Читать онлайн Курс уголовного процесса бесплатно

1. Понятие стадии уголовного процесса

Если рассмотреть уголовный процесс с технической точки зрения, то он представляет собой возникновение, формирование и движение конкретного уголовного дела по стадиям до разрешения дела по существу, а в значительной мере и после его разрешения (если участники процесса не согласны с тем, как оно разрешено). В такой ситуации понятие стадии уголовного процесса является одной из ключевых категорий уголовно-процессуального права, поскольку с его помощью удается определить не только состояние и перспективы развития конкретного уголовного дела, но и саму структуру уголовного процесса.

В самом общем виде под стадией следует понимать автономный и нормативно выделенный в законе отрезок уголовного процесса, направленный на решение специальных задач, необходимых для достижения общей юридико-технической цели уголовного процесса, связанной с разрешением уголовного дела по существу, т.е. с разрешением вопросов материального уголовного права50. В этом смысле система стадий строится как поступательное и все более концентрированное разрешение вопроса о наличии в деянии признаков преступления и виновности в его совершении определенного лица (лиц), кульминацией которого является разрешение данных вопросов судом по существу, подлежащее затем проверке вышестоящими судами в инстанционном порядке по инициативе участников процесса. В какой-то мере можно сказать, что построение стадий российского уголовного процесса является материально-центричным, т.е. определяется задачами разрешения вопросов именно материального уголовного права, исключая возможность выделения стадий для решения сугубо процессуальных задач (например, для решения вопроса о мере пресечения или предъявлении обвинения). Такой подход в большей мере характерен для стран континентальной традиции, что отличает их от англосаксонских стран, где построение стадий уголовного процесса нередко является процессуально-центричным, когда отдельные стадии выделяются только для того, чтобы решать сугубо процессуальные задачи (о заключении под стражу и т.п.) безотносительно к материально-правовому существу уголовного дела.

В более конкретной плоскости критериями выделения стадий в российском уголовном процессе являются: а) наличие специальных задач, решаемых только в соответствующей стадии уголовного процесса; б) определенного круга участников уголовного процесса, который может меняться от стадии к стадии; в) автономной процессуальной формы, характерной только для определенной стадии уголовного процесса; г) итоговых процессуальных решений, определяющих дальнейшее движение уголовного дела и его общую судьбу.

Следует также обратить внимание, что итоговые процессуальные решения в каждой стадии уголовного процесса в обязательном порядке должны иметь альтернативный характер (прекратить дело или передать его в суд, вынести обвинительный или оправдательный приговор, удовлетворить или отклонить апелляционную жалобу и т.д.). Это связано с природой стоящих в каждой стадии задач, решение которых и оформляется тем или иным итоговым процессуальным решением, имеющим не технический или канцелярский, а принципиальный правовой характер и обозначающим предварительное или окончательное разрешение лежащего в основе любого уголовного дела правового конфликта.

Каждая стадия уголовного процесса должна иметь четко выраженный начальный момент, внутреннее содержание и не менее четко выраженное завершение в виде принятия итогового процессуального решения. Например, стадия возбуждения уголовного дела начинается с появления повода к его возбуждению (процессуальной регистрации информации о гипотетическом преступлении), а завершается после проведения соответствующих действий по проверке данной информации принятием итогового решения либо о возбуждении уголовного дела, либо об отказе в его возбуждении. Стадия предварительного расследования начинается с принятия следователем или дознавателем дела к своему производству, а завершается по итогам расследования либо составлением обвинительного заключения (акта, постановления) и передачей дела в суд, либо прекращением уголовного дела. Стадия судебного разбирательства начинается с открытия судебного заседания, за которым следует само судебное разбирательство, и завершается постановлением обвинительного или оправдательного приговора и т.д.

Очень важно, что уголовное дело не может находиться одновременно в нескольких стадиях, т.е. стадии уголовного процесса никогда не «наслаиваются» друг на друга, поскольку в противном случае возник бы процессуальный хаос. Следующая стадия может начаться только после завершения предыдущей: предварительное расследование после возбуждения уголовного дела, подготовка к судебному заседанию после завершения предварительного расследования, судебное разбирательство после завершения подготовки к судебному заседанию и т.д. В то же время возможно и «обратное движение», когда уголовное дело не движется вперед, а возвращается «назад» – в одну из предыдущих стадий. Так, например, происходит, когда суд апелляционной или кассационной инстанции отменяет приговор и направляет дело на новое рассмотрение в суд первой инстанции (в стадию судебного разбирательства) или даже возвращает его прокурору для проведения предварительного расследования (когда необходимо устранить существенное нарушение уголовно-процессуального закона и т.п.).

2. Система стадий российского уголовного процесса и их классификация

3. Унификация и дифференциация уголовного процесса

Является ли система стадий российского уголовного процесса единой для всех уголовных дел? Ответ на этот вопрос зависит от отношения той или иной уголовно-процессуальной системы к неизбежно возникающей проблеме противопоставления двух методов процессуальной организации: методу унификации и методу дифференциации. Выше с этими методами мы уже сталкивались применительно к разграничению унифицированных и дифференцированных стадий российского уголовного процесса. Однако проблема является более общей и связана не только с процессуальным регулированием «внутри» отдельно взятой стадии, но и с самой системой стадий уголовного процесса.

Так, в случае, когда законодатель конструирует для всех без исключения уголовных дел единую систему стадий, речь идет об унификации системы стадий уголовного процесса. В том же случае, когда для различных категорий уголовных дел существует своя собственная система стадий, имеет место дифференциация системы стадий уголовного процесса. Дифференциация в свою очередь может проводиться в сторону усложнения уголовного процесса (появление дополнительных стадий) и в сторону его упрощения (исключение определенных стадий по определенным категориям дел). Она также может быть глобальной, когда в уголовном процессе существует несколько «параллельных» систем стадий, ни одна из которых не рассматривается в качестве базовой (ординарной), и локальной, когда по отдельным категориям уголовных дел в системе стадий возникают «ответвления» от основной системы стадий, избранной в качестве некоего уголовно-процессуального стандарта.

Глобальная дифференциация системы стадий является достаточно распространенной и существует во многих правопорядках. Как правило, она основывается на соответствующей классификации преступлений, которая может быть материально-правовой или процессуальной. Так, во многих странах континентальной Европы известно материально-правовое деление уголовно-наказуемых деяний на преступления и проступки (двухчленная классификация) или преступления, проступки и правонарушения (трехчленная классификация), о чем выше уже говорилось57. Очень часто такой подход автоматически предполагает дифференциацию системы стадий уголовного процесса. Например, во Франции уголовный процесс не знает единой системы стадий: своя система стадий существует по делам о преступлениях, своя – по делам о проступках и своя – по делам об уголовных правонарушениях, т.е. в зависимости от материально-правовой квалификации деяния уголовный процесс существует в трех параллельных и автономных «разветвлениях». Некоторые англосаксонские страны придерживаются не материально-правовой, а процессуальной классификации преступлений. Скажем, в Англии и Уэльсе все преступления делятся на те, что рассматриваются по обвинительному акту с участием присяжных заседателей, и те, что рассматриваются в суммарном порядке магистратскими судьями (мировая юстиция). Для каждой из этих категорий преступлений есть своя система стадий, существующая в совершенно автономном режиме.

Локальная дифференциация системы стадий также часто наблюдается в сравнительно-правовой плоскости. Скажем, нередко законодатель ограничивает возможности апелляционного обжалования по делам о преступлениях, наказуемых лишь небольшим штрафом, в силу чего в системе стадий по данным делам исчезает апелляция и т.п.

Российский уголовный процесс в целом основывается на методе унификации системы стадий. Это объясняется, с одной стороны, историческими традициями, а с другой – единством понятия преступления и выведением так называемых «административных правонарушений» за пределы уголовного права и процесса, что сделало бессмысленным конструирование каких-либо «уголовных проступков» и «уголовных правонарушений» внутри уголовно-правового пространства. При таком подходе глобальная дифференциация стадий уголовного процесса по французскому образцу вряд ли могла и может иметь место.

Что касается локальной дифференциации, то она в России также проявляется в очень незначительных масштабах. До недавнего времени такого рода дифференциация имела место по уголовным делам, рассматриваемым мировыми судьями, где существовала дополнительная судебная инстанция в виде апелляции и соответственно дополнительная стадия уголовного процесса. Однако с вступлением с 1 января 2013 г. в силу Закона от 29 декабря 2010 г.58, распространившего апелляцию на все уголовные дела, данное проявление дифференциации, само по себе достаточно спорное (дополнительная стадия появляется по наименее опасным уголовным делам), перестало существовать, уступив и здесь место методу унификации.

Поэтому на сегодняшний день, пожалуй, единственным проявлением локальной дифференциации системы стадий российского уголовного процесса являются дела частного обвинения59, по которым по общему правилу нет досудебного производства в силу того, что соответствующее заявление должно направляться непосредственно в суд, и по которым стадия возбуждения уголовного дела фактически сливается (совпадает) со стадией подготовки к судебному заседанию.

1. Понятие уголовного дела и обстоятельства, ему препятствующие

Уголовное дело является одной из основных категорий уголовно-процессуального права, поскольку именно его возникновение, движение и в конечном счете разрешение по существу составляет основное содержание всего уголовного судопроизводства в целом.

Что же представляет собой уголовное дело?

В науке уголовного процесса понятие уголовного дела принято связывать с процессуальной деятельностью лица, осуществляющего производство «по конкретному факту действительно имевшего место или предполагаемого преступления»60. При этом содержанием процессуальной деятельности служит весь комплекс осуществляемых процессуальных действий и принимаемых процессуальных решений в рамках конкретного производства. Процессуальные действия и решения в свою очередь находят отражение в соответствующих процессуальных документах (протоколах и постановлениях). Поэтому для уяснения сущности уголовного дела важно понимать, что процессуальные документы или, иначе говоря, материалы уголовного дела, будучи формой отражения осуществляемой процессуальной деятельности по делу, имеют строго производный характер. Сущность же уголовного дела составляет сама процессуальная деятельность лица, принявшего конкретное уголовное дело к своему производству. Соответственно, при изменении уполномоченного на осуществление производства по делу лица (в частности, при передаче уголовного дела от одного следователя другому, направлении уголовного дела в суд и т.п.) передаются не просто материалы уголовного дела, а сама процессуальная деятельность, т.е. полномочия (компетенция) по производству процессуальных действий и принятию процессуальных решений.

В процессуальной терминологии появление уголовного дела связано с принятием процессуального решения о «возбуждении уголовного дела», а его разрешение по существу – с наличием вступившего в законную силу приговора суда.

Поскольку уголовное судопроизводство является единственной формой реагирования государства на совершенное преступление, появление уголовного дела напрямую связано с предположением о наличии преступного деяния, запрещенного уголовным законом. Однако само по себе преступное деяние, даже при наличии достаточных данных, свидетельствующих о его совершении, не влечет появления уголовного дела в каждом конкретном случае. Кроме самого деяния, содержащего признаки преступления, для начала процессуальной деятельности необходимо также отсутствие обстоятельств, исключающих производство по делу, или, иначе говоря, обстоятельств, препятствующих появлению уголовного дела.

При этом обстоятельства, препятствующие появлению уголовного дела, отчасти пересекаются с основаниями прекращения уголовного дела (ст. 24 УПК РФ) и уголовного преследования (ст. 27 УПК РФ). Подобное частичное совпадение обусловлено вполне объективными причинами, предопределенными спецификой самого уголовного судопроизводства. Следует учитывать, что большинство уголовных дел возбуждается в отсутствие сведений о лице, предполагаемо совершившем преступное деяние. Соответственно, если в ходе расследования будет установлена, скажем, непричастность определенного лица к совершению преступления (п. 1 ч. 1 ст. 27 УПК РФ) либо в случае совершения предполагаемого преступления несколькими лицами и наличия процессуальных препятствий для привлечения к уголовной ответственности одного из них (в частности, несоблюдения специальных условий, предусмотренных п. 6 ч. 1 ст. 24 УПК РФ), прекращению подлежит уголовное преследование конкретного лица, но не производство по уголовному делу в целом. Следовательно, вышеприведенные основания не только не исключают наличие самого факта преступного деяния, но и свидетельствуют о возможности его совершения иными лицами, в отношении которых в свою очередь отсутствуют установленные законом процессуальные препятствия для привлечения к уголовной ответственности. Таким образом, отдельные основания прекращения уголовного преследования в виду специфики самого уголовного судопроизводства не могут служить обстоятельствами, препятствующими появлению уголовного дела61.

Вместе с тем необходимо понимать, что отсутствие обстоятельств, исключающих производство по уголовному делу, принципиально не только для принятия решения о возбуждении уголовного дела, но служит необходимым условием его дальнейшего движения и в конечном счете разрешения по существу.

Что касается обстоятельств, препятствующих как появлению, так и разрешению уголовного дела по существу, то в зависимости от этапа их установления – до или после появления уголовного дела – различаются и принимаемые в связи с этим процессуальные решения. Так, выявление обстоятельств, препятствующих производству по уголовному делу, до его появления влечет отказ в возбуждении уголовного дела, после его появления – прекращение уголовного дела. При этом основания как отказа в возбуждении уголовного дела, так и прекращения уголовного дела едины.

В соответствии с действующим уголовно-процессуальным законом к обстоятельствам, препятствующим появлению уголовного дела, в той части, в которой они совпадают с основаниями прекращения уголовного дела и, соответственно, одновременно уголовного преследования, относятся следующие обстоятельства:

– отсутствие события преступления (п. 1 ч. 1 ст. 24 УПК РФ);

– отсутствие в деянии состава преступления (п. 2 ч. 1 ст. 24 УПК РФ);

– истечение сроков давности уголовного преследования (п. 3 ч. 1 ст. 24 УПК РФ);

– смерть лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности (п. 4 ч. 1 ст. 24 УПК РФ);

– отсутствие заявления потерпевшего по делам частного и частно-публичного обвинения (п. 5 ч. 1 ст. 24 УПК РФ);

– отсутствие заключения суда о наличии признаков преступления в действиях одного из лиц, указанных в п. 2 и п. 2¹ ч. 1 ст. 448 УПК РФ, либо отсутствие согласия соответственно Совета Федерации, Государственной Думы, Конституционного Суда РФ, квалификационной коллегии судей на возбуждение уголовного дела или привлечение в качестве обвиняемого одного из лиц, указанных в п. 1, 3–5 ч. 1 ст. 448 УПК РФ (п. 6 ч. 1 ст. 24 УПК РФ);

– наличие в отношении подозреваемого или обвиняемого вступившего в законную силу приговора по тому же обвинению либо определения суда или постановления судьи о прекращении уголовного дела по тому же обвинению (реализация правовых принципов res judicata и non bis in idem) (п. 4 ч. 1 ст. 27 УПК РФ);

– наличие в отношении подозреваемого или обвиняемого неотмененного постановления органа дознания, следователя или прокурора о прекращении уголовного дела по тому же обвинению либо об отказе в возбуждении уголовного дела (п. 5 ч. 1 ст. 27 УПК РФ).

Кроме того, специальное основание предусмотрено в отношении производства по факту фальсификации финансовых документов учета и отчетности финансовых организаций (ст. 172¹ УК РФ), где для возбуждения уголовного дела необходим специальный повод, отсутствие которого делает невозможным появление уголовного дела (ч. 1² ст. 140 УПК РФ)62.

В уголовно-процессуальной доктрине все обстоятельства, исключающие производство по уголовному делу, можно классифицировать по трем основным критериям.

Первый критерий : относительные (временные, условные) и абсолютные (безусловные) препятствия к появлению или дальнейшему движению уголовного дела.

К относительным (временным) препятствиям принято относить, во-первых, так называемые преюдициальные вопросы63, от предварительного решения которых в судебном или несудебном (административном) порядке зависит возможность возбуждения и дальнейшего движения уголовного дела. К таковым следует, в частности, отнести признание лица банкротом на основании решения арбитражного суда в случае возбуждения уголовного дела по признакам фиктивного банкротства (ст. 197 УК РФ), обязательность «предварительного» возложения судебным решением на родителя обязанности по уплате средств на содержание несовершеннолетних детей для возбуждения уголовного дела по признакам неоднократного уклонения от исполнения данной обязанности (ст. 157 УК РФ), необходимость направления материалов, свидетельствующих об искажении данных учета и отчетности финансовой организации, строго определенными органами (ч. 1² ст. 140 УПК РФ) и т.п. Во-вторых, в качестве условного или временного препятствия следует рассматривать неотмененное постановление органа дознания, следователя или прокурора о прекращении уголовного дела, поскольку его отмена в установленном законом порядке не исключает возможность появления уголовного дела в будущем64.

Что касается абсолютных препятствий к появлению уголовного дела, то к ним относятся так называемые «непреодолимые» обстоятельства, в частности, смерть подозреваемого (обвиняемого), истечение сроков давности и т.п.

Второй критерий : общие и специальные препятствия к появлению (дальнейшему движению) уголовного дела.

Общими в данном случае считаются те препятствия, которые применяются вне зависимости от характера преступного деяния и статуса лица, его совершившего. К таковым относится большинство оснований, препятствующих возбуждению или развитию уголовного дела, в частности, отсутствие состава преступления, истечение сроков давности, смерть лица и т.п.

В качестве специальных препятствий следует рассматривать основания отказа в возбуждении (прекращения) уголовного дела, касающиеся исключительно отдельных категорий дел: отсутствие заявления потерпевшего по делам частного и частно-публичного обвинения (п. 5 ч. 1 ст. 24 УПК РФ), отсутствие заключения суда о наличии признаков преступления в действиях особой категории лиц (п. 6 ч. 1 ст. 24 УПК РФ).

Третий критерий : фактические и правовые препятствия к появлению (дальнейшему движению) уголовного дела.

Данная классификация получила широкое применение в дореволюционный, советский, а также в постсоветский периоды развития уголовно-процессуальной науки. В этом плане она может претендовать на статус универсальной65.

Под фактическими препятствиями возбуждения (движения) уголовного дела следует понимать отсутствие каких-либо данных, указывающих на наличие самого события преступления. При этом наличие сведений о лице, предполагаемо совершившем данное преступное деяние, не является обязательным условием возбуждения уголовного дела, а поэтому отсутствие таких сведений не может рассматриваться в качестве препятствия процессу.

Правовые препятствия можно разделить на материально-правовые (наличие права на применение наказания с точки зрения уголовного закона) и процессуальные.

К препятствиям материально-правовым относятся отсутствие состава преступления, смерть подозреваемого, обвиняемого, истечение сроков давности, издание акта об амнистии.

Процессуальными препятствиями являются, в частности, правило о силе судебного решения (res judicata), предусмотренное п. 4 ч. 1 ст. 27 УПК РФ, отсутствие жалобы потерпевшего по делам частного и частно-публичного обвинения и др.

Следует обратить внимание, что каждое из обстоятельств, препятствующих появлению уголовного дела, исходя из вышеприведенной классификации, можно отнести одновременно к нескольким видам. К примеру, отсутствие события преступления является абсолютным, общим, фактическим препятствием, исключающим появление уголовного дела.

2. Лицо, ведущее производство по уголовному делу

Понятие уголовного дела как уголовно-процессуальной деятельности, осуществляемой в установленном законом порядке в связи с определенным событием, предполагает, что данная деятельность всегда ведется индивидуально определенным лицом, осуществляющим производство по конкретному уголовному делу как в досудебных, так и в судебных стадиях уголовного процесса. Что касается досудебных стадий, то подобная взаимосвязь уголовного дела и лица, осуществляющего производство по уголовному делу, которая возникает с момента возбуждения уголовного дела и его принятия к производству конкретным следователем (дознавателем), характерна, главным образом, для уголовного судопроизводства континентального типа с присущим ему формализованным досудебным (предварительным) производством. Такое положение в полной мере справедливо и для российского уголовного процесса, исторически являющегося одним из основных представителей континентальной системы права.

Соответственно, наличие двух процессуальных категорий «уголовное дело» и «лицо, осуществляющее производство по уголовному делу» выступает необходимым условием появления, движения и разрешения уголовного дела по существу. Логика данного положения заключается в том, что если существует формализованное досудебное производство по уголовному делу, не говоря уже об облеченном в строгую процессуальную форму судебном производстве, то осуществлять следственные и иные процессуальные действия, а также принимать процессуальные решения может не любое должностное лицо, уполномоченное в соответствии с уголовно-процессуальным законом производить расследование и судебное разбирательство, а только тот следователь (дознаватель) или судья, который принял уголовное дело к своему производству. Необходимость персонификации должностного лица, осуществляющего производство по уголовному делу, определяет пределы его компетенции по конкретному делу и служит необходимым условием надлежащей реализации участниками судопроизводства своих процессуальных прав и интересов (в частности, права на заявление ходатайств, отводов, принесение жалоб и т.п.).

По общему правилу лицо, осуществляющее производство по уголовному делу, появляется в момент возникновения самого уголовного дела, иначе говоря, одновременно с принятием решения о возбуждении уголовного дела. В такой ситуации следователь (дознаватель) в постановлении о возбуждении уголовного дела указывает о принятии им уголовного дела к своему производству (ч. 1 ст. 156 УПК РФ). Поэтому два крайне важных с точки зрения дальнейшего движения уголовного дела процессуальных решения – о возбуждении уголовного дела и о принятии следователем (дознавателем) уголовного дела к своему производству – находят отражение в едином процессуальном акте.

Если же следователю (дознавателю) поручается производство по уже возбужденному уголовному делу, то принятие им уголовного дела к своему производству оформляется отдельным процессуальным документом – одноименным постановлением (ч. 2 ст. 156 УПК РФ).

При поступлении уголовного дела в суд оно также подлежит принятию к производству конкретным судьей независимо от того, будет ли оно в дальнейшем рассматриваться единолично или коллегиально, в профессиональном составе или с участием присяжных заседателей. Данное правило сохраняется во всех судебных инстанциях.

Таким образом, институт лица, ведущего производство по уголовному делу, обеспечивая надлежащую форму уголовного судопроизводства, является одной из основных категорий российского уголовного процесса наряду с самим понятием уголовного дела.

По общему правилу лицо, в производстве которого находится уголовное дело, обладает исключительной компетенцией по осуществлению следственных и иных процессуальных действий, а также принятию процессуальных решений, определяющих дальнейший ход и в конечном счете разрешение уголовного дела.

Вместе с тем применительно к этапу досудебного производства по уголовному делу законодатель допускает некоторые исключения из вышеприведенного правила.

Во-первых, руководитель следственного органа уполномочен производить допрос подозреваемого, обвиняемого без принятия уголовного дела к своему производству при рассмотрении вопроса о даче согласия следователю на возбуждение перед судом ходатайства об избрании, продлении, отмене или изменении меры пресечения либо о производстве иного процессуального действия, которое допускается на основании судебного решения (п. 4 ч. 1 ст. 39 УПК РФ).

Во-вторых, следователю-криминалисту предоставлены полномочия по производству отдельных следственных и иных процессуальных действий без принятия уголовного дела к своему производству (п. 40¹ ст. 5 УПК РФ)66.

В-третьих, уголовно-процессуальным законом предусмотрена возможность делегирования лицом, осуществляющим производство по уголовному делу, полномочий по производству следственных и иных процессуальных действий посредством применения института отдельного поручения67.

В судебных стадиях уголовного процесса такого рода исключения не предусмотрены. Но здесь при коллегиальном рассмотрении уголовных дел председательствующий в судебном заседании судья наделяется особыми полномочиями по совершению некоторых процессуальных действий и принятию отдельных процессуальных решений (ст. 243 УПК РФ), т.е. в этом смысле необходимо различать полномочия председательствующего, осуществляемые им единолично, и полномочия суда в целом, осуществляемые коллегиально.

Следует также обратить внимание, что наряду с судебными стадиями процесса в стадиях досудебных законом установлена возможность осуществления не только единоличного, но и коллегиального производства по уголовному делу. В последнем случае речь идет о производстве предварительного следствия следственной группой (ст. 163 УПК РФ) или группой дознавателей (ст. 223² УПК РФ).

Решение о коллегиальном производстве предварительного расследования и составе соответствующей группы (с возможностью последующего изменения ее состава) принимают руководитель следственного органа или начальник органа дознания с учетом сложности и объема уголовного дела. Принципиальной особенностью производства расследования следственной группой или группой дознавателей с точки зрения пределов компетенции лиц, входящих в ее состав, служит то обстоятельство, что принятие процессуальных решений, определяющих объем (пределы) производства и движение уголовного дела, относится к исключительной компетенции руководителя следственной группы или группы дознавателей (ч. 4 ст. 163 и ч. 3 ст. 223² УПК РФ). Принятие иных процессуальных решений, равно как и совершение любых следственных (процессуальных) действий по делу, уполномочен производить любой следователь или дознаватель, входящий в состав группы.

Обеспечению реализации прав участников процесса при коллегиальном производстве по делу служит обязанность руководителя следственного органа или начальника органа дознания персонифицировать состав следственной группы или группы дознавателей (подлежит установлению точный перечень следователей и дознавателей, входящих в ее состав), а также определить ее руководителя. Данное процессуальное решение находит отражение либо в постановлении о возбуждении уголовного дела, либо в отдельном постановлении (аналогично процедуре единоличного принятия следователем или дознавателем уголовного дела к своему производству)68.

3. Процессуальные действия: следственные и иные процессуальные действия

В соответствии с п. 32 ст. 5 УПК РФ процессуальное действие определено в качестве следственного, судебного и иного действия, предусмотренного уголовно-процессуальным законом. Таким образом, понятие процессуального действия является родовым по отношению к его отдельным видам: следственным, судебным и иным процессуальным действиям.

С точки зрения содержания все процессуальные действия можно разделить на две основные группы:

1) действия, которые направлены на формирование доказательственной базы (собирание доказательств), или, иначе говоря, следственные и судебные действия, хотя с учетом того, что судебные действия по собиранию доказательств совершаются исключительно в ходе судебного следствия, в данном случае допустимо говорить просто о следственных действиях69;

2) так называемые «иные процессуальные действия», направленные не на собирание доказательств, а на достижение иных целей.

Примерами следственных действий служат, в частности, производство обысков, осмотров, допросов и т.п. в ходе предварительного расследования, судебный допрос, освидетельствование в суде, производство экспертизы и др. Перечень следственных (судебных) действий приведен в ст. 176–207, 275–290 УПК РФ и является исчерпывающим.

К «иным процессуальным действиям» относятся предъявление обвинения, ознакомление участников уголовного процесса с материалами уголовного дела по окончании предварительного расследования, разъяснение судом прав участников судебного разбирательства и т.п. Исчерпывающего кодифицированного перечня «иных процессуальных действий» закон не содержит. При этом здесь следует исходить из процессуального правила о дозволении только тех процессуальных действий, которые прямо предусмотрены законом.

Все процессуальные действия, как следственные, так и «иные», могут осуществляться только лицом, в производстве которого находится уголовное дело70. В этом смысле от процессуальных действий, совершаемых следователем, дознавателем, необходимо отличать разнообразные обращения участников уголовного процесса к лицу, ведущему производство по делу, или контролирующим его (надзирающим за ним) органам (суду, прокурору, руководителю следственного органа, начальнику органа дознания) с ходатайствами, заявлениями, жалобами, о которых будет сказано далее. В самом широком смысле ходатайства или жалобы также имеют процессуальный характер, т.е. являются своего рода процессуальными действиями участвующих в уголовном процессе частных лиц, но не охватываются строго очерченным понятием «процессуальное действие», отражающим властные полномочия государственных органов и должностных лиц по определению дальнейшей судьбы уголовного дела, его движения по стадиям процесса и т.д.

По общему правилу все процессуальные действия либо оформляются отдельным протоколом, либо отражаются в протоколе судебного заседания (в судебных стадиях уголовного процесса).

4. Процессуальные решения

В уголовно-процессуальной теории принято выделять широкий перечень видов принимаемых процессуальных решений. При этом в основу приводимой классификации могут быть положены такие основания, как содержание процессуальных решений, их функциональное назначение, субъекты, уполномоченные их принимать, процедура принятия, форма, процессуальные последствия и т.п.71

Не вдаваясь в подробное рассмотрение различных классификационных оснований, следует отметить наиболее важные виды процессуальных решений, имеющие принципиальное значение с позиции производства по уголовному делу, его движения по стадиям процесса.

Заслуживает внимания классификация процессуальных решений на административные72 и юрисдикционные. Данная классификация широко распространена в западной процессуальной доктрине73, но при этом не получила должного признания в отечественной процессуальной науке даже в какой-то иной терминологической версии. В то же время такая классификация отражает потребности практики и заслуживает внимания с точки зрения приводимых в западной процессуальной доктрине критериев разграничения «административных» и юрисдикционных процессуальных решений, что, в частности, позволяет определить, преимущественно в рамках досудебного производства, какие из решений подлежат инстанционному судебному обжалованию, а какие – нет. Так, административными признаются в западной теории те принимаемые следователем процессуальные решения, которые не подлежат обжалованию в суд (о начале и дальнейшем движении предварительного расследования, о передаче дела от одного следователя другому, о производстве следственных действий и др.). Такие решения не подлежат обжалованию, поскольку либо являются сугубо техническими, либо связаны с собиранием доказательств (в некоторых случаях они обеспечиваются другими формами судебного контроля – судебным санкционированием, возможностью признания полученных доказательств недопустимыми и др.), либо неизбежно влекут не только проверку законности и обоснованности самого решения, но и рассмотрение основного вопроса уголовного дела, тем самым предрешая его исход (например, решение о привлечении в качестве обвиняемого). Напротив, юрисдикционные решения подлежат судебному инстанционному обжалованию, поскольку либо представляют собой разрешение автономного процессуального спора (отказ в признании потерпевшим и др.), либо сопряжены с ограничением конституционных прав и свобод участников судопроизводства (решение о применении меры пресечения), либо затрудняют или вовсе исключают доступ граждан к правосудию (решение об отказе в возбуждении уголовного дела, о его прекращении и т.п.).

Надо признать, что проблема подлежащих и не подлежащих автономному судебному обжалованию процессуальных решений актуальна и для российского уголовного процесса в контексте ч. 1 ст. 125 УПК РФ74. Она является предметом острых научных дискуссий и особого внимания в практике Конституционного Суда РФ. В частности, Конституционный Суд РФ, обосновывая административный характер решения о возбуждении уголовного дела и выводя его таким образом из сферы судебного контроля в рамках досудебного производства, указал, что само по себе возбуждение уголовного дела не приводит к ограничению конституционных прав (права на свободу, неприкосновенность личности, жилища, частной жизни). Данные ограничения связаны с последующими процессуальными действиями (заключением под стражу, обыском и т.п.), которые в свою очередь подлежат отдельному судебному контролю75.

Кроме того, процессуальные решения необходимо различать в зависимости от их функционального назначения. Здесь следует выделить четыре основных вида процессуальных решений.

Во-первых, это процессуальные решения, связанные с производством отдельных следственных действий (например, обыска, выемки, судебной экспертизы). В подобных ситуациях лицо, осуществляющее производство по делу, выносит в необходимых случаях отдельное постановление, письменно фиксируя, таким образом, сам факт принятия решения о производстве соответствующего следственного действия и мотивируя наличие оснований для его производства.

Во-вторых, это процессуальные решения, определяющие движение уголовного дела по стадиям процесса. К таким решениям относятся, в частности, процессуальные решения о возбуждении уголовного дела, прекращении уголовного дела, приостановлении производства по уголовному делу, привлечении лица в качестве обвиняемого и т.п.

В-третьих, это процессуальные решения, касающиеся мер процессуального принуждения, применяемых в уголовном судопроизводстве (кроме задержания и обязательства о явке).

В-четвертых, это решения, принимаемые в связи с обращениями участников уголовного судопроизводства (жалобами, ходатайствами и т.п.). К ним относятся, например, постановления об удовлетворении или отклонении ходатайств или, допустим, принятое на основании жалобы потерпевшего решение суда об отмене постановления следователя о прекращении уголовного дела.

В отличие от процессуальных действий процессуальные решения оформляются не протоколом, а постановлением следователя, дознавателя, прокурора, судьи или определением суда. В то же время в судебных стадиях уголовного процесса решения могут отражаться в протоколе судебного заседания без составления отдельного судебного постановления (определения).

5. Отдельные поручения

Отдельное поручение является основным способом взаимодействия лица, ведущего производство по уголовному делу, с иными субъектами уголовно-процессуальной деятельности, уполномоченными производить следственные и (или) оперативно-розыскные (розыскные) действия, но не имеющими отношения к производству по конкретному делу.

В российском уголовном процессе применение института отдельного поручения имеет место в рамках досудебного производства по уголовному делу, способствуя более эффективному решению задач данного этапа уголовного процесса (установлению лиц, подлежащих привлечению к уголовной ответственности, формированию доказательственной базы и т.п.). Но в теоретическом (сравнительно-правовом) плане институт отдельных поручений вполне может использоваться судом, по крайней мере в рамках континентальной системы судопроизводства, когда один судья поручает другому произвести судебно-следственное действие76.

Исходя из положений действующего уголовно-процессуального закона и оставляя в стороне судебное производство, институт отдельного поручения выполняет следующие функции в отечественном уголовном судопроизводстве.

Во-первых, отдельное поручение является способом делегирования следователем (дознавателем) полномочий по производству конкретных следственных и иных процессуальных действий в рамках производства расследования по конкретному уголовному делу.

Во-вторых, отдельное поручение служит способом обеспечения надлежащего хода предварительного расследования по уголовному делу. Возможные варианты содержания отдельного поручения (его предмет) предусмотрены п. 4 ч. 2 ст. 38 УПК РФ. В частности, посредством применения института отдельного поручения обеспечивается исполнение процессуальных решений, связанных с применением мер процессуального принуждения (задержание, привод и т.п.), производятся оперативно-розыскные и розыскные мероприятия, направленные на получение информации, необходимой для производства процессуальных действий и принятия процессуальных решений по уголовному делу, оказывается необходимое содействие в производстве следственных действий.

Адресатом отдельного поручения как способа делегирования полномочий по производству следственных и иных процессуальных действий может выступать как орган дознания, так и следователь (ч. 1 ст. 152 УПК РФ). Что касается случаев применения института отдельного поручения в качестве способа обеспечения надлежащего хода производства по уголовному делу, то в таких ситуациях отдельное поручение адресуется органу дознания. Кроме того, институт отдельного поручения может применяться до появления уголовного дела (в рамках доследственной проверки – ч. 1 ст. 144 УПК РФ) в целях проведения оперативно-розыскных мероприятий. В такой ситуации адресатом отдельного поручения выступает орган дознания, наделенный полномочиями по производству оперативно-розыскной деятельности (ч. 1 ст. 40 УПК РФ).

Отдельное поручение в уголовном судопроизводстве должно иметь исключительно письменную форму (об этом говорится в п. 4 ч. 2 ст. 38 УПК РФ). Это важно с позиции четкого установления пределов компетенции органа, которому оно адресуется. В частности, если отдельное поручение касается производства конкретного следственного действия, то соответствующее лицо становится в положение надлежащего субъекта доказывания обстоятельств, установленных в ходе производства данного следственного действия.

Таким образом, с точки зрения определения пределов компетенции лица, исполняющего отдельное поручение, и, как следствие, законности производимых им процессуальных действий, в том числе оценки допустимости доказательств, полученных в ходе производства следственных действий, письменная форма отдельного поручения имеет принципиальное значение.

В уголовно-процессуальной доктрине затрагивается вопрос об определении пределов дискреционного усмотрения следователя при применении института отдельного поручения77. Прежде всего это касается допустимости использования отдельного поручения при наличии реальной возможности самостоятельного производства следователем необходимых следственных и иных процессуальных действий. Иначе говоря, речь идет о ситуациях, когда отдельное поручение является способом делегирования полномочий по производству следственных и иных процессуальных действий.

В этом плане уголовно-процессуальный закон упоминает об использовании института отдельного поручения только в случае необходимости производства следственных и розыскных действий вне места предварительного расследования (ч. 1 ст. 152 УПК РФ). Вместе с тем, как свидетельствует правоприменительная практика, необходимость в применении института отдельного поручения может возникать и в иных случаях, в частности, при необходимости производства одного или нескольких следственных действий одновременно в нескольких местах (речь может идти, например, об одновременном производстве обысков в жилище сразу нескольких обвиняемых). Поэтому в данной ситуации при толковании положений уголовно-процессуального закона следует не только исходить из буквы закона, но и учитывать всю совокупность обстоятельств, имеющих значение в рамках производства по конкретному уголовному делу. Однако при любых обстоятельствах делегирование лицом, ведущим производство по делу, другому должностному лицу части своих полномочий путем направления отдельного поручения на производство следственного действия должно быть обоснованным и объясняться исключительной физической невозможностью или затруднительностью совершения следственного действия самим следователем или дознавателем (проживание свидетеля в другом городе, необходимость одновременного производства нескольких следственных действий и т.п.).

Необходимо отметить, что специфической особенностью института отдельного поручения является запрет делегирования полномочий по принятию процессуальных решений. Логика законодателя в данном вопросе достаточно проста и понятна: любое процессуальное решение требует оценки всей имеющейся в уголовном деле совокупности доказательств. Надлежащим субъектом оценки, обеспечивающей законность и обоснованность принимаемых процессуальных решений, может выступать только лицо, ведущее производство по уголовному делу, поскольку именно в его распоряжении находятся все материалы уголовного дела. Из данного правила вытекает и иное не менее важное процессуальное последствие, сформулированное Конституционным Судом РФ, а именно – неприменение института отвода к должностным лицам, действующим в рамках отдельного письменного поручения78.

6. Процессуальные средства взаимодействия с лицом, ведущим производство по делу: ходатайства и жалобы. Виды жалоб в уголовном процессе

7. Пределы производства по уголовному делу и их формирование

Пределы производства по уголовному делу представляют собой классический институт уголовно-процессуального права, присущий любой уголовно-процессуальной системе вне зависимости от ее типа, хотя надо признать, что учение о пределах производства в большей мере разработано в континентальной науке уголовного процесса. Его основу составляет тезис о том, что производство по уголовному делу не может быть «беспредельным» (безграничным), а должно осуществляться в строго обозначенной системе координат.

Принято выделять две основные системы координат, в рамках которых уголовное дело возникает и движется по стадиям процесса: пределы производства in rem – по кругу деяний, предполагающие связь производства по делу конкретным фактом или эпизодом преступного деяния, и пределы производства in personam – по кругу лиц, означающие ограничение производства по делу не только кругом деяний, но и кругом лиц, предположительно их совершивших.

Для российского уголовного процесса, традиционно принадлежащего к континентальному типу, характерным является формирование пределов производства по уголовному делу уже на начальном этапе предварительного расследования (в отличие от англосаксонской правовой системы). Поэтому важнейшей аксиомой служит положение о том, что возбуждение уголовного дела, выступающее начальным моментом производства предварительного расследования, формирует пределы только in rem – по кругу деяний. При этом пределы производства in rem имеют абсолютный характер в том смысле, что дальнейшее производство по делу, его расследование и в конечном итоге разрешение по существу, возможны только по тому факту (эпизоду) преступного деяния, в отношении которого состоялось процессуальное решение о возбуждении уголовного дела. Соответственно, выявление в ходе расследования каких-либо новых эпизодов, которые могут быть связаны либо не связаны с расследуемыми преступными деяниями по различным объективным и субъективным причинам, для начала осуществления по ним полноценной процессуальной деятельности требует принятия решения в форме постановления о возбуждении уголовного дела. Это в свою очередь служит процессуальной гарантией от незаконного и необоснованного производства по делу, выражающейся не только в необходимости начала расследования в отношении каждого выявленного преступного деяния по строго определенной процессуальной форме, но и в обязанности принятия соответствующего итогового процессуального решения по конкретному факту (эпизоду) преступного деяния. Вышеприведенное положение обеспечивает реализацию таких основополагающих принципов уголовного судопроизводства, как принципы res judicata (каждое уголовное дело должно быть разрешено вступившим в законную силу и по общему правилу непоколебимым судебным решением) и non bis in idem (лицо нельзя преследовать дважды за одно и то же деяние).

Пределы производства in personam в отличие от пределов in rem имеют относительный характер, что предполагает возможность их изменения в ходе расследования по уголовному делу по мере установления всех обстоятельств исследуемого события, а также круга лиц, причастных к совершению данного преступного деяния. Соответственно, установление каждый раз «новых» соучастников преступления, по факту совершения которого ведется производство по уголовному делу, в целом не препятствует его дальнейшему движению, но требует персонификации уголовного судопроизводства путем привлечения в качестве обвиняемого каждого из этих соучастников.

Таким образом, с позиции классического подхода формирование пределов производства как in rem, так и in personam вызывает необходимость принятия процессуального решения строго определенного вида и предполагает разновременное формирование пределов производства in rem – в начальный момент производства по делу и in personam – при наличии достаточных доказательств, дающих основание для обвинения конкретного лица в совершении преступления.

Однако, учитывая некоторое забвение института пределов производства по уголовному делу в отечественной процессуальной доктрине и правоприменительной практике, к сожалению, нередко возникают его отдельные деформации, находящие выражение, в частности, в следующем:

– в отказе признавать необходимость возбуждения уголовного дела по каждому эпизоду преступного деяния, если новые факты (эпизоды) выявлены в ходе расследования других преступных деяний;

– в возникающем иногда стремлении связывать пределы производства in rem не только фактической стороной исследуемого события (деяния) но и его уголовно-правовой квалификацией, что позволяет «обходить» принципы res judicata и non bis in idem посредством иной уголовно-правовой оценки исследуемого события, проводя якобы новое производство по тому же факту (данный подход, безусловно, является недопустимым);

– в попытках формирования пределов производства не только in rem, но и in personam уже в начальный момент производства по делу в отсутствие достаточных фактических данных не только об обстоятельствах совершенных деяний, но и о лицах, их совершивших, что ставит в определенный «процессуальный» тупик дальнейшее производство в случае установления новых соучастников преступления92; при этом признание возможности возбуждения уголовного дела каждый раз по тому же факту, но в отношении вновь установленных лиц не может быть признано правильным в юридико-техническом аспекте движения уголовного дела (наличие нескольких производств по одному эпизоду, необоснованное дублирование процессуальных действий, отсутствие разумной процессуальной экономии и т.п.).

Однако следует признать, что на сегодняшний день российская процессуальная доктрина и правоприменительная практика постепенно отходят от признания «нормальным» явлением вышеприведенных деформаций и демонстрируют стремление к возврату в русло классических подходов к формированию пределов производства по уголовному делу93.

8. Техника расширения и сужения пределов производства по уголовному делу

Итак, как уже отмечалось выше, объем производства по уголовному делу характеризуется его пределами, в качестве которых выступают круг деяний (in rem), в связи с наличием которого ведется производство по уголовному делу, и круг лиц (in personam), предположительно их совершивших.

При этом пределы производства могут меняться посредством использования строго определенных процессуальных институтов, предусмотренных законом. К таковым относятся:

– институты соединения и выделения уголовных дел, предназначенные соответственно для расширения и сужения пределов производства как in rem, так и in personam в зависимости от оснований их применения в рамках производства по конкретному уголовному делу94;

– институт частичного прекращения уголовного дела по отдельным фактам (эпизодам), когда сужаются пределы производства по уголовному делу in rem;

– институт прекращения уголовного преследования в отношении отдельных лиц (обвиняемых) на том этапе движения уголовного дела, когда пределы производства сформированы не только in rem, но и in personam (данный процессуальный институт обеспечивает возможность сужения пределов in personam при производстве по уголовному делу)95.

1. Множественность критериев разграничения уголовно-процессуальных функций

Понятие «уголовно-процессуальная функция» многозначно. Его содержание зависит, главным образом, от признания или непризнания связи данного понятия с принципом состязательности и равноправия сторон. Иными словами, первичным является выбор критерия, на основании которого разграничиваются уголовно-процессуальные функции.

В то же время следует иметь в виду, что в уголовно-процессуальной теории не может быть единственного критерия для разграничения уголовно-процессуальных функций. Таких критериев несколько, и все они одинаково важны.

Одни критерии получили развитие в современной российской уголовно-процессуальной науке. Другие по сугубо историческим причинам оказались утрачены, хотя считались основополагающими, например, в ходе Судебной реформы 1864 г. Как бы то ни было, задачей современной российской доктрины уголовного процесса является комплексный анализ всех основных критериев разграничения уголовно-процессуальных функций, независимо от того, учтены они в действующем российском уголовно-процессуальном законодательстве или нет. Правильное уяснение всей совокупности этих критериев необходимо не только в общетеоретическом смысле, но и с точки зрения понимания путей развития российского уголовного процесса.

2. Разделение функций обвинения, защиты и разрешения дела

В российской науке уголовного процесса уголовно-процессуальные функции традиционно рассматриваются в рамках принципа состязательности сторон как основные направления уголовно-процессуальной деятельности участников уголовного процесса, а именно обвинение, защита и разрешение дела.

При таком подходе значение правильного определения уголовно-процессуальной функции участника процесса заключается, во-первых, в обеспечении запрета соединения в одном лице функций обвинения и разрешения дела. Поскольку «разрешение дела» в контексте принципа состязательности сторон есть функция суда, смысл названного запрета состоит в обеспечении беспристрастности суда, без чего не может быть достигнута самостоятельность судебной власти. Если бы суд одновременно выдвигал обвинение и оценивал его обоснованность, говорить о незаинтересованности суда в исходе дела не приходилось бы.

Во-вторых, обособление функции обвинения и появление обвинителя требует выделения функции защиты и введения в процесс фигуры защитника. Возможность искать помощи защитника, не полагаясь на обязанности государственных органов по обеспечению прав обвиняемого, получила название формальной защиты. «Процесс, где обвиняемый поставлен лицом к лицу против обвинителя, вооруженного всесильной помощью государства, недостоин имени судебного разбирательства; он превращается в травлю»96, – писал еще в XIX столетии выдающийся российский процессуалист И.Я. Фойницкий.

Кроме формальной защиты, существует понятие материальной защиты, обнимающее все средства и способы по опровержению обвинения, осуществляемые как самим обвиняемым (реализация всех предоставленных ему законом прав для защиты от обвинения), так и ex officio государственными органами, обязанными по долгу службы предпринять все меры для защиты любого лица от необоснованного обвинения.

Наличие понятия «материальная защита» затрудняет отделение уголовно-процессуальной функции защиты от функций обвинения и разрешения уголовного дела. Так, Конституционный Суд РФ в Постановлении от 29 июня 2004 г. № 13-П сделал вывод, что «по своему конституционно-правовому смыслу в системе норм положения ч. 2 ст. 15 УПК не исключают необходимость использования прокурором, следователем, дознавателем в процессе уголовного преследования всего комплекса предусмотренных уголовно-процессуальным законом мер по охране прав и свобод человека и гражданина в уголовном судопроизводстве. Осуществление указанными лицами своей процессуальной функции именно в таком объеме, гарантируемое особым процессуальным статусом и полномочиями прокурора, следователя, дознавателя… обеспечивает в рамках уголовного судопроизводства выполнение государством своей обязанности по признанию, соблюдению и защите прав и свобод человека и гражданина, их обеспечению правосудием»97.

Таким образом, процессуально корректное разграничение функций защиты, обвинения и разрешения уголовного дела возможно только при строго формальном понимании функции защиты (защита в формальном смысле).

3. Разделение полицейской, прокурорской и судебной функций

Несмотря на то, что законодатель отдал предпочтение традиционной трактовке понятия уголовно-процессуальной функции98, она не является совершенной. Дело в том, что в уголовном процессе смешанной формы99 возникают уголовно-процессуальные функции, выходящие за рамки принципа состязательности и равноправия сторон (например, функция производства предварительного следствия100). Поэтому в науке уголовного процесса сформировался подход к понятию уголовно-процессуальной функции, выводящий ее не из принципа состязательности, а из теории разделения властей как гарантии личной свободы граждан. Как государственные полномочия распределяются между конкретными государственными органами во избежание злоупотреблений, так и в уголовном процессе полномочия по расследованию и разрешению уголовных дел распределяются между различными органами и должностными лицами, которые к тому же нередко принадлежат к различным ветвям государственной власти в конституционно-правовом смысле.

Институциональный аспект такого разделения заключается в обособлении полицейской, прокурорской и судебной функций. В данном случае уголовно-процессуальная функция обретает значение совокупности полномочий определенного государственного органа, а критерием классификации выступает именно принадлежность указанного органа к той или иной ветви власти.

Так, во французском уголовно-процессуальном законодательстве описанному разделению функций придается настолько большое значение, что норма о нем после принятия Закона от 15 июня 2000 г. помещена в преамбулу УПК Франции 1958 г.: «в уголовном процессе… должно обеспечиваться разделение государственных органов, ответственных за публичный иск и судебную деятельность».

Судебная функция реализуется органами судебной власти (поскольку таковые обладают качествами самостоятельности и независимости)101 и состоит в установлении обстоятельств дела (следственная составляющая) и принятии на их основе процессуальных решений (юрисдикционная составляющая) в рамках определенной процедуры, в том числе и решений об ограничении прав личности (применении мер принуждения).

Полицейская функция реализуется органами исполнительной власти, по своей природе наиболее приспособленными к такого рода деятельности102. Будучи сходной со следственной составляющей судебной функции, полицейская функция обычно не связывается определенной формой и лишена юрисдикционной составляющей103. Поэтому и результаты полицейской деятельности имеют, как правило, вспомогательное значение по отношению к судебной деятельности.

Очевидно, что в рамках полицейской функции не должны применяться и меры принуждения, за исключением кратковременного задержания.

Прокурорская функция стоит особняком, так как единого подхода к определению места прокуратуры в системе разделения властей не сложилось. Традиционно в континентальной Европе прокуратура входит в состав министерства юстиции, но действует при судах, занимая тем самым промежуточное положение между исполнительной и судебной властью.

Этим положением определяется и специфика содержания прокурорской функции. По отношению к полицейской деятельности она является руководящей, т.е. прокуратура наделяется правом давать обязательные указания полицейским органам и при необходимости осуществлять их полномочия самостоятельно104.

По отношению к судебным органам прокурорская функция реализуется через обвинительные полномочия: формулирование первоначального обвинения, поддержание государственного обвинения в суде, обжалование вынесенных приговоров105.

Значение описанного разделения функций состоит в обеспечении независимости судебной власти и создании гарантий личной свободы:

– во-первых, органы исполнительной власти лишены возможности по ограничению свободы личности иначе как путем обращения к судебной власти. С другой стороны, от злоупотреблений застрахована и судебная власть, так как «если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем»106;

– во-вторых, прокуратура хотя и формулирует обвинение, но лишена возможности сбора сведений, пригодных для исследования в суде (судебных доказательств). Таким положением компенсируется зависимость прокуратуры от администрации, неизбежная при организационной принадлежности министерству юстиции;

– в-третьих, автономия судебной функции обеспечивает самостоятельность судебной власти по отношению как к администрации (через запрет на использование в суде данных полицейского расследования), так и по отношению к прокуратуре (через освобождение от обязанности инициировать расследование и возможность распоряжаться обвинением путем реализации юрисдикционных полномочий).

Как и сама теория разделения властей, которую сложно обнаружить воплощенной в «чистом» виде, описанное разделение уголовно-процессуальных функций при реализации в законе претерпевает трансформации, на которые в дальнейшем будет обращаться внимание читателя.

4. Разделение уголовно-процессуальных функций обвинения, предварительного следствия и разрешения дела

Разграничение полицейских, прокурорских и судебных функций проводится не только по принадлежности к той или иной ветви власти, но и по содержанию реализуемых в рамках этих функций полномочий. Для уголовного процесса смешанной формы классическим стало выделение уголовно-процессуальных функций обвинения, предварительного следствия и разрешения дела. Наиболее яркое воплощение такой подход нашел опять-таки в уголовном процессе Франции – страны, сформировавшей к началу XIX столетия теоретические основы современного уголовного процесса континентального типа. При этом следует иметь в виду, что предварительное следствие есть в данном случае судебная функция, осуществляемая особым следственным судьей.

Значение выделения названных функций заключается в обеспечении беспристрастности участников процесса путем воспрещения возложения нескольких функций на одно лицо. В частности, запрет соединения функций обвинения и предварительного следствия приводит к тому, что следственный судья не связан выводом о наличии признаков преступления, сделанным прокурором при возбуждении уголовного преследования (публичного иска). В то же время сам следственный судья ни при каких условиях не вправе в такой ситуации инициировать уголовное преследование, что приводит к подлинно независимому следствию и минимизирует репрессивные начала в деятельности следственных юрисдикций. Аналогично, недопущение соединения в одном лице функций предварительного следствия и разрешения дела (хотя по предыдущей классификации обе эти функции относятся к числу судебных) позволяет суду объективно исследовать материалы, собранные на стадии предварительного следствия. Иначе говоря, судья, производивший предварительное следствие (следственный судья), никогда не вправе рассматривать уголовные дела по существу.

Заметим, что в рамках данной классификации существование функции защиты нисколько не отрицается, однако подчеркивается, что обязанность защищать возлагается не только на защитника, но и на все государственные органы (материальная защита).

5. «Синтетическое» определение уголовно-процессуальной функции

Помимо описанных существует подход, в рамках которого под уголовно-процессуальной функцией предлагается понимать место и роль участника уголовного процесса в достижении цели и решении задач конкретного этапа уголовного процесса и, соответственно, уголовного процесса в целом.

Специфика данного подхода в том, что он, во-первых, учитывает изменение уголовно-процессуальной функции участника при смене стадий процесса. Например, функция суда, ранее обозначенная как «разрешение уголовного дела», является таковой относительно основного вопроса последнего. Однако при смене производств по уголовному делу функция суда конкретизируется применительно к цели того или иного производства. В частности, в предварительном производстве по делу в российском уголовном процессе на суд возлагается функция обеспечения возможности разрешения дела. В проверочных производствах (апелляция, кассация) суд выполняет функцию обеспечения законности, обоснованности и справедливости вынесенного решения.

Во-вторых, при определении уголовно-процессуальной функции как роли участника процесса появляется возможность объяснить, почему тот или иной участник выполняет конкретный вид деятельности, достаточными ли полномочиями он для этого наделен? Так, если функцией суда в предварительном производстве является обеспечение возможности разрешения дела, то суду необходимы полномочия по недопущению к судебному рассмотрению голословных обвинений, выдвинутых без достаточных оснований. Между тем действующее российское уголовно-процессуальное законодательство не предоставляет суду такую возможность.

Как видно, описанный подход не противоречит рассмотренным выше, но развивает и, если угодно, синтезирует их107. Именно поэтому он обозначен здесь в качестве «синтетического».

1. Сложность постановки вопроса об уголовно-процессуальных правоотношениях

В течение длительного времени проблема правоотношений не находила отклика в уголовно-процессуальной теории, рассматривавшей уголовный процесс исключительно через призму учений о производстве по уголовному делу и его пределах, следственных действиях, процессуальных решениях, стадиях уголовного процесса и прочих процессуальных инструментах, обеспечивающих возникновение уголовного дела, его поступательное движение и разрешение. Не оставались, разумеется, без пристального внимания процессуалистов и различные права участников уголовного процесса, прежде всего право на защиту, однако их выделение и развитие не приводило к попыткам сконструировать в уголовном процессе общую теорию неких специальных уголовно-процессуальных правоотношений.

Впервые понятие «отношение» было привнесено в теорию уголовного процесса на рубеже XIX и ХХ вв. германской доктриной, переложившей на уголовно-процессуальную почву известное учение выдающегося немецкого юриста Оскара Бюлова, видевшего сущность гражданского процесса в трехстороннем юридическом отношении между сторонами и судом. Некоторые немецкие процессуалисты заговорили о том, что уголовный процесс также представляет собой «публично-правовое последовательно развивающееся юридическое отношение между судом и сторонами в видах установки и эвентуального выполнения государственного требования о наказании»108. В результате, возникла и стала развиваться так называемая теория уголовного процесса как юридического отношения.

Надо признать, что данная теория не получила заметного распространения в других странах Европы (во Франции, Бельгии, Великобритании и т.п.), даже в самой Германии оставшись одной из частных научных теорий. Пожалуй, наибольший резонанс она приобрела в России, где была расценена некоторыми авторитетными юристами в качестве единственно возможного подлинно научного направления развития уголовного процесса109 и легла в основу построения двух очень известных в свое время учебников110. Впрочем, основная слабость концепции уголовного процесса как юридического отношения заключалась в абсолютной невозможности объяснения с ее помощью уголовного процесса континентального типа, в структуре которого важнейшее значение имеет предварительное производство (дознание, предварительное следствие и т.д.), где нет не только сторон, но нередко и суда, и в рамках которого следствие и суд обязаны самостоятельно установить обстоятельства дела безотносительно к активности сторон (принцип материальной истины). К тому же речь здесь шла о некоей попытке глобального осмысления сущности уголовного процесса, мало чем могущей помочь с точки зрения уяснения природы автономных процессуальных взаимоотношений конкретных участников уголовного процесса.

Советская уголовно-процессуальная теория, построенная на полном отсутствии судебного контроля в ходе досудебного производства, допускавшая отсутствие сторон (стороны обвинения) даже в ходе судебного разбирательства и т.п., в чистом виде не восприняла и не могла воспринять дореволюционную теорию уголовного процесса как юридического отношения суда и сторон. Однако нет сомнений, что в доктринальном плане данная теория в определенной мере повлияла на советских процессуалистов, поскольку именно они в отличие от большинства своих западных коллег стали разрабатывать учение об «уголовно-процессуальных отношениях». На этот раз усилия были направлены, впрочем, не на объяснение глобальной сущности уголовного процесса, а на выявление реальных правовых связей (отношений), возникающих между многочисленными участниками уголовного процесса, действующими далеко не только в рамках упрощенной схемы «суд – стороны».

В самом общем виде речь шла о том, что уголовно-процессуальные нормы регулируют определенные отношения в сфере уголовного процесса, которые в силу этого становятся не просто «уголовно-процессуальными отношениями», но подлинными правоотношениями, без изучения которых уголовно-процессуальная наука опять-таки не может развиваться111. Такой подход означал не что иное, как адаптацию дореволюционной теории процесса как юридического отношения к общетеоретическому учению о правоотношении, в наиболее яркой форме предстающему в рамках гражданского обязательственного права (право ↔ обязанность; кредитор ↔ должник и т.п.). По аналогии с обязательственным правом в уголовно-процессуальной теории также стали говорить о том, что каждому субъективному праву в уголовном процессе корреспондирует чья-то обязанность, и наоборот: наличие обязанности непременно означает наличие встречного индивидуального субъективного права и т.п.

Однако советская концепция уголовно-процессуальных правоотношений, в той или иной мере господствующая в России до сих пор, не только не сняла всех возникающих теоретических проблем, но поставила еще больше вопросов. Чьему субъективному праву корреспондирует, например, обязанность следователя возбудить уголовное дело в случае обнаружения признаков преступления, особенно если по данному делу нет потерпевшего (налоговые преступления, убийство, преступления против интересов государства и т.п.)? Здесь можно говорить только о «праве» общества в целом требовать уголовного преследования и наказания лиц, совершающих общественно опасные деяния. Но значит ли это, что в данном случае следователь находится в «правоотношении» с обществом, и обладает ли общество правосубъектностью, чтобы иметь какие-либо субъективные права в формальном смысле? Или рассмотрим в качестве другого примера обязанность свидетеля дать показания. Можно ли сказать, что данной обязанности корреспондирует «право» следователя допросить свидетеля? Нет, нельзя, так как следователь не осуществляет некие субъективные права, а выполняет свои обязанности по установлению обстоятельств дела. Иными словами, обязанности свидетеля дать показания корреспондирует обязанность следователя вызвать и допросить всех лиц, чьи показания необходимы для установления обстоятельств дела. В результате мы получаем не привычный вариант «право ↔ обязанность», а совершенно не вписывающуюся в классическое учение о правоотношении модель «обязанность ↔ обязанность». При этом если уж говорить в данной ситуации о чьих-то «правах», то вновь лишь в том смысле, что общество, с одной стороны, имеет право требовать от служащих ему и на выделяемые им деньги должностных лиц (следователь) надлежащего исполнения обязанностей по расследованию преступлений, а с другой стороны, оно вправе требовать от всех своих членов-сограждан (свидетель) максимального содействия в установлении обстоятельств уголовных дел и их справедливом разрешении.

Уголовно-процессуальная теория, пытаясь снять хотя бы часть возникающих проблем, выдвинула концепцию односторонних властных полномочий, согласно которой в уголовном процессе возможны односторонние обязанности, которым не корреспондируют никакие конкретные права (вспомним, пример с возбуждением уголовного дела), и односторонние права, которым не корреспондируют никакие конкретные обязанности (право следователя прекратить уголовное дело)112. Но и эта концепция не только не дает ответа на возникающие вопросы, но и ставит новые и новые. Можно ли, скажем, говорить об обязанности следователя прекратить уголовное дело при наличии к тому оснований как о его «субъективном праве»?

В целом учение об уголовно-процессуальных правоотношениях продолжает оставаться одним из самых спорных разделов отечественной уголовно-процессуальной теории. Наличие таких правоотношений почти ни у кого не вызывает сомнений, однако их конкретное содержание продолжает для многих оставаться научной загадкой. Ясно одно: классическая доктрина правоотношений, выработанная общей теорией права на основании гражданского обязательственного права с присущей ему дихотомией взаимоотношения двух частных лиц (кредитора и должника), не может быть механически перенесена на уголовно-процессуальную почву. Здесь требуются иные решения, учитывающие специфику уголовно-процессуального права и его публично-правовую состоявляющую, ведь незримым участником любого публично-правового отношения является общество, в чьих интересах и реализуется уголовно-процессуальная деятельность.

2. Содержание уголовно-процессуальных правоотношений: права, обязанности, полномочия, ответственность

Специфика уголовно-процессуальных правоотношений заключается в том, что их участниками являются как частные лица (физические и юридические), действующие исключительно от своего имени, так и должностные лица и государственные органы, действующие от имени государства, которое в свою очередь представляет интересы общества, а также профессиональные и иные представители, действующие с целью оказания юридической помощи в интересах частных лиц, но при этом обеспечивающие и интересы общества в целом.

Частные лица обладают в уголовном процессе субъективными правами и несут юридические обязанности в полном соответствии с хрестоматийным общетеоретическим учением о правоотношении. Сложнее обстоит дело с должностными лицами и государственными органами, применительно к которым уголовно-процессуальный закон также часто использует категории «право» и «обязанность». Однако в данном случае речь идет о совершенно другом: должностные лица обладают в рамках уголовно-процессуальных отношений не субъективными правами и юридическими обязанностями (иначе они превратились бы в частных лиц), а полномочиями. При этом в тех случаях, когда законодатель предоставляет должностному лицу или государственному органу при реализации его полномочий возможность дискреционного усмотрения для учета конкретных обстоятельств дела, он использует понятие «право» (право следователя на обыск; право суда апелляционной инстанции непосредственно допросить свидетеля и т.п.), а в тех случаях, когда он такую возможность не предоставляет, то он оперирует категорией «обязанность» или иными лингвистическими формами абсолютного долженствования («обвинение должно быть предъявлено не позднее трех суток со дня вынесения постановления» и т.п.)113. Еще более сложен вопрос о профессиональных (адвокаты) и приравненных к ним (близкие родственники, выполняющие функцию защитника и т.п.) участниках, оказывающих в уголовном процессе юридическую помощь частным лицам. Они не осуществляют никаких властных полномочий, однако нельзя говорить и о наличии у них субъективных прав и юридических обязанностей в традиционном понимании, поскольку уголовный процесс не затрагивает их частных интересов. В этом смысле данные участники наделены особыми профессиональными обязанностями. Они реализуют их через определенные правомочия, чаще всего выражаемые конструкциями «право» или «полномочие» (ст. 53 УПК РФ), посредством которых они обязаны оказывать эффективную юридическую помощь соответствующим частным лицам (обвиняемому, потерпевшему и т.п.).

Таким образом, по содержанию уголовно-процессуальные правоотношения состоят из: а) субъективных прав частных лиц; б) юридических обязанностей частных лиц; в) полномочий должностных лиц и государственных органов; г) профессиональных обязанностей адвокатов и иных лиц, оказывающих частным лицам юридическую помощь.

В такой ситуации уголовно-процессуальные правоотношения представляют собой различные комбинации указанных элементов: «субъективное право ↔ полномочие»; «полномочие ↔ полномочие»; «полномочие ↔ профессиональная обязанность»; «субъективное право ↔ профессиональная обязанность» и др. При этом обязательным элементом уголовно-процессуальных отношений является наличие в нем либо (в большинстве случаев) какого-либо полномочия должностного лица или государственного органа, либо (в некоторых случаях) какой-либо профессиональной обязанности адвоката или приравненного к нему лица, когда речь идет о правоотношениях между обвиняемым и защитником, потерпевшим и представителем и т.п. Иными словами, в уголовном процессе невозможны «чистые» правоотношения между частными лицами. В уголовно-процессуальной науке по этому поводу долго велись споры, однако любые попытки сконструировать такого рода правоотношения (обязанность ответчика возместить вред истцу и т.п.) выводит нас за пределы уголовно-процессуального права и приводит не к уголовно-процессуальным, а, допустим, к гражданским правоотношениям114. Поэтому в уголовном процессе не встречается хрестоматийная модель правоотношения по образцу «субъективное право ↔ юридическая обязанность», поскольку такое правоотношение предполагает прямое юридическое взаимодействие двух частных лиц, действующих от своего имени и в своих интересах, которого, как мы убедились, в рамках уголовно-процессуальных отношений нет.

Что касается проблемы корреспондирующих элементов, когда праву соответствует обязанность (в данном случае полномочие), а обязанности – право и т.п., то такого рода схема, строго говоря, приложима в уголовном процессе только к обеспечению осуществления частными лицами их субъективных прав. Когда у частного лица на основании уголовно-процессуальных норм возникает какое-либо субъективное право, то оно должно быть обеспечено либо корреспондирующим полномочием – обязанностью должностного лица (разъяснить права, рассмотреть ходатайство или жалобу, предоставить слово и т.п.), либо профессиональной обязанностью адвоката или приравненного к нему лица (проконсультировать на свидании, объяснить последствия действия и т.п.), либо обеими указанными обязанностями вместе (право обвиняемого на жалобу обеспечивается профессиональной обязанностью защитника подготовить ее текст и должностной обязанностью прокурора, суда и т.п. данную жалобу рассмотреть). При этом частное лицо, осуществляющее свое субъективное право, и его профессиональный представитель (защитник, представитель и т.п.), оказывающий ему помощь, действуют исключительно в частных (индивидуальных) интересах соответствующего обвиняемого, потерпевшего, гражданского истца и т.п.

В остальных случаях, когда речь идет о юридической обязанности частного лица, а особенно о полномочии должностного лица или государственного органа, такого рода «корреспондирующие элементы» либо приобретают специфический уголовно-процессуальный характер, когда одному должностному полномочию соответствует другое должностное полномочие (полномочие ↔ полномочие) или когда юридической обязанности соответствует полномочие (обязанность ↔ полномочие), либо могут вовсе отсутствовать. Ситуация «встречных» полномочий неизбежна в уголовном процессе, поскольку здесь действуют как представители одной власти, обладающие разным процессуальным статусом (следователь и дознаватель; суд нижестоящей и вышестоящей инстанции и т.д.), так и представители разных властей (суд и прокурор; суд и следователь и т.п.). Дальнейший анализ проблемы уводит нас от проблемы правоотношений к проблеме уголовно-процессуальных функций и различным критериям их разграничения, которая рассматривается в другом месте115. Если же говорить о ситуации, когда юридической обязанности частного лица корреспондирует полномочие должностного лица, то она также является нормальной в рамках уголовно-процессуального регулирования, более того – обязанность частного лица становится бессмысленной, если не подкреплена каким-либо полномочием должностного лица (обязанности свидетеля дать показания корреспондирует полномочие следователя его допросить и т.п.).

Что касается возможности полного отсутствия видимого «корреспондирующего элемента» соответствующей обязанности или полномочия, когда правоотношение якобы выглядит односторонним, что противоречит привычным представлениям о правоотношениях, то в рамках уголовно-процессуальной логики здесь на самом деле также нет ничего странного. Такая возможность связана с тем, что уголовно-процессуальная деятельность, как уже отмечалось, осуществляется в интересах общества в целом, от имени которого действуют должностные лица (государственные органы) и в пользу которого частные лица исполняют свои обязанности. Иначе говоря, исполнение частными лицами своих обязанностей (явка по вызову, дача показаний и т.п.) и реализация должностными лицами своих полномочий (возбуждение или прекращение уголовного дела, постановление приговора и т.п.) в широком смысле представляет собой выполнение ими своих обязанностей перед обществом, заинтересованным в эффективной и справедливой системе уголовной юстиции, которую должны обеспечить соответствующие представители государства и которой должны содействовать в меру своих возможностей частные лица.

Именно этим объясняется уголовно-процессуальный феномен так называемых «односторонних властных полномочий», о котором говорилось выше. Ответить на вопрос о том, чьему праву корреспондирует, допустим, обязанность следователя возбудить уголовное дело или обязанность суда при наличии к тому оснований постановить обвинительный приговор (особенно при отсутствии в деле потерпевшего), невозможно, если не учитывать интересы общества. Иными словами, данные обязанности корреспондируют праву общества требовать уголовного преследования и наказания тех, кто преступил уголовный закон, т.е. совершил общественно опасное деяние. Однако права общества не могут реализовываться через правоотношения, поскольку общество не обладает правосубъектностью в формальном смысле. Оно может лишь с помощью политических инструментов формировать органы власти, которые в свою очередь создают нормативную и кадровую инфраструктуру для функционирования уголовной юстиции в интересах общества. В такой ситуации обязанности и полномочия находятся в правовом пространстве правоотношений, основывающихся на нормах уголовно-процессуального права, а корреспондирующее им право требовать надлежащего исполнения данных полномочий и обязанностей остается за рамками уголовно-процессуального регулирования, т.е. за рамками уголовно-процессуальных отношений в формальном смысле. В определенном смысле можно сказать, что уголовно-процессуальным обязанностям и полномочиям частных и должностных лиц корреспонидирует политическое право общества требовать их надлежащего исполнения.

Это подводит нас к проблеме ответственности за ненадлежащее исполнение частными и должностными лицами их уголовно-процессуальных прав и обязанностей. Оставим в стороне очевидные случаи, когда такая ответственность является уголовно-правовой (отказ от дачи показаний, дача заведомо ложных показаний, вынесение заведомо неправосудного приговора и т.п.) или (применительно к должностным лицам) дисциплинарной.

Должностные лица, политически наделенные властными полномочиями, несут за свои уголовно-процессуальные действия перед обществом так называемую политическую ответственность. Иначе говоря, общество прямо или косвенно формирует органы власти, которые в свою очередь наделяют полномочиями соответствующих властных субъектов уголовно-процессуальной деятельности. Скажем, избранный народом Президент РФ назначает судей, сформированные при участии граждан органы власти субъектов федерации формируют Совет Федерации, который назначает по представлению Президента РФ Генерального прокурора, в свою очередь назначающего нижестоящих прокуроров, и т.п. Соответственно, при ненадлежащем исполнении процессуальных обязанностей в интересах общества политическую ответственность перед ним несут прежде всего те избранные обществом органы власти, которые назначили ненадлежащего прокурора, судью и т.п. Таким образом, механизм ответственности в данном случае имеет внепроцессуальный характер и не регулируется собственно нормами уголовно-процессуального права, что характерно для всех без исключения правовых систем.

Исполняющие свои уголовно-процессуальные обязанности частные лица не несут и не могут нести за свои действия перед обществом политической ответственности, поэтому применительно к ним возникает потребность в конструировании особых мер уголовно-процессуального принуждения, которые имеют уголовно-процессуальный характер и регулируются уголовно-процессуальным законом116. Это единственно возможный механизм контроля со стороны общества за исполнением своих уголовно-процессуальных обязанностей частными лицами, который оно реализует через соответствующие полномочия должностных лиц и государственных органов.

Таким образом, соблюдение юридических обязанностей частных лиц обеспечивается специальными мерами уголовно-процессуального принуждения, применяемыми на основании предоставленных им законом полномочий должностными лицами и государственными органами.

В свою очередь среди полномочий должностных лиц следует выделять: а) те, которые служат средством обеспечения субъективных прав частных лиц; б) те, которые реализуются исключительно в интересах общества (публичных интересах) и которым не корреспондирует никакое иное индивидуальное субъективное право. В обоих случаях к должностным лицам нельзя применять никаких мер уголовно-процессуального принуждения, поскольку они за свои действия несут вне-процессуальную ответственность, которая иногда может иметь юридический характер (уголовная или дисциплинарная ответственность), но всегда имеет характер политический в виде ответственности власти перед обществом.

1. Понятие уголовного преследования

Уголовное преследование по праву считается «движущей силой»117 уголовного процесса. Осуществляя уголовное преследование, участники процесса со стороны обвинения устанавливают обстоятельства, указывающие на совершение лицом преступления, его виновность, и собирают доказательства, подтверждающие данные обстоятельства. Обвинение, которое формулируется по итогам такой деятельности и отражается в соответствующих процессуальных документах, становится основанием для рассмотрения уголовного дела судом. В отсутствие уголовного преследования остальные процессуальные функции фактически утрачивают свой смысл. Уголовное преследование, таким образом, – это деятельность компетентных органов и лиц, имеющая своей целью установление виновности лица, совершившего преступление, предание его суду и дальнейшее поддержание обвинения против данного лица с требованием назначения ему соответствующего наказания.

Понятие уголовного преследования впервые получило нормативное закрепление в значении, близком к современному пониманию, в Уставе уголовного судопроизводства 1864 г. В тексте самого нормативного акта и в работах дореволюционных процессуалистов встречались такие термины, как «преследование», «судебное преследование», «уголовное преследование», однако их значение и соотношение было размытым. В целом под судебным преследованием понималась деятельность обвинительной власти. Впоследствии термин «уголовное преследование» встречается в первом советском уголовно-процессуальном законе. Согласно ст. 9 УПК РСФСР 1922 г. прокуратура обязана возбуждать уголовное преследование перед судебными и следственными органами по всякому совершившемуся и подлежащему наказанию преступлению. Однако в УПК РСФСР 1960 г. данное понятие уже не использовалось.

Современный уголовно-процессуальный закон определяет уголовное преследование как процессуальную деятельность, осуществляемую стороной обвинения в целях изобличения подозреваемого, обвиняемого в совершении преступления (п. 55 ст. 5 УПК РФ). Легальное определение понятия уголовного преследования весьма лаконично и не раскрывает его содержание, несмотря на то, что этот вопрос имеет большое теоретическое и практическое значение. В частности, уяснение содержания уголовного преследования связано с определением конкретных процессуальных действий, составляющих основу данной процессуальной функции, с наделением тех или иных участников уголовного судопроизводства определенными процессуальными полномочиями. В этой связи проблематика уголовного преследования в отечественной процессуальной науке неоднократно становилась поводом для дискуссий и крайне актуальна до сих пор.

Содержание уголовного преследования определяется в том числе и тем, с какого именно момента в ходе производства по уголовному делу начинается осуществление данной деятельности. По этому вопросу в науке уголовного процесса традиционно существуют две полярные точки зрения118. Одна из них сводится к тому, что уголовное преследование как процессуальная деятельность может осуществляться только с того момента, когда стало известно лицо, которое предположительно совершило преступление, и это лицо признано в установленном законом порядке подозреваемым, обвиняемым. До этого момента деятельность соответствующих участников процесса направлена на установление самого события преступления и выявление лица или лиц, подлежащих привлечению к уголовной ответственности. И только тогда, когда такие лица определены и им присвоен соответствующий процессуальный статус (статус подозреваемого или обвиняемого), начинается само уголовное преследование. Обосновывая подобный подход к определению начального момента уголовного преследования, профессор М.С. Строгович указывал, что уголовное дело может быть возбуждено по факту выявления события преступления безотносительно конкретного лица, его совершившего (in rem), в то время как уголовное преследование всегда возбуждается в отношении конкретного лица (in personam). При этом в содержание уголовного преследования входят следующие элементы:

– действия следственных органов и прокуратуры, заключающиеся в собирании доказательств, уличающих обвиняемого (подозреваемого) или устанавливающих отягчающие его вину обстоятельства;

– действия органов следствия и прокуратуры, заключающиеся в применении принудительных мер, обеспечивающих изобличение обвиняемого (подозреваемого) и применение к нему наказания;

– действия прокуратуры, направленные на передачу уголовного дела в суд и поддержание государственного обвинения.

В противовес такой трактовке уголовного преследования второй подход связывает момент возбуждения уголовного преследования непосредственно с моментом возбуждения уголовного дела, вне зависимости от того, возбуждается ли оно по факту совершения преступления или в отношении конкретного лица. Иначе говоря, в рамках этого подхода уголовное преследование может иметь абстрактный характер и вестись в отношении неопределенного лица с целью его установления.

Несмотря на то, что спор сторонников обеих позиций во многом носит теоретический характер, вопрос о моменте начала уголовного преследования принципиально важен с точки зрения обеспечения прав личности в уголовном судопроизводстве, в частности обеспечения права на защиту. В одном из своих знаковых решений Конституционный Суд РФ сформулировал правовую позицию относительно фактического начала уголовного преследования и, соответственно, возникновения права на защиту. Так, в Постановлении от 27 июня 2000 г. № 11-П119 Конституционный Суд РФ указал, что право на защиту зависит не от формального, а от фактического положения лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование. А фактами, подтверждающими обвинительную деятельность, могут служить различные меры, принимаемые с целью изобличения лица. Таким образом, моментом начала уголовного преследования по сути является начало осуществления любых действий, которые свидетельствуют о том, что к лицу применяются какие-либо принудительные меры или иные меры, направленные на его изобличение.

Круг субъектов, которые наделены полномочиями по осуществлению уголовного преследования, определен законом. К ним относятся участники процесса со стороны обвинения. Однако на кого именно будет возложена обязанность осуществлять уголовное преследование, зависит в первую очередь от того, к какому виду уголовного преследования отнесен тот или иной состав преступления.

Согласно ч. 1 ст. 21 УПК РФ по уголовным делам, преследование по которым осуществляется в порядке публичного и частно-публичного обвинения120, субъектами уголовного преследования являются следователь, дознаватель, прокурор. Указанные лица осуществляют так называемое должностное преследование, т.е. выполняют данную функцию по долгу службы (ex officio). При этом не следует забывать, что по делам частно-публичного обвинения вопрос о возбуждении уголовного преследования все же зависит от воли потерпевшего, поскольку уголовное дело может быть возбуждено только при наличии его заявления. Однако указанными лицами круг субъектов уголовного преследования не ограничивается. К ним также могут быть отнесены руководитель следственного органа, орган дознания, начальник подразделения дознания. Во-первых, данные участники процесса перечислены в ч. 2 ст. 21 УПК РФ, формулирующей действие принципа публичности в уголовном судопроизводстве. Во-вторых, УПК РФ, определяя компетенцию этих участников, включает в нее и полномочия, направленные на изобличение подозреваемых, обвиняемых.

Следует отметить, что с закреплением принципа состязательности в уголовном судопроизводстве существенно изменилась роль суда, который в силу действия данного принципа не вправе принимать на себя функцию обвинения и осуществлять какие-либо действия, направленные на уголовное преследование. Решающую роль в закреплении данного положения сыграло важнейшее Постановление Конституционного Суда РФ от 14 января 2000 года № 1-П121. Рассматривая вопрос о соответствии Конституции РФ положений действующего на тот момент УПК РСФСР, которые допускали возбуждение уголовного дела судом, Конституционный Суд РФ указал, что «возбуждение уголовного дела как проявление функции уголовного преследования, которое должно осуществляться одной из сторон в состязательном процессе, а именно государственным обвинителем и (или) потерпевшим, не относится к судебной деятельности по осуществлению правосудия и не может быть возложено на суд, так как это противоречит принципам независимости, объективности и беспристрастности в судопроизводстве».

Помимо должностного преследования, выделяется и другая форма – преследование частное, осуществляемое потерпевшим, которое зародилось гораздо ранее публичного в силу существовавшего изначально частно-искового характера уголовного процесса. Потерпевший как участник процесса также отнесен к стороне обвинения. При этом его возможности в рамках осуществления уголовного преследования по делам публичного и частно-публичного обвинения весьма ограниченны, несмотря на то, что согласно ст. 22 УПК РФ потерпевший (его представитель, законный представитель) вправе участвовать в уголовном преследовании обвиняемого. Фактически в делах публичного и частно-публичного обвинения потерпевший выполняет роль так называемого субсидиарного (дополнительного) обвинителя, от воли которого практически не зависит движение дела. Что касается дел частного обвинения, то они по общему правилу возбуждаются только по заявлению потерпевшего (за исключением отдельных случаев, указанных в законе) и подлежат прекращению в случае примирения потерпевшего с обвиняемым. Таким образом, в делах частного обвинения именно потерпевший, который приобретает статус частного обвинителя, инициирует и осуществляет уголовное преследование в порядке, специально предусмотренном законом. Этот порядок существенно отличается от производства по делам публичного и частно-публичного обвинения122.

2. Легальность и целесообразность уголовного преследования

Раскрывая понятие должностного уголовного преследования и его содержание, определяя субъектов уголовного преследования и их полномочия, нельзя не отметить, что в науке уголовного процесса фактически сформированы два теоретических подхода, два начала, на которых может быть построено должностное уголовное преследование: начала легальности (законности) и целесообразности. Особенности регулирования уголовно-процессуальных отношений в рамках того или иного национального законодательства во многом зависят именно от того, какое из этих начал положено в основу полномочий государства по осуществлению уголовного преследования.

Начало (или принцип) легальности, который в отечественной литературе иногда именуется принципом законности123, предполагает, что компетентное должностное лицо обязано возбуждать уголовное преследование в каждом случае совершения преступления вне зависимости от каких бы то ни было иных соображений. Данное теоретическое положение находит свое отражение в российском законодательстве, в частности в ч. 2 ст. 21 УПК РФ, согласно которой в каждом случае обнаружения признаков преступления прокурор, следователь, орган дознания и дознаватель принимают предусмотренные законом меры по установлению события преступления, изобличению лица или лиц, виновных в совершении преступления.

В свою очередь в соответствии с принципом целесообразности лицо, уполномоченное возбуждать уголовное преследование, имеет право в каждом отдельном случае по своему усмотрению оценить целесообразность и необходимость осуществления уголовного преследования. Иначе говоря, у должностного лица есть возможность отказаться от возбуждения преследования по «причинам, не являющимся юридическими и не связанным с недостаточностью доказательств»124. В самом общем виде можно сказать, что у органа уголовного преследования при таком подходе появляется право оценивать в каждом конкретном случае, в чем заключается публичный интерес (интерес общества): в уголовном преследовании или отказе от него.

В российской правовой доктрине господствующим является принцип легальности. Закон не позволяет следователю или дознавателю по своему усмотрению принять решение об отказе в возбуждении уголовного дела, если наличествуют повод и основания к тому. Прокурор также не вправе определять, целесообразно поддержание обвинения в суде или нет. Все полномочия, предоставленные законом указанным лицам, осуществляются ими по долгу службы и не зависят от их усмотрения. Безусловно, сказанное не означает, что данные лица несамостоятельны при принятии процессуальных решений. Однако закон предполагает, что при наличии соответствующих условий и оснований, т.е. при наличии юридических предпосылок для принятия решений, должностные лица обязаны принимать соответствующие решения и осуществлять соответствующие процессуальные действия. Кроме того, следует учитывать, что в соответствии с российской традицией, сформировавшейся в 1920-е годы, проблема целесообразности имеет не столько процессуальный, сколько материально-правовой характер. Иначе говоря, отказ от уголовного преследования в соответствующих случаях обусловлен не тем, что уголовное преследование процессуально нецелесообразно, а тем, что деяние вовсе не признается преступлением в силу малозначительности (ч. 2 ст. 14 УК РФ). Это позволяет формально оставаться в русле принципа легальности (нет преступления – нет уголовного преследования).

Во многих зарубежных государствах, в отличие от отечественной правовой системы, основополагающим является именно процессуальный принцип целесообразности (даже малозначительное нарушение уголовного закона остается преступлением, но его уголовное преследование признается нецелесообразным). В первую очередь к ним относятся страны англо-американской правовой системы, а также ряд государств континентальной Европы (например, Франция, Бельгия). Так, на примере Англии весьма наглядно можно проиллюстрировать действие принципа целесообразности.

Как известно, в Англии отсутствует формальная процедура возбуждения уголовного преследования в силу того, что нет четкой границы между уголовным процессом и допроцессуальной деятельностью. Полиция при получении сведений о признаках преступления вправе производить различные действия с целью собирания доказательств и впоследствии принимать по своему усмотрению решение о направлении материалов в следующую инстанцию или о прекращении производства. При этом с 1985 г., с момента принятия Закона об уголовном преследовании преступлений (Prosecution of Offences Act) и создания Королевской службы уголовного преследования (Crown Prosecution Service), полиция, завершив расследование, направляет материалы в указанную Службу, которая в свою очередь также решает вопрос о возможности и целесообразности уголовного преследования.

Решение о необходимости уголовного преследования принимается на основании оценки материалов и обстоятельств дела с точки зрения двух основных критериев: критерия достаточности доказательств и критерия публичного интереса. Должностные лица Службы в первую очередь обязаны проверить полученные из полиции материалы на предмет того, содержат ли они достаточные доказательства, дающие делу реальные перспективы в суде (т.е. можно ли говорить о том, что обвинение обоснованно и будет подтверждено в суде с учетом в том числе и предполагаемой тактики стороны защиты). Если дело не проходит данный «тест», то дальнейшее преследование не является целесообразным. Если же материалы дела выдерживают проверку по первому критерию, то Служба принимает меры к проверке наличия второго критерия, который представляет наибольший интерес в свете рассматриваемого нами вопроса. Одно лишь формальное наличие доказательств совершения преступления не является достаточным основанием для выдвижения и поддержания обвинения в отношении лица, если отсутствует публичный интерес в таком обвинении. Сам публичный интерес обусловлен разными факторами, в число которых входит тяжесть и опасность преступления, степень виновности лица (степень его вовлеченности в преступное деяние, детальное планирование преступления, предыдущая судимость и пр.), степень вреда, причиненного потерпевшему, возраст обвиняемого, степень влияния преступления на общество (в том числе и на местную общину), соразмерность уголовного преследования и его возможного результата деянию и т.д. Таким образом, сформулированные обстоятельства, которые носят оценочный характер, могут привести к прекращению уголовного преследования, а разрешение самого уголовно-правового конфликта перейдет в плоскость внесудебных мер и способов урегулирования.

Следует отметить, что в последние годы обнаруживается некоторое движение в сторону расширения начала целесообразности в уголовном процессе даже в тех государствах, которые традиционно руководствуются принципом легальности (например, Германия). Такая тенденция связана с развитием альтернатив уголовному преследованию, применение которых требует от уголовно-процессуального законодательства большей гибкости и дискреционности в полномочиях лиц, ведущих производство по делу.

3. Альтернативы уголовному преследованию

Современный уголовный процесс характеризуется довольно широким распространением различных альтернативных методов реагирования государства на преступные деяния, которые позволяют устранять последствия преступления иным путем, без применения ординарных уголовно-процессуальных процедур. В литературе, как правило, такие механизмы именуются альтернативами уголовному преследованию, поскольку они позволяют либо изначально разрешать конфликт внепроцессуальным способом и не прибегать к уголовному преследованию как таковому, либо прекращать уголовное преследование на определенном этапе, причем именно в тех случаях, когда для уголовного преследования есть все правовые основания. Такие альтернативы в большинстве случаев применяются в делах о преступлениях, которые не характеризуются высокой степенью общественной опасности и последствия которых могут быть устранены либо посредством возмещения материального вреда, либо иными доступными способами. Развитие подобных механизмов в глобальном смысле связано с поиском новых оптимальных средств борьбы с преступностью, с потребностью в процессуальной экономии и необходимостью создания более надежных гарантий интересов лиц, пострадавших от преступных деяний. Безусловно, применение таких мер положительно сказывается и на процессе ресоциализации лиц, совершивших преступные деяния, способствуя исправлению и создавая условия для возвращения лица к нормальному образу жизни и поведению.

Таким образом, альтернативы уголовному преследованию – это механизмы, позволяющие должностным лицам, осуществляющим уголовное преследование, при наличии определенных оснований по своему усмотрению отказаться от применения предусмотренных законом процедур для привлечения к уголовной ответственности лица, совершившего преступное деяние, заменив их на иные меры, как правило, направленные на возмещение причиненного вреда, примирение с потерпевшим или осуществление иных общественно полезных действий.

Спектр альтернатив уголовному преследованию в мировой практике достаточно широкий. Во многих странах альтернативы уголовному преследованию развиваются в рамках развития так называемой восстановительной юстиции125.

Одной из возможных альтернатив уголовному преследованию, которая и в рамках концепции восстановительной юстиции рассматривается как эффективный механизм разрешения конфликта, является процедура медиации. Данная процедура весьма широко применяется для разрешения частноправовых споров (например, гражданских, семейных, корпоративных и пр.), позволяя сторонам конфликта разрешить его без обращения к компетентным государственным органам. Однако во многих государствах медиация нашла свое применение и в уголовном процессе.

Медиация в уголовном процессе представляет собой процедуру, когда независимое и беспристрастное третье лицо – посредник (медиатор) – участвует в разрешении уголовно-правового конфликта между лицом, совершившим противоправное деяние, и лицом, которому противоправным деянием был причинен вред, с целью примирения сторон и нахождения взаимоприемлемого решения по вопросам возмещения вреда, причиненного противоправным деянием, а также по иным вопросам, возникающим при разрешении уголовно-правового конфликта, на основе добровольного волеизъявления сторон; данная процедура может повлечь юридические последствия для сторон уголовно-правового конфликта в рамках производства по уголовному делу.

При этом в практике различных государств медиация может занимать разное место в системе уголовного судопроизводства. В отдельных случаях медиация применяется как истинная альтернатива уголовному преследованию, когда примирение фактически проводится до начала уголовного преследования и становится основанием для отказа от него. В некоторых случаях примирение достигается уже в ходе уголовного преследования и влечет за собой его прекращение или иные последствия. В отдельных случаях применение медиации допускается и после вынесения приговора.

Особенности процедуры медиации могут также определяться и статусом лица, которое наделено правом осуществлять примирительную процедуру. Классическое понимание медиации предполагает привлечение к примирительной процедуре независимого и беспристрастного лица, не заинтересованного в исходе дела, которое выполняет функции посредника. Такой посредник, как правило, должен иметь соответствующую квалификацию. Однако в некоторых случаях само должностное лицо, осуществляющее уголовное преследование, способствует достижению примирения. Так, во Франции в зависимости от традиций отдельных регионов выделяется медиация в рамках «собственных полномочий», которая предполагает активную роль прокурора в примирении сторон конфликта, и «делегированная» медиация, в рамках которой конфликт передается на урегулирование независимому медиатору. Однако необходимо отметить, что практика все же склоняется к более широкому применению медиации второго типа.

В российском уголовном процессе применение процедуры медиации для разрешения уголовно-правового конфликта не предусмотрено, поэтому едва ли можно говорить о наличии подобной альтернативы в отечественном праве. Однако ст. 25 УПК РФ, устанавливающая основания для прекращения уголовного дела в связи с примирением с потерпевшим, по сути является некой предпосылкой для применения медиации. Во всяком случае закон не запрещает сторонам конфликта самостоятельно обратиться к медиатору для выработки взаимоприемлемого решения конфликтной ситуации, которое впоследствии, при соблюдении предусмотренных законом условий, может стать основанием для прекращения уголовного дела в соответствии со ст. 25 УПК РФ. В делах частного обвинения, где уголовное преследование в принципе осуществляется, как правило, потерпевшим, потенциал медиации еще более очевиден, так как закон прямо указывает, что примирение обвиняемого и потерпевшего в таких делах является безусловным основанием для прекращения уголовного дела.

Помимо медиации в качестве альтернатив уголовному преследованию в различных правовых системах применяются и другие институты. Так, например, в Бельгии и Нидерландах весьма распространен институт трансакции, который выражается в обязанности лица, совершившего противоправное деяние, уплатить определенную денежную сумму в казну государства. В этом случае уголовное преследование в отношении такого лица не осуществляется. В Англии в свою очередь широко применяется институт предупреждения (caution). Данный институт распространяет свое действие и на несовершеннолетних, и на взрослых правонарушителей, совершивших незначительные преступные деяния. Основная цель применения предупреждения состоит в том, что оно, с одной стороны, позволяет полиции не осуществлять уголовное преследование, а с другой, – в случае совершения нового преступления лицом, которому ранее было сделано предупреждение, уголовное преследование в отношении него будет инициировано в обязательном порядке и суд будет уведомлен о ранее совершенном деянии и будет учитывать его при назначении наказания. Причем само предупреждение бывает двух видов: простое и под условием. Во втором случае помимо самого предупреждения правонарушитель обязуется выполнить определенные действия (например, пройти курс лечения от наркозависимости).

Помимо предупреждения в Англии практикуется и такая альтернативная мера, как штраф за нарушение общественного порядка (penalty notice for disorder). Данная мера применяется только к совершеннолетним лицам и только в отношении деяний, не обладающих высокой степенью опасности и посягающих на общественный порядок (различные виды антисоциального поведения). Сумма штрафа фиксированная и зависит от тяжести деяния. Необходимо отметить, что обязательным условием применения предупреждения является признание нарушителем своей вины, в то время как для штрафа такого признания не требуется. Следует отметить, что это лишь некоторые примеры альтернатив уголовному преследованию. Законодательство различных государств может предусматривать и иные варианты альтернативных мер реагирования на преступление. Однако, как правило, все эти меры в той или иной степени связаны либо с достижением примирения между сторонами, либо с уплатой денежных средств в казну, либо с выполнением тех или иных общественно полезных действий обвиняемым.

Таким образом, альтернативы уголовному преследованию весьма развиты в современном праве. Стоит отметить, что в российском уголовном процессе альтернативы уголовному преследованию сегодня связаны главным образом с так называемыми «альтернативными» основаниями освобождения от уголовной ответственности и прекращения уголовного дела (преследования), предусмотренными ст. 25, 25¹, 28, 28¹ УПК РФ126. В то же время возможность отказа в возбуждении уголовного дела по данным основаниям остается спорной и формально законом не предусмотрена, что не совсем вписывается в хрестоматийные представления об альтернативах уголовному преследованию, по крайней мере в их континентальной версии. Кроме того, УПК РФ предусматривает ряд институтов, направленных на ускорение и упрощение процесса127, позволяющих заменить ординарную процедуру судопроизводства более простой и скорой (например, особый порядок судебного разбирательства при согласии обвиняемого с предъявленным обвинением и др.), однако указанные институты не предполагают как такового отказа от уголовного преследования. Упрощение в таких случаях, как правило, происходит за счет сужения (дифференциации) стадии судебного разбирательства, т.е. в данном случае речь об альтернативах уголовному преследованию не идет.

1. Дореформенный уголовный процесс и кн. 2 т. XV Свода законов Российской империи

Российский уголовный процесс, существовавший до Судебной реформы 1864 г., принято называть дореформенным. В то же время речь идет о достаточно длительном и охватившем несколько столетий периоде развития отечественного уголовного процесса, в ходе которого он многократно видоизменялся и реформировался, хотя и не подвергался каким-либо уголовно-процессуальным кодификациям в современном значении этого понятия.

В начале XIX столетия возникла острая необходимость в общей систематизации российского права, в том числе в сфере уголовного процесса. В результате сначала появилось составленное в 1830 г. Полное собрание законов Российской империи, куда вошли все законы, как действующие, так и утратившие силу, начиная с Соборного уложения 1649 г. На его основе был подготовлен Свод законов 1832 г. в 15 томах, включивший лишь действующие законодательные акты. Книга 2 последнего тома – т. XV «Законы уголовные» – представляла собой первую в российской истории систематизацию уголовно-процессуальных норм.

Книга 2 т. XV Свода законов не являлась кодификацией уголовно-процессуального права, т.е. ее нельзя рассматривать в качестве некоего аналога современных УПК. Законодатель лишь обобщил нормы, действовавшие со времен Петра I или Екатерины II, отделив от них те, что утратили силу, и добавив некоторые новые положения в так называемых «продолжениях к Своду» издания 1842 и 1857 гг. В то же время значение кн. 2 т. XV Свода законов для истории российского уголовного процесса нельзя и преуменьшать. Этот акт зафиксировал в России зрелый дореформенный уголовный процесс – своего рода высшую точку его развития. Именно по Своду законов мы сегодня судим о российском уголовном процессе образца XVIII – первой половины XIX в., т.е. о том уголовном процессе, который и называем дореформенным.

Отраженная в Своде законов уголовно-процессуальная модель была построена «по типу германского дореформенного процесса»148. Речь шла о классическом следственном (инквизиционном) уголовном процессе, в целом соответствовавшем западноевропейским образцам. Производство делилось на три части: следствие, суд и исполнение. Следствие и исполнение являлись прерогативой полиции, которая по малозначительным преступлениям выполняла еще и функции суда.

Следствие, составлявшее центральную часть дореформенного уголовного судопроизводства, делилось на предварительное и формальное. Предварительное следствие начиналось «по факту» (in rem) при наличии определенных «поводов к его начатию» (жалоба, явка с повинной и т.д.), включая, говоря современным языком, непосредственное обнаружение полицией признаков преступления, т.е. ex officio. Предварительное следствие должно было приводить к появлению обвиняемого. Поэтому открывавшееся за ним формальное следствие велось уже не только in rem, но и in personam (против конкретного лица). Формальное следствие производилось в течение месяца для окончательного установления обстоятельств дела во всей их полноте, т.е. чтобы привести «в совершенную известность, над каким лицом или имуществом преступление учинено (характер и размер вреда. – Л.Г.), в каком действии состояло, каким способом или орудием, когда, где (время, место, способ и другие обстоятельства совершения преступления. – Л.Г.), с намерением или без намерения произведено (форма вины. – Л.Г.) и вообще должно быть открыто все то, что может служить к пояснению обстоятельств преступления или вины обвиняемого» (ст. 1015 т. XV Свода законов). Оконченное формальное следствие отправлялось в суд.

Суд рассматривал дело по письменным материалам, без проведения судебного разбирательства в современном понимании – письменно, негласно и несостязательно. Он мог собрать кое-какие дополнительные материалы, но также в письменной форме (справки и т.д.), а мог прибегнуть к дополнительному следствию (через полицию). Отдельной процедурой был допрос обвиняемого в суде, который оформлялся специальным протоколом. Данная стадия уголовного судопроизводства занимала несопоставимое с обоими следствиями место. Достаточно сказать, что в законе она именовалась «Порядок рассмотрения и дополнения следствия». Иными словами, прилагательное «следственный» очень точно отражает природу русского дореформенного уголовного судопроизводства.

Суд должен был оценивать доказательства на основании так называемой «теории формальных доказательств»149, когда законодатель исключал свободную оценку доказательств и придавал разным видам доказательств неодинаковую юридическую силу, деля их на совершенные, несовершенные, половинные. Судья обязан был определить силу каждого доказательства и оказывался связан ею при постановлении приговора. Критерием оценки доказательств служило не современное «внутреннее убеждение», а наличие или отсутствие «возможности к показанию невинности подсудимого». Если одно совершенное доказательство могло (хотя и не обязательно) быть положено в основу обвинительного приговора, то одно несовершенное – нет. В то же время совокупность несовершенных доказательств также могла составить совершенное доказательство, «когда они (несовершенные доказательства в их совокупности. – Л.Г.) исключают возможность недоумевать о вине подсудимого» (ст. 1173 т. XV Свода законов). В результате, помимо обвинительного и оправдательного приговоров, суд мог также вынести итоговое решение об оставлении подсудимого в подозрении, когда, допустим, собранные обвинительные доказательства выглядят достаточно весомо, но по формальным основаниям не могут быть признаны «совершенными». Более того, в тот период именно такого рода половинчатое решение (не осудить, но и не оправдать) принималось чаще всего – в 87, 5 % случаев от общего количества рассмотренных судами уголовных дел150. Весьма запутанной и многоступенчатой была и инстанционная процедура пересмотра уголовных дел.

Дореформенный российский уголовный процесс обладал многими недостатками, присущими чисто инквизиционной форме уголовного судопроизводства, что и предопределило необходимость проведения Судебной реформы. К числу его «главнейших недостатков» составители Судебных уставов 1864 г. относили пять:

«во 1-х, власти судебная, исполнительная и административная смешаны, и на них возложены несвойственные им обязанности;

во 2-х, следствия нередко начинаются без надлежащего основания и часто не могут быть направлены к одной, ясно определенной цели; поэтому частные лица напрасно привлекаются к суду, а судебные места обременяют себя излишними занятиями;

в 3-х, суд производится заочно, без бытности подсудимого, по письменным актам, составленным во время следствия;

в 4-х, решения постановляются на основании установленной законом теории формальных доказательств, без принятия в основание личного убеждения судьи, и

в 5-х, дела подвергаются рассмотрению трех, четырех и более инстанций»151.

В то же время дореформенный уголовный процесс обладал не одними лишь недостатками. Ему мы обязаны также многими институтами и подходами, которые зародились именно в тот период и до сих пор применяются в современном российском уголовно-процессуальном праве, т.е. при проведении Судебной реформы 1864 г. имел место не только отказ от предшествующего опыта, но и очевидная процессуальная преемственность. Достаточно вспомнить появившееся в дореформенный период разграничение трех видов уголовного преследования: в частном, частно-публичном и публичном порядках152; сформировавшееся тогда требование о необходимости закрепления в законе исчерпывающего перечня видов (источников) доказательств153; институты сроков предварительного расследования и приостановления предварительного расследования, а также многие другие положения154. В этом смысле дореформенный уголовный процесс в целом и кн. 2 т. XV Свода законов 1832 г. в частности в значительной мере оказались недооценены. На самом деле они представляют собой начало своеобразной «оси», прошедшей через Устав уголовного судопроизводства, советские УПК к современному уголовно-процессуальному законодательству.

2. Устав уголовного судопроизводства 1864 г. и его значение

Судебная реформа Александра II является важнейшим событием в истории российского уголовного процесса, поскольку одним из четырех утвержденных 20 ноября 1864 г. Судебных уставов стал Устав уголовного судопроизводства – первая российская кодификация уголовно-процессуального права. Этот Кодекс до сих пор не превзойден в России ни по сроку действия (53 года, с 1864 по 1917155 г.), ни по тщательности предшествовавших ему подготовительных работ, ни по качеству содержания, ни по степени влияния на последующее развитие уголовно-процессуального законодательства и уголовно-процессуальной науки. Более того, Устав уголовного судопроизводства по сути сформировал институциональные основы современного российского уголовного процесса, в рамках которых, невзирая на все исторические отклонения, он развивается последние полтора века.

Принятию Устава предшествовало утверждение в 1862 г. Основных положений уголовного судопроизводства – официального доктринального каркаса, на основе которого строился Кодекс. В Основных положениях156 провозглашались, в частности, ключевые принципы пореформенного уголовного судопроизводства: 1) отделение судебной власти от административной; 2) отделение обвинительной власти, возложенной на прокуроров, от судебной власти; 3) запрет отказа в правосудии; 4) разрешение уголовного дела по существу не более чем в двух инстанциях; 5) обязанность судебного следователя и суда принимать все меры, необходимые для установления истины (принцип материальной истины); 6) сочетание розыскного предварительного следствия и состязательного судебного разбирательства (смешанная модель); 7) гласность, устность и непосредственность судебного разбирательства; 8) отказ от теории формальных доказательств и переход к свободной оценке доказательств по внутреннему убеждению.

Проведение четкой границы между предварительным расследованием, построенным на одних принципах (тайна следствия, письменный характер, отсутствие сторон и др.), и судебным разбирательством, построенным на других принципах (наличие сторон, устность, гласность, состязательность и др.), явилось несомненным достижением Устава уголовного судопроизводства, позволившим России перейти от чисто инквизиционного процесса к смешанному, характерному для стран континентальной Европы (Франция, Германия и др.).

Если говорить о предварительном расследовании, то важнейшее достижение Устава заключается в передаче компетенции по производству предварительного следствия от полиции суду в лице специального судебного следователя, входившего в состав судебного ведомства157. Полиция сохранила за собой только функции дознания, что стало попыткой отделить друг от друга в классических континентальных традициях полицейское дознание и судебное предварительное следствие. При этом именно предварительное следствие являлось основной формой расследования. Дознание было исключительно факультативной стадией, имевшей место при неуверенности полиции в преступном характере деяния или отсутствии поблизости судебного следователя (ситуация для России нередкая, учитывая расстояния). Именно расстояния оказались основной причиной, вынудившей составителей Устава отказаться от характерной для Европы прокурорской монополии на принятие решения о начале предварительного следствия158. Судебные следователи получили право открывать следствие самостоятельно (ex officio). Иначе говоря, инициатива в проведении предварительного следствия или, говоря современным языком, возбуждении уголовного дела159 могла исходить от полиции как органа дознания, прокурора и самого судебного следователя. По содержанию предварительное следствие представляло собой хорошо знакомую деятельность по собиранию доказательств путем производства следственных действий, применению мер пресечения, привлечению в качестве обвиняемого и т.п. При этом ни прокурор, сохранявший определенные надзорные полномочия, невзирая на судейский статус следователя, ни сам судебный следователь не могли прекратить уголовное дело – они были лишь вправе ходатайствовать об этом перед окружным судом, причем судебный следователь – через прокурора. По окончании предварительного следствия судебный следователь знакомил обвиняемого с материалами дела, после чего отсылал производство прокурору.

Далее начиналась стадия предания суду, в ходе которой прокурор решал, следует ли дело прекратить или направить его в суд с обвинительным актом. В первом случае он ходатайствовал перед окружным судом о прекращении дела. Во втором – его действия зависели от того, подсудно дело суду присяжных или нет. Если дело не подлежало рассмотрению с участием присяжных, то прокурор после составления обвинительного акта направлял его в окружной суд, который обязан был начать судебное разбирательство. Если речь шла о суде присяжных, то дело направлялось в вышестоящую судебную инстанцию – судебную палату, которая либо предавала обвиняемого суду присяжных, либо прекращала дело, либо обращала его к доследованию.

Судебное разбирательство проходило по современным правилам: гласно, устно и с участием сторон. При этом суд сохранял активную роль, будучи обязан установить истину по делу независимо от позиции сторон. Одним из наиболее ярких преобразований Судебной реформы 1864 г. стало введение суда присяжных, т.е. рассмотрение уголовных дел о наиболее опасных преступлениях с участием присяжных заседателей, решавших вопрос о виновности или невиновности подсудимого.

Пересмотр приговоров строился по европейским канонам с классическими апелляцией и кассацией французского образца. После рассмотрения дела по первой инстанции в окружном суде (с участием или без участия присяжных) стороны имели право по любым основаниям обжаловать приговор в апелляционном порядке в судебную палату, действовавшую в качестве апелляционного суда. После этого приговор становился окончательным с точки зрения установления фактических обстоятельств дела (принцип двух инстанций), но в законную силу еще не вступал: стороны имели право обжаловать его по правовым основаниям в кассационном порядке в Правительствующий Сенат – единственную кассационную инстанцию страны. Последний имел право либо отклонить жалобу, либо «кассировать» приговор, отменяя его на основании неправильного применения (толкования) правовых норм и направляя дело на новое рассмотрение. Необжалованный или подтвержденный Правительствующим Сенатом приговор вступал в законную силу. После вступления приговора в законную силу единственным способом его пересмотра оставалось лишь «возобновление дел» по ограниченному кругу оснований, причем исключительно в случаях, когда появлялись какие-либо серьезные основания предполагать невиновность осужденного лица. Оправдательный приговор после вступления в законную силу пересмотру не подлежал.

Следует добавить, что рассмотренная система стадий не затрагивает дел, подсудных мировым судьям (о наименее опасных преступлениях). По ним не производилось предварительное следствие. Мировой судья приступал к производству либо по материалам полиции (после дознания), либо по жалобе потерпевшего, либо по собственной инициативе. После судебного разбирательства у мирового судьи приговор подлежал апелляционному обжалованию в съезд мировых судей – орган мировой юстиции второй инстанции, а затем – кассационному обжалованию в Правительствующий Сенат. Если же приговор в апелляционном порядке не обжаловался, становясь окончательным, то в качестве кассационной инстанции выступал съезд мировых судей. В целом мировая юстиция, наряду с судебными следователями и судом присяжных, стала одним из символов нового уголовного судопроизводства, созданного Судебной реформой 1864 г.

Судьба Устава уголовного судопроизводства оказалась непростой. После принятия он неоднократно подвергался изменениям и дополнениям160, некоторые из которых принято считать «судебной контрреформой», как, например, законы от 7 июля 1889 г. (сокращение компетенции суда присяжных) и от 12 июля 1889 г. (упразднение мировой юстиции и замена ее судебно-административным органом – институтом земских начальников161). В 1894 г. началась работа комиссии Министерства юстиции по пересмотру Судебных уставов, завершившаяся в 1899 г. подготовкой проекта новой редакции Устава уголовного судопроизводства. Однако он так и не был принят. Как бы то ни было, но Устав уголовного судопроизводства 1864 г. остается самой выдающейся кодификацией в истории отечественного уголовного процесса.

3. Дореволюционная наука уголовного процесса и ее достижения

Уголовно-процессуальная наука в современном ее понимании появилась в России в середине XIX в., незадолго до Судебной реформы 1864 г. Нельзя сказать, что до того русские авторы вовсе не писали на уголовно-процессуальные темы, однако все их работы имели не научный, а сугубо прикладной характер. К тому же уголовный процесс не рассматривался в них как автономная дисциплина, являясь лишь элементом либо общеправового, либо общесудебного анализа. Таковы, например, работы Ф.Д. Правикова «Грамматика юридическая, или начальные правила российского правоведения» (СПб., 1803) или З.А. Горюшкина «Описание судебных действий или легчайший способ к получению в краткое время надлежащих познаний к отправлению должностей в судебных местах» (М., 1807). С появлением в 1832 г. кн. 2 т. XV Свода законов, систематизировавшей действовавшие нормы в сфере уголовного судопроизводства, появилось больше трудов собственно уголовно-процессуального характера, однако большинство из них сохраняли описательно-прикладной характер на протяжении еще нескольких десятилетий, вплоть до Судебной реформы 1864 г. В качестве примера приведем сочинения Е. Колоколова «Правила и формы о производстве следствий, составленные по Своду законов» (3-е изд. М., 1851) и В. Лукина «Опыт практического руководства к производству уголовных следствий и уголовного суда по русским законам» (2-е изд. СПб., 1852).

Первым подлинно научным российским трудом в области уголовно-процессуальной науки стала работа профессора Санкт-Петербургского университета Якова Ивановича Баршева «Основания уголовного судопроизводства, с применением к российскому уголовному судопроизводству» (СПб., 1841), не утратившая своего научного значения и сегодня162. Примерно в то же время в России начинают появляться специализированные научные юридические журналы, где публикуются теоретические статьи по уголовно-процессуальной проблематике. В качестве примера можно привести статью профессора Московского университета Сергея Ивановича Баршева (брата Я.И. Баршева) «О преимуществе следственного процесса перед обвинительным» (Юридические записки, издаваемые Петром Редкиным. Т. 2. М., 1842).

Таким образом, братья Я.И. и С.И. Баршевы становятся не только едва ли не единственными представителями российской уголовно-процессуальной науки в дореформенный период, но и ее подлинными основоположниками. С точки зрения их роли в становлении отечественной доктрины уголовного процесса ничего не меняет даже тот факт, что впоследствии их воззрения подвергались достаточно жесткой критике за чрезмерную приверженность следственному (инквизиционному) процессу, современниками которого они были.

Судебная реформа 1864 г. и принятие Устава уголовного судопроизводства оказали очень большое влияние на развитие науки уголовного процесса, которая в этот период сделала без преувеличения колоссальный скачок вперед, всего за несколько десятилетий проделав путь от зарождения к зрелому состоянию, во многих других странах потребовавший столетия. Именно в 1864–1917 гг. формируются отечественные уголовно-процессуальные школы, когда доктрина уголовного процесса перестает быть представлена двумя-тремя профессорами-одиночками, а превращается в монолитный, пусть и дискутирующий между собой, корпус ученых, имеющих возможность на регулярной основе передавать накопленные знания и готовящих себе смену в лице наиболее способных студентов, оставленных при кафедрах для подготовки диссертаций. Центрами развития уголовно-процессуальной науки становятся юридические факультеты университетов, которых в тот период насчитывалось в России не очень много, что обеспечивало высокий уровень преподавания и научных исследований. Многие из этих университетов сегодня находятся не только в России (Московский, Санкт-Петербургский, Казанский, Томский, Ярославский163), но и за ее пределами (Киевский, Харьковский, Новороссийский (Одесский), Юрьевский (Тартуский), Варшавский). Помимо того, непременным условием написания диссертаций, дававших доступ к преподавательской деятельности, являлась обязательная длительная научная стажировка в зарубежных университетах и владение иностранными языками (по крайней мере немецким и французским), что также положительно сказывалось на развитии российской уголовно-процессуальной науки и степени ее интегрированности в мировую науку.

Пореформенный и основанный на достижениях Судебных уставов164 период развития отечественной уголовно-процессуальной науки открывается курсами профессора Санкт-Петербургского университета Александра Павловича Чебышева-Дмитриева, положившими начало традиции издания в России фундаментальных университетских научных курсов. Речь идет о его курсе лекций для студентов (СПб., 1866– 1867) и работе «Русское уголовное судопроизводство по судебным уставам 20 ноября 1864 г. Часть 1» (СПб., 1875). Хотя «преклонение перед Уставами не дало» профессору А.П. Чебышеву-Дмитриеву «возможности использовать сравнительный материал западноевропейского законодательства»165, однако именно его имя по праву открывает очень яркую страницу полувекового пореформенного периода истории российской уголовно-процессуальной науки.

В этом смысле закономерно, что одному из учеников А.П. Чебышева-Дмитриева профессору Санкт-Петербургского университета Ивану Яковлевичу Фойницкому (1847–1913) суждено было подготовить, пожалуй, самую фундаментальную и значительную работу в истории российской уголовно-процессуальной науки – «Курс уголовного судопроизводства» (в 2 т.), вышедший первым изданием в 1884 г. (т. 1) и 1897 г. (т. 2)166. Не будет преувеличением сказать, что данный курс до сих пор не имеет себе в российской литературе равных ни по глубине, ни по качеству освещения материала, ни по влиянию на дальнейшее развитие науки, в том числе уже постсоветской. Его отличительной особенностью является анализ не одного лишь российского законодательства, но и основных западных уголовно-процессуальных систем, причем не только на общем уровне, но и при рассмотрении каждого уголовно-процессуального института. Такой, как сказали бы сегодня, сравнительно-правовой подход стал своего рода «визитной карточкой» российской дореволюционной уголовно-процессуальной литературы.

Почти одновременно выходит другой 2-томный курс уголовного процесса, который принято ставить в один ряд с трудом И.Я. Фойницкого и который принадлежит перу профессора Императорского училища правоведения (Санкт-Петербург) Владимира Константиновича Случевского (1844–1926): «Учебник русского уголовного процесса. Часть 1. Судоустройство. Часть II. Судопроизводство». Впервые увидев свет в 1891–1892 гг., он также затем выдержал несколько изданий (последнее в 1913 г.)167.

Помимо фундаментальных трудов И.Я. Фойницкого и В.К. Случевского на рубеже XIX и ХХ столетий появляются и другие работы, каждая из которых, отличаясь неповторимым своеобразием, внесла вклад в развитие уголовно-процессуальной науки. Среди них следует назвать курсы профессора Киевского университета Дмитрия Германовича Тальберга «Русское уголовное судопроизводство» (1889–1890); профессора Московского университета Михаила Васильевича Духовского «Русский уголовный процесс» (1902; 2-е изд. 1908); профессора Юрьевского университета (сегодня Тарту, Эстония) Петра Павловича Пусторослева «Русское уголовно-судебное право» (1909; 2-е изд. 1914); приват-доцента Московского университета Сергея Ивановича Викторского «Русский уголовный процесс» (1911; 2-е изд. 1912)168 и профессора Московского университета Сергея Викторовича Познышева «Элементарный учебник русского уголовного процесса» (1913). Несколько особняком в российской дореволюционной науке стоит труд профессора Томского университета, впоследствии сменившего И.Я. Фойницкого на кафедре уголовного процесса Санкт-Петербургского университета, Николая Николаевича Розина «Уголовное судопроизводство» (Томск, 1913; 2-е изд. СПб. 1914; 3-е изд. СПб., 1916), где развивается теория уголовного процесса как юридического отношения, определившая построение данного курса169. Данную теорию разделял и еще один известный представитель уголовно-процессуальной науки, занявший после Ярославля кафедру уголовного процесса Московского университета, профессор Григорий Самуилович Фельдштейн в своем труде «Лекции по уголовному судопроизводству» (1915).

Именно авторские курсы, позволившие создать единую теорию российского уголовного процесса и его стройный институциональный каркас, повлиявший в том числе и на развитие советского законодательства (невзирая на смену политической идеологии), являются, пожалуй, самым крупным достижением дореволюционной науки. По разнообразию и глубине ни один другой период не дал нам столько учебников и курсов такого высокого качества. Каждый из них не утратил своего значения и в наши дни.

В тот же период активно развиваются юридические научные журналы («Журнал министерства юстиции», «Юридический вестник», «Журнал гражданского и уголовного права», «Вопросы права (журнал научной юриспруденции») и др.), на страницах которых публикуются научные исследования в виде статей и развернутых рецензий.

Что касается монографий, то они в интересующий нас период также, разумеется, издаются, хотя по степени влияния заметно уступают учебникам и курсам. При этом охваченными оказываются далеко не все институты уголовного процесса – многие остаются необработанными монографически. Видимо, логика развития науки требовала первоначального накопления знаний в виде фундаментальных курсов, чтобы затем уже углублять их на уровне монографических исследований. Однако если первая задача была блестяще решена, то решать вторую пришлось уже в советский период, причем после большого перерыва.

Среди монографий, изданных до 1917 г., следует назвать, например, работы А.Ф. Кистяковского о мерах пресечения (1868), К.К. Арсеньева о предании суду (1870) и судебном следствии (1871). В 1888 г. вышли два монографических труда о гражданском иске в уголовном процессе: Д.Г. Тальберга и Л.М. Берлина. Среди в целом не очень многочисленной дореволюционной монографической литературы особняком стоит работа профессора Харьковского университета Леонида Евстафьевича Владимирова «Учение об уголовных доказательствах», выдержавшая три издания (последнее в 1910 г.)170. Ее влияние на последующее развитие отечественной теории доказательств в уголовном процессе сложно переоценить. Именно Л.Е. Владимиров был едва ли не первым российским исследователем, кто попытался привнести в отечественную доктрину сугубо англосаксонские доказательственные конструкции, причем подчас небезуспешно, имея, например, в виду учение об относимости доказательств и предмете доказывания. Но это было скорее исключением – в целом российская дореволюционная наука оставалась привержена континентальным ценностям.

1. Зарождение советского уголовного процесса: разрыв и преемственность

Октябрьская революция 1917 г. ознаменовала собой перелом в истории отечественного уголовного процесса и его переход из так называемой «дореволюционной» в советскую фазу развития. Данный переход в формальном плане осуществлялся не эволюционным, но революционным путем: новая советская власть сразу же приложила все усилия по полному демонтажу дореволюционной судоустройственной и процессуальной системы. Для этого были приняты несколько кратких законодательных актов, определяющих судебную и процессуальную политику советской власти, важнейшими из которых стали три Декрета о суде.

Уже Декрет о суде от 24 ноября 1917 г.171 официально упразднил все судебные учреждения «старого режима» (судебных следователей, окружные суды, судебные палаты, Правительствующий Сенат), институты прокурорского надзора и адвокатуры, а также приостановил деятельность мировых судей, предполагая их преобразование в местные суды. Более подробный Декрет о суде № 2 от 22 февраля 1918 г., содержавший уже некоторые очертания нового уголовного процесса, уточнил, что Судебные уставы 1864 г. продолжают применяться при рассмотрении уголовных дел, но лишь в той мере, в какой они «не отменены декретами» советской власти и «не противоречат правосознанию трудящихся классов» (п. 8). Декрет о суде № 3 от 20 июля 1918 г. не внес в эти положения существенных измнений, определив лишь некоторые новые правила подсудности и учредив в г. Москве временный Кассационный суд с уголовным отделением, призванный рассматривать кассационные жалобы на решения окружных народных судов172. Как видно, Устав уголовного судопроизводства 1864 г. продолжал еще действовать и после Октябрьской революции, но очень недолго и исключительно в рамках вынужденного регулирования некоего перехода к новым советским уголовно-процессуальным законам.

Окончательная формальная отмена Устава уголовного судопроизводства произошла одновременно с принятием Положения о народном суде РСФСР от 30 ноября 1918 г., в ст. 22 которого была включена норма о том, что «ссылки в приговорах и решениях на законы свергнутых правительств воспрещаются». Так завершилась в России эпоха Судебных уставов.

Следует также иметь в виду, что в первые годы советской власти были созданы две параллельные системы судов: общие суды, о нормативной базе деятельности которых речь шла выше, и особые суды в виде революционных трибуналов, рассматривавших дела о наиболее опасных, с точки зрения советской власти, преступлениях, характеризовавшихся в качестве «контрреволюционных» (восстание против власти или неподчинение ей, саботаж, намеренное создание товарного дефицита и т.п.). Производство по уголовным делам, рассматриваемым революционными трибуналами, регулировалось серией сменявших друг друга автономных законодательных актов: Инструкцией Народного комиссариата юстиции (НКЮ) о революционном трибунале от 19 декабря 1917 г., Декретом Совета народных комиссаров (СНК) о революционных трибуналах от 4 мая 1918 г., Положением о революционных трибуналах (утв. Декретом СНК) от 12 апреля 1919 г.

В целом советское уголовно-процессуальное законодательство начального периода имело краткий, фрагментарный, в значительной мере чрезвычайный и некодифицированный характер. Его сложно назвать полноценной уголовно-процессуальной системой. Однако некоторые заложенные в нем идеи оказали очень большое влияние на последующее развитие советского и впоследствии даже постсоветского российского уголовного процесса. Достаточно назвать полное упразднение института апелляции и изменение подходов к кассации, превратившейся во вторую инстанцию с отказом от принципа единства кассационной инстанции173; замену суда присяжных судом с участием народных заседателей174; допуск в качестве защитников не только адвокатов, но и непрофессиональных представителей («иных лиц») и др.

В то же время стремление советской власти резко разорвать с дореволюционным уголовным процессом имело ограниченные пределы, полностью достижимые разве что в формальной плоскости. Каковы бы ни были политические устремления руководителей советского государства, наиболее квалифицированные юристы, принимавшие техническое участие в создании нового уголовного процесса и редактировании революционного уголовно-процессуального законодательства, учились в университетах Российской империи и были воспитаны на Уставе уголовного судопроизводства175, что не могло не сказаться даже в этот период, хотя еще в большей мере проявилось при подготовке советских уголовно-процессуальных кодификаций и развитии науки. Устав уголовного судопроизводства, будучи отменен юридически, не мог быть полностью «упразднен» в доктринальной плоскости, продолжая оказывать влияние на советское законодательство, особенно в первые годы. В самом общем виде можно сказать, что переход от дореволюционного к советскому уголовному процессу характеризовался формальным разрывом и умеренной доктринальной преемственностью.

2. УПК РСФСР 1922, 1923 и 1960 гг

Первый российский УПК советского периода был принят в ходе обширной кодификации права, развернувшейся с началом новой экономической политики (НЭП), 22 мая 1922 г. и вступил в силу с 1 июля 1922 г. Обратим внимание на модернизацию наименования уголовно-процессуальной кодификации, когда соответствующий законодательный акт впервые был назван в европейском духе Уголовно-процессуальным кодексом. С этого момента данное наименование не подвергается сомнению, как и производная от него аббревиатура – УПК.

Однако УПК РСФСР 1922 г. была уготована недолгая жизнь. Уже через несколько месяцев на 4-й сессии ВЦИК принимается Постановление от 11 ноября 1922 г. о введении в действие нового Положения о судоустройстве РСФСР. В п. 2 данного Постановления содержится поручение Президиуму ВЦИК и Народному комиссариату юстиции «переработать УПК» с целью приведения его в соответствие с новым Положением о судоустройстве, которое вводится в действие с 1 января 1923 г.

В результате очень скоро ВЦИК принимает Постановление от 15 февраля 1923 г. об утверждении, как сказано в документе, «переработанного» Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, который принято называть УПК 1923 г. Надо признать, что в формальном смысле речь шла скорее о новой редакции УПК 1922 г. Именно так характеризовали данный законодательный акт видные представители советской уголовно-процессуальной науки, разграничивавшие не два кодекса, а две редакции одного кодекса176. Однако в российской уголовно-процессуальной доктрине сложилась достаточно устойчивая традиция рассматривать варианты 1922 и 1923 гг. в качестве автономных кодификаций и отделять друг от друга УПК 1922 г. и УПК 1923 г. Этой традиции мы здесь в определенной мере следуем.

Учитывая причины и обстоятельства принятия УПК 1923 г., неудивительно, что по содержанию он почти не отличался от УПК 1922 г. Основные изменения были связаны с судоустройственными реформами: упразднением революционных трибуналов, включая Верховный трибунал, созданием Верховного суда РСФСР и др., а также с отказом от расширенной коллегии народных заседателей из шести человек – теперь почти все дела рассматривались в составе судьи и двух народных заседателей, кроме очень ограниченного круга дел, рассматриваемых единолично. Но нельзя не обратить внимание еще на одно изменение. Если УПК 1922 г. почти полностью воспроизвел дореволюционную концепцию судебного предварительного следствия, не только «приписав» следователей к судебному ведомству (судебные следователи), но и предполагая судебно-инстанционный порядок обжалования их действий и решений177, то УПК 1923 г. обозначил тенденцию отказа от нее. Следователи пока еще остались при судах, но их действия и решения подлежали уже обжалованию только прокурору178. Окончательно следствие было переведено в прокуратуру только в конце 1920-х годов, но расхождения в этом плане между УПК 1922 г. и 1923 г. случайностью не выглядят. Ясно, что именно в этот период начала формироваться советская конструкция несудебного «прокурорского» предварительного следствия, стирающая грань между следствием и дознанием, где следователь утрачивал независимость, а центральную роль играл уже прокурор.

В целом УПК РСФСР 1923 г., действовавший несколько десятилетий, представляет собой некое связующее звено между Уставом уголовного судопроизводства и поздним советским уголовным процессом образца УПК РСФСР 1960 г. Первой стадией уголовного процесса было «возбуждение производства по уголовному делу», по итогам которого орган дознания, следователь, прокурор либо отказывали при отсутствии «признаков преступления» в производстве дознания или предварительного следствия, что могло быть обжаловано в суд, либо приступали к дознанию или предварительному следствию, не вынося каких-либо специальных постановлений. Дознание поначалу имело факультативный характер и не приводило к появлению полноценных доказательств, будучи предназначено для расследования мелких уголовных дел или собирания материалов для следователя, однако в ходе реформ 1920-х годов все более и более превращалось в полноценную форму расследования, дублируя предварительное следствие. Следователь в случаях, когда не начинал следствие самостоятельно, а получал материалы от органов дознания, вправе был либо произвести предварительное следствие в полном объеме, либо счесть дознание полным и произвести лишь отдельные следственные действия. Однако он при любых обстоятельствах был обязан предъявить обвинение, допросить обвиняемого и составить обвинительное заключение. Расследование завершалось либо прекращением дела, либо направлением его прокурору для передачи в суд. К этому Закон от 29 октября 1929 г. добавил еще возможность официального приостановления предварительного расследования. Первой судебной стадией являлось предание суду, осуществляемое тем же судьей, которому предстояло рассматривать его по существу. Он либо утверждал обвинительное заключение и назначал судебное разбирательство (предавал обвиняемого суду), либо прекращал дело, либо возвращал его для дополнительного расследования с «указанием обстоятельств, подлежащих доследованию». Судебное разбирательство, помимо ординарной формы, предусматривало возможность сокращенного судебного следствия в случае признания обвиняемым своей вины (ст. 282 УПК 1923 г.). Существовало и особое производство в виде судебного приказа, когда судебное разбирательство производилось без вызова сторон, а вместо приговора постанавливался приказ об исполнении уголовного наказания, но лишь по делам о нескольких наименее опасных преступлениях, не предусматривающих строгих санкций. Приговор до вступления в законную силу подлежал обжалованию только в порядке кассации, тем самым выполнявшей функции апелляции, отмененной еще в 1918 г. После вступления в законную силу он подлежал проверке вышестоящими судами в порядке надзора, являвшегося советским нововведением, но лишь по инициативе народного комиссара юстиции, прокурора руспублики и председателя Верховного суда. При наличии определенных оснований он мог быть также возобновлен по вновь открывшимся обстоятельствам.

Впрочем, основная проблема развития советского уголовного процесса заключалась отнюдь не в УПК 1923 г., а в массовом пренебрежении им в ходе сталинских репрессий и появлении различных форм чрезвычайного уголовно-процессуального законодательства, предполагавшего даже в некоторых случаях рассмотрение дел несудебными органами. Характерными примерами являются Постановление ЦИК от 1 декабря 1934 г., принятое через несколько часов после убийства в Ленинграде видного советского руководителя С.М. Кирова, в соответствии с которым по делам о террористических организациях и актах срок предварительного следствия сокращался до 10 дней, обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде, участие обвинителя и защитника в судебном разбирательстве, а также кассационное обжалование приговора не допускались, или Закон от 14 сентября 1937 г., запретивший кассационное обжалование приговоров и сокративший до одних суток срок вручения копии обвинительного заключения также по делам о контрреволюционных вредительствах и диверсиях.

В этот период советское уголовно-процессуальное право существовало в двух параллельных реальностях: одна из них регулировалась УПК 1923 г., применявшимся по общеуголовным преступлениям, а другая – разнообразными уголовно-процессуальными актами чрезвычайного характера, действовавшими по тем уголовным делам, где, с точки зрения власти, имела место политическая составляющая. В подобной ситуации УПК 1923 г. не выполнял и не мог выполнять роль подлинной уголовно-процессуальной кодификации. Уголовно-процессуальное право в значительной мере оказалось некодифицированным и подчинялось многочисленным особым режимам по отдельным категориям уголовных дел.

В таком контексте становится понятной основная задача второй советской кодификации уголовно-процессуального права, проводившейся после смерти И.В. Сталина и разоблачения культа его личности ХХ съездом Коммунистической партии (1956 г.) на волне общей десталинизации советской общественно-политической жизни. Необходимо было добиться реальной кодификации уголовно-процессуального права и устранения самой возможности действия каких-либо уголовно-процессуальных законов вне УПК с тем, чтобы по всем уголовным делам применялась единая процессуальная форма с соответствующими гарантиями прав личности. В целом эту задачу удалось успешно реализовать.

Вслед за принятием Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик 1958 г.179 начинается разработка нового УПК РСФСР, принятого 27 октября 1960 г. и вступившего в силу с 1 января 1961 г.

УПК РСФСР 1960 г. предусматривает единую процессуальную форму и единый состав суда (судья и два народных заседателя) при рассмотрении всех уголовных дел, независимо от степени их тяжести, закрепляет в ст. 20 обязанность всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела (принцип объективной истины) и настаивает на том, что признание обвиняемым своей вины является рядовым доказательством, не приводящим ни к упрощению, ни к ускорению уголовного процесса в целом и судебного разбирательства в частности. Появляются новые полноправные участники уголовного процесса – подозреваемый (наряду с традиционным обвиняемым) и потерпевший, чьи статус и права очень четко урегулированы законом.

Кодекс окончательно институционализирует стадию возбуждения уголовного дела, требуя не просто приступать к расследованию при наличии признаков преступления, но выносить специальное постановление о возбуждении уголовного дела по итогам доследственной проверки, чтобы избежать необоснованных уголовных преследований в духе 1930-х годов. Предварительное расследование проводится в форме дознания или предварительного следствия, что по сути является единственным проявлением дифференциации процессуальной формы и приводит к почти полному исчезновению различий между ними. Обвиняемый получает право на участие защитника с момента окончания предварительного расследования, т.е. предоставления ему материалов дела для ознакомления. После поступления дела в суд производство открывается полноценной стадией предания суду путем проведения в некоторых случаях коллегиального (опять-таки в составе судьи и двух народных заседателей) распорядительного заседания с возможностью вернуть дело на дополнительное расследование. Судебное разбирательство проводится по единой форме с активной ролью суда, но без обязательного участия обвинителя, т.е. доказывание осуществляют не столько стороны, сколько суд. Кассация остается единственной формой обжалования приговора, не вступившего в законную силу, а после его вступления в законную силу пересмотр возможен в порядке надзора (по протестам высших должностных лиц прокурорской и судебной системы) и по вновь открывшимся обстоятельствам.

На протяжении 30 лет, вплоть до распада СССР в 1991 г., УПК РСФСР 1960 г. отличался удивительной стабильностью, пожалуй, не имеющей других аналогов в истории отечественного уголовно-процессуального права. Значимые реформы уголовного процесса в этот период можно пересчитать по пальцам. Вспомним, прежде всего, создание следственного аппарата МВД (1965 г.), что сократило подследственность прокуратуры и привело к еще большей «полицеизации» предварительного следствия, сделавшей грань между дознанием и следствием почти невидимой, а также введение тем же Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 14 декабря 1965 г. в УПК особого участника уголовного процесса – «начальника следственного отдела», что вписывалось в логику реформы (перевод следственных функций из сферы юстиции в сферу полиции). Кроме того, нельзя не упомянуть появление у лица, подвергнутого незаконному уголовному преследованию, права на возмещение ущерба со стороны государства (право на реабилитацию) на основании Указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 8 августа 1981 г. (новая ст. 58¹ УПК), реализовавшего соответствующие положения Конституции СССР 1977 г. и союзного Указа от 18 мая 1981 г., а также введение ускоренной формы предварительного расследования по делам о наименее опасных и достаточно легко раскрываемых преступлениях – так называемой «протокольной формы досудебной подготовки материалов» (Указ Президиума Верховного совета РСФСР от 24 января 1985 г. о внесении дополнений в УПК).

УПК РСФСР 1960 г. утратил стабильность и начал подвергаться постоянному обновлению только в 1990-е годы, но это уже касается не советского, а постсоветского периода развития отечественного уголовного процесса.

3. Советская наука уголовного процесса и ее достижения

Если применительно к уголовно-процессуальному законодательству о преемственности между дореволюционным и советским периодами можно говорить лишь с определенной долей условности, то в части развития уголовно-процессуальной науки такая характеристика справедлива без каких-либо оговорок. Строго говоря, научная работа не прекращалась даже в неспокойные и крайне нестабильные первые годы советской власти, причем по понятным причинам на первом этапе она велась исключительно усилиями специалистов, начавших свою научную деятельность еще до 1917 г. и в равной мере принадлежащих как дореволюционной, так и советской науке уголовного процесса. Так, уже в 1919 г. бывший приват-доцент Московского университета, занимавший в тот момент должность профессора Ярославского университета и вскоре вновь занявший профессорскую кафедру уже в советском МГУ, Николай Николаевич Полянский публикует в г. Ярославле небольшую работу «Цель уголовного процесса», впоследствии вошедшую в качестве главы в более крупную монографию «Очерки общей теории уголовного процесса» (М., 1927). Имя и труды проф. Н.Н. Полянского, безусловно, являются самым ярким символом связи дореволюционной и советской науки уголовного процесса, что проявляется не только в самом имени автора, но и в сохраненной им методологии исследований, глубоком знании иностранного уголовного процесса и т.п.180

В 1920-е годы в уголовно-процессуальной науке появляется несколько новых ярких имен, прежде всего, молодой харьковский ученый, ставший впоследствии профессором ВЮЗИ (МГЮА) Михаил Александрович Чельцов-Бебутов (Чельцов), опубликовавший курс «Советский уголовный процесс. Вып. 1» (Харьков, 1928)181, и профессор МГУ Андрей Януарьевич Вышинский, издавший свой «Курс уголовного процесса» (М., 1927)182. Впоследствии А.Я. Вышинский стал Прокурором СССР и министром иностранных дел СССР – едва ли не крупнейшим советским юристом сталинской эпохи, по чьей репутации был нанесен сокрушительный удар на волне десталинизации из-за его активного участия в процессах конца 1920-х–1930-х годов в качестве главного советского обвинителя. При всей неоднозначности личности А.Я. Вышинского и его роли в истории бытующее сегодня сугубо негативное отношение к теоретическому уголовно-процессуальному наследию этого автора выглядит не всегда справедливым. Так, самая известная монография А. Я. Вышинского «Теория доказательств в советском праве» (М., 1941; затем были еще два издания), которой приписывают едва ли не инквизиционные доказательственные идеи, на самом деле ничего подобного не содержит, за исключением, быть может, одной действительно весьма сомнительной мысли (особенно с учетом бытовавших в то время методов ведения следствия) об особой важности «объяснений обвиняемых» по делам о заговорах против советской власти, контрреволюционных организациях и т.п.183 В остальном испытавшая несомненное влияние упоминавшейся выше дореволюционной работы Л.Е. Владимирова данная монография представляет собой достаточно глубокий сравнительно-правовой анализ доказательственного права, опирающийся на прекрасные знания западной литературы, причем с явной симпатией к англосаксонским конструкциям. Строго говоря, это первый серьезный советский труд по доказательственному праву, проложивший путь между западной и дореволюционной наукой, с одной стороны, и советской доказательственной доктриной – с другой стороны, что весьма благотворно сказалось на послесталинском развитии последней184.

В 1920-е годы в уголовно-процессуальную науку приходит и будущий член-корреспондент Академии наук СССР Михаил Соломонович Строгович (1894–1984), публикующий в 1925 г. первый комментарий к УПК РСФСР 1923 г. (совместно с Д.А. Карницким), а в 1931 г. первое краткое издание своего учебника «Уголовный процесс». В течение последующих десятилетий он готовит ряд фундаментальных монографий: «Природа советского уголовного процесса и принцип состязательности» (М., 1939), «Учение о материальной истине в уголовном процессе» (М., 1947), «Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе» (М., 1955). Пожалуй, именно М.С. Строгович является наиболее крупной фигурой в советской науке уголовного процесса (ее своего рода символом) и занимает в ней такое же место, которое И.Я. Фойницкий занимал в науке дореволюционной.

В целом первый этап развития советской уголовно-процессуальной науки (с 1917 до примерно середины 1950-х годов) связан прежде всего с именами и трудами М.С. Строговича, Н.Н. Полянского, А.Я. Вышинского и М.А. Чельцова-Бебутова. Уголовно-процессуальная наука по-прежнему немногочисленна в количественном отношении, но в качественном плане отличается очень высоким уровнем, сохраняя подходы, выработанные дореволюционными процессуалистами. Она по-прежнему в основном строится вокруг авторских учебников и курсов, хотя и все активнее, как мы видим, прибегает к монографическим исследованиям.

В какой-то мере можно сказать, что, помимо отмеченных монографий, данный период завершается изданием двух последних советских авторских учебников, где допускается рассмотрение отечественного уголовного процесса в едином теоретическом контексте с зарубежным уголовным процессом: М.С. Строговича «Уголовный процесс» (М., 1948)185 и М.А. Чельцова «Уголовный процесс» (М., 1948)186. После этого на рубеже 1940-х–1950-х годов в стране начинается политическая борьба с космополитизмом, вынуждающая отказаться от более или менее нейтрального сравнительно-правового анализа и сосредоточиться только на догматическом (комментаторском) описании советского уголовно-процессуального законодательства, причем без малейшей возможности критически осмыслить тенденции его развития по причине идеологических ограничений. В результате учебники начинают мало отличаться друг от друга и выполняют сугубо утилитарную задачу пособий для подготовки студентов к экзаменам. Их научно-теоретическая ценность нередко сводится к нулю. Особенностью данного периода становится также переход от индивидуального написания учебников к их подготовке коллективом авторов.

В то же время на этом фоне меняется понятие курса – по окончательно сложившейся в данный период традиции, хорошо известной и за рубежом187, происходит более четкая дифференциация понятий «курс» и «учебник»188. Курсом именуется уже не университетский курс лекций, а особый научный курс, содержащий изложение всех проблем и институтов уголовного процесса на максимально возможно высоком теоретическом уровне. За весь советский послевоенный период удается подготовить всего три таких курса, два из которых остались незавершенными. Так, «Курс уголовно-процессуального права» М.А. Чельцова-Бебутова ограничился лишь т. 1 «Очерки по истории суда и уголовного процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах» (М., 1957), так и не дойдя до анализа советского уголовного процесса. Только из одного первого тома состоит и изданный на излете советской эпохи «Курс советского уголовного процесса. Общая часть» (коллектив авторов под редакцией А.Д. Бойкова и И.И. Карпеца. М., 1989).

Единственным полным и завершенным становится «Курс советского уголовного процесса» М.С. Строговича, вышедший в одном томе в 1958 г. и переизданный в дополненном виде в двух томах десятилетие спустя189. При этом вместе со снижением научного уровня учебников и крайне редким изданием курсов стремительно развиваются другие виды научного творчества: диссертации, монографии и статьи.

В целом второй этап развития советской уголовно-процессуальной науки (примерно с середины 1950-х годов до 1991 г.) характеризуется переносом центра тяжести научного творчества с университетских курсов (учебников) на диссертационные и монографические исследования по отдельным проблемам и институтам уголовного процесса, а также возникновением очевидной иерархии между однотипными учебниками и редко издаваемыми научно-теоретическими курсами. При этом одновременно устанавливается стройная система подготовки ученых степеней кандидатов и докторов юридических наук, институционализирующая изменение вектора развития уголовно-процессуальной науки и позволяющая резко увеличить в количественном отношении корпус ученых-процессуалистов, занимающихся научной и преподавательской деятельностью. Не стоит также забывать об отмеченной стабильности уголовно-процессуального законодательства, наступившей после принятия УПК РСФСР 1960 г., что также способствовало проведению фундаментальных монографических научных исследований, не сопровождавшихся тем ажиотажем, который обычно характерен для периода бурных реформ.

Организационно советская уголовно-процессуальная наука приобрела на данном этапе более коллективный характер, нежели раньше, и строилась вокруг научных центров четырех типов: 1) кафедр уголовного процесса классических университетов, как с дореволюционной историей (Московский, Ленинградский, Киевский, Томский, Казанский, Ярославский и др.), так и созданных уже в советское время (Воронежский, Белорусский в Минске, Калининградский, Дальневосточный, Ростовский и др.); 2) четырех специализированных юридических институтов (ВЮЗИ, ныне МГЮУ им. О.Е. Кутафина, с центром в Москве и многочисленными иногородними филиалами, Саратовский, Свердловский и Харьковский); 3) ведомственных высших учебных заведений (Академия МВД СССР, Высшая школа КГБ СССР, Высшая следственная школа МВД СССР в г. Волгограде и др.) 4) академических и ведомственных научно-исследовательских институтов (Институт государства и права АН СССР, Всесоюзный институт юридических наук (преобразованный в начале 1960-х годов в НИИ советского законодательства при Минюсте СССР), НИИ МВД СССР, Институт проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре СССР и др.). Особенно следует выделить сектор проблем правосудия Института государства и права АН СССР, который стал, пожалуй, крупнейшей советской научной уголовно-процессуальной школой, где под руководством М.С. Строговича работала выдающаяся плеяда советских процессуалистов (В.М. Савицкий, А.М. Ларин, И.Л. Петрухин и др.), чьи труды в значительной мере сформировали современную российскую доктрину уголовного процесса и оказали влияние на многие уголовно-процессуальные реформы, в том числе в постсоветский период.

По содержанию монографические исследования охватывают в этот период почти все ключевые вопросы советского уголовного процесса, касающиеся как общих положений, так и отдельных стадий судопроизводства.

Так, общие положения исследуются в монографиях190, посвященных сущности уголовного процесса (П.С. Элькинд), его принципам как в целом (Т.Н. Добровольская), так и отдельным из них, например, презумпции невиновности (М.С. Строгович и А.М. Ларин), структуре уголовно-процессуального права (А.М. Ларин), взаимосвязи уголовного процесса с уголовным правом (В.Г. Даев), уголовно-процессуальной форме (М.Л. Якуб), уголовно-процессуальным решениям (П.А. Лупинская и Ю.М. Грошевой), гарантиям прав личности (Э.Ф. Куцова), уголовно-процессуальным функциям (Я.О. Мотовиловкер), участникам уголовного судопроизводства (Р.Д. Рахунов и Л.Д. Кокорев), мерам уголовно-процессуального принуждения (И.Л. Петрухин и В.М. Корну-ков), уголовно-процессуальным правоотношениям (В.П. Божьев), прокурорскому надзору в уголовном судопроизводстве (В.М. Савицкий). Особое внимание советская уголовно-процессуальная наука уделяла разработке проблем доказательственного права, где наряду с индивидуальными монографиями (С.А. Шейфер, Л.Т. Ульянова, А.И. Трусов, Я.О. Мотовиловкер и др.) выделяется фундаментальная коллективная монография «Теория доказательств в советском уголовном процессе» (1-е издание в двух томах в 1966–1967 гг.; 2-е дополненное издание в одном очень объемном томе в 1973 г.), ответственным редактором которой выступил Н.В. Жогин.

Не осталась без монографического научного анализа и ни одна из стадий советского уголовного процесса, а также существовавшие в то время особые производства. Здесь следует выделить мнографии, посвященные стадиям возбуждения уголовного дела (Р.Д. Рахунов и А.Р. Михайленко, Н.В. Жогин, Ф.Н. Фаткуллин), предварительного расследования (Л.М. Карнеева, А.М. Ларин, Н.В. Жогин, Ф.Н. Фаткуллин, В.А. Стремовский, Н.А. Якубович и др.), предания суду (И.Д. Перлов, И.М. Гальперин, В.З. Лукашевич), судебному разбирательству (цикл монографий И.Д. Перлова), кассационному, надзорному производствам и пересмотру уголовных дел по вновь открывшимся обстоятельствам (М.М. Гродзинский, Э.Ф. Куцова, А.Л. Ривлин, О.П. Темушкин, И.Д. Перлов), исполнению приговора (М.К. Свиридов), производству по делам несовершеннолетних (Г.М. Миньковский, В.В. Шимановский), производству по применению принудительных мер медицинского характера (Б.А. Протченко).

Еще одной особенностью советской уголовно-процессуальной науки на втором этапе развития стал ее относительно замкнутый характер, выражавшийся в невозможности рассматривать соответствующие проблемы в едином сравнительно-правовом контексте, что объяснялось сугубо идеологическими причинами (дескать, нельзя сравнивать советское право с капиталистическим) и приводило к некоторому теоретическому застою. В то же время это не означало отсутствие серьезных научных исследований уголовного процесса основных зарубежных стран. Такие исследования проводились постоянно, хотя в исключительно автономном режиме и с вынужденной непременной «дежурной» критикой «буржуазной» сущности западного уголовного процесса. Сложилась даже отдельная советская научная школа специалистов по зарубежному уголовному процессу, чьи достижения очевидны и не утратили своего значения даже сегодня. Отметим серьезные монографические исследования 1960-х–1980-х годов, посвященные уголовному процессу США и Англии (К.Ф. Гуценко, И.Б. Михайловская, В.М. Николайчик), Франции (С.В. Боботов и А.И. Лубенский), ФРГ (Б.А. Филимонов), Австрии (В.Н. Бутов).