Читать онлайн Счастливая карусель детства бесплатно

Счастливая карусель детства

Шведские игрушки

Мне семь лет, я белобрысый крепенький ребятенок, слегка медлительный, аккуратный и послушный — по крайней мере, я часто слышу в свой адрес это от взрослых. На дворе лето конца семидесятых. Мы на даче под Ленинградом — в Зеленогорске. Мы — это, прежде всего, я, двоюродная шестилетняя сестренка из Москвы — Танечка, бабушка и дедушка. На выходные из Ленинграда к нам приезжают мои папа и мама.

Залив с пляжем, летний кинотеатр, городской парк с фонтанчиками, аттракционами и лотками с мороженым — в общем одно сплошное удовольствие. Ни тебе забот, ни хлопот. Этим летом я, наконец, освоил настоящий двухколесный велосипед, и мир стал казаться мне еще более радостным и интересным. Правда, дедушка давит на меня своим авторитетом и заставляет периодически учить какие-то басенки и стишки, что, конечно же, нравиться мне не может. Но я послушен и никогда с ним не спорю. Он произносит что-то вроде: «Каждый образованный человек должен это знать!»

Я быстро понял, что отвертеться от него не существует никаких возможностей, и, в конце концов, безропотно отдался в его жесткие руки — как-никак он все-таки в прошлом учитель литературы и известный журналист и, наверное, не ошибается насчет того, что в действительности должен знать «каждый образованный человек».

Как-то приезжаю я на велике с прогулки по парку и вижу, что возле нашей дачи за большим столом, где в хорошую погоду неизменно проходят все уличные семейные обеды и торжества, сидят дедушка и сосед — Александр Емельянович, и что-то оживленно обсуждают.

Сосед любит часто заходить к деду и засиживаться подолгу с разговорами на различные темы, и прежде всего — политические. Он какой-то там политинформатор или что-то вроде того. У него низкий голос и большой красный нос — почти как у Деда Мороза. «Это потому, что он частенько закладывает», — объяснил мне однажды дед в ходе доверительной беседы и по-заговорщицки подмигнул. Что такое «закладывать», я, конечно же, тогда не понял, но про себя сделал однозначный вывод, что наш сосед человек крайне необычный, уж больно выдающийся у него был красный и мясистый нос. Спрашивал я по поводу соседского носа и у бабушки, и она была более конкретна: «Да выпивоха он, уж больно водочку любит попивать». И после этих слов загадочный образ соседа — Деда Мороза быстро стал развеиваться.

Частенько мне приходилось присутствовать при разговорах взрослых на политические темы, и, я бы сказал, что они мне даже нравились, хотя и не все я в них понимал. Разговоры эти давали возможность моему пылкому детскому воображению четко осознать, что живем мы в справедливом человеческом обществе под названием Советский Союз, притом, что в это же самое время на нашей планете многие люди не имеют работы, денег и даже еды. И конечно я с полным основанием гордился своей великой страной.

Понял я тогда, что практически во всех безобразиях жизни за рубежом был виноват некто «Дядя Сэм» — неизменный персонаж газетных карикатур из рубрик о международных отношениях. «Дядя Сэм» этот действительно на картинках выглядел каким-то злым существом с козлиной бородой в звездно-полосатой шляпе, и держал он в руках своих хлыст или пистолет. В общем, личность малоприятная, но почему-то неизменно приковывающая мое детское внимание. Возможно, из-за своей внешней непохожести на советских граждан.

Очень я любил отыскивать в дедовых газетах различные карикатурные рисунки, пытаясь разгадать в них зашифрованный тайный смысл «безнравственных подвигов героев мира капитала», возглавляемых «Дядюшкой Сэмом». Кстати, почему-то иногда по непонятной для меня логике «Дядя Сэм» именовался «Дядюшкой Сэмом», и именно вот это ласковое слово «дядюшка» заставляло меня думать, что был он не до конца законченным злодеем и сохранял шанс исправиться.

Дедушка старался мне все доходчиво разъяснять на примере этих карикатур, но его высокий заумный слог не всегда доходил до моего понимания. Тем не менее, свои выводы я сделал: «Дядя Сэм» виноват в гонке вооружений, безработице, инфляции, спаде, голоде и прочих ужасных явлениях, присущих капитализму.

И вот дедушка прекращает свой оживленный разговор с соседом, откладывает в сторону газеты, и вместе они как-то внимательно и оценивающе на меня смотрят.

Дедушка обращается ко мне:

— Саша, очень хорошо, что ты вернулся. Дело в том, что к Александру Емельяновичу приехала дочь с внуками из Швеции, и мы решили для взаимной пользы вас познакомить. — Их двое, они близнецы, зовут их Антос и Алекс, что по-русски значит Антоша и Алеша, и им по шесть лет, — с легким смущением добавляет сосед, — ты, надеюсь, Саша, не против знакомства?

Почувствовал я легкое смущение, да и вообще с иностранными детьми мне раньше общаться не приходилось, а слова Швеция и шведы ассоциируются у меня исключительно с победами Александра Невского и Петра Первого, — видимо, из книжек, прочитанных мне мамой перед сном. Слышал я также и о шведских хоккеистах, но мы и здесь их обыгрывали.

Мне любопытно и страшно, но мое воспитание обязывает меня быть всегда вежливым со взрослыми.

— Ну что же, я не против знакомства, — тихо и с легким смущением ответил я и сел на скамейку рядом с дедушкой в ожидании дальнейшего развития событий. — Вот и отлично! — сосед встал из-за стола, откланялся нам и, пообещав вскорости возвратиться с внуками, отправился к своей даче, где в это время предположительно находились они — шведы.

Дедушка подмигнул мне и продолжил чтение на время отложенных газет. Ну а что происходило со мной, невозможно было выразить простыми словами! Не мог я места себе найти от переполнявших меня чувств и ерзал без остановки. Мне, советскому ребенку, предстоящая встреча с иностранцами казалась внезапно возникшей возможностью общения с невиданными доселе инопланетными существами, ведь были они не просто детьми, а представителями страны из капиталистического лагеря.

Но самое большое смятение происходило от полного непонимания того, каким образом нам — представителям двух разных миров и систем — предстоит общаться, и уж конечно на мне, как на представителе нашей великой страны, лежала огромная ответственность в свете грядущих международных встреч, пусть даже и не на высшем уровне. Эту ответственность я ощущал всем своим существом и старался во что бы то ни стало соблюдать внешнее спокойствие. Но внутри меня уже во всю силу набирал обороты вихрь…

Что это «они», я понял сразу и издалека. Близнецы шли за своим дедушкой и с любопытством оглядывались по сторонам. Оба голубоглазые и светловолосые, чуть ниже меня ростом, одеты в одинаковые безукоризненно белые кофты с капюшонами. Сами они чем-то довольны, по сторонам смотрят с интересом и улыбаются. Производили они впечатление образцовых детей с обложек журналов, которые обычно с интересом просматривают взрослые, когда хотят представить, как могут выглядеть в идеале их отпрыски.

— Ну вот, Саша, знакомься: Антос и Алекс! — представил мне своих внуков Александр Емельянович, — а про тебя мы им уже рассказали, так что считай, что вы старые знакомые.

Мы дружно пожали друг другу руки и заулыбались.

— К сожалению, ребята умеют разговаривать только на шведском и английском языках, по-русски знают только несколько слов, — предупредил меня дедушка близнецов, — так что, Саша, мы будем тебе признательны, если ты поможешь своим новым товарищам увеличить их словарный запас.

Вообще шведы, хотя и бормотали что-то непонятное на своих языках, производили на меня довольно приятное впечатление. Была в них какая-то беззаботная и радостная открытость и доброжелательность.

Мы перешли в мою песочницу, и я на правах хозяина и старшего по возрасту начал организовывать процесс совместной игры. Вручил ребятам грузовик с экскаватором, а себе оставил машину скорой помощи. Мы начали строить дороги и мосты, копать тоннели и рвы, в общем, работа пошла, как полагается. Шведы много улыбались, и все мы были довольны. Но заметил я, что как-то с недоумением посматривают ребята на мои машины.

А игрушки мои были довольно грубыми, прочными и не очень красивыми. Железные, окна и двери нарисованы красками и не открываются, а во время движения машинки издают скрип и скрежет, который в некоторой мере может соответствовать только автомобилю скорой помощи, спешащему на неотложный вызов под звуки сирены. «Зато недостаток конструкции и внешнего вида компенсируется надежностью и долговечностью». Сейчас, во время нашей игры, эти папины слова сами собой начали возникать у меня в голове как оправдание в ответ на недоумение на лицах у шведов.

Обидно, конечно же, но ничего не поделать, ведь принципиально других игрушек в детских магазинах Ленинграда мне видеть не приходилось. Нет, конечно же, еще были машинки и из пластмассы, но это — совсем для маленьких.

Наконец близнецы полностью потеряли интерес к моим машинкам: они аккуратно откладывают их в сторону и что-то говорят своему деду, стоящему в небольшом отдалении от нашей песочницы с сигаретой.

— Саша, ребята попросили меня принести вам для игр игрушки, которые они привезли с собой из Швеции, так что на минуту я вас покину, — дедушка близнецов подмигнул всем нам и отправился на свою дачу.

Мне было действительно очень интересно, почему Антос и Алекс, при всей их доброжелательности и внешнем спокойствии, не смогли дружно скрыть своего отсутствия интереса к моим машинам. И что у них за игрушки такие, что ребята эти, не проиграв и десяти минут, уже не могут без них обойтись? Я продолжаю невозмутимо играть в одиночестве, вожу попеременно все три автомобиля по уже построенным дорогам и мостам песочницы, ненавязчиво предлагаю своим гостям вновь присоединиться к совместным играм, но получаю вежливый отказ, мол «все в порядке, Саща, и не стоит беспокоиться».

Ну что ж, не хотите, как хотите! Наконец, дедушка близнецов приносит и ставит перед нами большую пластмассовую коробку, — играйте на здоровье. Мои гости оживляются и синхронно достают свои игрушки, протягивая их мне с улыбкой:

— Нияаа, Саащаа!

И тут, дорогие мои друзья, я сам неожиданно для себя впадаю в состояние ступора. Словно гром внезапно раздался средь ясного неба. Держу я в руках своих очень красивые и яркие автомобильчики размером примерно с мою ладонь. Держу и глаз не могу от них оторвать, будто загипнотизирован я ими. А шведы видят, что игрушки мне их очень нравятся, и широко улыбаются. Все машинки со стеклами, резиновыми колесиками и прочими мастерски сделанными детальками, как снаружи, так и внутри. Одним словом — мечта. Обладали эти игрушки очень необыкновенными формами и цветами, и, что самое главное, у них легко открывались дверцы салона и капота — совершенно как у настоящих автомобилей. Открыв дверцы эти, можно было изучать изнутри содержимое салона и подкапотное пространство. Чудеса какие-то, и подобного мне раньше видеть не приходилось.

Конечно, сейчас с трудом можно поверить, что увиденные тогда мною игрушки произвели настолько сильное впечатление, ведь в наши дни любой мальчишка имеет в своем арсенале аналогичные машинки и далеко не в единичном количестве.

Вообще нужно сказать, что до этой самой минуты мне казалось, что я неплохо разбираюсь в марках автомобилей и не раз, находясь на остановке в ожидании автобуса, в обществе кого-нибудь из взрослых и Танечки, я не без гордости перечислял ей названия автомобилей, проезжающих мимо нас по Приморскому шоссе:

— Это Волга, это Москвич, а вон Жигули с Запорожцем! Основное автомобильное меню, пожалуй, на этом и заканчивалось, так что даже ребенку семи лет было несложно разобраться с произведениями отечественных автомобильных заводов.

— Какой ты умный, Сашенька, как ты все это помнишь? — не раз говорила мне Таня, поглядывая на меня с восхищением. И восторженное отношение моей двоюродной сестренки заставляло меня гордиться своими знаниями автомобильного мира.

Иногда, правда, по шоссе проезжали необычные машины с финскими номерами, как раз наподобие игрушек Антоса и Алекса в натуральную величину. Но разобраться в названиях этих непохожих друг на друга автомобилей было не под силу даже папе, который безошибочно мог узнать только марку автомобиля с непривычным для меня названием из двух слов «Мерседес-Бенц». Машины эти, конечно же, были просто шикарными, но слово «Бенц» меня несколько смущало и настораживало, перекликаясь в воображении со словом «бац», значение которого указывало на непростую судьбу на автомобильных дорогах.

И вот в руках у меня иностранные игрушечные автомобильчики. Но кажутся они мне совсем даже не игрушечными, а самыми что ни на есть настоящими, только очень маленькими. Зачаровывают они меня и глубоко поражают. И начинаю играть я с Антосом и Алексом чисто механически, чувствуя психологическую подавленность из-за явного превосходства шведских игрушек над моими.

Мне во что бы то ни стало, невероятно хочется иметь такие же игрушки. Размышляю над ситуацией и неожиданно понимаю, что страна моя, до сих пор не продающая красивых настоящих автомобилей для взрослых, вряд ли сделает исключение ради детей. И от мысли этой становится на душе моей очень тоскливо. Утешаю же я себя тем, что в стране нашей все же нет безработных, бездомных и голодных, как у них за границей. Правда, утешение это не очень мне помогает.

Мне очень обидно, и обида моя возрастает еще сильнее от того обстоятельства, что лица и Антоса, и Алекса спокойны и не излучают абсолютно никакой радости от обладания такими несметными богатствами. Им как будто вообще все равно, видимо, у них там, в Швеции, все игрушки такие. Другое дело я. Они уедут к себе, а я уже никогда больше не смогу играть со своими машинками, как будто ничего не произошло.

Я в смятении. Сейчас или никогда!!! Повторяю я эту фразу про себя много раз, а произносится эта фраза героями фильмов, когда им предстоит решиться на что-то необычайно важное и геройское. Мне нужно обязательно убедить шведов обменяться игрушками, ведь, в конце концов, если «международный обмен» может происходить на высшем уровне, то кто сказал, что его нельзя совершать на уровне детей? В этом не может быть абсолютно ничего плохого и, кажется, я искренне начинаю верить в справедливость моих мыслей, и мне становится радостно.

Ребята тоже довольны, и ближайший час мы весело и счастливо играем, обмениваемся улыбками и короткими репликами. Много смеемся и мало говорим. Да и не нужны особо слова, все видно по лицам и жестам. Танечка сидит на крылечке и наблюдает за нами, поглаживая свою любимую плюшевую игрушку. Антос, соблюдая правила воспитанного человека, дает ей пару машинок, но Таня, повертев их в руках, не проявляет к ним почти никакого интереса и предпочитает остаться в стороне от наших игр. Словом, девчонка есть девчонка.

Через некоторое время по взглядам близнецов в сторону дачи их деда и коротким вопросам-ответам друг другу, понимаю, что они вскоре соберутся домой. И поэтому решение такого важного для меня вопроса больше откладывать нельзя, тем более, что то ли сегодня вечером, то ли завтра утром они уедут с мамой обратно в свою Швецию.

Взрослых рядом нет: дедушка пошел на обед, предупредив, что мы с Таней «следующие на очереди», а Александр Емельянович, увидев, что мы не нуждаемся в специальном надзоре с его стороны, покинул нашу интернациональную компанию сразу после приноса коробки с игрушками. Таким образом, в нашей немногочисленной команде я остался за взрослого, пусть даже разница в один год и не столь велика. Но это обстоятельство, в свою очередь, тоже придало мне дополнительное ощущение правоты моей позиции — ведь «взрослые всегда правы». Итак, сейчас или никогда! Я решаюсь и смело встаю во весь рост.

— А знаете, ребята, давайте обменяемся на память нашими игрушками. Может быть, вообще, мы больше никогда не встретимся, а так мне ваши игрушки будут напоминать о вас и вашей стране, а вам — обо мне и Советском Союзе. Это ведь так здорово иметь что-нибудь на память о своих друзьях, правда ведь? — закончил свою фразу я убежденно и был ей очень доволен. Да и верил я уже в свою правоту. И поэтому, не дав близнецам опомниться, протянул им свои три большие металлические машины. Близнецы по-прежнему категорически не хотели проявлять интереса к моим игрушкам. Взяв их, видимо из вежливости, и немного подержав, ребята практически сразу положили их на песок.

— Ниеетт, спаасиипо, Саащаа! — сказали Антос и Алекс и показали на уже полную моделек пластиковую коробку, предусмотрительно положенную мной в отдаленном и защищенном от них месте песочницы.

— Ребята, не будьте жадными! Ведь, наверное, у вас в Швеции других игрушек и не бывает, купят вам новые и еще плюс к этому — у вас останутся советские машинки, хоть и некрасивые, но зато прочные, как танки.

— Ниеетт, Саащаа! — шведы были непреклонны и кивали в сторону своей коробки.

И тут в дело пошли психология и интуиция. Если бы мальчики заплакали, расстроились или начали хотя бы эмоционально просить меня вернуть им их игрушки, то конечно бы я сразу же их отдал, ведь все-таки я не какой-нибудь разбойник с большой дороги. Но ребята были по-прежнему спокойны и невозмутимы. Мне даже показалось, что если им сейчас же вернуть их коробку с игрушками, а то даже и две коробки, то восприняли бы они это совершенно спокойно и без радости. Вот какими они были бесчувственными и избалованными чурбанами. В результате моя воля и выдержка побеждают.

— Ну пака, Саащаа! — мальчики, простояв и потоптавшись возле меня около минуты, видимо, поняли наконец серьезность моих намерений, не выдержали, дружно развернулись и пошагали по направлению к своей даче. Они не плакали, не кричали и даже не злились. Удивительно!

И вот, наконец, я чувствую себя полным победителем в нашей мирной дуэли, и меня начинает постепенно распирать от восторга и ощущения того, что если абсолютное счастье и существует, то, наверное, это оно и есть.

— Ура! Мы ломим, гнутся шведы! История повторяется вновь! Только теперь вместо Петра Первого и наших хоккеистов психологическую победу над зажравшимся шведом одержал простой советский мальчик из Ленинграда, за что в награду получил бесценный трофей в виде великолепных двенадцати машинок. И совсем даже не беда, что у одной из них имеются поломки в виде отваливающейся от кузова платформы и трещин на стеклах. Я любовно именую машинку эту «моей инвалидкой» и обещаю ей исключительный уход и заботу.

Давно мне не было так хорошо, как сейчас. Катаю я свои машинки, глажу их и хочу даже на радостях расцеловать! Как же прекрасна все-таки жизнь!

— Ну как прошла твоя первая международная встреча, надеюсь, плодотворно? — покровительственно и с улыбкой спросил меня дед, вышедший на кухонное крыльцо после законченного обеда. Он был явно в благодушном настроении, что особенно часто с ним случалось после приема пищи, и определенно хотел побеседовать со мной по поводу прошедшей встречи. Мои новые машинки он даже и не удостоил вниманием.

— Да, дедушка, встреча прошла очень плодотворно, и мне было очень интересно и полезно встретиться с ребятами из Швеции.

Не рискнул я все же откровенно похвастаться перед дедом прямыми результатами международной встречи в виде пластиковой коробки с ее содержимым. Отчасти из-за скромности и нежелания показаться дедушке хвастуном, а отчасти из-за смутного опасения на возможную его реакцию, которая могла оказаться совершенно отличной от моей.

— Ну, что же, сейчас иди обедать, тем более что Таня уже на кухне, а после я с удовольствием выслушал бы твои наблюдения и впечатления от общения с представителями западных стран, — дедушка спустился с крыльца и направился к своему обычному месту за уличным столом с неизменной кипой газет в одной руке и радиоприемником фирмы «VEF» в другой.

Схватив свой трофей, я стремительно побежал на кухню. Мне никогда не приходилось жаловаться на отсутствие аппетита, но в этот раз приглашение на обед я воспринял как совершенно ненужную потерю времени. Заветный пластмассовый ящик на всякий случай был положен под мою кровать, и я начал стремительно поглощать предлагаемые бабушкой еду и напитки со скоростью, опережающей все мои предыдущие рекорды. Ситуация стала еще более комичной от того, что внезапно возвратившийся на кухню за стаканом горячего чая дедушка увидел своего внука торопливо пьющим суп большими глотками из глубокой тарелки, притом что ложка для супа лежала рядом нетронутой. Дед был очень щепетилен в вопросах этикета и в частности в вопросах поведения за столом, и он явно не мог оставить незамеченной увиденную картину, которая так расходилась с его устоявшимися взглядами.

— Фу ты, какое бескультурье, — с выражением легкого недоумения и с раздражением произнес он, — чтобы в нашей семье, и иметь такие первобытные привычки! Интересно, где же ты мог научиться так ужасно вести себя за столом, ведь пещерные люди, кажется, уже вымерли?

Выбора у меня не оставалось, как совершенно без задней мысли сказать деду всю правду.

— Этому я научился как раз в нашей семье, у папы!

— У папы?? Но этого не может быть, — это просто невероятно. Ты, конечно же, шутишь!!!!

— Совершенно не шучу, мы действительно иногда так едим, особенно когда торопимся, и по-моему это очень весело.

— Если дела действительно соответствуют тому, что ты сказал, то это просто недопустимо!

Дед определенно получил сокрушительный моральный нокаут и явно был в состоянии прострации. В его мозгу совершенно не могло уложиться, что единственный сын — человек с высшим образованием, прошедший его школу воспитания и которому бесчисленное количество раз приходилось бывать на торжествах и мероприятиях самого разного уровня, был способен на такое поведение.

Зато к нашему с Таней удовольствию бабушка отнеслась к состоянию своего мужа с явным чувством юмора.

— Ну все же, Петр, согласись, что не все, как ты, могут находиться за столом в состоянии напыщенного церемонного индюка, обвешенного салфетками. Вот ребята и дурачатся.

Дед явно хотел осадить бабушку в свойственной ему категоричной форме, но, увидев на лицах своих оппонентов смешливое и радостное выражение, резко отмахнулся и с видом непоколебимого достоинства удалился на улицу с чашкой чая.

— Делайте, что хотите, варвары!

Мы дождались, пока дедушка отойдет на безопасное расстояние и радостно рассмеялись. Утереть нос деду — дело чрезвычайное, которое иногда удается только бабушке, и только благодаря ее своеобразному чувству юмора, против которого ее уважаемому и благовоспитанному супругу противопоставить совершенно нечего.

— Но, Саша, неужели вы с папой так действительно едите? — бабушка продолжала смеяться, и мне даже показалось, что только что полученная информация о ее сыне и внуке привела ее в состояние искреннего восторга.

Я тоже был вне себя от радости, меня переполняло чувство гордости за свою сопричастность к победе над незыблемым авторитетом нашей семьи.

— Да, бабушка, мы иногда с папой дурачимся и даже наперегонки слизываем с тарелок манную кашу, совершенно без ложек. Правда я ему почти всегда проигрываю, потому что он взрослый, а я маленький, и у него язык длиннее.

— Только, пожалуйста, не говори этого дедушке, а то он и так, похоже, расстроился. Как бы твоему папе не пришлось поплатиться за твою честность на ближайших выходных.

— Понял, не скажу.

Я уже допивал компот, когда с улицы раздался властный и громкий голос деда, напоминающий о том, кто есть главный в нашей семье, и однозначно дающий понять, что шутки окончены.

— Саша, подойди, пожалуйста, сюда, к тебе пришли.

Сердце мое дрогнуло, интуиция подсказала, что случилось явно что-то неожиданное и не очень приятное. Я выбежал на улицу и обомлел: у верандного крыльца стоял и неуверенно переминался с ноги на ногу Александр Емельянович собственной персоной, да еще и в придачу со своими внуками, которых я мысленно уже отправил в Швецию. Близнецы же были как всегда спокойны и даже заулыбались, увидев вновь меня.

— Саша, тут вот какое дело, — начал слегка виновато сосед, бегло переводя взгляд с земли то на меня, то на дедушку, — в общем, ребята уезжают домой, в Швецию, и пришли за своими игрушками.

В воздухе повисла многозначительная и продолжительная пауза. Я молчал и стоял на крыльце, ощущая, что долго это продолжаться не может, но не мог решиться ни на какие действия.

Все пропало, катастрофа! Я отчетливо понял, что проиграл и не имею ни малейшего шанса оставить мои дорогие, недавно обретенные машинки у себя. Как безжалостна судьба, которая так жестоко отбирает счастье у одного ребенка, чтобы не добавить ни капельки другим. Верил я еще недавно, что жизнь моя так прекрасна и замечательна, а теперь оказывается, что было это всего лишь моей фантазией.

— Ну что же ты медлишь? Иди и принеси ребятам их игрушки!

Ну вот, наконец, все и встало на свои места. Дедушкин голос вывел меня из оцепенения и окончательно вернул к действительности. Через несколько секунд я уже стоял на крыльце, крепко прижав к себе коробку, но так и не решаясь сразу передать ее законным владельцам.

Решение было найдено автоматически. Сняв крышку с ящика, я начал медленно доставать машинки и бросать их попеременно Антосу и его брату.

Ребята подумали, что это такая игра, и начали их ловить, подчиняясь установленным мною правилам. Почему я так поступил? Все очень просто: я прощался с каждой из двенадцати машинок по отдельности, и мне нужно было время для того, чтобы в последний раз взять их в руки, внимательно рассмотреть, погладить и, волею судьбы, навсегда расстаться с ними, передав в руки старых владельцев.

«Моя инвалидка» была последней. Антос, не сумев удержать машинку в руках, выронил ее на землю, и она распалась на части.

— Саша, если хочешь, можешь оставить эту машинку себе, — Александр Емельянович поднял и положил передо мной на перила крыльца «инвалидку», — ребятам все равно она вряд ли пригодится.

Конечно же, мне очень-очень хотелось оставить у себя хотя бы одну машинку на память, пусть даже и такую, как эта, но в тот самый момент я ощутил, как несоизмеримо большее чувство заставляет меня поступить иначе, и повинуюсь я ему всецело и безропотно.

— Благодарю вас, не нужно, у меня все есть, — ответил я, напрягая все свои душевные силы, чтобы не разрыдаться прямо сейчас на людях, — извините, но сейчас мне хотелось бы закончить обед.

— Надеюсь, недоразумение разрешилось успешно? — спросил дедушка, с легкой иронией поглядывая на русско-шведское трио.

— Да, конечно! Всего хорошего, до свидания! — Александр Емельянович кивнул на прощание нам с дедом, и в следующий момент троица уже шагала по тропинке, идущей к их даче. Антос и Алекс изредка оборачивались и махали нам руками на прощание.

Не в силах больше держать себя в руках, я вбежал в дом, упал на свою кровать, уткнулся носом в подушку и беззвучно зарыдал, стараясь по возможности себя не выдавать. Впервые за свою жизнь я испытал столь глубокое потрясение из-за ощущения своей неполноценности. Мечта, не успев по-настоящему осуществиться, рухнула в одночасье. Как оказался сложен и запутан мир, в котором ребенок мог испытать такое унижение.

— Что же ты плачешь, чудак-человек, ты поступил абсолютно правильно и выбрал единственно возможное решение, не надо расстраиваться по пустякам, — дедушка пытался меня утешить и ободрить, и, пожалуй, его слова постепенно начали возвращать меня к привычному ходу мыслей, хотя чувство жалости к себе все же не хотело быстро исчезать.

Дедушка похлопал меня по плечу и вышел, предоставив возможность мне самому разобраться в своих чувствах, и я, получив необходимую долю бесценной поддержки, был очень благодарен ему за это.

Действительно, ничего страшного не произошло, и я никого не вправе был винить в случившемся. Все вернулось на свои позиции, а значит, не стоило на этом и зацикливаться. Ведь жизнь моя еще только начинается, и очень много в ней будет еще побед и разочарований. Но постараться надо не оступиться и сохранить себя. И еще тогда я понял, что если бы там, на крыльце, я поступил иначе, то, наверное, потерял бы намного больше, чем приобрел.

Дед

(первая часть)

1

Дед являлся для нашей семьи примерно тем, чем является для планет Солнечной системы звезда по имени Солнце. Мы все ощущали гигантский, зачастую подавляющий магнетизм его личности. Он был немногословен, но произносимые им слова были наполнены предельным смыслом и силой, спорить с ним не решался никто, включая бабушку. Нередко резкость и категоричность его мнений и высказываний встречали у членов семьи несогласие и даже негодование, но повлиять на него и изменить было невозможно, и наоборот, он сам, часто того не желая, постоянно влиял и менял под себя свое окружение.

В его квартире на Крестовском острове мы собирались на воскресные и праздничные обеды, и это стало доброй семейной традицией на долгие годы.

Когда я был маленьким ребенком, то уже тогда замечал и поражался тем переменам в поведении взрослых, которые происходили с ними при общении с дедом. Выглядели они точно, как на приеме у английской королевы — стопроцентная концентрация обходительности и такта. И если мама менялась не столь значительно, поскольку данные качества у нее преобладали всегда, то папа превращался в абсолютно другого человека. Будучи в обычной нашей жизни обаятельным весельчаком и жизнелюбом, способным к моему большому удовольствию на довольно экстравагантные поступки и шутки, в присутствии деда вел он себя как прирожденный аристократ, не допускающий и мысли, что возможно иное поведение.

На праздники из Москвы приезжали на несколько дней тетя Аля и дядя Юра — дедушкины и бабушкины дочь и зять, которые всегда неукоснительно откликались на дедовы приглашения.

Маленького меня дед почти совсем не замечал и редко удостаивал своим вниманием. Тепла и ласки я не чувствовал от него совсем, и вел он себя со мной довольно сдержанно и церемонно, почти не делая скидок на возраст. Могло даже показаться, что он сторонится меня. В его присутствии я испытывал смущение, не понимал, как себя вести, и почти всегда был напряжен.

С семи-восьмилетнего возраста родители часто отправляли меня на каникулы к дедушке и бабушке на Крестовский остров, и дед, как человек, живущий по регулярному расписанию, выстраивал мое пребывание в его доме согласно своим твердым представлениям о воспитании ребенка.

К этому времени он только вышел на пенсию с поста заместителя главного редактора «Ленинградской правды» — ответственного за освещение в газете культурных событий в жизни города. Именно с ним я впервые попал в Эрмитаж и Русский музей, посетил Кировский, Малый оперный и Театр юного зрителя.

Конечно, не все мне из увиденного или услышанного нравилось. Часто я уставал во время наших походов, да и не понимал многого. Но спорить с дедом по вопросам культуры из-за «разных весовых категорий» у меня совершенно не получалось.

Сам термин «культурная программа» появился в моем детском словаре тогда, когда мама с папой, отправляя меня на каникулы к деду, обещали как раз «безупречную культурную программу». А упреки у школьника младших классов Ленинградской школы к дедовой программе были довольно значительными, и главный из них — это полное безразличие и неприятие моим многоуважаемым и культурным дедом такого замечательного жанра, как кино. Не желал я мириться с этим и принимать его взгляды и не раз, пытаясь различными способами достигнуть своей цели, начинал с ним разговор примерно следующего содержания:

— Дедушка, а давай сходим в кино на «Чингачгука-Болыного Змея» или «Легенду о динозавре»! Давай разнообразим нашу культурную программу! Это ведь очень интересно!

Дедушка, сидя за газетами на своем излюбленном кресле, на какое-то время откладывал их и внимательно, с некоторой иронией поглядывал на меня.

— Будь любезен обождать недельку, поскольку твое предложение по внесению изменений в нашу, как ты правильно выразился, культурную программу никак не может быть удовлетворено. Возможно, твой папа или твоя мама откликнутся на эту просьбу, и вы посетите кинотеатр в один из выходных дней. Так что подожди немного и не обессудь!

И дед продолжал чтение. Вот и все, коротко и ясно, и спорить здесь бесполезно, с ним так всегда. Как в те минуты я бесконечно грустил о родителях, с которыми было просто и весело, поскольку они действительно понимали мои настоящие интересы, и им самим, а в особенности, папе по-настоящему были интересны приключения Чингачгука и Синдбада-морехода, Белого Бима и неуловимых мстителей. В общем, все мои предложения о кино дед игнорировал, давая понять, что данный жанр искусства является «легковесным и не заслуживающим внимания». Он был глух и непроницаем, как стена, а мои интересы и внутренний мир вообще его не интересовали. Еще бы, кем я был для него? Наверное, чем-то вроде маленького и назойливого комарика, который способен был только издавать писк и отвлекать его от литературы и мыслей о высоком. Даже многих взрослых он часто обделяет вниманием и не принимает всерьез, что уж говорить обо мне? Я несколько раз пытался штурмовать деда насчет похода в кино при различных ситуациях, но ничего не помогало. Пытался я даже и хитрить…

Бабушка мне как-то подсказала примету, по которой можно было безошибочно определять его настроение. Впоследствии оказалось, что знали эту примету не только мы с бабушкой, и многие наши ею пользовались. Секрет же был прост и заключался в следующем: дед практически всегда сидел и читал свои газеты и книги в позе «нога на ногу», и нужно лишь было внимательно наблюдать за движением носка его висящей ноги. Если носок покачивается, значит, находится он в хорошем настроении, если неподвижен, то лучше к нему и не приставать, чтобы не вызвать раздражения! Чем быстрее качается нога, тем лучше настроение. ЕГичего сложного и хитрого. Е[уж-но только не пропустить момент и просить о том, что тебе нужно.

Признаю, что примета действительно почти всегда срабатывала, и всегда он был добр и внимателен. Но в случае с кино все намного серьезней, и он отступать не хочет. Не прошибить его никакой приметой. Казалось мне, что не может быть такого, чтобы человек не любил и совсем не смотрел кино, но дед доказывал обратное, предпочитая фильмам свои многочисленные книжечки.

Старая школа — учитель литературы. Совершенно негибкий и упертый человек, — ничего не поделать. А меня он перебарывает и заставляет быть гибким. Хочет он, чтобы я променял кино на театр и музеи, и ему наплевать на мои интересы. Жить с дедом — быть подопытным кроликом в его экспериментах.

Пытаясь вызвать у меня интерес к театру, он предлагает довольно необычные, на мой взгляд, вещи:

— Кстати, Саша, в старые времена театралы собирали программки с указанием даты и общества, в котором они посещали театр, так что настоятельно рекомендую тебе последовать данному примеру, тем более, что через много лет собранная коллекция может иметь значительную историко-культурную ценность.

Я следовал дедову совету и выводил еще нетвердым детским почерком на программке информацию о посещении театров. Долгие годы спустя мама как-то с ностальгической грустью призналась, что даже во время грандиозного ремонта ее квартиры на Гражданке, в ходе которого была заменена полностью вся мебель и сделана перепланировка, она, ставя перед собой задачу полностью освободиться от старого квартирного хлама, не смогла найти в себе силы выбросить мои программки, которые были причислены ею к семейным реликвиям наряду с моей прядкой волос первого года жизни.

Перед каждым походом в театр или музей дедушка в обязательном порядке доводил до меня информацию о том, что нам предстоит увидеть или услышать, и на что, в первую очередь, следует обратить внимание. На опере «Руслан и Людмила», сидя в партере за взрослыми зрителями, я мало что видел и, откровенно говоря, скучал, не понимая, почему все вокруг так часто аплодируют артистам на сцене, которые в отличие от цирковых артистов не показывают ничего захватывающего или смешного. То ли дело в цирке: тигры, медведи, клоуны и эквилибристы — даже если просто посмотреть во время их выступления на лица большинства зрителей и в особенности детей, то сразу видно, какую радость и восторг дарят они людям. Вот где действительно нужно хлопать в ладоши.

Но почему-то все происходит как раз наоборот: дедушка, отдавая должное моим культурным интересам, идет со мной в цирк и сидит рядом все представление почти с равнодушным и даже скучающим видом, не поддерживая общие настроения зала, а в театре он преображается и с одухотворением выражает восторг аплодисментами. Его глаза горят, он комментирует мне значимые с его точки зрения детали оперы и буквально требует, чтобы я хлопал в ладоши после исполнения арий Борисом Штоколовым в партии Руслана. Попробуй здесь не хлопать, ведь родителям потом наверняка скажут, что их сыночек полный дикаренок, неспособный разбираться в мире «прекрасного», тем более что накануне дедом мне была прочитана лекция о гениальности Штоколова, с которым он «имел честь быть лично знаком».

С моей же точки зрения, значимый момент оперы наступил тогда, когда на сцену вывели живого коня, но, к сожалению, никто из зрителей не отметил данного события аплодисментами, а дед, увидев мое оживление, снисходительно усмехнулся и попросил не ерзать на кресле из-за желания получше рассмотреть боевого друга Руслана. Так же было и с головой великана. Казалось бы, вот ведь где необычная сцена и событие! Ну, где же еще можно увидеть такую огромную отрубленную и говорящую голову на сцене? Но и здесь меня осадил он как маленького, хотя очень голова эта меня заинтересовала. И как после всего этого не полюбить цирк?

Вообще, как оказывалось, в заведениях культуры я часто приходил в восторг совсем не от того, от чего следовало. Например, на «Коньке-Горбунке» в Кировском, восседая с дедушкой в «царской ложе», я все представление с гордым видом посматривал на людей, сидящих в других местах. Было у меня полное ощущение того, что являюсь я наследником царской короны Российской империи, а они — моими слугами и подданными. Дед осаживал меня, переводя внимание на сцену, но помогало это ненадолго, и я снова продолжал взирать на театральную публику взглядом царевича.

На «Лебедином озере» я не мог не восхищаться дамой средних лет, виртуозно владеющей веером. Сидела эта дама совсем недалеко от нас в ложе бельэтажа. Была она вся в белом и на руках у нее были белоснежные перчатки. Мастерски пользовалась она своим веером, да и в придачу к этому был у нее маленький изящный бинокль на особом стерженьке. У деда тоже был театральный бинокль, но сегодня он его не взял за ненадобностью. Пришла как будто эта дама в театр из другого времени. Сознаюсь, что веер ее, к большому неудовольствию деда, прочно завладел моим детским вниманием и на равных конкурировал с происходящим на сцене. Она так разительно отличалась от других женщин из обычной жизни, что смотрел я на нее во все глаза и с открытым ртом. Да и не я один. А дед лишь фыркал и покачивал головой в недоумении, видя, что опять я не смотрю на сцену. Даму же с веером одаривал он слегка презрительным и холодным взглядом.

— Манерная особа, да и со вкусом проблемы.

А я и не удивился совсем даже этому его мнению. Все у него совсем по-другому, если что-то мне нравится и привлекает внимание, то уж точно дед начнет фыркать и морщиться. Более того, этим же вечером правило это подтвердилось при самых комичных обстоятельствах. Находясь под ярким впечатлением от дамы в белом, я не очень умело наделал из бумаги около десяти штук вееров и, интуитивно понимая невозможность получить слова одобрения от деда, с восторгом и кажущимся мне изяществом демонстрировал их в действии бабушке. Мы смеялись и дурачились. Также выпросил я у бабушки и дедов военный бинокль, который был мощнее театрального. Махал я веером то на себя, то на бабушку и смотрел на нее в бинокль. Веселились и радовались мы от всей души.

Вдруг дверь в комнату нашу отворилась, и на пороге появился «его величество» дед собственной персоной. Быстро оценив содержание наших занятий, одарил он нас с бабушкой таким недоуменным и суровым взглядом, каким, вероятно, степной орел мог бы наградить своих непутевых птенцов, внезапно заявивших ему о переходе на вегетарианское питание.

— Что за мещанство вы здесь развели? Неужели обсуждению балета Чайковского должна сопутствовать такая вульгарная форма? Дед вышел из нашей комнаты в явном неудовольствии и демонстративно прикрыл за собой дверь. Мы переглянулись с бабушкой словно дети, которым внезапно влетело от родителей за прыганье по лужам. Было нам одновременно и смешно, и стыдно.

— Бабушка, а что такое мещанство, которое мы с тобой развели? Разве это так плохо?

— Мещанство — это поведение некультурных и необразованных людей.

— Этого не может быть! Та женщина с веером в Кировском театре была просто шикарной и выглядела очень культурной и образованной.

— Дедушке, наверное, все-таки видней, а твои поделки с биноклем давай-ка припрячем до поры до времени, чтобы не выводить его из себя.

Бабушка еще, по-видимому, не отошла окончательно от дедова выговора и явно пыталась следовать его замечанию во избежание возможных осложнений.

Нельзя сказать, что у деда не было чувства юмора, но понять простые детские игры и шалости он все же не мог и явно считал их «пустой затеей и тратой времени».

Вершиной же нашего мировоззренческого конфликта стало посещение Русского музея, когда после двухчасового похода по залам музея мы стояли возле памятника Пушкину на Площади Искусств и вели светскую беседу о мире прекрасного. Закончив свою культурную и высокопарную речь четверостишьем из творчества великого поэта, дедушка поинтересовался:

— Ну а теперь позволь полюбопытствовать, что из просмотренного сегодня тобой запомнилось и понравилось тебе больше всего? Не торопись и постарайся обосновать свое мнение.

Очень хотел я заслужить его похвалу и отличиться независимым и свежим взглядом на мир прекрасного. Говорил мне дед, что важнее всего иметь собственное и оригинальное суждение, но было это сделать непросто. Расхвалил ведь он уже передо мной все серьезные и значимые вещи музея, а повторять за ним — значит не иметь собственного и оригинального мнения. С другой же стороны, указывать на «незначимые» вещи — тоже дело рискованное. Можно получить обвинение в «дурном вкусе» и мещанстве.

Я уже готовился было рассказать деду про монументальные полотна Репина, Сурикова или Айвазовского, которые и в самом деле произвели на меня сильное впечатление, но тут совершенно случайно бросил взгляд на серую дворовую кошку, вальяжно лежащую прямо под памятником Пушкину среди цветов. Кошка, не обращая ни малейшего внимания на происходящее кругом, с самым независимым видом облизывала себе лапы и зевала, как бы давая понять, что авторитетов из мира искусств она совершенно не признает. Она являлась для меня в этот момент живым олицетворением победы сил природы над холодной помпезностью рукотворных человеческих произведений. Заметив, что не только я один восторгаюсь поведением гордого и свободолюбивого животного, а даже и иностранные туристы и дети весело смеются и указывают на нее руками, я получил дополнительный ресурс к моему еще не до конца сформировавшемуся отношению. В последнюю минуту я окончательно забыл про картины и залы Русского музея и с искренним восторгом указал дедушке, ожидавшему от меня мнений об увиденном сегодня, на кошку.

— Дедушка, посмотри, какая великолепная кошка, какая она смелая и забавная!

Произнося эти слова, я смотрел на восхитившее меня животное и весело улыбался. Было мне радостно и свободно на душе. Но через какое-то время, не услышав дедовой реакции, я взглянул на него и понял, что произошло непоправимое.

Стоял он, не шелохнувшись, словно внезапно установленный на Площади Искусств второй памятник. Лишь только по его глазам, в которых читалась холодная грусть, переходящая в отчаяние, можно было понять, какое впечатление на него произвели сказанные мною слова. Я не решался прерывать его молчания и стал смиренно дожидаться своей участи.

— Неужели это все, что ты мог сказать??? Находясь в таком месте, после такого дня — и вдруг кошка! Это неслыханно, у меня нет слов!

Дед сокрушенно отмахнулся от меня рукой, развернулся и молча пошел по направлению к Невскому проспекту. Я безропотно поплелся за ним. Больше в этот день он со мной не заговаривал. Правда, иногда я ощущал на себе его тяжелый и изучающий взгляд. Похоже, он пытался определить для себя, насколько его внук безнадежен. Я же безропотно ушел в мифы древней Греции из дедовой библиотеки и провел за ними все оставшееся время. Моя детская интуиция подсказывала, что любые резкие телодвижения с моей стороны могли окончательно сделать меня безнадежным в его глазах. Я сидел на соседнем кресле в такой же позе «нога на ногу» и осторожно покачивал носком, призывая его последовать моему примеру. Дедова нога была неподвижна.

И, конечно же, эта история с кошкой стала всеобщим достоянием нашей семьи, более того, само слово «кошка» стало нарицательным и неоднократно использовалось дедом в качестве напоминания об уровне моего культурно— эстетического развития, когда его взгляды на мир искусства вступали в конфликт с моими. Справедливости ради нужно сказать, что в отличие от дедушки большинство взрослых выразило полное понимание моей реакции на кошку, жаль только, что это понимание было высказано ими мне с глазу на глаз, а не в присутствии моего грозного оппонента, с которым никто не хотел связываться и вступать в дискуссию.

Каждый день, вне зависимости от нашей культурной программы, мы с дедушкой отправлялись на прогулку в Приморский Парк Победы или ЦПКиО. Обязательной частью наших прогулок было кормление уток и лебедей, обитающих в водоемах как одного, так и другого парка. Дедушка с неизменным постоянством покупал четвертинку ржаного хлеба и на мои неоднократные призывы об увеличении птичьей хлебной нормы всегда отвечал примерно следующей фразой:

— Нечего их, проституток, баловать, все им будет мало.

Примитивные водоплавающие существа, с оглушительным кряканьем борющиеся за право первыми ухватить в клюв кусочки ржаного хлеба, не могли оставить равнодушным даже дедушку, в глазах которого читался азарт спортивного болельщика, наблюдающего за выступлениями своих фаворитов в открытом поединке с противниками.

— Ты смотри, что выделывают проститутки этакие!

Неоднократно употребляемое дедушкой в адрес уток слово никак не могло найти перевода в моем детском лексиконе и требовало разъяснений. Веселость, активность и беззаботность — вот какие качества казались мне естественными для описания его смысла. Когда же дед в очередной раз стал именовать уток известным словом, я решил прояснить ситуацию и расставить все точки над «i».

— Дедушка, а кто такие проститутки?

Неожиданно вздрогнув, дед отвлекся от уток и посмотрел на меня как-то странно и изучающе. Последовала пауза.

— Это женщины особого типа. Падшие они! И довольно об этом.

Резким жестом руки он показал, что тема эта для дальнейшего обсуждения закрыта. Но совсем он даже и не прояснил ситуацию, а окончательно ее запутал, и вопросов у меня стало теперь даже больше чем ранее. Я решил, что следует внимательно понаблюдать за падающими и падшими на землю женщинами, чтобы подметить схожесть их с шаловливыми утками. Но на улице была осень, и редко кто мог оступиться и упасть, и пришлось мне перенести свои наблюдения до наступления гололеда.

По недоступной мне логике дедушка в дальнейшем больше не употреблял в адрес уток этого непонятного слова.

Правда, желание выглядеть образцово-культурным внуком в глазах деда все же меня снова скоро подвело. Случилось это так: после продолжительного телефонного разговора с кем-то из своих многочисленных подруг бабушка возбужденно вошла в комнату, где мы с дедом читали книги, и сообщила: «Петр, ты подумай, Ирина Матвеевна так неудачно упала, что теперь полгода будет в гипсе лежать». Дед, обычно мало проявлявший интерес к новостям из жизни бабушкиного окружения, нехотя оторвался от книги и с легкой тоской поглядел на нее. И тут внук, видя дедово неудовольствие, неожиданно пришел ему на помощь.

— Ишь ты, что выкинула проститутка этакая!

Мне казалось, что я произнес эту фразу с той же интонацией и выражением, как если бы сказал ее уткам дед. Я был доволен собой, но не мог не заметить повисшего в воздухе напряжения.

— Петр, это что же такое происходит? Саша, кто научил тебя такой гадости?

Бабушка, схватившись за щеки, порозовела и с беспомощностью переводила взгляд с деда на меня.

— Сашка, шельмец, марш из комнаты, живо! После поговорим!

Дед властно выкрикнул и указал на маршрут моего движения. Я не понимал, что происходит, но чувствовал, что в чем-то виноват. Направляясь к выходу, я с радостью заметил, что носок дедовой ноги быстро покачивается. Значит, не все потеряно. Примерно через десять минут бабушка вышла от деда. Казалось, она еще не до конца отошла от смущения и странно на меня посматривала.

— Иди, он хочет с тобой говорить.

Дедова нога продолжала быстро раскачиваться, а сам он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Ну и повеселил же ты меня, давно так весело не было. Хорошо, что бабка не поняла, откуда ноги растут! Скажу тебе так: насчет этой Ирины Матвеевны попал ты, что называется, не в бровь, а в глаз, сам того не подозревая. Недаром говорят: «Устами младенца глаголет истина». Вот только по форме ты переборщил. Не стоит так откровенно о людях говорить, особенно о знакомых. Не утки все ж, — дед засмеялся, но уже через несколько секунд в глазах его читался хорошо знакомый холод железной воли, и он продолжил уже совсем другим тоном, — и смотри, чтобы больше слов таких не употреблял. Выброси из головы и забудь, где услышал. Думаешь, не понял, на кого ты хотел сослаться. Больше повторять не буду.

2

Как-то в ходе разговоров бабушки с родителями прозвучало, что моя двоюродная сестренка из Москвы Танечка очень намучилась при посещении Эрмитажа, где она оказалась в обществе еще одного большого ценителя мира прекрасного из нашей семьи — ее отца и моего дяди. Дядя Юра работал архитектором в Москве и, попадая в Ленинград, не мог оставить без восторженного внимания его архитектуру, музеи и театры.

— Петр Ксенофонтович, Санек, как я вам завидую, что вы живете в таком потрясающем и великолепном городе.

Дядя Юра был человеком необычайно эмоциональным, искренним и прямым, и дедушка любил его, принимая его многократные дифирамбы в адрес нашего города с теплотой и явным удовольствием, тем более что высказывались они представителем столичной творческой интеллигенции, профессионально разбирающимся в предмете разговора. Но в тот раз дяде Юре за глаза досталось от бабушки.

— Вы только подумайте! Этот дурень протаскал семилетнего ребенка более четырех часов по музею и еще сокрушался, что из-за нее он не смог обойти все что хотел. Девочка была еле жива, а он и в ус не дул.

Бабушка была противоположностью дяде Юре и часто отпускала колкости в его адрес, считая, что ее красавица дочь могла в свое время рассчитывать и на более успешную партию, чем этот специфический грубиян-архитектор из Москвы. Да и разлучил он семью на два города, увез дочь в Москву.

Папа с мамой весело переглянулись. Нам всем была прекрасно известна особенность дяди Юры впадать в состояние эйфории под воздействием мира прекрасного, концентрация которого в Эрмитаже ввела его в состояние, когда время и внешние обстоятельства ушли на второй план вместе с моей двоюродной сестренкой. Танечка оказалась жертвой чрезмерной любви своего отца к искусству.

— Как бы передозировка Эрмитажем не вызвала у Таньки полного отвращения к музеям и выставкам, еще пара таких экскурсий, и Юра добьется этого результата.

Папа явно шутил, похоже, эта ситуация действительно его забавляла. Бедная Танечка представлялась мне чем-то вроде Пятачка из мультфильма про приключения Винни-Пуха, которого его большой и энергичный друг вечно таскал за собой, не считаясь с его желаниями, и втягивал в различные истории.

— К сожалению, серьезно повлиять на Юру способен только Петр Ксенофонтович, но по музейным и культурным вопросам они, похоже, заодно, а Танечку действительно очень жаль.

Мама поставила четкий диагноз и дала всем понять, что в данном вопросе следует только уповать на здравомыслие незатейливого отца Тани, который, в сущности, ее очень любил и баловал. Данная история случилась прошлым летом и пришла на память мне потому, что дедушка объявил мне о предстоящем походе в Эрмитаж. По его мнению, я уже «созрел для такого визита». Вечером на всякий случай я попросил бабушку напомнить деду историю про Танечку и Эрмитаж, но она ответила категоричным отказом, считая, что лучше дедушки в подобных вопросах все равно никто не разбирается и давать ему советы бессмысленно.

И вот мы в музее. Эрмитаж действительно покорил меня своим величием и роскошью. Я с любопытством вертел головой по разным сторонам и держал дедушку за руку, опасаясь отстать и затеряться в многочисленных людских потоках, движущихся по непредсказуемым маршрутам. Отовсюду раздавались восторженные голоса посетителей, среди которых было много иностранцев. Нигде и никогда раньше мне не приходилось видеть такого большого количества иностранных туристов, и я непроизвольно проникался ощущением гордости за наш Эрмитаж, который смог собрать и объединить всех этих людей, приехавших в наш город из разных концов страны и мира.

Дедушка чувствовал себя здесь как рыба в воде и даже несколько раз помогал различным людям, отвечая на их вопросы. В глазах этих людей читались глубокое уважение, признательность и благодарность ему за ответы, и мне это очень нравилось. Гордился я им и относил признательность этих людей отчасти и на свой счет, ведь дед-то был мой. Шел он целенаправленно по каким-то ему одному известным маршрутам и останавливался далеко не у всех экспонатов. Но остановившись, мог подолгу в них всматриваться и комментировать увиденное. Мне казалось, что в те минуты он был необычайно счастлив. Как будто какой-то неуловимый энергетический поток света переходил от картин к нему и заставлял этого холодного и рассудительного человека излучать такой силы внутренний свет, что его энергия начинала всей мощью воздействовать на ближайшее от него пространство, в котором находился и я — восьмилетний ребенок, практически ничего не понимающий в искусстве. И я действительно начинал проникаться дедушкиными настроениями, хотя не все его суждения были мне близки и понятны. Да и люди некоторые, случайно вслушиваясь в его речи, начинали по-новому смотреть на картины, и лица их одухотворенно менялись.

Я был в некотором смущении от того обстоятельства, что многие живописные произведения откровенно изображали прекрасные обнаженные женские тела без какого-либо намека на стыд и неестественность со стороны их обладательниц. Художники как бы пели гимн естественной красоте человеческой природы в женском обли-чии. И если я, получив по данному поводу некоторые пояснения от деда, все-таки не решался открыто смотреть на подобные картины и скульптуру, хотя в действительности именно этого и хотел, то дед мог продолжительное время изучать их без малейшей тени смущения.

У некоторых картин дедушка останавливался особенно подолгу.

— Это Мадонна с младенцем — шедевр гениального Леонардо Да Винчи — великого мастера эпохи Возрождения. Такие вещи, вне всякого сомнения, образуют сокровищницу мирового изобразительного искусства. Запомни навсегда имя этого художника и его картину.

Подобные разговоры шли и в других местах музея, но в память от того посещения более всего врезалась именно Мадонна с младенцем. Я стоял вплотную у картины и проникался сознанием того, что хотя это произведение существенно и уступает множеству других картин Эрмитажа по размеру и незатейливому сюжету, но именно эта вещь является подлинным мировым шедевром, и вопросы типа «почему» здесь совершенно неуместны. Оставалось только лишь принять истину, не требующую доказательств, и запомнить ее навсегда, что я благополучно и сделал.

Отголосок этого визита в Эрмитаж не заставил себя долго ждать и проявился самым неожиданным и трагикомичным образом. Вернувшись домой к семье по окончании каникул и начав снова посещать школу, я внезапно и всерьез заразился от школьных друзей тягой к собирательству марок. Короче говоря, мне пришло в голову твердое решение стать филателистом. У большинства ребят коллекции были довольно значительны, поскольку были унаследованы ими от родителей или собирались не первый год. У нас же в семье никто не увлекался марками, и мне предстояло наверстывать отставание опережающими темпами. Я не хотел и не любил быть позади всех.

На карманные деньги я скупал в газетных ларьках «Союзпечати» практически все имеющиеся в их скудном ассортименте марки без разбора, лишь бы они были новыми для моей начинающейся коллекции. Чем-то удавалось обмениваться с ребятами, и я постепенно и медленно качественно улучшал свои марки. Но практически не-меняющийся ассортимент в ларьках «Союзпечати» начинал вызывать у меня уныние из-за того, что дальнейшее развитие коллекции стало под вопросом.

Как подарок судьбы я расценил полученную от одного мальчика на переменке «засекреченную» информацию о наличии в нашем районе специализированного магазина для филателистов. Я запомнил его точный адрес, номер троллейбуса, на котором можно было доехать до Филателии прямо от школы, и твердо решил в тот же день посетить ее. Радостно мне было еще и оттого, что за последнее время удалось скопить один рубль, который лежал у меня в кармане и грел душу. В силу новых обстоятельств мог этот рубль сослужить большую пользу его хозяину.

Очень ждал я в тот день окончания уроков, и вот, наконец, долгожданный звонок прозвенел. Сел я в троллейбус, проехал нужное количество остановок и оказался возле заветного места. В состоянии сильного эмоционального возбуждения, свойственного бывалым грибникам, напавшим после долгих безуспешных поисков на грибную поляну благородных грибов, я прочитал на магазине сладостное слово «ФИЛАТЕЛИЯ» и решительно бросился к деревянной двери, ведущей в заветный мир марок.

Но внутри меня ждало разочарование. Начавшееся с первой секунды тщательное обследование стоявших по периметру большого зала прилавков привело меня к неутешительным выводам, — заполнены они были канцелярской белибердой и прочей всякой всячиной, схожей с ассортиментом ларьков «Союзпечати». В зале этом не было ни малейшего намека на марки, и все во мне опустилось.

— Скажите, пожалуйста, а что — марки здесь не продаются? Не хотел я сдаваться и решил получить объяснение из первых рук от продавщицы магазина.

— Ты невнимателен, то, что тебе нужно, находится во втором зале нашего магазина.

В самом деле, в центре первого зала был какой-то проход с низким проемом, ошибочно принятый мной за подсобное помещение для работников магазина. Я ныряю в этот проход и понимаю, что достиг своей цели. Все стены и прилавки небольшого помещения изобилуют многочисленными предметами моего обожания — марками. О таком можно было лишь мечтать: различные по тематике, размерам, формам, цветам, странам происхождения и в таком огромном количестве! Чувствую и понимаю, что счастлив, и дорога к этому счастью отныне навсегда для меня открыта. Даже воздух здесь необыкновенен и очень притягателен — особый и ни на что не похожий аромат марочного мира. Немногим отличаясь от запахов в обыкновенных канцелярских магазинах, он все же уникален и содержит какие-то свои особые и едва уловимые оттенки, связанные со свежей полиграфией, марочным клеем, альбомами и запахом гашеных марок.

Очень мне нравятся эти ароматы, и я жадно принюхиваюсь и всматриваюсь во все, что меня окружает. Пользуясь своим небольшим ростом, я располагаюсь прямо возле прилавков и напряженно и внимательно изучаю ассортимент Филателии.

Сколько же денег пришлось выбросить на откровенную ерунду из «Союзпечати» и как бы они пригодились мне сейчас, когда открылись такие потрясающие возможности. К сожалению, моего рубля категорически недостает даже на то, чтобы купить два набора вьетнамских беззубцовых марок с динозаврами, и мне предстоит сделать нелегкий выбор между хищными и травоядными ящерами.

Решив начать с хищников, я вернулся в первый зал, где была касса, и занял в нее очередь. Случайно кинув взгляд на одну из стен зала, я вздрогнул от неожиданности, словно меня ударило электрическим разрядом. Чего-чего, но этого я здесь никак не ожидал увидеть! Передо мной на стене скромного магазина в новостройках Ленинграда висел непревзойденный шедевр великого художника эпохи возрождения Леонардо Да Винчи — «Мадонна с младенцем». Картина была в натуральную величину, обрамлялась красивой золотой рамкой, и в правом нижнем углу было написано 10 руб. 50 коп.

Конечно, указанная сумма была для меня астрономически велика, поскольку более чем полутора рублями мне в своей жизни владеть никогда не приходилось, а на десятку можно было бы сделать мою марочную коллекцию чуть ли не лучшей в классе. Но с другой стороны, от дедушки я прочно усвоил истину, что картины из Эрмитажа бесценны. Бесценны в том смысле, что не имеют цены и не существует таких денег, за которые их можно купить. А в данном случае передо мной был самый что ни на есть шедевр, и я, «как каждый образованный человек», это твердо знал. И представилось мне, что напал я на золотую жилу, и только в силу того, что люди из новостроек редко бывают в Эрмитаже, не могут они догадаться, какое бесценное сокровище висит у них под боком и стоит десять пятьдесят.

На всякий случай я все же решил подстраховаться и поинтересовался у продавщицы магазина, в действительности ли картина у них на стене является мадонной Леонардо, и получил утвердительный ответ, сопровождаемый, как мне показалось, слегка удивленным и изучающим взглядом с оттенком плохо скрытого восхищения. Как же трудно принимать решение, когда появляются такие фантастические варианты и возможности! Но запрашиваемой за картину суммы у меня все равно в наличии не было, а внезапно нахлынувшая любовь к искусству вносила сомнения в возможность исполнения моих изначальных помыслов и грозила их сорвать. После некоторых колебаний я все же принял рациональное решение действовать по первоначальному плану и приобрел-таки марки с изображением плотоядных динозавров.

Ощущение времени стерлось настолько, что с удивлением я заметил, как на улице заметно потемнело. Оказалось, что в Филателии провел я почти три часа, которые уплотнились в моем сознании в одно яркое и насыщенное мгновенье детского счастья.

Дома, перекусив и быстро сделав уроки, я стал с нетерпением дожидаться возвращения родителей с работы. Мне хотелось непременно похвастаться перед ними результатами сегодняшней вылазки, и в случае удачных переговоров я рассчитывал, что в моей комнатке скоро будет висеть Мадонна с младенцем.

Сидя за ужином, я эмоционально и артистично делился с родителями своими впечатлениями.

— Вы представляете, в Филателии продается много картин из коллекций Эрмитажа и Русского музея, и там даже я обнаружил настоящий шедевр Леонардо Да Винчи.

— Да, все это здорово, чувствуется, что каникулы с дедом не прошли для тебя даром, ты даже еще не смог остыть после ваших музеев и театров, — папа засмеялся и многозначительно переглянулся с мамой, которая тоже начала улыбаться.

— Да, но я не сказал вам самого главного! Мадонна с младенцем в богатой золотой рамке там стоит всего десять с половиной рублей, а даже дедушка признает, что эта картина бесценна. Вот посмотрите, — и тут для большей убедительности я выложил на стол специально приготовленный для этого разговора буклетик по Эрмитажу, купленный мне дедушкой во время нашего похода в музей. Фотография картины с мадонной была на одном из первых мест, — так что я считаю, что нам обязательно нужно купить эту картину.

— Прочно же дед вбил в тебя свои искусствоведческие штучки, но я думаю, что даже и он не стал бы покупать такой картины, — папа по-прежнему продолжал улыбаться, но в последней его фразе прозвучали железные нотки, которые были не очень хорошим знаком.

— Послушайте, у меня осталось около пятидесяти копеек, так что для ровного счета остается заплатить только десять рублей, и мы — хозяева бесценного шедевра, а если не верите, то можете уточнить у дедушки!

Родители дружно закончили улыбаться и в задумчивости смотрели на меня.

— Сашенька, сыночек, но ведь картина в этом магазине не настоящая, это просто репродукция, копия, печать с эрмитажной картины. Неужели ты этого не понимаешь и не видишь разницы? — мама подошла и погладила меня по голове.

— Так в том-то все и дело, что разницы никакой нет и невозможно понять, где картина из Филателии, а где из Эрмитажа, — я не хотел отступать, хотя слова репродукция и копия слегка поколебали мою внутреннюю твердость. Тем не менее, моя позиция базировалась на таком крепком фундаменте, как дедов авторитет, и новые факты для спора появлялись исходя из этого обстоятельства.

— Ну, допустим, но ты же, надеюсь, понимаешь, что наша квартира не музей, и высота потолков здесь всего два сорок пять? Где ты определяешь ей место?

— Конечно, в моей комнате, посередине стены, над моим диваном! Ведь это я нашел картину, и, значит, будет справедливо, если она будет висеть именно у меня.

Мы все переместились в детскую комнату и начали критически оценивать возможность реализации моего предложения.

— Пожалуй, большую глупость и представить трудно, — папа заразительно засмеялся, мама заулыбалась, — скажи, пожалуйста, как достойный приверженец своего деда, насколько гармонично будет выглядеть твой шедевр на фоне туповатых морячков в бескозырках и с флажками?

И здесь я впервые за сегодняшний вечер ощутил невозможность исполнения моей мечты. Пожалуй, даже «Девятый вал» Айвазовского выглядел бы на моих обоях не многим более уместным, чем Мадонна с младенцем. Глуповато-смешливые мордочки многочисленных морячков, активно размахивающих флажками, выражали абсолютный триумф здоровеньких и веселеньких человечков над всем, что не вписывается в их незамысловатый и примитивный мирок, в котором, вероятно, произведениям больших художников действительно трудно найти место. Как мне нравилось их рассматривать раньше и как они меня забавляли. Теперь же я их просто возненавидел. Глупые, тупые рожи!

Неожиданно мне вспомнилась та самая кошка возле памятника Пушкину, которая в свое время так оскорбила своим независимым видом дедушку. А ведь между ней и морячками было нечто объединяющее. Они были представителями первозданного материального мира, не обремененные всякими нагромождениями культуры, знаний, морали и комплексов, их жизнь представлялась мне вполне ясной и счастливой. Плевали все они на нас с Мадонной и младенцем, и мы были лишними в их мире. Мне было обидно, грустно, но как это не удивительно — немного смешно.

— Ну вот, видимо, ты и сам понял, почему мы с папой были против твоего предложения. Но в любом случае, я очень рада, что ваше с дедушкой общение не проходит для тебя без результатов, — мама, поняв, что я нахожусь в трансе и готов отказаться от своего предложения, явно старалась вернуть мне душевное равновесие: она подошла и ласково потрепала меня по голове.

— Кстати, когда мне было чуть больше, чем тебе, я тоже не без влияния твоего деда начал собирать картины. Правда, не в натуральную величину, а в формате открыток, и если хочешь, на выходных я отыщу их, и мы с тобой их разберем по темам и художникам, — папа улыбнулся и вышел из комнаты.

В ближайшие дни я снова поехал в Филателию и как старый клиент магазина, твердо знающий, что ему нужно, без предварительных заходов сразу приобрел вторую серию вьетнамских марок с динозаврами. Я становился серьезным коллекционером в масштабе моего класса, и многие ребята с завистью и восторгом рассматривали моих динозавров, предлагая обменять их на марки, о которых несколькими днями ранее можно было только лишь мечтать. Я был непреклонен, и все предложения отвергал, поскольку, как оказалось, динозавры в Филателии скоро закончились, а новых больше не завозили.

Все же мне очень хотелось что-нибудь приобрести из коллекции Эрмитажа. Дискуссии о картинах с родителями были закрыты, и в голову мне пришла довольно оригинальная мысль обратить свое внимание на сувенирную коллекцию скифского золота из собраний музея, которой в свое время так восхищался дедушка. Жемчужиной коллекции, конечно же, был золотой олень, который, как и Мадонна, занимал почетное место в буклете иллюстраций из собраний Эрмитажа. Сам олень мне был не по карману, поскольку стоил полтора рубля, мне же с моими девяноста копейками не оставалось ничего другого, как купить уменьшенного формата сувенир с тремя золотыми скифскими украшениями. Украшения эти, как мне казалось, очень были похожи на настоящее музейное золото и на клее прикреплялись к красной пластмассовой коробочке с прозрачной крышкой.

Родители, по-моему, даже не придали значения моей покупке, посчитав ее пустой тратой денег. Но на их комплименты я не очень и рассчитывал! Знал я, кто оценит и похвалит меня!

В один из ближайших выходных дней, приехав к дедушке и бабушке на обед с родителями и моей младшей сестренкой Машенькой, я не преминул захватить с собой скифское золото в надежде услышать слова поддержки и одобрения от деда. С глазу на глаз, в сдержанной и интеллигентной манере попытался я поделиться с дедушкой историей про картину, объяснив ему, что все мои устремления и любовь к настоящему искусству были разбиты о стену родительского непонимания. И результатом этого непонимания стал отказ от первоначальных замыслов и покупка сувениров из коллекции скифского золота.

Обои с веселыми морячками сознательно не фигурировали при моем повествовании. Важно мне было общее дедово отношение к произошедшему, и не хотелось, чтобы мелкие и малозначимые детали изначально участвовали в формировании его мнения. Взял дедушка на короткое время протянутую коробочку с золотом скифов, поглядел и потряс ее в состоянии легкой задумчивости, а затем с легкой иронией отдал мне ее обратно.

— Ну и что же ты собираешься делать с этой, прости за выражение, безделушкой?

Как же мне было неприятно в эту минуту! Рассчитывал я, что он — мой единомышленник и, окажет мне свою авторитетную экспертную поддержку, а он не только не хвалит меня, но и называет «наше» с ним золото «безделушкой». Да это же почти предательство! Хоть я и сдерживаю себя, но эмоции меня уже начинают захватывать:

— Я собираюсь начать коллекционировать предметы из собраний Эрмитажа. Кстати, как ты, наверное, понял, я-то хотел как раз начать с картины, которой мы с тобой так восхищались в музее, но родители не хотят этого допускать! И поэтому, уж извини, приходится коллекционировать «безделушки», которые, по-моему, тебе тоже раньше очень нравились, — был я очень доволен произнесенной речью и видел ту легкую озадаченность деда, которая сменила неприятную для меня покровительственную иронию в тех вопросах, в которых я рассчитывал на его полную поддержку и солидарность.

— Но, милый ребенок, как это тебе не покажется неприятным, твои родители абсолютно правы, и по возникшему вопросу других мнений быть не может! Что же касается твоего восторженного отношения к собранию коллекций из Эрмитажа, то я этому рад, и это очень похвально, но ни в коей мере не означает, что нужно слепо стремиться наполнить свой дом и свою жизнь ширпотребовскими безделушками, отдающими откровенным мещанством.

Опять зазвучали эти высокопарные дедовы слоги и предложения, которыми изъясняться мог только он, и опять, в очередной раз, пусть и без категоричности, меня упрекают в мещанстве, которого я как раз пытался избежать, стараясь максимально следовать логике и вкусам этого сложного и труднопонимаемого человека. Но в том, как были сказаны эти слова, звучали интонации человека, глубоко мне сопереживающего, чувствующего полную ответственность за творящийся в моей душе хаос и пытающегося всеми доступными ему средствами дать мне необходимую долю душевной поддержки и тепла, которая так была мне необходима.

Мы молча стояли с дедушкой у окна в его комнате и с затаенной грустью смотрели на поздненоябрьскую Невку, несущую свои печальные темные и полные воды по направлению к заливу. Елагин остров под стать реке производил ощущение покинутости, унылости и покоя, разбавляемого лишь изредка доносившимся раскатистым карканьем ворон. Дедушка мягко положил свою руку мне на плечо и продолжал хранить молчание: слова были ни к чему. Мне стало спокойно и хорошо на душе, и я был благодарен ему за то, что он так быстро, искренне и мирно помог мне разобраться с моими чувствами и переживаниями.

Нужно сказать, что дедушка всегда меня удивлял тем, что практически никогда не проявлял излишней чувствительности и теплоты во взаимоотношениях со своими домочадцами, вне зависимости от их возраста, и это обстоятельство очень его отличало от других взрослых. Более того, он даже с оттенком легкого высокомерия и непонимания сознательно избегал моментов, когда мама, папа или бабушка, усадив меня на колени, обнимали, целовали и тискали — подобные сцены он иронично именовал «сюсюканьем» над теленком в стаде.

Именно поэтому так необычно и здорово было ощущать руку деда на плече, и этот его жест, конечно же, выражал отношение совсем иного порядка, чем просто отношения между ближайшими родственниками, — в нем было ощущение зарождающейся духовной близости и единения. Такие мгновения были для меня очень редки, и тем сильнее проникался я глубокой признательностью к нему за это.

Товарищ Иванов и мой первый заработок

1

Когда я был совсем маленьким и ходил в детский сад, то впервые всерьез задумался о значении в нашей жизни денег. Не то чтобы я о них раньше не знал и не думал, просто существовали они где-то рядом и не касались меня. А произошло это при трагикомичных обстоятельствах: наши молодые воспитательницы проводили опрос на тему «Где работает твоя мама?» Помню, как товарищи мои перечисляли вполне понятные профессии: учитель, продавец, доктор, инженер на заводе и т. д. Когда же наступила моя очередь говорить, то я честно признался, что мама работает в банке. Сообщение было встречено довольно весело, и ребята отчаянно загалдели.

— В банке! Ничего себе баночка! И как только твоя мама в нее залезает? Ха-ха-ха!

Очень мне стало обидно за нас с мамой, и разозлился я на обидчиков своих не на шутку. Но ответить на их дурацкие вопросы не мог, и что может делать мама в банке, тоже не понимал. Воспитатели же, вместо того, чтобы помочь мне выпутаться из затруднительного положения, принялись окончательно запутывать ситуацию на радость моим обидчикам.

— В самом деле, Саша, объясни нам, пожалуйста, в какой именно банке работает твоя мама: в стеклянной или металлической? Вынесла воспитательница под дружный смех трехлитровую банку из-под сока и вопросительно на меня посмотрела. Но хоть и улыбалась она по-доброму, расценил я это ее действие как предательство. Ведь видела же, что мне нужна ее помощь, а не насмешки. Видела и окончательно меня высмеяла и добила. А этим дурачкам только дай повод позубоскалить!

— Я же говорю вам, что мама моя работает просто в банке, а не в такой банке, как у вас. Как же вы этого не понимаете? — мне удавалось едва сдерживать слезы от сильной обиды, и чувствовал я себя зверьком, затравленным охотничьими собаками. Воспитательницы продолжали улыбаться, а ребята откровенно ржали и показывали пальцем то на меня, то на различные банки.

Очень я утомился от всего этого, вскочил внезапно, выбежал в коридор и заревел. Ведь любил маму я очень, а защитить ее не смог.

А когда вечером, наконец, она пришла за мной, чтобы забрать домой, набросился я на нее с градом вопросов. От всей души я хотел удовлетворить свое любопытство.

— Мама, скажи, пожалуйста, ты действительно работаешь в банке? Что ты там делаешь и какого она размера, из чего сделана? Кем ты там работаешь?

Заулыбалась мама весело, потрепала меня по голове и постаралась в доходчивой форме объяснить различие между Госбанком, в котором хранятся деньги, и прочими стеклянными и жестяными банками, предназначенными для консервирования и хранения разных видов продуктов.

Ощутил я гордость, когда разобрался! Ведь в банке-то у мамы, оказывается, хранятся деньги, а не какая-нибудь ерунда, и от нее зависит выдача зарплаты врачам, учителям и инженерам, чьи глупые дети недавно над нами смеялись.

Отвечала же мама за выдачу денежных кредитов разным заводам, фабрикам и магазинам, и это мне тоже очень понравилось. Представлялась она мне кем-то вроде волшебницы, которая по справедливости раздает деньги нуждающимся в них. Хоть была она у себя в банке и не самой главной, но все равно многое от нее зависело, и я очень был горд и рад этому.

В моей голове продолжали развиваться новые идеи и предположения, которые нуждались в маминых пояснениях:

— Послушай, но если у вас в банке хранится в мешках так много денег, то что тебе мешает принести домой хотя бы один из них? А если он такой тяжелый, то мы можем попросить папу, и он обязательно поднимет и принесет даже два мешка. Ты же знаешь — он у нас очень сильный и прошлым летом в одиночку даже дотащил большую лодку с дачи на залив, — я представил папу, весело несущего мешки с деньгами, и заулыбался.

И что это маме в голову раньше не пришла такая простая и замечательная идея? Был в эту минуту я очень счастлив, так как путь к богатству и игрушкам казался мне открытым раз и навсегда. А родителям может и на работу больше ходить будет не нужно. Но мама улыбалась как-то по-особенному, и в глазах ее я видел легкий и веселый укор:

— Если раздать всем людям по мешку с деньгами, то денежки очень быстро закончатся и все равно их на всех не хватит. Ну а если серьезно, то за твое предложение мы с папой очень быстро оказались бы в тюрьме и кто бы тебя тогда кормил и одевал?

И хотя мама была в хорошем настроении и явно шутила, но ее последние слова убедили меня, что развивать эту идею дальше не имеет смысла. Так надежда о богатстве и игрушках и рухнула сразу, не успев окрепнуть. Задумался я тогда, наверное, впервые о роли денег и понял, что не так уж все просто в нашей жизни без них.

Но уже через несколько минут на глазах моих и с моим участием произошла история, которая очень меня озадачила.

Дело было так: зашли мы после сада с мамой в торговый центр за продуктами. Нравилось мне заходить в этот торговый центр, потому что в обязательном порядке каждый раз покупали мне там стакан сока или мороженое. Очень я любил пить соки, а особенно томатный. Соки наливались в стаканы поворотом краников из трех или четырех больших вытянутых стеклянных колб-сосудов, закрепленных на металлической палке-оси, легко поворачивающейся продавцом. В магазине людей было в тот раз много, и мама попросила меня постоять и подождать ее в стороне у секции соков. Сама она пошла занимать очередь в кассу и покупать что-то еще.

Рядом со мной находилась девочка лет восьми, вероятно, тоже дожидающаяся своих родителей. Послушным я был ребенком и никогда с мамой не спорил и не подводил ее. Сказали стоять, и стоял, как часовой на вахте. Так я любил свой томатный сок, что готов ждать его был столько, сколько нужно, и никакие очереди меня не смущали.

Но дальше произошло неожиданное событие, которое очень меня озадачило и внесло сумятицу в мои представления о роли денег в жизни людей. К отделу подошел взрослый дядя неопределенного возраста в слегка помятой одежде и начал внимательно изучать ассортимент имеющихся в продаже напитков. Был этот человек чем-то озабочен, и озабоченность его увеличилась еще и оттого, что в отделе не было никого из сотрудников магазина. Напрягал он свой лоб и усиленно о чем-то думал или что-то вспоминал.

Не обнаружив продавцов, он оглянулся по сторонам и внимательно, по-доброму, с слегка виноватым видом обратил свое внимание на нас с девочкой.

— Простите, пожалуйста, икк, можно мне попить виноградного сока?

В человеке, адресовавшем нам вопрос, было что-то жалостливое, непутевое, но вместе с этим и нечто располагавшее к нему. В воздухе повисла пауза, и, хотя с девочкой мы были совершенно не знакомы, я мысленно возложил именно на нее, как на старшую по возрасту, право вести переговоры. Да потом и мама мне постоянно напоминала, что с незнакомыми людьми не нужно разговаривать.

— Да, — выдавила из себя наконец девочка, после чего и я в знак согласия утвердительно кивнул головой.

Мужчина, получив от нас разрешение, тут же открыл краник и наполнил доверху стакан виноградным соком.

— Спасибо большое, ваше здоровье! — стакан был поднят в нашу честь и уже через несколько мгновений стоял пустым на прилавке.

— Спасибо, икк, очень вкусно, может быть, можно повторить? Еще один?

Настроение нашего нового знакомого заметно улучшилось, и он артистично вытер рот и подбородок рукавом пиджака.

— Можно! — выпалили дружно мы с девочкой.

Чувствовал я, что происходит что-то не то, и смотрел на человека этого во все глаза. Но разве мог я как-то повлиять на него или задать вопрос, если родители никогда не разрешали мне даже подходить к незнакомым людям? Почему он спрашивает нашего согласия, разве не понимает он, что мы всего лишь маленькие дети, не имеющие отношения к продавцам? Да и про деньги он даже не заикается — очень странно.

Конечно, в душе я был горд, что человек, годящийся мне в отцы, зависит от моего разрешения, и совсем не хотел ему отказывать. Но что-то все же в этой истории явно не сходилось.

— Ну, спасибочки вам еще раз, будьте здоровы! — на этот раз он окончательно утолил свою жажду виноградным соком, поклонился с веселой доброй улыбкой и, не спеша, с выражением лица, говорившим о том, что жизнь у него сложилась успешной, вышел из магазина. Настолько он проделал все это артистично, свободно и весело, что мне тоже захотелось подойти и налить себе стакан сока. Но не осмелился я этого сделать, несмотря на все свои желания, ведь мальчиком я был послушным и родителей старался никогда не подводить.

А вот и мама подошла со своими чеками, да и продавщица, наконец, появилась в отделе. И никто из них не догадывается, что за события здесь только что произошли. Накалывает чеки продавщица на штырь железный, наливает и подает нам два стакана томатного сока. А про два стакана виноградного даже и не подозревает и денег никаких за них не получала. А нам почему тогда так нельзя, без денег?

В самом деле, ведь всего лишь минутой ранее я мог распоряжаться соками отдела по своему усмотрению и уж конечно мы с мамой могли рассчитывать выпить по стаканчику-другому без всяких условий и чеков. А теперь все по-другому — несправедливость какая-то! И в знак своего несогласия с происходящим я высыпаю и размешиваю в своем стакане двойную порцию соли, как компенсацию за утраченные возможности. Мама на меня вопросительно посмотрела, а я промолчал. Не мог же я ей всего рассказать при посторонних людях.

— Вообще-то этому дяде очень сильно повезло, что его не задержали в магазине как воришку, — мама весело смеялась над моим рассказом на улице.

— Да, но ведь он не виноват в том, что случилось, ведь он спросил разрешения у нас, и это именно мы с девочкой позволили ему выпить сок.

— Значит, вас тоже можно было задержать за соучастие в преступлении, и мне бы также досталось от милиции за то, что мы с папой так воспитали своего ребенка. Да и потом, что если твой новый знакомый попросил бы у тебя разрешения взять деньги из кассы, разрешил бы ты ему тогда? — по маминой интонации и улыбке почувствовал я, конечно, что она шутит. Понял я тогда окончательно, что мама права, и еще понял, что чудес не бывает, все стоит денег и деньги нужно зарабатывать на работе.

2

Именно в Зеленогорске в восьмилетием возрасте осознал я, насколько карманные деньги могут расширить и разнообразить нашу дачную жизнь. И хотя свои сорок-пятьдесят копеек в день на мороженое мы с Танечкой стабильно получали от дедушки с бабушкой, просить больше нам все же было неудобно. А хотелось ведь еще и купить лимонада, и в кино сходить на детский сеанс в ближайший дом отдыха.

Тем более впечатляющей была история, когда мы с сестренкой смогли заработать целый бумажный рубль самостоятельно, оказав очень важную услугу одному человеку. Дело обстояло следующим образом: на середине большой угольной дороги, идущей от Приморского шоссе к дикому пляжу Финского залива, невдалеке от нашей дачи обнаружили мы с Таней какую-то потрепанную маленькую красную книжечку, которая невзрачно лежала в грязи высохшей лужи. Эта грязноватая книжечка едва ли заслуживала нашего внимания, если бы на ней не просматривался потертый герб Советского Союза. Уважение к символике нашей страны, помноженное на детское любопытство, заставило нас превозмочь чувство брезгливости и ознакомиться с внутренним содержимым найденного предмета. На правах старшего по возрасту я начал изучать нашу находку и открыл книжечку.

Иванов Олег Иванович — было написано внутри, а с соседней странички с фотографии на нас смотрел мужчина средних лет с уже поседевшими волосами и печально сосредоточенным выражением глаз. Мы пролистали книжечку до конца и поняли, что перед нами какой-то важный документ, который нельзя выбрасывать, не посоветовавшись с дедушкой.

— Ну что же, ребята, действительно, вы не зря обратили внимание на эту «книжечку», это самый важный документ для человека — паспорт. И, вероятно, этот человек, которому принадлежит данный паспорт, очень расстроился, когда обнаружил пропажу.

Мы с Танечкой, удостоившись комплиментов от главного авторитета в нашей семье, были очень горды и вообразили себя великими следопытами, чьей задачей является помощь невнимательным и нерасторопным взрослым, которые из-за своей вечной занятости не обращают внимания на сохранность даже таких важных документов. Еще раз я внимательно посмотрел на фотографию Иванова Олега Ивановича и представил, насколько его и без того грустное выражение глаз может измениться после обнаружения пропажи.

— Дедушка, но как же вернуть паспорт его хозяину, ведь мы не знаем, как его найти?

— В действительности, из найденного документа следует, что товарищ Иванов проживает в Ленинграде на Полюстровском проспекте, но поскольку мы находимся не в городе, а в Зеленогорске, нам этой информации явно недостаточно. Тем не менее, у меня есть определенные соображения, как можно попытаться его найти, и если вы готовы составить мне компанию, то после обеда могу предложить вам отправиться на его поиски.

Примерно через час наша экспедиция под руководством деда отправилась на поиски Иванова Олега Ивановича. Оказывается, паспорт был найден неподалеку от детского санатория «Ласточка» и дома отдыха «Энергетик» и дедушка высказал предположение, что потерявший его человек вполне может иметь отношение к одному из этих двух мест. В «Ласточке» нам сразу ответили, что не знают и никогда не видели этого «субъекта», зато в «Энергетике» мы, к нашей большой радости, напали на его след.

— Так это же Олег Иванов — наш кочегар и по совместительству конюх. Неужели опять надрался? Сколько раз мы ему говорили и предупреждали — все впустую, наверное, придется скоро принимать меры.

Светловолосая женщина средних лет и очень внушительных габаритов важно восседала за столом администратора главного корпуса дома отдыха. Держала она паспорт Иванова и смотрела на него с выражением плохо скрываемой неприязни. А тон грозной администраторши, адресованный несчастному Иванову, даже мне показался слишком оскорбительным и несправедливым. Ведь этому грустному человеку и без того, вероятно, было несладко, а тут еще такое отношение и угрозы.

Да и потом, как можно осуждать человека, который надрался, если совершенно не знаешь причин, по которым произошла драка. Возможно, Иванов мог оказаться даже героем, вступившим в неравный бой с конокрадами, которые хотели похитить с вверенной ему конюшни лошадь с телегой. Правда, живых конокрадов я никогда не видел, но вполне мог их себе представить, как людей лихих и драчливых. Бабушка часто рассказывала нам с Таней истории про свое детство в деревне, где цыгане-конокрады были в порядке вещей. Картина выглядела довольно логичной: если есть лошадь, то найдется и конокрад, а если у лошади есть конюх-сторож, то он непременно вступит в драку с конокрадом из-за своей лошади. Вот он дрался, надрался и во время драки потерял паспорт, что здесь не так? Если все так и было, то он даже герой.

Администраторша, наконец, слегка успокоилась и даже выразила желание взять у нас находку, чтобы избавить от дальнейших хлопот по поиску ее хозяина.

— Знаете, все же мы бы хотели передать данный документ из рук в руки его владельцу, тем более что для моих внуков, нашедших его, это было бы вполне логичным завершением истории с хорошим концом.

— Ну, как хотите. В любом случае примите слова благодарности за активное участие в судьбе нашего недотепы, а найти вы его сможете на конюшне или в кочегарке, где же ему быть еще!

Поиски Иванова вступили в решающую фазу. Кочегарка дома отдыха оказалась закрыта на висячий замок и, следовательно, наш конюх Иванов должен был находиться где-нибудь возле конюшни. Не доходя примерно двухсот метров до цели, дедушка обратил наше внимание на невысокого седоватого человечка, одетого в помятый серый пиджачок, грязновато-голубые спортивные брюки с отвисающими коленками и заношенные кирзовые сапоги.

— Ну вот, если не ошибаюсь, перед нами искомый персонаж, который не выходит из наших голов в последние часы.

Я был разочарован. Иванов, конечно же, не мог вступить в бой не только с конокрадами, но даже и с небольшой собакой дворняжкой, которая с неуемной агрессией и лаем то атаковала его, то отступала. Иванов шел по дороге навстречу нам, слегка пошатываясь, и не обращал ни малейшего внимания на назойливую шавку. Выражение лица у него было еще более печальное и уставшее, чем даже на его фотографии. Грязная майка-тельняшка под не более чистым пиджаком, оттянутые колени на спортивных брюках — как точна в своем хлестком определении оказалась вахтерша «Энергетика». Нам навстречу шел чистокровный недотепа.

— Товарищ Иванов, если не ошибаюсь? — дедушка с улыбкой громко и подчеркнуто вежливо адресовал вопрос поравнявшемуся с нами человеку.

Отвлекшись от своих раздумий, Иванов встрепенулся, посмотрел на нас и, остановив свой взгляд на дедушке, вытянулся, протянув руки по швам.

— Так точно, он самый и есть! Только вас, извините, не припомню.

— Не трудитесь вспоминать, мы с вами действительно не знакомы, но на последние несколько часов вы прочно завладели нашими мыслями, — дедушка остановился и с легкой иронией начал наблюдать за сложной внутренней борьбой, идущей в мозгу Иванова. Тот, казалось, напрягался изо всех сил и пытался осознать причины нашего появления, но ничего у него не получалось. Дед продолжил:

— Лучше скажите, пожалуйста, не попадали ли вы за последнее время в какие-нибудь странные истории и все ли из вашего имущества находится в целости и сохранности?

— Ну, разве всего упомнишь, может, чего и было, а так, вроде все при мне, — Иванов лихо стукнул себя по пиджачным карманам и широко улыбнулся, продемонстрировав нам несколько золотых вставных зубов.

Наблюдая за Ивановым, я поймал себя на мысли, что он постепенно начинает мне нравиться. Было в нем что-то искренне-веселое, непосредственное, открытое и доброе. Кроме того, Иванов носил очки. Хоть и были очки эти замызганными и перетянутыми с одной из сторон липкой лентой, но все же это были настоящие очки. А я всегда испытывал уважение к людям, носившим очки, считая их непременной принадлежностью образованных и интеллигентных людей. Пусть и далек был внешний облик Иванова от классического образа ученого, но мало ли как бывает в жизни! Вполне могло оказаться, что он, разочаровавшись в своих научных достижениях, сознательно избрал путь человека, живущего на природе и ухаживающего за лошадьми.

Папа очень любил поэзию Владимира Маяковского, отдавая должное той энергетической мощной силе, которая шла от его стихов, и не раз поставленным низким голосом цитировал мне среди прочих следующие строки: «Профессор, снимите очки-велосипед, я вам расскажу о времени и о себе». Разумеется, когда я мысленно приписывал Иванову качества бывшего профессора, брал в расчет и это известное мне стихотворение Маяковского.

— Ну, хорошо, давайте тогда конкретизируем поставленный вопрос! Не теряли ли вы какие-нибудь документы? — дедушка своим наводящим вопросом хотел пробудить в Иванове интерес к судьбе паспорта, но конюх был абсолютно непроницаем и не выражал ни тени обеспокоенности на данный счет, сохраняя открытую и безмятежную улыбку.

— Ну, что прикажете с ним делать, — дедушка рассмеялся и развел руками, — приносишь ему потерянный паспорт, а получается, что хозяину это совершенно незачем!

— Ай, яй, яй! Батюшки, мои! Неужели, я потерял паспорт??? — Иванов постепенно начинал осознавать суть происходящего, и его игриво-беззаботное настроение стремительно менялось на наших глазах. За несколько секунд он как-то сник, изобразил гримасу страдальца на лице, и показалось даже, что испугался он не на шутку, — что же мне теперь делать, наверно мне опять влетит? Теперь меня выгонят, да? — глядел он на нас с беззащитностью и беспомощностью, каких никогда раньше не приходилось мне видеть ни у детей, ни у взрослых.

Как же жалко мне стало Иванова в эту минуту! Стоял он перед нами, опустив по швам руки, словно осознавший свою вину за плохое поведение школьник младших классов. Стоял он безропотно, смиренно и с трепетом ждал своей участи.

Знал я несколько таких вот школьников-хулиганов из числа моих одноклассников, но не видел никогда я на их лицах такого искреннего раскаяния и переживания, какое было у Иванова. И почувствовал я гордость и радость, что благодаря нашим усилиям удастся защитить его и избавить от наказания. А дедушка все продолжал улыбаться:

— Ну не стоит так уж отчаиваться, мы разыскали вас не для того, чтобы расстраивать, а затем, чтобы постараться помочь в создавшейся ситуации. Только обещайте нам впредь быть внимательным и бережно относиться к этому документу! Прошу вас! — с этими словами он протянул незадачливому конюху его паспорт.

— Агромная вам благодарность, — Иванов взял документ и, картинно сжимая его в правой руке, низко поклонился нам в ноги на старорусский манер, — теперь я ваш должник, паазвольте угостить вас пивом! Последняя фраза была сказана с такой искренней радостью и энергичным напором, что даже дедушка не смог не заулыбаться.

— А вот это совсем необязательно, товарищ Иванов, да и вам, собственно говоря, злоупотреблять этим напитком мы бы настоятельно не рекомендовали.

Иванов, переминаясь с ноги на ногу, явно ощущал себя не в своей тарелке, не понимая, что ему делать и как отблагодарить нашу компанию.

— Ну что же, если вас настолько переполняют чувства нереализованной благодарности, то было бы, наверное, справедливо отблагодарить непосредственно ваших спасителей, нашедших паспорт.

— Конечно, я с большой радостью, — Иванов энергично полез в карманы своего пиджака, а затем и брюк, покопался и извлек оттуда слегка помятую бумажку достоинством в один рубль, — от всего сердца возьмите, спасители мои, на мороженое.

Я взял протянутый рубль, и мы с Таней дружно заулыбались. С гордостью сжимал я в ладони своей первые заработанные в жизни деньги и знал, что совершили мы хороший и добрый поступок.

Тем летом Иванов сделался в нашей с Таней дачной жизни значимым персонажем. Не раз мы приходили к нему на конюшню и наблюдали за его работой, а он разрешал нам подойти к лошади, погладить ее и покормить сеном. Лошадь была большая, коричневая, с огромными печальными глазами. Даже в выражении глаз было нечто схожее с выражением глаз ее хозяина. Оба они были какими-то одинокими и смиренно-грустными и в основном молчали.

Много раз встречался Иванов нам и у продовольственного магазина на Приморском шоссе с неизменной бутылкой пива в руке.

— Товарищ Иванов, здравствуйте! — всегда громко и весело кричали мы, увидев нашего знакомого.

— Здравствуйте, мои спасители, — Иванов вежливо и по-доброму откликался на наши приветствия с неизменно рассеянной и слегка виновной улыбкой, — давайте я угощу вас мороженым, только деду про пиво не рассказывайте.

Научил нас он и самостоятельно зарабатывать на мороженое, правда, эта его услуга обернулась для нас конфузом. Но поначалу мы очень удивились и обрадовались. А случилось вот что: как-то шли мы с Ивановым по дороге неподалеку от его конюшни, и вдруг он радостно вскрикнул, нагнулся и поднял две пустые и грязные пивные бутылки. Лицо его засветилось от удовольствия, вылил он остатки мутной жидкости из бутылок на землю и заботливо обтер их рукавом пиджака.

— Вот люди неразумные, ты смотри, что делают! Деньги на дорогу выбрасывают!

Посмотрели мы с Таней на него и на грязные бутылки с таким удивлением, что он понял, что нуждаемся мы в разъяснении ситуации.

— Какие же это деньги, это ведь почти что грязный мусор!

Заулыбался он по-доброму, продемонстрировав несколько золотых зубов, и как-то лукаво и с хитрецой поглядел на нас.

— Вам-то, конечно, еще пока простительно в вопросах этих не разбираться. Все ж дети пока! А только скажу вам, что взрослые, которые выбрасывают бутылки разные, — круглые дураки. Ну, сами посудите, если за них в магазине выручить можно от десяти до двадцати копеек, то грех не использовать такой возможности.

Рассказывал он нам очень убедительно, объяснял про стоимость разных бутылок и места, где их принимали. Выходило все просто и логично.

— А у вас вообще велосипеды имеются! Крутишь себе педали и по сторонам посматриваешь! Гляди да собирай — дело нехитрое, всяко на мороженое ваше с лимонадом к вечеру наберете. Так бутылку лимонадную-то опять не выбрасывай и на возврат готовь. Вона жизнь, какая простая и хитрая одновременно!

И так он добродушно и искренне улыбался, что не могли мы не смеяться в ответ. Чувствовалось, что нравится ему очень нас учить и давать свои мудрые житейские советы. Но и мы были слушателями благодарными и его не перебивали, перенимая мудрости его с открытыми от удивления ртами.

Переняли мы с Танькой его советы и решили попробовать. Прав ведь был Иванов, все равно часами педали велосипедные крутим по Зеленогорску, а тут еще и польза от этого выйти может. И действительно пошла польза быстро, и на свое дополнительное мороженое мы скоро начали зарабатывать. Но не все брали мы бутылки — пивными все же брезговали. Считали, что они очень грязные. Самой большой же для нас радостью было отыскать лимонадные бутылки, были они все как на подбор чистенькими и светлыми.

А военной тайной про пивные находки делились мы с Ивановым и был он нам очень признателен за это. Мы действовали по принципу: «лучше меньше, но чище».

Но однажды в соседней к нашей даче рощице случайно нашли мы такие удивительные бутылки необычных форм и этикеток с заграничными надписями, что не смогли удержаться и принесли несколько самых красивых домой, чтобы разузнать о них от деда побольше. Вдруг за редкости такие можно будет потом выручить большие деньги — кто его знает? Поставили мы бутылки эти на стол наш уличный по росту и позвали деда за консультацией с веранды. А дед вместо удивления так зыркнул и фыркнул на нас с бутылками, что чуть дара речи мы не потеряли.

— Мерзость какая! Совсем вам нечего делать? Помойку иностранную в дом тащить! Это же надо, чтобы мои внуки по помойкам рылись! Выбросить немедленно!

Не хотел я сдаваться и выбрасывать такую редкость.

— Дедушка, да ты посмотри, какие необычные бутылки, может быть они очень ценные? Прочитай, что на них написано, ты же умеешь!

— С первого раза учись понимать, больше повторять не буду. И чтоб не касаться вообще никаких бутылок! Мерзость какая! Дожили! Уж не от вашего ли Иванова наущения идут? Нечего вам с ним общаться, ничему он вас научить не может! Все, разговор окончен!

Прав был дед, конечно, но Иванова тоже не хотелось бросать. Жалко мне его было очень. Возникало впечатление, что этот взрослый, не очень опрятный и недотепистый человек был очень одинок и искренне радовался, что в его жизни появился хоть кто-то, кто интересовался его судьбой. Он постоянно говорил нам какие-то несуразности, радовался, что мы его слушаем, никогда не перебиваем, и много улыбался, демонстрируя свои золотые зубы.

— С вами хоть поговорить можно спокойно, вы хоть меня понимаете и не ругаетесь. Не то што другие!

Махнул он рукой в сторону своего «Энергетика» и устало выдохнул. И вдруг неожиданно и с вниманием посмотрел он на меня, вытер правую руку о пиджак и протянул ее мне. Рука была не очень чистой, слегка дрожала и с грязными ногтями, но в глазах его была такая надежда и щемящая грусть, что не мог я не пожать ее. Он жадно обхватил мою ладонь и начал ее трясти с благодарностью. И вдруг Иванов весь затрясся, наклонился и заплакал, как маленький ребенок. Он убрал руку, снял свои очки-инвалиды и, закрыв лицо, отвернулся.

— Спасибо!

А следующей весной в один из выходных дней мы с папой впервые после зимы приехали в Зеленогорск для проверки дачи. Убедившись, что ничего существенного с домом за зиму не произошло, папа стал растапливать печь, а я отпросился у него прогуляться до залива. Все начинало оживать и медленно наливаться красками и соками после долгого сна. Проходя мимо знакомой конюшни, я увидел, что дверь в ней открыта, и уже готов был громко крикнуть нашего знакомого, которого не видел почти год, как вдруг из дверей вышел совершенно незнакомый человек в ватнике.

— Простите, пожалуйста, вы не подскажете, как найти товарища Иванова?

Человек захлопнул дверь и начал закрывать ее на амбарный замок.

— Ишь ты, товарища Иванова! А кто он тебе и зачем ты его ищешь?

— Да так, хороший знакомый, прошлым летом я к нему часто приходил на конюшню.

Человек в ватнике слегка осекся, достал из кармана пачку сигарет и закурил. Пауза затягивалась, а он внимательно глядел мне в глаза и о чем-то размышлял.

— Помер твой знакомый этой зимой, допился горемычный. Вот так-то вот!

Едва сдерживая слезы, я повернулся и побежал к тому месту, где год назад мы с Таней нашли его паспорт. Я добежал, вокруг не было ни души. Пытаясь найти точное место, я понял, что дорога за зиму изменилась до неузнаваемости, и следы прошлогодней засохшей лужи исчезли навсегда. Я тихо заплакал. Я не мог и отказывался верить, что никогда теперь больше не увижу моего «недотепу». Как мне хотелось вернуться назад — в прошлое лето, мы ведь даже и попрощаться тогда в конце августа как следует с ним не смогли, буркнули что-то друг-другу, махнули руками и разбежались по сторонам. И вот теперь он уже никогда не вернется в мою жизнь, в наш Зеленогорск, на конюшню к своей лошади. И кто теперь будет помнить человека, которого и при жизни-то мало кто замечал и помнил?

Нет! Так нельзя! Я буду помнить его, это мне нужно!!!

Суровая природа Карельского перешейка пробуждалась после долгой зимней спячки и на глазах наполнялась жизнью. Птицы, чувствуя скорое приближение лета, радостно состязались в пении, деревья и кусты постепенно начали покрываться привычными для лета красками, цвели и радовали глаз подснежники. Жизнь продолжается! Как жалко, что мой товарищ Иванов не сможет больше любоваться этой красотой!

Юный политик

Если ты не интересуешься политикой, то она когда-нибудь заинтересуется тобой. Примерно так звучала поговорка, популярная у советской интеллигенции во второй половине двадцатого века. И хотя услышал я эту пословицу впервые только в студенческие годы, но интерес к политике у меня появился и прививался в семейном кругу еще с детсадовского возраста.

Совсем еще маленьким помню я первые свои ощущения. Проникаюсь я трагедией, постигшей чилийский народ, когда уничтожено было множество «благородных борцов-революционеров». Понял я, что эти борцы попытались построить у себя на родине справедливое и светлое общество наподобие нашего Советского Союза, но им этого сделать не дали и жестоко уничтожили. Я услышал необычное для моего детского уха слово «хунта», с которым обычно произносилось не менее странное — Пиночет.

Оказалось, что Пиночет этот — вооруженный до зубов генерал, который со своими головорезами-преспешниками не захотел, чтобы богатства страны были распределены по справедливости между всеми жителями Чили, и решил все забрать себе и хунте своей. Помню, как мама очень проникновенно и искренне переживала за смерть чилийских социалистов и доходчиво мне все объясняла:

— Сынок, ты подумай, какое чудовищное преступление! Убили Сальвадора Альенде — благородного и интеллигентного человека, который думал не о себе и не о богатых, а обо всех простых жителях своей страны! И эта фашистская хунта Пиночета, не считаясь с народом, расстреляла его и его товарищей без суда и следствия, а потом они захватили власть в стране.

Я смотрел на маму и чувствовал, что начинаю глубоко сопереживать судьбе чилийских социалистов, которых так жестоко убил фашист Пиночет. Слова же «фашист» было уже вполне достаточно, чтобы ненавидеть мне всей душой хунту эту. И еще я тогда ощущал гордость за свою страну, где революция победила царя и белых генералов и все устроено по справедливости.

Мама так искренне расстроилась из-за судьбы Альенде, что я, глядя на нее, даже заплакал. Она усадила меня на колени, прижала к себе и начала гладить по волосам, и из глаз ее тоже потекли слезинки. Так мы и сидели с ней, обнимаясь, плача и успокаивая друг друга.

Я понял, что за этой «гнусной политикой» стоит мировое зло во главе с Америкой. Тонка кишка у Америки и сил не хватает ей победить нас в равной борьбе, вот они и отыгрываются на маленьких странах. Что касается судьбы чилийских революционеров, то с радостью я узнал, что не все они были уничтожены Пиночетом. Близкий друг Сальвадора Альенде Луис Корвалан рано или поздно должен был выйти на свободу из суровых застенков хунты. И с нетерпением ждал я его освобождения. Когда же он вышел из тюрьмы и приехал в СССР, то я, наблюдая по телевизору за ним, был искренне разочарован его внешним видом и настроением. Невысокий, седоволосый человечек с несимпатичным индейским хитрым лицом, он вполне мог бы играть предателя-индейца в фильмах с участием Бойко Митича. Да и смотрел он на советских людей с оттенком плохо скрываемой неприязни или раздражения.

Надо же, какая несправедливость! Мы здесь за него переживали всей страной, расстраивались, а он не может даже выдавить из себя благодарной улыбки и лишь смотрит на всех и вся недовольным индюком. Нет, не так должны выглядеть настоящие революционеры, чтобы противостоять Пиночету! Побеждать нужно силой и отвагой, а не коварством и хитростью! Поймал я себя даже на мысли тогда, что стал чувствовать меньшую неприязнь к главарю хунты.

Очень переживали мы с мамой и за судьбу вьетнамского народа, подвергнувшегося агрессии со стороны вездесущей Америки. Как стыдно и подло большой стране нападать на маленькую и беззащитную только за то, что они хотят жить свободно и счастливо. Мне навсегда запомнился клич справедливого гнева советских людей, брошенный в адрес США: «Руки прочь от Вьетнама!» Представлялись мне огромные лапы злого американского великана Дяди Сэма, который сжимает горло и душит уступающего ему по всем качествам жителя Вьетнама. Я внимательно рассматривал политическую карту мира, висевшую у дедушки в квартире, сравнивал габариты стран и искренне переживал за вьетнамцев, которые выглядели в сравнении с Америкой, как крыловская Моська по отношению к слону. Ясное дело — шансов у Моськи никаких не было! Зато очень я радовался, глядя на карту, что наша страна, занимающая одну шестую часть суши, не по зубам ни одной из капстран, включая пресловутые США.

Недоумевал я и негодовал из-за Аляски, которая, со слов дедушки, раньше принадлежала нам, но потом была отдана Америке и осталась у них навсегда. Как можно было так разбазаривать землю, да еще и отдавать ее врагу? Даже я, советский маленький мальчик, понимал глупость и преступность таких действий царя.

Дедушка смог найти какие-то аргументы в защиту решения царя по Аляске, но мне они показались не очень убедительными. Ясное дело — раздавать земли проще намного, чем приращивать. Не дураки американцы, сразу и сцапали. Да и золота там впоследствии много нашли, о чем я узнал позже из книжек Джека Лондона. Видел я собственными глазами на карте, что без Аляски нашей американцы выглядели бы намного меньше, чем теперь, и, следовательно, уже не позволяли бы вести себя так нагло и разнузданно с другими странами, уступающими им по размеру. Думал я просто: кто больше — тот сильнее и живется тому легче! Это нехитрое знание базировалось на моем детсадовском опыте. Пашка, превосходящий всех мальчишек нашей группы по росту минимум на полголовы, был настоящей грозой и авторитетом коллектива, и авторитет этот прочно базировался на его габаритах, силе и кулаках.

Счастье для мира, что есть мы — Советский Союз, и эти хулиганы-американцы вынуждены боязливо оглядываться на нас. Их проделки будут сходить им с рук только до поры до времени, но я знаю, что мы не будем вечно мириться с откровенным хамством и преступлениями, и если они не образумятся, то мы встанем на защиту малых и угнетенных стран.

Но что мог сделать я, чтобы помочь Вьетнаму? Не мог я оставаться в стороне! Помню, как ходил я с мамой за руку из детского сада и периодически громко выкрикивал, поднимая сжатый кулачок: «Руки прочь от Вьетнама!» Пыталась мама с некоторым смущением меня успокоить, но я не хотел сдаваться и успокаиваться, потому что знал и чувствовал, что прав. Выкрикивал я свой клич снова и снова и смотрел на лица прохожих, пытаясь увидеть в них знак понимания и поддержки.

— Какой у вас подкованный мальчик, настоящий молодец, так держать!

Шедший навстречу нам молодой офицер приятной наружности с портфелем в руке, остановившись, заулыбался и даже погладил меня по голове.

Ничего, пусть знают в нашей армии, что советский народ не желает мириться с трудной судьбой вьетнамцев. Мне особенно было приятно получить похвалу именно от военного, который не понаслышке знает об опасностях и вызовах для нашей Родины. В автобусах я любил громко петь «Катюшу», настраивая себя и окружающих на военно-патриотическую волну. Пожилые бабушки и дедушки всегда меня хвалили, но многие из них смеялись, несмотря на серьезность песни. Возможно, их смех был вызван моей картавостью, так как к логопеду я еще в то время не ходил и не мог произносить буквы «Р» и «Л».

В первом и во втором классах я с радостью отозвался на призыв учителей об оказании гуманитарной помощи вьетнамским детям. Я старательно собирал дома тетрадочки, резинки, линейки и ручки и, не колеблясь, передавал все учителям, ответственным за организацию сборов. Представлял я себе вымышленного мною мальчика Хо, названного в честь лидера вьетнамского народа Хо Ши Мина, и мне было очень приятно, что назло американцам, похитившим у него детство и школу, я могу попытаться хоть немного восстановить справедливость. Чуть позднее я также энергично участвовал и в сборе помощи для детей Никарагуа, где вездесущие американцы, не угоменяясь, вели активную подрывную деятельность, направленную на подавление Сандинистской революции. Моему никарагуанскому мальчику дал я имя Даниэль, в честь Даниэля Ортега — лидера революции.

Все-таки с Вьетнамом своим я однажды здорово переборщил, о чем понял по сокрушенному и смущенному маминому виду. Случилось это в Молдавии, где мы отдыхали вместе с папой. В то время по Союзу активно гастролировал аттракцион «Гонки по вертикали», и приехал он в то место, где мы жили. Суть шоу была следующая: внутри циркового купола находился большой металлический сетчатый шар, состоящий из двух половинок, которые соединялись и разъединялись в зависимости от траектории движения и скорости мотоциклиста, ездящего внутри. Отважный гонщик на своем мотоцикле не боялся падений и гонял так отчаянно, что все зрители только ахали и покачивали головами от удивления.

И вот мы с мамой пришли на представление. Поскольку я был совсем еще небольшого роста, то люди пропустили нас с мамой вперед, чтобы мы могли занять места прямо у нижней половины

Продолжить чтение