Читать онлайн История общественной мысли в России бесплатно

История общественной мысли в России

Введение

Основой курса лекций по истории общественной мысли в России является, в первую очередь, история развития исторического мышления. Отечественная традиция размышления о прошлом претерпевала изменения вместе с развитием древнерусской, а затем русской культуры и, конечно, появлением научного знания. Русское историческое мышление на протяжении столетий было зависимо от общих, но нередко и отличных для европейских народов традиций памяти и форм как научного, так и ненаучного мышления.

В лекциях мы применяем широкий контекстуальный подход к рассмотрению общественной мысли в России, соотнося ее (с XX в. массовое сознание) с современным ей научным знанием. Авторы обратили внимание на недостаточно освещенные в нашей исторической литературе вопросы о влиянии текста Библии на сознание древнерусского летописца, о жизни некоторых исторических конструкций киевского «Синопсиса» в русской литературе и общественном сознании XVIII–XX вв., о возникновении двух типов историописания: социально ориентированного и научного (на примере исторических текстов М.В. Ломоносова и Г.Ф. Миллера), о политике памяти, которую пыталась провести посредством своего сочинения Екатерина II. Кроме того, мы сосредоточиваем внимание на феноменах интеллектуальных практик, связанных с восприятием времени, конструированием в сознании россиян отношения к «справедливым» и «несправедливым» войнам в прошлом, появлением евроцентризма и ориентализма. В отдельных темах предлагается рассмотрение сложного процесса перехода от традиционного восточного восприятия прошлого (на примере Северного Кавказа) к европейской модели линейной истории, восприятие и написание истории непрофессиональным историописателем (выпускником гимназии), а также соотношения научного исторического знания, общественного сознания и осуществления политики памяти политическими элитами.

Говоря об общественном сознании XVIII – начала XX вв. мы придаем большее значение источникам, отразившим человеческую субъективность: воспоминания, публикации в периодической печати, выпускные сочинения гимназистов и т. д. Такие источники наполнены информацией, несущей культурно-историческую специфику своего времени, а также представления, характерные для определенной социальной группы или общества в целом. В указанных исторических источниках отражены важные для современного исследователя убеждения и предпочтения, иерархия ценностей их авторов. Конечно, их использование предполагает активную позицию исследователя. Внимательное чтение, например, материалов периодики или сочинений гимназистов (являющихся продуктами человеческого интеллекта того или иного периода), позволило нам вычленить категории мышления, способы постижения окружающего социального мира и его презентацию людьми, не принадлежавшими к науке. Однако следует помнить, что мышление авторов, конструировавших культурно-исторические образы, формировалось наукой, образованием, мировоззренческими установками, господствовавшими в их современности.

Изучаемые черты общественного и исторического мышления прошлого были составной частью интеллектуальной сферы людей, которые объясняли/постигали прошлое и настоящее в свете определенных понятий и метафор, данных им культурой, в границах которой им суждено существовать и мыслить. Они старались быть современными, как им казалось, давали читателю логичные описания и объяснения, но не придавали значения тому, чему придает значение наша культура. Поэтому, выстраивая дистанцию между нашей культурой и культурой познаваемого прошлого, мы должны учитывать ее формы, идеологию и мыслительные способности людей того времени. На наш взгляд, затрагиваемые в учебном пособии темы важны для современного образованного человека, так как обращение к интеллектуальной культуре прошлого в какой-то степени позволяет нашей культуре понять свои собственные качества.

Лекция № 1

Факторы самобытности русской истории

План

1. Основные точки зрения на проблему особенностей русской истории.

2. Влияние на русскую историю различных факторов:

– природно-климатического,

– геополитического,

– религиозного,

– социальной организации.

Ключевые слова: российская государственность, «История России с древнейших времен», православие, общинные традиции.

1. Основные точки зрения на проблему особенностей русской истории

  • Умом Россию не понять,
  • Аршином общим не измерить:
  • У ней особенная стать —
  • В Россию можно только верить.
Ф.И. Тютчев

В отечественной и мировой историографии существуют три основные точки зрения на проблему особенностей (специфики) русской истории. Суть первой основана на концепции однолинейности мировой истории. Ее сторонники считают, что все страны и народы, в том числе и Россия и русская нация, проходят в своей эволюции одни и те же общие для всех стадии, движутся по одному общему для всех пути. Те или иные особенности российской истории трактуются представителями этой школы как проявления отсталости. Эта точка зрения характерна, в первую очередь, для исторической публицистики западнического, в том числе догматизированного марксистского направления.

Историки – профессионалы, придерживающиеся той же исходной методологической посылки (об однолинейности мировой истории), как правило, избегают использовать применительно к России понятие «отсталость», предпочитая другой термин – «задержка» движения русской истории; соответственно центр исследований переносится ими на выявление причин, замедливших ход исторической эволюции России. В наиболее яркой форме эта точка зрения представлена в трудах выдающегося русского историка Сергея Михайловича Соловьева, который отмечал:

«Два живых существа начали движение вместе по одной дороге при равных условиях, и одно очутилось назади, отстало: первая мысль здесь, что, при равенстве внешних условий, различие необходимо заключается во внутренних условиях, в том, что отставший слабее того, кто ушел вперед. Но движение народов по историческому пути нельзя сравнивать вообще с беганьем детей взапуски или конскими бегами, к которым прилагается слово: отстать. В историческом движении может быть совершенно другое: здесь внутренние силы, средства могут быть равные или даже их может быть больше у того, кто движется медленнее, но внешние условия разные, и они то заставляют двигаться медленнее, задерживают, и потому надобно внимательно отличать отсталость, происходящую от внутренней слабости при равенстве внешних условий, и задержку, происходящую от различия, неблагоприятности внешних условий при равенстве внутренних. В данном случае мы должны именно употреблять второе выражение, ибо русский народ как народ славянский принадлежит к тому же великому арийскому племени, племени – любимцу истории, как и другие европейские народы, древние и новые, и подобно им имеет наследственную способность к сильному историческому развитию; одинаково у него с новыми европейскими народами и другое могущественное внутреннее условие, определяющее его духовный образ – христианство. Следовательно, внутренние условия и средства равны, и внутренней слабости и потому отсталости мы предполагать не можем; но когда обратимся к условиям внешним, то видим чрезвычайную разницу, бросающуюся в глаза неблагоприятность условий на нашей стороне, что вполне объясняет задержку развития». (Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984. С. 16–19).

Суть второй точки зрения – в концепции многолинейности исторического развития. Ее сторонники полагают, что история человечества состоит из историй целого ряда самобытных цивилизаций, каждая из которых преимущественно развивает (развивала) какую-либо одну (или специфическое сочетание нескольких) сторону человеческой природы, эволюционирует по своему собственному пути; к одной из таких цивилизаций относится русская (славянская) цивилизация. Из отечественных исследователей данный подход в наиболее всесторонней форме обоснован поздним славянофилом Николаем Яковлевичем Данилевским. Суть его концепции заключается в следующем:

«Прогресс состоит не в том, чтобы всем идти в одном направлении, а в том, чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях»; в истории выделяется несколько культурно-исторических типов, каждый из которых «развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни, в которые они были поставлены, и этим вносил свой вклад в общую сокровищницу»; историческое развитие определяется рядом законов.

«Закон 1. Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собою, – для того чтобы сродство их ощущалось непосредственно, без глубоких филологических изысканий, – составляет самобытный культурно-исторический тип…

Закон 2. Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы все народы, к нему принадлежащие, пользовались политической независимостью.

Закон 3. Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций.

Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, – когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию, или политическую систему государств.

Закон 5. Ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения – относительно короток и истощает раз навсегда их жизненную силу».

(Данилевский Н.Я. Россия и Европа.

М., 1991. С. 87, 88,91–92)

Данилевский среди прочих выделил и славянский культурно-исторический тип, черты которого, по его мнению, в наиболее яркой форме проявились в русском народе, дал описание славянского культурно-исторического типа.

Третья концепция пытается примирить оба названных подхода. К представителям этого направления принадлежал видный русский историк и общественный деятель Павел Николаевич Милюков. По его мнению, в историческом результате различаются три главные группы производящих его условий:

«Первое условие заключается во внутренней тенденции, внутреннем законе развития, присущем всякому обществу и для всякого общества одинаковом. Второе условие заключается в особенностях той материальной среды, обстановки, среди которой данному обществу суждено развиваться. Наконец, третье условие состоит во влиянии отдельной человеческой личности на ход исторического процесса. Первое условие сообщает различным историческим процессам характер сходства в основном ходе развития; второе условие предает им характер разнообразия; третье, наиболее ограниченное в своем действии, вносит в исторические явления характер случайности». Внутренний ход развития России «видоизменился под могущественным влиянием второго условия, исторической обстановки. Если бы можно было предположить, что это условие произвело только задерживающее влияние, что оно остановило рост России на одной из ранних ступеней жизни, тогда мы имели бы еще право сравнивать состояние России с состоянием Европы, как два различные возраста. Но нет, историческая жизнь России не остановилась; она шла своим ходом, может быть, более медленным, но непрерывным, и, следовательно, пережила известные моменты развития – пережитые и Европой – по-своему… Итак, не следует ли вернуться к теории националистов? Ничуть не бывало. Если историческая обстановка, видоизменяющая историческое развитие, есть могущественный фактор в историческом процессе, то не менее основным и могущественным фактором надо считать внутреннее развитие общества – во всяком обществе одинаковое. Условия исторической жизни задержали развитие численности русского населения; но дальнейший процесс по необходимости будет заключаться в размножении и увеличении плотности населения. Условия обстановки задержали экономическую эволюцию на низших ступенях, но дальнейший ход ее у нас, как везде, пойдет одинаковым порядком, в направлении большей интенсивности, большей дифференциации и большего обобществления труда. Исторические условия создали насильственное сплочение сословий и одностороннее развитие государственности; но дальнейшее развитие экономической жизни уже привело отчасти к ослаблению государственной опеки, к раскрепощению сословий, к зачаткам общественной самостоятельности и самодеятельности… Таким образом, во всех этих областях жизни историческое развитие совершается у нас в том же направлении, как совершалось и везде в Европе. Это не значит, что оно приведет, в частности, к совершенно тождественным результатам, но тождественности мы не встретим и между отдельными государствами Запада, – каждое из них представляет настолько глубокие различия и своеобразия, что само подведение их под одну общую рубрику ’’западных государств” может иметь только весьма условное и относительное значение». (Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1993. С. 28–29).

Итак, представители трех подходов по-разному трактуют проблему особенностей русской истории. Тем не менее все они признают воздействие на ее ход неких мощных факторов (причин, условий), под влиянием которых история России значительно отличается от истории западных обществ.

Что это за факторы? В отечественной и зарубежной историографии обычно выделяют их четыре:

1) природно-климатический;

2) геополитический;

3) конфессиональный (религиозный);

4) социальной организации.

Рассмотрим их по порядку.

2. Влияние на русскую историю природно-климатического фактора

Из века в век наша забота была не о том, как лучше устроиться или как легче прожить; но лишь о том, чтобы вообще как-нибудь прожить, продержаться, выйти из очередной беды, одолеть очередную опасность…

И.А. Ильин. О путях России

Влияние природно-климатического фактора на специфику русской истории отмечали практически все исследователи своеобразия русского исторического процесса (см., например: Соловьев С.М. Указ. соч. Чтение второе. Он же. История России с древнейших времен. Т. I. Гл. I; Ключевский В.О. Курс русской истории. Лекция IV. Пайпс Р. Россия при старом режиме. Гл. I и др.).

Одним из последних остановился на этой проблеме Л.В. Милов, использовавший при ее решении, пожалуй, наиболее солидную фактическую основу. По его мнению, в центральной России, составившей историческое ядро Русского государства (после его перемещения из Киева в Северо-Восточную Русь), «при всех колебаниях в климате, цикл сельскохозяйственных работ был необычайно коротким, занимая всего 125–130 рабочих дней (примерно с середины апреля до середины сентября по старому стилю). В течение по крайней мере четырех столетий русский крестьянин находился в ситуации, когда худородные почвы требовали тщательной обработки, а времени на нее у него просто не хватало, как и на заготовку кормов для скота… Находясь в столь жестком цейтноте, пользуясь довольно примитивными орудиями, крестьянин мог лишь с минимальной интенсивностью обработать свою пашню, и его жизнь чаще всего напрямую зависела только от плодородия почвы и капризов погоды.

Реально же при данном бюджете рабочего времени качество его земледелия было таким, что он не всегда мог вернуть в урожае даже семена… Практически это означало для крестьянина неизбежность труда буквально без сна и отдыха, труда днем и ночью, с использованием всех резервов семьи (труда детей и стариков, на мужских работах женщин и т. д.). Крестьянину на западе Европы ни в средневековье, ни в новом времени такого напряжения сил не требовалось, ибо сезон работ был там гораздо дольше. Перерыв в полевых работах в некоторых странах был до удивления коротким (декабрь – январь). Конечно, это обеспечивало более благоприятный ритм труда, да и пашня могла обрабатываться гораздо тщательнее (4–6 раз). В этом заключается фундаментальное различие между Россией и Западом, прослеживаемое на протяжении столетий».

Неблагоприятные условия ведения сельского хозяйства, считает Милов, оказали прямое воздействие на тип русской государственности. При относительно низком объеме совокупного продукта господствующий класс создавал «…жесткие рычаги государственного механизма, направленные на изъятие той доли совокупного прибавочного продукта, которая шла на потребности самого государства, господствующего класса, общества в целом. Именно отсюда идет многовековая традиция деспотической власти российского самодержца, отсюда идут, в конечном счете, и истоки режима крепостного права в России…»

Низкая урожайность, жесткая зависимость результатов труда от капризов погоды обусловили чрезвычайную устойчивость в России общинных институтов, являющихся определенным социальным гарантом выживаемости основной массы населения. «Многовековой опыт общинного сожительства крестьян-земледельцев помимо чисто производственных функций выработал целый комплекс мер для подъема хозяйств, по тем или иным причинам впавших в разорение.

Земельные переделы и поравнения, различного рода крестьянские “помочи” сохранились в России вплоть до 1917 года… Общинные уравнительные традиции сохранились и после Первой мировой войны, они существовали и в 20-е годы вплоть до коллективизации…». (Думается, и колхозная система смогла утвердиться в русской деревне лишь благодаря общинным традициям.)

Природно-климатический фактор во многом определил и особенности национального характера русских. «Фундаментальные особенности ведения крестьянского хозяйства, в конечном счете, наложили неизгладимый отпечаток на русский национальный характер. Прежде всего речь идет о способности русского человека к крайнему напряжению сил, концентрации на сравнительно протяженный период времени всей своей физической и духовной потенции.

Вместе с тем вечный дефицит времени, веками отсутствующая корреляция между качеством земледельческих работ и урожайностью хлеба не выработали в нем ярко выраженную привычку к тщательности, аккуратности в работе и т. п. Экстенсивный характер земледелия, его рискованность сыграли немалую роль в выработке в русском человеке легкости к перемене мест, извечной тяге к “подрайской землице” к “беловодью” и т. п., чему не в последнюю очередь обязана Россия ее огромной территорией, и в то же время умножили в нем тягу к традиционализму, укоренению привычек (“хлебопашец есть раб привычки”). С другой стороны, тяжкие условия труда, сила общинных традиций, внутреннее ощущение грозной для общества опасности пауперизации дали почву для развития у русского человека необыкновенного чувства доброты, коллективизма, готовности к помощи, вплоть до самопожертвования. Именно эта ситуация во многом способствовала становлению в среде “слуг общества” того типа работника умственного труда, который известен как тип “русского интеллигента”. В целом можно даже сказать, что русское патриархальное, не по экономике, а по своему менталитету, крестьянство капитализма не приняло». (Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории. 1992. № 4 / 5.)

3. Влияние на русскую историю геополитического фактора

История России есть история страны, которая колонизуется…

В. О. Ключевский. Курс русской истории

История России есть история муки и борьбы: от печенегов и хазар – до великой войны двадцатого века.

И.А. Ильин. О путях России

Обычно отмечаются следующие геополитические условия, повлиявшие на специфику русской истории: обширная слабозаселенная территория, не защищенная естественными преградами граница, оторванность (на протяжении почти всей истории) от морей (и, соответственно, от морской торговли), благоприятствующая территориальному единству исторического ядра России речная сеть, промежуточное между Европой и Азией положение русских территорий. Рассмотрим по порядку эти условия.

Слабая заселенность земель Восточно-Европейской равнины к Сибири, ставших объектом приложения сил русского народа, имела многообразные последствия для его истории. Обширные земельные резервы предоставляли благоприятные условия для оттока земледельческого населения из исторического центра России при увеличении нормы его эксплуатации. Данное обстоятельство вынуждало государство и эксплуататорские слои общества усиливать контроль за личностью земледельца, чтобы не лишиться источников дохода. Чем больше в ходе исторического развития возрастали потребности государства и общества в прибавочном продукте, тем более жестким становился контроль, приведя в XVII веке к закрепощению значительной массы русского крестьянства.

С другой стороны, из-за слабой заселенности страны русские в процессе колонизации не имели нужды отвоевывать себе «место под солнцем» в борьбе с коренными народами Центральной России (финно-уграми) и Сибири; земли хватало на всех. «Племена славянские раскинулись на огромных пространствах, по берегам больших рек; при движении с юга на север они должны были встречаться с племенами финскими, но о враждебных столкновениях между ними не сохранилось преданий; легко можно предположить, что племена не очень ссорились за землю, которой было так много, по которой можно было так просторно расселиться без обиды друг другу». (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. I. Гл. I). Думается, именно это обстоятельство определило такие черты русского народа, как национальная терпимость, отсутствие национализма, «всемирная отзывчивость». (Достоевский Ф.М.).

Крайне осложнила историческое бытие русского народа естественная открытость границ русских земель для иноземных нашествий с Запада и Востока. Русские территории не были защищены никакими природными преградами; их не ограждали ни моря, ни горные цепи. Понятно, что данное обстоятельство не раз использовали соседние народы и государства: католическая Польша, Швеция, Германия (Ливонский и Тевтонский рыцарские ордена в Прибалтике, Германия в Первую и Вторую мировые войны) и даже Франция (при Наполеоне) – с одной стороны, кочевники Великой Степи – с другой. Постоянная угроза военных вторжений требовала от русского и других народов России колоссального напряжения сил по обеспечению своей безопасности: значительных материальных затрат, людских ресурсов (и это при малочисленном и редком населении!). Более того, интересы безопасности требовали концентрации народных усилий, вследствие чего роль государства также должна была чрезвычайно возрасти.

Продолжим цепочку причин и следствий: «Таким образом, бедный, разбросанный на огромных пространствах народ должен был постоянно с неимоверным трудом собирать свои силы, отдавать последнюю тяжело добытую копейку, чтобы избавиться от врагов, грозивших со всех сторон, чтобы сохранить главное благо, народную независимость; бедная средствами сельская земледельческая страна должна была постоянно содержать большое войско… Государство бедное, малонаселенное и должно содержать большое войско для защиты растянутых на длиннейшем протяжении и открытых границ. Понятно, что мы должны здесь встретиться с обычным в земледельческих государствах явлением: вооруженное сословие, войско, непосредственно кормится за счет невооруженного. Бедное государство, но обязанное содержать большое войско, не имея денег вследствие промышленной и торговой независимости, раздает военным служилым людям земли. Но земля для землевладельца не имеет значения без земледельца, без работника, а его то и недостает; рабочие руки дороги, за них идет борьба между землевладельцами: работников переманивают землевладельцы, которые побогаче… и бедный землевладелец, не имея работника, лишается возможности служить, являться по первому требованию государства в должном виде, на коне, с известным числом людей и в достаточном вооружении, конен, люден и оружен. Что тут делать? Главная потребность государства – иметь наготове войско; но воин отказывается служить, не выходит в поход, потому что ему нечем жить, нечем вооружиться, у него есть земля, но нет работников. И вот единственным средством удовлетворения этой главной потребности страны найдено прикрепление крестьян, чтобы они не уходили с земель бедных помещиков, не переманивались богатыми; чтоб служилый человек имел всегда работника на своей земле, всегда имея средство быть готовым к выступлению в поход… Прикрепление крестьян – это вопль отчаяния, испущенный государством, находившимся в безвыходном положении». (Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. Чтение второе).

О следующем геополитическом факторе – оторванности от морской торговли – можно долго не говорить; это вынуждало продукты своего экспорта продавать задешево посредникам, а продукты своего импорта покупать задорого у тех же посредников; и все это приходилось делать жителям бедной земледельческой страны. Чтобы пробиться к морям, Россия столетиями вела напряженные кровопролитные войны. Вследствие этого роль государства и армии в обществе возрастала еще больше.

Но помимо неблагоприятных, были и благоприятные для исторического развития России геополитические факторы. Первый из них – специфика речной сети Восточно-Европейской равнины, на которую обратил внимание еще «отец истории», наблюдательный Геродот: «Кроме множества огромных рек, нет в этой стране (Скифии) больше ничего достопримечательного». (Геродот. История. IV.82). «В самом деле, – вторит ему С.М. Соловьев, – обширному пространству древней Скифии соответствуют исполинские системы рек, которые почти переплетаются между собой и составляют, таким образом, по всей стране водную сеть, из которой народонаселению трудно было высвободиться для особой жизни; как везде, так и у нас реки служили проводниками первому народонаселению, по ним сели племена, на них явились первые города; так как самые большие из них текут на восток или юго-восток, то этим условилось и преимущественное распространение Русской государственной области в означенную сторону; реки много содействовали единству народному и государственному, и при всем том особые речные системы определяли вначале особые системы областей, княжеств». (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. I. Гл. I).

По мнению Р. Пайпса, «Россия обладает единственной в своем роде сетью судоходных водных путей, состоящих из больших рек с их многочисленными притоками, соединяющихся между собой удобными волоками. Пользуясь даже примитивными средствами транспорта, можно проплыть через Россию от Балтийского моря до Каспийского и добраться по воде до большинства земель, лежащих между ними. Речная сеть Сибири густа отменно настолько, что в XVII в. охотникам на пушного зверя удавалось в самое короткое время проделывать тысячи верст до Тихого океана и заводить регулярную речную торговлю между Сибирью и своими родными местами. Если бы не водные пути, до появления железной дороги в России можно было бы влачить лишь самое жалкое существование. Расстояния так велики, а стоимость починки дорог при резком перепаде температур столь высока, что путешествовать по суше имело смысл лишь зимой, когда снег даст достаточно гладкую поверхность для саней. Этим объясняется, почему россияне так зависели от водного транспорта. До второй половины XIX в. подавляющая часть товаров перевозилась на судах и на баржах». (Пайпс Р. Указ. соч. С. 15–16.)

То есть речная сеть сплачивала страну и политически, и хозяйственно.

Другой благоприятный для истории России геополитический фактор: через ее территорию проходила значительная часть «великого шелкового пути» из Китая в Европу (см. об этом работы Д.М. Балашова). Данное обстоятельство создавало объективную заинтересованность многих стран и народов в поддержании политической стабильности вдоль этой великой магистрали древности, т. е. в существовании Евразийской Империи: вначале такой империей стало государство Чингисхана, затем – Россия.

4. Влияние на русскую историю религиозного фактора

Но в том-то и заключается главное отличие православного мышления, что оно ищет не отдельные понятия устроить сообразно требованиям веры, но самый разум поднять выше своего обыкновенного уровня – стремится самый источник разумения, самый способ мышления возвысить до сочувственного согласия с верою.

И.В. Киреевский. О необходимости и возможности новых начал для философии

Если рассмотренные выше факторы сформировали тело России, темперамент, навыки и привычки русского народа, то религия – восточное христианство, православие – воспитала ее душу.

В настоящем очерке нам нет нужды останавливаться на многочисленных догматических и литургических различиях между православием, католицизмом и протестантством: это предмет особого разговора. Мы попытаемся отметить, в чем заключается суть специфики русского православия и как эта специфика повлияла на своеобразие русской истории.

И Запад, и Россия суть страны христианские, однако христианство попало сюда через различных посредников: на Запад – через Рим, в Россию – через Византию. Как справедливо в свое время отмечал выдающийся русский мыслитель, один из основоположников славянофильства Иван Васильевич Киреевский, каждый христианский «народ, следствие местных, племенных или исторических случайностей развивший в себе преимущественно одну какую-нибудь сторону умственной деятельности, естественно должен был и в духовной жизни своей, и в писаниях своих богословов удержать тот же свой особенный характер…» (Киреевский И.В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России // Киреевский И.В. Избр. статьи. М., 1984. С. 206). Соответственно, в западном (католицизме) и в восточном (православии) христианстве не могли не отразиться особенности римской и греческой цивилизаций.

По мнению И.Я. Данилевского, эллинский культурно-исторический тип «был типом культурным, и притом преимущественно художественно-культурным», римский же – политическим, развившим и осуществившим с успехом «одну лишь политическую сторону человеческой деятельности». А потому, «сообразно основной черте психологического строя греков, их религия получила исключительно эстетический характер, – религия римлян, так же соответственно основным свойствам их мировоззрения и культуры получила характер политический». (Данилевский Н.Я. Указ. соч. С. 474, 476–477). Другая характерная черта римской цивилизации, тесно связанная с первой, – ее национализм (не случайно всесторонне разработанная система права «Римское право» появилась в Риме, а не в Греции): «отличительный склад римского ума заключался в том именно, что в нем наружная рассудочность брала перевес над внутреннею сущностью вещей» (Киреевский И.В. Указ. соч. С. 209). Для греков же была характерна «склонность к отвлеченному мышлению о высоких материях и способность к тонкому логическому анализу». (Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. 2. Статья «Православие»).

Как же особенности римской и эллинской цивилизаций проявились в христианстве? В период утверждения христианства в качестве мировой религии (в IV–VI вв.) напряженные богословские споры с еретическими течениями вела в основном греческая церковь. «Но если римская церковь при самом зарождении своем мало интересуется великими идеями, волновавшими Восток, зато она бдительно следит за всем, что касается земного устроения порядка. С самого начала Рим расходует свою энергию на выработку железной церковной организации, которая в средние века кладет к подножию папского престола всю Западную Европу». Основная черта католической церкви – это «власть, господство, дисциплина». (Христианство. Энциклопедический словарь. Т. I. М., 1993. Статья «Католическая церковь»). Во главе католической церкви стоит папа, «считающийся единым праведным наместником Христа – первым епископом. Папы имели не только власть духовную, но и светскую, созданную исторически, это после не раз приводило к продолжительной борьбе пап с королями. Кульминационного пункта достигла она с признанием непогрешимости папы в делах веры». (Полный православный богословский энциклопедический словарь. Статья «Католическая церковь»).

В отличие от католицизма, православная церковь не приписывает непогрешимости какому-либо одному человеку (папе). По ее представлениям, непогрешимой признается вся Православная Церковь, «которая есть собрание всех верующих всех времен и всех народов под главенством Иисуса Христа и под водительством святого Духа» (Данилевский Н.Я. Указ. соч. С. 201), выражающая свое учение посредством вселенских соборов. По сравнению с католицизмом, внутренняя жизнь Православной Церкви отличается большей свободой. Так, решающий голос на вселенских соборах принадлежал епископам, но совещательный имели и клирики, и простые миряне, особенно философы и богословы, принимавшие участие в соборных прениях и помогавшие епископам своими указаниями и возражениями. В отличие от католичества, православие разрешает читать Библию мирянам. Если для католичества характерно внешнее единство («власть, господство, дисциплина»), то для православия – скорее единство внутреннее: соборность, понимаемая как причастность православных общему Абсолюту. Православие не стремится к прямой светской власти, концентрируя свое внимание на душах людей. Различен на Западе и Востоке способ богословского мышления. «Ибо, стремясь к истине умозрения, восточные мыслители заботятся, прежде всего, о правильности внутреннего состояния мыслящего духа; западные – более о внешней связи понятий. Восточные для достижения полноты истины ищут внутренней цельности разума: того, так сказать, средоточия умственных сил, где все отдельные деятельности духа сливаются в одно живое и высшее единство. Западные, напротив того, полагают, что достижение полной истины возможно и для разделившихся сил ума… Одним чувством понимают они нравственное; другим – изящное; полезное – опять особым смыслом; истинное понимают они отвлеченным рассудком, и ни одна способность не знает, что делает другая, покуда ее действие совершится» (Киреевский И.В. Указ. соч. С. 221).

В результате различий посредников, передавших Западу и России христианство, кардинально различались особенности христианского воспитания в этих – католических и православной – странах: «богословие на Западе приняло характер рассудочной отвлеченности – в православном мире оно сохранило внутреннюю цельность духа; там движение ума к истине посредством внутреннего возвышения самосознания к сердечной цельности и средоточию разума; там искание наружного, мертвого единства – здесь стремление к внутреннему, живому; там церковь смешалась с государством, соединив духовную власть со светскою и сливая церковное и мирское значение в одно устройство смешанного характера, – в России она оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические и юридические университеты – в древней России молитвенные монастыри, сосредоточивавшие в себе высшее знание; там рассудочное и школьное изучение высших истин – здесь стремление к их живому и цельному познаванию… одним словом, там раздвоение духа, раздвоение мыслей, раздвоение наук, раздвоение государства, раздвоение общества, раздвоение состояния, раздвоение всей совокупности и всех отдельных видов бытия искусственного и нравственного… раздвоение и цельность, рассудочность и разумность будут последним выражением западноевропейской и древнерусской образованности» (Киреевский И.В. Указ. соч. С. 234–235).

Не вмешиваясь непосредственно в дела светской власти, православие оказало, тем не менее, определяющее влияние на русскую политическую традицию. Исследовавший этот вопрос И.Н. Ионов отмечает, что одним «из центральных понятий государственной идеологии Византии было понятие таксиса, сущность которого заключалась в сближении, соединении земного и небесного порядков. Соединяющей силой была власть императора, нормальное функционирование которой во многом снимало напряжение (противоречие между сущим и должным, между земным и небесным порядком). Тем самым в православии власть “настоящего”, православного царя становилась гарантом возможности будущего “спасения” после смерти… Если в европейском городе в протестантской среде верования толкали человека к активной экономической деятельности (ее успех помогал ему убедиться в своей “избранности” в грядущем индивидуальном “спасении”), то в русском городе перед человеком открывался не экономический, а политический путь “спасения”, причем с сильной коллективной составляющей. Отсюда, с одной стороны, экономическая активность европейцев и создание ими гражданского общества как механизма утверждения своих интересов, как инструмента борьбы за экономический успех, а с другой – поиски “настоящего” царя в России… Постепенная секуляризация… воззрений привела к тому, что на Западе, особенно в США, высшим критерием оценки деятельности человека, если угодно, воплощением смысла жизни, стали оценки рынка, богатство, в то время как у нас сближение сущего и должного было реализовано в форме коллективного движения к лучшему будущему, в идеях социальной справедливости… Силой, соединяющей сущее и должное… в СССР по-прежнему оставалась харизматическая власть, государство» (Ионов И.Н. Россия и современная цивилизация // Отечественная история. 1992. № 4. С. 63–64).

5. Влияние на русскую историю фактора социальной организации

…У нас государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй.

П.Н. Милюков. Очерки по истории русской культуры

Под воздействием перечисленных факторов – природно-климатического, геополитического, религиозного – в России сложилась специфическая социальная организация. Ее основные элементы следующие.

1. Первичная хозяйственно-социальная ячейка – корпорация (община, артель, товарищество, колхоз, кооператив, концерн и др.), а не частнособственническое образование, как на Западе.

2. Государство не надстройка над гражданским обществом, как в западных странах, а становой хребет, а порой и демиург (творец) гражданского общества.

3. Государственность обладает сакральным характером либо делается неэффективной («смута»).

4. Государство, общество, личность не разделены как на западе, а взаимопроницаемы, целостны, соборны.

Данная социальная организация отличалась чрезвычайной устойчивостью и, меняя свои формы, а не суть, воссоздавалась после каждого потрясения российской истории, обеспечивая жизнеспособность русского общества, внутреннее единство его исторического бытия.

Лекция № 2

Библейские примеры в древнерусском летописании

План

1. Новые подходы к анализу письменных источников во второй половине XX в.

2. «Библеизмы» в сюжетах Повести временных лет.

Ключевые слова: нарратив, Повесть временных лет, эсхатология, библеизмы.

В последние годы в российской историографии обозначилась интересная тенденция нового прочтения древнерусских письменных памятников, которая в немалой степени была инициирована работами И.Н. Данилевского[1].

В данной лекции представляется важным обратить внимание на ситуацию в исторической науке, актуализировавшую интерес к древнерусскому летописцу, а также предложить несколько иных сюжетов Повести временных лет, которые не только дополняют гипотезу И.Н. Данилевского, но и ставят новые вопросы перед проблемой «библеизмов» в древнерусском летописании.

В последние годы историки все четче пытаются актуализировать вопрос об этическом отношении исследователя к прошлому, а точнее к многоликим агентам исторического процесса. Предположение о том, что «историческая мысль должна быть этичной», призывы к осуществлению «этического поворота» и выработке «толерантного отношения к “Другому” как основе современной этики» становятся вполне понятны не столько от перечисления нескольких «поворотов» в исторической науке второй половины XX в., но, в первую очередь, после рефлексии об изменении в историческом знании.

Одной из черт новой историографической культуры становится этическая ответственность историка перед «Другими», т. е. людьми прошлого. В связи с этим меняется и отношение историка к историческому источнику. Как заметила в конце XX в. О.М. Медушевская, от исследователя потребовалось признать за источником не столько вместилище определенной информации, «сколько реализованный продукт Другой человеческой психики», т. е. источник – «это продукт целенаправленной, осознанной деятельности человека». Историк подчеркивала, что признание «другого» не есть просто признание его как иного (так называемая инаковость), «но прежде всего как равновеликого и самодостаточного индивида, а, следовательно, носителя социальной информации. Человек лучше всего выражен в своем сознательно целенаправленном творчестве. Он создает произведения, служащие, в свою очередь, основным источником гуманитарного познания. Следовательно, в центре внимания оказывается не отношение субъект – объект, но триада: человек – произведение – человек»[2].

Вполне понятно, что референтом (конкретным предметом или событием) исторической реконструкции историка не может являться сама ушедшая реальность. Такими референтами могут быть только созданные представителями другой ушедшей эпохи/культуры тексты, а это значит, что реально существуют лишь фрагменты реальности – те или иные события, зафиксированные в этих документах. По этому поводу Питер Бёрк замечает, что наши умы не отражают действительность непосредственно. Мы чувствуем мир только через сеть условностей, схем и стереотипов, и сама эта сеть изменяется от одной культуры к другой[3]. Историки, изучающие средневековые памятники, вынуждены признавать, что то, что однажды было событием, теперь является текстом, сконструированным представителем культуры, погруженной в систему интерпретаций, совершенно отличной от нашего рационалистического подхода[4]. Более того, если мы собираемся искать оригинальную, нетекстовую правду, то средневековая хроника в этом деле – опасный источник[5].

Эти утверждения указывают на признание существования определенного водораздела между современной и предшествующими культурами и, в частности, культурой средневековья; на понимание разницы между рациональным сознанием современного исследователя и сознанием автора средневекового текста. Трудность понять человека средневековья заключается в том, что европейское сознание за последние столетия пропиталось идеями «прогресса» и «роста», а в результате мы смотрим на человека далеких столетий, в том числе средневекового летописца, как на довольно «простого» и вообще «ограниченного» в своих взглядах автора. Такая примитивизация древнего книжника, а значит и овеществление оставленного им памятника, есть обычное заблуждение, заключающееся в представлении, что наша эпоха лучше предыдущей.

Рефлексия об указанных обстоятельствах позволяет понять, что интерпретационные процедуры работы со средневековыми текстами отнюдь не облегчаются, а напротив, становятся все более сложными и разнообразными. Современный исследователь признает, что, несмотря на большие достижения, сделанные в последнее время в области средневековой историографии, все еще отсутствует приемлемый концептуальный и методологический подход к анализу письменных источников[6].

В контексте быстро изменяющейся историографии, повышающегося интереса к человеческой субъективности и истории мышления, вполне понятной становится попытка И.Н. Данилевского пересмотреть некоторые устоявшиеся в науке взгляды на древнерусскую летопись и ее автора. Историк поставил задачу вычленить из Повести временных лет не ряды событий, достойных занимать места в линейном рассказе об истории государства, а понять летописца, так как интерес представляет именно человек – автор, его мировоззрение и процесс работы книжника над текстом летописи. К такому пониманию средневекового автора И.Н. Данилевский идет посредством соотнесения текста с психологическими и культурно-историческими факторами времени его создания (герменевтический метод), изучения истории самого текста, созданного конкретным автором и последующими переписчиками (текстологический анализ) и выявления этапов развития текста (генетической критики). Такой подход позволяет реконструировать процесс изображения летописцем образов прошлого и сам замысел его произведения[7].

Новый подход историк применил при анализе некоторых сюжетов Повести временных лет и предшествующих ей сводов. Он помог И.Н. Данилевскому выявить символические, аллегорические и нравственные смыслы, выстроенные при помощи образов, прямых и косвенных цитат, заимствованных из Священного Писания и других сакральных текстов. По мнению исследователя, тема «конца света» была для летописца системообразующей, а все прочие эсхатологические мотивы (о конечной судьбе человечества), более или менее звучавшие в сюжетах Повести, дополняли и развивали ее[8]. Соглашаясь с большинством выводов И.Н. Данилевского, нам представляется важным дополнить предложенный историком инструментарий работы со средневековыми текстами и обратить внимание на сюжеты произведения, в которых не обязательно обнаруживаются прямые или косвенные цитаты из Библии, но присутствуют библейские образы, превратившиеся в сознании летописца в примеры, с помощью которых он конструировал некоторые важные для себя и читателя представления о прошлом его народа.

Установка феноменологической парадигмы источниковедения на признание «чужой одушевленности» и, в конечном итоге, на понимание автора того или иного произведения может показаться манифестацией желаемого, но недостижимого. Ведь понять автора текста можно лишь при условии полного повторения его творческого процесса. Обнаружение источников его идей, отдельных сюжетов или примеров приближает нас к пониманию авторского замысла, помогает проникнуть в смысл той или иной операции с текстом и т. д., но не гарантирует преодоление чуждости «Другого».

М.М. Бахтин, внесший значительный вклад в методологию гуманитарных наук, предложил преодолеть «чуждость» автора изучаемого текста при помощи процесса диалогического общения. По его мнению, объект познания в гуманитарных дисциплинах (личность автора) не менее активен, чем познающий субъект. Поэтому последний не должен сводить акт познания к чисто логическим или предметным отношениям, а стремиться раскрыть «глубинный смысл» текста. Для этого необходимо «восполняющее понимание», направленное на выявление бессознательных мотивов творческого процесса и «преодоление чуждости чужого». Ученый указал, что исследователь не должен отказываться от своей современности, так как именно нахождение в настоящем времени дает возможность наблюдать объект интерпретации со стороны. Рефлексия о своей «современности» позволяет избежать такой серьезной опасности, как присвоение анализируемого текста[9].

В начале XX в. Бенедетто Кроче писал: «историческое мышление всегда адекватно своему времени и никогда – другому»[10]. Однако в европейских национальных историографиях совсем немного периодов, которые обладают относительно новыми, по сравнению с предшествующими, структурами исторической памяти и взглядом на прошлое. Л.П. Репина, вслед за А.А. Ивиным[11], такие периоды называет «стилями мышления исторической эпохи», которые последовательно сменяют друг друга соответственно главным этапам развития европейского общества: античный, средневековый, «классический» (стиль мышления Нового времени) и современный[12]. Г.М. Спигель модели мышления называет «канонами». По ее мнению, средневековый канон характеризуется господством провиденциальной исторической мысли и письма истории, а также системой взглядов, сформированных на библейских примерах. Этот канон в течение многих столетий формировал сознание и национальный характер[13].

Действительно, стиль мышления средневековых книжников был выстроен на признании иерархичности исторических сюжетов, конструируемых на основе Священного Писания и национального прошлого. Значимость сюжетов последнего уровня зависела от соотнесенности с библейскими сюжетами или от предсказанное™ Библией. Например, по мнению М. Фразетто, у Адемара Шабаннского (фр. хронист начала XI в.) описание событий построено в апокалиптической традиции, с привлечением образов из книги Откровения Иоанна Богослова[14].

Нам представляется важным выявить библейские примеры в некоторых сюжетах Повести временных лет и для начала следует вернуться к интерпретации И.Н. Данилевским одного летописного рассказа. Это сюжет об убийстве ушедших от князя Рюрика бояр Аскольда и Дира, утверждении в Киеве Олега, который перенес в него столицу, и известное указание о том, что это место (Киев) будет «мати городом русьским». И.Н. Данилевский дает интересную трактовку этого и ряда предшествовавших киевских сюжетов летописи. Историк считает, что летописец, приводя рассказ сначала о пророчестве апостола Андрея и легенду о построении Киева, тесно связал эти сюжетные блоки с библейской традицией, преследуя определенную цель – обосновывать пока еще не до конца оформившееся представление «о том, что именно Киеву суждено стать новым центром христианского мира – Новым Иерусалимом». Как считает исследователь, подтверждения тому – текстологические параллели, которые можно найти как в самой Библии, так и в древнерусских апокрифических памятниках: «А который город городам мати..? Русалим (Иерусалим) город городам мати», «вышний Иерусалим… Матерь всем нам» и др.[15]

Можно согласиться с исследователем, что есть существенные прямые текстологические, а также непрямые смысловые параллели между киевскими легендами Повести временных лет с Библией и с древнерусскими апокрифами. Однако еще в первой половине XIX в. академик И.Ф. Круг, обратив внимание на летописную фразу «Се буди мати городом русьским», выписал из Ветхого завета слова: «die Mutter der stadte Israels genant wird» и при этом указал на город «Jerusalem». Исследователя в данном месте заинтересовала лишь фраза «die Mutter der stadte» (мати городом), и он предположил, что летописец хотел таким образом указать на Киев как будущую столицу – по аналогии с греческим термином «μητροπολις εν Ισραηλ»[16]. В дальнейшем именно указание на слово μητροπολις – мать городов, столица и т. д. – станет аксиоматичным в нашей историографии[17].

Историк XIX в. чутко отнесся к текстологической параллели, но его вполне определенный подход к летописи как источнику конкретной информации не допускал возможность поиска этой конкретики вне исторической реальности и, в частности, он не допускал сюжетную близость с Библией. Но во Второй книге Царств можно прочитать: «Я из мирных, верных городов Израиля; а ты хочешь уничтожить город, и притом мать городов в Израиле: для чего тебе разрушать наследие господне?»[18] На наш взгляд, в данном случае фразеологизм «мать городов в Израиле», замеченный Кругом, лучше всего подходит к словам летописца, вложенным в уста князя Олега («Се буди мати городом русьским»). Приведенные слова Библии взяты из сюжета, в котором говорится об осаде города, и только убийство скрывавшегося в его стенах врага царя Давида привело к снятию грозившей городу опасности. Как тут не вспомнить об убийстве Аскольда и Дира, ушедших от Рюрика! Кроме фразеологической параллели с библейским текстом, мы замечаем и ориентацию на определенный пример[19]. Однако в приведенном из Священного Писания сюжете речь идет не о Иерусалиме и не о Граде Небесном – Новом Иерусалиме, а о совершенно другом городе – Авеле-Беф-Маахе[20]. Предложенный пример интерпретации сюжета о приходе в Киев Олега не противостоит гипотезе И.Н. Данилевского, но дополняет предложенный историком инструментарий, позволяет обращать внимание не столько на прямые текстологические параллели, сколько находить сюжетную близость, дает возможность приблизиться к процессу моделирования летописцем некоторых сюжетов своего произведения.

Продолжая разговор об исследовательском инструментарии, следует обратить внимание на подход Дж. Макгейвина, предложившего рассматривать процесс появления и последующего переписывания/изменения сюжетов средневековых хроник в рамках трех стадий: «кодирование, хранение и поиск». Для нас важной является первая стадия, в ходе которой приобретается информация и происходит ее первоначальное фиксирование в виде текста. По мнению британского историка, эта информация заполняет не пустое место памяти, а включается в уже хранящееся в семантической памяти предшествующее знание, полученное из прошлого опыта[21]. Такой подход позволяет исследовать письменную (нарративную) жизнь информации, ее изменение памятью и структурирование смысла сообщений средневековыми книжниками.

Возвращаясь к летописному сюжету об утверждении князя Олега в Киеве, можно предположить, что устное или ранее зафиксированное в тексте предание об Олеге было преобразовано летописцем и получило новую сюжетную канву посредством включения указанных И.Н. Данилевским библейских и апокрифических смыслов, а также прецедента из Священного

Писания, в котором присутствовали ушедший от царя приближенный (ставший врагом), поход на город, пролитие крови и формула «мать городов».

Современный исследователь не может пройти мимо стремления митрополита Илариона – современника автора Древнейшего свода – сравнить княжение Владимира Святославича и Ярослава Владимировича с делами Давида и Соломона: «иже недоконьчаная твоя, наконьча, якы Соломонъ Давыдова»[22]. На зависимость ряда летописных сюжетов, в которых присутствует князь Владимир, от текста Библии историки уже давно обращают внимание и даже критики признают справедливость и плодотворность многих интерпретаций этой темы в эсхатологическом ключе[23].

И.Н. Данилевский пришел к выводу: «в Повести временных лет Владимир Святославич прямо или косвенно сравнивается (идентифицируется) с ветхозаветным Соломоном»[24]. Историк выявил ряд не только прямых текстуальных совпадений и буквальных повторов, но и текстологических параллелей. Однако, принимая во внимание модель, учитывающую возможность конструирования сообщений посредством синтеза новой информации с предшествующим знанием, обратимся к другому ряду сюжетов летописи, где возможна не столько сюжетная параллель с Библией, сколько включение значимых для летописца примеров и символов Священного Писания в конструируемый летописный текст.

Конечно, для древнерусского книжника самым значительным событием в современной для него истории было принятие христианства и отказ от поклонения языческим богам. Если вчитаться в культовые сюжеты летописи, то можно отметить, что язычество автор связывал с идолами, с кумирами богов. После победы князя Владимира над ятвагами он «иде Киеву и творяше требу кумиромъ». Именно о кумирах варяг-христианин – отец выбранного для принесения в жертву юноши крикнул пришедшим его забрать представителям киевской общины: «Не суть то бози, но древо; днесь есть, а утро изъгнееть; не ядять бо, ни пьють, ни молвять, но суть делани руками в древе»[25].

Победу христианства летописец связывает именно с ниспровержением идолов. Он рассказал, что вернувшийся в Киев после принятия христианства Владимир «повеле кумиры испроврещи, овы исещи, а другая огневи предати. Перуна же повеле привязати коневи къ хвосту и влещи с горы по Боричеву на Ручай… Се же не яко древу чующу, но на поруганье бесу, иже прелщаше симъ образом человекы, да возмедье прииметь от человекъ». Крестив киевлян, князь приказал «рубити церкви и поставляти по местомъ, иде же стояху кумири. И постави церковь святаго Василья на холме, идеже стояше кумиръ Перунъ и прочий, иде же творяху потребы князь и людье»[26]

1 См.: Данилевский И.Н. Библеизмы «Повести временных лет» // Герменевтика древнерусской литературы X–XVI вв. М., 1992. Сб. 3; Он же. Библия и Повесть временных лет (К проблеме интерпретации летописных текстов) // Отечественная история. 1993. № 1; Он же. Замысел и название Повести временных лет // Там же. 1995. № 5; Он же. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.): Курс лекций. М., 1998; Он же. Повесть временных лет: герменевтические основы изучения летописных текстов. М.: Аспект Пресс, 2004 и др.
2 Медушевская О.М. Феноменология культуры: концепция А.С. Лаппо-Данилевского в гуманитарном познании новейшего времени // Исторические записки. М., 1999. № 2 (120). С. 100–136.
3 См.: Burke, Peter. Overture: the New History, its Past and its Future // New Perspectives on Historical Writing / Ed. by Peter Burke. 2nd edition. University Park, PA: Pennsylvania State University Press, 2001. P. 6–7.
4 См.: Вис, Philippe. Ritual and Interpretation: the Early Medieval Case // Early Medieval Europe. 2003. Vol. 9. No. 2. R 183–210.
5 Cm.: McGavin. John J. Theatricality and Narrative in Medieval and Early Modem Scotland. Aldershot: Ashgate, 2007. P. 10.
6 Cm.: Menache, Sophia. Chronicles and Historiography: the Interrelationship of Fact and Fiction // Journal of Medieval History. 2006. Vol. 32. No. 4. P. 333.
7 См.: Данилевский И.Н. Текстология и генетическая критика в изучении летописных текстов // Герменевтика древнерусской литературы. М., 2005. С6. 12. С. 368–406.
8 См.: Данилевский И.Н. Повесть временных лет.
9 См.: Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 381–393.
10 Кроче Бенедетто. Теория и история историографии / пер. с ит. И.М. Заславской. М.: Языки русской культуры, 1998. С. 121.
11 См.: Ивин А.А. Интеллектуальный консенсус исторической эпохи // Познание в социальном контексте. М., 1994. С. 134.
12 См.: Репина Л.П. Интеллектуальная культура как маркер исторической эпохи // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 2008. Вып. 22. С. 12–13.
13 См.: Spiegel, Gabrielle М. Medieval Canon Formation and the Rise of Royal Historiography in Old French Prose // MLN. 1993. Vol. 108. No. 4. P. 638–639.
14 Cm.: Frassetto, Michael. The Writings of Ademar of Chabannes, the Peace of 994, and the ‘Terrors of the Year 1000’. P. 241.
15 Данилевский И.Н. Указ. соч. С. 203–205.
16 См.: Krug J.Ph. Forchungen in die altere Geschichte Russlands. SPb., 1848. T. 2. S. 427.
17 См., например: Лихачев Д.С. Комментарии // Повесть временных лет / под ред. В.П. Андриановой-Перетц. СПб., 1999. С. 409.
18 2 Цар. 20; 19.
19 См.: Маловичко С.И. Отечественная историческая мысль XVIII века о возникновении и ранней социально-политической жизни древнерусского города (от киевского «Синопсиса» до «Нестора» А.Л. Шлецера). Ставрополь, 2001. С. 68.
20 См.: 2 Цар. 20; 14–22.
21 См.: McGavin. John J. Theatricality and Narrative in Medieval and Early Modern Scotland… P. 11–13.
22 Иларион, митрополит. Слово о законе и благодати //Альманах библиофила. Вып. 26. М., 1989. С. 190.
23 См.: Ранчин А.М., Лаушкин А.В. К вопросу о библеизмах в древнерусском летописании // Вопросы истории. 2002. № 1. С. 126.
24 Данилевский И.Н. Повесть временных лет… С. 168.
25 Повесть временных лет / под ред. В.П. Андриановой-Перетц. СПб., 1996. С. 38.
26 Там же. С. 52–53.
Продолжить чтение