Читать онлайн Большая книга ужасов 2014 (сборник) бесплатно

Предисловие

Иногда я сам не верю в то, что произошло, что уж говорить про остальных. Остальные смеются.

Конечно, я мог бы спросить Грушу. Если бы она была в уме. Но то, что случилось, надолго вышибло ее из границ вменяемости. Может быть, навсегда. Хотя доктора говорят, надежда есть.

Так что я один. Один со своею памятью, один со своими вопросами.

Вопросы… Их много. Одни сплошные вопросы. Я бы мог попытаться ответить на них, мог бы постараться. Но не буду. Потому что иногда вопросы гораздо важнее ответов.

Я один. Хотя нет… Там, далеко, так, что не видно в самый-самый сильный телескоп, так, что не слышно самому-самому чуткому радару, плывет она.

Планета Призрак.

Самое страшное место.

Глава 1. Нечеловеческие уши

— Я буду жаловаться, — без выражения сказал смешной тип и хрястнул дверью.

Дверь, конечно, не хрястнулась, за сантиметр до косяка остановилась и бережно, бесшумно притворилась. Так тихонечко-тихонечко.

Это привело типа в недоумение, а потом еще в раздражение. Тогда он дверь еще и пнул.

А зря.

Его нога коварно завязла в дверном полотне, он дернулся, взмахнул руками, упал на пол. Тут же вскочил. Хотел кинуться на дверь уже с разбегу, но передумал. Правильно сделал. Эти двери пинай не пинай, ничего не выпинаешь. Специсполнение. У нас все — специсполнение. Дверь не пнуть, на подоконник не сесть, после десяти лет бегать нельзя — подошвы к полу прилипают. Да вообще во всех школах специсполнение, на всей планете. А он не знает. Дикий… И совсем не смешной, тут я не прав. Не смешной, другой какой-то, я не понял. От него исходили какие-то волны, будто он искажал вокруг себя пространство. Что-то не то…

Уши вот странные… Такие, альтернативные. В смысле формы. У людей ведь какие уши обычно — большие, маленькие, острые, круглые. Длинные еще иногда встречаются. А у этого какие-то ненормальные — мочки неестественно выпрямлены вниз. Никогда такого не видел. Нечеловеческие уши, в общем.

Странноухий скрипнул зубами, подошел ко мне и зачем-то сообщил:

— У меня дядя — черный егерь, между прочим.

— Ого… — протянул я. Больше не придумал, что сказать.

— Их же распустили, — влез сбоку всезнающий Жуков. — Еще двадцать лет назад, я видел фильм.

— Да, он в отставке, — грустно сказал тип. — Но у него остались связи, я ему скажу… сейчас же…

Но сейчас же говорить почему-то не стал. Постоял немного, почесал подбородок, пошагал быстро по коридору куда-то. Вполне может быть, что к дяде. Жаловаться ему в непосредственной форме.

— Это же Барков, — зевнул Жуков. — Ты что, не знаешь?

Барков? Ну и что? Никакого Баркова я не знал.

— Про «Блэйк» слыхал? — спросил со значением Жуков.

Про «Блэйк» я слыхал. Жуткая история. Хотя информация была весьма обрывочная, общественное мнение не хотят беспокоить, а само оно беспокоиться тоже не спешит. «Блэйк» — база где-то в районе Беты Живописца. Висели там в пространстве, наблюдали за звездными дисками, а потом все — как в кино: связь с базой была утрачена, и к Живописцу отправили карантинную группу, которая выяснила, что все взрослые с базы «Блэйк» исчезли непонятно куда, остались только дети. Там у них какой-то феодализм возник, или того хуже, точно не знаю. Объяснить, куда делись взрослые, дети не могли. Говорили, что ушли. А еще те дети очень ловко кидались самодельными ножами.

— Барков там был, — сказал Жуков. — А потом ребят с «Блэйка» распределили по разным школам и запретили им за пределы Системы выходить. Но они все рвутся в космос. Центробежный синдром. Вот и Барков тоже рвется.

— Что-то я его раньше не видел в школе, — заметил я. — Наверное, хорошо рвется.

— Так он только на экзамены приходит. Высокая степень социопатии, ему с другими нельзя, плохо на них влияет. Психика расстроена. Еще не успел восстановиться.

Жуков огляделся и добавил уже шепотом:

— Говорят, они-то всех своих родителей и перебили!

Я поглядел вдоль коридора, но Баркова уже не было, убежал.

— Чушь, — сказал я. — Такого не бывает.

— Чушь не чушь, а родители их куда-то подевались, — уже громко сказал Жуков. — Это факт.

Дверь в кабинет приоткрылась, и Жуков замолчал. Но вызвали усатого парня из старшей параллели. Жуков ругнулся, но негромко, чтобы не услышали.

Мы стояли на втором уровне административного здания и ждали распределения на летнюю практику. Всех остальных распределили еще месяц назад, а сейчас путевки выписывались тем, кто остался. Разным там освобожденным, больным, опоздавшим, лодырям.

Вот Жуков — он вечно опоздавший. Опаздывает везде и всегда. А Барков, наверное, больной. А я…

Я не освобожденный, я лодырь.

Ну, не то чтобы совсем закоренелый, но лодырь. У меня созерцательное восприятие мира: я не могу ничего делать, но оцениваю, как это делают другие. Раньше я был бы дегустатором, или художественным критиком, или даже философом, а в наше скучное время все эти профессии себя изжили. Нет, вообще-то каждый может дегустировать и критиковать сколько ему влезет, но в свободное от настоящей работы время. А если просто только дегустировать, то тут… Ну, короче, сложности возникают.

Не любят у нас таких, как я.

Вот и сейчас. Всех распределили в приличные места — кого на Викторию, кого на Песчаный, на Зарю, то есть на светлые, спокойные красивые планеты, изобилующие пляжами, прозрачными ручьями и тенистыми рощами. Там на кустах растут финики, а черника размером с грецкий орех и сама из себя варенье варит. И там есть такие минералы, которые песни даже умеют петь. Ничего этого мне наверняка не видать. Меня загонят на какой-нибудь скучнейший Меркурий, и целый месяц не вылезешь из экзоскелета, а пить будешь лишь то, что… Ну, короче, разную отфильтрованную дрянь.

А еще говорят — равенство… Какое там равенство, если созерцательная личность ущемляется на каждом шагу? Я с ранних лет стараюсь быть вне общества — и оно мне мстит. Жестоко мстит.

Дверь открылась, показался усатый.

Выглядел он довольным. Жизнерадостным таким.

— Места еще, видно, хорошие остались, — прокомментировал Жуков. — Может, и нам повезет…

— Вряд ли, — возразил я. — Мне-то уж точно не повезет. Я их методы знаю — любят трудом перевоспитывать…

Я хотел уже подробно рассказать Жукову о том, что современная педагогика построена на в корне неправильном представлении о формировании гармоничной личности, но тут вызвали меня. Я быстренько напустил на себя выражение усталой презрительности и вошел в кабинет.

Комиссия состояла из трех персон.

Майя Ивановна Гучковская, старший педагог, женщина твердой закалки, лодырей не переносит. Сама до сих пор работает, хотя ей уже за восемьдесят.

Помню, некто Томский из младшей параллели смастерил Х-сканер и втайне всех в школе просвечивал, так вот он сообщил, что у Гучковской кевларовое сердце. Или даже железное. Короче, не свое. Ей будто бы предлагали неоднократно сделать нормальное сердце, человеческое, но она отказалась, сказала, что железное ей больше нравится.

Вторая персона — Игорь Бек, старший педагог, мужчина с настоящим сердцем. Добрый. Вполне может быть, что он меня пожалеет. Он всех жалеет. Правда, жалость у него своеобычная: на Меркурий не загонит, зато пошлет на какие-нибудь орбитальные плантации, отгонять вредителей от циклокукурузы. А цикловредители величиной с кулак и в невесомости летают, как пули настоящие…

Третья — Марьяна Бежкова, старший педагог. Про нее ничего не скажу, она у нас недавно. Но лицо у нее слишком уж открытое. Скорее всего, Бежкова будет солидарна с Гучковской.

Короче, шансов у меня немного.

Поэтому в кабинет я вошел с легким сердцем, уже смирившись с Меркурием, и любой исход воспринял бы спокойно.

— Так-так… — Гучковская принялась перебирать мои бумаги, хотя и без них все про меня знала. — Так-так…

— Проходи, Тимофей, садись, — предложил мне Бек. И ручкой указал, куда именно садиться.

Вообще хочу сказать, что имя Тимофей — самое глупое во Вселенной. Оно похоже на синтетический валенок. Или на старую крысу. Нет, на старую крысу, живущую в синтетическом валенке. Поэтому я всех прошу называть меня Тимом.

Я прошел и сел.

— Так-так… — продолжала в том же духе Гучковская, листая файлы моего личного дела. — Так-так…

— Куда бы ты хотел отправиться? — вежливо спросил Бек. — Практику-то отрабатывать придется…

— Я выбрал местечко, — ответил я. — Хотел бы на Зарю, на Розовые Пляжи, спасателем. Такая суровая, изнуряющая работа на самом переднем крае борьбы…

— Тимофей, давай не будем шутить, — мягко попросил Бек. — Это ведь очень важно. Практика — серьезный шаг, почти как выбор будущей профессии.

Нет для меня профессии, я уже докладывал. Поэтому я так им и сказал:

— Вот и я о том, Игорь Леонидович. Я выбрал себе будущую профессию — хочу быть спасателем! Вы только представьте — свинцовые волны накатываются на каменный брег, седое солнце опускается за горизонт, я, мужественный и непреклонный, смотрю в бинокль. И чу — слышу крик… Тонет ребенок! Или лучше нет — олимпийская чемпионка по гимнастике! Я стремительно бросаюсь в студеные воды и, рассекая грудью пучину, устремляюсь к страждущей…

— Тимофей, — остановил меня Бек, — «страждущая» — тут несколько не то слово.

— Так-так… — Гучковская захлопнула мое дело, передала его Бежковой.

— Мне кажется, довольно балагана, — с улыбкой сказала Бежкова. — Нам всем ясно, что Тимофей не собирается исправляться…

— Я как раз наоборот — собираюсь! — заверил я. — Что может быть благороднее — спасать людей на пляже…

— Не перебивай! — перебила меня Бежкова. — Ты не собираешься исправляться, это понятно. Но мы даем тебе такую возможность…

— Я так и знал! — воскликнул я.

— Ты отправляешься в лагерь гляциологов [1] «Пири».

— Это где? — спросил я. — В Сибири?

— Это не в Сибири, это на Европе.

— Нормально. В Европе — это хорошо. «Пири», кажется, в Норвегии находится?

— Тимофей, — голос Бежковой стал вкрадчивым, — я же сказала не «в Европе», а «на Европе».

Ох уж мне эта Бежкова! Наверное, она из Вытегры. Тамошний педвуз славится своей небывалой жесткостью.

— Тимофей, — улыбнулся Бек, — Европа не в Сибири. Европа — там.

И Бек указал пальцем в потолок. В небо. Туда, где за миллионы километров от административного здания нашей школы вертелся в пустоте вымерзший спутник Юпитера, открытый Галилеем в 1511 году. А то я и сам не понял! Я лодырь, а не дурак.

Повезло…

— Европа, — с удовлетворением повторила Бежкова. — Лагерь гляциологов «Пири».

Я же говорил. Все у них уже решено заранее.

— Спасибо за доверие, — закивал я. — Обещаю не уронить честь земного гляциолога. Буду нести высокое звание гляциолога до последнего вздоха…

— Завтра в десять в порту. Шестой док, ангар восемнадцать. Все.

— Как завтра?! — возмутился я. — Я же еще не готов…

Гучковская уставилась на меня своими стальными глазами, и я понял, что спорить бесполезно.

— С детства мечтал стать гляциологом, — грустно вздохнул я. — Во сне видел. Грезил в минуты…

Бек весомо приложил палец к губам. Понятно. Еще пара слов — и засандалят на Меркурий. Или еще хуже — в Меркурий. В шахты.

И я удалился.

— Ну что? — сочувственно поинтересовался Жуков.

— Заря, Розовые Пляжи, — небрежно ответил я. — Спасателем.

— Повезло… — Жуков потер нос. — А я опоздал, наверное…

— Там еще в гляциологи записывают, может, успеешь.

И я ушел.

Глава 2. Лодырь, фанатичка, параноик

Я не люблю ничего делать, мне нравится, когда все делают за меня. Когда мне приходится чем-то заниматься, то на меня такая скука наваливается, что даже все болеть начинает.

Ну, мне, конечно, старались привить всякие полезные для общества качества, но они так и не привились, засохли на корню. Вот гляжу я на своих деятельных сверстников и вижу: они точно произошли от обезьяны — все время что-то делают. А я произошел от ленивца. Потому что не люблю ничего делать. И не вижу в том ничего предосудительного. Я ведь никому не мешаю! Ну, и не делаю я ничего, от этого же никому совершенно никакого вреда. В наши дни народ с голоду не помирает, даже наоборот. Я бы с удовольствием всю жизнь пролежал. Но отец так настроил всю лежачую мебель в доме, что днем на ней лежать решительно невозможно. Даже мой диван меня безжалостно предал — едва я приближаюсь к нему на метр, как он растекается по полу.

Впрочем, такими мелочами меня не остановить — я лежу на полу. Эх, мне бы в спокойный двенадцатый век… В крайнем случае — в еще спокойный тринадцатый… Вот бы я там пожил…

А теперь вдруг Европа.

Конечно, я подозревал, что распределение на Европу — тоже часть большого плана по переделыванию меня как вида. Последняя их надежда. Ладно… На Европу, конечно, придется лететь, тут уж не отвертишься. Однако это совсем не означает, что я буду там вовсю перековываться. Я сохраню свои принципы, пронесу их сквозь огонь… Хотя стоп, там, кажется, нет никакого огня, там лед. Ну, значит, я пронесу свои принципы сквозь лед. Вот так.

Я вернулся домой. Сообщил родителям.

Отец был рад. Он высказался примерно в таком духе: мы с матерью воспитывали тебя в любви к труду, в любви к знаниям, как и всех твоих братьев. Твои братья стали приличными людьми, а ты почему-то не стал. Такое случается. Но ничего, перевоспитать человека можно в любом возрасте. Ты повзрослеешь, поумнеешь, а месяц на Европе еще никому не повредил. Вернешься другим человеком.

Я ему сказал, что не хочу быть другим, что хочу оставаться лодырем. А почему нет? Если я буду лодырем, никому от этого плохо не будет…

Отец с горя ушел на балкон. Я — его разочарование.

Мать тоже порадовалась моему распределению. И пустилась в воспоминания, как она в свое время строила телескоп на Альтее и как там было весело: все лопали лапшу из гидропонных водорослей, пели песни…

Ну да, а я буду грызть лед и стучать зубами.

Короче, поддержки внутри семьи я не встретил. Ну ладно, подумал я, покажу я им Европу. Они у меня вздрогнут. Я им всю их гляциологию испорчу! Будут знать!

И лег спать.

А когда проснулся — довольно рано, в шесть, — не теряя времени на разговоры с родителями и долгие проводы, отправился в сторону порта. Шестой док, ангар восемнадцать.

Добирался почти час, но прибыл, кажется, рано. Возле восемнадцатого ангара было тихо. Никакой активности, тишина, будто тут «вату» вокруг распылили. Я побродил вдоль желтого забора, затем подошел к обширным воротам, постучал пальцем. Тишина. Может, они уже улетели без меня? Вдруг случилось такое чудо…

Но для очистки совести я постучал еще раз.

Напрасно я так сделал.

— Ты кто? — спросил через ворота неприветливый голос.

Вопрос подкрепился весьма неприятным пощелкиванием, с каким работают плазменные сварочные аппараты. Мой дядя Леня как-то раз с помощью такого аппарата строил эллинг и по неумению разрядил его в крышу. Так плазма проела и крышу, и катер, и бетонный пол. И мне почему-то казалось, что сейчас такой аппарат нацелен в меня.

К тому же голос показался мне знакомым. Глухим, бархатистым, внушающим смутные подозрения.

— Я на практику. Меня направили.

— Фамилия? — строго спросил голос.

— Павлов, — ответил я.

— Имя?

— Тимофей.

— Задание?

— Какое еще задание, у меня практика…

Пощелкивание прекратилось. Что-то глухо звякнуло, после чего ворота ангара растворились, и передо мной предстала она.

Опасения мои оказались не напрасны. Более того — все оказалось хуже, чем я предполагал. Передо мной стояла не кто иная, как сама Аполлинария Грушневицкая, по прозвищу Груша. Победительница многочисленных олимпиад по биологии, ретро-туристка, особа с аналитическим складом ума, исследовательница, соучредитель и активистка экстремистской организации «Звери как люди», ставящей своей целью роспуск всех зоопарков мира. Еще рассказывали, что Груша своими корнями уходит к древнему племени тибетских горных женщин, которые питались только мясом снежных барсов, спали на снегу и нападали на окрестные селения с целью похищения мужчин для продолжения рода.

На тибетскую горную женщину она походила. Своей нестандартностью. Груша была моей ровесницей, но потому, что она сильно опережала всех в росте и интеллектуальном развитии, училась она на два уровня выше. Чем была весьма горда. По-моему, как раз ее перевоспитывать надо, а не меня… Но ее никто не перевоспитывал. Наверное, потому, что она занималась делом.

Повезло. Вот повезло, дальше не бывает! Ничего ужаснее и представить нельзя. Груша возвышалась надо мной, как гора. Сходство увеличивала странная расцветка ее комбинезона — какая-то горнорудная, под цвет серого гранита. Из-за этой расцветки и от самой Груши несло бесконечной тоской. И вообще она была неприятной. А самое неприятное в ней то, что фигурой своей Груша напоминала одноименный фрукт.

Хотя, если быть совершенно объективным, надо признать, что на лицо Груша вполне ничего. Пожалуй, она даже красива. Но борцовский рост в совокупности с лишними килограммами создавали удручающее впечатление. Так что лицо не помогало.

И еще косички. Из-за ее головы торчали в стороны мелкие мышиные косички, правая с красным бантиком, левая с синим.

— Павлов, — ласково промурлыкала Груша, — вот ты-то мне и нужен, голубчик.

И мне стало страшно. Я подумал, что лучше бы меня сослали на Меркурий. В шахты. Фильтровать плесень. Голыми руками. Груша была хуже всякого профессора.

— Заходи, дружок, — Груша улыбнулась.

— А ты что, тоже… ну, в смысле, на Европу? — осторожно спросил я.

— Я не в смысле на Европу, — грозно сказала Груша. — Я на Европу. А вы вместе со мной.

— С тобой? — поморщился я.

— Со мной. Или ты что-то имеешь против?

Груша придвинулась.

— Я вообще-то… того… Меня в лагерь гляциологов направили на практику…

— Тебя ко мне направили, — прищурилась Груша. — Я твой гляциолог. Будем искать жизнь.

— Где?

— На Европе. Я полагаю, что там есть жизнь. Возможно, даже разумная. И мы ее найдем.

Груша показала мне кулак. Будто именно я являлся главным противником обнаружения разумной жизни на Европе и вообще в космосе. Угораздило, подумал я. Во всех семидесяти восьми исследованных системах не найдено никаких признаков разумной жизни, а Груша хочет найти их здесь, почти под боком.

— Заходи, — сказала Груша. — Брось пожитки в бокс.

Мне почему-то стало не по себе. В бокс заходить совершенно не хотелось. И пожитков у меня не было. Если уж меня записали в гляциологи, то пусть пожитки мне сами предоставляют.

— Ты чего? — с прищуром спросила Груша.

— Ничего…

— Боишься? — В голосе Груши появился сарказм. — Меня?

Еще бы не сарказм — она была выше меня на голову и значительно шире в плечах.

— Боишься, — презрительно констатировала Груша.

— Да не боюсь я ничего!

И я вошел в ангар.

Внутри было почти пусто. Стояла платформа с какими-то железными ящиками-боксами, а больше ничего не было.

— И где же… — Я начал разворачиваться и понял, что попал в ловушку — Груша уже перегородила выход.

Нет, справа и слева от нее оставались еще небольшие пространства, и если дернуться с душой, то можно успеть… Но я решил, что рисковать не стоит.

Путь к отступлению был отрезан. А в руках у Груши появился плазменный сварник. Я не ошибся насчет того неприятного потрескивания.

— Давай проясним обстановку, — дружеским голосом сказала Груша. — А то потом поздно будет.

— Давай… — согласился я.

— Во-первых, научный, административный и всякий прочий руководитель экспедиции — я.

Груша нажала на гашетку сварника. Между электродами проскочила слепящая искра, запахло горелым воздухом.

— Что ты сказал? — спросила она.

— Я говорю — прекрасная идея. С твоим-то опытом…

Идти против системы — одно дело, но идти против такой вот особы… Короче, я не захотел с нашей красавицей связываться.

— Что ты там промямлил?

— Я говорю — ты здорово придумала. А что во-вторых?

— А во-вторых, то же самое, что и во-первых! Мне Майя Ивановна сказала, что ты хороший парень, она тебя мне рекомендовала…

Груша спрятала сварник за пояс.

Ну, спасибо! Спасибо, старший педагог Майя Ивановна Гучковская. Я вам этого никогда не забуду.

— Правда, она сказала, что ты немножко лентяй… — Груша задумчиво поглядела на свой здоровенный кулак. — Немножко лодырь…

— Я не лентяй, — тут же возразил я. — Я просто…

— Вот и хорошо, что ты просто, — перебила меня Груша и распорядилась: — Бери вон те ящики и грузи их на платформу.

«Вот дура!» — подумал я. И стал грузить ящики. Ящики были нетяжелые, но, видимо, научно ценные. Во всяком случае, в них что-то брякало.

Когда в одном из ящиков брякнуло погромче, Груша повернулась в мою сторону.

— Эй, ты! — рыкнула она. — Смотри у меня! Руки оторву!

— Вообще-то меня Тим зовут, — сказал я.

— Тимка, значит. Тимоня… — кивнула Груша. — Это хорошо. У меня так хомячка звали. Мерзкий был хомячишка, пакостный. В руку его возьмешь, а он сначала укусит, потом нагадит, затем снова укусит… Я его — чик-чик!

И она мне подмигнула.

Что означало ее «чик-чик» — выяснять мне совсем не хотелось. Но Тимке я посочувствовал. Любой, попав в руку Груши, на его месте поступил бы так, как поступил он.

— Грузи осторожно, пока я добрая! — прикрикнул научный и прочий руководитель.

Я продолжил погрузку. Сама Груша в работах никакого участия не принимала, громко зевала и бродила по ангару туда-сюда кругами.

Так продолжалось минут десять. Потом со стороны дока послышалось легкомысленное посвистывание — кто-то приближался.

— Приятель твой идет, — хихикнула Груша и снова взялась за сварник. — А ну, бегемотик, отойди-ка в сторонку, щас я его… поприветствую.

Я отошел. А то она еще и меня заодно сгоряча поприветствует.

— Тут кто-нибудь есть? — спросили снаружи.

— Есть-есть, заходи, — пригласила Груша.

В ангар вошел Барков. Я его сразу узнал. Вот по его нечеловеческим ушам.

Барков вошел, огляделся. Скинул на пол небольшой пятнистый рюкзак.

— Ушастик какой… — умиленно прошептала Груша.

— Я не ушастик, — попробовал было возразить Барков.

— Ушастик… — Груша улыбнулась и опустила свой плазморез.

Барков покраснел.

— Меня Петром зовут, — буркнул он.

— Петя… — протянула Груша.

Мне почему-то стало жалко Баркова. Груша смотрела на него, как смотрят на любимого котика. Смотрят, умиляются, бантики завязывают, а когда котику захочется гулять, отводят его к ветеринару и избавляют от проблем. А потом еще больше им умиляются, рубашечки шьют…

— Ты ведь тоже с нами? — ласково спросила Груша.

— Вы на Европу?

— На Европу. Немножечко поработаем. Ты знаешь про Европу?

— Ну… — Барков мялся. — Европа — спутник Юпитера. Серьезных экспедиций не проводилось, стационарная база «Пири», возможно наличие океана…

— А в нем жизнь! — просияла Груша. — В океане! И мы ее найдем! Ты хочешь найти жизнь, Петя?

Барков мрачно кивнул.

А мне хотелось не жизнь найти — мне хотелось смеяться. Но я не осмеливался.

— Мы тут уже… — Груша обвела руками ангар, — грузимся. Всего пара ящичков осталась…

И она легко забросила два оставшихся контейнера на платформу. После чего туда же погрузились мы сами, Груша плюнула через левое плечо, и наша отличная компания отправилась на старт. На самом деле — отличная компания (еще раз спасибо Гучковской Майе Ивановне!): девушка-экскаватор Груша, плюс психически нестабильный Барков со станции «Блэйк», который со своими родителями неизвестно что сделал и всю жизнь прожил в феодализме, да принципиальный лодырь — я, Тимофей Павлов.

Фанатичка, параноик и лодырь. Да…

Почти полчаса мы блуждали среди старых доков, заполненных полураспиленными клиперами, ржавыми баржами вековой давности и другой рухлядью, которую не успели утилизировать. Я уж с надеждой подумал, что мы заблудились. Однако такого счастья тоже не случилось.

Миновав длинную гору, нет, даже целый хребет каких-то совершенно непонятных обломков и обрезков, и чуть не врезавшись в гнилую цистерну, платформа остановилась.

— Вот он! — с непонятной мне гордостью объявила Груша. — Наш корабль.

Я хотел засмеяться, но вовремя спохватился.

«Валендра». Не знаю, кто придумал такое имя для корабля, но оно ему вполне соответствовало. «Валендра» была даже не посудиной — она была настоящей лоханью. То ли полуклипер, то ли буксир, трудно сказать. Скорее всего, прогулочная яхта. По форме она походила на лежащий на боку пузатый пузырек. Однако одной пузырьковой формой оригинальность нашего судна не ограничивалась. Оригинальностей хватало. Внешний керамик кое-где отслоился, и из-под него виднелся ржавый корпус, а в некоторых местах я даже заклепки разглядел. Но лучше бы он отслоился совсем. Потому что в тех местах, где он не отслоился, имелась роспись. Самодельного происхождения. Ничто во всем мире не могло быть ужасней той росписи: по желтому пластику прыгали умильные котики, щеночки, белочки, крокодильчики, зайчики и другие столь же жизнерадостные твари. Нарисованы все они были без всяких затей, просто, в стиле раннего примитивизма. Распылителем. И я даже подозревал, чьих рук это было дело. Но подозрения свои предусмотрительно оставил при себе.

Но самым позорным в нашем корабле была не форма и не расцветка. Самым позорным были треугольные фальшь-рули, присобаченные на корму. Они придавали «Валендре» законченно идиотический вид. Такие ракеты рисуют в своих альбомчиках дошколята. Хотя рули, наверное, приделали все-таки раньше, еще до Груши, для какого-нибудь детского праздника или карнавала. А может, детсад какой в лунный зоопарк вывозили, кто его знает. Потом корабль списали и отдали Груше.

— Я сама его восстановила, — похвасталась Груша.

— Чудесный корабль, — серьезно сказал я.

— Да-да, — быстро согласился Барков. — А на нем во внешний космос можно?

— Конечно, можно, — заверила Груша. — Только кто тебя туда без навигационной лицензии пустит?

— Оно верно… А кто у нас системным пилотом будет?

Тут Груша надулась еще пуще, расправила плечи и даже вроде еще выше стала. Я испугался в очередной раз.

— У тебя есть допуск? — удивился Барков.

— Разумеется, есть. У меня второй класс. До Европы дойдем только так.

Но я что-то сильно сомневался. Сомневался, что такая вот рухлядь вообще оторвется от Земли. Да она же развалится при старте, даже без приборов видно!

— Это полностью моя экспедиция, — продолжала важничать Груша. — Корабль мой, и я сама его пилотирую. Получено научное согласование с Академией, исследование включено в текущий план работ, научным руководителем сам Хопот выступает.

— Ого, сам Хобот! — восхитился я.

— Хопот, — нервно поправила Груша, — известный экзомикробиолог.

— Ну да, именно экзомикробиолог… А в честь кого корабль назван? Название такое странное…

— В честь одной… Поменьше спрашивай, побольше работай.

— Хорошо-хорошо, — согласно закивал я. — Просто редко кто сейчас так корабли называет. «Чучундра»… Конечно, что-то тут такое есть…

Барков хихикнул. Груша взглянула на него с обидой, а потом подступила ко мне.

— Его зовут «Валендра»! — Груша сунула мне под нос кулак. — «Валендра», а никакая не «Чучундра»!

— Понятно-понятно… — опять согласился я.

— Ты поменьше умничай, Тимоня! Я этого не люблю. Помни про хомячка.

— Я помню.

— Грузи боксы!

Груша скрипнула пальцами.

Я осторожно, чтобы не развалилась от дуновения ветра, приблизился к «Валендре», отыскал люк, открыл и принялся составлять в него ящики. Барков сунулся было мне помочь, но Груша не позволила:

— Ты, Петя, пойдешь со мной. Надо там закрепить оборудование.

Барков испуганно поглядел на меня. Я пожал плечами.

— Одной мне не справиться, — Груша поглядела на Баркова с особой пристальностью.

Барков сник. Груша свистнула.

Из-под днища «Валендры» выдвинулся старомодный трап в виде лесенки, и Груша ловко полезла по нему вверх. Барков за ней. Я остался один.

Мое наказание приобретало гротескные, даже сюрреалистические формы. Через несколько минут я отправлялся в поход на самую загадочную луну Юпитера. Причем в сопровождении борца в юбке и странного Ушастика. На столетнем корабле с сомнительным названием «Валендра». Разукрашенном беспощадной рукой вышеуказанного борца.

Я закинул последний ящик, задраил люк. Отметил, что задраивается он хорошо — в пазы входит идеально, молекулярная застежка работает незаметно. Может быть, «Валендра» не так плоха, как выглядит? Все-таки Груша, наверное, на самом деле неплохой инженер. Недаром же ей дали допуск на системные полеты. Если она его, конечно, не подделала.

И почему обязательно Груша? Почему именно она занимается научными исследованиями? Почему этими исследованиями не занимается какая-нибудь другая, приличная девчонка? Хотя приличные девчонки тоже занимаются, просто мне так уж «повезло»…

А все Гучковская! И чего она меня так невзлюбила? Я вроде бы ничего плохого ей не сделал…

— Ты что там торчишь? — высунулась из входного люка начальница. — Давай поднимайся, через десять минут коридор откроется.

— Я воздухом дышу…

— На Европе надышишься!

Я окинул тоскливым взглядом Землю. Собственно, Землю не было видно, только доки с корабельной рухлядью, а я бы предпочел сейчас иметь перед глазами что-нибудь более подходящее для такого случая — какие-нибудь леса-поля, скажем. Человек уходит в космос, и неизвестно, вернется ли он обратно, а тут какие-то руины…

Вообще-то я не люблю космос. Большинство ребят просто жить без него не могут, а я вот не люблю. Ничего интересного там нет, одна пустота. Нет, конечно, Заря — неплохая планета, все, кто там был, рассказывают, что рай просто. Но до Зари далеко, а места на кораблях распределяются только между социально полезными лицами, туристы там редкость. Вот родители мои на Заре бывали, а меня дальше Венеры не заносило.

Венера — просто жуть. Космическая Мексика, только кактусы не растут. Даже не Мексика, еще глуше. Как-то раз весь наш уровень в мексиканскую пустыню Атакама возили с экскурсионными целями, так Венера — в пять раз хуже. Кто-то сказал, что Венера похожа на обглоданную кость. Вот уж точно.

А Европа похожа на снежок. Мы на астрографии ее так и называли — Снежок.

— Хватит мечтать! — рыкнула Груша.

Я перестал мечтать и полез вверх.

Корабль меня не разочаровал, внутри был не менее маразматичен, чем снаружи. Места в «бутылочных» кораблях не очень много. Насколько я помнил, существовало всего две модификации — трехместная и пятиместная. «Валендра» оказалась трехместной яхтой, предназначенной для туристических перелетов внутри системы. Ну и до ближних рубежей тоже.

Я преодолел тесный шлюз и оказался в коридоре. Он тянулся вдоль правого борта, а вдоль левого борта располагались каюты. Три штуки. Сразу за каютами была рубка, а в корме багажное отделение.

Коридор меня ужаснул. Во-первых, он был выкрашен розовым. А во-вторых, было еще хуже — по розовому цвету мелким и каким-то квадратным почерком были написаны стихи. Сначала я подумал, что стихи Грушины, но, вчитавшись, узнал «Карнавал» Михаила Юрьевича Лермонтова и понял, что все гораздо серьезнее. Нет, я, конечно, Михаила Юрьевича уважаю, но…

Короче, что-то во всем этом было ненормальное. Интересно, как Груша проходит медкомиссию с такими особенностями? Завезет нас неизвестно куда, сунет в руки по ультразвуковому лому, и будем мы там рыть какой-нибудь тоннель. Или возводить монумент. Скажем, той самой загадочной Валендре, в чью честь названа наша старая калоша.

Из-под потолка послышался голос Груши:

— Дорогие пассажиры! Займите свои места по штатному расписанию, через четыре минуты наш корабль отправляется в полет.

И в качестве добавки:

— Тимоня, черепашка моя, быстро в рубку! Размажет по стенкам — я соскребать не буду!

Я представил свои выжатые внутренности рядом с бессмертными строками: «Несчастье будет с вами в эту ночь…» — и поспешил в рубку.

Барков уже был там — сидел смирно в крайнем правом кресле. Мне издали даже показалось, что он вроде как пребывает в бессознательном состоянии. Вообще-то, честно говоря, я не сразу разглядел Баркова, а первым делом заметил маленького утконоса, свисающего мордой вниз с потолка. Чучело! Утконос покачивался в струях воздуха из кондиционера и блестел глазами. Как, интересно, Груша тут собирается осуществлять навигацию? Ведь сушеная полувыдра чуть не половину экрана перекрывает…

Я ткнул утконоса пальцем в нос. Он оказался на удивление упругим.

— Твой, что ли? — спросил Баркова.

— Не, Лины.

Оказывается, сокращенное от Аполлинарии — Лина. Интересно, а мне ее так можно называть? Нет, мне, наверное, нельзя…

— И зачем тут сушеный недозверь нужен? — задал я вполне логичный вопрос.

— Не знаю, — осторожно сказал Барков. — Может, для того, чтобы сглаз отваживать?

— Что отваживать? — не понял я.

— Сглаз.

— Что такое «сглаз»? — снова не понял я.

— Сглаз — это когда к тебе неудачи привязываются, — пояснил Барков. — Видимо, Лина увлекается мистикой. А может, и нет.

— Чем?

— Мистикой. Если хочешь, я расскажу…

Рассказать Барков не успел — в рубку протиснулась обладательница мумифицированного яйцекладущего млекопитающего. Интересно, что у них на «Блэйке» произошло, если Барков знает про какие-то там сглазы? Я вот не знаю. Надо будет как-нибудь расспросить его поподробнее.

Груша с трудом уместилась в центральном кресле и приняла шкиперский вид. Наверное, сейчас толканет какую-нибудь затертую космическую присказку, типа «спокойной плазмы», или «семь футов под килем», или даже «порвем пространство на британский флаг»…

И Груша меня не подвела.

— Ну что, покойнички, полетели? — спросила она и, не дожидаясь ответа, активизировала автопилот.

Здорово! «Ну что, покойнички, полетели?» Если верить легенде, именно так сказал легкомысленный капитан «Королевы Мэри», после чего круизер исчез где-то в районе Синей Колыбели. Вместе с двумя тысячами пассажиров.

Завыли насосы, со всех сторон в рубку потекла густая розовая субстанция.

— Что это?! — дернулся Барков.

— Ничего страшного, — успокоила Груша, — просто амортизационная жидкость. Неудобства временные, только на период первичного ускорения. Вы быстро привыкнете.

Груша премило поморгала, достала баллончик и вбрызнула в глаза жидкие линзы.

— Дай мне… — потянулся было и я, но Груша баллончик спрятала.

— Она прибывает, — сообщил сбоку Барков.

Розовые сопли действительно прибывали с угрожающей скоростью. Они были холодные, неприятные и добрались мне уже до подбородка.

— Корыто… — ругнулся я. — Чтоб это корыто провалилось…

Я захлебнулся.

С подобными устройствами я дела еще не имел, однако знал, что тут главное не дергаться и не задерживать дыхание, а то очень неприятно утонешь. А надо утонуть приятно. Поэтому я смело вздохнул и задышал — амортизационные сопли были насыщены кислородом, в них можно было не то что дышать, в них можно даже жить. По вкусу они напоминали клюквенный кисель, и питательность примерно такая же.

Справа от меня уверенно работала с сенсорным пультом Груша, а еще правее извивался Барков — пытался задержать дыхание. Но пытался недолго — Груша не глядя стукнула его кулаком в грудь, и Барков вздохнул.

Сопли заполнили всю рубку, нос корабля стал задираться, нацеливаясь в небо. Скоро он задрался окончательно, пошел обратный отсчет. Когда приятный механический голос произнес «зеро», «Чучундра»… пардон, «Валендра» рванула вверх.

Мы пропороли атмосферу, пропороли все орбиты и прыгнули к Луне. Причем почти в нее воткнулись — автопилот переложил курс буквально секунды за две, «Чучундра» пронеслась над пятнистыми кратерными просторами. Наконец мы вышли в космос.

Двигатели умолкли, под ногами чавкнуло, и сопли стали убывать.

Идем на Европу.

Глава 3. Поцелуй кувалды

Это так только красиво называется — гляциология.

Вроде как название благородное и что-то за ним такое есть, вроде как наука. На самом деле гляциология оказалась удивительно муторным и чрезвычайно скучным занятием.

На следующий день после прибытия, не дав ни вздохнуть, ни оглядеться, нас отправили на работу. Провели к лифтам и опустили в тусклые ледяные глубины Европы. Ни самой Европы, ни Юпитера мы не увидели. Зато увидели скучный стандартный холл, заставленный пластиковыми боксами, со множеством дверей и небольшим количеством людей, деловито снующих туда-сюда.

Один из людей, здоровенный широкоплечий бородатый мужик, подошел к нам.

— Карасюк — руководитель станции «Пири», — представила нам великана Груша.

— Здравствуй, Полечка, — улыбнулся Карасюк. — Это твои человеки?

— Это мои землеройки, — подтвердила гадкая Полечка.

Карасюк протянул ей руку и пожал. Потом и нам тоже пожал. Подковы бы ему гнуть, а не руки жать.

— Ты тут, Полечка, сама, пожалуй, разбирайся, — сказал Карасюк. — У меня дел много, орбита гуляет. Выбирайте любые каюты, берите любое оборудование на складе, а меня не отвлекайте. Договорились?

— Договорились, Карасюк.

— На сколько прилетели?

— Ненадолго. Так, на пару месяцев.

Вот уж что мне совсем не понравилось. Провести два месяца в ледяном санатории не входило в мои планы. Но виду я не подал. Там посмотрим.

— Это и есть Европа? — недоуменно спросил Барков, оглядываясь по сторонам.

— Европа там, — начальник гляциологов Карасюк указал пальцем в потолок. — А тут у нас не Европа, у нас тут…

И он сказал слово, которое употреблять в обществе не дозволено. Произнеся его, Карасюк от души расхохотался. И Груша рассмеялась. И я вдруг представил, как Груша с Карасюком сидят где-нибудь в буфете оперного театра и смачно и с удовольствием употребляют это и другие не очень приличные слова. Не знаю, с чего вдруг у меня возникло такое видение.

— Да, ребята, Европа и есть, — уже по-нормальному объяснил Карасюк. — Гляциологическая станция. От нас до поверхности почти полкилометра, и еще километр до океана. — Здоровяк указал пальцем в пол. — До океана мы еще не дошли, но через три года дойдем. И тогда… — Карасюк мечтательно закатил глаза.

А я никакого энтузиазма по поводу океана Европы не испытывал. Ну, добурятся они до океана, отыщут там каких-нибудь своих инфузорий. Назовут их своими именами, напишут книжки и будут думать, что осчастливили человечество.

В моем воображении возникла омерзительного вида микроскопическая сороконожка с большими глупыми глазами и толстым пузом. Сороконожка барахталась в реликтовом бульоне, пожирала других таких же сороконожек и носила громкое и гордое имя «Apollinarius Imbecillus».

И дальше что? Дальше скукота, хоть в лед живьем зарывайся.

— А пока мы пробиваем горизонтальные штреки, — вернул меня в макромир Карасюк. — Ладно, Полечка, мне пора.

Начальник станции с удовольствием пожал нам руки еще разок, после чего куда-то убежал.

— Пойдем каюты себе поищем? — робко предложил я.

— Пойдем поработаем, — скрежетнула Груша. — В раздевалку! Насекомые…

Мы переоделись в универсальные комбинезоны, подогнанные по нашему размеру железными прищепками, спустились еще на несколько этажей и оказались в довольно широкой ледяной пещере. С потолка ее свешивались старомодные жестяные светильники с ультрасовременными вечными лампами, а под ногами тянулись рельсы. Настоящие рельсы, прямо как в ретропарке! На рельсах стояла колесная повозка с ручным приводом. Похожая на железную телегу.

— А почему нет мотора? — спросил Барков.

— В штреках нет никаких моторов, — ответила Груша. — Никаких моторов, никакого электричества. Чтобы не погубить здешние хрупкие микроорганизмы.

— А это что? — Я кивнул на телегу.

— Это называется «коза», — пояснила Груша. — Садитесь на нее, беритесь за ручку и вперед до конца. Потом обратно. Ну, вперед, быстро!

«Вперед до конца» оказалось почти три километра. И везли мы с Барковым отнюдь не балерину.

Наконец рельсы кончились, и мы остановились. Вдоль стен располагались боксы с оборудованием, нары, столы, стулья, ящики с какими-то первобытными инструментами.

— Повторяю: здесь нельзя использовать никаких механических устройств, — пояснила Груша. — Настоящий гляциолог работает прежде всего руками. И еще кое-чем.

Груша выразительно постучала себя по голове и вручила нам орудия труда.

Мне досталась довольно толстая железная палка, чуть сплющенная на одном конце и четырехгранно заостренная на другом. Палка походила на копье. Не берусь утверждать точно, но, мне кажется, звалась она ломом. Слово «лом» происходило от глагола «ломать». Впрочем, могло быть и наоборот — глагол «ломать» мог происходить от названия инструмента. Ломом надо было ломать. Или ломить. Короче, крушить и разваливать. Лом очень шел Груше, а мне лом совершенно не понравился.

Баркову повезло, ему достался более интеллектуальный инструмент — бур. Такая штука с длинной поперечной ручкой, на которую надо было налегать всем телом.

Название и назначение бура я знал неплохо, поскольку в начальных классах мы изучали подобные устройства на уроках физики. Архимед и другие древние греки обожали что-то бурить. Барков на Архимеда походил не очень сильно, но, видимо, в ближайшее время бурить ему придется немало.

— Объясняю задачу. Вы идете вон к той стене… — заговорила Груша и указала на ледяную стену в конце туннеля. — Ты, Петя, буришь три пробы и складываешь их вон в тот ящик. После чего ты, — Груша больно ткнула пальцем мне в грудь, — берешь лом и скалываешь несколько метров льда. После чего опять бурите. Все просто. Если ты не сможешь работать ломом, то вон там лежат кирки, ими тоже можно рубить. Все понятно?

— Почти, — сказал я. — Непонятно, что в данном раскладе делаешь ты?

— Я — научный работник, — высокомерно заявила Груша. — Я анализирую.

— Я тоже прекрасный анализатор… — попытался было дернуться я, но Груша пресекла мою инициативу:

— Берешь лом — и лупишь им в стену! Вперед!

Я взял лом.

И весь день я проклинал все. Себя. Европу. Современную гляциологию. Научных работников. Но больше всего я проклинал Майю Ивановну Гучковскую, отправившую меня перевоспитываться в ледяные копи.

На третий день работы я, к собственному своему отвращению, приобрел определенную сноровку в работе с ломом — мог с первого удара отколоть от стены изрядный пласт. Но от обретения той сноровки у меня просто отваливались руки и ныли от напряжения колени. И душа протестовала.

Барков чувствовал себя не лучше. От бура у него на плечах и груди образовался прямоугольный синяк, и Петр со своим синяком отправился в медпункт. А там ему прописали… всего лишь свинцовую примочку.

Только Груше было хорошо. Она смотрела в микроскоп, искала бактерии и мечтала о подледной жизни.

Так прошло пять дней. Самых худших пять дней в моей жизни. Так я тогда думал. Если бы я знал, что совсем скоро начнется такое… Если бы я знал, я бы вцепился в тот лом, вцепился бы в те ледяные стены, и даже могучий Карасюк не выковырял бы меня на поверхность. Но кто может предвидеть будущее…

В субботу Груша сказала:

— Завтра у вас ответственный день.

— Какой-какой день? — насторожился я. А про себя так и представил: день повышенной выработки… день сиреневой отбивной котлеты… день термодинамики…

— Вам следует хорошенько выспаться, — продолжала Груша. — Завтра вас будут принимать в гляциологи.

— Зачем?

— Затем. Так велит обычай. Не волнуйтесь, больно не будет. Почти.

И улыбнулась улыбкой, ничего хорошего не предвещающей. Я даже икнул.

Вечером ко мне заглянул Барков. Он был тоже не в настроении. Уселся на мою койку и сразу спросил:

— Как ты думаешь, что все это значит?

— Что?

— Ну, как будет выглядеть прием в гляциологи?

Я немножко подумал и ответил:

— Ничего страшного. Сначала мы будем пить кровь…

— Какую кровь?

— Какую-какую… Консервированную. Таков старый обычай гляциологов. Груша проберется в санчасть, залезет в холодильник и достанет там замороженную кровь. И мы будем ее грызть.

— Ты же говорил, что пить, — напомнил Барков.

— Мы же гляциологи! Мы ее грызть будем. А когда сгрызем кровь, будем нырять в прорубь.

— Во что?

— В прорубь. Тут в одном из туннелей прорубь, но не в океан, а в водяной пузырь во льду. В него и надо будет нырнуть.

Барков помрачнел. Ему явно не хотелось нырять в пузырь.

— Ну а после уже все просто, ерунда настоящая. Надо отрезать себе мизинец — и все.

Я показал Баркову мизинец.

Тут, конечно, Барков уже все понял.

— Иронизируешь, — сказал он.

— Иронизирую, — согласился я.

Но я почти угадал. Крови, конечно, не было. Ни мороженой, ни какой другой вообще. И палец отрезать не пришлось. А вот кувалда неприятно дымилась холодом.

Карасюк был могучим человеком и настоящим гляциологом. Он обладал целым букетом невиданных качеств, чудных привычек и странных достоинств. Такого человека я вообще раньше не встречал.

Во-первых, Карасюк курил. В своей жизни я пока не видел людей, которые бы курили. В наши дни даже трубки уже не курят, а Карасюк курил самодельные папиросы.

Во-вторых, он обожал гиревой спорт. Кто в наши дни увлекается гиревым спортом? Никто. А Карасюк увлекался. Каждый день он с утра жонглировал гирями. Причем с таким усердием, что тряслась вся Европа, а с полюсов срывались айсберги и падали на Юпитер.

Кроме того, Карасюк пел под гитарный аккомпанемент песни собственного сочинения. Честно говоря, дрянные. В каждой песне обязательно имелись костер, горы, романтика героических будней, ну и так далее. Мелодии были тоже однообразно утомительны. Мне не нравились. И Баркову тоже не нравились. А вот Груше нравились.

Еще Карасюк разговаривал слишком громким голосом. Так же громко смеялся и обожал похлопывать всех по плечу.

Видимо, данные качества были взращены в Карасюке удаленностью от Земли и особенностями профессии. Кстати, остальные гляциологи от своего предводителя не отставали. Тоже курили, подбрасывали гири, играли на гитарах и носили свитера грубой вязки.

Я глядел на них и думал, что мне в жизни очень повезло — я не стал гляциологом, а стал лодырем.

Кстати, Барков (без моего участия и согласия) заглянул в личное дело руководителя станции и сообщил, что, оказывается, Карасюк является не только старожилом Европы и старейшим мерзлотником Земли, но уже шесть лет вообще не покидал спутник Юпитера. Он живет тут, работает тут, женился тут. И даже дети его — Варя и Кирилл — тоже живут на Европе, правда, на Землю вылетают регулярно. Когда ему указывают, что не стоит злоупотреблять даже ближним космосом, Карасюк отвечает, что для него Европа — дом родной и лучшее место во Вселенной.

А теперь этот двухметровый патриот Европы стоял перед нами, курил свою страшную папиросину и раскачивал дымящуюся намороженную кувалду.

Процедура посвящения в гляциологи выглядела следующим образом: сначала мы должны были выпить антифриза, затем поцеловать кувалду, после чего выкурить длинную папиросу.

Я всеми силами пытался от посвящения отделаться. Мне вообще не хотелось быть гляциологом, это противоречило моим принципам. Но Груша недвусмысленно намекнула, что тот, кто не пройдет процедуру посвящения, будет лично ею связан и оставлен в каюте. В результате чего уклонист пропустит рейс на Землю. И придется ему торчать на Европе еще месяц. Так что с посвящением мы с Барковым вынуждены были смириться.

Антифриз мы выпили. Не скажу, чтобы он отличался высокими вкусовыми качествами, но все же проглотить жидкость пришлось — под одобрительные возгласы окружавших нас старых глетчерных волков. Химической бомбой антифриз опустился в желудок. Барков громко икнул.

— А ребята настоящие гляциологи, — сказал кто-то сбоку.

Все засмеялись.

— Теперь кувалда, — мрачно сказала Груша.

— Может, без кувалды обойдемся? — спросил кто-то. — Кувалда — для опытных, а ребята еще не очень…

— С кувалдой, — безапелляционно отрезала Груша. — Только с кувалдой!

— Ну, с кувалдой так с кувалдой, — вздохнул Карасюк.

Он снял ее со своего плеча и привесил к потолочной лампе за длинную веревку, привязанную к ручке. После чего легким движением плеча толкнул молот.

Орудие принялось раскачиваться с угрожающе широкой амплитудой.

— Как ее целовать-то? — испуганно спросил Барков. — Она же…

— Придется поцеловать, — сощурилась Груша. — Давай, Тимоня, ты первый.

— Почему я?

— Потому, — кровожадно улыбнулась Груша. — Тебе выпала честь.

И она подтолкнула меня в спину. Я сделал шаг к кувалде.

Честно говоря, мне совершенно не хотелось вступать с кувалдой в какие-либо отношения, тем более в такие лирические. Однако, судя по всему, выбора особого не было.

— Проторчишь тут все лето! — прошипела сзади Груша.

Я на самое максимальное расстояние выставил перед собой губы. Ну, чтобы было не очень больно. Кувалда вошла в контакт.

Почувствовал, как треснул и раскололся передний зуб. В общем-то, мелочь, зуб я восстановлю. Гораздо неприятнее было то, что я прилип к намороженному металлу, прицепился, как заглотивший мормышку окунь, повис, как сопли на морозе.

Груша очень смеялась. Барков пытался мне помочь, но Груша зыркнула на него тяжелым взглядом, и Барков отступился.

Кувалда, точно маятник, выписывала в воздухе дуги, и я болтался за ней. Вцепившись еще и руками — чтобы она не оторвала мне по случаю губы.

Выручил меня Карасюк. Он остановил своей могучей рукой молот, затем щелкнул пальцами, и кто-то сунул ему в руку чашку горячего какао. Карасюк вылил его на кувалду, и я отлип, свалившись на пол, как опавший лист сакуры.

— Теперь Петруха, — сказал Карасюк.

Карасюк запустил свою машину смерти, и Барков приступил к процедуре.

С ним кувалда обошлась милостивее. Он не прилип к ней. Она как-то легко чмокнула его и отскочила в сторону. То ли Барков был более искушен в подобных вопросах, то ли ему просто повезло. Одним словом, он не пострадал.

Груша захлопала в ладоши. Я поглядел в ее сторону. Она стояла у стены. К моему удивлению, Груша тоже курила. Такую же самодельную папиросу. С явным удовольствием причем курила.

— Поздравляю! — громко сказал Карасюк. — Теперь следующий этап.

Карасюк щелкнул языком. Груша шагнула к нам, поглядела оценивающе и сунула в зубы по длиннющей толстой папиросе, свернутой из оберточной бумаги.

— Мох с Европы, — прокомментировала она. — Карасюк его сам выращивает. Настоящий мерзлотный табак. Курите, засранцы!

Я не понял, кем она нас обозвала. Видимо, последнее слово тоже было из словаря настоящих гляциологов. Груша состроила угрюмое выражение лица, а Карасюк распалил плазменную горелку.

Мы с Барковым подожгли папиросы, затянулись. У меня перехватило дыхание, а глаза чуть не выскочили. Легкие свернулись и долго не могли развернуться, пока Карасюк не подошел ко мне и не влупил по спине своей мощной ладонью. Тогда я выдохнул горячую дымную струю. У Баркова сразу выдохнуть не получилось, и Карасюку пришлось стукнуть его два раза.

— Теперь легче будет, — успокоила Груша.

На самом деле, вторая затяжка уже не вызвала таких спазмов, как первая. Гляциологи смотрели на нас с одобрением. Видимо, курение папирос входило в стандартную программу гляциологического бытия. Или скрашивало его, то самое бытие.

— До конца должны докурить, пеструшки! — распоряжалась Груша. — До конца!

Пришлось докуривать гадость. Не скажу, что было приятно. Вообще, посвящение в мерзлотники оказалось бессмысленной и бесполезной процедурой. Физические муки, впрочем, как оказалось, подошли к концу. Зато начались муки душевные.

— Теперь гимн, — заявил Карасюк и выхватил из-за спины неожиданную гитару.

И все запели.

Сам гимн я не очень запомнил — очень тошнило и кружилась голова. Но самое интересное — я тоже что-то пел. Передо мной медленно вращалось крупное лицо Груши, а в голове вертелись простые, но берущие за душу, мужественные слова: «Крепись, гляциолог, держись, гляциолог…»

Мы проорали гимн два раза, после чего Груша смилостивилась и отпустила нас.

Барков, пошатываясь, отправился к себе, а я задержался зачем-то на полпути. Наверное, мне захотелось какао, спасительного напитка, точно не помню. Я отправился обратно и едва не наткнулся на Грушу и Карасюка. Они стояли в коридоре и громко разговаривали. Так громко, что даже издали я все услышал. Совершенно случайно. Абсолютно и совершенно случайно получилось!

Сначала они рассуждали о дальних перспективах их деятельности — обсуждали, как будет хорошо, когда они добурятся до океана и найдут жизнь. Ну а потом перешли к перспективам краткосрочным. Про нас с Барковым они не говорили, однако по некоторым признакам у меня сложилось впечатление, что Груша собирается проторчать на Европе долго. До самой осени. И, само собой, ей понадобятся помощники. Чтобы работать ломом и буром.

Мне очень скучно стало. Очень. Я даже про какао забыл. Побрел понуро в свою конуру, кинулся в койку.

Однако после антифриза не спалось. Внутри все горело и пучилось. И после кувалды мне не спалось — язык вылезал изо рта, и все время хотелось его выплюнуть. К тому же язык болел. Да и папироса на меня не очень хорошо подействовала — голова кружилась и кружилась. И еще мысли были мрачные. Не выходил у меня из головы энтузиазм Груши, которая собиралась проторчать здесь еще месяц. Не нашла, видите ли, своих бактерий! Она не нашла бактерий, а мне в их ледовых рудниках загибаться? Нет, такая перспектива мне совсем не улыбается, у меня впереди законные каникулы. И мне их хочется провести в каком-нибудь более теплом месте. И вообще, я уже перевоспитался трудом, теперь я профессиональный гляциолог, осталось только татуировку сделать.

Интересно, у Груши есть татуировка?

Я крутился в койке, маялся и маялся. Ничто не помогало. Тогда я включил проекцию дождя на ночном балтийском пляже. Однако даже дождь не помогал, а скорее наоборот — каждая капля била по голове, как дурацкая кувалда. И я решил прогуляться. Так, побродить по ночным «кишкам» станции.

Выглянул в коридор. И тут же увидел Баркова.

Барков стоял у стены и смотрел на часы на стене. Часы светились загадочным синим светом. Я даже подумал, что Барков впал в каталепсию, но он потряс головой и направился в сторону Центра управления комплексом «Пири».

Я за ним.

Честно говоря, сначала я подумал, что Барков лунатик. Что процедура посвящения на него не очень хорошо подействовала, вот он и загулял. Но очень скоро я понял, что лунатизмом тут и не пахнет. Потому что Барков останавливался возле каждых встречных часов, глядел на них и явно что-то прикидывал.

Я следовал за ним на расстоянии и прятался за углами. Впрочем, Барков был погружен в думы и меня не замечал совсем. Судя по всему, направлялся он именно к Центру управления.

Точно, к Центру. Барков остановился перед входом и снова поглядел на часы над дверями. Опаздывает куда, что ли?

Барков кивнул сам себе и прислонился к стене, будто плохо ему стало.

А потом случилась чрезвычайно странная вещь. Барков сунул руку в карман и достал маленькую красную коробочку. Встряхнул ее, сдвинул крышку и выудил двумя пальцами такую же красную капсулу.

Я наблюдал.

Барков зажал капсулу зубами, раздавил и проглотил.

Он что, больной? Зачем ему какие-то таблетки…

А Барков вдруг исчез!

Я чуть не ойкнул вслух. Никогда не слыхал про подобные штуки. Какой-то модификатор оптической плотности, наверное, что-то из арсенала черных егерей…

Я не знал, что делать, смотрел просто.

Центр управления был пуст — через прозрачные двери было видно. Автоматика у нас работает без сбоев, поэтому никто никогда по ночам не дежурит. Но вход закрыт. Так, старинный порядок безопасности, защита от дураков.

Зачем Барков растворился? Пройти внутрь хотел? Но зачем?

Кресло за ближайшим пультом крутанулось, кто-то его толкнул…

От удивления я, наверное, позеленел.

Ай да пилюля! Ай да черные егеря! Она модифицирует не только оптическую плотность, но еще и все остальные показатели модифицирует! Автоматика дверей реагирует на теплоту тела, на сердцебиение, даже на вес, а Барков не просто исчез из виду, он еще из остального мира исчез. И прошел сквозь стену.

Шевельнулись еще несколько кресел, Барков явно пробирался к главному терминалу. Центр управления на «Пири» небольшой, архитектуры стандартной, как везде. Круглый потолок из прозрачного пластика — на самом деле экран, как в планетарии, а вокруг галерея. На нее я и поспешил, главный терминал просматривается только оттуда.

Барков сидел за центральным пультом. Самого его было не видно, но монитор, который надевали на голову, сказочным образом висел в воздухе.

Зачем ему это нужно? Если интересно, можно ведь днем прийти, никто слова не скажет…

Может, он хочет устроить столкновение кораблей? Для чего? Да и невозможно… Что же тогда его в компьютере интересует?

А вдруг Барков антропофоб? Вдруг он ненавидит людей и планирует поднять восстание роботов?

Только какие на Европе роботы… Хотя роботы могут быть не на Европе, а на одном из кораблей. Барков их активизирует, они вырвутся на свободу и… И ничего не произойдет. Восстание роботов поднять нельзя. Я едва не рассмеялся собственной глупости. Вот ведь чушь лезет в голову.

Больше никаких идей относительно странной барковской деятельности у меня не было.

Монитор висел в воздухе минут десять, затем вернулся на пульт. Видимо, Барков узнал все, что ему было нужно. И направился к выходу, что было видно по крутящимся креслам.

Тайна! Первый раз в жизни я столкнулся с Тайной. В голове тут же пронеслись картинки: многочисленные секретные коридоры, загадочные шифры, плащи, кинжалы и другая фантастическая беллетристика. Мне стало жутко интересно. Просто жутчайше. Так интересно, что у меня даже в носу защекотало! Барков что-то задумал. Тайное. Возможно…

И тут я понял. Барков тоже хочет отсюда удрать. Куда подальше.

А Барков хочет удрать на Землю, он смотрел расписание стартов. Или на дальние рубежи. Хочет потихоньку пробраться на борт и так же потихоньку слинять. Скажем, на Зарю. С Европы ведь стартуют грузовики на Зарю, тут наверху есть грузовой порт, кажется…

Хм, с такими пилюлями Баркову на любой грузовик пробраться ничего не стоит.

Я выждал минут пять и спустился вниз. Дверь в Центр управления была открыта — автоматика сбоила, видимо, проход через стену на нее не очень хорошо повлиял.

А почему тогда Барков мне не сказал про то, что собирается сбежать?

Ну да, понятно… Мы же с ним не друзья, не приятели, так… недавно знакомы. А все ребята с «Блэйка» подозрительные и недоверчивые…

Хочет удрать с Европы?

Я тоже.

Хоть куда, главное — подальше отсюда. Подальше от Груши. Пусть сама ломом машет, она девушка здоровая.

Глава 4. Отрыв

Воскресенье было у нас рабочим днем. А сегодня даже хуже. Груша погнала нас в свои пещеры раньше на целый час, мотивировав тем, что надо интенсифицировать поиски. Мы ищем-ищем, а найти ничего не можем, не даются бактерии в руки, хоть тресни.

Ее заявление не улучшило мне настроения. Косвенно оно подтверждало услышанное мною вчера — коварная Груша планирует запереть нас тут надолго.

Весь день мы махали тяжелым железом в ледяных гротах, к вечеру мне хотелось упасть и уснуть, но Груша была полна сил. И потащила нас в кают-компанию, где два часа мы пели хором под гитару гляциологические песни, пили густой кофе и занимались армрестлингом. Я чуть не помер от всего этого. И от скуки.

Вернулся к себе в каюту уже в девять часов по времени комплекса «Пири», уселся на койку и едва не уснул, даже несмотря на кофе.

Но спать было нельзя, надо было караулить. Поэтому я хорошенько натер себе уши и приготовился к ожиданию.

Ожидание получилось долгим, шаги по коридору прошлепали лишь через четыре часа — Барков дожидался, пока все уснут. Я осторожно выглянул в коридор.

Ну конечно же! Точно он, Барков. С рюкзаком, в комбинезоне, на поясном ремне болтается стеклянный пузырь шлема. Шагал Петр в направлении лифтов. Я оказался прав.

У меня никакого рюкзака не было, и я отправился за Барковым налегке. Как на Европу.

Только забежал в свою каюту за шлемом. Шлем долго не пристегивался к комбинезону, не попадал в пазы, но в конце концов я справился.

И тоже поспешил к лифтам, мысленно радуясь: прощай, Европа!

Поднялся на лифте. Вестибюль блока «Поверхность» был пуст. Шумели кондиционеры, ветерок гонял скомканные бумажки, Баркова не было видно — видимо, уже ушел к шлюзам. Он опережал меня, по моим прикидкам, уже где-то на полкилометра, однако я не спешил — вряд ли Барков все спланировал впритык, наверняка запасец имеется. К тому же от шлюза до транзитного порта далеко, и я надеялся Баркова догнать до того, как он успеет забраться в трюм какого-нибудь грузовика.

Так и случилось.

Я вышел на поверхность. Юпитер занимал почти все пространство, был почти везде, куда бы я ни смотрел. Он был огромным, розово-желтым и пялился на меня своим знаменитым глазом Большого Пятна. Я машинально сжался, мне показалось, что сейчас мы рухнем в слоистый розовый студень. Так всем кажется, кто оказывается на Европе впервые. Некоторые потом даже во сне просыпаются от страха — им кажется, что они падают на самую большую планету.

Справа было залитое красноватым цветом ровное поле. И там квадратами чернели большие автоматические грузовые корабли.

Транзитный порт. Сюда корабли приходят с Земли, тестируются, перегружаются, затем отправляются на дальние рубежи. И наоборот.

Здесь перевалочный пункт.

По розовой ледяной глади бодро шагала небольшая фигурка. Она одолела уже половину расстояния между шлюзом и первыми кораблями, минут за десять одолеет и вторую. Я задвинулся в тень шлюзового козырька — ни к чему, чтобы Барков меня углядел.

Он управился за восемь. Через восемь минут, когда Барков исчез за крайним грузовым кораблем, я выскочил из-под козырька. Мне тянуть время было незачем, и я побежал. Между шлюзом и грузовиками было около километра, я пробежал это расстояние за четыре минуты. И сразу увидел Баркова. Он бродил мимо гигантских прямоугольников грузовиков, всматривался в бортовые номера. Видимо, искал нужный. Я решил держаться поодаль. Барков, кажется, не подозревал, что за ним идет слежка, бродил открыто.

Транзитный порт работал в автоматическом режиме. Туда-сюда сновали роботы-погрузчики, летали платформы с разным жизненно важным в дальнем космосе барахлом, мигали какие-то лампы. Вся техника совершенно не обращала внимания на меня и на Баркова.

Барков не торопился и действовал планомерно. Он прошел мимо одного ряда кораблей, затем мимо второго и третьего, но ничего для себя подходящего не обнаружил.

Я оглянулся в сторону базы. Сейчас, конечно, ночь, все приличные люди спят, и никому даже и в голову не взбредет, что кто-то решил заняться прогулками при свете луны. Точнее — при свете Юпитера. Никому не взбредет, кроме Груши. Ей-то может. К тому же она отличается зверской подозрительностью. Возможно, уже сейчас ее больной мозг подает сигналы: «Сбежали, сбежали, сбежали…» А Барков медлил.

Хотя нет, он уже не медлил. Уверенной походкой Барков направлялся сейчас к кораблю, который стоял чуть в стороне от других.

Корабль был совсем обычный с виду, как десятки его приятелей вокруг. Этакий квадратный торт на четырех квадратных ножках. Но Барков двигал именно к нему. Я спрятался за пузатой пластиковой бочкой и стал наблюдать.

Откуда-то, я не заметил откуда, появилась погрузочная платформа с большим черным контейнером. Барков оказался на ее пути, платформа замигала возмущенными огоньками, и Барков уступил ей дорогу. Платформа подъехала под погрузочный терминал корабля, из днища выставилась рамка, платформа задвинула на нее контейнер, и через минуту он с обязательным миганием исчез в брюхе корабля. Барков продолжал стоять чуть в сторонке.

Я знал, что обычный, негрузовой шлюз находится на корабле рядом с грузовым. Но Барков к нему не спешил. Он стоял. Наклонил голову к земле. Ко льду то есть. Ритмично притоптывал ногой. Притоптывал-притоптывал — и исчез. Я уже не удивился. Понятно. Ни один грузовой корабль не пропустит на борт человека. А вот если с пилюлькой…

Погрузочная рамка появилась снова.

Барков легко запрыгнул на нее, выдернул из боковой фермы маленькую техническую лесенку и вскарабкался по ней в грузовой люк. То есть я представил, как он все это сделал — Баркова видно не было, лесенка выдвинулась сама, и следы на инее образовались тоже самостоятельно.

А Барков исчез.

Я выставился из-за бочки, огляделся. Рамка была еще открыта. Вполне может быть, что рамка пропустит и меня. Вчера ведь двери в Центр управления почему-то передо мной открылись, значит, барковские пилюли как-то взламывали автоматику…

Расстояние в двести метров я преодолел со скоростью Бориса Чже, лучшего спринтера всех времен и народов. Терминал еще не успел закрыться, я подпрыгнул и заскочил на рамку. Лесенка была откинута, я ступил на нее, намереваясь уже вознестись в корабельные внутренности, но тут кто-то схватил меня за ногу.

Наверное, назойливый робот, подумал я. Ну сейчас я этому назойливому роботу сапогом засвечу в его железную физиономию…

— Ты куда собрался, Тимоня? — проворковал в моем шлеме сладенький голосок.

На три секунды я утратил сознание. А когда я вновь его обрел, то обнаружил себя сидящим на льду. Надо мной возвышалась она.

Груша!

Груша!!

Груша!!!

В комбинезоне с прищепками.

— Что ты тут делаешь? — спросила она с пристрастием.

Я промолчал.

Груша схватила меня за шиворот и рывком подняла на ноги.

— Я подозревала, что ты удрать собираешься! — Груша пролаяла так громко, что мне показалось, будто я услышал ее не только по интеркому шлема, но и через разделяющий нас вакуум. — Тимоня, что ты здесь делаешь?

— Я тут только посмотреть хотел… — попытался оправдаться я.

— А чего посмотреть? На железо тут смотреть? Или ты что-то замышлял? А ну-ка, признавайся…

Груша замолчала, а потом расхохоталась совершенно бесшабашным образом.

— Я поняла! — выкрикнула она сквозь смех. — Ты решил удрать, Тимоня. Но только такой идиот, как ты, мог решить, что можно удрать на грузовом корабле. Ты разве не знаешь — на грузовиках ведь действует протокол безопасности, ни один человек не может без специального разрешения пройти на грузовик. Ну ты и дурак, Тимоня!

— Сама ты дура! А еще инженер… Мы сидим под погрузочной рамкой, тебе это ничего не говорит? Да ты бы и на пять метров к кораблю не подошла, не то что к погрузочной рамке! Автоматика не работает!

— Как такое может быть? — растерялась Груша. — Я что-то не понимаю…

И тут же по периметру терминала побежали зеленые огоньки, что означало одно — старт.

— Что это? — Груша огляделась.

На самой рамке тоже замигали огни, в шлеме прозвучал приятный равнодушный женский голос:

— Внимание! Автоматический лихтер LC 274 начинает процедуру старта. Соблюдается протокол «Омега». Во избежание инцидентов предлагается всем отойти минимум на пять метров от лихтера. Внимание! Автоматический лихтер LC 274 начинает процедуру старта. Соблюдается протокол «Омега»…

— Что это? — повторила Груша.

— Что, что… Старт, дура! — сказал я.

Я резко распрямился и боднул Грушу в подбородок. Моя мучительница упала.

Грузовая рамка начала втягиваться.

— Сама целуйся со своей кувалдой! — крикнул я на прощание и запрыгнул на рамку.

Груша зашевелилась. Удивительно крепкая она, Груша. Другой бы еще валялся после такого удара, а она уже поднимается.

— Привет гляциологам! — добавил я.

Груша встала, помотала головой, как боксер после нокаута. Я на всякий случай отодвинулся вглубь. А то ведь у нее хватит ума меня за ногу цапнуть. Зубами.

И вдруг Аполлинария Грушневицкая подпрыгнула, уцепилась за рамку. Я попытался ее столкнуть — не получилось.

Корабль плавно пошел вверх.

— Спрыгивай, дура! — крикнул я. Но Груша была упорна. Она подтянулась и влезла уже наполовину.

— Прыгай же!

Груша выбросила вперед левую руку, ухватилась за техническую лесенку.

Рамка втягивалась. Еще минута, максимум полторы. И все.

Груша это поняла и все-таки попыталась спрыгнуть. Но тут прищепка с правого рукава застряла между ступеньками лесенки, комбинезон распустился, и Груша повисла на рукаве. Я попытался сдернуть рукав, но комбинезон зацепился крепко.

Рамка продолжала закрываться, автоматика грузового люка не работала. Сейчас терминал закроется окончательно, и Груше отрежет руки. Груша полетит вниз. Мы поднялись уже почти на триста метров, а Груша полетит вниз. Но не расшибется. Потому что она замерзнет по пути — комбинезон разгерметизируется. Вокруг ведь вакуум, и прежде чем долететь до поверхности Европы, Груша превратится в лед. Но еще раньше ее легкие взорвутся от вакуума. На лед Европы упадет другой лед, лед из Груши. Упадет и разлетится маленькими красными кусочками…

Это все я очень быстро подумал, представил.

Груша уставилась на меня выразительным взглядом. Попросить о помощи ей не позволяла ее гипертрофированная гордость, но зыркнула она пронзительно.

Я дернул Грушу вверх. Нет, комбинезон зацепился крепко.

Я потянул изо всех сил.

— У-р-ру! — промычала Груша.

Меня вдруг оттолкнули в сторону. Пустота меня оттолкнула.

Барков. Это был Барков. Невидимый. Он ругался. Какими-то незнакомыми, но явно страшными словами.

— Какого черта вы здесь? — рявкнул он уже понятно.

— Кто это? — завизжала Груша.

Невидимый нож срубил лесенку, пустота обхватила Грушу за голову и втащила ее на рамку. Секунд всего за пятнадцать до того, как терминал закрылся окончательно.

Груша стонала. Как бегемот в высохшем болоте. Непонятно, от чего. Наверное, от общей нервной перегрузки.

— Что вы тут делаете? — завопила пустота.

Из пустоты вывалился шлем.

— Я лежу, она стонет, — кратко ответил я.

— Так… — Груша перестала стонать, села на палубе, тоже свернула шлем и официальным голосом заявила: — А ну-ка, немедленно появись!

— Не могу сейчас, — ответила пустота. — Минуты через три.

— Минуты через три я вас раздавлю! — Груша поднялась на ноги. — И видимого, и невидимого! Разверните корабль!

— А я спрашиваю, — продолжал злиться невидимый Барков, — почему вы здесь?

— А я приказываю, — не слышала его Груша, — развернуть корабль! Немедленно! Немедленно разверните корабль!

Я рассмеялся. Прибрал шлем и опять рассмеялся. Идиотская ситуация: я между разгневанной дурой и невидимкой.

— Что ты смеешься? — рявкнула Груша. — Что тут смешного?

— Над тобой смеюсь, — сказал я. — Ты не пилот, ты гондольер какой-то… Гондольерша…

— Сам ты гондольер! — взбесилась Груша. — Ты вообще… Ты нас втравил… Думаешь, я не знаю, что нельзя изменить программу автоматического грузовика? Теперь мы будем лететь неизвестно куда! Когда этот объявится?

Я похлопал в ладоши.

— Ты догадливая, — улыбнулся я. — Только вовсе не…

Груша не пожелала дослушивать.

— Куда ты вообще нас затащил? — Она схватила меня за шею. И принялась совсем по-настоящему, так что у меня даже зубы затряслись, душить.

— Хватит! — громко попросил Барков.

Но Груша не собиралась прекращать, Груша душила.

— Хватит! — уже заорал Барков.

И проявился. Разом. Возник.

Руки на моей шее разжались.

— Давайте поговорим спокойно, — сказал Барков. — Спокойно! Все!

Груша согласно кивнула.

Ну и я тоже кивнул. А чего мне было беспокоиться? Напротив, мне надо было радоваться. Я покинул тоскливую, скучную, ледяную Европу и сейчас, скорее всего, направлялся на Зарю. То, что произошло, было вообще самое веселое из случившегося со мной за последнее время. Так что я был спокоен. И вообще нервничать в ближайшее время не собирался. Конец воспитанию трудом! На Заре никто не трудится! Заря — курорт для бездельников!

— Я буду спрашивать, а вы отвечайте, — строго сказал Барков. — Потом будете спрашивать вы. Вопрос первый. Как вы здесь оказались?

— Просто, — лучезарно ответил я. — Ты, значит, рванул на Зарю, а мне тут в пещерах прозябать? Нет уж, не дурак! Пусть наша красавица сама антифризом захлебывается…

— Я спрашиваю, не почему ты тут оказался, а как, — перебил меня Барков.

— Как-как… Проследил за тобой — вот и все. Нечего по ночам в Центр управления шастать…

Барков поморщился и повернулся к Груше.

— А я следила за ним, — охотно сообщила она. — Я думала, он что-то недоброе готовит. Таким, как он, доверять нельзя! А оказывается, все вот как… Оказывается, Тимоня следил за тобой. Так, значит, на корабль проник ты? Зачем?

— У меня… У меня были причины.

— Выходит, действительно ты… — разочарованно протянула Груша. — Почему, Петя?

Барков промолчал.

— Так… — Груша попунцовела. — Так…

Вот сейчас она была очень похожа на Гучковскую. Может, Груша — дочь Гучковской Майи Ивановны? Может, она тоже любительница перевоспитывать?

— Хм, землеройки затеяли побег… А мы вас в гляциологи посвятили… Мы уже почти нашли жизнь…

— Ты уже почти нашла жизнь, — перебил Грушу я. — А мы ее почти потеряли, зато чуть не приобрели остеохондроз и поясничную грыжу. Так что не надо тут сопли наворачивать!

— Куда идет это корыто? Я имею право знать. Или вы меня похитили? — с отвращением спросила Груша. Затем всхлипнула и по-борцовски повела плечами. — Если вы меня похитили, то я заявляю протест. Вы будете строго наказаны!

— Во дает! — восхитился я. — Сама прицепилась, а теперь еще недовольна. Да мы тебе жизнь спасли, между прочим! Ты бы Баркову хоть спасибо сказала!

— Требую немедленно сообщить мне пункт назначения! Куда идет корабль? Отвечайте! Или я… — Груша огляделась. — Или я…

— На Зарю, — сказал я. — Корабль идет на Зарю. И, думаю, часов через шесть мы будем там. К счастью.

Я зевнул и почесался.

— Он правду говорит? — повернулась Груша к Баркову.

Тут я замер. А вдруг он сейчас скажет, что не на Зарю, а на Новый Эквадор?

Барков что-то замялся, и я ответствовал вместо него:

— Через шесть часов мы сойдем на Заре, и я растворюсь между приличными людьми, загорающими на розовом песке. И вы меня до августа не найдете. Да! Я устроюсь в спасатели и отработаю всю практику в спасателях.

Я даже не удержался и показал Груше язык.

— Мы на самом деле летим на Зарю? — переспросила та у Баркова.

— LC 274 идет на Зарю, — как-то невесело подтвердил Петр. — Это правда…

— Ну, хорошо, — сказала Груша голосом, ничего хорошего не предвещавшим. — Я вам устрою Зарю, голубчики! Невидимки… Я вас в такую даль законопачу, Европа вам курортом покажется!

— Дерзай, — ответил я. — Ты ж у нас такая деятельная…

Вдруг мне в голову пришло нечто коварное. И я не удержался:

— Вот только сейчас я понял, почему она не хочет на Зарю и почему она такая любительница всяких подземелий. На Заре ведь все в купальниках ходят и в летних платьях, а с ее габаритами ни в один купальник не влезешь. Разве что в комбинезон!

Груша нахмурилась. С нее хорошо было бы сейчас портрет написать. Или лучше статую ваять. Отлить из бронзы или высечь из мрамора. Или просто высечь. Груша являла собой образ оскорбленной добродетели. Она как-то вся встопорщилась и внутренне засветилась гневом. Когда свечение достигло пика, Груша ощутимо ударила меня тяжелым взглядом и гордо удалилась в сторону трюма.

— Не надо бы так… — неуверенно бросил Барков.

— А ничего, пусть. Она-то с нами не церемонилась. Слушай, а мы что, всю дорогу будем здесь сидеть?

— Тут есть жилой блок, я проверял. Только маленький. И я не знаю где. Пойдем, чего, правда, здесь торчать…

Мы тоже выбрались из погрузочного терминала и оказались в трюме. Трюм был совершенно пуст. Ну, почти пуст. В нем был только тот длинный черный ящик. Я прошел мимо ящика спокойно, а Барков как-то не так. Он его полуобошел, что ли… Но я тогда внимания на его маневр не обратил. А зря. Надо было обратить внимание. Надо.

— Переход уже начался? — легкомысленно спросил я.

— Наверное, — пожал плечами Барков. — Какой-то странный ящик…

— Ящик как ящик. В таких раньше акваланги возили. На Заре очень популярны водные виды спорта. Пойдем все-таки поищем жилой блок…

Но искать жилой блок не пришлось. Я, во всяком случае, передумал его искать. Поскольку коридор оказался вполне комфортабельным. В виде трубы. В нем было удобно лежать. Я так и сделал — лег на пол.

Барков уселся рядом с мной.

Груши не наблюдалось, она отправилась в глубину корабля.

— Зря вы со мной увязались, — как-то с грустью сказал он. — Неправильно…

— Брось, — отмахнулся я, — ничего не зря. Отдохнем с тобой на Заре как люди. Ты ведь вряд ли там бывал? И я тоже не бывал. Побываем. Снимай рюкзак…

— Не…

— Слушай, а как твои пилюли действуют? Ну, чтобы невидимкой стать…

— Точно не знаю, — растерянно ответил Барков. — Она тебя как бы разворачивает… Нет, механизм ее действия я не знаю точно. Пойду-ка поброжу тут, посмотрю…

— Успехов! — пожелал я, устроился на круглом боку коридора и почти сразу уснул. С чистой совестью.

Один раз я проснулся и обнаружил, что чуть дальше по коридору спит Барков.

Груши по-прежнему видно не было.

Глава 5. Прибытие

Очнулся я от того, что кто-то бил меня по лицу, и открыл глаза.

— Вставай! — Барков влупил мне еще одну оплеуху.

С размаху влупил, так что зубы чвакнули.

— Ты чего дерешься? — Я сел.

— Вставай, прилетели.

— Куда? На Зарю?

— Не знаю… Может быть…

Барков нервничал. Был бледен, и кончики ушей мелко дрожали.

— Я бы сказала, куда мы прилетели, да только даже слов таких не знаю! — выдала Груша. Она тоже была здесь.

Я проморгался. Корабль мелко подрагивал, как бывает, когда идешь через атмосферу. Где-то далеко, наверное в трюме, взрявкивали посадочные сирены.

На самом деле — куда-то мы прилетели. Куда-куда… На Зарю! Скоро я выйду на пляж…

— Сейчас начнется продувка, — сообщил Барков. — Надо бежать.

— Какая еще продувка? — не понял я. — Мы же на борту.

— Нас нет на борту! — почти крикнул Барков. — Разворот… ну, та таблетка… она сбила автоматику погрузочного терминала. Боюсь, что и всего корабля… Компьютер нас не видит! Нас здесь нет! Когда ящик окажется на грунте, автоматика пустит по коридорам «термит», дезинфекцию…

Я поглядел на Грушу. Та кивнула в подтверждение. И тут же сказала:

— Только при чем здесь дезинфекция? Заря — земная планета, на ней никаких дезинфекций не проводят. Так что никакой продувки не будет. Ящик выгрузится, и мы спокойно выйдем. А потом отправимся обратно, на Европу. И вы, голубчики, будете у меня работать, как волы! Ломом и буром!

Груша демонстративно уселась на полу коридора.

— Садись и ты, — кивнул я Баркову. — Скоро будем купаться.

Барков потер лоб.

Корабль дрогнул сильнее.

— А если мы не на Заре? — тихо спросил Барков.

— В каком смысле? — тут же насторожилась Груша.

— Ну… я не знаю… А вдруг… и навигационный контур дал сбой?

Груша выразительно постучала кулаком по полу. А потом себе по голове. Звук, кстати, получился вполне идентичный.

— А если это все-таки… другая планета? — продолжал сомневаться Барков.

— Корабль шел на Зарю? — подбоченилась Груша.

— На Зарю, — хором ответили мы.

— Тогда он и пришел на Зарю. И никакой дезинфекции не будет. Протокол дезинфекции введен для планет неземных классов…

Корабль замер.

— Я же говорила, — усмехнулась Груша. — Встали на грунт. Теперь я вами займусь, мои тушканчики…

Груша неловко поднялась на ноги и двинула в сторону трюма. Совершенно неожиданно перед ней вспучилась прозрачная, похожая на чуть выпуклую линзу переборка. Груша оторопело остановилась перед ней, затем дотронулась пальцем, развернулась и поперла на Баркова.

Мы тоже поднялись с пола.

— Где мы?! — Груша сжала кулаки.

— Я… я… не знаю… я только предположил… может, на самом деле сбой в автоматике…

— Да какая разница? — взвизгнула Груша. — Ты все испортил! Корабль нас не видит! Сейчас запустится дезинфекция!

— А что такое «термит»? — поинтересовался я.

— Дезинфекция!

— Что такое «термит»? — повторил я.

— «Термит» — это кислота, только газообразная. Она вступает в соединение с белком…

— Короче!

— Она переваривает белковые формы. За несколько секунд. Лучший дезинфектор! Ничего не остается, даже зубов.

Быть переваренным заживо мне совершенно не хотелось.

— Я говорил, что зря… — промямлил Барков.

Появился какой-то неприятный звук. Чавк. Чавк. Чавк.

— Отделяются отсеки… — потерянно сказала Груша. — Все…

Она кинулась по коридору в противоположную сторону. И тут же перед ней выросла другая переборка, Груша врезалась в нее, ее откинуло обратно, как войлочный мячик.

— Опоздали! — прошептала Груша. — Все…

Она встала на корточки и выстрелилась с позиции низкого старта. Влупилась в линзу со всей своей восьмидесятикилограммовой мочи. Линза даже не прогнулась. Еще бы! Переборки ставят не для того, чтобы их можно было вот так просто, могучим плечом с разбега, вышибить.

Груша оплывала по линзе. Щупала ее руками, будто перед ней была не переборка, а случайно найденное свежее яйцо динозавра.

— Отойди в сторону, — неожиданно спокойно сказал Барков.

— Не хочу! Не хочу отходить!

С Грушей вроде как истерика приключилась, она никак не хотела отпустить своего динозавра.

— Отойди, — попросил Барков еще раз.

Я поглядел направо, потом налево. Мы находились в отсеке коридора длиной, наверное, метров в десять. По обеим сторонам линзы. Выхода нет. Скоро польется «термит». Не знаю, но я почему-то никакого особого страха не чувствовал, так, только слегка. Мне все казалось, что это не по-настоящему.

— Мама… — завыла вдруг Груша. — Мамочка…

И тут случилась странная штука. Барков как-то преобразился. Он подскочил к могучей Груше, как-то умудрился схватить ее за шиворот и отбросить в сторону. Затем скинул рюкзак, присел над ним, расшнуровал горловину и сунул руку внутрь.

Через секунду он достал из рюкзака что-то похожее на пистолет-парализатор, какими пользовалась карантинная служба, только больше раза в два. Что-то черное, как эбен, и такое же полированное. Необычное. Очень необычное! Мне показалось, что «пистолет» даже как-то излишне темен, будто он собирает в себя свет. Во всяком случае, бликов он не отбрасывал. Видимо, оружие какое-то… Хотя я в оружии не очень хорошо разбираюсь и парализаторы только в кино видел, ими давно уже никто не пользуется.

Барков поднял пистолет, сдвинул у него что-то сбоку. Даже со стороны было видно, какой тот предмет тяжелый и неудобный. И он совсем Баркову не шел.

— Это что? — спросила Груша.

— Отвернитесь! — крикнул Барков.

Я отвернуться не успел. Из пистолета вылетел яркий желтый разряд, противно свистнул выжженный воздух, переборка разлетелась в блестящую пыль, пыль повисла в воздухе медленными каплями.

Груша ошалело смотрела на Баркова.

— Откуда у тебя…

— Потом! — крикнул Барков. — Бежим!

Он первым продрался через висящие капли, быстро пошагал дальше по коридору. Я подтолкнул Грушу, она поднялась и поторопилась за Барковым. Я тоже не отставал. Капли стекла оказались довольно горячими.

Барков остановился перед следующей переборкой, выстрелил.

Я оглянулся. Переборка за нами медленно восстанавливалась, капли стягивались к центру, медленно срастались в стекло.

— Откуда у тебя оружие? — спросила Груша. — Что вообще за пистолет такой?

Она уже приходила в себя и снова начинала командовать. Барков не ответил, побежал дальше. Так мы и пробирались — прожигая себе дорогу.

Где-то на восьмой переборке корабль начал крениться, меня повело в сторону, я запутался в ногах, и на меня тут же свалилась Груша. Груша была твердая и тяжелая. Она не только на меня свалилась, она по мне еще и проехалась. Так, слегка, всего пару костей раздавила.

— Вставайте! — завопил Барков. — Вставайте скорей!

Груша поспешила подняться, надавив коленом мне на живот. Ничего, скромная девушка, кишки мне потом пластиковые вставят, новые. У Гучковской кевларовое сердце, у меня будут пластиковые кишки. Возможно, я тоже стану старшим педагогом…

Над головой снова полыхнуло.

— Все, мы в трюме, — сообщил Барков.

Трюм был освещен. По стенам мигали лампы выгрузки, а сам терминал переливался просто как новогодняя елка. Черный ящик висел в воздухе над погрузочной рамкой.

— Видимо, мы покинем корабль верхом на этом ящике! — Груша указала пальцем. — Тимоня будет рулить, я буду за капитана…

Барков снова снял рюкзак, опустился на колени, положил рядом пистолет. Палуба подрагивала, и пистолет подпрыгивал по ней с металлическим звуком. Я наклонился и поднял его — ну, чтобы он куда-нибудь не укатился.

Барков исследовал глубины рюкзака.

Корабль шарахнуло в другую сторону, меня швырнуло на Грушу, я об нее стукнулся. Стало больно, я скорчился и случайно нажал на курок.

Импульс рассек трюм и впился в ящик. Прожег его насквозь, уже ослабленный, чирканул по стене.

— Нас не перестреляй, Тимоня! — рявкнула Груша.

У Баркова изменилось лицо. Он забыл про рюкзак, вырвал у меня пистолет и стал целиться в ящик. В то самое место, куда попал я.

— Я случайно… — развел руками я. — Я не хотел…

Барков маленькими шагами приближался к ящику. И целился.

Тряска тем временем усилилась. Погрузочная рамка разошлась, ящик ушел вниз. Сброс!

Перед нами темнела прямоугольная дыра погрузочной рамки. Сквозь нее внутрь влетал холодный и кислый воздух. Пахло гадко, так не могла пахнуть Заря.

— Нам тоже надо прыгать, — сказал Барков.

— Куда? — встопорщилась Груша. — Почему мы не на грунте?

— Туда, — кивнул на дыру Барков, — вниз. Не знаю, почему мы не на грунте, корабль не приземлился, но прыгать надо.

— Я не хочу прыгать неизвестно куда!

— Меньше чем через минуту начнется продувка. «Термит». У меня есть вот что…

Барков достал из рюкзака пригоршню небольших, размером с фундук, синих шариков.

— Что это? — спросил я.

— Парашюты, — объяснил Барков. — Одноразовые. Держите.

— Какие еще парашюты, что ты мелешь… — понесла было Груша.

Но Барков не стал ничего объяснять, сунул шарики нам.

И вдруг я подумал, что одноразовые парашюты оказались у Баркова совсем не случайно. И пистолет, который Барков совершенно случайно где-то раздобыл. Какая-то подозрительная предусмотрительность, какой-то рюкзак на все случаи жизни… И корабли он случайно и неудачно как-то перепутал…

— Работает просто, — объяснял Барков. — Надо зажать в кулаке. Раскрывается автоматически. Самое главное, прыгать спиной вперед, а то можно сломать позвоночник.

— Я не хочу спиной вперед… — продолжала выступать Груша. — Может, там неизвестно что… Шлемы! Мы забыли шлемы от комбинезонов! А вдруг там ядовитая атмосфера? Надо вернуться!

Я потрогал себя за голову. Действительно, шлемы мы забыли. Но возвращаться времени уже не было. Переборки-линзы… все из головы вылетело…

Громко засвистело. Погрузочный терминал засветился желтым.

— Спиной вперед! — крикнул Барков и толкнул Грушу в плечи.

Груша исчезла, будто сдуло ее. Барков уставился на меня. Я прыгнул сам, без его помощи.

Я падал спиной вниз. И видел огни грузового корабля, видел, как выпрыгнул Барков. Воздух свистел вокруг. Я считал — раз, два, три, четыре…

На восемнадцати шарик в моей руке лопнул, и меня окутало большим мягким пузырем. Пузырь наткнулся на что-то и тут же обмяк, сдулся, я плавно опустился на землю. То есть на камни.

Встал на ноги и посмотрел наверх. Корабль то ли уже ушел, то ли бортовые огни отключились — я его там не увидел.

Небо было черным и звездным. Созвездия, непривычные и незнакомые, тускло висели в небе, я отметил одно, похожее на дерево, возле горизонта. А прямо над головой разворачивалась мутная неправильная медуза, ровно гудящая зеленым светом.

Колыбель. Звездная колыбель. Место, где рождаются звезды.

Я так долго смотрел на небо, что у меня заболела шея. Затекла. Тогда я огляделся уже по сторонам. Вокруг только камни. Камни и камни, никакой растительности, ничего. И горы. Каменные холмы. И остатки парашюта — он уже успел разложиться, остались только грязноватые лоскутки. Я попытался на всякий случай эти лоскутки собрать, но не получилось, они распались в мелкий прах.

— Барков! — позвал я.

Голос мой погас в окрестных камнях.

Я крикнул погромче. Но все бесполезно, что погромче, что не погромче — голос вяз между огромными валунами и идти ввысь никак не хотел.

— Барков!

Мне никто не ответил.

Я чувствовал себя на редкость плохо. Моя жизнь сделала резкий рывок, ускорилась. Так ускорилась, что я за ней даже не поспевал. Все летело в самые настоящие тартарары, от чего я ощущал заметное головокружение.

Глава 6. Сыр

Я даже не понял. Решил было, что у меня галлюцинация.

Между двумя большими камнями стоял дом. Вернее, домик. Маленький, аккуратный, с белеными стенами и выпуклой красной черепицей, похожей на рыбью чешую. В старинном таком духе домик — уютный, веселый, игрушечный. Вспомнилось: года два назад мы отдыхали в Финляндии, там по всему балтийскому побережью разбросаны городки с такими вот домиками. Архитектурные заповедники, будто на триста лет назад попадаешь. Красиво. Очень похоже на тот домик, который сейчас видел.

Но сначала я думал, что он мне кажется. Поэтому я даже взял и закрыл глаза, чтобы отвести видение. А когда открыл — домик стоял как ни в чем не бывало. Никуда не делся. Значит, не мираж. Значит, все так и есть.

Следовательно, здесь где-то люди. Кто-то ведь зачем-то поставил здесь дом?

Я обрадовался и направился к нему. Оказалось, что добраться туда не так уж и просто — камни из угловатых переделались в круглые и скользкие, и они все старались выскочить из-под ног, стряхнуть с себя. Но я на такие мелочи даже внимания особого не обращал, пер себе вперед и пер.

Однако, когда приблизился к домику, то обнаружил, что он не очень-то и веселый. Во-первых, он был как будто вырезан. Его словно взяли вместе с окружающей землей и перенесли сюда — даже заборчик сохранился небольшой, и калитка в нем открыта. На редкость, кстати, скрипучая. Во-вторых, дом совсем не вязался с окружающим пространством, со всеми камнями и скалами. Он был как картинка, голографический мираж, как… Что-то не то в нем было…

Я подошел еще ближе и обнаружил, что домик не такой уж и игрушечный. Ставни болтаются, стекла хотя и есть, но все тусклые и какие-то засаленные, а в двери красуется дыра. Как от хорошего пинка ногой.

Тропинкой ко входу, кажется, пользовались — протоптанная. Добрый знак. Значит, мы не на необитаемой планете. Значит, тут кто-то все же есть… Ну или, во всяком случае, был. Переселенцы. Хотя я о таких, честно говоря, не слышал. И вообще, какой дурак может здесь жить? Одинокий философ-мизантроп?

Дверь была открыта, я толкнул ее и оказался в маленькой аккуратной гостиной. На полу ковер, на стенах гобелены с оленями, старые часы, барометр. Картины с серьезными губастыми собаками, распивающими чай и поглядывающими по сторонам через монокли. В углу пузатый диван, в центре столик, кресла-качалки. Камин.

Тихо, уютно, только что огонь в камине не горит.

Едва я оказался в домике, как мне жутко захотелось спать. Прямо с порога. Заболели глаза, плечи стали мягкими, а ноги ватными, я зевнул и огляделся. Диван. Мне сразу бросился в глаза диван — глубокий, с широкими полосами. В лунном свете полосы казались черно-белыми, как клавиши рояля…

Стоп. Я выглянул в окно и увидел, что на небе вылезла луна. Но не земная Луна, а местная. Крупная, иссеченная многочисленными шрамами, будто кто-то хорошенько изрубил ее саблей. Синеватого цвета, примерно как мороженое «Бирюза». Луна светила в дыру между набежавшими облаками, и почему-то это меня успокоило. Спать, мне хотелось спать… Я поглядел на свои руки и ноги — они были грязными и синими.

Диван продолжал улыбаться черно-белым, я подошел к нему и сел. И почти сразу же лег. Луна назойливо светила, а я думал из последних мыслительных сил.

Сегодня был не самый легкий день в моей жизни. Сначала меня пытались растворить едким флюидом «термит», затем сбросили с высоты, затем я несколько часов блуждал по горам, ободрал себе все конечности… И ведь с самого начала знал, что ничего хорошего из моей практики не получится. Что может получиться хорошего, когда тебя отправляют на Европу колоть лед? Вот-вот…

Спать хотелось просто зверски, в коридоре грузового корабля я не выспался совсем. Да еще всякие нервные потрясения…

Я зевнул. Широко, так что глаза заболели. И уснул. Почти сразу мне в бока стало что-то колоть, будто из дивана собирался выбраться наружу упертый рогатый жук. Я тотчас проснулся и треснул кулаком по дивану. Но жук не унимался, копошился и копошился, так что я встал. С твердым намерением его прибить.

Из дивана торчала пружина. Попытался ее заправить, однако у меня не получилось — пружина была упряма, не заправлялась, а если и заправлялась, то выскакивала из других мест.

Помучившись минут десять, я плюнул на диван и отправился искать другое место. Исследовал первый этаж, но здесь ничего подходящего для лежания не было. Кроме гостиной на первом этаже еще были кухня, малюсенький кабинет и кладовка. Тогда я поднялся наверх.

Маленький коридорчик и две спальни. Одна спальня взрослая, со скучной широкой кроватью и неприятным комодом из черного дерева. Тут мне совсем не понравилось. А детская понравилась. Смешная мебель, смешная кровать, какие-то игрушки на полу. И даже как-то по-хорошему светло здесь было. Луна нашла меня и здесь и тоже лила свой свет из окошка.

Если бы я не устал, если бы не был так издерган за этот день, то я бы отметил некоторые странные детали. Не только в спальне — во всем доме. Я бы заметил, что мне не встретилось ни одного зеркала, увидел бы неприятную лужу на кухне. Я бы понял, что, по идее, луна должна быть совсем с другой стороны и что светить сразу в два противоположных окна она не может. И я бы обратил внимание на то, что постель в детской комнате заправлена. Чересчур аккуратно заправлена.

Но я устал. И мне было ни до чего. Подошел к кровати, свалился, закрыл глаза. Увидел вдруг пляж, залив, мелкий песок, на море яхты с красными флагами, солнце в небе… Не жарко, а, напротив, приятно… И вдруг стало темно. Свет будто прикрыли гигантской шляпой, и образовались сумерки с каким-то красноватым оттенком, будто на Европе. В небе образовались тяжелые облака, между ними клубился рыжий туман, из которого что-то тянулось ко мне…

Я долго не мог понять, что именно тянулось, а когда понял, то заорал. Ко мне тянулась рука. Тяжелая черная рука с длинными крючковатыми пальцами, с отросшими ногтями, с ногтей стекала слизь…

Наверное, от видения руки я и проснулся. Открыл глаза, но не увидел ничего — темнота вокруг меня была настолько густа, что на нее вполне можно было вешать одежду.

Видение… Когда я спал, мне привиделось… Кажется, это так называется… Но почему во время сна?

Впрочем, додумывать мне было некогда в силу некоторых обстоятельств. У меня болело сердце. Сильно. Вообще-то, у меня никогда внутри ничего не болело, а тут я почувствовал, что болит. Я даже подумал, что каким-то образом вдруг ключицу сломал. Но ныла не ключица, а сердце. Именно сердце. Наверное, организм привыкал к условиям чужой планеты. К тому же я лежал в какой-то странной скрюченной позе — свернувшись калачиком. Но каким-то уж очень высушенным калачиком. Пустынным.

Я попытался распрямиться и понял, что не могу, материал, обхватывающий меня, был крепкий, какой-то словно резиновый, каучуковый — вязкий. Кроме того, мне показалось, что он был теплым, что ли… Последнее обстоятельство мне особенно не понравилось, и я принялся энергично вертеть и качать головой, поскольку обнаружил, что голова у меня немного свободна. Так, миллиметра на полтора.

Я стал эти полтора миллиметра развивать, упорно стараясь растянуть их хотя бы до двух, а там, может быть, и до трех. И когда почувствовал, что достиг некоторого успеха — амплитуда покачиваний немного расширилась, — ни с того ни с сего окружающий меня плотный материал вдруг стянулся, и голова моя оказалась спеленутой еще больше. Я даже челюстью пошевелить теперь не мог. Попался.

Вдруг я услышал шорох. Что-то шуршало рядом, будто шелестели по полу маленькие ножки. То ли собака, то ли… Вот, совсем рядом со мной…

А потом кто-то неумело, будто давно не упражнялся в разговорах, произнес:

«Скажи «сы-ы-ы-р»…» — тоненьким детским голоском. И от этого голоска меня пробрало таким ужасом, какого я не ощущал никогда. Даже когда я первый раз увидел Грушу с косичками.

Я заорал и принялся биться, дергаться, пытаясь выбраться из плотного стягивающего плена. Но ничего не получалось. Получилось даже хуже — меня спеленало со всех сторон, пережало по поясу, сдавило и стало душить.

Что-то тяжелое и мягкое перекрывало дыхание, и кто-то далеко-далеко сбоку поскуливал: «Сы-ы-ыр, с-ы-ыр…»

Я задыхался. Уже почти задохнулся. Глаза стала заливать красная муть, но вдруг стягивание прекратилось. Остановилось просто. Я мог дышать одной восьмой частью своих спрессованных легких, но все-таки мог.

Все замерло. И писклявый «сы-ыр» тоже прекратился, и так продолжалось, наверное, минуты две. Потом знакомый голос спросил:

— Тут кто-нибудь есть?

Барков. Ушастик. Нашелся…

— Барков!!! — заорал я, но голос мой потонул в мягком и ватном.

Да и не орал я, наверное. Как я мог орать, если и дышать по-нормальному не мог?

Барков, конечно же, меня не услышал.

— Кто тут? — повторил он.

Неужели он не видит, что я тут? Что в комнате кто-то есть? Что я подыхаю тут?

Я принялся вопить и дергаться, хотя дергаться и не мог. Но дергался. Кончиками пальцев, бровями, ушами я дергался!

— Кто здесь? — снова спросил Барков.

— Я! Я здесь! Я!

Но Барков опять не услышал. Странное дело: я его прекрасно слышал, а он меня нет. Изнутри звук не проходил.

Барков зачем-то потопал по полу, даже вроде бы попрыгал — я почувствовал, как задрожала кровать. А потом я услышал шаги. Барков уходил. Он заглянул в детскую, ничего не увидел и теперь уходил!

Я завыл, захрипел… Бесполезно.

Барков удалился. И едва хлопнула дверь, как дрянь, окружавшая меня, пришла в движение, заволновалась, принялась как-то мелко суетиться, и только сейчас я вдруг понял, что, судя по всему, кровать живая.

И меня залила паника. Дикая, слепящая, дурная.

Говорят, что многие люди, которые падают с большой высоты, погибают не оттого, что расшибаются, а оттого, что в доли секунды происходит приступ паники. В кровь вгоняется такая доза адреналина, что сердце не выдерживает и просто взрывается!

Вот и у меня сейчас сердце прыгало, еле удерживаясь на каких-то там тонких ниточках. Мне не хотелось, чтобы все закончилось так тупо. Не хотелось мне окончить свои дни так.

Снова шаги… Барков вернулся!

— Спать-то как хочется… — пробормотал Барков. — Всю жизнь не спал…

Я попробовал предупреждающе пискнуть. Куда там! Я вдруг почувствовал, что плотность, окружавшая меня, окаменела, словно меня залили с макушкой бетоном, и он медленно застывал-застывал… и почти уже совсем застыл.

Надо было закричать. Сделать что-то. Если Барков сейчас сядет на эту кровать, то все — больше он уже не встанет.

— Дрема… — зевнул Барков. — Сон. Да здравствует сон…

Что-то стукнуло. Там, вовне.

Я почувствовал, как дрожит то, что вокруг меня. Будто напрягаются и расслабляются мускулы. Вот так кошки, когда сидят в засаде и видят какого-нибудь глупого воробья, начинают перебирать мышцы, разогревая их перед броском. Кровать дрожала приблизительно так же.

С нетерпением.

С предвкушением.

И тут же я почувствовал, как что-то поползло по моему телу, теплое, липкое и одновременно шероховатое. Поползло к горлу.

Сверху на меня опустилось что-то. Не очень тяжелое. Барков.

И тут же по окружающему меня материалу пробежала судорога. И еще. Я услышал треск и… не знаю, возможно, визг, что ли…

Свет. Вдруг стало светло! Хватка ослабла. И еще послышался какой-то треск… будто рвущихся сухожилий…

— Барков! — завопил я. — Это оно!

— Знаю, — раздался голос. Ко мне просунулась рука. — Держись!

Я схватился за руку, и Барков рывком вытащил меня наружу. На пол. За мной тянулись какие-то белесые нити разной толщины и с какими-то бляшками внутри. Нити вяло шевелились и пульсировали, Барков взмахнул ножом и перерезал их. Из нитей выплеснулись серые сгустки, меня затошнило.

— Что это? Что это такое?

— Не знаю! — заорал в ответ Барков. — Не знаю!

Барков отшвырнул меня в угол. Он поднял нож так высоко, как только мог, и нанес несколько ударов по кровати. Нож входил в покрывало с чавкающим звуком. Я, конечно, не специалист, однако мне показалось, что так нож входит в мясо. В живое.

— Что это? — снова закричал я. — Что это вообще?!

— Я не знаю! — Барков рубил ножом кровать. — Не знаю! Не знаю!

Потом он остановился. Нож был перепачкан в белой дряни, дрянь стекала по его рукам и животу, Барков весь был в ней перемазан.

И я тоже был в ней. Было похоже на масло. Кокосовое. Или пальмовое. В общем, белого цвета.

Я смотрел на кровать.

Пауза. Пауза тянулась и тянулась, я смотрел в кровать и смотрел, смотрел, не мог оторваться. И это длилось и длилось, не знаю сколько… Пока Барков не толкнул меня в бок, пока я не очнулся.

— Забавно… — протянул он. — Очень забавно… Никогда такого не видел…

Я тоже никогда такого не видел. И даже несмотря на то, что сейчас я это видел, я не верил глазам.

Кровать была не кроватью, а я не знаю… Из распоротого покрывала сочилась мутная полупрозрачная жидкость. А под покрывалом… То, что находилось под ним, было похоже на многослойный пирог с потрохами, грибами и капустой. Пирог разрезали вдоль, и теперь его внутренности вываливались наружу и растекались…

Ничего мерзопакостнее в своей жизни я не видел. Желудок сжало еще сильнее. Тяжелым спазмом, хуже, чем от курения, хуже, чем от антифриза.

Меня вывернуло. И еще раз. И опять. Я не мог остановиться, спазмы не прекращались, будто кто-то засунул мне в желудок тошнильную бомбу…

Вдруг я почувствовал боль. Резкую боль в плече. И пришел в себя. Барков ударил меня, вот откуда боль.

— Что это? — прошептал я уже более-менее вменяемо.

— Не знаю, — пожал плечами Барков. — В тысячный раз говорю: я не знаю…

— Какое-то существо? — спросил я. — Оно живое?

— Вроде да… Полип какой-то. Мимикрирует под постель. Что-то вроде росянки, активный хищник.

— Полип…

Какой же может быть полип? Не полип, а… я просто не знаю что. Никогда больше не лягу спать ни на одну кровать. Никогда! Ни в одну! Сжечь все диваны! Сжечь!

Барков разглядывал внутренности кровати.

— Похоже на желудок… Такое бывает у морских животных, — рассказывал он. — Думаю, кровать распространяет вокруг энергетические волны, заманивает жертву, потом спеленывает ее и переваривает… Такое простейшее. Оно вступает в симбиоз с разными существами. Селится на камнях, в раковинах…

— Не надо, — попросил я. — Не надо дальше…

Я представил, как меня переваривает кровать. Нет, лучше даже не представлять! Тяжелое зрелище. Хотя, конечно, глубоко символичное. Если бы о том, что со мной случилось, узнала Майя Ивановна Гучковская, она пришла бы в восторг. Стоп. Тут я перегибаю, конечно, в восторг она бы не пришла, но наверняка бы рассказывала всем о столь поучительной истории. Еще бы! Лодырь переварен собственным диваном. Просто Ганс Христиан Андерсен какой-то!

Вот! Вот к чему привели меня их попытки перевоспитания! Меня чуть не сожрала кровать!

— Понятно теперь, — покачал головой Барков. — Домик красивый, так и хочется зайти… Кроватка красивая, так и хочется прилечь… Я сам чуть не прилег. Знаешь, что меня смутило?

Я не знал, что там могло его смутить, но был благодарен тому, что его смутило. Я готов был поставить его смущению настоящий памятник.

— Вошел в гостиную, а луна светит так ярко, — продолжал Барков. — Поднялся наверх — луна продолжает светить, как ни в чем не бывало. Причем прямо в противоположное окно! Ну, меня и заинтересовало немного, думал, что оптический эффект такой. А оказалось, что совсем не оптический… — Барков осторожно пнул кровать. — Вообще, конечно…

Он не договорил. Уставился сначала на стену, затем стал оглядывать комнату. Она совершенно не изменилась, как была, так и осталась — чистенькой и аккуратненькой. Игрушечной-игрушечной. Только сейчас мне комната казалась какой-то… ненастоящей.

Барков шагнул к стене и ткнул ее ножом. Лезвие вошло глубоко в обои с мишками. Петр потянул его назад, но нож не пошел, остался в стене. Застрял.

Барков отдернул руку. Нож продолжал мелко подрагивать, кто-то там, в глубине стены, постукивал по нему молоточком. Или сама стена пульсировала. Резак проворачивался и вылезал наружу, что-то его выталкивало наружу, медленно так.

Через короткое время нож упал на пол. Но не брякнул, а как на резину упал, хотя пол был и деревянный, из досок.

— Значит, весь дом… тоже… — Барков подхватил нож. — Возможно, он растет… на своих жертвах…

— Что?!

— Весь дом… — шептал Барков. — Поразительно…

Стены вдруг шевельнулись. Как живые. Кровать шевельнулась тоже. И я заметил: распоротое брюхо твари начало стягиваться, наружу стала выдавливаться белая слизь…

Тут все было живое. И я вдруг сообразил: а ведь мы продолжаем оставаться внутри. Возможно, даже в самом желудке.

То же самое, кажется, понял и Барков.

— Уходим! — воскликнул он. — Сейчас же!

Откуда-то, мне показалось снизу, послышался нелепый хохоток.

Я метнулся к двери… Двери больше не было. Нет, она была, но я заметил, что коробка срослась с полотном и стенами, теперь дверь была будто нарисована. Дверь была ненастоящей!

— Двери нет! — крикнул я.

Барков подскочил ко мне, оттолкнул. Схватил нож и вогнал его в дверь. Почти повис на рукоятке. Но полотно поддавалось плохо, расходилось и тут же стягивалось обратно, нож продвигался вниз медленно.

— А-а-а! — Барков пнул дверь.

Совсем как тогда, на распределении, когда нас отправили на Европу. Но двери было все равно, дверь была сильная.

Тогда Барков уперся в дверь ногами и потащил нож на себя. Нож не поддавался, а потом разом, вдруг, освободился, и Барков оказался на полу.

Я рванул к окну. Стукнул по стеклу. Стекло спружинило, отбросило мой кулак.

Окно тоже было ненастоящим. И синяя луна была ненастоящей.

Мы оказались в ловушке.

Барков чесал рукой подбородок. Черный пистолет раскачивался на ремешке.

Пистолет! Если он легко пробивал переборки на грузовом корабле, то «резиновую» стену тоже прорежет…

— Давай, стреляй! — Я указал на пистолет.

Барков снял с плеча оружие.

— Стреляй! Прожги дверь!

— Нельзя. Батареи разряжены. Мне там снаружи тоже пришлось пострелять. Камнями чуть не завалило… — Барков показал индикатор на рукоятке пистолета. Он светился зеленым.

Пол вздрогнул, стены перекосились и стали стягиваться к центру.

— Стрелять пока бессмысленно, — прошептал Барков, — стену не пробьет. Надо подождать хотя бы чуть-чуть…

— Сколько он будет заряжаться?

Барков не ответил. Ясно, что быстро оружие готово не будет.

Барков тер подбородок, быстро оглядывая стягивающуюся комнату. И не мог ничего придумать, по его лицу видно было. По глазам. Я тоже не мог ничего придумать. Пялился только на колышущиеся стены.

Стены сдвигались. Неравномерно, та, возле которой стояла кровать, быстрее, та, что с окном, медленнее. Пол стал мягким и податливым, ноги начинали в нем тонуть, как в желе.

Честно говоря, мне не очень было страшно. Я совсем недавно уже так сильно испугался, что испугать меня по второму разу было нелегко. Во всяком случае, сегодня. К тому же сейчас рядом со мной был Барков, а вдвоем всегда гораздо проще и веселее. Мы сидели на живом полу плечом к плечу и глядели на пистолет, на индикатор. До красного уровня оставалось еще три деления.

— Может, пора? — спросил я.

По-моему, так пора. Стены были уже близко, с них выпячивались какие-то мелкие отростки, которые жадно тянулись в нашу сторону.

— Может, ты все-таки выстрелишь?

— Нельзя. Хватит только на один разряд. Только на один, потом мы уже не сможем…

Моей шеи коснулось липкое.

— Стреляй! — зарычал я.

— А пошло оно… — прошептал Барков, поднял пистолет и уткнул его в приблизившуюся стену.

И тут произошло следующее. Стены резко сжались. Очень резко, буквально за мгновенье какое-то. Я даже глаза не успел закрыть, как оказался сплющен ими, комната свернулась в трубу, меня мощно поддало в спину, и я вылетел в окно. Как пробка из бутылки.

А вслед за мной вылетел Барков. Как мяч из теннисной катапульты.

Я успел сгруппироваться, упал на камни боком, ушибся несильно, только руку чуть не сломал. Баркову тоже повезло — он свалился на склон скалы, проскользнул, скатился к изгороди. И почти сразу засмеялся. От души так, с удовольствием.

Вообще у него черта такая. Я заметил — смеяться Барков любит. Не к месту смеяться.

— Живой? — спросил я.

— Живой, — ответил Барков.

— А чего смеешься?

— А ты не понял, что ли?

— Нет.

— Нас выплюнули, — сказал Барков. — Оно испугалось, что я прожгу ему желудок, и выплюнуло нас! Ты ходить можешь?

Я пошевелил ногами. Встал. Сделал несколько шагов к Баркову.

Барков тоже поднялся. Он покачивался и выглядел не очень. Каким-то образом его комбинезон превратился в лапшу, в сплошные лохмотья, в рухлядь. Но оружие свое он не потерял. И пистолет, и нож остались при нем.

Мы повернулись к дому. Дом был уже не дом. Нет, он не утратил формы, но она как-то оплыла, сделалась какой-то другой. Дом стал похож на большой и уже начавший гнить гриб. И он, даже не сдвигаясь с места, умудрялся тянуться к нам.

Я подхватил камень, сжал его в руке. Барков поднял пистолет.

— Стреляй! — сказал я. — Стреляй, мы же теперь не внутри! Сожги его!

Барков выстрелил. Заряд попал под крышу, под шляпку гриба. Дом дернулся. Но не загорелся, не взорвался и не растекся. На белой штукатурной стене образовалось что-то вроде ожога, рана с неприятными красными краями. И мне даже показалось, что запахло горелым мясом. Впрочем, может, так оно и было.

— Стреляй! Стреляй еще! — завопил я. — Убей гадину! Убей!

Мне на самом деле очень хотелось увидеть, как эта тварь будет корчиться под вспышками, будет выть, будет умирать.

— Разряжен, я же говорю… — с досадой покачал головой Барков. — Бластер разряжен…

Дом вздохнул. Мне так показалось.

— Уходим отсюда, — Барков закинул оружие за плечо. — Надо искать Лину.

— Лину… А если ее… — я указал в сторону дома, — если он ее уже съел?

— Вряд ли. Он был бы сытым. И спокойным. И вряд ли бы на тебя стал нападать. Сытые питоны не охотятся.

Да уж, точно.

Я размахнулся и швырнул в сторону дома камень.

Глава 7. Оптимизм

— Не спрашивай меня ни о чем, — предупредил Барков мои вопросы. — Я пока не хочу говорить на все эти темы.

— Нет, все-таки я спрошу. Ты вот говорил, что кровать… ну, вроде как полип. А как же тогда весь дом? Полип ведь неразумное животное. Как же он устроил все…

— Слушай, давай не будем, а?

Барков злился.

— Разве такие животные существуют? — упорно продолжал я. — Никогда ничего подобного не слышал.

— Я тоже никогда ничего подобного не слышал. Послушай, Тимофей, я хочу тебе кое-что сказать… Только обещай, что ты будешь слушать!

— Обещаю, — согласился я.

Барков набрал воздуха и выдал откровение:

— Мне кажется, что мы оказались на очень опасной планете.

— Я уже догадался.

— Нет, — Барков пнул камень, — ты не понимаешь. Планета… она вообще-то… В общем, тут может быть опасно все. Поэтому надо быть осторожнее…

— Я больше ни в один старый дом не полезу!

— При чем здесь дома? Дом одно дело, но я думаю, что мы встретим еще… Короче, если ты тут что-то увидишь — не приближайся! Любой предмет может быть опасен. Любой! Не приближайся и всегда зови меня. Запомни!

— Запомнил, — кивнул я. И повторил: — Запомнил.

— Вот и хорошо. А если вообще говорить, то плохо наше дело.

— Почему?

— Плохо, — Барков поежился. — Очень плохо.

— Да что плохо-то? Ну да, дом-убийца. Будем держаться от него подальше, вот и все. Сюда приходят грузовые корабли, а значит, тут должны бывать люди. Рано или поздно сюда кто-нибудь прилетит. Мы разложим сигнальный костер или из твоего… как его там… бластера пальнем. Нас заметят.

— Ну да, пальнем…

Барков снова поежился. И я поежился. Ничего, как-нибудь выживем.

— Костер развести не получится, конечно, — сказал я. — Дров нет.

— С дровами как раз не проблема, — возразил Барков.

Он извлек из-под истрепанного комбинезона длинную штуку, больше всего похожую на… обычную палочку. Собрал в пирамидку пяток небольших камней, чиркнул по ним своей палочкой, и я с удивлением увидел, как по камням побежал голубенький огонек, а еще через секунду они и вовсе загорелись.

— Зажигалка черных егерей? — спросил я.

— Ага, — подтвердил Барков.

— А где рюкзак?

Я только сейчас вдруг заметил, что рюкзака у Баркова нет.

— Потерял, пока падал. Попал в восходящий поток, рюкзак сорвало. Надо его найти обязательно, там много полезностей… Найдем.

— Вот и я думаю, — бодро сказал я. — Огонь уже есть. С огнем можно жить. Планета пустынная, но грузовые автоматы сюда прилетают…

— Ну да, — напряженно кивнул Барков, — автоматы прилетают… Хорошо, конечно, только… Ты помнишь ящик?

— Какой? Тот, который был в трюме? В котором я дыру проделал? Ну да, помню. Черный. И что? При чем тут ящик?

Барков прикусил губу.

— Его ведь сбросили с большой высоты. Корабль даже не приземлился, а потом все равно провели зачистку «термитом». А такую зачистку производят только на планетах с повышенной ксеноактивностью.

Я поморщился. Повышенную ксеноактивность у нас нашли на Соседе, так там десять минут нельзя продержаться. Сразу вдохнешь пух-осу — и все, труп. Тут что, тоже ксеноактивность такая, как на Соседе?

— Дом, «термит», автоматические корабли… Очень нехорошие признаки. Если я правильно понимаю обстановку…

— И что за обстановка?

— Надо поскорее найти Лину, — не ответив, сменил тему Барков. — Знаешь, Тим, такие дома, как тот, что мы видели, такие дома могут быть только… только в одном месте… — нагнетал загадочность Барков.

— В каком месте? — спросил я.

— Видишь ли, все это мне кое-что напоминает, некую легенду. И если мы попали в то место…

Как же мне не нравится, когда люди начинают себя так вести! Они просто специально провоцируют вопросы, чтобы потом на них не отвечать.

Поэтому я и не стал особо ничего спрашивать.

— Да уж, — сказал я, — плохо. Всем плохо. Груше… то есть Лине, сейчас, наверное, тоже плохо. А нам ничего. Жаль только, что рюкзак твой потерялся. Что еще в нем, кстати, есть?

— А кто его знает, что там еще…

— Ты не знаешь, что у тебя есть в рюкзаке?

— Знаю, но не до конца. Там ракеты еще должны быть, еще что-то…

Барков пожал плечами.

— Вообще-то рюкзак не мой, — признался Барков. — У моего дяди таких рюкзаков полным-полно, я и позаимствовал один.

— В каком смысле — позаимствовал? — не понял я.

— Ну как-как… Спер!

— Спер?

— Спер, — несколько раздраженно подтвердил Барков. — Стянул, стибрил, увел. Короче, украл.

— Украл? — Сезон удивлений продолжался.

— Да, украл. А что было делать? Я ему говорю: дядя Джиг, дай, пожалуйста, рюкзак. А он только смеется. Сам виноват. Осуждаешь?

— Не знаю…

Я на самом деле не знал. Нет, конечно, украсть рюкзак у дяди — вообще что-то сверх. Но, с другой стороны, Барков все детство провел на «Блэйке», а у них там то ли восточная деспотия была, то ли вообще драконат… Так что судить Баркова мне, пожалуй, не стоило. Кто знает, как бы я сам себя повел, прожив там пару лет? К тому же если бы не Барков, то меня сейчас бы уже не было. Два раза бы не было. Сначала меня растворил бы «термит», потом сожрала бы кровать…

Я снова вздрогнул, вспомнив мерзкий дом.

— Давай я тебе расскажу про дядю? — вдруг предложил Барков.

Я хотел было ему сказать, что думаю про него и его дядю, но вдруг подумал: а что, может быть, и неплохая идея. Надо успокоиться и привести мысли в порядок, рассказ про дядю тут вполне подойдет. Поэтому я сказал:

— Ну, давай, рассказывай про своего дядю.

— Мой дядя — самый могучий дядя, — тут же сообщил Барков. — Он до сих пор собирает всевозможную ерунду, приспособления вроде бесполезные, но в то же время и очень полезные: пилюли невидимости, парашютные капсулы, пищевые капсулы, капсулы интеллекта… Дядя их разыскивает, ну а некоторые сам изготовляет. Он умелец. Мой дядя в черные егеря сразу после школы записался. Ну, не в сами егеря, а в егерскую школу. Три года на Марсе, потом еще четыре на внешних рубежах. Готовили их как не знаю вообще кого, мой дядя и сейчас зверь настоящий, он парней из карантинной службы один четверых уложит с завязанными глазами!

Барков зачем-то ткнул двумя пальцами в небо.

А я подумал, что бойцы карантинной службы тоже не младенцы. К нам в школу они приходят иногда на физкультуру — такие вещи показывают, что просто глазам не веришь. Я сам видел, как один карантинщик держал в зубах раскаленную докрасна кочергу от камина. Но спорить с Барковым не стал. Оно ж понятно: собственный дядя всегда самый-самый. Вот мой дядя Иван, он в Бразилии живет, мог сожрать в одно рыло сорок три дуриана. Рекорд во всей Южной Америке, между прочим…

Ну вот, на меня эта барковщина начала действовать. Вон тоже как стал выражаться — «в одно рыло». Знакомы всего ничего, а Барков на меня уже повлиял. Еще пара недель, и начнешь метать копье и рвать зубами сырое мясо. Какого-нибудь местного утконоса… При чем здесь утконос? И копье? Ах, ну да, сушеный утконос был на милой сердцу Груши «Чучундре». То есть «Валендре».

Я вспомнил о «Чучундре» и тут же с тоской подумал о глетчерах, ледниках и комфортабельных подземельях Европы. И Европа показалась мне самым прекрасным местом во всей Галактике.

— Потом началась пандемия на Светозаре, — продолжал рассказывать Барков, — и черных егерей бросили туда…

Про пандемию на Светозаре я не слышал. И про Светозар тоже сам не слышал. Не знаю, может, это была одна из научных планет, их сейчас много. Испытывают на них разную машинистику.

— Там была научная база, ученые с какими-то экзовирусами там работали, хотели осчастливить всех, ну и доработались. Мобильное бешенство. В результате почти полтора года егеря отлавливали по джунглям обезумевших научных сотрудников, которые кусались, царапались, рвали друг друга и все время бежали, бежали, бежали. Половину так и не удалось найти, кстати. А как закончились дела на Светозаре, так сразу начался Большой Побег…

Я и про Большой Побег ничего, к счастью, не знал. Видимо, история одна из тех, которые случились тридцать-сорок лет назад во времена активного освоения космоса, во времена бравых черных егерей и всяких там романтиков. Те истории мало кому известны. Их не принято вспоминать, их больно вспоминать, информация о них хранилась так, что найти ее нелегко.

— Потом дяде отстрелили руку, и он вышел в отставку. А потом и вообще егерей распустили. Вот ты говоришь, я спер рюкзак…

Я, между прочим, совсем не говорил, что он спер рюкзак.

— Так у дяди моего рюкзаков тех девать некуда — на стенке рядком висят. Восемнадцать штук. А спит он в специальной камере. Ну, если вдруг ночью высадятся вредные инопланетяне, то чтобы они не успели накачать его своими мерзкими спорами.

— Ты серьезно? — удивился я.

— Вполне. Думаешь, почему черных егерей распустили? Они хотели себе оборудовать астероид, так сказать, последний рубеж обороны от вся и всех. А такого нельзя было допустить. Теперь последний рубеж обороны у дяди дома. Все ветераны-егеря параноики. Кстати, бластера в рюкзаке не было, бластер он мне отдельно подарил.

— Бластер — это от слова «взрывать»? — спросил я.

— Не знаю точно. Кажется, у того, кто придумал оружие, собаку так звали. Бластер — по-английски Бобик, кажется.

Барков улыбнулся мыслям.

— Дядя тогда сказал, что бластер счастливый, из него он подстрелил бронтокрыла.

Я промолчал. Дико, конечно. Взрослый дядька дарит своему племяннику оружие, способное прострелить навылет кашалота… Однако паранойя барковского дяди нам пошла на пользу. Я подумал, что мне тоже, пожалуй, стоит завести такой вот бластер. Буду спать с ним в обнимку.

Интересно, кто такой бронтокрыл? Что-то про таких не слышал… Но я и про пилюли невидимости не слышал…

— Дядя вообще-то у меня хороший. Рыбалку любит. Предлагал мне жить у него, но я не захотел. Я в капсуле и на «Блэйке» наспался… Погоди!

Барков стал прислушиваться. Я тоже прислушался, но ничего не услышал.

— Тут ночью особо опасно, — сказал вдруг Барков.

И потрогал оружие. Кажется, сам вид оружия внушал ему уверенность.

— Как ты думаешь, где Груша? — спросил я. — Есть предположения?

— Нет, — честно ответил Барков. — Мне кажется… Да чего гадать, все равно без толку… Давай лучше поедим. На голодный желудок мозги совсем не работают.

Барков сунул руку за пазуху и извлек на свет продолговатую синенькую коробочку. Сколько их у него, интересно, коробочек разных? Коробочник он просто, наш Барков!

— Скатерть-самобранка? — поинтересовался я.

— Почти.

Коробочка содержала синие же и продолговатые капсулы. Много капсул.

— В каждой недельная норма, — прокомментировал Барков. — И воды, и еды. Плюс витамины, микроэлементы и средства для форсирования иммунитета.

Барков кинул одну капсулу мне, я зажал ее в кулаке.

— То есть если я съем одну, то целую неделю могу не есть, не пить? И болеть к тому же не буду?

— Примерно так. На первое время нам хватит. Но все равно воду надо искать. Приятного аппетита.

Я проглотил капсулу. А Барков сказал то, что мне совсем не понравилось, испортил аппетит.

— Хорошо бы продержаться, — вот что сказал он. И повторил: — Хорошо бы нам продержаться…

— Слушай, Петь, ты все-таки что-то знаешь? — попробовал я выдавить из него хоть немного информации. — Расскажи, а? В конце концов мы тут вместе застряли…

— Да нет, — отмахнулся Барков. — Понимаешь, у меня нет информации толком, а просто так рассказывать…

— Что там было? — Я махнул рукой куда-то, примерно в сторону дома. — Что, а? Такое разве бывает? Только не надо плести мне тут про полипов и хамелеонов…

Барков корябал подбородок.

— Ну скажи, что за дом такой? — настаивал я.

— Ведь сказал уже, — пожал плечами Петр. — Я считаю, что это какое-то животное. Оно сначала было небольшое и охотилось на мелкую дичь. А потом постепенно, за много-много времени… возможно, за сотни лет даже… существо выросло…

— Ты хочешь сказать, что дом вырос… поедая людей, что ли?

Последние слова я произнес совсем негромко.

Барков кивнул.

— А как же тогда… как же тогда сходство? Ведь там все было как настоящее — столы, стулья, диван… Разве существо могло знать, как все это выглядит?

— Оно, конечно, не могло знать само… но те, кто попался к нему, могли знать…

Получалось, что он… оно… ну, короче, существо вроде как высасывало из мозга информацию…

Мерзко.

А я вообще-то лодырь.

Трудно быть лодырем, однако.

Глава 8. Долина динозаврьих яиц

Тогда я был совсем другой. Совсем. То, что случилось со мной… я имею в виду поедание кроватью… произвело на меня сильное впечатление. Но, как оказалось, ненадолго. Я чуть не погиб, а прошло несколько часов, и настроение мое уже почти исправилось. У меня легкий характер. Ну не мог я до конца поверить, что бывают вещи, которые могут убивать. Мол, все шутки. Да я, по большому счету, не знал даже, что такое страх. Когда первый раз прыгал в бассейн с вышки, мне было немного страшно, но тогда все было игрой…

А то, что случилось сегодня, не было игрой. И не было шуткой. Но все равно, главное — скучно не было.

— Никуда одному не отходить, — напомнил Барков. — И надо отдохнуть, это очень важно.

— Я что, себе враг? — буркнул я.

Петр успокоился и стал устраиваться между камнями. Вообще спать на камнях не очень удобно, даже наоборот. Но, кроме камней, тут ничего не имелось, даже самого завалященького мха, про траву я уж и не говорю. Но я очень полюбил камни. В последнее время. В последнее время я считал, что камни — лучшая постель для человека. Камень ничего дурного не выкинет, надежная субстанция.

— Тут очень опасно, — пробормотал Барков, уже засыпая. — Очень. Особенно в одиночку…

— Да, конечно, — подтвердил я. — Я никуда не пойду. Буду спать.

Но я, конечно, пошел. Спать после той постельки мне не хотелось…

Едва Барков уснул, я предпринял следующее. Потихонечку взял бластер и потихонечку, стараясь не сдвинуть с места ни единого камешка, ушел. Мы остановились между скал — на краю широкой и длинной равнины, покрытой одинаковыми круглыми валунами. Равнина мне очень понравилась, и я решил именно по ней совершить ночную прогулку.

Честно говоря, после того пряничного домика мне очень хотелось пострелять, а спать, наоборот, не хотелось. Я сегодня понес не только моральный ущерб, не только обеспечил себя беспокойством на всю грядущую жизнь, но понес еще ущерб и физический.

Я посмотрелся в лезвие ножа и увидел не очень оптимистическое отражение. Голова моя стала похожа на какую-то луковицу, но только облезлую.

Плюнуть хочется.

И еще глаза. Глаза мои изменили цвет. Раньше они были нормальными глазами голубовато-зеленого оттенка, теперь, благодаря стараниям хищного домика, стали черными. Нет, я понимал, что чернота натекла из раздавленных сосудов, но мне почему-то казалось, что она уже не уйдет. А мне не хотелось иметь страшные черные глаза. И я от этого злился. Нет, согласитесь, для настоящего лодыря и бездельника иметь черные глаза и лысую башку — просто недопустимо. Утрачивается лодырская аутентичность. И поэтому мне хотелось отомстить.

Но тут возникали сложности: никаких строений в обозримом пространстве не обнаруживалось. Расстреливать камни и скалы я смысла не видел — камни все равно ничего не чувствуют. Нужен был объект для приложения мести. Мы удалились от голодного домика на приличное расстояние, найти его в окрестных каменных завалах и поджарить из бластера не представлялось возможным. А больше мстить было некому.

Но я надеялся отыскать какой-нибудь замок с привидениями или еще что-нибудь опасно-экзотическое, я не силен в таких штуках. Представлял себе, как наткнусь на старый, покрытый мхом и плющом замок, как начну расстреливать его, как будут рушиться башни и визжать в страхе призраки… И мне делалось легче.

К тому же с бластером наперевес я чувствовал себя в безопасности. Да что там! Если уж говорить начистоту, я чувствовал себя превосходно. Чувствовал себя настоящим черным егерем, пробирающимся сквозь джунгли Нового Эквадора, идущим по следу псевдоварана, напавшего накануне на лагерь энтомологов и утащившего в свое логово самую симпатичную энтомологичку.

Только тут джунглей совсем не было. Кремень, базальт, гранит, туф — сплошная каменная индустрия.

Я удалился от костра, наверное, уже на километр, как вдруг выглянула луна. Синяя мертвецкая луна вылезла из-за туч. И пятно еще на ней такое невеселое темнело — сильно напоминало череп. Кстати, неплохое для луны название — Череп.

Свет залил продолжение равнины, и я отметил, что дальше камни странной овальной формы и почти одинакового размера, похожие на яйца. Долина динозаврьих яиц. Красиво. Отличное место для прогулок.

Я проверил индикатор на рукоятке — батареи были залиты до предела, — затем положил бластер на плечо и начал сходить в долину. Яйца оказались вполне подходящей «мостовой» для прогулки, я шагал широко и злобно, с каким-то диким чувством в душе. Мне хотелось кого-нибудь пристрелить, вот что.

Постепенно камни становились выше и больше, будто динозавры, которые их отложили, тоже увеличивались в размерах. Передвигаться по ним стало затруднительно, и мне пришлось передвигаться между. Некоторые из яиц были вообще гигантскими, в мой рост, если даже не больше. На всякий случай я заметил, в какой стороне висит синий Череп, чтобы потом можно было вернуться, после чего углубился в эту яичную ячейку.

Тут было уже интересней. Я чувствовал, что тут, вполне может быть, что-то и найдется. В смысле подходящее для стрельбы.

Я снял с плеча оружие и выставил его перед собой. Камни были одинаково синими и одинаково круглыми, я путешествовал между ними, как в лабиринте. И думал — ну вот, как только что-нибудь такое увижу, так сразу и выстрелю не раздумывая.

Однако ничего интересного пока не попадалось.

Тень!

Луна светила мне в спину, на ближайшем камне чернела моя тень. А чуть правее другая тень. Не моя. Тень была какая-то…

Мне надоело слово «странная». За последнее время я использовал его десятки раз. Тень была дурацкая. Состоящая из каких-то косых углов, палочек и неожиданных закруглений.

Значит, он… или оно… у меня за спиной. Сидит на камне. Ждет удобного момента для нападения. Чудище.

Мой палец нашел себе место на спусковом крючке. Тень исчезла.

Отлично! Значит, тут идет охота. Я охочусь на чудище, чудище охотится на меня.

Я прижался спиной к камню. Теперь надо глядеть в оба. Прыгнет сверху, выстрелить не успею…

Но тень больше не появилась. Ни разу. Я даже подумал, что она мне привиделась.

Я бродил между круглыми камнями долго, но совершенно безрезультатно. Замерз. Холодно тут было, аж мурашки пробежали. И чувство возникло какое-то странное… Будто за мной следят. Правда, следят?

Так я бродил довольно долго, и уже начало мне даже казаться, что, несмотря на постоянные наблюдения за луной, я заблудился. Но вдруг между камнями обнаружилась прогалина, такая же синяя, как все остальное вокруг. Очень аккуратная, будто вырезанная широким ножиком. И я увидел: на противоположной стороне прогалины стоит оно. Чудище.

Настоящее чудище. Не какой-нибудь там мелкий противный дом-полип, пожиратель гостей, а настоящий монстр. Похожий на тираннозавра. На не очень большого, мини-тираннозавра. Мне даже дикая идея пришла в голову: может, чудище вылупилось из одного из гигантских яиц-камней? Было чудище круглым, страшным, с растопыренными когтистыми лапками и большой уродливой головой. Оно приближалось, пыхтя, переваливаясь с ноги на ногу, оскальзываясь на крупных камнях и сокрушая мелкие, нюхая воздух, отыскивая новую жертву.

Вот и хорошо. Я укрылся за валуном средних размеров, пристроил на него бластер и стал целиться. Я никогда не стрелял из бластера. Я вообще никогда ни из чего не стрелял. Ну, из лука стрелял один раз, да и то всю кожу на пальцах сорвал. Так что опыта в охотничьих делах у меня не было никакого. Сверху у бластера имелось какое-то прицельное приспособление, кажется, прицельной рамкой называется штучка с винтами и насечками, однако, как правильно ею пользоваться, я не знал.

Поэтому просто навел ствол по возможности прямо на монстра и стал ждать. Пусть подойдет поближе, и я засажу ему разряд прямо в пузо. Будет знать! А еще лучше в пасть…

Чудище ковыляло в мою сторону. Зверь поднял верхние лапы и зарычал что-то яростное и угрожающее. Увидев, как блестят его глаза, я навел бластер прямо в его толстое упругое брюхо. Вспомнил про людоедскую кровать…

Скрипнул воздух. Я не попал — заряд пролетел над левым плечом монстра, угодил в камень. Камень растекся оранжевым сиропом.

— Ай! — завопило чудовище и упало, растворилось в камнях.

Мимикрия, подумал я. Притворяется. Заманивает. Поганая, страшная тварь. Я еще раз выстрелил. Чудовище заверещало. Видимо, я попал.

На всякий случай еще прошелся бластером по камням, так что там даже образовалась лужа из расплавленного камня, в которой наверняка уже поджаривалась гадина. Будет теперь тварь под базальтовым соусом…

Я не кровожаден, просто не люблю, когда меня переваривают.

Выждав минут пять, я направился к луже. На всякий случай. А вдруг зверюга огнеупорная? Вдруг она не досгорела? Надо было проверить, надо было убедиться.

Я шагал медленно, был настороже, готовый открыть огонь в любую секунду и разнести тут все.

Тень я не заметил. А может, ее и не было вовсе. Неожиданно передо мной точно из-под земли выросло существо тошнотворного сине-зеленого цвета. Больше всего оно походило на дикобраза. Нет, на кролика. И на кенгуру, толстого, пузатого, обожравшегося, с когтистыми маленькими передними лапками и мощными скакательными задними. Только раз в пять покрупнее. А морда как у… как у кролика, точно. И уши, как ботва, и глаза пучеглазые. А по всей спине длинные, блестящие, наверное, чуть ли не в палец толщиной шипы. Кролико-дикобразо-болван. Именно болван. Слово как-то сразу пришло мне в голову.

Передо мной стоял болван. Несуразный, будто взяли части от разных зверей и собрали в кучу, болван.

Болван заверещал, иглы его щелкнули и разом расправились, выставившись в разные стороны, глаза выпучились, пасть раскрылась, однако вместо устрашающих клыков в ней обнаружились круглые белые зубки, пригодные разве что для щекотания. Видимо, он чем-то мягким питается. И еще я заметил — его большие глаза то и дело беспощадно сходились к переносице и немедленно расходились обратно.

Монстр был чудовищно, просто зверски косоглазым.

Инопланетно косоглазым.

Честно говоря, я растерялся. Чудовище, на которое я охотился, было смешным, забавным. И, как мне показалось, оно очень меня испугалось.

Наверное, поэтому я и не выстрелил. Я рассмеялся. И опустил бластер.

От моего смеха чудной зверь пришел в еще большую ярость и прыгнул на меня, сбил с ног своей грузной тушей. Но не стал ни кусать, ни царапать, ни как-то по-другому меня разрывать — он попытался меня забодать. Да-да, набычил голову и попробовал треснуть меня лбом. Но я смог уклониться, и вместо меня болван боднул камень.

Череп его громко хрустнул, что кролика ничуть не смутило. Видимо, голова его выдерживала и не такое. Он распрямился. Глаза его провалились вообще куда-то в глубину черепа, фиолетовый язык вывалился, болван захлопнул пасть и тут же прикусил язык.

Завизжал, спрыгнул с меня, отбежал в сторону, жалобно заскулил и попытался гладить себя по морде. Однако лапки у него были чересчур короткими и до морды не доставали, так что получалось, что он шевелил ими в воздухе. И вообще все его действия были совершенно раскоординированны — одна половина туловища двигалась в одну сторону, а другая совершенно в противоположную.

Более нелепого, смешного и одновременно жалкого зрелища я не видел. Зверь размером с корову, с интеллектом свихнувшейся белки, разбитой легким параличом, косоглазый, с ушами и с дикобразьими иглами.

И мне начинало казаться, что его злобное верещание очень напоминает хихиканье.

Я не удержался и хихикнул сам. Безумная белка взбесилась снова, наскочила и принялась прыгать на мне, как огромный куль. С горохом. И с хохотом. Однако если раньше она собиралась меня забодать, то теперь явно пыталась меня заскакать. Я попробовал дотянуться до бластера, но гадина прыгала на мне, как мальчишка на пружинном диване в том доме-убийце. И с каждым скачком из меня, как из того самого дивана, вылетал сухожильный скрип.

Какая, однако, гостеприимная планета.

Прыгал кролик хорошо, крепко. И в конце концов он меня таки заскакал. Мне стало уже не до смеха. Дотянуться до бластера я не мог, толком пошевелиться тоже. Наконец дурацкий кенгуру осознал, что я беспомощен, и прыгать перестал. Отвалился, подцепил меня за ногу длинными передними резцами и поволок по камням.

Игольчатый кролик волок меня в сторону, а я тем временем думал: зря я ослушался Баркова, не надо было уходить от костра. Теперь меня съест дикобраз. Или кролик. А может, у него там дружки где-то в камнях… Или детки. Такие маленькие, уродливые кролико-ехидны. Восемнадцать штук. Вылупились и по лавкам сидят…

Далеко меня не уволокли. К счастью, кролик скоро остановился, замер и прижался к камням. И как-то неприятно мелко задрожал то ли от страха, то ли от радости.

Доберман-пинчер моего двоюродного брата начинал так дрожать при виде дяди. От восторга. От собачьей радости. Еще я вспомнил, что доберман при виде дяди не только трясся, но иногда даже пускал счастливую лужицу.

А кролик все не выпускал из своих круглых зубов мою ногу, что было крайне мне неприятно.

— Какие люди тут, однако! — произнес ехидный и злобный голос.

Я открыл глаза пошире.

Это была она. Аполлинария Грушневицкая. В простонародье Груша. Девушка-мечта, девушка-экскаватор.

Груша дымилась. Комбинезон ее был прожжен в нескольких местах, и сквозь дыры просвечивала красная ошпаренная кожа. Видимо, не по болвану я стрелял. Видимо, я стрелял по Груше.

Ошибся. Такое бывает.

Лицо у Груши было перемазано сажей, да и вообще было как-то злобно перекошено, в одной руке она сжимала изрядный, похожий на гантель, булыжник, в другой бластер. И даже несмотря на бластер, походила она больше всего на какого-то дикаря, а не на цивилизованного руководителя гляциологической экспедиции.

Один предмет из ее гардероба меня и вовсе поразил. У Груши имелся веревочный пояс, на котором висели… часы с кукушкой. Настоящие часы, деревянные, даже гирька болталась. Они придавали Груше какой-то игривый оттенок и отлично гармонировали с безумным шипастым инопланетным кроликом.

— Отпусти его, Колючка, — приказала Груша. — А то еще заразу какую-нибудь подхватишь…

Зверь, которого Груша называла Колючкой, отпустил мою ногу, нагло вытер о мою одежду свои мягкие лапы и отпрыгнул в сторону.

Я сел.

Груша возвышалась, направляя на меня бластер. Очень неприятное ощущение, признаюсь.

— Здравствуй, Лина, — сказал я.

— Здравствуй, Тимоня. Что ж ты так? Убить меня, чай, собирался? Я же тебе махала руками. Чего же ты в стрельбу-то пустился?

— Я думал… Мне показалось…

Я решил во избежание неприятностей не сообщать ей, что мне показалось.

— Ему показалось! — Груша почесала бластером подбородок, совсем как Барков. — Тебе показалось, а из меня чуть гуляш не получился! А где Петька? Ты уже прикончил его? Я так и знала. Что с вас возьмешь, примитивные личности… Сразу было ясно, что чем-то таким все и кончится. И стало так: развернулась борьба за огонь, в ходе которой один убил другого и завладел оружием. Примитивы!

— Да вовсе не прикончил я его, — перебил я Грушу. — Он спит.

— Вечным сном?

— Почему вечным? Обычным.

— А ты почему не спишь? Чего тут шастаешь? Лунатик, что ли?

— Я того… бессонница у меня, здоровье расстроилось…

— Оно и видно, — усмехнулась Груша. — Облезлый какой-то, помятый… Надо бы тебе витамины попринимать. Есть такие витамины, их даже глотать не надо…

Груша хихикнула. Судя по всему, она пребывала в хорошем настроении и не собиралась прямо сейчас меня испепелять.

— А что за зверь? — кивнул я на кролика. — Здешний заяц?

— Колючка, — ответила Груша, — дикобразный крол. Новая форма жизни, открыта мной. Я его хотела Тимоней сначала назвать, но потом передумала. И он теперь Колючка. Где же все-таки Петр? Может, пройдем к нему?

— Пройдем. Тут не очень далеко, вон за теми камнями… Пистолет мне не вернешь?

— Не верну, — кокетливо повела плечами Груша. — Ты плохо стреляешь.

«Спасибо» бы мне сказала, что я плохо стреляю. А то вот попал бы и…

— А ты хорошо стреляешь? — поинтересовался я.

— Я вообще не стреляю. Но пистолет тебе не дам, ты неадекватен. И вообще, по кому ты тут собираешься стрелять? Планета абсолютно дружелюбна!

Хотел было я ей поведать про дом-людоед, однако подумал, что мой рассказ будет слегка не к месту. Потом как-нибудь. А то еще заявит, что мне не только витамины надо принимать, но еще и уколы делать.

— Вставай, Тимоня. Пойдем.

Я поднялся на ноги, чувствуя себя боксерской грушей.

— Ай-ай-ай, Колючка! — укоризненно покачала головой другая Груша, не боксерская. — Зачем так помял нашего Тимоню? Плохой, Колючка, плохой.

Колючка подобострастно завилял всем телом. Отличное домашнее животное, подумал я. Особенно для Груши. Неудивительно, что они успели так сдружиться.

— Куда идти-то? — спросила Груша.

— В сторону луны, — сказал я и указал пальцем.

Мы пошагали в сторону луны.

— Нам очень повезло, — разглагольствовала Груша, пока мы возвращались к Баркову. — Планета просто отличная. Земного типа. Причем по раннему варианту — растений нет, а из животных — только Колючка.

Колючка издал дружеский визг и щелкнул ушами.

— Я думаю, Колючка — уникальный вид. Единственный на планете. Он развился из простейших форм, обитавших в здешнем океане. Они вышли из моря и эволюционировали меж камней…

— А зачем ему шипы? — спросил я.

Насколько я знал, подобные шипы просто так не отрастают, они для защиты от хищников служат…

— Может быть, с помощью шипов он привлекает самок, — ответила мне Груша. — Да, Колючка?

Колючка щелкнул шипами.

— Шанс наткнуться на столь удобную для землян планету ничтожно мал. Нам страшно повезло! Полина — просто находка, идеальный плацдарм для терраформинга.

— Какая еще Полина? — не понял я.

— Так я назвала планету — Полина.

— С чего это ты решила, что имеешь право давать имя планете?

— Как с чего? С того, что я первый человек, на нее ступивший.

— Почему вдруг ты-то первый?

— Я первая выпала из люка, значит, и приземлилась первая. А значит, по всем обычаям, имею право ее называть. И я назвала ее Полиной.

Я не нашелся что сказать. Груша была права.

Она продолжала болтать про свою планету, расхваливала ее, расписывала великое будущее: города-исследователи, институты мерзлотоведения и генетики… короче, биогенный гляциологический рай. Я уже собирался испортить ей настроение и рассказать про дом-людоед, но тут обратил внимание на часы.

— А часы? — спросил я.

— Что часы?

— Откуда тогда часы? Ты же говоришь, что планета необитаема!

— Ну, ты, Тимоня, и обскурант! — Груша хлопнула в ладоши. — Ну, ты и дремучий! Я открыла новую планету, я открыла новый экзовид, возможно, разумный, а ты… И вообще, какое-то у тебя похоронное настроение.

Я оглянулся на Колючку, увидел его веселые бесшабашные глаза кролика-имбецила и подумал, что вряд ли в нем мы найдем брата по разуму. Может быть, брата по недоразумению — это да.

— Я у тебя про часы спрашиваю. Откуда ты их взяла?

— Нашла, — игриво ответила Груша. — Они в том ящике были, из трюма. Он о камни хлопнулся и раскололся. А я заглянула. Думала, что там что-то полезное, а обнаружила только часы. Вот и взяла. На память.

— Точно в ящике?

— Точно. А что?

— Местные вещи могут быть опасны…

— С чего вдруг? — прищурилась Груша.

Ну, тут уж я не утерпел и рассказал про свое приключение. Про дом.

И очень раскаялся. Потому что Груша издевалась надо мной всю дорогу до костра. Упражнялась в остроумии на все лады. Так что под конец мне даже стало стыдно.

Костер был виден издали. Маленький уютный огонек между серыми глыбами. Я неожиданно почувствовал, что замерз и хочу к огню.

— А что там горит? — спросила Груша. — Деревьев здесь нет…

— Камни горят.

— Что значит «камни»? Ты хочешь сказать — уголь? Или торф? Но уголь может быть только на планете, где были леса, а тут нет органики. Что горит?

— Камни горят, я тебе говорю. У Баркова есть егерская зажигалка, которая даже камни зажигает.

— Чушь, — возразила Груша. — Камни не могут гореть в обычных условиях. Что за егерская зажигалка?

— Ну, зажигалка как зажигалка. Поджигает.

— Камни?

— Камни.

— А дом пытался тебя сожрать?

— Ну да. Я же тебе объяснял: это совсем не дом был, а полип…

— Угу, полип, — кивнула Груша. — Ах он какой… Может, и не полип вовсе, а медуза? Или креветка? Креветка-мутант, прикинувшаяся домом! Ты хоть сам понимаешь, что ты городишь?

— Я не горожу. Спроси у Баркова, он тоже там был.

— Вы же психи, чего у вас спрашивать… Вас лечить надо. Ты, может, считаешь, что и мои часы тоже живые?

— Я не знаю.

Груша сняла с пояса часы, потрясла. Внутри звякнули пружинки, колесики какие-то.

— Слышишь?

— Дай посмотреть.

— На. — Груша простосердечно протянула мне кукушку.

Я взял часы осторожно, ожидая, что сейчас вместо кукушки из механизма вылетит кривой турецкий кинжал. Но кинжал не выскочил.

Часы как часы. Зачем их туда, в тот ящик, положили, интересно?

Колючка щелкнул колючками на спине и громко понюхал воздух. Глаза его забегали по морде, уши завязались в спираль, сам Колючка издал странный звук, который я опознал как «иго-го»… Ну, или что-то вроде того.

Изобразив свое «иго-го», Колючка перелетел через большой камень и попрыгал к костру.

— Колючка, ты куда? — крикнула вслед Груша. — Назад! Иди назад!

Но Колючка ее не послушал. Вернее, не услышал даже. Игогокая, он скакал между камнями, стремясь к огню, как мотылек.

— Странно… — нахмурилась Груша. — Чего он так к Петру побежал?

Только тут я понял, что бежал Колючка не к огню, а к Баркову. И в самом деле, зачем ему нужен огонь? Животные боятся огня.

— Зачем он к нему побежал? — повторила вопрос Груша.

— Может, приличного человека почувствовал? — предположил я.

— Тогда понятно, почему он тебя чуть не затоптал, — огрызнулась Груша.

— А вдруг он его сожрет? — предположил я.

— Колючка травоядный.

— И какой же травой он тут питается? Тут травы никакой нет…

— То, что ты ее не видел, еще не значит, что ее нет. К тому же он вполне может питаться водорослями.

Я представил, как Колючка питается водорослями. Нет, вряд ли он мог питаться водорослями. Да и моря никакого я не видел. Такой дурацкий зверь непонятно чем вообще может питаться…

На всякий случай я ускорил шаг. Груша за мной поспешать не стала.

Колючка носился вокруг Баркова. Костер погас, Барков сидел возле дымящихся камней, а Колючка скакал вокруг, как настоящий вихрь. Он приплясывал, подвизгивал, подпрыгивал и при каждом своем движении старался дотронуться до Баркова. Если учесть, что весил зайчонок килограммов сто пятьдесят, не меньше, то Баркову приходилось туго. Мне даже показалось, что в порыве необъяснимой страсти Колючка отщипывает от него по кусочку.

Барков отмахивался, пытался Колючку отлягнуть, ругался, но Колючка не унимался и безумствовал все сильнее и сильнее. Он даже пустился перепрыгивать через Баркова, каждый раз ударяя того по голове своим плоским хвостом. В конце концов Баркову все его выкрутасы надоели, и Петр рявкнул что-то. Правда, я не смог разобрать, что именно.

И к моему удивлению, окрик подействовал. Колючка вдруг сложился, свернулся в клубок, как большой еж, и улегся между камнями.

Барков стряхнул с себя слюни и сопли, поглядел на Грушу, затем с укоризной на меня. Я развел руками.

— Что ты такое ему сказал? На каком языке? — подозрительно спросила Груша. Поздороваться она позабыла.

— На тутси, — ответил Барков. — Есть такой африканский язык.

— Ты знаешь тутси? — продолжила допрос Груша.

— Пару слов. У нас в семье был обычай: каждый год мы учили какой-то экзотический язык. Но так никогда и не выучивали. Очень смешно было.

— И что?

— Как видишь — получилось.

— А что ты ему сказал? — допытывалась Груша.

— Убей крысу, — перевел Барков.

Груша задумалась.

— Здравствуй, Лина, — сказал Барков. — Мы ведь даже не поздоровались…

— Привет, — угрюмо буркнула Груша. — Что, помаленьку с ума сходим?

— В каком смысле?

— В прямом. Тимоня мне историю рассказал, пока мы сюда топали. Из цикла «воспаленные мозги». Про то, как его тут будто бы какой-то дом чуть не сожрал. Неужто правда?

— Ты не могла бы мне отдать оружие? — осторожно сказал Барков.

— А вы не могли бы меня проводить к тому дому? — не ответила на вопрос Груша.

— Он далеко отсюда, — сказал я. — Очень далеко.

— Я так и думала. Далеко. За морями, за лесами. Дорогу вы, конечно, забыли?

— Забыли.

— Оружие отдай, пожалуйста, — попросил Барков.

— Это? — Груша тряхнула бедром, бластер подпрыгнул.

— Это.

— Как-нибудь потом. — Груша похлопала ладонью по стволу.

Я думал, что сейчас Барков что-нибудь сделает. Или скажет, по крайней мере. Но он ничего не сказал и ничего не сделал.

— Оружие — детям не игрушка! — назидательно сказала Груша. — Вот Тимоня взял в руки бластер и…

— Бластер, — поправил Барков.

— Разницы не вижу. Тимоня, долгоносик несчастный, из твоего огнемета чуть меня не поджарил! Такое оружие нельзя доверять психически неадекватным личностям, потому что…

— Хорошо, пусть бластер побудет у тебя, — остановил ее Барков. — Расскажи лучше о себе, про то, как ты сюда попала. И что за зверь с тобой прискакал?

— Зверь называется Колючка, — ответила Груша. — Вероятно, какой-то местный вид, больше пока ничего не могу сказать. Он дружелюбен и не опасен, насколько я могу судить. Но это неважно. Важно другое — разработать программу наших дальнейших действий. А про то, как я сюда попала… Что ж, расскажу. Два дурака решили немножко поиграть в космопроходцев, залезли на грузовой автоматический корабль…

— У нее часы, — доложил я.

— Не перебивай! — злобно зыркнула на меня Груша.

Барков тут же поглядел на часы.

— Можно посмотреть? — попросил он. — Интересные часы…

— Нельзя! — Груша заподозрила неладное. — И вообще, при чем здесь часы? Благодаря вашей глупости я оказалась на чужой планете, а вас волнует непонятно что! Один рассказывает про какие-то дома, другой часами интересуется… Мы должны решить более насущные вопросы! Для начала надо построить сигнальную пирамиду.

— Что? — не понял я.

— Надо строить сигнальную пирамиду. Из камней. Чтобы заметили с орбиты…

— Аполлинария, — заговорил я наставительно, — чтобы пирамиду заметили с орбиты, она должна быть размером с Сицилию! Тебе пяти жизней не хватит даже для постройки фундамента.

Груша пробуравила меня злобным взглядом.

— Пирамиды — совсем не то, чем нам стоит заниматься, — поддержал меня Барков. — Нам надо…

— Хочу напомнить вам, сороконожки, что руководителем экспедиции являюсь я, — капризно заявила Груша. — И я определяю, что мы будем делать…

Я поглядел на Баркова. Барков чуть заметно покивал.

— Так вот, я как руководитель экспедиции, — продолжала Груша, — принимаю решение: мы должны найти ровное место и на нем выстроить сигнальную пирамиду.

— Да-да, — каким-то чересчур ровным голосом произнес Барков, — сигнальная пирамида — очень важное дело. А еще строительство сигнальных пирамид — отличный отдых. Многие строили сигнальные пирамиды, прекрасное хобби…

Барков нес какую-то чушь, какой-то бред. При чем здесь сигнальные пирамиды? Какие еще сигнальные пирамиды?

— Сигнальные пирамиды — очень полезные вещи. Пирамида сама по себе, как известно, служит усыпальницей, что означает: в ней очень хорошо спать, очень уютно спать…

И тут Груша зевнула. Она зевнула так сладко и так мощно, что я не удержался и тоже зевнул. Зевание, как и лень, заразная штука. Ночь продолжалась. И мне тоже хотелось спать. Я ведь так и не выспался.

Я зевнул еще раз, усталость навалилась мешком, как-то подмяла, опутала, потянула вниз. Может, из-за тепла, которым еще тянуло от костра, а может, просто переутомление сказывалось.

— Ну, мы должны… — Видимо, Груша ощущала то же самое. — Должны определиться…

— Вы должны отдохнуть. — Барков подкинул в костер камней и стал устраиваться. — Мы все должны отдохнуть. Пару часов. Пара часов отдыха нам не помешает. Спать хочется, очень хочется спать…

Барков сказал еще несколько раз про дурацкие сигнальные пирамиды, затем стал какую-то считалку рассказывать — что-то про то, как из тумана вышел месяц, который кого-то хотел зарезать, но зарезаемый убежал в рожь…

Дальше я не запомнил. Наверное, считалка была гипнотическая. Из арсенала черных егерей.

Первой захрапела Груша. Затем я.

Глава 9. Вершина разума

Проснулся я от крика. Кричала Груша. Дико, страшно кричала.

Я вскочил. Недалеко от меня сидел Барков. Барков тер глаза левой рукой, в правой сжимал бластер и водил им по сторонам.

Груша была рядом. Она сидела и орала. Хорошо орала. Громко. Будто видела что-то ужасное, чего мы не видели.

Барков очнулся, положил бластер, подскочил к Груше и хлестко ударил ее по щеке. Голова у нее дернулась, Груша замолчала.

Я тоже подошел. На всякий случай. А вдруг с Грушей припадок какой приключится? Придется держать.

— Что с ней? — с опаской спросил я. — Болезнь какая?

— Кошмар, — ответил Барков. — Просто кошмар приснился.

— Что? — не понял я.

— Ну как что? Кошмар.

— Что такое кошмар?

Теперь уже Барков уставился на меня с непониманием. Смотрел-смотрел, потом будто спохватился.

— Ах да, — сказал он, — понятно, конечно… Слово «кошмар» обозначает страшный сон.

— Страшный сон? Я не понимаю…

— Как не понимаешь? Ну, когда человеку снится что-нибудь плохое…

— Что значит «снится»? — спросил я.

Мы тупо смотрели друг на друга. Что еще такое? «Спать» — понятно. А что значит «сниться»? Нет, на Баркова, конечно, «Блэйк» здорово повлиял, все мозги у него набекрень. Хотя в целом парень хороший. Его вполне можно было бы принять в братство лодырей, жаль, мы раньше не познакомились…

Хм, сниться… Кошмар снится… Что еще такое?

Груша опять завопила, и Барков опять ее шлепнул. Опять по щеке. Голова Груши снова дернулась, и наша руководительница очнулась. Озиралась, как зверь, нас с Барковым не видела.

— Что с тобой? — Я попытался взять ее за плечо, однако Груша меня оттолкнула.

— Все нормально! — громко сказал Барков. — Все в порядке! Это мы! Мы здесь, все вместе, все хорошо.

Из-за плеча Баркова высунулся перепуганный Колючка. Выглядел Колючка смешно, как всегда. Даже язык свешивался. Очень смешно так свешивался.

Груша улыбнулась и успокоилась.

— Что с тобой случилось? — спросил я. — Чего орала?

— Руку прищемила, — ответила Груша. — Не твое дело вообще, суслик чарджуйский!

— Послушай, Петр, а с чего вдруг ты как будто…

— Вот все и проснулись, — перебил меня Барков довольным голосом. — Теперь будем искать рюкзак.

— Зачем нам искать твой рюкзак? — осведомилась Груша.

— Там передатчик, — просто ответил Барков.

— О! — Груша с ироническим восхищением закатила глаза. — Передатчик! Как предусмотрительно! Зачем тебе на Заре нужен был передатчик?

— А он мне не нужен был. Просто передатчик входит в стандартную комплектацию рюкзака. С помощью него мы вызовем помощь…

— И как ты предлагаешь рюкзак найти? Может, Колючка вынюхает? Колючка, нюхать!

Груша пофыркала носом. Колючка тоже пофыркал, втянул воздух. Перестарался. Искалеченный рукав барковского комбинезона оторвался и полностью втянулся в могучую ноздрю псевдокролика. Колючка скосил свои и без того косые глаза к переносице. Попытался добыть рукав кривыми недоразвитыми верхними лапками. Ничего не получилось. Тогда, стараясь вытряхнуть рукав наружу, Колючка принялся дико трясти мордой. Однако вместо рукава наружу вылетали только сопли.

Потом рукав перекрыл кислород. Колючка схватился лапками за шею и, выставив до предела глаза, свалился на камни.

Нет, Колючка был удивительным существом. Воплощение нелепости, курьезности, как будто все смешное, что существовало во Вселенной, объединили в раздрызганной фигуре квазидикобраза.

Колючка был способен рассмешить даже мертвого, а мы были пока еще живые.

Я рассмеялся почти сразу.

А когда Колючка принялся вертеться на грунте, засмеялся даже Барков.

Посмеялись хорошо.

Но тут Колючка перестал биться и захрипел. Барков склонился над ним, размахнулся кулаком посильнее и треснул его по переносице. Колючка замер, а потом чихнул. Сильно.

Рукав пробкой вылетел из ноздри Колючки, развернулся в полете в полный рост и, развернувшись, с характерным сопливым звуком обернул лицо Груши.

Я рассмеялся громче.

Груша сдернула с себя сопливую тряпку, замахнулась на Колючку, тот шарахнулся в сторону.

— Идиоты! — орала она, стряхивая с себя Колючкины сопли. — Почему вокруг меня одни идиоты?

А мне приятно было. Так Груше и надо!

Барков снова приманил Колючку. И сунул ему под нос другой рукав. Осторожно уже, придерживая. И Колючка понюхал осторожно.

— Впрочем, мы найдем рюкзак и так, — сказал Барков. — У меня есть пеленгатор.

И Барков достал из своего искалеченного комбинезона очередную палочку. Она почти не отличалась от зажигательной, по форме и по размерам то же самое, я даже подумал, что она и есть зажигалка, Барков перепутал.

Но Барков не перепутал, он постучал палочкой по ноге, и на ее конце загорелся красный огонек.

— Ого! — ернически восхитилась Груша. — Красный огонек!

Барков медленно обвел палочкой горизонт. Красный огонек. Барков повернулся в другую сторону. И почти сразу вспыхнул зеленый.

— И что это значит? — почесалась Груша.

— Рюкзак там, — Барков указал направление.

— А расстояние? — кивнул я на палочку.

— Точно сказать не могу… Недалеко. Радиус пеленгатора — тридцать километров. Но огонек горит ярко, значит, объект недалеко.

— Вывод утешает, — хмыкнула Груша и плюнула на камни. — Всего тридцать километров!

— Давайте лучше уже пойдем, — предложил я. — Я почему-то хочу назад, в цивилизацию. Надоело мне тут.

— Ну-ну… — Груша плюнула еще раз.

И мы пошли вслед за указующей палочкой.

Шагали в молчании. Наверное, часа три ни слова не произнесли. Барков шел, закинув руки за спину, я подтачивал нож найденным песчаником, а Груша мастерила некое приспособление: обматывала веревкой камень необычной гантелеобразной формы, видимо приготавливая из него какое-то ударное орудие.

Она шагала последней, отчего я чувствовал себя неуютно. Мне все казалось, что Груша решит испытать свой инструмент на мне — настроение у нашей начальницы было какое-то воинственное.

И я решил пошутить. Ну так, чтобы разрядить обстановку.

— Для чего булыжник-то припасла? От инопланетян отбиваться?

— Я его вовсе не против инопланетян приготовила. — Груша подышала на свое орудие.

— А против кого?

— Против вас, — ответила Груша. — Вы мне совсем не внушаете доверия. Вы оба — психически нестабильные личности, от вас можно чего угодно ожидать. А в инопланетян я не верю.

Я хмыкнул.

— Чего хмыкаешь?

— Ничего. Просто.

— Только не говори, Тимоня, что ты веришь в инопланетян! В инопланетян верят одни бактерии.

Барков промолчал. А я упрямо сказал:

— Современная наука не отрицает возможность их существования. А ты отрицаешь?

— А я отрицаю. Мы — вершина разума во Вселенной!

Ясно. Груше захотелось поспорить. Поругаться. Наполнить жизнь энергией.

— Мы — вершина эволюции! — продолжала она. — Такова железная истина!

Теперь хмыкнул Барков. Вершина эволюции уставилась на меня. Что-то она ко мне сегодня привязалась… И уж очень она и меня уязвить хотела.

— А может, Тимоня, ты еще и в контакт веришь? — подозрительно спросила Груша. — Я имею в виду Контакт с большой буквы?

— Верю, — признался я. — Да, я верю в Контакт с большой буквы. Как и всякий человек.

— Контакт… — презрительно буркнула Груша. — Весь ваш пресловутый Контакт — сплошная фантастика.

Тут Груша даже подпрыгнула. От избытка чувств.

— Фан-тас-ти-ка! — раздельно повторила она. — Я, когда еще в ясли ходила, тоже фантастикой увлекалась. И всякими одами, гекзаметром, одним словом — вымершими жанрами. Так вот, половина всех фантастических произведений — истории про Контакт. Причем утомительно однообразный контакт. Я даже варианты развития отношений землян с гостями из космоса выделила. Их не так уж много: или инопланетяне — добрые дядечки, которые нам все дадут даром, или они — безмозглые чудища, стремящиеся нас сожрать. Вот и все!

Груша раскраснелась и разгорячилась. Она явно соскучилась по лекциям и явно собиралась сейчас нас чему-нибудь научить. Прямо здесь, посреди лунного инопланетного пейзажа.

— Давайте дойдем хотя бы до гор, — предложил Барков.

Но Груша не желала доходить до гор, Груша желала разобраться во всем здесь и сейчас.

— Фантастика дискредитировала себя! Жизнь — лучшая фантастика! А вы знаете, почему сейчас никто фантастику даже не сочиняет? — вопросила она. — Потому что она никому не интересна. Потому что сегодня все знают, что случится завтра. Потому что никого ничем не удивишь. Вот в девятнадцатом веке было хорошо: аэроплан — событие, подводная лодка, телеграф, телефон, электричество — чудо. А сейчас ничего не чудо. Поэтому не надо мне тут рассказывать! Нет никаких инопланетян. А если и есть, то очень далеко, и мы с ними не встретимся. А если встретимся, то вряд ли их узнаем. И говорить о Контакте — значит отвлекать людей от важных дел!

Груша выдохнула.

— Все? — спросил я. — Дальше пойдем?

— Нет, не все. Я еще хочу сказать. Все те, кто верит в Контакт, — неудачники. Вот как наш Тимоня.

— Я не неудачник…

И в самом деле — я не неудачник. Я им просто не успел еще стать. Жизнь ведь только началась. Когда ж мне было становиться неудачником? Я еще ничего не сделал даже…

— Такие, как наш Тимоня, считают, что там… — Груша указала пальцем в небо, — мы встретим самих себя. И те, другие, ответят нам на многие вопросы…

— А почему бы и нет? — перебил ее я. — Почему мы обязательно должны встретить там… — я тоже указал в небо пальцем, — зеленых осьминогов? Я вот считаю, что инопланетный разум должен быть похож…

— Очень хорошо, что ты умеешь считать, Тимоня, — не дала мне договорить Груша. — Только то, что ты считаешь, никому не интересно. Таких же, как мы, нет. Нет и не может быть! Что и доказывают, причем аргументированно, последние работы Шварцбергера. То, что мы возникли именно в такой форме… — Груша указала на себя, на свою форму, — исключение, плевок в сторону целесообразности. Гораздо удобнее существовать как раз-таки осьминогу…

— А я вот другое слышал, — негромко произнес Барков. — Совсем другую теорию. Что будто бы есть в космосе, где-то далеко-далеко, в другой даже Галактике, двойник нашей планеты. Причем почти полная копия. Только какие-то детали отличаются, мелкие совсем…

— Знаем мы твою теорию! — перебила теперь его Груша. — Это тоже фантастика. И сама теория фантастика, и возникла она тоже фантастическим образом. Если хотите, могу рассказать.

— С чего вдруг такие милости? — удивился я.

— Скучно идти с вами. К тому же ты разные сказки рассказываешь, а я что, не могу? К тому же у меня с той теорией свои отношения. Когда-то давно… Ладно, буду по порядку. Так вот. Когда-то давным-давно, лет сто пятьдесят назад…

Давным-давно, сто пятьдесят лет назад, один астрофизик на своем исследовательском корабле сбился с курса. Ну, все как обычно — сбой в навигационной системе. Причем очень хорошо сбился, его забросило аж в другой рукав Галактики, а возможно, даже вообще в другую Галактику. Он почти полгода прыгал по звездным системам, пока его совершенно случайно не выкинуло к маленькой желтой звезде, вокруг которой вращалось по орбитам девять планет, совершенно не похожих друг на друга.

Сначала физик подумал, что каким-то чудом его вынесло домой, однако очень быстро понял, что это не так. Просто третья планета являлась двойником его родной Земли. Вплоть до очертаний материков, которые совпадали на восемьдесят процентов. Вплоть до состава атмосферы, которая отличалась на сотые доли процента.

Естественно, он совершил посадку. Открытие, которое он сделал дальше, удивило его еще больше. Планета была населена. Физик даже решил, что он повредился умом: инопланетяне были абсолютной копией людей Земли, хотя имелись небольшие физиологические отличия. Физик произвел анализы и обнаружил, что совпадение является практически стопроцентным, словно это были не инопланетяне, а вполне обычные земляне. Он без труда внедрился в тамошнее общество, потому что оказалось: совпадает не только внешний облик, но и психология, и даже, что оказалось самым поразительным, языки, имена, фамилии, географические названия, некоторые литературные произведения.

Практически все.

Кроме истории.

История у Двойника — так физик назвал ту планету — была другая. Это была история непрерывных войн, кровопролитий, эпидемий, голодоморов, климатических катаклизмов и других неприятных событий. В силу чего планета серьезно отставала от Земли в своем техническом развитии. Лет на двести отставала! Жители Двойника еще не вступили в космическую эру, однако воздушный океан уже был ими освоен. И на планете бушевала очередная война. Одна из самых истребительных за всю ее историю.

Физик был поражен. Он не мог представить, что люди могут уничтожать друг друга. А люди уничтожали. В огромных количествах. Причем самым страшным для него было то, что делали это люди, совершенно не отличающиеся от тех, кого он знал.

Физик попытался помочь своим братьям. Разумеется, чем и как мог. Он начал двигать науку, попытался привить новую философию, пропагандировал гуманистические идеалы, разумеется, в определенных рамках — чтобы не вызвать подозрений. Но долго не вызывать подозрений ему не удалось. Закончилось все тем, что он попал под пристальное наблюдение сразу нескольких воюющих держав и был вынужден бежать.

Ему удалось найти дорогу домой.

Конечно же, его рассказам никто не поверил. История была слишком дикой, а никаких доказательств физик не представил. Впрочем, некоторые романтики и энтузиасты готовы были поверить путешественнику, если бы он не стал свою теорию развивать. Он высказал идею, что существование двух практически одинаковых солнечных систем — некий эксперимент, суть которого состоит в том, чтобы посмотреть, как будут развиваться одни в сытости и спокойствии, а другие в постоянной борьбе за выживание. Какое человечество сумеет выжить и добиться больших успехов? Какое человечество будет лучшим?

После этого от физика отвернулись уже все. Окончательно. А история про планету, являющуюся двойником Земли, входила во все сборники космических анекдотов.

— Ну, как вам сказочка? — осведомилась Груша.

— Интересная. Мне и правда история понравилась.

— Бред, — безапелляционно заявила Груша. — Полнейший бред вся эта история, вот что я вам скажу.

— И с чего ты вдруг считаешь ее бредом? — спросил я.

— Бред, бред, бред! — убежденно повторила Груша. — Эта теория мне всю молодость искалечила. Я так…

Груша замолчала. Видимо, вспоминала свою искалеченную молодость.

— А вдруг все в ней правда? — спросил Барков. — С чего ты взяла, что такое невозможно?

— С того, что антинаучно.

— Почему? — изумился я. — Напротив! Жизнь везде развивается по схожим законам…

— Согласна, — перебила Груша. — Согласна, что по одним и тем же законам. Но чтобы она развивалась одинаково, чтобы на разных планетах разных звездных систем разных галактик у людей были одинаковые имена… Такое нельзя оправдать никакими законами. Это невозможно!

— А как же быть с гениями? — стоял на своем Барков. — С теми, кто двигает человечество вперед?

— Гении — просто флуктуация разумной материи, — тут же нашлась Груша. — Статистическая величина. Они появляются сугубо в соответствии с законами относительности.

— Тут ты противоречишь сама себе, — улыбнулся я. — Значит, статистически встретить планету с похожими на нас людьми невозможно, а встретить гения за короткую историю человечества возможно?

— Я понимаю, куда ты клонишь. Понимаю. Что гениев нам якобы подбрасывают для ускорения нашего развития, так? Чтобы посмотреть, что получится в разных условиях. Но получится то же самое! Дважды два всегда четыре! Из реакции деления атома может получиться только атомный реактор…

— Или атомная бомба, — вставил Барков.

— Какая еще бомба? — поморщилась Груша.

— Атомная. Реактор — управляемая атомная реакция, а бомба — реакция неуправляемая. Принцип один, а результаты совершенно противоположные…

— Оставь свои легенды, Петюня. Бомбы… Зачем нужны какие-то бомбы?

— Ни за чем, — отмахнулся Барков. — Про бомбы я перебрал, конечно.

— Если я буду верить в планету, являющуюся двойником нашей Земли, то должна буду поверить в то, что в космосе действуют некие силы, которых мы не знаем. А человечество в пространстве уже сотни лет никаких высших сил не встретило! Тот сумасшедший, ну, якобы открыватель Двойника, писал, что на Двойнике верят в высшие силы. Но они в них верят, потому что слабые. И хотят, чтобы им помогали. А высших сил нет!

— Если ты их не встречала, вовсе не значит, что их нет, — возразил Барков.

— С вашей логикой мы черт знает куда зайдем! Если верить вам, то получается, что вся наша жизнь срежиссирована кем-то извне. Получается, что мы вроде как не свободные люди. Что нами кто-то управляет и наша жизнь — всего лишь соревнование с нашими космическими близнецами.

— Да, именно так, — просто ответил Барков. — Это если смотреть…

— Ерунда! — воскликнула Груша. И еще раз повторила: — Ерунда!

Восклицания она подтвердила энергичным потрясанием булыжника на веревке, будто своим самодельным оружием лично разобралась с дюжиной носителей внеземного разума, как враждебных, так и дружелюбных.

— А может, высшие силы нами не управляют, — как бы рассуждал вслух Барков. — Может, они просто наблюдают. Может, им интересно, что получится, когда мы встретим друг друга…

— Так… — Груша уперла руки в бока. — Я вижу, что ты тоже книжку читал. Признавайся!

В ту минуту она была удивительно выразительна. Изодранный комбинезон, раскрасневшееся лицо, в руке булыжник на веревке, на поясе часы с кукушкой. И косички торчат чуть в стороны. Жаль, что с Европы она не притащила свои страшные папиросы — папироса бы ей сейчас очень кстати пришлась.

— Так ты читал книжку? — повторила вопрос Груша.

— Нет, не читал, — отрицательно помотал головой Барков. — Но если мы уж начали говорить… В общем, я верю в Контакт.

— Да верьте во что хотите, — махнула рукой Груша. — Я устала от вас, надоели вы мне, дурошлепы. Пойдемте лучше искать Петюнин рюкзак. Нам куда?

Барков повел палочкой. Зеленый, в сторону гор. Там невысокие такие горы. И в тот момент с их стороны послышался грохот. Обрушилось что-то. Видимо, сошла лавина.

— Камнепад… — Барков всматривался в даль.

Ну, камнепад. Меня он не очень занимал. Я спросил у Груши:

— Послушай, Аполлинария, а если бы ты встретила инопланетянина, то что бы ему сказала?

— Я бы ему ничего не сказала, я бы ему справа — и в дыхало! — Груша погрозила камнем.

— А если бы он был похож на тебя? — продолжал я расспрашивать.

— Если бы он был похож на тебя… — слово в слово повторила вопрос Груша и задумалась. — То я бы ему слева — и в дыхало! — И сделала выпад камнем слева. После чего рассмеялась.

— Ты очень похожа, — сказал Барков, оторвавшись от гор.

— На кого?

— На инопланетянина.

Мы все опять расхохотались. Колючка, глядя на нас, тоже стал похохатывать. Груша смотрела на наше веселье с неодобрением, а потом не вытерпела и треснула своим камнем по другому камню.

Мы с Барковым вздрогнули.

— Я тебе, Петюня, торжественно обещаю, — сказала Груша с угрозой. — Тимоня свидетель, — презрительно кивнула она на меня. — Я тебе торжественно обещаю: если я когда-нибудь встречу живого инопланетянина, то… то я съем своего утконоса.

Глава 10. Лавкрафт

Горы оказались совсем маленькими. Не горы, а так, мелкие сопки, мы дошли до них к вечеру. За горами чувствовалась долина, однако перебираться в нее мы решили с утра. Устроились в широкой расселине, развели огонь. Сначала ночь ничем не отличалась от предыдущих, мы с Барковым дежурили по очереди, а Груша спала.

Ближе к утру начались приключения. Я проснулся от неприятных ощущений — болело горло. Я открыл глаза и обнаружил, что меня душит Груша. Она возвышалась надо мной, впиваясь мне в шею своими крепкими ногтями. Лицо у нее было совершенно безумное, а силы было через край. Когда я очнулся, она меня почти уже додушила, душительница этакая, взяла в привычку меня душить…

Я дернулся, но она продолжала меня давить и шептала:

— Красный… красный… красный…

Вернее, не шептала, а хрипела.

Потом в кадре появился Барков. Он ткнул пальцем куда-то в шею Груши, та продолжала меня душить еще секунд десять, затем отвалилась.

Барков подал мне руку, я поднялся.

— Что с ней такое? — указал я на Грушу.

Девушка лежала без сознания, а лицо у нее было жалкое, будто она вот-вот готова заплакать. Потом Груша перевалилась на бок, показались часы. С кукушкой. Я наклонился, потянулся к ним…

— Не надо, — остановил меня Барков.

— Почему?

— Не надо.

И я не стал трогать часы.

Барков присел рядом с Грушей, нашел ровный круглый камень и стал прикладывать его к голове Аполлинарии. К разным местам.

Скоро Груша очнулась и принялась браниться. Но даже ее вопли не могли испортить утра, потому что оно было чудесным. Тучи сгинули, и открылось небо непривычного ярко-фиолетового цвета. Солнце было похоже на наше, ну разве что поменьше в размерах. Наверное, оно просто висело подальше. От солнечных лучей у всех улучшилось настроение, даже Груша ругалась недолго.

Барков на всякий случай проверил направление поисков, после чего мы двинулись по расселине. Первой шагала Груша. У нее уже было какое-то абсолютно повышенное настроение, она напевала что-то про ветер перемен, надувший паруса надежды, вертела над головой камнем на веревке, угрожающе гудела. В общем, всячески проявляла бодрость: бурчала, бурчала и бурчала. А расселина между тем стала сужаться. Сначала она сужалась незаметно, затем все сильнее и очень скоро превратилась просто в щель, так что можно было коснуться ее стен. Пробираться стало не столько тяжело, сколько неуютно, окружающее давило. Груше стало тяжело идти по узкому проходу, но она старалась не подавать виду.

Потом стало узко так, что Груша повернулась боком и протискивалась уже таким образом. Я думал, что у грузного Колючки тоже возникнут сложности, но сложностей не возникло — Колючка как-то сплющился и будто проливался через узкое пространство, даже колючки ему не мешали.

Скорость продвижения через щель становилась все меньше и меньше, Барков предложил вернуться назад и поискать другую дорогу, однако Груша упорно продолжала ввинчиваться в каменное узилище.

Закончилось все так, как должно было закончиться — Груша застряла.

Барков предлагал тянуть назад. Груша кричала, что тянуть назад не надо, а надо толкать вперед — она видит, что расселина заканчивается, буквально вот-вот, через несколько метров. Ну и мы стали толкать.

Мы навалились на нее как могли, давили, пихали, ругались, старались изо всех сил. Груша подалась наконец вперед… и проскочила.

Она сразу ушла дальше, к солнышку, а мы еще барахтались в пробке, поскольку нас заклинил навалившийся сзади Колючка. Я вырвался первым, побежал и наткнулся на Грушу. Она стояла, а я все еще продолжал бежать, утыкаясь в обширную Грушину спину. Дошел до позвоночника и остановился.

— Ну, что там? — спросил я. — Что остановилась?

— Корабль, — сказала Груша не своим голосом. — Там корабль…

Я отодвинул ее в сторону.

Сопки расходились, за ними начиналась долина. Большая долина круглой формы. Скорее всего, это был древний кратер — то ли от вулкана, то ли от падения метеорита. Километров, наверное, пять в диаметре, хотя, может, и меньше, сложно определить.

Нет, все-таки причиной образования долины был метеорит — кратер неправильной формы, склон, уходящий от нас, пологий, а противоположный, наоборот, крутой. А по периметру горы. Невысокие, но острозубые.

И еще.

На пологом склоне кратера лежал корабль. Сначала мне показалось, что это просто игра света — в кратере почему-то было много скал. Скалы лежали и стояли, некоторые были разломаны и свалены друг на друга, словно ими тут поиграл мальчишка-великан. Поиграл и забыл спрятать игрушки. Как тут появились скалы — не знаю. Может, метеорит при падении свалил несколько из окрестных вершин. Гигантские камни отбрасывали тени, полутени, так что было похоже на полотно неизвестного художника из двадцатого века, где никакого смысла нет, а только одни закорючки, треугольнички и жареные циферблаты.

Как только Груша так сразу его разглядела, тот корабль? Глаз у нее выдающийся. И патент пилота, наверное, на самом деле есть.

— Ура! — подпрыгнула Груша. — Ура, креветки! Тут корабль! Это же здорово! Здорово!

Груша оглянулась.

— Мы спасены! — воскликнула она. — Спасены!

Я тоже оглянулся и увидел лицо Баркова. Он медленно шагал к нам, лицо у него стало бледным, нос дергался, а губы были сжаты. Что не предвещало ничего хорошего, как я понимал. Уже заметил: когда Барков делается вот такой, начинают происходить всякие неприятности.

Груша почувствовала то же самое.

— Что опять? — занервничала она. — Что ты морщишься, Петюня? Это же корабль! Самый настоящий корабль! Там должен быть аварийный набор, еда, оружие, передатчик! Твой дурацкий рюкзак не придется искать вообще!

Барков кивнул.

Груша принялась рассуждать:

— Тут всего километра два, мы там через час будем! Мы будем там к… — Груша поглядела на небо, — к четырем. Найдем передатчик. А если он будет испорчен, то мы будем искать запасной. Так или иначе, мы найдем передатчик к пяти часам. Спасательный корабль придет где-то к девяти. Я еще сегодня успею принять ванну…

Барков хмурился. Как-то непонятно хмурился, не ясно было, то ли он рад, то ли, наоборот, испуган, то ли еще что-то третье.

— Петюня, что ты рожицу-то все вспучиваешь? — спросила раздраженно Груша. — Тебе опять что-то не нравится? Ты опять что-то подозреваешь? Дай угадаю… Это Корабль Смерти, да?

— Что тут вообще делает корабль?

— Ты что, не слышал? Мы видим Корабль Смерти! Он тут нас поджидает!

— Это «Ворон», — обронил Барков таким голосом, что я понял: от того самого «Ворона» ничего хорошего ожидать не стоит. А он еще и повторил мрачно: — «Ворон»…

— «Ворон» — Корабль Смерти, — изрекла Груша. — Ай, боюсь! Ай, не могу…

— Пусть человек расскажет! — рявкнул я.

— Пусть, — обреченно махнула рукой Груша. — Пусть человек рассказывает. Все равно ведь расскажет, не остановить…

— Только пусть он расскажет про все! — произнес я с нажимом. Может, даже с излишним. Может быть, даже с угрозой. И тоже повторил: — Про все!

— Ладно, — негромко откликнулся Барков. — Я расскажу. И про корабль, и вообще… про все, как вы хотите.

Барков почесал подбородок и стал рассказывать.

Корабль «Ворон» был построен пятьдесят лет назад. Научный лайнер, предназначенный для разведки сверхдальних рубежей. Средний тоннаж, возможность прыгать на критические расстояния, новейшие лаборатории, комфортабельные каюты… Одним словом — мобильный исследовательский рай.

Странности начались еще при строительстве. «Ворон» монтировали ускоренными темпами на орбите Венеры, и инженеры, контролировавшие роботов, жили на самом корабле. В один прекрасный день три инженера сошли с ума, а двое были найдены мертвыми — они покончили с собой, причем довольно зверскими, нечеловеческими способами.

Инцидент привел к серьезнейшему разбирательству, которое показало, что причиной трагедии стал один из строительных роботов, который из-за сбоя программы неправильно установил радиационную защиту. Жесткое излучение реактора повлияло на разум членов экипажа. Так постановила комиссия.

Корабль достроили и испытали. О броню была разбита бутылка шампанского, «Ворон» выпустили в пространство. Первая же экспедиция обернулась кошмаром. Немотивированные убийства, самоубийства, психические срывы — в космос ушло шестьдесят восемь человек, а вернулось сорок девять.

И пошли слухи про проклятый корабль. «Ворон» повесили над Плутоном, и почти год ученые пытались разгадать его тайну. Но никакой тайны не было, параметры корабля находились в пределах нормы. И за целый год карантина, пока по коридорам слонялись исследователи со сканерами и егеря с тяжелыми бластерами, не произошло ничего. Все было тихо.

По окончании исследований было объявлено, что корабль абсолютно безопасен и пригоден для навигации. Правда, его списали с дальних маршрутов, и научные экспедиции на нем больше никуда не посылали. «Ворон» был отреставрирован и почти три года спокойно ходил на системных рейсах. Он был даже популярен — любители пощекотать себе нервы с удовольствием фрахтовали его для круизов, участники которых обряжались в простыни и гонялись друг за другом с картонными топориками и малиновым вареньем.

Так продолжалось три года. Через три года «Ворон» шел с дежурным экскурсионным маршрутом по периферии системы. На восьмой день на связь вышел медик, сообщивший, что на борту произошел неконтролируемый взрыв насилия, в результате которого экипаж был истреблен взбесившимися пассажирами. Медик сообщил, что сейчас пассажиры штурмуют рубку, и он не знает, сколько выдержит дверь.

Дверь выдержала недолго.

Когда «Ворон» был перехвачен, на борту никого не было. Ни одного человека. После этого «Вороном» занялись плотно. На него снова погрузилась группа ученых, подкрепленная отборными егерями, и корабль отправился в исследовательский поход по периметру системы.

Через месяц «Ворон» вернулся пустым. Без людей.

Телеметрия показала страшное. Весь экипаж, включая егерей, покинул корабль через шлюз. Люди просто вышли в пространство. Их, конечно, искали, но спасти не удалось никого. Вспомнили про феномен, наблюдавшийся на Земле в девятнадцатом-двадцатом веках. Тогда в море обнаруживали пустые корабли — экипаж то ли покидал их, то ли неизвестно как иначе исчезал, причину явления так и не удалось разгадать. Списать все на роботов на сей раз не получилось, комиссия, расследовавшая инцидент с «Вороном», постановила считать корабль «безусловно опасным объектом».

Дело «Ворона» предложено было закрыть и засекретить — кто в наши дни любит необъяснимые вещи? Но тут один из членов комиссии предложил проверить — имели ли раньше место инциденты с «безусловно опасными объектами»?

Комиссия предприняла масштабную проверку и пришла к неутешительному выводу — «безусловно опасные объекты» встречались на протяжении всей истории человечества, и, как выяснилось, в значительных количествах. Последний подобный инцидент произошел за год до случая с «Вороном» и в архивах проходил под названием «Ужас львиной головы».

Началось все с серии странных и необъяснимых смертей на Земле, на первый взгляд никак не связанных между собой. Несчастные случаи иногда происходили, хотя, в общем-то, и редко. Никто не обратил бы на них внимания, однако вышло так, что второй и седьмой инцидент разбирал один и тот же инспектор. Он отметил довольно необычные обстоятельства смерти: в одном случае погибший был убит неожиданно разорвавшимся самоваром, в другом человека укусил тойтерьер. Микроскопические зубки микроскопической собаки угодили в нервный узел, и человек скончался от обширного инфаркта миокарда. В обоих случаях реанимация не помогла. Между данными происшествиями была разница в три года.

Любознательный инспектор не поленился и выяснил, что за истекшее время случаи курьезной смерти на континенте поразили пять человек. Во всех них бросалась в глаза крайняя нелепость обстоятельств гибели. Причинами смерти являлись, казалось бы, совершенно мирные и неподходящие предметы: снежок, попавший в глаз при взятии снежного городка, лыжная палка, свалившаяся прямо с чистого неба и пронзившая случайную жертву насквозь, половой коврик — человек поскользнулся на нем и слишком неудачно стукнулся головой о стену.

Еще один мужчина был насмерть задавлен… детским трехколесным велосипедом.

Все это убедило инспектора в том, что несчастные случаи на самом деле не такие уж и несчастные, что имеется некоторая закономерность. Пока еще не явная, но, судя по всему, непременная.

Вскоре инспектор выяснил, что все погибшие за определенное время до роковых обстоятельств становились обладателями одной и той же вещи — чучела львиной головы.

Голова льва совершенно разными путями находила себе хозяина, и спустя несколько месяцев тот… целовался с вечным покоем. Инспектор попробовал проследить историю головы, однако толком ничего сделать не удалось. Судя по всему, первый хозяин привез ее из Северной Африки, кому она принадлежала до него, выяснить не получилось.

Инспектор отправил чучело в лабораторию, что не принесло сколько-нибудь значительных результатов. Голова была проверена на всей возможной аппаратуре, правда, ни скрытых ядов, ни вредоносных излучений, ни капсул с вредными нанороботами не обнаружили. Голова была абсолютно безопасна.

Поверить в случайность, возведенную в седьмую степень, сыщик не мог. Между смертями и львиной головой все-таки имелась связь. Но какая?

Инспектор привлек к расследованию сотрудников своего отдела, и все вместе они пытались разобрать эту связь полтора месяца. На то время львиная голова была отправлена на лунную орбиту — на всякий случай. Однако, несмотря на все предпринятые усилия, никакой связи так и не нашли. И тогда кто-то сказал о проклятье. Во всяком случае, как-то иначе объяснить мрачный путь львиной головы никто не мог.

А после того как настойчивый инспектор насмерть подавился манником, попытки и вовсе оставили. С головой решено было не шутить, и ее вместе с орбитальным сателлитом загнали на границу системы, на один из безлюдных технических астероидов.

Комиссия по делу «Ворона» подняла все имеющиеся архивы и пришла к выводу, что случаи, подобные происшествиям с «Вороном» и со львиной головой, бывают регулярно. И вредоносной энергией непонятного происхождения обладают не только корабли, львиные головы, но еще и другие предметы и даже целые местности. Под воздействием силы, не определяемой ни одним из современных измерительных приборов, человек начинает вести себя непредсказуемо: бросается на других, пытается их убить или покончить с собой, просто умирает либо сходит с ума. Несчастья происходят будто сами собой.

Объяснить подобные феномены современная наука не могла. Да и не пыталась — у нее было много других, более интересных дел. Решить проблему было можно — с помощью ультрафиолетовых излучателей и супернапалма, однако действовать так бесповоротно никто не осмелился — а вдруг в тех самых неконтролируемых феноменах будет со временем обнаружена какая-то польза?

Тогда комиссия предложила разобраться с возникшими сложностями просто и дальновидно — по принципу «с глаз долой — из сердца вон». Была выбрана дальняя планета, на которой не имелось своей жизни, был выбран единственный остров планеты, и скоро туда, на тот небольшой остров, стали вывозить призраков (именно так те, кто стоял у истоков проекта, называли необъяснимые феномены). Хотя далеко не все призраки являлись призраками в исконном значении данного слова. Среди призраков были дома, раритетные автомобили, деревья, мосты, корабли, поля, зеркала, картины и другие предметы быта, даже расчески. Самое смешное — ни одного замка среди призраков не было.

Мосты вырезали вместе с берегами, дома — вместе с окружающей землей, зеркала — со стенами. После чего призраки грузились на автоматические корабли и отправлялись на задворки Галактики.

Планета была закрыта для посещений, корабли привозили изъятые вместе с окружающей средой опасные необъяснимые феномены и оставляли их на острове. Авторы проекта верили в то, что Землю можно очистить совершенно. Правда, слово «очистить» они не любили, предпочитали употреблять слово «эвакуировать».

Процесс эвакуации проходил успешно, однако скоро возникли и непредвиденные трудности. Действительность неприятно удивила организаторов проекта. Они избавлялись от одних призраков, но вместо них возникали другие, иногда гораздо более опасные, чем исходные. Было высказано предположение, что количество призраков приблизительно одинаково во все времена, и если уничтожаются или эвакуируются одни, то практически обязательно возникают другие. И с тех пор было решено эвакуировать только по-настоящему опасные чудеса, способные не просто свести с ума, но и убить.

И одинокий остров одинокой планеты продолжал пополняться зловещими чудесами.

Сначала планету называли Призраком, а потом кто-то предложил новое название — Лавкрафт. В честь старинного писателя, описывавшего чудовищ, привидений и разные ужасы. Прижилось и то и другое.

Глава 11. Человек на скале

— Браво-браво-браво! — Груша захлопала в ладоши. — Первое место на конкурсе брехунов! Диплом олимпиады «Врунгильда»!

Барков пожал плечами.

Груша так нахлопалась в ладоши, что они у нее зачесались.

— Я правду рассказал. — Барков вздохнул. — Не хотите — не верьте…

— И не поверим! — Груша продолжала чесаться. — Ни единому слову!

Я молчал. Потому что не знал, верить мне или не верить.

— Ну ладно… — Груша потянулась. — Страшных историй мы наслушались, теперь пора за дело. Спускаемся к кораблю-призраку, находим там передатчик, вызываем спасателей, летим домой.

Груша растолкала нас и, исполненная энтузиазма, начала спускаться к «Ворону». Сбоку выскочил Колючка. Он был возбужден. Уши стояли торчком, дикобразо-кролик подпрыгивал, моргал, хлюпал ноздрями и суетился лапками. Колючка был вроде как чему-то рад.

— Не волнуйся, Колючка, — сказала Груша. — Когда прилетим домой, я накормлю тебя морковкой. А тебя, Тимоня, я накормлю кедровыми орешками. Такие, как ты, обожают кедровые орешки! Мама…

Груша вдруг хлопнулась на камни. Безо всякого перехода. Словно что-то в ногах у нее сломалось, будто винтики какие распустились. Плюх — и уже сидит.

Я поглядел в ту сторону, куда смотрела она, и мне тоже захотелось сказать «мама». И «папа». И хлопнуться. И вообще мне хотелось орать. Потому что за большой скалой стоял корабль. Другой корабль.

— Это… это… — Груша не находила слов. — Это…

— Он не наш, — закончил я за нее.

А Колючка хихикнул и зачем-то опять свернулся в клубок. Дурацкая тварь, психическая…

Только Барков прореагировал странно. Он не восхитился, удержался от восклицаний и вообще ничего не сказал. Он стоял и смотрел.

— Как там ты недавно говорила? — с трудом проговорил я. — Сожрешь своего утконоса? Подать сюда утконоса! Барков, у тебя нет утконоса? Сейчас наша подруга слегка перекусит чучелом утконоса…

Но Барков моей шутки не поддержал. Он молча глядел на корабль. Как-то окаменело глядел.

— Где тут утконос? — продолжал я. — Где?

— А может, все-таки наш? — предположила Груша. — Может, метеорологи на таких ходят… экспериментальный дизайн…

Я покачал головой. Вряд ли это был экспериментальный дизайн. Такого экспериментального дизайна не было во всем нашем обширном космофлоте. Нет, я, конечно, не являюсь знатоком, но даже первого взгляда было достаточно, чтобы понять — корабль не наш.

Он был какой-то округлый, мягкий, похожий на тропический цветок, который только-только начал распускаться. И яркий. Чрезвычайно яркий. Синий, фиолетовый, зеленый, оранжевый — все цвета горели в нем. Именно горели, корабль будто светился изнутри. Кусочек радуги на безрадостном сером фоне безрадостной каменной планеты. Наши так не могли бы построить. Наши с цветом шутить не любят. С формой еще куда ни шло, но с цветом — нет.

Без всякого сомнения, можно было сказать, что перед нами — техника пришельцев. Ну, то есть инопланетных носителей разума. Внеземного разума.

Так, во всяком случае, мне показалось поначалу.

Колючка свистнул, игогокнул и дернул к цветастому кораблю.

— Стоять! — крикнула Груша. — Стоять!

Колючка послушно остановился.

— Подходить нельзя, — тут же принялась командовать Груша. — У нас нет средств для изучения подобной техники. У нас нет даже никаких прав! Корабль… корабль считается частью другой планеты. Вы собираетесь вторгнуться на территорию чужой планеты?

— При чем здесь это? — спросил я.

— Как при чем? Ты что? Вот тут лежит чужой корабль. Это, я должна признать, — чудо. Но при всем при том я, как руководитель экспедиции, должна пресечь всякую самодеятельность. Самодеятельность чревата неконтролируемыми последствиями…

— Ешь утконоса, — буркнул я. — Приятного аппетита!

После чего я обошел Грушу с правой стороны, а Барков обошел ее с левой. И мы направились к чужому кораблю. Барков чуть впереди. Не потому, что мне было страшно, а потому, что я никак не мог поверить. Ну просто никак!

— Я протестую! — крикнула нам в спину Груша. — Я вам запрещаю! Как полномочный представитель Земли!

В конце концов она отцепила от пояса свой булыжник и двинулась за нами. Как полномочный представитель Земли. Во всеоружии.

А вот Барков бластер не поднял.

Мы приближались к кораблю. Он оказался чуть больше, чем мне казалось издалека, но все равно не такой большой, как наши. Пожалуй, он был даже меньше «Чучундры», причем изрядно меньше, в два раза. По нашей классификации это был даже не корабль, а так, катер.

— В последний раз напоминаю, — продолжала бухтеть Груша, — что мы не имеем права входить в контакт. Вы не представляете, к каким последствиям может привести…

— Ты же не веришь в контакт, — усмехнулся я, прервав ее словоизлияния, — ну и продолжай не верить…

Барков добрался до корабля первым. Потом я, потом Груша. Мы стояли рядом, в каком-то метре. Корабль был чистым и аккуратным — ни царапин от микрометеоритов, ни заплаток, ни отслоившейся краски. Он был новеньким, будто только что отлитым из какого-то неизвестного сплава.

Но все равно сразу становилось понятно, что он разбился. Погиб. Пусть даже снаружи он был совершенно целым, но все равно.

— Ну и что? — поинтересовалась Груша. — Что дальше? Вряд ли мы сможем в него проникнуть. Это же инопланетная техника, ее надо знать. Я предлагаю провести внешний осмотр, измерить все параметры, записать их… то есть запомнить. Чтобы потом мы могли все сообщить компетентным службам.

— Каким еще службам? — спросил я.

— Например, карантинной. Карантинная служба разберется с феноменом…

Барков поглядел на свою руку, затем протянул ее к обшивке.

— Нет! — крикнула Груша. — Не трогай! Нельзя его трогать! Нельзя!

Но было уже поздно. Барков ткнул пальцами в борт корабля, пальцы погрузились в зелень.

Груша попыталась оттащить его, но я оттащил ее.

— Он с ума сошел! — Груша округлила глаза. — У него помрачение! Его надо остановить…

В корабле что-то зашипело, ударили струйки белого пара, борт разошелся, и открылся люк неровной многоугольной формы.

Груша опустилась на колени и скрючилась, угрожающе выставив перед собой камень на веревке. Причем глаза она закрыла. Каким же таким образом она собиралась отбиваться от врагов?

Но враги не хлынули через открытый люк. Через него вообще ничего не хлынуло. И с Барковым ничего не случилось.

— Там дырки такие оказались. — Барков с удивлением смотрел на свои пальцы. — Я нажал, а оно открылось…

— Оно открылось, а нам лучше отойти… — распахнула глаза Груша. — Там могут быть… охранные системы…

Но Барков ее не слушал. Он снял с плеча бластер, передал его мне и впрыгнул в сумрак инопланетного корабля.

— Вы нарушаете… — бормотала Груша. — Ты нарушаешь…

В корабле загорелся свет, и она замолчала.

Мы вместе заглянули внутрь.

И стало окончательно ясно, что корабль не земной. Кабина изнутри была покрыта гладким зеленым материалом, и достаточно было поглядеть на этот материал, чтобы все понять насчет происхождения корабля. Дизайн кабины тоже отличался. Причем радикально. Не было привычных пультов и каких-либо средств управления. Не было даже кресел, только хаотичные переплетения того же зеленого материала, среди которых сейчас копошился Барков.

— Аполлинария, ты будешь или не будешь поедать утконоса? — на всякий случай спросил я.

— Не буду… — растерянно ответила Груша. — Конечно же, не буду! Я обещала съесть, если увижу живого инопланетянина, но тут не живой инопланетянин, а… Что ты там делаешь, Петр?

— Ищу передатчик, — откликнулся Барков. — На чужом корабле тоже должен быть передатчик.

— Правильно! — Груша оттеснила меня. — Он правильно придумал, надо поискать передатчик. Я дипломированный инженер… почти…

Но было видно, что ей ужасно любопытно. И интересно.

Мне в чужезвездный корабль залезать совершенно не хотелось. Нет, я не верил в злокозненных марсиан, оставляющих в брошенных кораблях охранные системы, способные сносить головы. Но просто… просто лезть во всякую там зеленую неразбериху… Спасибо, обойдусь.

Вместо меня в нее влезла Груша.

В корабле было не так уж просторно, Груша своими объемами заполнила почти все объемы корабля и тут же принялась выдавать что-то чрезвычайно умное про нейросенсорное управление, про какие-то векторы. Я не очень ее слова понимал.

Мы с Колючкой остались снаружи, стояли возле. Вдруг Колючка вздрогнул и поглядел в сторону большого корабля. Мы совсем забыли о нем, когда увидели разноцветный катер.

Я тоже поглядел туда, но ничего необычного не заметил. Большой корабль лежал как лежал, не шевелился. А Колючка заметил или почувствовал. А может, блажь какая в его голове проскочила, не знаю. Он зашипел, как змея, шипы у него на спине поднялись и задрожали, а глаза… Они просто прыгали на морде!

Колючка глупо хихикнул, проскочил мимо меня и ввинтился внутрь катера, и там сразу стало совсем уж тесно. Колючка, Барков и Груша стали возиться и вертеться, как щенки в корзинке, потом что-то щелкнуло, и люк закрылся.

Я остался один.

Честно говоря, очень испугался. Вдруг представил, что они сейчас там найдут управление, затем возьмут и улетят отсюда домой, оставят меня, забудут, бросят в одиночестве. Вернее, не совсем в одиночестве, тут у меня есть дом-людоед, отличная компания, я не буду скучать…

Мне вдруг стало грустно и безнадежно. Еще немного, и я бы кинулся на зеленый корабль и принялся молотить по нему кулаками.

Люк открылся.

Что уж они там сделали, непонятно, но Колючка вылетел наружу как ошпаренный. И сразу спрятался в камнях.

Вслед за ним показался Барков, последней выбралась Груша.

— Ну, не знаю… — заговорил Барков. — Я, конечно, в аппаратуре совсем не разобрался, но даже если бы я с ней разобрался, то толку никакого. Мне лично показалось, что нет напряжения.

— Абсолютно, — подтвердила Груша. — Как инженер могу сказать: напряжения нет, бортовая энергосистема разрушена. Возможно, от падения, тряхануло-то их здорово, или в дело вмешалось местное магнитное поле… В общем, энергии нет. Так что — увы. Хотя для земной науки мое исследование корабля неоценимо. Даже поверхностный анализ показал, что корабль чрезвычайно…

— А где экипаж? — спросил я.

Груша замолчала. Барков как-то дернулся.

— Предполагаю, что катер тоже прибыл сюда в автоматическом режиме, его возвращение, вероятно, было не предусмотрено, — сказала Груша. — Так что никакого экипажа нет.

— Должен быть экипаж… — возразил я.

И мы стали спорить.

Груша все-таки удивительная спорщица. И я тоже разозлился, ввязался в спор, а пока мы лаялись, Барков исчез из виду.

— Где Петька? — вдруг задала вопрос Груша.

Я оторвал взгляд от глупого Грушиного лица и огляделся.

Барков взбирался на скалу, возле которой лежал катер. Он явно спешил.

— Чего это он? — подозрительно спросила Груша.

— Не знаю.

— Тоже, что ли, свихнулся?

Груша перехватила поудобнее свой убийственный камень, и мы полезли за Барковым.

Горка была крутая. И высокая, и крутая. Я лично карабкался с большим трудом, а Груша отстала. Мне даже стало казаться, что Груша права — Барков просто свихнулся, нормальные люди не могут так резво в гору карабкаться. Колючка так вообще не поспевал за нами. Обрывался и скатывался вниз, обрывался и скатывался. И в конце концов остался у подножия, принялся умкать, подвывать и подхихикивать, но мы не обращали на него никакого внимания.

Когда я влетел на вершину, Барков стоял на коленях. А рядом с ним лежало тело. В скафандре такого же зеленого цвета, как катер. Фонарь шлема у лежащего человека был открыт.

— Он мертв? — спросил я.

Хотя и так было понятно, что человек мертв. У него не было рук — они были отожжены почти по локти. Черные обрубки.

Больше не было никого.

Я приблизился и заметил, что зеркальная шторка уже сдвинута вниз. Лица не было видно.

— Кто это?

— Не знаю, — прошептал Барков. — Наверное, пилот… На лицо лучше не смотреть, обезображено очень…

— Почему он здесь?

— Не знаю… Я просто…

Барков поглядел на меня. Губы у него дрожали.

Наконец взобралась наверх Груша, подошла к нам. Я думал, она что-то скажет, но нет, промолчала.

— Я просто вдруг подумал, что тут, на горе, кто-то есть… Понимаете?

— Понимаем, — закивала Груша и принялась бродить по верхушке горы. Ходила, смотрела. Точнее, высматривала.

И я принялся ходить вслед за ней. Мне не хотелось находиться рядом с телом.

На холме было… было как-то не так. Что-то не так…

Ах да, камни!

Камни были не просто камнями, они были сложены в определенном порядке. Как будто маленькая крепость. Линия обороны, за которой хотел отсидеться тот человек. А весь склон, ведущий к большому кораблю, был сожжен, превращен в сажу, в каменный пепел.

— Странная вещь, — подала голос Груша. — Очень странная… Что у него с руками? Они сгорели?

— Это бластер, — прошептал Барков.

— Что?

— Бластер. Руки ему сожгло бластером.

— Не поняла…

Барков снял оружие с плеча.

— Здесь, — Барков указал пальцем на рукоятку, — находится автономный энергетический модуль. Его называют «последний вдох». Энергосистема бластера основана на адсорбции практически любых видов энергии. Однако есть места, где энергии мало. Ну, как на этой планете… Для экстренных случаев предназначен независимый энергетический модуль. Его хватает примерно на тридцать разрядов. Впрочем, энергию можно высвободить разом. Я думаю, здесь произошло как раз подобное.

Барков кивнул на склон.

— Тот человек активизировал «последний вдох». Разрядная трубка не выдержала, прогорела, и он погиб…

— И во что он стрелял? — продолжала расспрашивать Груша.

Барков молчал.

И тогда я сделал кое-что. Я быстро подошел к телу, наклонился над ним.

— Что ты делаешь? — забеспокоился Барков.

Я не ответил. Я пытался нащупать клапаны шлема. Конструкция была незнакомая, клапаны не обнаруживались.

— Что ты делаешь?! — резко повысил голос Барков.

Наконец я нащупал клапан.

Барков прыгнул на меня, но я был расторопнее, встретил его ударом в печень. В какой-то старой книжке я читал, что печень — очень болезненный орган. Так и оказалось. Барков скрючился и упал, несмотря на то что удар был не слишком сильный.

Я отстегнул шлем.

Человек, который лежал перед нами, умер не от того, что у него отгорели руки. Он умер от ужаса.

Никогда не видел такого. И надеюсь, никогда не увижу. Это было не лицо человека, а… Трудно описать.

И еще кое-что. Да, я заметил еще кое-что, что поразило меня даже больше, чем выражение лица мертвого пилота.

Кое-что.

Подскочила Груша. Она ойкнула, отвернулась — и тут же посмотрела опять.

Барков не поднимался. Сидел, обхватив голову руками. То ли плакал, то ли собирался заплакать. Груша встряхнула его за плечо.

— Может, ты объяснишь? — спросила она. — Может, объяснишь, почему он так похож на тебя?

Глава 12. Хохот

— Почему он так похож на тебя? — сумрачно повторила Груша.

Барков молчал.

— Нет, я спрашиваю, почему он похож на тебя?! — Груша злилась. — И вообще, что тут происходит?!

Барков скрипнул зубами.

— Погоди, Аполлинария, — попытался я ее успокоить, — погоди. Давайте его похороним сначала…

— Нет! — уперлась Груша. И даже ногой топнула.

Вот же однако… Мне как-то не очень улыбалось тут что-то выяснять, рядом с телом. Но по-другому, видимо, было нельзя.

— Мы ждем, — повторила Груша. — Мы ждем, Петюня! Насколько я понимаю, мы попали на планету… как там ее… Лавкрафт, или Призрак. Я правильно сказала?

Барков чуть заметно кивнул.

— Говоришь, планету якобы в честь писателя назвали? — голос Груши звучал как-то непонятно. — Я знаю всех писателей. Такого писателя не было.

— Писателей много, — возразил я, — ты не можешь всех помнить, особенно из старых. Сейчас важно совсем другое…

— Я всех знаю. Всех. Писателя Лавкрафта не было. Что за глупая фамилия вообще? Как она переводится? Мастерство любви? Ту историю выдумал сам Петька. Хм, планета Призрак!

— Такой писатель был, — упрямо произнес Барков.

— Да какая разница, был — не был… Сама идея абсурдна! Планета, на которую свозят отовсюду призраков? Да я даже про призраков настоящих и то ничего никогда не слышала. Призраков не существует!

— А если существуют? — поднял глаза Барков. — И писатель такой был. Просто он не очень известный.

— Значит, планета Призрак… — Я поглядел в как всегда скучное небо.

— Ты нас сюда затащил! — гаркнула Груша так, что я даже подскочил. — Ты нас сюда затащил, а теперь юлишь?

— Я вас сюда не тащил, — буркнул Барков. — Не тащил, вы сами затащились…

Груша прорычала что-то неразборчивое, наклонилась над Барковым, схватила его за грудки, дернула вверх. Комбинезон порвался окончательно, в руках у Груши оказались кусок воротника и клапан от шлема. Не думал, что комбинезон такой хлипкий. Впрочем, он не предназначен для длительных путешествий в вакууме.

Груша с недоумением поглядела на добытые ею тряпки, отбросила их в сторону. Приступ ярости отступил.

— Петя, — сказал я спокойно, — ты должен нам сказать. Твоя версия с планетой эвакуации… очень сказочная. И кто этот человек? — Аполлинария спрашивала как раз про него. — Все так необычно… мягко говоря.

— Это мой брат, — ответил Барков.

Поверить было легко, погибший чрезвычайно похож на Баркова.

— Брат? — выдохнула Груша. — Так…

Барков как-то странно себя вел. Вообще-то любой нормальный человек должен был плакать при виде своего не очень хорошо умершего брата. Но Петр не плакал. Он как будто весь собрался, стянулся в клубок. Наконец заговорил. Не спокойно, но твердо:

— Наверное, я должен рассказать.

— Наверное, должен, — подтвердила Груша.

— Понимаете, на «Блэйке» я был с родителями… А брата тогда не взяли…

— Как его звали? — перебила Груша.

— Паша. Его звали Павел. У него обнаружили проблемы с легкими, он не смог на «Блэйк» полететь, остался на Земле. Он был аналитиком и разрабатывал генераторы совпадений для больших массивов информации. И вот однажды он наткнулся на информацию про Предсказатель…

— Про что?

— Про Предсказатель. Ну, нечто вроде приемника, который предсказывал своим хозяевам разные горести, и они обязательно сбывались. То есть Предсказатель каким-то образом изменял будущее. Брат заинтересовался машиной, хотел изучить, но оказалось, что ее давным-давно нет на планете. Павел стал искать тот удивительный прибор, однако все информационные каналы были перекрыты. Тогда брат обратился к нашему дяде, и они с помощью особого диффузера проникли в закрытые инфосети. И узнали про планету Призрак. О ней ничего толком не было известно, она будто запрещена была, а Павел не мог терпеть ничего запрещенного. Одним словом, Павел увлекся поисками Призрака… Не знаю даже, что брат больше искал — саму планету или Предсказатель. Я потом читал его дневник, он очень интересный, про все поиски. Точных координат Павел, конечно, не нашел, но у него была своя система. Дело в том, что планеты с пригодной для дыхания атмосферой могут существовать только возле определенных звезд. Павел выяснил сектор и начал прочесывать его.

— Миллиарды звезд… — как бы невзначай сказала Груша.

— Пригодных звезд не так уж много, — возразил Барков. — К тому же Павел был везучим…

Я скосил глаза в сторону полуобугленного тела. Не сказал бы, что такую смерть можно назвать везением.

— Вернувшись с «Блэйка», я обнаружил, что брат исчез. Зато остался дневник, где он подробно описал свои поиски. Ну, я тоже начал его искать…

— И притащил нас сюда, — закончила Груша.

— Да не притаскивал я вас! — устало возразил Барков. — Вы сами притащились, ну сколько же можно…

— Ладно, поставим на том точку, — сказал я, глядя на Грушу. Он на самом деле нас не притаскивал, сами влезли. — В общем, рассказ про планету, про брата очень складный. Я готов поверить…

— А я не готова! — заявила Груша. — Да, не готова. И не собираюсь верить в такую планету… А уж тем более в вещи, наделенные какими-то страшными качествами.

— Аполлинария, подожди, это неважно сейчас. У меня к Петру вопрос есть…

Барков кивнул.

— Если все так, если твой брат отправился на найденную им планету и пропал, то почему его не искали?

Барков ответил быстро:

— Он не оставил координат. Улетел в никуда, не зарегистрировался. Его и не искали. А я его нашел. Я его все-таки нашел!

На гору вскарабкался Колючка. Он, по своему обыкновению, имел глупую и веселую рожу. Дикобразо-кролик тряхнул ушами и огляделся. И тут увидел нас. Скачками понесся в нашу сторону, а по пути заметил тело. Споткнулся, упал, с трудом поднялся и как-то на цыпочках подбежал к мертвому. Завис над ним и замер, как одеревеневший.

А потом Колючка засмеялся. Именно засмеялся, не заплакал. Громко и искренне. Заливисто.

Мы с Грушей с недоумением уставились на него, а Барков даже как-то и не удивился. Все было совершенно дико. Мы торчали на вершине горы, перед нами лежал изуродованный мертвый человек, над ним возвышался нелепый зверь и хохотал.

Первой не вытерпела Груша.

— Замолчи! — завизжала она и швырнула в Колючку камень.

Камень угодил зверю в брюхо, Колючка отскочил в сторону. Хихикнул.

— Пошел, пошел, пошел!

Груша принялась швыряться камнями и согнала-таки Колючку с площадки вниз. Не совсем, правда, из-за камней виднелись смешные уши.

— Дурак какой-то, — буркнула Груша.

Барков отрицательно помотал головой:

— Он не дурак. Просто он так грустит.

— Весело грустит, ничего не скажешь… — Груша швырнула камень, но в торчащие уши не попала.

— У него почти все сильные эмоции — и радость, и горе выражаются смехом. Все. Колючка Пашкин зверь, брат нашел его на какой-то планете… Это друг, вроде собаки. Собака всегда виляет хвостом, в любом случае…

— Давайте что-нибудь делать, — предложил я. — Надо решать… Я имею в виду тело… А потом уж будем думать.

— Да, — согласился Барков, — ты прав.

Он наклонился над телом, я немного отодвинулся. Все-таки момент личный — прощание с братом. Кажется, мертвым надо глаза закрывать. Хотя точно не знаю, может, достаточно просто шлем…

Барков молчал. Глядел на тело. Потом протянул руку… И отдернул. Уставился на меня.

— Я не могу, — сказал я.

Я на самом деле не мог. Я вообще никогда не дотрагивался до мертвых. А уж закрыть глаза… да еще в такой обстановке…

Барков смотрел уже не на меня, куда-то в сторону. Колючка смеялся за камнями.

— Замолчит он когда-нибудь? — негромко произнесла Груша. И прикрикнула: — Замолчи!

Но Колючка, видимо, не мог замолчать. Обстановка была нервозной. Столько сразу всего на нас свалилось… Но надо было оставаться людьми. Стараться.

— Ладно, — кивнул я, — сейчас…

Я зачем-то подышал на ладонь, затем вытер ее о колено. И только потом… потянулся к мертвому лицу.

Барков отвернулся.

— Надо его похоронить, — сказала Груша.

— Не надо хоронить, — помотал головой Петр. — Давайте спустим тело вниз и оставим в корабле.

— Кстати о корабле… — Груша была бесцеремонна просто безгранично. — Он явно не земного дизайна.

— Павел увлекался футурологией, — ответил Барков. — К тому же был очень способным инженером и сам построил корабль.

Груша собралась было что-то сказать, но Барков добавил:

— Как ты «Валендру».

И Груша свое «что-то» не сказала.

— Думаю, так правильно будет — если мы оставим его в корабле, который он построил сам. Надо спустить его с горы… — Барков говорил, как бы размышляя вслух.

— Мы не сможем его вниз переправить, — возразил я. — Здесь очень круто, шеи себе посворачиваем. Если только просто сбросить… Но мне кажется, так нельзя поступать…

— Ладно, хороним здесь, — кивнул Барков. — Под камнями.

Я думал, что он предложит переместить погибшего в более удобное место, в центре сопки как раз имелась подходящая гладкая проплешина, но Барков не стал, не осмелился. Павел так и остался лежать в скрюченной позе, лицом вверх.

Барков принялся собирать камни и ими укрывать мертвеца. Маленькую крепость, сложенную зачем-то его братом, он не тронул.

Я помогал. Даже Груша и та помогала, принесла несколько плоских валунов. Так что через двадцать минут тела уже не было видно, одни камни только. Насколько я знал, могилы должны были быть длинные и овальные, а у нас холмик получился похожим на ракушку. Этакий гигантский рапан, внутри которого умер рачок, а остался один домик. Барков устроил на могиле последний камень, и мертвый человек исчез, точно его никогда не было.

— Надо бы сказать пару слов… — Барков старался не смотреть на холмик.

— Что? — не понял я.

— Сказать несколько слов, молитву прочитать.

— Молитву? Что такое молитва?

Барков, видимо, перенапрягся немного от горя. В смысле мозги у него переутомились. Что за молитва? Почему он так любит непонятными словечками со своего «Блэйка» кидаться?

— Никто не знает молитвы? — спросил Барков с надеждой.

— Никто не знает, — грубо ответила Груша. — Чего тут говорить? Умер человек и умер. Похорони. Все, надо решать, что делаем дальше.

Барков подобрал маленький камень, положил его на холмик.

— Надо спускаться к кораблю-призраку, — сказала Груша и скорчила мерзкую рожу. — И отыскать передатчик. Я хочу вернуться домой уже сегодня.

Мне очень хотелось как следует треснуть Грушу за ее цинизм, но, по сути, она была права. Нам надо было выбираться отсюда, хватит приключений. Да еще таких.

Нет, когда я был совсем маленький, я, конечно, мечтал. Мечтал убежать на Новый Эквадор, побегать по джунглям, поохотиться на экзоваранов… Но без человеческих жертв. А тут…

И мне никак до конца не верилось, что мы на самом деле попали на планету Призрак. Мне казалось, что это театр какой-то. Я все думал, что вот сейчас низкие небеса разойдутся, приземлится красный корабль карантинной службы, нас отвезут домой, вымоют, высушат, немножечко поругают, затем нам, в счет нервных потрясений, засчитают отработку летней практики. Однако в то же время в уголке сознания засела неприятная мысль: нет, в ближайшее время красный корабль не прилетит.

Вообще-то триста лет освоения космоса, конечно, подарили несколько историй робинзонад. Рок Тэйлор четыре года просидел на безымянной планете в джунглях. Помимо навыков в шустром метании копья он приобрел привычку ловко охотиться на блох и поедать все съестное, находящееся в пределах досягаемости. Исигава Томе тоже провел четыре года, правда, в условиях тундры. Вернулся просветленным и весь остаток жизни прожил тоже в тундре — уже на Аляске. Еще была Сандра Ко. Ну, та чуть-чуть одичала, хотя и находилась в субтропическом фруктовом раю. Но так, чтобы кто-то оказался на голой планете… Такого я припомнить не мог.

Заветный рюкзак Баркова потерялся, а пищевых капсул нам надолго не хватит. Нет, при случае можно съесть Грушу, если она нас прежде сама не съест…

Действительно, мне очень захотелось, чтобы приключения уже закончились.

Барков собирал мелкие камни и складывал их возле могилы, Груша стояла рядом с ним, напустив на себя сомневающийся вид.

— Так как насчет передатчика? — спросила она. — Мы будем его искать?

Барков продолжал. Все-таки Барков совершенно непредсказуем, даже слезы не проронил. Молодец, крепкий парень. Хотя понятно, вырос на станции «Блэйк», там все такие суровые. А может быть, он просто заранее смирился со смертью брата, заранее его оплакал, поэтому сейчас не очень волновался…

Я шагнул к Баркову и попросил:

— Петр, дай, пожалуйста, мне пеленгатор.

— Зачем?

— Затем. Дай, все равно ведь уже…

Барков кинул мне пеленгатор. Я, по его примеру, стукнул палочку о колено, повернул ее в сторону долины. Загорелся красный огонек.

— Что ты хочешь этим сказать? — подковыляла ко мне Груша.

Я направил пеленгатор на могилу. Зажегся зеленый огонек.

— Та-ак… — протянула Груша. — Значит, мы искали вовсе не передатчик?

Да, подумал я. Значит, мы искали не передатчик. Значит, мы искали брата Баркова. Павла.

— Нет, мы искали передатчик, — сказал Барков. — Передатчик тоже. Аполлинария, ты же разбираешься в электронике, должна понимать, что ни один гиперпередатчик не уместится в рюкзаке…

— А как же егеря? Дядя Джиг?

— У егерей тоже нет такой техники. А там есть.

И Барков указал вниз, под склон.

Туда, где лежал корабль «Ворон».

Глава 13. «Ворон»

— Вопрос первый, — заговорила Груша. — С чего вдруг вы, котятки, взяли, что мы именно на той самой планете?

— Дом, — хором сказали мы с Барковым.

— Еще синяя луна, — сказал Барков. — На Лавкрафте синяя луна.

— Лично я никакой луны тут пока не видела, — Груша поглядела вверх. — Ни синей, ни зеленой.

— Луна синяя, — подтвердил я.

— Ну и что? На кислородных планетах луны имеют или синий, или желтый цвет.

— Корабль, на котором мы прилетели, пришел сюда в автоматическом режиме, — напомнил Барков.

— Автоматический корабль и должен приходить в автоматическом режиме, — парировала Груша. — Что еще?

Еще нам нечего было сказать.

— Дом-убийцу я более-менее могу себе представить, — хмыкнула Груша. — Хотя вы могли про него в старых книжках вычитать. Но планета-убийца…

— Не планета-убийца, а планета ссылки, — поправил я. — Совершенно разные вещи. Если бы ты видела тот дом…

— Ты что, поверил? — уставилась на меня Груша. — Ты поверил в то, что это… — Груша топнула ногой. — Что это Призрак?

Честно говоря, я не до конца определился. Но история Баркова произвела на меня впечатление. Я очень хорошо представил себе планету Лавкрафт. Черную, холодную, затерянную в космосе, на которую отовсюду свозят жестокие и страшные чудеса. Страшный мир. А потом еще корабль, потом еще труп. Про дом уж и не вспоминаю.

— Как ты объяснишь смерть брата Петра?

— Петр же объяснил его смерть — у него взорвался бластер. Так что у вас ничего, мои дорогие, нет.

— Если бы ты видела тот дом… — повторил я.

— Хватит! — Груша поднялась над костром и отбросила длинную страшную тень. — Хватит молоть чушь! Я больше ничего не желаю слушать! Вот… — Груша потрясла своей кукушкой. — Я достала их из разбитого ящика. Если следовать вашей логике, то часы непростые. Страшные часы. Но ничего же не случилось!

Ответить мне было нечего.

— Ну, давай, — Груша указала на меня.

— Что?

— Сочини что-нибудь про часы.

— А что сочинить? Я не знаю.

— Тогда я сама сочиню. Сейчас…

Груша закрыла глаза и принялась вещать зловещим замогильным голосом:

— Часы опасны! Они убивают своих хозяев! Берегитесь! Берегитесь! Они уже тикают по вам! Бом-бом-бом!

— Не надо так говорить, — попросил Барков.

— Отчего же? Я уж доскажу. Смертельные часы! Они убивают своих хозяев! Их сделал мастер, который убил всех своих знакомых! И с тех пор за часами следует кровавый след! А если часы начинают тикать — жди покойника!

— Пожалуйста, не надо! — снова попросил Барков. — Можно накликать беду. Ты выбрала не очень удачный предмет для шуток.

Я с ним был согласен. Пока Груша «вещала», я тоже почувствовал, что не следует ей так говорить.

— Эй-эй! — Груша потрясла часами. — Начинайте свой ход!

Часы молчали. У меня по спине побежали мурашки. И я заметил, что Барков повернулся так, чтобы при случае удобнее было выхватить оружие.

— Вы оба — сумасшедшие еноты, — заключила Груша. — Вернемся на Землю, я вас устрою к одному специалисту. Настоящий гомеопат, натуро-, так сказать, терапевт. Такие отличные зелья варит… из печени черной жабы! Так продрищетесь, что потом никакие часы мерещиться не будут!

Слово «продрищетесь» я не очень понял, но, видимо, оно было обидное. Возможно, гляциологическое. Ну, когда какие-нибудь там глетчеры оседают, наверное, это так называется.

Я даже подумал: а не жила ли Груша тоже на «Блэйке»? Или, может, словарь есть какой — «Побывавших на станции «Блэйк»? Кто его знает… В общем, я не понял.

А Барков понял. И поморщился.

Мы сидели на том самом холме. Или на сопке. Или на скале. Скорее именно на скале. Отдыхали. Барков предложил часик отдохнуть перед тем, как спускаться к «Ворону».

«Ворон» лежал под нами, поломанный и страшный. Если честно, мне совершенно не хотелось к нему спускаться. Мне кажется, и Барков то же чувствовал. Поэтому и не спешил вниз.

— Я никогда не слышал историю про «Ворона», — сказал я.

— Есть одна легенда, — начал Барков. — Когда корабли еще по морю ходили, был такой корабль, «Летучий Голландец». Корабль проклятых. В общем, та легенда про зло. «Ворон» — это зло. Когда сытое, оно спокойное, а вот когда хочет есть…

Я не очень хорошо понимал, что такое зло, и спросил:

— Что такое зло?

— Это концентрированные идиоты! — ответила Груша.

— В той легенде…

— Хватит на сегодня легенд! — Груша с презрением плюнула на камень. — Хватит. Почему мальчишки все такие дураки? Корабль как корабль, ничего страшного в нем нет. Просто потерпел крушение, и все. Кстати, я тоже ничего про «Ворон» не слышала. И про планету Призрак. Хм, львиная голова, после которой все пельменями давились… Планета для ссылки привидений, возвращение не предусмотрено… Когда Петюня рассказывал, я чуть сама не подавилась. От хохота. Вы что, из кружка собирателей фольклора? Вам не надоело? Да я сейчас возьму и сама схожу туда. Найду передатчик, вызову помощь…

— Никто не против того, чтобы осмотреть корабль, — сказал Барков. — Только не стоит спешить…

— Ну, вы не спешите, а я поспешу. Мне еще надо сегодня орешков Тимоне припасти, наш тушканчик очень любит орешки…

Наглая Груша скорчила мне рожицу, поднялась от костра и поковыляла вниз.

— Там скалы, надо осторожнее…

Груша не послушалась. Она вообще никогда никого не слушала. Она была сама по себе. А я был лодырем.

— За ней! — Барков устремился за Грушей.

Мне тоже пришлось пойти.

Мы спускались к «Ворону». На сей раз я шагал первым, Груша за мной. Барков замыкал, потом обогнал нас. Колючка перемещался сбоку. Иногда катом, иногда по-кроличьи прыгая, иногда по-утиному переваливаясь на своих длинных лапах.

Метров за сто до «Ворона» Барков остановился. Осмотрелся, поднял небольшой камень, размахнулся, швырнул. Камень описал дугу, попал куда-то в район шлюза.

Брякнуло так, словно корабль был построен не из сверхпрочного сплава, а из жести. Какой-то зловещий получился звук.

— Что такое? — насторожилась Груша.

— Камень стукнул, — пояснил я.

— Как-то он странно стукнул…

— Стукнул и стукнул. Как он, по-твоему, должен был стукнуть?

— Звук получился такой, как будто в корабле пустота, и там нет ничего. Он не настоящий словно…

— Груша, хватит болтать! — резко оборвал я.

— Груша?! — остановилась Груша. — Какая я тебе Груша?!

— Да ладно, Груша, — отмахнулся я. — Как мне тебя прикажешь называть? Аполлинария Сергеевна?

— Я не Груша! — Она ткнула мне в грудь кулаком.

Я схватил ее за руку, дернул, повел вправо. Груша попыталась перевести корпус влево, я дернул в ту же сторону, Груша потеряла равновесие и упала.

— Ты Груша! — рявкнул я. — И не надо спорить. У нас впереди много дел, и пока я буду называть тебя Аполлинарией, нас всех могут сто пятьдесят раз убить. Поэтому ты и есть Груша. И все!

Она вдруг вроде как успокоилась. Груша, магистр многочисленных наук, пилот, гляциолог, девушка-кунсткамера, девушка-экскаватор, была растеряна и подавлена. Вроде бы. Такой она мне нравилась больше.

— Идем к кораблю! — прошипел я. — Скоро уже темно будет!

Мы дружно уставились в начавшие синеть тучи, после чего продолжили спускаться к «Ворону».

И чем ближе мы подходили к кораблю, тем неприятнее он мне казался. Углы заострялись, становились видны разломы в корпусе и трещины, из распоротого брюха натекла болотного цвета жижа, да так и застыла. «Ворон» был похож на старинный парусный корабль, выброшенный на берег, сгнивший и страшный. Или на кита, который сам выбросился, по своей глупости. Поломанный, искореженный, он еще напоминал скомканную проволоку.

А больше всего «Ворон» не нравился Колючке. Чем ближе к кораблю, тем придавленнее смотрелся наш дикобраз. Иголки прилипли к туловищу, глаза опять спрятались куда-то внутрь лба, а уши чуть ли не в рулончики свернулись. Колючка трясся, а потом и вовсе остановился.

— Ты чего? — спросила Груша. — Чего ты боишься, маленький?

— Он чует, что не все тут чисто, — объяснил я.

— Не бойся, я же с тобой буду… — не услышала меня Груша.

Но сколько ни ругалась Груша, сколько ни подталкивала вперед недоенота, идти дальше Колючка не хотел. И даже Барков не смог сдвинуть его с места, хотя применял самые что ни на есть чувствительные методы. В частности, он брал Колючку за ноздри и тащил, хватал за уши и тащил, за хвост тоже тащил, и даже, несмотря на протесты Груши, пинал иногда Колючку под круглый зад.

Колючка был непоколебим. Он растопырил все свои колючки, расставил все лапы и упирался, упирался, упирался. В конце концов Баркову надоело с ним бороться, и он плюнул. В прямом и переносном смысле слова.

— Сиди здесь, — приказал он.

Колючка свернулся в клубок, ощетинился шипами и принялся сидеть. А мы приблизились к кораблю.

— И где тут шлюз? — осведомилась Груша. — Или у мистических кораблей не бывает шлюзов?

— Ты же пилот, — снова напомнил я. — Ты должна знать.

— Этому кораблю двести лет, — ответила Груша. — Я не знаю, где у него люк.

— Можно пролезть в щель, — сказал Барков. — Тут много щелей, некоторые достаточно крупные.

— Я что, таракан, чтобы лезть в щель? — возмутилась Груша. — Сами лезьте в щель…

— Понимаешь, — по возможности убедительно заговорил я, — вход через шлюз может быть очень опасен…

— Я не насекомое! — топнула ногой Груша.

Барков пожал плечами и направился к самой крупной щели. Я за ним. Груша немножко побурчала и побрела за нами.

Однако, когда мы приблизились непосредственно к щели, то обнаружили, что она — не совсем щель.

— Ого! — покачал головой я. — Вот это да…

Дыры в борту корабля были прорезаны. Или пробиты, проплавлены мощными энергетическими импульсами. Я потрогал пальцем. Край отверстия был гладким, почти полированным.

— Чем, интересно, можно так продырявить корабль? — Груша тоже потрогала отверстие.

— Его расстреляли, — вдруг объявил Барков. — То есть пробовали расстрелять. Из плазменных пушек или еще из чего…

— Какие еще плазменные пушки? — вскинулась Груша.

— Из них метеориты расстреливают, — ответил Барков.

Странный он. Какие метеориты, на самом деле? Никто уже давным-давно никакие метеориты не расстреливает…

— Корабль расстреляли, — повторил Барков. — Его подогнали сюда, поставили на грунт, а потом расстреляли. Щедро стреляли, видно, что не для дела, а со зла. Пытаясь сделать больно.

— Какой-то вандализм, — пожала мощными плечами Груша. — Не думала, что в наше время кто-то может…

— Лезем вон в ту дыру, — указал Барков. — Я первый…

Колючка произвел издалека жалобный звук. И хихикнул.

Барков подпрыгнул, уцепился за край пропалины, подтянулся и исчез внутри.

Мне в зловещий корабль лезть не хотелось. Я уже один раз тут слазил в одно место…

— Что стоишь? — осведомилась Груша. — Штанишки обмарал?

— Хочешь постирать? — спросил в ответ я.

Груша сунула мне под нос кулак. Милая девушка, такой бы в детском садике работать.

Она подпрыгнула, повисла, оборвалась. И пришлось мне ее подсаживать. Ну, это если культурно выражаться. А если по-прямому, как выражались ребята на «Блэйке», ну, те, которые перебили своих родителей и потом устроили там мрак, то дело было так. Я встал на карачки, Груша взгромоздилась мне на спину и оттуда проникла в корабль. Мне она даже руки не подала, а спина моя чуть не треснула, между прочим, когда я ей помогал.

Мы оказались в небольшом помещении неизвестного назначения. Возможно, тут была каюта. Хотя сказать наверняка нельзя, внутреннее устройство «Ворона» весьма отличалось от привычного дизайна новых кораблей. Все тут было какое-то округлое и дырчатое, готическое, но в целом красивое. По палубе была разлита широкая коричневая лужа, и я в нее, разумеется, влип. Дернулся — ничего не получилось. Дернулся посильнее и выбрался с трудом, только с помощью Баркова. Жидкость была чрезвычайно вязкая и какая-то… полуживая, что ли.

Вообще вид помещения меня резанул как-то неприятно — стены здесь были странноватые. Как будто каюта грустно улыбнулась и замерла в самом пике своей улыбки. Возможно, это оттого, что корабль расстреливали. Температурные перепады, то да се… Но помещение точно нехорошо улыбалось.

— Дай нож, — попросил я Баркова. Тот понимающе сунул мне кинжал. Я резко попытался воткнуть лезвие в стену, но стена оказалась без подвоха — твердой. Видимо, на самом деле была оплавлена.

— А ты ее бодни, может, лучше получится, — ехидно посоветовала Груша.

И, насвистывая что-то, кажется, из Вагнера, отправилась в глубь корабля.

— Свистеть не надо, — шепнул Барков.

Но Груша чихать на его замечания хотела.

Она шагала громко и уверенно. Мы потащились за ней. Я потащился в прямом смысле, потому что каждый шаг мне давался с трудом — подошвы крепко прилипали к палубе, а за мной оставался черно-коричневый след. Так что я вынужден был даже остановиться и вытереть ботинки о стену. На стене остались малокрасивые разводы, но идти стало легче.

Я думал, что Груша будет обыскивать помещения в поисках пищи или полезных инструментов, но она ничем таким не интересовалась, двигала вперед, как ураган через Мексиканский залив. В силу традиции, рубки находились в носовой части, туда мы и направлялись.

Было светло (на старых кораблях стены, как северное сияние, полыхают чуть зеленым) и тихо. Ну, не считая шагов Груши. Ничего страшного вроде бы не было, но… Вот если бы вы побывали в объятиях кровати-людоеда, вы бы меня поняли. Мне все время казалось, что меня уже сожрали.

Мы быстро прошагали через длинный изломанный коридор и оказались перед полукруглой старомодной дверью.

— Закрыто. Я так и думала, — весело сказала Груша. Повернулась к Баркову и сказала: — Давай, полыхни.

— Что? — не понял Барков.

— Чиркани из бластера. По-другому не пройдем.

Барков постучал по двери. Даже звука не получилось.

— Не пробьет, — засомневался он. — Слишком толстая…

— Дай сюда! — строго произнесла Груша.

Барков молча протянул ей оружие. На всякий случай мы с ним отошли подальше.

— Куда тут нажимать?

— На курок.

Груша приложила оружие к плечу, долго целилась, потом выстрелила.

Дверь взорвалась. Грушу отбросило в нашу сторону, она сбила меня с ног и немного откатилась по коридору. Я думал, что она хоть немножечко повредилась, но нет, не повредилась — немедленно поднялась на ноги.

— Я же говорила… — Груша отряхнулась.

Я тоже поднялся. Поглядел на Баркова. Тот был совершенно равнодушен. Груша прошествовала мимо него, сунула ему бластер и скрылась в рубке.

— Пойдем? — глянул я на Петра.

Он кивнул.

Рубка была маленькая, чуть больше, чем на нашей «Чучундре». На стенах зеленели остатки антиперегрузочной жидкости, но это был единственный изъян, в остальном рубка пребывала в совершенном порядке. И пульт управления был совершенно цел. Над ним на тонкой серебряной цепочке болтался маленький сапфировый глобус.

Груша порхала над пультом, как мокрая бабочка, щелкала переключателями, жала на кнопки, снова щелкала. Настроение у нее было лучезарное.

— Передатчик… — промурлыкала Груша. — Ну-ка, ну-ка…

— Наверняка не работает, — буркнул Барков.

— Я починю, — отмахнулась она. — Да тут и чинить особо нечего, все просто, как примус. Примитив, я такого даже не видела. Сбоку где-то должны быть застежки…

Она вдруг уставилась на глобус. И через секунду потянула к нему руку.

— Не надо! — громко прошептал я. И услышал, как за спиной скрежетнули зубы Баркова.

Груша, конечно, не послушалась.

— Чудовище, очнись! — провозгласила Груша.

И дернула за глобус.

Зажегся свет. Вдруг. Везде. И пульт ожил. Заморгал огоньками, засинел старомодными мониторами, кресла начали трансформироваться.

— Учитесь! — усмехнулась Груша. — На ловца и вошь бежит! А теперь…

Она наклонилась над пультом, занесла пальцы. И окоченела.

— Не могу, — сказала через минуту.

— Что не можешь? — спросил Барков.

— Не могу разобраться. Все вроде знакомое, но все не так. Расположено не так, бессмысленно…

Груша принялась давить на кнопки и щелкать переключателями. Ничего у нее не получалось, она хмурилась и давила на кнопки сильнее. На пульте мигали огоньки, что-то гудело, Барков с напряжением озирался.

— А-а, вот! — радостно воскликнула Груша. — Передатчик, нашла! Теперь я вызову спасателей!

Шш-ших…

Разряд прошел через рубку, попал в главный монитор. В мониторе образовалась круглая дыра, затем он взорвался изнутри зеленым пламенем, через пульт прошла трещина, из которой стала выдавливаться комковатая лиловая суспензия. Сработала система пожаротушения, хотя тушить, в общем-то, было нечего.

Свет погас, рубка вновь наполнилась зеленым сиянием.

— Ты чего?! — Груша повернулась к Баркову.

Барков не ответил. Выстрелил еще два раза. Больше пульта не было.

— А-а-а! — Груша, расставив руки, кинулась на Баркова.

Ствол бластера уперся ей в подбородок.

— Стоп! Стоп! Стоп! — вынужден был вмешаться я. — Остынем, не надо пороть горячку…

Я влез между ними и отвел бластер в сторону.

— Ребята, вы что? — Я потихоньку отталкивал Грушу. — Вы что, а?

Груша не могла ничего сказать. Пятилась только.

— Он… он… он… — захлебывалась Груша.

— Он нам потом все объяснит.

— Да он… я его…

Груша попыталась кинуться на Баркова еще раз. Я удержал ее с большим трудом. Трудно удержать разгневанного носорога, знаете ли.

— Лина, спокойно, — уговаривал я. — Всему есть объяснение…

Она пихнула меня с такой мощью, что я отлетел к стене.

— Ну, вы и сволочи! — крикнула Груша. — Не желаю тут с вами больше! Гады! Разберусь еще с вами!

Груша плюнула в нашу сторону и выбежала из рубки.

— И зачем ты… — кивнул я на пульт.

— Не понимаешь? С этого корабля ничего нельзя посылать, — прошептал Барков. — Ничего. Это… — Он обвел руками рубку. — Это ловушка. Одна большая ловушка.

— И как нам теперь быть? — вздохнул я. — Ты сжег единственный на планете передатчик. Вряд ли здесь есть что-нибудь подобное. Теперь…

— Все будет хорошо, — закончил фразу за меня Барков.

— Почему?

— Потому, — уверенно сказал Барков.

Я развел руками.

— Ты должен поверить, что по-другому нельзя, — начал убеждать меня Петр. — Если корабль действительно тот самый «Ворон», то лучше отсюда ничего не передавать. Опасно! «Ворон» заманивает сюда другие корабли, он как бы космический «Летучий Голландец»…

Ясно. Барков пришел сюда, собираясь уничтожить передатчик, чтобы никто больше не попал в западню.

— Надо уходить, — прошептал Барков. — Он… он попытается отомстить… Скорее!

Мы выбрались из рубки и двинулись обратно. Вдоль стены, по которой сюда пришли. Барков первый, я за ним. Шагали, шагали, шагали… Потом я вдруг подумал, что мы, пожалуй, слишком долго шагаем. Вроде как до рубки мы быстрее добрались. Хотя до рубки мы шли в компании с Грушей, а компания такой злобной дурищи, наверное, сокращает время. И время похода, и время жизни.

Барков остановился. Стал смотреть вперед и назад. Я тоже посмотрел, но ничего, кроме ровного зеленого коридора, не увидел.

— Мы что, заблудились? — спросил я.

— Не знаю.

— Как мы могли заблудиться, если шли по прямой?

Барков вдруг резко прижался к стене. И я тоже прижался.

— Как тут можно заблудиться? — повторил я.

— Тут все можно. Вон, погляди… — Он указал вперед.

— Поворот…

— Точно, поворот, — кивнул Барков. — А какой тут может быть поворот?

— Слушай, Петь, а давай бластером прямо в стену… Прожжем дыру, и все дела.

— Не получится, мощности не хватит. Надо искать выход… Главное, не спешить…

Барков чуть сместился вдоль стены.

— Главное, не бежать. Если побежим — все…

— Что все?

— Все. Ты что, не знаешь — все охотники реагируют на резкие движения… Черт!

Он вжался в стену крепче. И меня свободной рукой вжал.

— Ты тоже слышишь? — спросил я. — Шаги…

— Слышу. — Барков поднял бластер.

— Может, Груша?

Но Барков продолжал целиться вдоль коридора.

Шаги приближались к нам, вот-вот они должны были показаться из-за поворота…

И вдруг стал гаснуть свет. Это было невозможно, однако это было так. Светопанели гасли! Они вообще не могут гаснуть, они сами излучают… Но гасли. Одна за другой. Будто кто-то закрывал их или заливал черной краской.

К нам подступали тьма и шаги. Тьма быстрее.

Барков целился. Свет погас совсем, и сразу же Барков выстрелил. Но не в сторону шагов, а в потолок, чуть под углом. Вспышка осветила коридор — в нем никого не было.

— Никого… — прошептал Барков. И на всякий случай выстрелил еще раз.

В коридоре действительно никого не было. На потолке краснели кляксы от разрядов, расплавленный пластик остывал медленно, капал вниз черными смоляными каплями.

А потом панели зажглись. Все разом. Опять стало светло.

Коридор был пуст.

Мы постояли немного, подышали, затем двинулись дальше. Далеко мы, правда, не ушли. Сделали шагов, наверное, двадцать, не больше, и я вдруг почувствовал боль. Не в голове, не в руках, а внутри. Сначала вроде было ничего, терпимо, но боль усилилась мгновенно, скачком. Кости, кишки, мышцы, кожа — заболело все! Меня сломало пополам, я упал на палубу.

Рядом корчился Барков. Ему было, кажется, даже хуже, чем мне, — он не только корчился, но еще и бился лицом о стену, каждый раз оставляя на ней красные разводы. Я еще подумать успел — а почему кровь у него красная? Наверное, от освещения так получается.

Я ощущал, как все мое нутро скручивается, как трескаются кости… Кажется, я кричал. Наверняка кричал. В некоторых случаях в жизни нельзя не кричать. На американских горках нельзя не кричать, особенно в первый раз. И когда тебя первый раз разрывают изнутри, тоже нельзя не кричать.

Я кричал. Ничего нельзя было сделать.

Кончилось все тоже вдруг. Мы остались лежать на палубе. Какое-то время боль еще кипела в крови, однако я чувствовал, как она постепенно уходит. Барков тоже успокоился. Дышал, чуть постанывая, лежа спиной ко мне.

В моей голове билась совершенно непонятная, незнакомая мне мысль.

Я вдруг совершенно неожиданно понял, что жить хорошо. Раньше я не ценил жизнь. Совсем не ценил, даже не задумывался об этом. И вот только сейчас, лежа на палубе корабля-монстра, сожравшего, наверное, не один десяток человек, чувствовал, как здорово быть на свете.

Как здорово что-то делать. Работать. Колоть ломом лед.

Как здорово дышать.

Или смотреть на солнце. Пусть даже не на солнце, а просто на небо.

Я захотел рассказать о своих ощущениях Баркову. Дотянулся до него, подергал за рукав. Барков резко обернулся.

И вдруг я понял, что это не Барков. На меня смотрел совсем другой человек. И даже не человек. Точно не человек. Лицо у Баркова как-то сплющилось и оплыло, превратилось в гнусную хищную харю. Я шарахнулся от него, наткнулся на стену, попытался пролезть через нее, постарался втиснуться, раствориться между плитами. Хотелось бежать. Не просто бежать, не просто убежать — исчезнуть, оказаться в другом месте, желательно в противоположной точке Вселенной.

Лицо у Баркова задвигалось, под кожей будто зашевелились черви, губы улыбнулись, и между ними показался черный язык, а глаза поползли вверх и вбок и, мгновенно, к ушам. Тварь протянула ко мне руки. Клешни. Они удлинялись, вытягиваясь через коридор. Я видел, как черные когти рвут кожу на пальцах, как они тянутся ко мне…

Тогда я заорал и кинулся на Баркова. На тварь, в которую он превратился.

Меня затопила ярость. Первый раз в жизни я почувствовал ее. Страх ушел, осталась ярость, черная, ослепляющая, великолепная. Ярость и желание раздавить мерзкую тварь, убить, растоптать, растерзать, размазать по стенам.

Чудовище тоже зарычало и кинулось на меня. И в его черных глазах я видел одно — смерть.

Мы столкнулись в центре коридора. Он ударил меня коленом в живот, я попал локтем ему в голову. И сразу еще, и еще раз, не давая ему опомниться. Перехватил руку и вывернул ее вверх, так что хрустнуло плечо. Но он не закричал, он этого вообще не заметил, стал лягаться, царапаться, даже пытаться меня укусить. Вернее, не укусить — вцепиться в горло, разорвать мою шею. Я навалился на него и по примеру Колючки боднул, стараясь попасть в нос, в маленькие кругленькие дырки на сером фоне, в мерзкое дыхало. Но попал, кажется, в зубы.

Он в ответ ударил меня по ушам, сразу обеими руками. Но и мне не было больно, я не почувствовал ничего. Кроме нового прилива совершенно восхитительного бешенства. Ударил кулаком. В лицо. В поганый гноящийся глаз. В зубы. В остренькие кривые зубы. Чтобы сломать.

Дальше я мало что помнил. Я орал, бил, сам пытался укусить… Потом пришел в себя. Резко.

Я сидел на Баркове. Кулаки мои были разбиты. Губы тоже. Лицо… Казалось, что лица совершенно не было. Да, не было у меня больше лица, одна боль.

Во рту вкус железа и что-то твердое на языке. Я сплюнул. Оказалось — зубы, их осколки. Не думал, что зубы можно так раскрошить…

Барков выглядел не лучше. Его лицо представляло собой спекшуюся кровяную корку, розовую, будто уже покрытую тонкой кожицей… Он больше не был похож на чудовище. Человек, только с разбитым, развороченным лицом.

— Что… — прошепелявил Барков, — что это… было…

Губа у него треснула и выбрызнула наружу сукровицу. Ненормального красного цвета. Наверное, на самом деле из-за освещения так кажется.

Я повалился вбок.

— Что это было? — повторил Барков и сел.

— Надо бежать… — прохрипел я. — Мы чуть не убили… друг друга…

— Надо бежать… — Барков потрогал себя за голову. — Наваждение какое-то… Знаешь, мне показалось, что ты… похож на… одним словом, не на человека…

— Мне тоже. Галлюцинация.

— Надо найти Аполлинарию… — Барков поднялся на ноги, его тут же качнуло, но он удержался. — Времени мало…

Я тоже поднялся. Стоять было тяжело. Голова кружилась, глаза бродили по сторонам. Барков ощупывал себя, переломы, видимо, искал.

— Где бластер? — спросил он.

Бластер валялся метрах в двух. Хорошо, что не попался под руку во время «выяснения отношений», а то раскрошенными зубами дело не ограничилось бы.

— Первый раз, — сказал я.

— Что первый раз?

— Первая драка в моей жизни.

— Ну и как?

— Плохо, — ответил я. — Не понравилось.

Барков покивал.

— Мне тоже в первый раз не понравилось. Потом привык…

Ну да, подумал я. У них там на «Блэйке» и не к тому еще привыкнешь.

— Хорошее местечко, — усмехнулся Барков, бросив взгляд по сторонам. — Отличное местечко…

— Да, — пробормотал я. — А ведь все, что ты рассказывал про этот корабль, правда. Не зря его сюда загнали… Зря мы только в него полезли…

— Ничего, выберемся, — в голосе Баркова, кажется, звучала уверенность. — Главное, не паниковать. Самое главное!

Барков выплюнул зуб, наступил на него, раскрошил подошвой. Затем подошел к оружию, наклонился, подобрал, закинул на плечо.

— Туда, — махнул рукой Барков, — нам туда…

Костыли бы мне, подумал я. И пошагал вслед за Барковым.

Мне казалось, что мы прошли весь коридор, но конца видно не было, ни в одну, ни в другую сторону.

Бесконечный коридор. Мы застряли в бесконечном коридоре.

— Очень похоже на ленту Мебиуса, — сказал я. — Пространство, замкнутое на себя. Или есть еще такие бутылки, в которых дна нет…

— При чем тут лента? — возразил Барков. — Просто тут зло.

— Зло?

— Зло. Или ты не знаешь, что такое зло?

— Почему не знаю, знаю… Зло — это…

Вдруг я подумал, что действительно совсем не знаю, что такое зло. Я с ним раньше не встречался. Самым страшнейшим злом, которое я знал, была плохая погода. Но с плохой погодой было легко разобраться. Ее можно было разогнать. Еще проще было взять и отправиться куда-нибудь. На Кубу или на солнечный Барбадос. Как разобраться с плохой планетой, я не знал.

А Барков, видимо, в зле неплохо разбирался. И я, наверное, буду в нем неплохо разбираться. Если выберусь отсюда.

— Зло — это когда ничего уже нельзя исправить, — попытался я сформулировать.

— Как ты сказал?

— Зло — это когда ничего уже нельзя исправить, — повторил я. — Только что придумал. Знаешь, а ведь действительно, у нас такому совсем не учат. А ведь надо учить…

Барков схватил меня за руку, указал пальцем.

Посреди коридора кто-то стоял. Что-то стояло. Темнело.

— Это она, — прошептал Барков. — Линка…

Я пригляделся и обнаружил, что на самом деле Груша. Мне показалось, что она подвешена к потолку. На ниточках. Или на крючках. Потом пригляделся и понял: просто Груша стояла в такой вывернутой позе, что даже было трудно поверить.

С правой руки Груши капала кровь.

Барков снова указал пальцем. И я увидел, как капающая кровь впитывается в палубу. В сталь.

— Надо ее снять, — сказал Барков. — Сейчас же…

Мы кинулись к Груше, подхватили под руки и сдернули с невидимых крючков. Груша вцепилась в нас так сильно, что я почувствовал, как ее ногти впились мне в кожу.

— Красный человек… — произнесла Груша. — Красный человек, красный человек…

Она стояла и все повторяла, повторяла: «Красный человек, красный человек, красный человек…» — так что я даже стал оглядываться в поисках того человека. Она никак не могла в себя прийти, и Барков стукнул ее по голове. Груша растеклась по стене.

— Так лучше, — сказал он.

Смешно, но Грушины косички были твердые, они стояли торчком.

— Что с ней? — спросил я.

— Шок, — ответил Барков. — Видимо, она наткнулась на что-то… Страшное. Она одеревенела от ужаса.

— Что нам с ней делать?

— Отойдет, — успокоил меня Барков. — Она отходчивая, я заметил… Надо вынести ее на воздух…

Барков замолчал, будто к чему-то прислушиваясь.

— Где он тут, воздух? — помотал головой я. — Знаешь, коридор был ведь совершенно прямым, а мы заблудились.

— Знаю. И все гораздо хуже.

— Что ты имеешь в виду?

— Скоро ночь, — ответил Барков. — Ночью тут будет… будет плохо… совсем…

— Может, назад в рубку вернемся? Там лучше.

— Мы уже не вернемся. Надо только вперед…

— А-а-а!!! — завопила вдруг Груша.

Мы не могли ее удержать. Груша билась в припадке, хотя я висел на одной ее руке, Барков на другой. Барков снова пытался ее вырубить, однако у него не получилось — Груша дрыгалась слишком мощно. В конце концов она отшвырнула меня, и я брякнулся о стену. И тут же Барков, изловчившись, все-таки стукнул Грушу по голове. Та отключилась.

— Черт! — снова выругался Барков. Ударил разбитым кулаком в стену, поморщился.

— Что такое «черт»? — спросил я, поднимаясь на ноги. Мне давно хотелось узнать. Интересное слово.

— Черт? Не знаю. Старое слово. Что-то нехорошее. Сделаем так…

Прямо по курсу послышалось идиотское игогоканье, затем поскуливание, какой-то грохот — и показался Колючка.

По коридору шагал Колючка. Вернее, не шагал, а перемещался. Он был перемазан той самой коричневой дрянью, в которую влетел при входе я.

— Колючка… — удивленно прошептал я.

Он прилипал правой лапой, дергал ее, утрачивал равновесие, влипал в палубу другой лапой, падал на бок и прилипал передними лапами, стремился оторваться, прилипал спиной, топорщил иглы и вскакивал. Дальше все начиналось по кругу.

Перемещение его было настолько смешным, что если бы существовал конкурс «Дурацкая походка», то Колючка занял бы на нем все призовые места.

Тем не менее каким-то непостижимым образом Колючке перемещаться удавалось. Мы с Барковым, раскрыв рты, глядели на это чудо. Потом случилось и вовсе невообразимое — Колючка ухитрился оторваться сразу всеми четырьмя лапами, подскочил вверх, но приземлился не очень удачно, на морду. И прилип ушами.

Дернулся. Уши затрещали.

Колючка запищал и попробовал освободиться, отталкиваясь передними конечностями. Не получилось — лапы проскользнули. Колючка пошел вправо. Он пищал и катался по кругу, центр которого приходился на уши. Когда уши скручивались до предела разрыва, Колючка начинал разворачиваться в другую сторону, не забывая косить глаза, взвизгивать и корчить зверские рожи.

Просто невыносимо на такое глядеть. Колючка гениален. Даже избыточно гениален. Если бы его взяли в цирк, то клоуны навсегда остались бы без работы. На него бы с Луны прилетали смотреть…

Первым засмеялся я. Почти сразу же засмеялся Барков. Мы смеялись и смотрели на квазикролика, выписывающего по коридору психопатические окружности.

А потом послышался смех откуда-то сбоку. Я скосил глаза — смеялась Груша. Похохатывала, прислонившись к стене. Вытирая лоб рукавом. Пришла-таки в сознание.

Мы смеялись. Смеялись по-настоящему, от души, забыв про коридор, забыв про все, что с нами приключилось, забыв, что находимся в опасности. Просто смеялись и смеялись.

Колючка замер, установился на задние лапы и теперь старался оторвать от палубы свои уши. Не получалось.

— Что тут происходит? — наконец подала голос Груша. — Что у вас с лицами?

— Так, — отмахнулся Барков, — упали с лестницы. А у тебя? У тебя что с лицом?

— Так, — тоже отмахнулась Груша, — лестница на меня упала. Ой, не могу…

Она указала рукой на Колючку. Колючка трагично вздохнул и смиренно опустился на палубу.

— Оторвите его… Оторвите дурака от пола… — попросила Груша сквозь смех.

Я отвалился от стены и поплелся к Колючке. Ухватил его покрепче за уши, дернул. Колючка отлип от металла, чуть не прилип ко мне, я вовремя отпрыгнул в сторону и увидел следы. Свои следы — черные. И место увидел, где я вытирал свои подошвы о стену.

— Выход, — указал я пальцем. — Он совсем рядом. Там.

Через минуту мы были на свободе. Груша сразу поперла вверх, к расселине, обратно. Я последовал ее примеру. Изо всех сил.

Глава 14. Резонансная энергетика

Мы не бежали. Мы летели. Истерически, бешено, почти что в панике.

Страх навалился, едва мы вылезли из корабля. Первобытный страх толкнул нас в спины, и мы понеслись. Я бы сказал, что мы бежали, как звери. Сбоку бешено, натыкаясь на камни и отскакивая от них, как теннисный мячик, прыгал Колючка.

Когда оставалось метров пятьсот, вперед вырвалась Груша. Она добралась до расселины первой и ввинтилась в нее с удивительным проворством. Вслед за ней туда подбежал Барков. Заглянул через ее плечо и отвалился к камню.

Я оказался у финиша последним. Приблизился к проходу, но тут из него показалась Груша с перекошенным, дергающимся лицом. И сразу рванула направо, вдоль стены кратера.

Я заглянул в расселину и увидел камень. Прохода больше не было.

Мы с Барковым ничего не сказали друг другу. И так все понятно. А потом мы кинулись за Грушей, которая быстро прыгала по камням вдоль стены кратера.

Остановились километра через три, не меньше, когда я почувствовал, что скоро начну выдыхать куски легких. Остальные, видимо, ощущали приблизительно то же.

Груша, едва остановившись, сразу упала в обнимку с белым гладким валуном. Упали и мы с Барковым. Петр бросил бластер и пополз за пузатый камень, и его стошнило.

Сбоку хрипло дышала Груша. Мощные у нее легкие. Хихикал рядом Колючка. Я дышал мелко. Смотрел вниз.

Там ничего не происходило. «Ворон» темнел на солнечном склоне, щерился острыми краями. Как вчера. Как всегда за последние не знаю сколько лет.

Груша очухалась. Встала на четвереньки и, тряся головой, направилась к Баркову. Тот лежал на животе, стараясь подняться, но вяло. Груша доползла до него и схватила за ноги. Потянула к себе, перевернула, напрыгнула, прижала. И стала методически, наотмашь, лупить его по щекам. Триумф веса.

Я не спешил кидаться в бой, наблюдал. Был уверен, что Баркова так просто не взять, не такой Петр человек.

И действительно. Сначала Барков не сопротивлялся, потом от оплеух сознание у него, видимо, прояснилось, и он стал ставить блоки. Еще минуты через две пришел в себя окончательно и ткнул Грушу в нос. Та ойкнула. Барков ткнул еще раз, Груша схватилась за лицо, Барков уперся ей в плечи, напрягся и отвалил в сторону. Затем встал.

— Ловушка… — прохрипела Груша. — Он затащил нас в ловушку…

— Я не хотел, — возразил Барков. — Я не знал, честное слово.

Груша поднялась. По лицу у нее расплывалось оранжевое кровавое пятно. Я оторвал лоскуток от комбинезона, сунул Груше, она вытерла лицо.

— Надо идти дальше, — предложил я. — Кратер большой, вполне может быть где-то еще один выход.

— Да нет никакого выхода! — застонала Груша и отбросила лоскут. — Вы что, не понимаете? Кратер — мышеловка, корабль — приманка! Его брат, — Груша ткнула пальцем в Баркова, — тоже попался! Он сунулся в корабль и попался!

Барков был растерян. Видимо, такого он не ожидал.

— Ну что? — усмехнулся я. — Теперь ты веришь в Призрак?

Груша промолчала.

— Нет, это обычный обвал! — выкрикнул я. — Вполне может быть, что обычный обвал. Когда мы шли сюда, ты слишком мощно двигала своими боками и сдвинула гору. Надо меньше жрать!

— А идиот Петюня сжег передатчик… — Груша шмыгнула носом. — И теперь мы попались…

Но ведь на самом деле вполне могло быть и так, как я сказал, — расселину могло завалить совершенно случайно. Значит, надежда есть. Поэтому сказал:

— Хватит нюнить. Будем думать.

— Да, надо действительно проверить кратер. — Барков потер щеки, поправил на плече бластер. — Пошли.

Петр повернулся к Груше. Та всхлипнула.

— Вставай, Лина. — Барков похлопал ее по плечу.

Наверное, они на «Блэйке» все друг друга по плечам похлопывали. Обычай у них такой.

— Надо, надо идти. Надо успеть…

Барков поглядел в небо. И я понял, что Барков надеется успеть до темноты.

Кратер оказался больше, чем казалось. Мы шагали и шагали вдоль неровной черной гряды, а ей все не было конца. Выхода не было. Встретилось несколько трещин, но сквозь них никак не продраться. Так, пещерки, куда не смог втиснуться даже худой Барков.

Мы вернулись к расселине, когда уже стало темнеть. Сидели на камнях и смотрели вниз. Устало похихикивал Колючка. «Ворон» лежал перед нами.

Он был мертв. На первый, во всяком случае, взгляд. Но с темнотой корабль оживится. Не знаю как, но с наступлением темноты «Ворон» проснется. Так я думал.

— Что теперь будет? — нервно спросила Груша.

— Залезем на скалу, — предложил Барков.

— Один тут уже залез… — буркнула Груша. — Залез, да не слез.

— Скала самая высокая здесь.

— Он прав, — согласился я. — Нам не следует внизу оставаться, надо повыше, как можно выше.

— А потом? — без злобы осведомилась Груша. — Потом что? Твой брат залез повыше — и… Дурацкая планета!

— «Ворон» — проклятый корабль, — вздохнул Барков. И повторил: — Проклятый.

— А может… — Груша поморщилась, — может, все-таки… не корабль? Возможно, тут что-то с ядром, периодически происходят мощные магнитные выбросы, примерно как солнечные протуберанцы. А? Возможно, аномалия ядра как раз под нами? И первый, и второй корабли попали в магнитный шлейф планеты, потеряли управление и совершили аварийную посадку. Разбились, одним словом. И «Ворон» тут ни при чем?

— Да, — кивнул я, — ни при чем… А как быть с домом?

— С каким домом? Ах, с тем самым… Так тоже магнитные выбросы. Воздействие на мозг. Я же говорю — все могло привидеться.

— Обоим? — едко поинтересовался Барков.

— Обоим. У вас восторженное мировосприятие. Одинаковое. Резонансная энергетика. Вот вам и пригрезилось.

Говорила Груша неубедительно. Ребенок, который идет со свечкой через темноту, тоже твердит: «Чудовищ не бывает, чудовищ не бывает, чудовищ не бывает…» Убеждает себя, что чудовищ нет.

И их нет. В девяноста девяти процентах случаев.

Резонансная энергетика…

— Дай часы, — сказал Барков.

— Что?

— Часы дай!

Груша хмыкнула, сняла с пояса часы и протянула их Баркову. Он принялся разглядывать заднюю крышку. Обнаружил замочек, подцепил его ногтем, крышка откинулась.

В часах не было механизма. Там была пара каких-то шестеренок, и все.

— И что? — растерянно спросила Груша. — Муляж часов? Почему их тогда сюда отправили? Да еще в контейнере?

— Потому, — хмыкнул Барков.

Он осторожно закрыл крышку и так же осторожно вернул их Груше со словами:

— Будем надеяться, что все обойдется.

И Барков пошагал к скале. Колючка за ним. Мы остались вдвоем с Грушей. У нас было несколько минут. Кругом тихо и почему-то очень спокойно. Странное ощущение. Наверное, от усталости. Такое тупое и слегка безразличное состояние, непонятно почему счастливое.

— Он нас дурит, — шепотом сказала Груша. — Барков нас обманывает. И еще кролик… Тебе он не кажется несколько ненормальным?

— Глупый вопрос. Кажется ли мне ненормальным двухметровый кролик-кенгуру с шипами на спине? Да. Но не более, чем дом-людоед. Впрочем, в дом ты не веришь…

— А ты не думаешь, что он как бы свинчен? То есть собран? Как конструктор?

Я хотел сказать, что именно так мне и показалось в первый раз, едва я только его увидел. Но сказал другое:

— Просто инопланетный зверь. Ты сама говорила, он водорослями питается…

— Он вообще не питается. Роботу не нужно питание.

— Что?!

— Колючка — робот, — заявила Груша. — Не животное, а робот. Сразу же видно. Ни в одном животном не могут сочетаться такие несочетаемые детали. Тут явно биомеханика, я не сомневаюсь. Но я недавно поняла, раньше была слишком отвлечена. Знаешь, ты тогда отошел, а у него глаз выскочил, правый. Выскочил и повис на прозрачной веревочке. А Барков глаз назад вставил, вернул на место. Меня он не видел. Колючка — робот.

— Да нет…

— Он ведь даже не дышит!

Хм, а Груша наблюдательная. Мне вот в голову не пришло посмотреть — дышит странный зверь или нет.

— И что? — спросил я.

— А то. Ты же знаешь, я животных люблю. Я их всей душой люблю, даже вредных. А Колючку не люблю. Ничего не могу с собой поделать — не люблю и все.

Я промолчал. Нет, биомеханика запрещена. Но кто будет проверять всяких энтузиастов, которые с паяльниками по подвалам сидят и разных уродов стряпают? Колючка вполне мог быть роботом.

— Какая теперь разница, — тяжело вздохнул я.

— А вдруг и правда? — искорка страха проскочила в глазах Груши. Или даже паники.

— Пойдем наверх, на скалу, — предложил я. — Нечего тут внизу делать, Барков прав.

— У него кровь красная, я видела.

— Если он робот, то кровь может быть любого цвета.

— Я не о Колючке говорю, о Баркове. У него кровь красного цвета.

— Такое бывает… — пожал плечами я.

— Я точно знаю: такого не бывает! И кровезаменителей таких не бывает.

— И что, по-твоему, это означает?

Груша не ответила. Довольно редкий случай. Вместо ответа она сказала:

— Нас должны спасти. Нас обязательно должны спасти! Не может быть, чтобы нас не спасли… Тебе страшно?

— Не знаю.

Я на самом деле не знал. И никак не мог понять свое состояние. Наверное, у меня шок. Из-за него я ничего не чувствовал. Ничего.

— Холодно, — я выдохнул, и выдох мой стал паром.

На самом деле стало холодать. И мы отправились вслед за Барковым.

Он уже набрал камней и сложил костер, правда, не поджег еще. Сидел, смотрел задумчиво на свои дрова. Колючка стоял над могилой, негромко похихикивал — грустил, видимо.

Я решил, что просто тупо сидеть не стоит, надо запастись топливом на ночь. И принялся собирать камни. Барков мне не помогал, сидел с бластером на коленях, молчал. Потом все-таки поднялся, начал бродить туда-сюда.

Подошел ко мне и сообщил:

— Сто сорок шагов.

— Что?

— Сто сорок шагов. Периметр.

— Понятно… Как ты думаешь, что будет?

— Что-то будет. «Ворон» не станет ждать долго. Это на самом деле ловушка. Как стемнеет, так и начнется.

— Что?

— Не знаю… Помнишь видения Лины? Ей грезился красный человек.

— Да, помню.

— Те, кто погибал на «Вороне», перед смертью видели красного человека.

Я только рот сумел открыть.

— А некоторые вообще видели… Ладно, неважно. Долгая будет ночь.

Больше Барков ничего не сказал. Лучше бы он вообще ничего не говорил! У меня сразу заработало воображение, и я стал представлять, представлять…

Остановился с трудом.

Глава 15. Кукушка

Мы не спали. Не могли спать. Сидели вокруг костра. Я, Груша, Барков и Колючка. Стемнело, говорить не хотелось. Барков держал в руках бластер. Груша сжимала камень, я — нож.

Было совсем тихо, снизу не доносилось ни звука. Груша периодически оглядывалась в сторону могилы. Мне кажется, она боялась, что мертвый поднимется. В темноте все боятся мертвых, даже те, кто верит в электромагнитные волны.

Я чувствовал, что совсем не знаю мир. Видел его всегда с одной стороны и даже не знал, что бывает другая сторона. Оказывается, в нем может быть не все благополучно. Или это другой мир?

Мир, в котором умирают. В котором убивают. В котором плачут не только от боли. Где у подножия невысокой скалы лежит странный и страшный корабль «Ворон».

А еще я понимал, что все кончится плохо. Предчувствие плохого наполняло окружающее пространство, жуть стекала чуть ли не с неба, жуть была везде.

Мы ждали, когда все кончится.

— Послушайте! — встрепенулась вдруг Груша.

Мы прислушались.

Сначала я ничего не разобрал, но через минуту звук добрался до моего мозга. Звук, дикий для этого места. Домашний. Прекрасный. Земной. Далекий, будто прилетевший откуда-то.

Тикали часы.

Какие еще часы?

Я сел.

Тут могли тикать только одни часы. Часы с кукушкой. Привязанные веревкой к поясу Груши.

Груша повернулась к нам. На ее лице выражение крайнего удивления, растерянности. Испуга даже.

— Часы… — голос Груши стал жалким. — Они пошли…

Дура! Зачем она взяла часы?

Но мне не хотелось ругаться, ругаться уже поздно. Можно было ее побить, но тоже уже ни к чему. Хотя я и испытывал раздражение и сейчас, наверное, смог бы отлупить Грушу, даже несмотря на ее превосходство в росте и весе.

Барков протянул руку. Я понял, что он хочет, и передал ему нож. Груша вскрикнула и закрыла лицо ладонями. Нет, определенно настоящая дура. Неужели она решила, что Барков ее будет резать? Единственное, что в Груше следовало бы подрезать, так это ее самомнение.

Барков просто срезал с ее пояса часы, приложил к уху и долго слушал. Затем протянул мне.

Часы тикали. И я успел заметить, что минутная стрелка чуть сдвинулась.

Да, стрелка сместилась. Изнутри раздавалась натужная работа механизмов, шуршало и попискивало, будто на самом деле внутри часов что-то жило. Мне представилось семейство мышей: мыши сидят в часах, и крутят там все, и дергают за все…

— Они идут… — пробормотала Груша сбоку. — Но они не могут идти!

— Попробуй их встряхнуть, — посоветовал я.

Барков осторожно потряс часами. Они не остановились.

— Три минуты уже идут… — Груша вытерла лоб. — Три минуты…

Она всхлипнула. И я подумал, что Груша — слабая. Весь ее гляциологический апломб — чушь, напускное. И ведь она все-таки девчонка. Значит, и должна быть слабой.

— Ничего не понимаю… — продолжала бормотать Груша. — Там же нет механизма… Такое ведь невозможно…

— Магнитные поля, — усмехнулся я. — Как ты назвала планету? Полина? У планеты Полина слишком мощные магнитные поля. От них и все незадачи. И в головах завихрения, и звездолеты падают, как гнилые яблоки, и часы сами по себе ходят.

— Никакие не поля, — попыталась отбиваться Груша. — А какая-то энергия, которая почему-то двигает стрелки…

— Ага, энергия глупости, — продолжал я в том же духе. — В тебе, Груша, столько глупости, что она даже сдвинула стрелки.

— Я не понимаю… — Груша была готова расплакаться. — Не понимаю…

— А что вообще часы означают?

Барков продолжал разглядывать часы.

— Кажется, они звонят — и кто-то умирает. — Петр постучал пальцем по корпусу и добавил: — Вообще-то они должны куковать. Думаю, все происходит как раз в тот момент, когда они кукуют…

Груша не выдержала и всхлипнула. А потом все-таки заплакала. Слезы потекли, и я заметил, что они оставляют классические светлые дорожки на ее чумазом лице.

— Что тут происходит? — ныла Груша. — Я не понимаю…

— Кто-то умрет, вот что тут происходит, — жестко сказал я. — Кто-то умрет. Из-за тебя, дура! Из-за тебя кто-то умрет!

— Нет… не надо…

Груша расклеилась совершенно. Я даже подумал, что она не удержится и свалится в обморок.

— Тебе говорили — брось часы! — наступал я. — Говорили?

— Говорили…

— А ты что? А ты нам тут о магнитных волнах рассказывала!

— Так я их сейчас хлопну!

Груша схватила часы, размахнулась. Но Барков ее остановил:

— Не надо.

— Я их расколочу!

— Не надо.

Барков потянулся. Груша держала руку высоко, он не доставал, и ему пришлось встать на камень и еще на цыпочки. Но он достал. Он бережно разжал толстые пальцы Груши, вынул из руки часы и вернул на плоский каменный «стол».

— Так может быть только хуже, — сказал Барков.

— Как может быть хуже? — поежилась Груша. — У нас и так уже все хуже…

— Да тихо ты! — рыкнул я на нее. — Сама же во всем виновата!

— Я не виновата… Я не хотела… Они…

— Тихо вы, — попросил Барков. — Тихо…

Мы замолчали и некоторое время сидели, уставившись на часы. Они тикали. И стрелка сдвигалась. Я отчетливо видел, стрелка сдвигалась.

Часы нас будто гипнотизировали, мы впали в какое-то странное состояние. Я даже вроде почувствовал, как у меня вслед за стрелкой голова стала вздрагивать. И я хлопнул себя по щеке. И спросил:

— Петь, а все-таки что с часами-то, как ты думаешь?

— Я не знаю, что тут за механизм, не знаю, как они работают, вернее, на чем работают… Но если их бить, то может случиться, что… что заберут всех.

— Что значит «заберут»? — Груша растерла слезы по лицу. — Заберут — значит убьют?

— Это же Часы-Убийцы! — напомнил я.

Я мог позволить себе быть злорадным.

— Скорее всего. — Барков задумчиво смотрел на часы. — Точно не могу сказать, но знаю одно — не зря их сюда отправили.

— Ты утверждаешь, что кто-то из нас умрет? — прошептала Груша.

Барков не ответил. Тогда ответил я:

— Если исходить из логики планеты, то часы — не просто так часы, они по кому-то прокукуют. В его час.

— По кому?

Я пожал плечами.

— Но ведь невозможно… — завела свое Груша, — нереально…

— Дура ты! — Я сплюнул. — И больше ничего не могу сказать.

— Тихо! — остановил нас Барков.

Мы посмотрели на него.

Барков склонился над часами, приподнял стеклянную линзу, защищающую циферблат, и постарался сдвинуть стрелку обратно.

— Точно! — Груша ткнула меня в бок. — Петр хорошо придумал, здорово! Часы будут уходить вперед, а мы их будем сдвигать назад. Отличная идея…

— Да замолчи ты! — не выдержал я. — Не мешай хотя бы сейчас!

— А я не просила меня сюда тащить! Вы меня сюда притащили, я не хотела…

Барков передвинул стрелку. Груша заткнулась. Корова чертова, разоралась тут… Еще раз начнет выступать — обязательно дам в лоб. Так, чтобы зазвенело.

— Тяжело, — прошептал Петр. — Тяжело идет. Как будто сопротивляется…

Но он довел стрелку почти до двенадцати, оставил ей совсем немного времени, секунд тридцать.

Груша шумно вздохнула. У нее отлегло от сердца.

Барков потрогал нос, и тут же из него потекла кровь. Красного цвета. Он посмотрел на свои пальцы и вытер их об остатки комбинезона.

Груша прилипла к часам и больше ничего не видела. И вдруг по-крабьи выставила глаза:

— Они остановились! Больше не идут!

Минутная стрелка сдвинулась. Загадочный механизм загудел. Часы продолжили ход. Продолжили отсчет.

Барков пододвинул стрелку еще чуть влево, и на циферблате остался полукруглый отпечаток его пальца. Красный.

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? — весело спросил Барков.

Груша поперхнулась.

Глава 16. «Последний вдох»

Барков был весел. Чересчур весел. Я понимал, что он таким образом старается поднять настроение мне, да и себе тоже. Хорошее настроение нам бы не помешало…

А еще Барков разговаривал. Прорвало его. И все какую-то чушь нес. В основном про свое раннее детство.

Про то, как они с отцом, с сестрой и братом ходили удить рыбу на какие-то чудные пруды, вода в которых отличалась чрезвычайной прозрачностью. И в той прозрачной хрустальной воде водились удивительные красноперые и золотые караси. Караси славились хитростью, и поймать их было чрезвычайно сложно, но отец научил детей бесшумно подкрадываться и забрасывать в воду тончайшую леску с серебряным крючком и кукурузным блином в качестве наживки. А сестра была нетерпелива и все время лезла вперед, чем распугивала всю рыбу, а Пашка ее в отместку щипал до синяков.

Про то, как они все летали на Марс, купались в голубых каналах и собирали чудные на вкус солнечные грибы, а сестра грибами объелась, кожа у нее пошла зеленой сыпью. Было очень смешно. А Пашка сыпью не покрылся, но разговаривать стал как из трубы.

Про то, как они вместе учились стрелять из рогатки…

Барков говорил и говорил, а я вдруг испугался, что он свихнулся, что с ним произошло то, что и с Грушей, — нервная перегрузка. Какая еще рыбалка, какие караси? Он же всю жизнь проторчал на своем «Блэйке»? Видимо, у него все-таки нервный срыв.

Просто Барков устал. Устал ждать и уснул сидя. Нервный сон, такое случается.

И Груша тоже уснула, тоже устала ждать.

Я остался один. И я тоже устал. Но спать мне не хотелось.

Мы были все-таки маленькие, мы не могли существовать долго в условиях перегрузок.

Мои товарищи спали, а мне спать не хотелось. Я ждал. Время шло непонятно — то быстро, то медленно, какими-то дикими скачками, что было заметно даже по часам, которые я снял с пояса Баркова. Я сдвинул действительно тугую стрелку и поставил часы на камень. Иногда они начинали тикать часто и громко, и мне казалось, что стрелка ускоряется. А иногда тиканье замедлялось, почти останавливалось совсем, и тогда я слышал только собственное сердце. А сердце тоже работало не в ритм — то вперед, то назад, а иногда даже замирало на томительные и пугающие секунды.

Это от адреналина. В последние дни, уже не помню сколько их было, адреналин просто кипел в моей крови. А когда его много — вредно. От него внутри все разрушается. Будто падаешь с высоты, я уже говорил.

Я ждал.

Я был уверен — скоро что-то случится. Обязательно. По-другому не могло быть.

Груша и Барков спали. Но скоро они проснутся. Скоро.

То ли от холода, то ли от недобрых предчувствий на меня накинулась дрожь. Я дрожал и дрожал, внутри и то дрожал, кишками, а зубы так вообще плясали как ненормальные — язык искусал в кровь. Пришлось взять нож, отрезать от комбинезона лоскут, свернуть в жгут и засунуть между зубами.

Видела бы меня сейчас…

Некому меня видеть. Не хочу, чтобы меня таким видели родители. Грязный, в разодранном комбинезоне, с выпадающими волосами, с почерневшими глазами. В одной руке нож, в другой бластер, жду нападения.

И я подумал — хорошо бы меня увидела сейчас Гучковская! Она бы точно завязала с педагогикой, удалилась бы в сельскую местность — возделывать капусту, глодать железо. А нечего меня трудом воспитывать! Вот до чего ваше воспитание довело! Я почти мертв. И, возможно, скоро буду не почти.

Но тем не менее чувствовал я себя на удивление боевито. Адреналин все-таки, он и есть адреналин…

От подножия холма — не откуда мы пришли, а с другой стороны — послышался хохот. Покатились камни.

Вот оно. Началось.

Я выхватил из костра горящий с одного края камень, подбежал к краю скалы, швырнул камень вниз. Он скатился по опаленному склону, разбрызгивая по сторонам искры, раскололся на несколько частей, они осветили небольшое пространство.

Мне показалось, что там, внизу, что-то было. То ли туман, то ли что еще… Не знаю. И еще увидел Колючку.

По склону полз Колючка. Со стороны «Ворона». Полз к нам, наверх.

Колючка! Вдруг я понял, что последнее время совсем не видел Колючку. Он исчез. А мы не заметили когда. Прозевали. Из-за усталости, точно из-за нее…

Колючка полз. Не прыгал, как обычно, даже не шагал — полз. То поднимаясь, то падая на бок, большую часть на брюхе, цепляя камни.

Колючка был помят. Даже не то что помят, поломан. Былая приятно-пугающая округлость исчезла, гладкие блестящие иглы разворочены, торчали в стороны в беспорядке, а некоторые были будто сострижены. Из разорванных ушей капало белое, из пасти выплескивалась молочная пена.

— Колючка! — позвал я шепотом. — Сюда!

Он увидел меня, нос его зашевелился, уши попытались завязаться в узел, но не получилось.

— Сюда! — позвал я.

За моей спиной возник Барков. Он отобрал у меня бластер, устроил его ствол на камне.

— Что ты хочешь? Куда ты хочешь стрелять? — заволновался я. Испугался, что сейчас Барков сожжет Колючку.

Но он взял выше. Вспышка осветила кратер. И от того, что я увидел, я закричал. Заорал.

— Что это?! Ты видел?! Что это?!

— Показалось… — прошептал Барков. — Просто показалось! Этого не может быть!

Он поглядел на меня, и я вдруг с ужасом увидел, что его лицо сделалось очень, очень похожим на лицо его мертвого брата.

К нам подбежала Груша.

— Что?! Что происходит?!

— Давай! — Я указал вниз. — Стреляй!

Барков с сомнением помотал головой.

— Стреляй!

Барков наставил ствол вниз и выстрелил еще.

Мы увидели Колючку, который пытался выбраться из камней. Но у него не получалось. Он падал, поднимался, падал, поднимался… И все свои движения сопровождал совсем неподходящим смехом. Хохотом.

А в пятидесяти метрах за Колючкой был «Ворон».

Корабль должен был быть внизу, наверное, метрах в пятистах, должен был лежать с распоротым брюхом, но он был здесь. Не знаю как, не знаю, каким чудовищным образом, но «Ворон» взобрался сюда. Очутился здесь. Возник. Приблизился.

«Ворон» догонял Колючку.

Стало снова темно. После бластерной вспышки все было темно.

— Он лезет… — сказал Барков.

Груша вдруг согнулась почти пополам. От страха или не знаю от чего, это было невозможно понять. И объяснить. Корабль «Ворон» был как живой… Огромный, поломанный, страшный, он пер вверх. Или у нас в голове что-то сместилось, или перед нами наведенная галлюцинация, не знаю. Он полз!

Груша вдруг распрямилась и кинулась в сторону. Барков догнал ее в два прыжка, ударил рукоятью бластера по голове, Груша упала.

Барков вернулся.

— Смотри за ней, — велел он мне. И выстрелил еще.

Колючка продолжал карабкаться к нам. Он уже не поднимался, просто полз, нос вниз, в камни.

«Ворон» приблизился. Почти догнал.

— Что у него с лапой? — спросил я. — Он лапу еле волочит… У него нет ее…

Лапы действительно не было, я только сейчас заметил. Когда Колючка поворачивался боком, это было видно. Лапа разворочена, как-то раздавлена, расплющена, ошметки болтались в разные стороны, из мяса белела кость, на нее Колючка в своем передвижении и опирался. Как он мог вообще так шагать? Наверняка ему было очень больно. Ведь чудовищно больно — шагать на торчащем обломке кости. Груша, наверное, права насчет того, что Колючка робот. Животное на такое не способно…

Колючка просто здорово испуган…

— Я пойду, — сказал Барков, — втащу его сюда…

Барков снял с плеча бластер, повернул кольцо на стволе и сунул оружие мне.

— Держи!

— Зачем?

— Держи, говорю! Отсюда, сверху, лучше видно. Будешь стрелять. Стреляй в него, смотри в меня не попади! За ней не забывай приглядывать…

— Погоди, Петь! Зачем…

Я хотел сказать — зачем спасать Колючку, он же робот, ничего не чувствует, зачем рисковать жизнью ради машины… Но вдруг понял, что это глупо. Даже не глупо, а подло, низко. Если робот, то что, пусть теперь пропадает?

Да и не был он роботом. Просто смешным существом был. Другом.

И я ничего не сказал.

Барков неожиданно схватил мою ладонь и зачем-то ее пожал.

— Зло — это когда ничего нельзя исправить, — сказал Барков. И не очень весело улыбнулся.

Я увидел, что губы у него дрожат. Баркову было страшно. Мне тоже. Но еще страшнее, когда знаешь, что рядом кому-то страшно. Особенно такому уверенному в себе человеку, как Барков.

Петр на секунду зажмурился, подышал, выдохнул и перевалился вниз.

Я выстрелил. Старался направить ствол выше, чтобы не зацепить Баркова и Колючку. Увидел при вспышке: Барков спускался навстречу Колючке. Кролик увидел его и заскулил.

«Ворон» был рядом. Совсем. Ему оставалось сделать еще один прыжок. Последний.

Я попятился назад.

Завыла Груша, я оглянулся.

Груша пыталась подняться на ноги. Я быстренько подбежал к ней и ударил. Кулаком. Ударить рукояткой бластера не решился, испугался, что убью. Хватило и кулака, Груша свалилась обратно.

Я вернулся к склону.

Выстрелил.

И чуть не закричал. А может быть, закричал, не помню. Потому что при вспышке увидел — ни Колючки, ни Баркова на склоне больше не было. А «Ворон» был.

Совсем близко.

Тогда я прицелился. Вернее, направил разрядник в сторону «Ворона». Нажал на курок.

Попал. И ничего. Никакого эффекта. И еще. Еще несколько раз.

— Хватит палить, — послышался голос Баркова. — Руку дай!

Барков показался сбоку, я протянул ему руку, выволок наверх.

— Это галлюцинация! — воскликнул я. — Галлюцинация! Он не может ползти! Нам всем кажется! А где Колючка?

Барков не ответил. Он был каким-то деловитым, чересчур собранным, от растерянности и следа не осталось. Оглядел верхушку холма, почесал подбородок. Что-то решал, видно было. Всегда видно, когда человек что-то решает.

— Бластер давай, — скупо сказал Барков.

Я вернул оружие и снова спросил:

— Где Колючка?

— Все, — ответил Барков.

Все.

— Что делать-то будем? Делать что?

Барков рылся в своем комбинезоне.

— Чего делать-то будем?! — уже крикнул я.

— Все будет в порядке, — как-то пусто сказал Барков. — Все будет в порядке, скоро придет корабль…

— Какой корабль? — не понял я.

— Ваш, ваш корабль придет. В том черном ящике был маяк. Во всех контейнерах есть маяки, я специально узнавал… Ящик разбился, маяк сработал. Корабль должен был уже прийти, да нет пока чего-то… Но он придет, через пару часов…

Все. Готов Барков. Бредит.

— Вот! — Барков достал из комбинезона красную коробочку.

Средство для невидимости.

Барков сдвинул крышечку, вытряхнул на ладонь две пилюли. Красные. Схватил меня за руку, вложил капсулу.

— Главное — раздавить ее зубами. Это разворот. Ты можешь делать все, что хочешь, а тебя не видно, не слышно, не ощутимо. Абсолютная защита. Надо раздавить зубами. Давай! Некогда болтать! Быстро!

Я послушно сунул капсулу в рот, она хрустнула под зубами, вкус оказался мятный. Ничего не произошло.

— На вас действует лучше, дольше. — Барков улыбнулся. — Наверное, час. Теперь Лина…

Груша была без сознания. Барков взял ее голову, надавил на щеки. Рот открылся. Барков сунул в зубы Груше пилюлю, сжал.

— Ну вот, все в порядке, — выдохнул Барков.

Я поглядел на свою руку. Руки не было.

— Тащи ее вниз! — велел Барков. — На ту сторону! Ждите там! Понял?

— Понял. А ты?

Но Барков только отмахнулся. Он подбежал к укреплению, построенному его братом, просунул бластер между камнями и стал стрелять.

Две. У него оставалось всего две пилюли! Он отдал обе нам! А сам остался…

Я стоял дурак дураком. Со стороны склона послышался скрежещущий звук. Скала дрогнула.

— Я сказал: уходите! — закричал Барков. — Уходите! Вниз!

Я рванул к Груше.

Успел. Едва подхватил ее под руки, Груша стремительно растаяла. Но вес ее не растаял, невидимая Груша была так же тяжела, как Груша видимая. Я волок ее вниз. Зачем-то. Потому что так велел Барков, вот зачем. Хорошо, что вниз, вверх бы я не втащил ее, нет.

Верхушка скалы освещалась вспышками. Барков стрелял. Стрелял…

Я сволок Грушу почти до середины скалы, запнулся, покатился, выпустил Грушу и тут же ее потерял.

— Груша! — стал звать я. — Груша! Отзовись! Ты где, Груша?!

И тут…

И тут я вспомнил.

Это был даже не ужас. Нет, не ужас. Моего сердца на секунду коснулась ночь.

Ночь… Я споткнулся. Еще раз. И завопил:

— Часы!!! Груша! Стрелка! Назад! Назад! Назад!

Назад.

Часы. Мы забыли их среди камней!

Где-то высоко в небе щелкнуло, и длинный звук «боммм» потряс горы.

Горы, сопки, каменные реки — все, все.

Я сел. Я слышал, как там, наверху, били часы. А потом закуковала кукушка. Весело и беззаботно: ку-ку, ку-ку, ку-ку.

Зло надо накормить, тогда оно спокойное. Кажется, так. Кажется, так он тогда сказал…

И тут же наверху вспыхнуло. Нестерпимо ярко. Наверное, я бы ослеп, если бы не пилюля. Каким-то образом она сгладила вспышку, просто на секунду все вокруг посинело, а потом снова приняло нормальный вид.

Яркая вспышка. «Последний вдох».

Стало светло. Будто вспышка наполнила окружающее пространство мягким белым сиянием. Даже небо, и то посветлело.

«Последний вдох». Автономный энергетический заряд. Барков взорвал бластер.

Некоторое время я просто лежал, затем позвал Баркова. Никто не ответил.

Где-то внизу заплакала Груша. Значит, жива.

Я позвал еще. Барков так и не ответил.

Тогда я увидел кровь. Она текла сверху тоненьким веселым ручейком. Там, наверху, ее было слишком много. Странного красного цвета кровь капала с камня на камень.

Зло — это когда ничего уже нельзя исправить.

Эпилог

Постараюсь быть кратким.

Я очнулся на десантном трассере карантинной службы «Н. Гоголь» через два дня после описанных событий. Корабль висел на орбите Земли, на Земле была хорошая погода.

Нас спасли. Меня и Грушу.

Баркова не нашли. Они вообще ничего не нашли. Ни Баркова, ни «Ворона», ни другого корабля, ни страшного дома. Планета была пуста и безжизненна. Только камни. Ничего.

Я сказал, что не один все это видел, что то же самое видела Груша. Но оказалось, что Груша не в состоянии подтвердить мой рассказ — у нее открылась амнезия, память оказалась стерта почти на полгода.

Я вспомнил про часы без механизма, которые были в черном ящике, рассказал про грузовик, на котором мы прилетели…

Да, подтвердили инспекторы карантинной службы, на Европе была обнаружена пропажа людей. К тому же выяснилось, что в системе навигации автоматического лихтера LC 274, направлявшегося на Зарю с грузом сверхточных приборов, произошла критическая ошибка. Полтора дня аналитики вычисляли траекторию LC 274, после чего по ней был выслан трассер карантинной службы. Так нас нашли.

Но ведь Баркова должны были видеть, сказал я. Его должны были видеть в школе, его должны были видеть на Европе, он не мог исчезнуть!

Мои слова карантинную службу в тупик не поставили. Мне была предоставлена голограмма Баркова Петра Павловича, проживающего в настоящее время на Марсе. Барков с голограммы совсем не походил на того Баркова, которого знал я.

С кем тогда я болтался по космосу?

Карантинная служба ответа мне не дала.

Упоминать, что мой рассказ про планету Лавкрафт вызвал лишь сдержанные улыбки, излишне. Мне дали понять, что все мое приключение — не более чем небольшое психическое расстройство, которое серьезной опасности для здоровья не представляет и вполне излечимо травяными настоями. Расстройство, вызванное магнитными полями непривычных для человеческого мозга модуляций.

И все время, пока меня поили травяными настоями, проверяли на наличие ксенопаразитов и сканировали мой мозг интроскопами, я чувствовал себя редким идиотом. Ну и само собой, про планету Призрак я больше никому не рассказывал.

Даже родителям.

Потом меня отпустили на Землю, и я стал жить. Конечно, я предпринял собственное расследование. Конечно, оно ничего не дало. Единственное, что мне удалось выяснить, — корабль «Ворон» никогда не входил в состав космофлота. Про планету Лавкрафт не было известно вообще ничего, будто ее и не существовало.

Барков…

Барков врал нам с самого начала. Он хотел попасть на Призрак. Думаю, по двум причинам. Первая — брат. Возможно, он надеялся, что брат еще жив, возможно, он надеялся его спасти. Вторая причина — «Ворон». Тут предположений у меня много.

Передатчик на «Вороне». Возможно, Барков хотел уничтожить передатчик на «Вороне» по собственной инициативе, в отместку за брата. Чтобы предотвратить другие катастрофы.

А порой я думаю, что Барков был не так прост, как хотел казаться. Рюкзак дяди Джига, наполненный забавными и крайне полезными штукенциями, бластер — все это не так-то просто найти. И как добраться до планеты Лавкрафт — на первом углу не рассказывают. Для того, чтобы узнать координаты… Я даже не знаю, что нужно для того, чтобы их узнать. А Барков знал много. Так что не исключено, что за спиной Баркова кто-то стоял. Кто-то весьма и весьма могущественный.

Кто? Вот вопрос, ответа на который у меня нет.

У меня вообще мало ответов. Я думаю, ответы есть у карантинной службы, но она молчит. И, видимо, будет молчать и впредь.

Я думал об этом. Думал-думал, а потом продолжил жить.

Я продолжил жить. Даже с Грушей встретился. Она меня не узнала.

Наверное, со временем я забыл бы про свое приключение. Нет, не совсем забыл, но стал бы думать, что у меня на самом деле случилось психическое расстройство, стал бы искать в своем подсознании причины и скрытые коды…

Так и было бы. Если бы в наш город не приехал Иксус Клей. Иксус Клей был известным криптофилологом, криптозоологом и много кем еще с приставкой «крипто-». К нам он заглянул с презентацией своей новой книги «Тайны», в которой рассказывалось про разные загадочные события, явления, анализировались архетипы космического фольклора, ну и так далее. Не знаю, что повело меня в тот день, но после учебы я решил заглянуть к Клею.

Иксус прочитал лекцию, ответил на вопросы, сказал, что поговорит со всеми, кого интересует Треугольник Эрдлера, ползучий свет, тайм-джамперы и еще какие-то феномены.

Я был терпелив. Я дождался, пока Клей разъяснит все тонкости своих криптодисциплин, вытрет пот с монументальной лысины и направится к выходу. Тут я его и перехватил.

Он выслушал мой рассказ один раз. Затем другой. Пришел в восхищение и уже не просто выслушал, но и записал. Пообещал, что обязательно попытается что-то разузнать. Про Лавкрафт. И непременно со мной свяжется.

После чего криптокриптолог подарил мне книгу с пространной дарственной надписью.

Через два дня я прочитал «Тайны». Девятая глава называлась «Двойник». В ней Иксус Клей скептически разбирал легенду о якобы существующем где-то двойнике нашей планеты.

Легенду о планете, которая была поразительно схожа с нашей Землей, но где существовали все-таки некие вполне заметные отличия.

История.

Культура.

Техника.

И красная-красная кровь.

Первый вечер

Тайваньские часы Корзуна пропищали одиннадцать ночи, и пришло время рассказывать Малине. Малина прокашлялся, выдержал паузу и затянул зловещим голосом:

— Однажды, еще во время войны с немцами, один наш отряд отбился от своих. Сначала они пробирались через лес, дня два пробирались, а лес все не кончался. А потом вдруг вышли в поле. Поле было огромное и все засеянное пшеницей, а посреди поля стояла…

— Это что, опять про белую церковь, что ли? — насмешливо спросил из соседнего гамака Борев. — Так ты нам это уже два раза рассказывал. Белая церковь с черными куполами. Слыхали…

— Ну, больше не знаю, — разозлился Малина. — Я все истории рассказал. Больше ни одной не помню… Ты, Борев, сам рассказывай…

Борев промолчал. В тряпичное палаточное окошко виднелся кусок реки, высокий берег, а на берегу старый монастырь с высоченной сахарной колокольней. В первый день Малина со своей белой церковью сильно всех напугал, особенно Борева. Всякий раз, когда Борев просыпался, он видел в окошке эту самую белую церковь. С черными куполами. Конечно, на самом деле эти купола были медными, но от времени медь почернела, и теперь купола казались черными и зловещими. Борев, чтобы отогнать зло, прикусывал язык и потихоньку сплевывал на пол. Но сейчас белая церковь уже почти не пугала. Малина зевнул и сказал:

— Это история про гроб на колесиках…

— Хватит, Малина, — перебил Борев. — Мы не в детском саду. К тому же мы договорились — никаких гробов с колесиками, никаких красных рук. И чтобы бантиков в котлетах тоже не было! Только по-настоящему страшные истории…

— Да по-настоящему страшных историй уже нет, — огрызнулся Малина. — Все они уже рассказаны. И даже записаны. Даже книжки такие выпускают…

— Да там тоже ничего страшного не пишут, — вмешался Корзун. — Все одно и то же. Скелеты какие-то дурацкие, какие-то чурбаны с прищепками… У меня брат, ему восемь лет, кстати, от такого уже не пугается, а только смеется. Даже он такие книжки не читает…

— Вот я и говорю, — сказал Малина. — Нет настоящих страшных историй. Их уже все придумали и рассказали…

— А пусть новенький рассказывает, — предложил неожиданно Корзун.

Новенький появился два дня назад. Он был низеньким худым парнем, таким худым, что было даже трудно определить, сколько ему лет. Бореву, например, казалось, что ему лет десять, не больше. За два вечера, что новенький провел в палатке, он не сказал ни слова, так что Корзун всем рассказывал, что новенький немой. И даже придумал новенькому кличку — Муму. Вообще-то Корзун собирался дать новенькому в рог, так, в профилактических целях, но пока почему-то этого не делал. Что-то было в новеньком такое, что настораживало и не позволяло сразу дать в рог. А теперь вот Корзун повторил:

— Пусть рассказывает. Мы все рассказывали, а он что? Давай.

Борев повернулся на бок и стал прислушиваться. Корзун не вытерпит и все-таки даст ему в рог, подумал он. Но внезапно новенький ответил:

— Хорошо. — Голос у него оказался неожиданно глухой. — Хорошо, я расскажу. Только это длинная история, в один день не уместится.

— Лады, — сказал Корзун. — Нам здесь все равно еще две недели торчать. Рассказывай.

— И еще. — Новенький сел в гамаке. — Это не сказка, это настоящая история. Она на самом деле случилась в нашем городе.

— Ну, конечно, — подмигнул всем Корзун. — Охотно верим. Такие истории как раз всегда случаются в вашем городе…

— Это вроде повести, — сказал новенький. — Ее написала одна девочка. Я буду ее читать.

— Читай-читай, — хмыкнул Малина. — Я люблю, когда читают…

— Но только одно условие, — сказал новенький.

— Какое это? — насторожился Корзун.

— Вы должны прослушать историю до конца.

— А что будет в конце? — спросил Борев.

— Не знаю, — сказал новенький. — С некоторыми только бывает. И то по-разному…

Стало тихо. За рекой завыла какая-то птица, Борев вздрогнул: кто-то ему говорил, что так кричит по ночам козодой, предвещающий смерть. Все молчали, даже Корзун.

— Что бывает? — спросил Малина.

— Нехорошее, — сказал новенький.

Парни грохнули. Громче всех смеялся Корзун.

— Нехорошее, говоришь? — хихикал Корзун. — Это нам как раз то, что нужно. Лучше уж твое нехорошее, чем тоска эта зеленая. Каждый день эти игры дурацкие…

— А я вообще бессмертен, — заявил Малина. — Почти. Мне не страшно. Мне цыганка нагадала, что я буду восемьдесят лет жить. Мне еще долго осталось… К тому же все нехорошее со мной уже произошло.

— Ну, так что, рассказывать? — снова спросил новенький.

— Валяй, — кивнул Корзун.

Новенький вылез из гамака, вытащил из своей тумбочки толстую черную тетрадь и начал читать.

«В самом конце октября, вечером, темным и дождливым, мы сидели в небольшой комнате древней пятиэтажки. Я, Жук и Дэн.

— Ну и что? — спросил меня Дэн.

Дэн, это потому что Денис. Но Денис слишком длинно. Дэн и короче, и красивее. И современно. По-другому его никто и не называет. Да и похож он на Дэна. Его даже мама так зовет: «Дэн, слетай за хлебом, а?»

— Не нашли, — вздохнула я.

Меня зовут Валя, и я не люблю, когда меня называют как-то по-другому. Особенно не люблю, когда зовут Валькой, Валюхой, Валентой. Лучше и не пытайтесь. Потому что я уже второй год хожу на рукопашный бой, отжимаюсь сто раз просто и шестьдесят раз на кулаках и, если что, могу и приложить запросто. Вон, Дэн попробовал Валихой меня назвать, так два дня к носу лед прикладывал. Да, сразу расскажу, чтобы потом понятно было. Почему я пошла на рукопашку. Не потому, что я некрасивая, или толстая, или там еще чего, комплексов со внешностью у меня никаких. Не потому. У меня другая проблема. Я ничего не слышу. Пять лет назад у меня случился грипп, а после гриппа начались серьезные осложнения, и из-за этих осложнений что-то там произошло с моими ушами. С какими-то там наковальнями и молоточками, они воспалились, и все — тишина. Я лечилась довольно долго, два года, но так и не вылечилась. Зато за эти два года я научилась здорово читать по губам, улавливать колебания воздуха и вибрацию предметов, так что особых проблем с окружающим миром у меня нет. Ориентируюсь я вполне свободно.

А читать по губам вообще забавно — люди беззвучно открывают рты, как рыбы, ты их не слышишь, но понимаешь. Весело.

Впрочем, кое-какие звуки я слышу, например, звон бьющегося стекла. Врачи говорят, что такие звуки, высокие, некоторые люди воспринимают не ушами, а сразу на особые кости в голове или даже на зубы. И поэтому я, например, слышу звонок в школе или удар гонга в своей рукопашной секции.

Смех я тоже слышу. Когда рядом кто-то смеется, от него исходят вполне определенные колебания воздуха, смех ни с чем не спутаешь. Тут возникает интересный эффект — если кто-нибудь смеется достаточно далеко, то я сначала вижу, как он смеется, и лишь потом до меня доходят эти самые воздушные колебания. С запозданием. Как будто говоришь по телефону с Америкой.

Ну и вибрация. Если ко мне кто-нибудь приближается со спины, я ощущаю его шагов за десять, не меньше.

А то, что я не слышу, я допридумываю, я ведь не всегда была глухая. Я знаю, что двери скрипят, рассыпающиеся монеты звенят, вода журчит, кошка, если ей на хвост наступить, орет и так далее. Поэтому, если я вижу дверь, я сразу воспроизвожу в голове ее скрип. И таким образом тоже слышу.

Кстати, слово «глухая» я очень не люблю. «Плохо слышащая» мне тоже не нравится. Я вообще не знаю, как нормально описать мое состояние. Сама про себя я говорю «тихая». А друзья уже привыкли, что я читаю по губам, и всегда беседуют, повернувшись ко мне лицом. Друзья у меня воспитанные.

Так вот, именно из-за своего слуха я и пошла в секцию рукопашного боя и научилась, как правильно вывести из строя противника весом до шестидесяти килограмм. Больше мне пока не удается, потому что я сама еще маленькая.

Итак, я «тихая». В этом есть и некоторые преимущества — не слышишь целую кучу разной ерунды, которую говорят вокруг и по радио. С телевизором, правда, тоже проблема — не все передачи я могу нормально смотреть, многого просто не понимаю. Особенно зарубежные фильмы не понимаю, только если с субтитрами идут, тогда ничего. Зато я книжек много читаю. Я прочитала уже почти всю нашу домашнюю библиотеку, кроме совсем уж взрослых книжек. Из-за того, что я много читаю, я хорошо учусь…

Но я увлеклась, все о себе да о себе, а мне еще надо много чего рассказать.

— Плохо. — Жук почесал ногу, хотя чесаться ему совсем не хотелось, это же было видно. — Плохо. Мне тут сон приснился…

Жук стал Жуком уже давно, с детского сада. Низенький, сам круглый и плотный, голова тоже круглая, на жука и в самом деле похож. Но прозвали из-за другого — в старшей группе детсада Жук на Новый год нарядился мушкетером и нарисовал себе гуталином усы. Как у настоящего жука-носорога получилось. Так и стали звать, все привыкли, а потом и Жук привык. Иногда еще Жучилой называют, но это редко. А как его зовут по-настоящему, уже никто и не помнит.

— Собаку сегодня запускали, — сказала я. — Пять часов искали.

— Ну? — спросили Жук с Дэном одновременно и переглянулись, решая, загадывать желание или нет. Дураки, так желания все равно не исполняются.

— Баранки гну. — Я показала им язык. — Не нашли. Милиция считает, что в записке он неправду написал. Что он не в школу пошел, а просто из дому сбежал. У него ведь отец сами знаете какой. Я сама слышала, один милиционер сказал другому, что будто бы Вовка сбежал на юг и его надо искать на поездах…

— На каких поездах! — возмутился Жук. — Вот дураки-то! Он в школу ушел…

— Это мы знаем, что он в школу ушел, а милиция думает, что на юг сбежал! И мама его считает, что он на юг убежал.

— И что делать? — Дэн хрустнул суставами, он научился этому неделю назад и теперь хрустел при каждом удобном случае, такая гадкая привычка, должна вам сказать. Я лично, когда слышу, как кто-то хрустит суставами, всегда вспоминаю про Ивана Грозного, он, я читала, тоже любил суставами похрустеть.

— И что делать? — повторил Дэн.

Я не знала, что делать, я пожала плечами и прикусила губу.

Мы сидели в комнате Дэна уже третий час, скучно пили вишневую колу и думали, что нам предпринять. Я в промежутках между колой жевала бутерброды, Дэн кусал воротник, а Жук вот ногу чесал. Думать, что нам делать дальше, было страшно, поэтому мы и не спешили и думали медленно. Хотя, наверное, надо было спешить. Иногда в комнату заглядывала мама Дэна и спрашивала, не надо ли нам чего-нибудь. Мороженого? Чипсов? Мороженого и чипсов не хотелось. Нет, Жук не отказался бы от чипсов, но одному ему было их стеснительно жевать. Разговаривали мы почему-то шепотом. Нет, я этого не слышала, конечно, но видела. И сама тоже шепотом разговаривала.

— Зря мы это все, — сказал Дэн. — Зря мы с ним поспорили. Никто ведь не считал его трусом, да?

— Нет, конечно, — сразу же сказала я. — Я совсем не считала.

Это было немного неправдой.

— Ну, если только чуть-чуть… — начал Жук, но я сразу на него свирепо посмотрела, и Жук замолчал и снова стал чесать ногу.

— Не считала, а сама ему и говоришь: «Слабо тебе в подвале переночевать?» — сказал Дэн. — Ты виновата.

Я и в самом деле была виновата, поэтому я ничего не ответила и отвернулась, стала смотреть на аквариум. Тогда Дэн встал из-за стола и стал кормить рыбок. А Жук стал обчесывать ногу с другой стороны, он делал это чересчур старательно, опасаясь вмешиваться в спор, чтобы не попало ни от меня, ни от Дэна. Жук по природе миролюбив, хотя и походит здорово на хулигана. Правда, иногда и на него накатывает, а на кого, скажите, не накатывает?

Вообще-то мы дружим уже давно, почти с детского сада. У нас получается, как у трех мушкетеров: Дэн — Атос, Жук — Портос, Володька — Арамис, а я вроде как Д’Артаньян. А теперь вот наша четверка неожиданно распалась.

Дэн накормил рыбок и сразу успокоился.

— А Петрушка когда… ну, это? — сказал он, устанавливая перемирие. — Сами знаете что.

— Год назад… — Я сразу же с его перемирием согласилась, не время нам ссориться. — Как раз год назад. Из-за этого-то все и началось, я ему говорю, в школе привидение Петрушки живет, он как раз год назад… ну, это… помер… А Вовка мне говорит, никаких привидений не бывает. А я ему говорю, как не бывает, бывает. Многие слышали, оно воет по ночам. А он мне говорит…

Я сама не очень-то в привидения верю, просто понесло тогда, что теперь поделаешь? Бывает. Со мной тоже бывает. Начнешь спорить и споришь, споришь, иногда даже забудешь, из-за чего споришь, а все равно споришь. Как пишут в книжках, «таков человек».

— А он мне говорит… — громко шептала я.

— Давай помедленнее, — сказал Жук. — А то я ничего не понимаю.

— Ладно-ладно, помедленнее. — Я продолжила: — А Володька мне говорит — это не Петрушка воет, это ветер в трубах воет. А я ему — никакой это не ветер… А он рассмеялся и чуть меня дурой не назвал. Я и сказала: если там никого нет, слабо тебе ночь в подвале просидеть? А он говорит: не слабо. Только если я просижу, ты мне свой пейджер подаришь. А мне что, мне на день рождения мобильник обещались купить… Хорошо, говорю, тогда, если там нет никакого привидения, ты мне будешь целый год в магазин ходить. Ну и поспорили.

Вот и поспорили, а я теперь мучаюсь угрызениями совести…

— Вот так и поспорили… — протянул Дэн. — А записка?

— А. — Я махнула рукой. — Это на всякий случай. Вовка придумал. Напишу, говорит, записку: «В моем исчезновении прошу никого не винить. Иду в подвал в гости к Петрушке». Написал и сунул в книгу.

— В какую? — спросил Жук. — В какую книгу?

— Да какая разница, в какую книгу! — громко сказала я, крикнуть бы, но чего родителей волновать. — В зеленую. Вот все тебе надо знать…

— Да я так… — Жук сделал примирительное движение. — Я просто…

— В «Приключения капитана Врунгеля», если это так важно…

— Ладно, — сказал Дэн. — Вовка, он сам тоже виноват. Никто его туда не тащил, сам поперся. Сам виноват. Вернее, никто не виноват… Но надо что-то делать…

Я стала внимательно изучать рыбок, а Жук вернулся к своей ноге. Правда, он забыл, что раньше чесал левую, и стал чесать правую. Дэн стучал ногтями по крышке стола.

— Да что ты там все чешешься? — Я не вытерпела и ткнула Жука локтем в бок. — Клещ там в тебе, что ли?

— Да не, — покраснел Жук. — Это… нервное это. Мне сон приснился…

— Надо идти, — решительно сказал Дэн. — Тут по-другому никак нельзя.

И он стукнул ногтями особенно решительно, так что даже рыбки в аквариуме подскочили и булькнули. А мы все вздрогнули.

— Куда идти? — промямлил Жук.

— Жук, не прикидывайся давай. — Я ущипнула его за руку. — Ясно же, куда идти.

— Куда? — упорно прикидывался Жук.

— Куда-куда, туда! — Я указала пальцем в пол, специально так указала, будто мы собираемся идти в подземное царство.

Мы снова замолчали. Дэн захрустел суставами особенно громко, мне даже показалось, что я слышу этот неприятный костяной хруст. А Жук смотрел в ковер, будто бы ему вот прямо сейчас надо было начинать продираться сквозь этот пол, сквозь бетонные плиты, сквозь квартиры, а потом и дальше в подвал, а в подвале сами знаете, чего только быть не может. Все в подвале может быть. От представления этой мрачной картины Жук, видимо, сильно страдал и, чтобы не было так страшно, робко оглядывался по сторонам. Искал поддержки у Дэна и у меня. Самой бы тут найти какой-нибудь поддержки, от этих ведь не дождешься.

— Туда? — прошептал Жук тише, чем обычно, и осторожно кивнул вниз.

— Туда-туда, — подтвердила я. — Вот именно туда, под ковер…

— А какой день завтра, вы помните? — прошептал Жук и сделал большие глаза.

— Какой день? — Дэн хрустнул уже шеей. — День обычный, пятница. В субботу выходной, кстати.

— Не, не пятница, — теперь Жук шептал уже зловеще. — Во-первых, завтра как раз тот день, когда повесился Петрушка! А во-вторых, завтра Хеллоуин! А в-третьих-то, сон мне очень плохой приснился, очень…

— Ах ты! — сказала я безо всякой иронии. — Ах как неудачно-то!

И все мы посмотрели на календарь и обнаружили, что и в самом деле завтра как раз Хеллоуин, День Всех Святых. Дэн поморщился, а мне даже показалось, что в комнате стало как-то прохладно. Дэн взглянул на окно, но оно было закрыто. Я стянула с кресла плед и закуталась. Хеллоуин — это плохо. В такие дни всякое случается. По-настоящему случается.

— Мертвецы завтра выходят из могил, — продолжал нас пугать Жук. — И ходят по миру, охотясь на живых. Они выгрызают у них глаза…

— Хватит! — Мне это уже не нравилось. — Никого там в подвале нет!

— А сама говорила, что есть, — ухмыльнулся Дэн. — Сама говорила, что там Петрушка мертвый живет!

— А он там и живет… — Жук страшно зашевелил пальцами. — Об этом все знают…

Бзыньк. Что-то ударило в стекло, и звук прорвался сквозь мою глухую тишину и ужалил мне нервы. Я даже ойкнула, если бы не мальчишки, я бы ойкнула гораздо громче.

Дэн тоже дернулся, а Жук, тот вообще подскочил на диване. И сразу стало тихо, я это почувствовала. Очень тихо, только с кухни, наверное, слышался звон посуды и разговор родителей Дэна.

— Это знак, — сказал Жук. — Знак…

Тогда Дэн потихоньку подошел к окну, отдернул штору и выглянул. Он смотрел долго и все молчал. Я покрепче заворачивалась в плед, а Жук ерзал на диване. Я даже огляделась в поисках чего-нибудь тяжелого и обнаружила в углу под кроватью гантелю Дэна. Так обнаружила, на всякий случай. Дэн все смотрел в темноту.

— Не знак это. — Дэн наконец задернул штору. — Это береза просто. Растет под окном.

— Береза… — протянул Жук. — Ага… Из березы надо делать колья, их в грудь мертвецам забивают…

— Дура я. — Тут я вдруг чуть не расплакалась. — Из-за меня Вовка пропал…

Мне и в самом деле хотелось плакать, я не кривлялась. Дэн сунул руку в карман и протянул мне платок, но у меня был свой, с вышитой розой, перекрещенной с револьвером. Мой любимый платок, я его сама полгода вышивала. Я стала тереть глаза, и они у меня, кажется, покраснели.

— А как вы думаете, почему он пропал? — Жук снова зачесался, но теперь по-настоящему. — Почему не вышел? Потому что его забрал Петрушка. Вот почему.

— Ерунда. — Дэн шагал по комнате. — Это все ерунда. Там, под школой, целый лабиринт, мы однажды туда ходили. Недалеко, конечно… Там заблудиться легче легкого. Говорят, там раньше убежища строили, на случай столкновения с метеоритом, так там аж до аэродрома подземные ходы идут. Он просто заблудился.

— Заблудился?! — фыркнул Жук. — Ага, заблудился… С овчаркой ведь искали!

— Овчарка! — Дэн презрительно скривился. — Они эту овчарку неделю не кормили, она просто работать не хотела. Надо Дика взять, он все равно ничейный. А нюх у него — ого-го! Я как-то раз ключи от дома потерял, так он их за пять минут нашел. Дик Володьку сразу найдет.

— Классная идея! — одобрила я. — Дик классный.

Дик мне тоже однажды помог. Мой прошлый котенок сбежал, а Дик его тоже нашел. Правда, потом собирался котенка сожрать, еле отбили. Хорошая собака.

— Вы что, на самом деле решили идти? — испугался Жук. — Совсем…

— А ты что, нет, что ли? — Дэн посмотрел на Жука с неодобрением. — Отколоться решил? Забыл, что ли? Если ты плюнешь в коллектив, коллектив утрется, если коллектив плюнет в тебя…

— Нет, — вздохнул Жук. — Чего уж. Я тоже. Если никак нельзя…

Откалываться от Дэна и меня Жуку было нельзя. Я делала за Жука математику, а Дэн писал сочинения. Сам Жук не отличался способностями к учебе. К тому же, кроме меня и Дэна, с Жуком никто не дружил. Из-за того, что Жук был вот такой вот круглый. Дружил еще вот Володька, но Володька теперь пропал. Володьку теперь надо было идти искать в школьный подвал, который тянется аж до самого аэродрома и в котором бродит дух военрука Петрушки, повесившегося ровно год назад как раз на праздник Хеллоуин. Поэтому Жук вздохнул еще раз и подтвердил:

— Ладно. Я с вами тоже.

Дэн выставил вперед кулак с оттопыренным большим пальцем, я придвинула к нему свой кулак, последним присоединился со своим круглым кулаком Жук. Не хватало четвертого кулака — Володькиного. Без четвертого кулака наш знак — тайный знак нашей компании — был неполным.

— А родителям что скажем? — спросила я. — Меня никуда не отпустят… Особенно теперь, после Вовки…

— Никого не отпустят, — сказал Жук. — По-глупому никого не отпустят. Надо по-умному. Скажем, что пойдем в поход.

— В какой поход? — Дэн повертел пальцем у виска. — Конец октября. Снег скоро выпадет.

— На турбазу, — ответил Жук. — Идем в поход на турбазу «Белый Бор». В прошлом году ведь ходили с классом? Ходили. И никто ничего не сказал. И сейчас никто ничего не скажет. Идем, значит, в поход. — Тогда надо приготовиться. — Дэн достал из стола листок бумаги и карандаш. — Валя, записывай. Что нам понадобится? Жук, диктуй…»

Второй вечер

— Больно хорошо написано, — сказал во второй вечер Корзун. — Ей, этой девчонке, лет сколько?

— Тринадцать стукнуло, — ответил новенький. — Но она умная была. У нее отец был профессор, а сама она в литературный кружок ходила. Ее стихи даже в газетах печатались. А потом вот…

— Ну и дурни они, — сказал Борев. — Поперлись ночью в подвал. Кто же так делает?

— Да уж, — хихикнул Корзун. — Ты ночью даже в туалет один не пойдешь, только с охраной…

— А ты вообще в туалет не ходишь, — огрызнулся Борев. — А еще боксер…

— Нормальная история, — сказал Малина из своего гамака. — Интересная. Могу поспорить, что в конце их убьют.

— Как их убьют-то, если она сама все и рассказывает? — возразил Корзун. — Ее не убьют, а этих убьют. Точняк. Могу тоже поспорить.

Борев хотел было поспорить на три йогурта, но не стал. Может быть, и в самом деле их там всех убьют. А если не убьют, то история не страшная будет. Так что выбора нет. В любой страшной истории кого-нибудь должны убить.

Было уже темно. Вход в палатку был плотно зашнурован и даже завязан узлом, Бореву стало смешно — он видел, как Корзун в обед на всякий случай припрятал за тумбочкой тяжелый сосновый сук. Для уверенности.

— А вы хорошо себя чувствуете? — неожиданно спросил новенький.

— Я плохо, — ответил Корзун. — После супа из рыбьих кишок я всегда чувствую себя плохо. Даже отвратительно…

— А я чувствую себя еще хуже, — сказал Малина. — В компании с такими придурками будешь чувствовать себя только плохо.

— Я не о том, — тихо сказал новенький.

— А я о том, — икнул вдруг Малина. — В прошлую смену в лагере со мной жили такие прекрасные люди! Сын директора фабрики сгущенного молока — вот это парень! Он рассказывал, как рабочие на фабрике все время тонут в сгущенке…

— Малина, хватит пургу нести, — сказал Борев. — Пусть новенький рассказывает…

— Ты давай лучше дальше читай. — Корзун стукнул кулаком подушку. — Время-то уже подошло — почти одиннадцать.

Новенький раскрыл черную тетрадь. Борев укрылся одеялом поплотнее и стал слушать.

«В пятницу, 31 октября, в самый канун Хеллоуина, мы вошли в магазин «Супертовары». Там в вестибюле были такие большие зеркала, и мы в них отразились сразу все трое. Один высокий, худой и белобрысый, другой круглый, похожий на шар. И я. Я как я, среднего роста, в потертом джинсовом комбинезоне. У круглого за спиной болтался длинный, до пояса, рюкзак. У меня в руках — сумочка. У Дэна — пластиковый пакет.

Лица у нас были какие-то уж очень уверенные, что как раз свидетельствовало о том, что мы весьма и весьма напуганы.

Мы постояли у зеркала минуты две, а потом пошли в туристический отдел выбирать амуницию. Мы остановились у витрины со всякими рыболовными и походными товарами, и Жук стал выгребать из карманов мелочь.

— Копилка? — улыбнулся Дэн.

— Не. В носке собирал.

Жук достал последнюю пятерку и демонстративно вывернул карманы.

— А у тебя? — Жук посмотрел на Дэна с алчным интересом.

Дэн сунул руку в карман и достал тоненькую пачку бумажных денег.

— Тут не только мои, — пояснил он. — Тут еще и Валькины. Она на кроссовки копила, а я — на велик. С чего начнем?

На самом деле я копила не на кроссовки, а на чучело птеродактиля, но об этом я не стала говорить, а то эти два типа наверняка стали бы надо мной смеяться.

— С лески начнем, — сказал Жук.

И мы принялись изучать леску. Точнее, изучали леску как раз они, я ничего в лесках не понимала. Жук считал, что нужно брать никак не меньше миллиметровки, Дэн возражал, что и четверки за глаза хватит. Жук говорил, что миллиметровка выдерживает шестнадцать килограмм, Дэн отвечал, что столько им не понадобится. В конце концов они сошлись на шестерке. Жук отправился к кассе и пробил шесть мотков зеленой лески, на такой иногда белье сушат. Дэн аккуратно уложил их в рюкзак.

— Теперь свистки. — Дэн заглянул в составленный накануне список.

— А свистки зачем? — спросил Жук.

Дэн кивнул на меня.

— Чтобы Валя слышала, если мы разойдемся, — пояснил он.

И мы купили три синих тренерских свистка. Жук свистнул в каждый, проверяя их профпригодность. Свистки были хорошие, громкие, я их слышала, даже если дуть не в полную мощь. Жук раздал их нам и велел повесить на шею.

— Фонарики, — сказал Жук. — Нужны четыре фонарика.

— Почему не три? — спросила я.

— Один — запасной, — пояснил Жук. — И батареек по два комплекта. А вдруг отсыреют.

Мы купили фонарики и батарейки. И конечно же, Жук проверил каждый фонарик и каждую батарейку. Фонарики были тяжелые и большие, даже в главный карман комбинезона такой влезал с трудом.

— Теперь баллон. — И Жук потащил нас в лакокрасочный отдел.

Баллончик оказалось купить нелегко. Жук долго выбирал и остался недоволен. Он заставил продавщицу показать почти тридцать емкостей, и ни одна его не удовлетворила.

— Молодой человек, — спросила запыхавшаяся продавщица. — Что же вам надо?

— Надо, чтобы краска светилась в темноте.

— Вам флуоресцентную краску?

Слово «флуоресцентная» я сразу не поняла, потом уже прочитала на этикетке.

— Ага. Вот такую как раз. Светящуюся.

Дэн стоял за спиной Жука и держал рюкзак. В хозяйственных вопросах Жук разбирался гораздо лучше, чем мы, отец у Жука был строителем, автомехаником и еще кем-то там и умел практически все. Жук пошел в него. А я, наверное, ни в кого не пошла, потому что толком делать ничего не умела. Хотя мои родители в молодости тоже были строителями.

— А деньги у вас есть, молодые люди? — осведомилась продавщица.

— Вестимо, — ответил Жук с достоинством и кивнул в сторону Дэна.

Он подтвердил нашу платежеспособность. На баллончик со светящейся краской ушла почти половина собранной суммы. Жук завернул его в двойную газету и спрятал в рюкзак.

— Компас теперь, — сверился со списком Дэн. — Вон там.

— Классно бы компас-нож, как у Рэмбо, — начал мечтать Жук. — Чтобы и пила там была, и «кошка»…

— Вон хороший компас. — Дэн указал на самый дешевенький компас из белой пластмассы.

— Это для девчонок, — презрительно сказал Жук. — Вон классный…

И Жук указал на дорогой компас, с рамкой для определения положения по звездам, с азимутом, противомагнитный и влагонепроницаемый.

— Там звезд не будет, — рассудил Дэн и купил дешевую модель.

Жук скептически промолчал, а я с Дэном была вполне согласна.

Потом они еще купили: охотничьих спичек, непромокаемую планшетку и зачем-то Жук купил еще подводные очки. Зачем, он не стал объяснять.

— Надо бы еще амулетов купить, — заныл неожиданно Жук. — Амулеты нам пригодятся. Я одно место знаю, там по дешевке есть…

— Деньги кончились, — оборвал его Дэн.

После чего мы отправились домой к Дэну, и тут случилась одна забавная штука. Возле самого подъезда с тополя прямо перед нами упала кошка. Она была черная и какая-то ободранная, кажется, даже одноглазая. Жук цыкнул на нее, но она не побежала, а встала напротив нас и принялась шипеть. И еще одну странную деталь я заметила в этой кошке — она шипела и разевала пасть, а пасть у нее была не красная, как у всех кошек, а белесая какая-то. И единственный глаз у нее был тоже с бельмом. Кошка пошипела-пошипела и ушла.

— Черная, — сказал Жук. — Это плохо. Очень плохо. В моем сне…

— Брось, Жучило. — Дэн треснул Жука по плечу. — Не верь приметам, не бойся, я с тобой.

— Плохо все будет. — Жук сплюнул два раза через левое плечо. — Плохо.

— Да она и не черная вовсе, — успокоил его Дэн. — У нее на груди белое пятно в виде звездочки.

— Не врешь? — обнадежился Жук. — Не врешь?

Дэн врал: никакого белого пятна на кошке я не заметила. Мы поднялись в квартиру Дэна.

Его мама позвала нас ужинать, но Дэн отказался.

— Ма, ты нам лучше с собой заверни, — сказал он. — Мы же в поход идем.

— Ах да. — Мама достала из холодильника пакет. — Это вам перекусить… Отец звонил, сказал, чтобы ты к понедельнику вернулся, он тебя в стереокино сводит.

— Да мы в субботу уже вернемся, — заверил Дэн. — Туда, на лыжах покатаемся и обратно.

— Ага, — подтвердил Жук. — Покатаемся и все.

— Валю там не обижайте, — сказала мама и улыбнулась мне.

— Ну конечно, мама, — заверил Дэн.

— Я сама кого хочешь обижу, — в ответ улыбнулась я.

— Ладно. — Мать поцеловала Дэна в лоб, пожала руку Жуку и кивнула мне: — Присмотришь там за ними. Ну, идите.

Мы вышли на улицу и отправились к Жуку.

— Я ей сказал, что мы на лыжах будем кататься, а она даже не заметила, — вздохнул Дэн. — Они вообще меня не замечают.

— Меня бы так не замечали, — буркнул Жук.

— Бывает, — сказала я.

Такое и в самом деле бывает.

— Собаку где возьмем? — спросил Жук, когда мы дошли до угла дома. — Где этого Дика ты найдешь?

— Найду, — уверил Дэн. — Легко найду.

Он сунул руку в пакет и достал сосиску. Сосиску он размозжил в пальцах и понюхал.

— Нормально, — сказал. — Учует.

Дэн бросил сосиску на асфальт, сложил ладони рупором и позвал:

— Ди-ик! Ко мне!

И сразу откуда-то выскочил лохматый рыжий пес, в котором при желании можно было угадать некоторые аристократические черты. Эрдельтерьера, в частности. И даже чуточку бедлингтона. Пес подбежал к нам, подобрал с земли сосиску и вопросительно задрал морду.

— Дай ему что-нибудь, — сказал Дэн.

— А у меня ничего нет, — зажался Жук.

— Давай, давай, я знаю, у тебя там хачапури припрятано.

Жук разозлился, но хачапури отдал. Дик заглотил хачапури в один прием и проскулил о добавке.

— Остальное потом, — сказал Дэн. — Пойдешь с нами? Пойдешь, куда ты денешься. У него нюх фантастический.

Дэн достал из кармана веревку и привязал Дика за шею. Я почесала Дика между ушами, он лизнул мне руку. Ну а дружба начинается с улыбки.

— Теперь идем ко мне, — сказал Жук. — У меня тоже кое-что припасено.

Мы отправились к Жуку. Своей комнаты у Жука не было. В единственной большой комнате его квартиры был отделен угол, где и жил Жук. В другой половине жили родители. Сейчас они смотрели телевизор.

— Ма, па, — позвал Жук. — Мы в поход идем. Завтра вечером вернемся.

— Давай, сынок. — Отец не оторвался от экрана. — Завтра вечером?

— Завтра вечером, — подтвердил Жук.

Жук заглянул на кухню и прихватил батон, после чего мы вышли на лестничную площадку.

— А летом я вообще в подвале живу, — сказал Жук. — Там у меня все и приготовлено.

Мы спустились в подвал. Тут и была настоящая комната Жука — железная койка, приемник, плакаты, завалы мусора, милые сердцу. На стене настоящая фашистская каска — у нас тут война была. Жук опустился на колени и достал из-под койки пластиковую бутылку с бензином. Дик поморщил нос.

— Пригодится, — пояснил Жук.

— Зачем? — спросила я.

— Они огня боятся, — подмигнул Жук.

— Кто они? — тоже подмигнул Дэн.

— Мертвецы, — зашептал Жук. — Мертвецы. Их сжечь можно.

Дэн промолчал. Я подумала, что Жук слишком часто смотрел фильмы ужасов.

— И еще.

Жук снова нырнул под койку и извлек длинный предмет, замотанный в масляную дерюгу и перемотанный проволокой.

— Сам сделал, — пояснил Жук и раскрутил проволоку. — По чертежам из журнала «Пионер», между прочим.

Это был самострел. Как я поняла, самострел Жук сделал из ружья для подводной охоты — длинное дюралевое ложе, пистолетная рукоятка и тугие резиновые тяги. К ложу был приспособлен ремень, чтобы носить через плечо, кажется, от школьной сумки. Самострел выглядел достаточно грозно, только вместо трезубца он пулялся короткими стальными штырями — Жук хранил их на поясе в патронташе.

— Пригодится, — сказал Жук. — Там крыс полно.

— Круто, — оценила я оружие.

В третий раз Жук нырнул под койку и выволок объемистый вещевой мешок.

— Что там? — спросил Дэн.

— Вещи разные, — уклончиво ответил Жук. — Потом покажу. Пригодится.

Напоследок Жук снял со стены железную цацку в виде розы ветров.

— Пригодится, — снова сказал Жук.

— Зря ты это. — Дэн указал на цацку. — Такие штуки как раз мертвецов и приманивают.

— Да? — засомневался Жук.

— Ага, — подтвердила я. — Это же языческий знак, а все мертвецы сплошные язычники. Так что смотри.

Жук вздохнул и повесил розу ветров обратно.

После чего мы отправились к школе. А со своими родителями я договорилась еще раньше. Меня отпустили безо всяких проблем. По пути мы купили в ларьке пятилитровую пластиковую бутылку с водой и заставили ее нести собаку Дика. За это Дик потребовал сосиску. Сожрав сосиску, он захватил бутылку зубами за ручку и легко потащил ее в сторону школы. К школе мы подошли в половине шестого. Вторая смена как раз заканчивала занятия, на четвертом этаже горел свет, в кабинете истории мелькали тени расходящихся учеников. Кабинет истории подходил больше всего — у Жука по случаю имелся ключ от кабинета истории, его отец в прошлом году выточил ключи для всего четвертого этажа, и Жук спер несколько из природной жадности. Наш план был прост: пробраться на этаж, спрятаться в туалете, подождать, пока историчка уйдет, и залезть в кабинет. В кабинете же дождаться, покуда школа опустеет, потом спуститься в подвал. Просто. Была, правда, одна загвоздка в виде вахтерши Зули, но Зулю я брала на себя».

Третий вечер

— Что-то не страшно вчера было, — сказал Малина. — Какие-то приготовления все…

— Так надо, балбесина, — объяснил Корзун. — Если сразу мясорубка пойдет, то и неинтересно. Хорошую девчонка книжку сочинила. Я бы даже купил. Я люблю, чтобы всяких приготовлений много было. А то в самый важный момент то одного не хватает, то другого.

В этот вечер шел дождь, Борев завязал покрепче окно, и церковь не было видно. Иногда только с того берега долетали редкие и равномерные удары колокола, Борев знал откуда-то, что это звонят по покойнику. Во всяком случае, ему так казалось.

— А вы ничего не замечаете? — спросил новенький, как и вчера.

— Ничего, — ответил Малина.

— Ничего, — сказал Корзун.

— А что мы должны были заметить? — спросил Малина.

— Погодите. — Корзун вдруг схватился за грудь и засипел. — Погодите-ка! У меня что-то внутри!

И Корзун вывалился из гамака и принялся кататься по полу и изображать конвульсии.

— Держите его! — кричал Корзун. — Оно вылезает! Мама, больно как! Ой, я вижу, это же гомункулюс!

Корзун брякнул ногами последний раз и замер на полу. Малина смеялся.

— Ну и хорошо. — Новенький раскрыл тетрадь и прокашлялся. — Если вы ничего не чувствуете, то я буду читать дальше.

Борев ничего не сказал. Днем он ушиб колено, и сейчас синяк болел, мешая состредоточиться на рассказе. Новенький продолжил чтение.

«Дэн стукнул фонариком по ноге. Фонарик не загорелся. Дэн стукнул еще раз, посильнее. Стало светло.

— Ну, что, пришли? — злорадно и явно с надеждой, что мы пойдем на попятный, сказал Жук. — Что теперь?

Мы стояли на лестнице, ведущей в подвал, и путь нам преграждала тяжелая железная дверь. На двери красовалась табличка: «Не влезай — убьет» — и соответствующий череп с костями. Почему-то, когда я вижу такой череп, мне всегда хочется «влезать», «стоять под стрелой», «заплывать за буйки» и делать другие запрещенные вещи. Ходить по газонам, собирать грибы, ягоды, выгуливать собак, крупный и мелкий рогатый скот.

— И зачем тут такая дверь? — Я потрогала железо, оно было неожиданно холодное. — Я только в зоопарке такие видела, там за ними слонов держат. Кто за такую дверь полезет?

— Это не чтобы туда не лезли, это чтобы оттуда не вылезали, — объяснил Жук. — «Резидент Эвил» помнишь? Красная Мать закрыла выходы, чтобы мертвецы не вышли наружу… И череп соответствующий…

— Какая еще Красная Мать? — не поняла я.

— Это как Красная Смерть…

Про Красную Смерть я помнила, Красная Смерть — это у Эдгара По, я читала его книжки.

— Дверь здесь для того, чтобы не расхищали цветные металлы, — поставил все на свои места Дэн. — Там трансформаторы и медь. Если бы не дверь, давно бы все бомжи растащили. Так что никаких мертвецов. Все просто. А череп, чтобы такие, как ты, Жук, не лазили. Вовка вчера туда днем пролез, пока еще не закрыли, на ночь дверь закрывают. Посидел он под дверью, посидел, да и пошел гулять по подвалу — и заблудился. Дверь тут для того, чтобы не лазили…

— А я бы и за деньги сюда не полез, — сказал Жук. — Я не спидолог какой-нибудь…

— Спелеолог, — автоматически поправила я. — В пещеры лазают спелеологи.

— Слушайте, — сказал Жук. — А давайте просто пойдем в милицию и объясним еще раз…

— Отец Вовки сказал, если ты, сынок, не придешь к завтрашнему дню сам, я тебе башку оторву, — напомнила я. — И выпорю.

— Колючей проволокой, — добавил Дэн.

Все представили Вовку с оторванной башкой и выпоротого колючей проволокой. Да, такое ему совсем не идет.

— Я считаю, — сказал Дэн, — что Вовка тут недалеко. Мы откроем дверь, углубимся в подвал метров на двести, найдем его и быстро вернемся, еще до двенадцати часов.

— А зачем тогда вы столько припасов набрали? — поинтересовалась я.

— На всякий случай, — уклончиво ответил Дэн. — Лучше как следует подстраховаться. Знаешь стихи: каждый раз навек прощайтесь, когда прощаетесь на миг. Идешь на прогулку на день, припасов бери на неделю. Это закон джунглей.

Дэн поставил рюкзак на пол и посветил фонариком под дверь. Там ничего не было видно, темнота.

— Все в порядке, — сказал Дэн. — Жук, приступай.

Жук достал из своего вещмешка связку ключей, очень похожих на отмычки, и стал ковыряться в замке. Видимо, отец Жука делал ключи и для этой двери.

Ковырялся он недолго, у Жука были большие механические и другие слесарные способности, я уже об этом говорила. Замок дзинькнул, и дверь слегка отошла в сторону, сантиметров на пять. Из подвала сразу же потянуло сквозняком и какой-то затхлостью. И еще холодом. Я вдруг вспомнила про приключения Тома Сойера — там индеец Джо умер как раз возле железной двери, так и не дождавшись, пока за ним кто-то придет. Он там еще летучую мышь умудрился съесть. Я слегка от двери отодвинулась.

Но в щель не вывалилась мертвая Вовкина рука, дохлая летучая мышь тоже не вывалилась — вообще ничего не вывалилось. Дик просунул в щель морду и стал принюхиваться.

— Готово. — Жук спрятал свои отмычки.

— Давай, дальше открывай, — сказал Дэн.

Жук взялся за ручку, потянул. Дверь пронзительно скрипнула, так что даже я услышала, и открылась еще немного.

— Не идет, — выдохнул Жук. — Заклинило.

— Мозги у тебя заклинило, — сказал Дэн.

Он присоединился к Жуку, и они потянули за ручку уже вдвоем. Вдвоем они открыли дверь еще на ширину ладони. Я хотела им помочь, но Дэн сказал, что моя помощь не потребуется, что мужики и сами справятся.

Они напрягались у двери еще минуты две, но дверь шире не открылась. Их совместных мужских усилий явно не хватало.

— Как будто тут сто лет никто не ходил… — Жук осмотрел дверные петли. — Как Вовка туда попал-то?

— Я же говорю. — Дэн отряхивал руки. — Он прошел днем, когда открыто было…

— Ладно, — не стал спорить Жук. — Ладно… Тут все равно не пролезть. Давайте возвращаться.

Дэн пожал плечами.

— Что делать будем? — спросила я. — Стоять болтать?

Дэн снова пожал плечами, он думал.

— Что это? — вдруг дернулся Жук.

— Ничего. — Дэн все еще пробовал открыть дверь. — Ветер.

— Это не ветер! — Голос Жука дрожал, это было видно по его лицу. — Я что, ветра, что ли, не знаю?

— Жук, кончай, — сказала я. — И так страшно…

Жук всегда любил такие шутки — расскажет чего-нибудь страшное, а потом как заорет! Чтобы все вздрогнули.

— Ну, вот, теперь шаги! — Жук показал пальцем вверх. — Сами слушайте!

Мы прислушались. Я тоже прислушалась, скорее по инерции, навряд ли я что-нибудь почувствовала бы на таком расстоянии. Сначала было тихо, так тихо, как может быть лишь только в школе ночью, затем что-то стало происходить — я поняла это по лицам мальчишек: у Дэна задергалось под глазом, а у Жука поехала вниз челюсть. Видимо, Жук не обманывал, и там и в самом деле слышались шаги.

— Как детские, — сказал Жук. — Топ-топ-топ… Только смеха не хватает…

И по тому, как снова изменились их лица, я поняла, что они услышали и смех. Смешок.

Дик взъерошил загривок и оскалился. Да и у меня по спине мурашки побежали, крупные такие мурашки, с горошину, наверное. Не понравился мне этот смешок. Когда ты что-то слышишь, то воспринимаешь это как есть, а вот когда не слышишь, можешь навыдумывать целую кучу всяких страшностей. Я, например, сразу придумала, что этот смех был сухой, покашливающий такой и немножечко хищный.

— Пойдемте-ка отсюда, а? — сказала я тогда. — Пойдемте…

— Куда?! — На лице Жука был уже не страх — ужас. — Куда? Выход-то через второй этаж! Все! Мы в ловушке!

«Все» сказал Жук слишком громко, по стенам запрыгало эхо, я ощутила его отражение от стен на своей щеке. А затем шаги направились к нам. Мелкими перебежками. Топ-топ-топ. Тишина. Топ — топ-топ. Все это я понимала по физиономиям Жука и Дэна, по их растерянным глазам.

Мне, конечно, было страшно, но я все-таки никак не могла по-настоящему въехать в эту ситуацию — мы стоим на лестнице в подвал, а кто-то мелкими шагами приближается к нам по второму этажу. И еще посмеивается.

— Все! — зашипел Жук. — Идет к нам! Все! Труба!

Дик рванулся с поводка, Дэн удержал собаку с трудом, только схватившись другой рукой за дверь. Ситуация начинала осложняться паникой.

— Дэн? — Я посмотрела на него, и он проснулся. Правильно проснулся, пусть сделает что-нибудь. А то болтать только горазд.

— Спокойно, — сказал проснувшийся Дэн. — Вверх идти нельзя. Значит, надо идти вниз. Там обычный подвал, всего-то навсего. Не бойтесь.

Шаги приблизились, об этом мне сигнализировал Жук.

— Надо вниз, — сказал Дэн.

— Какое вниз?! — задыхался Жук. — Тут же дверь!

Дэн присел и просунул в щель рюкзак.

— Туда, — указал он. — Идем туда.

Я посмотрела на дверь. Щель была сантиметров в тридцать. Взрослый человек не пройдет. Но мы-то не взрослые.

— Я тут не пролезу! — сказал Жук. — Ни фига не пролезу!

В коридоре снова засмеялись. Звонко, но как-то уже по-крысиному. В этот раз смех почувствовала и я, я уже говорила, я могу слышать смех. Мурашки по моей спине забегали быстрее. Дэн выдохнул из легких воздух и протиснулся в щель.

— Валя, следующая ты, — сказал он уже с той стороны двери. — Жук пусть остается, если хочет.

— Я не хочу! — взвизгнул Жук.

— Пусть Жук лезет, я его подтолкну как раз, — сказала я.

Я оценила размеры щели. Пустяки, пролезу в две секунды.

— Пускай сам пролезает, ты давай скорее…

— А я? — плакал Жук. — Меня бросаете?

Смех был совсем рядом, из пасти Дика закапала слюна.

— Дик! — позвал Дэн. — Ко мне!

Дик нырнул в темноту.

— Тащите меня! — крикнул Жук, кинул в щель свой вещмешок и стал просовываться. — Тащите же!

Дэн схватил Жука за руку, а я принялась толкать его в бок.

— Скорее! — стонал Жук. — Ой!

Голова его не пролезала. Одно ухо плотно прижалось к двери, другое к косяку, уши не пускали Жука. Если бы все не было так страшно, я бы смеялась, честное слово.

— А-а-а! — верещал Жук. — Не пролезаю!

— Уши втяни! — Дэн тянул изо всех сил, уши Жука хрустели, но не сдавались. — Собери уши, я тебе говорю!

— Не могу! — рыдал Жук. — Не могу…

Тогда я придумала.

— Сейчас. — Я достала из своей сумочки тюбик с кокосовым кремом. — Вот!

И я выдавила на одно, а потом на другое жуковское ухо по солидной порции вязкого белого желе.

— Дернули! — Дэн перехватил руку Жука покрепче и потянул так, что щелкнули суставы, правда, я не поняла, чьи.

Уши булькнули кремом и прошли. За ушами протиснулась голова. Жук прошел уже до половины. Оставался живот.

— Вот! Вот она! — неожиданно заверещал Дэн, указывая пальцем на вход на лестницу. — Идет! Идет!

У меня зашевелились волосы.

— У-р! — Жук напрягся, втянул живот и самостоятельно протиснулся в щель. И сразу высунул в нее самострел.

Я оглянулась. Никого.

— Валька!

Дэн протянул руку и втащил меня за дверь. Я зацепилась рубашкой за какую-то проволоку, порвала рукав и оцарапала руку.

— Уходим! — заорал Дэн, и мы рванули по коридору. Сам с фонариком впереди, за ним Жук с самострелом, за ним я. Довольно неприятно знать, что за тобой кто-то гонится. Кто-то с таким крысиным смехом и мелкими шажками.

Дик бежал рядом с Дэном, и шерсть на его загривке не опускалась.

— Стоп! — резко тормознул Дэн. — Дверь! Дверь не закрыли! Он пролезет!

Он сунул мне веревку с Диком, оттолкнул Жука и побежал назад. Мы остались в темноте. По стенам тянуло сквозняком и еще каким-то запахом. Запахом зоопарка, я вспомнила.

По колыхнувшемуся воздуху я поняла, что Жук заорал Дэну что-то вслед, но что, неизвестно. Тогда я взяла свой фонарик, зажгла и направила его Жуку в лицо.

— Ты куда? — орал Жук. — Стой! Потом ведь не откроем!

Дик рычал и пытался вырваться, одной рукой я удерживала его с большим трудом.

— Попали, — сказал Жук. — Аллес капут…

Лязгнуло железо, Дэн закрыл дверь. Сквозняк прекратился.

— Баран. — Жук зажег свой фонарик. — Баран. Теперь мы в ловушке.

Дик дернулся еще несколько раз и успокоился.

Вернулся Дэн. Он быстро дышал и опять хрустел пальцами.

— Еще раз назовешь меня Валькой — зуб выверну! — сказала я ему.

Дэн ничего не сказал.

— Теперь мы в ловушке, — повторил Жук. — Теперь нам отсюда до понедельника не выбраться. Зачем ты дверь закрыл?

— Не боись, — сказал Дэн. — Тут есть еще один выход. Я знаю. Правда, далеко.

— Ну, времени у нас теперь много. — Жук плюнул на пол. — По крайней мере до понедельника.

Дэн прислонился к стене и отдыхал.

— Кто? Кто она? Кто там был? — Жук стал заряжать самострел. Пальцы у него тряслись, и стрела то и дело выскакивала из захвата.

— Не знаю, — ответил Дэн. — Я не видел. Может быть, кошка. Черная.

— А что ты орал тогда? — Жук наконец пристроил стрелу. — Когда я застрял, ты заорал: «Вот она!»

Было тихо. Ни шагов, ни смеха. Тишина.

— Орал, чтобы ты пролез побыстрее.

— Придурок. — Жук поставил самострел на предохранитель. — Теперь нам тут два дня загорать. По твоей милости.

— Не ругайтесь, — сказала я. — Пойдемте лучше к рубильнику. Тут далеко?

— Не. Рядом. За углом.

Дэн посветил себе на лицо снизу. Черты неприятно исказились: зубы выдвинулись вперед, уши заострились, а глаза спрятались в черных впадинах.

— Не делай так! — сказал Жук. — Это не к добру.

— Отвали.

— Я тут руку поцарапала. — Я продемонстрировала руку. Между пальцами сочилась кровь, было довольно больно. Так можно и заражение схлопотать. Сепсис, по-научному.

— Я же говорил — это кошак этот чертов! — Жук отодвинулся от меня подальше. — Чертов черный кошак — примета плохая. Видите, все как началось — плохо все началось. И сон мне очень плохой приснился…

— Предлагаешь вернуться? — усмехнулся Дэн.

— У нее кровь идет. — Жук указал пальцем на меня.

— Просто царапина. — Дэн расшнуровал рюкзак, достал аптечку. — Сейчас вылечим.

Он взял пузырек с зеленкой и кусочек ваты. Притянул мою руку, прижег, я скривилась. Не люблю зеленку. Ходишь потом как чесоточная.

— Вот и все. — Дэн приложил к ранке ватку, я прижала ее пальцем.

— Вы что, опять не понимаете? — начал Жук. — Они же кровь за километр чуют.

— Кто они? — Дэн посмотрел на Жука злобно. — Мертвецы?

Жук промолчал.

Тогда Дэн набрал в грудь побольше воздуху и что было сил крикнул:

— Мертвецы! Але-е-е!

Я бы не стала так делать.

Я почувствовала, как коридоры наполнились криком. По вибрациям казалось, что одновременно кричат сразу несколько человек, причем с разных сторон. Жук снова выставил перед собой оружие, а недоэрдельтерьер Дик поджал коротко обрубленный хвост.

С потолка посыпалась мелкая белая крошка.

— Ты что делаешь! — Жук даже стукнул Дэна в плечо. — Ты что!

Эхо все еще прыгало по длинным коридорам, поднимало пыль, качало холодные, невидимые пока лампы. Я чувствовала это.

— Никого тут нет, — сказал Дэн. — Кричи не кричи — ничего. А там, в коридоре, просто гиененок.

— Кто? — Я прижимала к ладошке вату, зеленка щипала.

— Гиененок, — повторил Дэн. — Сан Пал же ездил в Египет, к пирамидам. Вот, привез гиененка. Ну, маленькую пятнистую гиену. Она в живом уголке живет.

— Александр Павлович привез гиену? — Я бросила ватку на пол.

— Ага, — кивул Дэн. — Вот такую маленькую. Смешная. Смешной, вернее. Башка вот такая здоровая, а сам смешной. Мелкий совсем. Поэтому и смех и шаги мелкие. Гиены ведь так смеются. Вот поэтому Дик и испугался — звериный запах просто почуял, просто-напросто. А на ночь его выпускают, гиененка этого, чтобы он школу сторожил. Сторожа-то не очень хотят тут работать.

— Не слышал я ни про какого гиененка, — бурчал Жук, играя самострелом. — Откуда у нас гиененок? Нету тут никакого гигиененка…

— Если бы я не закрыл дверь, он бы нас всех покусал, — сказал Дэн. — А он еще карантина не прошел. По сорок уколов в пузо от бешенства — не слабо?

Дэн закинул рюкзак за плечи и двинулся в темноту первым.

— Теперь буду называть тебя не Жук, — сказал он не оборачиваясь. — Буду называть тебя Ухо.

— А я тебя треплосом, — не остался в долгу Жук.

Мы зашагали по коридору. Жук чуть подотстал и потихоньку, чтобы никто не видел, спрятал ватку с кровью в карман. На всякий случай. Я видела. Все думает, что моя кровь приманит стаи мертвецов.

Мы передвигались в коротком световом пространстве, создаваемом фонариком Дэна. Идти было страшно и интересно тоже. Хотя ничего необычного, в общем-то, вокруг не было — самые простые стены, наполовину выкрашенные зеленой краской, наполовину выбеленные штукатуркой. По штукатурке шли тоже вполне мирные надписи: «Спартак» — чемпион», «З-й район — дураки», «Люблю Колю». Жук читал надписи вслух, но негромко, чтобы, не дай бог, не прослушать шаги за спиной. Самострел он держал наготове. Лишь иногда отпускал для того, чтобы потрогать искореженные уши. Уши распухли и болели, но ушами Жук готов был пожертвовать. Уши сейчас не главное, наверное, думал он, главное — самострел. Палец лежал на курке. Зря он вообще-то эту штуку взял. Пристрелит еще, чего доброго, кого-нибудь из нас. Жук был настороже, и даже лицо у него было настороже. Я пыталась вспомнить, кого мне такое лицо напоминает, и вспомнила Шварценеггера в фильме «Хищник». У Шварценеггера там весь фильм такое лицо. Шварц — любимый актер Жука.

Впрочем, судя по поведению недоэрдельтерьера Дика, никого ни впереди, ни позади не было, Дик шагал спокойно, нюхал стены и иногда задирал по-собачьи лапку. Так что зря Жук делал настороженное лицо.

— Гиененок… — все никак не мог он успокоиться. — Знаю я таких гигиененков, потом только кости остаются…

Я тоже не очень поверила в историю про гиененка, но убеждала себя, что по школьным коридорам и в самом деле бродит маленькая гиена, а не что-то там еще. Так было проще.

— …И даже костей не остается… — бухтил Жук. — Одни подошвы от ботинок остаются…

Щит вынырнул из темноты большим черным пятном. Он был снабжен всеми атрибутами подобных устройств — проводами, рубильниками, счетчиками и другими дросселями и, конечно же, рисунком — черепом с костями. Жук, видимо, хотел снова сказать про плохую примету, но решил не усугублять ситуацию. Дэн подошел к рубильнику, встал на цыпочки и с трудом перевалил его в верхнее положение. Проскочила искра, запахло электричеством, и вдоль коридора одна за одной стали загораться желтые лампы.

— Да будет свет, — сказал Дэн.

— Смотрите. — Я указала пальцем в сторону щита.

Под самым нарисованным черепом на стене красовалась намалеванная черным маркером стрелка. Стрелка указывала дальше по коридору. Над ней была аккуратно выведена английская буква «W».

— Это от слова «Wowa», — сказала я».

Четвертый вечер

— Что это? — испуганно спросил Борев.

Никто ему не ответил.

— Что это? — повторил Борев.

— Будто ты не знаешь, — так же зловеще, как и в первый вечер, сказал Малина.

— Откуда это? — продолжал допрос Борев.

— Бродячая, — сказал Корзун, но и в его голосе не было обычной уверенности. — К столовке пришла.

— А почему она воет? — не успокаивался Борев.

И снова никто ему не ответил. Корзун подождал, послушал и сказал:

— Зараза… Борев, ты же знаешь, почему она воет… Зачем тогда спрашивать?

— Я отсюда в два дня слиняю! — воскликнул Борев. — Завтра же соберу вещички и слиняю… Знаю я эти дела, сначала вой вот такой начинается, а потом…

— Никуда ты не слиняешь, Борев, — вздохнул Корзун. — Пароход придет только через двадцать дней. Так что мы попали.

— Мне читать дальше? — спросил новенький.

Борев хотел сказать, что читать не надо, но собака снова завыла, долго и протяжно, и Борев подумал, что лучше уж слушать рассказ, чем вот так просто лежать и размышлять о всякой ерунде. Остальные, видимо, подумали точно так же.

История — это хорошо, сказал себе Борев. К тому же синяк его сегодня не беспокоил.

«— Володька так всегда подписывался. — Я указала на стрелку. — У него даже на тетради такое было нарисовано.

— Дорисовался. — Жук зачем-то понюхал рисунок. — Художник выискался. К тому же так еще пять тысяч человек подписываются. И даже хуже. Это ни о чем не говорит. Такое любой мог нарисовать.

— Все равно. — Дэн зафиксировал рубильник скобкой. — Все равно идти туда.

— Это его почерк, — сказала я. — Я знаю.

Жук пожал плечами. Дэн погасил фонарик.

— Со светом веселее, — сказал он. — Идем?

— Сейчас. — Жук извлек из своего вещмешка навесной замок и приладил его к щиту, а ключ на капроновом шнурке повесил себе на шею.

— Зачем это? — Я указала на замок.

— Это чтобы свет никто не выключил, — пояснил Дэн. — Кстати, идея неплохая. Молодец, Жук.

— А то, — загордился Жук. — Предусмотрительность — это самое главное. Леску привязывать будем?

— Зачем еще леску? — удивилась я. — Вы что, рыбу ловить тут собрались?

Жук подмигнул Дэну.

— Валя, — спросил тот, — ты про нить Ариадны чего-нибудь слышала?

— Не дура уж, читала.

— Ну вот. — Дэн достал из рюкзака катушку и протянул ее Жуку. — Это на всякий случай. Для того, чтобы не заблудиться.

Я вспомнила про целую кучу лески, которую мы купили.

— Куда привязывать-то? — Жук стоял с мотком и осматривал окрестности.

— Потом привяжем. Я тут дорогу немного знаю. Чего раньше времени колотиться? Успеем еще.

Жук согласно кивнул.

— А дальше куда идем? — спросила я.

За электрощитом коридор разделялся на три ответвления. Куда дальше мы идем, никто мне не ответил. Я сказала:

— Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — казну потеряешь, прямо пойдешь — себя потеряешь…

— Это тоже плохая примета, — вздохнул Жук. — С богатырями в таких случаях всегда какая-нибудь гадость случается. И вообще, не надо про это говорить…

Дэн подтянул рюкзак и сказал:

— Все проще, друзья. Направо пойдешь — котельная, налево пойдешь — кладовки, прямо пойдешь — бассейн. Нам надо к бассейну.

Дэн указал пальцем в средний проход.

— Я и говорю, — повторился Жук, — давай леску привяжем. До бассейна тут недалеко. Туда-обратно — всего и делов.

— Леска нам еще пригодится, — заметил Дэн. — А до бассейна тут и в самом деле недалеко, а дорогу я хорошо помню. Так что нам леска пока не нужна.

И Дэн решительно двинулся прямо. Мы с Жуком за ним. Дик бежал рядом, высунув от жары язык.

— Тут пятнадцать лет назад такая же история произошла, мне братан рассказывал, — говорил Жук. — Здесь во время войны тайный город строили, для правительства. Со всякими ловушками, чтобы диверсанты немецкие не могли проникнуть. Потом город строить бросили, а ловушки все остались. Потом школу нашу стали строить прямо на этом месте. А в земле осциллографами всякими полости обнаружили. Братан говорит, что сначала хотели под землю бетон жидкий залить, но на цемзаводе вдруг ни с того ни с сего что-то сломалось. Так и не стали закачивать, некоторые ходы заложили кирпичами, а некоторые просто так бросили. А однажды один строитель случайно нашел подземный ход. Смотрит — в земле дыра. Он туда спустился и не вернулся. Тогда пожарных вызвали. Туда двое спустились и тоже не вернулись. Тогда взяли видеокамеру, привязали к тросу и вниз опустили. А трос вниз и потянуло. Они давай вверх тащить, а сил нет, ну они взяли, не дураки были, и на пожарную машину трос закинули. Потянули. Ну, некоторое время машина боролась, а потом и ее в дыру потянуло…

— Брехня, — махнула рукой я.

— Почему брехня? — возмутился Жук. — Мне братан рассказывал, он мелкий был, но сам все это видел…

— Тогда видеокамер не было, — напомнила я.

На это Жук не нашелся чего возразить. Он помолчал, а потом сказал:

— Все равно. Тут нехорошее место. И до понедельника тут никаких людей не будет. А кто его знает…

Историю про дыру в земле я слышала в программе «Этот загадочный мир». Один в один.

— Знаете, почему Володьку не нашли? — неожиданно сказал Дэн.

— Потому что вообще найти нельзя, — буркнул Жук.

— Потому что не там искали, — возразил Дэн.

— Как это? — спросила я у него из-за спины.

— Просто. Вы поспорили, что Володька проведет ночь там, где повесился Петрушка. Он пошел в подвал на это самое место. Милиция его там и искала. Просто Петрушка повесился в другом месте…

— Он под бассейном повесился, — вставил Жук. — Там такие трубы есть — он на них петлю и накинул. Тоже пятница была. А нашли только в понедельник, он уже почернел весь. Ну, и крысы немного его обглодали. Ноги в основном. А что самое страшное…

— Это просто так говорят, — перебил его Дэн. — На самом деле он повесился дальше, не под бассейном. И никакого города тут подземного не строили, брехня это все. Просто тут подвалов всяких много. Остались с войны, это правда. А потом их еще все соединили, чтобы под землей можно было свободно перемещаться. И столько ходов, что не сосчитать даже. А Петрушка взял и ушел почти в самый конец и там повесился, никто только не знает, почему. Мы туда и пойдем. Дальше. Дальше-дальше. А собака милицейская искала не там, а как раз возле бассейна. Вот и не нашла ничего.

Жук промолчал. Он старался держаться поближе ко мне, потому что испугался собственного рассказа. Но потом Жук не вытерпел и все-таки сказал:

— А самое страшное вот что. Когда его нашли, он пальцем вот так вот указывал.

Жук остановился, вытянул вперед палец, высунул язык и сделал окаменевшее лицо. Дэн остановился и стал смотреть на Жука, потом вздрогнул и стал смотреть куда-то за его плечо. Глаза у Дэна расширялись и расширялись, в глазах его прыгали мрак и паника. Жук смотрел на него, потом испугался и рывком обернулся. Никого за спиной не было. Я засмеялась. Здорово Дэн его напугал.

— Я же говорю, Дэн, ты придурок, — констатировал Жук. — И шутки у тебя тоже дурацкие.

— Так куда палец-то указывал? — Я смеялась и никак не могла остановиться.

— Ну, хватит, — отрезал Дэн. — Давайте серьезно. Надо идти.

Мы пошли. Коридор не менялся. Белый верх, зеленый низ, через равные промежутки времени под потолком жестяные абажуры ламп. Только вынырнули откуда-то сверху толстые резиновые кабели. И новая стрелка по правой стене.

— Правильно идем, — сказала я.

Тут коридор неожиданно оборвался, и мы вышли в широкий приземистый зал с квадратными колоннами, подпирающими потолок. Вдоль стен стояли длинные картонные коробки, на полу валялось много битых и полубитых ламп дневного света.

— Бассейн, кажется, — я огляделась. — Что дальше делаем?

— А пусть Дик след возьмет. — Жук посмотрел на собаку. — Зря я ему, что ли, хачапури скормил?

— Ладушки. — Дэн стал ковыряться в рюкзаке. — Сейчас, Дик, мы немного поработаем, да? Сейчас мы немного поищем, да?

Дик завилял хвостом и изобразил на морде готовность помогать всегда и при каких угодно обстоятельствах. Особенно если ему дадут, к примеру, сосиску.

Дэн копался и копался, и Жук не вытерпел и спросил:

— Ну?

— Рубанки гну, — ругнулся Дэн и плюнул. — У нас проблемы.

— Я так и знал. — Жук хлопнул в ладоши. — Я так и знал. У нас всегда проблемы.

Дик смотрел на Дэна с ожиданием приказаний.

— Что еще случилось? — У меня снова пошла кровь, и я стала дуть на ранку.

— Дик нам не помощник. — Дэн отряхнул ладони. — У нас нет ни одной Володькиной вещи.

— Отлично, — рассмеялся Жук. — С таким же успехом сюда можно было тащить с собой не собаку, а баобаб.

— А кто список составлял? — Дэн посмотрел на Жука. — Может, кто-нибудь тут вспомнит, кто составлял список?

— А что ты на меня сваливаешь сразу! — вспыхнул Жук. — Сам такой.

— Чурбан какой-то…

— Сам полено…

Я закрыла глаза и перестала их слышать.

— Один плюс в Дике все-таки есть, — остановила их я, когда мне надоело стоять с закрытыми глазами.

— Какой это? — осведомился Жук. — Он умеет танцевать на задних лапах?

— Даже два плюса, — сказала я. — Во-первых, Дик чует, во-вторых, собака всегда найдет дорогу назад.

С этим Жук был согласен. Он немного успокоился, но, чтобы выпустить на волю свою злобность, пнул ближайшую картонную коробку. Коробка, кажется, звякнула. Жук ее немедленно распотрошил и вытащил на свет пучок белых блестящих ламп. Мальчишки посмотрели на лампы с восхищением.

— Чур, я буду Люком, — сразу же сказал Жук.

— Тогда я Вейдер, — заявил Дэн.

Дэн бросил на пол рюкзак, Жук бросил самострел и вещмешок, они схватили лампы и встали в самурайские позы.

Вжих-х-х! Лампы сошлись и лопнули с треском, на пол посыпалось стекло и блестящий люминофор. От вибраций воздуха у меня заныли зубы. Затем бойцы схватили новые лампы, стали ими махать и тоже их разбили. И третью пару ламп разбили вдребезги. Они разбили бы и по четвертой лампе, но тут мне все это надоело и я сказала:

— Мальчики, хватит! Надо Дика на ту сторону перенести, а то он себе все лапы изрежет. И самим идти.

— Это пусть Жук тащит, — сказал Дэн. — Он здоровый. А ты тут не командуй.

Это он мне сказал. Если человек тебе нравится, он обязательно начинает говорить тебе всякие гадости. Это аксиома.

— А ты давай тащи собаку. — Это он уже Жуку сказал.

Жук вздохнул. Он подошел к Дику, приподнял его на руках, закинул за шею и потащил через зал. Под ботинками Жука скрипело стекло, Дик опасливо поглядывал вниз.

— Я же говорю, — Жук отпинывал по сторонам половинки ламп. — Тут все, как в «Обители»… И бассейн над нами, если сейчас провалится — труба. А Петрушка как раз на той стороне повесился…

— А почему под бассейном такой зал? — спросила я.

— Это традиция такая. — Дэн взял самострел и стал целиться в ближайший ящик. — Традиция…

Я пошагала за Жуком. Дэн целился в ящик. Потом спустил курок. Стрела взорвала коробку, лампы разлетелись в порошок.

Жук шагал через зал, я за ним. Я слегка обиделась на Дэна и не предложила Жуку его подождать. Дэн отстал, и его уже не было видно за колоннами.

— Ты что делаешь? — крикнул ему Жук.

Через секунду Жук перевел мне:

— Бронеубойность проверяет. Говорит, что реально молотит. Еще бы! Мертвеца пробьет только так.

Зал оказался неожиданно длинным, хотя сам бассейн был всего в двадцать пять метров. Зал же был, наверное, метров в пятьдесят. Жук рассказывал мне очередную историю.

— Сейчас мы увидим пятак пионеров, — говорил он, перехватывая поудобнее собаку. — Раньше так делали. Когда человеку исполнялось десять лет, он вступал в пионеры…

Зал закончился переплетением толстых водопроводных труб. За трубами виднелись две железные двери. На самих трубах висело множество бурых тряпок.

— И каждый должен был принести особую клятву. — Жук опустил Дика на пол и привязал его к трубе. — Они брали кусок белой материи, разрезали руку и красили материю кровью. И так они становились пионерами. А кто боялся порезать руку, того все презирали как труса и слабака. А у некоторых кровь не могла остановиться, и они умирали. И тогда их галстуки приносили сюда. Считалось, что это такая жертва…

— А почему сюда? — спросила я.

Жук не смог ответить. Я видела, как он пытается что-то придумать, но у него ничего не получалось, с придумыванием у Жука всегда были проблемы.

Дэна все не было. Прошло минуты, наверное, уже три, а его все не было.

— Каждый пионер мог голыми руками справиться с волком… — врал Жук.

— Дэн! — позвала я. — Ты где?

Я поглядела на Жука.

— Тишина, — сказал он растерянно. — Не отвечает. Прикалывается, наверное…

Зал выглядел пустынно, никакого Дэна в этом зале не было. Зал проглотил его, засосал внутрь своих колонн и стен и теперь где-то в своих кирпичных глубинах перемалывал его кости…

— Дэ-эн! — позвала я уже немного громче.

Зал не ответил.

И тут я увидела.

Дик оскалил пасть. Я никогда не видела, чтобы собаки ТАК оскаливали пасть, так, чтобы от морды остались одни только зубы, частокол зубов, дергающийся нос и бешено бьющийся красный язык. Дик смотрел назад, туда, где остался Дэн. Дик не рычал, и это было еще хуже.

А потом под ногами собаки потекла лужа.

Я схватила Жука за руку.

— Чего? — Жук посмотрел на меня.

— Дэн! — заорала я во всю силу своих легких.

— Черт! — Жук тоже увидел Дика. — Черт!

— Догоняй! — крикнула я Жуку и побежала назад, к Дэну.

У меня не было никакого оружия, но я об этом даже не подумала. Жук поспевал за мной. Бежала я быстро, наверное, я даже установила свой личный скоростной рекорд.

Дэн лежал на полу возле разбитого ящика. Он был без сознания. Рядом валялся самострел. Я двинулась было к нему, но Жук меня остановил.

— Не подходи! — зашипел он. — Не подходи!

Он подобрал самострел, зарядил его новой стрелой и направил на Дэна.

— Теперь можно. Но только ногой. Осторожно.

И я осторожно ткнула Дэна ботинком в бок. Он открыл глаза и посмотрел на нас непонимающе.

— Что случилось? — спросила я.

Дэн сел, прислонившись спиной к колонне.

— Пятно, — сказал он.

Жук быстро огляделся по сторонам. Я тоже. Никакого пятна не было.

— Вы запах слышите? — спросил Дэн.

— Как тут не слышать, — съязвил Жук. — Этот запах я еще издали учуял. Я понимаю — испугался, понимаю, страшно, но штаны тут стирать некому…

— Запах… — Дэн попытался встать, но у него не получилось.

— Что произошло? — Я попыталась ему помочь, но Жук отодвинул меня локтем.

— Не помню… — Дэн снова закрыл глаза. — Стрела в стену вошла, стал вытаскивать… Потом вдруг… Потом вижу, не прямо, а так, краем зрения…

— Что ты увидел? — допрашивал Жук.

— Как будто пятно… Как будто пятно какое-то поползло… по стене… с потолка на стену… И запах…

— Какое еще пятно? — спросила я.

Дэн не ответил. А потом он стал рассказывать быстро-быстро, будто его прорвало:

— Вытаскиваю я эту стрелу, а она не вытаскивается. И вдруг тихо так стало, будто в погребе. А я еще внимания не обратил, тяну и тяну эту фигню… И вдруг запах… Такой… Страшный запах, тоже будто со стены сползает… Вы понимаете, это был страшный запах, какой-то морской… А потом пятно… Я, короче, выдернул эту стрелу, зарядил и выстрелил, а оно завизжало…

— Ладно. — Жук опустил самострел. — Вставай.

Я подивилась такой перемене в Жуке. Все трусил, трусил, а тут вот. А может, это он, наоборот, от страха стал таким смелым?

— А вы что, ничего не слышали? — Дэн медленно, держась за колонну, вставал.

— Ничего. — Я еще раз огляделась. — Ничего не слышали. Особенно я ничего не слышала.

— Ну, хорошо. — Жук изучал стены. — Так ты говоришь, в это пятно стрельнул?

— Вот тут. — Дэн похлопал по стене. — Вот тут оно было.

Жук всмотрелся в место, указанное Дэном.

— Нет тут ничего. Никаких следов.

— Может, отскочило… — Дэн тоже осмотрел стену. — А Дик где?

И мы рванули назад, в конец зала.

Дика не было. Лужа, которую он напустил, была, а самого пса не было. Веревка болталась на трубе. Веревка не была перерезана, не была перегрызена, как Дэн завязал ее на шее Дика, так она и болталась. Дика просто вынули из веревки.

— Вот, — только и сказал Жук. — Вот так.

Я хотела было спросить, что случилось, но потом поняла, что спрашивать бесполезно, незачем. — Первый негритенок пошел погулять, больше нам его не видать, — сказал Жук».

Пятый вечер

— А знаете, почему оно собаку первым делом утащило? — спросил всех Корзун.

— У него на собак аллергия, — предположил Малина.

— Потому что собака его чуяла, — объяснил Корзун. — Чтобы она больше ему не мешала, оно убрало собаку. Такие твари всех собак первым делом истребляют. Они ненавидят собак… Помните, как в «Твари»?

— Что ты этим хочешь сказать? — Борев заворочался в гамаке.

— А вот что я хочу сказать. — Корзун достал из-за тумбочки сосновый сук. — Как только такое пятно где-нибудь появляется, так в округе начинают собаки пропадать. Сначала собаки…

— Ерунда, — хмыкнул Борев.

Новенький молчал.

— У нас в спортзале на стене такое пятно, — сказал Малина. — Там один парень с каната сорвался, а по пути о стену стукнулся, так там с тех пор пятно и осталось. Можем завтра посмотреть.

— Мало ли где какие пятна… — протянул Борев.

Он вспомнил про пятно в своем подъезде. Пятно было чернильное и в форме сердца. Считалось, что если поцеловать это пятно и назвать имя человека, который тебе нравится, то человек этот непременно в тебя влюбится. Пятно было зацеловано так, что сквозь чернила просвечивала синяя краска стены.

— Все-таки самым первым делом оно утащило собаку… — Корзун задумчиво поставил свою дубину на пол. — Ладно, новенький, давай дальше. Читай свою черную повесть.

«— Кстати, сколько времени? — спросила я.

— Полдвенадцатого. — Дэн посмотрел на часы.

Мы все еще стояли там, на пятачке пионеров, там, где исчез Дик. Я сначала хотела позвать его, но Дэн сказал, что лучше не надо. Он уже пришел в себя.

— Через полчаса… — начал было Жук, но Дэн его перебил.

— Нечего тут оставаться, — сказал он. — Через полчаса полночь. Черт его знает, что может быть тут ночью.

— И в какую нам дверь?

Я уже говорила, кажется, из бассейнового зала вели две железные двери. Они были точно такие же, как та, что открывал Жук. Довольно новые. Кто-то тут везде понаставил новых железных дверей.

— Не видишь?

Я пригляделась и увидела, что на правой двери тоже нарисована стрелка.

— А давайте пойдем в другую дверь, — предложила я.

— А вдруг оно так специально задумало. — Жук переложил самострел из одной руки в другую. — А вдруг оно этого как раз и хотело? Испугало нас, чтобы мы пошли как раз в ту дверь, где нет стрелки. А?

— Жук. — Дэн достал свой нож, отрезал эту жуткую веревочную петлю и забросил ее за трубы. — Я все-таки предлагаю считать, что стрелки нарисовал Володька.

— Считать можно что угодно. — Недавняя храбрость уходила из Жука. — Можно считать, можно. Давайте будем считать, что Дика утащил гиененок! А? Давайте считать, что мы пошли в луна-парк, в комнату страха! А комната страха бац! — и оказалась настоящей! А Володьку утащил гиененок…

— Прекрати истерику, — спокойно сказал Дэн.

— А может, это он прикололся так просто? — спросила я. — Володька. Взял и прикололся.

— Так не прикалываются, — серьезно возразил Дэн.

Он подошел к правой двери и потянул за ручку. Дверь отворилась с ожидаемым железным скрежетом. За дверью был небольшой предбанник, а за предбанником еще один предбанник, и уже этот предбанник выходил в какое-то круглое помещение.

— Там, — указал пальцем Дэн. — Нам туда.

Предбанники ничего собой не представляли, а круглая комната была вся завалена ржавыми вентилями с круглыми кранами. Мы пробрались через эти вентили, причем я заметила одну интересную особенность — Жук теперь старался держаться так, чтобы Дэн был всегда в поле зрения. Жук не доверял Дэну. Это плохо. Интересно, если он поведет себя как-то не так — Жук выстрелит или нет? Ситуация. День назад мы были нормальными обычными ребятами, а теперь вот один готов пристрелить другого. Как быстро все меняется. Я вспомнила фильм «Яма». Там они начали убивать друг друга только через три дня. Забавно — я совсем забыла про Володьку, наш поход очень быстро превратился в поход сам по себе. Зачем мы идем? Мы идем к выходу.

Из круглой комнаты можно было выбраться двумя путями — по широкой железной трубе или дальше по коридору. Нам почему-то надо было идти по трубе.

— Так короче, — объяснил Дэн. — А если прямо идти, то там завалы скоро начнутся. Туда все школьное барахло сваливали несколько лет. Там не пробраться, настоящая свалка. Глушь. А по трубе быстро доберемся.

— Не хочу по трубе, — сказала я.

— И я не хочу, — согласился со мной Жук. — А вдруг это твое пятно на нас в трубе нападет?

— Назад идти, что ли?

— А может, обойти? — сказала я. — Вернуться и обойти?

Но стрелка упорно указывала, что идти надо именно по трубе.

И вдруг что-то произошло. Что-то изменилось в воздухе подвала. Он наполнился каким-то не слышимым мне звуком. Воздух подрагивал, тонко и медленно, будто где-то недалеко кто-то играл на ксилофоне.

— Ладно, — вдруг ни с того ни с сего сказал Жук. — Можно и по трубе.

— Жук, давай первым. — Дэн кивнул в сторону трубы. — Я прикрою.

— С чего это ты вдруг прикроешь? Я всегда прикрываю.

— Жук, не спорь.

— Я первым не пойду, — сказал твердо Жук.

Мелодия в воздухе продолжала звучать, она даже становилась громче, я чувствовала это.

Дэн плюнул и полез в трубу первым. Я хотела полезть за ним, но Жук подмигнул мне и нырнул в трубу сразу за Дэном. Я оказалась последней.

Лезть по трубе было можно, хотя и неудобно, приходилось ползти почти что на четвереньках и все время стукаться о какие-то выступы. А мальчишки лезли быстро. Вернее, это Дэн лез быстро, а Жук боялся его отпускать одного и тоже спешил. И я от них отстала. Немного, но отстала. Я чувствовала по железу, как они гремят впереди ботинками и как скребет и гремит по железным бокам трубы самострел Жука, но самих их уже не видела. Потом я зацепилась своей ранкой на пальце за какой-то дурацкий штырь. Запахло кровью. Наступать на пораненную руку было больно, и мне пришлось опираться на одну левую. Скорость моя совсем снизилась. Я уже собиралась плюнуть на гордость и крикнуть, чтобы меня подождали, но тут по трубе потянуло влажным сквозняком, и я поняла, что труба уже скоро кончится. Я попыталась прибавить скорости, но у меня ничего не получалось. Впрочем, ползти было уже недолго — самострел Жука гремел все сильнее и сильнее.

И вдруг я поняла, что самострел Жука гремит не от меня, а ко мне. Я остановилась и прислушалась. Прислонилась лбом к трубе. Так и есть. Звук приближался. Из-за поворота трубы показался Жук. Он полз задом наперед и очень спешил. За ним спешил Дэн. Ползти таким вот способом было неудобно, но они очень старались. Будто за ними гнался… Ну, не знаю, кто там за ними гнался, шуршик какой-нибудь.

Жук обернулся, и я прочитала по губам:

— Назад! — кричал Жук. — Назад!

— Что случилось? — спросила я.

— Валька! — показался Дэн. — Беги! Беги назад!

Бежать по трубе задом наперед было затруднительно, но я побежала. Потому что по трубе вдруг пошел какой-то необычный запах, такой сладковатый, с горчинкой и солью. Запах был не похож ни на один из запахов, что я слышала до сих пор. Хотя…

— Валька! Скорее! — кричал Дэн. — Блин! Скорее!

Я выскочила из трубы. Почти сразу же из нее высыпались Жук с Дэном. Они были взъерошенные и красные и сразу же принялись закидывать трубу этими самыми вентилями. Вдвоем брали и, размахнувшись, кидали в трубу. Штук семь кинули. Потом стояли и вытирали со лба пот и пили воду.

На другом конце трубы что-то грохнуло, так что со стен посыпалась краска.

Они ничего не рассказывали, только воду пили. Отдыхали.

Тогда действовать стала я. Первым делом я как следует размахнулась и въехала Дэну по физиономии. Это чтобы больше не называл меня Валькой. Он, кажется, не возражал. Потом я попыталась хоть что-нибудь выведать.

— Что там? — спрашивала я.

Они молчали. Тогда я разозлилась и заорала:

— Отвечайте же!

— Понимаешь… — начал было Жук, но Дэн его оборвал:

— Замолчи! Ничего там нет.

— Отвечайте! Там Вовка?

Глаза у Дэна были пустые-пустые. Он посмотрел на меня этими глазами и сказал:

— Там нет Володьки. И дороги там нет.

Жук стоял и смотрел в сторону трубы.

— Что ты там видел? — Я как следует тряхнула Дэна.

Он достал нож и стал чистить ногти.

— Что?! — Я уже собралась еще раз его хорошенечко стукнуть, но меня остановил Жук:

— Он, Валя, ничего там не увидел. Ничего такого. Ему показалось, что там был Дик, и еще ему показалось, что там было это пятно.

— А ты сам пятно это видел?

— Как сказать… Своими глазами — нет… Это Дэн сказал… Я что-то чувствовал…

Мне все это надоело, и я сказала:

— Так, господа, давайте-ка разберемся. У меня тут накопился ряд вопросов. Я их буду задавать, вы на них будете отвечать.

— Хорошо, — очнулся Дэн. — Давайте выясним, что тут происходит.

— Ненормальное тут происходит, — буркнул Жук. — Сваливать надо отсюда…

— Вопросы я задаю, — напомнила я. — Значит, так. Вопрос первый к тебе, Дэн. Откуда ты знаешь, как надо идти?

Дэн помолчал, потом стукнул кулаком по стене и сказал:

— Хорошо. Я расскажу, почему мы идем именно так. И почему я закрыл дверь. Так. Весной мы с Володькой хотели купить «Sony PS». Один пацан продавал как раз недорого. Не хватало триста рублей. А все говорили, что тут барахла всякого навалом. Мы сказали, что на рыбалку идем, а сами сюда двинули. Там дальше склады, на них действительно трансформаторы, другое имущество. А в трансформаторах серебросодержащие детали. Мы и решили — пойдем, наберем, а потом сдадим. И пошли. Вот так точно и пробирались. И по трубе тоже. Труба почти к самым складам выходит. А от складов до места, где Петрушка повесился, — всего ничего. Только там никаких деталей не оказалось, их уже до нас сняли. Зато мы план нашли, а на плане второй выход. Так что отсюда второй выход есть, и, что я дверь закрыл, не страшно. И Володька, кстати, тоже эту дорогу знал. Поэтому я думаю, что он там. Все.

— Вопрос второй, — сказала я. — Что это за пятна? Ты их на самом деле видел?

— Да, кажется… Я их… чувствовал… И видел… Не могу сказать… Оно как бы есть и как бы одновременно нет… они быстрые…

С пятнами непонятно. Может быть, пятна Дэну просто привиделись. Он человек впечатлительный. Хотя запах я вроде сама слышала. Неприятный запах, мертвецкий какой-то. Я однажды была на похоронах, так вот, там у них так же пахло. Но запах ни о чем не говорит, может, тут где-нибудь кошка сдохла.

— Вопрос третий, — сказала я. — История с гиеной — правда?

— Правда, — ответил Дэн. — Сан Пал…

— Давайте-ка разберемся! — встрял Жук. — А можем ли мы ему доверять?

— Что ты хочешь сказать? — набычился Дэн.

— А вот что! Наш доблестный друг Дэн для начала запер нас в этом дурацком подвале. Затем выясняется, что он знает подвал как свои пять пальцев. Затем появляются какие-то пятна. А может, казачок-то…

— Вопрос четвертый, — перебила я. — Что случилось с Диком?

— Не знаю. Может быть, он сбежал. Он мог сбежать. Собаки чувствуют лучше.

Ситуация не прояснилась.

— У меня вопрос пятый, — ехидно произнес Жук. — Что нам теперь делать?

— Я думаю вот что, — сказала я. — Надо идти дальше. К выходу. И по пути искать Вовку. Тут далеко?

Дэн помотал головой. Недалеко.

— Будто у нас есть выбор, — прошипел Жук. — Все лучше, чем ждать.

Тут я была с Жуком совершенно согласна. И мы двинулись дальше.

Коридор и правда был завален мусором, причем самым разнообразным. Старые глобусы, парты, стулья, бутылки, шифер, еще чего-то. Иногда мусор доходил почти до плеч, и пробираться было нелегко.

— Тут прежний завхоз это все накидал. — Дэн разгребал по сторонам рухлядь. — Трансформаторы должны в целости храниться, а он с директором с них все серебро сплавили. И чтобы комиссии добраться тяжело было, стали мусор сваливать…

По обе стороны коридора шли комнаты, Жук объяснил, что это на случай войны, чтобы можно было пережидать. Двери в них были открыты, и было видно, что комнаты тоже забиты такой же ненужной рухлядью.

— Знаете, что тут еще странно? — сказал Дэн. — Тут крыс нет. Тепло, вода есть, мусор есть, а крыс нету. Когда мы с Вовкой ходили, крыс тут было полно, а сейчас нет.

Это была правда. Я еще ни одной крысы не видела. Хотя иногда они забегали даже в школу.

— Крыс нет, — подтвердил Жук. — Это верный признак.

— Признак чего?

— Признак того, что нечисто тут. Крысы всегда первыми уходят. Они чуют. Потому что крысы — спутники человека, его друзья…

Жук продолжал нести околесицу, но это было даже хорошо — отвлекало от мыслей. А потом по правую сторону коридора обнаружилась закрытая комната. И возле нее совсем не было мусора. Мы остановились.

— Интересно, — сказал Дэн. — Давайте посмотрим?

— Стоит ли? — Мне не хотелось терять времени. — Там наверняка тоже барахло…

— А вдруг там Володька?

Я представила себе связанного, с заклеенным скотчем ртом Володьку и согласилась с Дэном.

Жук достал из мешка свои отмычки и стал их по одной совать в замок. На восьмой замок открылся.

— Готово. — Жук отошел от двери и снял с предохранителя самострел.

Дэн приготовил свой нож и толкнул дверь ногой. За дверью оказалась такая же дверь, только некрашеная. Жук снова принялся за работу. Вторая дверь оказалась несговорчивее, и Жуку пришлось повозиться минуты четыре. Едва он справился с замком, как дверь стала открываться, и на нас дохнуло сухим пыльным воздухом. Дэн пнул дверь и вошел внутрь.

Он сразу же выскочил назад.

Жук сунулся за ним и тоже выскочил. И по лицам обоих я сразу же поняла, что меня они не собираются туда пускать. И тогда я все решила сама, мне надоело пребывать в дурацком неведении. Я оттолкнула их обоих и заглянула в комнату.

Крысы. В комнате было много крыс. Мертвых крыс. Но не просто мертвых.

Некоторые крысы висели на тонких стальных крючках. Другие были прибиты к длинным широким доскам. Некоторые были вцементированы в стену, от пола до потолка. Я подумала, что они были вмурованы в стену еще живьем — некоторые крысы смогли объесть вокруг себя в других крысах свободные пространства. Были и другие интересные вещи: крысы, сшитые с пластиковыми бутылками, крысы, размолотые в блендере, зажаренные на специальных прутьях…

На полу их тоже валялось много, но крысы на полу были в основном не целые, а по частям. Лапы, хвосты, головы…

Все крысы были старые и высохшие. Я увидела все это за секунду, а потом меня затошнило, в глазах поплыло, и я бы свалилась, наверное, во все это крысиное царство мертвых, но тут Дэн схватил меня за руку и выволок в коридор. Коридор плыл, меня качало, в горле стоял душный крысиный запах.

— Спокойно. — Дэн хлопнул меня сначала по левой щеке, затем по правой. — Спокойно!

Это мне помогло. Коленки перестали дрожать.

— Идем. — Дэн встряхнул меня. — Нечего тут стоять.

Пошли дальше.

— Интересно все-таки, кто крыс-то почикал? — рассуждал вслух Жук. — Их ведь еще наловить надо было… Попробуй-ка столько налови… Хотя… Знаете, есть такие приборчики — они этих крыс приманивают целыми толпами…

— Надо вспомнить, кто в школе новый, — сказала я. — Из учителей.

— Да до фига новых, — сказал Дэн. — Я слышал, пятнадцать человек взяли…

— Я не то хотел спросить. — Жук доел бутерброд. — Я хотел спросить: кто этот тип? Человек? Или это пятно твое?

— Человек, — уверил Дэн. — Просто псих. Ненавидит крыс…

— Такое бывает, — перебил Жук. — Я про одного типа читал — у него крысы дочку загрызли. Так он с ума сошел. Он покупал белых крыс и дома их замучивал. А из шкур шил шатер зачем-то. А потом однажды крысы пришли и его самого сожрали.

— Бывает, — хмыкнул Дэн. — Сколько хочешь бывает. Все-таки давайте пойдем. Тут почти за углом.

За углом обнаружился еще один зал. Чуть поменьше, чем зал под бассейном, но все-таки довольно большой. Под потолком тянулись толстые черные трубы, со стыков труб капала вода. Возле стен лежали пропитанные мазутом бревна, и вообще мазутом пахло довольно сильно. В конце зала начинался очередной коридор, слева от него имелись две железные двери.

— Вот тут повесился Петрушка. — Дэн указал на трубу. — Володька должен был ждать здесь.

Володьки нигде не было. Я не очень-то ожидала его увидеть, но все равно было нехорошо. Зря шли. Где теперь искать?

— А тут… — Дэн кивнул в сторону коридора. — Тут раньше никакого коридора не было».

Шестой вечер

— Это называется нестабильная топология, — сказал Малина. — Я слышал о таком.

Они покачивались в гамаках и грызли антоновские яблоки. Яблоки были похищены из колхозного сада. Вернее, это так говорилось, что похищены, на самом деле сад был уже давно заброшен, и яблоки оттуда похищались всеми кому не лень. Но все равно лазить в сад было интересно. Борев за яблоками не ходил, сказал, что плохо себя чувствует. Он весь вечер пролежал в палатке, покачиваясь и поглядывая иногда в окошко. Борев и новенький не разговаривали. Новенький тоже не ходил за яблоками.

— Я читал про такое. Есть дома, где коридоры и лестницы появляются сами собой. Вчера не было, а сегодня есть. Это значит, что в доме нечисто.

— Лапша, — сказал Корзун. — Целые коридоры не могут появляться. И что значит нечисто?

— А вот так. — Малина бросил на пол огрызок. — Есть дома, где много людей убили, и от этого там нечисто. Или родители детей, к примеру, съели. Это можно исправить — надо просто, чтобы в этом доме родилось столько же, сколько погибло. И тогда дом исправляется. А есть такие дома, которые сами по себе плохие, прямо с самого начала. Их на кладбище или еще где построили… И эти дома начинают убивать…

— Как убивать? — спросил Борев.

— Ну, по-разному. У некоторых в таких домах сердечные приступы случаются. Другие подавляются: ест чувак мороженое — бац — и подавился. Или идет мужик — раз — поскользнулся, головой о косяк ударился — и все мозги наружу. А некоторые вообще исчезают.

— Как это?

— Ну, приходит в гости пять человек. А как собираются уходить, их уже не пять, а четыре. Одного нету. И вроде бы все его видели, как он ел, воду пил, а когда он пропал, никто не может вспомнить. Находят только какую-нибудь его вещь, ну, бумажник, к примеру. И все в крови.

— Я слыхал, — сказал Корзун, — что в нашем лагере во время войны был госпиталь. А там, где сейчас медчасть, там операционная была. И там, короче, была такая траншея, куда все отрезанные части сбрасывали: руки, ноги, головы…

— Хватит ерунду-то молоть. — Малина бросил в Корзуна огрызком. — Надо историю в школе хоть чуть-чуть изучать, Корзун! Отсюда фронт был в двух тысячах километров. Откуда тут госпиталь?!

— Был-был! — уверил Корзун. — Мне парень один из старой смены рассказывал. Поэтому тут все коридоры и меняются… Будто бы те, кому тут что-нибудь отрезали, приходят потом и ищут свои части…

— Какие коридоры, Корзун! — засмеялся Малина. — Бредишь, что ли? Это в истории коридоры!

— Тьфу. — Корзун тоже засмеялся. — И в самом деле. Ладно, поздно уже. Скоро полночь. Эй, новенький! Давай продолжай! А то спать уже охота.

«— Когда мы с Володькой ходили, тут была стена. — Дэн указал ножом в открывшийся коридор. — Мы проходили вот в эту дверь, справа, а тут, на этом месте, была стена. И никакого прохода тут не было.

— Вот туда Петрушка пальцем и показывал, — торжественно провозгласил Жук. — Вон туда! Он повесился, а пока он висел и вовсю помирал, он вышел и забрал его…

— Раньше ты говорил они, — напомнил Дэн.

Жук промолчал.

— Значит, все-таки он? — размышлял Дэн. — Крысолов?

Мне сразу привиделся Крысолов. Крысолов был низкоросл, сутул, с длинными руками и почему-то в красном шутовском колпаке. На плече у Крысолова был топор. Я помотала головой, чтобы вытрясти из головы этого дурацкого Крысолова, но он не особо хотел вытряхиваться.

— Милиция досюда и не доходила… — вздохнул Жук.

— Поэтому милиция сюда и не доходила, — сказала я. — Тут все то закрывается, то открывается. Это, наверное, ловушки…

— Это не обычные ловушки, — начал было Жук. — Это… а, ладно… Я слышал кое-что…

Мы повернулись к Жуку.

— Только мне это Куча рассказывал. — Жук почесал голову. — А Куча, сами знаете, какое брехло. Еще больше, чем ты, Дэн. А ему еще какое-то трепло рассказывало. Так что вот, достоверности мало. Был тут раньше один Крысолов. Ну, не совсем здесь, а там, на свалке возле реки. Это уже довольно давно было, лет пятнадцать назад. Этот тип был бомжом и деньги зарабатывал тем, что рыбу ловил. Ну, ловил, продавал, а деньги потом пропивал, все как обычно. Почему-то у него рыба ловилась особенно хорошо, он мог в самое бесклевье наловить, даже в июле. Поэтому все его звали Рыбак, а как настоящее его имя было, все давно забыли уже. И как-то раз весной в городе стали дети пропадать, лет восьми все. Те, кто по вечерам гулял. Гуляют, гуляют, а потом домой не возвращаются. И найти их не могут. Ни в городе, ни в лесу даже. И как раз тогда Рыбак стал на базар рыбу приносить. Но не простую рыбу, а такую, какой здесь никогда и не видели, — у нее вместо плавников такие отростки были. Помните, раньше марка была — кистеперая рыба латимерия, вот таких латимерий он на базар и носил. Ну, народ попробовал, рыба понравилась. Мясо у нее вкусное было, красное такое, хорошо жарилось. Рыбак стал богатеть, с водки на коньяк перешел. А потом одна тетка купила рыбину, стала ее потрошить, а в желудке палец детский. Она в милицию. Поехали к нему на свалку, ну и нашли все. Вернее, он сам показал. Бочку целую. Рыбак признался, что такая рыба клюет лишь на… ну, на мясо… У него прямо в мусоре были такие ходы подземные прорыты, туда милиция было сунулась, но оказалось, что свалка под землей горит, два милиционера провалились… А как этот тип детей подманивал, так никто и не догадался. Он, кстати, и сам…

— А почему тогда Крысолов? — спросил Дэн.

— А черт его знает. — Жук оглядывал зал. — Понятия не имею…

— Легенда такая есть, — сказала я. — Про Гаммельнского Крысолова. Ты, Дэн, видимо, совсем темный.

Это я ему за нить Ариадны отомстила, чтобы не думал, что он такой крутой.

— Ну, так вот, почему Крысолов, — продолжила я. — Только это еще в Средние века было. У Крысолова была такая дудка, она приманивала крыс. Он приходил в город и говорил жителям, что выведет всех крыс и мышей из всей округи, чтобы они зерно не ели. А за это ему платили коровой. Однажды в одном городе, в Гаммельне, он вывел всех мышей и крыс, а жители пожалели ему корову отдать, сказали, чтобы он валил отсюда подальше. И выгнали за ворота. А ночью он загудел в свою дудочку, и к нему вышли все маленькие дети Гаммельна. И потом их больше никто никогда не видел.

— Крысолов и есть, — кивнул Жук. — Так в газете статья называлась, это мне Куча рассказывал. Тогда всю эту свалку разваляли… Этого Рыбака — Крысолова отправили в психушку на экспертизу, а он в тот же вечер сожрал… А на теле у него, кстати, были…

Жук замолчал.

— А, черт… — Лицо у Жука стало вдруг жалким-жалким, будто бы он собирался заплакать, а потом я увидела, как короткие волосы у него на голове зашевелились. В прямом смысле. Я никогда такого не видела. Я отступила на шаг от Жука, стоять рядом с ним было страшно.

— Что?! — Дэн схватил Жука за плечи и принялся трясти. — Что там было?

Я уже поняла, что там было.

— Пятна, — выдавил из себя Жук. — Синие пятна. Холодные, как лед.

Дэн отпустил его.

— Что дальше? — спросил он. — Его убили?

— Не знаю. — Жук помотал головой. — Не знаю. Его увезли, а больше его никто не видел. Говорили, что его какие-то спецслужбы к себе забрали… Будто бы эти пятна могли сползать с Рыбака и сами по себе… Будто бы эти пятна ему как-то прислуживали…

— Все такие спецслужбы уже давно развалились, — сказал Дэн. — Их распустили.

И тут я тоже вспомнила.

— Знаете, почему отец у Володьки пьет? — сказала я. — Потому что у него был брат. Я видела у него в фотоальбоме. А потом этот брат исчез. Пропал. И его не нашли. А теперь и Володька пропал.

Жук присел на одно колено и стал целиться в коридор.

— Не трать, — посоветовал ему Дэн.

— Хочу. — Жук нажал на курок.

Стрела улетела в проем. Жук перезарядил самострел.

На меня опять навалилась усталость, причем так резко, что я просто сползла по стене. Я уже не думала ни о чем, в голове был сплошной кирпич. Не было в моей голове никаких крысоловов, никаких пятен, никаких рыбаков, ни даже Володьки там не было. Хотелось спать. Хотелось домой. Жук сунул мне в руку какие-то таблетки.

— Кофеин, — пояснил он. — У меня папаша как переберет, горстями его глотает.

Я взяла две таблетки, проглотила и запила водой. Вода была уже теплая.

— Мне тоже дай, — протянул руку Дэн.

Жук одарил его тремя таблетками. Сам Жук проглотил сразу четыре штуки.

— Склады и выход за этой дверью. Жук, может, попробуешь?

— Попробую, — сказал Жук безнадежно и завозился у замка.

Потом Жук пнул дверь и выругался.

— Отмычку сломал, — сказал он. — Замок другой, сложный.

— А петли?

— Петли не поломать. — Жук собирал инструменты. — Эту дверь из гранатомета не пробьешь. Тут выхода нет.

— Значит, остается коридор.

Этот коридор был, как все предыдущие, — под потолком кабели, лампы через равные промежутки. На правой стене стрелка с буквой «W».

— А там есть выход? — спросила я.

— Не знаю, — ответил Дэн. — Выход всегда должен быть. Ты хочешь сидеть тут до понедельника?

До понедельника сидеть в подвале я не хотела. Я представляла, что там, над головой живут как ни в чем не бывало люди, а мы сидим тут и не знаем, что делать. Жук тоже не хотел тут сидеть. Значит, надо было идти. Идти так идти. Мысли в голове почти не двигались, думать удавалось с трудом.

— А если тут закроется назад? — спросила я. — Мы отойдем на сто метров, а тут все затянется?

— Не закроется, — заверил меня Жук. — Ну-ка, Дэн, помоги.

Жук подошел к ближайшему бревну и с трудом поднял конец. Дэн взялся за другой, и они перетащили бревно к проему. За пятнадцать минут, кряхтя и отдыхая, они перетащили к проему четыре бревна. Я, вооружившись самострелом, караулила. Все было спокойно, лишь где-то далеко дребезжала светом лампа.

— Теперь не закроется, — вытер пот Жук. — Если будет закрываться, то в бревна упрется. Так всегда в кино делают. Можно идти.

— Уверены? — спросил Дэн.

Мы дружно кивнули.

— К тому же тут стрелка есть, — добавила я.

— Володька был левша, — заметил скептический Жук. — А нарисовано на правой стене.

Дэн не нашелся, как это объяснить, а я про себя подумала, что такие стрелки можно рисовать любой рукой. Левой рисовать, а правой держать нож. А зачем он вообще, интересно, туда пошел? Сидел бы себе тут, спор выигрывал. Так нет, взял и пошел. Ах да, дверь-то закрыта… Но сегодня ее бы открыли… А может, это и не Володька…

— Вперед. — Мне надоело думать, я встала и шагнула в коридор первой.

— Нас, конечно, заманивают, — провозгласил Жук громко, чтобы те, кто заманивает, знали, что он, Жук, знает, что его заманивают, и не очень на этот случай обольщались. — Но я с коллективом.

Дэн проверил рукой крепость бревен и тоже шагнул за мной.

Мы брели по этому дурацкому коридору, Жук бухтил, а Дэн рассказывал, как в случае чего можно выбраться из лабиринта.

— Любой лабиринт можно пройти по правилу левой руки, — говорил Дэн. — Достаточно все время поворачивать влево. Влево и влево. И выйдешь из любого лабиринта.

— И будешь ходить по кругу, — возражал Жук. — Знаю я. Есть такие лабиринты, из которых по такому правилу не выйдешь. Направо, налево, прямо… Налево, конечно… Там коня потеряешь. Конем у нас будет, конечно, Дэн…

— Нам выход надо искать… — начал было Дэн.

— Я видел одно кино, — перебил Жук. — Про расхитителей могил. Там один мужик в пирамиду полез, и ему надо было тоже по лабиринту пройти. Он, короче, заблудился…

Свет погас. Он погас разом. Обычно начинает гаснуть одна лампа, потом другая, потом они начинают гаснуть по очереди и постепенно становится темно. Тут свет погас по-другому. Разом. Только что было светло — и вот уже темно. Так темно, как только бывает. Как в поговорке про черную кошку в темной комнате.

— За руки, — сразу же сказала я. — Возьмемся за руки, а то потеряемся. И я вас не слышу…

Я протянула в стороны руки и нащупала Дэна и Жука. У Жука рука была совсем холодная.

Щелкнула зажигалка и осветила лицо Дэна.

— Предохранители полетели, — объяснил он темноту. — Нагрузка большая. Помните, на физике рассказывали? Сейчас зажгу фонарик.

Зажигалка погасла.

Дэн копался в рюкзаке. Я определила это по колыханию воздуха. Потом он снова запалил зажигалку и показал нам фонарик. Щелкнул выключателем. Свет не зажегся. Дэн потряс фонарик и постучал им о колено.

— Мой не горит, — сказал он. — Жук, попробуй свой.

Жук тоже застучал фонариком, но света так и не появилось.

— Валь, ты давай. Ай, черт!

Зажигалка накалилась и обожгла Дэну пальцы. Снова стало темно.

Я сняла с шеи фонарик и тоже пощелкала выключателем. Бесполезно. Тогда я по примеру своих друзей еще и потрясла его, впрочем, тоже бесполезно, только батарейки запрыгали.

— Кто батарейки выбирал? — спросила я.

— Батарейки нормальные! — Теперь запалил зажигалку Жук. — С батарейками все тип-топ, я специально каждую проверил. Тут не в батарейках дело… Видите, тут вообще свет пропал. Везде пропал. Это территория тьмы…

Зажигалка погасла. Темнота была плотная, я первый раз поняла, что значит пощупать темноту. Ее и в самом деле можно было пощупать. Как вата. Густая темнота похожа на вату.

— Что будем делать? — спросила я. — Ждать Крысолова?

— Никакой паники. — Дэн зажег маленький огонек. — Я помню дорогу. Два поворота налево, один направо… Мы выйдем.

Мне казалось, что повороты распределялись несколько не так, но я не стала спорить.

— Погодите, — позвал Дэн. — А вы помните, откуда мы пришли?

— Отлично! — задергался Жук. — Отлично! Правда, я лично не помню.

Я тоже не помнила, откуда мы пришли. В темноте направление теряется мгновенно. В темноте я заблуждаюсь в собственной квартире. И стукаюсь лбом о каждый косяк. Тут можно стукнуться лбом о что-нибудь другое. А можно напороться на что-нибудь. На штырь.

— Мы разворачивались или нет? — спросил Дэн. — Валя, ты разворачивалась?

— Не помню, — призналась я. — Может, и разворачивалась…

Зажигалка Дэна опять погасла, и Жук запалил свою.

— Я тоже не помню, — сказал он. — Мне кажется, нам не надо двигаться с места. Надо ждать. Или… Или у меня есть бензин. Можно сделать факелы. Как в «Рэмбо»…

— Что это нам даст? — Я старалась покрепче держаться за Дэна и Жука.

— А знаете, я видел фильм, — захихикал Жук. — Так вот там тоже свет выключился, а когда он назад зажегся, то один из парней превратился уже в демона…

— Погоди. — Дэн потряс Жука. — У тебя нормальная зажигалка ведь есть? Не пластиковая?

— Точно! — Жук порылся в карманах. — Точно ведь. «Зиппо», у папаши свистнул, специально для такого случая.

Жук чиркнул колесиком. Искры. Жук крутанул еще. Снова искры.

— Не зажигается. Сейчас по-другому сделаю.

Почувствовалась возня. Запахло бензином.

— Разойдитесь немного, — попросил Жук.

Я отступила на шаг вправо. Жук снова чиркнул колесиком. Бензин вспыхнул.

Светлее не стало. Только страшнее стало. Мы стояли около маленького горящего озерца, а вокруг был мрак. И от огня этот мрак делался еще непроницаемее, уплотнялся. Он запускал в светлое пространство длинные щупальца темноты.

— Ну и что? — сказала я. — Так еще хуже.

— Как знаете. — Жук затоптал огонь.

Перед глазами плыли синие бензиновые круги. Я проморгалась и снова принялась рассматривать темноту. Жук зажег свою «Зиппо».

— Вам ничего не показалось? — спросил Дэн. — Ничего не видели?

— Кроме ваших глупых рож, ничего, — сказала я. — А что?

— Да так… — уклонился от ответа Дэн, но я-то почувствовала, как он снова вытянул свой ножик.

— Может, еще зажечь? — Жук снова забулькал своим бензином. — А то…

И тут загорелся свет. Так же, безо всякого перехода — раз — и уже светло.

— Да будет свет-два, — съехидничал Жук. — Крысолов плохо видит в темноте.

Все вроде бы было в порядке. Я уж хотела вздохнуть спокойно, но тут Жук ткнул своим самострелом вдоль правой стены и сказал:

— А мне кажется, тут никакого поворота не было. И вот этой стрелки тоже.

Дэн посмотрел на меня. Я не помнила, был ли тут поворот и была ли тут стрелка.

— Мультик про Минотавра помните? — зашептал Жук. — Они там отвернутся, а стена и исчезнет… А Минотавр как прыгнет…

— Туда не пойдем, — сказал Дэн. — Пойдем прямо.

Метров через двадцать ситуация повторилась, и свет снова погас. И снова Жук поджег «Зиппо».

— Опять коридоры меняет, — сказал он. — Сейчас я ему…

Жук забулькал своим бензином, и я решила, что он собирается снова зажечь свет, но Жук придумал другое. Мы не успели его остановить. Он чиркнул колесиком отцовской зажигалки, и, когда бензин вспыхнул, я увидела, что огонь горит на конце длинной, обмотанной ватой стрелы. И увидела злорадную улыбку Жука.

— Не надо… — Но Дэн не успел его остановить.

Жук нажал на курок. Стрела рванулась вдоль стены. А потом случилось вот что — стрела погасла, как провалилась куда-то. Исчезла на половине пути, растворилась во тьме. Сначала была тишина. А потом стены завизжали».

Седьмой вечер

— Я тоже арбалет однажды сделал, — сообщил Корзун. — Одному парню ухо прострелил, у меня сразу отобрали. Хорошая была машина, с тридцати шагов… Что это? Опять звонят… Каждый день звонить принялись…

— Звон отгоняет нечистую силу, — заметил Малина. — Раньше, если в деревне упырь появлялся, его звоном отваживали.

— А я сказку читал, — сказал Борев, — про то, как в одной деревне появился вампир. И давай людишек чикать. Что ни день — то труп. А они давай в колокола по ночам звонить, чтобы отпугнуть. Но не помогает — сколько ни звонят, а трупы все равно появляются. Так и шло. И два человека всего осталось — звонарь и его напарник. И вот в последнюю ночь напарник все равно полез на колокольню звонить. Звонит и звонит, а потом и видит — стоит под колокольней звонарь, вверх смотрит и губы утирает.

— А почему же он звона не испугался? — спросил Корзун.

— Он же звонарь был, — ответил Борев. — Глухой, как полено. Как эта девчонка. Для него все эти звоны — звони не звони, все равно ничего не слышит.

— Ну и что, сожрал он своего напарника? — поинтересовался Малина.

— Сожрал, — вздохнул Борев.

На колокольне звонили и звонили.

— А я вот один ужастик видел, — подал голос Малина. — Страшный, до жути. Так там весь страх наводится вообще очень просто — там через равные промежутки времени слышится удар колокола. Сначала ничего, а потом страшнее, страшнее и в конце уже вообще ужас какой-то…

Звон стал громче. Бореву начало казаться, что этот звон вызывает в его голове мелкие болезненные вздрагивания.

— А почему они назад не вернулись? — спросил Борев, чтобы отвлечься от головных болей. — К двери? Подождали бы там. Два дня не так уж и долго…

Новенький ничего не ответил.

— Тут вот еще что. — Борев цокнул языком. — Эта девчонка все описывает так спокойно, будто это не с ней все происходило.

— Балда, — возразил Корзун. — Она ведь все потом уже записала, когда уже все кончилось. А если бы она все прямо так описывала, как чувствовала, то тут бы один вопль был. Рев, как в тех коридорах. Правильно я говорю?

Новенький пожал плечами. Он лежал в своем гамаке, положив тетрадь на лицо, отчего лица не было видно, одно черное пятно. Казалось, что тетрадь облепила его голову своими лапами.

— Знаете, — сказал Борев. — Я сегодня эту собаку видел. Ту, что выла тогда. Она сдохла. Возле мусорных ящиков валяется.

— Вот потому и сдохла, что выла. — Корзун стал поудобнее устраиваться в гамаке. — Это она сама на себя выла… Тут вообще собак много бродячих. Там, на севере…

— И откуда ты все это знаешь-то? — недоверчиво перебил Малина. — Всякой фигни про эти места?

— С пацанами здешними общаться надо, — гордо сказал Корзун. — Они много чего могут порассказать… Тут, на севере, в лесу раньше была база военная, они там собак каких-то выращивали особых. Овчарок Кауфмана. Так вот, там была база, а потом, когда начались перемены, эти овчарки разбежались и вырезали две деревни. Их перестреляли с вертолетов, но не всех… Так до сих пор тут и бродят… Иногда и сюда заходят… Но это уже не совсем те собаки, какие раньше, другие…

Звон оборвался, и Корзун замолчал.

— Загрызли звонаря-то, — вздохнул Борев.

— Новенький, — позвал Корзун. — Давай продолжай.

— Хорошо, — ответил новенький. — Хорошо.

«Стены орали. Громко. В вопле слышалась боль, ярость, будто попала в пресс огромная, размером с собаку, крыса. Этот вопль чувствовала даже я. Не ушами, а как бы кожей. Мы стояли у стены. Я ждала, что сейчас из коридора выскочит что-нибудь зубастое и примется за нас серьезно, но вопль неожиданно оборвался. Свет зажегся.

— Эту тварь можно прибить… — сказал Жук и перезарядил самострел. — Может, она сдохла, а?

Коридор не изменился. Возле стены валялась сломанная стрела, она дымилась и пахла паленой пластмассой.

— Можно привязать к ней леску… — рассуждал Жук. — И подтянуть… Если оно, конечно, небольшого размера…

Где-то впереди, так далеко, что даже видно не было, лопнула лампа.

— У меня есть еще разрывная одна… — начал было Жук.

Дэн молча, не размахиваясь, ударил его в живот. Если бы я могла слышать, то я бы сказала, что раздался странный, какой-то железный звук, Дэн ойкнул и затряс кулаком.

— Я так и знал! — говорил Жук. — Это все он придумал! Потащил нас в эту дыру! Он там сначала, прямо у двери подсадил на себя это пятно… Вот свинья-то!

— Что у тебя там? — Дэн дул на руку.

Но Жук не ответил, а треснул Дэна по носу. Попал. Нос Дэна хлюпнул и потек красным.

Я подумала, что не стоит мне в этот раз вмешиваться, пусть подерутся как следует, успокоятся, нервы разрядят. Я просто осторожно подобрала самострел и отошла в сторонку.

— Дурак! Ты мог нас убить! — крикнул Дэн.

— Это ты можешь нас убить! — крикнул в ответ Жук.

И они прыгнули друг на друга и покатились по полу.

Жук был тяжелей и сильней, но Дэн был вынослив и изворотлив. Жук был незнаком с тактикой. Самая лучшая тактика у него должна была быть такая — не напрягаться и не тратить силы, занимать выжидательную позицию, заставлять Дэна таскать свою массу и терять энергию. Жук же, наоборот, действовал суетливо и быстро, ловкий Дэн уворачивался и связывал Жуковы движения, Дэн когда-то занимался борьбой. И когда Жук все-таки устал и выдохся, Дэн нанес удар согнутыми пальцами в место между губой и носом.

Жук отвалился вбок.

— У него там на пузе пластина какая-то, — пожаловался мне Дэн. — Весь кулак отбил. Чуть руку не сломал.

Он встал и продемонстрировал мне разбитые костяшки на правом кулаке.

— Хитрый, зараза. — Дэн залил кулак зеленкой. — Может все испортить…

Жук валялся под стеной и потирал ушибленное место, из глаз у него бежали слезы.

— Ты мне зуб почти выбил, — прошепелявил Жук. — Клык.

— Сам виноват.

Жук тоже встал и отряхнулся. Он задрал рубашку и вытащил из-за пояса полукруглую пластину, выпиленную, наверное, из какой-то водопроводной трубы. Бросил пластину на пол.

— В следующий раз, однако, не лезь, — посоветовал Жук. — Чревато.

И Жук неожиданно продемонстрировал привязанный скотчем к предплечью зажим с длинным стилетом. Стилет был явно самодельный, скорее всего Жук выточил его из плоского напильника. Жук ловко перекинул стилет в руку, а затем обратно в зажим. Быстро, наверное, меньше чем за секунду. И я подумала, что следующая драка, если будет, то будет уже на ножах. А на ножах Жук может вполне одолеть Дэна, потому что Жук знает золотое правило — всегда бей снизу.

— Не лезь, — повторил Жук.

— Точи нож, старичок, — так же злобно ответил Дэн и тоже продемонстрировал свой клинок. — Отрежу уши.

— Ладно.

Жук подошел ко мне, отобрал самострел, проверил его сохранность и боеспособность и вдруг направил оружие на Дэна.

— Эй, Жук, что ты делаешь? — оторопела я.

— У него на плече пятно, — сказал Жук. — Я видел, пока мы дрались.

— Кончай врать, — сказал Дэн. — Ничего у меня нет…

— А ты покажи! — настаивал Жук. — Чего ты стесняешься?

Дэн застегнул куртку.

— Боится! — торжествовал Жук. — Боится! Если ты сейчас не снимешь эту чертову куртку — я выстрелю!

— Жук, — позвала я. — Жук…

— Я выстрелю. — Жук поднял самострел.

Он целился Дэну прямо в лицо. Сейчас он нажмет на курок, и изо лба у Дэна вырастет стрела, как в настоящем кино. Это будет первый человек, которого я увижу мертвым. Которого убьют на моих глазах.

— Дэн, — попросила я. — Сними ты эту куртку. Чего ты?

— Хорошо.

Дэн скинул куртку и остался в клетчатой рубашке канадских лесорубов.

— Давай-давай! — подгонял его самострелом Жук. — Шевелись, человек-леопард!

— Я, конечно, сниму, — пригрозил Дэн. — Но тебе припомню. Нечего мне в морду свою харкалку тыкать!

Дэн снял рубашку. На плече у него обнаружилось большое черное пятно.

— Вот! — торжествующе указал Жук. — Вот оно!

— Ну и баран же ты! — сказал Дэн. — Жук, ты исключительный баран! Это же обычный синяк!

И засмеялся. Как-то не так засмеялся.

— Что? — спросил Дэн. — Что вы так на меня смотрите? Валя, ты что, тоже думаешь, что я…

Я не ответила ему, я думала, что нам дальше делать.

— Ну, хорошо, Жук, — решительно сказал Дэн. — Хорошо. Ты меня подозреваешь, да?

— Точно, Дэн. — Жук продолжал целиться Дэну в лоб. — Подозреваю. На синяк это не очень похоже. Синяки синие, а у тебя какой-то черный…

Дэн задумался, а потом сказал:

— Есть способ проверить.

— Как это? — усмехнулся Жук. — Взять у тебя кровь и пульнуть в нее из огнемета? Если побежит — то, значит, ты чудовище, да? А может, в карантин тебя поместить? Подождать месячишко? Пока щупальца не вырастут?

— Проще. Ты говорил, что те пятна были холодные, как лед. Правильно?

— Ну да, — согласился Жук и опустил самострел. — Вроде как холодные…

— Давай!

— Что давай? — опасливо спросил Жук. — Что тебе давать?

— Потрогай. — Дэн выставил плечо вперед.

Жук отскочил и снова прицелился. На лице его проявились брезгливость и страх — страх, наш спутник в этот день. Они стояли друг напротив друга, скучные, готовые снова вступить в драку. Надоели.

— Сам себя трогай, — повторил Жук. — Я не дурак. Вдруг это заразно?

— Повторяю для даунов, — сказал Дэн. — Это синяк. Обычный синяк, ничего более. Синяки не бывают заразными.

— Это смотря какие синяки. Я лично твои синяки и за деньги даже не буду трогать…

— Я могу потрогать, — сказала я.

Я, конечно, не полная трусиха, но зря рисковать никогда не буду. Никогда я не бегала на спор по осеннему льду, не забиралась доверху на тонкие березы, не прыгала с вышки в мелкую воду. И когда парни брались играть в русскую рулетку незаряженным пневматическим пистолетом, я тоже не участвовала. Конечно, риск — благородное дело, но я считаю, что он должен быть оправдан. Всегда. Сейчас риск был вполне оправдан.

— Я могу, — сказала я.

— Голыми руками эту штуку лучше не трогать… — стал мне советовать Жук, но об этом я и сама знала.

Я достала из сумочки резиновые перчатки. Я же собиралась в поход. И конечно же, мать сунула мне с собой медицинские перчатки. Медицинские перчатки в походе просто незаменимы. Они могут выполнять целую кучу функций. Во-первых, сугубо медицинскую. А вдруг кто-нибудь получит открытый перелом ноги? И тогда ты, не опасаясь никакого заражения, сможешь наложить шину. Во-вторых, в лесу вас будут безжалостно кусать комары, особенно в руки. Тогда вы сможете надеть на руки эти перчатки и будете избавлены от мук. В-третьих, в таких резиновых перчатках очень хорошо переносить холод, они греют. Моя мама — старая любительница походов, резиновые перчатки у меня всегда с собой.

— Хорошая мысль, — одобрил Жук. — Ты его щупай, а если он вдруг дернется, я его сразу прострелю. Безжалостнейше.

Я со щелчком натянула перчатку и потрогала плечо Дэна.

Плечо было как плечо. Теплое, не холодное, не твердое. Обычное плечо. Я надавила пальцем на синеву, и Дэн поморщился.

— Когда падал, долбанулся. — Он надевал рубашку. — Там, под бассейном…

— Нормальное плечо, — сделала я заключение. — Плечо как плечо.

— Ты убедился? — спросил Дэн. — Убедился, баран?

— Убедился, — пробурчал Жук. — Еще как убедился.

Но я подумала, что Жук не убедился, я подумала, что Жука убедит лишь полномасштабное вскрытие. Совсем как в «Чужом-3». С рассечением грудной клетки, с наматыванием кишок и разбрызгиванием черной свернувшейся крови.

Дэн натянул куртку и попрыгал, проверяя, не брякает ли что-нибудь. Затем он глубоко вздохнул, вентилируя легкие, прогоняя по венам кровь.

— Ты все-таки зря выстрелил, — сказал Дэн. — Теперь оно, может быть, ранено…

— Значит, его можно убить. — Жук потряс самострелом. — Значит, оно человек. Во всяком случае, существо… Это маленькая победа — коридор не изменился…

— Жук! Дэн! Давайте все-таки пойдем!

— Но пусть он все равно идет первым. — И Жук сделал приглашающий жест.

Дэн двинулся вперед. Жук, как всегда, шагал последним. Дэн подобрал сломанную стрелу, понюхал ее и бросил на пол. Рядом с обломками стрелы на полу было разлито что-то черное.

— Тварь! — крикнул Жук в коридор. — Жди, мы идем! И мы…

…по лесной дороге. Дорога была вся в колдобинах, в колдобинах стояла вода, плавали черные лапчатые жуки, пахло тиной. Я знала, что скоро должна была быть река, но реки все не было и не было, река лишь угадывалась там, за вершинами угрюмых лапчатых елей. Лес был захламлен и весь зарос темным бурьяном, лес окружал меня звуконепроницаемой стеной, но я слышала, что там, у реки, кричат чайки, делящие рыбу.

А потом я почувствовала, что кто-то идет за мной.

Я оглянулась. Дорога была пуста. Но этот кто-то шел, я чувствовала это.

Потом на дорогу выбежал Дик. Это был не простой Дик, это не была простая добродушная собака непонятной породы. У этого Дика не было головы. У этого Дика не было головы, но он смотрел на меня и скалил зубы. Как это могло совмещаться, я не знала, но это совмещалось. Шея вертелась туда-сюда, и хвостом он тоже вилял.

Безголовый Дик меня почему-то совсем не испугал. Дик постоял на дороге, а потом убежал в лес. И как только Дик убежал в лес, из-за деревьев сразу же вышел Володька. Он смотрел в мою сторону.

А Володька меня испугал. Он стоял и смотрел, и что-то там у него было с глазами, я не могла увидеть издали. Володька улыбался и махал мне рукой. Звал.

— Иди ко мне, — сказал Володька и снова поманил меня рукой.

Я пошла ему навстречу. Володька махал и махал рукой. И я уже побежала ему навстречу. Потому что Володька звал меня. Это ведь я втравила его в эту историю. Это ведь я сказала ему: «Слабо тебе в школьном подвале переночевать?» Мне было стыдно, я чувствовала себя виноватой.

И я почти уже подошла к нему, как вдруг увидела: Володька стоял и махал мне рукой, а глаз у него не было. Вместо глаз была пустота.

Я остановилась.

— Иди ко мне, — улыбнулся Володька. — Тут хорошо.

Я шагнула назад.

Улыбка сползла с лица Володьки, а глаза потекли чернотою.

— Иди сюда! — уже приказал Володька.

— Ты не он! — крикнула я ему. — Ты не Володька!

Володька улыбнулся, и улыбка у него была зубастой.

— Я лучше, — сказало существо. — Я лучше.

Я побежала. За спиной у меня засмеялись. Тяжелым сухим смехом, таким не смеются люди.

Я бежала. Бежать было почему-то тяжело, будто я бежала через мед. Оглядывалась. Володька не отставал. Но он не бежал. Когда я оглядывалась, он просто был за спиной, все время на одном и том же расстоянии. Я пробовала ускорить свой бег, но ничего не получалось — Володька не отставал. И вдруг лес кончился и я выскочила в поле, огромное пшеничное поле, от края до края горизонта. Я оглянулась. Леса больше не было. Володька стоял в двух шагах от меня, в глазах у него крутилась темнота с красными искрами.

— Иди ко мне, — позвал он.

На меня пахнуло сухой шерстяной гнилью, Володька протянул ко мне руки, я закричала.

Проснулась.

— Чего кричишь? — спросил Жук. — Сон плохой?

— Наоборот, — ответила я. — Самый что ни на есть роскошный.

— О-па! — Жук перевесился через перила и плюнул вниз.

И Дэн тоже перевесился через перила и тоже плюнул вниз. Потом они плюнули вместе, соревнуясь, чей плевок долетит до полу первым. Победил вроде бы Жук, его плевок оказался более тяжелым. У всех мальчишек есть одна общая черта — они очень любят плеваться. Стоит им оказаться хоть на какой-нибудь высоте, как сразу начинают плевать вниз.

— Я круче, — сказал Жук. — Я даже плююсь круче.

— Зато ты толстый, — ответил беспощадный Дэн.

— Я плотный, — возразил Жук. — Что, теперь, вниз попремся? Тут этажей восемь…»

Восьмой вечер

— Мне еще не такое снится, — сказал Корзун. — Вот как только приехали в лагерь, так такая дрянь приснилась, чуть язык во сне не проглотил!

— Там в тексте несостыковка, — заметил Малина. — Вот этот, Жук, стреляет горящей стрелой — и тут же ей, девчонке этой, снится сон. И на лестнице они какой-то уже… Как это получается?

— Там пропуск. — Новенький открыл тетрадь. — Невозможно прочитать. В некоторых местах записи закрашены тушью. А кое-где целые страницы вырваны.

— Почему это? — спросил Малина.

— Я уже говорил — она в кружок литературный ходила. Как в голову придет, так и писала. Лишние места, наверное, были, вот и сокращала. А переписывать ей нельзя было. Негде. Да и некогда. Поэтому и пропуски. Я хотел переписать, но у меня не получилось ничего.

— Читай так, — сказал Малина. — Чего уж…

— Я вам говорю, — напомнил Корзун. — Мне тут странные сны стали сниться…

— Ничего страшного, это тебя раздатчица в столовой сглазила, — успокоил Малина. — У нее глаз дурной, я сразу заметил. Черный такой глаз. Я даже специальный брелок таскаю…

Малина продемонстрировал брелок.

— Этот брелок берет на себя все сглазы. Его надо носить неделю, а потом сжигать в костре из осиновых веток. Эта раздатчица как брелок увидела, так сразу так улыбнулась и на меня посмотрела…

— Да ты ей просто понравился, — усмехнулся Корзун. — Она на тебя глаз положила…

— Это не смешно, — стал злиться Малина.

В этот вечер снова шел дождь. Палатка промокла, и кое-где с крыши капала вода. Чтобы все кругом не залило, вожатые выдали по два ведра на каждое звено. Вода капала в ведра, и от этого хотелось спать. Чтобы не тянуло в сон, жевали кофе, у Корзуна оказалось с собой много жареных зерен.

— Это не смешно, — злился Малина. — В этом чертовом лагере чего только не бывает! В прошлом году двое пошли в лес за земляникой и провалились в яму с плавленым гудроном. Одного так и не успели вытащить — живьем засосало.

— Это потому, что тут раньше госпиталь был. — Корзун хрустел кофе. — А еще раньше тут тюрьма была. Смертники жили, а там в лесу их расстреливали. Привязывали к деревьям и бах — в голову. Место поганое…

— Кончай врать-то, Корзун. — Малина кинул в Корзуна зерном. — Не было тут ничего такого…

— Я-то знаю, — ухал Корзун. — Я-то знаю…

— Не, еда тут вообще-то какая-то странная… — Малина вертел на пальце брелок. — Я такого мяса никогда не видал…

— Дурила. — Корзун постучал по голове. — Это крольчатина.

— Ага, — усмехнулся Борев. — Крольчатина… Как же…

В тишине слышался лишь хруст разжевываемых кофейных зерен. Борев тоже жевал, перемалывал во рту кофейную кашицу, слушал дождь. Погода, похоже, испортилась надолго.

— А что еще? — спросил всех Корзун. — Крольчатина, конечно.

— Такое красноватое мясо, — дразнил Борев. — И рыбой отдает…

— Конечно, отдает, — спорил Корзун. — Кроликов же рыбной мукой откармливают…

— Из красной рыбы… — продолжал Борев. — Не волнуйся, Корзун, все будет как надо. Все будет хорошо, ты поедешь домой, приедешь, а там все твои предки умерли. Сидят перед включенным телевизором, а сами мертвые. И мухи в воздухе висят. Все как водится…

— Пасть завали! — крикнул Корзун. — Еще что-нибудь такое вякнешь, я тебе всю морду попорчу!

— Послушайте, — спросил из своего угла Малина. — А раньше это мясо в столовых было?

Все переглянулись.

— Я не помню, — признался Корзун. — Не помню, когда его начали давать… Может, неделю назад…

Глухим страшным голосом Борев произнес:

— А вы знаете, что недавно целый автобус пропал?

— Как это? — Корзун снова взялся за свою дубинку. — Как это пропал?

— Просто, — ответил Борев. — Вы что, не слышали? Пять дней назад. Их повезли на автобусе на санацию зубов, и автобус больше не вернулся. Вот так, между прочим…

— Что ты этим хочешь сказать? — Корзун перехватил дубинку покрепче.

— Я? Да ничего. Пропал автобус, а теперь в столовой красное мясо. Вот и думай. Скоро домой, Корзун, домой приедешь, а там все мертвые по лавкам сидят.

— Заткнись, Борев! — Корзун кинул дубинку в Борева, но попал в ведро, ведро опрокинулось и покатилось с громом по полу. — А то я тебе сейчас всю…

— Помните историю про рыбака? — вмешался Малина. — Как он на озере попал в туман и долго не мог из него выбраться? А потом раз — и весло в берег уткнулось. Он на берег выскочил — и к дому. Дверь открывает — а там такая фигня: все сидят и не шевелятся, живые, но будто мертвые. Сначала он думал, что они и вправду померли, а потом смотрит — кот со стула прыгнул и в воздухе завис. Тогда он понял, что это не они померли, а он.

— Вот и ты, Корзун, — злил Корзуна Борев. — Приедешь домой, а там твоя сестра сидит как деревянная…

— Она и так деревянная, — смеялся Малина.

— Надоел, — простонал Корзун. — Завтра я тебе устрою желтые качели…

— Давайте я вам лучше рассказывать буду, — позвал из темноты новенький. — А то вы передеретесь все.

Никто не возразил.

— Только там и дальше пропуски есть, — предупредил новенький. — Вы учтите.

— Учтем, учтем, — нетерпеливо сказал Малина. — Продолжай, а то поздно уже. И дождь. В сон тянет.

Новенький достал тетрадку и начал читать.

«Я увидела, как исказилось лицо Жука. Оно поплыло и стало бесформенным, задергалось в истерическом тике.

— А-А-А! — орал Жук. — А-А-А!

Жук бился на своей надувной подушке. Он махал и руками и ногами сразу, по подбородку у него текла слюна, губа была прокушена. Дэн открыл глаза и смотрел на него непонимающе, он еще не вывалился полностью из сна и пребывал в невменяемом состоянии. Я приставила самострел к стене и принялась будить Жука. Жук проснулся и схватил меня за волосы.

— Проснись! — Я треснула Жука по голове. — Это сон!

Какое-то время Жук еще держал меня за волосы, потом в его глазах проснулся разум, и он меня отпустил.

— Сон, — прошептал он. — Сон мне приснился…

Я сунула ему бутылку с водой, Жук начал пить.

— А тебе? — Он завинтил крышку. — Тебе что приснилось?

— То же, что и тебе. Тебе ведь приснился Володька?

— А ты откуда знаешь? — Жук посмотрел на меня с удивлением.

Я не стала отвечать.

— Ты шагал по дороге, а потом тебе встретился Володька. Он пошел за тобой…

— Он догнал меня! — с ужасом прошептал Жук. — И положил мне руку на плечо. Она была холодная…

Жук огляделся и сразу же схватил свой самострел и стал его любовно осматривать и качать на руках, как мать младенца. Самострел придавал ему уверенности и силы.

— У меня нож пропал, — вдруг сказал Дэн. — Нож. Я ложился спать с ножом, а теперь его у меня нет…

И Дэн уставился на меня.

— А что ты на меня смотришь? — Мне совсем не понравилось, как он меня разглядывал. — Я, что ли, твой нож взяла?

Жук тоже принялся смотреть на меня. А этот-то чего? Его-то самострел остался! Никуда не пропал.

— Когда я ложился спать, нож у меня был. — Дэн оглядывался по сторонам. — Это не мой нож, папашкин, он в милиции зарегистрирован… Если я этот нож потеряю, он мне голову оторвет…

— А тебе и так голову оторвут, — «успокоил» его Жук. — Так что ты за нож не волнуйся.

— Где мой нож? — Дэн принялся бегать вокруг, ругаться и искать свой резак. — Где мой нож?

Он очень быстро обыскал все, что можно было обыскать, ощупал себя, заглянул в пролет, плюнул туда и снова пристал ко мне.

— Где нож?

— А я откуда знаю?

— Так. — Дэн забарабанил пальцами по перилам. — Караулила ты?

— Я.

— Ты стояла на часах. Пока ты стояла на часах, у меня исчез нож.

— А может, ты его раньше потерял? — бросился меня защищать Жук. — Посеял…

— Я тебе говорю, — рявкнул Дэн. — Я лег спать, и нож был при мне! Куда он делся?

И они оба уставились на меня. Будто я знала, куда делся его нож.

— Я не знаю, — ответила я. — Не знаю…

— Теперь я безоружен! — психовал Дэн. — У меня даже ножа нет!

Дэн принялся перетряхивать свой рюкзак, на пол вывалились все собранные припасы: леска, фонарики, бутерброды, другая дребедень. Ножа среди всего этого не было. Дэн злился.

— Я понял! — сказал Жук. — Я все понял! Он нож выкинул, а сам теперь изображает!

— Опять… — простонал Дэн. — Как ты мне надоел, Жук! У тебя паранойя!

— У тебя самого… паранойя! — с трудом выговорил Жук. — Заманил нас!

И они снова покатились к драке, и я заметила, как Жук приготовился отщелкнуть свой стилет — сделал специфическое движение рукой и заводил глазами, сбивая с толку противника.

— Нет, это я понял! — рыкнул Дэн. — Это вы! Вы оба! Сговорились! Пока я спал, вытащили нож! Вы думаете, что я заразился! Валя! Жук! Что же вы делаете?! Хотите меня угробить!

Дэн орал и наступал на нас, размахивая руками. Жук сразу же поднял самострел и уткнул его Дэну в живот.

— Что? — спросил Дэн. — Стрелять будешь?!

Дэн остановился, стрела уперлась в рубашку. Жук поглаживал курок.

— Знаете, господа, — сказал Дэн. — Я от вас устал. Вы тут сидите, воруйте ножи, а я лучше пойду. Вы мне надоели. Видеть вас не могу…

— Что и требовалось доказать, — заключил Жук. — Он нас сюда заманил, а теперь решил бросить. Он договорился с Крысоловом.

— Ты, Жук, дурак. — Дэн закинул рюкзак за плечи. — А ты, Валька, с ним поосторожнее будь. Он глуп и опасен.

— Ты сам опасен, — огрызнулся Жук.

Дэн сделал нам ручкой и пошагал вниз по ступеням. На лестнице он зацепился за натянутую Жуком леску, и колокольчик зазвонил. Я подошла к перилам и посмотрела вниз.

Дэн весело спускался по лестнице, я видела, как скользит по перилам его рука. Жук ругнулся и стал собирать свои ловушки, сматывать леску и прятать колокольчики.

— Жук, — спросила я. — Жук, скажи, а Крысолова можно как-нибудь убить?

Жук ответил после некоторого раздумья.

— Если Крысолов существует, то, значит, он существо. Любое существо можно убить. С другой стороны, если он может менять коридоры, то он не совсем обычное существо. И его нельзя убить обычными средствами.

— А чем можно?

— По-разному. Осиновый кол. Хотя это больше для вампиров… Огонь. Это вообще универсальное средство — все сжигает. Но тут сложности, сама понимаешь. Надо сначала полить Крысолова, потом его надо поджечь… А он на месте тоже стоять не будет. С огнем тяжело. Если только огнемет использовать. А огнемета у нас нет. Я знал одного парня, он из насоса огнемет сделал, да не успел вот только у него перенять. С огнеметом нам было бы гораздо легче… У меня тут есть кое-что…

Жук достал из вещмешка прямоугольный черный футляр и протянул мне. Футляр был тяжелый и крепкий. Я отодвинула защелку и откинула крышку. На гладкой черной материи лежала короткая толстая серебристая стрела.

— Сам сделал, — похвастался Жук. — Тонкая работа. Порох, смешанный со свинцовой крошкой. Разнесет любого. Перья из хвоста фазана. Вот тут спусковой механизм, когда стрела попадает в цель, боек бьет по капсюлю — и взрыв. Только тяжеловатая получилась, надо почти в упор стрелять, а то не долетит.

— А почему со свинцом? — спросила я.

— Для тяжести, — пояснил Жук. — Свинец вообще все разорвет. Я на всякий случай прихватил, мало ли кого тут встретим. Пригодится. Заряжается как обычно. Встретишь Крысолова — стреляй ему в пузо. Я хотел еще соляную стрелу сделать, да не успел…

— А соль при чем? — удивилась я.

— Соль убивает все нечистое. Раньше, когда сжигали ведьму, пепелище посыпали солью, чтобы она назад не возродилась. А колдунам в рот лили расплавленную соль… Я же говорю, хотел соляную стрелу сделать, не успел. А этой стрелой надо стрелять почти в упор…

— Сам стреляй. — Я отдала Жуку его стрелу. — Не хочу я ни в кого стрелять.

— Это я так, на всякий случай. Что делать-то будем?

Я поглядела за перила. Дэн спустился уже почти до самого низа.

— Надо за ним идти, — сказала я. — Чего разделяться-то?

— Он сам начал… — Жук кивнул за перила. — Ножик свой потерял, а теперь на нас сваливает… Надо идти. А вдруг он выход знает и от нас просто оторваться хочет?

Я была с Жуком совершенно согласна.

И мы стали спускаться по лестнице вслед за Дэном. Когда мы спустились на два пролета, по перилам застучали.

— Зовет нас! — перевел мне Жук. — Говорит, идите сюда. Говорит, скорее!

…бежать по лестнице… в левом углу… ботинок был весь… может, мне показалось… …Дэн подвернул ногу. Кажется, это серьезно…

…В его руке был кроссовок. Белый с синим кроссовок.

— Ну и что? — Жук отобрал у Дэна кроссовок. — Ботинок как ботинок.

— Это Володьки ботинок, — сказала я. — У него такие были.

— Отлично! — обрадовался Жук. — Давайте устроим праздник! Мы попали черт знает куда и нашли ботинок! Это здорово! Это великолепно! Я всю жизнь мечтал обнаружить ботинок в лабиринте этих дурацких коридоров! С детского сада! Верной дорогой идете, товарищи рецидивисты!

Я засмеялась. Дэн понюхал кроссовок.

— Мои не хочешь понюхать? — предложил Жук. — У меня тоже ничего, всего неделю назад менял… Ты что, решил вместо Дика поработать?

— Понюхай! — Дэн сунул кроссовок под нос Жуку.

— Сам нюхай свои потники! — Жук оттолкнул руку с ботинком.

— Валь. — Дэн протянул мне кроссовок.

Но я и так услышала, издалека. С нюхом у меня было все в порядке.

— Чувствуешь? — спросил Дэн. — Чувствуешь?

— Рыба, — ответила я.

Пахло и в самом деле рыбой, и притом весьма сильно. Рыбой и каким-то морем, что ли.

— Воняет рыбой, — сказал Жук. — Мы попали черт-те куда и нашли ботинок, пахнущий рыбой! Великолепно!

— Это ботинок Володьки. — Дэн спрятал ботинок в рюкзак.

— А ножа ты тут не нашел? — ехидно осведомился Жук. — В кроссовке?

— Пошел ты! — сказал Дэн.

Дэн сел на пол и стал расшнуровывать ботинок. Он морщился от боли.

И тогда Жук сказал:

— Американский неженка.

Хуже американского неженки оскорбить можно было лишь по матери и про мать. Вроде не были ли твои родители братом и сестрой, или еще что-нибудь вроде того.

И Дэн взбесился.

Но в этот раз преимущество было на стороне Жука. И терять это преимущество Жук не хотел. Он отбросил самострел, подскочил к Дэну и ударил его сверху вниз по носу. Увернуться в этот раз Дэну не удалось — помешала подвернутая нога. Дэн дрыгнул головой и выплюнул на пол зуб. Затем он предпринял попытку подняться, но Жук его сразу предупредил.

— Сидеть! — рявкнул он. — Сидеть, а то добавлю!

Дэн послушно остался сидеть и разглядывать утерянный клык.

— Теперь, старина Дэн, у тебя симметрия, — удовлетворенно сказал Жук. — И глаз подбит, и синяк на плече. Красота!

Дэн злобно промолчал.

— Ладно, — сказала я. — Вы еще подеритесь по-настоящему, горячие финские парни. Пора идти.

— А что мне теперь с ним драться, — запетушился Жук. — Он мне не соперник. Я вообще почти никого не боюсь, а уж этого…

— А Крысолова? — спросила я.

— В гробу я видел всех этих крысоловов, — сказал Жук. — Крысоловов, рыбаков, собирателей орехов, все пятна, какие только есть на свете…

— Кстати, — вспомнила я. — Что-то я давно…Свет вспыхнул особенно ярко и погас в третий раз».

Девятый вечер

— Рано вчера легли, — сказал Малина. — Можно было еще послушать. С полчасика…

— Дождь, — лениво ответил Борев. — Спать хотелось…

И в этот вечер тоже шел дождь. И каждые полчаса приходилось выносить ведра с водой, мальчишки делали это по очереди. А утром Корзун заставил всех взять лопаты и выкопать вокруг палатки канавку, чтобы вода не затекала.

— Ты еще меловой круг тут проведи, — издевался Малина. — И молоток поставь вверх рукояткой. О, поднимите мне веки!

Но Корзун не реагировал, а упорно рубил лопатой корни, углублял канаву.

Вечером, в темноте, Корзун вышел на улицу, сам споткнулся о свою канавку и упал в грязь. Поэтому он был зол. Он болтался в своем гамаке и ни с кем не разговаривал. Разговаривал сегодня Малина.

— Затащил меня, значит, за угол, сунул под дых свой поганый кулачище и говорит: что это вы, мол, мясо не едите, все едят, а вы нет?

— А ты ему что? — спрашивал Борев.

— А я ему говорю, что мы типа поспорили, что можно и без мяса жить. Что кто последний мясо съест, тот выиграет пятьдесят баксов. Ну вот мы и держимся…

— А он?

— А он мне еще раз под дых. И говорит, если завтра вы не будете жрать это мясо, он нам всем наличности на бок свернет… Что начальство все пороги пооббивало, добывая это мясо, а мы его жрать не хочем!

— И что теперь делать будем? — очнулся Корзун.

— А вот что ты будешь делать, — сказал Борев. — Будешь кушать это мясо и добавки еще просить! А то они все просекут!

— Кто они? — спросил Корзун.

— Они.

Борев громко вздохнул.

— Вот-вот. — Голос у Малины дрожал. — Сами-то они это мясо жрут — аж за ушами трещит! И нас заставляют. Чтобы мы такими же стали…

— Какими? — прошептал Корзун.

— Такими, — ответил Борев. — Такими, кто ест красное мясо…

В тишине стало слышно, как Корзун стучит ногтями по крышке тумбочки.

— Забавно, — задумчиво проговорил Малина. — Сегодня мне физрук сказал, что у него болонка в лес убежала.

— И та тоже. — Корзун перестал стучать ногтями и стал вертеть палку.

— Что тоже? — спросил Борев.

— Та собака тоже сдохла. Ну, та, что выла. Кто-то из вас говорил.

Корзун нервно захихикал, а потом сказал:

— Господа, а не завелась ли у нас тут пятнистая тварь?

— До города далеко, — сказал Малина задумчиво. — А я уже где-то слышал эту историю. Ну, ту, про Крысолова… Как он детей на помойку заманивал…

Борев замотался плотнее в одеяло.

— Да ее в каждом лагере рассказывают, — сказал он лениво. — Только по-разному. Я, например, слышал, что он рыбу на пальцы ловил…

— Рыбу на глаза хорошо ловить, — сказал Малина. — Берешь глаз, насаживаешь на донку и в воду. Налим хорошо идет.

— Шилишпер тоже, — добавил Борев. — Шилишпер берет на глаз…

Он помолчал. Потом посмотрел на новенького.

— А ты давай продолжай, — сказал Борев. — Я как раз…

— Две страницы вырваны, — перебил новенький.

— Надо посмотреть на следующих страницах, — посоветовал Малина. — Если пишут шариковой ручкой, то бумага продавливается и на нижних листах все видно. Так шпаргалки делают, «белый медведь» называется. Надо посыпать бумагу тертым грифелем, тогда…

— Я пробовал, — сказал новенький. — Но мне кажется, что она писала на чем-то твердом, на стекле, наверное. Никаких отпечатков на нижних листах нет… Лакуны…

— Читать давай! — рявкнул Корзун. — А то я усну скоро…

«… зажигалка.

— Не зови его. — Жук схватил мою руку. — Не зови.

— Почему?

Жук не ответил.

— Идет, кажется… — пробормотал Жук. — Точно, идет!

— Дэн! — снова позвала я.

— Это не Дэн! — В этот раз Жук уже стиснул мою руку, почти до слез стиснул, гад.

Огонек зажигалки запрыгал.

— С чего ты решил, что это не Дэн? — спросила я шепотом. — А может, это как раз он?

— Не он, — так же шепотом ответил Жук. — Это не он.

— Почему?

— Дэн же ногу подвернул, хромает сильно. А этот не хромает. Идет твердо, как моряк.

Я прислушалась.

— Эй, ты, — предупредил Жук. — Ты! Тебе говорю! Тормози-ка лучше! Уверенно как идет! Как моряк…

Я прислушалась еще сильнее, но, конечно, ничего не услышала.

— Еще три шага, и я выстрелю! — Жук сунул мне свой неожиданно тяжелый вещмешок и горячую зажигалку. — Будь спок — выстрелю!

Я вертела головой, пытаясь сориентироваться. Бесполезно. Единственным источником информации для меня оставался Жук.

— Остановился, — сообщил он. — Смеется…

Тут я даже порадовалась, что ничего не слышу.

— Эта тварь за нами охотится, — сказал мне Жук. — А Дэн нас будто специально ему подставляет, как нарочно. Я тебе говорю — казачок-то засланный. Нельзя Дэну доверять. А если эта хихикающая крыса снова сунется — я снова выстрелю. Только уже взрывной стрелой.

Вдруг Жук вздрогнул и развернулся в другую сторону.

— Дэн? — позвал он.

Я тоже повернулась, но ничего не увидела. Зажигалка начинала постепенно выгорать.

— Ага, заблудился он, говорит, — фыркнул Жук. — Так мы и поверили… Ах ты…

— Жук, — попросила я. — Жук, хватит ругаться!

Жук неожиданно смилостивился.

— Здесь мы, Дэн! — крикнул он. — Давай, греби сюда, полено.

Он угрожающе перещелкнул предохранитель самострела, это получилось у него весьма эффектно.

— Жук, брось, — прошептала я. — Не стреляй. Вдруг попадешь!

— Непременно попаду, — упрямо сказал Жук. — Я по меткости во дворе вообще самый первый. Глаз — алмаз.

В темноте, шагах в пятнадцати, вспыхнул огонек, и мы увидели Дэна.

— Эй, Жук, опять ты там со своим мухобоем забавляешься? — насмешливо спросил Дэн.

— Иди сюда! — приказал Жук.

— Сейчас, иду, — усмехнулся Дэн. — Только зубы сниму.

— Снимай-снимай, — ответил Жук.

— Темно, не видно, — смеялся Дэн. — Страшно…

— Сейчас я бензин подожгу, и сразу не страшно будет, — пообещал Жук. — Вообще все подожгу. И гранату брошу к тебе. У меня «Ф-1», между прочим. А после «Ф-1» ты свои зубы и не сосчитаешь.

Я чуть не подавилась воздухом. Оказывается, у Жука еще и граната. Интересно, врет или нет?

— Откуда у тебя «Ф-1»? — Дэн перестал веселиться. — Гонишь ведь.

— Ага, гоню. Весной на пороховуху ходили, ты еще не пошел тогда. Так там этих гранат, как грязи. Я сам пять штук нашел. Две «эфы» и три «эргэдэ». Одну вот с собой прихватил. Хочешь попробовать?

В голосе Жука была сплошная уверенность.

— Тип-топ, — сказал Дэн. — Шутки в сторону.

— Сейчас свет зажжется, — шепнул мне Жук. — Вот увидишь.

Свет и в самом деле зажегся. Дэн внезапно оказался совсем близко, стоял буквально в трех метрах от нас. Видимо, темнота искажает восприятие расстояния. На щеке у Дэна расплывался лиловый фонарь.

— Я же говорил, — засмеялся Жук. — Настоящий Чингачгук!

— Тебе лишь бы ржать, — сказал Дэн. — А я, между прочим, выход нашел.

— Какой выход? — тупо спросил Жук.

— Выход, мой милый, это такая штука для прохода сквозь стены.

— Это правда? — не поверила я.

— Кажется. Во всяком случае, сквозняк там достаточно мощный. Даже волосы раздуваются. И воздух свежий, как в парке. Только ведь темно было, ничего не видно. Надо посмотреть…

— Ну так идем туда! — сразу оживился Жук. — Чего мы стоим-то?!

— Идем.

И мы пошли за Дэном.

И мы почти что спаслись.

Потом я вспоминала. И думала. Я думала, что тогда мы могли бы спастись.

И не произошло бы того, что произошло потом.

Через две минуты мы вошли в помещение восьмиугольной, как дорожный знак «STOP», формы.

— Бойлерная. — Жук огляделся. — Если сквозняк, то выход где-то здесь. Надо искать.

Мальчишки принялись искать, а я забралась на какую-то бочку и вела на всякий случай наблюдение.

Они ходили вдоль стен и заглядывали во все щели, переворачивали листы металла, катали ржавые бочки.

— Не пойму… — бубнил Дэн. — Куда это ветер долбаный дует… Вроде как отовсюду дует сразу…

— Подожди. — Жук остановился и вернулся к своему великолепному мешку. — Сейчас все сделаем…

Жук вынул бутылку с бензином, нашел на полу какую-то драную ветошь, нашел арматурину, обмотал арматурину ветошью и полил бензином. Слава Рэмбо многим не дает покоя, что уж тут поделать. На свет появилась зажигалка «Зиппо». Жук поджег свой факел и пошел с ним вдоль стен. Пламя не колыхалось. Жук обошел бойлерную два раза и нигде и не обнаружил сквозняка, кроме того места, где мы вошли в помещение.

— Да, — скептически заметил Дэн. — Следопыт из тебя не получился.

— Без пены, — сказал Жук. — Сейчас все будет в шоколаде.

— Это уж точно, — хмыкнул Дэн. — В шоколаде мы окажемся — это точно.

Жук еще раз осмотрел котельную, а затем направился к центру зала. Огонь заколыхался сильнее. Когда же Жук оказался посередине комнаты, пламя забилось и потянулось куда-то вверх. И мы тоже все посмотрели вверх.

В потолке был люк.

— Тарарабумбия. — Жук потушил факел. — Сижу на тумбе я. Готово.

Из люка метра на полтора над потолком высовывалась железная лестница. Как мы этот люк сразу не заметили?

— Ну-ка. — Жук отобрал у меня мешок и из глубин его достал ту вещь, которую в путешествие по подвалам я бы взяла в последнюю очередь. Жук достал бинокль. Не большой бинокль, а маленький такой, театральный, как будто из слоновой кости сделанный. К биноклю была даже приделана специальная деревянная ручка. Но Жук за нее не взялся, а стал смотреть в бинокль как обычно.

— Нормально. — Он передал бинокль мне. — Взгляни, Валь.

Я взяла бинокль. Сначала ничего не было видно, а потом, постепенно, когда глаза стали привыкать, я увидела звезды. Звезды плыли далеко-далеко в черном небе, гораздо дальше, чем это видно с поверхности земли. И именно поэтому звезды показались мне особенно близкими и родными.

— Дай мне. — Дэн довольно по-хамски отобрал у меня бинокль и стал смотреть на звезды из-под земли.

Забавно, но при этом Дэн пользовался как раз этой самой деревянной ручкой. Дэн смотрел довольно долго, а потом сказал:

— Старый слив. А в сливе лестница. Можно пролезть. Проблема в другом.

— Это решаемо. — И Жук явил на свет ту самую веревку с «кошкой» на конце.

Я в двадцать второй раз подивилась проницательности и предусмотрительности Жука. Жук по-ковбойски раскрутил веревку, кинул ее вверх и подцепил «кошкой» нижнюю ступеньку лестницы. Подергал, проверяя крепость, повисел. Веревка держала. Жук подтянулся на руках и влез метра на полтора, покачался и спрыгнул на пол.

— Кто первый? — спросил он и сразу же посмотрел на Дэна.

— Хорошо, — согласился тот. — Я буду первым. Потом втяну вас по очереди.

Он ухватился за веревку и стал карабкаться вверх, пыхтя и дрыгая ногами, как молодой страус.

— Эй, Дэн, — позвал Жук.

— Ну? — Дэн остановился, повис на одной руке.

— Ты это… если вздумаешь удрать — смотри, втянешь веревку или еще чего сделаешь — так я сразу в трубу взрывной стрелой запущу. На звезды как из пушки полетишь.

Дэн не удостоил его ответом и продолжал карабкаться вверх, совсем как в игре «Карабкайся за долларами».

— Хорошо идет, — сказал Жук. — Тренированный.

Дэн почти долез, до нижней ступеньки лестницы оставалось, наверное, меньше метра, как вдруг веревка дернулась и стала расплетаться на одиночные волокна. Происходило это медленно, и Дэн не упал. Он еще висел несколько секунд, глядя, как раскручиваются тонкие капроновые нити, он еще попробовал дотянуться до такой, казалось бы, близкой перекладины, но потом он осознал безнадежность ситуации и разжал пальцы. Оказавшись на полу, Дэн поплевал на руки и сразу же повернулся к Жуку.

— Ну что, скалолаз, веревочку-то гниловатую подсунул, а? Хотел, чтобы я темечко расшиб, да? Свинья круглощекая…

— Посмотри на него, Валь. — Жук указал самострелом на Дэна. — Я нашел выход, а он специально веревку подрезал, чтобы мы тут остались…

— Это ты сам ее подрезал, жучило навозный! Сам подрезал, а на меня сваливает! Зачем ты меня первым отправил?..

— Я на тебя Вальку ни на минуту не оставлю…

В этот раз они ругались как-то вяло и без искры, видимо, сказывалась усталость, и я подумала, что до драки они в этот раз не доругаются. Так и получилось, им надоело ругаться, и они занялись каждый своим делом: Жук пытался заплести обратно свой капроновый шнур, а Дэн подбирал с полу всякие железки и кидал их в лестницу, пытаясь сбить «кошку». Получалось у него плохо.

— Жук, дай, пожалуйста, бинокль, — попросила я.

Жук сунул мне бинокль, и я снова посмотрела вверх. То, что я обнаружила, мне совсем не понравилось — круг звездного неба уменьшился на треть и продолжал уменьшаться дальше — люк постепенно закрывался.

— Люк закрывается, — сказала я.

Жук подскочил ко мне и выхватил бинокль.

— А, черт! — Жук сунул мне бинокль обратно и стал целиться вверх.

И было мне видение.

Двое усталых дорожных рабочих, у которых есть семьи, у которых есть дети, после тяжелого трудового дня задвигают люк. И тут из-под земли вылетает молодецкая каленая стрела и весело втыкается пожилому рабочему в глаз. Видение это было скоротечно, но я успела стукнуть Жука по руке. Выстрелить он ухитрился, но вот только не в люк. Стрела шоркнула по стене и упала на пол.

— Ты чего это? — спросил Жук. — Ты чего это делаешь?

— А вдруг там люди люк двигают? — сказала я. — А ты бы кого-нибудь сейчас застрелил бы. Отца троих детей.

— Или мать-героиню, — добавил Дэн. На это Жук не нашел чего возразить.

— Хоть кто-то умный остался, — сказал Дэн. — Валя, тебе мой поклон и поцелуй в диафрагму.

Я сделала шутливый книксен, как принцессы в старых фильмах. Жук подобрал стрелу, попробовал на ногте ее остроту и спрятал в патронташ.

— Теперь я буду выбирать, в какой коридор идти, — сказал Жук. — Я знаю правильный путь.

— То же самое говорил в свое время Сусанин, — заметил Дэн.

На это ироническое замечание Жук не обратил никакого внимания.

Из бойлерной было несколько выходов. Жук их тщательно осмотрел и сказал:

— В этот.

Сусанин был крут…

…стал рассказывать свою очередную страшную историю:

— Им всего двадцать дней в этом лагере осталось прожить, а потом домой ехать. И тут как раз им подселили новенького. А они каждый вечер страшилки друг другу рассказывали. Ну, как обычно в лагерях. А все истории такие паршивенькие были, про кладбища всякие, про чудовищ. Ну, конечно, про красное знамя, чушь, короче. А потом пришла очередь новенькому рассказывать. И он стал рассказывать одну историю. Он ее рассказывал, и все постепенно помирали. А в палатке по восемь человек жили.

— И что в конце произошло? — спросила я.

— Он один остался, все умерли. Он рассказал свою историю и ушел в лес. Потому что он был не человек, а…

Дэн резко остановился, и я, как всегда, на него наскочила.

— Что это? — спросил Жук.

— Ты что, не слышишь? — усмехнулся Дэн.

— С чего бы? — забеспокоился Жук. — Я-то слышу, а вы слышите?

— Слышим. Во всяком случае, я слышу. Ты, Валь… ну да…

Я покачала головой.

— Володька, — объяснил мне Дэн. — Зовет на помощь… Сильно зовет… Вон оттуда…

— Голос похож, в общем-то… — сомневался Жук. — Похож…

— Его голос, — поставил точку Дэн.

— Надо идти, — сразу же сказала я. — Идти. Он ведь зовет…

— А если это не он? — предположил скептический Жук. — Давайте подождем…

— Ага, — стал сердиться Дэн. — Валь, ты послушай, что он предлагает! Подождать! Если пять часов проорет — значит, не Володька! Если через полчасика замолчит — Володька. Только поздно уже будет, если замолчит. Вдруг он на самом деле в яму какую-нибудь провалился?

— Я пойду, — сразу сказала я. — Я не боюсь…

— О чем спорим? — вмешался Жук. — Идем вместе. Вместе как-то надежнее…

— Вместе нельзя. — Дэн достал из рюкзака леску и стал привязывать к поясу. — Вместе нельзя. А вдруг там и в самом деле ловушка?

Дэн достал еще один моток лески.

— Здесь двести метров. Должно хватить. Знак, что все нормально, — один раз. Если что пойдет не так — дерну два раза.

Дэн скинул куртку.

— Погоди. — Жук засучил рукав на правой руке и выщелкнул стилет. — На, возьми.

— Какая щедрость с твоей стороны, — усмехнулся Дэн, но стилет взял, примерил его в руке, проверил балансировку. — Хороший ножик.

Я подумала, может, сказать Дэну что-то вроде «будь осторожен» или «возвращайся», но не сказала. Дэн посмотрел на меня, он тоже ожидал чего-нибудь ободряющего. Но ничего ободряющего я ему не сказала. Он хмыкнул и шагнул в коридор.

Я подняла с пола леску и стала пропускать сквозь пальцы.

— Типичная ошибка всех. — Жук настороженно осматривался по сторонам. — Все ее допускают — расходятся. Нельзя расходиться, нельзя, ни в коем случае… Господи, да что же он так орет-то?

У меня в голове сразу возник образ: Володька, провалившийся в трясину, взывает о помощи, а эта трясина постепенно заполняется живыми тараканами, и Вовка захлебывается в них, захлебывается и тонет. Или крысами. Тут ведь Крысолов. Он может заполнить крысами любую емкость. Крысами и рыбой с красным мясом.

Или пятнами.

Леска уходила через мои руки, моток, лежащий на полу, разворачивался. Судя по скорости, Дэн не спешил. Правильно делал, в таких случаях не стоит спешить. Я слегка прижала леску большим пальцем, леска остановилась. С той стороны дернули раз. Все в порядке. Я дернула раз в ответ. Леска снова поплыла.

— Все нормально, — сказала я Жуку. — Идет.

— Все идет по плану. — Жук плюнул на стену.

Леска смоталась уже наполовину, Дэн ушел в глубину коридоров примерно на пятьдесят метров.

Леска остановилась снова. И снова Дэн дернул один раз, и я ему ответила.

— Хорошо идет, — сказал Жук. — Так никакой лески не напасешься. А кричат-то вроде недалеко даже… Орет… Черт, хорошо, что ты не слышишь!

Леска на первой катушке кончилась, Дэн дернул, что все в порядке, и я привязала вторую катушку. Леска не двигалась.

— Эй, — позвал меня Жук. — Что там?

— Стоит, — ответила я. — Не двигается.

— На рыбалку похоже, — ухмыльнулся Жук. — А Дэн вроде как наживка…

— Дурак, сплюнь.

Жук второй раз плюнул на стену, только на сей раз через левое плечо.

— Если бы я каждый раз плевал… — начал Жук.

Леска резко дернулась и рассекла мне ладонь. Затем пришел сигнал — два рывка, затем еще один — два рывка, затем рывки зачастили, леска дергалась, как ненормальная, а потом леску потянули.

Я сдуру попыталась ее прихватить и только ухудшила положение — леска разрезала мне руку еще глубже, почти до кости. Но я все равно почему-то ее не отпускала, я пребывала в каком-то дурацком ступоре.

— Ах ты! — крикнул Жук. — Бросай же!

Я отпустила леску.

Леска разматывалась с космической скоростью, катушка подпрыгивала на полу, я попробовала придавить катушку ногой, но Жук меня оттолкнул. Он подскочил к катушке и прижал ее своим мощным ботинком. Катушка остановилась. Леска натянулась и зазвенела. Жук не отпускал. Я почувствовала, что крики о помощи стихли и в коридоре установилась какая-то враждебная тишина.

Леска натянулась до предела, запела на самой высокой ноте и вдруг резко ослабла. Жук убрал башмак.

— Все. — Он начал сматывать леску.

Он сматывал леску и одновременно целился в коридор.

— Что все? — глупо спросила я.

— Шишел-мышел, — сказал Жук. — Плюнул-вышел. В безвоздушное пространство.

— Как это? — не понимала я.

— Так вот.

Жук продолжал сматывать леску.

— А что с Дэном? — спросила я.

Жук не ответил. Он бросил леску и вытряхнул из рюкзака Дэна бинт, сунул мне его. Я стала автоматически заматывать руку. Жук снова принялся за леску.

— Что с Дэном? — повторила я.

— Уходить отсюда надо, — только и сказал Жук. — Скорее.

— А Дэн? — Я мотала и мотала бинт.

— Все! — заорал неожиданно Жук. — Нету его больше! Смотри!

И он показал мне размочаленный конец лески. Размочаленный конец лески впечатлял. Я смотрела на леску и мотала, рука у меня получилась, как кокон, а я продолжала и продолжала наворачивать эти бинты. До тех пор, пока Жук не остановил меня, не отобрал бинт, не срезал половину и не сделал мне перевязку, как надо.

— Его нет, — повторил Жук. — Черт!

Жук уронил бинт.

— Что? — заорала я. — Что там?

— Теперь Дэн зовет, — ответил мне Жук. — Так же, как Володька.

— Идем! — Я рванулась было в коридор, но Жук схватил меня за шиворот.

— Стой, — спокойно сказал он. — Не спеши. Говорит, что провалился в яму.

Я снова рванулась вперед, но Жук снова остановил меня. Я хотела сделать ему подсечку, но он придавил меня к стене и держал, не отпускал. Уткнул свой локоть почти в горло, а в другой руке держал самострел.

— Погоди! — шипел он. — Погоди!

— Что? Что опять? — орала я.

— Послушай! Послушай! Володька замолчал — Дэн раскричался!

— Ну и что? — орала я.

— Ты что, не понимаешь? — тоже стал орать Жук. — Это не они! Давай проверим!

— Что проверим? — отбивалась я. — Что ты так любишь все проверять…

— Погоди! — Зрачки у Жука расползлись на все глаза, это от злобы. — Погоди! Погоди минуту, хорошо? А потом пойдешь. Ладно?

Я согласилась. Жук отпустил меня. Но он был напряжен, я это видела. Он готов был схватить меня каждую секунду.

— Не убегу, — сказала я.

Жук расслабился.

— Зовет, — говорил Жук. — Ребята, говорит, помогите! Сейчас я его… — Жук подмигивал мне. — Сейчас я его сделаю…

Он крикнул:

— Эй, ты! Слышишь меня? Слышишь? Как меня зовут? Эй, Дэн, как меня зовут?

— Жук, — сказала я. — Хватит дурака валять!

— Погоди, Валь… Я тебя спрашиваю, Дэн, как меня зовут? Мое настоящее имя? Жук — это прозвище.

Хитрый. Жук был хитрый. И совсем не такой глупый, как нам всегда казалось.

— Отвечай!

Жук прислушался к коридору.

— Это не Дэн, — сказал Жук. — Оно не знает, как меня зовут на самом деле.

— А как твое настоящее имя? — спросила я.

— Георгий, — улыбнулся Жук. — Жора. Дэн знал, как меня зовут. Настоящий Дэн.

Тогда я повернулась в сторону коридора и громко закричала:

— Заткнись, тварь! Заткнись!

— Тишина, — сказал Жук. — Оно замолчало.

Колыхавшийся воздух остановился. А потом оттуда, куда ушел Дэн, послышался смех. Хищный жадный смех. Смех я определяю, я вам уже говорила. Я бы не сказала, что человек может так смеяться. Похоже на то, как смеялся гиененок, если это только был гиененок. Видимо, Дэн все-таки врал. Насчет гиененка. Зачем только? Чтобы нас успокоить? А может, Жук прав? Может, он с самого начала хотел нас сюда затащить? Что там с ним случилось в зале под бассейном? Ну, когда он потерял сознание? Когда он увидел пятно. Когда заманил нас сюда. Значит, никому нельзя доверять. А Жук? Жука я не теряла из виду? Вроде нет. Он всегда был перед глазами. Бред. Бред. Бред.

Коридоры смеялись все громче. Смех тряс стены, лампы раскачивались от этого смеха, я не знаю, какое существо могло так смеяться. Над нашей головой лопнула лампочка, потом другая. Лампочки лопались, ослепительно вспыхивая и разлетаясь тысячами мелких колючих осколков.

Жук выставил перед собой самострел, и мы стали отступать, медленно, шаг за шагом. Рев раздавался еще какое-то время, потом начал стихать и скоро сошел на нет. Лампочки перестали биться.

Жук тащил меня за руку. Он сворачивал то влево, то вправо, то бежал прямо, пытаясь как можно сильнее запутать наши следы. Жук бежал и кричал, чтобы я не оборачивалась, не оборачивалась ни в коем случае, оборачиваться никогда нельзя…

Но я обернулась, да. И увидела, да. Из-за угла по стене, медленно-медленно, выползло темное, похожее на синяк пятно».

Десятый вечер

— И тогда цыганка ему и сказала — завтра ночью к тебе придет смерть. А он ее спросил, что ему делать. А она ему и сказала — тут уже ничего не сделать, ты должен просто ждать. Мужик говорит: давай я тебе все деньги отдам, все отдам, а ты смерть куда-нибудь отведешь. Она ему отвечает, что, мол, как ни старайся, а даже за все деньги, что ни есть, ничего не сделаешь. Если только кто добровольно, без денег, за тебя согласится смерть встретить. Ну, мужик подумал и пошел искать, кто за него смерть согласится принять. Пошел сначала в больницу, к смертельным больным. К одному подходит, к другому подходит — никто не соглашается за него помирать. Говорят, что хоть и смертельно больные, а надежда всегда есть. А вдруг чудо? Мужик говорит: какое чудо, чудес не бывает. А они все равно не хотят. Тогда он пошел к старикам старым. А те ему — ни дня, говорят, не уступим, сами все до конца доживем, до крошки, до последней капельки. Мужик тогда расстроился, пошел в кабак, в ресторан то есть. Вина выпил и спрашивает у официанта: скажи, друг, кому больше всего жизнь немила? Официант ему и порекомендовал одного самоубийцу. Отправился тогда мужик к самоубийце. Давай, говорит, тебе ведь уже все равно, а я еще пожить хочу. А самоубийца ему и отвечает: каждый умирает сам за себя, я за тебя умирать не собираюсь. Пришел мужик домой, ничего своим домашним не сказал, а сам лег спать. А уснуть не может, боится. Ну, как полночь наступила, он вообще затрясся. Ждет смерть. А никто не приходит. А он ждет и ждет. Ничего, тишина. А потом вдруг в час ночи слышит: в окно скребется будто кто-то, как коготками по стеклу — скры-скры. Он весь потом холодным покрылся даже. А потом в дверь звонить начали. Позвонят — и тишина на минуту. Позвонят — и тишина. И звонят, и звонят, как робот будто звонит или кто неживой. А мужик терпеливый попался, лежит и не встает. Около часа, наверное, звонили, а потом перестали. Мужик решил, что все, смерть ушла. Пошел на кухню, воды выпил, спать лег. А потом на следующее утро глядь в детскую, а сын его и помер. Смерть разозлилась, что он ее не впустил, и забрала кто под руку попался.

— Ну и что? — спросил Корзун.

— Ничего, — зевнул Малина. — Он пожил неделю, пожил другую, а потом взял и повесился.

— Нормальная история, — протянул Борев. — Забавная…

— К нам кто-то вчера стучался ночью, — сказал Корзун.

— Куда стучался? — присвистнул Борев. — У нас ведь даже двери-то нет!

— Двери нет, а стучались, — гнул свое Корзун. — Такие вот дела.

— Не открывали? — насторожился Малина.

— Открыл, а под дверью крыса дохлая валяется, — вздохнул Борев.

— И что?! — воскликнул Корзун.

— Ничего. Я ее тебе, старина Корзун, под гамак положил…

Корзун перевалился из гамака и стал ползать по полу, искать крысу.

— Нету ничего. — Он выпрямился и с угрозой поглядел на Борева. — Сейчас я тебе, Борев, в глаз дам…

Но идею дать в глаз Бореву никто не поддержал, все остались холодны и равнодушны к кровожадным корзунским замыслам. Корзун постоял посреди палатки, подумал, а потом вернулся в гамак.

— Я тебе, Борев, завтра в глаз дам, — сказал он. — С утра. Завтра мне лучше видно будет.

— Зря, — сказал Борев. — Зря. А то смотри, Корзун, до завтра не доживешь еще… Крысу-то тебе не зря, наверное, подкинули…

— А может, Борев, это ее тебе подкинули, а? — Корзун бил правым кулаком в левую ладонь. — А может, Борев, на тебе уже тоже пятно? Ты чего сегодня купаться не ходил?

Борев не ответил.

— Я знаю, почему он не ходил, — хихикнул Малина. — Вчера в реке кость нашли. Перец из третьего отряда купался и наступил на что-то. Сунул руку в воду и вытащил кость с остатками мяса. Он решил, что человеческая, и как заорет! А кость оказалась коровьей…

— Дурак ты, — покачал головой Борев. — Это вам всем сказали, что кость коровья. Чтобы вы, дурни, не перепугались и не поразбегались. А на самом деле она совсем не коровья. Ты думаешь, эту кость просто так в реке нашли? Нет. Это потому, что в реке рыба такая завелась, она все мясо до костей только так объедает.

Борев отвязал окошко и принюхался к ночному воздуху. Пахло лесом, болотом и почему-то канифолью.

— А я к этому мясу уже привык, — вдруг сказал Малина. — Оно даже вкусное. На говядину похоже.

— Вот так, — вздохнул Борев. — Сначала начинают есть такое мясо, потом на теле пятна всякие появляются…

— Мы же договаривались! — возмутился Корзун. — Договаривались это мясо не есть! Ты же зуб давал!

Малина лежа пожал плечами.

— Ну ты, Малина, гад, — ругался Корзун. — Свинопис зеленый. Все договаривались, а ты всех кинул.

— Отстань, Корзун. Жрать-то хочется.

— Так всегда происходит, — сказал Борев. — Сначала один начинает, потом другой… А потом ночью они друг друга все убивают и превращаются в волков…

— Я к этому мясу близко не подойду! — пообещал Корзун. — Мамой клянусь.

— Много не выиграешь, — сказал Малина.

— Эти, которых зубы повезли лечить, они ведь не вернулись! — продолжал Корзун.

— Они в городе лежат, Корзун, — смеялся Малина. — У них коклюш обнаружили.

— Скоро и у нас коклюш обнаружат, — сгущал краски Борев. — Обнаружат коклюш и повезут в город на анализы. А потом следующему отряду тоже такое же мясо подадут…

Новенький ждал, раскрыв черную тетрадь.

«— «Мы теряем друг друга снова в бесконечности переходов», — сказал Жук. — Это песня такая есть. Есть такая песня у соловушки…

Жук выглядел устало и как-то болезненно. По левой стороне лица расплывалась нездоровая краснота, глаза тоже были красные и воспаленные, с прожилками.

— Что стало с Дэном?

— Я же сказал. Шишел-мышел, плюнул-вышел.

Мы сидели в комнате с беленным известкой потолком. Жук заставил двери старым шкафом. Он был спокоен, только руки у него тряслись. Жук сел прямо на пол и принялся глотать свои кофеиновые таблетки. Таблетки он рассыпал на пол, собирал трясущимися пальцами и снова ронял.

— Шмелик укусил… — бормотал он. — Негритенка укусил шмелик…

Надо было что-то сделать, вывести его из этого дурацкого ступора, и я спросила:

— Жук, а у тебя что, действительно граната есть?

Жук посмотрел на меня непонимающе, потом смысл вопроса дошел до него, и Жук ответил:

— Есть. Две.

Жук сунул руку за пазуху и вытащил две зеленые, похожие на лимон гранаты. До этого я гранаты видела только в кино. Эти были похожи на настоящие. Жук протянул мне одну. Она оказалась тяжелой и теплой, сразу чувствовалось, что внутри у нее спит злая, готовая вырваться сила. От гранат исходила угроза.

— Только взрыватели не вкручены, — пояснил Жук. — Если вкрутить, все в порядке будет.

И Жук достал из другого внутреннего кармана два блестящих стержня с кольцами и какими-то ручками.

— Я их тоже там нашел. Там, на пороховухе, даже снаряды целые валяются, можно настоящий фугас сделать… Только что автоматов нет. Эх, сюда бы фугас, все бы тут на фиг разлетелось…

Жук стал вкручивать взрыватели. Вкрутил и протянул мне одну гранату.

— Зачем? — спросила я.

— На всякий случай. — Жук пожал плечами. — Запоминай. Первое, что надо делать. Вот эту ручку надо прижать и держать плотнее. Затем надо вытащить вот это кольцо, а ручку не отпускать. Потом ручку отпускаешь — и кидаешь. Все просто. Повтори.

Я повторила очередность. Жук остался доволен. Я не знала, смогу ли я вовремя бросить гранату — правая, поврежденная леской рука была замотана бинтом почти полностью.

— Это «Ф-1», — объяснял Жук. — Оборонительная. Разлет осколков от четырехсот до шестисот метров. Посечет все. Ни один Крысолов не устоит. Главное — спрятаться.

— Немного отдохнем и дальше пойдем. — Жук закрыл глаза. — Надо идти.

Я спрятала гранату в сумку и сразу почувствовала какую-то уверенность и подумала, что это, наверное, гранаты придавали Жуку такую силу. Жук прислонился к старому шкафу и заснул, вернее, закрыл глаза. Потом он их открыл и сказал:

— А хочешь еще одну историю?

— Страшную?

— Конечно. Это будет последняя страшная история, которую я расскажу.

— Почему последняя?

— Потому что я больше не знаю. Потом я буду рассказывать только веселые истории. Про Незнайку на Луне, про Мумми Тролля. А сейчас я расскажу страшную историю. Я буду ее рассказывать, и мы будем отдыхать.

Жук стал перекидывать гранату из руки в руку.

— Вот эта история. Однажды одни парни отправились на рыбалку. На реку, на два дня с ночевкой. Их было четверо, а до реки надо было довольно далеко идти. А идти надо было по лесу. Поэтому они вышли с утречка и пошагали по лесной тропинке. А где-то часа через два они услышали, что в лесу кто-то стонет. Они пошли в этом направлении и нашли пацана. Он попал в капкан. Этот пацан сказал, что он сидит тут уже целый день и целую ночь и что ночью по лесу все время кто-то ходит. И они его стали вытаскивать из капкана. А был среди них один мальчик, и он всем говорил, что не надо этого пацана выпускать, ни в коем случае. Но они его выпустили. Домой дороги он не знал, и они взяли его с собой. И тот, кто просил не выпускать этого парня из капкана, в тот же вечер упал в реку и утонул. И они его даже не нашли в реке. И на следующий день они тоже его искали. Пока они его искали, исчез еще один парень. Осталось трое. Они решили идти домой. Но было уже поздно, и они остались ночевать у костра и взялись сторожить. Первым стал сторожить тот, кого они спасли ночью, а двое других легли спать. А проснулся только один. И когда он проснулся, спасенный сидел у костра и улыбался. Тогда парень спросил, где его друг, и этот пацан сказал, что он отошел в кусты.

Жук отдышался и поставил гранату на пол.

— Тогда они стали ждать и ждали до утра. Но никто не пришел. Спать они не могли и все смотрели друг на друга, а когда взошло солнце, они отправились домой. Тот, кого спасли из капкана, шел последним, и, когда они прошли два километра, он загрыз впереди идущего.

— И какой смысл в этой истории? — спросила я.

Жук не знал, какой в этой истории смысл. В этой истории нет никакого смысла. Просто нельзя никого подбирать. А со спасенными надо быть особенно осторожными, потому что они побывали между двумя мирами. И нельзя слушать, когда кто-то зовет тебя из темноты.

И нельзя, чтобы кто-нибудь был у тебя за спиной.

— Это моя последняя история, — сказал Жук. — Дальше темнота.

— Почему темнота?

— Потому что нам пора идти. — Жук встал. — Нам пора идти.

Он отряхнулся. Он отодвинул шкаф и вышел в коридор. Потянулся и посмотрел по сторонам.

— Я не знаю, куда надо идти, но идти надо. Мы пойдем… налево.

Мы пошли налево. Жук шагал впереди и пел всякие дурацкие песенки. Про то, как на одной ноге он пришел с войны, про то, как идет смерть по улице, про то, как, пока я ходить умею, я буду идти вперед. Про то, что заправлены в планшеты космические карты. Иногда Жук сбивался с песен на прозу и начинал говорить, что ему очень жаль, что он отдал Дэну стилет, что он следующим летом собирается с отцом в горы. Мне казалось, что Жук сошел с ума или, во всяком случае, близок к этому. И еще. Жук зарядил в самострел разрывную стрелу.

— Я сразу понял, что Дэн не вернется, — говорил Жук. — Он с самого начала был таким. А я хочу вернуться.

Жук замолчал, а потом вдруг громко крикнул:

— Эй, Крысолов! Выходи! Выходи! Я тебе кишки выпущу!

Но коридоры не отвечали. Я не останавливала Жука. Мы шагали вперед.

— Знаешь, Валь, — говорил Жук. — Я не хочу помирать…

— С чего ты вдруг собрался помирать, Жук? — спрашивала я. — Брось.

— Я предчувствовал все это, Валь. Помнишь, я еще с самого начала не хотел идти? Не хотел ведь… А мне на прошлой неделе снился сон. Причем три раза подряд снился, ты же знаешь, что это такой сон, вещий. Ко мне три раза тетка моя приходила, а она, между прочим, год назад померла. Отравилась газом. Приходит и говорит, пойдем со мной, пойдем, там хорошо… А я не хочу идти, а она меня за руку берет и тянет за собой…

— Это все чушь, — успокаивала я Жука. — Чушь. Сны — это просто сны: им нельзя верить.

— Этот сон плохой, — продолжал Жук. — Знаешь, я хочу все оставить…

И Жук стал рассказывать, какое имущество кому он завещает:

— А тот мопед, который я начал собирать, отдайте Семенову из восьмого дома, а подшипники — Пеке…

Я слушала это завещание, и мне становилось не по себе — Жук явно собирался умереть здесь, в подвале.

— Идет смерть по улице… — бормотал Жук. — И эту смерть зовут Я… Крысолов, выходи на честный бой…

Находиться в компании с безумцем мне не хотелось, но другого выбора не было, и я шагала за ним.

— В таких ситуациях такие, как я, всегда погибают, — говорил Жук. — Потому что я впал в панику, а в панику впадать нельзя… Тех, кто впадает в панику, первыми утаскивают… К тому же сегодня Хеллоуин, а в Хеллоуин всегда что-нибудь происходит… Мужики с ножами… Стой!

Жук остановился и прижался к стене.

— Слышишь? — Жук схватил мою руку и приложил к стене.

Я почувствовала, как далеко, метрах, наверное, в двухстах от нас, гремят коридоры. Будто кто-то сворачивает их в трубку, пытаясь выжать из этих коридоров особый коридорный сок. Пытаясь выжать из них нас.

— Коридоры сдвигаются, — сказал Жук. — Теперь только вперед… Пока я ходить умею…

— Жук…

— Идет смерть по стенам… — бормотал Жук. — Несет всем по оладье…

Мы шагали достаточно медленно, но очень скоро я стала замечать, что и без того низкий темп нашего передвижения снизился еще больше. Жук все чаще останавливался. На секунду, на две. Стоял, хватая ртом воздух, и прислонялся лбом к холодной стене. Постепенно эти остановки становились все продолжительней, а потом Жук остановился вовсе.

— Что с тобой? — спросила я.

— Ничего, — ответил Жук. — Все в порядке. Устал немножко…

Я сунула ему бутылку с водой, и он выпил остатки.

— Голова кружится, — сказал Жук. — И жарко. И кости что-то болят.

Я приложила ко лбу Жука локоть. Лоб был горячий. Тогда я схватила Жука за руку и попыталась померить пульс. Пульс был заоблачный — где-то сто двадцать ударов. Пульс просто выпрыгивал из руки.

— Я в норме, — сказал Жук.

И сел на пол.

Слишком быстро его как-то сломало. Где-то за час свернуло. Больше всего это было похоже на грипп. Скоротечный грипп. Такое я однажды видела. Тут где-то в пыли таился вирус, этот вирус напрыгнул на Жука, и стал наш Жук совсем больной. А Дэн пропал. А Володька я не знаю где. При таком гриппе ходить нельзя, сердце может остановиться. Сколько времени мы тут вообще находимся?

— Жук! — позвала я. — Вставай!

Он посмотрел на меня и не увидел.

— Вставай, говорю! Надо найти другое место. В коридоре сидеть нельзя!

— Почему? — спросил Жук.

Он еще держался за самострел и за свой мешок.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала я. — А тут ты не отдохнешь. Тут опасно. Надо найти комнату…

— А не то мертвецы нас всех найдут, — подхватил Жук. — Найдут и скажут: «А чего это вы, ребятки, тут делаете без нашего разрешения?»

Он собрался и стал медленно подниматься, перехватываясь по стене. Я ему помогала. Жук просто горел. У него было градусов сорок, не меньше.

Если приступ лихорадки не оборвать хинином, то пациент скорее мертв, чем жив.

— Идем, Жук, надо найти, где можно остановиться.

Я отобрала у него мешок и запихала в рюкзак Дэна. Самострел я повесила на левое плечо. На правом плече повис Жук. Он был нелегкий, ой какой нелегкий.

— Соберись еще, — попросила я. — Надо найти чистое место.

Можно было вернуться в ту комнату, где Жук показывал мне гранату, но я подумала, что возвращаться — плохая примета. Я потащила Жука вперед.

Так мы передвигались гораздо медленнее. У Жука переплетались ноги, он запинался и врезался в стены. Я держала его с трудом, мешала разрезанная леской рука, да и вообще.

Жук был очень тяжелый и задыхался.

Скоро он упал совсем. Свалился, стукнувшись головой и ободрав о неровную бетонную крошку кожу с лица. Я не удержала его. Жук потерял сознание. Я напряглась и посадила Жука к стене, хотела сначала подпереть его для надежности самострелом, но потом передумала и оставила самострел себе.

Оставаться вот так в коридоре было опасно. Я достала из рюкзака леску, привязала один конец за ногу Жука, другой себе на руку, насторожила самострел, проверила гранату и, вооружившись таким образом, отправилась на разведку.

— Никуда не уходи, — сказала я Жуку. Герои всех фильмов всегда мужественно шутят в таких ситуациях.

Я разматывала катушку и шагала по коридору. Когда первая катушка кончилась, я привязала вторую, это означало, что я отошла уже больше чем на сто метров. К тому времени я уже не видела Жука, он скрылся в мелькании тусклых ламп. Иногда для того, чтобы проверить, на месте ли Жук, я натягивала леску и ощущала на конце тяжесть. Жук сидел и не шевелился.

Коридор не менялся. Больше всего я почему-то боялась, что леска дернется и потащит меня назад, а я не успею даже отвязаться. А ножа, чтобы ее перерезать, у меня с собой не было. У нас больше вообще не было ножа. Жук отдал свой стилет Дэну, Дэн пропал. Мне вдруг пришло в голову, что, может быть, все это как раз для того и придумано, чтобы я вот так оказалась посередине этого подземного царства одна и привязанная леской неизвестно к чему. Сколько килограмм эта леска там выдерживает? Меня утащить хватит. Легко. Особенно если…

Тут я увидела то, что хотела, — по правую руку в стене были вырезаны глубокие узкие ниши, предназначавшиеся… Не знаю, для чего они там предназначались, но они были. В нише были двери, двери были открыты, за дверями можно было отсидеться какое-то время.

Я остановилась и стала отвязывать леску от руки. Получалось плохо, потому что леска успела уже затянуться почти намертво. Я попробовала ее перекусить, но мои зубы явно уступали в разгрызательной силе зубам щук, на которых эта леска была рассчитана. Тогда я сделала так — вынула из уха сережку и попробовала растянуть узел с помощью булавки.

Но леска была крепкая, вообще казалось, что она не завязалась в узел, а почти сплавилась в него. Я ковыряла эту леску и проклинала всех рыбаков на свете. Когда я уже почти подцепила самый кончик, леска неожиданно натянулась и потащила меня назад. Я пробовала упираться — бесполезно, леска тянула меня за собой. Единственное, что я смогла предпринять, — это сесть на пол. Рука моя болталась на натянутой струне, и я уже стала думать, что сейчас и вторая моя конечность будет искалечена, с нее попросту слезет чулком кожа, но леска неожиданно ослабла. Я перехватила леску другой рукой и стала быстро наматывать ее на катушку. Тяжести на другом конце не было, леска шла легко и свободно. Жук оторвался. Я осталась одна.

Впервые за всю эту безумнейшую ночь мне захотелось плакать. И я заплакала. Меня ведь все равно никто не видел. А если тебя никто не видит, плакать можно.

Я проплакала, наверное, минуты три. А потом слезы кончились. Моих слез всегда хватает лишь на три минуты, а потом все. Потом я успокоилась, вытерла платком нос и решила действовать дальше. Рассчитывать мне было не на кого…

На стену легла тень. Я обернулась. Это был Жук. Вроде бы.

— Валь? — позвал он. — Валь, это ты?

Я направила на Жука самострел. Правда, я не знала, как снимать это чертово ружье с предохранителя, но так все равно было спокойнее.

— Какая кличка у нашей математички? — спросила я. — Отвечай! Быстро!

— Глаз, — сразу же ответил Жук. — Глаз у нее кликуха. Она косая потому что. Не стреляй, это я.

Жук шел, покачиваясь и сматывая на рукав леску.

— А я открываю глаза, а тебя нет. А к ноге леска примотана. Ну, я так и решил, что ты пошла вперед посмотреть… Вроде бы на разведку… Что-то мне уж совсем хреново…

Жук подошел поближе. Лицо его от падения покраснело еще больше. Да и вообще он выглядел довольно страшно, но мути в глазах убавилось.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала я и протянула ему его ненаглядный самострел. — Здесь недалеко ниша есть, мы можем там подождать. Тебе надо отдохнуть хоть часок.

— Да, — согласился Жук. — Надо отдохнуть… А потом надо идти… Мы еще успеем спасти Володьку…

Ага, подумала я. Успеем. Нас начнут искать не раньше, чем через полтора дня. Они даже не знают, где нас искать…

Жук вздрогнул и снова свалился на пол. Там, откуда мы пришли, звякнула жестью лампа. Дзинь — прямо по зубам. Я схватила Жука за шиворот и поволокла по полу. Звякнула еще одна лампа. Я втащила Жука в нишу, пинком открыла дверь. За дверью имелся маленький коридорчик, который заканчивался такой же дверью. Я кинулась к той двери — она оказалась заперта.

Жук открыл глаза. Он все понял и пополз. Он вполз в этот маленький тамбур, а я закрыла дверь на засов. Мы были в безопасности. Во всяком случае, на какое-то время.

Жук по-турецки сидел на полу и покачивался. С ним опять началось что-то ненормальное.

— Горит, — лепетал Жук. — Вот тут горит… На спине…Жук показывал куда-то себе за плечо. Я решила посмотреть, что у него там. Я стащила с него куртку и попыталась стащить рубашку. Но не успела — Жук отвалился к стене, и моя рука оказалась зажатой между его лопаткой и бетонной плитой. Спина Жука была холоднее бетона. Раза в три».

Одиннадцатый вечер

— Я все-таки не понял, — сказал Корзун. — Что это там в начале?

— А что такого? — спросил Борев.

— А то, что он, этот Жук, нашу историю рассказывает.

— А у нас уже есть история?

В этот день они снова обкапывали палатку рвом. Ров стал глубже, и палатка напоминала теперь настоящую крепость. Кроме этого, Корзун отправился после обеда в деревню и вернулся с пригоршней маленьких оловянных крестиков. Сказал, что купил у одной бабки.

— Бабка эта непростая. — Корзун заговорщически всем подмигнул. — Божественная бабка. Может все. И порчу навести, и приворотное зелье состряпать. Я ей пятьдесят рублей дал, а она мне вот эти крестики. Один сказала на шею повесить, а остальные вокруг разместить. И тогда ничего не проникнет.

После этого Корзун сходил к завхозу и выпросил у него молоток и гвозди. И целых два часа прибивал к окрестным соснам крестики, выстраивая защищенное пространство в виде пентаграммы. При этом он два раза угодил себе по пальцам и один раз уронил молоток себе на ногу. Очень ругался, но к вечеру создал все-таки закрытое для вторжения пространство. Ребята из других палаток смотрели на Корзуна с улыбкой и вертели пальцем у виска.

Вечером, как только протрубили отбой, Корзун сразу же принялся обсуждать историю из черной тетради.

— Этот парень… — начал он. — Этот парень, ну, Жук, он же про нас рассказывает.

— Про что?

— Ну, сами смотрите — мы сидим, рассказываем друг другу страшные, а на самом деле не страшные истории. И тут появляется новенький. И начинается!

— Что начинается? — спросил Борев.

— События!

— Корзун, да какие вообще события-то? — Борев жевал большой кусок сосновой смолы и ковырялся в зубах хвоинкой.

— Как это какие? Да тут черт-те что происходит! Одно мясо это…

— Корзун, ты надоел уже, — сказал Малина.

— А сам-то ты чего амулет от сглаза повесил? — огрызнулся Корзун.

— Какой амулет? — Малина похлопал себя по карманам. — Нет у меня никакого амулета.

— Нет? — выдохнул Корзун.

— Нет. И никогда не было. Тебе приснилось, Корзун. Ты не болен случайно?

— А мне казалось… — Корзун был озадачен. — А мне казалось, что у тебя амулет…

— Корзун, ты давай успокойся лучше, — посоветовал Малина. — И давай слушать будем. Самое интересное начинается. Правда, Борев?

— Это точно. — Борев выплюнул в окошко комок сжеванной коры. — Самое интересное у нас впереди. Новенький, давай читай. А этого Корзуна ты не бойся. У него у самого холодные пятна на спине скоро пойдут.

— А я и не боюсь. — Новенький достал тетрадь и продолжил чтение:

«Пятно было ледяным. Цвета скорее не фиолетового, а сизого. Цвета голубя. Пятно спало под кожей и чуть-чуть выделялось над ее поверхностью, как будто там было спрятано плоское блюдечко от китайской лапши. И формой пятно тоже напоминало блюдечко, только слегка удлиненное по краям. Это пятно было совсем не похоже на тот синяк, который я трогала у Дэна. Тот был нормальным. Обычным синяком. Долбаните себя как следует по коленке чем-нибудь корявым, и вы сразу же обнаружите у себя такой же. Синяк у Жука — ненормальный. Это не синяк.

Я натянула перчатки и попробовала пощупать пятно посильнее. Пятно вдруг зашевелилось, и кожа над ним сразу покрылась напряженными красными венами. Я отдернула руку и еле сдержалась, чтобы не закричать.

Жук застонал и открыл глаза.

— Что там? — спросил он. — Что?

— Ничего, — сказала я. — Просто синяк. Ты ушибся сильно, вот и синяк.

— Это там, — прошептал Жук. — В трубе. Когда мы задом наперед лезли, стукнулся. Больно. И жжет…

— А Дэн? — спросила я. — Дэн стукался?

— Не знаю… Я на него не смотрел… Может…

Пятно успокоилось.

— Может, зеленкой помажем? — предложил Жук. — А еще свинцовая примочка здорово помогает…

— Да чего там мазать-то? И так все пройдет…

Конечно, пройдет. Час-другой, и все это пройдет. Эта дрянь…

Пятно зашевелилось. Жук застонал. Правой рукой, осторожно, чтобы Жук не видел, я придвинула к себе самострел. Пятно явно беспокоилось. Оно сместилось от лопатки вниз, замерло и стало мелко дергаться. Жук завизжал и укусил себя за руку. Смотреть на это было жутко, но закрыть глаза я не могла. И отворачиваться я не могла, я должна была смотреть, ничего другого мне не оставалось. Пятно рванулось к плечу, снова замерло, а потом стало медленно, сантиметр за сантиметром разрываться на две части. Оно расходилось в стороны. Превратилось в восьмерку, а потом разделилось вовсе.

Сначала Жук сипел, потом потерял сознание, и я подумала, что ему очень повезло, ну, что он свалился в обморок. Я сама чуть не грохнулась в обморок от всего этого. Я хотела бежать, бежать, бежать.

Новое пятно успокоилось. В месте разделения наливался красным разрыв, кожа тут потрескалась, и из этих мелких трещин сочилась прозрачная жидкость.

Я надела на Жука рубашку, Жук был без сознания.

Он очнулся минут через пятнадцать. Все пятнадцать минут я сидела и сторожила. Кажется, ему стало лучше. Во всяком случае, безумия во взгляде больше не было. И температура вроде бы спала. Только пот по лбу катился.

— Черт, — сказал Жук. — Как-то я вырубился… Что со мной?

— Скорее всего, грипп, — сказала я. — Тебе стало плохо, и мы пришли вот сюда. Теперь ты отдохнул.

— Ага. — Жук увидел свой самострел и сразу потянулся к нему. — Я так и подумал.

Я не решилась ему помешать. Я лишь вспомнила, что надо делать с гранатой. Прижать ручку, выдернуть кольцо, отпустить ручку, кинуть. Получи, фашист, гранату.

Жук проверил самострел, остался доволен.

— Что мы сидим? — спросил он и бодро, как-то даже рывком вскочил на ноги. — По-моему, пора двигать.

— Пора, — согласилась я.

— Могу поспорить, что вон там, за углом есть указательная стрелка. — Жук взял рюкзак, открыл дверь, и мы вышли в коридор.

Стрелка и в самом деле была, но я на нее не смотрела. Я смотрела на Жука.

— Отлично! — сказал Жук. — Нам туда.

И неутомимым шагом спортсмена-марафонца двинулся в указываемом стрелкой направлении. Я за ним еле поспевала.

— Володька заблудился, — рассуждал Жук. — И Дэн заблудился. Тут уж ничего не поделаешь. Но наша задача теперь заключается в том, чтобы найти выход и позвать на помощь людей. Мы баллончиком отмечали все повороты, так что их быстро найдут. И окажут первую медицинскую помощь, если нужно.

Да, думала я. Окажут. А у меня даже никакого оружия. Хотя нет, есть граната. Интересно, он о ней помнит?

— Кстати, Валя. — Жук обернулся. — Я там тебе гранату давал. Тебе ее не тяжело тащить?

Он о ней помнил.

— Тяжело, — сказала я.

— Правильно. — Жук забрал гранату. — И рука болит. Гранаты девушкам не игрушка.

Он забрал у меня гранату.

— К тому же она не настоящая. — Жук захихикал. — Учебная. Я вас наколол. Ею и кошку не убьешь.

Это уж точно, подумала я.

Мы вышли к мосту. Мост, вернее мостик, был перекинут над провалом. В этом месте коридор как бы расширялся и образовывалось пустое пространство, над которым был переброшен мостик. Жук зашел на мост и сразу же, как водится, плюнул вниз. Я осторожно перевесилась через перила.

Ничего видно не было. Наверное, внизу был ручей. Или река. Запах снизу поднимался соответствующий — водяной. Но не только водяной. То ли нефтью, то ли еще чем пахло от этой воды.

— Это река, — объяснил мне Жук. — Она течет в подземное море. В это море впадают все подземные реки этой стороны… И не только этой… Это очень необычное место…

Интересно, откуда он про все это знает? Впрочем, я догадывалась. Жук сел на мостик и свесил ноги. Он поглядел на меня и стал рассказывать.

Быстро, как будто слова вырывались из него сами, против воли.

— Но там есть не только море, там есть еще… Я не знаю, как это можно назвать. Но оно существует гораздо дольше, чем существуют люди. Может, это алтарь, может, это храм. Его построили те, первые существа. Они жили в те времена, когда люди еще бегали по зеленым равнинам в виде мерзких полосатых сумчатых крыс! Первые существа были великой расой! Да, моя милая Валя, да! Они владели планетой, и все, что могло двигаться, все древние твари, обитавшие в том мире, подчинялись Их воле. Даже больше. Они могли управлять камнями, Они могли управлять водой. Они могли управлять ветром. А потом случилась катастрофа, никто не знает, что это была за катастрофа, но первые существа почти все погибли из-за яда, разлившегося в воздухе. Выжило совсем мало. Те, кто выжил, спустились под землю и стали жить там в светящихся каменных лабиринтах…

Жук замолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. Он пошевелил плечами, будто старался нащупать что-то там, у себя за спиной.

— Пятна… — сказал он. — Дэн дурак. Это не пятна. Это не пятна… Это слуги… ЕГО слуги! Он их кормит… кормит их…

По подбородку Жука потекла белая струйка. И я увидела, как под рубашкой задвигались эти твари.

— Крысолов кормит их… Они служат ему, они Его глаза, они Его уши… Если бы ты знала, как это больно…

Не знаю, что тогда случилось, скорее всего, Жук прикусил язык — на губах у него проступила красная пена. А может, это пятна стали рвать его изнутри…

Жук согнулся пополам и сидел так, наверное, с минуту. Потом он выпрямился и продолжил как ни в чем не бывало:

— Первые существа спаслись под землей. Но яд все равно уже отравил Их. Они умирали, медленно умирали, по одному. А потом, через много тысяч лет или даже через много миллионов лет, появились первые люди.

Жук сделал паузу и посмотрел мне прямо в глаза.

— Первые люди были Их пищей, — сказал он.

Жук сидел на мосту и рассказывал. Я его слушала. Читала по губам.

— Они выходили по ночам и заманивали своими песнями людей в пещеры. И люди боялись Их и по ночам сидели вокруг костров и заводили ручных волков, чтобы те предупреждали об опасности. Ненавижу ваших волков!

Жук стукнул кулаком по перилам.

— Но древних существ становилось все меньше и меньше, и люди отвыкли от Них. Они стали считать Их демонами. И придумали средства, чтобы бороться с Ними. И люди убили почти всех. Последние оставшиеся вынуждены были уйти в самые глубины земли и ждать там.

Жук снова плюнул вниз. Я подумала, что вот лишь эта привычка осталась от того Жука. Забавно: самое устойчивое, что было в Жуке, — это привычка плевать с высоты. Плевать с высоты в первобытное чернеющее море.

Жук продолжал рассказ:

— Последние теперь очень редко выходили на поверхность, только когда Им очень сильно хотелось есть. Или когда хотели есть Их слуги. Или когда надо было принести жертву на алтаре… И Они не утратили искусство заманивать людей и других тварей и пользовались им. Теперь пользоваться своим искусством Им было даже проще, чем раньше, потому что люди перестали в Них верить. Древние существа могли наслать какой угодно фантом, могли свести человека с ума. И это было очень легко сделать, потому что люди в Них теперь не верили. В Них верили лишь старики и дети. А когда кто-нибудь пропадал без вести, всегда считали, что человек или утонул, или уехал куда-нибудь. А это Они. Они живут под вашими городами, под заводами, под реками. Они прокапывают туннели вверх и ждут, ждут.

Жук никогда не говорил так много, долго и складно. Жук никогда так не говорил. Потому что это был не Жук.

— Они ненавидят людей, захвативших Их землю. Сейчас Их совсем мало, и Они почти все время спят. Но иногда Они просыпаются. Они просыпаются, просыпаются в те дни, когда ядро Земли начинает волноваться и приближаться к поверхности. В дни, когда лунатики выходят на свои прогулки, когда живым тварям не спится, когда живые твари чувствуют тоску и печаль, когда луна становится кровавой и большой! Сегодня такой день.

Он посмотрел мне в глаза.

— Иногда мы просыпаемся, Валя, — сказал Крысолов.

Я вздрогнула.

— Если встать лицом к востоку, то ты увидишь, как постепенно, минута за минутой вода начинает краснеть и наливаться силой…

Он еще что-то рассказывал про это море и про храм, существующий под городом в самой глубине, про пятна, но я не слушала, я боялась, что его рассказы взорвут мне голову. Я боялась, что умру от страха или не вытерплю и прыгну туда, в эту реку. Хотя я и боюсь высоты.

— Черные камни выстраиваются в круг, и жертва сама восходит на древний алтарь… Когда-нибудь придет день, и Они вернутся. Потому что Они умеют ждать.

Я зажмурилась, и Жук замолчал.

— У нас, кстати, леска имеется, — улыбнулся он, когда я снова открыла глаза. — Можем рыбу половить… Есть-то хочется.

Я заметила, что Жук даже как-то изменился, он похудел, щеки впали, а глаза блестели неожиданным блеском.

Видимо, в этот раз я не смогла справиться с лицом. Жук посмотрел на меня с подозрением, а потом сказал:

— Не хочешь — как хочешь. Пойдем дальше. Я думаю, недалеко уже осталось. Зря не хочешь рыбку половить. Зря.

Он легко вскочил и пересек мостик. Я еще раз посмотрела вниз. Мне показалось, что внизу переливается какая-то колдовская дымка. Впрочем, может, это был просто обычный туман, не знаю.

— Тот, кто увидел берега этого моря, уже не возвращается, — сказал Жук и направился дальше, в коридор. — Тот, кто взошел на алтарь…

Если бы у меня была сейчас граната, то я бы не выдержала и наверняка бы взорвала к черту этот мостик, чтобы не быть с этой тварью на одном берегу. Он будто подслушал мои мысли, обернулся и поманил меня пальцем. И я послушно пошагала за ним.

Не знаю, чем бы все это кончилось. Но Жука вдруг снова качнуло, повело в сторону, и он снова упал и застонал. Я осторожно подошла поближе. Жук смотрел в потолок.

— Валя, — сказал он, — зачем ты меня обманула?

— Я тебя не обманывала, Жук.

— Обманула… — Жук облизал губы. — Это ведь не синяк…

— Синяк, — уверила я его. — Это синяк.

— Я не помню, что я делал в последнее время. Не помню… Мы сидели перед какой-то дверью, а затем я оказался тут… Как?

— Мы пришли сюда.

— Я не помню… Скажи мне, только говори правду… Это пятно?

Я улыбнулась.

— Ну, какое пятно? Это не пятно…

— Не ври мне! — неожиданно рявкнул Жук. — Не ври! Это он!

Я заплакала. Во второй раз за последний час. Я становилась сентиментальной, это плохо.

— Значит, пятно, — заключил Жук. — Я же чувствую, что не все в порядке… То холодно, то жарко. И шевелится что-то… А то еще какие-то провалы… Как дырки в голове… Значит, пятно.

Жук замолчал и задумался.

— Оно залезло на меня где-то… И может слезть тоже… и может залезть и на тебя. Я подумаю.

Мне хотелось сказать ему, чтобы он думал быстрей, пока из него опять не появился тот, другой, но я не стала его торопить. Жук думал минут пять.

— Хорошо, — сказал он. — Я придумал. Только ты должна дать мне слово, что ты все сделаешь, как я скажу.

— Я не могу…

— Обещай! — рявкнул Жук. — Обещай мне!

Я пообещала. А что мне было делать? Жук снял куртку и стал отстегивать с пояса патронташ.

— Ты чего делаешь? — не поняла я.

— Ты обещала! — напомнил Жук.

Я кивнула. Жук снял патронташ и протянул его мне.

— Надевай! — приказал он.

Я взяла пояс. Жук показал, как его надо закрепить.

— Теперь самострел. — Жук протянул мне оружие. — Ты сейчас его возьмешь и больше мне не возвращай… Даже если я буду просить… Предохранитель здесь. Прицел чуть сбит, поэтому надо целиться влево на пол-ладони. Бьет уверенно на сто метров. В мешке… В мешке сама посмотришь, что там. Возьми одну гранату. Другую я оставлю… Да, оставлю.

— Ты чего это?

— Слушай меня!

Жук взял себе гранату.

— Я знаю, чем можно его убить, — сказал он. — Откуда-то знаю…

— Чем? — спросила я.

— Его можно убить…

Жук замолчал. Лицо его скривилось от боли, я заметила, как Они зашевелились под кожей. Будто волны под рубашкой заходили.

— Его можно убить… — снова попробовал сказать Жук, но пятна не давали ему говорить.

Жук извивался, рычал, пытаясь остановить Их, но не мог. Одно из Них выползло из-под воротника рубашки и стало обхватывать шею. Я сделала шаг назад.

— Беги! — заорал Жук. — Беги!

Я стала пятиться.

Пятно сползло из рукава и стало медленно перемещаться на стену.

— Это есть в мешке… — шептал Жук. — То, что может его убить… Это есть в мешке… Беги!

Я побежала.

Я бежала, размазывая слезы и спотыкаясь, поворачивая направо, поворачивая налево. Потом в спину ударил горячий воздух, бумкнуло, уши сдавило волной, стены вздрогнули, по коридору прошла пыль. Лампа над моей головой разбилась и осыпала меня мелким стеклом. «Ф-1». Разлет осколков…»

Двенадцатый вечер

— Интересно, чем его можно убить? — спросил Корзун. — Эй, новенький, чем его можно убить?

Новенький не ответил, лишь пожал плечами.

— Не забегай вперед, — сказал Борев. — А то потом неинтересно будет.

— Владыкина из третьего отряда положили в изолятор, — сообщил Малина.

— Чего? — встрепенулся Корзун.

— Говорят, корь.

Корзун скрипнул зубами.

— Ага, корь! Два дня назад пацаны решили отсюда соскочить и пошли прямо, через лес. Тут тридцать километров и железная дорога. У них компас был. Шли они по лесу шли, наверное, полпути уже прошли, и вдруг раз — из-за деревьев выскакивают мужики. С автоматами и в ОЗК. Куда, говорят, вы идете, пацаны, тут никуда пройти нельзя, потому что карантин — на железной дороге состав перевернулся со фтором. Этих пацанов в грузовик закинули и назад привезли. А потом у всех в лагере компасы отобрали. А родителям говорят, что мы ушли в поход и вне зоны досягаемости…

— А что такое ОЗК? — спросил Корзун.

— ОЗК, дурило, — это общевойсковой защитный костюм, — пояснил Малина. — От радиации, газов и микробов разных.

— Решили сбежать? — пожал плечами Борев. — Ну и придурки. Я бы никогда отсюда не сбежал.

— Почему это? — Корзун повернулся к Бореву.

— Потому что тут начинается самое главное. Правильно, что у них компасы отобрали, а то бы в лесу все позаблужались бы. Все бы разбегаться стали. А я говорю — тут все самое интересное начинается.

— Как это главное? — допытывался Корзун. — Что это интересное?

— Увидишь, — загадочно ответил Борев.

Вмешался Малина.

— А я вспомнил, — сказал он. — Я однажды на чердаке журнал нашел, там вот тоже такое было.

— Какое такое? — Корзун развернулся уже к Малине.

Малина загадочно улыбался.

— Там все так и описано, — стал рассказывать он. — Земной спутник был захвачен инопланетянами, и все, кто смотрел передачу со спутника, сами превратились в инопланетян и поубивали всех вокруг. Всех в подвале центра управления. И с ними никак нельзя было справиться, разве что бомбу сбросить. Потому что каждый, кто видел этих существ, сам сразу же становился инопланетянином.

— На нас тоже сбросят бомбу, — сказал Корзун. — Хотя почему? Я лично никаких инопланетян не видел…

— И тогда, — продолжал Малина, — перед тем как сбросить бомбу, решили, что надо послать в подвал одного чувака. Он был слепой от рождения, но у него было отличное чувство пространства и он очень хорошо слышал. Его вооружили автоматом, и он должен был перебить их на слух. Этот чувак спустился в подвал и перестрелял всех, кроме одного. А последний пришелец включил запись, какой-то набор звуков. Слепой выстрелил на щелчок тумблера и убил последнего. А эти звуки все раздавались и раздавались, и вдруг слепой почувствовал жуткий холод на правой руке, а потом на груди, а потом он вдруг почувствовал, что его руки начинают превращаться в когтистые лапы. Эти звуки превращали его в инопланетянина. Слепой понял, что если он станет инопланетянином, то на весь город придется сбросить бомбу. Тогда он засунул ствол автомата себе в рот и застрелился. И перед тем, как застрелиться, он первый раз в жизни увидел мир своими глазами. Глазами инопланетянина.

— И к чему ты все это рассказал? — спросил Корзун. — При чем тут мы?

— При том, что звуки и слова — они тоже могут изменять людей. Вот мы слушаем этот рассказ уже который день и сами постепенно изменяемся, превращаемся…

— Ни в кого я не превращаюсь! — злобно сказал Корзун.

— Ну-ну, — хмыкнул Борев. — Все так думают…

— Это только кажется, что ты не изменяешься, — объяснял Малина. — А на самом деле ты изменяешься очень быстро. Вот ты, Корзун, прислушайся к себе.

Корзун замолчал и стал прислушиваться к себе. Он прислушивался довольно долго, и вдруг Борев понял, что Корзун вовсе не прислушивается к себе, а молится.

— Корзун, ты что делаешь? — спросил Борев.

— Отстань.

— Народ, слушайте, Корзун молится! — крикнул Борев.

— Болваны, — тоже крикнул Корзун. — Надо прекратить читать эту черную тетрадь! Надо завязывать! А то у нас крыша совсем спрыгнет. Мы тут друг друга поубиваем просто…

— Поздно, Корзун, поздно, — хихикал Борев. — Процесс уже пошел… Скоро ты покроешься сизыми пятнами…

Корзун отвернулся к стене палатки. Борев перестал смеяться и решил по обыкновению посмотреть в окно. Церковь светлела в наступающих сумерках, и от этих сумерек чудилось, что церковь не белая, а розовая. И еще что-то произошло с вечерним светом, и Бореву показалось, что чернота стала сползать с куполов и растекаться по розовой известке.

— Кстати, видели, сегодня физрук в помойке крыс жег? — сказал Малина. — Целую кучу крыс.

— Видели, — кивнул Борев. — И правильно делал. Давайте лучше слушать историю. Новенький, сколько там у тебя еще осталось?

— Скоро кончится, — сказал новенький.

Черная тетрадь была уже приготовлена. Она лежала у новенького на груди и ждала своего часа.

— Скоро кончится, — повторил новенький.

«Сначала я хотела вернуться назад, туда, где остался Жук. Но потом поняла, что это бесполезно. Что надо идти в эту сторону. Что выход, если он даже и есть, находится там. Я отошла еще на некоторое расстояние и увидела конец коридора. Коридор обрывался и без всякого перехода превращался в пещеру. Место перехода выглядело не очень приятно — гладкие бетонные стены переплавлялись в неровный красноватый камень, будто что-то живое врастало в неживую бетонную плоть. Я вспомнила, что говорил Жук. Что эти существа могут управлять водой, ветром и камнями. И светом. Ламп в этом коридоре больше не было, а свет был — стены светились как бы сами по себе. Я стояла на пути в мир, где обитали существа, для которых люди были едой…

…скоро все кончится, я буду думать, вспоминая события этой ночи, думать и решать для себя: почему я тогда не боялась? И умные доктора в одноразовых зеленых халатах объяснят мне, что у меня был сильный нервный шок — в этом все дело. Что мой мозг как бы отстранился от всего, что со мной произошло, и выстроил защитные барьеры.

И еще они объяснят мне, почему я не боялась: потому что на самом деле всего того, что со мной случилось, в реальности не происходило, что все это, весь этот поход в подземелье, было моим бредом. Что будто бы мы спустились в подвал, а туда прорвался какой-то газ и этот газ вызвал галлюцинации. И чтобы доказать свою правоту, они предъявят мне Дэна и Жука, обоих целыми и невредимыми. Но я-то знаю, почему они целы и невредимы — потому что их спасла я. Но они убедят меня, эти взрослые дяди, что ничего этого не было, и я сделаю вид, что верю им. Хотя всегда буду знать — то, что случилось тогда в День Всех Святых, случилось на самом деле…

…подводные очки. Зачем Дэн взял подводные очки? Впрочем, очки весили немного, и я их решила оставить. А вдруг придется плыть? Тут везде какие-то реки обнаруживаются.

Свисток на шее. Забавно, но я совсем забыла про этот свисток. И Жук забыл, и Дэн забыл. Хотя куда тут можно свистеть? Свисток я не стала выкидывать, а вдруг пригодится?

Последней вещью в рюкзаке Дэна был кроссовок Володьки. Кроссовок Володьки мне был не нужен.

Я вывернула мешок Жука. В мешке Жука нашлись: теплые носки, два шоколадных батончика, пачка соли, серебряная вилка. Зачем Жуку понадобилась тут соль? Непонятно. А вилка? Серебряная… Ясно. Серебряной вилкой и можно убить Крысолова. Как только? В глаз ему, что ли, воткнуть?

Еще в мешке обнаружилась бутылка с бензином, наполовину пустая. Ее я тоже решила прихватить. Ну и, конечно, надувная подушка. Надувную подушку я тоже прихватила.

Граната. Граната хранилась в моей сумочке, но теперь я достала ее и поместила в специальный кармашек на патронташе.

В результате ревизии припасов в моем инвентаре остались: свисток, очки, вилка, бензин, подушка, баллончик, компас, леска, граната. Кажется, все. Остальное осталось лежать на полу, забыто.

Да, вот еще. Я свинтила с баллончика колпачок и написала на стене: «Валя, Дэн и Жук были здесь». Потом еще добавила: «И Володька тоже».

Затем я перебинтовала себе руку. Забавно, но раны на руке почти затянулись. Я даже испугалась, что на мне тоже завелось пятно, и на всякий случай ощупала себя. Нигде не было этого холода, видимо, порезы затянулись просто от страха. Такое иногда бывает. Моему двоюродному брату в драке откусили палец, а он заметил это только через десять минут.

Все. Закинула рюкзак за плечи и шагнула в пещеру.

В пещере оказалось гораздо теплее, чем в коридоре. Я потрогала стены — они были почти горячие. Тепло, наверное, исходило из самой земли. Я слышала, что шахтеры уже на глубине в триста метров работают раздетыми. Потому что жарко. Интересно, на какой глубине я сейчас нахожусь?

Я шагала довольно уверенно — в правой руке через плечо самострел, в левой зажата вилка. Для борьбы с мировым злом вполне достаточно. Наверное.

Очень скоро пещеры стали разветвляться, но я на это никакого внимания не обращала — всегда шагала в средний проход. И через каждые двадцать шагов ставила на стене пещеры метку из баллончика, так, чтобы от одной метки было видно другую.

Постепенно пещеры все меньше напоминали коридоры и все больше походили на сказочное подземное царство — потолок стал выше, стены окончательно утратили гладкость и стали совершенно кривыми, а с потолка свисали сосульки, которые называются как-то по-научному, но я напрочь забыла как.

Эти сосульки были красивыми и разноцветными, мне даже захотелось сорвать одну на память. Я протянула к сосульке руку и потянула за холодный конус, как вдруг из-за сосульки высунулось пятно.

Это пятно слегка отличалось от тех, что поселились на Жуке. Наверное, это было взрослое, самостоятельное пятно: по нижней его стороне струились многочисленные мелкие ножки, спинка была покрыта чешуей, а на передней части имелись маленькие красные глазки и зубастая пасть. Пятно заметило меня и засуетилось, оно то ли спало, то ли занималось какими-нибудь своими пятнистыми делами, то ли просто не ожидало меня увидеть. Так или иначе, пятно растерялось и раскрыло рот, я же, завизжав и совсем не думая о последствиях, ткнула его серебряной вилкой.

Ткнула от души. Вилка вошла прямо между глаз, пробила с хрустом чешую и воткнулась в сосульку. Пятно дернулось и повисло на вилке, как старая стелька. Сороконожьи ножки растопырились и безжизненно опали, из пасти потекла красная слюна.

— Так вот, — сказала я. — Получи!

А потом произошло непонятное. Пятно вдруг шевельнулось. Сначала я думала, что это остаточные рефлексы, последние вздохи, пробегание всяких там нервных импульсов и тому подобная ерундистика. Но потом пятно зашевелилось как-то более осмысленно. Я протянула руку и осторожно дотронулась до вилки. Пятно скосило на вилку глаза и затряслось. Я отдернула руку. Пятно оживало на глазах. Оно шевелилось уже более активно и даже начинало грызть вилку. Я не могла понять, почему это все происходит, — вилка-то была серебряная! Она должна была убить это пятно, а оно ничего — постепенно приходило в себя, очухивалось и, судя по красным искоркам в глазах, собиралось преподать мне урок надлежащего поведения.

— Ты чего? — спросила я у пятна.

Пятно напружинилось, уперлось ножками в сосульку, отлепилось от нее и упало на пол. Упало пятно на спинку, тут же зашевелилось и стало вытаскивать из себя вилку. Я смотрела на все это и не знала, что мне делать. Пятно семенило ножками все быстрей и быстрей, вилка выдвигалась все дальше и дальше, пока не упала. Пятно перевернулось на живот и зашипело. Я ничего лучшего не придумала, как попытаться раздавить пятно ботинком, но пятно ловко увернулось, взобралось на стену и скрылось в неизвестном направлении.

Я подобрала вилку. Почему вилка не сработала? Жук сказал, что в мешке у него есть то, что может убить Крысолова. В мешке были шерстяные носки, шоколадные батончики, соль и серебряная вилка. Из всего этого колющими и режущими свойствами обладала лишь вилка. К тому же вилка была серебряной, а значит, обладала бактерицидными и другими полезными свойствами. Всем ведь известно, что именно серебром, серебряной пулей с особыми знаками, можно убить вампира и оборотня, что если капнуть расплавленным серебром на любую зарвавшуюся нечисть, то она сплавится и помрет. Несомненно, что именно вилку имел в виду Жук, когда говорил, что у него есть, чем убить Крысолова. Почему же вилка тогда не сработала? Может, серебро не совсем чистое?

Я стала разглядывать вилку. Было довольно темно и видно было плохо, я даже пожалела, что выкинула фонарики. Сейчас бы эти фонарики мне очень пригодились. Тут мне в голову пришла мысль — я взяла баллончик и распылила на стену довольно много краски. Краска легла большим кругом, который очень хорошо освещал все вокруг в радиусе метра. Я поднесла вилку к этому светящемуся кругу и разглядела на ручке две буквы.

«NS». Что такое «NS»? Должно быть, материал, из которого сделана вилка. Я прислонилась спиной к какому-то камню и стала быстро думать. Вспоминала уроки химии, вспоминала, что может означать «NS». И вдруг вспомнила. NS означало нейзильбер. Черт! Нейзильбер! Сплав меди, никеля и цинка. Ах ты! В этой вилке нет ни грамма серебра! Этой вилкой нельзя никого убить, даже самого завалященького вампира! Зачем же Жук взял ее с собой?

С химией у Жука было плохо, вот зачем!

Я огляделась. Без вилки я чувствовала себя какой-то безоружной. Я оглядела еще раз вилку, уже скептически, и спрятала ее в свободное отделение патронташа. Воткну кому-нибудь потом в глаз. Ха-ха. Становлюсь циничной. На меня вдруг накатилась какая-то дурная веселость, я взяла и крикнула:

— Эй, Крысолов! Ты полный придурок! Я оторву тебе твою грязную бороду! Ты у меня сожрешь свои пятна без уксуса!

Мне почему-то казалось, что у Крысолова есть борода. Борода, зубы, когти. А как еще могло выглядеть существо, появившееся на свет тогда, когда не было даже людей? Только так.

Пещеры ответили далеким, еле слышным сухим смехом, который я почему-то вполне расслышала.

Я вскинула самострел.

— Давай…

И тут я поняла, что имел в виду Жук, когда говорил, как можно убить Крысолова.

Соль.

Я вспомнила. Жук поморщился и рассказал мне:

— Соль убивает все нечистое. Раньше, когда сжигали ведьму, пепелище посыпали солью, чтобы она назад не возродилась. А колдунам в рот лили расплавленную соль… Я же говорю, хотел соляную стрелу сделать, не успел. А этой стрелой надо стрелять почти в упор…

Соль. Соль! Я оставила соль там, в коридоре. А вместо соли взяла эту дурацкую вилку! Я развернулась и побежала назад. Хорошо хоть, что я додумалась отмечать свой путь из этого баллончика — бежать по сияющим меткам было легко. А бегала я хорошо.

На двадцать второй метке я увидела начало коридора. На полу лежало все, что я оставила, — фонарики, носки, пустой вещмешок… Соли не было. Соль исчезла! Я приказала себе успокоиться, глубоко продышала легкие, помассировала переносицу. Немножечко помогло. Я огляделась еще раз, уже повнимательнее. Вдоль стены тянулась маленькая слизистая дорожка. Скорее всего, это пятно. Пятно пришло и утащило соль.

Почему пятно не полезло по стене? Потому что соль довольно тяжелая и у пятна не было сил волочь его по стене. Крысолов послал пятно, чтобы оно украло соль.

Почему он не вышел сам и не забрал соль? Потому, что он не может взять соль в руки. В лапы.

Почему он не послал несколько пятен? Неизвестно. Скорее всего, у него просто нет достаточного количества этих существ. А вдруг эти пятна тоже живут по тысяче лет? А вдруг они тоже вымирают? Хотя тут дело в другом — пятну для размножения необходима почва. То есть люди. А сколько пятен могут размножиться на одном человеке? Штук пять от силы. А людей у Крысолова мало. Значит, и пятен мало. И скорее всего он послал заняться проблемой с солью одну тварь, а не несколько.

Соль тяжелая. Навряд ли пятно смогло далеко утащить пачку соли весом в килограмм. Значит, его можно догнать.

И я пошла по следу пятна. Я торопилась — кто мог гарантировать, что Крысолову не придет в голову свернуть сейчас коридоры, или напустить в них воды, или запустить живых крокодилов или там пираний. Мало ли что могло прийти в эту голову? На этого Крысолова никак нельзя положиться.

Но то, что с пятнами можно справиться, я уже знала. Во всяком случае, их можно на какое-то время остановить.

Я догнала пятно метров через пятьдесят. Пятно старалось. Оно взвалило пачку себе на спинку и, быстро перебирая ножками, тащило соль вдоль стены. Иногда оно замирало и давало себе отдых.

Я остановилась метрах в пяти. Сняла с самострела разрывную стрелу и приладила на ее место обычную. Прицелилась. Жук говорил, что надо брать на пол-ладони влево. Я взяла на пол-ладони влево и надавила на курок. Стрела ударила в бетон в полуметре от пятна. Пятно остановилось и развернулось в мою сторону. Оно ощерилось, но соль не бросило. Я с трудом натянула резиновые тяги, зарядила новую стрелу, прицелилась и нажала на курок. Снова мимо.

Пятно развернулось и побежало. С пачкой соли на спине оно было похоже на ежика. На ежика, который тащит соль. На упорного ежика, который будет тащить соль до самого конца. Я пошла за пятном, на ходу перезаряжая самострел. Когда пятно остановилось, выбившись из сил, я прицелилась тщательнее, не торопясь, задержала дыхание и выстрелила между ударами сердца.

В этот раз я попала. Стрела угодила пятну в бок, пробила его насквозь и пришпилила к полу. Пачка соли свалилась на пол. Я снова зарядила самострел и приблизилась к пятну.

Пятно отчаянно корчилось, пытаясь слезть со стрелы. Из-под брюшка растекалась красноватая юшка. Глазки его быстро вращались, пытаясь оценить обстановку. Я подгребла самострелом пачку с солью.

— Ну что? — сказала я пятну. — Доигрался?

Я оторвала кусочек картона сверху пачки, набрала пригоршню соли. Пятно замерло и настороженно посмотрело на меня. Тогда я подошла ближе и высыпала всю соль прямо на пятно. Пятно завизжало, завертелось, от него пошел дым, и оно умерло. Скукожилось, почернело и рассыпалось в пыль. Стрела торчала из бетонного пола.

— Вот так, — сказала я. — И так будет с каждым.

Я подобрала соль, развернулась и пошла назад, к пещерам. На границе между коридором и пещерами я остановилась. Достала подушку Жука, надула и устроилась на ней поудобнее. Мне нужна была спокойная обстановка, несколько минут спокойной обстановки.

Я приставила самострел к стене справа от себя, слева от себя положила гранату, растянула на коленях рюкзак. Потом достала разрывную стрелу, изготовленную умельцем Жуком, и осторожно свинтила с нее боевой колпачок. Оторвала от пачки с солью длинный и широкий бумажный лоскут и высыпала на него содержимое стрелы. Черный порошок, видимо, порох, и мелкие блестящие стружки свинца. Я свернула лоскут в трубочку, завернула по обоим концам и стала трясти. И в соответствии с законами физики тяжелый свинец переместился на дно бумажной трубки, а порох остался сверху. Я оторвала бумагу сверху и высыпала на другой лист. Порох очистился от свинца. Я добавила к пороху столько же соли и тщательно смешала. После чего засыпала получившуюся смесь назад в стрелу, завинтила колпачок и зарядила ее в самострел. Я была готова продолжать путь. И была готова встретиться с Крысоловом.

Пачку соли я взяла с собой.

Я вернулась в пещеры, прошла по меткам до сосульки, где мною было ранено пятно, набрала в левый кулак соли и двинулась дальше. Я слышала, что раньше такой прием дети применяли против волков — идут по лесу — навстречу волк, а они ему в глаза соли — и все, нету волка, бежит к ближайшему водоему промывать зрительные анализаторы проточной водой. Конечно, правой рукой я кидала более метко, чем левой, но правая рука у меня была вся изрезана и к тому же в правой руке у меня был самострел.

Я продвигалась не спеша, внимательно смотря под ноги и даже принюхиваясь. Не знаю, зачем, мне казалось, что Крысолов должен пахнуть рыбой. Но рыбного запаха я пока не ощущала. В таких условиях по запаху ориентироваться легче всего.

Становилось все жарче и жарче, а сосульки становились все толще и толще. И росли они не только с потолка, но и с полу. Сосулек было много, и, когда все они превратились в настоящий лес, я, к своему удивлению, услышала голоса.

— Валя, привет, — говорил Дэн. — Как дела?

— Валя, присоединяйся к нам, — говорил Жук. — Нам тут скучно. И холодно.

— Э, Валь, зачем ты меня сюда послала? — спрашивал меня Володька. — Мне здесь плохо. У меня здесь нету глаз.

— Скоро, Валь, и у тебя не будет глаз, — добавлял Дэн. — Как у нас всех…

— Глаза — это самое вкусное, — хихикал Жук. — Если долго не ел, надо всегда начинать с глаз…

Они смеялись, смеялись сразу со всех сторон, так что я даже не могла понять, кто где. Я старалась не слушать и шагала вперед между сосульками. Два раза из-за сосулек высовывались пятна, но я грозила им пригоршней соли, и пятна отступали. И тогда голоса наглели и начинали звать меня особенно настойчиво.

— Валя, иди к нам! — звал Жук. — У нас хорошо!

— А помнишь, как мы ходили в поход? — спрашивал Дэн. — Тогда было хорошо! И у нас здесь очень хорошо!

— Я тебя простил, — уверял Володька. — Но если ты не придешь, я рассержусь!

— Мы все рассердимся! — грозился Дэн. — Очень рассердимся!

— И тогда тебе не поздоровится! — рычал Жук. — Очень не поздоровится!

Пространство между сосульками заполнялось рыком и смехом. Наверное, Дэн все-таки не зря сказал про гиененка. Тут явно был какой-то гиененок, во всяком случае, существо из этой породы. Вы скажете, что я тут немного вру — как я могла их слышать, если я на самом деле ничего не слышу и их губ я тоже не вижу. Но я их слышала, их голоса будто звучали у меня в голове.

Потом врачи мне рассказали, потом врачи мне объяснили.

— Очень не поздоровится! — рычали стены. — Тебе очень не поздоровится, маленькая дрянь! Очень!

Они пугали меня, но мне уже было не страшно. Я стискивала зубы и шагала дальше, рисуя на стенах и сосульках круглые знаки. Хотя зачем, я, в общем-то, уже не знала, зачем — вряд ли можно было возвратиться этим же путем. Потом у меня кончилась краска в баллончике, и я выбросила его.

А потом лес внезапно оборвался. Я стояла на самом краю огромной пропасти. Не знаю даже, с чем можно было сравнить эту пропасть. Размерами с несколько футбольных полей и глубиной с девятиэтажный дом. Пропасть была заполнена красноватым призрачным светом и от этого выглядела весьма мрачно. Через пропасть текла река и там, в глубине этой пропасти, впадала в море. Видимо, это было то самое море, о котором говорил тогда на мосту Жук. Вода в нем казалась черной, а на берегу возвышалось построенное из черных камней сооружение, описать которое я не могу даже сейчас. Пожалуй, больше всего это строение было похоже на огромную, закрученную против часовой стрелки спираль. В центре спирали возвышалось нечто, похожее на сложенный из высоких камней конус.

Такие спирали, сложенные из камней, я видела в книжке «Загадки Гипербореи». Там рассказывалось про исчезнувшую древнюю цивилизацию, обитавшую на берегу Северного моря и проникшую во все тайны мира. Так вот, эти гипербореи, они тоже выкладывали по берегам водоемов спирали из камней, знали секрет полета и могли менять маршруты китовых стад.

Я стала спускаться вниз, к спирали. Потому что Крысолов ждал меня там.

Я думала, что никто не знает, что под городом существует такая вот дыра. Что, если вдруг случится землетрясение, сюда, в эту дыру, запросто провалится цементный завод со стадионом. И тогда Крысолов выйдет наружу, он выйдет в мир. А может, он, напротив, погибнет от солнечного света.

Я шагала по грубо вырезанным в камне ступеням и весело насвистывала. Насвистывала я как раз ту самую песенку, которую бормотал Жук: «Идет смерть по улице». Песенка эта почему-то действовала на меня ободряюще.

И вдруг я услышала. Вернее, почувствовала. Легкие колебания воздуха, совсем как тогда, когда Дэн и Жук полезли в эту трубу. Воздух подрагивал, тонко и медленно, будто где-то недалеко кто-то играл на ксилофоне.

Я вспомнила, как тогда Дэн и Жук быстро нырнули в эту самую трубу, совершенно меня не слушая, и я поняла, что эти вот зубодробительные колебания воздуха и есть песня Крысолова. Песня, которой он приманивал детей…

…Доктор потом мне объяснил, почему я слышала голоса, которыми Крысолов разговаривал со мной. Я всего не поняла, но то, что поняла, расскажу. Эти голоса, сказал доктор, он мог посылать прямо в мозг, а те звуки, которыми он заманивал людей в свои пещеры, мозг не мог воспринять. Их надо было слышать именно ушами.

Тут доктор проговорился, а я сделала вид, что не поняла.

— Именно такими модуляциями сирена парализует волю своей жертвы, — сказал он задумчиво, как бы сам себе. — А еще считается, что они могут этими звуками изменять пространство…

И грустно так вздохнул.

А я ведь много книжек читала, «Мифы Древней Греции» тоже читала. А там сирены присутствуют, часто встречаются. И я догадалась, что доктор и вся эта его компания уже давно ищут этих самых сирен. Может, убить хотят, а скорее всего поймать и использовать. В качестве оружия. Ведь если сделать такие передатчики, вот с этими самыми модуляциями, то можно всем мозги накрутить ой-ей-ей как! А если еще и пространство можно изменять!

Я сразу вспомнила, что говорил Жук, когда на него набросились эти пятна. Что эти древние существа могли управлять водой, ветром и даже камнями.

— Да-да, — сказала я, изображая дурочку. — Там этими самыми модуляциями все стены исписаны, места свободного нет.

Доктор улыбнулся и добавил, что это он просто так мне все объясняет, а на самом деле ничего этого ни со мной, ни с Жуком, ни с Дэном не происходило, и я должна это запомнить раз и навсегда. Я сказала, что обязательно это запомню. Еще доктор сказал, что я не должна никому ничего рассказывать, а то меня надолго поместят в сумасшедший дом. Я сказала, чтобы доктор не волновался, я себе не враг. Доктор засмеялся и сказал, что я очень умная и взрослая девочка, и тут же попросил меня, чтобы я зарисовала, как выглядит пятно и как выглядит Крысолов.

Я спросила, зачем ему это надо, а он ответил: чтобы быстрее меня вылечить. Если хочешь избавиться от страха, посмотри ему в глаза, сказал доктор. Я нарисовала, как смогла. Доктор пригласил художника, и он кое-что добавил. Только я видела, что художник хочет специально превратить это в игру. Он, чтобы развеселить меня и показать всю несерьезность ситуации, все время добавлял к моим рисункам какие-нибудь забавные штрихи. То пятно в крапинку нарисует, то глаза у него на таких антеннах изобразит, а Крысолову так и вообще прицепил такой здоровый нос, как у пьяницы. И даже хвост пририсовал. Но я-то понимала, что он все это специально делает, а сам запоминает, как они на самом деле выглядят. Я ему даже подыгрывала и сказала, что пятно похоже на ежика, а Крысолов — на Дуремара из «Золотого ключика». Художник очень смеялся.

А потом доктор попросил меня нарисовать тот камень. Тем же вечером я начала потихоньку записывать эти свои приключения в тетрадь. Тетрадь я утащила у одной медсестры, и она, эта тетрадь, была в черной обложке. А потом оказалось, что в эту тетрадь на самом деле должны были вписывать всех, кто умер в больнице».

Тринадцатый вечер

— Я кино такое видел, — сказал Малина. — Они там тоже идут по лесу, идут и постепенно пропадают. А потом находят в лесу дом, и уже там последних двух убивают.

— Кто убивает? — спросил Борев. — Привидение?

— Не, там вообще непонятно кто. Кто-то их там убивает — и все.

Корзун молчал весь день. Он и сейчас лежал в гамаке и молчал.

— Забавно, — сказал Борев. — Сегодня одна девчонка ногу сломала.

Борев чувствовал себя не очень хорошо. Ушиб на коленке не проходил, напротив, даже потихоньку увеличивался. Сегодня с утра Борев привязал к ноге лист подорожника, но не помогло. Опухоль не спадала, и колено ныло, отчего Борев пребывал в меланхолическом настроении.

— Что же тут забавного? — спросил Корзун.

— Так, — улыбнулся Борев. — Забавно…

— Вы тут психи все, — сказал Корзун. — Видели, кстати, вчера? Целый грузовик увезли.

— Видели, — нехотя сказали все. Почти все.

Один только Борев ничего не сказал. Ему весь день хотелось спать, и после обеда он не пошел смотреть кино, потихоньку смылся и всю вторую половину дня дремал в палатке один. Думал.

— Говорят, эпидемия, — сказал Корзун.

— Эпизоотия, — поправил Малина, собиравшийся стать врачом. — Эпидемия — это когда люди помирают. А когда крысы дохнут, это эпизоотия.

— А у нас и люди помирают, — зашептал Корзун. — С Фогелем-то что? Подавился пчелой?

— Такое бывает иногда, — сказал Малина. — Бывает. От пчел каждый год куча народу гибнет. А Фогель сладкое любил и жадный был, всегда себе сиропа по полстакана наливал. Вот туда оса и залетела. А он по жадности не увидел.

— Негритенка укусил шмелик, он лежит, совсем не дышит, — загадочно сказал новенький.

— Это ты о чем? — подозрительно спросил Корзун.

Новенький промолчал.

— Ну, хорошо, — согласился Корзун. — Пусть пчела. А тот, из третьего отряда, ну пусть у него корь… А крыс-то что, тоже пчелы перекусали? Целый грузовик, да? Или у них корь?

— Это тоже вполне объясняется, — сказал Малина. — С крысами. Обожрались чего-нибудь, вот и передохли. Тут другое плохо…

— Чего это плохо? — проснулся Борев.

— Плохо вот что, — объяснил Малина. — Нас тут могут на карантин задержать. На пару недель.

— О-па! — выдохнул Корзун. — Еще две недели тут торчать?

Борев зевнул.

— У меня через неделю тренировки начинаются… — вздохнул Корзун.

— Вот тут и потренируешься, — захихикал Малина.

— Заткнись! — крикнул Корзун.

Малина замолчал. Какое-то время было тихо.

— Это все из-за этой книжки, — сказал Корзун. — Она во всем виновата…

— Фигня, — снова зевнул Борев. — Чего вы так напрягаетесь? Все в порядке. А история интересная. Я таких раньше никогда и не слышал…

— А давайте со всей этой дрянью покончим, а? — Корзун выскочил из гамака. — Спалим — и все тут! Вон там во дворе, в бочке!

И он двинулся к новенькому, растопыривая руки. Корзун был выше его почти на голову и шире, гораздо шире в плечах, Корзун мог вбить его по пояс в землю. Но новенький не испугался, он стоял и смотрел на приближающегося Корзуна. Смотрел спокойно. Все напряглись и стали ждать, что будет дальше. Когда Корзун стал над ним уже нависать, новенький улыбнулся и сказал:

— Лучше тебе этого не делать.

— Почему это? — вдруг остановился Корзун, наверное, пораженный наглостью новенького.

— Потому что каждая история должна быть закончена. — Новенький прижал к груди свою черную тетрадку. — Это как волшебство — надо произносить все заклинания до конца. А если ты не произносишь заклинание до конца, обрываешь его, то всякое может получиться. Говорят, что если история не закончена, то она начинает жить с нами. Со мной. С вами тоже. Ты ведь не хочешь, чтобы это жило с тобой? Чтобы оно каждый день ждало, ждало…

— Черт! — Корзун пнул подпирающий палатку столб. — Черт!

Палатка вздрогнула, и с крыши что-то сорвалось, заскрипело крыльями и потянуло в сторону леса.

— Что это было? — испугался Корзун. — Что это полетело?

— Это козодой, — сказал Борев. — Он предвещает смерть.

— Придурок! — заорал Корзун. — Ты тоже, видно, свихнулся! Вы тут все свихнулись от этой чертовой книжки!

— Кто пойдет по следу одинокому? — со смехом сказал Борев.

Козодой прокричал уже где-то за рекой.

— Что тогда делать? — неожиданно жалобным голосом спросил Корзун.

— Корзун, — сказал Малина. — Ты «Джуманджи» смотрел?

— Ну?

— Игра должна быть закончена, Корзун. А то будет еще хуже.

— Стойте! — Корзун вдруг подпрыгнул. — Стойте!

— Ну, что еще? — раздраженно спросил Борев.

— Вы что, ничего не заметили? — Голос у Корзуна дрожал. — Ничего?

— Чего еще? — процедил Малина.

— Он же читал нам ее двенадцать вечеров почти в ТЕМНОТЕ! — крикнул Корзун.

Все засмеялись.

— У него ночное зрение, дурак, — сказал Малина. — Как у козодоя. К тому же тут не так уж и темно…

И снова все засмеялись.

— Осталась последняя глава, — сказал новенький. — Я буду читать.

«Песня Крысолова звучала все громче и громче. Пустота была заполнена нервными колебаниями, я чувствовала это, но не слышала. Я шагала вниз по каменным ступеням и напевала песенку про смерть. Справа от меня, в нескольких метрах, текла черная река, впадающая в такое же черное море. Ее вода была похожа на нефть. В голове у меня звучали голоса. Жук, Дэн, Володька, они говорили, спорили, стонали, ругали меня, звали… Звали…

Когда до конца лестницы осталось двенадцать ступеней, под ноги мне кинулось пятно. Я наступила на него и почувствовала, как булькнули у него внутренности, нога моя поехала по сырому, словно это была банановая кожура, я потеряла равновесие, упала и покатилась по ступеням.

Это было довольно больно, на четвертой ступени я ударилась головой об острый каменный край и потеряла сознание.

Не знаю, что меня спасло. Может, я падала не слишком быстро, может, ступени были не очень высокие, но голову я разбила не сильно. Мне самой кажется, что я попала головой на пятно: прежде чем потерять сознание, я почувствовала под затылком что-то мягкое. Так или иначе, я выключилась. И какое-то время провалялась без сознания. Вернее, сознание-то во мне присутствовало, но находилось оно в каком-то растрепанном состоянии, мне виделось, будто я сижу на бесконечном зеленом лугу и воюю с назойливым слепнем. Совсем как в книгах, где герои вырубаются от ударов по голове рукояткой меча, от удара скамейкой или от попадания в ту же голову шрапнели на излете.

Когда слепень начал побеждать, я очнулась. Надо мной, метрах в двух, висела похожая на грязную тряпку тень. Рваные края этой тени колыхались и были похожи на какие-то длинные отростки. Я села, попыталась вглядеться в эту тень по-хорошему, но тень резко метнулась в темноту, оставив после себя отчетливый рыбный запах.

Я потрогала голову. Чуть ниже затылка наливалась продолговатым бугром шишка, но крови вроде бы не было. Череп я не проломила, но сотрясение мозга вполне могло быть. Во рту к тому же чувствовался неприятный железистый привкус, будто всю ночь я проспала с медным пятаком за щекой. Или прикусила язык.

Я осторожно встала.

Ноги держали плохо, к тому же меня тошнило. Кажется, есть сотрясение. Даже наверняка. Это очень плохо — можно в любой момент упасть и отключиться. К тому же мозг при сотрясении болтается в голове сам по себе, и ничто его не удерживает. Придется быть осторожнее.

Смешно — я грохнулась с приличной высоты, пересчитала себе все кости, чуть не сломала голову, а соль из руки так и не просыпала. И ремень самострела тоже — был намотан на кисть правой руки. Все на месте. Рюкзак…

Рюкзака не было! Пачка с солью была в рюкзаке!

Я огляделась. Рюкзак обнаружился метрах в десяти. Три крупных пятна, изо всех сил работая ножками, тащили рюкзак к реке.

— Стоять! — крикнула я и шагнула к ним.

Меня здорово повело вправо, но я сумела сделать еще один шаг. Пятна задвигались быстрее. До реки оставалось метра два.

Я сделала еще шаг, и тут наперерез мне выскочило другое пятно. Наверное, это было то самое пятно, на которое я наступила, — оно было сильно скособочено и двигалось с трудом. Пятно разинуло пасть и подобрало ножки, собираясь прыгнуть. Я слышала, что крысы, если их загнать в угол и поставить в безвыходное положение, утрачивают всякий страх и в ярости кидаются прямо в горло, так вот это пятно очень сильно походило на такую загнанную крысу. Автоматически я стала поднимать самострел, но пятно меня опередило и прыгнуло первым. Я сумела отбить его прикладом и, когда оно шлепнулось на камни, щедро осыпала его солью. Пятно задымилось и рассыпалось в черную пыль.

Другие пятна старались вовсю — до реки оставался метр. Я поспешила к ним, но тут передо мной снова повисла похожая на грязную тряпку тень.

В этот раз я разглядела ее хорошо.

Это был Крысолов.

Никто никогда не видел Крысолова. Это я знаю точно. Потому что если бы кто-нибудь его видел, то обязательно попытался бы нарисовать, а я никогда ничего подобного не встречала. Нигде. Хотя нет, однажды я наткнулась на что-то подобное. Как-то раз в книжном магазине мне попался альбом с рисунками старого испанского художника Гойи. Рисунки мне не понравились, но на одном из них среди стаи разных мерзких чудовищ было что-то похожее на Крысолова. Чудища разоряли небольшой красивый город, а Крысолов висел над ними, держась щупальцем за звезду. Гойя видел Крысолова. А может, и другие художники тоже его видели, но побоялись рисовать? Я бы побоялась, это точно. Тот, кто рисует Крысолова, может с ним встретиться.

Крысолов висел прямо передо мной.

И пока я стояла, завороженная переливами его черноты, завороженная его глазами, завороженная шевелением гладких щупалец, пока я стояла, пятна доволокли рюкзак до реки. Потом они собрались в кулак и столкнули рюкзак в реку. Черная вода поглотила его, легко, без всплеска, без кругов по воде. Рюкзак исчез.

Крысолов растворился. Пятна быстро расползались по камням. Соли, главного оружия борьбы с нечистью, больше не было.

Кроме соли, смешанной с порохом, которой была заправлена боеголовка стрелы.

Я двинулась дальше. Через сорок шагов я вошла в спираль.

Камни, из которых была сложена спираль, были очень необычными камнями. Они были пористые, нет, они были даже не пористые, а как бы состояли из множества маленьких ячеек, которые, в свою очередь, тоже состояли из ячеек, и так до бесконечности. Случайно я приложила к камню порезанную руку и с ужасом увидела, как камень стал втягивать в себя пропитанную кровью материю. Я еле-еле успела стащить бинт с ладони, он исчез в камне.

Спираль закручивалась к центру. Кольца сжимались, и идти становилось все труднее и труднее. В некоторых местах мне приходилось идти боком, а в некоторых даже протискиваться. Клаустрофобия давила очень сильно. Я прекрасно понимала, что убежать из логова Крысолова мне не удастся, я понимала, что постепенно загоняю себя в ловушку, но отступать я не собиралась.

— Идет смерть по улице… — напевала я песенку Жука.

Ход расширился, и я оказалась в круглом высоком помещении, образованном вытянутыми кверху плоскими каменными глыбами. В помещении никого не было, лишь посередине стоял круглый камень с высверленными по бокам дырками. Алтарь.

Я обошла вокруг камня, а потом позвала:

— Эй, Крысоед! Или как там тебя… Ты здесь?

— Ненавижу людей, — сказал голос. — Люди воняют и никуда не годятся! Люди — это паразиты. И рядом с людьми всегда крысы! Ненавижу крыс! Ненавижу людей!

Я потрясла головой. Я слышала! Слышала впервые за пять лет!

— Я долго не мог понять, — голос зазвучал прямо у меня в голове, — почему ты меня не слышишь. А теперь понимаю. Ты глухая?

Я не ответила. Терпеть не могу, когда меня называют глухой.

— Твои друзья — они у меня, — сказал голос. — И пока живые.

— Очень хорошо. — Я осторожно, одними глазами, оглядывалась, стараясь увидеть Крысолова.

— Пока они живые, — повторил голос. — Пока. А ты меня очень разозлила…

— Что тебе от меня нужно? — перебила я.

Я поняла. Поняла, что если Крысолов меня еще не убил, то это означает, что ему что-то нужно. Что он не зря заманивал нас сюда, начиная почти с первого нашего шага. Значит, у него есть какая-то цель…

— Мне от тебя ничего не нужно, — усмехнулся голос, он будто читал мои мысли.

— Врешь, — сказала я. — Нужно.

Красноватый свет, пробивающийся через щели в стенах, вдруг потускнел. Крысолов стал медленно опускаться к алтарю.

— Ты умная, — говорил Крысолов. — И это хорошо. Ваш друг, тот, который угодил ко мне первым, оказался не очень умным. Но даже его я смог использовать — он заманил сюда вас.

— Мы сами пришли, — сказала я.

— Все так говорят, — засмеялся Крысолов. — Все так говорят уже тысячи и тысячи лет. Но на самом деле это не так.

— Ты врешь! — крикнула я. — Врешь!

— Я не вру. Я пообещал его выпустить, если он приведет трех человек. Он привел вас.

— Врешь, — повторила я. — Врешь…

— Я одинок, — говорил Крысолов. — У меня мало помощников. Тот, кто повесился год назад, был хорошим помощником. Но он был старый, долго не выдержал. Мне нужно больше помощников. И мне незачем врать. Ваш друг привел трех человек. Я его отпустил. Он никому не скажет. А когда придет время, я смогу позвать его обратно. Всегда. Я всегда могу позвать своих слуг.

Крысолов загудел. И тут же по стенам заметались тени, потом они задвигались медленнее, и становилось видно, что это пятна. Они собирались вокруг алтаря. Их было немного, не больше десятка. Они шевелились и омерзительно шуршали, словно огромные тараканы.

— Их мало, девочка. Они хотят есть, девочка. Думай, девочка.

Крысолов устроился на алтаре, он обхватил его своим телом и просунул в высверленные отверстия щупальца. Он был похож на большой комок темноты, оседлавший камень. Затем Крысолов повел щупальцем и нарисовал в воздухе красным огнем стрелку и букву «W».

— А ты мне не веришь, — сказал он. — Ваш друг предал вас.

Если выстрелить сейчас, то можно попасть. Но он успеет. Успеет увернуться. Эта тварь успеет увернуться. А пятна кинутся на меня. У них зубы, острые зубы.

— Что тебе от меня надо? — спросила я. — Я должна привести тебе людей?

— Сначала я думал так. Сначала я думал, что ты приведешь мне еще несколько человек. Кого-нибудь взрослого, кого-нибудь большого… Чтобы вырастить много новых помощников, новых слуг… Но потом я передумал… Ты слишком хитрая…

— Что тебе надо? — Я направила на него самострел.

— Будешь стрелять? — усмехнулся Крысолов. — Не попадешь. Лучше подумай. Подумай. С тобой, без тебя, но скоро все изменится. Смотри сюда. Этот камень упал на землю, когда она была молода. Он высек первый огонь, он связал первые молекулы жизни в цепочки. Это талисман создания. Да он и есть создатель. С его помощью можно творить что угодно. Мой народ правил с ним миром. Миллионы лет. И это время придет.

— Что тебе надо от меня? — спросила я.

— Я верну тебя наверх. Тебя и твоих друзей. И вы будете жить дальше. Но ты будешь помнить, что с тобой произошло. Еще я хочу вот что. Ты будешь рассказывать о том, что с тобой произошло, всем, кто захочет услышать.

— Зачем?

— Пусть начинают в меня верить, — ответил Крысолов. — Ведь все начинается с веры. Сначала они будут смеяться, потом поверят, потом станут искать. А потом они найдут. И тогда…

Крысолов засмеялся. Сухим громким смехом.

— И тогда мы вернемся!

Я нащупала в патронташе гранату и стала большим пальцем вытаскивать кольцо. Не забывая при этом прижимать рычаг к ребристому боку. Все, как учил Жук. Сломала ноготь. Кольцо выскочило, и я почувствовала, как рычаг стал разжимать мне пальцы. Я надавила на него сильнее. Крысолов перестал смеяться.

— Что это? — спросил он.

— То, о чем ты забыл, — сказала я.

— Меня этим не убьешь. — Крысолов оторвался от своего камня и повис в воздухе. — Себя убьешь.

Пятна зашуршали и стали подступать ко мне мелкими шажками.

— Тебя не убью. — Я шагнула вперед, гранату я держала в вытянутой руке. — Но осколки разлетаются на полкилометра. От твоего камня ничего не останется. Тут вообще ничего не останется…

Крысолов зашипел и поплыл на меня, разворачиваясь в огромный черный парус. Пятна двинулись на меня. Забавно, в какую-то долю секунды я заметила, что пятна суетятся — стремятся обогнать друг друга, каждое пятно пыталось добраться до меня первым…

Тогда я разжала пальцы. Граната упала на пол, отскочила и подкатилась под алтарь. Крысолов метнулся вниз. Пятна шарахнулись в стороны. Взрыва я не помню.

Я не знаю, как я осталась жива. Я упала на мягкий мелкий песок, а каменная плита накрыла меня от падающих камней. Ни один осколок в меня не попал. Это было чудо. Именно так я думаю. Тот, кому очень не нравится Крысолов, защитил меня от осколков и не позволил, чтобы меня зашибло камнями. По-другому я это объяснить не могу. Я осталась жива.

Я вылезла из-под камней. Верхушка конуса была разворочена, и острые осколки валялись повсюду. Алтарный камень был расколот на несколько частей. Из его сердцевины сочилась красная влага и уходила в песок. Рядом с самым крупным куском камня лежал Крысолов. Длинный кусок купола пробил его мантию и пришпилил к земле. Самострел лежал рядом.

Я подошла к Крысолову почти вплотную, прицелилась в извивающуюся щупальцами морду.

— Соль, смешанная с порохом, — сказала я. И нажала на курок.

Доктора мне объясняют, что произошло там, в подвале, но я им не верю. Что мы спустились вниз, попали в облако газа и потеряли сознание, а я, когда падала, ударилась головой. И от этого у меня тяжелый стресс и шок, и что это немножечко повлияло на мою психику, так что я запомнила то, чего со мной не происходило.

Еще ко мне приходили Жук и Дэн. Они веселые и все время шутят и смеются. Из того, что случилось, они ничего не помнят. Но я заметила, что Дэн чуть-чуть прихрамывает, а кожа у Жука вместо слегка смуглой стала совсем белой. Я помнила, что Дэн вывернул ногу, а рядом с Жуком разорвалась граната. Я думаю, что хромота и белая кожа как раз от этого. Да и у меня самой на ладони остался шрам от лески. Его-то никуда не денешь. Кстати, о гранатах. Когда меня нашли, я сидела и сжимала в руке гранату, так рассказал доктор. А потом какой-то военный долго допытывался у меня, где я эту самую гранату раздобыла. Я ему соврала, что нашла ее там, в подвале. Он отстал. Ко мне вообще относятся странно. Берегут, что ли. Думают, что Крысолов придет за мной, а они его тут как раз за жабры и схватят.

А теперь самое плохое. Я стала слышать. Врачи говорят, что это от шока и от сильного удара головой. Что там, в моих ушах, все очень удачно сместилось, и теперь я могу слышать. Но я думаю, что это не от удара по голове. Я стала слышать из-за другого. Это сделал со мной Крысолов. Или эта самая сирена. Он вернул мне слух, чтобы я услышала его, когда он меня позовет. Вот так.

И еще. На правой руке, чуть выше локтя, у меня появилась родинка. Большая, размером с пятак. Но я не отчаиваюсь. Я знаю, как с ними бороться. Куда бы я ни шла, где бы я ни находилась, дома, на улице, в поезде, со мной всегда шприц с концентрированным раствором натрия. То есть с солью. Когда родинка зашевелится, я воткну в нее иглу и нажму на поршень. У меня хватит решимости. Теперь хватит. А тот, кто не любит Крысолова, поможет мне. Я в этом уверена.

А вчера приходил Володька. Он принес мне апельсины и сказал, что нашу школу закрыли на карантин. Кто-то рассыпал по коридорам полкилограмма ртути. А еще Володька сказал, что скоро он уезжает…»

Четырнадцатый вечер

— Ну и как все это объяснить? — спросил Корзун.

Новенький промолчал.

— Давай, давай, рассказывай, — настаивал Корзун. — Что там с ними стало со всеми. Откуда у тебя этот дневник?

— Хорошо, — согласился новенький. — Я расскажу. Эта история на самом деле произошла. Два мальчика и одна девочка пошли искать третьего мальчика в школьный подвал. Они заблудились, хотя там и заблуждаться-то было негде. А потом что-то случилось.

— А ты откуда все это знаешь?

— Меня зовут Владимир, — ответил новенький.

— Володька? — не поверил Корзун.

— Да. Это меня они там искали. Вернее, им казалось, что искали. Я тогда в самом деле поссорился с родителями и сбежал к бабушке. А Валя решила, что я застрял в подвале. А я в подвал вообще не ходил. И брата у меня никогда не было. А они на самом деле пошли меня искать. Их нашли на следующий же день, они спали на лестнице в подвал. Дэн и Жук вообще ничего не могли рассказать, орали только про пятна. А потом, как очухались, так вообще говорили, что не помнят ничего. Их, правда, в психушке немного продержали, одного — месяц, другого — полтора. Потом выпустили. А с Валей вышло хуже. Она молчала. И рука у нее почти отсохла, потом все-таки восстановилась. Но в психушке почти год лежала, ее какие-то доктора особые смотрели, искали чего-то. Там, в психушке, она и написала это. И мне подарила, когда я приходил ее навещать. Сказала, что врачи хотели эту тетрадку заполучить, с ней, с тетрадкой, будто что-то не в порядке. Чтобы я ее сохранил. Я ее и сохранил.

— А что дальше с ними сталось? — спросил Малина.

— Не знаю. — Володька пожал плечами. — Я из того города уехал.

— А собака? — снова спросил Малина.

— Собаку не нашли. Мне кажется, ее вообще не было. В нашем дворе не было собаки по кличке Дик.

Новенький замолчал. Молчали и остальные. Потом Корзун спросил:

— А что с тетрадкой ненормального?

— Есть такое, — кивнул новенький. — Наверное, из-за этого врачи и хотели ее заполучить. Помните, они все время пятна какие-то видят? А Валя даже одно трогает? Оно еще холодное такое?

— Ну.

— Тут странная штука, — вздохнул новенький. — У некоторых, кто читал это, тоже появлялись такие пятна. Они растут, растут, а потом…

— Ну хватит! — Корзун вывалился из гамака. — Хватит эту фигню молоть! А то в рог дам!

— Как скажешь. — Новенький свернул тетрадь в трубочку и спрятал в карман.

Новенький забрался в свой гамак, закутался в одеяло и стал смотреть в потолок, которого в темноте не было видно.

— А мне история понравилась, — сказал Борев.

— Мне тоже, — согласился Малина. — Нормальная история. А Корзун просто испугался. Слушай, Вов, а можно я эту историю тоже кому-нибудь расскажу?

— Рассказывай. — Володя пожал плечами. — Мне все равно.

Борев отвязал лямки окошка и посмотрел за реку. Церковь с черными куполами была на месте. Борев пощупал ногу. Нога была холодная.

Уже выше колена.

I

Почему одним — все, другим — ничего?

Вот вопрос вопросов! А то пишут: «Быть иль не быть?» Да лучше вообще не быть, чем быть такой! Варя стояла перед зеркалом и хмуро рассматривала свое отражение.

Угораздило же уродиться такой!

Уродилась — уродина. Вот именно — уродина.

Варя медленно провела ладонью по лбу, следя за тем, как ее зеркальный двойник проделал то же самое.

«Может, челку остричь?»

Мысль о челке разозлила ее еще больше.

«Какая челка! Опомнись! Челку она отрежет! А ноги тебе кто удлинит? Кто тебе росту добавит? С лицом что делать будешь? Да-да, вот с этой самой физиономией, что сейчас маячит перед тобой в зеркале?!»

Варя резко отвернулась и отошла в сторону. Незачем себя травить. Настроение и так — ниже плинтуса.

Особенно после вчерашней вечеринки.

«И зачем я туда поперлась?! Ведь не хотела же! Дура! Дура! Еще и вырядилась всем на посмешище! Платье новое нацепила!»

Варя в сердцах схватила сумку, затолкала туда учебники и тетради со стола. Чуть не сломала застежку.

«Ладно, если бы еще кто-то нравился… да и кто у нас может понравиться? Смешно даже!»

Она фыркнула от возмущения, вспомнив своих одноклассников. Покосилась на новое синее платье с яркими полосками, брошенное на спинку стула. Платье, видимо, почувствовав свою вину, сжалось, рукав беспомощно сорвался и повис, касаясь пола.

— У! — Варя схватила ненавистное платье и, скомкав, затолкала в шкаф, с глаз долой. Платье было свидетелем ее вчерашнего позора. Пусть невольным, но свидетелем. Школьная вечеринка вспомнилась так ярко, как будто она еще не кончилась, как будто Варя до сих пор отплясывала в кругу одноклассников, уверенная в собственной неотразимости.

Отплясывала до тех пор, пока не услышала у самого уха:

— Варь, ты че так ссутулилась?

Повернула голову и встретилась взглядом со смеющимися глазами Ленки Гориковой. Ленка — известная язва, но к Варе она никогда не приставала. Раньше не приставала. Потому что у нее с Варей ничего общего. Варя остановилась. Замерла, распрямила плечи и оглядела лица ребят и девчонок. Вон, шушукаются две… Смеются, чуть ли не пальцами тычут. «Это они надо мной», — пришла внезапная страшная догадка. Как она сразу не заметила! Ведь за весь вечер ее ни разу не пригласили на медленный танец. Можно было догадаться. Правда, ее и раньше не особенно приглашали… Варя знала, что далеко не красавица, и, в общем, ни на что особенно не претендовала. С одноклассниками у нее всегда были ровные отношения, ее никто не задевал, и она никого не трогала. Не выставлялась, но старалась быть дружелюбной. И ей даже казалось, что в классе ее уважают. Но сейчас над ней смеялись в открытую! Она стала посмешищем! А этого Варя стерпеть не могла!

Натянув на лицо улыбку, она покинула круг и быстро вышла из зала. Спустилась в вестибюль.

Зеркало!

Ее догнала Машка.

— Я выгляжу как дура? — в лоб спросила Варя.

Машка смутилась:

— Ну… ты только не обижайся, но я бы на твоем месте под расстрелом это платье не надела… где ты его взяла?

Варя вспыхнула:

— Сшила! На заказ!

Подруга опешила:

— Че, правда?.. Ну, не знаю…

Варя смотрела на себя в зеркало и как будто не узнавала. Дома ей казалось, что платье сидит вполне прилично, а сейчас она видела кургузую девчонку, нелепую, растерянную, ужасную, одним словом!

Нет, это же можно с ума сойти! Выходит, Варя была всеобщим посмешищем в течение всего вечера, и даже лучшая подруга не предупредила ее. А мама? Ведь они вместе ходили в ателье, вместе выбирали, вместе заказывали, и на примерках мама была, и потом, когда платье уже было готово, мама видела его, она долго смотрела на Варю, просила повернуться, пройтись. Варя послушно поворачивалась, мама, кажется, похвалила, но сдержанно, да-да, точно, она не восхищалась, не ахала, просто кивнула и пробормотала что-то.

Вчерашний провал вспомнился с необыкновенной яркостью.

Нет, это ужасно, мучительно, невозможно!

Варя оттолкнула стул с платьем, оступилась и чуть не упала, зацепившись за что-то. Чертыхнувшись, Варя взглянула под ноги и увидела черный жгут компьютерного кабеля, выползший из-под стола и свернувшийся змеиными кольцами.

Картинка была настолько отчетливой, что на мгновение Варе показалось, будто сейчас поднимется узкая змеиная головка и… Ее передернуло от ужаса. Варя встряхнула головой, прогоняя наваждение, и пнула ни в чем не повинный провод.

Варя злилась.

Хотелось немедленно отомстить. Всем. Мысли неслись вихрем, перегоняя одна другую, соперничая и путаясь. Вот, если бы она могла появиться в школе вся такая прекрасная, чтоб глаз не оторвать! Да! Чтоб ее привез белый лимузин и чтоб водитель дверцу распахнул, услужливо согнувшись. И она, вся такая надменная, медленно вышла, окинула скучающим взглядом здание школы, поморщилась и, ни на кого не глядя, прошествовала по двору, поднялась на крыльцо… Кстати, а зачем поднялась-то? На фиг ей эта школа не нужна! Достаточно просто показаться на глаза одноклассникам. Да, вот так, постоять минутку, произвести фурор и отчалить. А они пусть стоят и роняют слюни. Пусть обсуждают потом целый год, пусть попробуют посмеяться. Плевать она хотела на их насмешки! А если бы хоть кто-то посмел хотя бы взглянуть косо! О! Она бы тогда так наказала невежу! Заставила бы на колени встать! И прощения просить!

Да, именно так! Один взмах руки — и обидчик на коленях в пыли.

Варя так увлеклась своими мыслями, что и не заметила, как собралась, как вышла из дома, как добралась до школы.

Очнулась у ворот. Огляделась, недоумевая. Вздохнула тяжело. Нет, ничего не изменилось. Ни лимузина, ни шофера, ни могущества. У ворот стояла обыкновенная девчонка: куртка, джинсы, волосы кое-как собраны в хвост на затылке, не накрашена, да еще и ботинки не вычищены. Весна, все тает, грязь… Варя поморщилась, взглянув на обувь.

— Блин, забыла!

Мимо быстрым шагом прошли парни из класса, они о чем-то оживленно болтали и даже не заметили Варю. Один из ребят толкнул ее локтем, не обернулся, не извинился…

«Я что? Пустое место?!» — ужаснулась она.

Небось, если бы вместо Вари тут стояла красавица, парни начисто бы обо всем забыли. Ага, знает она: наперебой бросились бы знакомиться, каждый старался бы показаться самым крутым, комплиментами забросали бы, наизнанку выворачивались, стараясь угодить.

Фу! Какие все отвратительные!

Варя резко повернулась и почти бегом бросилась прочь от школы.

Она прогуляла занятия, бродила бездумно по городу, сидела на скамейке в сквере, подставив лицо весеннему солнцу, но оно не радовало. Даже, наоборот, раздражало. Когда замерзала, грелась в магазинах. Телефон отключила, не хотела отвечать на бесконечные эсэмэски подруги.

Да и какая она подруга! Нет у нее друзей! Нет! И никогда не было!

И вообще, люди ужасно злые. Варя припомнила все обиды, нанесенные ей когда-либо, даже тех мальчишек: лет пять ей было, а они чуть постарше. Варя с девчонками на пустыре играли, а эти пацаны напали на них. Подружки успели убежать, а Варю окружили, толкнули, она упала. Эти подлецы стояли вокруг и издевались. А она даже не заплакала: так сильно разозлилась, так возненавидела их, что страха не было, одна только злость. Пытка продолжалась недолго, одна из подружек вернулась со своим папой, пацаны, конечно, разбежались. Но Варя запомнила, на всю жизнь, кажется, запомнила, и если бы могла — отомстила! Она и сама не знала как. Не убивать же их, в самом деле, но наказать необходимо! Да так, чтоб у них начисто отпала охота издеваться над теми, кто слабее.

Она так много думала, что не заметила, как ушла довольно далеко от школы. Увидела вывеску «Зоомагазин». Вошла.

«Что, если купить себе черепашку? — думала она, рассматривая черепах. — Или лучше что-то более экзотическое?» — Ее внимание привлекла крупная ящерица, но почти сразу в соседнем террариуме она увидела змею.

Варя панически боялась змей. Попробуй заведи она себе такое домашнее животное, так ведь спать по ночам не сможет, ей будет мерещиться, что змея сбежала и вот-вот заползет к ней под одеяло.

— Бр-р-р! — Варя поежилась.

«Но вот если бы выдрессировать такую ядовитую тварь и носить повсюду с собой, уж тогда никто не посмеет насмехаться над ней! А иначе…» — Варя мстительно скривила губы в некоем подобии улыбки.

«Интересно, змей дрессируют?» — Она где-то читала, что пресмыкающихся дрессировать невозможно, слишком примитивны. Но есть же заклинатели змей, в Индии, например? Факиры заставляют кобру раскачиваться под музыку… или это у них музыка такая специальная, змеиная? А может, дело в дудке?

Нет, все-таки лучше, чтоб змея была не ядовитая, а то мало ли что! Можно завести удава, питона какого-нибудь древесного и носить его повсюду на плечах, вместо шарфика. Тоже мало не покажется!

Во всяком случае, очень оригинально, хотя и не так страшно.

Варя смотрела на неподвижную змею за стеклом и чем дольше смотрела, тем сильнее разочаровывалась. Ну, лежит она, ну и что. Если не ядовитая, так никто не будет бояться. А мальчишки еще, пожалуй, станут дергать за хвост и издеваться.

Домой Варя вернулась в сумерках, замерзшая, голодная и задумчивая.

На вопрос мамы: «Что так долго?» — промычала невнятное. Мама не уточняла. Ведь Варя еще никогда не прогуливала школу. Откуда же маме знать! Да и зачем ей знать?

Равнодушно повозив вилкой в тарелке, Варя, сославшись на уроки, закрылась в комнате. Она погрузилась в дебри Интернета, в поисках информации о змеях.

Начиталась и насмотрелась до такой степени, что боялась пошевелиться, ноги поджимала непроизвольно, опасливо поглядывала на пол, и вздрагивала, заметив скользнувшую тень.

— Нет, хватит! — приказала она самой себе. — А то мне и так повсюду змеи мерещатся.

Она так и не перезвонила подруге Машке.

О школе думать не хотелось.

II

За дверью кто-то стоял.

Она знала, чувствовала чужое присутствие. И этот чужой ждал. Ждал, что она сейчас подойдет и распахнет дверь…

Она словно примерзла к полу, не могла оторваться, сделать шаг. Тоже стояла, как приклеенная, не в силах отвести взгляда от двух хлипких створок, от матового стекла, за которым притаился ужас.

Варя до рези в глазах всматривалась в стекло, пытаясь уловить хоть малейший намек, движение, вздох, скрип дверных петель.

Ничего…

Стекло не пропускало света. Наверное, там, за дверью, было темно. Почему-то пришла мысль о том, что, должно быть, выкрутили лампочку, или она перегорела, а здесь, в комнате, тоже было сумрачно, так что, смотри не смотри, все равно ничего не увидишь.

«Там никого нет, — убеждала себя Варя, — я все выдумала, там — никого! Если я сейчас открою, то смогу убедиться в этом…»

И она все-таки шагнула вперед, к зловещей тишине за дверью. Она шагнула, хотя сердце отчаянно билось в ребра, а внутри нее кто-то кричал: «Беги! Прячься! Забейся под кровать, притаись в самом темном углу! Замри, не дыши!»

Тот, кто за дверью, притягивал к себе. Она обмирала от ужаса, но не могла противиться молчаливому приказу подойти и открыть.

Там никого нет…

Беги!!!

Там никого нет…

Надо взять себя в руки и просто посмотреть…

Уходи, пока не поздно!!!

Дверь все равно не спасет, достаточно нажать на нее, и она распахнется…

И дверь действительно подалась, напряглись створки, их чуть качнуло вперед, словно откуда-то налетел сквозняк.

— Эй! Кто там?!! — нарочито громко спросила Варя, стараясь придать голосу храбрости. Но предатель голос дрогнул, сорвался. — Что надо?! — взвизгнула Варя. И затихла, прислушиваясь. Вот сейчас тот, кто стоит за дверью, испугается и убежит — мелькнула слабенькая надежда.

Но в ответ — молчание и тишина, полное беззвучие.

Варя подняла руку, повернула замок, в последний момент все-таки навалилась на створки, придерживая их, выглянула в образовавшуюся щель.

Там стоял кто-то черный, она не разглядела толком, лишь мельком выхватила вроде бы человеческую фигуру в длинной черной одежде и глубоком капюшоне, закрывающем лицо.

Варя застыла на вдохе, время остановилось, застыло вместе с ней, а пришелец медленно поднял руку, очень медленно, он поднимал и поднимал ее и одновременно тянулся к Варе, вот-вот прикоснется к ее лицу обжигающе холодными пальцами.

А Варя во все глаза следила за этой рукой, но не видела бледной кисти, тонких пальцев, ничего этого не было, лишь пустой рукав, откуда сочилась тьма. Перед ней стояло нечто, не имеющее тела и лица, не имеющее ничего, и тянулось, и наступало…

Сердце, почти остановившееся, вдруг сорвалось, дернулось, оживая.

– Убирайся! — завопила Варя и что есть силы налегла на дверь…

Она проснулась, облитая потом, в затылке жар, подушка мокрая, волосы слиплись. Вскочила, еще не совсем понимая, где она. Стукнулась коленкой об угол стола.

— Варя, что случилось? — услышала мамин обеспокоенный голос.

Дверь в комнату приоткрылась, пропуская полоску света.

— Варя?

— Ничего, мам, просто кошмар приснился, — охрипшим голосом ответила Варя.

Мама покачала головой.

— Ты так кричала, — сказала она. Вошла, озабоченно потрогала Варин лоб: — Температура у тебя, что ли?

— Не знаю… вроде нет.

— Ты вся мокрая и дышишь тяжело. — Мама покачала головой. — Сколько раз говорила, одевайся по погоде!

Варя не ответила, в третьем часу ночи спорить не хотелось. Мамино ворчание помогло ей вернуться в действительность. Кошмар понемногу отступал, в голове прояснилось. Мама принесла воды, Варя с жадностью выпила полную кружку и успокоилась окончательно.

— Правда, просто кошмар, — сказала она маме.

— Ладно, ложись, — решила мама, — если что, утром врача вызову.

Она ушла. А Варя включила ночник, чтоб не лежать в полной темноте. Взбила подушку, открыла форточку и забралась под одеяло.

Странный сон. Странная комната, странная дверь. Ничего похожего Варя не видела в жизни. Откуда взялись в ее голове забранные матовым стеклом двустворчатые двери? Что за помещение? Варя могла бы поклясться в том, что никогда не была в таком месте, а между тем во сне она точно знала, что здесь ее дом, она живет в этой комнате, за этими дверями.

Нет, чушь, чепуха! Мало ли что может присниться! И не надо над этим думать, не хватало еще забивать мозги всякой мистикой.

Она закрыла глаза и почти сразу же открыла. Спать хотелось, но заснуть страшно, а вдруг опять?

Где-то под утро она отключилась, и почти сразу зазвонил будильник, выдернув ее из сна. Нестерпимо болела голова, от подушки не оторвать.

Мама сунула градусник и таблетку. Градусник ничего не показал. Но мама все-таки распорядилась, чтоб Варя осталась дома.

Какое-то время Варя блаженствовала, просто валялась в постели, дремала, просыпалась, снова засыпала. Ближе к вечеру она проснулась окончательно. В квартире сгустились сумерки. Полумрак был так неприятен, он давил на нее и пугал одновременно. Варя с трудом встала, прошлепала босыми ногами к выключателю. Зажегся свет. Она вздохнула свободнее. С опаской подошла к двери, на выдохе распахнула настежь. И пошла по квартире, включая свет повсюду.

Когда вернулась с работы мама, она застала Варю на кухне, та сидела, сжавшись в комок, перед чашкой с остывшим чаем. Гремела музыка, что есть мочи орал телевизор, а сама Варя на мамины вопросы не отвечала.

— Да что с тобой такое?! — возмутилась мама, снова ощупывая голову дочери. Она все-таки вызвала врача, благо терапевт из поликлиники жила по соседству. Но и после ее осмотра ситуация не прояснилась.

— Возможно, перезанималась, — объяснила докторша, — опять же возраст такой, надо, конечно, все проверить, но, я думаю, ничего страшного. Весна, пусть больше гуляет и спать вовремя ложится…

— А на лето я ее к тетке отправлю, в Новороссийск, — решила мама.

— Да, к морю — это хорошо, — согласилась докторша.

Варя довольно равнодушно слушала их беседу, но напоминание о море немного взбодрило ее, она представила себе широкий безлюдный пляж, шуршание ленивого прибоя, размечталась, даже запах почувствовала — чуть влажный, горьковато-сладкий, густой… Так пахнут водоросли, выброшенные штормом.

И ей стало легче.

III

Тетка помогла вытащить тяжелый рюкзак из багажника.

— Ну вот, ну вот, — приговаривала она, суетливо оглядываясь. Площадь перед автовокзалом уже была залита безжалостным солнцем, но под навесом, где стояли скамейки, еще сохранялась тень.

— Туда поставим, — решила тетка. Варя подхватила рюкзак.

— Да погоди, чего ты взваливаешь его, — волновалась тетка и уцепилась за ремень, — вдвоем давай.

Поставив рюкзак под навесом, тетка немного успокоилась.

— Вот, тут посидишь, в тенечке… и не волнуйся, маршрутка прямо до места, а там тебя встретят.

— Теть Ань, да я не волнуюсь, все нормально, поезжай.

— Правда? — со вздохом спросила тетка, — ох, если бы не работа! Надо было тебя все-таки самой отвезти.

Варька покосилась на разбитый «жигуленок», как говорила тетка, «девятьсот заржавленного года выпуска». Нет уж, спасибо! По горному серпантину на такой колымаге, да еще по жаре, без кондиционера и прочих радостей жизни. Увольте!

Хотя, кто сказал, что на маршрутке будет лучше?

— Так я поеду? — еще раз переспросила тетка.

Варя энергично кивнула, подставила щеку под ее сухие губы. Тетка бодро побежала к «жигуленку».

«Торопится, — думала Варя, глядя ей вслед, — горячая пора, горячие пирожки…» Пирожки дожидались в багажнике и на заднем сиденье, тщательно укрытые, «чтоб не простыли». Тетка рвалась на рынок, где она приторговывала этими самыми пирожками. И где у нее было свое прикормленное местечко. Так что опаздывать никак нельзя, проворонишь, ищи потом, куда пристроить корзины с товаром. Именно поэтому она вскочила ни свет ни заря, напекла пирожков, подняла заспанную племянницу и отвезла ее на автостанцию.

По расписанию маршрутка отправлялась около десяти, а сейчас еще и девяти нет.

Варя уселась на скамейку и, откинувшись на спинку, приготовилась ждать. Теткина машина лихо вырулила с привокзальной площади, вильнула на повороте и скрылась за углом.

А Варя осталась ждать маршрутку.

Неделю назад она приехала к тетке по настоянию родителей. И целую неделю отчаянно скучала в душной, прожаренной солнцем квартирке. Да и как тут развлекаться? Пыльный промышленный город, до пляжа — на троллейбусе. Жара, редкие в июне отдыхающие, суетливая тетка, пирожковая гарь… Тоска-а-а-а! Варька даже хотела помочь тетке с торговлей, все развлечение. Но та была категорически против:

— Да ты что! Приехала отдыхать, а я тебя на рынок? Ну уж нет! Что я твоим родителям скажу: «Мы с Варенькой каждый день на рынке»? Не хватало еще! Да твоя мать с меня шкуру спустит!

Варя выслушала и со вздохом пожала плечами, чего не предложишь от скуки…

Тетка и сама, видимо, поняла, что племяннице скучно. Договорилась со знакомым и предложила Варе поехать на турбазу.

«Там и молодежь, и дискотеки, и море рядом…» — приговаривала тетка.

«На турбазу так на турбазу», — решила Варя. Хоть немного отдохнуть от городского пекла. Конечно, плохо, что одна, одной скучно. Не факт, что на турбазе она найдет друзей… Ничего, прокатится туда-сюда, а там видно будет. Всегда можно обратно вернуться.

Варя взглянула на часы — ждать еще не менее получаса.

Народу на автостанции прибавилось. В основном туристы с рюкзаками, вездесущие старушки, большое семейство, нагруженное багажом. Варя от нечего делать разглядывала людей. На соседней скамейке весело болтали две девчонки, примерно одного с Варей возраста — лет пятнадцати-шестнадцати. Варя с легкой завистью вздохнула. Вот уж действительно красотки, и бывают же такие, прямо как со страницы модного журнала. Худенькие, длинноногие, с ровным карамельным загаром. Волосы длинные, красиво уложенные, как будто только из парикмахерской. А одежда! О эти миниатюрные шорты, тончайшие топики, сложное переплетение ремешков у изящных босоножек. Нет, Варе никогда не быть такой. У нее вечно не хватает времени на то, чтобы заняться своей внешностью. Утром вскочит, умоется, глянет в зеркало — может, накраситься? А потом на часы — нет, и так сойдет. Волосы соберет в хвост или туго переплетет в косу — вот и вся красота.

«Интересно, куда они едут?» — едва успела подумать Варя, как одна из девчонок, белозубо улыбнувшись ей, махнула рукой:

— Эй, привет!

Варя на секунду застыла от удивления: «Это она мне?»

Вторая девчонка встала и направилась прямо к Варе:

— Привет. — Вблизи она выглядела просто ослепительно! — Извини, не знаешь, маршрутка на Бету скоро будет?

Варя пару раз хлопнула глазами, приходя в себя от неожиданности, к щекам прилила кровь, Варя почувствовала, что краснеет. Она застеснялась своих ног в спортивных сандалиях, без всяких признаков педикюра, и быстро спрятала их под скамейку. Собралась с духом:

— Э-э, ну… скоро, — кивнула для убедительности, — по расписанию в десять.

Красавица еще раз сверкнула улыбкой, но не отошла, а снова спросила:

— А ты, случайно, не ее ждешь?

Варя снова кивнула.

— Вау! Как здорово! — обрадовалась девчонка, усаживаясь рядом. — Выходит, нам по пути.

Варя невольно улыбнулась. Девчонка ей нравилась. Только она думала, что такие красотки ужасные задаваки, а эта — ничего, общительная и невысокомерная вовсе.

— Ты из Москвы, да? — скорее утвердительно, чем вопросительно уточнила девчонка.

Варя подтвердила, подумав о своей обгоревшей и уже начавшей облезать коже. Нетрудно догадаться…

Тут подошла вторая девчонка, шикарная, как и ее подружка, она смешно наморщила очаровательный носик и произнесла:

— Что же вы меня одну оставили?

Варя немного подвинулась, давая ей место. Девчонка сразу же уселась, закинула ногу на ногу и, повернувшись к Варе, представилась:

— Я Стелла.

— Ой, — засмеялась первая, — совсем из головы вон, я Римма!

— Варя, — ее имя прозвучало как-то совсем обыденно. Стелла, Римма — имена под стать внешности.

— Варвара, или Барбара, клево! — похвалила Римма.

— Но мы не будем звать тебя Барби, — рассмеялась Стелла.

— Да уж, не надо, пожалуйста, — смутилась Варя.

— Прикинь, Стю, — обратилась Римма к подруге, — оказывается, нам по пути с Варей.

— Правда?! — обрадовалась та. — Может, мы вообще в одно место едем?

Варя назвала свою остановку. Девчонки переглянулись и захлопали в ладоши:

— Здорово!

— Круто!

«Надо же, как искренне они радуются», — подумала Варя и рассказала о том, что она едет на турбазу.

— Это фантастика! — воскликнула Римма. — И мы туда же!

Подруги одновременно полезли в свои сумочки, извлекли путевки, наперебой начали расспрашивать Варю о том, точно ли она едет именно на эту турбазу, не перепутала ли. А когда выяснили, что Варя не перепутала, так и засияли от счастья.

— Супер! Отлично проведем время!

— Я так и знала, что мы с кем-нибудь познакомимся! — утверждала Римма.

— Держитесь, парни! — шутила Стю.

— Да, теперь мы зажжем!

«Классные! — с удовольствием думала Варя. — Такие добрые, красивые… вот только зачем я им? Они и без меня неплохо себя чувствуют…»

Подошла маршрутка. Девчонки подхватили свои модные чемоданы на колесиках и одновременно взялись за лямки Вариного рюкзака.

— Классный рюкзак, — похвалили дипломатично.

— Что вы, я сама, — попыталась протестовать Варя. Но ее не слушали. Красотки оказались на удивление сильными, наверное, тренируются… Они успели и вещи устроить, и занять лучшие места. Всю дорогу Варя с восторгом созерцала красоты природы за окном медленно ползущей по опасным серпантинам маршрутки. Дорога вилась вдоль побережья, с одной стороны сверкало бирюзовое море, с другой — поднимались дикие скалы, из открытых окон налетал тугой ветер, просоленный морем. Новые приятельницы болтали без умолку, развлекая Варю рассказами. А рассказывать они умели, столько всяких историй знали! И где какой фильм снимался, и кто из знаменитостей куда приезжает отдыхать, и всякие местные легенды и байки. Варя заслушалась. И дорога пролетела незаметно.

Маршрутка взобралась на гору и притормозила возле пустой остановки.

— Стоп! Это наша! — Римма вскочила, поманив за собой девчонок.

Они вышли на раскаленное солнцем шоссе, со всех сторон их окружали горы, внизу шумела река, и хотя моря не было видно, Варя чувствовала его запах.

— Так, нам туда. — Римма уверенно махнула рукой в сторону моста.

— Вообще-то меня должны были встретить. — Варя неуверенно осмотрелась.

— Да забей, — посоветовала Стелла, — тут идти — километра полтора. А рюкзак твой мы поможем дотащить.

— Что вы, я и сама могу, у вас вон какие чемоданы здоровенные.

— Пф, они сами себя везут, — усмехнулась Стелла, указав на колесики. Все рассмеялись. Но Варя все-таки отказалась от помощи. Взвалила рюкзак на спину и зашагала рядом с новыми подругами.

До турбазы действительно оказалось около двух километров, Варя даже не успела устать. А у ворот их поджидал какой-то хмурый дядька:

— Привет, ты Варя? — буркнул он.

— Да, а вы Виталий Борисыч?

— Он самый… А это с тобой? — Виталий Борисыч окинул подозрительным взглядом девчонок.

— Мы вместе, — выступила вперед Римма, — вот наши путевки.

Виталий Борисыч хмыкнул, мельком взглянул в протянутые ему бумаги, кивнул и велел идти к административному домику.

— А здесь мило, — оглянувшись, похвалила Римма.

Варя не могла не согласиться. Белые домики прятались между соснами, дорожки, посыпанные гравием, запах нагретой солнцем древесной смолы и близкого моря.

Девчонки поднялись на веранду, вскоре к ним подошел Виталий Борисыч.

— В общем, так, — сказал он, — есть свободная комната в соседнем доме или через дорогу в еще не заселенном. Выбирайте.

Варя открыла было рот, чтоб согласиться на первое предложение, но внезапно ее перебили девчонки:

— А можно мы в незаселенный?

— Как хотите, но он на отшибе. И еще — там только что сделали ремонт, может, что-то не работает, свет надо подключить, да мало ли…

Виталий Борисыч говорил равнодушно, Варя видела, ему вообще-то было наплевать, куда заселятся новенькие.

— Девочки, я могу и отдельно, — заикнулась она.

— Не выйдет, — отрезал Виталий Борисыч, — у нас комнаты на троих или на четверых. Так что если ты не хочешь жить с подругами, то я подселю тебя к кому-нибудь другому.

— Да что вы! — всполошились девчонки. — Зачем к другому?!

— Варя, мы отлично заживем втроем! — воскликнула Стелла.

— И даже разговоров никаких быть не может! — поддержала ее Римма.

— Я, конечно, не против, — смутилась Варя, — я только хотела, чтоб всем было лучше…

— Да, и еще, — перебил Виталий Борисыч, — по технике безопасности: в море далеко не заплывать! Без инструктора в горы не лезть! — Вздохнул: — Возись тут с вами… Поскольку вы одни, без группы и сопровождающих, то подчиняетесь лично мне, ясно?

Девчонки хором крикнули: «Ясно!» — и синхронно отдали честь. Варя несмело улыбнулась и кивнула.

— И без шуточек, — строго перебил он, — в этом году много змей, осторожнее! Топайте, когда идете, особенно вечером, они могут выползать на дорогу.

У Вари внутри похолодело. Все-таки змеи — это очень неприятно.

— Дверь в комнату закрывайте! — наставлял Виталий Борисыч. — Администрация ответственности за ваши вещи не несет.

«Ох, может, зря я сюда приехала?» — подумала Варя. Но девчонок, судя по выражению их лиц, сообщение хмурого директора не испугало.

— Все в порядке, Виталий Борисыч. — Стю смиренно опустила голову.

— Не волнуйтесь, мы очень дисциплинированные! — подхватила Римма. — Правда, Варь?

— А? — Варя вздрогнула. — Да, конечно…

Виталий Борисыч, решивший, что все улажено, крикнул какого-то парня, пробегавшего мимо, приказал ему выдать ключи от комнаты и принести постельное белье.

Парень, худой, загорелый до черноты, широко улыбнулся, сверкнул глазами, в момент улетучился и так же скоро вернулся. За ним семенила женщина в синем халате, нагруженная комплектами постельного белья.

Варя и девчонки пошли следом за ними. Их домик оказался самым дальним, действительно на отшибе, в соснах.

Кастелянша ворчала: «Зачем так далеко забрались, и в столовую ходить неудобно, и до моря тоже».

Но девчонки, осмотрев комнату, довольно улыбались:

— Да что вы! Такая красота! И тишина!

Варе новое жилище понравилось. Дом сверкал свежевыкрашенными стенами, на широкой веранде стояли стол и стулья. В каждую комнату вел отдельный вход со своим крыльцом. И главное, в соседних пяти номерах еще никого не было.

Парень быстренько сплавил ворчливую кастеляншу и сразу же начал хвастаться. Варя видела, что ему нравятся девчонки, только он никак не мог выбрать, которая сильнее, а потому пушил хвост перед обеими. Представился он Леонидом. Девчонки строили ему глазки, кокетничали, пожимали протянутую руку. Их имена произвели на парня впечатление:

— А не врете? — спросил он. На что девчонки похихикали и предложили проверить документы. Леня отмахнулся: — Ладно, верю…

Он проверил щиток, подключил электричество, сообщил о том, что пока народу на турбазе немного, но скоро приедет большая группа из Краснодара, так что соседние номера будут заняты.

— Если что, обращайтесь сразу ко мне, — солидно распорядился он, — я тут не первый год работаю…

— Да что ты! — округлила глаза Римма. — Кем же ты числишься?

— Механик, — коротко бросил он, но спохватился: — Вообще, выполняю обязанности заместителя директора.

— Ах, ах! Подрабатываешь на каникулах? Студент?

Леня смутился:

— Нет, пока еще не студент, я только из армии пришел, не определился еще.

— А-а… — понимающе протянули девчонки. Варя помалкивала, наблюдала, как подружки очаровывают Леню.

А тот и рад был стараться:

— Так, сейчас я вас в столовую провожу, ну и покажу, где и что на территории, — сказал он. Но в этот момент с центральной дорожки донеслось:

— Леонид! Ленька! Черт бы тебя побрал!

Ленька мгновенно сник:

— Это меня, — быстро сообщил, спрыгнул с крыльца и бросился на голос.

Варя услышала, как Виталий Борисыч раздраженно отчитывает нерадивого работника.

Римма и Стелла переглянулись и многозначительно улыбнулись.

— Смешной, — сказала Варя.

— И глупый, — добавила Стелла.

Пока разбирали вещи, принимали душ, переодевались, Варю не оставляло ощущение дежавю. Как будто все это уже было. Но когда? Как? На турбазе она ни разу не была, девчонок видит впервые в жизни. И все-таки ощущение не отпускало, оно даже усиливалось, а вместе с ним появилось беспокойство, сродни предчувствию чего-то нехорошего.

— Миленький купальничек, — заметила Стелла, кивнув на Варин самый простой, сплошной купальник, приобретенный почти случайно, перед самым отъездом из дома. И снова Варе стало неловко, рядом со стройными, загорелыми красавицами в ярких купальниках она казалась себе дурнушкой.

«Что они во мне нашли? Им и вдвоем должно быть здорово. Будь у меня такая внешность и подруга под стать, разве стала бы я знакомиться со всякими невзрачными девчонками?»

Но Стелла и Римма смотрели на нее с добрыми улыбками, хвалили, казалось, искренне, да и взять с нее было нечего, так что в корысти их не заподозришь.

— Ну что, к морю? — скомандовала Стелла.

— О да! — подхватила Римма.

Они направились к двери.

— Закроешь? — Римма обернулась к Варе и показала на ключ, лежащий на тумбочке у входа.

— Конечно! — Варя подхватила сумку с полотенцем и, шагнув к тумбочке, взяла ключ. Подняла голову. Двустворчатая дверь, забранная матовым стеклом, чуть качнула створками.

Варя вздрогнула.

Очнулась, услышав голоса девчонок, доносившиеся с веранды:

— Варь! Ау! Идешь?!

— Да-да, — машинально отозвалась она, не в силах оторвать взгляда от качающихся створок. Судорожно сглотнула и с трудом заставила себя шагнуть в дверной проем. Повернула ключ в замке, вышла на солнечную веранду, мир обрушился на нее запахами, звуками, красками, ужас мгновенно отступил, оставив после себя покалывание в затылке и легкий озноб.

— Варюш, куда ты запропастилась? — спросила Стелла, протягивая руку. — Идем!

Варя улыбнулась и взяла Стю за руку. Девчонки побежали к морю.

А оно — вот, распахнулось, едва подруги миновали столовку и спустились с холма прямо в бухту.

До самого горизонта, до самого неба, и дальше: светлое, сверкающее, бесконечное.

Подруги добежали до берега и, побросав пакеты, ринулись в воду. Стю и Рим — так они называли друг друга — плавали, как две золотистые рыбы, надолго уходя под воду. Варя невольно залюбовалась ими, такими гибкими, бесстрашными, идеальными! Они манили ее с собой, но Варя побаивалась глубины, а потому плавала на мелководье, почти у самого берега. На пляже собралось несколько парней, Варя видела, как они буквально роняют слюни на гальку, и посмеивалась про себя. Парочка наиболее смелых бросилась догонять пловчих, но девчонки умело уходили от преследований. Оставив незадачливых парней болтаться в море, подруги со смехом выскочили на берег и, не обращая внимания на пристальное разглядывание немых обожателей, расстелили пляжные коврики и улеглись рядышком. Варя тоже выбралась из воды и примостилась с подругами.

Они тихонько хихикали и стреляли глазами. Варя видела, как постепенно сжимается кольцо жаждущих познакомиться, втайне она гордилась своими подругами, их популярность вроде как и ей прибавляла очков в глазах парней.

Вскоре послышались и первые заигрывания:

— Девушки, а вы новенькие, что ли?

— Откуда такие красотки?

— Надолго к нам?

И совсем откровенно:

— Давайте знакомиться!

Подруги зубоскалили, отвечали на шуточки, сами шутили, и так у них это ловко выходило, что скоро все присутствующие были очарованы и влюблены, так во всяком случае казалось Варе.

В течение получаса подругам назначили несколько свиданий, объяснились в любви, пригласили на дискотеку, в кафе, на экскурсию, в гости и еще куда-то, Варя не запомнила.

Обедали они во вторую смену. И снова все внимание было приковано к их столику. Парни и мужчины откровенно не могли оторвать глаз, девчонки и женщины злились. Варя то и дело краснела и опускала голову все ниже и ниже, пока Стю не заметила:

— Эй, Варюш, ты скоро утонешь в борще!

Кормили вполне прилично. И новые подруги ели с большим аппетитом. Варя в очередной раз удивилась, ведь, по ее представлениям, такие девочки постоянно сидят на диетах, чтоб беречь фигуру. Но, видимо, Стю и Римму эти проблемы не волновали.

После обеда Варя почувствовала, как на нее навалилась сонливая усталость. Девчонки, по-видимому, заметили ее состояние и заботливо предложили отдохнуть часик дома. Варя согласилась. Она как-то уже успела забыть о давешнем ужасе, накрывшем ее перед дверями.

Вернувшись в домик, Варя сходила в душ, а после блаженно растянулась на кровати, прикрыв глаза. Подруги тихо шушукались, стараясь не мешать ей. Варя и сама не заметила, как уснула.

Проснулась она от духоты. Открыла глаза, во рту сухость, дышать тяжело. Она потянулась к тумбочке, взяла бутылку с водой, с жадностью выпила половину.

Посмотрела на соседние кровати — они были пусты, даже не смяты.

«Ушли, — с грустью подумала Варя, — конечно, я же вырубилась, как младенец…» Она распахнула окно и увидела, как удлинились и погустели тени от деревьев.

«Который час?»

Часы показывали начало пятого.

«Ничего себе! Да ведь уже вечер!» — расстроилась Варя. Она покосилась на закрытые створки входной двери. Вспомнила приснившийся кошмар, пригляделась. Дверь как дверь, да, похожа на ту, из сна, но совсем не страшная. Варя подошла с опаской, потянула на себя. Створки послушно распахнулись, в комнату рванул сквозняк, но не прохладный, а жаркий, просмоленный, сосновый.

На веранде тоже никого не было. Варя растерянно огляделась, присела на стул.

«Куда они могли пойти? На море?»

Из-за кустов, с дорожки, выглянул Леня:

— Привет, отдыхаешь?

Варя обрадовалась ему:

— Отдыхаю… Представляешь, только что проснулась, вот засоня!

— Это нормально, с дороги надо отдохнуть, — деловито сказал он, — а подружки где? Спят?

— Куда там! — усмехнулась Варя. — Сбежали от меня.

— А-а, — Леня заметно разочаровался. Варя ждала, что он сразу же уйдет, но ему, очевидно, захотелось поговорить: — Красивые у тебя подружки, — похвалил он.

— Да, они хорошие…

Леня без приглашения поднялся к ней на веранду и уселся на свободный стул:

— Давно дружите?

Варя решила не отказываться:

— Давно…

— И че, парни у них есть? — заинтересовался Леня.

— У них все есть, — соврала Варя. Да и как не быть! У таких-то красавиц!

Леня задумался:

— А чего вы одни приехали? — задал резонный вопрос.

Варя пожала плечами:

— Так получилось, долго рассказывать. — Она подумала, если ее новые подруги захотят, то сами все расскажут Лене, а нет — значит, и Варя будет молчать.

Леня тревожно прислушался, оглянулся, вскочил:

— Ну, ты это, бывай, отдыхай, а мне еще работать надо, там, — он махнул рукой, — на дискотеку-то приходите.

Варя милостиво кивнула:

— Посмотрим…

Он скрылся за кустами. Варя посидела еще немного, прикидывая, куда могли пойти девчонки, но так ничего и не придумала.

— Я же могу их поискать, — решила она.

Правда бродить в одиночестве не очень хотелось, к тому же она боялась, что разминется с девчонками и они не смогут войти в дом.

«Надо попросить еще один ключ или договориться и оставлять его где-нибудь под камушком».

IV

Но сидеть просто так и ждать, когда же придут девчонки, было скучно. И еще как-то неуютно. Варя поймала себя на мысли, что не хочет возвращаться в комнату, стыдно признаться, но ее все-таки пугали закрытые двери…

Она написала записку, положила на стол и отправилась на поиски.

Конечно, девчонки могли пойти в поселок или гуляли где-нибудь по окрестностям, к ужину в любом случае должны были вернуться. Рассудив так, Варя решила побродить поблизости, осмотреться. Она обошла дом и очутилась в самом настоящем лесу. Обнаружив едва заметную тропку, обрадовалась, но стоило ей сделать несколько шагов, как из-под ног черной струйкой выскользнула змея и скрылась в густой траве. Варя стояла, не в силах идти дальше или повернуть назад. От страха даже в пот бросило и колени сделались ватными.

«Змеи не нападают первыми… не нападают… а кто это решил? Или кто-то договаривался с ними? Да… кажется, у них тепловое зрение, и они реагируют только на движущийся объект… какая глупость… и еще змею можно напугать, если громко топать… говорят, они чувствуют вибрацию и уползают, потому что я — слишком большая, со мной не справиться… ага, как же!»

Собрав все свое самообладание, Варя громко топнула, потом еще и еще, с трудом сделала шаг, внимательно глядя под ноги.

«Я буйвол! Я дикий необузданный бегемот! Иду на водопой, все сметая на своем пути! Бойтесь меня, гадюки! Хвосты оттопчу!» Стало немного легче. Варя улыбнулась самой себе и, громко топая, понеслась по тропинке, под уклон. Она продралась сквозь заросли кустарника и очутилась на берегу речки. Русло было засыпано камнями, а по ним бежала вода, кое-где образуя запруды и маленькие водопады. От воды веяло свежестью, вдоль реки густо росли деревья, образующие плотную тень. Варя спрыгнула с тропинки на камни и пошла вверх по руслу.

Река сделала крутой вираж, огибая скалу. Варя повернула и почти сразу увидела двух мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, расчищающих реку. Они таскали большие валуны со дна, складывали их друг на друга, строили что-то типа запруды или небольшого бассейна. А рядом с ними на берегу лежали Стю и Римма, едва прикрытые купальниками. Мальчишки старались вовсю. Им очень хотелось привлечь к себе внимание красавиц.

— Стю! — крикнула Варя. — Рим! Девчонки!

— Варюша! — Стю приподнялась на локте, опустила на нос большущие очки, улыбнулась. — Иди к нам! Тут хорошо!

Варя быстро подошла к подругам. Римма подвинулась, давая ей место на коврике. Варя уселась.

— Что же вы меня бросили одну? Хоть бы предупредили!

— Ты так хорошо спала, — оправдывались девчонки, — мы не хотели тебя будить. А тут так хорошо, нежарко…

Грохотали камни, мальчишки трудились без устали.

Римма поморщилась:

— Видишь, как стараются? — спросила. — Для нас, между прочим, — речка мелкая, искупаться невозможно, так они решили бассейн сделать.

— Правда, грохоту, — закатила глаза Стю и рассмеялась.

— Пусть трудятся, мужчинам полезно, — вторила Римма.

Варя согласилась. Стараясь перекричать грохот камней, она рассказала девчонкам, как приходил Леня и пытался ее расспрашивать, и еще о дискотеке, о змеях в траве, о том, как она топала.

— Не бойся, тебя никто не тронет, — успокоила Стю.

А Римма показала на уши:

— Я совсем оглохла! — пожаловалась она.

— Может, попросить их, чтоб ушли? — предложила Варя.

— Нет, зачем? — удивилась Стю. — Пусть доделают, будем нежиться в прохладной пресной водичке. Очень бодрит и полезно для здоровья.

Мальчишки полностью расчистили речное дно, выстроив вокруг овального бассейна барьер из валунов. Вода сбегала в рукотворную чашу и скапливалась там, наполняя ее до краев. Кристально чистая, прозрачная, если бы не легкая рябь, то можно было бы подумать, что ее и вовсе нет. Легкая муть мгновенно улеглась, мальчишки смущенно помялись:

— Вот, принимайте работу…

— Ах, какие молодцы! — играя глазами, пропела Стю.

— Умнички! — проворковала Римма.

— Спасибо большое, — не осталась в долгу Варя.

— Обращайтесь, если надо чего, — сказал тот, что немного постарше.

— Непременно, — заверили его девчонки. — А теперь идите, ребятки, а то мы смущаемся. — Стю оскалила острые белоснежные зубки в улыбке и чуть повела подбородком. Мальчишки послушно потопали вниз по течению и скоро скрылись за поворотом.

— Милые дети, но они меня утомили, — лениво пожаловалась Стю, поднимаясь и потягиваясь всем телом. Она подошла к рукотворному бассейну, переступила ограждение:

— О! Какой кайф! — присела и резко опустилась в воду, ушла на дно. Вода покрыла ее целиком, но ненадолго, Стю оттолкнулась руками и со смехом встала на ноги.

— Холоднющая!

Римма тут же последовала ее примеру, но так же скоро выскочила, вода действительно была очень холодной. Варя попробовала и, чтоб не отстать от подруг, тоже быстро окунулась. У нее перехватило дыхание, она вылетела из запруды, от резкого перепада температур загорелась кожа, сонливость сняло, как рукой.

— Как водичка? — чуть насмешливо спросила Римма.

— Супер! — Варя счастливо рассмеялась. Тело переполняло восторгом, хотелось бегать, дурачиться, громко петь и делать глупости. Хотелось движения!

Хохочущие девчонки в мокрых купальниках побежали к дому. Варя, забыв о змеях, неслась по тропинке и кричала:

— Я счастлива!

V

После ужина подруги переоделись, Стю и Римма тщательно привели себя в порядок, а потом вдвоем принялись за Варю. Они вывалили все свои наряды и косметику, накрасили, уложили волосы, подобрали платье — коротенькое, трикотажное, обтягивающее, как вторая кожа.

— Отлично! — похвалила Стю.

— Глаз не оторвать, — подхватила Римма.

— Правда? — Варя покраснела от удовольствия и смущения. — Никогда не носила ничего подобного, — призналась она.

— Если нравится — бери, дарю! — распорядилась Стю.

— Ой, что ты, я не могу… — начала было протестовать Варя.

— Глупости, — отрезала Стю, — оно на тебе великолепно сидит, а я его все равно носить не могу… Так, прихватила случайно, вот случай и представился.

— Бери-бери, — кивнула Римма, — оно прямо на тебя сшито.

— Ой, спасибо… я даже не знаю… — залепетала Варя, — чем отдариваться?

Подруги переглянулись:

— Найдется что-нибудь, — негромко сказала Стю.

На дискотеке они зажигали! У летней эстрады под навесом собрались все отдыхающие. Те, кто постарше, сидели на скамейках, пили пиво, беседовали, следили за детьми. А молодежь, естественно, оккупировала танцпол. Девчонок было много, как и парней. Но никто и в подметки не годился Вариным подружкам. Римму и Стю приглашали наперебой, вокруг них собралась целая толпа парней всех возрастов. Варя заметила и Леню, и давешних мальчишек с реки, и тех, кто пытался познакомиться на пляже. Успех был колоссальный! Стю и Римма — одна в золотистом, другая в серебристом сарафанчиках — ловко маневрировали среди парней, ухитрялись танцевать чуть ли не со всеми, но никому не отдавали предпочтения.

Ах, как они танцевали! Варя как завороженная наблюдала за подругами. Казалось, их тела жили вместе с музыкой, каждой своей клеточкой чувствовали ритм, стройные и гибкие, девчонки был подобны текущей воде, они скользили, приподнимались на цыпочки, плыли, почти не касаясь пола, их движения, почти неуловимые глазом, были так удивительно грациозны, наполнены каким-то неведомым древним смыслом, тайной, присущей одним только женщинам, причем женщинам, наделенным великой силой, волшебной, всепобеждающей. И откуда в них это? Варя вздохнула то ли от зависти, то ли искренне восхищаясь. Но скорее всего здесь было и то и другое, она завидовала и восхищалась, как и все вокруг.

Она оказалась чуть в стороне, ее незаметно оттерли, и она отошла к скамейкам, чтобы просто посмотреть на своих подружек со стороны.

Внезапно прямо перед ней остановился кто-то, закрывая обзор. Сначала она увидела ноги в черных джинсах, чуть отклонилась в сторону, думая, что человек сейчас отойдет. Но он не ушел, стоял не двигаясь. Варя подняла голову. Ноги в черных джинсах принадлежали молодому человеку, лица его Варя не разглядела, потому что он надвинул на голову капюшон толстовки. И оттуда, из-под капюшона, смотрел на Варю уж очень пристально, изучающе смотрел и как-то недоброжелательно. Она даже поежилась.

Когда их взгляды встретились, молодой человек чуть заметно кивнул и нахально уселся рядом.

— А ты что же не веселишься? — спросил он, его голос прозвучал глухо и грубо. Варе он не понравился, она отодвинулась и промолчала.

Молодой человек втянул в себя воздух, словно принюхивался.

— Как ты здесь оказалась? — на этот раз голос прозвучал резко и требовательно.

Варя испуганно покосилась на него: «Пьяный? Или сумасшедший?» — вскочила и хотела уйти. Он успел схватить ее за руку.

— Тихо, не дергайся! — прошипел угрожающе и дернул вниз так, что она с размаху плюхнулась рядом, пискнув от страха.

Он притянул ее к себе и прошептал в самое ухо:

— Хочешь жить, сваливай отсюда! Поняла!

Варя ничего не понимала, она обмирала от страха, хотелось закричать, позвать на помощь. Вокруг было полно народа, и никто не обращал на нее внимания, гремела музыка, люди танцевали, веселились, болтали, флиртовали, в этой кутерьме странный незнакомец мог сделать все, что угодно. Мог даже убить Варю, и то не сразу бы заметили.

Но не убил. Отстранился, встал и растворился в толпе танцующих. Варя так и осталась сидеть на скамейке, ни жива ни мертва. Бежать? Куда? Одна она и шагу не сделает, вдруг этот чокнутый поджидает ее где-нибудь?

Ее выручили девчонки. Подбежала сверкающая Стю, подняла, потащила за собой в центр танцпола:

— К нам, к нам! — манила Римма, окруженная парнями.

Варю закружили, подхватили, растормошили и больше не отпускали от себя. Сначала она оглядывалась, пугалась, но потом расслабилась, увлеклась танцами, оттаяла, развеселилась. И в самом деле, чего бояться? Вон, сколько у нее защитников! Не дадут в обиду. И подруги замечательные. Стоит только рассказать об этом ненормальном, как его сразу же найдут и пригрозят. Он не посмеет и близко подойти к Варе. Можно и директору пожаловаться, он его вообще выселит! Так думала Варя, а потом и думать забыла.

Дискотека закончилась после полуночи. Подруг провожали до домика целой толпой. Кое-кто, видимо, рассчитывал задержаться подольше, но девчонки угомонили особо рьяных, тактично спровадив провожатых спать.

Наконец, избавившись от парней, подруги вошли в комнату. Варя думала, что сейчас начнутся обычные разговоры о том, кто кому больше понравился. Ничуть не бывало. Римма и Стю лишь посмеивались над чем-то да переглядывались.

Забравшись в постель, Варя вспомнила о неприятном незнакомце.

— Ко мне какой-то урод приставал, — сообщила она девчонкам.

Они мгновенно замолчали, повернулись к ней, встревожились, стали расспрашивать, как, да что… да запомнила ли она его. А Варе и ответить нечего: черные джинсы, серая толстовка с капюшоном — вот и все приметы.

— Разберемся, — пообещали подруги.

Они еще пошушукались и скоро затихли, уснули, должно быть. А Варе не спалось, еще бы, днем сколько дрыхла.

Она лежала в темноте, закрыв глаза. С удовольствием вспоминала прошедший день. Как ей все-таки повезло с подругами! И турбаза замечательная. Директор, правда, хмурый, ну да какое ей до него дело. И на дискотеке было весело… если бы еще не этот урод… и змеи… и дверь…

ДВЕРЬ!

Варя резко села на кровати и уставилась в темноту.

Тихо…

По полу пробежал сквозняк, коснулся босых ног. «Окно открыто», — вспомнила Варя.

«Почему мне так страшно? Все хорошо, девчонки спят, дверь закрыта…»

Варя прислушалась, но не услышала сонного дыхания подружек.

И сразу навалилось невыносимое одиночество. Комната превратилась в черную ловушку.

«Надо немедленно включить свет!» — Варю колотило от ужаса. Из окна потянуло холодом: не свежестью, а болотом, сыростью, старым погребом и еще чем-то неприятным, гнилым.

Хлопнула створка окна. Варя вздрогнула, по комнате метнулись смутные тени, послышались шорохи, шелест и скрип…

Скрип дверных створок.

«Там никого нет!» — Варя тряслась, как в лихорадке, она готова была закричать. Но все еще сдерживалась, боясь испугать девчонок.

Ее ступни коснулось что-то шершавое, холодное, длинное… поползло…

«Змея!»

И ее накрыла дикая паника, сознание отключилось, она уже не помнила себя.

Кричала, кричала, кричала… и падала.

— Варюш, Варюш. — Кто-то схватил ее за плечи и тряс. Она в последний раз захлебнулась криком и распахнула глаза. Было почти светло.

Варя увидела склоненные лица Стю и Риммы. Римма держала ее за плечи. Стю протягивала стакан с водой.

В распахнутое окно заглядывал рассвет.

— Девчонки… — Пересохшие губы и язык подчинялись с трудом. Варя потянулась к стакану, стуча зубами, выпила воду.

— Ты так кричала, — сообщила Стю.

— Кошмар приснился? — уточнила Римма.

Варя виновато кивнула:

— Я вас разбудила, извините… Вот видите, не такая уж я хорошая соседка. — Она пыталась пошутить, но получилось неубедительно.

— Ерунда, — отмахнулась Стю, — бывает, ты, наверное, вчера переела.

— Слишком много впечатлений, — подхватила Римма.

— Да, наверное…

Ей было стыдно. Напугала девчонок, орала как резаная. Может, рассказать им о том кошмаре? Нет, не стоит, еще подумают, что она чокнутая.

— Не знаю, что на меня нашло, — смущенно произнесла она, — перегрелась, что ли…

Подружки переглянулись и согласно кивнули:

— Ну, конечно! Перегрелась!

— Мы-то привычные, — добавила Стю.

— Да, нас не перегреешь, — усмехнулась Римма, — если только не изжаришь.

Стю быстро взглянула на нее, поджала губы. Римма осеклась.

— Вы ложитесь, — Варя все еще чувствовала себя виноватой, — до завтрака часа три, наверное. Поспите.

— Нет уж, мы с тобой посидим, — отказалась Стю.

— Я — нормально, — начала отнекиваться Варя, — пойду на веранду, там прохладно, и вам мешать не буду.

— Ой, девчонки, я спать все равно не хочу, — почему-то обрадовалась Римма, — а давайте кофе попьем?

— Кофе? — удивилась Варя.

— Кофе! — Римма распахнула свою тумбочку. — У меня и кипятильник есть, и кофе. — Она достала и продемонстрировала банку.

— Правильно, — одобрила Стю, — днем выспимся, а сейчас, как белые люди, будем пить кофе на веранде, а потом на море!

— Класс! — восхитилась Римма.

Воду кипятили прямо в стаканах. Вскоре по комнате поплыл великолепный запах свежего кофе. Варя с улыбкой наблюдала за девчонками, как они суетились, накрывая на стол. Расстелили салфетки, достали печенье, даже лимон нашелся.

— Красота! — заявила Стю, усаживаясь у стола.

— Восторг и наслаждение! — как всегда, поддержала ее Римма.

— Согласна!

Варя потянула носом и зажмурилась от удовольствия. Было так чудесно сидеть на рассвете на открытой веранде, среди высоких сосен, пить кофе, слушать птиц и чувствовать, как ночной кошмар постепенно уходит, растворяется, отступает…

— А что тебе снилось? — вдруг спросила Стю, от звука ее голоса Варя вздрогнула и пролила немного кофе на футболку. Обожглась. Ойкнула. Римма сразу же вскочила, принялась салфеткой промокать расплывшееся коричневое пятно.

— Извини, извини, — виновато лепетала Стю.

— Все нормально, — Варя отстранила излишне суетящуюся Римму. — Это у меня руки-крюки.

— Ах, ах, — волновались подружки. Варя с досадой пожала плечами:

— Правда, нормально! Рим, Стю, садитесь уже, давайте пить кофе. Правда, очень вкусный. — Она улыбнулась и взяла свой стакан. — Если хотите, я расскажу свой сон. Может, мне полегчает…

Подруги мгновенно замерли и уставились на нее.

«Неужели это и правда их интересует?» — подумала Варя, а вслух сказала:

— На самом деле это мой старый кошмар. Вот у вас бывает так, чтоб вы видели один и тот же сон несколько раз?

Девчонки молча покачали головами, не переставая внимательно смотреть на Варю. Она вздохнули, продолжила:

— Ну вот, а со мной именно такая история. Еще весной мне приснилась вот такая дверь, — она кивнула в сторону распахнутых створок, — а за дверью кто-то стоял, понимаете? Стоял и ждал, когда я открою. Мне было жутко, ужасно, даже слов нет, как я испугалась, но я не могла противиться тому, кто за дверью. И я открыла…

Девчонки синхронно подались вперед, даже рты приоткрыли, так напряженно слушали.

Варя заставила себя улыбнуться:

— Там стоял кто-то, в капюшоне, он тянул ко мне руку, но руки-то у него и не было — пустой рукав, и лица я не разглядела, как будто лица тоже не было.

— Дальше… — прошептала Римма.

— А ничего. Я закричала и проснулась.

Римма нахмурилась. А Стю вдруг так и расплылась в улыбке:

— Да ну, ерунда. — Она ласково погладила Варю по руке. — Просто кошмар, и больше ничего.

Варя потерла лоб:

— Так-то оно так, но когда мы вселились в этот номер, у меня было ощущение дежавю, как будто я здесь уже была…

Римма делано рассмеялась, но Стю шикнула на нее, и она оборвала смех.

— Значит, тебе сегодня приснился тот же сон? — уточнила Стю.

— Да… — просто ответила Варя, но сразу же спохватилась: — Не совсем тот, я вообще думала, что не сплю и все происходит наяву. Потому что очень явственно… там даже змея была, а в первом сне никаких змей не было. Но я панически боюсь змей, а вчера чуть не наступила на одну, когда к речке шла.

— Змей бояться глупо! — заявила Стю.

— Я понимаю, — начала оправдываться Варя, — они такие же животные, как и все остальные, просто… — У нее не нашлось слов для объяснения, она сбилась.

— Не просто животные, — Стю слегка нахмурилась, — особенные животные!

— Ну да, наверное… — немного растерялась Варя.

А Римма принужденно рассмеялась:

— Все, села на любимого конька, — насмешливо сказала она, обращаясь к Стю.

— Стю, ты интересуешься змеями? — спросила Варя.

— И не только. — Стю переглянулась с Риммой и, сразу повернувшись к Варе, заулыбалась. — Но об этом в следующий раз. Извини, я тебя перебила. Продолжай, — подбодрила она.

— Да нечего продолжать. — Варя виновато улыбнулась. — Это все плод моего воображения. Просто сон, и больше ничего.

— Так, значит, за дверью никого не было? — быстро переспросила Стю.

— До двери я не дошла. — Варя поморщилась. — Какая разница?

Стю широко улыбнулась:

— Ты права, никакой! Забудем, девочки, дурные мысли! Вы посмотрите, какое утро! Мы же на море собирались!

— На море, на море! — подхватила Римма. — Быстренько допиваем кофе, переодеваемся, и — вперед!

В этот ранний час на пляже никого не было, и подруги с удовольствием поплавали, они играли, поднимая тучу брызг, ныряли, Стю подарила Варе красивый камешек с дырочкой — «куриного бога». О сне больше не говорили. Варе хотелось поскорее забыть его.

После завтрака отсыпались. Варя проснулась только к обеду. И снова удивилась, увидев своих подруг бодрыми и свежими. Они поджидали ее на веранде.

— Все-таки я засоня, — рассмеялась Варя.

— Вовсе нет, — ответила Стю, — мы тоже спали, вот буквально только что проснулись.

Варя с некоторым удивлением посмотрела на девчонок, только что проснувшимися они не выглядели. А выглядели они так, будто только что посетили салон, где им сделали укладки, легкий макияж, маникюр, педикюр…

«И как им это удается?» — в который раз подумала Варя. Она быстро умылась, провела щеткой по волосам, оделась. Взглянула на себя в зеркало, вздохнула: «Да, до совершенства мне как до луны!»

В столовой она обратила внимание на то, что давно не видела Леню. Вроде на дискотеке вчера был… или не был? Сам же приглашал, так куда подевался? И на завтраке его не было. Может, он с первой сменой ест?

Однако Варя обратила внимание на то, что все сотрудники собрались в столовой. Варя задержалась, когда мыла руки, и невольно прислушалась к разговорам за столом сотрудников.

— Ленька, паршивец, опять куда-то пропал! — ворчал Виталий Борисыч. — С самого утра его ищу!

— Молодой, — вступилась за нерадивого Леню кастелянша, — вчера небось наплясался…

— Он сюда не плясать приехал! — Борисыч сердито помешал ложкой суп. — И зачем мне такой работник? Уволить его надо, и все дела!

— Ты погоди, Виталик, — вступил в разговор пожилой дяденька, — Ленька сегодня не ночевал. Может, случилось чего?

Варя стояла спиной к обедающим, делала вид, что вытирает руки.

— То есть как не ночевал? — возмутился директор. — А где же он, по-вашему?

— Так это, — крякнул пожилой, — вроде вчера на дискотеку намылился, а потом я спать лег, ну и не слышал, пришел он или нет.

Звякнула ложка. Варя насторожилась.

— Та-а-ак, — протянул Виталий Борисыч, — ты хочешь сказать, что наш работник пропал?

— Да погоди ты панику-то поднимать! — заговорила кастелянша. — Сидит где-нибудь с девчонками…

Директор встал, грохнув стулом:

— Найду — уволю! — пригрозил он.

Из кухни выглянули поварихи:

— Что случилось?

Директор широкими шагами направился к выходу, Варя выскользнула следом. Он не обратил на нее внимания.

Побежала к домику.

Когда выскочила на тропинку у крыльца, увидела на веранде девчонок. Они одновременно повернули головы на шум ее шагов.

— Варюш! Куда пропала?

— Идем на речку?

— Да-да, — поспешно согласилась Варя, — я там, в столовке, услышала, вроде Леня пропал. Борисыч ругается, грозится уволить.

Девчонки выслушали, переглянулись, Стю растянула губы в улыбке:

— Так уж и пропал?

— Не ночевал, говорят, — сообщила Варя.

— Взрослый мальчик. Сам о себе может позаботиться, — сказала Римма. — И вообще, это не наши проблемы. Ну что, идем на речку?

VI

На берегу у рукотворного бассейна сидели ребята.

— А место-то занято, — усмехнулась Стю.

Римма в ответ рассмеялась коротким смешком.

— Это ваши вчерашние поклонники, — заметила Варя.

— Не ваши, а наши, — поправила Стю.

— Пусть так, — Варя тоже улыбнулась, — но они явно тут неспроста, наверное, нас ждут.

— Очень хорошо, — шепнула Римма, — повеселимся…

Увидев подходящих девчонок, парни обрадовались, замахали руками:

— Идите к нам!

— Только вас ждем!

Их сразу же окружили, стали предлагать коврики, каждый старался, чтоб красавицы сели именно к нему.

Варя растерялась, а ее подруги поступили мудро, они уселись на разные коврики. Парни начали предлагать фрукты, воду, у кого-то даже нашлась шоколадка, но растаявшая. Стю и Римма ни от чего не отказывались. Впивались зубами в брызжущие соком персики, ели клубнику и черешню.

Парни развлекали разговорами:

— Слышали новость? Ночью местного змея укусила, его Ленькой зовут.

— Что?! — невольно воскликнула Варя.

— Правда? — играя черешней, переспросила Римма.

И ребята рассказали, как они после обеда отправились на реку и заметили лежащего человека в кустах. Сначала подумали — пьяный. Но все-таки подошли посмотреть, узнали с трудом. Лицо распухло и почернело.

— Думали — кранты! Побежали искать директора, а он нам навстречу. Да еще, прикиньте, спрашивает, не видели ли мы Леньку.

Варя прижала ладони к щекам:

— Ужас какой! Он что, умер?!

— Не, вроде жив пока, — ответили ребята. — Директор сразу за врачом, тот посмотрел, сказал, чтоб срочно в больницу.

Варя вскочила:

— Господи! Ведь сегодня во время обеда я слышала, как они говорили… Ребята! Надо же что-то делать? Помочь как-то!

Парни стояли вокруг, переминаясь с ноги на ногу, улыбались смущенно:

— Так ведь это… помогли уже вроде…

— Варюш, успокойся, — ласково попросила Римма, — ты все равно ничем не поможешь. Все уже сделали, в больницу отправили… Ведь отправили?

Парни снова заговорили хором:

— Директор на своем «уазике» повез. Мы погрузили, они с доктором и поехали сразу.

— Ну вот. — Римма похлопала рядом с собой. — Садись, Варюш. Или ты хочешь прямо сейчас бежать за машиной?

Варя, совершенно расстроенная, опустилась к Римме на коврик.

— Где его нашли? — спросила.

— Да вон там. — Парни показали на заросли на другом берегу.

— Выходит, он ночью зачем-то отправился на речку, — забормотала Варя. — Один?

— Варюш, ну хватит, — надула губы Стю, — он же тебе не родственник.

— Просто как-то страшно, — призналась Варя, — человек один пролежал в кустах с ночи и до самого обеда, удивительно, как он не умер…

— Не умер — и хорошо, — сказала Стю, — хочешь, мы ему завтра передачку отнесем?

— Да ну вас! — возмутилась Римма. — Нашли о чем поговорить. Скучно с вами!

— Рим, ты что? — чуть не заплакала Варя.

— Варюша, ты слишком впечатлительная, — заметила Римма, — нельзя все принимать так близко к сердцу.

Варя кивнула и всхлипнула. Слезы полились сами собой, она представила себе загорелого, веселого Леньку, лежащего в кустах с распухшим лицом… беспомощного, умирающего. Если бы она знала! Если бы она только знала!

Пока она думала, подруги успели договориться о совместном походе к водопадам, а еще они слышали о каких-то древних развалинах, и туда тоже непременно надо было сходить.

«Интересно, это они такие черствые или я слишком эмоциональная? Нет, зачем я думаю о людях плохо? Ведь не я нашла Леню, не я его спасла, а вот эти ребята. И если бы его мы первые увидели, то тоже спасли бы. Девчонки просто притворяются, будто им наплевать. На самом деле не хотят в голову брать. Меньше знаешь, крепче спишь… точно про меня!»

Около четырех отправились на пляж, хотя солнце пекло нещадно и раскалило прибрежную гальку. Варя пошла вместе со всеми, ей не хотелось, но она так переживала, что действовала скорее автоматически. Сказали: «Идем», она и пошла.

Пока ее подруги и ребята купались, Варя сидела в тени и вспоминала вчерашний вечер. У нее никак не укладывалось в голове, зачем Леня один отправился к реке? А что, если он был не один? Но тогда получается, что тот или та, кто с ним был, оставил его умирать? Надо обязательно расспросить всех отдыхающих, кто видел Леню последним? Да, но как расспросить? Ведь не признаются же, если виноваты. И тут ее осенило! Она ясно представила себе того неприятного парня, напугавшего ее. Он появился внезапно и так же внезапно исчез. Вдруг Леня слышал, как он угрожал Варе? И решил разобраться? И никого не предупредил! О, это много объясняет. Допустим, незнакомец побежал к реке, надеясь скрыться, Леня его преследовал, в темноте наступил на змею… Да, так могло быть, но не очень стыкуется… Во-первых, змеиный яд не сразу действует, Леня мог просто не почувствовать укуса и бежать дальше. Парень рванул через кусты, Леня — за ним, но там ему стало плохо, и он упал. Парень удрал, а Леня остался лежать…

Варя так ярко представила себе события прошлой ночи, что уже почти не сомневалась: все именно так и произошло. Главный виновник — незнакомец в серой толстовке. Вот его-то и надо искать!

Она уже хотела позвать ребят. Чтоб рассказать им свою версию, как услышала за спиной шорох чьих-то осторожных шагов. Она резко обернулась и увидела…

Недалеко от нее, в густой тени деревьев, стоял тот самый незнакомец. Варя испуганно ахнула и застыла. «Что он задумал? Он меня преследует? Он точно сумасшедший! Господи! Только бы ребята заметили! Ведь они видят меня, да? Видят!» Она, не отрываясь, смотрела на незнакомца, а тот медленно поднял руку и прижал палец к губам.

Варя приготовилась заорать что есть мочи, а он, словно догадался, отрицательно покачал головой и повел подбородком в сторону: «Иди за мной».

«Заманивает! Ни за что не пойду!» — ужаснулась она, ей хотелось немедленно вскочить и убежать, но вместо этого она медленно поднялась с бревна, на котором сидела, и побрела к незнакомцу, как привороженная.

Он скрылся в зарослях, Варя последовала за ним.

Незнакомец остановился, повернулся к ней, пару секунд смотрел прямо в глаза:

— Ты еще жива…

У Вари пересохло в горле от страха, помутилось в глазах. Силуэт незнакомца расплывался, превращаясь в того, который был за дверью в ее кошмаре, он превращался в ужас без лица и тела, только чернота, струящаяся из рукавов, тьма, глядящая из-под капюшона…

Она почти ничего не соображала, стояла зачарованным истуканом и видела свой страшный сон.

— Эй, — донесся до нее голос незнакомца, — ты чего как замороженная?

Звук его голоса заставил ее встрепенуться. Она снова вернулась в реальность. Напротив стоял парень в толстовке и джинсах. «И как ему не жарко?» — почему-то подумала Варя. А вслух произнесла:

— Что тебе надо от меня?

— От тебя? Ничего, — равнодушно ответил он, — я же тебе еще вчера сказал, если жизнь дорога, сваливай отсюда. Но вообще-то твой выбор…

— Почему ты мне угрожаешь? — окончательно растерялась Варя. Страх внезапно прошел, и, хотя парень выглядел и говорил странно, все же это был обычный парень, только он почему-то вел себя загадочно.

— Я? Угрожаю? — Он невесело усмехнулся. — Девушка, я — твой единственный шанс, можно сказать, но раз тебе безразлично, то…

— Да что ты мелешь?! — возмутилась Варя. — Привязался как банный лист! Ты хоть знаешь, что ночью из-за тебя чуть человек не погиб!

Варя почти выкрикнула ему в лицо, а он, как ни в чем не бывало:

— Если ты о Леньке, то он благодаря мне остался жив.

— Что?!

Парень скривил губы:

— Послушай, я один, и мне трудно следить за всеми… пока охранял тебя, попался Ленька.

Варя недоуменно уставилась на него, она окончательно перестала понимать незнакомца, казалось, он бредит.

А он все говорил и говорил:

— Завтра будет поздно, уходи! Когда они соберутся, я уже не смогу… им нужна жертва… не только пища, но и жертва, понимаешь… Судя по всему, они уже выбрали…

Его глаза смотрели не на Варю, а сквозь нее, говорил он отрывисто, сухо, если бы не эта сухость, Варя убежала бы куда глаза глядят, чтоб только не слушать бред больного человека. Но у нее создалось четкое впечатление — он не бредил! Но ведь так быть не могло. Его слова — он нес полную чушь, бессмысленную. Кому нужна жертва? Что за враги подстерегают Варю? Кто соберется, где? На этой турбазе? Вот именно тут?

Нет, он просто местный сумасшедший. Ходит по берегу, пугает отдыхающих. Наверняка его тут все знают, и Ленька ночью просто хотел прогнать его, да вот пострадал…

— Послушай, — начала было Варя… Как вдруг он опустил голову, Варя проследила за его взглядом и обомлела. У его ног зашевелилась трава, и десятки змеиных голов поднялись над ней, готовясь к нападению. И снова Варя застыла истуканом от ужаса, она беззвучно открывала рот, не в силах произнести ни слова. Вот сейчас змеи разом вонзят свои зубы, и незнакомый парень упадет в траву, кишащую гадами, мерзкий клубок сомкнется над ним…

Внезапно парень неуловимым движением выхватил откуда-то из-под одежды тонкую, сверкнувшую на солнце струну, во всяком случае, Варе показалась именно струна. Парень резко повернулся вокруг своей оси, одновременно взмахнул струной, как серпом или косой, послышался поющий звук, брызнули солнечные искры и… полетели змеиные головы.

Все это произошло за доли секунды. Вот только что незнакомец стоял среди атакующих змей, и вот он стоит абсолютно спокойный, сверкающая струна так же быстро исчезает в его руке, как будто втягивается.

Варя смотрит на него, потом ему под ноги, она пытается увидеть змеиные тела, но в траве почему-то ничего нет.

«Мне померещилось?» — Варя протерла глаза, еще раз взглянула на парня. Он смотрела на нее спокойно, без вызова, немного устало…

«Галлюцинация…» — подумала Варя.

— Кажется, я перегрелась, — пробормотала она.

С берега послышались крики: «Варя! Варюша!» Она оглянулась, друзья не могли ее увидеть из-за зарослей.

— Меня зовут. — Она беспомощно махнула рукой.

— Не ходи. — В его голосе послышались умоляющие нотки или ей показалось?

— Ты странный. — Варя покачала головой. — Меня ищут…

Он протянул руку:

— Идем прямо сейчас со мной.

Варя испуганно уставилась на него и поспешно убрала руки за спину:

— Н-не-ет, извини, я не могу…

— Поздно. — Он вздохнул и отступил за дерево.

Голоса приблизились, зашумели ветки, послышались шаги:

— Варя!

— Вот ты где!

Она обернулась. Стю и Римма смотрели на нее обеспокоенно:

— Куда же ты пропала?

— Тут кто-то был? — Варе показалось, будто Стю встревоженно принюхивается. Она замерла, вытянув шею, чуть покачивая головой.

— Н-нет, — соврала Варя, — никого тут не было, я просто в кустики ходила.

— А-а, — расплылась в улыбке Римма, но Стю посмотрела недоверчиво. И от ее взгляда у Вари пробежал холодок по позвоночнику. Все-таки ее здорово напугал незнакомец. Надо непременно поговорить о нем с руководством турбазы, а то еще наделает дел.

VII

Подруги не отступали от нее ни на шаг. Они довольно бесцеремонно избавились от парней. Фыркнули пару раз, те и разбрелись, понуро опустив головы. На Варины слова о том, что надо пойти к директору и предупредить о странном молодом человеке, пугающем туристов, подруги почти не обратили внимания.

— Еще чего! — хохотнула Стю.

— Сами справимся, — пообещала Римма. — Ты только покажи нам его, — вкрадчиво попросила она.

— Ты его видела еще раз? — спросила Стю.

— Нет, — опять соврала Варя, — не хотелось в глазах подруг выглядеть врушей, к тому же ей в голову закралась одна мысль: надо расспросить этого парня подробнее. Если он больной, Варя сразу же поймет, а если в его словах есть хоть доля правды, если он действительно чем-то встревожен… Что тогда? Нет, это просто невероятно! Секундное наваждение или? Что — или? Варя могла бы поклясться, что видела змей, и внезапно появившееся оружие, и то, как легко справился незнакомец с серьезной опасностью. Варя никогда не видела такого оружия и не знала, как им пользоваться, и если предположить, что ей все это померещилось, то… Да не могло ей померещиться! Можно подумать, она из тех, кто не вылезает из компьютерных игрушек. Тоже мне, эльфийский лучник… или как его там? Не был похож незнакомец ни на одного из известных Варе персонажей. К тому же ее не отпускало неприятное ощущение постоянного и пристального внимания, слежки. Да еще эта дверь в их номере да сон. Что-то тут не то.

Когда девчонки проходили мимо домика администрации, Варя хотела было зайти, но подруги остановили:

— Нет там никого, ты же знаешь, директор повез Леню в больницу, смотри, и машины нет… не вернулся еще.

А потом Варя увидела, как несколько семей, нагруженные багажом, покидают турбазу. Испугались? Или у них сегодня день отъезда?

— Что-то народ разбегается, — заметила она.

— Смена кончилась, — сказала Стю.

— Завтра большой заезд, — мечтательно произнесла Римма. Они со Стю переглянулись, дрогнули кончики губ.

— Вы кого-то ждете? — спросила Варя.

Римма улыбнулась:

— Это сюрпри-и-з!

— Правда? — обрадовалась Варя. — Приедут ваши друзья?

— Не спеши. — Римма тонким пальчиком с великолепным маникюром коснулась Вариного носа, провела ладонью по щеке. Фамильярный жест Варе не понравился, она дернулась, отступая.

Римма, прищурив глаза, посмотрела насмешливо, но ничего не сказала.

До ужина просидели на веранде. Подруги пытались развлечь Варю болтовней, но она уткнулась в книгу, девчонки раздражали ее. Хотелось побыть одной, а еще лучше, пройтись по турбазе в поисках странного незнакомца, вдруг бродит поблизости? Как объяснить девчонкам? Они за ней увяжутся или будут отговаривать. И еще Варя боялась ходить одна, ей повсюду мерещились змеи, а с подругами отправляться на поиски незнакомца она не хотела…

На ужине было совсем мало народу. Подруги сидели в полупустом зале. За столом администрации тоже было пусто. Испуганные поварихи о чем-то шептались.

— Куда все подевались? — Варя крутила головой. — Когда они успели уехать?

— Не понимаю, что тебя беспокоит? — удивилась Стю. — Обычный пересменок.

— А где руководство? Где директор? — не унималась Варя.

— Дался тебе этот директор!

— Но ведь человек пострадал, — напомнила Варя, — за день турбаза буквально опустела, одни мы ничего не знаем… Может, ее вообще закрывают.

— Турбазу? — Римма рассмеялась, Стю, естественно, тоже.

Варя решительно поднялась с места:

— Вы как хотите, а я сейчас пойду и все разузнаю!

Девчонки переглянулись, на лицах мелькнуло недовольство. Стю схватила за руку.

— Сядь, неудобно, — быстро проговорила она.

— Мне удобно, — Варя вырвала руку и отправилась к окошку раздачи. Девчонки вскочили, грохнув стульями и последовали за ней.

На кухне находились лишь повариха и посудомойка.

— Извините, — Варя сунула голову окно, — не подскажете, когда вернется Виталий Борисыч?

Женщины вздрогнули и обернулись:

— Чего тебе, девочка?

— Мне нужен директор.

— Его нет.

— А когда будет? — упорствовала Варя.

— Да не знаем мы!

— Но кто-то же должен знать!

Подруги потянули ее от окна:

— Ну чего ты пристала к людям, — успокаивающе уговаривала Римма, — сказали же тебе, не знают они.

— Варюш, если бы турбазу закрывали, — вторила Стю, нас не стали бы кормить, так? Нам бы сообщили.

— А завтра большой заезд, — напомнила Римма.

— Не понимаю, почему ты так волнуешься? — спрашивала Стю.

И Варя подчинилась. Девчонки увлекли ее за собой, всю дорогу не переставая уговаривать и успокаивать.

VIII

Вечером дискотеки не было. Турбаза словно вымерла. Свет горел в единственном домике — том, где жили Варя и ее подруги.

— Мне это совсем не нравится, — заявила Варя, — утром уеду.

А девчонки как ни в чем не бывало заварили кофе, болтали, и, судя по всему, настроение у обеих было отличное!

— Утром все выяснится, — обещали они.

Глядя на них, Варя застыдилась своего страха. Совершенно непонятно, почему их троих оставили на турбазе, вообще все странно, ведь хотя бы охранник должен остаться. Еще вчера за девчонками толпой бродили парни, пускающие слюни и готовые на любые подвиги ради красавиц-подружек, а сегодня их и след простыл. И даже не предупредили. Ни слова не сказали. Вроде бы, когда были на море, никто уезжать не собирался… А куда девался весь обслуживающий персонал? Спать легли? Почему так рано? Хотя не так уж и рано, время ближе к полуночи.

— Ну что, может, спать пойдем, от скуки? — предложила Стю, зевая и потягиваясь.

— Пойдем, — согласилась Римма.

Варе было тревожно, она чувствовала, что не уснет, а лежать в темноте с открытыми глазами и прислушиваться ко всяким шорохам и звукам — нет, так еще страшнее.

— Я не усну, — честно призналась она.

— Неужели боишься? — с невинным видом спросила Римма.

— Боюсь… — не было смысла обманывать ни себя, ни их.

— А я вот нисколечко, — похвасталась Стю.

— А мне даже весело, — не отстала Римма.

Варя натянуто улыбнулась:

— Вы вообще необыкновенные, я никогда не встречала таких девчонок.

— Да, мы необыкновенные, — спокойно согласилась Римма.

— Еще бы, — усмехнулась Стю.

И в этот момент погас свет.

Варя тихо вскрикнула. Турбаза полностью погрузилась во тьму.

— Варюшшшш, — прошелестело над ухом.

— Девчонки! — воскликнула Варя.

— Не шшшшуми…

— Тишшшше…

Варя зажмурилась и пролепетала:

— Ой, мамочки, мамочки…

Ее окружили шорохи, скрип половиц, словно по ним протащили что-то тяжелое.

Ужас пригвоздил Варю к стулу, она сидела ни жива ни мертва, не в силах даже позвать девчонок. В кромешной тьме пряталась смерть, Варя чувствовала ее присутствие, смерть отвратительная, холодная, равнодушная. Казалось, у нее тысячи глаз, и все они в этот момент были устремлены на Варю. Равнодушные и голодные, пустые…

«Нет… — пронеслось у Вари в голове, — больше никогда… неужели… не может быть… НЕТ!» Она, как пловец, затянутый в омут и уже почти смирившийся, вдруг совершает немыслимый, последний рывок и выныривает, жадно хватая воздух, точно так же девушка рывком заставила работать сознание. Варя не хотела умирать. Вот так запросто — сидя на веранде летнего домика, умереть от ужаса, умереть оттого, что погас свет?! Да ведь если узнают, ее не пожалеют — засмеют!

Варя с трудом проглотила тугой комок, застрявший в горле. Открыла глаза. В первый момент ей показалось, будто прямо перед ее лицом качнулась гигантская тень, но она тут же исчезла.

Варя протерла глаза, всмотрелась в темноту и постепенно начала различать очертания предметов: перила веранды, край стола, два пустых стула…

Пустых? А где девчонки?

Ну, конечно! Они подшутили над ней, и как она сразу не догадалась!

— Стю! Рим! Хватит шутить, выходите! — крикнула Варя.

Сидят, наверное, где-то в комнате и хихикают над ней. Надо пойти, поискать фонарик, помнится, заботливая тетка сунула его в рюкзак «на всякий случай».

Интересно, а змеи могут заползти на веранду?

Со стороны реки раздался долгий свист. Прозвучал и замер…

Варя прислушалась. Вот, опять!

Значит, они не одни здесь. Кто-то остался. Но кто?

Варя, позабыв о змеях, вскочила, перегнулась через перила и стала вглядываться во тьму. Хлопнула оконная створка. Снова шорох, шуршание, шелест…

Варя не выдержала, бросилась в комнату, ощупью нашла рюкзак, вытряхнула содержимое на кровать, шарила руками, пока не наткнулась на фонарик. Включила. Луч света пробежал по углам и стенам. Кровати, шкаф, распахнутое окно, перевернутая тумбочка… Девчонок не было.

Осмелев, Варя вышла на веранду, посветила под ноги. Никаких змей не было.

— Девчонки! — громко позвала она.

Нет ответа.

Варя, преодолев остатки страха, спустилась с крыльца. Пошарила лучом фонарика по дорожке, хотела обогнуть дом, но там такие заросли! Неужели придется идти по тропинке к реке!

— Рим! Стю!

Стоп! Ей показалось. Или действительно! Вдалеке сверкнула светлая точка. От реки кто-то шел к ней. Точка подпрыгивала и приближалась.

Не выдержав, Варя бросилась навстречу.

Она не ошиблась. Подруги возвращались, поддерживая друг друга. Стю сильно хромала.

— Что случилось? — встревожилась Варя, позабыв о том, что совсем недавно хотела накричать на девчонок из-за неудачной шутки.

Свет фонарика скользнул по лицам подруг. Римма отвернулась, закрываясь свободной рукой, Стю поспешно опустила голову:

— Не свети в глаза!

Варя отвела фонарик. Но успела заметить, что руки и лица девчонок в глубоких царапинах и кровоподтеках.

— Стю, что с ногой?

— Подвернула, — нехотя ответила Стю.

— Господи! Ну, скорее, скорее, давайте сюда. Рим, я помогу, — Варя подхватила Стю с другой стороны и вдвоем с Риммой втащила ее на веранду.

Стю усадили на стул. Варя хотела осмотреть ее ногу, но Стю воспротивилась.

— Куда вас понесло? — причитала Варя.

Римма села так, чтоб на нее не падал свет.

— Ты уж извини, сами себя наказали… Хотели тебя немного напугать, и видишь… что получилось.

— Вот глупые! — возмутилась Варя. — Нашли время для шуток! Вы же могли покалечиться! Или на змею наступить!

— Варюш, все нормально, — почти простонала Стю.

Варя снова кинулась к ней, присела у ног:

— Стю, ну как?

— Я справлюсь, — прозвучало в ответ.

Римма поднялась со стула:

— Вот что, пойдемте спать. Утром будет видно.

Не слушая Вариных возражений, Римма подхватила Стю и потащила в комнату. Варя шла следом, подсвечивая двумя фонариками.

— Выключи! — приказала Римма. — Чего зря батарейки расходовать.

Она опустила Стю на кровать, присела рядом. Варя хотела было подойти, но Римма отмахнулась:

— Без тебя справлюсь.

Девчонки о чем-то шептались, но недолго. Варя сидела в одиночестве и чувствовала себя лишней.

Наконец Римма сказала:

— Все в порядке. Просто вывих.

Она встала, взяла фонарик и отправилась в душ.

Варя прислушалась к шуму воды, и, все еще испытывая неловкость, обратилась к Стю:

— Оказывается, Рим может вывихи вправлять…

— Да, нас учили, — отозвалась Стю. — Мы занимаемся спортивной гимнастикой, — добавила.

— А, — понимающе кивнула Варя, — здорово, молодцы!

И все-таки ей казалось, что Стю тяжело дышит, даже хрипит.

— Стю?

— Да…

— Там кто-то свистел, — сообщила Варя.

— Где? — Послышался скрип кровати, это Стю приподнялась на локте.

— Там, у реки, — объяснила Варя.

— Тебе показалось…

Вернулась Римма. Бодрая, не такая напряженная, улыбающаяся.

— Ну, что тут у нас? — спросила весело.

Варя решила и ей рассказать:

— Рим, когда вас не было, я слышала свист у реки, несколько раз…

— Тебе показалось, — отрезала Римма, — там никого не было.

Варя пожала плечами и улеглась в постель. Поведение девчонок слегка озадачило ее. Но раз не хотят рассказывать, пусть. Утром все выяснится. Для себя Варя решила, что уедет. Вот только дождется рассвета.

IX

Она проснулась, когда солнце было довольно высоко. Вскочила, взглянула на пустые кровати подруг. Снова они куда-то ушли без нее.

Поспешно оделась, умылась, выскочила на улицу и замерла удивленно.

Турбаза ожила.

В соседних номерах явно кто-то поселился, по дорожке мимо домика прогуливались какие-то люди, они переговаривались, как хорошие знакомые. Потом послышался звук работающего двигателя, и проехал директорский «уазик». Варя, не веря своим глазам, забыв закрыть дверь, спустилась с крыльца и поспешила к столовой.

Ей навстречу спешили сияющие, без малейших следов ночного приключения, подруги в сопровождении незнакомого молодого человека. Подруги буквально повисли у него на руках, заглядывали в глаза и говорили одновременно, стараясь привлечь его внимание.

А молодой человек, казалось, был поглощен своими мыслями и девчонок совершенно не слушал. На вид ему можно было дать лет двадцать пять, он был очень красив, под стать девчонкам. Высокий, мускулистый, немного сухой, но его это не портило, даже наоборот, дочерна загорелый, со смоляными волосами и стильной бородкой, лицо было бы безупречным, если бы не выражение — чуть презрительное, высокомерное. Варя всегда стеснялась таких парней — слишком красивых и слишком высокомерных.

А девчонки так и льнули к нему, видимо, их он вполне устраивал.

Взгляды Вари и молодого человека встретились.

— О! Варюш! — воскликнула Стю. — А вот и обещанный сюрприз! Познакомься, это Дэн!

— Дэн, это наша Варюша! — проворковала Римма.

— Очень приятно, — неуверенно произнесла Варя, цепенея под пристальным взглядом светло-карих, почти желтых глаз Дэна.

— И мне очень приятно, — после паузы и внимательного осмотра Вари произнес он вкрадчивым, довольно низким голосом.

Варя не знала, надо ли протянуть руку для пожатия. Дэн тоже руки не подал, так как обе его руки были заняты девчонками.

— Варюш, ты чего? — рассмеялась Стю. — Это наш тренер!

Варю немного отпустило. Вот в чем дело! Тогда все понятно. Девчонки же говорили о сюрпризе. И вот он — сюрприз.

— Наши все приехали, — сообщила Римма.

— Теперь будет весело! — подхватила Стю.

— Здорово. — Варя попыталась обрадоваться, но у нее получилось не очень. Конечно, это здорово, что вчерашние страхи кончились, турбаза снова работает, директор вернулся, народ приехал. Но теперь, наверное, девчонки все время будут проводить со своими друзьями.

Додумать ей не дали.

— Так, тебя надо покормить, — распорядилась Римма, — правда, Дэн?

Он молча кивнул.

— На завтрак! — весело крикнула Стю.

— Да, но я, наверно, опоздала, — попыталась отказаться Варя.

— Ничего подобного! С этого дня новые правила! Все едят когда хотят! — веселилась Стю.

Варя покорно побрела в столовую, подгоняемая хохочущими девчонками и взглядом Дэна.

В столовой выяснилось, что повара тоже сменились. Вместо тетенек работали два парня. Увидев Варю и ее сопровождающих, они без слов выскочили в зал, быстро накрыли стол. Перед Варей оказалась тарелка с омлетом, булочки, масло, сыр…

Перед молчаливым Дэном — чашка кофе. Девчонки, видимо, уже позавтракали. Но от кофе тоже не отказались.

«Интересно, почему они пьют так много кофе, — думала Варя, ковыряясь вилкой в омлете, — разве спортсменам можно?» И еще она обратила внимание на то, что раньше кофе в столовой был растворимым, его насыпали из банки и заливали кипятком, а теперь в чашках был настоящий капучино.

Дэн, словно прочитав ее мысли, ответил:

— Мы сняли эту турбазу в аренду.

— Вот как, — растерялась Варя, — а я и не знала… Но я сегодня же уеду.

— Нет, — коротко произнес Дэн.

— Да ты что! — всполошились девчонки.

— Теперь же самое интересное начнется!

Варя окончательно смешалась:

— Да, но я же буду вам мешать… в смысле, я тут лишняя…

Она не знала, что сказать. Если Дэн арендовал турбазу, то зачем девчонки покупали путевки? И почему директор пустил ее, зная о том, что через три дня турбаза будет сдана?

— Варюш, ну чего ты куксишься?! — затормошила ее Стю. — Смотри, как все здорово получилось!

— Просто потрясающе! — подхватила Римма. — Ты остаешься с нами!

— Да, но… — Варя мучительно подбирала слова. Она платила деньги лично директору, причем без всяких документов, просто по договоренности с теткой. Выходит, она вроде как его гостья. А тут такое… Надо бы хоть с ним посоветоваться, что ли? Какое отношение она имеет к Дэну, его группе, кто они? Спортсмены? Ах да, девчонки говорили что-то о гимнастике…

— Стю, как твоя нога, не болит? — вспомнила Варя.

— Какая нога? — искренне удивилась Стю.

— Ну, вчера… точнее, ночью… я не помню, ты вроде подвернула, — попыталась объяснить Варя.

— Ах это, — беспечно отмахнулась Стю, — чепуха!

Но Варя заметила, как подруги быстро переглянулись, а тяжелый взгляд Дэна скользнул по их лицам.

— Мы просто немного пошутили, — залебезила Стю, обращаясь к Дэну.

Он поднялся.

— На закате, — сказал, — подготовьтесь.

И вышел.

— Варюш, что же ты не ешь? Невкусно? — забеспокоилась Римма.

— Что-то не хочется. — Варя отодвинула тарелку.

Девчонки вскочили, как только она встала.

— Варюш, ты что? Не рада?

Варя покачала головой:

— Неожиданно все как-то…

— Не любишь сюрпризы?

— Люблю, наверное…

Варя все-таки решила сходить к директору. Во-первых, надо было выяснить, можно ли ей оставаться, а во-вторых, или во-первых, все-таки ее интересовало самочувствие Лени.

Она направилась к домику администрации, девчонки не отставали. Было жарко. Варю не оставляло ощущение какой-то недоговоренности, неопределенности. Как будто она что-то важное забыла, вот крутится в голове, а вспомнить не может. И еще ей почему-то ужасно не понравился Дэн. И причины никакой вроде бы не было, ведь он разрешил ей остаться, наверное, девчонки упросили. Только зачем?

С директором она столкнулась на крыльце, он хотел пройти мимо, но Варя остановила:

— Виталий Борисыч!

— Да! — бросил он, не взглянув на нее.

— Здравствуйте!

— Угу…

— Я хотела спросить, ведь турбаза арендована, и как мне быть?

В ту же секунду девчонки хором заверили директора в том, что их руководитель в курсе, что Варя остается с ними, что все улажено, они говорили наперебой, подходя к директору все ближе, оттесняя его от Вари.

— Так чего вы от меня хотите? — грубо спросил он. — Турбаза ваша, сами и решайте.

Девчонки согласно кивнули и повернулись к Варе:

— Вот видишь! — победоносно воскликнула Римма. — Мы же говорили, все улажено!

Варя стояла, раскрыв рот, ей не дали сказать ни слова.

— А как же… — крикнула она вслед убегающему директору, — как же Леня?

— Нормально, — буркнул он, не оборачиваясь.

Римма и Стю взяли ее под руки, зашептали: «Нормально, нормально, все нормально…»

Варя подчинилась, побрела между ними, все еще недоумевая, все еще не в силах вспомнить что-то важное.

Весь день девчонки не отпускали ее от себя. Девушку водили по турбазе, знакомили с какими-то людьми. И люди эти были очень внимательны к ней, расспрашивали о чем-то, улыбались, растягивали губы и смотрели холодными глазами.

У Вари кружилась голова, хотелось пить, она еле ворочала языком. В обед она не смогла есть, хотя девчонки ее упорно пичкали и еда была отменной, совсем не столовской.

«Надо позвонить!» — внезапно пришло ей в голову. Удивительно, как такая простая мысль не появилась раньше, еще вчера, например. Ну, вчера, допустим, она была слишком взволнована, но потом, вечером? Она попыталась вспомнить, когда последний раз говорила с теткой или с мамой. И получилось, что в день приезда на турбазу. Она позвонила и сообщила тетке о том, что благополучно добралась и поселилась, а потом еще родителям… Мама, кажется, волновалась.

После обеда Варя категорически отказалась идти на речку.

— Я хочу отдохнуть, мне как-то нехорошо…

Подруги остались с ней в душной комнате. Варя перестала обращать на них внимание, она пыталась разыскать телефон. Перерыла все, его не было.

Неудивительно. В комнате жуткий бардак после вчерашней ночи. Повсюду валялись разбросанные вещи. Варя, как вывалила все из рюкзака, так и не собрала. Девчонки спрашивали, что ее так беспокоит. Варя сказала о телефоне, и они приняли активное участие в поисках. Римма даже набрала ее номер со своего мобильного, но и это не помогло. Телефон пропал.

— Выронила где-нибудь, — посетовала Римма.

Стю с ней согласилась.

— Надо пройти по территории, поискать, — сказала Варя, — мне нужно обязательно позвонить.

Девчонки тут же протянули ей свои трубки. Но и здесь Варю постигла неудача. Не было Сети.

— Так вот в чем дело! — воскликнула Римма. — А я-то думаю, что случилось?!

— Наверное, где-то вышку повалило, — предположила Стю, — ничего, скоро починят.

Варя меланхолично бродила по комнате, собирая вещи.

«Мне надо уехать, уехать…» — думала она.

— Девчонки, я все-таки поеду, — сказала вслух.

— Да что ты! — Стю даже подпрыгнула. — Нет, мы тебя ни за что не отпустим!

— Что это за отдых, ты даже не загорела!

— Я не очень люблю загорать, — вяло отозвалась Варя.

— Но куда же ты поедешь? — спросила Стю. Она подошла к Варе совсем близко, отняла рюкзак, задвинула под кровать.

— Домой…

— Послушай, Варюш, — Римма тоже подошла и обняла ее за плечи, — у нас скоро праздник! Очень важный! Большой, понимаешь!

Варя отстраненно кивнула.

— Мы будем очень рады видеть тебя на нашем празднике, — шепнула Стю.

— Обещаем, ты не будешь скучать! — подхватила Римма.

— Ты никогда в жизни не видела ничего подобного!

— Никогда, — эхом повторила Варя. И почувствовала, как тяжелеют веки.

— Это грандиозно, — шептала Римма.

— Неподражаемо…

— Великолепно…

— Тссссс…

— Шшшшшш…

Варя покачнулась. Девчонки подвели ее к кровати, она упала и уснула как убитая.

X

В комнате было сумрачно. Варя никак не могла понять, который час? Уже вечер? Но почему за окном солнечно?

«Я спала?» — удивилась Варя.

И куда подевались девчонки?

Она даже обрадовалась тому, что осталась одна. Теперь можно все спокойно обдумать и решить, что с ней все-таки происходит. Подруги, конечно, штука хорошая, но уж очень они навязчивые. Что она знает о них? Варя попыталась вспомнить все, что они о себе рассказывали, и не вспомнила ничего. Она не знала, откуда девчонки, сколько им лет, кто их родители. Одним словом — не знала ничего. Хотя… почему ничего — теперь она знала о том, что девчонки вроде бы занимаются гимнастикой, и познакомилась с их тренером. Тренер ей не понравился, она не могла объяснить себе почему. Так, какие-то смутные неприятные ощущения.

И все-таки который час?

Варя взглянула на закрытую дверь. Страх неслышно подкрался и спрятался внутри, замер тугим комком под ребрами, словно выжидал. Но Варя не дала ему шанса. Она подошла к двери и резко толкнула створки.

Сначала ее обдало ветром, и она зажмурилась. Ветер принес с собой тошнотворный запах, Варя чуть не задохнулась. А когда открыла глаза, то увидела веранду, залитую чем-то красным, как будто кто-то нарочно разлил краску, да еще и измазал стены, перила, крыльцо… Повсюду потеки, отпечатки следов и рук, вредитель явно вляпался в краску, а потом еще и прошелся по ней, вытирая руки о стены.

Варя застыла в дверях, пытаясь понять, что здесь произошло. Она не сразу заметила девчонок. Стю и Римма пытались отмыть в пластмассовом тазу руки. Их лица, одежда, волосы, все было в краске. От безупречных причесок не осталось следа. Варя вообще их с трудом узнала, и немудрено, трудно узнать в двух замарашках с грязными лицами гордых красоток, вызывавших всеобщее восхищение.

— Что здесь происходит? — не веря своим глазам, спросила Варя. Девчонки переглянулись и глупо захихикали.

Варя уставилась на них в недоумении, подруг словно подменили. Эти две девчонки напоминали Стю и Римму разве что одеждой. Тонкие волосы слиплись, под глазами потеки туши, а на губах… На губах пузырилось что-то алое, и подружки поспешно слизывали это острыми язычками.

«Кровь! — испугалась Варя, — это же кровь! Они залили веранду кровью! Господи! Что они тут делали?!»

Варя не в силах была ступить и шагу по кровавому полу. А подружки, отвратительно кривляясь и гримасничая, делали ей какие-то знаки, будто хотели что-то сказать, но не могли, их душил смех.

— Кто вы такие?! — выкрикнула Варя. Она с трудом сдерживала тошноту. В голове билась одна-единственная мысль: «Что делать?!» Нет, она даже не испугалась, она не могла испугаться отвратительно корчившихся монстров, отдаленно напоминающих человеческие существа. Под ее взглядом они постепенно сникали, съеживались, отступали назад, в угол, наконец отступать стало некуда, и они, прижавшись друг к другу, замерли: два кривоногих жалких уродца, с отвратительными перепачканными мордами.

«Это не Римма и не Стю, — Варя отказывалась верить своим глазам, — это кто-то, попытавшийся принять их облик».

— Это не мы, — донеслось из угла.

Варя, услышав квакающие звуки, едва напоминающие человеческую речь, сделала над собой усилие и шагнула на веранду.

«Это происходит не со мной, — убеждала она себя, — ничего этого на самом деле нет, сейчас все выяснится…» Но в то же время она понимала, что столкнулась с чем-то необъяснимым и ужасным, и в лучшем случае парочка монстров растерзала какое-то животное. Растерзали и сожрали без остатка? А где хотя бы клочья шерсти? И что делать, если сейчас она увидит обезображенный труп…

— Это все он, он! — Парочка в углу тыкала перепачканными пальцами со следами маникюра в сторону крыльца.

Варя невольно перевела туда взгляд и увидела, как по дорожке к дому медленно движется Дэн, закутанный в длинную мантию, черную, отливающую фиолетовым. Он был по-прежнему великолепен, только почему-то заметно поправился. На громоздком теле, спрятанном под мантией, маленькая голова с изящной бородкой смотрелась весьма нелепо. Переливающаяся ткань бросала синеватый отсвет на его лицо, равнодушное и отстраненное. Варя заметила, как он странно движется, как преодолевает ступени. Вот он поднялся на веранду и, не глядя на копошащихся в углу уродцев, приказал:

— Вон!

Пискнув, они перепрыгнули через перила и исчезли.

— Да кто ты такой? — возмутилась Варя.

Мантия зашевелилась, словно ее раздувал ветер, ее полы распахнулись, а из-под них…

Варя отшатнулась. Вместо Дэна перед ней колыхались и переплетались толстые змеиные тела ядовито-фиолетового цвета, покрытые красными бугорками, и каждое тело имело голову Дэна.

«Гидра!» — вспомнилось неожиданно. Многоголовая змея! Варя когда-то читала греческие мифы о подвигах Геракла, там точно было какое-то подобное чудище.

«Сожрет… — с тоской подумала Варя. — Господи, не может быть, что это происходит на самом деле! Мне ведь только кажется, правда? Я не могу умереть вот так!» И вдруг вспомнила бабушку, которая говорила: «Когда кажется, креститься надо». Варя неуверенно подняла руку и перекрестилась. Гидра дрогнула, зашипели злобно головы.

На веранду прыгнул давешний незнакомец, в его руке свистнула, удлиняясь, серебристая струна.

Он встал между Варей и «Гидрой», успел взмахнуть рукой, но змеиный куст оказался проворнее, он скукожился, уплотнился, принял форму человеческого тела, подхватил мантию и скатился с крыльца.

Варя негромко вскрикнула от неожиданности. Незнакомец бросился вдогонку. А девушка так и осталась стоять на грязной веранде.

«Когда кажется, креститься надо, когда кажется… креститься…» Она зажмурилась и несколько раз размашисто перекрестилась.

XI

«Что это было?» — спросила у себя Варя, открывая глаза.

Она лежала на кровати, над головой безопасно белел потолок, в раскрытое окно смотрело предзакатное солнце. Мир снова был полон запахов и звуков. Он был таким же, как всегда. Привычный мир, в котором не живут гидры и всякие другие монстры.

— Это был сон, только сон… очередной кошмар… мне часто снятся кошары… я очень впечатлительная…

Варя ущипнула себя за руку — больно!

Но на всякий случай надо было проверить. Варя быстро встала и подошла к двери, нажала на ручку…

— Что такое?

Дверь не открывалась. Варя нажала сильнее, подергала, толкнула — с тем же успехом. Еще не веря, налегла плечом, попыталась раскачать.

— Меня что, заперли? — вслух произнесла она. От возмущения стукнула кулаком по створке. Задребезжало стекло. — Что за шутки! — от досады ей захотелось разбить стекло, но она одумалась. Девчонки снова куда-то ушли, возможно, ненадолго, а чтоб Варю никто не беспокоил, заперли. Они скоро вернутся, а тут — осколки и злющая Варя. От директора, пожалуй, влетит.

Она посмотрела на окно — его-то запереть невозможно. Подошла, высунулась по пояс: в общем, не страшно, не слишком высоко, правда, внизу заросли крапивы, но можно бросить одеяло и прыгнуть на него.

«А змеи?»

И словно в подтверждение ее мыслям крапива зашевелилась, мелькнуло длинное черное гадючье тело. Варя отшатнулась от окна.

«А что, если я еще сплю?» — мелькнуло предположение. Варя укусила себя за руку. Больно!

За окном мелькнула чья-то тень.

— Эй! — крикнула Варя.

Тень замерла, послышался шорох травы, шаги…

— Осторожно! — предупредила Варя. — Здесь змеевник!

Под окном, прямо в крапиве, стоял ее спаситель из сна, тот самый, в черных джинсах и серой толстовке.

Варя растерялась:

— Привет, — произнесла, наконец.

Он молча кивнул. Стоял, чуть расставив ноги, руки в карманах. В который раз удивилась: «И не жарко ему…»

Испугалась, вспомнив о змеях.

— Там! — показала пальцем на заросли крапивы у него под ногами, но он не пошевелился.

Она вспомнила, как лихо незнакомец расправился с гадами на берегу. И сегодня во сне он снова пришел к ней на помощь. Странно… Выходит, она думала о нем. Ведь сны — это всего лишь отражение того, что уже было, картинки из памяти, причудливым образом обработанные где-то в клетках головного мозга. О да, у нее очень причудливые клетки…

— А меня заперли, — зачем-то сообщила Варя.

Парень медленно вытащил руку из кармана и показал ключ.

— Что? — Варя опешила. — Так это ты?!

— Спускайся, — вместо ответа приказал парень.

— Через окно? Но зачем? Ведь ты же можешь открыть дверь и…

— Спускайся, — нетерпеливо перебил он.

Варя сразу поняла — он не шутит. Надо было принимать решение, и немедленно. Она уселась на подоконник, перекинула ноги и прыгнула, туда, в заросли крапивы.

Парень подхватил ее, и она почти не обожглась.

Змей не было.

— Скажи хоть, как тебя зовут, — смущенно спросила Варя.

— Зови Гошей, — отозвался он и потянул за руку: — Идем!

— А как же дверь? — растерялась Варя. — Ключ у тебя… Девчонки вернутся…

— Им сейчас не до тебя, идем!

Он шагал очень быстро, Варя едва поспевала, ей приходилось почти бежать. Она забыла переобуться, а в сланцах не очень-то побегаешь.

Гоша молчал, а расспрашивать его Варя стеснялась. Старалась не отстать, да еще внимательно смотрела под ноги, чтоб не оступиться.

Гоша вывел ее к реке. Дальше они пошли в гору, вдоль русла, прыгая по валунам и время от времени пересекая поток воды. Река вилась и изгибалась, кое-где образуя водопады из-за наваленных весенними паводками бревен и камней. Если бы не сланцы и не поспешность, Варя, наверное, любовалась бы красотами и ахала от восхищения. Гоша неутомимо шагал вперед, было понятно, эта дорога для него привычная, он знает ее как свои пять пальцев, чего нельзя было сказать о Варе. Несколько раз она оступилась, сбила о камни ноги, густые колючие кусты оставили на коже глубокие царапины, но девушка не жаловалась. Она почти не думала, так, обрывки мыслей. Вся сосредоточилась на том, как бы не отстать. Варя ни разу не задала себе вопрос: зачем? Зачем она пошла с ним? Куда он ее ведет? Почему закрыл дверь и забрал ключ? Ни на секунду она не сомневалась в том, что поступила правильно. И уже не было ощущения, будто она все время спит и видит сны. Сонная одурь выветрилась, голова была ясной. Варя вообще чувствовала себя отлично, несмотря на беспокойство и неопределенность происходящего. Да, у нее накопилось множество вопросов, да, Гоша выглядел и вел себя странно, но у Вари появилась надежда получить ответы.

Ее проводник внезапно остановился и указал на еле заметную тропинку:

— Здесь…

Варя кивнула и последовала за ним. Он раздвигал руками заросли, буквально продираясь сквозь них. Варя шипела, когда острые шипы царапали ее кожу, но терпела.

Наконец, подъем кончился.

— Сюда, — позвал Гоша, подавая ей руку.

Сначала Варя ничего не увидела. Поляна как поляна, заросшая, бугристая, там и сям валуны и каменная крошка. Ничего удивительного — вокруг горы.

— Это капище, — сказал Гоша, кивая на кучку камней. Варя присмотрелась. Действительно, похоже на разрушенную временем ручную кладку.

— Видишь, тут была стена. — Он обвел рукой, из травы кое-где поднимались холмики разной высоты.

— А вот и жертвенник…

Плоская, вросшая в землю, замшелая плита с отколотыми краями лежала у Вариных ног.

Варя смотрела, округлив глаза. Надо ж, а она и не знала, что неподалеку есть такие древние развалины! Хотя подруги говорили что-то о совместном походе к каким-то древностям, но он так и не состоялся.

Гоша присел на корточки, сорвал пучок травы и стряхнул с плиты слой земли и мусора.

Варя опустилась рядом. На поверхности проступали какие-то полустершиеся знаки, то ли древние письмена, то ли изображения, не разобрать.

— Ты знаешь, что тут написано? — спросила Варя.

— Догадываюсь, — ответил Гоша.

— Расскажешь?

— Здесь поклонялись древнему змею, почитали его за божество.

Варя еще раз всмотрелась в непонятные значки.

— Я поняла, — сказала она, — здесь водится много змей, древние люди их боялись и потому построили это капище, ну, чтоб как-то умилостивить…

Гоша усмехнулся:

— Может, и так. Только человеку сюда лучше не соваться.

— А как же мы? — удивилась Варя.

— Не мы, а я, — поправил он, — и это совсем другое дело.

— Другое? — пролепетала Варя. — А, ты имеешь в виду твое оружие?

— Не только.

Он посмотрел на нее так, что Варя поежилась. Его глаза были совсем близко, они оказались зелеными, с такими золотистыми искорками на радужке. А парень-то оказался вполне симпатичным, только очень уж странным. Вроде он здесь, с тобой, а вроде и нет.

— Вставай, — довольно грубо приказал Гоша. Варя послушно поднялась, еще раз окинув взглядом плиту. А Гоша повел себя совсем уж странно — присыпал камень землей, как будто хотел скрыть от посторонних глаз надпись… или — свое пребывание возле плиты…

— Гоша, может, настало время объясниться? — предложила Варя. — А то я как-то глупо себя чувствую, честное слово.

— Что же тут объяснять, я пытаюсь спасти тебе жизнь, — спокойно ответил он.

«Ну вот, опять началось…» — Варя расстроилась, она-то думала, что таинственный Гоша расскажет о себе, все прояснится, и, возможно, они даже подружатся. А вместо этого?

— Гоша, а почему ты думаешь, что мне что-то угрожает? — осторожно спросила Варя.

— Уйдем отсюда, — перебил ее он.

Варя вздохнула, но снова подчинилась, правда, уже не с прежним энтузиазмом.

Они покинули поляну с капищем, и вновь Гоша потащил ее куда-то, причем Варя понимала, что все дальше уходит от турбазы.

— Гоша, нам, наверное, лучше вернуться, — робко предложила Варя, — скоро солнце сядет…

— Надеюсь, успеем, — бросил он, не сбавляя хода.

— Да, но…

— Подожди немного, — уже мягче ответил он, — скоро ты все узнаешь.

Варя закусила губу от обиды. Этот парень просто издевается над ней! Они все как сговорились! Римма, Стелла, тренер их — Дэн, а теперь еще и Гоша!

Варя остановилась и в сердцах топнула ногой:

— Не сдвинусь с места, пока не объяснишь, что все это значит! — выкрикнула она.

Гоша резко обернулся. Варя невольно отшатнулась под его взглядом. Он злился! Да еще как! От прежнего спокойного безразличия не осталось и следа:

— Пока я тут с тобой вожусь, там… — он повел подбородком, — там кого-нибудь убивают!

Варя слегка присела, втянула голову в плечи, пролепетала испуганно:

— Кого?

Но он не ответил, вцепился в запястье, дернул с силой и потащил за собой, бормоча под нос:

— Ведь говорил же! Предупреждал!

Варя испуганно молчала, ей было страшно. Со всех сторон горы и лес, колючий кустарник, валуны, и солнце уже село. Длинные тени слились, скоро стемнеет, в горах темнеет быстро. И что она будет делать тут одна? Хорошо, не одна, а с ненормальным парнем, пугающим ее рассказами об убийствах.

— Я хочу домой, — тихонечко заскулила Варя, — опусти меня, пожалуйста!

— Домой она хочет, — возмутился Гоша, — а почему же ты не уехала? Почему?!

— Я хотела-а-а, — заплакала Варя, — я ничего не понимаю-у-у, чем тебя так разозлила?

— Ты? — Гоша невесело усмехнулся. — Еще чего…

Варя споткнулась.

— Аккуратнее, — он успел подхватить ее под локоть, — смотри под ноги! Мы почти пришли.

Последние метры они почти карабкались по склону, цепляясь за кусты. Потом повернули в распадок. Здесь было почти темно. Варя услышала шум воды. У небольшого водопада, почти незаметная, ютилась хижина, кое-как слепленная из камней и крытая сухими ветками.

— Дядька Спиридон, — негромко позвал Гоша.

Послышался шорох, плетенка из веток, заменяющая дверь, отодвинулась, из хижины выглянул старик: маленький, сухой, лица не разобрать, все утонуло в бороде.

— А, пришли наконец, — вместо приветствия произнес старик, словно давно ждал их, — ну, входите…

Варя уперлась было, но Гоша бесцеремонно подтолкнул ее к входу. Старик посторонился. Варя нехотя переступила порог хижины.

Внутри бродили тени от плавящегося свечного огарка. Варя увидела грубо сложенную печь, скорее даже не печь, а очаг. Деревянный топчан, стол, над столом в углу рассмотрела потемневший от времени образ и лампадку под ним. Вот и все убранство.

— Добрый вечер, — неуверенно поздоровалась девушка.

— Добрый, добрый, — кивнул старик, — ты садись.

Варя осторожно присела на краешек топчана.

— Дядька Спиридон, это Варвара, — представил ее Гоша.

— Варвара, значит, — старик задумчиво потеребил бороду, — такие дела, Варвара… да…

XII

Варя сидела ни жива ни мертва. Гоша так и остался стоять у порога. А старик уселся напротив. Одет он был в какую-то хламиду, напоминающую подрясник, подпоясанный куском веревки.

— С турбазы, значит? — спросил старик, не отрывая взгляда от Вари.

— Да… — выдохнула она.

— Угораздило же тебя, — совсем уж непонятно пробормотал он.

— Я не понимаю, о чем вы… — начала было Варя, но Гоша перебил ее:

— Не местная она… я тоже сначала подумал…

Старик обернулся к нему:

— Подумал он… — сказал ворчливо, — неужто сразу не разглядел?

Гоша пожал плечами:

— Так она же с этими появилась…

Варя переводила взгляд с одного на другого, стараясь не пропустить ни слова, но чем дольше слушала, тем меньше понимала.

Старик снова повернулся к Варе:

— Небось сидишь и думаешь: два дурака, старый и малый, болтают сами не знают о чем. Варя вздрогнула, дед попал в самую точку, примерно так она и думала.

— И что же с тобой прикажешь теперь делать? — прищурился старик.

— Зачем со мной что-то делать? — спросила растерянная Варя. — Я бы домой вернулась, но темно, я дорогу не найду, и фонарика нет…

— Домой? В Москву, что ли? — Дед откровенно улыбнулся.

Он издевался над ней?! «Господи! Да что же это такое?!» А она-то думала, Гоша все объяснит, а вместо объяснения сумасшедший старик, лачуга где-то в горах, приближающаяся ночь и ни малейшего проблеска, ничего, что помогло бы ей разобраться.

— Похоже, она ничего не знает, а? — спросил старик у Гоши.

— Что я должна знать?! — не выдержала Варя. — Вот он, — она указала на Гошу, — притащил меня сюда зачем-то, всю дорогу на что-то намекал, капище показал. А я намеков не понимаю! И мне страшно, да! Страшно! И вам должно быть стыдно!

И она позорно разревелась.

— Ну вот, — сухая старческая ладонь провела по ее волосам, похлопала по плечу, — ну прости, прости меня, старика. — Дед сел рядом на топчан. Варя судорожно вздохнула и быстро вытерла слезы.

— Я правда ничего не понимаю, — жалобно сказала она.

— Не реви, — сурово бросил Гоша, — на турбазу тебе нельзя, могла бы и сама догадаться. Ты же видела…

— Погоди. — Старик жестом остановил его. — Варвара, откуда ты знаешь тех, с кем приехала?

— Девчонок? — переспросила Варя. И рассказала о том, как познакомилась с ними на остановке и как потом они вместе приехали, поселились. О директоре рассказала и о тетке, не забыла Леню, упомянула о Дэне. Старик и Гоша не перебивали, слушали внимательно, время от времени переглядываясь.

— Дэн, говоришь? — только раз переспросил старик.

— Да, так его зовут, — подтвердила Варя, — он тренер, во всяком случае, девчонки мне так его представили. Только зачем вам все это? Турбаза сдана в аренду, там сейчас спортсмены отдыхают, а Дэн у них главный, как я поняла.

— А ты, значит, тоже спортсменка? — насмешливо спросил Гоша.

— Я? Н-нет. — Варя не понимала, к чему они клонят, она вообще ничего не понимала.

— Так какого же ты лешего осталась на турбазе? — чуть не взревел Гоша. — Я тебя спрашиваю?

— Тихо, тихо! — урезонил его дядька Спиридон.

— Не могу я тихо, — чуть сбавил тон Гоша, — они Леньку чуть не убили, а все из-за нее, — и он обвиняюще уставился на Варю.

Его взгляд ужасно возмутил ее. Он обвинял ее в страшных вещах, обвинял так, как будто она действительно была виновата. Но Варя не чувствовала за собой никакой вины.

— Эй, послушай, — быстро заговорила она, — прежде чем бросаться обвинениями, сначала докажи! Я Лене никогда зла не желала. Я и знакома-то с ним почти не была. Виделись два раза. Он днем приходил, спрашивал, пойдем ли мы на дискотеку, я сказала «посмотрим». Вот и все! Больше я его не видела. На следующий день от ребят узнала о том, что с ним произошло. И, между прочим, на тебя подумала. Шлялся какой-то ненормальный по турбазе и пугал! — бросила она с вызовом.

Старик крякнул и обратился к Гоше:

— Это она о тебе…

— Ленька мой друг, — угрюмо произнес он.

Варя поперхнулась и закашлялась. Старик похлопал ее по спине.

— Твой друг? — переспросила Варя, отдышавшись.

— Да, а что тут удивительного? — набычился Гоша.

— Послушайте, — взмолилась Варя, — я здесь уже час сижу, но так ничего и не узнала. Вы меня что, похитили? Потому что я якобы виновата в том, что случилось с Леней? Бред, — добавила она, покачав головой.

Старик вздохнул:

— Никто тебя не похищал. И, конечно, ни в чем ты не виновата. Попала в ненужное время в ненужное место, так бывает.

— Вы продолжаете говорить загадками, — Варя насупилась, — я не дурочка, вижу, вы что-то пытаетесь скрыть, а сначала все выпытывали, как будто вражеского шпиона поймали. Может, вы меня перепутали с кем-то? Повторяю! Я приехала в гости к тетке, она договорилась с директором турбазы о том, что я немного отдохну здесь, по дороге познакомилась с девочками, подчеркиваю: случайно познакомилась! У них были путевки на эту турбазу… — Варя осеклась.

— Так что же? — подбодрил ее старик, — ты не заметила ничего необычного или, скажем так, странного в поведении твоих новых знакомых?

— Нет! А вот Гоша мне действительно показался странным, даже чокнутым! — Она с обидой взглянула на парня. Тот пожал плечами.

— Она знает больше, чем говорит, — буркнул он в ответ.

— Не знаю я ничего! — взвизгнула Варя. И в самом деле: не рассказывать же им свои сны? Сны ничего не значат, это лишь ее расстроенное воображение. — Меня будут искать! И обязательно найдут!

— Кто?! — хором воскликнули Гоша и старик.

Варя опешила:

— Как это кто? Полиция, родители…

— А, ну да, — равнодушно согласился старик.

— Вам это так не сойдет, — неуверенно добавила Варя.

Старик улыбнулся и, опустив голову, задумался. Гоша сидел молча, глядя куда-то в сторону.

XIII

Наконец дядька Спиридон встряхнул головой, огляделся. Свечной огарок совсем растаял. В хижине стало темно. Только крохотная искорка лампадки мерцала в углу.

Старик негромко приказал Гоше пошарить в ящике стола и зажечь новую свечку. Варя забилась угол и сидела тихо. Ее начало клонить в сон, но спать никак нельзя! Несколько раз глаза предательски закрывались, и она провалилась в дрему, но почти мгновенно просыпалась, рывком выдергивая себя из дремоты.

Гоша нашел свечку, точнее не свечку, а огарок, зажег его. Потом вышел на улицу и вскоре вернулся с охапкой хвороста. Присел у печки. Вскоре потянуло дымом, загудело пламя. Гоша поставил на печь закопченный чайник. Все это время и старик и Варя не проронили ни слова. Чайник вскипел. Старик с трудом поднялся, разминая затекшую спину, подошел к печи, и почти сразу запахло чем-то пряным, ароматным. Леня снял с крючка две кружки, нашелся и стакан. Варя наблюдала, как он поставил на стол посуду, как дед снял со стены мешок с сухарями и выложил их в миску.

— Знал бы, ежевики бы собрал, — пробормотал он, — ну, ничего, вот, медку попробуйте. Знатный медок, мне его знакомый пасечник приносит…

«Как он тут живет? — с удивлением подумала Варя. — Один, в этой хижине, питается сухарями… Кто он такой?» Ей даже стало жаль старика.

Тем временем Гоша разлил из чайника пахучий напиток, заваренный на травах. Пододвинул Варе стакан.

Старик повернулся к образу и коротко, негромко помолился. Гоша перекрестился, Варя, глядя на него, тоже.

Сели к столу. И тут Варя ощутила настоящий голод. Еще бы! Сегодня она толком ничего не ела и на ужине не была. Потянулась за сухарем, разгрызла, он оказался старым и невкусным, чуть зуб не сломала. Но дед и Гоша окунали сухари в чай, мазали медом и ели, даже, кажется, с удовольствием. Варя попробовала, и ей неожиданно понравилось. Умяв три или четыре сухаря, она почувствовала, что рот ее наполнен тягучей сладостью и она больше не сможет проглотить ни кусочка. Варя запила сладость чаем — стало гораздо лучше, и сонливость прошла.

— Спасибо, — поблагодарила она старика.

— На здоровье. — Дядька Спиридон потянулся к чайнику и налил ей еще. — Хороший взвар, полезный, пей.

Варя послушно отпила уже остывший напиток, оказавшийся необыкновенно вкусным. Она принюхалась, пытаясь определить, какие же травы использовал старик. Пахло нагретым солнцем лугом, медом, спелыми ягодами, лимоном и еще чем-то терпким и душистым. Не разобрать.

— Так, значит, ты говоришь, этому Дэну годков двадцать пять будет? — негромко спросил старик у Гоши.

Тот кивнул.

— Н-да… И что за имечко у него — Дэн, точно кличка собачья. — Он покачал головой.

— Его, наверное, Денис зовут, — подсказала Варя, — или Вадим…

Старик повернулся к ней:

— Денис, говоришь? Может, и так… А опиши-ка мне его.

Варя задумалась, пытаясь представить себе тренера. Какой он? Ну высокий, спортивный, загорелый, волосы темные, и еще бородка, аккуратная такая… Лицо неприятное, даже непонятно почему, из-за взгляда? И вдруг она вспомнила другого Дэна, того, из своего сна — мерзкую фиолетовую гидру, змеиные тела, увенчанные крохотными человеческими головками, каждая из которых полностью повторяла голову Дэна, и этот его взгляд, мертвый, равнодушный, пустой. Варя невольно поежилась, прогоняя наваждение. Ее передернуло от отвращения, что не ускользнуло от внимания старика.

— Вижу, не нравится он тебе?

— Ну, он неприятный, — нехотя согласилась Варя.

— Я же говорю, это он! — вдруг заявил Гоша. — И она знает! — Он снова покосился на Варю с неприязнью.

— Да что ты привязался! — огрызнулась Варя. — Талдычит «знает, знает…», ничего я не знаю!

— Ребята, не ссорьтесь, — попросил Спиридон, — давайте лучше разберемся.

— Вот и разбирайтесь, — буркнула Варя, — а меня пусть ваш племянник или кто он вам назад отведет.

— Зачем так далеко тащиться, — насмешливо проговорил Гоша, — достаточно до капища прогуляться…

— Там я уже была!

— Все! — старик хлопнул ладонью по столу. — Хватит!

Варя притихла. А Гоша вскочил и, схватив со стола кружки, буркнул:

— Пойду помою…

Старик кивнул, вздохнул и сказал:

— А теперь послушай меня, Варвара…

Но договорить он не успел.

XIV

Огонек свечки дрогнул, по полу и стенам заскользили черные тени, потянуло ночной сырой прохладой. Плетенка из сучьев, заменявшая дверь, отодвинулась. Варя во все глаза уставилась на образовавшийся проем. Успела услышать: «Она здесь…» Порыв ветра ворвался в лачугу и мгновенно задул трепещущий огонек свечки. Все погрузилось во тьму…

Варя чуть слышно пискнула от страха и поджала ноги, скорее инстинктивно. В течение нескольких долгих секунд она сидела и слышала только стук своего сердца.

Но вот чиркнула спичка. Неровное пламя выхватило из темноты склоненное лицо Спиридона, зажигавшего свечку. Гоша стоял к Варе спиной, как бы загораживая ее от того, кто еще не решился переступить порог.

— Вечер добрый, — раздалось от входа. Варя сразу же узнала этот густой, низкий голос. Дэн!

— Надеюсь, — спокойно отозвался старик, а потом обернулся и внимательно посмотрел на незваного гостя: — Какими судьбами? — Появление Дэна, казалось, совсем не удивило его.

— Спасибо, что приютили нашу девочку, — бесстрастно пробасил Дэн. — Варвара, идем! — Его голос прозвучал властно. Варя даже приподнялась с топчана. Но старик мягко положил ей ладонь на плечо, и она снова села.

— Варюш! — Там, на улице, были еще люди, и этих людей Варя тоже знала. Стю и Римма! Неужели! И они здесь! Вот так новости! Выходит, подруги искали ее! Ну, конечно, они вернулись в домик, обнаружили запертую дверь, забеспокоились… Ах, как это мил…

— Девчонки, я здесь. — Варя снова приподнялась с топчана. Неудобно получилось, заставила людей волноваться, бродить ночью по горам, искать ее…

— Вот и отлично, — пробормотал Дэн и добавил громче, обращаясь к ней: — Варвара, поблагодари хозяина и пойдем.

— Да, да. — Она вскочила, засуетилась. — Спасибо вам… Было очень приятно… И чай вкусный…

— Варя, не делай этого, — чуть слышно произнес старик.

— Что? — удивленно переспросила она.

— Не ходи к нему. Он сюда войти не сможет.

— Варвара! — Голос Дэна колоколом заполнил лачугу.

— Варя! Варюш! — Колокольчиками поменьше зазвенели голоса девчонок.

Варя растерянно посмотрела на хмурое лицо старика, на напряженную спину Гоши.

— Здесь нет ничего твоего. Убирайся, полуночник! — в словах старика прозвучала угроза.

— Прошу прощения? — надменно переспросил Дэн. — Я не ослышался? Вы хотите силой удержать несовершеннолетнюю девочку? Да вы знаете, чем это пахнет?! Я, между прочим, могу сюда полицию привести!

— Неужели?

Варе показалось или она уловила в голосе старика насмешку?

— Дядь Спиридон, я пойду, — смущенно произнесла она, — а то у вас правда могут быть неприятности…

— Так-то лучше, — одобрительно произнес Дэн. — Варвара, нам пора!

Гоша и Спиридон сомкнули плечи. Теперь Варя стояла за их спинами, как за заслоном.

— Сиди, — бросил ей Спиридон, — никого он не приведет.

— Да, но… — начала было Варя.

— Сиди, тебе говорят! — прикрикнул Гоша.

Варя приподнялась на цыпочки, стараясь разглядеть того, кто стоял в дверях. Успела увидеть смутное очертание человеческой фигуры. Он так и не вошел, держался у порога. Варя виновато улыбнулась, давая понять, что она тут ни при чем, так получилось… Дэн ей, конечно, не нравился, но вот, пришел же за ней, значит, беспокоится, чувствует ответственность, и девчонки тоже… а сны — да что такое сны? Что они значат? Да ничего.

Фигура пошевелилась, и снова зазвучал голос:

— Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам!

— Это к каким же? — спросил старик.

Варя решительно положила руки на плечи Спиридону и Гоше, пытаясь протиснуться между ними:

— Дядь Спиридон, Гоша, давайте не будем ссорится, — миролюбиво предложила, — а то мы и так шороху навели. Дэн, подожди, я уже иду!

Ей показалось или она уловила отблеск пламени, на мгновение осветивший лицо Дэна, и его взгляд, обращенный прямо на нее.

— Да пустите же! — воскликнула она, безуспешно стараясь прорваться к выходу.

Гоша движением плеча оттолкнул ее, да так, что она отлетела назад и плюхнулась на топчан. А в руке Гоши сверкнула серебряная струна.

Старик поднял руку и осенил себя крестным знамением.

Да воскреснет Бог!

И расточатся врази его!

Голос Спиридона прозвучал неожиданно сильно и грозно. Варя вздрогнула. Неверные тени на полу и стенах налились чернотой и объемом.

«Змеи!» — с ужасом подумала Варя и поджала ноги.

Да бежат от лица Его ненавидящие Его!

Змеи срывались со стен, с глухим стуком падали на пол, сплетались в отвратительные клубки, тянули головы к Спиридону и Гоше. Но те, казалось, не обращали на них внимания.

Яко исчезает дым, да исчезнут!

Яко тает воск от лица огня.

Отвратительные смолянистые копошащиеся тела полностью покрыли пол. Варя влезла на топчан с ногами и с ужасом смотрела, как змеи извивались у самых ног старика и Гоши. Но едва они прикасались к одежде или обуви этих двоих, как сразу же осыпались легким пеплом.

Тако да погибнут беси от лица любящих бога и знаменующихся крестным знамением!

И в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень!

Варя прижала руки к груди и почти бессознательно зашептала: «Господи помилуй! Господи, помилуй…»

Змеиная волна схлынула, откатилась к двери. Туда, где в темноте все еще угадывалась человеческая фигура, змеиный клубок замер у самых ног Дэна, распался, образуя одну длинную тень. Тела слились, послышался невыносимый свист, переходящий в громкое шипение, как будто плеснули масла на раскаленную сковородку, и вот уже одна черная огромная гадина, разинув пасть, бросилась на людей.

Прогоняй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю, и даровавшего нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякого супостата.

Варя зажмурилась. У нее перехватило дыхание, в голове помутилось, колени предательски подогнулись, и она начала оседать на топчан.

О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай нам со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки.

Варя глубоко вздохнула: «Живы!» и открыла глаза.

— Аминь! — произнес Спиридон.

В хижине никого не было: ни змей, ни Дэна у входа. Только скрипела под ударами ветра плетенка из веток, заменяющая дверь. Свеча опять погасла, но в хижине стало на удивление светло. Это ярко, как лампочка, разгорелась лампада под образом.

Варя шумно вздохнула и без сил повалилась на топчан. Гоша, бледный, с каплями пота на лбу, устало опустился рядом. Старик, как ни в чем не бывало, повернулся к образу, перекрестился, а потом снова зажег свечку. Лампада постепенно угасла, как и прежде, в ней мерцал крохотный огонек. Было удивительно тихо. Где-то в углу запел сверчок.

— Что это было? — одними губами прошептала Варя.

— Встретились со старым знакомым, — спокойно ответил старик, поправляя фитиль. — Ты поспи, утром поговорим…

Варя послушно закрыла глаза, сразу же провалилась в сон. На этот раз кошмары не мучили ее.

XV

Она проснулась. Солнечный луч пробежал по веку и забрался под ресницы, защекотал. Варя открыла один глаз и тут же зажмурилась. Приставила ладонь ко лбу, закрываясь от луча. Приподняла отяжелевшую голову. Ухо горело, отлежала.

Старик сидел у окошка и кормил птичек. Размочил сухарь в кружке с водой, отламывал кусочки, пичуги подлетали, садились безбоязненно на подоконник и хватали угощение прямо из рук.

На полу, свернувшись калачиком, спал Гоша.

Варя осторожно, чтоб не потревожить его, села, опустила ноги. Старик повернул голову, улыбнулся ласково, кивнул.

— Доброе утро, — прошептала Варя, стараясь не спугнуть птиц. Старик отряхнул ладони.

— Ну как, немного отдохнула? — спросил он.

Варя пожала плечами, покосилась на спящего Гошу. Ей надо было выйти, хотелось в туалет, но она и боялась, и стеснялась спросить. Что ждало ее за дверью? Между тем с миром вроде бы ничего не произошло. Светило солнце, летали птички… и Спиридон выглядел спокойным.

— Мне надо выйти, — призналась Варя.

Спиридон медленно поднялся с табурета, с трудом разогнул спину.

Кивком позвал за собой. Варя с опаской последовала за ним, вышла наружу, утреннее солнце ослепило ее. Все так же шумел водопад, полянка выглядела вполне безопасно. Однако Спиридон напряженно осматривался и, как показалось Варе, даже принюхивался. Она невольно втянула ноздрями воздух. Ничего особенного. Земля и камни еще не успели накалиться, от водопада тянуло свежестью.

Спиридон указал ей небольшую загородку чуть в стороне, в кустах. Она быстро направилась туда, а он так и остался стоять.

Вернувшись, Варя застала его там же.

— Скажите, — робко начала она, — а теперь вы можете мне объяснить, что происходит? Кто эти люди? Почему они напали на нас? Этот Дэн, он кто?

Старик все еще прислушивался к чему-то и не сразу ответил. Варе даже показалось, что он не слушал ее. Но она ошиблась. Спиридон чуть повернул голову и наконец обратил на нее внимание:

— Кто он? Да никто… Точнее, был когда-то кем-то.

— Не поняла…

Спиридон вздохнул:

— Ладно, девонька, пойдем-ка, воды наберем, а потом поговорим.

Они подошли к неглубокой выемке, пробитой в скале водопадом. Старик зачем-то, прежде чем зачерпнуть, опустил в воду палец, попробовал. И видимо, остался доволен качеством воды, покачав головой.

Варя перехватила у него полное ведро, занесла в лачугу.

Гоша проснулся и сидел на полу, тер кулаками глаза.

— Умойся, — посоветовала Варя.

— Угу…

Спиридон разжег печь оставшимся с вечера хворостом. Гоша вышел. Старик крикнул ему вслед, чтоб не отходил далеко.

— Вы думаете, они еще вернутся? — переспросила Варя.

— Непременно…

— Но зачем? Что мы им сделали? Вы обещали объяснить, — напомнила Варя.

— Попробую…

Он уже не казался сумасшедшим. Просто очень усталый, старый человек, зачем-то живущий в полном одиночестве среди диких гор в жалкой лачуге. Нет, он не был монахом, как поначалу подумала о нем Варя. Хотя много лет назад подвизался в одной обители, помогал восстанавливать и даже стал послушником. Но не сложилось. И не потому, что монастырский устав был слишком тяжелым, нет.

Старик Спиридон был когда-то студентом университета, изучал языческие культы. Изучал серьезно, писал научные работы, готовился в аспирантуру, преподаватели прочили ему большое будущее. Каждый год он выезжал с экспедициями в Среднюю Азию, Крым, Кавказ, участвовал в раскопках. И вот однажды, будучи в одной экспедиции и возвращаясь в лагерь вечером, студент провалился в старую могилу. Могила была полна змей. Но они почему-то не тронули человека. Не напали на него. Его нашли утром. Кто-то в земле заметил голову, голову старика с абсолютно белыми волосами.

С тех пор в его жизни все изменилось.

Варя слушала раскрыв рот, и чем дольше слушала, тем необыкновеннее он ей казался. Особенно ее потрясла могила со змеями. Представив себя на мгновение на месте Спиридона, Варя поняла — она бы просто сошла с ума.

Но студент с ума не сошел. Он изменился. Ушел из университета, удалился от людей, работал то здесь, то там, в основном в лесничествах и заказниках. И прозвище у него появилось — Змеелов. Нет, он не ловил змей, он умел с ними договариваться. Одно время даже добывал змеиный яд…

Варе очень хотелось спросить, что он узнал тогда, стоя в могиле, полной змей? Может, они рассказали ему о себе? Открыли какие-то секреты? Но как об этом спросишь?

А старик продолжал свой рассказ. Уже и Гоша вернулся, присел у печки, тихонько возился, подкладывая хворост. Не мешал.

Бывший студент однажды появился в монастыре, точнее на его развалинах. Стал помогать строителям и реставраторам. Да так и остался… О его прошлом знал только настоятель.

Однажды он вызвал к себе нового послушника и рассказал о древнем капище в горах. Капище, давно заброшенное и практически стертое с лица земли, вдруг стало беспокоить настоятеля, и не только его. Прихожане жаловались. Поползли слухи о какой-то секте, то ли сатанистов, то ли еще кого-то. Мол, затягивают туда людей, особенно подростков, устраивают тайные сборища, а что там происходит, никто не знает. Но те, кто на этих сборищах побывал, сильно изменились, как будто вместо прежнего человека появился другой, но в обличье первого. А потом и вовсе подростки, связавшиеся с сектантами, начали пропадать из домов, уходили куда-то и не возвращались. Их искали, но безрезультатно. А может, и не слишком старались, тогда времена такие были, каждый за себя. Вот родители и решили объединиться, чтоб самим помочь своим детям. Обратились к настоятелю монастыря, поскольку человеком он слыл уважаемым, порядочным и неравнодушным.

И тогда настоятель вспомнил о послушнике, бывшем студенте, изучавшем когда-то древние языческие культы.

…В тот год было очень много змей. В горах особенно. Настоятель, послушник, несколько монахов и прихожан отправились к капищу, в надежде узнать, что же там происходит. Чем ближе они подходили, тем больше видели змей. Они шныряли повсюду, кишели в траве, свисали с деревьев, выползали на тропинку и вели себя агрессивно. Они не боялись людей, словно сторожили место, охраняли его от посторонних.

Сначала впереди шагал один из прихожан, показывая дорогу. Но после того, как несколько змей одновременно бросились на него, послушнику пришлось отогнать гадов, после чего он сам повел группу. Юноша интуитивно чувствовал, куда надо идти. Спутники сначала подсказывали, но скоро поняли, что послушник ориентируется даже лучше их.

Когда группа выбралась на поляну с капищем, послушник сразу понял, это место часто посещается. Кто-то выкосил траву, собрал обломки кладки, расчистил завалы и даже попытался восстановить разрушенные стены вокруг жертвенного стола. То, что это именно жертвенник, сомнений не вызывало, послушник тщательно осмотрел каменную плиту, нашел бороздки для стока крови, причем в бороздках сохранились несколько ржаво-бурых потеков, явно свежих… он попытался разобрать символы, изображенные на поверхности. В древности люди часто поклонялись каким-нибудь тотемным животным, считая их покровителями рода. Мир велик и непонятен, он то грозен, то милостив по отношению к живущим. Казалось, стоит найти заступника, и все будет хорошо, заступник уговорит грозных богов, и те сжалятся над человеком. Послушник задумался: что же здесь? Алтарь тотема-защитника или капище божества? Поделился своими мыслями с настоятелем. Тот озабоченно выслушал, кивнул.

— Змею, говоришь? — переспросил еще раз.

— Да, судя по всему. Некоему большому змею, олицетворению всех змей, как-то так… В древности существовало множество культов, в которых объектом поклонения были змеи. Например, скифская богиня, змееногая Дева Апи. Но мы довольно далеко от исконных скифских земель, так что здесь скорее всего столкнулись с каким-то местным древним культом.

Спутники переглянулись, кто-то негромко присвистнул. Послышалось: «Змей, он же предатель…», «А не тот ли это змей, который соблазнил праматерь Еву?», «И что же тогда получается?»

Послушник напомнил о том, что капище создавалось задолго до появления христианства, так что люди вряд ли догадывались обо всех этих тонкостях, и в данном случае змей — всего лишь тотемное животное. Настоятель недоверчиво качал головой:

— Не все так просто или, боюсь, все именно так просто… — совсем непонятно сказал он.

Пришедшие долго совещались между собой, спорили. Но, как бы там ни было, а факт оставался фактом: они находились на древнем капище. Причем капище действующем. По всем признакам, здесь собирались новые адепты и, судя по следам крови, приносили жертвы. Оставалось только надеяться, что не человеческие. Двое из прихожан были отцами пропавших подростков, они заметно нервничали, хотели сразу же обратиться в полицию, чтоб была проведена экспертиза следов крови, если это была кровь.

Все вместе они обследовали как само капище, так и окрестности, опасались худшего — найти захоронения останков. Но ничего похожего обнаружено не было. Послушник убеждал своих спутников в том, что здесь ничего серьезного нет, что это просто такая игра, что подростки скорее всего пытаются подражать героям книг или фильмов. Но родители и настоятель не соглашались с ним. Никто не знал, как часто происходят сборища и где искать зачинщиков. Родители предложили установить дежурства, наблюдать по очереди за капищем и, если что-то заметят, сразу же сообщить куда надо.

И тогда послушник сам вызвался быть наблюдателем. Настоятель подумал и одобрил его решение. «Пусть это будет твоим послушанием», — сказал он.

Послушник остался, его спутники ушли. Один из монахов вскоре вернулся, принес палатку и кое-какое снаряжение, сказал, что позвонить можно с турбазы, в нескольких километрах отсюда, директор — хороший знакомый настоятеля, он предупрежден. Продукты и все, что будет необходимо, также можно взять у него.

Пообещал приехать через неделю.

Послушник выбрал место для лагеря, установил палатку и приготовился ждать развития событий.

Ни в первую, ни во вторую ночи его никто не беспокоил, если не считать змей, они буквально кишмя кишели. Но послушник змей давно не боялся. Бывают такие года, урожайные на змей. Удивляло другое — почему змеи так агрессивны? Змеи редко нападают первыми, стараются ускользнуть из-под ног, человек для них слишком крупный, поэтому змея предпочитает убраться и если жалит, то это скорее защита, чем нападение. Поведение змей озадачило послушника, а через два дня наблюдений он пришел к выводу, что змеи ведут себя так, будто кто-то ими управляет. Как будто существует некий дрессировщик, заставляющий пресмыкающихся сползаться к месту капища и нападать на все, что движется. Змеи вели себя как охранники, и это было удивительно. А что, если настоятель прав? Что, если само это место управляет змеями? Ведь не случайно здесь построили капище. Люди, наверное, давно заметили особенности поведения гадов, не смогли объяснить, а все необъяснимое всегда пугает. Так и возникают всевозможные верования и обряды. Окружающий мир, непонятный, опасный, дикий, и человек в этом мире, пытается приспособиться, договориться с силами и стихиями, наделяет их разумом, могуществом, знаниями…

Два дня послушник наблюдал и размышлял, отгоняя от палатки наиболее настойчивых гадов. А на третью ночь он долго не мог уснуть. Внутри росла бессознательная тревога, ожидание, которое, он знал, вот-вот должно завершиться.

Ближе к полуночи юноша выглянул из палатки и заметил со стороны капища как будто отблеск костра, хотя дымом не пахло.

Послушник бесшумно подкрался к поляне. Фонариком он не пользовался, чтоб не заметили, да и не очень в нем нуждался, умел ориентироваться в темноте. Конечно, он рисковал, ведь в темноте куда проще наступить на змею, что было бы очень некстати. Послушник крался и мысленно повторял коротенькую молитву: «Господи, помилуй, Господи, помилуй…»

Он благополучно добрался до самой поляны и замер за деревьями. Поляна с капищем была освещена неверным светом костра, оранжевые сполохи свивались с напирающей тьмой, бросали причудливые тени. Послушник не сразу разглядел человеческую фигуру, неподвижно застывшую прямо на каменном жертвеннике. А когда заметил, не поверил собственным глазам. Человек ли это? Изваяние, напоминающее человека, все было обвито змеиными телами, они извивались, свивались друг с другом, скользили, струились, беспрестанно двигались, и вся эта шевелящаяся масса все увеличивалась, со всех сторон к ней ползли все новые и новые гады, поляна была покрыта слоем змеиных тел, казалось, они собрались отовсюду, подчиняясь зову, но кого?

Послушник не мог оторвать взгляда от шевелящейся змеиной массы. Так он простоял несколько секунд. Как вдруг фигура под змеями вздрогнула, освобождаясь от струящихся тел. Змеи посыпались вниз, освобождая того, кто был под ними.

— А, змеиный пастух, — послышался глухой, бесстрастный голос, — зачем пришел?..

Послушник очнулся, понимая, что раскрыт и что голос обращается к нему, хотя и не понял, почему его назвали пастухом. Он увидел фигуру, закутанную в длинный балахон, по блестящей черно-фиолетовой ткани бегали искры. Фигура чуть ли не по колено утопала в змеях. Гады замерли, угрожающе подняв головы. Картина выглядела настолько нереально, будто в дурном сне. Вспомнив все, о чем они говорили с настоятелем, Послушник широко перекрестился и произнес: «Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста и сохрани мя от всякого зла!»

Он сделал шаг вперед, выйдя из-за скрывающих его кустов и не переставая повторять слова молитвы, пошел прямо по змеиным телам, все ближе и ближе к жертвеннику и стоявшей на нем таинственной фигуре. Зачем он это делал? Он и сам не знал. Была какая-то внутренняя уверенность в том, что по-другому нельзя, что он поступает правильно, что если этот в балахоне — «фокусник», то следует с ним разобраться, чтоб не мучил пресмыкающихся и не пугал людей, а если и не фокусник, а кое-кто похуже… что ж, послушник сделает то, что должен, он попытается бороться, а там как Бог даст.

Он не смотрел под ноги. Но змеи быстро расползались в стороны, очищая тропинку. Часть гадов бросилась под защиту фиолетового балахона и пряталась в складках, часть покинула поляну, а некоторые даже бросались в огонь… поляну окутал смрад. «Фокусник», как прозвал его про себя послушник, стал как будто меньше ростом, он закашлялся, хватаясь рукой за горло, и медленно осел на камень.

— Видать, ничто человеческое тебе не чуждо, — сказал послушник, подходя и срывая с головы «фокусника» капюшон. — Как я и думал, — произнес он, разглядывая бледное лицо парня лет двадцати. Парень был практически в обмороке, мокрые волосы прилипли ко лбу, глаза закатились, он едва дышал. Из-под складок балахона выскользнула серная гадюка.

— Вот в чем дело, — послушник подхватил умирающего и потащил его на турбазу, надеясь, что успеет спасти парня.

Варя так заслушалась, так ярко представила себе все, что происходило с послушником, что с трудом вернулась к реальности.

— Скажите, это все действительно произошло с вами? И теми людьми? Вы ведь о себе рассказывали, да? — не утерпела она.

— Выходит — так, — согласился старик.

— И вы действительно разбираетесь в древних культах? — не отставала Варя. — Вот, вы рассказывали о древней змееногой богине, кто она?

Спиридон пожал плечами:

— Древнегреческий историк Геродот так излагает греческую версию мифа о происхождении скифов. Их прародительница — полуехидна-полузмея с лицом прекрасной быстроглазой девы, живущая в пещере. «Геракл, гоня быков Гериона, прибыл в никем не заселенную страну. Поскольку в дороге его застал холод, он закутался в шкуру и заснул, а в это время его лошади исчезли. Проснувшись, Геракл начал искать их и наконец прибыл в землю по имени Гилея. Там в пещере он нашел существо смешанной природы — полудеву, полузмею, у которой верхняя часть тела — женская, а нижняя — змеиная. Увидев ее, Геракл спросил, не знает ли она, где его лошади. Богиня ответила, что лошади у нее, но она возвратит их только после того, как Геракл вступит с ней в любовную связь. Геракл принял ее условия. Прошло несколько месяцев, и он засобирался в дорогу, но богиня все откладывала возвращение лошадей. Наконец она отдала их, объявив Гераклу, что ждет от него трех сыновей. Затем спросила, как поступить с сыновьями, когда те вырастут. Подумав, Геракл ответил: «Когда сыновья станут взрослыми, поступи так: отдай им мой лук и пояс, того из сыновей, который натянет до конца мой лук и опояшется по-моему поясом, оставь на этих землях, а того, кто не справится с этой задачей, вышли из страны». У змееногой богини и Геракла родились три сына: Агафирс, Гелон и Скиф. Но только младшему, Скифу, удалось выполнить поставленную Гераклом задачу. От этого Скифа, сына Геракла, произошли все скифские цари. Согласно легенде, именно в греческой традиции «змееногая богиня» — прародительница скифов, но предание о змееногой богине-праматери сохраняется в памяти смешанного населения Северного Причерноморья до начала первых веков нашей эры. Однако это толкование не так однозначно. Греческие мифы срастались с другими культами. Они попадали под влияние друг друга, смешивались, перекрещивались, так что в этой пестроте трудно отделить следы местных традиций от привнесенных извне. Женщина-змея олицетворяла собой вечный круговорот жизни, рождение и смерть, верх и низ, плодоносящую землю и преисподнюю…

Старик снова замолчал. Молчал и Гоша.

«Он все это уже знает, — догадалась Варя, — старик открыл ему секреты! Интересно, они действительно родственники?»

— Кстати, существует версия, по которой потомки скифов были вытеснены в Крым, а часть племен переместилась на Кавказ, так что вместе с ними в эти места перекочевали и их верования. Вполне возможно, капище возникло именно в те времена. Если предположить, что это так, то тогда на жертвенном камне изображен не просто некий змей, а праматерь-змея. Но суть от этого не меняется, — заключил Спиридон.

«А ведь он не врет, — думала Варя, — откуда у сумасшедшего деда такие познания? Неужели действительно бывший студент? Аспирант, научной работой занимался? И до чего дошел человек! Ну да, интересно, а что со мной было бы, просиди я всю ночь в могиле со змеями… Сдвинулся старик, без сомнения».

— И что же стало с тем парнем, ну, который на капище? — вздрогнув от звука своего голоса, спросила Варя.

— Ничего, — отозвался Спиридон, — доставил я его на турбазу, переполошил всех, директор отвез в больницу. Мы потом навещали его с настоятелем, расспрашивали, только он утверждал, что ничего не помнит. Хотя кое-что все же удалось узнать. Нашли дом, где собирались, так сказать, сподвижники. Тех, кого там застали, вроде бы удалось спасти. Хотя они все были не в себе, лечились долго. А остальных взяли на месте. Я же их и поймал на капище, правда, уже без всяких фокусов. Собрались ребята и девчонки, что-то там пытались устроить, воспроизводили ритуалы, в барабаны стучали, на дудках свистели, воображали себя сообщниками древних богов… и где они только набрались всего этого! Вообще жалкое зрелище. — Спиридон покачал головой. — Испуганные, растерянные, толком ничего объяснить не могут, плетут чепуху какую-то.

— Так, значит, это секта какая-то? — уточнила Варя и добавила: — Была…

— Да не секта! — не выдержал Гоша. — Одержимые они!

— Что значит — одержимые? — не поняла Варя.

Какие одержимые? Кем? Или чем? Они что, наркотики употребляли? Или их кто-то гипнотизировал? Ага, как же! Их гипнотизировал, а заодно и Спиридона, и ее с Гошей. Нет, не вяжется. Не сходится. Тут что-то другое, что-то непонятное, необъяснимое… И еще фиолетовый балахон! Тот парень, которого укусила змея, был в фиолетовом балахоне, и Дэн тоже… но ведь прошло двенадцать лет, не может быть, не может… А то, что произошло сегодня ночью, как объяснить? Коллективная галлюцинация? А Варины сны? Ее разум отказывался понимать и принимать произошедшее.

Она посмотрела на Гошу:

— Значит, ты меня принял за одну из них, из этих, — предположила она.

— Поначалу — да.

— Почему?

— Да потому что ты приехала вместе с ними!

— То есть ты знал заранее, что они приедут? — не отставала Варя.

— Знал… Мы все знали.

— Выходит, секта существовала все это время? И тот парень вас обманул?

Старик покачал головой:

— Гоша прав, это не секта, скорее всего они действительно одержимы.

— Кем?!

Старик внимательно посмотрел на нее:

— А ты подумай… Кто выглядит как человек, но воли своей не имеет? Кто внешне благополучен, привлекателен, красив, удачлив, но на самом деле таковым не является?

— Вы как-то туманно говорите, — смутилась Варя, — я, конечно, читала о том, что демоны или бесы вселяются в людей, но как-то не верится… Больше похоже на страшные сказки или легенды. Средневековье какое-то, — она пожала плечами.

— А ты бы предпочла, чтоб всему этому нашлось какое-нибудь рациональное объяснение, — невесело усмехнулся Гоша.

— Конечно, предпочла бы! — вспыхнула Варя. — Мне до сих пор кажется, что я сплю и вижу страшный сон. А как еще мне все это воспринимать? Вот скажи мне, твое оружие против змей, почему оно действует? Когда мы встретились на берегу, змеи на тебя напали, так? И ты всем им снес головы, но куда потом подевались тела? И еще я видела тебя во сне, и еще… — она запнулась, понимая, что увлеклась и наговорила лишнего.

— Сон во сне? — переспросил Гоша.

— Не знаю, — буркнула она в ответ.

Старик кряхтя поднялся с корточек, подошел к столу, снял с полки большой сверток, осторожно развернул ткань. В свертке оказалась книга, по виду старинная, в кожаном переплете. Раскрыл на закладке, приблизил к самым глазам, начал вчитываться, шевеля губами.

Оторвался от чтения, взглянул на Варю строго и произнес:

— Доколе диавол был ангелом светлым и святым, дотоле обитал он на небе. На небе совершилось несчастное превращение, и многочисленное собрание Ангелов отделилось от сонма Небесных Сил, соделалось собранием мрачных демонов, имея во главе падшего херувима. Увлечены в падение и погибель многие из высших Ангелов, из господств, начал и властей (Еф. 6, 12.). Вследствие этого превращения «бысть брань на небеси: Михаил, Архистратиг небесной силы, и Ангели его, пребывшие верными Богу, брань сотвориша со змием, и змий брася и нагели его. И не возмогоша, и места не обретеся им к тому на небеси. И повержен бысть змий великий, змий древний, нарицаемый диавол и сатана, льстяй в селенную всю, и повержен бысть на землю, и Анге ли его с ним низвержени быша».(Откр. 12, 7–9.)

— Ничего не поняла, — призналась Варя.

— Да что тут понимать, — возмутился Гоша, — на капище древние люди поклонялись тому самому великому змею, или дьяволу, свергнутому Ангелами на землю. Хотя, конечно, они не могли знать об этом, просто поклонялись, считая его божеством. Потом люди перестали поклоняться, может, ушли отсюда, может, еще что-то случилось, надоели они дьяволу, слишком легкая добыча. А что — приходи и вселяйся в любого, беспрепятственно.

— Как это — вселяйся? — с ужасом переспросила Варя. — Почему? Я не хочу, чтоб в меня кто-то вселялся.

— Не хочешь — не вселится, — успокоил Гоша, — только в нашем случае люди сами хотели, понимаешь? Наслушались льстивых обещаний, поверили во всемогущество неких «таинственных сил». Да сплошь и рядом сейчас такое творится! Например, не везет человеку, а ему пообещают — ты приходи сегодня ночью в одно волшебное место, сделай то и то, произнеси заклинание, повой на луну, поклонись, подпрыгни… Да мало ли что. И главное — будет тебе счастье. Некоторые дурачки и дурочки верят. Еще бы! Ведь стоит только проделать какие-то ритуалы, как вмиг из дурнушки станешь красавицей, из лузера — в лидеры, из нищего превратишься в богача.

Варя покраснела, вспомнив о том, что и она сама когда-то так же думала, мечтала, завидовала успешным и удачливым…

— К тому же прикольно! — распалялся Гоша. — Сразу вокруг столько единомышленников, новые друзья, приключения, ночные собрания, все так таинственно, и сразу чувствуешь себя причастным к чему-то значительному, как будто обрел сокровенное знание, силу, способности. На окружающих теперь посматриваешь свысока, они-то ничем подобным не обладают, а ты — избранный!

И правда, первое время везет, за бывшими дурнушками стаями бегают парни, хилые мальчишки вдруг начинают побеждать своих обидчиков, откуда-то появляются деньги…

— Но что же в этом плохого? — тихо переспросила Варя. — Все хотят быть счастливыми. Почему одним — все, а другим — ничего?

— Вот-вот, — подхватил Гоша, — именно так и рассуждают те, кто попадается в ловко раскинутые ловушки.

— Ты упрощаешь, — попытался остановить Гошу Спиридон. Но того уже понесло:

— Я не упрощаю! Все так и есть!

— Выходит, никому верить нельзя? — переспросила Варя. — Выходит, если со мной хотят познакомиться, то я должна быть начеку: а вдруг это злыдни?! В каждом человеке видеть врага? Да что же это за жизнь тогда будет, а?!

Спиридон выслушал не перебивая, а потом произнес:

— Война, Варя, идет непрекращающаяся война, внутри нас и вокруг нас. Большинство людей не задумываются, предпочитают закрывать глаза и ничего не замечать. Они окружают себя иллюзиями, живут каждый внутри своего кокона и думают, что они в безопасности. Вот так же, как и ты. Но рано или поздно наступает такой момент, когда человек должен сделать выбор, когда стенки кокона становятся прозрачными и человек оказывается один на поле боя. Он растерян, испуган, кричит: не хочу! Это не со мной происходит! Мне все это приснилось! Он пытается закрыть глаза, отмахивается, убегает, но бежать некуда, потому что ты — на линии огня. И твой кокон — это всего лишь узкая траншея, окопчик, где сидят такие же, как и ты, и так же делают вид, что их все это не касается.

Он смотрел куда-то сквозь нее, голос звучал монотонно, как-то очень спокойно, буднично, бесстрастно. Он не проповедовал, не пытался напугать, он говорил о том, в чем был абсолютно уверен, и эта уверенность не оставляла сомнений. Варе стало страшно. Она закрыла лицо ладонями, сжалась и сразу же представила себе картинку: сидит она в окопе, вокруг рвутся снаряды, идет жестокий бой, гибнут люди, но они понимают, за что, никто не ропщет. И только Варя и такие, как она, сидят, вжавшись спинами в земляной накат окопа, закрывают глаза, затыкают уши, каждый — сам по себе, они стараются грезить о том, чего нет, выдумывают свои безопасные мирки, успокаивают себя иллюзиями. Но подсознательно каждый знает, что вот-вот снаряд попадет в окоп, разорвется и унесет еще несколько десятков жизней. Ни за что. Просто так.

Варя с усилием отогнала от себя тревожную картинку, провела ладонями по щекам, сжала голову:

— Но почему, почему? Господи! Я не хочу, — прошептала она, — не может быть, чтоб все было именно так! Это жестоко! — уже громче выкрикнула она.

Старик пожал плечами, Гоша нахмурился.

— Как теперь жить? — с тоской спросила Варя.

— С открытыми глазами, — посоветовал Гоша.

С открытыми — значит признать, что этот мир совсем не такой, каким кажется. Что в нем действительно идет война, и не какая-то локальная — за нефтяные источники или чьи-то имперские амбиции. А настоящая битва добра и зла.

«Пафосно, прям как в кино», — невесело подумала Варя.

С открытыми глазами — значит выбрать свою сторону, осознанно выбрать, а не как те «бычки на веревочке», что повелись на льстивые обещания приверженцев сил зла. А что такое зло? Для одних, может быть, оно и не зло вовсе, а самое что ни на есть добро, и наоборот… Если подумать? Зачем она понадобилась Дэну? Хотел заполучить ее в свои ряды? Что ж, у него почти получилось. Стю и Римма отлично спелись. Они смогли стать для Вари очень хорошими подругами, такими, каких у нее никогда не было. Она и мечтать не смела, чтоб две такие умницы-красавицы заинтересовались ей. А как они хвалили ее! Как старались заинтересовать, развлечь, помочь… Ведь спрашивала она себя: почему? Чем она могла так понравиться им? Что в ней такого особенного? Ведь были у нее сомнения — были! И что она отвечала себе? «С меня взять нечего, а раз так, то девчонки искренне хотят подружиться… а что, бывает…» Ведь бывает же! Не такая уж Варя плохая, не хуже других. И она всегда мечтала о настоящих друзьях, о тех, кто полюбит ее такой, какая она есть. И вообще, хочется жить и быть счастливой, а тут какой-то сумасшедший старик и его не менее чокнутый племянник навязывают партизанскую войну в горах. Что же дальше — сидеть до конца дней в этой лачуге, прислушиваться к звукам ночи и отражать змеиные атаки?! Простите, на минуточку, — а как же родители? Школа? Тетка, наконец! Ведь она несет за Варю ответственность. Мама, наверное, весь телефон разбила… Спокойно, спокойно… Ее найдут, непременно найдут. Тетка знает, куда и к кому она поехала, так что достаточно написать заявление в полицию, там прижмут директора турбазы, ему придется все рассказать, ведь он наверняка знает, кто такой Гоша, где живет Спиридон и куда запропастилась Варя. Они все знают! И Дэн в том числе!

Надо просто запастись терпением. Бегать одной по горам страшновато, мало ли, что вся эта тусовка затевает… А пару дней Варя вполне может подождать. Правда, все ее вещи остались на турбазе, Варя с удовольствием бы приняла душ и переоделась, но о такой роскоши приходилось только мечтать.

Ее найдут, непременно, обязательно! И все встанет на свои места, все будет, как раньше.

Ничего, она потерпит…

XVI

После скудного завтрака Гоша собрался уходить. Варя насторожилась: куда это он? Старик словно прочитал ее мысли:

— Ты не беспокойся, Гоша сходит на турбазу за твоими вещами. Мы попытаемся отправить тебя домой.

От неожиданности Варя потеряла дар речи. Вот так-так! Они хотят отправить ее домой?! Она не ослышалась? Это что — новая жестокая шуточка? Или все-таки у сумасшедших бывают минуты просветления? Но где логика? Зачем Гоша тащил ее сюда, а теперь вдруг они со стариком решили избавиться от нее? Если Дэн и его компания так опасны, то как же Гоша один отправится на турбазу? Это равносильно самоубийству.

Нет, логикой тут и не может пахнуть. Варя уже насмотрелась на них: и на старика с Гошей, и на Дэна с компанией. У них у всех крыша потекла.

Варя решительно встала:

— Пойдем вместе!

Гоша поморщился и покачал головой.

— Что? — не поняла Варя.

— Опасно, — нехотя признался он.

— Тебе неопасно, а мне опасно?!

— Я осознаю степень опасности, а ты — нет. К тому же именно на тебя охотится Дэн, я ему не нужен, — холодно объяснил Гоша.

— Послушайте, — с трудом сдерживая раздражение, произнесла Варя, — если те люди на турбазе действительно опасны, то ходить туда нет никакой необходимости. Плевать я хотела на вещи. Давайте так: Гоша проводит меня до какой-нибудь дороги, лучше до шоссе, я там поймаю попутку и доеду до города. Обращусь в полицию, пусть приедут, разберутся. Если на турбазе засели опасные сектанты, их арестуют. Хотя их в любом случае надо арестовать, потому что они явно пользуются какими-то психотропными веществами, я могу подтвердить, могу сдать анализы, да и вы тоже…

— Варя! — негромко окликнул ее Спиридон.

— Что?! — Она уставилась на него непонимающе и почти сразу догадалась: — А! Вы хотите сказать, что у вас тут целая мафия орудует? Опасно связываться?

Старик обреченно вздохнул:

— Допустим, так…

— Ну и что?! — воодушевилась Варя. — Думаете, не найдем управы? Мне, главное, до Москвы добраться, а там я уж точно…

— А если не доберешься? — перебил Гоша.

Варя осеклась:

— Но вы же сами сказали, что хотите отправить меня домой…

— Так было бы лучше для всех, — ответил Гоша.

Старик похлопал его по плечу:

— Пора, не тяни время.

Гоша вскинул на плечи тощий рюкзак и вышел.

Варя с удивлением смотрела ему вслед.

— Потерпи, — попросил старик.

Варя прикрыла глаза: «Потерпи… Да, я помню, знаю… Но как все-таки глупо… Я не оцениваю степень опасности. Как же я могу ее оценивать, если ничего не понимаю».

С детства она привыкла к правилам: дорожного движения, хорошего поведения, общения и прочим. Она всю жизнь прожила в мегаполисе, уж куда опаснее! Да в ее городе каждый день происходит такое, что этим двоим и не снилось! Выпусти их сейчас на московскую улицу, да они и дорогу не смогут перейти, не говоря уже обо всем остальном. А туда же! Ну, хорошо, допустим, в горах Варя не очень ориентируется, просто потому, что не знает правил. Но она ходила на курсы по альпинизму и по специальной стенке лазала со страховкой, кое-что она может, хоть и городская девчонка. И тут же вспомнила, как едва поспевала за Гошей и как легко и быстро он шагал, прыгая по камням и безошибочно выбирая направление, угадывая тропинку. Да, в сланцах не очень-то по горам побегаешь. Так ведь Гоша сам виноват! Он же не дал ей времени собраться, потащил за собой в чем была. А теперь, конечно, она всего лишь обуза.

Варя забилась в угол и думала, думала, почти не обращая внимания на старика.

Ее мысли были ясными, и сонливости она не чувствовала, в отличие от предыдущих трех дней на турбазе. Выходит, что-то там такое было… накачивали ее чем-то? А что, вполне похоже на правду. Если девчонки подсыпали ей какую-нибудь гадость в кофе, еду или воду, то неудивительно, что ей все время хотелось спать, и сны ее были больше похожи на кошмары. Подсознание работало, предупреждало. Выходит, Гоша правильно сделал, что вытащил ее оттуда.

Вытащил, а дальше что? Привел на капище, показал. Капище, допустим, всего лишь антураж, заманушка для непосвященных, а на самом деле все примитивно просто. Дэн и его сообщники задуривают головы подросткам, чтоб подсадить их на наркотики? То есть все ради денег.

Варя гордилась собой! Еще бы! Она сама дошла до простой схемы, раскрыла, можно сказать, преступление! Как в кино! Там тоже вроде все с мистики начинается, а потом, смотришь, — элементарное мошенничество, обман чистой воды.

Старику, понятно, везде бесы мерещатся, а Гоша, возможно, и сам когда-то попался, а? Может, он из бывших? А старик его спас?

Так, теперь все более-менее становилось на места. И ночное появление Дэна в лачуге, и все дальнейшее — это просто галлюцинация. Дэн мог просто подбросить чего-нибудь в печку, а там оставались угольки, задымило, вот вам и змеи на стенах и потолке. Однако в лачугу Дэн так и не вошел. Да и зачем приходил? Припугнуть? Чтоб не вмешивались в его дела?

Варя энергично встряхнула головой: «Думай!» — приказала она себе. Теперь, когда старик и Гоша вдруг решили отправить ее восвояси, Варя абсолютно перестала их бояться. Она больше не чувствовала себя заложницей двух сумасшедших. Дэна она опасалась, но не особенно. Даже если он местный наркобарон, ну и что? Зачем ему Варя? Сначала ее девчонки «рекомендовали», если можно так сказать, но теперь? Теперь-то она ему не нужна… или нужна?

От этой мысли стало неприятно, холодок пробежал по позвоночнику, Варя поежилась. Вдруг Дэн считает, что ей слишком много известно? Вдруг она нежелательный свидетель? А что делают с нежелательными свидетелями? Правильно — их убирают!

«Ты слишком много смотришь фильмов, подруга», — прошептала Варя.

Ей очень хотелось поделиться со Спиридоном своими мыслями, но, зная его точку зрения, не стоило и стараться. Все равно он опять станет грузить ее мистическими откровениями. Спору нет, он хороший человек, но явно не от мира сего.

XVII

Время тянулось и тянулось, солнце как будто застыло на одном месте, ни туда ни сюда. Вроде бы давно должен миновать полдень, но ленивое солнце до сих пор не добралось до зенита.

Сидеть, забившись в угол, надоело. Варя выглянула из хижины.

— Неужели все еще утро? — негромко вслух произнесла она.

Старика поблизости не оказалось. Варя нашла его под навесом, он развешивал пучки трав на просушку.

— Который час? — спросила Варя.

Он мельком взглянул на небо и ответил:

— Около одиннадцати…

— А поточнее? — потребовала она недовольно.

Старик пожал плечами:

— Примерно без четверти…

— Шутите? — прищурилась Варя.

— Зачем? — удивился старик.

— Вот и я думаю — незачем, — почти грубо буркнула Варя. — Гоша когда ушел? Часов в восемь?

— Да, в восьмом, — подтвердил Спиридон.

— Уже должен был вернуться, — заметила Варя. — А вам вроде и дела нет?

Но старик не обратил внимания на ее слова.

— Помоги-ка мне, пожалуйста, — попросил, — вот эту, с желтенькими цветочками подай, — указал он на травяной сноп, наваленный на мешковине. Травы и цветы лежали вперемешку: синие, белые, желтые, фиолетовые соцветия, резные и круглые листики, длинные стебли. Из всего разнотравья Варя смогла узнать только ромашку; да вот эти листья, вроде на мяту похожи…

Она послушно склонилась, извлекая из общей кучи стебли с желтыми соцветиями. Собрала пучок, подала старику.

— Вишь, какая у меня природная аптека, — усмехнулся он, развешивая траву, — летом соберу урожай, и всю зиму горя не знаю. От вех болезней травки есть. — Варе показалось, будто он хвастает. Она недоверчиво усмехнулась, спорить не хотелось.

— Не веришь? — переспросил Спиридон.

— Какая разница…

— А вот послушай сначала, — и он пустился в объяснения. — Вот эта с желтыми цветочками — от всякой заразы, а та — от воспалений, эта от ломоты помогает, а (мяту Варя угадала, и еще старик показал мелиссу) с этими травками хорошо взвары готовить, но не злоупотреблять. Мята испокон веков была известна как лучшее средство для разжижения крови. Поэтому не рекомендовали пить настои из мяты воинам перед боем, иначе, при ранении, кровь не остановить.

— А вот какое самое лучшее средство от кашля?

Варя пожала плечами. И старик тут же поведал о целебных свойствах соснового цвета. Оказывается, весной надо собрать вот эти сосновые рыльца, и при сильных простудах, особенно при кашле, заваривать или настаивать и принимать.

— А я слышала о липовом цвете, — вспомнила Варя. — Мама иногда собирает…

— Липа — да, хорошо, — согласился старик, — но сосна сильнее.

Варя вспомнила четверостишие из читанной когда-то поэмы «Про Федота-стрельца»:

Съешь березовой коры

И взбодришься до поры.

Чай не химия какая,

Чай природные дары!

Улыбнулась невольно. Старик напомнил ей Бабу-ягу с ее природными методами лечения. А еще вспомнила, как мама пичкала ее редькой с медом. Кто-то научил: «От кашля». Дрянь редкостная! И все равно пришлось принимать лекарства, потому что кашель долго не проходил.

Варя задумчиво перебирала целебные травы, запустила руки в самую гущу… как вдруг почувствовала укол, довольно болезненный. Варя сразу же отдернула руку. «Наверное, укололась о шип», — успела подумать, поднося палец к глазам, и рассмотрела две крохотные ранки, выступившую капельку крови… Услышала громкий хлопок, подняла голову, успела увидеть резко побледневшее лицо старика, он покачнулся и стал медленно оседать, а потом перед глазами поплыло, закружилось, и мир вокруг нее начал гаснуть…

XVIII

Перед глазами плыли разноцветные пятна, колыхалось марево, в висках бухал колокол. Тело не слушалось.

— Спиридон, — с трудом ворочая языком, прохрипела она. Хотела приподнять голову, но не смогла, шею сдавило упругим жгутом. Жгут двигался, то сжимаясь, то ослабляя хватку. — Спиридон!

Она попробовала повернуться на бок и сразу же увидела. Прямо перед глазами, еще не четко, размыто, но вполне узнаваемо качнулась змеиная голова.

К горлу подкатил спазм. Варя задохнулась и застыла.

Змеи были повсюду. Обвивали ее руки, ноги, ползали по лицу, путались в волосах, шуршали чешуйчатыми телами, норовили заползти в уши. Варя лежала не в силах пошевелиться, вне себя от ужаса, сознание, вроде бы вернувшееся к ней, готово было вновь погаснуть.

«Где я? Что со мной?! Это сон? Очередной кошмарный сон?!» — она силилась вспомнить, но помнила только прокушенный палец.

«Змея! Меня укусила змея! — догадалась испуганная Варя. — И я потеряла сознание… А Спиридон? Где он?»

Варя не чувствовала ног и рук, то ли от страха, то ли от перенапряжения.

«А как же Спиридон целую ночь простоял в могиле со змеями?» — она снова вспомнила рассказ старика.

«Господи! О чем я думаю?! Какая могила?! Меня укусила змея, я умираю! Это просто предсмертный бред! Но как же Спиридон? Ведь он был рядом. Он все видел, значит, он спасет меня! Мы развешивали на просушку целебные травы. Спиридон разбирается в противоядиях… И еще Гоша, должен вернуться Гоша! И почему я все так отчетливо помню? Мои мысли вовсе не похожи на бред».

Варя открыла глаза.

Небо. Высокое, голубое, с единственным облачком прямо над головой.

Солнце перевалило за полдень.

Значит, она была без сознания больше часа. Но где была?

Спиной она чувствовала, что лежит на чем-то плоском, жестком и твердом. Камень? Каменная плита?

Гробовая тишина, нарушаемая только шорохом змеиных тел.

«Камень, змеи… каменная плита… Капище?!» — вдруг вспомнила она.

Но как? Почему?

— Спиридон!

Она услышала звук чьих-то шагов и беззвучно заплакала, слезы сами полились из глаз.

— Очнулась… — раздался знакомый голос, и Варя вздрогнула, даже слезы мгновенно высохли.

Над ней склонилось его лицо: равнодушное, бесстрастное, желтоватые глаза взглянули холодно. Дэн распорядился:

— Свяжите и отнесите в тень, а то не доживет…

Да кто он такой???!!!

— Немедленно отпустите меня! — потребовала Варя. — Слышите?

— О, да она еще и бунтует, — бесстрастно констатировал Дэн.

А над Варей уже склонились девчонки: Стю и Римма. Они поглядывали на Варю, тихонько хихикали, посвистывая. Нет, не посвистывая, а… Варя догадалась, они так общались между собой и со змеями. Змеи послушно оставили Варю, сползли с нее, освободив руки и ноги. Варя судорожно глотнула воздуха, захлебнулась, закашлялась, попыталась встать. Но девчонки навалились, связали, не обращая внимания на ее слабые попытки высвободиться.

— Не дергайся, — посоветовала Стю.

— И зачем ты убежала, Варюш? — спросила Римма. — Глупо, честное слово.

— Вы пожалеете, пожалеете, — из последних сил билась Варя.

Ее подхватили за руки и ноги, понесли куда-то, но недалеко. Уложили на траву. Римма рывком приподняла голову, приставила к губам бутылку с водой. Варя пила жадно, захлебываясь, вода текла по подбородку и груди… Остаток Римма вылила ей на голову.

— Ну вот, — сказала удовлетворенно, — до ночи протянешь.

И снова засвистела-зашипела, собирая змей-охранников.

«Выходит, змей все-таки возможно дрессировать, — совсем не вовремя пришла мысль в Варину голову. — О чем я думаю?! — спохватилась она. — Надо хотя бы понять, чего они от меня хотят? И где Спиридон? Если они на нас напали у его хижины, то, возможно, его уже нет в живых… Ужасно! А Гоша? Они поджидали его на турбазе? Он тоже попал в ловушку?»

— Кто вы такие? — собравшись с силами, спросила Варя. — И чего хотите от меня?

Девчонки переглянулись и усмехнулись.

— Ого, ты еще и любопытна? — Стю смотрела насмешливо. От прежнего дружелюбия не осталось и следа. А может, его и не было? Может, Варя все придумала?

— Кажется, я задала простой вопрос, — она решила не сдаваться. — Не хотите отвечать или боитесь? — Она насильно улыбнулась, пусть не думают, что она испугалась. — Так позовите вашего тренера, или кто он у вас там…

— Много чести, — прошипела Стю.

— Вот, теперь ты стала сама собой, — не осталась в долгу Варя. — А то строила из себя…

Стю скользнула к ней, приблизила лицо и прошипела:

— Много себе позволяешшшшь!

Ее глаза, такие же золотисто-желтые, как и у Дэна, смотрели не мигая, и еще у нее были вертикальные зрачки. Лицо как бы вытянулось вперед, нос сплющился, верхняя губа приподнялась, обнажая два чуть загнутых клыка…

— Стю! — окликнула ее Римма.

Та медленно, словно нехотя, обернулась.

— Осссстафффь ее, — прошипела Римма.

Это все, что удалось разобрать Варе.

— Вы не люди! — выдохнула Варя.

— Конечно, не люди, — насмешливо согласилась Римма.

Далее Римма не удосужилась говорить по-человечески. Они общались шипящим свистом, перестав обращать на Варю внимание, как будто ее здесь и не было.

«Сама призналась! — с ужасом подумала Варя. — Не люди, но кто? Инопланетяне? Змееногие девы? Чушь! Бред! Не может быть! Ага, не может… Валяешься тут связанная по рукам и ногам, возле тебя два существа общаются по-змеиному, вокруг полно змей, и все это происходит наяву, и по-прежнему невозможно ничего понять. Поневоле поверишь чему угодно. Эй, где ты, дядька Спиридон? Где ты, змеиный пастух? Неужели они убили тебя?!»

Варя изо всех сил рванулась, веревки впились в кожу. Она закричала. И почти сразу к ней подскочили, сунули в рот скомканную тряпку. Варя успела цапнуть мучительницу за палец. Остро пахнуло чем-то нечеловеческим, звериным, мускусным… Не хватало воздуха, Варя задыхалась, но продолжала биться, пока не потеряла сознание.

XIX

Над головой висел ярко-оранжевый лунный диск, огромный, вполнеба. Варя смотрела на него и думала о том, что такой луны не бывает, такую луну рисуют на декорациях к спектаклям о нечистой силе.

Она пришла в себя под вечер. Мучительницы снова дали ей воды, но в разговоры больше не вступали. А Варя была уже так слаба, что почти не сопротивлялась, время от времени она проваливалась в забытье, где бродили смутные образы и тонули звуки. Потом один звук стал отчетливее, как будто ветер завывал в трубе, такой тоскливый, однообразный. К нему прибавился другой, негромкий, но ритмичный: «тум-тум-тум-тум». Глухо, как деревом по дереву.

Через какое-то время она почувствовала, как ее подхватили и снова потащили куда-то. А когда Варя пришла в себя, то увидела оранжевую луну, какой никогда не бывает в реальности… оранжевое пятно луны, фиолетовая мантия Дэна, черные тени, сплетающиеся тела змей, красные всполохи, вертикальные зрачки не мигая смотрели прямо в душу…

«Скорее бы все это кончилось, — текли вялые мысли, — смерть — она какая? Если бы сейчас просто уснуть и больше не просыпаться…»

Хотелось погрузиться в блаженное забытье, без мыслей, без чувств, без образов. Не было ни страха, ни сожаления, только страшная усталость и еще безразличие, абсолютное безразличие и покорность. Пусть все идет как идет…

Звук усилился. Тянущие звуки ввинчивались в мозг, ритм глухих ударов стал громче, отчетливее.

Заломило в висках, нестерпимо, до тошноты. Варя повернула голову и увидела людей, плотно обступивших жертвенник. Они стояли, чуть покачиваясь из стороны в сторону, в такт монотонному ритму.

Над головой раздался низкий голос, он отчетливо произносил слова на незнакомом языке.

«Дэн…» — догадалась Варя. Она попыталась запрокинуть голову, чтобы удостовериться. Да, это был он, в своей неизменной мантии, лицо скрыто капюшоном, но у Вари не возникло сомнений. Голос! Этот голос принадлежал Дэну. По обе стороны от него Варя заметила еще две фигуры, тоже закутанные с ног до головы. И Варя почему-то сразу подумала, что это Стелла и Римма.

Дэн возвысил голос, слова звучали грозно и непонятно, почти без пауз, они сливались в речитатив. Ритм догонял Дэна, теперь удары звучали чаще, заунывное пение и взвизгивание флейт постепенно достигли самой высокой ноты и вдруг оборвались. Дэн и обе закутанные фигуры одновременно сбросили мантии. Крик ужаса застыл у Вари в горле. Фиолетовая многоголовая гидра, та самая, из сна, выросла у Вари в изголовье. А рядом извивались две гигантские желто-зеленые змеи, свивая кольцами чешуйчатые тела.

«Я все еще сплю, — подумала Варя, — этого не может быть, не может, не может… Меня укусила змея, я больна, я брежу, на самом деле я сейчас в хижине Спиридона…» Змеи причудливо выплясывали в лунном сиянии и сполохах костров, гидра разрослась, закрывая собой луну. Варя успела увидеть какой-то отблеск, задохнулась и…

— Концерт окончен! — услышала она на грани потери сознания.

Змеи зашипели оглушительно, как будто на раскаленные угли выплеснули пару ведер воды. Гидра мгновенно втянула свои головы. Варя снова увидела луну.

— Прочь! — пророкотал Дэн.

Его голос прозвучал сигналом к нападению.

Гигантские змеи бросились в атаку. Послышался топот ног, свист, шипение, крики. Варя изо всех сил извернулась и скатилась с жертвенника на землю. Рук и ног она почти не чувствовала, но резкое движение заставило кровь двигаться, и все тело пронзило миллионом иголок. Варя прикусила губу, застонала, заныли вывернутые суставы.

Вокруг метались тени, мелькали чьи-то ноги, Варя отчаянно каталась по земле, стараясь высвободиться от пут.

Кто-то подскочил, рывком поднял на ноги.

— Жива? — Голос знакомый, но никак не вспомнить… Ее встряхнули, развернули. Она запрокинула голову, и… Узнала! Виталий Борисыч!

Застонала, силясь языком вытолкать кляп. Директор бесцеремонно и болезненно вырвал кляп, полоснул ножом по веревкам, освобождая руки и ноги.

Варя вскрикнула, колени подогнулись, ноги отказывались держать ее. Директор выругался сквозь зубы, схватил ее, забросил на плечо, как куль с мукой, и побежал, не разбирая дороги. Ветки хлестали Варю по лицу, нещадно рвали волосы. Директор несся сломя голову, рискуя оступиться и сломать шеи и себе и Варе.

Вдруг кто-то прыгнул сзади, навалился. Директор захрипел, покачнулся, успел сделать еще несколько шагов и полетел вперед. Варя свалилась с его плеча, грохнулась о камни, почти не почувствовала боли. Откатилась в сторону, попыталась приподняться, опираясь коленями и локтями.

— Виталий Борисыч!

Она увидела два сцепившихся человеческих тела, они катались по земле, не разобрать, где кто.

Кто свой? Кто чужой? Варя нащупала камень, схватила и, с трудом поднявшись, пошатываясь, приблизилась к дерущимся. Один из них совсем обессилел, второй прижал его к земле и пытался задушить.

— Беги! — услышала Варя и, не раздумывая больше, не сомневаясь, размахнулась и обрушила камень на голову душителю. Она была очень слаба, но напавший зашипел от боли и резко повернулся к ней.

— Дэн! — воскликнула Варя, отступая. Борисычу хватило нескольких секунд замешательства. Он вывернулся из смертельной хватки Дэна и навалился на него.

— Уходи! — прохрипел он. Но Варя не двинулась с места. Она увидела, как отвратительные змеиные тела оплетают Виталия Борисыча. Дэн снова превратился в гидру.

Всхлипнув, Варя отчаянно закричала и бросилась на помощь директору. Фиолетовые головы с мертвыми глазами поднялись на гибких шеях, уставились на Варю, зашипели со свистом.

Варя ударила. Раз! Другой!

Головы уворачивались, удлинялись шеи, гидра росла на глазах, змеиные тела, извиваясь, окружили Варю плотным кольцом, а где-то под ними, неподвижный, лежал Виталий Борисыч. Он хотел спасти ее и тоже погиб, как и Спиридон…

— Сдохни, мерзость! — орала Варя, нанося удары. Она била и била, теряя сознание, задыхаясь от страха, отвращения и ненависти… Гидра все плотнее сжимала кольцо, норовя оплести ей руки и ноги.

Тяжелый рокот над головой заставил Варю очнуться. Хватка гидры ослабела. Внезапно стало светло как днем. Синюшные головы словно втянуло. Только что был непроходимый змеиный лес, и вдруг его не стало. На земле корчился человек, стараясь уползти от потока света. Рядом неподвижно лежал другой — растерзанный, неузнаваемый.

Варя, позабыв о Дэне, подняла голову. Над поляной завис вертолет. Мощный прожектор ослепил Варю, воздушный вихрь швырнул в лицо пыль и мелкие камешки.

Голос, усиленный динамиками, перекрывая рокот винта, приказал прекратить сопротивление и всем оставаться на местах.

Варя бросилась к Виталию Борисычу.

Всхлипывая, всматривалась в его почерневшее лицо. К ней подошли какие-то люди. Появились носилки. Директора быстро переложили на них. Варю сначала обыскали, потом стали о чем-то спрашивать, но она не понимала ни слова. Слова скользили мимо, слова были просто звуками без смысла. Ее спасли. Помощь пришла. Но почему так поздно?

А потом она увидела, как к ней идут два парня в изодранной одежде, один прихрамывает: Гоша, Леня?!

— Гоша! — крикнула она.

Рванулась к ним. Ее кто-то удерживал, вокруг суетились люди в камуфляже и в форме МЧС. Она как-то сразу увидела всю поляну с капищем. Разбросанные головешки костра, несколько человеческих тел и еще других, испуганных, сбившихся в кучку, на них были нацелены дула автоматов, их быстро обыскивали те, кто в камуфляже.

— Гоша! — Варя всхлипнула судорожно, схватила его за свисающую лохмотьями толстовку, ткнулась головой в грудь и зарыдала.

Гоша молчал и неловко гладил ее по голове.

Оторвавшись от Гоши, Варя быстро заговорила, заглядывая ему в глаза:

— Гоша, там Спиридон! На нас напали! Надо немедленно идти! Искать! Леня! Как ты здесь?!

Леня с вымученной улыбкой осел на землю. К нему сразу же подбежал мужчина, видимо, врач, склонился…

— Леня! — Варя рванулась к нему, но Гоша удержал.

— Тише, тише, успокойся, все в порядке…

— Нет! Не в порядке! — крикнула Варя. — Ты что, не слышишь меня?! Где Спиридон? Что с ним?!

— Я тебе все объясню…

— Кто эти люди? Они спасатели?

— Да, спасатели.

— А эти? — Варя ткнула пальцем в перепуганных и таких безопасных теперь сподвижников Дэна.

Договорить им не дали. Подошел строгий человек в камуфляже, окинул Варю цепким взглядом, спросил у Гоши:

— Она?

Тот кивнул.

— Можешь говорить? — обратился он к Варе.

Варя энергично закивала головой:

— Вы не всех поймали, где змеи?!

Человек нахмурился:

— Какие змеи?

— Гигантские! Они притворяются людьми, но на самом деле не люди!

— О чем она говорит? — спросил человек у Гоши.

— Ее сильно напугали, — ответил он. — Возможно, она в шоке…

Варя во все глаза уставилась на Гошу:

— В каком шоке?! Ты что?!

Гоша покачал головой, взял за руку:

— Успокойся…

— Гоша, ты что! Они не могли далеко уйти! Дэн и эти две…

— Кого она имеет в виду? — снова переспросил человек в камуфляже, наверное, он был тут главный.

Гоша терпеливо объяснил:

— Варя говорит, что главарь и еще несколько человек ушли в горы.

Командир кивнул и отправился отдавать распоряжения.

К Варе подошел врач, быстро осмотрел, так же быстро сделал укол.

— Грузите, — махнул рукой.

В другое время Варя, наверное, обрадовалась бы. Еще бы, она никогда раньше не летала на вертолете. Их подняли на борт: ее, Виталия Борисыча, Леню и Гошу.

В вертолете она отключилась, укол подействовал.

XX

Все, что с ней происходило, Варя помнила довольно смутно. Как их привезли, как выгрузили — словно в тумане.

Кажется, она спала, долго, очень долго. Иногда, просыпаясь, видела смутные образы: то Гоша, то тетка, а потом появились родители. Казалось бы, откуда?

Она пришла в себя на третий день.

— Слава богу! — воскликнула мама, вглядываясь в нее тревожными глазами.

— Мам? — переспросила Варя.

— Что! Что, Варенька? Тебе плохо? Нет? Может, пить хочешь, водички?

Водички Варя хотела. И даже сама смогла держать чашку.

— А мы где? — спросила, напившись.

— В больнице, — ответила мама, — но ты не волнуйся, с тобой все будет в порядке, мы перевезем тебя домой, там лучшие специалисты…

«Значит, не приснилось», — подумала Варя.

— Погоди, мам, — перебила, — ты откуда?

— Так из дома же! — зачастила мама. — Прилетели, как только узнали… нам сообщили. Господи, девочка моя! Как же это все случилось?! — воскликнула она.

Варя поморщилась:

— Мам, ничего не случилось. Со мной все в порядке.

— Да, но как же…

Варя резко села на кровати. Закружилась голова, перед глазами поплыли цветные пятна. Мама всполошилась, приказала лечь. Варя отрицательно крутила головой.

«Мне нужно поговорить, — твердила она, — нужно, понимаешь!»

Испуганная мама позвала врача.

И снова ей сделали укол, да еще и пригрозили, что привяжут к кровати.

— Позовите Гошу! — билась Варя. — Немедленно позовите его!

Мама плакала, глядя на нее, врач хмурился, суетилась медсестра.

«Они ничего не понимают! — думала Варя, — почему мне приходится постоянно буквально клещами тащить из всех информацию! Устроили тут рассадник всяких ужасных тайн и делают вид, будто ничего не происходит! Надо успокоиться! — приказала она себе. — Иначе я ничего не добьюсь, да еще и правда, чего доброго, к кровати привяжут, в сумасшедшие запишут».

Варя смирилась, притихла, обдумывая, как ей добиться встречи с Гошей. Она должна была выяснить, что произошло тогда на капище, удалось ли поймать Дэна и Стеллу с Риммой. Что со Спиридоном? Выжил ли Виталий Борисыч и как себя чувствует Леня?

До самого вечера она была тише воды ниже травы. Подчинялась маме и медперсоналу беспрекословно. Одновременно она потихоньку выспрашивала у мамы, что той известно.

А известно ей было немногое. И это немногое совершенно не соответствовало действительности. Оказывается, Варя попала в секту (вот как!). Мама, конечно, винила во всем свою сестру, Варину тетку, Аню: «Зачем отправила на турбазу?!» И саму Варю: «Как ты могла с ними связаться? Разве ты не видела, какие они?!»

«Спасибо, нашелся добрый человек… (Интересно, кого она имела в виду?) Он предупредил кого надо».

— Хорошо, что быстро среагировали, а то у нас вечно везде бардак! — сокрушалась мама. — Но как ты могла! Скажи, чего тебе не хватало? Я не понимаю!

Варя и не пыталась оправдываться. Девушка видела: мама действительно ничего не понимает. Зато она проговорилась о том, что Варе придется побеседовать со следователем. Пока его не пускают, чтоб не волновать пострадавшую.

— Скажи спасибо, что ты идешь как свидетель, — сказала мама.

— Спасибо, — покорно согласилась Варя. — Мам, а ты видела того человека, ну который помог меня спасти?

— Видела, конечно, видела, — ответила мама, — совсем еще мальчик, Георгием зовут, фамилию забыла, но у меня тут записано… — Она полезла в сумочку.

— Мам, он ведь приходил сюда, ко мне? — уточнила Варя.

— Да, был, — нехотя подтвердила она, — странный какой-то… его не пускали, но он как-то прорвался. Посидел немного и ушел.

— И ничего не просил передать? — встрепенулась Варя.

— Как же, передал, — кивнула мама, — а точнее, посоветовал мне поскорее увезти тебя отсюда.

Варя закрыла глаза и, мысленно застонав, откинулась на подушку: «Как он мог?! Неужели ему наплевать на то, что я тут с ума схожу?! Хоть бы словечко! Не хотел волновать? Все так ужасно? Все умерли?» — От этих мыслей Варя почувствовала себя плохо. Если все обстоит именно так, то, выходит, она одна во всем виновата. Из-за нее пострадали люди, эти люди пытались ее защитить, спасти, но она была настолько глупа и самоуверенна, что никого и ничего не желала слушать и знать. Слепая овца! Сама чуть жизнью не поплатилась, да еще и других подставила. И как теперь жить?

— Мама, а ты случайно не знаешь, банду эту, ну, то есть секту, всю выловили?

— Всю, — сообщила мама.

— Ты уверена?

— Да откуда я знаю, — с досадой ответила мама, — мне что сказали, то и я тебе говорю.

Варя задумалась. Значит, ей снова придется продолжать игру.

— Мам, ты бы позвала его, а?

— Кого? — всполошилась мама.

— Гошу, Георгия, — Варя старалась говорить спокойно, — я хотела его поблагодарить…

Мама, хоть и нервничала, но, услышав о желании дочери поблагодарить спасшего ее человека, успокоилась.

— Все равно мы не уедем, пока меня не допросит следователь, — продолжила Варя, видя, что на этот раз мама прислушивается к ней. — А я, честно говоря, многого не понимаю, да и не все помню. Гоша наверняка больше моего знает, он поможет разобраться. Ведь это важно, да, мама?

Мама вздыхала и кивала.

— Где же мне его искать? — спросила она.

Варя сделала вид, что задумалась:

— Мне кажется, он где-нибудь здесь бродит неподалеку, — осторожно предположила она.

— С чего бы это? — насторожилась мама.

— Мама, ну я же не одна пострадала, в больнице должны быть еще два человека — Виталий Борисыч и Леня, они оба с турбазы.

Она заметила, как у мамы вытянулось лицо. Неужели что-то лишнее сболтнула?!

— Я чего-то не знаю? — переспросила мама. — У меня такое ощущение, что следователь мне не все рассказал.

— Мам, ну мне-то откуда знать, о чем вы там беседовали со следователем. — Варя пожала плечами.

Тревога снова плеснулась в маминых глазах. Она пододвинулась к Варе поближе и осторожно взяла за руку:

— Девочка моя, ты впуталась во что-то очень опасное, да? Ответь мне, ведь ты знаешь, кроме нас с отцом, никто не защитит тебя.

Варе было очень тяжело. Ей стало искренне жаль маму, она видела, как та переживает. И в то же время девушка знала, всей правды она рассказать не может. Просто потому, что мама не поймет. И никто не поймет, кроме посвященных. Честное слово, лучше бы ей самой отшибло память!

— Мама, я не знаю, во что я впуталась, — осторожно начала Варя, — точнее, я ни во что не впутывалась. Просто поехала на турбазу, а там на меня напали, вот все, что мне известно. Гоша пытался меня предупредить, наверное, он что-то знал о преступниках.

Мама слушала очень внимательно. Буквально ловила каждое слово. Она и верила, и не верила. Сомневалась.

— Если следователь не все тебе рассказал, значит, тебе и не нужно этого знать, — добавила Варя.

— Да-да, — быстро согласилась мама, — конечно, только ответь мне, я так понимаю, ты не одна пострадала от этих… отморозков?

Варя невольно хмыкнула, мамино определение рассмешило ее. Ладно, кое-что она откроет.

— Да, я не одна пострадала.

Мама глубокомысленно кивнула:

— Понимаю…

— Хорошо. А теперь, пожалуйста, найди Гошу, — почти взмолилась Варя.

Мама поднялась, еще раз взглянула на Варю и вышла из палаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

Варя мгновенно вскочила с кровати и бросилась к окну. Она чувствовала: Гоша где-то неподалеку. И действительно, она заметила в больничном скверике на скамейке неподвижную нахохлившуюся фигуру в неизменной толстовке и черных джинсах. Гоша был на посту и чего-то ждал. Чего?

Второй этаж, невысоко. Но белый день, в скверике гуляют больные, ее сразу заметят, если она попытается выбраться.

Варя дернула шпингалет, торопясь, с силой толкнула створку она. Высунулась по пояс, горячим ветром растрепало волосы:

— Гоша!

Она рисковала. Если бы ее заметил кто-нибудь из медперсонала, то немедленно последовал бы скандал, очередной укол и полная изоляция.

Варя прикусила язык и взмолилась мысленно: «Пожалуйста! Поверни голову! Посмотри на меня!» И Гоша подчинился.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом Варя не выдержала и махнула рукой. Гоша медленно поднялся и неспешно направился к больничному корпусу. Варя закрыла окно и юркнула в кровать. Ее бил озноб. Она завернулась в одеяло и стала ждать.

Медленно текли секунды.

«Что же его нет? Не пускают? Но мама должна была предупредить. Господи, как долго!»

Наконец дверь распахнулась, вошла мама, следом — Гоша. Хмурый, как всегда. Варя вздрогнула, впившись в него взглядом.

— Вот, — сказала мама шепотом, — пустили на минутку.

— Гоша, здравствуй, — так же шепотом произнесла Варя.

— Привет, — он замялся, покосился на маму. — Как ты?

— Нормально, а ты?

— Тоже…

— Я хотела поблагодарить, — вспомнила о своем намерении Варя.

— Не за что…

Мама засуетилась:

— Да вы присаживайтесь, молодой человек.

Гоша неловко сел на стул, сцепил руки на коленях, опустил глаза.

— Гоша, — начала Варя и осеклась, заметив, как тот чуть качнул головой и снова покосился на маму.

— А, ну да… В смысле, я только хотела, чтобы…

— Я рад, что с тобой все в порядке, — сказал Гоша, перебивая ее, — выздоравливай поскорее и отправляйся домой.

Варя чуть не плакала. Гоша, кажется, заметил ее состояние, потому добавил уже чуть мягче:

— Не волнуйся ни о чем.

— Нас пока не выписывают, — пожаловалась мама, — и, наверное, придется давать показания.

— Да какие там показания, — отмахнулся Гоша, — ваша дочь ничего не знает, она случайный свидетель, понимаете? Просто оказалась в ненужном месте в ненужное время.

— Как бычок на веревочке, — с грустью прокомментировала Варя.

— Что? — переспросила мама.

— Мам, пожалуйста, выйди на минутку, — попросила Варя.

— Зачем? — испугалась мама.

— Не стоит. — Гоша поднялся со стула.

— Пожалуйста! — взмолилась Варя. — Гоша, постой!

Он замер. А мама, в очередной раз тяжело вздохнув, скрылась за дверью.

— Гоша!

— Варь, ну что ты делаешь?! — возмутился он. — Сколько раз тебя просить! Сваливай!

— Как это — сваливай?!

— Так! Молча!

— Это нечестно! — срываясь с шепота на крик, выпалила Варя. — Я чуть не погибла! Я все видела! Никакие они не одержимые! Это змеи, понимаешь?! Да все ты понимаешь! — с отчаянием произнесла она. — Ты с ними боролся там, на капище. И Леню они ранили, а Борисыча Дэн вообще до смерти задушил! — Она торопилась высказаться. — Спиридон? Что со Спиридоном? Они убили его?!

— Тише ты! Не ори! — Гоша одним прыжком оказался рядом и зажал ей рот. — С Ленькой все в порядке, ему не впервой. Спиридона ранили, из винтовки подстрелили, гады! Но ничего, он оклемается, старик крепкий. А Борисыч в реанимации, ему больше всех досталось.

Варя обмякла, по щекам потекли быстрые слезы. Гоша опомнился и убрал руку, зажимавшую ей рот.

— Ты знал? Вы знали? — почти беззвучно спросила она. — Знал о том, кто они такие?

— Догадывались.

— И Спиридон?

— Не зря же они называли его змеиным пастухом, — ответил Гоша.

— Опять загадки и недомолвки!

— А чего ты хочешь?!

— Я хочу помочь! Нельзя жить с закрытыми глазами, помнишь?

И Гоша впервые смутился.

— Варь, ты же видела… Чуть не погибла… Я не могу рисковать тобой.

Варя вспыхнула: «Вот как, он беспокоился обо мне… Кто бы мог подумать!»

— Боишься, что я стану только обузой? — спросила она.

— Ты же сама все понимаешь…

Варя кивнула:

— Я так и думала, — сказала она, — значит, их не поймали?

Гоша удивленно взглянул на нее:

— Ты меня поймала, — усмехнулся невесело, — твоих подружек не поймали и не могли поймать.

Варя, хоть и обиделась за «подружек», предпочла не заострять на этом внимания. Пусть иронизирует, ему ведь тоже обидно.

— Причина не в Дэне, так?

— Варь, ты задаешь вопросы, на которые у меня нет ответа, — сказал Гоша.

— Но не может же быть, чтоб вы не догадались! — воскликнула Варя.

Гоша предостерегающе прижал палец к губам. Она спохватилась, кивнула и сразу же перешла на шепот:

— Двенадцать лет назад Спиридон выследил на капище главного сектанта. Тогда ведь все тоже говорили о секте, жертвоприношениях, пропавших людях, так? Спиридон видел странный ритуал, он смог остановить его при помощи молитвы. На его глазах человек, повелевавший змеями, вдруг потерял свои способности и начисто забыл все, что с ним произошло. И вот прошло много лет, и секта вновь возродилась, с чего бы? И лидер у нее новый. Откуда он взялся? Может, ему прежний рассказал? А что, у самого не получилось, так он себе заместителя нашел?

Гоша закатил глаза:

— Варя, ты здесь без году неделя, а уже считаешь, что тебе все известно. Спиридон с этой проблемой много лет разбирался, а ты вот прямо с ходу все поняла!

— Вот именно! Много лет, — подхватила Варя, — у вас взгляд замылился, а у меня свежее видение. И я тебе еще раз говорю: дело не в Дэне, не он главный!

— А кто же?

— Стелла и Римма, — торжественно провозгласила Варя. — Они не люди, сами признались.

— Ну да, — недоверчиво усмехнулся Гоша.

— И нечего смеяться! — вспыхнула Варя. — Я много думала…

— Когда успела?

— Не перебивай! Я бы на твоем месте от помощи не отказывалась. — Варя внимательно посмотрела на Гошу, что-то в выражении его лица показалось ей странным, она задумалась. А что, если Гоша все знает? И он, и Спиридон, и директор с Леней. Они все знают, но не хотят ей говорить. Нет, не так. Они привыкли скрывать правду, потому что обычный человек ни за что не поверит. Вот и сама Варя тоже не верила, пока не убедилась на собственном опыте. Теперь-то она посвященная, хотят того ее спасители или нет.

— А ты мне снился, — неожиданно для себя и тем более для Гоши сообщила она.

— Я?

— Да, еще до всего. Я видела во сне Дэна, превратившегося в гидру, а ты меня спас от него.

Гоша задумался:

— Ты уверена, что это было во сне?

— Ну, — Варя растерялась, — не знаю, не совсем, все происходило так явственно, как будто наяву. Сначала я увидела девчонок, превратившихся в каких-то уродливых монстриков, веранду, залитую чем-то красным, я не сразу догадалась, что это кровь. А потом появился Дэн в фиолетовом балахоне. Он начал подниматься по ступенькам на веранду и одновременно превращаться в гидру со множеством человеческих голов на змеиных шеях. Но ты пришел и прогнал его при помощи своего оружия.

Гоша слушал очень внимательно, даже лоб наморщил.

— Странный сон, — произнес задумчиво, — а больше тебе ничего такого не снилось?

Варя хлопнула себя по лбу:

— В том-то и дело! Снилось! Еще дома, до приезда сюда. Это был настоящий кошмар! Кто-то черный, без лица и рук, он стоял за дверью и ждал, когда я открою. Нет, он меня звал, без звука, я просто чувствовала его присутствие, знала, что мне нельзя подходить к двери и открывать ее, но я не могла не подойти, и он знал, что я непременно открою, понимаешь?

Гоша промолчал, словно ждал от нее еще чего-то.

— Все во мне кричало, чтоб я немедленно бежала, пряталась, но в то же время я не могла сопротивляться тому, кто за дверью. Как будто смерть моя пришла за мной, — прошептала Варя.

— Черный монах, — произнес Гоша.

— Что?

— Черный монах. Это был он. Неужели все предопределено…

— Я не понимаю? — испугалась Варя.

— Ты должна пойти со мной, — сказал Гоша.

— Куда?!

— К Спиридону.

— Сейчас? Но как? — Варя не знала, что и подумать. Несколько минут назад Гоша требовал, чтобы она уехала, и как можно скорее, и вдруг после ее рассказа о снах он изменил свое решение. Да еще и этот Черный монах…

— Варя, некогда объяснять, давай бегом — он схватил ее за руку.

— Нам не выйти, — напомнила Варя.

Гоша поморщился:

— Вот что, жди меня, я скоро, он в соседнем крыле. — С этими словами Гоша исчез за дверью. Вошла удивленная мама:

— Куда это он? Выскочил, как ужаленный, и понесся прочь, чуть с ног не сбил. Хоть бы попрощался. — Она недовольно поджала губы. Но Варя не слушала ее. Она была как на иголках. Что изменилось? О ком говорил Гоша? И — главное — Спиридон совсем рядом, в соседнем крыле. Значит, с ним все нормально, и если бы за Варей так бдительно не следили, она могла бы увидеть старика прямо сейчас.

Варя отвечала невпопад на мамины вопросы, а сама прислушивалась к звукам из коридора: не идет ли Гоша.

Но того все не было. Варя уже готова была вырваться от мамы и бежать на поиски.

В палату заглянула молоденькая медсестра и пригласила Варю на процедуры.

— Какие процедуры? — Варя недоуменно переглянулась с мамой.

— Иди, — пожала плечами та, — наверное, хотят посмотреть…

Варя вышла следом за медсестрой, та провела ее по коридору, завела в маленькую комнатку, улыбнулась и протянула клочок бумаги:

— Очень просил передать, — сказала она, — такой забавный.

— Кто? — сразу не поняла Варя, с опаской поглядывая на записку.

— Парень твой. — Медсестра все еще улыбалась.

— Гоша?! — догадалась Варя. — А, ну да, он мой парень, мы друг друга ужасно любим!

— Я так и поняла.

— Спасибо!

Варя выскочила из комнатки и, спрятавшись за углом, развернула клочок бумаги:

«Варя, дождись ночи, я за тобой приду. Гоша». Писалось впопыхах, Варя еле разобрала корявые каракули. Она смяла записку и машинально сунула в карман халата.

Значит, он придет за ней ночью. Надо быть готовой. Они куда-то отправятся? Она оглядела себя. А как быть с одеждой?

Кроме больничного халата, у Вари ничего не было. Это проблема… А что, если позаимствовать у мамы?

Мама ночевала с Варей в одной палате, на кушетке. А сумка с ее вещами стояла в шкафу. Оставалось дождаться, когда она уснет.

XXI

Она лежала в темноте с открытыми глазами и ждала. Мама сначала ворочалась, но вскоре задышала ровно, значит, уснула.

Варя тихонько, стараясь не скрипнуть, встала с кровати. Пошарила в темноте, нащупала мамины джинсы, рубашку, туфли. Хорошо, что без каблука, — машинально отметила про себя. Туфли были маловаты, а вот джинсы, наоборот, болтались, пришлось потуже затянуть ремень.

Она встала у двери, готовая в любую секунду сорваться и бежать.

Ждала долго, давно миновала полночь, Варя нервничала.

Мама снова заворочалась, приснилось, наверное, что-то.

«Гоша! Ну где же ты!»

Дверная ручка осторожно дернулась, опустилась, из-за двери показалась узкая полоска света.

Варя сперва не узнала его. Гоша где-то добыл белый халат и шапочку. На шее болтался стетоскоп. Он прижал палец к губам и поманил ее.

Варя бесшумно выскользнула в коридор.

— К черному ходу, — распорядился Гоша и набросил ей на плечи еще один белый халат. Подготовился к побегу.

Они быстро прошли мимо сестринского поста, Гоша толкнул дверь на лестницу. Варя молча следовала за ним, стараясь не думать.

Спиридона они нашли на улице. Он ждал их за хозблоком, прятался среди каких-то ящиков.

В темноте Варя почти не различала его лица.

— Спиридон, как же вы? Вы же ранены!

— Чепуха, отмахнулся старик, не до того сейчас. Гоша сказал, ты повстречалась с Черным монахом?

— Я с ним не встречалась, — начала оправдываться Варя, — он мне приснился. И я не знаю, почему вы называете его Черным монахом, может, это вовсе и не монах. Только мне тоже кажется, что вся эта история как-то связана с моими снами. Я просто предположила…

— Так-так-так, — то ли соглашался, то ли просто сам себе кивал старик, — непременно связаны, несомненно…

— Послушайте, пора уже рассказать мне обо всем, — потребовала Варя.

— Да, я хотел, — согласился старик, — кто же знал, что они рискнут напасть вот так, днем.

— В вас стреляли?

— Да, из обычного ружья, стрелок спрятался за уступом, дождался удобного момента и выстрелил. Дьявол сам ничего сделать человеку не может, но он может заставить и использовать другого человека. — Старик вздохнул.

— А меня укусила змея, — сообщила Варя.

— Когда? — хором спросили Гоша и Спиридон.

— Да в тот же момент, когда в вас стреляли, — она пряталась в траве, я сунула руку, почувствовала укол, думала, на шип наткнулась, увидела две ранки, испугалась, хотела вам показать и услышала звук выстрела. Точнее, я тогда не подумала, что это выстрел, это потом уже догадалась. Увидела, как вы падаете, и сама отключилась. Яд, наверно, подействовал.

Спиридон нахмурился:

— Покажи!

Варя протянула руку.

— Ничего не видно, — посетовал старик. Над крыльцом горела одинокая лампочка, подошли поближе. Спиридон внимательно осмотрел место укуса, ощупал, даже принюхался.

— Не понимаю… Даже припухлости нет. Тебе вводили сыворотку?

— Не знаю, — пожала плечами Варя, — может, и вводили, уколы точно делали, это я помню. Но там, на капище, я думала, что умираю, честное слово. Правда, я подумала, что если меня хотят принести в жертву, то зачем убивать раньше? Была такая мысль.

— Да, им не было смысла убивать тебя, — согласился старик, — им нужно было что-то другое. Сначала они тебя одурманивали, но потом, когда Гоша увел с турбазы и им не удалось заполучить тебя ночью, они пошли на крайние меры. Так-так-так, — снова забормотал он. — Гоша, что было на капище?

Гоша сбивчиво рассказал события того дня.

Он отправился на турбазу с одной целью — предупредить Виталия Борисыча и сообщить властям о секте. Соответствующие органы давно интересовались деятельностью Дэна и его подопечных, естественно, ничего мистического в этой заинтересованности не было. Заявления поступали от родителей, и слухи всякие нехорошие ползли. В общем, ничего нового, все, как и двенадцать лет назад. Только о той давней истории позабыли.

Директор турбазы позвонил куда следует и рассказал о предстоящем шабаше. Так, мол, и так, арендовал турбазу небезызвестный вам Дэн, выдающий себя за тренера по спортивной гимнастике, и все такое прочее.

Гоша, Борисыч и Леня рассчитывали на то, что на место прибудут власти и прикроют лавочку, хотя бы на время, а уж с Дэном Спиридон как-нибудь сам разберется. Честно говоря, Варя спутала все планы. Появилась неизвестно кто, непонятно откуда. Сначала думали, что она с Дэном. Правда, Гоша быстро разобрался и вытащил девчонку. Предполагалось, что ее наметили в жертву. Как бы там ни было, но Варю Гоша привел к Спиридону и отправился назад для осуществления дальнейшего плана. Но враги, оказалось, тоже не дремали.

Когда Гоша вернулся к хижине, то нашел только раненого Спиридона. Тот потерял много крови и был без сознания. Гоша осмотрел рану, оказал первую помощь, кое-как привел старика в чувство. От него он и узнал, что Варю похитили.

Гоша сломя голову бросился на турбазу, но Дэн и его сподвижники были на месте и вели себя как обычные люди на отдыхе. Гоша чувствовал, они что-то затеяли, знал о тайных приготовлениях к ритуалу. Где же они прячут жертву? То есть Варю? Он снова звонил в МЧС и полицию, рассказал о попытке убийства Спиридона, похищении девушки и о том, что этой ночью сектанты непременно принесут ее в жертву. Оставалось надеяться на то, что эмчеэсовцы и стражи порядка не подведут.

На Леньку надежды было мало. Спиридон, конечно, обучал его владению серебряной струной, но обучение началось совсем недавно, Ленька едва азы усвоил, а Гоша с раннего детства умеет управляться со змеями. Спиридон говорит, у него талант. Ленька еще толком не выздоровел, нет, его нельзя брать с собой. Спиридон ранен, Гоша совсем один!

Они сидели втроем у Борисыча в кабинете и не знали, что предпринять. Ленька рвался в бой. Борисыч угрюмо молчал.

А потом выдал:

— Делать нечего, пойдем втроем, а там, как бог даст…

Вышли в сумерках, проследили за тем, как постепенно исчезают с турбазы Дэновы «спортсмены». И незаметно отправились за ними. Долго не решались подойти к самому капищу. Прятались в зарослях, высматривали, прикидывали. На поляне собралось несколько десятков человек. Глухо забили барабаны, заныли флейты. И, хотя было светло как днем, люди разожгли костры, запалили факелы.

Полнолуние позволяло без труда видеть все, что происходило на поляне. Увидели, как Варины «подружки» притащили ее, связанную по рукам и ногам, судя по всему, без сознания. Положили на жертвенник. Появился Дэн в длинной хламиде с капюшоном. Встал в изголовье, завопил дурным голосом непонятные слова. Гоша смотрел на происходящее, сильно напоминающее плохой спектакль. Но вот девчонки, стоящие по обе стороны от Дэна, сбросили почти такие же, как у Дэна, плащи, приподнялись на цыпочки, подняли руки, заструились, извиваясь, и превратились в змей, здоровенных, танцующих на кончиках собственных хвостов. Одновременно с ними начал превращаться и Дэн. Только он сам весь оброс змеями, синюшными и мерзкими, с человеческими головами, каждая — копия головы Дэна. Гоша, не помня себя, вскочил и бросился к жертвеннику, на ходу со свистом развернул струну. Дальше завязалась настоящая драка. Змеи кинулись на него, так что он крутился волчком, отбивая их атаки. Посек изрядно. Думал, что издохли. Пока бился с тварями, потерял из вида Леньку и Борисыча. Ленька — молодец, не растерялся, гонял приспешников, а Борисыч тем временем спасал Варю, но на него напал Дэн и сильно помял. Потом вертолет прилетел. Гоша отвлекся, Леньку искал, Варю успокаивал… И не заметил, как исчезли змеиные тела и куда подевался Дэн. Варя предупреждала, да только ее никто не стал слушать. Силовики удовлетворились поимкой перепуганных сектантов. Правда, на поиски главаря отправилась группа, но, проплутав всю ночь по горам, вернулась ни с чем. О двух сподвижницах Дэна почему-то никто не вспомнил и даже не заикнулся.

И вроде бы все обошлось, сектантов удалось остановить, с Варей все в порядке. Дэн ушел, неприятно, да. Если бы Спиридон не был ранен, то они скоро бы отыскали его. Но и это не так страшно. Куда он денется в одиночку.

Но что-то Гошу беспокоило. Во-первых, он видел собственными глазами превращение девчонок в змей. Причем не первый раз. Впервые он столкнулся с этим на турбазе, когда следил за ними и Варей. Девчонки засекли Гошу и напали первые. Он не растерялся. Ожидал чего-то подобного. Уж очень странные были девчонки. И запах от них был такой — нечеловеческий. Почему он сначала на Варю накинулся, да потому что принял ее за одну из них. А потом подошел поближе, пообщался пару минут и сообразил — нет, обычная девчонка! А значит, находится в опасности. Он предупредил ее, но, видно, был недостаточно убедителен. К тому же его все время опережали. Нападение на Леню, неожиданная аренда турбазы. События происходили стремительно, Гоша еле успевал. И все равно опаздывал. Теперь он винил себя и в том, что Спиридона ранили, и в Варином похищении, и в тяжелом положении Борисыча.

Хотел было поскорее избавиться от Вари. Как говорится, одной головной болью меньше, и тут она рассказала о своих снах…

Выходило так, что нельзя ей было уезжать. А точнее, бессмысленно.

— Странно, — удивилась Варя, выслушав сбивчивый рассказ Гоши, — сначала ты меня чуть ли не палками гнал отсюда, а теперь вдруг говоришь — бессмысленно. Я только хотела помочь разобраться…

Спиридон молча смотрел на нее и, как ей показалось, с сожалением.

— Что случилось? — испуганно спросила Варя, переводя взгляд со Спиридона на Гошу.

— Этого я и боялся, — пробормотал старик.

— Чего? — недоумевала Варя. — Сами же говорили, что я случайный свидетель…

— Ничего случайного не бывает, — вздохнул Спиридон, — ах я, старый дурак! Ведь мог догадаться!

— Да о чем?! — воскликнула Варя.

— Слушай меня внимательно, девочка, — приказал Спиридон. — Когда я говорил тебе об одержимости, я не ошибался. И о том, что человек сам выбирает себе господина, я тоже говорил. Так вот, существует еще одна старая легенда о змееногой Деве, или змееногой богине. Сейчас я расскажу ее тебе, а там сама решай.

Возникновение этой легенды относится к началу тринадцатого века. То есть к тем временам, когда монголотатары совершали частые набеги на Русь. Особенно страдали приграничные районы, где хозяйничали мелкие отряды, рыскающие по русским поселениям в поисках наживы. Однажды такой отряд захватил небольшое городище. Люди оказали сопротивление, разъяренные захватчики расправились с жителями с особенной жестокостью, почти все население вырезали, осквернили местный храм, а священника распяли на кресте, глумясь над ним.

Он несколько суток провисел пригвожденный, среди смрада пожарищ и разлагающихся трупов. А потом к нему пришел Черный монах.

Он сел у креста и спросил, хочет ли священник отомстить. Тот совсем изнемог, но все-таки пытался доказать пришельцу, что мстить нехорошо, само чувство мести разъедает душу. Черный монах усмехался и качал головой. Не верил. Они спорили довольно долго.

И монах смог убедить священника отречься от веры.

— Я служу великой богине, — сообщил он, — и если ты ей поклонишься и станешь служить так же, как и я, она поможет тебе. Ты мгновенно освободишься, получишь исцеление и возможность мстить.

Священник отрекся и поклялся служить змееногой.

В тот момент, когда он произносил страшную клятву, его тело действительно освободилось от гвоздей, раны зажили, он обрел силу и здоровье молодости. А самое главное, после встречи с Черным монахом бывший священник начал преследовать тех, кто уничтожил его поселение. О его жестокости и неуязвимости стали ходить легенды. Со временем он так увлекся, что перестал различать своих и чужих. Он сам ходил по городам и весям, вербуя новых приспешников для своей богини. Говорят, по неизвестным причинам, бывший священник поселился где-то в этих местах. Жил он очень долго, но и ему пришло время умирать. Так вот, возможно, капище — это как раз то место, где поклонялся змееногой бывший священник.

А еще, говорят, у богини время от времени появляются дети… Чаще всего это близнецы. Так что, возможно, твои подружки, Варя, — дочери змееногой.

— То есть вы хотите сказать, что эта ваша змееногая действительно существует? Она реальность? Вот эта самая быстроглазая дева наполовину змея, наполовину ехидна? — переспросила Варя.

— Враг рода человеческого может принимать различные обличья, — ответил Спиридон, — и об этом мы с тобой тоже говорили.

— И что? — все еще недоумевая, спросила Варя.

— На этот раз Черный монах приходил за тобой, — ответил Спиридон. — Ты не была случайным свидетелем. Тебя ждали.

— Но почему?! — возмутилась Варя. — Я никогда… Ни с кем… Ничего подобного!

Старик вздохнул:

— Не знаю, — признался он, — возможно, ты на кого-то очень сильно обиделась, разозлилась, причем так сильно, что захотела отомстить. Даже неосознанно, в глубине души, это желание появилось и привлекло внимание темных сил.

Варя испуганно покрутила головой:

— Нет, я никогда! Неужели вы думаете, я способна причинить кому-нибудь зло!

— По сути — так, — не стал спорить Спиридон, — если бы было по-другому, тебя никто не смог бы спасти. Ты сопротивлялась, поэтому смогла противостоять. Но это полумеры. Куда бы ты ни уехала, тебя будут преследовать. И постараются найти слабое место, поймать на чем-то.

— Я не хочу! — горячилась Варя. — Если я и злилась на кого-то, то вовсе не всерьез, а так, по глупости. И я бы никогда не поддалась на уговоры Черного монаха! — Она запнулась, вспомнив, как обессилела там, на капище, и какие мысли бродили у нее в голове. Как знать, предложили бы ей в тот момент выбор — смерть или поклониться змееногой. Что она выбрала бы?

Стало страшно.

— Я не хочу, — упрямо повторила Варя, — должен быть выход. И вы наверняка знаете, какой.

— Могу предположить, — согласился старик. — Ты должна вернуться к исходному событию и принять решение.

— К исходному? Да, конечно, я согласна. Но какое событие исходное?

— Думай!

Варя попыталась представить себе исходное событие.

Черный монах появился не просто так, он пришел к ней впервые во сне, еще дома, после того, как она разозлилась на весь белый свет. Злополучная школьная вечеринка, дурацкое платье, насмешки одноклассников… Мальчишки у школьного забора, толкнувшие ее… Варе стало нестерпимо стыдно! Из-за такой чепухи она готова была причинить зло парням и девчонкам, вся вина которых состояла только в том, что они посмеялись над Вариным платьем. Да и посмеялись ли? Может, ей тогда показалось? Может, она сама себя убедила в своей несчастливости. Даже школу прогуляла. Целый день вынашивала планы мести. И ее услышали! Значит, это и есть отправная точка? Ей надо вернуться домой и ждать, когда монах снова заявится? И что потом?

Нет-нет, что-то не то.

В голове отчетливо прозвучало: «Дверь!»

— Да-да, именно дверь! Мне приснилась дверь нашего домика на турбазе. Я тогда еще удивилась, ведь раньше я ничего похожего не видела. Но как только мы поселились, я сразу узнала ее. С нее все и началось. — Она осеклась, вспомнила о «девчонках», покачала головой. — А как же змееногие? Они пристали ко мне еще на автовокзале…

— Нет ничего особенного или плохого в том, что ты познакомилась с кем-то. На месте змееногих могли быть обычные девочки, — заметил Спиридон. — Какие-нибудь Света с Ниной.

— Да-да, — Варя согласно кивнула, — все сходится. Я должна вернуться на турбазу!

Старик посмотрел на нее и ничего не ответил.

Варя повернулась к Гоше.

— У меня здесь мотоцикл, — сказал он.

Они летели сквозь ночь по пустому серпантину шоссе. Варя не представляла себе, что ждет ее на турбазе. Она даже не знала, смогут ли они проникнуть туда, ведь турбазу, скорее всего, закрыли. Или нет? Гоша молчал. Варя вцепилась в его толстовку и чувствовала, как напряжена его спина, но он ни разу не обернулся и ничего не спрашивал.

Она должна принять решение. Да о чем тут думать! Надо прогнать Черного монаха, вот и все! И незачем вступать с ним в переговоры. Она не хочет никому мстить, да и никогда не хотела, если не считать минутной слабости после той злополучной вечеринки. Вот уж действительно глупость человеческая, пределов не имеющая. Кто сказал? Да какая разница! Главное — точно подмечено. Но теперь она знает. Она посвященная! Немного страшновато, конечно… Но ведь она не одна. С ней Гоша. Мальчик с серебряной струной, спасший ей жизнь. Она справится. Потому что она вовсе не злая, и не завистливая, и не мстительная. Она хороший человек, не совершенство, конечно, но и не совсем плохая. У нее получится. Она больше не бессловесная жертва, не бычок на веревочке, она идет навстречу опасности с открытыми глазами. Ей нечего терять и нечего бояться.

Подкатили к запертым воротам. Варя слезла с мотоцикла и нерешительно подергала замок. Гоша указал на забор:

— Иди за мной.

В заборе нашлась лазейка. Видимо, сквозь нее Гоша и проникал на территорию.

Фонари не горели. Но Гоша уверенно ориентировался. Да и Варя без особого труда узнала дом, в котором жила.

— Здесь, — сказала она, — только ключа нет…

— А это что?

Гоша извлек ключ из кармана и показал ей.

— Откуда? — удивилась было Варя, но вспомнила, как Гоша запирал дверь, видимо, ключ с той поры так и остался у него.

Они поднялись на веранду. Гоша отпер дверь, ту самую двустворчатую с матовым стеклом. Варя осторожно вошла.

Было темно, она двигалась на ощупь. Вот, кажется, ее кровать. Постель не убрана. Забыли впопыхах. Интересно, а ее вещи забрали? Она не спросила у мамы…

Сейчас не об этом надо думать…

А о чем?

Тихо. Окно закрыто, неподвижен воздух.

Она легла на кровать и закрыла глаза.

Сон не шел. Да и как тут уснешь?

Интересно, закрыла ли она дверь?

Девчонки должны были закрыть, они позже ложились…

Все-таки хорошо, что она сюда приехала…

Вот и подружки у нее появились… нормальные такие, смешные даже. Шушукались весь вечер, сюрприз обещали.

Ну-ну… знаем мы ваши сюрпризы. Небось зубной пастой намажете…

Надо было маме позвонить, сказать, что у нее все хорошо. Ладно, завтра утром…

Варя повернулась на бок, свернулась калачиком и улыбнулась. Завтра…

Душно.

Надо было все-таки открыть окно.

Варя села на кровати, свесив ноги. По полу потянуло сквозняком. Скрипнуло.

«Это дверь», — догадалась Варя.

Створки еще раз дрогнули, как будто кто-то толкнул их снаружи.

— Эй! — шепотом позвала Варя. Никто не откликнулся. Зато послышались чьи-то быстрые шаги, почти бесшумные, и легкий смешок.

За дверью кто-то был!

Варя, осторожно ступая, чтоб не спугнуть, приблизилась к ней и приложила ухо.

Тихо…

Но там определенно кто-то стоял, кто-то ждал, что она вот-вот откроет.

— Девчонки, — прошептала Варя.

Тишина в ответ. Спят?

А если там кто-то страшный?

Ну вот еще! Ее так просто не проведешь!

Варя резко распахнула дверные створки и…

Черная фигура, закутанная в длинный балахон, стояла напротив и тянула к Варе руку. Но руки не было. Был пустой рукав. И лица не видно, капюшон закрыл.

Варя ойкнула и изо всех сил шарахнула дверной створкой, аж стены затряслись. Черная фигура покачнулась и начала валиться набок.

Балахон сполз, из-под него высвободилось что-то круглое. Воздушный шарик!

Варя с опаской протянула руку и схватила край легкой ткани.

— Пугало! — усмехнулась Варя. Из комнаты выскочили давящиеся смехом девчонки.

Конструкция из швабры, шелкового балахона и воздушного шарика валялась на полу.

— Сюрприз! — в один голос закричали они.

— Сумасшедшие. — Варя в шутку замахнулась на них. А они расхохотались, хлопая в ладоши.

— Испугалась?! Скажи, испугалась?!

— Не очень, если честно, — призналась Варя. — Знаете, мне когда-то снился такой сон, как будто меня за дверью ждала смерть, бррр!

— Ой, ну тебя! — отмахнулась толстушка Светка.

А маленькая худенькая Ниночка сказала, что теперь ни за что не заснет.

Эпилог

Варя и ее новые подружки целый день бродили по территории турбазы, купались в море, познакомились с мальчишками. Гуляли вдоль горной речки.

«Как здорово, что мы вчера познакомились, — думала Варя, с удовольствием наблюдая за своими новыми подругами, — такие классные, веселые». Она уже все о них знала. Болтушка Светка рассказала: и о том, из какого они города, и в какой школе учатся, и сколько лет, и кто что любит… Все-все.

За изгибом реки обнаружили запруду. Кто-то очистил дно от камней и выложил ими выемку. Там собралась вода, как в неглубоком бассейне.

— У меня такое ощущение, как будто я все это уже видела, — сказала Варя девчонкам.

— Дежавю? — деловито осведомилась Светка.

— Не знаю, может, во сне, — улыбнулась Варя.

Вечером на дискотеке Варя сначала танцевала вместе со своими новыми друзьями, а потом отошла в сторону. Она как будто ждала чего-то.

Села на скамейку, задумалась, и вдруг прямо перед ней остановился парень. Парень как парень, черные джинсы, серая толстовка…

«И не жарко ему», — подумала Варя, взглянув на парня.

— Привет, — поздоровался он.

— Привет, — отозвалась она.

Он бесцеремонно уселся рядом.

«Красивые глаза, — отметила про себя Варя. — Наверное, я его сегодня уже видела на пляже или еще где-нибудь».

— Извини, напомни, как тебя зовут? — спросила она.

— Гоша. А тебя — Варя, я знаю.

Она улыбнулась. «С ума сойти, как будто я его тысячу лет знаю!»

— Ну что, Варя, идем со мной? — предложил Гоша.

— Куда? — не поняла она.

— Танцевать! — И он, смеясь, протянул руку.

Глава 1. Дом у леса

Белоснежные лепестки были рядом. Кажется, протяни руку — и цветок сорван. Но именно там, где так нагло из зеленоватой застоявшейся болотной воды торчала кувшинка, было самое топкое место. Неловкое движение, и ты по пояс в грязи.

— Нырнешь? — спросила одна.

— И не подумаю, — поджала губы другая.

Они были похожи — одинаково курносые, сероглазые, с русыми жиденькими косичками. Обе пухлые, невысокие, с надутыми от недовольства губками. На болоте они топтались уже давно.

Родились они почти одновременно. Ира первой, потому она считалась старшей, да и решительности в ней было на двоих. На ладони левой руки у нее длинный шрам. Он остался после «удачного» падения с вишни. Младшая, Катя, беспрекословно подчинялась Ире, ходила за ней по пятам и во всем ее слушалась. От сестры ее отличала крошечная родинка на правом ухе и умение замечательно передразнивать. В остальном они были очень похожи и безжалостно пользовались этим, доводя учителей и приятелей до сумасшествия. Жили они в городе и каждое лето приезжали в деревню к бабушке. Родители изредка навещали их и только в конце августа увозили домой.

Сейчас был июль, о возвращении в город можно не думать…

Ира недовольно сощурилась:

— Мы так и будем здесь торчать? Доставай!

— Ага, — согласилась Катя и с любопытством посмотрела на сестру.

— Чего ты на меня смотришь? Лезь, — скомандовала Ира.

Катя неуверенно переступила с ноги на ногу.

— Мокро, — жалобно произнесла она, надеясь, что сестра передумает.

— Давай, давай, не растаешь. — Ира была неумолима.

Катя сняла сандалии — уже немалый подвиг. Может, остановиться и придумать что-нибудь получше? Но сестра ждала. Катя сделала шаг. Зеленый бугорок у нее под ногами чавкнул и провалился под воду.

— Холодно, — пожаловалась Катя.

Ира довольно кивнула головой.

— Руку давай, а то упадешь.

Катя схватилась за сестру, шагнула и… погрузилась в болото по колено.

— Ай!

— Быстрее!

Чумазыми пальцами коснулась зеленого прозрачного стебля. Из-под листика выскочила здоровенная грязно-серая лягушка. Не рассчитав прыжка, она головой врезалась в Катину руку и плюхнулась обратно в родную стихию. Катя взвизгнула, дернув сестру на себя. Ира потеряла равновесие и плашмя рухнула в болото. Катя сделала еще один шаг, устояла на ногах и быстро выбралась на сушу. Ирина голова показалась из болотной жижи.

— Дура! — отдуваясь и отплевываясь от грязи, выкрикнула она.

— Сама такая, — без заминки ответила Катя. — Тебе нужен был цветок, вот и рвала бы сама.

— Подавись ты своим цветком. — Ира дернула стебель болтавшейся у нее перед носом кувшинки.

— Ставь скорее сюда, — от нетерпения затанцевала на месте Катя, протягивая Ире банку с водой.

— Сама ставь! — Ира отбросила цветок, с трудом вытащила ноги из затягивающей тины. — Чуть туфлю не потеряла, — недовольно пробурчала она, разглядывая разорвавшуюся застежку сандалии.

— Красота! — восторженно ахала Катя, разглядывая восковые лепестки.

— Чего ты там нюхаешь? Он ничем не пахнет.

— Подумаешь! Зато красиво.

— А раз красиво, тогда ты за молоком пойдешь. — Ира поднялась на ноги.

— Почему я? — растерялась Катя.

— По кочану и по кочерыжке.

Ира повозила пальцем по перепачканной коленке и побрела к реке отмываться.

— Бидон на колышке, — бросила она через плечо.

Катя чуть не расплакалась от обиды. Чего ей сейчас совсем не хотелось, так это одной отправляться за молоком к цыганам. Боялась она входить в большой прохладный дом, где, затаив дыхание, надо было ждать появления старой цыганки и, пряча глаза, протягивать ей бидон и деньги.

От бессилия и невозможности что-либо изменить Катя показала Ириной спине язык и, прижимая к себе банку с цветком, побежала вверх по тропе.

Деревня Вязовня стояла на пригорке. С трех сторон ее подпирал лес. Он так решительно наступал, что крайний дом, как раз цыганский, терялся за стволами сосен. С четвертой стороны, через дорогу, за светлым ельником, под пригорком текла река.

Если выбежать на склон, оттуда видно далеко-далеко. Справа под холмом, у самого ельника, болотце. Рядом колодец. Мимо него к реке бежит тропинка. На ней еще виднеется маленькая фигурка сестры. Реку плотной стеной загораживают старые ивы. На излучине вода вырывается из древесного плена и, блестя на солнце, зовет окунуться в свои прохладные объятия.

«Везет Ирке», — в очередной раз вздохнула Катя и побрела к деревне.

Дом бабы Риши — второй от края. Невысокий, со скособоченной террасой, с зеленой крышей. В полутемной комнате, заставленной кроватями, даже в самую сильную жару прохладно, а в холод — тепло. Это от большой русской печки, раскорячившейся на всю избу: она занимала полкухни и часть комнаты.

Цыганский дом — крайний. На этом конце деревни только у них была корова, поэтому жители ближайших домов шли за молоком именно к ним. С бабой Ришей они договорились так: приходят после обеденной дойки. Обычно сестры бегали за молоком вместе. Сейчас же вредная Ирка послала Катю одну.

Катя втайне надеялась, что она опоздает и бабушка сходит за молоком сама. Но, уже выходя из леса, поняла, что все ее надежды напрасны. Баба Риша стояла у калитки и из-под ладони смотрела в сторону реки, ожидая внучек. Увидев Катю, она махнула рукой в сторону цыганского дома, и Катя поникла. Эшафота и гильотины ей не избежать.

Она поставила банку с кувшинкой в тень у стены дома, сняла с колышка прожаренный на солнце бидон, звякнула крышкой и, чтобы хоть как-то показать свое недовольство, от души хлопнула калиткой.

Решимости хватило ровно на двадцать шагов. У цыганского забора решимость покинула ее: дальше надо было уже как-то пробираться по вражеской территории, населенной упырями, вурдалаками и демонами.

Почему этот дом казался им таким страшным, сестры толком не могли сказать. В них жило твердое убеждение: все, что связано с цыганами, — опасно! Они воруют детей, живут по каким-то своим законам и, может быть, даже умеют колдовать! Когда старая цыганка Валя, в широкой юбке, разноцветной рубахе и ярко-красном платке, показывалась на улице, сестры спешили спрятаться. Ее сына Михаила в деревне видели редко. А вот за его женой Настей, тоже ходившей в цветной цыганской юбке и рубахе, наблюдать было интересно. Каждое утро Настя отправлялась на колодец за водой. И не просто с ведрами или с бидоном, как это делала вся деревня, а с коромыслом. Не спеша, легкой походкой пересекала она дорогу и исчезала в ельнике. Там, спустившись с горки, доходила до колодца.

У Насти было двое детей. Младший, двенадцатилетний Артур, и старшая, Марина. Марина в деревне была нечастой гостьей, а вот Артура каждое утро можно было видеть сидевшим на заборе бабы Риши.

— И что ты тут забыл? — опять же каждое утро ругалась баба Риша. На что Артур звонко смеялся, показывая белоснежные зубы.

Когда пропадали кабачки или стройный ряд подсолнухов лишался желтоволосых голов, все понимали, что это они — соседи. И молчали. А что тут скажешь?

Катя поднялась по застонавшим от груза времени ступеням на террасу. Сквозь мутные стекла никого не было видно. А это значило, что надо идти дальше. В дом.

Ой как не хочется!

На улице кузнечики застрекотали с новой силой. В доме скрипнула половица. Проскользнула кошка и спряталась под сервантом.

Можно оставить бидон и уйти. Хозяева, когда освободятся, сами нальют в него молоко. Но Кате стало любопытно.

Так бывает — от страха немеют губы, по спине бегут мурашки, но некий вредный чертик зовет вперед. И ты уже не чувствуешь робости, не слышишь, как отбивает тревогу сердце.

Катя пересекла террасу, приоткрыла дверь в избу. На нее дохнуло застоявшимся воздухом, запахом подкисшего молока и горелых спичек. Кухня была тесно уставлена мебелью. Два шкафа, буфет, огромный стол, кухонная плита, полки с посудой. На подоконниках, плотно сдвинув бока, устроились горшки с цветами. Дверь, обитая войлоком, вела в дальнюю комнату. Катя на цыпочках прошла по толстым полосатым половикам, схватилась за ручку. Дверь не поддалась. Катя навалилась плечом. Дверь дернулась.

Темные шторы не пропускали дневного света. Огонек свечи в высоком подсвечнике дрожал, отгоняя робкие тени. Из мрака выступал круглый стол, на нем валялись какие-то скомканные бумажки. Миска, сковородка… От щепы, воткнутой между досками столешницы, вьется дымок, на ее кончике тлеет красный уголек. Стоявшие по стенам кровати и шкафы теряются в полумгле. Белым пятном выпирает в комнату русская печка.

— И станет все так, как ты задумал. И сбудутся все твои планы. И падут враги твои…

Низкий хрипловатый голос заставил Катю замереть на пороге. Она понимала, что надо уходить, что делать здесь нечего… Ноги не повиновались ей. А любопытство заставляло вжиматься в косяк двери и слушать, слушать…

— И все горести, печали, несчастья уйдут от тебя к врагу твоему. И…

На каждом слове пламя свечи приседало. По стенам начинали плясать отблески — то там, то тут посверкивало железо темного оклада на иконе, рамка фотографии, ручка комода. С огоньком в такт шевелились бесформенные тени двух людей, сидевших за столом. Руки одного из них постоянно двигались, то встряхивая сковородку, то стуча по миске, то перекладывая бумажки.

— Будет, будет, как ты захочешь! — вскинулся человек и резким движением руки опрокинул содержимое сковородки в миску. Поднялся пар. Свечка испуганно затрещала.

— И загорятся леса, и уйдут недруги…

Говоривший развернул миску к пламени свечи, пытаясь что-то рассмотреть.

Катя подалась вперед, как будто со своего места она могла увидеть, на что они смотрят. Пискнула потревоженная ее ногой половица, метнулась из-за печки ее тень, упала на сидевших. Люди за столом зашевелились. Раздался металлический скрежет. От испуга Катя оступилась и соскользнула с порожка, упав навзничь. Дверь перед ее ногами захлопнулась.

«Сейчас убьют», — мелькнула мысль в голове, заставив съежиться.

За Катиной спиной послышался удивленный голос:

— Тебе чего?

Над Катей стояла Настя, высокая, сухощавая, лет сорока, с обветренным загорелым лицом с крупными чертами — широкий нос, широкие губы, большие темные глаза. Зеленый платок с ярким рисунком сполз на затылок, зацепился за собранные в пучок черные с проседью волосы.

— За молоком, — побелевшими от страха губами прошептала Катя.

— Мама, дачники пришли! — позвала Настя мать.

От звуков ее голоса к Кате вернулось ощущение реальности.

Дверь распахнулась. Катя с удивлением увидела, что в комнате светло, темных штор на окнах нет, на столе ничего не лежит. И главное — за столом никого, люди словно испарились.

— Что так долго? — громким повелительным голосом спросила старуха. — Там и молока почти не осталось.

Цыганка внимательно посмотрела на Катю, как бы спрашивая: видела она что-нибудь или нет? Катя переводила взгляд с Вали на дверь, ничего не понимая.

Секунду назад там было темно, два человека сидели у стола! Не могло же ей все это показаться!

— Пойдем, — помогла ей встать Настя. — Сейчас что-нибудь придумаем.

Молодая цыганка вывела Катю на террасу, переставила на лавке ведра, нашла молоко, стала переливать его в бидон. Валя стояла в дверях, внимательно наблюдая за руками невестки. Молочная струя дернулась, белая капля побежала по жестяному боку. Настя широко улыбнулась, собрав на лице множество сухих морщинок, подолом юбки обтерла бидон, придвинула его к Кате.

— Все, беги. В следующий раз не опаздывай.

Под пристальным взором старой цыганки Катя приняла бидон, выскользнула за дверь и побежала к калитке. Старуха навязчиво следовала за ней. У дороги уже стояла баба Риша. Женщины чуть заметно поклонились друг другу.

— Это кто ж сегодня приходил? — жестким голосом, без тени любопытства, спросила Валя. — Твоих внучек и не разберешь…

Баба Риша не ответила. Мельком глянув на цыганку, она к чему-то прислушалась.

— Что ж это творится-то, а? — громко воскликнула она.

Катя чуть бидон не выронила.

Это бабушка ей говорит?! За что? Она еще ничего не успела натворить! Подумаешь, за молоком сходить опоздала…

— И что это теперь будет?! — баба Риша, всплеснув руками, пошла вперед.

Катя осторожно повернулась. Рядом со старой цыганкой стоял высокий крупный мужчина. Лохматые темные волосы падали ему на глаза, нахмуренные черные брови сбегались к переносице, из-под них смотрели колючие глаза. Широкий нос, недовольная складка губ. Это был председатель колхоза, Василий Иванович Полозов. К нему-то и спешила бабушка.

Катя удивленно уставилась на председателя. Откуда он появился? Если приехал из правления, то почему не слышно было машины? Если шел пешком, то сначала он должен был пройти мимо Кати, а потом уже оказаться около цыганки. Если пришел из леса, то его было бы видно издалека. Не с неба же он свалился прямо на цыганку!

— Ты мне объясни, что ты там напридумывал? — не унималась бабушка.

В ответ председатель еще больше нахмурил брови.

— Кладбище там будет, Ирина Семеновна. — Голос у председателя был низкий, хрипловатый. — Правление выбрало это место. Сейчас тракторы все зачистят, и кладбище начнет функционировать.

— Функционировать… — Рядом с председателем бабушка казалась маленькой и хрупкой. — А ты людей-то послушал? Говорили тебе, не спеши, есть еще место на старом кладбище. Куда ты торопишься? Там и батюшка, и церковь, и земля освященная, и дома́ стоят далеко. А здесь-то, здесь? Что ж, теперь покойники в двух шагах от людей лежать будут?

— Не горячись, Семеновна. — Председатель горой сдвинулся с места. В этот момент он был очень похож на медведя. — Мы уже обо всем говорили. Большинство проголосовало «за». Привыкнете и к кладбищу.

— А детишкам-то как быть? — семенила рядом с председателем бабушка.

— Ничего с твоими детишками не будет. Ночью по чужим садам лазить не страшно, а в ста метрах от кладбища жить — страшно?

Катя попятилась к своей калитке.

Это была Ирина идея — отправиться ночью в соседнюю деревню за председательскими яблоками. В конце весны вредный Полозов распорядился вырубить крошечный лесок, отделявший деревенские усадьбы с картошкой от колхозного поля. Называли этот лесок любовно — карьки, что означало «на ходу». Был он светлым. Росли там тоненькие березки, осинки и маленькие елочки. Это было любимое место всей окрестной молодежи — здесь назначали свидания, ходили сюда жечь костры и печь картошку; горячими июньскими днями тут приятно было поваляться на травке, послушать кузнечиков, половить бабочек.

За неделю этот зеленый пятачок срубили и выкорчевали. Деревья оттащили к краю леса. На месте вырубки весь май цвели ландыши. Ничем не защищенные от солнца, растения быстро вяли. И еще долго торчали скрученные в трубочку коричневые сгоревшие листья.

Увидев это, Ирка и предложила отомстить председателю — посшибать в его саду все яблоки. Идея почти удалась — в сад они залезли, часть яблок оборвали. Но их кто-то заметил, и председатель недолго гадал, чья это проделка. Так что фраза про чужие сады относилась именно к ним.

Катя быстро юркнула за калитку и посмотрела на взрослых.

Вот еще придумали — кладбище под боком устраивать! Конечно, это идея противного Полозова. И за что он невзлюбил их деревню? Ну ладно, они ему еще устроят веселую жизнь!

Из ельника к дороге выбежала Ира. Катя отчаянно замахала ей руками, чтобы сестра не торопилась. Молоко из бидона плеснулось на шорты.

Ира заметила необычное скопление народа около их забора и остановилась. Старая цыганка, что-то бормоча себе под нос, с подозрением смотрела то на одну сестру, то на другую. Председатель, не дослушав бабу Ришу, махнул рукой и пошел через дорогу. Рядом с Иркой он остановился и что-то ей сказал. В ответ Ирка дернула плечом, тряхнула сандалиями, которые она держала в руке. Полозов скрылся за деревьями. Ира ехидным взглядом проводила его и только потом побежала к дому.

— Завтра приходите за молоком вместе, — громко приказала цыганка Валя сестрам и, шелестя юбками, направилась к своей калитке.

Бабушка ахнула, увидев мокрую одежду внучки:

— Ты где ж была-то?!

— В речку упала, — не моргнув глазом соврала Ира и, прищурившись, посмотрела на Катю: — А некоторые и в молоке купаются.

Кате ничего не оставалось, как показать сестре кулак и убежать в дом. Здесь она на ощупь прошла через темные сени, по коридору, где под лестницей, ведущей на чердак, стояла плита, и толкнула дверь в избу.

— Кира пришла, молока принесла, — послышалось с печки.

Двоюродный брат Пашка соизволил проснуться. Был он старше сестер на пять лет, считался взрослым и ночи напролет проводил в гуляньях. А потому и спал до полудня.

Любимых родственниц он различал не сразу и, чтобы не путаться, придумал им смежное имя, Кира — «К» от Кати, остальное от Иры.

— Хочешь, фокус покажу? — Пашка спустил ноги с печки.

— Хочу, — с готовностью отозвалась Катя, ставя бидон на стол.

— Только для этого нужна палка. Такая, потолще. — Он развел руками, показывая, какая должна быть палка. — Поняла?

— Поняла!

Катя метнулась за порог, хлопнула дверью террасы, скатилась по ступенькам. От смородины прут не подойдет, у яблони она ветку не сломает. Может, швабру взять?

— Опять? — Рядом с ней стояла Ира.

Катя топнула ногой, запуская швабру в огород.

Сколько можно попадаться на одну и ту же шутку! Когда брату хочется избавиться от надоедливых сестер, он неизменно посылает их за чем-нибудь — за палками, за листьями березы, за песком…

Катя кинулась обратно в избу. Пашка сидел на диване и прямо из бидона допивал молоко.

Обидно до жути!

— Лопнешь! — зло выкрикнула Катя.

— Не успею. — Пашка кулаком вытер молочные усы. — Как водичка? — весело взглянул он на вторую сестру.

— Мокрая, — ответила Ира, залезая на печку за сухой одеждой. — Пойдешь купаться, станешь тонуть, нас не зови.

— С чего это я буду тонуть? — Павел добродушно улыбался, как кот, наевшийся сметаны.

— Литр молока утащит тебя на дно, — выдала свой приговор Ира.

— Ничего, я как-нибудь договорюсь с местными водяными, чтобы они меня поддержали, — благодушно ответил брат.

— Иди, они тебя как раз на берегу заждались! — крикнула Ира, скрываясь за занавеской в комнате.

— Правда, что цыганка Валя колдунья? — спросила Катя, усаживаясь рядом с братом на диване.

Она его немножко любила. Совсем крошечку. Поэтому про выпитое им молоко тут же забыла. Главное, что ее не гонят, а можно вот так тихо посидеть около него, такого большого, сильного, способного делать абсолютно все. Пашка мог даже на руках ходить. Во!

— Глупости, — отозвалась из-за занавески Ира. — Так могут думать только маленькие девочки.

— Даже если она колдунья, — Павел отодвинул от себя бидон, — молоко у них вкусное. Хотя, скорее всего, отравленное.

— Как отравленное? — От ужаса у Кати вытянулось лицо. Мало того, что дома у них странные вещи происходят, они еще и людей хороших травят!

— Ты что, не знаешь, что все цыгане только тем и занимаются, что изводят людей? — оживился Павел. — Однажды темной-темной ночью они выйдут из своего дома и отправятся в темный-темный лес. Там раскопают черный-черный холм. Достанут черный-черный гроб. Под крышкой на черных-черных подушках будет лежать белый-белый зуб. Его они бросят в свое черное молоко, и оно станет белым. Как будто нормальным. А на самом деле оно черное, ядовитое! Выпивший такое заколдованное молоко навсегда становится рабом цыган. Он прибегает к ним по первому зову, они кормят его останками убитых людей. И чем дольше человек у них служит, тем заметнее он превращается в большого страшного волка. Тот волк снует среди людей под видом собаки и, если учует в толпе знакомый запах того, кто раньше уже пил отравленное молоко, кидается на этого человека и тут же загрызает его… Быстро смотри — вот он! — заорал Пашка, подталкивая сестру к окну.

Вдоль дороги бежала серая собака. Дойдя до их дома, собака остановилась, поглядела в их окно и вдруг совершила огромный прыжок в Катину сторону.

— А-а-а!

Катя руками и ногами резко оттолкнулась от подоконника, соскользнула с дивана, больно ударилась виском об угол стола и упала на пол.

Ира вылетела из-за занавески.

— Ты чего, совсем офонарел?! — заорала она, со злостью глядя в довольное лицо брата.

Катя тихо выла, пытаясь одновременно потереть бок, макушку и коленку.

— Вставай, хватит реветь, — потянула ее за руку сестра.

— Я видела, собака в мою сторону как прыгнет, — сквозь всхлипывания пыталась оправдаться Катя. — Значит, я тоже молоко отравленное пила?

— Не было ничего, — Ира мельком взглянула в окно — никаких собак, путь свободен.

Катя, надув губы, посмотрела на брата.

— Как же ты их молоко пил, если оно ядовитое? — жалобно спросила она. — Теперь ты тоже превратишься в собаку!

— На меня их молоко не действует. — Пашка почесал кадык, закатил глаза под потолок и нараспев произнес: — Я его, знаете, сколько уже выпил? Поэтому давным-давно стал… вампиром!

Оскалившись, Пашка прыгнул на сидевших у стола сестер. Катя с Ирой взвизгнули, шарахнувшись в разные стороны. Брат довольно захохотал.

— Маленькие вы еще, — хмыкнул он, потягиваясь. — В сказки верите. Ерунда все это — колдуньи, не колдуньи… А вот то, что наш председатель — жук навозный, это есть. Надо же! Устроить кладбище у нас под боком! Такой лес испоганить! И за что он так не любит нашу деревню?

— Ну, что еще произошло? — на пороге появилась бабушка.

Павел сразу же отодвинул от себя бидон, выбрался из-за стола.

— Это тебе, — нашлась Ира, выставляя из-за дивана банку с начавшей вянуть кувшинкой.

— Так вы в болоте купались или на речке? — Баба Риша подошла к столу, заглянула в бидон. — А молоко где?

Пашка проскочил мимо нее, всем телом налег на тяжелую дверь, выпадая в темные сени.

— Баба Риша, цыганка Валя — колдунья! — вдруг выпалила Катя, поднимаясь с пола.

— Сплюнь, — недовольно покачала головой бабушка. — Какая она колдунья? Так, видимость одна. Погадать, пошептать — это она еще может. Какое у нее колдовство? Ты лучше скажи, что натворила? Вылетела из Валиного дома как угорелая. И она все твое имя у меня выпытывает… Что такое, глаза почему опять красные?

— Бабушка, она меня съесть хочет, — заканючила Катя, вспомнив Пашкин рассказ. — И молоко у нее ядовитое. Давай не будем больше у них ничего брать!

— Да что ж ты все выдумываешь! — бабушка всплеснула руками. — Где ты этого набралась?

— Я видела, как цыганка Валя председателю что-то наколдовывала.

— Что?! — Ира во все глаза уставилась на сестру.

— Откуда ты только это берешь! — недовольно поджала губы баба Риша. — Председатель из леса вышел, а не из цыганского дома. Что ты на людей наговариваешь?

— А чего, вообще никаких колдунов нет? — Катя не поверила словам бабушки. Что же она тогда видела? Кто кому обещал исполнения всех желаний?

— Сейчас — не знаю, раньше — были. — Баба Риша загремела посудой, собирая стол к обеду.

— А что было раньше? — встрепенулась Ира.

— Раньше много чего было, — нехотя вымолвила бабушка. — Не знаю я. Вроде была здесь какая-то… Давно только.

— Правда, что колдуны после себя должны учеников оставлять? — спросила Ира, показывая, как много она обо всем этом знает.

— Да что ж вы за разговоры ведете? — вновь удивилась бабушка. — Нашли о чем беседовать! Колдуньи вы мои! А ну, марш руки мыть!

Сестры выбежали на улицу.

— Ты чего к ней с колдунами пристала? — Ира первой потянулась к носику рукомойника.

— Так. — Катя взяла кусок мыла. — Показалось кое-что. О чем тебя председатель спросил?

— Вкусные ли были яблоки.

— А ты?

— А я сказала, что в июле они еще кислые, — довольная своей находчивостью, улыбнулась Ира.

Катя хотела засмеяться вслед за сестрой, но смех застрял у нее в горле. У калитки стояла цыганка Валя.

И тут с Катей что-то произошло. Вроде бы она продолжала стоять около рукомойника, по ее ладоням текла вода. Но все это было как будто ненастоящим. Декорацией, нарисованной на картоне.

В реальности же порыв ветра пригнал на небо огромную тучу. Светлый день стремительно превратился в тревожный вечер. Цыганский дом вытянулся и потемнел. Из его окон пополз черный туман. Его волны обнимали траву и деревья, отчего зелень скукоживалась и чернела. Туман просочился сквозь забор и потек по бабушкиному огороду, убивая все на своем пути.

Катя хотела закричать, дернулась — острая боль пронзила ее ноги. Огромный капкан железными зубцами сдавил ее, пробил кожу. От ужаса, что она не сможет сдвинуться и черный туман задушит ее, Катя открыла рот, чтобы закричать, но крик не получился. Он потонул в вязком воздухе, не долетев до вдруг взявшихся откуда-то деревьев. Они стремительно прорастали на грядках — темные елки, мрачные осины, густые дубы. И вот уже вместо огорода и домов встал черный лес. Уши заложило от протяжного воя.

«Волки!» — шарахнулась в ее голове страшная мысль.

Вой приближался. Катя вертела головой, надеясь, что она увидит волка раньше, чем он прыгнет. Огромный серый зверь с шорохом вылетел из-за темных стволов.

«Это же собака», — мелькнуло у Кати в голове. «Собака» нехорошим взглядом посмотрела на жертву, клацнула зубами и прыгнула. Прыжок был таким долгим, что Катя успела рассмотреть каждую ворсинку на оскаленной звериной морде. Что будет, что будет! Наверное, это очень больно…

Страх пронзил ее ледяной стрелой от макушки до пяток. В ту же секунду волк упал лапами ей на грудь. Деревья кувыркнулись у нее перед глазами, промелькнул рукомойник…

И оказалось, что Катя сидит на земле. Над ней склонилась Ира.

— Ты чего? — испуганно спрашивала она, хватая сестру за руки.

Катя вскочила, глянула в сторону забора. Никого. Коснулась ноги. Целая.

— Показалось, — хрипло прошептала она, чувствуя, как сильно пересохло у нее во рту.

— А падаешь-то от чего? — теребила ее сестра.

— Ерунда какая-то привиделась…

По Катиной спине вновь пробежал холодок. Она посмотрела в ясное небо. Ни тучки. На цыганский дом. Такой же, как и раньше.

— Идем отсюда, — повлекла она сестру за собой.

— Что это было-то? — Ира шла следом, стряхивая с пальцев капли воды.

Дойдя до коридора с плитой, Катя резко остановилась и шепотом пересказала сестре все, что произошло в цыганском доме.

— Показалось!.. — не поверила ей Ира.

— А председатель откуда взялся? Его не было. Я сама видела!

— Из-за дома вышел.

— Тогда получается, что он не вышел, а выбежал. Ты представляешь этого медведя бегающим?

Ира прыснула.

Глава 2. Цветы на окне

Полозов стал председателем полгода тому назад. Приехал из райцентра, до этого о нем никто и не слышал. Был он одинок и нелюдим, большой красивый дом, выделенный правлением для нового председателя, внешне казался нежилым. А внутрь мало кто заглядывал. Председатель сам гостей не приглашал, и к нему никто не напрашивался. Жил Полозов в соседней деревне Караулово, стоявшей в стороне от дороги, ближе к реке.

Василий Иванович вел себя как-то не по-председательски — на машине ездил мало, все больше пешком ходил, дотошно вникал во все дела. Несмотря на его большую занятость, огород у него был ухоженный, яблони весной цвели лучше всех, хотя никто никогда не замечал хозяина копающимся в земле.

За Вязовню, где жили сестры, Полозов взялся всерьез — карьки, кладбище, болото. Поговаривали, что поля между деревней и рекой хотят отдать дачникам. Местные тихо возмущались, но ничего не предпринимали.

Сестрам было жалко родных мест. Каждое лето они проводили в деревне, излазили тут все овраги и перелески, с закрытыми глазами могли ходить по лесу, заранее знали, где созреет самая спелая земляника, под какой елкой найдется толстомясый белый гриб. В речке купались с утра и до вечера, а потом всю ночь сидели с деревенскими у костра, слушали местные байки и сплетни.

Грядущее осушение болота расстроило их больше всего. А как же кувшинки? А как же головастики? А как же ночные лягушачьи концерты? И что станет с колодцем? Вдруг он пересохнет? Где тогда деревня будет брать воду? Не на речку же бегать с ведрами!

После обеда сестры на велосипедах поехали в соседнее Караулово. Помешать председателю они не могли — кто они такие, чтобы лезть в дела взрослых? — но как-то выказать свое недовольство они были просто обязаны.

Дом Полозова с красной покатой крышей и красивыми наличниками на окнах казался таким же нелюдимым и мрачным, как и его хозяин. Сестры несколько раз объехали вокруг усадьбы — по центру изба, сзади огород с картошкой и луком, спереди сад — яблони, вишни и сливы, за забором гуляют четыре облезлые курицы.

Рядом с председательским стоял дом их подружки Женьки. Был он немного скособоченным и облезлым, но выглядел вполне жилым. Не то что некоторые хоромы…

Сестры бросили велосипеды в кустах и повисли на заборе.

— Что бы здесь такое сделать…

Ира вглядывалась в окна. Подоконники были плотно уставлены цветами в горшках. За ними и не разглядишь, что в комнатах творится.

— Может, его картошку выкопаем? — задумчиво предложила Катя. — Ранний урожай…

— Долго, — не согласилась сестра, — возиться много придется. Нужно что-нибудь быстрое.

— Быстро — это стекла в доме побить.

— Дура, это уже хулиганство будет. — От настроя сестры Иру передернуло. Лучше бы они сюда вообще не приезжали.

— Тогда заклеить их бумагой, — выдала Катя очередную идею.

— Другое, — буркнула старшая, не спуская глаз с окон.

— А чего ты командуешь? Придумывай сама!

Катя спрыгнула с забора, поднялась на крыльцо, потянула за ручку двери.

— Закрыто, — себе под нос пробормотала она.

— Здрасте, заходите, пожалуйста, — съязвила Ира. — Так тебя и ждут.

— А интересно, как он живет… — не унималась Катя. Горшки на окне — и здесь, они не давали рассмотреть пемещение террасы.

— Размечталась, — ехидно бросила Ира. — Слезай с крыльца, пока тебя не заметили.

Сестра нехотя вернулась к калитке.

— Может, задняя дверь открыта… — как бы между делом произнесла она.

— Там собака, — покачала головой Ира. Надо было уходить. Что-то неприятно-тревожное витало в воздухе.

Катя осторожно заглянула за угол дома. Между проходом к заднему крыльцу и калиткой, выходившей на огород, стояла будка, из нее торчала длинная железная цепь. Без собаки.

— Нет ее!

Катя, не таясь, выбежала на пятачок за домом. От охватившего ее ощущения свободы и безнаказанности она громко расхохоталась:

— Пошли морковку у него подергаем и развесим как букеты перед окнами! — радостно запрыгала она.

— Не пойдем! — упрямо повторила Ира.

Ей уже хотелось уйти и вытащить сестру. Одно дело ночью яблоки таскать, другое — портить огород. Бабушка их за это не похвалит… Ой, поймают их, как пить дать поймают!

Ира смотрела на председательский огород, когда рядом с ней кто-то заворчал. Грохнула цепь. Она еще не сообразила, что происходит, а ноги уже вынесли ее обратно к саду. Вслед за ней рванул огромный лохматый пес. Он вытянул цепь, задыхаясь, повис на ошейнике. Огромные черные глаза горели яростью, морда щерилась белоснежными клыками, уши стояли торчком, серая шерсть на загривке вздыбилась. При каждом новом рывке будка подпрыгивала.

— Катька!

Ира отбежала так, чтобы собака ее не достала.

Страшный зверь! Такой в лесу попадется — решишь, что это волк.

— Катька!

— Чего? — плаксиво отозвалась она из глубины заднего двора.

Собака метнулась на голос. Катя взвизгнула, забираясь на низенькое заднее крыльцо.

— Убери ее от меня!

На лай пса откликнулись собаки в соседних дворах.

— Она тебя укусила? — Ира встала на цыпочки, пытаясь разглядеть сестру.

— Нет. Что теперь делать-то?

Собака начала скакать из стороны в сторону. Ира с ужасом наблюдала, как раз за разом будка отрывалась от земли все больше и больше. Еще чуть-чуть, и собака сорвется с места вместе со своим домиком.

— Посмотри, задняя дверь открыта? — крикнула Ира, прячась за угол, чтобы собака перестала обращать на нее внимание.

— Ирка, ты куда?! — долетел до нее плачущий голос.

— Ты дверь проверила?

— Я боюсь…

— Дура!

От невозможности помочь сестре, от ощущения собственного бессилия Ира взбежала на крыльцо и толкнула входную дверь. Заперто было крепко, дверь не шелохнулась. Лай собаки резко оборвался — Катя то ли спряталась, то ли смогла войти в дом. Цепь заскребла по железу, значит, собака забралась обратно в будку.

Куда же делась Катька?

А Катька тем временем стояла в абсолютной темноте. После яркого солнца в кромешной тьме сеней ничего рассмотреть было нельзя. Она вошла через незакрытое заднее крыльцо. Сильная пружина вернула дверь обратно. Громкий хлопок эхом отозвался в разгоряченной Катиной голове, сердце попыталось выскочить из-под футболки.

— Катя!.. — отголоском долетел до нее голос сестры.

— Сейчас, сейчас… — пробормотала Катя, делая неуверенный шаг вперед.

Собака перестала лаять и загремела цепью.

Катя пошла во мрак. Но вот ее глаза начали что-то различать: то ли ящик, то ли шкаф в углу справа, на полу горой наваленные мешки, черный провал слева. Кажется, впереди была дверь в дом. Катя вытянула руки и двинулась в ту сторону.

Пол пискнул, по голой ноге скользнуло что-то мягкое и теплое. Катя завизжала, потеряла равновесие и упала. Но не на пол. Под ее задом оказалось что-то колючее и жесткое. Холстина. Значит, это действительно мешки.

Писк повторился.

Мыши! А может, и крысы!

Катя вскочила и бросилась к двери. На ее счастье, это оказалась именно дверь. За нею шел узкий коридор между печью и стеной. Здесь было светлее. Катя разглядела высокий беленый бок русской печки.

— Тик-ток, тик-ток, — отсчитывали секунды быстрые ходики.

— Бум-бах, бум-бах, — тут же подстроилось под их ритм ее сердце.

В доме стояла жуткая тишина.

— Ой, мамочки, ой мамочки, — зашептала Катя, чтобы хотя звуками собственного голоса убить наступающую панику.

— Катька! — вновь позвала ее Ира.

— Иду!

Катя вышла из-за занавески в широкую кухню. Стол. Два стула. А по стенам большие черно-белые фотографии. Это было настолько неожиданно, словно не карточки Катя увидела, а живые люди сошли к ней с отпечатков.

— Катька!

— Иду, — прошептала Катя, но вместо того, чтобы пойти направо, к двери на террасу, а оттуда на улицу, она почему-то пошла налево — к занавеске, отделявшей кухню от залы.

Она даже входить не стала, только глянула в щелочку.

Глянула — и замерла. Потому что на нее в упор посмотрел… медведь. Огромный черный глаз, оскаленная морда, желтые острые зубы.

Больше ничего рассмотреть Катя не успела. Она пролетела мимо мрачных портретов черных людей, чуть не снесла дверь на террасу — она не ожидала, что та так легко откроется.

— Ира! Ирочка! — орала младшая, борясь с тугой щеколдой.

— Катя! — забарабанила с другой стороны в дверь ее сестра.

Щеколда поддалась, прищемив Кате палец, хрустнул в замке ключ.

— Ира! — плакала Катя.

— Катя, — задохнулась от внезапного страха Ира.

Вместе они скатились с крыльца и побежали к лежавшим в траве велосипедам.

Ира даже предположить не могла, что ее сестра способна так быстро вертеть педали. Катя с места взяла хорошую скорость и уже через мгновение скрылась из виду. Оставив сестру глотать вяло оседающую пыль.

Остаток дня Ира искала Катю. Домой младшая не заезжала, у соседей ее не было. Только под вечер Катя отыскалась на реке. Она сидела на берегу, опустив ноги в воду, коленки ее сверкали свежими ссадинами.

— Ну, и где тебя носило? — Ира села рядом с ней.

— Только никому не рассказывай, — испуганно прошептала Катя.

— Дура! — Другого ответа у Иры не было.

Домой сестры пробирались уже в сумерках. Встретившийся им на реке Пашка сказал, что про них сто раз спрашивала баба Риша и еще зачем-то забегал Артур, соседский цыганенок. Втаскивая велосипеды в калитку, сестры с опаской поглядывали на соседний дом. Во всех комнатах там горел свет, орала музыка, громко смеялись. Кате показалось, что у их общего забора кто-то стоит.

Сестры бросили велосипеды во дворе.

— Явились, гулёны, — бабушка попыталась напустить на себя строгий вид. — Где были? А коленки-то где разодрала?! — ахнула она, увидев Катины «боевые раны».

— С велосипеда упала, — буркнула Катя, с ногами забираясь на диван.

— Упала… — проворчала бабушка. — Носитесь как угорелые. Хоть бы смотрели, куда летите! И кто это за стол с грязными руками залез?

Сестры нехотя пошли на улицу. После всего пережитого улица показалась им зловещей, готовой выкинуть новую пакость.

Так и случилось.

— Не ушиби!

На крыльце стоял Артур и зачем-то смотрел на лежавшие в траве запыленные велосипеды.

— Ты зачем пришел? — напустилась на него Ира. Вот так зазеваешься, а завтра велосипеда не будет!

— Привет! — Артур блеснул белозубой улыбкой. — Меня мать послала. Кто из вас приходил за молоком? Оставили.

На его раскрытой ладони что-то сверкнуло. Катя наклонилась рассмотреть.

— Это не мое, — сказала она неуверенно.

— Да ты посмотри как следует. — Цыганенок сунул Кате большую блестящую заколку. — Никто, кроме тебя, это оставить не мог.

— До меня, значит, оставили. — Катя перебросила заколку обратно и руки спрятала за спину, чтобы больше ей ничего не пихали. — Ир, ну скажи, это не моя заколка!

— Да? — Артур покрутил заколку между пальцами. — Я думал, твоя. Весь вечер вокруг дома ходил. А может, Маринина? Она любит всякую дребедень.

— Все выяснил? — начала наступать на него Ира. — А теперь катись отсюда!

Артур без возражений развернулся и исчез в сумерках. Только кусты зашуршали.

— Ходят тут, — вслед ему проговорила Ира и с разворота хлестнула Катю полотенцем. — А ты-то куда лезла?

— Ты чего? — возмутилась Катя.

— Того! — Ира кинула полотенце на рукомойник и взбежала по ступенькам. — Он приходил узнать, кто молоко брал! Ты ему сама и сказала.

— Ой, мамочки! — ахнула Катя. — Я случайно. Честное слово, случайно! Что теперь будет?!

— Честное слово тебе не поможет, — жестко произнесла сестра. — Заколдует тебя Валя, в мамонтенка превратит!

— Не хочу в мамонтенка… — со слезами в голосе протянула Катя.

— Не ори!

— Я не ору. Страшно только…

— Да ладно… Жили себе, и ничего не было. С чего это вдруг что-то начнется?

— Тебе легко говорить… Не твое имя Артур узнал!

— Если тебе говорить тяжело — молчи, — отрезала Ира.

Сестры вернулись в избу с надутыми губами и весь оставшийся вечер друг с другом не разговаривали.

После ужина бабушка сразу отправила их спать. Но они долго не могли уснуть, ворочались на большой кровати, прислушивались к тому, как рядом вздыхает во сне бабушка, как хлопает дверью бегавший туда-сюда Пашка. Уснули они одновременно, как обычно у них и происходило, и снилось им почти одно и то же.

Сон их был тревожным. Они метались по кровати, сдергивая друг с друга одеяло. Так же метался их яркий сон. Все началось с разноцветного круговорота. Из смешения красного, синего, зеленого и желтого цветов появился лес, высокий и светлый.

Из-за деревьев вверх бьют лучи солнца, оглушительно кричат птицы, бабочки мельтешат, мешают разглядеть дорогу. Они бегут. Бегут быстро, так быстро, что только мыски ботинок мелькают перед глазами. Широкая дорога петляет между деревьями… Березы, елки, березы, елки. Скоро впереди будет просвет, и они побегут еще быстрее. А дорога как будто липнет к ногам, и все тяжелее дается следующий шаг. Но им надо туда, на опушку, надо торопиться. Птицы назойливо кричат, не позволяют остановиться, бабочки крыльями застилают глаза. А впереди их ждет что-то страшное. Оно их убьет, оно задушит! Поэтому надо разворачиваться и бежать обратно. Но этого сделать уже никак нельзя. Солнце поднимается высоко. Жарко. Нестерпимо жарко. Нечем дышать…

Но вот они уже на опушке. Тонкий ручеек бежит по краю леса, через него перекинута доска. А дальше — поле, круглится холм, и вместе со склоном холма поднимается деревушка. Небольшая, домов на двадцать. А дальше — опять поле и лес. И что-то там, на этом поле, происходит. Да, да, им нужно именно туда — собраться с силами, добежать, и уже ничего их больше пугать не будет.

В этом месте они разделяются. Ира во сне легко отталкивается ногами от земли и, быстро-быстро взмахивая руками, летит через холм к полю. А Катя остается. Земля как будто застыла. Катя бежит, но не двигается с места. Наоборот, лес опять приближается к ней, тянет к себе, пытается схватить и задушить ее. Нечто идет на нее из этого леса. Она знает, что оборачиваться нельзя, ни в коем случае нельзя! Но она все же мельком оглядывается и видит, что лес смотрит на нее большими зелеными глазами. По дороге кто-то идет. Серая тень мелькает между стволами, блестит собачий оскал. Рядом с большим серым волком идет маленький мальчик. Катя разворачивается, чтобы убежать, но перед ней стоит цыганка Валя. В полной тишине бряцают браслеты, шуршат разноцветные юбки.

Только бы она не коснулась Кати, только бы!..

Горячая сухая ладонь ложится на Катин лоб. Душно. Катя отшатывается от цыганки, спотыкается, падает. А ладонь все держит ее за лоб. Уже и цыганки нет — исчезла. Издалека доносится смех мальчика. Горячие пальцы сжимают виски…

— Катька, что с тобой? Баба Риша, баба Риша!

Катя с трудом открывает глаза. В окнах светло. Уже утро? Но почему ей так хочется спать? И глаза режет от света…

— Катька!

Мелькнуло Ирино лицо — и провалилось в туман.

Глава 3. Дорога через лес

У Кати начался жар. Она металась по кровати, прятала голову под подушку, не отвечала на вопросы сестры. Ира тормошила ее, пробовала поднять. Но Катя бессильно повисала у нее на руках.

— Заболела, голубушка, докаталась. — Над Катей стояла бабушка. — А я говорила: не носитесь как угорелые! Все вам жарко. Вот и продуло неизвестно где. Ты-то себя как чувствуешь? Вчера вся мокрая пришла.

— Нормально, — ответила Ира, прислушиваясь к своим ощущениям. Обычно сестры болели вместе, но в этот раз никакой болезни Ира не почувствовала.

Раздвинулись занавески. На пороге появился заспанный Павел.

— Чего тут у вас? — спросил он, моргая сонными глазами.

— Проснулся? — откликнулась бабушка. — Собирайся, в город поедешь, купишь лекарства.

— Какие лекарства? Я у вас доктор, что ли?

— Поговори у меня! — погрозила ему пальцем баба Риша. — И Ирку с собой возьмешь. Нечего ей у постели больной крутиться.

Пашка еще пытался возражать, но его вместе с Ирой выставили в кухню, напоили чаем и вручили список необходимых лекарств. Пашка всем своим видом показывал, что ехать он никуда не хочет. Он зевал, почесывался, тянулся, специально надел футболку задом наперед, попытался уснуть за столом. Но все это ему не помогло. Он оказался на улице рядом со своим пыльным мотоциклом. На заднем седле возилась Ира.

— Все, едем, — в последний раз вздохнул Пашка и вставил ключ в замок зажигания. — С вами, мелюзга, сплошные проблемы! И как можно ухитриться заболеть летом?

Ира притихла. Она тоже не могла понять, почему заболела Катька. Они вчера весь день были вместе, много не купались, нигде не замерзали. Уж если кому и заболевать, так ей, Ирке. Это ведь она в болото свалилась, а потом бегала по деревне в мокрой одежде.

А если Катька заболела не просто так?

Додумать эту мысль Ира не успела, потому что мотоцикл сорвался с места и, оглашая окрестности победным треском, помчался по ухабам. Они проехали мимо цыганского дома, мимо развороченного края леса, где тракторы готовили площадку под кладбище. Дальше на много километров дорога шла через лес. Кусты, березки, елки, сосны смазались в одну зеленую ленту, все звуки перекрывал треск мотора, а глаза приходилось зажмуривать, потому что сильный поток воздуха не позволял смотреть вперед.

Лес расступился. Они проехали мимо автобусной остановки, свернули с дороги на проселок и покатили по пустым улицам городка.

Кременки городом назвали по ошибке. Был он крошечным, состоял из одной улицы и множества трехэтажных домов, разбросанных без всякого порядка. У дороги располагался рынок, рядом магазин, почта, поликлиника и аптека. Вот, наверное, и весь город.

Пашка высадил Иру возле аптеки, по буквам прочитал ей название необходимых таблеток, дал деньги, список и подтолкнул к двери.

Когда Ира вернулась, нагруженная лекарствами, с полными карманами мелочи, рядом с Пашкой и мотоциклом толпился народ. Ира недовольно поморщилась — брат обладал поразительной способностью заводить знакомства в любых местах. Был он парнем высоким, красивым, с темными вьющимися волосами, худым остроносым лицом и широкой, подкупающей своей искренностью, улыбкой. Знакомых у него было огромное количество. Появлялись они мгновенно. В деревне сестрам проходу не давали друзья и приятельницы старшего брата. О нем спрашивали, его искали, им интересовались.

Ира недовольно почесала нос. Если честно — не будь Павел ее двоюродным братом, она бы тоже в него влюбилась. Что ни говори, а был он очень даже симпатичным. Но из-за Катьки Ира этого не делала. Достаточно одной влюбленной сестры.

Ира спрыгнула со ступенек, продралась сквозь толпу стоявших вокруг мотоцикла ребят.

— Ну что, все в порядке? — бодро спросил Пашка.

— Все, — буркнула Ира, ссыпая коробочки и баночки в специальную мотоциклетную сумку. — Поехали.

Пашкино лицо вдруг изменилось, он грустно посмотрел в сторону дороги.

— Кирк, слушай, а может, ты пешком дойдешь? Всего десять километров.

От такого неожиданного предложения у Иры рот открылся.

— Ты что?! — только и смогла сказать она.

— Понимаешь, у меня тут дело небольшое. Я никак не могу сейчас уехать. А тут — напрямки, через лес, — ты и за час доберешься.

— Какое дело? Совсем обалдел? Нас бабушка ждет!

В толпе хихикнули.

— Там Катька больная! — перешла на крик Ира. — Ты что, полчаса не можешь потратить? Ехать-то всего ничего!

— Не могу, — разозлился Павел. — Говорю же, дело у меня!

— Ты привез, ты и отвози, — отрезала Ира. — А то я все бабушке скажу, она тебя вообще из дома выставит!

Сестра забралась на мотоцикл, скрестила на груди руки.

Все, ее теперь никто с этого мотоцикла не сдвинет. Ишь, чего придумал! Пешком идти? Захоти она пойти в лес, ей совершенно необязательно ехать за этим в такую даль, как Кременки.

Пашка развернул сестру к себе и, глядя ей в глаза, доверительно произнес:

— Не едет он, сломался. Поняла?

— Как не едет? — растерялась Ира. — Только что тарахтел.

— Смотри!

Павел повернул ключ в замке зажигания, дернул рычаг. Мотор чихнул и смолк. Он еще раз толкнул педаль, вынул и снова вставил ключ. Мотоцикл молчал.

— Видишь? — развел он руками. — Его чинить надо.

— Чини, — миролюбиво согласилась Ира и слезла на землю.

— Ладно, сейчас мы с тобой его чинить будем, — под нос себе пробормотал брат, обходя мотоцикл кругом. — Палка нужна. Такая, побольше. — И он показал руками, какая нужна палка.

Ира с готовностью крутанулась на пятках, окинула площадь взглядом, прикидывая, где в этом городе можно найти подходящую палку. У березы, что ли, ветку отломать? Куда он ее засовывать собирается?

За ее спиной раздалось тарахтение.

Ну сколько можно попадаться на одну и ту же шутку!

Ира чуть не заплакала от обиды. Пашка скрылся за углом. Стоявших рядом с ним ребят как ветром сдуло. Ира осталась одна, у ее ног лежал пакет с лекарствами. Она зло пнула сумку ногой.

Ну что ты будешь делать! По дороге топать десять километров — это два часа. Через лес быстрее. Если не собьется с пути, то через час будет дома.

Надо же — так влипнуть! А кто бы сомневался, что Павлентий так поступит?

— Попала ты, — услышала Ира чей-то насмешливый голос.

Высокий черноволосый прыщавый парень довольно улыбался во весь свой щербатый рот. Исцарапанные руки держали руль большого велосипеда с рамой. Что-то допотопно-древнее. Такой у Артура был. Только он пока до педалей не доставал, поэтому просовывал ногу под рамой.

— Ну, и чего ты здесь стоишь? — Ира подобрала сумку. — Давно по шее не получал?

— Ты сначала догони, а потом до шеи дотягивайся, — хмыкнул парень.

Он сплюнул и не спеша покатил прочь. Ире оставалось только смотреть на его тощую спину и потертый багажник велосипеда.

— Слушай, — она побежала за парнем, — тебе чего, делать нечего?

— Почему нечего? — обиделся парень.

— Ты местный? — В голове у нее родилась блестящая идея.

— Нет. Я из Воронцовки. Бабка у меня там.

Ира вздрогнула. Их с Катькой фамилия была Воронцовы. А здесь рядом, оказывается, есть Воронцовка! Воронцовка… Когда-то она про нее слышала.

— Где это?

— Там, — парень махнул рукой. М-да, Вязовня совсем в другой стороне.

— А я — оттуда. — Ира постаралась показать так, чтобы их деревни оказались примерно в одном направлении.

— Да знаю я. — Парень собрался снова отвернуться от Иры. — Этот, на мотоцикле, говорил, что вы из Вязовни. Он кто тебе?

— Брат, двоюродный, — как можно более ласково произнесла Ира и вкрадчиво спросила: — Ты сейчас куда?

— Не собираюсь я тебя везти! — фыркнул парень, угадав Ирину мысль. — У меня и здесь дел хватает.

Ира посмотрела на лес. Не хотелось ей через него идти! И одежда у нее неподходящая, и платка — на голову повязать — с собой нет. А сейчас в лесу одни клещи, вычесывай их потом из волос да вытрясай из одежды.

— Погоди, — Ира вцепилась в багажник велосипеда, — здесь ехать пятнадцать минут. А у нас в деревне речка есть, бабушка тебя обедом накормит.

— Меня дома ждут. — Парень демонстративно уселся в седло, поставил ногу на педаль.

— Я тебя с сестрой познакомлю, мы близнецы. — Ира пустила в ход свой последний козырь. — Видел когда-нибудь близнецов?

— Близнецы? — с сомнением покосился парень. — Совсем похожи?

— Абсолютно! — Ира так активно закивала, что голова ее чуть не оторвалась от шеи. — Поехали, покажу!

Парень заколебался. Он с неохотой слез с велосипеда, посмотрел сначала на дорогу, потом на лес, тяжело вздохнул… И согласился.

— Поехали, — кивнул он, разворачивая велосипед к дороге. — Был я как-то в вашей Вязовне, неинтересное место.

— Твоя Воронцовка лучше? — заторопилась Ира.

— Там всякое происходит, — загадочно ответил парень, подождал, пока Ира устроится на багажнике, и толкнул жалобно скрипнувшую машину. — А чего ты без сестры?

— Заболела она.

— А…

Больше они ничего не успели друг другу сказать. Велосипед отъехал от злополучных Кременок. Как только дома скрылись за деревьями, в машине что-то трыкнуло, и она вильнула, сбрасывая с себя наездников.

— Ты чего! — Ира сидела на земле, сквозь слезы рассматривая свои содранные ладони. Парень, не обращая на нее внимания, удрученно глядел на велосипед. Из заднего колеса со свистом выходил воздух.

— Все, приехали, — равнодушно произнес водитель, как будто ему было все равно, целый у него велосипед или сломанный.

— Что ты теперь будешь делать? — Ира очень удивилась спокойствию парня.

— Пойду обратно. — Парень встряхнул свою машину, звякнув всеми железками, которые там были. — Может, придумаю, как починить.

Парень уходил от Иры, а она сидела на земле и тупо смотрела на его тощую спину. Велосипед смешно подпрыгивал, моталось спущенное заднее колесо, руль вырывался из рук.

Сумка!

Она подскочила. Надо же, она прямо на сумку упала!

Ира осторожно заглянула внутрь. Помятые коробки, разорвавшаяся упаковка пузырька, раздавленный брикет с травами, рассыпанная мелочь. Ничего страшного. Ира еще раз все перетрогала, и тут ее пальцы коснулись чего-то мягкого. Бинт? Вата? Она ничего такого не покупала.

Что это?

На свету это «что-то» оказалось невзрачной тряпкой грязно-рыжего цвета, похожей на платок. Края затерты, но на них еще заметны петухи, в крике задравшие вверх головки, в центре что-то круглое. Когда-то платок — если это действительно платок — был весь пронизан серебряными нитями, сейчас они истерлись, обрывки их торчали то здесь, то там, похожие на тонкие проволочки.

Спасибо, добрый Паша! Если он заранее знал, что бросит ее в Кременках, и специально положил в сумку платок, чтобы ей удобнее было идти через лес, то, вернувшись, она его убьет. Она устроит ему сладкую жизнь! Поспит он теперь до двух часов дня на печке! Ох, поспит!.. Будет чинить свой мотоцикл все оставшееся лето! Палками подходящего размера.

Ира нацепила на голову платок, так туго завязав узел под подбородком, что старая ткань треснула. Петухи на завязанных концах платка гордо вытянули клювы.

Ждать автобуса — время терять. Даже если он и приедет, то будет битком набит дачниками, и она в него не влезет. Идти по дороге — два часа глотать пыль. Остается одно — лес.

И она шагнула в придорожные кусты. Если принять за факт, что деревня находится где-то там… Там… в противоположной стороне от солнца, то скоро она выйдет к знакомым местам, хоженым и перехоженным в поисках ягод и грибов. Вот только она не привыкла ходить одна. Всегда и везде они были с Катей — вместе шли в школу, вместе прогуливали, вместе участвовали в проделках.

Как там Катька?

Ира пересекла светлый осинник, продралась сквозь худосочные елки и вышла к просеке — широкой полосе, заросшей низким кустарником и высокой травой, скрывающей кочки и старые пеньки. Ага! Уже что-то знакомое. Сейчас через просеку, потом наверх, за ней ельник, потом… потом… Короче — знакомые места!

За просекой лес полого спускался вниз. В овраге было прохладно, между редкими полянками, заросшими травой и тонкими березками, росла сочная осока с краями-лезвиями. Почва под ногами противно чавкала. Мутная вода забиралась в дырочки сандалий. В голые руки и ноги тут же впились комары. Ира взяла правее, чтобы обогнуть низину, забралась на пригорок, прошла через еще одну еловую посадку и присела отдохнуть.

Солнце поднялось высоко, в лесу пари́ло. От травы шел дурманящий аромат. С одной стороны леса темнели молоденькие елочки. Впереди виднелся просвет. Если она не взяла слишком сильно вправо, то сейчас сможет выйти на знакомую дорогу. Делов-то! Можно еще часик в лесу посидеть, чтобы бабушка начала волноваться, а вернувшийся Пашка получил бы по заслугам. А лучше — два часа. Или до вечера. Не, до вечера — скучно, комары сожрут. Часик. В наказание. А потом она выйдет вся такая в ореоле славы под торжественные звуки оркестра…

Ира поправила сползший на лоб платок, перехватила сумку и поднялась.

«В путь так в путь, сказал джентльмен, проваливаясь в пропасть». Откуда это?

Она и правда пару раз упала, ободрала руку. Удачненькая прогулка! А потом тропинка незаметно растворилась в зеленой траве. Впереди была новая просека. Ну ладно, значит, после этой просеки — елки, иголки и ее деревня.

Низинка закончилась, ее Ира обошла стороной, поднялась на взгорок и снова уперлась в ельник. Прямо не лес, а сосновый бор какой-то! То ли елки здесь так часто рубят, то ли их слишком часто сажают.

На мгновение ей показалось, что солнце перескочило с правой половины небосклона на левую. Подул прохладный ветерок.

Заблудилась…

Это была еще не отчетливая мысль, а так, легкое покалывание в спине, в запястьях, потому что она не могла пока еще соединить себя, Иру Воронцову, и такое непонятное и неприятное слово, как «заблудиться». Где? В их лесу? Когда? Среди дня?

Да что вы выдумываете! Еще скажите, что Пашка специально ее бросил, а парень нарочно отвез подальше от города, чтобы она решила не ждать автобуса.

Ира решительно подтянула узел платка и быстрее зашагала вперед. Солнце светит в затылок, деревня в противоположной стороне. А если ей станет совсем страшно, она просто пойдет обратно, выйдет на дорогу, а там уже только и будет заботы, что шагать и шагать!

Ей вдруг стало страшно. Показалось, что она узнает места. Как будто она уже была тут. Вот здесь она сидела, здесь кузнечиков слушала, здесь решала, правильно ли идет…

Неправильно она идет!

Ира попятилась, прижимая в груди пакет. Все, как в сказках — злой леший водит ее по лесу. Незаметно подкладывает под левую ногу дорожку длиннее, чем под правую, вот и получается, что она все время поворачивает.

Что делать? Плюнуть через левое плечо и пятиться!

Все-таки хорошо быть подкованным! Кино и книжки — верный друг человека.

Долго пятиться Ира не смогла — споткнулась и повалилась спиной в елки. Тонкие, высокие. В несколько рядов. Специально посадили…

Ой, мамочки! Сотовый, сотовый… Дома лежит, в комоде. Связь здесь плохая, говорить можно только сидя на чердаке, зачем его с собой таскать.

Слезы брызнули из глаз непроизвольно. Вот их не было, а вот они уже катятся по ее щекам крупными горошинами.

Дура, какая же она дура! Напрямки, напрямки! Сусанин бедовый! А лес вокруг словно специально сомкнул стволы деревьев, смотрит на нее, усмехается.

Она вновь задрала голову. Солнце — верный ориентир.

Его не было. Солнца. Легкое облачко налетело из-за макушек сосен, и свет стал рассеянным.

А вот это уже плохо.

Как только Ира допустила мысль о поражении, совладать с собой она уже не могла. Обратно! К дороге!

Не понимая, что делает, она развернулась и просто пошла в противоположную сторону.

С нее хватит. Дорога. Дом. И месяц не выходить на улицу! Нет, выходить. За молоком к цыганам и обратно.

Зачем она вспомнила цыганку? Ей вдруг показалось, что вот-вот из-за темных елок выйдет Валя, неприятно зашуршит юбка, брякнут ее браслеты на руках.

Просека, ельник. Под ногами уже кем-то протоптанная тропинка. По ней недавно прошли — не вся трава еще расправилась, болтается на коре свежесломанная ветка ежевики. Перевернутый пень, с корней сбита земля. А здесь, на сучке, какой-то белый клочок. Выронили что-то…

Упаковка «Анальгина». Ира тупо повертела в руках коробочку.

Какой дурак попрется в лес с пачкой таблеток? Это все равно что за грибами с чемоданом ходить. Болеешь — сиди дома…

Страшная догадка страхом отдалась у нее в голове, противные мурашки пробежали по спине. Ира вскрикнула, хватаясь за сумку. Угол ее был порван, из него торчал рассыпавшийся брикет с лечебной травой.

Звякнули браслеты, зашуршала юбка. Где? За спиной? Слева? Справа? Да вот она стоит! Перед ней!

— Помогите!

Крик отразился от стволов деревьев и угас в еловых зарослях.

Никого.

Справа что-то зашуршало. Ира крутанулась на месте.

Никого. Показалось…

Покачиваются от легкого ветра верхушки берез, вздрагивают ветки осин.

Надо идти, нельзя стоять. Это наваждение само собой не уйдет.

Она пошла, уже не понимая, в какую сторону идет, а главное — зачем. В какой-то момент она заметила, что вокруг тихо: ни птиц, ни кузнечиков, ни комаров не слышно. Только прозрачный свет от пробивающегося сквозь далекие сосновые ветки призрачного солнца. Справа кто-то шел. Она пригляделась.

Человек!

— Эй, подождите!

Ира крепче прижала к себе сумку, завязала порванный угол и побежала.

Это был… это был… Это был маленький мальчик, невысокий, худенький, с вьющимися темными волосами. Одет в свободные темно-серые штаны и рубашку. Почему-то все мокрое… Разве был дождь? Рядом с ним шел большой серый зверь, то ли волк, то ли собака. Зверь тяжело дышал, высунув длинный розовый язык.

— Подождите! — в последний раз крикнула Ира.

На ее крик мальчик и зверь одновременно повернули головы. Ира застыла при виде их глаз, больших, ярко-черных и… равнодушных.

Не останавливаясь, мальчик прошел мимо, рядом с ним все так же трусил его спутник. Он был на кого-то похож… Большие глаза… Да это же собака председателя!

Мальчик удалялся. Ира смотрела на его худую спину, и ей казалось, что она сходит с ума. Со спины это был тот самый парень, что вез ее на велосипеде. И вот привез… Чтобы она заблудилась и никогда больше не вышла к людям.

За что?!

Было за что! За то, что Катька подсмотрела в доме у цыганки, за то, что она же что-то такое увидела у председателя — поэтому сестра ее ни с того ни с сего и заболела, а Ирку отправили за лекарствами. Их хотят уничтожить? Неужели Пашка тоже в их компании? Или просто этот дурак… попался?

Вдруг ей стало все равно. Она так устала блуждать и пугать саму себя, что легко бы согласилась прямо здесь умереть. Ира привалилась к стволу и закрыла глаза.

Пели птицы, стрекотали кузнечики, шумел ветер. И всем было плевать на одного маленького несчастного человека.

Шуршание налетело стремительно, как порыв ветра. Ира успела только открыть глаза, чтобы увидеть, как из-за высокой травы к ней бежит огромный серый зверь. Не то собака, не то волк. Тот самый! На мгновение зверь застыл в воздухе — в прыжке. Его черные холодные глаза хлестнули по Ире равнодушным взглядом. Тяжелые лапы ударили ее в грудь. Ира вскинула руки и плашмя повалилась на землю… Голова ее нестерпимо раскалывалась от внезапно прерванного сна. Никого не было! Ей все показалось, приснилось в мимолетном забытьи.

Прошелестели легкие шаги. Ира открыла глаза. Рядом с ней на корточках сидел маленький мальчик. Лицо его было удивленно-испуганным, в больших черных глазах стояли слезы. Он протянул вперед грязную ручку, коснулся Ириной головы и тут же отдернул ее.

А потом он ушел. Выскочив из-под куста, к нему подбежала большая серая собака.

Голова кружилась, норовя уронить небо. К горлу подкатила тошнота. А сквозь зажмуренные веки снова потекли слезы.

Глава 4. Проклятье деревни на холме

Когда Ира открыла глаза, солнце заметно переместилось в небе. Лицо и руки ее горели от укусов комаров. Стрекотали кузнечики. Она с трудом поднялась на отяжелевшие ноги. В голове стояла звенящая пустота.

Куда она идет? Зачем?

Решив больше не соваться в лес, она пошла вдоль просеки. По границе леса и травы передвигаться было легко, высохшая земля мягко пружинила под ногами, низкие кустики уступали ей дорогу. Ира шла и шла, без надежды выискивая впереди хоть какую-нибудь тропинку, хоть что-нибудь, говорящее о том, что здесь были люди, что они ходили по этому лесу, благополучно добирались до дома, сидели потом за столом, пили чай, разговаривали о своих планах на будущее. Набегающие слезы мешали смотреть. Сбившийся на лоб платок не позволял поднять глаза. Она сорвала его с головы, скомкала, замахнулась, чтобы бросить эту тряпку за куст…

Да так и застыла с поднятой рукой.

У горизонта просека расступалась, открывая поле, холм, домики…

Этого не могло быть! Ира не поверила своим глазам. Сейчас эти домики исчезнут, опять зашуршит трава, выпуская из зарослей мерзкую собаку вместе с ее страшным хозяином… Надо разворачиваться и уходить, пока над ней не посмеялись, не превратили ее надежды в кошмар…

И все же она пошла вперед. Домики приблизились. Не разрешая себе надеяться на чудо, Ира побежала к холму. В уставших ногах появилась легкость, к ней вернулись силы. Только бы это не был мираж, только бы домики не растаяли в тумане!

Нет! Все на месте!

Через несколько минут она уже была около крайних заборов. Схватилась за шаткие штакетины, поискала калитку. И только тут заметила, что дом нежилой. Краска на рамах облупилась, окна без стекол глядели на нее пустыми глазницами, крыша съехала набок. Избушка осела и скособочилась. Вечернее солнце золотило старые почерневшие бревна.

Еще ничего не понимая, Ира обогнула забор. На другой стороне дороги дома вообще не было, там остался только сарай. Между досками зияли щели. Тянулись вверх большущие лопухи.

Нет! Она выбралась! Она спаслась!

Цепляясь за покосившиеся перекладины, Ира прошла к другому дому. Он выглядел жилым. Хоть и с кривой крышей, но стены более или менее ровные, тускло отсвечивали запыленные стекла. В одном из окон мелькнула чья-то голова. Скрипнула дверь, на пороге появилась древняя бабка в мешковатом черном платье и переднике. Бабка и Ира какое-то время безмолвно смотрели друг на друга.

— Тебе чего? Откуда? — Голос у бабки был высоким и противным.

Но Ира так устала от лесных шумов, что была рада даже этому голосу.

— Здравствуйте, — выдавила она и почувствовала, как пересохло у нее во рту. — Попить у вас можно?

— Конечно, — радостно встрепенулась бабка, нырнула в дом и тут же появилась с жестяным ковшиком. У ковшика был немного подточен один край, словно его грызли.

Холодная вода обожгла губы и язык. Заломило зубы. Но Ира пила и никак не могла напиться.

— Заблудилась, что ли?

Цепкий бабкин взгляд окинул испачканную одежду гостьи. Ира кивнула в ответ. Отдавая ковш, она заметила, что все еще сжимает в руке скомканный платок.

— Где я? — спросила она, вытирая кулаком рот.

— А Воронцовка это, Воронцовка, — бабка довольно закивала.

Услышав название деревни, Ира вздрогнула.

— Далеко отсюда до Вязовни?

— Тута рядышком, — оживилась бабка, выплывая за калитку. — Вот так по дороге пойдешь, все прямо и прямо, там и будет твоя Вязовня.

Ира проследила за бабкиной рукой — нужно было пересечь деревню, спуститься с холма и уйти обратно в лес по широкой, хорошо накатанной дороге.

— А люди где? — спросила Ира, оглядываясь на развороченные нежилые дома.

— Тебе кто нужен-то? — скороговоркой спросила бабка. — Все здесь. Тут я живу с сыночком, — повела она локтем в сторону своей развалюхи. — Там Колька, — бабка показала на крайний дом. — Никого больше и нет. А вот и они.

Два мужика с корзинками. Из леса идут. Странно как-то… Что это они там делали? Рановато для грибов. Шишки, что ли, собирали?

— Разве мальчик здесь не живет? Худой такой… на велосипеде ездит?

Ей стало тревожно, захотелось уйти. Куда-нибудь, где есть нормальные люди. Где не смотрит на тебя так подозрительно лес, где не появляется неизвестно кто непонятно откуда.

— Приезжают тут иногда, — нехотя заговорила бабка, поворачиваясь к своему дому. — Да я за ними не слежу. Может, и был какой на велосипеде. Не знаю. Всякое здесь происходит. — С этими словами бабка скрылась в избе, оставив Иру у забора с открытым ртом.

«Всякое здесь происходит…»

Да, именно так и сказал вредный мальчишка на велосипеде. Но сейчас думать обо всем этом ей не хотелось. На Иру вновь навалилась усталость. Она села на землю около забора, бросила платок, который все еще комкала в руках, и уставилась на приближавшихся мужчин.

Выглядели они, как два брата-близнеца: в одинаковых темно-зеленых куртках, одинаково лохматые и бородатые. Только цвет волос у них был разный. Один светло-рыжий, другой темный. Оба молча прошли мимо Иры. Светлый завернул в калитку. А темный пошел дальше. Его дом оказался на другом конце деревни — если расстояние в четыре развалюшки можно назвать «другим концом». Покосившийся сарайчик без забора.

За Ириной спиной хлопнула дверь. К калитке семенила бабка.

— Устала небось? — ласково спросила она.

— Устала, — не стала скрывать Ира. И есть ей хотелось, и сил идти дальше не было. Ноет искусанное комарами лицо, зудят сбитые ладони… Не жизнь — красота.

— Пойдем, — поманила ее за собой бабка, — умоешься.

Держась за шаткий столб, Ира поднялась. Как же хочется лечь, закрыть глаза и ни на что не смотреть. А тут опять — вставай, иди, борись. И никто не скажет — умри. Может, сейчас это самый лучший вариант?

Дом был темный, пахший старым деревом и застоявшейся водой. Под косым навесом прятался рукомойник. От воды защипало свежие Ирины ранки.

Да, выглядит она сейчас, наверное, сногсшибательно… В таком виде только на дискотеки ходить.

Под навес, где умывалась Ира, заглянул мужчина и тут же скрылся. За дверью послышались недовольные голоса. Бабка и сын о чем-то спорили.

— Тебе сколько лет? — спросила бабка, появляясь на пороге с полотенцем в руках.

— Двенадцать, — ответила Ира.

— Вот видишь? — крикнула бабка в приоткрытую дверь. — Двенадцать только. Я тебе говорила, что она маленькая! Пойдем, — бабка пропустила Иру вперед.

По-хорошему Иру должны были насторожить эти слова. Но усталости у нее накопилось столько, что на осторожность сил просто не осталось.

Единственная комната в избе была одновременно и кухней, и спальней. Небольшая, темная, она вмещала в себя самые невероятные предметы. От покрышек и плуга до куриц, скребущихся за перегородкой. На деревянном столе коптила керосиновая лампа. На керосиновой плитке грелся небольшой алюминиевый чайник. Было душно.

Бабка махнула рукой на стул, Ира села на жесткое продавленное сиденье.

— Темно как, — прошептала Ира.

— Света нет, — тут же откликнулась бабка. — Давно уже. Как в начале лета провода оборвались, так без света и сидим.

Ира покосилась на телевизор в темном углу комнаты, но ни о чем больше спрашивать не стала. Сидим так сидим. Главное — не бежим.

Темнело. Слабый свет лампы еле разгонял темноту над столом с кружками, чайником и кубиками сахара. Комната тонула во мраке.

— И не страшно одной в лес ходить? — начала светский разговор бабка.

— Я на просеке запуталась, — еле ворочая языком, заговорила Ира — после кружки горячего чая ее потянуло в сон. — Вроде иду, иду, а все по одному месту кружусь. Как будто водит меня кто-то.

— Кому ж там водить? — покачала головой бабка.

— Мальчик с собакой, — прошептала Ира. — Не видели? А может, не с собакой, может, с волком?

— Ох, батюшки, с волком?! — всплеснула руками бабка. — Откуда волку-то взяться?

— Какие волки? — Ввалился в избу ее сын. — Тут и зайцы только по большим праздникам появляются. А ты — волки…

— Так прям и видела? — Не унималась бабка.

— Видела. — Ира отставила чашку. — Зверь огромный, как у нашего председателя собака. И мальчик, маленький…

— Откуда ему быть? — запричитала бабка, и глаза у нее при этом забегали. — Вот ведь родители, отпускают детей, одних, без присмотра… — От возмущения у нее мелко затряслась голова.

— Мать, — одернул ее сын, — хватит!

Он вышел из дома и чем-то громыхал на улице. Бабка потянулась к Ире.

— Не мальчик это, не мальчик. Лешак! Ходит здесь по лесу, людей путает, водит. Покоя не знает. На кого ни посмотрит — тот либо онемеет, либо ослепнет. И волк у него — не волк, а оборотень! По ночам он зверем бегает, а днем в человека обращается и между людьми крутится, жертву высматривает. Как приметит какую, в лес заведет, а там уж и разделается с ней. Людей, говорят, они ненавидят, всякого встречного норовят в лесу запутать, кровушку высосать. Потому и лес этот — проклятый. Как колдунью прогнали, так и стала душа леса мертвой. Деревья сохнут, трава не растет. А грибы да ягоды — это все от него, от нечистого, чтобы людей в лес заманить да погубить. И сам же он лес погубит. Потому что ненависть в нем живет на это место. И каждый, кто ему помешает, будет убит. Он взглядом и речами того заманит, а волк ему горло перегрызет. Никто его не остановит! Будет он свою мамку-колдунью искать, но не найдет. А как не найдет, тут конец всему и настанет. Разверзнется земля, и провалится это место в пучину огненную. Останется от него только детский плач!

Бабка клонила морщинистое лицо к Ире, голова ее тряслась все сильнее, бесцветные глаза смотрели на девчонку в упор. Ира вскочила, опрокинув стул, отбежала к выходу. На пороге появился бабкин сын.

— Мать! Опять за свое?

Бабка застыла в полупоклоне, глянула недобро. Заскреблась, зачесалась тревожно кожа на Ириных запястьях, сердце ее зашлось от страха. О чем они говорят?! Куда она опять попала?

— Ты что на мать орешь? — взвизгнула бабка, выпрямляясь. — Что, скажешь, не так?

— Хватит. — Сын положил Ире на плечо тяжелую руку. Ира втянула голову в плечи, готовая к тому, что ее сейчас съедят. — Поехали. До дома тебя довезу. Поздно уже. Нечего одной по лесу шастать. Не ровен час кто обидит.

А Ира уже готова была и сама убежать. Из огня да в полымя — из страшного леса в сумасшедшую деревню попала. Поскорее бы все закончилось!

Вместе они вышли во двор. Над лесом догорала заря. Небо полыхало красным закатом, переходившим в темно-зеленые сумерки. Никогда Ира не видела у себя в деревне таких закатов. Тревожных. Страшно-красивых.

Сын поднял с земли старый велосипед. Техника заскрипела и завизжала, недовольная таким неласковым обращением.

— Забирайся! — Сын провел ладонью по раме. Багажника у велосипеда не было.

Велосипед проскрипел через деревню. С холма открылся вид на поле, засеянное не то пшеницей, не то овсом. Под порывами ветра подсохшая трава шуршала, отчего казалось, что идет торопливый дождь.

— Это колхозное? — спросила Ира.

— Чье же еще? — Мужчина был не из разговорчивых.

В стороне от дороги у края леса чернел высокий столб, как памятник чему-то, напоминание о чем-то… Это было так неожиданно, что Ира дернулась, велосипед вильнул. Мужчина дал Ире коленкой под зад.

— Сиди смирно! — прикрикнул он.

— Что это? — Ира не могла оторвать взгляд от странного явления — кто ставит столбы на краю леса? Зачем?

— Это следопыты, искатели. Что тут после Отечественной войны осталось, собирали.

Они резво покатили с горки.

— Разве сюда немцы заходили?

— Вроде заходили. Привел их кто-то из местных, на карте-то деревня была не обозначена. Крепко фрицы здесь сидели. Бои, говорят, были страшные. Никак их выбить не могли. А когда они убирались, старую Воронцовку сожгли. От нее одни кирпичи остались.

— А столб?

— Следопыты учудили. Накопали скелетов, сделали братскую могилу, насобирали имен, сколько смогли, и этот памятник, как его… стелу, поставили.

Велосипед затрясся по тропинке через поле. На глубокой выбоине он дернулся, руль крутанулся, сбросив Иру с рамы.

— О! Вот это как раз кирпичи и есть. — Мужчина пнул ногой темный булыжник.

Из земли, как древние богатыри, показывали свои бока камни.

— А за что деревню сожгли? — Ира опасливо заозиралась, вдруг поняв, что они оказались почти на кладбище. На кладбище, где похоронена целая деревня, сотня домов, если не больше!

— Фрицы! Чего с них взять? Захотели и сожгли. — Мужчина подсадил Иру и засопел, тяжело разгоняя велосипед. — После войны верх печек разобрали, а фундаменты остались. Вот кирпичи из земли и вылезают. Как трактор пройдет, вся дорога в камнях. Говорят, человеческие кости раньше находили. Деревню-то жгли вместе с людьми.

Ира подобрала ноги. Она представила, как из земли вылезает скелет и хватает ее за пятку. Не дотянувшись, зло бросает им вслед кирпич…

За полем дорога пошла ровнее, а в лесу она опять стала ухабистой. Ира вцепилась в руль. Она старалась смотреть только под колесо, чтобы заранее быть готовой к колдобине, и совсем не поднимать глаза на засыпавшие деревья. Но взгляд невольно отвлекался от дороги и невольно на миг выхватывал из темноты то елку, то березу, то куст лещины.

Вид деревьев заставил ее вспомнить странную пару. Мальчик. Вон он легко бежит по кромке леса. За ним, не отставая ни на шаг, скользит серый зверь. В какой-то момент они обгоняют велосипед и выходят на дорогу. Мальчик в упор смотрит на Иру. Его сухие губы шевелятся:

— Ты не уйдешь, — звучит зловещий шепот. — Ты останешься здесь, в этом лесу!

Мальчика никто не видит, только она, поэтому дядька все так же усердно крутит педали, сопит ей в затылок, и столкновение неминуемо.

Ира сжалась, готовая к резкой остановке. Но велосипед едет и едет, и мальчик пропадает…

Ира вздрогнула. Дядька дернул руль.

— Сиди ты!

Мужчина выровнялся, одной рукой придерживая почти съехавшую с рамы Иру.

— Заснула, что ли?

Дорога петляла между деревьев, велосипед потряхивало. Нигде никого не было.

— Уснула, — хрипло прошептала она. — Показалось, что мы на мальчика наехали.

— Нет тут никого, — равнодушно протянул мужчина. — Ты мать-то мою не слушай, она наговорит. Мальчики, колдуньи, конец света… Старая она, вот и несет всякую чушь.

— Но он есть…

— Нет никого, — равнодушно пробасил мужчина. — В лесу все мельтешит, движется, вот и кажется, что кто-то идет. А собака пробежит, так ее всякий за волка примет.

— И колдуньи не было? — вспомнила бабкины слова Ира.

— Кто его знает? Может, была, может, не было. Сказывают, жила когда-то в вашей Вязовне, а потом в лес ушла, стала на холме жить. Вроде бы отсюда Воронцовка и пошла.

— А мальчик? — напомнила Ира.

— Это сын ее. Вроде бы заблудился он. С тех пор по лесу и ходит. Да только ерунда все это. Воронцовка по имени хозяина так называется. Воронцов был такой. Следопыты докопались. И про колдунью тоже они говорили. Ходили по деревням, собирали песни, вот про нее и услышали. Это лет семь или восемь назад было. Они и к вам в деревню заходили. Твоя бабка должна помнить. Они ее больше всех других и пытали. Узнали откуда-то, что ее фамилия по отцу — Воронцова…

Мерный голос мужчины убаюкивал Иру. Ей стало казаться, что это не мужчина говорит, а звучит негромкая песня. Что-то протяжное, вынимающее душу. Воронцовка, Воронцовы — странное совпадение.

Страшная догадка заставила ее проснуться.

Откуда этот мужик знает, что они с бабой Ришей родственники?! Она не говорила, у кого живет! Тем более ни разу не упомянула, что ее фамилия Воронцова. Да у нее и не спрашивали ни имени, ни фамилии, только ее возраст им зачем-то понадобился.

— Хотя… кто его знает? Бродит тут какой-то. Лет четырнадцати. На велосипеде. Мать-то тебя сначала за оборотня приняла. Говорит, часа три ты по просеке туда-сюда ходила, пока к нам не вышла.

Ира угрюмо молчала, болтаясь на неудобной раме, готовая в любой момент спрыгнуть и убежать, если ей что-то не понравится. Хотя ей уже сейчас ничего не нравилось. Поскорее бы попасть домой! Узнать, как там Катька, врезать противному Пашке…

Мужчина тяжело вздохнул, разгоняясь, чтобы въехать на взгорок. Поскрипывание велосипеда тонуло в шорохах ночного леса.

До Вязовни они добрались, когда вдоль дороги уже горели уличные фонари. Мимо промелькнули знакомые дома. У своей калитки Ира соскользнула на землю и остановилась, не зная, что теперь делать дальше.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Бывай, — раздалось из сумерек.

Ира понимала, что ей надо пригласить мужчину в дом, познакомить его с бабушкой, дать что-то на дорогу, хотя бы чаю выпить предложить. Но она никак не могла сообразить, как все это сказать. А ее провожатый между тем уже скрылся за широкой черемухой.

Глава 5. Трактор на болоте

Ира толкнула дверь террасы.

— Боже мой, Ирочка! — вышла из дома бабушка. — Где ты была?!

Только сейчас, среди своих, Ира поняла, что все закончилось, и слезы сами собой хлынули из ее глаз. Бабушка провела ее в кухню, усадила на диван, захлопотала. Согрела воду, выставила на стол еду, сбросила с печки чистую одежду. Ира стащила из миски лепешку и заглянула в соседнюю комнату.

— Катька, — позвала она.

— Не шуми, — одернула ее бабушка, — спит она. Недавно только уснула, а то все металась, тебя звала. Горит вся. Как бы в город не пришлось ее отправить. Ты-то чего молчишь?

— Я в лесу заблудилась. — Ира потянулась за очередной лепешкой, но на полпути остановилась: — Пашка приехал?

Бабушка недовольно покачала головой:

— Я этому балбесу еще когда обещала уши оборвать! Это надо же, придумал! Бросил ребенка и укатил с дружками! Как ему такое только в голову пришло?! Тяжело было привезти тебя обратно? И что ж ты-то его не остановила?

— Я должна была за мотоциклом бежать? — огрызнулась Ира.

— А в лес тебя зачем понесло? — Радость встречи прошла, баба Риша начала ворчать. — Шла бы по дороге.

— Бабушка…

— Ну, все, все. — Баба Риша притянула внучку к себе, поцеловала в макушку. — Нашлось солнышко наше. А я-то перепугалась! Пашка уже несколько раз в Кременки ездил, с ребятами весь лес облазил. Нет тебя — и все. — На глазах у бабушки появились слезы. — Ну, ладно, давай умываться. Поешь и спать ложись. Я тебе здесь постелю, а то еще заразишься от Катьки. А этому паразиту я покажу! Он у меня узнает кузькину мать!

Возбуждение от возвращения, оттого, что все позади, улетучилось. Ира еле доползла до умывальника, соскребла грязь с ладоней и коленок, оттерла щеки. Она уже спала, а бабушка все смазывала ей ссадины и царапки зеленкой. За окном затарахтел Пашкин мотоцикл. Ира бессильно приоткрыла глаза, улыбаясь. Как же брату сейчас влетит, как же на него будет ругаться баба Риша.

Второй раз Ира проснулась, когда за окном было еще темно. Она повернулась на другой бок и поняла, что давно уже не спит, а вслушивается в скрип шагов и еле слышное позвякивание за дверью. На террасе и по коридору кто-то ходил с колокольчиком в руке. Неужели бабушка не закрыла входную дверь?

Совсем близко, за дверью, зашуршало, брякнула железка о железку. Ира села на диване. В слабом предутреннем свете все вокруг было серым и сонным. Ворочалась за стенкой Катька, похрапывала бабушка, сопел на печке Пашка. А в коридоре явно кто-то бродил. И даже не особо таился — звякал и бормотал.

Этого только не хватало! Воры! Да не один, а сразу двое.

Ира нащупала в углу бабушкину палку и распахнула дверь. Прямо перед ней стоял кто-то в черном. На звук открывающейся двери этот кто-то дернулся, что-то зазвенело, и темная тень юркнула по коридору к террасе. Ира пробежала за ним несколько шагов и, споткнувшись, упала. Чей-то голос… Мимо нее мягко проскочило что-то небольшое, цапнуло ее за руку и тоже исчезло на террасе. Тренькнули стекла, хлопнула дверь. На трясущихся ногах Ира дошла до выхода, подергала дверь. Она была закрыта, и даже «собачка», запирающая замок изнутри, была опущена.

Воры… призраки… инопланетяне… глюки… Последнее — вернее. Но рука болела. Сама поцарапалась, когда упала? Спросонья что-то привиделось?

Знакомый до последнего гвоздика дом вдруг стал чужим и неприветливым, и ей захотелось спрятаться от него, накрыться одеялом с головой.

Ира бросила палку, озираясь, вернулась в коридор, оттуда юркнула за дверь и плотно ее за собой прикрыла. Так лучше, так надежнее. Это там ходят, а здесь все свои…

— Не спится? — хрипло спросил свесившийся с печки Павел.

— С тобой поспишь, — зло ответила Ира, устраиваясь на пролежанном диване.

Проснуться она ухитрилась позже брата. Его уже не было на печке, когда она выбралась из постели. Тело ныло после вчерашних приключений, колени саднило.

Ира посмотрела на свои руки, где, вперемежку с зелеными пятнышками, виднелись три ярко-красных свежих рубца. Следы кошачьих когтей. Неужели она вчера кошку приняла за вора? А большой и черный — это кто был? И давно ли у нас кошки говорить научились? Уж она-то отличит кошачье мяуканье от человеческого голоса. Об этом срочно надо кому-то рассказать!

Катька лежала поперек их широкой кровати, скинув одеяло. На звук шагов она повернула голову.

— Катька, ты как?

— Ирка! Ты нашлась?

Катя потянулась к сестре. Как же за один день похудела ее рука! Ира с удивлением смотрела на Катю и не узнавала ее. Было такое ощущение, что младшая болеет не один день, а уже целый год. Осунулась, щеки ввалились, глаза очерчены темными кругами, руки стали белыми и как будто прозрачными. Казалось, что Катя не болела, а таяла, испарялась. Еще чуть-чуть, и она исчезнет совсем.

Ира замотала головой. Этого не может быть! Что это за неведомая болезнь творит такие безобразия?

— Я-то нашлась, а ты как? — проворчала она, усаживаясь на кровати.

— Ничего не болит, только сил совсем нет и температура почему-то держится, — прошептала Катя.

— Тебе, может, чего-нибудь принести? — нахмурилась Ира. — Хочешь морковки? Или чаю с сахаром?

— Посиди со мной. — Катя слабо шевельнула рукой. — Где ты была?

Ира поерзала, закутываясь в одеяло, набрала воздуху, чтобы начать рассказывать, — и замерла. А что она скажет? О мальчике с собакой, похожей на волка, о просеке, о добром Паше, оставившем ей платок, о Воронцовке? Об их ночных гостях? Какой смысл рассказывать, если Катька встать не может. Не в силах она пойти с сестрой и во всем разобраться.

Ира рассеянно посмотрела в окно. У крыльца стояла цыганка.

— Чего-то она стала у нашего дома ходить? — вместо рассказа пробормотала она.

— Она и вчера весь день под окнами торчала. — Катин голос стал бесцветным, слабым. — К ней даже баба Риша выходила.

— Чего хочет? — Ира привстала, чтобы лучше рассмотреть, что происходит на улице.

— Не знаю. — Катя медленно перевела взгляд на потолок и отрешенным голосом произнесла: — Мне кажется, что она специально меня заколдовала. Узнала, что это я ходила тогда за молоком, и теперь сживает со свету. Знаешь, — она привстала на локте, — Валя мне теперь по ночам снится. И комната та тоже снится. Я уже почти вижу, кто сидит за столом, но в последний момент просыпаюсь. Теперь вот и тебя кто-то по лесу водил. Это колдовство!

При этих словах свежие царапины на Ириной руке запульсировали от легкой боли.

— Глупости, — сказала она, пряча руки под себя. — Подумаешь… В лесу заблудилась — бывает. Глюк там же словила — тоже понять можно. А ты простудилась — больше ничего. Завтра будешь здорова. И пусть эта цыганка ходит. Они здесь уже незнамо сколько живут, ей больше и ходить некуда. Что она может сделать? Ничего! Походит и перестанет.

Хлопнула дверь. Обе сестры вздрогнули.

— Эй, есть кто-нибудь?

Ира соскочила с кровати. На пороге стоял Артур, в руках он держал банку с молоком.

— Чего за молоком не идете? — спросил он сурово. — Мать ждала, ждала… — Он поставил банку на стол. — Где тебя вчера носило? Мы весь лес прочесали.

— Заблудилась. — Ира покосилась на молоко. — Шла, шла — не дошла. К Воронцовке вышла.

— А там что?

— Ничего. — Ира не спускала глаз с банки. Ей вдруг показалось, что если она до нее дотронется, то молоко почернеет. — Бабка и два мужика — вот и вся деревня.

— Чего уставилась? — насупился Артур. — Не нравится?

— Оно, случайно, не отравленное? — прищурившись, спросила Ира.

— Совсем сбрендила в своем лесу? С чего вдруг оно будет отравленным? — возмутился цыганенок.

— Я знаю, вы молоко специально травите, чтобы людей своими рабами делать, — глядя на Артура исподлобья, произнесла Ира.

— Не нравится — не покупайте, — пожал плечами Артур, цепким взглядом окидывая кухню. Уходить, как видно, он не собирался.

Ира в упор посмотрела на загорелое лицо цыганенка. Спутанные черные волосы упали на лоб. Серая футболка, запыленные обрезанные джинсы, растоптанные сандалии, грязные руки с черными ободками под ногтями.

— Не нравится! — с вызовом произнесла Ира. — Ты чего приперся?

— Молоко принес, — спокойно ответил Артур, продолжая оглядываться.

— Принес — катись отсюда, — наступала на него Ира.

— А банку? Банку отдай, — тянул время цыганенок.

— Так ты из-за банки стоишь? — растерялась Ира. Во что бы его перелить? За бидоном нужно идти на улицу. Оставлять тут Артура одного ей не хотелось. Еще к Катьке полезет…

— А что мне еще делать? — без всякого интереса пробормотал цыганенок, расхаживая по кухне.

Ира схватила кастрюлю.

— На, сюда лей.

— Сейчас! — Артур дернул на себя банку. Молоко плеснуло через край. Замерев, ребята смотрели, как растекается по столу белая лужица.

— Безрукий, — хмыкнула Ира, подставляя ему кастрюлю.

— Тряпку дай, — не отрывая взгляда от лужи, приказал цыганенок.

Ира повернулась к печке, думая, какую тряпку лучше взять. Артур дернул бабушкин платок, висевший на стуле, и бросил его на стол.

— Ошалел! — накинулась на него Ира. — Нашел что лапать!

— Подумаешь, не то взял! — Артур скинул со стола платок, рукой задел оставшиеся на стуле вещи. Юбки и кофты полетели на пол.

— Шел бы ты отсюда!

Но Артур не шел. Наоборот, он внимательно наблюдал, как Ира вешает одежду обратно, ощупывая взглядом каждую вещь. Когда порядок был восстановлен, он не спеша подошел к столу, провел пальцем по краю банки и щелчком сбросил ее на пол. Брызнули во все стороны осколки.

— С головой плохо?! — заорала на него Ира. — Пришел, банки бьешь… Катись домой!

— Помочь? — миролюбиво предложил цыганенок, наклоняясь над осколками.

— Не трогай! Без тебя обойдемся!

Ира оттолкнула Артура к печке и пошла за веником. Когда она вернулась, цыганенка в кухне уже не было. От неожиданности Ира вздрогнула. Этого только не хватает! Пропал? Улетел? Испарился? Вылез в трубу? Глюки или инопланетяне?

На печке завозились. Из-под занавески показалась грязная коричневая нога.

— Ты что там делаешь? — ухватилась за потрескавшуюся пятку Ира.

— Смотрю. — Артур спрыгнул с настила, по-деловому отряхнул руки. — Ну все, я пошел. — Перешагнул через осколки и исчез за дверью.

Ира во все глаза смотрела ему вслед. Какое-то массовое помешательство, не иначе!

— Ира, — позвали из комнаты.

Она тут же бросила веник.

— Зачем он приходил? — тихо спросила Катя.

— Не знаю. — Ира с ногами забралась на кровать. — Молоко принес, банку разбил, на печку зачем-то полез. Вроде что-то искал…

— Нашел?

— Нет. С пустыми руками отчалил, — задумчиво произнесла она. — Не нравится мне все это! Жили, жили — все было нормально. Навалилось вдруг… — Только сейчас Ира заметила, что сестра часто дышит. — Слушай, тебе что, плохо?

— Нормально, — прошептала Катя. — Голова что-то закружилась. Я посплю, и все пройдет.

Она закрыла глаза, дернулась всем телом и замерла, мгновенно провалившись в сон.

Ира на цыпочках вышла в кухню. На глаза ей попалась кастрюля с молоком. В нем плавала черная крошка, как головка сгоревшей спички.

Иру затошнило. Павел еще со своими рассказами! Она схватила кастрюлю и выбежала из дома.

На огороде Ира заметалась. Куда его вылить? На грядку? А вдруг картошка завянет? Под смородину? Тоже может загнуться. Она добежала до мусорной кучи, опрокинула кастрюлю. Выливаясь на землю, молоко пенилось и шипело.

То-то же! Напьются кошки такого ядовитого молока и начинают кидаться на людей. Заболеют бешенством, заразят всех вокруг и умрут в страшных мучениях. А человек выпьет — лешаком станет, будет людей по лесу кружить, звериным голосом выть и на четвереньках бегать.

— Вот ты где!

Ира вздрогнула, кастрюля выпала из ее рук. У забора стоял Павел. За его спиной маячили Артур и Наташка Красина, Пашкина подружка, высокая, тощая, в коротком топике и свободных брюках, смотрелась она в своем наряде, как пестик в колокольчике. Но все равно красивая, даже несмотря на худобу.

— Опять потерял меня? — зло спросила Ира, наклоняясь за кастрюлей.

— Чего это ты тут делаешь? — Артур забрался на забор.

— Вот забыла спросить! — возмутилась Ира. — Что надо, то и делаю!

— Где тебя вчера носило? — Павел открыл калитку.

— Где носило, там уже нет, — попятилась Ира. — Или ты решил меня еще раз поискать?

Она вдруг вспомнила про Катьку. Нельзя ее сейчас оставлять одну!

— Обиделась, что ли? — по пятам за ней пошел брат.

— Радуюсь! — Ира поднялась на крыльцо. — Чего вам надо? Идите отсюда! Вы Катьку разбудите.

Артур как-то странно посмотрел на нее, потом взглянул на Пашку, перемигнулся с ним и ступил на крыльцо.

— Дело у нас к тебе, — произнес он.

— У Наташки тоже дело? — повернулась она к Красиной. — Ты зачем сюда пришла?

Наташка тряхнула красивой кудрявой головой, скривила пухлые губы в усмешке.

— Я не к тебе, я к Пашечке, — томно произнесла она.

— Вот и сидите на улице, — буркнула Ира, вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Она очень надеялась, что вся эта компания останется во дворе.

Зря надеялась.

— Рассказала бы, как ты из леса вышла, — шагнул следом за ней Пашка.

— Тебе зачем? — Ира заглянула за штору — Катя спала.

— Хочу узнать, как ты день провела. — Пашка развалился на диване, жестом приглашая своих друзей располагаться.

— В следующий раз пойдем вместе. — Ира недовольно смотрела на незваных гостей. — Чего расселись?

— Слушай! — Пашка сделал выразительную паузу, внимательно посмотрел на Иру и, решив что-то для себя, спросил: — Куда ты сумку дела?

— Какую сумку?! — опешила Ира.

— Пакет, с таблетками, — не спуская глаз с сестры, пояснил брат.

— Анальгин понадобился? — Иру взяла злость. — Головка болит? Иди, постучись ею об стенку, полегчает.

— Я серьезно.

— Если тебе так нужна была эта сумка, вез бы сам, — отрезала Ира.

— А я и вез. Машина сломалась. — Павел усадил сестру рядом с собой. — Скажи, ты ее потеряла?

— Бросила, — ехидно сообщила Ира. — Если пойдешь от Кременок через лес — найдешь. В том месте хорошо натоптано.

— В пакете ничего, кроме таблеток, не лежало?

— Что там должно было лежать? — Ира не могла понять, чего от нее хотят. — Шоколадка?

— Нет, — подала голос Наташка. — Там лежал платок.

— Не было никакого платка, — мгновенно отозвалась Ира. Но, уже договаривая фразу, вспомнила — был платок, рыжий, с петухами на уголках. Она его повязала, когда входила в лес, а потом куда-то дела. Машинально пощупала голову. Никакого платка там, конечно же, не было. А был ли он на самом деле? Может, привиделся?

— Ты уверен, что он лежал в сумке? — тихо спросила Наташка у Павла.

В профиль она была особенно красива: густые кудрявые каштановые волосы, покатый чистый лоб, небольшой носик, пухлые губы и нежные румяные щеки. Наташка была первой местной красавицей. Ее приезда в деревню на каникулы ждали все. В этом году брату повезло — Наташка обратила на него внимание.

— Уверен. — Брат хмурился — Пашке не нравилось, что ему не верят. Так ему и надо! — Ирка, не вертись, говори прямо. Или ты не заглядывала в пакет?

— Зачем мне туда смотреть?

— Ирочка, скажи, — Наташка склонилась над Иркой, ее нежные серо-голубые глаза оказались совсем рядом, — ты сразу бросила сумку или потеряла ее уже в лесу.

— Сразу, — соврала Ира. Наташкин пристальный взгляд не позволял ей сосредоточиться.

— Ты в нее заглядывала? — продолжала допрос Красина.

— Заглядывала, — механически повторила Ира последнее, что произнесла Наташка.

— Видела платок?

— Платок?

— Старый такой, затертый? Понимаешь, его у меня Паша взял без спроса…

— Чего это без спроса? — встрял Пашка. — Сама дала.

— Заткнись, — Наташка метнула на него уничтожающий взгляд. — Ирочка, вспомни!

Наташкины глаза вдруг изменились. Потемнели, в них появилось что-то жесткое, холодное и ненавидящее. Ира вскрикнула, отшатнулась, попыталась загородиться от этих страшных глаз ладонью. Но куда она убежит дальше дивана, в какой пыльный угол забьется? Если только сквозь стенку пройти. А Наташка все надвигалась и надвигалась на нее.

— А-а-а-а!

Ира поднырнула под стол. Ее перехватил Артур. Встряхнул Иру как тряпку и зло прошипел ей в лицо:

— Говори!

— Это что такое? — На пороге стояла бабушка. — Что вы тут делаете?

Артур первым выскочил за дверь, вслед за ним бросился Пашка. Перед тем, как уйти, Наташа внимательно посмотрела на Иру.

Неприятный взгляд. Очень неприятный.

Ира расстроенно шмыгнула носом. Ей было обидно, что она испугалась глупой Наташки, что Пашка оказался таким вредным, а Артур — так просто гадом, что очень неудачно проходит лето, что болеет Катька. И вообще, жизнь — одни сплошные неприятности.

— Кто у нас здесь плачет? — Бабушка помогла Ире встать. — Нельзя вас на минуту оставить, начинается безобразие! — Сухой ладонью она вытерла внучке заплаканное лицо. — А я в город ездила, гостинцев привезла…

Из принесенных с собой сумок бабушка выложила на стол пакеты и свертки.

— Бабушка! — Ире вдруг захотелось все ей рассказать. И про болото, и про цыганку, и про странный дом председателя, и про мальчика в лесу. Но заговорить она не смогла. Она судорожно всхлипывала, сдерживая рыдания.

— Что ты, что ты, — испугалась баба Риша, склоняясь над внучкой. — Хватит, перестань. Что ж ты так убиваешься? Ну, посмотри, посмотри, что у меня есть!

Бабушка покопалась в кармане передника и достала белесую маленькую расческу без ручки.

— Смотри, какой гребень, — улыбнулась она. — Это еще моей мамы вещица.

Сквозь слезы Ира рассматривала костяной изогнутый гребешок с плоским зеленым камешком. Часть зубчиков была отломана. Ира повертела в руках вещицу, неловко провела ею по волосам, расчесываясь.

— Вот так. — Бабушка сняла с ее волос резиночку, подхватила прядку, закрепила ее гребнем. Ира, вытирая слезы, побежала к зеркалу.

— Баба, а расскажи про следопытов, — попросила она, разглядывая свое отражение. Изменений никаких, но все равно приятно.

— Каких следопытов? — недовольно переспросила баба Риша.

— Тех, что в Воронцовке столб поставили, — повернулась к ней Ира.

— Столб? — нахмурилась бабушка. — А, боже мой, столб… Не столб это, а памятник.

— Ну да, памятник. Как его… стела.

— Ходили здесь лет пять назад какие-то, — заговорила бабушка, разворачивая покупки. — Все по лесу лазали, гильзы, патроны собирали, скелеты выкапывали. Говорили: по всем документам выходит, что именно здесь немца во время войны и остановили.

Бабушка замолчала.

— А потом? — торопила ее Ира.

— Что потом? Узнали следопыты про Воронцовку, что ее сожгли. Хотя кто об этом не знал? Никто и не скрывал. Была деревня, а теперь нет.

— А как немцы ее нашли? Она вон как далеко стоит.

— Чего тут искать-то? Все дороги хожены-перехожены. Немца тут одного убили, вот они и решили, что убийца — из Воронцовки. Нашелся предатель, что немцев в деревню отвел. Это мы уже потом узнали, что деревню спалили. Никто не выжил.

— Совсем-совсем?! — ужаснулась Ира, вспомнив кирпичи на поле.

— Проклятое место стало. Туда и так-то мало ходили, а с тех пор даже за грибами в ту сторону не заглядывали.

— А правда, что там колдунья жила?

— Ты это не выдумывай! — Бабушка недовольно громыхнула чайником. — Кто тебе голову всякой ерундой забивает?

— А мне сказали, что ты все знаешь! — прошептала Ира. Бабушка недоговаривала, это было очевидно. Почему она вдруг стала такой скрытной?

— Кто сказал? — Баба Риша остановилась посреди кухни. — Люди соврут — недорого возьмут.

— В Воронцовке. Там и фамилию твою знают.

Бабушка недовольно поджала губы.

— Знают, чего знать не положено, — жестко произнесла она, глядя в окно. — Кто ж теперь разберется, что было, а что нет?

— А что было? — не унималась Ира.

— В мире многое случается.

— Ну, бабушка, — заканючила внучка.

— Да что вы все ко мне с этой колдуньей пристаете! Это ж когда было? Двести лет назад? Об этом и книг тогда не писали.

— Не писали, значит, рассказывали.

— Да нечего рассказывать. Вроде была какая-то колдунья, ворожбой занималась. У нас в деревне жила. Прогнали ее. В лес прогнали. Больше никто про нее и не слышал.

— А ее сын? Маленький мальчик с собакой. Что с ним стало?

— Не знаю, — отрезала баба Риша и с чашкой отвара пошла в комнату.

— А следопыты? — побежала за ней Ира. — Они что-то нашли?

— Книжки читали, по деревням ходили, выспрашивали. Что нашли, все при них осталось. Много народу вокруг них тогда крутилось. И из нашей деревни, и из Караулово…

Бабушка потрогала Катю за плечо. Та завозилась, просыпаясь. Ира растерянно смотрела на сестру. Глаза у Кати блестели, руки еле держали чашку.

— Что же это с тобой такое? — вздохнула бабушка.

Ира забралась с ногами на кровать. Ей стало тоскливо и страшно. Все непонятно, все скрытно, всюду тайны. И так хочется домой…

— Если ты завтра не встанешь, придется тебя, голубушка, либо в город, либо к родителям отвезти, — проворчала баба Риша. — Не нравится мне твоя хворь.

Ира схватила сестру за руку.

— Ну, чего? — недовольно буркнула та.

— Ты давай, выздоравливай, — зашептала Ира. — Я такое место нашла — класс! На велосипедах туда бы съездить. Красотища… Огромное поле, а кругом лес. И небо низко. А посередине — столб.

— Какой столб? — тяжело дыша, спросила Катя.

— Памятник. Следопыты поставили. Там война была, — быстро шептала Ира.

— Война? — эхом отозвалась Катя.

— Великая Отечественная. Помнишь, мы в школе проходили?

— Я домой хочу. — Катя тихо заплакала.

— Ты что? Зачем? Мы еще в Воронцовке не были. Там классно!

— Я к маме хочу.

— Ей позвонить можно. Она приедет. Ты не плачь. Подумаешь, заболела! Я тоже заболеть могу.

— Не надо.

— Что ж это творится такое! — Бабушка заспешила на кухню.

Сестры прислушались. По улице ехало несколько тяжелых машин, отчего в окнах мелко дрожали стекла.

— Что это? — хором спросили девочки.

— Вы поглядите, что он делает! — причитала баба Риша. — Ах, ирод!

По дороге с грохотом двигались два тяжелых трактора. Выехав за деревню, они повернули направо, сползли в ельник и потарахтели к колодцу.

— Куда это они? — спросила Ира.

— К болоту, — зло ответила бабушка. — Говорили ему, не спеши. Нет, как же! Неймется ему. Все сразу сделать хочет.

— Зачем к болоту? — не поняла Ира.

— Осушать его будут.

Ира подбежала к Кате, та посмотрела на нее с испугом.

— Я сейчас! — крикнула Ира и выскочила за дверь.

Тракторы она догнала на спуске к заливному лугу. Здесь топтались люди. Мужики шагами обмеряли топкое место. Болотце было изрыто гусеницами. Ни одного цветка не осталось. Появление тракторов вызвало у деревенских жителей оживление. Люди еще больше засуетились, расхватали лопаты, дружно начали копать канавку, намечать место будущего водостока. На все это с пригорка смотрел Полозов. Стоявший рядом с ним мужчина прятал в портфель бумаги. Ира побежала к ним.

— И все сделаем, — сказал мужчина, хлопнув рукой по закрытому портфелю. — Так вас устроит?

— Устроит. — Председатель хмуро сдвинул брови.

— А оплата? — Мужчина заглянул председателю в глаза.

— Оплата через райцентр. Я уже направил туда распоряжение.

Мужчина кивнул и пошел к тракторам. Полозов посмотрел ему вслед и тут заметил Иру. Под его тяжелым взглядом она сжалась. Председатель тяжелой походкой двинулся в ее сторону.

— Оставьте болото! — выпалила она. Ее поддерживал гнев бабушки, испуг Катьки. Она сейчас была не одна против председателя. За ее спиной стояли многие и многие!

— Не суйся, куда не следует, — грубо оборвал ее Полозов, собираясь пройти мимо. — Зря вы с бабкой везде лезете. Как бы вам за это не поплатиться.

— Болото хорошее, — чуть слышно прошептала Ира. — Полезное.

— Болото хорошим не бывает. Правление решило посадить на этом месте свеклу.

— Кому нужна ваша свекла? Здесь кувшинки росли! Нельзя на этом месте ничего сажать! Как вы не понимаете?

— Учить меня будешь? — нехорошо хмыкнул председатель.

Взгляд его стал тяжелым. «Как у медведя», — почему-то подумала Ира. А потом вспомнила — не «почему-то», а потому, что Катька в председательском доме встретила медведя. Живого или мертвого — неважно. Он ее напугал. Да так сильно, что она сбежала и весь день нигде не показывалась. Вот и сейчас Иру пытаются напугать.

— Захочу, и вашей деревни не станет, — зло прошептал председатель. — А захочу, лес под корень сведу.

— Вы не сможете этого сделать.

— Смогу. Я на многое способен, девочка.

Ира сжала кулачки, готовая спорить дальше, да так и замерла. Воронцовка! Ее именно что смели с лица земли. Из-за колдуньи. Из-за того, что ее там не приняли.

А председатель уже говорил что-то невозможное:

— Жаль, тебя в лесу волк не съел. Но ничего, он тебя еще достанет! Сестра твоя не жилец. Посмотрим, что с тобой будет.

Эти слова заставили Иру окаменеть. До этого у нее были только предположения и тайная надежда на случайное совпадение. Теперь же все стало на свои места. Никаких совпадений! Катю действительно изводят, Иру действительно хотят убить.

А председатель все наступал и наступал на нее:

— Что ты здесь ходишь, вынюхиваешь, выспрашиваешь? Кто вы такие? Бабка думает, ей все можно? Нельзя! Ее очередь тоже придет!

Полозов взял Иру за шкирку и потащил за собой. Она испугалась, что он ее утопит.

— Нет! Пустите! — забилась она в его руках.

— Вчера у тебя был платок. Где ты его взяла? — На каждый вопрос председатель встряхивал Иру, как будто она была бессильным кутенком. — Бабка дала?

— В сумке нашла, — крикнула Ира, от страха забыв, что можно и соврать. — Наташка Красина сказала, что платок ее.

— Красина? — Полозов разжал руки. — Красина, — как заклинание медленно повторил он и вдруг расхохотался. — Красина! Конечно же, Красина! Сейчас он у нее?

Ира замотала головой.

— Врешь! У нее, — председатель радостно потер ладони. — Платок…

Полозов явно сходит с ума. Ему-то зачем понадобился платок?!

Иру больно дернули за волосы.

— Ай, — вскрикнула она, схватилась за голову и тут же почувствовала, что в ее прическе чего-то не хватает. — Отдайте! — подпрыгнула она, пытаясь отнять у цыганки Вали свой гребешок. — Это мое. Это бабушкино!

— Бабушкино? Ты так думаешь? — сквозь зубы процедила Валя, пряча руку с гребнем в складках юбки. Звякнули браслеты. Ира как зачарованная проследила за ее движением. Звон, браслеты… Где-то она слышала этот звук. Сегодня или вчера?..

— А ты все с побрякушками носишься? — Полозов забыл про Иру. Смотрел на цыганку, ронял тяжелые слова.

— Что ты, Василий Иванович? Одно же дело делаем. — Цыганка улыбнулась, блеснули на солнце золотые коронки. — А эта соплячка все еще жива?

Ира вся похолодела.

— Ты тоже не торопишься, — в тон Вале отозвался Полозов. — Они обе еще живы.

— Это ненадолго. — Цыганка сложила руки на груди. Гребень пропал. Его не стало. Он затерялся где-то в бесконечных складках длинной цыганской юбки. — Сам-то что медлишь? А то мы и без какой-то тряпки не справимся? Шкатулка полна. Дай мне свою силу!

— Не торопись, — Полозов, как упрямый бычок, склонил голову. — Сначала надо убрать тех, кто нам мешает.

— Кто ж тебе еще мешает, Василий Иванович? Эти девочки?

— Все мешают, — прорычал он.

— Начни с нее! — ткнула пальцем в замершую Иру цыганка.

— Вот этим и займемся, — легко согласился председатель.

Ире показалось, что идущий на нее председатель как-то странно присел, словно собрался упасть на четвереньки. Да он, кажется, и сделал это! Тянувшаяся к ней рука раздалась вширь, пальцы срослись и покрылись темной жесткой шерстью, из-под нее показались крепкие бурые когти…

— Мама! — взвизгнула Ира и припустила по дороге наверх, к деревне. Ничего она не видела, ничего не понимала. Только помнила, какими глазами напоследок посмотрел на нее председатель. Страшными, звериными. Это были холодные глаза хищника, ненавидящего все вокруг.

У дома Ира не стала задерживаться, чтобы открыть калитку. Перемахнула через забор. Утопая в мягкой земле грядок, она проскочила через огород, забежала в дом, дрожащими руками задвинула засов на двери.

Медленно сползла на пол.

Засов не поможет. Ничего не поможет. Они могут проходить и сквозь закрытые двери. Они могут убивать на расстоянии. Им ничего не стоит уничтожить целую деревню!

На крыльце раздались шаги. Дверь дернулась.

— Это кто же там безобразничает?

Голос бабушкин.

Теперь все будет хорошо, бабушка не даст внучек в обиду!

Ира потянулась к засову.

А если это не она? Если председатель с цыганкой убили бабу Ришу и воспользовались ее голосом?

От осознания безысходности ситуации Иру пробил холодный пот.

— Узнаю кто, уши оборву, — пообещала бабушка, сходя с крыльца.

Можно было добраться до маленького окошка в коридоре и посмотреть, кто там ходит. Но сведенные судорогой страха руки не разжимались. Ира так и сидела на порожке, с ужасом глядя вверх.

Тихо раскрылась дверь в комнату. Ира попыталась отползти, все еще не выпуская ручки, но спиной уперлась в угол и застыла. Прятаться было некуда.

— Кто тут?

Вошедший шагнул на скрипучую половицу, попал в полоску тусклого света, падавшую из окна.

Разглядев, кто перед ней стоит, Ира завизжала.

Это была баба Риша.

Глава 6. Угрозы сбываются

На Иру вылили ведро воды, и только после этого она перестала кричать.

— Ну что, что ты голосишь? — причитала бабушка.

Ира смотрела, как вода убегает в щели между половицами. Собирается в веселый ручеек, резво бежит по стыкам досок, находит лазейку и исчезает. Деревянные половицы важно пыжутся от впитавшейся в них влаги.

— Кто тебя опять напугал?..

В Ириной голове всплывали картинки — трактор, болото, председатель, цыганка… Медведя, конечно, не было, ей все показалось. Но бабушку-то она слышала. Как та поднялась по ступенькам, как стучала в дверь.

В ужасе она вспрыгнула на диван. Как приятно — мягкая ткань обшивки после мокрого пола. Это надежно. Это ее спасет…

— Что там, что? — качала головой бабушка, открывая и закрывая дверь. — Орала-то почему? Кого ты там углядела?

Неужели она сходит с ума?

— Хорошо, что Катьку не разбудила, — ворчала бабушка. — Все бы вам носиться, все бы играть… Вот как позвоню родителям, чтобы забрали вас отсюда, таких шумных!

Ничего себе игры! Что-то раньше она в себя особой любви к экстремальному времяпрепровождению не замечала.

— Уйди с глаз долой! — махнула на внучку полотенцем баба Риша. — Будешь мне тут капризничать!

Ирка перебралась на печку, закопалась в груду вещей. Старые куртки, плащи, тулупы. Ее бросало то в жар, то в холод. Она натягивала на себя кофту, тут же ее снимала.

Все это бред, бред! Глупости! Сейчас дети не умирают из-за старых цыганок и взбесившихся председателей! Никто не может уничтожить целую деревню. А лешаки только в сказках бывают. Откуда им здесь взяться? Год назад их здесь не было. Два года — тоже не появлялись. Сейчас-то кто им тут медом намазал? А значит, ничего и нет. Лето, жара, скука — вот само собой и придумывается, что председатель обращается в медведя.

Хорошее объяснение, убедительное. Пусть все на самом деле так и будет!

— Ирочка, — позвала ее баба Риша, — попей молочка парного, я только что к соседям ходила.

— Нет! — выкрикнула Ирка, забившись в угол. — Не буду я пить их молоко. Никогда!

— Хорошо, хорошо, — испуганно пробормотала баба Риша, вытирая мокрый бок чашки ладонью.

Молоком ее травят. Совсем со свету сжить хотят. Не дождутся! Она им не дастся! Отсидится на печке, носа на улицу не высунет.

А Катька?

Ира заворочалась в ворохе кофт. Собственные заверения на нее не действовали. Никак не выходило, что жизнь — прежняя. Изменилась она. В само́м воздухе появилось нечто иное. А значит, ничего ей не кажется. Все это — на самом деле.

С чего все началось? Катька что-то увидела в цыганском доме. Подумаешь! Люди за столом сидели, слова бормотали, свечи горели! И что? Отчего тут заболевать? Чего пугаться? Может, у Катьки горячка началась от перенапряжения? Может, ее солнцем стукнуло?

А что с ней, с Иркой? Ну, Пашка бросил ее в Кременках, она весь день гуляла по лесу, ее чуть не загрыз волк… Что-то в последнее время много вокруг Вязовни зверья бегает — волки, медведи. Хорошо, волки. Пускай живут. Что еще произошло? Услышала она легенду о местной ведьме. Наверное, этих ведьм в каждой деревне было — с пучок. Или по два пучка. Короче, много. Вот и у них тоже жила такая. Местный колорит, так сказать. Ничего особенного. Дальше… В лесу она видела мальчика.

Стоп!

У колдуньи был сын. Он ушел в лес и пропал. Мальчик в лесу. Возможно, это и есть тот самый сын? А пацан на велосипеде… пока непонятно, кто он такой. Сказал, из Воронцовки, а в Воронцовке его не знают.

Ира резко села. В этойВоронцовке его не знают. А если он из другойВоронцовки?! Из той, что сгорела?! Что же это выходит?! Кругом сплошные призраки? И председатель — тоже не совсем человек. Он мстит их деревне, как когда-то маленький мальчик отомстил Воронцовке. Ужас-то какой! Уничтожили всех, спалили дома вместе с людьми. Сейчас, конечно, войны нет, так запросто целую деревню не спалишь. Но если задаться целью? Сначала он болото осушил, потом кладбище им под бок пристроит, а там и до массового помешательства недалеко. Все начнут видеть медведя. Или волка. Или маленького мальчика. Или велосипедист примется уводить зазевавшихся людей в лес.

Хороший планчик. Продуманный такой! И помогает председателю все это осуществить цыганка. Она имеет какую-то силу, таинственную шкатулку, с помощью которой исполняет любое желание Полозова. Валя умеет управлять людьми — она ведь что-то сделала с Павлом и с Наташкой, из-за чего они стали за Ирой гоняться. Глаза опять же странные у них были, темные очень. Или это свет так падал?

Платок. Он нужен председателю, нужен цыганке… А Ира его потеряла… В лесу? Бросила вместе с пакетом? Или забыла в Воронцовке? Лежит он сейчас под каким-нибудь кустом и радуется, что его оставили в покое. Знать бы заранее, она бы его из рук не выпустила, спрятала бы так, чтобы никто не нашел.

Катька все еще болеет. Нехорошо как-то болеет. Если завтра она не выздоровеет, то их повезут домой… Домой — это выход. Домой — и все забыть.

А вдруг завтра не наступит? Вернее, наступит, но будет уже поздно куда-то уезжать? Ну получит цыганка свой платок, и что произойдет? Все закончится? Катя поправится?

Платок, платок… Что в нем такого? Тряпка и тряпка. Старая, грязная. На скатерть-самобранку она не похожа, на ковер-самолет — тоже. Или для исполнения желания им нужно взмахнуть? Жаль не догадалась она поэкспериментировать на месте.

Интересно, все ли знают, как этот платок выглядит?

Ира разгребла под собой вещи, нашла темно-коричневую тряпицу с красными розанами на редких зеленых веточках. Бабушкин. Похож на тот, какой она потеряла. А что, если подсунуть им этот вместо пропавшего? Вдруг это сработает?

Ира полезла с печки, на ходу пряча платок под футболку.

— Баба, я ненадолго.

— Куда тебя несет? Спать пора.

Выйдя в коридор, она у плиты нащупала спички. Под ногу ей что-то попало. На свету это что-то оказалось… оказалось медным браслетом. Потемневшим от времени. С выдавленным на нем рисунком.

Звяк… ударялись друг о друга браслеты на смуглой руке.

— Ба! — протянула Ира. — А к нам что, цыгане приходили?

— Что за фантазии? — выглянула из кухни бабушка.

Ира показала ей свою находку.

— Вот же Валька… — Баба Риша сдержалась, чтобы не наговорить лишнего. — Не было никого. С улицы кто-нибудь принес.

Бабушка захлопнула дверь, оставив Иру в темноте.

Значит, цыганка. Значит, она тут была. Ира вспомнила, как звенят Валины браслеты. Такой же звон она слышала ночью… Ну конечно! Цыганка приходила искать платок. Ира ее спугнула. Саму цыганку она не видела. Была кошка. А какую кошку нельзя разглядеть ночью? Конечно, черную!

Хоть это и невероятно, но предположим, что это была Валя. Превратилась в кошку, как самая настоящая ведьма. Ничего себе каникулы получаются! Три месяца по соседству с колдуньей! Гарри Поттер отдыхает!

Что могут делать колдуньи ночью в чужом доме?

Правильно — пакостить!

Ира схватила веник.

Соль — на порог, булавки — в косяки дверей, ядовитые травки на подоконник — спасибо книгам-страшилкам, научили, что в таких случаях надо делать!

Булавок видно не было, до подоконника врагам с улицы не дотянуться, а вот с порогом стоит разобраться.

Ира с усилием поскребла веником по полу. Палочки, веточки, травинки и много-много песка. Хорошо бы еще вымыть пол, но это — потом когда-нибудь.

С мусором в совке она побежала в дальний угол двора, высыпала все в траву. Плюнула сверху. Для верности.

Уже почти ночь, на небе первые звезды появились, на землю опускается тьма… А ведь она выходить на улицу не собиралась ближайшие лет двести… Нет, хватит! Подрожали — и будет! Пора нанести ответный визит. Невежливо получается: к ним заходили без спросу, а они церемонятся, приглашения ждут. Зайдет, подбросит им платок, о браслете потолкует — глядишь, и завтрашний день веселее начнется.

За низким забором темнел цыганский дом. Тихо у них сегодня. Ира на всякий случай обошла усадьбу кругом. Полное безмолвие. Словно и не живет никто в этой большой страшной избе.

Ира скользнула мимо забора, просунула руку, отодвинула щеколду цыганской калитки, ступила на утоптанную тропинку.

Лишь бы не было собаки…

Ни одна ступенька не скрипнула под ее ногой.

Если все ушли, то дверь будет заперта снаружи. Если они спят — тоже заперта, только изнутри… Хоть бы она была закрыта! Тогда можно будет вернуться и подождать до утра.

Ира перевела дыхание, коснулась пальцами ручки. Легкий щелчок. Дверь качнулась. Открыто. Ира замерла.

Тихо. С чего бы это? Затаились на террасе, ждут Ириного появления? Как только она войдет, они вцепятся в нее и разорвут на части.

Ира помотала головой, прогоняя неприятное видение.

Во напридумывала всяких глупостей! Никого нет! Никто ее не ждет и даже не догадывается, что она здесь.

На просторной террасе пахло молоком и влажным деревом. Свет уличного фонаря через окно падал на стол, на лавки с ведрами, на буфет. Ира на цыпочках прошла к двери в дом. Как по волшебству, из темноты выступила цыганка Валя. Мгновение они смотрели друг на друга.

— Тебя где носило, паразит? — грозно спросила Валя, приняв Иру за Артура. — Нашел? Давай сюда!

Цыганка с шорохом провела рукой по обоям. Зажегся свет.

— Это ты? — Глаза ее удивленно распахнулись, лицо в сеточке сухих темных морщин собралось в некрасивые складки. — А разве тебя не?.. — начала было Валя и осеклась.

Стиснув зубы, чтобы они не выдали предательскую дробь от страха, Ира протянула цыганке браслет.

— Ваше? — нагло спросила она, а внутри у нее все тряслось от ужаса, что ее сейчас убьют на месте. — В нашем коридоре нашла. Обронили, видать.

Валя медленно перевела взгляд с Ириного лица на ее руку. Она уже пришла в себя и вновь выглядела спокойной.

— Зачем явилась? — спросила она, не сводя глаз с браслета.

— У меня сестра болеет, — напомнила Ира, стараясь дышать не так шумно.

— Знаю, — кивнула Валя, шагнув вперед. Зашуршали юбки. — При чем здесь я?

— Как при чем? — возмутилась ей Ира, забыв про страх. — Это же вы сделали так, чтобы она заболела.

— Девочка! — Цыганка опустила щеколду на входной двери. — Ты ничего не понимаешь. Твоя сестра пришла сюда не в самый подходящий момент. Здесь происходило то, что ей видеть было не положено. А потому больше с постели она не встанет.

— Встанет! — Ира вытащила из-под футболки платок.

— Девочка, — проворковала цыганка, — против твоей сестры действуют силы, с которыми я ничего не могу поделать. Она умрет. Вместе с тобой!

Валя отвернулась к серванту, скрипнула дверца. Что она там достает, Ира смотреть не стала, перехватила поудобнее коробок, чиркнула спичкой.

— Вы, кажется, это искали? — крикнула она, отбегая в сторону.

Спичка шипела, поджигая ворсинки на платке. Они неприятно чадили.

Цыганка поставила плошку, которую успела достать, на столешницу.

— Что это? — раздраженно спросила она, словно ее опять оторвали от очень важного дела.

— Если с Катькой хоть что-нибудь произойдет, я его сожгу! — Ира на всякий случай подобралась ближе к двери. Ничего, с засовом она как-нибудь справится.

— Подожди! — Цыганка протянула к ней руки.

— Не подходите!

Огонь коснулся растрепавшегося края платка, сухие нитки вспыхнули.

— Нет!

— Если к завтрашнему дню Катька не выздоровеет, я его разрежу на мелкие части и сожгу. А еще лучше — отдам его Полозову, пусть он съест платок на завтрак.

— Ты ничего не понимаешь! — прошептала Валя, голова ее мелко затряслась, словно цыганка вдруг превратилась в дряхлую старуху. — Это не человек! Ему нельзя показывать платок! Если он окажется у Полозова в руках, то всех нас уничтожат — тебя, меня, твою сестру, твою бабушку! Бойся его! Не подходи к нему близко! И отдай платок мне.

— Вот еще!

Пока цыганка говорила, Ира отодвинула щеколду и, на ходу пряча спички и платок, выскочила на крыльцо. Только здесь она заметила, что до сих пор что-то сжимает в руках. Браслет!

Все, больше он ей не понадобится! «Гуляй, браслет!» — бросила она его подальше от себя.

Она еще не успела опустить руку, как вдруг перед ее глазами, словно озарение, встал вчерашний день. Она вспомнила, где оставила платок, и вскрикнула от неожиданности.

Она повязала его, войдя в лес! Он был на ее голове, когда прибежал волк, когда появился мальчик. В платке она вышла к Воронцовке и оставила его, уже оказавшись у забора, возле дома ненормальной бабки.

Этот момент представился ей очень ярко — она вытирает лицо платком и отбрасывает его в сторону, тем же движением, каким сейчас избавилась от браслета. Тогда на нее накатила страшная усталость, поэтому ни о чем она думать не могла. Ей хотелось одного — скорее попасть домой.

Ира сбежала с крыльца, пронеслась по дорожке, выскочила за калитку. День! Прошел целый день! Его мог кто-нибудь поднять, могли утащить собаки! Вот бы прямо сейчас достать из сарая велосипед, проехать по ухабистой дороге, добраться до поля, взобраться на холм и увидеть у покосившегося забора грязно-рыжую тряпку. Что бы этот платок ни значил, но его необходимо вернуть.

Как ей хотелось прокрутить время обратно, чтобы не выпускать платка из рук никогда!

На другом конце деревни залаяли собаки. Лай перешел в вой. Что это они на ночь глядя? Им ответили собаки в ближних дворах. Нет, в ночной лес она сейчас не сунется. Есть там кто-то или нет, но ей там делать нечего.

Только бы Пашка во время своих сегодняшних поисков не догадался доехать до Воронцовки…

Ира пошла к своей калитке.

Странный шум где-то в отдалении заставил ее остановиться. Что-то происходило посреди деревни. Там кричали, суетились люди, вспыхивал свет. Ира сделала несколько шагов вперед, ахнула и бросилась бежать.

Горел огромный дом Красиных, стоявший в центре деревни, напротив автобусной остановки. Еще не сильное пламя билось на террасе, лизало стены, блестело в осколках лопнувших стекол. Завораживающее зрелище — большущий дом с высокой крышей, снизу подсвеченный нервно вздрагивающим огнем. Люди кричали, гремели ведра. Вода с шипением выливалась в огонь и сразу же испарялась. В выбитые окна выбрасывали вещи. На землю летели подушки, стулья, посуда, одежда. Выдрав оконную раму, хозяева вытащили холодильник.

— Тикай! Взорвется!

Из окон посыпались люди, один человек пробежал через горевшую террасу, бросился в толпу, на него вылили ведро воды. Между террасой и домом что-то затрещало, фыркнуло. Раздался взрыв. Пламя выбилось под крышу, полетели щепки вперемешку с головешками. Толпа качнулась.

— Баллоны с газом раскалились, — услышала Ира. — Надо было не холодильник наружу тащить, а плиту.

В неровном свете пожара показался Пашка. Пробегая мимо, он грубо толкнул сестру в грудь:

— А ну, иди домой!

Ира оступилась, присела на землю. Рядом кто-то плакал. Размазывая сажу по лицу, рыдала Наташка. Ира подползла к ней:

— Что произошло-то?

— А я откуда знаю?! Мы только из леса вернулись. Я зашла сумку бросить — мы ее в лесу нашли, — и вдруг собаки залаяли. И все неожиданно задымилось, все закричали, забегали…

— Какую сумку?

— Да Пашкину!

Вот как? Они таки нашли пакет с лекарствами. Какие шустрые! Будет теперь чем Катьку лечить.

— А платок? — затормошила Красину Ира. — Платок где?

— Какой платок? — пуще прежнего зарыдала Наташка. — Все сгорело! Что теперь будет?!

Ну вот, лекарства пропали, придется им старыми методами обходиться.

Иру вдруг приподняли над землей и встряхнули.

— Ты еще тут? — Брат был неузнаваем: весь какой-то взлохмаченный, разъяренный. — Катись отсюда!

Он поставил сестру на ноги и дал ей пинка под зад. Для скорости. Ира взмахнула руками, из-под футболки выскользнул бабушкин платок. Она не успела сообразить, что произошло, как брат наклонился и поднял его.

— Он? — Павел сунул платок под нос рыдавшей Наташке.

— Не знаю я ничего! Отстаньте! — Наташка затрясла кудрявой головой, уткнулась лицом в коленки. Говорить с ней сейчас было бесполезно.

— Крику-то… — Павел бросил платок к ее ногам. — Целый день по лесу лазили. Откуда он у тебя? — повернулся он к сестре. — Опять в лес ходила? Узнаю, что снова там была, убью!

Ира попятилась — уж больно увесистые у брата пинки. И правда, пора ей домой бежать, пока ее в огонь не бросили.

Чуть отошла и… застыла от удивления.

Пожар, бегают люди, передают по цепочке ведра с водой, полыхает огромный костер. А через дорогу, как по другую сторону реальности, тихо и темно. На автобусной остановке стоит маленький мальчик, рядом с ним сидит большая серая собака… Отблески пламени еле освещали их.

Мальчик посмотрел на Иру и улыбнулся.

Ира испуганно подбежала к брату, вцепилась в его руку.

— Там! — показала она.

Но тамуже никого не было. Блики огня мелькали по пустой автобусной остановке.

— Что там? — рявкнул Павел. — Уходи отсюда!

— Я боюсь, — завыла Ира, прижимаясь к брату.

— Приехали! Здесь идти всего ничего.

Но Ира еще крепче обхватила руку Пашки.

— Темно, — всхлипнула она.

— Где же темно? Светло, как днем.

Пашка понял, что сестру просто так не отцепить, и озадаченно оглянулся. К месту пожара спешила баба Риша. На ходу она ахала, всплескивала руками и так бы и пробежала мимо, если бы Павел не окликнул ее.

— Боже мой, Павел, что творится-то?! — запричитала бабушка. — Ирины снова дома нет!

— Вот она.

Павел буквально стряхнул сестру на руки бабушке.

— Ирочка! А я-то перепугалась. Одного ребенка не уберегла, так и второй пропал!

— Я пошел, — крикнул Павел, скрываясь в толпе.

— Отчего загорелось? — спросила бабушка мельтешивших вокруг людей.

— А кто ж его знает? — крикнул мужик. — Говорят, короткое замыкание. А может, кто-то со спичками баловался? Теперь и не догадаешься.

— Все живы?

— Все. Как раз во дворе чай пили. В доме никого и не было.

— Ну, слава богу, — бабушка мелко перекрестилась и прижала к себе Иру. — Паша, — позвала она, заметив в толпе внука.

Он не отозвался.

Глава 7. Ужасы лесной дороги

Ночью Ира спала мало и плохо. Павел ходил туда-сюда, хлопал дверью, бабушка вздыхала за стенкой. Под утро пришла Наташка. Брат отправил Иру спать к сестре. На диван уложил всхлипывавшую даму сердца. У Иры сон пропал, когда она легла рядом с Катей. Она вслушивалась в слабое дыхание сестры, гадала: подействовала ее угроза на цыганку или нет?

А если Валя и правда ничего не может сделать и все зависит от Полозова? Что же это было за гадание такое, после которого человек умирает?

Все было непривычно, волнительно. Спокойная уверенность в завтрашнем дне испарилась, растаяла, как туман на рассвете. А что пришло вместо нее? Страх — не страх, волнение — не волнение… Нерешительность? Ощущение какой-то неправильности? Понимание того, что ты одна против чего-то огромного, что намного больше и сильнее тебя? И никто не поможет — ни бабушка, ни родители. Пашка? Этот мог бы, но не станет. У него свои печали… А главное — без Катьки!

Ладно, сама так сама.

Она сидела с ногами на кровати, вспоминала все, что Катька ей рассказывала о том неудачном походе за молоком. Ничего такого она и не говорила. Темная комната, двое шепчутся (это, конечно же, были председатель и цыганка), чадят свечи, сковородка какая-то, миска зачем-то, быстрые сбивчивые слова…

Да, противники у них подобрались, как на подбор, один к одному красавцы: колдунья-цыганка, председатель-оборотень, мальчик-лешак, Артур с братом, на которых время от времени «нападает» помутнение мозгов.

Мальчик и председатель больше всего волновали Иру. Полозову нужен платок. Ради него он готов пойти на все. Уж не из-за этого ли сгорел Наташкин дом? Она принесла в дом сумку, бросила ее, вышла во двор с родителями чаю попить — тут-то и загорелось.

Значит, угроза реальна, и председатель готов на все — убьет, сожжет, уничтожит. И не одного человека, а всю деревню. То он искал платок, а то из-за него сжигает целый дом. А может, все было наоборот? Он знал, что никакого платка в сумке нет, поэтому и сжег дом. От ярости.

Ира заворочалась. Как все страшно выходит! Во время войны Воронцовку сожгли. Вместе с людьми. Неужели это может произойти и с их деревней?

Она смотрела в темноту перед собой. И оттуда, из мрака, начали выходить страшные фигуры. То ей мерещилось, что из кухни вот-вот выглянет Пашка. То в окно скреблись.

В окно и правда поскреблись. Ира испуганно замерла. Звук повторился. Настойчивый. Как будто железным когтем водили по стеклу.

Ира приподнялась на кровати. Слышит ли это кто-то еще? Нет? Катя спит. За перегородкой похрапывает бабушка.

В окне появилась темная звериная морда. Уличный фонарь словно специально поярче осветил бурую шерсть, прижатые к черепу уши. Медведь распахнул пасть, и Ира не столько услышала, сколько поняла, что зверь ревет. Оглушительно громко. От такого крика должна вся деревня проснуться, а собаки давно бы уже сорвались с цепей. Но вокруг была все та же тишь. Сквозь нее, как проклятье, пробивался рык:

— Отдай платок мне! — ревел зверь. — Отдай! Порву! Мое!

Ира, даже не осознав этого, встала с кровати и подошла к окну. Зверь метался туда-сюда вдоль дома, привставал на задние лапы, заглядывал в комнату, опускал когтистую ладонь на стекло. Она была грязная, оставляла на стекле размытые коричневые следы. Похожие… похожие на кровь! И тут же Ира увидела, что возле крыльца кто-то лежит. Небольшой, в знакомой футболке и джинсах. Артур! Уткнулся лицом в ступеньку и не шевелится. Рядом с ним, согнувшись пополам, — старая цыганка. Цветная юбка и браслеты на откинутой в сторону руке. А на месте ее головы что-то темное, как будто раздавленное.

— Иди сюда! — рокочет медведь, скребясь о стекло. — Иди!

Дрожащими руками Ира опустила штору, попятилась.

Вдруг кто-то затопал в кухне. Тяжело, со вздохами.

Медведь?!

Там же Павел с Наташкой!

Ира пересекла комнату, замерла на пороге. Если зверь там, то Ира им ничем не поможет. Здесь же она еще может защитить бабушку и Катьку. Она бросилась к кровати, собираясь разбудить сестру. Но сестра уже не спала. Сидела, укутавшись в одеяло. В таком виде она казалась большой и неповоротливой.

— Привет! — улыбнулась Катька. От этой улыбки лицо ее повело в сторону. Оно начало вытягиваться, темнеть, обрастать шерстью. Катька перестала помещаться в одеяле. Сначала показался коричневый бок, вслед за ним высунулась звериная лапа.

Ира отпрянула, но было поздно. Медведь метнулся к ней, повалил на пол, наступил лапами на грудь, дыхнул гнилью.

Ира завертелась, задергалась. Дышать стало нечем, медведь давил, нависал над ней. В бессильной попытке наполнить легкие воздухом — такое простое движение, что каждый его совершает, не задумываясь, — Ира принялась хватать ртом воздух… и проснулась.

Дышать действительно было тяжело. Катя во сне разметалась, положила руку на грудь сестры, надавила, мешая вдохнуть.

Ира осторожно, чтобы не разбудить, отодвинула младшую сестру в сторону, накрыла ее одеялом. Катя поворочалась, не просыпаясь, подперла кулачком щеку. Щека была розовой, а не восковой, не такой бледной, как вчера.

Неужели подействовало? Или сила проклятья ослабла? Или кто-то понял, что с ними так просто не справиться!

Раннее солнце пробивалось сквозь шторы. Ира на цыпочках подошла к окну. На улице никого не было.

Выдохнула. Все — сон! Только сон. Показалось. Путь свободен! Можно отправляться за платком. Ей никто не помешает!

Ира бесшумно пересекла кухню, где еще все спали, притворила за собой дверь, спрыгнула с крыльца. Жизнь опять становилась прекрасной! Кто сказал, что за нее не стоит бороться?

Она вывезла из сарая велосипед, придирчиво осмотрела колеса, вставила в гнездо на раме насос, распахнула калитку.

В деревне кричали первые петухи, собаки лениво гремели цепями. Ира доехала до автобусной остановки.

Огонь потушили. От огромного дома остались одни стены, крыша провалилась. Вокруг пожарища бродили засыпанные пеплом люди.

Ира свернула с асфальтированной дороги на проселочную и поехала к лесу через колхозное поле, засеянное кукурузой. Зеленые стебли вымахали в человеческий рост, встали высокой стеной, загородили от Иры деревню. Да она и не собиралась оглядываться. Ее цель была впереди. Но если все же она посмотрела бы назад, то заметила бы, как этот же самый поворот проехал еще один велосипедист. Ехал он как-то скособочившись, сидя на взрослом велосипеде с рамой, просунув ногу под перекладиной. Из-за этого велосипед шел, немного вихляя, оставляя за собой волнистый след.

Ира изо всех сил давила на педали, летя вперед так быстро, что ветер свистел в ушах. Колесные спицы негромко пели.

На большой скорости пролетев колдобину с водой, она въехала в лес.

Деревья еще были подернуты утренней дымкой, легкая роса лежала на траве. Под тяжестью капелек воды травинки клонились к дороге и, когда Ира задевала их коленями, вздрагивали, освобождаясь от этого груза. Лес наполнял гомон птиц. Громче всех надрывалась кукушка. Она без устали отсчитывала слушателям вторую сотню лет и останавливаться на этом не собиралась. Звонко тенькали в темных ельниках пеночки, заливались зяблики. Не отставал от них и дятел, чья барабанная дробь эхом отражалась от сонных еще стволов. Солнце пробило световые дорожки сквозь густую листву.

Запрокидывая голову, Ира ловила на лицо жаркий поток света, жмурилась и смеялась.

Все было просто замечательно! Катька выздоравливала, и Ире хотелось визжать от восторга. Сама! Она сама все сделала! Осталось немного — найти платок, отдать его кому-нибудь — и все! Свобода! Снова лето! Снова вечный праздник!

А дорога все петляла и петляла между деревьями. Руки слегка зудели от вибрации — руль дергался на кочках. Два раза Ире пришлось сходить с велосипеда и перетаскивать его через ямины.

Как позавчера мужик вез ее ночью? Может, это была другая дорога?

Солнце поднималось все выше. Лес наполнялся звуками и красками. Еще немного, и начнет парить. Тогда под деревьями станет жарче, чем на открытом месте. Времени как раз хватит, чтобы доехать до Воронцовки и вернуться обратно. Она успеет до обеда, чтобы не расстраивать бабушку…

Поворот, еще поворот. Ира еле успела затормозить, велосипед юзом прошел по влажной траве.

А может, она и не успеет до обеда…

Высокий тощий прыщавый парень. Тот самый. У его ног велосипед. Тоже — тот самый.

— О! Какие люди, — улыбнулся он Ире щербатой улыбкой. — Привет! Давно не виделись!

Первым ее порывом было развернуться и что есть духу помчаться обратно. Она даже дернула руль на себя. Но вспомнила, зачем ей понадобилось в Воронцовку, — некуда ей было убегать. Теперь только вперед.

— Ты что здесь делаешь? — Ира повела рядом с собой велосипед, намереваясь пройти мимо него и ехать дальше.

— Еду в твою Вязовню. Ты сказала, у вас хорошо…

Прищурившись, Ира посмотрела на солнце, запоминая, где оно находится. Светит в правый глаз. Так и надо держаться. Только бы и эта дорога не стала для нее бесконечной, как та дурацкая просека.

— Рановато собрался, — процедила она сквозь зубы. — Не спится?

— Тебе тоже.

— Тогда бывай! Нам в разные стороны.

Ира поравнялась с парнем. Еще один шаг…

Заднее колесо его велосипеда опять было спущено.

— Мне не везет, — парень присел на корточки, перегородив Ире дорогу, погладил велосипед, как собаку, — то ли спустилось, то ли лопнуло. Я еще не разобрался. Дай мне свой насос.

Он протянул руку. Ира дернулась вперед. Этого только не хватало! Он хочет ее здесь задержать!

— Слушай, чего ты ко мне привязался? — зло воскликнула она. — У меня дело, я спешу!

— Что же, мне опять его на себе тащить? Здесь далеко, — заканючил парень. — Тогда из-за тебя, между прочим, колесо лопнуло. — Он медленно подходил к Ире, глядя ей в глаза. — Неужели ты мне не поможешь?

— Ты помог? — уперлась Ира. — Затащил в лес и бросил. Меня там, между прочим, чуть не съели!

— Я должен был с велосипедом в лес ползти? — в тон ей заорал парень. — Если не хотела идти, возвращалась бы в Кременки!

Ира открыла рот, чтобы ответить, но промолчала. А правда, чего она на него злится? Проколол колесо, с кем не бывает! А может, из-за ее тяжести это и произошло… Но ее ведь действительно никто не гнал в лес, не заставлял спускаться с пригорка, не сталкивал в кусты. Все — сама. Могла ведь вернуться в город, дождаться автобуса или Пашку и поехать домой, как все нормальные люди. А могла и прогуляться вдоль дороги. Десять километров — невелико расстояние!

Ира бросила велосипед на землю.

— Ладно, показывай, что там у тебя?

Видимых повреждений у колеса не наблюдалось. Они накачали его. Камера воздух держала нормально.

— Все, можешь ехать дальше. — Ира сложила насос.

— Зачем тебе в Воронцовку? — Казалось, парень тянет время. — Там же нет никого.

— Красиво. Я там была, мне понравилось, — гордо выпятив грудь, заявила Ира.

— Ты была в Воронцовке? — быстро спросил парень, мельком взглянув на пухлую фигурку собеседницы.

Всех обманывал ее внешний вид, но на самом деле по физкультуре у нее всегда были пятерки, многих худеньких она обгоняла легко, даже парней оставляла за спиной. В ее случае полнота не была бы показателем физических данных.

— Была, — презрительно скривилась Ира. — Про тебя там никто не знает.

— Там мало про кого знают. И вообще, этойВоронцовки нет.

— Как нет? — растерялась Ира.

— Нет, и все. Хочешь, покажу?

Ире снова перестал нравиться этот парень. И улыбка у него неприятная, и взгляд странный.

— Поехали.

Парень сел на велосипед, проехал несколько метров и завалился в траву. Из заднего колеса со свистом выходил воздух.

— Не едет? — ехидно спросила Ира.

— Не едет, — вздохнул парень. — Может, еще раз накачаем?

— Нет уж, возись со своим велосипедом сам.

Парень обиженно надул губы:

— Хочешь меня бросишь здесь, да? Не поможешь человеку в беде?

— Слушай, — рассердилась Ира, — чего ты ко мне привязался? Я спешу. Вот поеду обратно, тогда помогу.

— А если не будешь ехать обратно? С чего ты взяла, что вернешься?

Ире показалось, что птицы в лесу замолчали. Парень стоял у велосипеда, переднее колесо все еще крутилось, из заднего с шипением выходил воздух. А он стоял и почему-то улыбался. Лохматые волосы падали на лоб, и из-под них на Иру смотрели знакомые темные равнодушные глаза. Ира попятилась.

— Зачем тебе в Воронцовку? — спросил парень неприятным скрипучим голосом. — Не езди, не надо. Возвращайся лучше домой.

Темные глаза неотрывно смотрели на Иру, притягивали ее к себе, заставляли забыть обо всем…

— А-а-а-а! — метнулся по лесу чей-то крик.

Словно бы разом вздрогнув, вновь заголосили птицы. Ира отшатнулась от страшного собеседника, испуганно огляделась. Кричали рядом, за поворотом.

— Ты еще и не одна? — Взгляд парня стал непереносимо тяжелым. — Уходи! Уходите все отсюда! Нечего здесь искать! Нечего вынюхивать! Она умерла! Ее больше нет! А вы все живы! Убирайтесь из моего леса! Я вас ненавижу!

Он зло пнул велосипед, и тот улетел с дороги в кусты. Трава заколыхалась, зашумели деревья, стволы их начали заметно раскачиваться, кроны склонились к дороге. Зеленая шапка накрыла парня, он даже головы не поднял, не посмотрел, что такое на него опускается. Он как-то незаметно стал частью этих деревьев.

— Ненавижу!

Ветки подняли парня на воздух.

— Уходи!

— Уйди! — завизжали в унисон с ним.

Ира успела обернуться. Из-за поворота вылетел велосипедист, за ним гнались три крупные серые собаки. Они непривычно стлались по земле, вытянув в струнку хвосты. Собаки так никогда не бегают… И еще эти хвосты, серые, прямые, как палки. Велосипедист пролетел мимо них. Ира узнала Артура. Он дергал ногой, пытаясь отогнать ближайшего к нему зверя. Но тот легко уворачивался, клацая зубами. Велосипед громко звякнул о кочку и упал. Артур кувырнулся в траву, тут же вскочил на ноги и исчез в лесу. Зашуршали кусты. Звери прыгнули следом.

Ира подхватила велосипед, яростно надавила на педали.

«Кажется, кажется! — как заклинание шептала она. — Мне снова все кажется. Всего этого не может быть на самом деле!»

Опять ей пришлось резко тормозить, выворачивая руль. Теперь на дороге стоял мальчик, маленький, лет шести, наверное. Тот самый, кого она встретила в лесу! С собакой.

Мальчик смотрел удивленно. Словно была договоренность с высшими силами, что никто по этой дороге в столь ранний час не поедет. А тут вдруг — такая незадача.

С трех сторон к нему медленно подкрадывались волки. Готовые в любой момент напасть хищники. Гнули морды к земле. Что они вынюхивали, кого искали, за кем следили?

Зажмурившись, Ира толкнула велосипед прямо на зверей.

Сейчас она в них врежется и упадет… Сейчас она в них врежется и упадет… Сейчас…

Волки остались позади, промелькнули удивленные глаза лешака. Ире показалось, что она слышит его крик:

— Мамка!

Дорога вывела ее к ручью, тропинка взбегала на деревянный мостик. А дальше — поле, холм с домами, за ним снова поле, лес. Как сумасшедшее повторение на картине ненормального художника. Закрученная в спираль реальность, где любая прямая закольцовывается дурной лентой Мёбиуса, а лестница, ведущая вверх, приводит вниз.

И вокруг — никого. Ее не догоняли, если эта погоня вообще была. В плотной стене леса дорога казалась высунутым из огромной пасти языком. Над провалом-ртом ясно видны глаза. Большие, зеленые, равнодушные. Глаза леса.

Ира взобралась на холм. Отсюда уже хорошо просматривалась стела. Она была установлена у кромки ближнего конца леса. Высокий столб с табличкой, низкий заборчик. За ним кучей свалено ржавое железо. Справа от холма сквозь лес тянулась просека, по которой Ира позавчера блуждала.

В ярком свете солнца деревня выглядела еще более печальной и заброшенной. Смерть и запустение — вот что сейчас видела Ира. Развалившиеся дома, печные трубы, торчавшие из разрушенных крыш, тревожные провалы разбитых окон.

Хлопнула калитка. От того, что она резко повернула голову, у Иры потемнело в глазах. Ей показалось, что небо заволокло чем-то черным, в воздухе запахло гарью, пепельная пыль взметнулась вверх. Под холмом орали, тарахтели мотоциклы. Горела деревня. Длинный ряд домов полыхал ровными свечками. Между ними спокойно ходили люди. Слышался редкий треск…

Ира моргнула. Странное видение стерлось, она увидела унылое заросшее поле.

— Что там?

От неожиданности Ира чуть не прошла сквозь забор без всякой калитки. Рядом стоял парень с велосипедом. Он тоже смотрел вниз, где до леса тянулись заросли бурьяна. Ей показалось! Опять показалось.

— Быстро ездишь, — ухмыльнулся он.

Ира бросила велосипед и побежала к дому бабки. Парень заступил ей дорогу:

— Что ты здесь ищешь?

Ира попятилась. Вот привязался!

— Пришла сказать спасибо? — умильно улыбнулся парень. — А их нет.

Ира через голову собеседника глянула на развалюшку за забором. Дверь приоткрыта, кажется, что в доме действительно никого нет.

— Пусти меня. — Ира осторожно толкнула парня в плечо, вдруг испугавшись, что он окажется привидением и ее рука пройдет сквозь его тело, как сквозь воздух. Но плечо оказалось обыкновенным, костлявым и теплым. — Что тебе от меня надо?

— Чтобы ты ушла отсюда, — процедил он. — Ты мне мешаешь! Уже несколько дней, как ты постоянно попадаешься у меня на пути. Уйди, пока я тебе сам не помог.

— Я ненадолго.

Ира попробовала обойти парня. Но это оказалось невозможно. Он раз за разом вставал перед ней, нагло смотрел в глаза, ширил губы в щербатой улыбке.

— Ты мне тоже мешаешь! — заорала Ира.

Неужели ей не дадут сделать всего несколько шагов?!

— Забавно: мы мешаем друг другу! — Парень вытянул ногу, перегораживая проход к забору. — Давай так: я помогу тебе, ты поможешь мне. Идет? Что для тебя сделать?

Ира оглянулась. Что бы ему такое сказать? И тут ее осенило:

— У меня велосипед сломался, — быстро сказала она. — Починим по-быстрому? Нужна палка. Такая… — И она показала руками.

Парень растерянно мигнул, покрутил головой, сделал шаг к забору, у которого торчали три куста какой-то неведомой породы.

Спасибо за науку, Паша!

Ира толкнула парня в спину, бросилась к калитке.

Где она позавчера сидела? Здесь или здесь?

Нет, калитка была слева от нее. Тут она сидела, а сюда…

— Вот тебе палка, — раздалось у нее над головой.

— Мне больше не нужно! — отмахнулась Ира.

Она крутилась у забора. Где же, где?

— Ты просила палку, — с надрывом в голосе произнес парень. — Ты! Просила!

На последнем слове он взвизгнул. Ира задержала дыхание, чтобы не заорать вслед за ним. А когда она открыла глаза, парня не было. Только поднятый ветром песок летал по воздуху.

В дверях дома стояла бабка.

— Опять пришла? — строго спросила она. — Зачем?

— Спасибо сказать. — Ира встала с земли. — Вы мне очень помогли. Без вас бы я не добралась до дома. — Говорить было больше не о чем, и ей пришлось выпалить: — Можно у вас опять воды попросить?

— Попросить — можно, — недовольно буркнула бабка, громыхнула в сенях жестяным ведром.

Ира вошла во двор. Платка не было ни у забора, ни за ним.

— Пей, — бабка протянула Ире знакомый железный ковшик с обточенным краем.

— И сыну вашему спасибо передайте, — торопилась Ира, заглатывая ледяную воду. — Мы так быстро доехали.

— А нет его, ушел, — затараторила старуха. — В лес ушел. Может, скоро и вернется. Да вот один пошел. С Колькой-то они поругались. Ворюгой оказался Колька!

— Чего так?

— Я тяпку у колышка поставила, а он стащил и не признается. Где тяпка? А нет ее. Нет! Украл. Кому здесь еще красть, как не ему? Он все это, Колька.

Весело они тут живут. В деревне всего-то два с половиной калеки, и туда же, ссорятся.

— Ну, ничего, — продолжала бормотать старуха, — онпридет и все решит. Онзнает, кто такой Колька!

Ира перестала улыбаться:

— Бабушка, вы-то сами видели этого мальчика?

— А как же, видела, видела. Ходит он здесь, ходит, постоянно ходит. Все плачется, мамку ищет. Лес его не пускает. Оплетает его своими ветками, закрывает ему глаза листвой и не пускает. Двое их было, мать и сын. Как прогнали их из Вязовни, так ведунья на этот холм бросилась, принялась плакать, просить, чтобы лес ее сыночка защитил, не дал ему пропасть, погибнуть. Молилась черному ворону, хитрой лисе, лютому волку. Но люди и отсюда ее вышвырнули, не дали ей успокоиться. На каждую колдунью свой угомон найдется. Каждое время свои способы против них знает. А то бы они здесь расплодились…

— А волки?

— Что — волки? Они звери подневольные. Бегают кругами, сюда не заходят. Деревня-то богатая…

Ира на всякий случай оглянулась. Нет, все на месте: дома полуразвалившиеся, никакого богатства тут нет.

— Год от году — урожай небывалый, — низко склоняясь к Ире, шептала бабка, — дети все здоровые, невесты красивые, женихи смелые. Поговаривали: хорошо, что колдунью прочь прогнали, не пустили ее под свои крыши. Приходил к ним мальчик, искал мамку. А уж сто лет минуло, как ведьма сгинула. Но узнали его, узнали. По глазам узнали, по зверю, что с ним ходил, — лешак это был, сыночек ее. Снова прогнали его отсюда. С тех пор деревня застыла. Вроде все у нее хорошо, а время как будто мимо течет, не задевает людей. Стали они от мира отрезанные, от света отведенные. А потом и сгорели все в одночасье. Он же и принес им гибель. Лешак этот. С тех пор по лесу он начал ходить, людей путать, волков на них натравливать. И нет от него спасения. — Бабка мелко засмеялась. — А вот и он идет.

Ира испуганно обернулась, но никого не увидела. Заросшая травой улица была пустынна.

— Ходит вокруг, ходит, мамку ищет, — все тише бормотала старуха. — Найдет, успокоится. Но не найдет он ее никогда. Сгинула она в лесах, исчезла в болотах, растворилась в воде. Пока не уничтожит он все вокруг — не поймет, что поиски его напрасны. А как поймет, сгорит от печали. И все вокруг заполыхает от его тоски. Не останется ничего. А пока пусть ходит, высматривает…

Бабка махнула рукой. Ира взглянула через левое плечо. Летела по воздуху пыль, пригибались к земле травинки. А больше — ничего и никого. Но главное, платка, того самого платка тоже не было.

— Вы не видели, я здесь платок оставила? Старый такой, с петухами на концах.

— Так он же не твой, — хитро прищурилась старуха.

— Бабушкин, — солгала Ира.

Старуха перестала улыбаться и засеменила к дому. Ира опередила ее, рванула на себя дверь, заметалась по комнате. Платок висел на спинке стула.

— Отдай, отдай его мне, — заплакала бабка. — Тебе он зачем? Не твой он, ведьмин! Ну отдай!

— Как ведьмин?! — опешила Ира.

— Ведьмин, ведьмин. Мамки его, — довольно произнесла бабка. — Через лес бежала, на ветке оставила. Люди нашли, домой принесли — те самые, что ее прогнали. От этого все беды и начались. Отдай!

Старуха протянула к Ире сухую костлявую руку.

Хлопнула дверь.

— Мать, ты что тут?

В комнату вошел ее сын.

— Здравствуйте, — бросилась к нему Ира — в который раз он ее спасает. — Я спасибо зашла сказать, а вас нет.

— Отдай, — хныкала бабка.

— Уймись, — прикрикнул на нее мужчина. — Что ты на людей кидаешься?

— Мое взяла, — пожаловалась старуха.

— Где ж твое? Успокойся. Все твое у тебя осталось. Пошли, — мужчина кивнул Ире и первым вышел на двор.

У крыльца стояла корзина, сверху прикрытая листвой, рядом лежала толстая суковатая палка. Мужчина передвинул все это под навес, в тень.

— Говорят, у вас дом сгорел, — как бы между делом спросил он.

— Да, ночью. У Красиных.

Мужчина кивнул, мол, я так и подумал. Ира поспешно спрятала платок под футболку.

— А вы знаете про ведьму? — тихо спросила она.

— Это тебе мать наговорила? — не поворачиваясь, буркнул сын. — Не слушай ее. В лесу живет, еще и не такое сбрендит.

— А вы сами видели мальчика?

— Сказки это. Колдуньи, мальчики с волками… Есть дурман-трава. Пахучая — жуть. Она кустами растет, в низинках. Там и от воды душно, а еще у травы дурной запах. Вот у человека голова и кружится, а потом видения начинаются — мальчики, говорящие лоси, волки, ходящие на задних ногах.

Не может быть! Неужели все ее видения так просто объясняются? Что же тогда было, если ничего и не было?

Мужчина ушел за дом, загрохотал там досками, перебирал их.

Ладно, она сама разберется.

Ира вышла за калитку, но вместо того, чтобы пойти по тропинке через лес к себе, повернула в другую сторону. К стеле.

Вблизи памятник оказался высоким четырехгранным столбом со звездой на макушке. Со всех сторон к нему были прикреплены таблички.

«Павшие в боях…» Тревожно сбилось дыхание, заломило запястья. Как все это было неправильно и страшно… Смерть… Насилие…

Но взгляд ее невольно уже бежал по списку. Больше всего фамилий было на букву «В». Воронцов, Воронцов, Воронцов, Воронцов… Это что, все — ее родственники?!

Чтобы как-то отвлечься от этих мрачных мыслей, Ира огляделась. За оградой, внутри ее, были посажены цветы, земля вокруг рыхлая, без сорняков — за памятником ухаживали. Под ближайшими деревьями беспорядочно свалено… какие-то не то палки, не то железки. Ира подошла ближе. Металлолом… Исковерканное железо. Все то, что следопыты смогли найти, но не успели пристроить, — гильзы, пробитые, проржавевшие каски, остатки орудий — исковерканные временем остатки войны. Рядом с ухоженной стелой эта груда, уже подернутая травой, засыпанная опавшими листьями, смотрелась странно.

К Ире подошел бабкин сын:

— Что нашла?

— Ничего. — Ира на всякий случай показала пустые руки. — Странно, что здесь так много всего бросили. С собой не забрали. Это же все, наверное, для музея…

— Бросили, — согласился мужчина. — Хотели убрать, но им запретили. Так все и осталось.

— Почему запретили?

— Не знаю. Не понравилось, что дети везде суют свой нос.

— Они узнали какую-то тайну?

— Чего им тут узнавать? Все важное давно рассказано и записано. Да ты у своих спроси. Кто-то из ваших, из карауловских, со следопытами крутился. Девочка маленькая, серенькая, на мышку похожая. Имя у нее было какое-то мышиное… — Мужчина поводил рукой в воздухе, вспоминая. — Да, точно, крыска Лариска! — Мужчина грустно посмотрел на свалку. — А мать мою не слушай. Она помешалась на этой колдунье. Давно уже.

Резкий порыв ветра заставил ее посмотреть на небо. Из-за леса ползла черная туча. Ира схватила велосипед. Эх, раньше она эту тучу не увидела! А теперь мокнуть ей под дождем. Да еще в лесу!

Мужчина глядел вслед удалявшейся девочке. Ветер трепал на нем просторную холщовую рубаху. Трепал он и Ирину футболку, подгонял ее, толкал в спину, как бы нашептывая: «Торопись. Скорей, скорей!»

Промелькнул мимо дом старухи, взлетел песок у последнего сарая. Набирая скорость на спуске, Ира помчалась к лесу. Туча «съела» солнце. Лес в одну секунду потемнел, его тревожные зеленые глаза погасли. Стараясь не наезжать на камни, лезшие под самое колесо, Ира пролетела мимо поля шелестевшей на ветру ржи, проскочила через мостик и въехала в лес.

Она сама себя убеждала в том, что теперь все будет хорошо. Платок у нее, он лежит за пазухой. И даже если кто-то попытается ее остановить, она пробьется.

Догонявшая ее гроза гнула к земле деревья, скрипели старые сосны. Сорванные листья, как испуганные бабочки, порхали по дороге. В лесу угрожающе потемнело. Ира мчалась по кочкам и ухабам, не задерживаясь чтобы их объехать.

И внезапно все застыло, умолкло. Ветер стих, лес замер в ожидании грозы.

Ира припустила из последних сил, вписалась в поворот и еле успела затормозить прямо перед каким-то человеком. Она так резко вывернула руль, что велосипед завертело на месте, он упал и проволок хозяйку несколько метров вслед за собой.

На земле сидел Артур. Одной рукой он держался за колесо, а другой пытался его прикрутить между рогатинами рамы велосипеда. Расцарапанные руки были в крови, футболка порвана, на груди виднелись длинные глубокие ссадины.

Ира вскочила на ноги:

— Ты чего здесь расселся?

— Велосипед сломался. — Цыганенок громыхнул своей техникой. — Откуда ты так несешься? Из Воронцовки?

— Что ты здесь делаешь? Следишь?

— За тобой ехал, — легко признался цыганенок. — А тут эти волки… Велосипед и не выдержал. — Артур отбросил от себя колесо, болты и посмотрел на Иру в упор. Глаза у него были злые. — Нашла?

Ира отвернулась.

Не шумел ветер, улеглись на дорогу листья, перестали скрипеть сосны. Только вдалеке что-то еще тарахтело. Признаться? Кому? Артуру? Вот уж нет! Если и просить у кого-то помощи, то не у цыганенка, это точно. Тем более когда он смотрит на нее таким зверем. Сколько времени провели они вместе, во сколько игр переиграли! Она видела цыганенка разным: хохочущим, злым, азартным. Они дрались и мирились, а потом опять дрались. Но ни разу он не смотрел на нее с такой ненавистью. Она буквально захлестывала Иру со всех сторон, рождая в ее душе страх. Надо бежать! Надо спасаться!

Артур отпихнул от себя велосипед и встал.

— Отдай, — железным голосом приказал он, протягивая руку. Грязный, оборванный, исцарапанный, перепачканный кровью и землей, в эту секунду он представлял собою ужасное зрелище.

Поблизости что-то затарахтело, и на дороге появился мотоцикл. Вел его Пашка, в седле позади него устроилась Красина.

— Пашка, — обрадовалась Ира. Это спасение! Теперь об Артуре можно забыть.

Павел остановился, выключил мотор и… посмотрел на Артура.

— Ну что? — устало спросил он.

— Платок у нее. — Цыганенок протер лоб ладонью, как труженик после тяжелого рабочего дня.

Павел перевел взгляд на Иру. А у брата-то откуда столько ненависти и брезгливости к сестре?!

Это было неожиданно. Это было несправедливо! В глаза ей словно горсть песка бросили. Ира растерянно заморгала, по ее щекам побежали предательские слезы.

— Пашка, ты чего? — бессильно спросила она, хотя и так было ясно, что на этот вопрос Пашка ей не ответит. Если это вообще Пашка.

Брат поставил мотоцикл на подпорку, медленно слез с него на землю. Вслед за ним слезла Наташка. Они стояли напротив Иры с совершенно одинаковым выражением лиц. В этом было что-то ненормальное и невозможное. Ира попятилась, прижимая руки к груди, слыша, как гулко ухает ее сердце. Бежать некуда. В лесу — поймают, дорога — перекрыта.

Она подтащила к себе велосипед, поставила его перед собой.

— Давай, сестренка, разойдемся мирно, — предложил Павел и медленно пошел вперед. Было в его походке что-то волчье. Так двигались хищники, охотясь на Артура. — Ты нам отдаешь платок, и все быстренько убираются по домам. А то дождик пойдет, всех намочит. Идет?

Ира помотала головой.

— Не хочешь так? А как ты хочешь? — хитро прищурился Павел. — Сестренка, если я попробую отнять, тебе будет больно.

Ира перекинула ногу через раму.

Мимо них ей не проскочить. Снимут с седла. Если она побежит, ее перехватят в два счета — они вон какие здоровые, откормленные.

Остается одно: на велосипеде через лес…

За ее спиной брякнул велосипедный звонок. Она обернулась — и в следующую секунду уже летела между елками, грудью раздвигая колючие ветки. Там, на дороге, она оставила тех, кого цыганка натравила на нее. И парня на велосипеде. Это он предупредил ее о своем появлении звонком. У заднего колеса его велосипеда присела крупная собака.

Видимо, они не сразу сообразили, что договариваться с ними Ира не будет — крики погони долетели до нее с опозданием. Она мчалась через ельник, забирая чуть в сторону, чтобы снова оказаться на дороге — в зарослях кустов на велосипеде долго не покатаешься.

Кочка, ложбинка, еще одна яма. Иру подбросило в седле, она еле удержала руль и выскочила на дорогу. Не оглядываясь, понеслась прочь.

Только бы они не сообразили, куда она едет! Только бы Пашка не завел свой мотоцикл!

Знакомо затарахтел мотор. И одновременно с этим звуком в небе что-то заворчало, завозилось. Ира из последних сил давила на педали.

Первые крупные капли упали на дорогу. Над головой сверкнуло, шарахнул гром. Рядом засмеялись. Ира скосила глаза и увидела мчавшегося с ней наравне парня. Он широко улыбался во весь свой щербатый рот и, запрокидывая голову, ловил губами первые дождинки. Мотоцикл трещал уже где-то рядом с ней. Ира искала глазами съезд в лес. Но, как назло, вдоль дороги торчали пеньки, вылезали из земли корни деревьев. Мотоцикл чихнул. Иру схватили за плечо. Мелькнуло Пашкино лицо, на нее пахну́ло бензином. Ухаб развел их с Пашкой в разные стороны. Ира притормозила, мотоцикл пронесся вперед, заложил большой круг и стал возвращаться.

Справа звякнуло. На краю леса стоял парень и играл велосипедным звонком.

Трень, трень…

Ира повернула велосипед, перед самым носом мотоцикла въехала в лес, проскочила мимо парня, пригнулась, проезжая под лапой колючей елки. Мотоцикл на мгновение затих, а затем его мотор натужно взревел. Захрустели ветки.

Значит, Павел поехал за ней в лес. Ой как плохо-то!

На землю обрушился ливень. Ира и до этого с трудом различала дорогу, а теперь и подавно не видела, куда она летит. Поднявшийся ветер с силой швырял пригоршни воды ей в лицо, выл в верхушках деревьев, поднимал вверх тяжелые намокшие листья. Смех ненормального парня слышался отовсюду. Он терялся в раскатах грома, выныривал из скрипа сосны, сливался с плеском дождевой воды. Неожиданно парень возник прямо перед ней. Ловко петляя между деревьями, он ехал впереди, указывая ей путь. Треск мотоцикла растворился в звуках лившейся с неба воды. Мир вокруг Иры сузился до подпрыгивавшего на кочках старого потертого багажника, звякавшего древнего драндулета, летевшего куда-то прямо перед ней.

Все остальное заполнила стена ливня.

Но она не ощущала ни дождя, ни усталости. Она неслась вперед.

Глава 8. Легенда о вязовенской ведьме

Лес стал редеть, за ним взору открылось поле с кукурузой. Ира выбрала межу и покатила по ней. Углубившись в зеленые заросли, она поняла, что опять едет одна. Ни спереди, ни сзади никого не было. Парень на велосипеде куда-то исчез.

Дождь уже лил не так остервенело, ветер больше не бросал пригоршнями воду в лицо. Ира прижала руку к груди. Платок на месте. Остается надеяться, что вода ему не сильно повредила, что от дождя он не потерял своих магических свойств.

Она покатила сквозь зеленый строй кукурузы и вскоре выехала на асфальтовую дорогу. Вдалеке виднелись домики. Это была соседняя деревня, Караулово. До Вязовни оставалось километра три.

Свернув с тропинки, Ира остановилась. Она могла сразу ехать домой, переодеться, пообедать, обо всем рассказать Катьке и вместе с ней придумать, как им использовать платок. В эти радужные представления тут же влезал злой как черт Пашка. Он врывался в дом, орал, топал, переворачивал все, что видел…

Домой ехать рано. Пускай Пашка без нее побесится, выпустит пар. Вдруг цыганке Вале надоест командовать и она отпустит ее брата? Вот тогда она и вернется, тогда они поговорят. Пашка придумает, что делать.

Остается Караулово. Здесь можно заехать к нескольким знакомым, переждать дождь, пожевать что-нибудь. Опять же «крыску Лариску» найти не мешало бы.

Мимо избы председателя Ира проехала как можно быстрее и завернула в следующий двор.

Женька Костенкова по жизни была тихой и задумчивой. Наверное, в школе она была отличницей. Познакомились они прошлым летом на речке, когда весь пляж упражнялся в строительстве замков из песка. Женя строила одна, у нее ничего не получилось. Как раз подоспел Артур с приятелями. Потоптав замки малышей, он подступился к Женькиному строению, успел пару раз хмыкнуть, и тут же получил от налетевших сестер. Потом с Костенковой вместе они построили высоченный замок. И с тех пор бегали друг к другу в гости.

Как Ира и надеялась, Женя была дома. Она сидела на террасе и грустно смотрела в залитое дождем окно. Приход Иры ее по-настоящему обрадовал.

— Ой, привет, — соскочила она со стула. — Ира, Катя?

— Ира.

Неужели так сложно запомнить, кто из них кто! Они же с сестрой такие разные!

— Ирочка, как здорово! — кинулась к ней Женя. — Ай, да ты вся мокрая.

Женя покружила Иру по террасе — от радости — и повела в дом.

— Мама, к нам Ира пришла!

— Ира? — вышла из комнат Женина мама, тетя Зоя. — Боже мой, ты простудишься! Где ты была?

Ира соврала про неудачную поездку за продуктами. Ее переодели, усадили за стол, налили большущую чашку горячего чая, начали о чем-то спрашивать и, не слушая ответов, засы́пали новыми вопросами. В тепле и при свете, среди этих спокойных, ничем не озабоченных людей, Ире стало легко и свободно. Она с удовольствием уплетала пирожки, мазала на хлеб варенье, вылавливала из компота ягоды малины.

Костенковых интересовал ночной пожар. Вся деревня успела сходить на пепелище, посмотреть, все обсудить и решить, что это несчастный случай. У Красиных загорелось на террасе, и если бы они успели вытащить плиту с газовыми баллонами, пожар в доме удалось бы потушить.

В ответ Ира пожимала плечами, делая вид, что она на пожаре не была. Ее больше волновал соседский дом, который очень хорошо был виден с ее места. Ира пила чай и разглядывала его во все глаза.

— Ваш сосед когда-нибудь у себя появляется? — спросила Ира, выбирая на блюде пирожок порумянее.

— Вечерами там всегда свет горит, — ответила Женя. — И гости у него бывают.

— Гости? — удивилась Ира. — Тебя, что ли, он на пряники зазывал?

— Кто меня туда пустит? — рассмеялась Женя. — Я его, знаешь, как боюсь! Идет по улице, а я уже спрятаться стараюсь. А то еще остановит, начнет какие-нибудь вопросы задавать. Жуть!

— Жаль, — вздохнула Ира. — Было бы интересно узнать, как он там живет…

Разговор не клеился, но Иру это и не волновало. Мыслями она была не здесь.

— Жень, — начала она, — у вас в деревне должна быть девочка, Ларисой ее звать. Маленькая, серенькая, на крысу похожа.

— Лариса? — Глаза Женьки радостно загорелись. — Только это не девочка, она уже большая.

— Да, скорее всего, большая, — согласилась Ира. Следопыты лет пять-шесть тому назад работали, значит, «крыске» сейчас уже лет семнадцать-восемнадцать должно быть. — Где она живет?

— Сенцова, что ли? — спросила тетя Зоя. — Такая хорошая девочка. Все время приезжает к бабушке с дедушкой, помогает им огород прополоть, воду принести. Внимательная, аккуратная. Женя, а разве она сейчас в деревне? Что-то я ее не видела.

Этого только не хватало! Неужели ее тут нет?

— Давай сходим, спросим? — Женя потянула со стула свою кофту. — Мам, мы быстро.

— Куда? Дождь! — попыталась остановить их тетя Зоя.

— Нет никакого дождя! Моросит всего лишь.

Ира сдернула с веревки платок. Оставлять его ей не хотелось. События разворачивались стремительно, в дом Костенковых она может и не вернуться. Но есть одно место…

Ира влезла в предложенные тетей Зоей сапоги, сунула платок в карман старой Женькиной куртки, выделенной ей вместо промокшей кофты, и выбежала вслед за подругой на крыльцо.

Ливень закончился, но в воздухе еще висела влага. Мир сверкал и переливался, ветерок сеял с веток деревьев остатки дождя.

Красиво и спокойно. Не то что в лесу… Самое подходящее место, чтобы оставить платок. Найти бы удобное место.

Ира перебежала через тропинку между избами, забралась на приступок председательского дома.

У Полозова были гости, слышались чьи-то голоса, смех. На столе кипел чайник. Кто-то ходил по комнате вдоль стены, оклеенной обоями в яркий цветочек, размахивал руками. Постоял около стола. Ира скатилась с приступка, чуть не уронила прислоненный к стене велосипед. А Полозов как чувствовал, что Ира рядом, что платок у него под самым носом, тут же бросился в окно смотреть.

— Зачем ты туда лазила? — испуганно спросила Женька.

— У нас с ним свои счеты. Ну что, пошли?

— Счеты у них… Ты уйдешь, а он решит, что это я была. К нему тут кто-то приходил, собака до хрипоты лаяла. А потом дверь оказалась открытой. Он, знаешь, какой сердитый был! К маме зашел, спрашивал, не видели ли мы, кто к нему забрался. И все на меня косился. Как я его боюсь! Он как глянет — и я уже обо всем забыла. Глаза черные-черные. А взгляд — никакой. Смотрит на тебя и не видит. Как будто на запах идет.

— Глупости все это, — отмахнулась Ира. Она-то знала, в чем тут дело, но решила не пугать и без того впечатлительную подругу. Вот так расскажешь ей про лешака, она потом и за грибами ходить не сможет.

— Не глупости, — насупилась Женька. — Он как собаку свою выпустит, так только держись! Сядут рядом на крыльце и как будто разговаривают. Молча!

— С собакой? Не смеши! — Ира прыгнула в лужу, вызвав маленькое цунами, смывшее с ее берегов веточки и листочки. — Показывай, где «крыска» Лариска живет.

Как только они поравнялись с крыльцом полозовского дома, хлопнула дверь. На пороге показался сам хозяин. Он сурово посмотрел на удалявшихся девочек. Ира снова заметила велосипед. Старый. С рамой. Кто это к нему приехал? Или он сам на таком рассекает? Вроде как не по чину. Председателю, наверное, машина полагается.

Сенцовы жили через несколько дворов от Жени. Дом у них был старый, большой, видно, строился на века. Подруги осторожно поднялись на террасу, заставленную мешками и большими бидонами. В дверь выглянула невысокая худенькая женщина с коротко стриженными темными волосами, окинула подруг взглядом и скрылась.

— Мама, дачники пришли! — услышали они ее крик.

Тяжело переступив через порог, на террасу вышла пожилая крепкая женщина в легком платье, затертом фартуке, с теплым платком на голове. Она медленно оглядела гостей.

— За молоком? — с придыханием, словно ей было тяжело говорить, спросила она.

— Нам бы Ларису, — пискнула Женя.

— Что? — не расслышала женщина.

— Лариса приехала? — вышла вперед Ира.

— Приехала. — Женщина грузно опустилась на лавку, отодвинув ведра. Увидев их, Ира вспомнила, что сегодня за молоком придется опять идти бабушке. Если, конечно, Артур вновь не проявит прыть и не заявится к ним с банкой. — Чья же ты будешь? — Женщина смотрела на Иру.

— Я из Вязовни. Мы к бабе Рише на лето приезжаем.

— А, Воронцовы… Это близняшки, что ли?

— Близняшки.

— Где ж сестру-то оставила?

— Болеет она.

— Болеет — это плохо. А что горело у вас там? Лариска прибегала, сказывала, вроде Красины?

— Красины, — кивнула Ира. — Что-то у них там с проводами.

— Случается, — перевела дух женщина. — Куда ж Лариска-то пошла? Аня!

На пороге вновь появилась маленькая худая женщина.

— Куда Лариска-то делась? — спросила ее мать.

— Это… — протянула Аня, — а она на луг пошла, это… бычков ловить.

— Каких бычков? — не поняла Ира.

— Как же? — затараторила маленькая женщина. — Рыбка такая. Река-то разлилась от дождей, а потом ушла. Вот в лужах они и остались.

Девочки вышли на крыльцо.

— Какие в лужах бычки? — озадаченно спросила Ира. Для нее слово «бычок» никак не было связано с рыбой.

Караулово стояло на реке. От воды ее отделял заливной луг. Сейчас по нему, как цапли, вышагивали маленькие фигурки людей. То тут, то там блестела вода.

— Когда это речка выходила из берегов? — спросила Ира. — Вчера вроде этого не было.

— У нас берег низкий, дня три назад его и затопило, — с готовностью стала объяснять Женька. — Выше по реке, говорят, дожди прошли сильные.

Ира посмотрела на Женины босоножки. Вырядилась на прогулку!

— Промокнешь.

— Подумаешь. — Женя смело ступила в мокрую траву. Ей очень не хотелось выглядеть трусихой перед подругой, которая ничего не боится.

Поднимая фонтанчики брызг, девочки побежали через луг. У одной из луж, ближе к реке, Ира присела на корточки, опустила руку в мутную воду. Ей показалось, что в ложбинке кто-то шевелится. По пальцам скользнуло нечто холодное и склизкое.

— Что это? — отдернула она руку.

— Бычки, — ответила Женя. — Их сюда разливом вынесло. Вода ушла, а рыба осталась. Говорят, здесь вчера вечером щуку поймали.

Лариса бродила по лугу ближе к реке, два пацана таскали за ней таз. Девушка была невысокой, худой, пегие волосы собраны в жиденький хвостик. В ней действительно было что-то крысиное. Когда она повернула к ним узкое лицо, стало заметно, как сильно девушка похожа на маленькую женщину, первой встретившей их у Сенцовых. Видимо, то была ее мама.

Лариса ловила рыбу корзиной. Опускала в лужу, проводя ею по воде, как бреднем. Мутная вода вытекала, оставляя на дне корзины небольших круглых темных рыбок. Они пучили глаза и бились о стенки. Лариса вытряхивала их в большой таз и, легко переставляя ноги в широких резиновых сапогах, шла к следующей луже. Мальчишки молча волокли добычу следом.

— Чего вам надо? — недружелюбно спросила она, когда Женька представила подругу.

Ира замялась. Как бы половчее завязать разговор?

— Здорово у тебя получается, — начала она издалека.

— Получается, получается… — буркнула Лариса. — Зачем пришли? Или вы не ко мне? — И она посмотрела на заробевших пацанов.

— А правду говорят, что ты со следопытами работала? — Вести дальше светскую беседу о рыбалке у Иры сил не было.

— Какими следопытами? — недовольно нахмурилась Лариса.

— Они памятник в Воронцовке поставили, — напомнила ей Ира.

— Памятник? — потерла лоб девушка. — А, памятник! Ну да, было такое. И что?

— Ты можешь рассказать об этом? — запинаясь, попросила Ира. — Ну, о том, что они там нашли?

— Зачем? — выпрямилась Лариса.

— Понимаешь… — Ира на ходу придумывала причину, заранее боясь, что ей не поверят и ничего не скажут. — Сочинение об этом в школе напишу.

— Я ничего не помню, — пожала плечами девушка. Из ее глаз ушла настороженность. Видимо, объяснения Иры она приняла на веру. — Это когда было-то? У этих следопытов, говорят, отделение есть в Кременках. Вот там и спрашивай.

Лариса кинула рыбешек в таз и пошла дальше. Ира разве что ее движения не повторяла, лишь бы не прогнали.

— Я памятник видела, — присела она на краю лужи, — красивый. А отчего же все остальное так бросили? Не убрали?

— Их отозвали. — Лариса остановилась. — Нет, не так. С местными они не поладили. Бабка там одна была. Все кругами ходила, ворчала.

— А мне говорили, что они докопались до чего-то очень секретного. Поэтому им и велели сворачиваться.

— А, это… — Лариса тряхнула корзиной, взглянула на луг и пошла к реке, мальчишки потащились за ней. — Секретного? Да чего там секретного? Все всем известно. — Лариса остановилась. — Нет, точно нашли. Вспомнила! Был там парень один дотошный, все по архивам ездил. И накопал он легенду про ведьму. Стал факты сверять — и понеслось! Туда не лезь, сюда не сунься. Бабки местные возмущались. Вот все и прикрыли. А он, кстати, выяснил, почему немцы здесь так долго продержались…

— Подожди, — не поняла Ира, — про какую ведьму он что-то раскопал?

— Да не помню я ничего. Была там какая-то история. Кто-то кого-то прогнал, чего-то не поделил…

Лариса дошла до реки, опустила корзину в воду. Мальчики, держа таз, покорно стояли невдалеке.

— Вспомни, пожалуйста, — попросила Ира, — мне это очень нужно! Для сочинения.

— Съезди в Кременки. Там все есть.

— А ты совсем ничего не помнишь? — жалобно спросила она. Ехать в Кременки? Только под конвоем!

— Вот привязалась, — проворчала Лариса. — Легенда… Или не легенда? Нет, не так. — Лариса в последний раз провела корзиной по воде, положила ее на берег подсушиться, присела рядом с тазом и начала перебирать рыбешку. — Лет двести назад, а может, больше, местный барин купил крестьянку с сыном и привез их в Вязовню. Она то ли людей лечила, то ли приворотами занималась… короче, помер кто-то, и местные ее из деревни прогнали. Вместе с мальчиком.

— Мальчиком?

— Я же говорю, сын у нее был, звали его… — Лариса поморщилась. — Короче, звали его как-то. Маленький совсем, лет пять или шесть. Ну вот, ушли они в лес и не вернулись. Она-то сгинула, а мальчик начал в лесу людям встречаться, местным лешаком заделался. Пакостил по мелочи — людей по лесу водил кругами, волков на скотину натравливал. Но Вязовню он почти не трогал, хоть и говорили, что настанет время, и он припомнит жителям деревни свое изгнание. А с Воронцовкой у него особые счеты были. То ли они всей деревней ловить его ходили, то ли дерево не то срубили — не помню уже. Все подробности нам бабка рассказывала.

— Из Воронцовки?

— Нет, из Вязовни. Не старая она еще была, около дома цыган живет.

— Около цыган? — насторожилась Ира.

— Да, забавная такая бабка. То все рассказывала, песни какие-то пела, даже место, где ведьмин дом стоял, нам показала. А потом сама же и нажаловалась на нас в правление.

— И где этот дом стоял? — тихо спросила Ира.

— Где стоял? А ты на Вязовне была когда-нибудь?

— Была.

— Если всю деревню пройти, крайние дома, ближе к лесу, — вот там дом ее и был. Как раз цыгане на этом месте потом построились. Двести лет назад ведьмин дом спалили, чтобы хозяйка не вернулась, и место как бы про́клятым стало. Цыгане-то этого не знали, вот и построились там.

— А следопытов почему прогнали? — совсем запуталась Ира.

— Прогнали? — Лариса посмотрела сквозь корзину на солнце. — А фиг его знает. Там этот парень командовал… Как же его звали?.. — Девушка замерла, обняв с корзину. — А, кстати, их одинаково звали — Васями.

— Кого?

— Маленького мальчика, лешака, и того парня, что во всем этом копался. Он утверждал, что после колдуньи должны были в деревне вещи остаться. Принялся бегать по домам, искать. Точно! — Лариса радостно взмахнула корзиной. — Он еще говорил, что если это была настоящая колдунья, то ее вещи имеют какую-то силу. Бред, короче, всякий нес. А когда он раскопал, где этот дом стоял, сразу к цыганам пошел, и старая цыганка, его, кажется, прогнала. А потом и бумага пришла, чтобы они быстренько заканчивали свои поиски и уезжали домой. Поэтому стелу поставить они успели, а железки убрать — нет. Это они уже потом выясняли, кто мог здесь во время войны погибнуть. И уточняли списки жителей старой Воронцовки. Там еще такой смешной случай вышел. Нашли они списки, а там многие — под фамилией Воронцовы.

«Да, да, — Ира мысленно покивала головой, — так все и есть!»

— А кто немцев к деревне вывел? — напомнила о себе Женя.

— На Воронцовку этот мальчишка, лешак, их и вывел. — Лариса в последний раз встряхнула корзинку, кивнула своим спутникам, те подхватили таз с уловом. — Ну, тот, что духом леса стал. Деревня в лесу стояла, на нее они бы так просто не вышли, показать им надо было. А тут то ли партизаны что-то натворили, то ли местные убили кого-то у немцев… Короче, стали фрицы эту деревню искать. Никто не соглашался их туда провести. Вот тогда-то парень этот и появился. И повел немцев. Подтвердил, что партизаны — из Воронцовки. Из-за него-то деревню и спалили. Все жители погибли.

— Как же об этом узнали, если все погибли? — сообразила Ира.

— Бабка эта одна и уцелела, которая нам обо всем рассказала. То ли в лесу она в тот день была, то ли от немцев смогла убежать. Только видела она этого мальчика.

— А ты его видела?

— Ты что? Это же все сказки! Какие колдуны в наше время?

Лариса пошла через луг к дому, размахивая пустой корзиной.

— А как ту бабку зовут, не помнишь? — побежала за ней Ира.

— Баба Риша ее звали, — не поворачиваясь, крикнула Лариса.

Ира растерянно смотрела ей вслед. Бабушка обо всем знала?! Но сестры не слышали от нее никаких историй. Значит, она почему-то им ничего не рассказывала. Ире стало обидно. Она тут бегает, с ног сбивается, придумывает, как спасти сестру, а рядом с ней живет человек, который все знает, но ничего не говорит!

Если вещи, оставленные после колдуньи, обладают какой-то силой, то и место это должно что-то такое хранить… Так вот откуда все эти Валины фокусы? Место и предметы — это помогает ей колдовать. И не хватает только платка, чтобы развернуться во всю мощь. Платка колдуньи! Об этом рассказывала ей сегодня сумасшедшая бабка в Воронцовке.

Ира уже ставшим привычным жестом пощупала платок, спрятанный под футболкой.

Валя колдовала для председателя, их обоих спугнула любопытная Катька. Цыганка решила избавиться от ненужного свидетеля. Но пока у нее нет платка, Катька может жить спокойно. Этот же платок нужен председателю. Зачем? Чтобы отдать его цыганке? Вряд ли, иначе бы Валя не боялась, что он попадет к Полозову.

Есть еще и мальчик.

А ведь он действительно есть. Маленький, лет пять-шесть ему. И зовут его, видимо, Вася. Если он — сын колдуньи, то ему вряд ли понравится, что мамкиными вещами кто-то пользуется. Значит, он — против цыганки.

Лешак мстит двум деревням. Из одной его мать выгнали, в другую не приняли. Из-за этого сгорела Воронцовка, а Вязовня… А за Вязовню взялся председатель. Болото осушил, кладбище под самый бок к домам пристроил, дом один недавно сгорел… Словно Полозов сговорился с лешаком. Или это случайное совпадение, и Василий Иванович?.. Василий!

Ира ахнула и схватилась за щеку. А что, если и мальчик, и председатель, и парень на велике — один и тот же человек?! Да какой человек! Лешак… Парень специально подвез ее к лесу, чтобы она не села на автобус, заставил ее заблудиться, волков на нее натравил. Но стоило Ире повязать платок, как лешак начал ей помогать, из леса ее вывел. То же самое случилось и сегодня утром. Он не давал ей найти платок, а потом помог оторваться от Пашки.

Ира замотала головой.

Но если лешак — лесной дух, то он нереален, его нельзя коснуться, нельзя ударить! Парень же на велосипеде был вполне осязаемым. У него были сильные жилистые руки, костлявые плечи. Она касалась его — вполне себе человек. И кожа теплая, и с телом все в порядке. Значит, он — не дух?

Опять путаница. Почему все это свалилось на головы бедных сестер? И зачем каждый раз цыганка заколдовывает Павла вместе с Артуром и Наташей? Чтобы поймать Иру? А так просто ее поймать нельзя? Да Пашка, если захочет, ее в два счета достанет. Он ловкий.

Ира растерянно огляделась. Женя прыгала в мокрой траве, зябко ежась.

— Замерзла?

— Ага, — призналась Женя, потирая одну ногу о другую.

— Бежим!

Обгоняя друг друга, они помчались по сверкавшему на солнце лугу, выбежали на деревенскую улицу. А там — дома́, дома́, люди ходят. Председательские хоромы сверкают красной крышей.

А что, если все-таки платок тут спрятать? Домой его нести нельзя. У кого его оставить, да у той же Женьки, — значит, хлопотами наградить. Самое надежное место — у председателя под носом. Сунуть его в палисадник или в поленнице спрятать?

Дорогу им перебежала большая серая собака — они опять были возле дома Полозова. Собака подошла к крыльцу, принюхалась, устроилась на солнышке, часто-часто задышала, высунув длинный язык, прикрыла глаза. Ире вдруг показалось, что собака за ней наблюдает.

Она вспомнила похожего зверя, сидевшего в ночь пожара на автобусной остановке. Тогда он был с мальчиком Васей. А теперь — с Василием Ивановичем…

Полозов только предположил, что платок — у Наташки, и их дом вспыхнул. Стоит ему решить, что он у Женьки или у сестер — заполыхают и их дома. Он все сделает, чтобы мамкин платок не попал в чужие руки!

— Ира! — позвала ее Женя. — Пошли обедать!

Нет, нет! Она не допустит этого!

— Ирочка, что случилось? — теребила гостью тетя Зоя. — Ты так побледнела…

— Собаки испугалась, — прошептала Ира.

— Какой собаки?

Собаки около дома не было.

Ира сидела за столом, смотрела на окна полозовской избы, и сердце у нее холодело от предчувствия беды. Вот-вот случится что-то плохое!

Посреди улицы остановился трактор. Водитель дал два длинных гудка, так что стекла тоненько зазвенели. Полозов вышел на крыльцо, запер дверь, ключ положил в карман. И еще ладонью его прихлопнул, для верности. Или показал кому-то, что ключ у него, нечего и мечтать попасть в его дом без спросу?

Мотор взревел, шарахнулись во все стороны зазевавшиеся куры. Серые клубы выхлопных газов опустились на землю.

Председательская изба словно бы приосанилась, приготовившись ждать хозяина. Час, три, да хоть целую вечность! Вот и пусть ждет. Только не одна, а вместе с подарком.

Ира быстро доела суп, обжигаясь, залпом выпила чай.

— Я побегу, теть Зой, — крикнула она, забирая с веревки еще не просохшую одежду.

— Оставь. Зачем тебе мерзнуть в мокром? Дома переоденешься, потом все вещи и вернешь. К Женьке заглянешь, а то она скучает без вас.

Ира укрепила сумку с вещами на багажнике велосипеда и поехала по дорожке к реке, съехала в кусты. Так, теперь торопиться не стоит. Ира спрятала велосипед в высокой траве, осторожно вернулась к дороге.

Тетя Зоя и Женя разговаривали на крыльце. Женя кивнула, с чем-то согласившись, и радостно запрыгала вокруг матери. Тетя Зоя повязала голову платком, закрыла дверь и повела дочь через деревню в поле, к близкому лесу.

Ира выбралась из своего укрытия.

Деревня приходила в себя после ливня. Размытая дождем улица была пуста, от земли поднимался пар. Ира, стараясь оставаться незамеченной, пробралась к уже знакомому крыльцу дома председателя. Кладки с дровами видно не было. Зато над крыльцом имелся шикарный навес с новенькими белыми балками. Одна из них проходила сквозь стену куда-то внутрь террасы. В том месте, где балка пересекала дом, виднелась щель, как раз для платка. Ира подняла на цыпочки, но до балки не достала.

На что бы такое встать?

У Женькиного крыльца валялось ведро. Ира сбегала за ним, перевернула донышком вверх, осторожно наступила на него ногой. Железо скрипнуло. Ира подпрыгнула, забрасывая платок за балку, и ведро сложилось под ее весом в гармошку. Ира с грохотом скатилась на землю. К ногам Ларисы.

— Ты еще здесь? — обрадовалась она, увидев Иру. — Слушай, я не поняла, ты чего у меня-то об этом выспрашивала? Это же твоя бабка нам все рассказывала.

— Моя? — После падения Ира соображала туго.

— Ну, — кивнула Лариса. — Ты Воронцова?

— Воронцова, — согласилась Ира, и ей стало как-то не по себе. Словно перед ее взором опять возник список из одинаковых фамилий под сумрачным указанием: «Пали смертью храбрых…»

— Я что хочу сказать… — Лариса присела рядом с Ирой на корточки. — Не забивай себе всякой ерундой голову. Правда — неправда, было — не было… Пока ты об этом говоришь и думаешь, оно есть. Как только забываешь — все исчезает. Понимаешь?

— Нет, — честно призналась Ира.

— Цыганка эта… Пока она ни о чем не знала, все было нормально. Как только Васька с ней поговорил, крыша-то у нее и поехала. Она решила, что является наследницей колдуньи, стала ее вещи собирать. Поползли слухи. Вспомнили про лешака, и он вроде бы появился. Многое стало происходить. Вот твоя бабка и написала заявление в сельсовет. Из-за этого все и прикрыли. Он же, дурак, поисковик тот, ей что-то отдал…

— Кому? Бабушке?

— Цыганке. Нашел какие-то вещи, вроде бы после колдуньи оставшиеся. — Лариса помолчала. — Я понимаю, тебе интересно, но не стоит во все это лезть. Я зачем пришла-то… Валя, говорят, чудит там у вас? Не обращай внимания. Чем меньше будешь об этом думать, тем меньше оно тебя коснется. Слышишь?

Ира кивнула. Поздно ее предупреждать. Все, что должно было произойти, уже произошло. А о том, что будет впереди, — и подумать страшно!

Кажется, Лариса угадала причину Ириной тоски.

— Может, чем-то помочь тебе? — тихо спросила она.

— Не надо. Я сама справлюсь.

— Давно это было. Я думала, что все уже закончилось. Но такие вещи, наверное, никогда не заканчиваются.

Ира согласно кивнула:

— Я лучше с бабушкой поговорю.

— Тебе она ничего не расскажет. Мы-то ее уговаривали сколько! И то — она согласилась, лишь надеясь, что Васька только музею свои записи оставит. А он взял и к цыганке пошел.

— А где сейчас Вася?

Лариса долго не отвечала, смотрела на реку, словно с силами собиралась.

— Нет больше Васьки. Он сразу же после этой истории под грузовик попал. У нас на глазах. Он с цыганкой поругался, она ему всякие проклятия вслед кричала. Среди них было и о грузовике, ну, что он задавит парня. И задавил. Про раскопки больше никто и не заикался.

Глава 9. Мотоцикл на грядках

Ира мчалась домой. Проскочила мимо пустынного пляжа, въехала на пригорок. Колеса велосипеда скользили по мокрой глине. У колодца тарахтели тракторы.

Ей оставалось проехать под холмом до болота, подняться в ельник и со своего конца выбраться к деревне. Если ее приезда ждут, то со стороны леса, а не от реки. Попасть бы поскорее домой, там она будет в безопасности.

У колодца стояла цыганка Настя, задумчиво терла рукой ногу. На земле лежало коромысло с ведрами. Увидев Иру, она выпрямилась и горестно вздохнула:

— Что делать-то?

— А что здесь сделаешь? — остановилась Ира. — Я бы этого председателя…

Но Настя перебила ее:

— Вода-то ушла.

— Ушла, — согласилась Ира. От болота почти ничего не осталось.

— Не там ушла, — всплеснула руками Настя. — Из колодца ушла!

Ничего себе! В колодце воды было на донышке, и та — мутная. Ключи, бившие раньше из-под песка сильными фонтанчиками, иссякли. Зеленые стенки деревянного сруба потемнели, водоросли свисали с них грязно-бурыми ошметками. Посреди всего этого безобразия барахталась большая серая лягушка, неизвестно как забравшаяся сюда.

— Делать-то что? — опять спросила Настя. — Где я теперь воду наберу?

Иру до того поразил вид пустого колодца, что она не сразу сообразила, что ответить Насте.

— Что ж они, не подумали, что творят? — причитала молодая цыганка. — Убрали болото, вода и ушла. Нам-то что делать? На другой конец деревни за водой ходить?

Ира бездумно качала головой, наблюдая за барахтаньем лягушки. Водой у них занимался Павел, поэтому вопрос, куда за ней идти, повис в воздухе. На другом конце деревни стоял хороший колодец с солидной воротиной, с навесом-домиком вместо простой крышки. Не ближний свет, конечно, но все же вода…

— Надо, наверное, сказать кому-нибудь, — пробормотала Ира. Вода ушла — хороший повод натравить деревню на Полозова.

— Кому скажешь?

— Председателю.

Машинный треск, как зудение комара, давно разносился над лугом и рекой, но вот он неожиданно стал громким, резко приблизившись. «Что этот трактор здесь делает?» — недовольно подумала Ира. И только потом сообразила, что трактора так не трещат. Что трещать так может только…

Мотоцикл мчался прямо на нее. Она шагнула назад, споткнулась о велосипед и упала.

— Привет! — На Павле была мокрая рубашка, заляпанные грязью штаны. Искупался, братишка. Так тебе и надо! — Мы тебя искали.

— Я не терялась, — буркнула Ира, подбирая ноги, чтобы побыстрее встать.

— Давай, помогу.

Павел перегнулся, сгреб сестру за плечо, потянул ее на себя. Ира повисла в воздухе, беспомощно дернула ногами. Красина уже возилась с ее велосипедом. Ну конечно! Пакет с мокрой одеждой. Ирка и сама ошиблась бы.

— Садись. — Павел пихнул сестру к мотоциклу.

— Я на велосипеде, — попыталась высвободиться Ира.

— Так быстрее!

Возражений Павел не принимал. Глаза его стремительно темнели — у такого пощады не попросишь.

— Я не поеду! — Ира уперлась в грудь брата руками.

— Бабушка велела привезти тебя немедленно.

Красина толкнула Иру вперед, Павел подхватил падающую сестру и усадил ее в седло. Взревел мотор. Ира попробовала соскользнуть, но за ней уже уселась Наташка. Мотоцикл тронулся и начал медленно взбираться в гору. Ира оглянулась. Там, у колодца, осталась удивленная Настя. Вывернув переднее колесо, лежал Ирин велосипед.

Наташкины руки быстро ощупали Иру, зашуршал пакет.

— Здесь ничего нет! — крикнула она.

Мотоцикл остановился.

— Где он?

— Кто? — тянула время Ира.

Павел коротко двинул локтем назад, и Ира, сбитая с мотоцикла сильным ударом, покатилась на землю. Наташка ахнула:

— Ты что?! Ей же больно!

— Где платок? — склонился над сестрой Павел.

— Не было там платка! — выкрикнула Ира, зажмурившись — а ну как он опять ее ударит?

— Где он был? — пнул сестру в бок Павел. — В пакете его нет, в лесу — тоже, в Воронцовке… Ты нашла его!

— Не видела я никакого платка.

Брат схватил Иру за волосы, оттянул ее голову назад.

— Тогда зачем ты сегодня ездила в Воронцовку?

— Памятник смотрела! — в отчаянии закричала Ира.

— Какой памятник? — прошипел сквозь зубы Пашка, крепче стягивая волосы сестры в кулаке.

— Там стела стоит!

Павел разжал руку.

— Ну что? — спросил запыхавшийся Артур — ему весь день пришлось гоняться на велосипеде за мотоциклом.

— Ничего. — Наташка тряхнула разорванным пакетом, из него выпали Ирины сандалии.

— Уйти надо куда-нибудь, сейчас сюда Настя придет, — предупредил их Артур.

Павел взглянул в сторону колодца, подхватил сестру, бросил ее в седло мотоцикла, дернул педаль газа. Наташка притиснула Иру к спине брата.

Увидев, что они направляются к цыганскому дому, Ира закричала:

— Ай, нет, пусти! Вы не понимаете! Это страшное место! Там раньше жила ведьма!

Наташка зажала ей рот ладонью. Павел, не поворачивая головы, зашипел:

— Если ты сейчас же не заткнешься, я сброшу тебя под колеса! И ты замолчишь навсегда.

Ира в последний раз дернулась и затихла.

Мотоцикл обогнул цыганский дом, въехал во внутренний двор. Следом подкатил Артур. Иру сгрузили на мокрую землю.

— Рассказывай, — приказал Павел.

— Что?

— Где была, что видела? Куда дела платок?

— Не видела я платка, — уперлась Ира.

— Не видела? — притворно удивился брат. — А что ты вчера вечером приносила Вале? Забыла уже?

— Ты же у меня забрал его. — Смотреть в жуткие глаза брата было страшно. От этого взгляда нельзя было скрыться, даже если зажмуришься.

— Когда? — не отставал от нее Павел.

— Ночью, во время пожара!

— Это был не он, — встрепенулась Наташка.

— Вот, — развел руками Павел, — люди говорят, не тот платок. А тот где?

— Я его в Воронцовке оставила, — соврала Ира и для убедительности всхлипнула. — Когда заблудилась! А сегодня искала — не нашла.

Павел повернулся к Наташке и Артуру, они молча посовещались взглядами, кивнули друг другу, и брат опять уставился на Иру.

— Врешь, — коротко бросил он. — Платок у тебя.

— Нет. Чем хочешь, поклянусь!

Павел вновь посмотрел на приятелей, опять кивнул.

— Хорошо, — согласился он. — Тогда мы сейчас едем в Воронцовку, ты показываешь место, где оставила платок, и возвращаемся обратно. Идет?

— Не поеду я туда, — замотала головой Ира. — Там страшно. Там дух с волками ходит! Он убить меня обещал.

— Выбирай — либо он убьет, либо я, — великодушно предложил ей Павел.

— Артур, ты же видел его! — Повернулась к цыганенку Ира.

Тот пожал плечами.

— Не было никого, — неуверенно произнес он.

Цыганенок выглядел так, словно ни в каком лесу никакие волки его не драли — ни царапин, ни разорванной футболки. Как будто специально все так подстроено, чтобы свести Иру с ума. Но она им не позволит этого сделать!

Ира юркнула мимо брата, увернулась от протянутых Наташкиных рук и побежала к выходу со двора. Поднявшегося навстречу ей Артура она сбила с ног.

Затарахтел мотоцикл. Со двора Ира бросилась не в сторону дороги и ельника, а к зарослям кукурузы. По дороге от мотоцикла ей не уйти, а вот по вспаханному полю — еще посмотрим, кто быстрее.

Закончился цыганский забор, началась бабушкина усадьба. Где-то здесь должна быть калитка. Вот она!

Заперто.

Ира перекинула руку и через верх попробовала дотянуться до щеколды.

Первым появился Артур, вслед за ним — Пашка на мотоцикле.

Ира из последних сил подпрыгнула, подтянулась, перевалилась через забор.

— Никуда ты от меня не денешься! — стукнул кулаком по забору Павел.

— Я все расскажу бабушке, она тебя из дома выгонит! — крикнула в ответ Ира.

— Это мы еще посмотрим, — усмехнулся Павел, запуская руку в щель калитки и откидывая крючок.

Ира прямо по грядкам бросилась к дому, следом за ней затарахтел мотоцикл.

— Что ж ты творишь! — всплеснула руками баба Риша, увидев Павла посреди своего хозяйства.

Павел крутанулся на месте, колесо взметнуло перемолотую в труху морковную ботву, и брат скрылся за забором.

Ира бросилась к крыльцу. Домой, запереться и до конца лета никуда!

Уйти с улицы она не успела.

— Ты где была?! — напустилась на нее бабушка. — С утра ее нет. Все ищут, с ног сбились. А она явилась, грядки топчет! И во что ты одета?

Ну конечно, она же во всем Женькином. А ее вещи на дороге остались. Там же, где и велосипед. У колодца!

Черт с ним, с велосипедом! Домой, запереться…

— Ирина! — напомнила ей о себе бабушка. — Что происходит?

— Ничего не происходит. — Ира стиснула ручку двери. От ее тепла ручка согрелась и приятно скользила по коже.

— Уже три часа! За молоком ты не ходила, не завтракала, не обедала! Где ты была?

— В Воронцовку ездила! — с вызовом выкрикнула Ира.

— Что ты там забыла? — Бабушка испуганно засеменила к крыльцу. — Кто тебе разрешал?

— Баба, а правда, что ты оттуда?

— Это еще что за новость? Ты мне эти разговоры брось. Ишь, что надумала!

— Ты сама следопытам рассказывала. Почему мне не хочешь сказать?

Баба Риша отстранила внучку и вошла в темный коридор.

В Ириной ладони осталась память о согревшемся под ее рукой кусочке железа.

— Подожди, — побежала за бабушкой Ира. — Что ты знаешь про Васю?

— Ничего я ни про кого не знаю. — Бабушка стояла около плиты, сверлила ее недобрым взглядом. — И что это за Вася такой? Обоим, видимо, пора уши надрать!

— Баб, — Ира готова была расплакаться. Ну почему ей никто не помогает? — А ты видела когда-нибудь рыжий платок с петухами на концах?

— Говорила я, — забормотала бабушка себе под нос, — не надо обо всем этом вспоминать. Не буди лиха, пока оно тихо. Сидел в лесу, никого не трогал. Как только о нем вспомнили, — вот вам, пожалуйста, появился!

— Так это правда?!

— Не суйся, куда не следует, — жестко отрезала баба Риша.

— Как же не следует! — закричала Ира. — А Катька? Она же болеет из-за этого!

— Что ты, что ты! — испуганно заохала баба Риша. — Не может быть!

— Ну? Кому я тут понадобилась? — В дверях появилась заспанная Катя. На ногах она держалась еще не очень твердо, но вид имела вполне боевой.

— Катька! — заверещала Ира, кидаясь к сестре. — Выздоровела!

— Ты где была? — спросила сестра обиженным тоном. — Я весь день тебя жду, а ты где-то носишься.

— Катька, да мы с тобой… — начала Ира, но ее перебила бабушка:

— А ну все в дом! Хватит землю топтать…

Ира попыталась все-все ей рассказать, но событий оказалось так много и они были такими странными, что она скоро запуталась.

— Не хотелось мне, чтобы все это свалилось на вас, — расстроенно покачала головой бабушка. — Видно, ничего не поделаешь. Пока тайну знает кто-то один, это тайна. Как о ней услышит второй — все, от тайны ничего не останется. Да, все так и было. Только Варвара не колдуньей была. Травки она знала, заговоры…

— Варвара? — переспросила Ира.

— Так звали ее двести лет назад. Обыкновенная баба. Муж ее ушел на заработки и не вернулся… По дурости ее из деревни прогнали. Красины тогда здесь верховодили. Они-то и пустили слух, что она — колдунья. А разговоры, как огонь на ветру, разносятся быстро. Вот все и решили, что она ведьма. Она-то сгинула, а сын ее в лесу остался. Лес его к себе взял, защитил, от людей укрыл, властью наделил, сделал своим хозяином и рабом.

— Как это?

— А куда он теперь от этого леса денется? Рад бы, да уже не уйти. Пока мамку не найдет, не успокоится. Пожалеть его некому. До войны еще дело было. В Воронцовку пришла экспедиция. Изучали местные обычаи, песни собирали, слушали сказки. Узнали и про вязовенскую ведьму. Вот тогда-то он и появился в первый раз. Глаза пустые. От одного его взгляда люди дурели, скотина дохла. Против него весь мир поднялся. И стал он людей с ума сводить. Ксения встретилась с ним однажды, так дурочкой и живет до сих пор. Это та, что в Воронцовке осталась. Ее еще сумасшедшей купчихой зовут. Все ей мальчик этот видится да мамка его. Я в Воронцовке родилась, повидать успела многое.

— Но ведь в Воронцовке все погибли, — напомнила ей Ира.

— Погибли, — согласилась бабушка. — Он в деревню немцев и привел, отомстил-таки. Ксения-дурочка в лесу отсиделась. А я уж к тому времени здесь жила. К матери иногда наведывалась. В тот день к ней пошла. Возвращаюсь — а они, немцы, в деревню идут. Немцы на машинах едут, а перед ними мальчик, взрослый уже, лет четырнадцати-пятнадцати, на велосипеде. Его-то я сразу признала. Видела раньше. Он в разном виде появляется — то маленьким мальчиком, то парнем, то взрослым мужчиной.

Бабушка замолчала, вспоминая.

— А потом? — поторопила ее внучка.

— «Потом» не было. Деревню сожгли, мальчик пропал. Я Лариске говорила: не суйтесь, куда не надо, не ворошите прошлое, дайте успокоиться мертвым. Парень-поисковик меня убедил все им рассказать. Привез списки из архива, как раз от той экспедиции остались…

В окно громко постучали. Сестры испуганно ойкнули.

— Баб Риша, — закричали на улице. — Баб Риша, беда!

В оконном проеме мелькнула Настина голова.

— Слышали, что творится? — кричала она, взмахивая руками, как курица. — Вода-то из колодца ушла! Нет ее.

— Вот паразит! — Бабушка засеменила на улицу. — Говорили ему, не спеши, послушай людей. Все ему неймется, все он торопится!

— Что делать-то будем? — орала Настя. Кто-кто, а цыгане всегда любили покричать. — Посылай Пашку на его тарахтелке в правление, пусть зовет Василия Ивановича сюда!

— Да где ж я этого Пашку сейчас найду? — ахала бабушка. — Носится где-нибудь. Его и не дозовешься!