, куда собираюсь и почему мне обязательно надо быть там. Я прочла отчет о визите к тете и дяде Дрейка, где упомянула, что забрала из дома много его вещей. Я нашла их все и аккуратно упаковала каждую. Я убрала камешки и ракушки, добавив пояснительную записку, почему я это сделала.

Я распечатала электронные письма, чтобы иметь возможность прочесть их, где бы я ни оказалась.

Я распечатала страницу, на которой было написано: «Не могла бы ты приехать ко мне?»

Я записала время вылета, номера рейсов и номер моего паспорта.

Я еще раз проверила электронную почту, потом еще раз и еще. Ничего не изменилось. Я отправила сообщение Пейдж, рассказала, что уезжаю ненадолго. Мне понравилось то, как слова «Я уезжаю» смотрелись на экране. Я познакомилась с Пейдж, когда нам было по четыре года. Но она мне больше не подруга.

Потом я сообразила, что если Пейдж ответит, то обязательно спросит, куда я еду, и мне придется сказать, что на Шпицберген. Поэтому я обрадовалась, когда она мне не ответила.

Я отправила сообщение родителям, что со мной все в порядке и мы с Пейдж идем в кино.

Я заглянула к нашей соседке, миссис Роуи, предупредила, что никого не будет дома, но родители вернутся через несколько дней. У миссис Роуи взрослые дети-близнецы. У одного из них тоже родились близнецы. Она дала мне банку заплесневевшего джема. Я поставила его в шкафчик, где уже стояли три одинаковые банки.

Я вышла из дома с чемоданом и заперла дверь. Миссис Роуи помахала мне из комнаты наверху, и я помахала ей в ответ. Колесики чемодана грохотали, когда я везла его. Больше никто меня не видел. Я совершала невероятный поступок, отправлялась в настоящее путешествие в Арктику, чтобы найти человека, который заставил меня помнить, и только миссис Роуи знала об этом.

Я надела хлопковое платье и кардиган, легинсы, кроссовки и большое меховое пальто, которое, судя по всему, купила в Пензансе в тот день, когда ходила в дом к тете Дрейка. Я не могла уложить его в чемодан, тогда в него больше вообще ничего бы не поместилось. Я выглядела странно, но только так можно было взять пальто с собой. Мне стало жарко, я чувствовала себя глупо, но пальто я, должно быть, купила ради этой поездки. И потом, на Северном полюсе холодно — я должна была его взять.

Я прошла через центр города по Маркет-Джю-стрит, мимо магазинов и покупателей. Я собиралась перейти дорогу в верхней части спуска к станции, когда кто-то похлопал меня по плечу.

Я вздрогнула и обернулась.

— Привет, Флора, — сказала она, и я посмотрела в ее темные глаза.

— Привет.

В окошке светофора появился зеленый человечек, и я пошла через улицу, таща за собой чемодан. Пейдж пошла вместе со мной. Я бы предпочла, чтобы она этого не делала. Я ускорила шаг.

— Красивое пальто, — сказала она. — Едешь куда-то?

Она шла рядом, не отставая ни на шаг, хотя была ниже ростом. Я посмотрела на нее, пытаясь понять и вспомнить: насколько сильно она меня ненавидит и что она ответила на мое сообщение.

— Пальто мне понравилось, поэтому я его купила.

— Куда едешь?

Я не могла сказать правду.

— Мои родители уехали во Францию к моему брату Джейкобу, — ответила я. — Он живет там. Ты его знаешь. Джейкоб сильно заболел, поэтому они поехали его навестить. Они не думали, что останутся надолго, но его положение оказалось намного хуже, поэтому родители останутся с ним подольше.

— Я знаю, что они поехали его навестить. Я собиралась пожить у вас и присмотреть за тобой, но не сделала этого, потому что ты поцеловала моего парня. Помнишь?

— Да, помню.

— Где он живет?

Я хотела ответить: «На Шпицбергене», но вместо этого сказала:

— В Париже. Недалеко от Парижа.

— Значит, ты едешь в Париж? Родители тебя встретят?

— Да, — соврала я.

— Хорошо.

Пейдж пялилась на меня примерно минуту, потом развернулась и пошла дальше. Машины набирали скорость, быстро проезжая поворот, стремясь вырваться из города. Я смотрела Пейдж вслед. Она не обернулась.

Мои руки были покрыты записями. Слово «Шпицберген», написанное маркером, было хорошо заметно. Я задумалась о том, знает ли Пейдж, что так называется остров, на котором живет Дрейк. Разумеется, знает. Но я все равно думала, что она поверила мне насчет Парижа.

Я шла следом за Пейдж на достаточно большом расстоянии, чтобы она не подумала, будто я ее преследую. Она догадывалась, что я иду за ней, но не обернулась. Я вошла в здание станции, Пейдж прошла дальше мимо парковки.

Поезд стоял у перрона. Он был длинным и пугающим. Я снова проверила листки с инструкциями. Мне надо было сесть на этот поезд и оставаться в нем до конечной остановки — лондонского вокзала Паддингтон. Вот так должно начаться мое путешествие. Всему свое время.

Глава 8

Я смотрела в иллюминатор. Абсолютно все было белым: всюду лежал снег. Я понятия не имела, что такое снег. Я знала, что он белый и холодный, но не представляла, как он выглядит вблизи, какой на ощупь.

Я проверила свою руку: «Флора, будь храброй».

Снег лежал везде, куда бы я ни посмотрела. На нем были свои изгибы и узоры. Он покрывал долины и горы идеально белым полотном. Нерукотворный ландшафт нарушала лишь тень самолета. Я сидела, прижавшись носом к стеклу, и смотрела вниз.

Всегда следует выбирать место у окна, потому что можно понять, где находишься. Я записала это в своем блокноте.

Я оглядела салон. Должно быть, мы почти долетели: снежная пустыня внизу была поверхностью Западного Шпицбергена — самого большого острова в архипелаге Свальбард. Именно на этот остров я и летела: Дрейк был там.

Я совершала самый смелый поступок в моей жизни. Не останавливаясь, я перечитывала записи. Поэтому в тот момент у меня было ощущение, что я знаю, что делаю. Я сидела в самолете, летящем на Шпицберген, чтобы найти Дрейка. Он сказал: «Не могла бы ты приехать ко мне?» Это было практически приглашение. И я ответила: «Да, могу».

Я посмотрела на кусок картона, который привел меня в самолет. На нем стояла дата, но, приглядевшись, я решила: должно быть, это ошибка. Если верить билету, сейчас воскресенье. Это значило, что родители должны были вернуться еще накануне. Я не могла добраться сюда так быстро. Я была уверена, что ждала их много-много дней. Возможно, это воскресенье, но неделей позже. Или для меня время тянулось слишком медленно. Об этом надо было подумать.

Скорее всего, я запаниковала и пошла в полицию вообще без всякой причины.

Иногда мне казалось, что я видела какое-то движение на поверхности снега. Я думала, что это животное. Но я не умела оценивать расстояние, поэтому не знала: могла ли я рассмотреть животное или движущийся объект с такой высоты. Возможно, я просто придумала это движение, потому что снежная неподвижность была невыносимой.

Я добралась до места. Оно было рядом с городом Лонгиир[13], близко к Дрейку. У меня получилось! Я понятия не имела, как доехала до аэропорта в Лондоне, но вдруг я оказалась в толпе. Я быстро задышала от страха, села на пол, попыталась найти маму, но потом я все прочла и выяснила, что еду в гости к Дрейку на Северный полюс. Я не представляла, как попасть из этого большого вонючего места без окон, с телеэкранами, множеством людей, проходящих мимо меня, туда, где находился Дрейк.

Я озиралась по сторонам, а внутри нарастала паника. Я заплакала, но никто не обратил внимания. Мне нужны были мама и папа, но их там не было. Мне нужен был Дрейк, но и его не было рядом. Пришлось подойти к женщине, сидящей под вывеской «Информация». Она заставила меня отдать все бумаги и указала, куда идти и что делать. Я пришла в правильное место, показала правильные бумаги и оказалась в самолете. Он перенес меня в место под названием «Осло».

Путешествия очень увлекательны, если делаешь то, что тебе говорят.

Я немного запаниковала, когда выяснилось, что придется ждать шесть часов в аэропорту Осло. Я знала, что не смогу выйти на улицу и провести это время за каким-нибудь занятием (я даже не знала, что значит «Осло»), но понимала, что ждать полдня в аэропорту — нелепо.

Я хотела спросить у кого-нибудь, можно ли просто посидеть и подождать? Но когда поняла, что никому до меня нет дела, я решила именно так и поступить. Аэропорт был чистым, в нем легко было ориентироваться, я купила путеводитель по Норвегии на английском, потому что в нем имелся большой раздел о Шпицбергене. Я немного посидела в кафе, съела что-то странное с рыбой и душистыми травами. Кто-кто обращался ко мне по-норвежски, но, поняв, что я не говорю на этом языке, удивлялся, а потом подходил с вопросом к кому-то другому. Я купила яркую красную помаду, потому что ее там продавали. Я собиралась накраситься на Шпицбергене, ведь именно так поступила бы девушка, у которой есть парень.

Пока я справлялась. Я поменяла все наличные из коробки на норвежские деньги, поэтому мне казалось, что средств у меня достаточно, плюс в запасе была кредитная карточка. Мне попались монеты с дырочкой в центре. Из них можно было сделать бусы.

Когда я села в самолет до Шпицбергена, то была так возбуждена, что едва сумела застегнуть ремень безопасности. Этот самолет должен был отнести меня к Дрейку. Я почти добралась. Я сидела у окна, кресло рядом осталось пустым, и я смотрела на дикий белый пейзаж внизу, выискивая признаки города или аэропорта.

Мы приземлились в месте под названием «Тромсё», и это сбило меня с толку. Все вышли из самолета и теперь стояли на летном поле в бледном солнечном свете. Я не знала, как поступить, потому что некоторые пассажиры заканчивали путешествие здесь. Они входили в аэропорт и шли дальше заниматься делами, которые ждали их в этом загадочном Тромсё. Другие — нет. Я стояла в толпе и разглядывала самолетики на взлетной полосе, вывеску с надписью Tromsø Lufthavn[14], холодное солнце, удивляясь, что я самостоятельно добралась до настоящей Арктики. Потом я спросила у женщины, что мне делать дальше. «Всё, — сказала она, — должны пройти через контроль внутри аэропорта». Сделать это оказалось легко. Я постояла в очереди, показала мужчине свой паспорт и вышла. Вскоре мы снова оказались в самолете, и неожиданно окружающие стали выглядеть иначе.

Дрейк был прав. Я способна на большее, чем думаю.

Все пассажиры — за исключением меня — выглядели как люди, летящие на Шпицберген. Многие из них были парнями и немного походили на Дрейка. Они были сильными, умными и чувствовали себя уверенно. Они явно оказались на своем месте.

Некоторые из них, как Дрейк, были учеными. Я поняла это, потому что один парень сел в самолет в Тромсё в красной футболке с надписью: «Это наука, суки». Другие шумно приветствовали его.

Никто из пассажиров не вез пальто из искусственного меха, которое пришлось с трудом запихивать в верхнее багажное отделение. Никто не носил хлопковое платье и легинсы. Никто не приближался к цели тайного путешествия, чтобы встретить самую большую любовь своей жизни.

Никто из них не выглядел так, словно гнался за единственным уцелевшим воспоминанием, после того как ему вырезали часть мозга.

Я держала в руке два камешка.

Включилось табло с надписью: «Пристегнитесь», прозвучало какое-то объявление на норвежском. Однако я догадалась, что нам говорят о скорой посадке, так как заметила, что самолет снизился. Еще не видя земли, я знала, что мы уже близко.

Я снова прижалась лицом к иллюминатору: Дрейк где-то там, и я спущусь с неба, чтобы найти его.

«Мы могли бы провести ночь вместе».

«Но моя мама…»

Теперь мамы не было рядом.

Это была заколдованная земля. Волшебное место, где принцесса может встретить прекрасного принца. Крупные снежинки опускались на мои волосы и пальто, на дорогу, здания и горы. Они кружились в воздухе, словно перышки. Я и не представляла, как падает снег.

Я понятия не имела, который час.

Пока я летала в голубой бесконечности и смотрела вниз на сверкающую белизну, небо затянули пушистые серые облака. Всюду лежал снег. Скорее темно-серый, чем белый, он отражал облака. Совершенно не похоже на ту картинку, которую я себе представляла. Должно быть, время близилось к ночи: становилось заметно темнее.

Со всех сторон меня окружали горы, покрытые снегом. Город казался маленьким, пока автобус из аэропорта вез меня через него. Я очутилась на окраине. Горы тянулись вверх, исчезая в снеговых облаках. Вдали расстилался остров. Я прилетела на верхушку планеты, на край земли, чтобы найти парня, которого любила, парня, который заставил меня помнить. Я добралась. Я напоминала себе об этом снова и снова. Я взяла ручку, подтянула повыше рукав, написала на запястье: «Я на Шпицбергене», и подчеркнула эту фразу три раза.

По дороге навстречу мне, продираясь сквозь снег, шла фигура. Когда человек подошел ближе, детали стали яснее. Я смотрела, не осмеливаясь надеяться. Я видела, что это мужчина, на нем объемная непромокаемая куртка, какие носили все в этих местах, и толстые теплые сапоги. На голове у него была вязаная шапка.

Это мог быть Дрейк.

Это действительно мог быть Дрейк.

Вероятно, я все-таки сказала ему, что приеду, и забыла об этом. И он пришел, чтобы встретить меня. Я улыбнулась и засмеялась. Я пошла навстречу, потом побежала. Я летела в его объятия. Мое путешествие подошло к концу.

Вот как получилось: я приехала в волшебное заснеженное место и нашла свое счастье. Это случилось! Я сделала так, чтобы это произошло. Я поступила храбро, и это сработало. Я должна всегда быть храброй — это точно одно из моих правил.

Мы будем говорить и смеяться. Дрейк увидит, что вылечил меня. До того как он поцеловал меня, я бы не осмелилась сесть сначала на поезд, потом в один самолет, потом в другой. Мы поедем туда, где он живет.

Я оказалась слишком близко перед мужчиной, прежде чем поняла: одного моего желания мало, чтобы он оказался Дрейком. Я остановилась и посмотрела в лицо незнакомцу. У него были красные щеки и светло-голубые глаза.

— Простите, — выдохнула я, заставляя себя не отворачиваться и проводя пальцами по волосам, покрытыми растаявшим снегом. — Я думала, это…

Мой голос прервался. Я не могла произнести имя.

— Все в порядке.

Мужчина, беседовавший со мной, ни капельки не был похож на Дрейка. Он оказался старше, толще и даже не носил очки.

— Жаль, что я не тот, кого вы ждали. С вами все в порядке?

Он шел к гостевому дому и говорил со мной через плечо. Я пробежала немного, чтобы нагнать его.

— Да. Думаю, да.

— Останетесь здесь? Вы только что прилетели?

— Да.

В моем блокноте было написано, что я тут останусь. Я надеялась — это правильно. Если все верно и у них есть комната, которую я забронировала, то я могла гордиться собой. Я оказалась способна на все.

— Вы зарегистрировались?

— Нет, — я прошла следом в длинный коридор. Мужчина сел, снял сапоги. Я сделала то же самое, хотя на мне были всего лишь старые страшные кроссовки. Я быстро сбросила их, мужчина со своими сапогами возился дольше. В здании, снаружи похожем на коробку, было тепло и уютно. Мужчина встал за стойку администратора и улыбнулся.

— Добро пожаловать в гостевой дом «Шпицберген», — сказал он и нажал несколько кнопок на компьютере. — Мисс Бэнкс, верно?

— Да! — согласилась я.

Все получилось. Я гений! Я смогла сделать так, чтобы все получилось. Никто не сделал это вместо меня. Я все сделала сама.

Мужчина подвинул ко мне маленький ключ с пластмассовым кольцом. Везде лежали рекламные проспекты, предлагающие экскурсии и различные занятия. Я увидела слова «Катание на собачьих упряжках», «Прогулка на лодке», «Каяки», «Переход на лыжах». Это чересчур. Мне нужен только Дрейк.

— Вы забронировали номер на пять ночей? — уточнил мужчина. — Могу я взять вашу кредитную карточку?

Я передала ее администратору. Мне доставили удовольствие его слова: «Вы забронировали номер на пять ночей». Этого многовато, но времени думать не было. Родители в Париже, где вот-вот должен был умереть Джейкоб…

Я задержалась на этой мысли, но быстро прогнала ее. Нет, не теперь.

— Возможно, я не останусь на все пять ночей. Мой парень… — Я замолчала, чтобы восхитительное слово повисло в воздухе… — здесь учится. Я приехала к нему в гости. Но, разумеется, в любом случае я заплачу за пять ночей.

Дрейк мой парень. Я поцеловала его на пляже.

— Ваш парень, — мужчина кивнул. — Мне следовало бы догадаться. Он в СМУ[15]?

— Если там учатся студенты… — Я посмотрела на администратора. — Да. Он уехал в научное место со спутниковыми штуками. Вы его знаете? Его зовут Дрейк Эндриссон.

— Дрейк Эндриссон? Нет, не думаю. Он давно здесь?

— Нет, — мое чувство времени исчезло. Я не знала наверняка, как долго он уже в Арктике. — Несколько недель? — рискнула предположить я и угадала.

— Ах, вот оно что. Люди все время приезжают и уезжают. Где он живет? В Нюбюене[16]?

Адреса Дрейка у меня не было.

— В квартире, — уверенно ответила я и взяла ключ, который дал мне мужчина. Потом он протянул маленькую клавиатуру, и я напечатала единственные четыре цифры, написанные у меня на запястье. Они оказались правильными.

— Почему же он не приехал в аэропорт, чтобы вас встретить? Вы остановитесь не у него? Если у парня есть квартира, то так было бы удобнее, разве нет?

Я не нашла подходящего ответа, кроме правды.

— Он не знает о моем приезде, — сказала я. Мужчина кивнул и вгляделся в мое лицо.

— Надеюсь, с вами все будет хорошо. На Шпицбергене безопасно. Если возникнут проблемы, сразу скажите нам. Договорились? Я предупрежу коллег, и мы поможем вам при необходимости.

— Спасибо, но это не понадобится, — ответила я.

— Разумеется, но если вдруг…

Администратор объяснил, что мне надо выйти из здания, перейти дорогу и идти к пятому зданию, потом подняться по лестнице на первый этаж (он очень высоко). Там я найду мою комнату под номером пять. Поскольку номера здания и комнаты совпадали, их было легко запомнить. Я не стала рисовать большую пятерку на руке перед мужчиной. Я хотела, чтобы он считал меня нормальной.

— Удачи, — пожелал он. — Завтрак начинается с половины восьмого.

Я надела кроссовки и снова вышла под снег. Я была в восторге.

Глава 9

Я стояла у окна и смотрела на заснеженную гору. Шел снег. Крошечные снежинки, сдуваемые ветром, пролетали мимо окна. Когда я смотрела прямо перед собой, то видела только белый склон горы, усеянный черными точками проступавших из-под снега скал. Когда я отошла в сторону и посмотрела по диагонали, то увидела склон горы, уходящий вниз, кусок серого неба и склон еще одной горы, уходящий вверх. Из земли торчали деревянные палки.

Это не вид из моего окна. Я должна была увидеть верхушки деревьев. И где парк? Я была не в своей комнате. Эта была меньше, с двумя кроватями, столом и окном. Это была не та комната, которую я знала. Моя спальня — розовая. На этих кроватях — белое постельное белье, ничего розового. На столе в ряд лежали камешки, от самого большого к самому маленькому.

Я посмотрела на руку. Слово «Шпицберген» было написано несколько раз. Дрейк упоминал Шпицберген на пляже. Он уехал на Шпицберген. Его курс читают на английском, потому что люди приезжают сюда со всего мира. Ему повезло, так как в языках он полный ноль. На запястье цифры: «5827». Ниже написано: «Я на Шпицбергене». Имя «Дрейк» повторялось неоднократно.

Дрейк жил на Шпицбергене. «Будет удивительно, — вот что он сказал об этом. — Там холодно. Однажды я там уже побывал. Типа, давно совсем. Мы поехали на каникулы на Шпицберген, чтобы посмотреть на полуночное солнце».

На кровати лежал чемодан и огромное меховое пальто с моим именем на ярлыке. Я заглянула в чемодан и нашла другие вещи. Я достала путеводитель по Норвегии, много теплых вещей, а еще красную футболку, которая была мне велика. Наконец я вытащила блокнот в твердом переплете со стикером на обложке, на котором было написано: «История Флоры. Читай это, если испытываешь растерянность».

Я открыла блокнот на первой странице.

Ты Флора Бэнкс.

Тебе 16 17 лет, ты живешь в Пензансе, в Корнуолле. Когда тебе было десять лет, в твоем мозге выросла опухоль. Хирурги вырезали ее, когда тебе исполнилось одиннадцать. Вместе с болезнью исчезла часть твоей памяти. Ты помнишь, как делать многие вещи: заваривать чай, включать душ, и помнишь свою жизнь до болезни, но после операции ты потеряла способность запоминать.

У тебя антероградная амнезия. Ты запоминаешь что-то на пару часов, но потом все забываешь и теряешься. Ничего страшного: для тебя это нормально.

Дальше многое было зачеркнуто. Другая запись была сделана моим почерком.

У тебя есть парень, Дрейк. Ты поцеловала его на пляже, и он заставил тебя помнить. Ты едешь на Шпицберген, чтобы найти Дрейка, потому что он там живет. Эта поездка решит твои проблемы с памятью. Ты можешь сделать больше, чем любой другой человек, и Дрейк всегда верил в это. Он — твое волшебное будущее. Когда ты доберешься до Шпицбергена, останется только найти любимого, и наступит счастье.

Ты абсолютно уверена, что Джейкоб вот-вот умрет. Он во Франции и очень болен, твои родители с ним. Ты постоянно забываешь, что он болен, поэтому грустишь всякий раз, когда вспоминаешь об этом. Ты с этим ничего поделать не можешь — остается только не мешаться под ногами, чтобы родители могли сосредоточиться на нем. Тебе нужно найти Дрейка очень быстро, пока родители не поняли, что ты ушла из дома.

Мой брат болен и, вероятно, скоро умрет. Я буду скучать по нему, хотя и видела его, только когда была совсем маленькой. Родители не знают, что я здесь. Когда найду Дрейка, мой мозг заработает снова.

Я прилетела сюда на самолете. От этого факта у меня перехватило дыхание. Я люблю Дрейка, и он любит меня. Я прочитала распечатку нашей переписки, вложенную в блокнот, и почувствовала, что плачу от любви и печали, не осознавая этого. Джейкоб очень болен. Я приехала, чтобы найти Дрейка. Я люблю Дрейка. Дрейк попросил меня приехать.

Должно быть, я впервые спала в комнате, которая не была моей розовой спальней в Пензансе. Я вдруг затосковала по ней. Та комната была безопасной, а эта — чужой. Я добралась до Арктики. Это объясняло заснеженную гору за окном.

На улице был ясный день, но я не знала, который час. Я посмотрела на мой смартфон: 00:30, но я не поверила цифрам. Если бы было половина первого ночи, было бы темно. Пришло сообщение от мамы: «Все в порядке в Пензансе? Пыталась дозвониться на городской телефон, но никто не ответил. Заняты по горло, но постараемся быть дома завтра».

Я набрала: «Кажется, я в Арктике!!!» Потом посмотрела на слова, зная, что они неправильные. Я стерла сообщение и написала другое: «Да, все хорошо, спасибо! Не волнуйтесь. Надеюсь, что вы в порядке. Люблю».

Я отправила это сообщение, но потом забеспокоилась: оно прозвучало странно. Однако я и сама странная, а сообщение нормальное.

Мама прислала ответ: «Ты приняла таблетки?»

«Да», — уверенно ответила я, но оглядевшись, никаких таблеток не увидела. «Пожалуй, — решила я, — подумаю о них позже».

За дверью разговаривали люди. Они беседовали не по-английски, но мне понравилось, как звучали их слова. У них был красивый ритм.

Я открыла дверь и увидела в коридоре двоих мужчин. Оба кивнули мне, сказали: «Привет» — и продолжили разговор. Один был в голубой футболке и мешковатых шортах, другой — в свободных брюках и жилетке.

Они явно не сочли меня странной.

— Привет, — ответила я. — Где здесь ванная?

— Вон там, справа, — сказал парень в шортах. У него были черные блестящие волосы и дружелюбный взгляд.

— Справа, — эхом отозвалась я.

Справа было много дверей. Придется открывать все по очереди, пока не найдется нужная.

— Все четыре двери — это ванные, — уточнил другой мужчина, — но не все работают.

— Обычно в любое время функционируют только две, — добавил его приятель. — По разным причинам. Они меняются.

Я не понимала, о чем говорят эти люди.

— Меняются?

— Иногда одна ванная работает, иногда — другая. То лампочка не горит, то задвижка не запирается.

— О, спасибо.

Мне нужно было почистить зубы и все такое. Вообще-то мне следовало бы принять душ. Я наверняка давным-давно не мылась.

Когда я вышла из комнаты с туалетными принадлежностями и полотенцем, написав «Комната пять» на руке водостойким маркером, темноволосый мужчина уже ушел. Дальше по коридору у каждой двери стояли санки со сложенными на них яркими предметами. Я подумала, может быть, мне тоже нужно купить санки. Десятилетняя «я» запрыгала от радости при мысли о катании на санках. В Пензансе никогда не бывает снега.

Я поцеловала парня. Мне семнадцать лет. Возможно, я слишком взрослая, чтобы приходить в восторг от катания на санках.

— Мне это нужно? — спросила я светловолосого мужчину, указывая на санки. Он рассмеялся.

— Нет, если только вы не собираетесь отправиться завтра вместе с нашей экспедицией. Уверен, для вас найдется место.

— А что у вас за экспедиция?

— Мы тренируемся, чтобы стать проводниками в Арктике. Завтра мы идем в лагерь на три дня.

Я подумала, что должна восхититься этим, и надеялась, что восторг написан на моем лице. Но я не могла понять, что такое «проводник в Арктике», насколько храбрым для этого нужно быть и насколько холодно там будет.

— Который час? — спросила я у него. — Вы знаете?

Он пожал плечами.

— Около часа, думаю. Трудно лечь спать в таких условиях, верно?

— Час ночи?

— Да.

— Правда?

— Вы из Британии?

— Да, — ответила я. — Я живу в Пензансе. А вы откуда?

— Я? Из Норвегии. Многие на нашем курсе оттуда. Но мы все, разумеется, говорим по-английски: обучение идет на этом языке.

— А вы не встречали парня по имени Дрейк? — спросила я. — Он говорит по-английски. Его курс преподают на английском. Ему повезло, потому что он полный ноль в языках.

Мужчина пожал плечами.

— Нет, я о нем не слышал. Вы его знаете?

— Да, — я улыбнулась. — Я приехала сюда, чтобы найти его.

В первой ванной не закрывалась задвижка. Вторая оказалась закрытой изнутри, ароматный пар вырывался из щелей. В третьей не горел свет, окна в ней не было, поэтому пользоваться ею было нельзя. Я с облегчением открыла дверь в четвертую ванную. Свет горел, дверь запиралась, вода, когда я ее включила, быстро нагрелась. Я смыла грязь, накопившуюся с того времени, когда я в последний раз принимала ванну, стараясь не стереть надписи «Комната пять», «Я на Шпицбергене» и «5827». Я вымыла волосы шампунем и гадала, как я смогла сюда добраться. Думаю, я побывала и в других местах. Я была во Франции. В душе я была во Франции.

Нет, это мои родители во Франции, не я. Я принимала душ только в Пензансе.

Я вернулась в комнату в розовой пижаме, завернула волосы в полотенце и стала смотреть на снег. За окном явно не было темно. Если бы сейчас был час ночи, то стало бы темно.

Я приехала, чтобы найти Дрейка. Я проверила телефон и обнаружила, что я сохранила номер телефона под его именем. Поэтому я решила послать ему сообщение, но не говорить, что я рядом. Последними сообщениями мы обменивались давным-давно. Дрейк написал: «Привет, это Пейдж с телефона Дрейка. Свой потеряла. Вы в „Лампе и свистке“. Скоро придешь?»

Я тогда ответила: «Приду через 20 мин.».

Этот чат мне не понравился — я его стерла.

«Можешь прислать мне свой адрес в сообщении? — написала я. — Или по электронной почте? Мне бы хотелось кое-что тебе прислать. Флора».

Я хотела найти Дрейка и позволить ему увидеть меня стоящей под снегом. Я хотела, чтобы мы оба шли по длинной дороге навстречу друг к другу. Я хотела, чтобы мы постепенно узнавали друг друга, подходя все ближе. Я представила, как мы бежим навстречу друг другу, бежим все быстрее, пока не оказываемся друг у друга в объятиях.

Я нажала на кнопку, и сообщение улетело к нему. Пришлось повозиться, прежде чем я смогла добраться до электронной почты. Как только Дрейк откликнется — пришлет сообщение или письмо, — я сразу получу его ответ.

Было по-прежнему светло, но снегопад прекратился. Снег засверкал: должно быть, вышло солнце, хотя я его не видела. Можно было выйти погулять, но я немного устала.

Я снова проверила время — 3:00.

Я прислушалась. В коридоре ничего не происходило. Никто не разговаривал. Арктические проводники замолчали.

Было совсем светло. Я вспомнила слова Дрейка: «Мы поехали на каникулы на Шпицберген, чтобы посмотреть на полуночное солнце. Мне было десять лет, и с тех пор я хочу жить там». Вот что это было. Полуночное солнце.

Я не устала. Я устала. Я не понимаю. Я не хочу спать. Я должна спать. Мои волосы давно высохли. Утром я должна найти Дрейка. Если у меня не получится, то я буду спрашивать людей, пока не найду это место со спутниковыми штуками. Я пойду туда и буду там сидеть до тех пор, пока он не придет.

Я мечтала поехать во Фламбардс.

Глупая мысль. Я была в Арктике.

С огромным усилием я подошла к окну. Я хотела только одного: сесть на кровать и ждать, пока люди начнут просыпаться. Но я все же подняла руку и потянула за шнур, чтобы закрыть жалюзи. Свет все равно просачивался, но в комнате было достаточно темно. Я села на кровать, мои глаза закрылись.

Глава 10

Где-то кричали люди. Я понятия не имела, как они попали в наш дом. Я крепко зажмурилась. Мама и папа их прогонят. Я останусь здесь и подожду, пока все успокоится.

Что-то скрипело. Ноги топали. Двери хлопали. Что-то хрустело и двигалось. Я не понимала, что это и почему.

Я открыла глаза. Я лежала на спине, смотрела в незнакомый потолок и долго-долго пыталась оставаться спокойной. Мне семнадцать лет, и я поцеловала парня на пляже.

Сквозь жалюзи проникало яркое солнце. Был день. Я лежала на узкой односпальной кровати в розовой пижаме. Пижама была единственной знакомой вещью. Я проснулась в странном новом мире.

Я потянулась за блокнотом.

Я вскочила на ноги. Это был Шпицберген. Было страшно, но это не имело значения, потому что мне предстояло удивить Дрейка. Я должна была немедленно найти его, потому что родители обнаружат, что меня нет. Я приехала сюда сама, я на Шпицбергене и умираю с голода. Если верить моим записям, то как раз наступило время завтрака. Мой телефон показал, что уже половина девятого, вполне подходящее время, чтобы позавтракать. Потом я отправлюсь на поиски моего парня. А потом буду помнить все.

Я встала и открыла жалюзи. Воздух за окном будто сверкал от холода, потому что я была в Арктике — в настоящей Арктике, — и, посмотрев вверх, я увидела глубокое голубое небо. Все было сверкающим и чистым, я наполнялась энергией, от которой мне хотелось танцевать и петь.

Я надела джинсы, футболку, джемпер и толстые носки. Ради того, чтобы дойти до другого здания, я не стала надевать огромное пальто. Его стоило приберечь до того времени, когда я отправлюсь на поиски любви всей моей жизни.

Дрейку понравится мое пальто. Я не могла дождаться того момента, когда он увидит его. На мне не было этого пальто, когда я поцеловала Дрейка на пляже. Я была в белом платье и желтых туфлях.

Я увидела, что послала ему сообщение. Дрейк мне не ответил. Пока.

Какие-то парни закрывали двери в свои комнаты и перекрикивались. Один из них сказал мне: «Доброе утро», когда проходил мимо моей двери. Потом он помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки с криком:

— Парни, подождите меня!

В другом здании раздавалось звяканье, характерное для завтрака. Я посмотрела через окно на место, отведенное для него в конце большой комнаты. Там крепкие, уверенные в себе люди ели завтрак. Я постаралась придать лицу сердечное выражение, чтобы слиться с толпой, прежде чем войти в комнату в своих толстых носках.

Женщина за стойкой регистрации смотрела телевизор. Она спросила: «Завтрак?», и указала на комнату, где были люди. Еду и напитки я увидела в дальнем углу.

Мне хотелось подсесть к кому-то, чтобы почувствовать себя нормальной. Но одиночек больше не было, никто на меня не смотрел. Поэтому я поставила сумку на свободный стол и пошла за завтраком.

Он оказался странным, но я подумала, что могла бы проглотить двойную порцию. Темный хлеб, ломтики рыбы и сыра, немного овощей и что-то завернутое в бумагу с красными, желтыми и зелеными полосками и надписью KvikkLunsj[17]. Это «что-то» я взяла — хотелось узнать, что внутри. На свертке был нарисован отважный на вид мужчина в сдвинутой на затылок вязаной шапочке — это должно быть что-то хорошее.

Мне не без труда, но все же удалось добыть кофе из диспенсера. И расплескала я совсем капельку. Я налила стакан сока. Увидев хлопья, я взяла и их, залила молоком, йогуртом и украсила консервированными фруктами. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, где молоко, а где странный на вид йогурт. Но я разобралась. У меня было такое ощущение, что я не ела давным-давно, поэтому я решила наесться до отвала, пока была бесплатная еда.

На меня никто не смотрел. Я села, начала с водянистого кофе и посмотрела на смартфон: сообщений не было. Я открыла электронную почту. Каждая моя частика тосковала по Дрейку.

Я почти доела хлопья, когда поняла, что кто-то стоит напротив.

— Можно? — спросила девушка, указывая на стул. Я кивнула, довольная этим. Она оставила свои вещи и пошла за завтраком. Она явно уже бывала здесь: я наблюдала, как она за считаные секунды положила на тарелку темный хлеб, копченую рыбу и огурец, взяла кофе и апельсиновый сок.

У нее были кудрявые волосы и маленькие круглые очки. Одета она была для улицы. Все, кроме меня, одеты именно так. Только я выглядела как подросток в плохих джинсах, купленных матерью.

— Привет, — поздоровалась девушка по-английски. — Я Эги.

— Флора, — ответила я.

Она разрезала сваренное вкрутую яйцо и положила поверх рыбы.

— Из Англии? — спросила девушка. — Или из Австралии?

— Из Англии. А ты из Норвегии?

— Нет-нет, я из Финляндии. Почти угадала. — Она посмотрела на меня. — Правильно я сказала? «Почти угадала»? Так говорят?

— Гмм, — откликнулась я, хотя ничего не поняла. — Возможно. Да.

— Хорошо. Так ты на Шпицбергене одна? Почему так? Я тоже, как видишь, и нас не так много. Выглядишь молодо.

— Я приехала в гости. — Я проверила свою руку: «Я на Шпицбергене». Я была как во сне.

— О, то есть ты совсем одна?

— Ну, я, в общем-то, одна, — я решила подбодрить растерявшуюся Эги. — Понимаешь, я не сказала парню, что приеду. Утром собираюсь пойти и найти его. Я должна найти его сегодня.

Ее глаза расширились от преувеличенного удивления.

— Ты проделала весь этот путь ради сюрприза? А теперь не знаешь, где найти этого парня?

У Эги, я заметила, была красивая кожа сливочного оттенка. Совсем как у Пейдж. Мы с Пейдж познакомились, когда нам было по четыре года, в первый школьный день. Пейдж мне больше не подруга: я прочла это в своем блокноте и продолжала думать об этом. Пейдж мне больше не подруга. Джейкоб очень болен. Родители думают, что я в Пензансе. Дрейк — мой парень. Я должна найти его немедленно. Слишком много всего надо постараться запомнить.

— Верно, — ответила я. — А как насчет тебя?

Я пыталась вести себя как нормальная, веря, что у меня получится. Это возбуждало.

— Понимаешь, я люблю путешествовать одна. Я веду блог на родном языке — у него мало читателей. Поэтому я желаю улучшить мой английский, пока не смогу писать на мировом уровне и у меня не появятся читатели со всего света.

Я не поняла, что такое блог.

— Ты пишешь о путешествии? — осторожно спросила я.

— Да! Это блог о путешествиях! Вот поэтому я здесь. Я путешествую одна и пишу мои приключения. «Приключения цыпочки в пути» — так я его назвала. Английское название, наверное, нужно другое. Сегодня я еду на экскурсию в микроавтобусе, потому что хочу увидеть все, куда в Лонгиире можно попасть по дороге. Знаешь, всемирное хранилище семян, маленькую церковь, старые шахты. И все такое.

Эги вопросительно посмотрела на меня, и я кивнула. Я была не самым подходящим человеком, чтобы говорить ей, правильно ли она подбирает слова.

— Ну, звучит неплохо, — сказала я. — Я бы тоже хотела увидеть все это, но сегодня я собираюсь найти Дрейка. Именно сегодня, иначе мне не хватит времени. Я поцеловала его на пляже. Я влюблена в него. Я найду его и буду любить. Мне больше ничего в жизни не нужно: только любить его до конца жизни. Поэтому я собираюсь найти его. Может быть, домой я не поеду. Может быть, останусь тут с ним, навсегда.

Я остановилась и перевела дух. Все прозвучало не слишком разумно. Лучше бы я ничего не говорила.

Эги завтракала и смотрела на меня. Она долго всматривалась в мое лицо. Она посмотрела на мои руки, на надписи «Флора, будь храброй» и «Я на Шпицбергене» и другие слова и цифры. Она жевала большой бутерброд с рыбой. Я прочитала свое имя, написанное на запястье, и почувствовала себя глупо.

— Вау, — наконец сказала она, прожевав и проглотив. — Ты интересная девушка. Значит, тебе нравится этот парень?

— Я люблю его.

— И что ты собираешься делать?

— Думаю, я отправлюсь в город и стану расспрашивать людей о нем. Я выясню, где он живет.

— Его имя?

— Дрейк. Дрейк Эндриссон. Ему девятнадцать.

— Дрейк Эндриссон. Юный Дрейк Эндриссон. Я тоже буду спрашивать. Я поспрашиваю в автобусе. Где он учится?

Я пожала плечами.

— Здесь.

— Если ты не найдешь его, то я, возможно, увижу тебя сегодня вечером.

— Мне нужно его найти.

— Надеюсь, ты его найдешь. Это романтическая история. Если ты должна найти его сегодня, значит, ты найдешь его сегодня.

— Да.

— Он будет рад видеть тебя.

Я взяла телефон и посмотрела на экран. Я подключилась к гостиничному Wi-Fi, но писем не было. Загрузилось множество скучных писем, но того, которое я ждала, не было.

Эги допила кофе и встала, взяв поднос.

— Пусть у тебя будет супер-пупер день, Флора, — сказала она.

— Спасибо, — ответила я. — И тебе того же.

— Чао-какао?

Я знала, что есть подходящий ответ, но я его не помнила, поэтому просто кивнула.

Гостевой дом стоял на краю города. Странно, но я не чувствовала страха или растерянности. Я ждала встречи с Дрейком. Он заставил меня помнить.

Я записала имя Эги на руке. В блокноте добавила: «Поискать Эги в гостинице вечером, если я буду там». Хотя я была уверена, что меня там не будет, неплохо было бы запомнить, что у меня есть кто-то вроде подруги.

Я надела большое пальто и кроссовки, взяла все деньги, потому что собиралась не только искать Дрейка, но и купить себе теплые сапоги, которые носили все вокруг. Возможно, я останусь здесь. Дрейк говорил, что любит меня, просил приехать к нему. Вероятно, мне следовало жить здесь с ним. Ко мне вернется память, я стану нормальным человеком. Новая жизнь начиналась сегодня.

У меня были ключ от номера и слово «ключ» — напоминание, написанное на руке. Я взяла маленькую сумку, мой блокнот лежал внутри.

На глубоком синем небе не было ни облачка. Лонгиир — так называется город — находится в долине, окруженной горами, среди которых темнеет полоска воды. Снежный покров был не плотным — пейзаж усеивали черные точки выступающих скал.

«Будет удивительно, — сказал Дрейк. — Там холодно. Однажды я там уже побывал. Типа, давно совсем. Мы поехали на каникулы на Шпицберген, чтобы посмотреть на полуночное солнце. Мне было десять, и с тех пор я хотел жить там. И теперь, спустя девять лет, я наконец сделаю это. Это точно будет грандиозно».

Это было грандиозно. Огромное и захватывающее дух приключение. Воздух был холодным и чистым. Дышать здесь — это совсем не то, что дышать дома. Воздух полировал легкие. Каждый шаг наполнял меня радостью. Это я, Флора Бэнкс, шла по дороге в Арктике. Каждый мой шаг был победным.

Все казалось настолько странным, что мне даже не было страшно. Это могла быть другая вселенная. Я знала, что Джейкоб болен, но ничего не могла с этим поделать, потому что была в Арктике. Ничто не имело значения, кроме того, что мне нужно было найти Дрейка.

Я шла все быстрее и быстрее, мне уже было жарко в меховом пальто. Мне нравилось чувствовать мышцы ног, которые несли меня к моему парню. Мне нравилось, как лицо пощипывало, когда уличный холод сталкивался с жаром моего тела. Я знала, что слева должна быть художественная галерея. А вот и она. Мне захотелось зайти, и я внесла это в постоянно меняющийся список вещей, которые я хотела сделать вместе с Дрейком. Мне бы хотелось осмотреть Шпицберген вместе с ним. Мне бы хотелось гулять с ним, держась за руки. Мне бы хотелось пойти вместе с ним в его квартиру, лечь в постель, обнять его, целовать и быть с ним.

Мне не терпелось увидеть его лицо в тот момент, когда он поймет, что я приехала.

Я прошла мимо школы, миновала еще несколько строений. Дорога поворачивала налево к другим зданиям, среди которых была маленькая церковь. Я огляделась на тот случай, если Дрейк жил где-то здесь, но жилых домов не было видно. Я продолжала идти. Металлические трубы, старые на вид, но нужные, тянулись вдоль дороги. На дорожном знаке был изображен мужчина в стильной шляпе. Возможно, это было предупреждение автомобилистам, хотя машины проезжали редко.

Я не знала, как они попадают на эту дорогу. «Дороги в Лонгиире никуда не ведут», — сказала та женщина. Женщина, с которой я говорила. Я посмотрела на руку: «Эги». Это сказала Эги. Вам показывают город и его окрестности, но дальше поехать нельзя, потому что город окружен дикой Арктикой. Ехать некуда, когда дорога заканчивается. Машины, должно быть, появлялись откуда-то еще, как бензин и все остальное.

Мне хватило двадцати минут, чтобы добраться до города. Даже я не могу потеряться, когда есть только одна дорога.

Я вошла в магазин, в котором продавали вещи для холодной погоды. Стены и пол были деревянными. Внутри было так тепло, что мне захотелось снять пальто. Но я не стала, потому что пришлось бы нести его в руках, а это раздражало бы.

Я снова проверила смартфон. Сеть ловилась отлично, но сообщений не было.

Ко мне подошла розовощекая женщина и сказала что-то на языке, который я не поняла. Я объяснила, что ищу теплые сапоги, и только потом задумалась, понимает ли она английский. Женщина сразу начала показывать мне вещи.

— Вам нужны сапоги ШВВ, — она легко перешла на английский.

— ШВВ?

— Шерстяные, воздухонепроницаемые и водоотталкивающие, — пояснила продавщица. — Такие носят в Арктике. Летом они не так нужны, ну и, конечно, если вы не собираетесь идти в поход.

— Мне вот эти нравятся, — я указала на коричневые сапоги на меховой подкладке и на шнуровке снизу доверху. Женщина отправилась на поиски пары нужного размера, а я села и открыла электронную почту. Мне были неинтересны воздухонепроницаемые штуки, мне просто нужно было что-то получше кроссовок.

В «корзине» я нашла ужасное письмо. Но для меня имели значение только слова: «Если бы ты была здесь, все было бы иначе» и «Ты же не можешь сюда приехать, верно?»

Я произнесла их вслух. Значение слов зависело от того, как их произнести. Я озвучила их правильно.

Расплачиваясь наличными за сапоги, я сказала продавщице:

— Вы знаете парня по имени Дрейк Эндриссон?

Она внимательно посмотрела на меня и переспросила:

— Дрейк?

— Он учится на Северном полюсе. Там есть что-то спутниковое.

— Что-то спутниковое? Учится? Попробуй спросить в СМУ или в Полярном институте. Думаю, они должны знать.

— Спасибо. Могу я надеть сапоги прямо сейчас?

— Конечно, дорогая. Я дам тебе пакет для твоих кроссовок.

Я зашнуровала сапоги, убрала кроссовки в пакет, который мне дала женщина, и отправилась на поиски Полярного института, по дороге вбивая его название в смартфон. Потом взяла ручку, чтобы записать все еще и на руке. Это было куда лучше, чем бродить по городу в надежде столкнуться с Дрейком. Я найду его.

Глава 11

Я сидела на большом камне, вокруг лежал снег, сквозь который проглядывали черные камни. Я почему-то была в меховом пальто и теплых сапогах и, наверное, в джинсах. Под пальто я, скорее всего, обнаружила бы джемпер.

Итак, я была тепло одета, сидела на камне и смотрела на покрытый снегом склон горы. Вокруг никого не было. Воздух холодил щеки. Солнце ярко светило в глубоком голубом небе.

Я жила в теплом краю, где имелось море и все вокруг было зеленым. Но тут все было другим. Это место было холодным и ясным. Оно не могло быть настоящим. Меня совершенно не волновало, где я находилась, потому что я все выдумала. Там было волшебно, и я не хотела просыпаться.

Я сидела на пляже и целовала Дрейка — вот реальность, а это — нет.

Я посмотрела на руки. На правой было написано: «Флора, будь храброй». Я Флора. На левой — «Ищу Дрейка». На внутренней стороне запястья были цифры «5827» и надпись «Я на Шпицбергене». И еще слова «Полярный институт?», «Арктика», «Блокнот», «Эги» и что-то о паспорте.

Блокнот лежал у меня на коленях. Я открыла его и начала читать. В нем было сказано, что у меня антероградная амнезия и что Дрейк — мое волшебное будущее.

Я перелистала страницы до последней, на которой было написано следующее:

«НЕ уходи из города, потому что здесь живут полярные медведи и они едят людей. Если ты выходишь из города, то у тебя должно быть ружье и ты должна уметь им пользоваться. А это значит, ЧТО МНЕ РАЗРЕШЕНО ВЫХОДИТЬ ИЗ ГОРОДА, ЕСЛИ Я С КЕМ-ТО ЕЩЕ, У КОГО ЕСТЬ РУЖЬЕ. НЕ ВЫХОДИ ИЗ ГОРОДА, ДАЖЕ ЕСЛИ ТАМ КРАСИВО. ВСЕГДА БУДЬ ТАМ, ГДЕ ЕСТЬ ЗДАНИЯ».

Я осмотрела склоны гор передо мной. Зданий не было. Каменистая тропа вела, как мне показалось, на гору. В снегу была проложена еще одна тропа, образованная параллельными линиями, но зданий точно не было. Я сидела на большом черном камне.

Я встала. Я нарушила правило, которое не помнила, когда выучила. И даже если все происходило во сне, я не хотела, чтобы меня съел полярный медведь. Полярные медведи белые: снег вокруг меня тоже был белым. Под ним могли прятаться сотни медведей. Они могли в любую минуту наброситься на меня, разорвать на части и поделить между собой мясо, а победителю достался бы мой мозг, и он его съел бы.

Мне нужно было найти безопасное место. Солнце светило в глаза. Я понятия не имела, как попасть туда, где есть здания. Я могла бы идти весь день и углубляться все дальше и дальше на территорию медведей. Если напряженно подумать о зданиях, то они, возможно, появятся.

Сердце билось так быстро, что мое тело дрожало в его такт. Я встала, хотя ноги у меня тряслись так сильно, что я едва устояла.

Я поцеловала Дрейка, и мне нужно найти его.

Вместо того чтобы найти любимого, я пришла в место, где первое правило гласило: «Не выходи из города без ружья». И я сразу же вышла из города без ружья. Я пришла подкормить полярных медведей свежим человеческим мясом. Я могла бы оказаться в десяти тысячах миль от любого города. Я не испытывала ни голода, ни жажды — вероятно, я провела тут не слишком много времени. Я повернулась на месте, оглядела окрестности, готовая найти безопасный путь к спасению.

Я остановилась, снова повернулась к склону горы, выглядевшему далеким и заснеженным. Потом я повернулась еще раз и рассмеялась. Я смеялась, смеялась, смеялась громко, неудержимо и, судя по всему, бесконечно. Я была самым глупым человеческим существом на земле.

Сидя на большом черном камне, я смотрела на гору в неподвижном холодном месте, где живут полярные медведи. Но камень лежал рядом с дорогой, а дорога была в городе. Я не слышала ничего за спиной по одной-единственной причине: мимо не проезжали машины. Как только я повернулась, то увидела, что сижу рядом с домами и дорогами. Это были обнадеживающие, прекрасные признаки того, что здесь живут люди, а не полярные медведи.

Моя дорога до города заняла пять шагов. Я создала здания силой мысли.

Не заходить на территорию полярных медведей. Теперь это одно из правил моей жизни. Я остановилась и записала его в моем блокноте.

Я выбрала направление и зашагала по дороге. В моем кармане лежали два камешка, и я держала их в руке, пока шла. Они были особенными, эти камешки. Один был моим, другой предназначался Дрейку. Мы поцеловались на пляже, пока к нам подбирался прилив. Я его найду, и мы снова поцелуемся среди снега. Мы будем целоваться снова и снова, и я буду помнить каждый наш поцелуй.

Прохожие были одеты в нейлоновые куртки, а не в меховые пальто, как я. У них были загрубевшие красные щеки, они улыбались, говорили: «Привет», поэтому я отвечала им тем же. Судя по всему, здесь так было принято. Это место очень далеко от Пензанса — это город Лонгиир, расположенный на острове Западный Шпицберген архипелага Свальбард, окруженный Северным Ледовитым океаном. Этот список трудных названий заставил меня торжествовать.

Мои родители не знали, что я уехала. Если они вернутся раньше и обнаружат, что меня нет, они позвонят в полицию, и тогда меня отвезут домой и я не увижу Дрейка.

Я нашла Полярный институт, но он оказался закрыт. Я какое-то время смотрела на вход, прежде чем решилась подойти и потянуть дверь на себя. Она подалась немного, но не открылась. Я не представляла, какой был день и который час, поэтому институт мог быть закрыт по вполне объяснимым причинам. Музей рядом был открыт, а университет закрыт.

Я стояла и смотрела на дверь. Мне нужно было ее открыть. Место, где учится Дрейк. Я проделала такой путь до этого места, а его тут не оказалось. Я порылась в сумке, взяла блокнот, чтобы записать это. Я села на ступеньку.

Какая-то женщина стояла неподалеку и смотрела на меня.

— Это университет? — крикнула я ей. Она была похожа на студентку.

Она нахмурилась, поэтому я повторила вопрос, сообразив добавить:

— Ты говоришь по-английски?

— Пытаюсь, — ответила она. У нее были длинные черные волосы и сердитое лицо.

— Это есть Норвежский полярный институт, да. Он там.

Я проследила за ее пальцем и увидела, что она указывает на другую часть того же здания. Здания здесь не были красивыми, но это мне понравилось.

— Ты знаешь Дрейка Эндриссона?

Она пожала плечами.

— Может быть. Ты его потеряла?

— Да.

— Он здесь студент? Ты была в Нюбюене?

Я нахмурилась.

— Не думаю. Что такое Нюбюен?

— Университетский городок.

Я решила записать и это. Мой смартфон просигналил о новом сообщении. Когда я достала его из сумки, женщина уже ушла.

Яркое солнце светило в лицо. Мимо прошло несколько человек. Горы образовывали линию горизонта. Солнце стояло высоко в небе, и хотя на вершинах гор появились редкие облака, небо оставалось синим.

Это место не было реальным. Не могло быть. Люди не выглядели нормальными. Все было не так, как я себе представляла. Дрейка не было. Я знала, как выглядел Дрейк, и ни один из этих людей не был Дрейком.

Я сначала посмотрела на его фото в смартфоне, потом на сообщения.

Когда я увидела слово «Мама», мне стало приятно, но сообщение поставило меня в тупик.

«Дорогая, — написала она, — я надеюсь, что у вас с Пейдж все хорошо. Мы все еще здесь. Ты в порядке? Пожалуйста, скажи мне. Ситуация с Джейкобом ужасная. Может быть, ты прилетишь в Париж? Сможет Пейдж привезти тебя? Я позвоню позже, и мы составим план.

Мама и папа».

Париж. Джейкоб. Я проверила блокнот. Джейкоб Бэнкс — мой брат, он в Париже и болен. Мои родители с ним, а я притворяюсь, что в Пензансе с Пейдж.

Воспоминание о брате мгновенно заставило его появиться в моем смартфоне: стоило проверить электронные письма, как в глаза бросились слова «Джейкоб Бэнкс».

Он каким-то образом прислал мне письмо.

Дорогая Флора,

Спасибо за открытку, которую мне принес Жак. К счастью, родители ее не видели. В следующий раз вложи ее в конверт, пожалуйста! Сестренка моя! Ты так официально представилась, не подозревая о том, что мы знакомы. Это трогает меня каждый раз. Ты в порядке? Ты так волновалась из-за того, что мама и Стив не вернулись домой. Это все из-за меня. Они собирались уезжать, когда ситуация резко изменилась. Не волнуйся. Они в полном порядке. Ты в Пензансе с подругой? Или нет? Все пошло так, как было запланировано, или ты улетела из дома на поиски приключений? Если ты не планируешь появиться у меня в Париже, я на тебя очень сильно обижусь. Ответь мне, пожалуйста. Ты нужна мне, чтобы развлекать меня во время утомительной болезни. Береги себя. Ответь, как только сможешь. Задавай мне любые вопросы, как всегда это делала.

Твой брат Джейкоб

Я перечитывала письмо снова и снова — никакого смысла.

Всегда есть вещи, которые не имеют смысла.

«Ты так официально представилась, не подозревая о том, что мы знакомы.

Ты улетела из дома на поиски приключений?»

Я огляделась, готовая увидеть его рядом, смеющимся надо мной. Мы знали друг друга, когда были детьми. Мы больше не знаем друг друга.

Я лишь на мгновение удивилась тому, что кругом снег, воздух сверкает и искрится, вдали виднеется изломанный горизонт гор. Я решила найти место, где можно посидеть в тепле и попытаться написать разумный ответ брату. Я любила Джейкоба. Он разрешил накрасить лаком ногти на его ногах. Я собиралась задать ему много вопросов, как он и просил.

Я сканировала каждое встречное лицо, но ни одно из них не принадлежало Дрейку. На ходу я нащупала камешки в кармане. Они стукнулись друг о друга, соединившись.

Глава 12

В комнате лежал кремовый ковер, я сидела на нем, разглядывая и трогая его ворсинки пальцами. Стоял запах готовящейся еды, но он мне не нравился. Я была не голодна. В ковре попадались блестки, как будто на него пролили искрящийся клей. Я попыталась дотянуться до блесток и подобрать их, но у меня не получилось. От досады я заплакала.

Я продолжала плакать. Мое тело сотрясалось от рыданий. Я не понимала, что делаю, пытаясь собрать блестки с ковра. Я не знала, зачем они мне нужны.

Кто-то вошел в комнату, посмотрел на меня, сидящую на полу, и засмеялся, а потом я вдруг взлетела в воздух.

Меня держал человек. Я посмотрела на его лицо и поняла, что это мой брат Джейкоб.

Он сказал: «Что случилось, глупышка?»

Я ткнула пальцем в ковер и попыталась выговорить слово «блестки», но потом сообразила, что это не происходит со мной в реальности — это воспоминание.

Я проснулась внутри собственных воспоминаний. Я могла различать запахи и слышать звуки. Я могла коснуться волос Джейкоба и почувствовать их текстуру. Я действительно была там, хотя понимала, что меня там нет. Я находилась внутри чего-то, похороненного в моей голове. Я спустилась в глубины своего мозга.

Я оказалась в ловушке в маленьком темном пространстве. Я не могла пошевелиться. У меня звенело в ушах. Я крепко зажмурилась и попыталась прогнать это воспоминание. Я его не хотела.

Мое сердце колотилось о ребра, когда я заставляла себя вернуться в настоящее. Мне было семнадцать лет, я сидела за столиком в кафе, где было тепло и сыро, и передо мной стоял мужчина. Он смотрел выжидающе, но без тревоги.

Я хотела поехать во Фламбардс. Нет, неправильная мысль. Я прогнала ее.

Другие люди в кафе выглядели очень здоровыми, у них были маленькие пухлые дети, они все громко разговаривали и смеялись. Я отключилась от них и сосредоточилась на мужчине.

— Кофе? — решилась произнести я, чувствуя, что именно этого он от меня ждет. — С молоком? Пожалуйста?

— Конечно, — ответил мужчина. У него было коричневое пятно на щеке, волосы торчали вверх, борода стремилась вниз. — Что-нибудь еще?

Я попыталась оценить, насколько я голодна.

— Нет, — сказала я. — Нет, спасибо.

Я посмотрела на руку: «Флора, будь храброй», «Я на Шпицбергене».

— Только один вопрос…

— Да?

— Я на Шпицбергене?

Дрейк был на Шпицбергене. Он приезжал туда, когда ему было десять лет, ради полуночного солнца, а теперь ему девятнадцать, и у него появился шанс вернуться.

Мужчина рассмеялся.

— Да, все верно! Это Шпицберген. И ты на Шпицбергене.

— Вы знаете моего друга?

Я достала телефон и показала ему фотографию Дрейка. В голубой рубашке и джинсах, в очках, с падающей на лицо челкой он стоял на стуле. Я понятия не имела, где и когда сделала этот снимок, но я знала — это Дрейк, потому что я поцеловала его на пляже и помнила его.

Я смотрела на фото несколько секунд, потом показала мужчине. Я любила Дрейка. Я обожала его. Это Дрейк, любовь всей моей жизни. Я люблю его, и он любит меня. Он мой парень. Вот почему я на Шпицбергене. Мне нужно найти его, потому что он заставил меня помнить.

Мужчина посмотрел на снимок.

— Да, думаю, я его видел, — произнес он. — Ты мне только что показала фотографию… но да, как я и сказал, я уверен, что он здесь бывал. Если увижу его еще раз, передам, что его ищет юная леди.

— Вы его видели?

— Да. — Мужчину явно удивило мое возбуждение.

— Спасибо. О, спасибо! Вы могли бы ему сказать, что Флора приехала?

— Флора. Да, конечно.

Я нахмурилась.

— Хотя нет, не говорите, что это я. Просто скажите, что его кое-кто ищет. Я хочу сделать сюрприз.

Я посмотрела на смартфон и перешла к следующей фотографии. Я думала, что на ней тоже будет Дрейк, но это оказался снимок кота. Пропавшего кота. Все пропадают.

— А кота этого вы видели? — спросила я, показывая ему фото. Он рассмеялся.

— Нет, кота не видел. У нас здесь не слишком много котов.

Дрейк был там. Мужчина узнал его. Я не выдумала это. Я приехала в правильное место, чтобы найти Дрейка, — правильного человека. Я должна была записать каждое слово бородатого мужчины. Я сунула руку в сумку, нашла чистый блокнот и принялась заполнять страницу за страницей аккуратнейшим почерком, повторяя про себя все, что помнила на тот момент. Я не заметила, как мне принесли заказ, но в какую-то минуту, оторвавшись от записей, я увидела большую чашку кофе с молоком на столике. Я его выпила. Это был лучший кофе в мире.

Я нашла в смартфоне странное электронное письмо от Джейкоба и прочла его. Нужно было на него ответить. Я увидела сообщение от мамы — она просила приехать в Париж вместе с Пейдж. Вполне вероятно, что мы с Джейкобом могли опять увидеться. Я любила его. Когда он пришел и поднял меня с ковра, каждая частичка моего тела наполнилась любовью. Он был тем человеком, которого мне хотелось видеть больше других, когда я была маленькой. Когда я была здоровой, он был моим миром.

Я бы хотела, чтобы он снова стал моим миром.

Я написала ему письмо, рассказав, о чем помнила в тот момент. Я совершенно себя не сдерживала. Я написала, что поцеловала Дрейка на пляже и помню это. Я напечатала все слова, которые мы сказали друг другу, пока волны лизали гальку и лунный свет отражался от воды. Я написала Джейкобу, что приехала на Шпицберген, и спросила, что, с его точки зрения, мне делать. Я написала, что не взяла с собой лекарства и не уверена в реальности происходящего. Я написала, что помню, как была крошкой и плакала, а он пришел, взял меня на руки и успокоил. Я спросила, почему он уехал. Я задала много вопросов — письмо получилось длинным.

Я отправила его не читая, хотя знала, что в нем полно ошибок в правописании и многие слова выглядят странно. Я увидела сообщение от мамы и ответила, что со мной все в порядке, и попросила не волноваться. Я не упомянула приезд в Париж.

Я отправила ей второе сообщение: «Когда вы вернетесь, мы сможем поехать во Фламбардс?»

Когда я подняла глаза, в моей чашке еще оставался кофе. Он остыл. Все ушли из кафе. Мужчина с бородой и пятном на лице улыбался мне так, как улыбается человек, который хочет, чтобы я ушла. Он держал в руках ключи.

— Я оплачу счет, — сказала я. Он отмахнулся.

— Не беспокойся, Флора, — ответил он. — Выглядишь солидно. Кофе тебе в подарок.

Я поблагодарила его и удивилась, что он знает мое имя.

За окном ярко светило солнце — я развеселилась. Каждый житель Шпицбергена считал меня нормальной.

Я шла по сверкающей чудесной стране, где воздух искрился и все улыбались. Здания не были красивыми, но вокруг была дикая природа. Это было волшебно. Я покинула место, где жила раньше, оставила людей, которые удерживали меня там. Пришлось приехать в это холодное место, где я стала свободной.

Это место, должно быть, существовало только в моем воображении, но мне было все равно. Оно было замечательным, тут жил Дрейк.

Я шла по дороге, но потом остановилась, не зная, куда идти. Гостиница, ставшая моим домом, находилась далеко отсюда. Мне хотелось поехать во Фламбардс, но время для этого еще не пришло. Я прочитала надписи на руках. Они не сказали мне ничего такого, чего бы я не помнила. Тогда я потянулась за блокнотом.

Сумочки не оказалось рядом. Ее не было у меня.

Я ничего не могла делать без нее. Сумка всегда была со мной, а в ней лежали мои записи. Я держала их в сумке. Они всегда были вместе. Я сначала смотрела на руки, потом доставала из сумки записи. Я так всегда делала.

На моих руках не было подсказок, как попасть туда, куда я направлялась. Я попыталась подумать об этом месте, но у меня ничего не получилось. Я куда-то шла, но не знала зачем. Я не знала, куда идти. Я приехала к Дрейку. Только это имело значение. Мне нужно его найти, но как это сделать, если я потерялась?

Если у меня нет сумки, значит, нет ни денег, ни смартфона, ни ключа, ни блокнотов. Я не знала, кто я такая или что делаю, и никто не мог мне помочь.

Я поцеловала Дрейка — это мое единственное воспоминание. В мире больше ничего не существовало.

Лихорадочные мысли переполняли меня. Это холодное место. У меня нет друзей. Мне нужна мама. Мне нужен папа. Мне нужен брат. Я тянулась к ним всем сердцем.

Слезы потекли по моим щекам. Я не понимала, что делаю.

— Дрейк, — произнесла я. Мне нужно было уцепиться за это имя. Дрейк. Мне нужно было найти Дрейка. Он нашел бы мою сумку. Он бы позаботился обо мне.

Я должна была помнить его имя. У меня не было ручки, но я должна была его запомнить. Я была в растерянности, и если забуду Дрейка — забуду все.

Я огляделась. Это самое страшное, что случалось со мной. Я осталась одна во вселенной. Я пробежала по дороге и остановилась. У меня не было ручки, не было денег.

Имя Дрейка написано на моей руке, но оно сотрется.

В снегу у края дороги я увидела ручку. Я подняла ее и закатала рукав. Если я напишу его имя еще раз, и еще раз, и еще раз, я его запомню.

Ручка не писала — я нацарапала «ДРЕЙК» так глубоко, что пошла кровь. Это меня обрадовало. Я надавила сильнее, намеренно раня кожу, чтобы имя было написано каплями крови. Я процарапывала буквы снова и снова. Боль доставляла мне удовольствие. Она заставляла меня чувствовать себя живой.

«ДРЕЙК» — у меня было только это слово, чтобы двигаться дальше. Я потерялась, но имя Дрейка было написано на моем теле. Я могла бы вырезать его глубже, если бы нашла нож. Я хотела, чтобы оно осталось со мной навсегда.

Я снова пошла вперед. Я собиралась ходить по городу и ждать, чтобы что-то произошло. Если бы я осталась на месте, никогда бы ничего не случилось. Я все шла и шла. Ноги устали, но было по-прежнему светло. Я дошла до кромки воды. Она оказалась больше реки, но меньше моря, потому что я видела горы и маленький домик на другой стороне. Я стояла на пирсе и смотрела на лодки, стоявшие на якоре возле него. Я повернулась, потому что дальше пути не было, прошла мимо старых механизмов с проводами и ковшами. Я направлялась к маленькой церкви, надеясь, что какой-нибудь бог или кто-то еще поможет мне.

Я должна была просто идти. Когда я увижу Дрейка, я его узнаю.

Прошло несколько часов. Я ходила по кругу. Я была уверена, что не один раз побывала в этой церкви. Там была женщина, которая улыбалась мне. Я решила записать свое имя в книге для посетителей, но оно уже было внесено туда дважды: одно над другим. Первый раз было написано: «Флора Бэнкс», второй — «Пензанс. Флора Бэнкс из холодного места». Я зашла в магазин, но у меня не было денег — пришлось уйти. Я часто дышала и продолжала идти. Я все шла, шла и шла. Магазины уже закрылись. Я увидела ступени музея и решила посидеть немного, чтобы дать отдых ногам.

Мужчина позвал:

— Флора!

Я посмотрела на него. У него были густая шевелюра и борода, а еще коричневое пятно на лице. Это был не Дрейк.

— Здравствуйте, — поздоровалась я. Я внимательно вгляделась в его лицо. Он смеялся, но ему как будто было немного не по себе. Я больше ничего не сказала, потому что правильные слова не приходили в голову.

— Флора, с тобой все в порядке?

Мужчина знал мое имя. Он сел рядом и положил руку мне на плечо. Я не знала, что делать, поэтому прижалась к нему и заплакала. Я рыдала, и его куртка стала скользкой от моих слез. Мне хотелось извиниться, но оказалось, я была не способна даже на это.

— Флора! Что случилось?

Я все еще не могла говорить, хотя хотела. Я попыталась глубоко дышать и успокоиться.

— У меня нет…

— Конечно же, у тебя ничего нет. Может быть, ты забыла свою сумку в кафе?

Я кивнула. Я понятия об этом не имела.

— У меня есть ключи. Давай сходим и проверим, согласна?

Я посмотрела на него.

— Да, прошу вас.

На полу под столиком стояла сумка. Я подбежала к ней, схватила и прижала к себе.

В сумке лежал блокнот с надписью на обложке «История Флоры Бэнкс — прочти это». Я посмотрела на руку. На ней было написано: «Флора, будь храброй».

Я открыла блокнот и стала читать. Когда мне было одиннадцать лет, мне сделали операцию, у меня антероградная амнезия. Я приехала на Шпицберген, чтобы найти Дрейка, потому что он знает, как мне помочь. Мой брат Джейкоб очень болен. Мои родители в Париже. Пейдж мне больше не подруга.

— Спасибо, — сказала я мужчине. — Спасибо. Вы меня спасли. Спасибо.

— Пожалуйста. — Ему снова стало неловко. Должно быть, я выглядела очень странно, но меня это не волновало. — Я собирался выпить пива с приятелями, но сначала провожу тебя до отеля.

— Нет, спасибо. Я в порядке. Правда. Спасибо. А сейчас я должна идти. Я должна идти.

Я широко улыбалась. Я была счастлива. Я сунула руку в сумку. Там была ручка. Там был смартфон. Там были деньги. Там был ключ.

Глава 13

Я смотрела на карту и шла по прямой дороге, которая провела меня мимо школы, художественной галереи и множества других зданий. Правее стояла маленькая деревянная церковь. Вокруг были горы. По небу быстро бежали облака.

Я точно знала, где находилась (Лонгиир) и почему я там (Дрейк), и куда иду (гостевой дом «Шпицберген»). Я шла в правильном направлении. Я глубоко дышала, наслаждаясь каждой секундой переполнявшей меня легкости.

Кто-то шел за мной. Это был мужчина, который помог мне найти сумку. Когда я обернулась, он помахал мне, но не стал догонять. Поэтому я двинулась дальше.

Я шла и смотрела на темную линию, двигавшуюся на фоне окружающего пейзажа. Следом за ней наступало что-то серое, и когда оно настигло меня и окружило, место, где я была обычным человеком, преобразилось.

Свет исчез. Ничего не сверкало. Облако нависло над моей головой. Небо, снег, волшебная земля — все вокруг окрасилось в серый цвет. Облако опускалось ниже, пока я на него смотрела. В воздухе чувствовался дождь. В атмосфере что-то внезапно изменилось, предупреждая, что скоро все намокнет. Потом что-то упало мне на щеку, но, разумеется, это был не дождь, а снег.

Дрейк жил в заснеженном мире. Я приехала к нему и оказалась, как и он, внутри этого мира.

Мне снова было три года, но на этот раз я осталась там, на этом странном острове с дорогами, которые никуда не вели. Я стояла неподвижно и смотрела в небо. Я крикнула:

— Снег пошел!

Снег — это удовольствие. Я высунула язык и поймала им снежинки. Я поймала снег рукой и лизнула его. Я огляделась. Мне по-прежнему было семнадцать лет.

Вдали голубело небо — там было солнечно и ясно, а надо мной шел снег, все сильнее и быстрее, засыпая дорогу, накрывая все вокруг белым.

Я не знала, куда шла, но это не имело значения. Я была счастлива здесь и сейчас. Я была девушкой, стоявшей под снегопадом, любовавшейся белыми крупицами, танцующими в воздухе. Я находилась в красивом месте, а вокруг происходило что-то прекрасное. Больше ничего не имело значения.

Я жила настоящим. «Жить настоящим» — таким должно быть одно из моих правил. Для этого память не нужна.

Я забыла, что когда-то что-то забывала. Снегопад стих — облака двинулись дальше, чтобы высыпать снег в другом волшебном месте. Я чувствовала себя так, будто проспала всю ночь. Меня переполняла энергия, я была готова ко всему.

Отель находился там, куда указывала карта. У меня были ключ и подсказка, говорившая мне, что надо пойти в комнату номер пять. Карта проинформировала меня, где находится здание с этой комнатой.

Рядом со зданием из проржавевшего металла стояли велосипеды и лыжи. К входу вели бетонные ступени. Когда я свернула к лестнице, то увидела, что мужчина с бородой дошел за мной до этого места. Я помахала ему, он отсалютовал в ответ, развернулся и ушел. Как только я вошла, в нос ударил запах носков и готовящейся пищи. В здании было тепло, поэтому я сняла пальто, как только закрыла за собой входную дверь. Табличка подсказала снять еще и сапоги — я села на нижнюю ступеньку и расшнуровала их. Они волшебным образом появились на моих ногах и были правильной обувью для этого места. Мои старые кроссовки лежали в пластиковом пакете в моей наплечной сумке, неизвестно как попав туда.

Кухня оказалась чистенькой, в ней были шкафчики с табличками, призывавшими не пользоваться некоторыми вещами и не брать чужое молоко. У меня возникла идея. Я включила чайник, нашла кружку, стащила чайный пакетик из коробки и выбрала самое красивое на вид молоко в холодильнике. Я была уверена: никто не стал бы возражать, что я взяла самую малость.

В нашем доме была кухня, и в ней было чего-то больше, а чего меньше по сравнению с этой. Я крепко зажмурилась и постаралась вспомнить: у нас имелся заварочный чайник, но всего одна коробка с чаем. Женщина в кухне — моя мама. Мужчина — папа. Я Флора, и мне не десять лет. Мне семнадцать: я знаю это, потому что помню, как поцеловала парня на пляже.

В нашей кухне у каждого своя любимая кружка. Моя — розовая с белым. На маминой написано: «Лучшая МАМА на свете!», на папиной нарисован мужчина.

Я пришла в восторг от самой себя и поменяла белую кружку, которую выбрала сначала, на кружку с розовым узором. Я приготовила чай и огляделась в поисках людей, с которыми можно было поговорить.

Я хотела поехать во Фламбардс. Эта мысль почему-то возникла в моей голове. Фламбардс очень далеко. Я написала сообщение маме: «Мы можем поехать во Фламбардс?»

На кухне никого не было. Я задумалась над тем, чем люди заняты. Наверное, какими-то снежными делами. Холодными делами. Всем тем, что делают люди в подобных местах.

Если бы я кого-то увидела, я бы показала им фотографию и спросила, видели они Дрейка или нет. Я приехала, чтобы найти его, потому что я поцеловала его на пляже. Я не была уверена, сделала ли это на самом деле или тот пляж существовал только в моем воображении.

Даже если я придумала все это, я была в этом месте одна, и я жила. Это было реально.

Мой ключ открыл комнату номер пять, и я, заперев дверь, села на кровать. Голова кружилась. Я вытянула руки перед собой, согнула пальцы и стала читать надписи: «Флора, будь храброй». Я была храброй. Я следовала этой инструкции. Рука у меня болела, поэтому я закатала рукав и увидела, что нацарапала имя Дрейка на коже чем-то вроде тупого лезвия. Я долго смотрела на раны. Это было пугающе, возбуждающе и ужасно одновременно. Я вырезала слово на руке.

Я была в странном месте, которое находилось далеко-далеко от моего родного дома. Комната была чужой, но вещи в ней были мне знакомы. Наверное, они принадлежали мне. Это была моя новая комната. Это место — мой собственный дом — я создала сама. Моим лучшим другом стал человек, которых оставил все эти пояснения. Я нашла все, что было написано от руки, уселась на кровать и начала перечитывать.

Мне в глаза бросились слова «лекарства» и «таблетки». Я принимала лекарства много дней подряд. Если я что-то и пила в последние дни, то я об этом не написала. У меня закружилась голова.

На кровати лежала большая сумка. Отложив блокноты, я распаковала ее, вынимая вещи по одной и раскладывая их, чтобы я смогла увидеть, что привезла с собой. В основном это была одежда. Я выбрала красную футболку и понюхала ее, хотя не знала зачем.

Никаких таблеток не было. С этим нужно было что-то делать, но я не представляла, с чего начать.

Руки у меня дрожали. Я встала, подошла к окну и положила их на стекло, чтобы унять дрожь. Раньше шел снег — я была уверена, что это снег, — он прекратился. За окном поднимался крутой склон горы. Я видела в стекле свое отражение, бледное и прозрачное, сквозь которое просматривались заснеженные скалы.

Даже по этому плохому отражению я заметила, что со мной что-то не так. У девушки в окне были странные глаза и странная кожа. Я подняла руку и коснулась лица. Оно было неровным, хотя я помнила, что оно было гладким. На стене висело зеркало, и я рассмотрела себя хорошенько.

Я выглядела совсем не так, как думала. Я не узнала свое лицо. Оно покраснело, покрылось пятнами. Это было лицо другого человека. Всюду были прыщи, желтые на кончиках и красные у основания. Девушка в зеркале была уродливой. Мама говорила, что я красивая.

Когда я раньше проводила пальцами по лицу, кожа не ощущалась такой отвратительной. По-моему, я никогда не беспокоилась о ней. Я взяла ручку и аккуратно написала на внутренней стороне руки: «Что случилось с моей кожей?» Я продублировала вопрос на желтом листке и приклеила его к зеркалу. Потом я записала это в блокнот.

Где-то в здании открылась дверь. Я обрадовалась: люди начали возвращаться. Я подумала, не пойти ли мне на кухню и постоять там, пока кто-то будет готовить ужин и, может, поделится им со мной. Я проголодалась.

Услышав голоса за дверью, я решила выйти и присоединиться к говорившим. У меня была фотография Дрейка, и я полушепотом повторила слова, которые мне нужно было сказать. Мое ужасное лицо смущало меня, поэтому я воспользовалась косметикой, которую нашла на письменном столе: нанесла тональную основу, нарисовала черным карандашом полоски на верхних веках, использовала немного туши с комочками и, наконец, накрасила губы ярко-красной помадой, которую я никогда в жизни не носила. В этом я была уверена. Она казалась новенькой, с заостренным кончиком. Я использовала ее как карандаш — получилось не слишком хорошо, но я разгладила неровности пальцем и решила, что и так сойдет.

Если у тебя плохая кожа, накрась губы яркой помадой, и люди этого не заметят. Это правило.

Я сменила джемпер на новый, розовый, взяла пальто со свободной кровати и вышла из комнаты, готовая провести вечер, расспрашивая людей о Дрейке. Мои записи подсказали, что у меня есть подруга по имени Эги. Наверное, удастся притвориться, что я ее узнала, если она ко мне подойдет. Я снова и снова повторяла про себя ее имя: «Эги, Эги, Эги».

По-прежнему было светло. Хотя наступил вечер, было светло, как днем.

— Привет! — Мужчина в коридоре стоял в пижамных штанах и с полотенцем через плечо.

Было всего семь часов, но я предположила, что в этом месте все иначе. Если вы провели весь день в заснеженных горах, то вам наверняка захочется надеть пижаму. Мне это не показалось правильным, но я не знала почему.

У меня была моя спальня. Этот факт восхитил меня, и я поздравила себя. У меня была спальня в Арктике. Наступил снежный, солнечный вечер, и мы с Дрейком находились на Шпицбергене.

— Выглядишь отлично, — продолжал мужчина. — Какие у тебя планы?

— О! — Я попыталась найти ответ. — Никаких. То есть я не знаю. Ничего особенного. Кожа стала некрасивой — я решила воспользоваться помадой. Чтобы прыщи были не так заметны.

Он кивнул.

— Была в походе? Где побывала до вчерашнего дня?

— Вчерашнего дня?

Мужчина меня не знал, иначе он бы никогда не спросил, что я делала вчера. Люди рассказывали мне, что я делала вчера, но не спрашивали. Если бы он спросил, что я делала сегодня, я бы сказала, что купила сапоги, искала Дрейка и вырезала его имя на своей коже.

— Я не знаю, — ответила я, и мужчина не спросил почему.

— А как насчет сегодня? Какие планы? Ты выглядишь слишком нарядной для человека, который идет завтракать.

Я открыла рот, чтобы возразить. Потом закрыла.

Если он думает, что я иду на завтрак, значит, я, должно быть, так и делаю. Видимо, пришла пора завтракать. Я не отправилась на поиски вечерних развлечений и ужина. Я шла завтракать.

Это означало, что ночь наступила и прошла, а я этого не заметила. Я попыталась обдумать это невероятное происшествие. Прошел день, тот день, когда я должна была найти Дрейка, но я Дрейка не нашла.

— Уже темнело? — спросила я.

— Нет. Может быть, в конце августа. Через три месяца.

— Тяжело спать.

— Надо закрывать жалюзи. Просто заставляй себя делать это. Если солнце будет светить всю ночь, ты никогда не заснешь. — Он с любопытством посмотрел на меня. — А ты спала?

— Ага, немного. Спасибо. Я просто…

— Понятно. Ты знаешь, что до завтрака еще полчаса?

— Ну… да. Я немного…

— Знаю. Мы все такие же.

Это самое лучшее, что он мог сказать. Когда я уходила, он крикнул мне вслед:

— Не приезжай сюда зимой.

Я не ответила, потому что шел снег. А это значило, что зима уже наступила, поэтому его слова не имели никакого смысла.

Глава 14

— Да, он говорит, что можно. — Эги повернулась ко мне, и я протянула ей деньги, которые держала в руке. Она отдала их водителю микроавтобуса. Он пересчитал их и кивнул. Я вошла следом за ней, и мы сели вместе — Эги у окна.

Всегда следует занимать место у окна. По-моему, это было одним из моих правил. Если сидишь у окна, всегда можешь точно сказать, где находишься. Но мне все было видно через ветровое стекло.

В микроавтобусе мы были единственными пассажирами. Мы ехали на экскурсию, потому что Эги забронировала ее. За завтраком она пригласила меня с собой. Я согласилась: было очень приятно. Я не узнала ее, однако она узнала меня, села рядом и спросила о Дрейке. Я сделала вид, что помню ее, и, кажется, это сработало.

Возможно, мы ехали смотреть на полярных медведей. Дрейк мог быть где-то рядом с ними.

Солнце сияло. Место было красивым. Едва ли я говорила Эги, что я ненормальная, поэтому она обращалась со мной, как с обычным человеком. Она вела себя со мной, как с подругой, которая все записывает на руке. Я решила постараться вести себя как нормальная весь день. Это был вызов, который я бросила себе. Я не хотела, чтобы кто-то узнал обо мне правду.

Я посмотрела на левую руку. Я написала на ней: «Будь нормальной». Я видела, что Эги смотрит на эти слова.

— Мне тоже следовало бы иногда напоминать себе об этом, — сказала она и подмигнула.

Мне надо было найти Дрейка. Иначе родители заметят, что меня нет дома. Поездка была отличной возможностью поискать его.

Микроавтобус останавливался возле отелей, и каждый раз в него садились люди. Эги и я были самыми молодыми. Некоторые люди были ровесниками моей мамы, другие — еще старше. Одна женщина перегнулась через проход пообщаться с нами, но она не говорила по-английски, поэтому Эги разговаривала с ней через меня.

— Она уверяет, что эта поездка — сбывшаяся мечта всей ее жизни, — перевела мне Эги, поднимая очки повыше.

— Для меня тоже, — сказала я и улыбнулась женщине, и та показала мне поднятые вверх большие пальцы.

Потом мы шли над скалами по внушительному мосту с перилами к металлическому пирсу с резиновым полом, чтобы на нем никто не упал. Там была привязана большая лодка с надписью Landøysund черными буквами по белому борту. Я произнесла слово по буквам и попыталась сложить их про себя: Landøysund.

Landøysund.

Я пошла следом за толпой вверх по сходням, улыбаясь, стараясь скрыть мое изумление. Я представить не могла, что это будет экскурсия на лодке. Я думала, мы останемся в автобусе и будем искать медведей и Дрейка. Лодка оказалась большим волнительным бонусом. Я поцеловала Дрейка на пляже, и теперь мне предстояло плыть по воде. Это было идеально. Это поможет мне найти его.

— Как тебе такое? — воскликнула Эги, когда мы стояли рядом, опираясь на белые поручни и глядя вдаль. На противоположном берегу мы видели только гряду гор, усеянную камнями и снегом. Это могли быть и холмы: она была не слишком высокой. Она шла, не отступая, вдоль фьорда. Полоска воды сужалась справа от нас и расширялась слева. Видно было одинокое здание у ее края. Я смогла разглядеть только человеческую фигуру, которая втаскивала лодку с веслами на берег. Человек выпрямился, посмотрел в нашу сторону, потом развернулся, подошел к дому и вошел в него.

— Дом, милый дом, — сказала Эги, проследив за моим взглядом.

— Как здесь можно жить? — Я постаралась представить это.

— А почему нет? Разве ты не думаешь, как это было бы замечательно? Возможно, не следующие сто лет, но год или два. Я бы здесь прожила ровно один год. Зимой тут наверняка очень уютно. Просто живешь в темноте долгие месяцы.

Меня передернуло.

— Я бы это возненавидела.

— Да. Люди говорят: не нужно приезжать сюда зимой, но от этого мне только больше хочется. У нас в Финляндии темные зимы. Я люблю уют.

Я покачала головой. Фигура вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Я записала об этом в моем блокноте, напоминая себе, что в это место не надо приезжать зимой.

Мы молча стояли у поручней, пока ответственный за экскурсию мужчина не захлопал в ладоши и не подозвал всех. Я пряталась позади группы и вполуха слушала то, что он говорил о безопасности, объяснял, куда мы направляемся. Эти дикие места были далеко от города. Я искала Дрейка в городе, но обязательно найду его среди дикой природы.

— Обещать, что вы увидите полярного медведя, я не могу, — несколько раз повторил мужчина. — В этом районе обитает медведица с двумя медвежатами, и мы видели их в четверг. Но это не гарантия. Ладно? Вы обязательно увидите тюленей и тупиков[18]. Это я вам обещаю.

Он все говорил и говорил, то по-английски, то по-норвежски, и я отключилась. Я посмотрела на руки. Я собиралась быть храброй и нормальной. Быть нормальной — значит быть храброй. Я намеревалась сидеть тихо и слушать других людей. Я планировала задавать им вопросы, а не отвечать на них. Я стала бы смотреть на горы и на воду, дышала бы холодным воздухом и молчала, чтобы никто не счел меня странной. Все должно было случиться так, как должно было случиться.

Я намеренно не думала о том, где я или почему. Я была на лодке в теплом пальто в другом мире. На тот момент этого было достаточно.

Заурчал мотор, и мы отплыли от пирса. Город исчез, как исчез и маленький домик на берегу. Ритм всего мира замедлился и почти остановился.

Из пирамиды пластиковых стульев я взяла один, села на верхней палубе и стала смотреть на проплывающий мимо пейзаж. Все мои тревоги — сотни теней, соединявшихся в смутное ощущение страха, — исчезли до единой. Было только настоящее. Невероятно чистым воздухом было трудно дышать. На шелковистой поверхности воды глубокого синего цвета отражалось небо. От лодки по диагонали расходились идеальными линиями крошечные волны.

В голове у меня прояснилось. Я дышала полной грудью и разглядывала ландшафт с его утесами и пиками, снежными долинами и черными камнями. Во вселенной не было ничего, кроме этого.

Я улыбалась. Я не разговаривала с людьми. Я просто дышала, смотрела и существовала. Это Арктика. Я была в Арктике. Это было мое настоящее. Это был мой мир.

Я снова стала маленькой девочкой, и мне было комфортно. Я позволила себе быть десятилетней. Я могла позволить миру обнять меня. Я чувствовала себя в безопасности. Я закрыла глаза и подумала о школе, о праздниках в честь дня рождения, о старших братьях и о том восхитительном дне, который нам предстояло провести во Фламбардсе. Я не могла дождаться того момента, когда сяду в педальный вертолет и Джейкоб будет всюду возить меня. Я растворилась в счастье. Я хотела поехать во Фламбардс.

Скалы отражались в воде, словно в зеркале. Я смотрела на горы и на перевернутые горы в воде. Я плыла на лодке. Это было прекрасно. Я нагнулась над зеркальной водой и посмотрела на свое лицо, отразившееся в ней.

Оно не было лицом десятилетней девочки. На меня уставилась женщина. Я смотрела на нее, пока кто-то не тронул меня за плечо.

— Счастлива? — спросила она. — Ты выглядишь такой спокойной. Я тебе помешала? Ты как будто в раздумьях.

Я оторвалась от гипнотического зрелища и, нахмурившись, обернулась. Мне не десять лет. Годы пролетели мимо. Со мной говорила взрослая женщина, она была моей подругой. Я изо всех сил старалась принять это. Я прочитала надпись на руке: «Будь нормальной». Я сделала над собой усилие и попыталась сделать то, чего от меня ждали.

— В чем я? — переспросила я и села на стул рядом с ней.

— В раздумьях. Я вычитала это в книге. Правда, книга была старой.

— Не уверена, что люди так говорят. — Я была почти уверена, что ни от кого такого слова не слышала. Я Флора. Мне было десять лет, но я выросла.

— О’кей. Я вычеркну его из списка, раз оно кажется тебе странным. Скажем так: ты выглядела задумчивой.

— О! Я просто счастлива.

— Я тоже. Это мое самое большое путешествие. Я долго на него копила. И сегодня целый день на воде. Это замечательно.

— Да, это так. Волшебно. Совершенно другой мир.

— Тебе достаточно тепло в твоем красивом пальто?

— Да, тепло. А тебе?

— У меня обычное пальто, некрасивое. Но будь уверена, мне достаточно тепло. Ты купила пальто специально для этой поездки?

Я понятия не имела, почему я его купила, поэтому солгала.

— Да. Я думала, в нем будет тепло, — сказала я. — А ты купила свое пальто для этой поездки? Люди покупают много вещей перед отъездом?

— Покупают, но не я. Во всяком случае, это пальто у меня уже было. В Финляндии, где я живу, нужны теплые вещи зимой. И сапоги тоже. Мне бы пришлось отправиться в магазин, если бы я собралась туда, где есть пляж и жаркое солнце.

— Какая у тебя жизнь в Финляндии?

— Хорошая. Я живу в городе, который называется Раума. Это красивое место, мне кажется. Много деревянных зданий. Он стоит на воде, и у всех есть лодки. Если у тебя нет лодки, то ты бы отдал за нее ногу и руку[19].

— Понимаю.

— Так говорят? Забавное выражение. Я бы не отдала руку и ногу за лодку. Трудно было бы плавать под парусом однорукой и одноногой.

— Ты всегда жила в этом городе?

— Нет. Я родилась на севере, в Лапландии, в городе Рованиеми. Некоторые мои родственники до сих пор живут там. Возможно, это и привлекло меня на Шпицберген. Север.

Моя стратегия задавать вопросы и не отвечать на них явно работала. Я задавала вопрос за вопросом о финском образе жизни, о путешествиях и жизни вообще. Эги с радостью на них отвечала, а лодка все плыла и плыла, рассекая Арктику. Я сильно сомневалась, что когда-то была счастливее. Если я и засыпала Эги вопросами, то она явно не возражала.

Прошло много времени. Эта новая вселенная полностью поглотила меня, и старая вселенная растворилась без следа. Мужчина из лодки позвал нас на нижнюю палубу и сообщил, что мы почти доплыли до самой дальней точки нашего путешествия. Он разговаривал с людьми и раньше, но я его не слушала.

— Мы плывем к Пирамидену[20], — сказал он и указал вперед. — Это старый русский шахтерский город. Там было много жителей. Но в 1998 году все люди ушли. Они знали, что денег здесь больше нет. Остались недопитые чашки кофе, еда на столе. Странное зрелище. Иногда нам удается подойти к городу и осмотреть его, но сегодня слишком много льда. Поэтому мы поплывем чуть дальше, остановимся на ланч, а потом начнем наш путь назад. Смотрите, там тюлень!

У меня был с собой смартфон. Вместе с остальными двадцатью двумя путешественниками я наклонилась немного и сфотографировала большого, ленивого на вид тюленя со смешной мордочкой. Он лежал на льдине неподалеку. Тюлень с готовностью повернулся, посмотрел прямо на нас (он был похож на мужчину с усами, оранжевым ртом и унылыми глазами) и соскользнул с льдины, чтобы поплавать. Мне захотелось рассказать о нем Джейкобу. Джейкобу он бы понравился.

— Симпатичный какой, — сказала женщина за моей спиной, пожилая, с аккуратным седым пучком и светло-розовой помадой на губах.

— Да, симпатичный, — согласилась я. — Мы не произвели на него впечатления, правда?

— У него такой вид, словно он все это уже видел.

Я кивнула. Я не хотела больше ничего говорить, да мне и не нужно было. Я продолжала молчать.

Лодка дернулась и замедлила ход. Мы проламывали тонкий слой льда и двигались вперед. Это было восхитительно, и я все сфотографировала. Город на расстоянии выглядел странно. Группа красных кирпичных зданий как будто вросла в лед. Я попыталась представить пустое место с вещами русских шахтеров, но у меня ничего не получилось.

— Смотрите! — крикнул кто-то с другого борта лодки. Потом несколько голосов закричали сразу:

— Медведь, медведь!

Мы все повернулись. Точно, по льду между лодкой и шахтерским городом шла большая белая медведица с двумя медвежатами.

Я сделала несколько снимков, но потом убрала смартфон и просто пригляделась. Это были опасные создания. Я знала, потому что так было написано на моей руке, в моих блокнотах — везде, куда бы я ни посмотрела. Животные были прекрасны. Они грациозно передвигались по своему миру. Если и заметили полную лодку людей, глазеющих на них, то даже не подумали взглянуть на нас дважды. Медвежата выглядели милыми и пушистыми, хотя с удовольствием выцарапали бы наши глаза и съели их.

И мать сделала бы все, чтобы защитить своих малышей. Все, что угодно. Она бы разорвала на части любого, кто попытался бы унести ее детенышей.

Я слышала, как мужчина в толстом красном пальто спросил у нашего гида:

— Лед слишком тонкий, и они не смогут подойти к лодке, я прав?

— Вы правы, — ответил гид. Он заговорил громче:

— Ребята! Просто чтобы вы знали. Медведи до нас не доберутся. О’кей? Мы в полной безопасности.

Раздался негромкий смех облегчения. Мы все смотрели на медведей как завороженные. Они прошли по льду, свернули к шахтерскому городу и начали удаляться от нас.

«Я видела полярных медведей», — написала я на левой ладони, потому что это было единственное чистое место. «Сняла их на смартфон», — добавила я мелкими буквами.

Эги смотрела на меня.

— Это английская привычка? — дружелюбно спросила она. — Записывать на руке? Я заметила, что ты часто это делаешь. Я не видела, чтобы другие англичане так поступали. Это местный обычай?

Я подумала, что могу по-разному ответить на ее вопрос.

— Да, — сказала я. — Да, верно. Именно так мы делаем у нас, в Корнуолле.

Мы ели ланч, который приготовили на нижней палубе на барбекю. Это были куски трески и мяса, роллы, рисовый и обычный салаты. Я встала в очередь с тарелкой, готовая принять все, что предложат.

— Что это за мясо? — спросила я у женщины за кофейной стойкой, которая раздавала еду.

— Это кит, — объяснила она. — Хочешь попробовать?

Киты большие. Но я думала, что их не едят. Рыба выглядела мило, как и салат.

— Нет, спасибо, — сказала я. — не надо кита.

— Уверена? Это вкусное местное блюдо.

Киты огромные. Мысль о том, чтобы съесть кусок одного из них, мне не понравилась. Я была уверена, что этого делать не следует. Я не сомневалась, что не есть китов — это правило.

— Нет, спасибо. Я съем рыбу, спасибо.

— Конечно, как хочешь.

Я взяла тарелку и вернулась к своему стулу на верхней палубе. Я сидела и смотрела на лед, на русский город, на удаляющиеся точки, которые были белыми медведями. Я сделала несколько снимков на смартфон. Только на это он теперь и годился, потому что здесь не было ни Интернета, ни сигнала Сети.

Если бы я могла остаться в этом месте навсегда, то была бы всем довольна. Я была бы счастлива.

Прошло много часов, мы возвращались в город, а я этого не хотела. Я мечтала вернуться на этой лодке туда, где белые медведи и где тюлень и маленькие тупики, скользящие над поверхностью воды. Я хотела остаться и с мужчиной, который сказал нам, что медведи до нас не доберутся, и с другими людьми, и с Эги.

— Смотри, — сказала Эги, беря меня за руку. — Смотри, вон там спутниковые тарелки. Видишь?

Я посмотрела туда, куда она показывала. На вершине холма, с той же стороны, что вода и город, стоял ряд крошечных сфер. Они располагались точно на линии горизонта на верхушке заснеженной горы. Они не крошечные, догадалась я, просто они далеко.

— Спутниковые тарелки?

— Да. Ты помнишь, мы болтали с тобой о них, когда ты мне рассказывала о твоем парне.

— Моем парне.

Меня охватил ужас. Я смотрела на руки, но они говорили мне быть нормальной, о медведях и о том, что я на Шпицбергене. Надписи говорили мне быть храброй, и когда я подняла тяжелый рукав пальто, имя «Дрейк» словно выпрыгнуло с кожи и ударило меня в лицо. Я потерла руку, но имя было написано кровью.

Дрейк работал там, где были спутниковые штуки, и я смотрела на них прямо сейчас. Я смотрела на то место, где работал Дрейк. А ведь он был мужчиной, которого я любила. Я только что провела целый день блаженства на лодке, когда мне следовало бы искать его. Я приехала, чтобы найти его, но я этого не сделала.

Я была с ним на пляже.

Это воспоминание начало блекнуть.

Мне захотелось перегнуться через поручни, пусть бы меня стошнило.

— Флора, — Эги коснулась моей руки, — ты в порядке? Что случилось? Прости, если я что-то не так сказала. У меня такое ощущение, что дела между тобой и твоим Дрейком идут не слишком хорошо. Ты приехала два дня назад, чтобы найти его, а он не с тобой.

Я глубоко вдохнула. Мы были почти на суше. Мне захотелось завопить, броситься за борт и поплыть так быстро, как я только могла (едва ли это было бы быстро, если я вообще умела плавать), к этому месту со спутниками. Я бы вскарабкалась на гору и нашла его. Но я не стала этого делать. Если я останусь на лодке, буду нормальной и спокойной, то очень скоро смогу сойти. Я спокойно сойду с лодки, потом побегу и буду делать все, что смогу, только бы найти моего Дрейка. Я найду его, даже если для этого надо будет пройти по этим горам в одиночку. Я найду его, даже если мне придется отбиваться по пути от белых медведей. Я поцеловала его на пляже, но воспоминание начало тускнеть.

Как только мы вернулись на берег, мой смартфон начал пищать. Пришли сообщения. Я просмотрела их, чтобы узнать, нет ли новостей от Дрейка. Но все они были от родителей. Я не стала их читать.

Я первой вышла из лодки и отмахнулась от предложения вернуться в гостиницу на автобусе.

— Я собираюсь найти Дрейка, — сказала я Эги и бросилась бежать. Слишком поздно. Было уже слишком поздно.

Глава 15

Я сидела на краю дороги. Дрейка со мной не было. Дрейка нигде не было.

То, что творилось в моей измученной голове, вышло из-под контроля. Шел снег. Это были дикие джунгли. Дикая Арктика. Все смешалось: прошлое и будущее. Я могла выбирать, в каком времени жить.

Время — странная штука. Оно делает нас старше. Люди используют его для того, чтобы организовать мир. Они придумали систему, чтобы навести порядок в хаосе. Другие люди, все, кроме меня, проживали жизнь по часам и минутам, дням и секундам, но это ничто. С точки зрения вселенной они смешны. Вселенная посмеялась бы над нашими попытками организовать ее, если бы вообще соизволила заметить их.

Время заставляет наши тела сжиматься и приходить в негодность. Вот почему они его боятся. На меня время не действовало. У меня к нему иммунитет. Я знала, что никогда не буду старой.

Я не такая, как остальные. Я могу выглянуть в окно ненадолго, а по людским меркам, пройдет целая ночь. Я могу часами сидеть в одиночестве за столом, глядя на стоящие передо мной хлеб и рыбу. Я могу сидеть и смотреть, пока не пройдут день и ночь, и не придет время для следующего завтрака. И тогда женщина, которая мне нравится, подойдет к моему столику и сядет со мной рядом. И окажется, по меркам людей, что прошло всего две минуты.

Я шла сквозь дни и ночи. Мне не нужен был сон.

Я суперженщина. Я пришла за Дрейком и, разумеется, его найду.

Мне было четыре года, и это был мой первый школьный день. Я была в восторге и отправилась в школу, держа маму за руку. Но когда мы подошли ближе к школе, я решила, что не хочу туда идти. Я хотела вернуться домой. Я попыталась сказать об этом мамочке, но она рассмеялась и сказала:

— С тобой все будет в порядке, дорогая.

Я ответила, что не хочу идти. Я спросила, где Джейкоб, но он уже ушел в свою школу.

— Я собираюсь в большую школу, — похвасталась я ему утром.

— А я пойду в большую-пребольшую школу, — ответил он. — Мне бы хотелось учиться с тобой в одной школе, Флора, чтобы заботиться о тебе.

Мама рассмеялась.

— С Флорой все будет хорошо, Джейкоб.

— Я знаю. К Рождеству она будет там звездой. Мне бы хотелось это видеть.

Мы уже почти подошли к школе, но Джейкоба с нами не было, поэтому я расхотела туда идти. Я тянула мамочку за руку, пытаясь сказать ей об этом, но она не обращала на меня внимания.

— Посмотри-ка, там Ивонна. Идем же, Флора. Ты сможешь познакомиться с ее дочкой.

Я посмотрела на девочку, она тоже посмотрела на меня. У нее были темные косички, а у меня светлые. Мы обе были в красных свитерках и серых юбочках, белых носочках и черных сверкающих туфельках. Она улыбнулась мне, я улыбнулась в ответ, хотя очень стеснялась.

— Привет, — прошептала я.

— Привет, — произнесла девочка.

— Это Флора, — представила меня мамочка.

— А это Пейдж, — сказала Ивонна.

Я просыпаюсь, оглядываюсь, не понимая, где я. Я лежу в кровати с розовыми простынями. Я плачу, не зная почему. Кровать окружена прутьями. Я смотрю на руки. На них ни слова не написано. Я еще слишком мала и не потеряла память. Я слишком мала, чтобы уметь писать. Я нормальный ребенок, плачущий по обычным причинам.

Я слышу шаги на лестнице. Кто-то пришел посмотреть на меня. Я плачу громче, ожидая, чтобы меня взяли на руки.

И все равно я думаю о Дрейке.

Я в металлическом ящике и не могу пошевелиться. Когда пытаюсь дышать, я задыхаюсь. Одна сторона ящика раскалилась. Рядом никого нет. Я ничего не слышу, кроме звона в ушах. Он настолько сильный, что мой мозг плавится.

Я лежу в кровати, простыни туго натянуты. Какие-то незнакомые люди сидят в конце кровати и смотрят на меня. Мне страшно. Очень и очень страшно.

Я смотрю на слова на экране. Они говорят: «Ведь ты же не можешь сюда приехать, верно?» — «Я могу! — отвечаю я им. — Да, я могу приехать».

Я снова оказалась в снегу посреди дороги, чувствуя солнечное тепло на щеках.

Я побежала в том направлении, куда стояла лицом. Я просто продолжала бежать. У дороги в заснеженной траве возвышалось существо. Кончики травы выглядывали из-под снега, и животное с коричнево-белым мехом и рогами ее ело. Я подбежала к нему, но оно даже не взглянуло на меня.

— Где Дрейк? — крикнула я ему. Существо подняло голову, посмотрело мне в глаза, отвернулось и пошло прочь.

Я пошла следом. По заснеженной траве, радуясь, что на мне крепкие сапоги. Олень (или кто-то на него похожий) привел меня на край поля, потом остановился и пощипал траву. Впереди был склон горы. Олень хотел, чтобы я пошла туда, — я начала подниматься. Я шла и звала Дрейка, но не верила, что мне ответят.

Было холодно. Я свернула за угол и скрылась из вида. Что-то мне в этом не понравилось, поэтому я остановилась, подтянула повыше рукава, чтобы прочесть надписи на руках.

«Не выходи из города! ПОЛЯРНЫЕ МЕДВЕДИ», — было написано на внутренней стороне левой руки.

Я остановилась и огляделась. Я не увидела ни одного медведя, но все равно олень мог меня разыграть.

На ладони было написано: «Я видела полярных медведей. Снимки в смартфоне».

Я видела их, и ничего страшного не произошло. Я все еще была жива. Это меня успокоило. Я не стала смотреть на фотографии, потому что мне нужно было найти Дрейка.

Я сильно сомневалась, что смогу найти его, двигаясь в этом направлении. Я остановилась и посмотрела по сторонам. Разумеется, это испытание из сказки. У меня есть цель, и я не должна отвлекаться. Вокруг были камни, острые выступы и обрывы, хотя я поднялась еще не так высоко. Я шла не по тропе. Казалось, я просто вскарабкалась по камням и теперь стояла на горе. Я могла пойти как вперед, так и назад.

Я снова прочитала надписи на руке: «Не выходи из города». Пожалуй, мне лучше вернуться. Вряд ли здесь что-то могло причинить мне боль, но я не стала искать возможность для схватки с полярным медведем. Раз я их уже видела, незачем смотреть на них еще раз.

Да и тропа впереди выглядела заманчивей. Я могла подниматься все выше и выше, пока не добралась бы до гребня, перешла через него и посмотрела, что за ним. Там могло быть что угодно: волшебный город, край земли, Дрейк.

Я только пройдусь немного и посмотрю. А потом вернусь в город и продолжу поиски: загляну во все уголки и обязательно найду Дрейка. Просто нужно сосредоточиться и оставаться в этой реальности какое-то время. Я не должна уходить в прошлое.

Волны разбиваются о гальку перед нами. Темно, но где-то горит уличный фонарь, освещая нас. На мне ярко-голубое платье и теплые сапоги. Я целую Дрейка. Я целую его, и он целует меня. Я люблю его, и он любит меня, а вокруг нас гладкие черные камешки.

Я стояла на гребне и дрожала. Передо мной расстилалось огромное пространство. Изломанное, с камнями и жесткой травой, торчащими из-под снега. Ни одно дерево не росло здесь. Домов не было. Это не волшебная страна. Дрейка тут нет. Люди вышли, чтобы поймать меня.

Что-то пискнуло в моем кармане. Когда я исследовала предмет, оказалось, что это смартфон. Но сообщение было не от Дрейка, а от кого-то по имени Джейкоб. В нем говорилось: «Пожалуйста, читай электронные письма».

Я открыла их. В смартфоне оказалось много всякой всячины.

Глава 16

Я сидела в кафе, читая электронные письма. Передо мной стояла большая чашка кофе с молоком. Когда я ее заметила, то отпила немного. Кофе был еще горячий и вкусный. Неподалеку был мужчина, который работал в кафе. Он увидел, что я на него смотрю, и подошел. На его лице росли волосы, на щеке имелось коричневое пятно.

Я коснулась своих щек. У меня было больше пятен, чем у него.

— С кофе все в порядке? — спросил он.

— Да, спасибо, все идеально. — Я улыбнулась, надеясь, что он считает меня нормальной.

— Отлично. Послушай, Флора, ты в порядке? Ты так волновалась позавчера из-за сумки.

— Моей сумки?

— Ну да. Сумка стояла вот здесь под столом. Ты ее там оставила. Помнишь?

Я кивнула, делая вид, что помню.

— Да, — сказала я. — Верно. Все хорошо, спасибо. Немного… — Я не смогла закончить фразу, потому что не знала, какое слово подобрать. Немного сверхчеловек? Немного бесстрашная? Немного живая?

— Да, немного растеряна. Здесь с людьми такое случается. Это необычное место. Когда ты спала последний раз?

Я засмеялась.

— Не помню.

Я долго смеялась над этим. Я не помнила. Я смеялась до слез, но потом заметила, как мужчина смотрел на меня, и постаралась взять себя в руки.

— Все нормально, честно. Я в порядке.

Мужчина был милым, и мне бы хотелось все ему объяснить, но я не знала как.

— Мне надо помогать себе запоминать некоторые вещи, — призналась я. Я вытянула руки, подтянула повыше рукава, но, увидев слово «ДРЕЙК», вырезанное на коже, быстро опустила их. — Они не остаются в моей голове. Они остаются на моих руках.

— Тебе надо постараться поспать, и как можно скорее.

— Попытаюсь, — я попробовала пошутить, — если замечу ночь.

— Не приезжай сюда зимой: в это время года здесь еще хуже. А тот мужчина, о котором ты спрашивала позавчера? Дрейк? Он заходил сюда сегодня. Уверен, это был он. Можно мне еще раз взглянуть на фото?

Он взял мой смартфон со стола, что показалось мне несколько невежливым. Я отобрала у него смартфон и увидела: снимок Дрейка уже показался на экране, хотя я только что просматривала почту, и фото там оказаться не могло. Дрейк всегда выходил на передний план, что бы ни случилось. Он был написан на моем теле и завладел моим телефоном. Он был всюду, только не передо мной.

Я любила Дрейка.

— Да, — сказал мужчина. — Да, это был он. Я передал ему, что его искала юная леди. Думаю, он не ожидал, что об этом ему скажет персонал кафе.

Я уставилась на мужчину. Он видел Дрейка! Дрейк заходил в это кафе! Я его нашла. Я пришла в правильное место. Я обдумывала это, пытаясь соединить с другим воспоминанием. В этом моменте был Дрейк, значит, он мог остаться в моей памяти.

— Что он сказал? — сумела спросить я.

— Что-то вроде: «Ты уверен, что подошел к тому человеку?» Я спросил, где ты можешь найти его, и он ответил, что всегда где-то поблизости.

— О’кей. — Я почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и попыталась сморгнуть их. Когда я подняла глаза, мужчина отошел к другому посетителю, поэтому я позволила себе немного поплакать. Оказалось, я хотела просто сидеть в кафе и плакать, плакать, плакать. Я долго плакала, качая головой и прогоняя тех, кто хотел мне помочь.

— Я счастлива, — говорила я сквозь слезы. — Я счастлива.

Закончив рыдать, я отпила кофе. Но он уже остыл.

Я забыла о новых письмах и теперь читала их, начиная с самого раннего, от Джейкоба Бэнкса.

Ох, Флора. Ты непредсказуема! Обязательно выкинешь что-нибудь неожиданное. Арктика? Чертова Арктика? Я делаю все, что в моих силах, чтобы удержать родителей подальше от тебя, но это долго не продлится. Ты замечательная, сумасшедшая девчонка. Я буду прикрывать тебя только при том условии, если ты будешь писать мне минимум один раз в день, а лучше два. Я надеюсь, если ты найдешь того парня, он окажется достойным твоих усилий. В любом случае через два дня я расскажу родителям, где ты находишься. Найди его к этому времени.

Мысль о твоих приключениях действует на меня лучше, чем все это «паллиативное»[21] дерьмо, которым меня кормят. Но я безумно беспокоюсь о тебе. Ты не помнишь, но последний раз, когда ты не выпила таблетки, у тебя случился приступ. Меня пугает, что ты одна там. Это опасно. Если что-то пойдет не так, ОТПРАВЛЯЙСЯ В АЭРОПОРТ И КУПИ БИЛЕТ В ПАРИЖ. Напиши это на руке немедленно.

Спасибо, что задаешь вопросы, они помогают мне чувствовать себя нужным. Позволь заполнить привычные пробелы.

Мы с тобой брат и сестра. У нас одна мама, но разные папы. Твой папа — Стив. Мой — какой-то ублюдок, бросивший маму. Когда она вышла замуж за Стива, он дал мне свою фамилию, чтобы мы стали одной крепкой счастливой семьей.

Напишу еще, как только улучу минутку. А пока ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОЗВОНИ маме и скажи, что ты в порядке. Если бы она не была вне себя из-за моей катастрофы, тебе бы не удалось от нее сбежать.

Ты говоришь, что помнишь, как я носил тебя на руках, когда ты была маленькой. Ты была замечательная. Ты такая и есть. НЕ ПРОПАДАЙ.

Джейкоб

Джейкоб не удивился, что я сбежала. Я записала это в блокноте. Может быть, я уже путешествовала?

Следующее письмо было короче.

Флора? Напиши мне, пожалуйста. Скажи, что ты в порядке, и все. Просто дай знать о себе. Иначе я скажу родителям.

Дж.

Следующее — еще короче.

Флора!

Дж.

Затем пришел основной текст. Я знала, что должна написать этому человеку, который возник из ниоткуда и который, насколько я помню, был моим братом. Я ответила на его последнее послание.

Прости. Я в порядке. Честно говоря, я чувствую себя прекрасно. Я могу делать все. Не беспокойся обо мне. Надеюсь, что и ты в порядке.

Флора

P.S. Я не нашла Дрейка, но я почти у цели. Я сижу в кафе, куда он заходил! Я на верном пути.

Потом я написала брату более длинное послание, пересказывая все, что я помнила. Я изливала душу, но, как только нажала «Отправить», мгновенно забыла, о чем написала. Я спросила его, убегала ли я раньше. Я не могла такого сделать. Но если я действительно убегала, то не помнила об этом. Джейкоб был уверен, что убегала: мне нужно, чтобы он об этом рассказал.

Я продолжала задавать вопросы. Я хотела знать все о нем, о себе, о нашей семье. Я хотела, чтобы он рассказал мне все, о чем я забыла. Я не знала того, чего не помнила. Я знала только, что хочу понять все.

На экране смартфона появилась надпись «Мама». Я крепко зажмурилась. Джейкоб говорил, что я должна с ней поговорить. Он был прав. Я обязана ответить, но притвориться, что я в Пензансе.

Я в Пензансе. Хотя в тот момент я смутно представляла, что это такое.

Я нажала на кнопку.

— Привет, мама! — сказала я самым жизнерадостным и счастливым тоном, который только сумела изобразить.

— Почему гудок международный? — сразу спросила она.

Ее голос звучал резко. Я понятия не имела, что от ее голоса размякну. Я превратилась в лужу и каплями стекла на пол. Мне двенадцать лет. Мне девять. Мне шесть. Мне три.

Я должна была сосредоточиться. Это было непросто, но я вытащила себя в настоящее. У меня не нашлось ответа на ее трудный вопрос.

— Не знаю, — только и сумела выдавить я.

— Ты в Пензансе?

— Я живу в Пензансе, — сказала я.

— Да, но сейчас ты не там.

Я ничего не ответила. Я не знала, что говорить.

— Флора?

— Да.

— Флора, где ты?

Я сделала глубокий вдох. В письме Джейкоба было что-то о том, что моя мания превращается в милую особенность. Я попытаюсь не разочаровать брата. «Милая, — напомнила я себе и добавила: — Особенность».

— Ты просила меня приехать во Францию, — сказала я самым приятным и нормальным голоском. Я только что прочла это и надеялась, что это было правдой.

— Я хотела поговорить о возможности твоего приезда во Францию, чтобы все устроить. И это было несколько дней назад. А ты только присылала мне странные сообщения… Ну, о твоем желании поехать во Фламбардс.

Я не нашлась что ответить.

— У меня действительно все хорошо, — сказала я. — оставайся с Джейкобом. Мы не обязаны ехать во Фламбардс.

Мама еще что-то говорила, но я не слушала, потому что не знала, что делать. Я понимала, если скажу, где я, она позвонит в полицию. Они придут за мной в это снежное место и увезут, а я все еще не нашла Дрейка. Мне нужно найти Дрейка, чтобы он помог мне объяснить все остальным. Мне больше не нужно бояться. Я могу делать что угодно. Мама еще этого не поняла.

Я отсоединилась, не зная, что сказать. Если родители позвонят в полицию в Пензансе, они меня не найдут, потому что я в другом месте.

Дрейк не поверит тому, что я сделала, чтобы найти его. Когда он поймет, что это значит, мы будем жить долго и счастливо.

Я думала, что поцеловала его на пляже. Я так думала, потому воспоминание сохранилось туманной расплывчатой картинкой. Я подтолкнула себя к пляжу. Я заставила себя туда вернуться. Камешки были черными. Я поцеловала парня. Я не могла ухватиться за это воспоминание. Я лежала в металлическом ящике, и в ушах у меня звенело. Все становилось странным. Мы не должны ехать во Фламбардс.

Глава 17

Прыщи не проходили. Я накрасила губы перед тем как выйти из комнаты, чтобы помада отвлекала от плохой кожи. Помада была яркой и красивой, я и подумать не могла, что сама ее купила, но обрадовалась, что сделала это. Она казалась почти новой.

Женщина в очках ждала меня у подножия лестницы. Я к нашей встрече подготовилась.

— Привет, Эги, — поздоровалась я, и она просияла.

— Привет, Флора! Ты помнишь меня! Как твои дела?

Я посмотрела на нее.

— Разве я тебя забыла?

— Все отлично. Не беспокойся, Флора.

— Прости. Я иногда… забываю кое-что. — Я не знала, как объяснить.

— Я понимаю. — Она положила руку на мой локоть. — Все нормально. Я знаю о твоих проблемах. Ты показала мне свой блокнот. Помнишь? Нет, прости. Ты не помнишь. На лодке ты отлично со всем справлялась, но как только оказалась на берегу — в тебя словно бес вселился. Мы тебя потеряли, а когда нашли, ты сидела на пирсе и пыталась взять напрокат лодку, чтобы доплыть до спутниковых тарелок. Я собиралась вызвать «Скорую», поэтому ты дала мне свой блокнот. Ты заболела, когда была ребенком, и у тебя проблемы с памятью. Все хорошо. Я буду с тобой сегодня вечером. Если что-то забудешь, я тебе напомню. Если попытаешься куда-то пойти, я, по крайней мере, буду с тобой.

— Напоминай мне. Ты будешь напоминать мне.

— А ты поможешь мне с английским! Спасибо. Нам стоит поторопиться?

Я кивнула.

— Идем, — сказала я. Я не знала, куда мы направляемся, но должна была постараться скрыть это от Эги. Я решила просто идти рядом и посмотреть, что из этого получится. Я не стану отвлекаться. Я не буду путешествовать во времени и уноситься в другие места в своих фантазиях. Я не буду навещать настоящие или придуманные воспоминания. Просто пойду с этой женщиной — с Эги. Мы дойдем до места и что-нибудь сделаем. Дрейк будет в этом участвовать.

Мы отправились в путь.

— Как прошел твой день? — поинтересовалась я. Мне показалось, что вопрос прозвучал естественно.

— О, увлекательно, — ответила она. — После того как уложила тебя в постель, я отправилась кататься на собачьих упряжках. Это не так весело, как ты думаешь.

— Думаю, это совсем невесело. — Я попробовала представить собачью упряжку. Я даже не знала, что это такое. Что-то связанное с собаками, надо думать. Сани? Нет, не знаю. В такой ситуации я бы не хотела быть собакой.

Эги уложила меня в постель. Я попробовала вспомнить, спала я или нет. Невозможно было сказать наверняка. Наверное, спала.

— Верно. Это еще хуже. Собаки все время на меня бросались. Признаюсь, у меня вся нога в синяках. И было холодно, разумеется, — она улыбнулась. — Но я все равно написала об этом в блоге!

— Я бы почитала.

— Конечно! Я дам тебе ссылку. Я снова запишу ее в твоем блокноте.

— О! Прости. Я обычно не…

— Я знаю. Ты сейчас не пьешь таблетки. Сегодня вечером мы найдем твоего Дрейка, Флора. Для тебя это очень важно. У тебя здесь друг, и нам нужно его найти.

Мы шли, и она говорила со мной, но я почти не слушала. Прислушалась, когда прозвучало имя Дрейка.

— Дрейк, — сказала Эги, — расскажи мне о нем. Расскажи побольше.

Я улыбнулась.

— Я поцеловала его на пляже.

— Да. Ты мне об этом говорила. Ты показывала его фотографию. В этих очках он похож на ботана. — Она посмотрела на мое лицо. — Я в хорошем смысле. Он «шикарный ботан».

— Шикарный ботан.

— Он так и не объявлялся?

— Я получила много писем. Они от… других людей.

Я бы помнила, если бы Дрейк ответил на мои письма, да? Я была уверена, что помнила бы. Я чувствовала смартфон в кармане пальто. Мне захотелось немедленно достать его и посмотреть почту, но я остановила себя. Это было бы странно и грубо. Вместо этого я попыталась сосредоточиться на разговоре с Эги.

Я смотрела на нас с высоты птичьего полета. На мне было меховое пальто. Откуда я его взяла? Ни у кого больше такого не было.

Эги, к примеру (Эги, Эги, Эги: я знала ее имя). Эги была одета в ярко-зеленую куртку на молнии, сделанную из искусственного материла. Однако мое пальто тоже не было натуральным. Мех, должно быть, сделали на фабрике. По крайней мере, я на это надеялась.

На Эги были темно-голубые обтягивающие джинсы и теплые сапоги, очень похожие на мои. На голове — шапка с помпоном. У меня на голове тоже была вязаная шерстяная шапка, ярко-красная, без помпона. Я понятия не имела, откуда она взялась.

С высоты я смотрела, как мы идем рядом. Я видела, что мы разговариваем. К сожалению, слов было не разобрать. Я надеялась, что они имели смысл. Эги мне отвечала, и это вселяло надежду. Иногда она смеялась. Один или два раза она коснулась моей руки. Кажется, я не возражала.

Я на пляже с Дрейком. Камешки черные. Вода черная. Небо черное. Я в черном и Дрейк в черном. Все черное. Я с Дрейком, все черное, и мы целуемся.

Я в холодном месте, мои ноги двигались, одна-другая, одна-другая, и я шла по дороге с женщиной в очках. Она посмотрела на меня, и по выражению ее лица я поняла: я сделала или сказала что-то странное.

— Прости, — извинилась я. — Прости, я просто… немного уплыла. Я не хотела.

— Эй, все нормально! — воскликнула она. — Не волнуйся, Флора. Я считаю тебя удивительной, честно.

— О! Правда?

— Правда-правда! Ты удивительная девушка! Ты такая юная и такая красивая.

— Но у меня ужасная кожа, — прервала я ее и дотронулась до лица. Впадины и выпуклости никуда не исчезли.

— Это? Держу пари, это от того, что ты не принимаешь таблетки. Сколь лет ты на них?

— Мне было десять. Сейчас семнадцать.

— Значит, семь лет. Семь лет ты принимала по сколько таблеток в день?

Я пожала плечами. Я этого не знала.

— Несколько.

— Ладно, предположим, три таблетки. Химические вещества поступали в твое тело двадцать один раз в неделю — хотя бы и по веской причине. — Эги замолчала. — Хотя бы. Так говорят? Я видела эти слова в старом интервью с твоей принцессой Дианой.

— Хотя бы. Да, так говорят. Два слова, я так думаю.

Мне понравилось, что у меня есть принцесса Диана.

— Спасибо. Хотя бы и по веской причине, ты подсела на это лекарство. Ты не знаешь его названия?

— Нет.

— Или на что оно действует?

— Нет.

— Что ж, без лекарства, каким бы оно ни было, ты можешь потерять сознание. Или того хуже. Наверное, мне стоило бы позвонить твоим родителям?

Она посмотрела на меня, и я покачала головой. Я не поняла, при чем тут сознание.

— Должно быть, лекарство контролирует твой мозг, который был поврежден опухолью. Ты не против, что я говорю откровенно?

Я рассмеялась.

— Нет. Я все равно забуду этот разговор, поэтому можешь озвучить все, что захочешь.

— Точно, ты вчера то же самое говорила. И сегодня. Я думаю, у тебя что-то вроде болезни Альцгеймера, только для молодых. Для тебя это трагедия. Ты живешь только здесь и сейчас.

— Это не трагедия. Нет. Я люблю Дрейка. Я поцеловала Дрейка.

— Ты можешь узнать название твоего лекарства? Нам нужно купить его. Я боюсь, что без него ты не будешь в безопасности.

— Я попытаюсь.

— Спасибо.

— Сколько тебе лет? — Спросила я.

Как ее зовут? Эбби? Элли? Элла? Имя ускользало от меня, хотя я пыталась дотянуться до него. Я не стала к ней обращаться по имени.

— Мне? Двадцать семь лет. На десять лет больше, чем тебе, — она рассмеялась. — Старушка… Вот почему я чувствую себя ответственной за тебя.

— Спасибо, что помогаешь мне.

— Ты очень интересная. Уверена, что я могу написать о тебе в своем блоге?

— Ты меня об этом спрашивала?

— Да. Возможно, нам следовало бы записать наш разговор, чтобы это доказать. Я не хочу огорчать тебя. Мы можем записать наше соглашение в твоем блокноте.

— Отлично.

Мы дошли до площади, которая казалась центром чего-то. Парочка ресторанов, супермаркет в дальнем углу, отель, паб. Я гадала, не идем ли мы в паб. Я держалась сзади, позволяя моей новой подруге идти впереди. Она бросила на меня ободряющий взгляд, взяла за руку и пошла через площадь, ведя за собой. Солнце по-прежнему ярко светило на небе и слепило глаза.

— Я очень, очень надеюсь, что мы найдем твоего прекрасного Дрейка, — сказала она. — Он поможет нам купить лекарство. Тебе нужен друг. Он будет знать, что делать. Если мы не найдем его, тогда мне придется…

— Я поцеловала его на пляже.

Подруга похлопала меня по руке.

— Да, — сказала она, — да, я помню. Ты прилетела на Шпицберген, чтобы найти его. И сегодня вечером мы наконец его отыщем.

— Нам не стоит ехать во Фламбардс. Мы не должны.

Она явно встревожилась. Я знала, что мы должны найти Дрейка немедленно. Иначе все будут пытаться отправить меня домой.

Глава 18

На столе стояли пустые стаканы. Передо мной стакан был полным. В нем было пиво. Я, кажется, пила пиво. Едва ли мне стоило пить алкоголь, но я взяла стакан, отпила. Вкус не отличался от того, который чувствовался во рту, поэтому я сделала еще глоток.

Рядом со мной сидела женщина в очках. Я знала ее. Она беседовала с мужчиной с бородой, густой шевелюрой и коричневым пятном на щеке. Он сидел с другой стороны нашего столика. По-моему, его я не знала.

— Вкусно, — заговорила я, потому что была в пабе, с людьми, и это делало меня счастливой.

Они перестали разговаривать и посмотрели на меня.

— Да, — сказала женщина. — Не правда ли?

За моей спиной стояла стена деревянных планок. Столы тоже были деревянными. В помещении было жарко, почти парилка, хотя я понимала, что оно — часть холодного места. Они сделали жарко внутри, потому что снаружи холодно.

В помещении собралось много народа. Куртки, висевшие на спинках стульев, отличались от моего пальто. Они были сделаны из нового материала, а мое пальто — из меха.

Дрейка не было. Я откинулась на спинку стула и оглядела комнату, всматриваясь в лица. Но ни одно не было лицом Дрейка. В зале было сорок два человека, и насколько я могла судить, девять из них носили очки. Три были женщинами (одна из них сидела рядом со мной), шестеро — мужчинами. Четверо из этих мужчин были явно старыми, поэтому оставалось только двое мужчин, которые могли быть Дрейком. Один, с рыжими волосами, сидел у барной стойки — он точно не был моим Дрейком. Другой сидел за столиком, почти все время отвернувшись от меня, и, хотя я уже увидела, что это не Дрейк, встала, прошла между столиков, пытаясь оказаться перед ним, посмотреть в его лицо, проверить — не лицо ли это Дрейка.

Я услышала, как кто-то окликнул меня:

— Флора?

Но голос был женский, значит, не принадлежал Дрейку, — я не обернулась. Я прошла в противоположный конец комнаты и повернулась, чтобы посмотреть на человека, максимально похожего на моего красивого, умного Дрейка.

Это был не он. Я заранее знала это. Это был темноволосый мужчина в очках, непохожий на Дрейка. Я достала смартфон из кармана и подошла к нему. Возможно, именно у него нужно было спросить о моем парне.

— Прошу прощения, — сказала я. — Вы знаете Дрейка Эндриссона? Он выглядит вот так.

Я показала мужчине экран. На нем было написано: «18 пропущенных звонков». Пришлось убрать надпись, чтобы вернулась фотография. Мужчина нахмурился, пожал плечами и выдал что-то на другом языке.

Я была в холодном месте. Тут не все говорили по-английски. Я улыбнулась, надеясь, что это будет принято в качестве извинения. Я снова показала ему смартфон и попыталась придать лицу вопросительное выражение.

Мужчина взял смартфон и посмотрел на снимок. Он снова пожал плечами и покачал головой, говоря что-то, чего я не понимала. Я взяла смартфон и оглянулась в поисках моего столика. Я увидела, как на экране появилось слово «Мама», но звук был выключен, поэтому смартфон молчал.

Женщина взяла меня за руку, и я пошла следом. На ней были очки, и я ее знала. Возможно, ее звали Элла.

— Вот что, Флора, — сказала она, — сиди здесь. Лучше, чтобы ты оставалась с нами. Мы твои друзья.

— Я знаю.

— Держи. Это твой стакан, но думаю, на сегодня с тебя хватит.

— О’кей.

Мужчина с бородой наклонился ко мне через столик. Я его не знала.

— Не волнуйся, Флора, — заверил он. — У тебя все будет хорошо. Ты будешь с нами, и мы найдем твоего друга Дрейка.

— Ты помогаешь мне найти Дрейка? Спасибо!

— Все нормально. Ты меня помнишь? Я Тоби, из кафе.

Я его совсем не помнила.

— Разумеется, — сказала я. Он поднял стакан.

— Твое здоровье! — воскликнул он.

— Твое здоровье!

Передо мной стоял стакан. Я взяла его и сделала глоток — это был лимонад. Я не хотела лимонад. Я взрослый человек и хочу пить пиво. На другом столике стоял стакан, в котором еще оставалось пиво. Людей за столиком не было, поэтому, убедившись, что сидящие рядом на меня не смотрят, я протянула руку и взяла его.

Пиво было куда вкуснее.

Эбби и бородатый мужчина разговаривали между собой. Я не знала, откуда они знают друг друга. Она точно Эбби?

Я одним глотком выпила половину стакана. От этого у меня зашумело в ушах. Мои новые знакомые увлеченно разговаривали. Мне стало скучно. Меня переполняла энергия. Я хотела пойти и что-нибудь сделать. Меня от себя тошнило. Невыносимо было хотя бы еще мгновение оставаться бедной, скучной, ничего не понимающей девушкой. Это не я. Не настоящая Флора Бэнкс. Я способна на большее.

Я похлопала Эмму по руке.

— Схожу в туалет, — сказала я, взяла лимонад, отпила немного, чтобы доказать, что я веду себя как обычно, будто эти двое были моими родителями.

Она повернулась ко мне. У нее было очень доброе лицо. Она носила очки, как Дрейк.

— Справишься одна? Он вон там. Видишь табличку? Или мне пойти с тобой?

Я проследила за ее пальцем и увидела табличку.

— Нет, — ответила я, — справлюсь. Конечно же, я справлюсь. Поход в туалет мне по силам.

Она кивнула.

— Разумеется. Прости.

Я прошла между столиками, стоявшими далеко друг от друга, но все равно попадавшимися на пути. В комнате было много народа, но не битком. Я была в джинсах и проверила — есть ли в кармане деньги. Деньги были, но какие-то странные. На банкнотах было написано слово «крона». Странно, что деньги в этом холодном месте назывались кронами, но я не сомневалась, что они помогут мне купить еще пива. У меня нашлось еще несколько монет с дырочками в центре.

Я собиралась пить пиво, как нормальный человек. Я думала, что именно это нужно сделать перед тем, как мне позволят увидеть Дрейка. Надо было продемонстрировать миру, что я могу вести себя как обычная женщина. Мне семнадцать лет, и я поцеловала парня на пляже.

Я пошла в туалет, потому что знала: на меня смотрит та женщина (Элис? Эмбер?). Я села на унитаз, закатала рукава и прочла все, что написала на руках. Единственной фразой, имевшей смысл, было: «Флора, будь храброй». Еще там было написано «Суперженщина», «Холодное место в моей голове» и «ДРЕЙКДРЕЙКДРЕЙК», а еще «5827». «Дрейк» было вырезано на коже. Это мне понравилось больше всего.

На левом запястье было написано: «Эги», «Друг», «Очки». Вот кем была та женщина. Ее звали Эги. Я нашла ручку в кармане, где она всегда лежала, и написала «Эги» большими буквами над словом «Суперженщина». Это должно было помочь мне запомнить. Если узнаю имя мужчины с бородой, то запишу и его тоже.

На выходе из туалета я замешкалась и проверила, ждут ли они меня. Они по-прежнему разговаривали друг с другом, поэтому я быстро прошла к длинному деревянному бару со множеством пивных кранов.

— Можно мне четыре пива, пожалуйста? — спросила я бармена так вежливо, как только могла.

Это был высокий мужчина с седой бородой, как у гризли, в черной футболке с надписью Motörhead.

— Четыре пива, — эхом повторил он, подозрительно глядя на меня. — Сколько тебе лет, детка?

Я не знала, что сказать. Я была почти уверена, что мне семнадцать. И все же мне хотелось дать ему правильный ответ, а не правдивый.

— Я достаточно взрослая, — решилась ответить я, и он засмеялся.

— Отлично, пойдет. — Он взял четыре стакана из посудомоечной машины и начал наполнять их. — Ты на каникулах?

— Да. — Я силой напомнила себе, что должна быть нормальной. — А вы здесь живете? Все время?

— Мой прадед работал тут шахтером. И мой дед тоже. Мой отец переехал в Тромсё. Я вернулся сюда девятнадцать лет назад. У нас четыре поколения со Шпицбергена.

— Шахтеры?

Он протянул мне первый стакан. Я села на барный стул и, глядя, как он наполняет остальные, отпила пива.

— Да, — ответил он. — Уголь добывали. У них была ужасная жизнь. Где ты остановилась, можно узнать?

Я нахмурилась: вопрос не показался мне хорошим. Более того, я не знала на него ответ.

Он рассмеялся и поднял вверх руки.

— Прости. Я спросил, потому что некоторые отели здесь расположены в бывших шахтерских бараках. Если ты живешь в гостевом доме «Шпицберген», к примеру, то во всех его зданиях когда-то жили шахтеры. Знаешь, с ними плохо обращались. Жили они как в аду. Они шли на работу в долины под снегом, по льду, в тумане, зимой, в темноте. Раз в месяц им давали ведро воды, чтобы помыться, «нуждались они в этом или нет».

Он снова рассмеялся и посмотрел на меня. Я тоже рассмеялась.

— Это не слишком приятно.

— Да уж.

К бару подошли другие люди. Я заплатила за пиво и отнесла три стакана на столик, за которым сидела. По-моему, один стакан я уже прикончила.

— Вот вы где, — обратилась я к женщине (Эги! Эги-Эги-Эги) и к мужчине с большой бородой и густой шевелюрой, стоявшей дыбом. Они взяли пиво и поблагодарили меня, но вид у них был встревоженный.

— Найдем мы сегодня вечером Дрейка или не найдем, — заговорила Эги, — мы собираемся позже позвонить твоим родителям. Им нужно будет приехать и забрать тебя.

Я покачала головой.

— Нет! — крикнула я. Они не должны этого делать. Они не могут. — Когда мы найдем Дрейка, он сумеет поговорить с ними вместо меня. Он сможет объяснить…

Меня напугала мысль, что Эги могла позвонить и все разрушить. Я смотрела на нее во все глаза. Она глянула на мужчину и скорчила гримасу.

— Я не дура, — мой голос зазвучал еще громче. — Я вижу, как вы переглядываетесь. Думаете, какая я никчемная. Знаете, вы не мои мама и папа. Я взрослая. Я ведь приехала сюда, так? Как бы ни пришлось добираться до этого места, я это сделала. И у меня есть деньги, чтобы купить вам обоим пива. У меня есть пальто, есть сапоги, и мне нужен только Дрейк. Только Дрейк. Мне нужен Дрейк, потому что он заставляет меня помнить. Мне не нужно, чтобы вы говорили моей маме. И это место — не ваше. Оно мое! Вы здесь только потому, что я вас придумала!

Я взяла стакан и быстро выпила пиво. Вкус был ужасный, но я давилась им, глоток за глотком. От пива меня затошнило. Я отошла от столика, спотыкаясь, но стараясь сохранить достоинство. Я не знала, куда идти, но в моей руке был толстый, наполовину полный стакан, поэтому я не могла убежать из комнаты. В конце концов я вернулась к бару и села на стул, чтобы снова поговорить с мужчиной за стойкой о шахтерах.

В комнате воцарилась полная тишина. Все глазели на меня. Они даже не притворялись, что не смотрят.

Я словно взлетела к потолку, потому что все стало невыносимо. Там, наверху, мне ничего не грозило. С потолка я видела, как кричу. Мой голос звучал так громко, что я его слышала даже с той высоты, на которую поднялась.

— Перестаньте на меня смотреть! — крикнула я. — Со мной все в порядке. Я нормальная! Нормальная! И мы не должны ехать во Фламбардс! Мы не должны. Не должны.

Потом я заплакала и повернулась к бармену. Я спросила у него о чем-то, он покачал головой, вышел из-за стойки и подошел ко мне. Из-за ближайшего столика поднялась пожилая женщина, которую я, наверное, не знала, и обняла меня за плечи. Фигура, которая была мной, повернулась к ней, уткнулась головой в ее плечо и заплакала.

— Не плачь, Флора, — прошептала я себе и вернулась вниз, в собственное тело. Я посмотрела на руку. «Флора, будь храброй» — было написано на ней. Я все смотрела и смотрела, пока не вобрала это послание в себя. Я Флора. Я должна быть храброй, иначе ничего не получится. Я должна перестать говорить о Фламбардсе.

Я отодвинулась от милой женщины, которая пахла мылом и сигаретами.

— Простите, — сказала я ей, шмыгая носом и вытирая лицо бумажным носовым платком, который мне протянул бармен.

— Все в порядке, дорогая, — ответила она. — Это суровое место. Никогда не приезжай сюда зимой. Ты меня не помнишь, но это я продала тебе сапоги. Ты удивительная юная леди.

Я кивнула.

— Спасибо за сапоги.

Возможно, зимой я по-прежнему буду здесь. Все говорили, что зимой хуже, но я не знала почему. Куда еще холоднее, куда еще больше снега? Возможно, зимой тут не так волшебно. Возможно, тогда это место перестанет излечивать меня.

— Она с нами. Простите, — раздался голос, и я подняла глаза. Это была женщина, Элли, Энди, Эбигейл, Элли. Не Дрейк. Женщина в очках взяла меня за руку.

— Идем, Флора, — позвала она. — Мы отведем тебя в твою комнату и уложим в кровать. Думаю, тебе не следовало пить.

Рядом с ней стоял мужчина с бородой и густой шевелюрой. Он заговорил на другом языке, бармен и пожилая женщина отвечали ему на этом же языке. Они все говорили обо мне, используя слова, которых я не понимала.

Дверь была рядом. Бармен вернулся за стойку, чтобы налить пива другому посетителю. Борода, милая леди и Элли говорили обо мне. Люди вернулись к своим разговорам. На меня больше никто не смотрел.

Я слезла с барного стула. Никто этого не заметил. Я осторожно повернулась, когда между мной и дверью никого не оказалось.

Путь был свободен, я метнулась к выходу и выбежала из комнаты. Передо мной оказались ступеньки, ведущие вниз. Не ожидая этого, я пролетела по лестнице вниз, подскакивая. Оказалось, это самый эффективный способ спускаться. Когда я встала, у меня ничего не болело.

Я оказалась на площади. По одной стороне там стояли рестораны, отель и закрытый супермаркет, по другой — проходила дорога. Я побежала к ней. Я не знала, нужно мне направо или налево, поэтому повернула направо.

Пошел снег. Возможно, скоро стемнеет.

Но в этом месте никогда не темнело. Все время было светло, потому что это место существовало только в моем воображении. И днем, и ночью здесь было светло. Женщина посоветовала мне никогда не приезжать сюда зимой.

В конце дороги я заметила фигуру и побежала к ней так быстро, как только могла, потому что даже сквозь снег я видела, что этот мужчина похож на Дрейка. Когда я подбежала ближе, он стал еще больше похож на Дрейка. С ним был кто-то еще. Женщина. Я проигнорировала ее и сосредоточилась на Дрейке. Это был мой Дрейк. Он любил меня, и я его нашла. Однажды он заставил меня помнить, и сделает это снова.

На мужчине были очки Дрейка. На нем были джинсы Дрейка. У него были волосы Дрейка. Парочка повернула и начала удаляться, потому что не видела меня сквозь снег.

Я поцеловала этого мужчину на пляже. Я знаю, что сделала это, потому что все сохранилось в моей памяти. Я должна догнать его. Он спасет меня.

Я не взяла пальто, но согрелась на бегу. Я продолжала бежать мимо зданий и редких машин, припаркованных на стоянках возле дверей домов. Я пробежала мимо каких-то людей, не остановившись, потому что не они были нужны мне. Я пробежала мимо старого механизма с рычагами, тросами и огромными ржавыми ковшами. Я вспомнила мужчину, который говорил мне о шахтерах и о том, какая ужасная у них была жизнь.

Я помнила.

Я помнила.

Дрейк шел впереди меня, и я все запоминала. Дрейк заставлял меня помнить.

Повалил такой густой снег, что я перестала видеть парочку. Я остановилась возле черной глади воды с лодками у берега. Тихо кружился снег, а я стояла и смотрела по сторонам, когда облако сомкнулось вокруг меня и все исчезло. Осталась только я в своем вымышленном мире. Только что Дрейк был здесь, но он исчез.

На воде я увидела слабый свет и услышала плеск весел отплывающей лодки. Я села на пирсе прямо в снег, потом легла и свернулась калачиком. На меня падал снег, превращаясь в теплое белое одеяло.

Я закрыла глаза.

Я знала: когда снова открою их, буду лежать в розовой кровати, в спальне на втором этаже в нормальном месте.

Глава 19

Подушка под моей щекой была прохладной. Я потянулась. Ноги у меня оказались голые, ступни доставали до края кровати, где была подоткнута простыня. Я посмотрела по сторонам. Я лежала в односпальной кровати, в голове у меня стучало. Мне не хотелось открывать глаза, потому что каким бы ни было это место, оно было неправильным.

Я дотронулась пальцами до лица. Кожа была неровная, с выпуклостями и впадинами. Я приложила пальцы к вискам и почувствовала, как сильно бьется пульс.

На руке были написаны слова, выведенные огромными черными буквами: «Я ВИДЕЛА ДРЕЙКА В ЛОДКЕ». Буквы были неровными и «шатающимися».

Я видела Дрейка. В лодке. Я хотела это запомнить, но не запомнила. Я этого не помнила, но в это верила.

Я открыла глаза.

Это была комната с двумя кроватями. На другой кровати кто-то спал. Нас разделяло узкое пространство, девушка лежала лицом ко мне и выглядела так, будто крепко спит. Ее глаза были закрыты, и кожа у нее была лучше моей. У нее были красные щеки и темные волосы.

Вероятно, я знаю ее, иначе мы не спали бы в одной комнате. Возможно, она — Пейдж. У Пейдж гладкая кожа и темные волосы.

На стене за ней висела карта с изображением нескольких островов и большими участками голубого моря. Между нами стоял маленький столик со стопкой книг на странном языке — я не могла начать их читать. Одна из книг называлась Neljäntienristeys[22]. Или я утратила способность складывать буквы в слова, или это был чужой язык.

Я снова закрыла глаза. Я понятия не имела, сколько времени проспала, но за окном было светло, вероятно, наступил день. Я посмотрела на окно, но жалюзи были опущены, и я могла видеть только солнечный свет, пробивавшийся сквозь них.

Я посмотрела на руки. На одной было написано: «Флора, будь храброй» и «Дрейк», на другой — «Эги» и «Холодное место в моей голове», и «Я ВИДЕЛА ДРЕЙКА В ЛОДКЕ». Выше на коже проступало слово «Дрейк». Оно не было написано ручкой. Казалось, моя рука сама создала надпись.

Эги — это женщина в очках. У женщины в кровати не было очков, но она спала, значит, они были ей не нужны. «Людям, — сказала я про себя, — не нужны очки, когда они спят». Это прозвучало разумно. Я села и огляделась: на большом столе возле кровати, на которой спала Эги, лежали очки, вытянув дужки, и смотрели на дверь пустыми глазницами.

Эги. Эту женщину зовут Эги, и она моя подруга. Я знала ее. Я удивилась тому, что все это помню.

Вот почему я любила Дрейка. Он поцеловал меня на пляже и заставил помнить.

Я чувствовала себя в здравом уме. Я чувствовала себя разумной. Я чувствовала, что спала долго.

Я чувствовала себя нормальной. Не было никакого движения сквозь время и пространство. Мне этого не хватало, но я радовалась, потому что у меня было незавершенное дело.

Мой смартфон лежал рядом. Я изучила его содержимое, но лучше бы я этого не делала.

Сестренка моя!

Представь, что ты — мать, и один твой ребенок при смерти. Ты убедилась, что другой твой ребенок, о котором ты привыкла заботиться, в порядке. И ты идешь к тому, у кого в теле опухоль. А потом оказывается, что другой ребенок не находится дома в безопасности, под присмотром подруги. И когда ты ее находишь, оказывается, что она на Северном полюсе.

Это было развлечением до тех пор, пока с тобой все было в порядке.

Они за две секунды выяснили, где ты, как только начали искать. Мать решила остаться у моего смертного одра, а Стив только что улетел к тебе. Знай: он появится на Шпицбергене через день и, как я думаю, найдет тебя быстрее, чем ты нашла Дрейка. Он привезет тебя в Париж, возможно, в смирительной рубашке.

Родители, разумеется, обратились в полицию. И если на этом острове есть сотрудник полиции, то он или она станет тебя искать, как только нужные люди получат нужное сообщение.

Пейдж рассказала им о твоей связи с Дрейком и о том, что ни одной минуты не провела с тобой и видела тебя по дороге на станцию в меховом пальто, с чемоданом. Слово «Шпицберген» было крупно написано на твоей руке. Детектив из нее неплохой, хотя она решила, что ты направляешься в GayParee. Судя по всему, ты сказала ей, что направляешься именно туда. Она решила, что «Шпицберген» — это что-то вроде навязчивой идеи. Пейдж сказала, что даже подумать не могла, что ты туда отправишься. Родители не обрадовались тому, что она тебя бросила. Пейдж явно раскаивается, беспокоится и больше на тебя не сердится. Судя по всему, это ее мать советовала полностью порвать с тобой.

Родители поняли, что ты рванула в Арктику, чтобы найти парня. Мама дико переживает о тебе. Она не согласна с тем, что у тебя есть права. Ты это знаешь. После этого приключения она вообще не отпустит тебя от себя. Пользуйся свободой на всю катушку, пока она у тебя есть.

Мое время истекает. Ненавижу это. Я не хочу умирать. Мне 24 года — в этом возрасте не умирают. Это нечестно. Я вне себя от ярости, но я заставляю себя не думать об этом какое-то время, а думать о тебе. Вот что я тебе скажу.

Не позволяй им снова посадить тебя на транквилизаторы. Будь собой. Если ты непростая, странная или смешная, это нормально. Это ты, Флора, человек, которым ты стала, со всеми недостатками и трудностями. Да, ты можешь быть настоящей занозой в заднице, ты заставляешь родителей рвать на себе волосы, ты пишешь очаровательные дикие письма. Ты влюбилась в парня на берегу океана и последовала за ним на край света. Все это ты — моя сестра. У тебя амнезия, но ты жива. Живи своей жизнью.

Ты спрашивала меня, почему я сбежал в Париж и разорвал все отношения с родителями. Это произошло потому, что я не мог выносить того, как они обращаются с тобой. Они держали тебя дома и кормили лекарствами (незаконно). Они не позволяли тебе быть собой. Я говорил им: если они будут держать тебя на этих таблетках (ты в них не нуждаешься, так как у тебя нет эпилепсии, а от антероградной амнезии не существует лекарств. Твои таблетки — это транквилизаторы, чтобы ты была тихой и послушной), то я уеду и никогда больше не буду с ними разговаривать. Они продолжали пичкать тебя лекарствами, поэтому я уехал. Если не считать двух последних недель, то наши контакты ограничивались открытками на Рождество. Я видел их только раз, и то благодаря тебе. Когда я узнал мою ужасную новость, все изменилось. Я снова в них нуждаюсь.

Такова правда. Я говорил тебе об этом раньше, и мне хотелось бы повторять это всегда, но я не могу. Ты этого не помнишь, но однажды ты прекращала пить таблетки, и произошла невероятная, замечательная вещь. Родители были вне себя, а тебе и мне это ПОНРАВИЛОСЬ. Мы провели время вместе. Как бы мне хотелось, чтобы ты сохранила это воспоминание, моя дорогая.

Надеюсь, я еще увижу тебя.

Если нет — то спасибо за все. Эта была бомба!

Джейкоб

Я смотрела на письмо Джейкоба. Я любила его, а он умирал. Я уже убегала раньше. Мама и папа лгали мне долгие годы — я не могла больше им доверять. Я должна записать это: «Не доверяй маме и папе». Мне нужно найти Дрейка. Я могла думать только об этом, потому что полицейский должен прийти за мной и увезти домой. Если к тому моменту я не найду Дрейка, то никогда его не найду.

В телефоне была куча сообщений от родителей, но я не стала их читать. Я встала и тут же села обратно на кровать. У меня болела голова, меня тошнило. Во рту задержалось странное ощущение.

Меня чуть не вырвало. Я была в трусиках и футболке, джинсы, лежавшие в изножье кровати, принадлежали мне (мое имя было на ярлыке), поэтому я быстро натянула их и открыла дверь. Где-то должен быть туалет, он всегда бывает рядом со спальней.

Я побежала по коридору, понимая, что должна немедленно попасть в ванную. Я подергала за ручку все двери, даже те, что были с номерами. Наконец шестая дверь открылась — темное помещение пахло гелем для душа, паром и людьми, сходившими в туалет. Когда я нашла выключатель, оказалось, это действительно ванная комната. Мне удалось запереть за собой дверь и склониться над унитазом как раз в ту минуту, когда меня начало выворачивать наизнанку.

Я забыла, разумеется, что такое тошнота, но теперь я вспомнила эти ощущения из детства. Мой желудок сжимался в конвульсиях, и чаша унитаза наполнялась негустой отвратительной жидкостью. Я решила больше никогда не пить пиво и написать это на руке, как только у меня появится такая возможность, а потом повторить то же самое в блокноте. Важно, чтобы это стало правилом моей жизни.

Я опустилась на колени и постаралась держать волосы подальше, пока рвота не прекратилась. На глаза навернулись слезы, мне хотелось вернуться в кровать и уснуть. Но меня искала полиция, и папа (он же Стив) должен был приехать за мной. И хотя я хотела в Париж, чтобы увидеть Джейкоба, родителей мне встречать не хотелось. Они укрощали меня, чтобы я вела себя как нормальный человек. Я хотела увидеть Дрейка. Я не могла уехать, не увидев Дрейка. Я видела его в лодке. Я уцепилась за это воспоминание. Я видела Дрейка в лодке.

Джейкоб был единственным человеком, которому я могла верить, но он был при смерти.

В этой комнате имелся душ — я сняла одежду и позволила горячей воде смыть следы рвоты. Я как следует вымылась гелем и шампунем, которые там стояли. Разумеется, у меня не было полотенца, поэтому я слегка промокнула тело бумажными салфетками, которые нашла рядом с раковиной, и снова оделась. Одежда была влажной, но меня устроило и это. Я почистила зубы остатками чьей-то зубной пасты, которую выдавила на палец. Мгновенно она охладила мой рот приятной снежной свежестью.

У меня ушло некоторое время, чтобы найти нужную комнату. Она оказалась за единственной приоткрытой дверью, которую я забыла закрыть. Девушка, Эги, все еще спала, поэтому я взяла все, что считала своим, включая меховое пальто, на ярлыке которого было написано: «Флора», и сумку с блокнотами, потом тихонько вышла. Все еще спали. Проверив смартфон, я обнаружила, что было десять минут шестого.

В восемь часов женщина из обувного пришла на работу и застала меня на ступеньках своего магазина. Я ждала ее. Если верить моим записям, она была добра ко мне и продала сапоги. Просматривая заметки в блокноте, я нашла между страницами чек с названием магазина, потому пришла туда, готовая попросить о помощи. Я записала на листке все, что должна сказать ей и о чем спросить.

Она остановилась, увидев меня.

— Флора! — воскликнула женщина. У нее были добрые глаза и длинные седые волосы, одета она была в джинсы и красный джемпер. — Заходи, конечно, но что, ради всего святого, ты здесь делаешь? Я позвоню в гостевой дом, пусть они передадут Эги, чтобы она забрала тебя.

— Мне нужна ваша помощь в одном деле, а они меня все равно заберут. За мной должен приехать мужчина. Он мой папа. Родители позвонили в полицию, но я не хочу сталкиваться с полицией.

— Отец приедет за тобой? О, это отличная новость. Я очень рада. В нашей полиции служат хорошие люди. Обычно они бьют баклуши — тут почти ничего не происходит. Я позвоню им после нашего разговора и скажу, что ты здесь.

Я вошла следом за ней в магазин и села, куда она мне указала — на табурет за прилавком, пока она сновала вокруг, занимаясь делами магазина.

— Простите, — сказала я ей. — Мне следовало бы это знать, но как вас зовут?

Она остановилась, повернулась и посмотрела на меня.

— Хенни, дорогая, Хенни Остерберг. И знаешь, что? Я его тебе не говорила, поэтому ты не могла этого забыть. Я первый раз называю тебе свое имя.

— О, это хорошо! Как нормальному человеку.

— Как нормальному человеку. Кофе?

Пока она готовила нам кофе, я объяснила, что мне нужно.

— В прошлый раз вы посоветовали мне сходить в Полярный университет, — сказала я, вглядываясь в ее лицо, чтобы понять, права ли я. Так было написано на листке с данными, переписанными из блокнота. — Чтобы найти Дрейка. Я пошла туда, но там было закрыто. Он приехал сюда учиться. Он поцеловал меня на пляже.

Две тени, целующиеся на ночном пляже. Я видела их, но не слышала, что они говорят. Раньше я могла разобрать слова, но теперь они исчезли.

— Верно. Значит, приезжает твой отец, и ты хочешь еще раз попытаться найти Дрейка, пока есть такая возможность? Твоим родителям не нравится этот парень?

— Да. Мне надо найти его прямо сейчас. Я думаю, что видела его вчера вечером. В лодке.

— Я не знаю твоего Дрейка, дорогая. Я посоветовала тебе пойти в Полярный институт, потому что он в одном здании с университетом, где проводят разные исследования, — она передала мне кружку. — Осторожно, горячо. Вот что, Флора, ты права, он здесь. Тоби встретил его в кофейне пару дней назад и передал, что его ищет девушка. Он встревожился…

Женщина замолчала и глубоко вздохнула.

— Так вот, у него есть девушка. Мне неприятно говорить это, но такова правда. Тоби хотел рассказать тебе об этом, но боялся сильно огорчить. Ты так далеко от дома. Но ты должна знать: она ученая из России, старше твоего Дрейка. Надя Петрова. Я знаю Надю, потому что она живет здесь уже пару лет.

— У Дрейка есть девушка?

— Мне жаль, дорогая.

— У него есть девушка. Это я, а не Надя Петрова.

Я отказывалась в это верить или думать об этом. Дрейк — мой парень. Он был парнем Пейдж, но потом я поцеловала его на пляже, и он стал моим парнем. Я выбросила слова Хенни Остерберг из головы и решила немедленно их забыть.

— Где Дрейк живет?

Он подружился с девушкой, так как думал, что я — в Пензансе. Он проводит время с русской ученой, которая старше его, потому что ему одиноко. Возможно, они просто говорят о науке.

— Видишь ли, она живет вдали от города, в доме на другом берегу. Она там работает и приплывает на весельной лодке в университет. Лодка весельная. Насколько я понимаю, Дрейк бо́льшую часть времени проводит там.

— Значит, я видела его вчера вечером! Я видела! В лодке!

— Да, Флора. Ты его видела.

Я глотнула кофе. Я видела Дрейка. Я сделала то, ради чего приехала сюда, — нашла Дрейка. Я бродила по городу, пока не нашла его. Мне едва удавалось сдерживать радость. Я глупо улыбалась. Я коснулась лица руками, чтобы это проверить. И вот эта женщина сказала мне, куда пойти, чтобы увидеть любимого.

— Она живет на другом берегу?

— Да. Судя по всему, Лонгиир недостаточно далек для нее! Там всего один дом. Если встанешь на пирсе, то увидишь его.

— То есть Дрейк сейчас там?

— Девочка моя, не надо. Мы позвоним Наде и устроим так, чтобы Дрейк пришел сюда и поговорил с тобой. Если твой отец должен приехать, я так понимаю, вашу встречу надо устроить до твоего отъезда, иначе ты снова сюда вернешься, чтобы найти его, верно?

— Возможно.

— Ты завтракала?

— Нет. Может быть, мне сходить и принести нам что-нибудь?

Хенни всмотрелась в мое лицо. Каким бы ни был экзамен, я, кажется, его сдала.

— Иди, конечно. — Она протянула мне деньги. — Сходи в супермаркет на площади, он напротив паба. В кондитерском отделе возьми какие-нибудь пирожные, ладно? Может, захватишь еще и молоко? Если ты добралась сюда из Англии, полагаю, сможешь принести продукты из магазина.

Я написала на бумажке: «Пирожные и молоко. Хенни. Магазин». Большинство надписей стерлось с моей руки, поэтому я записала все еще и на ней.

— Спасибо, Хенни. Вы очень добры ко мне.

— Возвращайся, и мы придумаем, как сделать так, чтобы Дрейк пришел сюда и увидел тебя. Я обещаю, что устрою это.

— Я быстро.

Я взяла сумку, сунула в нее блокнот и листок с записями и вышла из магазина. Я повернула направо в сторону площади и послушно направилась к супермаркету, но развернулась и продолжила идти по дороге, параллельной той, на которой стоял магазин Хенни.

А потом я побежала. Мне было неприятно так поступать — Хенни была очень добра ко мне, но она сказала, где найти Дрейка. У меня нет выбора: я должна добраться до того дома, прежде чем меня разыщет полиция.

За те несколько часов, что я прождала Хенни у магазина, я перечитала переписку с Дрейком, потому что она была распечатана и лежала в моем блокноте. Мне удалось скрыть от Хенни, что я сгораю от любви. Дрейк существовал на самом деле. Он поцеловал меня на пляже, а потом писал мне потрясающие электронные письма. Он действительно был здесь, и я точно знала, в каком доме он находился в эту минуту.

Он написал: «Это был лучший поцелуй в моей жизни, и я не могу выбросить тебя из головы».

Он написал: «Я провел больше времени, чем ты можешь представить, представляя тебя обнаженной».

Он написал: «Твое тело совершенно. Я знаю, что это так».

Он написал: «Я люблю тебя».

Я люблю его, и он любит меня. Даже если у него есть девушка, я все равно хочу встретиться с ним, вдохнуть воздух, которым он дышит, заглянуть ему в глаза. Мне хотелось дотронуться до него кончиками пальцев. Мне хотелось коснуться его лица, волос. Мне хотелось ощутить его запах. Я не могла вернуться домой, не сделав этого.

Я побежала на пирс. Солнце ярко светило, легкие и беззаботные облака танцевали на небе, двигаясь за горизонт.

Лодки были привязаны к деревянному пирсу толстыми канатами. Мужчина в голубом рабочем комбинезоне был чем-то занят на большой лодке. Он улыбнулся мне и поднял руку в знак приветствия. Я помахала в ответ и попыталась быстро сообразить, что делать дальше. Я должна двигаться вперед.

Хенни сказала, что только этот дом можно увидеть с пирса. Он стоял на другом берегу, чуть левее. Я подумала, что уже видела его раньше. Я села, достала блокнот и быстро нацарапала записку: «Простите, я взяла вашу лодку. Я ее не украла и обязательно верну. Вот деньги за аренду».

Я уверенно подошла к самой маленькой весельной лодке, привязанной в углу деревянной конструкции, и положила записку и деньги под камень рядом. Я легко отвязала канат, словно имела на это право: он был всего лишь намотан на металлическую штуку на пирсе. Я не знала, что делать дальше, поэтому спустилась в лодку и бросила в нее канат. Лодка покачнулась, но не перевернулась.

Весла оказалось не так-то легко достать, и, разумеется, я понятия не имела, как ими пользуются. Однако мне удалось воткнуть их в металлические штуки на бортах.

В ярком свете арктического солнца я пустилась в путь по сверкающей воде, чтобы найти любовь моей жизни. Что бы ни случилось потом, я увижу Дрейка, и это все изменит.

Мужчина на берегу что-то крикнул, но я не обернулась. Должно быть, я умела грести, потому что мои руки знали что делать. Наклоняясь назад и вперед, я разрезала веслами гладь воды и двигалась к цели.

Происходящее казалось нереальным, но я верила, что все это — правда. Я плыла к Дрейку, и окружающий мир сжался до размеров лодки. Это я, Флора, которая наконец стала храброй.

Солнце слепило меня с правой стороны. Как только город, лодки, мужчина и механизмы остались за спиной, я сделала над собой усилие и забыла о них. Две птицы плыли рядом со мной какое-то время. Они были крошечными, и я узнала их по фотографиям, но не вспомнила, как они называются. Они были черно-белые, гладкие и блестящие, с изогнутыми клювами с желто-красными полосками. Они ловко неслись к берегу. Они ненадолго садились на воду, а потом снова взмывали в воздух, используя поверхность воды как взлетную полосу. Мне нравились их черные спины, белые головы, красные полосы на клювах. Они стали моими друзьями. Я видела их в книгах, когда была маленькой.

Я поцеловала Дрейка, мы писали друг другу самые страстные и замечательные электронные письма в любом из возможных миров. Он любил меня тогда — будет любить и теперь.

Я гребла неправильно. Я вдруг сообразила, что лучше сидеть спиной к Дрейку, к его дому. А я гребла лицом вперед, желая видеть цель моего путешествия. Это не работало, и мои руки уже кричали от боли. Я пересела и развернула лодку так, чтобы оказаться лицом к городу, специально не замечая двух фигур, машущих мне с пирса.

Так грести оказалось намного легче, и я гадала — занималась ли этим раньше? Рядом на воду сели птицы, их стало больше. Пара птиц какое-то время составляла мне компанию.

— Спасибо, — сказала я им. Тупики. Они называются тупики. Я вспомнила их и пришла в восторг. — Спасибо, тупики.

Они говорили мне: «Добро пожаловать».

Дрейк там, впереди. Я гребла по сверкающей воде к Дрейку Эндриссону, любви всей моей жизни.

Я дотащила лодку до края покрытого снегом склона и оставила ее рядом с другой. У меня горели руки, но это была приятная боль.

Какое-то время я просто стояла и смотрела вокруг. Дом был совсем рядом, чуть выше на горе, где склон был не таким крутым.

Я не могла остановиться, чтобы подумать или побеспокоиться о чем бы то ни было. Письмо от Джейкоба, которое я прочла этим утром, промелькнуло в голове. Брат написал мне, чтобы я оставалась самой собой, жила и не волновалась, если я что-то делала не так. Я вобрала эти слова и представила Джейкоба рядом. Он подбадривал меня, пока я шла к дому, и, не успев остановиться, я постучала в дверь. Я постучала громко, четыре раза подряд.

Деревянный дом с идеально скошенной крышей, над которой торчала труба, был похож на нарисованный. Дверь была выкрашена в черный цвет. Занавески на окнах были не задернуты, но я не стала заглядывать внутрь. Я стояла на месте и ждала.

Мое сердце гулко билось. Что-то должно было произойти. Я ждала, ждала, ждала. Я снова постучала и заметила какое-то движение.

Дверь медленно отворилась, но за ней никого не оказалось. Я готова была шагнуть внутрь, как вдруг он возник передо мной.

Дрейк Эндриссон, любовь всей моей жизни. Нас ничего не разделяло. Я бросилась к нему. Вот оно! Все, что я делала, было ради этой минуты. Я обняла его, слезы текли по моим щекам. Я вдыхала его запах. Я поцеловала его на пляже. Я помнила его запах.

Он подхватил меня и поцеловал в губы.

Нет.

Он шагнул вперед, положил руки мне на плечи и притянул к себе.

Нет.

Он сказал: «Флора, не могу поверить, что ты здесь».

Нет.

Наши глаза встретились, и что-то произошло между нами.

Нет.

Дрейк оттолкнул меня и захлопнул дверь перед моим носом. Вот что произошло на самом деле. Он сказал: «Какого черта ты здесь делаешь, Флора? Боже!»

Он положил руки мне на плечи, толкнул назад и захлопнул дверь. Я попыталась просунуть ногу, чтобы ему помешать, но опоздала. Дверь закрылась, и я стояла на холоде в одиночестве с поднятой ногой. Я услышала, как внутри повернулся ключ.

Я уставилась на дверь. Что-то было не так. За дверью кричали люди. Я слышала голос Дрейка, ему отвечал женский голос. Я не знала, что делать. Я ни о чем не думала и ничего не чувствовала — я просто стояла на одном месте и ждала.

Когда дверь снова распахнулась, на пороге возникла красивая женщина.

— Привет, — сказала она с американским акцентом. У нее были длинные прямые волосы, и выглядела она как балерина.

Я посмотрела на нее, но у меня не оказалось голоса, чтобы ответить.

— Не хочешь войти? — спросила она. Где-то за ее спиной я услышала голос Дрейка.

— Она не войдет! Она меня преследует!

Женщина положила руку на мой локоть и провела в дом.

— Заходи, — попросила она, — и расскажи, в чем дело.

Она повернулась к Дрейку:

— Девочка безобидна, дурачок. Посмотри на нее. Как ты мог захлопнуть дверь у нее перед носом? Что происходит?

Дрейк на меня не смотрел. На нем были очки в массивной оправе. Волосы отросли и засалились с тех пор, когда он поцеловал меня на пляже. Он был в джинсах и темной футболке, руки оказались более мускулистыми, чем я помнила.

— Она сумасшедшая, — сказал он.

Я попыталась представить, что он этого не говорил. Я попыталась сделать вид, что он не прав. Я попыталась понять, почему все пошло не так. Я совершила то, ради чего приехала сюда. Я напомнила себе, что он поцеловал меня и написал удивительные слова, которые до сих пор звучали в моей голове. Я не понимала, почему он ведет себя так ужасно.

— Дрейк, — позвала я.

Женщина закрыла за мной дверь. Мы стояли в маленькой прихожей, где на крючке висели два больших пальто. Было тепло.

— Я хотела приехать и найти тебя, потому что… — я глубоко вдохнула. — Потому что я люблю тебя и ты любишь меня. Ты поцеловал меня на пляже. Я помню это. Ты заставил меня помнить. Ты позволил этому случиться. Я знаю, ты перестал присылать мне письма, и теперь я вижу, что…

Я не смогла закончить фразу, так как не знала, что сказать. Я сделала жест рукой, подтверждая факт, что рядом со мной стояла красивая женщина. Я коснулась своей несовершенной кожи.

— Флора!

Я смотрела на него, впитывая каждый жест. На мгновение Дрейк встретился со мной взглядом и сразу отвел глаза.

— Флора, — повторил он. Ему было неловко. Мне не удавалось заглянуть ему в глаза, потому что он смотрел мимо меня. — Послушай, я, типа, слышал, что ты в городе. Официант в кафе сказал, что меня ищет белокурая девушка, которая пишет на руках. Ну она, типа, была похожа на тебя. Но я ни на секунду не мог представить, что это действительно ты. Это не могла быть ты, Флора Бэнкс, подруга Пейдж.

Он поморщился.

— Твои родители знают, что ты здесь?

— Да, Дрейк. Я приехала, чтобы найти тебя, потому что я тебя люблю.

— Ну да, ты говорила. Но… Флора, послушай. Я понятия не имею, что ты себе напридумывала.

— Ты поцеловал меня на пляже и писал мне красивые письма по электронной почте.

Несколько секунд он смотрел мне в глаза, потом открыл рот, после закрыл его и отвернулся. Я повернулась к женщине.

— Надя, не волнуйся, — сказала я. Голос у меня звучал странно — я не понимала, как себя вести. Я должна была говорить быстрее, пока обо всем помнила. Я знала, что он писал мне письма, потому что я их читала совсем недавно. Я изо всех сил пыталась ухватиться за этот факт.

— Это случилось до того, как он встретился с тобой, — продолжала я. — До того, как он приехал сюда. Уезжая из Пензанса, Дрейк устроил вечеринку. После праздника я отправилась на пляж, он пришел и сел рядом. И мы поцеловались. Он сказал прекрасные слова. Он дал мне это, — я достала камешек из кармана пальто и показала им. — Вот этот черный камешек.

Я знала, что другой камень тоже со мной, но момент не подходил для того, чтобы отдать его Дрейку. Я сделаю это, когда мы во всем разберемся.

— Флора, — начал Дрейк, — я не давал тебе этот камень. Он лежал в моей спальне в Пензансе. Ты пришла туда и взяла его. Я не давал тебе камень. Но ты пошла в мою комнату и забрала много моих вещей. Тетя Кейт так сказала. Она была рада избавиться от них, но ей бы хотелось, чтобы ты унесла и все остальное. Вещи должна была забрать Пейдж, но она этого не сделала.

— Потом он уехал, но написал мне письмо. Я ответила, и мы начали переписываться. Это было удивительно. Со мной ничего подобного раньше не случалось, — продолжила я.

Я повернулась к Дрейку.

— Ты говорил мне прекрасные слова. Благодаря тебе я почувствовала себя нормальной. Даже лучше, чем нормальной. Ты заставил меня почувствовать себя… другой в хорошем смысле слова. Я изменилась чудесным образом, а не сверхъестественным. И я помню наш поцелуй. Ты сделал так, чтобы я помнила.

— Флора…

— А потом ты спросил, могла бы я приехать сюда. Я перечитала твои письма совсем недавно, поэтому я до сих пор их помню. Ты не можешь сказать, что их не было. Ведь я знаю, что они были, и я привезла их сюда. И я приехала в Арктику, потому что ты — лучшее в моей жизни, потому что я до сих пор помню наш поцелуй на пляже. Я не забыла! Только это воспоминание не исчезло. И все это только потому, что ты единственный человек, полюбивший меня такой, какая я есть, не захотевший сделать меня обычной, не думавший, что обыкновенность — это шаг вперед для меня. Ты и мой брат Джейкоб. Остальные мне лгут. Я должна была найти тебя. Посмотри, твое имя написано на моей руке.

Я закатала рукав — Дрейк скривился, Надя смотрела во все глаза.

Она оттолкнула его в сторону и положила руку мне на плечо.

— Иди сюда, Флора, сядь, — пригласила она. Ее английский звучал как американский, хотя она была русская. Ее зовут Надя, она русская ученая. Я помнила слова Хенни.

Я заметила, что плачу. Слезы текли по моим щекам. Я дотронулась до лица — кожа оказалась не настолько неровной, как я ожидала.

В гостиной было тепло и уютно. Стены выкрашены в темно-красный цвет, мягкие диван и кресла завалены подушками. На полу лежал ковер и стояли два больших радиатора. В углу — стол с компьютером и кипой бумаг. Негромко играла музыка, успокаивающая, нежная, и звучал хрипловатый голос мужчины.

Надя подвела меня к дивану и заставила сесть.

— Хватит, Дрейк, — обратилась она к нему, — прекрати, ради бога. Она приехала сюда, чтобы найти тебя. Она вырезала твое имя на руке. Разберись с этим.

— Но, Надя, — негромко ответил он, специально, чтобы я не услышала. — Я понятия не имею, о чем она. Она подруга Пейдж. Та самая, без памяти. Я рассказывал тебе о ней. Родители пытаются держать ее дома. Они ей лгут. В этом она права.

Я не могла говорить, наверное, потому, что слишком много плакала.

— Что ж, если они держат ее дома, то у них не слишком хорошо получается. — Надя повернулась ко мне. — Кому мы можем позвонить? — Она коснулась моего плеча. — Я принесу тебе что-нибудь выпить. А ты сиди здесь. Все нормально. С тобой все будет нормально. Дрейк, ради всего святого, поговори с ней. Она нездорова, но не опасна. Будь с ней добр. Она совсем юная. Я не могу поверить, что ты просто оставил ее стоять на снегу перед закрытой дверью.

Пока Надя ходила на кухню, Дрейк сел рядом со мной на диван. Он попытался погладить меня по плечу, и я уткнулась лицом ему в грудь и все плакала, плакала, плакала. Я чувствовала, как от слез намокает ткань его футболки, но продолжала плакать. Он пах точно так же, как я помнила.

— Флора, — сказал Дрейк, когда я перестала плакать, чтобы вздохнуть. — Флора, давай поговорим об этом немного. Ты можешь успокоиться, чтобы мы могли поговорить?

Огромным усилием я взяла себя в руки. Я перестала плакать. Несколько раз глубоко, судорожно вздохнула. Мне хотелось исчезнуть в самой себе, чтобы мне снова стало три года или семь лет, чтобы проснуться в другое время и в другом месте. Но я пересилила себя и осталась в реальности. Я даже не позволила себе взлететь к потолку: происходящее было важно.

Я сидела с Дрейком. Мне просто нужно сказать правильные слова в правильном порядке, и все будет идеально.

— Флора, — снова начал он. — Я не знаю, что в твоем воображении произошло между нами, но ничего этого в действительности не было. Ты подруга Пейдж. И все. Я никогда не целовал тебя ни на каком пляже, Флора. Я никогда не просил тебя приехать сюда.

Я посмотрела в его темные глаза. Волосы упали ему на лицо. Он отстранился от меня, отодвинулся на диване так, чтобы мы больше не касались друг друга. Мне бы хотелось, чтобы он обнял меня за плечи, но я знала, что этого не будет.

Он поцеловал меня на пляже. Поцеловал. Я не могла позволить ему отказаться от этого. Я знала, что Дрейк поцеловал меня, потому что я об этом помнила.

— Ты поцеловал меня. Я сидела на пляже, и ты подошел ко мне. Ты говорил красивые слова. Пейдж знает об этом. Поэтому она со мной больше не разговаривает.

— Да-а, — Дрейк тяжело вздохнул. — Вот с этого момента все становится сложным. О господи. Я не мог подумать, что ты приедешь за мной сюда. Послушай, Пейдж прислала мне кучу гневных писем, когда я уехал. Она обвиняла меня в том, что я с тобой спал. Говорила, что все знает. Наговорила мне кучу всякого дерьма, потому что я связался с таким уязвимым человеком, как ты, и разрушил вашу дружбу. Назвала меня эгоистичным ублюдком. И все такое.

Но дело в том, что у нее есть право на меня сердиться. Я действительно пошел на пляж в Пензансе в тот вечер и поцеловал девушку. Это был не самый красивый мой поступок. Я поцеловал Лили — подругу моей кузины. Она была на вечеринке. Она все время попадалась мне на глаза, а я был пьян и собирался навсегда уехать из Корнуолла… В общем, одно зацепилось за другое, да и я не всегда бываю хорошим и порой веду себя как дурак. В общем, я сидел с ней на пляже, и это была моя последняя ночь в Корнуолле и — да, я поцеловал ее. Но это была Лили, а не ты, Флора. Послушай, дальше было вот что. Я оглянулся — ты стояла, опершись на парапет, и смотрела на нас. Я знал, что ты расскажешь Пейдж.

Но я не думал, что ты скажешь ей, будто я поцеловал тебя. Мне жаль, что все настолько смешалось в твоей голове. Но ты думаешь, что это помнишь. Так? Мне жаль. Мне действительно жаль…

Надя стояла перед нами. Я не знала, давно ли она там была. Когда я посмотрела на нее, она протянула мне стакан с какой-то коричневой жидкостью.

— Выпей, это бренди, — предложила Надя. — Мне жаль, что ты так себя чувствуешь. Я думаю, ты очень храбрая, а еще я думаю, что Дрейк — идиот.

— Он лжет, — сказала я ей. — Я знаю, что он поцеловал меня. Я помню это. Я помню то, что он говорил мне.

Я не могла повторить его слова, потому что чувствовала себя униженной. Я глубоко вздохнула.

— И потом, есть сообщения, которые он присылал. Он писал невероятно красивые письма. В них он был совсем не таким, как сейчас, — я посмотрела на Дрейка. — Совершенно другим. Я знаю, что он писал их, потому что прочла их сегодня утром.

— Я клянусь, что не отправил тебе ни одного письма. Я не отправил тебе ни одного электронного письма за всю свою жизнь. — Он посмотрел на Надю. — Это факт. Серьезно.

— Я отправила тебе сообщение!

Я видела его на своем смартфоне час назад. Я знала, что отправила Дрейку сообщение.

— У тебя не могло быть моего местного номера. Мой старый британский номер не работает. Если ты послала сообщение, то я его не получил.

У Нади оказалась изумительная фигура: она была в джинсах и черном топе со стразами. Она не была похожа на человека, живущего в уединении, в холодном месте.

Я потянулась к сумке.

— Все твои письма здесь. — Во всяком случае, я на это надеялась. Опуская руку в сумку, я знала, что велика вероятность того, что я с ними что-то сделала. Я могла достать и показать распечатки писем Хенни или выбросить их в холодное море. Но они были на месте.

— Смотрите.

Я не понимала, кому протянуть связку бумаг. В конце концов я отдала их Дрейку, потому что они были от него. Надя втиснулась рядом с ним на диван, поэтому я подвинулась, чтобы освободить место. Дрейк не занял появившийся промежуток — туда пересела Надя.

Мой Дрейк, любовь моей жизни, не хотел сидеть рядом со мной.

Дрейк читал свои собственные слова, испытывая неловкость, потом отдал листы Наде, встал и принялся ходить по комнате. Я больше не могла смотреть на него. Я не знала, что думать. Я понятия не имела, была ли на вечеринке женщина по имени Лили или Дрейк говорил то, что его устраивало. Ведь он знал, что никто на свете не поверит истории, которую я помню.

Надя читала каждое слово.

Дрейк открыл компьютер.

— Смотри, — сказал он, — адрес электронной почты на твоих письмах не мой. Твои письма отправлены с адреса [email protected]. Мой адрес электронной почты, он… — Его глаза метнулись ко мне, потом в сторону… — в Google. По-моему, Hotmail давно никто не пользуется, верно?

— Да, — негромко подтвердила Надя, обращаясь ко мне. — Это не обычный адрес Дрейка, но… — Она пристально посмотрела на него, — если ты это написал, то все нормально. Мне действительно все равно. Но мне не все равно, если ты связался с больной на голову девушкой. Вот это меня бы очень сильно волновало.

— Я не писал их. То есть, ну ты же знаешь, что я никогда не был на спутниковых тарелках, так? Я не написал ни единого слова в этих письмах.

— Кто тогда? — спросила я. Я выпила бренди, который мне дала Надя, и встала. Я была вне себя. — Посмотри на них. Они существуют. Я приехала сюда, в это холодное место, из-за этих писем. Они для меня — все. Они изменили мою вселенную. Я приехала сюда, чтобы найти тебя. Ты сказал: «Если бы ты была здесь, все было бы иначе». Что ж, я здесь. Я знаю, что ты не хочешь видеть меня, но ты не можешь просто лгать, лгать и лгать мне в лицо. Все лгут, кроме Джейкоба, и этого не остановить. Эти письма настоящие. Смотри, я тебе покажу. Они в моем почтовом ящике, в папке «Входящие».

Я подошла к его компьютеру. От ярости меня трясло. Пальцы дрожали. Я села на стул, особый такой стул, без спинки.

Я поднялась к потолку и смотрела на себя сверху. Мои пальцы барабанили по клавиатуре. Надя встала с дивана, подошла ко мне и встала за спиной рядом с Дрейком. Он попытался взять ее за руку, но она отошла от него. Надя перестала относиться к нему по-дружески.

Он посмотрел на экран и застыл.

Она посмотрела на экран и застыла.

Я вернулась в свое тело и тоже смотрела на экран. Я изо всех сил старалась не застыть так же, как они.

— Смотрите, — сказала я, хотя знала, что что-то не так. Я слышала дрожь в своем голосе. — Смотрите, вот они. Письма. Все здесь.

Я смотрела на папку «Входящие» на экране, но все письма в ней были от Флоры Бэнкс. Это не мог быть мой почтовый ящик. Я сделала что-то не так.

Я поглядела на верхнюю часть экрана. Почтовый ящик принадлежал [email protected]. Там была вся наша переписка.

— Ты создал этот аккаунт на своем компьютере. — Мой голос сорвался.

— Флора, — сказал Дрейк. Он рассердился. — Ты только что подключилась к своему аккаунту. Ты сама это сделала. Ты сама написала эти письма. А потом явилась сюда, чтобы обвинить в этом меня. Ты преследуешь меня, хотя тебя вообще не следовало выпускать из дома. Никогда. Я немедленно вызываю полицию, чтобы они приехали и отправили тебя домой. Ты…

Он остановился и выдохнул воздух ртом.

Я уставилась на экран. Мои пальцы вывели меня прямиком в почтовый ящик Дрейка. Я постаралась придумать этому объяснение. Оно было здесь, на экране. Дрейк подключился к почтовому ящику, пока Надя читала, и попытался удалить его.

Я написала все эти письма.

Я не могла их написать. Я их получала. Я не могла отправить их самой себе.

— Прекрати, Дрейк! — остановила его Надя. — Послушай себя, ради бога. Эта девушка нездорова. Ей нужна помощь. Мы должны присмотреть за ней. Но нам следовало бы позвонить в полицию, потому что они помогут нам помочь ей.

— Не надо, — сказала я и встала. — Не звоните никому. Ничего не делайте. Забудьте об этом. Забудьте обо всем. Я ухожу.

Я схватила пальто со стула и выбежала на улицу. Никто из них не попытался остановить меня.

— Ты просто… — говорила ему Надя, когда я выходила. Она продолжала говорить, но я убежала.

Я не могла вернуться назад, поэтому помчалась в другом направлении. Впереди на берегу лежали две маленькие лодки, но я начала подниматься по крутому склону за домом. Солнце сияло. Склон становился все более крутым. Небольшие скалы выглядывали из-под снега. Вдалеке кто-то, похожий на лису, убегал от меня.

Я стою на вершине горы. Я знаю, что совершила нечто ужасное, но понятия не имею, что именно.

Еще минуту или час назад я знала это, но все испарилось из памяти. Я не успела записать — воспоминание потерялось навсегда. Я знаю: нужно убежать и спрятаться, но не помню от чего.

Я нахожусь в невероятно прекрасном месте, покрытом льдом. Далеко внизу — полоска воды и две весельные лодки, вытащенные на берег. Вдаль, насколько хватает глаз, простираются горы. На небе глубокого синего цвета сияет солнце. На земле лежит снег, но мне не жарко: я в тяжелом меховом пальто. Это сверкающее снежное место не реально — я его выдумала.

Когда я оглядываюсь, вижу неподалеку от лодок дом. Я вскарабкалась на гору, подальше от того, что внутри этого дома. Мне не стоит находиться здесь одной — это опасно, я знаю.

Но лучше остаться в одиночестве среди дикой природы, чем встретиться с людьми.

Здесь нет деревьев, прячась за которыми можно пересечь хребет и скрыться. Стоит перейти через ледяной гребень, и я окажусь на свободе. Я останусь наедине с горами, скалами и снегом.

Я стою на краю и достаю из кармана пальто два гладких камешка. Не понимаю, зачем это делаю, но знаю — они очень важны. Камешки черные, каждый точно умещается в моей ладони. Я бросаю один за другим так сильно и далеко, как только умею. Камешки исчезают среди покрытых снегом скал — это доставляет мне удовольствие.

Скоро меня никто больше не увидит. Я спрячусь и не сдвинусь с места, пока не вспомню, что сделала. Не важно, сколько времени мне для этого понадобится. Возможно, я останусь здесь, в этом холодном месте, до конца жизни.

Глава 20

— Флора!

Вдалеке кто-то звал меня. Я слышала голоса не слишком ясно. Я не знала, кто меня зовет и зачем. Я понимала, что не хочу их видеть.

Я хотела исчезнуть, раствориться во времени и пространстве. Мне хотелось улететь в небо. Я хотела бросить свое тело.

Я уже сделала это. Я осталась одна в холодном месте. Оно не было реальным. Ничего реального не существовало. Я собиралась навсегда остаться здесь, вечно сидеть на снегу в этом холодном месте с его синими небесами.

Я поцеловала парня на пляже. Я подтянула рукав повыше. Я вырезала его имя на моей руке. Я не хотела видеть эти буквы — поэтому я набрала пригоршню снега и начала тереть слово, чтобы оно исчезло.

Когда кто-то сел рядом, я даже не повернула голову.

— Вот ты где! Господи!

Этого мужчину я не знала. Он не был Дрейком. У этого мужчины были борода и густая шевелюра, и я отодвинулась от него. Воображение рисовало его убийцей, который пришел прикончить то, что осталось от меня и сидело на снегу.

— Эй, — сказал мой убийца, — идем. Вставай-ка. Все тебя ищут.

Он поднялся, что-то крикнул вниз с горы на чужом языке и протянул руку, чтобы помочь мне встать, но я не приняла ее. Он огляделся, а потом сел рядом и подтянул повыше рукав моего пальто. У него имелось коричневое пятно на щеке. Для киллера он был добрым человеком.

— Идем, Флора. Ты не можешь сидеть здесь. Это опасно. Ты же не хочешь умереть, нет?

Я пожала плечами.

— Ну ладно. Возможно, ты этого хочешь, но я не хочу, и никто из тех, кто тебя ищет, тоже не хочет. Идем же. Нам надо в тепло.

Я не шевельнулась.

— Ты помнишь меня?

— Нет. — Не было смысла притворяться.

— Я Тоби. Я продал тебе много кофе, хотя обычно я не просил тебя заплатить. Последние четыре дня я видел тебя постоянно.

Я покачала головой.

— Я остаюсь здесь.

— Ты слишком много выпила, и это наша вина. Моя и Эги. Но это не повод для такого поведения. У тебя трудная жизнь. Ты поддалась эмоциям. С людьми такое происходит постоянно. Пойдем в тепло и поговорим. Люди беспокоятся о тебе.

У мужчины было доброе лицо, он говорил приятные вещи, но мне он был не нужен.

— Скажи им, чтобы они ушли.

— Они не уйдут. Послушай, Флора, ты должна вернуться в дом, потому что здесь ты в опасности, как и все, кто тебя ищет.

— Не пойду.

— Пойдешь.

Он огляделся в надежде, что кто-то придет ему на помощь.

— Послушай, если придется, я возьму тебя на руки и унесу. Тут водятся медведи и случаются ужасные истории. Я унесу тебя, если не пойдешь сама.

— Я не маленькая девочка.

Я маленькая девочка. Я оставалась маленькой девочкой с тех пор, как мне исполнилось десять. Взрослые берут детей на руки и уносят, когда те не хотят делать то, что нужно. Я успокаивалась, возвращаясь в детство. Вскоре я бы совсем перестала существовать.

— С самой первой нашей встречи я говорил тебе, что ты удивительная, Флора. Я понял, что ты другая. Ты добралась до Шпицбергена, чтобы найти своего парня. Ты все время рассказывала о нем, о том, как он заставил тебя помнить, и о том, что тебе нужно быстро найти его, пока не приехали твои родители. Ты из тех, кто делает то, что говорит. Ты нашла парня. Ты не можешь сдаться сейчас.

— Могу, — ответила я. — Я сдалась. Уходи, пожалуйста.

— У меня есть ружье.

— Ты собираешься застрелить меня?

— Нет, Флора, мы на территории медведей, поэтому без ружья никак нельзя.

— Ты когда-нибудь убивал полярного медведя?

— Нет. Мне пришлось научиться стрелять, чтобы я мог ходить на лыжах по острову. Но страшные случаи бывают, и человек ни в коем случае не должен выходить так, как ты, один, без защиты. Зимой еще хуже, потому что ничего не видно. Ты можешь представить здешнюю зиму?

— Сейчас зима. Холодно.

Он улыбнулся.

— Сейчас весна. Ты же знаешь, что солнце никогда не заходит.

— Я думала, что все это придумала.

— Летом никогда не темнеет. А зимой никогда не бывает светло. Поверь, здесь темно как ночью с ноября до конца января, когда начинает появляться солнце. В марте первые солнечные лучи падают на город, и начинается веселье. Я люблю лето: намного легче быть счастливым. Не приезжай сюда зимой.

Я содрогнулась.

— Не приеду.

Я взяла ручку, высоко закатала кучу рукавов и написала на руке: «Не приезжай на Шпицберген зимой». Это могло стать одним из моих правил.

Мужчина одобрительно кивнул.

— Вот так. А теперь пора возвращаться.

Я покачала головой. Я попыталась сказать: «Не могу», но оказалось, что я не в силах говорить. Он обнял меня за плечи. Я удивилась тому, что он реальный теплый человек, поэтому прислонилась к нему. Я заставила себя перестать плакать, чтобы не разреветься по-настоящему.

— Я никчемная, — сказала я. — Многое не умею делать. Я и не личность, потому что не знаю, что происходит. Понятия не имею, что я здесь делаю. Я поцеловала Дрейка на пляже.

Я посмотрела на мужчину, ожидая подтверждения своих слов. Я помнила, как целовала Дрейка на пляже. Каким-то образом это воспоминание привело меня в этот снег.

Солнце слепило. Я уставилась прямо перед собой, потому что не могла смотреть в глаза чужому человеку, говоря такие вещи. Мне было все равно, кому я это рассказываю. Мне просто нужно было произнести эти слова.

— Я не человек, — добавила я. — Я просто существую, как животное.

— Что ж, если я могу так выразиться, — осторожно начал мужчина, — то считаю, что ты говоришь чушь. Думаешь, мы все такого не чувствуем? Что мы сумасшедшие, что мы не реальные люди, что мы не существуем? Все так себя чувствуют. Я помню, как говорил с тобой. Ну и что? Ты этого не помнишь, и это, возможно, хорошо. Это не делает меня лучше, чем ты. Я для тебя чужой, но вот что я вижу.

Я вижу девушку, которая перенесла ужасную травму мозга. Судя по всему, родители не отпускают ее от себя, чтобы она была в безопасности. Но у этой девушки есть характер, в ней живет путешественница. И ее воспоминание об этом парне, о Дрейке, заставило ее действовать. Я думаю, Флора, ты приехала сюда не для того, чтобы найти Дрейка, а для того, чтобы найти себя. Дело не в Дрейке — он совершенно не романтический герой, — дело в тебе. Возможно, ты приехала сюда потому, что слышала, как он рассказывает о том месте, куда собирался ехать, и тебя это привлекло.

Я из Осло, и Шпицберген позвал меня, хотя я не из числа отважных искателей приключений. Как и ты, я должен был приехать. Некоторым из нас суждено быть здесь. Нам нужно это место. — Он обвел рукой горизонт с изломанными очертаниями гор, скалы, снег, невообразимый простор. — Нам нужно чувствовать себя песчинками в дикой природе у самого полюса. Полуночное солнце, полуденная тьма, северное сияние — все это позвало тебя, Флора, и ты приехала. Ты преодолела все и приехала сюда одна. Ты самый храбрый человек из всех, кого я знаю.

Я посмотрела на него.

— Ты слишком добр ко мне.

— Нет. Я уважаю тебя. Ты лучше тех, кого называют нормальными людьми, потому что смогла многое преодолеть. А теперь, пожалуйста, вставай. Мы пойдем очень медленно и осторожно назад к дому, потому что через два гребня от нас — белые медведи, а они умеют бегать очень быстро. Мы должны немедленно идти.

Мы подошли к двери, и мужчина, чьего имени я не знала (по крайней мере, я думала, что не знала) втолкнул меня в дом, а сам развернулся и снова пошел вверх по склону. Он был храбрее, чем казался, этот бородатый кофейный мужчина.

— Это дом Дрейка, — сказал он перед уходом. — Заходи. Тебя ищут еще пять человек, а там ходит медведь. Думаю, это медведица с медвежатами. Значит, она будет их защищать. Жди внутри, у двери. Как только человек подойдет к двери, сразу впусти его и снова закрой дверь. Придут еще пятеро. Я пойду найду их и скажу, что ты в безопасности.

Я стояла в этом доме парализованная. Он назвал его домом Дрейка. Значит ли это, что Дрейк был там? Если кого-то из них убьет медведь, я найду его и скормлю ему и себя тоже. Медведь не делает ничего плохого. Он просто медведь. Это его природа.

Я надеялась, что из-за совершенных мной глупостей никто не умер. Я наверняка их наделала. От осознания того, что я все равно ничего бы не запомнила, я похолодела. Если медведь разорвал кого-то из-за меня, я забуду об этом и буду спокойно жить дальше, и никто никогда не расскажет мне о случившемся.

Спустя несколько минут дверь распахнулась и вошли две женщины. Я уставилась на них: я их не знала.

Одна, похожая на балерину, аккуратно убрала ружье в сейф возле двери и заперла его.

— Флора! Ты вернулась, — воскликнула другая, в очках. Она обняла меня. — Слава богу! Это замечательно. Ох, Флора, прости нас, что мы дали тебе пиво.

Я должна была ее знать, но не помнила.

— Там медведь, — сказала я ей.

— Да, — ответила «балерина». — Садись. Все нормально. Тоби и остальные знают, что делают. Я обещаю, он всех приведет сюда. Он крепче, чем выглядит.

Она определенно нервничала.

Я села на полу у двери. Я хотела видеть, как вернутся люди. Женщина в очках села рядом и взяла меня за руку.

— Это я, Эги, — сказала она, — твоя подруга.

Эги. Я попыталась запомнить ее имя.

Следующим в дверь вошел Дрейк. Мое сердце подпрыгнуло. Он был моим Дрейком. Я поцеловала его на пляже. Я любила его. С ним была женщина, намного старше его, но я видела только парня, которого любила.

Это Дрейк. Я люблю Дрейка. Я поцеловала его на пляже… Я покачнулась, вставая. Дрейк! Я приехала на Шпицберген, чтобы найти Дрейка, и он стоял передо мной. Я подошла к нему, едва осмеливаясь дышать. Он вылечит мой мозг, и все станет лучше.

— Дрейк! — воскликнула я.

Он посмотрел на меня, и я увидела, что он боится. Что-то произошло.

— Дрейк, — повторила я.

Он неуклюже взял меня за локоть и вывел в другую комнату. Там были диван и ковер на полу. Он усадил меня. Женщина, похожая на балерину, сразу вышла.

— Флора, ты ведь ничего не помнишь, верно? — сказал он.

Я покачала головой.

— Ты поцеловал меня на пляже. Это я помню.

— Я не целовал тебя на пляже. Ты думаешь, что помнишь, но этого не было. Ты думаешь, что я писал тебе письма по электронной почте, но я этого не делал. Ты сама написала их себе. Все произошло только в твоем воображении. Мне жаль, Флора. Я рад, что ты в безопасности.

Я не смотрела на него. Не могла. Я что-то пробормотала и попыталась уйти.

— Прости меня, Флора, — продолжал он. — Когда ты пришла сюда некоторое время назад, я был с тобой не слишком добрым. Прости. Ты убежала, и потом мы заметили, что ты не взяла лодку. Мы позвонили Хенни, чтобы она привезла сюда людей, которые нашли бы тебя. Я думал, ты погибла по моей вине. Я рад, что ты в безопасности.

Я не могла выносить звук его голоса. В моей голове щелкнул выключатель, и я больше не любила его. В ту секунду я не смогла этого представить. Я не любила Дрейка. Я не знала его. Он был чужим человеком, и мне нечего было ему сказать.

Мне будет не хватать чувств. Мне будет не хватать ощущения того, что у меня есть настоящая память. Я не буду скучать по Дрейку: этот парень — не тот Дрейк, который живет в моей голове. Я его придумала — до последней черточки.

— Все в порядке. — Я потерла внутреннюю сторону руки, где, как я знала, его имя было вырезано на коже. — Честно.

— Да?

— Да. У меня был камень. Я его выбросила.

— Я раньше собирал камешки красивой формы в Пензансе. Это был один из них. Ты взяла его в доме моей тети Кейт.

— Ты не дарил его мне?

— Нет. Ты пришла в дом Кейт и Джона. Они рассказали мне. Ты собиралась прийти еще раз и забрать все мои вещи, но, как я понимаю, вместо этого приехала сюда.

— Я заходила к ним домой?

— Ага.

— О! — Я была рада, что выбросила камень. Все было иначе, чем я думала.

Женщина, похожая на балерину, была русским ученым по имени Надя, и дом принадлежал ей. Она приготовила кофе, а потом раздала всем теплый коричневый напиток, который Эги называла бренди. Я выпила все, что поставили передо мной. Дрейк скрылся в другой комнате, и это доставило мне удовольствие. Я думала, что знаю Дрейка, но это был чужой человек.

Мне следовало побыстрее написать себе подробную записку, чтобы не вести себя как дурочка снова, снова и снова. Я огляделась в поисках моей сумки. Она лежала в углу. Я сбегала за ней и вернулась обратно на диван.

— Давно ты знаешь Дрейка? — спросила я у Нади, как будто время имело хоть какое-то значение.

Она пожала плечами.

— Пару недель. В Арктике все работает по-другому. Обычно он живет здесь, но это не совсем…

Надя выглядела так, словно хотела сказать больше, но замолчала. И, честно говоря, я не хотела этого знать.

Мы сидели в тишине. Кто-то еще оставался в горах с мужчиной по имени Тоби, который варит кофе и умеет стрелять в медведей. Он был добрее ко мне, чем кто бы то ни было, если не считать Джейкоба, но я не помнила, кто такой Джейкоб. Я чувствовала себя так, будто все, с кем я познакомилась в Арктике, собрались в этой комнате.

Я крепко зажмурилась. Мне хотелось покинуть тело и улететь: вернуться на гребень и посмотреть на медведя, на людей, на Тоби с ружьем. Я надеялась, что медведь не погибнет. Я все пыталась и пыталась улететь, но по-прежнему оставалась в моем собственном теле. Я достала из сумки ручку и блокнот и написала: «Я НЕ ЦЕЛОВАЛА ДРЕЙКА НА ПЛЯЖЕ, И ОН НЕ ПИСАЛ МНЕ НИКАКИХ ПИСЕМ». Мне нельзя об этом забыть. А потом я начала читать мои самые последние записи.

Снаружи раздался выстрел. Он был похож на треск и эхом разнесся по горам. Я подскочила и уронила блокнот. Все напряглись. Я чувствовала это, но ни на кого не смотрела, потому что не хотела видеть их лица.

Я подтянула колени к подбородку и опустила на них голову. Кровь размажется по снегу. Медведь, живущий в привычной среде обитания, почувствует запах добычи, пойдет за ней, и его застрелят из-за меня. Я хотела исчезнуть. Мне хотелось вернуться в снег: там было мое место. Я хотела найти тушу медведя. Тоби сказал, что это медведица с медвежатами. И я гадала, что теперь станет с малышами.

Дверь распахнулась — в дом ввалились двое мужчин и захлопнули ее за собой.

— Смотрите! — закричала Надя из гостиной.

В окно было видно, как белая медведица спокойно уходит прочь от дома обратно в дикую природу. Два медвежонка шли за ней.

Мех у них был желтовато-белый. При ходьбе их тела покачивались из стороны в сторону. Медведица выглядела огромной и страшной. Толстые лапы. Гигантские следы. Она невозмутимо шла размашистой походкой. Детеныши держались близко.

Я повернулась и посмотрела на Тоби.

— Там был еще один?

— Только этот, — он улыбнулся. — Вернее, эти трое. Я напугал медведицу. Опасность была ближе, чем хотелось.

Я расплакалась и обняла его. Тоби погладил меня по волосам и оттолкнул от себя.

— Тут кое-кто хочет тебя увидеть, — сказал он и развернул меня, чтобы я увидела еще одного мужчину, которого я узнала.

— Вхожу, преследуемый медведем?

На нем было нейлоновое пальто, которое он только что расстегнул, а под ним вязаный шерстяной джемпер с узором. Волосы у него были в беспорядке. Я много раз видела его раньше, но никогда в этом холодном месте.

Я не могла поверить, что это он. Я не осмеливалась произнести это слово. Я посмотрела на ладони. Я закатала рукава и осмотрела руки. На внутренней стороне правой руки я написала неровными буквами: «Папа приезжает».

Я посмотрела на него. Слово как будто подходило.

— Папа? — сказала я. Я знала моего папу. Я всегда знала моего папу. Я отлично знала моего папу.

Мужчина кивнул. Конечно, это был мой папа. Я знала его. Я знала его всю свою жизнь. Я бросилась в его объятия в надежде, что он будет обнимать меня вечно.

Мы сели на диван, и я прислонилась к папе.

— Джейкоб действительно существует?

Я должна была это знать. Если я сама писала себе письма от Дрейка, то я, должно быть, проделала то же самое с письмами Джейкоба. Я только что прочла о Джейкобе в своем блокноте. Он появился точно в тот момент, когда я этого хотела… Дрейк писал мне прекрасные письма, в которых говорилось то, что я хотела услышать. Когда он перестал писать, его сменил Джейкоб, подбадривая, поддерживая меня, отвечая на мои вопросы. Я хотела, чтобы письма Джейкоба оказались реальными, но я понимала, что это не так.

— Джейкоб? — Папа серьезно посмотрел на меня. — Да, Флора. Да, Джейкоб действительно существует. Он твой брат. Ему двадцать четыре года, и он живет в Париже. Боюсь, ему недолго осталось быть с нами.

— Но… мог ли он написать вот это? — Я взяла сумку, порылась в ней, нашла смартфон, открыла письмо Джейкоба и показала отцу.

— Это, — сказала я. — Он мог такое написать? Это его письмо? Он его написал, не я?

Я смотрела на лицо папы, когда он читал. Он кивнул, глубоко вздохнул, как будто пытаясь успокоиться.

— О да, — ответил отец, возвращая смартфон. — Да, это твой брат. Он не изменился. Значит, вы двое все это время общались. Я должен был догадаться. Джейкоб ничего не сказал нам. Не сказал даже тогда, когда мы отчаянно пытались найти тебя.

— Но это он?

— О да, это он. Абсолютно. Ты расскажешь мне, Флора? Расскажешь, что сможешь?

Я оглядела комнату. Эги говорила с Тоби. Я секунду смотрела на них и заметила, что они вот-вот поцелуются. Дрейк и Надя ссорились в другой комнате. Я слышала их голоса, но слов было не разобрать. Женщина постарше беседовала по телефону.

Я начала рассказывать папе обо всем, о чем помнила, и так быстро, как только могла, пока все не исчезло из памяти. Я осознавала, что предложения вылетают скомканными и многое я поняла неправильно, но я только что прочла все это и чувствовала, что бо́льшая часть осталась в моей голове.

— И тогда я прилетела сюда, — слова наталкивались друг на друга. — И Дрейк только что сказал мне, что я не целовала его. Он сказал, что я только смотрела, как он целуется с другой девушкой. Я его не целовала на самом деле. Только в моем воображении. Я помнила, но это было неправильно. — Мне неприятно было говорить, но я должна была объяснить свой поступок, поэтому продолжала. — И все эти письма. Он не писал их. Я их написала. Но я не знала, что делаю это.

Мне было трудно вытаскивать из себя слова.

Папа взял меня за руку.

— Готов поспорить, что твои письма гораздо лучше.

Я посмотрела в его светлые глаза и увидела, что он плачет.

— Я сделала это! — сказала я папе. — Я действительно сделала. — Я засмеялась вопреки всему. — Думаю, я написала самые лучшие электронные письма на свете.

— Я не знаю этого молодого человека, — продолжал папа. — Возможно, я неправильно сужу о нем. Но мне кажется, что он не тот человек, который мог бы хоть кому-то прислать «лучшие электронные письма на свете». Ему следовало бы поблагодарить тебя за то, что ты сделала его в миллион раз интереснее. Он совсем не похож на Казанову. — Папа вздохнул. — Ох, Флора… Ты ведь не пьешь таблетки, верно?

— Не пью.

— И ты стала самой собой. Ты Флора Бэнкс. Моя Флора. Ты обзавелась кучей друзей, приехала на Северный полюс и нашла своего парня. Ты жива. У тебя ясная голова. Ты все можешь. Мы должны позволить тебе быть такой Флорой. Настоящей Флорой. Мне так жаль, дорогая.

— Это не совсем так. — Я считала своим долгом подчеркнуть это. — У меня не слишком хорошо получается, верно? Я не чувствую, что у меня ясная голова. Но, полагаю, я жива.

— Ты в миллион раз способнее, чем мы позволяли тебе быть. Но, боюсь, теперь мне придется отвезти тебя обратно домой. И… — он глубоко вдохнул. Я чувствовала, что все начинает расплываться, и попыталась уцепиться за папины слова. — Твоя мать, — продолжал он, — слишком тебя защищает. Она делает это от любви. Именно поэтому Джейкоб уехал из дома. Мы лгали тебе. Он прав. Ты и раньше сбегала. Это твое третье путешествие, и я уверен, что ты повторишь подобное снова. Нам нужно подумать о твоей независимости. Мама хотела только, чтобы ты была в безопасности. Она любит тебя. Я не могу ничего навязывать ей. Я здесь, чтобы забрать тебя домой, и…

Он замолчал и сглотнул, провел рукой по торчащим дыбом волосам.

— Что ж, у меня нет выбора. Вот и все. Я должен отвезти тебя домой. Но я могу понять, что тебе, возможно, не хочется возвращаться.

Я кивнула. Я едва могла сосредоточиться на его словах. Я положила голову на спинку дивана и уснула.

Глава 21

Я понятия не имела, где нахожусь.

Я не могла думать. Слова приходили и уходили, но никак не соединялись.

Я понятия не имела.

Не имела понятия.

Ничего не понимала.

Какая-то женщина плакала. Она плакала, и плакала, и плакала. Мне было неприятно это слышать.

Запах мне нравится. Напиток стоит передо мной на столе. Если протяну руку, то возьму его. Если я его возьму, то выпью. Я не должна его пролить.

Я внимательно смотрю на чашку. Она розовая с белым. Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до чашки. Она горячая. Я берусь за ручку, поднимаю чашку. Напиток льется на стол. Я ставлю чашку. Я откидываю голову назад и закрываю глаза. На моей руке написаны какие-то слова.

Я открываю глаза. На столе передо мной стоит чашка. Я не стану пытаться поднять ее.

Где-то в комнате были люди. Они разговаривали. Я попыталась понять их слова.

— С ней все в порядке.

— Нет, не в порядке. Жаль, что ты не видела ее там. Мне невыносимо смотреть на нее в таком состоянии. Это неправильно. Это нечестно. Она где-то далеко от нас.

— Она жива. Посмотри на нее. Жива. В безопасности. Боже, Стив, я знаю, знаю. Но так не будет продолжаться вечно. Это только сейчас. Чтобы она снова привыкла к этому месту. Я не могу потерять ее. Я не могу позволить ей сделать это снова. Пусть лучше она будет такой, чем…

— Она дышит. Она не живет. Это не одно и то же.

Я закрыла глаза.

Работает телевизор. На экране мужчина и женщина, они обращаются ко мне и говорят о «реновации кухни». Неожиданно они замолкают, и на экране появляются слова: «Дома под молотком»[23].

Я не знаю, зачем домам надо быть под молотком.

Я сидела в кресле в гостиной, смотрела телевизор и на мгновение закрыла глаза.

— Она должна узнать о нем. По крайней мере, у нее был брат.

— Ей незачем так огорчаться. Лучше так.

— В какой-то момент она о нем вспомнит.

Я сижу за столом, передо мной стоит еда. Я смотрю на нее. Это паста, овощи и что-то еще.

— Как это называется? — спрашиваю я.

— Овощная лазанья, дорогая, — говорит женщина. Я смотрю на ее лицо. У нее покрасневшие глаза. Она плакала. Перед ней еды нет. Она моя мать.

Напротив меня сидит мужчина. Перед ним — тарелка с овощной лазаньей, он ест вилкой, набирая сразу много. Он поднимает глаза и улыбается, хотя у него под глазами большие темные мешки. Волосы у него стоят дыбом. Он мой папа.

— Ешь, — произносит он.

— Мне это нравится?

— Очень.

— А еще ты любишь чесночный хлеб, — говорит моя мать. — Давай, возьми кусочек.

Я беру кусок хлеба, хотя он желтого цвета с зелеными крапинками и выглядит не слишком приятно. Я беру его, чтобы она была довольна.

Я пробую овощную лазанью. Очень вкусно.

Я смотрю на руки. На одной из них написано: «Флора, будь храброй». Больше ничего на руках не написано. Я осматриваю руки от кистей вверх, не слишком хорошо понимая, зачем это делаю. На них ничего нет. На внутренней стороне руки повязка, приклеенная пластырями, и я начинаю отдирать ее.

— Не надо, — останавливает мать. Она поворачивается к отцу. — Я собираюсь выяснить, как можно свести эту татуировку, — говорит она ему. — Незачем телу напоминать ей о необходимости быть храброй каждый раз, когда она смотрит на руку.

— В самом деле?

— У нее могут возникнуть идеи.

У меня нет идей.

Никаких идей.

Картинка постепенно становилась четче и яснее.

Родители оба были одеты в черное. Они выглядели серьезными. По макияжу и парфюму мамы я предположила, что они куда-то собираются.

— Куда вы идете?

— Никуда. Тебе пора в постель, Флора.

— Я не хочу в постель. Я не устала.

— Тебе пора принять лекарство.

Она отвела меня в мою комнату — вверх по лестнице и еще раз вверх по лестнице — где все стены розовые, белая мебель, розовые занавески, розовое одеяло и доска с фотографиями людей. Эти люди — мужчина, женщина и я. В комнате коробка с «Лего», куклы и плюшевые мишки.

— Почему бы тебе не переодеться в пижаму, радость моя? — сказала она. Пока я переодевалась, она отсчитала таблетки. Из ниоткуда появился стакан с водой. Она протянула мне воду и дала таблетки. Я проглотила их все, одну за одной, запивая каждую глотком воды.

— А теперь в постель.

Я забралась под одеяло и опустила голову на подушку. Мама вложила мне в руки плюшевого мишку.

— Спи, дорогая.

Она поцеловала меня в лоб и прошептала:

— Прости меня, Флора. Мне очень жаль. Я знаю, что это неправильно. Твой папа прав. Но я не могу потерять еще и тебя. Не могу.

Я закрыла глаза и погрузилась в темноту.

Я проснулась. По краям занавесок пробивался солнечный свет. На мгновение мне показалось, что я в том месте, где никогда не темнеет, даже ночью, где свет пробивается из-за жалюзи в три часа утра. Но по ночам всегда темно, значит, такое место не может существовать. Солнечный свет, вероятно, означал, что наступил день.

На подушке возле моей головы лежал блокнот. Я взяла его, открыла и начала читать.

Ты Флора Бэнкс.

Тебе 16 17 лет, ты живешь в Пензансе, в Корнуолле. Когда тебе было десять лет, в твоем мозге выросла опухоль. Хирурги вырезали ее, когда тебе исполнилось одиннадцать. Вместе с болезнью исчезла часть твоей памяти. Ты помнишь, как делать многие вещи: заваривать чай, включать душ, и помнишь свою жизнь до болезни, но после операции ты потеряла способность запоминать.

У тебя антероградная амнезия. Ты запоминаешь что-то на пару часов, но потом все забываешь и теряешься. Ничего страшного: для тебя это нормально.

Если ты растеряна, посмотри на свои руки или записки, в свой смартфон и в этот блокнот. Они помогают тебе вспомнить, где ты находишься и что происходит. Ты научилась отлично записывать главное. Твое имя, написанное на руке, помогает не терять связь с реальностью. Ты всегда следуешь за своими подсказками, напоминающими, что происходит.

Ты помнишь нас, свою лучшую подругу Пейдж и тех людей, которых знала до операции. Других — забываешь, но это не страшно: окружающие знают тебя и все понимают.

Ты всегда жила в Пензансе: только здесь ты в безопасности. Этот город отпечатался в твоем сознании, здесь твой дом. Ты всегда будешь жить с нами, мы всегда будем заботиться о тебе. Все будет хорошо.

Ты замечательная, ты сильная. Ты не странная.

Ты очень хорошо читаешь и пишешь, замечаешь многие вещи лучше, чем обычные люди.

Мы всю жизнь будем следить за тем, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Всегда принимай лекарства два раза в день.

Целую.

Мама

Я дважды внимательно прочитала написанное, пока информация не отложилась. Я здесь живу. Я никогда не выходила из дома. Это хорошо. Я не могла представить, как это — покинуть дом.

Я встала, и у меня закружилась голова. В глазах потемнело, и я быстро села на пол. С этого места я смогла увидеть то, что было под кроватью. Там стояла коробка. Я дотянулась до нее и придвинула к себе.

Она оказалась пустой. Под моей кроватью стояла пустая обувная коробка. Я подумала, что в ней должно было что-то лежать, но я не знала, почему так подумала. Я не знала, какие вещи могли в ней оказаться, и не понимала, зачем она осталась стоять под кроватью, пустая.

Я спустилась по лестнице. Казалось, дома никого не было. На коврике у двери лежали письма, я подошла и подобрала их. Я спотыкалась на ходу. Все казалось нереальным.

Писем было три. Два в белых конвертах, адресованные мистеру и миссис Бэнкс. Третий конверт был коричневым, с напечатанным на нем адресом. Но адресатом значилась только миссис Бэнкс.

— Что ты делаешь? — Мать забрала у меня письма, просмотрела их и отложила в сторону. — Почему ты смотришь на эти письма, Флора?

Я пожала плечами. Этого я не знала.

— Не знаю, — ответила я. — Они были на полу, поэтому я их подобрала.

— Потому что так делают люди?

— Так делают люди, — эхом откликнулась я.

Она улыбнулась.

— Хорошо, дорогая. Прости. Прости меня. Папа прав. Давай вернем тебя в кровать.

Я сидела на диване выпрямившись и немного нервничала: папа сказал, что ко мне пришла гостья. Но я понятия не имела, кто мог прийти меня навестить.

В комнату вошла девушка в коротких джинсовых шортах и футболке, зеленой с розовым. У нее были длинные темные кудрявые волосы.

— Флора! — воскликнула она. — О боже мой, Флора! Как здорово тебя видеть. О боже.

Она села рядом на диван. Я посмотрела на нее.

— Это я, Пейдж, — сказала она. — Помнишь? Твоя подруга Пейдж.

Она была мне знакома. У Пейдж были косички, мы познакомились в первый школьный день.

— Флора? Флора! Скажи что-нибудь.

— Она в порядке, — заверил мой отец. — Просто дай ей несколько минут. Ей становится лучше. Принести тебе что-нибудь выпить?

— О нет, спасибо, — отказалась девушка. — Все замечательно.

— Тогда я вас оставлю. — Но отец не ушел. Вместо этого он сказал:

— Я понимаю, насколько это ужасно. Но это только на время. Положение меняется. Именно сейчас, после Джейкоба, Энни необходимо знать, что Флора в безопасности. Понимаешь?

— Ну да, конечно. Разумеется, я понимаю. О’кей. Послушайте, у нас все будет хорошо. Я просто поговорю с ней немного и напомню, что мы снова подруги.

— Не говори ей, что вы ими не были. — Голос отца прозвучал резко. — Ничего не говори об этом.

— Конечно. Обещаю. Честно, вы можете нас оставить.

— Да-да, разумеется. Я закрою дверь. Поболтайте.

Как только дверь за ним закрылась, девушка, Пейдж, совершенно изменилась. Она взяла мое лицо в ладони и уставилась в мои глаза.

— Флора, — торопливо начала она. — Флора, посмотри на меня. Постарайся сосредоточиться. Флора, это я. О боже, я не могу поверить, что они это с тобой сделали.

Она схватила меня за руки и подняла повыше рукав.

— Ты только взгляни на это! Это не твоя рука. Это не твоя ладонь.

Она взяла мою правую руку, на которой было написано: «Флора, будь храброй». Я лизнула палец и потерла буквы, но они не исчезли.

— Будь храброй. Если бы они дали тебе самый ничтожный шанс, ты стала бы самым храбрым человеком на свете. Держу пари, татуировка недолго здесь останется, верно?

Я понятия не имела, о чем она говорит. Я потянула за край повязки на другой руке. Девушка отвела мою руку в сторону.

— Послушай, — продолжала она, — не знаю, сколько ты поймешь из того, что я собираюсь тебе сказать. Но я все равно скажу. Прости меня, Флора. Мне очень, очень жаль. Я ужасно вела себя с тобой. Я сорвала на тебе зло, хотя винить во всем нужно было только Дрейка. Флора, ты моя героиня. Ты удивительная, а Дрейк тебе солгал. Ты поцеловала его. Ты запомнила это. Воспоминание настоящее. Он абсолютный ублюдок, потому что сказал, что этого не было. Я не могу поверить, что он на это осмелился. Нам на него теперь наплевать. — Девушка подняла брови. — Ты забыла его, верно? А у меня теперь новый парень. Но ты! Ты отправилась в эту проклятую Арктику! Ты сделала это! Ты добралась туда, записывала все, что делала. Ты побывала на Северном полюсе, ты потрясающая. Флора, я бы отдала что угодно, чтобы быть такой же сильной, как ты. Поэтому у меня разрывается сердце, когда я вижу, в каком состоянии тебя держит мать. Все хотят, чтобы ты отсюда выбралась. Это обязательно произойдет. Мне жаль твою маму. Я понимаю, что у нее нервный срыв и она цепляется за тебя. Но она не должна так поступать, а Стиву не следует идти у нее на поводу. Ведь он знает, что это неправильно. Ему это не по нутру. Я это вижу. Но из-за Джейкоба он делает то, что хочет твоя мама. О боже, мне так жаль. Мне надо было поехать с тобой, мы вместе поговорили бы с Дрейком.

Я уставилась на нее и пыталась сформулировать вопрос. Я побывала в проклятой Арктике? Я нигде не была. Я не знала, что такое «проклятая Арктика». Ее слова просто сотрясали воздух.

Я сидела и смотрела на нее. Это Пейдж. Она моя лучшая подруга.

— Я буду приходить к тебе каждый день. Где они держат твои таблетки? Они в ванной? Надеюсь, они в ванной.

Я часто видела пузырьки с таблетками. Мама всегда давала мне таблетки.

— Кухня, — так называлось место, где они стояли. Да, я была уверена, что это правильное слово. — Реновация кухни, — добавила я, нахмурившись, потому что не знала, зачем это сказала.

— Кухня. Уверена? Это будет посложнее. Я придумаю план. Мы должны это сделать. Ты не поверишь, что пригрозил сделать со мной твой брат, если я тебе не помогу. Но ты должна доверять мне. Сможешь?

Я ее не понимала, но кивнула.

— Правильно, — отреагировала девушка. Я видела, что она усердно размышляет. — Так. Сегодня предпринимать ничего не будем. Я вернусь в пятницу, потому что у тебя день рождения. Тогда мы все это провернем.

— Мы все это провернем, — повторила я.

Она вгляделась в мое лицо.

— Господи, Флора, они лишили тебя разума. Джейкоб говорил, что так и будет. Он точно предсказал события. — Она взяла мое лицо в ладони и заглянула в глаза. — Флора, ты удивительный человек. Ты необузданная и замечательная. Твоя сила духа ни с чем не сравнится, потому что она сияет, несмотря на то, что они пытаются с тобой сделать. Ты накачана лекарствами по самую макушку. И даже выше. Они превратили тебя в зомби. Ты понятия не имеешь, что сделала или что способна сделать. Они убили тебя, Флора. Твоя родная мать убила тебя.

Я ошеломленно смотрела на нее. Моя мать не убила меня, потому что я была жива. Жива? Я не была в этом уверена.

— И скажу тебе вот еще что. У тебя был брат, который тебя обожал. Он разорвал отношения с родителями, потому что они пичкали тебя лекарствами. Не до такой степени, как сейчас, но достаточно. Он присматривал за тобой издалека. Он был уникальным человеком. Но он умер. Теперь это мое дело.

Я смотрела на нее во все глаза. Я ненавидела то, что она говорила. Джейкоб мой брат. Я накрасила ему лаком ногти на ногах. Он подхватил меня на руки. Слеза покатилась по моей щеке. Девушка крепко обняла меня.

— Ты поцеловала Дрейка. О’кей. Пусть он был моим парнем, я все равно рада, что ты это сделала. Ты поцеловала умного красивого мужчину. И тогда ты это запомнила. Виноват в случившемся был только он, но я вылила злость на тебя, и очень об этом жалею.

— Я поцеловала Дрейка? — Я попыталась это вспомнить, если это было важно, если я помнила это раньше. Я не могла представить себя, целующей кого-то.

— Да. Не могу поверить, что он сделал вид, будто ты все выдумала. И все только для того, чтобы его не посчитали виноватым в твоем приключении, хотя он был виноват. Я знаю, что ты поцеловала его, потому что я вас видела. Я говорила тебе об этом раньше, но ты забыла. Думаю, в тот момент ты не обратила на мои слова внимания. Мы с тобой сидели в кафе… Впрочем, это не важно. Я видела вас, поэтому никаких сомнений быть не может. Он дал тебе камешек. Ты так его берегла. Я видела, как он дал его тебе, пусть он и говорит, что этого не было. Он точно знает, что я о нем думаю. Мы с ним обменялись сообщениями. Дрейк ужасно себя чувствует. Он говорит, что действовал под влиянием момента. Он не сомневался, что ты все равно не запомнишь ничего, поэтому считал поцелуй безопасным. Он сказал, что никогда не пытался поцеловать тебя до того вечера, но я не уверена, что могу ему верить. Одному богу известно, что вы двое могли натворить. А Лили, которую он якобы поцеловал, вообще не существует. Он выдумал ее, чтобы заставить тебя сомневаться. Но дело в другом. Ты хочешь выбраться отсюда и начать жить по-настоящему?

Она так смотрела на меня, что я поняла: это очень важный вопрос. Я видела, что она хочет, чтобы я сказала «да», поэтому я кивнула. Разумеется, я хотела жить по-настоящему. Я не поняла ее слов, но хотела попросить записать их, чтобы потом в них разобраться.

Вошли мои родители, и Пейдж сразу изменилась. Она сказала им, что уже уходит.

— Я зайду к тебе завтра, Флора, — произнесла она. — Можно, миссис Бэнкс?

— Пейдж, называй меня Энни. И да, конечно, можно. Ей на пользу твоя компания. Я знаю, что в случившемся нет ни капли твоей вины. Ты очень добра к ней.

— Я не была к ней добра, и теперь жалею об этом. Она ни в чем не виновата, во всем виноват Дрейк.

Пейдж обняла меня у входной двери. Я не хотела, чтобы она уходила. Я хотела, чтобы она объяснила мне все, пока я не пойму.

— Увидимся завтра, — шепнула она. — Я могу помочь тебе. Я люблю тебя.

Глава 22

— Давай, Флора, — сказала мама с широкой улыбкой на губах, которой не было в ее глазах. — Задуй их.

— Задуй их, — повторила я. На столе передо мной стоял торт. Занавески были задернуты, и в комнате было довольно темно, хотя немного пробивался дневной свет. Возможно, это было то самое место, где всегда светло, даже в середине ночи.

— Давай! — воскликнул отец.

Я огляделась. Пейдж сидела рядом.

— Может быть, сделаем это вместе? — предложила она, взяла мою руку и сжала ее. — Давай! Мы вместе задуем свечки на торте в честь дня твоего рождения. Один, два, три…

Свечки были передо мной на торте. Их было много. Много-много крошечных язычков пламени. Я повторила движение Пейдж и подула на них. Пламя замигало и погасло почти на всех свечках. Мы подули еще раз и потушили их все.

Мои родители зааплодировали. Я посмотрела на них, сначала на одного, потом на другого. Оба смотрели на меня и улыбались. Я посмотрела на себя. На мне было белое платье — праздничное — и желтые туфли.

— А теперь ты должна разрезать торт, — подсказал папа, взял нож и передал мне. Мама потянулась через стол и перехватила его как раз в тот момент, когда я до него дотронулась.

— Я сама разрежу, — вмешалась она. — Флоре острый нож ни к чему.

Пейдж все еще держала меня за руку. Я почувствовала, как она напряглась от слов моей матери.

Играла музыка. Мужчина пел о клубе одиноких сердец, но я не знала, что это значит. Я не знала, что это значит…

Я смотрела на яркий свет, льющийся из-за занавесок. По какой-то причине он вызывал у меня грусть.

— Не плачь, Флора, — тихонько сказала Пейдж. Мама протянула мне маленькую тарелку, белую с золотом по краям. На ней лежал кусок торта. Я взяла тарелку и уставилась на коричневый торт. Это был шоколадный торт с яркими цветными кругами сверху. Выглядело мило, но я его не хотела.

Я посмотрела на мать. Она наблюдала за мной, а когда увидела, что я на нее смотрю, быстро изобразила на лице улыбку.

— Ешь, дорогая, — попросила она. — Тебе исполнилось восемнадцать!

— Взрослая, — добавила Пейдж, и я заметила, что она бросила взгляд на мать.

— Да, — ответила та. — Взрослая. По-своему.

Все молчали. Поющий мужчина утверждал, что хотел бы взять нас с собой к нему домой.

Потом мама быстро заговорила, слова налетали друг на друга.

— Мне жаль. Но я не могу потерять и ее, Пейдж. Я просто не могу. Она единственное, что у меня осталось, и я держу ее в безопасности. Присматриваю за ней. Я не могу делать ничего другого. Я ее мать, она останется со мной, и я буду удовлетворять все ее нужды. У нее все отлично. Я снижаю дозировку, так как она уже привыкла к дому. Ей просто не нужно… никогда думать о том, чтобы куда-нибудь сбежать. Ради ее собственной безопасности.

— Доктор Эпштейн прислал ей поздравительную открытку. Ей уже восемнадцать.

— Этот человек даже близко к ней не подойдет.

Отец торопливо заговорил. Он выглядел так, будто был на стороне Пейдж, а не моей матери, но я знала, что этого не может быть.

— Может, нам выпустить Флору из дома ненадолго? Ведь сегодня день ее рождения. И день прекрасный. Не пройтись ли нам до пляжа, как думаешь?

— Почему бы мне не повести Флору посмотреть на море? — предложила Пейдж. — Ей всегда это нравилось. Я обещаю, что присмотрю за ней. Флоре будет приятно. Или я могла бы даже сводить ее в кино. Подарок в день рождения. Что-то в этом роде. Ведь вы иногда разрешаете ей выходить из дома, верно?

— Отличная идея, Пейдж, — одобрил отец. — Флоре будет приятно прогуляться с тобой.

— Я клянусь, что позабочусь о ней.

Все посмотрели на мою мать. Она уставилась в свой стакан. Я заметила, что она и Пейдж пьют что-то с пузырьками из высоких тонких стаканов. Мой отец пил что-то оранжевое из более толстого стакана. Я кое-что об этом помнила.

— Пиво! — сказала я, указывая на стаканы.

Пейдж рассмеялась. Папа улыбнулся. Мать нахмурилась.

— Правильно, — обрадовалась Пейдж.

Я посмотрела на свой стакан. В нем был лимонад с двумя кубиками льда и колечком лимона. Это было хорошо.

— Я не должна пить пиво, потому что меня от него тошнит, — сказала я, не понимая, откуда берутся эти слова. Я не знала, что говорила.

— Это хорошее правило для жизни, — помолчав немного, сказала Пейдж.

— Да, — согласился мой отец. — Так и есть. Молодец, Флора.

Мать промолчала.

Они говорили между собой, и я перестала слушать. Я заставила себя съесть кусочек торта, потому что это был день моего рождения. Я пила лимонад. Я слушала музыку. Я посмотрела на руки. На одной из них было написано: «Флора, будь храброй».

— Идем же!

Пейдж ждала у входной двери. Мама положила руку мне на плечо. Я вздрогнула, потому что она стояла позади меня, а я об этом забыла.

— Только до пляжа и обратно, — предупредила она. — Вот так. Обещаешь?

— Конечно же, обещаю, миссис Бэнкс. Я присмотрю за ней. Вы же знаете, что немного свежего воздуха пойдет ей на пользу.

— Я водила ее на пляж несколько раз. Ты права, ей это нравится. Праздничная прогулка. Но обещай, что приведешь ее обратно в половине пятого. Сейчас десять минут пятого. Двадцать минут — это абсолютный предел.

— Конечно. Потом мы вернемся, и она откроет мой подарок.

— Да, это будет мило. У нас для нее тоже кое-что есть. Я постаралась распределить подарки в течение дня, чтобы она радовалась, открывая их снова и снова.

Пейдж взяла меня под руку и повела на улицу. Мы прошли через пустое крыльцо, потом по садовой дорожке и вышли на тротуар.

Ярко светило солнце. Небо было светло-голубым. В воздухе пахло цветами и еще чем-то приятным. Пейдж вывела меня из сада и повела через узкую дорогу в парк.

— Мы пройдем здесь, — объяснила она. — Тебе нравится здесь ходить.

Я позволила ей вести меня по дорожкам, между деревьев с зеленой листвой, мимо пруда. Она подвела меня к скамейке и усадила на нее. Потом Пейдж изменилась. Она взяла мое лицо в свои ладони и заглянула мне в глаза.

— Так, Флора, — заговорила она. — С сегодняшнего дня начинаем возвращать тебя настоящую. Ты перестаешь глотать таблетки. Таблетки, которые ты будешь принимать, ничего тебе не сделают. Я подменила их, пока украшала торт. Все плохие таблетки — вот здесь, — она достала из кармана коричневый пузырек и потрясла его в руке.

— Плохие таблетки здесь, — повторила я.

— Да. Те, которые она станет тебе давать, это пустышки. Ты перестаешь принимать плохие таблетки. Тебе может быть тяжело, но надеюсь, что не слишком: ты не так давно начала принимать их снова. Твоя кожа опять станет странной. Ты начнешь просыпаться. Мысленно будешь возвращаться в разные места и в разное время. Тебе захочется все записывать. Твоя мама обязательно это заметит, поэтому у нас мало времени. Я постараюсь по возможности быть рядом. Ты этого не запомнишь, а времени у нас мало. Я дам тебе письмо, хорошо? Очень важно, чтобы ты его прочитала, когда будешь одна. Я должна привести тебя обратно в половине пятого, поэтому сейчас ты его прочесть не успеешь. Мне хочется, чтобы ты его прочла, и мы поговорили о нем. Прочти и сохрани его. Ты будешь читать письмо снова и снова, когда разум начнет к тебе возвращаться.

Она положила руку на мое колено и сжала его.

— Не беспокойся, — добавила она. — Я знаю, что ты не поймешь. Я знаю, что это невозможно. Но я все равно скажу. Будь осторожна, Флора. Мы собираемся разобраться с этим ради тебя. А теперь можешь дать мне руку?

Я протянула ей руку, не понимая зачем. Пейдж отодвинула рукав моего кардигана и достала ручку из кармана. Над повязкой она написала: «Запри дверь. Возьми письмо Джейкоба из лифчика и прочти его».

Я нахмурилась.

— Прочитать его?

— Да. У меня есть для тебя письмо, и мы положим его к тебе в лифчик, чтобы родители не заметили.

Пейдж достала сложенный листок бумаги, засунула листок в мой лифчик, а потом привела одежду в порядок. Пейдж подмигнула мне и кивнула.

— Вот так. Отлично. Теперь мы быстро сходим посмотрим на море, а потом я отведу тебя обратно домой.

Я облокотилась на парапет рядом с моей подругой Пейдж. Мы смотрели на море. Вода доходила до середины пляжа, который покрывала галька, в основном серая и черная. К парапету была прикреплена фотография кота.

Мне нравилось, как пах воздух. Мне нравилось облокачиваться на парапет и смотреть на воду. Высоко в небе летали какие-то птицы. Они кричали. Мне хотелось все время стоять у этого парапета, дышать свежим воздухом и смотреть на море.

На моей руке была повязка. Я закатала рукав и взялась за ее край. Заглянув под нее, я увидела буквы, вырезанные на коже. Я ничего не поняла, и мне это не понравилось, поэтому я вернула повязку на место.

За нашими спинами проносились машины. На пляже было многолюдно. Многие из людей лежали, одежды на них почти не было. Вокруг бегали дети. Люди плавали. Они ели. Они читали. Они жили.

— О боже, ты хочешь остаться здесь, но мы не можем. Мне очень жаль.

Я оглянулась.

— Не можем?

— Не сегодня. Я должна отвести тебя домой. Не волнуйся. Это ненадолго, а потом мы найдем для тебя кое-что получше. Идем. — Пейдж взяла меня за руку, и мы стояли вместе на тротуаре, дожидаясь просвета в потоке машин. Я позволила ей перевести меня через дорогу и повести вверх по улице к тому дому, в котором я проводила все свое время.

Они вручили мне подарки. Я открыла их и сказала: «Спасибо». Мужчина и женщина подарили мне плюшевого мишку, большого, с бантом на шее. Я крепко прижала его к груди.

Пейдж подарила новую сумку. Она была белая с красными цветами, и в нее могло поместиться много вещей. Я открыла ее: внутри лежали маленькие бутылочки, которые приятно пахли. Еще там была помада, бусы, шарфы, новенький блокнот и много-много ручек.

Мне очень понравилось. Мне понравилось все, что было в сумке.

— Спасибо, — снова и снова повторяла я.

Пейдж засмеялась.

— Пожалуйста, Флора! Я рада, что тебе так понравилось.

Мы стояли у входной двери. Пейдж собиралась уходить.

— Не уходи, — попросила я. Мне хотелось, чтобы подруга осталась со мной.

— Я должна. Но я вернусь завтра. Может быть, мы сможем пойти на прогулку.

Она посмотрела на мою мать, и та кивнула.

— Думаю, сможете, — сказала она.

— Флоре было приятно выйти из дома сегодня, — добавил отец. — Спасибо, Пейдж, и спасибо за то, что ты провела с ней ее день рождения. Мы ценим это, и я знаю, что Флора тоже ценит.

— Флора тоже ценит, — повторила я, действительно имея это в виду.

Отец рассмеялся.

— Вот видишь?

Пейдж обняла меня на прощание, притянула ближе и прошептала:

— Скорее иди в ванную и прочти надпись на твоей руке.

Потом она громко добавила:

— Завтра я буду здесь в одиннадцать, договорились?

— Увидимся завтра, — ответила моя мать.

Я сразу прошла в ванную и прочла надпись на руке над повязкой: «Запри дверь. Возьми письмо Джейкоба из лифчика и прочти его».

Я заперла дверь. В лифчике лежало что-то сложенное, с острыми углами. Я достала это и открыла, потом села на пол ванной и начала читать.

Глава 23

Первый листок был исписан затейливым почерком.

Дорогая Флора!

Это Жак, друг Джейкоба. Джейкоб писал это письмо много дней. Я обещаю отправить его по почте. Он очень тебя любит. Пожалуйста, напиши мне поскорее.

Крепко целую,

Жак

Я понятия не имела, что это все значило, но внутренний голос подсказывал мне продолжать. Я осторожно отложила эту записку и начала читать письмо. Я читала медленно, потому что мой мозг с трудом обрабатывал слова, и я едва понимала четверть из них.

Моя маленькая Флора!

К тому времени, когда ты это прочтешь, я буду уже мертв. Это несправедливо, но это правда. Возможно, мне подойдет быть призраком. В любом случае я был призраком в твоей жизни в течение семи лет. Теперь я пытаюсь видеть светлую сторону, так как все остальные пути уже исчерпаны.

Когда я умру, я постараюсь присматривать за тобой. Оглянись сейчас. Улыбнись мне. Поцелуй воздух, я буду рядом. Буду? Кто знает? Возможно.

Я посылаю это письмо твоей бывшей подруге Пейдж, которую буду преследовать с того света до конца ее дней, если она не вытащит тебя из лекарственного тумана, в котором тебя опять будет держать наша мать. И Пейдж об этом знает.

Ладно, сначала о главном.

Ты Флора Бэнкс. Я твой брат. Я на шесть лет старше тебя. Мне бы хотелось быть с тобой рядом, чтобы мы жили вместе теперь, когда ты стала взрослой. Надеюсь, Жак будет присматривать за тобой так хорошо, как только сможет.

Наша мать и твой отец (мой отчим) лгали семь лет о твоей потере памяти. Они не уважали тебя настолько, чтобы открыть тебе ужасную правду. Это придется сделать мне, поэтому слушай. Вот наша история.

Когда тебе было десять лет, мы с тобой и наши родители попали в аварию. Родители лгали, что у тебя была опухоль мозга, потому что им невыносимо было говорить или думать об аварии. И они не хотели, чтобы ты спрашивала об этом каждые пять минут.

Мы все вместе ехали в парк развлечений Фламбардс. Мы с тобой сидели на заднем сиденье. Представь, Флора. Ты, нормальная, красивая десятилетняя девочка, все время спрашивала об аттракционах. Ты мечтала об этой поездке много недель. Ты снова и снова повторяла только одно: «Я хочу поехать во Фламбардс». Я был недовольным семнадцатилетним подростком и решил поехать с семьей на целый день, потому что ты предвкушала эту поездку и потому, что я и сам втайне мечтал о ней. Родители сидели впереди, слушали «Радио 4» и вели свои обычные скучные разговоры.

Мы подъезжали к Фламбардсу и ехали по круговой дороге возле Калдроуза, базы ВВС, когда грузовик пролетел мимо знака «Уступи дорогу» и врезался в бок нашей машины. Ее закрутило и подняло в воздух. Она упала на крышу. Родители не пострадали, по крайней мере физически. У тебя была тяжелейшая травма головы, потому что ты отстегнула ремень безопасности, ведь мы уже подъезжали. А я… У меня не было таких травм, как у тебя, но и для меня авария не прошла даром. Я был пристегнут, и только я остался в пламени, когда машина загорелась. Тебя вытащили, родители выскочили и побежали за помощью, а я остался сидеть. Поверь, шрамы на лице и пластическая хирургия — не то, чего бы хотелось стеснительному подростку. Но я сохранил разум, а ты — внешность. Мы бы могли стать одним нормально функционирующим человеческим существом.

За рулем была мама. Поэтому она всегда оберегает тебя. Поэтому с тех пор она ни разу не села за руль. Поэтому у нее произошел нервный срыв, длящийся уже семь лет, и она не спускает с тебя глаз. Поэтому тебе приходилось придумывать разные уловки и убегать при каждом удобном случае. Она вела машину, мы оба пострадали (ты очень сильно), и она всегда винила себя. С тех пор она старалась делать все, чтобы ничего подобного больше никогда не произошло. Я бы предположил, что она до сегодняшнего дня страдает от посттравматического синдрома. Одной из причин, заставивших меня увидеться с ними перед моей смертью, была необходимость еще раз сказать ей, что в трагедии не было ее вины.

Я перенес несколько операций и в конце концов стал выглядеть почти презентабельно. Мне повезло.

Ты пролежала две недели в коме. Но среди прочего у тебя было «сильное травматическое субарахноидальное кровоизлияние в левой вентральной лобно-височной области» (оцени мой медицинский язык! Мы все очень быстро стали экспертами), которое и вызвало амнезию.

Ты хорошо помнила только то, что было до аварии. Краткосрочной памяти у тебя почти не осталось. Ты помнишь что-то час или от силы три, а потом забываешь. Такого рода амнезия часто проходит со временем, потому что мозг, загадочный и замечательный орган, умеет находить новые пути. Но с тобой этого долго не случалось. До недавнего времени. Я подозревал, что твоя память улучшается. В немалой степени из-за твоего воспоминания о том, как ты поцеловала того парня. Твоя память ненадолго вернулась, и ты запомнила это, а не поцелуй. Но ты поняла, что произошло что-то удивительное, и сразу отправилась на Северный полюс, чтобы посмотреть, удастся ли прекрасному принцу повторить это. Так как наша мать держала тебя на транквилизаторах, никто бы не мог сказать наверняка, получится ли у тебя, особенно ты. Твои постоянные вопросы о том, можем ли мы поехать во Фламбардс, явно имели значение, и мама ненавидела их.

Как я уже написал тебе в одном из электронных писем, причиной моего отчуждения от родителей было то, что твоя личность слегка изменилась после аварии. Изменилась ли ты? Я не уверен, насколько сильно, но они это наверняка почувствовали. Ты и раньше была импульсивной и необузданной, но именно поэтому ты была такой яркой. Они это почувствовали. Когда тебе становилось «лучше», ты вела себя слишком опасно. Ты выбралась через окно на лестнице, чтобы посидеть на подоконнике и поговорить с птицами. Ты убежала и не знала, где находишься. Ты рисовала в голове огромные сумасшедшие картины. Ты рассказывала незнакомым людям о твоих путешествиях во времени и пространстве. И мама решила обуздать тебя (ради твоей же собственной безопасности, бла-бла-бла, и потому что она не смогла бы справиться с виной за еще один несчастный случай).

Я не мог этого выносить. Это было хуже, чем травма.

Они решили посадить тебя на таблетки, которые притупили бы твои чувства, остановили перепады настроения, сделали бы тебя управляемой, покорной и спокойной. И все потому, что «ты не была в безопасности». После той аварии мама никогда не была собой: она не хотела рисковать, не могла допустить, чтобы с тобой что-то случилось. И я не преувеличиваю. Она не хотела, чтобы что-то случалось. Они решили держать тебя на транквилизаторах, назвав их твоим «лекарством». И ты стала послушной и «хорошей». Они держали тебя дома — в самом безопасном месте. Они покупали лекарства через Интернет, потому что ни один врач не разрешил бы такую длительную пытку. Со временем они добавили антидепрессанты, потому что от чрезмерного количества транквилизаторов у тебя началась депрессия. От амнезии не существует лекарства. Тебе вообще не нужно принимать никакие таблетки. Они затуманили твой мозг, потому что так тобой было легче управлять.

Хуже всего то, что есть нейропсихолог, доктор Эпштейн, который хотел поработать с тобой с того самого момента, когда я впервые обратился к нему много лет тому назад. Он бы помог тебе или хотя бы оценил твое состояние. Он предлагал осмотреть тебя, но мать каждый раз отказывала. Не из мстительности, а потому, что она боится. Она хочет, чтобы ты оставалась такой, как сейчас, по разуму десятилетней, и она бы заботилась о тебе. Я бы сказал, что ей хочется присматривать за маленькой Флорой вечно, чтобы облегчить вину за то, что не позаботилась о тебе в ту страшную долю секунды.

Когда они впервые ответили отказом доктору Эпштейну, я возненавидел их. Я переехал в Париж, научился хорошо говорить по-французски. Я работал, жил, создавал свой мир. Я пытался писать тебе, но знал, что они выбрасывали письма, которые я посылал.

Но ты, моя маленькая сестренка, не сдалась. Однажды ты села на поезд и отправилась в Лондон. Тебе было тринадцать лет, и родители были вне себя. Полиция нашла тебя и вернула в Пензанс. Дозу лекарства увеличили. Потом тебе удалось оформить паспорт, и ты появилась в Париже, чтобы увидеть меня. Это было в прошлом году, и ты была прекрасной растерянной шестнадцатилетней девушкой. У тебя уже было написано имя на руке: ты хотела запомнить, что у тебя были приключения, поэтому мы вместе пошли в тату-салон и попросили добавить к твоему имени слова «Будь храброй». Согласен, с моей стороны позволить тебе сделать эту татуировку было равнозначно тому, чтобы продемонстрировать родителям большую фигу. Мы провели вместе четыре дня. Я показал тебе Эйфелеву башню, Музей Орсэ, Люксембургский сад и другие достопримечательности, а также приобщил тебя к красному вину, дневным сеансам в кино и долгим ланчам.

Ты достигла всего этого, потому что писала самой себе. Ты использовала написанные слова, чтобы выполнить работу, которую обычно делают нейроны. Ты превратила свой блокнот во внешнюю память — в опору для своей основной памяти. Ты великолепно справилась.

Потом, уже в этом году, ты поцеловала парня, запомнила это и последовала за ним на вершину мира. Я чувствовал себя плохо, лучше мне не становилось, и в результате мне поставили этот долбаный страшный диагноз — рак почки, четвертая стадия. Пути назад не было. Я попросил родителей приехать, когда понял, что для меня все кончено. Я все им рассказал. Новость так их встревожила, что они оставили тебя с Пейдж. Но так как парень, которого ты поцеловала, был ее бойфрендом, она обиделась и не пришла к тебе. Поэтому ты забронировала билет в Арктику, чтобы найти этого парня. У тебя было множество приключений, ты перестала принимать таблетки, почти стала настоящей Флорой, и тебя едва не съел медведь.

Я не знаю наверняка, что произойдет дальше, но я бы поставил все, что у меня есть, на то, что к тому моменту, когда ты получишь это письмо, родители накачают тебя лекарствами до состояния овоща и не разрешат никуда выходить. Держу пари, что ты пялишься в телик и ложишься спать в обнимку с плюшевым мишкой.

Я взял себе в союзники Пейдж и узнал от нее, что ты действительно поцеловала того парня и что она видела тебя во время этого поцелуя. Жак отправит это письмо на ее адрес. Она передаст письмо тебе и сделает все, чтобы ты прочла его в одиночестве. Все твои лекарства она заменит на сахарные пустышки, которые мы с Жаком заказали через Интернет к ней на дом. Мы заказали пустышки разного размера, потому что твои лекарства доставляют в маленьких пузырьках, и Пейдж собирается заменить их точными копиями. Принимай таблетки, которые тебе будут давать, и делай вид, что ты зомби. Не тот, который выедает мозг, а пассивный, бессильный, послушный. Лежи на диване, смотри телик и понемногу пускай слюни.

Пейдж будет приходить к тебе каждый день, и в нужный момент она выведет тебя из дома.

Будь осторожна в своих записях. Я знаю, что ты все записываешь, но ты не должна ничего держать под кроватью, потому что они об этом знают и знали всегда. Пейдж поможет тебе найти новое место.

Я открыл счет в банке на твое имя, все подробности знает Пейдж. Я хочу, чтобы ты путешествовала, чтобы у тебя были приключения. Ты познакомилась с кучей людей на Шпицбергене. Они все буквально влюбились в тебя, потому что ты очаровательна.

Когда тебе исполнится восемнадцать, сможешь решить, что делать со своей жизнью. Ты сможешь поговорить с доктором Эпштейном и узнать, что он может предложить тебе. Ты сможешь принять какие-то решения и держать все под контролем. Но ничего этого не будет, если мы не снимем тебя с этих проклятых таблеток.

Я писал это целую вечность. Боюсь, мне надо идти.

Если жизнь после смерти существует в какой бы то ни было форме, я буду приглядывать за тобой так хорошо, как только смогу.

Живи своей жизнью. Флора, будь храброй.

Твой брат,

Джейкоб

Дорогая Флора!

Это Пейдж. Я хочу сказать тебе пару вещей.

Первое: мы поссорились, ты и я. Дрейк был моим бойфрендом. Я говорила тебе об этом раньше, и я собираюсь повторять это, пока ты не сможешь меня понять. Ты поцеловала его на пляже. Ему удалось убедить тебя и всех остальных, что этого не было, чтобы сорваться с крючка (вероятно, он сделал это ради своей новой подружки). Но я знаю, что это было, потому что я там была. Когда он ушел с вечеринки, я пошла за ним. Он спустился на пляж, и там сидела ты. Ты меня не видела. Он просто прошел по песку и сел рядом с тобой. Он поцеловал тебя. Я не могла в это поверить. Я разозлилась на вас обоих и решила больше никогда не говорить ни с ним, ни с тобой. Я вычеркнула его из своей жизни в ту ночь, хотя он даже не попытался вернуться ко мне.

Ты безумно уязвима, а он ублюдок, и никто из нас больше никогда не скажет ему ни слова. Я все высказала ему в электронном письме. Я думаю, он решил, что ему все сойдет с рук, потому что ты об этом забудешь. Мило, да? Он запаниковал и сказал тебе, что поцеловал другую девушку, выдуманную им Лили. Он не стоит твоего мизинца, Флора, или секунды твоего времени.

Поэтому об этом не волнуйся. Ты должна запомнить только одно: ты поцеловала умного красивого парня на пляже в лунном свете. Ты это сделала. Это произошло. И ты это запомнила — вот что удивительно.

Пока ты его искала, познакомилась с хорошими людьми. Твоя подруга Эги написала о тебе в своем блоге (она использовала массу интересных английских идиом), и у нее появились фолловеры. Все спрашивают о тебе, но твои родители никому не отвечают. Доктор Эпштейн снова вышел на связь. Твоя мать никогда не изменится, и Стив во всем с ней соглашается, потому что знает: она рассыплется, если он не будет этого делать. Хотя он тайком делает все, что может, чтобы я была рядом с тобой. Думаю, у нас появился молчаливый союзник.

Меня наконец впустили к тебе, потому что я долгие годы была твоей лучшей подругой. Им даже в голову не приходит, что я могу увести тебя от дома дальше чем на полмили. Они ошибаются.

Джейкоб прав: я подменю твои лекарства и положу в пузырек такое же количество сахарных пустышек. Так мы выиграем несколько дней, чтобы вытащить тебя оттуда. Будь готова.

Положи письма в коробочку на твоей каминной полке. НЕ КЛАДИ это к себе под кровать. Если ты что-то пишешь на руке, пиши выше, чтобы твоя мама не увидела. Она неплохой человек — она милая. Она ужасно страдает, и мне ее жаль. Но ты теперь взрослая, и надо решать, хочешь ты выбраться отсюда или нет.

Твой паспорт у меня. Я украла его из кабинета, когда ходила в туалет на второй этаж во время моего первого визита.

Скоро увидимся,

Пейдж

Глава 24

— Флора!

Мужчина смотрит на меня, широко улыбаясь, переступая с ноги на ногу.

— Флора! — повторяет он. — Мы снова встретились. Как ты себя чувствуешь?

Он лысый и довольно старый, на нем рубашка с закатанными рукавами, брюки и галстук.

— Я чувствую себя нормально, — говорю я. На самом деле я взволнована. Когда чувствуешь все — это волнует.

Пейдж рядом со мной, держит меня за руку. Мы стоим на пляже, ниже дороги, и другие люди нас не видят, если только не идут по пляжу или не проплывают мимо на лодке. Ветер развевает наши волосы, по воде пробегает рябь.

К перилам лестницы, по которой мы только что спустились, прикреплено объявление. Нас спрашивают, не видели ли мы кота, у которого нет ушей.

— Я Джо Эпштейн. Я врач. Невролог. Я много лет интересуюсь тобой, Флора. Мы встречались в Париже. Новость о Джейкобе очень меня опечалила. Его очень жаль. Это трагическая утрата. Он был сложным, завораживающим молодым человеком. Теперь ты взрослая, и я хочу спросить: заинтересована ли ты, чтобы я помог решить твои проблемы с памятью.

Я не медлю ни секунды.

— Да, пожалуйста. Вы действительно можете помочь?

— Мне бы хотелось попробовать. Послушай, есть кое-что, что я хочу показать, чтобы ты доверяла мне.

Я понятия не имею, о чем он говорит, но смотрю, как он касается пальцами экрана смартфона.

— Ты готова? — спрашивает он. — Вот. Это доказательство того, что мы уже встречались. Мы записали это в прошлом году, ты сейчас все поймешь. Смотри.

Он встает рядом и держит смартфон так, чтобы мы с Пейдж видели экран.

На экране мужчина. И я там тоже есть. На его лице с одной стороны большое красное пятно. Я начинаю плакать: это мой старший брат, человек, которого я люблю больше всего на свете, мальчик, который когда-то давно разрешал мне красить ему ногти на ногах. Но теперь он взрослый и его лицо покрыто шрамами.

Красная сторона его лица натянута и блестит. Он выглядит счастливым.

— Привет, Флора, — говорит Джейкоб, и звук его голоса заставляет меня улыбнуться. — Это я, твой брат Джейкоб. Я живу в Париже. Смотри.

На экране появляются дома и река с плывущими по ней лодками.

— Ты здесь, Флора. Ты приехала ко мне в гости. Мне нравится, что ты со мной. Мы с Джо Эпштейном, который знает все о такой памяти, как у тебя. Вот он. Мы сделаем эту запись и сохраним, чтобы ты понимала, что уже встречалась с ним.

На экране появляется врач. Он выглядит точно так же, как и сейчас, только на записи он в клетчатой рубашке.

— Привет, Флора, — здоровается врач. — Как сказал Джейкоб, я Джо Эпштейн. Мы с ним общаемся некоторое время. Твоя мать не хочет, чтобы я занимался твоим состоянием, как она не хочет и того, чтобы я описывал твой случай или показывал тебя на конференциях. Я уважаю ее право принять такое решение.

— Но я не согласен, — добавляет Джейкоб. — Через год ты станешь взрослой и сможешь принять собственное решение. Джо — опытный невролог, и он хочет помочь. Думаю, мы должны дать ему шанс. Как только тебе исполнится восемнадцать, сможешь приехать и жить тут со мной, если захочешь.

Я на экране киваю. Я смотрю на моего брата и сейчас, на пляже, с бесконечной любовью. Пока я гляжу на него, по телу пробегает дрожь. Я хочу увидеть Джейкоба.

— Поэтому, когда мы снова встретимся, Флора, — продолжает доктор Эпштейн на экране, — ты будешь знать, кто я такой. Надеюсь, это тебе поможет и мы сможем поговорить.

Запись закончилась. Я смотрю на настоящего доктора.

— Где Джейкоб? — спрашиваю я и вижу, как врач и Пейдж переглядываются.

— Флора, — произносит Пейдж и обнимает меня за плечи, — Флора, Джейкоб умер. Мне очень жаль. Он заболел и умер. Ему было только двадцать четыре. Мне очень, очень жаль.

Я закрываю глаза. Я хочу об этом забыть. Я хочу стереть это из памяти. Пейдж кивает врачу.

— У нас очень мало времени, — говорит она.

— Флора, — он поворачивается ко мне, — судя по всему, у тебя недавно был «островок памяти», как мы это называем. Ясное и, насколько мне известно, достоверное воспоминание осталось с тобой. Это могло случиться по многим причинам, но может быть и началом исчезновения твоей амнезии. Воспоминание сохранялось необычайно долгое время. Я буду счастлив, если ты проведешь некоторое время со мной. Твой случай необычный и завораживающий, мне бы очень хотелось помочь тебе, как только могу.

Я смотрю на Пейдж, мне страшно. Она сжимает мою руку.

— Все в порядке, — успокаивает она меня. — Мы тщательно все обсудим, прежде чем ты на что-то согласишься. Ты можешь посмотреть запись еще раз, если хочешь. Ты можешь ее смотреть столько, сколько захочешь. Джо прислал мне запись, поэтому теперь она есть и на моем смартфоне.

Я киваю. Она поворачивается к мужчине.

— Решено. Спасибо вам, доктор Эпштейн. Мы свяжемся с вами, как только… — Я вижу, что она смотрит на меня. — Все зависит, разумеется, от твоего желания, Флора. Мы сможем увезти тебя отсюда. Если хочешь. Ты больше не принимаешь таблетки. Можешь просто сказать родителям, что уходишь. Или можешь уйти и оставить им письмо.

День жаркий. Я убираю волосы со лба. Я не могу представить себя вдали отсюда, но мне отчаянно хочется что-то делать, хочется, чтобы что-то происходило. Я была в Париже. Я только что видела себя там на записи. Париж — столица Франции. Я помню это со школы.

Я не слишком хорошо понимаю, на что соглашаюсь, но знаю, что хочу это сделать. Некоторое время назад я начала просыпаться и увидела, что я только и делаю, что смотрю телевизор и сплю.

— Ты уверена? Это потребует от тебя большой работы. Ты не сможешь много записывать на руке, поэтому тебе придется доверять мне.

— И доктору Эпштейну, — добавляет она.

— Мы сможем уехать, у нас будет приключение. Но только если ты этого захочешь. Я не собираюсь тебя похищать.

— Я поцеловала парня на пляже.

— Да. Ты поцеловала парня на пляже. И тебе восемнадцать лет. Ты взрослая, и у тебя есть выбор. Доктор Эпштейн снова встретится с нами в Париже, если хочешь у него лечиться по-настоящему. Родители не смогут больше держать тебя здесь.

Я улыбаюсь ей. Хотя мало что помню, я знаю, что у меня есть история. Я знаю, что она не закончена. Есть тени приключений, людей и диких новых мест. Каким бы ни оказался Париж, что бы ни сделал доктор Эпштейн, я хочу быть там, чтобы это выяснить.

— Да, — говорю я Пейдж. Я смотрю на мою руку. Я читаю слова, написанные на ней: «Флора, будь храброй».