Читать онлайн Девчонки и мода бесплатно

Глава 1. Супермодель

Я сама во всем виновата.

– А давайте пройдемся в субботу по магазинам, закупим подарки к Рождеству, – говорю я своим подругам Магде и Надин.

– Лично я – за! – одобряет Магда, которая жить не может без шопинга.

– Отличная мысль, – соглашается Надин, хотя она немного удивлена. – Но ведь раньше ты всегда делала подарки своими руками, Элли.

– Из этого я уже выросла, – поспешно отвечаю я.

С детства у нас в семье была традиция: я выдумывала тему и в соответствии с ней собственноручно изготавливала всем подарки. Помню, у меня был год полосатых вязаных шарфиков, потом год кособоких вазочек – когда я записалась в кружок гончарного дела, год вышитых крестиком кошельков… Я дарила их всем и каждому – друзьям, знакомым, родственникам, и поскольку все они очень вежливые люди, я долгое время считала, что им на самом деле нравятся мои неказистые поделки.

С Надин мы дружим лет с пяти, так что ей уже давно приходится терпеть мои перекошенные платьица для Барби и невзрачных войлочных мышат. Когда мы только перешли в среднюю школу, помню, я сплела Надин серебристо-черный браслет дружбы. Магде я сделала точно такой же, только фиолетово-розовый. Браслеты им, похоже, понравились, так что они проносили их аж целую неделю.

На прошлое Рождество всем родственникам я дарила коробочки, обклеенные ракушками и бусинами. Цыпину коробочку я украсила залакированными конфетками с лакрицей, но он принялся лизать их и порезал язык. Что неудивительно. Отец с Анной думают, будто он вундеркинд, но лично я уверена, что мозгов у него не больше, чем у блохи. Я долго размышляла, какие бы коробочки сделать Магде и Надин. В конце концов для Надин я смастерила серебряную коробочку, выложенную перламутровыми ракушками, а для Магды – точно такую же, только золотую. Магда открыла ее с таким видом, будто ожидала там что-то обнаружить, а потом попросила изготовить ей на будущий год еще и золотую цепочку, которую можно было бы в этой самой коробочке хранить. Это она так пошутила. Надеюсь. Как раз в тот момент, помню, я поняла, что мои доморощенные подарки ничем не лучше жалких Цыпиных поделок.

– Мы поедем в торговый центр «Флауэрфилдс», – заявляю я со всей твердостью. – Сначала купим подарки родственникам, а потом разделимся и подыщем что-нибудь друг для друга.

– А после можно заглянуть в «Газировку» и выпить по коктейлю, – оживляется Магда.

«Газировку» недавно открыли на первом этаже торгового центра «Флауэрфилдс», и там все оформлено в стиле кафе-мороженых из старых американских фильмов. Теперь это самая популярная у школьников забегаловка, и, по слухам, там легче всего подцепить симпатичного парня. Единственное, что волнует Магду больше шопинга, – так это парни. И чем их больше, тем лучше.

Надин тяжко вздыхает и смотрит на меня с мольбой. Представители противоположного пола в данный момент ее абсолютно не интересуют – а все после ее неудачного романа с мерзавцем Лиамом, который, как выяснилось, собирался всего лишь использовать ее. Теперь она вообще не хочет встречаться с парнями. А вот Магда хочет, причем каждый день с новыми. А чего я хочу – сама не знаю. Хотя не то чтобы поклонники меня и осаждали.

На самом деле у меня есть друг, Дэн, с которым мы познакомились на летних каникулах. И он как бы мой парень. Только мы с ним не часто видимся, потому что он живет в Манчестере. К тому же он младше меня. И чуток с придурью. В общем, у нас с ним ничего серьезного.

Надо бы и ему сделать подарок. Только какой? Магде и Надин я задумала купить по паре симпатичных трусиков в магазине дамского белья. Магде – из красного атласа в цветочек, а Надин – черные кружевные. Отцу я могла бы подарить пару «семейников», а Анне – чопорные белые. Цыпе – трусишки с Микки Маусом. Мне уже начинает нравиться эта идея одарить всех вокруг нижним бельем, но вот только Дэн в нее никак не вписывается. Хотя ему бы вполне подошли «боксеры» с какой-нибудь идиотской надписью…

Я решаю еще подумать и подыскать ему что-нибудь непосредственно в субботу. В десять утра я захожу за Надин. Первым делом встречаю ее отца – он моет машину на улице. Он принадлежит к разряду мужчин, которые чуть ли не молятся на свой автомобиль и натирают его до блеска каждые выходные.

– Привет, Кудряшка, – говорит он мне.

Я вымученно улыбаюсь в ответ и стучу в дверь. Мне открывает мама Надин. Она в поношенном свитере и леггинсах, а в руках – мокрая тряпка. Похоже, затеяла генеральную уборку.

– Здравствуй, милая. Надин, как всегда, засела у себя в комнате, – вздыхает она, качая головой.

– Привет, Элли. А я помогаю мамочке, – верещит Наташа из гостиной, размахивая метелкой для пыли.

Наташа все еще в своей фланелевой пижамке и пушистых тапочках. Она приплясывает под мелодию из какого-то мультика, доносящуюся из телевизора, ритмично выбрасывая вверх метелку наподобие жезла.

– Вот умница, дочка, – с гордостью говорит мама.

Я изображаю на лице очередную вымученную улыбку.

Наташа бросается ко мне.

– Ты какая-то грязная, Элли, – пищит она и начинает скакать вокруг и тыкать метелкой мне в лицо. – Вот так-то лучше! Сейчас я тебя почищу!

– О, дорогуша, – умиляется ее мама.

– Ай, Наташа, вообще-то мне больно! – скулю я, все еще пытаясь кисло улыбаться.

Наташа – единственная в мире шестилетка, способная довести меня до белого каления быстрее Цыпы. Я уворачиваюсь и со всех ног несусь наверх к Надин. Черные стены и мрачная обстановка ее комнаты являют собой резкий контраст с броской расцветкой холла. Надин и сама выглядит под стать: длинные распущенные волосы, глаза густо подведены черным карандашом, ресницы накрашены толстым слоем черной туши, а лицо выбелено пудрой. На ней облегающий черный свитер, черные джинсы, черные сапоги, а на плечи наброшен черный вельветовый пиджак.

– Привет. Что это у тебя за пятна по всему лицу, а, Элли?

– Твоя сестричка только что обработала меня метелкой для пыли.

– О боже, прости. Не расстраивайся. На Рождество она заказала новую куклу Барби. Уж я постараюсь на славу. Смастерю ей Барби-убийцу с миниатюрным кинжалом, который будет выскакивать прямо из ее острого каблучка-шпильки.

– А помнишь, как мы с тобой играли в Барби? Больше всего мне понравилось, когда мы их всех превратили в ведьм.

– О да! Ты сшила им черные одеяния и приделала крючковатые носы из пластилина. Бр-р-р.

Мы томно вздыхаем, смакуя приятные воспоминания.

– Раньше я обожала лепить, – говорю я. – Да и сейчас понемногу таскаю пластилин из Цыпиной коробки, хоть у него там все цвета перемешаны в один сплошной ком.

– Так, понятно. Теперь я знаю, что тебе дарить на Рождество. Получишь собственный набор пластилина, – говорит Надин. – Осталось разобраться с Магдой. Она с ума сходит по новому лаку для ногтей от «Шанель», но, боюсь, он обойдется мне в целое состояние.

– Понимаю. У меня тоже с деньгами напряженка.

– За Магду в этом смысле можно не беспокоиться. Родители отстегнули ей приличную сумму на карманные расходы. А мне отец выдает ровно столько же, сколько Наташе. Так нечестно, потому что Наташе они и без того покупают горы всякого барахла. Какой же все-таки отстой иметь вредную маленькую сестрицу!

– Такой же, как иметь вредного братца. Везет же Магде – она в семье младшая, и все ее балуют.

Магда лишний раз подтверждает свой статус избалованной любимицы, когда мы встречаемся с ней у входа в торговый центр, ибо красуется в новеньком стильном красном меховом жакете.

– Это тебе к Рождеству подарили? – восхищается Надин.

– Нет, конечно! Просто я пожаловалась маме, что моя кожаная куртка хоть и модная, но в ней холодно, после чего мама поговорила с отцом, он отвез нас в магазин и – вуаля! – Она делает поворот на месте и принимает эффектные позы, изображая супермодель.

– Потрясно выглядишь, Магда, – с легкой завистью говорю я. – А что с твоей кожаной курткой? Она тебе больше не нужна?

Я давно мечтаю о куртке как у Магды. Я даже делала намеки домашним. Ха, намеки! Да я буквально умоляла их купить мне такую же. Бесполезно. Отец с Анной и слушать не хотят. Поэтому мне ничего не остается, как ходить в стареньком обтрепанном пальто, которое я терпеть не могу. В нем я выгляжу еще хуже, чем есть на самом деле. Оно чересчур обтягивает мой зад. Я бы душу продала за Магдину мягкую стильную кожаную курточку, а теперь оказывается, что красный меховой жакет еще лучше.

Надин лезет к Магде за шиворот, чтобы посмотреть бирку.

– Ух ты, «Уислз», – присвистывает Надин.

Свой вельветовый пиджак она купила на рынке в Кэмдене. С тех пор он изрядно пообтрепался и местами запачкался, но, несмотря ни на что, сидит на ней шикарно. На Надин вообще все сидит шикарно, потому что она высокая и худая. И очень красивая.

– Ну что, пойдем? – говорю я.

– Элли, ты точно хочешь пластилин? – уточняет Надин, беря меня под руку.

Вот было бы здорово самой быть из пластилина. Тогда бы я раскатала себя подлиннее и потоньше. Я бы вытянула свои пухлые руки, вылепила длинные кисти с идеальным маникюром. Я бы сделала себе тонкую шею и изящные лодыжки и отщипнула бы большую часть попы, а еще я бы оторвала свои русые жесткие, как проволока, кучерявые волосы и приделала бы вместо них мягкие белокурые локоны.

– Эй, Элли, ты что, уснула? – тормошит меня Надин.

Нет. Скорее размечталась.

– Сама не знаю, чего я хочу, – отвечаю я. – Давайте пройдемся и посмотрим, что тут вообще есть.

– Только сначала сходим посмотреть на плюшевых мишек, – просит Магда. – Они такие миленькие!

Огромную витрину с поющими механическими плюшевыми мишками в торговом центре перед праздником всегда оформляют в рождественском стиле. Обсыпают декорации искусственными хлопьями снега, одевают мишек в шерстяные свитерки, а самого большого медведя превращают в Санта-Клауса – наряжают в красный костюм и приделывают длинную белую бороду, а еще водружают сверкающую елку и кругом расставляют малюсенькие подарочные коробочки. Ну и, разумеется, сменяют пластинку. Вместо обычных песенок про медвежат оттуда теперь нон-стоп доносится «Бубенцы, бубенцы весело звенят…».

– В прошлый раз, когда мы были здесь с Цыпой, мне пришлось целых полчаса проторчать возле этих треклятых мишек, – вздыхаю я. – И знаешь, Магда, больше мне этой пытки не выдержать.

– Твой Цыпа хотя бы не пританцовывает под музыку, – закатывает глаза Надин. – А Наташа специально выжидает, пока вокруг соберется побольше народу, и принимается порхать перед ними на вытянутых носочках. Более тошнотворного зрелища не сыскать.

– Вы просто парочка злобных ворчливых старушенций, – говорит Магда. – А вот лично я хочу сходить и посмотреть на мишек. – Она выпячивает нижнюю губу и капризно канючит: – Хоцу посмотлеть на мисек!

– Ты сама как мишка в этом своем жакете, – говорю я Магде. – Смотри, как бы местные работники не засадили тебя под стекло рядышком с Сантой и не заставили распевать «Я Рудольф, красноносый олень».

Из вежливости мы соглашаемся немного поторчать вместе с Магдой у витрины с мишками. Уже на середине первой песенки Надин принимается зевать и смотреть по сторонам:

– Хм, интересно, что там такое происходит на последнем этаже?

Она смотрит куда-то вдаль, поверх верхушки высоченной наряженной елки, достающей до балкона последнего этажа торгового центра. Я смотрю туда же, щуря через очки свои близорукие глаза. Там через весь этаж выстроилась длиннющая очередь.

– Небось дожидаются встречи с Сантой.

– Ты веришь в Санту, Элли? Как трогательно, – умиляется Магда, притоптывая ножкой и прищелкивая пальцами в такт «Бубенцам».

– Зато поющих медведей я давно переросла, – отвечаю я.

– Что-то великоваты они для встречи с Сантой, – говорит Магда. – Там сплошь девчонки нашего возраста. Причем целая толпа.

Сверху доносится оживленный гул и сверкают отблески фотовспышек.

– Может, там телевидение приехало? – предполагает Надин.

– Вот классно! – оживляется Магда, поправляя меховой жакетик и взбивая шевелюру. – Пойдем-ка покрасуемся перед камерой.

У лифтов выстроилась огромная очередь, так что мы поднимаемся на эскалаторе. По мере приближения я начинаю различать детали. По всему балкону верхнего этажа снуют сотни девчонок-подростков и повсюду развешаны плакаты с логотипом глянцевого журнала «Спайси».

– «Спайси»! – вопит Магда. – Может, у них рекламная акция? Может, они раздают бесплатные товары? Так, быстренько становимся в очередь.

Она галопом преодолевает несколько последних ступенек эскалатора, сверкая лакированными сапожками.

– Бежим, Элли, – тараторит Надин, устремляясь за ней.

– Да ну его, этот «Спайси», – ворчу я. – Не нужны мне их халявные подарки.

– Тогда можешь их кому-нибудь передарить, – разумно замечает Надин.

И вот мы втроем встаем в конец очереди. Там так многолюдно, что нам приходится стоять, тесно прижавшись друг к другу. Здесь, под самой крышей, дико душно и жарко. Магда расстегивает жакет и обмахивается руками. На щеках у Надин вместо привычной готической бледности играет румянец.

– Может, не стоило сюда соваться? – говорю я.

Меня так тесно прижимают к спине впереди стоящей девчонки, что ее волосы лезут мне в нос. Почему-то все здесь намного выше меня. Я как могу вытягиваю шею, но чем дальше мы продвигаемся, тем хуже видно, что творится впереди. Там по-прежнему то и дело сверкают фотовспышки и время от времени откуда-то доносится восторженный пронзительный визг, но из-за грохочущей на всю катушку музыки совершенно не слышно, что там говорят.

– Эй, Магда! – Я тяну ее за рукав, но она уже устремляется к грохочущим динамикам с музыкой.

– Эй, Надин, – взываю я к своей высокой подруге, которой наверняка все хорошо видно, но та замерла на месте и как зачарованная уставилась вперед.

– Что там происходит? – ору я ей.

В ответ она орет про какой-то конкурс.

– И зачем он нам сдался? – вздыхаю я.

Не думаю, что мне что-то светит на конкурсе от журнала «Спайси». В музыке я разбираюсь слабовато. Даже «Нью Мьюзикал Экспресс»[1] не читаю. Надин в этом смысле куда более продвинутая. А может, у них конкурс моды? Все равно я в пролете. Магда сыплет фамилиями известных дизайнеров так, будто все они ее ближайшие родственники, а я их даже выговорить не могу, не то что расшифровать все инициалы и аббревиатуры.

– Пойдем лучше по магазинам, – ною я, но тут очередь резко двигается вперед, откуда ни возьмись к нам протискивается Магда и увлекает за собой.

Мы почти у цели. Я щурю глаза от яркого света. Повсюду огромные плакаты «Спайси» и множество девушек в розовых футболках, которые подбегают ко всем и записывают их имена с адресами. Потом все девчонки по очереди встают на фоне задника, принимают жеманные позы, и фотограф щелкает затвором.

Сейчас он как раз снимает одну эффектную девицу: длинные волосы, огромные глаза, стройная фигурка. Она позирует, заложив большой палец одной руки в карман джинсов, и надувает губки, как заправская фотомодель.

За ней выходит другая, с не менее потрясающей внешностью. Я оглядываюсь вокруг. Да здесь все сплошь красотки. И тут до меня наконец доходит.

Это модельный конкурс!

– О боже, – хриплю я.

Теперь очередь Магды, и она устремляется вперед. Скидывает жакет и перебрасывает его через плечо, а другой рукой взбивает белокурые волосы. Она улыбается, обнажая белые зубки и сверкая глянцевой помадой.

Магда смотрится потрясающе. Может, конечно, ей не хватает роста, но все равно выглядит она сексапильно.

– Ты только посмотри на Магду, – говорю я Надин. – Ну все, а теперь давай выбираться отсюда.

Но Надин стоит как вкопанная. Я тяну ее за рукав, а она ни с места.

– Надин, умоляю! Иначе они подумают, что мы тоже пришли поучаствовать, – упрашиваю я.

– А что, давай попробуем, – говорит Надин.

– Что?

– Хотя бы ради смеха, – бросает мне напоследок Надин и со всех ног несется к девушке в розовой футболке, чтобы та записала ее имя и адрес.

Я наблюдаю за тем, как Надин позирует перед камерой. Такое впечатление, что передо мной совершенно незнакомый мне человек. Магда – та всю жизнь была красоткой. Уже в одиннадцать лет, когда я впервые села с ней за одну парту в средней школе, она выглядела сногсшибательно. Но Надин я знаю чуть ли не с рождения. Она мне больше сестра, чем подруга. И я никогда не смотрела на нее со стороны.

А теперь посмотрела. Она стоит неловко подбоченившись, и в ее позе нет ни капли Магдиной самоуверенности. Красоткой ее не назовешь, однако девушки в розовых футболках проявляют к ней повышенный интерес, а фотограф просит повернуться так и сяк, чтобы сделать побольше снимков.

У нее блестящие черные волосы и прозрачная белая кожа, изящная шея, тонкие кисти рук и длинные-предлинные ноги. К тому же она высокая и худая. Настоящая супермодель.

– Так, ты следующая. Как тебя зовут? – обращается ко мне девушка в розовой футболке, размахивая планшетом.

– Я? Нет-нет, что вы, – бормочу я, разворачиваюсь и локтями начинаю прокладывать путь к выходу.

– Эй, поосторжнее.

– Хорош пихаться.

– Да что с ней такое?

– Небось передумала становиться моделью. Куда ей, она же толстая.

Толстая, толстая, толстая.

Т-О-Л-С-Т-А-Я!

Глава 2. Слониха

Ясо всех ног бросаюсь к эскалатору, мне хочется поскорее сбежать отсюда. А еще больше мне хочется сбежать от себя самой. Вокруг меня сплошь идеальные красотки с модельными фигурами, которым я, жирная коротышка, едва достаю до талии.

– Элли, постой! Куда ты?

– Подожди нас!

Магда и Надин несутся за мной. Похоже, улизнуть незаметно не выйдет. В глазах у меня стоят слезы. Я старательно моргаю, чтобы их смахнуть.

– Что с тобой, Элли? – запыхавшись, спрашивает Магда.

– Ты что, плачешь? – удивленно смотрит на меня Надин и обнимает за плечи.

– Еще чего. Просто мне срочно понадобилось на свежий воздух. Там было так душно, что меня чуть не стошнило. Меня и сейчас тошнит.

На всякий случай Магда делает шаг назад, чтобы уберечь свой новый жакет от неприятных последствий моего недомогания.

– Хочешь, зайдем в туалет, – предлагает Надин. – Попьешь водички.

– Вроде ты не бледная, – говорит Магда. – Скорее наоборот. Жаль, что ты не успела сфотографироваться.

– Если хочешь, можем вернуться и заново встать в очередь, – говорит Надин.

– Нет уж, спасибо, – отказываюсь я. – Я вообще не хотела фотографироваться. Понятия не имела, что это все для какого-то дурацкого модельного конкурса. Кому вообще охота быть моделью? – Тут я осекаюсь. Похоже, Магда и Надин другого мнения.

– О да, это тяжкая доля! – вздыхает Магда. – Деньги, слава, путешествия, дизайнерские наряды… просто кошмар какой-то! Перестань, Элли, не дури.

– Отстань от нее, Магда, не видишь – ей плохо! – говорит Надин. – Все равно у нас мало шансов. Там были сотни шикарных девиц.

– И половина из них наверняка профессионалки, – вставляет Магда. – Так нечестно.

Ни о чем другом они говорить не могут. Сидя в туалетной кабинке, я прислушиваюсь изо всех сил. Может, теперь они шепчутся обо мне? Пожимают плечами и качают головами, обсуждая бедную толстушку Элли? Мои глаза заволакивает пеленой. Слезы текут по щекам так, что приходится снять очки и промокнуть лицо туалетной бумагой из рулона. Не хочу вылезать из кабинки и встречаться с ними глазами. Вообще не хочу больше ни с кем встречаться никогда в жизни.

Я вполне могла бы стать туалетной отшельницей. Могла бы устроить себе домик в этой крошечной кабинке. Будь у меня здесь спальный мешок, альбом для рисования и стопка книг, я бы чувствовала себя вполне комфортно. В Средневековье многие разочаровавшиеся в жизни молодые девушки уходили в монастырь, жили там безвылазно в малюсеньких кельях, и никто не считал это чудачеством. А в наши дни обо мне примутся писать все газеты и будут пестреть заголовками типа «ДЕВУШКА ЗАПЕРЛАСЬ В ЖЕНСКОЙ УБОРНОЙ»… «ШКОЛЬНИЦА НЕ ВЫХОДИТ ИЗ ТУАЛЕТНОЙ КАБИНКИ ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПОДРЯД!». Хотя, скорее всего, люди даже не обратят внимания на то, что в женском туалете торгового центра «Флауэрфилдс» последняя кабинка справа постоянно занята.

– Элли, с тобой точно все в порядке?

– Чего ты там засела?

Приходится выйти. Стараюсь вести себя так, будто ничего не случилось. Я брожу вместе с подругами по торговому центру и пытаюсь присмотреть подарки. Ничего не выходит. Я ни на чем не могу сосредоточиться. Магде можно купить красные трусики, а Надин – черные. Крошечные лоскутки ткани размера S. А ведь я уже даже в М не влезаю. Скоро мне и L маловат будет. Я стану безразмерной. И все будут называть меня «слониха Элли».

Я ловлю свое отражение в витринах и зеркалах. Такое чувство, что я расплываюсь с каждой секундой. Магда тащит нас в недавно открывшийся магазин ультрамодной молодежной одежды под названием «Клевый прикид!». Для меня это равносильно адской пытке. Кругом висят откровенные одежки крошечных размеров, юбочки, которые едва налезут мне на одну ляжку, куцые топики, которые я смогу носить только в качестве браслета на запястье. На нас пялятся продавцы – миниатюрная девица во всем черном, с коротко стриженными светлыми волосами и кольцами в носу и пупке и ее напарник – стройный парень с брильянтовой серьгой в одном ухе и в обтягивающей белой футболке, подчеркивающей его рельефную мускулатуру.

– Пойдем отсюда, – прошу я.

Но Магда явно нацелилась на парня-продавца и готова перемерить здесь все подряд. Надин в восторге от здешних шмоток и тоже не прочь задержаться в магазинчике подольше.

Мне приходится ждать их возле примерочных, и с каждым мгновением я все больше ощущаю себя кроликом, попавшим в клетку к удаву.

– Может быть, тоже хочешь что-нибудь примерить? – спрашивает меня блондинка.

Она произнесла это с такой притворной улыбкой, что мне стал совершенно очевиден ее намек на то, что в их магазине на меня никогда ничего не налезет.

– Эй, Магда, Надин, – шепчу я сквозь шторку примерочной. – Я пошла домой, ладно?

– Ну, Элли, ну не куксись, пожалуйста, – отзывается Магда. – Мы скоро закончим. Можешь спросить у того парня, если ли у них эти джинсы на размер поменьше?

– Сама спроси. Мне правда нужно идти.

– Тебя снова тошнит? – спрашивает Надин.

– Да. И я хочу домой.

– Подожди, мы тебя проводим, – предлагает Надин.

– Не могу я ждать, – говорю я и срываюсь с места.

Им еще долго одеваться, поэтому догнать меня они никак не сумеют. Я стремительно проношусь через весь торговый центр к выходу. Наверху по-прежнему сверкают фотовспышки и очередь стала еще длиннее, а вокруг меня снуют толпы девиц, и все как на подбор гораздо выше меня, гораздо красивее и гораздо-гораздо худее.

К горлу и впрямь подступает тошнота. Свежий воздух облегчения не приносит, а автобус, который везет меня домой, так трясет, что мне приходится сойти на несколько остановок раньше. Я плетусь по улице и, зевая, ловлю ртом воздух. Замечаю свое отражение в автомобильном стекле. Ни дать ни взять зевающая бегемотиха.

Слава богу, дома никого. Отец отправился с Цыпой в бассейн. А Анна уехала в Лондон на встречу со школьной подругой. Я поднимаюсь к себе в комнату и валюсь на кровать. Пружины жалобно скрипят под моей тушей. Я срываю очки и утыкаюсь носом в подушку, собираясь выплакаться всласть. Но слезы, которые я так тщательно сдерживала всю дорогу домой, теперь почему-то не льются. Все, на что я способна, – это несколько жалобных всхлипов, которые звучат так глупо, что я быстро замолкаю.

Переворачиваюсь на спину и ощупываю собственное тело руками. Сплошные бугры да ямы. Я пытаюсь ущипнуть себя за талию, чтобы посмотреть, сколько там жира, но мешает одежда. Тогда я стягиваю свитер, потом слезаю с кровати и снимаю все остальное. Смотрю на свое отражение в зеркале гардероба, но вижу лишь расплывчатое розоватое пятно. Надеваю очки.

Такое впечатление, что я вижу себя впервые. Вижу широкое лицо с пухлыми детскими щеками и двойным подбородком, вижу округлую грудь, едва заметную талию и рыхлый отвисший живот. Вижу обширные дряблые ягодицы, мясистые ляжки, полные руки, тупые округлые локти, заплывшие жиром колени, толстые лодыжки и косолапые раздувшиеся ступни.

При взгляде на себя мне кажется, будто я попала в какой-то научно-фантастический фильм. В мое тело вселилось неизвестное инопланетное существо и раздуло меня до неузнаваемости.

Поверить не могу, что я в самом деле такая толстая. Я всегда считала себя слегка полноватой. Пухленькой. Коренастой. Но никак не толстой.

Я шепчу это слово снова и снова. Перед глазами встает сковорода с прилипшими ошметками застывшего сала, оставшегося после жарки. Мне кажется, будто я вижу пласты жира, налипшие у меня под кожей. Я начинаю неистово щипать себя за бока, словно пытаясь отхватить куски собственной плоти.

Теперь в зеркале отражается не просто толстуха, а чокнутая толстуха. Я быстро отворачиваюсь и натягиваю на себя одежду. Джинсы такие тесные, что молния едва сходится. Свитер до неприличия плотно обтягивает грудь. Я зачесываю вперед волосы, чтобы хоть немного прикрыть по бокам свое лунообразное лицо. В очередной раз смотрю на себя в зеркало, надеясь, что за прошедшие две секунды в моем облике хоть что-то изменилось в лучшую сторону. Но с каждым разом я выгляжу все отвратительнее.

Собственно, мне никогда не нравилось, как я выгляжу. Наверное, когда я была маленькой, все было иначе. Помню, как мама расчесывала мои непослушные кудри, делала из них два веселых хвостика и перевязывала их разноцветными ленточками, в один день алыми, в другой – изумрудно-зелеными. «Ты у меня такая хорошенькая, Элли», – часто приговаривала она, и я действительно ощущала себя хорошенькой. Вполне вероятно, что я действительно была хорошенькой во всех этих джинсовых комбинезончиках, полосатых маечках и ярких туфельках под цвет ленточек в волосах. Я была настоящей симпатяшкой с забавными хвостиками на голове, большими карими глазами и ямочками на щеках.

Но потом мама умерла. И все изменилось. Я тоже изменилась. Я чувствовала себя опустошенной, поэтому заполняла пустоту внутри себя, поедая все подряд: пончики, сладкие булочки, шоколадки и ириски. Чем горше становилось у меня на душе, тем больше я набивала себя сластями. В результате я сильно поправилась, а вдобавок отец заметил, что я стала щуриться, когда читаю, и мне прописали очки, а Анна, моя новая мачеха, стала одевать меня во всякие девчачьи наряды, в которых я выглядела как поросенок в рюшах.

Все это я, конечно, понимала, но в душе продолжала оставаться самой собой. И по-прежнему ощущала себя хорошенькой. В начальной школе меня все любили, считали веселой и остроумной и хотели со мной дружить. Даже когда я перешла в среднюю школу Андерсона, то с легкостью вписалась в новый класс. Я не была самой популярной девчонкой в классе, не была самой умной, не была самой стильной или продвинутой и никогда не училась на «отлично» ни по одному предмету, кроме ИЗО. Но я всегда считалась, что называется, НОРМАЛЬНОЙ. Я не была ни зубрилой, ни стервой, ни малявкой, ни прыщавой, ни толстухой. То есть настоящей толстухой, как бедняжка Элисон Смит из параллельного класса, которая весит килограммов девяносто и ходит по школьным коридорам вразвалочку и так неторопливо, как будто продирается сквозь толщу воды, лениво посматривая на всех маленькими глазками, едва заметными в складках ее раздувшегося лица.

Я тяжело вздыхаю. Бросаю очередной взгляд в зеркало. Знаю, что это глупо, но внезапно мне захотелось проверить, такая же ли я теперь толстая, как Элисон. Или еще толще?

Если я не возьму себя в руки, то скоро и вправду буду как Элисон. Все, сажусь на диету. С этой самой минуты.

А ведь сейчас как раз время обеда. Магда и Надин наверняка сидят в кафешке, едят один на двоих клубный куриный сэндвич с картошкой фри и корнишонами и потягивают из высоких бокалов пенистый клубничный коктейль.

У меня урчит в животе.

– Да тише ты, – говорю я и грожу кулаком собственному пузу. – Больше ничего сегодня не получишь, слышишь, ты, гадкое, прожорливое, жирное брюхо?

Слышать-то оно слышит, а вот понимать – не понимает. Оно бурчит, булькает и ноет. Я стараюсь не обращать внимания. Беру блокнот и рисую карикатуру на себя в виде слонихи и булавкой прикалываю картинку над кроватью.

Потом я рисую себя такой, какой хотела бы стать. Ну, на самом-то деле я бы хотела быть ростом под метр восемьдесят, иметь длинные прямые светлые волосы и большие голубые глаза. Но этому, увы, не бывать. А потому я рисую себя такой, какой могла бы стать, если бы по-настоящему села на диету. Такой же невысокой. Такой же кучерявой. Такой же очкастой. Но худой.

Интересно, сколько времени мне на это понадобится? Хотелось бы сбросить килограммов двенадцать минимум. Однажды я уже сидела на диете. Ее предложила Магда, и мы рассчитывали терять примерно по килограмму в неделю. Да уж, быстрее вряд ли получится. Но я не могу оставаться толстой так долго. Я хочу измениться прямо сейчас. Если бы только я могла расстегнуть на себе молнию от подбородка до пупка, сбросить прежнее обличье и предстать перед всеми в новом образе – худой и стройной.

Интересно, Магда согласится снова сесть на диету вместе со мной? В прошлый раз она продержалась всего два дня. Так что я тоже бросила вслед за ней. Впрочем, Магде и худеть-то не нужно. Разве что сбросить один лишний килограммчик, и будет полный порядок. А что до Надин…

До сих пор вижу, как она позировала для «Спайси» – непринужденная, стройная, трогательно хрупкая. Даже не знаю, что и думать. С одной стороны, я рада за Надин, потому что она моя лучшая подруга. А с другой – чувствую зависть, потому что тоже хотела бы быть такой же худой и стройной. А еще я дико злюсь, потому что так нечестно. Надин ест больше меня. Однажды я видела, как она умяла подряд два шоколадных батончика «Марс». Случается, правда, что она пропускает обед, но делает это не специально, а просто забывает, потому что постоянное чувство голода ей неведомо. Не то что мне. Я дико прожорлива.

Слышу, как отец с Цыпой вернулись из бассейна и весело болтают о чем-то на кухне. А потом до меня доносится знакомый аромат. Он проникает под дверь моей комнаты, долетает до кровати и щекочет мне ноздри. О боже, отец жарит бекон. Он собирается делать сэндвичи с беконом. Обожаю сэндвичи с беконом. Шеф-поваром отца не назовешь, но сэндвичи с беконом он готовит отменные – поджаривает в тостере хлеб, густо намазывает его золотистым сливочным маслом и обжаривает бекон до тех пор, пока на нем не останется беленьких прослоек жира…

– Эй, а мне сэндвич с беконом? – вырывается у меня помимо собственной воли.

Я кубарем скатываюсь вниз. Отец явно не ожидал меня увидеть.

– Я думал, ты ходишь по магазинам с Магдой и Надин, – удивляется он.

Не успеваю я и рта раскрыть, чтобы дать хоть какое-то разумное объяснение, как влезает Цыпа и принимается трещать без умолку:

– Я нырял, Элли, представляешь – нырял, пусть в первый раз все вышло случайно, потому что я свалился в воду, хоть и не хотел, но папа сказал: «Давай, Цыпа, повтори-ка еще разок, потому что ты не упал – ты нырнул», и я нырнул, а потом еще много раз нырнул, поэтому теперь я умею нырять…

– Подумаешь, – рассеянно говорю я, втягивая носом аромат свежеподжаренного бекона.

Чувствую, что не могу больше ждать. Я готова хватать аппетитные кусочки прямо со сковородки.

– А ты, Элли, не умеешь нырять так же, как я. А вот я умею. Я самый лучший ныряльщик, скажи, пап?

– Ну конечно, малыш, ты у нас самый лучший. Хотя Элли тоже умеет нырять.

– Нет, не умеет! – злится Цыпа.

– Умею, умею, умею, – дразнюсь я.

– А вот и нет, потому что ты даже в бассейн не ходишь, – заявляет Цыпа с железной логикой шестилетки.

– И тем не менее раньше она отлично плавала, – неожиданно встает на мою сторону отец. – Помнишь, как мы вместе ходили в бассейн, а, Элли? Эй, почему бы тебе не пойти туда вместе с нами в следующую субботу?

– Точно, и тогда я покажу тебе, как я умею нырять. Спорим, ты так не сможешь. Хочу первый сэндвич! Пап! Па-а-ап! Чур, я первый!

– Похоже, кто-то тут слишком раскомандовался, – замечает отец и протягивает первый горячий сэндвич мне.

Не часто мне что-то перепадает вперед Цыпы. Я улыбаюсь отцу, но внезапно меня посещает мысль, что он сделал это из жалости. Может, после всего, что случилось сегодня, у меня опухли глаза, а круглая поросячья физиономия раздулась еще больше?

Я с вожделением смотрю на сэндвич, дымящийся на тарелке с витым голубым узором. Я беру его в руки – он такой горячий, что обжигает пальцы. Подношу его к губам. Вижу кусочек золотистого поджаристого бекона, весело глядящий на меня из толщи сэндвича.

Нет, не весело. Злобно. Он хочет сделать меня еще толще. Сколько, интересно, калорий в этом сэндвиче с беконом? Точно не знаю, но наверняка целая куча. Буду есть свинину – сама превращусь в свинью, в откормленного жирного порося. Отчетливо вижу себя хрюшкой, лениво развалившейся в вонючей грязной луже, – и кладу сэндвич обратно на тарелку.

– Ладно, Цыпа, можешь его съесть, если так хочется.

– Правда? – не верит своим ушам Цыпа и поскорее откусывает побольше, пока я не передумала.

– Тогда возьми вот этот, Элли, – говорит отец, протягивая мне новый, только что приготовленный сэндвич.

– На самом деле я не голодная, – говорю я. – И вообще, что-то меня затошнило. От запаха жареного, наверное. Пойду лучше к себе.

– Что с тобой, Элли? Выглядишь неважно. Надеюсь, ты не заболела? – забеспокоился отец.

Я поднимаюсь к себе наверх. Мой желудок сводит от голода, а от разнесшегося по дому густого аромата текут слюнки.

Мне так хочется сэндвича с беконом. Один-то можно…

Нет. Вспомни свинью. Большую жирную свинью.

У себя в комнате я рисую собственный портрет в виде хрюшки. И еще целую серию портретов необъятной Элли в виде различных животных. Элли – щекастый бородавочник. Элли – пузатый носорог. Элли – тучный тюлень.

Внизу звонит телефон. Отец снимает трубку и зовет меня. Это Надин.

У меня совершенно нет настроения с ней разговаривать.

– Скажи, что я плохо себя чувствую. И перезвоню позже.

Отец что-то бормочет в трубку, а потом снова кричит мне:

– Она хочет зайти тебя проведать. Можно?

– Нет!

Я несусь вниз и в последний момент успеваю вырвать у отца трубку:

– Надин?

– О, Элли! Что с тобой? Почему ты сбежала? – В трубке слышен уличный гул – должно быть, она еще не дома.

– Прости. Наверное, вирус подхватила. Тошнота накатила.

– Точно? Я тебя ничем не обидела?

– Нет-нет, что ты.

– Магда сказала, что ты расстроилась из-за конкурса. Потому что до него ты была в порядке.

– Ерунда, – поспешно отвечаю я. – Магда все выдумывает. Дай-ка ей трубку.

– Не могу. Мы уже расстались. В «Газировке» мы познакомились с парнями, и они предложили нам прогуляться, но я не захотела, а Магда согласилась.

– Могу себе представить.

– Можно я зайду к тебе? Знаю, тебе нездоровится, но ты можешь просто лежать в кровати и ничего не делать.

– Ну ладно, – сдаюсь я.

– Мне позарез нужен твой совет. Тот парень, ну, фотограф из «Спайси», помнишь, он сказал, что с такими данными у меня неплохие шансы пройти в следующий тур и что скорее всего они скоро со мной свяжутся и пригласят на настоящую фотосессию в студии, а я понятия не имею, что мне туда надеть – обычные джинсы или вырядиться пошикарнее? И что делать с косметикой? Может, попросить Магду, чтобы она меня накрасила? Она же у нас эксперт. А волосы? Как думаешь, стоит подрезать кончики? Эй, Элли? Ты меня слушаешь?

– М-м-м, Надин, мне и вправду нездоровится. Знаешь что, лучше не приезжай сегодня. Перезвоню тебе завтра. Пока.

Все, не могу больше слушать Надин ни секунды. Устроила переполох на пустом месте. Этот фотограф небось всем подряд говорил одно и то же. Там было полно красоток почище Надин. Ее точно не выберут. Ей ни за что не стать девчонкой с обложки «Спайси».

Господи, да что это со мной? Надин же моя лучшая подруга. Я хочу, чтобы ее выбрали.

Нет, не хочу.

Хочу и не хочу одновременно.

Чувствую, что зеленею от зависти, и ненавижу себя за это.

Медленно плетусь обратно в свою комнату, будто движения мои сковывает опутавшая меня склизкая зеленая тина. Меня больше не тянет рисовать собственные портреты, и я ищу, что бы мне почитать. Миссис Мэдли, наша учительница по английскому, задала прочитать за рождественские каникулы «Джейн Эйр». Все долго возмущались и говорили, что такой толстенный и занудный томище им не одолеть. Я тоже повозмущалась за компанию. Хотя уже давно прочла этот роман ради удовольствия. Мне так понравился фильм, что захотелось заглянуть в книгу. У Анны на полке как раз стояло издание в мягкой обложке.

Может, попробовать перечитать? Раз я такая уродина, то пусть хотя бы умной буду. Да и книга мне нравится. Особенно Джейн. По крайней мере, она тоже некрасивая.

И вот я читаю, читаю и читаю. Поначалу все идет хорошо. Особенно мне нравится читать про детство Джейн, о том, какая она была сильная и независимая и как потом поехала в школу-интернат, где ей приходилось часто голодать. Здесь я целиком и полностью отождествляю себя с ней. В животе у меня урчит так, что я готова умять миску горелой овсянки Джейн за милую душу. Хотя овсянка ведь жутко калорийная, разве нет?

В этом-то вся и штука. Может, конечно, Джейн и не красавица, зато она хрупкая и стройная. Что все персонажи книги постоянно подчеркивают. Это начинает раздражать. На что ей жаловаться с такой фигурой? Тем более что мистер Рочестер ее любит. Почему бы им просто не выкинуть из головы эту его первую сумасшедшую женушку, живущую на чердаке? Я пролистываю немного вперед, чтобы найти тот эпизод, где сумасшедшая Берта рычит и кусается. Мое сердце гулко стучит в груди, пока я перечитываю это место. Она не просто пунцовая и растрепанная. Она еще и обрюзгшая. В книге говорится, что она дородная, такая же крупная, как ее муж. Неудивительно, что Рочестер предпочел ей Джейн. Для этого достаточно сравнить стройную фигурку с бесформенными телесами.

Берта ему не нужна, потому что она жирная. И буйнопомешанная. А может, она помешалась только потому, что Рочестер разлюбил ее, когда она начала толстеть?

Может, и Дэн теперь меня разлюбит.

Не то чтобы я сама от него без ума. Он милый, смешной, и мы дружим, но все-таки он с придурью и к тому же ботаник-малолетка – в общем, до настоящего бойфренда никак не дотягивает.

Впрочем, у самого Дэна иное мнение. Он запал на меня с той самой минуты, как мы впервые познакомились летом. И даже приезжал ко мне на выходные из своего Манчестера, а в остальное время постоянно строчит мне письма и звонит чуть ли не каждый день, чтобы узнать, как у меня дела.

Внезапно я вскакиваю с кровати и несусь вниз к телефону.

– Эй, Элли, что случилось? – спрашивает отец. Он сидит, развалившись на диване в гостиной с банкой пива в руке. Цыпа с колой примостился у него на коленях. Перед ними огромная миска с чипсами, куда они попеременно запускают руки, не отрывая глаз от экрана телевизора, где показывают футбол.

Я представляю, как солененькие золотистые чипсы хрустят у меня во рту, и чуть не захлебываюсь собственными слюнями. Я дико голодная.

– Может, все-таки поешь? – говорит отец, кивая на миску с чипсами.

– Нет, спасибо, – отвечаю я и быстро отворачиваюсь.

Даже одна штучка меня погубит. Потому что за ней непременно последует еще одна, а потом еще одна, и так до тех пор, пока я не опустошу всю миску до последней крошки.

Я набираю номер Дэна и целую вечность слушаю в трубке длинные гудки. Наконец трубку берет один из его не менее придурковатых братьев и начинает плести какую-то чушь насчет того, что Дэн собрался жениться. В конце концов он все же зовет Дэна к телефону.

– Привет! Это я.

– Привет, – говорит Дэн.

И делает большую паузу. Я-то думала, он куда больше обрадуется моему звонку. Раньше я никогда этого не делала – он всегда звонил первым.

– Твой брат сказал, ты вроде как женишься?

– Ты же его знаешь – вечно несет всякую ерунду, – вяло отвечает Дэн. – А зачем ты, собственно, позвонила?

– Просто сказать «привет».

– Ну, тогда привет.

Я молчу. Снова повисает неловкая пауза.

– Может, еще что-нибудь скажешь? – говорю я.

– Но ты же тоже молчишь.

Обычно при разговоре с Дэном мне никогда не требовалось говорить, потому что он не замолкал ни на секунду, так что я даже словечко вставить не могла. А теперь молчит, точно воды в рот набрал.

– Что поделываешь? – интересуюсь я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– Смотрю матч по телеку.

– Футбол? «Манчестер Юнайтед» играют?

– Нет, регби.

– Что? Регби? Ты же ненавидишь регби. Все ненавидят регби.

– Недавно полюбил. Прикольная игра.

На заднем плане слышится какой-то отдаленный рев.

– О, черт, гол пропустил, – ворчит Дэн.

– В таком случае, не буду больше тебя отвлекать, – говорю я и с чувством оскорбленного самолюбия бросаю трубку.

Глава 3. Девушка со старинных полотен

Ядолго не могу уснуть. Лежу в кровати, уставившись в потолок, и в голове у меня крутится одна-единственная мысль: «ЕДА!» Если вдохнуть поглубже, то еще можно уловить запах пиццы, которую заказывали на ужин. Отец слопал добрую ее половину. Цыпа только объел начинку со своего куска и отковырял по краям хрустящую корочку. А Анна и вовсе не притронулась, сославшись на то, что плотно пообедала с подругой в кафе и еще не успела проголодаться. Ну а я сказала, что меня еще тошнит.

Теперь меня и вправду тошнит. От голода. В животе бурлит, словно в кипящем гейзере. Я такая голодная, что кишки сводит. Я ворочаюсь с боку на бок и тихонько постанываю. Чувствую себя беспомощным писклявым птенцом, разевающим клюв в ожидании пищи. И тут же на ум приходит кукушонок. Огромный, пузатый кукушонок, раза в два раза крупнее остальных птенцов и куда упитаннее собственных приемных родителей, которые из сил выбиваются, чтобы его прокормить. Прямо как я и Анна.

Мне тошно оттого, что я толще Анны. Мне тошно оттого, что я дуюсь на Магду и Надин только потому, что они стройные, а я нет. Мне тошно оттого, что я жирная. Мне тошно. Хочу, чтобы мне всегда было тошно и у меня пропал бы аппетит. Мне нужно сбросить вес, мне нужно похудеть во что бы то ни стало. Мне нужно, мне нужно…

И тут я вскакиваю с кровати и босиком несусь вниз по лестнице на кухню, где должна лежать коробка из-под пиццы. Где же она? Мне казалось, там еще оставался кусочек. О нет, а вдруг Анна выбросила его в помойку? Ох, слава богу, он здесь – еда, еда, еда!

Пицца холодная и жесткая, но мне плевать. Я жадно вгрызаюсь в нее и заглатываю почти не жуя. Подъедаю обглоданные Цыпой кусочки теста и пальцем собираю по дну коробки крошки. А после хватаю из холодильника пакет молока и поспешно запиваю съеденное, не обращая внимания на белую струйку, стекающую по подбородку прямо на ночнушку. И все равно чувствую, что не наелась. Такого зверского голода я еще никогда не испытывала.

Запускаю руку в хлебницу и делаю бутерброд с вареньем, потом еще один, потом начинаю лопать варенье прямо из банки – одну ложку, вторую, третью… Так, что тут у нас еще есть? Кукурузные хлопья! Я зачерпываю их горстями прямо из коробки. А еще обнаруживаю изюм и запихиваю в рот сразу столько, что чуть не задыхаюсь. Я откашливаюсь, и одна вылетевшая из горла полупрожеванная изюмина случайно приклеивается к моему подбородку. Ловлю свое отражение в блестящем пузатом чайнике – и не верю глазам своим. Я вижу настоящую психичку. О господи, что я наделала? Зачем я все это съела? Чувствую, как еда медленно опускается в желудок. Начинает болеть живот. Что же теперь будет?

Я несусь в гостевой туалет рядом с запасным выходом и склоняюсь над унитазом. Пытаюсь вызвать рвоту. Я все тужусь и тужусь, но ничего не выходит. Запускаю в рот палец. Вот ужас-то, желудок сводит от боли. Запускаю второй палец. Ну же, ну же, ну… О-о-о-о-о…

Меня рвет. Как же это омерзительно, мучительно и… долго. Меня рвет снова и снова. Приходится опереться о сиденье унитаза, чтобы не рухнуть на пол. Из глаз брызжут слезы, по спине струится холодный пот. Я сливаю воду и пытаюсь подняться, но у меня так кружится голова, что все плывет перед глазами. Горло саднит, во рту противный кислый привкус, даже несмотря на то, что я несколько раз прополоскала его водой.

– Элли, что с тобой? – Это спустилась вниз Анна. В голубой пижаме, с растрепанными мальчишескими волосами, она выглядит не многим старше меня. – Бедняжка! Тебя вырвало?

– Угу.

– Иди сюда, давай я тебе помогу, – говорит она и опускает крышку унитаза, чтобы я могла присесть. Потом смачивает водой полотенце и аккуратно промокает мне лицо, как будто я Цыпа. Я тихонько прижимаюсь к ней, и она обнимает меня за плечи.

Странно все это. Мы с Анной ведем себя как обычные мать и дочь. Раньше такого не случалось. С тех самых пор как Анна поселилась у нас в доме, я четко дала ей понять, что вторая мама мне не нужна. У меня уже была мама, пусть даже ее и нет сейчас в живых. Годами я не подпускала Анну к себе. Не то чтобы мы враждовали, нет, просто были как два чужих человека, вынужденных жить под одной крышей. Но с недавних пор мы стали понемногу сближаться. Иногда мы вместе ходим по магазинам или в кино или листаем глянцевые журналы – но при этом скорее напоминаем сестер. Одна постарше, другая помоложе. Причем та, что постарше, – это я, потому что я толще Анны. Хоть и не выше. Так нечестно. Почему я вообще толще всех?

По щекам у меня все еще катятся слезы.

– Эй, – ласково говорит Анна, вытирая мне глаза. – Тебе что, правда так плохо?

– Ага, – угрюмо киваю я.

– У тебя живот болит? Или голова? – Анна прикладывает ладонь к моему лбу. – Может, у тебя температура? Хочешь, я вызову доктора?

– Нет-нет, со мной все в порядке. Просто вырвало. Наверное, съела что-нибудь.

– Ты такая бледная. И вся дрожишь. – Анна отводит меня на кухню и накидывает мне на плечи свою джинсовую куртку, висевшую на двери. – Вот так-то лучше, – говорит она, укутывая меня, после чего усаживается на обеденный стол. – Хочешь водички?

Я пью маленькими глоточками.

– Отец сказал, тебе весь день нездоровилось и ты ничего не ела, – вздыхает Анна. – Уж лучше бы он сам денек поголодал. Посмотри, что творится на кухне. Небось устроил себе ночную пирушку – а потом жалуется, что джинсы на нем не сходятся!

– Зачем же он пытается втиснуться в эти джинсы? – спрашиваю я, стыдясь, что отца обвинили вместо меня.

– Просто он не желает признавать, что слишком растолстел, – говорит Анна, убирая остатки еды в буфет.

– Подумаешь, я растолстела еще больше, – бормочу я, клацая зубами по краю стакана с водой.

– Глупости, – говорит Анна.

– Так и есть. Причем сама не заметила как. То есть я, конечно, знала, но как-то не заморачивалась. А вот теперь…

– Элли, ты вовсе не толстая. Ты просто… кругленькая. Тебе даже идет. Такой ты и должна быть.

– Не хочу быть толстухой. Хочу стать худышкой. Как ты.

– Никакая я не худышка, – мотает головой Анна, хотя выглядит сущей тростинкой в своей мальчишеской пижаме. – Вот сегодня, например, я решила надеть свои старые кожаные джинсы, чтобы не походить на тупую мамашу из пригорода, – а они на мне еле сошлись. И врезались в живот во время обеда. Который, к слову сказать, прошел ужасно. Ох, Элли, видела бы ты мою подругу Сару. Какая у нее потрясающая прическа с высветленными прядками, какие туфли на высоченных шпильках, и как она в них вышагивает! Все мужчины в ресторане глаз с нее не сводили.

– Но ведь ты же не хочешь выглядеть как тупая расфуфыренная блондинка? – говорю я.

– В том-то и дело, что она не тупая блондинка, а главный дизайнер новой сети магазинов одежды. Скоро они запустят ее собственную марку – «Сара Стар». Она мне даже логотип показала – две большие ярко-розовые буквы «С». Что уж там говорить, она добилась успеха. Все расспрашивала меня, чем я занимаюсь, и пришлось сознаться, что пока я нигде не работаю.

– Ты занимаешься Цыпой.

– Да, но он уже не ребенок.

– И отцом.

– Этот-то как раз настоящий ребенок, – впервые за весь вечер смеется Анна. – Но даже если и так… Просто… Одним словом, мне отчаянно захотелось найти работу. Любую, пусть даже на полставки. И срочно сходить к парикмахеру. А еще – сесть на диету.

– Я тоже сяду на диету, – говорю я.

– Элли, не выдумывай, у тебя растущий организм.

– Вот именно. Растущий вширь организм.

– Ну ладно, вот выздоровеешь, тогда посмотрим. Надеюсь, у тебя не желудочный грипп. Судя по тому, как сильно тебя рвало, – вполне может быть.

– Мне уже лучше. Намного. Теперь пойду спать.

– Элли, ты как-то странно себя ведешь, – глядя на меня с подозрением, говорит Анна. – Обещай, что расскажешь мне, если… если у тебя какие-то проблемы.

– Ладно.

Хотя на самом деле – ни за что на свете. Не могу же я сказать Анне, что у меня саднит горло и подводит живот, потому что я сожрала добрую половину съестных припасов из буфета, а потом собственноручно выскребла ее из недр желудка. После таких признаний она как пить дать решит, что я свихнулась.

Я возвращаюсь к себе и с головой прячусь под одеяло. Когда я была маленькой, то любила играть в одну игру. Это было уже после смерти мамы. Я представляла, как проснусь утром в какой-то другой жизни, в параллельной реальности, где мама будет сидеть на краешке кровати и улыбаться мне. Помню, я играла в это много лет подряд. А теперь в моей голове родилась новая версия. Не про маму. И даже не про Элли. По крайней мере, не про прежнюю Элли. Я воображаю, как проснусь наутро, встану с кровати, скину ночнушку, а с ней вместе и все свои лишние килограммы – и предстану в новом образе стройной и похудевшей Элли.

Но вместо этого прежняя толстая Элли спит допоздна, а продрав глаза, шаркает в ванную. Улавливаю с кухни слабый запах яичницы и гренков. Боже мой. Спускаюсь вниз, надеясь, что к этому времени они уже закончили завтракать.

Отец допивает третью чашку кофе, то и дело запуская руку в банку с печеньем. Цыпа старательно выкладывает коллаж из макарон и остатков изюма. Не могу смотреть на изюм без содрогания.

– Будешь гренок, Элли? – спрашивает Анна.

– Нет, спасибо. Мне только кофе. Черный, – бормочу я.

– Видишь мою картинку, Элли? – пищит Цыпа.

– Как ты себя чувствуешь? Анна сказала, тебя ночью вырвало, – говорит отец.

– Мне уже лучше. Просто аппетит еще не вернулся.

– Уверена?

– Угу. Пойду полежу еще немного, и все пройдет.

Надеюсь, что, запершись у себя в комнате, мне будет легче держаться подальше от еды. А если буду все время спать, то меня не будет мучить голод.

– Мы собирались пообедать сегодня в кафе, а потом пойти прогуляться куда-нибудь, – говорит отец.

– Папа сказал, мы пойдем смотреть картины, – верещит Цыпа. – А ты посмотри на мою картину, Элли! Видишь, что это?

– Да, макароны с изюмом. Очень мило, – отзываюсь я. – Можете идти без меня. Я лучше дома посижу.

– Но я ничего не приготовила на обед, – говорит Анна. – И вообще забыла вчера съездить за продуктами из-за встречи с Сарой.

– Пожарю себе яичницу или еще что-нибудь придумаю. Не беспокойся, – отзываюсь я.

– Это же тетя, разве не ясно, Элли? Макароны – волосы, а изюм – глаза, нос и рот, видишь теперь?

– Грязноватый у нее какой-то нос, и зубы гнилые, а причесочка явно не удалась, – замечаю я.

– Не обижай его, – говорит отец, легонько толкая меня локтем. – Пойдем лучше с нами, а? На свежем воздухе тебе полегчает, вот увидишь.

– Нет уж, спасибо.

Около двенадцати дня звонит Надин, беспокоясь, что я не перезвонила ей, как обещала. Она снова хочет зайти ко мне после обеда и по-прежнему щебечет что-то насчет своей прически, макияжа и прикида на случай, если ее выберут девушкой с обложки для «Спайси».

– Послушай, Надин, для начала дождись, пока они с тобой свяжутся, – говорю я, едва сдерживаясь, чтобы не добавить: если вообще свяжутся.

– Но я хочу быть готова к этому, Элли. Пожалуйста, можно мне прийти? – Тут Надин переходит на шепот: – К нам бабуля с дедом приехали, и боюсь, что долго мне с ними не продержаться. Они все столпились вокруг Наташи и глазеют на нее, будто она маленький телевизор или еще что, а Наташа распевает им песни во все горло.

– Сочувствую, – говорю я, слегка смягчаясь. – Но сама посуди, чем я-то могу тебе помочь? По части косметики я полный профан. Сходи лучше к Магде.

По идее, Надин должна сказать, что поскольку мы с ней дружим аж с незапамятных времен, то она хочет обсуждать такие вещи только со мной. Тогда я возьму себя в руки, засуну свою черную зависть куда подальше, позову ее в гости и буду вести себя как нормальная подруга. Я постараюсь не замечать ее модельной внешности и не думать о том, что на ее фоне выгляжу сумасбродной толстухой.

– С Магдой я уже говорила, она ж у нас главный эксперт. А еще я попросила ее подровнять мне волосы. Но она сказала, что собирается на свидание с парнем из «Газировки». Правда, не с тем, на которого она запала, а с его другом, но ничего не поделаешь, такова жизнь. Ну так как, Элли, можно к тебе прийти? Сразу после обеда?

Я делаю глубокий вдох.

– Прости, Надин. Мы сегодня обедаем не дома, а потом идем прогуляться в город, – говорю я. – Увидимся завтра в школе. Пока.

– Так, значит, пойдешь с нами? – кричит мне из кухни отец. – Вот и отлично!

– На твоем месте я бы воздержалась от прослушивания моих телефонных разговоров. Это слишком личное, – ворчу я. – И на самом деле никуда я не иду. Просто сказала так, чтобы отшить Надин.

– Нет уж, давай-ка ты пойдешь с нами. И кстати, что у вас с Надин? Я думал, вас водой не разольешь. Вы что, поссорились?

– Еще чего. Ты так говоришь, будто мы дети малые, – фыркаю я.

– Главное, не рассорься с Магдой. Она классная девчонка, – заметно оживившись, советует отец.

– Отстань от Элли, – обрывает его Анна. – А Магда, между прочим, тебе в дочери годится.

В итоге мне приходится сдаться и вместе с Анной, отцом и Цыпой тащиться в закусочную в Клапхэме[2]. Вообще-то это потрясное заведение в темно-синих с розовым тонах, с плетеными креслами и прозрачными столиками, куда приходит довольно интересная публика – студенты, актеры, шумные дружеские компашки, романтичные парочки… но это совершенно не то место, куда принято приходить с родителями. Я чувствую себя полной дурой и уверена, что все пялятся на меня и считают угрюмой толстой неудачницей, с которой никто не дружит. Чтение меню – отдельная пытка. Я перечитываю его дважды, смакуя названия вкуснейших блюд: сэндвич с беконом, помидором и зеленым салатом, копченый лосось с омлетом, пончики, лепешки с вареньем и взбитыми сливками, чизкейк, банановый пирог, карамельный пудинг…

– Мне черный кофе, пожалуйста.

– Неужели тебе ничего здесь не хочется, Элли? – волнуется отец. – Как насчет шоколадного торта? Ты от него никогда не отказывалась.

Ох, папа, если б ты только знал. Да я бы тут ни от чего не отказалась. Я бы с легкостью умяла все блюда их меню подряд. У меня чуть слезы из глаз не брызжут при виде щедрых порций вкуснятины на тарелках других посетителей.

– Похоже, ее еще мутит, – качает головой Анна. – Но тебе нужно хоть немного поесть, Элли, иначе свалишься в обморок.

Я соглашаюсь на тарелку омлета. От яиц ведь не толстеют, правда? Хотя их подают с двумя румяными масляными гренками. Я уговариваю себя только поковырять омлет вилкой для видимости, но вместо этого в мгновение ока уминаю все содержимое тарелки, которая теперь выглядит так, будто ее вылизали.

– Вот видишь! Аппетит приходит во время еды! – радуется отец. – Так как насчет тортика?

– Я хочу тортик, пап, – канючит Цыпа. Он едва притронулся к своему сэндвичу с морепродуктами и теперь занимается тем, что выковыривает оставшиеся креветки и выкладывает их кружком по краю тарелки.

– А ну немедленно доедай, – строго говорит ему Анна.

– Они не хотят, чтобы их съели, они хотят поплавать у меня в тарелке – правда, креветочки? – отвечает Цыпа, как обычно играя на публику.

– Эти креветочки хотят поплавать у тебя в животике, – говорит отец. – Открывай ротик, и они туда нырнут.

– Может, хватит уже? Он давно не ребенок, – фыркаю я.

Однако мне приходится досмотреть представление до конца и наблюдать за тем, как в качестве награды за съеденный сэндвич Цыпа получает еще и кусок клубничного торта со взбитыми сливками. Он мигом съедает клубнику и всего пару раз зачерпывает ложечкой взбитые сливки. Меня так и подмывает придвинуть к себе недоеденный торт и проглотить его без остатка. Мне даже приходится сжать кулаки, чтобы руки сами собой не потянулись к тарелке. Я представляю себя в виде бесформенной горы взбитых сливок с пупырышками клубничин, и только так мне удается сдержаться.

Анна рассеянно потягивает свой кофе без малейшего желания доесть за Цыпой десерт. Отец без зазрения совести жадно поедает огромный кусок бананового пирога. Ему плевать, что у него на рубашке пуговицы едва не лопаются, а живот вываливается из джинсов. Хоть бы хны. Ну почему, спрашивается, такая несправедливость? Почему мужчинам позволительно так выглядеть? И при всем при этом женщины по-прежнему находят моего отца привлекательным! Молоденькая официантка в мини-юбке кокетничает с ним, пока он расплачивается по счету. Какая же она худенькая. Обтягивающий топик едва достает ей до талии, и когда она двигается, обнажается ее плоский подтянутый животик. Как она только умудряется не есть, когда вокруг столько всякой вкуснятины?

О господи, какая же я голодная. После омлета с гренками стало даже хуже. А когда мы паркуем машину возле Трафальгарской площади и идем в Национальную галерею, мне становится совсем туго. В общем-то, я люблю картинные галереи, но там у меня всегда просыпается зверский аппетит, особенно после первых пятнадцати минут осмотра, когда меня начинает одолевать скука.

Сегодня скука начинает одолевать меня гораздо раньше. А вот Цыпа, напротив, бодр как никогда и засыпает отца бесконечными глупыми вопросами:

– А кто этот смешной карапуз?

– Почему у этой тети в голубом над головой золотая тарелка?

– У них только осел и корова, а где же свинки с курочками? Почему их тут не разводят?

Все посетители галереи на него умиляются. Отец пускается в пространные объяснения, но Цыпа его почти не слушает. Анна гладит его по головке и поднимает повыше, чтобы он мог рассмотреть детали.

Я делаю вид, что пришла не с ними, и брожу чуть поодаль. Созерцание картин понемногу успокаивает меня. Я долго не свожу глаз с печальной бледной женщины в зеленом бархатном платье, сидящей на полу и поглощенной чтением книги. Мне даже начинает казаться, что меня вот-вот засосет прямо в картину… Но потом я перехожу в другой зал, где Цыпа закатывает очередное представление.

Перед картиной «Происхождение Млечного Пути» он всплескивает руками и выпучивает глаза.

– Фу-у-у-у-у! Какая бесстыдная тетя, да? – голосит он.

Я тяжко вздыхаю. Анна молчит. Отец терпеливо объясняет Цыпе, что она вовсе не бесстыдная, тем более что это картина великого художника, иллюстрирующая прекрасный древний миф.

– А я все-таки думаю, что она бесстыдная, – настаивает Цыпа. – Скажи, Элли, она ведь бесстыдная?

По правде говоря, эта картина меня тоже порядком смущает, но я напускаю на себя важный вид и отвечаю:

– Ты еще слишком мал, чтобы оценить истинно великое произведение искусства.

– Ничего подобного. Я люблю искусство. Но эта картина точно бесстыдная. У этой тети отвислые складки, прямо как у тебя.

Я знаю, что он имеет в виду всего лишь женскую грудь, не важно, какого она размера. Но от слов «отвисшие складки» мне хочется разрыдаться на месте. Я чувствую, что вот-вот сорвусь. Ощущаю себя куском зыбкого розового желе.

– Встретимся у выхода через полчаса, ладно? – говорю я и уношусь прочь.

«Отвисшие складки» прочно засели у меня в голове и, словно червяк-вредитель, точат мой мозг. Я пытаюсь сосредоточиться на картинах, коль скоро мне представился случай побродить по музею одной, но ничего не выходит. Тогда я принимаюсь оценивать каждую изображенную на картине женщину: какая она – худая или толстая? Многочисленных дев в безразмерных голубых одеяниях оценивать трудновато, так что я переключаю все свое внимание на обнаженные фигуры. Самая стройная из них – красотка Венера в широкополой шляпе и ожерелье. Она стоит, подняв одну руку и согнув в колене ногу. Своей безупречной вытянутой фигурой она напоминает мне Надин.

Есть тут и Венера покрупнее, целующая юного купидона на фоне каких-то загадочных существ. Она определенно соблазнительна и прекрасно осознает силу своей красоты. Худой ее не назовешь, но выглядит она подтянутой, как будто каждый день тренируется в спортзале. Точная копия Магды.

Пытаюсь узнать на картинах себя – и нахожу собственный портрет на полотнах Рубенса. Двойные подбородки, пухлые складчатые руки, дряблые ляжки, отвислые животы, огромные рыхлые ягодицы. Вот трем девицам «в теле» протягивают золотое яблоко. Они выглядят так, будто съедают по целому яблоневому саду в день.

Все, больше никогда не притронусь к еде.

Глава 4. Толстуха

Итак, я решаю ничего не есть. Ничего не кусать, не жевать, не глотать. Казалось бы, чего проще.

Только на деле все оказывается куда сложнее. Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать в жизни, и целыми днями мои мысли заняты только едой.

Избежать завтрака проще всего. По утрам у меня с голоду кружится голова и слегка мутит, так что от вида громко чавкающего отца и причмокивающего Цыпы аппетит пропадает сам собой, и я лишь потягиваю черный кофе за компанию с Анной.

Со школьными обедами справиться тоже не проблема. Сперва запах из столовой стелется по коридорам, заползает в класс, и поначалу у меня щекочет в носу, урчит в животе и рот непроизвольно наполняется слюной. Но в самой столовой совладать с собой куда проще. Тамошний запах намного тошнотворнее, а если хорошо постараться, то и вид еды начинает внушать стойкое отвращение. Просто я пытаюсь смотреть на нее другим взглядом. Сосиски представляются мне обугленными мужскими причиндалами, неприлично розоватыми в местах, где треснула кожица. Пицца выглядит омерзительней, если вообразить, что помидоры на ней – это кусочки окровавленной плоти, а расплавленный сыр – вонючий гной. Печеная картошка напоминает дымящийся конский навоз. Так что отказаться от всех этих кушаний совсем не трудно.

Куда сложнее устоять, когда меня угощают Магда и Надин. Магда протягивает мне целый кусок сладкого домашнего пирога с орехами, и не успеваю я опомниться, как съедаю все до последней крошки, попутно заляпывая липкой начинкой подбородок. Это так божественно вкусно, что у меня аж слезы на глаза наворачиваются. Еще бы, я столько дней морила себя голодом, что пирог показался мне сказочным лакомством, но как только он исчез у меня во рту, оставив о себе лишь воспоминания и прилипшие к ладоням крошки, я прихожу в ужас.

Сколько же в нем калорий? 300? 400? А может, все 500? Там же сахар, масло и дико калорийные орехи!

Я говорю, что мне нужно срочно отлучиться в туалет, но Магда и Надин увязываются за мной, так что я уже не могу запустить себе два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту, потому что девчонки наверняка услышат.

Надин, как обычно, поедает один за другим шоколадные батончики – то «Твиксы», то «Киткаты». Ну почему такая несправедливость? Как ей только удается не толстеть? И сохранять безупречную белоснежную кожу без единого прыща? Она жует шоколадки рассеянно, пару раз откусывает от батончика сама, а потом протягивает их нам с Магдой.

– Надин, я же на диете, – вздыхаю я, отводя ее руку.

– Опять ты со своими диетами, – закатывает глаза Надин.

Ну ладно, допустим, раньше я тоже садилась на диету, но скорее ради развлечения. На этот раз все серьезно, как никогда.

Дома после уроков сдерживаться еще сложнее. Ведь я уже давно привыкла плотно перекусывать приходя из школы: хлебцами с медом, овсяными лепешками, сыром, виноградом, горячим какао, домашним печеньем – то есть нормальной полезной едой. Хотя нет, не полезной. Скорее вредной. Ведь это она превращает меня в уродливую жирную свинью. Все, не могу больше это есть. И не буду.

Анна не пытается меня уговаривать. Цыпе она готовит закуски к чаю как обычно, а себе и мне нарезает морковь, сельдерей и дольки яблока. Мы садимся за стол и принимаемся на пару хрустеть. Цыпа в недоумении смотрит на нас и, опасаясь, что его лишают чего-то вкусного, тоже требует себе сельдерей.

– Он же безвкусный, – отплевывается он. – Не, мне точно не нравится.

– Нам тоже не нравится.

– Зачем же вы его едите? – удивляется Цыпа.

Отец тоже считает, что мы с Анной спятили. Он с подозрением косится на то, как мы отрезаем себе на ужин по тоненькому кусочку ветчины, четвертинке помидора и заедаем все это листьями зеленого салата.

– Вот ненормальные, – заявляет он. – Решили сесть на диету? Ты же и так худая как спичка, Анна. А на тебя, Элли, я вообще не понимаю, что нашло. Ты всегда любила вкусно поесть.

– То есть ты хочешь сказать, что раз я всегда была жирной свиньей, то лучше мне такой и оставаться? – говорю я, кладя в рот полную ложку салата. Но он застревает у меня в горле и не желает проходить дальше. И зачем только я им себя пичкаю? Приходится выплюнуть его на бумажную салфетку. Меня аж передергивает от отвращения.

– Фу-у-у! Элли плюет в тарелку! Почему тогда мне нельзя плевать в тарелку, а, мам?

– Помолчи, Цыпа.

– Боже мой, Элли, что ты несешь, я вовсе не говорил, что ты толстая!

– Но подразумевал.

– Ничего подобного. Ты вовсе не толстая, ты…

– Ну? Какая же я тогда?

– Ты… как бы это сказать… самая обычная девочка, – теряется отец.

– Это Магда и Надин самые обычные девочки, а я намного их толще, – что, скажешь, нет?

– Ну не знаю, не знаю.

– Все ты знаешь. У Магды отличная фигура, и ты прекрасно это видишь. Ты же глаз с нее не сводишь, когда она в гости приходит.

– Элли, перестань, – строго говорит мне Анна.

– А Надин такая худющая сногсшибательная красотка, что ей предложили стать моделью для журнала «Спайси», – выкрикиваю я, срываясь из-за стола.

Я в слезах убегаю наверх к себе в комнату. Разглядываю свое отражение в зеркале, надеясь, что слезы придадут моему лицу несчастное трогательное выражение, но вместо этого вижу отвратительную красную физиономию. Из носа свешивается сопля. Между зубами застрял кусочек салата. И главное, я все такая же толстая. Толстая, толстая, толстая. Я почти ничего не ела последние два дня, а сбросила всего-то пару килограммов. Я каждое утро встаю голой на весы, а потом еще раз, когда прихожу из школы, и еще взвешиваюсь на ночь. Два килограмма кажутся приличным весом, если речь идет, к примеру, о двух упаковках сахара, но совершенно непонятно, откуда они исчезли у меня. У меня по-прежнему круглые щеки, как у надувшейся жабы, раздавшееся тело, отвислый зад и необъятные ляжки. Такое ощущение, будто я раздуваюсь на глазах и уже не помещаюсь в зеркале.

А между тем Надин привалило счастье. Она прибегает в школу, размахивая над головой конвертом:

– Элли, Магда! Угадайте-ка, что это?

Я догадываюсь. Мы с Магдой догадываемся. Весь класс догадывается и восхищенно обступает Надин.

– Ты что, правда теперь станешь моделью, да, Надин?

– Ну, честно говоря, это только приглашение на первый отборочный тур, девятнадцатого декабря, в Лондоне, но здесь написано, что тысячи девушек не добрались даже до него.

– Спасибо, Надин! Теперь я знаю свое место. И имя мне – ничтожество, – говорит Магда. – Хотя вполне возможно, что я выбежала из дома еще до того, как пришла почта. Может, меня тоже допустили до первого тура?

– Так, девочки, что тут у вас стряслось? – спрашивает миссис Хендерсон, входя в класс. – Вы жужжите, словно пчелы в улье.

– Чего уж там, мы обычные трутни, а вот пчелиная королева у нас – Надин, – отвечаю я.

Из моих уст это прозвучало довольно резко. Поэтому я виновато улыбаюсь Надин, показывая, что всего лишь пошутила. Но успех так вскружил Надин голову, что она уже ничего не замечает вокруг. Господи, как же она хороша. Кому победить в этом конкурсе, как не ей.

– Журнал «Спайси» выбрал тебя лицом с обложки? – вскидывает брови миссис Хендерсон.

– Везет же Надин, правда? – наперебой щебечут девчонки из класса.

– Ну, я прошла всего лишь на первый тур, – скромно признается Надин. – Вряд ли я выиграю. И наверняка перенервничаю девятнадцатого.

– А что же, интересно, будет девятнадцатого? – интересуется миссис Хендерсон.

– Мне нужно приехать в их лондонскую студию, и меня будут снимать в разных нарядах.

– О, Надин, ты будешь по-настоящему позировать!

– Позировать? – переспрашивает миссис Хендерсон с совершенно другой интонацией. В ее понимании это самое никчемное занятие, которым уж она-то ни за что бы не соблазнилась. От этого я испытываю постыдное чувство облегчения. Потом разглядываю миссис Хендерсон повнимательнее. Да уж, такие, как она, моделями не становятся. Не то чтобы она была жирной, нет, скорее плотной, мускулистой, да и серенький трикотажный спортивный костюмчик сидит на ней в обтяжечку.

– И когда же ты намереваешься ехать в эту студию, Надин? Вечером? Тебе следует убедиться, что это благонадежное мероприятие. А лучше возьми с собой маму, – советует миссис Хендерсон.

– Еще не хватало идти туда с мамой, – отвечает Надин. – Это абсолютно благонадежное мероприятие, миссис Хендерсон, не беспокойтесь. Кроме меня, туда придет куча других девчонок. К тому же фотосессия будет проходить днем.

– Ах, вот как. Значит, днем, – говорит миссис Хендерсон и, немного подумав, добавляет: – А как же школа?

– Это будет суббота, миссис Хендерсон.

– Ну, раз так, то вопросов нет.

– Но все равно мне придется отпроситься у вас на день. Вы же меня отпустите, правда, миссис Хендерсон?

– Мечтать не вредно, Надин, – задорно отзывается миссис Хендерсон. – В таком случае тебе придется помочь мне прибраться в спортзале – заодно приведешь себя в форму.

– Мечтать не вредно, миссис Хендерсон, – дерзко парирует Надин.

В итоге Надин соглашается помыть шкафчик со спортинвентарем в обеденный перерыв. Мы с Магдой вызываемся ей помочь. Пока мы сматываем канаты, складываем стопкой обручи и аккуратно укладываем мячи, Надин и Магда на ходу перекусывают чипсами и запивают их кока-колой. Я же потягиваю минералку. Сначала первую бутылку. Потом вторую.

– Ты что, в верблюда превратилась? – спрашивает меня Магда.

– В каком смысле? – говорю я, беспокойно осматривая свое раздобревшее тело. – У меня что, горб вырос?

– Да нет же! Просто ты слишком много пьешь. Уже вторую бутылку.

– Ну и что?

– Да так, ничего, – пожимает плечами Магда, растерянно глядя на Надин.

– Ты все время пьешь и ничего не ешь, – говорит Надин, тряся перед моим носом пакетиком с чипсами. – Поешь, Элли. От пары чипсин не потолстеешь. Я только ими и питаюсь.

– Хочешь сказать, что раз тебе повезло родиться с модельной внешностью, то можешь есть что угодно? – ворчу я.

– Ничего я не хочу сказать. Да что с тобой такое, Элли? Хватит уже дуться.

– Ладно, ладно, прости.

Мне и вправду немного стыдно. В последнее время я сама не своя. Магда и Надин ничем меня не обидели. А я то и дело к ним цепляюсь.

Я собираю волю в кулак и пытаюсь вести себя как ни в чем не бывало, что не так-то просто, потому что меня так и подмывает пригоршнями зачерпывать из пакета солененькие поджаристые чипсы и запихивать их себе в рот… Вместо этого я в очередной раз подношу к губам вторую бутылку с водой и осушаю ее.

Икаю. Ощущаю себя раздувшимся шариком, наполненным водой. Но чувство голода никуда не исчезло. Я ничего не ела со вчерашнего вечера, при том что поужинала одним салатом.

Просто я решила, что буду есть не больше одного раза в день до тех пор, пока не похудею хотя бы килограммов на шесть. Так что осталось продержаться еще пять часов.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я с энтузиазмом принимаюсь складывать стопками метательные кольца. Я то наклоняюсь, то выпрямляюсь… И вдруг шкаф с инвентарем ни с того ни с сего плывет у меня перед глазами, и мне приходится ухватиться за Надин, чтобы не упасть.

– Что с тобой, Элли?

– По-моему, у нее обморок, – говорит Магда.

– Ничего подобного, – еле слышно отзываюсь я.

Шкаф продолжает кружиться перед глазами, и еще мне кажется, что стены вот-вот упадут на меня.

– Опусти голову между ног, – советует Магда.

– Это еще зачем?

– Для прилива крови, балда. Давай же, Элли, садись. А теперь опускай голову. Сейчас тебе полегчает.

– Уже полегчало, – бормочу я.

Шкаф все еще кружится, но уже не так быстро.

– Может, позвать миссис Хендерсон? – спрашивает Надин.

– Не надо!

– Ты такая бледная, Элли.

– Я всегда бледная. Просто немного голова закружилась, вот и все. Ничего серьезного.

– Неудивительно, что она у тебя закружилась, ты же ничего не ешь, – говорит Надин. – А все твоя дурацкая диета.

– Пожалуйста, не начинай.

– Знаешь, какой самый верный способ похудеть? – говорит Магда, беря в каждую руку по увесистому диску и играя мускулами. – Заняться спортом. Думаю, Элли, тебе стоит попробовать.

– Ты предлагаешь Элли заняться спортом? – смеется Надин.

Ни я, ни Магда, ни Надин со спортом не дружим – это давно всем известно. Но я с недавних пор начала понемногу упражняться. Пытаюсь лежа отжиматься на полу в своей комнате, чтобы хоть немного убрать обвислый живот, но у меня такие слабые мышцы, что приподнимать туловище получается, только зацепившись за ручку комода. Один раз я себе чуть пальцы ног не сломала – на них до сих пор фиолетовые следы и ходить больно.

Еще я пробовала бегать в школу трусцой. Я очень боялась выглядеть смешно и надеялась, что все будут думать, будто я бегу на автобус. В итоге мне удалось пробежать два квартала, после чего я чуть не рухнула. Пот лил с меня градом, а еще я поняла, что переоценила возможности своего роликового дезодоранта, так что пришлось весь день держаться подальше от кого бы то ни было.

– Да, спорт – это идея, – соглашаюсь я. – Не то чтобы я не хочу им заниматься – просто не смогу. Ты ж меня знаешь, Магда.

– Это оттого что у тебя мышцы слабые. Давай вместе ходить в спортзал.

– Вы что, сдурели? – Надин в ужасе потрясает своими длинными черными патлами.

– Ну же, Элли, соглашайся. Тебе понравится. У нас в клубе есть утренние сеансы, я узнавала. Мы могли бы ходить туда перед школой, – продолжает Магда.

– Шутишь?

– Прекрати немедленно! – вопит Надин. – Нет, с вами явно что-то не так. Прямо как в «Секретных материалах». Точно, моими лучшим подругами завладели чокнутые зомби. Сначала Элли вбила себе в голову, что она толстая, и перестала есть – Элли, которая уплетала по три батончика «Марс» подряд, и вот теперь пожалуйста – Магда заявляет, что хочет вставать ни свет ни заря и тащиться в спортзал. Да что с вами?

Сначала мне кажется, будто Магда, как и я, отчаянно завидует тому, что Надин отобрали для модельного конкурса. Но вскоре я начинаю догадываться об истинных причинах ее внезапной тяги к спорту.

– Скажи-ка, а тот парень, с которым ты познакомилась в «Газировке», случайно не ходит по утрам в спортзал? – интересуюсь я.

– Ага, так вот в чем дело, – хихикает Надин.

– Нет, Джейми в спортзал не ходит, – говорит Магда. – Физические упражнения его интересуют только в одном смысле. Он прямо как осьминог какой-то, тискал меня всю дорогу. Ни за что больше не пойду к нему на свидание.

– Но ведь тебе тогда не Джейми понравился, а тот, другой, брюнет. Майк, кажется?

– Мик. О боже, он такой красавчик! Мы потом виделись с ним у Джейми в гостях. Он присел на диван рядом со мной, и я чувствовала, как между нами пробегали электрические разряды – бабах, бабах, бабах, – хотя он даже не прикасался ко мне. Я прямо чувствовала, как от напряжения у меня кончики волос дыбом вставали. Я точно знаю, что нравлюсь ему, но они с Джейми лучшие друзья, и потому он не хотел меня отбивать. Они с Джейми неразлейвода.

– Может, их связывает нечто большее? – говорю я. – Ты уверена, что Мик не гей?

– Разумеется, он не гей! Так вот, он как-то обмолвился, что по утрам занимается в клубном спортзале…

– В таком случае он точно гей. Нормальные парни так за собой не следят, – говорит Надин, в свою очередь поигрывая мышцами рук. – Как думаете, у меня достаточно рельефная мускулатура? Может, мне тоже не помешает что-нибудь подкачать?

– Тебе не помешает бюст подкачать, – говорит Магда, выпячивая собственную грудь, упакованную в поддерживающий бюстгальтер.

– Меня мой размер вполне устраивает. У многих моделей такой же. А если захочу – всегда смогу вставить импланты, – отвечает Надин.

– Тогда вставь себе лучше новые мозги, – ухмыляюсь я. – А что касается тебя, Магда, то я не собираюсь ходить в вонючий спортзал только ради того, чтобы ты кадрила там своего Мика.

– Ну ладно, ладно, забудем про спортзал. Иначе все будет слишком очевидно. К тому же абонемент туда стоит целое состояние. Может, лучше займемся плаванием? Бассейн у них открывается ровно в семь, как и спортзал. Давайте хотя бы разок сходим, а? Что скажете? Эй, Элли, Надин! А потом мы могли бы пойти завтракать в кафетерий и случайно встретить там Мика! По крайней мере, я очень на это надеюсь. Ну пожалуйста! Страшно неохота идти одной. Обещаю угостить вас завтраком. У них такие слойки с малиной – пальчики оближешь!

– Я на диете, – напоминаю я.

– Боюсь, Магда, твой план не сработает. Можешь смело меня вычеркивать. Перед съемками мне нужно как следует высыпаться, чтобы быть в форме, – говорит Надин.

– Элли, на тебя вся надежда. Кстати, я недавно читала одну статью о плавании – там писали, что это лучший вид спорта, потому что в нем работают все группы мышц, а еще – если заниматься им с утра перед завтраком, у тебя ускоряется обмен веществ, а значит, все, что ты съешь после, будет сжигаться в два раза быстрее. Так что можешь смело угоститься слойкой с малиной и не поправиться ни на грамм.

Я знаю, что она просто заманивает меня. Хотя в чем-то она, безусловно, права. Почему бы, собственно, и не попробовать? Нет, я не имею в виду булочки с малиной. Хотя если у меня и вправду ускорится обмен веществ, то когда-нибудь и до них дело дойдет.

– Ну же, Элли, соглашайся! – умоляет Магда, видя по моему лицу, что я почти готова. – Встречаемся завтра у входа в клуб в семь утра, ладно?

– Не знаю, не знаю, – ворчу я. Господи, как же я буду ходить там в купальнике и выставлять на всеобщее обозрение свои жирные тюленьи телеса? Хотя с другой стороны… полчаса плавания сожгут столько калорий…

– Хотя бы один разок, пожалуйста! Сто тысяч пожалуйста!

И я соглашаюсь. Но только на один раз.

Весь вечер я верчусь перед зеркалом в ужасном старом купальнике и прихожу к выводу, что все эти жировые складки никак нельзя выставлять напоказ. А с растительностью на теле что прикажете делать? Я усердно брею подмышки позаимствованным у Анны станком и случайно срезаю кожу, и ранка ужасно саднит.

Звоню Магде, чтобы все отменить. Она принимается уверять, что благодаря плаванию непременно подтягиваются все мышцы и что у самых здоровенных и накачанных пловцов всегда плоский живот, упругие ягодицы и стройные ноги. Пока она все это говорит, я разглядываю свое дряблое тело. И в конце концов соглашаюсь пойти.

В пятнадцать минут седьмого еле продираю глаза, но прохладный уличный воздух быстро приводит меня в чувство. Почти всю дорогу до клуба я бегу трусцой, лишь изредка переходя на шаг, чтобы перевести дыхание. Лишняя тренировка мне не повредит. Без трех минут семь я стою у дверей закрытого клуба. Там уже поджидает кучка любителей здорового образа жизни в надвинутых на лоб капюшонах спортивных толстовок. Магды среди них нет. Красавчика брюнета, который мог бы сойти за Мика, тоже не наблюдается. Я слишком стесняюсь своей школьной формы, поэтому становлюсь чуть поодаль, судорожно вцепившись обеими руками в спортивную сумку. Наверняка все сейчас думают: что, интересно, понадобилось этой жирной школьнице в нашем фитнес-центре? Таким здесь не место. Замечаю в толпе очень худенькую девушку в зеленом спортивном костюме, которая пристально меня разглядывает.

– Привет, Элли, – обращается она ко мне.

Я недоуменно молчу. Тут девушка улыбается, и я наконец узнаю ее. Это же Зоя Патерсон! Зоя – гордость нашей школы. На редкость башковитая девчонка. Сейчас она должна была быть в десятом классе, но ее перевели сразу в одиннадцатый, чтобы она могла сдать все экзамены на год раньше. Понятия не имею, сколько у нее предметов по программе – десять, одиннадцать, а может, даже двенадцать. И готова поспорить, что по всем она получит высший балл. Зою каждый год выбирают лучшей ученицей. А еще она хорошо рисует.

Именно так мы с ней и познакомились. Раньше мы часто оставались вместе на дополнительные занятия по ИЗО, а потом миссис Лилли, наша учительница рисования, предложила нам расписать стену в классе, чтобы как-то оживить обстановку. И вот каждый день в обеденный перерыв мы с Зоей приходили в кабинет и вместе работали над нашим проектом.

Поначалу мы почти не разговаривали друг с другом. Я думала, что Зоя не хочет общаться со мной только потому, что я младше, но вскоре догадалась, что она просто застенчивая, даже еще больше, чем я. Поэтому как-то раз я набралась смелости и первая заговорила с ней, и с тех пор мы стали часто переговариваться и пересмеиваться. А к тому времени, как мы закончили нашу роспись (это была шутливая сценка из жизни летнего лагеря, в которой мы изобразили великих женщин разных времен: Вирджиния Вульф, заправив подол юбки в панталоны, переходила вброд быстрый ручей, Джейн Остин в фартучке чистила картошку, сестры Бронте[3], засучив рукава, жарили на костре сосиски, Флоренс Найтингейл разбивала палатку, Билли Холидей собирала цветочки, Мэрилин Монро развешивала выстиранное белье, а Фрида Калло[4] разрисовывала свои резиновые сапоги), мы окончательно подружились.

Но в этом году Зоя перестала приходить на дополнительные занятия по рисованию, а когда мы встречались с ней где-нибудь в раздевалке или в школьном коридоре, то просто здоровались друг с другом и разбегались по своим делам. Я думала, что она избегает меня, потому что считает малявкой или потому что слишком занята подготовкой к экзаменам и ей просто некогда.

– Привет, Зоя. Не ожидала тебя увидеть, – говорю я.

Мне всегда казалось, что Зоя, как и я, прохладно относится ко всякого рода спортивным занятиям.

– Вообще-то я каждый день сюда прихожу, – отвечает Зоя. – Ты тоже в бассейн?

– Да. За компанию с Магдой. Моей подругой, блондинкой, ты ее знаешь. Только она еще не пришла. Проспала небось.

Наконец двери клуба открываются. Я говорю, что останусь на улице ждать Магду, а Зоя устремляется в раздевалку. Не помню, чтобы раньше она была такой худой. Щеки впали, штаны на бедрах болтаются. По правде говоря, Зоя и толстой-то никогда не была, не то что я, но попа у нее была приличная. Хм, может, плавание и впрямь помогает?

Я всерьез задумываюсь над тем, чтобы приходить сюда каждый день. Только, разумеется, без Магды, потому что она заявляется почти в двадцать минут восьмого.

– Привет, Элли, – зевает она. – Я еле встала в такую рань.

– И все равно опоздала.

Она не обращает на мои слова никакого внимания, и мы идем в кассу покупать билеты.

– Ты видела здесь кого-нибудь, похожего на Мика? – спрашивает Магда, зыркая по сторонам. – Смазливого такого брюнета?

– Не припомню. Мимо меня целая толпа успела пройти. Но никаких сногсшибательных красавцев я что-то не заметила. Впрочем, сама знаешь, на парней у нас разные взгляды.

– И не говори, – вздыхает Магда. – Видела я твоего Дэна.

– Дэн не мой парень, сколько раз тебе говорить.

– Тогда кто же он? – удивляется Магда.

– Понятия не имею, – отвечаю я.

Дэн был по уши влюблен в меня и постоянно доставал своими признаниями. Иногда мы вместе гуляли, но наши отношения никогда не выходили за рамки приличия. Это определенно не был роман века. Или года, месяца, минуты и даже секунды. И хотя сам Дэн утверждал, что любит меня, я никогда не воспринимала его чувства всерьез. А уж сейчас тем более ни в чем не была уверена. Он уже давно не писал мне и даже не перезвонил с тех пор, как я помешала ему смотреть какой-то там дурацкий матч по регби.

Может, пора уже обзавестись новым бойфрендом?

Ага. Кто ж захочет встречаться с такой, как я?

Магда – другое дело. С ней мечтают встречаться все подряд. Теперь-то я понимаю, почему она опоздала. Магда явилась при полном макияже и с безупречно уложенными свежевымытыми волосами. Вдобавок успела втиснуть себя в облегающий красный костюмчик из лайкры. Он такой тесный, что в нем наверняка ощущаешь себя как спеленатая бинтами мумия, – но при всем при этом Магда в нем выглядит потрясающе.

Я отворачиваюсь к стене, чтобы переодеться, потому что стесняюсь оголяться при Магде. Мои волосы спутаны в бесформенный пучок, лицо пошло пятнами от мороза, а очки запотели от теплого воздуха раздевалки, и я почти ничего не вижу. Я снимаю их и кладу в шкафчик на полку. Без них даже лучше. Если я никого не вижу, то можно считать, что и на меня никто не смотрит.

Я чуть ли не на ощупь пробираюсь к бассейну и быстренько ныряю в мерцающую изумрудную воду, чтобы она поскорее скрыла меня по самую шейку. Здесь так тепло и хорошо, только Магда совершенно не спешит ко мне присоединиться. Она долго стоит у края бассейна, пробуя пальцами ног воду и время от времени взвизгивая. Не иначе как хочет привлечь к себе внимание. И ей это удается. Я на всех парах проплываю до конца дорожки, а когда возвращаюсь, то вижу, что вокруг Магды уже собрались пятеро парней, и все они шутят, смеются и наперебой дают ей советы.

Я предпринимаю очередной заплыв, стараясь ни о чем не думать. В конце концов, я пришла сюда не для того, чтобы с парнями знакомиться. А для того, чтобы похудеть.

Поэтому я продолжаю плавать туда-сюда практически не останавливаясь. Десять дорожек брассом, десять кролем и еще десять на спине. Потом то же самое еще раз. К счастью, плаваю я довольно прилично, так что на фоне остальных выгляжу неплохо. Есть парни, которые плавают быстрее меня, но зато из девушек за мной никто не может угнаться – кроме Зои.

Мы с ней плаваем почти на равных, и ни одной из нас никак не удается обогнать другую. Если она вдруг вырывается вперед, я собираю все силы и делаю отчаянный рывок. Задыхаясь, я постепенно сокращаю разрыв и – р-р-раз! – неожиданно обгоняю ее, после чего начинаю грести еще быстрее, но долго в таком темпе продержаться не могу и постепенно замедляю ход, чтобы немного отдышаться, вновь позволяя Зое быть первой.

Мы продолжаем наше состязание и приходим к финишу одновременно, а потом долго смеемся.

– Пора вылезать, а то в школу опоздаем, – говорит Зоя.

– Ладно, – отвечаю я, едва переводя дыхание.

Магда вылезла из воды задолго до меня. Можно сказать, она едва окунулась – не спеша проплыла туда-обратно раз пять, держа голову высоко над водой, чтобы не повредить прическу, и вылезла из воды, чтобы успеть заново накраситься.

Прильнув к зеркалу, она наносит завершающие штрихи.

– Ну все, Элли, я пошла. Увидимся в кафетерии, ладно? – говорит она. – Не хочу пропустить Мика – если он вообще здесь.

Мы с Зоей принимаем душ и целомудренно отворачиваемся друг от друга, намыливаясь под струями горячей воды, но когда мы вытираемся и натягиваем белье, я достаю из шкафчика очки и, украдкой бросив взгляд на Зою, замираю от изумления.

Зоя такая тощая. Не худенькая, не стройная, а костлявая. Ребра проступают сквозь кожу, тазобедренные суставы выпирают далеко вперед, а руки и ноги такие тонюсенькие, что кажется, того и гляди переломятся.

– Зоя! – невольно вскрикиваю я. Раньше я никогда не видела таких истощенных тел. Она выглядит ужасно.

– Что? – оборачивается она.

– Ты так похудела!

– Пока что не сильно. Недостаточно. Надо еще, – говорит Зоя.

Глава 5. Индюшка

Но я же не слепая, я все вижу. И я понимаю, что Зоя серьезно больна. Скорее всего, у нее анорексия. Она не стройная и красивая. Она тощая и уродливая. Тощая и чокнутая. Она заморила себя голодом. И теперь выглядит как ходячий скелет. В ее костлявом теле, выпирающих отовсюду костях и заострившихся чертах лица нет абсолютно ничего привлекательного. Они внушают отвращение.

Не хотела бы я стать как Зоя.

На ужин я ем цыпленка с брокколи и печеной картошкой. Даже приправляю картошку сливочным маслом, а на десерт съедаю шоколадное мороженое с шоколадным же соусом.

– Ну, слава богу, – говорит отец. – А то я уже начал беспокоиться из-за твоей диеты. Надеюсь, ты окончательно образумилась, Элли?

– А то, – говорю я, залезая в морозилку за второй порцией мороженого.

– И мне захвати, – просит Анна, доставая себе тарелку.

Я ем не спеша, растягивая давно забытое удовольствие и наслаждаясь каждой ложечкой. Наконец наступает чувство насыщения, по телу разливается приятное тепло, и становится легко на душе. Я болтаю с Анной, с отцом и даже с Цыпой. Вместо того чтобы сбежать после ужина к себе в комнату, я уютно сворачиваюсь комочком на диване в гостиной. Отец приносит свой любимый фильм «Волшебник страны Оз», который мы часто смотрим, когда собираемся всей семьей.

Поначалу я придирчиво разглядываю Джуди Гарланд. Она слегка полновата или мне только кажется? По сравнению со мной она, конечно, худая. Но как только Дороти впервые ступает из своего серенького домика в разноцветную страну Оз, я словно иду за ней и забываю о всех своих беспокойствах. Просто сижу и наслаждаюсь фильмом.

А после я укладываю спать Цыпу и напеваю ему песенку из фильма, и мы даже исполняем танец Жевунов на лестничной площадке. На прощание Цыпа крепко обнимает меня за шею и шепчет:

– Элли, я так тебя люблю.

– Я тоже люблю тебя, Цыпа, – шепчу я в ответ.

Сама удивляюсь, почему раньше я так часто на него сердилась. Теперь мне хочется со всеми быть доброй и приветливой. Я даже улыбаюсь собственному отражению в зеркале у себя в спальне. Но когда я раздеваюсь, меня охватывает внезапная тревога. Мой сытый живот похож на бочонок. Я поворачиваюсь боком и смотрю на себя в зеркало, чтобы определить, насколько он выпирает. Потом быстро натягиваю ночнушку и ныряю под одеяло. Вспоминаю сегодняшний фильм и постукиваю пяткой о пятку, словно каблучками воображаемых красных башмачков.

На следующий день в школе я пытаюсь собрать в голове остатки здравого смысла. Это не так-то просто. В тесной школьной форме я снова чувствую себя жирной коровой. На Надин юбка сидит свободно, свисая красивыми складками. А моя так плотно обтягивает бедра, что я едва могу ходить. На Надин свитер болтается, а мой некрасиво облегает выпуклую грудь. Я принимаюсь пристально разглядывать всех подряд. Какие же они худые и стройные. Одно расстройство. Тогда я пытаюсь сравнить себя с бедняжкой Элисон Смит, чтобы оценить, далеко ли мне еще до нее.

На уроке рисования стараюсь расслабиться и привести в порядок чувства. Миссис Лилли говорит, что мы можем рисовать все что пожелаем на тему Рождества, а автору самой оригинальной работы она вручит приз – шоколадного Деда Мороза.

Магда старательно рисует роскошного обнаженного стриптизера с накладной белой бородой и пучками остролиста на самых важных местах. Надин изображает модельной внешности феечку на верхушке новогодней елки. Ну а я решаю нарисовать перепуганную индейку с выпученными глазами и разинутым клювом, которую фермер насильно пичкает едой. Индейка уже так раздулась, что того и гляди лопнет. Перья у нее в хвосте топорщатся в разные стороны, и она сильно смахивает на мой портрет. Над головой у индейки порхают юркие воробьишки. Как ни стараюсь, картинка выходит безрадостной.

– Ох, Элли, – вздыхает миссис Лилли. – Ты вступила в общество защиты животных?

Шоколадный Дед Мороз достается не мне. Сама не знаю, почему я так расстраиваюсь. Не собиралась же я в самом деле его съесть. Зачем мне лишние 529 каллорий на 100 граммов? Дома я внимательно изучила обертки всех шоколадных батончиков на предмет информации об их энергетической ценности и побыстрее засунула подальше на полку, как будто могла поправиться даже оттого, что подержала их в руках.

Вот мисс Лилли, кстати говоря, в последнее время заметно округлилась. Раньше она была очень худой, а теперь у нее наметился животик и талия пропала. Впрочем, в джинсовой рубашке, свободном пиджаке и длинной черной юбке она выглядит очень даже ничего. Тем более с кулоном из темного янтаря на длинном черном шнурке. Он особенно подходит к ее глазам. Она по-прежнему замечательно выглядит, даже несмотря на то что определенно прибавила в этом полугодии лишних три-четыре кило, а может, и больше. Прямо так и светится от счастья.

Тут мои мысли возвращаются к бледной и болезненно худой Зое. Не хочу же я в самом деле сделаться похожей на нее? Может, мне лучше взять за образец облик миссис Лилли – этакой очаровательной толстушки в одеждах широкого покроя? Войти в образ свободной художницы.

Эх, жаль, шоколадный Дед Мороз достался не мне.

Миссис Лилли подзывает меня к себе после урока.

– Мне жаль, что приз ушел не тебе, Элли, – говорит она.

– Подумаешь.

– Ты ведь знаешь, я считаю тебя очень одаренной художницей.

– Спасибо, – бормочу я, краснея до самых ушей.

– Надеюсь, я успею вернуться в школу к тому времени, как ты начнешь работать над проектом для аттестационного экзамена.

– Что значит – успеете вернуться?

– Я ухожу в конце этого полугодия.

– Но почему, миссис Лилли?

– Я думала, ты уже догадалась, – смеется миссис Лилли. – Сегодня ты так пристально меня разглядывала. – Она нежно гладит свой живот. – У меня будет ребенок.

– О-о-о!

– Да, так и есть. Сначала было не слишком заметно, но теперь скрывать живот сложновато. Чувствую себя прямо как твоя рождественская индейка.

Я чуть не плачу.

– Ну же, Элли, выше нос. Можешь как-нибудь навестить меня после того, как родится малыш.

– Да, пожалуй. И вообще, поздравляю.

Я пулей вылетаю из класса. Оказывается, миссис Лилли вовсе не толстая. Она беременная. Мой образец идеальной фигуры – причем намного более стройной, чем моя, – оказывается, на шестом месяце беременности!

Кошмар какой-то.

Когда я прихожу домой, Анна готовит на кухне огромную кастрюлю спагетти.

– Это я есть не буду, – решительно заявляю я, все еще находясь под впечатлением от разговора с миссис Лилли.

На ужин я съедаю полпачки творога с кусочками свежего огурца и моркови. Вкус и вид этого блюда не оставляют никаких сомнений в том, что его уже кто-то прожевал и выплюнул еще до меня. От запаха спагетти с мясным соусом кружится голова, но я не поддаюсь искушению. Держусь из последних сил. Вот если бы можно было заклеить рот каким-нибудь суперклеем – тогда бы я чувствовала себя в безопасности.

Эти спагетти мне даже снятся, и я просыпаюсь посреди ночи оттого, что сосу палец. Я сворачиваюсь клубочком под одеялом и крепко обхватываю руками колени. Мне ни в коем случае нельзя спускаться на кухню и рыться в холодильнике. Очередное обжорство вряд ли пройдет незамеченным, потому что Анна наверняка услышит, если я снова примусь вызывать у себя рвоту.

Я начинаю опасаться, что у меня разовьется булимия. В журнале «Спайси» (Надин стала его ярой поклонницей) читаю статью, в которой пишут, что при частой рвоте во рту образуется кислота, которая разрушает корни зубов. Одна фотомодель на протяжении полугода вызывала у себя рвоту, чтобы сохранять фигуру для модных показов, и в итоге ей пришлось заказывать полный комплект вставных зубов.

– Какое счастье, что я от природы худая, – самодовольно хмыкает Надин, читая у меня через плечо.

Я издаю пару утробных звуков. Как ни странно, слова Надин меня вовсе не раздражают. Сейчас меня волнует другое. Я шепотом спрашиваю, что она думает о Зое, когда наши классы собирают в зале на собрание.

– В каком смысле? – недоумевает Надин.

– Тебе не кажется, что она со странностями? – осторожно навожу я ее на мысль. Мне не хочется ей подсказывать, мне нужно ее собственное мнение.

– Зоя всегда была со странностями. Она же зубрила. Только и делает, что учится. Как будто заняться больше нечем, – безжалостно высказывается Надин.

– Да, но тебе не кажется, что она стала как-то странно выглядеть? – говорю я. – Тебе не кажется, что она сильно похудела?

Надин еще раз окидывает взглядом Зою, облаченную в мешковатую школьную форму. Юбка у нее намного длиннее, чем у остальных, а на ногах толстые шерстяные колготы. Толком и не разглядишь.

– Ну да, вроде похудела немного, – пожимает плечами Надин.

Может, я зря беспокоюсь? Может, как раз сейчас Зоя именно такая, какой ей и положено быть? Я отчетливо помню ее большую задницу. А потом Зоя серьезно занялась спортом, стала помногу тренироваться и привела себя в норму.

Я пытаюсь припомнить, как она выглядит без одежды. И перед моими глазами встает совершенно другая Зоя, будто отраженная в кривом зеркале. И я уже не понимаю, действительно ли она такая или мне померещилось? Я решаю убедиться еще раз.

– Пойдешь завтра в бассейн? – спрашиваю я Магду.

– Да ну, зачем? Все равно Мика там не было, – отвечает она.

– А как же те парни, что тебя развлекали?

– Они, конечно, ничего. А Ларри, ну, тот блондин, даже пригласил меня на свидание. Я сказала, что схожу с ним куда-нибудь в выходные.

– Когда-когда? – испуганно переспрашивает Надин. – Ты что, забыла, что обещала накрасить меня и подстричь? У меня же съемки для «Спайси»!

– Но ведь в идеале ты все равно предпочла бы встречаться с Миком, так? – продолжаю я уговаривать Магду. – Пойдем завтра в бассейн. И ты давай с нами, Надин, – к субботе тебе нужно быть в форме.

– Да, но я не хочу, чтобы волосы пропитались хлоркой, – отпирается Надин. – И мне нужно спать не меньше восьми часов в сутки, иначе будут мешки под глазами. Ни за что не поднимусь в такую рань.

У Магды тоже не очень-то получается вставать в такую рань, и мне снова приходится дожидаться ее перед входом. Пока я расхаживаю взад-вперед, появляется Зоя. Она трусцой бежит по дорожке с крайне сосредоточенным видом. Стоя в очереди за билетом, продолжает подскакивать на месте, будто у нее в подошвах встроенные пружины.

– С чего это ты такая бодрая с утра пораньше? – спрашиваю я у нее.

– Я с пяти часов на ногах.

– Что?!

– Иначе мне ничего не успеть. Сначала я занимаюсь растяжкой и качаю пресс, потом целый час занимаюсь уроками. Все упрашиваю родителей купить мне в комнату велотренажер, но они ни в какую. Тогда бы я могла одновременно читать учебники и тренироваться. При этом мать с отцом собираются потратить целое состояние на рождественские каникулы в шикарном отеле в Португалии. Я умоляла их разрешить мне остаться дома, а на сэкономленные деньги получить в подарок велотренажер – но они и слушать не хотят, – Зоя тараторит быстрее обычного, будто ее мысли несутся вскачь. – Отец так поступает мне назло. И даже не скрывает. Он хочет меня откормить. Ненормальный какой-то.

У меня не хватает смелости ей возразить. Ненормальная-то как раз она сама, только не замечает этого. Хотя, может, все-таки нет? Она же такая умная. Звезда школы. Отличная спортсменка. Лучшая всегда и во всем. Особенно в живописи.

– Ты по-прежнему рисуешь, Зоя?

– Только для экзаменационного проекта.

– А для удовольствия? Помнишь, как было здорово, когда мы расписывали стену?

Зоя пожимает плечами и смотрит на меня с нескрываемой досадой.

– Теперь у меня нет времени на всякие глупости, – говорит она, словно я трехлетний ребенок, которому она объясняет, почему не может покалякать с ним в альбоме.

Потом она убегает в бассейн, а я продолжаю ждать Магду. Мимо меня в спортзал проходит высокий знойный брюнет в черном стильном спортивном костюме. Может, это и есть Мик? Не могу же я вот так подойти к нему и спросить. Следом появляются парни, которые увивались за Магдой в прошлый раз. Блондин интересуется, где же моя подруга.

– Скоро придет, – говорю я.

Один из парней что-то бормочет остальным, и они прыскают со смеху.

Я краснею и почти готова их прибить. Все, хватит здесь стоять. Почему я вечно должна ждать Магду? Тем более что мне позарез надо увидеть Зою.

Я обгоняю парней и устремляюсь в бассейн. Зоя уже разделась и теперь роется в сумке в поисках плавательных очков. Она стоит ко мне спиной, и я вижу, как неестественно выпирает у нее позвоночник. Кажется, еще немного – и позвонки выскочат наружу. Только кожа да кости. Во время растяжки у нее на ногах можно различить все связки и сухожилия. Когда она выпрямляется, видно, какой широкий просвет между ее ногами, отчего они кажутся кривыми. Когда она поворачивается ко мне, чтобы надеть очки, я замечаю, что вместо груди у нее два жалких крохотных пупырышка. Над ключицами глубокие уродливые впадины, а лицо так исхудало, что стало похоже на череп. Еще немного – и она окончательно заморит себя голодом.

Но когда она стоит под душем и поднимает свои тоненькие ручки, я вижу ее плоский живот, обтянутый эластичным купальником, и испытываю внезапный прилив зависти. Мне во что бы то ни стало нужно сбросить вес. Надо похудеть. Не так, как Зоя, конечно. Не до такой же степени. Но ее пример показывает, что можно себя изменить, если захочешь. В прошлом году Зоя была такой же, как я. А теперь она гораздо худее Магды и даже Надин, она вообще самая худая из всех, кого я когда-либо видела, – я, конечно, не имею в виду несчастных голодающих детей, которых показывают по телевизору.

Я тоже обязательно похудею. Это несложно. Нужно просто перестать есть. Но пока я рассекаю туда-сюда по дорожке, не могу думать ни о чем другом, кроме как о слойках с малиной – воздушных, румяных, пропитанных сладким вареньем. Наконец появляется Магда. На ней купальник в клубничку и водостойкая красная помада в тон. Стоит ей один раз сверкнуть своей обворожительной улыбкой, как парни со всего бассейна мигом устремляются к ней.

Когда мне удается ненадолго завладеть ее вниманием, я говорю, что в эту самую минуту некий парень, похожий по описанию на Мика, отжимает железо в спортзале. Магда чуть не визжит от восторга:

– Супер! Тогда скоро вылезаем и идем завтракать, ладно?

– Я здесь плаваю не для того, чтобы потом жиреть в кафетерии, – говорю я.

– Ты и так не жирная, – отвечает на автомате Магда. Потом еще раз получше рассматривает меня сквозь лазурную воду бассейна. – Тем более ты даже похудела.

– Правда? Так заметно? Или ты так сказала, чтобы перехитрить меня?

– Элли, у тебя бзик. Да, ты точно похудела. Сколько ты сбросила?

– Пока что пару кило с половиной.

– Молодчина. Ты и выглядеть стала на пару с половиной кило худее. Это же очень много. Так что можешь смело пойти в кафетерий, съесть там аппетитную слоечку и помочь мне выследить Мика.

– Так я и знала! Ты просто меня используешь!

– Ну да, есть немного. А еще я не хочу, чтобы ты стала сумасшедшей анорексичкой и превратилась в ходячий мешок с костями, как Зоя.

– Думаешь, Зоя слишком тощая? – мигом подхватываю я.

Магда таращится на меня в недоумении:

– Разуй глаза, Элли! Она выглядит чудовищно. Удивляюсь, как ее до сих пор в больницу не упекли. И куда только ее родители смотрят.

– Отец хочет увезти ее на каникулы в Португалию, чтобы там откормить.

– Тогда ему придется пичкать ее едой раз по двадцать на дню, потому что от нее давно один скелет остался. – Тут Магда осекается, потому что Зоя как раз проплывает мимо нас к бортику, чтобы вылезти из бассейна.

Не могу оторвать глаз от ее тонюсеньких ног. Она вся дрожит, руки посинели от холода, а прозрачная кожа чуть не лопается на ребрах при каждом вздохе. Знаю, Магда права, и все же после бассейна я предпочитаю трусцой пробежаться с Зоей до школы, а не завтракать в кафетерии с Магдой.

Может, конечно, Зоя и чокнутая, зато она в куда лучшей спортивной форме, чем я. К тому времени, как мы добегаем до школы, я еле держусь на ногах. Миссис Хендерсон застает меня на полу в раздевалке, где я судорожно перевожу дыхание.

– Элли? Что с тобой?

– Просто… я… за… пы… халась.

– А я уж испугалась, что у тебя астма. Ты что, бежала? Ну надо же, даже не опоздала!

– Я бежала всю дорогу от клуба до школы, – хриплю я.

– Ой, держите меня. Элеонор Аллард решила оздоровиться!

– Если честно, то такой больной я себя еще никогда не чувствовала, – жалуюсь я, хватаясь за грудь. – По-моему, меня сейчас инфаркт хватит.

– В таком случае тебе не помешает ходить на мои занятия по аэробике в обеденный перерыв, – говорит миссис Хендерсон.

– Ладно, попробую, – вздыхаю я.

А что, это поможет сжечь двести-триста калорий и отвлечет от обеда. Тем более что сегодня специальное рождественское меню, как обычно в конце полугодия. А значит, каждой ученице полагается кусочек индейки, колбаска-гриль, две печеные картошки, пюре из зеленого горошка и кусок сладкого пирога со сливками. Настоящая калорийная бомба.

Я запрещаю себе даже приближаться к столовой и вместо этого иду на большой перемене заниматься аэробикой. Это сущий ад. Сплошная пытка.

Чувствую себя полным ничтожеством в толпе натренированных мускулистых девиц, которые бодро скачут по залу в обтягивающих лосинах. Пристраиваюсь за спиной у Зои, нацепившей на себя безразмерную футболку и просторные треники. В них она кажется особенно худосочной и слабенькой, но при этом занимается не жалея себя. Она не пропускает ни одного движения, плотно сжав губы в прямую линию.

Я так запарилась, что у меня запотели очки и пот льет со лба градом. А еще начало колоть в боку, и я едва сдерживаюсь, чтобы не согнуться пополам от боли. Я, как все, пробую махать руками и топать ногами, но они у меня словно ватные и почти не слушаются.

– Передохни пару минут, Элеонора, – кричит мне миссис Хендерсон.

Я падаю на пол. И из последних сил ловлю ртом воздух. Но лежа на полу я не слишком-то похудею. Поэтому заставляю себя подняться и продолжать двигаться до конца тренировки, до которого еле доживаю.

Теперь мне срочно нужно помыться, хотя я терпеть не могу школьные душевые, потому что они без перегородок. Я забиваюсь в самый угол и поворачиваюсь спиной к остальным, украдкой бросая завистливые взгляды на чужие плоские животы и упругие ягодицы.

Зоя в этом бардаке участия не принимает. Она хватает мочалку и уносится в туалет, чтобы помыться над раковиной.

Я же стараюсь как можно быстрее натянуть школьную форму на свое рыхлое розовое тельце и смыться из раздевалки, но на выходе меня подкарауливает миссис Хендерсон.

– Можно тебя на пару слов? – говорит она. – Зайди-ка ко мне в кабинет.

Раньше мне приходилось бывать в ее святая святых только в тех случаях, когда она отчитывала меня за то, что несколько недель кряду я отлынивала от занятий физкультурой, прикрываясь критическими днями. Надеюсь, на этот раз она не будет меня ругать за добровольное посещение ее дополнительных занятий?

– Может, наконец скажешь, что с тобой происходит, Элли? Сначала плавание, потом пробежка, теперь аэробика. Зачем тебе все это?

– Вы же сами предложили мне прийти в обеденный перерыв.

– Я просто пошутила, хотя была приятно удивлена, что ты пришла. Что ты задумала, Элли?

– Я же сказала – хочу вести здоровый образ жизни. Я-то думала, вы обрадуетесь, миссис Хендерсон. Вы вечно твердите, что мне надо больше заниматься спортом. Вот я и занимаюсь.

– Ты хочешь вести здоровый образ жизни или похудеть?

– Что вы имеете в виду?

– Я же не дурочка, Элли. Думаешь, я не понимаю, почему Зоя приходит на мою аэробику? Я очень за нее беспокоюсь. Я уже сотни раз пыталась поговорить с ней и с ее родителями. Боюсь, у нее нервная анорексия. Но сейчас я хочу поговорить о тебе, Элли, а не о Зое.

– Ну, меня-то анорексичкой точно не назовешь, миссис Хендерсон, – говорю я, с грустью оглядывая себя со всех сторон. – Я толстуха.

– Ты сильно похудела за последнее время.

– Всего-то на пару килограммов, не больше.

– Ты молодец, что работаешь над собой, но помни – ты не должна терять вес слишком быстро. Знаю, девчонки твоего возраста любят садиться на всякие там диеты, но на самом деле все, что вам нужно сделать, так это перестать есть конфеты, шоколадки с чипсами и придерживаться принципов здорового питания. Это значит есть побольше овощей, фруктов, рыбы, птицы и зерновых. Надеюсь, у тебя достаточно сбалансированная диета, Элли?

– О да, миссис Хендерсон.

Одно яблоко. Два стебля сельдерея. Полпачки творога. Один ржаной хлебец. Тут тебе и фрукты, и овощи, и белки, и углеводы. Изумительно сбалансированная диета.

– Потому что у тебя, Элли, и так совершенно нормальная фигура.

– Для слона она, может, и нормальная.

– Я серьезно, Элли. Не понимаю, с чего ты себя так невзлюбила? – Миссис Хендерсон смотрит на меня в упор. – Может, это как-то связано с тем, что Надин стала строить из себя вторую Кейт Мосс?

– Нет! – отвечаю я чересчур поспешно.

– Может, тебе тоже захотелось стать фотомоделью? – продолжает миссис Хендерсон.

– Это мне-то? – фыркаю я.

Ну разве я могу стать моделью? Даже если я навсегда зашью рот степлером и уморю себя голодом – что прикажете делать с моей кудлатой шевелюрой, с круглыми совиными очечками и ростом метр пятьдесят два?

Но миссис Хендерсон, видно, по-своему интерпретирует мое фырканье:

– Вот и хорошо. Я рада, что, несмотря на свою диету, ты не утратила здравого смысла. Насколько я понимаю, ты разделяешь мое мнение обо всех этих моделях, их нелепом позировании и дефилировании. Почему, спрашивается, девушки не стремятся стать учеными или хирургами?

– Тут уж я точно пас, миссис Хендерсон. – В естественных науках я полный ноль, а от вида крови могу грохнуться в обморок, так что, увы, ни ученого, ни хирурга из меня не выйдет.

– Ты можешь стать художницей, – говорит миссис Хендерсон.

Я часто-часто моргаю и начинаю заливаться краской.

– Откуда вы знаете? – запинаясь, спрашиваю я. Я понятия не имела, что миссис Хендерсон знает о моей страсти к рисованию.

– Ну, знаешь ли, учителя иногда общаются между собой в свободное от уроков время. Насколько мне известно, ты любимица миссис Лилли.

– Да, но она скоро уходит.

– В таком случае ты станешь любимицей у нового учителя.

– А вдруг он решит, что мои рисунки – сплошь ерунда на постном масле? – говорю я.

Зря я это сказала. В голову немедленно полезли мысли о еде. О жаренной в масле хрустящей картошечке, жирных румяных блинчиках и прочих вкусностях. Рот сам собой наполняется слюной, и, не в силах остановиться, я целиком и полностью предаюсь мечтам о еде… Представляю, как подношу к губам и с наслаждением откусываю пышный горячий пончик…

– Эй, Элли, ты меня слушаешь? – возвращает меня к действительности миссис Хендерсон.

– Ну разумеется, – говорю я, проглатывая воображаемый кусочек. – Не беспокойтесь за меня, миссис Хендерсон. Клянусь вам, что ни за что не стану фотомоделью. И мне глубоко плевать, что Надин выпал один шанс на миллион. Честное слово.

Глава 6. Куколка

Яс самого начала собиралась держаться подальше от субботних приготовлений Надин. Тем более что Магда сама обещала пойти вместе с ней в фотостудию. И все шло гладко до тех самых пор, пока Мик все не испортил. После того как Магда поделилась с ним малиновой слойкой в кафетерии, он стал, что называется, кормиться с ее руки.

– Он предложил мне пойти в субботу на футбольный матч, – говорит она.

– Свидание века, не иначе! – ехидничаю я.

Магда лопает шоколадный батончик «Марс». Сначала она, как бурундук, обгрызла его сверху своими беленькими зубками, а теперь слизывает обнажившуюся карамель остреньким язычком. Запах шоколада кружит мне голову. Я еле сдерживаюсь, чтобы не вырвать батончик у нее из рук, и потому с трудом улавливаю нить разговора.

Надин сверлит Магду взглядом:

– Надеюсь, не в эту субботу?

– Ну…

– Но ты же обещала меня накрасить!

– Раз обещала – значит, накрашу. Матч-то вечером.

– Но ты обещала поехать со мной на студию!

– А ты уверена, что без меня там не обойдешься?

– Но со мной должен быть сопровождающий! Там так написано. Кто-нибудь из друзей или членов семьи.

– В любом случае они имели в виду кого-то из взрослых. Поезжай лучше с мамой.

– С мамой? Ты что, спятила? Меня же засмеют. Тем более что я ей ничего не говорила. Сама знаешь, какая она у меня. Накрутит мне волосы на бигуди и нарядит в платье с оборками.

– Ладно, ладно, проехали. Тогда возьми с собой Элли.

– Меня? – я прихожу в себя. – Ни за что!

– Мне что теперь, одной ехать? Магда, как ты могла променять меня на какой-то дурацкий футбольный матч!

– Надин, Мик будет играть. Он сказал, что я принесу ему удачу. Как я могу его подвести? Он зайдет за мной после двух. Пойми, суббота для меня решающий день!

– Нет уж, это для меня суббота решающий день. Никогда не думала, что ты окажешься такой эгоисткой, – стонет Надин, чуть не плача. – Первый попавшийся парень тебе важнее лучшей подруги. Все как обычно. Элли, ну а ты? – поворачивается она ко мне.

– Нет уж, Надин, я с тобой туда не пойду. Даже не проси. Никак не могу.

Но она все канючит и канючит, так что в субботу утром мне приходится тащиться вместе с ней к Магде. Магда уже при полном параде: ярко-красный свитерок, плотно облегающий все ее округлости, дорогущие джинсы известной марки, за которые удавится любая девчонка, сапоги на высоком каблуке и, конечно же, сногсшибательный меховой жакет, чтобы не замерзнуть.

– Ну что, Надин, сразим их наповал? – говорит Магда, засучивая рукава свитера.

– Только не слишком ярко, – просит Надин.

– Положись на меня, ладно?

– Нет, я, конечно, понимаю, что мой обычный макияж далеко не идеален…

– Это когда ты с мертвенно-бледным лицом изображаешь восставшую из гроба покойницу? Да ты их до смерти перепугаешь.

– Только не слишком разукрашивай. Посмотри на этих девчонок, – говорит Надин, перелистывая «Спайси» и тыча пальцем то в одну, то в другую модель. Они смотрятся… естественно.

– Вот именно. Естественно, – повторяет Магда, зачесывая Надин волосы.

– Ты точно сможешь сделать мне естественный макияж? – продолжает допытываться Надин.

– Если ты и дальше будешь ныть, то я вообще ничего не смогу сделать. А теперь откинься назад и помолчи.

У Магды уходит примерно час на то, чтобы придать Надин естественный вид. Я слежу за ее работой затаив дыхание. Так удивительно наблюдать, как Надин буквально расцветает в ее умелых руках.

– Готово! – говорит она, подавая Надин зеркало. – Ну как, нравится?

– Хм… даже не знаю. Я вся какая-то… девчачья. Может, немного убрать румяна?

– Даже не вздумай! Все просто идеально! Так, теперь займемся волосами.

– Давай. Что бы с ними такого сделать? – говорит Надин рассеянно, запуская пятерню себе в гриву.

– А что тебе так не нравится? – говорю я. Ее волосы выглядят великолепно. Впрочем, как и всегда. Черный струящийся водопад, отливающий на свету синевой.

Мне всегда нравились волосы Надин, и, глядя на них, хотелось как-нибудь распрямить собственные проволочные кудряшки. Когда мы были маленькими, я любила подолгу расчесывать ее длинные блестящие пряди, пока меня не начинало бить током. Когда мы оставались ночевать друг у друга, я тесно прижималась в кровати к Надин и воображала, что гладкие темные волосы, разметанные по подушке и достающие до моего плеча, на самом деле – мои.

Все это я прекрасно помню, но совершенно не помню, чтобы в придачу к шелковистым волосам мне когда-нибудь хотелось заполучить ее фигуру. Я всегда знала, что была полненькой, а Надин – худышкой, но в детстве это меня никогда не смущало.

Просто удивительно, насколько же все-таки я теперешняя не похожа на себя прежнюю. Как бы мне хотелось остаться прежней! Быть такой, как сейчас, намного труднее. Что ни день – то пытка. Меня подташнивает, потому что утром я не позавтракала и понятия не имею, как быть с ужином, ведь по субботам мы обычно заказываем еду на дом, которая так соблазнительно пахнет, но зато содержит сотни и сотни калорий – белая рыба в хрустящей панировке с горой соленой жареной картошки, гигантская сырная пицца с пылу с жару или острый жареный цыпленок с перламутровым рисом… При одной мысли об этом у меня сводит живот.

– Эй, Элли, – говорит Магда, расчесывая Надин на прямой пробор. – Это у тебя в животе урчит?

– Это он сам, я тут ни при чем, – бормочу я, краснея.

– Может, заплести сверху косичку? – спрашивает Магда.

– А может, сделать много-много тоненьких косичек? – говорит Надин, наклоняя голову и поигрывая кончиками прядей.

– Фу, косички, – фыркаю я. – Будешь выглядеть как пятилетка.

– Глупости, – возражает Магда и начинает плести. – Косички – это прикольно.

– Посмотри на эту девчонку – у нее куча косичек, – говорит Надин, тыча пальцем в модель со страницы «Спайси». – Да, точно, делай косички, Магда!

На плетение косичек уходит целая вечность. Я зеваю, вздыхаю, закатываю глаза и держусь за живот, чтобы он не урчал.

– Ну и скучища, – бормочу я. – Кстати, Надин, а что ты собираешься надеть?

– То, что на мне сейчас! – отвечает Надин.

Я недоуменно хлопаю глазами. Мне казалось, что Надин нацепила это старье, только чтобы не помять раньше времени свой главный наряд. У Надин есть потрясные вещи – из черного бархата, черного кружева и черной кожи. Но почему-то именно сегодня из всех своих запасов она выбрала обычные синие джинсы и короткую облегающую розовую маечку.

– Разве ты не наденешь ничего черного? Ты же на себя не похожа.

– Вот именно. Зато я похожа не модель, – говорит Надин.

– А разве моделям не нужно выглядеть нарядно?

– Не слушай Элли, она все равно в этом ничего не смыслит, – вздыхает Магда.

– Модели всегда так одеваются на съемки, – терпеливо объясняет Надин. – Нужно выглядеть как можно проще. Хотя на самом деле это дорогущие французские джинсы. Мать с ума сойдет, если узнает, что я спустила на них часть денег, которые они с отцом откладывают мне на жилищный кооператив.

– Зато подумай, сколько ты потом сможешь зарабатывать, Надин, – говорит Магда. – И запомни: как только ты добьешься своего, непременно перезнакомишь меня со всеми нужными людьми. На девушек с пышными формами тоже есть спрос. Не только на тощих селедок вроде тебя.

– Как же, разбежалась, – кисло усмехаюсь я.

А что, если Надин и вправду станет моделью? Она так изменилась за последнее время. Чем дольше я смотрю на нее, тем явственнее понимаю это. Она выглядит так, словно сошла со страниц «Спайси». Она точно выиграет первый тур. И дойдет до финала. И станет лицом с обложки. Ее будут публиковать во всех модных журналах, она будет расхаживать по подиумам, путешествовать по всему миру ради участия в съемках… Я же останусь не у дел, буду по-прежнему ходить в школу, и все будут знать меня только как унылую и толстую подругу Надин.

Пока мы с Надин едем в студию, мне всю дорогу кажется, будто эти слова клеймом высечены у меня на лбу. Я согласилась сопровождать ее туда только потому, что она моя подруга. И перед поездкой поработала над своей внешностью почти так же тщательно, как и Надин. Оставила волосы нечесаной взъерошенной копной, ни грамма косметики на лице, просторная рубаха в клетку, черные брюки и сапоги, под мышкой планшет и блокнот для рисования. Всем своим видом я собираюсь показать всем и каждому в «Спайси», что ни капельки не претендую на звание модели, что мне абсолютно наплевать на то, как я выгляжу, и что я – серьезная творческая личность… Ладно, ладно, знаю, это полная чушь. И, похоже, все в «Спайси» тоже прекрасно об этом знают.

Студия до отказа забита расфуфыренными длинноногими девицами.

– О господи, ты только посмотри на них, – шепчет Надин дрожащим голосом. – Они все выглядят как настоящие фотомодели.

– И ты тоже, – подбадриваю ее я.

– Ох, Элли, я боюсь, – бормочет Надин и изо всех сил сжимает мою руку.

Ее ладонь холодная, как ледышка, и так плотно прижата к моей, что мне кажется, будто мы с ней парочка малышей в первый день первого класса.

– Интересно, что нас попросят делать? – шепчет Надин. – Если придется выходить на сцену одной перед всеми ними, я со стыда помру. Они выглядят так, будто каждый день только и делают, что позируют фотографам.

Остальные наверняка думают то же самое. Все кучкуются небольшими группками, болтают, пересмеиваются, разглядывают с ног до головы вновь прибывших, придирчиво изучают Надин, потом меня, вскидывают свои идеально выщипанные брови, словно говоря: «О боже, а эта-то жирная уродина зачем притащилась?»

Я изо всех сил стараюсь не замечать их презрительных взглядов. Мои щеки пылают.

– Умираю, как хочу в туалет, – говорит Надин. – Где у них тут дамская комната?

В женском туалете не протолкнуться. Девицы осаждают зеркало, наносят яркие тени для век, румяна и блестящую губную помаду, отчего их лица сияют и искрятся в свете электрических ламп. Они взбивают волосы, подтягивают облегающие джинсы и длинными пальцами с идеальным маникюром разглаживают маечки на плоских животах.

– Ой, мамочки, какие же у меня страшные ногти, – хнычет Надин и плотно сжимает кулаки, чтобы спрятать свои обгрызенные пеньки. – Нет, зря мы сюда притащились, Элли. И зачем только я в школе всем разболтала? У меня же ноль шансов. Я просто чокнулась.

– Не хочешь оставаться – не надо. Можем поехать домой.

Надин смотрит на меня так, будто это я чокнулась:

– Не могу же я вот так взять и все бросить?

– Ладно, тогда желаю удачи, – говорю я и крепко обнимаю Надин.

– Мне страшно, – шепчет она напоследок, стискивая меня в объятиях.

Но когда доходит до дела, она берет себя в руки. Всем сопровождающим, друзьям и родственникам велено сесть в глубине зала, сторожить пальто и сумки и не шуметь. Всех конкурсанток приглашают выйти вперед, на освещенную софитами площадку. Там всем распоряжается статная миловидная женщина в черном. Она говорит, что все девушки прекрасно выглядят и что каждая из них достойна стать лицом с обложки «Спайси». Она желает всем удачи и приглашает на легкую разминку. От волнения кое-кто из девушек заливается краской, а некоторые во время упражнений неуклюже толкают соседок и теряют всю свою невозмутимость, но большинство мгновенно подхватывают нужный ритм и входят в работу, плотно стиснув зубы и стремясь показать себя с самой лучшей стороны.

Я собиралась делать зарисовки, но вместо этого просто сижу и глазею. Причем с завистью. Не моргая слежу взглядом за движениями их длинных красивых ног, изящных рук и стройных тел до тех пор, пока у меня не начинают слезиться глаза.

Потом инструкторша учит их, как надо ходить по подиуму. Для этого нужно прогнуться вперед и идти, слегка покачивая бедрами и высоко держа голову. Надин ловит мой взгляд и едва заметно улыбается, но когда настает ее очередь пройтись, она вскидывает подбородок и ее губы расплываются в очаровательной широкой улыбке. Я показываю ей большие пальцы, чтобы подбодрить. Она отлично двигается. Может, конечно, не так размашисто и непринужденно, как некоторые, но это даже и к лучшему. Ведь они ищут обычную способную девушку, а не сложившуюся модель. Надин смотрится очень свежо и мило, и инструкторша часто на нее поглядывает.

Теперь настала очередь позировать перед фотокамерой. Они снимают групповые портреты девушек, просят их смотреть то вверх, то в сторону, то наклонить голову. Ежеминутно раздаются команды: сделайте дерзкое лицо, теперь печальное, а теперь счастливое – самое-самое-самое счастливое! От вида их широких ослепительных белозубых улыбок у меня у самой рот расплывается до ушей. Кое-кто из друзей и родственников подпрыгивает и улюлюкает, а одна сумасшедшая мамаша даже кричит: «Давай, Хейли! Шире улыбайся! Покажи им, на что ты способна! Ты лучшая!»

Нетрудно догадаться, кто из них Хейли. Это та самая девушка, что побагровела от стыда и, судя по выражению лица, готова прибить свою мамашу.

После небольшого перерыва на кофе наступает самое главное. Девушек вызывают по одной в алфавитном порядке. Они должны пройтись по кругу перед видеокамерой, затем выйти на середину площадки и немного попозировать перед фотографом. После этого каждая девушка должна подойти к микрофону, представиться и рассказать пару слов о себе.

Хейли вызывают первой, потому что ее фамилия Актон. Она терпит полное фиаско. Спотыкаясь, проходит по кругу, потом испуганно моргает перед фотографом, словно загнанный в угол зверек. Она заикаясь произносит свое имя в микрофон, после чего повисает долгая неловкая пауза, во время которой все закатывают глаза и чуть ли не молятся. «Я не знаю, что еще сказать», – шепчет она в микрофон в конце концов.

От напряжения у меня взмокла рубашка. Вот бедолага. О господи, я не переживу, если Надин так опозорится. Мамаше Хейли, как видно, тоже не пережить позора дочери. Она бросается к инструкторше и вопит, что с Хейли поступили несправедливо, потому что вызвали первой и она не знала, что ей делать, а все остальные теперь будут знать и станут за ней повторять (хотя кому, скажите на милость, охота повторять за бедняжкой Хейли?). Инструкторша спокойно выслушивает ее и говорит, что Хейли может подождать, если хочет, и повторить попытку в самом конце. Мамаша Хейли в восторге. А вот сама Хейли – едва ли. Она разворачивается и направляется к выходу.

– Хейли! Хейли, вернись! Не уходи далеко, детка. У тебя будет вторая попытка! – верещит ее мамаша, бросаясь вдогонку.

Какое счастье, что я не Хейли, пусть она и намного худее меня. Вторая девушка нервничает не меньше и чуть ли не вприпрыжку бежит по кругу. Она напрочь забывает про позирование, и вспышка фотокамеры ослепляет ее как раз в тот момент, когда она произносит свое имя в микрофон. Девушка осекается на полуслове, жмурится и глупо моргает. Кошмар. Это полный провал. Мне заранее жаль остальных.

Хотя напрасно. Следующей выходит высокая блондинка, очень красивая и очень худая. Она не теряется, как две предыдущие участницы, а гордо проходит по кругу, покачивая узкими бедрами, потом выходит на середину, откидывает голову, улыбается, стреляет глазками, поворачивается то в одну, то в другую сторону, пока фотограф щелкает затвором.

– Привет, я Аннабель, – мягко и чувственно произносит она в микрофон. – Мне пятнадцать, и я люблю танцевать, петь, кататься на горных лыжах и читать журнал «Спайси»!

Она мило улыбается напоследок и неторопливо удаляется. Ни дать ни взять – мисс Совершенство.

Издалека ловлю взгляд Надин и знаками даю ей понять, что меня сейчас стошнит от этой Аннабель. А когда приходит очередь Надин, меня и в самом деле начинает подташнивать от волнения. Колени дрожат, когда Надин дефилирует по кругу, а губы болезненно напрягаются, когда она широко улыбается в камеру.

Надин вышагивает идеально – не спеша, грациозно, а перед тем как выступить на середину, делает изящный разворот. Когда она улыбается фотографу, он приветственно машет ей рукой. Она блестяще позирует, поворачиваясь то так, то сяк. Видать, те часы, что она провела крутясь дома перед зеркалом, не прошли даром. Она чувствует себя на подиуме как рыба в воде и даже не моргает, когда фотовспышка бьет ей прямо в лицо. Она лишь широко улыбается. Потом подходит к микрофону.

– Привет, меня зовут Надин, – говорит она. – Мне почти четырнадцать. Немного странно стоять здесь в таком виде. Потому что в обычной жизни я мажу лицо белой пудрой и надеваю все черное. Моя лучшая подруга Элли называет меня вампиршей. Но вы не бойтесь, от одного вида крови у меня кружится голова. – Она шутливо скалит зубки, и все кругом смеются и аплодируют.

Я так рада, что Надин упомянула обо мне! Классная у нее получилась речь – теперь ее наверняка запомнят и оценят.

– Супер, Надин! Отлично! – шепчу я, когда она наконец присоединяется ко мне. – Эй, да ты вся дрожишь!

– Ты себе не представляешь, как страшно стоять там одной, когда на тебя все смотрят, – шепчет она в ответ. – Надеюсь, я не слишком идиотски смотрелась?

– Ты отлично смотрелась! Честно! Гораздо лучше всех остальных – даже этой пигалицы Аннабель.

– Может, мне тоже следовало сказать, что я люблю читать «Спайси»?

– Фу-у! Одно притворство. У тебя была отличная речь. Поверить не могу, что ты через это прошла. Я бы так и через миллион лет не смогла.

Я бы так не смогла, даже если бы была такой же худой и эффектной, как Надин. Она сидит на полу, по-детски скрестив ноги и опустив голову, так что ее маленькие косички смешно раскачиваются взад-вперед. Она до того тощая, что джинсы едва держатся на бедрах. Облегающая маечка прилипла к телу. Когда она сидит вот так, согнувшись в три погибели, у нее на теле нет ни одной жировой складочки, даже самой малюсенькой. Острые локотки растопырены в стороны, из-за чего тонкие руки кажутся и вовсе хрупкими.

Ну почему, почему жизнь так несправедлива! Надин ест как лошадь. Как раз сейчас она роется в кармане куртки и достает оттуда шоколадку «Твикс». Предлагает половинку мне.

– Я же на диете.

– А, ну да, прости, – бормочет она с набитым ртом. – Вкуснятина. А то я помираю с голоду – с утра не позавтракала.

Я с утра тоже не позавтракала. А вчера вечером не поужинала. Мне проще пропускать приемы пищи целиком, чем заставлять себя есть понемножку. Потому что как только я принимаюсь жевать, то уже не могу остановиться. Я с тоской вдыхаю густой аромат шоколада.

– Не смотри на меня так, Элли. А то мне не по себе становится, – говорит Надин, подбирая последний кусочек. – А вообще-то ты молодец, что не бросаешь диету. Я бы так долго не продержалась. Ты, между прочим, сильно похудела.

– Ничего я не похудела.

– А я говорю – похудела. Вон, живот к спине прилип. – Надин вытягивает руку и щипает меня за бок. Я быстренько втягиваю пузо, чтобы она не успела обнаружить, какое оно жирное.

– Кожа да кости, – заключает Надин.

– Хорошо бы, кабы так, – вздыхаю я.

Еще несколько часов мы проводим в томительном ожидании, пока не выступят все участницы до последней. Я занимаюсь тем, что разглядываю их плоские животы. Завернувшись в свою просторную клетчатую рубаху, я украдкой ощупываю свои складки в районе талии, мечтая о том, чтобы их можно было как-нибудь отщипнуть и выбросить.

Многие девушки не выдерживают напряжения и заваливают свои выступления, как бедняжка Хейли. Но есть и такие, кто работает чуть ли не профессионально, как Аннабель.

– Из нас должны отобрать всего троих, – шепчет Надин. – Я точно пролечу.

– Глупости! Вот увидишь, тебя возьмут. Ты тут всех за пояс заткнула.

– Только не Аннабель.

– Особенно Аннабель.

Когда начинают объявлять победителей, Аннабель называют первой. Второй счастливицей становится ее абсолютная клонированная копия.

Надин вся напрягается, сжимается в комок и так усиленно молит небеса о том, чтобы объявили ее, что я почти вижу у нее над головой белое облачко с надписью «Ну пожа-пожа-пожалуйста!», как в комиксах. Я крепко обнимаю ее. Наконец названо имя третьей девушки. В толпе раздается один победный вопль и десятки разочарованных стонов. Увы, это не Надин. Это длинноногая рыжеволосая девица с зелеными глазами – красивая, ничего не скажешь, но Надин она и в подметки не годится.

– Так нечестно! – возмущаюсь я.

Надин молчит. Она слишком подавлена.

– И что, это все? – произносит она, проглатывая застрявший в горле комок. Она изо всех сил сдерживается, чтобы не разрыдаться.

Хотя многие вокруг и не думают скрывать слез, а одна чокнутая мамаша допытывается у инструкторши, почему не выбрали ее дочь.

– Вы все прекрасно выступили, – говорит напоследок инструкторша. – И все достойны того, чтобы стать моделями. Я бы очень хотела взять вас всех, но, к сожалению, не могу. Большое спасибо, что приняли участие в конкурсе. Желаю всем благополучно добраться до дома, и не забудьте забрать на выходе бесплатный номер «Спайси» – это подарок!

Но большинству разочарованных девушек теперь даже смотреть на журнал тошно.

– Брось, Надин, не переживай. Это обычная лотерея. Ты все равно потрясно выглядишь.

Надин морщится и мотает головой.

– Я выгляжу как последняя идиотка, – злобно бросает она, принимаясь яростно расплетать косички, чуть ли не вырывая их с корнем. – Пойдем скорей отсюда.

Надин продирается сквозь толпу, плотно сжав губы, так что от напряжения у нее на лбу проступают синие венки.

– Эй, постой, слышишь? Да, ты, брюнетка!

Надин резко оборачивается, и в глазах ее мелькает проблеск надежды – но это оказывается всего лишь фотограф.

– Что, не повезло? А я-то был уверен, что ты им подойдешь. Я тебя еще в торговом центре заприметил.

Надин с показной небрежностью пожимает плечами.

– Да я только ради смеха пришла, – не моргнув глазом, врет она.

– И все же я думаю, что у тебя большое будущее. Никак не возьму в толк, что ты сегодня с собой сделала. Ты ничем не отличалась от других. Сначала я тебя даже не узнал. Оставила бы белое лицо и копну распущенных волос. С ними ты выглядела эффектней.

– Разве? – разочарованно выдыхает Надин.

– Ладно, не расстраивайся. Знай, что ты можешь стать моделью, если захочешь. Только для этого тебе нужно обзавестись хорошим портфолио. Держи, вот моя визитка. Позвони мне как-нибудь, и я устрою тебе фотосессию в моей студии. Не бесплатно, конечно, но ради тебя готов поработать за полцены.

– Ух ты, здорово, – радуется Надин.

Я хватаю ее за запястье и волоку в сторону.

– Пусти, Элли! Видишь, он дал мне свою визитку! И сказал, что сфотографирует за полцены.

– И скорее всего, в полуголом виде. Господи, Надин, разуй глаза! Эта уловка стара как мир. Обычное грязное предложение, разве не видишь?

– Ничего подобного! Он не такой! Он сказал, что у меня большое будущее. Он профессиональный фотограф и в таких вещах разбирается.

– Ага. Готова поспорить, что сегодня он раздал свои визитки половине здешних девиц.

– Слушай, а может, ты просто завидуешь? Если бы он дал визитку тебе, ты была бы счастлива до поросячьего визга.

Она останавливается. Я тоже. Мы молча стоим на улице у выхода из студии. Последние обидные слова Надин еще витают в воздухе и пронзают меня насквозь, словно острые копья.

– Ну спасибо, – наконец выдавливаю я.

– Прости, Элли, я ничего такого не имела в виду.

– Еще как имела, – говорю я. – Послушай, сегодня я пошла с тобой, хоть и не хотела. Я всю дорогу поддерживала и подбадривала тебя, я несколько часов кряду смотрела на эти ваши выступления, потом утешала тебя и помогала справиться с поражением, а когда появился этот подлый фотограф, я всего лишь постаралась открыть тебе глаза на всю непристойность его предложения, – и я делала все это только потому, что я твоя подруга, а не жирная завистливая стерва. И мне жаль, что ты обо мне так думаешь.

С этими словами я разворачиваюсь и иду прочь. Надин нагоняет меня, берет за руку и просит прощения:

– Ты вовсе не стерва, Элли. Наоборот, это я стерва, раз такое сказала. Не злись на меня, я сама не своя из-за того, что меня не выбрали, понимаешь?

Я даю ей выговориться, и, не скрою, мне приятно выслушивать ее извинения. По дороге мы обгоняем еще нескольких несостоявшихся моделей, и все они на ходу выпускают пар. Кое-кто ссорится, прямо как мы с Надин. А одну девицу мамаша волочит обратно.

– Ты не только меня опозорила, – злобно шипит она. – Ты себя опозорила. Сейчас мы вернемся в студию, и ты попросишь их дать тебе вторую попытку.

О господи. Это та самая Хейли. Мамаше удалось-таки затащить ее обратно, хотя теперь все равно уже поздно.

– Бедняжка Хейли, – говорю я. – Вот у кого действительно проблемы, не то что у нас с тобой.

– Да уж, – соглашается Надин. – Эй, Элли, ты на меня еще дуешься?

– Естественно, – говорю я и крепко обнимаю ее.

Не могу подолгу на нее обижаться. Из окна поезда по дороге домой мы видим стадион, на котором какие-то парни гоняют в футбол. Интересно, Мик с Магдой сейчас там? Мы смотрим во все глаза, но так и не находим среди зрителей блондинки в красном меховом жакете.

– Интересно, куда он поведет ее после матча? Может, в клуб? – спрашиваю я Надин.

– Нет, после игры он будет как выжатый лимон. Так что, скорее всего, дело закончится обычным ужином. Слушай, а может, тоже сходим куда-нибудь поужинать, а, Элли? Я угощаю, потому что ты сегодня весь день со мной пронянчилась.

– Никаких ужинов. Я на диете.

– Брось, Элли. Можем пойти в пиццерию, и ты съешь всего один малюсенький кусочек с овощным салатом.

– Я же сказала – нет.

– И все-таки ты на меня еще дуешься.

– Не дуюсь. Хотя не слишком приятно, когда тебя обзывают жирной стервой.

– Я такого не говорила!

– Но имела в виду.

– Нет, не имела. Слушай, Элли, ты меня прости, конечно, но, по-моему, у тебя бзик.

– Выходит, по-твоему, я еще и бзикнутая жирная стерва? – притворно возмущаюсь я и тут же сама прыскаю со смеху, понимая, насколько глупо выгляжу со стороны.

Но от ужина я все же отказываюсь. А дома говорю Анне с отцом, что поела с Надин, и быстренько отправляюсь наверх к себе в комнату. Там включаю музыку, сажусь за стол, беру карандаши и принимаюсь рисовать огромное эпическое полотно – фантастический пейзаж с солнцем в виде гигантской пиццы, горными вершинами в виде политых белой глазурью кексов, лесами из леденцов на палочке, реками пенистых клубничных коктейлей и полянами, усыпанными разноцветным шоколадным драже.

Я пораньше ложусь в кровать и сплю допоздна, чтобы не присоединяться к общему завтраку.

В десять часов ко мне заходит Анна.

– Тебе звонит Магда, – сообщает она.

– Чего ей надо в такую рань? – ворчу я, но тут же вспоминаю о вчерашнем грандиозном свидании с Миком. Небось хочет похвастаться и поведать в деталях, как это было. Я нехотя встаю с кровати, и внезапно комната плывет у меня перед глазами.

– Элли, что с тобой? – беспокоится Анна. – Ты не заболела?

– М-м-м-м. Да нет, просто голова закружилась. Но уже прошло.

– Выглядишь бледновато. Может, тебя снова тошнит?

– Немного.

Меня на самом деле подташнивает от зверского голода.

– Послушай-ка, Элли… – говорит Анна, нервно покусывая нижнюю губу.

– Прости, у меня там Магда на телефоне, – тараторю я и вылетаю из комнаты.

Не хочу, чтобы Анна приставала ко мне и допытывалась, когда и сколько я ела в последний раз. Если она бросила свою диету, это еще не значит, что и я должна. Тем более что Анна и так худая как палка.

– Привет, Магда, – говорю я в трубку. – Не рановато звонишь? Я вообще-то выспаться собиралась.

– Прости. Я как-то не подумала. Просто захотелось с тобой поговорить, – отвечает Магда непривычно глухим голосом.

– Эй, что случилось, Мэг?

– Не могу по телефону, – шепчет она. Я слышу на том конце музыку и чьи-то громкие голоса. – У нас дома столпотворение. Можно к тебе прийти?

– Конечно, заходи.

– Можно прямо сейчас?

– Без проблем.

Я быстренько принимаю душ и одеваюсь. Анна приготовила мне чай с гренками. Я понимаю, что она хочет мне угодить, но, честно говоря, я бы сейчас предпочла чашечку черного кофе без ничего, даже без молока – лишние калории мне ни к чему. Вдобавок Анна намазывает гренки толстым слоем сливочного масла, отчего они выглядят еще аппетитнее.

– Прости, но, похоже, я разучилась завтракать, – тихо говорю я Анне, стараясь ее не обидеть. Я нехотя беру гренок и осторожно отгрызаю кусочек. Тут как раз раздается спасительный звонок в дверь, и я с чистой совестью вылетаю из-за стола.

Магда выглядит чудовищно. Волосы зализаны назад, на лице ни грамма косметики, а на плечах вместо роскошного мехового жакета – старая серая флиска.

– Привет, Магда, заходи скорей, – поспешно говорю я и волоку ее наверх, в свою комнату, чтобы ни Анна, ни отец, ни Цыпа не приставали к ней с расспросами. Магда была явно не настроена вести с ними светские беседы.

Она присаживается на краешек неприбранной кровати. Из-под одеяла торчит моя грелка в шерстяном вязаном чехле. Магда кладет ее себе на колени и начинает рассеянно гладить, будто пушистого щенка. Вид у нее совсем как у ребенка.

– Что с тобой, Магда?

Она хочет что-то сказать, но слова не идут, она откашливается и начинает снова, но вновь осекается и мотает головой.

– Сама не понимаю, что со мной, – произносит она наконец. – Я так хотела с тобой поговорить, что даже вытащила из кровати, и вот пожалуйста – двух слов не могу связать. – Она стискивает грелку в объятиях и тихо добавляет: – Все из-за Мика.

– Это я уже поняла.

Я жду. Магда молчит. Если бы грелка была живым щенком, то давно бы заскулила.

– Ты в нем разочаровалась?

– Не то слово. Начать с того, что я отстояла на ногах весь матч. Было дико холодно и скучно, а еще ужасно хотелось в туалет, но я терпела, а все ради того, чтобы орать «Давай, Мик! Вперед!» каждый раз, когда он оказывался рядом с мячом.

– И что потом?

– Потом он целую вечность сидел в раздевалке со своей командой, а я ждала его на улице. Я чуть было не плюнула и не пошла домой. Не часто мне выпадает счастье дожидаться парней у входа в потную раздевалку, знаешь ли. Они сидели там и орали всякие дебильные песни. А я стояла и ждала. Наконец он оттуда выкатился, причем вместе со всей кодлой. Он потрясно выглядел – в черной кожаной куртке, с мягкими свежевымытыми волосами. Как, спрашивается, такой подлец умудряется быть таким красавцем?

– А он подлец?

– Самый подлый из всех. Потому что… Короче, потом мы пошли гулять в парк.

– Вы с Миком?

– И со всеми его дружками. На самом деле я почти со всеми знакома – с Джейми, например, и с Ларри тоже, – я же с ними встречалась. Все были в приподнятом настроении, шутили, посмеивались, цеплялись ко мне, ну, в общем, сама знаешь, как это бывает.

– Честно говоря, понятия не имею. Со мной такого не бывало. Но я видела, как парни вокруг тебя вьются. Как пчелки над цветочком.

– Короче, они мне быстро надоели. У них были банки с пивом, и они порядком запьянели. Кое-кто стал меня задирать – не слишком грубо, а так, поэтому я решила не обращать внимания. Тем более что я надеялась скоро от них отделаться. Я предложила Мику пойти куда-нибудь поужинать. Тогда он сказал: «Эй, парни, Магда проголодалась, пошли в «Макдоналдс». «Макдоналдс», как ты понимаешь, не самое романтичное место, и мне хотелось избавиться от его дружков, поэтому я сказала Мику, что хочу пойти с ним в какой-нибудь настоящий ресторан, чтобы побыть вдвоем. А он ответил: «О, Магде не терпится со мной уединиться». Таким, знаешь, пошлым игривым голоском. Ларри заржал как ненормальный, и остальные тоже, и тогда я разозлилась и пошла отдельно. Мик увидел, что я всерьез обиделась, подошел и обнял меня – и вдруг сделался таким милым и ласковым, даже не узнать. Он попросил прощения и сказал, что пойдет со мной поужинать куда я захочу. И тогда я предложила пойти в «Рубин», индийский ресторанчик с мраморными слониками у входа – знаешь? Я всегда мечтала поужинать там на настоящем свидании. Он согласился и сказал, что ради меня готов на все, если я оправдаю его ожидания… Я тогда даже не поняла, что он имел в виду. О господи, какая же я дура! – стонет Магда, перегибаясь пополам и изо всех сил стискивая грелку.

Я присаживаюсь на кровать рядом и обнимаю ее за плечи. Она вся дрожит.

– Что было дальше, Магда?

– Я… Они…

– Они тебя изнасиловали?

– Нет! Что ты, нет. Собственно, ничего такого не случилось. Сама не знаю, с чего я так переполошилась. Так вот. Мы с Миком отправились в «Рубин», а остальные остались в парке, и я обрадовалась, что мы наконец-то вдвоем. Мик был таким… внимательным, заботливым, делал мне комплименты… Теперь вспоминать тошно, но тогда… Тогда я была без ума от него, и мне казалось, что это и есть настоящее чувство. Настоящая любовь. Кошмар какой-то. Так вот. Мы с ним взяли по бокалу пива. Мик соврал, что нам по восемнадцать. А потом заказали карри. Одно на двоих. Было немного неудобно перед официантом, потому что ему это явно не понравилось, но я подумала, что, может, у Мика не хватит денег, чтобы заплатить. И мне сделалось стыдно, что я выбрала такой дорогой ресторан. Я даже решила, что как-нибудь вежливо предложу самой заплатить по счету, чтобы не ставить его в неловкое положение.

Потом у меня закружилась голова, потому что я никогда не пила столько пива. Я отлучилась в дамскую комнату, побрызгала на лицо холодной водой, чтобы прийти в себя, и еще успела покривляться перед зеркалом, воображая, как мы с Миком будем целоваться. А когда я вышла из туалета, он уже поджидал меня в коридоре. Он поцеловал меня, и это было обалденно, прямо как в кино, и даже в сто раз лучше. Он сказал, что расплатился по счету и что мы можем уходить, а потом повел меня за угол, на парковку. Мне это показалось странным, потому что у Мика не было машины, и я все порывалась сказать ему об этом, но он словно не слышал. Держал меня под руку и увлекал все дальше, в сторону рощи. А когда мы дошли до нее – он сначала стал меня целовать, и мне даже нравилось, я только немного переживала из-за туфель, потому что мы стояли на куче грязных мокрых листьев, и я попросила отойти куда-нибудь, где почище, и тогда он скинул с себя куртку и сказал, что я могу лечь на нее. А я сказала: «Зачем? Не собираюсь я здесь ложиться», а он ответил: «Как хочешь, я и стоя могу» – и прижал меня спиной к дереву, а потом… Сначала я подумала, что он просто притворяется, будто хочет сделать это, и попросила остановиться, но он не перестал, а, наоборот, стал меня везде щупать и расстегивать на мне джинсы. И тогда я взбесилась и сказала, чтобы он прекратил, и спросила, за кого он меня принимает, а он ответил… он ответил: «Брось, Магда, не валяй дурака, всем давно известно, что ты за штучка, так что не ломайся». А потом он начал грубо меня раздевать, и я испугалась, что он меня и правда изнасилует. Я влепила ему пощечину, но это его только сильнее распалило, так что мне пришлось собраться с силами и двинуть ему в пах коленом. Он аж захрипел и чуть ли не пополам согнулся.

– Молодчина, Магда!

– Да, но когда я бросилась бежать и выскочила обратно на парковку, откуда ни возьмись появились его дружки. Они стали ржать и улюлюкать, а один крикнул: «Теперь наша очередь, Магда». Мик выскочил из рощи и стал меня всячески обзывать, и его приятели тоже. А потом на парковку вышли мужчина с женщиной. Они ужинали в ресторане за соседним столиком с нами, и, когда увидели вокруг меня толпу озверевших парней, женщина предложила подвезти меня до дома, и я согласилась. Они были очень добры ко мне, но я чувствовала себя просто ужасно. Я думала, они тоже принимают меня за дешевку, наслушавшись этих пьяных подонков. У меня помада была размазана по всему лицу, а джинсы заляпаны грязью. Я выглядела как самая настоящая девка… А может, я такая и есть. Они кричали мне это вслед, именно так они обо мне и думают.

– Никакая ты не девка. Не выдумывай. Ты милая красивая девушка, которую угораздило связаться с тупым извращенцем, – говорю я в сердцах, крепко обнимая Магду. – Надеюсь, ты как следует наподдала ему и он еще не скоро оправится. Как он только посмел с тобой так обращаться!

– Он сказал, что я сама напросилась. Сказал, что раз я вырядилась как потаскушка, значит, сама этого хотела, – всхлипывает Магда.

– Он поступил как последняя скотина, и говорит он как последняя скотина, да он и есть самая настоящая последняя скотина, – заключаю я. – Забудь о нем, Магда. Выкинь его из головы навсегда.

Глава 7. Великанша

Впонедельник я снова иду в бассейн и, как обычно, встречаю там Зою. Слышу, как две девчонки в ужасе ахают, когда она снимает в раздевалке свой спортивный костюм. Зоя поворачивается к ним спиной и завязывает на затылке жиденький конский хвостик. Помню, раньше волосы у нее были гораздо гуще.

– Зоя, – наконец решаюсь заговорить я. – Ты так исхудала.

– Да нет, не слишком, – говорит она, явно польщенная.

– Сколько ты весишь?

– Точно не знаю, – отвечает Зоя. – Хотя неплохо бы скинуть еще немного. Отец решительно настроен насчет рождественской поездки и собирается насильно фаршировать меня едой, так что нужно похудеть с запасом.

– Зоя, ты и так тощая как скелет, – говорю я, не слишком надеясь, что она прислушается.

Может, она думает, что я завидую. А может, я действительно завидую.

– Твоя подруга Магда сегодня придет? – спрашивает Зоя.

– Нет, не придет, – отвечаю я, и при мысли о Магде меня захлестывает волна праведного гнева.

Я забываю о Зое. Я забываю о себе. Я думаю только о Магде, пока плаваю по дорожке вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Я прямо чувствую прилив адреналина в крови. Я плыву быстрее обычного, быстрее Зои, даже быстрее некоторых мальчишек.

На дальнем краю бассейна маячит группа парней, но без очков мне не разглядеть, есть ли среди них знакомые Мика, которые были с ним вместе в субботу.

Зато когда после плавания я спускаюсь вниз, то вижу в кафетерии Мика собственной персоной. Я направляюсь прямиком к нему – с мокрыми волосами, красными распаренными ногами и в запотевших очках, – и мне совершенно плевать, как я выгляжу. Мик сидит в окружении приятелей и нагло ухмыляется.

– Это еще кто?

– Чего тебе, детка?

– Да это ж подружка Магды.

– А где же сама Магда?

– Действительно, где эта подстилка Магда? – говорит Мик, и они ржут как ненормальные.

Я выбрасываю руку и наотмашь бью его по лицу. От удара его голова откидывается назад, а глаза вылезают из орбит.

– Заткнись, скотина, – шиплю я. – И больше не смей называть Магду подстилкой. Она девушка разборчивая и ни за что на свете не станет гулять ни с тобой и ни с кем из твоих приятелей. И если кто-нибудь из вас вздумает обзывать ее или распускать о ней грязные слухи, то я все расскажу ее старшим братьям, и они с друзьями отделают вас, сопляков, так, что костей не соберете. Поэтому сидите и помалкивайте насчет Магды, ясно?

С этими словами я вылетаю из кафетерия, а все посетители провожают меня изумленными взглядами. Кто-то из парней свистит мне вслед, кто-то хохочет. Потом они все вместе принимаются орать мне вдогонку. Теперь и меня обзывают подстилкой. И кудлатой бестией. И четырехглазой. И даже толстозадой. Но мне на них наплевать. В самом деле наплевать. Главное – я отомстила за Магду.

В школе Магда ходит как в воду опущенная. Надин тоже сидит мрачнее тучи, потому что все, естественно, расспрашивают ее о субботнем конкурсе и ей приходится признаться, что она в пролете. В обеденный перерыв мы втроем уединяемся в нашем излюбленном месте – на ступеньках лестницы, ведущей к раздевалкам, – и принимаемся плакаться друг другу в жилетку. Магда на чем свет стоит костерит всех парней, вместе взятых, называет их безмозглыми свиньями и недоумевает, почему же все-таки жить без них не может. Надин недобрым словом поминает журнал «Спайси» с их дурацким никудышным конкурсом, удивляясь при этом, почему ее до сих пор тянет стать фотомоделью. А я ною, что толстая, и, даже прекрасно понимая, что внешность в человеке не главное, все равно продолжаю изводить себя диетами.

– Но ведь ты же не толстая, Элли, – говорит Магда.

– От твоей диеты даже я скоро с ума сойду, потому что не могу смотреть, как ты пускаешь слюнки, когда я ем шоколад. Могу только догадываться, что в это время с тобой творится, – говорит Надин.

– Что ж, спасибо за сочувствие и поддержку, – говорю я. Поскольку я сижу посередине, то могу пихнуть локтем в бок обеих подруг одновременно. – Послушайте, я вела себя с вами как мать Тереза. И на вашем месте хотя бы для вида посочувствовала моей проблеме.

– Нет у тебя никаких проблем, дурочка, – фыркает Магда, понемногу приходя в себя.

– Просто ты свихнулась на своей фигуре, – говорит Надин. – Смотри, поосторожнее с этим, а не то станешь как Зоя.

– Ладно, сама вижу, что Зоя перегнула палку. Просто мне так хочется быть нормального размера…

– Ты и так нормального размера. Господи, ну почему ты такая чудачка, все строишь из себя великаншу из цирка шапито? – Она берет прядь моих волос и приставляет к верхней губе. – Вот усатой женщиной ты, пожалуй, могла бы стать, но толстой – вряд ли. Расслабься.

– Но я уже толстая. Я же гораздо, гораздо толще вас обеих.

– Спорим, мы с тобой одинаково весим, – говорит Магда. И называет свой вес.

Оказывается, она всего на пару кило легче меня.

– Брось, все ты врешь. Не можешь ты столько весить, – заявляю я. – А даже если и так, то только потому, что у тебя другой тип фигуры. Может, кости тяжелее. И мышечной массы побольше – ты же танцами занимаешься.

– Тебя послушать, так я прямо штангистка-тяжеловеска какая-то, – смеется Магда. – А ты, Надин, сколько весишь?

Надин отвечает. Она весит гораздо меньше нас.

– Вот видишь! И это при том, что Надин намного выше, – говорю я. – А я коротконогая толстуха.

– Ты сумасбродная чудачка, – говорит Магда. – Но мы тебя и такой до смерти любим – скажи, Надин?

– Да уж, толстушка-пампушка, – смеется Надин и начинает щекотать меня.

– Эй, постойте! А ну перестаньте! – верещу я, когда они обе принимаются нещадно меня тискать.

Я пытаюсь увернуться и тоже защекотать их, мы теряем равновесие и скатываемся по ступенькам, визжа и корчась от смеха.

Мимо пробегают две семиклашки и смотрят на нас как на помешанных. От этого нам становится еще смешнее. У меня так хорошо на душе, что, когда Надин достает из сумки батончик «Твикс», я с удовольствием соглашаюсь откусить один раз. А потом и второй. И в итоге съедаю полшоколадки.

Может, мне уже пора бросить диету? Может, хватит заморачиваться по поводу собственной внешности? Тем более какой в этом толк? Взять, к примеру, Магду – выглядит как кинозвезда, а эти мерзкие сопливые мальчишки воспринимают ее совсем иначе. А Надин? Вылитая фотомодель, а в субботу она едва выделялась в толпе таких же длинноногих красоток.

Может, пора уже быть самой собой? Магда и Надин и такой меня любят. Да и Дэн тоже.

Кстати, о Дэне.

Куда он запропастился? На прошлой неделе прислал мне открытку – а письма не было. Раньше он писал мне чуть ли не каждый день. И звонил. А однажды даже приехал на выходные. И с тех пор замолчал.

Говорила я ему – не надо заявляться сюда нежданно-негаданно, лучше было подождать и встретиться уже на рождественских каникулах. Видимо, теперь он так и решил.

Я спрашиваю у Анны, когда же мы поедем на Рождество в Уэльс.

– Через пару дней, не раньше. Нужно еще столько дел переделать, – вздыхает Анна. – Господи, как подумаю, что опять придется составлять списки, ехать за покупками, потом упаковывать вещи, потом распаковывать – и все для того, чтобы сидеть потом днями напролет в холодном промозглом доме у черта на рогах.

– Я всегда думала, что тебе нравится проводить каникулы в Уэльсе.

– Ну да. Конечно нравится. Просто… Сегодня я снова встречалась с Сарой, своей подругой-дизайнершей, и она сказала, что летит на Рождество в Нью-Йорк, – с завистью вздыхает Анна. – Не то чтобы мне захотелось полететь, нет, но просто как представлю, что можно было бы пройтись по роскошным магазинам вроде «Блумингдейла», подняться в сочельник на крышу «Эмпайр-стейт-билдинг»…

– …заглянуть в Метрополитен-музей на выставку рождественских картин, а потом пойти на каток возле Рокфеллеровского центра, – говорю я, потому что сто раз видела все это в кино.

Мы принимаемся мечтать на пару и… вздыхать.

– Знаешь что, – говорит Анна, – если мне все-таки удастся найти подходящую работу, когда Цыпа немного подрастет – Сара сказала, что постарается подыскать мне что-нибудь, – то тогда я скоплю денег и мы обязательно слетаем в Нью-Йорк на Рождество.

– Папа же ненавидит самолеты. Да и с Цыпой по магазинам не походишь.

– А мы поедем вдвоем, без них. Только ты и я. Ну, может, к самому Рождеству постараемся вернуться, чтобы отметить праздник всем вместе, но на несколько деньков, думаю, мы бы смогли улизнуть.

От этих слов у меня защемило в груди. Знаю, это только мечты и вряд ли они когда-нибудь сбудутся, но даже если и так, все равно здорово, что мы можем хотя бы вот так взять и помечтать вместе. Раньше мы с Анной были почти чужие друг другу, жили каждая сама по себе. А теперь стали как подруги.

Может, это даже и хорошо. Мне нравится Анна. Но стоит мне подумать о маме, как я чувствую себя предательницей.

– Эй, Элли, что с тобой? – беспокоится Анна.

– Да так, ничего, – бормочу я и убегаю, чтобы она не видела моих слез.

Сегодня у меня с утра глаза на мокром месте. Последний день в школе выдался нелегким. Хотя забавного тоже было навалом. Шестиклассницы показывали спектакль, и вся школа покатывалась со смеху, потому что это была чушь несусветная. А на последнем уроке миссис Хендерсон вдруг извлекла из-под стола большой пакет и подарила всему классу по маленькому шоколадному Санта-Клаусу. Не такому большому, конечно, как приз миссис Лилли, но зато абсолютно всем. Не припомню, чтобы учителя когда-нибудь дарили всему классу подарки – тем более такие строгие и старомодные училки, вроде миссис Хендерсон.

Почти все тут же разворачивают свои шоколадки и съедают – сначала откусывают голову с бородой, потом круглый животик и напоследок отправляют в рот обутые в сапоги ноги. А я аккуратно заворачиваю своего в носовой платок и прячу в рюкзак.

– Брось, Элли, от одной малюсенькой шоколадки не поправишься, – говорит Магда.

– Я не ем, потому что хочу сберечь его на память, а не потому что сижу на диете.

– Смотри не переусердствуй с диетой, Элли, – вмешивается миссис Хендерсон, которой, как обычно, до всего есть дело. – Как следует попируй в каникулы и ни в чем себе не отказывай – ни в сладком пироге, ни в рождественском пудинге. В конце концов, сожжешь лишние калории у меня на аэробике в январе.

Она так добра ко мне, и я почти жалею, что не приготовила ей никакого подарка.

Зато у меня есть подарок для миссис Лилли. Скорее для ее будущего малыша. В обед я захожу к ней в класс и смущенно протягиваю небольшой бумажный сверток.

– Можно развернуть? – спрашивает миссис Лилли.

– Конечно, если хотите, – бормочу я, переживая, что мой подарок ей может не понравиться.

Я смастерила его на скорую руку накануне вечером. Это маленький тряпичный медвежонок в красном свитере и фиолетовых штанах.

– Сначала я хотела сделать ему глаза из пуговиц, но подумала, что малыш может подавиться, и вышила их нитками. Получилось, что он слегка косит.

– Ну что ты, вовсе нет. Он выглядит немного испуганным. О, Элли, он такой миленький, – говорит миссис Лилли и, играя, шевелит его мягкими лапками, прямо как меленькая девочка.

Я так рада, что ей понравился мой мишка, и мне так грустно оттого, что она уходит. Я шмыгаю носом и сглатываю подступивший к горлу комок.

– Без вас на ИЗО будет нечего делать, – вздыхаю я.

– Как раз наоборот! Думаю, что теперь вы полюбите ИЗО еще больше, – лукаво говорит она. – На днях я познакомилась с вашим новым учителем. Одним словом – вас ждет сюрприз!

– Она такая же добрая, как вы? Молодая? И даже красивая?

– Все, больше я тебе ничего не скажу, – смеется миссис Лилли. – Но точно знаю, что скучать на уроках вам не придется. Тебе нужно встряхнуться, Элли. А то в последнее время ты что-то загрустила. Надеюсь, у тебя ничего серьезного не случилось?

– Нет-нет, ничего особенного. Просто мне захотелось измениться, стать другой, – говорю я.

– В каком смысле?

– Да так, во всех, – бормочу я, краснея. Зря я вообще об этом упомянула.

Я бы так хотела сказать ей, что хочу похудеть! Но только что это даст? Она примется утешать меня и говорить, что я хороша такая, какая есть. Знаю, нельзя так на себе зацикливаться. И пора бы уже беспокоиться о куда более важных вещах. Хотя меня, безусловно, волнуют и кровопролитные войны, и голодающие дети, и жестокое обращение с животными, и загрязнение окружающей среды. Но все же собственные лишние килограммы волнуют чуточку больше.

Раз мне так удался плюшевый мишка, я решаю остаться верной своей многолетней традиции и подарить на Рождество всем друзьям и родственникам по самодельной игрушке. Первые дни каникул я провожу в творческом угаре – сначала иду в магазин за тканью и всем необходимым, а потом часами крою, вырезаю и шью у себя в комнате.

Поначалу мне немного досаждает Цыпа, потому что все время просит, чтобы я с ним поиграла. Тогда я беру несколько картонных коробок из-под хлопьев и показываю ему, как вышивать крестиком. Цыпа с удовольствием протыкает иголкой картон и делает на нем большие корявые крестики.

Как ни странно, меня уже не тянет постоянно жевать, потому что есть и шить одновременно невозможно. Жаль только, что работа сидячая. Я уже давно не была в бассейне. Побаиваюсь, что приятели Мика набросятся на меня и утопят как котенка. Интересно, Зоя еще ходит плавать или ее уже увезли на каникулы? Держу пари, что в самолете она всю дорогу будет приседать в проходе и за весь полет съест максимум один соленый орешек. Хоть я и не слишком близко знакома с Зоей, но если бы пришлось делать ей подарок на Рождество, то я бы непременно сшила ей мягкую игрушку в виде палочника.

Магде я делаю пушистого белого кота с огромными голубыми глазами и красным бантом на шее, важного и благодушного. Для Надин мастерю лемура с черными ободками вокруг огромных глаз, черными коготками и длинным полосатым хвостом.

На двадцать второе декабря у нас назначен девичник, чтобы вручить друг другу подарки. Магда и Надин хотят провести его в «Пицце Хат». Я всячески сопротивляюсь, но делать нечего, и приходится смириться. Чтение меню превращается для меня в настоящую пытку. Мне так хочется слопать пиццу, огромную свежеиспеченную пиццу «четыре сыра» с чесночной булочкой и гигантской порцией кока-колы. Но я подсчитываю в голове калории, и цифры скачут перед глазами, как в игровом автомате: 100, 200, 500, 1000. Я замираю в нерешительности.

Магда заказывает себе пиццу. Надин тоже.

– Может, мне подойти чуть позже, когда ты выберешь, – мнется у столика официантка.

– Нет-нет, принесите ей тоже пиццу, пожалуйста, с начинкой ассорти – ананасами, пепперони и всем-всем-всем, – говорит Магда.

– Я это есть не буду, – заявляю я.

– Не глупи, Элли, начни уже нормально питаться и перестань действовать нам на нервы.

– Смотри, как ты похудела, – говорит Надин, оттягивая пояс моей юбки. Скоро совсем растаешь. Давай, съешь пиццу с нами за компанию.

– Отстань, Надин. Я сказала нет – значит, нет. Я буду моцареллу с салатом из помидоров и минеральную воду, – говорю я, хотя до этого пробовала моцареллу всего раз в жизни, и тогда мне показалось, будто я подержала во рту кусок мыла.

Моцареллу я оставляю на тарелке. Съедаю только помидоры с крошечными листочками базилика, выпиваю минералку с газом и пускаю слюнки, глядя, как Магда и Надин расправляются с пиццей. Мне так хочется есть, что я даже выуживаю из стакана ломтик лимона и потихоньку обсасываю его.

– Фу, перестань, – мычит Магда с набитым ртом.

– Ты точно чокнутая, Элли, – качает головой Надин, щедро откусывая от чесночной булочки.

– Хватит ко мне придираться, слышите?

– Мы за тебя переживаем.

– Ты помешалась на своей дурацкой диете.

– Послушайте, со мной все в полном порядке. Просто я сейчас не голодна. Не обращайте внимания.

И все-таки мне немного обидно. Я из кожи вон лезла, чтобы поддержать Надин, помочь Магде. Ну почему они хоть раз не могут для разнообразия поддержать меня?

Мне до того обидно, что кишки в животе сами собой завязываются узлом, и у меня по-настоящему пропадает аппетит. Я откладываю нож и вилку и терпеливо жду, когда Магда с Надин доедят свою пиццу. Они и не думают торопиться. Все болтают и болтают с набитыми ртами. А я не могу отвести глаз от их лоснящихся губ и раздутых щек.

– Элли, а ну перестань, – требует Надин.

– Что? Я ничего не сделала.

– Ты смотришь на меня, будто на удава, который живьем заглотил кролика.

– Ладно, хватит уже. Давайте дарить подарки.

– Только после еды.

– Но вы же почти закончили.

– Хочу десерт! – заявляет Магда. – Я буду мороженое, а ты, Надин?

Пытка продолжается. Я обожаю мороженое. Может, они специально это делают, чтобы меня помучить? Официантка приносит три вазочки клубничного мороженого.

– Спасибо, мне не нужно. Оставьте только две, – торопливо говорю я ей, стараясь не вдыхать клубничный запах.

– Это я попросила принести три порции, – говорит Магда. – Не привередничай, поешь с нами за компанию, Элли. А то при виде твоей унылой физиономии у нас все удовольствие от еды пропадает.

– Ну раз вам так противно на меня смотреть – что ж, пойду погуляю, – говорю я и поднимаюсь из-за стола.

– Да сядь ты, толстушка-пампушка, – говорит Магда.

– Не обижайся, Элеонор-помидор, – добавляет Надин.

– Неудивительно, что с такими подругами у меня развились комплексы по поводу собственной внешности, – ворчу я.

Я усаживаюсь обратно за стол и кладу в рот всего одну ложечку клубничного мороженого.

Такое впечатление, что в моей голове взорвался клубничный фейерверк. Вслед за первой я отправляю в рот вторую ложечку, потом третью и в считаные секунды съедаю все без остатка. Это просто объеденье. Я все еще чувствую необыкновенный вкус мороженого на кончике языка. Но сердце бешено колотится. Сколько там калорий? Четыреста? Пятьсот? А вместе с шоколадным соусом и взбитыми сливками?

– Да расслабься ты уже наконец, – говорит Магда. – Вот, держи мой рождественский подарок. Открой прямо сейчас.

Она протягивает мне плоский розовый сверток, перевязанный фиолетовой лентой. Внутри что-то мягкое. Я разворачиваю и вижу футболку с изображением знаменитой статуи Венеры Милосской, поедающей шоколадные конфеты. Поскольку у нее нет рук, конфетками ее кормят маленькие крылатые ангелочки. А над головой облачко с надписью: «Я самая красивая женщина планеты, и у меня 48-й размер – так что ни в чем себе не отказывай, детка!»

Я хохочу и крепко обнимаю Магду.

– А это тебе от меня, Элли, – говорит Надин.

Ее подарок завернут в черную бумагу и перетянут серебристой ленточкой. Совсем малюсенький сверток. Внутри лежит крошечный серебряный амулетик в виде слоника на тонком бархатном шнурке.

– Какой красивый! – вздыхаю я и обнимаю Надин тоже. – Вы самые лучшие в мире подруги. Боже, вы сделали мне такие роскошные подарки, а я снова в своем репертуаре – решила всех удивить самодельными штуковинами.

– Без твоих самодельных штуковин, Элли, Рождество не Рождество! – смеется Магда. – Давай сюда мой подарок!

– И мой! – пищит Надин.

Я с замиранием сердца протягиваю подругам свои поделки, и они им действительно нравятся. Магда нежно целует своего котика, а Надин играет с лемуром, возя его по всему столу.

Магда и Надин тоже обмениваются подарками: одна получает шикарную помаду от «Шанель», а другая – блестящие черные колготки марки «Вулфорд». Как раз то, что надо!

На прощание мы крепко обнимаемся, и как никогда раньше я жалею, что мне придется провести наступающее Рождество в далеком и унылом загородном домишке.

Все следующее утро мы грузимся в машину. Кроме чемоданов с теплой одеждой у нас куча коробок и корзин с едой и питьем, а еще — отдельная коробка с подарками. Я заглядываю в нее одним глазком и пытаюсь угадать, что из этого предназначается мне. Вроде бы какие-то книги, хотя есть еще небольшой мягкий сверток и сверток побольше, в котором что-то бренчит.

– Эй, Элли, не суй свой нос куда не надо, – говорит отец. – Ты прямо как Цыпа, – смеется он и целует меня в щеку.

Он так рад, что мы наконец уезжаем. С одной стороны, меня бесит его привязанность к этому дому, но с другой – это так трогательно. В машине отец всю дорогу заставляет нас распевать старые рождественские песни вроде «Я видел, как мама целует Санту», «Бубенцы, бубенцы весело звенят…» и «Я Рудольф, красноносый олень», а потом мы проходимся по всем рождественским хитам семидесятых и восьмидесятых. Цыпа каждые пять минут спрашивает, скоро ли мы приедем, а когда мы наконец добираемся до места, он уже крепко спит и не просыпается, даже когда Анна достает его из машины и несет на руках по дорожке до самой двери.

На улице, как всегда, идет дождь и завывает холодный ветер. Дом выглядит точно таким, каким мы его оставили. И даже хуже. Отец ключом открывает дверь, и нас обдает знакомым запахом грязной сырой половой тряпки. Отец вдыхает поглубже, и на лице его расплывается довольная улыбка.

– Ах, дом, милый дом, – провозглашает он без тени иронии в голосе.

Хотя это не вполне наш дом и уж никак не милый. Даже отец шарахается из кухни, потому что перед отъездом мы забыли выбросить пакет с картошкой и за время нашего отсутствия клубни успели прорасти так, что смахивают на инопланетных чудовищ из фильма «Чужие». Отец зажимает ладонью нос и на вытянутой руке уносит пакет в уличный мусорный бак.

Анна пытается разжечь камин, не выпуская из рук Цыпу, который канючит и цепляется за нее всеми конечностями, как осьминог, всякий раз, когда она хочет опустить его на пол. Мы трудимся не покладая рук несколько часов кряду, чтобы возродить к жизни нашу хибару, – отлаживаем обогреватели, горячую воду, разогреваем еду, готовим чай, стелим кровати – и вот, когда наконец все готово и Цыпа уложен в постель, а мы с Анной и отцом усаживаемся в гостиной с чашечками растворимого кофе, выясняется, что не работает телевизор. Он только квакает и хрипит, а на экране пляшет разноцветная рябь.

– Приехали, – тяжко вздыхаю я. – Спорим, что в радиусе ста миль здесь ни одной телемастерской, а если и есть, то наверняка закрыта на Рождество.

– Вечно ты бухтишь как старушенция, – говорит отец, потирая ладони. – Сейчас я его починю.

Но несмотря на все его старания, телевизор по-прежнему не работает.

– Да ну его, этот старый ящик. Давайте лучше играть в настольные игры, болтать и веселиться. Устроим старомодное Рождество в кругу семьи…

– Утром постараюсь найти мастера по справочнику, – шепчет мне на ухо Анна.

– Может, тут дело не в телевизоре, – продолжает отец, – а в антенне. Может, где-то провода ветром оборвало?

– В таком случае мы рискуем и вовсе без электричества остаться. Ни тебе телека. Ни отопления. Ни света. Ни еды.

– Ну, без еды-то ты обходиться привыкла. Неделями ничего не ешь, – говорит отец.

Похоже, он не шутит. Анна сверлит меня взглядом исподлобья. О боже, не хватало мне выслушивать их нотации по поводу правильного питания. Тем более сейчас. К счастью, в прихожей звонит телефон, и я несусь снимать трубку. Наверняка это Дэн. Интересно, он давно приехал? Не терпится с ним поболтать. И узнать, как там его стрижка. Отросла хоть немного? В любом случае, хуже, чем было, уже некуда.

Но звонит не Дэн. А агент из конторы по продаже стеклопакетов, который что-то тараторит о пользе двойных оконных рам, да так быстро, что нет никакой возможности его прервать. Зря он так старается. Потому что даже с тройными рамами у нас в доме все равно будет холодрыга, а дополнительная шумоизоляция нам ни к чему, потому что дорожное движение представлено здесь одним ржавым трактором, который изредка месит грязь на близлежащем холме.

– Нет-нет, не тратьте зря время, до свидания, – отвечаю я наконец и вешаю трубку.

– Ловко ты отшила Дэна, – усмехается отец. – Я-то думал, ты по нему соскучилась. И куксилась весь вечер оттого, что от него ни слуху ни духу. Думал, хоть после его звонка ты повеселеешь.

– Выходит, ты ошибся, – говорю я. – И, кстати, чтобы ты знал, – это звонил не Дэн. А агент по продаже стеклопакетов. Ясно? И вообще, раз телек у вас не работает, пойду-ка я спать.

Я пулей вылетаю из гостиной. Слышу, как Анна отчитывает отца: «Ну кто тебя за язык тянул?», а тот оправдывается: «Откуда мне было знать, что это не Дэн? И вообще, почему он до сих пор не позвонил ей?»

Понятия не имею, почему он пропал. Я была уверена, что он позвонит с утра пораньше в канун Рождества, – но телефон молчит. Пока Анна с Цыпой и отцом еще не спустились вниз, я быстренько поднимаю трубку, чтобы проверить, не сломался ли телефон вслед за телеком. Но телефон работает, и Анна все утро названивает по нему в телемастерские, чтобы вызвать ремонтника, но безрезультатно.

– Не переживай, я призову на помощь Санта-Клауса, – говорит отец и прыгает в машину.

– Я тоже хочу к Санта-Клаусу, – ноет Цыпа, но отец велит ему оставаться дома.

Отца где-то носит целую вечность. За это время вполне можно было слетать в Исландию и обратно.

– Между прочим, твой отец обещал, что сам будет готовить, пока мы здесь, – ворчит Анна, взбивая смесь для омлета.

Обеденное время давно прошло, и Цыпа жалуется, что помирает с голоду.

Я тоже помираю с голоду. От завтрака мне удалось отделаться – я сунула бутерброд в карман, пока никто не видел, а потом незаметно выбросила его в помойное ведро. Но с омлетом такой фокус не пройдет – на этот раз он у Анны выходит особенно жидким. Если я засуну этот омлет в карман, он стечет у меня по ноге прямо в носок. Вообще-то Анна вкусно готовит, к тому же от яиц особо не полнеют. Правда, там еще молоко с маслом и сыр, а на закуску Анна нажарила хрустящих гренков – по два на каждого.

Наконец возвращается отец. Он в приподнятом настроении, раскрасневшийся с мороза и все приговаривает «Хо-хо-хо», как настоящий Санта-Клаус. Он купил нам новый переносной телевизор и четыре порции жареной картошки с рыбой.

– Мы давно пообедали, глупенький, – говорит Анна, обнимая его.

– Я тоже пообедал – пинтой пива с пирогом в пабе. Но ведь на дворе Рождество – значит, можно позволить себе пообедать дважды, – отвечает отец.

Анна косится в мою сторону.

– Не хочешь, можешь не есть, – успокаивает она меня.

Но рыба с картошкой так соблазнительно пахнут. Рот наполняется слюной сам собой, когда отец открывает запотевшие коробочки. В лондонских забегаловках рыбу с картошкой есть невозможно – там все размякшее и жирное, но здесь их готовят бесподобно. Белоснежное рыбное филе в хрустящей корочке, золотистая соленая картошечка. Я пробую кусочек и не могу оторваться. В результате уминаю до конца свою порцию и половину недоеденной Цыпиной в придачу. Итого, в желудке у меня оказывается два с половиной обеда.

Проглотив последний кусочек, я чувствую угрызения совести. Ненавижу себя за жадность и слабину. Чувствую, как джинсы врезаются в раздувшийся живот. Вот бы разрезать его и выскрести оттуда всю еду. Хм… хотя, если поторопиться, еще не все потеряно, и я могла бы от нее избавиться…

В туалет на втором этаже я идти не рискую. Дом такой маленький, что всё будет слышно. У нас есть еще один туалет, на улице, – тесная кирпичная будка, которой мы пользовались, когда только купили дом и отец делал в нем ремонт. Я всегда боялась заходить в уличный туалет. Там нет электричества и поэтому мерещится, что по тебе стаями бегают пауки. Облезлого деревянного стульчака не разглядеть, а из ямы доносится смрадный запах. Я никогда не садилась на стульчак до конца, опасаясь, что какая-нибудь местная крыса вылезет подышать свежим воздухом и укусит меня за попу.

Но сегодня все недостатки примитивной уличной уборной играют мне на руку. Когда, продравшись сквозь заросли, я добираюсь до сортира и в нос мне ударяет вонь, обед просится наружу сам собой. Мне даже не приходится засовывать в рот два пальца, чтобы вызвать тошноту.

Как же это ужасно, отвратительно, омерзительно. Сердце колотится как бешеное, а из глаз брызжут слезы. Даже когда все кончено, я не испытываю облегчения. Пошатываясь, выхожу на свежий воздух и обрызгиваю лицо холодной водой из ржавой бочки. Студеный ветер холодит щеки, придавая им нездоровый румянец.

Я возвращаюсь в дом, где по-прежнему витает запах жареной рыбы с картошкой, и меня снова начитает мутить.

– Элли, ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает Анна, убирая со стола остатки обеда.

– Я? М-м-м, да, нормально.

– Куда ты ходила?

– В уличный туалет. В домашнем засел Цыпа, а мне как раз приспичило, – не моргнув глазом, отвечаю я. – Кстати, отец подключил новый телек?

Я хочу проскользнуть мимо Анны в гостиную, но она удерживает меня за руку.

– Ты ужасно выглядишь, – говорит она.

– Спасибочки.

– Бледная как полотно. Тебя тошнило?

– Нет.

– Точно? По-моему, у тебя изо рта разит.

– Ну ты просто завалила меня комплиментами. Сначала говоришь, что я ужасно выгляжу, а теперь – что от меня разит. Офигеть! – Я пытаюсь шутить, но голос срывается сам собой, глаза застилает слезами, и губы дрожат от обиды. – Сама знаю, что выгляжу ужасно, так что не обязательно мне об этом напоминать. Знаю, что я толстозадая жирная уродина. Неудивительно, что Дэн меня бросил, не потрудился даже заглянуть, когда от их дома до нашего рукой подать. Он единственный обращал на меня внимание, но и его надолго не хватило, а теперь я…

– Что ты теперь? – встревоженно повторяет за мной Анна.

Из гостиной доносится музыкальная заставка из мультика, и Цыпа издает победный клич:

– «Уоллес и Громит»!

– Эй, девчонки, садитесь смотреть телек, – зовет отец.

– Пойдем, – говорю я, хлюпая носом. – Раз уж он так ради нас старался.

– Нет, погоди-ка. Давай все проясним, – говорит Анна, вцепившись мне в руку и набирая в грудь побольше воздуху. – Послушай, Элли…

– Ну что еще?

– Ты беременна?

– ЧТО?!

Я изумленно таращу глаза на Анну.

– Я долго не могла набраться смелости для этого разговора. Все уговаривала себя, что мне только мерещится. Отцу я ничего не сказала. Обещаю молчать до тех пор, пока ты сама не решишь ему признаться. Главное, не волнуйся. Все в порядке. Разумеется, в наши жизненные планы это не входило, но раз уж так вышло, мы рассмотрим все возможные варианты. Знай, что это не конец света. Мы примем любое твое решение. Потому что решать именно тебе. Ведь это твой ребенок, Элли…

– Анна, послушай, не будет у меня никакого ребенка.

– Ну, раз ты так решила…

– Я не беременна! Ты что, рехнулась? Какой еще ребенок? С чего ты взяла? О боже, неужели все из-за того, что я так растолстела?

– Да нет же! Ты, наоборот, исхудала! Я думала, ты ничего не ешь из-за стресса и страдаешь оттого, что Дэн не звонит.

– Дэн? О, Анна, только не говори, что ты решила будто он отец ребенка! – При одной мысли об этом я сгибаюсь пополам от хохота.

Глядя на меня, Анна тоже начинает хихикать.

– Имей в виду, у нас с Дэном ничего такого не было. Мы всего лишь целовались. И как только тебе такое в голову пришло?

– Ну, не знаю. Просто в последнее время ты была сама не своя – ходила мрачная, ничего не ела, тебя рвало, ты жаловалась, что растолстела, а еще я заметила, что в этом месяце ты не пользовалась тампонами. Знаю, у тебя еще не вполне регулярный цикл, но с учетом твоего странного поведения я решила… Ах, Элли, какое облегчение, что я оказалась не права.

Она обнимает меня, но тут же отстраняется:

– От тебя точно пахнет рвотой.

– Ну вот, опять все сначала.

Анна кладет мне руки на плечи и пристально смотрит в глаза:

– Что происходит, Элли?

– Ничего особенного.

– Давай выкладывай. С тобой явно что-то не то.

– В общем-то, ты права. Просто в последнее время я себе не нравлюсь. Хочу измениться и стать другой.

– Но мне ты больше нравилась прежней, – говорит Анна. – Раньше ты была веселой, задорной, в тебе была искорка, а теперь погасла. Ходишь словно в воду опущенная. Зря я сподобила тебя на диету. Она тебя истощила.

– Глупости. Я почти ничего не сбросила и осталась жирной свиньей. Сама посмотри, – говорю я и в отчаянии задираю на животе одежду.

– Ужас, – ахает Анна, придерживая мой свитер.

– Хватит, не смотри на меня так, – прошу я и пытаюсь вырваться.

– Ты дико похудела. Я даже не представляла насколько. Боже, Элли, у тебя анорексия?

– Вот еще. Я ем как слон. Два обеда сегодня сметелила, забыла?

– Да, вроде того. Только… Скажи Элли, ты специально вызвала у себя рвоту?

Чувствую, что сердце вот-вот выпрыгнет у меня из груди, но стараюсь не подавать виду:

– Анна, я тебя умоляю. Сначала ты вбиваешь себе в голову, что я беременна, теперь – что у меня анорексия, потом и булимия!

– Прости-прости, у меня, наверное, ум за разум зашел. Но давай хотя бы с Дэном разберемся. Вы больше не дружите?

– Понятия не имею. Потому что он мне сто лет не писал. И не звонил. И даже не зашел.

– Эй, вы собираетесь шептаться на кухне весь вечер? – спрашивает отец, просовываясь в дверь. – Лучше идите и оцените мое новое приобретение – для вас старался как-никак.

– Ладно, идем.

– Никуда твой Дэн не денется, скоро заявится, – говорит отец. – Сегодня в пабе я встретил его папашу и пригласил зайти к нам всей семьей вечерком.

Глава 8. Паинька

– Что-что ты сделал? – набрасываюсь я на отца.

– Я думал, ты обрадуешься, – недоумевает он. – Тебе же не терпелось с ним повидаться, разве нет?

– Нет! То есть я хотела, чтобы он сам пришел, понимаешь? А теперь он подумает, что это я тебя подослала. Господи, пап, ну кто тебя за язык тянул?

– Вот именно, – вздыхает Анна. – Нам их даже угостить нечем. Всего одна бутылка вина в холодильнике да пара банок пива. А у них еще детишек куча – пять или шесть, не помню. Их же тоже кормить нужно. Откуда у нас столько еды? У меня лично ничего нет, кроме упаковки чипсов и баночки соленых орешков. Это им на один зуб.

– Пап, к нам что, Дэн придет? – пищит Цыпа. – Здорово! С ним весело!

– Да, дружище, Дэн придет в гости. Хорошо, хоть ты этому рад. – Он подхватывает Цыпу на закорки и уносит обратно в гостиную смотреть телек.

– Чур, меня здесь не будет, когда они заявятся, – говорю я. – Пойду лучше погуляю.

– Не глупи, Элли. Куда ты пойдешь в такую темень? Грязь по холмам месить?

– Я буду выглядеть полной дурой. У меня даже шмоток приличных с собой нет.

– Подумаешь, у меня тоже нет. С другой стороны, Дэновы родичи те еще модники.

Мы прыскаем со смеху. Ни в чем, кроме старых анораков, мы их никогда не видели.

– И все-таки чем же их накормить? – Анна принимается обыскивать картонные коробки и кухонные шкафчики. – Придется съездить в супермаркет. Как будто мне больше заняться нечем. Я как раз собиралась резать овощи и фаршировать назавтра индейку.

– Я тебе помогу, – говорю я.

Я чищу картошку, шинкую капусту и набиваю индейку, так что руки отваливаются. Потом иду в ванную, чтобы сполоснуть лицо холодной водой и привести в порядок прическу. Натягиваю старенькие черные джинсы и серебристую блузку. Я все боюсь, что не влезу в них после обильного обеда, но, к моему удивлению, джинсы без труда застегиваются на талии, а блузка не стягивает бока, как раньше. Выходит, я и впрямь похудела. Да еще как.

Анна на седьмом небе от счастья, видя, сколько я всего успела переделать на кухне. Однако я не останавливаюсь на достигнутом и помогаю ей жарить сосиски, начинять тарталетки и делать сэндвичи с консервированной спаржей. Детям я готовлю забавные закуски из крекеров в виде веселых рожиц с глазками и носиками из оливок, кусочков ананаса и треугольничков сыра. Сама я умудряюсь не съесть ни кусочка, хотя очень хочется. Я научилась держать себя в руках и теперь точно знаю, что я на верном пути. Я похудела.

Но заслышав, как к воротам подъехала машина, как хлопнула дверь и прихожая наполнилась голосами, я снова вмиг чувствую себя раздавшейся во все стороны толстухой.

Анна с отцом и Цыпой радостно встречают гостей. Я стою чуть поодаль с нарочито безразличным видом.

Дэновы младшие братья и сестры устремляются в гостиную. Все как один в шерстяных джемперах домашней вязки и потертых джинсовых комбинезончиках. Такое впечатление, что их стало больше – оказывается, они еще и друзей с собой притащили. Хорошо, что Анна догадалась съездить в супермаркет. Родители Дэна одеты в одинаковые свитера с овечками и мешковатые джинсы. Они тоже привели с собой друзей – мужчину в очередном нелепом свитере (с лупоглазыми лягушками) и заляпанных вельветовых штанах и грузную женщину в лоскутной жилетке и индийской юбке с бахромой.

За ними входит еще одна гостья – моя ровесница. По всей видимости, столь же ярая «модница», как и все остальные. На ней мужская регбийная футболка и отвисшие на коленках треники. Она не то чтобы сильно толстая – скорее плотная и мускулистая. У нее длинные волосы, еще кудрявее моих, зачесанные назад в такой тугой хвост, что кожа на лбу чуть не лопается.

– Здоро́во, народ! – приветствует она нас.

Ничего себе. Оказывается, она еще непосредственней, чем я думала. Интересно, кто это чудо?

– Я Гейл, – говорит она, помахивая пухлой ладошкой. – Подружка Дэна.

Я не свожу с нее глаз. Все кругом неожиданно затихают и, кажется, чего-то ждут. И вот в дверях появляется сам Дэн. При входе он цепляется ногой за коврик, теряет равновесие и едва не летит на пол, но в последний момент Гейл успевает подхватить его за руку и привести в вертикальное положение.

– Ого! – смеется она.

– Вот тебе и «ого», – бормочет отец, внезапно оказавшийся за моей спиной. – Элли, милая, налить тебе что-нибудь выпить? Хочешь колы? Или апельсиновый сок? А может, капельку сухого?

Он такой заботливый, что даже предлагает утопить мои душевные страдания в вине.

– Элли, ты не раздашь тарелки? – просит Анна. – Между прочим, Элли сама здесь все приготовила. Красиво, правда? – продолжает она, приглашая гостей в комнату, где все принимаются восхищенно ахать и качать головой.

Дэн топчется на месте, красный как рак, и время от времени бросает на меня быстрые взгляды поверх запотевших очков. Короткий ежик у него на голове превратился в стоящую торчком жесткую щетину. Гейл хихикает и ласково ерошит его непослушные волосы.

– Ах, Дэнни, какой же ты дурачок, – щебечет она.

Дэн и выглядит самым что ни на есть дурачком. Он тоже одет в мужскую регбийную футболку – только ему она доходит до самых колен, а короткие рукава свисают аж до локтей. Сразу видно, что это новая футболка, ни разу не испытанная в действии на грязном поле битвы. Хотя у Гейл, по всей видимости, на уме действия совершенно иного рода. Она ни на секунду не отрывается от Дэна.

Однако настырному Цыпе все же удается ненадолго ее оттеснить:

– Привет, Дэн, привет! Это я, Цыпа!

– Привет, Цыпа! – восклицает Дэн, хватает Цыпу на руки, переворачивает вверх тормашками и щекочет ему бока.

Цыпа хохочет, верещит и брыкается. Одной ногой он нечаянно заезжает Гейл по животу. Любой другой на ее месте согнулся бы пополам, но Гейл, как видно, сделана из индийского каучука.

– Ах ты маленький негодник! Ну, держись, сейчас я тебе задам! – шутливо говорит она, выхватывает Цыпу из рук Дэна и энергично трясет.

Со стороны выглядит забавно, и если бы этот номер проделывал Дэн, Цыпа визжал бы от восторга. Но вместо этого он вырывается.

– Перестань! Отпусти! Меня вырвет! – вопит он.

Гейл ставит его на пол и удивленно оглядывает.

– Эй, угомонись. Все в порядке, – говорит она.

Но Цыпа ее не слушает. Он демонстративно обращается к Дэну:

– Кто эта девчонка?

– Это Гейл. Она моя подруга, – говорит Дэн.

– Хочешь сказать, она твоя девушка?

– Эй, Цыпа, хватит приставать с глупыми вопросами, – кричит издалека Анна. – Поди-ка лучше сюда. – Она не может оттащить его сама, потому что руки у нее заняты тремя подносами с едой.

Дэн смущенно молчит и шаркает кедами. Поэтому Гейл спешит ответить за него.

– Конечно, я его девушка, – заявляет она.

– А вот и нет, – возмущается Цыпа. – Элли его девушка, а не ты.

– Замолкни, Цыпа, – говорю я, прислоняясь к стене.

Но Цыпа не унимается:

– Почему Элли больше не твоя девушка? Она же намного лучше!

– А ну цыц, – командует отец. Он подхватывает Цыпу на руки и уносит наверх в спальню. Всю дорогу Цыпа продолжает вопить как резаный. В гостиной воцаряется гробовая тишина.

Все старательно делают вид, что не замечают моего смятения.

– Кто-нибудь хочет еще тарталеток? – спрашивает Анна, чтобы прервать тягостное молчание.

– Я принесу, – лепечу я и стремглав уношусь на кухню.

Там я приникаю к раковине, наливаю себе стакан воды из-под крана и жадно пью, стараясь успокоиться.

– Эй, Элли, – раздается позади меня голос.

От неожиданности я захлебываюсь и фонтаном выплескиваю изо рта воду. Оказывается, Дэн увязался на кухню за мной.

– С тобой все в порядке?

У меня вода из носа течет, а он еще спрашивает, все ли со мной в порядке. Дэн с размаху хлопает меня по спине.

– Совсем сдурел? – гневно говорю я.

– Прости, я не хотел. Просто подумал, что ты поперхнулась.

– Ничего я не поперхнулась. По-хорошему, это я должна вдарить тебе как следует, а не ты мне.

– Прости, Элли. Я не знал, как поступить. Хотел потихоньку испариться из твоей жизни. Так всем было бы проще, скажи? Я подумал, ты не сильно расстроишься, потому что ведь это я был в тебя влюблен, а не наоборот. Я думал, что лучше нам здесь совсем не встречаться, но твой отец пригласил всех в гости, а мой отец сказал, что если мы с Гейл не пойдем, то это будет невежливо. Мне очень неловко. Я вовсе не хотел хвастать перед тобой Гейл. Я, конечно, без ума от нее, но все равно ты по-прежнему моя первая девушка и… в общем… я собирался сказать тебе о ней, но все откладывал, и вот…

– Дэн. Перестань оправдываться. Мы же никогда не были настоящей парой. Так что и говорить не о чем, честное слово.

Интересно, это просто слова или я действительно так думаю? Дэн хороший друг, но мне и в голову не могло прийти, что я способна воспылать к нему бурной страстью. Или не бурной. Да хоть какой-нибудь.

Если бы Гейл оказалась длинноногой стильной красоткой, я бы с ума сошла от ревности. Но она выглядит скорее пародией на меня – еще массивнее, еще уродливее. Эдакий массивный неповоротливый танк, идущий напролом и подминающий под себя все живое. Она вваливается на кухню вслед за Дэном, хотя очевидно, что нам с ним необходимо выяснить отношения наедине.

– Без обид, Элли, ладно? – гаркает она и с размаху хлопает меня по плечу.

Наверняка назавтра синяк будет.

Она принимается в подробностях рассказывать мне историю своего знакомства с Дэном. Их девчачья команда по регби играла матч в школе у Дэна, а он разносил в перерыве апельсины. Ах, как романтично. А потом они встретились в автобусе, где Дэн был сражен окончательно и потерял голову от любви. Так я предполагаю. А впрочем, какое мне дело?

Нет мне до них никакого дела. Хотя грустно думать, что теперь у меня совсем никого нет, пусть даже Дэн был полным придурком. Помнится, сначала я выдумала наш роман, чтобы пустить пыль в глаза Магде и Надин, у которых в то время уже были свои парни. А после того как мой обман раскрылся, я надеялась, что из Дэна все-таки может получиться настоящий бойфренд. Пускай он выглядит как чудик и ведет себя соответственно, но иногда он бывает вполне остроумным и изобретательным. Очень редко – но все же. Особенно меня в нем подкупало то, что он называл меня своей Джульеттой, а себя – Ромео.

Но, как теперь оказалось, я была всего лишь его Розалиндой. А Гейл – истинной Джульеттой. И они разыгрывают свою главную любовную сцену прямо у меня на глазах. Впрочем, на Леонардо ДиКаприо и Клэр Дэйнс[5] они ни капельки не тянут. Но они так нежно друг на друга смотрят, что кажется, будто у них свой, особый мир на двоих. А весь этот набитый народом шумный дом существует где-то в ином измерении. Внезапно я чувствую себя ужасно одинокой оттого, что у меня никого нет, совсем никого, даже Дэна.

Единственный плюс во всем этом – от переживаний у меня напрочь отбило аппетит. Я обношу гостей подносами с едой и передаю бокалы с напитками, но сама весь вечер пью одну только воду из-под крана. Ноль калорий, красота.

Анна улучает минутку и тащит меня на кухню.

– Элли, ты сегодня просто изумительна, – говорит она ласково.

– И заметь – ни капельки не беременна, – отвечаю я. – Нет, Анна, ты только представь себе Дэна в роли отца. Да он нахлобучит подгузник ребенку на голову, а слюнявчик повяжет вокруг попы.

Мы с Анной хихикаем как маленькие. Еще через полчаса отец приносит венок из омелы, поднимает его над головой, и они с Анной целуются, как влюбленные голубки. Меня вновь охватывает щемящее чувство одиночества. Мне так тоскливо, что искусственная улыбка, которую я тщательно сохраняла на лице весь вечер, мигом слетает, и глаза наполняются слезами.

Я знаю, чего мне хочется. Мне хочется срочно позвонить подругам. Но телефон в гостиной, а там полно народу, все шумят, разговаривают, дети носятся как угорелые, так что ничего у меня не выйдет.

– Эй, Элли, – говорит отец, оторвавшись наконец от Анны. – С тобой все в порядке?

– Со мной все не в порядке.

Отец роняет омелу на пол:

– Прости. Это все из-за меня. Знаю, я старый глупый осел. Что мне сделать, чтобы загладить свою вину?

– Сделай так, чтобы они все испарились и я могла бы позвонить Магде и Надин.

– Хм, попробую, – говорит отец. Он зажмуривается, морщит нос и таинственным голосом произносит: – Абра-кадабра, шалом-балом, под Рождество выметайтесь все вон!

– Эм-м, кажись не сработало, пап.

– М-да, действительно. А тебе очень нужно им позвонить?

– Да, пап, очень. Но не могу же я разговаривать с ними при всех.

– Ну что ж, сегодня я работаю Санта-Клаусом. Иди накинь пальто, и я прокачу тебя в своих летучих санях.

Отец берет меня под руку, и мы вместе выходим из дома. Он довозит меня на машине до деревни, останавливается перед телефонной будкой и вручает свою телефонную карточку.

– Ух ты, пап, ты и впрямь мой личный Санта! Спасибо огромное! – говорю я, бросаясь ему на шею.

Сначала я звоню Надин.

– Ох, Элли, – шепчет она в трубку, – я тут с тоски чуть не вешаюсь. К нам тетя с дядей приехали и бабушка, а эта шепелявая принцесса в кудряшках весь день перед ними выделывается, аж смотреть противно. И после этого все удивляются, с чего это у меня в Рождество такая кислая мина. Короче, полный отстой.

Я по-сестрински утешаю ее и уверяю, что мне сейчас куда хуже, чем ей, потому что именно сейчас мой бывший парень демонстрирует всем свою новую подружку на вечеринке в моем доме.

Потом я звоню Магде, и, судя по звукам, у них в доме тоже шумная вечеринка.

– У меня здесь у одной настроение ниже плинтуса, – жалуется Магда. – Братья привели друзей, и среди них пара таких красавцев, что дух захватывает. Раньше я бы весь вечер строила им глазки, но после того кошмарного свидания с Миком я сама не своя. Боюсь, что меня снова не так поймут, поэтому сижу как мышка и ни с кем не разговариваю, а родичи заставляют меня веселиться, потому что у них, видите ли, Рождество. Лично мне оно до лампочки.

– Я только что говорила с Надин – у нее та же история.

– Хорошо, хоть у тебя все в порядке, Элли. У тебя есть Дэн, который уж точно не станет грубо тебя домогаться, а потом распускать о тебе грязные слухи. Он такой душка, хоть и с придурью. Ой, прости, я не то имела в виду.

– Можешь обзывать его сколько влезет, – говорю я и выкладываю Магде последние новости про Дэна и его новую возлюбленную.

Мы еще долго хихикаем и перемываем им кости до тех пор, пока не заканчивается отцовская карточка.

– Спасибо, пап, это был грандиозный подарок, – говорю я.

Утром следующего дня я получаю кучу настоящих подарков: книгу о Фриде Кало, «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат, «Цвет пурпурный» Элис Уокер[6], модный черный купальник и большую коробку дорогущей цветной пастели – от Анны с отцом и новый альбом от Цыпы, так что все рождественское утро я занимаюсь тем, что рисую их портреты.

Со стороны мы выглядим настоящей счастливой семьей.

Но потом все идет наперекосяк.

Около двух мы садимся за рождественский стол. Я просила Анну положить мне совсем чуть-чуть, но она навалила всем по целой горе еды. Видя мое недоумение, Анна спешит меня успокоить:

– Можешь не доедать, если не хочешь.

Легко ей так говорить. Едва я кладу в рот первый кусочек, как уже не могу остановиться. Все просто объеденье: сочная индейка в золотистой корочке с начинкой из каштанов и клюквенным соусом, жареные свиные колбаски, рулетики с беконом, печеный картофель, зеленая фасоль, бобы, пастернак. Я ем, ем и ем, и все так вкусно, что невозможно оторваться. Я отрезаю кусочек за кусочком, нанизываю на вилку и отправляю в рот – и так до последней крошки. Я даже провожу пальцем по тарелке, чтобы собрать остатки соуса.

– Ты бы еще тарелку облизала, – смеется отец. – Приятно видеть, что к тебе вернулся аппетит.

Но я на этом не останавливаюсь. Поскольку сладкий пирог весь съели еще на вчерашней вечеринке, я угощаюсь рождественским пудингом, потом беру мандаринку и в довершение пиршества выпиваю чашечку кофе с тремя шоколадными конфетами вприкуску.

– Кхе-кхе, – откашливается Цыпа, раскусивший во рту конфету с начинкой из вишневого ликера.

– О боже, сплюнь немедленно, – говорит ему Анна.

Но Цыпа с победным видом проглатывает конфету:

– Я что, теперь пьяный? Вот это да! И буду нести всякую чушь, как делал папа вчера вечером?

– Ты и так несешь всякую чушь с утра до ночи, – вздыхает Анна. – Тебе для этого напиваться не обязательно. И не смей больше брать эти конфеты.

– Так нечестно. Почему Элли можно, а мне нет?

– Потому что Элли почти взрослая.

Я бы этого с такой уверенностью не утверждала. То ли от половины бокала шампанского в начале обеда, то ли от трех конфет с ликером, но меня порядком развезло. Желудок ноет от обжорства. Я незаметно ощупываю живот. Он просто огромный, как будто я внезапно оказалась сразу на шестом месяце беременности.

Я в полном смятении. Что же я натворила? Зачем было так объедаться? Несколько лишних килограммов разом – и долгие недели диеты насмарку.

С этим надо срочно что-то делать, пока еще не поздно.

– Пойду глотну свежего воздуха, – говорю я, поднимаясь из-за стола.

– Погоди немного, вот помоем посуду и все вместе сходим прогуляться, – пытается остановить меня отец.

– Нет-нет, мне что-то нехорошо. Голова кружится. Выйду подышать на минутку. Посуду можете оставить – помогу помыть, когда вернусь.

С этими словами я вылетаю за дверь, даже не удосужившись натянуть пальто.

– Что с тобой, Элли? – кричит мне вдогонку отец.

– Просто она пьяная! – заявляет Цыпа. – Вот это да – Элли пьяная!

Когда ледяной воздух обжигает мне лицо, я понимаю, что и впрямь захмелела. Холмы двоятся перед глазами, деревья колышутся, а уличный сортир расплывается в темноте. Меня мутит. И это хорошо, значит, не придется слишком стараться.

В уборной я делаю глубокий вдох. Зловонный запах бьет в нос, и я чувствую острый позыв к рвоте. Заправляю за уши волосы и засовываю два пальца в рот.

Меня выворачивает наизнанку. Я стою согнувшись пополам над смрадной ямой, плотно зажмурив глаза, из которых фонтаном брызжут слезы. Вдруг слышу чей-то сдержанный вскрик. Открываю глаза и вижу в дверях Анну.

– Уйди, Анна… оставь меня, – хриплю я.

Когда я, пошатываясь, выхожу из уборной, она ждет снаружи.

– Какого черта ты с собой делаешь? – набрасывается она на меня.

Мое сердце чуть не выпрыгивает из груди. Я держусь рукой за шею. Горло нещадно саднит. Я вся дрожу.

– Меня снова вырвало, только и всего. И не смотри на меня так. Я здесь ни при чем. Просто переела за обедом. Шоколадные конфеты явно были лишними.

– Не ври мне, Элли. Я следила за тобой. И видела, что ты сделала.

– Ты что, шпионила за мной в туалете? Совсем рехнулась?

– Я беспокоюсь за тебя. Я позволяла тебе пускать пыль мне в глаза последние несколько недель, но теперь пришло время во всем разобраться. Нам нужно немедленно обсудить все это с твоим отцом.

– Что, прямо сейчас? Господи, Анна, сегодня же Рождество!

– Вот именно. И это был рождественский обед. Я потратила все утро, чтобы приготовить его на этой допотопной плите, и, несмотря ни на что, мне это удалось и все получилось вкусно. Я так радовалась, что ты с аппетитом поела, мы так славно сидели, а потом ты взяла и все испортила.

– Я не виновата, что меня стошнило.

– Все ты врешь! Я видела, как ты засовываешь пальцы в рот!

– Ладно, ладно, не кипятись. Меня затошнило, и я немного себе помогла…

– У тебя же булимия, Элли! Вчера ты проделывала ровно то же самое. Я знала это, но позволила себя обмануть. Скажи, почему ты это делаешь? В голове не укладывается, зачем так с собой поступать!

– Думаешь, мне это нравится? Ничего подобного! Только что мне делать, если я такая слабовольная и обжираюсь без меры? Надо же мне как-то избавляться от излишков, пока я от них еще больше не потолстела?

– Но ты и так не толстая!

– Еще как толстая!

– Ничего подобного! Ты не толстая!

– Эй, чего вы так раскричались? – окликает нас отец, стоя в дверях кухни. – Что у вас там случилось? Идите в дом, иначе обе простудитесь. Да что с вами такое? Что происходит?

Мы идем в дом, и Анна ему все выкладывает. Я прошу ее отложить разговор на потом. Отец пытается разобраться, в чем дело, но Анна настаивает, чтобы он выслушал ее до конца. Она все ему про меня докладывает, причем изрядно сгущая краски. Нет у меня никакой булимии. Просто мне пришлось пару-тройку раз вызвать у себя рвоту. Подумаешь, делов-то. И анорексии у меня никакой нет. Хотя Анна утверждает обратное.

– Нет у Элли никакой такой худышечной болезни, – подает голос Цыпа. – Она же никакая не худая, а толстая.

– Вот видишь! – кричу я и заливаюсь слезами.

Анна говорит, что Цыпа вовсе не хотел сказать, что я толстая. А Цыпа орет, что как раз это и хотел сказать. Анна велит Цыпе заткнуться. А Цыпа ноет, что так нечестно, и тоже заливается слезами. Отец говорит, что все это просто нелепо, что на дворе Рождество, что он купил новый телевизор, который никто не смотрит, и что зря Анна подняла весь этот переполох. А Анна говорит, что переживает за меня и что отцу не мешало бы повнимательнее относиться к собственной дочери, потому что у нее самой уже нет сил одной за всеми следить. Под конец она тоже заливается слезами. Отец разводит руками и говорит, что мы делаем из мухи слона, потому что у Элли, на его взгляд, нет абсолютно никаких признаков анорексии, равно как и булимии, что она нисколько не толстая, что поводов для беспокойства нет и что пора бы уже всем перестать ссориться и начать справлять Рождество.

Мы честно пытаемся.

Слава богу, что у нас есть телевизор. По нему как раз начинается хороший фильм, так что мы все кое-как утираем слезы, втягиваем сопли и поудобнее устраиваемся на диване перед экраном. Какое-то время нам вновь удается изображать счастливое семейство – но тут наступает пора вечернего чаепития.

Я опасаюсь притрагиваться к еде, боюсь, что вновь не смогу вовремя остановиться. Поэтому просто сижу за столом, молча потягиваю бергамотовый чай с лимоном и никому не мешаю.

– Элли, почему ты опять ничего не ешь? – спрашивает Анна.

– Меня тошнит.

– Прошу тебя, не начинай.

– Но меня правда тошнит!

– Попробуй хотя бы фруктовый пирог, – уговаривает меня отец. – Он просто объеденье. Смотри, сколько на этом кусочке глазури! – сюсюкает он, будто мне столько же лет, сколько Цыпе.

– Не хочу я ваш пирог, – бормочу я, хотя от его сочного аромата у меня текут слюнки. Особенно я люблю глазурь, просто обожаю раскусывать ее и смаковать хрупкие сладкие осколки с привкусом миндаля, которые так восхитительно таят на языке и растекаются по нёбу.

– Съешь хоть малюсенький кусочек, раз уж совсем аппетита нет, – упрашивает отец.

Да я бы и огромный кусок съела. Даже два. Запросто бы умяла весь пирог за один присест.

– Спасибо, я не голодная.

– Ладно, забудь про пирог, – вздыхает Анна, – но у тебя совершенно пустой желудок. Тебе обязательно нужно что-нибудь поесть. Ломтик хлеба с маслом, кусочек сыра, свежих фруктов – что угодно.

Она идет на кухню и приносит мне оттуда тарелку с тонко порезанным хлебом, кусочками сыра бри, дольками яблока и веточкой зеленого винограда.

– Здесь почти нет калорий – сплошь полезная сбалансированная пища, – говорит она.

Звучит заманчиво, но я слишком напугана своим обеденным срывом. Стоит мне начать есть, как я уже не смогу остановиться. Мне наверняка захочется взять еще кусочек хлеба, а потом еще, и еще фруктов, и сыра, а дальше потянет схватить что-нибудь пожирнее…

– Нет, спасибо, – твердо заявляю я, отставляя тарелку.

– Господи, Элли, – стонет отец, – да поешь ты хоть что-нибудь!

– Нет.

– Не ломайся. Просто поешь, и все.

– Не хочу.

– Тогда вылезай из-за стола и не порти нам рождественский ужин, – выходит из себя отец.

– Пожалуйста, – отвечаю я и демонстративно удаляюсь из гостиной.

Анна снова заливается слезами. Меня гложет чувство стыда. Она ведь хотела как лучше. Но я ничего не могу с собой поделать. Я не нарочно ее обидела. Наоборот, я старалась быть паинькой – помогала ей с готовкой и не закатывала истерик, когда Дэн заявился сюда с новой подружкой. Я не требую для себя ни особого меню, ни повышенного внимания. И старалась как можно незаметнее избавляться от еды в туалете. Анна сама виновата, что шпионила за мной. О господи, почему они не могут просто оставить меня в покое?

Ко мне в комнату заходит отец.

– Оставь меня в покое.

Потом заходит Анна.

– Оставь меня в покое.

И они оставляют меня в покое на весь вечер. Слышу, как они хохочут все вместе внизу перед телевизором. Я открываю новую коробку с пастелью, новый альбом и принимаюсь рисовать уставленный яствами рождественский стол. Только вся еда на моей картине подпорчена. На сэндвичах цветет пышная плесень, фрукты в вазе подгнили, сыр грызут мыши, а над белоснежной глазурью фруктового пирога вьются мухи.

Глава 9. Пациентка

Вот так мы и живем. Я ничего не ем. Анна рыдает. Отец орет. Я ухожу в свою комнату рисовать. Я ничего не ем. Анна рыдает. Отец орет.

Я ухожу в свою комнату рисовать.

Цыпа меня сторонится.

– Ты чокнутая, Элли, – говорит он, чавкая шоколадкой перед моим носом.

– Нет, это мы от нее скоро чокнемся, – стонет отец. – Элли, ну как ты можешь быть такой самовлюбленной эгоисткой? Ты же специально привлекаешь к себе внимание.

– Не нужно мне ваше внимание. Просто оставьте меня в покое, ясно?

– Это я во всем виновата, – всхлипывает Анна.

– С чего ты взяла?

– Я первая предложила сесть на диету. И кто меня за язык тянул? Бедняжка Элли так переживала потерю матери, потом долго привыкала ко мне. Чего же тут непонятного? В последнее время мы с ней заметно сблизились, и, наверное, это ее сильно беспокоит. Ей стало казаться, будто она предает родную мать. Поэтому она и стала отвергать мою еду. Тем самым отвергая мою любовь и заботу.

– Никогда еще не слышал большей глупости – возмущается отец. – Любой психолог тебя засмеет. Перестань себя винить, Анна! Ты всегда прекрасно ладила с Элли. Просто от нечего делать она помешалась на своей диете, вот и все. И наверняка переживает из-за истории с Дэном, где я тоже дал маху.

Ничего-то они не понимают. Дэн здесь совершенно ни при чем, и мне нет до него никакого дела. Кстати, мы их тут встретили во время очередной прогулки под проливным дождем. Дэн и Гейл были в одинаковых оранжевых анораках с натянутыми по самый нос капюшонами и в вязаных перчатках. Они шагали, взявшись за руки, и ступали нога в ногу – левый, правый, левый, правый. Они просто созданы друг для друга. Какой же я была дурой, думая, будто Дэн создан для меня.

Анна здесь тоже совершенно ни при чем. Хотя до нее дело мне как раз есть. Мне перед ней стыдно. Я не хотела ее расстраивать и не думала, что она так из-за меня переживает. Мне было приятно, как она говорила о моей родной маме. Обычно мы с Анной никогда это не обсуждаем. А отец вообще думает, что я ее забыла.

Нет, я никогда ее не забуду. Иногда я с ней мысленно разговариваю. Дома на прикроватном столике у меня стоит ее фотография, но сюда я ее не взяла. Мне вдруг хочется увидеть ее во что бы то ни стало, и я пытаюсь нарисовать мамин портрет по памяти, но у меня ничего не выходит. Линии разъезжаются, едут не туда, и выходит не похоже. Грудь, талия, бедра – все не то. Я всегда считала маму красавицей – у нее были длинные темные волосы, вьющиеся, а не кучерявые, как у меня. Большие карие глаза, заостренное книзу лицо, мягкие скулы, изящные белоснежные руки, пышная грудь. Помню, как она крепко обнимала меня и прижимала к себе, когда укладывала спать. И теперь, вспоминая ее уютное, мягкое тело, я задумываюсь – не была ли мама слегка полновата? Не до такой степени, как я, конечно, но вполне возможно, что она была пухленькой.

Я пытаюсь припомнить, как она выглядела без одежды. Ведь видела же я ее когда-то в ванной и в спальне в одних трусах и лифчике. Мне становится не по себе. Такое чувство, будто я подглядываю в замочную скважину. Какая разница, какой она была – худой или толстой. Все рано она умерла.

Я не верю в рай, но рисую его в альбоме так, как это обычно делают дети, – пушистые облака, позолоченные врата, и изображаю маму сидящей на сверкающем троне в роскошных одеяниях и с изящными крылышками за спиной в лучах заката. На секунду мне кажется, что она улыбается мне уголком рта и говорит: «Какая разница, Элли, худая ты или толстая?»

Я знаю, что она права, и пытаюсь смириться. Если бы мы были сейчас здесь вместе с ней, то наверняка сидели бы за столом, уплетали вкусную еду, болтали бы и смеялись от души, ни о чем не думая. Но когда отец зовет меня вниз ужинать, его сердитый тон не предвещает ничего хорошего, и я вся сжимаюсь от страха.

– Элли, перестань морочить нам голову, слышишь? Приказываю тебе сесть и доесть все до конца.

У Анны, как всегда, глаза на мокром месте.

– Я приготовила тебе специальный салат из свежих овощей с домашним сыром, – как бы извиняясь, говорит она. – Никаких лишних калорий. А на десерт можешь взять мандарин. Ради бога, поешь хоть что-нибудь.

Цыпа же, напротив, подливает масла в огонь:

– А вот я сейчас съем весь свой пирог с индейкой, и все свое пюре, и всю свою сладкую кукурузу, а потом съем все свое мороженое, потому что это вкуснятина. Правда, я хороший? Не то что жирнючка-вонючка Элли, которая все равно толстая-претолстая, хоть и на диете.

Ну разве могу я после этого как ни в чем не бывало взять и сказать: «Ладно ребята, проехали. Комедия окончена, теперь буду есть нормально»?

Поэтому я продолжаю ничего не есть, не считая нескольких ложек салата, которые я пережевываю по полчаса и которые мне даже удается пару раз выплюнуть в бумажную салфетку. Анна рыдает, отец орет, а я ухожу в свою комнату рисовать.

– Спасибо, что испортила нам всем Рождество, – рычит отец уже в машине на обратном пути домой. Он так вцепился в руль, что того и гляди вырвет его с корнем.

– А что я такого сделала? Понятия не имею, с чего вы на меня взъелись.

– Значит, так, юная леди. Как только мы доберемся до дома, я тут же позвоню доктору и запишу тебя на прием. Ты меня слышала?

– Ты так орешь, что тебя все шоссе слышит.

– Все, хватит с меня твоих дурацких шуточек, кислой физиономии, поджатых губ за обедом и ослиного упрямства. Ты днями ничего не ешь. Какое там – неделями! Ты же себя угробишь! Так быстро терять вес опасно для здоровья. Только посмотри, на кого ты стала похожа – костлявая, высохшая, бледная, как привидение. Ни дать ни взять – старуха на смертном одре.

Я что, правда костлявая? Пытаюсь поймать свое отражение в зеркале заднего вида. На всякий случай втягиваю щеки, но все без толку – на меня по-прежнему смотрит округлая детская мордашка с пухлыми щечками и двойным подбородком.

– Думаешь, что стала неотразимой? – кипятится отец, перехватив мой взгляд в зеркале. – Спешу тебя разочаровать. Ты стала выглядеть отвратительно. А от недостатка витаминов скоро вся прыщами покроешься.

– Спасибо на добром слове, – бормочу я, вдруг чувствуя, как мое лицо покрывается сотнями красных пупырышков.

Признаться, мне стыдно перед отцом, потому что я знаю, как много значит для него Рождество в этом доме, и потому что так мило с его стороны было купить новый телек и отвезти меня к телефонной будке, чтобы я могла поболтать с Магдой и Надин, но теперь, глядя на то, как он рвет и мечет, мне совершенно плевать на его испорченное Рождество. Ладно-ладно. Пусть только попробует затащить меня к доктору. Все равно ничего не выйдет. Это мое тело, и мне решать, что с ним делать.

Когда мы приезжаем домой, я не удосуживаюсь помочь Анне и отцу с распаковкой вещей и прочей работой по дому. С чего мне им помогать, раз они только и делают, что ругают меня с утра до ночи? Я несусь наверх в ванную, сбрасываю туфли, стягиваю джинсы, тяжелый браслет и встаю на весы. Ух ты! Похудела! Хотя все равно осталась толстой. Встаю в профиль перед зеркалом и задираю майку, чтобы как следует рассмотреть живот и задницу. М-да, можно сказать, что они капельку уменьшились. Но все равно еще огромные. Хотя и не такие, как раньше. Я по-прежнему толще Магды, а по сравнению с Надин так просто корова.

Звоню подругам. Сначала – Магде.

– Нужно срочно увидеться, – шепчу я, прикрывая рукой трубку. – Только не у меня дома – мои родичи с ума посходили. Давай в «Газировке»?

А что, закажу себе там минералочки.

– Где угодно, только не в «Газировке», – тараторит Магда. – Пойдем туда, где потише. Как насчет ресторанчика в «Джоне Уилтшире»?

– Где-где? – недоумеваю я. «Джон Уилтшир» – тоскливый старый универмаг, куда ходят одни бабульки. – Ты шутишь?

– Вовсе нет. У них там обалденные пирожные. Или ты еще на диете?

– Типа того, – как ни в чем не бывало отвечаю я. – Ладно, я не против «Джона Уилтшира», раз ты так хочешь. Давай в четыре? Я позвоню Надин, ладно?

Судя по голосу, Надин тоже несладко живется.

– Эй, Нэд, у тебя все в порядке? – осторожно интересуюсь я.

– Нет, – отвечает Надин.

Слышу на заднем плане радостный визг Наташи и довольное мамино кудахтанье.

– Что, родственнички достали?

– Ох, Элли, ты даже не представляешь, как все ужасно, – тяжело вздыхает Надин. – Ладно, скоро все расскажу.

– Что?

– Нет, сейчас не могу, тут сама знаешь, кто околачивается. Выложу все при встрече. Только умоляю, не говори мне «Я же тебя предупреждала», обещаешь?

– Ладно, обещаю. Значит, в четыре в «Джоне Уилтшире». Жду не дождусь!

Но когда мы наконец встречаемся, все наше внимание устремляется на Магду, и откровения Надин временно отходят на второй план. А мое похудение так и вовсе проходит незамеченным. При виде Магды у нас буквально отваливается челюсть.

Вначале я ее даже не узнаю. За аккуратным столиком с розовой скатертью вижу Надин, а рядом с ней какую-то девчушку с коротко стриженными волосиками мышиного цвета, в наброшенной на плечи серенькой курточке. Но когда эта самая девчушка мне улыбается, я узнаю в ней Магду и чуть не хлопаюсь в обморок:

– Магда! Что ты с собой сделала?

Надин отчаянно подает мне знаки бровями.

– Ты… так изменилась… Но все равно отлично выглядишь, – неумело вру я.

– Дерьмово я выгляжу, и прекрасно это знаю, – говорит Магда и заливается слезами.

– Ну, Магдочка, ну пожалуйста, не плачь, – утешаю я ее.

Не могу отвести глаз от ее стриженой головы. Меня смущает не столько длина волос, сколько их цвет. С седьмого класса, то есть лет с одиннадцати, Магда всегда была яркой крашеной блондинкой. Другой я ее себе просто не представляла. А теперь она свела всю краску, и ее волосы приобрели естественный, по всей видимости, цвет – то есть мышиный. Только на Магде он естественным никак не смотрится. Такое впечатление, что она скинула свою веселенькую летнюю шляпку и нацепила по ошибке старый бабушкин чепец.

Надин заказывает всем по чашечке чая с бергамотом и кексы. Я настолько потрясена преображением Магды, что машинально жую кекс вместе со всеми, и только облизывая масленые губы, я прихожу в себя и понимаю, что заглотила по недосмотру несколько сотен лишних калорий. Господи, что же я наделала! Я порываюсь сбегать в дамский туалет, чтобы избавиться от кекса, пока не поздно, но, вспомнив, какие тонкие там перегородки между кабинками, понимаю что придется делать это во всеуслышание, а потому остаюсь сидеть на месте. К тому же мне не хочется пропустить ни слова из того, о чем будут говорить Магда и Надин.

– Простите, что я так расклеилась, – хлюпает носом Магда, утирая слезы. Сегодня на ней ни грамма косметики, и от этого лицо кажется каким-то незаконченным, как будто его наполовину стерли ластиком.

– Прикольная у тебя прическа… если присмотреться, – снова утешаю я Магду.

– Мальчишеские стрижки сейчас в моде, – поддерживает меня Надин.

– Все вы врете, – говорит Магда. – Я ужасно выгляжу. А цвет так просто катастрофа. С ним я даже не на мышь похожа, а на полудохлого облезлого хомяка. Ничего, перекрашусь во что-нибудь перед школой. Но как, скажите на милость, отрастить их до нормальной длины за оставшуюся неделю? – И она в отчаянии вытягивает в стороны куцые прядки.

– Зачем было вообще стричься? – недоумевает Надин. – Тебя что, неправильно покрасили и пришлось все обкорнать?

– Да нет… – пожимает плечами Магда. – Трудно объяснить… Короче, все это очень глупо. Я думала, что уже отошла после той истории с Миком, но в прошлую субботу, когда я ездила в город за покупками – помнишь, Надин, я звала тебя с собой, но ты сказала, что занята…

– О господи, Магда, – стонет Надин, – я бы с радостью с тобой поехала, только… Хотя какая теперь разница, валяй выкладывай.

– …а ты, Элли, торчала в своем Уэльсе, но я все равно решила пройтись по распродажам, тем более что на Рождество мне надарили кучу денег. Так вот, мы поехали туда со Стивом, моим старшим братом. Его девушка, Лиза, по субботам работает в музыкальном магазине «Верджин» в самом центре, так что мы со Стивом зашли заодно во «Флауэрфилдс». Там я купила себе новые туфли, и он тоже, а потом мы заглянули в магазинчик женского белья «Ла Сенца», и я прикупила миленькую ночнушку с мишками, а Стив взял Лизе кружевную комбинашку, на которую она давно заглядывалась, а теперь на нее была скидка в полцены. Мы дико устали, к тому же новые туфли натерли мне ногу, и тогда Стив предложил зайти в «Газировку» выпить по коктейлю, а там сидели…

– …Мик и компания?

– Нет, самого Мика там не было, только его дружки – Ларри и Джейми с какими-то парнями. Мы со Стивом сели в другом конце зала и стали валять дурака. Сами знаете, Стив у нас тот еще приколист. Он достал из пакета Лизину комбинашку и стал прикладывать к себе, а я хохотала как ненормальная и вдруг увидела, что все те парни на меня пялятся и беззвучно одними губами кричат мне ругательства. Я была готова провалиться на месте.

– Зачем было вообще обращать на них внимание? – возмущаюсь я. – Подумаешь, кучка жалких отморозков.

– Но меня просто бесило, как они смотрели на нас со Стивом. Наверняка опять все не так поняли.

– Взяла бы и рассказала все Стиву.

– Ага, чтобы его тут же арестовали за нанесение тяжких телесных повреждений? Нет уж, спасибо. Вместо этого я попыталась понять, почему эти парни так меня воспринимают.

– Чего ж тут непонятного? Ты же выглядишь на миллион!

Вернее, выглядела на миллион. Сейчас цена упала до нескольких тысяч. Или даже сотен. Если не десятков.

Магда поняла это по моему взгляду.

– Вот именно. Все дело в высветленных волосах, косметике и броских шмотках. И я подумала: довольно с меня быть блондинкой – и на оставшиеся деньги пошла в парикмахерскую и попросила обрезать мне волосы и вернуть им естественный цвет. Они меня долго отговаривали, но я стояла на своем. Господи, ну почему я такая дурища? На это же смотреть невозможно! – стонет Магда, проводя пятерней по волосам.

– Ничего, отрастут, – утешает Надин. – Через месяц-другой будут шикарно смотреться, вот увидишь. Ты, главное, перекрасься обратно в блондинку. В этом цвете я тебя не узнаю.

– И с чего ты нацепила эту серую куртку? У тебя же есть потрясный красный жакет, – говорю я. – Тебе что, с волосами половину мозгов откромсали? Какая разница, что думает о твоей внешности кучка мелких недоумков?

– Ого, Элли! – удивляется Надин. – Неужели это говоришь ты? Не успела какая-то малявка на фотопробах «Спайси» обозвать тебя толстой, как ты тут же превратилась в невменяемую анорексичку.

– Глупости, – говорю я, краснея как помидор. Я даже не догадывалась, что Надин тогда все слышала. – Никакая я не анорексичка. Видите, только что слопала целый кекс. А в нем калорий четыреста, не меньше.

– Ну вот, что я говорила, – разводит руками Надин. – Посмотри на себя, Элли, ты вся исхудала. – Она прижимает мой свитер к животу. – Полюбуйся, Мэг, она же скоро исчезнет.

– Ничего себе, Элли. Ты, видать, тоже рехнулась. Тебе быть такой тощей совершенно не идет, – заключает Магда.

Тощей! Вот это да! Она назвала меня тощей! Хотя это, конечно, далеко от истины. Чтобы считаться по-настоящему тощей, мне еще работать и работать…

– Вы даже не представляете, как мне за вас страшно, – говорит Надин. – Такое чувство, будто двух моих лучших подруг похитили инопланетяне. «Секретные материалы» отдыхают…

– Ты сама была другой до тех пор, пока не поучаствовала в конкурсе.

– Только не напоминай мне о нем, – машет руками Надин и запускает мне в лицо последним кусочком своего кекса.

– Да что с тобой, Нэд? А ну быстро выкладывай, что приключилось.

– О господи, – закатывает глаза Надин. – А может, не надо?

– Еще как надо!

– О да!

– Ну, в общем, в прошлую субботу, я не смогла пойти по магазинам с Магдой, потому что мне нужно было съездить в одно место.

– Какое такое место?

– На студию к фотографу.

– О нет! К тому самому? Ты собралась поехать к этому жулику, который дал тебе свою визитку? Надин, ты чокнутая! И что он там с тобой делал? Заставлял позировать полуголой?

– Ничего подобного, мисс Добропорядочность! Он снимал меня в полном одеянии, – отвечает Надин. – Так что теперь у меня есть собственное портфолио. Причем за полцены, как и было обещано. Хотя я и представить себе не могла, что выйдет так дорого. Пришлось отдать все подаренные на Рождество деньги.

– Так чего ж ты переживаешь? – удивляется Магда. – Все же закончилось хорошо.

– Погоди, это была только первая часть истории. Вторая, и самая ужасная, заключается в том, что со мной туда поехали мама с тошнотворно-показушной младшей сестрицей. А все потому, что с утра мама случайно застала меня за сборами и пожелала знать, куда я намылилась и почему вырядилась во все черное и намазюкалась как привидение. Она так наседала и цеплялась ко мне, что пришлось рассказать про фотосессию. Я сказала, чтобы она отстала, и тут же пожалела об этом, потому что она немедленно пожелала отправиться вместе со мной. Видно, ей в голову полезли те же мысли, что и вам. Она вознамерилась сопровождать меня во что бы то ни стало и заявила, что без нее я никуда не пойду. В конце концов я сдалась – но, как оказалось, это было еще не все, потому что мама прихватила с собой Наташу, а все потому, что отец в тот день играл в свой дурацкий гольф.

– И что же, Наташа выпендривалась, как голливудская звезда, и мешала тебе работать?

– Намного хуже. Вы даже не представляете насколько, – говорит Надин. – В автобусе ее укачало, так что когда мы приехали на студию, она тихонечко сидела у мамы на коленях и молчала в тряпочку, как послушная девочка. Правда, все время пялилась на меня своими блестящими глазенками. А я под этими прожекторами чуть с ума не сошла. У меня от жары весь макияж пополз. Я с ним, правда, с самого начала чуток перестаралась – видели бы вы мои черные глазищи. Фотограф тоже решил, что я хватила лишку.

– Но он же сам тебе посоветовал придерживаться собственного стиля.

– Да, но он сказал, что не стоило воспринимать все так буквально, тем более что мода сейчас меняется. Еще недавно журналы ценили экстравагантный вид, а сейчас больше приветствуют естественность. Так что можете представить, в каких расстроенных чувствах я пребывала. Смывать косметику и переодеваться было уже поздно. Но в итоге он сказал, что это не важно, что я все равно классно выгляжу, и стал меня снимать, только у меня ничего не получалось, а он все повторял: «Ну же, детка, покажи класс!»

– Фу, гадость какая.

– Да нет, просто он хотел, чтобы у меня был горящий взгляд, знаете, как будто внутри зажглась лампочка. Но моя лампочка в тот день, похоже, перегорела. Вообще не понимаю, как можно изгибаться и сексуально прищуриваться, когда на тебя в упор смотрят собственная мать с младшей сестрой. Я чувствовала себя полной дурой. Не говоря уж о том, что выглядела как пугало. Вряд ли там окажется хоть одна стоящая фотография.

– Пусть это будет на его совести, – говорю я.

– Погоди, это еще не все. Когда стало окончательно ясно, что ничего хорошего у нас не получится, он сказал, что на этом можно закончить, но поскольку на пленке оставалось еще несколько свободных кадров, он предложил маме сделать пару семейных портретов или поснимать младшую дочь, раз уж она так хорошо себя вела.

– Ого, могу себе представить, что там началось, – ухмыляюсь я.

– Вот именно. Наташа встала перед камерой, и было такое впечатление, что в ней не просто лампочка зажглась, а вспыхнул целый костер и искры аж из ушей сыпались. Она улыбалась, надувала губки, выгибалась и кривлялась так, что фотограф чуть не умер от счастья. Обо мне он позабыл напрочь. Вставил новую пленку, принялся щелкать Наташу со скоростью пулемета и даже ни разу не попросил показать ему «класс». Она и без того зажигала по полной – меня из студии чуть взрывной волной не вынесло.

– Ну не расстраивайся ты так, Надин. Наверняка твои снимки будут классными. Намного лучше, чем у нее.

– Не обольщайся, Элли. Мама, разумеется, была на седьмом небе от счастья и тут же раскошелилась на Наташино портфолио, хотя за мое не заплатила ни пенни. А фотограф сказал, что знаком с владелицей детского модельного агентства и обязательно перешлет ей пару Наташиных снимков, от которых все просто обалдеют.

– Фу, бе-е-е.

– Дважды бе-е-е, трижды бе-е-е и даже четырежды бе-е-е, – соглашается Надин.

– Ну зачем вы так о бедной малютке Наташе, – обижается Магда.

Мы с Надин возмущенно пихаем ее локтями. Магда всегда страдала нездоровой любовью к Наташе и Цыпе. Ей невдомек, каково это – иметь младших братьев и сестер. Она пребывает в полной уверенности, что они само очарование.

– А знаете, что он еще сказал? Он сказал, что Наташа потрясла его не столько своей естественной красотой (Ха! Естественной! Это Наташа-то, которой мама каждый вечер заплетает на ночь десяток косичек, чтобы наутро та могла щеголять якобы от природы вьющимися волосами), сколько ангельским характером, и что любое модельное агентство с руками оторвет такую пай-девочку для своего каталога.

– А тебя, Надин, он ни в какое агентство не собирался пристроить?

– Как же, держи карман шире. Моя карьера оборвалась, не успев начаться.

– М-да, веселенькое у нас выдалось Рождество, – констатирую я. – Магду избаловали вниманием мальчики, и она решила сделаться как они…

– Глупости! – отпирается Магда. – В таком случае, тебя, Элли, наоборот, обошли вниманием и поэтому ты решила уморить себя голодом, чтобы стать хоть чуточку заметнее.

– Ой, только умоляю не вдаваться в психологию. Анна и так достала меня своими нелепыми догадками, почему я это делаю. До нее никак не дойдет, что я хочу просто немного похудеть. Только и всего. С чего все так переполошились?

К моему великому ужасу, отец по примеру Анны не на шутку увлекается психологией. Он покупает книгу о расстройстве питания у подростков и с мрачным видом изучает ее, перелистывая страницу за страницей. Время от времени он кряхтит и тяжко вздыхает.

Я изо всех сил стараюсь не обращать на него внимания, но настает момент, когда отец отрывается от книги и с крайне озабоченным видом возникает на пороге моей комнаты:

– Элли, думаю, нам надо поговорить.

– Умоляю, пап, не начинай, а? Ты разве не заметил – я плотно поужинала, съела тарелку омлета с гренками, так что отстань от меня.

– Ты и трех ложек до рта не донесла. А к гренкам так вообще не притронулась.

– Они были подмокшие, а я терпеть не могу подмокшие гренки, сам знаешь.

– У тебя на все найдется готовый ответ. В книге об этом предупреждают.

– Ну, папа! С какой стати ты веришь этим дурацким книгам?

– Я волнуюсь за тебя, Элли. По всем признакам, ты склонна к анорексии. Ты умная, целеустремленная, во всем добиваешься совершенства, умело врешь, и у тебя было трудное детство… я хотел сказать, ты рано потеряла маму. – Тут отец осекается. Он никогда не говорит со мной о моей матери. И сейчас не собирается.

Но ему не дает покоя совсем иное.

– Как тебе кажется, Элли, мы с тобой в хороших отношениях? – мрачно спрашивает он.

– Нет! – рявкаю я. – Мы только и знаем, что ссоримся.

Отец как-то разом сникает. А мне становится стыдно за свои слова.

– Ох, пап, только не смотри на меня так. Я не то имела в виду. Все девчонки в моем возрасте ссорятся с отцами. Но в общем и целом у нас с тобой все не так плохо.

– Как, по-твоему, можно назвать меня деспотичным отцом? Вроде бы я не такой, хотя кто его знает. Мне всегда казалось, что я покладистый папаша, разве нет? Ведь я не командую тобой направо и налево, правда? Да оставь ты в покое свой карандаш и изволь посмотреть на меня! Деспотичный я или нет?

– А сам-то как думаешь?

– Так, ладно, погоди секундочку, – говорит отец. Он явно хочет сказать что-то еще. Как следует откашливается и продолжает: – Послушай, Элли…

– Ну?

– Элли… Тут в книге пишут, что анорексия может быть реакцией на жестокое обращение.

– Чего-чего?

– Бывают отцы, которые жестоко обращаются со своими дочерьми.

– Пап, ну ты вообще! Ты со мной жестоко не обращаешься. Не сходи с ума.

– А помнишь тот случай, когда Цыпа только учился ходить, а ты толкнула его и он ударился головой? Я тогда здорово шлепнул тебя по попе. Ты ревела так долго, что я места себе не находил, ведь раньше я тебя и пальцем не трогал.

– Господи, пап, это было сто лет назад. Моя диета никак не связана ни с тобой, ни с кем бы то ни было.

– Да, но ты же не просто села на диету. Ты отощала. Сколько килограммов ты уже потеряла с тех пор, как помешалась на собственном весе?

– Ни на чем я не помешалась. Да и потеряла-то всего ничего.

– Я разговаривал с доктором Вентворт…

– Ну, пап, я же тебя просила! Я к ней не пойду! Со мной и так все в порядке!

– Она спросила, превысила ли потеря десять процентов твоего веса – а я и знать не знаю.

– Зато я знаю, – уверенно заявляю я. – Я совсем немного похудела, правда.

Хотя на самом деле это чистейшей воды ложь. Я здорово подсела на свою диету. Хожу голодная с утра до ночи, у меня колет в животе и каждые пять минут хочется сбегать в туалет пописать, а когда я резко встаю или поворачиваюсь, то у меня все плывет перед глазами, а еще постоянно болит голова и подташнивает, и противный привкус во рту, волосы потускнели, а на лице выскочили прыщи, и на спине тоже, – ведь стройная фигура того стоит, правда? Но я вовсе не анорексичка. Я не такая, как Зоя.

Интересно, как она там поживает? Наверняка отец ее уже достал!

Я с нетерпением жду встречи с Зоей в первый день после каникул. Интересно, она хоть немного поправилась или совсем иссохла?

Почти все девчонки в нашем классе заметили, что я похудела.

– Ой, Элли ты так изменилась!

– Глянь на свою юбку! Вот-вот с тебя свалится!

– Элли, ты что, заболела?

– Что с тобой, Элли?

– Ничего особенного. Просто я села на диету, вот и все.

– На диету? В Рождество? Ну ты чокнутая!

– Попробовали бы вы меня посадить на диету! Мы на каникулы ездили к бабушке, а у нее такие пироги! Ее рождественский кекс – это нечто! Я слопала целых пять кусков за один присест.

Они принимаются болтать о еде, будто специально хотят меня подразнить, поэтому я откидываю крышку стола и принимаюсь сосредоточенно перебирать содержимое своего ящика, стараясь ни на кого не смотреть.

Вдруг слышу чей-то удивленный вскрик и вслед за ним целый хор возбужденных голосов:

– Магда!

– Видишь Магду?

– Магда, что у тебя с волосами?

О боже, это вошла в класс бедняжка Магда. Неудивительно, что все как с цепи посрывались. Боюсь, теперешняя обстриженная мышевидная Магда не сможет дать им достойный отпор. Я отрываюсь от стола, собираясь встать на защиту подруги.

Вижу Магду.

Невольно вскрикиваю.

Нет, она не вернула своим волосам прежний платиновый оттенок. Но она больше не серая забитая мышь. Теперь это обновленная, ослепительно красная Магда!

Она перекрасилась в удивительно яркий и живой алый цвет в тон своего стильного мехового жакета. Она еще немного подстриглась и игриво взъерошила волосы, уложив их огненными перышками.

Магда выглядит сногсшибательно и прекрасно это понимает. Она победно улыбается мне.

– Я смотреть не могла на свою новую прическу, поэтому решила сделать себе другую, – говорит она. – Ты была совершенно права, Элли. С какой стати я должна превратиться в серую мышь из-за каких-то вшивых отморозков? Я хочу быть самой собой.

– Ого, Магда! – восклицает на всех парах влетевшая в класс миссис Хендерсон. – Боюсь, теперь мне понадобятся солнечные очки, чтобы смотреть на твою прическу. Не вполне подходящий для школы цвет, скажу я тебе. И будь я в плохом настроении, то попросила бы тебя набросить на голову платок, но, на твое счастье, сегодня я в благостном расположении духа. – Она приветливо нам улыбается. – Надеюсь, девочки, все хорошо провели Рождество? – Тут ее взгляд падает на меня. – Ох, Элли. Похоже, твое Рождество было не из лучших. Ты что, вздумала голодом себя заморить?

– Я решила вести здоровый образ жизни, миссис Хендерсон. Думала, вы одобрите, – говорю я, в душе ликуя от восторга.

– Мы поговорим с тобой попозже, с глазу на глаз, – хмурится миссис Хендерсон.

Но тут в класс входит Надин, и внимание миссис Хендерсон переключается на нее. Вернее сказать, при виде Надин у нее отваливается челюсть. И не у нее одной – весь класс пялится на Надин открыв рот.

И дело вовсе не в ее прическе – она-то как раз осталась прежней.

Фигура у Надин тоже не изменилась.

Изменилось ее лицо.

Надин стоит в дверях в ярких лучах утреннего солнца, и на лице у нее красуется татуировка! Длинная черная змейка вьется от виска через весь лоб вниз по щеке и заканчивается на подбородке.

– Боже правый, что ты с собой сотворила, девочка моя? – ахает миссис Хендерсон.

– Надин! Это так…

– …круто!

– …мерзко!

– …пошло!

– …потрясно!

– …офигенно!

Крутая омерзительно-пошлая потрясно-офигенная Надин дерзко ухмыляется нам, после чего подносит руку к подбородку и одним движением срывает змейку, и та безвольно повисает у ее на ладони.

– Санта положил мне под елочку фальшивую татуировку, – объясняет она, перекрикивая наши возбужденные возгласы.

– Ах ты несносная девчонка! – выдыхает миссис Хендерсон. – Мое благостное расположение духа стремительно улетучивается. Если так и дальше пойдет, мне срочно потребуется внеочередной отпуск.

Миссис Хендерсон сердится только в шутку, но на всякий случай в ближайшие дни я решаю держаться от нее подальше – уж очень пугает меня перспектива разговора с глазу на глаз.

Как всегда в начале полугодия, в актовом зале у нас проходит общешкольное собрание. Я как могу вытягиваю шею, чтобы разглядеть в толпе Зою, но ее нигде не видно. Может, еще не вернулась с каникул?

Магда энергично пихает меня в бок:

– Эй, что это за жгучий красавчик там на сцене?

– Неужели новый учитель? – с придыханием шепчет Надин.

У нас пока всего трое мужчин-учителей. Мистер Прескотт ведет историю. Он выглядит так, словно явился к нам прямиком из викторианских времен, и даже ведет себя соответственно. Весь такой чопорный, церемонный, строгий и безнадежно устаревший. Мистер Дэлфорд, преподаватель по информатике, душевной теплотой и жизнерадостностью не многим отличается от своих обожаемых компьютеров. Он даже разговаривает как робот-мутант из сериала «Доктор Кто». И наконец, мистер Паргитер, учитель французского. Он довольно милый, но изрядно лысоват, пузат, и ему порядком под пятьдесят, так что увлечься тут совершенно нечем.

Тот, что стоит на сцене, довольно молод. На вид ему нет и тридцати. Взъерошенные светло-русые волосы удивительно смотрятся на фоне его черной застегнутой на все пуговицы рубашки, узкого черного галстука, черных джинсов и туфель.

– Знакомьтесь, девочки, это мистер Виндзор, новый учитель по ИЗО, – говорит директриса.

Мистер Виндзор застенчиво приветствует нас легким кивком головы. Все девчонки смотрят на него затаив дыхание. Обалденный красавчик!

Глава 10. Портретистка

Мы с нетерпением ждем первого урока ИЗО.

Вначале мистер Виндзор рассказывает нам о живописи. Его карие глаза, так красиво контрастирующие со светлыми волосами, поблескивают от волнения. Он показывает нам репродукции своих любимых картин различных эпох, попутно разъясняя особенности всевозможных стилей и приемов. А еще рассказывает интересные истории о жизни художников и их творчестве.

– Интересно, почему все художники были мужчинами? – спрашивает Магда. – А как насчет женщин-художниц? Они вообще были? Вы тут все говорите о старых мастерах, а где же старые мастерицы?

– Ого, да ты, я вижу, ярая феминистка! – смеется он, глядя на шикарную ярко-огненную Магду. – Но твой вопрос совершенно справедлив.

Никакая она не феминистка. И живопись ей до лампочки. Просто она захотела, чтобы мистер Виндзор обратил на нее внимание, и добилась своего.

Он пускается рассуждать о роли женщин в искусстве, начиная со средневековых монашек, рисовавших миниатюры для рукописных книг. Потом рассказывает нам историю Артемизии Джентилески, обесчещенной в юности девушки-художницы, выразившей свои переживания в удивительной картине, на которой Юдифь отрезает голову Олоферну. Там все залито кровищей, и многие девчонки морщатся и отворачиваются, а Надин, наоборот, привстает с места, чтобы получше рассмотреть, потому что обожает все кровавое. Она перелепила свою татуировку на руку, и теперь змейка выглядывает у нее из-под рукава блузки, а маленькая головка с раздвоенным язычком красуется на середине запястья.

Мистер Виндзор замечает змейку и искренне восхищается ею. Он достает альбом, посвященный искусству поп-арта шестидесятых годов, и показывает нам фотографию женщины-змеи. Змеи обвиваются у нее вокруг шеи наподобие живых шарфов, а все тело разрисовано чешуйками.

– Кстати, отличный пример женского творчества, – смеется он, обращаясь к Магде.

Я чувствую себя не у дел. Я тут единственная, кто разбирается в живописи, только ничего умного мне в голову не приходит. Он показывает нам репродукцию одной из картин Фриды Кало – той самой, что висит у меня в комнате над кроватью. Но не могу же я встать и заявить об этом на весь класс – буду глупо выглядеть. Я внимательно слушаю его рассказ о Фриде и ее буйной южноамериканской манере и энергично киваю в ответ на каждое его слово. Очевидно, он замечает мой интерес и смотрит на меня выжидающе.

– Тебе нравится Фрида Кало? – обращается он ко мне.

Вот он, мой шанс! Я нервно сглатываю, готовясь что-нибудь сказать – не важно что, хоть что-нибудь, – и в этот самый момент во внезапно наступившей тишине у меня громко урчит в животе. Слышно на весь класс. Девчонки прыскают со смеху. Я заливаюсь краской и становлюсь цвета Магдиной шевелюры.

– Похоже, кто-то проголодался, – шутит мистер Виндзор.

Он ждет, не скажу ли я что-нибудь в ответ. Но я не могу выдавить ни слова. Тогда он принимается рассказывать о другой художнице, Пауле Рего. Я же готова провалиться от стыда сквозь землю. Мой чертов живот продолжает урчать, и я ничего не могу с этим поделать. Как заставить его замолчать? Теперь мистер Виндзор будет считать меня обжорой, которая только и думает, как бы набить пузо. Это нечестно. Потому что в последнее время я особенно строго соблюдала диету. Ела всего-то по нескольку ложек за каждой едой. А сегодня утром даже не позавтракала. И вчера пропустила ужин.

Наверное, из-за этого и урчит в животе.

А еще подташнивает.

И такая каша в голове, что и сказать-то ничего путного не могу.

Мне трудно сосредоточиться, и я пропускаю мимо ушей половину из того, что говорит мистер Виндзор. А ведь он очень интересно рассказывает. Я никогда раньше не слышала о Пауле Рего. Оказывается, она много рисовала пастелью, и, судя по репродукциям ее картин, – пастелью тех же оттенков, что мне подарили на Рождество. Она рисует женщин, но изображает их по-своему – причудливо, крупными, некрасивыми, в перекошенных позах.

– Зачем она рисует женщин такими уродинами?

– Я не считаю их уродинами. По-моему, они прекрасны, – говорит мистер Виндзор. – Возможно, вам они кажутся уродливыми, потому что вы привыкли думать, будто женщины должны выглядеть определенным образом. Вспомните-ка самые известные женские портреты. На них женщин приукрашивали, изображали застывшими, подтянутыми, без малейших изъянов. Вместо лиц – пустые маски без всякого выражения, без эмоций, без характера. А это настоящие, живые, экспрессивные портреты женщин, которые двигаются, наклоняются, танцуют, что-то мастерят.

– Почему они все такие толстые? – едва слышно шепчу я.

Мистер Виндзор читает у меня по губам.

– Ну, вы, девчонки, даете. Хорошо же вам промыли мозги. Эти женщины крупные, сильные, с могучими бедрами и стальными мускулами. Но вместе с тем они мягкие, ранимые и дерзкие. Они не красавицы. Ну и что? Красота – всего лишь преходящая мода. Мужчины-художники во все времена рисовали красоток, размеры и пропорции которых изменялись с каждой эпохой. Если бы вы жили в Средние века и были современниками Джованни Арнольфини, то вашим идеалом женской красоты была бы девушка с высоким лбом, маленькой грудью и округлым животом. Сто лет спустя Тициану нравились крепкие женщины с роскошными формами и крутыми бедрами. Рубенс тоже предпочитал пышнотелых дам, но чуть более рыхлых. Гойя рисовал изящных белокожих девиц, а Ренуар любил розовощеких пампушек.

– А Пикассо любил женщин с глазами на затылке, – шутит Магда, и все смеются, включая мистера Виндзора.

Почему не я его рассмешила? Я ломаю голову над тем, что бы такого сказать, но ничего не успеваю придумать, потому что звенит звонок.

Мистер Виндзор задает нам домашнее задание.

– Я бы хотел, чтобы каждая из вас нарисовала автопортрет. Чем угодно и на чем угодно. Главное, не забудьте принести его на следующий урок. Кстати, когда он у нас?

В следующую пятницу. Целая вечность. Весь следующий урок мы с подругами шепчемся о мистере Виндзоре.

– Он потрясный, скажите? – говорит Магда.

– И с чувством юмора, – добавляет Надин.

– Хорошо вам говорить, – вздыхаю я. – Вы-то произвели на него впечатление. А вот я выставила себя полной дурой.

– Тебе нужно быть посмелее, – говорит Магда.

– Сказала бы, что это вы с Зоей разрисовали стены в классе… Он бы точно впечатлился.

– Не могла же я заявить об этом ни с того ни с сего. Он бы решил, что я хвастаюсь.

Интересно, вдруг мистер Виндзор тоже даст нам с Зоей какое-нибудь особое задание, как миссис Лилли? Кстати, я до сих пор не видела Зою. В обеденный перерыв я иду на занятие по аэробике к миссис Хендерсон в надежде застать Зою там.

В спортзале скачет с десяток девчонок в лайкровых шортах, но Зои среди них нет. Я все равно присоединяюсь, хотя в этот раз выполнять упражнения мне особенно тяжело. Несколько раз я останавливаюсь, чтобы прислониться к стене и отдышаться. Моя спортивная форма оставляет желать лучшего. Интересно, это оттого, что я все еще толстая? Или оттого, что слишком быстро похудела? У меня кружится голова, и я плохо соображаю.

– Как ты себя чувствуешь, Элли? – интересуется миссис Хендерсон в конце тренировки.

– М-м-м, нормально, – еле дыша, отвечаю я.

– Не обманывай себя, – качает головой миссис Хендерсон. – Потому что меня ты не проведешь. Ну скажи, Элли, как мне еще тебя вразумить? Ведь я за тебя беспокоюсь. Боюсь, мне придется переговорить с твоими родителями.

– Не надо, умоляю вас! Со мной все в порядке, миссис Хендерсон, честно.

– Ты моришь себя голодом.

– Неправда, я нормально питаюсь, честное слово.

– Ох, Элли. Это просто кошмар какой-то. Ты идешь по стопам Зои. Она тоже не желала никого слушать и теперь оказалась в больнице.

– Почему? Что с ней случилось?

– Ты же прекрасно знаешь, что у нее анорексия.

– Но ведь это не болезнь.

– Еще какая болезнь. Зоя довела себя до того, что ее пришлось срочно госпитализировать. Перед самым Рождеством у нее случился сердечный приступ и она чуть не умерла.

Мне становится страшно. Сначала я даже ушам своим не верю. Я узнаю у миссис Хендерсон, в какую больницу поместили Зою, и после школы звоню Анне предупредить, что собираюсь навестить больную подругу и поэтому вернусь домой поздно.

Я терпеть не могу больницы. Мое сердце бешено колотится, как только я выхожу из автобуса на нужной остановке и вижу старое здание из красного кирпича с башенкой, каминными трубами и множеством пристроек, словно пародия на сказочный замок. Обычно людей раздражает больничный запах, но лично меня раздражают больничные цвета. В вестибюлях у них стоят отвратительные ярко-оранжевые пластиковые стулья. Помню, я просидела на таком несколько часов кряду с пакетиком фруктовой жвачки и ревела по маме. К которой меня не пускали. Потому что она умирала.

В общепринятом понимании оранжевый – цвет радости и веселья. Но меня он всегда приводит в уныние. Мне и теперь хочется заплакать, хоть это и глупо, потому что моя мама умерла много лет назад. А Зое умирать еще рано. По крайней мере, я искренне в это верю. Я не слишком хорошо ее знаю, ведь мы никогда с ней близко не дружили, не то что с Магдой и Надин. Но мне кажется, что именно с Зоей я отождествляю себя больше всего. И может быть, поэтому боюсь, что тоже могу умереть. Бред какой-то. Я же не настолько худющая. Еще вполне себе в теле.

У меня уходит уйма времени на то, чтобы разыскать Зою. Сначала мне говорят, что она лежит в отделении Скайларк, но когда я прихожу туда и на цыпочках обхожу койки с бледными лежачими пациентами, то нигде ее не нахожу. Мне попадается одна-единственная пустая кровать, и при мысли о том, что Зоя действительно могла умереть, меня охватывает ужас. В конце концов я нахожу медсестру и узнаю от нее, что сердце у Зои стабилизировалось и ее перевели в другое отделение – в корпус Найтингейл, через дорогу.

Я много раз слышала про Найтингейл. Это психиатрическая лечебница. Если в школе кто-то из девчонок позволял себе особо рисковые выходки и чудил без меры, про них говорили, что по ним Найтингейл плачет. Это наша местная психушка. Однажды мы проезжали на машине мимо больницы, и я увидела, как по улице, выпучив глаза, бежит какая-то грузная женщина в одной ночнушке и войлочных тапочках, и папа тогда сказал, что она, наверное, сбежала из Найтингейла.

До сих пор помню ее потное красное лицо и струйку слюны, свисавшую с подбородка. С какой стати они упрятали Зою к психам? Она же нормальная!

Мне страшно заходить в здание Найтингейла. Я даже не уверена, пустят ли меня. Вдруг посетителям туда нельзя.

Заставляю себя пойти и проверить. В окно вижу, как по коридорам ходят люди. В ночных рубашках никого, все одетые. На буйнопомешанных вроде не похожи. Может, это не пациенты, а персонал или посетители? А может, Найтингейл больше не психиатрическая лечебница? Входная дверь не заперта, и на ней нет решеток, так что я беспрепятственно захожу в вестибюль.

Прямо перед собой вижу прислонившегося к стене мужчину. Увидев меня, он закрывает лицо ладонями и что-то бормочет сквозь пальцы. А вот мимо проносится женщина, на ходу отчаянно кусая кисть руки. О боже. Я действительно попала в психлечебницу.

Оглядываюсь по сторонам, ожидая увидеть толпы пучеглазых безумцев, скачущих по коридорам в смирительных рубашках, но люди здесь скорее тихие, чем буйные, и, в общем-то, безобидные. Я осторожно прохожу вперед по коридору до сестринского поста.

– Чем могу помочь? – спрашивает меня женщина в футболке и джинсах.

Я не вполне понимаю, кто передо мной – местная пациентка или медсестра без униформы, – поэтому еле слышно бормочу, что ищу Зою.

– Ах да. Она на верхнем этаже, в крайней палате. Правда, не уверена, что она тебе обрадуется. Пока к ней пускают только членов семьи.

– А я как раз ее сестра, – не моргнув глазом, вру я и сама поражаюсь собственной наглости.

– Ну, в таком случае можешь пройти, – неуверенно пожимает плечами она. – Четырнадцать тебе уже исполнилось?

– О, разумеется, – снова вру я и устремляюсь вверх по лестнице, чтобы она не успела меня остановить.

Добравшись до верхнего этажа, я понимаю, почему Зою поместили именно сюда. Здесь словно иная планета, населенная новой девичьей расой. Неестественно худые девушки в мешковатых трениках смотрят телевизор, неистово пляшут под поп-музыку, делают зарядку, листают журналы, кутаются в толстые вязаные свитера, тихо всхлипывают по углам. Они похожи друг на друга не только костлявыми телами. У них у всех одинаковый отсутствующий взгляд, словно устремленный куда-то внутрь себя. Даже разговаривая друг с другом, они продолжают выглядеть как зомби. Как если бы на них наложили одно и то же заклятие.

На короткое время я и сама подпадаю под эти чары. Я с завистью разглядываю их высокие скулы, хрупкие запястья, острые коленки – и чувствую себя непомерно раздувшейся и жирной на их фоне. Но вот мимо меня пружинистой походкой проходит медсестра с тележкой – молодая, жизнерадостная девушка с копной густых коротко стриженных волос и округлыми бедрами. Нельзя сказать, чтобы она была худой или толстой. Она просто абсолютно нормальная, здоровая женщина. Я перевожу взгляд с нее на окружающих меня анорексичных пациенток.

И неожиданно для себя вижу их в истинном свете. Замечаю их тонкие безжизненные волосы, бледную прыщавую кожу, впалые щеки, костлявые ноги, вогнутые бедра, уродливые острые локти, дерганую походку. Теперь я отчетливо понимаю, насколько тяжело они все больны.

– Ты кого-то ищешь? – спрашивает меня медсестра.

– Да, Зою. Я ее м-м-м… родственница.

– Она в следующей палате, – с улыбкой отвечает медсестра. – Сейчас она не слишком-то разговорчива и почти ни с кем не общается, но, может быть, ты сумеешь настроить ее на нужный лад. Она в последнем отсеке.

Я в нерешительности приближаюсь к задернутой шторке отсека. Не могу же я постучать в занавеску. Вместо этого я тихонько покашливаю и зову:

– Эй, Зоя.

Тишина.

– Зоя, – зову я чуть громче.

Слегка отодвигаю шторку. Зоя лежит на кровати, по-детски свернувшись калачиком и уткнувшись носом в грудь. Острые позвонки на ее изогнутой спине выпирают так, что мне становится страшно. Она еще больше похудела и теперь выглядит такой маленькой, тщедушной и жалкой, что моя робость мигом проходит.

– Привет, Зоя, – говорю я и присаживаюсь на краешек кровати.

Она испуганно озирается. Увидев меня, хмурится.

– Зачем пришла? – огрызается она в ответ.

– Я… просто зашла тебя проведать, – бормочу я, обескураженная ее враждебностью.

– Как ты узнала, что меня сюда упекли?

– Миссис Хендерсон сказала.

– А, старая карга? Всем небось растрезвонила, что я в психушке.

– Нет, что ты! Она одной мне рассказала – потому что мы подруги.

– С чего ты взяла? Никакие мы не подруги. Послушай, я никого не хочу видеть, тем более сейчас. Я ужасно выгляжу. Они насильно пичкают меня едой. Я дико растолстела. Превратилась в жирную корову. – Она оттягивает двумя пальцами кожу впалого живота.

– Зоя, что ты такое несешь? Ты очень худая, правда!

– Но не такая худая, как раньше.

– Ты еще больше похудела. Поэтому здесь и оказалась. Зоя, ты же чуть не умерла! У тебя был сердечный приступ!

– Это оттого, что я приняла чересчур много слабительного. Но теперь-то я поправилась. Со мной все прекрасно, вернее, было бы прекрасно, если бы они меня отсюда выпустили. А они этого не сделают, пока я не буду весить столько, сколько им нужно. Бред какой-то, они хотят раздуть меня до размеров слона.

– Они хотят тебя вылечить.

– Хорошо тебе говорить. Сама-то вон какая худая. Везет тебе. Никто не запихивает в тебя ложками картофельное пюре и не вливает стаканами молоко.

– Брось, по сравнению с тобой я просто огромная. Как, собственно, и все остальные. Зоя, ты видишь себя в искаженном свете. Посмотри на себя. – Я беру ее тоненькую ручку, боясь оставить своими пальцами синяки на ее прозрачной коже. – Одни кости остались. Ты же умрешь от истощения.

– Ну и пусть. И так жить не хочется. Какой смысл, если все против меня. Родители либо орут, либо рыдают, потому что ничего не понимают, а медсестры шпионят за мной, чтобы я не прятала еду, и даже воду мне отмеряют, потому что я, видите ли, слишком напиваюсь перед взвешиванием. Что за жизнь, если медсестры даже в туалет за мной по пятам ходят и подслушивают там под дверью?

– Почему ты не ешь, хотя бы понемногу? Тогда они бы тебя отсюда выпустили и ты вернулась бы в школу. Кстати, у нас просто обалденный новый учитель по ИЗО, мистер Виндзор – молодой, симпатичный и так интересно рассказывает про живопись. По правде говоря, на первом уроке я перед ним опозорилась, кошмар какой-то…

Но Зоя меня не слушает. Ее не интересует ни новый учитель, ни живопись, ни я. Она не может думать ни о чем, кроме своей голодовки.

Она опять сворачивается калачиком и закрывает глаза.

– Хочешь, чтобы я ушла, Зоя?

Она молча кивает.

Я вытягиваю руку и провожу по ее почти бесплотному бедру. От моего прикосновения она вздрагивает.

– Пока, Зоя. Я загляну к тебе еще, если не возражаешь, – говорю я, тихонько ее поглаживая.

Из-под ее опущенных век бегут слезы.

Я сама чуть не плачу, пока спускаюсь по лестнице. Медсестра смотрит на меня с сочувствием:

– Она тебе нагрубила? Не принимай близко к сердцу. Бедняжка Зоя считает, что мы все против нее сговорились.

– Она поправится?

– Надеюсь, – вздыхает медсестра. – Хотя кто знает. Мы возвращаем девочек к нормальному весу, проводим с ними групповую терапию и индивидуальные консультации, но многое зависит прежде всего от них самих. Одни выздоравливают полностью, другие только на время, а потом снова катятся вниз… А есть и такие кто…

– …умирает?

– К сожалению, после определенной стадии это неизбежно. Организм сжигает все запасы жира и принимается за мускулы. Девочки понимают, что делают, но остановиться уже не могут.

Зато могу остановиться я. Пусть мне не удалось убедить Зою, но я могу убедить себя в том, что не хочу стать похожей на нее.

Я по-прежнему кажусь себе толстой, даже несмотря на то, что потеряла кучу килограммов. И мне бы очень хотелось стать когда-нибудь по-настоящему худой. Но я не хочу заболеть. И не хочу умереть с голоду.

Я иду домой. Анна готова завалить меня вопросами, но я даю ей понять, что не желаю ничего обсуждать. На ужин она приготовила салат.

– Фу, гадость, – морщится Цыпа. – Хочу жареной картошки.

– Можешь взять к салату чипсов, – говорит Анна.

Хоть Анна и не упоминает об этом, но, судя по набору ингредиентов, этот салат она приготовила специально ради меня: мягкий сыр, ягоды клубники, авокадо, руккола и красная капуста. Анна смотрит на меня выжидающе. Я закусываю губу. Автоматически подсчитываю в голове калории, особенно те, что в авокадо. Стискиваю руками виски, чтобы остановить цепочку безумных мыслей. Гляжу на тарелку аккуратно нарезанных полезных овощей, так старательно уложенных Анной кругами вокруг соусника с белоснежным мягким сыром.

– Как все красиво, Анна, – говорю я. – Спасибо тебе огромное.

И я принимаюсь есть. Кусаю. Жую. Глотаю. Цыпа что-то болтает, но Анна с отцом сидят молча и смотрят на меня чуть ли не затаив дыхание.

– Не бойтесь, – говорю я. – Я больше не собираюсь прятать куски по карманам, сплевывать в носовой платок и засовывать в рот два пальца.

– Ну слава богу, – выдыхает отец. – Ох, Элли, даже не верится, что ты по-настоящему ешь!

– Я тоже ем! – пищит Цыпа. – Я всегда ем, только никто меня за это не хвалит. У нас теперь что, каждый день будет на ужин Эллин салат?

– Естественно, каждый, – говорю я и подмигиваю Анне, показывая, что шучу.

Отец заметно нервничает и подозрительно на меня смотрит, когда после ужина я иду к себе наверх.

– Куда это ты намылилась?

– Делать уроки, пап. Честно.

Я говорю чистую правду. Хотя французский решаю не делать, а математику собираюсь наутро списать у Магды. Отложив все дела, весь вечер я тружусь над домашним заданием по ИЗО и пытаюсь нарисовать собственный портрет.

Я рисую с полдюжины автопортретов, один хуже другого. Смотрю на себя в зеркало и по-прежнему вижу в нем толстую кучерявую девчонку. На бумаге она выходит еще толще, и вид у нее до того хмурый, что она того и гляди разревется.

Раздается стук в дверь. Входит Анна.

– Что поделываешь? – спрашивает она. – Я только что уложила Цыпу, и мы с отцом собираемся попить кофе. Хочешь чашечку?

– Давай.

Я поворачиваюсь обратно к столу и тяжко вздыхаю.

– Что случилось, Элли? О, как красиво!

– Да ну, ерунда сплошная. Уродство.

– Ты изобразила себя гораздо толще, чем есть на самом деле, и гораздо печальнее.

– Еще бы. Я сущая бездарность, – говорю я и разом комкаю все листы.

– Зачем? Они же замечательные. Сходи покажи отцу.

– Ни за что. Лучше завтра попробую заново, – вздыхаю я, потирая глаза. – Что-то я устала.

– И я.

– Спасибо, Анна, ты такая хорошая.

Не очень-то выразительная благодарность. «Хороший» – слишком общее слово, и учительница по английскому всегда подчеркивает его красным, когда я употребляю его в сочинениях. Но Анна сияет так, словно я пропела ей хвалебную оду.

Она очень хорошая. Я никогда не полюблю ее так, как свою родную маму, но раз уж родной мамы больше нет, то Анна самая лучшая ей замена.

Я спускаюсь вниз пить кофе. И даже съедаю одну печенюшку, из тех, что испекла Анна. Я смакую каждый кусочек и очень боюсь, что захочу еще, а потом еще и не остановлюсь до тех пор, пока не опустошу все блюдо.

Нет. Я не буду объедаться. И не буду морить себя голодом. Я не хочу закончить, как все эти девушки в лечебнице. Я буду есть что хочу и когда хочу. Я могу. И я буду.

Впервые за последние несколько недель я сплю крепким сном и просыпаюсь в приподнятом настроении, чувствуя необыкновенный прилив сил. Хочу сходить поплавать, но не могу, потому что боюсь встретить в бассейне Мика с его придурочными дружками.

Ну уж нет. Я могу. И я не позволю каким-то кретинам помешать мне делать то, что я хочу.

Я надеваю под школьную форму купальник и кладу в сумку полотенце. Анна на кухне намазывает маслом хлебные лепешки.

– Я не буду завтракать, – говорю я.

– Почему? – в ужасе замирает Анна.

– Потому что собираюсь пойти поплавать. Я возьму лепешку с собой и съем после бассейна, ладно?

– Ладно, – соглашается Анна.

Вполне возможно, что она мне не верит. Я и сама-то не до конца себе верю. Я бодро шагаю к бассейну, но по мере приближения чувствую, как у меня начинает сосать под ложечкой от страха. А что, если Мик со своими приятелями уже там? Даже не представляю, что они со мной сделают и как будут обзывать. Потому что в тот раз я по-настоящему сильно ему врезала. В бассейне всегда дежурят спасатели, так что вряд ли они вздумают меня топить, но наговорить могут всякого.

Если уж они Магду обзывали, то для меня придумают особо изощренные ругательства. Меня передергивает. Я с ума сошла. Как я могу пойти туда?

Могу, могу, могу.

Я покупаю билет, иду в раздевалку. Снимаю одежду. Долго вожусь с новым купальником, как следует растягиваю его по всей попе и расправляю на груди. Все еще чувствую себя толстой, хотя такой худой, как сейчас, я еще никогда не была. Ощупываю свою фигуру в темноте кабинки. Вспоминаю Зою с ее навязчивой идеей о собственной полноте, при том что теперь она весит не больше тридцати килограммов.

– Я не толстая, – шепчу я себе. – Мне только так кажется, но на самом деле – нет, а будь даже и так, то кому какое дело, не помирать же теперь из-за этого. Сейчас я выйду из кабинки и пойду в бассейн. Какая разница, будут надо мной смеяться или нет. Пусть дружки Мика обзывают меня последними словами, я не буду обращать внимания.

Высоко подняв голову, я решительным шагом я выхожу из раздевалки. По дороге спотыкаюсь о чьи-то шлепки и едва не лечу носом вниз, отчего вся моя уверенность мигом улетучивается. Я поспешно ныряю в воду и быстро плыву, чтобы никто на меня не пялился. Без очков я плохо вижу, что творится вокруг. Интересно, здесь ли приятели Мика? Постепенно я вхожу в ритм и гребу туда-сюда, забыв обо всем. Так приятно выбрасывать вперед руки, работать ногами и скользить по воде.

В противоположном конце бассейна хохочут какие-то парни. Не знаю, они это или нет, и понятия не имею, над кем они смеются. Вполне возможно, что надо мной. Я продолжаю плавать из конца в конец дорожки, но никто не пристает ко мне, не топит и не тянет за купальник. Никто ко мне даже не приближается. Наверное, это другие парни. Кажется, пронесло.

Но я не хочу слишком испытывать судьбу. Вылезаю из бассейна и спешу в душ, ощущая, как по телу разливается приятная усталость. Я насвистываю, пока вытираюсь и одеваюсь. В кармане пиджака нащупываю завернутую лепешку с начинкой, которую приготовила Анна. Достаю ее и с аппетитом съедаю, пока сушу волосы.

Теперь хочется пить. У меня как раз есть с собой деньги. Я могла бы выпить чашечку горячего шоколада в кафетерии. Те парни еще резвятся в бассейне и не скоро вылезут.

О боже, горячий шоколад! При мысли о нем у меня текут слюнки.

Я спускаюсь в кафетерий и заказываю чашку шоколада со сливками. От его приторного запаха кружится голова. Подцепляю ложечкой пенистые сливки с поверхности и смакую на языке. Потом делаю большой глоток теплого тягучего шоколада. Какой же он вкусный, самый прекрасный в мире напиток. Я допиваю все до последней капли и поднимаюсь, чтобы уйти. Подхожу к выходу из кафетерия – и у самых дверей нос к носу сталкиваюсь с Миком.

Ой, мамочки, помогите! Надо сматывать удочки! Я бросаюсь вперед, он слегка пригибается и вжимает голову в плечи.

Ого! А ведь он подумал, что я ему снова врежу!

– Смотри, куда прешь, – хрипло бормочет он, на всякий случай держась от меня подальше.

– Сам смотри, – отвечаю я.

Он оглядывается по сторонам в поисках своих дружков. Напрасно. Никого из них нет поблизости. Мы вдвоем. И я вижу, что он меня боится! По-настоящему боится!

Я победно ухмыляюсь и выхожу из кафетерия. Мне хочется петь, танцевать, скакать и резвиться. Моя взяла! Я не позволила ему себя запугать. Я сама его запугала.

Я чувствую себя в-с-е-м-о-г-у-щ-е-й.

Именно такой я и хочу изобразить себя на автопортрете. В седьмой версии я использую темную пастель и работаю широкими мазками. Рисую задорные мелкие кудряшки, высоко поднятую грудь, плотно сжатые кулаки и широко расставленные ноги. Я работаю над портретом несколько часов подряд, придаю четкости одним линиям и смягчаю другие. Когда я наконец заканчиваю, у меня режет в глазах от усталости и рука отваливается, но на этот раз я довольна результатом.

Это моя лучшая работа.

Надеюсь, мистер Виндзор ее оценит. Даже если он не оценит, мне она все равно нравится. А это самое главное. По крайней мере, я себе так говорю. И тем не менее перед уроком ИЗО у меня трясутся поджилки.

Он начинает с того, что рисует нам собственный автопортрет – берет черный фломастер и в несколько штрихов заканчивает набросок. Мы дружно смеемся, видя, что у него получилось. Он изобразил картонный манекен красавца-мужчины в черном, который держит перед собой на манер щита робкий мальчуган с перекошенным от страха лицом и дрожащими коленками.

Потом он просит показать ему наши работы. Магда первая поднимает руку и размахивает своим портретом прямо у него перед носом. Она срисовала черно-белую фигуристую Бетти Буп[7] и добавила ей свое лицо, увенчанное яркой копной.

– А что, мне нравится, – говорит мистер Виндзор. – Особенно шевелюра. Но нужно еще немного поработать над цветом. Дай-ка мне краски.

Он берет баночку с алой гуашью и макает в нее кисть.

– Не возражаешь, Магда? – спрашивает он.

– Валяйте!

Он делает несколько умелых мазков кончиком кисти, и Магдина шевелюра на портрете вмиг приобретает объем и играет новыми огненными оттенками.

– Ух ты! А как насчет такой же помады и маникюра? – интересуется Магда.

Мистер Виндзор выполняет все ее пожелания. И даже добавляет маленьких алых сердечек на платье. Потом он разбавляет алую краску до состояния бледно-розовой и учит нас, как придавать коже естественный оттенок.

– А теперь представим, что Магда услышала комплимент и слегка покраснела, – говорит он, нанося чуть побольше розовой краски ей на щеки.

Магдины щеки и впрямь пылают от счастья, когда он возвращает ей портрет.

– Кто следующий? – спрашивает мистер Виндзор.

Класс гудит. Портреты взметаются вверх один за другим, как флаги. Мистер Виндзор выбирает наугад.

Не мой.

Не мой.

Не мой.

Наконец очередь доходит до Надин. Она изобразила себя очень худой и высокой, настоящей готической королевой.

– У тебя очень изящные линии, Надин, почти как у Обри Бёрдсли[8], – говорит он. – Думаю, что тебя мы раскрашивать не станем. Тебе очень идет быть в черно-белом цвете. А, вспомнил! Это ведь у тебя была татуировка на первом занятии? Может, добавим ее и сюда?

– Давайте!

Мистер Виндзор берет черный фломастер и рисует у изображенной на портрете Надин замысловатую татуировку на всю руку. А потом серебряной ручкой пририсовывает на носу блестящую серьгу-гвоздик, а еще добавляет такие же гвоздики на ухо от верха до самой мочки.

– То что надо! – радуется Надин, которая на протяжении многих месяцев не может выпросить у мамы разрешение на пирсинг.

Урок подходит к концу. Меня он наверняка пропустит.

Я изо всех сил тяну вверх свой портрет, но учитель смотрит в другую сторону и собирается выбрать кого-то другого.

– Выберите Элли! – говорит Магда.

– Да, точно, у Элли классный портрет, – поддакивает Надин.

– Где же ваша Элли? – спрашивает мистер Виндзор.

– Здесь, – еле слышно отзываюсь я.

Он смотрит сначала на меня, потом на мой портрет. Пристально изучает рисунок, пока я с замиранием сердца жду его вердикта.

– Потрясающе, – наконец говорит он. – Ты единственная, кто уловил мою мысль на прошлом уроке. И сделала великолепный рисунок.

– Вы что-нибудь добавите к нему, мистер Виндзор? – спрашивает Магда.

– Здесь я ничего не буду добавлять, – отвечает он. – Этот портрет совершенен сам по себе. Только посмотрите, какая в нем сила. Ты настоящая художница, Элли.

Его слова отдаются у меня в ушах райским звоном. Но тут раздается звон вполне земной – дребезжит школьный звонок, и все срываются со своих мест.

– Можно тебя на минутку, Элли? – говорит мистер Виндзор.

Магда с Надин удивленно переглядываются и пихают друг дружку локтями.

– Ну вот, нашел себе любимицу, – шепчет Надин.

– Жаль, что это не я, – хихикает Магда.

– Ведите себя прилично, – говорю я с улыбкой.

Мои подруги направляются к выходу, а я подхожу к столу мистера Виндзора.

– Можно мне забрать твой портрет, Элли? Я бы хотел повесить его на стену, если ты не против.

– Конечно, берите.

– Это ведь ты все здесь расписала?

– Да, вместе с Зоей.

– Она твоя одноклассница? Может быть, вам будет интересно взяться за еще один проект?

– Зоя не в моем классе. Она старше. Только она сейчас… в больнице.

– А-а, та самая девушка с анорексией? Слышал, о ней говорили в учительской.

– Да.

– Как жаль. Судя по рассказам, она тоже была очень талантлива. Не понимаю, зачем только девчонки так себя морят.

– Да они и сами не понимают, – вздыхаю я.

– Что ж, будем надеяться, что она поправится, – говорит мистер Виндзор.

Я киваю, всей душой желая и молясь, чтобы несчастная Зоя поскорее выздоровела.

– Как бы то ни было, Элли, можешь заходить ко мне в любое время. И подруг своих приводи, если захотят. Ты умеешь рисовать масляными красками? Нет? Что ж, думаю, тебе понравится. Когда-нибудь я тебя научу, договорились?

– Договорились! – отвечаю я.

Меня переполняют эмоции. Я чувствую себя совершенно иной – необыкновенно талантливой и всемогущей. Одним прыжком я выскакиваю из класса, чтобы поскорее догнать Магду с Надин и пойти с ними обедать.