Читать онлайн Скелеты на пороге бесплатно

Глава I

Злая земля

Если бабушка просто что-то говорит – она шутит. Если бабушка просит, то это серьезно: надо немедленно все бросать и выполнять. Я это понял еще десять лет назад, когда познакомился с чугунным утюгом. Бабушка сказала, что утюг кусается, и попросила немедленно оставить его в покое. Я тогда, в силу мелкого еще возраста, понял только шутку, а просьбу выполнять не спешил, из-за чего и обжегся. Реву было! Но это наш с бабушкой секрет, и вообще, неважно. Важно другое: говорить бабушка может все что угодно, не стоит принимать всерьез ее, бабушкины, шуточки. А вот просьбы выполнять-таки надо, потому что это все-таки бабушка.

Я это к чему? Я к тому, что, когда бабушка попросила меня съездить в подмосковный город Клоп и купить у вокзальных бомжей килограмм глины, я собрался и поехал без разговоров. Понимать ее тонкий юмор я не обязан, а прокатиться в Подмосковье вместо первых двух уроков (глина должна быть обязательно утренней) – дело чести. Бабушка не первый год жаловалась на больную спину, но последнее время ей становилось все хуже и хуже. Она грешила на лекарства, пробовала новые, вспоминала народные рецепты и в конце концов докатилась: «Купи у вокзальных бомжей сто граммов утренней глины. Буду прикладывать, вдруг поможет!» Конечно, я не верил в целебные свойства глины и, конечно, отправился за ней.

По ногам проехалась ручная тележка. Шестая по счету, значит, скоро выходить. Клоп – седьмая станция от Москвы, я стою в тамбуре и старательно уворачиваюсь, поэтому больше одной тележки за остановку по мне еще не проезжало. Была одна внеплановая коробка с яблоками, ее тащили волоком и поставили мне на ногу. Но это не больно, так что не считается. Сентябрь, будь он неладен, закрытие дачного сезона! Коробки, тележки, грабли… От последних укрылся я, забившись в угол, к дверям, так что выйду теперь спокойно, без толкотни.

Сзади, как водится, напирали пассажиры, за окном, как водится, пробегал пейзаж. В школе давно началась физ-ра, где никто ни на кого не напирал и никаких пейзажей за окном не рассматривал, а просто все бегали по кругу, высунув языки. Они там, я здесь. Ну и что, что от лица до двери пара миллиметров, а на моей ноге опять стоит чья-то сумка! Мне все равно лучше, чем им на физ-ре, так что пусть завидуют!

Электричка зашипела, я кубарем вылетел на платформу и сразу отошел подальше, к лавочкам. Сейчас пассажиропоток схлынет, и я смогу найти продавца. Бабушка не называла конкретных имен, просто сказала: «Купишь у бомжей». Они, что ли, все торгуют лечебной глиной?

Двоих я приметил сразу: они распивали у киоска и что-то яростно друг другу доказывали. Один махал руками, другой ловил его за эти руки и, судя по мимике, был совершенно не согласен с мнением оппонента. Протиснувшись сквозь шеренгу старушек и получив по ноге ручной тележкой, я подошел поближе.

– Ты не понимаешь! – кипятился первый (поверх сапог у него были надеты красные пластиковые пакеты. Наверное, чтобы ноги не промокли). – Не понимаешь, они же неграмотные! Мой сын не читает ничего, что читал в его возрасте я!

– Ну, может, у них просто другие вкусы. – Второй попытался утихомирить его. На нем был щегольский, когда-то белый шарф в зеленую полоску.

– Вкусы? – Бомж в пакетах так махнул рукой, что расплескал содержимое своего стакана. – Скажешь тоже: «Вкусы!» Нет у них вкуса, понял? Нет! Я своему сопляку недавно «Поднятую целину» раскопал. Знаешь, что он мне сказал на это?

– Не осилил, много буков?

– Не, он сказал: «Акутахава лучше». Кто такой этот акутахава? Комикс небось?

Бомж в шарфике пожал плечами, сказал: «Плюнь».

Тот, в пакетах, действительно плюнул, выпил и занюхал рукавом. Я подошел уже совсем близко, глаза заслезились от окружавших этих граждан ароматов. Господи, у них еще и дети есть!

Бомж в шарфике первый меня заметил:

– Чего надо, парень?

Второй в пакетах обернулся и молча кивнул, типа: «Да, чего надо?! Не видишь, отдыхают люди!»

– Глины, – говорю, – лечебной. У вас есть?

Бомж в пакетах подмигнул другому, указал на меня:

– Во, видал?! Глины ему! Какие тут вкусы?! Да мы в твои годы…

– Мне для бабушки, – перебил я. Интересно, чем ему глина не угодила и при чем тут вкус?

– Во! – Бомж в красных пакетах возмущенно кивнул другому. – Видал, и бабушке мозги запудрил! Да что за манера такая – всякую гадость в рот тащить!

– Я думал, ей спину мажут.

– Думал он! О чем ты думал? Как ты вообще можешь думать?

М-да, покупка глины превращается в чреду бессмысленных оскорблений. Надо это прекращать!

– Я за глиной пришел, бабушка просила. И ваше мнение меня не интересует. Меня интересует глина. У вас есть?

Бомжи перемигнулись.

– А он мне нравится!

– Угу, с характером такой.

– Ладно, парень, уговорил. То, за чем тебя бабушка послала, это все туфта. Я тебе настоящую глину продам, хочешь?

– А бывает ненастоящая?

– Бывает лечебная, ее берут у родника. Это туфта. А настоящая лежит только…

– Не болтай! – перебил его Шарфик. – Может, ему простой лечебной надо, а ты…

– Именно простой лечебной, и чем скорее, тем лучше. Электричка через пять минут.

– Я ж говорил! – вздохнул Красный. – Парень хочет поскорее домой, принести абы что и отделаться. А помочь бабушке по-настоящему…

– Это какой-то особенной глиной, что ли? Я в эти сказки не верю, несите, что есть.

– Всего на десятку дороже, – вкрадчиво пообещал бомж в красных пакетах. Я, честно говоря, не знал, во сколько мне обойдется обычная глина. Бабушка дала стольник и сказала – этого хватит. Я был с ней согласен: много ли может стоить то, что валяется под ногами, и бомжи собирают это, как пустые бутылки?

– Тащите ту и другую уже! – рявкнул я, и бомжи испарились, словно только и ждали команды. Вот и хорошо. Бабушка сама разберется, какая там глина ей больше подойдет.

Через секунду Красный вынырнул из-за палатки, неся в руках два больших пакета. Судя по тому, как легко он ими размахивал, в каждом было лишь на донышке, но бомж протянул их мне с достоинством английской королевы:

– Лечись!

Я хотел ему сказать, кому из нас двоих следует подлечиться, но вспомнил, что скоро подойдет электричка.

– Где какая?

– Там все написано!

Я глянул: в каждом пакете по комку глины и по клочку бумажки с детскими каракулями – инструкции, ага. Сойдет! Отдал бомжам бабушкин стольник (судя по их лицам, малость переплатил), крикнул: «Пока» – и побежал к подъехавшей электричке. Уже в вагоне, плюхнувшись на свободную скамейку, полез читать инструкции. Написано было негусто: в первом пакете глину украшала бумажка с надписью: «Радниг», во втором: «Сдлая земля». И этот грамотей еще ворчал, что его сын читает что-то не то? Жаль парня. Живет себе где-нибудь в заброшенном доме, читает Акутагаву, а вечером приходит этот в пакетах и начинает ворчать: «Не то читаешь! Вкуса у тебя нет!» И не одернешь его так просто: вонючий, а все-таки отец…

«Сдлая земля» была мягче «Раднига» раз в сто. От нечего делать я мял в руках кусочек. Под пальцами сами собой появлялись голова, туловище, руки-ноги. Ногтем я сделал черты лица. Неандерталец какой-то вышел. Я подумал еще и вложил человечку в руки глиняный молоток, чтобы было похоже. Во, теперь точно неандерталец!

Интересно вот что: «Радниг», это понятно – «Родник», а что такое «Сдлая земля»? «Злая», наверное. Вон, человечек какой сердитый получился. И каких только названий не придумают жители подмосковных деревень! Мы однажды снимали дачу на Воньком проспекте. «Злая земля» на этом фоне выглядит вполне прилично.

Электричка взвизгнула: подъезжаем! Я сунул человечка в карман, сгреб пакеты и направился к выходу.

Глава II

История на истории

Бабушка живет совсем недалеко от школы, ближе, чем мы с родителями. Я и двух минут не потратил, заскочил к ней, отдал пакеты:

– Тут два вида глины, сама разберешься.

– Спасибо, Витек.

И побежал на историю. Но что это была за история! Если бы я тогда знал, пошел бы сразу домой, лег на диван, а лучше – под, чтобы меня не нашли, так бы и валялся до утра, изредка поругиваясь. Вот такая это была история!

Я вошел в класс, я кинул с порога рюкзак на свою парту (отработано, все-таки восьмой год здесь учусь), я поставил подножку Лысому (за вчерашнее), шепнул Ремневой: «Трусы видно», и она купилась, хоть и была в комбинезоне… Получил книгой по башке, сказал «Спасибо», потому что эту книгу Ремнева давно мне обещала. Сел. Встал, приветствуя Елену-историчку, опять сел. Потом опять встал, потому что меня сразу же вызвали к доске, вышел…

Класс заржал так, словно к доске вышел не я, а, по меньшей мере, Шварценеггер в балетной пачке или кто-нибудь, еще более нелепый. Елена проигнорировала хохот. «Расскажи, – говорит, – нам про становление индустриального общества». Я и начал рассказывать. А класс все не унимался. А класс все ржал, а Елена все игнорировала, пытаясь расслышать, что я там такое бормочу. А я бормотал и пытался понять – что не так? Ерунду, что ли, рассказываю? Нет, я все выучил, да и ржать начали сразу, как только я вышел к доске, не дожидаясь моих слов… Одежда, что ли, не в порядке?

Глянул – и чуть сквозь пол не провалился. На джинсах, целых еще минуту назад, от кармана и до колена была огромная дыра! Собственно, у меня просто отсутствовало полштанины. На чем держалась нижняя половина, как она не сползла до сих пор – загадка. Загадка номер два – почему Елена не замечает…

– Сейчас же прекрати этот стриптиз! – О, заметила. – Вон из школы! И без штанов больше не приходи!

Мне хватило выдержки спокойно дойти до своей парты, спокойно собрать учебники, спокойно огрызнуться на Лысого: «Похихикай у меня!», спокойно выйти. Едва дверь за мной закрылась, я припустился так, словно не на пожар мчался, а с пожара. Конечно, «с», вон, штаны уже порвал! И главное – когда успел? Как? Почему ничего не почувствовал? Такую дырищу проделать в штанах – надо еще постараться. А я не заметил и вышел к доске, голый и смешной.

Я летел домой, распугивая встречных старушек, и пересчитывал про себя: сколько народу мне теперь придется побить, чтобы восстановить свою репутацию. Лысый – раз. Этого обязательно. Лохматый – два, они с Лысым приятели, вдвоем представляют особую опасность. Илюхина – за компанию. Санька́ – обязательно, и Вана – тоже. Это если я успею переодеться до конца урока и переловлю всех до того, как они выскочат на перемену в коридор и разболтают о моем конфузе всей школе. А если нет? Тогда список будет расти и расти, а я буду драться и драться. Не останется времени ни на учебу, ни на компьютер, ни на бассейн – ни на что. И все равно, все будут помнить – такое не забывается! Ко мне прилипнет постыдная кличка, скажем, Стриптизер или Оборвыш, и меня будут дразнить даже первоклашки. Нет, до конца урока надо обязательно успеть! Хорошо, хоть девчонки у нас нормальные: учебником по башке, конечно, могут стукнуть, но никогда не опустятся до того, чтобы испортить человеку репутацию.

Старушки на лавочке у подъезда нервно переглянулись, зашептались, но мне ничего не сказали. Вот и хорошо, вот и ладно. Нырнем домой, ворвемся в комнату, не разуваясь, отыщем на полке джинсы, снимем дырявые штаны прямо в ботинках, подберем упавшего дурацкого глиняного человечка, закинем его в рюкзак… Чтобы надеть чистые джинсы, разуться все-таки пришлось. Три минуты – потеряно. Ничего, наверстаем по дороге обратно…

Я успел минута в минуту. Я ворвался со звонком и первым решительным движением отвесил оплеуху Лысому. Получил подножку от Лохматого, врезал обоим. Вскочил на ноги, врезал походя пробегавшему мимо Саньку, получил от него… Вообще-то, в мои планы не входило драться со всем классом одновременно, да еще при Елене (она не успела выйти). Но раз уж так получилось, отступать было нельзя. Сдашься сейчас – будешь не только Стриптизером, но и трусом. О тебе будут рассказывать, как сперва оставили без штанов перед всем классом, а потом побили. И никто не вспомнит, что дыра в штанах возникла сама по себе, без участия класса. Потому что это будет уже неважно.

– Прекратить! – вопила Елена, но ее никто не слушал. – Пятеро на одного, с ума сошли?!

Вот этого я и боялся. Драться начинал только с Лысым, а получилось «пятеро на одного». Так бьют только самых последних людей, и мне бы не хотелось получить подобную репутацию. Я стоял на ногах (очень хорошо!) и действовал, как автомат: Вану – локтем в челюсть, с ноги – Лысому, с другой – Лохматому, под дых – Саньку, Илюхину – за компанию, чтобы мимо не метался. Я не помню, как снял этот чертов рюкзак! Для этого требовалось освободить руки на целых две секунды: непозволительная роскошь в драке! И уж совсем я не помню, как двинул этим рюкзаком Лысому по башке. А вот Лысый запомнил.

И помнил потом, разглядывая школу из окна больницы, и вынашивал свой план мести, сто первый, наверное, за годы нашей бессмысленной вражды.

Я сразу все ему простил. Это очень легко: простить того, кто валяется на полу в луже крови из разбитого носа и, гримасничая, держится за голову. Только он-то тебя не простит. А те, кто дрались с вами в одной куче и минуту назад готовы были прибить вас обоих, будут теперь стоять хороводом, сочувствовать ему и ненавидеть тебя.

«Скорая» приехала быстро. Следом прибежали моя мать, сорванная с работы, и родители Лысого. Все долго орали, потом поехали в больницу, потом пили кофе из автомата в приемном покое, потом пришел врач и сказал, что Лысый отделался вообще-то легко, но пару дней в больнице полежать ему все-таки стоит: мало ли что? Еще он сказал, что все дети дерутся время от времени и нечего раздувать из мухи слона. Но это он сказал не для меня, а для родителей Лысого, которые за полчаса ожидания в приемном покое не присели ни на минуту. Ходили туда-сюда и пили на ходу кофе.

Мать молчала всю дорогу домой. Пробубнила только: «Отцу не говори», – и все. Я не пошел на последний урок и учить тоже ничего не стал назавтра. Вообще не представлял, как в школу пойду. Кто понаглее – будет расспрашивать, что и как с Лысым, остальные станут молча коситься и обходить меня стороной. Я сидел в кресле в своей комнате и разглядывал серый монитор невключенного компьютера. Какие уж тут уроки?

Глава III

Что происходит?

Противно моросил дождь, сапоги увязали в мокрой земле. Метрах в пятидесяти от меня стоял кривой бревенчатый домик, в окошке горел свет. Другого света не было, все! Ночь, дождь, грязь и я. И еще бабушка, шагах в пяти: сидит на земле, глиной перепачкалась по самый платок и ругается:

– Что же ты, Витек, меня подвел! Они теперь не отпустят! – И показывает мне руки. Руки как руки, в темноте-то особо не разглядишь! А я пригляделся и вижу: держит ее кто-то, прямо из-под земли. Вот… из самой-самой грязи высунулись две руки по локоть и за запястья бабушку держат.

– Ты теперь с бомжами дружи, – говорит бабушка. – Они-то знают, как спасти Злую землю!

Я говорю:

– Какая земля, тебя спасать надо! Кто тебя держит там, отвечай!

А она:

– Пока землю не спасешь, не отпустит она меня…

Я смотрю: а этот, из грязи, тянет-тянет бабушку вниз, все глубже… Подбежал и с ноги: «Р-раз!» – по рукам-то ему, а они – в лепешки, и разлетелись. Руки-то глиняные… И сразу выросли из земли новые, принялись опять бабушку хватать. А из домика бревенчатого выбегает пацан, мой ровесник, кричит:

– Оставь ее, только хуже сделаешь!

Бежит он ко мне, бежит и с каждым шагом становится все меньше, меньше. Потом смотрю: это же не пацан вовсе, а мой глиняный человечек! Бегает под ногами, за сапоги хватает, потом ка-ак пнет!..

Я увидел темноту и свой серый монитор, включил ночник на автопилоте. Глючный какой сон! На часах – половина шестого. Утра, конечно, – вечером в это время еще светло. Рано уснул за монитором, рано проснулся. Случай с Лысым даром не прошел. Кошмары вот сниться начали! Надо хоть в больницу к нему сходить, а то я себя совсем уж скотиной чувствую.

За спиной зашуршало. Я обернулся: стеллаж, стул, кровать. Тетрадка упала с полки, вот и зашуршала. Встал, подошел, поднял. Под тетрадкой валялся мой глиняный человечек, неизвестно как там оказавшийся. А в полу зияла дыра.

Приличная такая, с хороший арбуз, не сквозная, но все равно бетон видно. Я откинул ковер, чтобы получше рассмотреть: все верно. Дыра в ковре, словно его прогрызли или порвали, дыра в паркете, будто его долго долбили чем-то тяжелым. Деревянные бруски, какие кладут под паркет, – тоже раздолбаны. Человечек в моих руках, троглодит чертов, бесстрастно замахивался молотком. Если это есть продолжение дурацкого сна, то, по крайней мере, в нем появилась логика. Человечек – троглодит с молотком, сущность разрушительная, вот и делает дыры везде, куда падает. У меня в кармане дыру прогрыз? Прогрыз. Или прорвал, не суть. В полу, вот, пожалуйста. Лысому опять-таки досталось, ведь человечек был в рюкзаке! Чтобы проверить, я несильно швырнул человечка в гору книг на столе. И получил то, чего ждал: солидную дыру в обложке! Объясняйся теперь с библиотекарями.

Первое, что пришло в голову, – выкинуть его в окно…Лечь на пол и закрыть голову руками, потому что неизвестно, какой разрушительной силой обладает дурацкий человечек. И почему он ею вообще обладает. Человечек как человечек, я его из глины слепил…. Из глины со Злой земли!

Я сразу бросился звонить бабушке: шесть утра, она давно уже не спит. Мне один несчастный человечек покоя не дает, а кое-кто собрался этой глиной спину мазать! Бабушка даже не удивилась раннему звонку:

– Витек? Как ты? Почему не в школе?

– Рано еще, ба. Ты, это… Глиной-то лечишься?

– Ой, Витек, ты меня просто спас! Та, что «Родник», – не очень, а вот «Сдлая земля» – просто спасение! – И она минут пять рассказывала, какое спасение эта «Сдлая земля»; как она теперь замечательно себя чувствует и поднимается на восьмой этаж без лифта.

Бабушка рассказывала, а я слушал. Пытался понять: это еще сон или я уже проснулся и мучаю почем зря бедную старуху своими глючными страхами? Подобрал человечка, бросил в цветочный горшок на окне. Горшок разбился, окно осталось целым. Влетит мне от матери!

– Ба, все точно в порядке?

– Да отлично все! Заходи перед школой, сам увидишь!

Пожалуй, так я и сделаю. За стеной включился телевизор на полную громкость: отцовский таймер сработал, пора вставать. Я быстро перевернул ковер, так, чтобы дыра в ковре оказалась под шкафом не на видном месте, а дыра в полу была закрыта ковром. Учебники убрал, сгреб в пакет остатки цветочного горшка, цветок воткнул в банку с водой: вечером куплю горшок, если не забуду. Вот только что делать с человечком? Оставлять его дома точно нельзя: мало ли какие разрушения он учинит без присмотра. Упадет случайно или еще что. В карман нельзя – проходили; в рюкзак? Ну, если этим рюкзаком никого не бить, то и нормально.

Я уже собрался уходить, когда мать пришла разбудить меня. Сказал: «Выйду пораньше, хочу к бабушке зайти», – и быстренько сбежал, не дожидаясь, пока мать заметит дыру в ковре или цветок в банке. Я не трус и не предатель, я просто попал в переделку, а в какую – сам еще не понял. Разберусь – все починю, найду способ, честно!

Бабушка и впрямь выглядела отлично: передвигалась по дому без палки, чуть ли не вприпрыжку, и говорила глупости бодрым голосом:

– Твоя глина – просто чудо! Я отлично себя чувствую, может, мне в фитнес-клуб записаться? В соседнем дворе – там, по слухам, есть даже специальная группа для пожилых…

Я не стал говорить, что в эту группу ходит наша математичка, которой нет и сорока, сидел на диване, кивал и рассматривал комнату. Что-то не так… Мебель, стены, пол, потолок – все то же, но что-то не так…

– …Я даже прибралась вчера, оцени!

Вот оно что! Бабушка вообще-то не грязнуля, но возраст дает о себе знать: разглядеть-вытереть каждую пылинку ей нелегко, а уж окна помыть – вообще проблема. С окнами обычно помогаем я или мать, но вот стены и потолок у бабушки последние десять лет были подернуты тонким слоем пыли и паутины. Но только не сегодня! Квартира сияла так, словно по ней электровеник прошелся. Если бабушка сделала это сама…

– Все сама, представляешь?!

…То чувствует она себя действительно очень хорошо. Я почти не помню ее такой – маленький был.

– Все глина! – Она сунула мне под нос раскрытый пакет со «Сдлой землей». Я глянул, и…

На секунду мне показалось, что бабушка просто нацепила этот пакет мне на голову. Но нет: пакет в одночасье стал огромным, как целый туннель. Я вверх ногами падал в этот пакет, как Алиса в колодец, а он все не кончался. По ощущениям – как будто ныряешь в холодную воду. По виду, словно эта холодная вода – в болоте или луже. Но если совсем честно, то болотом и лужей я себя успокаивал, а запах-то был, как из выгребной ямы на даче.

Я вынырнул, не успев испугаться, забарахтался в грязи (засасывало, да еще как!), выбрался на берег, на четвереньках отполз, сел отдышаться.

Место было знакомое: грязь, глина, пустые бутылки стоят рядком, как кочаны на грядке, и маленький покосившийся домик метрах в пятидесяти. Я видел его во сне. Надеюсь, хоть сейчас-то не сплю?

– Витек! – Из грязи показалась рука, слишком знакомая, чтобы можно было спокойно сидеть на бережку и любоваться пейзажем. Я вскочил, плюхнулся на грязь животом, схватил бабушку за руку, потянул… И получил ногой под дых:

– Не трогай, только хуже сделаешь!

Я обернулся: сзади стояли трое парней… Нет, не парней. Но они стояли. Хотя, по совести, им бы надо лежать на руинах сгоревшего дома и позировать журналистам из «Хроники происшествий». Лиц у них просто не было: черные обугленные кости с пустыми глазницами. Кожа на руках-ногах и даже остатки одежды все-таки имелись, но висели лохмотьями. Все, и кожа, и одежда, непонятно, что где. Они стояли на берегу, позади меня. Бабушкина рука окончательно ушла под грязь, и я даже голоса уже не слышал. Так и лежал на брюхе, не мог ни черта понять и ничего сказать.

– Она уже почти наша, – объяснил один, самый обгоревший. – Ты, если будешь вмешиваться, тоже сюда попадешь.

Меньше всего мне хотелось войти в эту дружную компанию живых скелетов, но еще меньше – оставлять здесь бабушку. Я даже выдавил кое-как:

– С чего вдруг?

– Мы вылечили, мы и забираем, – пожал ключицами второй скелет. Судя по голосу – девчонка. – Была бы у тебя бабушка, если бы ты сам о ней заботился. А так – извини.

– Ничего себе! А кто за глиной ездил, кто…

– Съездить – не великий труд, – поддержал ее третий скелет, самый маленький. – Ты вылечить попробовал бы! Знаешь, Любке какого труда это стоило!

– Любке?

– Мне, – объяснила девчонка, и вот тут я испугался.

Не знаю я, какого труда ей это стоило. И думать боюсь. Если спину моей бабушке вылечили три обгоревших трупа и теперь они хотят ее забрать… А я своими руками этому поспособствовал: сам съездил, сам привез глину…

– У родника надо было брать! И не выпендриваться! – резюмировал самый маленький и запустил в меня комком грязи.

Так это, значит, их глина? А бабушка в недобрый час решила ею намазаться…

– Так, а этот глиняный человечек, что я слепил?

– Оставь его себе, если молотка в доме нет.

– Молотка?

– Ну да! Лепил неандертальца, вот его и получил. – Младший скелет хихикнул: – «Неандерталец» – универсальный бытовой инструмент: молоток, пила и перфоратор в одном флаконе. Все раздолбает и порвет, что попадется под руку. Чего ты хотел-то?

Это он меня спрашивает, чего я хотел? Я хотел, чтобы бабушке стало легче, а этого придурка просто так слепил, на свою голову. А вышло вот что…

– Бабушка-то при чем?

– При том, что мы ее забираем. У тебя еще есть пара дней, а потом – все, – безапелляционно выдал мелкий и швырнул в меня еще комок глины.

Комок угодил метко: прямо в висок. Я клюнул носом в грязь, в которой лежал, вдохнул и провалился в глубину.

Дальше все было, как пять минут назад, только наоборот: я падал в другую сторону. Уже не сомневался, что сейчас окажусь у бабушки на диване, с мешком глины перед носом.

Так и вышло. Я потряс головой: стол, стул, диван, пакет с глиной, бабушка:

– Хорошая глина, спасибо, Витек! – Словно она и не заметила моего отсутствия!

А может, я и не отсутствовал вовсе? Показалось? Приснилось? Сколько раз за сегодняшнее утро я уже думал, что проснулся? Неужели ни один из них не оказался правдой? В смысле: неужели я до сих пор сплю?

Ущипнул себя – нет, я в здравом уме и твердой памяти. Бабушка со мной. Пока со мной. Мелкий сказал: «У тебя еще есть пара дней». Интересно, на что? Наверняка можно как-то помешать им забрать бабушку, а если есть время – это и вообще замечательно. Знать бы, как…

– Я пойду, ба. В школу надо.

Ну, это я соврал. У меня бабушку могут забрать через пару дней, а я, как дурак, пойду в школу? Нет уж. Я не знал, что мне делать, но точно знал, куда ехать и кого расспрашивать.

Глава IV

Телефоны бомжей

Электричка ползла вдоль домов и деревьев, ловя на стекла капельки дождя. Я успел заскочить домой (родители уже ушли на работу) и выгрести из ящика стола всю свою заначенную мелочь: разговор с бомжами требует мелких купюр. Кино смотрел, знаю. Глиняного человечка я вертел в руках. Неандерталец, значит? Не, неандерталец мне не нужен, мне бы что-нибудь позитивное. Человечка я смял в комок – вот и нету разрушителя. Для начала слепил яблоко. Кругленькое, глянцевое, чем оно может навредить? Я уже продавливал ногтем жилки на листке, когда заметил, что по рукам пошла мелкая сыпь. Правильно, у меня на яблоки аллергия. Хорошо, не будет яблока, будет теннисный мячик. Раз-два, и комок глины отскакивает от пола, так что любо-дорого. Можно чеканить на глазах у изумленной публики.

Вылепить что-нибудь более полезное я не успел: электричка подъехала к моей станции. Что ж, будем надеяться, что бомжи никуда не ушли, по-прежнему распивают на своем боевом посту.

Я вышел на пустую платформу (куда подевались все дачники?), огляделся: пусто. На лавочке отдыхала одинокая бабулька, торгующая газетами. Спросить, что ли, у нее?

– Простите, вы не видели здесь бомжей? – Я сперва спросил, а потом подумал: что ответит нормальный человек на такой вопрос? «Нет, всю жизнь в Подомосковье живу, ни одного бомжа не встречала. Бомжей не существует, это все происки СМИ». Но бабулька ответила нечто более интересное:

– Что, мобильник стащили?

– Нет, я к ним посоветоваться…

– Как мобильники воровать?

– Они глиной торгуют…

– Чтобы скупать по дешевке ворованные мобильники?

Во заклинило-то человека!

– Видели или нет?

– Нет. С утра здесь двое распивали, а потом пошли домой. На Злой земле, за оврагом, знаешь?

– Нет.

– И я не знаю. По дорожке иди, как в овраг свалишься, так и чеши через него, на Злую землю и попадешь. Там единственный дом, это их.

– Спасибо.

– Не за что. Мобильник береги.

Я спрыгнул с платформы и пошел себе по дорожке. Интересно, а если я не замечу оврага? Надо было поточнее расспросить. Овраг вещь такая: можешь и не заметить, пока сам в него не свалишься.

Свалился. Набрал полные ботинки глины, хватаясь за сухие кустики, выбрался на другую сторону и понял, что пришел.

Далеко-далеко впереди поблескивала желтая полоска леса, под ногами валялись остатки гнилого забора, а вокруг была грязь. И глина. Много-много, целое поле грязи и глины. Тут и там торчали одинокие деревья, под одним, высохшим, стоял косой бревенчатый домик. Видел я этот пейзажик, и уже не раз. Вон в том грязевом болоте, где лежит обгоревшее полено и торчит шеренга пустых бутылок, там живут три покойника, которым зачем-то нужна моя бабушка.

А в избушке – бомжи, предположительно те, что продали мне глину. Надеюсь, живые.

Ну и что, что средь бела дня! Все равно страшно. Я почему-то вспомнил бабульку на платформе. Снял мобильник с ремня и спрятал во внутренний карман, хотя боялся не за него. Просто боялся. Просто вспомнил сон. Потом просто вспомнил про бабушку, пнул давно на землю упавшую калитку и вошел.

Грязь так чавкала под ногами, словно уже начала поедать мои ботинки, нимало не заботясь присутствием в них хозяина. Так вот сожрет и не подавится – ей что, ее много!

К домику я подобрался уже по колено грязный. Интересно, у бомжей водится щетка для одежды? В крыльце была огромная дыра, откуда на меня шикнул полосатый котенок. Впрочем, он тут же испугался и нырнул в темноту. Я постучал, прислушался – тихо. Потянул дверь, вошел.

От запаха заслезились глаза. Или от дыма? Когда я проморгался, первым делом разглядел костер, разожженный прямо посреди комнаты. Рядом сидел пацан лет семи и жарил на костре сосиску. Я не выдержал:

– Дом же спалишь, чудила!

– Тебе-то что?!

Ничего, его дом, пусть поджигает, если хочется. Меня другое волнует: я ведь даже не спросил, как зовут того бомжа, что продал мне глину! И что я скажу пацану, кого я ищу?!

– Мне бом… дяденьку. С красными пакетами на ногах, он еще глиной торгует…

– Отец на работе.

Вот оно что! Только на платформе я никого не видел, кроме чокнутой бабульки. Значит, вряд ли я его сегодня найду… Может, этот знает? Сын все-таки…

– Так это ты не хочешь читать «Поднятую целину»?

– Не хочу, Акутагава лучше. А ты откуда знаешь, отец рассказывал?

– Мы говорили о тебе… Не знаешь, откуда он глину берет?

– Коммерческие тайны не выдаю.

Значит, знает. Уже хорошо, а то я испугался, что приехал зря.

– Это правильно. Только я из-за этих коммерческих тайн рискую потерять бабушку.

Пацан глянул на меня с каким-то садистским любопытством, снял с прутика сосиску и принялся жевать:

– Расскажи.

Я прошел в дом (сколько можно стоять на пороге и ждать приглашения?), выбрал у костра поленце почище, сел. Теперь я увидел, где разложен костер: не просто на полу, на голых досках, а на небольшом холмике земли, аккуратно утоптанном посреди комнаты. А дров не было. Ни веток, ни бумажек: просто земля, и на ней – костер.

– Ну, в общем, так…

И я рассказал парню обо всем, что произошло за эти сутки. Если он в курсе, то поможет, если нет, то и не поверит. Парень слушал и меланхолично жевал сосиску. Я уже начал думать: может, зря перед ним распинаюсь. Такое лицо, словно я ему алгебру объясняю. Но рассказал до конца. Все. И о скелетах, и про сон, и о том, как меня засосало в пакет с глиной. А когда закончил, парень встал, подошел (запах бомжатины ударил по носу с новой силой), сказал:

– Пошли.

Мы вышли из дома, и я успел заметить, как сам собой погас костер.

– Меня зовут Санек, – сообщил парень, чавкая по грязи впереди меня. Я тоже представился и начал гадать, куда он меня ведет. Долго думать не пришлось: на болото. Ну, к той большой грязевой луже, которую я видел во сне и где был с утра. Где лежит обгоревшее бревно и выстроилась шеренга пустых бутылок. Санек остановился, сел на бревно, похлопал по месту рядом с собой, типа: «Иди сюда». Я уже смирился с тем, что джинсы сегодня придется стирать, и сел без разговоров.

– Видишь землю?

Четно говоря, я видел грязь и глину. Но, конечно, кивнул из вежливости.

– Это Злая земля.

– Понял уже, знаю.

– А почему, знаешь?

– Я думал, ты расскажешь, если ее не просто так назвали.

Санек прошел к пустым бутылкам, покопался рядом в грязи и выкопал сосиску:

– Хочешь?

Мне поплохело как-то. Только и смог, что помотать головой.

– Твое дело.

Он затолкал сосиску в рот целиком, прожевал, сел рядом со мной и, наконец, начал рассказывать:

– Пару лет назад ничего этого еще не было. Ни Злой земли, ни этого дома, ни глиняного бизнеса. Была земля как земля, на ней стояла деревня. Один из домов был прямо здесь, вот где мы с тобой сидим. Там жил пекарь и трое его детей. В этом же доме была его мини-пекарня, а хлеб продавался прямо в сенях: зашел в гости и купил. Бизнес был необременительный, но доходный: свежий хлеб всем нужен. Вся деревня у пекаря покупала, из города Клопа приходили, благо, недалеко. Все было у пекаря хорошо, кроме детей.

– Детей?

– Ну да! Он овдовел рано, когда младшему и года не было. И что ему оставалось? Либо хлеб печь, либо детей воспитывать. Он и выбрал первое, потому что надо же как-то жить. И дети, как он считал, росли бандитами. То в школе стекла побьют, то к соседу в огород залезут. Однажды старший натурально ограбил продуктовый магазин, потому что у него жвачка кончилась. Завернул огурец в платок, на лицо шапку вязаную напялил, ворвался, угрожая огурцом, и забрал всю жвачку. Все думали, что у него под платком пистолет, если бы он не жвачку взял, а деньги, никто бы не догадался, что это пекарский пацан хулиганит. Тогда все смеялись, даже продавец в магазине парня простил. А пекарь злился ужасно: всыпал сыночку, обещал его в колонию отправить, если он еще хоть раз…

– И отправил?

– Если бы! В общем, в очередной раз… Нет, ну старший тогда действительно оборзел, да и младшие с него пример взяли. Пошли они раз на дискотеку в клуб: старший брат, сестра, и мелкого взяли, потому что оставить было не с кем. Старший там с кем-то конфликтанул, сильно, до драки. Сестра ввязалась, и через полчаса уже дралось полдеревни. Мелкий тоже – за компанию. Но только его брат с сестрой малость не рассчитали силы: двинули одному стульями по башке, сперва один, потом другая. А стулья у нас в клубе как в школе – с железными ножками…

– Убили?

– Ну, нет. Но в больнице мужик пролежал полгода, все за него тряслись.

– Выжил?

– Он-то выжил. Старшего сына судить хотели (сеструхе еще четырнадцати не было, какой с нее спрос), а пекарь, как узнал…

– Так что?

– Пьяный он был в тот день. Ну, когда узнал. А дети, значит, попали ему под горячую руку. Он сперва так орал: «Не потерплю уголовников в моем доме!» – а потом в доме же запер их и поджег.

– Всех?

– Младшего не тронул, он-то не виноват! Но только этот дурак сам в трубу полез брата с сестрой выручать.

– И сгорел?

– Застрял. И сгорел там. – Санек вновь подошел к бутылкам, поковырялся в земле, вытащил банку колы. Мне уже не предлагал: открыл, глотнул:

– А ты говоришь: «Злая земля»…

– Так земля-то при чем?

– Не понял? На этой земле все и было, вот где мы с тобой сидим! Пекарь, когда протрезвел, рванулся было пожар тушить, да поздно. Все сгорели: от дома только печка осталась и пара поленьев. А на следующий день и это пропало.

– Как?

– Никто не знает. Говорят, пекарь там и уснул на пепелище, а проснулся на голой земле. И ничего вокруг: только вот это полено. У него крыша поехала конкретно, потому его и не посадили, что он умом тронулся.

– Нет? Не посадили?

– Нет, что с шизика взять?! Он до сих пор здесь ходит, сеет в земле пустые бутылки, сосиски, водку, колу…

– Как это – сеет?

– Так и сеет. – Санек отхлебнул из банки. – Знаешь, что самое интересное?

– Что?

– Растет!

Я не понял:

– Что растет?

– Что посеешь, то и вырастет! Вон, пустые бутылки видал? Вчера одну посадили. Вечером придет пекарь, заберет все, кроме одной, и пойдет сдавать. И еду так можно, и деньги. Только деньги воруют все время, прямо с куста, поэтому он не сажает.

Я смотрел на Санька, на банку колы в его руке (видел же, как он ее из земли выкапывал!) и думал, что это: цыганский гипноз или безобидный розыгрыш скучающего бомжонка?

– Ха! – Санек заметил мое недоумение. – Все боятся! Люди из деревни на второй день уже начали в другие места переезжать. Сейчас-то видишь: ни души вокруг. А бояться нечего, Вить! Это же логично: сажай, что посадишь, и получай в десятикратном размере. Впрочем, не всегда: бутылок десять получается из одной, а колы – всего четыре банки.

Я вспомнил свой кусок глины: вылепил троглодита с молотком, троглодита и получил. Хорошо, что неживого, а то бы он натворил мне бед поболее, чем успел. Вылепил мячик и – пожалуйста: сидел в электричке, чеканил куском глины. Ну, допустим, это похоже на правду, в это я верю.

– Но почему глина-то лечебная? И почему, в конце концов, они хотят забрать мою бабушку?

– Туда же, – пожал плечами Санек. – Сделал лекарство – его и получил. Вот с бабушкой сложнее…

– Что?

– Ну-у… Кто эти трое, ты уже понял?

– Дети пекаря.

– Они. Обычно они ничего не требуют за то, что их землей кто-то пользуется. К тому же о свойствах земли мало кто знает. Я всегда вижу, если проходил чужой: наутро вырастают одни окурки да собачьи «подарочки». За это благодарности требовать, согласись, никто не будет. Мне кажется, они хотят тебе что-то сказать.

– И за этим забирают мою бабушку?

– Ну да! Кто ж так просто со скелетами разговаривать станет? Скелет, знаешь, дрянь собеседник: его как увидят – заорут и бегом. Так что, если скелет хочет, чтобы его послушали, придется ему как-то заинтересовать слушателя…

– И чего, по-твоему, они от меня хотят?

– Чтобы ты спас их землю. Чтобы она была не злая, а нормальная, чтобы призраки по ночам не шастали.

– Шастают?

– Конечно. Эти трое бродят здесь по ночам, папу зовут. Он приходит, говорит с ними, а все думают, что он сумасшедший. Только и он не может дать им то, что нужно.

– А что нужно-то?!

– Откуда я знаю! В таких случаях обычно требуется предать тело земле, но эти-то уже давно зарыты. Может быть, нужно что-то особенное посадить или дать им что-то понять…

– Любви им нужно, – понял я. – Если тебя собственный папаша сжигает заживо, невольно усомнишься в его любви. Очевидно же! Твой пекарь что, сказок в детстве не читал? Давно бы сказал, что следует, и все были бы счастливы.

– Не-а. – Санек покачал головой. – Я тоже так думал, и пекарь этот. Только он и говорил, и сердечки-валентинки на землю кидал-выращивал, игрушки всякие для малого, – без толку все.

– Не вышло?

– Нет. Хотя мысль хорошая, пекарь полгода с ней носился.

Это называется: «Ну ни фига себе, съездил для бабули за лекарством!» Бабулю теперь хотят забрать три обгоревших скелета, а я даже не знаю, зачем и как этому помешать. Младший скелет сказал: «У тебя есть пара дней». Значит, за пару дней я должен придумать, как спасти Злую землю и сделать для погорельцев то, чего не смог сделать собственный отец.

– Почему я?

Санек пожал плечами:

– Может, ты им понравился. А может, они точно знают, что ты на это способен, наверняка выбирали не методом тыка.

– Утешил. Что делать-то?

– Думай. Если что, заходи, я почти всегда здесь. Только не поздно, отец ругаться будет, – поспешно уточнил он.

А я что, я ничего. Я сказал: «Спасибо», – и, не подумав: «Созвонимся».

– Созвонимся, – невозмутимо пообещал Санек. – Телефон-то оставь.

Я написал цифры на листике из блокнота, дал Саньку. Он спрятал в карман, словно так и надо. А я думал, у бомжей сотовых телефонов не бывает. Кажется, бабулька на платформе была права.

Глава V

Что им нужно?

Все, о чем я думал по дороге домой, уместилось бы в такую толстую книгу, что ею человека убить можно было бы. А называлась бы она: «Как спасти землю, и другие способы не потерять бабушку». Только эту книгу я бы тут же выбросил, потому что ни одной полезной мысли там не нашлось бы. Впрочем, нет, одна полезная мысль у меня все-таки появилась: переехать временно к бабушке. Родителям наплету что-нибудь, отпустят. Пусть бабушка будет у меня на глазах.

Больше ценных идей не возникало. Что может спасти трех головотяпов, пострадавших от жестокости и глупости собственного папаши? Что им нужно?

Мать была уже дома, вышла в прихожую встретить меня. Не спросила, почему так рано вернулся, и то хорошо.

– Мам, что мне от тебя нужно?

– Тебе от меня? Не путаешь?

– Нет.

– Денег. – Мать сняла с вешалки сумку, покопалась и достала полтинник: – Иди купи хлеба к ужину.

Вот и поговорили. Я сбегал в булочную, а когда вернулся, отец был уже дома. Пристал с тем же вопросом к нему и получил еще полтинник. Хороший вопрос, надо будет запомнить. Только делать-то что? Может, и правда все так плохо, так что надо пойти, посеять на Злой земле полтинник? Впрочем, нет, Санек говорил, что деньги там уже сеяли.

За ужином я сказал родителям, что хочу несколько дней пожить у бабушки. Соврал, что у нас остаток недели будут нулевые уроки и в школу придется приходить без двадцати восемь. Бабушка-то живет ближе, я хоть попробую выспаться. Возражать они не стали, так что я, как поел, сразу собрался и пошел себе к бабушке. Уходя, заметил цветок в банке: я же забыл купить цветочный горшок! Мать, кажется, еще не заметила, иначе сказала бы.

Уже темнело. Я шел и мял в кармане комок глины, бывший теннисный мячик. Может быть, в нем разгадка, надо просто вылепить что-то подходящее и не мучиться? Первое, что пришло в голову, – сердечко я вылепил прямо на ходу. Теплая глина тут же затрепыхалась в руках, из нее хлынула кровь, через секунду на асфальте была уже целая лужа. Я тут же скатал глину в колбаску (ну вас на фиг с вашим реализмом!) и сунул в карман. Подошел к высокому кусту ясеня, вытер руки о листья.

Интересно, на Злой земле кто-нибудь пробовал сажать растения? Я понимаю, банально, но именно поэтому сия идея, может быть, не приходила в голову ни Саньку, ни пекарю. Человек, который сажает в огороде пустые бутылки и сосиски, должно быть, большой оригинал. Чем плохи, скажем, дубы? Впрочем, нет, на это скелеты могут и обидеться. А, скажем, плодовые деревья, яблони, например, вещь позитивная во всех отношениях. Или цветы – еще лучше. В другое время я бы посадил там компьютер (а то у нас с предками один на троих) или, скажем, одолжил бы у кого-нибудь дневник с одними пятерками… Но у меня другие цели. К тому же из посаженного дневника выросли бы не другие дневники, а клоны с фамилией владельца. Не пойдет. Конфеты-игрушки там сажать, закапывать живых щенков-хомяков и даже золотых рыбок я, извините, не буду. Где фантазия-то? Испарилась фантазия, как всегда, некстати.

К бабушке я пришел, когда уже совсем стемнело. На лестнице свет не горел, а в прихожей бабушка обычно не включает, потому что забывает выключить. Поэтому я сперва переобулся, прошел в комнату и только там заметил бабушкино лицо.

– Ты чего, Витек, так поздно? Я-то ладно, у меня бессонница, а кому-то завтра в школу…

– Извини, ба. Ты… Ты как себя чувствуешь? – Лицо ее было серым. Не просто бледным, а натурально серым, как кот, как дым или пепел.

– Отлично себя чувствую, спасибо. Ты пришел, чтобы это спросить?

– Да. – Хорошо, что бабушка плохо видит, а то разглядела бы свое отражение в зеркале, и у нее бы инфаркт случился. А так – просто серое лицо, наш маленький секрет. Мой и скелетов.

Я присел на диван и начал допытываться:

– Тебе сегодня что-нибудь снилось?

– Да, я задремала днем. Какое-то болото вроде. И домик. А почему ты спрашиваешь?

– Так, просто.

Болото, значит. Домик. Серое лицо. Ну да, меня же предупреждали: пара дней всего-то и есть, а потом бабушку заберут. И один из этих дней уже прошел. А я еще ничего не сделал, сижу тут, прохлаждаюсь, делаю вид, что контролирую ситуацию. Ха! Это она меня контролирует!

Я встал и пошел собираться:

– Ладно, ба, я пойду, пожалуй. А то правда поздно.

– Иди-иди. Ты какой-то странный последние дни.

– В школе нагружают.

– Понятно.

Я вышел на темную лестницу и бегом спустился вниз по ступенькам. Только не спрашивайте: «Куда на ночь глядя?» – вы мне не бабушка.

Глава VI

Ночной футбол

Самым трудным было найти ночной ларек не с цветами, а с семенами цветов. Я обежал весь вокзал, нашел, и только тогда понял, что сглупил и зря потерял время: это же не просто земля, это Злая земля. Кинул бы цветок, он бы и пророс без вопросов! От злости я скупил семена всех цветов (они дешевле, значит, накупить можно много-много) и пакетик «травы для газона». Я засею эту чертову землю, всю, и пусть только скелеты попробуют привередничать! Сонный продавец даже спросил: «Куда тебе столько?» – я честно ответил: «Для бабушки», – и был понят. Скинул пакетики в рюкзак, чудом успел на последнюю электричку. Двери с шипением захлопнулись за моей спиной: все, обратной дороги нет. Даже если я найду способ добраться из Клопа в Москву среди ночи, не завалюсь же я в это время домой! Родители думают, что я у бабушки, бабушка, соответственно, – что у родителей. Вместе они эту тему обсуждать не будут, по крайней мере сейчас: ночью родители с бабушкой обычно не созваниваются. Так что спать я сегодня буду в антисанитарных условиях. Если буду вообще.

В вагоне было довольно людно, хоть электричка и последняя, поэтому испугался я только на платформе. В Клопе вышел, похоже, я один, во всяком случае, никого вокруг не было видно. Ни припозднившихся пассажиров, ни бабулек с газетами, ни даже бомжей. Хорошо хоть фонари горели, я, уходя к бабушке, понятно, не догадался захватить фонарик. Теперь жалел. На платформе-то светло, а дальше…

Я спрыгнул на дорожку в темноту и пошел, стараясь не думать об овраге. Зря, потому что если бы я о нем думал, может быть, был бы готов туда свалиться и хоть сгруппировался бы. А так свалился как есть, здорово ушиб локоть, но ничего: перебрался ползком по грязи (первый раз, что ли?!) и вышел к Злой земле.

В окне домика горел свет. Вряд ли бомжи платят за электричество, скорее всего, Санек опять жжет костер на земляной горке прямо посреди комнаты. Хорошая все-таки штука – Злая земля, полезная. Если бы еще ее обитатели бабушек не крали, было бы вообще замечательно.

Под ногами скрипнула калитка, и мне тут же пришлось ретироваться под ближайшее дерево: на земле кто-то был. Может, Санек, может, бомжи, а может, и Пекарь. Мне отсюда не видно, так что не будем рисковать: ни с кем здесь, кроме Санька, я встречаться не хочу. Я теснее прижался к стволу: так в темноте меня не заметят. Впрочем, этот, на земле, не очень-то оглядывался по сторонам. Он тыкал в землю палкой, подбирал блестящие под луной бутылки, складывал в кошелку. Бомж. Вчера посеял, теперь урожай собирает – лепота! Впрочем, Санек говорил, что бутылки здесь сеет Пекарь.

Бутылки кончились, настала очередь чего-то более маленького и не блестящего. Сосиски, должно быть, или кола. Бомж ковырялся в земле и складывал урожай в кошелку: наклон-подъем, наклон-подъем… Я уже задремал – трудно было за ним наблюдать, но упражнения бомжа быстро закончились, и мой сон как рукой сняло. Кошелка полетела под ближайший куст, а бомж сложил руки рупором и заорал:

– Санек! Любка! Антоха!

Угадайте, кого он звал? Точно, это Пекарь!

Я покрепче обнял ствол, за которым прятался, и пообещал, что никогда его не брошу. Луна, как в кино, выглянула из-за облаков, осветив блестящую от грязи Злую землю. Грязь взлетела фонтаном, обдав брызгами все вокруг (нам со стволом тоже досталось), и со смачным плюхом выпустила на свет обгорелые скелеты. Они стояли по росту, как солдатики на параде, теперь я знал: самый высокий – это старший сын, девчонка – пониже, и самый мелкий, который вообще ни в чем не виноват, а поплатился за то, что полез в трубу спасать брата с сестрой от собственного папаши. Папаша – вот он, вполне себе живой, но почему-то я боюсь его гораздо меньше, чем самого младшего из скелетов.

– Как ты, отец? – спросил старший, судя по голосу. Низкий голос, хриплый. Парню лет семнадцать, и при жизни он курил.

– Помаленьку. В городе опять повышают цены. Слышали?

Скелеты закивали почти синхронно, со скрипом, словно кто-то запрыгал на диване.

– Держись, отец, – сказала девчонка, а мне почему-то стало обидно за нее и остальных. Вылезают, бедолаги, каждую ночь, и зачем? Чтобы поболтать за жизнь со своим убийцей. О повышении цен в городе – ну не дурдом?! Этот Пекарь спросил бы хоть, чего они хотят, как их спасти…

Пекарь словно услышал меня, с размаху сел на землю, закрыв голову руками:

– Санек! Ну, ты маленький, ты дурак, какой с тебя спрос? Может быть, ты мне скажешь, а?

– Нельзя, – быстро ответил младший скелет. – Ты должен догадаться сам, в том-то и прикол.

– Или не ты, нам без разницы, – добавила девчонка, и мне стало легче. Нет, я и раньше знал, что им все равно, кто спасет Злую землю, но она так это сказала, что я бы на месте Пекаря умер от угрызений совести.

– Ну хоть намекните!

Скелеты синхронно замотали головами.

– Не волнуйся, отец, у тебя еще полно времени, – утешил старший. – Держись. Что из продуктов надо, кидай, прорастим.

Пекарь кивнул, махнул рукой и пошел восвояси. Душевный разговор, ничего не скажешь. Впрочем, Пекарь все-таки пытается спасти землю, раз не устает регулярно расспрашивать скелетов о том, что нужно сделать.

Скелеты меланхолично бродили по грязи, распинывая пустые бутылки. Они их так выращивают, что ли? Нет, я пригляделся: ничего вроде не растет. Да они просто играли в футбол! Тот, что старше, дал пас девчонке, они приняла и погнала к воротам. На воображаемых воротах стоял младший. Раз-два – гол!

– Пропустил, Санек!

– Тренировки мало!

– Да ну все это, пошли отсюда, парни!

Девчонка зажала рукой отсутствующий нос (прикалывается, что ли?) и солдатиком нырнула в грязь. Братья – за ней. Фонтан брызг, девчачий визг – и тишина.

Я сроднился со стволом и стоял так еще с минуту, разглядывая опустевшую землю. Кто-то хотел ее засеять цветами, а сам дрожит за деревом. Самое время сейчас, пока никого нет. Ствол я наконец отпустил и стал разминать онемевшие пальцы. Сейчас, вот сейчас, все будет хорошо. Этот Пекарь и впрямь сумасшедший! На Злой земле можно вырастить все: яблоки, цветы, бытовую технику и дорогие лекарства, да хоть новую деревню, если терпения хватит построить хоть один дом! А он выращивает пустые бутылки и немного еды. И еще канючит, что не может он спасти землю! Конечно, ничего не получится, если раз попробовать и забыть. Не получится, если даже не пытаться расширить ассортимент семян! Сеял бы сегодня одно, завтра другое, что-нибудь оказалось бы правильным!

Под ногами валялась тонкая сухая рогатина – то, что надо! Я покажу Пекарю, что можно сделать на этом клочке грязи. Цветы, конечно, не великий креатив, но, спорим, он даже не пытался их вырастить. Не компьютеры же мне сажать, в самом деле? Пусть лучше цветы, цветы – вещь позитивная, о них еще никто ничего плохого не говорил. А не получится, яблоньку молодую воткну, книг накидать можно, тоже хорошая вещь, пусть растет. Тортик можно со свечками: скелеты и забыли небось, когда у них там дни рождения. Да мало ли что, была бы фантазия! Сегодня я сглупил, взял только семена, а ведь можно за один день много всего насеять: в одном углу яблоки, в другом – книги… Что-нибудь да окажется правильным!

Я рыхлил грязь рогатиной, с удовольствием расшвыривая пустые бутылки (у-у, сколько уже выросло!), вертлявые сосиски, банки колы. Нашел две грозди копеечных монет, небольшой куст с окурками и грибницу собачьих подарочков. Выкорчевал целую колонию непарных кроссовок, ну, и так, по мелочи: водка (висела на кусте, как огурцы), пробки от бутылок (целая гроздь), спичечные коробки (маленький кустик, вроде черники). Да, эта земля нуждается в спасении!

Луна мне отлично светила, я легко отыскивал весь мусор на земле и выкидывал его за давно упавший забор. Забор тоже неплохо бы починить, но не сегодня: темно, инструментов нет, один не справлюсь. Завтра надо приехать пораньше (уехать-то, конечно, стоит хотя бы за инструментами), взять Санька – вдвоем за день управимся.

Уже светало, когда я наконец закончил уборку. Отнес рогатину за забор (для чего мне еще десяток таких?), нашел там же выброшенную бутылку водки, ополоснул руки. Можно сеять. Надеюсь, поливать на Злой земле ничего не надо, чего у меня здесь нет, так это бутылки воды. Колы полно, водки тоже хватает, но это как-то цинично, поливать цветы тем или другим.

Я вытряхнул из рюкзака пакетики с семенами: бархатцы, астры, еще что-то… да какая разница! Ссыпал все в кепку, перемешал, добавил траву для газонов и за минуту раскидал по земле ровным слоем. Не будем морочиться и наводить ландшафтный дизайн, пусть будет естественный хаос, так красивее.

На цыпочках, чтобы ничего не затоптать, я выскочил за забор. Глянул на часы – шесть утра. Электрички уже ходят. Пока доберусь до дому, родители успеют уйти на работу, никто не спросит, почему я завалился домой, вместо того чтобы сидеть в школе. Надо ехать. Взять инструменты, книги, торт прикупить, еще что-нибудь, на случай, если скелетам не понравится моя идея с цветами. И бегом возвращаться, чинить забор, смотреть, что получилось, сажать заново, если понадобится. Спать некогда – времени мало. Пусть цветы растут, а я поехал.

Глава VII

Не вышло

Думал, сломаюсь, но нет: подремал в электричке, потом в метро и домой приехал уже бодрячком. Родители, как и ожидалось, уже ушли на работу, никто не помешал мне спокойно покопаться в кладовке в поисках инструментов. Я нашел все, что нужно, взял с полки пару книг, свечки для торта, прошлогодний учебник истории, свои старые ролики (а вдруг?), диск с мультиками, свою детскую коллекцию календариков. Подумал, что занимаюсь ерундой, и высыпал все на пол. Подумал еще и сложил все обратно, добавив свои детские рукавицы, связанные бабушкой. Земли много, места хватит, а сказать «безнадега» и все бросить – дело нехитрое. Забыв о конспирации, позвонил бабушке, соврал, что говорю из школы. Судя по голосу, все было в порядке, но я же не видел ее, не стал заходить.

Навьюченный, как мать по возвращении из магазина, я поехал обратно в Клоп. Прикупил по дороге торт и зажигалку (чтобы все было, как надо: если уж торт со свечками, то пусть они горят). Ехал в электричке и думал, как встретит меня земля. Понятно, что цветами, но… Честно скажу: я ждал спасения. Да, вот так, с первого раза, что скелеты встретят меня с цветочками, скажут: «Спасибо, Витя», – и уйдут под землю навсегда, оставив нас с бабушкой в покое. Может быть такое? Вот я и мечтал, мечтать-то не вредно.

На платформе оживленно толкались приехавшие, отъезжающие, ожидающие, торгующие… Нас с тортом слегка помяли в толкотне, но это все ерунда. Локтем в бок, тележкой по ногам, тубусом в глаз – и я, уже спрыгнув с платформы, иду себе по дороге к Злой земле. Утро. Наверняка бомжи, тот же отец Санька, совсем недавно вышли на промысел. Наверняка они с бранью выдергивают цветы, пытаясь добыть ценную глину, аж по полтиннику за пакет. Да и цветочков могут нарвать, так, на продажу. Как я раньше об этом не подумал?! Хотя если земля приняла цветы как спасение, то она их приняла, и никакие бомжи ей не помеха. А если нет, то и пусть пропалывают на здоровье, мне есть что еще посадить. Только вот на глаза бомжам лучше не попадаться.

Я увидел землю издалека, она здорово выделялась на фоне угрюмого осеннего пейзажа. Цветы, трава, и ни бомжика рядом – красота! Кубарем скатился в овраг, перелез на ту сторону, подбежал – точно, все так. Цветы, и никаких бомжей! Осторожно перешагнув калитку, ступил на «траву для газона»… И провалился в грязь.

Вот так вот с головой накрыло – и все. Я видел только темноту да мягким местом чувствовал, что сижу в луже. А еще я слышал голоса. Но лучше бы не слышал.

– Парень старался, за что ты его?

– Парень трус. Ему плевать на нас, он работал чисто с перепугу.

– Сам виноват, запугал.

Глаза уже начали привыкать к темноте, впрочем, я и так догадывался, что сейчас увижу. Я сидел на земле, на Злой земле, такой, какой увидел ее в первый раз: грязь, глина, темнота, светящееся окошко далеко в домике и скелеты, та же троица. Значит, я теперь трус?

– Да скажите вы толком, что вам надо! – Я уже начал злиться и понимать Пекаря. Если за каждый промах ему устраивают такие же экскурсии по ночному ужастику, не странно, что он отчаялся.

– Во, оклемался! – Девчонка с любопытством уставилась на меня пустыми глазницами. – Что с ним делать-то, Антоха?

Старший скелет шагнул ко мне, протянул обгоревшую руку. В нос шибануло жженым мясом и гнилью. Скелет взял меня за подбородок и заглянул в глаза:

– Что нам надо, мы знаем, а ты нет.

От вонищи глаза слезились, но я все-таки ответил:

– Так сказали бы…

– Перебьешься. – Он оттолкнул меня. Слабо, но чтобы свалиться спиной в грязь – мне хватило.

– Что делать? – Антоха повернулся к остальным. – Делать, что собирались. Не может парень свою бабушку выручить, значит, не так уж она ему и нужна.

– Почему не могу?! – Я вскочил на ноги. Что эти обгорелые себе навоображали? Если я не смог с первой попытки угадать, чего они хотят…

– Ну-ка, покажи, что у тебя в рюкзаке? – Девчонка подошла и одним движением стащила с меня рюкзак. Ничего, пусть посмотрят. Может быть, в куче барахла я захватил с собой что-то, что действительно может спасти Злую землю.

Скелеты перетряхивали рюкзак. Антоха, как самый старший и бесстыжий, откровенно ржал над каждой найденной вещью:

– Ты думал, нас спасут твои детские рукавицы? А памперсов там нет?

– Дурак!

Когда они закончили перетряхивать рюкзак, стало ясно, что старался я зря. Антоха затолкал все обратно, напялил рюкзак мне на спину:

– И вы спрашивали, что с ним делать? Не может он нас спасти, не может! Мелкота, его место в школе за партой. Прощайся с бабушкой, парень! Ночью заберем.

Он это сказал, и сразу стало светло. А еще – тепло и сухо, и перед глазами возникла доска с алгебраическими примерами. Ну да, я действительно сидел в школе за партой.

Глава VIII

Как защитить бабушку

Математичка стучала мелом, Ремнева рядом со мной лихорадочно списывала с доски. Заметила мою отрешенную физиономию, толкнула в бок:

– Почему не пишешь, хочешь пару за контрольную?

Так. Я в школе, за партой, у меня контрольная, а ночью эти обгорелые грозились забрать бабушку. И главное, никого, кроме меня, это не волнует. Вон, народ: сидит пишет, даже Ремнева не спросила, почему я прогулял вчера. Антохины штучки? Или просто не замечает никто, все контрольной заняты? Все равно обидно. Все равно! У тебя горе, а всем по фигу. Все заняты собой, а не тобой, любимым. Я начал понимать Антоху: он так одурел от своего горя, что на полном серьезе обиделся. Я, видите ли, всю ночь сажал цветы не потому, что хотел спасти Злую землю и его, Антоху, а потому, что хотел выручить бабушку. Его это задело, он и сказал: «Парень трус, парню на нас плевать». Вообще-то, он не далек от истины, но все равно дурак.

В рюкзаке вместо джентльменского набора, захваченного для экспедиции на Злую землю, обнаружились учебники-тетрадки. Я достал листок и принялся за контрольную. Да-да, я сидел спокойненько и писал, зная, что ночью эти трое придут за бабушкой. Вот ночью и посмотрим, кто кого, сейчас-то что делать? Путь на Злую землю с посевными материалами мне заказан – сразу отправят обратно. Так что сидим, пишем. Заглянем после школы домой, покопаемся в Интернете, посмотрим, как избавляются от навязчивых скелетов. У бабушки полно всяких противоскелетовых сабжей: крестов, икон, четверговой соли… Ничего, отобьемся.

Я самоуверенно писал контрольную, поглядывая в тетрадку Ремневой. Ну и что, что разные варианты, примеры-то решаются одинаково. Только подставляй свои цифры, и все будет нормально. Мы управились за двадцать минут, сдали и вышли вон под злющие взгляды класса. И Ремнева тут же спросила, отчего я не пришел вчера. Потому что контрольная кончилась. Я ответил почти честно: «Помогал бабушке», – не очень-то хотелось описывать все, происшедшее за минувшие сутки. Ремнева отнеслась с пониманием и даже поведала душещипательную историю о том, как ей срочно понадобилось провожать бабушку на дачу поздней осенью, так срочно, что, когда пришло время ехать домой, Ремнева заметила, что она прокатилась за город в одних тапочках.

– По лужам и грязи, прикинь?

Я прикинул и оценил. Еще бы: сам за последние сутки успел так накупаться в грязи, что надолго теперь хватит.

Мы еще поболтали на темы «бабушка – наше все» и «осень – отстой», потом пошли на русский, там был диктант, поржали на географии, похимичили на химии, и как-то быстро пролетел школьный день.

От моей утренней самоуверенности не осталось и следа. Я летел домой и думал: а если в Интернете нет рецептов, как избавиться от скелетов, что я тогда буду делать? А если бабушка как раз сегодня решила отдать все иконы в музей (грозилась однажды), а если, в конце концов, мы все сделаем правильно, но ничего не выйдет? Все-таки не шутки, не контрольная и даже не диктант. Страшно все-таки.

Родители еще не пришли, вот и хорошо, вот и ладно. Никто не помешает мне вооружиться ручкой-блокнотом и как следует пошуровать в Интернете, а заодно – в маминой библиотеке, там тоже было что-то на оккультные темы.

С первой ссылки в поисковике стало ясно: бумага надежнее. В смысле, мамины книги дадут больше. Я передислоцировался к полкам и понял, что не ошибся. Я сел за книги в два часа, а родители должны были прийти в семь. Все эти пять часов я читал, прерываясь только на то, чтобы законспектировать понравившийся рецепт. Никогда не подозревал, что существует столько способов избавиться от нечисти! Если бы герой книги про Вия (о, мой детский кошмар!) знал хотя бы половину, он бы остался жив, а вся нечисть с Панночкой во главе надолго покинула бы хутор.

Никаких особенных сабжей фокусы не требовали: мел, уголь, веревка, свечи, Библия, святая вода – у бабушки полно этого добра. Я уже почти не сомневался, что мы отобьемся. Исписал весь блокнот противоскелетными молитвами и пошел к бабушке почти счастливый.

– Что так поздно, Витек? – Я как увидел ее, чуть в обморок не упал. Это вчера-то она была с серым лицом?! Вчера она так, чуть побледнела. А вот сегодня и лицо, и руки были натурально серыми. Как гипсовый бинт, который поваляли в грязи, как мумия в кино, как кот… спасибо, хоть черных полосок нету!

– Домой заходил. Ты как, ба?

– Отлично! Твоя глина – просто чудо! – Она быстро зашагала в комнату впереди меня: действительно чудо! У бабушек вообще не бывает такой походки, модель не модель, но футболист, подставивший подножку сопернику и неспешно шагающий на скамью штрафников, мне вспомнился.

Значит, глина – «просто чудо». Знала бы она, какое это чудо! Объяснить, конечно, придется, но как? Так ведь запросто не подойдешь к человеку и не скажешь: «Знаешь, ба, сегодня ночью тебя попытаются похитить три обгоревших скелета, давай подумаем, как от них защититься». Не пойдет. Начинать надо издалека, осторожно, а лучше вообще ничего не говорить. В идеале, чтобы скелеты пришли, обломались, а бабушка так и не поняла, что это было.

Бабуля между тем суетилась на кухне:

– Ужинать будешь?

Хорошая мысль! А я думал: чего мне не хватало все эти долгие часы борьбы со скелетами? Сутки или двое (забыл) слились в один длинный день, как дурацкий сон, как игра-бродилка, как книга, которую прочитываешь на одном дыхании. Забыл уже, когда ел. Не уснуть бы…

– Давай.

Она передвигалась по кухне с такой скоростью, а лицо у нее было такое серое, мертвецкое такое лицо, что меня жуть брала. Усомнился даже: она живая еще или прикидывается? Подошел, потрогал – теплая. Скорей бы уже с этими скелетами разобраться, а то так и с ума сойти недолго!

Я наворачивал обжигающий рот ужин и думал, с чего начать. Занавесить зеркала, понатыкать булавок в дверь, мелом ее обвести, свечек зажечь побольше. Нет, бабушка у меня нормальная, если все ей популярно объяснить, она будет не против и за психа меня не примет. Только вот как?

– Ба, а ты привидений боишься? Духов там всяких, оживших покойников?

– А что мне их бояться? – Бабушка быстро нарезала хлеб. – У меня иконы в красном углу, булавки в двери, пусть только сунутся! А ты что это вдруг? Ужастиков насмотрелся?

Так, значит, частичная подготовка полигона к военным действиям уже сделана. Хорошо, что бабушка так реагирует, если ей посчастливится увидеть скелет, может, она и не упадет в обморок сразу же. Ну хоть немного повременит.

– Не, у нас девчонки помешаны на всяких там духах, привидениях. Они эти проводят… Спиритические сеансы, во!

Бабуля разулыбалась, словно я ей анекдот рассказывал:

– И как? Вызвали кого-то?

Пришлось выдумывать длинную страшную историю о том, как девчонки из нашего класса кого-то там вызвали, а он всех обругал и ушел. Выдумал я, судя по реакции, плохо, бабушка не впечатлилась, отмахнулась только:

– Врут, Вить! Духи не разговаривают сами, они кого-нибудь из группы выбирают, и человек говорит против своей воли голосом духа, понимаешь?

– А если, к примеру, это оживший покойник? Ну, там, невинно убитый или что-то вроде того. Дух не знает, куда себя деть, и остается в прежнем недогнившем теле. Разгуливает в нем на глазах у изумленной публики…

– Приятного аппетита, Витя!

– Извини. Ну правда, ведь может быть такое?

Бабушка задумчиво ковырялась в тарелке:

– Вообще-то, нет.

– Нет?

– Но бывают исключения. Если, например, у покойника остались на земле незаконченные дела или просто тело земле не предали, тогда получается дух. Призрак, бесплотный. А вот если покойный что-то забыл или что-то хочет с собой забрать… Материальное что-то, понимаешь? Как фараонам в гробницу клали семена, скипетр… Вот тогда может получиться то, что ты сказал.

Я аж поперхнулся: вот это да! Все, как у моих скелетов, бабушка и рассказала!

– А сам взять он не может?

– Нет, в том-то и беда. Он выбирает кого-то на земле, кто, как он считает, может ему принести нужную вещь, и тогда уже от него не отстает, пока не получит.

– А если не получит?

Бабушка пожала плечами:

– Жизнь длинная, а у покойников вообще целая вечность впереди. Сперва он будет тебе всякие каверзы учинять, потом шантажировать, например, угрожать твоим родственникам или придумает что-то еще. Потом еще что-то изобретет. Жизнь длинная, он добьется своего.

Я так и замер с открытым ртом: ничего себе перспективка открывается!

– Правда?

– Ну, я не проверяла, слышала просто. Или читала… Не помню уже. Да, вот еще что: может быть такое, если покойник просто на кого-то сердит, тогда он показывается перед жертвой в своей нынешней форме, чтобы попугать.

– А хочет-то он чего?

– Наверное, чтобы тот искупил свою вину. Или еще: может быть, он хочет забрать кого-то с собой. Из друзей или родственников, скучно ему там. Но это, мне кажется, уже фантастика.

– Почему?

– Ну как это почему, сам подумай! Знаешь, как мне не хватает твоего деда? Думаю, ему без меня не легче. Но он же не позволяет себе… – Бабушка перекрестилась и замотала головой, не рискуя произнести вслух, чего такого не позволяет себе мой покойный дед. И правда – чушь. Это уже не любовь будет, а сплошной ужастик с элементами трагифарса.

Значит, мои скелеты действительно забыли на земле что-то материальное. Здесь все сходится: и Злая земля (кидай, что не жалко, а мы, если нам оно не надо, вернем в десятикратном размере), и то, что они привязались ко мне, случайному человеку, и то, что бабушку грозятся забрать. Если бы они просто сердились на своего отца, они его бы и доставали, а меня бы не трогали. Значит, все-таки что-то им нужно!

Я сказал «спасибо», вышел в комнату, уставился в окно. Больше всего мне хотелось сорваться, набить рюкзак барахлом, уехать на Злую землю и сеять, сеять все без разбора. Что-нибудь обязательно окажется правильным. Если бабушка права и от скелетов так просто не отвяжешься, то мелками-иконами мы можем и не отбиться. Или отобьемся, но только в этот раз, а на следующую ночь – все сначала. А потом они возьмутся за родителей, начнут пакостить мне… А так вот уедешь, оставишь бабушку одну – ее и заберут…

– Да ты не волнуйся. – Бабушка вышла ко мне из кухни. – Передай своим девчонкам, чтобы булавок повтыкали во входную дверь и свечки держали перед иконами. Никто тогда их не тронет.

– Точно?

– Да что ты так дергаешься, в самом деле? Духов боишься? Это что-то новенькое…

– Я просто хотел уточнить.

– Правда. Зачем я тебе врать стану?

– Нет, но… Вдруг ты ошибаешься?

– Ошибиться не грех. Но, сколько живу, никакие духи меня не беспокоили. У меня иконы, у меня булавки…

Она перечисляла, что там у нее еще есть, от чего нечисть должна разбегаться, роняя кости. А я все думал: как поступить-то? Оставить ее и ехать? Сидеть и ждать? Для начала я решил обезопасить ее по максимуму, а там посмотрим.

– Ба, а у тебя мелки есть? Покажи мне, как круг рисовать, чтобы никто тебя не тронул. И зеркала как занавешивать…

– Вот неугомонный! Напугали тебя девчонки! Смотри сюда. – Она открыла свой высоченный платяной шкаф, достала несколько кусков черной ткани и булавки. – Пойдем.

Зеркал было два: в прихожей и в ванной. Бабушка долго перебирала ткань, выискивая кусок подходящего размера, потом набросила тряпку на зеркало и заколола ее булавкой:

– Видишь, все просто. Давай второе сам.

Я сам с удовольствием занавесил второе – зеркала готовы!

– Теперь мел.

– Еще проще! – Кусочек мела отыскался в ящичке под старой швейной машинкой. – Обычно рисуют круг и встают внутрь, как в фильме про Вия, помнишь?

Помню. Только там герой плохо кончил.

– Вот. А у себя дома достаточно нарисовать полосу вдоль порога или обвести комнату, главное, чтобы без разрывов. Ползать будешь? – Бабушка улыбалась так, словно я на десять лет моложе своего возраста и она объясняет мне какую-то элементарную вещь, не заслуживающую даже тренировок. Как из кружки пить и не обливаться, как надевать штаны, чтобы молния не оказалась сзади. Игра в привидения явно ее забавляла. Нет уж, играть так играть.

Я молча взял у нее кусок мела и пополз, как миленький, по полу, обводя квартиру по всему периметру. Зато пол чище будет! Бабушка откровенно смеялась:

– Дите ты еще!

Я проглотил. Бабушка в опасности, ей можно. Дополз до конца, замкнул круг, встал:

– Что еще?

– Не наигрался? Ну смотри: свечки перед иконами горят, булавки в двери есть. Можешь четверговой соли за порог кинуть и спать спокойно.

– Давай ее сюда.

Бабушка полезла в комод, качая головой:

– Эх, дите! Держи!

Я открыл баночку в ее руках, взял щепотку. Свободной рукой отпер дверь…

– Ну наконец-то, сколько можно рваться к тебе!

Это сказал не я и не бабушка. Это произнес Антоха. На лестнице и в прихожей было темно, я сперва решил, что мне почудилось, пригляделся… Не-а. Все так: на пороге стояли три скелета.

Глава IX

Все просто

Первое, что я сделал, это бросил в Антоху солью. Услышал вопль (ага, попал!) и налег на дверь. Скелет крепко держал ее ногой, не давая закрыть:

– Куда прятаться?! Мы и так уже целый час здесь торчим!

Мне бы их проблемы!

– Витя, кто там? – Бабушка стояла за моей спиной, прекрасно видела борьбу с дверью, но не могла разглядеть, кто пришел.

– Какой-то пьяный идиот, – нашелся я. – Прячься!

– Чтобы ты тут с ним один дрался?! Да я милицию вызову!..

– Не надо!

Мне еще тут милиции не хватает для полного счастья!

Бабушка удивилась, но вопросов задавать не стала. Поняла, что не время.

– Держись, Витек! – Она налегла на дверь вместе со мной, и сразу стало легче. Свободной рукой бабушка нашарила за галошницей свою клюку, просунула ее в щель, между дверью и косяком, и принялась долбить наугад:

– Пшел вон, кому говорят!

Я говорил, что она у меня классная?

В дверь ударили так, что я чуть не улетел в комнату. Но бабушка помогла мне придержать дверь, поэтому улетел я только на середину прихожей, приземлился на спину, поймал летевшую на меня бабушку и понял, что проиграл. Скелеты спокойно переступили порог, обведенный мелом, хмыкнули при виде занавешенных зеркал. И что-то Антоха болтал, будто стоял на лестнице целый час?! Шутки у него такие, что ли?

– А вот и мы!

Я уже понял. А бабушка не поняла. Она и так неважно видит, а в прихожей темно. Омерзительный недогнивший Антоха испугал ее не больше, чем обычный алкаш. Я же сказал: «Какой-то пьяный идиот», она и видела сослепу пьяного идиота, а его брата с сестрой, кажется, не заметила вовсе.

– Тебе чего, козел, надо?! Милицию вызову! – Опершись на клюку, она вскочила и от души принялась охаживать Антоху своей палкой: – Пшел отсюда!

Антоха закрывался остатками рук, но уходить не спешил. Девчонка обошла его и поймала бабушку за кисть: спокойно и просто. Так же спокойно и просто она получила от меня под дых, но бабушку не выпустила. Сзади на меня швырнули что-то тяжелое, спина так и хрустнула. Я сперва испугался, но быстро сообразил: это всего лишь маленький оживший покойник, Сашкой его звать. Когда Санек успел промылиться мне за спину? В тапочки быстро залилась вода из луж, руки утонули в ледяной жиже, и я понял, что мы вновь оказались на Злой земле. Вместе, но уже по одному. Санек уже отлип от меня, я стоял на четвереньках в грязи и вертел головой: где бабушка? Вот она, бабушка, в десяти метрах от меня, пытается отбрыкаться от троих оживших покойников:

– Чего надо, шпана?!

Надеюсь, она нормально себя чувствует? Принять в темноте скелет за пьяницу немудрено, а вот не заметить, что мы волшебным образом перебрались из дома на улицу, да еще в какую-то грязь угодили, бабушка не могла.

– Витек! Ты где? – голосила бабушка, молотя скелетов руками (клюку потеряла по дороге).

– Здесь!

– А я где?

– На Злой земле! Я тебе потом объясню, ба, не давай им забрать тебя!

– Щас! Получи, фашист, гранату! – Санек получил ногой под дых. Не от меня, я только еще шел к ним, спотыкаясь и падая то и дело.

Бабушка со скелетами, казалось, не приближаются, а удаляются от меня с каждым шагом. Устав падать, я лег на брюхо, пополз и сразу понял, что не ошибся. Все мои попытки приблизиться к бабушке только отдаляли ее от меня. А дела у нее между тем шли плохо. Три скелета, уже наполовину ушедшие под землю, тянули за собой бабушку. Она не сдавалась: над черной грязью периодически мелькала то рука, то нога, поднимая фонтаны черных брызг. Мне было видно, что отбрыкиваться ногами ей все сложнее, еще чуть-чуть, и бабушка по пояс уйдет под землю, и тогда…

– Антоха! Любка! Санек!

Я обернулся, хоть звали не меня. По грязи в мою сторону брела темная фигура, я узнал голос Пекаря. Явился к деткам, псих чертов! Скажи им, а?

Шаг, еще шаг, и я услышал шуршание пакетов, увидел эти пакеты на ногах для непромокаемости и узнал бомжа. Того, который продал мне глину со Злой земли для бабушки! Вскочил на ноги, побежал к нему – этот-то не станет от меня отдаляться:

– Скажите им, иначе они заберут бабушку!

Пекарь шагнул ко мне:

– Чего тебе, пацан?

– Они хотят забрать мою бабушку!

– А я что могу сделать? – пожал плечами бомж.

Да, чувак, все, что мог, ты уже сделал.

– Витя!

Бабушка звала меня, и я это слышал. Бабушка уже по горло ушла под землю, и я это видел. Я бежал к ней, но не мог приблизиться. Отдалялся с каждым шагом и уже не мог разглядеть не то что лицо – не мог отличить в темноте ее силуэт от стайки безумных скелетов. А я все равно бежал. Летел, как дурак, отдаляясь с каждым шагом:

– Бабушка!

– И чего тебе от нее надо? – пробубнил меланхолично Пекарь.

Точно, псих! Как будто не видит!

Я так подумал и сразу притормозил. Я понял, почему мы так долго мучились: и Пекарь, и я. Земля есть земля, что на ней посадишь, то и вырастет: палка, цветок или хоть банка колы. Но даже в такую чудо-землю не посадишь любовь, понимание; занудную нотацию за двойку – и ту не посадишь. Просто потому, что все это не может существовать само по себе. Нотация не витает в воздухе, ее должен кто-то прочесть.

Все, что мне надо от бабушки и родителей – чтобы они были со мной. И если скелеты хотят, чтобы их спас я, то их не устроят ни мои цветы, ни книги. Им нужна вся моя жизнь.

– Эй! – Я помахал скелетам издалека. – Смотрите: как вам подарочек?!

Я разбежался и плюхнулся плашмя на Злую землю. Все правильно, все просто: вон, даже до Пекаря дошло.

Он охнул, картинно хлопнул себя по лбу, подбежал и пнул меня ногой в целлофане:

– Ты че? Все-таки я им отец. – И улегся рядом.

Из-под земли в ногах ударил фонтан грязи. Пекаря накрыло – всего, целиком. А рядом со мной тут же возник парень лет семнадцати, девчонка помоложе и Санек! Бомжонок, с которым я познакомился на днях. Вид у него был самодовольный:

– Я же говорил, он сможет, а вы не верили!

– Что смогу? Где бабушка?!

Бабушка тронула меня за плечо, она стояла сзади:

– Ты мне объяснишь, что происходит?

Конечно, после того, как пойму сам.

– Санек, что?..

– Спасибо, что помог отцу. Извини, что мы так обходились с тобой. Устали просто, понимаешь?

Не то чтобы я это понимал, но… Простил, конечно.

Санек улыбался и парил в полуметре над землей. Днем я даже не замечал его призрачности, а теперь…

– Значит, там, в доме, и здесь, на земле, – это все ты?

Санек довольно хмыкнул:

– А ты не понял, что это я? Откуда смертный пацан мог знать о Злой земле, да еще и рассказывать об этом каждому встречному? Меня Антоха попросил тебе объяснить, чтобы ты глупостей не наделал.

Антоха кивнул. Он уже имел вполне нормальный человеческий вид, только на земле тоже не стоял, а парил – призрак все-таки.

Значит, на днях я разговаривал здесь с призраком-Саньком, сыном Пекаря. А чуть раньше купил у этого Пекаря глину для бабушки…

Фонтан грязи взвился еще раз, выпустив бомжа на свет. Он тоже был бесплотный. Приняла его, значит, Злая земля?

Пекарь положил мне руку на плечо, от него больше ничем не пахло:

– Спасибо, парень.

А земля между тем подсыхала. Я сперва заметил, что подошвы перестали вязнуть в грязи, глянул под ноги: трава! Не моя газонная, а обычная подмосковная трава, которой полно везде, и это так здорово! Чуть поодаль откуда-то возникли гребешки кустов, уже полуголые по-осеннему. А у Пекаря под ногой зрела крупная клюквина. Он заметил и почему-то смутился:

– Помнит сырость. Клюква на сухой земле не растет.

Бабушка стояла рядом со мной и оглядывалась, близоруко щурясь:

– Что происходит, Витя?

– Нормально, ба. Они отца ждали. Вот дождались.

Бабушка кивнула, словно все поняла.

Эпилог

Я шел в школу и насвистывал (по правде говоря, хотелось петь, но неудобно как-то на улице): хорошее было настроение, впервые за последние несколько дней. Сунул руки в карманы и нащупал в одном какую-то склизкую мерзость. Комок грязи со Злой земли? Не может быть! Вынул, посмотрел – сосиска. Судя по запаху – старая. Когда, интересно, я успел ее положить-то? Думал-думал, потом дошло: в этом кармане у меня лежал комок глины со Злой земли. Последний раз я скатал его в колбаску – и вот что получилось! Сосиска! Лежала в кармане, лежала, да и протухла себе. А мог бы и новый компьютер вылепить… Да ну, ерунда!

Пинком я отправил сосиску в урну, да так и замер с поднятой ногой. Потому что по улице прямо на меня с двумя друзьями шел Лысый.

– Витек! – Он растянул губы в фальшивой улыбке. – Вот так встреча! Поговорим?

Я успел снять часы, прежде чем получил по морде, и даже двинуть кому-то локтем, прежде чем упал. Асфальт больно царапнул по носу, в ребро ткнулся нос чьего-то ботинка. Трое на одного – Лысый никогда не отличался хорошими манерами. Ну, держитесь, смельчаки! Я оттолкнулся руками, вскочил, врезал кому-то не глядя, получил под дых и вновь почувствовал себя среди людей.